Наследие Арконы (fb2)

- Наследие Арконы (Аркона [Егоров et al.] - 2) 856K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Александрович Егоров - Дмитрий Анатольевич Гаврилов (Иггельд)

Дмитрий Гаврилов Владимир Егоров
Наследие Аркона

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПАДЕНИЕ АРКОНЫ

«Рюрик ухватился за стремя, удержал

Олега:

— Погоди… Хоть кто-то уцелеет?

Олег покачал головой, ему было тяжело

смотреть в наполненные мукой глаза князя:

— Аркона будет уничтожена! Воронье

разжиреет, убиты будут все, даже собаки и

кошки. Ветер разнесет пепел от дворцов и

собачьих будок! Как уцелеет кто-то из

твоих потомков, если они, как их пращур,

первыми пойдут в сечу?»

Юрий Никитин, «Гиперборей»

ГЛАВА ПЕРВАЯ. НЕОКОНЧЕННЫЙ ПОЕДИНОК

— Очнулся, болезный! Ну и хорошо. А ты терпи, русич, может, князем станешь! — дед хлопотал у изголовья, заговаривая боль.

Впрочем, боли уже не было. Блаженно вытянувшись на шкуре медведя, Игорь приводил в порядок мысли, но они роились, точно пчелы, не желая подчиняться прояснившемуся сознанию.

Он прекрасно помнил турнир, торжество Всеслава, своего учителя, опьяняющую радость победителя — я еду в Германию! Деньги для школы будут! Ну, что теперь думаете о Горянке, господа «восточники»?! Аплодисменты! Цветы! Прожектора!

Победителя? Да, не кажи «гоп» — пока не перепрыгнешь!

Снова ударил гонг — то судья возвестил, что с чемпионом собрался драться кто-то еще. По законам закладного боя без правил это мог сделать каждый желающий. Игорь сразу вспомнил голос «доброжелателя» в телефонной трубке, который настойчиво советовал ему «лечь под последнего». Игорь это предложение проигнорировал, для него важны были не только деньги…, хотя и они тоже. Именно из-за денег он ввязался в коммерческие бои. Это в Круге не приветствовалось. Да и Всеслав, понятно, возражал, но потом и сам стал переживать за лучшего ученика, столь рьяно пропагандирующего с экранов популярного телешоу славяно-горицкую^[1] борьбу. Тогда он чуть не поссорился с самим Селидором. И вообще пришло время раздоров.

Но когда Игорь снарядил за свой счет первую экспедицию и организовал группу в детдоме… Тут у Всеслава душа совсем оттаяла, и он стал присутствовать на всех боях ученика в качестве официального тренера.

Неожиданный вызов на поединок Игоря не испугал. Могли бы уложить на ринге — не стали бы звонить и предлагать астрономические суммы. Кроме того, вызов был брошен слишком поздно, титул чемпиона до следующего шоу у него уже не отнять. Поэтому он легко вернулся обратно на ринг.

Лицо поединщика показалось Игорю ужасно знакомым, хотя он готов был поклясться, что нигде его ранее не встречал. Вообще, странное это лицо, запоминающееся… Никакой мимики! Неестественный синеватый цвет кожи, при виде которого Игорь сперва подумал, что противник мазался чем-то неподходящим. От его неживого лика веяло холодом. Игорь мысленно окрестил бойца «демонойдом».

… Уже с четверть минуты он безрезультатно силился понять по первым скупым движениям незнакомца, каких неприятностей от него следует ожидать. Надо было бы тянуть время, уходить от атак, «раскалывая» тактику врага и одновременно изматывая его, но Игорь, несмотря на большие успехи в Свиле, пользоваться ей на ринге не любил хотя бы уже потому, что именно эту эффектную технику требовали от него назойливые шоумены. Ведь, именно в Свиле содержалось наибольшее количество особых приемов, совсем не предназначенных для широкой публики. К тому же Игорю хотелось поскорее закончить бой, и он, как всегда в таких случаях, сделал ставку на «Троянов Огонь», вовсю используя свой высокий рост.

Но противник выдался удивительно крепким. Казалось, он совершенно не чувствовал боли, игнорируя прямые рубящие «киевы» удары, способные отправить в нокаут Майка Тайсона. «Демонойд» отлетал к канатам, но возвращался. С грохотом падал, но неизменно поднимался, корчился от энергичных серий, но тут же распрямлялся. Густая черная кровь текла по лицу… Он всасывал эту жижу разбитыми губами, однако вновь и вновь упрямо проламывался сквозь контратаки Игоря, стремясь дотянуться до уязвимых точек.

В зале повисла напряженная тишина. У Игоря неимоверно болели отбитые руки, левое колено сгибалось с трудом, он давно уже вовсю уклонялся от незнакомца, перейдя к глухой защите. Парень стремился не то что победить, а хотя бы встретить перерыв на ногах. Как сквозь вату, до него донесся голос Всеслава, оравшего у судейского столика: «Какой допинг-контроль!? Он пришел из зала! Игорь, вали Изнанкой!»

Изнанкой называлась тайная техника, предназначенная для исключительных ситуаций. Однако Игорь ничего более сделать не успел. «Демонойд» косо замахнулся, чуть споткнувшись на встречном хлестком ударе Игоря, и страшно далеко выбросив руку, достал ему до печени.

Остальное Игорь помнил отрывочно. Острая боль в животе, затем сверху обрушивается гора, он валится в опилки, над ним нависает окровавленное лицо из сна полного ужаса… Всеслав, ведущий «Ярую Сечу» на темную, непоколебимую фигуру… Он же, с кровавыми дырами вместо глаз, агонизирующий в углу ринга… Какие-то люди в белых плащах — или халатах?… И все это в глухой, непроницаемой, ватной тишине…

Игоря передернуло. Здесь, у деда Олега, ему было удивительно хорошо. Может быть, впервые за много месяцев вялотекущего кошмара, в который превратилась жизнь, он почувствовал себя спокойно, поверил в свое будущее. Рассудок не желал вновь окунаться в трясину отвратительных переживаний. Но чтобы выжить и не терять надежды, надо было во всем разобраться. Попытаться хотя бы! Итак…

Очнулся в палате, куда его перевели из реанимационной барокамеры. Список травм занимал две с половиной страницы, и треть из перечня была смертельна.

— С этим не живут! — жизнерадостно сказал ему улыбчивый главврач, помахивая толстенной историей болезни, — по тебе словно танк проехал.

Однако Игорь выжил. Он просыпался только для того, чтобы глотнуть немного полужидкой пищи, и опять проваливался в забытье. Там, в своих странных снах, он то сражался на морском берегу, удерживая яростный натиск воинов, приплывших на гигантской армаде неуклюжих одномачтовых кораблей и вооруженных длинными прямыми мечами. То он бродил средь горящих развалин какого-то непонятного храма, на грани отчаяния и надежды спасти… Что? То с ужасом глядел с крепостной стены на небольшое судно с багрово-коричневыми бортами, выкрашенными, он почему-то твердо знал это, человеческой кровью. И тринадцать демонов в облике непохожих друг на друга бойцов высаживались на его родной остров. У врагов было разное оружие, но тем не менее все они представляли единое целое… Игорь рубился с этими бойцами, держа в каждой руке по мечу, и сносил демонические лики, но под ними обнаруживались иные, столь же похожие друг на друга, но еще более ужасные. Падал сраженный Учитель, с кровавыми дырами вместо глаз… Падал почему-то в залитые ярким светом опилки, а к нему подходили те же люди в белых халатах… Или плащах? С нашитыми на них большими алыми крестами, и куда-то уносили…

Потом он покидал остров, затянутый дымом, уходил на единственном уцелевшем корабле. А со скалы, кривя в усмешке рот, взирал последний из демонов, самый сильный и умелый. Игорь знал, что противник смертельно ранен, но тот почему-то никак не хотел умирать. Окровавленное лицо Врага росло, надвигалось… Враг всасывал кровь изуродованными губами, и Игорь в ужасе просыпался, чтобы не слышать его свистящих вздохов.

… Рано или поздно все кончается. Завершилось и больничное заточение Игоря. Врачи сказали, что организм, к их удивлению, более-менее в порядке, и дали третью группу инвалидности. О каких-либо тренировках посоветовали забыть раз и навсегда. И Игорь им поверил… Хотя и не сразу, конечно. Но хронические боли в голове и позвоночнике иногда делали невозможными самые простые вещи, а боли эти не снимались ни новейшими лекарствами, ни самыми древними рецептами иглоукалывания. Доктора только руками разводили.

Конечно, было и другое. Было собрание Внутреннего Круга ему, калеке, посвященное, на котором Игорю предложили для порядка занять место Всеслава. Парень отказался, сославшись на болезнь, а его согласия никто толком и не ждал. Было запоздалое вручение призов за те последние соревнования. Наконец, — клятва отомстить за Всеслава, произнесенная Старшими Круга над курганом. Тело сожгли на берегу озера Ильмень, как завещал покойный, соорудив над урной с пеплом насыпь в полтора человеческих роста. Шуму по этому поводу тоже было много — попы орали что-то об осквернении трупов, но право на похороны согласно исконному славянскому обряду удалось отстоять. Осталась бумага за подписью погребенного — иначе бы засудили, как не раз пробовали…

— Найти и уничтожить! — повторял Игорь вместе со всеми, — Выкопать из Земли! Вытащить из Воды! Выдернуть из Огня! Задавить Землей! Утопить в Воде! Спалить в Огне! Через миг — целый день, через день — целый год, через год — целый век…

Именно Игорь, единственный из Круга, кто сражался с Врагом, видел его лицом к лицу и запомнил навсегда, как никто другой, понимал невыполнимость этой задачи. И дело даже не в том, что никакая милиция убийцу Всеслава так и не нашла, ни сразу, ни после… Хотя искала — дело было нашумевшее! Да и хорошо оплаченные «частники» этим случаем занимались изрядно…, с тем же успехом. Просто каким-то шестым чувством Игорь ощущал, что противник, искалечивший его, не принадлежит к этой реальности, и искать «демона» здесь бессмысленно. Видеозаписи злосчастного боя, снятые с четырех различных точек, которые он просмотрел по сотню раз каждую, убедили — проблема намного сложнее простой охоты на чудовищно сильного маньяка.

Так, стиль боя, использованный Врагом, был Игорю совершенно неизвестен, хотя парень прекрасно ориентировался не только в любимой «Горянке», но и во всех открытых восточных системах, в кикбоксинге, самбо, и всем таком прочем, до чего только смог дотянуться. Не то чтобы он всем этим владел в совершенстве, но кикбоксера от каратэиста отличал по первым же движениям, и уже хорошо представлял различия в их технике и тактике боя.

Этот же не только дрался по-особому, но, что казалось гораздо таинственнее, свой загадочный стиль не слишком-то использовал. Он уклонялся, маневрировал, применял отвлекающие удары, но как-то формально, не стараясь, что ли. Ему, видимо, было все равно, сколько ударов получит сам. Главное — уничтожить противника! При этом Враг ничем не рисковал — русские не добивают поверженного! А следовало бы!

Всеслав, прежде чем пальцы убийцы вошли ему в мозг, угодил тому локтем в висок и подъемом стопы в пах. Но мерзавец, разделавшись с Учителем, хоть и выглядел, как сплошной кровоподтек, легко перепрыгнул через канаты и буквально растворился в толпе растерявшихся зрителей. Мистика, да и только!

Клятву Игорь собирался выполнять столь же ревностно, как и остальные Старшие. Священные клятвы просто так не дают. Однако он не думал, что ему вообще когда-либо выпадет этим заниматься, хотя бы уже потому, что его жизненная сила таяла день ото дня. К постоянной головной боли добавились удивительные грезы наяву. Игорь то пытался пройти сквозь реальные стены, то натыкался на несуществующие препятствия. В знакомых чудились совершенно другие люди, а случалось — лез здороваться к совсем чужим. Сны то не снились вовсе, то шли почти «широкоэкранные», причем все на исторические темы. В них Игорь снова был сильным и умелым, его руки не тряслись, глаза не слезились от света, память не подводила через раз. И ему все чаще казалось, именно тот остров-крепость, где разворачивалось действие снов, есть настоящая реальность, а этот тусклый, помутневший мир, в котором он располагает лишь жалким, разрушающимся организмом — на самом деле просто кошмар, навеянный одним из многочисленных злых духов Холодного Моря. И Игорю все меньше хотелось просыпаться…

Отец, который давно взял за правило в жизнь сына не соваться даже по большому приглашению, на этот раз не смолчал:

— Съездил бы ты к деду Олегу? Он же травник! Глядишь, выходит тебя, или хотя бы что толковое присоветует!

Это было тем более странно, что старого Олега, да и не деда вовсе, а брата прадеда, Игорев отец терпеть не мог. Действительно, старик на все имел свое мнение, мягко говоря, допотопное, оспаривать которое было небезопасно. Отец же считал себя «убежденным продолжателем идей западного либерализма в его наиболее демократических формах» (Игорь никогда не мог перевести это словосочетание на русский язык), и потому заявлял, что с Олегом ему разговаривать не о чем.

Либерализм отца дал серьезную трещину после октябрьских событий, почти уже полтора года назад. Омоновцы изловили Игоря неподалеку от Баррикадной. Никогда он не забудет простуженного, промерзлого стадиона, и не в Чили, а в центре «демократической» Москвы. Его, правда, вскоре отпустили, в кармане нашлось полезное удостоверение — подрабатывал полгода в Бюро охраны коммерческих структур. Никогда не забудет он этого унижения, окрика: «Лицом к стене, коммуняки!», не забудет и не простит.

К стыду, Игорь так и не вспомнил, сколько деду лет. Очевидно было, что ой как немало, а преставиться в почтенном возрасте человек может в любой момент. Игорь не особенно рассчитывал на помощь. Травы травами, а что делать, когда именитые профессора и авторитетные табибы даже диагноз толком поставить не в силах? Да, повидаться с дедом было необходимо, пока тот не умер…, или пока сам не отдал богу душу. Последний раз Игорь гостил у старика в деревне сразу после окончания школы. Потом был физико-технический, армия — там Игорь и встретил Всеслава, сначала как зам. по тех., после — как друга, учителя и соратника.

Из обжитых городков Восточной Германии перестройка загнала русских офицеров в палатки да хибары суровой России. Всеслав ушел из армии и вернулся в родной Новгород, где и располагалось центральное отделение Школы.

Снова учеба, с блеском защищенный диплом… Затем второе образование, на этот раз в Историко-архивном. Второй диплом, одновременно финал России, после которого его приняли в Верхний, или Внутренний, Круг. Игорь быстро стал одним из Старших, не столько даже из-за боевого мастерства — куда ему было до Всеслава или Селидора — сколько благодаря своим нашумевшим экспериментам по истории Древней Руси. Ему поверили, а мастерство — дело наживное. Просто работать надо больше. Работать над собой. Годы летели незаметно…

Отец проводил Игоря до вокзала. Дед обитал под Старой Руссой, забравшись в невесть какую глушь, и Игорь серьезно волновался, сумеет ли он отыскать нужное место, тем более при нынешнем своем состоянии. К его удивлению, Олег прибыл на станцию собственной персоной. Он совершенно не изменился, был по-прежнему подвижен и бодр, и только из-за седины не казался моложе ссутулившегося, вялого правнука, опирающегося на палочку.

— Почитай, не меньше сотни разменял, старый плут! Все кореньями, травками да корой живет, а здоров обниматься! — Игорь шагнул в крепкие не по годам объятия старца.

— Я ждал тебя, Ингвар! — молвил дед. Со словами: «Это тебе больше не понадобится!» — старик зашвырнул костыль на отходивший товарняк, что-то пробормотав вслед.

— Как же ты исхитрился? Папа телеграфировал?

— Куда там? В нашей деревне отродясь ни почты, ни радио не было.

После туманного объяснения Олег заставил Игоря выпить некий удивительно отвратный настой, от которого парня потянуло в сон и одновременно блевать. Сон пересилил, и Игорь отключился прямо на подводе.

— Но-о! Бурушка! Пошла милая!

Последнее, что он помнил, перед тем, как очнуться на шкуре в стариковской избе, был мерно взлетающий и опадавший хвост огромного, невероятно мохнатого тяжеловоза, впряженного в наиболее современное, из используемых стариком, средство передвижения.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

— Мне князем — не обязательно! Мне бы собой остаться! — невесело пошутил Игорь, оторвавшись от воспоминаний.

— Такого обещать не могу, — задумчиво произнес дед Олег, устремив на Игоря внимательный взгляд. — Здесь без Власа не обойтись. Потому как ратные Боги путь тебе заказали.

— Да, неужели, этот Влас знает больше твоего? — усмехнулся Игорь, ничего не подозревая.

— Он еще прадеда моего деда за волосья таскал.

— Так бы сразу и сказал, — снова улыбнулся Игорь, объяснив чудные дедовские слова почтенным возрастом старика. — Было бы интересно глянуть на его могилку.

Глаза Олега озорно блеснули:

— Это точно! Много бы я за это дал!

— Так ты что, сам там не был?

— На могиле Власа-то? Нет, не был, да и не думаю, что удастся. Подожди, сам все увидишь, когда дойдем. Однако это завтра. Сейчас тебе надо отдыхать… Ложись-ка на спину — лицом ко сну, да и ко врагу, коли нагрянет! На боку спят только сурки и женки беременные. Кстати, ты куда должен был ехать после победы? Не на Руян часом?

— Во-во, на Рюген^[2], — невесело подтвердил Игорь, — хотя турнир там так и не состоялся. Сроки переносили несколько раз, последний — завтра. То место не готово, то море бушует, то еще что-то… Любопытный остров, доложу тебе! Пиратское гнездо. Всю Балтику в кулаке держали!

— Он мне еще рассказывать будет! Дите неразумное! — рассердился дед, — Что за Ирод внушил тебе эту чушь?

— Не Ирод, а лектор по истории Европы на втором курсе.

— Они такие же пираты, как я — митрополит. Может, и про Аркону лектор рассказывал?

— О ней я читал…

— А про щит на вратах Царьграда читывал?

— Об этом византийские источники не сообщают, только наши летописи.

— Именно, именно! Молчат греки — кому охота в слабости признаваться. Стал бы ты распространяться, если б тебя побили в подворотне? Вот видишь! Ну, а молчание о взятии Царьграда совсем не означает, что Нестор это придумал, и Вещий Олег не повесил щита на воротах. Эх, ты, историк! То же случилось и с Арконой. До чего я дожил! Мой собственный, гм, внук такие глупости лепечет… Знай, город сей основан задолго до Христова Рождества!

— Ну-да? А в арифметике часом не напутал? — усмехнулся Игорь, к новомодным кандыбовским да фоменковским теориям он относился с известной долей юмора — Россия, она, конечно, родина мохнатых мамонтов, но не до такой же степени?

Но дед пропустил остроту мимо ушей:

— Впрочем, это уже опосля подсчитали. Раньше мы родовыми деревами пользовались. И северяне тоже счет времени от Рода вели, пока не скуксились. Ныне все в беспамятстве.

Некогда великий вождь ругов поставил крепость Ахрон. Высилась она белой скалой на самом северном мысе Рюгена. «Ахрон» — хранительница, охрана. Германцы прозвали город у стен этой крепости Арконой. Море ж Балтийское в те времена мы называли чаще Янтарным. Помнится мне, один хитрый грек, Питей из Мессалии, здорово нажился, продавая электрон. А произошло то лет за триста, а то и четыреста, до Распятого… — поучал дед.

— Елки-палки, а и то верно! Чего-й то там читал и я! — подумал Игорь. — Кажется и Старшие Круга промеж себя говорили о том на Таусене, на обряде Свентовита.

— Звали море мы затем — Варяжским или, просто, Холодным, — не унимался Олег, — Ружный, Руян, Рюген с малых лет известен каждому русскому по былинам да заговорам древним. Это Буян, здесь наши Боги зачали первого человека.

Старик закашлялся, встал, подошел к столу и отхлебнул из крынки. Крякнул, огладил бороду с проблесками серебра и обернулся к внуку.

— Вот это номер?!! — восхитился Игорь, — Так ты, дед, еще тот язычник, каких поискать!? Здорово!!!

— Язычниками нас попы прозвали, как греки — варварами. Ну, и правильно, коли «язык» по-старому, это род-племя будет. Я — не просто родянин, мой дорогой. Я — последний из древнего рода волхвов! — продолжил Олег, затем, немного помедлив, добавил уже более миролюбиво. — И не смотри на меня, как свинья на окорок, все-таки я тебя подлечил малость, не в пример вашим городским умникам да реконструкторам фиговым.

— Да нет, я ничего… — пробормотал Игорь смущенно.

Дед и впрямь выглядел убедительно.

— Не понимаю, что тебя так удивило? — сказал он, — Вроде бы и Горянкой занимался… Видать, забыл, кто ты есть на самом деле… Время приспело освежить память!

Парень, давно смирившись с тем, что Олег все про него знает, не ответил. Он хотел было уточнить, мол, школа, хоть и построена на принципах общины, спортивная. А толком сведущи в хитросплетениях язычества разве что мастера Старшего круга, да и то, в теории. Не волховское дело — ратиться. Сами же волхвы казались Игорю чем-то величественным, но абстрактным, даже несмотря на собственные экспедиции последних лет. Но дед, видать, и об этом догадался. Мало их осталось-то, настоящих…

— А в детстве ведал! Вспомни, как рос в этих лесах! Все было иным. Детский ум гораздо пытливее взрослого — ему открыто многое. Ты умел разговаривать с деревьями и ручьями. Помнишь, как припадал сердечком к сырой земле, а ночами смотрел в звездное небо? Сейчас твой разум замутнен, но я очищу его. Ты слушай, Ингвар, и спи, слушай, и спи…

В самом деле, через несколько мгновений Игоря опять потянуло в сон, парень клюнул носом, а еще через минуту глаза сами собой закрылись, и он провалился в сказочную небыль.

Это было как тысячелетнее кино, склеенное из многих отрывков таинственным оператором.

… Свеи издревле звали нашу русскую землю Гардарикой — страной городов. Высоко в небо, к самому Роду вознеслись купола храмов, символы детородного начала. Теперь маковки увенчали крестами. На чем крест ставите?

Рогатые земные божества в одночасье стали чертями и бесами. Ни Велеса, «бога скотьего», ни Макошь — пряху главную не помиловали, попы да монахи. На Крите истребили быков за то, что рогаты, а на Руси резали ученых мужей за то, что умны. За то что князьям в ножки не кланялись, не пели хвалы разорителям земли родной — Володимиру с Добрынею.

Русская же Аркона держалась еще сто восемьдесят лет, взирая, как под пятою крестоносцев гибнут один за другим древние славянские города, последние ведические святилища. Дреждан на Лабе — город полабский. Рерик — варяжский, сожгли и его коварные даны. Любич — град ободритов. Зря породнился Мстивой^[3] с Харольдом Гормсоном^[4]. Генрих Немецкий^[5] взял на копье лужицкий Торнов. Пал Ратибор, что на Водре. Разграблен Ретринский Храм Радегаста — то император Лотарь^[6] проповедует любовь да всепрощение. Родсток и Старград горят — ныне то есть Альденбург. Взят Велеград — Мекленбургом прозванный после. И Бранибор — Бренденбург…

Так онемела земля. Онемеченной стала.

* * *

— И еще поведаю тебе, Ингвар! — продолжал дед Олег, едва парень вывалился из того непонятного полусонного, полуобморочного, гипнотического состояния — Кто-то очень не хотел, чтобы ты попал на остров. Знают — там место святое. Мало ли что!? Вдруг, прозреешь, а с пробуждением обретешь мощь древнего бога. Молчат отцы исторической науки. Но разве можно превозмочь ту Силу, что копится тысячи лет? Разумели пращуры, где и как надо строить! Тайное станет явным… Потомок Славена, основателя Новагорода, Избор, заложил под Псковом крепость малую. Старый Изборск ныне. Выпадет случай — съезди, посмотри! Мощь небывалая так и вздымает к самой сварге.

— Что я должен сделать? — спросил Игорь.

— Изменить ход событий в прошлом нельзя, но будущее должно быть за нами. За такими, как Всеслав. И Силы тебя выбрали не случайно. Ничто в этом мире не случайно. Новым волхвам нужны утерянные письмена Арконы. И ты их добудешь! — втолковывал Игорю старец, гипнотизируя парня немигающим взором.

Половину из всего того, что шептали губы Олега, Игорь не разумел, но делал вид, что ведает в них особый глубинный смысл и отвечал, как мог, на то, что и в самом деле понял.

— Видать, хорошо книги спрятаны, если до сих пор попы не нашли?

— Одни считают эти рукописи утраченными раз и навсегда — сгорели во время осады. Кто-то цинично отмечает тысячелетие славянской письменности. Дескать, Кирилл да Мефодий научили русичей уму-разуму. Между тем, задолго до них мы уже ведали руны. Вспомни хотя бы этрусков, они же рассены, или ванов, вспомни, с асами! Так что Кирилл, памятник которому на Китай-городе в центре самой Москвы, никакой не миссионер — «казачок он засланный» иноземный. И несмотря на все тысячелетние гонения, в своем живом языке мы храним вековую мудрость предков наших, тайный смысл черт и резов, — воодушевлялся старик.

— Много ли от языка-то нашего осталось? Кругом, куда не глянь, надписи инородные, фьючерсы и сниккерсы, памперсы и конценсусы, диджеи и прочая хрень, — проговорил Игорь зло.

— Вот и я говорю, — подтвердил Олег. — А малец, у которого молоко не обсохло на губах, сыпет матом да курит зелье заморское, чтоб похожим стать на взрослого. Кто разъяснит глупому, что матерный — от матерой бабы, от матери. В старину лучшим женам лишь доводилось к пращурам с мольбою обращаться. То не ругань — оружие слабого, то к рогатым берегиням весть!

— Где ж искать мне письмена заветные?

— Влас знает, — вздохнул дед, — Нам пора! Сейчас я твой проводник, потом поведут меня. Доверься и иди следом! Твой смуглый противник — не простой враг. За его плечами — тысячелетний опыт магии, и кабы не я — лежать тебе, Ингвар, ниже корней травы. В хитросплетениях его заклятий мне толком разобраться не удалось. Очень смахивает на каббалу^[7], но не она. Закабалить^[8] вольного человека не всякому и бессмертному под силу.

Старик, пропустив внука вперед, в последний раз уже с порога оглядел избу.

— Ну, вот и все. Ничего не забыл! — молвил он. Прихватив толстый и невзрачный ореховый посох, дед затворил дверь на щеколду снаружи.

Они спустились с крыльца и направились вдоль по вымершей улице этой глухой, всеми забытой деревни прямо в лес. Впрочем, у самой кромки встретилась им старушка с пятнистой буренкой.

— К Коровичу, дед?

— К нему родному, Долюшка. Пора мне.

— Тогда, прощай. Да сестрице старшей моей привет передай.

— Передам. Не поминайте лихом! — отозвался Олег.

Сделав несколько шагов Игорь обернулся и бросил прощальный взгляд на деревеньку. На месте бабушки стояла высокая златоволосая статная девица и махала вслед платком. Рядом мирно щипал травку годовалый теленок.

А лес раскрыл им, деду и внуку, свои объятия.

* * *

Неприметная тропка уводила путников все дальше и дальше. Подходил к концу Велес-житник. Листья не спеша соскальзывали вниз и ложились на мокрую росистую траву.

Эти места Игорь по детству не помнил, хотя мальчишкой забирался в погоне за грибами в такую чащобу, что узнай родители — три шкуры бы спустили. Но та глушь, сквозь которую они с дедом держали путь, была уж совсем заповедная.

Путники проломились сквозь густой ельник, затем долго шли вдоль студеного ручейка, пока ни уперлись в болото. Игорь обрадовался было, что дед не полез через него напрямик, но оказалось, тот лишь искал одному ему известные ориентиры, и выбирал самые непролазные трясины. Это удавалось старику на славу.

— А ведь тропы то нехоженые! — бросил Игорь, с трудом поспевая за проводником, ловко прыгающим с кочки на кочку.

— Да, места те еще, потаенные! Не всякий их найдет! А кто и отыщет — вряд ли вернется обратно. Глубоко Влас спрятался, на самый Перекресток. Разве, зимой и выглянет пошалить, побаловаться… Или же, иначе, где Влас, там Перекресток и обозначается, это как посмотреть…

Внук снова не понял старика, но промолчал, решив поберечь дыхание. Ему чудилось, они плутают кругами, но каждый раз, когда должны были показаться только что пройденные дебри, пейзаж становился иным, незнакомым.

Смеркалось, когда люди, миновав студеный ручей, выбрались на опушку. Посреди поляны к удивлению Игоря стоял двухэтажный старинный терем. Неподалеку чернел пруд, между ним и домом были вкопаны какие-то здоровые столбы. На крыше дома, сложив крылья, сидела гигантская сова. Игорю показалось, что у нее очаровательная женская головка и развитая, пышная грудь, но, присмотревшись повнимательней, он понял, к несказанному изумлению — никакая это не птица, и даже не сфинкс, а огромный черный кот.

Зверь зевнул, показывая ряды неимоверно острых белых зубов да изящный красный язык, и подозрительно сверкнул зелеными глазищами, вспыхнувшими, словно две сверхновых, в сгустившейся тьме. Кот бесшумно стек на землю, подбежав к Олегу, он ткнулся холодным мокрым носом ему в бок.

— Хорошая киса, хорошая! — ласково молвил дед и почесал кота за ухом.

Раздалось довольное мурлыканье, переходящее в урчание, напоминающее приглушенный рев мотоцикла. Котище потоптался возле Игоря, потерся мягкой гривой о его куртку, причем, пару раз пушистый хвост зеленоглазого мурлыки задел Игорево ухо. Закончив обследование, зверь снова одним прыжком очутился на крыше, где принялся вылизывать шикарный мех, искрящийся серебром в лунном свете. Так он снова стал похож на сказочную птицу, перебирающую перья.

— Здрав будь, хозяин! — громко воскликнул Олег, замерев у крыльца.

— Здравствуй и ты, хозяюшка! — вторил ему Игорь, так и не поняв, почему это делает.

— Здравы будьте, гости ночные! — раздался глубокий, неестественно проникновенный бас, от которого, казалось, завибрировало само Пространство на версту от терема, — Что на пороге стоите? Проходите в горницу! Отведайте, чем богаты!

— Не наследить бы, — подумал Игорь, когда, ухватившись за тяжелое бронзовое кольцо, волхв первым шагнул в чудный дом.

Но, глянув на ноги, он с удивлением отметил, что болотной грязи как ни бывало — не иначе лесной ручей да сумречные росы сделали свое благое дело.

Игорь, сняв шапку, последовал за дедом. И снаружи-то не казавшийся маленьким, внутри терем, вопреки всем законам геометрии, просто подавлял размахом. Высокие потолки были, наверное, подстать хозяину. А коридоры казались бесконечными.

Вот и зала для гостей. Войдя в комнату, парень не поверил глазам. Была она не менее шестидесяти квадратных метров, но выглядела весьма уютно. По левую стену Игорь увидел чуть ли не живую, настолько реально смотрелась, многорукую статую танцующего Шивы^[9], выполненную в человеческий рост. Следом располагался фрагмент каменной стены с изображениями, в которых историк признал египетского Тота, а также исполинского кота, убивающего Змея. Мускулистый юноша с грозным слегка изогнутым мечом за спиной, в крылатых сандалиях и шлеме с такими же маленькими крылышками, спускался по гребню утеса — то было третье изваяние. Казалось, еще секунда, и быстрый, как мысль, Олимпиец сойдет с пьедестала на досчатый пол терема, поразив смертных блеском могущества.

В углу стояли три-четыре большие греческие амфоры. На первой он без труда различил того же юношу, сжимающего в руке магический жезл, а рядом с ним молодую пару. Мужчина прижимал к себе лиру.

— Это Орфей! — сказал Олег. — Родоначальник греческой магии и философии. Сам он фракиец. Говорят, Гермес оказывал ему покровительство. Идем!

Люди двинулись вглубь горницы, где в кресле у очага их поджидал Хозяин. Последнее из чудес искусства, что приметил Игорь, оказалось гобеленом — всадник, въезжающий в город на восьминогом скакуне.

— А Влас — коллекционер, да? — еле слышно спросил парень.

— Можно сказать, что так! — раздался в ответ все тот же удивительный голос.

И только тут молодой человек увидел Его, мощного, кряжистого седовласого старца, косая сажень в плечах. Голову Власа охватывал металлический венец, а окладистая борода спускалась лопатой на широкую грудь. Прямо, Мороз Красный Нос или Порфирий Иванов, только росту повыше будет. Нос у Власа, действительно, был особенный — тонкий, большой и горбатый. Из-под мохнатых бровей на людей глянули очи древнего бога. Игорь отвел глаза, не выдержав всепроникающего взора, и согнулся, подобно деду, в земном поклоне. Влас не поднялся из кресла, молча кивнул и знаком пригласил к столу. Крепкая лавка и не скрипнула, когда Олег с внуком разом опустились на нее. Да и все в тереме выглядело добротным. Чувствовался вкус и твердая хозяйская рука.

— Не вытерпел, Олег? Сам пришел? А я тебя не торопил. Узнаю посох свой, сохранил, значит, — пробасил Влас.

— Сохранил для внука, могучий… Ради него и пришел.

Внук промолчал. Глаза Власа произвели на него ошеломляющее впечатление. Наверное, нет в мире такого, с чем бы их можно было сравнить! Ни один человек не сумел бы вынести прямой взгляд невероятных очей Хозяина. В них плескалась такая мощь, что, казалось, осерчай Влас, вырвись толика этой силы наружу, и полягут под его неимоверным взором вековые деревья, как падают не от всякого урагана. Игорь, понятно, предпочел заинтересоваться собственными ногтями, чем дальше разглядывать старца.

Влас извлек откуда-то небольшой скомканный платочек атласного шелка и небрежно бросил на середину стола. Платочек начал расправляться, сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее. Не прошло и четверти минуты, как он расползся до краев и даже свесился на две ладони вниз. Поверхность скатерти украшали изображения самых разнообразных блюд, выполненных в весьма реалистичной манере. Даже очень реалистичной, потому что блюда казались объемными. Совершенно реалистичной, поскольку они и были объемными, настоящими, и плотно покрывали всю поверхность стола.

Встреча с самобранкой оказалась для Игоря пределом. Что-то переменилось в сознании, переполненном фантастическими впечатлениями, и он окончательно потерял способность изумляться. Отведенный ему судьбой запас удивления был полностью исчерпан. Совершенно спокойно, почти флегматично, он отметил, что несмотря на ночное время, в тереме не слишком темно. При этом никаких источников света видно не было. Влас сделал приглашающий жест рукой:

— Пейте, ешьте, гости дорогие! Все моя Яга сготовила. Сама-то у тестя гостит, — пояснил он, поднимая к небу палец. — А дело — не серый Фреки, в лес не убежит. Бежать некуда, кругом лес! — молвил Влас затем и хитро подмигнул Олегу. — Кабы я не ведал, с чем пришли, зачем пожаловали, так и не пустили бы вас заповедные гущи.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ВСЕХ ПУТЕЙ

Ели молча. Олег проглотил три ложки каши, да пригубил молока. Игорь сперва робел, но быстро вошел во вкус, и скоро вовсю уплетал грибы, икру, рябчиков, раков, орехи в меде… Там было еще много всего, чему трудно дать название — на качестве блюд это не сказывалось. Особенно запомнился удивительный напиток со странным, терпким вкусом. От него слегка кружилась голова, а предметы казались полупрозрачными.

— Эль, — сказал Влас, заметив недоумение гостя, — Из белого вереска.

Сам Хозяин ел мало, что совершенно не вязалось с его внешностью. До мясного не дотронулся вообще, а очистил разве миску с чем-то, что Игорю представил как кузнечиков по-египетски.

Уже почти насытившись, парень потянулся было за наливным яблочком, которое одиноко возлежало на огромном блюде, стоявшем на краю стола. Но коварный плод легко выскользнул из пальцев и покатился по блюду, описывая круг за кругом. Влас гулко захохотал, а Олег осуждающе покачал головой. Однако Хозяин, смахивая с глаз слезы, неожиданно произнес:

— Ну, ну, Олег, не дуйся на молодца. Сам-то, поди, до сих пор по моему терему с оглядкой ходишь, недомыслие свое отроческое вспоминаешь…

Как ни интересно было Игорю, в чем таком заключалось отроческое недомыслие деда, то, что происходило сейчас пред человеческим взором на этом странном блюде, захватило парня намного сильнее.

Бушевало море. Огромные свинцовые валы перекатывались друг через друга, грозя выплеснуться прямо в лицо. Но соленые воды поспешно расступались, когда набегал на них ладно собранный корабль с червонным соколом на парусе. Судно подгоняли дружные взмахи весел, и оно летело стрелой. А Игорь почему-то знал, что гребцы измучены, что многие из них ранены, и если бы не страстное желание дойти к утру до какого-то важного места, они оставили бы гонку, которая каждому второму из них будет стоить жизни.

На корме расправив могучую грудь, возвышался статный русый воин. Рубаха на левом плече была сморщена кровавым ссохшимся пятном, но он крепко держал рулевое весло. Сквозь рев коварной стихии донеслась до Игоря даже какая-то песня…

Изображение потускнело и исчезло, расплылось, а на блюде по-прежнему лежало наливное яблочко. Только Влас заметно помрачнел.

— Видел я, как этот склизкий Абсалон прыгал возле Руевита. Топором он едва достигал кумиру до подбородка. Ох, и мерзостное было зрелище! Монахи подрубили столб и кинулись сдирать с поверженного исполина золото, что оставили им наивные волхвы…

Игорь хотел уж было спросить, почему же мудрецы сглупили — эдаких подробностей он по истории не помнил, но потом поймал себя на мысли, что и видеть-то воочию такого Влас по определению не мог.

Впрочем, и яблочки сами собой по блюдечку не катаются. А японцы — эти хоть и мастера, но телевизор пока не додумались во всякую посуду встраивать.

Словом, парень прикусил язык. Да и Хозяин о чем-то задумался, откинувшись на спинку кресла.

Лишь Олег осмелился нарушить тишину:

— Помоги Ингвару, Великий! Не избежать ему смерти, но вывернуться из ее лап он может, свершив предначертанное. Кончилось время искупления, пришло время справедливости! Враги первыми нанесли удар, обозначив срок.

— А сам-то ты готов, волхв? — спросил Властитель, посмотрев старику прямо в глаза.

Тот выдержал этот ужасный взгляд, и через целую вечность, как почудилось парню, Хозяин, удовлетворенный невысказанным ответом Олега, оторвался от его лица.

— Добро! Будь по-вашему! — согласился он с чем-то непонятным Игорю, который смотрел на Власа, словно кролик на удава, не в силах вымолвить и слова.

Тут Хозяин поднялся. Распрямился, коснувшись потолка косматой гривой. Влас был на целую голову выше людей и вдвое шире Игоря в плечах. Неторопливым размашистым шагом вышел во двор. Люди последовали за своим водчим.

Проводник же единым махом перешагнул через крыльцо и ступил на поляну. Казалось, земля должна проваливаться под его ногами, но Игорь не увидел за ним и примятой травинки, хотя полная Луна на безоблачном звездном небе прекрасно освещала окрестности. Какой травинки? Роса, равномерно посеребрившая поляну и отмечавшая за Игорем каждый шаг темным пятном, ног Власа вовсе не чуяла, как будто он не вбухивал в землю свои чудовищные сапожищи, а перелетал с цветочка на цветочек, словно бабочка.

От крыльца к озеру вела лунная дорожка, все трое ступили на нее. Свежий ночной ветерок теребил полу длинной Власовой рубахи. Олег шел следом, а Игорь, едва за ним поспевая, замыкал шествие. Он чувствовал, что Олег идет с закрытыми очами, однако уверенно, не спотыкаясь. По-видимому, игра с Хозяином в гляделки не прошла даром.

Отойдя от терема шагов на пятьдесят, Влас повернулся и зычно бросил:

— Ступай-ка в овраг, избушка! Нечего тебе сейчас у озера оставаться. Не обижайся на старика! Все к твоей же пользе!

Огромное строение заходило ходуном, словно от землетрясения — оно поднималось вверх. Странные корнеобразные выросты, которые Игорь заметил средь трав, когда они с Олегом только вышли к жилищу Власа, оказались никакими не опорами. Да и вообще не бревнами. Это были пальцы. Пальцы птичьих лап.

Когда-то давно, будучи еще студентом, Игорь читал подвернувшуюся книгу по палеонтологии. Тогда его поразило, что некоторые из огромных ящеров, царствовавших в незапамятные времена на нашей планете, передвигались на птичьих ногах. Глядя на воробьев, прыгавших по асфальту, он пытался представить себе, какого ж размера должны быть эти ноги. Увиденное же сейчас превосходило возможности всякого воображения.

Терем вознесся над землей на три человеческих роста, после чего с жутким скрипом развернулся крыльцом к лесу. Невообразимая лапа приподнялась, согнувшись в суставе, пронеслась вперед, легла на новое место. Создавалось впечатление, что за время, проведенное с подогнутыми ножками (Года? Века? Эпохи?), избушка их отсидела. Тем не менее, землю изба тоже не проминала, траву не давила и росу не стряхивала, только скрипела отвратно при каждом шаге. И даже место, где теремок стоял ранее, ничем не отличалось от остальной поляны, словно эта громадина не только не весила ничего, но и свет под себя к траве свободно допускала, и ветерок, и дождик.

Игорь решил, что загадочная невесомость Власа и его многотонного шагающего жилища — просто галлюцинация, вполне сопутствующая этому сказочному месту. Но тогда наваждением пришлось бы признать и многое другое. Да и вообще, реальность всей этой истории, начиная от того самого драматического поединка, ему, непосредственному участнику событий, казалась сейчас сомнительной, как никогда. Реальностей может быть много… И решив не забивать себе голову вещами, которые все равно невозможно понять, Игорь бросился вдогонку за Власом и Олегом. Они уж подходили к озеру.

Тропа млечного света пролегла мимо языческих кумиров, толстых, немного косо вкопанных столпов. Каждое изображение имело три яруса, три лика. Игорю была знакома эта символика.

Мир Прави, он же Ирий^[10] или Асгард^[11] — пространство светлых Богов, занимал первый, верхний ярус. Нижний этаж, уходящий под землю, почти скрытый за травой-муравой — это силы Нави или Хель, мир Богов темных. Срединный — означал Явь или Мидгард, настоящее Земли.

Игорь тут же похвалил себя, что не даром состоял теперь в Старшем Круге. Ему ли не знать: столб целиком — это стержень Вселенной, Мировой дуб русичей или ясень Иггдрасиль скандинавов.

Если ты — воин и пал с мечом в руке, если жизнь твоя оборвалась на взлете — путь твой лежит в чертог Громовика, или в Вальхаллу^[12] к Отцу битв. Если предал ты веру свою, друзей, Землю Матушку — то гореть в пламени Пекельном, мучаться в огне Муспельхейма у Ящера. Коли жил по Правде, не кривил душою, примет тебя Сварга божественная, жить лучшим в хоромах Одина — Гимле.

Водчий остановился на берегу, у самой кромки воды. Олег с Игорем встали за ним, чуть поодаль. Поверхность озера была совершенно спокойной, как и застывший воздух над ней. Казалось, все вокруг замерло в ожидании чего-то ужасного. Со стороны леса не раздавалось ни звука — ни шелеста листьев, ни скрипа веток, ни криков ночных птиц, ничего. И терем, наверное, уж дошел, куда следовало, да затаился там.

Влас стоял неподвижно, смотря под ноги. Олег тоже был недвижим, глаза он так и не открыл. По спине у Игоря пополз холодок.

Неожиданно Влас повернулся к старому волхву и взял посох. Игорю померещилось, что Хозяин вознес ладони до самых небес, но вот одним ловким движением Древний погрузил посох в землю почти до конца, не воткнул, а именно погрузил, так утопает шест в болотной трясине, если щупать брод, — и тут же извлек обратно. Дерево вспыхнуло, и Влас протянул Игорю большой полуторный^[13] меч, с лезвий которого вниз стекал мягкий мерцающий зеленый свет. Обоюдоострый крепкий клинок со средним ребром ромбического сечения был длиной локтя^[14] два с половиною, а рукоять больше полулоктя. Дужки, образуя над рукоятью крест, слегка искривлялись на концах гарды кверху, а отточенные, как бритвы, лезвия шли к острию, принимающему в пяти-шести дюймах от конца трехгранную форму.

Хозяин или пел, или говорил нараспев, да и его ли то были слова? Может, просто послышалось? Но три четверостишия намертво въелись в память Игоря:

— Не след тебе, Игорь, уходить с пустыми руками. Возьми-ка, русич, этот кладенец. От твой, пока не захочешь, гм, вернуться… Только помни, что меч — продолжение руки, а она — лишь слуга головы.

Игорь, стараясь не встречаться с Хозяином взглядом даже на мгновение, ухватил протянутую рукоять, медленно теряющую колдовской блеск. Его поразило не то, что сделал Влас с посохом, а полное отсутствие эха у такого зычного Власова баса. Окружающая тишина поглотила голос, как и все прочие звуки.

Склонившись в поясном поклоне, он запоздало осознал, что Влас говорил, не разжимая губ. Распрямившись, человек обнаружил, что Хозяин уж стоит к нему спиной, протянув руки к воде, как дирижер к оркестру. Олег же находился совсем рядом и, казалось, пристально смотрел на внука сквозь опущенные веки.

— Что означает руна «зет»? — спросил Игорь, глядя на основание клинка.

Его на самом деле не столько интересовал ответ на этот вопрос, сколько хотелось нарушить тягостное молчание старика.

— Этого тебе лучше не знать! — Олег взял внука за левое запястье.

Сухие и твердые стариковские пальцы неприятно впились между сухожилий.

И тут Влас действительно запел. Это не была песня в обычном понимании слова. Несомненно, в ней присутствовала и музыка, и какой-то текст, но Игорь не мог различить, где кончается одно и начинается иное. Таинственные трескучие слова бились друг об друга, ломаясь и крошась на отдельные слоги. Слога эти незаметно выстраивались в простой ритм. Ритм нарастал, усложнялся, умножаясь отражением самого в себе. Сквозь него постепенно проступила едва заметная мелодия, которую тут же подхватил оживший лес. Она растворяла ритм в плавных переливах, размывала его на отдельные гремящие аккорды и, казалось, сейчас от него вообще ничего не останется. Но вдруг ритм ожил в плеске волн, шипение которых сливалось с его шепотом, превращаясь в удивительный, гипнотизирующий речитатив, который звучал все громче, все грознее, вовлекая в неудержимый, громыхающий перекат окружающее пространство.

Игорю представлялось, еще немного, он сможет понять смысл этой песни. Ему чудилось, что уже начал различать отдельные слова, и всего лишь незначительное усилие воли отделяет его от полного понимания. Однако голос Олега вернул внука к действительности.

— Осталось очень мало времени, Ингвар. То, что ты держишь в руках — оружие Нави. Там, у себя, это — копье, в мире Прави — лук, только у нас — это клинок. Много воды утекло с тех пор, как Перс отрубил Гаргоне голову, а двадцать веков назад вождь ругов этим же мечом отразил готонов и спас Аркону. Но владелец оружия, сам того не желая, темным служит Богам, и короток его век.

Эти слова не слишком насторожили Игоря. Он полагал, что миссия спасителя древностей долго не продлится, и поэтому Навь его коснуться не успеет. Гораздо большее впечатление произвело то, что дед говорил, как и Влас, с закрытым ртом.

Олег продолжал:

— Немногое устоит перед сталью Власа, сам клинок разрушению не подвластен. Когда ты колешь им, он длинен, когда вытаскиваешь — короток, когда поднимаешь — легок, когда рубишь — тяжел. При этом меч войдет в любые ножны, однако, и разрубит их изнутри без труда, если возникнет такая надобность. Он обоюдоостр, однако, если ты посмотришь на него сбоку, ты увидишь прямое лезвие, если глянешь вдоль — изогнутое. Это позволяет без труда обойти любую фехтовальную защиту.

Только тогда Игорь заметил, что с каждым словом деда волна непередаваемого в словах, неясного ощущения прокатывается по его руке, начиная от запястья, которое старик так неудобно защемил пальцами. Но прервать Олега или освободить руку он не посмел. К тому же и ощущение нельзя было назвать неприятным.

— Самое главное! Тень меча, отброшенная в свете Солнца, или живого Огня, еще более смертоносна, чем сам кладенец. Все, до чего она дотронется, лишается жизни. Умирают и друзья, и враги, и соратники, и противники, родичи и инородцы. Гибнет живой мир.

Нет от этого для тебя другой защиты, кроме как держать рукоять самого оружия — за что и приходится платить высокой возможностью смерти от всех остальных, самых никчемных причин. Тому, кто владеет мечом, не улыбаются больше светлые боги.

Помни об том всегда! Вот почему обладатель меча долго не живет. Тень можно отделить от клинка, и сражаться ей точно вторым мечом…

При этих словах Влас взмахнул руками, и его песня, на мгновение полностью затопив сознание Игоря, резко оборвалась. Парень аж присел от неожиданности, попытавшись опереться на меч. Сталь пошла в землю, словно в пустоту. Игорь поспешно выпрямился, озираясь по сторонам.

Звуки полностью вернулись на поляну. Лес тихонько бормотал на сотни различных голосов. Под легким ветерком покорно гнулась и шелестела трава. Только волны на озере никак не могли успокоиться, да берег изменил очертания, желтея нанесенным песком.

«Озеро ли это? Уж больно велико!» — испугался Игорь, всматриваясь в темноту, повисшую над ширью вод.

Но, то была река, не отмеченная ни на одной карте, то был Океан по имени Незнаемое. От тяжелых валов, с шумом набегавших на этот новый, колдовской брег, пахло солью и бескрайним морским простором. Игорь тщетно вглядывался в сумерки, пытаясь угадать противоположную сторону мнимой реки на том конце лунной дорожки. Вместо этого он разглядел лишь киль ладьи, стремительно вынырнувшей из мрака. Вечные Волосожары^[15] безразлично взирали на смертного с неизмеримых высот.

Ладья неумолимо приближалась к берегу. Парус на ней был спущен, но лодка шла быстро и ровно, надменно разрезая разбегающиеся волны. Было в этом что-то неизбежное, как в течении Времени.

— Не Садка ли лодья?

— Скорей Харона, чем Садка! — буркнул Олег. — Это все! Будем прощаться!

Дед обнял внука. Но куда исчезла его силушка? Старик менялся на глазах. Он сгорбился, осунулся, высох. «Не дождется, дед,» — пронеслось в голове у Игоря:

— Прощай! Век науку твою помнить буду! Не посрамлю предков моих славных!

— Верю, Ингвар! И имя твое древнее свидетель тому. Били русы римлян с греками, и сарматов били. Мы аварское иго сбросили, да хазар с печенегами перемололи. Пережила Русь монголов. Победили мы и франков, и немцев, и с японцами сладили. То ли еще станется… Ругами зовут русов арконских. Языка они словенского^[16]. Ты поймешь — непонятым не останешься… И еще! Ради меня, ради нас всех! Ради жертвы моей! Не пытайся спасти Аркону! — выдохнул Олег, и его пальцы на запястье Игоря разжались.

Одновременно к ним повернулся Влас:

— Вот и Перекресток. Мешкать нельзя! Иначе все станет по-старому! Усаживайся, добрый молодец, в мою лодью. Она вывезет, куда следует. Богумиров^[17] это челн, что Ману звался в Индии, Девкалионом^[18] — в Греции, Бергельимиром^[19] — у мурманнов. Ступай смело! Под лавкою найдешь одежды чистые, не басурманские, не иноземные, а словенские. Чуть добудешь письмена заветные — закинь кладенец в море синее, лодья за тобой мигом явится.

— Где ж искать мне священные книги? — спросил Игорь.

— Лодка пронзит Пространство и Время. Чуть забрезжит рассвет, ты ступишь на берег Буяна. Жрец Свентовидова Храма узнает посланца, и меч мой — порука тому. Зрав будь и удачлив! Мы, Игорь, еще встретимся, так или иначе… — окончил наставления Влас. — Я буду там следить за тобой, — вдруг добавил он.

— Не поминайте лихом!

Игорь пошел было опять к деду, но тот неловко отшатнулся, чуть приподняв веки, из-под которых глянула на Игоря безбрежная тьма. Олег уже боле не принадлежал этому миру.

Парень ступил в воду. До борта рукой подать, всего несколько шагов, но пока Игорь брел по дну, преодолевая сопротивление набегающих волн, миллионы мыслей и образов пронеслись у него в голове.

Великие Боги! Неужели это он, недавний студент-физтеховец, археолог и спортсмен, идет сейчас сквозь валы сказочного моря? А какое еще море могло разлиться здесь, недалеко от Старой Руссы? Идет к суденышку, место которому только среди декораций исторического фильма или, в лучшем случае, в музее? И зачем? Чтобы отправиться в далекое прошлое? В город, от которого осталась лишь память? Спасать волховские писания, которых, скорее всего, и не было никогда?

Игорь перебрался через борт, бросил на скамью меч, уселся сам, и тут только сообразил, что так толком ничего и не выяснил о содержании этих самых книг или «дощек». Но поздно!

Ладья, развернувшись носом к морю, плавно заскользила навстречу Луне, быстро набирая скорость. Брег таял в сумерках.

Тяжело махнув рукой, он привязал меч к скамье первой подвернувшейся веревкой — чтобы не прорезал невзначай своим чародейским лезвием доски, и, поколебавшись немного, прикрыл его краем паруса, дабы утром случайно не познакомиться с тенью клинка. Решив при первой же возможности сделать ножны, Игорь улегся на дно и завернулся в другой край парусины. Втайне он верил, что проснется на собственной кровати в московской квартире. Но Макошь^[20] распорядилась иначе…

* * *

Олег еще долго стоял на том берегу и сквозь веки смотрел вслед волшебной лодке. Пусть глаза незрячи, он видел отныне дальше и лучше.

— Пора и нам! — молвил Велес^[21], и его тяжелая властная длань легла на плечо волхва.

Старик кивнул и почувствовал дуновение последнего утра Срединного мира. То спускалась к ним птица Сирин сладкоголосая, ее крылья рождали ветер, а песня дарила Смерть.

— Если в реку Времени вошел дважды — значит, более не человек! — молвил древний бог, поднимая жезл.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ В АРКОНУ

Снова и снова возвращался Игорь в мыслях к тем дням, когда мудрый Олег еще бродил по Матушке-Земле. Теперь-то он совершенно по-новому, по-другому осмысливал скупые прощальные слова старого волхва, отпечатавшиеся в Памяти… Как наяву, вставала пред глазами Игоря-Ингвара картина их недолгого расставания с дедом на берегу таинственных вод под названием Время. Теперь он догадался, кто таков этот Влас на самом деле, но толку-то…

«Не токмо против недругов своих отстаивалися крепко, но и около острова многие грады под свою державу подвели, потому всем окрестным государствам грозны и противны были», — вспоминал Игорь рассказ старика. Впрочем, уже, конечно, не Игорь, а именно, Ингвар — так называл его дед Олег, под этим именем знали его побрательнички, Ратич и Сев, дружинники да гридни, князь со княжною.

Даже жрец Свентовита, Любомудр, и тот не заметил, не заподозрил подмены. А минуло почти два дня с тех пор, как лодка Власа ткнулась носом в прибрежный песок неподалеку от Арконы — строптивого града язычников. И никто не удивился чудесному появлению Игоря, будто только что вернулся из дальнего похода за море…

А Холодное море было жестоким. Оно убивало страшными ударами валов, заглатывало бездной глубин и отнимало жизнь пронизывающим холодом. Оно заманивало корабли в туманы и бросало их на скалы. Оно притворялось тихим и умиротворённым, но стоило поверить ему, как море коварно обманывало ожидания, относя утлые людские посудины вдаль от родных берегов, перебрасывая их с течения на течение и отдавая в конце концов на растерзание подводным чудищам.

Холодное море было и справедливым. Оно покорялось сильным и отважным, лучшим воинам и умелым мореходам. Никогда не лишая надежды, оно всегда оставляло шанс на спасение. Неохотно, но подчинялось оно и воле волхвов, смиряясь по их призыву или наоборот, вскипая безудержной яростью.

Холодное море было добрым. Оно щедро делилось с людьми своими богатствами — рыбой и перламутром, янтарём и горькой морской солью. Оно поило мореходов дождями и отводило глаза безжалостной погоне. Оно защищало жителей острова от врагов, живущих на других берегах, и носило на себе быстрые варяжские корабли.

Холодное море было… Оно было везде, во все стороны от острова, но и здесь, на суше, никуда нельзя спрятаться ни от его мощного дыхания, ни от вольного морского духа, что пронизывал всю жизнь свободолюбивых островитян…

Триста лет минуло с тех пор, как здешний князь Рюрик^[22] взял в жены Ефанду — дочь северного конунга и, наверное, из желания порадовать тестя, а может — позлить мать Умилу, нарек первенца своего в честь Ингви, сына Одина^[23]. Имя Ингвар прижилось, равно, как и еще одно свейское прозвище — хелги. Младший брат Ефанды, Одр, был еще весьма юн, а прошел таки девять пещер Одина, за что получил титул — хелги Одр — священного. Он, как Игорь догадывался, стал известен потомкам под именем Вещего Олега. Ольгой или Хелгой звали всякую женщину-воительницу, сведущую в ворожбе, ведьму, а вовсе не «святую», так переводили на свой манер это варяжское звание христианские проповедники.

Игорь не мог уловить тот момент, когда произошло его чудесное превращение в руга Ингвара. Да и свершилось ли оно на самом деле? Не ведал он и о том, какие чувства испытывает это «второе я» по поводу его внезапного появления. Но рано или поздно, а может, в самый неподходящий момент, они бы снова перестали быть целым по воле Велеса.

— Теперь-то я хорошо знаю, что такое шизофрения! — думал он.

К удивлению Игоря, многое вокруг казалось давно и хорошо знакомым, точно было впитано с материнским молоком, будто он здесь родился и рос. Как если бы после восьми веков беспамятства Игорь вспомнил абсолютно все, целую жизнь, целую эпоху и себя в ней до мельчайших подробностей.

Он знал, что могучий Сев — потомок того самого Боя, сына Рынды, который в кровавой сече со свеями одолел Готера Годбродсона. А предки Ратича, молочного брата, еще шесть веков назад морем ходили на Адриатику, где основали Рагузу, нынешний Дубровник. Со времен Вандала^[24] так повелось — куда бы ни пришли русы — непременно оставят по себе память. Одних Руянов по Средиземью с десяток будет. Ругеланд, Ругия, Рутения, Русь, Руйя — эти названия неоднократно возникали на географических картах Европы и Малой Азии то здесь, то там.

«Воля, мудрость, слава, борьба вечная между рассудком и чувством — не об этом ли говорят имена словенские да венедские: Гостомысл, Годослав, Буривой, Всеволод, Светозар, Боричь, Борислав…

…Вкусно! — думал Игорь, наслаждаясь редким для его слуха звучанием. — Да и Лютобор, походный князь ругов, в чьих жилах по отцовской линии кровь самого Рюрика…»

Игорь, то есть, конечно, Ингвар сразу узнал князя. Хотя тот почти ничем не выделялся среди окружавших его воинов. Был он среднего роста, белокурый, волосы и борода с легким рыжим оттенком коротко подстрижены.

Лютобор заслужил звание Учителя десять лет назад, — теперь и Игорь это знал. — Сейчас ему тридцать девять, почти сорок. Немалый жизненный срок.

Опытный воин звуки, как дорогу читает, а ночью непроглядной даже шорох — это тот же след. «Не иначе, как Всеслав гоняет молодежь!» — решил Ингвар, прислушавшись. За мощным частоколом вои отводили душу.

Расторопные служивые отверзли створки врат, князь первым въехал во двор, за ним и остальные.

— Плечо, локоть, запястье! — отрывисто говорил воевода. — Крути-верти, пока рука не разогреется — быстрее, резче, туда-сюда. Редкий хороший боец поединок холодным начинает.

— Добро, — молвил Лютобор и знаком дал понять, чтобы вои продолжали работать.

— Наручи ослабь — руде ходу нет! — поправил Всеслав еще одного дружинничка.

Лютобор спешился и быстро двинулся вдоль двора, оглядывая пары бойцов.

— Ты можешь быть слаб руками и ногами, но если сдает спина — лучше не прикасаться к мечам вовсе. А совсем плохо, коли голова пуста, — внушал Всеслав молодому.

— Обступай, а не отступай, — подсказал теперь уже сам Лютобор другому, еще безусому, вою. — Ходить спиной назад, все одно, что слепым вперед. Обтекай противника сбоку. Обшагивай… Понял? И лупи крепче!

— Все понял княже, — согласился вой.

— Старательный парень. Добрый боец вырастет, — молвил приблизившийся Всеслав.

— Ты вот что, воевода… — тихо, но достаточно отчетливо произнес Лютобор, так что Ингвар, стоявший поодаль тоже услышал. — Идем-ка! Пусть тебя кто из старших подменит… Ты мне сейчас нужнее будешь…

Да-да, это был вроде бы тот самый Всеслав, хорошо знакомый, почти родной. Его — Игоря — тренер, убитый много столетий спустя. Неотмщенный, лежащий в кургане, его учитель.

…— Ну хорошо, хорошо! — сказал Всеслав. — Будет тебе Изнанка… Вот скажи, в чём, по-твоему, основа техники каратэ?

Игорь задумался. Действительно, в чём?

— Основа их техники, пожалуй, в искусстве концентрации силы… Волнообразные удары, что начинаются от «моря дыхания Хара» и всё такое прочее…

Всеслав прищурившись смотрел на него.

— И много тебе попадалось каратэистов, которые в реальной схватке бьют «волной»?

— Да нет, пожалуй… То есть, пытаются, конечно… Понимаешь, с настоящими мастерами я всё же не знаком… Конечно, почти все рано или поздно либо в кикбоксинг скатываются, либо заморачиваются «энергией Ци» и прочей ерундой, ничего на практике не представляя… Но нормальные бойцы среди каратэистов тоже есть, причём достаточно сильные, это ты зря…

Всеслав помолчал.

— Ты пойми, мы не против «восточников»… Если они настоящие. Но ведь они что делают?… Они берут совершенно чуждую систему, учат от неё вершки, быстро получают какой-то результат и начинают этим результатом бравировать. Дескать, смотрите, как я могу! Да, действительно, что-то такой боец может. Но только к настоящему каратэ это не имеет никакого отношения. С тем же успехом этот мнимый каратэист мог бы изучать бокс или французскую «саватэ».

— Что за зверь такой? — спросил Игорь. — У меня пробел…и в словаре такого не встречал.

— Сават — это такая обувь портовых грузчиков, — пояснил Всеслав. — Борьба же «саватэ» — это смесь из приемов уличной драки и действительного кунг-фу, которое проникало тем или иным путем в Европу из колоний еще в девятнадцатом веке. Смотрел старый фильм «Парижские тайны» с Жаном Маре — он там как раз в грузчика переодевается. И между прочим ногами кое-что показывает. Советским мальчишкам в шестидесятых это в новинку было — подражали, конечно.

— Правда, смотрел, — отозвался Игорь.

— Так вот, я и говорю, пусти такого мнимого бойца против самурая с мечом, на которых безоружные окинавские каратэисты ходили, как охотники на зверей… На настоящего самурая, не на сегодняшних, они такие же самураи, как те — каратэисты… Много ли такой сможет?

— А мы что — больше?

— Мы — больше, — усмехнулся Всеслав. — Однако для этого надо не только на тренировках выкладываться, но и духом Горянки проникнуться, исконными принципами, так сказать. Вот это и есть Изнанка, а не какие-то там секретные приёмы… Изнанка — это настроение духа, понимаешь?

— Не понимаю, — честно сознался Игорь. — Можно поближе к практике?

— Вот сейчас и начнём. Как выполняется брык?

Игорь чуть отступил от Всеслава, сосредоточился… и резко бросил правую ногу вперёд. Всеслав без труда уклонился от удара.

— Неправильно!

— Неправильно?… Почему?!.. — возмутился Игорь. — Всё так, как ты учил!

— Да потому, что брык — это не удар. Это стиль. Техника. Способ, метод, подход. Вздрогни!

— Что?

— Вздрогни, говорю! Так, как будто ты о чём-то задумался, а тебя неожиданно по плечу хлопнули.

Игорь попытался выполнить указание Всеслава и неуверенно дёрнул плечом. Но его учитель опять покачал головой.

— Вот, погляди…

Всеслав действительно вздрогнул. Всем телом, резко и неожиданно.

— Игорь, ну, не знаю, как тебе ещё объяснить… Когда ты хватаешься за чайник, не подозревая, что он горячий, ты ведь быстро руку отдёргиваешь, верно?

— Ещё бы! Но какое отношение…

— А такое! Ты сам не знаешь, что через мгновение руку отдёрнешь, так ведь? А отдёргиваешь ой как шустро! Вот в этом весь брык. Брыком не бьют, брыком вздрагивают. А уж ударить можно чем угодно, хоть задницей, смотри…

И Всеслав сделал несколько странных движений, очень стремительных и каких-то рваных, непредсказуемых. Игорь был достаточно опытен, чтобы понять — перехватить атаку в таком стиле будет крайне сложно.

— Если ты боишься противника и тебе как-то не по себе, — продолжал Всеслав, — То самое уместное будет от него отбрыкаться. Страх, он здорово помогает вздрагивать. Очень способствует брыкам. Шевельнулся противник, напугал тебя — вот ты ему и врезал брыком… Кстати, именно так лошадка бьёт задними ногами. Вроде бы стоит себе смирно, и вдруг — рр-раззз! — получи копытом в лоб!

Игорь принуждённо засмеялся. Всеслав тоже улыбнулся.

— Новичков мы этому, конечно, не учим. Они думают, что брык — это такой хлёсткий удар ногой. Действительно, истинный брык часто так и выглядит со стороны, ну, или очень похоже. Но суть, Изнанка брыка состоит не в каком-то конкретном движении, а в подходе, принципе. Надеюсь, теперь-то ты это понял… Понял, или как?

— Понял, понял! Буду учиться вздрагивать! Если в психушку не засадят с диагнозом «мания преследования» и «навязчивые страхи», за месяц-другой освою!

— Месяц-другой!.. Люди брык годами учат… — проворчал Всеслав. — Не так-то просто свой же испуг на себя заставить работать… Кстати, брыкаться можно и оружием. Как ты думаешь, каким?

Игорь чуть подумал.

— Так… Кнутом, скорее всего, или плетью… Верно?

— Верно! А ещё шпагой или лёгким ножом… можно метательным, а можно и просто камнем засадить. Кистнем тоже можно брыкнуть. А вот мечом и топором не получится, тяжеловаты они. Зато можно брыкнуть всем телом — отшатнуться, уйти от атаки, или наоборот, толкнуть противника, сбить его с ног. Хочешь посмотреть на настоящий, самый что ни на есть доподлинный брык — напугай кота. Вот уж кто по брыкам непревзойдённый мастер! Ладно, пойдём дальше…

— Всеслав… Лютобор… Всеволод… Какие имена! А что сейчас? — спрашивал себя Игорь, по привычке мысля с точки зрения беспокойного и пыльного двадцатого века, — Иван да Петр, Михаил да Семен?!

Где вы, корни русские? Ужели выкорчевали? Где ж имена наши древние славянские? Нет им места в святцах! Святостью не вышли. Врете, церковники!

Любомудра, старшего волхва, пытали отроки, выспрашивали: «Ты скажи нам, неразумным малым дитяткам? Издеваются попы да монахи — говорят, не хватает любви, мол, вашим идолам! А Христос — он во имя справедливости за грехи людские на кресте принял муки страшные!?»

Отвечал им мудрый жрец:

— Неужели Сварожич во имя Правды не висел, прикован, на Алатырь — скале, Марой преданный на поругание? Не распят ли был Прометей елинский за любовь свою к людям великую? И не Один ли сам пригвоздил себя к Мировому дереву, дабы Тьма невежества отступила пред Светом знания? Нет, дети мои! Христиане не открыли ничего нового. Страдание возвысит лишь сильного, а вот раб, раб навсегда останется рабом, признавая над собой власть кесаря, папы и бога.

— А разве мы не славим Рода-Свентовита, разве не возносим молитвы Триглаву, разве не чтим Сварога да Велеса?

— Мы — внуки Даждьбожи, да не холопы, не рабы — ответствовал Любомудр и продолжал свою речь, превосходно зная, на какие поповские уловки могут пойматься отроки. — Говорят, что кровожадны наши Боги, что приносим в жертву пленных христиан. Нет! Не христиан, не иудеев, не сарацин, а врагов и неприятелей своих доблестных — пусть узрит великий Радегаст, что жива Аркона, хоть сильны, алчны и многочисленны ее гости-супротивники. Бык иль буйный тур — дань Велесу. Ниспошлет нам здравие и земное плодоносие, он не даст Морене лютовать, да и сыну Яриле баловать не позволит. Лада-Матушка — вот наша богородица.

Боги-родители зачали человека, но и люди создают Богов. Герои обретают бессмертие. А ведь ни один христианин не сравнится со своим Христом, не станет ровней ни Творцу, ни апостолу. Наши Боги дружны и едины, и племена наши от одного корня. Даждьбог^[25] ли, Радегаст ли — имен солнышку красному много. Сильный Стриба, коему поставлен кумир напротив Северных врат Великого Храма — и тот зовется Посвистом, коли повеет с севера холодом.

В самом деле, — рассуждал Игорь, уловив волховские слова — христианская цивилизация, в отличие языческой культуры не только не подняла человека до высот бога, но и принизила Единого до уровня смертного. Кто видел Христа — тот узрел Иегову. Христианство не сумело, да и не могло хранить равенство, по мере того, как обретало богатых сторонников среди купцов и феодалов. Выйдя из недр иудаизма, созданное как духовное оружие угнетенных, бедных и рабов против засилья римского образа жизни, оно так и не ушло от яростного противопоставления собственного бога всем прочим. Христианство объявило языческих кумиров бесами и падшими ангелами. Именно в нём каста священнослужителей, как ни в одной другой религии мира, возносится над божьими рабами, стараясь при этом внешне выглядеть благообразной. И в той же мере, как некоторая часть иудеев считает себя единственным избранным народом на земле, точно так же есть немало «добрых» христиан, которые попирают чужую веру, а вместе с ней и право на жизнь. Мол, и ныне слышим мы, что не русский де тот, кто не православный. Ну, не чушь ли — веру чуждую-южную родной называть? Мы — северяне, гипербореи мы!

Человеку нельзя без веры, но особенно тягостно с верой чужой. Разве, крещение — одно из основных таинств христианства — не «новое обрезание»? Только удаляют здесь не частицу плоти, а всю «телесность», и как нельзя дважды повторить обрезание — так и крещение выполняется жрецом над рабом Христовым всего лишь раз.

Войны уносят жизни людей, тела сгорают в атомном огне Нагасаки, их разрывает на куски под ударами системы «Смерч». Но война, чума, разбушевавшиеся стихии одинаково исключают из списка живых добрых и злых, глупых и гениальных, последних пьяниц, распутников и необратимых аскетов.

Цивилизация в лице духовной и светской власти избирает для уничтожения наиболее талантливых, неординарных, лучших людей — еретиков. И вред такого цивилизованного общества неизмерим по сравнению со средней статистической смертностью от несчастных случаев.

Игорь понимал рассудком, что он — посланец Власов и скоро покинет пращуров навсегда, однако, всем сердцем, всей душой останется с ними. Он стал сомневаться, не навеяна ли та, прежняя жизнь, подобно дрёме, какой-нибудь ведьмой. Более того, он почти сознательно культивировал в себе это сомнение. Мир будущего казался ему призрачным, обманчивым, фальшивым.

На Руяне — его народ! Здесь его мир! Сбежать, исчезнуть, кануть в Лету — означало бы предать, а прослыть вторым Иудой не хотел даже язычник. Так, самым странным, непостижимым образом в нем уживались наследник волхвов — Ингвар, и наивный историк конца двадцатого века — Игорь. Ингвару самое время бы спеть: «А тот, который во мне сидит, считает, что он — истребитель…» Да, мурлыкал он под нос совсем иные мелодии, и Игорь подпевал «второму Я», как умел.

Отец Ингвара — Святобор, жрец Стрибога, не желал, чтобы сын пошел по его стопам. Он видел отпрыска только воином, тогда как мальчик с детства мечтал прочитать много-много книг, а потом написать свою — большую и толстую. Витязям не пристала тайная миссия — их удел — бой открытый, честный, справедливый.

В священных рощах бог Прове^[26] вершил праведный суд, а Стрибог воздавал за злодеяние, настигая преступника всюду с неумолимостью рока и суда божьего. Наверное, Святобор и сам не раз от имени своего кумира наказывал убийц, согласно древнему обычаю — око за око. Латинская вера не признавала кровной мести. Она отрицала противление злу. Удобный принцип с точки зрения волков и пастырей, но не овец.

Мать Ингвар не помнил, да и не мог помнить — умерла она при родах, а вскормила мальчика Любава, благо, Ратич не жадничал, молока хватало обоим. Отец любил Ратича, как собственного сына и заменил ему родителя, погибшего от германской стрелы, так и Люба стала Ингвару второй матерью.

И навек запомнил он тот торжественный день, когда получил это звучное имя взамен первого — детского прозвища, даденного отцом…

Поздней ночью в дверь тихо постучали. Святобор, против обыкновения, удержал Любаву и сказал, чтобы кто-то из отроков отворил. Ингвар был проворнее братьев. Отведя щеколду, от приоткрыл створки.

У порога высился худой и седой, как лунь, слепец, одетый во все черное. Все в Арконе знали этого служителя Чернобога и побаивались, словно догадываясь о тайнах темной стороны.

Жрец молча протянул отроку руку…

Парень оглянулся — отец и Любава стояли в глубине комнаты, и были они одеты, значит, приход такого гостя не застал родичей врасплох.

Тогда он доверился «слепцу». Рука оказалась холодна и безжизненна. Потом долго шагали высокими травами и густым лесом, и он всё недоумевал, как же это черный волхв выбирает путь.

— Каким таким чутьем, скажи, Ингвар!? — вопрошал Игорь свое «второе я». — Но ты молчишь — не знаешь друг. Может быть тем, что и дед мой, Олег? Где-то он теперь? — вспоминал Игорь незрячие Олеговы очи.

Наконец, они пришли. Луна обелила высокий голый утес. И там никого не было, только старик и отрок. Все также, ничего не объясняя, чернец принялся чертить вкруг застывшего имянарекаемого ножом. А он стоял и вслушивался в этот скрежет железа, карябающего каменистую твердь, в древние заклятья и заговоры.

Жрец не хотел, чтобы навьи добрались до бездыханного тела. Да-да! Почти что бездыханного, потому как, воздев клинок к Луне, старик вдруг ударил им молодого.

Он понимал, что умирает, но боли не было, и ничего не было, ибо холодное железо не достало плоти… Потом для верности «слепец» нанес еще три таких же неотразимых удара, сопровождая каждый непонятными словами.

При последнем — силы оставили отрока, и он рухнул внутрь очерченного круга, и уже слышал он, как волхв темной стороны просил Богов забрать у нарекаемого все плохое, что было у него в прежней детской жизни, оставить только то, что принадлежит ему от самого Рода.

И не чуял отрок, убитый столь странным образом, как жрец Чернобога, проникнув сквозь защитный круг, снял с него все одежды.

И не мог видеть будущий Ингвар, как жег старик отроческое платье, а потом оставил его, готового к новому рождению…

Он очнулся, когда кожу сковал озноб, грозя добраться к самому сердцу — стало не просто холодно, но и страшно. Но открыв на миг глаза, ему удалось застать те первые лучи восходящего светила, что высветили на утреннем небе причудливые узоры облаков.

Прикрыв веки, сквозь ресницы, он попытался рассмотреть — где лежит и кто тут есть рядом. А рядом кто-то был, потому что, еще неразборчивые, к нему устремились чьи-то радостные голоса. Один — низкий и грубый, второй — певучий, теплый, родной.

Пятеро, силуэты были едва различимы, приближались к нему, но отрок понял, что не должен вставать, как раз напротив, он сжался, скукожился и оставался недвижим.

Белый жрец Свентовита — Любомудр — славил Рода, просил он даровать отцу и матери взрослого сына, не дитя — а человека. Чего сквозь неприкрытые веки не было видно, так это, как легла где-то рядом на землю женщина — но будущий Ингвар кожей ощутил ее близкое присутствие. Не видел он и того, как повитухи набросили на Любаву покрывало, но услышал он ее крик, и вторил ее крику.

Потом его облили водой, и струйки заскользили по камню, убегая в разные стороны. А Святобор протянул сыну руку и помог встать на ноги. Любава бережно завернула теперь уже своего сына в ткань, которая моментально впитала в себя влагу. Одна из повитух поднесла к губам нарекаемого рог, в котором теплилось молоко, а вторая с руки дала отведать вкусного творога.

— Славен будь, Любомудр! — обратился отец к жрецу Свентовита. — Дай пришедшему вновь имя верное на время долгое.

— Пусть с молоком моим пребудет с ним вечно любовь к земле родной! — добавила Любава.

— Следуйте за мной! — сказал жрец и начал восхождение по тропе, ведущей к самому Храму.

И рожденный вновь продолжил свой путь, с которого просто так не свернуть, на котором нельзя остановиться…

Но впитал Ингвар с соками родной земли да молоком Любавиным не только любовь, но и лютую ненависть к поработителям. Нет страшнее рабства, чем рабство духовное. Мальчишками Ингвар да Ратич поклялись костьми, что в руянских могильниках, не знать покоя, пока мир остается несправедливым. Мог ли ребенок подумать, скольких сил и знаний требует мироустройство? Вряд ли.

«Отец, почему лютичи и бодричи сжигают мертвых, а мы хороним?» — спросил Ингвар отца.

— В священном дереве, как в человеке или звере, заключен дух. И срубая ствол, ты разрушаешь чей-то дом. Если бы мы сжигали тела, духи рощи оставались бы без жилища. На ляшском берегу леса много — на острове мало.

