Гарриет (fb2)

- Гарриет [Harriet-ru] (пер. Ирина Владимировна Гюббенет,Наталья Алексеевна Калошина) 386K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джилли Купер

Джилли Купер
Гарриет

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Снег пошел, когда Гэрриет дописывала последний абзац. В раздумье она подняла глаза, взглянула в окно и увидела мелькание снежинок, которые сыпались из свинцово-серого неба и, кружась и перегоняя друг друга, неслись в причудливые объятия деревьев. Ахнув, она бросила ручку и подскочила к окну. Снежинки, сначала маленькие и неприметные, все нахальнее цеплялись на лету друг за друга, и скоро оксфордские башни скрылись в снежной кутерьме, словно кто-то вдруг тряхнул стеклянный шарик с зимней картинкой.

Она вернулась к столу и быстро переписала набело последние два предложения своего очерка. «Гэрриет Пул», — вывела она на первой странице, старательно дописывая последние буквы: откуда-то ей запомнилось, что вялые, сползающие книзу концы слов выдают слабость натуры.

Гэрриет встала сегодня в шесть, чтобы закончить очерк, на который угрохала целую неделю. Она готова была вовсе не ложиться — лишь бы избежать позора прошлой субботы. Ее университетский преподаватель Тео Даттон, заядлый курильщик и желчный критик, славился на весь университет своими беспощадными разносами. На последней консультации, когда она дочитала ему свою работу, он задал три коротких вопроса, разрушивших в один миг все ее беспомощные доводы, после чего, ухватившись длинными никотиново-желтыми пальцами за край ее сочинения, порвал его пополам.

— Чушь собачья, — холодно констатировал он, бросая обрывки в корзину. — Вы просто с разной степенью точности переписали чужие мысли. Читайте Шекспира, а не книги о нем. Читайте, прислушивайтесь к себе — и пишите. И кстати, не надо так напрягаться, не надо лезть из кожи. Любите или не любите Шекспира, дело ваше, но не умерщвляйте его своими опусами.

У Гэрриет на глаза навернулись слезы. Она так старалась написать хороший очерк.

— Э-э, разве можно быть такой чувствительной? Надо поднимать болевой порог. Придется, видно, давать вам хорошую взбучку каждую неделю, пока не выработается иммунитет.

Тео улыбнулся — то ли дружески, то ли насмешливо, Гэрриет не поняла, — и его желтые глаза блеснули за стеклами очков. У нее всегда было смутное ощущение, что он смотрит на нее как мужчина, и от этого она смущалась еще больше.

— Итак, — заторопился он, — к следующему занятию напишите о том, кого из героев Шекспира вы считаете лучшим партнером в постели и почему.

Гэрриет покраснела до корней волос.

— Но я не могу… — начала она и осеклась.

— Не можете писать из собственного опыта? Так подключите воображение. Шекспир ведь тоже не был ни мавром, ни принцем Датским, верно?

— Ну, из Гамлета, я думаю, партнер вышел бы так себе, — пробормотала Гэрриет. — Он бы слишком много говорил, медлил и тянул бы до последнего, когда уже все перегорело.

Тео хрипловато рассмеялся.

— Вот это уже ближе! Пишите так, чтобы мне было интересно читать.

И она написала. Целую неделю она читала только Шекспира и думала только о сексе, и теперь — от переутомления, сознания завершенной работы и снегопада за окном — у нее слегка звенело в ушах.

К тому же она умирала от голода. В доме еще все спали: хозяйка с мужем по субботам вставали поздно. Из почты, сваленной на полу у входной двери, Гэрриет выудила письмо от своего приятеля, Джеффри, и, читая его на ходу, побрела на кухню.

«Дорогая Гэрриет! — писал Джеффри на конторской бумаге. — Если бы ты знала, как мне все тут осточертело. В эти выходные опять придется корпеть над отчетом — в понедельник я должен сдать его заместителю директора».

Дальше шли разглагольствования о том, что от работы никуда не денешься, что в нынешней неустойчивой экономической ситуации он просто обязан — ради них обоих — использовать все возможности. Письмо заканчивалось так:

«Я ужасно рад, что ты наконец-то села на таблетки. (Гэрриет тут же представила, как она отчаянно балансирует, пытаясь усидеть на тоненьком столбике из сложенных друг на друга таблеток.) Хватит уже выставлять меня на ночь за дверь, как цветы из больничной палаты. Милая, я так хочу тебя! Я знаю, тебе со мной будет хорошо. Выберусь только на той неделе, в пятницу вечером, так что потерпи еще немного. Обнимаю, целую и проч. Любящий тебя Джеффри».

Гэрриет ощутила огромное облегчение и вслед за ним укол совести. Глупо отдавать свою невинность тому, кто пишет тебе, что не приедет, а у тебя будто гора с плеч. Такое событие, как потеря невинности, должно быть праздником — а что толку ждать праздника от Джеффри, когда у него на уме только упорство да настойчивость?

Теперь, когда выяснилось, что его сегодня не будет, можно было немного расслабиться и не думать ни о каких диетах, хотя бы до понедельника. Гэрриет немедленно вскрыла банку бобов и сунула ломоть хлеба в духовку. Прямо от Тео она поедет в библиотеку и выберет там несколько дешевых романчиков — она заслужила отдых после всей этой шекспириады, — потом в кино, на новый фильм с Робертом Редфордом, на два сеанса подряд, потом купит себе шоколадный батончик с вафлями, а может, и мороженое. Суббота и воскресенье ослепительно сияли перед ней, как припорошенная снегом лужайка за окном.

Расправившись с бобами, Гэрриет почувствовала себя приятно насытившейся и решила вымыть голову в честь Тео Даттона. Смесителя в ванной не было, так что ей предоставлялся выбор: либо ошпаривать себя кипятком из горячего крана, либо дрожать под холодной струей, которая с приходом зимы стала еще холоднее.

Попеременно ошпариваясь и дрожа, Гэрриет вернулась к размышлениям о своей невинности. Все ее подруги давно уже спали с парнями, и будь она по-настоящему влюблена в Джеффри, он, вероятно, добился бы своего еще несколько месяцев назад. Если бы, к примеру, Роберт Редфорд приехал в Оксфорд и случайно заметил ее возле кинотеатра или на какой-нибудь вечеринке, она отдалась бы ему в два счета. Она чувствовала в себе целую прорву любви. Однако ввиду ее собственной малопривлекательности достойный претендент на эту прорву никак не находился. После мытья Гэрриет хотела ополоснуть волосы бальзамом, но раздумала: кого ей прельщать, Тео Даттона, что ли?

Оставляя в коридоре след из капель, она вернулась к себе и окинула взглядом книги и бумаги, разбросанные по всему полу. Увы, она не относилась к тем счастливицам, которые обладают способностью создавать уют везде, где бы они ии находились. Однако и в таком, неуютном виде, эта комната все же нравилась Гэрриет. Вообще жизнь в Оксфорде, даже лишенная великой романтической любви, была, если разобраться, не так уж безотрадна. В конце концов, был Тео Даттон, который отнюдь не всегда изводил ее своими насмешками, а недавно даже представил ее коллеге-преподавателю, заглянувшему к нему за книгой, как свою лучшую ученицу; и было смутное понимание важности той мыслительной работы, которую она делает, и музыки, звучавшей для нее теперь по-новому, и будущих — ее собственных — книг, и коротенькой рецензии, которая появится однажды в литературном приложении к «Таймс»: «Первый роман мисс Гэрриет Пул отмечен редким сочетанием душевной тонкости и зрелости, неожиданной для молодого автора».

Снежные хлопья без устали сыпались на красные крыши домов и на лужайку за окном. Двое ребятишек, повизгивая от восторга, уже сгребали пушистые пласты с капота автомобиля и самозабвенно лепили снежки. На подоконнике валялся сонный мотылек. Осторожно — она читала, что наши руки жгут лапки насекомых раскаленными угольями, — Гэр-риет смахнула его к себе на ладонь. Решив, что выпускать его на улицу в такой холод жестоко, она выбежала на лестницу и положила своего подопечного в хозяйскую кадку с папоротником. Тут он хотя бы найдет, чем подкрепиться, когда очухается. Ее вечно тревожила судьба каких-нибудь несчастных: бездомных собак, лошадей, отправляемых на бойню, или приютских детей. А уж о том, что будет, когда ее самой коснется настоящее несчастье — скажем, смерть кого-нибудь из родителей, — она боялась и думать.

Снег уже почти засыпал белые подснежники, храбро пробившиеся под ее окном посреди зимы. Снег под снегом, подумала Гэрриет. Пожалуй, из этого может получиться стихотворение. Присев на корточки возле газовой плиты, она начала писать.

Через час оказалось, что волосы уже давно высохли и что она уже опаздывает на консультацию. Она натянула на себя красный свитер, надеясь, что он оживит бледное от бессонной ночи лицо, потом красные колготки и серую юбку, сидевшую довольно мешковато. Давно уже следовало купить себе что-нибудь поновее и поприличнее, но стипендии на это никогда не хватало.

Она попробовала надеть на свитер ремень, но тут же сняла: он только подчеркивал ее и без того заметный животик. И зачем было так набрасываться на эти дурацкие бобы? Наверное, во всем виноваты противозачаточные таблетки, которые она начала принимать неделю назад. На колготках поехала петля — правда, под черными сапогами ее было не видно. У теплого пальто не хватало двух пуговиц. Зима, как и жизнь, опять застала ее врасплох.

Вспомнив про письмо Джеффри, она сунула его вместе с очерком в голубую папку: вдруг захочется еще раз перечитать.

На улице у нее перехватило дыхание от обжигающе-ледяного ветра. Ее облезлый красный велосипед стоял одиноко прислоненный к увитой плющом стене. Снег, глубиной уже по щиколотку, ослеплял девственной белизной, только вокруг переднего колеса, где задрала лапу пробежавшая собачка, расплывалось желтое пятно.

В каштановой аллее парка снег сыпался в чашечки палых листьев и развилки деревьев. На церковном кладбище каменные ангелы смотрели вслед велосипедистке из-под трогательно-белоснежных чепчиков. Вчерашние лужи промерзли насквозь и не трескались под колесами. На подъезде к Банберри-роуд снегопад обрушился на Гэрриет с удвоенной силой и окончательно залепил стекла очков.

Борясь с ветром и упрямо нажимая на педали, она размышляла о письме Джеффри. Он, видите ли, рад, что она «села на таблетки», — но ведь впереди еще целая неделя. А вдруг сегодня ночью грядет конец света?

Когда она завернула за угол, из переулка навстречу ей вынырнул синий автомобиль. Неожиданно он странно вильнул, как-то косо заскользил по дороге и зацепил колесо ее велосипеда. Не успев даже ничего сообразить, Гэрриет вылетела из седла и приземлилась на обочине, а очки и все ее вещи веером рассыпались по заснеженной траве. Послышался скрежет тормозов, и водитель машины выскочил на дорогу. Сквозь пелену перед глазами Гэрриет разглядела его золотисто поблескивающие волосы и лицо, белое как снег.

— Простите, ради Бога, — заговорил он. — Мне надо было лучше смотреть на дорогу. Как вы, в порядке?

Оглушенная, Гэрриет попыталась определить, в порядке она или нет. Сидеть было нестерпимо больно — видимо, она сильно ударилась копчиком. Юбка задралась, ноги в красных колготках неуклюже, как у жеребенка, разъехались в разные стороны, волосы темными космами упали на лицо.

— Все нормально, — наконец выдохнула она. — Сама виновата, надо было протереть очки от снега, а я ехала вслепую, вот и получила. Пожалуйста, простите меня.

Все это произнеслось на одном дыхании. Гэрриет часто замечала, что собственные слова лучше всего помогают ей унять дрожь.

— По этой дороге обычно никто не ездит, — сказал он.

— Я хотела сократить путь — торопилась на консультацию… Где мои очки?

— Вот они. — Молодой человек поднял их и протер стекла. — С вами правда все в порядке? Вы такая бледная. Идти-то можете?

Он потянул ее за руки и помог подняться, а когда она качнулась, поддержал за талию. Надев очки, Гэрриет подняла глаза — и только тут узнала стоящего перед ней Саймона Вильерса.

— Где мой очерк? — заливаясь краской, пробормотала она.

Он нагнулся и извлек ее голубую папку из какой-то ямы на обочине.

— Жалко, что он в папке! Без нее чернила бы уже расплылись, и у вас был бы замечательный предлог, чтобы его не сдавать. Послушайте, давайте я вас все-таки отвезу в больницу.

— Нет-нет, мне надо ехать на консультацию.

Саймон оглядел велосипед с покореженными колесами.

— Ну, на этом вы далеко не уедете, — сочувственно заметил он. — Я скажу механику в гараже, чтобы его забрали и отремонтировали.

Снег уже успел припорошить его золотистые волосы.

— Вам сейчас нужна не консультация, а глоток хорошего бренди. Кстати, у меня дома наверняка что-нибудь найдется. Поехали, а я позвоню вашему преподавателю и скажу, что вы заболели.

Он помог ей забраться в машину.

— Спасибо, но мне неловко, что вы так беспокоитесь.

— Плевал я на вашу неловкость, — спокойно отозвался он. — Вы, женщины, вечно суетитесь из-за пустяков.

Усевшись, он прикурил сигарету и передал ей. Гэрриет была неважная курильщица, но жест Саймона так ее заворожил, что она не смогла отказаться. Сигарета оказалась крепкой, и Гэрриет тут же закашлялась. В машине работал приемник и обогреватель — и тот и другой на полную мощность.

— Ну так что, едем ко мне? — спросил он.

Пробуксовывая, машина медленно тронулась с места.

Гэрриет отрицательно помотала головой.

— Ладно, называйте адрес.

— Галлертон-стрит, сорок четыре.

— О, вы занимаетесь у Тео Даттона?

— Откуда вы его знаете?

— Он вел меня на первом курсе, пока не убедился, что я совершенно безнадежен. Кстати, меня не удивляет, что вы попали именно к нему: он всегда питал слабость к хорошеньким студенткам.

Саймон Вильерс сидел рядом с ней, лениво развалившись на сиденье. На нем были темно-серые брюки, черная рубашка и бледно-голубая, как у Питера-кролика из ее любимой сказки, вельветовая куртка. Держа руль одной рукой, он поглядывал на Гэрриет с задумчивым, несколько снисходительным интересом.

— Мне больше нравится, когда вы без очков, — заметил он. — Такие глаза, как у вас, грех прятать. Забавное начало для знакомства, ничего не скажешь!.. Но все же я рад, что встретил вас. Вы из какого колледжа?

— Из Сент-Хилдаз.

Гэрриет заметила, что он не представился: видимо, был уверен, что его и так все знают.

— Интересно, почему я вас до сих пор ни разу не видел?

— Я в основном сижу в библиотеке.

— Что, Тео гоняет?

Тут машину снова слегка занесло, и у Гэрриет от страха душа ушла в пятки.

Саймон рассмеялся.

— Пожалуй, мне лучше смотреть на дорогу, а не на вас. Не возражаете, если мы заедем заправиться?

Пока Саймон разговаривал со служащим на заправке, Гэрриет незаметно повернула зеркало заднего вида и вгляделась в свое отражение. Терпимо, решила наконец она. Хорошо, что утром вымыла голову.

И все же — поверить в это было невозможно! Саймон Вильерс хочет ее снять? Она украдкой покосилась на его светлые, с золотистым отливом волосы, тонкий орлиный профиль, красивый, чуть-чуть насмешливый рот и смуглые щеки без намека на румянец. Удивительнее всего были глаза: синевато-зеленые, как бы сонные, они были очерчены, как карандашом, темными густыми ресницами.

От волнения она забыла развернуть зеркало обратно, и Саймон, выезжая, чуть не врезался в чью-то машину.

— По-моему, наши сегодняшние приключения вполне в духе комических фильмов.

Гэрриет отвернулась, чувствуя, как проклятая краска опять заливает ее лицо.

— После консультации вы должны заехать ко мне и что-нибудь выпить.

— О, я не могу… То есть я не хочу, чтобы вы…

— Не волнуйтесь, кроме нас, там будет еще народ.

Да уж, народ. Наверняка хорошенькие актрисы и фотомодели из Лондона.

Саймон словно угадал ее мысли.

— Ничего особенного, просто приятели. Но я позабочусь, чтобы вы не скучали. Пожалуйста. — Он заговорил тише, и в его голосе появилась ласкающая хрипотца. — Я же должен как-нибудь искупить свою вину за то, что чуть вас не задавил.

Он затормозил у самого дома Тео.

— Придете?

— Я постараюсь.

— Только не рассказывайте Тео, что познакомились со мной: он наговорит вам про меня кучу гадостей.

Когда его машина нырнула обратно в снегопад, Гэрриет сообразила, что он не назвал адреса. Вероятно, подразумевалось, что она должна его знать.

Глава 2

Она шла по тропинке, не слыша собственных шагов. Возможно, оттого, что снег заглушал все звуки, в ней вдруг возникло блаженное чувство безответственности, как при легком опьянении. Снег шапками лежал на тисовых кронах и змеился по ветвям араукарии, кустики лаванды топорщились белыми ежиками.

Неужто она правда вот так познакомилась с Саймоном Вильерсом? Нет. Этого не может быть! Когда университетский театр поставил «Кошку на раскаленной крыше», где Саймон играл Брика, Гэрриет впервые ощутила себя изменницей по отношению к Роберту Редфорду. С тех пор сердце ее не раз сладко замирало от сознания собственного вероломства. Она, конечно, понимала, что Саймон, в сущности, просто плейбой с толстым бумажником и дурной славой. Даже ее подружки по колледжу, которые без зазрения совести спали со своими мальчиками, относились к Вильерсу и его компании осуждающе. Гэрриет тоже делала вид, что осуждает, но втайне ее волновали их стремительные автомобили, и остроумные прозвища, то и дело мелькающие в колонках светской хроники, и скандалы, из-за которых их частенько выставляли из дорогих ресторанов, и витающий над ними загадочный ореол бисексуалов, алкоголиков и наркоманов.

— «Скатиться вниз нетрудно, но нет пути назад», — пробормотала она себе под нос и подергала шнур звонка.

За дверью на нее набросились отпрыски Тео Даттона.

— Привет! Гарри, это кошка замяукала, — Гэрриет, окошко замяукало!.. Шутка такая.

— Я ее уже слышала, — сказала Гэрриет.

— По чему слоны не умеют ходить? — спросил старший.

— Не знаю, — сказала Гэрриет.

— По воздуху! — Дети залились счастливым смехом.

Когда Даттоны куда-нибудь уходили, Гэрриет частенько оставалась с их детьми.

— А мы слепили в саду снеговика. Вон там, смотри! На кого он похож?

— На вашего отца, — сказала Гэрриет.

— Ага, когда он ждет звонка из Би-би-си, — подтвердил Даттон-младший.

Гэрриет прыснула.

— Красиво на улице, правда? — сказала она.

— Пойдем сегодня днем кататься на санях, а? Папа сейчас работает над телепередачей, значит, после обеда наверняка ляжет спать.

— А мама простуженная.

Три пары глаз с надеждой уставились на нее.

Гэрриет все еще пребывала в эйфории от встречи с Саймоном.

— Ладно. Зайду за вами в половине третьего, — пообещала она.

— Что ж, это гораздо приличнее, — сказал Тео Даттон, закуривая очередную сигарету.

Пока он читал, снежная шапка на крыше соседнего дома заметно потяжелела.

— Стиль, конечно, оставляет желать лучшего — хочется выкинуть из него все лишнее и взбить, как подушку, — но есть хотя бы кое-какие мысли. Видно, что вы включили воображение.

Вглядевшись в нее из-под очков, Тео пощипал себя за бороду и сказал:

— Вы, я вижу, сегодня витаете в облаках. Что с вами такое случилось? Дружок не приезжает на воскресенье?

Гэрриет рассмеялась.

— Да нет, это оттого, что я не выспалась, а может, просто ошалела от снега. Люблю снег. Вдобавок я по дороге к вам ухитрилась свалиться с велосипеда. Так, пустяки, почти не ударилась, но, видно, еще не пришла в себя.

Главное — не слишком теряться перед приятелями Саймона. Надо бы забежать домой переодеться, вот только во что?

Тео задумчиво любовался ее полной грудью, по-детски округлыми чертами и длинными стройными ногами. Большие серые глаза с поволокой прятались за стеклами очков, и их красоту не очень-то легко было разглядеть — как нелегко было разглядеть пылкость, спрятанную за непомерной застенчивостью. Она вот-вот упадет, как спелая слива, подумал он. Она уже полна томления, как счастливая жена перед встречей с мужем. Пылкая дева, впервые восходящая на ложе любви, — что может быть прекраснее?

Он вздохнул.

Может, заскочить в магазин и купить себе на все оставшиеся деньги новый свитер? — думала Гэрриет. Пожалуй, ей даже полезно будет поголодать пару недель до конца месяца.

— В следующий раз займемся сонетами, — сказал Тео Даттон. — Это, как говорил Вордсворт, ключ, которым Шекспир отмыкал свое сердце. Не забывайте, Гэрриет: даже любовь ступает по земле.

Когда пробило без четверти двенадцать, он поставил на стол бутылку хереса.

— В Оксфорде два вида хереса: один для стряпни, другой для того, чтобы пить. Их почти все путают, но в моем доме вы можете быть уверены: вам нальют то, что надо. Выпейте, Гэрриет, а потом — мой вам совет — ступайте домой и ложитесь спать, лучше всего в одиночестве.

Он наполнил вином два захватанных бокала.

— Не получится, — сказала Гэрриет. — Я обещала вашим детям, что поведу их кататься на санях.

На улице перед домом Тео уже стоял длинный темно-зеленый автомобиль. При виде ее из автомобиля выбрался молодой человек с сигаретой, каштановыми волосами и природной непосредственностью рыжего сеттера. Гэрриет узнала в нем одного из постоянных спутников Саймона — Марка Макалея.

— Саймон прислал меня за вами, — сообщил он. — Волнуется, как бы вы не отморозили ножки. По-моему, в такую холодрыгу можно себе что угодно отморозить. Кстати, как ваше самочувствие? — осведомился он. — Саймон сказал, что он вас сегодня сбил с катушек.

Вот именно, подумала Гэрриет, в прямом и переносном смысле.

— Позвоночник внизу побаливает, — сказала она.

— Ага, копчик, значит! — Марк неожиданно расхохотался во все горло. Видимо, он был уже хорош.

— Много у него будет народу?

— Человек двадцать — двадцать пять, и среди них наверняка найдется одна или две дамочки, у которых зачешутся на вас коготки.

Он искоса взглянул на нее и снова расхохотался.

На душе у Гэрриет стало тревожно и почему-то горячо.

— Думаете, мне стоит туда ехать?

— Если решите, что не стоит, это может стоить мне головы… Правда, моя голова, кажется, сама уже немногого стоит. — Он извлек из ящичка под приборной доской бутылку бренди и глотнул из горлышка. — Мы с ней, видите ли, катимся наперегонки по наклонной плоскости.

— Я бы заехала домой переодеться, — сказала Гэрриет.

— Зачем? Саймон больше всего ценит новизну, а в таком виде вы как раз то, что надо.

— Да нет, вы не поняли. Он пригласил меня просто из вежливости. Просто решил доставить мне удовольствие, потому что нечаянно сбил на дороге, — и все.

— Деточка, — вздохнул Марк. — Из всех людей Саймон умеет доставлять удовольствие только самому себе.

Глава 3

Войдя в гостиную Саймона, Гэрриет с интересом огляделась: такого она еще не видела. Меховые лохматые коврики, разлапистые пальмы, изумрудно-зеленые шелковые шторы, языки пламени в камине и красноватые блики на корешках книг — в основном пьес и порноизданий. На каминной доске небрежно брошенной карточной колодой рассыпалась пачка приглашений. С черных стен глядели собственноручно подписанные фотографии знаменитых актеров и актрис, между пальмами, как звери в джунглях, разгуливали ослепительные гости, и Саймон — ослепительнее всех, — сверкая сине-зелеными глазами, уже спешил ей навстречу.

Он снял с Гэрриет пальто, потом шарф, потом очки.

— Не хочу, чтобы ты сразу разглядела все мои недостатки, — пояснил он, чмокнув ее в щеку, и обернулся к Марку. — Смотри, какая она славная!

— Да уж, — сказал Марк. — Для тебя даже слишком славная, вот это меня и смущает.

К ним приблизился индиец с красивым скучающим лицом.

— Угораздило же тебя выкрасить стены в черный цвет, — буркнул он. — Я теряюсь на их фоне.

— Выйди на улицу, — посоветовал ему Саймон. — На снегу тебя будет очень хорошо видно.

Подавая Гэрриет бокал охлажденного белого вина, он словно невзначай провел мизинцем по ее пальцам.

— Вот, остынь немного после консультации, — сказал он. — Как Тео понравился твой очерк?

