Опрокинутый лес (fb2)

- Опрокинутый лес (пер. Татьяна В. Бердикова) (Ранние рассказы) 129K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джером Дейвид Сэлинджер

Джером Д. Сэлинджер
Опрокинутый лес

Приведенный ниже отрывок из дневника датирован тридцать первым декабря 1917 года. Он был написан в Шорвью, на Лонг-Айленде, девочкой по имени Корин фон Нордхоффен.

Корин была дочерью Сары Кайес Монтросс фон Нордхоффен, наследницы ортопедической клиники Монтроссов, покончившей с собой в 1915 году, и барона Отто фон Нордхоффена, который в ту пору был еще жив, по крайней мере, дышал, хотя и давным-давно окаменел от тоски по родине.

Эту главу дневника Корин начала вечером, в канун своего одиннадцатилетия.

"Завтра мое деньрожденье и будут гости. Я пригласила Рэймонда Форда и мисс Эйглтингер и Лорэн Педерсон и Дороти Вуд и Марджори Фелепс и Лоренса Фелепса и мистера Миллера. Мисс Эйглтингер сказала что мне надо позвать Лоренса Фелепса раз придет Марджори. Мистера Миллера я пригласила из за того что он сейчас служит у папы. Папа говорит мистер Миллер съездит утром в Нью-Йорк и возьмет два ковбойских фильма и покажет после ужина в библеатеке. Для Рэймонда я приготовила настоящую ковбойскую шляпу точно такую как у ковбоя который ему нравится. Для всех остальных я тоже приготовила шпяпы только бумажные. Мисс Эйглтингер сказала что подарит мне книжку "Гордость и придубеждения" Джейн Орстен. Еще она собирается мне подарить какую то штучку которой у меня нет. Я обожаю мисс Эйглтингер больше всех учительниц после мисс Кэлэхэн. Папа обещал выделить мне побольше места на псарне для щенков Сэнди и я уже видела кукольный домик от Вэнамейкеров. Дороти Вуд дарит мне альбом для овтографов и отдала его уже целых три недели назад. Она написала на первой странице про то что она звено в золотой цепочке нашей дружбы. Я чуть не расплакалась. Я обожаю Дороти. Я не знаю что мне подарят Лорэн и Марджори. Лучше бы этот вредный Лоренс Фелепс не приходил ко мне. Я не хочу чтоб Рэймонд Форд дарил мне подарок на деньрожденье главное он придет. Он ужасно бедный совсем не богатый и это видно по его одежде. Жалко первую надпись на альбоме зделала Дороти а не Рэймонд. Мистер Миллер собирается подарить мне аллигатора. У него во Флориде брат а у этого брата аллигаторы и тубиркулес как у мисс Кэлэхэн. Я люблю Рэймонда Форда. Я его люблю больше папы. Тот кто откроет этот дневник и прочитает эту страницу упадет замертво не позднее чем через сутки. Завтра вечером!!! Господи сделай так чтоб Лоренс Фелепс не вредничал у меня на деньрожденьи и чтоб папа и мистер Миллер не разговаривали по немецки за столом и вообще! Ведь я точно знаю что все кроме Рэймонда и Дороти придут домой и обязательно расскажут про это родителям. Я люблю тебя Рэймонд потомучто ты самый замечательный мальчик на свете и выйду за тебя замуж. Любой кто прочтет это без моего разрешения упадет замертво через сутки или заболеет."

На дне рожденья у Корин, ближе к девяти, мистер Миллер, новый секретарь барона, вылез, когда его никто не просил, и предложил на всю комнату:

- Давай съездим за этим мальчиком. Чего киснуть из-за него весь вечер. Где он живет-то, именинница?

Корин, сидевшая во главе стола, замотала головой и растерянно заморгала глазами. Руки она опустила под стол и крепко зажала между коленками.

- Он живет прямо на Уиноне, - подала голос Марджори, - у него мать работает официантом во "Дворце омаров". И живут они над рестораном. - Она огляделась вокруг, довольная собой.

- Официанткой, - поправил Марджори ее брат Лоренс.

Малышка Дороти Вуд, которая сидела справа от Корин, метнула перепуганный взгляд на барона. Но пожилой господин озабоченно рассматривал только что вновь побывавший в мороженом обшлаг рукава своего смокинга. Впрочем, Дороти волновалась напрасно. Барон почти никогда не пользовался слуховым аппаратом во время еды, дни рожденья не были для него исключением, и Лоренс Фелпс попусту умничал весь вечер.

- Ладно, официанткой, - согласилась Марджори Фелпс. - А живет он все равно где я говорю, потому что двоюродный брат Хермайони Джексон как-то шел за ним до самого дома.

- Уинона-авеню, - мистер Миллер решительно встал. Он бросил на стол салфетку и снял бледно-зеленую, не особенно нарядную бумажную шляпу. Голова у него была лысая, а лицо добродушное, но туповатое.

- Поехали, именинница, - повторил он.

Виновница торжества снова замотала головой и заморгала - теперь уже отчаянно.

Мисс Эйглтингер, отвечавшая за то, чтобы день рожденья прошел без сучка без задоринки, вмешалась.

- Корин, милая, съезди с мистером Мюллером, почему ты не хочешь, детка?

- Миллером, - поправил ее Миллер.

- Миллером. Прошу прощенья... Поезжай с мистером Миллером, милая, зачем отказываться? Вы съездите быстренько. А мы все тебя дождемся. - Мисс Эйглтингер опасливо покосилась на барона, который сидел от нее слева, и добавила: - Не правда ли, барон?

- Он больше не барон. Он американский гражданин. Корин сама сказала, - уверенно заявила Дороти Вуд и тут же покраснела.

- Что, что? Будьте добры повторить, - заинтересовался барон и нацелил слуховой аппарат на мисс Эйглтингер.

Еще больше подогревая любопытство всех присутствующих детей - за исключением Корин - мисс Эйглтингер, взявшись за трубку, тоненько прокричала в нее:

- Я говорю, мы все подождем, пока они вернутся, правда? Они съездят в город за одним мальчиком, Фордом. - Мисс Эйглтингер хотела отпустить трубку, но вместо этого схватилась за нее крепче. - Очень необычный мальчик. Поступил к нам в октябре, - надсаживалась она. - Необщительный.

Барон, хоть и не понял ни слова, довольно кивал.

Обессилевшая мисс Эйглтингер прикрыла рукой перенапрягшееся горло и охотно уступила инициативу мистеру Миллеру, стоявшему наготове за ее спиной.

Миллер, взяв трубку, гаркнул в нее:

- Wir werden sofort zuruick...^[1]

- Будьте добры, говорите по-английски, - перебил его барон.

Немного смутившись, Миллер все же продолжил:

- Мы скоро вернемся. Возьмем парнишку, который не пришел к нам в гости, и сразу назад.

Барон понял Миллера и кивнул, затем отыскал глазами свою любимицу Дороти Вуд, - он каждый раз пугал ее до смерти.

- Ты ничего не ела, - попрекнул он Дороти. - Ешь.

Дороти от волнения только покраснела.

- Ничего не ест, - посетовал барон.

- Надевай пальто, именинница, - велел Миллер, подойдя к Корин.

- Не надо, - взмолилась она, - прошу вас.

- Корин, детка, - вмешалась мисс Эйглтингер, - ведь не исключено, что Рэймонд Форд просто забыл о твоем празднике. Забыть может и воспитанный человек. Ничего страшного, если ты напомнишь ему...

- Я напомнила утром. На перемене. - Корин выдавила из себя самую длинную за весь вечер фразу.

- Конечно, детка, но ведь с ним, возможно, что-нибудь случилось. Мальчик мог заболеть. Ему пришлось лечь в постель. А ты - ты отвезешь ему кусочек чудесного именинного торта, верно, мистер Миллер?

- Именно так. - Миллер взялся рукой за спинку стула мисс Эйглтингер. - Паренек, видно, что надо, - предположил он, с причмокиваньем копаясь в зубе языком. - Он чего, школьный Фрэнк Мерривел, или еще кто?

- Кто? - сдержанно переспросила мисс Эйглтингер, не спуская глаз с лежащей на спинке стула руки.

- Ну как - лучший атлет в классе. Все девчонки от него без ума. Король беговой дорожки, самый...

- Он - атлет? - не выдержал Лоренс Фелпс, - да он не умеет футбольного мяча отбить. Знаете, что один раз было? Роберт Селридж увидел, как Форд идет по спортивной площадке, окликнул его и бросил мяч, причем не сильно, и знаете, что сделал Форд?

Мистер Миллер, ковырявший теперь ногтем мизинца между коренными зубами, помотал головой.

- Отскочил в сторону. Честно! И даже не сбегал после за мячом. Представляете, Роберт Селридж чуть не вмазал ему за это! - Теперь пухлая мордочка Лоренса Фелпса повернулась к хозяйке. - А откуда он взялся, этот Форд, а, Корин? Он же не здешний.

- М-мм, - едва слышно ответила Корин.

- Что? - переспросил ее Лоренс.

- Она говорит, не твоего ума дело, - ввернула преданная Дороти Вуд.

- Корин, - с укором произнес мистер Миллер, вынув палец изо рта, разве так можно?

- Ты расскажи им про его спину, - посоветовала братцу Марджори Фелпс. Сияя, она оглядела стол и пояснила: - Лоренс видел спину Форда, когда был медицинский осмотр. Она у него вся разукрашенная. Жуткие следы. Вот.

- А-а, про это. Ага, - подтвердил брат. - Мамаша наподдает ему. Хозяйка встала.

- Ты врун, - гневно произнесла она и задрожала. - Он ударился. Упал и ударился.

- Дети, дети! - вмешалась мисс Эйглтингер, с беспокойством оглядываясь на барона, который, однако, с головой ушел в изучение узора на вышитой скатерти.

- Ну хорошо, хорошо, упал и ударился, - согласился Лоренс Фелпс.

Корин села, все еще дрожа.

- Лоренс, попрошу тебя никогда больше не повторять того, что я услышала, - сказала мисс Эйглтингер. - Во-первых, это мало похоже на правду. Подобные случаи, все без исключения, разбирает школьный комитет. Если мать этого мальчика...

- А я, между прочим, знаю, почему Корин нравится Форд, - перебивая ее, многозначительно заметил Лоренс, - только не скажу. - Он мельком взглянул на вспыхнувшее личико хозяйки. Затем, как опытный коллекционер, ловко пришпиливающий к бумаге крылышки мотылька, Лоренс пригвоздил ее к позорному столбу. - Просто Луизе Селридж стало завидно, что Корин лучшая по ораторскому искусству, и она прямо при всех, в раздевалке, обозвала ее немецкой шпионкой. И Корин заревела. И еще Луиза сказала, что даже ее отец говорит, пусть Корин с папашей едут к своим немцам и кайзеру в Германию. А Рэймонд Форд в этот день дежурил в раздевалке, и он бросил Луизино пальто в проход, - Лоренс остановился, но только, чтобы перевести дух, - а на прошлой неделе Корин притащила после уроков свою собаку, чтоб показать Форду. И еще она написала на доске его имя во время перемены и хотела стереть, а все видели. - Разделавшись с крылышками мотылька, Лоренс рассеянно оглянулся и спросил у стоявшего позади него лакея: - Можно другую ложку? Моя упала.

- Лоренс! Разве можно повторять такие вещи!

- Клянусь! - сказал Лоренс, как будто его правдивость поставили под сомнение, - можете узнать у моей сестры. У кого хотите можете узнать. Форд протягивал Луизе Селридж пальто, когда она это сказала. И он ей его не отдал. Бросил прямо в проход. Честно...

- Который час, Миллер? - вдруг спросил барон.

Все в комнате притихли. Миллер приподнял рукав.

- Двадцать минут десятого, барон, - он повернулся к Корин, - ну, что решаем, детка? Едем за парнишкой или нет?

- Да, - ответила Корин и чинно покинула столовую.

Дорога была темной и скользкой, а мистер Миллер не надел на колеса автомобиля цепей противоскольжения - он их не признавал.

- Твоего привезут завтра, - пообещал он Корин откуда-то из непроглядной тьмы. Он то и дело возвращался к аллигаторам брата, - пока парнишка с ноготок, но вырастет. Ого-го какой вырастет! - Миллер присвистнул, и на Корин пахнуло табаком.

- Пожалуйста, езжайте помедленнее.

- В чем дело? Кто-то перепугался?

- Вот эта улица, - волнуясь, объяснила Корин, - здесь, будьте добры...

- Где? - спросил Миллер.

- Вы проехали!

- Ничего, это мы исправим.

Машину занесло, она вильнула и встала передними колесами на тротуар.

Корин, дрожа, вылезла и пробежала по гололедице с четверть квартала в ту сторону, где должен был сиять желтыми огнями "Дворец омаров".

Что-то было не так. Во "Дворце омаров" совсем не горел свет. Витрина и электрическая вывеска были чернее ночи.

- Закрыто вроде? - произнес Миллер, дотрагиваясь до Корин. При минусовой температуре его дыхание было заметней, чем он сам.

- Дом не бывает закрыт. Ресторан бывает, а дом не бывает. На верхних этажах живут. Рэймонд Форд живет наверху.

В ту же секунду, отчасти подтверждая правоту Корин, из темного дверного проема, едва не задев ее, вывалилась женщина с двумя чемоданами. Свет в подъезде так и не загорелся.

С чувством плюнув себе под ноги, женщина швырнула чемоданы на ледяную дорожку и повернулась лицом к входу. Мистер Миллер молча отодвинул Корин, когда у дома замаячил второй силуэт - маленького мальчика. Корин обрадованно окликнула мальчика, но он, вероятно, ее не услышал. Подойдя к женщине с чемоданами, он встал рядом с ней и стал смотреть туда же, куда смотрела она. Мальчик достал что-то из кармана, расправил, надел на голову и натянул на уши. Корин узнала его авиаторский шлем.

- Слушай, - строго сказала женщина, с которой был Рэймонд Форд, - я имею право забрать мои боты.

Корин сперва вздрогнула от неожиданности, но потом сообразила, что женщина обращается не к Рэймонду Форду, а к кому-то, кто появился в двери: к горящей сигаре.

- Я же сказал, - ответила сигара, - ресторан на замке. И останется на замке, пока босс не схоронит брата. У тебя полдня было. Могла сто раз боты взять.

- Да ну? - сказала женщина, которая была с Рэймондом Фордом.

- Ага, - ответила сигара, покраснев сильнее, - боты в кухне не держат. По-моему, ясно.

- Слушай, - не унималась женщина, которая была с Рэймондом Фордом, я по дороге на вокзал заеду в участок, к фараонам, понял? Человек имеет право забрать свою собственность.

- Пойдем, прошу тебя, - сказал Рэймонд Форд, беря женщину за руку. Не отдаст он тебе боты, сама знаешь.

- Хочешь, иди. А меня не торопи, - огрызнулась женщина, - я без бот отсюда ни шагу.

Со стороны двери донесся звук, напоминавший смешок.

- Ноги замерзли - открой чемодан. У тебя есть чем согреться. Заложи за воротник.

- Мама, пошли. Прошу тебя, - взмолился Рэймонд Форд, - ты же видишь, он тебе ничего не отдаст.

- Мне нужны мои боты.

Дверь хлопнула. Боязливо подняв глаза, Корин увидела, что сигара исчезла.

Мать Рэймонда Форда вдруг сделала несколько отчаянных прыжков по скользкой дорожке, потом, опасно резко затормозив, все же удержала равновесие и принялась стучать кулаком по темной витрине ресторана, той самой, где обычно на колотом льду таращили глаза омары. Работая кулаком, она выкрикивала слова, которые приводили Корин в смущение, если она замечала их на стенах и заборах. Корин почувствовала, что мистер Миллер крепче сжал ее предплечье, но приросла к земле, потому что напротив нее стоял Рэймонд Форд.

Он заговорил с Корин громко, заглушая голос бранившейся прямо за ее спиной матери.

- Прости, что я не пришел к тебе на день рожденья.

- Ничего.

- А как твоя собака?

- Нормально.

- Хорошо, - сказал Рэймонд Форд и, снова подойдя к матери, потянул ее за рукав. Женщина без труда стряхнула его руку и уняться не пожелала.

Мистер Миллер, грея ладонями замерзшие уши, шагнул вперед.

- С радостью подкину вас, друзья, до вокзала, если вам туда, прокричал он.

Мать Рэймонда Форда перестала грозить кулаком и скандалить. Встав спиной к витрине, она вгляделась в потемках в Миллера, затем в Корин и снова в Миллера. Рэймонд Форд указал на Корин большим пальцем:

- Она моя знакомая.

- Вы на машине? - спросила миссис Форд у Миллера.

- Как бы я иначе повез вас на вокзал?

- А где машина?

Миллер махнул рукой.

- Вон там.

Миссис Форд рассеянно кивнула. Напоследок она повернулась к витрине еще раз и употребила непристойный англосаксонский глагол в повелительном наклонении. Миллеру она сказала:

- Поехали отсюда, пока я не спятила.