— Не случайно Любомудр учит — проси прощения у цветка, если поломал, посади новый росток — если срубил. Но я никак не пойму — мы строим лодьи, ты вот недавно избу Любаве справил…?

— Верно, справил! — усмехнулся Святобор, — Был дух лесовик — стал домовик! И у корабля своя душа имеется — от дерева да от соли морской. Даже в берестяной записке, не говоря уж о книге, буковой доске, в самой маленькой руне на них есть душа! Погоди, вырастешь — всему научу.

— И волховать научишь?

— Волхвом, сынок, родиться надо… — и видя на глазах у Ингвара слезинки, примирительно добавил. — Научу! Всему, что сам знаю, что сам чур поведал, до чего своим умом дошел.

Князь верил Святобору, как самому себе. Поэтому на материк ушли втроем — отец, Редон — опытный мореход, и сам Ингвар… Святобор, не раздумывая, выбрал провожатых.

Проснувшись на рассвете в лодке Власа, которую прибило к берегу неподалеку от Арконы, Игорь-Ингвар уже знал, что Редон погиб. Епископ Абсалон приказал казнить ругенского пирата.

Так некогда те же германцы^[27] расправились с сыном Рюрика. Этим они подсобили кровавой княгине Ольге, которая затем побила и древлян, стоящих за несчастного Игоря.

Вот и подручные епископа привязали Редона к верхушкам двух согнутых сосен, которые через мгновение разорвали тело пленника на части.

Отец остался проследить за врагом, а сына Ингвара, того, в ком «сидел» ныне Игорь, направил обратно. Святобор уже не сомневался, что предстоящая схватка с данами для Арконы станет последней.

— Спасайте женщин и детей — они возродят племя ругов! Спасайте память нашу — летописи, «дощки», книги! Передай это, Ингвар, князю на словах. Расскажи, что видел — что слышал. Многочисленны и умелы вороги наши… Они сами викинги и потомки викингов. На месте Вальдемара^[28] я бы высадил воинов и на Западном берегу, и на Восточном сразу, обложил бы остров с моря… И еще знай — нет былого единства славянского, те, кто поклонились Распятому и под данами ходят, вместе с ворогом на нас идут, предатели. Смертная битва будет. Так что, прощай, коли не свидимся!

Мужчины крепко обнялись.

Все это Игорь вспомнил, чуть его нога ступила брег родного острова. Так происходит озарение недоступное человеческому пониманию.

Чтобы стереть с лица земли народ — надо лишить его исторической памяти и культуры. Просветитель Русской Земли, тоже Владимир, начал свое богоугодное дело с того, что за пару годков уничтожил почти всех грамотных и мудрейших людей Киевской стороны. Он и прочие ревнители новой веры, здесь нельзя не упомянуть того же дядю князя, Добрыню^[29] Малховича, не остановились на достигнутом. Во славу Господа, для несомненной пользы просвещения жгли древние манускрипты, дощечки, бересту, рукописи, летописи и книги, а вместе с тем и укрывателей бесовского письма в их же собственных избах.

Еще за десять лет до этого с усердием одержимого внебрачный сын Великого Святослава насаждал культ Перуна, возвысив Громовика над прочими Богами. Но соблазненный идеей абсолютной власти он вскоре тайно крестился, чтобы потом просвещать наш «вечно темный» народ.

С тех пор, как Красно Солнышко вернулся из Корсуни в Киев с кучей попов и мощами святого Климента — на Русь потекли и прочие священные принадлежности. Одними гвоздями с печально знаменитого креста можно было бы пришпилить, точно насекомых, половину населения киевской Скифии. А если бы слезы Богородицы, проданные доверчивым русичам, слить воедино, географы нанесли бы на карту Европы второе Мертвое море.

— Прежде — думал Игорь, — Богов было много, славь, каких хочешь, верь в кого пожелаешь, но и другому не мешай — делать то же самое.

Владимир! За всю многострадальную историю славянских народов не найдется, пожалуй, более неоднозначной и противоречивой фигуры, чем этот князь. Предавал ли он, меняя убеждения, как рукавицы? Или предательство сидело у него в крови, и всякий раз, предавая, он слепо следовал зову этой крови? Игорь ведал, что нарек себя Красно Солнышко великим каганом на хазарский лад. Братоубийца, лицемер и клятвопреступник — устроитель градов и державы. Лес рубят — щепки летят? Талейран русской земли.

Аскольд и Дир еще давали хазарам дань, платил не только Киев — даже гордые вятичи, и те покорялись каганату. Лишь походы ильменских словен да дружин Вещего Олега, а затем и Святослава, положили этому конец.

И на тебе! Снова — здорово! Хазары, засев в Тьмутаракани, не мытьем, так катаньем планомерно брали свое, чему немало способствовал и Владимир, прозванный за все свои благодеяния Святым. Историки оправдывают его деятельность на поприще ростовщичества развитием товарно-денежной системы, но даже государственник Карамзин, — это Игорь хорошо помнил еще по институту, — не сумел умолчать о «всех смертных грехах» Красна Солнышка.

Новгород и до Владимира прекрасно обходился без засилья иноземных менял, великий город и за сто лет до него процветал, свободный от всяческой дани и унижений. Деятельность же этого «святого» — думал Игорь — сводилась, в основном, к смене одной формы ига другой. Изощренной, гибкой и еще более жестокой, потому что желтый дьявол шел рука об руку с властью божьих рабов!

Предупреждал Варяжко Ярополка Святославича — не ходи к змию в пасть. Не послушал тот слугу верного, а внял совету слуги скверного, Блуда. Владимир зарезал родного брата, изменника наградил по-свойски. Беременную невестку брата своего, Ярополка, гречанку, изнасиловал и упрятал в гарем. И рек летописец: «От греховного бо корне злые плоды бывают, от двоих отцов — от Ярополка и от Володимера».

Ненасытный в страсти Красно Солнышко не терпел, чтоб ему перечили. И не он ли пожег несчастный Полоцк, где добывал в жены себе еще и Рогнеду. Та не желала идти за «робича». Прежде чем возлечь на нее, Владимир убил отца Рогнеды, варяга^[30] Рогволода, а затем и братьев своей младой жертвы.

Любят князья наши не узнанными приходить на казнь непримиримых супротивников. Позже выясняется, князь сильно недужил, а бояре радивые да заплечных дел мастера, дескать, перестарались. Простаки умиляются, кесарю сходит с рук. И не перечислить, не упомнить всего того, что творили и творят супостаты разные княжьим именем.

Не мог устоять Владимир. Сам поглядеть пришел, как по приказу княжьему вчерашнего громового кумира протащили по дорогам пыльным Киева, избили палками и скинули в Днепр.

На севере ж боярин Путята крестил новгородцев мечом, а Добрыня — огнем. Сомнительно было при этом ожидать совершенной покорности славян уготованной им участи.

… Завидев густую толпу горожан на мосту, Добрыня махнул рукой — по этой команде ратники теснее сомкнули щиты, изготовили копья. Словене попятились, загудели.

— Расходитесь? Мы за делом княжеским прибыли! Выдайте Владимиру супостатов, а зла никому не будет! — крикнул вельможа новгородцам.

— А это вот видел! Не дураки — нас на мякине не проведешь! — отозвались те вразнобой. — Не может быть веры предателю! Ты по что, гад, кумирни наши осквернил!

— Врут волхвы новгородские, потому не умильны они князю киевскому! Только он на Руси хозяин да судья — Володимир Святославлич! Расступитесь, негодники! — помогал вельможе Путята.

В ответ полетели камни, проверяя щиты да шеломы киян на прочность.

— Не желаете лада — будет вам брань! — пригрозил кулачищем Добрыня.

Дружина тронулась вперед, постепенно тесня толпу. Новгородцы скопом подались назад, и их враги оказались перед завалом из толстенных бревен.

— Придите и возьмите, псы позорные!

— Не бывать такому, чтобы отца мать поимела! — раздался голос волхва Богумила. — Мы не рабы распятому! Мы не слуги Володимиру! Так и передай слово наше, новгородское.

— Погоди! Еще сквитаемся! — пообещал Добрыня, поворачивая коня.

Град камней усилился. То тут, то там падали ратники. Иной, под дружное улюлюканье новгородцев, срывался в Волхов и, оглушенный, шел ко дну — Ящеру на прокорм.

— Станем, други, за Богов наших! Не дадим на поругание! — воодушевлял новгородцев тысяцкий Угоняй.

— Как один, станем, батюшка! — вторили ему.

Но вышло совсем иначе. По ночи ворога не устерегли. Добрынины конные отряды ворвались в город, разя направо и налево. На одной из улиц дорогу им преградила стена огня. По дощатому настилу расползалась пламенеющая смола.

— За Владимира! За князя! — проорал Путята.

— Вперед!

Всадники яростно ринулись сквозь языки пламени, прорвав неплотный строй словен… Звенели тетивы. Бились в муках израненные, обожженные кони, калеча и сминая пеших.

Многие враги были сражены меткими выстрелами, но, раскидав последних защитников, Добрынина конница лавиной стекла по улице вниз, прямо к вечевой площади. За всадниками бросились и остальные…

Народ бушевал. Друг друга никто не слушал и не слышал.

— Тише, громадяне! — взывал Богумил к землякам. — За тысяцким послано уж.

— Сбежал твой тысяцкий! — орала громада.

— Пусть выйдет к нам Угоняй! Небось, сбежал!

— Подать сюда Угоняя!

Богумил в бессилии воздел посох к небесам, но вышние Боги не слышали своего служителя.

К помосту, на котором стоял волхв, протиснулся малец, весь перемазанный кровью и сажей.

— Дедушко Богумил! Дедушко! Добрынины вои по всей стороне уж дворы жгут. Угоняя порешили… Твоих тоже…

— Ах, сучий потрох! — воскликнул жрец, и добавил, — Покарай их Боги: и выкормыша, и вуя его!

Договорить не пришлось — в тот же миг на площадь вытекла конная лава ростовцев, с коими Путята затемно перебрался через Волхов. На всем скаку всадники врезались в толпу, расчленили ее, немилосердно раздавая секущие удары. А за конными двинулись и ратники, закрепляя успех новой веры копьем.

— Пожар! Пожар! — заорали со всех концов людского моря на разные голоса.

И казавшееся великим словенское озеро стыдливо утекло, просачиваясь сквозь свободные улицы. Добрыня приказал не мешать, площадь быстро пустела.

Новгородцы отправились спасать пожитки, дружинники волочили по кровавой осенней грязюке Перунов столп, привязав его к хвостам лошадей. Столп застревал среди раздавленных и посеченных тел. Стонали раненые. Вои невозмутимо волокли Перуна к реке.

— Вот он, твой народ! Срам, да и только? — засмеялся вельможа, поглядывая из-под черных густых бровей на старика Богумила.

— Каждому воздастся по вере его и делам его! — хрипло отвечал Богумил, бросив на княжьего дядю взор, исполненный ненависти.

Над городом повисла серая дымная пелена.

Услужливый стремянной придержал Добрыниного коня. Вельможа слез на землю, теплую от пепла и ржавую от славянской крови.

Шагнув к волхву, за плечами которого уж высились каты, он схватил Богумила за бороду:

— И что, козел старый, помогли ль тебе твои бесы?

В это время к ним подъехал и Путята.

— Как? Взяли тысяцкого? — повернулся к нему Добрыня.

— Не серчай, перестарались вои! Силен оказался, гори он в пекле! — выругался Путята, и подкрепил свои слова, вытащив за волосы из мешка мертвую Угоняеву голову, хранящую зловещий оскал.

— Проклятье тебе, боярин! Будь проклято семя твое, предатель! — замахнулся на вельможу Богумил, но ударить не успел. Каты заломили руки.

Добрыня, вытащив нож, ухмыльнулся, попробовал пальцем — остер ли… И с неожиданной яростью всадил его старику в живот по самую рукоять.

Даже заплечники отшатнулись, оставили волхва. Тот скрипнул зубами, потом вдохнул полной грудью… выронил свой корявый посох и рухнул на колени, успев схватить мертвеющими перстами платье убийцы. Добрыня неловко пихнул волхва коленом. Богумил захрипел и повалился на бок, но уже на земле, скрючившись, все ж таки успел указать в сторону вельможи трясущимся пальцем:

— Ни хитру, ни горазду… Велесова суда никому не избежать!

…Ничто, даже новая вера, не могла умерить княжьего сладострастия. Владимир обрюхатил всю округу близ Киева, имея несколько сот наложниц, согласно возложенному на себя званию — так просветитель Руси улучшал породу… По всему видать еще тот кобель был, хотя и трусоват. В народе долго вспоминали ночку, что провел княже под мостом, сберегаясь от степняков. Не случайно, видать, былинный Владимир «лижет пятки» Идолищу, воссевшему во Киеве? И лизал бы до скончания веку, кабы не старый Муромец!

Отцову кровь Ярослава Мудрого охладила его супруга, шведская княгиня Ингигерд, внучка князя бодричей. По приезде на Хольмградскую землю вместе со своими викингами она обосновалась в родовом гнезде Рюриковичей — Ладоге. Отсюда на мечах словен и варягов сын Владимира совершил восхождение к вершинам власти, перешагнув через трупы братьев, весьма кстати зарезанных Святополком.

Когда волхвы возглавили голодные людские толпы в Суздале. Захватив языческих жрецов, Ярослав одних отправил в изгнание, прочих казнил, дав суздальцам благочестиво-христианское объяснение постигшего их мора: «Пути Господа неисповедимы!»

На дыбу послали скоморохов, а пели то всего лишь -

А ничего и не «осталось». Добро пожаловать в самую бездну!

Истребляя носителей традиции, — прозревал Игорь, — целому народу стирали историческую память. Последний ли раз? Все вернется на круги свои — будут взлеты, их сменят падения. Мы уж иные русы, иное племя.

ГЛАВА ПЯТАЯ. НОЧЬ НАД РУТЕНИЕЙ

Ингвар и его названые братья обходили вечерним дозором побережье, когда на склоне холма замаячили фигуры странников.

Их было трое, все они разительно отличались друг от друга, но в их облике проступало что-то неуловимо единое, и каждый дополнял другого. Первым спускался древний старец в выцветшей от солнца и стирки холстине, в руке он сжимал посох, а сбоку от заплечного мешка на ремне у него имелись гусли. Впрочем, может и не они, но в таких тонкостях Игорь не разбирался.

Второй приметили девушку в черном. О том, что она свободна, говорили не знавшие платка рыжевато-золотые волосы — большая редкость ныне. И был еще один… Этот третий, как поглядел Игорь, выделялся колоритной внешностью, она никак не вязалась с ремеслом бродячего артиста.

В Арконе часто искали пристанища бродячие певцы. На всех городских площадях, на любых дорогах Европы ныне их преследовала воинствующая монашеская братия, коль песня не по нраву окажется. Редкому счастливцу удавалось найти знатного покровителя, прошли те старые и добрые времена, когда ярлы и конунги заманивали к себе перехожих мастеров скальдскапа^[31] в надежде, что стихотворцы прославят имена благодетелей навек в сагах и балладах. Мельчали и сами скальды, многие охотно шли в услужение, все больше звучало песен на заказ, да на потребу толпе.

Не сладко приходилось боянам и на Руси. В тринадцатом веке потомков Велесова внука нарекли скоморохами. Во многом утратив наследие великих предков, они пели и плясали, радуя народ. Игорь знал — их будут жечь и убивать не меньше, чем последних волхвов. Видно, велика сила песенного слога! И не сила это вовсе, а мощь настоящая. И боятся ее те, кто нечист душой.

Эрили, так звали сельских знахарей в Скандинавии, с успехом пользовали низшей магией символов, заключенной в рунах. Скальды и бояны владели искусством составления рунического заклинания. Объединенные в целое руны порождали магическое действие. И помнил Игорь, что именно это таинство божественного творения помирило асов и ванов, как не должно никогда разъединить германцев и славян! И в знак согласия между собой создали Боги Квасира. После трагической гибели он превратился в чудодейственный напиток, Приводящий в Движение Дух, так асы и ваны, а через них и люди, обрели мед поэзии — дар стихосложения.

«Расскажу о том, как Квасура получил от небожителей секрет приготовления сурыни. И она есть утоление жажды, которое мы имели. И мы должны на празднике-Радогоше около Богов радоваться, и плясать, и венки подбрасывать к небу и петь, славу Богам творя. Квасура был мужем сильным и от Богов вразумляемым. И тут Лада, придя к нему, повелела вылить мед в воду и осуривать его на солнце. И вот Солнце-Сурья сотворило то, что он забродил и превратился в сурицу. И мы пьем ее во славу божью…» — рек Любомудр еще одну, на этот раз словенскую версию обретения кваса, а Игорь-Ингвар, вспоминая, дивился — и как это он раньше не примечал сходства.

— И получили мы наставление от Велеса, как творить квасуру, называемую сурыней… Чуть настанут дни Овсеня, пахарь кончит жатву и радуется сему, и пьют руги напиток Богов. И если иной не удержит своего естества и скажет порой горькие слова — это от Чернобога^[32], а другой получит радость — то от Белобога. Но пьем мы равно за них обоих, потому что лишь Род — мера всему! — говорил верховный волхв.

Итак, внимание Ингвара привлек широкоплечий, высокий рыжеволосый скальд с гладко выбритым лицом, что выглядело крайне необычным среди русых бородатых ругов. С чела на щеку у него сползал свежий, багровый запекшейся кровью шрам. За спиной незнакомца виднелись рукояти двух слегка изогнутых легких мечей, такие многие века спустя назовут шашками Видимо, пришелец владел в совершенстве не только искусством скальдскапа, а также мастерством кровавым и прозаичным.

А Игорю, что смотрел на мир сквозь те же Ингваровы очи, но «иными глазами», этот третий почему-то напомнил любимого им голландского актера — Рутгера Хауэра, и он заочно проникся к скальду уважением.

— Будьте здравы, страннички! Далеко ли путь держите!? — окликнул Ратич троицу, выступив вперед.

— Держим путь мы с земли бодричей. А идем к Лютобору, князю ругов и защитнику священного острова.

— Худо им.

— Еще бы не худо. Под германцами волком воют, а куда денешься! Не просто воют, нынче на вас с данами идут.

— Да уж, наслышаны. Что, дело есть до князя?

— А то как же? Имеется… — ответил за всех мужчина с мечами.

— Таково ли дело, чтобы князь рядил? — засомневался Сев, показываясь с противоположной Ратичу стороны.

— Ладно тебе! Смотри, как старик уморился! — прервал его Ингвар, и уже обращаясь к путникам, миролюбиво продолжил. — Вы простите нас, странники, на то мы и в дозор поставлены, чтоб чужих высматривать. Вы скажите нам, какого вы роду-племени… А до князя вам лучше с нами добираться. В ночи оно и заблудиться можно.

— Наши имена ничего не скажут, а роду мы славянского, в том не сомневайтесь. Кто такие мы? Не разведчики, не лазутчики, а певцы мы бродячие. Нам дорога — дом родной, чисто поле — пуховая постель… — опять ответил за всех подозрительный рыжеволосый.

— Ой, что-то не нравится мне этот боян! — раздалось в ответ. — Да ты посмотри на себя! Ну, какой из тебя певец? Глаза рысьи, нос поломан, этот шрам — схватки лютой память? Песнь клинков — лучшая из песен! Скажешь не так? — не унимался Сев.

— Ты поверь нам, добрый человек! Мы не тати и не воры. Все зовут меня Светланою, — встала между ними девушка. — А спутники мои — верный Инегельд — она указала на мужчину — и Златогор, дед моего отца. Именуют нас по-разному. Кто кличет фокусниками и артистами, кто певцами безродными. Иной вспомнит о скальдах, другой о внуке Велеса, третий о Браги, сыне Одина.

«Ага!» — сказал себе Игорь — «То-то больно стар, кудесник. И молчун к тому же. Он из тех же, что и мой Олег, вырий ему небесный!»

— Имя-то не наше, Инегельд! — заупрямился Сев.

— Как это не наше? В честь Световита у неё имя! — удивился Ратич, не сообразив.

— А что тебе до имени моего, юноша!? Я бы звался Иггом, коль не страшно тебе — таким знают меня враги! Но как величать себя — знаю сам.

— Пусть Инегельд споет! — предложил Ратич. Сев согласно кивнул. «А если у незнакомца и впрямь что-то толковое получится — вот стыд то! Но лучше лишний раз своего остановить, чем врага проморгать!» — подумал он.

— Я не могу петь, когда того не желаю… — начал Инегельд и улыбнулся, взглянув на Ратича.

Тот нервно поглаживал рукоять грозной и таинственной датской секиры — ибо те, кто с ней познакомился поближе, никому больше не выдавали тайну этого знакомства… впрочем, как и все остальные тайны тоже.

— Сейчас самое время для хорошей драпы^[33], потому что всем нам скоро потребуются небывалые силы. Но для хвалебных строк у меня не лучшее настроение… — продолжил молодой скальд.

— А, может, я? — тихо спросила девушка у дозорных.

У Сева аж дыхание перехватило от этого чудного голоса. Он кивнул.

— Спой им, Солиг! — подтвердил Инегельд. — Не верят нам, люди добрые.

Старик Златогор незаметно сдвинул музыкальный инструмент на бок, не говоря ни слова, тихонько тронул струны. Следом запела и Светлана, ее исполнение не шло ни в какое сравнение с приблатненными выкриками эстрадных певичек конца двадцатого века, столь привычными для слуха Игоря. Под мерный перезвон струн и аккомпанемент морской волны, набегавшей на берег, братья услышали такую балладу:

Ингвар вздрогнул, где-то за холмами прозвучал гонг, и рог в свою очередь затянул унылую вечернюю песнь — то угас последний солнечный луч, красный диск скрылся за обзором. Все замерли…

— Раунд прошел в позиционной борьбе, — усмехнулся Игорь в усы.

— Ночуйте с нами! Рискованно вам в потемках под славянские же стрелы соваться! — нарушил Сев повисшее в воздухе молчание.

* * *

Ярославова «Правда» узаконила деление божьих рабов на «новых» русичей-огнищан и русичей «старых» — смердов: «Если холоп ударит свободного человека и скроется, а господин не выдаст его, то взыскать с господина 12 гривен. Истец же имеет право везде умертвить раба, своего обидчика». Впрочем, тогда ни одному княжескому холую не пришло в голову обозвать всех смердов ленивыми и ни на что не способными. Мог бы рогатиной получить. Да где вы ныне найдете на всех по рогатине. Хотя дубовые сучья все так же крепки по Руси…

Хромой сын Владимира, подобно отцу, весело проводил ночи в своей загородной резиденции, селе Берестове. Иерей местной церкви Святых апостолов, Илларион, вскоре стал митрополитом и благословил православных на окончательное изничтожение языческой ереси.

С той поры служители Велеса засекретили свою деятельность, хотя то здесь, то там появлялись перехожие калики, лечившие заклинанием да заговорами. Костоправы и травники, скоморохи и сказители путешествовали по дорогам и почитались за юродивых да блаженных. Волхвы и вещуны схоронились в чащах и пещерах. Впрочем, через двадцать лет, один из них возглавил восстание в Новом городе. Бедный люд взялся за колья, но жрец не хотел крови, наивный, он верил в силу Слова, ведь и зверь, бывает, слушает, как человек. Епископ Новгородский в полном облачении и с крестом в руках вышел на вечевую площадь, предложив всем язычникам отойти к волхву, а христианам собраться вокруг князя Глеба.

Сам князь вышел на переговоры:

— Если ты волхв, скажи, что сбудется с тобою самим?

— Мои Боги говорят, что ты не в силах причинить мне вред. И еще говорят мои Боги, что свершится скоро великое чудо.

— Говорят? Врут твои истуканы! Получи!.. — с этими словами Глеб обрушил топор, ранее спрятанный под плащом, на голову жреца.

Все, кто стал за язычника, были порубаны предательски налетевшей, остервенелой и вооруженной до зубов дружиной.

Года через три епископ Феодор скончался при странных обстоятельствах, Глеб тоже отправился вслед за святым отцом в свой христианский ад два лета спустя. Произошло это, надо полагать, не без ведома Стрибога.

Не было и нет всеобщего рецепта от бед, единого лекарства от всех болезней. Если власти и знали об этом, то от осознания собственного бессилия казнили направо и налево, тщетно доказывая свою необходимость и значимость. Любой инакомыслящий тем или иным способом преследовался, изничтожался, его втаптывали в грязь, сжигали и распинали. Между тем, именно еретики от науки, отщепенцы от религии, язычники искусства подымали человеческую культуру ввысь, покоряя вершину за вершиной. Именно то, что называют благом цивилизации или государственным благом неумолимо сталкивало культуру вниз и обращало в ничто.

… Игорь, когда выдавалась свободная минутка, старался припомнить, кто ныне правит за морем, перебирая один за другим разрозненные факты истории.

Государь Владимир Мономах!? Нет, это вроде бы давно помер. Впрочем, за тридцать два года фактического правления этот властитель изрядно досадил ростовщикам, недобитым хазарам и «миссионерам», устроив им веселую ночь в 1113-году. Со времен Вещего Олега, пожалуй, у Руси не было лучшего князя. Вот кто, действительно, Красно Солнышко! — думал Игорь.

Отпрыск же самого Вещего, — вспоминал он, — тоже Олег, в 940 году был провозглашен королем Моравии, там при поддержке двоюродного брата — Игоря Старого, воевал с венграми. Война продолжалась девять лет с переменным успехом, сначала Боги покровительствовали Олегу Младшему, но после военных удач, его разбили на реке Мораве. Бесполезным выдался и поход на Велеград. После победы у Ольмюце последовал разгром при Брюнне.

Затем из Гардарики пришло известие о смерти Игоря — сестрино письмо звало домой. Около года погостив у ляшского князя Земислава, и приняв христианство, Олег Младший вернулся в Киев, где помог сестре Ольге расправиться с древлянами, свидетелями её предательства, и благоустроить на новый лад Русь. Олег кончил свои дни в 967 году, так и оставшись лишь тенью великого языческого отца…

По смерти Мстислава, сына Мономаха, — как Игорь знал, — Рюриковичи окончательно передрались, не брезгуя никакими средствами, лишь бы досадить соседу. Тут припомнил он и младшего Мономашича, Юрия, прозванного Долгоруким, за персты загребущие. Юрий действительно застроил Ростово-Суздальский край, и поставил он на реках да озерах немало городов и крепостей — та же Москва с Дмитровым, Звенигород, Переславль-Залесский и Юрьев. Однако женатый на дочери половецкого хана, князь не раз подговаривал тех же половцев нападать на Русь. Жен, к слову, стеснялись князья брать из славян, пришла мода на ромеек. На склоне годов Долгорукий воссел на Киевском престоле, но, будучи превеликим любителем питья, еды, женщин, не прокняжил там двух лет, как скончался. Не выдержало старое сердце, ему было около шестидесяти пяти.

Друг-дружку князья христианские, взявши в плен, как правило, ослепляли — так случилось с Васильком, и зятем Глебовым, выжгли очи рязанскому князю Ярополку.

Еще Мудрый Ярослав заметил к стыду своему — оскудела, мол, земля русичей на ученый люд. И тогда хлынули на Русь греки да латыняне, иудеи и персы, уму-разуму нас поучить. Отчего же не послушать разумных иноземцев, коли не врут и душой светлы? Только стоило ли резать собственных книжников?

О подвигах и подвижничестве святых, монахов да аскетов слагались легенды, но если целомудренное и трезвое поведение вдруг стало предметом пристального внимания и восторженных речей — знать, вызывало оно удивление и не было обычным. «Судити митрополиту опорочи мирян, а в что их осудить, волен…» — выносить сор из избы никто и никогда не любил, а культовые служители и подавно.

Мы и ныне поднимаем на щит то одного, то другого сановника, соизволившего проявить благотворительность — пожалеть сирот и бедных детишек. Он поставил одной рукой свечку в храме, другой — подписал указ о начале военных действий. Не свеча ли это за упокой окровавленных мальчиков?! От щедрот своих князь с княгинею сыпали полну руку мелочи на головы подданных, осчастливленная подачкой голытьба дралась и ползала в глине, выискивая монеты, на потеху знати да бояр. Кому досталось — тот кричит здравицу, кто остался с носом — желает околеть более удачливому и не только ему. Не помилует князь — так, княгиня заступится. Не можешь совладать с мужчиной — одари его женщину соболями да мехами, подари ей платье в яхонтах. Правда, редкая женщина осмеливалась в стародавние времена вмешиваться в державные дела супруга.

* * *

Тучи над Арконой сгущались. Сколь ни сильны, ни многоопытны руги в деле ратном — не совладать их дружине малой с врагом многотысячным. Триста бойцов — световидовых всадников содержало святилище острова. Воины отдавали храму военную добычу, случись сеча, а быть в дружине бога — само по себе почетно. Они подчинялись исключительно волхву Любомудру, и князь не имел над ними власти. Роль его, как и князя в Древнем Новгороде, сводилась к разбору жалоб и обороне острова. Самые образованные люди того времени, волхвы, правили Буяном, — думал Игорь, — это лишний раз опровергает распространенное мнение о пиратской сущности ругов. Врут германские клирики — перед епископами они выслуживались.

Человек двести можно еще было собрать из числа изгоев, они добрые бойцы, им терять нечего. Три больших лодьи промышляло вдоль Янтарного берега Рутении — это еще сотни полторы варягов. Остальные островитяне — юнцы безусые, старики и женщины.

Лютоборов младший брат ни с чем вернулся из Киева. Великий князь Мстислав не принял дерзких язычников — с каких это пор единокровники словене стали варварами? С тех самых, как окрепла христианская церковь на Руси, мигом объявив все прочие веры греховными, а собственную — единственно правильной.

В угоду попам, чтобы утвердить чуждую русичам традицию, в начальный свод летописи тогда и сделали вставку об Андрее, брате апостола Петра, который, дескать, по дороге в Рим завернул в Киев, потом пошел в Новгородчину.

Так он и стал, мол, первым удачливым христианским проповедником на Руси. И об этом говорилось: «Святой Андрей от Иерусалима прошед Голяд, Косог, Родень, Скеф… Скиф и Словен лугами, степями, достиг Смоленска, и ополчений Скоф и Славянска Великого, и Ладогу оставя, в ладью сев, в бурное вращающееся озеро на Валаам пошел, крестя повсюду и поставлял по всем местам кресты каменные. Ученики же его Сила, Фирс, Елисей, Лукослав, Иосиф, Косма повсюду сделали ограды и все посадники (т. е. заместители правителей-князей) доезжали от Словенска и Смоленска, и многие жрецы окрестились и капища Перуна и Велеса разрушили и уничтожили».

Четырнадцать лет Славен и Рус, пращуры словенские, вели роды свои к Ильмень-озеру, а шли они из-за Рипейских гор, да мимо входа в царство Пекельное, где течет река Смородина, из-за самого моря Дон, из-за влаги-реки, Волги. Этот же путь Андрей преодолел с рекордной скоростью…

Опьяненный недавней победой над половцами русский князь Мстислав готовился к схватке с другим не менее боголюбивым Андреем, князем Суздальским, за право княжить в Великом Новгороде. Соперник копил силу во Владимире.

Недосуг Рюриковичам о корнях заботиться. И поганым руянам помогать не след — внушал князьям митрополит. Вобщем, спокойно смотрели братья-славяне, как разоряют крестоносцы западные грады — авось, до наших-то не доползет. И не первый, и не один век смотрели так.

Кстати, именно этот Андрей, как Игорь помнил, святой русской православной церкви, точно самая последняя нехристь, завершит дело, столь успешно начатое Красным Солнышком. Через год его рать ворвется в величественный Киев, три дня по приказу Боголюбского^[34] дружина будет жечь и грабить великий город, три дня будут гореть крупнейшие библиотеки и разрушаться красивейшие терема, три дня озверевшие от крови русичи будут резать русичей. Батый и его темник Бурундай повторят княжьи подвиги лет через семьдесят, славя, впрочем, Сульде, а не Христа. Бог, быть может, простит, да люди не помилуют. Смерть от рук заговорщиков настигнет и Боголюбского.

Лишь ушкуйников лихих с Ладоги купил посол Лютобора. Только много ли они, тридцать воинов, стоят ныне супротив войска датского и германского. Восемь тысяч грозных наемников, храбрых воев восемь тысяч — против горсточки защитников острова? Пруссы обещали помочь, схоронить жен да детишек, и на том спасибо.

Ляхи — те переметнулись, не жди от них боле помощи. Не помогут — сами под германцами окажутся. Как славяне — недавние братья поморские, эти уж давно на Рюген нацелились. Тухнет рыба с головы, с головы княжьей гниет вся страна…

Два дня и две ночи Ингвар, Сев и Ратич по приказу князя провели на пристани, пока не отчалил последний корабль с родичами оставшихся на смертный бой. Были и такие, кто предпочел погибнуть рядом с любимыми и мужьями. Влада, сестра Сева, и Василиса, княжья дочь, спрятались в погребе, чтобы их не нашли, да не вывезли с Ружного. Там Влада проговорилась подруге об одной своей женской тайне, после чего княжна сильно пожалела о их бабьем недомыслии…

Теперь остров защищали самые непримиримые, самые испытанные и лютые воины. Со времен Вещего Олега здесь часто гостили свеи, бойцы знатные, славные воины все еще языческого Севера. Молодой король Швеции Кнуд^[35] и его предшественник пристально следили за датской экспансией, и желали удачи скорее руянам, чем жадному Дану.

Епископ же датский, Абсалон, побеспокоился, чтоб во всех церквях епископства кляли, почем свет стоит, рюгенских пиратов. Клевету с усердием раструбили по всей Балтии монахи и купчишки. Эту клевету, бывает, и сейчас повторит не только книжный мальчик, но и зрелый ученый.

Да, случалось, брали в море чужие корабли, отбивая пленников словенских — ходили на целые города. Карали измену, отражая бесконечные набеги соседей. Взыскивали пошлину за стоянку в Арконе, торговали мехами, рыбой, янтарем и оружием. По всей Рутении славились хмельные медовые напитки словен. Водили кормщики Ральсвика чужие лодьи через пролив.

Многие язычники Балтии присылали Свентовиту дань, одни арабскими дирхемами, другие — гривнами, третьи — денарами. Иноземцы откупали место на рынке частью товаров. Кнуд^[36] Великий, властитель Дании, Норвегии и Англии, что по материнской линии сам от ободритов, принес в дар ругенским Богам белоснежных скакунов. Король данов Свен Отто, подарил святилищу золотую чашу.

Сеяли бы и хлеба, да отняли все земли на материке римские прихвостни…

Проникновение христианства к народам Рутении происходило довольно медленно вплоть до середины десятого века. Приблизительно в то же время после смерти Горма Старого прежний порядок нарушился, прервался ход вековой традиции. Уже Гарольд Синезубый стал покровительствовать миссионерам Рима в Датском королевстве. Балтские славяне не сразу оценили агрессивность и непримиримость новой веры, скрывшейся под вкрадчивыми словесами, приняв ее за одну из многих. Когда, наконец, они разобрались, что к чему — по всей Рутении вспыхнуло восстание против засилья христианской церкви и Христовых воинов.

С благословения Рима и владыки Священной Империи велся откровенный грабеж полабов, шла кровавая экспансия рыцарей на земли славянских да балтских «варваров». Где не помогало божье Слово — в дело вступал меч. Так цивилизация уничтожала культуру.

Славянам, которые продолжали оставаться в земле вагров, полабов, бодричей и хижан было велено, чтобы они платили поборы епископам, с плуга по три корца ржи, да и по двенадцать денаров местной монеты. «И увеличились десятины в земле славянской, потому что стеклись сюда из своих земель тевтонцы, чтобы населить землю эту, просторную, богатую хлебом, удобную по обилию пастбищ, изобилующую рыбой и мясом и всеми благами,» — рассказывал современник.

После смерти доброго князя Никлота не осталось у славян вождей языческих. Когда престарелому Никлоту германцы отрубили голову, сыновья его посадили родичей на корабли и ушли к священному острову. Там приняли их руги.

Но разве усидишь, коли стонет земля под копытом коня вражеского — не послушались княжичи мудрых волхвов Арконских, захотелось им добыть вражьей крови, отомстить за родителя.

Заручившись поддержкой хижан, ринулись братья на родовую землю. Старший — Прибислав — рыскал по лесам и дорогам. Путь младшего — Вартислава — был прямее, и он сам попал в засаду, так его настигла стрела…

Прознав о пленении брата, ворвался Прибислав в земли Велеградские, а ныне Мекленбургом они зовутся. Подступил князь к тевтонской крепости и сказал врагам:

«Великое насилие, о мужи, причинено как мне, так и моему народу, ибо мы изгнаны из земли, где родились, и лишены наследства отцов наших. Вы увеличили эту обиду, ибо вторглись в пределы нашей страны и овладели городами и деревнями, которые должны принадлежать нам по праву наследования. И вот, мы предлагаем вам на выбор жизнь или смерть. Если вы откроете нам крепость и вернете принадлежащую нам землю, мы выведем вас мирно с женами и детьми вашими и всем имуществом. Если кто-нибудь из славян что-либо отберет у вас из того, что вам принадлежит, я возвращу вдвойне. Если вы не захотите уйти и, напротив, будете этот город упорно защищать, клянусь вам, что если будет к нам милостивы Боги и победа будет нам благоприятствовать, я всех вас перебью острием меча».

В ответ на эти слова, как сообщил летописец, германцы начали посылать стрелы и наносить раны. В жаркой битве вторглись славяне крепость. Ни одного человека не оставил Прибислав из этих пришельцев; жен же их и детей увели славяне в плен, а замок сожгли… Но более удача не улыбалась Сварожьим внукам.

И наступил год 1168 по Рождестве Христову. И аукнулось ругам им радение за дело славянское. Решено извести оплот варваров, град язычников и пиратов, прибалтийскую Тортугу. Кто решил? Кабы знать, где упадешь — подстелил бы перину.

Шли супротив островитян не просто даны и тевтоны. Свои шли — вчерашние братья и други! Поморяне шли с Казимиром да Богуславом, и бодричи тоже предали. Склонили голову они пред герцогами и золотом Империи, и приказано им было оказывать королю Дании поддержку, когда бы он ни простер руку свою для покорения чужеземных народов. Так и стали славяне немцами, то есть немыми. И предали веру предков, и глухи стали они к зову Сварожича.

* * *

— Может, не стоит? — засомневался Ингвар, когда Инегельд уже запалил трут и поднес его к собранному еще днем сушняку, нынче-то моросил дождичек.

— А чего опасаться? Мы пока что на своей земле. Пусть, они нас боятся! — возразил Ратич.

Сев согласно кивнул.

— Неплохо сказано, юноша! — это были первые слова из уст Златогора. Старый скальд подсел к огню и протянул навстречу пламени свои длинные и тонкие пальцы.

— Все-таки предосторожность не бывает лишней! — молвил Инегельд, — У меня есть средство от непрошеных гостей, но с первыми лучами солнца мое колдовство улетучится и не сможет нас охранить.

— Так мы и встанем с первым лучом. Морось скоро пройдет. Давай, ворожи!

Светлана не вмешивалась в спор мужчин. Им виднее. Не женское это дело — думать о последствиях каждого шага. Девушку ведет по жизни сердце. Не понять даже самому великому мудрецу и чародею мотивы ее поступков.

— Хвала Богам за то, что тепло и сытно! Отведайте пищу странников, добры молодцы, и не держите обиду, если скромен этот стол! — пригласила Светлана попутчиков, разложив на скатерке нехитрый ужин.

— Мы тоже не лыком шиты! Ингвар, доставай! Вкусите, что Девана^[37] послала! — скомандовал Сев.

Пока Ингвар и Ратич опустошали свои мешки, Инегельд оградил себя и спутников магической окружностью, внутри которой начертал странные, светящиеся зеленоватым тусклым светом руны:

— Ну вот, — похвалился он, вытирая ладони, — теперь и мышь не проскочит!

— А вкруг города не мог бы? — усмехнулся Ингвар, поглядывая на черту.

— Чем короче линия, тем прочнее… — уклончиво ответил скальд.

Конечно, походный стол не для привередливых, но таких здесь и не было. Нешуточный аппетит у молодых ругов. Если Светлана и старик удовольствовались ячменными лепешками с медом и орехами, Ингвар жадно поедал куски копченой оленины, что приготовила напоследок Любава, щедро сдабривая их солью к немалому удивлению братьев. Последние, впрочем, не отставали от него. Инегельд к звериному мясу не притронулся, объясняя это отнюдь не желанием обидеть ругов, а данным однажды обетом.

— Странные у вас клятвы… — молвил Сев, поддел ломоть острой палочкой, принялся дожаривать, время от времени поворачивая, чтоб не подгорело, — Ну, а скажем, рыба там, или птица?

— Рыба — мясо холодное, для костей полезное. Рыбу можно, а птицу тоже не трону, — ничуть не смущаясь ответил Инегельд, — ты — воин, но это не мой путь, мне много есть нельзя. Особенно на ночь.

— Гляди, ученый! А почему у тебя, ученый, спина бугристая мышцами? Уж, наверное, не от сидений при свече!

Но Инегельд остался спокоен, как полоз. Двумя палочками он что-то доставал из небольшого кувшинчика и отправлял это в рот, где тщательно пережевывал. Видя недоумение ругов, он протянул Ингвару второй такой же сосуд и знаком предложил попробовать. Парень исчертыхался, пока, наконец, не ухватил в глубине кувшина скользкое нечто.

— Смелее, Ингвар! Ведь, не змею же он тебе предлагает! — пошутил Сев.

— А как ты догадался, Всевлад? — спросила Светлана, когда проглоченный кусок уже спускался по Игореву пищеводу…

Все засмеялись, глядя на кислую физиономию сотрапезника. Даже Златогор улыбнулся.

— Пусть меня распнут посреди Рима, если это не вкусно! — невозмутимо продолжил Инегельд.

Дерево, облизанное пламенем, невесело потрескивало. То здесь, то там меж сучьев резвились, шипя, юркие алые огневушки.

— А что, дедушка! Есть ли какие диковинки за морем? Люди вы бывалые, всюду хаживали, все знаете. Расскажите нам, больно интересно! — попросил Ратич Златогора.

— Знаю я, чем удивить, ведаю, чем потешить. Ну-ка… дай мою суму, молодец! — старик бережно развернул рогожу.

Что за чудо! На ней оказалось изображение самого настоящего шахматного поля. Только клеток поменьше обычного. Шесть на шесть. В каждой клетке — руна, а то и две, таинственные письмена по краям. «Шахматы?» — изумился Игорь.

— Это таврели! — поправил его Ингвар.

— Не таврели, и не свейский мерилз! То будет игра самого Велеса, — ответил Златогор, извлекая из мешочка фигурки.

Маленькие башенки тут же пошли по рукам. «Где я их уже видел?» — подумал Игорь. Но когда древний скальд с щелчком поставил одну «шашку» на другую, и они превратились в резной столбик — тут парень словно прозрел. Ну, конечно же! Как он мог позабыть те многоярусные языческие идолы у Власова терема!

А Златогор тем временем раскрыл ладонь и показал присутствующим игральную кость, одну, вторую, третью… Всего оказалось пять. Впрочем, это только слово «кости», на самом деле они мало походили на известные Игорю кубики. Первый многогранник содержал рисунки и символы, в которых очертания странных шахматных фигур, причем одна из сторон игральной кости пустовала. На втором проступали знаки, соответствующие рунам с игрового поля по горизонтали. Третий имел на гранях руны вертикали. Оставшиеся два Златогор поспешно сунул обратно в сумку, единственное, что Игорь успел разглядеть — четвертая кость была разноцветной.

— Вы сами разумеете, молодцы, это необычная игра! Я бы даже сказал, не совсем игра, хотя ее можно использовать и для увеселения, и для развития в себе нескольких добрых качеств, к коим я отношу пытливость ума и верную память — заговорил Златогор.

— Должно быть, мудреная штука! — зевнул Ратич.

— Сколько людей — столько и вкусов. Моя внучка живо освоила забаву. Могу поспорить, что мало найдется удачливых, кто торжествовал бы победу над ней в этом соревновании.

— Ты, старик, правила говори, а там посмотрим! — неожиданно загорелся Всеволод.

— Они весьма просты. Сначала расставим героев на поле битвы. Каждому свое место… — Златогор расположил фигурки по клеткам так, что двенадцать черных шахмат заняли позиции против дюжины белых…

С точки зрения Игоря, заядлого шахматиста, законы игры волхвов и впрямь не были особо сложными. Ингвар же вникал в них с трудом.

— Это княжьи гридни, — старик провел рукой мимо ряда «пешек». Они переступают с клетки на клетку вперед и назад. А это их учителя — «Ратоборцы», беры-рыкари, эт рычат потому что, ходят и бьют во все стороны вдоль по линиям… — он указал на бочонки по углам рогожи.

— Ладьи! — понял Игорь. «Корабли, что ль?» — недоумевала вторая часть Игорева сознания.

— Рядом с ними всадники, скок их коней не похож на сечу пеших — лоб в лоб. «Всадники» могут двигаться вот так!

«Буквой Ге! Лошадью ходи!» — чуть не сорвалось с Игоревых уст, и он сам себе улыбнулся.

— «Князь», а по-готски рекс али конунг, самый сильный. У него есть долг поспевать всюду. Он умеет то же, что и «Гридень», даже намного лучше! — с этими словами Златогор передвинул фигуру «Князь» по диагонали, туда-сюда из угла в угол. — Он опытен, как ратоборец, — старик переместил «Князя» подобно «Ладье» — у него есть верный помощник — мудрый волхв. Силы у волхва не те, как в молодые годы, но к его советам прислушиваются все, даже князь. Не даром берегут «Волхва» пуще оных фигур…

«Вот и «король» объявился!» — подумал Игорь.

— … Нельзя ему в полон попасть, тут же убьют. Не выкупить и не отбить его у противников… Мало ли богатырей, да вождей у славян, но по смерти волхва племя теряет память веков.

Вскоре Игорь уяснил, что в отличие от таврелей и чатуранги забава волхвов более гуманна, если это слово вообще было известно язычникам. Ни одна фигура с доски не снималась. Они лишь захватывали и меняли себе подобные «шахматы», но не били их, образуя по всей клетчатой рогоже башни и столбы, наподобие Збручского идола, только в миниатюре. Можно было захватывать и свои фигуры, т. е. просто ходить поверх таврелей. Однако прыгать через шахматный заслон по-прежнему мог лишь Всадник.

— Не все в этом мире происходит так, как хотелось бы людям. Даже великие Боги, и те не всегда вольны в своем выборе. Потому и бросаю я камень Макоши, он ответит: «Кому Доля, а кому Недоля!»

Меж шахматных рядов закрутилась игральная кость, выпал «Всадник».

— Сие значит: воевать либо пешему «Гридню», либо конному, остальным стоять, — и Златогор двинул одного из центральных воинов на клетку вперед. Очередь за тобой, Света.

У девушки выпал «Жрец». Теперь она могла ходить любой фигурой, потому что всякая из них ниже «Волхва» по своему положению и опыту. Светлана поставила «Всадника» поверх одного из «Гридней».

— Вот их двое на одной клетке. Они скачут и ходят вместе. Считай, «Колесница» получилась. Если положил свою фигуру поверх вражеской — то захватил ее в полон. Тащи пленного в лагерь.

— А «Князь» на «Волхве» может ездить? — озорно спросил Сев.

Златогор не ожидал такой крамолы, но его опередил Инегельд.

— Волхв старый. Не сдюжит! Он даже коняку на себе не сволокет, а уж гридня и подавно.

Все снова рассмеялись. Златогор в свою очередь метнул кубик — на верхней грани было пусто: — Нет ничего хуже вынужденного бездействия!

— Ну, а что, ежели кто на спину князя вскарабкается? — неосторожно бросил Ратич, даже не глядя на доску.

— Дабы прикрыть его в бою телом, уберечь от мечей и стрел вражеских, — нашелся старый скальд.

— Эх, дед, на всякого князя найдется придворный лизоблюд, — с горечью молвил Ингвар.

— Это смотря какой князь! — ответил ему Инегельд, который завладел камнем Макоши и теперь играючи подбрасывал его на ладони, причем каждый раз, как приметил Игорь, вопреки теории вероятности у скальда выпадал «Волхв».

Беседуя с рунами, думал он, жрец прикасался к тайнам мироздания и постигал их неким шестым чувством, которое нормальному современному человеку представляется интуицией или волошбой.

Но все чаще и чаще это развитое свойство называют истинным именем — магия, Сила, презирающая случай и правящая им.

… Шахматная партия подходила к концу. Сев проигрался в пух прах. Светлана торжествовала. Ратич посапывал во сне, будто ребенок. Златогор тихонько трогал струны, Игорь что-то мурлыкал себе под нос.

— Ба, да у тебя неплохо получается! — нарушил молчание Инегельд.

— Это я так, для себя! — застеснялся Игорь.

— Зря! Песня — она посильнее меча будет! Песня — Велесов дар с Иной стороны — неожиданно сказал старик.

— Изнанка! — воскликнуло Игорево сознание, но вслух парень лишь спросил… — Какого-такого меча!

— Не токмо меча, но и громовой палки, что в крае Иньском изобрели! — поддержал Инегельд Златогора.

— Ну, если вы не против — пожалуйста!

А ведь еще надысь Игорь расставлял по полочкам памяти знания, способные пригодиться в деле защиты острова.

Порох он отмел, не имея ни серы, ни селитры. Если первую еще можно было попробовать получить, обжигая железную или иную руду, богатую сульфидами, с последующей конденсацией газа… Обошелся бы и без нее, кабы сюда пироксилин или хотя бы бертолетову соль… Но куда деться химику без азотной кислоты? К тому же для химических изысканий не хватало времени, а остров был самый настоящий, совсем не Жюль Верновский…

Бетон и цемент пригодились бы при строительстве укреплений, но никто не будет слушать молодого. Когда, оказавшись в крепости, он посоветовал усовершенствовать метательные машины — ему рассмеялись в лицо…

Выдуманная в двадцатом веке Радогора, как оказалось, уступала известным здесь системам борьбы. Всеслав, посмотрев на Ингвара после возвращения с материка, удивился и спросил — в порядке ли парень. Настолько странно, не по-ученому вел он себя на тренировке. Тогда Ингвар-Игорь и отпросился у Учителя под предлогом, что ему надо прийти в себя, восстановиться в одиночестве, отдохнуть. Всеслав решил, что поразительные изменения в технике ученика — результат крепкого вражеского удара по Ингваровой голове, но советовать ничего не стал.

Чем же он Игорь Власов — Ингвар, сын Святобора, может помочь он своему народу? Неужели, кроме волшебного клинка, нечего нет!?

Конечно! Есть!

И у всякого оружия есть своя Изнанка

Мелодии и стихи! В словах скальдов Игорь обнаружил ответ на мучивший его вот уже несколько дней вопрос.

Выполнив необходимые замены в тексте песен, он запел «Дороги», лихорадочно соображая, насколько удачно он превратил русский в словенский середины двенадцатого века:

Не найдя объяснения удивительным метаморфозам собственного сознания и языка, Игорь приготовился к суровой критике.

Скальды разинули рты и во все глаза уставились на руга. Вдохновленный их вниманием он выбрал «Вечер на рейде», благо, помнил песни военных лет с детства, да и какой настоящий русский не любит военных песен.

— Пошли, старик! Нам здесь больше нечего делать, — пошутил Инегельд.

— Еще! Еще! — попросили в один голос Светлана и Сев.

— Да, я не умею.

— У тебя, молодец, хороший слух. Тебе учиться надо! — убедительно произнес Златогор.

— Назвался груздем — полезай в кузов! — Всеволод был неумолим.

Игорь губами Ингвара исполнил на бис «Арию Варяжского гостя», затем «Балладу о Времени» и «…о ненависти» Высоцкого, но, точно не рассчитав силы своих легких, затянул «Нелюдимо наше море» Николая Языкова и, пустив козла, сконфузился.

— Это с непривычки… — утешил его побрательник, — Видать, надо почаще на материк ходить для развития талантов!

Инегельд быстро делал пометки на пергаменте:

— Ингвар, напой мне ту, что мурлыкал…

— Рад бы, да не могу, охрип!

— А ты через «не могу»?! Вдруг, пригодится!

Ночь пролетела незаметно. Выспаться Ингвару так и не удалось. Сначала Игорь лежал с закрытыми глазами, размышляя о перспективах молодого человека, к услугам которого был опыт поэтов и музыкантов последующих восьмиста лет. Кабы не война — стал бы величайшим скальдом всех времен и народов. На поприще рыцарских вздохов и ахов под балконом сколотил бы себе неплохое состояние и вложил бы деньги в создание собственной лаборатории. Ведь, к услугам Игоря были не только искусства, но и наука со своей верной служанкой — техникой.

— Эх, и развернулся бы я! — подумал парень, блаженно зевая и укутываясь в плащ.

— Ингвар! Ты спишь? — раздался голос Сева, что первым стоял на часах.

— Сплю! — прошептал Игорь, вдвойне уверенный в своем ответе.

— Тут такое дело. Я, как брат беспокоюсь. У тебя с Владой серьезно, али нет?

— Совершенно серьезно! — молвил Ингвар, не оставляя «второму я» права на отступление.

Хотя Игорь и видел то девушку с момента возвращения на остров пару раз, Влада ему полюбилась. Может, от того, что он ее всегда любил под личиной Ингвара, или, действительно, понравилась с первого взгляда.

— Вот и хорошо… — замялся Сев. — … Даже соколу приходит времечко вить гнездо.

— Вообще, я всегда считал, что это делает соколица. А мужчина летает по делам!

— У птиц иначе. Но я не о том. Видишь, как складно твоя песнь выходит. Женщина — она каких любит?… Короче! Будь другом — сложи для меня что-нибудь, ну, не для меня, конечно, а для Нее…

— Ого! — Ингвар перевернулся лицом к Всеволоду. — Никак влюбился?

— Не умею я с ладой, понимаешь, красиво говорить…

— Ну, колись! Кто она?

— Да, Светлана! Кто же еще? — совсем тихо простонал Сев. — Хотя этот со шрамом Солиг кличет ее.

— Вот, это, как раз, и есть — с первого взгляда. Тебе какую песнь, грустную или веселую?

— Любую, но умную. Она шибко образованная — и мы не лыком шиты.

— Солиг — это и будет «солнечная», только по-северному… Слушай, Сев, а ты уверен, что женщина любит разумных? Всегда было наоборот.

— Не уверен, но попытаться не мешает. — пробормотал Сев. — Бывают же исключения! — добавил он, зевая.

— Изволь! Начнем с веселой! — ответил Игорь, припоминая слова разудалой песенки легкомысленного Герцога.

А сам еще подумал — не стоит надеяться на исключения, они только сильнее подтверждают общее правило. Но Сев уже не слышал… Игорь через плечо глянул на спящего побрательника, усмехнулся, подбросил веток в огонь и незаметно для себя стал тихо напевать сам. Только теперь он начал жалеть о том, что в своем время не выучился играть ни на одном музыкальном инструменте. Такие ночи у костра всегда и во все времена пролетают незаметно…

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЧТО МЕЧ БЕЗ ЛИРЫ?

Берег плавно и быстро спускался к воде. Трава, его покрывавшая, неохотно уступала волнам, до последнего цепляясь за перемытый морем песок, и даже у самой кромки прибоя виднелись какие-то растения.

Впрочем, это могли быть водоросли. Игорь же не собирался заниматься ботаническими наблюдениями больше, чем того требовали его главная задача и клятва Власу с Олегом. Чтобы выполнить первую и сдержать вторую — он решил, наконец, познакомиться с мечом поближе со всей той практичностью, что осталась в нем от человека конца двадцатого столетия. Место вполне подходило для его опасных изысканий. И хотя восточная сторона острова круглосуточно находилась под пристальным наблюдением (а Игорю оно совершенно ни к чему), на этот уголок, благодаря притаившимся недалеко от берега подводным камням, обычно смотрели сквозь пальцы. На сей раз Игорь сам предупредил воеводу Всеслава, что пойдет сюда тренироваться — в том числе, приглядит за берегом.

Последнее нельзя было назвать враньем, поскольку именно этим Игорь сейчас и занимался. Ему хотелось выяснить свойства меча в кратчайшее время и с наименьшими потерями. Для этого необходимо обзавестись подходящими снарядами, и сократить число возможных свидетелей… до начала тренировки, а не во время нее, прах Чернобога!

Да, место он нашел решительно удачным. На небольшой площади разместились и заросли высокой травы, в которых можно было успешно отрабатывать движения в нижнем уровне, и колючие кусты — идеальный снаряд для тренировок на резкость, и даже несколько коряг вкупе с засохшим деревом весьма почтенного возраста. Последние могли послужить вместо колоды, которую Игорь нес аж от самого плотничьего двора, намереваясь разбить ее тяжелыми проносными ударами.

Устроившись на этой самой колоде верхом, Игорь рассматривал свой длинный меч, лежащий перед ним в двух шагах.

Колдовское лезвие было упрятано в невзрачные ножны, которых Игорь сделал пару штук, памятуя о кое-каких свойствах клинка. Он изрядно помучился, прежде чем у него вышел действительно похожий на ножны футляр — нагалище. Кожу накладывал сам, не доверив меч ни знакомому кожемяке, ни Севу, который, как известно, на все руки мастак.

Сейчас, при взгляде со стороны, навий меч казался прямым. Но Игорь знал, что это только иллюзия, а «всамделищное» в Нави — её изнанка. Стоило посмотреть вдоль лезвия, и картина менялась, удивленному взору руга представал чуть ли не ятаган. Это свойство, как успел уже выяснить парень, не зависело от того, обнажен клинок, или нет. И ему было все равно, в какие ножны хозяин помещал страшного слугу. В изогнутые — так после вложения в них меча, со стороны они казались прямыми. Видимая деформация материала ножен при этом отсутствовала; создавалось впечатление — изгибалось само пространство. Игорь успел понять, что вопрос о настоящей форме клинка смысла не имеет. Ему стоило только пожелать, куда и какой нанести удар, а клинок Нави уж сам выбирал, как это сделать.

Существовала и другая проблема. Тень меча была «губительна для всех, кто не держался за его рукоять». Означало ли это, что если противник во время боя ухватит ее хотя бы двумя пальцами, то тень будет для него уже не страшна? Или все-таки имелось в виду реальное владение оружием, так сказать, право собственника? И вообще, как осуществлялось это самое губительное воздействие? Не могла же тень меча так же, как и сама колдовская сталь, колоть и рубить!

Конечно, можно попробовать, воткнув рукоять в песок, и дотронувшись до тени ногтем. А вдруг, это приведет, скажем, к гангрене, начиная именно с этого пальца. Так экспериментировать Игорю не хотелось и, мысленно поблагодарив Всеслава (вот интересно, какого из двух, парень не мог их различить) учившего всегда, даже во время самых изощренных перехватов, удерживать рукоять такого оружия хотя бы одной рукой, он встал, взял меч, и повесил его за спину. Затем он повернулся к Солнцу, уже потускневшему с полудня, и тяжело клонившемуся на Запад.

Встав на колени, Ингвар трижды поклонился, шепотом прося у Свентовита помощи и покровительства. После чего одним прыжком вскочил на ноги, и выбросил из-за спины оружие.

* * *

— Покажи мне снос, — предложил тренер. — Ну, давай! Не укушу же?

Игорь пожал плечами, махнул ногой вверх и тут же обрушил стопу на Всеслава — точнее, на то место, где он стоял четверть секунды назад.

— Как ты думаешь, в чём Изнанка сноса? — спросил Всеслав. — Ну, думай же, думай!

Игорь только руками развёл.

— Ну откуда мне знать?… Если бы ты не рассказал мне про вздрагивание брыком, я бы так и считал брык обычным ударом.

— Хорошо, попробуем иначе. Вот сейчас ты показал мне снос ногой. А теперь то же самое сделай рукой… Ну, я жду.

Игорь неуверенно изобразил нечто вроде «кулака-молота», как помнил его из каратэ. Всеслав даже отходить не стал, просто отвёл запястье Игоря и вздохнул горестно:

— Да нет же, нет… Сила сноса в том, что он всегда идёт сверху-вниз, понимаешь?

— А я что показал?

— А ты показал, как биндюжник кулаком по столу в пивнушке бьёт! Снос — это любой удар, совершенно любой, в котором есть составляющая «сверху-вниз». Движение к матушке-Земле, что всему в мире свойственно… Попробуй, останови такое! Но если ты лишь им и наполнишь свою атаку, то пользы будет немного — вся сила вниз и уйдёт, врагу вряд ли что достанется. К тому же это слишком просто и заметно противнику. Возьмём например, обычный прямой удар… Перехватишь такой?…

Игорь мгновенно изготовился. Прямой удар сбить пара пустяков, но только не прямой Всеслава. Хотя, если он сам предупредил, вряд ли это будет трудно…

Додумать мысль Игорь не успел. Всеслав лениво вытянул руку вперёд, Игорь тут же толкнул его в локоть, но лишь зацепил Всеславу рукав косоворотки. А кулак учителя уже упирался Игорю в живот.

— Ага, ну да, какой же это прямой…

— Прямой, прямой! Просто начат он в лицо, а закончен в печень. Точнее, он с самого начала шёл в печень, а тебе показалось, что он идёт в лицо. В чём тут Изнанка?… Да в том, Игорь, пойми ты, наконец, что прямая, по которой шёл удар, спускалась от моего плеча к твоему животу, а не параллельно земле проходила. Прямые, они, насколько я со школы помню, разные бывают, где хотят, там и проходят…

— Ладно, ладно, понял я, не издевайся… А круговые удары так можно? — спросил Игорь тренера.

— Можно! И нужно — самые страшные сносы как раз из круговых ударов и получаются. На самом деле прямой снос пустой рукой не особо трудно вычислить, ты мой удар в основном с непривычки пропустил. А круговой снос не только страшен, но и незаметен… Вообще же, в реальном бою снос почти всегда мешают со срывом, так совсем завёрнуто получается. Тут уж тот побеждает, кто быстрее окажется… Кстати, как ты думаешь, какое оружие лучше всего подходит для сноса?…

— Топор?

— Топор, сабля, дубина — это понятно, ими так и хочется заехать с плеча наискось и вниз, этого противник и ожидает. Гораздо интереснее, когда снос выполняется копьём или острием меча; то, что колющий удар тоже можно снести вниз, намного менее очевидно…

К ночи Игорь убедился, что практически вся техника Горянки имеет свою изнаночную сторону, владение которой позволяло без заметных внешних изменений многократно усилить эффект от любого движения. Кто бы мог подумать, например, что витой удар — прямой родственник среза?… Ерунда, казалось бы, однако ж, теперь Игорь понимал, что срез имеет смысл вести по телу противника так далеко, как только возможно, ни в коем случае не вытягивая удар обратно. «Зацепленный» таким ударом боец, если он только сразу не отрывался или не контраковал изо всех сил, становился неуклюж и беззащитен, и добить его не составляло особого труда.

Своя Изнанка нашлась также почти у всех видов оружия. Мечом можно было драться, как палкой, а палкой — как плетью. Щит превращался в боевой молот, а топор — в меч. Игорю словно открылось некое второе видение; неудивительно, что он ушёл домой практически в трансе. Лишь раз до этого он испытывал подобное ощущение — когда один его знакомый объяснил ему, что при игре в «Lines» нужно следить за тем, чтобы свободное пространство на поле было единым, не делилось «перешейками» из фишек-шариков; Игорь попробовал, и его результаты в этой увлекательной компьютерной игрушке тут же возросли. Но, конечно, чувство, кружившее ему голову сейчас, не шло ни в какое сравнение со впечатлением от того незначительного случая. Целый месяц после он подозревал в каждом шаге своего учителя, в каждом его жесте и слове некий сакральный смысл и тут же принимался ломать голову над его разгадкой. Это, конечно, не осталось для Всеслава незамеченным, и он то и дело беззлобно подшучивал над своим любимым учеником.

Со временем, конечно, очарование Изнанкой у Игоря прошло, сообразил, что для всякой яви своя навь найдется. Разочарования как такового не наступило, однако некая неудовлетворённость, почти что обида всё-таки осталась. Так младшеклассник с ужасом смотрит на учебники старших классов, предполагая в них некую несусветную заумь, таинственную высшую грамоту, которую ни понять, ни постичь невозможно… А потом переходит в следующий класс, затем в ещё более старший, и вот уже пройденные учебники, что совсем недавно пугали его своей недоступной сложностью, кажутся ему чем-то вроде детской азбуки, бояться которой стыдно даже малышу…

А может быть, дело было совсем в другом. Честно говоря, Игорь втайне от себя самого предполагал в Изнанке не изощрённую технику, и даже не те изящные системные концепции, которыми она в конце концов оказалась. Он смутно мечтал приобщиться к духовным основам своего боевого искусства, ожидал встретиться с настоящими чудесами, тщательно засекреченными от посторонних. Конечно, скажи ему кто-нибудь такое — рассмеялся бы в лицо; Игорь с юности слыл практичным маловером и скептиком — отчасти заслуженно, отчасти просто потому, что ему нравилась такая репутация. Но всё же, всё же какой-то частью своей души он надеялся… Ну что ж, вот и ещё одна мечта оказалась сказкой. Мир удивителен и разнообразен, но по сути своей прост и объясним. Других правил у него для нас нет, будем и дальше жить по этим…

* * *

Тот же Всеслав первым удивился: «И зачем ты променял поясник? Впрочем, тебе решать, парень, но учти — с этой громадиной особо не побегаешь!»

— А я бегать и не собираюсь! — улыбнулся учителю Ингвар.

Дед Олег был прав. Клинок прошел сквозь ножны, словно их и не существовало, но будто зная, что эти дерево с кожей — его временный дом, меч не разрушил собственного жилища, да и плечо Игоря осталось целым. Первое обстоятельство Игоря порадовало — да обрадовался не он, а некто другой, старый и опытный, побывавший в тысячах схваток, державший в руках десятки мечей, простых и магических, знавший немереное число всяких премудростей об оружии и способов боя им. Однако этот кто-то исчез также быстро, как появился в сознании Игоря. Ни Игорь, ни Ингвар не обратили на Третьего внимания. Они сражались, две души, заключенные в одной земной оболочке по имени «тело».

— Ингвар! Ты молодец! Ты и в самом деле кое-что можешь! — похвалил Игорь то ли себя, то ли другого, в ком сидело его Я.

Сначала трогать «жертвы» нельзя, надо привыкнуть к балансировке меча, его «парусности», к узору на рукояти. Игорь вел бой с семеркой воображаемых противников, которые нападали со всех сторон сразу. Он то отгонял передних длинными маховыми ударами, одновременно бросаясь вперед и разворачиваясь, чтобы уйти от атак задних, то жестким срезающим движением выбивал одного из боковых врагов, тут же переходя на нижний уровень и, выкувыркиваясь из смертельного круга, по пути «подметал» ноги тем, кто захотел бы ему помешать, то резко останавливался, сбивая противников с толку, и быстро вгонял хищно вытягивающееся острие в самого ближнего…

Когда тело налилось яростным жаром, а меч стал казаться продолжением рук, Игорь понял — пора заняться «снарядами».

Теперь враги решили взять его живым с помощью огромной сети, накинутой издалека. Сеть следовало иссечь раньше, чем она скажется на его подвижности, а это требовало умения наносить стремительные и легкие разрезающие удары, способные справиться с обманчиво мягкой пенькой.

Ингвар-Игорь прыгнул прямо в центр колючих зарослей и, взвыв от тысячи уколов, крутанулся на месте классической «косарской саженью». К его удивлению, заросли не смялись, как в случае стандартной ошибки начинающих, пытающихся вкладывать силу в движение, требующее совсем другого, и не легли ровным полукругом, как ложились десятки раз в той, другой жизни Игоря. Они просто разлетелись в труху, словно сгнили на корню уже сотню лет назад и каким-то чудом сохранились до этого времени, непонятно как устояв перед штормами Холодного моря.

Этого Игорь не ожидал, однако виду не подал. Ингвар же пребывал в боевом трансе, в котором (как, впрочем, по возможности и в обычной жизни) нельзя вести себя предсказуемо — предсказуемо для противника, а, значит, и для себя. Обычная реакция человека, неожиданно столкнувшегося с чем-либо из ряда вон выходящим — застыть на месте. Именно поэтому Игорь не встал как вкопанный, чтобы рассмотреть остатки кустов получше, а сначала прошелся колесом за пределы зарослей, что было весьма рискованным, ибо оружия он из рук при этом не выпускал.

Там, где остался Всеслав (тот — мертвый, еще не родившийся? Ну, не этот же!), подобные фокусы приходилось проделывать каждому ученику, претендующему на место в Кругу Старших. Конечно, вся акробатика отрабатывалась с безопасным учебным инвентарем, а никак не с реальными мечами, еще и магическими вдобавок…

Заросли представляли собой очень странное зрелище. Большая их часть выглядела, словно облитая кислотой. Кусты не выдержали вторжения Игоря, буквально рассыпавшись в пыль. И даже сейчас их уцелевшие собратья с едва слышным треском разваливались на глазах от легких прикосновений морского ветерка. Коснувшись земли, отломившиеся ветви распадались, переставая существовать.

Другая часть растительности, отделенная от первой удивительно правильной полукруглой границей, выглядела обычно, как ее и запомнил Игорь на момент прихода. Феномен кустов явно был необычен и заслуживал пристального изучения. Для начала Игорь решил еще раз осмотреть местность, на предмет поиска еще каких-нибудь странностей.

Тем не менее, больше вокруг ничего не изменилось, если не считать так же пострадавшую траву у самого берега, да странное обилие дохлой рыбы на берегу, как будто Игорь, увлекшись тренировкой, пропустил самый настоящий шторм. В этом Игорь сразу увидел практическую пользу; но его мечты об ухе рассеялись, как только он подошел поближе к одной такой рыбешке. Она протухла уже с неделю назад, никак не меньше, ибо источала однозначно интерпретируемый запах. С другими рыбами ситуация была еще хуже.

На мгновение! Всего лишь на краткий миг он почувствовал себя крохотной песчинкой, подхваченной могучими силами, заброшенной невесть куда, в мир, где могло случиться всякое. Казалось, что в посвисте внезапно налетевшего ветра, и в злобном шипении отступающих с берега волн, и в жалобном крике чаек, — везде сквозила угроза расправиться с чужаком.

Черный валун, валявшийся в полусотне шагов от Игоря, почему-то увеличился в несколько раз, вытянувшись к морю. Взрогнув, Игорь присмотрелся повнимательнее.

— Это всего лишь тень, дурак! — успокоил его Ингвар.

Тень! Ну конечно!

Пока он тут размахивал мечом, тень колдовского клинка хаотично скользила вокруг, прыгая на что попало, и отнимая жизнь у всего, чего касалась. Осталось проверить ее качества осознанно.

За каких-нибудь полчаса Игорь выяснил очень многое. Оказалось, что тень действовала на любую живую материю как скоротечная болезнь, или стремительно наступающая старость. Растения, которых она касалась, вяли мгновенно, через несколько минут высыхая. Собственно, влаги в них при этом, по-видимому, не убавлялось, но есть же разница между живым деревом, и намокшей гнилушкой. Древесина, на которую попадала тень, изменялась не так быстро, но прочность ее сразу падала, по крайней мере, раза в два-три, пораженное дерево при желании можно было повалить ударом ладони.

Животные, соприкоснувшись с тенью, гибли приблизительно по тому же механизму, умирая не мгновенно, но на глазах, разлагаясь. При этом обнаружилось что тень способна проникать на какую-то глубину в воду — что и привело в начале тренировки к уничтожению заплывших на мелководье рыб.

У Игоря оставались еще кое-какие вопросы, но он решил закончить свою первую в жизни тренировку с магическим оружием на другом. Надо было выяснить — любимое словечко Толкиена — куда все-таки приходятся удары клинка, столь произвольно меняющего форму. Ответ оказался очень простой — туда, куда хочешь попасть. Если считаешь, что бьешь прямым клинком, значит, он и ударит, как прямой; если думаешь, он изогнут — то и результат будет соответствующий.

Фантастическая способность тени отнимать жизнь, и чудесное свойства стали менять форму, меркли перед пробивной силой самого клинка. Когда Игорь нанес тяжелый проносной удар по огромной, почерневшей от времени коряге (про которую он точно знал, что тень меча ее пока что не касалась), он ожидал ощутить под клинком хоть какое-то сопротивление. Однако этого не произошло; коряга же развалилась пополам. Осмотрев половинки, Игорь обнаружил, что она не рассечена и не разрублена, а разломана вдоль движения оружия. Впечатление было такое, будто бы перед лезвием меча, опережая его на какой-то дюйм, двигалась непонятно чем вызванная трещина.

После некоторого колебания, Игорь попробовал разрубить валявшийся на берегу гранитный валун. Результат на этот раз был не столь впечатляющим, меч встретил сопротивление и завяз на половине пути, однако валун все равно оказался расколот; клинок легко вышел из каменной толщи. Камень, близкий к материи Нижнего Мира, казался колдовской стали более родным, и меч не горел желанием его разрушать.

Оставалось последнее, узнать — что будет с живой плотью, когда ее коснется коварное лезвие.

Солнца уже почти не видно, а сгустившиеся сумерки вот-вот сольются со стремящимися к Востоку тенями. Спасая обитателей моря от гибельного воздействия тени, он вложил меч в ножны и, бросив прощальный совестливый взгляд на разоренный им берег, побрел обратно…

И на следующий день, и через день испытания продолжались. Убийственный холод волшебной стали зачаровал даже привычного к оружию Ингвара. А Игорь, сжимая рукоять меча, чувствовал себя если не богом, то уж титаном — никак не меньше, в крайнем случае — спасителем мира, но и это немало.

Руги учатся владеть клинком с раннего детства. Отец кладет новорожденному сыну в колыбельку не погремушку, а верное оружие. Только оно и способно сохранить человеку жизнь взамен жизни вражьей.

Если Игорь и Ингвар владели колдовским мечом, правильным будет сказать, что кладенец сам всецело овладел своими недолговечными хозяевами. Магический металл знал лишь одного истинного Властителя.

За несколько часов до ночного дозора Игорь по своему обыкновению бесшумно пробирался неприметной лесной тропой к месту тренировок. Внезапно едва уловимое ощущение тревоги заставило его замереть. Еще через пару секунд у руга не было никаких сомнений — впереди опасность. Шорохи, запахи, интуиция, в конце концов — все они говорили о присутствии «чужого», враг затаился рядом.

Меч выскользнул из ножен и тихонько заныл в предвкушении близкой жертвы, застонал, завибрировал так, что мышцы Ингвара вдруг стали вовлекаться в эту безумную тряску. Бицепс пульсировал, словно к оголенному мясу подвели электрический ток.

— Спокойно, приятель! Нам бы только их не проглядеть… — обратился Ингвар, может, к самому себе, может, к колдовскому оружию.

Он осторожно подполз к краю обрыва, за которым простирался берег и плескалось море. Врагов оказалось пятеро. На двух из них были широкие черные рясы. Один разглядывал, уже известные Игорю, круги пожухлой осоки, второй озирался по сторонам. Шагах в двадцати стояли трое с арбалетами наизготовку. А в двадцати пяти саженях от кромки прибоя покачивался на волнах дракар.

— Во, гады! Как это они меня вычислили?

Закончив осмотр, монахи направились к лодке, что стояла неподалеку, вытащенная на песок, дабы святые отцы не замочили ног. Арбалетчики медленно отходили следом, прикрывая господ. Все пятеро погрузились в шлюпку, и она стала быстро удаляться, благодаря энергичным усилиям гребцов. Как только даны взобрались на борт корабля, Ингвар вышел из укрытия и двинулся к воде, держа кладенец в левой руке, а правой подавая недвусмысленные знаки приветствия.

На судне тут же заметили смелого руга, но, как Ингвар и ожидал, несколько смутились, видя дружеские жесты.

Ему даже что-то крикнули типа:

— Кто ты такой?

— Yes! Yes! — ответил Игорь, путая языки и выигрывая драгоценные секунды, — Плохо слышно! — на этом его словарный запас английского, как и других иностранных языков, исчерпывался.

Слова его не дали врагам себя обмануть. Лязгнули арбалетные механизмы, то ли для острастки, то ли чтоб убрать нечаянного свидетеля. Но стрелы не сумели наказать дерзкого туземца.

Ловко извернувшись, он ушел от выстрелов, выпрямился и перечеркнул пространство клинком.

Тень полоснула по мачте: «Крак!», и расколола дракар на две половины. Безо всяких видимых причин к ужасу данов палуба выскользнула у них из-под ног и скрылась под водой.

Для верности он сделал еще два движения, стараясь положить тень на воду, убирая шероховатости.

Невозмутимая волна вынесла к ногам победителя обезображенную тлением отрубленную человеческую голову.

— Даже не вспотел, прах Чернобогов! — подумал Ингвар и брезгливо отступил в сторону.

Тут же на берег высыпало два десятка разгоряченных быстрым бегом воинов под предводительством Всеслава.

— А? Ингвар! Ты уже здесь? — удивился воевода.

— Пришел только что, — подтвердил парень.

— А даны?

— Какие даны? — покривил душой Игорь.

— Из Храма заметили вражеский корабль, и мы поспешили сюда.

— Но ведь эта часть острова с Холма не видна.

— У волхвов свои методы… — туманно возразил Всеслав.

— Если корабль и был, то его матросы, должно быть, слишком самоуверенны. Они налетели на рифы, и все погибли. Видишь — обломки.

— Лишняя проверка не повредит. Возьми десять воинов и обшарь те склоны, что справа — я с остальными пойду налево. И еще, чуть не забыл, — Любомудр очень зол, сам не понимаю, какая муха старика укусила. Хотел тебя завтра по утру с первым лучом видеть на Холме.

— Наверное, все из-за княжьего задания. Отец велел только с князем переговорить, а в Храм не соваться, — предположил Ингвар.

— Так-то оно так, но не все дела Лютобор решает, — согласился Всеслав.

— Дела ратные не для волхвов, вот жрец и злится, что не доложился ему, — обидчиво произнес руг.