— Как будто понравился, хотя это редко бывает.

— А что за тема?

— Кого из шекспировских героев я считаю лучшим… лучшим сексуальным партнером.

— Старый кобель! Нашел способ себя возбуждать. Ты теперь, стало быть, специалист по сексу?

Некоторое время Гэрриет не могла заставить себя поднять глаза, а когда наконец подняла, Саймон смотрел на нее таким взглядом, от которого внутри у нее все перевернулось. Заливаясь румянцем, она отвернулась к окну и придушенно пробормотала:

— Снег такой красивый, правда?

— Вот и прекрасно, — с улыбкой сказал Саймон. — Сядь и наслаждайся видом из окна. Не беспокойся, знакомиться со всей этой толпой совершенно не обязательно.

Гэрриет опустилась на черное бархатное сиденье у окна и попыталась раствориться в зелени занавески. Ей еще никогда не приходилось видеть сразу столько странных людей и вдыхать в себя столько странных запахов. В экзотический букет из дорогих духов, которыми, кажется, пульсировала каждая жилка в этой гостиной, вплетался дымок от яблоневых поленьев в камине, слабый дух фимиама и тяжелый аромат целой охапки пестрых фрезий в голубой вазе на столе. Над всем этим витал еще один запах, навязчивый и сладковатый — чего, Гэрриет не могла разобрать.

Неожиданно раздался устрашающий стук в дверь, и в гостиной появился красивый седовласый мужчина. Гэрриет узнала в нем лучшего, по итогам последней недели, драматического актера.

— Саймон, дружище, у тебя тут такое амбре, что слышно с того конца улицы. Смотри, не вылети в трубу вместе со своими благовониями. Салют, детка! — Он шагнул к потрясающей блондинке в белой шелковой рубахе и, вынув сигарету у нее изо рта, глубоко затянулся. Когда Гэрриет уже решила, что он умер от восторга, он наконец выдохнул дым и обернулся к двум изящным юношам, пришедшим вместе с ним.

— Они тезки, — сообщил он Саймону. — Обоих зовут Джереми, и оба влюблены друг в друга до безумия. Это создает кое-какие трудности.

Юноши дружно захихикали.

— Знакомьтесь, Джереми-Джереми, — сказал красивый актер. — Это Саймон.

— Мы так много о вас слышали, — в унисон заговорили Джереми-Джереми. — Говорят, что вы восходящая звезда!

— Саймон, когда мы наконец задернем занавески? — капризно протянула рыжеволосая модель с губами, похожими на велосипедную камеру. — Каждый дурак норовит заглянуть в окна.

— А мы не будем их задергивать, — сказал Саймон, улыбаясь Гэрриет. — Некоторым нравится вид из моего окна.

Рыжая обменялась взглядом с блондинкой в белой рубахе.

— Саймон, как поживает Борзая? — спросил актер, снова затягиваясь сигаретой блондинки.

— Борзая уехала в Штаты, — сказал Саймон.

— Надолго?

— Надеюсь, что навсегда. — Он снова наполнил бокал Гэрриет.

Аккуратно выщипанные брови актера поползли вверх.

— Даже так? Представляю, как она тебя допекла.

— Борзая есть Борзая. — Саймон пожал плечами. — Теперь, если она решит вернуться, ее придется шесть месяцев выдерживать в карантине, как суку, гулявшую без присмотра.

Все рассмеялись. Гости продолжали прибывать. Гэрриет разглядывала силуэты чаек в небе. Снег уже почти завалил узорную ограду под окном.

— Мне срочно надо что-то сделать с волосами, — говорила экстравагантная брюнетка.

— Попробуй их причесать для разнообразия, — посоветовал ее спутник.

Когда Саймон, актер и Джереми-Джереми начали обмениваться пикантными подробностями из жизни звезд театра и кино, все смолкли, прислушиваясь к их разговору.

— Не с мальчиками, мой милый, а с девочками, зато с двумя сразу, — говорил актер. — Его жене на все плевать: в конце концов, у нее тоже есть своя девочка.

— Ну, положим, не на все, — возразил один из Джереми. — Думаю, последние отзывы в «Приложении» ее все-таки задели. Рецензенты разругали ее в пух и прах.

— Что делать, она и правда в этой роли, как император Веспасиан в санях, — сказал Саймон.

Гэрриет принялась изучать кладку подпорной стены за окном.

В дверях появилась томная красавица в брюках и шубке. Поскольку никто не обратил на нее внимания, она вышла и появилась еще раз.

— Дейрдре! — радостно возопили все.

— Я умираю, — объявила красавица. — Всю ночь сегодня провела на ногах, глаз не сомкнула.

— Золотко мое, — сказал актер, целуя ее. — Одетую я тебя не признал.

Кто-то поставил пластинку, и голос Фэтса Уоллера зазвучал в гостиной.

— «Мой старый друг, молочник, мне сказал, что можно умереть без сна…»

Марк Макалей подсел к Гэрриет и налил ей еще вина.

— Как копчик? — спросил он. — Я после обеда должен быть в колледже — но ничего, обойдутся без меня.

— У вас скоро экзамены на степень, — сказала Гэрриет. — Уже решили, чем будете заниматься?

— Попробую заработать учительский диплом.

— Учительский диплом — ты?! — изумилась Дейрдре. — Марчик, ты же детей на дух не переносишь.

— Ну и что, зато у меня будет целый год, чтобы как следует осмотреться. У них, говорят, учеба не пыльная, а за этот год я как раз решу, куда податься.

— А у меня на той неделе собеседование с каким-то военным издателем, — сообщил длинноволосый блондин в джинсах. — Военные, кажется, любят, чтобы все было по форме. Марк, у тебя нет подходящего костюмчика взаймы?

— Возьми у Саймона, у него есть, — сказал Марк. — И не забудь заодно постричься.

Снегопад поглотил почти все уличные звуки, и гул машин на Терле был еле слышен. Кучка демонстрантов с лозунгами медленно двигалась против ветра и снега.

— О, прыщавые борцы за справедливость пожаловали, — заметил Марк. — Кого они там сегодня обличают, красных или фашистов?

— Кажется, отстаивают права учителей, — сказала Гэрриет, пытаясь без очков разобрать слова.

— Вон те двое в точности король Венцеслав с пажом, да? — оживилась Дейрдре. — «Пробиваясь сквозь метели…» — ну и так далее.

— Мне всегда казалось, что у славного Венцеслава с этим пажом что-то было, — сказал Саймон.

— И почему у меня нет принципов? — вздохнул Марк, глядя на демонстрантов.

— Лично мне интересны люди, а не принципы, — заметил Саймон. — И интереснее всего — люди без принципов.

— Оскар Уайльд, — пробормотала Гэрриет.

— Умница, — сказал Саймон. — Дориан Грей — моя следующая роль в университетском театре. Скоро уже допишут инсценировку. — Он отошел наполнить чью-то рюмку.

Он будет в ней неотразим, подумала Гэрриет, глядя ему вслед. Даже здесь, в этом скопище диковинных зверей, в этих пальмовых джунглях, он своей красотой затмевает всех.

Две девицы прильнули к окну.

— Эта машина тут, по-моему, стоит уже целую вечность. Пойдем напишем на ней что-нибудь!..

Они исчезли за дверью и вскоре снова появились в поле зрения, уже на улице. Взвизгивая и высоко поднимая тонкие, как у породистых пони, ноги, они скачками продвигались по глубокому снегу.

С постера на противоположной стене на Гэрриет смотрела необыкновенно красивая девушка с длинными, прямыми, словно выгоревшими на солнце волосами и выступающими, как у японки, скулами.

— Кто это? — спросила она у Марка.

— Борзая, бывшая пассия Саймона.

— Почему они расстались?

— А что им оставалось делать? Оба слишком много времени проводили перед зеркалом — никак не могли выяснить, кто из них красивее. К тому же в последнее время у Борзой дела шли лучше, чем у Саймона, что тоже подливало масла в огонь. Борзой, знаете ли, трудно угодить. — Марк окинул Гэрриет любопытным взглядом. — Вот он и решил переключиться на вас.

— На меня? Да нет, что вы.

— Не нет, а да. Вон, глядите, Хлоя чуть не лопается от злости. — Он кивнул в сторону рыжеволосой модели, которая угрюмо и решительно флиртовала на диване с красивым актером. — Она-то рассчитывала, что следующая очередь будет ее.

Этого не Может быть, подумала Гэрриет, но что-то горячее и тревожное опять шевельнулось у нее внутри.

Вернулись выбегавшие девицы.

— Я только успела написать «Жо…», как появился полицейский, — возбужденно сообщила одна.

— На улице все такое белое, девственное, — сказала вторая, присаживаясь на корточки у огня.

— Девственное? Я уже забыл, что это такое, — заметил актер. — Девственницы теперь в некотором роде музейная редкость.

— В таком случае наша Куколка Уилсон ценный музейный экспонат, — сказала Дейрдре. — Она сроду ничего не обнажала — кроме души, конечно.

— Для кого она себя бережет? — спросил Марк.

— Для будущего супруга. По-моему, она собирается преподнести ему свою невинность в день свадьбы, как запонки.

— Я бы выбрал запонки, — буркнул Марк и опрокинул в себя очередную рюмку.

— По-моему, в постели с девственницей можно помереть от скуки, — сказала Хлоя, не сводя глаз с Саймона. — Она же не знает, что к чему.

Когда Гэрриет подняла глаза, Саймон смотрел прямо на нее, и на его губах блуждала насмешливая улыбка. Он все знает, с ужасом подумала она и снова почувствовала, что краснеет. Дернул же ее черт напялить красный свитер! Она отвернулась к окну, чтобы остудить пылающие щеки.

— В детстве я любил прокалывать воздушные шары и бутоны фуксии, — негромко сказал Саймон. — А теперь люблю протыкать пальцем бумажку на банке с кофе и люблю девственниц. С ними можно делать все, что тебе хочется — благо они еще не успели подхватить ничьих дурных привычек.

После его слов все почему-то замолчали. Не выдержав, Гэрриет встала и поплелась в туалет. Сердце ее бешено колотилось, но в голове носились блаженные и странные, как сон, видения. Биде в ванной Саймона выглядело как произведение искусства. На полке перед зеркалом отыскалась коробочка с тальком. Слегка припудрив им лицо, Гэрриет вернулась в гостиную.

Актер уже собрался уходить.

— Ну, мне пора, дорогой мой. У меня сегодня дневной спектакль. Боюсь, если я выпью еще рюмашку, то просто свалюсь со сцены в партер. Джереми-Джереми, за мной, — приказал он юношам, которые скармливали друг другу виноград.

— Замолви за меня словечко перед Борисом, — небрежно обронил Саймон. — Он несколько раз собирался посмотреть нашу «Кошку», но так и не собрался. Скажи ему, что весной я буду играть Дориана Грея.

— Обязательно скажу, — заверил его актер. — На следующей неделе мы как раз собираемся все вместе пообедать.

— «И чтобы мне без сна не умереть, я лучше на тебе женюсь», — пропел Фэтс Уоллер.

— Саймон, где мы будем обедать? — спросила Хлоя — Как ты насчет «Парижской кухни»?

— Выкладывать десятку за кучу старых костей, тушенных со сливками? Нет уж, увольте, — сказал Саймон.

Хлоя наградила его свирепым взглядом.

— Мне пора, — торопливо сказала Гэрриет.

— А как же обед? — возразил Саймон.

Но Гэрриет было сейчас не до обеда. Она вдруг почувствовала, что должна немедленно бежать отсюда, иначе этот человек, с которым столкнула ее судьба, попросту проглотит ее, как удав кролика. Ей было страшно, мерещились какие-то великие жизненные перемены. Хотелось побыть одной и все обдумать.

— Я обещала детям Тео покататься с ними на санях.

— Да ладно тебе, — сказал Саймон. — Дети перебьются.

— Я обещала.

— Ну хорошо, но, когда накатаетесь, обязательно возвращайся сюда.

— Думаю, к тому времени вам уже никого не захочется видеть.

— Кое-кого наверняка не захочется, но тебя я еще не успел даже рассмотреть.

Он помог ей надеть пальто и, вытягивая волосы из-под воротника, пропустил свежевымытые прядя между пальцами.

Гэрриет непроизвольно отшатнулась.

— Я отвезу тебя, — сказал он.

— Н-нет, — пролепетала она. — Я пешком.

На тропинке он поймал ее за концы красного шарфа и притянул к себе почти вплотную.

— Ну так как, обещаешь вернуться?

Она кивнула. Перед самыми ее глазами маячила горбинка его носа с бледными веснушками и чуть выше — прекрасные сине-зеленые глаза. Ему даже не пришлось наклоняться, чтобы ее поцеловать. На Гэрриет пахнуло белым вином и французскими сигаретами. В животе у нее вдруг все поплыло, ноги обмякли, в точности, как описывалось в книгах, — но с Джеффри этого почему-то не было.

Вырвавшись от него, она побежала вперед. Дул ледяной ветер, как и утром, но теперь она его не замечала. За поворотом она вдруг расхохоталась как сумасшедшая, сильно удивив двух замерзших старшекурсников с лозунгами наперевес.

Глава 4

Гэрриет заразила своим буйным весельем детей. Карабкаясь на Хийкси-Хилл, они что было мочи орали «Оп, хлоп, прямо в лоб», а когда серебристо-красные сани с шипеньем съезжали по бугристому склону, ныряя в снежные ямы и замирая на каждой вершинке, все четверо визжали от восторга. Внизу они вываливались из саней и тотчас снова тащили их обратно на холм, кидая по дороге друг в друга снежками. Потомки Даттонов то и дело вонзали зубы в собственные снаряды, и так продолжалось до тех пор, пока все не промерзли и не взмокли окончательно.

Саймон ее поцеловал! Гэрриет готова была кричать об этом во все горло, чтобы слышали дальние холмы. Счастье выплескивалось из нее, и она с хохотом тискала ошалелых детей. После катания они не хотели ее отпускать.

— Оставайся пить с нами чай, ну, пожалуйста! — умоляли они. — Будут лепешки, шоколадный торт и «Доктор Икс» по телевизору.

— У Гэрриет, по всей видимости, на сегодня другие планы, — заметил вышедший на звонок Тео Даттон. — И все же будьте осторожнее, милая. Читайте свои сонеты и — не ходите тропой небесной, когда она ведет вас прямо в ад.

Наверное, у меня на лбу все написано, думала Гэрриет, лавируя между сугробами. Возле кинотеатра она скользнула взглядом по афише фильма с Робертом Редфордом и отвернулась без малейшего сожаления. Жизнь дана, чтобы жить, а не глазеть на экран.

У себя в комнате она долго всматривалась в карточку Джеффри, на которой он был запечатлен с ракеткой в руке и смущенной улыбкой на губах. И это еще удачный снимок, подумала она, тут он гораздо лучше, чем в жизни. Потом ее взгляд задержался на фотографии старшей сестры Сузи, в ослепительном подвенечном платье, с Питером Нивом под ручку. Сузи была вечной проблемой в жизни Гэрриет. Их всегда сравнивали — и это при том, что у красавицы Сузи была гладкая чистая кожа, стройная фигурка и железная воля, которая вовремя подсказывала ей не слишком увлекаться жареной картошкой и не выказывать своего интереса к мужчине, пока он не втюрится в нее по уши. Гэрриет помнила, как Сузи страдала и томилась по своему Питеру Ниву, самому богатому и красивому из всех местных женихов, как целый день грызла ногти около телефона, а когда он наконец зазвонил, у нее хватило выдержки ответить: «Нет, сегодня не могу, и завтра не могу, и послезавтра, а на выходные я уезжаю». Она дразнила его своей недосягаемостью несколько недель подряд, так что в конце концов бедный Питер буквально на коленях умолял ее стать его женой. Вот так. А на что можно рассчитывать, когда живешь в тени такой вот Сузи, уминаешь сдобные булочки и отпугиваешь мужчин своим дурацким умничаньем? Клуша, обругала себя Гэрриет. Размечталась о Саймоне Вильерсе.

Пора было одеваться, вот только во что? У серой рубахи было пятно на самом видном месте, бордовый джемпер после стирки растянулся и теперь воротник у него висел, как хомут, коричневое платье она однажды надевала на вечеринку, где ей пришлось понервничать, и под мышками появились белесые круги от пота. На джинсах не было никаких пятен, но они закрывали ноги — главное достоинство Гэрриет — и вдобавок так обтягивали, что на теле, когда она их снимет, останутся некрасивые рубцы… Но почему она должна их снимать? — строго одернула себя Гэрриет.

Вскоре вся ее одежда ровным слоем устилала пол комнаты. Ванна уже почти наполнилась, но вода в ней была еле теплая. В полувменяемом состоянии Гэрриет дважды умылась, трижды порезалась, пока сбривала волосы на ногах, а вытеревшись насухо, тотчас залезла обратно в ванну и принялась мыть ноги между пальцами — на случай, если Саймон привык целовать женщин во вое места. Потом она намазалась хозяйкиным кремом для рук и припудрилась каким-то «Французским папоротником».

В спальне она нагишом подошла к зеркалу и некоторое время разглядывала свои прелести. Есть ли, собственно, чем прельщать? Груди, пожалуй, великоваты — хотя мужчин это, как правило, не огорчает, — ноги в порядке, разве что немного порезаны, но в целом слишком много тела, сурово заключила она. Сняв со стены зеркало, Гэрриет улеглась на кровать и, держа его над собой на вытянутых руках, попробовала взглянуть на себя в новом ракурсе. Во всяком случае, живот не торчит, и волосы легли довольно милым веером. «Ну хватит, — вконец разозлилась на себя она. — Ты идешь выпить с молодым человеком бокал вина, больше ничего!»

Послышался стук в дверь. Гэрриет как ужаленная вскочила с кровати и прикрылась полотенцем.

— Собираешься уходить, милочка? — осведомилась хозяйка, миссис Гласе. — Может, сперва покушаешь? Я сегодня поджарила славный кусочек свинины.

Миссис Гласе вечно жаловалась, что на жильцов приходится тратить уйму денег, но все равно ей больше нравилось, когда по вечерам все сидели дома. Мисс Пул была скромная, славная девушка, жаль только, что неряха.

— Вряд ли твоя мама обрадуется, если узнает, что ты тут моришь себя голодом. — Миссис Гласе была твердо убеждена, что всех, кто недотягивает до семидесяти килограммов, нужно откармливать.

— Я иду на вечеринку, — сказала Гэрриет. — Вероятно, переночую у подружки, так что не беспокойтесь, если сегодня меня не будет. — А лихо я умею врать, порадовалась она за себя.

— И правильно, милая, — кивнула миссис Гласе. — Все лучше, чем ехать на ночь глядя с молодыми людьми по таким дорогам. Не век же тебе над книжками корпеть, надо и отдохнуть иногда.

— Завтра обязательно приберусь, — пообещала Гэрриет и поморщилась: под мышками защипало от дезодоранта. Порезанная нога все еще кровоточила — вероятно, кровь сегодня просто бурлила у нее в жилах.

Она влезла в черные кружевные трусики и черный бюсттальтер с красным бантиком впереди, купленный ради Джеффри. Трусики почти ничего не прикрывали, а бантик показался Гэрриет слишком вульгарным, и она его оторвала.

Под кроватью отыскался наконец черный свитер, который неплохо сочетался с красной юбкой. Уже вечерело. А если Саймону надоест ждать и он уйдет? — запаниковала она.

Волосы, как ни странно, сразу легли как ей хотелось. Она щедро окропила себя духами, подаренными Сузи на Рождество, надеясь, что они как-нибудь поладят с «Французским папоротником». Интересно, мелькнула у нее нелепая мысль, чем французские папоротники отличаются от английских? Наверное, они изысканнее, — предположила она.

Гэрриет выскочила из дома и бегом пустилась по улице. Стало заметно холоднее. Снег под уличными фонарями светился бледным загадочным светом, дыхание морозным облачком застывало в воздухе. Над головой Гэрриет светилась белая ночь, а сама она была одновременно и закутанная в меха Анна Каренина, спешащая на свидание к Вронскому, и Наташа, тревожно замирающая в ожидании Анатоля Курагина.

От волнения ее начало трясти. А вдруг у нее во рту неприятный запах? Она остановилась у газетного киоска, чтобы купить себе жвачку. В окнах Саймона было черно. Ушел? Гэрриет похолодела. Какая-нибудь сногсшибательная блондинка или брюнетка умыкнула его. Но нет, из-за зеленой шелковой занавески пробивалась полоска света. Дверь открылась, и из нее высыпало сразу несколько человек. Какие у них всех самоуверенные голоса!

— По-моему, просто подло со стороны Саймона выгонять нас на улицу в такой мороз. Хлоя, наверное, посинеет от холода, — сказала какая-то девушка. Слепив снежок, она метнула его в своего спутника, и вся компания шумно удалилась в ночь. Выплюнув жвачку и проследив за тем, как мерзлый комочек бесшумно канул в снег, Гэрриет ступила на тропинку. Дверь все еще была распахнута. Из темноты появился Саймон, его волосы блестели под фонарем.

— Я уже думал, что ты совсем сбежала, — сказал он.

— Я промокла. Пришлось переодеваться.

Он протянул руку и коснулся ее щеки:

— О, да ты совсем окоченела. Пойдем в дом.

Почти все гости уже разошлись, осталось только трое. Дейрдре красила губы перед зеркалом, какой-то блондин кружил вокруг подносов в поисках недопитых бутылок, Хлоя сидела на диване сердитая и нахохленная, как замерзший воробей на проводах.

«Бедняжка, — подумала Гэрриет. — Я бы тоже переживала, если бы мне пришлось потерять Саймона».

— Баста, дорогие гости, — сказал Саймон, забирая у блондина бутылку. — Пора выметаться.

Невыносимо смущаясь, Гэрриет подошла к огню. Хлоя строптиво вскинула голову, но Саймон уже вынес из спальни светлую меховую шубку и подал ей.

— Прошу вас, мадам, — твердо сказал он.

На щеках у Хлои вспыхнули два ярких пятна. Выхватив у Саймона шубу, она оделась сама.

— Какой ты мерзавец, Саймон, — прошипела она и обернулась к Гэрриет. — А ты… Думаешь, тебе это так просто сойдет с рук? Не надейся! — Всхлипнув, она выбежала из комнаты.

Дейрдре поцеловала Саймона в щеку.

— Мы ведь еще увидимся сегодня у Серены, да? — сказала она. — Не забудь, она тебя ждет.

— Сегодня вряд ли. Передай Серене, что я встретил старую… — Он взглянул на Гэрриет. — Нет, передай, что я встретил новую знакомую. Все, мои хорошие, спокойной ночи! — Дверь за Дейрдре и блондином захлопнулась.

Саймон обернулся и одарил Гэрриет такой ослепительной улыбкой, что она тут же почувствовала себя поверженной.

— Если хочешь взять от жизни то, что хочешь, приходится иногда быть жестоким.

— Она так огорчилась, — сказала Гэрриет.

— Ничего, она переживет, — усмехнулся Саймон.

Он подбросил в огонь несколько поленьев, пододвинул ширму, отчего комната погрузилась в полутьму, и подал Гэрриет запотевший бокал с вином. Она взяла его двумя руками, чтобы унять дрожь в пальцах, и отхлебнула сразу большой глоток. Вспомнилось, что после утренних бобов она сегодня ничего не ела.

Когда Саймон вышел в другую комнату, ей вдруг показалось, что она заперта в одинокой лачуге посреди леса, между деревьями, к ней крадутся враги — возможно, индейцы, — и неизвестно, когда и с какой стороны они нападут. Но Саймон скоро вернулся, неся на тарелке остатки пирога.

— Мы сегодня так и не пообедали. Отрезать тебе?

Она помотала головой.

Саймон стал есть, держа кусок над тарелкой.

— Как себя чувствуешь после падения? — спросил он с набитым ртом. — Ничего себе не отбила?

— Нет. Отделалась синяками.

— Обязательно взгляну на них… позже.

Сердце Гэрриет бешено заколотилось. В волосах Саймона играли красноватые блики. Когда недогоревшее полено перевалилось через каминную решетку, она испуганно вздрогнула.

— Послушай, — сказал Саймон, — объясни мне, ради Бога, почему у тебя такой затравленный вид. Тебя что, изнасиловали в детстве? Или родители были строгие? Или в школе дразнили? — Он явно подтрунивал над ней, но его голос все равно ласкал, как прикосновение.

Гэрриет отпила еще глоток. Саймон выел начинку из пирога и собрался бросить тесто в огонь.

— Может, покрошим птицам? — сказала Гэрриет.

— Можно. — Он открыл окно, и в комнату ворвался морозный воздух. Снег за окном поблескивал жемчужными россыпями. Саймон поставил на проигрыватель концерт для фортепиано Моцарта.

— Ты все еще грустишь. Отчего?

— Никак не могу забыть лицо Хлои.