Она устроилась на переднем сидении, рядом с Миллером, а дети сели сзади с чемоданами. Машина, трогаясь с места, забуксовала, затем встала ровно и покатила.

- Меня нанимал не этот тип, - ни с того ни с сего заявила миссис Форд. - Тот, что меня нанимал, - джентльмен, - сообщила она, обращаясь к профилю Миллера. - Слушайте, а могла я вас в ресторане видеть?

- Едва ли, - сказал Миллер сухо.

- Живем в этом вшивом городе?

- Нет.

- Работаем?

- Мам, ну чего ты привязалась к человеку? Тебе зачем это знать?

Разозлившись, миссис Форд обернулась.

- Тебя забыла спросить. И не лезь, пока не спросят, - приказала она. - Надо будет - спрошу...

- Я - секретарь барона фон Нордхоффена, - желая восстановить в автомобиле мир, поторопился объяснить Миллер.

- Да-а? Немца-перца-колбасы? - недоверчиво переспросила миссис Форд. - А чего тогда ездим на фордаке, а не в лимузине?

- Видите ли, эта машина принадлежит лично мне, - холодно объяснил Миллер.

- Тогда другое дело. А то я удивилась. - Миссис Форд с, минуту поразмыслила, а затем обратилась к профилю Миллера грубо и враждебно. Нечего нос драть, мальчик, - сказала она. - Не люблю, когда нос дерут, тем более я сейчас не в настроении.

Миллер, немного струхнув, откашлялся.

- Уверяю вас, - сказал он, - никто и не думает задирать нос.

Миссис Форд быстро опустила стекло и, вынув что-то изо рта, выбросила в темноту. Закрывая окно, она заметила:

- Я сама, между прочим, из приличной семьи. У меня все было. Деньги. Положение. Шик. - Она взглянула на Миллера. - Сигаретки случайно не найдется, а?

- Нет, к сожалению.

Она пожала плечами.

- Понимаете, я хоть сейчас могу вернуться и сказать отцу: "Пап, устала я по свету шататься. Хочу дома пожить, отдохнуть немного". Он с ума сойдет от радости. Будет самым счастливым папашей на свете.

Мать Рэймонда Форда помолчала. Когда она заговорила снова, голос ее был не оживленным, а тоскливым.

- Беда моя отчего - замуж неудачно вышла. Вышла за парня, который мне ну совсем был не ровня, вот беда-то. Как ни погляди.

Миллер не сумел сдержать любопытство.

- Муж умер? - осторожно поинтересовался он.

- Я была хорошенькая глупая девчонка, - расчувствовавшись, вспоминала мать Рэймонда Форда.

Миллер повторил вопрос.

- Почем мне знать, жив он или помер, - огрызнулась она. Потом вдруг выпрямилась на сидении и стала протирать заиндевевшее окно подушечкой большого пальца. - Приехали, - с сожалением заметила она и, обернувшись, обратилась к сыну: - Так, слушай. Я не шучу. Только попробуй уронить чемодан, чтоб он как прошлый раз открылся.

- Ремни порвались, - оправдывался Рэймонд Форд.

- Ты меня понял. Получишь по шее, - пообещала ему мать, нащупывая ручку на дверце. Миллеру она напоследок бросила: - Спасибо, что подбросил, карьерист, - и вышла из машины.

Не оглядываясь больше ни на машину, ни на сына, ни на чемоданы, она направилась к освещенному залу ожидания.

Рэймонд Форд тоже открыл дверцу и вышел. Затем по очереди вытащил оба чемодана.

Корин опустила оконное стекло со своей стороны.

- Сказать мисс Эйглтингер, что тебя завтра не будет в школе?

- Скажи, если хочешь.

- Куда вы едете?

- Не знаю, - пожал плечами Рэймонд Форд. - До свиданья.

С двумя чемоданами он поплелся следом за матерью, которая успела скрыться из вида. Чемоданы были огромные и явно увесистые. Корин заметила, как он, споткнувшись, упал на снежный наст. Потом он тоже исчез.

Отец Корин ушел из жизни мужественно и с подобающей иностранцу скромностью, когда ей было шестнадцать. В семнадцать, после того как дом и земля в Шорвью были проданы, шофер Нордхоффенов, Эрик, отвез Корин в Уэлсли, выполнив таким образом последний долг перед семьей.

В семнадцать Корин была почти шести футов ростом без каблука. Ходила она, как рефери, отмеряющий ярды на футбольном поле. Чтобы понять, какая она красавица, надо было хорошенько присмотреться. Ее длинные ноги заслуживают отдельного разговора. Впрочем, не только ноги, а и все остальное. Возможно, светлые волосы Корин были чуть тонковаты - в дальнейшем от парикмахера требовалось особое мастерство, если мадам желала следовать моде, - но в общем-то ее это не портило. Когда у человека такие волосы, сквозь них непременно проглядывают уши, а уши у Корин как раз были просто прелесть: маленькие, с мочками не толще лезвия бритвы, и посажены точно на место. Нос у нее был длинный, но очень тонкий и с очень высокой переносицей - даже в самые морозные дни он выглядел нормально. Карие глаза, пусть не такие уж и огромные, были зато ужасно добрые. Если она не поджимала губы - что бывало нечасто, поскольку ее лицо почти всегда сковывала тревога, идущая изнутри, - но если она их все же не поджимала, то было сразу заметно, что губы совсем не тонкие, и что серединка нижней даже пухленькая. Корин была очень интересная девушка.

Но когда ей было семнадцать, большинство ее знакомых молодых людей вовсе не находили ее интересной. Объяснялось это в первую очередь тем, что она часто говорила не подумав и оттого казалась резкой, тем более что не терпела даже малейшего искажения фактов. Скажем, какой-нибудь юноша сообщал ей точное число выпитых накануне коктейлей, а Корин, как ни в чем не бывало, отпускала что-нибудь совершенно немыслимое вроде: "Если мы поторопимся, то успеем на двенадцать тридцать одну, а не на двенадцать сорок. Ну что, помчались?"

И это еще не все. Молодые люди ощущали, а бывало, и выясняли, что Корин не нравится, если ее ни с того ни с сего обнимают. Она тогда или отпрыгивала в сторону, или просила прощения. От такого дела взбесится любой уважающий себя абитуриент Йеля. В общем, Корин еще долго отпрыгивала и просила прощения. Не исключено, что ни один из ее кавалеров и не мог ей толком помочь. Обнимать вообще надо уметь, а застенчивую девушку - тем более.

В колледже Корин стала немного общительней. Не сильно, но все же. Девочки сумели разглядеть за ее стеснительностью чувство юмора, и с их помощью она научилась им пользоваться. Но это еще не все. Постепенно все общежитие узнало, что Корин умеет держать язык за зубами, и уже на первом курсе она стала хранительницей общежитских тайн. Не счесть холодных массачусетских ночей, когда ей приходилось вылезать из теплой постели, чтобы вынести обвинительный или оправдательный приговор ухажеру подруги. В каком-то смысле эта обязанность пошла ей на пользу. Давать полночные советы - занятие поучительное, особенно если рискуешь проверять их на себе. Но, если заниматься этим делом слишком долго, до самого последнего курса, знания, поверьте, окажутся чисто академическими и бесполезными.

Получив диплом Уэлсли, Корин отправилась в Европу. Ехать сразу в Филадельфию и жить там с троюродной сестрой со стороны матери ей не хотелось. Кроме того, она давно и настойчиво стремилась увидеть имение покойного отца в Германии. У нее было ощущение, что там острее вспомнится все, что давно и несправедливо забыто.

Хотя отцовские владения и не пробудили в Корин бурных дочерних чувств, в Европе она прожила три года. Следуя моде, она училась и развлекалась в Париже, Вене, Риме, Берлине, Сан-Антонио, Канне и Лозанне. К обычным для находящихся в Европе американцев-невротиков удовольствиям она добавила кое-какие из доступных лишь девушкам-миллионершам. За тридцать с небольшим месяцев Корин купила себе девять машин. Не то чтобы они все ей не подходили. Несколько она просто подарила. Пожалуй, лишь бедный чистенький европеец способен заставить американца ощутить себя богатым до неприличия.

За три года в Европе Корин познакомилась со многими мужчинами и молодыми людьми, но единственным ее настоящим другом стал юноша из Детройта. Звали его Пат: правда, я не знаю, было это сокращением от имени Патрик, или от фамилии Патерсон. Во всяком случае, именно он сумел вдолбить Корин, что надо закрывать глаза, когда целуешься. Он же, скорее всего, стал первым, кому Корин позволила пройтись по улицам своего детства и увидеть маленького мальчика в шерстяном авиаторском шлеме.

Молодой человек из Детройта не был простофилей. Узнав, как часто Корин совершает уединенные прогулки в прошлое, он попробовал вмешаться. Руководствуясь самыми благими намерениями, он пытался изменить направление ее мыслей. Бедняга, увы, не успел. Он выпал на полном ходу из девятой машины Корин и разбился насмерть.

После его гибели Корин вернулась в Америку. Она поехала в Филадельфию, в дом троюродной сестры, где студенткой всегда проводила каникулы. Прожила она там месяц. Однокурсница из Уэлсли рассказала ей по телефону об одной громадной, жутко дорогой, одним словом, чудненькой квартирке в районе Восточных Шестидесятых в Нью-Йорке. Однокурсница сказала, что квартира - именно то, что нужно Корин.

Корин сняла нью-йоркскую квартиру и просидела в ней безвылазно почти полгода. Она много читала. Молодой человек из Детройта был помешан на книгах и благодаря ему Корин пристрастилась к чтению. С несколькими соученицами по Уэлсли она ходила пообедать или в театр. По просьбе отцовского адвоката подписывала время от времени бумаги. Но за семь с лишним месяцев, проведенных в Нью-Йорке, никаких существенных перемен в ее жизни не произошло.

Несколько раз ей назначал свидание брат ее последней соседки по комнате в колледже. Молодой человек считался едва ли не первым бабником в городе, но Корин, по молодости, как-то раз объяснила ему, что у него просто страшнейший Эдипов комплекс. Раздосадованный юный джентльмен выплеснул ей в лицо виски с содовой и угодил сильно замороженным кубиком льда в правый глаз. Вздувшийся фонарь положил начало профессиональной карьере Корин, потому что, когда он бесследно исчез, ей захотелось это отметить неким полезным начинанием. Другими словами, она позвонила Роберту Уэйнеру, пообедала с ним и попросила узнать, не найдется ли для нее места в журнале, где он трудится.

Думаю, здесь стоит между делом упомянуть, что Роберт Уэйнер - это я. Достаточно серьезных оснований вести рассказ от первого лица у меня нет.

Корин не виделась с Уэйнером почти четыре года. Правда, в годы учебы она виделась с ним куда чаще, чем с другими мальчиками. Она находила его смешным. Узнав об этом, Уэйнер, разумеется, стал еще смешнее. На выпускном балу в Уэлсли он повел себя до того смешно, что Корин в слезах упрашивала его уйти к себе в колледж. Влюбленный в Корин Уэйнер сразу покинул Уэлсли. Он писал ей, пока она была в Европе, отправляя те письма, которые выуживал невредимыми из мусорной корзины.

Шефу Уэйнера Корин сразу понравилась, и он поручил ей подбирать материал для литературного обработчика статей. Этим Корин и занималась около года. Затем обработчик опубликовал сенсационный роман и уехал в Голливуд, а ей поручили его работу, состоявшую в подборе прилагательных: высокий, сухопарый левша Энтони Крип вместе со своей хромой девяностотрехлетней бывшей супругой, в прошлом маникюршей и т.д. После этого фамилия Корин постоянно двигалась к началу списка сотрудников редакции, и через четыре года в одном ряду с ней стояло всего четыре фамилии. Грубо говоря, это означало, что читать ее рукописи в журнале имели право человек сорок, не больше.

Карьера ее складывалась на редкость благополучно. Начиная работать, она совершенно не представляла себе, что рискует потерять, не состоявшись как профессионал. В итоге, отсутствие рвения в учреждении битком набитом энергичными, честолюбивыми людьми сошло за уверенность в себе. В дальнейшем Корин было нетрудно поддерживать репутацию. Из нее вышла первоклассная журналистка. Причем она стала не только хорошим репортером и редактором, но и отличным, можно сказать, блестящим, театральным обозревателем.

Что же касается личной жизни Корин в первые пять лет ее работы в журнале, то, мне кажется, чтобы рассказать о ней, хватит одного листка бумаги для заметок.

Ее жесткошерстный терьер, Мэлколм, плохо воспитан и едва ли перевоспитается.

Она легко и без шума жертвует деньги на благотворительность как организациям, так и отдельным лицам.

Она любит двустворчатых моллюсков и заказывает обычно двойную порцию.

Она не обманывает.

В такси она почти наверняка обернется, чтобы посмотреть, как перейдет через дорогу ребенок.

Она не станет обсуждать идиосинкразию.

Она постоянно возобновляет подписку на "Вестник психоанализа", издание, которое практически не открывает. У психоаналитика она ни разу не была.

Ноги у нее делаются красивее с каждым годом.

Роберт Уэйнер купил к тридцатилетию Корин два подарка. От одного обручального кольца - Корин уклонилась, и Уэйнер (все-таки смешной человек) попробовал просунуть его в кассу автобуса на Мэдисон-авеню. Второй подарок - книгу стихов под названием "Робкое утро" - Уэйнер положил к ней на стол в редакции с запиской, в которой говорилось: "Тот, кто написал эти стихи, - Кольридж, Блейк, Рильке и даже больше".

Корин поехала домой на такси, книгу прихватила с собой и бросила на кровать.

Она снова взяла ее в руки уже лежа в постели, поздно ночью. Скользнув взглядом по обложке, она открыла томик со смутным ощущением, что ей предстоит прочитать стихи, которые написали не Т.С.Элиот и не Мариан Мур, а какой-то не то Фейн, не то Флад, не то Уилсон.

Корин пробежала глазами два первых стихотворения - оба показались ей заумными и требующими осмысления - потом рассеянно начала третье. Однако, внезапно посочувствовав автору, которому попадаются читательницы вроде нее, она из вежливости вернулась к первому стихотворению. Однажды у нее уже было нечто подобное с Мариан Мур.

Первое стихотворение дало название сборнику. На этот раз Корин прочитала стихотворение от начала до конца вслух. Она все равно его не воспринимала. После того, как она прочитала его третий раз, оно кое-как зазвучало. Когда она прочитала стихотворение четвертый раз, оно зазвучало хорошо. В этом стихотворении были такие строчки:

Не пустошь - опрокинутый, могучий лес,

ушедший кронами под землю глубоко.

Словно почувствовав, что надо немедленно мчаться в убежище, Корин отложила книгу. Многоквартирный дом, казалось, вот-вот накренится и, рухнув, погребет под собой всю Пятую авеню до самого Центрального парка. Корин выждала. Захлестнувшая ее волна правды и красоты медленно отступила. Она взглянула на обложку книги. Потом уставилась на нее. Потом внезапно вскочила с постели и набрала номер Роберта Уэйнера.

- Бобби? - сказала она. - Это Корин.

- Ничего, ничего. Я не спал. Еще и четырех нет.

- Бобби, кто такой Рэй Форд?

- Кто?

- Рэй Форд. Ты подарил мне его стихи.

- Слушай, можно я сначала посплю, а потом...

- Бобби, прошу тебя. По-моему, я его знаю. Возможно, знаю. Я была знакома с человеком, которого звали Рэй Форд - Рэймонд Форд. Правда.

- Отлично. Буду ждать тебя в редакции. Спокойной...

- Бобби, проснись. Прошу тебя. Это страшно важно. Ты что-нибудь о нем знаешь?

- Только то, что написано в рекламе на суперобложке. Больше ничего...

Корин повесила трубку. Разволновавшись, она не подумала, что можно заглянуть на суперобложку сзади. Кинувшись снова к кровати, она прочитала несколько слов, посвященных Рэймонду Форду.

Тот Рэй Форд, о котором шла речь, за поэтические произведения был дважды награжден премией Раиса, трижды ежегодной премией Штрауса, а в настоящее время наряду с творческой работой занимался преподавательской деятельностью в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Родился он в Бойсе, в Айдахо, обстоятельство, увы, огорчительное - хотя могло быть решающим Корин не знала, откуда родом ее Рэй Форд.

В заметке, между тем, говорилось, что ему тридцать. Возраст совпадал точно, как в аптеке.

Корин стала смотреть, нет ли посвящения. Оно было. Книга была посвящена памяти некой миссис Риццио.

Сведения были весьма приблизительны, но воображение у нее уже заработало. Все получалось очень просто. Миссис Риццио, мать Форда, взяла фамилию второго мужа. Корин и в голову не пришло, что автор (как и любой человек) едва ли станет говорить о родной матери в третьем лице. Логика ни к чему, когда хочется обмирать от восторга. Она снова забралась в кровать с книгой.