— А ты не кипятись, Ингвар. И Любомудр, он и имя Тебе нарекал, и из ума вроде пока не выжил. Сходи, не гневи стариков. От тебя не убудет, — увещевал Всеслав.

— Мне в ночное с братьями. Кто знает — что случится?!

— Этой ночью ничего не случится, — ответил Всеслав уверенно, — в русалью ж неделю никто в темноте в воду не сунется.

— Так ведь, христианам наплевать на это.

— Тоже верно! — согласился воевода.

… Чуть Заря-Мерцана вырвалась из холодных объятий Подводного Властелина, Ингвар подошел к Восточным воротам Храма, следуя приглашению волхвов, более похожему на приказ.

Лютобор не стал бы заступаться за любимца, он не мог ссориться со жрецами накануне вторжения. Да Игорь, а Ингвар тем более, и не собирался пропускать слова волхвов мимо ушей — какой увлеченный историк откажется от экскурсии в святая святых славянского язычества.

Сев вызвался проводить Златогора и Светлану к князю. Ратич отправился в кузницу, выправить секиру, Инегельд увязался за ним.

Врата еще оставались затворенными. Волхвы учили, что не могут двери быть открытыми, пока первый луч Небесного Светила не коснется лица кумира. Решив обождать, Ингвар пошел вокруг этого циклопического строения, чем-то напоминающего таинственный Стоунхендж. Храм описывал окружность не менее тысячи, а то и полторы тысячи, шагов. Вызолоченную шаровидную медную кровлю поддерживали гигантские столбы, расставленные по периметру и выполненные из яшмы. Их оглавия тоже сверкали золотом. Крыша опиралась на светло-серые каменные стены, начало которым по легенде положил Стрибог.

Стриба выудил в синем море любимца Морского Царя и из китового праха насыпал курган, где теперь возвышалось святилище. Двенадцать месяцев в году — двенадцать арок делили этот Колизей волхвов на равные части. У каждых медных врат стояло по два жреца Младшего Круга, так что проникнуть в Храм для непрошеного гостя представлялось делом затруднительным. Западный вход предназначался только для служителей Свентовита. Всем же прочим островитянам предназначался всегда лишь один вход.

Если бы Ингвар занялся подсчетами, то обнаружил бы, что на каждом из четырех ярусов удивительного здания ровно девяносто окон. В любой час дня за человеком, находившимся внутри, наблюдало бы око светлого Бога, пред которым нельзя солгать. С точки зрения обороны, случись в городе недруг, волхвы более надеялись на силы защитников, чем на крепость деревянных стен. И хоть окна могли сойти за бойницы — Игорь отметил для себя их чрезмерное число.

Он продолжал обход, разглядывая сцены из жизни Свентовита, изображенные на вратах: как лучезарный дарует смертным плуг, чашу и серп, как укрощает сребролукий черного змея. Рассказала чеканка о любви Матери Земли и Владыки небес…

И тут он понял, что давно знает эти чудные картинки, еще с детства, когда приводил Святобор сына под стены Великого Храма и учил его, и внушал ему великую веру в торжество Правды над Кривдой.

Как хорошо помнил он тот единственный день, когда возрожденный стоял он пред этим Ютробогом, восходящим с востока, и с затаенным дыханием вслушивался в речь жреца:

— Великий Боже, отец Богов и народов, взгляни на мужа славного, возродившегося вновь, чтобы имя твое возвеличить, чтобы славу твою множить и крепить. Обрати свой взгляд на него, силу жизни всели в него, на продолжение рода благослови. Дары наши прими!

Взгляните, други, на родовича нового, мужа грозного, добытчика удачливого, воя хороброго, смелого и верного, силу и мудрость дайте ему, предки наши! Поклонитесь, руги, Родине-Матери, землице сырой, чтобы узнал — услышал родович судьбу свою!

И кланялись поясно земле руянской и Святобор, и Любава, и сам Любомудр. Земле, в которой спали древние воители и жены их. И на четыре стороны, куда смотрел светлый бог, кланялся сам Ингвар, получивший в тот день имя.

— Я, клянусь Световитом Белым и Велесом Черным в том, что буду жить по чести и не нарушу я покон рода-племени! Буду нести я правду Богову и не преступлю правь Родову! А коли нарушу я данное мной слово, пусть отвернется от меня Огнь-Сварожич, и отринут от меня Чуры — прадеды! Пусть покарает меня в мире кощном неумолимый Ний, — и после той клятвы подносила ему Любава пояс к новому платью, и давал ему отец ножны с острой, как бритва, сталью.

И пригублял Ингвар из рога меды волховские, деля напиток с родичами, стоящими поодле и теми, что в сырой земле — здравствующими и мертвыми предками.

По сну, навеянному еще дедом Олегом, Игорь помнил, что Световит сам был некогда вождем поморян. Еще в четвертом веке до нашей эры грек Эвгемер высказал дерзновенную мысль, что Боги — это могущественные люди, герои древности, впоследствии обожествленные народом.

Космический Разум, Воля Вселенной ищет себе аватаров. Разве не справедливо, что выполнив свою миссию на том или ином витке, Человек поднимается на новый этаж Мироздания, к вершине Мирового Дерева, к диву-дивному — к самому Роду, который есть Отец-Стрибог, Творец-Сварог и Свет-Свентовит… Много было в русском краю Сварожичей, а киев-кузнецов и вовсе не сосчитать по пальцам. В разные исторические эпохи — размышлял Игорь — разные люди вместе с именем бога или героя взваливали на свои плечи груз вековых проблем, тяжесть непосильную для маленьких человечков. Мощью замысла, величием подвигов они восходили на ступень бытия, казавшуюся современникам, да и потомкам, недоступной. Боги не слагают мифов, они их творят сами… Рабы не способны на подвиг — это удел свободных.

* * *

… Вдруг со всех сторон зазвучали трубы, то перекликались приворотники, посвященные Малого круга.

Створки врат отверзлись. Луч окрасил лицо кумира — теперь непосвященному разрешено войти, что Ингвар и сделал.

Казавшийся снаружи сплошь каменным, Храм и изнутри был отделан деревом. Деревянную поверхность украшали картины тех же подвигов Свентовита и других божеств. Не сделав и десяти шагов, наш герой натолкнулся на изваяние девушки в злато-багряных одеяниях — то была Мерцана — вечная предвестница явления Хорса^[38] и сестра его. Именно в этот момент Игорь отчетливо представил себе огромную разницу между светом и светилом, целым и частью. Как может быть един Всевышний во многих ликах.

Здесь Игорь остановился, чтобы додумать мысль о личностях — легендах, которые дают начало принципиально новым и необычным с точки зрения обывателя культурным традициям. Потому не вдруг они оказываются у родника истории, начиная жить в собственном Времени, обретая вечность в глазах менее «удачливых», обретая бессмертие.

Волхв Зигг, сам по себе человек, чьи знания и воля превосходили общедоступные, совершил со своими родичами беспримерный для первого века до новой эры переход из самой Парфии в Скандинавию. Там он стал известен, как нисхождение Одина — покровитель, прародитель и благодетель скандинавских героев и конунгов, могучий, мудрый Всеотец, открывающий пред смертными тайны Вселенной. Один соединил в себе мага, поэта и воина. Зевсу не давалось стихосложение…

Смешно говорить о каком-то там варяжском иге, — рассуждал Игорь. — В отличие от хазар, варяги не навязывали новгородцам, а после и полянам, веры в собственных Богов. Они и не могли этого сделать, поскольку связанные одной ведической традицией не видели особой разницы меж своими кумирами, чьи всеобщие имена скрылись за божественными псевдонимами — хейти. Клялся и норманн Вещий Олег не Одином, а Велесом, не Тором — Перуном, клялся, Громовником.

Тот же Один мог назваться Иггом — Ужасным, Гримниром — Маской, Харом — Высоким, Сеятелем раздоров, Отцом ратей, Хрофтом… Хейти избавляло человека от общения с богом всеобъемлющим, ведь смертному всегда хочется чего-то конкретного, обыденного и как можно скорее — хейти открывало лишь одну из дверей подсознания. Далеко не самую широкую и удобную дверь, но недалекому человеку годилась и такая.

«Для русских нет ничего постыдного в варяжской теории. И не верна она вовсе не потому, что скандинавские Боги не вошли в языческий пантеон Киевской Руси! Просто, две ветви от одного дерева вновь пересеклись»… — думал Игорь — «Ихние Фрейр^[39] и Фрейя вообще были венедами. Пасынок Одина — тот же Дажь, бог света и плодородия. А воинственный Тор — не Перун ли это рыжебородый!?»

Внутренность Храма включала еще одно ограждение — центральное. Оно представляло собой четыре яшмовых столба с пурпурными и красными занавесами, из-за которых вдруг выступили длиннобородый Любомудр и, облаченный в алую хламиду, Радивед, волхв семиглавого Ругевита^[40]. Он выглядел мрачнее тучи. Верховный жрец, одетый в четыре тонкие хитона, один длиннее другого — багряный, зеленый, желтый и белый, шагнул к Ингвару, который приветствовал старших в земном поклоне.

— Как смел ты, дерзкий юноша, привнести в обитель Света свое богопротивное оружие! — гневно сказал Радивед, указывая на меч за его спиной.

— Времена ныне неспокойные, брат. Может, он и прав, — заступился за парня Любомудр, который не показался Ингвару столь уж грозным, как описывал Всеслав.

— Времена всегда неспокойны. Но от этого клинка веет таким холодом, что даже мне становится страшно. Разве не чуешь?

— Чую! Рассказывай, Ингвар, все рассказывай — ничего не таи! — воскликнул Главный волхв, отдергивая пурпурный полог. Воздух вмиг наполнился запахом чудесного вина, которое парень некогда отведал в избушке Власа.

Пред Ингваром возникла деревянная громада в два человеческих роста, изображение имело четыре головы, каждая из которых озирала свою сторону света. В правой руке Свентовит сжимал серебряный рог, украшенный драгоценными каменьями. Левую держал изогнуто, подобно громадному луку. В ножнах на бедре бога покоился меч^[41]. Одетый в длинный ультрамариновый хитон, кумир стоял на голой земле, хотя очень может быть, что под ногами идола было скрытое дерном основание. За спиной Свентовита проглядывался колчан, а также, висящие на столпе седло и узда для коня, видимо, столь же великого, как и его хозяин.

— Узнаете ли вы кладенец? — ответил Игорь вопросом на вопрос, обнажая сталь до половины, ничуть не смутившись присутствия кумира.

— Великие Боги! Это меч Вия^[42]!? — удивился Любомудр.

— Это клинок Нави!? — вторил ему Радивед.

— Жаль, Гаргоны нынче еще более ядовиты. Я узнаю волшебное железо, посланец Волоса. Поскорей вложи меч в ножны! Оружие Нави все равно не должно осквернять святилище. С чем прислал тебя Властитель.

— Дни острова сочтены. Не пройдет и дня, как иноземная рать будет штурмовать Световидову твердыню. Ибо сказано мне было Олегом Коровичем: падет Аркона в русалью неделю!.. Я пришел за «дощками» — ибо нет ничего ценнее знания. Так решил Мудрый Велес, и я, клянусь, что сумею спасти бесценные письмена. Правда восторжествует над Кривдой. Пусть не сразу, но ее победа неизбежна.

— Святобор знает?

— Отец после смерти Редона остался проследить за епископом. По его подсчетам к высадке были готовы шесть раз по десять сотен воинов. Это даны и тевтоны, с ними предатели из поморян да бодричей. Герцог Генрих уступил главенство Вальдемару — королю Дании, при нем епископ Абсалон, что представляет римского папу. Все это я уж говорил перед князем.

— Признаться, — отвечал верховный волхв, — я не доверял твоему отцу, мальчик мой, и ревновал к его особой дружбе с Лютобором. Но уже слишком поздно для недоверия и соперничества. Хотя гонец еще в пути, Свентовит только что открыл нам — враг на острове!

Ингвар встретил известие не дрогнув.

Теперь вновь заговорил Радивед:

— Кореница горит, в слободе до сих пор идет бой. Святилище моего бога осквернено и разграблено. Ругевиту по приказу Абсалона подрубили ноги, а епископ Свен сел на кумира верхом и проехался на нем, как на санях зимой, по улицам. Пыль смешалась с кровью. Христиане поразили нас в самое сердце. Поревита тоже посекли — безоружного…

— Мужайся, брат! Велик Род и не допустит позора. Ты, Ингвар, спеши к Лютобору, настал час последней битвы. Мы ждем данов к завтрашнему утру.

— Я иду! Но, «дощки», мудрейший?! Как же книги!?

— Я прикажу грузить корабль, самое ценное ты возьмешь с собой. Мы оставим алчным золото, пусть оно сожрет их без остатка, — ответил он на давний Игорев вопрос. — Спеши, Ингвар! Ромува ждет тебя — жрецы Криве сохранят огнь Арконы! Нам суждено остаться.

Радивед проводил воина взглядом и обернулся к Старшему Брату в немом вопросе.

— Наше время прошло, Радивед! Будущее за молодыми, — ответил Любомудр.

— Что стары — то верно. Но это не помешает нам устроить врагу достойную встречу.

— Остров обречен — ты это отлично знаешь! Есть немало верных способов разделаться с Арконой, и первый — это осада морем, у короля данов много сотен судов. Скуден наш быт. Второй год не проходят ярмарки. Восемь лет, как убит Никлот, и мы живем чужим ячменем. Почвы острова бедны, только глина и камень. Среди молодых растет недовольство, все меньше приверженцев старых нравов. Все больше пришлых и беглых, мы даем им убежище, но перевоспитать сложившихся мужчин невозможно. Ненависть горит в их сердцах, а в очах — жажда наживы. Но не для того мы учили наших сынов, чтобы грабить, хоть именно к этому принуждает нас король данов. Люди стали нетерпеливы. А Ингвар — один из лучших, и его нетерпение совсем иного толка. Оглянись в прошлое! Каким ты видишь в нем себя?

— Брат, но у него в руках волшебный меч, и юноша отмечен самим Велесом! Правда, на месте Ингвара сейчас я не был бы столь легкомысленным. Мудрый Велес поведал нам давно, суть человека выяснить очень просто — надо дать ему то, что он хочет. Те поступки, что человек совершит после, заполучив желаемое, и явит миру всю его подноготную. Вот он парня и пытает…

— Не всегда это возможно, запросы человека могут быть слишком велики, однако довольно часто случай выпадает сам… Это понимаем мы, Радивед. Оружия мало, чтобы повернуть ход Времени. Такое посильно лишь тому, кто изменит людей изнутри. Ингвар не понимает — он еще совсем мальчик. Пусть попытается. Такой несчастный опыт тоже чего-нибудь да стоит…

К ним осторожно приблизился седоусый парасит, так называли жреческих помощников. Любомудр кивнул ему:

— Переписчики завершили работу? Отлично. Все мы сегодня поработали на славу, но многое еще предстоит успеть.

Потом он двинулся было к выходу, и все пошли за ним. Но волхв остановился, лишь глянув вослед удаляющемуся сыну Святобора.

И Любомудр добавил уже еле слышно:

— Из того, что не сумел…

Этого никто не услышал.

Он отвернулся, вспоминая свою далекую, бурную молодость, как был таким же горячим и самоуверенным, как смешливые красавицы не давали ему покоя. Но всемогущее Время охладило кровь, оно посеребрило голову, согнуло спину и подвело к самому порогу, за которым его встретит навий властитель.

Радивед и стоящие в отдалении служители почтительно ждали, когда Верховный Жрец прервет свои размышления. Любомудр еще чуть помедлил, вздохнул и сопровождаемый тремя параситами направился вглубь кумирни…

На выходе из Храма Ингвар понял, что торопиться некуда, князь сам догадался обо всем — на юге клубился черный дым сигнальных костров. И в этот же миг ударил набат.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. КТО С МЕЧОМ К НАМ ПРИШЕЛ

Король приказал выставить на судах боевое охранение, не бравых немецких наемников, и не славян — эти мигом к единокровникам перекинутся — а привычных к морскому делу данов.

Святые отцы также остались у кораблей, в ожидании скорой победы над язычниками.

Королевский желто-красно-голубой стяг безвольно висел на мачте флагмана. По треть вытащенный на сушу, шнекар нагло выставил кошмарную змеиную голову и багряные борта на всеобщее обозрение. У костров сидели воины, они прислушивались к голосу далекого боя и отнюдь не являли собой безмятежную стражу.

На палубе кораблей прятались арбалетчики. Широкий берег защищал данов от внезапного нападения со стороны соснового бора, что гордо воткнул в небо верхушки деревьев. Лес хорошо просматривался, и малейшее движение в его глубине стало бы заметно наблюдателям.

Но разве сравнится зоркость глаз с искусством прятаться! Последнему русичи учились с пеленок. Оно было в крови, воспитанные на преданиях о неврах и леших, и малые ребятишки-туземцы дали бы сто очков вперед чужакам. Что говорить о Святоборе, познавшем умение тайного убийства, мастере Храма, жреце-оборотне?

Это он следил за врагами, высматривая главных зачинщиков нападения на родной остров. В свои сорок пять отец Ингвара не уступал силушкой ни могучему Севу, ни самому князю. А опыт бесчисленных схваток, поединков и убийств делал Святобора самым опасным из всех мстителей Срединного мира. Впрочем, искусство непревзойденного бойца выручало его лишь там, где было бессмысленным волхование и ворожба. Вряд ли кто из ругов сумел бы противостоять любимцу Стрибы один на один…

— Спесивый поп сам указал, где его искать! — обрадовался Святобор. — Отлично! — охрана Абсалона и Свена, одетая вычурно, разительно отличалась от кнехтов. Ко всему прочему вассалов их святейшеств выделял яркий герб на груди.

«Христиане вовсе не склонны поститься столь часто, как об этом любят говорить, идет четвертая перемена блюд!» — подумал Святобор, наблюдая за перемещениями слуг возле епископской палатки — «Прервем же их трапезу»…

«Так! Десятка два лодий будет. И стоят они слишком далеко одна от другой. До крайней — с полверсты, — прикидывал руг. — На каждом судне — семь-восемь воинов, итого две сотни человек, не считая тех, что на берегу. Куда побежит епископ, если я сниму тех двух верзил у шатра? К себе на корабль,» — неторопливо примеривался он.

… Лейву надоело шататься по палубе, его очередь караулить давно миновала, но Густав все не появлялся. Вдруг, краем глаза он заметил неуловимое скольжение тени у правого борта. Крепче сжав в руке топор, дан шагнул навстречу своей смерти. Удар пришелся в висок, затем Святобор аккуратно полоснул врага по горлу и отправил вслед за Густавом, который совсем недавно неосторожно плевал в море.

— Лейв! — позвал товарища арбалетчик, наша история не сохранила его имени, нож по самую рукоятку вошел в грудь стрелка. Четвертым стал рыжебородый мурманин, которому жрец перехватил шею мощной дланью и провел клинком между ног, мертвое тело рухнуло на доски.

— Шестой! — присоединил его руг к своему счету.

Двоих он ранее снял в трюме, без раздумий удавив.

С борта шнекара открывался превосходный вид на палатку Свена и всех, кто с ней рядом находился:

— Ступай-ка, стрела, по назначению!

Ужаленный железом, рухнул в песок стоявший у входа в шатер рослый телохранитель епископа. Как и рассчитал Святобор, он неуклюже повернулся перед смертью, тратя последние мгновения жизни на борьбу с закружившимся миром.

Рог протрубил сигнал тревоги. Лагерь зазвенел доспехами, послышались отрывистые приказы командиров. Всполошившись, даны с криками кинулись к бору. Трудно было ожидать от них иного, выстрел со стороны моря казался невозможным.

— Проклятье! — вырвалось у Святобора, когда он увидел Абсалона, Свена и двух немецких рыцарей, которые в панике выбежали из шатра.

Вместо того, чтобы всем вместе отступить на судно, эти разделились. За каждым было собственное судно, и на шнек поспешил только один — Свен.

Его сопровождали три святых отца рангом пониже и пятерка слуг, ощетинившаяся мечами. Рыцари моментально спрятали бледные лица за металлом шлемов. Абсалона прикрывали щитоносцы, его уносили куда-то влево.

«Значит, Свен!»

— Эй, олухи! Вы заснули там что ли? — крикнул верзила-телохранитель, ступив на мостки. — Осторожно, ваше преосвященство! Здесь доска выпирает!

Больше он ничего не добавил, потому что клинок руга отделил его упрямую голову от туловища.

— Йах-хо!

И даны увидели перед собой невесть откуда возникшего берсерка, обнаженного по пояс атлета с коротко остриженными светлыми волосами и бритым лицом. В одной руке у руга был меч, в другой что-то типа кинжала, который не замедлил воткнуться в бок самого нерасторопного из слуг епископа. Тело берсерка пестрело татуировками рун и шрамами. Рот мстителя был испачкан кровью, и потому он все больше походил на зверя, который перегрызает горло жертве.

Оставалось четверо, и хотя со всех сторон на подмогу к ним уж спешили, товарищи данов трусливо попятились… Никого из них не обрадовала предстоящая схватка.

— Убейте его! — коротко бросил Свен телохранителям.

Да, сказать — не то, что сделать. Пока он это произносил, локоть Святобора уже свернул челюсть второму из противников, третий разглядывал свою отрубленную кисть, она еще перебирала пальцами, лежа на палубе.

И закрутился берсерк-рыкарь, замельтешил, разметался в пространстве, раздвоившись. И встал рядом с человеком зверь, то сливаясь с ним в едином выпаде, то расходясь в откате, медведь — не медведь, и непонятно было, то ли двое их там, то ли один в двух обличьях, толи еще что, вовсе загадочное, но несомненно адского происхождения.

Когти зверя прочертили прядь глубоких полос по груди четвертого из слуг. Пятый попытался достать оборотня копьем — не тут то было. Существо переломило древко, словно прутик, железко вошло в ухо последнего из защитников.

Монахи бросились наутек. Свен не отставал от них. Метательный нож, увязнув в рясе, кольнул епископа меж колец предусмотрительно одетой кольчуги.

Свен помянул нечистого и прибавил ходу.

— Отсекайте от воды! Взять живым, коль на свет из берлоги вышел! — раздался сильный властный голос, на миг перекрывший все другие.

В одно мгновение руг подобрал второй клинок… Это был его бой.

Не один и не два раза вступал Святобор в схватку с противником намного превосходящим числом, а зачастую и оружием, выполняя волю Богов. Но всегда, в любой драке, он знал, с чем, за что, и во имя чего он сражается, проникаясь божьим промыслом, и единясь со своими братьями по роду, вере и оружию. Не было другого пути к страшной мощи берсерка, кроме как через непоколебимую уверенность в справедливости целей, в единственность выбранного способа их достижения. Вера делала непобедимым; усомнившийся — лишался силы и погибал.

Рано понял эту простую истину Святобор. Сбираясь в тот или иной поход, он сутками пребывал в священных рощах, постился, очищаясь, многократно твердил заклинания, покуда не чувствовал, что будущее сдается его духу, соглашаясь выстроиться по его плану.

Сейчас все было гораздо проще. На его землю пришел враг, враг многочисленный и жестокий, враг, стремившийся не показать свою силу, не завладеть добычей, не обложить данью, даже не отомстить за старую обиду. Этот враг хотел истребить род Святобора, растоптать его веру, стереть ругов с лица земли, а память о них — из сердец человеческих. Этот враг знал о своей силе, упивался ей, и не было от него ругам никакой пощады, никому — ни воинам, ни женам их, ни старикам с детьми.

Но не было пощады и врагу.

— Есть два пути, — говорил Святобор сыну. — На одном — твоя правота неисчерпаемый источник силы, на другом пути всё будет с точностью до наоборот. Мы выбираем первый путь, мы презираем выбравших второй.

И всё, что знал и умел Святобор, всё, что вынес он из долгой и нелегкой жизни, всё, чем располагал он, будь то заученный еще в отрочестве прием, тайное слово, известное лишь избранным и прогоняющее усталость, опыт сотен сражений, клинок, зажатый в руке, или любой из окружающих предметов — все сейчас служило только одной цели.

Убивать!

Убить врага! Убить врага и выжить самому…, чтобы убить врага еще и еще, другого врага, следующего врага, КАЖДОГО врага! Упоение боем всецело овладело им, он резал и рвал на части это ненавистное мясо, будто бер в овчарне, или раненый лев, терзающий обнаглевших сук.

У него все получалось. Стрела! Тренированное тело увлекает вниз… глубокий подсад со скрутом… Вот, еще одна — подсад «змеей».

— Быстрее, дуралеи! Если попадете в кого-нибудь своего — я возьму этот грех на себя! — крикнул Абсалон.

— Нет! Живым! Только живым! Этот рыцарь нужен мне! — заглушал его властный голос.

— Ваша светлость!

«Вот это да! Сам князь Альденбургский начальствует! Был бы словен, звали бы Старградским! Да нет уж на карте богатого города, есть германское княжество!» — вспомнит Святобор позже. Сейчас это отложилось в его восприятии настолько, насколько было нужно для уничтожения противников. Здесь главный, один из главных. Если убить — остальные оробеют.

Вперед! Где их тут побольше?

Первый из попавшихся ему на дороге стоял открыто. Прибранный к бедру клинок противника слегка подрагивал, отвлекая внимание. Руг устремился на врага, мечи со свистом описывали дуги.

Тот не успел и глазом моргнуть, медленный, точно две черепахи — Святобор рассек дану бок, вторым ударом доставая нового захватчика.

Но воин отвел его кромкой щита, который держал кулачным хватом. Это был тоже тяжелый, массивный боец. Не прекращая движения и не смутившись неудаче, руг ловко обтек его. Сделав отвлекающий выпад, он заставил дана отшатнуться, и пока тот готовил свою атаку, нанес молниеносно новый поражающий удар. Он лихо подрезал справа под щит противника, проломав то ли бедро, то ли ребра

Наскочил третий, но руг был слишком непредсказуем — он не дожидался викинга.

Щит дана в какие-то мгновения сдвинулся до колена, прикрывая подол. Меч, лежавший безжизненно всем острием на верхней грани щита рванулся вверх и тут же с захлестом вниз, на то место, где должен был бы по его замыслу быть Святобор.

Руг шлепнул его клинком по ягодицам плашмя

— Ну, что, сосунок? Взбодрился? Продолжим?

Он тут же бы выругал себя: нельзя быть высокомерным — сложишь голову под мечом новичка. Но датчанин неожиданно резко развернулся и сам налетел на холодный славянский металл…

Стоны и вой искалеченных, предсмертные хрипы и ярость… Чьи-то мозги испачкали сапог. Скользко… Не надо сопротивляться, надо использовать… Падает воин, придерживая уцелевшей рукой свои синие кишки… Стрела, как стилет, в забрало… Скрыться за чужим телом от меча… Главный уходит назад, команды глохнут. Два воина закрывают его щитами, не достать! Арбалетчики, много арбалетчиков на берегу… Еще один латник слева. Бросить его шеей на борт, шлем не спасет… Нырнуть под щит… Те, на берегу, они целятся… Лечь! Бросок к мачте! Упасть, завизжать, завыть, притворяясь, проползти… Нет, они не подходят, боятся, опять накладывают стрелы…

Труп дана падает в люк, за ним летит подпаленный огнивом смоляной пух, горючий даже после трех дней в воде. Из люка сразу начинает струится легкий дымок. Однако арбалетчики уже очень близко, они наступают, держа орудия у груди взведенными. От стольких стрел сразу не уклониться…

Подтянуть один из трупов поближе. Чернобогов прах, времени осталось всего ничего! Мерзавцы почти не испугались Образа Зверя, на них это не похоже… Кто там, слева?

От фигуры, наступавшей в ряду арбалетчиков, веяло такой явной опасностью, такой жуткой угрозой, что даже Святобору стало не по себе.

Низкорослый и невероятно толстый, этот человек был плотно укутан в кожу и меха, под которыми даже при нынешней не особо теплой погоде должен был бы испечься заживо. Но он не выглядел уставшим или спекшимся. Наоборот, в его движениях чувствовалась сила и уверенность, которыми вряд ли могли похвастаться приближающиеся латники. В руках этот воин нес небольшой костяной лук; лицо же его закрывала металлическая маска.

Сосредоточив внимание на толстяке, Святобор резко выбросил перед собой чей-то труп, одновременно отталкиваясь от него и прыгая за борт. Нервы арбалетчиков оказались взведены еще потуже арбалетов, и без того изуродованный мертвец стал вовсе похож на ежа.

Только тот опасный лучник не растерялся, что едва не стоило Святобору жизни. Быстро выкинув вперед левую руку, он, казалось, вытряхнул на тетиву сразу весь колчан. Арбалетчики еще толком не поняли, что произошло, а смертельная цепочка тонких, красиво оперенных стрел уже понеслась вслед за уходящим берсерком. Святобора спасла только потрясающая скорость движений, непостижимая для обычного человека — толстяк не ожидал от него такой прыти, и неправильно выбрал начальное упреждение. Спохватился он поздно — поздно, опять-таки, по обычным меркам. Но последняя его стрела оцарапала Святобору бедро.

Мощными рывками проталкивая тело сквозь сопротивляющуюся воду, Святобор отчаянно пытался сохранить выбранное направление. Под гладью моря ориентироваться было непросто, тем более вблизи берега, где постоянно плавает муть, поднятая волнами с близкого дна. Но это было жизненно важно — Святобор не сомневался, что арбалетчики, и едва не уложивший его толстяк сейчас внимательно всматриваются в морскую гладь, и их стрелы застыли на натянутых тетивах, готовые в любое мгновение устремиться к мелькнувшей среди ровных рядов волн голове пловца. Оставалось надеяться, что рана в ноге не настолько кровоточит, чтобы выдать его местоположение.

Святобор уже начал задыхаться, когда впереди замаячила тень. Если расчет оказался правильным, то это должно было быть днище последнего корабля. Так оно и вышло — отхлынувшая с мелководья волна открыла измученному воину враждебный надводный мир. Рывком поднявшись на ноги, Святобор прижался к борту дракара^[43]. Он находился с той стороны судна, откуда нельзя было разглядеть происходящего на месте недавней схватки. Но и Святобора загораживал от вражеских глаз корпус корабля.

До поросшего молодыми сосенками оврага было меньше полета стрелы. Если на этой посудине, что нависает сверху, есть арбалетчики, и они вовремя спохватятся… И для таких случаев существует магия. Святобор сосредоточился.

На дракаре находилось не более четырех человек, причем один из них, может, спал, может, был пьян. Остальные смотрели в другую сторону, все еще надеясь заметить раненого пловца. Ну что ж, если человек чего-то очень ждет, нетрудно убедить его в реальности ожидаемого — на мелководье вечно плавает какая-нибудь дрянь, которую легко можно принять за все что угодно.

— Вон он! Стреляй же!

— Где?!

— Нырнул, дьявол… Ай, упустим! Дай сюда арбалет!

Послышались глухие щелчки. Даже если они обнаружат его прямо сейчас, им потребуется время, чтобы наложить новые стрелы. И Святобор что было сил рванулся к оврагу, не заботясь о тишине — все равно, даже за спокойным прибоем плеска шагов не услышать.

Он выскочил на берег и успел пробежать больше половины пути, когда услышал за спиной характерный топоток. Его преследовал всадник. Было ли это опасно? Вряд ли. Лошадь — она только у знатного рыцаря, а такой за арбалет не возьмется. Ну, а если даже возьмется, с коня не больно-то прицелишься. Догнать же берсерка на короткой дистанции лошадь не сможет, а до спасительных зарослей осталось всего ничего.

Но Святобор потому и дожил до своих лет, пройдя столько неравных битв и схваток, что никогда понапрасну не рисковал. Он тут же перешел на «заячий след», и через три скачка развернулся в прыжке, углядывая преследователя.

И очень вовремя.

Это был не рыцарь. Верхом на низкорослом, косматом коне за Святобором мчался толстый стрелок. Его кривоватые ноги плотно охватывали круп лошади, которая, казалось, совсем не замечала тяжести, и во весь скок неслась за ускользающим ругом. Наездник держал смертоносный лук, и тетиву натягивал так, будто не верхом без поводьев трясется, а стоит на самой что ни на есть твердой земле. Через мгновение запоет, зазвенит тонко и протяжно на этом луке тетива, засвистят едва слышно тоненькие, и такие хрупкие на вид, по сравнению с арбалетным болтом, стрелы, и грянется наземь Святобор, пронзенный сразу в десяти местах, так и не добежав никогда до спасительного оврага.

Увернуться от стольких стрел сразу, выпускаемых почти одновременно, нет никакой возможности. Поэтому Святобор сделал то единственное, что и давало ему шанс на спасение, и было для берсерка так же естественно, как полет для ласточки. Вместо того, что бы петляя, нестись в кусты, он развернулся и бросился на преследователя, зарычав раненым медведем.

Трудно сказать, испугался ли толстяк Образа Зверя, устремившегося ему навстречу. Скорее всего, вряд ли — не мог он не понимать, кого преследует. У лошадки нервы оказались не столь крепкими. Заржав, она вздыбилась, и шипящая смерть пронеслась на локоть выше берсерка. Не теряя времени, Святобор вывернулся из-под грозных копыт и взлетел на круп, заваливая всадника вниз.

Тот оказал неожиданно мощное сопротивление. Каким-то чудом удерживаясь на взбесившейся кобыле, он ловко извлек из меховых одеяний длинный кривой кинжал. Да рывок Святобора оказался слишком силен, и толстяк, нелепо взмахнув уже бесполезным луком, скатился наземь. Берсерк проводил его жестким ударом локтя и тут же ринулся следом. Освобожденная лошадь немедленно умчалась, давясь хриплым ржанием.

Боковым зрением Святобор увидел арбалетчиков, высыпавших на берег. Некоторые спешили к ним, кто-то тщательно целился, прижав приклад к плечу. Вдоль берега тоже приближались латники. Но бежать, спасаться Святобору почему-то уже не хотелось. Перед ним был враг, враг непонятный, смертельно опасный, враг, бьющийся незнакомо, а потому подлежащий уничтожению в первую очередь и любой ценой, может быть, даже ценой собственной жизни.

Умело уклонившись от коварного выпада кинжалом, Святобор ринулся на противника. Еще пару мгновений они кружили по песку. Святобор доставать клинок не спешил. Чуть опустеют ножны — и ты раб меча. Он плел ткань заклинания, взывая к своему высшему «я», как там, возле корабля, когда он отвел глаза викингам.

Здесь дело было несложным, и то, что задумал Святобор, ладно складывалось в одну цепь. Заставив толстяка повернуться к морю лицом (если можно было назвать лицом отвратительную маску, что носил демонический лучник), берсерк неожиданно бросился на землю.

И в тот же момент тяжелая арбалетная стрела вонзилась толстяку в грудь. Кто-то из арбалетчиков поспешил нажать на спуск, увидев незащищенную спину руга.

Случайность, мол, ничего чудесного…

Не вставая, чтобы не попасть под другие стрелы, Святобор подтянул лук и колчан толстяка, закинул за спину. Вырвал из пухлой ладони кинжал, погрузил в глазницу маски — кто его знает, насколько живуче это чудище…

Завыл, зарычал бером, отгоняя приблизившихся всадников. И рванул к оврагу зигзагом, ног не чуя под собой, раскачиваясь и вихляя на бегу, как сухой лист, подхваченный ураганом, не надеясь уже, однако, уйти живым.

К его удивлению, он через три мгновения вломился в заросли даже не задетым вторично, словно и не целилось в него только что полсотни арбалетчиков. Посмотрев назад, Святобор понял причину такого небрежения.

Латники, опустив арбалеты, толпились в отдалении, поглядывая на мертвого толстяка и непрерывно крестясь. Один из всадников, главный, гарцевал возле трупа, словно не решаясь спешиться; еще несколько остановились дальше, переговариваясь. По всему видать, что случившееся произвело на них впечатление, и они сочли судьбу берсерка не стоящей внимания.

Чем бы ни был вызван такой поворот событий, Святобора он более чем устраивал. Если уж не удалось покончить с епископом, так хоть чудище какое-то завалил, обчистив притом. Два десятка врагов никогда уже больше на ругов мечи не поднимут. Ну и в живых остался, что тоже не последнее дело.

— Жаль, нашествие от этого не остановится, — размышлял Святобор, — а вот даже без одного епископа даны вполне могли назад повернуть. Святоши теперь на берег вряд ли сунутся, понаставят вокруг воинов — мышь не проскользнет, птица не пролетит. Надо будет осмотреть оружие толстяка повнимательнее, не у Сварожича же учился он так стрелы метать… Они могли быть отравлены, так что рану нужно осмотреть… Хотя морская водица яд уже вымыла. Ну, а сейчас надо возвращаться к городу.

Пристроив трофеи поудобнее, Святобор бесшумно заскользил по склону оврага, и перебравшись на его противоположную сторону, исчез среди деревьев…

* * *

Ингвар и в самом деле никуда не торопился. Это дало Игорю время на размышления. Все эти дни, час за часом, минутой за минутой он обдумывал прощальные слова деда Олега: «И не пытайся спасти Аркону!»

Какого черта тогда им с Ингваром этот меч, алчущий вражеской крови? К чему двадцать семь лет бесконечных тренировок, начиная с детской игры в Царя Горы, уличных мальчишеских драк и оканчивая недавними Ступенями Радегаста. По ним взбирался каждый юноша, желая выбиться со временем в Старший, или Внутренний, Круг.

Ингвару осталось последнее испытание. Предыдущей ступенью стала та самая разведка на материке, из которой не вернулись ни Редон, ни отец.

«В конечном счете, дед лишь советовал. А последую ли я его совету?» — спрашивал Игорь себя.

— Нет! — отвечал ему Ингвар.

Эта дерзкая мысль так часто посещала молодого руга, а он настолько уверовал в силу Власова меча, что решил не просто спасти дощечки волхвов, Ингвар хотел оборонить остров, Аркону, святилище. И он знал, что сумеет это сделать, полагаясь на мощь колдовского оружия.

Теплый грибной дождик смастерил из воздуха и солнечных лучей Свентовитову дугу. Свеи называли ее мостом Хеймдалля^[44], по имени светлого аса. Этот горбатый путь начинался где-то в небесах, и падая из-за облака, терялся в заливе.

Аркона раскинулась у входа в вик, что глубоко проник внутрь суши, поэтому даже во время сильного шторма судам у пристани было покойно. На западной окраине города высилась белая скала детинца, с северо-востока на Аркону сползала столь же светлая громада голого холма с Храмом Световита на вершине. Холм опоясывала стена, сложенная из известняковых глыб. Изрядно потрепанная временем, она все-таки внушала почтение всякому неосторожному врагу. Северный мыс напоминал по форме морского ската, который показывал всему Датскому королевству гигантский язык. За мысом шла гряда косы, она степенно меняла форму с запада на восток, раздавалась вширь, превращаясь в остров. Выгнутая Варяжским морем в сторону материка гряда тянулась почти две мили, образуя с одной своей стороны фьорд. Кое-где, особенно во время приливов, ее ширина сокращалась саженей до пятисот, хотя в некоторых местах достигала двух с половиной верст.

Сам остров занимал площадь чуть большую, чем современная читателю Москва с пригородами. Но при отсутствии дорог, двигаясь по побережью, едва ли можно было обойти Руян вокруг за сутки. Холмы и скалы, поросшие буковым лесом, к побережью переходящим в сосновый бор — вот что представляло собой последнее прибежище словенских язычников.

Травня 24 числа датско-германское войско численностью в пять тысяч переправлялось с материка на южную оконечность Руяна, там, где ныне выстроена дамба. Даны быстро продвинулись вглубь острова, окружая Кореницу, отрезая его от возможной помощи. Хроники умалчивают о каком-либо сопротивлении горожан, сообщая лишь, что многие из них с ликованием приняли христианскую веру, видя срам и бессилие вчерашних идолов. Боги творят мифы, а люди — историю!

Врагов встретили не хлебосольно — и не все даны вернутся на свои хутора — да примет их Хель. Бой длился долго, пока оставшиеся в живых руги не ушли по тайным тропам к Арконе. Но цели своей они достигли. Опешив от наглости ругов, сотня бойцов против тысяч и тысяч неприятелей, Вальдемар приказал разбить лагерь и отказался от желания захватить варварский край в один присест. Пока даны грабили и жгли Храм Ругевита, другая часть войска, что стояла в Хедебю, отплыла от берегов Ютландии и направилась к Руяну, чтобы завтра высадиться на севере острова, зажав язычников в клещи…

К слову, датский город Хедебю был основан в 808 году после того, как конунг Годофрид сжег крупнейший порт варингов и бодричей — Рерик, разрушив при этом Храм Сварога. Словенское население даны угнали в полон, эти пленные и отстроили Хедебю. Дед Рюрика и отец Годлова — Гальфдак положил немало сил, чтобы сколотить мощный венедский союз под началом ругов и отбросить захватчиков. Впрочем, и сам он был словеном лишь по матери, в Дании еще слишком хорошо помнили его неистового мятежного отца Геральда, прозванного Вепрем.

Руги всегда имели на Балтике сильную флотилию, это определяло их первенство. Это же дало им отсрочку перед окончательным уничтожением последних словенских ведических святилищ, в то время как на материке всё давно было порушено.

О гибели культуры венедов под натиском христианской цивилизации подобострастно и предвзято вещают германские хроники. Славянских источников, как Игорь знал, не сохранилось, последнее вовсе не означает, что венеды не имели собственной грамоты. Иноземные же летописцы произносили и писали имена венедских героев на свой лад, и это также объясняет обилие германских Карлов и Вульфов среди вождей Ванахейма — страны венедов и словен. Однако даже эти авторы хроник не могли умолчать о многих достоинствах врага.

… Накануне решающего штурма Арконы в город чудом вернулся изрядно потрепанный дракар, его привел Златоус с доброй вестью. Пруссы Семланда, что на восход от острова готов, дали приют отплывшим ранее ругам и их семьям. Остров оный лежал на полдороги от Арконы к Новгороду и при попутном ветре ходу до него три-четыре дня. Далее простирались земли литвы — Ромувы. От устья же Одера до Волхова руги добирались всего за две седьмицы.

У берегов же Западного Поморья на полпути к пруссам, был и еще один славный остров, Вольный — имя ему. Вечевая республика Волынь и стольный град Венета будут разграблены тем же Вальдемаром восемь лет спустя. Словно Феникс, неоднократно восставая из пепла, прошедшая сквозь огонь крещения, пережив позор Богов, от этого удара Венета не оправится никогда и утратит самостоятельность, подчинившись купцам Ганзы.

* * *

Самым известным стилем руянских единоборств был «Огненный Волк».

Игорь, конечно, обладал всей памятью вместившего его Ингвара, но если последний, в свою очередь, и ощущал присутствие Игоря, руг вряд ли разобрался бы в том, что знал и умел его тезка.

Изучение стиля предполагало пять этапов, — вспоминал Игорь. — Подготовительный начинался с раннего детства и включал систему закаливания, развитие вестибулярного аппарата и выносливости.

В четыре года отец сажал сына на коня. До семи лет мальчики находились под опекой матери, затем отроков отдавали на воспитание Старшим. По мере необходимости их учили счету, читать и чертить руны, За этим занятием они усваивали мифы и легенды народа, запечатленные в знаках, его историю и географию. Тогда же они получали навыки выживания. Так проходили четыре лета.

Затем открывался Первый цикл, где подростки обучались простейшим ритуальным и боевым формам. Этот период, как выяснил Игорь, назывался «Дух Волка» и продолжался не менее трех лет.

Следующие два года у юноши уходили на совершенствование дыхательной техники и более сложных приемов боя, в том числе овладение оружием. Второй этап именовался «Воля Волка».

В шестнадцать лет выделяли наиболее способных, они продолжали обучение под руководством истинных мастеров. Молодые мужчины постигали тайны превращения веществ, искусство собственного перевоплощения. Им открывались секреты врачевания и техники внутренних концентраций, как это бы назвали в Игоревом веке.

На весь период обучения мужчины давали обет безбрачия, направляя природную энергию в иное русло. Полагали, что воин-волк не сумеет достичь вершин боевого мастерства, если рано познает бремя забот о семье. К тому же и высокая возможность смерти еще не столь опытного воина грозила оставить семью без защитника.

Третий этап носил название «Истина Огня». В двадцать с небольшим руги завершали общий цикл Огнебога.

Он — дух пламенеющий — Смага, посредник между небом и землей. Мог Сварожич обратиться и зверем рыскучим, и змеем летучим — пенежным смогом… И закликали священного, призывали в лихую годину:

— Огнь-Семаргл, Сыне Свароже! Услышь зов наш, просьбу-тоску! Пришли благословенье — искру! Слава Тебе сыне Свароже, брате Перуне, брате Даждьбоже.

Прими дары наши, Огонь — Сварожич во славу Твою. Славен — триславен буде! От века до века, отныне — доныне.

Посвященным в технику Волка, как выразились бы «восточники», предстоял этап испытаний. Каждый сам определял для себя его продолжительность и в меру своего терпения мог приблизиться к Трем Ступеням Радегаста.

И восхождение на Третью означало подвиг.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОРА НЕНАВИСТИ — ВРЕМЯ ТЬМЫ

— Здрав будь, княже! — склонился Ингвар в земном поклоне.

— Молодец, что так быстро обернулся, — улыбнулся ему Лютобор, — Я посылал за тобой. Отца видел?

— Как? Он здесь? — обрадовался Ингвар.

— Жив! Жив! — успокоил парня князь, — Но, раз не встретились, так и не ищи его ныне. Все равно не найдешь. Свентовит поможет — свидитесь еще. Так вот что, бери с собой кого пошибче. Дуй во весь дух к Храму. Неспокойно мне. Проследишь, чтобы все до единой дощечки погрузили к Златоусу. Сам останешься при нём, и слушайся, как меня самого. Жрецы колдуют бурю, но они излишне самоуверенны. Погода-то вон какая разгулялась. А зажмет нас коварный дан с суши и с моря — тут уж никакое волшебство не поможет. Все! Прощай.

Князь обернулся к Руальду — низенькому, полному ключнику:

— А ты, Руальд, не скупись. Открывай закрома. Подавай брони да доспехи. Обряжай людей. И чтоб ни одной железки через полчаса я у тебя не нашел.

— Но, княже…! — попытался возразить прижимистый Руальд.

— Я все сказал. Живы будем — трофеи соберем, а помрем — так мечи без надобности.

Игорь знал, руги не имели дорогой брони. Она была им ни к чему! Ее отсутствие возмещало мастерское владение оружием и поразительная подвижность во время боя. Руги считали, что доспех сковывает члены и мешает передвижению.

Правда, те кто постарше, уже не надеялись на быстроту, поэтому были одеты в длинные рубахи из кожи, на которые нашивались ряды железных колец, предварительно нанизанных на прочный ремень, так что одно кольцо покрывало часть соседнего.

Ингвар и братья присмотрели себе кольчуги, что носят поверх толстых стеганных на вате зипунов. Сама кольчуга умещалась на ладонях, сложенных лодочкой, настолько она была гибкой…

Даже в ту далекую эпоху вы вряд ли бы причислили Аркону^[45] к крупным городам, а к моменту вторжения датско-немецкого войска, по подсчету Игоря, там не осталось и пяти сотен мирных жителей. Главным образом старики, не успевшие покинуть родину, да непримиримые язычники, может, полусвободные слуги, чьи господа еще оставались на острове, да с десяток глупых женщин. Либо не понимали, на что пошли, что сулит им завоевание, либо страх перед расставанием со своими мужами пересилил в них ужас плена и самого гнуснейшего рабства. Были и такие, кто не верил в возможность близкой войны.

Игорь впервые понял, как животный инстинкт самосохранения может подавляться силой веры. Веры в могущество Богов и ратное искусство собратьев. Отчасти этим он и мог объяснить ту поразительную живучесть маленького словенского острова у границ великого ныне христианского мира.

В лучшие годы Аркона насчитывала около сорока дворов. Сначала это был типичный вик, расположенный на берегу морского залива. Как выяснил Игорь, здесь жили потомственные воины — мореходы, купцы, оружейники, ремесленники — свободные люди, что строили жилища и корабли, шили одежду и готовили пищу. Расслоение мало коснулось последней цитадели ругов. Если ты был ловок, умен и силен, то со временем добывал себе и оружие, и женщину, и слуг. Рабство викингами, т. е. живущими в виках, не поощрялось, — всякий беглый, если бы ему посчастливилось, немедленно бы поведал врагу о планах и секретах островитян. Слугам разрешалось иметь любую веру, но большей частью они являлись такими же язычниками, как их более удачливые господа, и даже считались за членов семей.

Руги не выжили бы во враждебном окружении, — размышлял Игорь, — если бы не имели более простую и совершенную систему человеческих отношений, чем в соседних странах.

Ушкуйники, искатели приключений, нанятые княжьим братом, повидавшие всякое, люди бывалые, и те невольно сравнивали необычный уклад руянской колонии с бытом стотысячного Господина Великого Новгорода. Аркона занимала не более четырех сотен шагов поперек, но зато вытягивалась на версту вдоль — от пристани вглубь острова, город как-бы вскарабкивался на крутой берег и теснился вокруг Колодезной площади.

Большинство домов представляли собой мазанки, каркасом для глины служили переплетенные ивовые прутья, редкие строения были сработаны из досок. Наиболее старая часть городка, по наблюдениям Игоря, состояла из бревенчатых срубов, там же находились княжий терем и гридня, палаты купцов и торговые ряды, расположенные вдоль крепостных стен.

Все строения выходили торцом на улицы, где роль мостовой играл деревянный настил, поднятый над землей, так что при каждом шаге доски скрипели, лишь на широких, ныне безлюдных, купеческих улицах имелся булыжник. Над Арконой возвышалась громада белой скалы известняка с крепостью на ней. Некогда мощная цитадель, последний раз Ахрон была сильно попорчена готами, которые во втором веке, оставив Швецию, высадились в устье Вислы и открыли Великое переселение народов. С той поры, так и не сдавшись ни одному врагу, цитадель Арконы не знала осад. На открытой площадке твердыни, выходящей в сторону залива, стояли все еще справные катапульты с запасом горючих снарядов, сторожа город от непрошеных гостей. Слобода примыкала к стене детинца. Туда направились Инегельд и Ратич. Туда шли Сев и Ингвар, разыскивая друзей.

Лютобор, раздосадованный своеволием дочери, прогнал прочь со двора ее легкомысленных подруг, а приставленного к Василисе Фрелава убил бы на месте, если б нашел. Руг знал, каков Лютобор в гневе, а потому на глаза буйному князю не показывался. Он клял себя, что не устоял пред мольбами юной княжны, поворотив лодью назад к острову.

Бушевал князь не долго. Кстати пришелся запоздалый визит Златогора и Светланы. Девушку Лютобор немедленно отправил приглядывать за княжной, да и потешить дочь заморскими байками после бурного объяснения не мешало бы. Когда Светлана удалилась с согласия Златогора, князь о чем-то беседовал со старцем, на удивление Сева они встретились, как добрые знакомые.

Распрощавшись с провожатым, Златогор засеменил к Храму с таким видом, будто много лет назад сам протоптал эту тропу. «Ишь, а прикидывался незнамо кем?!» — подумал он.

Велика ж была ярость Сева, когда он увидал сестру, как ни в чем не бывало встретившую его в дверях дома. Игорь тоже не обрадовался нечаянной встрече, хотя его «второе я» живо затрепетало и вспыхнуло до корней волос краской стыда.

— Я все знаю! Я прекрасно знаю, что ты мне хочешь сказать! А потому, молчи, Сев!

Но брат все-таки не удержался, а схватил молодую женщину поперек тела и отвесил на глазах Ингвара пару-тройку хлестких ударов по самому мягкому месту из тех, что подвернулись под руку.

— Ах, ты так! Ах, вот ты как! — залилась горючими слезами Влада.

— Что, думаешь, коль родители умерли — на тебя управы не найдется! Сказано же было — оставаться при княгине! И мне… и нам спокойней было бы, и тебе легче!

— Нельзя медлить, Всеволод! Идем быстрее!.. А впрочем — нам по пути. Есть еще один корабль. Последний! Самый последний. Пять минут на сборы. Еду и тряпки в узел, а потом — догоняй нас! — с этими словами Игорь круто развернулся и зашагал прочь.

Сев, несколько замешкавшись, вскоре присоединился к нему.

— Ингвар! Постой! Ты ничего мне не хочешь сказать? — услышал он за спиной.

— Если не поторопишься, ждать не станем! — слукавил Игорь.

— Глупый! Ты самый глупый человек на свете!

Игорь снова повернулся к Владе и удивленно спросил:

— Почему?

— Ладно, вы тут обсудите эту спорную мысль — только не слишком долго. А я найду Инегельда с Ратичем — и к Храму. Там встретимся, — ответил Всеволод и прибавил шаг.

— Договорились! — сказал Игорь и махнул рукой вслед, — Ну, так почему!? — оборотился он к девушке, в то же время, оглядывая жилище.

Дом Сева был большой и просторный, шагов десять в ширину и двадцать шагов в длину. При входе вдоль каждой стены располагались каменные скамьи с деревянным ложем. В торцах дома ближе к крыше находились окна, затянутые бычьим пузырем. Часть жилища состояла из расщепленных стволов, передняя половина дома представляла собой мазанку. В середине залы, где был разобран деревянный пол, Сев соорудил очаг, выложенный камнями и покрытый обожженной глиной. Над ним также имелось небольшое отверстие в крыше. Вся огромная комната делилась на несколько других, более мелких, одну из которых и занимала Влада, только там и трепетала еще жизнь при тусклом свете масляной лампы, а вообще внутри дома царило страшное запустение, как и во всем городе.

Немногочисленные слуги покинули остров вслед за престарелым дядькой Всеволода. Сам молодой хозяин излишеств не терпел, и последние дни проводил в ратных делах и заботах. Мать Сева умерла пару лет назад, когда не вернулся из похода муж. Отец Влады, жизнерадостный полный Гунар, на самом деле когда-то звался Серженем, но в память об убитом друге молодости, а тот был швед, взял себе его имя.

Вещь обычная для ругов и прочих варягов.

Поговаривали, что того Гунара распяли по приказу маркграфа Мекленбургского, причем труп еще долго висел, обращенный посиневшим лицом в сторону мятежного острова. Возможно — слухи.

— Ой, глупый! Ой, глупый! — повторяла, улыбаясь, Влада, отступая вглубь дома и словно приглашая парня за собой.

И хоть Ингвар был не против, Игорь и на этот раз в нем пересилил, и девушка услыхала грубое:

— Вот что, женщина! Сейчас не время для…! Ну, короче, ты и сама все понимаешь…

Влада всхлипнула.

— Нет! Ты ничего не хочешь понять! — разъярился Игорь, — Ты даже представить себе не можешь, на что обрекла себя, оставшись! А ну, пошли!

— Пусти меня! Дурак! — снова разрыдалась она.

Редко какой современный, да и средневековый, мужчина выдержит столь внезапные перепады женского настроения. Но чувство смертельной и стремительно приближающейся опасности диктовало решительные поступки.

Не долго думая. Ингвар перекинул через плечо туго набитый узел, подхватил ревущую Владу и, зло пнув дверь, вышел вон.

Навстречу им попались неразлучные хохотушки — Власта и Горислава.

— Еще две дерезы!? А ну, живо, марш за мной!

— Но-но! Не очень-то! Глядишь, Василисе пожалуемся. Нам в детинец велено идти, там помогать с раненными.

— А, и княжна здесь!? То-то Лютобор обрадуется! — молвил Игорь, а Ингвар ускорил шаг.

Вслед за Властой да Гориславой за стенами крепости спешили укрыться и другие жители Арконы. Но таких уже было немного. Взгляду Ингвара предстал пустой, беззвучный, вымерший город, и он ужаснулся ему, потому что мальчишкой помнил и любил эти скрипучие доски улиц, эти низкие продолговатые дома, ни с чем не сравнимый запах мокрой кровли после дождя. Он бегал на рыночную площадь, восхищаясь богатством и великолепием каменных торговых рядов, высокими стенами крепости — в детстве все было в диковинку, особенно первое время, когда они всем родом, как и многие тогда, перебрались на остров с навсегда потерянного материка. Он любил ячменные лепешки, медовые леденцы, юрких солнечных зайчиков в лавке оружейника и искры из под рук точильщика. Теперь всего этого нет. Детство, да и юность Ингвара ушли безвозвратно. Но не они лишили его этого города. Виною тому лютый враг, шагающий по родной земле.

Игорю самому довелось пережить агонию Старой Москвы, испоганенной на западный манер, и он прекрасно понимал Ингвара. Как наяву Игорь видел снесенный подчистую Бабий Городок. Разрушенный бассейн, где он занимался в секции по плаванию вместе со своей энергичной до невозможности тетей. Порубанные скверы и бульвары, по которым мать возила его в красной клетчатой коляске. Уничтоженная Якиманка, полная запахом конфет, дед покупал маленькому Игорю шоколадного зайца в красочной фольге, и мальчик был счастлив. Он помнил коммуналку, в которой еще долго после Игорева переезда жили его родичи — из одного ее окна был виден старенький теплый детский сад и примыкавший к нему зеленый дворик, из другого — лодочная станция и набережная, нырявшая под Крымский мост с его пушистыми смешными обезьянками, прыгающими на резинках. Короткими зимними днями тяжелые самосвалы обрушивали на лед Водоотводного канала горы снега. Именно там, десять лет спустя, в восьмидесятом, застала Игоря весть о смерти Высоцкого, и семья до глубокой ночи слушала хриплые записи. Он любил кинотеатр «Ударник» и мультфильм «Кто похвалит меня лучше всех…». Здесь во все глаза Игорь смотрел «Александра Невского».

Да много еще всякого вертелось в голове, но сейчас он не позволит себе этой приятной и обезоруживающей ностальгии. Сейчас, когда есть реальная возможность отстоять свой мир, мир Ингвара. А с тем миром мы тоже как-нибудь разберемся. Дайте срок!

Постепенно и Влада успокоилась, она обхватила любимого за шею, и, тихо склонив головку ему на грудь, щедро орошала кольчугу ладо соленой влагой.

Только тут в Ингваре шевельнулась одна мимолетная догадка, но Игорь отмел ее прочь, не давая поблажки никому. Жестокий к себе и строгий к окружающим. Прошло время Любви. Настала пора ненависти!

* * *

К полудню в княжью горницу явился посланец-парасит и объявил Лютобору волю Богов, открывшуюся прорицателям Свентовита:

— Прогневали руги вечно юную Мерцану, жену подводного владыки. Лишь тогда смилостивится Богиня, когда принесут морю в жертву невинную девушку. И поможет ругам властитель вод.

— Мало русалок в тереме Морского Царя?! — разозлился князь, — Придумали бы что получше!

— Мне велено передать. Решать тебе, Лютобор.

— Так, иди и скажи волхвам мой ответ — погубленная жизнь девушки не стоит гибели сотен воинов.

— Любомудр знал сей ответ. И на это — вот его сказ: «Ты берег свою дочь, Лютобор. Берегли и мы дочерей своих, но Богам стало угодно, что не покинули они острова, когда могли бы избежать смерти. Видно, случилось то с ведома небожителей.»

— Постой, жрец! Что ты городишь? Отплыла Василиса моя и подруги при ней — сам провожал на пристани два дня назад? — недоумевал Лютобор.

— Нет, княже. И в недобрый час пришла она к Храму, молить Свентовита, чтоб не сердился отец на неразумное дитя. Здесь увидали ее волхвы, и поняли они — то знамение свыше.

В глазах у Лютобора потемнело: «Великие Боги! Вы не дали мне сына! А теперь — отнимаете и дочь!»

— Хорошо. Оставь меня. Я скоро сообщу Любомудру о своем решении.

— Дружине сообщи, князь! Подумай! Ведь, скажут люди, если узнают, что ради блага Арконы ты не пожертвовал плотью от плоти своей — единственной дочерью: «Знать, не верит больше Лютобор в гнев божий!»

— Убирайся вон, слуга волхвов! Я решу сам, — ударил князь по столу кулаком.

Заслышав звук, в горницу ворвались руги, стоящие до того за дверьми на страже.

— Что случилось, князь!

— Ничего! Где посланец?

— Слыхом не слыхивали? Никто не входил и не выходил!?

На лицах гридней Лютобор прочел неподдельное удивление, и понял — пригрезилось, не было никакого парасита. Но мысль о Василисе не давала ему покоя, несмотря на смертельную усталость, князь взлетел в седло и вскоре уж стучался в Северные врата кумирни.

На обрядовой поляне у Храма собрались шестеро волхвов из Старшего Круга. То были Любомудр — жрец самого Белбога, Свентовита, Радивед — служитель Ругевита, Верцин — почитатель Радегаста, единственный из уцелевших волхвов святилища Ретры^[46]. Четвертым оказался вернувшийся из десятилетних странствий Златогор. Пришел на Круг даже слепой жрец Черного бога, а шестым был Вальдс — любимец Яровита, сына Велеса — старец из Волегоща.

Не хватало лишь Святобора, но его жизнь походила на неугомонную стихию, которой он и служил — отец Ингвара был ведом самим Стрибой.

Явился на священное действо и князь, его сопровождали: кельт Гетарикс, родной брат князя Сигур и воевода Всеслав.

В былые времена обряд гадания совершался при огромном скоплении народа. Празднично одетые руги со своими семьями торопились к стенами кумирни, чтобы не упустить откровений Бога. Пророчество передавалось из уст в уста, от города к городу, от селения к селению.

Не менее пышный и красочный праздник отмечался весною на Кволтицкой горе. Оставить груз прежних забот в году Старом, вобрать в себя плодоносные соки Земли для года Нового — съезжались славяне со всей Рутении-Руссии. Рутены и есть русины.

И хотя после этот долгожданный праздник стали отмечать в сентябре, а в Игорево время зимою — миновали века, но от этого он не потерял своей языческой притягательной доброй силы и очарования.

— Слава Свентовиту! Слава воле Свентовита! И пусть снизойдет великий бог до нашей мольбы! — начал Совет Любомудр. Хвала всем Богам нашим! Непобедимому Ругевиту и Радегасту! Мудрому Велесу и Красному Яровиту! Да восславится могучий Стриба. Не брось нас в грозной беде, неудержимый властитель и отец Богов наших!

— Мы собрались братия, чтобы Силой веры проникнуть в завтрашний день… — продолжил верховный жрец и подал знак слугам.

Пятеро уже немолодых параситов в пурпурных одеждах, отворив врата кумирни, направились к поляне, где сидели волхвы с князем. Два служителя вели под уздцы белоснежного, самого прекрасного в мире коня. Трое остальных несли девять копий.

Это была великая честь, принимать участие в священном действе. Всякий, кто прикоснулся к коню Свентовита, получал частицу его живительного дара.

При появлении скакуна — все встали, приветствуя истинного Хозяина длинногривого. Любомудр, отпустив двух параситов, остался возле заговоренного коня. Трое других жрецов Младшего Круга соорудили из копий преграды, кои Световидов скакун должен был преодолеть без чьей либо помощи, последовательно переступая через них. Затем и эти служители удалились, заслужив благодарную улыбку волхвов.

Барьер представлял собой два копья, воткнутые в землю, и третье — в виде перекладины между ними, поднятое на две четверти над землей.

Люди затаили дыхание.

Любомудр, что-то шепнув животному на ухо, легонько подтолкнул коня вперед. Тот уверенно двинулся к первой преграде и перешагнул через нее правым передним копытом.

Лицо князя просветлело.

Вестник Свентовита продолжал неспешный шаг, переступив вторую преграду левой ногой.

Все решало третье копье.

Тут, неожиданно, скакун изловчился, перепрыгнув через последний барьер иноходью.

— Да будет на то воля Свентовита! — угрюмо молвил Любомудр, сделав знак — увести и накормить священного коня.

Когда это было исполнено, а волхвы с князем остались наедине, Любомудр изрек:

— Толкуйте, братья!

Слово взял самый молодой из жрецов — косматый Вальдс. Давно повелось у ругов — сначала говорят младые, дабы авторитет старших не довлел бы над их мыслями:

— Предстоит жаркая битва. Успех улыбнется нам, но сила христиан на этот раз слишком велика. И наши первые победы сменятся поражением, если не вступить в переговоры с королем данов до начала горестного конца.

— Брат Вальдс молвил свое слово. Что ведаешь ты, наш брат Верцин?

— Свентовит не любит крови, но Радегаст покровительствует смелым. Если мы неожиданно нападем на врага, то он может дрогнуть. Это даст нам передышку пред новыми испытаниями, и битва за нашу веру продлится вечность. И даже взяв Аркону, враг не найдет победы.

— Нам не о чем больше говорить с Вальдемаром. Он попрал нашу свободу, он осквернил святилище Ругевита, а теперь явился ограбить Аркону. Я не согласен с Вальдсом. Не может быть никаких договоров между волком и ловчим. Первый шаг Свентовидова коня — это удар непобедимых воинов Его. Но растворятся они средь тьмы Христовых рабов — то второй шаг скакуна. Однако жертва наша не будет напрасной! — высказался Радивед.

Чем больше Лютобор слушал волхвов — тем сильнее он хмурился. Всеслав беспристрастно внимал кудесникам. Молодой Сигур сперва поглядывал на старшего брата, но вскоре, по-детски открыв рот, был уже всецело поглощен ритуалом.

«Вы дело советуйте, кудесники! Что ныне в силах — все сроблю! А времена грядущие — так они еще когда наступят?! До них дожить надо,» — думал про себя князь.

Словно угадав эти мысли, заговорил служитель Чернобога. Наверное, слепота не помешала ему узреть исход гадания:

— Есть на Свете Правда, но творят ее люди, а Боги нам только подсказывают. Нужно воззвать к глубинным духам моря, к раздольным альвам Стрибожьим. Пусть дуют ветра, пусть пенистые бури разметают вражьи корабли. Ну, а коль не услышат Боги наших просьб — мы пошлем гонца к ним с тревожной вестью. Пусть воды скроют остров и очистят его от скверны. Лишь Холм Свентовита твердыней вознесется над Океаном.

На минуту воцарилось молчание. Лютобор лихорадочно искал в сказанных словах намек на Василису, но все-таки одумался, и не стал подозревать слепца.

— Да свершить такое труднее, чем сказать, брат! — промолвил наконец Любомудр.

— Коль возможно — делайте! — выдохнул князь, и волхв отметил про себя темные круги под глазами Лютобора, его обострившиеся черты лица.

— Неужели, не сдюжит? Да нет! Он не из слабых. Держись, княже! Держись, сын мой! — подумал Любомудр.

— Нельзя идти наперекор Порядку Земному, но можно ему вторить, — дошла очередь до Златогора, — Заклинание вод хорошо лишь в лунную ночь, и требует многого. К этой ночи — не управимся, а следующей, вероятно, не увидим. Пусть воины твои, княже, приготовятся. Нынче под вечер спою я Песнь Дождя. Он размоет тропы и склоны. Ни пешему, ни конному гладкой дороги не будет.

— Прости, отче! Но тогда и мои всадники… — начал было возражать Сигур, но Лютобор знаком прервал брата.

— По склизким холмам ни одному дану не залезть. А когда твои воины, князь, займут высоты да перешейки, схоронившись за валежником, да в упор стрелой каленой недруга пощекочут — тут ему будет и вовсе не сладко. Шторм, конечно, опрокинет дракары и кноры, но, добравшись к берегу, враг высадится повсюду, где пристанет. Пусть уж лучше плывут своим чередом. Так, хоть все на виду и в одном месте появятся. А управу мы на них найдем.

— Ищите, отцы! Главное — не дать им высадиться всем одновременно! — вставил Лютобор — А как надумаете что дельное — сообщите.

С этими словами князь, а за ним и его витязи, покинули капище.

* * *

Ночь — дьявольское время. С заходом дневного светила власть Князя Тьмы над человечьими душами многократно возрастает. Поэтому Христово Войско сражается днем, а язычники, поклоняющиеся бесам, предпочитают темноту. Вот и приходится страже неусыпно сторожить покой остального воинства, предающегося праведному сну. Епископу же, пастырю духовному, молиться в поздний час за спасение душ и сохранение плоти стражников, оберегающих сейчас братьев своих от коварных и подлых врагов. Ночь — дьявольское время!

Снаружи постучали. Абсалон, не отрываясь от молитвенника, перешел с шепота на резкий баритон, ясно давая понять незваным гостям о несвоевременности их визита. Тем не менее, один посетитель все-таки вошел внутрь, хотя и застыл почтительно на пороге.

Епископ снова приглушенно, но более размеренно дочитал молитву и, отложив книгу в сторону, поднялся с колен.

Как он и ожидал, визитером был колдун.

Флорентиец стоял у выхода, почтительно согнувшись, всей своей фигурой выражая раболепие и абсолютную покорность. Однако Роскилльский епископ знал, что под низким капюшоном чернокнижника прячутся в морщинистых, набрякших веках издевательски смеющиеся глаза.

— Как посмел ты, адское отродье, входить ко мне во время молитвы! — загремел епископ, приблизившись к колдуну почти вплотную.

Тот склонился еще ниже и произнес виноватым дрожащим голосом:

— Ваша Праведность! Не извольте гневаться! Не по своей нужде я, загубивший свою душу богопротивными занятиями, осмелился потревожить вас во минуты бесед со Всевышним.

— Признавайся, прихвостень Нечистого, опять решил выклянчить разрешение на какую-нибудь подлость?

Колдун опустился на колени и воздел руки к небу.

— Все во Славу Господа, все во Имя Его! Все для успеха угодного Ему похода против северных язычников. Пусть разверзнется подо мной Преисподняя, и отправлюсь я на самое дно ее, коли согрешил и на этот раз против истины!

Каждый отыграл свою роль, правила ночной беседы, ставшей традиционной, были соблюдены, и молодой епископ смягчился.

Что бы ни задумал на этот раз мерзкий чернокнижник, а толк в этом, наверняка, есть. Уж в чем в чем, а в изобретении новых гадостей и коварств для врагов колдуну равных не сыщешь. Пока что его змеиный ум верно служит правому делу. Благодаря идеям Флорентийца, Святое воинство одержало много побед, причем малой кровью, да и то, зачастую, не своей.

Ну, а как только положение изменится, так сразу припомнятся чернокнижнику все его дела, и раскаленное железо отправит его падшую душу прямо в пасть Ваала. Это Абсалон давно решил, но все никак не мог найти повод для серьезного недовольства.

Епископ присел на скамью и буркнул:

— Давай, выкладывай, что там еще у тебя…

— Ваша Праведность! Завтра Христову Войску предстоит окончательно раздавить гнездо идолопоклонников. Его величество имеет более тысячи судов, и странно было бы, если случилось иначе. Несомненно, упорствуя в темной вере, руги будут отчаянно сражаться, защищая капище, где служат своим идолам. В бою с ними погибнут многие светлые воины да и, может случиться, кто-нибудь из благородных рыцарей. Знаю, язычники попытаются спасти как можно больше гнусных изображений, которым приносят свои кровавые жертвы а, значит, вывезти и золото, их покрывающее. Нельзя допустить подобную несправедливость.

— Что же ты предлагаешь, чернокнижник?

— Пусть мои грешники, коим Вашей Праведностью было позволено искупать свои грехи в войне с такими же язычниками, вместе с честными воинами высадятся завтра близ капища. Они почтут за честь погибнуть, стирая с лица земли оплот дьявольского культа, и будут сражаться, как сами ангелы в дни Апокалипсиса. Я пойду с ними, и ручаюсь Вашему Преосвященству, что ни один из жрецов их богопротивной веры не спасется!

Последние слова были сказаны с удивившей епископа горячностью, обычно колдуну не свойственной. Однако Абсалона более волновала не столько судьба языческих жрецов — никуда они не денутся, не в капище, так на пристани их изрубят на куски — сколько золотое одеяние самих идолов.

— Ага! Так ты что же это, рассчитываешь на часть добычи, нечестивец?!

Колдун благоговейно замахал руками.

— Ваша Праведность! Как можно! Я только хотел сказать, что лишившись гадких изображений, язычники падут духом, и легко сдадутся на милость победителей, открыв последним все сокровища, нажитые своим разбойным промыслом. Сам Господь велел конфисковать их в пользу Святой Церкви.

— Ну, не тебе, гаду в облике человечьем, судить о Божьих повелениях, хотя доля истины в твоих словах, безусловно, есть. Так уж и быть, я передам эту просьбу его величеству. Думаю, наш король выслушает здравое предложение, и возьмет на корабли твоих псов. Надеюсь, правда, все они сдохнут, разрушая капище. Но смотри, если узнаю, что хотя бы крупинка драгоценностей попала в твои грязные руки-не пощажу! Сдохнешь смертью тяжкой, чтобы адские муки не казались тебе потом слишком непривычными. Ступай!

Не вставая с колен и непрерывно кланяясь, колдун задом наперед дополз до выхода и исчез.

Абсалон горестно склонился пред распятием.

Много раз он уже давал себе слово, что как только закончится очередной поход против упорствующих в ереси, кинуть Флорентийца в руки палачей. Но тут как раз поднимали головы завистники и соперники, всплывали забытые было интриги, и помощь колдуна снова становилась необходимой. Распустить порочащий слух, приготовить отраву, действующую подобно болезни, предсказать будущее по звездам, а прошлое по внешнему облику, послать дурной сон — никто не мог сделать это лучше, чем он. Услужливый и почтительный, Флорентиец довольствовался малым, держась в тени даже в тех редких случаях, когда вполне безопасно мог бы и показаться на глаза королю, сделавшись, например, придворным астрологом. Впрочем, этого ему не позволил бы уже сам епископ, который в свое время спас колдуна от обвинения в чернокнижии, грозившем скорой расправой. У епископа тогда не было выхода, ибо заболел он постыдной мужской болезнью, мучительной как самой по себе, так и страхом позорного разоблачения. Кто бы мог подумать, что та молодая смазливая монашка, безропотно отдавшаяся святому наставнику, на проверку оказалась обыкновенной шлюхой.

Колдун, сведущий в лекарстве, оставался его последней надеждой.

Надежда оправдалась, Флорентиец вылечил молодого епископа. Тот едва не отправил чернокнижника обратно в темницу, но колдун уже успел показать свои таланты и в других областях, искусно подставив под папскую опалу мешавшего епископу кардинала. И Абсалон смалодушничал, оставив нечестивца при себе. А тот как бы в благодарность все больше и больше старался для епископа, внешне совсем не зазнаваясь при этом и чтя епископское высокомерие. Один раз, правда, епископ чуть сам не убил его — когда колдун осмелился попросить за упрямого кузнеца-дана, не желавшего отказываться от поклонения Одину, и буквально разорвавшего на части нескольких латников, посланных научить его уму — разуму.

С большими потерями кузнец был взят живым и приговорен к четвертованию тупым топором, но колдун упросил-таки Абсалона отдать мастера ему, убедив в том, что сделает из него навсегда послушного и преданного раба, способного выполнить любое приказание, и тут же забыть об этом. А чтобы не смущать ревнителей строгого правосудия, чернокнижник предложил одеть на кузнеца вечную маску, под которой его звериная морда никому не будет мозолить глаза, напоминая о необоснованном «помиловании».

Скрепя сердце, епископ согласился, тем более, что потребность в таком слуге была у него всегда.

Все произошло так, как и описывал колдун. Под влиянием неведомых чар дикий и упрямый варвар превратился в идеального исполнителя щекотливых поручений. Подчинялся он только самому Флорентийцу да Абсалону; впрочем, епископ избегал сам отдавать приказания гиганту в маске, предпочитая использовать посредничество колдуна.

За кузнецом последовали другие. Волосатый лесной человек, долгое время нападавший на обозы, сарацин, захваченный далеко на юге, три раза убегавший из наглухо запертых охраняемых темниц, и мастерски владевший сарбаканом, пират-рыба, резавший экипажи торговых судов, забираясь на них из воды… Получился отряд из отчаянных головорезов. Как и самый первый — датский кузнец, все они носили одинаковые маски, никогда на людях не снимая их. Несмотря на малочисленность, этот отряд стоил иногда целой армии, что и доказывал, случалось, карая неугодных епископу вассалов… а то и сюзеренов. Никакая дружина не могла защитить зазнавшихся дворян от демоноподобных бойцов с металлическими лицами, открывавших любые запоры и проходящих, не без помощи Флорентийца, сквозь любые стены…

Епископу хотелось спать, но он вновь взялся за молитвенник. Больше страха пострадать как-нибудь от Рима за свои художества с колдуном (в крайнем случае, могли отлучить от Церкви) его грыз страх погубить свою душу. Любой грех можно замолить, раскаявшись, но нет прощения упорствующим в грехе. И перед тем, как приняться за латынь, епископ пообещал почти неслышно Христу, висящему на кресте:

— Как очистим Рюген от язычников, отдам колдуна со всеми его страшилищами королевским палачам.

Затем, слегка успокоившись, Абсалон засветил еще одну свечу, открыв заложенную страницу, он продолжил моления.

И долго не смолкал в полутьме палатки этот шепоток, ибо чудилось епископу, что за спиной его стоит Сатана.

— Сгинь, нечистый! Воистину, ночь — дьявольское время!

* * *

… Быстро поднявшись с колен, едва епископ отвернулся, колдун оставил его палатку.

Этот чернокнижник давно уже приучил себя легко переносить необходимое унижение, но удовольствия от этого получать все равно не научился. Да и не хотел учиться. Тот, кто гнушается полизать вовремя чужую задницу, закрывает для себя множество путей наверх, но кто любит это занятие — закрывает все. Ну, да ничего, дайте срок, и он припомнит этим чванливым зазнайкам, начиная с самовлюбленного Абсалона, все их издевательства!

Но тут чернокнижник погрешил против истины. Абсалон, епископ из Роскилле, получил блестящее богословское образование и знал, что честолюбие — один из смертных грехов. Наверное, его религиозный романтизм был лишь маской, ибо всю жизнь этот епископ провел в кровопролитных войнах, предпочитая, чтобы ветер раздувал парус над головой, а не сутану. Приблизив к себе клирика Саксона^[47], Абсалон, конечно, побеспокоился о посмертной славе, но гораздо более весомым делом сего мужа можно считать основание Копенгагена.