— Брось, она этого не стоит — самая обыкновенная потаскуха. Между прочим, мы с ней всего только два раза поужинали. Такие девицы, как она, напоминают мне яичницу: их легко сделать, но потом невозможно отскрести от сковородки.

Гэрриет прыснула.

— Вот это уже лучше, — сказал Саймон. — А теперь иди сюда и садись. Да нет, вот тут, а не на другом конце дивана.

Ее все еще трясло, но страх постепенно отступал, а волнение, наоборот, росло. Саймон поднес ее руку к губам.

— Мне кажется, в «Кошке на раскаленной крыше» ты играл просто здорово, — жизнерадостно проговорила она.

— Поскольку я и так это знаю, — сказал Саймон, — то тему можно считать исчерпанной.

Его рука скользнула по темно-зеленому бархату диванной спинки к волосам Гэрриет, но остановилась, даже не коснувшись ее плеча. Он все еще медлил и не дотрагивался до нее, так что в конце концов она испугалась: а что, если он вовсе не собирается ее трогать? В комнате было жарко, и скоро Гэрриет почувствовала, как по ложбинке между ее грудями ползет капелька пота.

— Какая ты милая, — раздался совсем рядом его тихий хрипловатый голос, и наконец его губы прижались к ее губам. Сначала она сидела как деревянная, вытянув руки по швам, но вдруг дернулась, словно ее стукнули молоточком под колено, руки ее сами собой обвились вокруг шеи Саймона, и она со всей страстью, которая в ней накопилась, ответила на его поцелуй. Сообразив, что руки Саймона движутся по всему ее телу, она поспешно втянула в себя живот.

— Не надо.

— Надо, девочка.

— Ты… будешь думать, что меня слишком легко сделать.

— Не буду. Зато я думаю, что на тебе надето слишком много лишнего. — Он аккуратно вытащил у нее из ушей сережки и положил на столик, потом снял с нее туфли и отключил телефон.

Она откинулась на диванную спинку, готовясь к продолжению атаки.

— У тебя такое нежное тело. — Саймон налил вина ей и себе.

Через минуту он сказал:

— Ей-Богу, нашему брату нужны какие-нибудь курсы по расстегиванию ваших лифчиков. А-а, понял, застежка впереди, — немного повозившись, сообщил он.

Руки Саймона гладили ее спину под свитером, он целовал ее глаза, и волосы, и губы. Она не могла даже предположить, что он окажется таким нежным.

Тут его пальцы скользнули под пояс красной юбки, и Гэрриет невольно дернулась.

— Нет! — вырвалось у нее.

Как объяснить ему, что она бы вовсе ничего ему не позволила, не будь она так очарована им и его талантом?

— Ну, не упирайся, малышка, — прошептал он. — Или ты надеешься, что меня тоже можно выставлять на ночь за дверь, как цветы из больничной палаты?

Гэрриет открыла рот от изумления.

— Ты читал письмо Джеффри?!

— Оно валялось на снегу, и я его поднял. Я тоже рад, что ты села на таблетки, — возможно даже, не меньше его.

— Нельзя читать чужие письма, — сердито сказала она.

— Нельзя, но иногда приходится: например, если надо знать, что люди пишут друг другу о тебе. Так кто такой этот Джеффри? Чем он занимается?

— Он морской биолог.

— Ничего, не всем же быть гениями.

— Он очень умный, — обиделась она за Джеффри. — Он приехал из Плимута.

— Крошка, из Плимута не приезжают. Из Плимута бегут, — пробормотал Саймон, пытаясь расстегнуть пояс ее юбки.

— Пожалуйста, не надо так сразу, — слабо взмолилась она. — Я же еще совсем тебя не знаю.

— Много лишних слов, — сказал он. — Зачем вообще говорить о том, что надо просто сделать? Ведь это так прекрасно.

Тут в нос и глаза Гэрриет полезли шерстяные ворсинки, потому что Саймон начал стягивать с нее свитер.

— Там сзади застежка, — жалобно пролепетала она, чувствуя, что сейчас у нее оторвутся уши.

— Ну же, не бойся. — Он наконец высвободил ее из черного мешка и за руку стянул ее на пол. К дыму яблоневых поленьев примешивался лавандовый лосьон Саймона и звериный запах белого мехового коврика под ее спиной. Последние силы покинули Гэрриет. Сейчас это случится, стучало у нее в висках.

— Будет… очень больно?

— Когда до этого дойдет, я так тебя заведу, что ты ничего не почувствуешь, — шепотом пообещал он.

Через несколько минут отзвучали последние жизнерадостные аккорды Амадея Моцарта, и теперь в комнате слышалось только прерывистое дыхание Гэрриет да потрескивание поленьев в камине.

Позже они с Саймоном перебрались в спальню, а ночью она вышла в туалет и долго рассматривала себя в зеркале ванной комнаты, пытаясь отыскать признаки грехопадения. К ее немалому разочарованию, выглядела она так же, как прежде, разве что щеки пылали сильнее обычного, и глаза горели. Потом она спросила себя, почему ее совсем не гложет вина, и ответила: потому что я люблю его.

Глава 5

— Это было прекрасно, — сказала она утром, когда они с Саймоном проснулись.

Саймон расплылся в улыбке.

— Скоро ты поймешь, что это отличный способ проводить время, притом такой дешевый. А кстати, как тебя зовут?

Она тихонько засмеялась.

— Гэрриет. Гэрриет Пул.

— Надо же, у меня раньше не было ни одной Гэрриет, — откидываясь на подушку, сообщил он. — И вот вам пожалуйста, первая же Гэрриет свела меня с ума! — Он со смехом затащил ее на себя.

В следующие две недели Гэрриет без конца приходилось себя пощипывать, чтобы убедиться, что это не сон. Невозможное свершилось, Саймон Вильерс был ее возлюбленным. Они почти не выбирались из постели, если не считать редких вылазок в кафе-закусочную, где можно было наскоро позавтракать, или на Хинкси-Хилл — однажды они решили проверить, каково заниматься любовью на снегу. Оказалось, жутко холодно, вдобавок Гэрриет чуть не получила разрыв сердца, когда прямо над ними сквозь загородку просунулась коровья морда и замычала устрашающим басом.

Никогда еще она не была так счастлива, как сейчас. Она радостно готовила для Саймона еду, кое-как гладила его рубашки, выполняла мелкие хозяйственные поручения и снова, и снова с непреходящим восторгом отдавалась ему в постели.

— Девочка, — изумлялся Саймон, — ты же просто создана для этого!..

Снег, видимо, выпал всерьез и надолго. Проезжали снегоочистители и посыпали дороги смесью соли с песком, но дома и деревья в парках все так же слепили глаз своей белизной. К очерку Гэрриет даже не притрагивалась. Саймон запретил ей надевать очки, и через пять минут работы у нее все равно заболела бы голова. Она позвонила Тео Даттону и Джеффри и сказала обоим, что у нее грипп. На своеобразной диете из любви и вина она заметно постройнела, сбросив не меньше семи килограммов.

Никогда еще Гэрриет не встречала такого человека, как Саймон: тонкого, остроумного, обаятельного. Пожалуй, в этот сказочно-счастливый период жизни ее смущало только одно: она никак не могла сколько-нибудь сносно описать Саймона в своем дневнике. В нем была странная неопределенность: казалось, он постоянно играет какую-то роль и в то же время наблюдает за собой со стороны. Вся его квартира была набита книгами, однако она ни разу не видела, чтобы он читал что-нибудь, кроме газетных рецензий да изредка статьи в каком-нибудь театральном журнале. В фильмах, которые показывали по телевизору, его гораздо больше интересовало, кто кого и как играет, чем сюжет.

Только к концу третьей недели идиллия постепенно начала распадаться. В пятницу Бакстон Филипс назначил Саймону прослушивание, и ему нужно было ехать в Лондон. Забыв, что в этот день все закрывается раньше обычного, Гэрриет прибежала в химчистку слишком поздно и не успела забрать серый вельветовый костюм Саймона. Буря упреков, которыми встретил ее Саймон, оказалась для нее полной неожиданностью.

— У тебя же этих костюмов пруд пруди… — начала она.

— Да, — прошипел Саймон, — но я хотел надеть именно этот. — И ушел, даже не попрощавшись.

Гэрриет давно пора было садиться за очерк по сонетам, но из-за слез она ничего не могла делать. В конце концов она отодвинула работу, написала стихотворение Саймону, а потом пошла на кухню и до вечера готовила его любимую мусаку.

Саймон вернулся из Лондона последней электричкой, еще мрачнее, чем до отъезда.

— Ну как? — волнуясь, спросила она.

— Что как? Бакстона Филипса вообще не было.

— Не может быть! — Гэрриет всплеснула руками. Назначить Саймону и не явиться — как так можно?!

— А его секретарша, старая вобла, еще его оправдывала: «Ах, простите, мистер Вильерс, надо было позвонить мистеру Филипсу утром, проверить, сможет ли он вас принять. Он такой занятой!»

— Бедный Саймон! — Она подошла и обняла его, но он все еще кипел и не мог усидеть на месте.

— Налей мне чего-нибудь, — бросил он через плечо, вышагивая по комнате. — Через несколько лет этот мерзавец еще приползет ко мне… на коленях. Вот тогда он вспомнит и пожалеет. «Ах, простите, мистер Филипс, мистер Вильерс так занят, он не может вас сегодня принять!..»

— Он пожалеет, — заверила его Гэрриет. — Ты станешь настоящей звездой, Саймон. Все так говорят.

Она подала ему рюмку и, краснея, сказала:

— Я так скучала без тебя, что даже написала стихи. Я еще никогда никому не писала стихов.

Пробежав глазами стихотворение, Саймон усмехнулся.

— «И в небе радуга нашей любви дрожит, как один бесконечный оргазм», — с нарочитым надрывом прочел он. — Только один оргазм? Наверное, я стал сдавать в последнее время.

Гэрриет еще больше покраснела и прикусила губу.

— Еще я отыскала для тебя вот этот сонет, — она торопливо пододвинула к нему томик Шекспира. — В нем мои чувства к тебе описаны гораздо лучше.

Он лишь мельком заглянул в книгу и вздохнул.

— Господи, Гэрриет! Если бы ты знала, сколько женщин уже цитировало мне этот сонет. Неужто и ты становишься сентиментальной? Знаешь, милая, я уважаю в женщинах высокие романтические чувства, но сентиментальность — нет, этого я не вынесу!

Она предприняла еще одну попытку.

— Я приготовила мусаку на ужин, хочешь?

— Гэрриет! Я устал от твоей мусаки.

Когда он пришел спать, она все еще плакала.

— В чем дело? — спросил он.

— Я люблю тебя, — глухо проговорила она.

— Любишь, — тихо повторил он. — Любишь, так привыкай саночки возить.

На следующее утро он проснулся в более миролюбивом настроении. Они занимались любовью, потом пили кофе и до обеда читали в постели газеты. Вчерашние обиды как-то очень быстро забылись, и Гэрриет, с послеобморочным облегчением, радовалась тому, что сегодня у них опять все хорошо.

Просматривая гороскоп, она хихикнула.

— Тут пишут, что у меня сегодня удачный день для романтических знакомств. Возможно, мне встретится высокий брюнет. Кстати, я всегда мечтала влюбиться в высокого брюнета. Забавно, что ты оказался маленьким блондином, да?

— С чего ты взяла, что я маленький? — ледяным тоном осведомился Саймон.

Его пальцы лениво забарабанили по ночному столику, и она пожалела, что ляпнула глупость: он еще припомнит ей этого «маленького». Саймон тем временем принялся за статью про личную жизнь какого-то знаменитого актера. Дочитав, он сказал:

— Вот почему я так хочу пробиться на самый верх. Мало того, что можно будет послать Бакстона Филипса ко всем чертям, — еще и женщины сами вешаются на шею. Если уж ты звезда, то стоит тебе только захотеть — и любая из них у тебя в постели.

Гэрриет молчала. Она представила Саймона в постели с другой женщиной, и ей чуть не стало дурно. На лежавшую перед ней газету капнула слезинка, за ней другая, третья.

— Какая муха тебя укусила? — спросил он.

Гэрриет, без очков и с полными слез глазами, кое-как встала, сделала шаг — и задела ночной столик, отчего стоявшая на нем фигурка далматинца из рокингемского фарфора — подарок Саймону от Борзой — упала и разбилась вдребезги. Поняв, что произошло, Гэрриет в ужасе застыла на месте.

— Саймон, я куплю тебе точно такого же далматинца. Честное слово, Саймон!

— Очень сомневаюсь, учитывая, что он стоит около восьмидесяти фунтов, — процедил он. — И, ради Бога, прекрати реветь. Сама разбила, и сама же устраиваешь мне из-за этого концерт. Хватит! Я хочу есть. Иди поставь в духовку свою мусаку. И прими ванну, только воду потом не сливай.

Лежа в ванне, Гэрриет, чтобы не плакать, представляла себя женой Саймона. «Гэрриет Вильерс» — звучит, как в семнадцатом веке. Саймон скоро станет знаменитостью. Сумеет ли она справиться с ролью его жены? Между прочим, и в театральном мире встречаются счастливые семейные пары. Она будет ему не в тягость: во время его гастролей она научится посвящать себя сочинительству. У нее появятся новые стихи, романы. Когда-нибудь, возможно, она даже напишет для него пьесу.

Ей уже мерещилась газетная рецензия на их премьеру: «Автора пьесы — и жену Саймона Вильерса — нельзя назвать красавицей в классическом смысле, однако удивительная женственность и обаяние невольно привлекают к ней взоры зрителей…» Машинально она вытащила пробку.

Когда вошел Саймон, зевая и ероша волосы, Гэрриет сидела в пустой ванне и мечтательно глядела в пространство.

— Черт побери, я, кажется, просил тебя не выливать воду!

Распаренная Гэрриет залилась краской.

— Ой, прости меня! Я сейчас посмотрю, может, в баке еще осталась горячая вода.

Но воды не оказалось.

На кухне ее ждал новый удар: выяснилось, что она включила духовку, но забыла поставить в нее мусаку, и когда Саймон, злой и замерзший после холодного душа, пришел ужинать, ужина тоже не оказалось. Потом было что-то жуткое. Саймон высказал все, что он о ней думает, а ей даже нечего было сказать в свое оправдание.

После этого она опять плакала в спальне, а он ушел, хлопнув входной дверью. Поздно ночью, когда, обессилев от слез, она наконец уснула, он вернулся и разбудил ее.

— Ну, малышка моя, разве можно быть такой чувствительной? Ты же все время переигрываешь. Бедняжка! — ласково говорил он. — Бедненькая моя девочка. Ты думала, я не вернусь?

Никогда еще он не любил ее так нежно, как в эту ночь.

Глава 6

Гэрриет проснулась необъяснимо счастливая. Истинная любовь только крепнет от ссор, теперь она в этом не сомневалась. Было первое марта, и значит, уже можно было идти получать скромное ежемесячное пособие. Тихо, чтобы не разбудить Саймона, она выскользнула из кровати и оделась. Получив деньги и выйдя из банка, она купила свежие хрустящие рогалики и апельсиновый сок. С востока еще дул холодный ветер, но крыши уже истекали капелью, и бурые ноздреватые сугробы таяли на обочинах.

Наступала весна. Она представляла, как они с Саймоном будут бродить по цветущему парку и как потом их лодка тихо заскользит под зелеными лентами ивовых ветвей. В июне, в день поминовения, они будут танцевать до утра на Большом Оксфордском балу… Настоящая любовь без боли не родится, думала она.

Вернувшись, Гэрриет вынула из ящика почту и отнесла ее в спальню. Саймон еще не проснулся как следует, поэтому она пошла на кухню, чтобы сделать кофе и подогреть рогалики. Сейчас ее беспокоил только большой прыщ, выскочивший, ночью на носу. Как она ни старалась его замаскировать, он упрямо светился сквозь толстый слой крем-пудры. Да, пора было начинать питаться по-человечески.

Когда она вошла с завтраком в спальню, Саймон уже вполне проснулся и пребывал в отличном расположении духа. Оторвавшись от чтения писем, он одним махом осушил стакан апельсинового сока и сообщил:

— Бакстон Филипс прислал свои извинения. Скоро он сам приедет в Оксфорд и пригласит меня на обед.

Он встал и отдернул занавески.

— Вот видишь, как все прекрасно складывается, — сказала Гэрриет.

Разливая кофе, она старательно отворачивала от Саймона ту сторону носа, на которой сидел прыщ.

— Кстати, малышка, ты можешь начинать собирать вещи, — сказал он, щедро намазывая рогалик маслом.

— Что, твоя мама приезжает погостить?

— Нет. — Он покачал головой, почему-то очень ласково глядя на Гэрриет. — Просто я думаю, что нам с тобой пора разбегаться.

Гэрриет застыла от неожиданности, кровь отлила у нее от лица.

— Но почему? Неужели из-за того, что я разбила твоего далматинца, выпустила воду из ванны и забыла про твой костюм? Или это из-за мусаки? Так прости меня, впредь я постараюсь быть внимательнее.

— Дело не в этом, крошка, — сказал он, намазывая на рогалик толстый слой джема. — Просто все хорошее когда-нибудь кончается. Тебе нужно жить, набираться опыта с другими мужчинами.

— Но мне не нужны другие мужчины. Мне нужен только один.

Саймон молча пожал плечами.

— К-когда я тебя увижу? — Ее начало трясти.

— Неужели ты не понимаешь, что ты меня только мучаешь? — тихо сказал он.

Гэрриет опустилась на стул.

— Мои рубашки! — Он торопливо выхватил из-под нее рубашки, выглаженные ею накануне.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Скажи, что я сделала не так?

— Ради Бога, Гэрриет, ты все делала так.

Это дурной сон, стучало у нее в висках, — сон, не явь. Счастье, как мартовский ноздреватый снег, стремительно таяло вокруг нее.

— Тогда почему мы больше не можем быть вместе?

— Но, малышка, всему свой срок. Ты чертовски славная девочка, и мы с тобой хорошо повеселились. По-моему, я откупорил тебя очень нежненько, твой следующий парень будет от тебя в восторге, но согласись, нам обоим пора двигаться дальше.

— Но… — Она запнулась. — Я люблю тебя.

Саймон вздохнул.

— Это твои проблемы, малышка. Я ведь ни слова не говорил тебе о любви и не обещал, что все это продлится вечно.

На ее лице появилось жалкое, несчастное выражение.

— Я не верю тебе, — прошептала она.

Разговор, вопреки расчетам Саймона, складывался не очень легко, точнее, совсем не складывался. Черт возьми, и почему все женщины вечно норовят вцепиться в одного мужчину? Он молчал и сосредоточенно обгрызал кожу вокруг ногтя. Гэрриет вдруг показалось, что он уменьшился в размерах, словно усох, и смотрит на нее затравленным зверем. Она облизнула пересохшие губы.

— У тебя теперь будет другая, да?

— Разумеется, будет другая, — буркнул он. Недовольство собой придало ему жестокости. — Борзая возвращается. Я получил от нее письмо.

— Значит, она возвращается… и меня можно выгнать на улицу, как надоевшую собаку, да?

Только теперь она медленно начала осознавать, что в его будущем нет и не было для нее места.

Саймон попробовал новый ход.

— Понимаешь, Гэрриет, ты слишком хороша для меня.

— Нет. — Она беспомощно помотала головой.

— Правда, слишком хороша. Борзая, конечно, страшная сука, но это как раз то, что мне надо.

В окно вдруг заглянуло солнце, чего уже давно не было, и осветило беспорядок в комнате — неубранную постель, свисающие со всех стульев вещи Гэрриет, переполненные пепельницы.

— Не грусти, — сказал Саймон. — Видишь, какой отличный сегодня денек? Ну давай, малышка, уже поздно, пора собирать вещички.

Пока он ходил с ее чемоданом по комнате и бросал в него без разбору шарфы, пластинки, книги и косметику, ей казалось, будто он большим ластиком стирает ее след из своей жизни. Он с трудом сдерживал радостное возбуждение и простился с нею кое-как: шлепок по попе, небрежное «пока» — и все. Когда дверь за Гэрриет захлопнулась, ей даже послышался вздох облегчения. Тут же раздались удаляющиеся шаги: это Саймон бросился наводить порядок к приезду Борзой.

Дома Гэрриет вывалила вещи из чемодана и упала на кровать. С минуту она лежала, слушая перезвон часов на оксфордских башнях. Ей предстояло прожить целый день, а потом еще целую жизнь — без Саймона. Она встала, включила газ и опустилась на колени возле плиты. Через десять секунд газ кончился, и стрелка застыла на нуле.

Зашла миссис Гласе и начала крикливо требовать деньги за прошлый месяц, но, увидев лицо Гэрриет, тут же умолкла. «Белая, как смерть, бедняжка, — говорила она потом своему мужу. — Знать, грешить тоже не сладко».

Потом Гэрриет вышла и долго бродила по улицам, чавкая жижей в сапогах. Пальтишко было тонковато для межсезонья, но она не замечала холода. От Саймона у нее не осталось ничего: ни писем, ни подарков. Как она могла быть такой идиоткой, как могла хоть на минуту вообразить, что сможет его удержать? Это все равно, что пытаться удержать солнце рыболовной сетью. Обойдя раза три вокруг кладбища, она пошла к остановке, села в автобус и отвернулась к окну. Взгляд равнодушно скользил по мокрым веткам оттаявших деревьев. У Хедингтона она вышла из автобуса и снова побрела не ведая куда. Она перебирала дни, проведенные вместе с Саймоном, как бусины в четках. Никогда больше она не вздрогнет от его прикосновения и не услышит его голоса — будет только чья-то дурацкая болтовня о его последних похождениях, или о том, что он получил новую роль, или о его жизни с Борзой.

Нет, этого не может быть. Борзая вернется, Саймон поймет, что все это бессмысленно, и пришлет Марка Макалея за ней, Гэрриет. Меся ногами снежную слякоть, она наконец добралась до дома и без сил рухнула на кровать.

Теперь со всех сторон она слышала одно и то же: «Ну, что мы тебе говорили?» Джеффри явил сперва неожиданное великодушие, потом оскорбился, что она не оценила этого великодушия, потом пришел в ярость оттого, что Саймон его обскакал, потом пытался силой затащить Гэрриет в постель. Подружки по колледжу, завидовавшие ее роману с Саймоном, втайне радовались крушению ее надежд. Тео Даттон издевался над ее бездарным очерком.

Да, его лучшая студентка явно была не в форме. Видимо, у нее в жизни что-то не клеилось.

— Эх, Гэрриет, Гэрриет, — вздохнул он. — И кто же он такой?

— Какая разница, кто, — пробормотала она. — Никто. Саймон Вильерс.

— Да? Разве он еще не вышел из моды? Все мои студентки переболели этой заразой еще прошлым летом. Но вы меня разочаровываете, Гэрриет. Я был лучшего мнения о вашем вкусе. Ваш Саймон — просто бездна пошлости, самый безмозглый из всех моих учеников.

Но тут он, в точности, как миссис Гласс, взглянул на ее лицо и понял, что говорит не то, совсем не то.

Гэрриет перестала есть и с каждым днем все больше худела. Бесцельно слоняясь по Оксфорду, она останавливалась у реки, часами смотрела на воду и лениво думала, не броситься ли с моста. Вечерами она кружила вокруг Саймонова дома в надежде хоть издали увидеть своего возлюбленного. Чаще всего ей приходилось наблюдать, как он выходил из дома, садился в машину и, куря сигарету за сигаретой, нетерпеливо барабанил пальцами по рулю. Потом, прыскаясь на ходу духами, из дверей выпархивала Борзая, в мерцающем великолепии своих золотых волос и летящих шарфов, и они уезжали, яростно жестикулируя и доказывая что-то друг другу, словно продолжая давно начатый спор.

Глава 7

Только через месяц Гэрриет начала беспокоиться, но это беспокойство было ничто в сравнении с потерей Саймона. А еще через неделю она помыла голову, надела черное платье Сузи, в которое раньше не могла влезть — теперь оно болталось на ней, как на вешалке, — и пошла к Саймону.

Она выбрала наблюдательный пункт неподалеку от его дома и стала ждать. Прошло много времени, прежде чем в дверях появилась Борзая, за ней Саймон, видимо, вышедший ее проводить. На пороге они остановились, и Саймон ее поцеловал. Гэрриет чуть не до крови закусила губу. Потом Борзая села в машину и уехала, а Саймон скрылся за дверью.

Когда он наконец вышел на звонок, она долго стояла перед ним, не говоря ни слова. Как странно, думала она, разглядывая его лицо, неужели этот человек принес мне столько страданий? Неугасшие чувства с прежней силой нахлынули на нее.

— Привет. — Он, видимо, не сразу ее узнал. — А, это ты! Ты что-то хотела?

— Можно мне войти?

Он взглянул на часы.

— Я сейчас убегаю.

— Я постараюсь тебя не задерживать… но это важно.