Корин сидела в постели, не отрываясь от "Робкого утра", - она не выкурила ни одной сигареты, - пока горничная не пришла, чтобы разбудить ее к завтраку. Одеваясь, она буквально чувствовала, как стихи Рэймонда Форда бродят по ее комнате. На всякий случай, чтоб они не приняли естественного для них горизонтального положения, она поглядывала в зеркало туалетного столика. Уходя на работу, она поплотнее прикрыла дверь.

Попозже, из редакции, Корин дважды звонила в Колумбийский университет, но с автором "Робкого утра" ей связаться не удалось. Один раз он был на занятиях, другой - "только что вышел".

В полдень она бросила работать, поехала домой и спала до четырех. Потом снова набрала номер Колумбийского университета. На этот раз она поговорила с Рэем Фордом.

Сперва Корин хорошенько извинилась.

- Простите, что беспокою, надеюсь, я вам не помешала, - торопливо произносила она, - это говорит Корин фон Нордхоффен и я когда-то была знакома с...

- Кто? - перебил голос на другом конце провода. Корин повторила свое имя.

- О! Как поживаешь, Корин?

Она сказала, что хорошо, а затем надолго замолчала. Поразительно было даже не то, что это в самом деле оказался ее Рэй Форд, а то, что ее Рэй Форд ее вспомнил. Одно дело, если бы он, порывшись в памяти, извлек оттуда какую-нибудь давнюю вечеринку, но ведь от детства их отделяли девятнадцать прожитых лет!

Корин ужасно разволновалась.

- Никак не думала, что ты меня вспомнишь, - произнесла она. Мысли и слова в беспорядке заметались. - Сегодня ночью я прочитала книгу твоих стихов. Мне захотелось сказать тебе, что они показались мне... такими красивыми... и я решила позвонить. Конечно, я не то говорю, но в общем понятно.

- Мне очень приятно, - ответил Форд сдержанно. - Спасибо, Корин.

- Я живу в Нью-Йорке, - сказала Корин.

- А я как раз хотел спросить. Значит, в Бейонне ты больше не живешь?

- В Шорвью, на Лонг-Айленде, ты имеешь в виду, - уточнила Корин.

- В Шорвью - ну разумеется! Так ты, там больше не живешь?

- Нет. Отец умер, и я продала дом, - объяснила Корин, и ей показалось, что ее голос зазвучал фальшиво. - А как... как твоя мама?

- Давно умерла, Корин.

- Я не задерживаю тебя? Не отрываю от работы? - внезапно забеспокоилась Корин.

- Нет, нет.

Корин встала, будто собиралась уступить кому-то место.

- В общем, я просто хотела сказать, как они мне понравились... я имею в виду стихи.

- Это очень мило с твоей стороны, Корин. В самом деле.

Корин снова села. И засмеялась.

- Нет, правда замечательно, что ты и есть тот самый Рэй Форд. В смысле, который пишет стихи. Ведь фамилия распространенная. А где... где ты жил, после того, как уехал из Шорвью? - Корин не хотелось курить, но она потянулась к пачке сигарет.

- Ей-богу, не помню, Корин. Столько воды утекло.

- Разумеется, - согласилась она и встала. - Я отнимаю у тебя время. Я просто хотела сказать, как мне...

- Может быть, пообедаем вместе на следующей неделе, Корин? - спросил Форд.

Корин нашарила зажигалку.

- С удовольствием, - ответила она.

Форд сказал:

- Тут у нас совсем рядом с университетом есть китайский ресторанчик. Ты любишь китайскую кухню?

- Обожаю. - Зажигалка, выскользнув, стукнулась о телефонный столик.

Встретиться они договорились в будущий вторник, в час дня. После этого Корин сумела добежать до патефона и, включив его, повернула регулятор громкости направо до отказа.

Она в упоении слушала хлынувшую в комнату молдавскую музыку, представляя себе грядущую встречу.

Девятое января 1937 года было холодным и промозглым. Китайский ресторан находился кварталах в четырех от университета, а вовсе не за углом, как подумала Корин. Водитель, который ее вез, не мог найти его. Заведение, втиснутое между магазином деликатесов и скобяной лавкой, не имело выхода на Бродвей. Таксист недовольно бубнил, что не знает этого района и что его обманули. В конце концов Корин велела ему подъехать к обочине. Она пошла дальше пешком и сама отыскала ресторан.

Войдя внутрь, Корин выбрала кабинку напротив двери. Она успела заметить, что только у нее нет с собой ни учебника, ни тетради. Ей показалось, что ее норка выглядит здесь нелепо и вызывающе. После стылого январского воздуха горело лицо. На столике, который занимали до нее двое здоровенных парней, остались лужицы чая.

Пришла она на десять минут раньше, но сразу же стала посматривать на дверь. Они с Фордом не условились по телефону о том, как узнают друг друга, так что ей оставалось положиться на тонкое наблюдение Роберта Уэйнера, заметившего, что поэты почти никогда не похожи на поэтов, поскольку опасаются ущемить права мозольных операторов - вылитых Байронов; да еще на смутное воспоминание о маленьком светловолосом мальчике с мелкими чертами лица. Корин нервно открывала и снова защелкивала замочек на серебряном браслете наручных часов. Потом она его сломала. Когда она стала чинить браслет, мужской голос у нее над головой произнес:

- Корин?

- Да.

Сунув покалеченные часы в сумочку, она поспешно протянула руку мужчине в сером пальто.

Внезапно оказалось, что Форд уже сидит и улыбается ей. Теперь Корин была вынуждена смотреть прямо на него. На столе не оказалось даже стакана, к которому можно было бы потянуться.

Если бы Форд был циклопом, возможно, Корин задрожала бы от радости. Но тут вышло совсем наоборот. Форд был мужчиной. К счастью, он носил очки, которые мешали ему быть ослепительным мужчиной. Я не возьмусь оценить непосредственное воздействие его наружности на неиспользованные внутренние ресурсы Корин. Она, разумеется, дико разволновалась, но, правда, тут же взяла себя в руки и светски заметила:

- Я жалею, что не надела блузку попроще.

Форд хотел что-то ответить, но не успел. Выскочивший из-за его спины официант-китаец протянул ему размноженное на ротапринте засаленное меню. Официант знал Форда. Он тут же доложил, что вчера кто-то забыл на столе книгу. Форд подробно объяснил официанту, что книга принадлежит не ему, а человеку, который придет попозже. Остановив официанта, пожелавшего передать эту информацию хозяину, Форд заказал еду для Корин и для себя. Потом он посмотрел на Корин и улыбнулся, мило и даже тепло.

- Да, ничего себе вечер, - заметил он, будто вспомнил субботнее сборище у Смитов, о котором они не успели вдоволь посудачить. - А как тот человек? Секретарь твоего отца, если не ошибаюсь?

- Мистер Миллер? Украл у папы уйму денег и удрал в Мексику. Скорей всего, его дело уже закрыто. Форд кивнул.

- А как твоя собака? - спросил он.

- Умерла, когда я училась в колледже.

- Хорошая была собака. А сейчас ты чем-нибудь занимаешься, Корин? Работаешь? Ты ведь была богатая девчушка, верно?

Они разговорились - то есть Корин разговорилась. Она рассказала Форду о работе, о Европе, о колледже, об отце. Почему-то она вдруг рассказала ему все, что знала о своей красивой, взбалмошной матери, которая в 1912 году в длинном вечернем платье бросилась за борт с прогулочной палубы "Величавого". Она рассказала ему о парне из Детройта, вылетевшем на полном ходу из машины в Канне. Она рассказала о том, как ей оперировали носовые пазухи. Она рассказала ему - ну просто обо всем. Вообще-то Корин не была болтливой, но в тот раз ее прямо-таки понесло. Оказалось, были целые годы и отдельные дни, стоившие того, чтоб о них вспомнить. Кстати, Форд, как выяснилось, умел замечательно слушать.

- Ты не ешь, - вдруг заметила Корин, - совсем ни к чему не притронулся.

- Не беспокойся. Продолжай.

Охотно повинуясь, Корин снова заговорила.

- У меня есть приятель, Бобби Уэйнер - в журнале он мой босс знаешь, что он сказал мне вчера? Он сказал, что в американской поэзии есть две строчки, от которых он опупевает. Бобби обожает такие словечки.

- И что же это за строчки?

- Одна Уитмена: "Я - человек, я мучился, я был там", и еще твоя... только мне не хочется повторять сейчас, пока мы едим, как это называется чау-мейн? В общем, про человека на острове внутри другого острова.

Форд кивнул. Он, между прочим, часто кивал. Это, конечно же, была защитная реакция, но вполне симпатичная.

- А как... как ты стал поэтом? - начала Корин и запнулась, потому что от волнения неточно сформулировала вопрос. - То есть я не о том. Я хотела спросить, как ты сумел получить образование? Ведь тебе пришлось бросить школу... когда мы последний раз виделись.

Форд снял очки и, подслеповато поглядев на них, протер носовым платком.

- Да, пришлось, - согласился он.

- Ты учился в университете? И тебе приходилось все время работать? простодушно допытывалась Корин.

- Нет, нет. Я сперва накопил денег. Школу я кончал во Флориде и работал там у букмекера.

- У букмекера, правда? Это как, на бегах?

- На собачьих бегах. Их устраивали по ночам, а днем я мог ходить на уроки.

- А разве закон не запрещает несовершеннолетним работать у букмекеров?

Форд улыбнулся.

- Я не был несовершеннолетним, Корин. Я пошел снова учиться в девятнадцать лет. Мне сейчас тридцать, а университет я закончил всего три года назад.

- Тебе нравится преподавать?

Форд ответил не сразу.

- Я не могу писать стихи целыми днями. А когда не пишу, с удовольствием рассуждаю о поэзии.

- А чем ты еще любишь заниматься? Я хочу сказать... Ну да, чем ты любишь заниматься?

На этот раз Форд думал еще дольше.

- Пожалуй, ничем. Занимался кое-чем. Но бросил. Вернее, мне надоело. Заставил себя перестать. Это трудно объяснить.

Корин понятливо кивнула, однако ее мозг уже переключился на любовную волну. Следующий вопрос был на редкость для нее необычен, но такой, видно, выдался день.

- Ты любил кого-нибудь? - спросила она, потому что ей вдруг стало страшно интересно узнать о его женщинах: сколько их было и какие.

Ясное дело, она спросила Форда не грубо, не в лоб, как может показаться, когда читаешь. В вопросе, конечно же, присутствовало ее угловатое обаяние, так как Форд от души расхохотался.

Немного поерзав на сиденье - кабинка была тесная и неудобная - он ответил:

- Нет, не любил.

Сказав так, он нахмурился, словно художник в нем опасался, что его обвинят в намеренном упрощении или работе с негодным материалом. Он взглянул на Корин, надеясь, что она успела забыть, о чем спросила. Она не забыла. Красивое лицо Форда снова посуровело. Затем он, видимо, догадался, что именно ее интересует, вернее, что должно интересовать. Так или иначе, его сознание стало отбирать и сопоставлять факты. Наконец, возможно, чтобы не обижать Корин, Форд заговорил. Голос у него был не особенно приятный. Сипловатый и какой-то неровный.

- Корин, до восемнадцати лет я совсем не встречался с девчонками - ну разве что ты пригласила меня на день рожденья, когда я был маленький, И еще когда ты привела свою собаку, чтоб показать мне - помнишь?

Корин кивнула. Она страшно разволновалась.

Но Форд опять поморщился. Очевидно, ему самому не понравилось то, как он начал. Было мгновенье, когда он, похоже, решил не продолжать... И все же неприкрытый интерес на лице Корин заставил его рассказать необычную историю своей жизни.

- Мне исполнилось почти двадцать три года, - сказал Форд решительно, - а кроме школьных учебников я читал только книжки из серий про Мальчиков-разбойников и про Тома Свифта. - Последнее он подчеркнул, хотя держался сейчас совершенно хладнокровно, будто речь шла о вполне нормальных вещах. - Никаких стихов, кроме коротеньких баллад, которые мы заучивали наизусть и декламировали в начальной школе, я не знал, объяснил он Корин. - Почему-то и в старших классах Мильтон с Шекспиром все уроки пролеживали на учительском столе. - Он улыбнулся. - Во всяком случае, до моей парты не добирались.

Официант подошел, чтобы забрать у них пиалы и тарелки с недоеденным чау-мейн и поджаренным рисом. Корин попросила оставить ей чай.

- Я уже давно был взрослым, когда узнал, что существует настоящая поэзия, - продолжал Форд после того, как официант ушел. - Я чуть не умер, пока ждал. Это... это вполне настоящая смерть, между прочим. Попадаешь на своеобразное кладбище. - Он улыбнулся Корин - без всякого смущения - и пояснил: - На могильном камне могут, допустим, написать, что ты вылетел в Канне из машины твоей девушки. Или спрыгнул за борт трансатлантического лайнера. Но я убежден, что подлинная причина смерти достоверно известна в более осведомленных сферах. - Форд вдруг замолчал. - Тебе не холодно, Корин? - спросил он заботливо.

- Нет.

- Не скучно слушать? Это долгая история.

- Нет, - ответила она.

Форд кивнул. Он подышал на руки, потом положил их на стол.

- Жила во Флориде одна женщина, - начал он свой рассказ, - она приходила на бега каждый вечер. Женщине этой было далеко за шестьдесят. Волосы ярко-рыжие от хны, лицо сильно накрашено. Вид измученный и все такое, но сразу видно, что когда-то была хороша. - Он снова подышал на руки. - Звали ее миссис Риццио. Она была вдова. Всегда носила серебристую лису, даже в жару.

Однажды вечером, на бегах, я спас ее деньги, много денег - несколько тысяч долларов. Она была пьяна почти до бесчувствия. Миссис Риццио в благодарность захотела что-нибудь для меня сделать. Сперва надумала отправить к дантисту. (В то время мой рот зиял пустотами. Я посещал врачей, но редко. А когда мне было четырнадцать, один коновал в Расине взял да и выдрал мне почти все зубы.) Я вежливо отказался, объяснив, что днем хожу в школу и что мне некогда. Миссис Риццио безумно огорчилась. По-моему, ей хотелось, чтобы я стал киноартистом.

Я решил, что на том все и закончится, но не тут-то было. Она придумала кое-что поинтереснее, - сказал Форд. - Тебе правда не холодно, Корин?

Корин покачала головой.

Он кивнул и как-то уж очень глубоко вздохнул. Потом, на выдохе, объяснил:

- Всякий раз, встречаясь со мной на бегах, она стала совать мне в руку небольшие белые полоски бумаги. Писала она всегда зелеными чернилами, очень мелким, но разборчивым почерком. Просто печатала.

На первой полоске, которую она мне дала, сверху было написано: "Уильям Батлер Йейтс", под фамилией - название: "Остров на озере Иннисфри", а ниже - выписанное целиком стихотворение.

Нет, я не подумал, что это шутка. Я решил, что у нее не все дома. Но стихотворение прочитал, - говорил Форд, поглядывая на Корин, - прочитал при свете прожекторов. А потом, черт его знает почему, выучил.

Я бормотал его себе под нос, дожидаясь начала бегов. И внезапно красота захватила меня. Я до того разволновался, что после первого забега ушел.

Я спешил в аптеку, потому что знал, что там есть словари. Мне не терпелось узнать, что такое "лозняк", "топь", "коноплянка". Я не мог ждать.

Форд третий раз дыхнул в продолговатые ладони.

- Миссис Риццио приносила мне по стихотворению каждый вечер, говорил он, - я запомнил или выучил все. Она давала мне только хорошие стихи. Для меня навсегда останется загадкой, почему она, с ее поэтическим вкусом, хотела, чтобы я играл в кино. Не исключено, что она просто ценила деньги. Но, так или иначе, от нее я узнал все лучшее, что есть у Кольриджа, Йейтса, Китса, Вордсворта, Байрона, Шелли. Немного из Уитмена. Кое-что Элиота.

Я ни разу не поблагодарил миссис Риццио. Ни разу не сказал, как много значат для меня стихи. Я опасался, что чары рассеются - все это казалось мне волшебством.

Я понимал, что обязан что-то предпринять, пока не закрылись бега. Я не хотел с окончанием сезона лишиться стихов. Мне не приходило в голову, что я могу сам порыться в публичной библиотеке. В моем распоряжении была и школьная библиотека, но я не улавливал связи между школой и поэзией.

Я ждал до последнего дня, а потом спросил, где миссис Риццио берет стихи.

Она была очень добра. Пригласила меня к себе домой, чтобы я мог посмотреть ее книги. В тот же вечер я поехал с ней. Сердце у меня до того колотилось, что я боялся вылететь из машины.

На следующий день после того, как я увидел книги, мне предстояло сказать боссу, поеду ли я вместе с ним в Майами после экзаменов. Я должен был через неделю получить свидетельство об окончании школы. В Майами я решил не ехать. Миссис Риццио предложила мне пользоваться ее библиотекой, когда захочу. Жила она в Таллахасси, и я прикинул, что на попутках туда не больше часа. Я бросил работу.