Колдун же никаким флорентийцем не был, — одно прозвище, приставшее к нему случайно, — а был он просто неудачником, и знал это. Ему не везло никогда и ни в чем. Там, где другие получали желаемое сразу и даром, он вынужден был выкладываться весь, чтобы добиться хотя бы малого. Церковная карьера не удалась из-за собственного нетерпения, а ведь был бы сейчас уже кардиналом. О военной службе хилый незаконнорожденный сын бедного священника не мог и мечтать. Отец, наверное, и согрешил-то в своей жизни только раз с той милой, хорошенькой прихожанкой, которая через восемь месяцев разрешилась от мучительного бремени. Сознавая вину, священник устроил молодую мать прачкой при аббатстве, где она благополучно скончалась спустя семь лет.

Мир был жесток, мальчик рос и отвечал ему тем же. Стоит ли горбатится на аббата или барона, чтобы через несколько скоротечных лет сдохнуть от кровохарканья под каким-нибудь забором. Но это не для него — мешала гордость.

Гордость! Он был уверен в собственной избранности, избранности Богом ли, Дьяволом, без разницы. И эту уверенность не могло поколебать ни его изначальное положение в самом низу общества, ни постоянные провалы всех его начинаний. И он никогда ничего не забывал. Не забывал частых обид — чтобы когда-нибудь отомстить за них. Не забывал редких подачек — чтобы отомстить за них вдвойне. Он рвался наверх. Он жаждал получить все, и причем сразу. И готов был заплатить за это многим — но чужим.

Впрочем, можно было пожертвовать и кое-чем своим. Он с удовольствием продал бы душу Дьяволу, но с тем никак не удавалось связаться.

Однажды озабоченный тайным указанием епископа настоятель застал юношу на месте преступления. Парень окунал большую серую крысу в бочку, не давая ей выбраться из воды. Животное рулило хвостом, изо всех сил перебирало лапками, но усталость тянула на самое дно.

— Что ты делаешь, сын мой! — вопрошал настоятель.

— Вершу суд над нечистой тварью, отец! — смиренно отвечал тот, потупив взор.

Лучшей рекомендации и не требовалось… Вскоре Флорентиец стал подмастерьем у епископского палача. Являлось ли это маленькой местью со стороны неудовлетворенного святого настоятеля? Вряд ли. На какое-то время Флорентийцу почудилось, что судьба, наконец, повернулась к нему лицом.

Он жадно впитывал в себя все бредовые признания испытуемых, проявляя нечеловеческое рвение в таких занятиях, дабы вызнать все в подробностях. Потом, редкими свободными ночами он пробовал тайно повторять мерзкие языческие ритуалы.

Увы, все они, за исключением рецепта сведения бородавок, оказались шарлатанством.

Когда же очередь дошла до настоящего чародея, то палач лично занялся им под присмотром самого епископа, который запретил юноше присутствовать на допросе. Подмастерье был в отчаянии и, как оказалось, зря — палача после дознания удавили стражники на его же дыбе. Однако тогда он этого не знал, а знал лишь то, что фортуна в очередной раз пытается отобрать у него шанс, который сама же и преподнесла с такой неохотой.

И Флорентиец решился.

Опоив сторожа вином, он проник в темницу чародея в ночь перед допросом и пообещал устроить побег в обмен на ученичество. Колдун согласился. Но заплечных дел ученик потребовал от старого чернокнижника в залог рассказать, где тот прячет колдовские книги. У чародея не было выхода, и он признался. Подмастерье тотчас бросился проверять. Все оказалось верно.

Конечно, никакого побега колдуну он устраивать не собирался. Церковники сразу бы поняли, чьих это рук дело, да и старый чернокнижник, понятно, тут же забыл бы о своем обещании. А так парню досталось самое главное. Читать по латыни и по-гречески он выучился еще в аббатстве, а изощренный ум поможет ему расшифровать любую тайнопись, в этом он не сомневался. Оставалось только убедить чародея в том, что надо выдержать первый допрос, а дальше-долгожданная свобода.

Поверил старый чернокнижник подмастерью, или рассказал кому про освободителя, осталось тайной. Так или иначе, но епископ назначил подмастерье палачом взамен удавленного. Для несчастного доверчивого колдуна первый допрос оказался и последним, а сказочный путь к могуществу для новоиспеченного палача был открыт. И он начал рьяно осваивать секретное знание.

К его разочарованию, большинство пергаментных свитков и буковых «дощек» посвящалось медицине. Это было не так уж плохо, но все-таки не то, что нужно. Многие рецепты советовали лечить болезнь ядом, признаки отравления которым напоминают симптомы болезни. Таким ядом надлежало пользовать больного в крошечных, совершенно неощутимых количествах. Рецепты прилагались. Естественно, их можно было применить не только в медицинских целях. Так же, как и магические ритуалы, дающие доступ прямо к душе больного, минуя земную личность. Этим низшим чародейством предлагалось лечить паралич, потерю памяти, и еще некоторые недуги. Но начинающий колдун сразу понял, что так можно полностью подчинить себе и здорового, сделав из него идеального слугу. Надо лишь сначала подавить волю человека пыткой или снадобьем.

Было еще кое-что. Так, имелся свиток о чтении судеб по небесным светилам, были дощечки с описанием черт характера, проявляющихся во внешности.

Один манускрипт, написанный на странном материале, рассказывал о признаках лжи в речах человека, о задних мыслях сквозящих в его жестах и мимике (это знание, однако, не спасло прошлого владельца рукописи).

Изучил он и трактат о правилах удачной интриги, где детально рассматривались вопросы общения сеньора и вассала, способы поменять чужое мнение к лучшему, незримо подчиняя собеседника собственной воле.

Увы, по разумению Флорентийца вся обнаруженная им в книгах магия была ничтожна. С ее помощью никто не мог бы сделать золото, разрушить замок, убить человека на расстоянии. И, что самое обидное, нельзя было вызвать Дьявола, и добиться от него всего этого в обмен на душу.

Нет, решительно, он родился неудачником!

Оставалось ждать, пока не отыщется еще один настоящий чародей. А ждать-то можно долго. И хотя он занимал теперь куда более выгодную позицию, чем в начале пути — уничтожать бесовское письмо и колдовские принадлежности также вменялось в обязанности палачу… Не проще ли самому найти жертву, располагающую необходимыми знаниями!? С другой стороны, такая жертва просто не далась бы в руки. Но, может быть, истинные маги проходили через застенки до него? Тогда от них должны остаться хоть какие-нибудь следы. И, выбрав подходящий момент, колдун-самоучка забрался в библиотеку епископа.

Увы, еще раз! Кроме священных текстов в ней почти ничего не обнаружилось, зато нашелся увесистый мешочек с серебром, спрятанный среди пыльных томов. Сказавшись больным, Флорентиец через день оставил службу у благодетеля и исчез в неизвестном направлении.

Через пять лет он объявился в Провансе. Смышленый чернокнижник рос на глазах. Отплыв с крестоносцами на Восток, Флорентиец вошел в доверие к одному из тех важных, но тупых, сеньоров, что основали замки на Святой Земле, когда в силу своих познаний помог ему избавиться от сварливой жены и обзавестись очаровательными наложницами-сарацинками. Купаясь в дурмане сладких грез среди обнаженных женских тел, новый покровитель не оставил вниманием молодого чернокнижника. К его услугам была лаборатория в подвалах замка, к нему приводили неразговорчивых пленных, а уж он умел развязать язык любому из них. По мере того, как росло число подопечных, колдун научился бегло изъясняться на иудейском и арабском.

Вам бы его таланты, да направить бы их во благо!.

Он познакомился с восточной медициной, равно как и с местной системой пыток. Обещая крестоносцу мифический философский камень, Флорентиец получил на изыскания немало золотых, потратив их сообразно роду занятий — на чернокнижие.

Когда к хозяину заявился сэр Ральф, его собрат по кресту и мечу, между сеньорами разгорелся спор — чей алхимик лучше. И не миновать бы Флорентийцу состязания, если бы не лишний кубок крепкого вина, который вызвал у гостя несварение желудка, оно то и сразило сэра Ральфа наповал. Мир его праху, неугомонный был человек.

Вскоре после этого щедрого сеньора Флорентийца убила шальная сарацинская стрела, угодившая в крестообразную прорезь шлема. Меткий выстрел — ничего не скажешь! Но тоже, вполне возможная случайность. Не защитил Всевышний раба своего.

Замок, земли и рабы отошли к магистру… Чернокнижник не остался незамеченным. Он умел располагать к себе благородных, пока нуждался в этом. А магистру как раз требовался умный честолюбивый вершитель тайной воли…

С тех пор минуло уж двадцать лет. За эти годы колдуну довелось вдоволь поскитаться по Свету, от стран таинственного Магриба до песков Палестины, от непокоренной земли басков до теплых источников Исландии…

И неспроста теперь Флорентиец служил Абсалону. Неспроста! И смазливая монашка, и своевременный намек о чудодейственном эликсире от всех болезней, даже легкое устранение непоколебимых доселе противников и недоброжелателей — все эти на первый взгляд случайности были звеньями одной цепи и служили единой великой цели Ордена Храма. Нет, не того великого Храма Свентовита, а другого, в честь которого служителей ордена именовали храмовниками.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КОНЕЦ ВСАДНИКОВ СВЕНТОВИТА

Ночью бушевала гроза. Златогор сдержал обещание.

— Гляди, Ингвар! Это самое ценное, что у нас есть! — Любомудр развернул алую материю, под которой обнаружился альбом из нескольких деревянных дощечек. Каждая из них была с четверть вершка толщиной, т. е. около пяти точек, и размером, тут Игорь по привычке сравнивал с листом писчей бумаги, так вот, дощечка, по крайней мере верхняя, была длиннее его на ширину ладони.

На гладкой, почти полированной поверхности бука Игорь разглядел надпись венедскими рунами, выдавленные или вырезанные на дереве они гласили:

«К У Д Е С А ПРАВДЫ».

«Магия справедливости», — перевел он про себя.

— Если б не твой меч — не доверил бы письмена никому, — признался Любомудр.

— Не сомневайся, отче! Сохраню в целости! Умру, но сохраню, — отвечал Игорь-Ингвар.

— Теперь не сомневаюсь! — сказал жрец и продолжил — Ты знаком с Инегельдом? — жрец указал куда-то в сторону. — Он друг нам и служит Велесу. Он подтвердил твои права.

Игорь удивленно посмотрел на скальда. Но тот не заметил этого взгляда, Инегельд стоял у одного из северных окон Храма, наблюдая за просыпающимся утренним морем.

— Однако начнем! Промедление — смерти подобно! Мало ли, что может случиться, я приказал нашим служителям сопроводить тебя и твоих друзей на корабль, — верховный жрец указал на десяток щитоносцев-параситов в пурпурных хитонах, вооруженных поясными мечами, и добавил устало. — А мы начнем помаленьку.

Игорь увидел волхвов: Радиведа, Верцина и Вальдса. Жрецы, раздвинув длинный полог занавеса, вошли в комнату без стен, где высился Кумир. Там они скрылись от всех, чтобы никто не мешал их обращению к Свентовиту и Мерцане.

— Сейчас мне эта книга понадобится, ты перенесешь все оставшиеся, — волхв указал на два здоровенных мешка, и Ингвар подумал, что Сев, пожалуй, действительно надорвется, если потащит их один.

— Затем возвращайся за нами… — последовала пауза… — или за этой главной, самой главной книгой, без которой все остальные ничего не значат. Что бы ни случилось — Инегельд знает, как поступить с этим наследством. Слушай его, как меня или собственного отца. Мой срок истек. Я слишком стар, и бремя забот мне не по плечу. Инегельд избран…, и он заменит меня, когда я уйду.

— А разве Инегельд не пойдет с нами? — поинтересовался Ингвар.

— Он останется здесь, чтобы помочь. А потом ты вернешься за ним… И за книгой. Все сказано! Ступай поскорей, — с этими словами, Любомудр исчез вслед за собратьями по волховскому Кругу.

— Приветствую Тебя, о Инегельд, сын Ругивлада Новгородского! — обратился Ингвар к молодому скальду, которого Доля так внезапно вознесла над простыми смертными и поставила выше всех на этом острове.

— Не надо… Мы, как были, так и останемся друзьями. Выполняй, что тебе предначертано, но не гневи Богов непослушанием!

— Чудеса, да и только! А говорят, нет телепатии в природе! — подумал парень и, махнув рукой служителям, зашагал к выходу, где Ингвара в нетерпении поджидали Сев, Златоус и Ратич.

Он хотел еще что-то добавить и даже открыл рот, но Инегельд уже вновь повернулся к морю и пристально вглядывался вдаль, прозревая невидимое остальным.

* * *

Земля содрогнулась от тысячи копыт. Это Сигур развернул Свентовидовых воинов и повел их на врага. Каждый из трехсот всадников имел при себе метательный топор, поясной меч, длинный нож-скрамасакс, а также короткое копье и круглый шит, не в пример норманнскому. Менее всего приспособленный для рыцарских поединков, но заброшенный за спину, он предохранял от шальных стрел, был хорош и в море — на лодье, и в конном строю^[48].

Всадники носили длинную броню, разрезанную от бедер до низу для удобства, поверх которой одевались пурпурные плащи — знак принадлежности к воинству Свентовита.

Растянувшееся на пару верст датское войско обещало стать хорошей добычей в случае внезапного удара. Заметив быстро приближающуюся конную массу, передовые отряды неприятеля застыли, ощетинившись длинными копьями. К ним бегом подтягивались отставшие. Даны начали выстраиваться в редкие шеренги, между которых замерли коренастые рыжебородые арбалетчики.

Арбалет был запрещен, как бесовское оружие в 1139 году по настоянию Лотранского собора, но, несмотря на это, по приказу короля едва ли не каждый пятый пехотинец имел сейчас за плечами самострел — «козья нога», чтобы натянуть металлический лук воин пользовался особым рычагом. Некоторые владели скорострельными арбалетами, натягивающиеся простым двойным крючком, они требовали гораздо больших усилий. Воин ставил стопу в арбалетное стремя и тянул двумя руками тетиву за крючок. В этот момент он сам являлся превосходной мишенью для меткого лучника.

Германские же наемники стреляли из полуторааршинных тисовых луков, их стрелы достигали противника на расстоянии ста пятидесяти шагов. Впрочем, они никогда не могли превзойти английских йоменов с их большими луками в этом смертоносном искусстве, поэтому составляли явное меньшинство.

Теперь и все руги видели, как заблестели невдалеке кольчатые да чешуйчатые панцири врагов. Передние ряды оградились круглыми щитами — каждый с два локтя в диаметре. По правому и левому флангу вражеского войска вытянулись в линии выпуклые миндалевидные с полсажени высотой щиты немецких наемников^[49]. Уперши острый конец в землю, тевтоны молча ожидали противника.

Навстречу всадникам редкими осами взметнулись короткие тяжелые стрелы-болты. Конные сотни ругов внезапно изогнулись дугой, направив острие бешеной атаки против одного из флангов вражеского войска, где царила неразбериха. Легко прорвав хлипкие ряды саксов и тевтонов, половина из которых пала под ударами францисок и дротиков, метко метаемых всадниками на скаку, пурпурная лава ринулась вдоль по косе, сшибая головы пеших направо и налево. Глубоко вклинившись в строй данов руги внесли в него столь страшное опустошение, что враг начал медленно отходить, теряя то здесь, то там десятки воинов.

Король невозмутимо взирал на конные сотни ругов, с дикими криками и воем атакующие его войско: «Смертники!» — подумал он.

Да, несмотря на первый успех, атака Свентовидовых всадников захлебнулась. Они буквально увязли среди гор порубанных тел и стали легкой мишенью стрелков, использующих для укрытия каждый валун, каждую впадину, каждый куст.

Расстреливаемые в упор из луков и арбалетов, словене откатились назад, выходя из зоны досягаемости стрел. Там они вновь выстроили боевой порядок, готовясь к новой атаке, — как понимал Инегельд, — бессмысленной.

Под прикрытием арбалетчиков и лучников, даны, вооруженные длинными крепкими копьями, образовывали гигантское каре, ощетинившееся смертоносным железом. Даже если бы конников было в пять раз больше, и они были бы одеты в полный рыцарский доспех, даже тогда нападение на такой строй являлось бы для них чистым самоубийством. Тем более, что многие из всадников даже и не успели бы приблизиться к нему, не преодолев града летящих в них снарядов.

Когда каре было построено, последовала команда: «Вперед, шагом!» Даны медленно двинулись, держа копья наизготовку. Но тут случилось непредвиденное…

Святобор лежал в низком кустарнике, слившись с трухлявым бревном, непонятно как оказавшимся на безлесой косе. Мимо него непрерывно шли колонны врагов, шли уверенно, громыхая оружием, нагло попирая ногами родную землю Святобора, растирая в грязь широкими колесами повозок скромные луговые цветы и молодые побеги разнотравья. Сейчас Святобор ничего не мог видеть кроме этих бесконечных ног, равномерно мелькающих у него перед глазами и едва не наступающих ему на голову. Он многим рисковал, устроившись на самом пути наступающего войска, но очень уж удачным это место могло оказаться во время предстоящей схватки.

Для стороннего наблюдателя коса выглядела безжизненной. И кому бы пришло в голову, что здесь сумел спрятаться отряд ругов. Да и зачем? Что значат полсотни, пусть даже очень умелых, ратников против войска в несколько тысяч, даже и оказавшись у него в тылу?

Нет, помыслить такое скованные предрассудками и забывшие историю своих великих предков христиане не могли, а потому и спрятаться от них было несложно. Трудно уберечься лишь от того, кто ищет, да и то, только в том случае, если он хорошо знает, где искать. Так что наткнуться на Святобора раньше времени захватчики могли разве случайно. Но все мелкие случайности сейчас были на стороне затаившихся ругов, сильных не только отточенным хладным железом и мускулистыми телами.

Неожиданно в равномерный топот пехотинцев вплелись новые звуки. Где-то там, впереди, случилось что-то неожиданное для врага. Там шел нешуточный бой, ржали кони, кричали раненые, звенело железо. Святобор чувствовал, как напряглись остановившиеся возле него даны, как наклонили они копья, крепче сжав их в руках, как поспешно начали взводить арбалеты. Спереди на них бежали свои же, преследуемые всадниками Свентовита. Многие останавливались, пытаясь выстроиться в шеренгу, некоторые бежали дальше, обезумев от страха и полученных ран. То тут, то там щелкала тетива, выпуская в воздух оперенную смерть, эти щелчки учащались, сливаясь в непрерывные трели. Стало очевидно, до Святобора конная лавина не дойдет, отброшенная назад убийственным потоком свистящих на лету снарядов и копьями сгрудившихся пехотинцев.

И если сейчас встать, взорваться тысячей разящих ударов, закружиться в смертоносном танце… Но рано, рано! Вот когда супротивники сплотятся еще больше, сдвинут колонны, сомкнут ряды, ожидая такого отчаянного и такого нелепого второго стремления конницы, вот тогда наступит час оборотня, время воплотившихся в звере.

Повинуясь сигналу, всадники отступили. Даны встали в каре, способное медленно, но неотвратимо оттеснить любую кавалерию сотнями отточенных копий. Свои места занимали стрелки, строясь такими рядами, чтобы свободно стрелять, не задевая копейщиков, и чтобы выпускать стрелы поочередно, не создавая промежутков в стрельбе. Вот сейчас, самое время…

— АРР-ХХА!!!

Берсерки поднялись одновременно, одновременно закричали. Ужасный рык на мгновение перекрыл все звуки огромного войска. Скованные неожиданностью, христиане окаменели, застыв — кто с опущенным копьем, кто с недотянутой тетивой, кто на половине шага. За этот краткий миг сталь лучшего на острове оружия успела дважды погрузиться во вражескую плоть, и только после этого захватчики очнулись. Но там, где возникли, берсерки уже исчезли, стремительно перемещаясь к ближайшим скоплениям противника, где можно одним ударом сразить нескольких. И началось!

Святобор не мыслил о смерти. Он вообще ни о чем не думал, за него думало его тело, воспитанное бесконечными схватками в прошлом и наполненное сейчас идеей убийства. Здесь, в центре вражеского войска, стесненного своими же порядками, и есть место берсерка.

Здесь можно сечь жестоко и не размениваясь, не тратя время на движения от противника к противнику. И он почти танцевал, нанося размашистые, витые удары обоими мечами, и резко убыстряющееся на изгибе движения лезвие, срубив голову одному, срезало кисти рук другому, облетая древко копья он уходил от клинка третьего, чтобы пропоров ему пах рассечь стопы четвертого врага.

Прорубаясь сквозь толпы неприятеля, у берсерка нет времени защищаться, его единственная защита — нападение. Он не проводит показательных боев. Единственный способ выжить — это убить противника раньше, чем тот успеет напасть. Искалечить, но лучше — убить. И Святобор разил. Он успевал, и сама удача улыбалась отважному ругу.

* * *

Королю доложили о зверолюдях, неведомо как возникнувших в тылу и теперь рубивших направо и налево растерявшихся пехотинцев.

Впрочем, он и сам уже видел, как почти сразу за спинами прикрывавших каре арбалетчиков началась беспорядочная схватка. Положение стремительно движущихся берсерков определялось только по местам суматошно обороняющихся данов, все чаще предпочитающих не лезть в драку, а бежать от нее со всех ног. Паника быстро распространялась; с таким трудом построенные копейщики оторопело оглядывались, то тут, то там ломая безупречные линии боевого порядка. Коварный замысел противника стал очевиден. Сейчас на дрогнувшее войско вновь обрушатся конные варвары, рубя растерявшихся христиан, которые побегут обратно по косе, чем многократно увеличат свои потери. Обезумевшие от страха пехотинцы растеряют всякий порядок, восстановить его станет невозможно. Те, кто уцелеет в резне — они уже не забудут страха, они перестанут быть воинами.

Допустить подобное было нельзя. И король принял единственное возможное решение. Мановением руки он двинул против словенской конницы свою гвардию — двести рыцарей, участников крестовых походов, бывалых вояк, закаленных в многочисленных сражениях и не устыдившихся скрестить свои копья с языческим воинством. Король видел — рыцарям придется пробиваться навстречу конным варварам, топча свою же пехоту, ибо времени на объезд разваливающихся порядков не оставалось. Но Христос простит их, вынужденных погубить некоторых ради спасения большинства.

Но руги не приняли вызов и, круто развернувшись, быстро скрылись из виду. В тот же миг он увидел густые серые клубы, вздымающиеся над Храмом. Это объясняло спешное отступление.

— Колдун советовал дело! Надо его приблизить и наградить.

Почти спокойный за исход сражения в центре король поспешил назад, где творилось неописуемое. Сопровождаемый немногочисленной свитой он мчался туда, где его грозные недавно бойцы быстро превращались в оробевшую толпу, отданную на заклание дьяволам проклятого острова.

* * *

Страх витал над полем брани. Святобор чувствовал это по тому, как распадалось вокруг него кольцо врагов.

Они уже не бросались на оборотня с мечами и топорами, наоборот, пытались бежать. Изредка кто-то наскакивал с копьем, стараясь поразить Образ Зверя, но либо сразу погибал, либо, успевал бросить копье и погибал чуть позднее. Грозное каре пошло прорехами.

Но и всадники Свентовита не нападали.

Зарубив очередного врага, Святобор бросил взгляд вдоль косы. Пурпурные плащи удалялись в сторону князева заслона, не сделав даже попытки повторить атаку. Глянув внимательнее, Святобор определил и причину такого поведения — над холмом, где должен был сверкать вызолоченный купол Храма, сейчас поднимались клубы черного дыма.

Конечно, всадники не вернутся. Это означало для его отряда неминуемую гибель. Через несколько мгновений враги поймут, что надо рассредоточиться, стрелять издалека, согласованно… Но какая разница, если схватка на пороге родного дома? Главное — убить побольше супостатов. И пока есть такая возможность, надо ей пользоваться. Может быть, в Храме еще все образуется, и поднятое высшими Силами Холодное море сметет с косы полчища иноверцев. Ну, а если нет — жаль конечно, придется сметать нам,… сколько сможем.

Последнее, что успел заметить Святобор, это рыцаря в богатых доспехах, мчащегося прямо на него в окружении хорошо вооруженных всадников. Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы испугать коней пронзительным Посвистом Стрибога, и в этот момент сверху обрушилась тьма…

* * *

Рожок Сигура собирал разрозненные группы ругов. Атака дорого стоила. Впрочем, потери неприятеля исчислялись сотнями павших, и здесь противники были бы квиты, на одного убитого руга приходилось по шесть погибших данов, если бы не полный численный перевес последних.

Горсточка защитников косы противостояла трем тысячам уверенных в собственной победе и подгоняемых жаждой наживы врагов. Словене откатились назад, пытаясь вновь выманить данов на открытое пространство. Но Сигур видел, что король не допустит подобной глупости.

Вальдемар изменил тактику. Теперь даны медленно двинулись вперед гигантским каре, оттесняя всадников к перешейку за их спиной и осыпая губительными стрелами при малейшем приближении.

Пристав в стременах, Сигур заметил панику, охватившую тылы врага. Ну что ж, похоже — план брата сработал! Внезапно, строй немцев и данов раздвинулся, выбросив далеко вперед грозный рыцарский клин. Конечно, тяжелым крестоносцам не угнаться за легкими ругами, и если их увести к заслону Лютобора, то святое воинство лишится многих сыновей.

Но случайный взгляд, брошенный на Холм Свентовита, заставил его побледнеть…

— Уводи своих! Спеши к Храму! Мы встретим данов здесь и удержим неприятеля на час-другой, больше не выстоять, а как будет совсем туго — прорвемся к побережью. Там соединимся. И айда на вражьих кораблях в море… Только нас и видели! — напутствовал Лютобор брата, когда тот отвел последние пять десятков Свентовидовых всадников с косы, опередив на какое-то время приближающееся королевское войско. Сигур кивнул:

— Ну, а если не судьба? Белогривый-то левой ступил!

— Тогда, хоть помрем, как мужчины, и увидимся за столом в Вышнем чертоге! — ответил Лютобор.

— Нечего сказать — хорошее утешение, — улыбнулся Сигур.

— Ты можешь предложить что-то получше?

— Нет. Но, я хочу спросить тебя напоследок, брат…

— Спрашивай, — улыбнулся ему Лютобор.

— Ты и в самом деле надеялся на помощь волхвов?

— Я не просто надеялся! Я верю. И в этом моя сила. И наша сила в этом. Ты понял, Сигур? Торопись, пока не поздно! Жрецы не должны прерывать ритуал. Я оставил при Храме старого Веремуда и Всеслава, но, как видно, и их перехитрили.

— Я понял. Прощай, брат.

— Прощай!

И они расстались, чтобы больше не встретиться на этой Земле никогда.

* * *

Пешая дружина Лютобора расположилась на восточном склоне холма Свентовита, умело используя малейшие складки местности.

После проливного дождя взобраться к Храму по этой стороне, минуя единственную более-менее широкую для войска тропу, ведущую к Главным воротам, было очень трудно. Мокрая скользкая густая трава препятствовала всякой попытке непрошеных гостей подняться наверх сухими и здоровыми. Особенно это относилось к тяжеловооруженным. Наверное, с большим успехом можно было бы вскарабкаться на ледяную горку, чем к стенам последнего языческого святилища.

Путь сторожило около сотни княжьих гридней, готовых отправиться за Лютобором в огонь и воду. По его приказу тропу перегородили завалом из камней и деревьев. Еще четыре десятка лучников заняли позиции за валунами на самом склоне по обе стороны от тропы, там же стояли возы к сухим просмоленным сеном, готовые огненным смерчем опрокинуться на дорогу.

Вынудив врага атаковать словенский заслон в лоб, князь выигрывал время. Он и в самом деле ждал от Любомудра если не чуда, то хоть какого-то его подобия, достаточного, чтобы вселить ужас в молодые и неокрепшие христианские души данов.

Старый волхв не стал посвящать Лютобора в детали плана, а сказал лишь о поднятии морских вод, которое обратит неприятеля в бегство, и просил небольшую отсрочку, дабы свершить чародейство. Несмотря на противодействие Златогора, волхвы решили прибегнуть к помощи Морского короля, упросив Мерцану похлопотать перед мужем.

Небывалый шторм разметал бы вражеский флот, приведя в сметение исконных моряков, всегда более суеверных, чем «сухопутные крысы». На какое-то время море наводнило бы саму косу с растянувшимся по ней королевским войском. Мало приятное занятие — месить грязь, рискуя в любой момент получить стрелу под сердце.

Небо стало заметно темнеть, в воздухе царило напряжение, предвещая нечто ужасное. «Заметил ли это король? — размышлял Лютобор, поглядывая ввысь. — В пылу битвы мог и не углядеть».

Но у жрецов что-то не ладилось. Казалось, учли и это. Безумная атака всадников и обреченная на смерть ватага медведей-оборотней во главе со Святобором еще более задержали данов.

И все-таки волхвы что-то упустили из виду, и враг поразил остров в самое уязвимое место, в самое сердце! Была ли это быстрая и внезапная высадка? А может — предательство? Или Свентовит, недовольный обращением волхвов к навьим Силам моря, оставил внуков.

Этого князь уже никогда не узнает. Его час пробил, настала очередь Лютобора исполнить долг. Долг перед кем? Что значат ныне слова: Честь, Совесть, Родина, Вера Предков?

Извечный вопрос, который надо почаще себе задавать! Им мучился Лютобор. Его решал Ингвар, да и сам Игорь.

* * *

— Что стоит Истина в те дни, когда направо и налево предлагают и продают, меняют и покупают. Говорили — век язычества прожит. Может, когда-то он и истечет! Но счет векам возобновится! — тешил себя Игорь надеждами, он то ведал, как это произойдет — славное Язычество, сейчас Ты уходишь в небытие, так и не успев свершить самое главное, самое нужное!

Ты воспитало смертных Богов. Но, Нечто уж никогда не возвратится в Ничто.

Разве наша «горянка» — не Твоя языческая дочь, разве не сохранили Тебя татуированные камни, да старорусские узоры. И пусть же пронесут сквозь время Твою мудрость дощечки велесовых книг. Мы овладеем Твоей хитрой грамотой, о Язычество! Мы взберемся намеченными тропами, погребенными ныне под грудой вранья.

Не суди — да не судим будешь! А особенно не суди деяния Бога — недоступные разуму смертных. Такова философия учения, провозгласившего шестую заповедь на словах, и ярых его проповедников — постоянно нарушающих собственные каноны во славу Яхве и сына божьего, Иисуса.

Именно эти пророки возвели страдание при жизни в добродетель. Именно с их легкой руки вавилонский эпос о Гильгамеше превратился в нравоучительную историю наказаний, посылаемых Яхве человечеству за прегрешения.

Провинившегося ребенка ставят в угол, — рассуждал Игорь. — Когда-то и пороли, как Сидорову козу… Яхве утопил своих детей. И после этого нам толкуют о милосердии? Милосердие бога-отца одно на всех и справедливость на всех одна. А скольких младенцев при полном попустительстве Неба вырезал Ирод, чтобы в живых остался Иисус. Справедливый бог предупредил об опасности лишь одну семью, где мирно сосал молоко потомок царя Давида, а Вифлеем умылся детской кровью.

— Вы еще не знаете, други мои, как и во имя чего принесет кровавую жертву Франция. Богатую Жертву к празднику святого Варфоломея — мясо тысяч и тысяч гугенотов. По правде сказать, весь грех которых будет в том, что они возносят молитвы свои на французском языке. Да, никакое язычество не сравнится с «истинной» верой по части убийств! А скольких людей унесет дым костров в облака Фландрии и Чехии? Неужели, во славу Господа? — к услугам Игоря был не только вековой опыт науки и искусства, он понял, что имеет недюженные познания по части истребления себе подобных.

Кусая до крови губы, парень смотрел, как просыпается Будущее, а в этом будущем не сравнимая ни с чем, заботливо вскармливаемая родителями, скалит хищную пасть Инквизиция Духа.

— Кто боле всех твердит о милосердии, тот не знает милосердия. Кто призывает страдать на Земле, обещая счастливую загробную жизнь — сам никогда не страдал. Кто громче других проповедует всеобщую Любовь, тот воспитает Ненависть.

Так думал Игорь, глядя на ожесточенные лица друзей и товарищей Ингвара, на суровые темные лица служителей бога Света.

Путь к ловко спрятанному кораблю его отряд проделал на удивление быстро. Обошлось без приключений. Влада поджидала возлюбленного на берегу, чем снова вызвала крайнее неудовольствие брата, когда он объявился с увесистым мешком на спине.

— Ингвар! — окликнула она парня.

— Ну, вот, вечно у нее Ингвар на уме. А разве я — не единокровный? — буркнул Сев, переваливая за борт.

— Ты почему не на судне? Ах, глупая! Лада моя! — в последние слова Ингвар вложил столько скрытой нежности, что Игорю стало жаль этого руга, в жизнь и сущность которого он вторгся самым грубым образом.

— Ты в могильник захотела? — cорвалось с Игоревых уст, хотя он вовсе не то собирался вымолвить.

— Может и так?

— С чего бы вдруг? Я-то сватов к Севу засылаю!? — попытался Ингвар смягчить Игореву глупость.

— А, вдруг, не пойду за тебя.

— Не пойдешь — поведут!

— Но, но, не очень-то. Не маленькая! — неожиданно задорно ответила Влада, но вдруг уставилась на парня, словно отметив про себя какие-то незримые другим перемены, начиная от цвета глаз и кончая мимолетным выражением страшной муки.

Ингвар воспользовался этим моментом — пока его любимая и Игорь, тот, который в нем сидел, пристально разглядывали друг друга — взял, да и притянул Владу к себе и впился в ее сочные губы томительным поцелуем… Она вздрогнула всем телом, но затем, закрыв голубые очи, ответила на этот страстный призыв, как много недель назад.

— Я должен идти, лада моя! Я должен. Каждый воин на счету. Но мы еще вернемся.

— Ингвар! — она отпрянула… — Нет! Ничего! Иди пока. И вернись поскорей!

— До свидания!

— Прощай! — заплакала она.

— Человек — кузнец своего счастья! Не поможет ему ни Бог, ни Дьявол, ни Богородица! И даже чертова бабушка — и та не поможет! Счастлива мать, видя детей победителями. Счастливы победители, оставшиеся ими навек. Счастлив мудрец, который ничего не знает, ведая многое. И влюбленный поначалу тоже счастлив. По-своему счастлив даже дурак! — продолжил размышления Игорь, догоняя отряд, слегка опередивший его.

Златоус остался на лодье, чтобы полностью подготовить судно к отплытию, рассчитывая на быстрое возвращение братьев.

«Тысячелетнее господство христианской религии исполнено таким стоном и такой болью, как ни одно другое в истории человечества. Язычество не знало религиозных войн. Но мне не обязательно быть пророком, чтобы предсказать, сколько их будет еще развязано впереди во славу Господню,» — размышлял Игорь, все еще кусая губы — издали доносился отзвук смертельной сечи.

* * *

Действительно, отобрав право на свободу воли, и предложив взамен право на рабство до гроба, святые отцы ввергли народы в пучину вековых распрей, ловко подменив флегматичность Господа защитой собственных жизненных интересов, интересов посредников, наместников и толкователей.

Преследуя Каббалу, христианская церковь сама закабалило половину цивилизованного мира. Впрочем, мир и стал таким цивилизованным под знаком Креста, а ведь сказано было — не сотвори себе кумира. Презрев и эту заповедь, каждый поклонник Иисуса носит на груди его символ, бьет челом у святых икон с изображением небесного семейства, покупает, а то и продает, реликвии Распятого бога. И все бы ничего, у каждого — свои обереги. Но забыв, что гонимый свят, Христианская Церковь и выпестованные ею общества столетиями будут распинать инакомыслящих в буквальном и переносном смысле, всеми правдами и неправдами. Еще не побит камнями Парацельс, еще нет и в помине Коперника и Бруно, еще не отрекся Галилей, пока что не рожден и не погиб де Бержерак. Добрая традиция найдет продолжение и в наши дни — чего стоит преданный анафеме граф Толстой? Перед кем угодничали твои служители, Господи, когда посреди демократической первопрестольной уложили полторы тысячи русских людей, поднявшихся сбросить ярмо. Потому и положили, что поднялись…

А Творение завершено, и не во власти людей что-то изменить, переделать. Всех несогласных, всех, кто не с Их Богом, всех, кто не желает отречься, ждет смерть от слуг Его, сам Бог простит, он милосердный, но люди не простят.

Но и теперь, уже приобщившись к достижениям прогресса, всемогущие пастыри, как прежде, правят бескультурным, хоть и цивилизованным стадом.

Есть одна сила, с которой даже им не сладить вовек. О нее разбиваются все попытки причесать любую паству под одну гребенку. И сколько бы с ней ни боролись — она крепнет с каждой новой схваткой. Потому, что мощь эта дана нам от Рода. Это извечная неудовлетворенность Человека самим собой. Это дерзость — поспорить с Богами. Это еретическая смелость объять необъятное, стать с ними в один ряд. Это птица Феникс — возрожденное Язычество. И тот, кто достигнет божественных высот, взвалит на себя ответственность Бога. Встав на плечи гигантов, будь готов принять титана на собственные плечи.

Каждый должен ответить за свершенное им, всякому воздастся по делам, а не по букве законов, сочиненных от имени Иисуса ли, Иеговы ли, Магомета или самого Аллаха.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. СЕМИ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ

Златогор не желал помощи Мерцаны, и поэтому не участвовал в ритуале вызывания Великих Вод. Жрец смотрел на вершину Кволтицкой горы, что виднелась южнее Арконы. Там, среди дубовых рощ дымился Храм Сварога.

Огнем и мечом прошелся враг по руянской земле. Разграблено святилище златого Триглава близ Стопень-камня, как прежде в Щецине. Никого не пощадили христиане. Даже немых служительниц Матказеми — и тех вырезали всех до единой. И по всему острову уж третий день подряд горели брошенные хозяевами хутора и усадьбы.

— Кволтицу взяли! — молвил Златогор.

— Значит, князя больше нет, — откликнулся Инегельд.

— Он держится! Разве не чуешь!? На перешейке идет бой! Это значит — враг со всех сторон. Они разделили свои силы.

— Не надо много смекалки, чтобы выдумать такое. Ага! Ну, вот и гости пожаловали! Этим город не нужен. Им нужен Храм. Их влечет к себе золото Свентовита.

С моря к острову подходил вражеский флот. Кресты на парусах не оставляли сомнения в его принадлежности. Инегельд насчитал два десятка длинных одномачтовых шнекаров и дракаров, среди них выделялись два крупных судна — кноры.

— Больше не могу! Я пойду, Инегельд! Семи смертям не бывать, а одной — не миновать! — внезапно сказал Златогор и добавил. — Я бы выбрал тебя, потому что отныне у ругов не будет капищ. Дорога — вот их святилище отныне. Но, что бы ни случилось — не смей, как я, марать себя разрушительной злобой!

— Ты решил! Я не смею осудить твой выбор! — мужчины обнялись.

Старик вышел. Параситы, стоящие на страже у дверей, проводили древнего земным поклоном. Он тоже поклонился им в ответ…

— Пойду и я, Великий! — подошел к Инегельду седой Веремуд, сотня которого уже рассеялась средь извилин берега внизу, поджидая заморских гостей.

— Не зови меня великим. Лишь Он один носит это имя. Я всего лишь путник на перекрестке, у которого ничего не было до сей поры, кроме скальдскапа и мечей, — ответил тот.

— И это немало! Я поспешу. Сейчас они начнут, — в дверях Веремуд обернулся, и все поразились, насколько бледен старый воин. — Неужели, наши волхвы не выстоят против силы Распятого бога? — тревожно спросил он.

— Держись! Вон идет туча. Уж громыхает Перун, — ободрил его Инегельд.

— Еще отец мой говаривал — на бога надейся, а сам — не плошай! — улыбнулся старик в ответ, и с этими словами Веремуд скрылся из виду.

… Чуть рассеялся дым, стали заметны еще не менее десяти больших кораблей, приставших к острову северо-западнее Арконы, именно этот отряд данов взобрался на Кволтицкую гору, осквернив капище Сварога.

В тот же самый момент в залу вбежал окровавленный воин:

— Руальд приказал передать. Врата взломаны. Защищайтесь! Сейчас он ничем не может помочь.

Лютобор доверил Руальду оборону детинца, где, оставив дома, укрылись жители, его дочь Василиса, где имелись запасы провизии и оружия. Но внезапно полторы сотни викингов появились под стенами крепости. По всей вероятности, они высадились на остров ночью раньше всех. Затаились, а затем, миновав пустые улицы, викинги перебили немногочисленную охрану у Южных ворот и захватили их. Так они оказались между детинцем и Храмом.

Штурмовать цитадель, где засел Руальд, не всю жизнь пробывший ключником, даны не решились. Не стали они и удерживать проход, а направились вверх по склону Холма и, убивая на своем пути растерявшихся параситов, почти ворвались в святилище.

— Инегельд! Мы здесь! — воскликнула Светлана, вбегая в залу.

Одуревшая от дыма Василиса покорно следовала за ней, держась за руку новой подруги. Княжна в изнеможении опустилась на разноцветный мраморный пол Храма. Упала и Светлана. Вместе с ними внутрь святилища проникли женщины с подростками, которые не успели спрятаться за стенами детинца. Загремели медные врата…

Следом, едва сдерживая натиск каких-то уродов в блестящих масках, отступали служители Свентовита. Каждый дан держал в руке зажженный факел.

Бой шел и вокруг святилища. Жрецы сражались с яростью обреченных. Силы были, впрочем, равны, потому что к вратам вскарабкалось не больше сотни врагов.

Но одно дело — оттачивать мастерство в гимнасиях, зная, что смерть тебе не грозит, совсем другое — жить, закаляя тело в ежедневных кровопролитных схватках.

Среди параситов свирепствовали неуязвимые демоны Флорентийца.

Даны надеялись и пограбить — первым больше достается, был у них и приказ герцога Альденбургского — прервать языческие ритуалы, уничтожив волхвов. Факела полетели в разные стороны. Огонь быстро домчался до крыши по длинным пурпурным занавесям, которые окружали богов столп…

Кипела ярая сеча. Смяв параситов, Маска добралась до княжны, и затихла Василиса, пала с перерезанным горлом. По мрамору расползалось бардовое пятно.

Мечи Инегельда образовали непроходимый щит на пути врага. Светлана всадила стилет в спину коренастой Маски. Демон обернулся, занося руку для ответного удара.

Изогнутый клинок скальда отсек ему кисть. Второй клинок выпустил наружу вчерашний ужин.

Охваченный пламенем меж сражающихся шел слепой волхв, выставив вперед руки. Арбалетная стрела вошла ему под сердце, опрокинув на спину.

У золотого жертвенника пред обнажившимся кумиром Ругевита Инегельд увидел Любомудра, он шептал заклятия. Повинуясь магии, медные двери Храма захлопывались одна за другой. Вальдс, Верцин и Радивед с закрытыми глазами стояли на коленях вокруг изваяния Мерцаны, взявшись за руки. Они будто бы не обращали внимания на происходившее вокруг. Жрецы Младшего Круга делали все, чтобы оградить волхвов от случайных ударов.

Но когда закашлявшись в дыму, прервал колдовскую песню Радивед, гибкий черноволосый демон с ятаганом набросился на Верховного Волхва.

Тот выбросил вперед руку, сжимавшую жезл. Урод отлетел прочь. Подоспевший Всеслав обрушил на Маску сокрушительный удар секиры. Голова демона раскололась, как гнилой орех. Железко застряло среди плеч.

От служителей Храма не осталось и половины, даны стали одолевать. И распался магический круг волхвов. Упал, оглушенный, Верцин. Ритуал был прерван.

Горели ковры. Полыхало пролитое на мрамор жертвенное масло. Сверху падали обугленные трупики птиц, случайно залетевших под купол. Несколько стрел вонзилось в грудь Свентовита.

Инегельд не шел, он, казалось, летал над местом схватки, и если бы стоны, крики и лязг оружия вдруг заглушила бы музыка — можно было подумать, что он танцует с мечом в каждой руке. И рук у него не две, а целых восемь… Всюду, где пролегал его путь, корчились враги, кто без кисти, кто с перерубленным хребтом, у иного через все лицо багровела кровью рана. Много раз даны пытались разделаться с неуязвимым бойцом, но всякий раз их встречал веер клинков, несущих смерть и увечия.

Наконец, сквозь единственные не затворенные врата святилища в залу ворвались Ингвар, Ратич и еще человек тридцать.

Сеча сразу приняла иной оборот.

Меч в руке Ингвара, словно почувствовав кровь, повел руга за собой в самую гущу схватки. Никто не мог ему противостоять.

Сначала в руках подоспевших на выручку ругов заговорили луки, их стрелы пропели данам за упокой — христианам и смерть христианская — за веру, Бога и кесаря.

Зажатые с обеих сторон даны отчаянно сопротивлялись. Но их ряды быстро таяли усилиями Инегельда и побратимов. Вскоре из всего вражеского отряда осталось пять или шесть воинов, которые внешне мало походили на викингов.

— Вот и они! — шевельнулось подсознание Ингвара.

Игорь узнал противников. Да, не то, что узнал, просто ощутил всей кожей адскую сущность людей, скрывших свои лица под кошмарными Масками, будто бы вывернутыми наизнанку.

Но противники тоже не бездействовали. Окруженные, они двигались куда быстрее, чем в начале боя, не опасаясь поранить своих. Два демона кинулись на Ингвара, пытаясь насадить его на острие своих коротких копий. Один тут же упал, в каждой глазнице его торчало по стреле. Со вторым пришлось повозиться.

Оставшаяся пятерка атаковала параситов, вставших стеной меж ними и волхвами. Вид демонов был столь ужасен, а жрецы столь утомлены, что это стремление Масок принесло им успех.

Прорубив передние ряды служителей Храма, нырнув под последний, одно из чудовищ очутилось рядом с Любомудром и со всего размаха всадило ему в грудь меч.

Вальдс плеснул на гада кипящее масло. Параситы повалили врага на пол и принялись душить. Маска взревела, рванулась и раскидала их, да подбежавший Ингвар насадил его на клинок, и, не мешкая, отпихнул ногой.

Вражина рухнул на пол, где слились воедино пот, грязь и кровь.

Ингвар перескочил на него и кинулся на оставшихся уродов…

Меч Велеса, описав дугу, вспорол брюхо одному, рассек ляжку второму и перерубил кисть третьему, последнему из видимых оборотней. Секира Ратича довершила работу. И без того обезображенные враги повалились к ногам победителей.

Но черное дело было ими исполнено. И Любомудр упал на руки подхватившего его Инегельда.

— Это все, Инегельд! Я наконец совершу великое чудо… Люди! — прохрипел умирающий волхв. — Передаю свой жезл Иггволоду-Инегельду, сыну Ругивлада Новгородца, слуге буйного Велеса. Отныне он поведет вас… Отмсти за нас! Отмсти, Инегельд!

— Прощай, Брат! Ты свершил свое Чудо! — прошептал Вальдс.

— Верцин! Верцин! Помни о том, кто отворил Алатырь… — раздались похожие на бред слова Любомудра. — Где Ингвар! Подойди, мой мальчик! Прими сию книгу, наследник волхвов! Пусть вечным светильником будет она в наступающей Тьме.

Но не успел Игорь и коснуться теплого окровавленного древа, как старый волхв испустил дух.

— К оружию, братья! — то был Сигур, появившийся в дверях. За его спиной угадывались очертания белоснежного скакуна. — Они начали высадку. У подножия Холма кипит бой, город горит. Дан с Запада штурмует цитадель.

— Жив ли Лютобор?

Сигур не услышал, а скорее почувствовал этот немой вопрос:

— Князь приказал прорываться к берегу и постараться отбить у врага его корабли.

— А как же люди в крепости? — спросил Сев.

— Будем живы — мы их не бросим!

— Но здесь наши кумиры! Здесь наши Боги! Это земля пращуров наших! — возразил Всеслав. — Что скажешь, Инегельд? Слово за тобой!

Заметив в руке у молодого скальда жезл власти, Cигур склонился пред ним в низком поклоне.

Инегельд нисколько не смущенный таким почтительным обращением, словно властвовал всю жизнь, кивнул ему:

— Делай, что велел Лютобор. Волхвы останутся и продолжат ритуал, — брат князя еще раз поклонился и вышел.

— Ингвар, и ты, Сев — возвращайтесь на корабль Златоуса, не мешкайте — он ждет. Сберегите доверенную вам реликвию.

— Если ты и в самом деле жрец Велеса — посмотри на мое оружие, Инегельд! — сказал Ингвар.

— Ведаю и это… — просто ответил тот. — Тебе было сказано Им: «Я буду следить…»

— Тогда ты знаешь, мне надо уплатить должок! — Игорь погладил рукоять меча.

Наступило молчание. Наконец, новый Верховный Жрец молвил:

— Если бы я даже попытался тебя удержать — твое молодое сердце вряд ли послушалось бы голоса разума.

— Как раз наоборот! Мой разум говорит, что сегодня этот меч отпоет по Датчанину тризну! — возразил Игорь, и Ингвар согласился с ним на этот раз.

— Я тоже с тобой, Ингвар! — откликнулся Ратич.

— Инегельд, где Светлана? — почти прошептал Сев.

— Я найду ее, во что бы то ни стало! Уходи, Всеволод. Уводи людей. Спасайте книгу! Боги вещают мне, нам еще суждено встретиться. Я прошу! Я приказываю! — заключил Инегельд, затем он обернулся к волхвам.

Верцин сидел на ступенях у золотого жертвенника, поперек которого лежал Радивед, сжимая обеими руками широкий нож, торчавший у него чуть ниже груди.

Вальдс наблюдал за схваткой у кораблей сквозь узкую бойницу окна. Впрочем, его мучило совсем другое. Три горьких дня. Три проклятых дня. Еще недавно он корпел над дощечками в святилище Велеса, что под Стопенькамнем. Еще недавно вел ученый спор с Верцином о вечном противоборстве Черного с Белым владык. Ныне все изменилось.

— Мы не справимся втроем! Нам и пожар-то потушить не по силам! — тихо молвил Верцин.

— Надежда — лучшая помощница в несчастье! Пусть уходят… — ответил Инегельд. — Так всегда. Беспомощные в малом, сильные в великом. Мы можем двигать магией горы, но не в силах запалить словом лучину.

— Если тот юноша прав хотя бы наполовину, у него еще будет время до заката, а дальше — мрак, — отозвался Вальдс, бросив взгляд на трех воинов, скрепивших руки в клятве над окровавленным телом княжны.

— У Влады только ты, Сев, и остался… — донеслись обрывки фраз.

* * *

Ингвар, а за ним Ратич и еще два десятка последних озверевших от мести параситов ринулись вниз по склону, сметая на своем пути карабкавшихся вверх данов.

Те, проявляли редкое упорство, и стремились, во что бы то ни стало, достичь Храма, по самую крышу набитого золотом, как рассказывал им епископ.

Бой на берегу не стихал. То подоспел Сигур. Всадники появились столь неожиданно, что на какое-то время им удалось рассечь неприятеля и приостановить высадку. Лишенные возможности стрелять, без риска попасть по своим, викинги взялись за копья.

Но разве может тонкий ясень удержать белого коня-великана с выпученными глазами, такого же бешеного, как и его наездник. Это вам не кривоногий кочевник на низкорослой лошадке. Это сами скифы вернулись из царства теней, чтобы забрать с собой проклятого врага.

На одном из огромных кнорров с багряными бортами Ингвар уже издали заметил бесконечно ненавистную темную фигуру. На секунду его отвлек какой-то молодой рыжеусый парень, попытавшийся достать руга выпадом фрамеи. Тень ужасного меча сама вершила суд… Сталь не успела еще перерубить древко, как высохший, будто мумия, труп смелого дана, сжимая костлявой рукой бесполезное теперь оружие, упал под ноги Ингвару.

Где же он? Где этот Чернокнижник? А! Вот ты где!

То был действительно Флорентиец. Колдун яростно жестикулировал, отдавая приказы трем громадным детинам в тех же железных масках. И хотя на первый взгляд они казались весьма неуклюжими, в них угадывалась все та же звериная мощь. Первый держал в руке трезубец, которому позавидовал бы сам Черномор. Чем вооружен самый высокий? Кажется копье. У третьего в руке и вовсе непонятное.

Под Сигуром пал конь, увлекая за собой седока. Датская секира подрубила ему передние ноги. Ловко вывернувшись из-под хрипевшего скакуна, Сигур вскочил, чтобы тут же скрестить меч с новым противником.

Свентовит спрятал око меж облаков, словно не любил он отныне шумных битв, будто смотреть ему только на синие моря, да зеленые луга.

Продолжая кровавый путь вниз по склону, Ингвар видел, как справа и слева от места схватки к берегу приставали все новые и новые одномачтовые змееголовые лодьи. Из них прямо в воду спрыгивали рослые светловолосые воины, вооруженные секирами и длинными прямыми мечами.

Сеча закрутилась с новой силой.

Во славу Христа божьи рабы убивали людей. Люди платили им той же монетой.

Веремуд закусил щит. Напиравшие на него даны суеверно попятились. В верхней части щита под тонким слоем кожи были вшиты листья встань-травы. Отбросив его за ненадобностью, Веремуд выдернул из какого-то трупа второй меч. Враги снова бросились на него. Выплюнув в первого противника пережеванную листву, руг отделил от второго руку по самую шею. Зарычал, завертелся волчком, отбивая чужие удары и нанося свои. Железо смачно вошло в податливую плоть… Сам он не чувствовал боли и не замечал он сотни мелких порезов, превративших рубаху в лохмотья, а мускулистое тело в сплошную рану.

Он жил боем, дышал боем, он любил его и ненавидел одновременно, как лучшего друга, ставшего предателем. Веремуд знал, эта схватка для него последняя. Он видел, как медленно, но верно смыкается кольцо копьеносцев. Уже повержены последние воины Свентовита, и белая кожа их коней краснее заходящего солнца.

Но воин-зверь рожден убивать, а не думать о собственном спасении. Закравшись в сердце, робкая надежда на чудо обезоруживает с самого начала. А этого не должно быть!

Лик Хорса вновь возник из-за свинцовой тучи.

Отряд Ингвара врубился в толпу, щедро раздавая стальную дань направо и налево. Вокруг одержимых тут же освободилось пространство.

Воспользовавшись этим, монстр в железной маске широко размахнулся… Что-то гулко просвистело в воздухе…

И рухнул Всеслав, с кровавыми дырами вместо глаз, сжимая в руках вырванный в последнем предсмертном усилии из ран трезубец.

Маска торжествовала победу, оглашая берег диким первобытным криком. Да, веселья под ней заметно поубавилось, когда безжалостная тень магического оружия наискось перечеркнула монстру грудь.

Схлестнувшись с новым противником, Игорь уже не заметил, как всепоглощающая ржавчина расползлась по металлу, скрывавшему лицо убийцы. Он давно перестал обращать внимание на эти мелочи.

Его сбило с ног чье-то обезглавленное тело. Рядом упал Фрелав, пронзенный насквозь, сполна уплатив долг.

К Ингвару подскочил Ратич и помог встать.

— Спасибо, брат! Но сейчас держись от меня подальше! Целее будешь! — прохрипел тот.

— А нам что целыми, что по частям, все равно погибать! — нервно рассмеялся Ратич.

Игорь под личиной Ингвара зловеще улыбнулся в ответ:

— Не скажи!

И они разом кинулись на выручку израненному Сигуру, который из последних сил отбивался от чудовища с косую сажень, закованного в доспех…

Братья не успели. Монстр насадил руга на ангон и высоко поднял над местом битвы, будто штандарт. Железко вошло Сигуру в живот. Он стал медленно сползать по дереву, оставляя за собой синие веревки кишок.

Исполин не долго хвастался победой, как на него налетел Ратич, опередивший Ингвара. Гигант в железной маске саданул руга кулаком в ухо. Ратич покатился по земле. Но Ингвар был начеку. Колдовская сталь впилась в бок демона и выпила из него жизнь до остатка. Выдернув меч, руг для верности еще раз погрузил его в мертвое тело.

— О, Ругевит! Гляди! Это жертва к твоему алтарю! — воззвал он к богу войны, и, не дожидаясь оглушенного Ратича, Ингвар бросился на данов, расчищая дорогу к судну с багровыми бортами, выискивая глазами оставшихся демонов и их покровителя.

Вскоре он приметил еще одну Маску, что неистовствовала, убивая одного парасита за другим. В правой руке демон смерти держал боевой бич — палицу с подвижными главами на цепях, в левой стилет, которым добивал поверженных жрецов.

Завидев Ингвара, Маска попыталась скрыться за спинами товарищей, которые пали, сраженные, кто — не знающей промаха тенью, кто — сталью подземных Богов.

Тягучий звук рога снова заставил всех замереть. Над Храмом колыхался королевский флаг. Это означало, что сопротивление на перешейке, по ту сторону холма, наконец-то сломлено. А раз королевские вои вступили в Храм, то поживиться там простому воину не дадут. Эти мысли остудили самые горячие головы, и поток данов, взбирающихся по склону вверх, иссяк. Скорее наоборот. Вниз начали спускаться самые удачливые и расторопные, те, которые успели поживиться сокровищами волхвов.

На удивление товарищей они возвращались налегке.

— Ну, что там?

— Да там пусто! Все попрятали! Надо бы в город поспеть! — уловил Ингвар краем уха.

— К кораблям! Пробиваться к кораблям! — взревел седобородый Веремуд во весь голос, воспользовавшись мимолетной тишиной.

— Слава Богам! — откликнулись руги.

И опять, закружилась, завертелась безумная схватка.

— Колдун! Где ты! Чернокнижник! Бойся меня! — орал Игорь.

Волшебный меч стонал от восторга, и уже не Ингвар направлял его, а само оружие выбирало следующую жертву, потом еще одну и еще.

— Крови! Крови! — выл клинок.

— Месть! Месть! — стучало в висках.

— За отца!

— За брата!

— За Всеслава!

Ингвар догнал Маску у самого борта. Попав в его тень, демон неожиданно развернулся и обрушил на руга коварный удар бича. Тот инстинктивно подставил меч, который, запутавшись в цепях, выскользнул из рук у Ингвара и упал на песок.

Но, видно, сталь Вия оказалась столь тяжела, что она потащила за собой Маску. Петля на рукояти палицы не позволила демону легко освободиться от собственного оружия. Опередив Маску, руг достал врага резким, неотразимым «брыком», угодив ступней под солнечное сплетение. Монстр отлетел назад, где его пригвоздил к багряному древу дротик подоспевшего Ратича.

— Мощи Кощеевы! Тяжеловата кольчужка! — бросил Игорь на ходу, подбирая меч.

— Как ты думаешь? Сев успел? — задыхаясь, спросил Ратич и прижал ладонью рваную рану на груди.

— Должен успеть! — обнадежил Ингвар.

— Следуй за ним! Убей его! — услышал он каркающий голос откуда-то сверху.

Ингвар толкнул брата наземь, затем, даже не озираясь на незнакомца, руг прыгнул к нависшему борту кнорра и рубанул, что есть силы.

Игорь углядел, как по дереву поползли трещины, словно в замедленном кино или мультфильме, сначала тонкие, потом толстые, широкие, ветвистые. В воздухе повис смрадный запах гнилья. На песок посыпалась труха, словно бы это судно давно подтачивал неутомимый труженик — червяк. Что-то хрустнуло, заскрипело. Взвились какие-то белые мухи. Разделенный на множество частей кнорр перестал существовать. Лишь остов украшал собой берег.

Разгребая тюки и бочки, по недоразумению оставшиеся в целости и сохранности, то и дело поминая Нечистого, на поверхность вылез тщедушный лупоглазый и ушастый человек, одетый в черную мантию. Он был невероятно зол. И сцена эта едва не заставила Игоря рассмеяться, если бы не второй гибкий, высокий и жесткий, появившийся следом за Флорентийцем.

Лицо поединщика показалось Игорю, да и Ингвару, ужасно знакомым, хотя он готов был поклясться, что нигде его ранее не встречал. Вообще, странное было лицо, запоминающееся… Оно не принадлежало ни к одной из известных человеческих рас и от неживого лика противника веяло холодом.

Оно походило на ту же чудовищную маску, только, выполненную более искусно, чем все предыдущие.

Ингвар повел мечом в сторону урода. Косая тень магического оружия упала на врага и перечеркнула его. Колдун захохотал… Демон, ничуть не поврежденный, шагнул к ругу. Теперь Игорь знал, что под этим ликом, скрывается сущность, еще более жуткая, чем наружная сторона. Противник давно не принадлежал миру живых, тень не могла причинить ему никакого вреда.

Это был лучший боец Флорентийца, подобранный им вопреки воле епископа, точнее, вообще без его ведома.

* * *

Он был самым умелым воином таинственного лесного народа, медленно вымиравшего в далеких южных джунглях. Этот народ считал себя расой перволюдей, пришедших в незапамятные времена в гнилые чащи тропиков с погибшего после катастрофы материка, возможно, считал не без оснований. Чернокнижник, влекомый неугасимой жаждой тайной власти, осмелился проникнуть в их полуразрушенный храм вместе с небольшой группой крестоносцев, соблазненной рассказами о фантастических драгоценностях. Никогда еще ни один рыцарь не забирался так далеко в своих исканиях святых реликвий.

К несчастью, драгоценности в храме действительно имелись. Это превратило и без того не очень-то боеспособный после недельного пути через пустыню отряд в кучку обезумевших мародеров.

И вот в самый разгар грабежа в храме появился безоружный воин. Возможно, религия запрещала «перволюдям» использовать оружие в местах поклонения, возможно, была какая-то другая причина. Так или иначе, крестоносцы сочли его дикарем, случайно забредшим в развалины.

Но он принялся их убивать, убивать быстро и умело, и продолжил это занятие даже после того, как одноглазый слуга-арбалетчик по прозвищу Верная Смерть всадил ему стрелу аккурат в левую половину груди, чуть ниже соска. Чернокнижнику приходилось слышать о мертвых воинах, поднятых из могил ритуалами, по сравнению с которыми Черная Месса кажется чем-то вроде Пасхального богослужения.

Существовал только один надежный способ остановить такого бойца — убить его хозяина. И вооруженный кинжалом, колдун бросился поспешно осматривать закоулки строения. Наткнувшись в одной нише на седого старика в сплетенной из ароматных трав тунике, он тут же перерезал ему горло… как выяснилось, на глазах зомби.

Безволосый воин прекратил свое кровавое дело, ожидая приказаний от нового господина. Двое уцелевших крестоносцев перевели дух и подняли мечи, готовясь изрубить чудовище в куски, но тут чернокнижник, которому совсем не нужны были свидетели, сделал жест, одинаково понимаемый у всех народов.

Обучить монстра повиновению оказалось просто. Раны на нем заживали быстро, но своеобразно, превращаясь в упругие белые рубцы, образующие как-бы новые мышцы; жрало чудовище все, что двигается. Пару раз использовав его, выполняя тайные миссии по приказу Ордена, Флорентиец почти уверовал в неуязвимость мертвого Слуги.

* * *

…В руках у врага ничего не было, однако это не обмануло руга. Игорь молниеносно атаковал. Ему даже не пришлось напрягать фантазию, как вместо прямого полуторного меча он сжимал излюбленное оружие самураев. Это чудесное превращение на какой-то миг дало ему преимущество.

— Посмотрим, как тебе понравится такое железо!

Катана разрезала воздух в дюйме над гладким черепом нежити.

— Ингвар! Вали его изнанкой! — простонал Ратич, хотя знал, что эта тайная техника брату никогда не давалась хорошо.

Игорю очень хотелось скорее покончить с Последней Маской, а равно и с хозяином-колдуном, но горячиться парень не стал. Да и противник попался крепкий. Казалось, он совершенно невозмутим, и нет на Земле такого, что может вывести его из себя.

А следовало бы поторопиться, Словенские островки тонули в безбрежном Датском океане.

Разве что, Веремуд, каким-то чудом, он — Ингвар, да еще с десяток израненных бойцов оставались на ногах.

— Пора кончать, прах Чернобога!

* * *

Преследуя последних всадников Свентовита, рыцари напоролись на засеку. Тут их поджидали меткие лучники, способные с двухсот шагов вогнать стрелу в щель меж хваленых итальянских лат.

Крестоносцы не полезли на рожон, осадив ретивых скакунов, они повернули назад, чтобы предупредить короля о новой преграде на пути. А заветная цель была совсем уже близко. Вон он, Великий Холм и Храм на вершине его, видимый с любого судна, проходящего близ острова. Говорят, кумирня язычников сказочно богата, а богопротивные идолы их одеты в золото с ног до головы. Если это так — можно существенно поправить свои дела. И хотя всемогущий Господь сотворил пустыню для испытания служителей своих — ничего нет лучше и краше прохладной зеленой Дании.

Может, от того, что луга и леса Ютландии столь милы сердцу каждого дана, вплоть до Третьего Крестового похода ни один знатный скандинавский рыцарь не участвовал в безумных предприятиях франков и позабывших свой язык норманнов. Зачем? Еще не сломлена ересь на берегах Рутении, еще буйствуют сумь да финны. Язычников хватит на всех! Да здравствует великий северный крестовый поход.

Лютобор тревожно оглядывался на Храм. Клубы, вздымавшиеся к облакам, стали черными. Да и само небо почернело, нахмурилось тучами. Вдали зазвучали громы Перуновой колесницы. Им вторил усиливающийся рев прибоя да посвист стриб. Все явственнее ощущалось дыхание магии волхвов.

— Только бы успели! Ну, давайте, старики! Кто же, если не вы?…

* * *

— А что, святой отец! — обратился король к Абсалону. — Если сейчас появится Аса-Тор на своей повозке?

— Помилосердствуйте, Ваше величество! — воскликнул Абсалон и начал истово креститься.

Многие последовали его примеру.

— Стыдитесь, господа! Пресвятая Дева не оставит своих паладинов без внимания! Клянусь, тому, кто первый ворвется в Храм, я пожалую рог Свентовита, усыпанный рубинами и изумрудами. Эйрик?

— Я здесь, Ваше величество!

— Объявите воинам, что я отдам город на сутки в их полное владение.

— Будет исполнено, Ваше величество!

— А теперь, вперед, господа! Если с нами Господь, то кто против нас? Наш кузен Фридрих^[50], говорят, основательно застрял в Альпах. Оно и понятно, горная страна, Италия. Но, эти холмы, господа мои, не горы. Так, неужели, мы не вознесем свой крест, как Христос, на последнюю в мире Голгофу!

Король бросил против ругов германских наемников — то были опытные воины Саксонии, ходившие на лютичей да варинов еще со своим герцогом Генрихом, прозванным Львом^[51]. На счету саксов была столица вагров, где они порушили бронзового Сытиврата, деда Сварога. Это было еще в десятом веке. Император же Генрих сто лет спустя порубил Макошь, вырвал из рук ее рог, полный меда — издеваясь над славянской Фортуной.

Но Генрихам в Рутении не всегда везло. Еще год назад пруссы призвали Лютобора на помощь против вконец обнаглевших ляхов. Руги заманили отряд тамплиеров Анри Сандомирского в болота и вырезали всех до единого. Хотя наемников-саксов было вдвое больше — ни опыт, ни численное преимущество им не помогли. Не успев преодолеть завалы, они потеряли половину под стрелами и камнями защитников тропы. Датское войско сгрудилось на перешейке, прижатое к земле низкими свинцовыми быстро несущимися облаками.

* * *

Лютобор знал, стихии повинуются волошбе смертных, но не ведал он того, что тихи слова заклятий в устах мертвецов. Не стало Любомудра. Наверное, мертв Святобор. Гонцом ушел к прародителям Радивед, упав на жертвенный нож. Напрасно ждешь, князь. Не будет чуда, Лютобор. И вообще, больше не будет чудес!

C поразительной быстротой пред князем пролетела вся его жизнь, полная испытаний и приключений, полная ненавистью и любовью. Лютобор помнил себя ребенком на берегу веселого звонкого ручья, пускающим кораблики. Какую-то девочку с косичками. Потом он был безусым пленником со связанными за спиной руками, и уплывал от родного острова на разбойничьем корабле. Князь заново переживал восторг внезапного и чудесного освобождения ватагой братьев-ругов, среди которых мелькало знакомое лицо молодого Святобора, годы ученичества, момент своего избрания вождем… Он вдруг увидел жену свою Злату, умершую год назад внезапно и мучительно, после поездки ее к ляхским родичам. Волхвы ничем не сумели тогда помочь. Злата протягивала к нему руки, будто бы звала за собой. Затем перед его взором белесой дымкой проследовала мать.

— Сынок, мы, наконец-то, снова будем вместе! — услышал он.

Тяжелой поступью по холмам ступала гигантская тень его давно почившего отца, на руках конунга Лютобор разглядел мальчика и узнал в нем себя. Малыш улыбнулся ему, а затем, размахнувшись, запустил по волнам набежавших облаков синюю лодью с красным парусом заката…

— Княже! Берегись! — раздалось совсем рядом.

Он едва отразил меч налетевшего дана, но поравнявшись с викингом, сумел полоснуть его клинком снизу-вверх. Железо послушно рассекло человечье мясо и углубилось в дыру живота…

Но вдруг, тяжелый болт прошил княжью броню и, сломав ребра, бросил Лютобора на трупы друзей и врагов. Мертвый дан упал сверху, придавив своей тяжестью…

Запас стрел не бесконечен. Когда лучники опустошили колчаны, когда окончились камни, а внизу, среди громоздившихся тел догорели возы — руги исчерпали столь неприятные для данов неожиданности. Гридни Лютобора стояли насмерть, и все до одного погибли, защищая восточную тропу, задавленные вражьим войском.

Если бы Вальдемар и подозревал, что среди трупов лежит тело его самого непримиримого противника, даже и тогда, при всем желании он не сумел бы отыскать Лютобора, изрубленного до неузнаваемости, чтобы убедиться в смерти врага.

* * *

Заметно просветлело. Не слыша трубного гласа волхвов, успокоились альвы ветров, спустились на дно и скрылись в глубинах Холодного моря водяные.

Путь к Храму был открыт. Отряды данов потекли вверх, но схлынули, испуганными струями. На дороге стоял златовласый старик. Он был, конечно, сед, просто Солнце, разодравшее пелену и клонившееся к Западу, нарисовало над головой волхва сказочный нимб. Старец, одетый в длинную грязную серую рубаху, щедро окровавленную и изорванную, этот старец что-то пел. Вначале негромко, скрипуче, срываясь на хрип, более похожий на потрескивание занимающихся огнем сучьев. Затем громче, надсаднее, злее.

Повинуясь древнему слогу, за его спиной разгоралось пламя. Златогор звал Огнебога за собой на ненавистного ему врага, обещая богатые жертвы. Всюду, где он ступал, примятая трава сохраняла кровавые отпечатки его израненных ступней, но не надолго. Багряные капельки шипели, испаряясь в волшебном Огне, который шагал следом, как слепец за поводырем. Неудержимой лавиной огненная стихия ринулась вниз, слизывая гигантским алым языком человечье мясо. И даже когда умирающий певец упал, даже тогда, верные магии слов и ритма, огневухи еще некоторое время резвились на склоне, гоняясь за двуногой добычей.

— Сумасшедший волхв! — подумал король, — Неужели не ясно, что остров мой! Святая Земля далеко, а своя кольчуга ближе к телу. Вот и разорили пиратское гнездо. То-то заполыхает Аркона. И падет на землю ненавистный Идол, подрубленный Датской Секирой. Очередь за готами^[52]. Пора бы поприжать и тамплиеров, Орден высоко голову поднимает… Поиграли с попами, и хватит!

* * *

— Пора кончать, прах Чернобога! — выругался Ингвар.

Изловчившись он вогнал смертоносную сталь в живот Последней Маски по самую рукоятку и даже умудрился повернуть меч на девяносто градусов.

— Бей второй раз, герой!

— Довольно и одного!

Внезапный удар по ушным раковинам оглушил руга, и он, выпустив клинок, отшатнулся от врага, оседая на песок. Словно сквозь туман Ингвар видел Живого Мертвеца, который рухнул в морскую пену, увлекая за собой кладенец; Чернокнижника, силившегося вытянуть магическое оружие из неубиенного Слуги; труп Ратича с франциской в спине…

Нет! Это не туман, а дым. То руги подожгли вражьи корабли.

— Ну, что, Чернокнижник! Вот мы и встретились!

Собрав волю, Игорь бросился на колдуна, готовый перегрызть ему горло. Тот оставил бессмысленные попытки освободить Маску от катаны и заорал во все горло:

— Ко мне, люди!

Без какого-либо усилия Игорь вытащил колдовской клинок, на глазах принимающий обычный вид, из тела монстра и…

— Изыди, дъявол! — вскричал колдун, в ужасе отшатнувшись

И тут Ингвар заметил, в тот же миг синеватое лицо Маски вдруг стало смуглым. Сухие голые по локоть руки стали наливаться силой. Лысая голова покрылась иссиня черными, как воронье крыло, густыми волосами. Как ни в чем ни бывало, демон восстал в новом обличии. Мертвое из мертвого породило жизнь.

Впрочем, и живой, противник двигался очень быстро. Гораздо быстрее, чем это хотелось бы Ингвару. Существо перехватило ругу кисть, пытаясь вырвать из нее драгоценный меч. Второй рукой гигант стиснул Игорево горло.

Отлаженным на тренировках движением Ингвар двинул Маску подъемом стопы в пах, следом за этим, указательный палец его левой руки глубоко проник в широкую глазницу демона, почти достав до извилин, если они, конечно, были…

Полуослепленная Маска взревела, отшвырнув от себя парня. От этого крика, казалось, содрогнулась сама Земля. Но жуткий вой вскоре прекратился, потому что следом волшебный клинок Велеса разрубил демона от макушки до пояса…

Теперь Ингвара-Игоря переполняла невиданная Мощь. Он хотел выплеснуть ее наружу, но никак не удавалось. Руг остервенело кинулся на троих данов, подоспевших на помощь Флорентийцу. Те, не дожидаясь и не сговариваясь, разом швырнули в него фрамеи. Ингвар поскользнулся. Это спасло его от копий и немного удлинило жизнь врагам, на пару секунд…, но не больше.

И только тут Ингвар заметил, что в живых из ругов остался он один. Трупы, трупы, трупы… Со всех сторон к последнему из защитников острова спешили все новые и новые противники…

Он крушил длинные одномачтовые суда. Порою было достаточно одного касания, чтобы волшебная сталь сломала хрупкое и гнилое дерево. Всюду, где еще падала длинная в кровавых лучах тень кладенца, всюду были тление и смрад.

Он резал противников, точно свиней. Не играя в благородство, Игорь наносил самые подлые, самые коварные и наиболее смертоносные удары. Он разил в шею, живот и промежность. Да сделай Игорь хоть маленькую царапину, враг умирал — и это было главное.

Руг искал Флорентийца. Ингвар звал епископов на божий суд.

Странно, Игорь не чувствовал усталости. Меч вел его за собой, сталь Хтонических Богов вершила свое дело. Но чем яростней и настойчивей он обрушивался на проклятых врагов, тем ожесточеннее выглядело их сопротивление. Порою его, или Ингвара — не все ли равно, оттесняли к воде, и тогда высокая набежавшая волна окатывала парня с ног до головы, грозя утащить за собой на забаву к Морскому Владыке. Но Игорь вырывался и вновь бросался на данов, чтобы получить пару-тройку крепких ударов, чтобы нанести десяток своих, куда более опасных.

Тело было избито и исколото. Во рту пересохло.

Наверное, безумец, снискал расположение врагов, и они решили подарить ему медленную смерть.

Нет, просто уж не осталось смельчаков, готовых скрестить оружие с Последним из Ругов. В Ингвара летели стрелы, копья, камни. Иногда, казалось, сами мертвецы хватают его за щиколотку, стараясь опрокинуть на землю. Но меч Игоря находил добычу и доставал ее всюду.

Игорь не утруждал себя запоминанием лиц, и Ингвар тоже. Он перемолол в одиночку уже не одну сотню данов. Возможно, Колдун попал в их число. Так он шел к намеченной цели, методично очищая берег от захватчиков. Даже если красноликий Хорс скроется за обзором — даже тогда он не остановится!

Косые уродливые тени порожденные пламенем, бушующим над Храмом, носились по песку. Багряное небо снова заволокло тучами. Где-то за облаками загромыхало. На Ингвара налетел крестоносец в блестящей броне. На грязном от крови плаще германского рыцаря искривлялся Крест. Руг расколол железную башню поперек. Тень хлестнула по вороному скакуну, превратив его в жалкую дохлую клячу.

Но он все чаще падал. И все чаще и отчетливей кольца железной рубахи отражали скользящие удары. Выли стрибы, поднимая в воздух тучи песка. Глаза слезились. Горело обветренное лицо. Звенела порванная кольчуга. Смачно чавкали сапоги, полные вражьей крови.

Будто бы все демоны Хаоса вылезли на поверхность, поиздеваться над Игорем. Всякая случайность, любое ничтожное по своей вероятности событие непременно случалось теперь. Устойчивый камень обращался в липкую глину. Мокрый песок затягивал как зыбучий. Враги мерещились там, где их давно не было, и возникали, словно в сказке, из-под земли неожиданно. Клинок вибрировал и гудел, описывая круг за кругом, словно коса, срезая живые колосья, перезрелые, спелые и недоросль.

Мышцы то сводило, то их пронзала нервная дрожь. Игорь не мог сосредоточиться и осмыслить действо, вершителем которого стал. Он не успевал подумать, как на место одной мысли лезла другая, прямо противоположная. Игорь злился на себя, а Ингвар пропускал все новые и новые удары.

Один из них был столь силен, что опрокинул руга на спину. Парень попытался вскочить, но тупая боль в груди оказалась сильнее. Наконец, раскаленный кладенец выскользнул из внезапно ослабевших рук. И уже поднявшись было на одно колено, Ингвар рухнул навзничь, словно с потерей магического оружия жизнь оставила истерзанное тело, задув последний светильник.

