Сказание о кентавре Хироне (fb2)

- Сказание о кентавре Хироне 228K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Яков Эммануилович Голосовкер

Голосовкер Яков Эммануилович
Сказание о кентавре Хироне

Я.Голосовкер

Сказание о кентавре Хироне

Часть I

СКАЗАНИЕ О ТИТАНЕ КЕНТАВРЕ ХИРОНЕ-ВРАЧЕВАТЕЛЕ И ОБ АСКЛЕПИИ, МАЛЬЧИКЕ-БОГЕ

Сказание о нимфе Харйкло и об ослеплении ее сына, Тиресия

У пещеры кентавра Хирона, на горе Пелион, умирала старая Харикло.

Некогда была нимфой Харикло, дочь древнего титана Перса. И, как все титаны, была титанида Харйкло бессмертной и вечно юной. Но, когда боги Крониды низвергли древних титанов Уранидов в тартар, а других непокорных титанов изгнали на край земли, к Мировой реке-океану, приманила к себе дочь Зевса Афина юную титаниду Харикло, и стала нифма Харйкло подругой небесной богини.

Был у Харикло сын - юноша Тиресий. И таким обладал он проницательным взглядом, что любую добычу мог увидеть сквозь гущу листвы, в глубине речных вод и на самой далекой горной тропе. Но случилось нежданное.

Как-то бродил Тиресий по заповедным местам Пелиона, и послышался ему плеск и радостный смех, каким смеются счастливые боги.

"Верно, нимфы резвятся", - подумал Тиресий и метнулся из лесной мглы через заросли тамарисков и терний прямо к светлому озеру, на золотой песок. Это озеро было насквозь зеркальным, и, кто к нему подходил, у того на мгновение слетала с глаз пелена смертности и он мог видеть мир таким, каким его видят бессмертные.

И увидел Тиресий: плещется перед ним в озере, по пояс в воде, богиня Афина и рядом с нею мать Тиресия нимфа Харикло. Такой увидел богиню смертный юноша Тиресий, какой видеть ее могли только боги.

Вскрикнула в гневе богиня. Сохнуло от ее крика деревья над озером, и дриады опрокинулись от испуга головой к поде. Над озером повисли их волосы. Вышла богиня из веды. И вздохнуть не дала Тиресию, как уже стоит перед ним во всей красоте своей, вся как есть, и грозно смотрит в глаза юноше.

Замер восхищенный Тиресий. Не встречал он еще на земле такой красоты и мощи: не речная нимфа перед ним, не наяда гротов Пелиона - верно, перед ним небожительница. И готов он все отдать за мгновение, только бы видеть богиню. Не упал он ниц перед нею, не закрыл своих смертных глаз, не взмолился к Чудодеве Олимпа: "Пощади! Я не знал... Я случайно..." Стоит Тиресий перед Афиной и смотрит глазами смертного юноши в ее бессмертные глаза.

О, и грозен был голос богини:

- Видишь ты меня и свет солнца, но в последний раз видишь, смертный!

Не успела Харикло крикнуть сыну, не успела прикрыть его своим телом, не успела умолить богиню-подругу, как уже издала Дева-Воительница боевой клик Кронидов: рванулись ее руки к смелым глазам юноши-героя и вырвали эти глаза из глазниц. В ярости бросила их Афина на песок и ногой отметнула в озеро:

- Лови яблоки света, Харикло!

Застонало материнское сердце. Кинулась Харикло из воды на берег к сыну, обняла его окровавленное лицо, прижала к груди, и живая кровь смертного потекла по бессмертному телу нимфы.

- Боги, боги! Какие же вы боги, Крониды! Это сын мой, Тиресий. Он услышал голос матери, выбежал к ней навстречу, на радость. Что же топчете вы титанову правду!

Пошатнулся Тиресий, упал на песок, и, обнимая, прикрыла его своим телом нимфа Харикло и плакала такими слезами, какими плачет только мать.

А богиня Афина уже в боевом доспехе. Еще грознее стал ее лик и взор, и в них неумолимость Кронидов:

- Не знала я, что есть у тебя смертный сын, что ты, мать, посмела быть подругой Девы-Афины. Разорван наш союз, Харикло. Не резвиться нам отныне вдвоем, не купаться в озере Радости. Но была ты все же подругой Афины, богини Олимпа. Проси у меня чего хочешь, но в последний раз ты у меня просишь.

Оторвалась тогда Харикло от тела сына, протянула к богине руки:

- Исполни материнскую просьбу: верни Тиресию глаза! Дай ему опять увидеть мир Кронидов! Проницал он среди смертных любую тьму, мог высмотреть добычу сквозь любую листву, сквозь любую глубину речных вод, на любой далекой горной тропе.

И услышала Харикло ответ богини:

- Не могу я вернуть ему глаза. И никто их не может ему вернуть - ни бог, ни титан, ни сам Кронид. Кого мы, боги, ослепили, тот навеки слеп. Кого люди ослепили, тот может прозреть. Но в милость тебе, былой подруге, дам я ему иное зрение: будет Тиресий прозрителем. Будет он читать тайные знаки живой жизни, понимать голоса птиц и зверей, шепот трав и журчание вод, будет видеть грядущее в дне текущем, будет помнить все былое, забытое. Сможет он познавать даже мысли богов. И срок его жизни будет ему удлинен против других смертных втрое. И, когда он сойдет в аид, будет он помнить и там, среди бесплотных теней, все былое, забытое и, как прежде, будет видеть грядущее. Но одного да не дерзает он: открывать людям мысли богов Кронидов без воли Кронидов, - или утратит он тотчас свой дар прозрения: исчезнет его зрячесть слепоты. Останется он просто слепцом, не видящим даже своей дороги, и, преследуемый демонами - адской Манией и безумящей Лиссой, будет он слепо блуждать по земле, гонимый и людьми, и зверями, и водами, и даже камнями.

Будут его птицы клевать и звери терзать, будут его хлестать деревья ветвями, будут травы опутывать его голени, и колючки вцепятся в него, и камни будут падать ему под ноги, и воды будут затягивать его в тину. И никто не будет ему сострадать. Неумолима казнь богов. И вонзила богиня копье в землю.

- Но ты - за тот дар прозрения сына отдашь мне половину своего бессмертия титаниды. Знай, не дается даром смертным прозрение. Ты молила меня голосом матери, упрекнула нас, богов Олимпа. Уранида ты - а я от Кронидов. Говори: отдаешь ли ты, мать, половину своего бессмертия за прозрение слепого сына?

И ответила сквозь слезы Харикло:

- Отдаю.

Засмеялась Дева-Воительница, издала победный клик Кронидов, трижды ударила копьем оземь, сказала:

- Встань, Харикло. Посмотри на себя в озеро Радости, Станет оно теперь озером Печали. И исчезла Афина в небе.

Подошла Харикло к озеру. Видит - опрокинулась в озеро вверх ногами не нимфа, а опрокинулись четыре копыта. У копыт высокие конские ноги. На ногах - конское туловище. Нагнулась Харикло к воде и тотчас увидела вновь себя, да только до пояса: приросла она к конской груди белой кобылицы, там, где обычно у лошади поднимается шея. В кентавра обратила Афина нимфу.

И осталось ее человеческое тело бессмертным, но ее конское тело было смертным.

О, как обняла тогда мать Харикло обеспамятевшего сына Тиресия! Как приподняла его с земли и унесла в пещеру на гору Хирона - на Пелион! ...Вспоминала старая Харикло.

Вспоминала, как нашел ее потом кентавр Хирон, как ушла она к нему, к сыну Крона, в пещеру. И тогда казалась она себе вечно юной, как прежде.

Но ушли года и пришли годы. Стало смертное тело кобылицы бороться за жизнь с бессмертным телом нимфы. Вздох за вздохом, частицу за частицей отдавало тело титаниды свою силу жизни конскому телу. И вот уравнялись их силы живой жизни, и начала сила бессмертия иссякать.

Долго боролся чудный врачеватель Хирон за спасение Харикло - за живую жизнь в ее теле с жизнью мертвой.

И все же стала нимфа, красавица титанида, и стареть и хиреть.

Пришел час. У порога пещеры Хирона умирала старая Харикло. А Гелий-Солнце, древний друг, все тот же.

Много лекарственных трав и кореньев приносил ей Хирон из лесов, и не раз чудесный врачеватель возвращал умирающую к жизни. Готовила Харикло целебные зелья и вливала в зелье ту каплю амброзии, которую, что ни утро, доставляла в зобе бессмертному кентавру голубка из сада Гесперид. Нарушая запреты богов Кронидов, отдавал ту каплю Хирон смертной Харикло, а сам питался нектаром цветов, даром нимф луговых Пелиона. Амброзийное благоухание наполняло пещеру. Но не помогли ни травы, ни амброзийные зелья.

Еще долго бродила Харикло по заповедным местам в горах, ковыляя на распухших конских ногах, в поисках чудодейного Прометеева корня с алым цветком. Говорили, будто вырастал тот цветок из капель крови титана Прометея, что сочилась из его растерзанной раны и падала с высоты к подножию скалы Кавказа. Копала Харикло расщепленным копытом землю, нюхала ее, долго втягивая воздух, но не нашла Харикло чудодейного корня. Тогда вернулась старая к пещере на Пелион, опустилась .конским телом на кучу сухих листьев и мха у ее входа, прислонилась человеческим телом к гранитному косяку и ушла глазами в далекие леса и горы.

Там вдали гора Осса, у моря. А за нею не то облака грядами, не то снеговые холмы Олимпа.

Сказание о юных великанах Алоадах

Смотрит Харикло на Оссу и Олимп. Встает перед нею далекое былое.

Помнит, помнит она, как некогда юные братья, великаны Алоады, От и Эфиальт, захотели взойти на небо и сбросить с неба на землю богов Кронидов.

Как два солнца, были красивы Алоады. То-то приходился им отцом солнечный титан Алоэй и матерью - прекрасная Афимедейя. Титанами были Алоады, да еще какими титанами!

Когда, бывало, ввечеру станут братья плечом к плечу па вершине Пелиона, казалось, две огромные звезды скатились с неба на землю, чтобы удивить ее красотой.

Так стояли однажды красавцы Алоады на вершине Пелиона. И вдруг пронеслась мимо них вслед за ланью Артемида-Охотница. Увидели ее братья-великаны и уже забыть не могли. Стали они за нею гоняться. Не поймать им ее, быструю, на земле. А богиня все проносится мимо, словно дразнит, и манит, и играет с мальчиками-великанами. И не знали сперва солнечные мальчики Алоады, что, скрываясь за исполином кедром, смотрит сверху на эту игру юный Солнцебог Аполлон с золотым луком в руке. Неспроста дразнит солнечных братьев сестра Солнцебога Артемида, неспроста охотится за ланью близ титанов.

Не терпит Аполлон, Солнцебог, соперников - солнечное племя, Гелиадов. Говорил он на Олимпе богам:

- О, до чего высокомерны от мощи Алоады! Слишком дерзко сияет их красота. Затмить хотят своей красотой красоту Кронидов. Богоборцы они. И забавы их великанские - не просто забавы. Отметить хотят нам за гибель их отца, Алоэя. Скоро, скоро зазвенит моя тетива! Скоро, скоро запоет моя золотая стрела!

Говорил От Эфиальту:

- Небесный лазутчик затаился за деревом. Стрел у него полный колчан. Что-то он задумал недоброе. Отвечал Эфиальт Оту:

- Что ж! Разве наши стрелы - не стрелы? Разве наши руки - не руки? Не в обычае титанов таиться за стволами и облаками. Взойдем открыто на небо. Пусть попомнят Крониды братьев Алоадов! Пусть уступят нам Артемиду. Высоко над Олимпом небо. Навалим гору на гору. Взгромоздим Оссу на Олимп. А на Оссу поставим Пелион. И шагнем по ним на небо Кронидов. Или будем мы, титаны, богами, или сбросим богов с неба на землю. Свергли же молнии Зевса солнечного Алоэя в тартар! Будет рад нам титан Гелий на высоком небе. Одна у нас с ним титанова правда.

И сказал Эфиальту От:

_ Что ж, возьмемся, Эфиальт, за Оссу. Позабавимся сегодня горами.

А богиня Артемида-Охотница все мелькает перед братьями, все дразнит мальчиков-великанов, уводит у них из-под носа золоторогую лань. "Погоди же, - подумали Алоады, - похитим мы тебя с неба вместо с твоим лунным гребешком!"

Стали братья Алоады по обе стороны Оссы, обхватили ее руками великанов, уперлись пятами в подошву соседних гор, напрягли всю свою титанову силу и оторвали Оссу от почвы.

Застонала Гея-Земля.

Услышали тот стон и звери, и птицы, и травы, и малые твари. Не услышали его только мальчики-великаны: приподняли гору и держат. И казалось издалека, будто две малые горы с двух сторон подпирают одну большую гору. Еще выше приподняли Алоады Оссу и стали ее валить на Олимп, чтобы потом взгромоздить еще Пелион на Оссу и взобраться по ним на небо.

Загрохотало на вершине Олимпа. Не слышат грозного грохота мальчики-великаны.

Качается Осса в их руках. Выбегают опаленные звери из лесов - львы, медведи, вепри, рыси, олени. Проносятся дикие табуны кентавров, мечутся с ревом и воплем по полянам и луговинам. Шарахаются от них зеленые магнезийские кобылицы. Взмыла тьма птиц над горой. Реки и ручьи ринулись водопадами в пропасти, и падают, с грохотом срываясь, камни-утесы.

Стонет Гея-Земля от ран.

И вот заговорили дубы и буки-исполины, у которых уже века, как ушел голос в вековые думы. И дриады, полумертвые от страха, вышли из сердцевины стволов вместе со слепыми совами и, ухватившись за ветви, тоже застонали, как земля.

Все грознее и страшнее грохочет Олимп.

Смотрит Харикло:

Там, в стороне заката, стоит над Олимпом черная, невиданной громады туча в багровом пламени по краям, вся изрезана трезубцами синих молний. И при сверкании молний стали видимы посреди черной тучи грозные лики огромных богов: как взирают они на неслыханную дерзость двух мальчиков-великанов.

Смотрит Харикло:

Над нею, на утесе, упираясь копытами в самый край, стоит, весь подавшись вперед, сын Крона, Хирон, и могучие руки кентавра протянуты не к богам, а к детям-великанам.

И вдруг крикнул зычно Хирон:

- Титаны вы, мои титаны! Слышишь ли, отец Крон? Видишь ли ты из тьмы тартара: титаны поднимают горы!

Все страшнее в стороне заката черная туча. Все грознее вспышки синих молний: летят от Олимпа зубчатые копья.

Но под прикрытием поднятой Оссы неуязвимы для огненных копий Олимпа мальчики Алоады.

Обернулась Харикло в сторону восхода. Как чудно там озарено небо! Что за ясность! Словно на ладони вся небесная дорога, и на ней в сверкании копыт возносятся солнечные кони на высоко поднятых вожжах. Как сияли тогда глаза Гелия-титана, каким полуденным торжеством! Он все видел, все слышал, все знал - и смотрел на Хирона.

Было конское тело Хирона львиного цвета, и блистало оно, переливаясь золотом, и сливалось со смугло-золотистой кожей человеческого торса и золотой бородой кентавра. И, когда стоял в тот час Хирон с его бирюзовыми глазами под лучами глаз Гелия, весь он сиял, как сияют боги.

Что присели вдруг разом на задние ноги кони Солнца и взвились на дыбы? Что замерли в воздухе их распростертые крылья и копыта? Что недвижимы вытянутые руки титана Гелия и напряженные вожжи?

Аполлон, юный сын Зевса, стоял перед конями Солнца, преграждая им путь, и золотой лук в его руке. Вот уперся юный бог спиной в золотое дышло возка, и уже тетива, словно1 одежды Радуги-Ириды, натянута поперек небесной дороги, и на тетиве золотая стрела.

Зазвенело тонко в воздухе, запело. И видела Харикло, как что-то пронзило воздух, словно оторвался от сиянья Солнцебога одинокий луч. Ударился этот луч об Оссу, отскочил от нее и золотой стрелой вонзился в Эфиальта.

И вот уже летит вторая стрела во второго великана - в Ота.

Зашаталась поднятая Осса в руках мальчиков-великанов, Накренилась, вся набок осела И в обратную сторону качнулась.

А затем опустилась подножием На глубокую рану в почве И покрыла собою два тела Великанов-братьев Алоадов.

Тихо в мире и на Пелионе.

За море ушла с Олимпа черная туча. Исчез с солнечной дороги юный Аполлон, и в тусклом сиянии, окутав облаком голову и опустив лучистые вожжи, стоял на солнечном возке титан Гелий, и катился возок по туманному небу к океану.

Удалился в пещеру и Хирон. Там подогнул он под себя конские ноги и с лирой в руках стал слагать песнь о юных отважных титанах - о мальчиках Алоадах,

И слушала тогда его песню Харикло.

Но иное рассказывали друг другу охотники на вольных пастбищах Пелиона, где пасутся дикие козы. Будто бы приняла Артемида образ золоторогой лани, и, когда на вершине Пелиона стояли красавцы охотники Алоады, каждый с луком в руке, и говорили, смеясь, друг другу: "Нет такой быстрой лани на Пелионе, которую не догнали бы наши стрелы, будь та лань сама Артемида", - вдруг, откуда ни возьмись, пронеслась между братьями золоторогая лань. Пустил в нее каждый из братьев по стреле, но с такой быстротой пронеслась между ними лань, что попала стрела великана Ота в сердце Эфиальту, а стрела Эфиальта в сердце Оту. Пали братья-великаны на землю. Только одно слово успели выкрикнуть разом:

- Артемида!

И, смеясь, говорили на Олимпе боги Крониды:

- Истребили друг друга великаны Алоады. Где им тягаться с нами, Кронидами!

И об этом знала старая Харикло.

Сказание о смерти Харикло, жены Пиропа, и о его юных питомцах, Актеопе и Язоне

В тот час, когда богиня Пандейя выливала в небе из голубых ведер на поля такую пышность полуденного золота, что в его отсвете пропадала даже хмурость Пелиона, Хирон стоял перед входом в пещеру и, склонив голову, смотрел на Харикло. Он видел не раз, как умирают на земле, и понимал, что значит умирать. И хотя он мог слышать шаги Смерти и воочию видеть бессмертными глазами Смерть, но говорить с нею не говорил. Бессмертные не беседуют со Смертью.

Умирала старая Харикло.

О, как весело звучали под горой голоса!

И впрямь, веселые, звонкоголосые, возвращались с охоты Актеон и Язон юноши, питомцы Хирона. Они с хохотом поднимались к поляне по крутой тропе, гуськом. И а плечах у них стволы ясеней - не стволы, а исполины Пелиона для костров полубогам-героям. И увешаны стволы от вершины до комля добычей. Легко нести юношам добычу. На стволах качались звериные туши - медведи, вепри, связки козуль, и рядом с ними пучки съедобных и целебных корней и клубней. Вот день так день!

Еще издалека они радостно кричали:

- Учитель Хирон, смотри: сегодня мы без оружия добыли дичь - руками и умом, как ты нас учил! Дичь добрая, на славу. Так, значит, мы и делали добро. Смотри, отец!

И юноши смеялись.

Но, выйдя, бурно дыша, с горящими глазами, на поляну, они взглянули на Хирона и умолкли. Он не сказал им, как бывало:

"Младенцы, ого-го! Теперь мясного молока в ковшах немало. Пригубите. А соблюден лесной закон?"

И юноши, бывало, отвечали:

"Он соблюден. Нет лишнего. По мере нужды - не больше".

"А соблюден закон звериной правды?"

"Он соблюден: "без лютости отвага".

"Ну, расскажите коротко и прямо".

И начнут, бывало, юноши говорить и скажут друг о друге:

"Отец, Язон медведицу под себя подмял и отпустил, увидев двух малолеток-медвежат: он мать почтил".

Актеон у барса вырвал из когтей козленка и погрозил когтистому зверюге: "Смотри в другой раз!.." Барс был сыт и рвал козленка без нужды - от ярости и злобы".

...Но сегодня наставник не спросил их, как бывало. Он даже не оглянулся на охотников.

Осторожно свалили юноши на траву стволы с добычей и стали рядом. Смотрят на Хирона. Сегодня он иной. Таким герои-полубоги еще не видели мудрого кентавра.

Неподвижно, долго-долго стояли удивленные юноши, наблюдая учителя. И вот Актеон осторожно, чуть подтолкнув Язона, шепнул ему:

- Ты видишь?

- Вижу.

- Это что?

В буром золоте бороды Хирона что-то серебрилось и белело. Казалось, будто Время, которое еще никогда не подступало к бессмертному кентавру, вдруг протянулось к нему паутинными пальцами и, перебирая в его играющей золотом бороде волос за волосом, тончайшей, тоньше воздуха, кистью неслышно серебрило то один волосок, то другой.

И вдруг, не выдержав, шагнул Актеон к Хирону и спросил:

- Отец, кто проводит по золоту твоих волос серебром, как у стариков? Ведь ты не подвластен Хроносу-Времени.

- Я познал утрату, - ответил Хирон.

- И что ж! Утраты не омрачают радость богов. Они были у тебя и прежде. Осенью много листьев опадает с деревьев. Разве кто жалеет листья? Это ж осень. Не так ли ты нас учил?

И ответил Хирон:

- Ты, мальчик, прав. Так говорил я вам и себе. Я видел утраты - и свои и чужие, но тогда я еще не познал их. Утрату познают, когда любят. Тогда впервые слышишь голос Ананки-Неотвратимости. Я услышал ее голос. И учусь сейчас новому мужеству, более твердому, чем былое.

Переглянулись ясными глазами Актеон и Язон, полу-. боги, и слегка пожали плечами. От таких плеч отползли бы и львы в кусты. Они были молоды и хотя были смертны, но еще не познали утрат. А любовь?.. И тут оба разом обернулись друг к другу, и встала перед их глазами Меланиппа, с конским телом, блестящим, как агат, и с девичьим торсом, золотисто-белым, словно цветы асфодели, - их подруга-красавица, внучка Хирона.

И вдохнули юноши в себя полмира:

- Мелашшпа!

А у входа в пещеру тихо испустила свой последний вздох Харикло.

- Умерла...

- Актеон, мне будто послышался голос учителя: кто-то сказал: "умерла". Ты слышал?

В глазах Язона стоял вопрос.

- Слышал. Да, ведь старая Харикло была смертной. Но и в глазах Актеона стоял тот же вопрос,

- Пойдем окунемся в волны.

И пошли юноши, полубоги-герои, к потоку, где жила нимфа Окирроэ, дочь Хирона, мать девушки-кентавра красавицы Меланиппы.

Сказание о мальчике-боге Асклепии и об океапиде Филюре

Что за горный поток, то журча, то бурливо кипя, бежит ва скалой на закат далеко, к подножию Пелиона? В том потоке живет речная нимфа Окирроэ.

Как-то подошел к потоку Окирроэ бог Аполлон. Принес в гнезде птицы-феникса младенца. Положил гнездо с младенцем на берегу. И исчез бог Аполлон. Только Заря-Эос улыбнулась младенцу и сказала:

- Здравствуй, Асклепии!

Нашла на заре Окирроэ гнездо. Понесла гнездо с новорожденным к Хирону в пещеру. А Хирон уже все знал о младенце и сказал дочери Окирроэ:

- Пестуй.

И стала Окирроэ пестуньей Асклепия.

Спросили юноши-герои Хирона:

-- Отец, кто этот малютка? Он титан? Или, как мы, герой?

И ответил им Хирон:

- Он бог.

Близ потока в гроте пестовала нимфа Окирроэ Аснлепия. Говорил, бывало, малютка-бог нимфе:

- Окирроэ, расскажи мне какую-нибудь правду! Ты ведь знаешь столько настоящих правд, И спросит Окирроэ Асклепия:

- А какую правду ты хочешь услышать?

- Расскажи мне настоящую правду, но и самую-са-мую лучшую.

- Хорошо, - отвечает Окирроэ, - расскажу я тебе правду чудес, настоящую правду. Живет эта правда чудес за океаном. И поют о ней океаниды и ветры. И поют о ней сестры Сирены. А мы, речные нимфы, слышим отсюда тот дальний-дальний голос Сирен из-за океана.

И начнет Окирроэ течь словами, такими словами, какие еще никогда не текли на горе Пелион.

Кругом сидят юноши, полубоги, герои и слушают ту правду чудес, настоящую правду. И слушает ее Меланип-па, внучка Хирона, а бывало, и сам мудрый кентавр Хирон.

- Стоит средь океана, на Мировой реке, голый каменный остров. На каменном острове - скала. А на скале сидят птицы - не птицы, девы - не девы, змеи " не змеи. Будто срослись в них птица с девой и дева со змеей. Что за чудные девы! Что за птицы чудные! И в хвосте у них змейки. Да как вдруг запоют!.. Чуть услышишь их песни - так стал, и ни с места. Только и в тебе все поет. И дышать - не дышишь. Подумаешь: вот оно, пение Муз на горе Геликон! Да ведь где Геликон! А стоит здесь каменный остров средь океана. На каменном острове - скала. А на скале сидят птицы - не птицы, девы - не девы, змеи - не змеи... и поют. Что за сладкий сон! Берегись, берегись этих снов, мореход! Берегись Сирен!..

Спи же, Асклепии, спи. Сирены - нам сестры...

И скажет Асклепии, малютка-бог:

- Я сплю. Расскажи мне еще одну правду чудес, Окирроэ.

И начнет течь Окирроэ словами:

- У праотца потоков и рек, у древнего титана Океана, было пятьдесят дочерей-океанид. И среди них - океанида Филюра, с волосами, как лесная листва. Не захотела Филюра жить только в одном океане, между мирами живой жизни и мертвой. Захотела Филюра выплыть в море Крона, в живую жизнь. Захотела не то видеть, что за океаном,

захотела видеть то, что впереди океана, где живут титаны а великаны. Выплыла она из черных вод в воды зеленые. А зятем увидела и воды синие. А за ними воды голубые. И только залюбовалась голубыми, как увидела и воды пурпурные. Так плыла Филюра все дальше и дальше, то играя с сестрами-нереидами, то с дельфинами, то с морскими конями. Гнались за нею разные Дивы - и морские титаны и боги. Уходила от них океанида. Доплыла она до гор Магнезии, близ суровых берегов Пелиона, где вдали по склонам пасутся небывалые нимфы-кобылицы, все, как одна, густо-зеленые.

Спи же, Асклепий, спи...

Увидала их океанида Филюра. Захотелось ей поиграть с кобылицами. Вышла Филюра на высокий берег, вся одетая морской пеной. Как увидели ее кобылицы, одетую в морскую пену, понеслись они к лесам Пелиона. А за ними - океанида по травам. Колышутся высокие травы, словно моря зеленые волны, и плывет по ним океанида. Обняли ее ласковые травы и несут к лесной листве Пелиона. Впереди же скачут кобылицы: все, как одна, густо-зеленые, и шумит уже листва вторым зеленым морем.

Окунулась в море листвы Филюра, плывет по листве, как по волнам, а ветви плещут. Все ближе подплывает к кобылицам. А они то скачут, то играют... Спи же, Асклепий, спи...

Доплыла Филюра до одной кобылицы, прикоснулась к ней, и - так оно бывает - обернулась она сама в кобылицу: обернулась и поскакала. Смотрит скачет рядом конь золотой.

"Что за чудо-конь, весь золотой? - подумала Филюра. - И откуда он? Не прямо ли с солнца, из упряжки Гелия-титана?" А конь уже не золотой, а весь серебряный. "Что за чудо-конь, весь серебряный? - подумала Филюра. - Не от месяца ли? Не конь ли Луны-Селены?" А уж чудо-конь не серебряный, а весь сине-синий, словно в поле выкормлен васильками. Только глаз у него смарагдовый - смотрит неотрывно на океаниду. И Филюра на нем глаза покоит: не видела таких коней ни в океане, ни в море...

Спи же, Асклепий, спи...

Кругом шумят липы-исполины. И листва ходит волнами, да какими! Вдруг покрыло их зеленое море. Только сказал ей небывалый конь:

"Филюра! С тобою Крон - вождь титанов Уранидов".

Утонула Филюра с конем в море листвы. Но не вынырнула из него кобылицей: вынырнула нимфой - лесной Липой-Великаншей.

Родила нимфа Липа-Филюра от Крона на Пелионе кентавра Хирона. И затем, как рассказывали волны, уплыла океанида обратно к отцу Океану.

Да мало ли что расскажут волны! А кентавр Хирон, сын Крона, остался на горе Пелион...

Спи же, Асклепий, спи...

И уснет малютка-бог Асклепий под самую лучшую, настоящую правду пестуньи Окирроэ.

И слушал, бывало, эту настоящую правду сам мудрый Хирон и юноши герои-полубоги.

Сказание об охоте на Железного Вепря

И в этот день все было как всегда на Пелионе - для лапитов, кентавров и нимф. Но для Хирона выпал день иной.

В этот день раньше, чем обычно, вернулись с охоты юноши герои-полубоги Язон, Актеон и другие.

Они были угрюмы и пришли без добычи.

Спросил их Хирон:

- Что вы так? Где же медведи? Где вепри? Где львы? Даже кореньев не вижу у вас в руках! Все ли вы здравы и целы?

Но в смущении, потупившись, стояли полубоги-охотники перед учителем и молчали.

И в тревоге спросил Хирон:

- Где же мальчик?

- Я здесь, отец, - ответил Асклепий. - Не ходил я с ними на охоту. Я играл с Гелием в метанье копья. Я метал его до самого солнца, и Гелий метал его вместе с лучом мне с неба обратно - в самый полдень, когда до солнца

так близко. Но копье раскалилось, и я отдал его Окирроэ в волны, чтобы его остудить.

- Так, - сказал Хирон. - Гелий - добрый копейщик. - И спросил Актеона: - А где твое копье, Актеон?

- Оно в вепре, отец. Ты не учил нас стыду, а нам стыдно. Мы не можем одолеть Железного Вепря - даже все вместе. - И так недоуменно посмотрел в глаза Хирону незнакомый с промахом Актеон.

А вслед за Актеоном сказал Язон:

- Отец, мы встретили вепря с железной щетиной. Верно, он не вепрь, а дракон. Только он без крыл. Весь как в панцире. Гнутся о его железную кожу острия наших копий. Бессильно скользили по ней наши стрелы. Рогатины ломались о его щетину. И камни его не ранят: только звенели о панцирь боков и с гулом отскакивали, как от медной стены. У него копыта железные - не копыта, а две секиры. Он по лесу идет, головой мотает, и валятся направо и налево деревья: и просека позади него. Не могли мы взять его руками.

Потупился Язон-полубог.

И тогда спросил Хирон:

- Ты боялся? 

И все юноши подняли головы, ожидая ответа.

Ответил Язон:

- Я не знал, как его одолеть.

- Ухватил ты его за заднюю ногу? Поднял на воздух? Ударил головой о ствол дуба? Сбросил его со скалы? Смотря в землю, ответил Язон:

- Он сам больше скалы и дуба.