Школа осталась позади, я стал ежедневно проводить у миссис Риццио часов по восемнадцать-девятнадцать, не меньше.

Так продолжалось два месяца, пока от перенапряжения у меня не сдали глаза. Очков я тогда не носил, а зрение было никудышное. Левый глаз почти перестал видеть.

Но в библиотеку к миссис Риццио я все равно приходил. Боялся, что она перестанет меня пускать, если узнает, что я совсем не разбираю слов. В общем, я ей просто не сказал о глазах. Недели три я сидел в библиотеке с раннего утра до позднего вечера над раскрытой книгой, опасаясь, что кто-нибудь войдет и увидит меня.

Так я начал писать стихи сам.

Я писал слов по восемь-десять на листке бумаги очень крупными буквами, чтобы было легко читать. Занимался я этим около месяца и заполнил два небольших дешевых блокнота. Потом я вдруг все бросил. Без определенной причины. Думаю, больше из-за того, что меня угнетало собственное невежество. Ну и, конечно, ослепнуть я тоже побаивался. У любого поступка причин обычно бывает несколько. Короче говоря, бросил.

Дело было в октябре. Я поступил в университет.

Судя по интонации, рассказ Форда то ли близился к концу, то ли уже завершился. Он улыбнулся Корин.

- Ты все еще похожа на школьницу, Корин. Посмотри на свои руки.

Корин, как примерная ученица, сидела, сложив перед собой руки на столе.

- Видишь ли... - вдруг сказал он и замолчал.

Корин не пришла на выручку. Форд был вынужден договорить.

- Видишь ли, - повторил он, не сводя глаз с ее сложенных рук, - семь с половиной лет в моей жизни не было ничего, кроме поэзии. А до этого, он замялся, - годы и годы неустроенности. Еще - недоедание. Ну и "Мальчики-разбойники". - Форд опять замолчал, и Корин подумала, что он решил прямо сказать о том, что ему приспособиться к жизни было труднее, чем другим. Но он снова стал излагать факты. Говоря о себе, он избегал поэзии.

- Я никогда не брал в рот спиртного, - сказал он очень спокойно, словно признался в чем-то совсем заурядном. - Не потому, что моя мать была алкоголичкой. Я и не курил. Когда я был совсем маленький, кто-то сказал мне, что от алкоголя и табака притупляются вкусовые ощущения. По-моему, я до сих пор остаюсь в плену детских предрассудков. - Тут Форд выпрямился. Движение было едва заметное. Но от Корин оно не укрылось. Форд впервые показал, что следит за собой. Он тем не менее продолжал дальше, причем без натуги. - До сих пор, покупая билет на поезд, я удивляюсь, что должен платить полную цену. Я чувствую, что меня провели, надули, когда у меня в руке обычный взрослый билет. Мне было пятнадцать, а мать все еще говорила кондукторам, что мне нет двенадцати.

Мельком взглянув на часы, Форд заметил:

- Мне, к сожалению, пора, Корин. Был очень рад повидать тебя.

Корин откашлялась,

- Ты можешь... можешь прийти ко мне домой в пятницу вечером? торопливо спросила она и добавила: - У меня будут самые близкие друзья.

Если раньше Форд и не успел понять, что Корин любит его, то сейчас наверняка понял и окинул ее быстрым взглядом, который весьма трудно описать, но зато легко проанализировать задним числом. Этот взгляд не содержал открытого предостережения, но все же намекал: "Не стоит ли поосторожней? Со мной, и вообще?" Совет мужчины, любившего что-то, сейчас не существенное, или подозревающего самого себя в добровольной или вынужденной утрате неких свойств, имеющих необычайное, почти мистическое значение.

Корин пренебрегла взглядом и полезла в сумку.

- Я напишу адрес, - сказала она, - пожалуйста, приходи. Конечно, если можешь.

- Обязательно приду, - согласился он.

Неделя, потянувшаяся в ожидании новой встречи с Фордом, показалась Корин необычной и утомительной, - она с волнением, но охотно занималась переоценкой собственной внешности, в результате чего сочла свой красивый, с высокой переносицей нос слишком крупным, а ладную, пропорциональную фигуру - костистой и безобразной. Она все время читала стихи Форда. Обеденный перерыв она неизменно проводила в цокольном этаже у "Брентано", разыскивая литературные журналы, которые могли поместить на своих страницах стихи или статьи о стихах ее возлюбленного. После работы она доходила до того, что читала со словарем получившее теперь известность, а когда-то не к месту опубликованное во французском дамском журнале "Madame Chic"^[2], эссе Жида о Форде - "Chanson... enfin"^[3].

В десять часов того самого вечера, когда Форд должен был прийти, у Корин зазвонил телефон. Попросив кого-то приглушить патефон, она выслушала его извинения: Форд сказал, что не сумел выбраться. Он объяснил Корин, что работает.

- Понимаю, - ответила она и затем, не удержавшись, спросила: - а ты еще долго будешь работать?

- Не знаю, Корин. Я только разошелся.

- А-а, - протянула она.

Форд спросил:

- А вечеринка у тебя еще не скоро кончится?

- Это не вечеринка, - возразила Корин.

- Ну неважно. Друзья пока не расходятся?

Корин заставила друзей сидеть до четырех утра, но Форд не появился.

Он, правда, снова позвонил, назавтра, в полдень. Вначале домой, а потом на работу, по номеру, который дала ему горничная.

- Корин, мне ужасно жаль, что вчера так вышло. Я проработал всю ночь.

- Все в порядке.

- Ты можешь со мной сегодня пообедать, Корин?

- Да.

Тут я могу использовать два испытанных голливудских приема. Календарь, с которого невидимый электрический фен сдувает листки. И великолепное бутафорское дерево, которое, расцветая в две секунды, превращает лютую зиму в пьянящую раннюю весну.

В продолжение четырех следующих месяцев Корин и Форд виделись раза три в неделю, не реже. Всегда в жилых кварталах города. Всегда среди навесов третьеразрядных кинотеатров и почти всегда над пиалами с китайской едой. Корин это не смущало. Не смущало ее и то, что их вечерние свидания почти всегда - за редким исключением - заканчивались около одиннадцати, в этот час Форд, у которого был режим, испытывал потребность вернуться к работе.

Иногда они шли в кино, но чаще сидели до закрытия в китайском ресторане.

Говорила теперь чаще Корин. Форд рассуждал подробно лишь о поэзии или поэтах. Два вечера, правда, выдались необычные - он пересказал ей от начала до конца свои эссе. Одно о Рильке, другое об Элиоте. Но в основном он слушал Корин, которой надо было выговориться за целую жизнь.

Каждый вечер он провожал ее до дому - в метро, потом на автобусе, но в квартиру поднялся всего один раз. Взглянул на ее Родена (принадлежавшего некогда Кларе Рильке), взглянул на ее книги. Она поставила ему две пластинки. Потом он уехал.

Корин привыкла понемногу употреблять спиртное - большинство ее друзей или выпивали или сильно пили, - но в те дни, когда она встречалась с Фордом, не брала в рот даже коктейля. На всякий случай. Она боялась, что спугнет его своим дыханием, когда, не сдержав порыва, он заключит ее в объятия на фоне городской окраины, укрывшись в тени какой-нибудь галантерейной лавки или магазина оптики.

Поцеловал ее Форд, как назло, когда она пришла с редакционной вечеринки.

Поцеловал он ее в китайском ресторане. Приблизительно месяца через два с половиной после их первой встречи Корин поджидала там Форда, читая гранки своей статьи. Он подошел к ней, поцеловал, потом снял пальто и сел. Это был рядовой, нисколько не возвышенный поцелуй рядового, ничуть не возвышенного мужа, заглянувшего после работы в гостиную. Корин, между тем, была слишком счастлива, чтобы гадать, отчего Форд так скоро преодолел возвышенный период. Позже, подумав мимоходом о случившемся, она пришла к утешительному для себя выводу, что их поцелуи проходят обратную эволюцию.

В тот же вечер, когда Форд ее поцеловал, Корин спросила, не выберет ли он время, чтобы познакомиться кое с кем из ее друзей.

- У меня чудесные друзья, - объясняла она с воодушевлением, - они все знают твои стихи. Некоторые только ими и живут.

- Корин, я довольно необщительный...

Корин что-то вспомнила и, улыбаясь, наклонилась к нему.

- Именно это слово употребила мисс Эйглтингер, когда говорила о тебе, вернее, кричала в приспособление, через которое слушал мой папа. Помнишь мисс Эйглтингер?

Форд кивнул, без тени умиления.

- А как я должен себя с ними вести?

- С моими друзьями? - изумилась Корин, но тут же заметила, что Форд не шутит. Она решила пошутить сама: - Ну-у пожонглируешь немного индийскими булавами, расскажешь, кто твои любимые кинозвезды.

Шутки ее до Форда, как правило, не доходили. Она потянулась через стол и взяла его за руку.

- Милый, тебе не надо ничего делать. Этим людям просто хочется увидеть тебя.

Неожиданная мысль просто потрясла ее, буквально огорошила.

- Быть может, ты не понимаешь, что значат для многих твои стихи?

- Ну почему же, думаю, понимаю. - Ответ был неубедительный. Корин такой ответ совсем не устраивал.

Она заговорила горячо.

- Милый, стоит открыть у "Брентано" любой литературный журнал, как тут же натыкаешься на твое имя. А человек, которому ты меня представил? Казначей, если не ошибаюсь? Он же говорил, что о "Робком утре" пишут целых три книги. Одну даже в Англии. - Корин провела рукой по костяшкам его пальцев. - Тысячи людей не могут дождаться среды, - продолжала она нежно. (Подразумевалось, что вот-вот выйдет в свет вторая книга Форда.)

Он кивнул. Но все же что-то его беспокоило.

- А танцев у тебя случайно не будет, а? Я танцевать не умею.

Через неделю, или около того, большая компания лучших друзей явилась к Корин знакомиться с Фордом. Первым пришел Роберт Уэйнер, За ним - Луиза и Элиот Зеермейеры из Такахо, очень тонкие люди. Следом пришла Элис Хэпберн, которая преподавала тогда или еще раньше в Уэлсли. Симор и Фрэнсис Херц, самые большие интеллектуалы среди знакомых Корин, поднимались на лифте вместе с Джинни и Уэсли Фаулерами, партнерами Корин по бадминтону. По меньшей мере пятеро из собравшихся читали обе книги Форда. (Новинка - "Человек на карусели" - только что появилась.) И по меньшей мере трое из этих пяти искренне и неустанно восхищались гением Форда.

Форд опоздал почти на час и почти до самого десерта стеснялся. Потом вдруг вошел в роль почетного гостя и поразительно тонко провел ее.

Целый час он сам рассуждал и выслушивал соображения Роберта Уэйнера и Элиота Зеермейера о стихах Хопкинса.

Си Херцу он не только дал весьма дельный совет насчет его книги (тогда еще готовившейся) о Вордсворте, но подсказал название и содержание трех глав.

Суфражистские выпады Элис Хэпберн он отразил и глазом не моргнув.

Он крайне деликатно и совершенно впустую объяснил Уэсли Фаулеру, почему Уолт Уитмен не "непристойный" поэт.

Ни в том, что говорил Форд, ни в том, как он вел себя весь вечер, не было даже намека на позерство. Он просто был великим человеком, который, невзирая на то, что его величие сковано рамками званого обеда, тактично и последовательно, оставаясь самим собой, без высокомерия и заискивания, общался с присутствующими. Вечер удался. Пускай не все это понимали, но чувствовали все. На следующий день в редакционный кабинет Корин позвонил по внутреннему Роберт Уэйнер.

Как всегда случается с теми, кто излишне печется о чужой добродетели, Уэйнеру даже по телефону было трудно скрыть свою озабоченность.

- Прекрасный вечер, - начал он.

- Бобби, ты просто прелесть! - воскликнула Корин, заходясь от восторга. - Вы все - просто прелесть! Слушай. Поговори с телефонисткой. Узнай, может, я могу тебя поцеловать.

- Делать нечего. - Уэйнер откашлялся. - Рад служить моему правительству.

- Я не шучу! - У Корин даже закружилась голова от избытка нежности к Бобби; он правда был просто прелесть. - При чем тут правительство? поинтересовалась она беспечно.

- Он не любит тебя, Корин.

- Что? - спросила Корин. Она отлично расслышала Уэйнера.

- Он не любит тебя, - отважно повторил Уэйнер. - Форду даже в голову не приходит, что тебя можно любить.

- Заткнись, - сказала Корин.

- Хорошо.

Последовала долгая пауза. Потом Уэйнер все же подал голос снова. Казалось, он говорил издалека.

- Корин, я помню, как очень давно поцеловал тебя в такси. Когда ты первый раз вернулась из Европы. Это был не совсем честный поцелуй, замешанный на виски с содовой - может, помнишь - я еще смял твою шляпку. Уэйнер снова откашлялся, но на этот раз договорил до конца все, что считал необходимым сказать: - Понимаешь, ты тогда так подняла руки, чтобы поправить шляпку... и в зеркальце над фотографией водителя у тебя было такое лицо... В общем, я не знаю. Ты до того здорово посмотрела и вообще. Короче, поправлять шляпку, как ты, не умеет никто на свете.

Корин холодно оборвала его, спросив:

- Ну и к чему ты это?

Но все же Уэйнер растрогал ее, и довольно глубоко.

- Да ни к чему, скорей всего. - И потом: - Нет, к чему. Очень даже к чему. Я пытаюсь тебе втолковать, что Форду не дано понять, что лучше тебя никто на свете не умеет поправлять шляпку. Я хочу сказать, человек, подобно Форду достигающий вершин поэзии, не может оставаться нормальным мужчиной, способным разглядеть умеющую поправить...

- Ты повторяешься, - сердито перебила его Корин.

- Возможно.

- А почему ты решил... - она запнулась, а потом добавила вызывающе: мне казалось, что поэты-то как раз и должны лучше разбираться в таких вещах, чем прочие.

- Разбираются, если им нравится сочинять стихи. Но не разбираются, если живут поэзией, - сказал Уэйнер. - Понимаешь, Корин, в обеих книгах Форда нет ни строчки стихов. Там одна поэзия. Ты представляешь себе, что это значит?

- Объясни.

- Хорошо. Это значит, что он пишет под воздействием застывшей красоты. Так могут писать только те...

- Повторяешься, - обрезала Корин.

- Я бы не стал звонить, если бы мне нечего было сказать. Если бы я...

- Слушай, - сказала Корин, - ты считаешь, что он немного психованный. Я не согласна с тобой, Бобби. Это неправда. Он... он сдержанный. Он добрый, он ласковый, он...

- Не будь дурочкой, Корин. Психованней не бывает. Другим он быть не может. Не будь дурочкой. Он по уши увяз в своем психозе.

- А какие у тебя основания полагать, что я ему не нравлюсь? - с достоинством спросила Корин. - Я очень ему нравлюсь.

- Конечно, нравишься. Но он тебя не любит.

- Ты уже говорил. Прошу тебя, заткнись.

Но Уэйнер решительно приказал:

- Корин, не выходи за него замуж.

- А теперь послушай меня. - Она ужасно разозлилась. - Раз он меня не любит - как ты весьма любезно заметил - то мои шансы выйти за него не особенно велики, так?

Уэйнеру не хотелось казаться самоуверенным, но его уже понесло.

- Он женится на тебе, - сказал он.

- Вот как. Почему?

- Просто женится и все. Ты ему нравишься, а он холодный и не подумает, или не захочет подумать, что не должен жениться на тебе. Во всяком случае...

- Он не холодный, - зло возразила Корин.

- Нет, он холодный. И мне плевать, что тебе он кажется нежным. Или добрым. Он холодный. Холодный, как лед.

- Глупости.

- Корин. Прошу тебя. Будь осторожна. Лучше не выясняй, глупости это или нет.

Корин и Форд обвенчались 20 апреля 1937 года (месяца через четыре после того, как они встретились, будучи уже взрослыми людьми) в университетской часовне. Подругой невесты у Корин была Джинни Фаулер, а со стороны Форда присутствовал доктор Фанк с факультета английской филологии. На свадьбу собралось человек шестьдесят друзей Корин. Взглянуть, как женится Форд, кроме Фанка зашли двое: его издатель, Рэйберн Клэпп, и еще очень высокий, очень бледный мужчина, специалист по литературе елизаветинского периода из Колумбийского университета, который раза три, не меньше, заметил, что от цветов у него случается раздражение "носовых проходов".

Доктор Фанк отложил лекции Форда на десять дней и настоял, чтобы молодые устроили себе небольшое свадебное путешествие.

Корин и Форд прокатились в Канаду на машине Корин. Вернувшись в первое воскресенье мая в Нью-Йорк, они поселились в квартире Корин.

Об их медовом месяце я ничего не знаю.