— Это все, Ингвар! Прощай! — ослепительной болью вспыхнуло в мозгу.

* * *

Храм пылал, обратившись в раскаленную печь. Сверху падали балки. Инегельду казалось, даже камни плавились от нестерпимого жара. В центре кумирни возле обгорелого идола Свентовита, прижавшись к ногам исполина, искали спасения несколько женщин, укрывавших от языков беспощадного пламени двух-трех малолеток. Одна из женщин была в тягости, и судя по округлившемуся стану ей предстояло разрешиться двойней. Она с надеждой и ужасом взирала на Инегельда. Лик Верховного Жреца и в самом деле внушал страх.

Ворота гулко звенели под ударами мощного тарана. Казалось, еще немного и враги ворвутся опять. Но лучше сгореть заживо, чем стать презренной рабыней в доме дана или пасть жертвой надругательств под телами разгоряченных наемников.

Инегельд, Вальдс и Верцин о чем-то спорили.

— Уходите! Спасайте людей, я сумею за себя постоять. Всеотец прислушается к голосу Сына. Это последнее мое слово, и кончим на этом! — твердо молвил скальд.

— Задержи их у восточного прохода, остальные запеча… — начал Верцин.

— Знаю, — оборвал его Инегельд.

Затем, выхватив из ножен за спиной два кошмарных изогнутых меча, он начал пробираться в сторону указанных ему врат, готовых вот-вот поддаться напору извне. Проникнуть в Храм через прочие двери стоило большего труда, поскольку выходы там порядком завалило, и заклинание предусмотрительного Любомудра тоже чего-нибудь да и стоило. Может, кто из уцелевших параситов снаружи еще сдерживал ожесточенный натиск викингов. Но Инегельд чувствовал, что никого уже не осталось…

— Замолчите, бабы! — рявкнул на причитающих женщин Верцин. — Чтоб ни единого звука!

Те смолкли. Но тише от этого не стало. Треск, лязг, звон, азартные крики, ржание. Все смешалось.

Верцин тревожно поглядывал то на застывшего Брата, то на едва различимый в дыму силуэт Инегельда, то на черную от копоти исполинскую фигуру Свентовита:

— Зачем ты нужен, Миролюбец? — закралась горькая мысль.

Вальдс терпеливо ловил в сознании ускользающую Нить Велеса.

— Помоги, Владыка Звездных Путей! Услышь меня, Небесный Водчий! Внемли, Великий отец моего златокудрого Господина!

Сосредоточиться не удавалось, но он не сдавался. Какая страшная усталость! Именно в такие моменты, на пороге Смерти, на самом Лезвии Клинка, обостряются человеческие способности, именуемые почему-то сверхестественными или магическими.

Вальдс шел по Лезвию добрых шесть десятков лет. Но никогда еще он не был так силен и так уверен в себе. Никогда еще он не прибегал к Заклятью Перекрестка, использовать которое можно только раз, да и то, ценой собственной жизни. Знал об этом и Верцин.

Наконец, старания волхва увенчались успехом.

— Ты готов, Брат?

Верцин кивнул.

Он явственно увидел Тропу Вотана, клубок голубоватых Волосожар. Вальдс протянул руку и, подобрав их нить, потянул за нее. Бездонное чрево звездных тоннелей распахнулось и поглотило Дерзкого Смертного. Но волхв цепко держал драгоценную нить, наматывая ее на ладонь. Усилием Воли раздвигая Передние Пределы, он смело зашагал по искристому следу.

— Пора! — сказал Верцин, подталкивая и без того испуганных женщин к Черной Пустоте, возникшей там, где только что стоял Вальдс.

— Это подземный ход, да? — дернув Верцина за полу плаща, спросила голубоглазая русая девчушка.

— Подземный ход, конечно. И на том его конце вам ничто не будет угрожать. Давай, маленькая, спускайся поскорей!

— А нас там ждет папа, да?

— Он потом вас найдет, — солгал жрец, на ощупь погладив ребенка по головке…

Огня в Храме было предостаточно, но очи застлал Млечный Туман. Веки налились свинцовой тяжестью и намертво сомкнулись, но волхв знал, на что шел. Да так, пожалуй, и лучше.

Наконец, мимо жреца томно проследовала беременная. Верцин взял ее белую миниатюрную кисть в свою иссохшую ладонь:

— У тебя будут мальчики. Два мальчика. Их ждут великие дела. Смелых влечет море. Зови их Соколами.

— Спасибо, мудрейший. Ругам не краснеть за своих детей, — молвила она, и ужаснулась — из-под полуприкрытых век волхва проглядывала безбрежная тьма.

— Ступай же! — торопил он.

— Не медли, Верцин! — раздался гулкий, словно из глубочайшего в мире колодца, ужасный Голос.

В тот же миг тяжелая охваченная пламенем балка ринулась вниз, похоронив под собой последнего из жрецов. Черная бездонная пасть, открытого было тоннеля, захлопнулась.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЕ ИЗ АРКОНЫ

Ингвар, нет, теперь уже Игорь, и только он, лежал не в силах пошевелить и пальцем. Морской ветер ворошил его русые волосы. Перед глазами был лишь кусок звездного неба, да берег, усыпанный трупами и, как губка, пропитанный человеческой кровью.

Шум прибоя заглушал стоны раненных. Близилась полночь. Неожиданно он увидел, скорее даже почувствовал, странное, непонятное, едва различимое облачко, легкую дымку, которая быстро сгущалась, меняла плотность, испытывала удивительные метаморфозы.

И эта туманность родила девушку, прекрасную, как сама природа, светловолосую валькирию^[53]. Воительница была одета в серебристую броню, плотно обтягивая стан, волшебная кольчуга, сработанная мастеровитыми гномами, лишний раз подчеркивала все достоинства тела.

Из этого же тумана, вдруг, выглянула лошадиная голова, колдунья вела под уздцы белоснежного златогривого коня. Дева битв перешагивала через трупы, пристально вглядываясь в лица убитых.

Вот она склонилась над рыжим даном, чело которого пересек ужасный шрам. В грудь викинга глубоко впились две арбалетные стрелы. Но даже не живой, он сжимал в руке большой прямой скандинавский меч. Валькирия поцеловала мертвеца…

И чудо! Раны на павшем стали сами собой заживать, рубцы разгладились, исчезли следы крови. Игорь видел это вполне отчетливо, потому как лежал шагах в пяти от скандинава. У него раздался бы возглас удивления, если б не полнейшая беспомощность, да и во рту пересохло, когда Игорь заметил пробуждение воина. Воскресший приподнялся на локте — валькирия как раз вытянула из него последнюю стрелу и улыбнулась герою: «Отец Ратей ждет тебя в Вальхалле, храбрый викинг!» — сказала Богиня. И он улыбнулся в ответ, впрочем, эта улыбка так и не сходила с его уст в последние минуты перед недавней кончиной.

Мгновение — и валькирия взлетела в седло. Конь рванулся в небо, оставляя за собой искристый след, подобно комете. Если бы Игорь мог привстать, он бы увидел, что рыжий дан не одинок. То там, то тут над полем брани тенями мелькали невесомые силуэты убитых бойцов, влекомые воинственными девами Асгарда в обитель Богов.

— А они все-таки верили!? Но почему же тогда? — удивился Игорь. — В самом деле, не важно, что ты носишь крестик на груди — душа остается языческой.

Мерзко хихикая, рогатые черти когтистыми лапами ловили призрачные души, они будто бы запихивали нетленное в мешки и волочили их по двое-трое в самую бездну. Сатана будет доволен!

Вот на неизведанных высотах, средь бескрайних просторов Вселенной зародился маленький рыжий огонек, который постепенно вырос в алое пламя, устремившееся неудержимым пожаром из мрачных глубин Космоса к Земле. Быстрый, как метеор, на кровавый берег полыхающим вихрем спустился гигантский волк. Даже самый крупный матерый хищник не пошел бы ни в какое сравнение с этим зверем.

От него веяло неимоверной Силой. Волчья шерсть так и сверкала грозным небесным огнем, только, вот странность, Игорь не чувствовал жара.

Некоторое время Семаргл бродил среди трупов, обнюхивая искалеченные, порубанные в грозной сече тела. Наконец, он выбрал кого-то, достойного чертогов Вышнего. Это был Ратич, что в последней своей битве прикрывал Ингвару спину. Здесь он нашел свою Смерть, но теперь обретал Бессмертие. Игорь видел, как Семаргл слизнул пламенеющим языком запекшуюся кровь с лица молочного брата, и у того мигом срослись лопнувшие вены, затянулись неизлечимые рваные раны на груди.

— Садись ко мне на спину! — сказал волк Ратичу. — Я отнесу тебя в Светлый Ирий.

— Я не поеду один. Возьми со мной Ингвара. Брат храбро бился и достоин встретить новую зарю.

Семаргл наклонил волчью морду к Ингварову лицу, и бездонные глаза бога проникли в самую суть, заметив присутствие Игоря.

И человек увидел в очах Огненного Волка свет далеких вечных звезд, нежность летних зорь, гнев подземных глубин и недоступное разуму смертного Знание.

— Я не могу это сделать. Час твоего брата еще не пробил, да и мне он не принадлежит! Пусть каждому воздастся по его вере.

Ратич не посмел спорить с Волком. Он лишь поцеловал Ингвара в лоб и двинулся вслед за Огнебогом.

Ночь соткала из тишины и пустоты женщину в длинных черных одеяниях. То была Желя — Богиня скорби и печали. Несколько слезинок обожгли щеку.

Игорь потерял чувство времени и реальности всего происходящего. Он будто-бы отвлеченно взирал на эту фантасмагорию со стороны. Между тем на поле брани, на арену, усеянную трупами актеров, ангелом Смерти спустился… Да нет! Поднялся из «ада» Пекельного царства, черный ворон.

Птица сверкнула оком и уставилась на Ингвара, оценивая важность и ценность добычи. Ворон, вестник скорой кончины, неуклюже перешагивая через тела, подбирался все ближе и ближе. Вот, он нацелил огромный острый клюв и совсем уж было приготовился полакомиться человечьим глазом… Если сеча — у посланца Смерти на ужин вечно зеркало души.

Игорь зажмурился. То было его первое осмысленное движение в сторону Жизни.

Бац! Чудовищная кошачья лапа вынырнула из Пространства и прищемила птице хвост. Следом за лапой показалась передняя половина ее обладателя. Хвост и задние лапы хищника находились еще в какой-то иной действительности, которую чаще называют другим измерением. Баюн насмешливо разглядывал трепыхавшееся в когтях создание.

— Гляди, — улыбнулся кот Игорю во весь рот, — сейчас снова про малых детушек вспомнит!

— Не губи меня, могучая Киска! Пожалей моих воронят! Худо им без старика! — взмолился Ворон.

— Сколько раз я тебе говорил, чернец, не называй меня Киской, — вспылил кот.

— Сам такой… Ой! Виноват! О, всесильный! Обознался я сослепу. Владыка, ну зачем же так? — канючил Ворон.

— Ладно, проваливай! После поговорим? Лети себе, и в следующий раз будь внимательней! — фыркнул Баюн и ослабил хватку.

Птица не замедлила воспользоваться любезностью кота и взмыла в воздух, растворившись во тьме.

На этом, однако, злоключения Игоря не кончились. Не успел посланец Велеса куда-то бесшумно исчезнуть, как внезапно среди поля брани возникла колесница, влекомая двумя голубыми кошками, величиной с хорошую пантеру. Ими правила женщина удивительной красоты и непередаваемой словами той таинственной внутренней силы, которую по праву можно было бы назвать божественной. Две валькирии склонились пред ней в почтительном поклоне, в котором не было и тени услужливости.

Асиня повелительно указала на колесницу двум-трем мертвым, если это слово вообще применимо, девушкам в иссеченных кольчугах. Словенки, среди которых парень узнал Власту и Гориславу — подруг Влады, безропотно подчинились.

— Я забираю и этого, — обратилась Богиня к помогавшим ей валькириям, указывая на Ингвара, — Он мне нравится. И в нем больше от крови ванов, чем асов.

— Великая Фрейя^[54], этот человек еще жив.

— Он достаточно хорош, чтобы служить мне в Фолькванге. И если Харбард не взял воина в Вальхаллу — его душа принадлежит Фрейе по праву. Юноша утешит меня, как некогда Одд. Что с того, если мальчик жив — он все равно умрет. Я так желаю, я так хочу! — и она взошла на повозку, где странным образом уместились выбранные ею павшие.

— Мало ли что ты хочешь? — дерзко выступил из пустоты Баюн. — Уж нельзя и отлучиться?! Ищи себе другую забаву — парень мой!

Фрейя окинула взглядом громадный кошачий силуэт и, вдруг, в бессильной женской ярости вскинула по направлению к коту точеные персты. Валькирии схватились за оружие.

— Колдуй — не колдуй, а надо мной у тебя власти нет! Ты еще пешком под лавку в нашей горнице ходила, когда я освежевал Апопа^[55].

Только тут Игорь понял, что котище все это время жмурился, поскольку Баюн наконец открыл глаза, и тьма заметно рассеялась. Нимб мощи, окружавший Богиню при свете колдовских кошачьих очей и вовсе померк, так выглядит настольная лампа рядом с прожектором.

— Долг платежом красен, как говорят ваны. Теперь, моя очередь. А тебе, ведьма, легкая встряска не повредит? Ну-ка, котята, несите эту бабу куда-подальше! — заложив два когтя в пасть, Баюн оглушительно свистнул, запряженные в колесницу звери рванули в галоп, потом в карьер.

— Вы тоже, брысь отсюда, маленькие негодники! — зашипел он на крошечных крылатых созданий, чей лучезарный сонм кружился рядом. Те в испуге скрылись, улетели искать более добропорядочную жертву.

— Старуха с косой просто слепа, или, может, вредина, если из-за нее такие сложности у небожителей, — мелькнула у Игоря шальная мысль.

Баюн скалой возвышался над Ингваровым телом. Пушистый мех волшебного кота щекотал окровавленную кожу сквозь брешь брони, длинные колкие усищи антеннами торчали в разные стороны. Кошачья морда приблизилась к лицу человека, смертный замер. На Ингвара сквозь зеленые глаза зверя взирали неимоверные очи Велеса.

Человек тоже смотрел на древнего бога, не в силах оторвать взгляда. И это было последнее, что он сумел увидеть. Срединный Мир прощался с героем.

* * *

— Я нашел их! Всеволод!

— Да, это они! Сам вижу, не кричи! — Сев встал на колени возле бездыханных тел двух названых братьев.

Паучок торопливо пробежал по серебристой нитке. Росинка слезой соскользнула на землю.

Немногим, очень немногим из ругов было суждено встретить новое утро. Всеволод споткнулся о чью-то отрубленную голову. Это было все, что осталось от храброго Труана. Славный телохранитель Сигура, Гетарикс, и Руальд валялся тут же. В могучую грудь Фрелава вошел дротик. Из глаза седобородого Веремуда торчал стилет. Спите вечным сном, богатыри руянские! Свеи или пруссы, ляхи или варины, поморяне или бодричи — пали вы в лютой схватке, защищая Правду и Веру наших предков, как и достойно мужчины. Вы погибли в битве за Волю.

— Смотри, Сев! — Златоус указал на громадные волчьи следы, там, где ступала лапа Зверя, выгорела трава и опалился камень.

— Огнебог унес их души. Нам предстоит позаботиться о бренном. Ну-ка, помоги мне вытащить из-под Ингвара этот клинок.

Совладать с осиротевшим кладенцом было не просто. Металл налился неимоверной тяжестью, даже такие словенские силачи, как Всеволод и Златоус с трудом подняли оружие и, взвалив длинный меч на плечи, зашагали к обрыву.

— Один Чернобог знает, как Ингвар с ним управлялся! — пробормотал Сев, не подозревая, насколько он близок к истине.

Однако клятва есть клятва. Всеволод обещал побрательнику, что похоронит, мол, кладенец в водах Янтарного моря, не даст осквернить благородное железо, коль хозяина убьют.

— Полетел к самому Ящеру! — выругался Златоус, когда с прощальным свистом меч разрезал клубы тумана и исчез внизу.

— Полдела свершили. Идем, поищем лодью. Брат сказывал — она следом явится…

Руги двинулись вниз по склону. На полпути им встретился Инегельд, он сидел у свежего могильника. Сжатые в кулак пальцы его левой руки обвивала сердоликовая змейка бус Светланы.

— Мы отомстим, мы за всех отомстим! — промолвил Инегельд, глядя Севу в глаза. — Дай срок! Но сейчас — поздно! Другой Солиг нет на свете белом… — добавил скальд что-то совсем непонятное, и его два зловещих меча вновь удобно устроились в ножнах за спиной, будто бы не покидали их никогда.

* * *

Судно Златоуса незамеченным выбралось из фьорда и, обогнув северную оконечность острова, при попутном ветре кормчий взял курс на северо-восток.

Дым застилал склоны лысого холма. То горела крепость. То пылал город. Невидимый в серых клубах корабль уносил прочь от Буяна последних защитников языческой вольности.

Теперь лишь Инегельд с его колдовским зрением мог разглядеть, скорее почувствовать, в туманной дали еще теплые развалины некогда величественного Храма.

И волны поспешно расступались, когда набегал на них ладно собранный корабль с червонным соколом на парусе. Судно подгоняли дружные взмахи весел, и оно летело стрелой, но вряд ли это могло продолжаться долго. Инегельд знал, что гребцы измучены, а многие из них ранены, и если бы не угроза неминуемой расправы, нависшая над изгнанниками — они оставили бы эту гонку, которая, впрочем, и так, он предвидел это, некоторым из них будет стоить жизни.

Сев стоял на корме, этот увалень, который и двух слов то, как следует, раньше связать не мог, неожиданно для всех тяжелым басом заглушил и море, и удары весел, и хлопанье парусов. Он взял такие низкие, такие мрачные ноты, что у Влады мороз пошел по коже:

— Что же дальше, Инегельд? Как жить без родины, без земли предков? В Арконе вырезали всех до единого, даже собак. Злыдни поганые! — обратился к нему Златоус.

— Весь мир — наша земля. Боги — они повсюду, и служить им можно по-разному. Думаю, мишура торжеств не нужна небожителям, она выдумана смертными. Учитесь обходиться без нее! Боги в каждом из нас…

Затем он сказал погромче, чтобы слышали все:

— Надо только помнить, что вы свободные, вольные люди! Так ли говорю, други?

Гребцы согласно закивали.

Немного помолчав, Инегельд добавил уже тише:

— Что до меня — я ничего не забываю… Ни хорошего, ни дурного.

Влада незаметно подошла к брату сзади и обняла его.

— А, сестренка! Что случилось? — ласково произнес Всеволод.

— Сев! Мне надо сказать тебе что-то важное!

— Шнекар слева по курсу! — раздался крик впередсмотрящего.

— Это по нашу душу. Поднимай всех. Сейчас нам понадобится каждый клинок. Если отобьемся — считай, спаслись! — услышал Сев.

Он давно уже признал первенство Инегельда, как более опытного, умелого и сильного, хоть на силушку и сам бы не пожаловался. Гибель Светланы сблизила двух мужчин, что, увы, нередко бывает, только после смерти любимых и близких.

— Может, уйдем?

— Нет. Люди измотаны, — ответил Инегельд.

— Знаешь! Я думаю, в конце концов, у ихнего Тюра^[56] всего лишь одна рука, против нашего-то Ругевита.

— Если бы дело заключалось только в количестве рук… — усмехнулся волхв.

— Все равно, одна голова — хорошо, а семь — лучше. Суши весла! — крикнул Сев и двинулся вдоль борта по проходу между скамеек.

— Всеволод! Ты слушаешь меня? — не обращая внимания на сигнал тревоги, Влада не отставала от него.

— Обожди, сестра. Разве не видишь? Ну, что тебе!

— Не кричи и не сердись! Ты слушаешь?

— Да, да! Пристала, как банный лист, — сердился он, — Только давай быстрее!

— Нет, ты меня не слушаешь! Да, остановись же, в конце концов! У меня будет ребенок! Ты понимаешь! Это сын Ингвара.

— Ты уверена? — опешил Сев.

— Да, я точно знаю, что будет мальчик. Я это чувствую.

— Я не о том! Ты уверена, что носишь в себе…

— Глупый вопрос! — гневно оборвала его Влада. — Жаль только, отец никогда об этом уже не узнает.

— Когда ж вы успели? Дура! Ой, дура! Да, как ты посмела спрятаться тогда в погребе!

— Понимаешь… Он еще со Святобором на материк уходил, а я боялась, я так боялась, что он не вернется… А потом, Ингвар был такой странный, словно подменили. И я не решилась сказать ему, — расплакалась сестра неожиданно.

— Ладно, все и так видно — без слов. Слезами отца не воскресить! Разберемся с данами — потом поговорим! — сухо бросил он и принялся расставлять людей, сквозь зубы поминая нехорошими словами Марену и всех баб на свете.

— Что случилось? — удивился Златоус, — Ты сам не свой! Охолодись! Это на тебя не похоже.

— Что-то? Племянник у меня будет! Вот что! — отвечал Сев.

— Так, это замечательно!

— А я разве против!

Инегельд пристально следил за быстро приближающимся врагом. Змеиная голова шнекара высовывала ядовитый раздвоенный язык и словно пыталась укусить жертву. На иссиня-черном парусе преследователя не было никакого рисунка. Тем более не было зловещего креста, который ныне малюют все, кому не лень. На палубе вражеского судна он насчитал семь десятков белобрысых рослых викингов, вооруженных преимущественно топорами и небольшими широкими мечами. Многие были обнажены по пояс, выставляя на показ крепкие загорелые тела, покрытые татуировками и рыжим волосом. Он услышал, как загремели круглые скандинавские шиты, снимаемые с бортов, как скрипнули взводимые тугие арбалеты. Инегельд видел, что и от этого грозного противника им не ждать послабления. Он с самого начала знал, насколько кровавой и беспощадной будет схватка.

Сомкнув ряды щитов, руги спокойно ждали нападения и готовились отдать собственные жизни возможно дорого. Златоус и Сев, ободряя соратников, давали для порядка последние советы. Впрочем, в них никто не нуждался. Выжили тоже далеко не слабые и не менее опытные воины. Просто, неторопливая речь командиров снимала напряжение, повисшее в тишине над водами Янтарного моря. Лучники подбрасывали в воздух пуховые перышки, стараясь правильно учесть ветер при выстреле.

Викинги приблизились в грозном молчании. Суда поравнялись, следуя параллельным курсом на расстоянии более десяти саженей одно от другого.

Враги разглядывали друг друга. Скандинавы, обычно скорые на расправу, ныне не торопились.

— По всему видать, это не христианские выродки, забывшие кто они и каких кровей!

— Да, — согласился Инегельд со Златоусом, — но нам от того не легче. Это наемники, королевские берсерки. Им хорошо заплатили за наши головы, и можешь не опасаться — свое дело они знают не хуже нашего, и всегда готовы предстать перед одноглазым Отцом Ратей.

Тем временем из трюма шнекара под руки вывели сгорбленного годами чернеца с вороном на плече. Викинги обращались с ним столь почтительно, что руги только подивились. Инегельд нахмурился. Он узнал скандинава — то был Бьярни — прославленный на всех берегах Рутении Слепой Скальд.

А дальше началось что-то невообразимое и потому страшное. Бьярни завел свою песнь. То была Песнь Ворона. Черная, разрушительная магия, призванная не столько воодушевить своих воинов, сколько повергнуть неприятелей в шок.

Вокруг заметно потемнело, хотя день только начался. Над морем нависли низкие свинцовые тучи. Казалось, еще немного и они сольются с водами в единое, раздавив корабль ругов в хищных тисках между небом и землей.

Инегельд увидел мерзкое Нечто, которое ринулось к нему с вражеского судна, одним прыжком покрыв десятки саженей. Холодными, как град, костлявыми пальцами это Неведомое схватило его за горло и принялось душить. Он силился отшвырнуть чудовище. Тщетно. По палубе с растрепанными волосами каталась Влада. В истерике завывала еще какая-то женщина. Инегельд оглянулся. Сев стоял так, будто сопротивлялся порывам встречного шквального ветра, на бычьей шее силача канатами обозначились вздувшиеся вены.

Корабль ругов словно попал в водоворот. Палуба зашаталась и закружилась под ногами. На стенках магического конуса, внутри которого они оказались, плясали уродливые тени. Шипел, извиваясь, Ящер, опутывая пространство гигантскими кольцами бесконечности. Изрыгая яд заклятий, Бьярни пронзал противника мертвящим взором невидящих глаз.

— Пусть Образ Древних послужит живым! — воскликнул Инегельд, отгоняя наваждение.

И он запел сам, разрывая путы чужих заклинаний, превозмогая неимоверную тяжесть, что взвалил Слепой Скальд на его плечи.

Чтобы победить, особенно в таком поединке, как состязание скальдов — нельзя поступать так, как того ждет супротивник, на нид^[57] отвечать нидом, а на драпу — драпой.

Инегельд раздался в плечах, вытянулся, одежда его превратилась в серый, умытый всеми дождями плащ. Ворон, до сих пор сидевший на плече у Бьярни, покорный чьему-то зову, взмахнул крылами и поднялся над шнекаром.

— Хар! — крикнула птица

— Кар! — послышалось людям. Ворон описал круг, а затем, рассекая воздух широкими взмахами, направился к судну ругов.

Никто бы не узнал теперь верховного жреца Арконы. На его чело бросала тень широкополая черная шляпа, из под которой зловеще сверкал единственный глаз.

С суеверным ужасом викинги взирали на высокого одноглазого седобородого Старца, возникшего из пустоты. Эхо, невесть откуда взявшееся в открытом море, гулко повторяло припев баллады. В довершении ко всему птица Слепого Бьярни действительно спикировала вниз на подставленную ему руку. Руку Властителя.

Но вот в балладе не осталось больше строк… Наступила тишина. Зловещий старик растаял в воздухе, исчез так же внезапно, как и появился. На его месте стоял Инегельд, поглаживая большого черного ворона, сидящего на плече.

Птица трогала человека за мочку уха, издалека казалось, она что-то нашептывает волхву, а он слушает это сокровенное и тайное.

Несколько мгновений ничего не происходило. Неожиданно шнекар взорвался звоном и лязгом оголенного оружия, громом ударов мечей о щиты.

— Да здравствует Один!

— Слава Отцу ратей! Слава Владетелю Асгарда!

Викинги приветствовали достойного противника. Они воздавали должное его мужеству по обычаю витязей моря. Инегельд выиграл состязание скальдов. Слепой Бьярни махал наугад рукой.

— Ура! — грянули руги, потрясая оружием.

— Аийа! Удачи! — выкрикнул Слепой Бьярни.

Шнекар развернулся, освободив дорогу собрату с червонным соколом на парусе. Змеиная голова улыбалась во всю пасть.

— Сына-то как назовешь? — спросил Всеволод, устало опускаясь на скамью рядом с Владой.

— Ингваром! — ответила она.

— Ну, что ж? Дело хорошее, — наконец молвил он. — Будет кому его поучить. В том не сумлевайся.

Инегельд осторожно взял ворона двумя руками. Тот недовольно заскрипел. Тогда волхв на пару мгновений обхватил мощный клюв птицы губами, словно прощаясь.

— Спасибо за услугу, дружище! — услышали затем руги. — А пока что, лети к своему хозяину. Ему твои глаза нужнее, чем мне…

* * *

Тяжело перевалившись через гряду, к ее подножию спускался человек. Точно пьяного, его шатало из стороны в сторону, и кровавая, полная натурализма Дали, картина, была просто детским лепетом с тем, что видел он.

Святобор брел, переступая через обезображенные трупы врагов и своих, пугая ленивое толстое воронье. Вот, он споткнулся о что-то грязно-белое и упал, уткнувшись лицом в пожухлую траву. Приподнявшись, руг узрел причину падения — искаверканную тушу Свентовидова коня. В боку мертвого животного глубоко засел обломок копья. Половина морды начисто отсутствовала, снесенная датским боевым топором. И только тут Святобор заметил, как на двести шагов вперед коса меняла цвет с желто-коричневого на бело-пурпурный. Здесь упокоились навеки всадники Белого Бога.

Ворон деловито выковыривал глаз у другого скакуна. Святобор рванулся вперед и отогнал бессовестного падальщика. Птица нехотя поднялась на крыло. Затем он, стиснув зубы, подарил едва живому коню то единственное, что мог — быструю смерть.

Долго ли брел богатырь — нам то неведомо, пока, наконец, не вышел к священной роще. Углубившись в пропахший дымом лес, раздирая руками колючие кусты малины, он выбрался на поляну. Здесь Святобор опустился в изнеможении и закрыл очи. Последнее, что уловил его потухший взгляд — это маленький дубовый росток, тянущий к солнышку редкие нежные листочки. Дальше он ничего не помнил, и не заметил он, как эта жалкая поросоль поднялась, превратившись в молодое, жаждущее воды и света деревце.

Не мог Святобор видеть и того, что дубок вдруг начал раздаваться вширь, и мощные корни исполинскими змеями проникли в самое чрево Матушки Земли. То ли там, то ли где еще черпал дуб волшебную силу, но теперь над витязем склонился настоящий зеленый великан, Самый древний и вечный из священных деревьев, Прародитель всех лесов.

И прилетали две птицы, и садились они на ветку того дуба, не на вершину, потому макушки им не достать, а на простую веточку, с которой если смотреть, то видать сами Рипейские горы.

И вели они разговор меж собой, и пела песню вещая Гамаюн, но молчала мудрая птица Сирин.

ЭПИЛОГ

— Вот и все! Я победил! — устало подумал Игорь.

Глубоко вздохнул, острый запах пота сотен зрителей кольнул нос. Грудь свела судорога… Нет, отпустило.

Непонимающими глазами он смотрел на ринг, усыпанный цветами поверх желтых опилок настил, тупо и отрешенно взирал на судью, выкрикивающего его имя.

— Кажется, я все-таки поеду в Германию! Деньги для школы будут! Что теперь скажете о Горянке, «восточники»?!

Аплодисменты! Прожектора в лицо!

— Молодец, парень! Что стоишь, как столб! — Всеслав хлопнул Игоря по плечу.

Но опьяняющей радости победы не приходило. А была странная пустота внутри. Словно там чего-то (или кого-то) не хватало.

— Видать, кореец тебе здорово треснул? — сквозь шум зала донеслись до него слова тренера.

Игорь бухнулся на стул, вода обожгла его разгоряченное тело неимоверным холодом. Он повесил полотенце на канаты и согнулся, обхватив голову руками.

— По правилам соревнований любой желающий может вызвать победителя на поединок прямо сейчас. Если этого не произойдет — мы объявим чемпиона турнира, и судьи приступят к награждению! — провозгласил арбитр.

Игорь весь напрягся и волком глянул в озверевший от зрелища зал. Молчание. Но он сейчас выйдет — этот страшный противник. И они снова начнут биться не на жизнь, а на смерть.

Тягостное ожидание захватило его в плен, Игорь, как опытный актер, не удивился ни внезапной смене декораций, ни живому Учителю… Пока еще живому.

— Ты мне можешь обещать? — тихо спросил он тренера.

— Что обещать?

— Поклянись самой священной клятвой, немедленно поклянись! — продолжал Игорь горячо.

— Да, в чем дело? — недоумевал Всеслав.

— Обещай, ни при каких обстоятельствах больше мне не помогать.

— Странная клятва!

— Клянись! — настаивал Игорь.

— Нет! Мы с тобой и у немцев выиграем!

— Победителем турнира объявляется Игорь Власов, город Москва! — прогремело в динамиках.

— Ура! Качать чемпиона! — заорали на галерке.

— Ура! — подхватил этот крик партер.

«Неужели, мне все пригрезилось? Не было ни Олега, ни демона, ни Арконы? Не повстречался я с Власом. Не дружил с Севом и Ратичем?»— мелькнуло в голове.

Его обнимали, жали руки, Леди Турнира стыдливо коснулась его щеки напомаженными губами. Какой-то зритель, вероятно, когда-то учились в одном классе, но Игорь не помнил даже его имени, панибратски ткнул в бок пухлым кулаком, полез лобзаться. Подростки тянули ему поляройдные фото для автографов.

Вдруг, он ощутил чей-то властный немигающий взор. Послушный чужой воле Игорь начал озираться по сторонам, насколько позволяла толпа, пытаясь отыскать источник. Поклонники повлекли его к выходу, отбиваться от десятка дружественных рук он счел неудобным, Игорь слегка улыбался и отвечал невпопад, все еще надеясь поймать взглядом…

Не может быть! За опустевшими задними рядами, вернее над ними, ему померещилось огромное лицо. Знакомое лицо, изрезанное шрамами морщин, вокруг него, будто на сильном ветру, змеями метались волосы серебристые сединой. Страшное лицо со звездной пустотой вместо очей. То был Олег.

— Ингвар! — позвали героя неразомкнутые губы старика.

* * *

Деревенька выглядела точно так, как и тогда — во сне. Старые избы с соломенной крышей, сработанные из толстых серых бревен, покрытых трещинами. Лесные муравьи, заполонившие пустое человеческое жилище. Двери мертвых домов, скрипящие на сквозняке ржавыми петлями. Колодец с оборванной цепью. Покосившиеся ворота.

— Есть кто живой?! — крикнул Игорь.

В ответ он услышал сочное мычание и поспешил на звук.

Следом за единственной улицей заброшенной деревни расстилался зеленый луг густой травы. Весело стрекотали кузнечики. Порхали невесомые бабочки. Юркие птицы прыгали по веткам кустов, собирая всякую всячину. То здесь, то там виднелись кротовьи норы. Луг упирался одним краем в молодой ельник, огибал его и переходил в древний круговой вал, за которым располагалось болото, полное морошки. С другой стороны на луг наступал вечнозеленый лес, отделенный колючей каймой малинника.

Средь малины что-то зашевелилось, и наружу выглянула рогатая коровья голова. Раздвигая заросли, на луг вышли две женщины. Одна — вся в черном, и это ее старило, вторая, напротив, одетая пестро и ярко. Удивительно похожие в остальном одна на другую, негромко переговариваясь между собой, они проследовали мимо опешившего Игоря, даже не взглянув на парня, хотя, казалось бы, если местные — должны бы и удивиться. Корова двинулась вслед за двумя сестрами, хвостом отгоняя надоевших мух.

— Здравствуйте! — прошептал Игорь.

— Здравствуй и ты, добрый молодец! Потерял что? — обернулась чернобровая.

— А откуда Вы знаете?

— Я все знаю! — молвила она.

— Вот, вроде был здесь, а вроде и нет? Не подскажите, где тут дед такой живет. Сам старый, а выглядит молодо.

— Какой? Не Олег ли Власов сын?

— Он самый! — обрадовался Игорь.

— Так, ведь, ушел от нас Олег? — не то спросила, не то ответила вторая женщина, бросив русую косу на грудь.

— Как ушел?

— Запер дверь и ушел в лес. Только его и видели… — нахмурилась она.

— Тогда, извините! — расстроился парень.

— Погоди прощаться-то! Он сказывал, коли внук искать его станет — пусть в дедову избу сперва зайдет. Вон та, самая крайняя!

— Ой, спасибо!

— Не за что! — произнесла женщина, смутно знакомая ему.

— До свидания! — усмехнулась первая сестра, поправляя черную косынку.

… Пожалуй, в мертвой деревне это был единственный дом, где дверь оказалась закрытой. Хозяин запер ее снаружи. Чуть помедлив от волнения и предчувствия важности момента, человек повернул щеколду.

… Горница производила странное впечатление. Словно в ней кто-то находился прямо перед приходом Игоря, будто Хозяин никуда и не отлучался. Ни пылинки, ни паутинки. Мебели в доме было мало. Деревянная кровать в глубине комнаты, укрытая шкурой медведя. Полки с горшками и кружками. Белая стена печи. Пара грубых табуретов. На столе у большого двустворчатого окна стопками сложены альбомы — не альбомы, тетради — не тетради… С порога не разобрать.

Человек шагнул внутрь и споткнулся обо что-то твердое, тяжелое и длинное, казалось, ОНО само бросилось Игорю под ноги.

— Черт! — на пол со стуком упал и покатился дедовский посох.

В комнате на секунду потемнело. За стеклом мелькнул силуэт огромной кошачьей головы. Игорь не заметил этого, нагнувшись за драгоценной пропажей. Поначалу он не обратил внимания и на то, что посох Олега больше не отбрасывает тени.

Растирая ушибленную коленку, парень доковылял к столу и опустился на широкую скамью. Перед ним возвышались тома непрочитанных книг.

Дрожащими от нетерпения руками он жадно схватил верхнюю.

То была рукописная копия с какого-то очень древнего оригинала. Не знавшее усталости перо Олега в точности срисовало все черты и резы. На первом листе Игорь увидел надпись: " К У Д Е С А П Р А В Д Ы…

Книгу сию посвящаем Людям, идущим дорогами Велеса, познавшим горечь утрат и слабость безволия. Книга эта ищущим мудрости Его, да обретут Люди эти терпение и мощь Великого Бога».

И он погрузился в чтение.

03-10.96

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: НАСЛЕДНИКИ АРКОНЫ

Когда мы умираем, меняют лик созвездья,

И новыми глазами глядят издалека,

И в этом новом мире сжимается вселенная

До тоненькой травинки у мертвого виска.

Т. Кухта, «Пеленнор»

Формулировка «человек и стоящие ниже

животные» необъективна хотя бы потому,

что классификацию проводил человек.

Марти Ларни, «Четвертый позвонок»

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЗАПОВЕДНЫЕ ТРОПЫ

30 июня 1941 года на дне рождения Гальдера фюрер сказал ему: «Лееб — наш старейший генерал, он очистит для меня весь Север!»

20 июля особый поезд Гитлера вышел из Растенбурга. Фюрер отправился в свою первую поездку на оккупированную территорию России.

21-го на совещании он заслушал краткий доклад фельдмаршала Лееба, соблюдая формы приличия. Впрочем, фюрер не дал ему много говорить, полагая, что наперед знает все, о чем тот может сказать: «Необходимо как можно быстрее занять Ленинград и парализовать русский флот!»

— Мой фюрер! Возросшая деятельность партизан делает невозможным проезд через сельскую местность отдельных солдат и мелких отрядов! — сообщал фельдмаршал в начале августа, седьмого числа.

Спустя неделю под впечатлением отчаянных действий советских войск у Старой Руссы фон Лееб потребовал от Ставки Гитлера новых сил.

— Наша разведка в полтора раза недооценила численность русских. Мы несем серьезные потери…

* * *

Чёрно-коричневой змеёй моторизованная колонна плавно огибала холм, редко поросший высоченными соснами…

— Что делать, Вальтер? Похоже, зима добьёт нас раньше, чем русские «катюши». Вначале всё шло хорошо. Непроходимое бездорожье и распутицу сменил морозец. Мы быстро продвинулись вперёд. Но когда у фельдшера застыла ртуть в термометре — встали не только моторы, но даже крестьянские лошади.

— А паровозы, Курт? Паровозы! Неужели в этой варварской стране нет паровозов? — удивился Вальтер, разглядывая совсем незнакомое обмороженное лицо университетского друга.

— У них ненормальная колея, мой дорогой! — возразил тот. — Она на девяносто миллиметров шире обычной. Когда это выяснилось, кинулись было перешивать, но в этих кошмарных условиях, как я уже сказал, сталь Круппа идёт трещинами. Наши топки приспособлены под уголь, а русским некуда девать лес, они топят дровами. В Новгороде Иваны вывели из строя весь подвижной состав. У нас нет горючего, глизантина для радиаторов, зимней смазки… Эх! — Курт обречено махнул рукой, — Если уж говорить начистоту — в ротах лишь каждый пятый солдат имеет зимнее обмундирование.

— Я привёз вам шнапс, шоколад и табак.

— Спасибо, Вальтер! Это по-христиански! А то моральный дух истинных арийцев не на высшем уровне…

— Что ты этим хочешь…?

— Не лови меня на слове! — холодно улыбнулся Курт. — В вашем Штабе, там, наверху должны сознавать: наши превосходные солдаты, которым до сих пор была под силу любая задача, начали сомневаться в безупречности фельдмаршала фон Лееба.

— Если ты обещаешь молчать, скажу по секрету, что уже подписан приказ о его отставке.

— Кто же взамен?

— Вроде бы Кюхлер.

— Один чёрт! — Курт вздохнул и поправил высоко поднятый воротник. — Мы сдохнем здесь раньше, чем сойдёт снег. Порою мне кажется, что близок Рагнарёк.

— А бог Донар тебе не мерещится? Или его пасынок на лыжах — ведь, как говорил профессор Линдмарк, Улль-охотник из этих мест? — насмешливо спросил Вальтер.

— Здесь и не такое привидится! Страна Снежных Великанов. Кругом болота, промёрзшие до дна, лесные дебри, а в дебрях этих — бандиты.

— Ты о партизанах?

— Бандиты! Дикари! Они взрывают мосты, полотно. Они убивают своих же по малейшему подозрению в сотрудничестве с нами. Нервы стали никуда. По коварству и жестокости русские превосходят даже сербов. И вообще, оставим этот разговор! Лучше скажи, что нового в Берлине? — прервал излияния души Курт.

— Трудно сказать, — Вальтер задумался. — Я ведь, выражаясь фронтовым языком — тыловая крыса. Да, всё обычно. Пригляделось… Картину смотрел, называется «Фридерикус». Король ходит полфильма в дырявых ботинках — наверное, наших женщин готовят к кадрам об убитых сыновьях. Но, вообще, все уверены в конечной победе.

— Я тоже уверен, ты не думай, Вальтер! Я тоже уверен. Вот согреюсь — стану совсем уверенным… — Курт отхлебнул из фляги, затем, закрыв её, встряхнул, чтобы убедиться в достаточном количестве содержимого.

* * *

— Товарищ сержант! А, товарищ сержант! — белобрысый паренек вытер рукавом нос.

На его лице расцвела лучистая улыбка.

— Обожди, Зинченко! — отозвался тот. — Дай дух перевести…

— А всё-таки утекли! Утекли, товарищ сержант! — снова восхитился парень.

— Тихо, весь лес разбудишь…

Автоматная очередь аккуратно прошила вату телогрейки на спине. Зинченко рухнул в пушистый снег, оросив его жизненной влагой.

— Гады!!! — заорал Василий, опустошив рожок трофейного шмайсера в берёзы.

— Рус, здавайс! — услышал он в ответ.

— Как же! А это видали! — Василий рванулся через сугробы, петляя среди деревьев. Вслед засвистели пули. Он пару раз огрызнулся из винтовки, отбросив бесполезный теперь автомат.

Занималась вьюга. Немцы, было рассыпавшиеся в цепь, приотстали…

Оглянулся. Никого. Спасибо Матушке-Зиме! Сам-то он привычный. Все русские «А» — любят быструю езду, «Б» — поют с детства военные песни, и, наконец, «В» — не боятся мороза. Но на немца надейся — а сам не плошай.

Взяв пригоршню снега, Василий надраил порядком покрасневший нос, дошла очередь и до ушей. Это заняло у него минуты две. Прислонившись к стволу высоченной сосны, он вслушивался в нарастающий вой, пытаясь различить скрип сапог. Попробуй, походи-ка, Фриц, по нашим-то чащобам! Достав из-за пояса рукавицы, он погрузил в них по пятерне, испытав несказанное удовольствие.

До партизанской стоянки было километров десять-двенадцать. Снегу навалило, да ещё вьюга. Затемно доберется. Жаль, правда, ребят. Но тут уж, как говорится, судьба. Ничего не попишешь… Фрицы, сволочи, для острастки по кустам стреляют. И надо же было Сашке высунуться. Их машина точно на мину шла, а он, дурак, возьми и покажись… А может, его и не заметили? Но так глупо — в самую грудь! Эх, Сашка! Только охнуть и успел.

Немцы вылезли на дорогу и устроили такой салют, что если б не упал в ложбинку — крышка. Затем два часа преследования. Оторвались. Ещё более нелепая смерть Зинченко. Как его… Мишка? Ваня? Сева? Все звали по фамилии. Сержант обязан знать имя и отчество своих подчинённых. Завтра вернёмся — похороним по-свойски. Не гоже человечьим мясом зверьё кормить.

И лежит теперь этот улыбчивый рядовой Зинченко, тупо уставившись в холодное небо. И нет ему больше дела до этой проклятой войны. Но не пройдёт и дня, как напишет о нём комиссар — «ваш сын погиб смертью храбрых», и упадёт мать, рыдая, сраженная скупыми строчками похоронки. А Зинченко лежит себе среди лесочка… Теперь, наверное, уж не лежит. А где-то там.

Василий неопределённо посмотрел ввысь, но тут же одернул себя: «Ишь, засмотрелся! А ну, вперёд!..Я всегда готов по приказу Рабоче-крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик, и как воин, — тут он ускорил шаг, пряча щеки в кучерявый чёрный воротник — … и как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же по злому умыслу я нарушу… Вон, брат отца. Умница. Книжный человек. А десять лет отсидел ни за что… И чего он мог нарушить — одному Богу известно».

Впрочем, дядька не любил распространяться на этот счёт. И, что касается его срока — так это односельчане только подумали — не миновала, мол, Власова суровая кара советского закона. Ну, был мужик, да сгинул. А за что? Куда? Деревенька маленькая. Худая. Всяк про соседа своего знает. Но про дядьку никто ничего толком не ведал. Пропал дядька в тридцатом, Ваське тогда едва двенадцать исполнилось, а объявился лишь в тридцать восьмом. Вернулся, старый чёрт, ничуть не изменившись, будто под пятьдесят, хоть старше отца Васьки на пятнадцать лет, а тому уже к шестидесяти. Занял пустую избу у самого краю. Зарылся в тома книжек. На расспросы отшучивался. Один раз из обкома заглянули, но как приехали, так и уехали. Мало ли заброшенных деревень на Святой Руси?

«Что-то вьюга разыгралась? Остановишься — помрёшь. Нынче темнеет ранёхонько. А уже часа три, три с половиною. Вперёд, парень! Не спи! Замёрзнешь!.. Воспрещается оставлять поле боя для сопровождения раненых.

Каждый боец должен ненавидеть врага, хранить военную тайну, быть бдительным, выявлять шпионов и диверсантов, быть беспощадным ко всем изменникам и предателям Родины.

Ничто — в том числе и угроза смерти — не может заставить бойца Красной армии сдаться в плен… Стоп!» — сквозь свист ветра ему почудился звук чьих-то шагов.

Василий опустился на колено, присматриваясь. Не тронутый ни лыжнёй, ни звериным следом серебристый ковёр ничем не выдал своей тайны. В тот же момент острая боль в плече напомнила об утренней шальной ране. На морозе-то он про неё совсем и забыл. Сдёрнув рукавицу, Василий сунул руку под полушубок. Так и есть…

Но засиживаться парень не стал. Скорей бы к своим добраться! Слегка кружится голова, но бывало и хуже. А хуже — это когда в августе выходили из окружения. Смятые и раздавленные военной мощью вермахта. В обмотках. Без пищи и оружия — с одной винтовкой на троих. Злые, грязные, истощённые… Немец двигался быстрее. До своих они тогда так и не доползли, но хоть в родных местах оказался. И на том спасибо! Подобрали партизаны. Долго проверяли. Потом, вроде, поверили. Сашка тоже был с ним. Но больше не будет! Никогда!..Перед глазами поплыли круги. Ухватившись за тоненькую осинку, он сполз вниз. Вьюга заглянула прямо в лицо, и без того обветренное, с белыми ресницами и наледью на усах. Пришлось даже встать на четвереньки. В тот же миг он чуть ли не носом уткнулся в глубокие следы чьих-то ног.

Сначала не поверил, но затем до него дошло, что при такой-то пурге либо человек был здесь недавно, либо это его собственный след, а он плутает кругами, будто за черным груздем охотится.

Ночью ориентироваться легче, если небо не заволочёт мгла.

«Найди созвездие Лося, которое всё чаще называют Большой Медведицей, а по мне Лесная корова и есть, что выгнуто ковшом — семью заметными звёздами. Мысленно продли линию вверх через крайние две звезды, и упрёшься в Полярную. Лежит она в пяти расстояниях, что между этими солнцами, в хвосте Лосёнка, и находится всегда в направлении на север…» — наставлял племянника родич, перед отправкой на Финскую.

Завтра праздник — шестое января, как водится, Власьев День, хозяйки будут жечь дома шерсть, а старики на заре пить снеговую воду с калёного железа, чтобы кости не ломило. В этот день полагалось взять пучок сена и, обвязав его шерстинкой, сжечь на Новом огне. Дядька готовил дюже крепкое пиво, заваренное на сене, заправленное хмелем и мёдом, затем он цедил пиво через шерсть и угощал всех, кто к нему заглянул на огонёк. Под хмельком с самого Коляды отец и дядя бродили по деревне, вывернув полушубки наизнанку, и пугали старух, приговаривая: «Седовлас послал Зиму на нас! Стужу он да снег принес — древний Седовлас-Мороз!»

«Помнится, у Некрасова… Ах, какая чудная была учителка! Из самого Института благородных девиц. Сначала скрывалась от красных у знакомых, отец-то её из зажиточных. Потом, видя доброе к себе отношение, школу открыла для сельских ребятишек. Откуда-то учебники достала. Ещё с буквой «ять». За эту самую букву и пострадала. Како людие мыслите. Буки ведайте. Глагольте добро. Кто бы мог подумать… Давно это было. Очень давно.

Ну, да я не Дарья, чтоб в лесу заморозили. Держись боец, крепись солдат! А всё-таки очень, очень холодно… Снова след. На этот раз звериный. Лапа-то, что у нашей кошки, но какой громадной. Неужели рыси в убежище не сидится. На промысел вышла. У, зверюга! Целый тигр!»

Рана снова дала о себе знать. Василия зашатало и опрокинуло вниз: «И ещё русские не прочь выпить чего-нибудь согревающего! Полежу маненько. Стоянка, видать, уже близко».

Оцепенение подобралось незаметно. На лес навалились сумерки. Вьюга потихоньку вела свою заунывную песнь. Ресницы слипались, пару раз он нарочно бередил плечо, чтобы жгучая боль не дала окончательно заснуть. Но Дрёма все-таки одолел. Он спал и видел сон, как с самого неба, если и не с неба, то уж повыше макушек высоченных сосен, именно оттуда, медленно спускается к нему красивая дородная женщина, одетая в дорогую шубу. Как у неё получался этот спуск, было непонятно. Женщина парила в воздухе, словно пушинка. Возникало ощущение, что она сидит на гигантских качелях, и никакая вьюга не в силах их раскачать. Ветер разбросал по её плечам огненно-рыжую копну волос. Надоедливые белые мушки садились поверх и таяли, не выдержав проверки этим неестественным цветом. Глубокие зелёные слегка раскосые глаза насмешливо разглядывали смертного.

А Василий лежал себе и тоже смотрел на кудесницу из-под век. И казалось, ничто не может заставить его очнуться. Тишина окутала его и приняла в объятья.

Ведьма легко соскочила со своей метлы на снег и, ни разу не провалившись в него, подошла к полумёртвому человеку…

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОН ВЕРНУЛСЯ ИЗ АРКОНЫ

Игорь положил перед собой чистый лист бумаги. Поменяв в ручке капиллярный стержень, немного помедлив, чтобы прочувствовать торжественность момента, он вывел сверху большими буквами: «МАГИЯ ВОЛИ». Затем, отступив чуть ниже, Игорь выдумал эпиграф своей самой главной в жизни книги: «Мир мага таков, каким его представляет он сам».

Прошло два года с тех пор, как он выиграл злополучный Турнир. Затем томительное ожидание загранпоездки. Ни на какой Рюген Игорь, конечно же, не попал. Устроители соревнований оказались замешаны в неблаговидных делах, и милиция прикрыла их деятельность. Сорвал защиту в институте. Расстался с прежними товарищами по «горянке», потому что странная усталость внезапно поразила не только Младший, но даже Старший Круг. Одни, заведя семьи, просто выпали из движения. Другие создали спортивные ассоциации — Игоря такое положение дел не устраивало, но он понимал, у каждой системы есть время жизни. И похоже, Круг исчерпал его… Разве Всеслав, только он и остался из прежних друзей и был посвящен в большинство Игоревых дел от начала и до конца.

Родители рассматривали перемены в жизни сына, как одну цепь сплошных неудач. К тому же они догадывались, как им казалось, о двух-трех сердечных ранах Игоря. Последнее и окончательное объяснение с любимой девушкой у Игоря состоялось давно, и до некоторых пор парень не находил себе места, разве что только вены не резал.

Но, все проходит. Вот и Игорь убедил себя в том, что семейная жизнь вообще не для него. И что ни одна особа противоположного пола никогда не займет в его мыслях и побуждениях того места, которое когда-то было уготовлено Ей, первой, настоящей, и как водится, бережно идеализируемой.

Увлечение славянскими древностями, «горянка», встреча с Власом и то, что за ней последовало, круто поменяли и образ жизни, и сферу интересов. Наблюдая несовершенство окружающего мира, Игорь с головой ушел в книги волхвов, бережно скопированные и дополненные двоюродным прадедом, пытаясь найти ответ на вечный и животрепещущий для всякого русского вопрос: «Что делать?» Однако, если разгадка уже смутно вырисовывалась и приобретала совершенно определенные очертания, то второй вопрос: «Как это делать?!», куда более важный, не давал ему даже нормально заснуть.

Каждый час, каждую минуту, каждый миг бытия он использовал ради одной, главной цели, взбираясь к ней с упрямством истинного Козерога. Игорю снились сны, порою они повторялись с угрожающей для рассудка последовательностью. Он видел то состязание скальдов, то неумолимого мстителя, пробирающегося по замку. Видел даже родного деда, партизанившего на Новгородчине. В этих снах он вновь и вновь встречался с Олегом, а тот диктовал тексты, пугая незрячими глазами. Тогда парень просыпался среди ночи и бросался к письменному столу, чтобы приколоть драгоценные слова к бумаге. В этих снах Игорь плутал кругами по осеннему лесу, разыскивая ту единственную тропу, ведущую на Перекресток Миров, но всякий раз, когда, казалось, вот-вот откроется заветная поляна с чудным теремом Велеса, всякий раз он обнаруживал собственный след, и не было конца этим бесполезным стараниям. Впрочем, раз это Перекресток — значит, там сходятся или расходятся, как минимум, два пути… По одному он прошел — где сыскать второй?

И вновь соперники-скальды плели циклический узор заклятий…

Склонившись над тетрадью, Игорь заполнял клетки мелким убористым почерком:

«Сначала ничего не было. Ни Пространства, ни Времени. Не было ни Вселенной, ни Мага. Ни его Воли, ни его Выбора. И с этого все началось. С полного отсутствия всего — Ничто.

Гесиод описал происхождение мира из Хаоса, но Ничто — не есть Хаос, потому как нет и Порядка-лада. Говоря современным языком, Ничто — это абсолютное Безразличие, полное Беззвучие, круглый Ноль.

Но раз все отсутствует — значит, нет и самого Ничто. Да, да, Его нет!

Так, кто различит — есть ли оно, нет ли его? Только тот, кто чувствовал самое Ничто — это Род, порожденный из Его недр. Ибо только он наблюдал за появлением Всего, ибо он и был этим Всем.

Ничто не имело Выбора, пока не было ничего, кроме него самого. И дабы понять, каково оно есть, настолько ли оно всеобъемлюще, Ничто и породило из себя Первого — Рода, чтобы он описал Ничто. И Род сумел это сделать, ибо у него Выбор уже был — выбор между Всем и Ничем.

Рода называют по-всякому. Сущим, Логосом, Богом, Всевышним, Господом и Судом… Я именую его Первым и Величайшим из Магов, потому что лишь маг способен, не обладая ничем, кроме Ничто и самого себя, получить Все.

И Род исследовал себя, обнаружив Суть, заключенную в нем самом. И Род начал творить Вселенную. Да, у него не было ничего для такого деяния, но этого оказалось достаточно.

И любому достаточно самого себя!

Род нашел в себе две основных тенденции будущего Мироздания — стремление к порождению, именуемую Явью, и тягу к уничтожению — Навь.

И не просто так беззвучно сидел молчаливый Род в образе сокола на вершине Мирового дерева. Молчите и Вы, пока не найдете, не отыщите Явь и Навь в себе, но не позволяйте им соприкасаться так часто, как того им хотелось бы! А потому, снова молчите…»

Не успел Игорь поставить троеточие, как домофон издал пронзительный гудок. Несмотря на то, что близилось одиннадцать вечера, и в вечно темном подъезде при наборе цифр могли легко ошибиться, а наш герой никого не ждал, несмотря на все эти логичные объяснения, Игорь всей кожей почувствовал — это не случайность.

Ему недавно стукнуло тридцать два. Он жил отдельно от родителей, в однокомнатной квартире, доставшейся по наследству от умерших родственников. Имея за плечами некоторый опыт общения с незваными гостями (дело в том, что Игорь порою сомневался насчет того мистического путешествия в Аркону), он выключил в прихожей свет, бесшумно подошел к двери и проверил коридор через глазок. Правильно — там свет тоже почему-то потушен, хотя лампу только-только заменили. Домофон продолжал настырно гудеть. Так же осторожно парень отодвинулся за бетонный выступ стены и, громко затопал на месте ногами, изображая бег, затем он резко сказал: «Кто там? Алло! Я слушаю вас!»

Три выстрела подряд попортили его пустотелую дверь на уровне головы, сердца и паха. Если бы в этот миг он действительно поднимал трубку домофона — ранение было бы неминуемо.

Лифт рванулся вниз. Через несколько секунд в подъезде что-то щелкнуло, а затем громко лязгнуло. Взревел мотор, но Игорь счел благоразумным к окну не подходить.

На лестничную клетку высыпали испуганные соседи.

Затем на удивление быстро приехала милиция. Обследовав пробоины, эксперт заявил, что стреляли из помпового ружья. Потом Игоря долго и нудно расспрашивали о нем самом, о его подозрениях. Предложили также переночевать в отделении, но он отказался, дескать, бояться ему некого, а стрелявший, видимо, ошибся. В пользу этого говорил тот факт, что по соседству проживал один, Игоревых лет, гражданин из «новых русских». Но у того давно стояла сейфовая дверь, а ей эти пули — что о стенку горох.

Осмотрев убогое на чужой взгляд убранство Игорева жилища — он не терпел излишеств вовсе не потому, что не мог их себе позволить, а просто не терпел, и все — милиционер только хмыкнул. Но парня это не обидело. Пробежав глазами по увесистой палке из обычного орешника, прислоненной в углу, по длинному двойному книжному шкафу с прогнутыми полками, допотопному магнитофончику на покрывале видавшей виды софы, оперативник удовлетворился осмотром квартиры, и пошел на кухню, где хозяин угощал чаем. Бумаги со стола Игорь предусмотрительно убрал. Впрочем, если бы сознание милиционера не было сковано обычными предрассудками — он, наверняка, заметил бы нечто странное — ореховый посох не отбрасывал тени.

Есть два способа обретения свободы — это сокращение собственных потребностей, и второй более трудный — путь самосовершенствования. Конечно, чем приземленнее запросы, тем больше вещей пылится в шкафах, сервантах, на антресолях. Тем разнообразнее и роскошнее мебель попирает пушистые ковры. Тем изощреннее техника для приготовления пищи и увеселения гостей. Тем обильнее содержание холодильников. Все это Игорю претило. Нет, он не был аскетом, но предпочитал калорийную пищу — экзотической, удобную одежду — модной, единственной его слабостью были инструменты и близкие к ним по функциям кассеты, диски, книги.

«Гляди, парень! Кому-то ты сильно дорогу перешел! Они тебя в покое не оставят!» — заметили на Петровке.

— Можете проверить, товарищ майор, я чист.

— Уже проверяли. За тобой коммерческие бои, и это, возможно, относится к делу. Конечно, профессионал не стал бы палить наугад, да еще из ружья. Это их первое предупреждение. Если что — сразу к нам. Но, лучше бы ты испугался. Целее будешь.

* * *

— Тот, кто лишен сострадания, может выглядеть, ходить и говорить, как обычный человек, но человеком он не является. Кто это сказал? По-моему Кауфман? Да, именно он, — думал Игорь, разглядывая вычурно одетых молодых людей, развалившихся на сидениях вагона напротив.

Главарь допил свое пиво и, сдавив банку в кулаке, швырнул на заплеванный пол. Остатки выплеснулись шипящей пеной, смешиваясь с пылью и мочой московского метро.

Игорь продолжал отрешенно смотреть как бы и на негодяев, но как бы и мимо них:

— Ты считаешь, что самый крутой? Вероятно, среди уродцев, тебе подобных, это соответствует действительности. У тебя водятся деньги. Достаточные, чтобы поить свою дурно пахнущую ватагу. И они бродят за тобой, крепкие на вид, бритоголовые нахалы и нигилисты. Но внутри — ты пустышка, и весь твой напуск — не более чем жалкая попытка казаться героем. И стоит появиться более умному, хитрому, богатому, как он тут же купит тебя со всеми потрохами вместе со всей твоей крутостью для совсем иных безобразий… И ты покорно и слепо последуешь за ним, воображая, что идешь сам…

Игорь перевел взгляд на пол, подонки мелкого пошиба его не интересовали:

А что можно противопоставить деньгам? В смысле, большим деньгам, тем самым, за которые множество людей унижают, предают и убивают друг друга? — продолжил он размышления. — Еще большие деньги не в счет. Классический ответ типа «веру, надежду, любовь» не принимается в силу расплывчатости. Кроме того, в данном конкретном случае речь идет о деньгах умело используемых, деньгах, которые легко превращаются то в автомат в руках убийцы-профессионала, то в официальное мнение прокурора, то в виллу-крепость на каком-нибудь тропическом острове. Но, конечно, любимое их превращение — в еще большие деньги… Похоже, то нападение пять месяцев назад, действительно, было не случайно. Совсем не случайно. Я сделал все правильно. И им не заставить меня свернуть.

От этих невеселых раздумий Игоря оторвал машинист, невнятно пробормотавший через динамик название очередной станции. Парень вышел из вагона и стал медленно подниматься по эскалатору наверх. В подземном переходе было сумрачно. У стены расположилась еще одна группа вызывающе одетых молодых людей. Они курили и негромко перебрасывались короткими фразами, среди которых самым частым определением звучало «такой крутой чувак».

Один из них тут же деловито выгребал бумажную мелочь из металлической коробки, стоящей перед съежившимся в углу бомжем. Бомж что-то жалобно бормотал и робко пытался тоже что-нибудь утащить из жестянки. Вот он схватил грязными пальцами пару бумажек, и Игорь понял, что молодой ублюдок сейчас ударит беднягу. Этого допускать не хотелось, и пришлось дернуть мерзавца за шиворот. Он повалился на спину, неуклюже размахивая руками и выкрикивая ругательства. Игорь, как ни в чем не бывало, прошел мимо.

Жаргон сзади мигом прекратился.

Игорь очень хорошо представлял, что там происходит. Сейчас они тупо смотрят ему в спину, пытаясь осознать происшедшее. На это у них уйдет никак не меньше секунды. Еще столько же они будут выхватывать из карманов свою амуницию, и сокращать дистанцию. Непростительно долго! Грабивший бомжа с Игоревой точки зрения был неисправим. Поэтому парень мысленно пережал ему меридиан сердца и представил, как резко хлопает по левой стороне груди. Это означало сильную аритмию в течение первых двух часов, затем суточное затишье, после которого снова серьезное недомогание с возможным летальным исходом, если кардинально не вмешаются врачи.

Игорь быстро развернулся. Самый «крутой», впрочем только птичьи яйца да склоны гор бывают крутыми, уже стоял в метре от него с газовым пистолетом наизготовку, и собирался произнести нечто гневное и величественное. На пистолет была навинчена насадка с ракетой, и он смотрел Игорю прямо в лицо. Тогда Игорь подтянул колени к груди, повиснув в воздухе, и демонически улыбнулся, обрадовавшись возможности попрактиковаться. Пистолет грохнулся на каменный пол, и самый крутой превратился в самого быстрого.

Боже, как они неслись! Они мчались по кошмарному подземному коридору, безлюдному и бесконечному, в их выпученных глазах рябило от полосатой светотени, а позади, отвратительно хихикая и протягивая к ним длиннющие уродливые руки, летело адское чудовище, и потертый бежевый плащ, словно крылья летучей мыши, развевался у него за спиной.

Чтобы отпустить демона, надо было снова кого-нибудь ужалить или пострадать самому. Предпочтя первое, Игорь выбрал среди бегущих человека с наиболее отвратительной аурой и дотронулся до него. Он подавился криком и рухнул навзничь, вытошнив под себя обед, перемешанный с кровью. Остальные уже скрылись за углом, и не надо было быть ясновидцем, чтобы предсказать их явное нежелание возвращаться сюда, по крайней мере, до окончания Кали-Юги. Оставалось только перескочить через трепыхавшееся тело и поспешно подняться наверх, пока кто-нибудь из случайных очевидцев происшедшего не вызвал из метро милицию. Там Игорь скрылся в безнадежно запутанных проулках между хрущевками и, шагая по краю между тьмой и убогим светом одиноких фонарей, отправился домой.

Представлялось маловероятным, чтобы его даже пытались разыскать. Больно уж противоречивыми и нелепыми будут показания свидетелей. А критическое состояние того, что валяется сейчас в переходе, и того, что если не умрет завтра вечером, так станет инвалидом на всю жизнь, трудно будет квалифицировать как следствие нападения. «Максимум, что может произойти — появится «сенсационная» статья в какой-нибудь бульварной газете о мистическом супермене, разогнавшем местную шпану,» — размышлял Игорь.

— Есть два пути. На одном правота — источник силы, на другом всё с точностью до наоборот. Различие принципиально: маг выбирает только первый путь и презирает выбравших второй… Если за счет невмешательства, непротивления, неучастия маг теряет правоту, вместе с ней он теряет и силу. Значит, он должен вмешиваться, сопротивляться и участвовать! Того, кто сознательно обирает убогих, перевоспитать вряд ли возможно, да и не моя это задача… Прям, Макаренку нашли!

Чу! Он присел, как будто развязался шнурок, и обшарил колдовским взглядом пустую улицу. Никого.

У всякого уважающего себя человека должны быть враги, ибо есть у каждого то, чем нельзя поступиться. Случай с прострелянной дверью лишь подтверждал, что у Игоря они тоже имеются. Одних выбирал он сам, другие — выбирали его самого.

С первыми — проблем не было. На девяносто девять процентов это объяснялось методами, которыми Игорь пользовался, а также тем, что действовал он совершенно бескорыстно, атакуя первым и для врага совершенно безмотивно. Совершая подобные ночные подвиги, Игорь не оставлял следов, по которым его можно было выследить или вычислить.

Со вторыми — выходило сложнее. Заменив дверь на бронированную, Игорь сдал собственную квартиру в Центре, а сам снимал другую, на окраине, пользуясь разницей цен.

За последний год Игорь поменял жилище два раза, хорошо, что кроме библиотеки и ящиков с кассетами ничего громоздкого перевозить не требовалось. Теперь он чаще обновлял гардероб и вообще имидж, то он был строгим, гладко выбритым «новым русским», то хипарем, спортивной наружности.

Благодаря протекции знакомого майора с Петровки и старинным связям в Бюро Охраны, где его, кстати, помнили по выступлениям на ринге, Игорь прошел курс и получил разрешение на ношение и хранение оружия. Оно тоже было самое обычное, чтобы не привлекать внимания. И в любых ситуациях старался не засвечиваться. Хотя, случись что, парень рассчитывал бы, конечно, совсем не на эту стреляющую ерунду.

И вдруг, не так давно Игорь докопался до структуры, перед которой его преимущества столь существенными уже не казались. Первые признаки опасности обозначились после заказного письма на его имя из Всемирного Братства Равной Интеллектуальной Собственности, скрывшегося под вывеской некой известной Международной Ассоциации. Впрочем, может быть и раньше…

«Что-то тут не так!» — думал он, разглядывая красочный проспект с символикой:

«Уважаемый коллега! Мы предлагаем Вам стать полноправным членом нашей организации!.. Братство — это добровольное единение творческих личностей, людей, живущих наукой и искусством, религией и предпринимательством. Мы открыто признаем фундаментальным условием счастья членов Братства полную свободу их личного духовного и финансового творчества, равно как свободу доступа к любой информации, свободу ее производства и распространения внутри Братства. Каждый Брат имеет равные права полного распоряжения всей интеллектуальной собственностью Братства, которая является общей и неделимой. Все финансовые счета, сделки, любые операции с собственностью в соответствии с принципом общности информации являются открытыми. Наши многоканальные электронные сети являются базой для повсеместного внедрения идей и увеличения силы Братства…Силой обладает тот, кто владеет информацией и способен ею быстро и эффективно воспользоваться. Мы предлагаем Вам стать одним из Нас. Получить любую интеллектуальную и финансовую поддержку, достаточную для осуществления Ваших смелых начинаний…»

Не доходя до своего подъезда, Игорь остановился и присел на скамейку в позе человека, которому неожиданно прихватило сердце. На самом же деле некоторая часть его существа продолжила путь, правда, уже куда как более стремительно. Убедившись, что все в порядке, маг вновь обрел целостность личности и поднялся в свою квартиру. Пока Игорь возился с замками, его обследовал Мефистофель. Этот элементаль был создан недавно и одним из первых. Он предназначался для охраны таких вот временных пристанищ. У незваных гостей, задумавших посетить охраняемое им жилище, он вызывал жгучее сомнение в правильности своих действий. Его тестовое прикосновение больше всего напоминало то ощущение, которое возникает когда сталкиваешься с человеком или предметом, навязчиво напоминающим что-то уже знакомое, но что именно — никак не удается вспомнить.

Обстоятельно закрыв изнутри двойную дверь, Игорь скинул кроссовки и задернул шторы. Ему хотелось расслабиться. Сбросив верхнюю одежду, он плюхнулся на необъятную софу и завернулся в одеяло. Темнота успокаивала.

— Еще не поздно все переиграть. За исключением Книги пока я не дал им никаких оснований даже заподозрить о своем существовании. Что касается милиции — то покушение, конечно, не то событие, что случается каждый день, и они, безусловно, уже провели тщательное расследование, но вряд ли их не устроила навязанная мной версия.

Твердо решив посвятить весь завтрашний день следующей главе, Игорь мысленно произнес формулу Высокого Покоя. И Тонкий мир принял его в свои объятия…

…Он снова был Ингваром, он шел по осеннему лесу. Скользили вниз кленовые листья. Накрапывал дождик. Вот, то знакомое «непролазное» болото, где Игорь когда-то на все лады поминал деда Олега. Вот и овражек, за которым открывается волшебная поляна. Но, вскарабкавшись по скользкому склону, он в который раз обнаруживал там прежний зачарованный лес. И не было ему ни конца, ни края. И не было никакого намека на Перекресток.

Теперь его жизнь напоминала сплошной психоз. И виновата в том Аркона, виноваты странные Олеговы письмена. Но он не жаловался на судьбу, напротив, он был ей несказанно благодарен за ту реальную возможность хоть что-то изменить. А хорошо ли это?! Дощечки, найденные в Олеговой избе, содержали посвящение, которое однозначно указывало адресат. Людям, ищущим Силы Великого Бога. Правда, силою надо еще мудро распорядиться.

* * *

— Я полагаю, хотя бы тема его изобретения не является тайной для членов Братства? — сказал Илья Аркадьевич, избегая смотреть в большие на выкате глаза Магистра.

Они встречались не в первый раз. Именно Магистр ввел Илью в Малый Совет Братства, обеспечил ему быстрое, небывало быстрое восхождение. Он ценил умных людей, но еще более Магистру нравились честолюбцы, каким был и сам Петр Иванович. А честолюбие — весьма сомнительный порок.

— Никаких секретов. Разумеется нет. Просто, сведения, которыми мы располагаем невероятно скудны. Итак, Игорь Власов, тридцать лет, москвич, один из Старшего Круга московской языческой общины. Не женат. По образованию историк. Также окончил Физ-тех. Два года назад где-то под Новгородом в глухой деревне нашел копии с чрезвычайно древнего манускрипта первого тысячелетия новой эры, — не спеша бормотал Петр Иванович, отхлебывая из чашечки кофе, и характерно причмокивал губами.

— Неужели, снова Велесова книга? — удивился Илья.

— Вроде этого. При попытке опубликовать некоторые исторические выкладки подвергся уничижительной критике не только со стороны официальной науки, но также и в своей общине, — пояснил Магистр и еще отхлебнул кофе.

— Его открытия столь серьезно расходились с общепринятой теорией? — уточнил Илья Аркадьевич.

— Я не специалист в этой области. К тому же нас более всего заинтересовали вовсе не пыльные страницы русской истории, а его секретная методика. Заметьте! Абсолютно практичная и нетрадиционная методика по управлению вероятностными процессами, наверное, когда-то известная и волхвам, — пояснил свою идею Магистр, — Конечно, Игорь ничего такого на эту тему уже не публиковал, и рассчитывал сам воспользоваться ею.

— Мне кажется, — заметил Илья, — все протекающие в мире процессы вероятностны.

— Да, все. И это лишь подчеркивает важность его исследований. Мы, конечно, могли бы и сами сосредоточить усилия в данном направлении, но зачем же изобретать велосипед, когда уже есть уникальные результаты. Пройдет немало лет, прежде чем мы получим свои, да и будут ли они вообще. Я знаю, ваш подопечный, — Магистр глянул на Брата так, что Илья Аркадьевич вздрогнул — оформил свои изыскания в виде книги. Так вот, хотя Власов не спешит поделиться результатами собственного научного труда с обществом — надо его поторопить. Он проигнорировал приглашение Братства, а мне хотелось бы первым прочитать его творения и, вероятно, положить на полку, если не найдется точек соприкосновения. Вам, брат Илья, предстоит немного поработать, чтобы мы ясно представляли, с кем имеем дело. Не бывает людей без недостатков. Вы должны нащупать возможные подходы к этому человеку и Братство вознаградит вас по заслугам. С чего думаете начать?

— Нет такого мужчины, которого не заинтересовала бы женщина. У многих это наиболее уязвимое место.

— Отлично, — заключил Магистр. — Брат Гавриил будет помогать вам. В дальнейшем по всем вопросам обращайтесь к нему. До свидания, брат!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВЛАСЬЕВА ОБИТЕЛЬ

— Что-то, мать, у нас русским духом пахнет! — распахнут тишину чей-то бас. — Не иначе, опять кого спасла, ведьмище…

— Ты сам, отец, хорош. Чуть, какая замёрзшая скотина — так сразу в горницу, ладно ещё, в сарай.

— Ага, как же, матушка!? Вон, давеча, прихожу, а по коврам целый лось свежеразмороженный бегает, — услышал Василий сквозь сон.

— Мне положено так, а иначе я не могу, — отозвалась Женщина под едва различимый перестук, а Василий словно кожей почуял, что она еще и улыбается.

— И мне Родом написано — беречь!..Ну, старая, показывай, где этот герой? — снова пробасил Голос.

Василий приоткрыл один глаз, выкарабкиваясь из царства Дрёмы на божий Свет.

— Это я-то старая? Да ты, муженёк, на себя посмотри! Тоже, небось, не первой свежести-то будешь! — взбеленилась женщина с огненно-рыжими волосами, покручивая колёсико с нитью.

Свет оказался ярок, и он захлопнул око, но тут же, исхитрившись, глянул из-под ресниц на обладателя зычного баса.

— Ну, дык, тебе и подарок мой тогда ни к чему. А то, гляди-ка, жена, чего я тебе притащил!

Из глубины комнаты Василий увидел, что в дверях стоит высоченный широкоплечий седобородый дед в тяжёлой и длинной, до самого пола, белой шубе.

Хитровато улыбаясь, старик полез за пазуху и извлёк оттуда золотистое крупное яблоко. Божественный аромат моментально заполонил всю горницу.

Женщина, оставив работу — колесо вертелось само — кокетливо приняла подарок. Последовал затяжной страстный поцелуй, при виде которого у Василия аж мурашки пошли по коже. Дед крякнул и огладил окладистую седую бороду.

Оглянувшись на парня, хозяйка живо поняла, что тот уже не спит, сколь Василий ни притворялся.

— С добрым утром, добрый молодец. Пора вставать.

Отбросив тёплую шкуру медведя, парень обнаружил, что на нём нет не то что гимнастерки, но даже армейского нижнего белья. Зато была какая-то холщовая рубаха до колен.

— Взять бы свечку в руки — сошёл бы за ангела-послушника, — подумал он.

— Ну, положим, на ангела ты не больно похож, а вот, на Ваньку-царевича — смахиваешь здорово! — бесцеремонно расхохотался Хозяин и, сбросив шубу, присел на скамью.

— Ну и стыд! — опять промелькнула мысль.

— А чего срамного-то? Ноги, как ноги. Мои, вон, волосатее.

Скинув здоровенный валенок, дед размотал портянку и показал заросшую густым рыжим волосом голень.

— Вот это ножища? — удивился про себя Василий, — Даже у Виктюка с Донбасса поменьше будет.

На это мужик ничего не ответил. Поднялся, да так, что дом под ним просел на какой-то миг — по крайней мере Василию померещилось. Шлепая ступнями по доскам, дед направился к кадушке с кипящей водой, что вынесла откуда-то женщина. А может, и не вынесла — это Василий не приметил, а только так решил. Кадушка была массивная — не для женских рук.

Хозяйка ж забрала дедову обувку и, подмигнув парню, снова зачем-то вышла.

— Долго же я спал, — промолвил Василий, испытывая почему-то странную робость в присутствии хозяев.

— Разве ж это долго? Иные и по сто, и по двести лет могут всхрапнуть. Время ничего не значит! — старец погрузил ногу в кипяток, блаженно зажмурившись.

— А понимаю, летаргический сон, называется. Фельдшер сказывал.

— А кто-то уже тысячу лет в беспамятстве, и всё — ничего, — пробасил ученый старик.

— Ну, тут ты, отец, загнул! — оживился Василий.

— Всё может быть, — лаконично вымолвил тот в ответ и хлопнул в ладоши.