Помолчал Хирон. Не дышали герои-полубоги. И вот раздался голос учителя:

- Что ж ты делал, Язон, вождь грядущий Аргонавтов?

- Отступил.

И тут застучали веселые копыта. На поляне стояла Меланиппа. И услышала она вопрос Хирона:

- Ты отступил, но с отвагой, как должно? Что ж молчишь ты, Язон?

- Учитель, от него бежали кентавры.

И сурово, уже в гневе, повторил Хирон вопрос:

- Отвечай по закону титановой правды: отступил ты с отвагой или с заботой? И ответил Язон:

-С заботой.

- О, род людской!

Отвернулся Хирон от Язона и посмотрел Актеону в

глаза:

-- А ты, Актеон, что делал?

_ Я хотел объездить вепря, но он весь в железных остриях.

- И ты?..

- Отступил и я, как Язон. Дважды кидался на меня Железный Вепрь, и я дважды перепрыгнул через гору щетины. Но копьем пронзить не мог: оно застревало в железе горба. Я не знал, что мне делать, отец. Отступил я, как должно,- не бежал. Но зверя не взял. И мне стыдно.

Улыбнулась Меланиппа Актеону и стала за плечами Хирона.

-- И мне стыдно, - сказал Хирон. - Отвага без подвига - забава. Это дело богов. Трусость без подвига - забота. Это дело людское. Еще ты за дело героя не брался. Дело героя - подвиг. Я не знаю для героя другого дела.

И сказал Хирону Язон:

- Научи, отец, как нам взять Железного Вепря! Ответил Хирон:

- Пойти и взять. Разве боги Олимпа спрашивают? Хотят одолеть одолевают. Надо уметь хотеть, как боги хотят. Сегодня не забавный день ' для Хирона. Сегодня он потерял героев. Или, быть может, мне вам помочь?

Отвернулся Хирон от юношей и ушел хмурый в пещеру. Только бросил ученикам на прощанье:

- Да, сегодня и Хирон познал стыд!

Переставила передние ноги Меланиппа, всплеснула по-девичьи руками, повернулась и ускакала.

В этот день никто из юных питомцев не поднял головы, не смотрел на другого. Каждый думал о Железном Вепре.

(С точки зрения эллинов, жизнь должна быть радостной: она полна игры. Подвиги героев - их д е л о, но вместе с тем они - зрелище, высокая забава. Театральным зрелищем являются они и для богов - обитателей Олимпа.)

Сказание об охоте на Железного Вепря и о подвиге мальчика-бога Асклепия

Росла высоко на утесе, над самым морем, Липа-Великанша. На всем Пелионе не было такой другой могучей Липы. И против Липы, на краю утеса, свисая над пропастью, лежал огромный камень - не камень на утесе, а гора на горе.

Не в пять, не в десять обхватов был ствол Липы. Верно, для объятий великанов создала этот ствол Земля-Гея.

Ни звери, ни охотники не всходили на этот утес, и птицы на нем не гнездились: подобный шуму океана, их отпугивал шум листвы. Только ветер залетал в гости к Липе-Великанше, и снизу поднимался к ней порой гремящий голос морского прибоя. Переговаривалось море с Липой, но о чем, о том знала только листва.

На всем Пелионе один Хирон посещал иногда этот утес. Подойдет, бывало, к Липе-Великанше, обнимет ее человеческими руками и припадет к ней мудрой большой головой лесного титана. И, встречая его, обоймет, бывало, Липа Кентавра косматыми руками-ветвями под шатром листвы, и стоят они так вдвоем, обнявшись, подолгу и о чем-то шепчутся - Липа-Великанша и Хирон-кентавр.

Когда Асклепий услышал о Железном Вепре, перед которым отступили полубоги-герои Язон и Актеон, решил отважный мальчик-бог выйти тайком против Железного Вепря и его одолеть: решил и пошел - в одиночку.

Бежал мальчик охотничьим скоком в один след в поисках-вепря, вооруженный только пелионским копьем.

Из пелионского ясеня выстругал то копье Хирон для Асклепия. Сварил ясень в горячем кипящем ключе Фермопильском, но вместо кованого острия вложил в ясеневое древко золотую стрелу Аполлона, выпавшую из тела великана Ота. Поэтому и ночью и днем сверкал конец его копья, как золотой луч, и пронзало копье не только дерево, по даже камень. Обладало то копье одним свойством: из отважной руки оно било без промаха, а из руки труса летело мимо цели.

С тем копьем ходил мальчик-бог на охоту в леса Пелиона,

Много диких свиней и вепрей пронеслось в этот день мимо охотника. Попадались и барсы и львы, но Железный Вепрь не встретился. Вдруг услышал Асклепий треск, и

брызги искр метнулись в воздухе высоко над лесными деревьями. Закинул Асклепий назад голову и видит: стоит над лесом утес. На утесе Липа-Великанша. И треск и искры с утеса.

Сжал крепче в руке мальчик копье, побежал к тем брызгам искр. Бежит ни дороги к утесу, ни тропы. Повсюду лес обрывается над пропастью. А за пропастью отвесные стены утеса. Но сердцем чувствует мальчик-бог, что Железный Вепрь непременно там, на утесе. Побрел он по краю лесного обрыва и дошел до моря. Шумит море, бурлит, поднимает высокие волны, ударяет ими об утес, а одна волна всех выше, и качается на вершине волны зеленая дриада. Никогда не видел Асклепий, чтобы дриады качались, как нереиды, на волнах: лесного племени дриады, древесного. И видит Асклепий, что свисает с утеса к волне с дриадой от Липы-Великанши ветвь, и концы этой ветви, словно пальцы, то окунутся в воду, то вынырнут. Поиграла дриада на волне, ухватилась за пальцы-ветви и вот уже мелькнула высоко в воздухе. Подняла ее ветвь, донесла к стволу Липы-Великанши, и вновь опустилась ветвь к волне. Засмеялся радостно Асклепий, кинулся к берегу моря, со скалы на скалу, с камня на камень, а там с волны на волну - и добрался до самой высокой волны, на которой прежде качалась дриада. И вот уже он на вершине волны, и над ним рука-ветка Липы-Великанши. Он к ветке - ветка к нему, и уже Асклепий в шатре-листве у Липы-Великанши гостем.

Выглянул мальчик-бог из шатра-листвы, видит: лежит против Липы огромный камень, и трется о камень железной спиной Железный Вепрь, и от трения сыплются из камня искры, словно из-под молота на наковальне. И клыки у вепря железные, и копыта двойные железные, и хвост у него драконий, весь в зазубринах, словно две пилы по бокам хвоста, а в конце хвоста - голова змеи с жалом.

Смотрит Асклепий на чудовище-зверя, а в горах и лесах Пелиона, далеко и близко, слышен лай собак Актеона-охотника, слышны рога призывные звуки, и гудят копыта Хирона: то не гон по зверю - верно, ищут его, беглеца, мальчика-бога.

Не отдаст он им такой добычи.

Соскочил Асклепий с дерева, выбежал из-под шатра листвы и стал против вепря боком, как надо, как учил Хирон. А вслед ему шепчет Липа-Великанша:

- Чуть что, ты ко мне. Ухватись за любую ветку.

Засвистела змея в хвосте вепря. Склонил голову зверь, уставил клыки и уперся передними ногами в землю, чтобы кинуться на охотника. Сияет в руке мальчика-бога золотое острие копья. Занес он его, ищет место, куда бы послать.

Весь в железе-броне невиданный зверь: хвост - пила, резцы - сабли, копыта - ножи: пырнет, и распилит, и срежет...

Даже бессмертное тело бога-ребенка уязвимо,

И кинулся вепрь на Асклепия.

Не наметил охотник, куда бы метнуть копье, а перед ним уж клыки, и зубья, и жала щетины, и туша горой. А кругом - камень, пропасть и море. Некуда отпрыгнуть мальчику-богу. Вдруг лапа Липы-Великанши наклонилась веткой к нему. Подпрыгнул Асклепий, ухватился за нее и повис на одной руке.

Пронесся под ним Железный Вепрь. Вонзились его клыки в тело чудо-дерева. Застонала Липа-Великанша от удара кабаньего резца. За века своей жизни не знавала она еще такой раны.

И услышал Асклепий голос той зеленой дриады, что качалась на высокой волне:

- Что ты бьешь меня, Древнюю, Вепрь! Пред тобою океанида Филюра.

Забилось гневом сердце Асклепия. Не даст он Древнюю в обиду. Прыгнул наземь и уметил золотым острием копья чудовищу в глаз. Замотал зверь головой. Попало копье ему в железное веко, и мгновенно раскалилось веко, стало красным и закрыло глаз. А копье отскочило обратно к Асклепию. Поднял его отважный мальчик-бог и уметил во второй глаз вепрю. Раскалилось и второе веко. Ослеп Железный Вепрь. А копье снова в руке Асклепия.

Заметался вепрь по утесу. Ударяется то о камень, то о ствол Липы-Великанши. В третий раз нацелился в зверя охотник - угодило копье в щетину. Накалилась щетина вепря, заалела, словно в горне панцирь с шипами. И, задыхаясь, весь сжигаемый собственной кожей, повалился Железный Вепрь на бок.

А лай собак и звук рога совсем близко. И вот выбежала стая псов на опушку леса, к обрыву над пропастью, а за ними охотники - и Хирон впереди. Видно им все, что на утесе: и Железный Вепрь, издыхающий на боку, и мальчик-бог ^- победитель.

Поднялся кентавр Хирон на дыбы и метнулся через пропасть на утес. Только бросил взгляд на вепря, как тотчас выкрикнул что-то голосом, незнакомым юношам-героям: кликнул Хирон древний клич титанов.

И вепрь, приподняв голову, ответил сыну Крона - Хирону тем же титановым кликом. Узнало сердце Асклепия, сына титаниды, клич титановой правды и тоже ответило кликом на клик. Понял мальчик-бог Асклепий, что одолел он не зверя, а титана-оборотня в образе Железного Вепря, что он, титан, поразил титана.

Прохрипел Хирону Железный Вепрь:

- Хирон, я - потомок древних титанов, рожденный у океана в пещере, во мгле, от отверженной богами Змеедевы Ехидны. Я рожден уже в образе змея-зверя для битвы с богами Кронидами. Только тот, кто сильнее смерти, мог меня поразить. Видно, мальчик, сразивший меня, сильнее смерти. Слышу я голос его сердца: у него сердце титана. Кто ты, мальчик?

И сказал мальчик-бог:

- Я Асклепий. - И хотел было вырвать копье из тела вепря.

Но вепрь прохрипел:

- Жжет твое копье. Я сгораю. Но не спеши его вырвать из моего тела. Когда вырвешь, я тотчас умру. Теперь мы, потомки титанов, умираем, если не вкусим золотых яблок из сада Гесперид.

Печально стоял Хирон над потомком древних титанов. Дивились юноши-герои на той стороне пропасти отваге Асклепия.

Сказал вепрь Асклепию:

- Чтобы впредь ты узнавал нас, змеев-титанов, вкуси моей крови, и постигнешь ты змеиный язык и образ и откроешь в змее-звере титана. Я сгораю. Вырви копье.

И вкусил Асклепий титановой крови.

С той поры стал Асклепий владыкой змей.

Испустил дух вепрь-дракон. И вдруг камень, века не срывавшийся с утеса, сорвался и увлек тело Железного Вепря в недра разверзшейся земли матери-Геи.

Сказание о волшебных письменах дождя и о возвращении Хироном глав ослепленному герою-полубогу Фениксу

Еще багряный конь Утренник-Пирфорос не отошел от ночных яслей, когда юноши-герои и Асклепий накинули на плечи шкуры вепрей, надвинули их клыкастые головы на темя, взяли к руки пастушьи посохи и двинулись с Хироном в горы, на самую вершину Пелиона, чтобы прочесть при восходе Сириуса волшебные письмена дождя.

Никогда не спит соловей. И пока юные герои поднимались в полумгле лесами на вершину Пелиона, пел соловей - и один, и другой, и третий, - пел о волшебных письменах дождя, которыми записано, как у девушки Филомелы отрезал свирепый насильник язык и как обратили ее боги в соловья, чтобы даром соловьиных песен вознаградить ее за исчезнувший человечий язык. С той поры опьяняющим зельем звуков исцеляла соловьиная песня тех, кто болен утратой.

Сказал Хирон своим питомцам:

- Исцеляйте раны пением. О таком исцелении пением говорят нам письмена дождя.

Так взошли они на вершину Пелиона. Говорили пастухи овец:

- Будто в эту пору, после восхода Сириуса, дождит Зевс-тучесобиратель. И будто в каплях волшебного дождя на Пелионе скрыты мысли Зевса. Кто прочтет их, тот будет мудр и счастлив.

Но Хирон, сын Крона, говорил своим питомцам иное:

- Учитесь читать письмена дождя, как читают его птицы, звери и травы. На птичьем, зверином и травяном языке бегут с неба на землю дождевые письмена. Кто их прочтет, тот узнает тайны исцеления. Будут ему ведомы волшебные заговоры. Откроет он тайну каждой былинки и каждого корня, и листа и ягоды, и всех соков и плодов на деревьях, и станет он врачевателем смертных племен. Только знаки лучей не таятся в дожде. Язык солнца, и звезд - иной. Он - для бессмертных. Кто прочтет знаки лучей, тот откроет тайну вечной жизни.

И сказал мальчик-бог Хирону:

- Я хочу прочесть и знаки лучей.

Полубогу Фениксу выжгли глаза.

Тогда герой-полубог Пелёй взял за руку друга и сказал:

- Мы пойдем на Пелион к учителю Хирону. Он - исцелитель.

И пошли.

Осторожно ступал Феникс, подобно зрячему, вдруг попавшему ночью в незнакомое ему жилище, в котором темно.

И пришли Пелей и Феникс к Хирону.

- Вот и я, отец, - сказал Пелей. - Я к тебе на Пелион из Калидона. Слыхал я о вашем Железном Вепре, но и Калидонский Вепрь был не хуже.

- Рад тебе, что вернулся зрячим. Но что с тобою, вижу, ты слепой Феникс. - И Хирон заглянул в выжженные глаза слепого. Спросил: - Феникс, Феникс, где твои глаза?

И ответил Феникс:

- Я слеп.

И спросил Феникса Хирон:

- Раньше, Феникс, ты не был слепым?

- Я был зряч, Врачеватель. Но Хирон покачал головою:

- Многим кажется, что они зрячи. А у них только слепота зрячести. При всей своей зрячести они слепцы. Не лучше ли тебе остаться слепым и познать, как слепой провидец Тиресий, зрячесть слепоты? Многие слепые более зрячи, чем не слепые.

Ответил Феникс:

- Я хочу иметь свои глаза, Хирон, а не глаза богов, подателей прозрения. По мне, лучше своя слепота зрячести, чем чужая зрячесть слепоты. На мой краткий срок жизни мне было довольно и моих человечьих глаз.

- Хорошо, - сказал Хирон и повернул его лицом к солнцу. - Стой и смотри, Феникс, в самое солнце. Смотри в самое солнце и люби солнце. Будешь любить солнце, и пошлет тебе Гелий свой солнечный глаз с неба. Но только умей любить солнце, крепко любить!

Стоит Феникс, смотрит Феникс в солнце, как велел ему Хирон. Щекочут лучи ему глазницы, и только.

Набежало облачко. Закрыло темно-сизое облачко солнечный блеск и свет. И ушло облачко.

А Феникс все смотрит в самое солнце да смотрит.

Долго смотрел Феникс.

- Что же, - спросил его Хирон,-ты все еще слеп, Феникс?

- Слеп, учитель.

-- Значит, мало ты любишь солнце. Люби больше, и пошлет тебе Гелий с неба свой солнечный глаз.

Снова стоял Феникс. Снова смотрел выжженными глазницами в самое солнце и все же оставался слепым.

Тогда отвел его Хирон к краю поляны, где обрыв, и сказал:

- Не умеешь ты, Феникс, любить солнце жизни. Не получишь ты в дар, как счастливцы, от Гелия солнечных глаз с неба. Что ж, где дар с неба не падает, там ладо счастья достигать трудом: не дар - так только труд. Подожди до утра.

Ранним утром, когда голубка, как всегда, принесла Хирону в пещеру в своем зобе каплю амброзии, бережно принял на лепесток этот дар Гесперид чудесный враче-ватель и, как жемчужину, скатил ту каплю бессмертия с лепестка в чашечку цветка, полную ночного нектара, и смешал их. Затем из груды драгоценных камней (а таких груд было немало на мху в пещере) выбрал опалы, голубую бирюзу и синие сапфиры. Взвесил их в горсти, перетер в каменной ступке пестом в порошок, обрызнул порошок россыпью песка золотого и месить стал эту смесь в розовом масле, эфирном, густом и легком. Из утренних фиалок, из полуденных роз, из вечерних нарциссов и ночных маттиол добывали это масло нимфы лугов и лесов. Стянулась смесь тестом. Два глаза вылепил из теста Хирон, вложил в каждый глаз по осколку кристалла и в каждом сделал по ямке. Совсем глаз как глаз, но еще слепой.

И вот влил в те ямки Хирон из чашечки цветка смесь амброзии с цветочным нектаром и сверху прикрыл те ямки каплей вина от первых лоз Диониса.

Стояли поодаль полубоги - юные герои и красавица Меланиппа и смотрели на чудо-врачевателя.

Но рядом с врачевателем Хироном, распахнув так широко ресницы и не отрывая глаз от рук кентавра, стоял Асклепий - мальчик-бог. Голубая змейка обвивала кисть ребенка, и с нею играли его пальцы.

А над обрывом, у края поляны, сидел слепой и слушал жизнь. Как много в ней неведомых ему прежде голосов!

Сказал Хирон:

- Встань, слепой. Пойди навстречу своим главам.

Встал Феникс и пошел на голос.

Он шел, а зелено-золотая муха кружилась, жужжа, перед его лицом, вглядываясь так любопытно, назойливо и жадно всеми своими мушиными глазами в глазницы слепого, в их свежие язвы меж струпьев век. Сердилась, суетилась муха: так много хлопот в жизни у зелено-золотой мухи. И знать ей хотелось, и урвать ей хотелось: ведь мухе нужно!

Вложил Хирон в глазницы Феникса глаза и повернул его опять лицом к солнцу:

- Смотри, Феникс.

И, когда веселый солнечный луч кинулся шаловливо к глазам слепого, откусил Хирон осколком кристалла кончик луча, расщепил тот кончик надвое и впустил в оба глаза слепцу по лучику-отщепку. Заиграли золотые песчинки-искорки в глазу. Заголубел эмалью опал с бирюзою, засиял сапфир, напились лучики-отщепки вина и амброзии, опьянели, ударились о кристаллики, что вложил в ямки Хирон, и кинулись опрометью из глаз обратно к солнцу, перепутав пути.

И тут вскрикнул Феникс:

- Ушла тьма от меня, Хирон! Я тебя вижу. Я прозрел.

Но Хирон-врачеватель снова покачал головой, как прежде, и, смахнув с крупа конским хвостом зелено-золотую муху, сказал:

- Еще рано. Это твой глаз видит солнце, а ты сам еще солнца не видишь. Не вошло оно в твое сердце, не осталось там горячим лучом. Только любящий солнце зряч. Но можно прожить и так, полузрячим. Чтобы стать зрячим, научись любить солнце, как любит солнце Асклепий.

Улыбнулся мальчик-бог, победитель Железного Вепря, в ответ на слова Хирона. Обнял конскую ногу бессмертного кентавра, прижался к ней и, запрокинув назад голову, сказал:

- Да, отец, я и змейка - мы любим солнце.

И огромный Хирон, сын Крона, поднял человеческой ладонью мальчика с земли и посадил его себе на конскую спину. А потом так весело заржал человечьим ртом ему в утеху и пошел широкой иноходью с богом-ребенком на спине туда, вверх по тропе, в леса и луговины Пелиона.

Тут крикнул Меланиппе Актеон:

- Поскачем и мы, Меланиппа! - и положил ей на спину ладонь, на то место, где ямка у конского крупа.

Сверкнули друг на друга глазами искоса Меланиппа и Актеон и взяли броском с места вскачь. Славный бросок, Хиронов! А вслед за ними вдогонку сорвались две птицы с дерева, а за птицами - два Ветра. Да где им!

Разошлись герои и гости кто куда. Один Феникс остался на поляне. Опустился он одиноко на траву под платаном-исполином и задумался. Видят мир глаза, да не так видят его, как прежде, а еще и по-иному: невидимое видят; не одну простую правду видят, но и правду чудес. Верно, эти чудо-глаза - не просто глаза. Но зачем ему видеть невидимое? Не титан он, не бог.

Лучше видеть мир попросту, как все зрячие. И снова задумался прозревший Феникс.

Сказание о двух корнях познания

Медленно ступал Хирон с мальчиком-богом на конской спине. Он пытливо вглядывался в травы и часто останавливался, ощупывая ногой почву.

- Что ты ищешь, отец? - спросил Асклепий.

- Я ищу целебные корни.

И вот, осторожно копнув копытом землю, вырвал он рукой из земли мохнатое растение.

- Один корень я нашел, - сказал Хирон, - найдем и второй.

Вскоре в тенистом, глухом месте вырвал он еще один корень. Стряхнув с корней землю и омыв их в ключе, поскакал Хирон к самой вершине Пелиона, держа оба корня в руке.

Один корень был черен и короток, другой был белый и длинный.

На вершине Пелиона соскочил Асклепий со спины бессмертного кентавра, и оба присели на дерн - кентавр Хирон и мальчик-бог Асклепий.

Неведомая Асклепию притягательная сила исходила от корней в руках Хирона, и жадно-любопытно смотрел на них мальчик-бог.

- Вкуси от него, - сказал Хирон и протянул Асклепию белый корень.

Откусил мальчик-бог и сказал:

- Он сладок.

- Это корень познания. Он сладок, но плоды его горьки.

И Хирон протянул ему второй корень:

- Теперь вкуси и от этого.

Откусил Асклепий и от второго корня и, не выбрасывая куска изо рта, сказал:

- Он горек. Но я буду есть, раз ты мне его дал, отец. - И мальчик-бог съел кусок черного горького корня. И, когда съел, сказал Хирону: - Мне кажется, что он стал слаще.

- И этот горький корень - тоже корень познания,- сказал Хирон. - Но его плоды сладки.

Держа оба корня в руках, внимательно всматривался в них Асклепий. Затем, указав на сладкий корень, спросил мальчик-бог Хирона:

- Что в нем? И ответил Хирон:

- Радость мысли, побеждающей смерть.

- Что же в горьком корне, отец?

- Горечь мысли.

- Расскажи мне об этих корнях, - попросил Асклепий Хирона.

И Хирон рассказал Асклепию:

- Сладким породила мать-Земля Гея корень познания, и еще слаще были его плоды. Для радости своих детей создала она этот корень. Но боги постигли, что познание - сила, и сделали его плоды горькими для людей. И, когда из горьких плодов упали на почву семена, выросли из этих семян горькие корни познания, и отдали боги эти горькие корни смертным. Но, когда из этих горьких корней выросли плоды, плоды оказались сладкими, и забрали боги эти плоды себе, оставив смертным только самые корни.

Смолкли мудрый кентавр и мальчик-бог; оба озирали землю с высоты Пелиона. Там вдали, на глубине, в стороне заката, земля постелила равнины меж нагорий для глаз-лучей солнца, и в том котле солнечных лучей все цвело, золотилось, пестрело и играло. Не залетали туда сердитые фракийские Ветры. Обширными плодовыми садами-рощами была богата там почва. Называли ту сторону Пчелиный Элизий.

А в стороне восхода срывались в море отвесные стены скал. Там виднелись оскалы ущелий и темная чаща. Там кругом бездорожье и свирепая пляска Вихрей. Туда слетались они для борьбы. В вечной свалке клубились и вздымались там тучи и гремели волны и камни. Жесткие колючие плоды росли там среди пут из лиан, и называли ту сторону Входом в тартар.

Сказал мальчик-бог:

- Я понял: радость мысли дана бессмертным богам, но плоды ее горьки для смертных людей. Горечь мысли дана смертным, но плоды ее сладки для богов. Отец, и я для смертных сделаю сладкими плоды сладкого корня познания. Я исцелю их от смерти. Верну героев из аида. Отец, мне надо поскорее все познать, чтобы успеть это сделать вовремя.

Тогда поднял свое могучее тело Хирон от земли и весело крикнул:

- В дорогу! Прыгай на спину Хирону, сыну Крона! В путь, к исцелению смертных от смерти! Ты - веселый ребенок.

Сказание о Меланиппе, девушке-кентавре

Скачет Меланиппа. Ее рука на плече Актеона. Рука Актеона на крупе Меланиппы. Откинулась красавица девичьим торсом к конской спине, закинула другую руку за голову, смотрит в небо и взбивает копытами воздух. Не

отстает юноша-герой. С нею он рядом несется прыжками, да какими! Скоком в конский скок. То взовьются оба до макушки дерева, то над речкой взлетят с берега на берег. Только высунет из воды голову наяда и прокричит им вслед: "Добрый путь!", а они уже мелькнули над другой речкой.

Говорит лань лани: "Нам бы так!"

Говорит коршун коршуну: "Нам бы так!"

Только дуб вековой грозит им вдогонку, ворча: "Ух, доскачетесь, скакуны! Не такие на моем веку скакали. А куда доскакали? Всё на ветер. А я вот стою. И кора у меня корою, и сук у меня суком, и желуди у меня желудями, и растет у меня год от года под корою летопись кольцами".

А в лесу топ и гуд от скачки юноши-героя и Меланиппы.

Прежде не с Актеоном, а с мальчиком-богом Асклепием убегала Меланиппа в горы. И как сейчас Актеон, так, бывало, тогда Асклепий, положив ладонь на изгиб конской спины Меланиппы, ускорял бег, чтобы не отстать от девушки-кентавра.

Но однажды посмотрела Меланиппа лукаво на мальчика-бегуна, скачущего с нею рядом, и рванулась вперед, высоко выбрасывая передние ноги в воздух и все усиливая резвость бега. Упираясь рукою о круп Меланиппы, несся рядом с ней мальчик-бог. И взяла Меланиппа Хиронову скорость, незнакомую еще мальчику-богу. И уже отрывалась его рука от подруги, уже отделялась от него Меланиппа, и, не выдерживая резвости бега, не зная, что может он нестись по воздуху, как боги, вскочил мальчик-бог прыжком впервые на конскую спину Меланиппы и обхватил руками ее девичий стан.

Дико вскрикнула Меланиппа, взвилась на дыбы, метнулась через поваленные деревья и понеслась в безумящей душу скачке по лесным дебрям.

Словно незримый огонь исходил от Асклепия и проникал в Меланиппу - так вся горела она. Сжав бедрами конские бока и крепко обхватив подругу, мальчик-бог цепко сидел на ее конской спине, упиваясь бешенством бега. И с высокого, крутого берега кинулась Меланиппа в горную реку, окунулась и сбросила наездника в воду.

Как весело смеялся тогда Асклепий, выплыв на берег и дразня Меланиппу:

"Я объездил тебя, внучка Хирона! Бойся богов. - Но потом вгляделся в нее и серьезно добавил: - Но я так люблю тебя".

Тревожно-смущенным взглядом, без улыбки, строго смотрела на мальчика Меланиппа. Что-то поняла она в нем такое, чего не было у полубогов-героев и что было сильнее ее, вольной внучки титана Хирона. Удивилась, что он, ребенок, так могуч. Но понять до конца и высказать себе не могла. Не испытывала еще на себе юная титанида силу богов.

И хотя любила этого чудного мальчика-бога, но с тех пор не повторяла с ним скачки и в горы с ним не убегала.

Но и мальчик-бог что-то понял в ней и сам не звал ее на прогулку. Только как-то еще раз захотелось вскочить ему ей на спину, но Меланиппа сказала:

"Не надо меня покорять. Мы и так любим друг друга".

И Асклепий ей серьезно ответил:

"Любим. Поцелуй меня, Меланиппа".

И Меланиппа приподняла его девичьими руками к себе и поцеловала мальчика-бога.

И тогда он сказал ей:

"Ты другая, чем Окирроэ".

И сейчас, во время скачки с Актеоном, вспомнила Меланиппа о том бешеном беге с Асклепием и о его словах: "Бойся богов". Что-то тревожило ее. И на всем скаку, оторвавшись от Актеона, внезапно остановилась она и

замерла.

Золоторогая лань, сверкнув золотой искрой, перебежала им путь.

- За ней, Меланиппа! - крикнул.охотник Актеон.

Не внял он тревожному крику подруги: "Стой! Не преследуй лань Артемиды!" - устремился за ланью.

Все тело Мелашгапы трепетало. Она врезалась передними копытами в землю и к чему-то прислушивалась.

Думала Меланиппа: не нимфа ли Эхо ей вторит? Но Эхо - веселая. А топот был невеселый - грозный. Прислушалась: смолк стук копыт.

Стала лакомиться Меланиппа молодыми орехами. Сорвала богатое лесное яблоко и легко побежала.

Снова тот же топот позади. И так близко. Но не приближается. Остановится Меланиппа - и смолкнет топот.

Поскачет - и позади кто-то скачет незримый. И ни ближе, ни дальше.

Так не скачет дикий кентавр. Тот ждать не будет: кинется к ней. Да уйдет она от кентавра.

Не возвращался Актеон. Увела его лань с Пелиона.

И почуяла Меланиппа близость кого-то из богов Кронидов.

Любят боги забавы.

Владыка вод мировых скакал за Меланиппой.

Во мгновение мог настигнуть Меланиппу Посейдон. Повелел бы - и камень или старый пень свалился бы ей под ноги. Но хотел бог вод позабавиться скачкой. Как мрак, тяжелый и огромный, скакал Посейдон за девушкой-кентавром, не открываясь ей.

Гудели его копыта. И шарахались в сторону от него деревья на Пелионе.

К пещере Хирона неслась Меланиппа. По тяжкому грохоту копыт и выкликам речных нимф и ключей догадывалась она, кто ее преследует. И у самой поляны почувствовала, что уже догнал ее преследователь и дохнул ей огненным дыханием в спину. Но отважной была Меланиппа - внучка титана. Не оцепенела от робости. Выскочила на поляну прямо навстречу Хирону. Вышел он как раз из пещеры на гуденье копыт моредержца и увидел самого Посейдона. Не укрыть бессмертному своего образа от другого бессмертного. И открылся Посейдон.

Брат стоял против брата. Оба они сыновья Крона - и олимпиец Посейдон и титан кентавр Хирон. А поодаль, у входа в пещеру, вся дрожа от бега, стояла Меланиппа.

- Отступи перед богом, Хирон, - сказал владыка вод. -Отдай мне Меланиппу. Иль воздвигну я волну превыше Пелиона и затоплю его и твою пещеру. Будут волны гулять над нею. Будут нереиды качаться на волнах.