Мне хотелось бы подчеркнуть, что я упоминаю об этом просто так, а не потому, что хочу оправдаться. Если бы я нуждался в свидетельствах, то, вероятно, раздобыл бы их.

На следующий день после возвращения в Нью-Йорк с утренней почтой Корин получила письмо, которое сочла весьма трогательным. Вот его содержание:

"32 Макриди-роуд,

Харкинс, Вермонт,

30 апреля 1937.

Дорогая миссис Форд,

На прошлой неделе, из воскресного выпуска "Нью-Йорк тайме", я узнала, что вы и мистер Форд поженились, и беру на себя смелость написать вам на адрес Колумбийского университета, в надежде, что вам перешлют письмо.

Прочитав новую книгу мистера Форда "Человек на карусели", я поняла, что должна найти возможность попросить у него совета. Однако, не рискуя отрывать его от работы, я обращаюсь к вам. Мне двадцать лет, я учусь в Кридмор-колледже, который находится здесь, в Харкинсе. Мои родители умерли, и с раннего детства я живу с тетей, как мне кажется, в самом старом, огромном и безобразном доме во всей Америке.

Чтобы не отнимать у вас слишком много времени, скажу сразу, что написала несколько стихотворений, которые мне очень хочется показать мистеру Форду и которые я прилагаю к письму. Умоляю вас показать ему стихи, так как безумно нуждаюсь в его совете. Я понимаю, что не имею права надеяться, что мистер Форд изложит свое мнение письменно, но мне будет достаточно, если он просто прочитает или хотя бы просмотрит стихи. Дело в том, что в следующую пятницу у меня начинаются каникулы, и в субботу, восьмого мая, мы с тетей заедем в Нью-Йорк, по дороге в Ньюпорт, на свадьбу моей двоюродной сестры. Я бы могла позвонить вам по телефону, чтобы поговорить о стихах.

Буду безгранично признательна вам обоим за участие И позвольте, пользуясь случаем, поздравить вас и пожелать большого семейного счастья.

Искренне ваша,

Мэри Гейтс Крофт".

Письмо пришло в большом пергаментном конверте. Туда же была вложена и толстая пачка восьмушек желтой бумаги для черновиков. В отличие от напечатанного на машинке письма, стихи были написаны твердым простым карандашом и беззастенчиво наползали друг на друга. Новобрачная нехотя взглянула на них - уж очень неопрятными казались листки рядом со стаканом ее утреннего апельсинового сока. И все же она подвинула стихи, письмо и конверт - все это хозяйство - сидевшему напротив нее за накрытым к завтраку столом новобрачному.

Сказать сейчас, что Корин подсунула Форду стихи лишь потому, что ее тронул искренний тон молодой просительницы и она захотела, чтобы ее ученый молодой супруг проявил отзывчивость, означает почти не погрешить против истины. Но ведь истина не какой-то законченный, однородный предмет. У Корин была еще одна причина. Форд ел кукурузные хлопья без сливок и без сахара. Совершенно сухие и несладкие. Ей требовался законный повод, чтобы как можно непринужденнее посоветовать ему попробовать хлопья со сливками и с сахаром.

- Милый, - сказала она.

Молодой муж был так любезен, что оторвался от сухих хлопьев и плана лекции.

- Прочтешь сегодня вот это, если успеешь?

Корин показалось, что она обращается сама к себе в тишине утренней комнаты. Она принялась объяснять подробно:

- Здесь письмо и еще несколько стихотворений - от студентки из Вермонта. Письмо очень милое. Видно, что девочка хорошо потрудилась. В общем, если ты разберешь почерк и прочтешь стихи, а потом скажешь мне, какое у тебя впечатление... - Корин взглянула на красивое, посвежевшее после отпуска лицо мужа, и мысль ускользнула. Потянувшись, она через стол погладила его по руке и, с усилием собравшись, договорила: - Она приезжает в Нью-Йорк и хотела бы узнать от меня по телефону твое мнение. Ужасно сложно.

Форд кивнул.

- Пожалуйста, - сказал он и засунул письмо и стихи в карман пиджака.

Его ответ был каким-то уж очень простым и окончательным. Корин хотелось привлечь к себе мужа - привлечь не физически, а вообще. Ей хотелось, чтобы косые солнечные лучи, падая на стол, накрытый к завтраку, попадали сразу на них обоих, а не на каждого в отдельности.

- Знаешь что, милый. Дай-ка мне адрес на минутку. Надо написать ей несколько строчек, пусть придет в воскресенье к чаю.

- Хорошо. Договорились. - Форд протянул конверт, улыбнулся и доел хлопья.

Но к воскресному полдню Форд стихов еще не читал. Корин поскреблась к нему в дверь.

- Рэй, миленький. Студентка, которую я пригласила, будет у нас часа через два, - сказала она мягко. - Ты не мог бы проглядеть стихи? Чтоб сказать ей несколько слов?

- Конечно! Я тут как раз кое-что просматриваю. А где они?

- У тебя, дорогой. Скорей всего, остались в кармане синего костюма.

- Я сейчас оденусь и заодно найду, - охотно согласился Форд.

Однако он не встал из-за стола, а работал до трех, пока не раздался звонок в дверь.

Корин снова кинулась в кабинет.

- Дорогой, ты успел прочитать стихи?

- Она что, уже здесь? - спросил Форд с недоверием.

- Я ее займу. Ты читай. Выйдешь, когда закончишь. - Корин поспешила прикрыть дверь кабинета. Рита, горничная, уже впустила посетительницу.

- Здравствуйте, мисс Крофт, - радушнейше приветствовала гостью Корин.

Она обращалась к миниатюрной светловолосой девушке со срезанным подбородком, которой можно было дать даже не двадцать, а восемнадцать. Девушка была без шляпки, в добротном сером фланелевом костюме, совсем новеньком.

- Я так признательна вам за приглашение, миссис Форд.

- Садитесь, прошу вас. Муж, к сожалению, немного задерживается.

Женщины сели, мисс Крофт продолжала:

- Мне кажется, я узнаю его. Его портрет есть в "Поэтическом обозрении". Правда, там чудесный портрет? Никогда не видела никого красивей. - Ее тон не был легкомысленным, в нем скорее чувствовалась свойственная молодости открытость. Она восторженно смотрела на хозяйку.

Корин рассмеялась.

- Я тоже, - согласилась она. - А как вам Нью-Йорк, мисс Крофт?

Корин просидела с гостьей полтора часа, Форд не показывался.

Беседа не была трудной. Мисс Крофт, похоже, намеренно избегала банальностей, которыми, как правило, обмениваются приезжие с постоянными жителями Нью-Йорка. У нее имелся набор собственных свежих мыслей. Сперва она призналась Корин, что хотела бы перебраться в Нью-Йорк, а не бывать здесь проездом. Корин приятно удивилась - что от нее и требовалось - и стала поглядывать на срезанный маленький подбородок гостьи с сочувствием, а на ее красивые лодыжки и икры - с одобрением.

- Я пытаюсь, - неожиданно серьезно призналась мисс Крофт, - убедить тетушку позволить мне учиться в Нью-Йорке. Правда, надежды у меня мало. Особенно после того, что случилось вчера вечером. Совершенно пьяный мужчина вошел в обеденный зал гостиницы. - Она усмехнулась. - Мне даже запрещено красить губы.

Корин порывисто наклонилась к ней.

- Скажите, вы в самом деле хотите учиться тут?

- Больше всего на свете.

- А Кридмор? Не бросать же его?

- Я могла бы перевестись в Барнард. А по вечерам учиться в Колумбийском университете, - отвечала мисс Крофт с готовностью.

- Может быть, мне поговорить с вашей тетей? Как старшей подруге? Я с радостью, если хотите, - предложила Корин от души.

- Ой, ей-богу, здорово! - сказала мисс Крофт. Но туг же покачала головой. - Нет, спасибо. Повоюю пока сама, у меня еще несколько дней до отъезда. Вы не знаете тети Корнелии. - Она смущенно опустила глаза и посмотрела на свои руки. - Я же никогда не уезжала из дома одна. Живу так, будто... - она замолчала и улыбнулась; Корин показалось, что совершенно обворожительно. - Разве это важно? Я счастлива, что приехала сюда, вот и все.

- Где вы остановились, милая? - осторожно поинтересовалась Корин.

- В "Уолдорфе". Скорей всего, мы пробудем до следующего воскресенья. - Мисс Крофт хихикнула. - Тетя Корнелия не доверяет слугам, опасается за столовое серебро. Причем больше других - новой кухарке - ясное дело: служит у нас всего девять лет и не успела как следует себя зарекомендовать.

Корин рассмеялась - от души рассмеялась. Ей вдруг показалось очень несправедливым, чтобы эта умненькая молодая особа вернулась в Вермонт с неосуществившимися или почти неосуществившимися желаниями.

- Мэри - могу я называть вас Мэри? - начала Корин.

- Банни. Никто не зовет меня Мэри.

- Банни, вы бы могли пожить немного у нас, когда ваша тетя уедет. Если она разрешит. Правда. У нас есть отличная комната, куда мы даже и не...

Расчувствовавшись, Банни Крофт пожала Корин руку. Затем она засунула руки в карманы жакета. Ногти у нее были обкусаны до мяса.

- Я что-нибудь придумаю, - сказала она твердо и улыбнулась.

Было заметно, что Банни не склонна мириться с безнадежными обстоятельствами. Через какое-то время Корин уже казалось, что Банни водит ее по своему вермонтскому дому, с любовью и отвращением подмечая все, что там стояло, росло или валялось. Вот появилась и тетя Корнелия: смешная старая дева, лишенная чувства юмора, ведущая в одиночку войну на множество фронтов, но, главным образом, против прогресса, пыли и развлечений. Корин слушала с интересом, то посмеиваясь, то с сочувствием покачивая головой.

Но задвигавшиеся по дому слуги задели ее за живое всерьез. Когда Банни с неописуемой нежностью заговорила о старике-дворецком Гарри, которого обожала и которому была предана как родному, Корин с внезапной горечью вспомнила Эрика, отцовского шофера, давно покойного.

- А Эрнестина! - с чувством восклицала Банни. - Бог мой! Если бы вы видели Эрнестину! Горничную тети Корнелии. Жуткая клептоманка, сколько ее помню, - с удовольствием припечатала она. - Но когда я попала в дом тети, одна Эрнестина - кроме Гарри - понимала, что маленькая девочка - не низенький взрослый. - Банни усмехнулась. Глаза ее погрустнели; глаза были красивые, серо-зеленые и большие.

- Многие годы я брала на себя вину за всякие мелкие пропажи, которые случались в доме. Да и до сих пор беру. Бог ты мой, тетя Корнелия тут же уволит Эрнестину, если узнает о ее... недостатке. - Она улыбнулась.

- А как поступала тетя, я имею в виду, когда вы были маленькая, когда вы признавались в грехах Эрнестины? - изумленно и с любопытством спросила Корин. Она поразилась и даже немного позавидовала находчивости, благодаря которой ее гостья, как видно, безболезненно пережила детство.

- Как поступала? - Банни передернула плечами - жест показался Корин чересчур ребячливым для ее возраста. Банни улыбнулась. - Да так, ничего особенного. Запрещала пользоваться библиотекой. А Эрнестина все равно добывала для меня ключ. Ну или не позволяла ездить верхом. Что-нибудь в этом роде.

Корин вдруг взглянула на часы.

- Рэй должен был уже прийти, - сказала она виновато, - мне ужасно неловко, что он задерживается.

- Неловко! - вид у Банни сделался перепуганный. - Бог ты мой, миссис Форд. Я и надеяться не могла, что он... что он вообще выберет время, чтобы встретиться со мной... - Банни в волнении потерла хрупкое запястье, однако спросила: - А ему удалось просмотреть мои стихи? Я хочу сказать, у него нашлось время?

- Ну-у, насколько я знаю... - принялась выкручиваться Корин, но тут же почувствовала облегчение, услыхав, как открываются двойные двери гостиной.

- Рэй! Наконец-то. Присоединяйся к нам, дорогой.

Корин представила гостью. Банни Крофт заметно разволновалась.

- Садись, милый, - обратилась молодая жена к молодому мужу. - У тебя усталый вид. Выпей чаю.

Форд уселся на стул между двумя женщинами, потом чуть отодвинулся назад и тут же спросил:

- Вы пытались напечатать что-нибудь из своих стихов, мисс Крофт?

Корин невольно съежилась. Ее муж задал вопрос ледяным голосом.

- По правде говоря, нет, мистер Форд. Мне не кажется, что стихи... нет, не пыталась, - ответила Банни Крофт.

- А могу я узнать, почему вы прислали их мне?

- Ну, бог ты мой, мистер Форд... не знаю. Я просто подумала... захотела узнать, получается у меня хоть что-то или нет... я не знаю, - в глазах Банни Корин увидела мольбу о помощи.

- Милый, выпей чаю, - повторила Корин испуганно. Ее муж вошел в комнату живой и невредимый. Его красивая голова была при нем. Гений тоже. Но куда делась его доброта?

- Не хочу, Корин, спасибо, - отказался Форд. Без доброты ему определенно чего-то не хватало.

Корин налила Банни Крофт еще чашку чая и отважно взглянула на мужа.

- Интересные стихи, дорогой? - спросила она.

- Что значит - интересные?

Корин осторожно налила себе в чай сливок.

- То есть, я хотела сказать - хорошие?

- У вас хорошие стихи, мисс Крофт? - спросил Форд.

- Ну... я... я... я надеюсь, мистер Форд...

- Вы не надеетесь, - сдержанно возразил Форд, - неправда.

- Рэй, - огорченно сказала Корин. - В чем дело, дорогой? Но Форд смотрел на Банни Крофт.

- Неправда, - повторил он.

- Бо-ог ты мой, мистер Форд, если мои стихи... ну-у, совсем не хорошие... то я даже не знаю. Я хочу сказать... бог ты мой! - Банни Крофт покраснела и убрала руки в карманы жакета.

Форд вдруг встал. Глядя в пол, он сказал Корин:

- Мне надо идти. Вернусь через час.

- Идти? - спросила Корин.

- Я обещал заглянуть к доктору Фанку, если мы вернемся сегодня.

Это было вранье, причем неприкрытое. Корин не имела возможности ответить. Взглянув на мужа, она молча кивнула. Обратившись к Банни Крофт, Форд сказал:

- До свиданья, - что в данных обстоятельствах было более чем логично.

Молодой муж наклонился и поцеловал молодую жену, которая немедленно обрела дар речи.

- Милый, если бы ты сделал мисс Крофт несколько толковых замечаний, которые бы...

- Ой, нет! - взмолилась Банни Крофт. - Прошу вас. Это совсем... я хочу сказать, не обязательно... правда!

Форд, который по дороге из Канады подхватил насморк, достал носовой платок и высморкался. Убирая платок, он медленно произнес:

- Мисс Крофт, я прочитал ваши стихи, все до единого. Я не могу сказать вам, что вы - поэт. Потому что это не так. Дело вовсе не в том, что ваш язык плох, метафоры избиты или надуманны, а редкие попытки писать просто - беспомощны до того, что у меня от них раскалывается голова. Это бы еще куда ни шло.

Он внезапно сел, как будто только и мечтал посидеть.

- Придумывать, вот что вы умеете, - объяснил он гостье, причем в его тоне не было слышно упрека.

Он посмотрел на ковер, собрался с мыслями и откинул кончиками пальцев свесившиеся на виски пряди.

- Поэту не надо придумывать стихи, они открываются ему сами, говорил Форд, не обращаясь ни к кому. - Место, где протекает Альф, священная река, - продолжал он не спеша, - было открыто, а не придумано.

Он смотрел в окно, словно, сидя на стуле, видел то, что находилось очень далеко отсюда.

- Не выношу, когда придумывают, - заключил он.

Приговор был окончательным.

Минуту Форд сидел неподвижно. Потом встал так же неожиданно, как до того сел. Вынув из кармана пиджака пачку листков со стихами мисс Крофт, он без слов положил ее на чайный столик, ни перед кем, просто так. Сняв очки для чтения, он, как все близорукие люди, прищурился. Надев другие очки, для улицы, он еще раз наклонился и поцеловал на прощанье молодую жену.

- Рэй, милый. Мисс Крофт такая юная. Ведь может быть...

- Корин, я опаздываю, - Форд выпрямился. - До свиданья, - повторил он многозначительно. Потом деловито вышел.

Что хорошо, а что плохо, Корин всю жизнь чувствовала слишком тонко, а, следовательно, то, как ее супруг удалился из дому в четыре тридцать пополудни, то, как он повел себя по отношению к гостье и то, как неловко и явно лгал, было для нее совершенно непереносимо: хоть по отдельности, хоть все вместе. Однако около шести вечера случился обычный для супружеской жизни эпизод, из тех, что лишают жен - иногда на месяцы - дара речи. Нечаянно открыв дверцу стенного шкафа, Корин уронила прямо себе на голову пиджак Форда, которого никогда прежде не замечала. Пиджак не только подействовал на ее обоняние, но и сверкнул протертыми до дыр локтями. Каждая дыра сама по себе могла заставить Корин навеки онеметь от сострадания к ближнему. Поэтому, когда в семь Форд явился, она уже целый час знала, что ни за что в жизни не станет требовать от него объяснений.