То ли парню почудилось, но, скорее всего, так оно и было. Деревянная кадушка приподнялась на полом и зашагала из комнаты вон.

— Ёлки-палки? — Василий протёр глаза.

— Пойдем, умоемся с дороги! — предложил дед, оставшись, как и его гость, в одной рубахе. — А баб стыдиться нечего, видали и ещё голее.

Неожиданно для парня они вышли во двор.

— Видать, лесничество какое-то… — объяснил себе сержант.

Впрочем, ни на какое лесничество дом не походил, это был красивый двухэтажный терем, срубленный на старинный лад. Неподалеку Василий определил на глаз синюю гладь льда, сковавшего небольшой пруд. А между ним и самим теремом были вкопаны толстые столбы с физиономиями бородатых мужиков, вроде того, что родный дядька установил у себя перед окном. На крыше дома, сложив крылья, громоздилась пернатое создание с женской головой и голой грудью.

Тут Хозяин вообще скинул исподнее и, болтая здоровым мужским естеством, принялся обтираться снегом. Василий замер, глядя на мощный, достойный античных скульпторов, торс.

— Тебя как звать, отец?

— Кличут по-разному, когда Седобородым, когда Высоким, но чаще Власием, Власом стало быть! Эх, хорошо!.. Зови и ты меня так — не ошибёшься!..Что, не любо такое мытье? — усмехнулся Влас. — Да, не та нынче молодежь. Не та!

— Батюшки! — всплеснула руками хозяйка, выбегая на крыльцо, — Эк чего удумал! Гостя простудишь!

— В здоровом теле, Виевна, здоровый дух! — обернулся к ней дед, даже не прикрывшись, и Василий отметил, что шея у Власа со спины почему-то синяя.

— У него дырка в плече…

— Была… ты хочешь сказать. А на шею мою, добрый молодец, не удивляйся. Это она из-за чужой жадности такая. Выпил, понимаешь, когда-то одну гадость. Вспоминать тошно. Но есть такое слово — надо.

Василий рванул с себя рубаху и уставился на едва заметную звёздочку чуть выше подмышки.

— Я тут подлечила тебя малость, — просто сказала Виевна.

— Спасибо, хозяйка? Но как? Каким образом.

— Пустяки, — молвила она, улыбнувшись.

Влас самозабвенно купался в сугробе. Василия при виде этого потянуло назад на печку. Буквально ворвавшись в дом с мороза, парень нашёл на скамье выстиранную да выглаженную гимнастерку, в которую немедленно облачился. Ещё раньше он приметил и свой тулупчик, все прорехи заштопала заботливая женская рука. Василий машинально ощупал подкладку, где у него были зашиты документы. Корочки на месте. В кармане тулупа некстати обнаружилась большая еловая шишка, измазанная смолой. Он оглядел помещение в поисках мусорной корзины, но ничего подходящего не нашёл. Правда, на широком подоконнике стоял высокий, объёмный горшок, полный чернозёму. Мусорить не хотелось.

Сержант подошел к окну и попытался расковырять ямку — авось, шишка-то и сгниёт.

Нестерпимый жар обжёг пальцы, Василий испуганно отдёрнул руку, едва сдержав бранные слова — на дне лунки искрился всеми цветами радуги яблочный огрызок.

— Эх, ты! Горемыка! — пожалела его Виевна, только что вернувшаяся в дом и помолодевшая на морозе лет эдак на двадцать.

— Ничо! Не будет персты совать, куда не следует! — ехидно заметил Влас, показавшись вслед за Хозяйкой.

— Я же не нарочно!

— Ты слышал, дед, он нечаянно!

— Я, вон, шишку хотел закопать!

— Да их в лесу полно, чего же прятать? Не золотая, вроде бы? — Хозяин попробовал протянутую ему шишку на зуб и отдал в руки жене. — Выкинь её на снег, мать.

— Я как-то сразу не подумал.

— Оно у русских всегда так… Сначала делают, потом примериваются. Ну, да, ладно. Пора к столу.

— Прах Чернобога! Откуда такое в войну? — подивился Василий, глядя на яства, расставленные поверх узорчатой скатерти: блинчики с мёдом, лесные орехи, невесть откуда взявшаяся свежая малина, квашеная капуста и пироги с ней. Посреди стола стоял здоровенный горшок, где пыхтела гречка.

— Ты хоть знаешь, кто Он такой? — рассердился Влас.

— Да, я так! — смутился Василий, будто сболтнул лишнего. — Дядя ругался — ну и я за ним эту привычку перенял сдуру.

— А ты больше повторяй. Вдруг он к тебе, и впрямь, Навь раньше срока обернёт!

— Ну-ка, молодой человек, дай-ка я тебе кашки положу! — суетилась рядом Виевна.

Некоторое время Василий медлил, ему казалось несправедливым, что они там, в отряде, пухнут с голодухи, а здесь, совсем рядом живёт некий лесник, и у него еды навалом.

— Спасибо, однако! Но мне к нашим пора, заждались, поди.

— Садись, герой! Тебе без проводника отсюда не выбраться. Да и как ты пойдёшь, если ноги еле двигаются? — усомнилась Хозяйка.

— Резонно. Ты, молодец, мою старуху больше слушай. Она — баба умная, хотя помогала одним дуракам.

— А сам-то хорош, дурень старый! Раз помог сродственнику через реку перебраться, путь-дорогу указал, а тот возьми Злато-Яичко разбей, да и Потоп нам устрой.

— Чего, вредитель оказался? — не понял сержант.

— В некотором роде.

— Так ведь, большую надо плотину взорвать, чтоб округу затопило.

— Это, Вась, она так, фигурально выражаясь.

После каши взялись и за сладкое.

— Ох, крепка у тебя медовуха, хозяин!?

— Есть такое дело! — согласился Влас.

— Ты бы, муженёк, рассказал нам что. Потешил бы гостя байкой. А после и проводишь его, — предложила Виевна.

— Это можно, мать! Это я завсегда, пожалуйста!

Васька заулыбался, ему было сытно, тепло, уютно. Он вдруг ощутил себя маленьким ребенком, которому добрый милый дедушка сказывает чудесные небылицы, а Васька сидит, разинув рот, и слушает их одну за другой, проглотив язык.

— То случилось в стародавние времена, каких никто и не помнит. И не у нас это было, а в далёкой стране, имя которой ныне Норвегия… — начал Хозяин сказочку:

* * *

«Близ свейской границы, в местечке Несьяр жил кузнец Торвальд. Жена его умерла молодой, а своих детей у них не появилось. Жениться вторично Торвальд не захотел, предпочитая жизнь вдовца, хоть и был вовсе не стар. Так и жил он пять лет один-одинёшенек.

По хозяйству правда иногда помогала сестра. Да обретался у него смышленый приблудный мальчонка. Кто и откуда он — никто не знал, потому как мальчик был нем, но для простолюдина — это скорее достоинство, чем недостаток. Пацана нашли год назад на берегу — наверное, удрал с какого-то пиратского судна.

На хуторе жалели горемыку, хотя приютил его именно кузнец. Найдёныш работал, что называется, на побегушках. Сверстников дичился. Было свободное время — сидел на холодных камнях скалистого берега фьорда и тоскливо смотрел в море.

Случалось, Торвальд с горя крепко выпивал, да так, что не мог найти кузню. Мальчик помогал благодетелю доплестись до скамьи, стаскивал с кузнеца сырые грязные и вонючие сапоги, укрывал его тёплой шкурой, словом, терпел все невинные обиды со стороны Торвальда со смирением истинного христианина. Но набожная сестра Торвальда прозвала-таки пацана маленьким язычником, потому как никто не видел, чтобы он клал крест Господу. Впрочем, на хуторе смотрели на это сквозь пальцы, да и кузнецу было всё равно. Немота оберегала мальчика от людской злобы, ибо его немощь виделась особой печатью Судьбы.

Как-то раз в непогоду под вечер в дверь к Торвальду постучали:

— Кого там чёрт принёс? — буркнул кузнец, потянувшись за молотом на всякий случай.

— Добрый человек, не пустишь ли ты усталого путника на ночлег?

— Ну-ка, малец, посмотри! Сколько их там притаилось?

Мальчик глянул сквозь затянутое мутным пузырем окошко и показал кузнецу два пальца.

— Что ж ты, странник, один просишься? Товарища не зовёшь?

— Это верно, мой конь и вправду мне лучший друг, чем иной человек! И если по утру ты берёшься его подковать, то я в долгу не останусь! — рассмеялись за дверью.

Торвальд вопросительно посмотрел на немого воспитанника, тот согласно закивал.

— Ну, открывай тогда, да поживее. Не видишь, гость промок!

Мальчик бросился выполнять приказание. Он с трудом отомкнул тяжелый засов, пропустив незнакомца внутрь жилища.

— Спасибо, Инегельд! — услышал хозяин дома. — Будь добр, позаботься о моём благородном скакуне.

— Откуда ты знаешь, что этого немого мальчишку зовут Инегельдом.

— Я много чего знаю. Всяк имеет собственное имя, даже последняя тварь, а уже человек и подавно. Но ты сначала обсуши да напои гостя, а потом и расспрашивай.

«И что это я, в самом деле?» — подивился кузнец и, вспомнив законы гостеприимства, выложил на стол угощение, которое, конечно же, не могло бы удовлетворить изысканный вкус, но голодному сей ужин показался бы богатой трапезой.

Тем временем незнакомец скинул длинный с капюшоном серый плащ и развесил его у очага. Торвальд сумел, наконец, рассмотреть ночного гостя во всех деталях. То был мужчина лет сорока пяти, несомненно, опытный воин, на что указывала пустая левая глазница, следствие ярой схватки. Густые светло-золотистые волосы путника стягивал стальной обруч с затейливым рисунком, кузнец вполне доверял своему взгляду мастера, и был готов поклясться, что от Эльсинора до Упсалы вряд ли сыщется искусник, способный сотворить эдакое украшение. Рыжеватая правильно подстриженная борода незнакомца лопатой закрывала его бычью шею, спускаясь на могучую грудь. Широкие плечи и толстые, словно поленья, руки викинга свидетельствовали о недюжинной силе. Вместе с тем его ночной гость был из знатных, потому что пальцы его обеих рук украшали богатые перстни. По роду занятий Торвальд знал толк в камушках.

Незнакомец почти ничего не ел, но пил он много, ничуть не хмелея.

— Где ты был прошлой ночью? — наконец осмелился спросить кузнец, видя, что гость сыт.

— В долине Медальдаль.

— Ну, уж этого никак не может быть. Видать, ты, незнакомец, большой шутник! Ведь до неё неделя пути.

— Может быть, но у меня хороший конь, — возразил ему резонно гость.

— Тогда твоему коню пришлось бы лететь! — захохотал Торвальд.

— Я ему то же самое говорил! — весело заметил странник, ничуть не обидевшись.

Выпили. Стукнули кружки. Выпили ещё.

Тут вернулся Инегельд, который, наконец, управился с чудесным скакуном и теперь во все глаза уставился на ночного гостя.

Кузнец поманил хлопца к себе, тот, видя, что хозяин изрядно пьян, с опаской подошел поближе.

— Так, значит, ты у нас Инегельд? — погладил Торвальд мальчугана по голове — Имя-то странное?

— Обычное имя. Варяжское! — уточнил гость. — А восточнее звался бы и вовсе Ингволодом.

— И откуда ты всё знаешь?

— Мне именем моим ведать положено, — рассмеялся тот в ответ.

Хотел было кузнец спросить, как зовут его гостя, да уронил голову на стол.

Внимательно поглядев на спящего выпивоху, незнакомец вдруг усадил мальчика к себе на колено и, взяв за тонкие ручонки, сказал то ли Инегельду, то ли себе:

— Ну что, хелги? Пора начинать всё сначала. Поедешь со мной?

— Поеду! — улыбнулся ему ребенок.

Утром ковалось Торвальду из рук вон плохо, подковы же получились такими громадными, каких никто ещё не видывал. Да и нужно-то было четыре подковы, а вышло целых восемь. Когда же кузнец их примерил, то они оказались коню как раз в пору. Чудеса, да и только!

— Пожалуй, я поверю, что с эдакими копытами он обставит любого скакуна. Но откуда ж ты приехал, незнакомец, и куда держишь путь?

— Явился я с севера и пока гостил тут, в Норвегии, но думаю податься ныне обратно в Свейскую державу, а оттуда — в Хольмгард. Я много ходил морем, но теперь снова надо привыкать к коню. Тебе он нравится?

— Я не смыслю в хороших лошадях, — схитрил кузнец.

— Слушай, хозяин! Мне подходит твой мальчуган. Я забираю его.

— Как это так! Забираешь?

— Хорошо. Назови свою цену. Я готов купить этого хлопца.

— Видишь ли, человек я неразумный да неучёный. — проговорил кузнец. — Если Инегельд и вправду готов тебе служить, то ничего я с тебя не возьму, грех наживаться на убогом. Хоть на старости лет трудно мне станет без молодого-то помощника.

— Молодец, Торвальд! — похвалил одноглазый, снимая с указательного пальца золотой перстень с изумрудом. — Думаю, это немного скрасит твоё вынужденное одиночество. Ну, зови мальчишку!

Сияющий Инегельд вскоре занял место впереди незнакомца, крепко держась хрупкими пальчиками за повод. Конь укоризненно посмотрел на людей непостижимо голубыми добрыми глазами.

— Не притворяйся, старина, что тебе тяжело. Всё равно не поверю, — усмехнулся наездник.

— Где же ты собираешься быть к вечеру? — спросил кузнец, хотя думал вовсе о другом. Он-то приметил, что ночной гость странно поседел к утру, только виду не подал.

— Мне нужно на восток, я буду в Спармерке, не успеет и стемнеть, — ответил седобородый.

— Это уж верное хвастовство, потому что туда и за семь дней не добраться… — возразил Торвальд чудаковатому гостю. — Да, чуть не забыл! Как зовут тебя? Потому, явись отец или мать ребенка, мне придётся им все рассказать.

— Слышал ли ты об Одине?

— Ещё бы, его у нас старики часто поминают. «Чтоб тебя Игг, то бишь Один, к рукам прибрал!»

— Теперь ты можешь его видеть. И если снова мне не веришь — смотри! Вперёд, Слейпнир! Вперёд!

Торвальд только рот открыл, когда его гость пришпорил коня, и Слейпнир перелетел через ограду, даже не задев её. Между прочим, колья в той ограде были восьми локтей в высоту.

— А о родителях мальчика не беспокойся. Их больше нет среди живых, уж мне ли это не знать! — послышалось кузнецу сквозь грохот копыт.

— Прощай, Торвальд! — вторил Одину чистый детский голос.»

— Больше кузнец их не видел, — завершил Влас небылицу. — С тех пор многие рассказывали эту историю, и всяк по-своему, но всё происходило именно так, а не иначе.

— Хорошая сказка! Спасибо! — молвил парень, — Одного я лишь не понял.

— Чего ж тут непонятного? — удивилась Хозяйка.

— Да, кто таков этот Один?

— Уф! — выдохнул Влас.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЧАРОДЕЙСТВО

На следующий день Игорь снова возвращался домой под вечер. Он шагал не спеша, оставляя позади серые переулки хрущевок, и проверяя их своим вторым, колдовским, зрением. Как Игорь убедился, способности к такому обзору были в полной мере развиты у воронов и кошек. К последним он всегда питал самые нежные чувства. Вероятно, так повелось с детства, когда любимый радиоволшебник Николай Литвинов на все голоса читал своим маленьким слушателям милые старые сказки. Особенно запала в память инсценировка Давида Самойлова «Кот в сапогах». Вообще, эти мохнатые зверьки всегда жили в Игоревой семье. И вороватый Фофан, убегающий по коридорам коммуналки со связкой сосисок в пасти, и сибирский кот Барсик по кличке Животина — неутомимый мышелов.

Но каждый раз он отказывал себе в удовольствии снова завести пушистое создание. Во-первых потому, что с некоторых пор не мог смотреть ни одной кошке в глаза, не отводя взгляда. Последнее, наверное, объяснялось умением этих прелестных мурлык видеть то же, что и он. А во-вторых, нынешняя полная риска жизнь Игоря обещала сделать такого кота бездомным или сумасшедшим. Стало традицией выносить на лестничную клетку блюдечко с молоком, но не больше.

Итак, Игорь возвращался домой, пугая одним своим появлением черных воронов, загостившихся в еще целых микрорайонах Черемушек. Птицы ворчливо переговаривались меж собой, с опаской поглядывая на странного человека с вороньими глазами. Но человеку было не до них.

Игорь уже свернул в подъезд, как вдруг обратил внимание на пушистого кота, сидевшего в развилке веток корявого полуоблетевшего дерева. Он расположился со всеми удобствами на уровне второго этажа среди желто-коричневой листвы. Вид у кота был независимый, надменный, самодовольный. Зверь презрительно посматривал на прохожих сверху вниз, изредка зевая. Но при всей его неприступности кот вызывал жалость — погода не баловала. Под вечер, часам к шести, а было уже почти семь, лужицы покрывались тоненькой корочкой ноябрьского льда. Вобщем, этот верхолаз грешил против очевидных фактов, изображая невесть что.

— Интересно, как отнесется к твоему появлению Мефисто? — пришла неожиданная мысль, он еще не проверял своего элементаля на животных.

Сказано — сделано.

— Кис-кис-кис!

Полусонная морда притворщика развернулась к Игорю, тот, опустив глаза в землю, чтобы не встречаться со зверем взглядами, предложил:

— Киска! Хочешь, пойдем ко мне!

Наверное, кот не понял, поскольку обиженно фыркнул.

— Кис-кис-кис! В последний раз приглашаю!

— Мяу!

Кот выгнулся, разминая передние лапы, и легко спрыгнув на шуршащую пожухлую листву, действительно, направился вслед за Игорем. При этом зверь сохранил гордый вид, будто это он сделал человеку одолжение. Парень не спорил. Масти кот был самой обыкновенной, все, как полагается — рисунок темных полос, пятнышки, длиннющие усы.

— Видать, Кот, ты домашний? Вон, спинищу-то какую отъел. Ну, ладно! Не обижайся. Я буду называть тебя просто «Кот», поскольку не знаю твоего настоящего имени, но согласись, Кот с большой буквы — это звучит внушительно?

— Мррр… Мяу! — ответило животное.

Переговариваясь таким образом, они взобрались на пятый этаж и очутились перед железной дверью Игорева жилища.

— Посмотрим, все ли правда, что о вас болтают, — произнес Игорь, отпирая замки и пропуская Кота вперед, что соответствовало не только условиям опыта, но и законам гостеприимства.

Зверь рассудительно помедлил на пороге, всасывая воздух и навострив уши.

— Ну, чего стоишь? Заходи!

— Мяу! — твердо сказал Кот и зло посмотрел на Игоря желто-зелеными светящимися в полумраке глазами. Затем он все-таки переступил границы квартиры и беззвучно углубился в темноту.

Затворив дверь, Игорь наконец зажег свет, размышляя, насколько хорошо перенес этот полосатый бродяга тестовое прикосновение. Ничего заискивающего в поведении Кота не было — и это настораживало. Другой бы вертелся под ногами, канючил гнусавым голосом, мяукал бы, подняв хвост трубой, и терся до тех пор, пока бы его не вознаградили за настойчивость. Зверь обнюхал все углы и, вскарабкавшись по лестнице книжных полок, устроился на самой верхней, под потолком, где начал приводить в порядок роскошный мех.

— Во-во! И я пойду, приму душ. А ты, смотри, на плиту не залезай — обожжешься! Скоро будем есть.

Быстро отогревшийся кот благодарно мурлыкнул.

Выскочив из ванной на устойчивый запах горелого и меркаптана, даже не накинув китайский халат, Игорь понял, что еще немного — и его фасоль с луком, сыром и под майонезом превратилась бы в угольки. Поэтому некоторое время он провозился на кухне и в комнату не заходил.

— Эй, гандхарва усатая! Кушать подано!

Ответа не последовало.

— Спит зверюга…

Тщательно пережевывая пищу, он вполуха слушал невнятную, полную иностранных слов речь диктора. Радио вещало о новом кризисе в районе Персидского залива, об очередном ракетном ударе по арабам, о том, как наши дипломаты вновь стыдливо утерлись. Сообщали о дебатах в ГосДуме, опять безрезультатных, по вопросу коррупции высших должностных лиц, об очередной депутатской комиссии и каком-то там расследовании, о загрязнении Волги и о могильнике радиационных отходов где-то под Загорском, содержимое которого постоянно пополняется стараниями государств европейского Союза. По другой программе картавый голос пугал возвращением красно-коричневых, которые, гады, развязали войну в Чечне и привели страну к банкротству. Особенно он ругал Сталина, умершего почти полвека назад, виновного по мнению картавого в окончательном обнищании народа и превращении Российской державы в третьесортную страну. Игорь щелкнул кнопкой. Политика и связанная с ней демагогическая болтовня его давно не интересовали.

Он покончил с первым и занялся чаем, который по обыкновению пил без сахара, добавив туда лимонной кислоты.

Другая программа под мелодии Моцарта из «Женитьбы Фигаро» рекламировала презервативы, как самое надежное средство от СПИД. И только по третьей шел разговор на тему, слегка задевшую Игоря. Некий историк вел речь о Рюрике, обрушиваясь на славянофилов, с пеной у рта он выводил его родословную от скандинавских конунгов. В формальном смысле историк был прав, легендарный вождь унаследовал по линии бодрича — отца истинно нордический норов. Но оперируя при этом совершенно ложными сведениями, норманист, говорил, что призванное в Новгород племя русь явилось из-за моря, а ближайшая заморская страна — это Швеция.

— Приятно, ребята, чувствовать в жилах кровь такого культурного и развитого народа, как шведы. Возможно, я и сам бы не прочь заполучить пинту-другую. Конечно, Вещий Олег, имел все основания опираться на родичей, да Ингиргерд тоже… Может быть даже эта малая толика на тропах истории способна сыграть решающую роль. Но разве кровь — это главное? Кстати! Не многие знают, что балтийские воды за тысячу лет аж на две сажени опустились. Потому и не точны ныне карты родного Рюгена, то бишь Буяна. Потому и лежат развалины Свентовидова Храма Арконы не у берега, а в отдалении. Да и Нево в те времена разливалось столь широко, что, выйдя из Старгорода, за две недели при попутном ветре можно было очутиться в Новогороде, спустившись от Ладоги по Волхову.

Впрочем, память бередить не хотелось. Поэтому Игорь вообще выключил приемник и направил мысли в иное русло:

— Неужели, у кошки и впрямь столь острый слух? — cкинув тапочки, парень на цыпочках направился в комнату, прихватив с собой чашку теплого можайского молока.

Его гость сфинксом сидел на письменном столе. Перед Котом мигал экран Игорева Notebook, хотя тот прекрасно помнил, что не включал компьютер с утра. Создавалось ощущение, будто Кот читал или даже правил его Книгу.

Эта мысль заставила парня еще раз проверить Кота на свой колдовской глаз. Зверь не возражал. И сколь его Игорь не разглядывал — ему так и не удалось найти на шкуре гостя даже намека на чужую волошбу.

Игорь отсадил Кота в сторону и поставил под нос молоко. Зверь недоверчиво понюхал угощение, а затем принялся жадно лакать, так, что белые капельки заскользили по кисточкам воротника, по серебристым волосьям да усищам.

Развернувшись к экрану, молодой маг принялся за работу, его длинные пальцы музыканта бегали по клавиатуре:

«Но гениальный всплеск похож на бред, в рожденье смерть проглядывает косо… Интуиция и вдохновение художника, а в особенности поэта, каким был Высоцкий, стоят многого.

Маг — это тот, кто обладает поэтическим даром прозрения. Род прозревал каждый миг.

И было им устроено так, что Порождение-Явь и Уничтожение-Навь следуют взявшись за руки. И там, где проявится Явь, не удержать Нави. Если что-то в мире появится, что-то должно исчезнуть. Маг — это тот, кто ведает, что именно убудет, если нечто прибудет. А еще, Маг пользуется своим знанием.

И ведут меж собой битву две Силы: Навь — Смерть и Разрушение, Явь — Возникновение и Восстановление. И не вечно длится торжество Нави, Явь всегда приходит ей на смену.

Роду безразличен их порядок. Ибо все, что погибло, должно возродиться, а все рожденное — погибнет вновь.

Взял тогда Род Явь и Навь — появилось Время и Жизнь. Взял он Навь и Явь — стало Пространство и Безвременье.

Маг лишь тот, кто умеет свои Явь и Навь менять местами. Маг созидает собственное пространство, Маг творит свое время.»

Погасив компьютер и настольную лампу, Игорь остался в кромешной темноте, так лучше думается. Только два кошачьих глаза сверкали плошками с верхней полки. Но их света было явно недостаточно, чтобы мага озарило. Это только так говорится — его неожиданное осенило. Мужчина вынашивает идею, как женщина — ребенка. Бывают идеи недоноски, бывают выкидыши.

— Ну, что, Кот? Будем спать? — Игорь перебрался на софу и постучал ладонью по подушкам, — Ну, иди сюда, зверюга! Так уж и быть.

И вдруг Кот запел Баюном, заурчал медоточивой гармонью, под звуки которой по телу Игоря разлилась приятная истома, и человек быстро заснул.

В который раз в своих видениях Игорь брел по заколдованным тропам волшебной гущи. Впрочем, на этот раз лес был зимний. Ему казалось, что он проваливается в снег по пояс, вылезает на заледенелую обветренную поверхность, и снова проваливается. Странно, Игорь не чувствовал холода, более того, он не мог со всей определенностью сказать, во что одет, и как он вообще выглядит. Рядом шагал Влас, старец шел своей невозможной, невообразимой походкой, столь удивившей Игоря в их первую встречу.

— Я здесь все пути ведаю. Главное, не отставай! — сказал ему Проводник.

* * *

— Что-то вороны раскричались? — молвил Василий, указав водчему на двух крупных и черных, как смоль, птиц. — Не к добру это! Видать, опять каратели облаву затеяли.

— Не боись! Прорвёмся. Я все тропы знаю! Только, поспевай!

Влас ускорил шаг и теперь сержанту приходилось за ним бежать, что не особенно удобно в лесу, полном глубокого снега.

— А про воронов — люди брешут. Они — птицы в хозяйстве полезные. Иной раз и присоветовать что умное могут. Да, кстати, чуть не забыл! — Влас протянул парню небольшой свёрток.

— Что это?

— Да, твой дружок просил матери его передать. Так, не поленись, съезди к ней. Воля умирающего и для меня — закон!

— Зинченко? — изумился Василий.

— Он самый. Постучал под вечер. И говорит — мол, передай Акулине Гавриловне! Обещал уважить — всё-таки последняя просьба…

— Что ты несёшь, старик?

— Вот и дорога! — оборвал Влас, переваливая через бугор.

За ним вскарабкался и Василий.

Внизу, по ту сторону, у подножия склона извивалась чёрно-коричневой змеей довольно широкая дорога. Странный цвет объяснялся тем, что по ней медленно продвигалась вперед моторизованная колонна гитлеровцев.

— Тоже мне, проводник нашёлся, — подумал Василий.

— Стой! — двое в форме сельской полиции направили на русских дула винтовок.

— Кто такие? Откуда! Чего шляетесь по лесу?

— Да мы свои.

— Оно и видно, что свои. Держи-ка этих своих на мушке! — приказал полицай напарнику, разглядывая Василия.

— Здешние мы… — быстро заговорил Василий, снимая ушанку, и положил руку на топор за поясом. — Вот, по дрова пошли. Холодно! Мороз!

— Ну-ка, спускайтесь сюда, лесорубы хреновы! Вниз и по одному. Да не вздумайте драпать! — скомандовал тот, что постарше. — Ишь, за дровами они вышли. Здесь до ближайшей деревни версты три с гаком. Уж мне ли не знать!

— Контра. Фрицам продался! — сплюнул Василий.

— Что ты сказал, щенок! — не расслышал полицай.

— Постой-ка тут, Вася. А я с ними пойду, договорюсь! — подмигнул сержанту Влас и шагнул вперёд, поправляя на голове высокую меховую шапку.

— Почему остановились? — Курт подозвал к машине фельдфебеля.

— Заминка, господин капитан. Партизан поймали.

— Где они?

— А вот, один сюда топает.

Вальтер посмотрел в ту сторону, куда указывал проводник.

По склону к ним спускался высокий бородатый старик в серебристом, как паутина, шерстяном плаще, в широкополой не по сезону шляпе, надвинутой на глаза, из-под которой виднелась седая борода, заплетённая в косу. Странный русский опирался на длинную гладкую палку. У ног его, виляя хвостом, крутилась огромная овчарка.

— Руки вверх, дед! И быстро… Смотри, без шуток! — скомандовал полицай.

— Я те сейчас покажу, кому тут лапы подымать! — пробасил старец и полез в карман плаща.

— Граната! Стреляйте! — крикнул кто-то.

— Ах, ты так! — полицай разрядил в старика винтовку…

Но к его несказанному удивлению дед не упал!!

— Твою мать, неужели промазал?! — он дал второй, а затем третий выстрел.

— А ну, давайте все разом! — захохотал седобородый старик.

В тот же миг серая собака Ивана прыгнула на предателя, разом откусив ему голову. Да и не овчарка это вовсе, а волчище, каких поискать.

Гитлеровцы старательно в упор расстреливали деда из автоматов, но тот стоял, заговорённый, и смеялся. Затем он вытянул руку, на которую, откуда ни возьмись, приземлился здоровенный ворон.

Навья птица громко приветствовала Хозяина:

— Харр! Харр!

Тут к своему ужасу Курт увидел, как этот старик свободной рукой поправляет край дурацкой шляпы. Как ее поля медленно приподымаются, обнажая открытый, широкий лоб мыслителя, мохнатые брови, и единственное страшное, неимоверное навье око. Это был глаз, пронизывающий взором насквозь, проникающий в самую подноготную, глаз, срывающий маски, то был леденящий душу глаз самого Одина — Вальфэдра — «хозяина павших».

— Боже мой! — застонал Вальтер.

— Думаете, сварганили себе железки — и самые сильные? Ну, да я вас ужо поучу! — седобородый Старик легонько толкнул высоченную корабельную сосну.

Та, не выдержав прикосновения, подалась вперёд и начала тяжело, медленно и верно падать.

Как только грянули первые выстрелы, Василий камнем упал в снег. Перекатился, уходя от пули, и замер, обомлев. Влас стоял, окутанный кольцами распоясавшейся вьюги. Разудалый сивый Мороз. Пространство ревело в его честь. Скрипели лесные великаны. Гигантская сосна рухнула на танк, сплющив, размозжив, размазав его в лепешку. Следовавшая за ним машина с офицерами исчезла среди вечнозеленой хвои.

За этой сосной повалились и другие, перегораживая путь.

— Ура! Бей фрицев! За Родину!

С обеих сторон на дорогу высыпали партизаны.

— Васька, ты чего? Ранили? — как ни в чем не бывало, ухнулся рядом в снег Кондрат.

— Не, скорее контузили. Посмотри на дорогу. Видишь там бородатого деда. Ну, лесника такого кряжистого, Власия!

— Да, где? Ни черта не видать! Никакого старика мы в отряде не держим.

— Да, вон! Там!

— Это, Вась, Госпожа Метелица фрицу Кузькину мать кажет.

— Может и так? — засомневался он, потому что его недавний Водчий исчез.

Испарился, пропал Влас, словно бы и не приютил старец Василия в странной обители, будто бы и не случилось ничего волшебного. Лишь искристый снег да морозный ветер лепили в воздухе замысловатые фигуры.

ГЛАВА ПЯТАЯ. СТРЕЛА СТРИБОГА

«Покой не вечен, он лишь хранит в себе старое Время — предвестие новой Жизни. И эта новая Жизнь обречена на Покой.

Маг — тот, кто следует этой Высшей Справедливости всегда и во всем. Но это вовсе не значит, что он никогда и ничего не делает чрезмерно. Главное, что он все делает во время. Былое вдруг застывает в камне, исчерпав себя. Свет вспыхнувшего солнца будит ростки под покровом земли. Талые воды собрав силу вешних ручьев рушат и прорывают плотины под действием одной, последней капли — так велика их незаметная сила.

Связать Время, удержать его, протянуть сквозь его кольца путеводную нить, способна лишь Воля Рода, именуемая Велесом… Лишь Стрела Стрибога неудержимо пронзает Безвременье и сметает Покой.

Маг — это тот, кто преодолевает барьер невозможного двумя способами. Он копит Силу, предъявляя ее миру в удобный момент, чтобы совершить новый скачок вперед. Он ищет и находит неизведанные коридоры меж входом и выходом. Не ищите легких путей — ищите пути короткие, ибо не каждый короткий путь легок. И Не верьте ни в какое высшее предназначение человеческого рода в целом. Есть лишь зачастую неосознанное стремление отдельных личностей к недостижимой цели. Они задаются вопросом — «Почему я живу?». Другой вопрос был бы бессмысленным, поскольку маги ведают о невозможности достичь всеобъемлющего Рода. Почему я вынужден отдавать себя под власть иллюзорного Идеала? Только лишь затем, чтобы противостоять низшему, животному, примитивнейшему в себе, и вместе с тем простому и естественному? Что хуже — бессмысленное желание жить или желание бессмысленной жизни?

Рано или поздно всякий человек задается вопросом о цели и причинности собственного бытия. Если я живу — значит это кому-то нужно. А если нет — то зачем же я живу. Только лишь потому, что это необходимо мне самому! Или по велению всемогущего Рода? Стоит ли, будто дурак с писаной торбой, рыскать по умным книгам и закоулкам разума, силясь отыскать ответ, почему же я живу, тогда как можно просто жить, ничего не зная о мучительности подобных изысканий. Впрочем, это муки человека, бессильного осуществить полное самовыражение!

Вот тут то и возникает мысль о тщетности попыток освободить собственную волю из-под Воли Рода. Куда там, если даже бессмертные Боги не способны к полной свободе — мойры определяли жребий олимпийцев, а норны — светлых асов.

Что есть Воля Мага? Каковы его цели? Состоится ли маг вообще, если не убежден в первенстве Высшего или отрицает собственное предназначение? Маг тот — кто всегда противостоит навязанным ему внешним обстоятельствам, если они чужды его принципу собственного развития и совершенствования. За это мага и не любят. Именно за то, что свобода от духовных и светских уз вовсе не делает его бессильным и ничтожным, слабым, одиноким и растерянным. Поэтому он и будет гонимым до тех пор, пока тайная власть кучки убежденных в себе мерзавцев не уступит место власти свободных индивидов, полностью распоряжающихся лишь собственными мозгами и результатом лишь своего труда…»

Так передал Игорю старый волхв — хоть и нет боле старика на Белом Свете, но скупые строчки дедовской тетради хранят об Олеге память.

И снова, и снова он был Ингваром — ругом с таинственного острова. И опять брел он по лесу, разыскивая зачарованную поляну, магический Перекресток Межвременья.

… Миновав высокий ельник, Ингвар раздвинул ветки. Удивленному взору Игоря предстало могучее ветвистое дерево, макушкою упиравшееся в небеса. Под навесом густой листвы беспробудным сном спал его отец.

Витязя знали под именем Святобор. По тем временам он мог уже считаться стариком, ибо давно разменял четвертый десяток лет, грозных лет бесчисленных схваток и битв, беспокойных лет проведенных в тягостных раздумьях и молениях, лучших лет отцовства и воспитания сына. То был не простой воин. То был еще и волхв — Стрибожий избранник. Самый неудержимый клинок на всем южном побережье Варяжского моря. Самый неутомимый из жрецов стремительного бога.

И прилетали две птицы, и садились они на ветку этого дуба, не на вершину, потому макушки им не достать, а на простую веточку, с которой если смотреть, то видать сами Рипейские горы.

И пела вещая Гамаюн, и молчала мудрая Сирин.

И падала вдруг, откуда ни возьмись, наземь третья птица — Стратим. И взлетали в воздух перышки, как вставал пред русичем сам Стрибог, буйных ветров дед и гонитель туч.

* * *

Росту Стрибог был огромного. Головы на две выше волхва. Втрое шире Святобора в плечах. Его шумное дыхание пригибало к земле травы и кусты. Грива нечесаных волос и густая вилообразная борода колыхались под стать растительности.

И отпрянул Святобор, но уже через миг, поборол напрасную оторопь — склонился пред могучим богом.

На ремне через плечо перекинул Стриба яровчатые гусли, за спиною виднелся тугой лук в десять локтей, каких и в Англии и, вообще, на Свете не сыскать, у пояса был колчан со стрелами.

— Славен будь, Неудержимый!

— Здравствуй и ты, верный Святобор! — был ответ человеку.

— Аль не скажешь, Неистовый, где искать мне ныне врагов моих да обидчиков.

— Была бы воля, а враг всегда найдется, — усмехнулся Стрибог, и от его трубного голоса вновь закачались макушки вековых деревьев. — Вы за этим что ли вызывали меня, хвостатые вещуньи?

— Сам такой! — раздалось в ответ.

Видел Святобор, как грозный бог стрелу вынимал, да не заметил, как на тетиву накладывал — птицы оказались проворнее и исчезли с глаз, избежав возмездия. Знали не понаслышке, каков Стриба в гневе.

— Помоги! Сделай милость! Уж отмщу я сполна за смерть сына, за смерть друзей! За позор златокудрого кумира Арконы!

— Ох, беда с этими говоруньями. Спал бы я себе, да почивал в хоромах северных, так нет же. Разбудили, растревожили. Ну, да ладно. Помогу я, Святобор, твоей кручине. Ты возьми-ка, богатырь, этот чудесный лук. Да попробуй-ка согнуть его…

Мой черный лук — не чета оружию сребролукого Свентовита. Наверное, когда-то и он посылал живительные золотые лучи! Но с тех пор, как светозарный дал его на время неразумному Эвриту, а Тарх этот лук отобрал и напоил стрелы ядом одной гадины — с тех пор лук несет лишь смерть, окажись он в руках смертного…Тарх подарил его другу Фильке, тому, что убил князя Бориса под Троей. И погибло бы еще много славных богатырей, кабы не отобрал я у людей опасную забаву.

Принял Святобор волшебное оружие, и вмиг оно стало ему впору, уменьшившись в размерах. Но даже теперь лук был шести локтей и с превеликим трудом согнул его богатырь, натянув тетиву. Словно струну на гуслях, осторожно тронул ее смертный — зазвенела тугая тетива, взяв мрачные низкие ноты.

— Аж дух захватывает! — завороженно вымолвил человек.

— Нет спасения от его призрачных далекоразящих стрел, нет им преград. Лук мой не знает промаха! — сказал суровый бог. — Владей им, Святобор, пока не сгинет твой злейший враг. Но большего ты не проси. На то она — Явь — вам, смертным, и дана… Теперь, закрой глаза! Но лишь откроешь их — узришь ты путников, и, следуя за ними, найдешь успокоение терзаниям своим.

— Благодарю, Всеотец… — начал было Святобор, но властный взгляд заставил его поберечь все слова на потом, когда выпадет либо срок, либо случай.

И он почувствовал всей кожей, всей своей непрочной сущностью, как бурный, стремительный порыв ветра поднял тело над землей, как неукротимым ураганом понес куда-то ввысь, превратив лицо в колыхающийся студень.

* * *

Когда любопытство взяло верх, и волхв приоткрыл глаз, потом открыл и второй — он стоял на выжженном солнцем поле, крепко сжимая в кулаке кибит лука за верхний из рогов. У ног он увидел вечно полный стрелами колчан Стрибога и сафьяновый налуч, сложенный поверх него, а также пару своих мечей.

Стрелы ж были самыми разными, кипарисовыми, березовыми, тростниковыми, кленовыми или тисовыми. Но как он вскоре убедился, хозяин лука всегда доставал из тула именно ту из них, что была необходима, можно кайдалик с плоским железком или обыкновенную севергу, а хочешь — длинную дардес-стрелу или барбилон с зубчатым наконечником. В кармане на боковой стороне колчана хранилась крепкая круглая тетива, и как потом оказалось, она не знала сносу.

Лишь только он разобрался со снаряжением и выбрался на более-менее заметную дорогу, ведущую через поле, как невдалеке замаячили две фигуры. Святобор ускорил шаг и вскоре догнал странную парочку — это были мертвецки пьяный франк и его более трезвый слуга.

Веселый рыцарь горланил незатейливую песенку, а его попутчик, и главным образом лошадь простолюдина, изнывали под тяжестью доспехов их тучного хозяина. Несмотря на это балладу изредка прерывали едкие замечания на ломаном французском:

Во славу милых сердцу дам в поход собрался наш Бертрам.

И если б не один порок, сам черт сравниться б с ним не мог.

— Ведь, пил безбожно сэр Бертрам, как не советуем мы вам!

— Ио-го-го! Иого-го! — откликнулась лошадь слуги.

— Молчит, дурак! Тебе ли судить благородного сира!

— Я что? Я ничего, хозяин! Это моя кобыла…

— Тогда замолкните… замолчите… А, какая разница! Оба… Вдвоем… Тишина!

Раз едет лесом на коне… И видит замок на горе…

Он надевает свой шелом на всякий случай, если что!

— выдал рыцарь новые перлы.

— А в замке том, небось, дракон?

— Угу! И впрямь, ведь там живет дракон! — подтвердил Роже.

— Крадет, подлец, девиц и жен! — вставил слуга тихо.

— Заткнись, скотина, и слушай дальше, если ни на грош не разбираешься в высоком искусстве рифмопле… рифмо-сло-же-ния.

— Сэр рыцарь! Может быть, нам сделать привал. Глядите! Вон и солнышко к закату клонится!

На мощной городской стене мелькает белый силуэт…

Глаза бросают томный взгляд — вот так все женщины глядят…

— Сир!

— Вперед, бездельник, Том!

«А, так он из тех норманнов, что осели на острове,» — догадался Святобор.

— Только вперед! Завтра мы должны быть в Альденбурге. Туда же прибудут маркграф Альбрехт и даже Генрих Вельф. В их свите есть немало доблестных норманнов, хотя я считаю, что не пристало благородным рыцарям обивать ступени у чьего бы то ни было кресла, тем более немецкого.

«Отлично, — подумал Святобор, — и мне туда же».

— Я слышал, господина маркграфа прозвали Бранденбургским Медведем…

— А он такой и есть.

Некогда в Старграде стоял Богов столп самому Прове, именно там пожал молодой Святобор красное железо испытаний. Бывал он и в Браниборе, и помнил рассказы старожилов, как алчные монахи волокли златой кумир Триглаву с горы Гартунгсберг.

Поскольку лошади рыцаря и его слуги давно уже не знали, что такое галоп, предпочитая неспешный шаг, ругу ничего не стоило бы обогнать их. Но то ли его заинтересовало продолжение этой глупой баллады, то ли мелькнула удачная мысль — Святобор поправил лук за плечом и вновь обратился в слух. В поле его внимания попадали лишь значимые строки развернувшегося повествования, а припев разудалой песенки «тарам-пам-пам» или «тра-ла-ла ла» он пропускал мимо ушей:

Коль не отдашь Инесс добром, не быть ли битому, дракон? -

Купился бедный сэр Бертрам на «кроткий взор и гибкий стан».

— Да, ради бога! Забери — дракон Бертраму говорит

Ведь, я, поди не джентльмен, чтоб упустить такой момент!

Дурак ты, милый мой Бертрам! Не пей так много по утрам!

И вот что, друг, прошу учесть! В ней что-то дьявольское есть!

— В ней что-то дьявольское есть! — вставил Том.

— Иого-го! Иого-го! — откликнулась его лошадь.

Однако сэр Роджер таки прогорланил балладу до логического конца:

«Прощай, красавица Инесс!» — сказал дракон и вмиг исчез.

Доподлинно известно нам, почил безвременно Бертрам!

Дослушав сей скорбный эпилог, Святобор решил поближе познакомиться с исполнителем баллады, тем более, это соответствовало его плану.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДРУЖБА ДРУЖБОЙ…

Утром Кот куда-то пропал. Наверное, вылез в форточку. Игорь по этому поводу особо не горевал. Переписав файлы на дискету, он отправился к Всеславу, который недавно снял комнату в коммуналке на Самотеке.

Тренер был в веселом расположении духа. Всеслав тяжело переживал развал общины и поэтому иногда позволял себе пропустить одну-другую рюмочку, чего ранее с ним не случалось. Спиртное согревало, отвлекало от горьких мыслей о недолговечности сущего. Вот в таком, слегка расслабленном состоянии, наш герой и застал своего бывшего тренера.

— Игорь! Сколько лет!? Сколько зим!? Заходи!

Он тут же потянул друга за рукав внутрь комнаты, где усадил в кресло, сунув под нос пухлый томик Толстого.

— Ты смотри, во как Лексей Константиныч дает!

Следует отметить, что последний год Игорь вообще не касался художественной литературы, поскольку давно переболел детской начитанностью.

— Занятно. Но я пришел по делу, — напомнил Игорь.

— Выкладывай. Тебе кофе с молоком? — осведомился Всеслав.

— Спасибо, я не пью кофе, если можно — чай, и не очень крепкий.

— Итак?

— Итак, в меня стреляли, — продолжил Игорь.

— Вот это да?! Зачем? Кто?

— Интуиция подсказывает, что вот эти ребята, — Игорь протянул Всеславу изрядно помятый в кармане сложенный вчетверо листок проспекта.

Всеслав пробежал текст глазами.

— Гм! Широко замахнулись. Но они вряд ли бы стали действовать столь примитивно, если б ты им серьезно насолил. Это обычное приглашение к сотрудничеству, каких тысячами раскидывают по почтовым ящикам. Так, в чем вы не сошлись?

— Я тебе вовсе не сказал, что меня хотели убить, — сказал Игорь, — совершенно ясно, это была проверка. Видишь, и тебе тут же пришли в голову веские доводы против участия Интеллектуального Братства в грязных делишках. Вывеска обязывает. Они все верно рассчитали, и никто до них не докопается.

— Знаешь, по-моему, в последнее время ты стал излишне…

— Ну, договаривай, Всеслав! Мнительным? Осторожным? Нет, Всеслав, я не страдаю манией преследования. Если не ошибаюсь, мне не стоило и к тебе заходить.

— Не вижу в этой бумажке ничего криминального. Они в лучшем случае утописты. Делать людям нечего. Нет, если в тебя действительно стреляли…

— Всеслав! Ну, что ты говоришь? Они продырявили мою дверь в трех местах. Дырки величиной с кулак. Помповое ружье. Правда, теперь я ученый…

— …Хорошо! Но может, это просто кто-то сводит счеты?

— Нет, Всеслав! Речь идет о моих разработках, о моей книге. По правде, мне очень нравится их постановка вопроса. Но вот то основное в чем мы расходимся окончательно и бесповоротно: я считаю, что единственным законом личной и общественной жизни может быть лишь внутренний нравственный закон каждого. Я был бы им Братом, если бы мне оставили мою собственную совесть, мое собственное представление о справедливости, а не навязывали в качестве чего-то несомненного справедливость Братства, Совета, Магистра. Им не угодило, что моя книга, а они как-то о ней проведали, не подлежит их принципу «свободного распространения»… По-ихнему я занимаюсь «умышленным сокрытием информации», однако, оставляю за собой святое право что-то рассказывать всем, а что-то утаивать до поры до времени.

— Узнаю прежнего Игоря. Раньше тебе не нравилось христианство.

— Я и сейчас не признаю его милосердия! — взбеленился Игорь, — А знаешь почему? Потому что институт Христа, как и это пресловутое Братство, искажает мои представления о Справедливости. И не надо меня уверять, Всеслав, что христианская справедливость есть милосердие. Иегова, да и Христос, милосердны далеко не всегда, хотя, возможно по-своему они и справедливы. У язычников-русов, и не мне это тебе говорить, не было понятий Добро и Зло, их заменяли более объемлющие Правда и Кривда. Скажи-ка, злой ли Сатана? Злой и гадкий — ответит любой школьник. А бог какой? Выходит, добрый! Так почему же служители Господни, Церковь, всякие там Ордена, да Монашества, призывая к всепрощению от имени Христа, развили такую кипучую деятельность, что вырезали и втоптали в грязь целые народы?! И наш — в том не исключение! От какого-такого великого добра это сделано? Я сужу, пусть судят и меня. Но по Кривде все кругом, ох и по Кривде!

— Так и пишут же — Правда к небесам вознеслась, а Кривда — по Земле бродит, — усмехнулся Всеслав, а затем уже серьезно добавил. — По-моему, основная заслуга христианства именно в том, что оно утвердило понятия Зла и Добра.

— Ой, ли? Это общее заблуждение. Христианство не придумало ничего нового. Заратустра, то бишь по-гречески Зороастр, первый из известных мне пророков, по меньшей мере за двенадцать веков до Христа говорил, и Гаты это подтверждают: «Воистину есть два первичных духа, близнецы, славящиеся своей противоположностью. В мысли, в слове и в действии — они оба, добрый и злой…» И так далее. Когда духи эти впервые столкнулись — появилось бытие и небытие. Первый, Ахура-Мазда — добрый, святейший и праведный, выбрал бытие. Заметь! Праведность — от слова «Правда». Его противник в зороастризме — Ангхро-Манью^[61], тоже первичный, но крайне зловредный дух, отец лжи — он выбрал себе небытие. Этим уже Заратустра хотел подчеркнуть тот выбор между добром и злом, который делает в своей жизни всякий человек. Вся этика христиан взята у иранцев! — выпалил Игорь и отхлебнул из чашки. — А у тебя отличный чай!

— Спасибо. Но, как я знаю, ни одна другая религия мира не исповедует милосердия и прощения. Разве еще буддизм? И когда я вижу переходы метро полные нищих, я спрашиваю себя — хорошо ли то, что они нищие?

— Милосердия? Да. Но не «прощения». Многие из нынешних уличных бродяг виноваты сами, они пили, кутили, доверяли прощелыгам, голосовали все, как один, ну и получили по заслугам — и это справедливость.

— Но мне их жаль! — молвил Всеслав.

— И мне! Мне тоже их жалко, но нет худа без добра. Кто-то на их примере научится уму разуму. Значит, нельзя утверждать, что это Зло или порождение Зла.

— Хорошо, Игорь, я привел неудачный пример. Пусть хозяин бьет свою собаку. Не надо космологии! Скажи — это Зло? Подонок изнасиловал девушку — это Зло?

— Да! Это зло, хотя я называю её серостью. Cеростью, а не Тьмой! Я вовсе не отрицаю категорий современной морали, но есть нечто более первичное — Справедливость. Ею и надо руководствоваться. И Добро — это не справедливость! Если собака меня укусила ни с того, ни с сего — я ее пристрелю. Хозяин собаки, но ты ведь понимаешь, что речь здесь совсем не о животных, посчитает меня злым, да и сука тоже, но это ведь ложь! Скажи, я злой или добрый?

— Не знаю.

— И Бог, коли созданы мы по его образу и подобию, также не может быть ни добрым и ни злым. А справедлив он в меру того, как того хотят люди. Кто в первую очередь хочет? А все они — жрецы. Какое такое православие вновь насаждают в наших школах, проповедуют в эфире, демонстрируя бесконечные службы. Кто это возомнил, что Россия — православная страна. Ею и Русь-то никогда не была. А почему бы вновь не вернуться к язычеству? Чем плох индуизм? Буряты, а их не так мало — буддисты. Да и магометанство, на первый взгляд, вовсе не такая изуверская вещь, как вещают газетчики. Выбор веры — это вопрос личности, отдельного человека, но не общества и государства, вместе с ним. Хоть в чем-то, но большевики были правы. Христианство всегда было наиболее нетерпимой религией. Остается ею и поныне, когда со всех трибун трубят нам о всеобщем согласии и примирении. Было бы странным, если в ответ на принуждение у меня, например, не рождался бы протест.

И дело даже не в том, что когда-то с подачи церковников истребили несогласных. Верные продолжатели идей вечно перегибают палку.

Христианство — это лингвистическая экспансия. Языческое, еще арийское, «дэва», то бишь «бог», дало начало слову «дьявол». Экий поворот? Смешно? Лучезарный Свентовит вдруг сделался Люцифером. Ничего не напоминает, Всеслав? Все в лучших традициях. Ты посмотри, как засорен наш язык. Он дважды засорен, трижды! Ты же прекрасно знаешь, что язык и имя человека оказывает влияние на всю его дальнейшую жизнь. Где наши «славы» — все больше Борисами да Стасиками кличут. Что же, все сначала? Это обрезанное «Влад» — вместо Владислав. Ни одного же нормального имени на слуху нет — Зяма, Ростик, Маня, Леня, Геня, Кеша…

Религия — не Вера, а институт власти. Насколько лжива государственная религия, настолько лживо государство. Оно всегда аморально, как и всякая машина. И общество, ею воспитуемое — тоже. Кругом иностранные вывески, этикетки, рекламы, «дерьмократические» термины… плюралисты, шопы, мены. Ни один другой народ, кроме русских, конечно, не допустит над собой подобного издевательства.

Или вот еще один казус! То справа, то слева орут: «Казаки! Казаки!». Особый статус. Черт с ними, пускай особый статус, но причем же тут национальные права казаков. Они что — не русские эти казаки, автономии себе устраивать?! От кого автономии? От русского народа?

А кто же мы с тобой? Я-то понятно, москаль поганый… Но ты, кажись, Всеслав, «чиста конкретна» славянского роду. Но это к слову о том, что в доме Облонских все смешалось.

Казак — вольный человек, за освобождение от налогов и надел земли несущий пограничную службу. Илья Муромец, например, деревнями жалованный. Кстати, и с ним не все так гладко случилось, как гусляры пропели. Окаменел, когда против богов полез исконных.

Слово должно быть понятным уже по своему составу. Нур-Ахмед — красивое имя? Вот, то-то и оно! Луч Ахмета. Здорово! Даже и помыслить нельзя, что человек с таким именем мог бы называться иначе. А где же наши солнечные имена? Их больше нет!

Конечно, Бог не пишет законов, Всеслав — их пишут и трактуют опять-таки его жрецы! Именно они установили границы, не важно Зла ли, Добра ли, прожиточного минимума, подоходного налога, а может, границы самой Объективной истины… Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. Не поделился Игорь со жрецами этого Братства своими секретами — плохой Игорь, жадина Игорь…

— Ты, кажется, решительно на все сегодня раздражен… — медленно проговорил Всеслав. Спокойно… Неужели, ты думаешь, что у твоего языческого забытого Бога не найдется собственных толкователей. Чем меньше Богов — тем меньше и обслуживающий их аппарат.

— На счет божественных прислужников — не скажи! Вот, например, развалили Союз, но крючкотворов-то на Руси втрое больше стало. Были олимпийские Боги, ввели единобожие. Имя нового бога — Золотой Телец.

— А ты, Игорь!? Разве ты сам — не жрец? Твоя книга — не священное писание? — утреннюю веселость тренера, казалось, сняло, как рукой.

— А вот этого не надо, Всеслав. Ты ее не читал? Так, прочти! — Игорь протянул ему дискету, укутанную в фольгу. — Здесь далеко не все. Много теории. О практическом применении мы говорили раньше, эту часть я тут намеренно опустил. Моя книга о том, как жить в обществе, но быть от него свободным. От него и от всяких жрецов и чиновников. И сам я — не жрец, столпам Боговым кормлений не делаю… А волхвом рано называться — слишком мало постиг… Да, если вдруг пресловутое Братство заявится к тебе — мое мнение известно. Ты знаешь, что надо делать! Я не желаю играть по предписанным мне правилам.

— Вот что скажу. Ты все-таки злой! — заключил Всеслав, провожая своего бывшего ученика до двери. — И тебя постараются обломать.

— Зато, я неравнодушный! — парировал Игорь. — Поживем — увидим.

* * *

Илья Аркадьевич Розалихин, подающий большие надежды кандидат наук, известный своими неординарными работами по препаратам психотропного действия и скандальными статьями в защиту физионогномики, тридцати семи лет, выпускник МГУ, вступил в Братство недавно. Этим от быстро поправил свои неважные финансовые дела, а также получил в полное распоряжение небольшую, но прекрасно оснащенную лабораторию, компьютер, и через него доступ в сети. Он и сам не ожидал, что его недолгое членство даст столь эффектные результаты уже через год, когда Петр Иванович рекомендовал его в Малый Совет. А все началось с красиво оформленного конверта без штампеля, опущенного ему в почтовый ящик. Конверт содержал проспект Всемирного Братства Равной Интеллектуальной Собственности и приглашение к сотрудничеству. Предложения выглядели заманчивыми, и спустя месяц после первого разговора с Магистром на собрании Московского отделения Илья Аркадьевич подписал благообразную бумагу следующего содержания: «Этот Внутренний Договор Братства действителен за подписями Братьев и Магистра Братства и является договором между Всемирным Братством Равной Интеллектуальной собственности с одной стороны и Братьями, подписавшими Договор в качестве второй стороны…»

Под первым пунктом шли определения. Перечисленные весьма обстоятельно, по мнению Розалихина, своей строгостью они препятствовали всякому искушенному юристу в его желании найти лазейку и нарушить соглашение. Особенно интересно трактовались права собственности:

«… «Права Собственности» по всему миру распространяются на все и любые изобретения раскрытые, описанные или провозглашенные в Патентах, на все и любые коммерческие тайны и Техническую Информацию, связанные с деятельностью Братьев,… любую другую интеллектуальную собственность любого типа по законам любой и всякой страны мира…

Братство основано с целью развития творческо-интеллектуальной и финансовой активности Братьев, широкого распространения деятельности Братьев по всему миру.

Все Братья и все лица подписавшие этот Договор, передают в собственность Братства все и любые свои полные и эксклюзивные авторские права и права собственности… Вся научная, Техническая, коммерческая и финансовая, военная информация, а также ноу-хау, произведения искусства, связанные с деятельностью Братьев, являются общей интеллектуальной собственностью до тех пор пока они связаны с Братством…»

Очередной пункт Договора решал денежные вопросы. Полный капитал Братства состоял из персональных долей (внутренних акций) всех участников и грантовой доли капитала. Управление возлагалось на Высший Совет, который имеет все права по распределению грантов. Сам Высший Совет состоял из пяти основателей Братства и шести выборных членов. Выборы всегда производились Братьями по принципу единогласия… Магистр следил за тем, чтобы действия подписавших Договор не выходили за его рамки: Умышленное сокрытие информации от Братьев есть преступление — кража всеобщей равной интеллектуальной собственности. Любой Брат имеет право требовать возмещения понесенного ущерба и обращаться к суду Высшего Совета. Братство оставляет за собой право противодействовать любому стороннему вмешательству в свои внутренние дела, а также всякой угрозе благополучию Братьев всеми имеющимися в распоряжении средствами…»

— Если человек опасен Братству, его надо устранить.

— Но как же быть, если за это самое ваше «устранение» карают во всех странах мира? — ехидно заметил Илья Аркадьевич своему более опытному собеседнику — одному из основателей их организации, самому могущест… Ой, простите!.. информированному, после Петра Ивановича и Рафаила.

— Конечно, — ничуть не смутился Гавриил, — но не надо быть особо развитым, чтобы не знать, существует огромная область таких ситуаций, когда один человек убивает другого, оставаясь при этом безнаказанным. Солдат на войне, палач, приводящий в исполнение приговор суда, врач, допустивший трудно доказуемую ошибку… Сейчас, впрочем, нас интересует совсем другое. Как, будучи обыкновенным — здесь Илья Аркадьевич хмыкнул — членом общества, устранить такого же обыкновенного члена общества, и остаться при этом в стороне? Тем более речь идет о ликвидации угрозы нашему с вами благополучию вполне цивилизованными методами.

— Да, вот это вдвойне любопытно и актуально.

— Но, вы дрожите? А мне сказали, что нерешительность не относится к числу ваших пороков.

— Моя дрожь скорее нервного характера. Предвкушение чего-то нового. Собственно, я прервал вас. Извините.

— Ничего. Итак, вернемся к вопросу о безнаказанности. Это далеко не так сложно, как вы себе представляете. И легко осуществимо при выполнении хотя бы одного из следующих условий: во-первых, если смерть нашего подопечного признана естественной.

Илья Аркадьевич поймал себя на том, что слово «подопечный» как-то весьма ловко обходит всю неделикатность убийства, да и вообще, не «убийства», а «устранения». Привычку так выражаться Гавриил подхватил, несомненно, у самого Магистра.

— Во-вторых, если его смерть признана произошедшей в результате несчастного случая; в-третьих смерть будет признана насильственной, но от следствия надежно спрячут факты, изобличающие истинного убийцу, или следствию навязана версия, уводящая подозрения в другую сторону. На самом деле эти три условия совсем не так различны, как может показаться с первого взгляда; наоборот, для уверенного безнаказанного убийства необходимо организовать надежную защиту, состоящую из комбинации этих условий. То есть, смерть, на первый взгляд вполне естественная, при ближайшем рассмотрении оказывается следствием трагической случайности. Дотошный сыщик, не удовлетворившийся таким объяснением, с неизбежностью сделает вывод, что без козней злобных инопланетян здесь не обошлось…

— Все это теория. Нельзя ли как-нибудь более наглядно? — Илья Аркадьевич зевнул. — Вы… Гм, так спокойно обо всем этом рассуждаете…

— Называйте меня просто — Брат. Видите ли, наш сегодняшний подопечный не знаком с нами лично, хотя, возможно, уже слышал о нашем Братстве. Это дает мне возможность говорить о такой перспективе ликвидации отвлеченно, абстрактно.

— Так, почему бы не предложить ему присоединиться к нам? — недоумевал Розалихин.

— Боюсь, он не из тех смертных, кто способен трудиться в дружном коллективе соавторов… Да, не волнуйтесь! Никто его сейчас устранять не собирается. Вы в любом случае останетесь ни при чем. От вас требуется только психологический портрет, а наши аналитики создадут на компьютерах модель и просчитают все варианты. В первый раз их машины дали сбой именно из-за отсутствия сколько-нибудь достоверных данных о психологии. И нам было предложено запугать подопечного.

— И что?

— Пугать его начали раньше, чем послали приглашение. К тому же не учли специфику открытий нашего подопечного.

— Выходит, и у вас бывают случайности?

— Теперь их нет! — недовольно отрезал Гавриил.

— Ну, давайте вернемся к дознанию? — согласился Илья Аркадьевич.

— Хорошо. Есть следующая особенность — она сильнее благоприятствует безнаказанному убийству и заключается в том, что официальная причина смерти может быть только одна. Спрашивается, чего же тут благоприятного? Это станет ясно из дальнейшего. Однако уже сейчас стоит заметить, что таково уж свойство ущербной человеческой логики — считать, что у одного события есть только одна причина. В крайнем случае, человек с неохотой признает, что помимо основной причины есть и побочные. На самом же деле в жизни сплошь и рядом многие события обязаны своим возникновением действию множества факторов, убери хотя бы один из которых, и событие станет невозможным. И наш подопечный умудрился соблюсти гармонию этих факторов, но как — одному богу известно…

Итак, конкретные примеры. Ну, возьмем, скажем, отравление.

— Любимое средство Борджия и флорентийцев вообще… — подтвердил его собеседник.

— Во-во. Конечно, гораздо проще отравить человека, к которому имеешь доступ. Я для простоты делаю это допущение, хотя в принципе, можно построить алгоритм воздействия и на заведомо труднодоступную личность, такого, как наш подопечный. Но это уже тема отдельного разговора.

Что такое смерть от естественных причин? Прежде всего — то что под этим понимают, но также и те многочисленные случаи, когда по каким-то субъективным обстоятельствам убийство не фиксируется.

Так, копаться в отравленном пенсионере, если он только не очень важная шишка, никто специально не будет, даже если налицо откровенные признаки действия яда. Его просто спишут, как умершего от старости. Для страховки убийца можно воспользоваться каким-нибудь не слишком известным ядом, чтобы обречь на неудачу слабую попытку молодого энтузиаста в погонах что-нибудь обнаружить. Я ведь раньше в милиции работал. После института в УГРО приходят и думают, можно горы свернуть, а потом… Проще всего ввести человеку (если есть такая возможность) во сне в вену несколько кубических сантиметров воздуха — пустым шприцем. Вены несут кровь к сердцу, а оно совершенно не переносит воздуха в себе, сразу отказывают клапаны. Если бы этот способ не был так известен, он был бы весьма хорош; однако при смерти от мнимой сердечной недостаточности такого молодого человека, каким является наш Игорь, вполне достаточно провести вскрытие его сердца под водой, чтобы обнаружить несколько предательских пузырьков. Он и в руки не дастся так легко…

Достаточно просто также отравить человека, заведомо страдающего некоторой болезнью (о чем всем должно быть хорошо известно). Так, для сердечника надо подбирать яд, действующий на сердце, для астматика — блокирующий дыхание, для алкоголика — разрушающий печень. Мало того, что смерть такого больного не привлечет к себе подозрений из-за необычных симптомов, так еще можно будет обойтись весьма малым количеством яда, ибо надо разрушать уже частично разрушенное. Ну, а чем меньше яда, тем труднее его обнаружить в организме. Хотя вряд ли кому придет в голову идея что-то искать…

— Предположим, что наш подопечный ничем таким не страдает. Как с ним бороться тогда? — спросил Илья, скорее, чтобы поддержать разговор, а вовсе не из-за того, что это было ему слишком интересно.

— Начнем с того, что совсем ничем страдать он не может.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ЗЛО ДОЛЖНО БЫТЬ НАКАЗАНО

Святобор по роду своей тайной деятельности знавал немало рыцарей. И не всякий, кто имел с ним знакомство, был в восторге.

Одни вызывали уважение, иные — презрение, однако никто из этих, да и прочих врагов, за исключением разве епископов Абсалона и Свена, не сумел разбудить в нем ослепляющей ненависти. Среди врагов в равной степени попадались благородные и подлые, фанатики веры и наоборот, те, кто лишь прикидывался святошей, выгадывая жребий.

Ненависть — непозволительная роскошь, и последний волхв Арконы знал это, в том числе и по собственному опыту. Первую рану он принял в шестнадцать лет, освобождая княжича у северных пиратов. Глупая случилась рана. Тогда он опрометчиво нарвался на старого просоленного всеми морями викинга — выручила реакция, да наставник помог. Рана вторая — тоже следствие глупости. Враг есть враг, и щадить его нельзя, ни ради детей, ни ради женщины. Святобор пощадил, удержав руку в смертельном замахе. Коварный кинжал упавшего противника, сломавшись о кольца брони, угодил ругу в бок.

Третьей глупости не было.

— Эй, путник? Далеко ли до Альденбурга? — окликнул Святобора Том, когда он поравнялся со всадниками.

— Если поторопимся, то успеем до закрытия городских ворот.

— По твоему выговору можно понять, что ты не здешний.

— Да и вы, судя по вопросу, издалека.

— Это верно. Мой господин, неустрашимый сэр Роджер…

Роджер отвесил Тому подзатыльник:

— Сир Роже, дурень, и никак иначе! Cколько раз тебя учить, неотесанный сакс?

Слуга умолк.

— Приветствую тебя, сэр рыцарь! Хоть я и не из этих мест, но охотно проведу вас к самому городу. Идти у стремени столь храброго воина — для меня несомненная честь.

— Ты никак свей? Или дан? — соблаговолил спросить Роджер (или Роже, это уж кому как нравится).

— Твоя правда, моя родина лежит на Севере за морем. Я много скитался по свету, а ныне держу путь ко двору славного короля данов.

— Кого только не встретишь нынче на дорогах?!

Не успел он это промолвить, как впереди на холме показалась группа из шести всадников. Вероятно, то был один из бесчисленных мелких отрядов наемников и искателей приключений, орлиным зрением Святобор увидел это — никто из незнакомцев не носил никаких отличающих его знаков. Он знал также, что если каждый воин вооружен, то далеко не всякий из них имеет право на титул «рыцарь». Ибо мало иметь коня, доспех, мастерство и удаль, необходимо пройти обряд посвящения, к которому допускают наиболее достойных и сильных духом.

Всадники слегка помедлили, но затем с воинственными криками, гиканьем и улюлюканьем, ринулись вниз по склону, да так быстро и стремительно, что в их намерениях усомнился разве круглый дурак.

— Гм, если мой господин соизволит выслушать верного слугу… — начал было Том.

— Соизволит, соизволит… Не тяни.

— Говорят, и сам Карл Великий иногда отступал.

Святобор усмехнулся, его правая рука змеей скользнула в перчатку, на левой у руга был нарукавник.

— Показать спину какой-то черни!? Ну, нет! Копье, бездельник! И шлем!

— Ради Пресвятой Девы Марии, сир!.. К тому же, они недостойны даже коснуться вашего копья.

— Сейчас я удостою их этой чести! Ты, что же, дурья твоя голова, хочешь, чтобы нас зарезали, точно овец? — рявкнул Роджер, пришпорив скакуна.

Святобор невозмутимо наблюдал за ними.

— Господи! Помоги моему доброму господину одолеть разбойников! — воскликнул старый слуга, глядя, как белый плащ сэра Роджера быстро удаляется по направлению к холмам.

— Что-то Всевышний не торопится спасти своего раба! — усмехнулся волхв.

— Не богохульствуй, свей! Лучше помоги!

— А я что по-твоему делаю?

Острый наконечник стрелы оказался на уровне с основой, затем Томас услышал чистый и короткий звук спущенной тетивы.

Первый из нападавших увернулся от рыцарского копья, ловко отрубив ему железко на скаку, и предоставив сэра Роджера своим менее прытким собратьям по ремеслу, устремился на Тома.

Стрела свистнула и злой осой впилась главарю разбойников в грудь, меж пластин, пронзив его насквозь. Вторая и третья, повиснув в воздухе, вскоре выбили из седла еще одного из молодцов. Тот повалился в траву, сжимая в предсмертном усилии окровавленное перо. Оставалось четверо.

Двое из них навалились на рыцаря, осыпая его градом ударов, один орудовал палашом, второй — увесистой палицей, так что Роджер едва поспевал уворачиваться, подставляя то щит, то меч. Ему пришлось бы туго, потому как эти разбойники изьявили такую невиданную ярость, что если бы Роджер вмиг не протрезвел — отправился бы к праотцам.

Третий всадник налетел на злосчастного слугу, но Том предпочел хорошей драке быстрое отступление и взял с места в карьер, чего от него трудно было ожидать, хотя он вовсе не собирался покидать господина.

Четвертый рассчитывал полоснуть на редкость меткого стрелка сверху вниз, как вдруг, непонятным для себя образом потеряв равновесие, соскользнул вслед за мечом на землю. Святобор хладнокровно перерезал врагу горло и тут же перекатился «коловоротом», уходя от нового противника. Тот не стал преследовать Тома, а поспешил на выручку товарищам по ремеслу. Но в лице Святобора ему попался орешек не по зубам.

Конь под негодяем встрепенулся, испуганно заржал, встал на дыбы, и было от чего — на месте стрелка возник волк. Матерый серый волчище с острыми лезвиям когтей, блеснувших среди шерсти толстых лап. Зверь рявкнул и, подпрыгнув, вдруг очутился на крупе скакуна…

— С нами святой Георгий! — воскликнул рыцарь.

Но то был лишь воинственный клич, не раз приводивший в трепет сарацин. Сэр Роджер не видел чудесного превращения Святобора, ибо тот находился далеко позади.

Опрокинув еще одного из своих врагов вместе с лошадью в придорожную пыль, рыцарь развернулся, чтобы покончить с другим противником. В тот же самый момент этот второй угостил Роджера таким сильным ударом в голову, что под шлемом у воина загудело, и он едва удержался в седле. Разбойник замахнулся для второго удара, но никем не замеченный спешившийся Том опередил негодяя. Увидев, что опасность ему не грозит, старый слуга вернулся к месту схватки. Подобрав брошенное рыцарем бесполезное в ближнем бою копье, он, точно оглоблей, огрел им разбойника, и этим дал хозяину время опомниться.

Роджер бурей налетел на противника, перерубив ему плечо. Но в то же самое время другой разбойник, наконец, выбрался из-под своей лошади, у которой была сломана нога, и смазанным движением палаша поразил Тома в спину. Верный слуга охнул и стал оседать. Следующий мощный удар рыцаря расколол убийце голову, как гнилую тыкву. Несмотря на тучность и прочие недостатки, сэр Роджер, по-видимому, имел и немало достоинств.

Святобор вытер свои клинки о штанину мертвеца, у которого на месте почек кровоточили две дыры, и бросил железо в ножны. Затем он еще раз нагнулся, подбирая выпавшие из-за пояса кусочки воска.

— Как больно… — прошептал Том, закрывая глаза.

— Мужайся, старик! О тебе еще споют голосистые глимены, — неуклюже бормотал Роджер, склонившись над телом умирающего.

В сущности рыцарь был неплохим господином.

— Мне кажется, вскоре я услышу совсем иное пение.

— Слушай, свей! Да брось ты эту бандитскую лошадь! Может быть, ты лучше меня разбираешься в ранах?

Святобор посмотрел на страшное лицо франка, у которого из ушей и из носа потихоньку текла кровь, падая на чело Тома.

— Нет, сэр рыцарь. Он умрет — и это также верно, как мой выстрел. Зато вам повезло!.. И лучше будет, если вы дадите ему напоследок хорошенько помолиться.

— Что я могу сделать для тебя, бедняга? — простонал Роджер, и протянул перекрестие меча над телом слуги.

Том благочестиво приложился к кресту:

— Свет! — только и вымолвил он, и в тот же миг испустил дух.

Святобор отвернулся.

— Мир его праху, он был добрым христианином! — перекрестился Роджер.

— Отвезем Тома в город, — отозвался Святобор, — Хоть погребут по-человечески. Благо, коней теперь на всех хватит.

Взвалив мертвое тело на одну из лошадей, они двинулись дальше по дороге. Рыцарь было хотел похоронить и разбойников, но Святобор отговорил его от этой затеи.

— Это обязанность городского главы. Я тут же пришлю за ними, благородный сэр — сказал руг, хотя вовсе не собирался следовать этим словам.

— А далеко ль до города?

— Да, тут уж недалече. Вон за тем лесом.

— Что ж, пусть у тебя никогда не истрется тетива, храбрый лучник! И хотя оружие твое нечестное, оно нам немало помогло. Мы сегодня славно бились, и я был бы рад, если бы ты поступил ко мне на службу. Тебя устроит тридцать золотых?

— Да простит меня великодушный рыцарь, — сказал Святобор, — Но я дал клятву носить герб лишь короля Вальдемара, ко двору которого сейчас и направляюсь. Вы без труда найдете себе более праведного слугу, чем я.

— Жаль. Но, по крайней мере, ты не откажешься славно поужинать?

— Это я с превеликим удовольствием, господин рыцарь. У меня давно пусто в животе.

— Жаль! — еще раз молвил рыцарь, как бы пропустив это замечание мимо ушей, — Но клятвы надо выполнять. Да и я, признаться, не найду себе покоя, пока не отыщу подлого отравителя моего бедного брата.

Святобор промолчал, считая лишними всякие расспросы на эту тему, хотя именно здесь ему на ум пришло пророчество Стрибога. Не в обычаях, чтобы простолюдин благородного выспрашивал.

— Бедный Ральф! Я найду тебя, Флорентиец! — тут же услышал волхв.

Вот и задумайтесь, сладкоречивые скальды. Далеко не всякий рыцарь ладно скроен, как того требует баллада. Вовсе не каждого любит прекрасная дама. А если уж быть до конца откровенными — мужественное лицо — тоже не обязательная деталь. Но всякий истинный рыцарь, даже такой тучный и некрасивый, как Роджер, произнеся обет — его выполнит.

— Уж двадцать лет я ищу и преследую богомерзкого убийцу! — продолжил спутник Святобора. — Он опасный человек. Колдун и алхимик. Некогда мой старший брат дружил с его прежним хозяином, а дело было в Палестине, и часто гостил у того в замке. Так что же? Ральф умер, раз пригубив вино за их столом. А на здоровье, к чести сказать, он никогда не жаловался. Вскоре после этого случая погиб и господин Флорентийца. Сарацины метко стреляют… Да, все зовут его Флорентийцем, хотя подлинное имя этого грязного убийцы — Жозеф. Однажды я почти настиг злодея, но ему опять удалось улизнуть. Клянусь небом, кто бы ни взял эту гадину под покровительство… Ты не слыхал, нет ли в Альденбурге хоть какого-нибудь колдуна?

— Милорд, что может знать грубый наемник? Я зарабатываю себе на хлеб луком и клинком, но человек я неученый. А потому не сумею отличить Ваал-Сабуба от Вельзевула, а чернокнижника от обыкновенного попа. Если такой и был, так ведь сожгли, наверное? Да и то, поди, колдуны были венедские.

— Я заметил, ты не страдаешь набожностью?

— Есть такой грех. Ибо говорят — на бога надейся, а сам не плошай. Знай я эту историю на час ранее, так уж точно бы ждал какого-нибудь подвоха.

— Ты хочешь сказать, свей, что это была засада?

— Вы лучше ведаете собственных врагов — вам и решать, — был ему ответ.

— По правде, сегодня я сильно перебрал. Больно крепкое вино оказалось. Иначе, меня бы не застали врасплох. Как это с одного кубка, да так развезло? И бедолага Том! — тут рыцарь перекрестился. — Он всегда первым пробовал пищу…

— Поэтому твои недруги и решили отказаться от отравления, предпочтя хороший удар завороту кишок. Случайностей не бывает, сэр Роджер! — заметил Святобор, всматриваясь в сгустившиеся сумерки.

* * *

Гавриил поковырял длинным ногтем мизинца в зубах и продолжил:

— Итак, человек просто обязан страдать… от какого-нибудь недуга. И этот Игорь — не исключение. Что-то в его медицинской карте же записано. Хотя бы в детской, если взрослую он уничтожил. Таких-то прививок ему не делали. Может, врожденные пороки есть — почек, печени или сердца. Можно опереться на это. Но проще воспользоваться чем-то еще более заурядным.

— Вы имеете в виду, курит ли наш подопечный? — зевнул Илья Аркадьевич, хотя на самом деле ему спать совершенно не хотелось: «Ну и влез же я в историю?» — подумал он, и снова зевнул, скрывая испуг и смятение.