Ответил ему Хирон:

- Священной клятвой Стиксом поклялись Крониды не вступать со мною, сыном Крона, в бой и жить с Хироном в дружбе и мире. Вам, богам, дан Олимп, мне - Пелион. Что преступаешь ты клятвы богов? Есть сила превыше твоей силы. Ты властвуешь над водами мира - я познаю мир и учу познанию других.

И гневно возразил мудрому кентавру владыка вод:

- Не учи смертных знанию богов. Горьким будет для них это знание.

И как раз тогда, когда это говорил олимпиец, выходил из лесу мальчик-бог Асклепий. Услышал он слова Посейдона и, став между могучим богом и Меланиппой, смотря бесстрашно в глаза свирепому Крониду, сказал:

- Говоришь, горьким будет для смертных познание? Я сделаю его для них сладким. Не простирай своей силы на Меланиппу. Асклепий охраняет ее. И я бог, как и ты.

И увидел владыка вод, как мгновенно озарился Олимп при словах мальчика-бога, и, исполненный ярости, отколол мощным ударом ноги край уступа, века нависавшего близ пещеры Хирона, и, ринув его в пропасть, исчез в грохоте обвала с Пелиона.

Сказание о мысли Асклепия у грота речной нимфы Окирроэ

У грота близ потока, где пестовала Окирроэ Асклепия, сказал ей мальчик-бог, победитель Железного Вепря:

- Окирроэ, я рожден в огне костра, в котором Аполлон сжигал мою мать, титаниду Корониду. Меня вырвал Аполлон из огня и принес к тебе, Окирроэ. Ты кормишь героев сырым сердцем вепрей и львов и мозгом медведей, чтобы отважными были их сердца и мысли. Но мне не нужны сердца львов. Мое сердце забилось в огне. Оно огненное. О, как часто я чувствую, будто я ношу солнце в груди! Не хочу я называться богом. Я хочу называться титаном.

Сказала Окирроэ:

- Ты растешь, как бог, перегоняя время. Вчера ты был намного ниже.

И ответил Окирроэ мальчик-бог:

- Мне надо спешить с ростом, Окирроэ. Некогда мне быть маленьким. Надо сразу вырасти в большого титана. Моя мать титанида, и я чувствую, что я тоже титан и только так себе бог. Я - такой, как Хирон. Вчера я вкусил два корня познания на Пелионе. И сказал мне Хирон: "Один корень познания сладок, но плоды его горьки. Другой корень познания горек, но плоды его сладки. Выбирай". И теперь я, Асклепий вчерашний, кажусь уже себе маленьким. Я, Асклепий сегодняшний, со вчера на сегодня вырос: вижу то, что вчера не видел, слышу то, что вчера не слышал. И себя сегодня я вижу другим... Окирроэ, знаешь ты язык птиц и зверей? Могла бы ты с ними говорить?

Сказала Окирроэ:

- Из моего потока пьют воду и звери и птицы. Мне внятны их желания и чувства. Но слов их не знаю. И без языка мы друг друга понимаем.

- Окирроэ, я сегодня узнал их язык! Видел, -как в лесу, в одряхлевшем, высохшем дереве, умирала дриада. Дерево было без листьев, немое и голое, а кругом все звенело от зеленого смеха листвы. Я услышал, что сказал заяц зайчихе, когда умирала дриада. Не хотела она умирать. Из юной и прекрасной, как ты, у меня на глазах она стала старухой: вся сморщилась, ссохлась - и казалась не дриадой, а куском коры, отпавшим от трухлявого дерева... Сказал заяц зайчихе, что заяц живет вчетверо дольше вороны, а ворон живет втрое дольше зайца; птица-феникс живет девять сроков, отведенных черному ворону, а дриада - только в десять раз дольше феникса. Это очень мало, Окирроэ... Окирроэ! Когда я буду большим титаном, я решил сделать смертных героев бессмертными. Уйдут они в мир мертвой жизни - я верну их к жизни живой. Но богом я быть не хочу.

Закрыла Окирроэ благоухающей ладонью рот мальчику-богу и сказала:

- Опасно богу не хотеть быть богом. Опасно называться титаном. Крониды их ненавидят, и Зевс низверг их молниями. Молчи о титанах, Асклепий, как молчит сын Крона Хирон. Боги все слышат. И не думай об этом. Боги мысли читают.

Ответил, смеясь, Асклепий:

- Они могут прочесть мысли смертного. Я не смертный. Не прочел Кронид мысль Прометея '. (Прометей знал, что от богини Фетиды должен родиться у Зевса сын, который будет сильнее его и его молний и свергнет Зевса.)

Но Кронид на Олимпе слышал слова мальчика-бога. Давно заметил с Олимпа Кронид, как любит Асклепия-ребенка Хирон, и решил испытать мысль я мощь мальчика-бога. Большими открытыми глазами ребенка смотрел Асклепий пытливо в мир живой жизни. Казалось, что глаза его всегда удивляются чуду жизни. Но что-то грозное, как безмолвный гнев, как предвестие великой бури, стояло в этих широко открытых глазах ребенка.

Сам того не зная, он жалел. Но в глазах его была не жалость. Было в них нечто другое - то, что так любил в них Хирон: понимание и солнечный свет благодатный, изливающийся в жизнь, полный огня и тепла. И казалось, будто все уже понял Асклепий.

Песня Окирроэ об Ойгле-Корониде, дочери огненного Флешя, и о белом вороне

Сказал Асклепий, победитель Железного Вепря:

- Расскажи мне, Окирроэ, кто я.

О, если бы Окирроэ не знала! Не стала бы она тогда Гиппой. А ведь Гиппа - только кобылица. Но пока Окирроэ - речная нимфа.

И запела Окирроэ песню:

- Близ Бойбейского озера, или там, у ключей Амирбиса, или там, где близ Трйкке протекал Лефёй, где к морю гранитные ворота, где оливы, и яблоки, и груши, где лимонные и апельсиновые рощи, родила сверкающая Ойгла, по прозванию Коронида, Асклепия.

И узнал только белый ворон, от кого родила Коронида.

Если б не было голоса у ворона, если б не был ворон дозорщиком, остался бы ворон белым, не пылал бы костер Корониды, не рожала бы она в огне младенца.

Там, где горный вал отделяет от равнин Фессалии море, где за Оссой склон у Агийи, у подножия хребта Пелиона, - там жила Ойгла-Коронида, дочь огненного Фле-гия-титана, из племени непримиримых...

Так пела Окирроэ, и слушал ее песню мальчик-бог.

Сказал:

- Спой мне не такую песню, а другую. Расскажи мне:

кто мой отец?

Тяжко вздохнула Окирроэ, задумалась - и вот потекла ее речь:

- Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона тптаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом - от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.

Был у матери-Земли Геи и Урана сын титан, по имени Исхий-Силач. Укрывался ои от глаз победителей Кронидов в лесах Пелиона, и считали его древолюди-лапиты сыном их вождя, мужа-ели Элатона. Был он другом Огненного Флегия и спутником лесным Корониды, когда в тень листвы уходила она от зноя. И не знал Аполлон, что соперником ему был лесной титан Исхий.

Летал по лесам Пелиона посланцем Аполлона белый ворон. Переносил он с Пелиона вести в Дельфы. И однажды увидел ворон, как встретились Коронида с Исхием-ти-таном в темном бору. Разболтал об этой встрече белый ворон по лесу. Раззвонили рассказ ворона листья листьям, прокатился звон рокотом-покотом по горным ручьям и пошел гулять от горы к горе, по прогалинам и щелям, пока снова не дошел до белого ворона. Как услышал белый ворон то, о чем сам же разболтал по лесу, не узнал он своего рассказа такое услышал он с высокого вяза о встрече Корониды с Исхием. Полетел ворон в Дельфы к Аполлону- пересказать ему слыханно-неслыханное:

Исхию-лапиту предпочла Коронида Аполлона, опасалась, что покинет ее дельфийский бог.

Так стал ворон вестником злосчастья.

Разъярился Дельфиец. Пронесся грозно по Пелиону в поисках Исхия-лапита и поразил его золотой стрелой на пороге обиталища Флегия-титана. Но боя с самим Флегием не принял. Устремился на поиски Ойглы-Корониды. Нашел он ее у Бойбейского озера. Не могла роженица-титанида укрыться от бога. Выбросил Аполлон из колчана свои золотые стрелы на землю, словно частоколом окружил ими Корониду, и от солнечных стрел поднялось вокруг нее пламя.

Запылали травы и вереск, запылали кусты и деревья, высоко взметнулись языки огня и опоясали стеной мать-роженицу. Горела Коронида в Аполлоновом огне, но не сгорала. Была она дочерью Флегия - из огненного рода титанов. И средь пламени родила она в огне младенца.

Сквозь завесу золототканую огня смотрел бог Аполлон на Корониду с новорожденным на коленях - как сидела она среди пламени костра, им самим казнимая, сыном Зевса. Рядом с богом на камне сидел белый ворон-передатчик и тоже смотрел на мать с младенцем,

Тут крикнул белому ворону бог:

"Перенес ты мне черное слово, ворон! Будь же ты и сам отныне черным".

И с той поры стал белый ворон черным.

Подползли языки огня к Корониде. Обняли ее руки и ноги. И уже руки у Корониды огненные, и уже ноги у Корониды огненные. Начал огонь добираться до младенца.

Боги Крониды не знают жалости. Но будто сжалился над младенцем Аполлон. Разделил он надвое пламя костра и вырвал из огня новорожденного.

А сама Коронида превратилась в огонь и с огнем слилась: напоила собою, своей солнечностью, золотые стрелы Аполлона...

Умолкла Окирроэ.

И сказал мальчик-бог речной нимфе:

- Не все боги безжалостны.

Улыбнулась ему нимфа Окирроэ, встала и хотела погрузиться в свой поток. Но удержал ее мальчик-бог, ей и себе на горе. Сказал:

_ Не все песни спела ты мне, Окирроэ. Спой мне еще песню о том, почему не отстоял титан Огненный Флегий мою мать, Ойглу-Корониду.

И снова запела Окирроэ песню:

- Был храбр Флегий-титан, вождь лапитов. А лапи-ты - лесные древолюди. Так отважен был Флегий, что Крониды называли его сыном Арея. Был он крепок титановой правдой, и мятежное жило в нем пламя, словно богом он был лесных пожаров. Потому и Огненным прозвали Флегия лапиты и дриопы - крепкодумов дремучее племя. Был он солнцем, был огнем лапитов, потому ненавистен Аполлону: не терпел Аполлон другие солнца.

И, когда погибла Ойгла-Коронида, столкнулись Аполлон и титан Флегий. Флегий сжег его приют дельфийский, Аполлон метнул стрелы в бор лапитов. Запылали леса Пелиона, загорелись древолюди, муже-сосны, всё Питфеев смоляное племя, а за ними муже-ели - Элатоны, и Дриасы - муже-дубы, и Мелии - ясени-копейщики горели.

Умоляла Зевса богиня облаков Нефела дождем милосердия пролиться над народами лесными Пелиона, угасить пожар, не жечь лапитов.

Но лапиты - титаново племя. Запретил Кронид угрюмым тучам двинуться на Пелион с громами, излить дыханье рек на пепел, чтоб озлилось пламя, закипело, чтоб на пар обменяло клубы дыма и задохлось под влажными парами.

Тогда дал совет Хирон Нефеле: собрать стадо облаков над Пелионом, чтобы в огненные ведра пожара облачных коров доила с неба. Приняла она совет кентавра и, смеясь над огнем, коров доила: закипало в вымени коровьем молоко от жара Пелиона. Стлался пар молочный. Не дождило. Погибали лапиты и дриопы.

И пришла к ним на помощь Филюра. Одиноко стояла на утесе Великанша-Липа Филюра. Крикнула она ручьям и рекам, и ключам пещерным и подземным, вызвала их из глубин на почву. От подножия, вершин и дальних склонов потекли они по Пелиону. Забурлили по лесным трущобам, где в пламени сгорали лапиты; утопили в бурных водах пламя.

Еще хвоя под корою пепла тлела и еще дымилась жарко почва, когда с неба Аполлон стрелою пронзил грудь Флегию-титану,

И титана солнечное тело приняло стрелу Солнцебога, как лучи принимают луч разящий.

Тут воскликнул отважный Флегий:

"Тешься! Не страшат меня, Дельфиец, твои стрелы. Не страшат меня и молнии Зевса. Потушили воды Пелиона пламя, поднятое вами, Кронидами. Не погибло мое племя лапитов".

И горящей палицей ударил в золотое тело Аполлона. Не растаял ее огонь в его блеске.

Так сражались долго без успеха боги солнца, огненные боги.

Но услышал Кронид-олимпиец слово гордое Флегия-титана. Тяжко грянули громовые молнии, огненнее Огненного титана, и низвергли в тартар с Пелиона Флегия, отца Корониды...

Так закончила песню Окирроэ.

Сказание о каре, постигшей нимфу Окирроэ, и об огненном клубне жизни

Спела Окирроэ Асклепию песню о его матери - тита-пиде Ойгле-Корониде и об Исхии-титане.

Текли волны потока Окирроэ в сторону заката, к Анав-ру. Слышали они песню Окирроэ о Корониде, рассказали о ней волнам Анавра. Потекли волны Анавра, нырнули в недра горы, вынырнули к потоку Ворчуну, рассказали о песне Окирроэ. А Ворчуна ворчливые струи рассказали о ней Горючему ключу. И разнеслась по всей Фессалии многоводная песня о загадке-тайне рождения Асклепия, сына Корониды.

Спросил мальчик-бог у Окирроэ:

- Ты скажи мне, Окирроэ: не сын ли я Исхня-титана?

Ничего не ответила Окирроэ. Но услышала вопрос Асклепия горная нимфа Эхо. Услышала и повторила:

- Не сын ли я Исхия-титана?

Повторила и резво побежала через ущелья и перевалы, сама с собой перекликаясь:

_ Не сын ли я Исхия-титана?

Знала Окирроэ, что карают боги тех, кто открывает смертным тайны богов. Открыла она тайну мальчику-богу, а узнали о ней племена людей.

Сидела она на берегу своего потока, и вот легла черная тень коня на берег и подошла вплотную к Окирроэ. И вдруг показалось Окирроэ, что от нее самой падает эта тень коня. Затрепетала речная нимфа. Взглянула в зеркало вод потока, как некогда взглянула Харикло, и увидела не себя в воде, а кобылицу. Хотела Окирроэ сказать слово, а издала только жалобное ржанье.

И осталась речная нимфа навсегда кобылицей. Покарал ее Аполлон.

Одно только слово могла она выговорить:

- Гип-па.

Потому и прозвали с тех пор Окирроэ Гиппой-кобылицей.

Погрузилась Гиппа в горный поток, стала Гиппа речной кобылицей. Приходил, бывало, мальчик-бог к потоку, вызывал свою пестунью, Окирроэ. Высовывала Окирроэ конскую голову из воды и печально говорила:

- Гип-па.

И ей в горах отвечала нимфа Эхо:

- Гип-па.

Подходила к потоку красавица Меланиппа, вызывала из быстрины свою мать, Гиппу-Окирроэ, и рассказывала ей о делах богов, кентавров и героев на Пелионе. Слушала ее Гиппа и порою жалобно ржала.

В печали бродил мальчик-бог Асклепий по Пелиону в поисках корней познания, чтобы вернуть Окирроэ ее былой образ. Знал, что не может бог идти против других богов. Покарал Окирроэ сам Аполлон, извлекший его из огня, и не мог он враждовать с Аполлоном. Но ведь был еще Асклепий и титаном.

И явился ему окутанный полупрозрачным облаком Зевс в образе лапита, с золотым лукошком в руке.

Не мог Зевс явиться перед ребенком во всей своей мощи и славе, чтобы не сжечь его громово-огненным дыханием, если в мальчике есть смертное зерно.

Мгновенно узнают боги богов. Узнал Асклепий Крони-да, и то грозное, что стояло в глазах Асклепия, вдруг разом окрепло, и бог-ребенок стал мощен.

Спросил Асклепий Зевса:

- Это ты держишь молнии в руках, испепелитель титанов? Не таков твой образ, какой ты принял сейчас. Почему же не предстал ты предо мной в громах и молниях? Ты хитрый бог,

- Ты еще слаб и мал, - ответил Кронид, - не выдержишь ты моего образа.

И услышал ответ:

- Явись таким, каков ты есть.

И явился Зевс Асклепию таким, каким являлся титанам в битве: огромный, со страшилищем-эгидой на груди и перуном в руке, средь громов и молний. Притихло псе живое в лесах и горах Пелиона, укрываясь от блеска и грохота громовых ударов.

А мальчик-бог сказал:

-- Мне не страшно. Не сжег ты меня блеском своей славы. Ты только бог и не больше. А мир огромно-большой, и мысль Хирона больше тебя, владыки Олимпа.

Удивился Молниевержец, свергающий в тартар титанов, отваге мальчика-бога.

Сказал:

- Вижу, не смертный ты. Но вполне ли ты бог? Мало родиться богом - надо еще научиться быть богом. Не титан ли ты, мальчик?

Так испытывал Зевс Асклепия. И, проникая в него своей мыслью-взором, хотел Зевс прочесть его мысль.

Спросил мальчик-бог:

- Зачем тебе молнии, Кронид?

И ответил Владыка богов:

- Чтобы силой выполнить веления Дики-Правды.

И, услыша ответ, исполнился теперь удивления Асклепий.

- Но ведь сила в знании, - сказал он. - Я вкусил уже от его корней.

Улыбнулся владыка Олимпа и, вынув из золотого лукошка багряный клубень, сказал:

- Если ты бог, то отведай.

Но чуть коснулся Асклепий этого багряного клубня губами, как словно огнем чудно ожгло ему язык, и нёбо, и рот, и вошла в него огненная сила от клубня.

Стал Асклепий мощью равен богам Олимпа. Сказал Зевс:

_ Это огненный корень жизни. Ты отведал от него и не сгорел. Теперь ты научился быть богом.

- Я дам его отведать Окирроэ, - радостно сказал мальчик-бог.

- Дай, - ответил Зевс и снова улыбнулся ребенку.

Но коварна улыбка богов Кронидов.

Так расстались два бога - Властитель молний и мальчик-бог Асклепий.

И сказал Зевс на Олимпе богам, испытав Асклепия:

_ Он бог людей, а- не бог богов. Пусть жилищем ему будет земля, а не небо.

Мгновенно достиг Асклепий потока, где жила Гиппа-Окирроэ. Вызвал ее из воды и, ликуя, воскликнул:

- Выйди на берег! Я принес тебе из мира правды чудес корень жизни. Отведай его - и вернется к тебе твой былой образ нимфы навеки.

Но забыл он сказать Окирроэ, от кого получил этот корень. Вышла она из воды, и вложил ей Асклепий огненный корень в ее конский рот Гиппы-кобылицы. Но чуть коснулся чудного корня ее язык, как она мгновенно сгорела. И осталась от Гиппы-Окирроэ на берегу потока только кучка серебряного пепла.

Часть II

ИЗГНАНИЕ ХИРОНА С ПЕЛИОНА (Фессалийская кентавромахия)

Сказание о том, как покинули Хирона, его питомцы, и о гибели Актеона-охотника

Знал Хирон, что время бежит, но куда убежало время, об этом и бессмертный Хирон не знал. Спросил он у своих питомцев-героев:

- Что-то долго бродит мальчик в горах. Кто видел Асклепия?

(Во II и III частях сказания о Хироне мы попытались восстановить в форме героических сказаний обе не дошедшие до пас эпические поэмы об истреблении титанического племени кентавров, именуемые Кентавромахия: 1. "Фессалийская кентаврома-хия" - о борьбе лапитов и кентавров. 2. "Пелопонесская кентавромахия" - об истреблении Гераклом кентавров на горе Фолое и горе Малее. Фабула первой утрачена. От фабулы второй Кентав-ромахии сохранилось в весьма сжатом изложении только несколько эпизодов у некоего греческого мифографа римской эпохи.)

И отозвался ему юношеский голос за пещерой:

_ Я вернулся и жду тебя, отец. С моим спутником-другом, с голубой змейкой, я пойду на Пелион пасти стадо в том месте, где звери всего свирепее. Только там научусь я пастушьему делу. Иначе как буду я врачевать смертных, если не сумею быть пастухом! Я хочу себя испытать. Отец, я попробую сперва исцелять не людей, а зверей... - и, помедлив словом, добавил: - от зверства.

Вышел Хирон из пещеры на голос Асклепия и увидел, что мальчик-бог уже юноша. Хотя видом он был не мощнее полубогов-героев, но его взор был более могучим, ибо смотрел он в мир так глубоко, как не могут смотреть полубоги.

Тогда сказал Хирон Асклепию:

- Иди и попробуй. Трудно зверю не звереть в борьбе: растерзают его другие звери. Но иной незверь зверее зверя. Не учил вас этому Хирон.

И ушел мальчик-бог Асклепий от учителя кентавра Хирона.

Только еще раз явился как-то Асклепий к Хирону, под осень. Был он уже по виду не юношей, а могучим богом и таил свои слова и мысли.

Сказал:

- Я иду исцелять смертных от смерти. Я испытал себя. Зверь умеет умирать, а мысль умирать не хочет. Сильнее, чем тело, страдает от сознания смерти мысль...

И, хотя бессмертные не прощаются, а только радуются и сиянием приветствуют друг друга при разлуке и встрече, Асклепий, уходя, глубоко заглянул в глаза Хирону и простился с ним по-земному, а не как жители неба, и по-земному простился с ним Хирон, сын Крона.

Как раз тогда пришла пора великих походов и подвигов. Возмужав, один за другим покидали полубоги-герои пещеру Хирона и самого учителя и шли в неведомые земли великанов и чудовищ. Говорил им в напутствие Хирон:

- Вот вы и взялись за дело. Соблюдайте же, идя на зверя, закон звериной правды, идя на людей - людской. Есть закон правды для людей и зверей, но нет закона правды для чудовища: для чудовища есть только рука героя. У чудовища жалости нет.

И, отъезжая, уже не говорили герои-полубоги Хирону, как бывало прежде:

-Зачем нам жалость? Разве жалость у героя не слабость? Нам нужна только радость победы".

Теперь они знали, что и у барса высшая радость - радость победы. Барс же - зверь лесной.

И, смотря с Пелиона вслед ушедшим, вспоминал Хирон, как спрашивали его, бывало, юные питомцы:

"А разве у богов Олимпа есть жалость?"

И отвечал им Хирон:

"У них есть радость".

И спрашивали питомцы:

"Они злы?"

И Хирон качал головой.

И спрашивали:

"Они добры?"

И Хирон снова качал головой и говорил:

"Они радостны. И гневно карают омрачающих радость богов. Ненавистен им тот, кто тревожит мятежами Олимп, и отвечают они нарушителям огнем и потопом".

Отъезжали герои, и задумывался Хирон о том, сохранят ли они его заветы.

Умчали резвые ноги и внучку Хирона Меланиппу на поиски Актеона-охотника. Все в крови, с пенящейся пастью вернулись с охоты его собаки-друзья и вели себя как безумные: не ели, не пили; то собирались они на краю поляны и всё смотрели, жалко воя, в сторону дальних лесов Киферона, и из их собачьих глаз катились слезы; то кружились на месте и хватали зубами кого-то неведомого - невидимку.

Ничего не утаишь от леса. Весь вслушивается он, миллионами ушей, и летят к нему тысячи вестников: кто на ветре, кто на волне, кто на капле дождевой, а кто на приблудном листике. А птицы, муравьи, мошки? А лучи-глаза? А песчинки на лапах и шерсти? Мало ли их, лесных вестников! Перескажут все вести лесу.

И узнал в лесу Хирон об участи полубога Актеона-охотника.

Побежал Актеон вдогонку за золоторогой ланью Артемиды-охотницы. Бежит и кричит ей задорно:

"Не уйдешь ты от Актеона! Артемиду и ту догоню!"

Добежали они так до горы Киферон. Услыхала богиня Артемида слова юноши-героя - и уже мчится с ним рядом, заглядывая ему на бегу в глаза. Узнал Актеон богиню, да

слишком поздно. За то, что посмел состязаться с богиней, обратила она Актеона в ветвисторогого оленя и сама оленем обернулась.

Издалека по следу охотника бежала его охотничья пелионская свора. Понеслась Артемида наперерез собакам и, когда очутилась перед ними, повернула обратно и пошла оленем впереди собак по следу Актеона, а собаки ~. гоном за нею.

Догнала олень-Артемида Актеона-оленя. Кинулась в сторону. Смешала запахи. Стала невидимкой.

Не заметили собаки хитрости богини: впереди них как был, так и остался убегающий олень. Не признали они в олене хозяина, гонят его с яростным лаем. И придала им Артемида быстроту небывалую. Настигают оленя.

Заметил Актеон-олень погоню. Узнал своих собак. Не он теперь охотник: он - дичь. Стал гонитель гонимым. Видит пасти собачьи. Хочет им, своим друзьям, слово сказать: говорит в уме, но не может громко выговорить оленьим ртом. Оставила ему богиня в зверином образе человечий разум. И терзается разум в бессильной муке передать словом свою мысль собакам. Слезы стоят в его оленьих глазах. Но не слышат его мысленных слов собаки. Обезумели звери. Уже терзают ему ноги на бегу. Впились зубами. Разорвали они оленя-Актеона и умчались сами не зная куда...

Только ключ, забивший на том месте, где был растерзан Актеон, нашел в лесу мудрый кентавр.

Долго был он печален. Не гибель героя печалила так долго Хирона: смертен был Актеоп. Печалило его то, как сильно страдал в терзаемом теле Актеона от бессилия его разум.

И, когда понял Хирон горе обезумевших собак, у которых плачет безутешно их честная слепая совесть, вылепил он из глины образ юного охотника и поставил его на поляне. Чуть увидели образ Актеона собаки, окружили они его с радостным лаем, пришли в себя от безумия и с тех пор перестали выть и даже убегали за добычей.

И однажды, убежав, не вернулись.

Не вернулась к пещере и Меланиппа,

Один остался в пещере Хирон. Бродил он по осенним горам, слушая шепоты трав и ягод, и узнавал их маленькие тайны - горькие и сладкие, жгучие и терпкие, сонные

и бодрящие. Сам же молчал. Тревожил его необузданный нрав диких кентавров и вражда их с древолюдьми-лапитами. Жаловались ему ланиты и упрекали в потворстве родному племени. Тревожила его и неприкрытая, громкоголосая ненависть кентавров к богам Кронидам.

- Титаново мы племя, - говорили дикие лесные кентавры, угрожая яростно небу, и смеялись над властью богов.

Ждал беды Хирон.

Знал: не будут сами Крониды истреблять титановы племена. Запрещает им это древняя клятва Стиксом. Но есть у них дети-полубоги. И всех грознее среди них, полубогов, питомец древолюдей Тезей и сильный, как бог, Геракл. Породили их боги Крониды для того, чтобы истребляли они чудовищ - древнее порождение на почве земли, и чтобы бились друг с другом богам на потеху. Все титаново непокорное племя стало для героев чудовищами. Утаили боги свой замысел от героев.

Знал Хирон: в ком из полубогов-героев нет титановой правды, те истребят титановы племена.

И вспомнил мудрый кентавр, как спрашивали его полубоги-герои, отъезжая на подвиг:

"Учитель, разве нет смиренных чудовищ?"

И ответил за него Язон:

"И яд - смиренная капля, пока ее не проглотишь".

И еще спросили Хирона герои:

"Учитель, как отличить нам злобное чудовище от титана в коже чудовища? Ты нас учил, что и урод таит в себе красоту. Где примета?"

И пояснил им Хирон:

"Кликни титанов клич. Если скрыт под кожей чудовища титан, то ответит он тебе тем же кличем. И в глазах его будет примета. Не забудьте только этот клич".

Но забывали этот клич и слова Хирона полубоги-герои в жажде подвигов и славы - волю Кронидов выполняли. И гибли титаны-оборотни, и потомки титанов, и людские титанические племена на земле.

Сказание о битве кентавров с древолюдъми-лапитами и об изгнании Хирона с Пелиона,

Было утро на Пелионе, и услышал Хирон из пещеры топот, и гул голосов, и грубый смех со всхрапом, похожий на ржанье. Выглянул: кентавры толпятся на поляне. Что ни слово, то дыбом и друг на друга наскоком. Кулаки и копыта в воздухе. Вороные, гнедые, пегие, в яблоках рыжих и серых. Дебри грив на висках и на затылке. И такие дремучие бороды, и хвосты конские. На плече дубы, с корнями вырванные, и свисают с корней сырые комья земли. Яры, могучи, зверины, на копытах - и все же людское племя: и руки у них человечьи, и глаза, и человечья речь. Видно, нужда привела их на эту поляну.

И вышел к ним Хирон из пещеры с лирой в руках.

Стих табун. Сбился в кучу. И стоят друг против друга: кентавр Хирон, сын Крона, и лесные дикие кентавры.

Смотрит безвопросно на свое племя Хирон. Чуть касаются его пальцы струн, и нежно рокочут струны под пальцами в свежем утреннем воздухе.

Переступили с ноги на ногу конские копыта табуна. Подтолкнули слегка локти и плечи друг друга. Молчит Хирон. Только пальцы по-прежнему пробегают по лире.

Дохнул один кентавр, сказал:

- Хирон.

Дохнул другой кентавр, сказал:

- Хирон.

Дохнули еще два, три и сказали:

- Хирон.

Смущают их глаза мудрого Хирона. Мыслью смотрят эти глаза, а не просто зрением. В них укор за буйство. Не по нраву такой укор буйному лесному племени.

Тогда отделился от дикой гурьбы огромный пегий кентавр Агрий, по прозванию Свирепарь.

- Мы к тебе, - сказал Агрий. - Хирон, нам нужна твоя хитрая сила. Ты ведь хитер, как небо, а мы только лес. Некому дать нам совет. Только ты необорим и бессмертен и почитаем всеми племенами титанов. Поведи нас против древолюдей-лапитов, наших давних врагов на Пелионе. Жены нужны нам. Много серебряно-березовых невест у племени древолюдей. Похитим их у лапитов. Есть у них и запасы пьяного вина. Го-го! вино!

И подхватил табун:

-- Го-гo! вино! Отнимем заодно и вино. Веди нас.

Хирон, против лапитов. С ними и Кайней неуязвимый. Народ тебя требует в вожди.

Затопал табун, стоя на месте. Закричал зычно:

- Веди нас против лапитов!

Ничего не ответил Хирон, только протянул Агрию лиру, Сказал:

- Сыграй-ка, Агрий, на лире. Сумеешь сыграть - поведу вас против лапитов. Будете делать то, что я, - буду и я делать то, что вы.

Задышали бурно кентавры, затопали, зычно закричали:

- Дуй, дуй, Агрий!

Взял Агрий в ручищи лиру. Видел, как бегали пальцы Хирона по струнам, и сам дернул всей пятерней: рванул - и разом лопнули со стоном жилы и хрустнула основа.

Засмеялись с храпом кентавры. Заскакали с гоготом на месте. Стали хлопать себя по бокам ладонями:

- Дуй, дуй, Агрий! Го-го! Дуй!