— Что ж. — Он вздохнул. — Тогда заходи.

В комнате все было вверх дном. Всюду, где только можно, стояли переполненные пепельницы, немытые бокалы и чашки с засохшей кофейной гущей. На стульях громоздились горы одежды, от шуб до вечерних платьев.

— Борзая никогда не отличалась аккуратностью. — Саймон вынул из вазы давно засохшие цветы и бросил их в золу камина. — Слава Богу, завтра придет женщина, которая у меня убирает.

Вытащив одну сигарету — для себя, — он спрятал пачку обратно в карман.

— Ну, как дела? — спросил он, всматриваясь в ее покрасневшие глаза. — А здорово ты похудела. Что, села на диету?

Гэрриет глубоко вздохнула и сказала:

— Саймон, я беременна.

Вспыхнула спичка, и конец его сигареты засветился.

— Ты уверена? — Он бросил спичку в огонь.

— Я получила вчера результаты теста.

— Но ты же принимала противозачаточное.

— Да, но я тогда только недавно начала. А в тот день, когда мы первый раз… спали вместе, я с утра была в таком состоянии, что могла и забыть.

— Эх ты, дуреха, — усмехнулся Саймон, впрочем, довольно беззлобно. — Ты уверена, что ребенок мой?

Она вскинула на него полные слез глаза.

— А чей же? У меня больше никого не было.

— А этот… Джереми, Гордон или как его там?

— Джеффри? Нет. Я… Мы с ним не…

И она заплакала.

— О Господи, — скучным голосом сказал Саймон.

Гэрриет почувствовала себя маленьким неудобством в его жизни, вроде оторванной пуговицы или забытых в такси солнечных очков.

Он вышел на кухню поставить чайник.

— Тебе надо как можно скорее съездить в Лондон, к доктору Уоллису.

— Зачем?

— Как зачем? За абортом, зачем же еще.

— Н-но… я не могу.

— Ты что, наслушалась бабских рассказов про ужасные последствия абортов? Так это ж было сто лет назад. Теперь зародыш просто высасывают через трубочку, как пылесосом.

Гэрриет вздрогнула.

— Доктор Уоллис по этому делу классный специалист, — безмятежно продолжал Саймон. — Борзая была у него уже дважды. И Хлоя, и Анна-Мария, и Генриетта. Честно говоря, я столько раз присылал к нему пациенток, что ему давно пора ввести для меня скидку.

— Но я не хочу… — начала Гэрриет.

— Возможно, потом некоторое время ты будешь чувствовать себя подавленной — это не страшно. Через неделю у тебя конец занятий — вот, съездишь домой, отдохнешь.

— Но я слышала, это дорогая операция. Я совсем не хочу тянуть из тебя деньги…

— Нашла о чем волноваться! Я же не такой подонок, чтобы не дать девочке деньги на аборт. «Нескафе» будешь? Борзая признает только кофе в зернах, но это такая гадость! Эти чертовы кусочки зерен все время застревают в зубах.

Он налил себе и Гэрриет растворимый кофе и подал ей чашку.

— Если хочешь, — продолжал он, бросая в свою чашку две таблетки сахарина, — я могу хоть сейчас позвонить доктору Уоллису и обо всем договориться. Правда, так будет лучше: у него на телефоне сидят такие стервы! Если девочка звонит им в первый раз, они ей сперва всю душу вымотают, а потом уже запишут на прием.

Кофе был обжигающе горячий, но после него Гэрриет почувствовала себя немного лучше.

— Саймон, а если я оставлю его — что ты скажешь?

— Ангел мой, ну посуди сама, какая из тебя мать-одиночка? Уж кому-кому, а тебе оставлять ребенка — это просто смешно. Бывает, конечно, рожают девушки без мужа, но всем им потом приходится туго… разве что, если они богаты и могут позволить себе содержать няню и любовника.

Превозмогая тошноту, Гэрриет в десятый раз перелистывала один и тот же журнал и разглядывала пациенток в приемной доктора Уоллиса. Одни были бледные и напуганные, как и она; другие, видимо, умудренные опытом, спокойно переговаривались друг с другом и вообще вели себя так, словно ожидали очереди в парикмахерской.

В дверях столкнулись две фотомодели.

— Ой, Фанни, привет!

— Мегги! Ты когда?..

— В пятницу утром. Постарайся записаться на то же время, зайдем вместе, ладно?

Доктор Уоллис, холеный мужчина с лицом, смуглым от зимнего загара, ослепил ее своими белыми манжетами.

— Мисс Пул, вы уверены, что не передумаете? Может быть, лучше выйти замуж и оставить ребенка? Вы принимаете серьезное решение.

— Отец ребенка не хочет на мне жениться, — прошептала Гэрриет, избегая глядеть доктору в глаза. — Но он согласен оплатить операцию. Я привезла от него письмо, вот, пожалуйста.

Доктор Уоллис лишь мельком взглянул на листок синей почтовой бумаги, какой всегда пользовался Саймон, и улыбнулся.

— Надо же, опять мистер Вильерс. Вот что значит настоящий мужчина!.. Один из наших постоянных клиентов.

Гэрриет смертельно побледнела.

— Э-э, я вижу, у вас к нему серьезное чувство? А вот это уже лишнее, поверьте. В нем, конечно, море обаяния, но идеального супруга из него все равно не выйдет. Не огорчайтесь, все еще успеется! Да и стоит ли в ваши годы брать на себя такое бремя? Надо сначала закончить университет…

— Я знаю, — без всякого выражения произнесла Гэрриет.

— Остались еще кое-какие формальности — я покажу вашу медицинскую карту другому врачу, он ее подпишет, и тогда… В пятницу с утра пораньше вас устроит? Вот и славно. Вечером будете свободны. Ну, не надо, не надо плакать. Все скоро кончится.

Оставалась последняя надежда — родители. Под вечер она села в поезд и поехала домой.

У матери только что закончилась очередная вечеринка с бриджем, и дамы средних лет, слегка подогретые джин-тоником, шумно прощались друг с другом у порога, втискивались в свои машины и разъезжались по домам. Замедляя шаг, Гэрриет прислушивалась к голосу леди Нив — Сузиной свекрови, — который звучал громче остальных.

— Ну, всего хорошего, Элисон! — Леди Нив снисходительно приникла щекой к щеке хозяйки. — На той неделе мы все увидимся у Одри — да, Одри? — Внезапно она разглядела плетущуюся по тропинке Гэрриет. — О, привет! Домой на выходные? Обязательно загляни к Питеру и Сузи. Заодно посмотришь их новые обои в гостиной — на редкость удачный выбор.

Какая все-таки неотесанная девица, думала леди Нив, рассеянно и не всегда впопад нажимая на педали своего «Хамбера». Просто не верится, что они с Сузи из одной семьи, — тут леди Нив вовремя вывернула руль и не врезалась в железные ворота у выезда на шоссе. Конечно, Сузи — не совсем та, кого Нивы мечтали видеть рядом со своим единственным сыном, но она, во всяком случае, знает свое место, и со временем из нее может получиться вполне приличная жена для Питера.

Проводив гостей, миссис Пул вернулась в дом. Гэрриет уже сидела на стуле в кухне, и у нее на коленях урчала кошка. Господи, и почему она у меня такое пугало? — подумала миссис Пул. Сидит как куль, не накрашена, космы торчат во все стороны, да еще это жуткое пальтишко без единой пуговицы. Вся в отца, тому тоже ничего не нужно, кроме его дурацкого музея.

— Жаль, что ты меня не предупредила, — сказала она сухо. — На ужин ничего нет, одни сардельки. Ты как сегодня, переночуешь?

— Да, если можно, — сказала Гэрриет.

— Ну и хорошо — будем с тобой вдвоем.

— А папа?

— Папа уехал — у него опять какая-то заумная конференция по керамике.

Сердце у Гэрриет упало. Дома она могла говорить по душам только с отцом.

Миссис Пул сунула несколько сарделек в электрожаровню и начала мыть посуду.

— Мы теперь собираемся на бридж каждую неделю, — сказала она, погружая бокалы в тазик с мыльной водой. — Элизабет Нив — девчонка что надо.

Как можно быть «девчонкой» после сорока? — недоуменно подумала Гэрриет.

— Она все подбивает меня купить посудомоечную машину. Говорит, нельзя же каждую неделю принимать гостей и мыть все самой.

Гэрриет взглянула на резиновые перчатки, мелькающие в горячей пене. Как хирургические, пронеслась тревожная мысль. Сейчас введут трубку, и пылесос начнет высасывать зародыш. От запаха сарделек ее начало мутить, и она встала и отошла к окну. В саду ветер срывал с миндальных деревьев последние нежно-розовые лепестки.

Надо же, стоит себе сложа руки и смотрит в окно, поразилась миссис Пул. Сузи бы давно уже схватила полотенце и вытирала посуду.

— Как в колледже? — спросила она. — Ты что-то осунулась. Все горбатишься над книжками?

Гэрриет отвернулась от окна и сказала:

— Мама, я беременна.

— Что?!

— Я беременна.

Резиновые руки на миг замерли, потом вдруг замелькали очень быстро.

— Откуда ты знаешь?

— Я прошла тест.

— Все твой Джеффри! — визгливо заговорила миссис Пул. — Он мне сразу не понравился.

— Нет, это не он. Это совсем другой.

— Ах ты шлюшка! — прошипела миссис Пул.

Потом на Гэрриет обрушилась материнская истерика по полной программе: со слезами, с выкриками «после всего, что мы для тебя сделали», и «в лепешку расшибались, все выкраивали тебе на учебу».

— Я знала, знала, что этим кончится!.. — голосила она. — Все эти волосатики желторотые со своими идеями… Свободную любовь им подавай! И отец твой тоже хорош: рвался отправить доченьку в университет!.. Вот и дорвался. И где, где мы тебя упустили? Что теперь скажут Нивы?

И опять по новой, круг за кругом, одно и то же, одно и то же…

Гэрриет села. Кошка, которой дела не было до семейных распрей, лениво потерлась об ее ноги, прыгнула на колени и самозабвенно затарахтела. У Гэрриет опять начался приступ тошноты.

— Мама, выключи, пожалуйста, свои сардельки! — взмолилась она.

— Ну, и что ты теперь намерена делать? — спросила миссис Пул. — Молодой человек, как я понимаю, тебе кукиш показал?

— Если ты говоришь о женитьбе, то да, он не хочет на мне жениться.

— Мало ли, чего он не хочет… — угрожающе начала миссис Пул.

— Мама, сейчас двадцатый век, — вздохнула Гэрриет. — И потом, наши отношения были важны для меня, а не для него. Он не любит меня. Но, по крайней мере, он дал мне деньги на аборт.

Миссис Пул взяла чек, и на лице у нее появилось горестно-удовлетворенное выражение, какое бывает у пассажиров, прождавших полчаса на холодном ветру и наконец-то увидавших автобус.

— Он, стало быть, держит деньги у Куттса? Наверное, воображает, что он пуп земли. А аборты разве не запрещены?

— Нет, уже нет, — сказала Гэрриет. — Сегодня утром я ездила в Лондон, на прием к врачу. Все вполне законно. Меня записали на пятницу.

— Ну и ладно, — сказала миссис Пул, видимо, успокаиваясь. — Хорошо, что у твоего молодого человека хоть на это хватило соображения.

Гэрриет вздохнула.

— Ты правда хочешь, чтобы я сделала эту операцию? Может, лучше все-таки оставить ребенка?

Во взгляде миссис Пул отразился непередаваемый ужас, словно она только сейчас разглядела на автобусе табличку «Частный».

— То есть как оставить? Где ты собираешься его держать?

Будто речь идет о слоне, а не о ребенке, подумала Гэрриет.

— У нас нельзя, — продолжалa ее мать. — Только представь, что скажут люди — Нивы хотя бы. И в каком положении окажутся тогда Сузи с Питером? Нет, это невозможно. Где ты будешь жить? У тебя же ни гроша за душой.

— Но когда Аманда Сатклифф родила без мужа, ты как будто отнеслась к этому спокойно, — напомнила Гэрриет.

— Аманда Сатклифф — совсем другое дело. Все знают, что она с придурью, так что ее история никого не удивила. Может, это и не очень красиво звучит, но вот что я тебе скажу: хочешь окончить университет — от ребенка придется избавляться.

— Этот ребенок, между прочим, твой внук или внучка, — глухо проговорила Гэрриет. — Ты же всегда говорила, что хочешь внуков.

— Хочу. Но по-человечески, а не так. — Миссис Пул заплакала. — Что теперь скажут люди?

— Господи, какая разница, что они скажут? — крикнула Гэрриет и выбежала из кухни.

Наверху она толкнула дверь своей спальни и бросилась на кровать. Через некоторое время вошла мать и, присев рядом, стала гладить ее по голове.

— Прости, что я накричала на тебя, доченька. Все это так неожиданно. Но ты должна понять: родить — это еще не все, точнее, это только начало. Ребенку нужна семья, родители, деньги, в конце концов, — разве ты сможешь ему все это дать? А так — пройдет пятница, и снова все войдет в норму. Только представь, как расстроится папа, если ты не получишь степени: Тебе надо как следует отдохнуть, вот что. Скоро у тебя каникулы, можно съездить всем вместе на озера — ты ведь давно хотела посмотреть на домик Вордсворта, да?..

Рука матери легко, но настойчиво выглаживала ее плечо, словно месила тесто. Мать явно чувствовала себя виноватой и по-своему просила прощения, но все это мало трогало Гэрриет. Вероятно, с тех пор, как они с Саймоном расстались, ее чувства вообще сильно притупились.

Потом они вместе спустились в гостиную и включили телевизор, но миссис Пул скоро пожаловалась на усталость и ушла спать. Гэрриет сидела, тупо глядя в экран. Показывали какой-то фильм ужасов — кажется, про огромного тарантула. Она даже не заметила, когда вместо тарантула вдруг появился священник и заговорил о смирении.

— Всему свой срок, — начал он тонким пронзительным голосом.

Гэрриет вдруг так явственно вспомнила Саймона, что у нее из глаз хлынули слезы. Внутри ее жило и росло то единственное, что осталось ей в память о Саймоне. И тогда она решила оставить ребенка.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 8

Миссис Гастингс захлопнула папку.

— К сожалению, мисс Пул, для вас пока ничего нет, — сказала она.

Гэрриет почувствовала, как ее охватывает отчаяние.

— Пожалуйста, посмотрите еще раз, — попросила она. — Я согласна на любую работу, только чтобы с проживанием.

— Если я не ошибаюсь, мисс Пул, ровно то же самое вы говорили перед тем, как получить место у мистера Уиднелла.

— Да, миссис Гастингс. Простите, что так вышло.

Миссис Гастингс с удовольствием разглядывала собственные ногти, такие отточенные и красные, словно она только что раздирала ими живую плоть.

— У вас как будто имеется кое-какой личный опыт, и вам следовало бы знать, как держать мужчин, вроде мистера Уиднелла, на расстоянии. Или держать мужчин на расстоянии вообще не по вашей части?

Гэрриет до боли сцепила пальцы, на лбу у нее выступила испарина. Спокойно, приказала она себе. Только не повышать голоса, иначе все пропало.

— Пожалуйста, посмотрите еще что-нибудь, — повторила она. — Если я не найду работу, мы просто погибнем.

Миссис Гастингс на секунду включила неоновую улыбку.

— Что же вы не подумали об этом, когда в такой спешке уезжали от мистера Уиднелла? Приходите в понедельник.

Гэрриет уже собиралась возобновить свои мольбы, но зазвонил телефон. Миссис Гастингс сняла трубку.

— Кто хочет говорить, мистер Эрскин? Опять то же самое? Хорошо, соедините. — Тут ее голос стал сладким, как патока. — Добрый день, мистер Эрскин. Ну, как дела? — Последовало молчание. — Но, по-моему, я уже присылала к вам не меньше десяти кандидаток, неужели ни одна не подходит? Да, конечно… Это прекрасно, что вы завтра уезжаете во Францию, но что я могу поделать? Вы уже видели всех моих самых лучших девочек… Как насчет худших? У нас таких нет, мистер Эрскин. — Взгляд ее задержался на Гэрриет. — Хотя… скажите, мистер Эрскин, — она доверительно понизила голос, — как бы вы отнеслись к девушке, которую постигло… как бы это сказать… прискорбное стечение обстоятельств?

Гэрриет не знала, куда девать глаза.

— Поточнее? — Рука с кроваво-красными ногтями принялась передвигать по столу горшочки с кактусами. — Видите ли, тут у меня есть некая мисс Пул… У нее маленький ребенок. Нет, так получилось, что она не замужем… Посмотрите? — Улыбка миссис Гастингс снова вспыхнула неоновым светом. — Вот и прекрасно! Вы будете очарованы. Нет-нет, совсем не то, чего можно ожидать… Очень скромная, прекрасные манеры, сама водит машину, готовит. У нее университетский диплом по английскому и большой опыт работы с детьми.

Гэрриет пыталась что-то возразить, но миссис Гастингс отмахнулась от нее, как от мухи.

— Хорошо, мистер Эрскин. Я сейчас же сажаю ее в такси и отправляю к вам.

Она положила трубку.

— Ну, мисс Пул, считайте, что вам повезло. Это был Кори Эрскин.

— Тот самый? Писатель?

Миссис Гастингс кивнула.

— Я очень люблю его книги, — сказала Гэрриет.

— Да, книги писать у него получается гораздо лучше, чем ладить с людьми, — заметила миссис Гастингс. — Его брак окончательно развалился.

— Как развалился? — опешила Гэрриет. — Он ведь, кажется, женат на Ноэль Белфор? Ну да, их всегда приводят в пример как образцовую семейную пару. Она еще рассказывает во всех интервью, как угодить мужу, чтобы он…

— Ее мужу, — перебила миссис Гастингс, — невозможно угодить. На моей памяти это один из самых привередливых клиентов. Думаю, что эта работа вам не светит. Но если все же случится чудо и он предложит вам попробовать, — не вздумайте отказываться. В вашем положении, знаете ли, харчи перебирать не приходится. Да наведите хоть чуть-чуть марафет, прежде чем ехать к нему. И старайтесь держаться увереннее. Адрес — Чилтерн-стрит, номер девять.

Легко сказать, марафет, угрюмо думала Гэрриет, торопливо раздирая расческой спутанные волосы. А как его навести, когда все, все кончилось — лосьон, дезодорант, тушь для ресниц? Когда нет денег даже на то, чтобы поставить набойки на старые туфли? Когда волосы от дешевого мыла стали тусклыми и ломкими?

Глава 9

Номер девять отличался от остальных домов по Чилтерн-стрит своей яркой, почти кричащей расцветкой: он был синий, с изумрудно-зеленой дверью. Дрожа от страха и волнения, Гэрриет отдала таксисту последнее, что у нее было, и позвонила. Довольно долго никто не отзывался, но наконец дверь распахнулась, и на пороге появился высокий мужчина в черном свитере.

— Что вам? — спросил он, окинув Гэрриет угрюмым взглядом.

— Мистер Эрскин? Я из агентства по найму.

— Входите. Но придется подождать, пока я закончу телефонный разговор.

Вслед за хозяином Гэрриет поднялась по лестнице и попала в просторную, заваленную книгами, комнату. Книги теснились на полках вдоль стен, лежали горой на большом рабочем столе и устилали почти весь пол, так что розовый ковер едва проглядывал между ними.

— Я скоро, — бросил хозяин и, закурив, вернулся к телефону.

— Оскар, ты слушаешь? Так вот, мне плевать, будут американцы участвовать или нет — деньги мы и без них как-нибудь найдем, — но имей в виду: я не намерен вводить в сценарий еще один большой персонаж!

Бедный Оскар, подумала Гэрриет. Она сидела в мягком кресле с шелковой обивкой желто-лимонного цвета, повернув ноги так, чтобы не были видны спущенные петли на колготках.

На столике рядом с креслом стояло несколько фотографий. На двух были дети — мальчик и девочка, оба очень красивые, с длинными светлыми волосами и темными, чуть раскосыми глазами. На третьей — снятая в полный рост скаковая лошадь. Кори Эрскин считался когда-то одним из лучших жокеев-любителей, вспомнила Гэрриет. С последней, четвертой фотографии, на нее смотрела знаменитая Ноэль Белфор. В своих символических бикини она сама напоминала красивую, холеную лошадь. Длинные ноги, красивое тело, маленькая голова — это была настоящая, классическая красота. В эти золотисто-карие глаза и большой чувственный рот влюблялись зрители всего мира.

Интересно, а что из себя представляет тот, с кем так долго и так счастливо — если верить женским журналам — жила Ноэль Белфор? Гэрриет с любопытством покосилась на хозяина. Его лицо поразило ее своей каменной неподвижностью. Широкие скулы и внимательные, чуть раскосые глаза делали его похожим на индейца. Точно, индеец, подумала Гэрриет, — такой же загадочный, непроницаемый и такой же далекий от страстей цивилизации, как они. Когда телефонный разговор подошел к концу, зимнее солнце из окна, упав на лицо Кори Эрскина, высветило его нездоровую бледность, глубокие складки у рта и проседь в длинных темных волосах.

— Простите, что заставил ждать. — Он взялся за недопитую бутылку виски. — Выпьете?

Гэрриет помотала головой. Последний раз она ела вчера в обед, и один «стаканчик», вроде того, какой Кори Эрскин налил себе, нокаутировал бы ее в два счета.

Но, когда он подвинул к ней свой портсигар, она все же соблазнилась и вытянула сигарету, хотя и знала, что во время собеседования обычно не следует курить. Сигарета в ее пальцах дрожала, и ему пришлось придержать ее руку, чтобы она смогла прикурить.

Выпрямившись, он довольно долго разглядывал ее.

— Я вижу, вы еще не оправились после родов, — сказал наконец он. — Сколько вашему ребенку?

— Три месяца, — поспешно ответила Гэрриет. — Сначала я и правда какое-то время не могла оклематься, но теперь уже все в порядке.

— Кто отец?

Гэрриет вспыхнула.

— Чего вы боитесь? — усмехнулся он. — Думаете, как только вы откроете мне его имя, я тут же встану на роликовые коньки, схвачу мегафон и поеду кричать о вашей тайне на всех перекрестках?

— Он студент-старшекурсник, — сказала Гэрриет. — Зовут Саймон Вильерс.

Даже теперь, спустя почти год, от одного звука этого имени у нее пересохло во рту, и горло тоскливо сжалось.

Кори Эрскин удивленно вскинул голову.

— Саймон Вильерс? Такой красивый светловолосый мальчик с туго набитым кошельком? Он еще, кажется, метит в актеры?

У Гэрриет сильнее задрожали руки.

— Вы его знаете?

— Да, мы сталкивались. Этим летом я читал в Оксфорде несколько лекций по драматургии. Саймону Вильерсу поручили меня опекать.

— И как он вам? — сдавленным голосом спросила Гэрриет.

— Весьма доволен собой. А разве вы его не видите? Он вам что, не помогает?

— Он дал мне деньги на аборт, но в последнюю минуту я струсила, вместо аборта заказала себе контактные линзы и родила ребенка.

— Он знает?

— Я написала ему, но он не ответил — возможно, был за границей. Хотя это не имеет значения, он ведь меня не любил.

— Родители тоже не помогают? — спросил он.

— Они согласны помочь, но только при условии, что я отдам Уильяма — так зовут моего сына — на усыновление, а я даже подумать об этом не могу.

— Где он сейчас?

— Я оставила его у подруги — до вечера.

От голода у нее явственно заурчало в животе. Кроме того, она чуть не по пояс провалилась в мягкое желто-лимонное сиденье и в этой позе с задранными ногами чувствовала себя довольно нелепо.

Кори Эрскин задумчиво разбалтывал лед в стакане виски.

— Стало быть, вы хотите смотреть за моими детьми?

Гэрриет кивнула, изо всех сил стараясь не показать, как сильно она этого хочет.

— Вот они, — он кивнул на фотографии. — Джону восемь лет, Шатти пять. Вы наверняка читали в газетах байки про нашу с Ноэль семейную идиллию — так вот, все это вранье, и нашим детям с нами пришлось несладко. С тех пор, как родился Джон, Ноэль никак не может решить, разводиться ей со мной или нет, а дети, как водится в таких случаях, превратились в предмет спекуляции. Теперь она наконец-то остановила свой выбор на Ронни Акленде, — в его голосе появились жесткие, почти металлические нотки, — и мы занимаемся разводом.

Мне часто приходится надолго уезжать, — продолжал он. — Но дети постоянно живут у меня, в старом фамильном доме в Йоркшире. Из-за того, что Ноэль не умеет уживаться с людьми, няни у нас менялись, как в ускоренном кино. Я хочу, чтобы мои дети наконец-то почувствовали себя спокойно и уверенно, а для этого им нужен кто-то добрый, любящий, надежный и, главное, постоянный.