Сам Форд за весь вечер ни разу не вспомнил о том, что было днем. За ужином он был молчалив, но поскольку молчалив и задумчив он бывал нередко, то ничего необычного или загадочного в его поведении не было.

После ужина заехали Фаулеры - без предупреждения и сильно навеселе навестить молодоженов. Засиделись они за полночь. Уэлси Фаулер без передыху долбил одним пальцем по клавишам пианино, а Джинни Фаулер, отложив скандал на потом, не переставая дымила сигаретой. К тому времени, когда Фаулеры наконец от них выкатились, Корин то ли забыла о дневном происшествии, то ли убедила себя, что воскресенье было как воскресенье так, ничего особенного.

В понедельник, когда около полудня Банни Крофт позвонила Корин в журнал, та сперва удивилась, а затем даже рассердилась. Рассердилась на себя, так как сама предложила Банни Крофт встретиться: "Может быть, вы позвоните мне завтра на работу и мы пообедаем вместе?", и рассердилась на Банни Крофт, которая не только приняла ее вчерашнее приглашение за чистую монету, но и до сих пор не убралась из Нью-Йорка. Пристают тут всякие, портят отношения с мужем, мешают сбегать в перерыве на Пятую авеню к "Саксу".

- Знаете, где "Колони"? - спросила Корин у Банни по телефону, понимая, что вопрос с подвохом.

- Нет, не знаю. Но я найду.

Корин объяснила. Только ей вдруг не понравился ее собственный голос, и она предложила:

- А может быть, и тетя Корнелия присоединится к нам? Мне было бы приятно с ней познакомиться.

- Ей тоже наверняка, но она в Паукипси. Поехала навестить приятельницу, с которой училась в Вассаре. Очень больную, ее даже кормят через трубки...

- О, понятно...

- Миссис Форд, вы уверены, что я не затрудню вас? Мне бы очень не хотелось...

- Нет, нет! Нисколько. Значит, в час?

В такси, по дороге в "Колони", Корин решила держаться за обедом любезно, но твердо дать понять Банни, что десертом ее радушие исчерпывается.

Обед, между тем, вышел совсем не таким, каким она его вообразила. Обед удался. Обед очень даже удался - пришлось признать Корин. За обедом было весело, даже очень весело. После первого мартини Банни Крофт принялась описывать, как бы со стороны, но очень точно, своих ухажеров из Харкинса, в Вермонте: студента-медика и студента факультета драматического искусства. Оба молодых человека, по ее словам, были совсем юными, очень серьезными и забавными, и Корин несколько раз смеялась. Легкомысленная болтовня Банни, ее бесконечные рассказы о колледже, а также принесенный официантом третий мартини заставили Корин вспомнить студенческие годы. Конечно же и ей захотелось сделать Банни что-нибудь приятное.

- Давайте я вас с кем-нибудь познакомлю, пока вы не уехали, предложила она ни с того ни с сего, - у нас в журнале полно молодых людей. Встречаются приятные и умные... я, кажется, пьяная.

Банни, казалось, заинтересовало предложение Корин. Но она покачала головой.

- Не стоит, я думаю, - произнесла она задумчиво. - Мне хочется походить здесь на лекции. И потом... я пишу понемногу, если тетя Корнелия не заставляет меня любоваться вместе с ней огнями или еще что-нибудь вроде этого. Но вам спасибо. - Опустив глаза, Банни посмотрела сперва на стакан с мартини, потом куда-то поверх стола. - Наверное, было бы разумней совсем бросить писать, - заметила она грустно.- Особенно... ну, бог ты мой! После того, что сказал мистер Форд.

Корин выпрямилась.

- Вот это вы напрасно, - запротестовала она. - У Рэя ужасный насморк, он простудился, когда мы возвращались из Канады на машине. Он сам не свой. Его продуло насквозь. Он отвратительно себя чувствует.

- Ой, я, наверное, все равно не брошу. Не сумею. - Банни улыбнулась и скромно отвела взгляд.

Корин, немедленно расчувствовавшись, предложила:

- Пойдемте сегодня с нами в театр. Я должна посмотреть спектакль, для журнала. Для мужа у меня есть билет, а еще один я наверняка раздобуду. В пьесе есть отличные сцены.

Она заметила, что Банни явно заинтересовалась, хотя и повела себя так, как того требовали обстоятельства.

- Я боюсь, мистер Форд будет... - смутившись, она запнулась. - Со вчерашнего дня меня не покидает ощущение, что я, бог ты мой!.. даже не знаю. Старуха, которая явилась с мешком отравленных яблок.

Корин рассмеялась.

- Прекратите немедленно. Вы идете с нами. Мы заезжаем за вами в "Уолдорф", договорились?

- Вы уверены, что это удобно? - с беспокойством спросила Банни. - Все же мне не стоит идти.

- Нет, стоит. - Голос Корин зазвучал глуше от переполнившей ее любви. - Поверьте, - сказала она, - вы глубоко ошибаетесь. Муж исключительно добрый человек.

- Я ужасно хочу пойти, - призналась Банни простодушно.

- Вот и прекрасно. Мы подъедем за вами в "Уолдорф". Давайте есть, а то я совсем опьянела. Должна заметить, что вы умеете пить, как старый вояка.

- А можно мне встретиться с вами в театре? В шесть я должна быть у кого-то в гостях вместе с тетей.

- Конечно, как вам удобнее.

Вот записка, которую прислала мне Корин:

"Бобби,

Я не собиралась ничего от тебя скрывать, когда пришла в Большой Бизнес. Мне просто не хотелось говорить об этом. Но я тебе написала. Написала отчет частного детектива, использовав прием из собственного сочинения по-английскому, написанного на первом курсе в Уэлсли, когда я решила стать женщиной-детективом. За сочинение я получила три с плюсом и еще сердитую приписку преподавателя, где говорилось, что, наряду с большой оригинальностью, я проявила изрядную манерность, и что "ведь вы тоже не видели багряной танагры, не так ли, мисс фон Нордхоффен..." Я с радостью приму от тебя ту же оценку и то же замечание, если ты позволишь мне пребывать в приятном заблуждении, что я не могла знать, я имею в виду лично, ни одну из упомянутых в отчете дам. Так или иначе, он перед тобой. Действуй!

С любовью

К."

В понедельник вечером, 10 мая 1937 года, мистер и миссис Форд, которые к тому времени были женаты три недели, встретились с мисс Крофт около театра "Элвин" и все вместе вошли внутрь, чтобы посмотреть спектакль "Привет, Бродвей, привет!". После театра они втроем отправились в бар гостиницы "Уэйлин", где сразу же после выступления группы певцов, известной как "Ковбои", мистер Форд наклонился к сидевшей напротив него за столиком мисс Крофт и очень сердечно пригласил ее прийти к нему на лекцию в университет на следующее утро. Миссис Форд порывисто схватила руку мужа и пожала ее. Они втроем сидели в баре гостиницы "Уэйлин" почти до часа ночи, дружески беседовали и смотрели развлекательную программу. Мистер и миссис Форд подбросили мисс Крофт к "Уолдорф-Астории" примерно в час десять. Взволнованно, чуть не плача, мисс Крофт поблагодарила и миссис и мистера Фордов за "лучший вечер в моей жизни".

Миссис Форд держала мужа за руку, пока они добирались в такси до дому. Когда они поднимались в лифте к себе в квартиру, мистер Форд сказал, что у него раскалывается голова. Как только они вошли, миссис Форд настояла, чтоб мистер Форд выпил две таблетки аспирина, одну потому, что он хороший мальчик, а вторую, чтобы поскорее прийти в себя и поцеловать жену.

Утром во вторник, одиннадцатого мая, в одиннадцать утра, мисс Крофт пришла на лекцию мистера Форда, которую слушала, сидя в самом последнем ряду аудитории. Затем вместе с мистером Фордом она пошла в ресторан, типично китайский, находящийся в трех кварталах к югу от университета. За ужином мистер Форд равнодушно довел этот факт до сведения миссис Форд. Миссис Форд поинтересовалась, за каким столиком они сидели с мисс Крофт. Мистер Форд сказал, что он не помнит, но, кажется, у входа. Миссис Форд спросила, о чем они разговаривали с мисс Крофт за ленчем. Мистер Форд мирно ответил, что, к несчастью, не захватил с собой в ресторан диктографа.

После ужина миссис Форд сказала мужу, что собирается погулять с собакой. Она предложила мистеру Форду составить ей компанию, но он отказался, сославшись на дела.

Когда через два часа миссис Форд вернулась домой, пройдя по Парк-авеню почти до испанского квартала, ни в кабинете, ни в спальне мистера Форда свет не горел.

Миссис Форд сидела одна в гостиной часов до двух ночи и примерно тогда же услышала, как мистер Форд вскрикнул в спальне. Тут она бросилась в спальню мистера Форда, где и убедилась, что он спит в своей постели. Он продолжал вскрикивать, хотя миссис Форд и трясла его так сильно, как только могла. Его пижама и простыня были насквозь мокрыми от пота.

Едва очнувшись, мистер Форд взял с ночного столика очки. Но и в очках он несколько секунд не узнавал жену, хотя миссис Форд отчаянно старалась объяснить, кто она. Наконец, безучастно взглянув, он произнес ее имя, правда, с большим трудом, как человек, обессилевший физически и морально.

Миссис Форд пробормотала в ответ, что принесет мистеру Форду чашку горячего молока. Затем она неуверенно двинулась в кухню, где налила в кастрюльку молоко, но от расстройства не сразу нашла "Чудо-зажигалку". Она подогрела молоко и понесла чашку мужу. Мистер Форд опять спал, плотно прижав руки к бокам. Миссис Форд поставила чашку с молоком на ночной столик и, забравшись в кровать, устроилась рядом с мистером Фордом. Она не сомкнула глаз до утра. Мистер Форд больше не вскрикивал во сне, но между четырьмя и пятью утра он плакал. Миссис Форд приникла к мистеру Форду всем телом, однако его горю было невозможно помочь, так как он не очнулся.

В среду утром, двенадцатого мая, за завтраком, миссис Форд невзначай (как ей казалось) спросила у мистера Форда, что ему снилось. Мистер Форд, оторвавшись от сухих хлопьев, не задумываясь ответил, что прошлой ночью впервые за долгое время видел неприятный сон. Миссис Форд опять спросила, что именно ему снилось. Мистер Форд сдержанно ответил, что кошмар есть кошмар и что он хотел бы обойтись без фрейдистского анализа. Миссис Форд сказала не менее сдержанно (как ей казалось), что не стала бы подвергать мистера Форда фрейдистскому анализу, если бы и умела. Она добавила, что, как его жена, хочет, чтобы он был счастлив, и ничего больше. Она расплакалась. Мистер Форд закрыл лицо руками, потом встал и вышел из комнаты. Миссис Форд, бросившись следом, догнала его на лестничной площадке, где он стоял с портфелем, но без шляпы. Он ждал лифта. Двери лифта открылись, и мистер Форд, зайдя туда без шляпы, сказал миссис Форд, что вернется к ужину.

Миссис Форд оделась и поехала на работу. Ее поведение в редакции в ту среду можно охарактеризовать как "неуравновешенное". Известно, что она съездила по физиономии Роберту Уэйнеру, когда тот в шутку назвал ее на совещании "Мэри Саншайн". После упомянутого происшествия миссис Форд принесла мистеру Уэйнеру свои извинения, однако на его предложение выпить с ним в баре "Макси" ответила отказом.

В семь вечера мистер Форд позвонил домой и сказал миссис Форд, что не придет ужинать, так как должен присутствовать на факультетском собрании.

Мистер Форд не появлялся дома до одиннадцати пятнадцати, поскольку именно в это время миссис Форд, прогуливавшаяся со своим жесткошерстным терьером, столкнулась с ним на улице. Мистер Форд возмутился, когда пес прыгнул на него, желая поздороваться. Миссис Форд заметила, что мистеру Форду должно льстить, что Мэлколм (терьер) сумел его полюбить так сильно и так скоро. Мистер Форд ответил, что переживет, если Мэлколм не будет прыгать на него, пачкая грязными лапами. В лифте они поднимались вместе. Мистер Форд, сославшись на то, что у него много работы, ушел в кабинет. Миссис Форд ушла к себе в комнату и закрыла дверь.

В четверг, тринадцатого мая, за завтраком, миссис Форд сказала мужу, что напрасно пообещала юной Крофт пойти с ней вечером в театр. Посетовав на усталость, миссис Форд заметила, что ей не обязательно смотреть спектакль второй раз, но нельзя, чтобы мисс Крофт не увидела игры Бэнкхед. Мистер Форд кивнул. Затем миссис Форд спросила его, не виделся ли он случайно с Банни Крофт опять. Мистер Форд, в свою очередь, поинтересовался, где это он мог, в самом деле, видеться с Банни Крофт. Миссис Форд сказала, что не знает, но подумала, что мисс Крофт могла снова посетить его лекцию. Мистер Форд закончил завтракать и, поцеловав миссис Форд на прощанье, ушел.

В четверг вечером миссис Форд стояла у театра "Мороско" до без десяти девять, затем оставила в кассе билет на имя мисс Крофт и одна вошла в театр.

После первого акта она уехала домой, куда добралась приблизительно в девять сорок. Едва войдя, она узнала от Риты, горничной, что мистер Форд до сих пор не вернулся с вечерних занятий и что его ужин совсем как лед.

Она велела Рите убрать со стола.

Миссис Форд находилась в горячей ванне, пока ей не сделалось дурно. Тогда она оделась, взяла Мэлколма на поводок и повела на улицу.

Миссис Форд и Мэлколм, миновав пять кварталов к северу и еще один к западу, зашли в модный ресторан. Миссис Форд оставила Мэлколма в гардеробе и, просидев час в баре, выпила три коктейля из виски с пивом и лимонной коркой. Когда около одиннадцати сорока пяти она с собакой вернулась к себе в квартиру, мистера Форда там по-прежнему не было.

Миссис Форд немедленно покинула квартиру снова - на этот раз без Мэлколма.

Она спустилась в лифте, и швейцар поймал для нее такси. Шофера она попросила остановиться на углу Сорок второй улицы и Бродвея. Там она вылезла из машины и немного прошла пешком к западу. Зайдя в ночной кинотеатр "Де Люкс", она просидела там целый сеанс, посмотрев два игровых фильма, четыре короткометражки и один выпуск новостей.

Из "Де Люкса" она поехала на такси прямо домой, но и к трем сорока ночи мистер Форд не появился.

Миссис Форд тут же спустилась в лифте вниз, опять с Мэлколмом. Около четырех ночи, дважды обойдя весь квартал, миссис Форд заметила под навесом их многоквартирного дома такси, из которого вылезал мистер Форд. На нем была новая шляпа. Миссис Форд, поздоровавшись с мистером Фордом, спросила, откуда у него шляпа. Вопроса мистер Форд, видимо, не расслышал.

Когда мистер и миссис Форд поднимались вместе в лифте, у миссис Форд внезапно подкосились нога. Мистер Форд попытался поставить миссис Форд прямо, но проявил редкую неловкость, и помощь миссис Форд оказал в конце концов лифтер.

Мистеру Форду было определенно нелегко попасть ключом в замочную скважину собственной двери. Он вдруг повернулся и спросил у миссис Форд, не кажется ли ей, что он пьян. Миссис Форд не особенно внятно ответила, что ей и в самом деле кажется, что мистер Форд выпивал. Мистер Форд попросил ее говорить четче. Миссис Форд повторила еще раз, что не исключает, что мистер Форд выпивал. Мистер Форд, справившись с входной дверью, доложил громким голосом, что съел оливку из ее мартини. Миссис Форд, задрожав, спросила, чей мартини он имеет в виду. "Ее мартини", повторил мистер Форд.

Когда они оба вошли в квартиру, миссис Форд, продолжая дрожать, спросила, знает ли муж, как долго пришлось ей дожидаться мисс Крофт у театра "Мороско". Мистер Форд ответил нечетко. Он побрел, заметно пошатываясь, к себе в спальню.

Около пяти утра миссис Форд слышала, как мистер Форд вылезает из постели и, явно неважно себя чувствуя, идет в ванную.

Миссис Форд приняла снотворное и около семи утра ей удалось заснуть.

Проснувшись примерно в одиннадцать десять, она сразу позвонила горничной, которая сообщила ей, что мистер Форд уже больше часа как покинул квартиру.

Миссис Форд немедленно оделась и, не позавтракав, поехала на такси в редакцию.

Примерно в час десять дня мистер Форд позвонил миссис Форд на работу, чтобы сказать, что он на Пенсильванском вокзале и уезжает из Нью-Йорка вместе с мисс Крофт. Он попросил прощения и повесил трубку.