Рассердился Агрий-Свирепарь на Хирона и кентавров:

- Не нужна нам твоя штука с комариным зуденьем и птичьим иканьем! Отдай ее соловьям. А я не соловей - я кентавр.

И бросил обломки лиры с оборванными жилами-струнами наземь, под копыта табуна.

Тогда выступил вперед кентавр Пиррий, по прозванию Гнедой.

Сказал:

- Любим мы, кентавры, как и ты, песни соловья и мед звуков твоей лиры, когда мы грустим без жен. Далеко слышна она на Пелионе. Чтим мы тебя, сын древнего Крона. Но буйна наша кровь и пьяна наша воля. Ты бессмертен - мы смертны. Мала для нас твоя радость - соловьиная, лирная. Нужна нам радость громовая: в грохотах, с гудом, топотом и ревом, чтобы сердце кентавра заржало, чтоб скакать нам, кружить и крушить, чтобы вихрями быть, чтобы руками скалу прижимать к груди - и была бы та скала горяча, как добыча для львиных лап, как вино на пиру у лапитов. Утопить бы в нем, горячем, наше горе кентавров, когда-то бессмертных, как боги. Из садов золотых феакийских нас изгнали Крониды, а волю богов, волю к жизни из нас не изгнали: осталась у нас. И вот голодна эта воля, жадна и свирепствует в буйстве - перед гибелью. Ненавистны нам боги. Знаем: обреченные мы на Пелионе.

И понурили человечьи лохматые головы дикие кентавры, слушая слово Гнедого. А огромный Агрий ударил себя острым суком в грудь у сердца, и текла по могучему торсу полузверя-получеловека кровь и падала на ноги и копыта.

Весь золотой стоял кентавр Хирон с серебром бороды перед ними и печально смотрел на родное дикое племя - он, учитель героев, сын Крона, титан.

Сказал:

"Не хотели вы копать копытом те волшебные корни, что копали Хирон и Асклепий. Не хотели насыщать ими свою пьяную волю. По бессмертью богов грустите вы, дикое племя? Вот смотрю я вам в глаза, былые боги, и вы, смельчаки, опускаете их предо мною к земле. Полубоги-герои смотрят прямо в глаза Хирону. Не ходите на пиры лапитов. Не вступайте в бой с их вождем, огненным Пейрифоем. С ним полубоги-герои Тезей, Пелей и другие. Сам пойду я к древолюдям. Примирю вас, яростных, с ними.

Ускакал радостно табун лесных кентавров. И долго доносились до Хирона их ликующие крики и гуд их копыт.

Тихий день. Поют птицы. Улыбнулся дню Хирон, подобрал с земли затоптанные обломки лиры и стал ее чинить и натягивать на колышки струнами новые жилы.

Ох, как шумели древолюдп-лапиты по лесам Пелиона! Такой гул стоял в бору кедровом, что как ни закрывали грибы шапками уши, оглохли старые боровики. Сходились древолюди со звериных троп и из непролазных зарослей, с болот и просторных полян, даже с утеса-бирюка - в одиночку, по двое, по три, а то и целой рощей кудрявой. Пришел Дриас - муже-дуб. Ого, муже-дуб! Пришел Гилей-деревище с братьями: сам он - Гилей, и все его братья - Гилей. Стали братья целой чащобой Гилеев и стоят: не пройти сквозь них, не прорваться ни кентавру, ни полубогу. Тьма их и тьма в чащобе, да еще какая!

А Элатон - муже-ель все трещит, все брызгает во все стороны словами-шишками, созывая мужей.

Столпились древолюди вокруг старого Питфея, мужа-сосны, бывалого великана-вождя древесных племен. Дед он героя Тезея. Его даже дикие кентавры чтили. А кентавры никого не чтут. Не раз пили они у старого исполина его смолистые меды, возглашая здравицу Хирону.

Только где же огненный Пейрифой, юный вождь

древолюдей-лапитов? Почему не видать нигде нежноликого Кайнея-Чистотела, неуязвимого сына Элатона? Не укрощает ли он зеленых кобыл Магнезийских на горных склонах Офриды?

За грабителями - дикими кентаврами, за гостями-насильниками, похитителями серебряно-березовых лапиток, погнался Пейрифой сам-друг с Тезеем. Разлучился с новобрачной Гипподамией. А за ним другие лапиты.

Не простят лапиты лесным кентаврам смерть неуязвимого Кайнея. Не простят гостям пьяного разбоя у хозяина-хлебосола.

Говорили мошки комарам, говорили комары жукам, говорили жуки паукам: будто девушкой был некогда Кайней - не березкой, но почти что березкой, такой серебристой девушкой, лесной Кайнеей в темном ельнике, что сразу полюбилась она при встрече Посейдону. Не далась она в руки бога. Сказала владыке вод:

"Не умеем мы, лапиты, менять личины, как умеете это вы, Крониды. Не хочу я быть березовой девой, хочу быть отважным древомужем. Если ты так всесилен над морями, обрати меня, Кайнею, в Кайнея, и тогда поведу я тебя к Филюре-Липе. А Филюра красивее всех красавиц".

Усмехнулся могучий бог. Ответил:

"Мало просишь у меня, Березовая дева. Станешь ты древомужем, и вдобавок еще будет тот муж неуязвимым'. Ни одна рука тебя не поранит, ни камень, ни железо, ни огонь, ни зубы, ни коготь".

(В мифологии неуязвимость не тождественна с бессмертием. Неуязвимые герои гибнут. Тар погиб и Кайней.)

И превратилась Кайнея, серебряно-березовая дева, в красавца, неодолимого Кайнея.

Ни рука, ни копыто, ни зуб, ни обломки огромных винных бочек, ни камни не поранили его, лапита-Чистотела. Но, когда под грудами трупов древомужей из племени Пит-феев стал Кайней задыхаться, тогда вспомнил он усмешку могучего бога, Посейдона-Кронида.

Жужжат мошки, комары, жуки. Вьют пауки паутину. Шумит кедровый бор. Собрались лапиты на сход. Вдруг,

откуда ни возьмись, набежали, закричали - кто, где, не поймешь:

- Нашли, нашли!

И обратно в лес. Кинулись вслед за ними те, кто помоложе. Бегут. Видят - прогалина. На прогалине обгорелое место от костра. На нем пепел, весь серебряный, с черными чурками. И валяются кругом, тлея, головни и головешки.

Страшно. Кто совершил такое дело? Кто здесь жег? И хотя никто не знавал тех, кто жег и кого жег, а уже все наперебой кричали:

- То кентавры жгли в лесу лапитов!

- Ополчайтесь, древолюди! Жгут лесных древолюдей кони-люди лесные.

Зашумел кедровый бор, загудел - так зашумел и загудел, как еще никогда не шумел даже под грозовым ливнем Зевса.

Завопило все лесное племя:

- Эй-го! Хирон в ответе. Пусть несет он кару за все племя кентавров. Эй-го! Изгнать Хирона с Пелиона: он - кентавр. Эй-го! Пусть старый Питфей скажет свое слово. Эй-го!

И пошло "эй-го" по всему бору гоготать:

- Эй-го! Эй-го! Эй да го!

Тогда поднялся над толпами древолюдей-лапитов их старый вождь, муж-сосна Питфей.

Прям и сух он, словно мачта корабельная. Много ран на нем покрылось корою. Весь рогами увешан. Грозен. Во все стороны торчат эти рога, словно не рога они, а голые сучья. В рыжей шкуре прямой его стан. Чуть алеет эта шкура под лучами. А сверху, на его лесной шапке-макушке, всё колеблются боевыми перьями иглы, и звенят на них тонко колокольцы его древнего шишака.

Старый вождь, старый - дед Тезея.

Стали слушать древолюди Питфеево слово:

- Много есть древолюдей-лапитов. Есть в Магнезии лапиты Офридские. Вождь над ними был Кайней, сын Элатона. Пал Кайней под руками кентавров. Высокий над ним курган из трупов. Лежат трупы лапитов стволами. На ланитах кентавры табунами. Горе павшим! Слава живым! - таково слово живой жизни. Не по титановой правде Живут кентавры. Эй-го! Эй-го!

И ответил Питфею могуче сход:

- Эй-го! Эй-го! Говорил Питфей:

- Всех славнее лапиты Пелиона. Всех выше среди них Питфеево племя мужей-сосен. Великаны мы, великаны!

Солнечнее всех вождей-лапитов был Иксион, сын Фле-гия-титана. И от Иксиона-титана родила Нефела диковину: не людину, не коня, не дерево, - не титана, не бога и не зверя, а и то, и другое, и третье: был он - конь, и людина, и дерево - кусок зверя, бога и титана.

Был он смертен и был бессмертен. То одно в нем умирало, то другое, испаряясь, как облако, на небе, а он жив: ржет, и скачет, и хохочет, и листвой шелестят его хвост и грива. Прозвали это чудище кентавром. Не похож он был на лесных собратьев, не похож был ни на что земное. Только облако порой на небе примет вдруг его образ и исчезнет. Лют он был, смесь огня с водою, вспыхнет злобой, страшно полютует и обмякнет разом, весь раскиснет. Пасся он на горах с табунами Магнезийских кобыл зеленых. И пошли от него, от Чудища, не кони - а копытные кентавры, коненогое людское племя.

Вот откуда лесные кентавры, племя яростное на Пелионе. Неповинен в их делах кентавр, сын Крона...

- Неповинен! - кричали старые лапиты.

- Повинен! - кричали молодые. - Он кентавр, и значит, он повинен.

А третьи кричали всех громче, что повинен он и неповинен: со старыми кричали "неповинен", с молодыми кричали "повинен".

- Эй-го! Эй-го!

Долго, долго шумел сход в кедровом бору на Пелионе. Пришла ночь, и лапиты уснули. Где и как кто стоял, так там и уснул. Не уснул только старый вождь, муж-сосна Питфей, давний друг кентавра Хирона.

Зашагал он, прямой и высокий, к другу Хирону на поляну. Шел он медленно, шаг за шагом, не сгибаясь под ночным Ветром, и качались иглистые перья на его голове, древомужа.

Высоко в воздухе замелькали смолистые факелы в руках у кентавров, беглецов с кровавой свадьбы Пейрифоя и Гипподамии, озаряя их дикие лица. Еще хмель от вина и битвы не вышел из их звериного тела. Бурно дыша, в ранах, покрытые кровью - своей и лапитов, метались они буйной ватагой по поляне, взывая к Хирону. Вихрятся во мгле огромные тела, пламя и дым. Сверкнут белки обезумевших глаз. Упадет блик на конский круп или руку, сжимающую камень. Беспощадной отвагой и смятением звучали в ночи их голоса.

Гонятся за кентаврами лапиты. Ведет их вождь лапитов Пейрифой. С ними полубоги-герои и Гипподамия на своей белоногой кобылице, - словно амазонка на Пелионе.

Мало уцелело кентавров. Кто не пал на свадебном пиру, тот лежит на тропах и в лощинах, истекая кровью и грозя в предсмертной тоске небу Кронидов. Мчатся одинокие исполины, мчится громокопытная гурьба по равнинам Фессалии, через Истм - туда, на остров Пелопа, на Фолою, где в пещере живет благой кентавр Фол.

Истребили древолюди-лапиты и полубоги-герои титаново племя кентавров, изгоняют их с Пелиона. Свершилась воля Кронидов. Скажут боги: само себя погубило свирепое племя. Кто же напомнит богам, что они, победители древних титанов, изгнали с золотых феакийских полей титаново племя когда-то благих кентавров? Одичало блаженное племя, озверело, и только мудрый Хирон и Фол-гостеприимец два образа высокой жизни стоят пред богами как упрек земли высокому небу Кронидов.

- Бегите и вы на Фолою, - сказал Хирон. - Здесь задержу я преследователей. Не пройдут они мимо Хирона. Не глыбами камня, не ясенем пелионским, не титановой рукой сына Крона - правдой титановой, песней и струнами задержу я лапитов и героев. Бегите!

И умчалась последняя ватага, уцелевшая от племени кентавров, со склонов лесных Пелиона. Остался на всем Пелионе из кентавров один Хирон. И долго смотрел он вдаль, на мелькающее в ночи пламя факелов в руках беглецов, провожая глазами остатки изгнанного племени титанов.

Еще Эос-Заря не умылась, еще только выводила пурпурного коня на небесную дорогу, бросив на ветер багряную хламиду, утопающую в пурпуре моря, когда вышли из лесов на поляну к пещере Хирона древолюди-лапиты во главе с Пейрифоем. А за ними на коне - Гипподамия.

Был свободен вход в пещеру пелионского врачевателя. Не раз он спасал здесь лапитов от болезни, беды и смерти.

У самого края скалы близ пещеры, высоко над долиной, именуемой Думы Пелиона, стоял хозяин-кентавр и смотрел на далекий Олимп. Рядом на камне лежала лира из рогов неведомого ланитам зверя. Тихо пел он привет рассвету, и с далекой окраины неба обернулась к нему титанида Заря-Эос, держа руку на гриве коня.

Одинок был Хирон. Ни друга рядом с ним, ни питомцев-героев, ни Меланиппы. Ушли герои.

Не знали полубоги-герои, что пойдут лапиты с Пейрифоем к Хирону. Не было с ланитами и Тезея: амазонки грозили героям - и ушел Тезей поспешно с Пелиона на борьбу с титановым племенем амазонок.

Раз решив, не умел перерешать Пейрифой. Что сказал, то тотчас и выполнит. Тверд был в слове, и в деле, и в дружбе. Спустится ради друга в преисподнюю, хотя бы его там навек приковали. Поднимется ради друга на небо даже под копьями молний. И, когда он слышал слово "измена", из его сердца уходила пощада.

Говорили: жесток он в дружбе. Не прощал он другу даже колебания. Если скажет другу: "Прыгай в пропасть" - должен друг, не мешкая, прыгнуть в пропасть. Если скажет другу: "Ввергнись в пламя" - должен друг, не мешкая, ввергнуться в пламя. Раз он крикнул: "Я бы срубил мысль, если б мысль мне поперек дела стала!" А другой раз сказал: "Смерть стоит не за спиной героя впереди бежит она от страха перед героем".

Стремительным прозывали его лапиты - так быстр он был во всяком деле. А герои называли его Испытанный.

Все было в нем по титановой правде.

И, как все титаны и герои, чтил и Пейрифой Хирона. Но сказал он лапитам в пылу битвы с кентаврами: "Всех кентавров изгоним с Пелиона. Ни единого здесь не оставим". И не мог он теперь не выполнить слово, не изгнать с Пелиона Хирона: ведь и мудрый Хирон был кентавром.

Не умел Пейрифой слова мазать маслом. Сурово сказал сыну Крона, врачевателю и спасителю лапитов:

- Уходи с Пелиона, Хирон.

И за ним повторили угрюмо воины-лапиты:

- Уходи с Пелиона, Хирон. Спросил Хирон Пейрифоя:

- За вину изгоняешь?

И ответил Хирону Пейрифой:

- Изгоняю, хотя ты и неповинен. Ты - кентавр.

Помолчал Хирон и снова спросил, пристально смотря в лицо Пейрифою:

- Изгоняешь друга, Пейрифой?

И стал бледен Пейрифой лицом, до того стал бледен юный вождь лапитов, что снега на дальней вершине Олимпа показались тогда Заре покрасневшими.

А поодаль на белоногом скакуне сидит Гипподамия и все слышит.

Взялся Пейрифой руками за сердце, сжал его, чтобы оно само не выпало: друга он, Пейрифой, изгоняет, друга, праведного Хирона. Этого Пейрифой не вынес. Выхватил он адамантовый нож и хотел пронзить им свое сердце: друга предает он, и какого! Но ведь он дал слово лапитам, и оно неотменно. Должен он изгнать кентавра Хирона, но не может он изгнать друга Хирона. Стало сердце поперек дела - так убить надо это сердце.

Но читал Хирон его думу. Стерег каждое движение юноши.

Только выхватил тот нож, как уже стоял возле него Хирон и бессмертной рукой титана вырвал нож из руки героя.

И уже Гипподамия соскочила с белоногого коня, кинулась к новобрачному, к мужу, - и упало ей на руки бездыханным тело неодолимого в бою Пейрифоя. Словно громом сразила его правда.

Как мертвое, лежало на земле могучее тело юноши, и ни мысль, ни слово, ни дело не тревожили его больше правдой и неправдой.

Пораженные бедой и чудом, стояли полукругом у тела вождя древолюди, и шумели на их головах пучки листьев. Смотрели тревожно на сына Крона: от него эта властная сила. И не знали они, унести ли им тело вождя или вступить в гибельную для них битву с бессмертным титаном.

Тогда вынес врачеватель из пещеры зелье, влил его в рот сраженного правдой и снова сел на краю поляны, только сказалг

- Пусть он спит.

А затем обратился к Гипподамии:

- Ты не раз скакала с Меланиппой-подругой. Расскажи мне о свадебном пире.

И хотя все уже знал Хирон-прозритель, но хотел он услышать слово лапитов.

Вот что знал он, и вот что он услышал.

Был вожак у табуна кентавров - Эвритибн, по прозванью Мститель. Страшен силой. Даже муже-сосны великаны не отваживались с ним бороться. Он ударом переднего копыта откалывал глыбу от утеса и метал ее на бегу ладонью. Хоровод горных нимф двадцатирукий сажал себе на конскую спину и носился с ними, словно без ноши. Или впрямь ореады - пушинки? За львами гонялся, и какими! Ухватит, бывало, зверя за шею вместе с его львиною гривой и скачет, держа льва на весу, а тот только царапает когтями воздух. А не то подставит вепрю-секачу под удар свою человечью руку, когда тот клыками таранит, стиснет ему клык и отломит на ожерелье лукавым наядам. Вепря же с хохотом отпустит.

Ну и хохот же у Эвритиона! Будто пляска медных бочек по медному помосту, будто крик новорожденной пещеры в бурю.

Дерзок был он, дик и бесстрашен. И жестоко ненавидел богов Кронидов. Говорили: титан он, оборотень; мощью равен самому Хирону.

Но не мерился Эвритион с Хироном силой.

Только раз случилось прежде не бывалое: ответил он дерзостью спьяна Хирону. Спокойно положил тогда Хирон ему на плечо руку, и упал Эвритион на колени. А Хирон, чтобы не конфузить его перед всем табуном кентавров, сказал силачу с улыбкой:

"И сильны же у тебя, Эвритион, ноги! Только вот споткнулся ты о корень".

Был он в буйстве пьянее всех буйных. Ничем не мог утолить свою пьяную волю. Жаден был к вину - до того жаден, что, хохоча, говорили кентавры:

"Вот бы водопадам Пелиона вином свергаться в рот Эвритиону!"

Нарушать любил все запретное в жизни: любил там пройти, где прохода нет; спрыгнуть с высоты головоломной в упрек каменному барану; прямо в пламя кинуться и с гиком проскакать сквозь лес при лесном пожаре с опаленными волосами и шерстью.

До того был дерзко-отважен, что взобрался раз высоко на склоны Олимпа, презирая гибель от молний. Только спас его титан Гелий, прикрыв от стрелы Аполлона, и велел спуститься к подножию Оссы.

Пировал Эвритион на свадьбе Пейрифоя под высокими сводами пещеры, где некогда бывали и боги. Много было

гостей у лапитов - весь цвет племен Пелиона: и сами древолюди-лапиты, и лесные кентавры, и герои.

Пир так пир - как у предков, могучих титанов! Тут и туши звериные, и клубни овощей в меду, и плодов обилье. И не просто лежат они горою, а стоят на столах с корнями деревья, и свисают с них тысячи яблок, смокв, айвы, гранатов, апельсинов. Тут и пифосы, каменные бочки вина. Утонули бы в вине гости, если бы так жадно не пили!

Были гости на пиру - племена людские: ни богов, ни нимф, ни сатиров.

Ели, пили. Но не было песен, - ни бубнов, ни струн, ни свирелей. Лишь в рога боевые трубили, и ходили по пещере громы от гостей к гостям - друг к другу в гости. Столько кликов, столько труб и струн в каждом горле.

Пьет Эвритион-кентавр - так жадно, как река пьет вешние потоки. Велика в нем жажда опьянения. Но не может утолить он этой жажды. И взыграло в нем Вакхово зелье.

Много жен, серебряно-березовых лапиток, на пиру. И всех превосходит ростом, станом и горящим взором новобрачная Гипподамия: сидит между Пейрифоем и Тезеем. . Что ей боги, титаны и кентавры, когда рядом с нею Пейри-фой, вождь лапитов.

Вдруг рванулся Эвритион. Зверино озирает он гостей. Тяжко дышит. Разом вздыбился над столом и прямо встал во весь свой конский рост и человечий. Опрокинул стол копытом и за плечи ухватил Гипподамию, сорвал с места и, взметнув под своды пещеры, дико крикнул пьяным кентаврам:

"Похищайте дев березовых, кентавры, и скачите с ними в горы вольной Оссы!"

Сам же давит гостей копытами, рвется к выходу из пещеры, на волю. А кентавры кинулись к женам.

Но не робки ланиты и герои. Нашлась и на Эвритиона сила. Ухватил его за конский хвост Тезей рукою, и от рывка полубога-героя осел Эвритион на задние ноги. Держит в левой руке над головой, как былинку, Гипподамию, а правой отбивается от Пейрифоя. И копыто занес над лапитом.

Трудно от Пейрифоя отбиться. Разом бьет он и в голову и в ребра: держит конскую ногу за бабку, не дает себя рассечь копытом. И все же не могут одолеть Эвритиона даже двое - Тезей с Пейрифоем.

Тогда встал старый вождь лапитов, сам Питфей, муж-сосна, высотою превышающий всех на Пелионе. Звенят на его шишаке колокольцы. И достали руки великана к небу поднятую Гипподамию. Пейрифой ее перенимает и выносит из пещеры и боя. На коне уже она на белоногом, и за ней кентавру не угнаться.

А в пещере длится бой.

Вот Орей, Конь-гора, уносит серебряно-березовую деву из пещеры в горы Пелиона. Вот Петрай, Конь-скала, валит наземь двух мужей-великанов. Уже у Дриала Дубоватого вырывает из рук Кайней Осиною, пригнув ему к земле голову, а Пелей бьется с Гнедым-Пйррием. Не один раз состязались они в беге и в игре на веселой свирели, а теперь бьются насмерть, как чужие. Уже двинулись братья Гилей стеной-чащей, рука об руку. Стали - заградили беглецам дорогу на Оссу.

Вырвался Эвритион из рук Тезея. Кровью залиты его глаза, ослеп он. Втянул воздух дикими ноздрями и унесся в леса, на кручи.

Жесток бой лапитов и кентавров! Где тут люди, где звери, где герои? Вся пещера ржет, рычит и стонет. В клубок сбились лапы и копыта. Слов не слышно. Рев стоит. А все же племена они людские - с речью. Устлана пещера телами. Выбились на воздух. Бой все жарче: на юношу Кайнея целым скопом напали кентавры. Жен серебряно-березовых немало вырвал он из их рук озверелых. Не страшится Кайней неуязвимый ни копыта, ни камня, ни дубины. Пригибает головы кентаврам, крушит конские хребты ладонью. Тут кентавры, вздыбясь, ухватили поперек тела мертвых питфеев, валят мужей-сосен на Кайнея. Завалили трупами лапитов. Сами сверху полегли издыхая. И задохся Кайней неуязвимый.

Всё редеют табуны кентавров. Всё лапитов толпы прибывают.

И бежали свирепые гости, устилая трупами дороги. Мало их, беглецов, уцелело. Пало почти все титаново племя...

Выслушал рассказ Хирон сурово. По титановой все рассказано правде.

Сказал воинам и Гипподамии:

- Сами себя истребили кентавры, как огонь, нападая

на воду. Не надо огню звать в гости воду. И воде не надо звать в гости огонь. Унесите вождя Пейрифоя. Проснется он у себя в пещере.

Ушли древолюди с телом. Пришли новые древолюди. Отовсюду толпы лапитов. Окружают поляну. По лесам слышны окрики и клики. Ищут всюду беглецов-кентавров. Не укрыл ли их Хирон в пещере?

Еще пьяны они от битвы и хмеля.

Кричат новые толпы лапитов:

- Уходи, кентавр, с Пелиона!

Нет близ Хирона питомцев-героев - не то было бы горе ланитам.

Говорят посланцы Хирону:

- Древолюди мы коренные. А кентавры - бродяги и уроды. Чудище их облачное породило. Пусть их скачут в облаках с ветрами. Пусть там грозы в небе похищают, а не жен серебряно-березовых на Пелионе. Хотя б они были нашему племени сродны, не потерпим их разбоя: изгоним. Мы и с бурями лесными воевали. От тех битв у нас по лесам буреломы. Справимся и с племенем буйным.

Выслушал Хирон жалобу лапитов. Был он весь как листопад осенний.

Сказал:

- Верно, вороны накаркали вам на древнее племя. Журавли, верно, рассказали вам в небе об облачном Чудище-кентавре, а синицы на земле подхватили. Не от Чудища ведут свой род лесные кентавры. То преданья конских табунов на Пелионе. А лапиты поверили копытным. Были некогда кентавры благим народом, как киклопы, феаки, амазонки, до великих битв Уранидов с Кронидами-богами. Среди нив самосейных, рощ плодовых жил блаженно народ кентавров. С ними жил и я, Хирон, сын Крона, по соседству с золотыми полями феаков, блаженного титанова народа. Были вольны благие кентавры, как нереиды и тритоны, как пучины и волны морские, как титаны солнц в игре лучами.

Еще не был Вакх им врагом-другом. Дружен был Посейдон ' с кентаврами, и часто из глубин земли конем гривастым выходил он для веселой скачки.

(Первоначально Посейдон был богом земных недр. Он - пра-Посейдон. Владыкой вод он становится при разделении мира олимпийцами между собой.)

Поделили мир меж собой Крониды, Не признали их, победителей, кентавры ни богами, ни владыками мира. Хитрый ум их, жало-молний не признали: для игры живут зарницы в небе.

И Крониды изгнали кентавров с феакийских полей, из рощ плодовых, с самосейных нив высоко в горы, где звериное металось племя, пожирая друг друга. Только жадность, только страх и лютость им встречались. Одичали в тех горах кентавры. Заглушали храпом голос утра. Ночью день будили, спьяна спутав мглу ночную с дневным чистым светом. Стали племенем лесным, свирепым. Потеряли, озверев, бессмертие, всё числом умаляясь, всё редея. Смертными сделали их боги.

Мне же дали Пелион Крониды - сыну Крона. Мир себе - мне гору и пещеру. Поклялись мы друг с другом не спорить, битв вовек не вести на Пелионе. Кто же вправе изгонять с Пелиона сына Крона, врачевателя-кентавра? Или жил Хирон не по титановой правде? Или боги позабыли о великой клятве - клятве Стиксом - между мною и Олимпом? Но Хирон той клятвы не нарушит.

Мне ли с вами биться, лапиты? Сами себя в битвах побьете.

Не лапиты - вы, Крониды-боги, вы изгнали кентаврово племя с Пелиона. Ваше молчание в небе, слепота ваша лукава, боги. Что укрылись вы за облаками? Что Ириды-мировестницы не шлете? Вы хитрите, Крониды: будто не Хирона ныне изгоняют, а безумное племя кентавров. Что ж, уйдет Хирон с Пелиона. И уйдет с ним правда титанов. Но оставил он смертным корни знания. Берегитесь тех корней, Крониды!

Опустив головы и плечи, слушали лапиты Хирона. А по лесным тропам шаг за шагом шел Питфей, старый вождь лапитов, к другу Хирону на поляну. Труден путь и далек для ног Питфея. Старый вождь, старый воин, старый, старый...

Зато скоры на руку молодые.

Понуро ушли посланцы. Не хотелось им, чтобы покинул Хирон пещеру Пелиона. Но ведь быть тому, как решил сход!

Простился Хирон с Пелионом. Что он взял с собою: какие зелья и коренья, какие камни, не узнали ни лапиты, ни кентавры. Только знали: взял он с собой в чашечке

бессмертника каплю заветную амброзии и нес ее бережно до самой пещеры на Малее.

На острове Пелопа гора Малея. Есть и там высоко над морем пещера.

Скоры на руку молодые.

Говорили, спорили, кричали. И казалось, будто двинулся лес со всех скатов, и вершин, и ущелий к пещере Хирона, на поляну. Отовсюду двинулись лапиты: снизу, сверху, с боков - всюду листья шелестят воинственных шлемов,

- Уходи, Хирон, с Пелиона!

Но уже не было в пещере Хирона. Далеко ушел он.

И увидел издалека Хирон высоко над своей пещерой на утесе тьму древолюдей. То Гилей шли на подмогу - изгонять Хирона с Пелиона. Навалились древолюди на утес, нависающий над пещерой, ухватились за него сотнями рук, уперлись сотнями ног в камни, раскачали утес и сверху обрушили на пещеру Хирона. Всю поляну загромоздили обломки. Дождем камней оросили в глубине под нею долину Думы Пелиона. И одним обломком, утесом, забили древолюди вход в пещеру.

Так был изгнан Хирон, сын Крона, кентавр, учитель героев.

Только далеко за полдень дошел старый Питфей до поляны. Смотрит - нет поляны. Нет пещеры. Нет Хирона.

Стал Питфей, муж-сосна, перед забитой пещерой. Тяжки сделались ему старые, усталые ноги. Не сошел он больше с того места.

Так стоит он одиноко и грозно, весь рогатый, старым великаном на заваленной обломками поляне, и смолистая слеза каменеет на користой груди сосны-великана. И качает он старой головой, на которой иглистые перья:

- Где же ты, титанова правда!

Опоздал старый вождь Питфей. Подвели его старые ноги.

Часть III

СКАЗАНИЕ ОБ ИСТРЕБЛЕНИИ ГЕРАКЛОМ КЕНТАВРОВ

НА ГОРЕ ФОЛОЕ И ГОРЕ МАЛЕЕ, О РАНЕНИИ БЕССМЕРТНОГО КЕНТАВРА ХИРОНА И О ЕГО ДОБРОВОЛЬНОЙ СМЕРТИ (Пелопоннесская кентавромахия)

Сказание о гостеприимном кентавре Фоле и о битве Геракла с дикими кентаврами на горе Фолое и горе Малее

Еще молод был тогда Геракл, когда отправился он на гору Эриманф искать свирепого вепря-дракона, пожирателя людей и стад. Шел он кружным путем и зашел по дороге на Фолою - тоже гора Пелопоннеса недалеко от Малёи, - где в пещере жил гостеприимный кентавр Фол, носивший прозвище Пещерный. Таким другом был Фол Хирону, что называли его даже братом Хирона. Родила же кентавра Фола наяда, ясная Мелйя, у подножия горы Фолои от коненогого Силена.

Две конские ноги у Силена и конский хвост сзади, но торс и голова у него человечьи; только еще уши у него конские, и двигает он ими, как конь, и такой у него тонкий слух, что не только звук, но и запахи умел слышать Силен.