Договорив, Кори Эрскин поднял глаза. Перед ним сидело жалкое, бледное создание, совершенный заморыш: длинные, растопыренные по-жеребячьи ноги, темные волосы, стянутые на затылке черной мятой лентой, не правильные черты лица, огромные испуганные глаза, пухлые, как у ребенка, дрожащие губы.

— А вы хорошо себе представляете, на что идете? — спросил он. — У нас ведь там страшное захолустье, почти что край света, и местные жители разговаривают только об охоте. Сам я езжу туда работать, потому что там спокойнее, чем в Лондоне, но вы — сможете ли вы целиком посвятить себя моим детям? Если нет, то вряд ли стоит и пытаться. Сколько вам лет?

— Почти двадцать, — сказала Гэрриет.

— Но миссис Гастингс говорила что-то про университетскую степень?

— Она преувеличила. Когда я забеременела, мне пришлось бросить университет.

— Вот как? А вообще-то вам приходилось раньше смотреть за детьми?

— Мои знакомые довольно часто оставляли со мной детей, когда уходили.

— Но я понял, что вы как будто уже работали у миссис Гастингс — если, конечно, это не очередное ее преувеличение. Сколько вы продержались на предыдущей работе?

— Только один вечер, — чуть слышно ответила Гэрриет, водя носком туфли по ковру. — Я должна была вести хозяйство у одного человека, за городом.

— Ну и?

— Он… В первый же вечер он попытался меня изнасиловать.

Кори Эрскин приподнял брови.

— Лихо. И как же он это проделал?

— Вошел в мою спальню, как только я выключила свет, и…

— И вы решили оказать ему достойное сопротивление? Ну что ж, похвально.

Гэрриет вспыхнула, сердясь на самое себя: зачем она это говорила? Рассчитывала на сочувствие? Напрасно. Лицо Кори Эрскина ничего не выражало.

— А что ваш ребенок? — спросил он. — Много плачет?

Она вздохнула. Во всяком случае, можно говорить правду, все равно этой работы ей не видать как своих ушей.

— Да, много. Дети ведь как барометры, показывают настроение тех, кто с ними рядом. То есть… — Она запнулась. — Будь мне хорошо, наверное, и он был бы гораздо спокойнее. Но я уже забыла, когда мне в последний раз было хорошо.

Но Кори Эрскин уже не слушал ее. Отвернувшись к пишущей машинке, он отыскал нужное ему место на странице, провернул каретку назад и одним пальцем впечатал туда несколько слов.

Чурбан бесчувственный, подумала Гэрриет.

— Ну что ж, в конце концов, это ваши проблемы, — не оборачиваясь, сказал он. — Будете жить с ним в дальней комнате. Там его никто, кроме вас, не услышит.

Гэрриет открыла рот от удивления.

— Вы, я слышал, умеете готовить и водить машину? — продолжал он.

Гэрриет кивнула.

— Вот и хорошо. Не волнуйтесь, вам не придется везти на себе все хозяйство — этим у нас занимается миссис Боттомли. Она живет с нами много лет, но смотреть за детьми ей уже не под силу. Джон учится в подготовительной школе, он приезжает домой только на выходные. Шатти, младшая, ходит в школу на полдня. Вы должны будете возить их туда и обратно, смотреть за ними, когда они дома, следить за их одеждой, готовить для них — словом, все, что нужно. Завтра я уезжаю во Францию и пробуду там не меньше месяца, но когда вернусь, собираюсь пожить какое-то время дома: мне надо будет закончить пару рукописей.

— То есть… вы хотите сказать, что вы меня берете? — дрожа от волнения, спросила Гэрриет.

Он кивнул.

— Я только не уверен, понравится ли вам у нас.

— Понравится ли мне, — медленно повторила она. — Это все равно, что спрашивать утопающего, понравится ли ему спасательный круг.

Только теперь Кори Эрскин впервые улыбнулся, и Гэрриет поняла, чем этот человек мог покорить когда-то саму Ноэль Белфор.

— Думаю, вам лучше всего выехать в воскресенье, — сказал он. — Самый удобный поезд в двенадцать дня. Я договорюсь, чтобы в Лидсе вас встретили. А теперь, если вы меня извините, — мне до отъезда надо еще много чего доделать.

— Я… не знаю, как вас благодарить, — пролепетала она. — Я все сделаю, чтобы вашим детям было хорошо. — Вставая, она покачнулась, но все же успела ухватиться за край стола.

— Вы должны начать как следует питаться. — Кори Эрскин вынул чековую книжку. — Вот, двадцать фунтов на проезд, двадцать пять аванс за первую неделю. — И он вручил ей чек на сорок пять фунтов.

У Гэрриет вдруг навернулись слезы на глаза.

— Простите. — Она торопливо отвернулась. — Я просто никак не ожидала… Правда, это для меня слишком большие деньги.

— Мне нужно, чтобы вы как следует смотрели за детьми, а не бродили по дому, как привидение. Вряд ли миссис Боттомли удастся вас изнасиловать, так что в конце февраля мы с вами наверняка увидимся. Думаю, без меня вам даже легче будет устроиться: по крайней мере, никто не будет совать нос в ваши дела.

Когда она простилась с ним, продолжая сбивчиво его благодарить, Кори Эрскин снова сел за работу, но тут же встал и подошел к окну. Гэрриет на другой стороне улицы вытащила из сумочки чек, повертела его в руках, посмотрела на свет и вприпрыжку бросилась вперед, при этом чуть не сбив с ног какого-то прохожего.

Прежде чем свернуть за угол, она обернулась и, отыскав глазами его окно, смущенно махнула рукой. Он махнул ей в ответ.

Кретин безмозглый, обругал он сам себя. Надо же умудриться, вместо того, чтобы найти порядочную няню для детей, нанять девочку с младенцем — зачем? Чтобы вместо двух детей стало четыре?

Кори Эрскин взглянул на фотографию жены и стиснул зубы. Потом, плеснув себе виски, он снова сел за машинку.

Глава 10

Когда эйфория от свалившегося на нее счастья прошла, у Гэрриет появились первые смутные опасения. Она еле-еле управляется с одним ребенком. Так имеет ли она право брать на себя еще двоих, наверняка избалованных и издерганных?

Я не справлюсь, не справлюсь, твердила она себе, трясясь в воскресном двенадцатичасовом поезде. С каждой минутой поезд увозил ее все дальше от Лондона — и от последней слабой надежды столкнуться на улице с Саймоном.

Как и было обещано, в Лидсе ее ждала машина. Уильям, кричавший в поезде почти без передыха, наконец-то угомонился, и у Гэрриет появилась возможность взглянуть, куда они едут. Вид за окном не слишком ее взбодрил.

Закопченные окраины Лидса сменились сначала нормальными лугами и лесами, но по мере продвижения на север пейзаж делался все суровее и пустыннее. Каменные заборы вдоль дороги, холмы цвета хаки, поросшие красно-бурым папоротником, болотистые вересковые пустоши — скучный, унылый пейзаж. Гэрриет поежилась и крепче прижала к себе сына. Неудивительно, что Ноэль Белфор сбежала из этих мрачных мест.

После деревни с беспорядочно разбросанными серыми домиками дорога круто пошла на подъем.

— Дом Эрскина — вон он, наверху, — кивнул ей шофер. — Называется — знаешь как? — «Дом на отшибе». Я бы лично в таком жить не согласился. Но писатели — у них свои понятия… Хотя, конечно, если подопрет, ко всему можно притерпеться.

Большой серый дом Эрскина расположился между склонами двух пологих холмов, в полумиле от петляющей в низине реки. К стенам со всех сторон подступали заросли заброшенного сада, за садом, как часовые, стояли высокие сосны.

Волнуясь, Гэрриет постучалась в высокую дверь, усеянную медными шляпками гвоздей. Ей открыла рыжеволосая немолодая женщина с начесом на голове и недовольным одутловатым лицом. Едва окинув Гэрриет недружелюбным взглядом, она тут же переключилась на большого полосатого кота, пытавшегося улизнуть на улицу.

— Амброзии! Куда это ты наладился, бесстыдник? — В последний момент она успела ухватиться за кошачий хвост и втащить орущее животное обратно в дом, после чего с достоинством обернулась к Гэрриет.

— Мисс Пул? — ледяным тоном осведомилась она. — Я миссис Боттомли.

— Очень приятно, — сказала Гэрриет, здороваясь с ней за руку и стараясь не уронить при этом Уильяма или какой-нибудь из чемоданов.

В просторной прихожей ее встретили двое ребятишек. Они только что сбежали по лестнице, волоча за собой черного Лабрадора, и теперь замерли в ожидании, подозрительно поглядывая на Гэрриет.

— Джон и Шарлотта! — обратилась к ним миссис Боттомли. — Познакомьтесь. Это мисс Пул.

— Здравствуйте, — не очень уверенно сказала Гэрриет. — А это Уильям.

— Как вы доехали? — важничая, заговорила младшая девочка. — Мы сейчас… мы сейчастливы вас видеть. У Амброзия течка, его поэтому не пускают гулять. Правда, он оказался Амброзия, а не Амброзии, только когда папа его купил, мы думали, что он Амброзии.

Миссис Боттомли наклонилась за чемоданом.

— Пойдемте, — через плечо бросила она Гэрриет и величественно направилась к лестнице.

— Осторожнее! — крикнула Гэрриет, но было уже поздно. Шпагат, которым был перетянут чемодан, лопнул, и все содержимое — по большей части их с Уильямом белье, которое она не успела постирать перед отъездом, — вывалилось на пол.

Дети просто закатились от смеха. Шатти подвывала, держалась за бока, и никак не могла остановиться. Лед был разбит окончательно и бесповоротно, и брат с сестрой бросились подбирать вещи.

Миссис Боттомли, напротив, еще больше надулась. За все время, пока они с Гэрриет поднимались по лестнице, а потом шли по длинному коридору, она ни разу не обернулась.

Дом, снаружи такой мрачный, изнутри оказался воплощением поистине барской праздности. Толстые, мягкие, как мох, ковры, обои «под мокрый шелк», портьеры самых смелых и невообразимых тонов — все это было подобрано вдохновенно и со вкусом, но явно без оглядки на расходы.

Проходя мимо зеркал, висевших на каждом шагу в прихожей и на лестнице, Гэрриет старалась не смотреть на собственное бледное, озабоченное отражение.

— Прекрасный дом, — сказала она в надежде хоть чуть-чуть поколебать ледяную неприязнь миссис Боттомли. — И видно, что вы прекрасно за ним смотрите.

Миссис Боттомли не удостоила ее ответом.

— Ваша спальня, мисс, — сказала она наконец, перешагивая порог небольшой комнатки. Все здесь, не считая желтых занавесок и желтого цветастого покрывала на старинной кровати с деревянными столбиками, было выдержано в серо-белых тонах. — Мальчик может спать в соседней комнате, — суховато добавила она, всем своим видом показывая, что ребенок для нее не существует.

— Спальни Шатти и Джона в другом конце коридора, но они сообщаются с вашей при помощи вот этого устройства. Не забывайте включать его на ночь. Тогда, если кто-то из детей проснется среди ночи, вы тут же услышите. Сегодня я уложу их сама. Ужин для вас будет готов через час. — Говоря все это, она ни разу не взглянула Гэрриет в лицо.

Гэрриет тоскливо вздохнула: что ж, видно, она пришлась не по нраву домоправительнице.

Через час, войдя в большую, зеленую — явно викторианскую — столовую, она увидела длинный стол, накрытый на одну персону, и загрустила еще больше.

— А вы разве не поужинаете со мной? — робко спросила она у миссис Боттомли.

— Благодарю, я привыкла есть у себя. Надеюсь, что сегодня я вам не понадоблюсь, — ответила миссис Боттомли и начала царственно удаляться, но в эту самую минуту за спиной у нее раздался приглушенный всхлип. Обернувшись, она увидела жалкое девчоночье лицо с дрожащими губами и судорожно сжимаемый в кулаке носовой платок.

Сердце миссис Боттомли дрогнуло. Она быстрыми шагами приблизилось к Гэрриет и обняла ее за плечи.

— Ну, будет тебе, деточка, не плачь. Ты и оглянуться не успеешь, как ко всему здесь привыкнешь. Сейчас тебе, конечно, кажется, что в нашей глухомани можно пропасть с тоски, но знала бы ты, как тебя ждали дети, — тебя и твоего малыша! Да и мне с тобой все будет веселее. Одной, знаешь ли, скучновато по вечерам.

Гэрриет высморкалась и спросила:

— Так вы не осуждаете меня за то, что я родила Уильяма без мужа?

— И в мыслях не было! — солгала миссис Боттомли, которая не далее как вчера обещала своим приятельницам в деревне, что поставит эту блудницу на место.

— Пойдем-ка лучше поужинаем вместе на кухне. Глядишь, после еды тебе и полегчает немного. Пойдем, пойдем, выпьем по капельке хересу за знакомство!..

Глава 11

И все же Гэрриет не раз потом поражалась тому, как она выжила в эти первые несколько недель. Каждое утро надо было вставать в шесть, чтобы накормить и подмыть Уильяма, отвезти Шатти в школу и вернуться — уже к следующей кормежке Уильяма. Потом была нескончаемая стирка и глажка, потом она моталась в деревню за покупками, потом прибирала комнаты, готовила еду, стелила постели — и так день за днем, без конца и края.

Вечером она валилась в кровать в полном изнеможении, чувствуя, что не выдержит больше ни дня, и засыпала в слезах, а через час или два ее будил крик Уильяма, у которого начали резаться зубки. Дел всегда было невпроворот, но с работой Гэрриет еще худо-бедно справлялась. Труднее было оставаться неизменно бодрой и веселой, что как бы тоже входило в ее обязанности. Шатти совершенно не умела играть одна, и ее все время приходилось чем-то занимать. Ее бурная любовь к Уильяму представляла ежечасную угрозу для его здоровья: то она умудрялась скормить ему что-то неудобоваримое, и он срыгивал все молоко, то она вбегала и будила его через пять минут после того, как Гэрриет с трудом удавалось его уложить.

С Джоном проблем оказалось еще больше, чем с Шатти. Мальчик явно чувствовал себя глубоко несчастным, и по выходным, когда он бывал дома, Гэрриет сама готова была из кожи лезть, лишь бы его развеселить.

Когда его приступы угрюмости проходили, с ним вполне можно было общаться, но из-за бесстрастной индейской маски, унаследованной им от отца, почти невозможно было угадать, о чем он думает. Часто он часами молчал, и хотя ни разу не спрашивал о матери, Гэрриет замечала, что перед приходом почтальона он всегда ошивается в прихожей, а убедившись, что писем нет, снова замыкается в себе.

Если Кори регулярно присылал детям длинные письма, полные рисунков и смешных, хотя иногда совершенно бредовых шуток, то Ноэль Белфор явно не верила в почту как средство общения. За пять недель от нее пришла одна-единственная открытка с африканским штемпелем, и та была адресована Кори. На открытке была сфотографирована команда здоровенных негров-футболистов в момент игры, на обороте бросалась в глаза приписка: «Ну, как они тебе, милый? Мне нравятся. Успела переспать со всеми, кроме вратаря».

При виде этого послания лицо миссис Боттомли захлопнулось, как стальной капкан. У Гэрриет — хоть она и умирала от любопытства — хватило ума не задавать вопросов. Она надеялась, что миссис Боттомли сама не выдержит и заговорит с ней о загадочных семейных отношениях своего хозяина. И ее надежды довольно скоро оправдались.

Однажды в конце февраля они вдвоем сидели перед ужином в маленькой уютной каморке при столовой. Над камином висел большой портрет обнаженной Ноэль Белфор. Какая красавица, подумала Гэрриет. Наверное, при виде ее в каждом мужчине просыпается желание.

— Кто это писал? — спросила она.

Миссис Боттомли негодующе фыркнула и даже покраснела от возмущения, но желание посплетничать было сильнее ее.

— Мастер Кит писал, кто же еще. Но лучше бы он этого не делал.

— Кто такой мастер Кит?

— Младший брат мистера Кори. — Миссис Боттомли по старинке называла «мастером» младшего сына в семье.

— Брат? — удивилась Гэрриет. — Ни за что бы не подумала. У него получился потрясающий портрет.

— Еще бы! — Миссис Боттомли неприязненно покосилась на роскошное, праздное тело Ноэль Белфор. — Он ведь долгонько над ним трудился. Помню, мистер Кори только-только уехал за границу, и тут же заявляется мастер Кит и спокойненько так мне говорит: я, говорит, миссис Боссис — это он так меня зовет — пейзажи писать приехал, — а у самого глаза уж блестят не по-хорошему. Я сразу догадалась, что это за пейзажи такие.

— Какой он из себя? — спросила Гэрриет. — Похож на мистера Кори?

— Нисколечко. — Миссис Боттомли подлила себе хересу из бутылки. — Мастер Кит, он, конечно, красавец — высокий, крепкий, золотоголовый, что твой подсолнух, — но с ним всегда жди беды. Помню, бедная их матушка вечно с ума сходила от беспокойства. Пейзажи, как же! Все его пейзажи кончились в спальне у миссис Эрскин. Она, представь, лежит себе перед ним в чем мать родила, отопление в доме работает на всю катушку, жара, как в июле. В общем, понятно, что у них там были за пейзажи.

— А мистер Эрскин? Что он сказал, когда вернулся? — поинтересовалась Гэрриет. — Наверное, дома был грандиозный скандал?

— Да уж, — хмыкнула миссис Боттомли. — Надо было их обоих видеть. Мистер Кори весь холодный и презрительный, просто лед с ядом, а она бьется в истерике и кричит на весь дом: «Ну и что, ты же сам хотел, чтобы все оставалось в семье!..»

Помолчав немного, миссис Боттомли доверительно продолжала:

— Все дело в том, что мастер Кит был у нее не первый, далеко не первый. Как наш Джон родился, так с тех пор и потянулось: то у нее один, то другой…

— Как же мистер Эрскин такое терпит? — спросила Гэрриет. — Разве у него такой уж мягкий нрав? Я что-то не заметила.

— Я тоже не замечаю. — Миссис Боттомли угрюмо поджала губы. — Иногда он бывает ой-ой как крут, но с ней — безобиднее овечки. Что поделаешь, любовь.

— И все же они разводятся — значит, он нашел в себе силы?

Миссис Боттомли пожала пухлыми плечами.

— Кто их знает, может, и не разведутся. Она вроде уже совсем собралась выходить за какого-то там Ронни Акленда, но боюсь, в конце концов мистер Кори примет ее обратно. Очень уж ей за ним хорошо: у него и имя, и зарабатывает он вон как. А она, знаешь ли, привыкла ко всему лучшему. А главное, ей приятно чувствовать свою власть над ним, знать, что он всегда у нее под каблуком.

Гэрриет понимала Кори Эрскина, как никто другой. Теперь, когда уже не нужно было каждый день ломать голову, чем кормить ребенка, все ее мысли были о Саймоне.

Шло время, но тоска по Саймону не убывала. Она грызла ее день и ночь и выматывала всю душу, оставляя лишь боль да пустоту. Пытаясь заполнить эту пустоту, Гэрриет хваталась за любую работу, а по вечерам до одури пялилась в телевизор или читала, пока совсем не слипались глаза — ничто не помогало. Боль не утихала, одиночество казалось беспросветным, словно ее одну замуровали в бетонной камере без окон и дверей. В тот же вечер, вскоре после того, как миссис Боттомли ушла спать, зазвонил телефон. Гэрриет сняла трубку.

— Звонит мистер Эрскин из Дублина, — равнодушно сообщила телефонистка. — Будете говорить?

— Да, — сказала Гэрриет, пытаясь сообразить, как Кори Эрскин мог оказаться в Ирландии.

— Кори? Алло! Пожалуйста, пригласите к телефону Кори, — послышался в трубке мужской голос — бархатистый, чарующе-медленный, словно ленивый.

— Его нет, — ответила Гэрриет.

— Жаль. Я надеялся его застать, — сказал голос. — А где он?

— Он улетел в Антибы. Может, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Вряд ли — разве что согласитесь дать мне взаймы пару тысчонок. Я нашел для Кори роскошную лошадь, он наверняка захочет ее купить.

— Если хотите, можете ему позвонить, — сказала Гэрриет. — Он оставил номер. Скажите мне только, кто вы.

В трубке раздался оглушительный смех.

— Кит Эрскин, паршивая овца семейства Эрскинов, к вашим услугам. Думаю, миссис Боссис наверняка успела вам кое-что обо мне порассказать, верно?

— Нет, ничего такого. — Гэрриет покраснела и порадовалась, что собеседник на другом конце провода не может ее видеть.

— Знаю, что успела. Но вы не верьте ни единому слову. Клянусь, я чист, как стеклышко.

Гэрриет прыснула, прикрывая трубку рукой.

— А вы, вероятно, Гэрриет? — продолжал он. — Несчастная жертва обмана?

— Простите? — Гэрриет тут же внутренне ощетинилась. — Кто вам такое сказал?

— Кори. Точнее, не сказал, а зачитал мне длинный-предлинный ультиматум по поводу того, что он со мной сделает, если я посмею на вас покуситься. Это не ваш малыш там так разрывается?

— У него режутся зубки, — сказала Гэрриет.

— Я бы на его месте сходил к дантисту, так ему и передайте. От Ноэль ничего нет?

Гэрриет рассказала ему об открытке с футболистами — что было, пожалуй, не очень корректно, но это она сообразила слишком поздно.

Кит на своем конце провода лениво рассмеялся.

— Мне нравится, как она держит Кори на поводке — да и меня, впрочем, тоже. В иные времена у нее этих поводков скапливалось по стольку, что даже странно, как у нее до сих пор одна рука не стала длиннее другой. Знаете, чем теперь занимаются все наши знакомые? Заключают между собой пари: разведется с ней Кори или нет.

— Извините, но мне нужно подойти к ребенку. — Гэрриет вдруг осознала, что сплетничать о своем хозяине нехорошо.

— Постойте, не уходите, — попросил Кит. — У вас просто потрясающий голос. Наверное, вы и сама такая же? Ну-ка, признайтесь, какая вы?

— Бледная и худая, как жердь, — сказала Гэрриет.

— Прекрасно, как раз то, что я люблю. В следующем месяце я должен писать в ваших краях один портрет, так что приеду, сам разберусь. Смотрите, не крутите там без меня с местными кавалерами!..

Как все это грустно и мило, думала потом Гэрриет. Грустно, потому что своей легкой, немного театральной непосредственностью он отчаянно напомнил ей Саймона; мило — потому что так приятно снова пококетничать с кем-то просто так, хотя бы по телефону.

А еще позже Амброзий, вернее, Амброзия, решила окотиться в огромной — четырехспальной, как мысленно называла ее Гэрриет, — супружеской кровати Эрскинов. К шести часам утра, устроив усталую, но довольную роженицу с пятью котятами в кухне на чистой подстилке, Гэрриет наконец-то добралась до собственной постели.

Однако очень скоро — кажется, через несколько минут — ее разбудил весьма ехидный голос Шатти, сообщавший, что уже половина десятого.

— О Боже! — Гэрриет кубарем скатилась с кровати. — Сегодня же у миссис Боттомли выходной!

Плюнув на умывание и на ходу натягивая на себя что попало, она бросилась вниз, сунула Джону и Шатти по куску хлеба с джемом, побросала Джону в чемодан все, что нужно на неделю, схватила переносную колыбельку с голодным и сердитым Уильямом и помчалась к машине развозить детей по школам.

Ночью подморозило, и колеса проскальзывали, как по катку. Гэрриет изо всех сил старалась сосредоточиться на дороге, но мешал Джон, игравший с дверной ручкой. Неожиданно его рука соскользнула, дверца подалась, и его чуть не вышвырнуло из машины. Крутанув руль и чудом избежав столкновения со встречным автомобилем, Гэрриет втащила Джона обратно, захлопнула дверцу и звонко шлепнула его по голой коленке.

— Чтобы больше такого не было! — в сердцах крикнула она.

Джон смолчал и даже не повернул в ее сторону головы, но кровь отхлынула от его щек. На голой коленке проступило красное пятно.

Шатти, разумеется, ликовала.

— Гадкий, гадкий Джон! — радостно повторяла она.

— А ну замолчи! — рявкнула на нее Гэрриет, заезжая в ворота школы.

Едва они остановились, Джон схватил свой чемоданчик и выскочил из машины.

— Пока, заяц, — сказала Гэрриет. К этому времени она уже перекипела. — В пятницу вечером заеду за тобой.

Джон побелел.

— Я тебе не заяц, — дрожащим от гнева голосом сказал он. — Я тебя ненавижу. Слышишь, ненавижу! Лучше бы ты к нам не приезжала! Я скажу папе, пусть он тебя выгонит!

Борясь со слезами, Гэрриет высадила Шатти у дверей начальной школы. Всю дорогу домой голодный Уильям орал благим матом.

— Уильям! — умоляла она. — Потерпи, уже скоро.