Миссис Форд тоже осторожно положила трубку и затем упала в обморок, ударившись о шкаф с папками и расшатав один из передних зубов.

Поскольку в кабинете кроме нее никого не оказалось и никто не услышал, что она упала, несколько минут она пролежала без сознания.

Очнулась она без посторонней помощи. Потом выпила четверть стакана бренди и поехала домой.

Дома выяснилось, что из спальни мистера Форда, а также из шкафов исчезли его немногочисленные личные вещи. Она кинулась в кабинет мистера Форда, а прибежавшая следом за ней горничная Рита объяснила вкратце, что мистер Форд сам придвинул стол к стене. Медленно оглядев комнату, превращенную заново в детскую, миссис Форд опять упала в обморок.

Двадцать третьего мая - в следующее воскресенье - Рита, горничная, настойчиво постучала в дверь спальни Корин. Корин разрешила ей войти.

Было около двух часов дня. Корин лежала одетая на кровати. Окна у нее были зашторены. В глубине души она знала, что не впускать солнечный свет в комнату глупо, но за девять дней она возненавидела свет.

- Не слышу, - сказала она, не поворачивая головы, потому что Ритин голос был ей противен.

- Я говорю, Чик, швейцар, звонит снизу, - сказала Рита. - Он говорит, в парадной джентльмен вас спрашивает.

- Я никого не принимаю, Рита. Выясните, кто там.

- Хорошо, мэ-эм, - Рита вышла и снова вошла. - Вы знаете такую - мисс Крафт или вроде этого? - спросила она.

Корин подкинуло под покрывалом, которое она на себя натянула.

- Передайте, пусть поднимется.

- Сейчас?

- Да, Рита, сейчас. - Корин неуверенно встала на ноги. - И проводите его, пожалуйста, в гостиную.

- Только я там хотела убраться. Я же еще не убиралась.

- Проводите его в гостиную, Рита, пожалуйста.

Рита, надувшись, вышла из комнаты.

Как обычно бывает с теми, чье тело долго находилось в горизонтальном положении, встав, Корин повела себя необычно. Первым делом она достала из-под ночного столика обе книги Форда и немного походила с ними по комнате.

Неожиданно она опять убрала книги под ночной столик. Затем причесалась и подкрасила губы. Платье на ней было ужасно мятое, но переодеваться она не захотела.

Когда Корин боязливо вошла в гостиную, ей навстречу поднялся кудрявый блондин. На вид ему было лет тридцать с небольшим, он был немного склонен к полноте, но, тем не менее, выглядел невероятным здоровяком. На посетителе был светло-зеленый пиджак спортивного покроя и желтая трикотажная рубашка с расстегнутым воротничком. Из нагрудного кармана у него свешивалось несколько дюймов белоснежного носового платка.

- Миссис Форд?

- Да...

- Вот моя карточка, - он сунул что-то в руку Корин. Корин поднесла карточку к свету:

Я - ХОВИ КРОФТ.

Кто ты, приятель,

Черт возьми?

Она хотела вернуть карточку, но мистер Хови Крофт провалился в подушки дивана, помахивая рукой.

- Возьмите себе, - великодушно сказал он.

Держа карточку между большим и указательным пальцами, Корин села в красное дамастовое кресло напротив посетителя.

Чуть суховато она спросила:

- Вы - близкий родственник мисс Крофт?

- Шутите?

Корин процедила:

- Мистер Крофт, не в моих правилах...

- Послушайте. Я - Хови Крофт. Муж Банни.

От избытка впечатлений Корин тут же потеряла сознание.

Очнувшись, она увидела перед собой одинаково встревоженные и немного растерянные лица Риты и Хови Крофта. Она на секунду закрыла глаза, потом открыла. Хови Крофт и Рита уложили ее на диван с ногами. Теперь она - не без вызова - опустила ноги на пол.

- Не беспокойтесь, Рита, - сказала она, - я выпью немного вот этого. - Корин выпила полстопки бренди. - Идите, Рита. Не беспокойтесь. Просто осточертело падать в обморок...

Когда Рита вышла из комнаты, Хови Крофт неловко опустился в красное кресло, которое освободила Корин. Он положил ногу на ногу: ноги были огромные - каждая ляжка величиной с бревно.

- Извиняюсь, что напугал вас, миссис Филд.

- Форд.

- Я хотел сказать, Форд: у меня есть несколько знакомых Филдов. Хови Крофт вытянул ноги. - Э-э... значит, вы не знали, что мы с Банни женаты?

- Нет. Нет. Не знала.

Хови Крофт рассмеялся.

- Ясно. Мы женаты одиннадцать лет, - пояснил он. - Сигарету? - Он откинул пальцем верх с непочатой пачки сигарет, а затем, светски, не вставая с места, протянул ее Корин.

- То есть как это, женаты одиннадцать лет? - холодно поинтересовалась Корин.

Сотую долю секунды Хови Крофт напоминал школьника, который непроизвольно делает глотательное движение, зная, что его напрасно обвинили в том, что он жевал в классе резинку.

- Ну десять лет и восемь месяцев, если уж вам надо настолько точно, сказал он. - Сигарету?

Вглядевшись в лицо Корин, Хови отчего-то перестал предлагать ей сигарету. Он наморщил лоб, закурил сам, сунул пачку в нагрудный карман и заново тщательно сложил носовой платок.

Корин обратилась к нему с вопросом.

- Простите? - вежливо переспросил Хови Крофт.

Корин повторила вопрос, едва слышно.

- Кто это - девушка двадцати лет? - осведомился Хови Крофт.

- Ваша жена.

- Банни? - Хови Крофт фыркнул. - Ну вы того. Она меня старше, а мне тридцать один.

Корин лихорадочно прикидывала, достаточно ли быстро швейцары и прохожие прикрывают тела людей, выпрыгивающих из окон жилого дома. Выпрыгивать, не зная наверняка, что кто-нибудь сразу ее прикроет, не хотелось... Она заставила себя вслушаться в голос Хови Крофта.

- Выглядит она много моложе, - рассуждал он, - потому, что у нее кость тонкая. Люди с тонкой костью не стареют, как мы с вами. Ясно, о чем я?

Вместо того, чтобы ответить ему, Корин сама задала вопрос.

Хови Крофт не расслышал.

- Не понял, - сказал он, приставляя ладонь к уху. - Повторите еще раз.

Она спросила снова - громче.

Прежде чем ответить, Хови Крофт освободился от прилипшей к языку табачной крошки. Потом сказал с расстановкой:

- Сами подумайте. Как ей может быть двадцать? У нас ребенок одиннадцать лет.

- Мистер Крофт...

- Зовите меня Хови, - предложил он, - если вы, конечно, не настаиваете на этих... на церемониях.

Замирая от страха, Корин спросила, сказал ли он ей всю правду.

- Ну, подумайте сами. Я вернулся домой в четверг. Из важной поездки, для фирмы. Обошел дом. Банни нигде нет. А она должна уже неделю как приехать. Тогда я позвонил мамаше. Мамаша говорит, Банни еще не приезжала. И давай реветь-заходиться в трубку. Говорит мне, что ребенок сломал... сломал ногу, когда лез на крышу. И во-от причитает: и сил у нее нет за ребенком глядеть, и где его мать, в конце-то концов... и я не выдерживаю, вешаю трубку. Не выношу я, когда орут по телефону мне в ухо.

В общем, битый час я стараюсь разобраться, что и как. Слава богу, у меня еще голова на месте. И вот сообразил заглянуть в почтовый ящик, а там письмо от Банни. Она пишет, что уезжает куда-то вместе с этим парнем, Фордом. Во - сумасбродка! - Он покачал головой.

Корин достала сигарету из шкатулки, которая стояла на столике, и закурила. Затем она откашлялась, словно желая убедиться, что у нее не пропал голос.

- Четверг. Сегодня воскресенье. Вы не быстро добрались сюда.

Хови Крофт прервал свое занятие - он пускал колечки дыма в потолок потом ответил.

- Слушайте, я ведь живу не на Парк-авеню или еще где поблизости. Я зарабатываю на жизнь. Я еду туда, куда меня посылает фирма.

Корин немного подумала.

- Вы хотите сказать, что приехали по делу?

- Ясно, по делу! - с негодованием сказал Хови.

- Вы отпустили жену в Нью-Йорк? Вы знали, что она едет сюда? спросила Корин, окончательно теряясь.

- Конечно, знал. Что же вы думаете, я дам ей тайком в Нью-Йорк удрать?

Крофт снова расхорохорился.

- Банни сказала мне, что хочет встретиться с этим парнем, Фордом, с этим мужиком... вашим мужем. Вот я и думаю: пусть раз и навсегда выкинет все из головы. Она меня изводит, он меня изводит... - он не закончил мысль. - Ваш муж делает хорошие деньги на своих книжках?

- Он издал всего две книги стихов, мистер Крофт.

- Я в этих делах не разбираюсь, но... деньги-то он делает будь здоров тем, что пишет, как я понимаю?

- Нет.

- Нет? - недоверчиво.

- Поэзия не приносит дохода, мистер Крофт.

Хови Крофт подозрительно огляделся вокруг.

- А кто платит за квартиру? - спросил он.

- Я плачу, - отрывисто. - Мистер Крофт, быть может...

- Не понимаю, - в его небольших глазках Корин заметила растерянность. - Он же важная шишка. А?

- Возможно, лучший поэт в Америке. Хови покачал головой.

- Знать бы - я бы ее не отпустил, - сказал он с горечью. Он смотрел на Корин недовольно, как будто именно она была виновата в том, что с ним случилось. - Я-то думал, ваш муж введет ее в курс дела.

- Какого дела?

- Ну дела, дела! - нетерпеливо объяснил Хови Крофт. - Она ведь все пишет и пишет свои книги... Знаете, сколько написала с тех пор, как мы поженились? Двенадцать. Я все читал. Последнюю Банни писала для Гарри Купера. Для фильма, чтоб в нем участвовал Гарри Купер. Разослала по кинотеатрам, а они ей даже не вернули. В общем, жуть, до чего ей не везло.

- Что? - переспросила Корин настороженно.

- Не везло, говорю, жуть как.

Корин почувствовала, как сигарета жжет ей пальцы. Она разжала руку над пепельницей.

- Мистер Крофт. Откуда ваша жена узнала о моем муже?

- От мисс Дюран, - последовал краткий ответ. Хови Крофт погрузился в раздумья.

- А кто это, - спросила Корин, - мисс Дюран?

- Подружка ее, собутыльница. В школе преподает. Дюран с Банни болтают обо всякой чепухе.

- А вы не хотите выпить? - вдруг предложила Корин.

Хови встрепенулся.

- Если не шутите, - сказал он. - Кстати, как вас звать по имени?

Корин встала и позвонила Рите. Когда она опять села, вопрос уже растворился в воздухе.

Однако, взяв стакан, Хови Крофт задал новый.

- Кстати, чем она занималась тут, в Нью-Йорке?

Корин немного выпила. Потом рассказала все, что знала, вернее, все, что смогла заставить себя рассказать. Сперва ей показалось, что Хови слушает ее смущенно и с огорчением, но потом она заметила, что он разглядывает ее ноги. Поджав ноги, Корин постаралась побыстрее закруглиться, но Хови перебил ее.

- Постойте, а кто это - тетя Корнелия?

Корин посмотрела на него. Руки у нее задрожали, и она подумала, что было бы лучше на них сесть.

Сделав усилие, она спросила то, что ей следовало сейчас спросить.

Хови Крофт задумался, но тут же покачал головой.

- У Банни есть тетя Агнес, - подал он трезвую идею. - Деньжата и у той водятся. Держит кинотеатр на Кросс-пойнт.

Корин поднесла руку ко лбу, словно надеялась ручным способом остановить кошмарное шествие, начавшееся у нее в голове. Но было поздно. Построившись в идеальную шеренгу, его участники выходили из глубины ее сознания. Они всплывали друг за другом - она не могла их остановить. Первой появилась милая, чуть взбалмошная, с тонкими усиками тетя Корнелия. Следом - Гарри, умилительный старичок-дворецкий, любитель воздушных змеев. За ним - добрая душа, клептоманка-Эрнестина. Потом смешной студент-медик и смешной студент факультета драматического искусства. Затем появилась приятельница тети Корнелии из Паукипси, которую кормили через трубки. Ну и наконец отель "Уолдорф-Астория" с чьей-то легкой руки сдвинулся с места и с шумом отправился за остальными.

- Кажется, я снова упаду в обморок, - предупредила Корин Хови Крофта. - Будьте добры, дайте мне вон тот стакан бренди.

Хови Крофт, опять немного испугавшись, вскочил, и Корин допила то, что оставалось в стакане.

Увидев, что ей лучше, Хови снова удобно устроился на диване. Он залпом допил коктейль. Затем, перекатывая кубик льда за щекой, осведомился:

- Как, кстати, вас зовут?

Корин, не ответив, закурила еще одну сигарету. Гость наблюдал за ней без обиды.

- Мистер Крофт, а ваша жена уходила от вас прежде?

- То есть? - спросил он, грызя лед.

- То есть, - продолжала Корин сдержанно, - уезжала она путешествовать с мужчинами?

- По-ослушайте. Вы думаете, я - идиот?

- Конечно, нет, - поторопилась вежливо заверить его Корин.

- Я отпускал ее иногда проехаться. Чтоб немного развеялась. Но если вы заключили, что я позволял ей охотиться за...

- Нет, этого я не имела в виду, - сама того не желая, немедленно соврала Корин.

Хови Крофт стал добывать второй кубик льда из своего стакана.

- Мистер Крофт, что вы предполагаете с этим делать?

- С чем - с этим? - светски.

Корин глубоко вздохнула.

- С тем, что ваша жена и мой муж сбежали вместе.

Хови Крофт ответил только после того, как размельчил и рассосал второй кубик. Освободившись, он посмотрел на Корин, весь - сплошное доверие.

- Я вам так скажу... как вас, кстати, зовут?

- Корин, - сказала Корин устало.

- Корин. Ладно. Я вам так скажу, Корин. Строго между нами - мы с Банни не больно ладили. Последние года два не ладили. Ясно?.. Сам не знаю. Может, у нее денег стало многовато. Я сейчас имею сто десять в неделю, потом командировочные и рождественские премиальные будь здоров. Может, у нее голова пошла кругом. Ясно?

Корин с пониманием кивнула.

- И еще: год, что она ходила в колледж, не пошел ей на пользу, ну совсем не пошел, - пояснил Хови Крофт, - зря тетя Агнес ей разрешила. У нее там мозги съехали набекрень, вроде того.

Дальше случилось что-то странное. Хови Крофт вдруг вытащил бейсбольные наплечники, которые носил под спортивным пиджаком. Без них он казался совершенно другим человеком и заслуживал свежего взгляда.

- И еще вот что, - произнес другой человек смущенно, - бывает, она меня здорово изводит.

- Что? - с уважением переспросила Корин.

- Изводит, - повторил он, - ясно?

Корин, покачав головой, сказала:

- Нет.

- Скажите "Хови".

- Хови, - повторила Корин.

- Вот так-то лучше. Да. Она будь здоров как изводит. - Он неловко поерзал на диване. - Когда мы только поженились, еще ничего было. Но... даже не знаю: Она скоро странная стала. Недобрая. Ко мне. К ребенку и то недобрая. Не знаю даже. - Он вдруг покраснел. - Один раз она... - он не договорил и покачал головой.

- Однажды она что? - заинтересованно спросила Корин.

- Не знаю. Да и какая теперь разница. Я уже об этом забыл. Изменилась она здорово. Я хочу сказать, здорово она изменилась. Елки! Я-то помню, как она приходила на все матчи, когда я играл. Футбол. Баскетбол. Бейсбол. Хоть бы раз пропустила. - Он поджал губы: он все сказал. - Не знаю. Она просто здорово изменилась.

Хови выговорился. Ему снова стало легко смотреть на Корин. Надежный внутренний сигнал прозвучал вовремя. Вместо разнюнившегося игрока на поле опять вышел хамоватый бодрячок.

- Бурбон у вас классный, Корин, - сказал он, помахав пустым стаканом.

Но Корин встала. Она сказала что-то вроде того, что у нее назначена на сегодня встреча. Она поблагодарила его за то, что он заглянул.

Хови Крофт был заметно огорчен тем, что его визит скомкан. Но, послушно поднявшись, он позволил Корин проводить себя до прихожей. Пока они шли, он опять заговорил с ней.

- Я пробуду здесь еще два дня. Ничего, если позвоню? Может, сходим куда вместе?

- Извините, боюсь, не получится.

Он пожал плечами, не то чтобы обескураженно. Надев перед зеркалом в прихожей светло-серую шляпу, он бережно замял ее.

- Может, тогда посоветуете, что мне посмотреть? В театре. Вот этот: "Привет, Бродвей, привет!" - стоящий?

Наконец довольный тем, как сидит на голове шляпа, Хови Крофт шагнул к двери. Повернувшись, он улыбнулся Корин.