Различал он голоса любой струи в том ключе под горой Фолоей, где жила наяда Мелия, и мелодии его водяной арфы, и умел играть на сюринге тростниковом плотике-свирели - все ее ключевые песенки: и нежные вечерние песенки, и веселые утренние, и призывные песенки полудня, и звонко-говорливые ночные. И так умел он играть на сюринге, и так умел он слышать и слушать арфы струй и все струны и свирели мира, что полюбила его ясная наяда, хотя жил вблизи пастух, полубог-красавец Дафнис.

Красив был Дафнис! Недаром говорили, что иссохла по нем от любви нимфа Эхо - до того иссохла, что остался от нее только голос: эхо. Но куда дудочке пастуха Дафниса до сюринги Силена!

Полюбила Силена наяда, хотя дружил Силен с юным богом - безумящим Вакхом. Пил он с Вакхом вино от первых Вакховых целебных лоз, пил и утром, и в полдень, и вечером, как только оба сойдутся, и тогда пел он грозные песни-рыки и песни-ревы барсов, и львов, и водопадов, заглушая голоса струй, и носился по горам с табунами диких кентавров.

И впрямь, чем не кентавр Силен, когда встанет он на задние ноги и выпрямится во весь свой конский и человеческий рост!

И от коненогого Силена родила ясная Мелия сына - кентавра Фола. Передал Силен пещерному отшельнику Фолу в дар сосуды с вином от первых лоз бога Вакха. Попробовал Фол вино: да вино ли это? Откупоришь сосуд - и такое разольется по пещере и кругом в воздухе амброзийное благоухание далеко по лесам, до самых горных вершин, что опьянеют от него даже высокие ветлы.

Сидит Геракл гостем у кентавра Фола. Полна пещера благоухания, щекочет оно ноздри героя. Рад Фол попотчевать гостя вином, но опасно открыть сосуд: сбегутся на запах вина лесные кентавры; и быть тогда бою за напиток бога. Озвереют кентавры, обезумеют от запаха вина. А у Геракла колчан полон стрел, омоченных в яде Лернейской Гидры. Да и страшен он в гневе. Ни богу, ни самому Хирону не спасти того, кто ранен такой стрелой.

- Не бойся, - говорит хозяину сын Зевса, - только разожги очаг. Отразит Геракл дикий набег без стрел - огнем очага.

Вскрыт сосуд. Пригубили гость и хозяин. И шумит напиток богов дивным огнем в голове полубога Геракла,

разливается по его телу, мешается с кровью: будто вдвое стало силы у Геракла. Только некуда ему деть эту силу.

- Пей, добрый гость, - говорит хозяин. - Выпьем за мудрого сына Крона, Хирона. Твой он друг и мой.

И пригубили Фол и Геракл, сын Зевса, в честь кентавра Хирона.

Слышат - буря у входа в пещеру. Будто обвал за обвалом грохочет. Будто водопад низвергается градом камней и потоков. Вот рухнут с громами в пещеру, завалят громадами!

Крики ярости со всхрапом у входа,

- Кентавры!

Кто тут крикнул: гость или хозяин? Не ошиблись: они! Кентавры прибежали на запах вина.

К очагу протянул руку Геракл. Мех набросил на сосуд с вином Фол.

Ворвались в пещеру, друг друга тесня, дикие лесные кентавры. Камни, ели, дреколье в руках. Впереди Анхиос и Агрий, две громадины, кони-люди:

- Вина!

Встал Геракл. В руке у героя головня, и не головня, а бревно раскаленное, все в огне и дыму. И летит оно, бешено крутясь, в Анхиоса, Другое за ним гремит прямо в Агрия.

Дымом застлало пещеру. Видят кентавры: стоит перед ними исполин в дыму и в руках у него огненные палицы.

Отшатнулись кентавры, попятились ко входу в толчее ног и рук, человечьих и конских тел. Рухнул у входа Анхиос, весь опаленный. Страшным голосом кричит Агрий под копытами табуна, ослепленный горящей головней. Валит дым из пещеры. А в нее летят камни и дреколье, и шумят, крутясь со свистом над головами наступающих кентавров, ели.

Снова ринулись со звериным воем кентавры в пещеру, призывая на помощь древних титанов. И снова, давя друг друга, отхлынули прочь на уступы.

Опрокинут в пещере сосуд с волшебным напитком. Еще сильнее кругом благоухание. Безумит оно кентавров и Геракла. И вот стоит уже на пороге пещеры Истребитель чудовищ, и в руке его лук, бьющий без промаха, и лернейские стрелы.

Говорит ему что-то хозяин, хватает за руку. Не слышит Фола Геракл перед глазами у него чудовища: гидры,

львы немейские, вепри-драконы, а не просто кентавры. Истребить их! И уже на тетиве роковая стрела: летит - и падает кентавр, один, и другой, и третий... И опять стрела за стрелой.

Устлал Геракл трупами кентавров уступы и дороги.

Не могла богиня облаков Нефела видеть их гибели. Ведь и она, титанида, мать кентавра-урода, чудовищного сына Иксиона. Слышит она издалека жалобное ржание - плач зеленых кобыл Магнезийских по кентаврам.

Хлынули из облаков дождевые потоки. Размякла почва. Скользят по ней ноги Геракла.

Бегут кентавры, мчатся во все стороны с диким воплем. Ищут спасения: кто - в Малею, к Хирону; кто - в море: пенит воду к волшебному острову Сирец, где ждет их погибель; кто - к потоку Эвену. А кого укрывает Посейдон далеко от Фалеи, в горных лощинах Элевсина.

Гонит Геракл стрелами буйную гурьбу кентавров к Малее. Шагает, но скользят его ноги, хотя шаг у него - как у бога. Шумит в голове дивный напиток Вакха, безумящий смертных.

Что-то помнит он - только смутно помнит.

Всех отважнее был кентавр - слепой Эвритион, похититель Гипподамии. Он один не бежал от стрел Геракла.

Отступил близ пещеры в тень, решил сразиться с сыном Зевса. Но от глаз Геракла не укрылся.

Прицелился герой в Эвритиона и не видит, что на пороге пещеры стоит ее гостеприимный хозяин, друг Геракла, благой кентавр Фол. Поскользнулся Геракл на вымокшей от дождя почве, и мимо: угодила стрела не в Эвритиона - угодила в кентавра Фола.

Крепко вино первых лоз Вакха. Смутно в памяти Истребителя чудовищ. Не помнит, что там было.

Уже близко пещера на Малее, где живет изгнанник Хирон, учитель полубогов-героев.

Снова перед пещерой Хирона ошалелая толпа беглецов. Нет им пути на Пелион: там ланиты. Нельзя им укрыться внутри пещеры: всех перебьет там обезумевший Геракл. Жмутся кентавры друг к другу стадом. Мало их уцелело кучка. Последние из титанова племени.

А Геракл уже на Малее, Водит дико глазами. Лук в руке.

И прикрыл Хирон своим телом ищущих у него спасения, смотрит ясно и гневно на Геракла, видит стрелы в колчане.

Но что за сила в тех стрелах? Отчего так бегут от них кентавры, не страшившиеся любого бога? Что кричат они в ужасе Хирону: "Стрелы! Стрелы!" Покрыл их крики его голос:

- Брось, сын Зевса, лук и стрелы на землю! У Хирона - ты сегодня гость.

Знал, что чтит его Геракл. Но не слышит его одержимый. Летит стрела, одна и другая, мимо Хирона и падает кентавр, один и другой.

Понеслась дикая ватага обратно на Фолою, мимо Геракла. И Геракл без привета хозяину повернул за ними, шагает и поет:

- Тё-не-ла! Тё-не-ла!

И снова стрела за стрелой в спины скачущих по уступам чудовищ.

Падают в корчах кентавры. Прыгают в смятении в пропасть. Всюду стрелы и "Те-не-ла!", "Те-не-ла!"

Истребил их всех безумный от напитка бога Вакха герой. И тогда ушло от него безумие.

Вернулся он на Фолою. Озирает поле битвы. Что за труп перед входом в пещеру? Мука на лице старика-кентавра, и в плече у него стрела.

Узнал Геракл доброго Фола. Тогда всё припомнил Истребитель чудовищ и застонал от горести: друга убил он. Истребил изгнанников, древнее племя. Заплатил гость хозяину за гостеприимство! О, безумящий Вакха дар! Не забудется это Гераклу. Не забудет этого Гераклу и сам Геракл.

Похоронил кентавра Фола суровый герой и пошел на поиски вепря-дракона на гору Эриманф. Загнал в сугроб чудовищного людоеда-вепря и принес его живым на руках в Тиринф.

Вот она, Пелопоннесская кентавромахия!

Истребили полубоги-герои по воле Кронидов все титаново племя кентавров на горе Пелионе и горе Фолое. Только у переправ близ потока Эвен живет еще нелюдим-перевозчик, кентавр Несс. И в пещере на Малее - сын Крона, кентавр Хирон.

Сказание о ранении бессмертною Хирона, стрелой Геракла, о зеленой кобылице, о змее Каллироэ и о пьяном музыканте Силене

В жестоких корчах и муках, проклиная Кронидов, умерли перед входом в пещеру на Малее на глазах Хиропа-врачевателя оба кентавра, раненные стрелами Геракла, Ничем не мог им помочь врачеватель. Даже амброзийный эликсир, мгновенно исцеляющий бессмертное тело, не облегчил мучения смертных членов, терзаемых лернеиским ядом.

Сокрушенно смотрел врачеватель на чудовищное уродство, сменившее чудо красоты человека-коня. Века смеялось это чудо жизни, так дико и радостно, как смеется у моря, сверкая на солнце, глыба скалы под ударом гремящего вала. Черной взбухшей тушей зверья лежали кентавры, изъязвленные страшнее, чем тела титанов под жгутами молний Кронида. Будто незримые черви пожирали их заживо. И не мог врачеватель Хирон, вкусивший все корни познания, не дознаться тайны смертоносных стрел.

Осторожно вынул он обе стрелы из трупов и удивился, что от столь маленькой раны гибнет столь большая и могучая жизнь кентавра, и, держа обе эти стрелы на ладони, проницательно вглядывался в их тонкие жала.

Малы эти стрелы для мощи Геракла. Пелионский ясень мал для него, а не то что эта забава. И проник глаз прозрителя Хирона в тайну страшного жала, пропитанного ядом гидры. Кто же подсказал сыну Зевса мысль омочить стрелы в яде Лернейской Гидры? Кто послал его на подвиг против Гидры? Кто призвал его истребить титанов? Лютость зародила в Гидре яд. Кто же вызвал эту лютость к жизни?

Все постиг учитель полубогов-героев. И поднял Хирон, сын Крона, глаза к небу Кронидов, позабыв на мгновение о грозных стрелах на ладони.

Смотрит в небо, а рука его над землею. Чуть скосилась ладонь, и одна стрела соскользнула невольно с ладони наземь. Передвинулось слегка копыто, наступило на стрелу, и царапнула чуть-чуть стрела межкопытье, там, где у коня живое мясо.

Века вдыхало тело Хирона амброзию. Не было оно создано для тлена. И мысль в этом теле титана не только прочла волшебные письмена дождя, но открыт ей был и язык лучей. Все, что твердо, текуче, воздушно, лучисто, 

все познала она в мире живой жизни: знала все целебные травы, и соки, и камни. Но вскормила Гидру, дочь Змеедевы Ехидны, пещера над тартаром в мире мертвой жизни, и тартара мертвая вода пропитала кровь Гидры и затаилась в ней ядом: и ни боги, ни титаны, ни смертные не могли обезвредить ее яд. Черным огнем вспыхивал он в живом теле, смертном и бессмертном, и пожирал это живое тело. Разъедая и взрываясь пузырями, кипел этот черный огонь в каждой капле живой жизни тела, словно в тысяче крохотных котлов.

Мгновенно вскипел черным огнем и яд, проникший из жала стрелы в царапину на конской ноге бессмертного тела Хирона. Поднял Хирон оцарапавшую его стрелу, но уже мысль врачевателя постигла страшную казнь, предназначенную ему Кронидами за то, что он, сын Крона, остался титаном и богом-властителем не стал.

Понял мудрый кентавр и невольную вину Геракла и его безумие Истребителя - он, последний древний кентавр на земле.

Сбегались на Малею к нему, страдающему, нимфы Малеи и Фолои. Росяницы омывали ему багровую рану на ноге чистыми слезами утра. Луговые нимфы умащали его тело нектаром цветов. Дриады поили его соком самых глубоких корней от исполинов-дерев. Ореады приносили ему с горных вершин самый легкий воздух, прикрыв его у груди чашей ладоней. Мириады лучей проникали к нему в пещеру и целовали ресницами глаз его кожу, лицо и руки. Малые облачка соскальзывали к нему с небосвода и стирали лазоревыми губками черную пену, выступавшую из пузырей на конском туловище. Орел принес ему огненный цветок Прометея, выросший у подножия скалы Кавказа из крови Провидца. Но и чудный цветок не помог, ибо вырос он в мире живой жизни.

Хирон не стонал. Только крик от неумолкаемой боли стоял в его больших глазах титана; и так глубок был этот титанов крик, что из камней пещеры капали слезы.

И пришла из дальнего зеленого табуна Магнезийская кобылица, у которой на спине сидели пчелы на сотах, и подставила Хирону свое вымя.

Сказала:

- Я - от Липы-Филюры. В молоке моем сила Крона. Выпей, Хирон. На мне пчелы с медом ох цветов Липы. Вкуси, Хирон, материнский мед.

И опустились к губам Хирона пчелы.

Но отстранил и пчел и кобылицу движением руки Хирон. Сказал:

_ Вернись к океаниде Филюрв. Не поможет Хирону даже мать. Пусть обратно поплывет она океанидой к древнему титану Океану. Пусть расскажет ему о титане, сыне Крона, сохранившем древнюю правду.

И вползла к нему большая змея с яйцом во рту. Положила яйцо перед Хироном, и услышал он голос титаниды:

- Хирон, Каллироэ я, океанида, мать Чудодевы Ехидны. Змеедевой стала Чудодева. Родила она чудо-Гидру. Но похитили Крониды ее дочь. Стала Гидра чудовищем Лер-ны. Ядом тартара были напоены ее зубы. Не богов она сразила, а тебя. От титановой крови терпишь ты, титан, эту муку. Вот мое яйцо. В нем змееныш. Проглоти это яйцо, Хирон, и змееныш выпьет в твоем теле змеиный яд. Сам погибнет, но спасет тебя от муки. Я - виновная мать порождений. От меня твоя пытка на веки. Одно дитя тебя отравило, другое,теперь исцелит.

Сказал змее-тптаниде Хирон:

- Не глотает Хирон титановой крови. Пусть живет змееныш. Твоя материнская жертва напрасна.

Тогда заплакала змея-мать. А ведь еще никогда на земле не плакали змеи. Смешались ее змеиные слезы со слезами камней пещеры, и родился там змеиный источник, исцеляющий смертных от скорби по утраченным детям.

Пришел к Хирону старый Силен. Притащил с собою бурдюк с вином. Сказал:

- Выпьем, Хирон. Вино - исцелитель печалей. В вине старая жизнь обновляется. Утолит оно твою боль. Я пришел к тебе с моим другом. Вот бурдюк. Подружись с ним и ты. Или сам я от печали по тебе стану вином.

- Пей один, - ответил Хирон. - Мысль титана пьянее вина, но и она не дает мне забвения. Нет вина забвения для Хирона.

Тогда оттащил свой бурдюк Силен чуть в сторону, сел и стал молча пить, бормоча лесные слова. А затем вынул сюрингу, приложил ее к губам и так заиграл, будто он играл на струнах мира.

Так впервые играл старый Силен. И заслушались его земля и небо, и леса и горы, и ручьи, и боги на небе. И заслушалась его на мгновение злая Боль в теле титана.

Впервые передохнул Хирон от страдания и сказал с благодарностью старому Силену:

- Вот моя последняя радость. Пьяный друг, ты дал мне то, что не могут мне дать ни земля, ни небо, ни боги. Будь же славен вовеки, Силен-музыкант! Увидя пьянчугу-горемыку, вспомнят тебя и пожалеют всех пьяных от горя на земле.

Прижал Силен сюрингу к сердцу, положил голову на пустой бурдюк и уснул. Вернулась боль к Хирону, стала злее оттого, что заслушалась музыки. И, страдая, поднял Хирон глаза к небу.

Теперь часто над горой Малеей стояло недвижно в небе сверканье, хотя солнечные копи были уже за горами. Знал Хирон: это боги Крониды, укрываясь за завесой лучей, смотрят на великую муку Хирона. Ведь и он, Хирон - сын Крона. Не нарушил изгнанник своей клятвы: не вступил с богами в битву. Слышали Крониды его упрек и грозное предвещание. И, хотя богам неведомо смущение, все же не открывали они своих лиц перед страдающим титаном. И смотрели на него в молчании из-за заресы лучей.

Впервые боги не посмели.

Cказание о посещении Киклопом-врачевателем Телезлом страдальца Хирона па Малее

- Прими гостя, Хирон.

Никогда еще не слышал такого голоса кентавр Хирон. Не пещера ли его спросила так глубоко, глухо и отрадно? И Хирон оглядел каменные своды.

- Прими друга, Хирон, - повторил у входа в пещеру тот же голос.

- Будь другом и гостем. Войди.

И вступил, чуть пригнувшись, в пещеру Киклоп-великан - как и Хирон, древний врачеватель киклопов.

Сказал:

_ Я - Телем, сын Геи-Земли.

Впервые увидели друг друга два титана, познавшие тайны живой жизни: Хирон и Телем, кентавр и киклоп. Не силой и властью богов - сами познали они тайные знаки живой жизни и знали больше, чем боги. Но власти на небе не имели: были они дети земли. Но не хотели они и наземной власти: не боги они, а титаны.

Любят боги зрелище борьбы и радуются играющим силам живой жизни. Но не знают радости познания. Всё, как дар, лежало перед ними - воздухом, землею и водою, огнем и живыми созданиями.

Говорили боги друг другу: "Будем радоваться всему, что есть внутри и снаружи". И большего они не хотели. Не хотели они знать того, чего нет, но что может быть. Как падающий плод, приходило к ним знание, когда это было им нужно. Нужно было им вечное Сегодня. И в этом вечном Сегодня они жили. Завтра есть только для смертных. Перед Завтра встают тревоги. А бессмертные боги Крониды бестревожны. Только титанов мятежное племя будит тревоги в смертном мире. Буйно и непокорно оно. И еще будит тревоги знание смертных, ибо смертные смотрят в Завтра, и оно их тревожит. И потому, что знание и тревога о Завтра друг от друга неотделимы, чуждались боги радости познания и любили только радость жизни.

Но Хирон и Телем силой мысли титанов черпали знание в чудном зрелище мира - в великом и в малом - и радовались чуду познания.

Близ Хирона сел благой Киклоп, и его глаз посреди высокого лобного свода, круглый, как солнечный диск, то ярко сиял полуденным светом, то мерк, алея, как закат. И также его лобный свод - то был ясен, то туманился.

Посмотрел Телем на тело Хирона.

Сказал:

- Я пришел к тебе по зову Земли. Полон мир живой жизни вестями о страдании Хирона от лернейского яда стрелы Геракла. Где Геракл?

Молот сжатой руки Киклопа угрожающе поднялся.

- Мне больно, - сказал Хирон. - Ты это видишь. Но Геракл невиновен: так хотели Крониды.

Опустился молот руки Киклопа на колено. Сказал Телем:

- Я ушел в каменные горы, где бьют огненные ключи из недр земли. Холодна для меня почва лесов и степей и дыхание вод. Только близ огня могу я жить ближе к недрам земли, чем к небу. И огонь подземных ключей рассказал мне, что ранен Хирон. Я пришел, чтобы тебя исцелить.

И вынул Телем небольшую граненую глыбу золота, положил ее на ладонь и разъял надвое. Как в ячейке, лежал внутри глыбы глаз солнца, такой же, как на лбу у Киклопа.

- Я прижгу глазом солнца твои раны, - сказал Телем, - и поцелую им твое тело. Только у меня и у Грай-Старух такой глаз.

Улыбнулся Хирон.

- Мне больно, - сказал он. - Но все же прижги, Телем. Испытаем силу солнечного глаза над ядом. Не поможет - ну что ж! Зато будем знать. Только будь осторожен. Не прикасайся ко мне.

Даже оживился Хирон.

Уже не золотым было его конское тело, а мрачно-багровым и бугристым. Распухли ноги, и исходил от него жар. Но человеческое тело Хирона еще золотилось и было гладко. Однако и в нем уже будто что-то тревожно вскипало.

Вот приложил Телем солнечный глаз к свирепой ране на ноге, у копыта, где уколола стрела. И вступила в борьбу сила солнца, подателя живой жизни, с ядом, рожденным жизнью мертвой.

Смотрели затаив дыхание два древних титана-врачевателя на борьбу жизни со смертью.

-- Дыши, Хирон, - сказал Телем: - дыхание - сила.

- И ты, Телем, дыши. Знание любит дыхание: оно живое.

Длилась борьба в теле Хирона. И сперва казалось, что не уступит яд смерти огню солнца. Злобно шипел он в ране, клокоча и взрываясь; извергал пузыри и черную накипь. Не спекалось, не обугливалось бессмертное тело титана, как обычное тело, от огня. Невидимыми лучами и токами боролись в нем две силы. Но вот стала рана светлеть, и даже блеснул выше, на конской коже ноги, золотой радостный отблеск.

- Жжет? - спросил Телем.

- Жжет, но отрадно, - ответил Хирон. И глаза Кентавра и Киклопа встретились: оба знали, что боль нестерпима, но вытерпит Хирон и нестерпимое.

_ Они борются друг с другом, как день и ночь, - сказал Телем.

_ Но сумрак это или рассвет? - И вздохнул Хирон, опуская глаза к ране.

Отнял Телем солнечный глаз от ноги и стал им слегка водить по коже конского крупа кентавра, где бугры свивались узлами. Нежно погладил глаз кожу, не оставив на ней следа от ожога.

Сказал Телем:

- Пусть лучи поговорят там с лучами. Я их бросил навстречу друг другу: от ноги и от крупа.

Снова перенес он солнечный глаз на ногу Хирона, и казалось, будто забыл о Хироне Телем, - так углубился он мыслью в испытание тайны жизни и исцеления.

И вдруг впервые вырвался у Хирона стон.

Черной пеной брызнул яд из раны, и попали его брызги на человеческое тело кентавра и на золотую глыбу в руке Киклопа. Прикрыла она Телема от брызг! И там, куда попали брызги, мгновенно изъязвилась у Хирона кожа и, вскипая, вздулась черными пузырями. Так же и золото глыбы потускнело на том месте, куда попали брызги, и, словно под сверлом, изъязвилось.

- Отойди, Телем, - сказал Хирон. - Ты и сам можешь погибнуть от брызг. Яд сильнее. Посмотри на рану: там черный пожар.

И тогда отнял Телем от раны солнечный глаз.

Тускл был теперь глаз и кровав. И так же тускл и мрачен стал глаз на лбу врачевателя Телема.

- Глаз бессилен, - сказал Телем. - Яд сильнее, чем солнце.

Хирон только кивнул головой. Огромная рана на ноге еще больше взбухла и стала багровой досиня.

Лежал солнечный глаз на ладони Телема, и уже хотел было Телем спрятать его в изъязвленную половинку золотой глыбы-футляра. Но Хирон удержал его руку:

- Положи глаз во вторую половину глыбы золота. Эту брось в расщелину земли. Ее золото больное: оно отравлено.

Телем исполнил. Затем сел снова возле Хирона, но не говорил, а погрузился в глубокую думу. Не спасение, а страдание принес врачеватель Киклоп больному. И скорбел Телем, древний Киклоп. Знал: яд озлится после борьбы и еще сильнее будет мука и боль Хирона,

Оба слушали тишину.

Далеко-далеко где-то кто-то тяжко шагал.

Сказал Хирон:

- Я бессмертен. Ты знаешь исход?

- Знаю. Но ты - титан.

- Не слишком ли много - два бессмертных страдальца для одной земли: Прометей да еще Хирон?

- Он слабеет.

- Он будет силен.

И опять они услышали: далеко где-то кто-то тяжко шагал. Так шагать мог только Атлант.

- Ты последний Киклоп на земле? - спросил гостя Хирон.

- Нас было немного. Но многое мы, народ Киклопов, могли. Были мы, Одноглазы, - строители стен. Прозывались многорукими - хейрогастерами. Это мы для Персея воздвигали стены Микен. Не стало хейрогастеров. Всё боги Крониды - их дело. Напал Дионис-Вакх на Микены. С ним сразились киклопы, помогая Персею. Поразил их тирс Вакха опьяняющим силу безумием '. Были мы, Одноглазы, громобоями и метали некогда молнии: для игры - не для казни. Не стало и громобоев киклопов. Всё Крониды - их дело. Одолел нас хитростью Зевс. Отняли у нас молнии боги. Сами стали они молниевержцами. Громы отняли. Оставили нам молоты и показали подземные кузницы: "Куйте!" Стали мы подземными кузнецами. Под землею, п кузницах Лемноса, мы ковали молнии Крониду. Не могли не ковать ковачи. Дан нам молот. Что другое нам делать? Нас низвел он ласково под .землю.

Древле были мы, Одноглазы-Урании, солнцами на небе. Я последний из них - Ураний. Где другие, знает тартар.

Некогда все мы были благими Киклопами. Верно, слышал ты еще и о диких киклопах, пастухах-козодоях. Людоедами зовут их герои. Но такие же они людоеды, как лесные дикие кентавры. Та же их судьба, что и тех: одичалое горе-племя себе на гибель. Ненавистны им боги-Крониды. Нет меж нами и богами примирения.

И поник головой мудрый Киклоп-врачеватель.

- Куют, куют кузнецы-ковачи молнии Крониду. На кого куют они, слепые?

И снова среди наступившей тишины услышали они чей-то тяжкий шаг. Был он теперь еще тяжелее и ближе.

Прислушался Хирон. Сказал:

- Шаг Геракла.

И при звуке имени Геракла приподнялся было Телем с земли, и его глаз на лбу грозно вспыхнул. Но Хирон усадил гостя словами:

- Будь спокоен, Телем. Здесь он - друг. Безумие насылают на него боги, чтобы он истреблял титанов. Но сюда он не придет безумным. Стыд и скорбь ведут его ко мне.

Спросил Телем:

- Я видел трупы двух кентавров перед пещерой?

- Это он, - ответил Хирон. - Я остался один на Малее и Фолое. Истреблено титаново племя. Нет кентавров и на Пелионе. Но и лапитов ждет та же судьба. Все они падут от руки Геракла.

Тогда снова хотел приподняться Телем и сказал:

- Я стану у входа.

Но вторично усадил его учитель героев словами:

- Хирон уже ранен стрелой Геракла, и Кронидам не к чему снова безумить Геракла. Тяжкий шаг стих подле пещеры.

- Мне входить, Хирон? - спросил голос. И ответил Хирон:

- Входи, друг.

И вошел Геракл, безоружный, со склоненной головой. У входа бросил он дубину и шкуру. Но при виде Киклопа замер грозный полубог у порога: перед ним кто-то невиданный. С таким Геракл еще не боролся: не бог, не чудовище, не смертный. Спросил Геракл:

- Кто ты, бессмертный? Услышал в ответ:

- Я Телем - Киклоп.

Озирали они друг друга, как друг друга озирают Гора и Утес.

- Если ты пришел из недр земли, я скоро спущусь к тебе в недра и буду там твоим гостем, Телем. Так чту я гостя Хирона.

И Геракл-полубог сел возле Телема-Киклопа. Только тогда взглянул он на Хирона и вскочил с исступленным криком, ухватившись руками за голову, - он увидел рану на ноге и страшное тело кентавра:

- Это я, мои руки свершили! О, Геракл, ты - убийца Хирона!

И услышал голос:

- Нет, не ты.

Не с неба - с земли прозвучал этот голос. Не принял Хирон вину Геракла.

И тогда, глядя исподлобья на гостя-великана, чуть пригнув, словно для прыжка, плечи, Геракл глухо спросил:

-- Это он? Ответил Хирон:

-- Это Крониды.

Словно окаменелый стоял сын Зевса, Геракл, близ Киклопа-Телема и Хирона -- он, безумный убийца поневоле лучшего среди всех, кто живет на земле.

Пришла ночь. Заглянула мглистым взглядом в пещеру и смущенно подалась назад. В пещере был свет, хотя огонь в ней не горел. Грустным солнечным закатным светом освещал ее глаз Телема.

Не было слов. Только три сердца стучали: словно три колокола жизни будили тишину.

И были удары одного колокола гулки и бурны, словно беспощадный вихрь ударял в набат и, угрюмо грозя, взывал о пощаде. И были удары другого колокола медленно долги, подобно подземному далекому гуду. И были удары третьего колокола печальны, как прощание звезды с небосклоном, но без жалобы миру.

- Тебе холодно в моей пещере, Телем, - сказал Хирон. - Зажги очаг.

- Мне тепло, - ответил Телем, - При мне солнечный глаз. Да и жар твоего бессмертного тела сейчас высок. Я слышу кипение в твоей крови. Она побеждает смертельный яд, непрерывно обновляясь в нескончаемой борьбе с ним. А он, побеждаемый, пожирает ее и тоже, как она, обновляется. В неустанной борьбе с мертвой жизнью будет жить твоя жизнь живая. И так навеки.

- Навеки, - повторил голос Хирона. И, услышав это "навеки", как зверь в клетке застонала сила Геракла, В диком порыве воздел он к небу Кронидов

напряженные мышцы рук с сжатыми кулаками. Но упали тотчас руки обратно, и сник Геракл: нет там, на небе, у Геракла противника - не с кем ему там бороться: ведь Геракл, Истребитель титанов, - сын Зевса-Кронида,

Сказание о ночной беседе в пещере на Малев кентавра Хирона, киклопа Телема, Геракла, прозревшего Феникса-полубога и Силена

Еще новый гость вошел в пещеру: ослепленный и прозревший Феникс, которому Хирон подарил глаза. И не удивился Феникс, увидя сидящих рядом Киклопа и Геракла.

Это была та последняя ночь, когда страдающий Хирон еще беседовал с друзьями, превозмогая страдание.

В сторонке спал пьяный Силен.

Сказал Феникс:

- Ты учил нас, Хирон, что, стоя над бездной, надо бесстрашно заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь, что жизнь - это радость подвига. Ты учил нас, что, когда ходишь над самой черной бездной по самому краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон, бессмертный, стоишь, как и мы, герои, на краю бездны. Куда же ты смотришь?

И ответил Хирон:

- Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий так переполнена, что перетекает через край и в ней тонет мысль, тогда отдают эту чашу обратно жизни. Всякому страданию дано переходить в радость. Одним страданием не живут.

Смутили слова Хирона его друзей, но никто еще не понял, что задумал мудрый кентавр. Ведь он был все-таки бессмертен.

- Скажи, что ты знаешь об этом, Геракл? - спросил Феникс полубога, сына Зевса.