Дома, пока подогревалось молоко, она успела постирать кое-что для Уильяма и сунуть белье в центрифугу.

Неожиданно зазвонил телефон. В тот же миг Уильям взвыл с удвоенной силой, молоко убежало, а когда Гэрриет бросилась снимать его с плиты, выяснилось, что она забыла подставить под центрифугу ведро.

— Да черт возьми! — истерически взвизгнула она, уворачиваясь от мыльных брызг, хлещущих по ногам. — Заткнись, Уильям! Слышишь, заткнись!

— У вас, кажется, проблемы, — произнес бесстрастный голос у нее за спиной.

Гэрриет, холодея, обернулась. На пороге стоял Кори Эрскин.

Он действовал быстро и точно. В одну секунду, пока Гэрриет глядела на него с открытым ртом, он выключил центрифугу и отставил в сторону кипящее молоко.

— На одну бутылку хватит, — сказал он. — Переливайте, я сниму трубку.

Боже, пронеслось у Гэрриет в голове, и надо же ему было вернуться в такой жуткий момент!

— Это Джон, — сообщил Кори. — Требует вас.

— Откуда он звонит?

— Из автомата. Возьмите трубку наверху. Когда он выговорится, намекните ему, что неплохо было бы вернуться в школу. Ребенка давайте сюда, я покормлю.

Джон звонил, чтобы извиниться. Его голос звенел от волнения.

— Я просто хотел сказать… Гэрриет, ты не уезжай, ладно? Я не буду жаловаться на тебя папе. И вообще, прости меня.

У Гэрриет комок встал в горле.

— Все в порядке, заяц, — сказала она. — Спасибо, что позвонил. И ты тоже меня прости.

Когда она вернулась на кухню, Уильям уже спал. Бутылка с недопитым молоком лежала рядом. Его наоравшийся ротик был слегка приоткрыт, длинные ресницы лежали на щеках.

— Красивый малыш, — сказал Кори, передавая ей Уильяма. — Что там у Джона?

— Мы с ним поссорились сегодня утром. Он звонил извиниться. Кори усмехнулся.

— У этого парня манеры гораздо лучше, чем у его родителей. Интересно, в кого бы это? Что Шатти?

— В полном порядке, — ответила Гэрриет. — Мне страшно неловко, что мы с Уильямом вас так встретили. Просто сегодня мы проспали, и все с самого утра пошло наперекосяк. Позавтракаете?

Кори покачал головой.

— Лучше я последую примеру Уильяма, пойду спать. Всю ночь сегодня провел за рулем.

Это заметно, подумала Гэрриет: бледный, как смерть, небритый, глаза покраснели, и ввалились. Тут у нее мелькнула новая ужасная мысль.

— Простите… но вам придется еще немного подождать. Ночью Амброзия окотилась на вашей кровати, и я еще не успела переменить постель.

Боже, как ему все это должно быть противно, думала она, перестилая простыни на огромной кровати, которую он еще недавно делил с Ноэль Белфор. Эта сугубо женская спальня была насквозь пронизана эротикой, и все здесь — толстые белые ковры, розы на обоях, кровать под балдахином, туалетный столик в пене розовых кружев — должно было мучительно напоминать мужчине о ее хозяйке.

Но, если что и мучило Кори, по его виду это было незаметно.

— Кажется, будет снег, — сказал он, выглядывая в окно.

Когда раскрасневшаяся Гэрриет меняла вторую наволочку, она вдруг заметила, что Кори Эрскин следит за ней, и вспомнила, что сегодня утром не успела умыться и что на ней надет старый, застиранный донельзя красный свитер.

— Вы стали лучше выглядеть, — неожиданно сказал он. — Поправились.

— Миссис Боттомли держит меня на калорийной диете, — вспыхнув, пробормотала Гэрриет.

Около семи вечера Кори наконец пробудился ото сна и вышел на кухню. В одной руке у него был стакан с виски, на другой висела Шатти с полутораметровым надувным тигром в обнимку.

— Смотри, что мне папа привез, — сказала она и повернулась к Кори. — А Гэрриет сегодня проспала! Я из-за нее опоздала на музыку, и мне дали треугольник вместо табмурины.

— Во-первых, тамбурины, — сказал Кори. — А во-вторых, не ябедничай.

Шатти подбежала к окну.

— Смотри, какой снег глубокий. Можно, я сегодня попозже лягу?

— Нет, — сказал Кори. — Можешь показать мне Амброзию с котятами, а потом спать, и без разговоров. Кстати, как в школе дела? — спросил он. — У тебя уже есть лучшая подружка?

— Все девочки хотят быть моей лучшей подружкой, — сообщила Шатти. — Но все не могут. Наверное, им придется меня делить.

В кухню вплыла миссис Боттомли, груженная двумя большими сумками. Она только что вернулась после выходного, и на ее бордовом пальто и фетровой шляпке с кокетливой птичкой из перьев еще лежали пушистые снежинки.

— Мистер Кори! — закудахтала она. — Какая неожиданность! Что же вы нас не предупредили? Знай я, что вы приедете, отперла бы для вас парадное. Ну да все равно, я вам очень, очень рада!

Он ей не меньше, подумала Гэрриет. Забирая у миссис Боттомли сумки, он поинтересовался, все ли местные магазины она успела скупить, и тут же справился про ее ревматизм.

— Грех жаловаться, — ответила миссис Боттомли. — Как Гэрриет приехала, так вроде и ревматизм стал меньше донимать: работы-то поубавилось. Все-таки пара молодых ног в доме — это совсем другое дело.

Кори взглянул на ноги Гэрриет.

— Вы, значит, ею довольны?

— Бывает, конечно, что она иногда замечтается, — проронила миссис Боттомли, снимая шляпку. — Но, в общем-то, мы с ней нашли общий язык. Да и работница она дай Бог — не то что те расфуфыренные барышни, которых вы присылали раньше. А как ваши Антибы? — спросила она, делая ударение на последнем слоге, так что получилось: Анти-Бы.

Кори переглянулся с Гэрриет и с самым серьезным видом ответил:

— Анти-Бы чуть меня не доконали.

— То-то вы так осунулись, словно всю дорогу пешком шли. Все от плохого питания. Там небось одни лягушки да деликатесы французские? Но ничего, мы вас тут быстро откормим.

Желая хоть немного оправдаться в глазах Кори за утренний прием, Гэрриет решила приготовить ему сегодня шикарный ужин, однако воплотить свои планы в жизнь ей не удалось. Выйдя в сад, чтобы стряхнуть воду с салата, она вдруг застыла как завороженная. Сосны стояли белые, как яблони в цвету, урны, полные снега, отбрасывали на лужайку голубоватые тени, снежинки легкими перышками порхали над головой.

Воспоминания о первой встрече с Саймоном нахлынули на нее с прежней остротой. Господи, в отчаянии думала она, суждено ли нам встретиться вновь? Бежали минуты — пять? десять? — но она стояла, не замечая времени, и очнулась лишь тогда, когда поняла, что замерзает. Вернувшись на кухню, она испуганно вскрикнула: Лабрадор Тритон занимался на полу куском мяса, Амброзия сидела на столе, где только что были креветки, и невозмутимо облизывала полосатую морду, соус на плите безнадежно свернулся.

На шум явился Кори.

— Господи, что тут у вас еще такое?

Гэрриет дрожащей рукой указала на Тритона и Амброзию.

— Я засмотрелась на снег в саду и забыла, что оставила мясо с креветками на столе!..

Кори опять ее удивил: он рассмеялся, впервые на ее памяти. Наконец, не выдержав, она тоже прыснула.

— Да, тут совсем пусто, — сообщил он, заглянув в холодильник. — Придется ехать куда-нибудь ужинать.

— Простите меня, ради Бога…

— Сколько можно извиняться? Лучше идите, приведите себя в порядок.

— Но… я же не могу ехать ужинать вместе с вами.

— Почему нет? Миссис Боттомли присмотрит за Шатти и Уильямом.

— Но… Но… — Гэрриет опять принялась за извинения.

— Послушайте, — прервал ее Кори. — Я готов стерпеть истерики, я как-нибудь обойдусь без вашего ужина, но бессмысленных пререканий я просто не выношу. Ступайте к себе и собирайтесь.

Ресторан, куда он ее привез, находился у въезда в долину. Потрясенная ценами в меню, Гэрриет выбрала омлет.

— Не говорите ерунды, — буркнул он. — Заказывайте что вам хочется.

— Но тут все так дорого.

— Посмотрели бы вы на парижские цены!.. Впрочем, можете вообще о них не думать. Я только что получил большой аванс — и разрешаю вам этим воспользоваться.

Сначала Кори рассказывал ей о том, как съездил во Францию, о черной кобыле Пифии, купленной с подачи Кита, — на той неделе ее уже должны переправить самолетом в Лидс, сказал он.

— Если это и правда стоящая лошадь, мы с ней, возможно, еще успеем подготовиться к апрельским скачкам.

К тому времени, как принесли кофе, выпитое мало-помалу начало действовать, и Гэрриет уже чувствовала себя гораздо свободнее.

— Ну так что, — сказал Кори, подливая ей вина. — Как вам работается у нас «на отшибе»? Нравится смотреть за детьми?

Гэрриет торопливо улыбнулась.

— Да, очень. У меня наконец-то все хорошо, я тут по-настоящему счастлива.

Он не ответил на ее улыбку.

— Я слежу за вами уже два часа. У вас все еще такой вид, будто вы каждый вечер засыпаете в слезах.

— Вам кофе со сливками или без? — спросила она.

— Без, благодарю вас, но не пытайтесь увести разговор в сторону. Разумеется, у вас все хорошо — по сравнению с тем, что было. Вы округлились, на щеках появился какой-никакой румянец — но взгляд такой же затравленный, как и раньше. И дергаетесь от всякого пустяка. Скажите, например, зачем вы изорвали в клочья эту бумажную салфетку?

— Нет-нет, у меня все в порядке, — торопливо проговорила она и чуть погодя спросила:

— Но, если я правильно поняла, вы хотите отказаться от моих услуг?

Голос ее заметно дрожал.

Будь у нее силы поднять в этот миг глаза, она бы увидела мелькнувшую на его губах улыбку.

— Вы еще слишком плохо меня знаете, — мягко сказал он. — Если бы я решил с вами распрощаться, я сказал бы вам об этом прямо. Завтра же вы встретитесь с моим врачом, он выпишет вам успокаивающее и снотворное. Думаю, что это ненадолго, но несколько недель придется попить. Иначе, боюсь, силы ваши скоро иссякнут. И еще один личный вопрос, хотя догадываюсь, что вы сейчас предпочли бы поговорить о чем-нибудь постороннем. Как вы познакомились с Саймоном Вильерсом?

От неожиданности Гэрриет чуть не поперхнулась кофе. Но, в конце концов, ей так надо было с кем-нибудь поговорить.

Она пожала плечами.

— В тот день был такой же снегопад, как сегодня. Я ехала на велосипеде, а Саймон на машине выехал мне навстречу и случайно меня сбил. Конечно, я его сразу узнала — Саймона и его компанию знает весь Оксфорд: у них самые лучшие машины, у них фотомодели из Лондона и музыка до утра. Я тогда отделалась легкими ушибами, но он сказал, что чувствует себя виноватым, и уговорил меня заехать в нему домой. У него оказался полон дом гостей, но в конце концов он их всех выставил за дверь. Когда на следующее утро мы с ним проснулись, он спросил, как меня зовут. Я вас шокировала?

Кори закурил сигару.

— Так, в меру.

— До него у меня не было мужчин. Я вдруг словно очутилась в раю. — Она разглядывала свои руки. — Казалось, что так будет продолжаться вечно. А потом, как-то утром, за кофе, он сказал, что мне пора выметаться, потому что возвращается его постоянная подружка. Для меня это был страшный удар. Скоро я узнала, что беременна, но даже это казалось пустяком яо сравнению с потерей Саймона. — Огромные темно-серые глаза тревожно смотрели прямо на Кори.

Он улыбнулся.

— Как вы думаете, Джону нравится в школе?

Слава Богу, он почувствовал, что она больше не хочет говорить о себе.

Глава 12

Возвращение Кори Эрскина значительно облегчило Гэрриет жизнь. Теперь в доме появился мужчина. Он мог принимать решения, мог, когда надо, взять на себя ответственность и мог цыкнуть на детей, если они слишком расходились. Но главное, теперь ей было с кем поговорить.

Конечно, имелись и свои издержки: у Кори случались приступы раздражительности, и тогда он становился нестерпимо властным и придирчивым. Но в хорошие минуты Гэрриет находила в нем остроумного собеседника, который к тому же никогда не кичился своим интеллектуальным превосходством, и вдохновенного слушателя. Прошло несколько недель, Гэрриет постепенно привыкла называть его по имени и без «мистера», но все же понимала, что знает его не лучше, чем в первый день знакомства.

Он был совершенно непредсказуем. То он начинал засыпать ее вопросами, что она думает о том-то и как бы отнеслась к тому-то; то бродил по дому, погруженный в собственные мысли, и вовсе ее не замечал, то, вдруг потеряв интерес к разговору, мог встать и уйти посередине фразы, и Гэрриет какое-то время беззвучно открывала рот, как рыба в аквариуме.

Иногда он работал ночи напролет. Часто, вставая к Уильяму, Гэрриет слышала приглушенный треск пишущей машинки под музыкальное сопровождение Вагнера или Верди. Утром в таких случаях он являлся на кухню страшнее смерти, молча читал газету, выпивал несколько чашек черного кофе, после чего часа на два отправлялся на верховую прогулку по пустынным окрестностям.

Потом, урвав несколько часов сна на диване в своем кабинете — вероятно, думала Гэрриет, ему слишком тоскливо одному в огромной супружеской постели, — он появлялся к чаю голодный как волк и в минуту уминал все детские бутерброды.

Он много пил, и каждое утро миссис Боттомли, укоризненно поджимая губы, выносила из его комнаты очередную пустую бутылку.

Едва ли виски делало его счастливее: выпитое накануне в качестве лекарства от тоски наутро оборачивалось черной депрессией, и он делался капризным и раздражительным. Он совершенно не выносил, когда его отрывали от работы, и Гэрриет все время приходилось быть начеку, чтобы к нему не прорвался кто-то из детей. Телефон в доме трезвонил не переставая, и Кори свирепел, если Гэрриет не успевала снять трубку после третьего или четвертого звонка. Звонили, разумеется, ему, и Гэрриет приходилось говорить всем одно и то же: «Простите, мистер Эрскин сейчас работает. Оставьте, пожалуйста, ваш номер, я попрошу его вам перезвонить». Мистер Эрскин почти никому не перезванивал, и его абоненты — особенно абонентки, — звоня по второму и третьему разу, обрушивались на Гэрриет с упреками: они были уверены, что она ничего ему не передавала. Отдельное неудобство составляла его привычка записывать приходившие ему на ум мысли на чем попало, от клочка бумаги до телефонного справочника. Однажды Гэрриет пришлось перетрясти четыре мусорных контейнера в поисках старого журнала, на обложке которого Кори набросал несколько строк Для сценария. После этого она зареклась выбрасывать что бы то ни было без его ведома.

Как-то в начале марта Кори сидел на кухне и, рассеянно таская изюмины из пакета, листал книжку Джона с комиксами. Была середина дня. Уильям, обложенный подушками и подушечками, важно восседал на красном коврике посреди пола. Блаженно гукая, он колотил деревянной ложкой по какой-то посудине и таращил глаза на сверкающие медные кастрюли, развешанные по стене. Гэрриет, только сегодня утром прочитавшая в журнале статью о том, как опасно держать детей на одних консервах, без особого энтузиазма протирала сквозь сито вареную капусту с морковкой, когда зазвонил телефон. Радуясь возможности ненадолго оторваться от нудного занятия, Гэрриет поспешила к телефону, но после трех звонков телефон замолчал. Не успела она вернуться к своей морковке, как телефон опять дал три звонка и умолк, потом зазвонил снова, на этот раз, не переставая.

Вздохнув, Гэрриет отложила сито.

— Не подходи, — резко сказал Кори, почему-то очень бледный. — Это кто-то просто развлекается.

Телефон умолк, потом выдал в той же последовательности три звонка — молчание, три звонка — молчание, потом опять звонил не умолкая три минуты.

Кори вцепился в книжку с комиксами так, что у него побелели пальцы.

— Я ухожу, — сказал он наконец. — Не снимай трубку.

Телефон звонил и звонил. Вероятно, чей-то тайный код, думала Гэрриет, а Кори не хочет говорить с этим человеком. Трезвон наконец начал действовать ей на нервы. В доме вышел весь хлеб, и она решила взять коляску и прогуляться с Уильямом до деревни. Ей нравилось бывать в деревенских магазинах: при виде Уильяма почти все продавцы и покупатели начинали сюсюкать и улыбаться, так что Гэрриет со многими уже успела перезнакомиться.

День был холодный и бесцветный. Унылое однообразие нарушали лишь красно-бурые листья папоротников, тянувшихся по обе стороны от дороги, да и те были наполовину завалены снегом. Деревенская улица была почти безлюдна, лишь изредка дорогу перебегали закутанные в шарфы женщины с красными от мороза лицами. Грея руки о горячий французский батон, Гэрриет вышла из булочной и направилась в супермаркет напротив. Здесь ее внимание сразу же привлекла незнакомая покупательница — девушка в изумрудно-зеленом пальто с манжетами и воротником из искусственного меха и в зеленых сапогах на шпильке. У девушки были пламенно-рыжие кудри и огромные темные очки. Она брала с полок банки и пакеты и, не сходя с места, пыталась забросить их в проволочную корзину, установленную посреди прохода.

— Любит, — пробормотала она, когда банка с лимонной начинкой для пирога благополучно опустилась в корзину. — Не любит, — когда пакет с чечевицей шлепнулся мимо. — А, черт! Опять не любит. — И банка собачьих консервов покатилась по полу.

Рядом голубоглазый мальчик, стриженный под горшок, воровато озираясь, горстями рассовывал жвачку по карманам синей курточки. Хозяин магазина, искавший в этот момент порошок для посудомоечной машины, поглядывал на обоих крайне неодобрительно.

Неожиданно девушка в темных очках заметила Гэрриет.

— Привет, — сказала она. — Ты, наверное, новая няня Кори Эрскина? А я Самми Сатклифф. Я работаю у Элизабет Пембертон — это тут же, в долине, неподалеку. Тоже смотрю за детьми. Кстати, они примерно того же возраста, что Шатти и Джон, надо будет как-нибудь свести их вместе.

— Это было бы здорово, — оживилась Гэрриет. В конце концов, она и сама уже целую вечность не общалась с ровесниками.

— Знаешь, почему мы с тобой до сих пор не сталкивались? — спросила девушка. — Мы уезжали кататься на лыжах.

— Поэтому ты такая загорелая, — сказала Гэрриет.

— Ага, загорелая, — фыркнула Самми. — Только по шейку. Раздетая я сейчас на спичку похожа.

Сняв очки, она предъявила Гэрриет большие зеленые глаза с покрасневшими веками и черной бахромой густо накрашенных ресниц.

— Очки — это не от солнца, а от похмелья, — пояснила она. — Чтобы не видно было мешков под глазами. А солнца в этой дыре вообще не бывает.

Заменив лопнувший пакет чечевицы на новый, она двинулась к кассе.

— А ты, мелкий изверг, вытаскивай все из карманов и клади на место! — прикрикнула она на мальчугана, который теперь переключился на трубочки цветного шоколадного горошка «Смартиз». — Хуже бродячего кота, ей-Богу! Джорджи у нас не упустит, если что где плохо лежит, — добавила она, оборачиваясь к Гэрриет. — Копия папаша, только тот все больше ударяет по части юбок, а этот пока по конфеткам.

На улице она немного посюсюкала с Уильямом.

— У, какой карапуз, — сказала она. — Но все равно, смотреть за всеми тремя — это, наверное, убийство. Слушай, бери завтра Шатти, Уильяма — и приходите ко мне пить чай, а? Я выложу тебе все местные сплетни.

— Правда? Спасибо, приду обязательно, — просияла Гэрриет.

— Наш дом на Скиптон-роуд, сразу же за деревней, — сказала Самми. — Немного не доходя до реки. Там не заблудишься: как услышишь, где сыплются осколки, сворачивай и иди прямо на звук. Не волнуйся, это просто моя хозяйка швыряет фарфоровые тарелки в своего муженька. Кстати, твой Кори, кажется, сегодня у нас ужинает. Хозяйка от него без ума. Впрочем, я ее понимаю, он и правда шикарный мужик. Как взглянет, прямо мороз по коже. Точно.

Кори вернулся около восьми часов, в совершенно жутком виде. Просидел весь день в баре, вздохнула Гэрриет и начала отчитываться по списку телефонных звонков.

— Звонила миссис Кент-Райт. Спрашивала, не можете ли вы поучаствовать в открытии их майского фестиваля или, в крайнем случае, попросить кого-нибудь из знакомых, кто работает в кино.

— Нет, — сказал Кори. — Не могу.

— «Ежемесячник для женщин» хочет подъехать в семь часов в следующую среду и взять у вас интервью.

— Нет, — сказал Кори. — Перезвони им и скажи, что мне некогда.

— И еще звонила Элизабет Пембертон: сказала, что сегодня они в вечерних туалетах.

— А, черт! — Он вскочил и стремительно направился к лестнице. — Совсем вылетело из головы. Пожалуйста, принеси мне наверх чего-нибудь выпить, ладно?

Через двадцать минут он ушел, предварительно окатив водой ванную комнату со всеми пятью полотенцами и оставив в раковине следы своего обеда.

Сквозь туман, навеянный двумя таблетками могадона, Гэрриет мерещились какие-то нескончаемые звонки. Это тайный код, говорила она себе, не снимай трубку. Она натянула одеяло на голову, но звонки не прекращались. Звонили, оказывается, в дверь. Кто бы это в такой час? У Кори наверняка есть ключ. Грабители, с замиранием сердца подумала она, но тут же поняла, что грабители вряд ли станут поднимать такой шум. Тогда кто же? Какой-нибудь маньяк-насильник? Включая по дороге свет, Гэрриет, в одной куцей красной ночнушке, сбежала вниз и на цыпочках подкралась к двери. Из кухни явился заспанный, с выпученными глазами, Тритон и, усевшись перед дверью, стал колотить хвостом по полу.

— Молодец, Тритончик. Охранять, — сказала Гэрриет.

Звонки не прекращались.

Накинув цепочку, Гэрриет наконец рискнула приоткрыть дверь.

— Кто там? — встревоженно спросила она, всматриваясь в узкий просвет в двери.

— Это я, Кори.

— О Господи! — Гэрриет торопливо отстегнула цепочку. — Простите, я думала, вы с ключом…

Кори покачивался в проеме, взъерошенный и бледный, лоб рассекал уже подсохший рубец, галстук съехал набок. Было видно, что он изо всех сил старается сфокусировать взгляд, но глаза разъезжались, и он косил, как сиамский кот.

— Что с вами? — спросила Гэрриет, глядя на его лоб. В голову ей почему-то упрямо лезли летающие тарелки Элизабет Пембертон. — Вам плохо?

— Мне хорошо, — не очень внятно пробормотал Кори. — А моей машине еще лучше. Она уже утиль. Он нетвердыми шагами направился в гостиную.

— Боже мой. — Стряхнув оцепенение, Гэрриет засеменила за ним. — Вы еле держитесь на ногах.

Она нырнула под стол, где находился выключатель каминного бра, одновременно пытаясь натянуть подол ночнушки на голый зад.

— Пожалуйста, простите, что я так долго продержала вас за дверью… Я вызову врача.

— Я прекрасно себя чувствую, — промычал Кори. — Вот только по дороге у меня кончилось курево, а так все замечательно. — Дрожащей рукой он нашарил сигарету в зеленой нефритовой сигаретнице на столе. Гэрриет отыскала спички и поднесла ему огонь.

— Посидите, я сейчас приготовлю крепкий чай с сахаром, — сказала она.

— Не надо. Лучше дай чего-нибудь выпить.

Пожалуй, этого ему уже хватит, решила Гэрриет и сказала вслух:

— У вас будет алкогольное отравление.

— Я же сказал, я прекрасно себя чувствую, — вскинулся он. — Я шел пешком с того конца деревни… по белой линии. Но, как видишь, дошел. И теперь имею право утолить жажду. Так что уж будь добра…

Гэрриет налила ему стакан виски с содовой, и он сразу же отхлебнул больше половины.

— Что ж вы не позвонили? — спросила Гэрриет. — Я бы за вами приехала.

— В баре у меня кончились монетки, — ответил он. — И, кстати, там у тебя, кажется, оставался фунт на хозяйственные расходы — так я сегодня его забрал… Хочешь выпить?

Гэрриет взглянула на часы. Ровно три. Через три с половиной часа ей кормить Уильяма.

— Не стесняйся, — сказал Кори.