Впрочем, брат Гавриил был слишком увлечен и даже по-своему возбужден перспективой возможной ликвидации. В темноте салона он не заметил, каким бледным стало лицо его молодого собеседника:

— Да, именно это. Капля никотина убивает лошадь. Почему же тогда, скажете вы, даже заядлые курильщики тянут десятилетиями? Во-первых, потому что они привыкли к яду. Во-вторых, потому что он частично просто разрушается в огне сигареты, частично улетает вместе с дымом. И, наконец, самое главное. Никотин, как и подавляющее большинство ядов, действует только тогда, когда попадает в кровь. Ну а для этого ему надо пройти через легкие, что не так-то просто. Ну и какие будут предложения? Представим себе следующий сценарий:

В течение нескольких дней убийца, пожелавший остаться безнаказанным, тайно (это очень важно!) и осторожно (не оставляя на них отпечатков пальцев) собирает окурки подопечного в некую герметичную посудину (чтобы казались более свежими). Одновременно убийца выделяет химическим путем никотин из одной пачки «Мальборо» (этого вполне хватит, даже с избытком), и переводит его в растворимую форму (это просто). Далее, убийца напрашивается к подопечному в гости, когда тот дома один, где устраивает ему многочасовой нервный разговор. Жертва, понятное дело, во время этого разговора много курит.

Воспользовавшись случаем, убийца предлагает подопечному чай или кофе, куда добавляет яд (на самом деле тут возникает много вопросов; так, чай или кофе не должны нейтрализовывать яд, яд не должен менять вкус напитка, не должен разрушаться в желудке — змеиный яд, например, там разрушается, — должен достаточно легко впитываться, и т. д.; тем не менее, все это не так сложно выяснить и предусмотреть). После того, как объект выпил отраву, убийца отправляется на кухню за новой порцией напитка (а на самом деле мыть чашку, содержащую доказательство умышленного отравления). Объект тем временем откидывает копыта. Убийца же достает запас окурков. Часть из них идет в и так уже полную пепельницу, часть — в мусорное ведро, что-то падает за мебель, разбрасывается в туалете и на балконе…

Затем следует звонок в скорую. Приехавшие врачи констатируют отравление никотином со смертельным исходом, что ни у кого не вызывет удивления, принимая во внимание количество окурков, разбросанных в квартире. Конечно, можно определить, что часть окурков имеет почтенный возраст; можно также обнаружить, что в желудке покойного никотина заметно больше, чем могло попасть туда с табачным дымом. Но будет ли кто-нибудь этим заниматься? Тем более, что пока труп вскроют, остатки никотина в желудке частично разложатся, частично всосутся дальше… Другой вариант подобного же сценария связан со спиртным. Стоит лишь заранее заменить доброкачественную водку на смесь веществ, родственных этиловому спирту, но, тем не менее, ядовитых (так называемые сивушные масла; некоторому содержанию этих «масел» самогон и обязан своему тяжелейшему похмелью). К ним относится метиловый спирт, этиленгликоль, и т. д. Все они легкодоступны. Отравление никого не удивит, учитывая то, что все ларьки завалены этой отравой.

— К счастью…, то бишь, к сожалению, — нервно заговорил Илья, — насколько я успел понять, Игорь не курит и не пьет. По просьбе Магистра я беседовал с девушкой Игоря. Бывшей. Да, она никогда серьезно его не воспринимала. Ну, так вот, представившись приятелем нашего подопечного… А знаете, Брат! Мне начинает нравиться эта работа. Чем-то она напоминает охоту, только еще более интересную… Назвавшись другом Игоря, я попытался внушить ей, что он очень страдает от их разрыва. В ответ я услышал массу интересных и нелицеприятных для Власова вещей: это потенциальный одиночка, никто не способен с ним ужиться, ибо он заставляет вести тот же замкнутый и размеренный образ жизни, который ведет сам. Игорь тщеславен и холоден, обидев человека — этого не заметит, а если и заметит, сделает вид, что ничего не произошло. Так что быстро сблизиться с ним никому не удастся, он не из тех, кто быстро заводит новых друзей… И хотя на вид наш подопечный — флегматик, девушка уверена и до сей поры, что Игорь спокойно перенес их разрыв, у меня же о нем сложилось совсем иное впечатление. Просто, он непонятным образом трансформирует свои эмоции во что-то более…

— Зато, не оставляет вниманием и старых товарищей… — пробормотал Гавриил, а затем обратился к водителю — Объект вышел из подъезда. Саша, давай за ним, но потихоньку! В любом случае всегда, остается наиболее хлопотное, но самое надежное условие — это отсутствие мертвого тела подопечного, — едва расслышал Илья Аркадьевич.

* * *

«Вдох от Яви, выдох — это Навь. И маг знает, как и когда надо полнить грудь силой Дня, но ему ведом также Покой бездыханного. В этом состоит Правь. С первым вздохом в человека вдувается Жизнь, с последним выдохом — когда испускает он дух, обретается Смерть. Жизнь голосиста, Смерть — тиха и безголоса. Звук имеет и начало, и конец, он усиливается, он и затухает.

Зов Рода притягивает и сближает, но стоит приблизиться, как он обращается в щит. Беззвучие разделяет, но братьям не нужно слов, они понимают молча… Любимый делится дыханием, друг — молчанием!» — у Игоря давно вошло в привычку формулировать краеугольные мысли собственной книги по типу китайских афоризмов. Вот и теперь, трясясь в вагоне метро, он продолжал свою работу.

А следующая была Серпуховская, поэтому Игорь протолкался поближе к двери и замер, балансируя среди красных от жары сограждан. Перед ним стоял столь же высокий бородатый мужчина и с явным наслаждением читал какой-то учебник. Насколько можно было разобрать, глядя через плечо, в нем шла речь об искусственном языке, разработанном еще в советский период. Вот попалось знакомое слово, оно потянуло за собой образы, мысли, чувства. Наконец, приноровившись, вагон уже практически не качало, глаза выхватили из чужой книжки кусок текста:

«Наc всегда «впечатляло» сходство между заклинаниями древних (взять хотя бы «Практическую магию» Папиуса), и языком математики (обратитесь, например, к фундаментальным трудам великого Гильберта). Порою кажется, что читаешь одну и ту же книгу. Но не станем торопиться с выводами. Вспомним, откуда выходила, откуда возникла наука? Не из тайной ли лаборатории средневекового химика, не из-за крепких ли монастырских стен?

Не одна сотня лет минула с тех пор, а наука, как и ранее, остается недоступной подавляющему большинству людей. Все мы давно свыклись с подобным положением вещей, мы не вникаем особо в теории. Ну, а сами теоретики? О, они образуют целую иерархию, и к высшим святыням науки допущены опять же единицы. Как же так, возмутитесь Вы? А школы, университеты? Дорога знания открыта всем! — сколько раз мы это слышали? Именно это, весьма льстиво, наука утверждала и утверждает, сама о себе, приписывая качества, коими никогда не обладала.

Задумаемся, а многие ли из нас смогли одолеть путь в науку? Или жить наукой? А что остановило Вас, лично Вас? Что мешает сейчас? Здесь не берутся в расчет политические факторы… Допустим, ни царь, ни кумир не мешают Вам.

Итак, что же служит преградой для Вашего похода в науку. Может быть, все возрастающие трудности понимания? Или скука сухих построений? Довод: «Положишь столько трудов, а в результате никакой материальной компенсации!» — этот довод не выдерживает критики. Ведь и на Западе, где получают вполне приличное вознаграждение за научные разработки, тем не менее, число людей, подлинно разбирающихся в хитросплетениях формул и уравнений, очень мало. Огромное большинство, опять же, совершенно ничем не занимается в науке.

Так вот, что же это все-таки за дорога такая (дорога ли к знаниям?), которую не осилит идущий? А кто осилил — представляет ли он отчетливо чем занимается? Может быть, так и было задумано?

Кому выгодно сложившееся положение вещей? Элитарность выгодна высшим жрецам науки, высшей касте, многоуважаемой касте ученых, узурпировавших право на истину, а также чиновникам от политики, дутым академикам. Подобно этому церковь в свое время, в средние века, монополизировала, сосредоточила в руках право на связь с богом, на божественное откровение, обращая лучшие свои черты в несомненное зло…»

Вагон замедлил ход, а после и совсем остановился.

— Граждане пассажиры! Просим вас соблюдать спокойствие. Поезд будет отправлен через несколько минут… спокойствие… через несколько минут… минут, — прозвучало из динамиков.

Вероятно, техника за наукой не поспевала… Есть ли что-то невероятное во внезапной остановке электрички? Конечно, нет. Изношенный механизм метропоезда, пути, отметившие свое пятидесятилетие, крысы, снующие по подземным коридорам и грызущие кабели, наконец, обычная забастовка железнодорожников… Да мало ли причин, которые объяснят, почему вы сидите глубоко под землей, опаздывая на свидание. Но между тем, ни одна из названных причин не является действительной. Просто, Игорю хотелось дочитать страницу до конца, прежде чем владелец книги покинет этот пропахший пивом и потом желтый вагон.

«…Даже элементарное сравнение показывает, что современная нам наука во всех своих главных чертах бессознательно повторяет структуры и функции средневековой церкви, верно служа идее Истины. Ну, а согласно религиозному мировоззрению, Истина — это одна из ипостасей бога.

Наука, правда, определяет саму истину по-другому: объективная реальность (которая не зависит от нас). Школы, институты, университеты проникнуты этой идеей научности, они, подобно прежним, внушают людям веру, ранее — в Бога, ныне — «в чудо техники.» Они же, одновременно, средствами математики, отторгают и выбрасывают не способных, по усмотрению науки, к служению делу Истины. Внушают, заметим, именно Веру, не допуская к истинному знанию. Сами научные институты и производства, связанные с ними, да и вообще, все наши технологии, всемерно расширяют сферу технических чудес, доступных науке, и демонстрация этих чудес несет опять-таки жрецам бога объективной истины всенародную славу, а кому-то и власть, и деньги. Высшие жрецы, высшие ученые, время от времени сообщающие нам откровения своего бога сродни священнослужителям. Они говорят тем же религиозным языком, доказывая все новыми и новыми техническими чудесами божественную сущность Науки и ее право на Истину.

Церковь повсеместно использовала достижения науки для укрепления собственного могущества. А использовать — от слова «польза». Искусство создания иллюзий было поставлено на службу христианскому богу. То, что способствовало проявлению чудес Господних, вместе с тем именовалось ересью и магией, если Святое Братство не имело над этим контроль. Хотя эффекты иллюзии были основаны на реалиях средневековой науки, яркими представителями которой стали епископ Альберт Больтштедтский и Роджер Бэкон, последние, в конечном счете, сами немало пострадали от церковников. Мы и сейчас принимаем чудеса с восхищением, но одновременно и со все возрастающим страхом, ибо истина остается для нас секретом за семью печатями. Да! Науку и религию объединяет, прежде всего, наличие тайны, мистической, как сказали бы ранее. Загадки современного научного знания! С самого начала наука, действительно, ориентировалась на демократическое распространение, иначе ей не удалось бы подмять под себя церковь…

Не священник ли стоит у колыбели младенца? Не он ли отправляет мирянина в посмертный путь? А кто дает отпущение грехов, даруя ту или иную загробную жизнь — вечную погибель либо спасение в райских садах? Снова священник. Не слишком ли много берет на себя церковь?

Увы, современный нам институт науки берет на себя не меньше. Он регламентирует жизнь ученого, заставляя его существовать в жестких рамках общих правил поведения, изложения своих мыслей, ведения эксперимента, наконец, восхождения вверх по кастовой лестнице… — это есть вынужденное зло.»

Пути Игоря и обладателя книги на платформе разошлись. Он направился к некогда большому магазину игрушек, у племянников ожидался день рождения, так что Игорь рассчитывал подарить им что-нибудь запоминающееся. А владелец книги двинулся по Стремянному в сторону Большой Пионерской и исчез среди доживающих свой век старых домов.

— Где легче всего затеряться истинному магу? Конечно, среди факиров, фокусников, иллюзионистов, — подхватил наш герой вычитанную через чужое плечо верную мысль. — Правда, это сейчас, а средневековый человек в отношении фокусов отличался поразительной наивностью. Чего не скажешь о нынешнем зрителе. Даже у Лагина старика Хоттабыча не воспринимали всерьез. А ведь еще каких-то восемьсот, чего там — двести лет назад, вспомните Калиостро, зритель был набожен и доверчив. И церковь, особенно христианская, без устали боролась с уличными факирами и скоморохами, искореняя безобидное искусство иллюзии. Сейчас, правда, оно не столь безобидно. Гораздо более масштабно. И святые отцы притихли. Против государства не попрешь!

Никаких игрушек Игорь, понятно, не купил. Длинные витрины старого и милого детского магазинчика были завалены женским нижним бельем, пачками тампонов и прочими сексуальными вещицами. А ведь когда-то, много лет назад, не проходило и недели, чтобы маленький Игорь не заглянул сюда вместе с дедом Василием. Особенно нравились ребенку золотистые оловянные солдатики и зеленые крестоносцы. Были и похуже — негабаритные воины Великой Отечественной и «Солдаты революции». Помимо заветного игрушечного оружия тут раньше продавали резиновые мячики, плюшевых зверюшек, разноцветные надувные шарики, «тещин» язык, флексагоны, всевозможные конструкторы, наборы для моделирования, машинки… Словом всякую всячину, на которую взрослый и внимания не обратит. Хотя, наверное, было время — обращали, но не сейчас, не теперь, когда вся страна подло отравлена безграничной тягой к стяжательству.

— Эх, дед. Не дожил ты до этого дня. Повезло. А помнишь, как мы ходили по грибы, как пацаном лазил я на ржавый немецкий танк, сплющенный неимоверной силой так, что старики диву давались. А дед Василий сказывал — сосна это его придавила. Но не может дерево пересилить сталь, чтобы вот так, почти напополам. Только посох Власа — не сталь и не дерево…

Затем его мысль снова обратилась к Братству. Он не то что чувствовал пристальное внимание «интеллектуальных террористов» к собственной персоне, Игорь знал наверняка — их пути пересекутся, и довольно скоро.

Серый бетонный забор частой автостоянки скрыл за собой полуразвалившийся фасад мертвого кинотеатра «Буревестник». Невольно он бросил взгляд через площадь, где на стене дома все еще шли к коммунизму нарисованные люди с просветленными лицами и космическим спутником в руках. На той же стене, чуть ниже, висел рекламный плакат, изображающий эволюцию человека от обезьяны до бутылки пива. А еще ниже располагался другой — женщина в средневековых железяках и на коне скакала прямо в противоположную «коммунизму» сторону. Надпись на этом плакате гласила — «Россия войдет в рынок!»

Оставив позади Мытную, Игорь пересек улицу Димитрова. «Они еще удивляются, что болгары вернули нам Алешу?» — подумал он и начал спускаться к Парку культуры, где иногда собирались любители Толкиена. У высоких красивых арок с гербом почившего Союза продавали газету правого толка. Старик с орденами на пиджаке гневно выговаривал парнишке в черной рубахе с символикой печальноизвестной националистической организации, тыча корявым пальцем в значок:

— Я против них четыре года сражался. Два ранения имею. До Берлина дошел!

— Отец! Это же знак святого князя Владимира.

Игорь саркастически улыбнулся, но прошел мимо.

Как образчик русской культуры на всю площадь перед воротами крутили: «Атас! Веселей, рабочий класс!». Справа от Крымского моста, попирая ступнями родную Стрелку лодочной станции, высилась свежевыплавленная чудовищная статуя императора Петра с уродливо маленькой головкой дегенерата и туловищем Колумба. За памятником дымили трубы конфетной фабрики, а еще дальше на проклятом богом и людьми месте росла глыба Храма Спасителя.

Истинный маг — это тот, у кого по мере увеличения возможностей становится меньше потребностей. Приобщение к горькой тверской культуре стоило неизмеримо дорого, а раньше хватало пятидесяти копеек. Однако, Игорь не был стеснен в средствах, ибо второй год подряд намеренно играя с государством в азартные игры, и, обладая некоторыми способностями к этому… никогда не оставался с носом. Не важно — скачки, Спортлото или иная «беспроигрышная» лотерея. Исход им безошибочно определялся, и на жизнь хватало… И на хлеб, и на масло…

Когда не хотелось тащиться через весь город на ипподром, Игорь шел на ближайший вещевой рынок, но вовсе не для того, чтобы подзаработать грузчиком. Таких было немало и без него. Под ногами толпящихся сограждан Игорь непременно находил портмоне, заботливо набитое долларами. Скажете, что это невозможно? Нет. Хотя маловероятно, впрочем, каждому рано или поздно да повезет. Но Игорь-то не каждый! Он относился к той редкой категории везучих людей, которых называют магами. А маг не ждет золотого шанса, потому что создает его сам.

Иногда он делал анонимные взносы на счет какого-нибудь общества зеленых, зоопарка или цирка — но никогда не помогал Фондам поддержки, партиям и прочим организациям, хорошо зная их суть. Люди и так достаточно смышлены, чтобы добыть себе на пропитание. Животное в условиях города, а особенно в условиях рынка, обречено на гибель.

Еще он анонимно помогал некоторым талантливым изобретателям, хотя не баловал их пожертвованиями слишком часто. Голод обостряет ум. Уму всегда чего-то недостает, если вдобавок желудок пуст.

Игорь растворился среди черных голых аллей Парка. Здесь тоже ничто не напоминало о детстве. Все изменилось. Не те запахи. Иные звуки и мелодии. Кто-то весело орал с выцветшей дырявой эстрады: «И твой конь под седлом чужака!» Совсем другие люди. Остались, правда, беседки вдоль реки, да вечно голодные утки, рискнувшие на зимовку.

В Нескучном повеяло знакомой, совсем недавно забытой юностью. На склонах то тут, то там кучковались озябшие, но довольно веселые, неформалы. Здесь клубился парок над чашкой горячего кофе из термоса. Здесь яростная мелодия Высоцкого раздвигала готовый сомкнуться прочный обывательский круг. Бородатый мужчина в свитере, собрав изрядное число молодых чуть хипповатых слушателей, хрипло пел «Горизонт».

Слова сплетались в ленту дорог. Два дыхания — в одно. Сердца отбивали ритм… Затем вспомнили Цоя. Традиционную «Пачку сигарет» и космогоничную «…по имени Солнце». Игорь любил эти песни.

Кто-то грел над мерцающим огнем кружку с ароматный пуншем. Игорь подошел ближе. «Гномы и хоббиты» раздвинулись, дав место у костерка. Бородач уступил гитару юноше с легким намеком на усы над тонкими красивыми губами и длинными волосами, схваченными в хвост.

Его лицо мигом посуровело. Он поправил на указательном пальце железный перстень с руной Ингуз и запел совсем о другом…

Ему зааплодировали. Потом бородач, которого знали под именем Драгомира, вернул себе музыкальный инструмент:

— Песню Гэндальфа. Можно песню Гэндальфа!?

— Заказ принят, — тихонько подыгрывая себе, Драгомир повел неспешный речитатив:

Неожиданно раздалось что-то не менее близкое, интимное, неспешное, средневековое…

— Эльфы! Эльфы идут! Приветствуем вас, сыны Зеленолесья!

Игорь вздрогнул. К горлу подступил комок. С горы по склону вниз спускались еще люди в серо-зеленых плащах. Но его взор был прикован лишь к одному из них, широкоплечему скальду с гитарой в руках. Он выглядел лет на сорок, может и больше. В нем было нечто загадочное, даже таинственное, одновременно и притягательное, и отталкивающее. Может, немигающие голубые глаза на бледном мужественном лице? Или этот заметный шрам, что лег на щеку. Волнистые светлые волосы предводителя «эльфов» стягивал серебристый венец.

Мокрые полы «эльфийского» плаща сбивали капельки холодной влаги с коричневой от сырости травы. Хлопали о щиколотки. Снова ломали слабые стебли…

— Инегельд! — вдруг обратился к вожаку один из «перворожденных» с деревянной катаной в ножнах. — А про Альфедра вспомнишь?

Он кивнул. А затем, подняв глаза на Игоря, улыбнулся ему как-то по-детски. Несомненно, это был Инегельд — скальд Рутении, последний воин погибшей Арконы. И тут же в памяти Игоря возникли смутные очертания дымящегося Храма Свентовита. Три воина, застывших над телом убитой нелюдем княжны среди трупов друзей и врагов. Умирающий волхв и его более молодой наследник с магическим жезлом Власти в руке.

В пору было бы удивиться, а разве сам он не прошел невредимым сквозь тьму веков? Разве он сам не переплыл на лодке Велеса реку Времени, не успев состариться даже на год?

Как к доброму другу Игорь шагнул навстречу скальду.

Но тут за его спиной послышалось мерзкое хихиканье. Ему даже не надо было оборачиваться, чтобы посмотреть, кто там стоит. Хмурое лицо Инегельда подтвердило его мысль. Но Игорь обернулся, потому что это была бы вполне адекватная реакция на неожиданный смешок. Он знал, кого там увидит, знал и не ошибся.

На противоположном склоне оврага, где собирались почитатели Толкиена, стояло десятка два, а то и больше, крепких коротко стриженых парней лет в черных кожаных куртках с металлическими бляшками. Большей частью это были не то кавказцы, не то какие-то другие азиаты, коими кишела Москва. Впрочем, попадались молодчики и с вполне рязанской наружностью. Но это не прибавляло их физиономиям ни толику интеллекта.

Кто-то покуривал сигаретку, кто-то постоянно сплевывал под ноги. Среди этой банды Игорь моментально выделил главаря с серьгой в ухе, изображавшего из себя невесть что, он сосал пиво из банки. Не вызывало сомнений острое желание чужаков поразмять кости на вшивой интеллигенции. Теперь уже не только Игорь, но и все остальные участники сборища всей кожей ощутили витавшую в воздухе агрессию.

Эльфийские песни разом смолкли, когда щелкнула кнопка магнитофона и блатной голос начал что-то про «хрупкую девчоночку», которую снимают на ночь, и потом посылают далеко и надолго.

Он понимал, что мало кто из здравомыслящих «эльфов и хоббитов» способен сейчас дать отпор, а драка была неминуема. Игорь управился бы и один, если бы все лишние покинули овраг. Но входило ли это в планы «кожаных курток»?

— Эй, телки! Пошли с нами! Ваши хлюпики только языком лялякают.

Толкиенисты, не склонные к полемике, стали собирать вещи и покидать обжитое место.

— А то, может, помахаемся чуток? А, пацаны! Ну, мужики вы или нет? — усмехнулся главарь, поглаживая перчатку с кастетом.

— Можно и помахаться! — сказал Инегельд, вставая рядом с Игорем. Бородатый, что пел под Высоцкого, присоединился к ним. Троицу тут же окружили.

— Ладно, мужики. Чешите отсюда. И чтоб через минуту ни вас, ни ваших телок здесь не было! — глянув на холодное лицо Инегельда сказал кто-то, и добавил такое изощренное ругательство, что на душе стало гадко.

— Отчего же. Ведь, обещали чем-то помахать? — Игорь двинулся на главаря.

— Червь? Атдай его мнэ! — попросил черный скуластый азиат, пробуя лезвие пальцем.

— Он твой, Кадыр. Это твоя территория — делай с ними что хочешь.

— Вэшайся, пацан!

— Не надо, мальчики! — истерично закричала сверху маленькая тонкая девушка с нелепой косичкой. Два «хоббита» держали ее, не давая вернуться, сами они испуганно поглядывали вниз. «Эльфы» застыли там же.

Игорь поймал руку с ножом на выпаде. Кадыр беспомощно запрыгал рядом.

— Милосердие говорите? Будет вам милосердие! — он вырвал из грязных пальцев противника финку и отшвырнул ее. Не выпуская кисти Игорь неожиданно очутился у азиата за спиной и, с хрустом переломив Кадыру руку, пинком послал его в грязь.

Тот взвыл, из предплечья, продирая кожу, торчала кость.

— Следующий! — рявкнул Игорь.

— Зарэжу! — соплеменник Кадыра тоже выхватил из-за голенища нож, но Игорь его не ждал. Пропустив выпад скрутом мимо себя, он столкнулся с азиатом грудь-грудь, высоко и резко досылая колено.

Враг охнул, выронил нож и свалился в мокрую от снега траву, сжимая пах.

Тогда уже вся ватага, как по команде, бросилась на троицу. Бородач встретил первого смачным ударом в зубы, потом под дых, но дрался он неумело, наверное, не практиковался со школы. Сзади на него навалились еще двое, скрутили, повалили, и стали остервенело избивать ногами. Помочь ему ни Инегельд, ни Игорь не успели. Работенка выдалась не из приятных.

Инегельд ушел от одного, уклонился от второго, третий пролетел мимо, но четвертому повезло меньше. Кулак скальда свернул ему челюсть, а заодно и нос, превратив его в кровавое месиво. Поднявшегося третьего Инегельд сразил локтем в солнечное сплетение.

— Как же?… Не добивают! — усмехнулся Игорь, уловив это движение краем глаза.

Сам он схлестнулся с Червем, подходящее прозвище для падали. Наверное, главарь что-то когда-то изучал, но все его каратэистские движения на взгляд Игоря были не быстрее, чем бег черепахи. «Ярая сеча» Червя ошеломила, он даже не успел понять, что отступать поздно. Просев пару раз под выпады главаря, Игорь убедился, что жалости в самом деле нет. Её он опасался в себе более всего.

Перехватив ступню врага в толстом вонючем кроссовке у своего уха, Игорь почти было выдернул ему ногу из сустава. Червя спасло лишь то, что рядом мешались два его подручных. Один из которых вскоре получил «по салазкам» и решил убраться подальше. Следующего Игорь обтек и проводил сильной затрещиной.

Теперь их оставалось двое против дюжины, не считая «однорукого» Кадыра. Бородач лежал без движений.

— Вобщем, драться не с кем, — подумал Игорь. — А только начал разогреваться.

— Слушай, зема! — обратился главарь к Инегельду. — Оставь нам поговорить этого парня! — главарь указал на Игоря. — Мы к тебе больше вопросов не имеем!

А Инегельд даже не усмехнулся. Его невозмутимое холодное лицо озадачило «кожаные» куртки.

Молчание длилось не долго. Понукаемые главарем, они кинулись к Игорю, но первый натолкнулся на «соколика» и присел надолго передохнуть. Инегельд подсек второго. Игорь сам ринулся навстречу банде, враги шарахнулись в стороны, ближних он достал двумя-тремя ударами. Бил немилосердно и расчетливо.

Расчетливо в том смысле, что поубивал бы гадов, да век двадцатый на исходе — чертова мораль мешается под ногами. Еще ведь и сдерживать себя приходится, мощи Кощеевы!

Кадыр, неуклюже прислонившись к дереву, выстрелил из переделанного под боевой, Игорь чуял уже и это, вороненого пистолета. Затем еще раз… При третьем выстреле дуло разворотило розочкой.

Трудно промахнуться с пяти-шести метров. Трудно. Но и это вполне возможно. Первая пуля завязла в осине за спиной Инегельда, зато вторая удивительным образом обожгла главаря, прошив мякоть левого предплечья. Тот вскрикнул, ужаленный. Грязно выругался. Кадыр виновато ссылался на рикошет.

К сожалению, острое желание примерно наказать мерзавцев Игорь больше не сумел удовлетворить, потому что с криком «ура» к месту схватки спешили толкиенисты, сжимая свое деревянное оружие. Бритоголовые разбежались.

— Не сердись на них, Ингвар! Они еще не пережили свой страх. Им это только предстоит сделать, — рука Инегельда легла на плечо.

— Мне нужно многим поделиться с тобой. Сколько же веков прошло? Что ты здесь делаешь?

— Я все про тебя знаю, Ингвар. Не спеши, и Он снова призовет тебя к себе на Перекресток, обозначив Тропу.

— Кто?

В ответ скальд лишь гулко пропел:

— Что касается моих дел — не тебе же одному дано вершить правое дело. И вот, я здесь. Так предназначено. Так нужно для возрождения Арконы!

— О чем ты? Оглянись! Какое возрождение, Инегельд?

— Времена мракобесия не пройдут сами собой, Игорь!

— А вы здорово сражаетесь! — подбежала к ним восторженная девчонка лет пятнадцати. — Вы занимались где-то, да?

— Игорь, — молвил он, вглядываясь в смутно знакомые черты.

— Солиг, — представилась она, и небесное светило позолотило ее длинные, рассыпавшиеся по плечам, волосы.

Игорь перевел взгляд на скальда. Тот отвел глаза.

— Кажется, Драгомир ранен?

— О, у него с этого дня прибавится воздыхательниц, — рассмеялась эта новая Солиг. — Вон как хлопочут.

Игорь оглянулся на бородача, тот уже пришел в себя.

— До скорой встречи, братья! Сегодня я покину вас, но на той неделе мы снова встретимся! — громко попрощался с общиной Инегельд, запахнувшись в серо-зеленый широкий плащ.

— Можно, я с тобой!? — cпросила девушка робко, точно неуверенная школьница поднимая руку.

— Нет, я должен остаться один, — мягко парировал он и, прощаясь, коснулся щекой ее ладони.

— Ингвар! Сегодня и нам в разные стороны. Останься с ними на крайний случай… И вообще, лучше останься с ними.

— Мы еще свидимся?

— Велес знает, — молвил скальд, и Игорь ответил на крепкое рукопожатие.

Инегельд помахал «эльфам» и зашагал прочь. Его силуэт быстро затерялся средь голых стволов Нескучного сада.

— Он всегда так, — тихо сказала эльфийская «принцесса». — Хотя он наш предводитель, и даже нарекал меня, но никому не известно, кто Инегельд на самом деле. И даже номера его телефона никто не знает. Он приходит и уходит. Мы просто знаем, что за ним есть Сила.

— Его, в самом деле, зовут Инегельдом… Ну, идем к остальным? — кивнул Игорь девушке, и спрятал в карман куртки окровавленную кисть.

Но это была чужая кровь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ОХОТА НА ВОЛХВОВ

«Магия — она практична, подобно математике, она столь же духовна, как и религия. Нельзя сидеть, сложа руки, и спокойно смотреть, ибо сила еще повсеместно торжествует над разумом, золото — над нравственностью, кажущееся милосердие — над справедливостью, а рассудок сковывает искренние чувства. Но магия имеет главное и существенное отличие — каждый постигает ее только сам и использует тоже сам, один и единственный.

Маг — это тот, кто внешнюю разноголосицу обращает в собственную внутреннюю гармонию. Когда-то его именовали волхвом…» — тусклый экран компьютера вспыхнул и погас.

— Хорошо, что успел сохраниться! — похвалил себя Игорь. — А вообще, пора отказаться от машины. Человек гораздо более совершенный инструмент. Вот, например, персоналка не может без электричества, а я продолжаю думать, как ни в чем ни бывало… Так, но зачем отключать свет? Себе же вредить! Эй, господа! Я знаю, что вы скоро будете здесь. Но знаете ли вы, что в темноте мне даже сподручней…

Элементаль тревожно запульсировал.

— Экие вы неотвязчивые! — подумал Игорь, опускаясь в кресло в дальнем углу комнаты.

В дверь осторожно постучали. Но он был бы глупцом, если б считал противников дураками, способными два раза ловить дичь на одну и ту же приманку. Скорее всего — таков фирменный знак Братства. Звонок мешал. Игорь нараспев прочитал формулу Быстрого Перехода и, миновав стену, выглянул в коридор.

На лестничной площадке стояли двое. Один был не знаком, зато второй оказался тем самым милиционером, что вел давнее дело о покушении на жизнь Игоря. Этого второго на самом деле звали Гавриилом. По отношению к спутнику он держал себя на редкость предупредительно, так что Игорь сосредоточил внимание именно на нем.

— Магистр, я уверен, он там. Мы не могли оплошать!

— Не хватало только, чтобы еще и прецептор допускал ошибки.

— Дайте-ка я?

— Не надо стучать. Соседи сбегутся.

— Не сбегутся, Петр Иванович. Кому охота в полной темноте, да еще и в наше неспокойное время, совать нос в чужие дела. Подумают — монтеры.

Просканировав содержимое их карманов, Игорь убедился, что пришельцы не вооружены, хотя другие «братья» могли затаиться внизу: — Если второй уйдет, я пожалуй, побеседую с первым — подумал он.

Словно услышав эту мысль, Гавриил еще что-то сказал Магистру, а что — Игорь так и не расслышал, и начал спускаться по лестнице.

— Ну, наконец-то! А мы уж заждались! — обрадовался Петр Иванович, когда дверь приоткрылась и на него глянуло заспанное лицо недоумевающего жильца. Сонливость всегда обнаруживалась при Переходе Назад. Но сейчас это Игорю было даже на руку.

— Вы ко мне?

— К вам Игорь, к вам?

— А с кем имею честь…? — зевнул он.

— Вероятно, мы знакомы с вами, но заочно. Я представляю Братство, и меня зовут Петр Иванович, — некрасивые, точно у насекомого, глаза Магистра, еще более увеличенные линзами очков, уставились в переносицу.

— Пожалуйста, проходите! — Игорь выдержал этот взгляд и, пропустив гостя в прихожую, затворил дверь двойным засовом, — К сожалению, нас тут только что обесточили…

— Не надо, Игорь! Вы ведь прекрасно знаете, почему не горит свет.

— Неужели вы думаете, Магистр, что нет других способов стереть с диска информацию?

— Я вижу, разговор будет длинным и тяжелым.

Тут Магистр как-то странно вздрогнул, может оттого, что радио выдало сообщение о неведомых террористах, взорвавших в Индии какой-то древний храм вместе со всеми брахманами и верующими. Игорь щелкнул кнопкой, не придав этому значения:

— Отвлекает, — пояснил он. — Ну, если сам Магистр посетил мое скромное жилище — возможно, мы найдем общий язык? Тоник?

— Спасибо, если не затруднит, кофе.

— Увы, кофе я не пью и не держу.

— Ну, тогда, мы просто поговорим.

— Прошу… Вот кресло, усаживайтесь поудобнее.

Последовав приглашению, Магистр опустился в кресло, которое испуганно заскрипело под его тяжестью. По-европейски положив ногу на ногу, Петр Иванович осведомился:

— Так, с чего мне лучше всего начать?

— Наверное, с самого начала? — предложил хозяин, наблюдая, как покачивается вверх и вниз ступня собеседника.

— Видите ли, Игорь! Экстремальные ситуации, типа развала Советского Союза и перестройки, заставили многих наших ученых активно подключиться к текущим процессам. Выходить на мировой уровень, предлагать свои продукты, фундаментальные работы и выигрывать деньги — согласитесь, это тоже бизнес, только интеллектуальный.

— Слово бизнес — слишком западное. Впрочем, извините…

— Ничего… Я вовремя понял, скуля в жилетку, жалуясь на нехватку средств, оборудования и т. д. — ничего не добьешься. Ничего! Даже если эта страна будет очень богата. Ведь главное богатство сейчас — это не природные ресурсы, в этом случае Европа просто нищая, а интеллект. Ум человеческий, пытливая мысль на гладких рельсах начального капитала. Я понял, что еще выгоднее использовать наработанный материал в своих целях и в целях, конечно, Братства.

Реальную Власть имеет тот, кто не только владеет информацией, но и способен ее произвести, а потом и воплотить в нечто более материальное.

На Западе эти процессы давно раскрутились и набрали обороты. У них наука — это по-прежнему способ удовлетворения любопытства отдельных людей, но вовсе не за счет государства, как ранее. Группы вольных ученых, объединясь, давно уже способны сами ставить необходимые им опыты, владельцы крупных капиталов давно догадались вкладывать в этих ученых.

Игорь рассматривал Магистра, а тот наблюдал за Игорем и при этом говорил, неспешно, совершенно без эмоций, словно, давно заучил свою речь, да и наскучила она ему порядком. Игорь обратил внимание на паучьи пальцы, переплетенные куполом поверх острого колена. Такая посадка лишний раз подчеркивала все непропорциональности тела, доставшегося Петру Ивановичу. Очевидно, телесные недостатки с избытком компенсировал его острый ум.

— Ошибочно считается, что в условиях здоровой конкуренции мигом обнаружится, кто есть кто. Например, среднестатистический московский доктор наук, хороший ученый, умница, но не предприимчивый, он сидит себе в кабинете, читает журналы да газеты, пишет статьи, участвует в конференциях и все. Все!? Да, он мигом потеряет свое профессорское кресло в результате сокращения, как неперспективный. Другой — который активный, быстро перестроился, он стал не только думать о науке, он стал экономистом, менеджером наконец, он начал считать деньги, стал интересоваться, как их зарабатывать и на что их потратить — вобщем человек приспособился к рынку. У такого ученого зарплата будет ну в три, ну в четыре, максимум — в 10 раз больше, чем к первого. Естественно у предприимчивого профессора, если над ним нет чиновника, денег и на науку хватит, следовательно, будет и аппаратура лучше, и реактивы качественней, а значит и результаты экспериментов точнее, выше, достовернее. Это самая простая модель «выживания» науки в современных условиях, предложенная нам правительством. Запад мол давно уже живет по такой системе, и, до сих пор не «загнил». А почему? Да просто потому, что там научились быстро внедрять изобретения, а вовсе не из-за того, что их профессор выполняет подобно нашему несвойственные функции. Нет, ученому не следует ходить с протянутой рукой, он не должен также, если не хочет, заниматься торговлей, его должны снабжать материалами, он будет производить и разрабатывать идеи. Должно все-таки существовать разделение труда!

— Я совершенно согласен с вами.

— И вот, представьте себе, Игорь, — вдруг увлеченно продолжил магистр, доставая из нагрудного кармана пиджака ослепительно белый платок, — что в какой-то момент этому второму относительно молодому ученому с европейским именем приходит в голову идея: «А какого черта мне с моими чудными мозгами ишачить на государство, когда я могу неплохо жить и без него. И зачем это мне надо шевелить сонных сотрудников, ставить их в такие условия, при которых им было бы невыгодно сидеть в лабораториях и пить чай с нытьем пополам?» Собираю я десяток таких же пробивных товарищей, кто-то программист, кто-то физик, есть и экономисты… Говорю им, все зависит от нас, но система, по которой мы с вами поднимемся из пепла, будет вот такая… Да, вы, читали?

— Ознакомился.

— Как только появилась электронная сеть, персональные компьютеры — ученому вовсе не обязательно переезжать в чужую ему страну. Потом я вижу, что больше пользы будет, если наши предприимчивые умники поделятся с собратьями. У людей разные характеры, кто-то флегматик, кто-то импульсивный человек. Рынок выкинул из институтов очень даже неглупых людей, только потому, что они не успели быстро сориентироваться. Многие озлобленны. Кто-то уже теряет квалификацию… — Магистр громко высморкался, будто бы подчеркивая свое полное безразличие к происходящему. — У нас ведь была масса всяких НИИ, которые не опубликовали ни одной работы за рубежом, потому что работали на оборонку. А кому нужны сейчас подобные учреждения?

Я приглашаю лучших, убежденных, заядлых с их секретами и сумасшедшими идеями и говорю. Ребята! Вот деньги — работайте! Но кукиш государству! Все, что придумаем вместе — пойдет на благо нашего Братства. Лучшие патентоведы вас защитят. Лучшие адвокаты выиграют любое дело. Банкиры Братства не посмеют вас обсчитать, ибо они понимают, что живут вашими мозгами, а вы — их изворотливостью. К вашим услугам, господа изобретатели, новейшие машины, опытнейшие программисты и взломщики.

— Тогда уж, договаривайте — известнейшие журналисты, киллеры, или кто еще…

— Зачем же вы так? Естественно, в тех случаях, когда в рядах Братьев нет профессионального исполнителя какого-либо проекта Братства, он нанимается Магистром со стороны за соответствующую плату из долевых Фондов…

— А откуда взялись деньги? — нескромно спросил Игорь.

— Все началось в девяносто первом с нескольких интеллектуальных программ из области искусственного интеллекта. Хороший софтвер, а особенно нау-хау к нему, стоит не меньше 300 тысяч долларов. А пионерские работы — и того дороже. Так я заработал первый миллион. Открыл фирму в Бельгии. И вообще, вы не думайте, что мы первые пришли к мысли о Братстве. Еще десять лет назад оно было, оно процветало в США и Канаде. Мы влились в их круг на равных правах, потому что лишь ученый может оценить труд другого ученого, как повар — труд собрата. Силиконовая долина уже кишит нашими людьми.

— Очень верно подмечено, Петр Иванович. Так, кто из вашего Братства оценит мою скромную работу? — улыбнулся Игорь, разглядывая оттопыренные уши Магистра.

— Не прибедняйтесь. Наша статистика утверждает, что вы невероятно везучи, а я не верю в благосклонность природы.

— И поэтому вы подвергаете ее испытаниям?

— Это удачная игра слов. Опыт. Испытание. Пытка. Но речь о другом. Братству нужен ваш секрет. Последователей у вас, Игорь, нет, но есть зато Книга. Значит, все упирается в личное желание. Я ведь знаю, молодые стремятся выделиться. Кто вы сейчас? Даже не кандидат. Аспирантуру бросили. Дело, впрочем, поправимое. Будет и признание. Мировое, например. А за ним и поклонники появятся. И поклонницы, между прочим… Я помню, года два назад, вы раскопали какие-то древности? Ваша заслуга в том, что никто до сего времени не обратил на них внимания — считают магию древних лапшой, которую вешают на уши. Вы знаете, что у тех волхвов можно было многому научиться — я подозреваю, что везение вашего того же порядка…

Мы работаем над некоторыми изобретениями в области высоких энергий — но вы же прекрасно знаете, какую роль играет там случайность и сама личность экспериментатора. По профессии я атомщик. Еще один шаг. И мы у цели.

— Мы? Разве я сказал «Да»? Мое тщеславие, уважаемый Петр Иванович, удовлетворено самим процессом, а также и тем, что я пока один и единственный. А поклонницы с любовницами? Здесь, конечно, не прибрано, — он огляделся, — но так, пожалуй, лучше. Все вещи лежат на своих местах, и мысли направлены в одно русло, а не по бабам.

— Братство ныне весьма богато. Мы бы купили у Вас тот антиквариат. Вы могли бы безбедно существовать, если бы поделились с нами.

— Простите за еще один нескромный вопрос, — извинился Игорь. — На какой срок рассчитаны ваши полномочия?

— Магистр Братства выбирается на неограниченный промежуток времени из членов Высшего Совета по принципу единогласия.

— Понимаете. Сейчас я нисколько не нуждаюсь, но вы столь настойчивы, что я немного подумаю над вашим предложением, и, наверное, соглашусь. Приятно иметь дело с творческим человеком.

— И деловым, Игорь! Заметьте, деловым. Мы в средствах также не стесняемся.

— У вас примечательное имя.

— А, и вы тоже заметили? — остроумно ответил Магистр.

— Кто, как не Петр, распахивает врата рая.

— … для одних. Но, не забудьте, Игорь, что именно он запирает их на ключ перед носом других. Соглашайтесь, ей-богу! Вы не прогадаете. Не доводите до греха.

— Ого!? Это угроза?

— Нет! Ну, что вы. Я мирный человек. Сейчас мое время.

— В смысле?

— Знаете, в средние века день делили сообразно религиозным представлениям. На заре трудился праведный Авель, три часа — Ноево время, девятый час — то Моисеево законодательство, вечер — пришествие Христа. Скоро девять!

— К сожалению, именно Моисей, задолго до Дарвина, водил свой народ сорок лет по пустыням. Так, я подумаю до завтра?

— Конечно, конечно. До свидания.

Затворив за Магистром железную дверь, Игорь вернулся в комнату.

— Свет отключен. Лифт стоит. Значит, две минуты на спуск по лестнице.

Удар дедовским посохом по компьютеру превратил Notebook в груду бесполезных железок и пластин. Затем он вытащил из-под них жесткий диск.

— Я ему не поверил, а он мне и подавно.

Металлическая оболочка диска стала медленно краснеть в ладонях Игоря.

— Он спустился. Теперь надо отойти от дома на безопасное расстояние. Еще одна минута. Но, неужели они вот так всех, одним махом!

Бесформенный оплавленный комок полетел в угол. Игорь рванулся на кухню. Удар разломал стенку мусоропровода. Затем двумя ремнями парень закрепил волшебный посох за спиной. Игорь знал, что времени у него совсем не осталось.

Просунув ноги в дыру, он соскользнул вниз, роняя никому неизвестные, таинственные слова Великой Формулы. Но упасть ему было не суждено. Игорь пролетал между первым и вторым этажом, когда тьма взорвалась безумной болью света и огня. Адское пламя поглотило его. Оно сожгло, спалило непрочное, хрупкое тело. Ураганная волна, поднявшись на дыбы, разметала его пепел, чтобы смешать затем с кирпичной пылью и обломками рухнувшего, рассыпавшегося, уничтоженного вместе со всеми жильцами здания.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. НАСЛЕДИЕ

Игорева дискета скрипнула, крякнула, зашуршала, но послушный клавише F3, текст выполз на тусклый экран.

" Привет, Всеслав!

Мы, помнится, спорили с тобой на тему: «О достоверности, как восстановить язычество»? Я остаюсь при своем мнении. Сейчас уже не важно, насколько точно отобразил славянские мифы тот или иной автор. Если он в чем-то ошибся, время поправит его. Физики утверждают, что красивые теории в большинстве своем верны. Шероховатости восстановленных Вед сгладятся в чужом пересказе. Главное, что красивы! Ты согласен?

Сам факт подражания языческим одам заслуживает внимания. Ныне такой век, когда во славу старого творится новое. Не надо бояться ошибок. В прежнем виде Веды не воссоздать…, а вот стилизацию принять, как действительность, можно.

В доказательство привожу собственные сочинения. По сути это новая, придуманная мной легенда, так похожая на подлинную. Возможно, я когда-то создам целый цикл сказок и песен. Это первые из них…

Ты поверь, что даже в те незапамятные времена подлинных магов можно было бы сосчитать по пальцам, на этом поприще нельзя иначе добиться ощутимых результатов, как только самому. Пути открыты — но каждый должен пройти по ним в одиночку. В магии нельзя использовать то, что применяют все. Индивидуальность и непохожесть — вот девиз волшебника…

Дух — Воля — Вера, Один — Вили — Ве. Это все, что необходимо для вхождения в подлинную Магию. В детстве ты верил в сказки, но чем взрослее становится человек — тем меньше в нем возможностей к Переходу. Заскорузлая логика обывателя — вот что противно всякому волшебству. Сказка приоткрывает дверь в магию. И первые из магов — сказочники.»

Действительно, следом за этим письмом шел довольно длинный текст. Всеслав полистал его туда — сюда, раздумывая, готов ли он сейчас переварить Игорево творчество. Обилие знакомых слов и имен оказалось тем самым мостиком, по которому он осторожно начал перебираться через пропасть веков, все более погружаясь в чтение… Первая легенда называлась «Харбард должен быть доволен», Игорь написал ее от первого лица, и даже имя главного героя было чем-то похоже на его собственное.

Только прочитав ее Всеслав понял, почему это так вышло…

* * *

— Ты выдержал испытание, Инегельд! — молвил жрец, стиснув мою ладонь, и я впервые осознал, какие у него длинные паучьи пальцы. — Мы не погрешили против древнего закона, и Харбард может быть доволен. Пришла пора расстаться, — еле слышно продолжил он.

— Да, отец и впрямь порадуется, — решил я, — хотя, конечно, ему ведомо всё на Свете, или почти что всё.

Едва полумрак девятой пещеры уступил права лучезарным детям Сол, нет, даже раньше… В тот самый миг, когда отец усадил меня на восьминогого скакуна впереди себя, уже тогда он ведал — я пройду все девять пещер. И, может быть, только теперь — пройду все девять миров.

— Прощай, учитель! — подумал я, пожимая, как равный, сухую старческую руку чуть ниже локтя.

— Боги подсказывают, что мы вряд ли встретимся с тобой у Хель, Инегельд, но и в Вальгалле нам не увидеться. Прощай! — ответил жрец, отступая во мрак последней пещеры.

Хель! Ха! Было бы о чем горевать. А главное — не сыну Харбарда, пусть даже приёмному, пугаться её указующего перста. Воистину, мир её безрадостен, царство безголосых, как и я, теней. То сама навь — откуда нет возврата.

Альфэдр дважды сомкнул веко, прежде чем я спустился в цветущую Медальдаль. Третьего дня выдался добрый дождь, один из первых сильных, все оживляющих, и мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем была найдена единственно верная тропа. Только прошедший девять пещер сумел бы отыскать дорогу назад, а непосвященному пути туда нет. С тех пор, как бонды уверовали в этого распятого иноземца, они перестали чтить прежних властителей так, как это было раньше.

Мой путь на сей раз лежал к морю, туда, где обдуваемый солёными ветрами в глубине извилистого фьорда притулился хуторок Несьяр. Здесь много лет назад сам Харбард приметил немого мальчишку и, выкупив его у Торвальда, пьянчуги-кузнеца, сделал своим учеником.

Зачем же он снова вел меня туда?

… К жилищу Торвальда я подошел затемно. Дом, и без того мрачный, стоял на отшибе, и сквозь бычачий пузырь окна ко мне не просочилось ни лучика. Я огляделся.

Луна бросала на фьорд мерклый тусклый свет. А весь Несьяр молчал, не тявкнула ни одна собака. Еще раз оглянувшись на хутор, я был неприятно удивлен странным запустением некогда многолюдного селения. Рука покрепче сжала дорожный посох. Чутье подсказывало, что только в этом доме ещё не спят, и, может, только в нём ещё теплилась жизнь.

Да! Сквозь густую, неотступную ночь наружу проникала ласковая песенка, похожая на колыбельную. Слова были ещё неразличимы, но манили, как моряка влечёт едва заметная чёрная полоска земли среди пустого, бескрайнего океана.

Я легонько постучал в покосившуюся дверь и отступил. Мелодия оборвалась на припеве.

— Кто там? — послышался испуганный девичий голос.

— Не пустишь ли дорожного человека на ночлег, красавица? — подумал я, но на всякий случай постучал ещё раз.

Вот-вот сейчас раздастся голос старого кузнеца: «Кого там чёрт принес в эдакую темень?!»

Но за дверью молчали…

— Не здесь ли живёт мастер Торвальд, молодая хозяйка!? — и я живо представил себе кузнеца, каким он был некогда, каким я его запомнил с того самого дня, когда Харбард увел меня за собой, наградив прежнего хозяина драгоценным перстнем.

— Я не слышу, добрый человек, твоих слов, — отвечал мне тот же девичий голос, от которого кровь резво припустилась по жилам, а воображение дорисовало всякие подробности… — но Господь щедро одарил своих грешных детей. Я, кажется, понимаю, что ты спрашиваешь. Дядя умер прошлым летом, теперь здесь живём мы с матушкой… Погоди, я открою…

Верно, у кузнеца была младшая сестра — Берта. Она, в общем-то не злобливая женщина, прозвала меня маленьким язычником лишь за то, что я и мысленно не молил Господа-Иисуса ни о чём — не бил распятому поклоны, не бегал в церковь, и не возносил ладоней к кресту. Да и Торвальд слыл не таким скверным человеком, каким мог показаться иногда в подпитии. Это он когда-то очень, очень давно нашёл меня, замёрзшего, мокрого, как мышь, и голодного, как волчонок, на берегу. Это Торвальд пристроил меня по хозяйству и попытался обучить ремеслу…

Лязгнул засов, скрипнули забывшие масло петли, дверь стала медленно приоткрываться… Я ещё сильнее сжал посох, а правой рукой проверил, насколько ладно сидит в ножнах клинок.

Во тьме я вижу неплохо, но лунный бог точно хотел помочь мне.

— О, Всеотец!

Едва бросив взгляд на младую хозяйку, я уже мог поклясться, что в целом свете нет девушки прекраснее этой. Кто бы мог подумать, что она — человек. Кожа девы белее лапландских снегов, тонкие губы, гордая, без единой складочки шея, к которой я бы с готовностью припал, точно вервольф, если бы…

Рыжие, как языки игривого пламени, волосы стекали волной на плечи. Предо мной стояла та, одна из немногих, или даже единственная, ради которой герои баллад истязают собственный рассудок, если бы…

Это была женщина, по которой стучит, словно бешеное пламя в горниле, сердце в грудной клетке. Оно так колотит о ребра, что вот-вот проломит их и выскочит оттуда просто под ноги, а сердце героя непременно растопчут, если, вняв мольбам, красавица не подберёт его. Если бы…

Луна заглянула ей в самые очи. Зелёные девичьи глаза были неподвижны, пусты и безжизненны.

Девушка знала, что по ту сторону порога стоит путник, которому по простоте душевной только что доверилась.

А я не мог ей сказать и слова.

— Родная! Как же это? — воскликнул мой разум, воскликнул и затих.

— Я привыкла, добрый гость! Не пытай себя… Но что же ты стоишь? — молвила она, протянув мне тонкую руку.

И, удержав её маленькую хрупкую ладонь, как громом поражённый, я шагнул навстречу судьбе.

Тело порой запоминает лучше, чем голова. Сколько раз я входил в эту дверь? Как давно это было, тогда мне ещё не приходилось нагибаться, с риском расшибить лоб…

— Матушка хворает, она давно спит, — слегка растерянно проговорила девушка, едва я довёл её до скамьи.

— Почему ты дрожишь?

— Я не слышала стука огнива, — опередила она меня.

— Не бойся, я не причиню тебе вреда! — внушал я, гладя девичью ладонь.

— Я чувствую, — сказала девушка, — ты не из злых людей.

— Как зовут тебя, милая? — подумал я, легонько касаясь губами нежной кожи.

— Солиг, — ответила девушка, высвобождая пальцы.

— Солнечная! Светлана! — ослепительно вспыхнуло сознание.

Ах, я растяпа! Она замерзла, бедняжка. Рука была так холодна, а может, это моя щека так горяча! Гладкая, ещё нетронутая ни временем, ни поцелуями кожа.

Мне бы согреть совсем озябшую девушку, прильнув к её губам — но не по обычаю. Мне бы воспламенить её душу жгучими красноречивыми речами — но немой не вымолвит слов.

— И в самом деле, — спохватился я, — великая Фрейя! Мне нельзя желать её! Я не в праве использовать её немощь! Сделай же что-нибудь, мудрая Фригг! Будь справедлива, не дай же пропасть этому совершенству, но огради его от недоброго!

— Что это? Моё колесо!? — вдруг воскликнула девушка.

Так и есть, я тоже услышал перестук прядильного колёсика — не иначе, Боги следили за нами свысока.

На столе я нашёл масляную лампу и, засветив её, убедился лишний раз, что хозяйка не бралась за пряжу — она сидела здесь, рядом со мной, колесо покачивалось у окна, будто кто-то только-только отошёл, незримый и бесплотный.

— Мы живем — не ахти как. Потому, не сердись, путник, у меня нет вина, чтобы предложить тебе, но есть немного сыра, а там ты найдёшь ячменные лепешки и молоко.

Теперь я смог получше разглядеть Солиг. Да, ни одна из смертных не сравнилась бы с ней статью, и счастлив был бы тот мужчина, кому подарила бы она свою любовь.

— Не думай так,… — предупредила она, но я заметил, как участилось её дыхание и как поднимается грудь.

— Не буду, — ответил бы я, если сумел, — но тем соврал бы и ей, и себе.

— А как зовёшься ты, мой ночной гость? — спросила слепая.

— Зови меня Инегельдом, милая. Я не голоден… — путая мысли, иначе и не мог, пояснил я ей. — Это была твоя песнь?

— Да. Моя, — отрезала она.

Встала, словно давая понять, что ночной разговор окончен.

— Я постелю тебе… Ты устал, тебе предстоит неблизкий путь.

— Кажется, я уже пришёл? — подумал я.

— Ты опять, — тихо вымолвила она. — Не надо, не сейчас. Спи.

… В кузне царило страшное запустение. Иначе и быть не могло, ибо люди перестали чтить хозяина альвов огня, и он отвернулся от них.

Начертав при входе руну Велунда, я вернулся к горну, тронул скрипучие меха. Они нехотя подались.

Пламя уж весело потрескивало на углях, когда я спиной ощутил чьё-то приближение.

В дверях показалась старая Берта — о Боги, не знающие жалости, время не пощадило её. Прихрамывая и помогая себе клюкой, старуха приблизилась, испытующе поглядела на меня:

— Этот хутор, должно быть, проклят! — наконец, сказала она, не стала дожидаться ответа и продолжила. — Хотя всемилостивый господь наш велел терпеть, иногда я думаю, что мы зря прогневили прежних Богов.

— Молчишь, — прокряхтела она. — Я знаю, это твой крест. И у дочери моей тоже свой крест. Так решил Он! — Берта подняла кверху кривоватый палец, рука её обессилено и обречённо упала вниз.

Я кивнул старухе. К чему спорить попусту, надо дело править.

— Моя дочь сказала, ты искал моего брата. Ума не приложу, с чего бы это она так решила, да и зачем он тебе сдался. Торвальд умер, упокой Господь его душу, он был добрый христианин, и искупил все свои прегрешения.

Я снова кивнул старухе и свободной рукой показал, чтобы она продолжала рассказ.

— Ты, должно быть, желаешь узнать, почему на весь хутор только мы с Солиг, да ещё пара семей… Он тоже скоро переберутся подальше от моря, останемся мы — нам некуда бежать.

Не знаю, правда это, или нет, когда я была еще молода, и даже священник поглядывал мне вслед, случилось моему брату приютить у себя мальчика. Он, к слову, был отмечен той же печалью, что и ты, странник, людей дичился, а Торвальду помогал из благодарности. Привязался, точно собачонка, брат спас мальца — пусть зачтётся ему это на Страшном суде…

Пламя алело, послушные моему знаку альвы трудились на славу, подхватив раскаленный клинок клещами, я погрузил его в раствор, и запахи трав клубами заволокли кузню.

— Ты ладно работаешь, парень! — похвалила старая Берта. — Брат тоже знал свое дело. Вот, однажды, и довелось ему подковать — прости меня, Господи — осьминогого скакуна. А владелец-то коня возьми, да подари брату кольцо, больно понравилось ярлу искусство, а вернее — тот мальчонка, что немой при кузне обретался. Сменялись.

Сама-то я на сносях была, она, Солиг и родилась. Не след Торвальду от язычника подарок принимать, я бы отговорила брата, да пожадничал — принял подарок.

И вот с той поры как пирушка, или тинг, всё-то Торвальд о скакуне чудесном рассказывает, да перстенёк показывает. Многие желали тот перстень купить — никому не продал, уверовал, что может заклад этот большее богатство принести, — посетовала старая Берта. — Как ни хранил Торвальд Одинов дар, а пришлось расстаться с ним. Повадился по осени на хутор ходить жадный датчанин. Едва зерно соберём — даны тут как тут. Ловок их корабль по фьорду пробираться. Мужчин, кто помоложе — раз за разом истребили. Девок портили, одну Солиг и не тронули за то, что «тёмная» она, и суеверие старое иногда на пользу оборачивается. Хотел Торвальд откупиться от злодеев — вот тогда он перстень и отдал. Одну осень даны не появлялись, народ оправился, вздохнул свободно, да через год уже не обошлось. Брат, правда, этого не видел, прибрал Господь душу его на небеса… Вот и опустел хутор. Мы последние тут, и деваться нам некуда. Старая я, век доживаю, помру скоро…

— А Солиг — кому она, слепая сдалась? — может, спросила, а, то и, просто, изрекла старуха горькую истину.

— Зачем так, матушка! — почти простонала Солиг, мы и не заметили, как девушка добралась до кузни.

— Никто доселе не мог знать, что она за Человек! И, вдруг, немому только слепая и суждена? — подумал я, зло приложив молотом раскалённое железо.

— Ты хочешь остаться? — изумилась девушка.

— Я не брошу вас, — яростно сверкнула мысль, озарив лишь на миг потаённые думы.

И она успела, клянусь Одином и Фригг! Это рыжее чудо постигло все мои наивные тайны в то же мгновение…

… каждое мгновение вот уже много месяцев подряд я слагаю песню, самую лучшую, самую искреннюю вису. Я нем, и тебе никогда, никогда не услышать её из моих уст, о, Солиг, моя дорогая. Так, сам того не желая, я обделяю тебя, Солиг, обделяю тем светом и теплом, что способна исторгнуть моя душа.

Я погружаюсь в ночное небытие с твоим сладким именем на устах, я открываю глаза ранним утром — первое из слов, что я произношу — Солиг! Родная, милая, единственная.

Я верю, я чувствую, что всё это лишь робкая тропинка к тому безумству, что я ещё совершу в твою славу. Ты же дашь мне такие Силы, о которых можно только мечтать, силы жить, способность творить, выдумывать сказочные небылицы, которым, может, станут верить люди, если им поведать, как может быть полна и прекрасна жизнь… И всё это ты, всё это из-за тебя, Солиг!

— Зачем ты играешь со мной, Инегельд! — прошептала Солиг как-то раз.

Разве я посмел бы играть с тобой, рыжекудрая волшебница. Знаешь ли ты, что никому до сей поры я не целовал коленей, да, можешь не сомневаться. И ни перед кем еще я не испытывал такого стеснения и преклонения, видишь — мне удалось превозмочь эту юношескую стеснительность, и я коснулся-таки девичьего колена губами, ощутив солоноватую кожу и подрагивающую синюю жилку. И поверь, если бы не твои слова, я не прекращал бы её целовать, то, умиротворяя перестук сердец, то, напротив, возмутив его до предела.

Твой взгляд, касание твоих одежд ненароком… И сладостная нега охватывает всё моё естество, едва я только поймаю легкий ветерок твоего дыхания.

Мне много дней снится один и тот же сон. Туманное поле, красное огромное солнце закатывается за гору, сверху донизу поросшую пушистым лесом… А я прижимаю тебя крепко-крепко, обнимаю, покрывая поцелуями лицо и шею, и плечики, и эти руки, и шепчу: «На что мне мир без Тебя, любимая! Зачем мне этот мир?»

Я так долго ждал тебя. Тебя одну, непохожую ни на кого, единственную из всех женщин, понимающую без слов. Я молчу, потому что мысли пусты и невыразительны, если не смотреть в глаза. И всё-таки внемли мне, Солиг, внемли же мне, немому. И я не совру ни единой мыслью, ни единым непроизнесённым словом.

— Нет, не торопи меня, Инегельд! — отвечала Солиг. — Ты видишь кругом совсем не то, что чувствую я.

Да, она видела мир «тёмными» глазами, и она пела о том, завораживая душу и рассудок.

Как я мог её торопить? И кто я был для Солиг? И кем она была для меня?

… Предоставленные самим себе, события текут от плохого к худшему — надо было давно покинуть это мёртвое селение, приближалась осень…

А мир был так огромен, я знал это. Огромен, и потому, наверно, казался девушке враждебным и чужим в сравнении с тем родным, сотканным из запахов моря и звуков колышущегося вереска мирком Несьяр.

Старая Берта совсем разболелась, и очень некстати, потому что последние две семьи, собрав пожитки, двинулись прочь от побережья. Ближайшее селение, куда прежний священник Несьяр увел паству, лежало к северу, и, выйдя засветло хорошим шагом, я к полудню был уже там.

Мне не раз приходилось бывать на новом хуторе, народ прослышал, что в округе завёлся справный кузнец. Кое-что мне и в самом деле удавалось получше Торвальда, да навык тут был ни при чём. Готов поклясться, правда, что сработанные мной мечи рубили не хуже освящённых в серебряной купели. Руды в Несьяр выходили на поверхность — ещё Торвальд показал мне это место.

В тот памятный день, рискуя разбудить чуткую Солиг, я осторожно прокрался мимо её комнатушки, выскользнул за дверь и двинулся уже знакомой лесной тропой, неся за плечами нехитрый груз, что предстояло выложить за муку, полученную мной в долг ещё десять дней назад.

Я не одолел полпути, хотя уже показался знаменитый на всю округу плакун-камень, громадный валун принесенный с севера могучими снежными великанами в незапамятные времена.

Возле камня, укутанный в длинную выцветшую суфь, мне померещился старик. Окладистая борода, спадавшая на широченную грудь блеснула издали серебром. Будь он даже в той несносной широкополой шляпе — даже тогда у меня не возникло бы и тени сомнений.

Ещё пара шагов, но видение растаяло, словно утренний туман.

— Харр! Харр! — выкрикнул черный, как смоль, ворон, снявшись с ели, он спикировал на камень и зыркнул на меня злым человечьим оком.

Клюв навьей птицы был окровавлен.

Сбросив ношу наземь, я со всех ног бросился назад.

— Ха! Ха! Хар! Хар! — неслось мне вслед.

… Никто не мог знать, что я — человек!

Одним движением могучей лапы я вышиб злосчастную дверь и ввалился в дом.

Одетый в бронь человечишка ошалело глянул на меня, коготь меча безжалостно раздвоил ему череп, выплеснув в стороны мозги.

Тут же наскочил второй, но он не сразу разобрал, с кем имеет дело. В двух шагах датчанин замер, я молниеносно выдвинулся ему навстречу, и, упав на колено, резко послал сталь вперёд, крутанулся, уходя от удара третьего противника. Датчанин рухнул на колени, разглядывая кишки, что гадюками ползли из рассечённого наискось живота. А этот третий, его подельщик, не рассчитав замах и высоту потолков, перелетел через меня, брякнувшись на прогнивший настил.

Не мешкая, я ринулся на злодея и одним движением перерезал ему горло по самый кадык. Ощутив на губах солоноватый вкус брызнувшей крови, я даже заворчал от удовольствия, переходящего в ярость, вожделение лютого зверя…

Грудь распирали хрипы. На моё логово набрёл чужак, пришёл не один, чужак привёл с собой стаю. И не будет чужаку пощады, и не может быть человеку от зверя снисхождения.

За окном слегка потемнело.

— Эй, парни! Вы там уснули! Мы девку никак не найдём, даром, что слепая! — послышался глумливый голос.

Подобрав вражий меч, я с силой послал его клинок сквозь бычачий пузырь. Тот лопнул, в проёме оконца мелькнула голова. Проглотить локоть железа не всякому дано.

Убивать! Резать! Калечить! Рвать!

Каждого из стаи, каждого и любой ценой.

Я принюхался, у выхода меня поджидали, ну, да не стоило им усердствовать в кладовой — Берта готовила душистый эль.

Двое, слышал я, один — помоложе, второй — опытный. Сердце первого стучит, как у зайца, у другого оно размеренно.

Пока не подоспела подмога, пока даны не хватились убитых, я должен управиться с этими. Главное, выбраться во двор, и чтобы никаких луков!

Содрав с тела рубаху, стараясь не выдать себя и шорохом, я прокрался к выбитой недавно двери и глянул наружу — тот, кто смотрит из темноты, всегда незаметен тем, кто стережёт его на свету.

Молодой был мне виден превосходно, он стоял точно напротив проёма, прикрывшись круглым щитом, другого, более опытного я не видел.

— Аррха!

Я оказался с ним рядом прежде, чем парень успел выставить щит. Послушное крепкой ладони железо перерубило противнику ключицу. Дан выронил щит, чтобы принять меч в левую руку, но смазанное движение моего клинка неумолимо продолжалось, обретя иное направление. Меч пошёл снизу и раскроил датчанину пах:

— Господи Иисусе! — сорвалось с его губ вместе с кровавой пеной.

Краем глаза я углядел и последнего противника, который, будь у него молодость, сумел бы поразить меня, но сейчас его боевая секира казалась медлительней чайки, заглотнувшей рыбину.

Железко пропахало точно то место, где я стоял мгновение назад.

Отскочив, я споткнулся о труп Берты, изуродованный молодчиками до неузнаваемости, и если бы не одежда, мне не признать её.

Противник не медлил, один удар секиры стоил бы мне жизни, но враг ошибся, думая, что я буду ждать его.

Имя мне Инегельд, и не сам ли старый Харбард обучил меня премудростям сечи.

Дух Зверя! Выпусти его, взлелеянный ненавистью, он сожрёт врага — сперва разум, потом и плоть. Я угодил датчанину в печень и даже слегка повернул металл, насладившись маской боли и ужаса на его лице. Безразличие бессмертных к жизни осознаётся лишь там, где властвует сама навь. Хорошо, что Солиг не увидит моего торжества. Никто из них не мог знать, что я — человек, никто, кроме неё.

— Никто, кроме меня! — сказала Солиг, положив мне на плечо ладонь, пальцы которой украшали изумительные перстни.

— Родная! Неужели? — я обернулся, мечтая заключить любимую в объятья, чтобы не отпустить уже никогда и никуда.

— Ты ещё совсем мальчишка, Инегельд, — пробасила Солиг, меняясь на глазах. — Воистину, любовь делает человека слепым! — добавила она с детства знакомым голосом. — Но ты и счастлив этим, потому что любовь предпочитает смертных и слепых, чем вечных и всевидящих.

Рыжие cолнечные волосы, прежде ниспадавшие на плечики, разом поседели, обратились в густую копну, их сковал серебряный венец. Венец, охватывающий могучий лоб мыслителя.

Тот, что был ещё недавно Солиг, вытянулся, опередив меня на голову, и раздался вширь, а бородища, заплетённая косой, украсила грудь.

Он хохотал, коварный Харбард, сбрасывая обличие за обличием, снимая маску за маской. Он веселился, и имел на то право — смутьян и губитель, морок и рознь.

— Неужто не так? — подмигнул Он мне своим единственным оком.

Хоть в этот раз, быть может, Харбард остался вполне доволен.

— Так, — горько усмехнулся я и зашагал на свет, прочь из девятой пещеры, откуда так и не сумел выбраться. — Нет в мире солнечных женщин. Но их все равно надо искать… И я найду.

* * *

— Инегельд! Инегельд? Какое звучное имя, что-то из русской истории, по-моему даже договор с ромеями, — припоминал Всеслав, поворачивая пальцами заляпанный пустой стакан. — Игорю с бабами никогда не везло, вот и выплеснулось, должно быть… Бедный парень, ходит, как неприкаянный, всякой магией занимается… Надо будет его познакомить с кем-то, а то сам уж больно смурной.

Второй текст Игоря оказался повеселее. Всеслав решил глянуть и его, он плеснул в стакан еще портвейну, пригубил — не пошло. Его полупьяное сознание в какой-то момент боролось с желанием все-таки осушить бутыль до конца, и сознание победило. Он отставил бутылку подальше, плотно забив в нее пробку. Затем он, шлепая тапочками, сходил на кухню и, набрав полную кружку, сунул в воду кипятильник.

Пропев: «Чай и только чай!» — Всеслав нажал клавишу PgDn:

…Иные говорят, что лучшее лекарство от бессонницы — это сон-трава. Прочие советуют считать на ночь, третьи — рисовать в голове причудливый узор. Но правы лишь те, кто предлагает первейшим средством мысли о дремлющей кошке, ибо нет другого такого зверя, который спит столь сладко и так чутко, и никто не сравнится с ним в грациозности ни днём, ни ночью. Даже спящая, кошка по-прежнему красива и неповторима.

Если вы решили попробовать этот рецепт — не спешите. Прикройте веки и представьте себе мурлыку.

Он вольготно устроился на самой верхней книжной полке вашей комнаты. А может, это ветка! Ветка дуплистого очень старого дерева, таких и не сыскать ныне.

Зверь поглядывает на мир сквозь узкие щёлочки хитрых зелёных глаз. Кажется, ему всё равно, а коту и впрямь нет до вас никакого дела. Он занят собой. Вот ему что-то не понравилось среди пушистой шкуры. Пара движений языком — шерстинка к шерстинке. Теперь мех в порядке.

Кот зевает во всю пасть, демонстрируя забывчивым ряды белых и острых, как ножи, клыков. Между ними выгнулся изящный красный язычок. Зевок медленно превращается в ошеломительную улыбку от уха до уха. Но её уже нет, остаётся только лёгкая усмешка среди усатых в точечку щёк.

Кошачий ус слегка подрагивает. Что ему снится? Лапа, безвольно свисавшая вниз, вытягивается по струнке и разжимается, выставляя напоказ лезвия когтей. Затем, невероятным образом вывернувшись, зверь опрокидывается на другой бок, и вам остается «лицезреть» всего лишь его спину в пятнах и полосках. Укрытый одеялом собственного хвоста кот погружается в царство Дрёмы, мир снов, сказок и легенд, куда открыт путь только ему и ребёнку.

Богиня любви и красоты, предсказательница Фрейя проснулась ранним утром от неимоверного грохота. С тех пор, как Фрейр, её брат-близнец, остался заложником в Асгарде, а она вышла замуж за Одда, никто не смел тревожить асиню так рано.

«Не иначе Тор куда-то спешит! Кто ещё может будить жителей небесного города в столь неурочный час!» — подумала она. Но желая лично убедиться в правильности предположения, Фрейя вышла на балкон. Женщинам всегда не терпится первыми узнать новости, не важно, Богиня это или простолюдинка.

Действительно, как раз в этот момент мимо её дома, окутанный облаком межзвёздной пыли, мчал Аса-Тор на знаменитой колеснице, запряжённой двумя гигантскими длинношерстными козлами. Один из них был явно не в духе, зато второй его рогатый собрат выглядел бодрым и тянул повозку изо всех сил. Из-за подобного неравенства колесница всё время сворачивала влево, и Тору приходилось то и дело выправлять положение. Вероятно, вчера за ужином сотрапезники-асы ели Скрипящего Зубами, поэтому Скрежещущий казался более мрачным — вечером была его очередь. И хотя наутро съеденного вчера козла воскрешали, нельзя сказать, что животным весь этот процесс доставлял хоть какую-нибудь радость.

Завидев прекрасную Фрейю, Громовержец остановил колесницу. Козлы резко затормозили и встали, как вкопанные. Из-под колеса взвился колдовской сверкающий асгардский песок и кометой достиг балкона, где стояла разгневанная асиня.

«Негодный! Мало того, что ты разбудил меня, так ещё чуть не испачкал!» — услышал Тор. Впрочем, сегодня он был в отличном расположении духа и решил не вступать в перепалку.

«Не сердись на нас, светлоокая, ведь известно, любой обомлеет при взгляде на тебя и забудется несбыточной мечтой!» — выпалил Тор и даже сам удивился столь несвойственному для него красноречию.

Фрейя не долго размышляла над этим весьма сомнительным лестным оправданием, поскольку сразу после слов Громовика, как бы в подтверждение им, Скрежещущий Зубами сказал: «Ммэ-э-е!»

Сменив гнев на милость, Богиня рассмеялась: «Я вовсе не сержусь! Но куда собрался Одинсон, если не секрет!». Конечно, с её стороны это был вопрос учтивости, Фрейя с первого взгляда на бога догадалась, что Тор собрался на рыбалку. По обыкновению он ловил Мидгардского змея. Один раз Ермунганд сорвался и с тех пор обходил наживку рыбака из Асгарда стороной.

«Никто, даже моя жена Сив в Бильскирнире, не должна знать, куда я направляюсь, но тебе я, пожалуй, скажу в знак наших добрых отношений. Да и что утаится от Фрейи? Сив не сравниться с тобой красотой, слезы твои — чисто золото, голос — точно серебро… Но я этого не говорил…» — вдруг зашептал Тор, отчаянно оглядываясь, — «Знаешь какой слух у Мидгардского змея? Даже отец опутывает совещания асов особой тканью заклятий, чтобы никто не услышал, о чём говорят в светлом Асгарде». «Хочешь, Аса-Тор, я предскажу, как окончится сегодня твоя тихая охота?» — сказала Фрейя, усмехнувшись, поскольку знала о глухоте любых змей. Неуклюжий Тор опасался совсем не того дракона — просто Сив не отличалась покладистостью.

«Что ты, что ты! Зачем? Ведь никакого интереса не будет!» — возразил Тор, потом гикнул на своих козлов, и колесница устремилась к жилищу Хеймдалля — стражу Радужного моста.

«Смотри! Рыбу не распугай!» — крикнула она вслед, — «Хорошего клёва!»

«Клянусь Одином, я привезу тебе подарок из Мидгарда!»— услышала она в ответ.

Некоторое время спустя, миновав Бильрест, Тор сидел на берегу острова Буян, закинув снасти в воду, и предвкушал тот миг, когда услышит долгожданный звона колокольчика. Неожиданно воздух огласился душераздирающими звуками, доносившимися из лесной чащи. Как раз в этот момент Тору показалось, что была поклёвка, но эти проклятые крики всё заглушили. Тор был взбешен и уж было приготовился метнуть в лес неудержимый Мьёлльнир, как вдруг раздражавший бога писк сменился на тихую, нежную колыбельную песню. Неизвестный исполнитель выводил её так упоенно, что у Громовика стали слипаться веки, и он клюнул носом.

В этот самый миг леска дёрнулась, и колокольчик прорезал сомкнувшуюся было над асом дремоту. Бог вскочил и кинулся к снастям, но не успел он и шага ступить, как колокольчик смолк. Ну, хоть бы шелохнулся. Тор крепко выругался и принялся вытравливать донку — ловить Мидгардского дракона в таких невыносимых условиях не представлялось возможным. К тому же наживку кто-то успел сожрать, а это, надо вам сказать, была не маленькая корова, как обычно — в этот раз ас нацепил на крючок целого быка.

Из леса снова противно и громко запищали, застонали, завыли так что у аса заложило уши. Сын Одина засучил рукава и ринулся в чащу, ломая стволы вековых деревьев на пути — он совсем забыл про Пояс Силы.

Продирался он не долго, потому что, как и в прошлый раз, писк прекратился и начавшееся за ним пение убаюкало могучего бога. Тору захотелось, как в детстве (ведь у Богов оно тоже бывает), лечь на мягкий, ароматный, сухой лесной мох, поджать коленки и положить ладошки под щечку.

Из последних сил в неравной борьбе со сном ас прочитал заклинание, которое однажды ему поведал хитрый Локи. И чудо, ноги и руки налились прежней силой. Грудь распирало от переполнявшей Тора энергии, злости и обиды. Кто посмел усыпить сына самого Одина, грозного и непоколебимого аса. Ещё несколько шагов и…

…И Тор вышел на поляну. Посередине её возвышался древний, раскидистый дуб. На самой низкой ветке дерева сидел громадный, словно барс, пушистый кот тигровой масти. У корней, свернувшись клубком, прижавшись друг к другу, посапывали два очаровательных упитанных, размером с добрую рысь, голубых котёнка. Котяра сладкозвучно мурлыкал, именно это мяуканье Тор принял за медоточивое пение. Перед ним был кот Баюн.