Ответил Геракл:

- Я не умею знать - я делаю. Я не заглядываю в бездну - я спускаюсь в нее, чтобы вынести оттуда Ужас бездны на свет дня. Я не умею ни перед чем отступать и хожу по любому краю.

Сказал тихо Хирон:

- Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.

Тогда спросил Феникс Киклопа:

- Почему ты молчишь, Телем? И ответил Телем:

- Кто потерял небо, для того и темная земная бездна становится небом. Уже нет для меня края и глубины бездны, и мне некуда заглядывать. Я сам в бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?

Ответил Геракл:

- Приду.

Задумались титан и полубоги, каждый, как адамант, закаленный страданием, в то время как в уме Хирона созревало решение, еще никем не понятое из его друзей.

В сторонке спал пьяный Силен на пустом бурдюке и во сне улыбался. Снилось ему, что бурдюк его снова полон.

Наконец долгое молчание прервал Феникс, понимая, что Хирон задумал нечто небывалое. Сказал:

- Хирон, я люблю додумывать мысль до конца. Но почему в конце моей мысли опять появляется ее начало и тревожит меня вопросом?

При этих словах вдруг проснулся Силен и рассмеялся:

- Видно, мысль твоя, Феникс, как мой бурдюк! Когда выпьешь все его вино до конца, надо его снова наполнить тем же.

А Геракл, не умея шутить, добавил сурово:

- Так было и у многоголовой Лернейской Гидры. Когда я отрубал ей одну голову, на том же месте вырастала тотчас другая: тогда я прижег то место, где была голова, и другая голова больше не выросла. И тебе, Феникс, надо бы прижечь конец своей мысли.

И тут крикнул Фениксу Силен:

- Прав Геракл! Прижги, Феникс, вином свою мысль, иначе чем же ты ее прижжешь?

Все видели, что Силен хочет шуткой вызвать улыбку у Хирона, чтобы отвлечь его от страдания.

Но страшная сила яда, перешедшая из конского в человеческое тело кентавра, уже достигла той степени, когда мышцы и чувства не могли больше вызвать смех и улыбку. Напрягая могучую волю, молчаливо терпел Хирон свою муку, но его гордость титана и бессмертная сила жизни не хотели принять вечное страдание, не искупаемое, как у Прометея, мятежом свободы, и его мысль искала пути, чтобы одолеть яд мертвой жизни силой знания.

Спросил вдруг Хирон:

- Где Асклепий? Почему он не приходит к Хирону? Ведь он знает, что с Хироном. Не вижу я его на земле среди смертных. Не вижу и среди бессмертных.

Удивились все словам Хирона, прозревающего мыслью все, что есть в живом мире. По никто не мог ему сказать, где Асклепий и что с ним: ни Телем, ни Геракл, ни Феникс, ни Силен.

Только Геракл вспомнил:

- На Тайгете меня ранил в бедро герой Гиппоконтид. Незаживающей была моя рана. Но нашел меня Асклепий, повел к реке Песен, Мелосу, где волны вечно поют и где под песни волн вырастают на берегу чудотворные травы. Там он вырвал из земли растение, приложил его к моей ране, и рана мгновенно зажила. Называл бог-исцелитель это растение Лира Хирона.

Вдруг Телем припал ухом к земле и, поднявшись, сказал в тревоге:

- Я не слышу ударов молота подземных ковачей Киклопов. Молчит громовой молот Бронта. Молчит молнийный молот Стеропа. Молчит сверкающий молот Арга. Никогда не смолкали их молоты с той поры, как стали они ковать молнии Зевсу-Крониду в подземной кузнице Лемноса. Пойду и узнаю. Принесу тебе весть об Асклепий. Небывалое свершилось на земле.

И ушел благой Киклоп - Телем.

Тогда поднялся Феникс и сказал:

- Еще не было такого дня, чтобы твое прозрение, Хирон, не нашло на земле Асклепия. Пойду и я. Разыщу слепого провидца Тиресия. И узнаю от него, где Асклепий. Небывалое случилось на земле.

Долго ждали, до самого рассвета, Хирон-страдалец и Геракл, его невольный убийца, возвращения ушедших

друзей. Но не возвращался ни Телем, ни Феникс. Все сильнее и нестерпимее становилась мука Хирона. Все мрачнев становился Геракл, наблюдая мучение благородного кентавра. Тогда встал Геракл и сказал:

- Пойду и я, Хирон. Я привык к небывалому. Но не возвращаются Телем и Феникс. Видно, нужна на земле помощь Геракла. Я принесу тебе в дар исцеление.

И остался Хирон один со спящим Силеном в своей пещере на Малее.

Сказание о низвержении Зевсом бога, Асклепия и об убийстве Аполлоном ковачей молний, подземных Циклопов

Когда на предутреннем небе, сомкнув золотые ресницы, уснула последняя звезда, Телем вернулся в пещеру к Хирону.

Вгляделся Хирон в его солнечный глаз посреди лобного свода, и прочел в нем прозритель все, что услышал и узнал древний Киклоп. Тогда обняла Хирона Печаль черными крыльями и сама спрятала в них голову, потому что и Печаль не смела смотреть в глаза страдающему титану - так тяжко ранила его принесенная Телемом весть. С двойной силой вспыхнула в теле и в мысли Хирона боль, но все же захотел он услышать обо всем от самого Телема, потому что любил он врачевателя-бога Асклепия, замыслившего исцелить смертных от смерти п сильного титановой правдой.

Многие говорили тогда на земле о чудных делах врачевателя смертных Асклепия. Говорили, что исцеляет он не просто больных, а исцеляет п неисцелимых. Всё умел он творить, что творил Хирон-врачеватель: возвращал зрение слепым, а телу - утраченные им члены.

Но Хирон не вступал в состязание ни с богами, ни со Смертью. Асклепий же вступал. Когда демон Смерти Танах наклонялся уже над смертным телом, отгонял

бог-Врачеватель Смерть от тела, и умирающий вставал на ноги. Даже Гермия-душеводителя принуждал он отступать, когда тот поджидал отлетающую от тела призрачную тень: задерживал Асклепий душу в теле, и живым поднимался мертвый.

Добыл Асклепий и цветок Прометея, расцветающий раз в тысячу лет. Помогла ему в этом титанида, ночная Геката: разослала она своих ночных собак во все стороны вокруг горы Кавказа, и учуяли те чудный цветок. Стал Асклепий с помощью волшебного цветка Прометея делать тела героев неуязвимыми. Сделал он таким тело свирепого Тидида. Но лютовал неуязвимый Тидид среди смертных героев, и не к добру послужил ему дар Врачевателя-бога.

А боги Крониды молчали.

Обладал Асклепий и волшебным бальзамом, сделанным из амброзии и крови Горгоны Медузы и хранимым суровой Афиной-Палладой, дочерью-мыслью Кронида. По совету презрителя Мома дала Асклепию этот бальзам Паллада. Мог он этим бальзамом пробуждать мертвых и исцелять героев от смерти.

Встревожили земные дела Асклепия покой и радость богов Кронидов, властителей мира, в их небесных домах, хотя и благоволили они прежде к Врачевателю-богу: ибо был он для них сыном Аполлона и стоял за него Аполлон, сияя золотым солнечным луком. Как же не любить им его сына?

Созвал Зевс богов на совет.

Сказал:

-- Безумные дела творит Асклепий на земле, и сам он обезумел. Исцеляет он людей от страха перед богами. Перестанут люди нас, богов, бояться. Восстанут они и поднимутся на Олимп и на небо.

Улыбнулись тут весело боги. Разве могут смертные не страшиться богов! Но не улыбнулся с ними Кронид. Гремел его голос на Олимпе:

- Сам безумный, исцеляет он смертных от безумия, ниспосылаемого на них богами. Перестанут люди опьяняться безумием и его страшиться, перестанут гнать безумных и еще сами захотят быть безумными.

Но тут поднял Вакх свой увитый плющом тирс, опьяняющий смертных безумием, и воскликнул:

- Этот тирс сильнее: он еще обезумит и безумных! И снова стали улыбчивыми лица богов.

Но неулыбчиво было лицо Зевса, и грозен был его голос:

- Нарушитель он законов Ананки-Неотвратимости: неуязвимыми делает уязвимых. Но, когда он увидел, что и неуязвимые смертны, тогда замыслил он исцелять смертных от смерти. Мало ему пробуждать к жизни героев, павших в боях, - хочет он спуститься в аид, хочет вернуть тени усопших героев на землю и одеть эти тени их испепеленным телом.

И закричали в тревоге все боги:

- Он безумен!

Только Мом-презритель молчал, правдивый ложью.

Знал Мом, сын Ночи, что только тех карают боги безумием, кто идет против богов или вступает в состязание с богом, а также всех им неугодных. И всех беспощаднее карал безумием Вакх-Дионис.

Гремело в небе слово Зевса:

- Мало будет ему и этого! Захочет он завтра запереть врата аида для героев.

И закричали снова боги в тревоге:

- Он безумен!

Только Мом-презритель молчал, правдивый ложью.

- Но и этого будет мало безумцу. Замыслит он спуститься в самый тартар, к титанам, чтобы в них возродить их былые силы и отвагу и вернуть им потерянную ими в подземном мраке красоту богов. Даже испепеленных захочет он возродить.

И хотя не знали боги страха и страшились только одного Зевса-Кронида от великого почтения к Молниевержцу, но, услышав его слова, закричали в ужасе и гневе:

- Он безумен! Испепели его самого молниями! Только Мом-презритель молчал, правдивый ложью. Сказал Зевс:

- Забыли вы, что из огненного рода солнечных титанов мать Асклепия, Коронида. Мы и солнечных титанов свергали, но родила она Асклепия среди солнечного огня Аполлона. Огнен он внутри. Не обожгут, не уязвят такого бога трезубые молнии, хотя он только земной бог, а не небесный. Могу я его низвергнуть молниями в тартар во всей его огненной силе, со всеми его тайными знания. Но зажжет он тогда огнем сердца титанов и поднимет их на богов. Не могу я его приковать: расплавятся от его тела цепи. В ужасе и смущении встали боги со своих мест, обратив взор к Крониду,

Да неужели ошибся Кронид, когда, испытав на Пелионе мальчика-бога, сказал богам: "Он бог людей, а не бог богов". Да неужели земной бог может быть сильнее богов неба? Вот оно, возмездие Хирона Кронидам: воспитал он мальчика-бога им на погибель.

И тогда раздался голос Мома, сына Ночи:

- Оглуши его громами, Кронид! - И усмехнулся презритель-бог.

Снова стали радостны лица богов. И сказал Кронид Мому:

- Ты угадал мою мысль, Мом. Я и сам так решил. Пусть воскресит он теперь мертвого героя!

И снова усмехнулся Мом, правдивый ложью. Разве не был Зевс промыслителем? Разве не все мысли богов - его мысли?

Опустел Олимп. Разошлись радостные боги по своим золотым домам. Только не было на совете богов Аполлона. Улетел он тогда в Гиперборею. Без защитника на нёбе остался Асклепий. Стали ждать боги-Крониды его дел.

И вот воскресил бог-Врачеватель близ Дельф полубога-героя. Неведомым осталось имя возрожденного Асклепием к жизни, ибо до того испепелили его тело молнией, что не нашли даже пепла. Только есть на том месте гробница Неведомому герою, воздвигнутая века спустя людьми.

Снова собрались все боги Крониды на Олимп.

И послал тотчас Зевс Гермия к великанам-Киклопам в подземную кузницу: приказал ковачам-молотобойцам поднять громовые молоты и оглушить их громами Асклепия под сверкающие удары молний.

Выслушали древние титаны-Одноглазы лукавого посланца, положили молоты на наковальни и сказали разом все трое - и Бронт, и Стероп, и Apr:

- Кузнецы мы. Куем Зевсу молнии, по их не мечем. Поклялись мы не бороться с богами и блюдем клятву. Ведь Асклепий - бог. Что же побуждает нас Кронид нарушить клятву и сам ее тем самым нарушает? Мы - подземные. Наземных дел, Кронидовых, пе знаем. Только знаем: живет на земле праведный титан, сын Крона, Хирон. Пусть спросит Кронид Хирона: правильное ли он сам задумал дело? Есть у Зевса для казни Силы. А мы не казним: мы кузнецы. Освободил нас Зевс из тартара, вывел на землю. Победил он титанов - и снова вернул нас под землю. Мы и куем молнии Зевсу.

наковален и стали снова

Сказали. Взяли молоты с ковать.

Отлетел на небо Гермий ни с чем. Доложил посланец Зевсу:

- Не покорствуют твоему слову Киклопы. Не хотят поднять молоты на Асклепия. Чтят они на земле только Хирона. Но молнии куют тебе. Быть черному дню. Налетят Керы-Беды на Олимп, если добудет Асклепий у Киклопов молнии и ударит ими в Кронидов. Порази его сам.

И тогда в громах и молниях спустился к Дельфам Кронид, где Асклепий воскресил героя.

Ударили громы в озарении пляшущих молний - так ударили, как еще никогда не ударяли ни в древних титанов, ни в Атланта.

Будто взял Кронид медную гору и грохнул ею по пустому медному котлу-морю, и не одной горой грохнул, а тысячью гор. И там, где ударили громы, все живое оглушили насмерть.

Разлетелись уши словно одуванчики, лопнули тела и головы, деревья полегли наземь, и зеркала всех вод разбились на алмазные пылинки. Даже воздух стал бездыханным.

Упал бог-Врачеватель на землю, вырвался у него из ушей и ноздрей огонь, и закрыл он глаза, познавшие мыслью тайны живой жизни.

Перенесли его Силы, слуги Зевса, в глубокое, как море, ущелье, именуемое ущелье Мхов. Росли там вековые мхи мириадорукие, мириадогубые. И, когда кто-нибудь попадал в то ущелье - зверь ли, птица ли, змея ли, схватывали его мгновенно мхи, вовлекали в глубину ущелья, и тотчас обрастал он вековыми мхами. Даже раз чуть не втащили они туда Ветер. Оставил он им половину своих крыльев и еле вылетел из ущелья.

Потому-то и не знал никто на земле, где сокрыто тело Асклепия. Мгновенно заросло ущелье пышным многоцветным мхом.

Вернулся в Дельфы из Гипербореи Аполлон, и тотчас рассказала ему Артемида о свержении бога Асклепия: будто молниями поразили его Киклопы. Но где тело Асклепия, не знала.

Разъярился Аполлон на богов. Весь в огнях-лучах взлетел на небо и предстал' перед Зевсом.

Впервые увидел его таким Зевс-Кронид. Не знал он, что так могуч Аполлон. И спросил Аполлон Кронида:

- Где Асклепий, сын Аполлона?

И впервые отец богов Зевс-Кронид не дал ответа сыну Аполлону: обманул Аполлона молчанием. Только Мом, правдивый ложью, сказал:

- Аполлон, молнии куют Киклопы, - и, как всегда, усмехнулся.

Низринулся Аполлон с неба под землю, прямо в кузницу Лемноса, и еще не успел Кронид постигнуть замысел Солнцебога, как уже лежала золотая стрела солнца на тетиве его лука.

Засиял в подземной кузнице, в недрах земли, Киклопам свет вольного неба. Впервые проникло туда солнце. И с поднятыми молотами замерли Одноглазы-Киклоны: Бронт, Стероп и Apr.

Не бог-мастер Гефест перед ними, а Аполлон с золотым луком в руке. Яростно ярок, до ослепления, его сверкающий гнев. И ослеплял он подземный глаз-солнце Киклопов светом неба:

- Не ковать вам больше для Кронида трезубые молнии! Зло куете вы под землею для богов. На земле вершится оно. Убили ваши молнии Асклепия, сына Аполлона. Не быть вам больше, подземным слепцам, ковачами! Пусть Гефест кует в вашей кузнице.

Вспыхнули пожаром три солнца, три глаза трех Киклопов, ослепленных сиянием Солнцебога. Не они ли, Киклопы, отвергли волю Кронида поразить молниями Асклепия и нарушить древнюю клятву? Не боги ли поклялись Киклопам великой клятвой никогда им не вредить и с ними в борьбу не вступать?

И метнули тогда три великана вслепую, на голос Солнцебога, три молота. Стукнулись молоты в воздухе друг о друга тремя громами, брызнули тысячи искр, обожгли подземные своды кузницы. Но уже летят одна за другой три стрелы небесные в три подземных глаза-солнца. И погасли те глаза навеки.

Упали три древних титана, три Киклопа-великана, и чуть не опрокинули гору над кузницей. Но еще четвертую стрелу пустил Аполлон и разверз ею землю до тартара.

Тогда принял тартар бессмертные тела трех слепых Древних титанов Киклопов в свой глубокий мрак,

А кузницу Киклопов занял Гефест.

Выковал бог-кузнец из меди слуг-молотобойцев, дал им в медные руки молоты Киклопов и велел им ковать молнии Зевсу. И медные слуги-кузнецы ковали.

Еще меньше титанов осталось на земле. Все могучее становились Кропиды.

Так узнал сын Крона, Хирон, от последнего благого Киклопа-Телема о гибели бога Асклепия и подземных Киклопов. Но, что в ущелье Мхов лежит тело Асклепия, Телем также не знал. Только сказал после молчания:

На Олимпе собрались все боги. Судят они Солнце-бога Аполлона, убийцу Киклопов, нарушившего клятву Стиксом. Должен он, по закону Судеб-Мойр, быть низвергнут, как бог-клятвопреступник, на девять лет в тартар.

Но еще не весь сосуд горя выпил в этот день страдающий учитель героев. Ждала его новая горькая весть.

Сказание о лишении богами Тиресия дара прозрения, о громких делах Геракла и о его дарах Хирону

В этот день солнечные кони долго стояли на полдне, ожидая Солнцебога с Олимпа, где шел суд над богом Аполлоном. И не знали солнечные кони, кто возьмет теперь в руки лучистые вожжи: древний титан Гелий или юные сын Зевса Аполлон. Перебирали кони алмазными копытами, подняв кверху сияющие крылья, а над ними на золотом шесте висел солнечный венец бога. И в этот самый: долгий полдень на земле вернулся в пещеру Хирона феникс, и следом за ним брел, опираясь на посох, слепой Тиресий - уже не провидец, а просто слепец.

Узнав Тиресия, обрадовался Хирон:

- Тиресий! Верно, чрезмерность страдания мешает мне ясно видеть невидимое, то, что сокрыто от смертных глаз. Я призвал тебя: скажи мне, ясновидец, где тело бога Асклепия?

Опустив низко голову, чтобы скрыть глаза, стоял перед Хироном Тиресий, и грустен был голос прославленного провидца:

- Я и видимого мира не вижу. Я - только слепец. Понял Хирон, что утратил Тиресий дар прозрения, и спросил его:

- За что кара?

- Тайные мысли богов открывал я смертным, чтобы знали герои, что замышляют против них боги. И за это лишили меня боги дара прозрения. Закрылось для меня прошлое и грядущее. И не знаю я, где тело Асклепия. Теперь Тиресий больше не врач страдающей души и мысли - он только больной. Сам я брел по темным дорогам в поисках тебя или Асклепия. Лишили меня боги глаз для видимого мира, лишили и глаз для невидимого. И не смею спросить тебя, страдальца; где же врач, который исцелит меня?

Вздохнул тяжело Хирон и сказал:

- О Крониды, Крониды! Не слишком ли это много для Хирона? Что же еще подарите вы мне сегодня? Ведь страдание Хирона бессмертно, и нужна ему все новая пища. Шлите же ее, боги, шлите сыну Крона! Всему есть мера на земле, но, видимо, для страдания нет меры. - И, немного помолчав, добавил: - Но будет. - А затем, обратившись к Тиресию, утешил его, сам задыхаясь от боли: - Потерпи, Тиресий. Скоро вернется к тебе утраченный тобою дар.

Тогда встал с земли Киклоп-Телем и низко поклонился Хирону:

- Много веков прошли мимо Телема и большими шагами и малыми. Видел я великую меру страдания и великую меру мужества. Но ты прав: нет меры для страдания титану, как нет меры и для его мужества. Ни перед кем не склонялся Телем. Сегодня поклонился я твоему мужеству, Хирон. Превзошел ты Прометееву меру.

Но еще никто из друзей Хирона в пещере - ни Телем, ни Феникс, ни Тиресий - не знали, какой новый подвиг великого мужества замыслил мученик-кентавр.

В эти часы и дни не входило Время в пещеру на Малее и не входил туда Сон. А в мире за пещерой текли годы, но никто не вел им счета.

Полна была земля - ив мире жизни живой и в мире мертвой жизни рассказами и вестями о делах-подвигах Геракла, который вышел от Хирона, чтобы вернуться к нему с чем-то чудесно-могучим, побеждающим лернейский яд. Но умалчивали все летучие, и текучие, и сыпучие земные вестники о том, добыл ли Геракл неведомое целебное средство для Хирона, а говорили о Геракле, сыне Зевса, Истребителе титанов-оборотней, великанов и чудовищ. Не щадил он ни смертных, ни бессмертных. И ужаснулась мать-Земля Гея, и дивился титан Солнце-Гелий, и даже боги преисподней с тревогой смотрели на вход в аид: не появится ли там сила Геракла. Сам демон Смерти Танат испытал мощь его рук, и уже не было Гераклу на земле противника.

Чу! Что за ночные голоса?

То, дрожа и зябко кутаясь в водяные плащи, говорили торопливо-пугливо струи ключей и потоков на Малее:

- Вырвал Геракл рог у отца рек - титана Ахелоя, и стал быколобый Ахелой однорогим. Всегда полон этот рог плодами. Не для Хирона ли страдальца этот рог Изобилия? Не исцеляет ли он?

Чу! Снова чьи-то тяжкие шаги на Малее. И снова раздался у входа в пещеру Хирона голос, никогда не спрашивающий права на вход:

- Як тебе, Хирон. Мне войти? И ответил Хирон:

- Входи, друг.

Снова собрались в пещере вокруг Хирона все его друзья: Телем, Феникс, Тиресий и Геракл. И тут же, как всегда, лежал пьяный Силен с бурдюком.

Сказал Геракл:

- Вот рог Изобилия. Он голодного насытит в пустыне и в море, если тот радуется жизни. Только радующихся кормит этот рог. И всегда изобилие прибавляет он к изобилию. Вот колхидское волшебное зелье Гекаты из сока цветка Прометея. Неуязвимым делает оно тело. Вот бальзам из капель крови Горгоны Медузы. Оживляет он мертвых. Я хотел облегчить твою боль, Хирон. Все добыл я, чем владеет Асклепий, но не знаю, как применить. Ты же знаешь.

Положил Геракл свои три дара на каменный стол перед Хироном.

- А теперь мой путь лежит в сад Гесперид. Я добуду

для тебя золотые яблоки с яблони Жизни. Принесу тебе и мертвую воду из аида.

И как раз тогда, когда сказал эти слова Геракл, влетела в пещеру голубка с каплей амброзии из ключа бессмертия, бьющего в том же саду Гесперид. Но не допустил ее к себе Хирон, чтобы не заразить ядом птицу, и стала голубка кружить по пещере, рассматривая гостей Хирона, так как только бессмертному могла она передать свою каплю. Наконец подлетела она к Телему он был из древних Уранидов - и села к нему на ладонь. Но не было в руках Телема ни лепестка, ни чашечки цветка, чтобы принять эту каплю. Тогда вспорхнула голубка на стол и вложила амброзийную каплю в рог Изобилия. Сразу наполнился рог плодами, и все плоды, впитав в себя благоухающее дыхание капли, которое не иссякает, пока капля до конца не выпита, обратились в пищу бессмертных.

Улетела голубка, и стали друзья Хирона просить его съесть один из плодов бессмертия: может быть, плод утолит его боль. И, хотя Хирон был тронут делами и заботой о нем Истребителя мира титанов, он сказал:

- Не нужны уже Хирону яблоки Гесперид, не нужны ему и плоды бессмертия. И так во мне слишком много бессмертия - пищи для яда. Но вот встанет Хирон и сам пойдет за Исцелителем.

Удивились друзья словам Хирона, ибо даже при легком шевелении с двойной силой набрасывалась на его тело боль, но и обрадовались они, полагая, что нашел Хирон целебное средство против неодолимого яда.

Стал Хирон подниматься с земли, говоря:

- И бессмертное тело уязвимо. Уязвимы и бессмертные боги.

Трудно было Хирону, пораженному жестоким ядом, поднять с земли свое конское тело, трудно было ему выпрямить на нем свое человеческое тело, пылающее свирепым жаром и потерявшее гибкость. Но никому не позволил он помочь Хирону.

И все же встал Хирон на конские ноги и выпрямил свой человеческий торс. Сказал:

- Не в тартаре Асклепий. Где-то затаен он незримо на почве земли. Не обожгли его молнии. Только громы

могли низвергнуть его оглушением и заглушить в нем голос бессмертия. Сам пойду я и найду его тело.

Тогда поняли друзья слова Хирона об Исцелителе. Поняли и то, что не нашел он средства против яда, а идет совершить новый подвиг и принять на пути еще новую, небывалую муку. Ибо каждый шаг Хирона по неведомой дороге к Асклепию будет пыткой и казнью.

Тогда шагнул вперед Геракл.

Сказал:

- Я пойду вместо тебя.

Но Хирон покачал головой. И, хотя от боли трудно было ему говорить, он все же выговорил:

- Покройте меня всего веселой листвой. Оденьте ею мои плечи, и спину, и бока. Только голову оставьте, как есть. Не коснулся еще яд головы Хирона. Не хочет она стать безумной на радость Кронидам. Еще сильна моя сила бессмертия, подкрепленная знанием на зависть богам.

И одели его друзья широколистной листвой. В зеленый шатер на конских ногах, с головою бога превратился Хирон.

Но следовать за ним он своим друзьям запретил. И остались они в пещере на Малее.

Так началось хождение Хирона на поиски тела Асклепия, бога Врачевателя смертных.

Сказание о хождении Хиропа па поиски тела Асплепия и о тихом деле Геракла

Был уже Хирон далеко от пещеры, когда вышел из нее Геракл и зашагал вслед за Хироном, не упуская его из виду. Решил герой не оставлять одиноким искателя-страдальца на его трудном пути и неприметно повсюду следовать за ним поодаль, нарушая запрет Хирона. Не взял с собою Геракл ни лука, ни стрел, ни дубинки. Только вырвал из земли пышный куст, прижал его руками к груди и

шел под его прикрытием, что ни шаг останавливаясь. Казалось, будто не могучий герой, а куст стоит позади Хирона на дороге.

Думал Геракл: "И титану нужна будет помощь героя".

Не Хироновым прославленным шагом, а припадая на все четыре конские ноги и качаясь, как пьяный Силен, шел кентавр, словно почва сверлила ему раскаленными сверлами копыта и словно самый воздух вонзал в него незримые зубы. Все стонало в нем - мышцы и жилы. Все кричало от боли тысячею голосов: "Стой, Хирон, пощади нас, титан!" Да неужели никто не услышит их стона? Да неужели мир глух и нем?

Слышал мир. Видел мир. Все живое открыло свои уши и глаза и затаило дыхание. Все хотели помочь Хирону, но никто не посмел: ведь и боги все видят и слышат, и могла земля своей помощью титану невольно предать его подвиг: унесли бы Силы Зевса Асклепия.

И, хотя вся земля ему друг, одинок был бы Хирон без Геракла. Шел Хирон и у всей живой жизни на земле спрашивал: где тело Асклепия? Но никто об этом не знал: ни звери, ни птицы, ни травы, ни воды, ни камни.

И увидел с высоты неба титан Гелий его голову бога над зеленым шатром листвы, под которым было скрыто страдающее тело и уродство. Придержал он коней солнца и спросил:

- Куда ты, Хирон?

- Я ищу тело Асклепия, бога - Врачевателя смертных. Где оно, Гелий? Ты все видишь, все знаешь, все слышишь.

Ответил Гелий Хирону:

- Не знаю. Не сиял я тогда на небе. Спроси Ночь.

Но ведь Ночь безмолвна.

Остановился Хирон и задумался: даже солнце не знает, где Асклепий. Кто же знает? Не скован ли он?

И решил Хирон плыть через море и спросить у Гефеста, в кузне на острове Лемнос, не оковывал ли он Асклепия.

Спустился Хирон с гор к морю. А Геракл остался стоять под прикрытием куста на высоком морском берегу и ждал возвращения кентавра.

Погрузился Хирон в волны и поплыл. Но, опасаясь отравить кого-нибудь ядом, запретил морскому миру подплывать к нему близко,

Не послушались его голоса дельфины, нырнули под конское тело и понесли его к острову Лемнос. Умирали в муках одни дельфины от жестокого яда в пути, но замещали их тотчас другие. Умирали и эти, и снова их сменяли другие. И не мог их отговорить Хирон, ибо жертвенны спасители всего благого - дельфины: видели они великую муку Хирона, постигали его высокий подвиг и хотели, чтобы скорее доплыл Хирон до Лемноса.

Там спустился Хирон в кузницу Киклопов.

Изумился бог-Хромец при виде Хирона и тому, что весь он покрыт прилипшей к телу листвой.

Никогда еще не вступали в эту кузню кентавры.

Сказал бог-кузнец:

- Ты здесь первый.

- И последний, - добавил Хирон. - Если помнишь ты о титановой правде, то скажи мне, не таясь: не сковывал ли ты тело Асклепия и не знаешь ли ты, где оно? Сверг его Зевс.

Не забыл бог-Хромец своей хромоты Зевсу, открыл бы он Хирону, где тело Асклепия. Но не знал об этом и он.

Ответил:

- Я слыхал, что Асклепий - безумец и что безумие его оглушил Зевс громами. Ведь безумный бог весь мир обезумит. И все станут тогда в мире безумными. Всегда в бурях будет от безумия море. Будут горы плясать в безумии пляски. Вверх ногами-корнями станут деревья на голову. Будут львы в безумии кормить ланей. И огонь захочет выпить воду. И все угли захотят быть алмазами. Все начнут метать в небо зажженные факелы и кричать, что они молниевержцы. Все начнут возить медные бочки на медной колеснице по медному мосту и кричать, что они повелевают громами. Или забыл ты о безумном Салмонее? Будут ноги себе рубить секирами, думая, что вырубают винные лозы, и кричать в безумии: "Долой Вакха!" Или забыл ты о безумном вакхоборце царе Ликурге? Захотят, чтобы все, к чему прикоснутся, тотчас обращалось в золото: станет золотом вода и хлеб, но живой мир останется голодным. Или забыл ты о царе Мидасе? Будут слепых называть зрячими, а зрячих называть слепыми. Или забыл ты о слепоте зрячего Эдипа, отцеубийцы? Захотят

все взлететь на Олимп и быть богами. Или забыл ты о безумном Беллерофонте? Все белое назовут черным, а все черное назовут белым; из-за тени осла начнут спорить, как о выеденном яйце. Состязаться все будут друг с другом в безумии, чтобы один стал безумнее другого. Нет, не может бог быть безумным. Но не оковывал я Асклепия и не знаю, где его тело.