Она налила себе рюмочку белого вина.

Тритон поскреб когтями меховой коврик у камина, дважды повернулся вокруг себя и уселся поближе к остывающим углям.

— Может, все-таки сделать чаю?

— Лучше поговори со мной несколько минут. Мне не с кем поговорить.

Сдерживая зевоту, Гэрриет забралась на диван и поджала под себя голые ноги. Она их не брила несколько месяцев, но в таком состоянии Кори вряд ли это заметит.

— Хороший был вечер? — вежливо осведомилась она.

— Чудовищный. Элизабет сказала, что будут все свои. Куда там «все свои»! Я приезжаю к девяти, а там уже сидят три семейные пары и одна тридцатипятилетняя подруга, у которой на лбу написано: «Сдается внаем». Ясно, высвистали специально для меня. Джеральдина, Дженнифер или что-то в этом роде. За ужином мы, конечно, сидим рядом, а остальные поглядывают исподтишка — как, мол, они там? — будто кобеля с сукой вяжут.

— Красивая она? — спросила Гэрриет.

— Красивая, тут ничего не скажешь. Только смеялась слишком много и все время лезла ко мне с вопросами: и сколько лет моим детям, и над каким сценарием я работаю, и люблю ли я балет, потому что она его о-бо-жает!.. После обеда меня опять приставили к ней, а Элизабет у меня за спиной корчила какие-то страшные рожи — думала, что я не вижу, — все, мол, идет шикарно, просто отпад! Вот именно, отпад. В полночь она меня спрашивает, не затруднит ли меня отвезти эту Дженнифер, то ли Джеральдину, в ее загородный дом в Гаргрейве.

В голосе Кори сквозило раздражение, но бледное лицо оставалось совершенно бесстрастным. Он допил виски и с величайшей осторожностью поставил стакан на стол.

— Пока я ее вез, она увешала мне все уши какой-то лапшой: как она бросила Лондон и своего мужа-маклера, он, понимаете ли, не хотел детей и вообще трахал свою секретаршу, и только здесь, на севере, она наконец-то встретила людей искренних и бескорыстных. Ох, как мне завтра влетит!

— От кого? — не поняла Гэрриет.

— От Элизабет. За нарушение приличий.

— А вы разве нарушили какие-нибудь приличия?

— Ну да. Не переспал с этой Джеральдиной, или Дженнифер, или как ее там.

— Ваша классная дама могла бы вами гордиться, — заметила Гэрриет.

— Я знаю, — сказал Кори. — Только это меня и утешает. Сделай милость, плесни мне еще немного. Спасибо.

— А она что, так хотела с вами переспать?

— Она хотела, чтобы я с ней переспал. Она боится остаться одна, и ей обязательно нужен мужчина, не я, так другой — просто чтобы был. В машине она успела сбрызнуть себя духами — незаметно, как ей казалось, а когда подъехали, она вдруг запрокинула голову и замерла: ждет, стало быть. Но мне, знаешь ли, все эти страсти нужны, как рыбе зонтик, так что я просто вышел и открыл ей дверцу. Тут она зарыдала, выскочила из машины и бегом к своему дому. Потом еще несколько минут ключ не могла найти, корова такая, пока не вытряхнула всю сумку прямо на крыльцо. А я смотрел на нее и чувствовал себя последней скотиной. Не знаю, какой черт дернул меня тогда пристегнуться ремнем — я уже лет сто этого не делал, — но я таки пристегнулся, и поехал, и на Фэрмайл врезался прямо в дерево… Черт, как наши хозяйки любят одиноких мужчин! — Речь его становилась все бессвязнее. — Если мужчина один, они ни за что не оставят его в покое. Мужчины-одиночки — они в наших краях на вес золота. Мужчины, которые спят в одиночку… в одиночке. Ничего, я привык спать в одиночке, пока был женат на Ноэль.

Вскинув длинные ресницы, он укоризненно уставился на Гэрриет, словно это она во всем виновата.

Совсем упился, подумала Гэрриет. Со времени их лондонского собеседования он еще ни разу не заговаривал с ней о жене.

— Теперь они спешат поскорее расквитаться с ней… за то, что она крутила с их мужьями.

— А она с ними крутила? — спросила Гэрриет.

— Крутила с кем хотела. А кто ей не приглянулся, у тех жены, бедняги, еще больше намучились. Представь сама: мужья ползают перед Ноэль чуть ли не на брюхе, а она плевать на них хотела.

Он взял со стола тетрадку Джона для домашних сочинений и зачитал:

— «В Индии люди часто недоедают и ложатся спать без ужина». — Он усмехнулся. — А эта старая ведьма ему твердит: «Следи за почерком, напиши слово „завтра“ трижды», — и все?

Он взял карандаш и стал писать под собственную диктовку, старательно выводя слова:

— «Мы дни за днями шепчем: „Завтра, завтра“. Так тихими шагами жизнь ползет…»

— Не надо!.. — в ужасе замахала руками Гэрриет. — Учительница его убьет.

— Я, между прочим, ей плачу, — веско сказал Кори. — А если ей уж очень неймется, пускай звонит мне и жалуется. «В Индии люди часто недоедают, — медленно повторил он, — и ложатся спать без ужина». А в Йоркшире люди часто перепивают — и тогда они тоже ложатся спать без ужина… Налей мне еще, — попросил он. — Только, пожалуйста, не говори, что мне уже хватит, это я и без тебя знаю.

— До чего вы себя довели! — Гэрриет покачала головой. — Вам бы самому сейчас попить успокоительное да сесть на калорийную диету.

— Прекрати разговаривать со мной, как с ребенком!

Гэрриет подала ему стакан.

— Фу, что ты мне налила? Тут же одна содовая!.. Какие у тебя руки холодные, — добавил он, случайно коснувшись ее пальцев.

— Ничего, зато сердце горячее, — сказала она и поморщилась от шаблонности фразы. Кори не обратил внимания.

— А у моей жены такие маленькие теплые ручки, — сказал он. — Зато сердце холодное, как могила. Она нимфоманка. Ты, наверное, слышала.

— Да, мне что-то такое говорили.

— Зато красивее ее нет никого на свете.

— Я знаю, — сказала Гэрриет.

— Как ты считаешь, дети похожи на нее?

— Нет, — соврала Гэрриет. — Больше на вас.

— Сегодня годовщина нашей свадьбы, — сказал Кори.

— О Господи, — выдохнула Гэрриет. — Извините, я не знала. Это ужасно.

— Ты тоже так считаешь? Знаешь, вся эта сегодняшняя бодяга с телефонными звонками — это ее штучки. Три звонка — наш условный знак.

— Вы скоро найдете себе другую, — не очень уверенно сказала Гэрриет.

— Другую найти не проблема, — криво усмехнулся Кори. — На любой киностудии этих других — бери не хочу, и все красавицы… А потом проснешься рядом с такой красавицей и не знаешь, как от нее избавиться.

Он поднял руку и осторожно пощупал шишку на лбу.

— Если захочу, Ноэль хоть завтра ко мне вернется. Но это все равно что виски для алкоголика: один глоток — и все, я пропал.

— Вероятно, это из тех самых «троп небесных, которые ведут нас прямо в ад», — сказала Гэрриет, ощущая себя при этом очень взрослой.

— Верно, — пробормотал Кори. — Если паче чаяния она вернется, то первую неделю или даже две будет смотреть только на меня, а потом ей это наскучит и захочется развлечений. Знаешь, я при ней и работать-то толком не мог. Когда она бывала дома, ей постоянно требовалось мое внимание, а когда ее не было, я все равно не мог сосредоточиться, все думал, думал, где она может быть. Вот уж поистине, образцовая семейная пара в мире кино!

Он рассмеялся, но смех его был странно надтреснутым; на миг Гэрриет показалось, что, заглянув в эту трещину, она увидит целую бездну отчаяния.

— Ровно десять лет, как мы поженились. — Он говорил все невнятнее. — Сука проклятая!.. Десять лет терзала мне душу. И все эти десять лет я был на грани отчаяния, каждый день. А знаешь, что я сделал сегодня? Пошел и послал ей розы. Шесть дюжин роз. Представляю ее ухмылку, когда она их получит. Ты понимаешь, любви больше нет, умерла любовь, — но я все равно послал. Если бы ты знала, как мы, мужчины, бываем сентиментальны… Черт, я, кажется, замучил тебя своими жалобами. Извини.

Его, видимо, знобило. Как бы спровадить его в постель? — думала Гэрриет.

Кори с трудом сфокусировал на ней взгляд.

— Я не даю тебе спать.

— Ничего, пустяки, — сказала она и поспешно стиснула зубы, чтобы не зевнуть во весь рот.

Наверху захныкал кто-то из детей. Гэрриет подскочила.

— Пойду посмотрю, что у них там.

Шатти лежала в обнимку с Амброзией поперек кровати, ее ноги торчали из-под одеяла. Гэрриет повернула и укрыла ее. Уильям мирно спал в своей переносной колыбельке, а спустившись вниз, она обнаружила, что и Кори уснул с недокуренной сигаретой в руке. Стройный и элегантный, он неплохо смотрелся на диване в своем вечернем костюме. Гэрриет загасила сигарету, ослабила ему галстук и стащила туфли, после чего принесла из его спальни целых два одеяла — одно шерстяное, другое пуховое — и заботливо укрыла его.

— Что, малыш, одни мы с тобой остались, — сказала она Тритону и от этих слов ощутила себя еще взрослее и серьезнее, чем прежде.

Она еще раз вгляделась в спящего Кори. Во сне его лицо уже не казалось таким страдающим.

Глава 13

Следующий день оказался сплошным кошмаром. Проспав два часа, Гэрриет бродила по дому, как зомби, натыкаясь на все подряд. Уильям радостно слопал протертую капусту с морковкой и тут же срыгнул их на постель, стиральная машина приказала долго жить, а посреди обычной утренней беготни с книжками, тапочками и передничками Гэрриет вдруг сообразила, что в доме совсем не осталось денег и ей нечего дать Шатти на обед. Миссис Боттомли не было — она сегодня ночевала у себя дома. Перерыв все свои карманы в тщетной попытке отыскать завалившуюся монетку, Гэрриет вздохнула и пошла будить Кори. Переход от тяжелого сна к еще более тяжелому похмельному утру дался Кори с трудом, а когда он наконец-то обрел дар зрения и обнаружил, что лежит одетый на диване в гостиной, настроение его отнюдь не улучшилось.

— Какого черта! — взревел он. — Неужели нельзя так наладить хозяйство, чтобы хватало детям на еду?

Пожалуй, в такой момент вряд ли стоит напоминать ему, что он сам забрал из дома последние деньги, решила Гэрриет.

К тому времени, когда она отвезла Шатти в школу и вернулась, Кори уже успел переодеться. Он угрюмо давился алказельцером и сыпал колкостями, от которых Гэрриет скоро опять оказалась на грани истерики.

— Как прикажете отыскивать свои носки, — вопрошал он, — если в кладовке все вверх дном, как после бомбежки? Неужели так трудно класть вещи на свои места? В гостиной игрушки, вся кухня увешана пеленками — в конце концов, сколько все это может продолжаться?

— Но стиральная машина сломалась, — пыталась объяснить Гэрриет.

— Так надо ее починить!

Чтобы чем-нибудь занять руки, она начала открывать собачьи консервы.

— В холодильнике уже три открытые банки, две из них заплесневели, — ядовито сообщил Кори.

Утром Шатти потребовала себе на завтрак кока-колу, и у Гэрриет после бессонной ночи не было сил с ней бороться. Теперь Кори заметил на столе недопитую кружку.

— Ты, кажется, хочешь, чтобы дети остались без зубов? — не замедлил осведомиться он. — Не лучше ли хоть иногда давать им на завтрак молоко?

— Обычно я так и делаю, — пробормотала Гэрриет сквозь зубы.

Не успел он придумать в ответ что-нибудь убийственное, как Гэрриет включила «агрегат» — так называлась дома машинка для переработки отходов — и бросила в него недоеденный Шатти кусок пшеничного хлеба.

— Ради Бога, выключи это чудовище, — заорал Кори, хватаясь за голову.

— Что? — Гэрриет сделала вид, что не расслышала.

Махнув рукой, он бросился вон из кухни.

Нет, какая наглость! — не могла успокоиться Гэрриет. Сам же не давал спать до трех часов, бубнил полночи про свою идиотскую жену, а теперь ему подавай образцовое хозяйство!.. Чтобы хоть чуть-чуть отвести душу, она поднялась наверх и почистила ванну его банной рукавицей.

К обеду она начала понемногу отходить. Вид у Кори был совершенно больной. Ему обязательно нужно что-нибудь поесть, решила она и взялась за приготовление омлета с грибами. С горячим омлетом и стаканом свежеотжатого апельсинового сока на подносе она постучалась в дверь его кабинета.

Самочувствие его, судя по всему, не улучшилось.

— Я, кажется, ничего не просил, — сказал он. — Забери это, я не голоден.

— Тебе надо что-нибудь поесть, чтобы поскорее справиться с алкоголем, — решительно проговорила Гэрриет и собралась уже пристроить поднос на столе между бумагами — однако, увидев выражение его лица, пулей вылетела из комнаты, пока он не успел запустить в нее этим самым подносом. Омлет пришлось поделить с Тритоном.

— Ну и ладно, ну и нечего зря переводить на него продукты, — говорила она, глядя, как огромные крокодильи челюсти Тритона расправляются с плодом ее кулинарных изысков. Как удачно, что Самми именно сегодня пригласила их на чай. Во всяком случае, дети не будут мозолить Кори глаза.

Она уже собиралась, когда в коридоре зазвонил телефон. Схватив полуодетого, брыкающегося Уильяма, она тут же вылетела из комнаты, но Кори все же успел снять трубку раньше ее. Через несколько секунд он, с каменно-неприступным лицом, появился на пороге своего кабинета.

— Это тебя, — сказал он. — Няня Элизабет Пембертон.

Бормоча извинения, Гэрриет бросилась вниз, чтобы снять трубку в гостиной.

— Слушай, у нас тут кое-какие изменения, — бодро сообщила Самми. — Элизабет объявила, что сегодня к ней приезжает какая-то ее престарелая тетушка, только что овдовевшая. Не знаю, так это или нет — я, во всяком случае, не слышала, чтобы из-за престарелых тетушек люди бросались менять постель и принимать ванну посреди дня, — но она требует, чтобы мы с Джорджи куда-нибудь убрались. Говорит, «бедная тетушка Барбара не выдержит, если тут окажется полон дом детей». В общем, можно мы сами сегодня к вам придем?

— Ну конечно, — ответила Гэрриет.

О том, что скажет Кори, она боялась даже думать.

Самми и Джорджи не заставили себя долго ждать. Самми явилась в шикарном синем свитере в обтяжку, с надписью «Иди ко мне» через всю грудь, в джинсах-дудочках, ярких сине-желтых носках и туфлях на высоченном каблуке.

— Это твои прогулочные туфли? — прыснула Гэрриет.

— Элизабет терпеть их не может, — сказала Самми. — Говорит, от них следы остаются на паркете.

Она благоухала дешевыми духами.

— Называются «Соблазн», специально для Кори. Он дома? — Она выжидательно оглянулась, поправляя волосы.

— Работает, — ответила Гэрриет. — И настроение у него, прямо скажем, не самое солнечное.

— Еще бы, с такой похмелюги, — кивнула Сам-ми. — Элизабет говорила вчера, что он приехал уже в стельку.

Явился Тритон и, размахивая хвостом, ткнулся Самми в колени.

— Хороший мальчик! — Самми похлопала его по холке. — Своих не забывает.

— Мы пошли смотреть телевизор. Сегодня детский сериал, — сказала Шатти и потащила Джорджи наверх.

— Делайте что хотите, только к папе не приставайте, — крикнула Гэрриет им вдогонку и обернулась к Самми. — Не возражаешь, если я сначала искупаю Уильяма? Утром у меня времени не было.

— Тогда одолжи мне лезвие, я пока побрею ноги, — ответила Самми. — Сегодня я иду гулять с новым парнем, на всякий случай надо подготовиться. А комната у тебя гораздо лучше, чем у меня. — Расположившись на желтом цветастом покрывале, она начала красить ногти на ногах лаком Гэрриет. — Ноэль сделала тут шикарный ремонт — все надеялась, что хоть одна няня продержится у нее больше трех недель. Правда, тех, которые не были совсем уж уродинами, она сама выгоняла. Ей все казалось, что они зарятся на Кори.

При виде Уильяма, который с радостным смехом плескался в своей ванночке, ее взгляд, обрамленный шипами накрашенных ресниц, смягчился.

— У, какой лапочка! Ручки-ножки в перевязоч-ках, прелесть какой хорошенький. Нет, я правда тебе завидую. Я тоже в прошлом году залетела, но как подумала, сколько со всем этим возни, плюнула и пошла делать аборт. Ты молодец, не побоялась неприятностей… Но я бы так не смогла.

Гэрриет отжала губку на розовый животик Уильяма.

— Да, дом для будущих матерей-одиночек, конечно, не сахар. Все эти дурацкие фильмы про венерические болезни и наркотики, работа в швейных мастерских и церковь каждый день… В больнице еще хуже. Ко всем приходят мужья, держат своих ненаглядных за руки, любуются младенцами. У одной, я знаю, был и муж, и любовник: они приезжали в разное время, и каждый считал, что ребенок от него. Ко мне никто не приезжал. Но в конечном итоге все, как видишь, утряслось.

— А кто отец? Наверное, так, ни то ни се?

Гэрриет немного помолчала и ответила:

— Вон около кровати его фотография.

— Ого! — Самми в изумлении разглядывала лицо Саймона. — Да, тогда конечно. Такого и я бы не смогла отшить.

Оторвавшись от фотографии, она взглянула на Гэрриет новыми глазами. Надо же, подумала она, значит, что-то в ней все же есть — а с виду такая рохля.

— Ничего, — сказала она вслух, — зато теперь у тебя есть Кори. Я бы тоже не отказалась пожить с ним в одном доме.

— С ним и с миссис Боттомли, — поправила ее Гэрриет.

Самми усмехнулась.

— Да, пожалуй, в таком раскладе это звучит уже не так приятно.

Она начала покрывать ногти вторым слоем лака.

— Давно я тут не была. Раньше, помню, заглядывала чуть не каждый день — это когда у Эрскинов жила предпоследняя няня. Мы с ней здорово подружились. Кори ей нравился, зато она терпеть не могла Ноэль. Ей без конца подавай то одно, то другое: то завтрак в постель, то парики расчесывай или туалеты вечерние готовь. Такое впечатление, будто няня ей самой нужнее, чем детям. Ноэль с Элизабет у нас ведь тоже подружки, — продолжала Самми. — В своем роде, конечно, — при встрече целуются-милуются, а за спиной готовы глотки друг другу перегрызть. Так вот, Элизабет тоже няню держит только для вида — чтобы было кому сбагрить детей, когда к ней очередной хахаль приезжает. По правде говоря, у нее их столько, что кровать скоро не выдержит.

Гэрриет засмеялась, но все же этот разговор ее все больше смущал.

— С кем ты сегодня встречаешься? — спросила она, чтобы переменить тему. — Хороший парень?

— О, потрясающий! Фирма прислала его сюда что-то строить, на окраине Лидса. У него совершенно бесподобный акцент, а кроме того, он живет на своем собственном острове — можешь себе представить? Я ему сказала, что считала до сих пор всех финнов пьяницами и дикарями, а он мне: финн тоже разный бывает. Что, по-моему, вполне остроумно.

Припудривая тальком нежные складочки Уильяма, Гэрриет старалась заглушить в себе зависть. Она уже забыла, когда в последний раз ходила на свидание. В женском журнале — том самом, где она вычитала про капусту с морковкой, — была статья о воспитании детей. «Каждому ребенку нужна любовь матери и отца, — говорилось в ней, — нужно чувство уверенности и счастливый семейный очаг».

Вероятно, и ей надо начать искать отца для Уильяма.

— А где вообще тут люди встречаются? — смущаясь, спросила она.

— Деточка, — сказала Самми, — у въезда в долину находится Уэйкли, с огнями, дискотеками и богатыми промышленниками, которые ждут не дождутся нас с тобой, чтобы потратить на нас свои денежки. Недавно там даже открылся бар для одиноких — «Свободный вечер» называется, — и он битком набит такими парнями, что закачаешься. Они все приехали в Лидс на какие-то свои конференции, а вечером не знают, куда себя деть. Вот там я как раз подцепила своего финна. На следующей неделе как-нибудь сходим туда вместе.

Подняв Уильяма на руки, Гэрриет ощутила его приятную тяжесть и вдохнула восхитительный, ни с чем не сравнимый младенческий запах. Пожалуй, «Свободный вечер» для нее еще не наступил.

Зазвонил телефон.

— Давай подержу, — сказала Самми, протягивая руки к Уильяму.

Звонила какая-то синьора ди Куизано из Рима: ей нужно было срочно переговорить с мистером Эрскином. Гэрриет не рискнула его беспокоить.

— Простите, но он сейчас очень занят. Оставьте, пожалуйста, телефон, он вам перезвонит.

Синьора, кажется, огорчилась. Может, надо было все же сказать ему про звонок? Хлопнула входная дверь: Кори, вероятно, отправился за сигаретами.

Гэрриет пошла на кухню заваривать чай. Самми тоже спустилась вслед за ней и, усевшись в кресло-качалку, начала развлекать Уильяма.

— Ку-ку! — говорила она, то прячась, то снова выглядывая из-под завесы огненно-рыжих волос.

Уильям заходился от смеха.

Минут через десять входная дверь опять хлопнула. Значит, он просто выходил в конюшню.

— Интересно, что там дети делают? — бросила Самми, даже не думая вставать с кресла.

— Сейчас заварю чай и посмотрю, — сказала Гэрриет.

— Ух ты, ореховый пирог, — заметила Самми. — Недурно. Элизабет, жмотина, в жизни не раскошелится на что-нибудь вкусненькое, так что чай мы пьем с чем придется. А представить, сколько они тратят на виски и на овес для своих лошадей! Ей-Богу, надо было мне наниматься к ним лошадью, а не няней.

— Нет, Кори так не жадничает, — сказала Гэрри-ет. — Он никогда не выясняет, сколько денег я потратила и на что. Да и вообще, с ним вполне можно поладить, разве что изредка на него находит…

Но тут она, пожалуй, поторопилась. Не успела она договорить, как дверь кухни распахнулась и Кори обрушился на нее с обвинениями.

— Гэрриет, ты наконец уберешь из моего кабинета этих бандитов или нет? Неужели так трудно пять минут последить за детьми? Джорджи сидит, курит мои сигары, забрызгал мне водой всю рукопись, Шатти рисует на обоях…

Самми прыснула.

— О Господи! — пролепетала Гэрриет. — Пожалуйста, извините. Я сейчас же их заберу. Я была уверена, что они смотрят телевизор.

— Кто звонил? — спросил Кори.

— Какая-то синьора ди Куизано из Рима.

— И что ты ей сказала? — осведомился он почему-то очень тихим голосом.

— Сказала, что ты… занят.

— Боже правый, — страшным шепотом произнес Кори. — Да ты знаешь, кто такая синьора ди Куизано? Она же личный секретарь Дзеферелли, я весь день пытаюсь с ней связаться. Не исключено, что из-за тебя я только что потерял полмиллиона — ты это понимаешь?!

Гэрриет бросилась наверх, но Шатти и Джон уже спускались с лестницы.

— Папа плохой, я его не люблю, — шмыгая носом, сказала Шатти.

— Я тоже, — пробормотала Гэрриет себе под нос.

У Джорджи лицо было бледно-зеленого цвета.

— Знаешь, какой любимый архитектурный стиль у Дракулы? — спросил он серьезно.

— Не знаю, — сердито буркнула Гэрриет.

— Вампир, — сказал Джорджи и радостно загоготал, довольный собственной шуткой.

Вечером Гэрриет рассказывала Шатти сказку.

— Кто ложился в мою постель и смял ее? — прорычала она голосом медведицы.

— А почему медведица с медведем не говорят: «Кто ложился в нашу постель?» — спросила Шатти. — Папа с мамой всегда раньше спали в одной постели. Сейчас они в ней не спят, но потом, может быть, еще будут.

— А маленький Мишка говорит: «Кто ложился в мою постель и смял ее?» — пропищала Гэрриет тонким голосом.

— Мою маму знают все-все, — продолжала Шатти. — И она всегда похожа на принцессу. Джорджи говорит, что его мама утром нисколечко не похожа на принцессу, только вечером, когда куда-нибудь собирается. А еще у моей мамы все просят ах… ахтограф.

Пожалуй, на одни сутки уже хватит рассказов про Ноэль Белфор, решила Гэрриет.

— И тогда Златовласка открыла глаза, увидела медвежонка и как закричит!..

— А этот Дракола — он по-настоящему бывает?

Гэрриет вздохнула.