- Вы особенно не убивайтесь, - посоветовал он. - Не стоит. Вам же, в конце концов, лучше. Если ваш - такой же придурок, как моя.

Тут Корин, перестав сдерживаться, схватилась за дверную ручку. Очень громким голосом она сообщила Хови Крофту, что хотела бы вернуть себе мужа.

Хови Крофт спасся в лифт, как только он открылся, а Корин ушла в квартиру и закрыла за собой дверь. Ноги перестали держать ее и, всхлипывая, она опустилась на пол. Добравшись в конце концов до спальни, она приняла сразу несколько таблеток снотворного.

Проснувшись с ощущением, что время остановилось, как бывает, если наглотаться сильных снотворных, Корин почувствовала, что сжимает что-то влажной рукой. Разжав пальцы, она разгладила смявшийся клочок бумаги, потом зажгла ночник. Перед ней была визитная карточка Хови Крофта. Несколько минут она лежала тихо, глядя на свое призрачное отражение в зеркале туалетного столика напротив. Затем вдруг произнесла вслух: "Кто ты, приятель, черт возьми?" Вопрос неожиданно показался ей невероятно смешным, и она с четверть часа прохохотала.

Корин не переставала искать Форда. Искали его и издатели. Искал Колумбийский университет.

Не раз все они думали, что напали на след, но очередной междугородний звонок или несколько недвусмысленных строчек в письме управляющего какого-нибудь отеля убивали надежду.

Однажды Корин едва не наняла частного детектива. Он даже явился к ней домой за инструкциями. Но она выпроводила детектива, не воспользовавшись его услугами. Она испугалась, что получит кучу грязи и не получит мужа... Корин искала Форда упорно, но лишь законными способами.

Теперь известно, что, покинув вместе Нью-Йорк, Форд и Банни Крофт блуждали по свету как двое цыган-полукровок. Выяснилось, что из Западной Виргинии они снова подались на север, а из Чикаго опять на Запад, и лишь через два с половиной месяца осели в небольшом городишке на Среднем Западе. Естественная завеса из дыма и гари' надежно скрыла их связь.

Узнал, где они живут, Роберт Уэйнер. Ему понадобилось года полтора, чтобы узнать. Потом он позвонил Корин домой и, как бы между прочим, сказал:

- Корин?.. Слушай-ка. Только ты не волнуйся...

Корин сразу все поняла.

Уэйнер не сомневался, что она захочет поехать повидаться с Фордом. Он, собственно, сам хотел поехать с ней. Но он дал маху. Выудив у него все по телефону, Корин собрала вещи и через час села в поезд одна.

Поезд пришел в город, который назвал ей Уэйнер, в шесть утра. Был ноябрь, и пока она шла по серой пустынной платформе к стоянке такси, мокрый снег лепил ей в лицо и попадал за шиворот. Ко всему дело было в понедельник.

Корин поселилась в гостинице, приняла горячую ванну, оделась и семнадцать часов просидела у себя в номере. Она просмотрела пять журналов. В полдень ей наверх принесли сэндвич с цыпленком, но есть она не стала. Она пересчитала кирпичи административного здания через дорогу: по вертикали, по горизонтали и по диагонали. Когда за окном стемнело, она покрыла ногти лаком в три слоя.

Дожидаясь, пока подсохнет третий слой, она внезапно встала со стула, подошла к телефону и положила на него руку. На столике возле телефона тикали электрические часы. Корин почти с наслаждением отметила про себя, что уже одиннадцать. Она почувствовала, что спасена. Звонить было поздно. Поздно рассказывать мужу все, что она узнала о Банни от Хови Крофта. Поздно спрашивать, нужны ли ему деньги. Поздно слышать его голос. Самое время еще раз принять ванну.

Так она и поступила. Но потом, прямо в купальной простыне, подошла к телефону и назвала телефонистке номер, который знала наизусть.

Дальше состоялся вот такой, совершенно невероятный, разговор:

- Алло, - голос Банни.

- Здравствуйте. Извините, уже поздно. Это Корин Форд.

- Кто?

- Корин Фор...

- Корин! Бог ты мой! Просто не верится! - не голос - сплошной мед. Вы в городе?

- Да. Я в городе, - подтвердила Корин. - Своего голоса она не узнавала: он был похож на мужской, как будто у нее сели связки.

- Ну, бог ты мой, Корин! У меня нет слов! Просто чудесно. Мы уже целую вечность собираемся вас отыскать! Чудесно! - Затем чуть робея, стесняясь: - Корин, мне просто жуть до чего неловко из-за всего, что получилось и вообще...

- Да, - сказала Корин.

Это было извинение. Совершенно замечательное, по-своему. Банни просила прощения не как тридцатитрехлетняя женщина, на которой целиком лежит вина за чужую разбитую вдребезги семейную жизнь. Она попросила прощения, как молоденькая продавщица, по неопытности отправившая клиенту синие занавески вместо красных.

- Да, - повторила Корин.

- Бог ты мой, откуда вы звоните, Корин?

- Я в отеле "Кинг Кол".

- Послушайте, - планы, обволакивающие, как теплый, растаявший шоколад, уже зреют. - Ведь сейчас не поздно. Вы должны немедленно приехать к нам. Вы же еще не легли, правда?

- Нет.

- Вот и хорошо. Рэй в соседней комнате, работает. Значит, договорились. Прыгайте в такси - вы знаете наш адрес, Корин?

- Да.

- Чудненько... До смерти хочется поскорее вас увидеть. Давайте, живенько.

На мгновение Корин онемела.

- Корин? Вы меня слышите?

- Да.

- Ну так давайте быстрей. Ждем. По-ка!

Корин повесила трубку.

Потом она снова пошла в ванную и залезла в воду на несколько минут, чтоб согреться. Но и горячей воды всех отелей мира не хватило бы, чтоб ее согреть. Она вылезла из ванны, вытерлась и оделась.

Уже в шляпе и пальто Корин на всякий случай оглядела комнату - не осталось ли где тлеющей сигареты. Выйдя из номера, она вызвала лифт. Ей казалось, что сердце стучит у нее почти в ухе, как бывает, если определенным способом уткнуться лицом в подушку.

Пока она сидела семнадцать часов в номере, вероятно, когда стемнело, вместо дождя со снегом пошел настоящий снег, и дорожка перед отелем на полдюйма покрылась слякотью. Неоновая вывеска над улицей, совсем не похожей на нью-йоркскую, отбрасывала безобразный синеватый отсвет на черную, мокрую мостовую. Швейцару, который вызвал для Корин такси, пришлось воспользоваться носовым платком.

Дорога заняла минут пятнадцать, а когда машина остановилась, Корин, очнувшись, спросила: "Здесь?" - а затем расплатилась и вышла.

Перед ней была пустынная, темная, скользкая улица, застроенная стандартными арендованными домами.

Поднявшись по каменным ступенькам, она вошла в подъезд, порылась в сумке, нашла зажигалку и, чиркнув ею, осветила табличку с кнопками звонков и фамилиями. Увидев написанную зелеными чернилами фамилию "Форд", Корин нажала на нужную кнопку, небрежно, как торговец или добрый знакомый.

Раздался жужжащий звук, и внутренняя дверь открылась. До Корин тут же долетело ее имя, произнесенное с веселым вопросительным знаком в конце. Навстречу ей с лестницы сбежала Банни Крофт.

Банни взяла Корин под руку и стала что-то говорить ей и продолжала что-то говорить, пока они вместе поднимались наверх. Корин ничего не слышала. Она теперь сидела в комнате, без пальто, и Банни Крофт спрашивала, что она будет пить - простое виски или бурбон. Но Корин смотрела вниз, на свои ноги. Она заметила, что на ней чулки не в цвет. Это показалось ей странным и вызывающим до такой степени, что она с трудом подавила желание приподнять вытянутые ноги и, сдвинув коленки, сказать громко, чтобы все слышали: "Взгляните. У меня чулки не в цвет". Но произнесла она только:

- Что?

- Я говорю, у вас вид замерзший, Корин. Бр-рр! Я принесу вам выпить, хотите вы или нет. И не спорьте. Идите к Рэю, а я пока все приготовлю. Он работает, но это не важно. Прямо вон в ту дверь. - Банни быстро исчезла в кухне.

Корин встала и, подойдя к двери, на которую показала Банни, открыла ее.

Форд сидел за маленьким столиком для бриджа спиной к ней. Он был в рубашке с короткими рукавами. Маленькая лампочка без абажура горела у него над головой. Корин не то что не дотронулась, она даже не сразу подошла к мужу, но она назвала его имя. Форд рассеянно оглянулся, а затем, повернувшись на деревянном ресторанном стуле, на котором он сидел, посмотрел на посетительницу. Вид у него сделался растерянный. Корин подошла и тоже села поближе к столу, так чтоб можно было дотянуться до Форда. Она уже поняла, что у него все неблагополучно. В комнате до того разило неблагополучием, что ей стало трудно дышать.

- Ну как ты, Рэй? - спросила она, не плача.

- Нормально. А ты как, Корин?

Корин коснулась его предплечья. Потом убрала руку и положила на колени.

- Я вижу, ты работаешь, - сказала она.

- А, да. Ну как ты, Корин?

- Нормально, - ответила Корин. - Где твои очки?

- Очки? - удивился Форд. - Мне нельзя ими пользоваться. Я делаю упражнения для глаз. Очками нельзя пользоваться. - Он снова повернулся на стуле и посмотрел на дверь, в которую вошла Корин. - Посоветовал ее двоюродный брат, - пояснил он.

- Двоюродный брат? Он доктор?

- Не знаю, кто он. Живет на другом конце города. Он ей дал для меня несколько глазных упражнений.

Форд прикрыл глаза правой рукой, потом опустил ее и посмотрел на Корин. Пожалуй, он впервые посмотрел на нее с явным интересом.

- Ты остановилась в городе, Корин?

- Да, в отеле "Кинг Кол". А она не сказала тебе, что я звонила?

Форд покачал головой. Он порылся в бумагах, валявшихся на столике для бриджа.

- Значит, в городе, да?

Корин вдруг заметила, что он пьян. Когда она это заметила, у нее заходили ходуном коленки.

- Я переночую одну ночь.

Последнюю фразу Форд выслушал, стараясь сосредоточиться.

- Всего одну ночь?

- Да.

Болезненно прищурив глаза, он посмотрел на разбросанные в беспорядке по столику для бриджа бумаги.

- Я здесь много работаю, Корин, - сказал он доверительно.

- Я вижу, вижу, что работаешь, - ответила Корин, сдерживая слезы.

Форд снова обернулся, чтобы взглянуть на дверь, и на этот раз чуть не упал.

Потом он наклонился к Корин, озираясь, словно человек, отважившийся пересказать соседу по столу на чинном сборище скандальную сплетню или сомнительную шутку.

- Ей не нравится моя работа, - произнес он таинственно. - Ты представляешь?

Корин молча замотала головой. Слезы почти ослепили ее.

- Ей не нравилось то, что я пишу, когда она приехала в Нью-Йорк. Я кажусь ей недостаточно содержательным.

Корин плакала, больше не стараясь сдерживаться.

- Она пишет роман.

Покончив с секретами, Форд выпрямился и стал снова ворошить бумаги на столике для бриджа. Внезапно его руки замерли. Он заговорил таинственным шепотом.

- Ей попалась моя фотография в разделе книжных рецензий в "Тайме", и она приехала в Нью-Йорк. Она считает, что я похож на какого-то киноартиста. Когда без очков.

И туг Корин без лишнего шума все же потеряла голову. Она спросила Форда, почему он не написал. Она попрекнула его тем, что он нездоров и несчастлив. Она умоляла его вернуться домой. Она беспорядочно касалась руками его лица.

Но Форд, перебив ее на полуслове и болезненно моргая, заговорил вдруг как совершенно трезвый и необыкновенно разумный человек.

- Корин, пойми, мне нельзя уехать.

- Что?

- У меня опять сдвиг, - коротко объяснил он.

Корин смотрела на него, оглушенная отчаяньем и потерянная.

- Сдвиг, сдвиг, - повторил Форд нетерпеливо. - Ты видела оригинал. Вспомни. Вспомни, как кое-кто колотил в темноте по ресторанной витрине. Ты знаешь, о ком я.

Сознание Корин вернулось по извилистой дорожке в прошлое и, добравшись до места, частично затуманилось. Когда она снова взглянула на мужа, он, прищурившись, разглядывал обложку киножурнала, который был у него в руке. Она отвернулась.

- Остановилась в городе, Корин? - осведомился он вежливо, кладя журнал на место.

Корин не надо было отвечать, потому что хозяйкин голос из-за двери проверещал:

- Э-эй, вы там, открывайте. У меня руки заняты.

Форд неловко кинулся к двери. В обмякшей руке Корин оказался стакан.

Хозяева, тоже взяв себе по стакану, сели: Форд к своему захламленному столику для игры в бридж, Банни Крофт прямо на пол, возле столика.

На Банни были джинсы, мужская рубашка с открытым воротом, вокруг шеи по-ковбойски повязан красный носовой платок.

Она поудобнее вытянула ноги, словно приготовилась к долгому разговору.

- Потрясающе, что вы приехали нас проведать, Корин. Грандиозно. Прошлой весной мы хотели выбраться в Нью-Йорк, но не получилось. - Она указала носком мокасина на мужа Корин. - Если бы этот выпендряла хоть что-нибудь написал для заработка, мы бы могли многое себе позволить. - Она не закончила. - Мне нравится ваш костюмчик. У вас его не было, когда мы встречались в Нью-Йорке, верно?

- Был.

Корин пригубила коктейль, стакан был грязный.

- Значит, вы его не надевали. Я, по крайней мере, не видела. - Банни ловко скрестила ноги. - А как вам наша нора? Я называю ее крысиным гнездом. Одну комнату я могла бы сдать. Рэй бы тогда спал в домашней аптечке - да, милый?

- Что? - спросил Форд, оторвавшись от стакана.

- Если мы сдадим эту комнату, тебе придется спать в домашней аптечке.

Форд кивнул.

Поглядев на Корин, Банни спросила:

- А где вы, кстати, остановились в городе, Корин?

- В отеле "Кинг Кол".

- Ой, ведь вы мне уже говорили. Там внизу такой маленький бар, я его обожаю. На стенках развешаны мечи и прочая чепуха. Вы заходили туда?

- Нет.

- Бармен как две капли воды похож на одного киноартиста. Недавно играет. Ужасно похож. Как же его фамилия...

Форд поерзал на стуле и посмотрел на Банни Крофт.

- Давайте еще выпьем, - предложил он. Стакан у него был пустой.

Банни взглянула на Форда.

- Что прикажете? Нестись вприпрыжку? - спросила она. - Сам знаешь, где бутылку искать.

Форд поднялся, опираясь на спинку стула, и вышел из комнаты.

Его не было минут пять - но Корин показалось, что пять дней. Банни без него не закрывала рта, но Корин прислушалась, только когда она заговорила о романе. Банни сказала, что ей бы хотелось, чтоб до отъезда Корин успела его проглядеть.

Форд вернулся со стаканом, где было пальца на четыре неразбавленного виски. Тогда Корин встала и сказала, что ей пора.

- Прямо сейчас? - заскулила Банни. - Слушайте. А если завтра нам вместе пообедать или еще чего-нибудь?

- Я рано уезжаю, - ответила Корин и, не дожидаясь, пока ее проводят, двинулась к выходу. Она слышала, как хозяйка вспрыгнула на мягких подошвах своих мокасин, слышала, как та пробормотала: "Ну, бог ты мой..."

Все втроем - и Форд тоже - они выстроились в затылок у входной двери: Корин, за ней Банни и замыкающий - Форд.

Перед тем как выйти, Корин вдруг обернулась. Ее плечо почти уперлось Банни в лицо на уровне глаз.

- Рэй. Ты вернешься со мной домой?

Форд не расслышал ее.

- Прошу прощенья? - переспросил он вежливо до отвращения.

- Ты вернешься со мной домой?

Форд покачал головой.

Сражение закончилось, Банки мгновенно выскочила из-за плеча Корин, и, словно только что не было ни мольбы, ни отказа, схватила ее руку.

- Корин, это грандиозно, что мы увиделись. Было бы здорово, если бы мы переписывались и вообще. Ну сами понимаете. У вас в Нью-Йорке та же квартира?

- Да.

- Чудесно.

Корин отняла руку у Банни и протянула мужу. Он легонько ее пожал и не стал удерживать.

- Бог ты мой, я надеюсь, вы быстро найдете такси, Корин. Такая погода. Но вы найдете, обязательно... Зажги для Корин свет на площадке, дурень.

Не оглядываясь, Корин спустилась по лестнице так быстро, как только могла, и, едва оказавшись на улице, бросилась бежать, нелепо выворачивая коленки.

Примечания

1

Мы скоро вернемся (нем.)

(обратно)

2

"Мадам Шик" (фр.)

(обратно)

3

"Песня... наконец" (фр.)

(обратно)