Поплыл Хирон обратно к берегу, и снова погибали ради него дельфины.

Тогда решил Хирон спросить об Асклепий у владыки преисподней - у бога Аида. Нашел он в земле глубокую расселину и воззвал к Аиду. И на голос сына Крона поднялся из преисподней бог мира Теней. Никогда еще ни один бессмертный титан не взывал к подземному богу.

Сказал Аид:

- Не витают вокруг тебя подземные Керы-Беды. И Эринниям, демонам мщения, ты не подвластен. Не подвластен ты ни демону Смерти Танату, ни мне. Зачем вызвал ты меня, сын Крона?

Сказал ему Хирон:

- Выдай мне из тартара тело Асклепия, если оно низвергнуто в тартар. Или скажи мне, где оно: в недрах или

на почве земли? Если выдашь мне тело Асклеппя из тартара, сойду я добровольце к тебе в подземное царство, как смертный.

Ответил Хирону бог Аид:

- Не подвластен мне тартар, Хирон. Не всевластен я в подземном мире. Только Зевсу подвластен тартар. И не знаю я, где Асклеппй. Одни тени смертных в аиде мне подвластны - он же бог. Но скажу тебе, что знаю: только тот найдет тело бога, кто отдаст за него часть своей живой жизни.

И ушел под землю Аид.

Тогда решил Хирон воззвать к низвергнутым в тартар титанам Уранидам и спросить их об Асклепии. Но для этого надо было ударить могуче, всей силой титановой, трижды копытом обземь. И не знал Хирон, вытерпит ли муку от одного удара его тело. Не взорвется ли клокочущий в нем котел? Не брызнет ли во все стороны черная пена из тела, не обрызгает ли его всего ядом? И не знал также Хирон, вытерпит ли второй удар копытом его мысль. И не станет ли Хирон безумным. О третьем ударе он не думал. Знал: если вытерпит он два удара, то вытерпит его бессмертная сила и третий.

Долго стоял он в раздумье, весь терзаясь болью. А поодаль пышным кустом возвышался Геракл. Видел он раздумье Хирона и ждал, не нужны ли будут титану руки Геракла.

И вдруг топнул могуче Хирон копытом и издал грозный клич титанов. Содрогнулось его тело под листвою, и брызнул из-под листьев черный яд. Застонал тяжко титан от лютой боли. Сжал он крепко ладонями голову и снова топнул обземь, под вторичный титанов клич. Но не грозным призывом, а высокой жалобой прозвучал его второй клич к титанам Уранидам. Уже шаталось, корчась от мук, тело Хирона, и словно черный пламень вставал от него в воздухе. Еще сильнее застонал Хирон, еще крепче сжал ладонями голову и в третий раз топнул обземь передним копытом. Но не мог он уже в третий раз выкликнуть клич: только стонущий возглас протянулся вдаль, и столько было в нем печали, что выпустил суровый Истребитель титанов из рук пышный куст и протянул эти руки к титану Хирону.

И вот донесся до Геракла из тартара подземный голос сверженного Крона:

- Я слышу тебя, Хирон. Говори.

Но Хирон лежал уже, повалившись на бок, на земле, в псе его конское и человеческое тело содрогалось и пылало.

Тогда шагнул к нему Геракл на помощь. Только шаг сделал герой к Хирону и остановился.

Рано ты шагаешь, герой. Не дошло еще дело до Геракла. Еще был Хирон бессмертным титаном, сыном Крона.

К земле лицом припал поверженный болью кентавр, и прозвучал в мировой тишине его тихий голос:

- Крон, где тело бога Асклепия? И ответил голос Крона:

- Нет Асклепия в тартаре. Он в ущелье...

Но словно тяжкие медные колокола ударили под землей, в глубинах тартара, долгим стоязыким гудом, и этот гром и гуд заглушили последние слова Крона. Там стражи титанов, Сторукие, грянули в медные стены тартара медными палицами на голос древнего Уранида Крона, отца Зевса и Хирона.

Смолкло все. Только слышно было, как стучит сердце Геракла: тоже как колокол.

Долго-долго пролежал так Хирон на земле. Почернела вокруг него почва, и все живое вблизи умерло. Снова стоял Геракл пышным кустом поодаль и ждал, когда будет нужен титану Геракл.

И вот уперся Хирон рукой об землю и приподнял слегка свое человеческое тело. Опущена была его голова бога, и вся она побелела. Исчезло ее золото и сбежало серебро с бороды. И, как у смертных, рассекли лицо Хирона впадинами морщины. Только глаза его еще сияли бессмертием и мыслью.

Встал Хирон на ноги только к ночи. И, когда встал, под ним - на том месте, где лежало его тело, - дымилась и тлела земля.

Снова двинулся в путь Хирон, и снова медленно шагал за ним поодаль, неприметно для Хирона, Геракл, продолжая свое тихое дело.

И впрямь, тихое дело свершал Геракл, но было это тихое дело большим.

...Ночь. Тьма

Но Хирону был нужен свет.

Тогда подошел Хирон к смолистой сосне. Сделал себе

факел, и сам собой запылал тот факел от жара, исходившего из тела Хирона. С пылающим факелом в руке продолжал могучий волей кентавр свой путь, чтобы найти то незнакомое ему ущелье, в котором лежало тело Асклепия. Всю силу своего прозрения напрягал он в пылающем от яда теле кентавра, но не открывался его взору образ Врачевателя-бога.

Так шли всю ночь Хирон и Геракл, заглядывая по дороге во все ущелья, и уже подходило время к рассвету, к тому времени, когда прячутся под листья и в щели все комары и мошки, как вдруг услышал Хирон возле уха тонкий зуд в воздухе и еще более тонкий и звенящий голос. Говорила мошка, самая крохотная из всех мошек на свете:

- Хирон, ты ищешь Асклепия. Он скрыт в ущелье Мхов. Я расслышала слово Крона. Давно бы я тебе об этом сказала, но лишилась я от страха голоса - так страшно ударили Сторукие в медные стены тартара. Я все время сижу у тебя на реснице и греюсь. Ночь холодна. Следуй за мной: я поведу тебя в ущелье Мхов.

И пошел сын Крона, мудрый Хирон, за мошкой, а позади него вдалеке шагал Геракл.

Когда солнце снова было на полдне, дошел Хирон до ущелья Мхов под водительством мошки и сразу увидел сверху, сквозь высокий мшистый покров, лежащее в глубине ущелья тело Врачевателя-бога.

Но еще надо было ему спуститься по крутой стене ущелья вниз и поднять моховую покрышку. Обрадовалось сердце титана-страдальца, и почувствовал он в себе снова бодрость. Снова собрало свои силы его великое мужество, и стал спускаться Хирон в глубину ущелья, к Асклепию. Тянулись угрожающе к нему пальцы мхов, но тотчас отпадали, сгорая, так как гибелен был для них жар тела кентавра.

Высоки и богаты копры мхов над Асклепием-богом.

Но сорвал Хирон этот покров мхов, и открылось ему тело Асклепия.

Лицом к небу лежал бог-Врачеватель, и таким светлым лежал он там, что казалось, будто Сон бережет здесь его юность. И уже простер к нему Хпроп руки, чтобы поднять бессмертное, теперь мертвое тело и вынести его из гробницы-ущелья. Но внезапно отдернул руки и отвел их далеко от Асклепия. Только сейчас вспомнил врачеватель

кентавр, что не должен он касаться руками тела Врачевателя-бога. Страшный черный яд, бушующий в теле Хирона делал его прикосновение ядовитым. Истлевало тотчас всё живое. И снова тяжко вздохнул кентавр. Снова пришло к Хирону горе. Уже давно переливалось оно через край сосуда, но Кронидам, видно, все еще было мало.

И в ущелье не мог Хирон оставить тело и пойти на Малею за друзьями. Унесли бы Силы - слуги Кронида - Асклепия и вновь укрыли бы в потаенном месте.

Тогда услышал он сверху голос:

- Хирон, разве нет на земле Геракла?

Закинул кверху белую голову титан и увидел над собой, на краю ущелья, Геракла. Уже даино стоял там полубог, Истребитель мира титанов, и смотрел на Хирона. Знал: будет нужен Геракл и титану.

Тогда двойной радостью засияли глаза страдальца: радовало его то, что есть кому поднять тело бога; и радовало его еще и то, что не погибло на земле дело наставника полубогов-героев, что еще сильно сердце полубога--героя титановой правдой. И ответил на голос Геракла Хирон:

- Геракл остается Гераклом.

Поднял герой на руки огромное тело бога, и казалось, что не тело, а все ущелье взвалил Геракл себе на плечо и зашагал с тем ущельем в горы. Герой нес бога.

Так шли они двое: впереди - Геракл с ношей, позади - Хирон. Вперед послал он Геракла, чтобы тот донес поскорее Асклепия до пещеры, а сам, обессиленный, ковылял сзади, все больше и больше отставая от героя, шагающего шагом богов. Ковыляющий титан, сын Крона! Видел ли когда-либо мир героев, чтобы титан ковылял по земле, как старая кляча?

Собирались над болотом тучи мошек. Говорили мошки друг другу тысячами тысяч голосов:

- Ковыляет по миру сын Крона. Видят это боги Крониды и молчат. Почему же не сгорает мир от стыда?

Сказание о последней беседе друзей Хирона в пещере на Милее

С бурдюком и сюрингой в руках пел Силен в пещере Хирона песенку:

Жил Хиров. Жил Силен,

У-лю-лю! Много думал Хирон,

А я пью.

Думал, думал Хирон

У-лю-лю! И надумал не пить.

А я пью.

Оттого, что он пьяв

Без вина, Я не пьян, хоть и пью.

Тра-ля-ля!

А я в дудочку дую

И пью. У-лю-лю! У-лю-лю!

У-лю-лю!

Отчего же в вино,

Тра-ля-ля! У Силена упала Слеза?

Оттого, что пустеет

Бурдюк.

У-лю-лю! У-лю-лю! Старый друг.

Слушал песенку Силена Хирон. Знал, что любит его умный Силен-пропойца и прощается с ним, старым другом, разгадав его решенье, о котором еще не догадывались другие друзья кентавра. Обессиленный, уже не способный страдать и все же безмерно страдающий, лежал Хирон у стены, опираясь о нее головой и спиною, и смотрел на тело Асклепия, распростертое на полу пещеры.

Нового гостя застал Хирон в пещере на Малее - полубога Пелея, пришедшего к учителю с просьбой взять на себя воспитание его первенца-сына от морской богини Фетиды - Ахилла. Но, узнав об обреченности Хирона, решил Пелей остаться с ним в пещере, чтобы быть ему опорой и защитой.

Неподвижно лежало тело бога Асклепия с вытянутыми над головой руками, как будто поднял он их, чтобы остановить грома, и так был повержен Кронидом. А кругом сидели друзья и гости Хирона и вели меж собой

беседу.

Был тут и последний небесный киклоп Ураний, ушедший от наземного холода в земные недра, чтобы быть ближе к огню недр матери-Земли Геи, - врачеватель Телем. И прозревший Феникс с подаренными ему Хироном чудо-глазами, видящими чудесную правду живой жизни так, как обычные глаза видят обычную правду. Был тут и вдвойне слепой прорицатель Тиресий, лишенный богами глаз, сам нуждающийся в поводыре.

Был тут и Истребитель мира титанов, безумный Геракл, сын Зевса, великий убийца поневоле, более могучий, чем бог. И был тут Пелей, герой-полубог, познавший тяжесть безмолвного брака с бессмертной и не чаявший близкого возмездия: родила ему нереида Фетида сына, храбрейшего среди героев, но не бога. Стала бы она женой Зевса, родила бы от Зевса сына; был бы тот сын сильнее отца и его молний и овладел бы миром.

И был тут наставник героев, мудрый кентавр Хироп, обреченный на безысходную муку, и еще Силен! И, пока все смотрели на Асклепия, Силен припадал губами к бурдюку с вином, отпивал глоток за глотком и мурлыкал свою песенку: "Жил Хирон. Жил Силен, У-лю-лю!".

О многом говорили в эту вторую ночь в пещере Хирона его друзья и ученики. Сам же Хирон молчал, и они не знали, слышит ли он их или весь он ушел в страдание. Закрыты были его глаза, как у дремлющего, и до того был он тих, что Тиресий сказал:

- Даже бушующее море горя уступает дыханию покоя.

Никто из сидящих в пещере, кроме пьяного Силена, не знал, что в те часы, укрепляя себя мыслью, принимал бессмертный кентавр великое решение, так как не мог уже победить мыслью страдание и только волей титана сдерживал жалобу и стон.

Говорили сперва гости о двух мирах, о живой и мертвой жизни. И Феникс, пытливый и упрямый, всегда доискивающийся чего-то, что тревожило его своей смутностью, спросил:

- Телем, ты слыхал об истине: где она? И ответил Телем:

- Истина - дело смертных. Но кто хочет исцелять, тот знает: живая жизнь борется с мертвой жизнью, и в этом вся истина - в их борьбе. Только в мире живой жизни, где радость, есть истина. В мире мертвой жизни истины нет- там только забвение.

И все же Феникс продолжал допытываться у Телема:

- Но я смертен, Телем, и во мне есть мысль. Не она ли борется со смертью?

И ответил за Телема Геракл:

- Со смертью борются руками. Тяжело отводить ее руку. Она сильнее великана. Но Геракл отводил. Тогда спросил его Феникс:

- Ты слыхал об истине, Геракл? "Удивился герой-полубог:

- Кто она? Титанида? Богиня? Или демон подземной мглы? Не слыхал я о такой бессмертной.

И тогда все посмотрели на Геракла, и опять Феникс спросил его:

- Знаешь ты, что решает в мире?

- Сила.

- Истина есть та сила.

Но Геракл только повел плечами и сказал:

- Не встречал я еще такой Силы. Если встречу - поборется Геракл и с Истиной.

И снова все при этих словах посмотрели на мышцы Геракла, так как знали, что Геракл не умеет шутить.

Тут припомнил Феникс слова Хирона:

"Сила - в мысли высокой. Чем выше мысль, тем она и сильнее. Покоряет она и большое и малое. Великая жалость была силой Асклепия, потому что была она его самой высокой мыслью. Не от слабости - от великой силы истекает великая жалость".

Тогда заговорили гости Хирона о жалости и снова вспоминали слова Хирона, хотя никто не мог сказать, так ли точно говорил Хирон:

- Боги думают, что для большой жалости нужно и большое время, и, любуясь жизнью, забывают о малой жалости - для тех, у кого для жизни малое время.

Так оно для Олимпа, для неба бессмертных, где время только и бывает большим. Но Асклепий говорил: "И в малом времени вмещается большая жалость, у кого она есть". Эту жалость и дарил он смертным. Не гордился он своим бессмертием, как боги неба, а радовался ему, как земной бог, потому что, будучи бессмертным, мог всегда источать смертным сострадание врачевателя.

В том-то и была сила Асклепия.

Удивили эти слова Геракла, и он спросил:

_ Где же тут сила? Вот лежит он, земной бог, перед нами, поверженный богами неба. Если сила в высоком, то у великанов были бы самые высокие мысли, а у чудовищ - самая чудовищная жалость. Боролся я с великанами и чудовищами, но не встречал я у великанов и чудовищ жалости. Непонятна мне такая сила. Моя сила - я сам.

Но, когда Геракл это сказал, поднял вдруг голову Силен и пробурчал, причем неизвестно было, шутит ли он или говорит серьезно:

- Ох, Геракл, и объешься же ты когда-нибудь подвигами! Лучше выпей со мной. Еще есть у меня полбурдюка истины. Поборет она и Геракла.

Говорил, а сам косил неприметно глазом на Хирона. И, когда всегда рассудительный Феникс заметил: "Твоя пьяная истина слепа", рассмеялся в ответ пьяный Силен - он один еще мог смеяться в пещере Хирона и сказал:

- Оттого, что сова слепа днем, она не глупее кукушки. Для пьяной истины весь мир пьян.

Говорили гости Хирона о знании.

Сказал Тиресий:

- Знание - скука, когда некому служить этим знанием. Оно вечно кипящее варево, в котором выкипели живые соки. Тогда уж лучше ничего не знать. Скука никому не служит.

Заговорил Телем:

- Знание всегда служит - иначе оно умирает. Оно тоже смертно. И, когда оно отдает себя, тогда оно питается, и растет, и зреет, и радуется. Я, врачеватель, это знаю. Тогда жил я среди Киклопов. Теперь...

И умолк последний Киклоп, что-то продумывая. А затем добавил:

- Теперь я люблю знать для себя и измерять про себя глубину знания. Радостно мне видеть эту глубину и ее сияние. И чем глубже эта глубина, тем сильнее в ней сияние.

Но, как завеса тучи, прикрывшая солнце, грустен был голос дважды ослепленного Тиресия:

- Телем, позади сияния - ночь. Я, слепой, познал, как глубока эта ночь и как она беспросветна. Твое сияние - не больше чем искра или мерцание звездного дождя. Только луч, только свет и огонь есть истина. Погаснет луч и исчезает истина: тогда наступает мрак. Трудно жить, когда истина погасла.

Но покачал головой Феникс.

Сказал:

- Я тоже был слеп. И мрак - истина.

Говорили гости, но никто из них не мог согласиться с другим: ни Телем с Тиресием, ни Феникс с Гераклом. И никто не мог их примирить, потому что Хирон молчал. И тут все почувствовали, чего лишится земля, если не будет на земле Хирона. И с тревогой посмотрели на него.

И вот оглядел всех доселе молчавший Пелей и неожиданно сказал:

- Как много здесь слепых! Слеп Силен от вина. Слеп и Феникс - у него чужие глаза. Слеп Тиресий - он вовсе без глаз. А у Телема только один глаз, и он больше светит, чем видит. Только я и Геракл еще по-простому зрячи. И, как зрячий, скажу вам: знание - это власть и хитрость. Не одолел бы я Фетиды-оборотня, если бы не знал, что наводит она на мои глаза морок, оборачиваясь в моих руках то в зверя, то в куст, то в огонь... Хитрила она, но не выпускал я ее из рук. Властно держал, зная, что обманчивы все ее образы. И дал мне это знание Хирон. Знание служит, потому что оно повелевает. Потому-то оно и есть сила, что оно повелевает.

И тут, что-то припомнив из своих былых прорицаний, тихо, словно про себя, сказал Тиресий:

- Да, я теперь слеп. А твоя слепота, Пелей, еще впереди. Захиреешь ты от этого знания.

Давно знал Тиресий, что за брак с бессмертной нереидой постигнет полубога Пелея кара: преждевременная старость и хворь. Но никто тогда не понял его вещих слов. Каждый сидел и обдумывал слова зрячего Пелея, пока суровый голос Геракла не нарушил молчания:

_ Я видел зверя, который был богом: так был он силен. Может быть, он и был вашей Истиной?

И тут впервые за все время ночной беседы прозвучал голос Хирона:

- Зверь не может быть богом: он - зверь.

И тотчас все глаза устремились к страдающему титану, но он не пояснял своих слов. Огромными пылающими глазами смотрел Хирон на своих гостей, и все поняли, что он сейчас скажет то, что долго от них таил. У всех гулко забилось сердце, и длительный миг казалось, будто по пещере мечется, натыкаясь на стены, слепое Время и не знает, где из нее выход.

Сказал Хирон:

- Отдаю я мое бессмертие. Не могу я, титан, быть только зверем.

Хотя его слова были простые и обычные в кругу его гостей, среди которых сидели бессмертные киклоп Телем и Силен, но их смысл был необычен. Еще никто никогда в тысячелетиях и веках не отдавал своего бессмертия обратно жизни и не превращал себя добровольно в смертного.

Силясь понять мысль Хирона, гости продолжали молча смотреть на него, покорясь той огненной печали, которая пылала в глазах сына Крона. И, когда Феникс первый постиг до конца, что Хирон покидает жизнь и уйдет навсегда с земли, встал он и с тоской в голосе сказал:

- Ты уходишь от нас из живой жизни, Хирон! Тогда псе безразлично.

И тут все поняли, что титан Хирон не в силах больше длить борьбу живой и мертвой жизни, которую вели в его теле лернейский яд и бессмертная сила титана. Страдание пересилило волю.

Но не могла этого принять мысль Телема: ведь даже свергнутые молнией титаны остаются бессмертными в тартаре, а Хирон отдает свое бессмертие.

Сказал:

- Ты титан и задумал не титаново дело. И, когда Хирон ничего не ответил, послышалось бульканье, а затем бормоганье пьяного Силена:

- Я бы не отдал. Зачем отдавать! Неужели Хирон хочет стать навеки тенью - пустым бурдюком? И отравленное вино жизни - все же вино.

И, хотя Силен бормотал как будто смешливо и казался совсем пьяным, все слушали его пьяную болтовню со вниманием и даже с робкой надеждой.

А он продолжал:

- Будет скучно пьянице Силену без Хирона. Ты ведь тоже всегда пьян, как и я: я - от вина, ты - от мудрости. Жить - это значит опьяняться. Не отдал бы я бессмертия, Хирон. Не сказал ли ты это оттого, что вдруг слишком отрезвел?

Понимали гости пещеры, что хочет старый Силен удержать Хирона на земле, но никто не знал, что сказать Хирону, не солгав. Легко убеждать страдающего терпеть страдание, когда есть страданию исход. Но страдание Хирона было безысходным.

Только Геракл выговорил глухим голосом:

- Хирон, ты забыл о Геракле.

А Полей положил руку на плечо Феникса и добавил:

- Неужели и Хирон может стать слепым? Кто же будет ему поводырем: не ты ли, Феникс?

И у всех друзей и учеников мудрого кентавра сжалось сердце от слов Пелея при мысли, что ослепнет разум Хирона-прозрителя от яда.

Тогда встал Телем и вторично склонился перед Хиро-ном.

Сказал:

- Еще раз я поклонился твоему мужеству, Хирон. Когда титан уже не может быть титаном - он становится тенью. Ты решил, как решает титан.

Пока опечаленные гости говорили, Хирон собирался с мыслями. Он увидел, как любят его друзья, и решил еще раз пересилить муку, ответить каждому из друзей и в последний раз их утешить. Сперва обратился он к Фениксу:

- Ничто, Феникс, не безразлично. Нет безразличия в сердце Титана и в мире титановой правды. Кому все безразлично, тот живет уже в мире мертвой жизни, а не живой И ничто не скучно, пока тело смеется и пока мысль рождает. Я ухожу, потому что тело мое только плачет и мысль больше не может быть матерью и порождать знание. Мое бессмертие - теперь только тень.

Так всех по очереди утешал словом Хирон, учитель героев. Не утешал одного Силена. Только сказал ему:

- Старый друг!

Сказание о добровольной смерти бессмертного кентавра Хирона и о ею предсмертных дарах

Печальными оставались в пещере на Малее друзья Хирона, и не мог он их ничем утешить.

И бессмертные Телем и Силен, и смертные полубоги Тиресий, Феникс, Пелей и Геракл не могли принять его добровольную смерть. Разве не Хирон учил героев быть всегда как боги? Почему же он сам перестает быть богом?

Понимал это Хирон и захотел пояснить друзьям свое решение и примирить их со своим уходом.

Сказал:

- Трудно вам, только созерцающим страдание, но не страждущим, ощутить страдание до конца. Сострадаете вы мне. Но и море сострадания не равно одной капле безысходного страдания. Жизнь - всегда радость. Это знают умирающие, только слишком* поздно узнают об этом. Даже скорбь жизни - радость. Разве осень не радует увяданием? Разве слезы горя не радуют самое горе? Не живут без радости. Даже тень радости - все же радость. Даже богов жестокая радость и та радует других. Разве радость других - не вино бодрости?

Примите же и мой уход как радость. Зачем жить дольше Хирону?

Не могу я больше искать корней познания. Не могу ходить по земле: не поднимают мои ноги мое тело, не в силах они поднять и дело мое. Не могу я больше исцелять.

Весь я ядовит и, обжигая ядом, отравляю живую почву. Не могу даже прикоснуться к живому телу. Не могу я учить героев. Весь я полон страдания. Уже давно перелилось оно через край. Лишь печалю своей мукой других. Мое зрение мутнеет, и скоро буду я слепым, как Тиресий. Меркнет мое прозрение вместе с глазами. Не видя мира, не смогу я мыслью создавать новые миры! А ведь в этом вся радость мысли.

Скажут: "Слеп Хирон. Боль мешает его мысли видеть". И это снес бы я. Но уже страдание пожирает самую мысль Хирона. Весь я - только пища. Мое тело только боль. Моя мысль - только боль. Все во мне кричит от боли. Неужели мне стать неумолчным криком?

Нечем мне эту боль оправдать. Крик бесцельного страдания жалок. Высоко только страдание оправданное. Его надо гордо терпеть. Потому и терпит свое страдание Прометей, что оно - мятежное страдание. Не могу я проклинать богов, как он, и будить гневом гнев героев - я, познавший то, чего не познали боги. Да и не нужен земле еще второй мятеж-страдание, когда есть на земле Прометей. Или жить-страдать для одного терпения? Это значит перестать быть титаном. Никому такое страдание-терпение не нужно. Никому не нужное не нужно и мне. Буду я пуст, как Тень. Одна боль пустоту не наполняет. Я ненужный.

И, хотя все, кто слышал эти слова Хирона, рады были крикнуть, что Хирон нужен миру, все, однако, молчали, не смея в чем-то солгать.

И продолжал свое прощальное слово Хирон:

- Нечего будет мне дарить живой жизни. Что ж, подарю я самого Хирона жизни мертвой. Но, уходя в аид, хочу я в последний раз раздать то, чем еще сейчас богат Хирон. к

И в последний раз вспыхнули в Хироне его силы титана и вернулось к нему его прозрение.

В эту ночь стал Хирон раздавать друзьям свои дары, завещая им лучшее из того, что он еще имел.

Вот оно, завещание Хирона:

- Ты, Геракл, злосчастный друг Хирона, прими от меня мой первый дар мое бессмертие. Направь шаги к Кавказу. Передай Прикованному о даре Хирона. Вольются в мятежную волю усталого Страдальца, непокорного, непримиримого, от Хирона новые силы для борьбы за титанову свободу. Прими же мою живую жизнь. Ты-Геракл, и ты ее поднимешь.

Осветилась чудно пещера небывалым сиянием, и на мгновение осветился и засиял сам Геракл.

Продолжал Хирон свое прощальное слово Гераклу:

_ И ты, Геракл, Истребитель племени кентавров, истребишь и самого себя. Бьешься ты рукой не лукаво, по титановой правде, управляют же тобой, безумец, Крониды. Но твое самое черное безумие еще впереди. Истребил ты племя кентавров, от кентавра примешь ты и смерть. И не ты один будешь в ответе - ответит за гибель титановых народов поколение полубогов-героев. Очистят герои землю от рода титанов. Истребят и титанов и гигантов, будут думать, что истребляют чудовищ, - и станут герои не нужны богам. Сами захотят они быть богами, и сами же истребят друг друга, по воле Кронидов, в гибельных войнах. Но погибнут в великой славе. Только боги и люди останутся в мире жизни живой. И придет на землю железный век. Отсюда, из пещеры Хирона, ты пойдешь, Геракл, на новый подвиг, и снова в слепоте - поневоле ты убьешь, безумец, в чудовище титана...

Тебе, Тиресий, дважды ослепленный богами, я дарю мое прозрение. Не отнимут его у тебя боги, так как не от них оно, а от меня, титана. Еще долог будет твой век. Читай тайные мысли богов и смело открывай их смертным героям...

И тебя, Пелей, не забыл Хирон. Прими от меня, врачевателя, волшебное копье из пелионского ясеня. Бьет оно без промаха в руке героя. Но, поранив друга, оно же его исцелит: только прикоснись к ране концом острия. Для другой руки было предназначено это копье 2. Было бы оно тогда сильнее молний. Передашь копье сыну Ахиллу.

И принял Пелей копье из рук Хирона.

Тогда Хирон улыбнулся Силену:

- Прощай и ты, старый друг Силен. Вот заветный сосуд с вином от первых лоз Диониса. Исцеляет это вино зрячих от слепоты - от ослепляющей трезвости. Храни его до своего трезвого часа. Твоим самым черным часом будет час твоей трезвости. Вот заповедное вино. Видно, и Хирон был втайне пьяница.

И улыбнулся Хирон Силену.

Затем обратился Хирон к безмолвствующему Киклопу, глаз которого ярко горел:

- Знаю, ничего не нужно Телему. Но прими от друга титана эту каплю амброзии дней времен Крона. Отстоялась она за века. Приходили, уходили и боги и герои, а капля оставалась и крепла бессмертием. Я, сын Крона, принес ее на Малею с Пелиона. Ни к чему она больше Хирону. Храни ее, Телем, для больного, для того врача-исцелителя, который не исцелит себя сам.

Но имени больного Хирон не назвал. И Телем-врачеватель, приняв каплю от Кентавра в чашечке бессмертника, не спросил его об имени больного.

Пришла очередь Феникса. Сказал ему учитель-врачеватель:

- Дал я тебе, ослепленному богами, глаза, чтобы видел ты правду чудес, самую правдивую правду. Но хочешь ты не правды чудес, а правды зрячих и смотришь па чудо, ненасытно разбирая его на песчинки по-зрячему, - ты, слепец. Быть тебе скоро вождем народа Долопов, самого зрячего из всех зрячих народов, у которых глаза ненасытны. Царствуй, слепой, над зрячими и радуйся...

Затем долгим взглядом посмотрел Хирон на распростертое на полу пещеры тело Асклепия, и был полон света и силы взгляд Хирона.

Все ждали, что подарит древний титан богу-Врачевателю и сможет ли он вернуть его живой жизни. Однако почему-то медлил Хирон, не отрывая глаз от любимого ученика, бессмертного, но простертого перед ним мертвым.

Наконец он заговорил, и его голос, как и взор, был полон света:

- Мальчик, мой последний дар отдаю я тебе. Еще осталась у кентавра Хирона половина его бессмертия. Сохранил я эту половину для тебя, Асклепий. Я ее передам Аиду, владыке мертвой жизни, чтобы принес он мою живую жизнь сюда, в пещеру, и влил ее в тебя, Врачевателя-бога. Встанет Асклепий. А пока пусть он спит без сновидений здесь, в пещере, и пусть проснется, когда уже не будет Хирона на земле. Иначе не отпустил бы он меня в аид. И бессмертные становятся мертвыми.

Смолк и снова стал Хирон долго смотреть на тело Асклепия, которому он отдавал свою живую жизнь. Был тих и торжествен его голос, когда он снова заговорил:

- Ты хотел исцелить смертных от смерти: быть сильнее Неотвратимости-Ананки. Теперь я исцелю тебя, бессмертного, от смерти и возвращу жизни живой. Будешь ты большим земным богом, но на небо никогда не взойдешь. И не сможешь ты воскрешать героев - утратишь тайну возрождения. В мир забвения унесет ее с собою Хирон, но будет о ней вечно петь живая жизнь.