— Твои отпрыски? — улыбнулся Тор, гнев его улетучился моментально. Всем известно, что Громовик отходчив, однако и вспыхивает легко, как собственная молния.

Кот согласно закивал, но самозабвенного пения не прекратил. В это же время на глазах у Тора зверь стал такого же голубого цвета, как и котята, его пушистый мех начал как бы втягиваться вовнутрь, и еще через минуту Баюн превратился в гладкошерстного мурлыку.

— Ты будешь по-человечески говорить? — рявкнул Тор.

— Пеняй на себя, Перун! Тебе же хуже будет, — ответило наглое животное, и песня смолкла.

— Из-за тебя, папаша-одиночка, у меня сорвался с крючка сам Ермунганд! Из-за тебя, бард несчастный, я чуть было не заснул в лесу…

— Так ведь не заснул же? — зевнул Баюн и показал при этом пугающий оскал.

— Не хватало ещё, чтобы Одинсон поддался на уловку дикой кошки.

— Необычной кошки, прошу заметить, — продолжал кот, разглядывая свои ужасающие когти-ножи.

Тут ас благоразумно затянул Пояс Силы и сразу почувствовал себя уверенней.

— Ящер-Змий Морской, как известно, необычайно длинный, и когда голова его у берегов края Иньского, а она сейчас там, уж я то знаю, то хвост как раз в море Варяжском, значит, и клевать он не мог — снова заговорил ученый кот.

— Мне известно это и без тебя — начал Тор, но от внезапного пронзительного и раскатистого «Мяу! Мяу!» его так и передёрнуло. Котята проснулись и требовали кушать.

— Спите мои маленькие! Спите родимые! — запел, замурлыкал Баюн, — Вот ведь, угораздило! Познакомился весной с одной кошкой и нагулял ей этих сосунков. А она, стерва, мне их подкинула и удрала. Теперь маюсь… Вчера Гагана покушалась… Во, видал? — кот с мрачным видом показал Тору длинное блестящее медное перо, — Трофей!

Неожиданно кот фыркнул и выдал вопрос, который, как видно, занимал его с самого начала разговора:

— Слушай-ка, Аса-Тор, а не устроишь ли ты судьбу моих малюток?

Громовержец покосился на пищащее потомство и ответил:

— Может, и устрою.

Тор вспомнил, как рано утром гордячка Фрейя накричала на него. «Будет ей подарочек!» — злорадно ухмыльнулся он, совершенно справедливо полагая, что Богине выпадет провести не одну бессонную ночку. Видно, путешествия в компании ехидного Локи даже Тора кое-чему научили.

Уже спокойный за судьбу котят Баюн окрасил мех в иссиня чёрный цвет и моментально оброс гривой пушистых и густых волос:

— Только прошу, без глупостей. Это не уличные коты, а мои дети. И пусть ты — Сварожич, пусть ты — Одинсон, но если с ними случится нехорошее…

— Ах, мохнатый невежа! Да как ты смеешь! Даже инистые великаны дрожат при одном моем имени… — ас уже приноровился было схватить мерзавца за шкирку, да не тут-то было.

Ударился кот о землю, обернулся птицей вещей, сладкоголосой и исчез в синем небе.

Тор аж топнул с досады, но делать было нечего. Он подхватил двух ревущих котят и зашагал к берегу, где Скрипящий и Скрежещущий в нетерпении били копытами.

… Викинги почитали асиню Фрейю, Богиню любви и плодородия. Бонды молили её о дожде для полей и счастливом разрешении от бремени для жён, и до сих пор в Скандинавии выносят на вспаханные поля кувшины с молоком. Ведь согласно легенде, Фрейя летит по небу на колеснице, запряжённой двумя гигантскими кошками. Вероятно, маленькая месть Тора не состоялась.

Крестьяне верят, что если умаслить любимцев Богини, она защитит урожай от ливней и гроз.

* * *

Ему понравилось. Всеслав кинул дискету в ящик стола — разыгрался зверский аппетит, и мелькнула мысль подкрепиться чем-то более существенным. Но помешал телефон. Соседка кликнула постояльца: «Всеслав! Это вас!» Он нехотя покинул письменный стол, где громоздилась старенькая 486-ая, рядом с которой стояла кружка окончательно остывшего чая с бутербродом поверх нее.

Шлепая тапочками и скрипя половицами, Всеслав выбрался в корридор к массивной тумбе у стены с драными исписанными обоями.

— Алло! Я слушаю. Доброе утро!

— Здравствуйте! Это Всеслав?

— Да, я. А кто говорит?

— Меня на днях просил перезвонить вам Игорь, Игорь Власов.

— Да. Я слушаю! — ответил Всеслав, разматывая длинный телефонный провод из прихожей в свою комнату.

— Он отдавал Вам на хранение дискету с главами своей книги, — говорил незнакомый голос.

— Гм… Он мне столько всего давал, что всего и не упомнишь.

— Меня зовут Петр Иванович. Я представляю одно крупное российско-германское издательство. Мы хотели бы ознакомиться с книгой Игоря…

— А я-то тут при чем? Если Игорь что-то и написал, пусть сам с вами и договаривается.

— Как? Вы ничего не знаете?

— Нет. А что такое? — Всеслав удобно расположился на кровати, попутно продолжая прерванный завтрак.

— Видите ли. Игорь, к сожалению, уже ничего не сможет опубликовать сам. Он погиб. Террористы…

— Минуту… Одну минуту… — отложив трубку, Всеслав вскочил, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь укротить бурю чувств и мыслей.

В дверь позвонили. Соседка пошла было открывать, но он тут же сообразил в чем дело и крикнул хозяйке, что это к нему.

— Ну, так встречай гостей! А то у меня ребенок спит. Ишь, как трезвонят?

— Уже иду! — ответил он, замыкая изнутри дверь своей комнаты на два оборота.

Дискета Игоря, никак не помеченная, ничем не отличалась от своих близнецов-сестричек, заполнявших ящик его письменного стола, куда он ее неосторожно положил.

— Уничтожить все. Бедный Игорь! Твоя правда — Братство не любит шутить.

Хлопнуло оконное стекло и пошло паутиной трещин вокруг дырки, величиной с кулак. В комнату что-то влетело, повалил густой синеватый удушливый дым.

Подхватив стул, Всеслав выбил окно, с улицы хлынул живительный холодный воздух. Он начал судорожно ловить его ртом, как рыба, вытащенная из родной стихии. Но клубы ядовитого серого спрута уже заполонили все вокруг и сдавили человека щупальцами удушья. Закружилась голова.

— Что там у вас горит? — услышал он чей-то незнакомый голос в прихожей.

— Вот, стерва! Все-таки открыла! — подумал Всеслав, задерживая дыхание и лихорадочно ломая непрочную пластмассу гибких дисков.

— Всеслав! Откройте! Это Инегельд. Вы меня, наверное, не знаете. Игорь просил уничтожить его записи!

— Если вы из Братства, проваливайте, пока целы.

Эта фраза опять заставила его глотнуть серую отраву. Легкие моментально свело. Пальцы не слушались.

— Через минуту они будут здесь… — услышал Всеслав, оседая на пол.

Истошно вскрикнула соседка. Заплакал младенец за стеной.

Взор затуманился, но Всеслав успел ухватить кусок расплывшейся действительности. Внезапно распахнулась дверь, точно от сильного сквозняка, и дым, подхваченный сквозняком, ринулся в квартиру. В проеме показался широкоплечий высокий человек с шарфом, намотанным на лицо. Его рука сжимала увесистую прямую палку, в которой Всеслав, оставайся он в сознании, признал бы ореховый посох Игоря.

— Хватай ребенка и поднимайся наверх. Стучись в двери. И не реви, не реви! — приказал Инегельд соседке. Та послушно побежала к себе, где надрывался маленький сын.

Отставив посох, Инегельд выволок Всеслава из комнаты, но затем вновь вернулся туда, приметив рассыпанные по полу дискеты. Проведя над ними рукой, скальд безошибочно выбрал одну и засунул ее в карман плаща.

— Ах, ты! — встретил его, шатаясь, Всеслав в коридоре, понимая, однако, что он слишком наглотался этой отравы, чтобы удержать вора.

— Падай! — крикнул Инегельд, в ту же секунду выставив вперед по направлению к Всеславу раскрытую ладонь.

Вопреки ожиданиям из нее ровным счетом ничего не вылетело, ни огненного шара, ни молнии. И все-таки незримая, тайная сила отбросила возникшего на лестнице незнакомца с пистолетом назад, к стене. Он сильно ударился затылком и осел на каменный пол.

Ничего не понимая, Всеслав вдруг увидел, как посох сам собой прыгнул в руку к нечаянному спасителю. А затем дерево вспыхнуло ослепительным белым пламенем и обратилось в клинок, равного которому нет на этом Свете. Колдовская сталь грозно мерцала.

Перешагнув через обугленный труп бандита, Инегельд выглянул на лестницу.

— Спасибо! — прохрипел Всеслав.

Автоматная очередь ободрала стену и косяк, за который отпрянул скальд долей секунды раньше. Одна из пуль звякнула о меч. Тут же на лестничной площадке раздался крик и звук скатывающегося по ступеням мертвого тела.

— Не за что.

— Так, значит, про меч — это все правда? И про Аркону — тоже правда?

— Да.

— Но Игорь никогда мне такого не показывал. Я, конечно, знал, что посох не отбрасывает тени…

— Он и не мог ничего показать. Молод он еще, показывать что-то. И священное оружие не про него было здесь оставлено.

— Вы оттуда?

— Да. Мы с ним — последние. Теперь, проберитесь в комнату и позвоните в милицию. Скажите — грабители.

— Игорь мертв?

— К тому же, ваш собеседник еще на проводе и прекрасно слышит, что здесь происходит, — оборвал его Инегельд, не ответив ни «да» ни «нет».

Трубка валялась на покрывале. Всеслав осторожно поднял ее и приложил к уху. На том конце молчали, но он интуитивно ощутил в телефонной пустоте чужое дыхание.

— Слушай меня внимательно, гадина! Дискеты вам не получить. Твои люди мертвы. А с тобой мы еще встретимся!

— Буду ждать с нетерпением! До скорой встречи! — ответила трубка и запищала короткими нервными гудками. Затем и они прекратились.

— Уходим!? — спросил Всеслав, вернувшись в прихожую и поглядывая на выход.

Посреди лестницы вверх лицом лежал труп хорошо одетого мужчины. Из размозженного затылка вытекали мозги. Всеслава чуть не вывернуло, но он был готов все равно последовать за скальдом, если бы тот объяснил куда. Однако теперь Инегельд почему-то медлил.

— Не двигаться! Лицом к стене! — крикнули снизу и по ступеням загромыхали тяжелые ботинки блюстителей закона.

— Назад! Давай назад! — Инегельд втолкнул его в квартиру.

— Но это же милиция?!

— Вилами на воде писано! Какая это милиция!? Это стражи мирового порядка. Охотники за чужими идеями. Запирайся, и не высовывайся! — приказал проводник, не вызывающим возражений голосом. — Человек десять — никак не меньше. И, похоже, у нас с ними много спорных вопросов, — добавил он, оставшись в одиночестве.

Щелкнув замком, Всеслав не поверил своим глазам — в руках он сжимал Игорев посох. А Инегельд остался безоружным. Выругавшись, Всеслав попытался выйти наружу, но не тут то было. Дверь не поддавалась, словно заговоренная. Тогда он прильнул к глазку и замер в ожидании чего-то страшного.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. МСТИТЕЛЬ

Миновав вечнозеленый бор, рыцарь и его проводник выехали к морю. Над побережьем господствовал холм с высоким каменным донжоном. Вокруг тянулась свежая деревянная стена, укрепленная угловыми башнями, перед которой был вырыт глубокий ров, наполненный водой. Эти башни также имели каменное основание с характерным талусом. Картину дополнял деревянный разборный мост, впрочем, достаточной ширины, чтобы на нем свободно разминулись две телеги. Холм плавно спускался к плещущему Холодному морю, где располагалась пристань и торжище.

— Вот он, Старград!

— Чего? — не понял Роджер

— Альденбург! Приехали! — поправился Святобор.

Стражники уж было замкнули врата, когда на мосту показался франк и его оруженосец. А кто еще в такую пору мог сопровождать рыцаря? Святобор, понятно, не стал никого разубеждать.

На третьем скакуне поперек седла лежал труп. И ругу пришлось бегло описать схватку с грабителями. Роджер между тем уплатил пошлину за обоих. Затем вызвали старшего. И франк снова раскошелился, чем подкрепил свое требование похоронить убитого на освященной земле. Несомненно, это вызвало большое уважение к странствующему рыцарю.

Роджер еще раз пригласил «свея» на службу, но тот снова вежливо отклонил просьбу. Свое недовольство франк выразил тем, что он забыл про обещаный своему спутнику ужин. Святобор же был слишком умен, чтобы лишний раз напоминать об этом.

На городской площади они расстались — рыцарь рассчитывал переночевать у святых отцов, а руг отправился к знакомому по предыдущим скитаниям еврею. Когда-то он спас от пиратов сына ростовщика, и с тех пор не раз находил ночлег у того в лавке.

— Если благородный сэр соизволит меня выслушать…

— Говори, свей.

— Не сочтите это богохульством! Ищите того Чернокнижника среди святых братьев. Сдается мне, ваш враг скрывается там, где его никто не стал бы искать, веря в непогрешимость матери-церкви. Я помню одного колдуна, который прислуживал епископу Абсалону. И если вдруг что этой ночью разузнаю — непременно сообщу вам.

— Да хранит тебя Господь! Я отдал бы половину состояния, лишь бы увидеть Жозефа Флорентийца на костре.

— Да сопутствует вам удача, сир Роже! — потрафил руг, прощаясь с рыцарем.

* * *

Святобору открыла испуганная ночным визитом полная черноволосая женщина с легким намеком на усы над пухлыми вывернутыми губами, в ней он без труда узнал жену Назара.

— У меня есть дело к твоему мужу. И если ты поторопишься его разбудить, то я в долгу не останусь.

Ривка посмотрела ему за спину, но не обнаружив там никого, нехотя пропустила гостя в дом.

Шаркающей походкой из комнат вышел хозяин лавки, а с ним Янкель, вооруженный длинным кинжалом, здоровенный детина, служивший при Назаре кем-то вроде телохранителя.

— Мир этому дому. Я смотрю, ты не рад мне, старик?

— Признаться, господин, уж и не чаял застать вас в живых. Ходили слухи, что из Арконы не спасся ни один человек. Да славится праотец Авраам! — ответил ростовщик, знаком отсылая Янкеля.

— Вранье. Как видишь, я снова здесь. Мое золото цело?

— Богу известно, как бедны дети его, но оно в полной сохраности. Я долго не имел от вас известий, правда, опыт говорит, что у золота всегда найдется хозяин. А вы, несомненно, приехали по случаю завтрашнего праздника. Я должен был догадаться.

— А в чем дело?

— Он ничего не знает. Слышишь, Ривка? Наш гость приехал в пасть ко льву, а думает, это веселая прогулка. Не мне, старому еврею, что-то советовать, но вы бы поостереглись. Завтра на центральной площади сожгут языческие идолы с самого вашего острова. Уже привезен какой-то семиглавый истукан и еще деревянный ругенский кумир с этими, ну, как их там… В руке… Играть… Потом, какая-то медь… Не согласится ли господин разделить со мной скромный ужин?

— Это было бы очень кстати. Я не ел сто лет. А нельзя ли выкупить сию медь, почтенный Назар?

— Известно, что филистимляне алчны, но они не так глупы. Мороз по коже, что может случиться, если епископ прознает…

— Любому оружейнику нужен лом, и бояться тут нечего. Я дам по пять золотых за каждую статуэтку.

— Говорят, эти изображения уже сильно испорчены пламенем и варварским письмом, — вздохнул ростовщик.

— Семь золотых.

— Да будут им надписи эти, как Валтасару огненные знаки. Штуку — за десять золотых. Я и так останусь в накладе. Подумайте сами, мне надо сторговаться со стражей, затем с тем же кузнецом, чтобы говорил всем, как переплавил варварские лики.

— Ты получишь деньги.

— Я чувствовал себя уверенней, когда бы имел задаток.

— Нет! Сначала ты выкупишь наших кумиров — потом я рассчитаюсь с тобой. Мы добрые знакомые Назар и не привыкли обманывать друг-друга…

— Ах, мне бы ваши заботы! Я был бы самым счастливым евреем на Свете.

— Но если все-таки ты вздумаешь меня надуть…!

— Хвала Авраамову богу, я еще не выжил из ума, господин. Если ваша медь продается — завтра же она будет у вас. Но ведь мой добрый господин тоже недолговечен, и лишь прародители могут знать, что случится с ним завта.

— Вот-вот. И не забудь, что я меняю медь на золото, которое столь любимо твоим племенем.

— Какой бедняк не радуется звону монет? Но вас я не предал бы и за копи царя Соломона.

Руг рассмеялся и хлопнул ростовщика по плечу, да так, что тот едва не упал.

Принесли зелень — слабое утешение для изголодавшегося мужчины, но сейчас Святобора заботило совсем другое.

— И еще одно, Назар. Я ищу одного человека. След привел меня в Старгород. Нутром чувствую — он здесь.

— Отведайте вина. Только вчера мне привезли несколько бочек из Бордо.

— Пей и ты…

Назар хотел было возразить, но потом улыбнулся и пригубил.

— Если бы господин обрисовал мне того человека?

— Он чернокнижник. Единственная в своем роде тварь — доверенное лицо некоего датского епископа — Абсалона. Я так подозреваю, что он к тому же знается с храмовниками, но имел неосторожность отравить одного из них много лет назад в Палестине.

— Может быть, господин сообщит мне имя своего врага?

— Чаще называют его Флорентийцем, но на самом деле он — Жозеф.

— Йосиф, Йосиф! Бедный Йосиф, — саркастически улыбнулся Назар.

— Ты знаешь, где его найти?

— Нет. Но наведу справки у знающих людей. Это я к тому, что если вы ведете дело, то Жозеф и в самом деле обречен.

— Эти сведения нужны мне к завтрашнему утру. Ты получишь еще сто золотых поверх обещанного, если мерзавец окажется в городе.

— Насколько он стар? — спросил ростовщик, потирая руки.

— Чтобы ответить на этот вопрос, ты должен просветить ругенского варвара о том, как вы ведете счет летам.

— Филистимляне делят жизнь на шесть разных периодов. То младенчество, ибо неразумен был человек до Великого Потопа, детство и отрочество, затем следуют юность, зрелость и старость. Ровно столько же минуло по их счету эпох — от потопа до Авраама, от Авраама до царя Давида, от Давида до вавилонского плена, от него и до рождения христианского пророка, а последнюю нынешнюю эпоху завершит конец Света. Да будет с нами милость Иеговы.

— Тогда, он стар, или на пороге старости. Флорентиец низкого роста, щуплый и чернявый.

— Этого вполне достаточно, чтобы раздобыть необходимые сведения, — ответил ростовщик и еще раз пригубил вино.

— Скажи мне, Назар. Ты — мудрый человек, ты много видел всякого лиха. Почему их псалтырь изображает милосердного Христа грозным полководцем в полном рыцарском одеянии. Почему именем этого Христа творится столько грязных и подлых дел?

— Ах, ваша милость. Мои предки уже поплатились за подобные вопросы, и мне они наказывали жить в мире и согласии с последователями любого пророка.

Святобор промолчал, но сам подумал:

«Как же! Вам дай только волю — и вы опутаете этот мир сетью своих вездесущих лавочек…»

Так подумал он, но вслух сказал лишь:

— Удивительный вы народ. Вас гонят — и вы уходите. Вас бъют — вы подставляете обе щеки. Скажи еще, Назар! Есть ли у тебя Родина?

— Руги говорят — там хорошо, где нас нет, но евреи добавляют — и что мы еще есть — тоже хорошо.

— Ну, что ж. По-своему они правы. Утро вечера мудренее. Укажи мне место, где я мог бы провести эту ночь.

Ему не спалось. Беспокойная память заключила волхва в крепкие объятья. Он как бы заново переживал весь жизненный путь, годы ученичества, годы изнурительных тренировок, первую любовь, рождение сына, битвы и бесконечные схватки, удачи и поражения. Последних было не много, и тем горше становилось у Святобора на душе, когда он возвращался к недавним событиям — разорение родного города, уничтожение святилищ, поругание словенских кумиров, гибель Ингвара.

Святобор встал. Подошел к полуоткрытым ставням. Ночной ветерок холодным языком лизнул голую грудь, на которой свободно улегся бы иная львица.

Но его мысли стремились к врагу. Вот они, гордые рыцари Храма. Как наяву волхв увидел их перед собой — белые плащи с красными крестами, пожалованные папой еще 20 лет назад. Знал ли Евгений III, что «бедняки Храма Соломона», а именно так они себя начали величать с момента их собрания в 1119 году на месте прежнего дворца иудейского царя, поставили себя выше всех прочих наместников Господа на этой грешной земле? Храм да останется вовеки — этот символ нерушимости Братства Христовых воинов, он устоит, даже если падут непрочные церкви. Ведал ли разорившийся на крестовых походах Гуго де Пайен, создавая орден, знал ли первый Великий Магистр, что уже через пятьдесят лет Братство отринет поклонение богочеловеку? Руг это понял в тот момент, когда два года назад в непролазных болотах и темных чащах Пруссии он выслеживал отряд храмовников и во время их ночной оргии убил прецептора Генриха Сандомирского^[63]. Этот поляк привел тамплиеров на землю пруссов в надежде урвать себе королевство. Не вышло.

И видел Святобор, как христианствующие рыцари сжигали своих убитых, он видел, как ели храмовники пищу, смешанную с тем пеплом. Но никакая мистическая сила тогда не заступилась за гордых тамплиеров. Отряд пруссов и ругов, вынырнув из ночи, перерезал врагов всех до единого.

Обласканный многими монархами, богатеющий за счет многочисленных льгот, непобедимый, благодаря железной дисциплине и двуличию генерального капитула — Высшего Совета, Орден насчитывал в своих рядах десять тысяч закаленных, испытанных, искусных воинов — монахов, до сотни магистров, пятисот приоров и тысячу комтуров. Умелых не по части молитв!

Да, Святобор убивал во имя Стрибога, но те же храмовники, получив полное отпущение грехов, сеяли смерть во имя Христа. И каждый такой наивный набожный защитник истинной веры повторял вослед за своим пророком: «Не мир я вам принес, но меч.»

Повторял, в то время, как посвященные вершили судьбы обетованного мира совсем другим именем, все более отдаваясь черной магии.

Волхв почувствовал, как замерло сердце, как остановилась в жилах горячая кровь. Он узрел комнату, освещенную десятками свеч. Треножники отбрасывали на серые каменные стены причудливые рогатые уродливые тени. И в той комнате врага. Проклятого Флорентийца! Он был один. Вернее, почти один, потому что на столе перед ним лежало нечто такое, от чего даже у видавшего всякое жреца Стрибы по телу пробежала дрожь.

То было мерзкое порождение — змееголовый урод в железной чешуе, поверх которой Чернокнижник не спеша натягивал бледную человеческую кожу. То был истинный идол высших тамлиеров.

Неожиданно волхв ощутил чье-то осторожное прикосновение, словно невесомая нитка скользнула по коже. И он внял этому внезапному проявлению Тонкого мира. Святобор взялся за ту путеводную нить, и в тот же миг волх увидел Его. Того, кто был молод. Того, кто взвалил на себя ношу, боле непосильную для старика. В руке Верховный Жрец держал знакомый Святобору жезл Власти: от которого по всему Тонкому Миру веяло Силой. Но волхв, не дрогнув, встретил ее волну. Ибо Сила эта для посвященного есть скорее ненавязчивое живительное дуновение ветра, а не злобный ураган, опрокидывающий иного слепца, что отказывается верить в ее существование.

— Святобор! Святобор! — позвал волхва Властитель.

— Я здесь. Я внемлю.

— Меня зовут Инегельд.

И лишь назвал он свое имя, как обозначились контуры бледного лица, и глаза Святобора встретились с очами Зовущего. Он был высок ростом, широк в плечах, золотисто-рыжие длинные волосы жреца спадали на спину, что не вязалось с его чисто выбритыми щеками и подбородком, это и впрямь выглядело крайне необычным среди бородатых волхвов. На челе у него был еще заметен косой шрам — свидетель давней схватки.

— Нас уцелело очень мало, Святобор! Ты ведаешь, Храм разграблен, Аркона сожжена, ее жители перебиты. Но мы спасли… Мы увезли и схоронили наши бесценные рукописи. Если можешь, возвращайся скорее!

— Да, я верил, что детей Свентовита не уничтожить так легко. Но мой единственный сын убит. Моя жена умерла. Нет больше родины. Куда мне возвращаться? Вера в торжество Правды принесла нам больше вреда, чем пользы. Завтра на площади Старгорода сожгут кумиров Арконы. Этот мир кончен для меня — и потому я здесь, Инегельд.

— Мир не раз погибал, но всякий раз восставал из пепла вновь.

— Я устал, чтобы служить его возрождению. Я утратил раз и навсегда тягу к новым знаниям. Где те ватты и барды? Куда ушли друиды? Мы идем следом? Ты — молод, честолюбив. У тебя впереди вечность. Я сделал выбор. Я должен отомстить. В моих руках смертоносный лук моего бога.

— Прощай, Святобор! Ты сделал выбор. Делай что должен! Мы встретимся в палатах Великого Водчего, но знай, что даже меч Велеса в руках Ингвара не сумел спасти Аркону.

— Пускай так. Теперь уж нечего спасать… Ах да! Инегельд. Здесь есть один старый меняла, Назар. Вцелом ему можно довериться, меня он ни разу не предал. Завтра Назар выкупит у жадных монахов бронзу Ретры. Я посулил ему по десять золотых за каждую фигурку. Отвези их в Прильвиц. Там еще действуют наши братья, там капище Радегаста.

— Он получит эти деньги. Я сделаю это. Удачи!

— Прощай, Инегельд! До встречи на Перекрестке. — откликнулся Святобор. — Делай, что должен! Удачи!

Образ Верховного Жреца стал меркнуть, расплываться… И вот уж снова свободны тайные пути, ведомые лишь Богам и их служителям. Выпустив из рук ту единственную нить, что недавно связывала его с родичами, Святобор поспешил вернуться в зловещую тишину подземелья, где при свете свечей бедняк Жозеф из Храма Соломона вершил магическое таинство.

Он почти окончил свою работу, насадив на змеиный отросток, торчавший меж плеч сшитого им монстра, иссохшую отрубленную человечью голову. Скорыми ровными стежками Флорентиец прикрепил ее к туловищу.

Затем вошли трое. Красные кресты на белых одеждах незнакомцев не оставили сомнения, что это храмовники.

— Он великолепен! — воскликнул седовласый тамплиер, проведя длинными и тонкими пальцами по гладкой коже своего божка. — Благодарю вас, брат Жозеф! Вы потрудились на славу!

— Я всегда в вашем распоряжении, мой Магистр.

Чернокнижник согнулся в почтительном поклоне. Между тем магистр обернулся еще к одному храмовнику, видимо исполнявшего роль канцлера:

— Следующей же ночью мы приступим к ритуалу. Брат Ханс, вы известите членов Малого капитула. Каждый каноник обязан поклясться в верности, облобзав колено нашего повелителя! — ноготь магистра задел родинку. — А это что такое?

— Ваша светлость, я предупредил палача, что у женщины не должно быть родимых пятен. Его извиняет лишь то, что она была девственницей, а это очень важно. Нынче трудно найти невинную овечку, такая по счастью подвернулась…

— Кто она?

— Приемная дочь барона… Кожу девственника найти куда проще.

— Я понял. Кто был юноша — мне хорошо известно. Но, всякий труд просит награды. Что хотите вы, брат Жозеф. Орден по достоинству оценит ваши заслуги.

— Я не прошу у братьев ни земель, ни золота, ни звания. Мне нужна жизнь одного рыцаря.

— Он тамплиер? — обеспокоился магистр.

— По счастью нет. Это негодный франк, который вот уже много лет всюду преследует меня. Исполняя волю Ордена, я отправил в лучший мир некоего крестоносца, запамятовал его имя. То был родной брат моего франка.

— Гм… Я, кажется, начинаю припоминать. Неужели, твой преследователь столь злопамятен? — по челу тамплиера пробежала едва заметная тень.

— Увы мне. Он к тому же и мстителен. На днях я потерял шестерых лучших своих людей. Когда казалось, что Роджер де Гранмениль уже в западне, — он сумел убить их всех до одного. Нынче же мой недруг прибыл в Альденбург, и он не уедет отсюда без моей головы.

— Если её найдет? — хищное лицо магистра изобразило улыбку.

— Боюсь, на завтрашнем торжестве он обратится к господину епископу, а то и к самому марграфу, обвинив меня в чернокнижии.

— Не тревожься понапрасну! Орден имеет некоторое влияние на этих господ, так что обвинить тебя, а особенно наказать, им будет весьма затруднительно. Брат Ханс будет представлять нас на завтрашнем празднике. Мы непременно желаем видеть там и тебя. Ты, верно, уж изготовил тот состав, от которого идолы с Рюгена быстро обуглятся, точно грешники на сковороде?

— Да, ваша светлость! Я припас пару бочек замечательной горючей смеси. Можете не сомневаться. Огонь сожрет изваяния в один присест.

— Хорошо! А теперь ступай.

— Моя преданность вам безгранична, и моя благодарность безмерна. Слушаюсь, ваша…

— И не смей называть меня светским титулом. Все тамплиеры — братья по Храму.

— Будь ты проклят, змий подколодный! — подумал Святобор.

* * *

Руг встал засветло. Еще не пропели священные птицы Радегаста, когда Святобор уже открыл ставни, чтобы встретить лик восходящего по извечному своему пути лучезарного Свентовита. И он приветствовал миролюбивое божество словен, но ничего не просил у сего небесного покровителя. Ибо сказано — Свентовит не любит кровавых жертв.

Затем волхв еще раз осмотрел оружие. За этим делом его застал старый Назар.

— Доброе утро, господин!

— Доброе утро. Наверное, у тебя есть добрые вести?

— Целых две. Одна — плохая. Вторая — хорошая.

Святобор кивнул:

— Выкладывай плохую.

— Никому не известно, где скрывается ваш враг. Правда, есть одно место, о котором мои собратья даже боятся упоминать. То обитель храмовников Бранденбурга. Страх этот в крови у нашего поколения. Орден изуверов — только так, а не иначе, следовало бы их назвать.

— Я слышал, что сарацины тоже не шибко жалуют эту святую братию и убивают всякого воинствующего монаха, угодившего в плен, тогда как, прочих рыцарей выменивают на своих.

— Клянусь посохом Моисея, все верно. Поэтому, если где и искать того Жозефа, так разве что в прецептории. Еще ходят слухи об одном алхимике, которого жалует сам магистр. Но любой храмовник чует бедного еврея за версту и обращается с ним, точно с негодной собакой. Потому мои сведения скудны…

— Не стоит отчаиваться по этому поводу, Назар. Полагаю, ты все-таки заслужил обещанную награду, если вторая новость лучше первой.

— Истинно так! Через оружейника я снесся с двумя служителями здешней церкви. Милость прихожан не так велика, чтобы удовлетворить чревоугодие Христовой братии, поэтому мой добровольный взнос приоткрыл дверцу в то хранилище, где слуги епископа до сего дня держали бронзовые скульптуры…

— Что ж, мне остается выполнить свое обещание. Ты можешь забрать себе то золото, что я некогда оставлял тебе в качестве задатка. Остальную часть тебе вскоре вручит Прохожий, если ты сбережешь наших кумиров до его появления.

— А как я узнаю его?

— Он сам тебя найдет. А мне пора, Назар. Не поминай лихом, коли что не так!

— Храни вас Господь.

— Вот этого не надо! Каждый сам делает свой выбор.

С этими словами волхв оставил гостеприимный кров, уточнив время и место предстоящего зрелища.

Утро выдалось пасмурное. Изредка моросил дождь. Лик Свентовита бледным пятном проглядывал сквозь низкие облака.

К полудню ветер переменился, он то крепчал, то обессиленный ворошил слегка пожелтевшую листву. Через некоторое время, на площади перед вторым по величине каменным зданием Альденбурга, что столетие спустя превратится в ратушу, начал собираться зажиточный люд. Мастера трудились весь вчерашний день и всю ночь, лишь бы успеть к празднику. Они сколачивали и поднимали пахнущие свежим деревом трибуны для гостей и знати.

Вот в окружении слуг показался сам маркграф, народ приветствовал управителя, а он щедро швырял мелкую монету. Голытьба, объявившаяся тут же, толпилась — кто ковырялся в пыли, а кто просто падал под ноги, получив совсем не те денары, на орехи. Кривлялись глумливые шуты. Громко и незатейливо играли музыканты. Продавали сладкие пирожки. Словом, все происходило к несомненному удовольствию почтенной публики.

Толпа замерла, когда оцепление стражников, вооруженных пиками, вдруг расступилось и сквозь одну из арок, выходивших на площадь, под звуки странного гимна въехал отряд тамплиеров, ведомый своим приором. Маркграф слегка поморщился, но благосклонно приветствовал предводителя храмовников марки, после того, как тот почтительно поклонился ему.

Посреди же площади вкруг изуродованного ударами топоров кумира Арконы сложили костер в полтора человеческих роста, потому как сам идол был огромен. По деревянной косматой бороде Стрибы, по спине и мощной груди черной смолой на окружавшие его дрова стекала дурно пахнущая жижа. У вязанок хвороста озабоченно трудились люди в красно-черном, руководимые человеком в капюшоне. Несколько раз он обращал голову в сторону приора, к тому времени уже воссевшему подле маркграфа в ложе. Тот согласно кивал, и приготовления шли своим чередом.

Ждали епископа Свена. И тот не замедлил прибыть, сопровождаемый святой братией, с ним же приехал и папский легат. Они также расположились в ложе точно напротив каменной громады донжона, что высилась над площадью и второго, примыкавшего к нему, здания.

Маркграф поцеловал протянутую ему епископом руку, получив при этом благословение небес.

Лишь только Свен занял свое кресло, по знаку маркграфа толпу призвали к тишине. Легат развернул длинный свиток и принялся читать послание Наместника Христа об изничтожении изображений и идолов, почитаемых северными варварами.

Между тем епископ повернулся в сторону предводителя тамплиеров и о чем-то спросил того. Если бы Святобор был поблизости, то он бы конечно услышал, что речь идет о его добром попутчике, Роже де Гранмениль.

— Я слышал, господин приор, вы скрываете от нас одного чернокнижника, коему место прямо на этом костре?

— Ну, что вы, ваше преосвященство. Я немедленно бы подвергся суду моего Магистра и капитула, если бы такое действительно случилось.

— К нам только что обратился один рыцарь, принадлежащий к одной из самых древних фамилий. Его предки отплыли в Англию вместе с герцогом Вильгельмом более ста лет назад. У нас нет оснований сомневаться в честности рыцаря, особенно если это Роже де Гранмениль. Имя, прославленное подвигами на Святой Земле.

— Так не станете же вы, ваше преосвященство, подвергать сомнению слово другого рыцаря, к тому же монаха? — улыбнулся приор. — Брат Жозеф оказал Святой Церкви неоценимые услуги. Он немало помог воинам Христа, когда мы штурмовали Аркону под мудрым началом его королевского величества. Припомните, что сам король Вальдемар отметил брата Жозефа при взятии того храма язычников. Он и в этот час служит вам во имя искоренения богомерзкой ереси. Ваше преосвященство, приглядитесь вон к тому ловкому человеку, что уже запалил паклю… Разве это не воплощение торжества нашей веры над варварством. Местный палач, например, испугался мести язычников.

— Вы убедили меня. Пожалуй, еретик не сумеет уничтожить принадлежащее Нечистому, — он благоверно перекрестился. — Иначе, дъявол отвернется от него, лишив покровительства.

Пока они переговаривались, легат успел дочитать пергамент до конца. Всеобщее внимание теперь обратилось на Свена, который, встав, затянул по-латыни: «In nomine patris…»

По окончании молитвы маркграф дал знак командиру стражников, а он махнул рукой факельщику в черном. Но тот скорее ожидал распоряжения своего приора, и немедля получил его. Тогда чернец запалил хворост с четырех сторон, обойдя костер кругом.

Все были настолько увлечены происходящим, что не заметили стрелка, притаившегося у широкой бойницы наверху упомянутого здания. Обзор облегчался тем, что каждое сословие в те времена носило ткань лишь определенного цвета. Святобор отчетливо видел внизу красные, зеленые и синие одежды знати, расположившейся на трибунах. Основная часть площади была запружена серо-коричневой массой ремесленного люда. Кое-где мелькали черные монашеские рясы, но более других глаза мстителя радовал белый цвет. К сожалению, за криками толпы, даже обладая редким для человека слухом, волхв не мог в точности понять, о чем ведется речь, и мог судить о происходящем лишь по жестам и действиям слуг.

Вспыхнуло пламя. С треском и завыванием огонь рванулся вверх, силясь достать языком грозовые свинцовые тучи, быстро заполонившие небо.

— О, дед ветров, направь мою руку! И не дрогнет она, когда я убью лживого жреца Распятого бога!

С этими словами он необычайно быстро спустил несколько стрел. И не успела первая ранить отдававшего распоряжения маркграфа, как четвертая уже висела в воздухе. Стрелы были пущены с такой силой, что вторая прошила насквозь хваленые доспехи ближайшего к епископу тамплиера, пригвоздив его к стенке помоста. Третья впилась в горло самого епископа и мгновенно испачкала ему белоснежную далматику. Он свалился на деревянный настил, захлебываясь кровью. Огонь, щедро раздуваемый ветром, вдруг скакнул в сторону и ухватился за длинную льняную епитрахиль, свесившуюся вниз, затем пополз по ней, жадно пожирая позолоту. Однако новый порыв швырнул это едва зародившееся пламя назад.

Четвертая стрела, предназначавшаяся поджигателю, поразила одного из его помощников, который на свою беду не отставал от учителя.

Бюргеры, собравшиеся было вместе со своими женами поглазеть на зрелище, тут же бросились врассыпную, создав неимоверную давку. Лишь рыцари не дрогнули. Среди всеобщего шума и паники слуги храмовников моментально соорудили заслон из щитов меж невиданным стрелком и своими хозяевами. Две шеренги ощетинились железом в сторону ратуши. Но и здесь стрела нашла одного из господ, угодив ему в глазницу шлема. К зданию бросились раздосадованные такой меткостью кнехты, некоторые из них тут же и полегли, окрасив булыжник мостовой в подобающий ему цвет. Но те, кто успел преодолеть опасное пространство, ворвались внутрь и стали осторожно подниматься наверх, под самый купол башни ратуши, обследуя каждое помещение.

Святобор тоже не медлил. С резким, пугающим протяжным свистом стрелы несли смерть всякому, кто имел неосторожность в тот злополучный день явиться на городскую площадь. Под их губительный излет попали и капелланы, уж было совсем готовые возгласить какой-то псалом. И каждая спущенная с тугой тетивы волшебная стрела порождала себе подобных, и каждый выстрел был похож на злобный пчелиный ядовитый рой. Хохот волхва эхом прокатился над головами кнехтов, чьи арбалеты не могли тягаться с грозным оружием в быстроте. К тому же они были вынуждены стрелять против ветра.

Лук Стрибога не знал промаха, и руг уверенно посылал в цель отравленные местью стрелы. Две вонзились в грудь сановного иноземного вельможи, специально приехавшего посмотреть на сожжение языческих идолов. Он забалансировал, как пьяный танцор, на краю помоста и рухнул в костер, подняв тучу искр, словно бы провалился в ад.

И сам небесный покровитель направлял руку волхва, который посылал стрелу за стрелой, и каждая находила себе жертву. Никакой щит и ни один панцирь не могли спасти его врагов от праведного возмездия. Но вот, наконец, острый взгляд мстителя выцепил из толпы щуплого чернеца, того, что запалил факел. Святобор нашел мерзавца. Это он колдовал нынешней ночью у дьявольского изображения. Это он сопровождал Абсалона на Рюгене. Волхв знал, то был ненавистный Чернокнижник — один из виновников разорения великого Храма Свентовита. Каким жалким и ничтожным теперь казался этот колдун отсюда, с высоты нескольких десятков саженей. Каким сладостным будет следующий миг, когда стрела поразит лицемера:

— А, поганый пес! Ты думал, что не найдется на тебя управы? Но теперь гибель твоя неотвратима!

В тот же миг Флорентиец обернулся, средь тысячи других звуков различив грозный звон тетивы. Смертоносное хладное железо ужалило под левый сосок, и он упал на камни, под ноги обезумевшей толпе, которая сомкнулась над судорожно трепещущим телом.

И исчезли небесные стрелы, опустел колчан. Пропал, растворился в воздухе тугой лук:

— Сбылось пророчество Стрибога! — понял волхв.

Впрочем, это не оставило руга безоружным. Выхватив оба меча, он поспешил вниз по кривой лестнице, мимо мертвых тел арбалетчиков. По приказу командира они должны были следить за происходящим на площади, но стали добычей предусмотрительного врага, который опередил их.

Так он спускался, сметая на своем пути азартных воинов, разыскивающих меткого лучника. Шансов на то, чтобы выбраться, у него становилось все меньше и меньше, потому как здание уже окружили. Святобор рванул с себя богатое вышивкой шерстяное блио, обнажив татуированный торс, и бросился на новых, только что подоспевших врагов. Преградившие путь кнехты суеверно перекрестились и попятились. Затем они спустились на ярус вниз, а там было где развернуться.

Руг не дал врагам времени на раздумья. Скользнув ужом между опешивших воинов первого ряда, он очутился в окружении. Чему кнехты весьма обрадовались, но затем они поняли свою ошибку, поскольку их противник начал танец Смерти. Вначале его «коловрат» стоил особо ретивым нескольких отрубленных пальцев, да подсеченных сухожилий. А покалеченный враг больше занят своей болью, чем нападением. Затем, не прошло и трех минут, как Святобор сократил число окружавших его наполовину. Сам он отделался двумя-тремя незначительными порезами, способными лишь раззадорить ему подобных. И руг уложил бы их всех, если бы не арбалетчик, показавшийся на лестнице. Метательный нож вошел в горло смельчаку, прежде чем раздался выстрел.

Протяжный вой человека-оборотня напугал одних, остановил других. Несколькими ударами он сумел проложить дорогу к той самой лестнице, и перескочив через труп, быстро спустился на самый нижний ярус. Он знал, что его поджидают там, но другого пути не было. Сзади топали по ступеням недавние противники, осыпая язычника отборной руганью. Но впереди были те, кто еще не представлял себе в полной мере, на какого зверя охотятся.

Раздавшийся волчий вой, многократно усиленный эхом высокого здания, изрядно потрепал нервы стрелкам, расположившимся у выхода. И их арбалеты, как по команде, дрогнули, лишь только в дверном проеме на миг высветились контуры громадного зверя:

— Оборотень! Вервольф! Ulfhedhnar!

Арбалетный болт самого меткого стрелка вошел в дерево двумя пальцами выше плеча Святобора. Волхв молниеносно бросился в противоположную сторону и исчез в потемках. Но познакомиться с «воплотившемся Духом Волка» поближе никто больше не хотел. Разрядив арбалеты, воины благоразумно исчезли за дубовыми толстыми дверьми, затворив их за собой. Правда, через пару минут их створки вновь отверзлись, и внутрь шагнул рыцарь, державший меч за лезвие, таким образом, что рукоять и гарда образовывали крест. Святой знак, пред которым не устоит никакая нечисть. Вошедший быстро сообразил, что шлем ему придется снять, он лишь затруднял видение.

И рыцарю предоставилась такая возможность, поскольку с верхних ярусов с грохотом и скрежетом высыпали кнехты, которых руг недавно опередил. Святобор, вынырнув из темноты, завалил одного, полоснул второго. Третий, изловчившись, задел оборотню бок, но, потеряв равновесие, растянулся на камнях, где и остался, пригвожденный одним из мечей врага. Четвертый застыл в грозном замахе, но повалился мертвым, из груди торчал нож, что метнул руг освободившейся рукой.

Теперь против волхва выступало двое, одним из которых был смелый рыцарь. Святобор с грозным звериным рычанием ринулся на противника «Ярой сечей». Кнехт испугался рыкаря и попятился к дверям. Но мститель в три прыжка настиг его у самых створок и поразил в спину.

— Не узнал, свей! Зато я тебя узнал! — зарокотал разгневанный голос Роджера.

— Не зови меня свеем, — прорычал в ответ Святобор, будто и впрямь, часть его сознания еще оставалась волчьей, — я руг с проклятого вами острова. Прислужники Распятого отняли у меня все: дом, семью, друзей. Они осквернили наши святилища и надругались над верой моих предков. Уходи, рыцарь! Я не желаю твоей крови.

— Мой бог учил терпеть обиды. Все в руках его, — начал было Роджер, но замолчал, увидев, как сильно искажено лицо «свея».

И было не ясно, выражение ли это душевной муки и внутренней борьбы, или это маска смерти.

— Что же вы тогда пятнадцать лет охотились за «своим» отравителем? Где же ваше всепрощение и милосердие? Нет уж, око за око! — яростно продолжил волхв. — Ненависть — вот моя справедливость в этот час! Так велит мне Стрибог! Так исполняю я долг перед родом своим. Перед пращуром своим. Пред моей землей. Все в наших руках! А Боги лишь советуют.

— Я обратился к милости Святой Церкви. И верю, над Флорентийцем свершили б праведный суд! К тому же, я не убиваю безоружных, как ты сегодня. Я не бью в спину. Нет и не может быть сему прощения!

— А мне и не требуется! Пусть я — убийца! Но что мне, варвару и язычнику, до вашего Христова суда? Пусть отправляется ко всем чертям, прах Чернобога!

— Тогда ты не выйдешь отсюда живым! Прости меня грешного, Господи! — с этими словами Роджер, давно уже перехвативший меч за рукоять, пошел на противника.

Да не тут-то было. Даже раненый воин-волк передвигался намного быстрее закованного в броню рыцаря. Поэтому не удивительно, что раз-другой скрестив мечи со Святобором, франк внезапно обнаружил его у себя за спиной. А потом последовал удар и тьма. Тьма и беспамятство… Cловом, Роджер уже не видел, как завернувшись в его плащ и нахлобучив рыцарский шлем, коварный волхв скрылся за тяжелыми дверьми и неузнанным покинул площадь.

Он очнулся от холодного прикосновения ко лбу. Девушка нежно прикладывала к вискам мокрое полотно: «Где я?»

— Вы в безопасности, мой храбрый рыцарь! Мы приказали перенести вас в дом, — ответил ее трепетный голосок.

— Право, что ни делается — все к лучшему! — умиротворенно подумал Роджер, поглядывая на упругий стан очаровательной целительницы.

ЭПИЛОГ

Разглядывая дымящиеся руины сквозь затемненные стекла бронированного мерседеса, Илья Аркадьевич не заметил возникшего рядом с машиной милиционера. Тот постучал костяшками пальцев в стекло, и Гавриил лениво приоткрыл дверцу. Постовой представился и попросил документы, но лишь только заглянул в них — испуганно козырнул, извинился и зашагал прочь.

— Зачем вы меня сюда привезли? — тихо спросил прецептора Розалихин.

— Магистр полагает, что соучастие — основа солидарности.

— Так это вы сделали?

— Еще Ленин призывал делиться с ближними.

— По-моему Христос, а Ильич хотел поделиться с бедными.

— Ну, вот видите! Нам очень и очень недоставало той уникальной информации, которой обладал теперь уже покойный подопечный… Ах, черт! Только посмотрите на это!

Илья Аркадьевич глянул в окно, туда, куда указывал Гавриил. Прямо по развалинам, перепрыгивая с плиты на плиту, пробирался человек в выцветшем плаще. В руке он сжимал увесистую палку, скорее даже посох.

— Что вас так удивляет? Может, он что-то ищет? — не понял Розалихин.

— Оцепление меня не пропустило — Гейгер мол трещит. А он преспокойно себе ходит там.

В самом деле. Военные не обращали на погорельца ни малейшего внимания. Выстроившись довольно плотной цепью, они удерживали понаехавших журналистов, искателей дешевых сенсаций и прочих представителей желтой московской прессы.

Человек, на которого прецептор обратил внимание, спокойно спустился с руин к оцеплению, отряхнул пыль, осевшую на полах плаща, а затем, как ни в чем ни бывало протиснулся меж военными и растворился в толпе.

— Они его будто и не видели? — в свою очередь изумился Илья Аркадьевич. — Я бы даже сказал, что если он не «шишка» какого-нибудь секретного агентства, то, конечно, не чужд гипнотизма.

Минуло еще полчаса. Затрезвонил мобильный телефон, и Гавриил поднял трубку.

— Да, Петр Иванович… Конечно… Со мной… Есть, оперативную группу!

Затем он нервно смял подвернувшуюся под руку газету и бросил водителю:

— Едем на Самотеку. Адрес ты знаешь.

— Что-то не так? — спросил прецептора Илья.

— Второй тоже оказался несговорчивым. Но он куда проще, чем первый. К тому же у этого Всеслава есть то, что нам нужно.

— Насколько я могу судить, наш прежний подопечный разработал какую-то редкую психотехнику, и мог добиться от людей всего, чего хотел. Но, как правило, такие разработки умирают вместе с их создателем, если он не потрудился воспитать учеников.

— Совет посчитал его методику опасной для Братства. И мы вовсе не собирались влезать в хитросплетения Игоревых умозаключений. Но сейчас Магистр решил все-таки достать записи подопечного, чтобы наши аналитики поработали над ними. Двинулись! Ребят я вызову на ходу.

* * *

— Кажется, милиция приехала! Быстро они! — удивился Всеслав.

— Вилами на воде писано! Какая это милиция!? Это новый Орден, смотрители чужих идей! Запирайся! — приказал ему Инегельд, не вызывающим возражений голосом, и втолкнул обратно в квартиру. — А я с ними обсужу ряд спорных вопросов, — добавил он затем.

Щелкнув замком, Всеслав не поверил своим глазам — в руках он сжимал Игорев посох. Инегельд был безоружным. Выругавшись, Всеслав попытался выйти наружу, но не тут то было. Дверь не поддавалась, словно заговоренная. Тогда он прильнул к глазку и замер в ожидании чего-то страшного.

— Я, кажется, тебя где-то видел! — протянул Гавриил, хотя и не сомневался в последнем.

Этим он выигрывал несколько мгновений на размышление, потому как совсем не ожидал встретить на лестнице незнакомца с развалин, столь возмутительным образом пропущенного оцеплением.

— Ну-ка, осторожно и без резких телодвижений… — к Инегельду шагнул рослый «бейтаровец», из числа сопровождавших прецептора.

Затем Всеслав услышал грязную ругань, но разобрал он всего лишь такие слова:

— Какого рожна! Я же приказал отключить свет на лестнице!

Потом был сдавленный крик, и еще один. Заплясала длинная тень. Больше через глазок ничего разглядеть было нельзя. Дверь под напором Всеслава подалась и рухнула вперед, рассыпавшись в труху. Поднявшись, он с омерзением стал отряхиваться от личинок и паутины, что налипла на одежде. Но вдруг, мимолетом бросив взгляд в сторону, он не узнал подъезда.

Искореженные, проржавевшие перила. Серый потолок. Ступени в трещинах. Все дышало такой ветхостью, что Всеслав было подумал: «А не свихнулся ли я?» Седые, изъеденные червями трупы в рваной истлевшей одежде, что валялись у ног невозмутимого Инегельда, почти утвердили его в этой мысли, но скальд вывел человека из оцепенения:

— Дай-ка сюда мой посох, смертный!

Всеслав послушно протянул ему волшебный орех и только тут обратил внимание, что в левой руке Инегельд держит тень. Узкую тень, острую тень, призрачную тень колдовского меча.

— Так ведь это, простите… — начал он.

— Не надо ни у кого просить прощения за собственные еретические мысли, потому как может быть они единственно правильные. Идем! Нам еще многое предстоит сегодня успеть.

— Где Игорь? Они его убили? — осмелился спросить Всеслав.

Инегельд пристально глянул на человека и произнес гулко:

— Магия чрезвычайно опасна земным владыкам не потому, что сама по себе особо сильна. Их страшит иное. Сила мага, сила волхва — она личная. Её невозможно отобрать иным путем, только вместе с жизнью.

Это, впрочем, делает любого настоящего язычника свободным и независимым, которого никакой телевизор не заставит покупать, никакие коврижки не заставят голосовать так, как угодно всяким подонкам. Язычник, маг одним своим существование сводит на нет огромные усилия по оболваниванию масс… Поэтому с нами постараются неизбежно расправиться… Но каждый сам отвечает за свой выбор. Ты идешь со мной?

… Следующий шаг, который Всеслав сделал вслед за своим водчим, привел их на большую поляну, запорошенную белым холодным снегом. Среди молодых тоненьких березок костерило пламя. На бревнах подле огня он заметил высоких стройных юношей, в таких же, как и сам Инегельд, длинных серых плащах. Здесь же, протянув хрупкие пальцы к костру, сидели прекрасные незнакомки. Невдалеке, ломая тонкий ледок, плескался студеный ручей.

Завидев пришельцев, одна из девушек встала, передав подруге меч, и оставшись без оружия, сделала несколько шагов им навстречу:

— Народ Лесов и Холмов приветствует Тебя и Твоего спутника, о Инегельд! Присядь у нашего огня! Отведай этого чудного эля! Скажи, что принес ты нам?

— Здравствуй, Вольный Народ! Я принес Тебе песню! — молвил скальд в ответ.

* * *

Игорь не чувствовал боли. Ее не было. И ничего больше не было, кроме отвратительного воя сирен, но вот и его заглушил странный звук, похожий на ветер. Он-то и увлек Игоря за собой внутрь сужающегося тоннеля, более похожего на гигантскую воронку. И звезды водили хоровод, и кружились в вихре магического танца. Игорь летело с чудовищной скоростью навстречу яркому и чистому белому свету.

Внезапно тоннель схлопнулся, сжался, и огоньки на стенках воронки понеслись в другую сторону. Манящий свет впереди померк, казалось, будто Создатель отвернулся от своего сына. Но так только казалось. Ибо чудесный полет Игоря внезапно прервался и пред ним распахнулся Тонкий мир, удивительно напоминающий зеленые гущи Перекрестка. Но что-то здесь было не так, и знакомо и незнакомо. Мягкая трава стелилась роскошным ковром. Вековые деревья подпирали Пространство. И как в лесу, веселый птичий щебет подсказывает, что в густых кронах кипит и бурлит жизнь, так полное беззвучие, заполонившее собой открывшийся мир, говорило о незримом присутствии Всеотца.

Уже издали он приметил высокую белую скалу на берегу бескрайнего Млечного Океана. К ней небрежно прислонился спящий гигант. Копна черных волос рассыпалась по его широким плечам. Жилистое пепельное нагое тело Бога излучало такую невиданную мощь, что Игорь замер, оробев.

Тут его опередили три пульсирующих и переливающихся всеми цветами радуги кокона, не было лишь красного цвета. Они проскользили мимо Игоря, одарив его вдруг ярко желтым ореолом. И он внезапно узрел внутри них величественных и спокойных старцев, ищущих встречи со своим истинным Владыкой.

Старцы приблизились к скале и застыли у ее подножия по привычке приняв позу Вирасана.

— О, Шамбху! О, наш грозный Махешвара! — сказал первый, разорвав Молчание.

— О, справедливый Вишванатха! Покорные слуги терпеливо ждут твоего суда! — добавил второй.

Гигант приоткрыл веки.

— Все вижу и слышу, дети мои. Суд будет праведным. Всего ли достигли вы, как того хотели, как о том мечтали.

— Все, Махадева!

— Не жалеете ли о скорой смерти.

— Мы славно пожили, но срок истек! А наши убийцы? Что ж, они сами обрекли себя. Мы не помышляем о мести! — ответил за всех третий старец.

— Добро… — молвил Бог.

И тут же чуть повыше его бездонных глаз вспыхнул новый ослепительный источник, но как бы ни был он ярок, теперь Игорь не испугался. Это был вовсе не тот яростный великий огонь — шакти, что когда-то превратил неразумного Каму в Ананга, то был лучезарный божественный свет, который и заманил Игоря в тоннель. Лучи Третьего Ока сорвали с брахманов ненужные им коконы, которые сгорели в один миг, обнажив более не стесненные никакими оболочками души. Души, которым дарована совершенная и непрерывная память.

— Они сами выберут время и место для возвращения в наш бренный мир, — понял Игорь.

Глыба белой скалы сдвинулась с места, а за ней зияла пустота. Млечные воды бескрайнего моря подхватили нетленное нечто и устремились в эту пустоту, придавая ей форму, порождая в ней смысл.

— Старый знакомый! — прогремел Велес. — Ну, что же ты застыл? Не хочется за ними?

— Да это никак Алатырь-камень? — опомнился Игорь. — Нет, не хотелось бы, Великий.

— А надо бы. Ох, надо. Тогда б и от безделья да и от дури бы не мучился! Ну, да тебе и на сей раз повезло. Не даром ты одну реку переплыл дважды, — заметил древний бог, оглаживая густую седую бороду.

Впрочем, не все метаморфозы приключились с ним мгновенно. Над мохнатыми бровями все еще багровела плева, скрывшая Глаз Шивы.

— Ну, идем, что ли в хату? Клинок, я смотрю, ты дома оставил! Жаль, если попортили. Надо бы за ним послать кого-то. Этим мечом я некогда укоротил Свентовита на одну голову. Лежал он себе, и Ваньку валял, ничего не делал. Творение, мол, окончено. А я его…! Ну, чтобы жизнь малиной не казалась… Ах, да! Старость — не радость. Чуть не забыл. Отец твой, Святобор, привет передавал!

— Что с ним? Он жив?

— А ты сам-то жив? — усмехнулся Водчий.

И парень, безропотно подчинившись Власу, двинулся следом за ним таким же широким, не приминающим мураву шагом, туда, где на пригорке возвышался чудесный терем на курьих лапах.

— Пора учиться, Ингвар! Пора серьезно учиться! — произнес Велес гулко, а потом, уже у крыльца, вдруг крикнул. Крикнул, да так громко, что спящий на крыше усатый Баюн, вскочил и выгнулся горбом, испуганный хозяйским голосом, точно накануне воровал сметану. — Эй, мать! Глянь, кого привел! Принимай-ка нового ученика!

03.10.1996

Примечания

1

СЛАВЯНО-ГОРИЦКАЯ БОРЬБА — в тексте неоднократно встречаются стили и приемы славянских единоборств, как реконструированные и описанные Селидором — Александром Беловым (Свиля, Радогора, Троянов огонь, Соколик), так и введенные авторами.

(обратно)

2

РЮГЕН — остров в Балтийском море, ныне владение Германии, некогда принадлежал данам, до 1168 года был населен славянским племенем — ругии, руги. От них и название острова.

(обратно)

3

МСТИВОЙ — князь бодричей, принял христианство и выдал дочь за Гарольда Синезубого Гормсена, однако, это не помешало данам нападать на земли ободеритов.

(обратно)

4

ГОРМ СТАРЫЙ — первый из королей данов (? — 950), основатель династии Гормсенов, отец Гарольда Синезубого, ГАРОЛЬД СИНЕЗУБЫЙ — король данов (936–986), активно вводил христианство на подвластных ему землях, что привело к восстанию рутенских язычников в 983 году и восстановлению старых обычаев.

(обратно)

5

ГЕНРИХ I НЕМЕЦКИЙ — германский король (919–936) из Саксонской династии, разбил лужичан и сжег в 929 году г. Торнов. Лужицкие сорбы — народ в совр. Германии, до сих пор говорят по-славянски.

(обратно)

6

ЛОТАРЬ — император Священной Римской империи, при котором был уничтожен Ретринский Храм Сварожича-Радегаста.

(обратно)

7

КАББАЛА — древнеиудейская магическая система, предполагающая в том числе заключение договора с демоном или иным духом, чтобы заставить его работать на себя. Адепты каббалы, впрочем, преследовались как в ортодоксальном иудаизме, так и в христианстве.

(обратно)

8

КАБАЛА — договор, закрепляющий отношения данника и взымателя.

(обратно)

9

ШИВА, РУДРА — один из трех верховных Богов в индуистской мифологии, высшее Божество, ответственное во Вселенной за разрушение. В более позднее время — и бог-творец. Бог дикой природы, магии, мудрости, искусства. Разговор с Шивой порою происходит благодаря шаманскому танцу. Шиваизм на сегодняшний день крупнейшее языческое течение, насчитывающее сотни миллионов Его приверженцев.

(обратно)

10

ИРИЙ, ВЫРИЙ — Верхний мир, часть сварги, владение светлых Богов древних славян, иногда его ошибочно называют «славянским раем». Однако, он гораздо ближе по смыслу к скандинавской Вальхалле или даже всему Асгарду. В ирий попадают героически сражавшиеся воины, там находится чертог Громовика.

(обратно)

11

АСГАРД — небесный город скандинавских Богов «асов», мир светлых Богов, Верхний мир, вероятно имел и земные прототипы.

(обратно)

12

ВАЛЬХАЛЛА — в скандинавской мифологии место в Асгарде, где живут павшие герои — эйнхерии из дружины Одина. Палаты Одина, где эйнхерии весело проводят время.

(обратно)

13

Просвещенный читатель возразит авторам, что славяне не носили полуторных мечей, но никто не запретит волшебным мечам быть такими, как удобно их Хозяину.

(обратно)

14

Здесь «локоть» — старинная мера длины, порядка 40 см.

(обратно)

15

ВОЛОСОЖАРЫ — Млечный Путь, ВОЛОСЫНИ — созвездие Плеяд.

(обратно)

16

РУГИ, ругии, ране, руяне — разные наименования русов острова Рюген. Княгиню Ольгу германские хроники называют «регина ругорум», то есть владетельница ругов. В «Жизнеописании св. Оттона Бамбергского» (12 век) сказано, что «руги еще имеют имя русинов и страна их называлась «Русиния». см. также: Трухачев Н.С. Попытка локализации прибалтийской руси на основании сообщений современников в западноевропейских и арабских источниках XXIII вв./ Древнейшие государства на территории СССР. М., 1984. Е. С. Галкина, А. Г. Кузьмин, Росский каганат и остров русов/ Славяне и русь. Проблемы и идеи, М.: Наука, Флинта, 1999, стр.456-481

(обратно)

17

БОГУМИР — легендарный прародитель праславянских племен вместе со своим родом переживший Потоп. У скандинавов его звали Бергельмиром, у индусов — Ману, он же Йима Авесты, Яма — Ригвед, Яфет Библии.

(обратно)

18

ДЕВКАЛИОН — «греческий Ной», сын Прометея, спасся во время всемирного Потопа вместе со своей женой Пиррой. По совету отца Девкалион заранее сделал гигантский ящик и девять дней провел в нем, пока воды не спали. «Ковчег» прибило к горе Парнас. Сойдя на очистившуюся Землю, кидая через плечо камни, Девкалион и Пирра народили мужчин и женщин нового поколения.

(обратно)

19

БЕРГЕЛЬМИР — в скандинавской мифологии великан, спасшийся со своей семьей в «ковчеге» во время Потопа. Положил начало новому роду инеистых великанов.

(обратно)

20

МАКОЩ, МАКОШ — Великая Мать, богиня прядущая Судьбу, при православии культ Макоши выродился в почитание Параскевы Пятницы. Макошь, Доля и Недоля — три сестры, подобные греческим мойрам или эддическим норнам, они первичны, неумолимы, их нельзя обмануть. В поучениях против язычества отождествлена с богиней магии и дикой природы — Гекатой. В русских сказках образ Макоши слился с образом бабы-Яги.

(обратно)

21

ВЕЛЕС, ВОЛОС, ВЛЕС — «скотий бог», бог дикой природы, бог искусств (Mater Verborum, «Слово о Полку Игореве»), одно из его имен Мокос — муж Макоши (Яги), посмертный судья и проводник умерших, бог знания и волшебства, бог Нави.

(обратно)

22

РЮРИК (ок 830–879) — западно-славянский князь варягов — рарогов, ругов и бодричей, призванный на княжение новгородскими словенами, русью и союзными с ними племенами.

(обратно)

23

ОДИН — верховный бог скандинавского пантеона, правитель Асгарда, владыка Вальхаллы, владелец мира мертвых, бог письменности и магического знания, предводитель Дикой Охоты. В «Младшей Эдде» и «Саге об Инглингах» рассказывается о сыне Одина, Ингви, прародителе династии Инглингов.

(обратно)

24

ВАНДАЛ (ВЕНД) — легендарный прародитель венедов, сын Словена Старого, основателя Новгорода. После смерти отца, согласно Иоакимовской летописи, совершил несколько походов, покоряя племена от моря (Иллирия) и до моря (Ладога).

(обратно)

25

ДАЖЬБОГ (Даждьбог, Тарх) — бог света у восточных славян, щедрый бог плодородия, сын Сварога согласно Ипатьевской летописи, по функциям близок к Аполлону Таргелию и Гераклу, а также скифскому Таргитаю, скандинавскому Ингве-Фрейру, западно-славянскому Радегасту, иранскому богу Света солнечному Митре, ведийскому Вишну. Славяне — даждьбожьи внуки согласно «Слову о Полку Игореве».

(обратно)

26

ПРОВЕ — бог правосудия у вагров и ругов, в некотором смысле сходен с Перуном. Обычно ему поклонялись в священных рощах. Главный кумир Прове находился в Старгороде (Альденбурге) и был уничтожен самолично епископом Герольдом, затем был сожжен и лес Прове.

(обратно)

27

Князь Игорь согласно своему современнику Льву Диакону (X в.) был убит германцами, возможно даже по напущению своевластной Ольги. В русских летописях века спустя потребовалось придумать основания, чтобы обелить кровавую святую и придумать основание мести древлянам, поддерживающим на самом деле Игоря. Базилевс Византии говорит при встрече князю Святославу: «Полагаю что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который призрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое» (История 6,10).

(обратно)

28

ВАЛЬДЕМАР ВЕЛИКИЙ I — король данов из династии Эстридсенов, (1146–1157 вместе со Свеном III и Кнудом III, 1157–1182 единовластно) проводил последовательную политику централизации Датского королевства и присоединения к нему новых земель, руководил разорением древнеславянских культовых центров Карензе-Кореницы, Арконы, Ральсвика (1168— 69 гг.) а затем и Волина-Винеты (1177 г.).

(обратно)

29

ДОБРЫНЯ МАЛХОВИЧ — согласно летописям дядя князя Владимира Крестителя, Красно Солнышко. Брат Малки, матери князя и сын Малка Любчанина. Сначала помогал племяннику насаждать культ Перуна, затем Христа, безуспешно сватал Владимира за Рогнеду. Разоритель Новгорода.

(обратно)

30

ВАРЯГИ — общее название прибалтийских славяно-германских племен, произошедшее от названия племени варингов, селившихся на юге Ютландии, на землях Мекленбурга, по-видимому сами варинги немало ходили морем («вар» — вода). Варяги — это и род занятия, словене ильмерские (Ильмер — старое название озера Ильмень) и союзные с ними племена пригласили уряд чинить к себе балтийскую русь, ругов-славян. Летописный Рогволд был по роду из тех варягов, что привели Рюрик и Вещий Олег.

(обратно)

31

СКАЛЬДЫ — здесь это сословие скандинавских жрецов, владеющих магией рун и искусством поэзии. Скальдскап — магическое искусство слагать и декламировать скальдические «стихи» в раннесредневековой Северной Европе.

(обратно)

32

ЧЕРНОБОГ- одно из имен Велеса, вечный противник Белбога-Свентовита, бог Нави, бог Нижнего Мира и мертвой, но ожидающей нового превращения, природы. «Не удержать естества» в данном случае намек на близость Велеса к оборотничеству. Велес — бог-оборотень — овладевший духом Зверя. Скандинавский аналог Велеса — верховный бог Один значит буквально «безумный дух».

(обратно)

33

ДРАПА — скальдический стиль, используемый для восхваления, воодушевления, хвалебный двухстрочный слог.

(обратно)

34

АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ — князь Владимирский, великий князь с 1169–1174.

(обратно)

35

КНУД I ЭРИКСОН — король свеев из династии Свернерсонов, правил с 1167 по 1195, боролся с датским влиянием на берегах Балтийского моря.

(обратно)

36

КНУД I ВЕЛИКИЙ — король данов с 1018 по 1035 г., из династии Гормсенов. Объединил под властью Дании всю Ютландию, Норвегию и Англию.

(обратно)

37

ДЕВАНА, ДЖЕВАНА — богиня лесов и охоты согласно согласно «Хронике Польши» Яна Длугоша, встречается под именем «Девана» по списку чешского словаря 13 века «Mater Verborum»: «Devana Lentnicina i Perunova dci: Девана Diana Latone et Jovis filia».

(обратно)

38

ХОРС, ХОРОС — Сварожич, бог солнечного диска, бог летнего солнца. Приветствуя Хорса, славяне водили хороводы, хоромины и храмы — дома, посвященные богу солнца. Инкарнация. В православии ассоциируется с Георгием Победоносцем.

(обратно)

39

ФРЕЙР (Фрей) — в скандинавской мифологии бог-ван, принятый в сонм Богов Асгарда, бог плодородия и урожая, князь светлых альвов — духов света. Его славянское имя-Даждьбог. Вепрь — его священное животное (как и у индуистского бога Вишну, близкого по функциям, ср. русс. — весна). Фрейя — сестра Фрейра.

(обратно)

40

РУГЕВИТ — семиликий бог войны у ругов, кумир стоял в г. Карензе на Рюгене. Он имел восемь мечей и был исполинского роста. Истреблен епископом Абсалоном.

(обратно)

41

Подробное описание столпа Свентовита оставил очевидец и участник штурма Арконы датский автор, приближенный епископа Абсалона, клирик Саксон Грамматик в своем труде «История данов».

(обратно)

42

ВИЙ — воплощение Чернобога, темная ипостась Велеса, хтонический царь.

(обратно)

43

Дракар, шнекар — названия кораблей у древних скандинавов по типу изображения на носу, дракон или змея. Имели от 25 до 60 пар весел, а также паруса. По тексту романа принята обычная для научной литературы транскрипция произношения германских названий и имен: дракар, а не драккар, Тор, а не Торр, Один, а не Одинн.

(обратно)

44

ХЕЙМДАЛЛЬ — в скандинавской мифологии светлейший из асов, Белый Ас, зоркий бог света, живет в небесных горах-Химинбьёрг и стережет проход в Асгард по Радужному мосту-Биврёсту. Владеет, подобно славянскому Световиту, волшебным рогом (Гьяллархорном), в который затрубит, когда приблизится Рагнерёк-кульминация Сумерек Богов, последняя битва. Родоначальник и просветитель людей под именем Риг.

(обратно)

45

АРКОНА — согласно Саксону Грамматику, датскому хронисту, современнику описанных событий, Аркона была защищена с севера, востока и юга отвесными скалами, с западной стороны валом высотой в 50 футов = 15 метров. В настоящее время остатки этого огромного вала (840 шагов в длину) достигают в среднем 9-10, местами 13 метров высоты, находившаяся на валу стена совершенно разрушена, можно только установить, что ее основание достигало толщины 5 метров. Скалы восточного берега высотой до 100 метров, крутые или почти отвесные, хотя есть отдельные спуски — на одном таком Игорь и тренируется в первой части романа. В крепости не жили согласно Саксону, но поскольку Храм и его триста всадников надо было обеспечивать, в том числе и пищей — значит невдалеке от храма-крепости было и селение. Согласно археологическим данным крупнейшим городом на Рюгене была не культовая Аркона, а Ральсвик, что и в самом деле был портом. Мы совместили в романе описание двух городов под именем Аркона. Однако надо учитывать, что Балтийское море за минувшие века значительно обмелело и очертания берегов острова в 1168 году были иными.

(обратно)

46

РЕТРА — культовый центр лютичей-ретарей, известный своим Храмом Радегаста — Сварожича, не раз был разграблен (1063, 1083), но каждый раз восставал из пепла. Описан германскими хронистами. Сожжен германцами ок. 1147 году во время их крестового похода против язычников.

(обратно)

47

САКСОН ГРАММАТИК — (1140–1208?) знаменитый датский автор хроник, сперва дружинник, затем клирик, приближенный к Абсалону. Автор 16 книг «Деяния датчан», оставил подробное описание введения христианства в южной Прибалтике, подчас весьма субъективное, т. е. прославляющее данов.

(обратно)

48

Руги жили на изломе славяно-германского мира, их вооружение было также подвержено обеим этим традициям.

(обратно)

49

Заинтересованного читателя, желающего проверить авторов, отсылаем к ставшей классикой книге: П. фон Винклер. Оружiе. Руководство къ исторiи, описанiю и изображенiю ручного оружiя съ древнейшшищъ временъ до начала XIX века. С.-Петербургъ, 1894. Гл.7 Германцы, гл.8. Появление и развитие рыцарства.

(обратно)

50

ФРИДРИХ БАРБАРОССА — (годы правл. 1152–1190) император Священной Римской империи, участник нескольких Крестовых походов.

(обратно)

51

ГЕНРИХ ЛЕВ — герцог Баварии и Саксонии, организатор крестовых походов против полабских славян, в 1147 году разрушил венедскую державу бодричей, один из противников объединения Священной Римской империи.

(обратно)

52

Здесь в значении — жители острова Готланд.

(обратно)

53

ВАЛЬКИРИЯ — в скандинавской мифологии Богиня-воительница. Незримо летает она над полем боя и принимает последний вздох убитого героя, с тем, чтобы доставить избранного ею в Вальхаллу. Корень «вал-вел-вэл» в германсих, славянских, балтских языках связан со смертью — ВАЛькирия, ВАЛьхалла, ВАЛьфэдр, ВАЛЬгринд, ВЕЛес, ВЕЛнс, ВИЕЛона.

(обратно)

54

ФРЕЙЯ (Фрея) — в скандинавской мифологии сестра Фрейра, дочь Ньерда, Богиня любви, красоты и плодородия. Делит с Одином «души» погибших героев. Ее священное животное-кошка или рысь. Ее день - пятница.

(обратно)

55

АПОП — чудовищный Змей, владыка подземного мира из египетской мифологии. Был сражен богом Ра, принявшим образ рыжего Кота, и лишился головы.

(обратно)

56

ТЮР — в скандинавской мифологии бесстрашный однорукий бог побед, сын Одина, лишился руки, положив ее в пасть под залог Волку Фенриру, пока Боги-асы связывали зверя путами.

(обратно)

57

НИД — скальдический стиль, используемый для подавления, низвержения.

(обратно)

58

ЛОКИ — темная ипостась Одина, трикстер-шут, инициатор, «виновник бед», «Отец Лжи», один из Богов-асов, самый хитрый и изворотливый, частый спутник Тора и Одина, кровный побратим Одина, играет роль Черного бога в Эддах, противник Белого бога — Хеймдалля.

(обратно)

59

МИДГАРДСКИЙ ЗМЕЙ (Ёрмунганд) — в скандинавской мифологии сын Локи, чудовищный змей, на которого опирается Земля, аналогичен по функциям славянскому Ящеру. Строкой ниже идет речь о Бальдре, асе, убитом своим слепым братом Хедом, и сошедшим в Хель — царство мертвых.

(обратно)

60

ВАЛЬФЭДР, ВАЛЬФЁДР — хейти бога Одина, «Отец Павших». АЛЬФЁДР — Всеотец.

(обратно)

61

АНГХРО МАНЬЮ, АНХРО МАЙНЬЮ — представление о Чернобоге древних иранцев. В Младшей Авесте Анхро Майнью назван повелителем тьмы. Анхро Майнью древнейший бог. Он брат Ахура Мазды — Белого бога. Сильный этический привкус Добра и Зла в зороастризме не дает нам оснований полностью отождествить славянского Чернобога и Ангхро-Майнью, но сходство налицо.

(обратно)

62

СКУЛЬД — в скандинавской мифологии одна из трех великих норн, Богиня Долг.

(обратно)

63

ГЕНРИХ САНДОМИРСКИЙ — приближенный Фридриха Барбароссы, германец польского происхождения, один из высших тамплиеров Польши, организатор крестовых походов против пруссов. Убит пруссами в 1167 году.

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПАДЕНИЕ АРКОНЫ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ. НЕОКОНЧЕННЫЙ ПОЕДИНОК

  ГЛАВА ВТОРАЯ. ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ВСЕХ ПУТЕЙ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ В АРКОНУ

  ГЛАВА ПЯТАЯ. НОЧЬ НАД РУТЕНИЕЙ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЧТО МЕЧ БЕЗ ЛИРЫ?

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ. КТО С МЕЧОМ К НАМ ПРИШЕЛ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОРА НЕНАВИСТИ — ВРЕМЯ ТЬМЫ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КОНЕЦ ВСАДНИКОВ СВЕНТОВИТА

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. СЕМИ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЕ ИЗ АРКОНЫ

  ЭПИЛОГ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: НАСЛЕДНИКИ АРКОНЫ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЗАПОВЕДНЫЕ ТРОПЫ

  ГЛАВА ВТОРАЯ. ОН ВЕРНУЛСЯ ИЗ АРКОНЫ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВЛАСЬЕВА ОБИТЕЛЬ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЧАРОДЕЙСТВО

  ГЛАВА ПЯТАЯ. СТРЕЛА СТРИБОГА

  ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДРУЖБА ДРУЖБОЙ…

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ЗЛО ДОЛЖНО БЫТЬ НАКАЗАНО

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ОХОТА НА ВОЛХВОВ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. НАСЛЕДИЕ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. МСТИТЕЛЬ

ЭПИЛОГ