Друзья, я поделил свое бессмертие между достойнейшими - меж Асклепием и Прометеем. Теперь и я смертный. На тонкой нити висит оставшаяся половина моей живой жизни. Скоро порвется нить. Прощайте. Подняли головы боль и смерть, когда отдал я половину своего бессмертия Гераклу. Не могу я больше говорить. Близок мыс Тенара. Пора. Сам я сойду во мглу аида. Но покройте меня снова шатром зеленой листвы, чтобы вид мой не оскорбил живой жизни...

Таковы были последние слова сына Крона и изгнанника - кентавра Хирона в его пещере на Малее.

Сказание о схождении Хирона, сына Крона, в аид и о том, как ему поклонились Жизнь и Смерть

Хотя только своим друзьям и ученикам сказал Хирон о своей добровольной смерти, но уже вся живая жизнь на земле, и боги на небе, и океан, и мир мертвой жизни за океаном знали, что Хирон отдает свое бессмертие и сходит Добровольно в аид.

Безмолвной толпой стояли гости Хирона, титаны и полубоги, у входа в пещеру, провожая глазами его в путь, никто не последовал за ним: ни Киклоп, ни Силен, ни прозревший Тиресий, ни Феникс, ни Пелей, ни Геракл.

Было утро, как юность. И в то раннее утро взошли одновременно на небо и Эос-Заря, и Гелий-Солнце, и Селена-Луна, и Звезды. Открылось высокое небо и на нем вершины Олимпа. И на тех вершинах стояли все боги Крониды, так же безмолвно, как гости Хиройа, и смотрели вслед уходящему сыну Крона. Не могли не почтить сына Крона Крониды.

Над ним по алмазной небесной дороге растянулось длинное шествие титанов-светил. Медленно переступали солнечные кони, привыкшие скакать, и шагал впереди колесницы солнца, склонив голову в солнечном венце, титан Гелий, так, чтобы все лучи венца окружили чудным сверканьем белые волосы Хирона и золотили на нем листву, чтобы казался он прекрасным богом.

Шел Хирон, тяжело хромая, но стараясь скрыть хромоту, чтобы и этим не оскорбить живую жизнь, ибо был он титан, сын Крона, и не мог унизить титанов.

Шел, и склонялась перед ним Жизнь и все живое на земле, - на его прощальном пути.

Хотя не было ветра, низко, до самой земли, пригибали перед ним свои вершины деревья. И пели дриады свои зеленые песни, которые поют они только во сне. Мягким шелком стелились травы, и цветы посылали ему все свое благоухание, ничего не оставляя себе. Даже колючки, расступаясь, целовали следы его ног.

Звери вышли из чащ и легли вдоль лесных опушек и по краям горных полян и троп. До земли склоняли олени рога. Будто разом исчезли зубы и когти, так смиренно лежали хищные звери. И удивление стояло в глазах львов и барсов. Ручьи останавливали бег или, поворачивая теченье, провожали Хирона нежно-заманчивым звоном водяных арф. И речные боги и наяды выплывали и текли вместе с речными струями, обнажая свою красоту.

Никто не плакал. Никто ни о чем не просил Хирона. Песнь тихой радости пела земля, чтобы зрелищем мощи и расцвета живой жизни остановить Хирона и вернуть его снова себе.

Пели певчие птицы свои самые соловьиные песни, и запели даже орлы и совы песни зоркости и слепоты.

Все записывали дубы-летописцы под корою в вековые кольца, и был тогда тот единственный день, когда камни захотели быть мягкими и когда вокруг огненного озера, в котловине, горы вели хоровод.

Медленно шел Хирон. Ничем не выказывал он своего страдания, чтобы не омрачать радость жизни. И, когда, спустившись с гор, достиг он моря, выплыл из морской глубины титан Нерей и с ним нереиды, чтобы проститься с Хироном. И такой бурной жизнью играло море, и такой синевой глаз манили его нереиды, разрывая скользящим телом ожерелья из мириад жемчужин!.. Но снова поднялся Хирон в горы и дошел наконец до ущелья Тенара, где клубится черный туман. И, завидя Хирона, смутившись, стали тотчас отступать черные туманы. Поредели их клубы, уползая из ущелья к морю, и открылась вся глубина ущелья Тенара в холодном свете. Позади света лежала

мгла.

Долго стоял кентавр Хирон над крутым спуском в бездну ущелья и смотрел в его глубину и мглу, прощаясь со светом и воздухом жизни, с росой, цветами и лучами.

Наконец еще раз поднял он свою человеческую голову к небу и увидел над собой титана солнца, Гелия. Кивнули друг другу титаны, и Хирон стал медленно спускаться.

Еще не было на земле такого часа, когда бы вся живая жизнь скорбела. Всегда сочетались в ней смех и слезы, радость и грусть. Но, когда Хирон ступил на тропу, ведущую в аид, охватила всю природу горесть. Стих шум листьев в лесу. Смолкли щебет и пение птиц. Замер в воздухе полет орлов и горлиц. Ключи перестали звенеть, и застыли струя и волна. Даже Время не смело скользить, тысяченогое, по своим тысячам дорог на земле, и в воде,

и в воздухе.

И, если говорит предание о неслыханном прежде на земле плаче птиц и плаче камней по Хирону, может быть, тогда вправду плакали птицы и камни. Пусть потом стыдились они слез всю жизнь.

Высился недалеко от входа в аид Белый Утес - утес Забвения. Кто пройдет, пролетит мимо утеса, тот забывал себя и все живое. Здесь теряли память пролетающие Тени смертных и беспамятными влетали в аид. Но, когда Хирон проходил мимо того Белого Утеса, сам утес ему поклонился, и память не отлетела от Хирона.

И увидел Хирон вдали черные воды океана и золотой челн солнца на том берегу. В мире живой жизни был уже вечер. Сам Гелий-Солнце стоял в золотом челне и манил

к себе Хирона золотым веслом: может быть, еще вернется Хирон, и тогда перевезет его Гелий-Солнце обратно.

Но Хирон не вернулся назад.

И, когда он подошел ко входу в аид, демон Смерти Танат, выйдя навстречу кентавру, словно гостю, стоял у входа, и у ног его лежал Цербер, положив три головы на землю. И Смерть низко склонилась перед Хироном, не коснувшись его рукой.

Так совершил свой последний путь бессмертный титан - благой кентавр Хирон, сын древнего Крона, врачеватель смертных и наставник полубогов-героев, подаривший свое бессмертие живой жизни.

И Жизнь и Смерть ему поклонились на его последнем пути.

ОТ АВТОРА

Тысячелетия назад, в века языческой эры, воображение неведомых поэтов-мифотворцев Эллады с их удивительным даром понимания секрета той "логики чудесного", которая воплощена в мифе и сказке, создало загадочный образ кентавра Хирона, воспитателя поколения полубогов-героев. Только после того как автору удалось понять и раскрыть конструктивные приемы "логики чудесного", которая пронизывает все неисчерпаемое богатство эллинского мифа, и завершить свои теоретические изыскания по античной мифологии, автор приступил к свободному и поэтическому воссозданию утраченных мифов Древней Эллады с их сказочными образами, к которым принадлежит и сказание о кентавре Хироне.

По своему характеру сказание о Хироне примыкает к кругу сказаний о титанах.

Древнеэллинские мифы о мире титанов, как цельные законченные фабулы, не дошли до нас ни в форме поэтических произведений, ни в прозаическом изложении. Однако У множества древних авторов - поэтов и ученых сохранилось немало отрывочных упоминаний и намеков, связанных с этими сказаниями, исчезнувшими еще в эпоху расцвета Эллады.

Наивные, грандиозные и даже, при всей своей чудовищности, трогательные образы титанического мира, залитого отсветом мечты о золотом веке человечества, не могут не пленять воображение не только юного, но и более зрелого поколения.

Сказания о титанах служат как бы вступлением ко всему эпическому наследию древнеэллинского мира с его героической мифологией. Самые великие мысли человечества, возникшие в воображении поэта при первых лучах познания природы и взаимоотношения людей, самые потрясающие душу чувства были запечатлены в этих сказаниях с такой необычайной мощью и образностью, на которую способно только воображение в эпоху самой ранней поэзии, когда воображением познают и когда оно в образах мифа предвосхищает идеи и открытия грядущей науки.

Воссоздавая древние мифы, автор не стремился реставрировать стиль и форму исчезнувших эпических сказаний. Автором руководило желание передать самый дух и образы мифотворческой античной поэзии с наибольшей пластичностью и внушить читателям любовь к этим огромным, титаническим людям с их стихийными чувствами и первыми большими, столь человеческими печалями среди радостного олимпийского мира.

Иногда от этих сказаний веет сказочными трагедиями, как от большинства мифов, но их трагизм не удручает читателя, а пленяет и радует, подобно грозовой туче, разрешающейся дождем и радостным вздохом природы и людей.

Фабула сказаний о титанах развивалась главным образом на фоне борьбы старшего поколения богов - бессмертных титанов Уранидов с младшим поколением богов - Кронидами. Центральной фигурой, вокруг которой объединены титаны, выступает Крон. Центральной фигурой круга Кронидов выступает сын Крона молниевержец Зевс. Предание объединило события их длительной борьбы в сказание о великой битве между богами и титанами - в Титаномахию. Она включалась в древние стихотворные космогонии и теогонии - в эпические произведения о происхождении мира Космоса и богов. Но в этих произведениях сохранился только перечень имен титанов с краткими и глухими упоминаниями о судьбе некоторых из них после победы богов Кронидов.

Отдельные намеки на эпизоды борьбы богов и титанов! мы находим в различных мифах, связанных с героями- полубогами, - например, с Персеем, Гераклом и др.

В сказании о Хироне грозная борьба между титанами и Крокидами уже позади. Крон низвергнут в тартар. Наступило господство Олимпийского пантеона. Над всем и всеми - владыка Зевс. Он всех превосходит мощью: в его руке перун - молниемет.

Перед нами открываются величественные страницы предания об участи оставшихся на земле титанов, к которым принадлежит по своему происхождению и кентавр

Хирон.

Но, как ни древен Хирон, он как образ и личность выступает не в мире богов Олимпа, а в мире героев.

Кентавр Хирон, так же как и Зевс, сын титана Крона и как Зевс он бессмертен, мощен и мудр. Но смысл их мудрости и мощи различен. Хирон не хотел быть богом и власти над миром не искал - он искал знания. Знание - его единственное оружие. В Титаномахии - борьбе богов и титанов - Хнрон участия не принимал и после победы Кронидов в круг олимпийских богов не вступает.

При разделе мира между богами-победителями Хирон не соревнуется с астральными титанами, которые по-прежнему остались на небе как боги при своих светилах. Хирон удовольствовался малым уделом - пещерой на горе Пелион. Здесь в пещере он основал школу героической доблести и знания и предстал для юношества Эллады как совершенный образ гармонии совести и ума.

Весь он глубоко человечен, полон земной радости и мысли и несокрушим волей. Ближе всех к нему образ титана Прометея-промыслителя. Страдающему прикованному титану передает Хирон половину своего бессмертия, чтобы дух страдальца не ослабел в его борьбе с насилием богов - властителей Олимпа. В пещере на Пелионе Хирон, по преданию, воспитал самых прославленных героев-полубогов, и наряду с героической моралью - моралью подвига - он как естествоиспытатель и мудрый врач обучает их искусству врачевания и любви к знанию. Так сложился чудесный миф о том, как мудрый кентавр Хирон на Пелионе воспитал... мальчика - бога врачевания Асклепия (Эскулапа).

Фабула о мальчике-боге Асклепии, как и все сказание в целом, равно как и образы сказания героев, - плод авторского воображения и понимания мифологического мира Древней Эллады.

МИФОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ

А

А л о э и - солнечный титан, отец близнецов-великанов братьев Алоадов, свергнутый Зевсом в тартар.

Амазонки - воинственные всадницы титанического племени, уничтоженные впоследствии героями-полубогами.

А н а н к а - Необходимость, или Неотвратимость, - неотвратимая сила природы.

Аргус - титан, по прозванию Панопт-Всевидящий. Олицетворение звездного неба. Верный слуга' и страж-хранитель богини Геры.

Асклёпий (Эскулап) -бог врачевания и владыка змей. Змейка стала эмблемой врачей с древних времен. А с 6 п - титан, речной бог реки Асоп. Леониды - титаниды, речные нимфы, дочери Асопа. Асфодели, или асфодйлы, растение (золотоголовпик),

В

Бездна Вихрей - согласно сказочной, фабулезной географии, находилась под тартаром.

Безмолвный брак - насильственный брак, по воле Зевса, титаниды или богини со смертным полубогом-героем или тайный брак богини со смертным требовал безмолвия и невмешательства смертного в дела бессмертной стороны, в противном случае божество исчезало и брак расторгался. Это нашло свой отклик в сказке, где божество или волшебное существо запрещало смертному, с которым оно вступало в брак, узнавать, кто его супруг или супруга. Нарушение запрета вело к разрыву. Нереида Фетида покинула Пелея ва то, что тот пропик к ней в момент, когда она держала тело их сына, младенца Ахилла, в огне, чтобы сделать его бессмертным.

Беллерофонт - герой-полубог, укротитель крылатого ковя Пегаса, победитель чудовищной Химеры и титанических народов _ солимов и амазонок. Корей- титан, суровый северный фракийский ветер.

В

Вакх (Дионис) - в сказаниях бог вина.

Великаны - древние сказочные горы-люди. Первыми великанами были каменные Людогоры - олицетворение бродячих гор. Вообще - исполины.

Г

Гелиада - в древних сказаниях титанида Ирида-Радуга, вестница богов. Гелиады-в древних сказаниях солнечные титаны: Эпопей, Порфирион и др. Большинство из вих было низвергнуто Зевсом или Аполлоном в тартар.

Гелий -титан солнца, сын титана Гипериона, свергнутого в тартар Зевсом. Был принят в круг олимпийцев. Позже его вытеснил юный солнечный бог из рода Кронидов - Аполлон. Сказание о низвержении Зевсом в озеро Эридан юноши Фаэтона, сына Гелия, чуть не сжегшего мир, заменило древнее сказание о низвержении самого Гелия Аполлоном. Геликон - гора Муз.

Г ё р м и и - бог Гермес, лукавый сын Зевса и Майи, одной из плеяд. Вестник богов, покровитель плутов. Он же душеводи-тель (психоиомп), провожатый теней умерших в аид. Герой - полубог, богатырь, один из родителей которого был смертным, а другой - бессмертным богом Олимпа. Мы различаем три поколения героев: старшее, среднее и младшее. Герой старшего поколения принадлежит к роду титанов. Они враждебны богам Кронидам. Почти все они зевсоборцы: Тантал, Сизиф, Салмоней, Иксион и другие были низвергнуты в тартар. Среднее поколение героев - великие подвижники, истребители великанов, титанических чудовищ и народов. Их подвиги объединены в три основных сказния: П е л о р о м а-х и я - борьба с чудовищами; Кентавромахйя - борьба с титаническим племенем кентавров; Амазономахйя, или Амазония, - борьба с титаническим племенем амазонок. Самые могучие из героев-полубогов - подвижников были сыновьями Зевса: Персей, Геракл и др. Младшее поколение героев - участники героических Фиванских и Троянской войн. По выполнении героями своей миссии истребителей племя героев-полубогов, по замыслу Зевса, погибло в междоусобных истребительных войнах - Фиванских и Троянской. Эти сказания могут быть объединены в "Сказание о том, как переве-лись герои на Эллинской земле".

Геспериды - полудевы-полуптицы, хранительницы волшебных золотых яблок в саду Гесперид. Их три: Аглая - Сияющая, Эрифия - Багрянокрылая и Гесперия Вечерняя.

Гефест - бог-кузнец и искуесный мастер, по прозванию Хромец Он захромал после того, как Зевс в ярости ухватил его за ногу и сбросил с неба на землю, на остров Лемнос, за то, что он заступился за свою мать, богиню Геру, чуть не погубившую Геракла перед самой Гигантомахией. Боги знали, что без помощи Геракла, смертного, гиганты не могут быть истреблены и победят Зевса. Гера, замыслив свергнуть Зевса и не желая поэтому гибели гигантов, с целью погубить Геракла подняла на море бурю как раз тогда, когда Геракл после разрушения стен Трои плыл к острову гигантов - Косу. В наказание за Косскую бурю Зевс подвесил Геру на золотой цени между небом и землей.

Гиганты - подземные порождения Геи-Земли, вступившие в борьбу с олпмпийцами-Кронндами за власть над миром. В противоположность бессмертным титанам, гиганты смертны. По смыслу мифа, гиганты были потомками древних титанов, низвергнутых в подземную тьму тартара или отброшенных во мглу к океану, в пещеры на край земли. Поэтому гигантов изображали с драконьими или змеиными хвостами. Змея служит признаком подземного, хтонического, происхождения. Образ гигантов-воинов, выходящих из земли в остроконечных шлемах, с копьями, - более поздний, навеянный образами Гомеровых героев. Уже в древние времена титанов и гигантов спутали. Гиганты были истреблены Гераклом и богами-олимпийцами (Гигантомахия).

Гиперборёя - сказочная страна, находящаяся, согласно фабулезной географии, на краю земли, близ Мировой реки-океана.

Гиппокондит, или Гиппокооп, - пелопоннесский герой, ранивший Геракла.

Главк - сын Сизифа, титана, низвергнутого в тартар на вечную казнь и обращенного в полубога-героя старшего поколения и злодея.

Грайи - прекрасные дочери титана Форкия, рожденные с седыми волосами и лебедиными шеями; позднее они превратились в чудовищных старух, обладательниц одного глаза и одного клыка на троих, охранительниц спящих сестер Горгон.

Д

Дика - олимпийская богиня правды и правопорядка, сидящая по

правую руку от престола Зевса.

Додонский дуб - говорящий дуб в Додоне, оракул земли. Дриада - нимфа, живущая в дереве. Д р и о п ы - буйный мифический лесной народ.

Е

Ехидна - Змеедева - красавица Титанида, заброшенная в пещеру под тартаром, где у нее родилась дочь Химера и другие чудовища.

З

Земля Пелопа - Пелопоннес.

Зефир- титан Ветер, отец Эрота, рожденного титанидой Иридой-Радугой.

Золотой век - в сказаниях мифологический век райского блаженства на земле, когда обитатели земли не ведали ни зла, ни труда, ни страдания и были бессмертны.

И

И р и д а - в сказаниях титанида из рода солнечных титанов - Гелиадов, сестра Гелия, титана солнца; была принята в Олимпийский пантеон в качестве богини радуги и вестницы богов. Согласно другой версии, Ирвда - дочь морского титана Тав-манта и океаниды Электры.

К

Кёры-Беды - демоны преисподней.

Киклопы (Циклопы) - иснолины Одноглазы, дети Земли-Геи. Мифологическое предание повествует о четырех видах кикло-пов: 1. Солнечные киклопы Урании. 2. Грозовые киклопы - Громобои. 3. Многорукие киклопы - зодчие, строители стен - Хейрогастеры (ср. циклопические постройки). Последние были истреблены Дионисом при взятии Микен. 4. Киклопы-лю-доеды "Одиссеи": выродившееся и одичавшее племя когда-то благих киклопов. Образом благого циклопа служит Телем, упоминаемый в "Одиссее". Три циклопа из Громобоев стали подземными кузнецами после победы Кронидов над титанами.

Клятва Стиксом- нерушимая клятва богов подземной рекою Стиксом. За нарушение клятвы бога-нарушителя свергали на девять лет в тартар.

Коропйда (Ойгла) - титанида, дочь солнечного фессалийского титана Флегия, мать бога-Врачевателя Асклепия.

Коршун тартара - драконообразное чудовище, полуптица-полузмея, вылетающая из тартара терзать печень Прометея. В тартаре два таких коршуна терзали низвергнутого Аполлоном дельфийского титана Тития. Впоследствии коршун Прометея был заменен в мифах орлом Зевса.

Крон - титан, сын Урана-Неба и Геи-Земли, вождь титанов и мифологического золотого века на земле. Овладел миром, лишив власти отца, Урана. От Крона титанида Рея родила младшее поколение богов, так называемых Кронидов. Титаны под предводительством Крона потерпели поражение от Кронидов, и Крон был низвергнут Зевсом-Кронидом молниями в тартар. Много позднее был создан миф (см. Эсхил, трилогия "Прометей", оды Пиндара и др.) о том, как Зевс вернул Крона из тартара и сделал его царем островов Блаженства за океаном, то есть не в мире живой жизни, где живут люди и боги, а в мире мертвой жизни.

Корни всего сущего свисали в великую Бездну Вихрей под тартаром.

Крониды - младшее поколение богов, дети Крона и Реи, а также бессмертные сыновья и дочери этих богов: Аполлон, Артемида, Арей, Гефест, Дионис и др.

Л

Л а п и т ы - титаническое племя древолюдей, обитающее на горах Пелиона (в Средней Греции).

Лемнос - вулканический остров в Эгейском море, в недрах которого, согласно мифологии, находилась подземная кузница, где сперва работали киклопы-молотобойцы, а затем, после их убийства Аполлоном, - бог-кузнец Гефест.

Лернёйский яд - яд убитой Гераклом Лернейской Гидры, дочери титаниды Ехидны. В этом яде Геракл омочил свои стрелы, которые стали гибельны даже адя бессмертных.

Либййский - африканский.

М

Магнезийские кобылицы - легендарные кобылицы зеленой масти, прозванные от имени полуострова Магнезии, местности в пределах Пелионского хребта, где они паслись.

Мелос - река. Слово "мелос" означает "песня".

Менэтий - старший брат Прометея и Атланта, за свою сверхмогучесть свергнутый молниями Зевса в тартар.

М е т и д а - титанида, одна из океанид, любимица Земли-Геи, понимавшая мысли земли. Ее имя означает "мысль". Побежденная в борьбе Зевсом, Метида зачала от него богиню Афину и, будучи беременной, была проглочена Зевсом. Зевсу было предсказано, что Метида родит ему сына, который будет сильнее самого Зевса и его молний, а также родит ему могучую дочь. Плод Метиды-Мысли стал развиваться в голове Зевса. Роды были трудными, и Прометей должен был расколоть череп Зевса для рождения дочери Метиды-Мысли. Из головы Зевса вышла богиня Афина.

М о м - сын Ночи, бог Олимпа, прозванный Презрителем, олицетворение саркастического ума. В сказаниях Мои именуется - "Правдивый ложью", так как он полагал, что в основе существования лежит ложь.

Море Крона находилось в западной части Средиземного моря, близ океана.

Н

Н а и Д ы - нимфы озер, рек и ключей.

Нереиды - бессмертные морские нимфы, дочери правдолюби-в вого титана Нерея, морского бога. Не следует их смешивать с океанидами - дочерьми титана Океана. Самой знаменитой нереидой в мифологии была Фетида, жена героя Пелея, мать Ахилла.

н е с с _ последний кентавр на земле, перевозчик через поток Эвен. Согласно мифу, был убит впоследствии Гераклом.

Н е ф ё л а - богиня облаков в Олимпийском пантеоне, титанида по происхождению.

Н и с - сын Эвримеды, кормилицы героев.

Н и с а - сказочный город, наподобие Фулы, местонахождение которого всегда менялось.

О

Обманы - обманчивые сны, вылетающие из преисподней через ворота из слоновой кости. Им противопоставляются вещие сны, вылетающие через роговые ворота.

О и г л а - см. Коронида.

О к е а н - 1. Мировая река, обтекающая землю, которая отделяет мир живой жизни, где обитают боги и смертные, от мира мертвой жизни, где обитают Тени умерших. 2. Океан (с прописной буквы) - древнейший титан, владыка Мировой реки.

Океаниды - титаниды, дочери Океана и Тефиды.

П

Палена - Горелое поле, - одно из мифологических мест, где разыгралась генеральная битва между богами Олимпийцами и Гераклом с Гигантами.

П е л ё и - фессалийский герой-полубог, ученик мудрого кентавра Хирона, участник охоты на Калидонского вепря. Состоял в безмолвном браке (см. Безмолвный брак) с нереидой Фетидой против ее воли. Отец Ахилла.

Пелион - горный хребет в Фессалии, северный центр мифологических сказаний. На Пелионе, согласно легенде, находились знаменитая пещера кентавра Хирона, забитая камнем.

П е л о п - герой-полубог, сын Тантала, древнего титана, бога лидийской горы Сипил.

П е р у н - молниевое орудие Зевса, заряжаемое снарядами-молниями, которые изготовляли Зевсу Киклопы в подземной кузнице. Впоследствии перун и молнии отождествлялись.

Персей- герой-полубог, сын Зевса (Золотого Дождя) и Данап, убийца Медузы.

Пирфорос - предвестник Эос-Зари: конь и юноша на коне, выезжающий первым на небесную дорогу под утро.

Прабоги - доолимпийские боги, поборовшие исполинов.

Прокруст-великан на Истые, враг древолюдей-лапитов, убц. тый Тезеем. Всем известное сказание о ложе Прокруста _ отголосок древней, исчезнувшей народной сказки. Прокруст - дровосек-пильщик; ложе Прокруста - козлы; путники, которых он клал на козлы, - бревна. В мифе пильщик-дровосек превратился в жестокого царя Прокруста, который кладет на кровать всех путников, проходящих через Истм. У кого из путников ноги были длиннее кровати, у тех он их отпиливал, у кого были короче кровати, тем их он вытягивал. Тезей, воспитанник мужа-сосны Питфея и сын его дочери Эфры, расправился с истребителем древолюдей. В позднейшем мифе он побеждает жестокого царя - Грабителя.

С

Салмонёй - титан-богоборец, брат Сизифа. Он имитировал Молниевержца и Громовержца Зевса и был низвергнут молниями Зевса в тартар. Версия об имитировании Зевса - более поздняя, созданная как предлог, чтобы объяснить низвержение Салмонея в тартар за богохульство.

Сизиф- солнечный титан, низвергнутый в тартар. Сказка о хитрице Сиаифе, прожившем две жизни, связана со сказанием о Сизифе, ставшем смертным. Имеются две версии сказки "Сизиф и Смерть". Первая версия: Сизиф сковывает пришедшую за ним Смерть. Все живое в природе перестает умирать. Неумирание превращается в бедствие. Зевс посылает Арея -войну освободить Смерть из заточения. Арей освобождает Смерть - демона Таната и передает ей Сизифа. Вторая версия: Сизиф, умирая, завещает своей жене, Меропе, пе приносить богу Аиду обычных даров и не погребать его труп. Разгневанный Аид, пе получив обычных даров, посылает тень хитреца, обвинившего свою жену в нерадении, из подземного мира к его жене за дарами. Тень Сизифа входит в свое тело, и царь начинает жить вторично. Умирает он от старческой слабости.

Сад Гесперйд - о судьбе сада Гесперид предание сохранило нам два варианта: по одному из них сам Геракл вступил в волшебный сад, убил дракона Ладона, вырвал чудесную яблоню, засыпал ключ Бессмертия и опустошил сад. По другому варианту Геракл последовал совету Прометея, освобожденного им от мучителя-коршуна или орла, и попросил Атланта-Небодержателя принести ему из сада Гесперид три золотых яблока, сам же во время отсутствия Атланта поддерживал небосвод. Зная, что Геракл - истребитель всего титанического на земле, Прометей опасался, что Геракл убьет титана Ладона-дракона и уничтожит яблоню. Последующая часть сказания - о том, как Атлант, вернувшись из сада, не захотел взять на себя тяжесть неба и как Геракл мнимо согласился остаться небодержателем, но только попросил титана взять на плечо небосвод, пока Геракл поправит съехавшую с плеча так

называемую подушку (часть колонны) и перехитрил Атланта,-является позднейшей версией.

Сирены - древние музы титанов, воспевавшие некогда Крона и Рею, были обращепы богиней Деметрой в полудев-полуптиц после победы Кронидов над титанами.

Стикс - подземная титанида, дочь Тартара, и одноименная река забвения.

Сова мудрости - эмблема Афины, териоморфический образ богини Афины.

Сюринга - музыкальный губной инструмент, сложенный из тросниковых трубочек.

Сллимы - великаны Ликии, которых истребил Беллерофонт.

Т

Тайгет - горный титан и одноименный горный хребет на Пелопоннесе.

Тартёсса - сказочный, чудесный город близ пределов Атланта.

Тартар - Тартар, как и аид- области преисподней. Тартар лежит под аидом. В аиде обитают тени смертных, в тартаре - низверженные бессмертные существа, древние титаны, под охраной Сторуких.

Толем - благой Киклоп-врачеватель. Упомянут в "Одиссее".

Титаны - бессмертные дети матери-Земли Геи и Неба-Урана, старшее поколение богов. К числу древнейших титанов принадлежат упоминаемые в сказаниях Океан, Гиперион, Япет, Крон, Форкий, а также титаниды Рея, Тефида и др.

Т и ф о ё и - чудовищный сын Геи-Земли, противник Зевса и второй муж Ехидны.

Тирс - в сказаниях волшебный посох бога Вакха-Диониса, изготовленный ему Киклопами-кузнецами; оружие Вакха в борьбе с гигантами.

У

Уран иды -дети Урана. Прозвание титанов, особенно астральных.

Ф

Филюра-Окоанида - дочь океана, древнейшего из титанов, владыки Мировой роки, окружающей согласно сказочной географии землю.

Ф е а к и - блаженный народ титанического племени, о котором

рассказано в "Одиссее"

Феникс - 1. Фессалийский герой-полубог, ослепленный смертными, а затем исцеленный от слепоты кентавром Хироном, его наставником. 2. Сказочная птица, сперва сгорающая, а затем возрождающаяся из собственного пепла.

Ф и л о м ё л а - царевна, превращенная в соловья, после того как у нее был отрезан язык.

Ф о р к и и - Форкий-Старший, древнейший морской титан ttv Пучины-Кетб, отец Горгон и Грай. Форкий-Младший'- Г* сын, речной титан Аркадии, именуемый Ладоном. Форкий° Младший в образе дракона стал хранителем золотых яблок в саду Гесперид. Золотые яблоки должны были после Гиганте махии омолодить и вернуть красоту свергнутым в тартар титанам в случае победы гигантов над богами-Кронидами.

Х

Хейрогастёры - см. Киклопы.

Э

Эгида - косматая козья шкура с ликом Горгоны, которая обтягивала грудь Зевса-грозовика. Эту шкуру Зевс содрал со своей кормилицы Айгй, химерообразного чудовища. Косматая шкура - олицетворение грозовой тучи.

Э г и н а - нимфа-титанида, дочь водяного титана Асопа, похищенная Зевсом, мать героя Эака (см. Леониды).

Э а б п а - местность близ Коринфа, центра сказаний о солнечных титанах.

Э х и 6 н ы - потомки змееногих.

Я

Я п е т - один из древнейших титанов, низвергнутый во время Тита номахии Зевсом в тартар. Отец самых могучих и мудрых титанов-зевсоборцев Прометея, Атланта и Менэтия, носителей мятежного духа, непримиримых противников богов. Поэтому его сыновья называются Япетидами. Тысячелетия страданий не смогли сломить их мятежной титанической воли.