— Тагти, ну разве так можно? Ты же ни на минуту не хочешь сосредоточиться!

В дверях появился Кори.

— Па, привет, — закричала Шатти.

Гэрриет не повернула головы, губы ее плотно сжались. Кори Эрскина ей на сегодня тоже уже хватило.

— Все, — объявил Кори. — Сказка кончилась.

Гэрриет встала и молча прошествовала мимо него. Когда она прикрывала за собой дверь, Кори, склонившись над кроваткой, целовал Шатти, а та хрюкала от удовольствия.

Посуда, оставшаяся после чая, все еще стояла на столе. Войдя на кухню, Гэрриет тяжело вздохнула и начала составлять тарелки в посудомоечную машину. Она чувствовала себя совершенно разбитой.

Вскоре появился Кори и заглянул в холодильник.

— Умираю от голода, — сказал он.

И поделом тебе, подумала Гэрриет. Надо было есть омлет, когда давали.

Едва Кори открыл рот, чтобы что-то сказать, Гэрриет опять включила агрегат. С минуту они хмуро глядели друг на друга, потом Кори расхохотался.

— Выключи эту идиотскую машину. Я съезжу за карри и вернусь.

При слове «карри» у Гэрриет слюнки потекли.

— Сегодня по телевизору будет фильм, который я хочу посмотреть, — сказал Кори.

— Я рада, — процедила Гэрриет, грохоча кастрюлями.

— Послушай, — сказал Кори, — я тебя очень прошу, перестань дуться. Прости, что я вчера не давал тебе спать. Совершенно не помню, что я нес, но наверняка занудил тебя до полусмерти.

Спасибо, что не до смерти, мысленно добавила Гэрриет.

— Да вдобавок еще и сегодня бросался на тебя весь день, — продолжал он. — Как будто ты виновата, что я вчера не работал и сегодня был не в состоянии ничего делать. А ты у нас умница, хорошая девочка. Я набрал для тебя ванну, пойди помокни как следует, а когда выйдешь, я уже привезу карри.

Обезоруженная, Гэрриет наконец улыбнулась. Пожалуй, что-то в нем все-таки есть, решила она.

Уже забираясь в ванну, она услышала плач Уильяма: оказывается, он до сих пор не заснул. Завернувшись в полотенце, она побежала по коридору и склонилась над его колыбелькой. Уильям тут же перестал плакать, загукал и заулыбался. Пеленка оказалась сухой, но не успела Гэрриет снова уложить его и выключить свет, как он снова захлебнулся в крике.

Она вздохнула и уже собралась было взять Уильяма на руки, как из своей комнаты вышел Кори с ключами от машины.

— Доверь это мне, — сказал он и решительно шагнул к Уильяму. К удивлению Гэрриет, он быстро развернул его и тут же туго перепеленал, так что Уильям стал похож на маленького американского индейчика.

— Так они чувствуют себя спокойнее и увереннее, — объяснил он Гэрриет.

Уильям открыл было рот, чтобы возмущенно завопить.

— А ты заткнись, — строго сказал ему Кори. — Дай своей несчастной матери хоть немного отдохнуть.

Уильям так удивился, что закрыл рот и не издал больше ни звука.

— А здорово ты управляешься с детьми, — смущенно заметила Гэрриет уже в коридоре.

Кори пожал плечами.

— Ноэль оказалась никудышной матерью, так что мне пришлось подучиться.

Вечер прошел прекрасно. Они мирно потягивали красное вино, ели карри с курицей, держа тарелки прямо на коленях и бросая косточки в огонь, и смотрели телевизор. Фильм Гэрриет понравился, но, учитывая, что Кори понимал в этом гораздо больше ее, она решила не спешить с похвалами.

— Неплохо, — сдержанно сказала она. — Диалоги, правда, не блещут оригинальностью. Чей это сценарий?

— Мой, — ответил Кори.

Гэрриет порадовалась, что гостиная освещена только пламенем поленьев в камине, и Кори не увидит ее свекольного румянца.

— Попробуй мясо с грибами, тоже очень неплохо. Сценарий мы писали вместе с одним голливудским зубром, — продолжал он. — В жизни больше не соглашусь ни с кем соавторствовать. В итоге я попортил себе много крови — зато кое-чему научился.

— Интересно, какая она в жизни? — спросила Гэрриет, глядя, как героиня стягивает с себя платье.

— Глупая, — сказал Кори.

— А он? — Герой решительно теснил героиню к кровати.

— «Голубой». Живет с парикмахером.

— Надо же, — удивилась Гэрриет. — Никогда бы не подумала. Если ты со всеми ими знаком, то почему никогда не приглашаешь их к себе?

— Кого? Кинозвезд? Работать с ними еще куда ни шло, но ездить к ним или, еще хуже, принимать их здесь — нет уж, увольте. Я сыт по горло одними и теми же бессмысленными разговорами — кино, кино, ничего, кроме кино. А как они живут?.. Ужинают каждый вечер непременно в ресторане, чтобы быть все время на виду. Около них сам начинаешь чувствовать себя чем-то вроде звезды, и все кругом смотрят на тебя, как на звезду, и общаются с тобой по-идиотски. Ты начинаешь думать, что так и надо, и забываешь, как все бывает на самом деле, — а это для писателя смерть.

Он швырнул куриную косточку в огонь, но промахнулся, и к ней тут же пристроился Тритон.

— Нет, дружок, — сказала Гэрриет, отбирая у Тритона добычу, — трубчатые кости собакам грызть нельзя.

Кори разлил остатки вина по бокалам.

— А следующий сценарий пока еще только вырисовывается, — сказал он. — Время — семнадцатый век. Гражданская война во Франции.

— Что-нибудь про фронду? — спросила Гэрриет.

— Да. Но работы еще непочатый край.

Он взял со столика две книги — биографии французских аристократов семнадцатого века.

— Хочешь заняться делом, вместо того, чтобы забивать себе голову дурацкими романами? Вот, полистай биографии: может, найдешь что-нибудь, что сгодится в сценарий.

Гэрриет вытерла руки о Тритонову шерсть и взяла книги.

— Попробую, вдруг что получится, — сказала она.

Кори допил свое вино.

— Принести еще бутылку? — спросила Гэрриет.

— Нет уж. — Он усмехнулся. — Сегодняшнего утра мне надолго хватило. И вообще, я начинаю новую жизнь. Верховая прогулка перед завтраком, ни капли спиртного до семи вечера и к полуночи на боковую. Все, я решил прожить до глубокой старости.

— Утром я приготовлю тебе калорийный завтрак, — пообещала Гэрриет.

— Пожалуй, это будет уже слишком, — буркнул Кори. — Как вы сегодня пообщались с Самми?

Гэрриет засмеялась.

— Ничего, но она мне столько успела наговорить про свою хозяйку!..

— Надеюсь, ты не наговорила ей в ответ столько же про меня?

— Я сказала… — Она запнулась и, чтобы побороть смущение, затараторила дальше на одном дыхании:

— Сказала, что ты просто великолепен, а потом ты устроил скандал из-за этого телефонного звонка и все испортил, а еще на той неделе Самми ведет меня в какой-то бар, называется «Свободный вечер», там полно богатых финнов.

— Не думаю, что это очень удачная затея. Насколько я слышал, свободу в этом заведении понимают несколько однобоко.

Он дотянулся до столика и взял листок с эмблемой приготовительной школы, лежавший под толстыми биографиями.

— Что это?

— Послание от родительского комитета, — сказала Гэрриет. — Они собирают деньги на новое здание и решили теперь устраивать вечера для родителей. Всего за три пятьдесят танцы, ужин и бокал вина. По-моему, ты должен сходить: вдруг тебя там ждет счастливая встреча?

— Спасибо, я уже дал зарок не пить и теперь не могу отступаться от своего слова.

Глава 14

Слово Кори сдержал. Он стал пить и курить гораздо меньше, и хотя в его комнате иногда допоздна звучала музыка, к полуночи он почти всегда укладывался в постель.

По вечерам, когда Гэрриет кормила перед сном Уильяма, Кори обычно спускался вниз. Вообще они теперь проводили много времени вместе — разговаривали, читали, слушали пластинки, обсуждали наброски к новому сценарию. Гэрриет нравилась работа, которую Кори ей поручил: кажется, впервые после Оксфорда ей пришлось работать головой, а не только руками. Она стала больше следить за собой: ей надоело откладывать каждый заработанный фунт на черный день, хотелось купить себе что-то новое сегодня.

Народу в «Доме на отшибе» прибавилось. Во-первых, из Ирландии прибыла наконец вороная кобыла по кличке Пифия — Кори пришел от нее в восторг и тут же начал готовить к скачкам; во-вторых, появился малыш Смолыш — ягненок с темно-коричневой, почти черной мордочкой. Его мать сгинула где-то на выпасе, и теперь Гэрриет вскармливала Смолыша из соски.

— Будто близнецы в доме, — заметил Кори, наблюдая, как Гэрриет разливает молоко в две бутылки — одну для Уильяма, другую для ягненка.

Однажды в понедельник, в конце марта, когда она готовила детям завтрак перед школой, в кухню вошел Кори. Видеть его в столь ранний час на ногах было непривычно.

— Я знаю, по-твоему, я худоват, но ты не находишь, что это уже слишком? — Он бросил на стол выстиранные трусы. — Это Джона, а не мои.

Гэрриет залилась краской.

— Извини, я нечаянно перепутала. Я собираюсь кормить детей. Хочешь тоже яйцо?

Кори брезгливо поморщился.

— Съешь, это полезно для здоровья, — сказала она.

— Ладно, уговорила.

Он сел и раскрыл газету. В кухню влетел взъерошенный Джон.

— Я не успел доделать задание по общей эрудиции, — размахивая тетрадкой, буркнул он. Один носок у него был натянут, другой болтался вокруг щиколотки. — Кто такая была Флоренс Найтингейл?

— Лесбиянка, — сказал Кори, не поднимая головы.

— Как пишется? — спросил Джон.

— Нет-нет, этого нельзя писать, — вмешалась Гэрриет. — Напиши, что это была знаменитая сестра милосердия, которая ухаживала за ранеными солдатами во время Крымской войны.

— Все равно лесбиянка, — сказал Кори.

— Сделай мне бутерброды, — сказала Шатти. — Каждый понедельник эта противная лапша с фаршем.

— Будешь есть, что дадут, — сказал Кори.

— Угадай: что такое, у чего попа всегда наверху? — спросила Шатти.

— Честное слово, не знаю, — сказала Гэрриет.

— Ноги! — Задрав подол, Шатти продемонстрировала свои красные трусики и залилась довольным смехом.

— Да не мешай ты! — крикнул Джон. — Я и так не могу сосредоточиться. Почему тюремный автомобиль называется «Черная Мария»?

— В честь одной негритянки, — сказал Кори. — Она жила в Бостоне, была толстая-претолстая и помогала полицейским арестовывать пьяных солдат. Она держала публичный дом.

— Что такое публичный дом? — спросил Джон.

— Напиши лучше: дом с дурной славой, — сказала Гэрриет. — О Господи, хлеб уже пережарился! Она выхватила из духовки кусок жареного хлеба.

Разрезала его на три полоски и, сняв верхушки, раздала по одному яйцу Кори, Шатти и Джону.

— Стоят, как три солдата, — сказал Кори. — Три стража здоровья. А верхушку с яйца мне уже сто лет никто не снимал.

— Привычка, — вспыхнув, пробормотала Гэрриет.

— Что значит «дом с дурной славой»? — спросила Шатти.

Гэрриет отвезла в школу Джона, потом Шатти.

— Не забудь покормить Смолыша! — крикнула Шатти и потерялась в шумной толпе подружек.

Возвращаясь от детской площадки к машине, Гэрриет обратила внимание на расстроенную чем-то женщину, которая тащила за собой троих неряшливо одетых ребятишек, а ее, на веревке вместо поводка, тащил большой лохматый пес. Гэрриет в умилении пощелкала языком, и пес вместе с хозяйкой рванулся к ней.

— Славная, славная псинка, — разулыбалась Гэрриет, когда черный в серых пятнах пес оперся лапами ей на плечи и начал лизать лицо.

— Смотреть на него не могу, сердце кровью обливается, — проворчала его хозяйка. — Пойдем, Рекс. — Она попыталась оттащить собаку, не очень, впрочем, настойчиво.

— А что случилось? — спросила Гэрриет.

— Сейчас оставлю этих троих в школе и повезу сдавать его в собачий приемник. Дети захныкали.

— Никак не получается держать его дома, — пояснила женщина. — Я работаю, а он, чуть только я за дверь, начинает жутко выть, и домовладелица сказала: все, чтобы больше его тут не было. Ничего, в приемнике ему подыщут других хозяев.

— Но ведь его могут и не взять, — забеспокоилась Гэрриет. — Тогда через семь дней его просто усыпят. Ах, как жалко, что я не могу его взять…

Рекс тыкался мордой ей в лицо и размахивал лохматым хвостом.

— Какой он породы? — спросила Гэрриет.

— Сеттер, кажется, — сказала хозяйка и поспешно добавила:

— Щеночек еще.

Сердце Гэрриет не выдержало.

— Постойте минутку здесь, — сказала она. — Я схожу позвоню своему хозяину.

Кори уже сел за работу и не очень-то обрадовался звонку.

— Мистер Эрскин… то есть Кори. Тут, около школы… словом, тут совершенно бесподобный щенок.

— Ну? — раздался в ответ бесстрастный голос Кори.

— Если ему не найдут хозяев, его придется усыпить. А он такой славный.

— Гэрриет, — вздохнул он. — Тебе что, мало хлопот со всеми нами? Уильям, Шатти, Джон, я, Тритон со Смолышом… Мы еще ни одного котенка никому не пристроили, а ты уже тащишь в дом щенка? Так звони сразу в зоопарк, предложи им присылать к нам на каникулы всех зверей. Или в Баттерсийский дом собак — скажи, что мы всех берем.

— Прости, пожалуйста, — промямлила смущенная Гэрриет.

— Как его зовут? — спросил Кори.

— Рекс, — сказала Гэрриет. — Он сеттер.

Молчание затянулось.

— Придумай хоть имя поприличнее, прежде чем везти его домой, — сказал наконец Кори и повесил трубку.

Гэрриет не верила своим ушам.

— Мы берем его, — объявила она женщине. — У нас уже есть одна собака, так что ему будет с кем играть.

Она боялась, что хозяйка Рекса сейчас расплачется, но та, кажется, и не думала горевать, а выезжая со школьного двора, Гэрриет успела увидеть, как она очень оживленно рассказывает о чем-то приятельницам. Рекс, в отличие от хозяйки, выл в голос целых две мили, после чего перепрыгнул через спинку и, вздыхая, улегся на переднем сиденье. Поворочавшись немного, он уложил морду к Гэрриет на колени и принялся вздыхать и поскуливать, видимо, жалуясь рычагу переключения скоростей.

— Так. Тебе надо срочно придумать имя, — сказала Гэрриет, остановив машину около дома.

Открыв атлас автомобильных дорог на первой попавшейся странице, она наугад ткнула в него пальцем. Палец попал в местечко с названием Севенокс.

— Поздравляю тебя, Севенокс, — сказала Гэрриет. — У тебя целых два трехзвездочных отеля, и от Лондона всего двадцать пять миль. Базарный день — понедельник, торговля крупным рогатым скотом.

— Гэрриет, — сказал Кори, пока Севенокс кругами мотался по гостиной, волоча за собой шнур от торшера. — Это никакой не щенок — и никакой не сеттер.

— Севенокс, ко мне! — Гэрриет попыталась схватить пса за ошейник, но он вихрем пронесся мимо.

— Это совершенно взрослая собака, — продолжал Кори. — Ему не меньше двух лет, и дрессировать его уже поздно.

Севенокс, вращая глазами, пронесся мимо Кори на второй этаж. Тритон, тоже чрезмерно возбужденный, помчался за ним. За несколько минут, проведенных в доме, Севенокс уже сцепился с Амброзией, которая расцарапала ему нос, успел произвести самое неблагоприятное впечатление на миссис Боттомли и попытался сгрызть ботинки Кори для верховой езды. Сейчас, судя по доносившимся сверху звукам, он лакал воду из унитаза. Скоро он, все так же в сопровождении Тритона, скатился вниз по лестнице и, тяжело дыша, рухнул у ног Гэрриет.

Гэрриет сияющими глазами взглянула на Кори.

— Смотри, как быстро он у нас освоился, — сказала она. — Чувствует, что тут ему будет хорошо.

В целом, однако, Севенокса нельзя было считать стопроцентно удачным приобретением. Если он не удирал с утра пораньше на очередную собачью свадьбу в деревню, то занимался тем, что рыл ямы на лужайке перед домом — причем вовлекая в свои бесчинства Тритона, — грыз все, что оказывалось в пределах его досягаемости, а под конец громоздился с грязными лапами на приглянувшуюся ему кровать или на диван и давал храпака.

И все же главным содержанием его жизни была любовь к Гэрриет. Он словно понимал, что она спасла его от верной смерти. Всякий раз, когда она куда-нибудь уходила, он выя так, что в доме невозможно было находиться, когда возвращалась, заливался радостным лаем, а по вечерам злобно рычал на Кори, который не позволял ему спать вместе с Гэрриет на кровати.

Следующая среда оказалась очередным днем кошмаров. У Кори что-то не ладилось со сценарием, и он с утра был не в духе, Уильям, у которого резались зубки, весь день вопил, не переставая, а Севе-нокс не нашел ничего лучше, как изгрызть единственный в доме французский словарь. Гэрриет, увлекшись тестом «Умеешь ли ты соблазнять мужчин?» из женского журнала, сожгла в духовке бараньи котлетки для Шатти, а когда только что подогретое молоко для Уильяма и Смолыша уже стояло на столе, с подоконника спрыгнула Амброзия и смахнула обе бутылочки на пол. Вдобавок именно сегодня Гэрриет обещала Самми съездить с ней в «Свободный вечер» и от этого пребывала весь день в нервном напряжении.

К половине восьмого она только-только уложила детей и помыла посуду. Времени на ванну уже не было, она успела лишь ополоснуть лицо и подмышки, подушиться и вылить на голову немного одеколона, в надежде хоть немного оживить поникшие немытые волосы.

За пять минут до восьми раздался звонок в дверь. Самми приехала даже раньше, чем обещала. Сознавая, что выглядит нелепо с одним накрашенным и одним ненакрашенным глазом, Гэрриет бросилась открывать и столкнулась в коридоре с Кори.

— Уходишь куда-то? — осведомился он.

— Да, — сказала она и торопливо добавила:

— Сегодня у меня свободный вечер.

Распахнув, дверь, она, однако, увидела на пороге двух совершенно незнакомых женщин с почтенными, хотя и несколько растрепанными сединами. У одной в руках был блокнот, у другой допотопный фотоаппарат.

— Простите, мы опоздали, — заговорила та, что с блокнотом. — В темноте ваш дом не так-то легко отыскать.

На лестнице показалась Шатти в ночной рубашке. Гости всегда означали для нее возможность лечь попозже.

— А вас, юная леди, как зовут? — спросила гостья с фотоаппаратом.

— Меня — Шатти. Я сегодня была в красивом-прекрасивом платье.

— А меня Кэрол Чемберлен, — сообщила та, что с блокнотом. — Мы приехали из самого Лондона, чтобы взять интервью у твоего папы.

— Пожалуйста, пройдите в гостиную, я принесу вам виски с тоником, — важно сказала Шатти.

Бледная, как Джорджи после сигары, Гэрриет поднялась наверх и постучалась к Кори.

Он не отзывался. Она постучала еще раз, чуть громче.

— Да. — Подняв голову, он нетерпеливо барабанил пальцами по столу.

— Я должна кое-что вам сказать… но, честно говоря, у меня язык не поворачивается.

— О Господи, — вздохнул он с бесконечной тоской в голосе. — Ну, что там еще такое? Прибыли все родственники Севенокса?

Гэрриет еще сильнее побледнела.

— К-кажется, я забыла перезвонить в «Ежемесячник для женщин», и теперь они приехали из Лондона брать у вас интервью… Они уже в гостиной.

— Так что Кори? Очень бушевал? — не унималась Самми. Рассказы о чужих неприятностях доставляли ей неизменную радость. Ее немного задевало, что у Гэрриет с Кори такие дружеские отношения.

— Жутко, — вздохнула Гэрриет. — Не исключено, что завтра мне придется пополнить великую армию безработных.

Стоя перед зеркалом в женском туалете «Свободного вечера», они в последний раз оглядывали себя и друг друга. Девушки, теснившиеся со всех сторон, с остервенением начесывали волосы; одна девушка красила себе пупок губной помадой.

Гэрриет никак не могла решить, что делать со свитером.

— Как ты думаешь, заправить его в джинсы или оставить так? — спросила она у Самми.

— Нет, так он болтается, как балахон, тебя совсем не видно, — сказала Самми. — Заправь-ка, я посмотрю… А так еще хуже. Пусть уж лучше висит. Классно выглядишь! — добавила она с великодушием истинной подруги, которая уверена, что сама выглядит в сто раз лучше.

Сегодня на ней были черные вельветовые брюки в обтяжку и черная кофточка с глубоким вырезом: роскошные белые груди слегка приподнимались над ним, как мороженое над вафельным стаканчиком. Ногти на ее руках и ногах были покрыты черным лаком, а в свежевыкрашенных — на сей раз под красное дерево — волосах красовалась черная роза.

Господи, да со мной и разговаривать-то никто не захочет, подумала Гэрриет, когда, выйдя из туалета и пройдя несколько шагов, они оказались прямо в зале. Все кругом знакомились и кокетничали друг с другом. Среди девушек встречались настоящие красавицы, трудно было поверить, что такие не могут найти себе парней. Видно, им просто захотелось чего-нибудь новенького, решила Гэрриет.

Самми уже зазывно поглядывала на красивого белобрысого немца в синем костюме.

— Спасибо, с удовольствием, лучше всего чинзано, — говорила она, трепеща длинными зелеными ресницами.

Пока немец продирался сквозь толпу, чтобы добыть для Самми чинзано, с другой стороны к ней притерся какой-то худосочный юноша.

— Я работаю в кино, — начал он, что было очевидной туфтой.

— Да? — обернулась Самми. — Какое совпадение. Я тоже.

Гэрриет совершенно забыла, как заигрывать с мужчинами. Она все время пыталась встретиться с кем-нибудь взглядом, но в последний момент сама не выдерживала и отводила глаза. Не бросай меня! — мысленно молила она Самми, но та никого и ничего не замечала, как Севенокс при виде суки, и не собиралась отвлекаться от намеченной цели.

— Разумеется, слышала, — говорила она белобрысому немцу. — Я всю жизнь мечтала попасть в Бейрют… ну да, в Бейрут.

Хуже всего, что Гэрриет не могла даже сбежать: у нее не было денег на такси.

К исходу восьмого чинзано Самми заметно продвинулась вперед в отношениях со своим немцем и вдобавок пленила еще одного — маленького толстенького немчика в очках, приятеля белобрысого. Маленький поблескивал очками и глуповато ухмылялся.

— Гэрриет, иди к нам, — позвала Самми. — Вот, познакомься с Клаусом.

Маленький, все так же ухмыляясь, шагнул к Гэрриет.

— Гэрриет жутко умная, вот увидишь, как с ней интересно, — добавила Самми.

Гэрриет, цепенея до идиотизма, с трудом выдавила из себя, что в последние дни сильно похолодало, не правда ли.

— Правда, зато северные холода дарят нам северных красавиц, — галантно вывернулся Клаус, после чего сообщил Гэрриет, что приехал в Йоркшир на конференцию по текстилю и что после Рождества он похудел уже на десять килограммов. Насчет последнего Гэрриет не совсем поняла, хорошо это или плохо.

— Он просто душечка, правда? — сказала Самми и оттащила Гэрриет в сторону.

— Они хотят пригласить нас в «Черный тюльпан», — громким шепотом заговорила она. — Это шикарный ресторан, там кормят и можно потанцевать. Говорят, там играет классная группа.

— Но мы же вернемся страшно поздно… — неуверенно начала Гэрриет.

— Да ты что! — Выпитое чинзано прибавило Самми напористости. — Я еще ни разу не была в таком заведении. Может, это мой единственный шанс!

Придется ехать, подумала Гэрриет. Нельзя же быть такой предательницей.

«Черный тюльпан» оказался даже хуже «Свободного вечера». Перекатывая по тарелке переспелую грушу, Гэрриет чувствовала, как ее улыбка становится все более натянутой.

— Сначала я ограничил углеводы, — говорил толстенький Клаус.

Самми с белобрысым не переставая оглаживали друг друга под столом. Оба были уже готовы, и Гэрриет, к своему ужасу, понимала, что ни один из них уже не сможет отвезти ее домой.

— Потом я отказался от хлеба и картошки, — бубнил Клаус.

Неужто он был еще толще? — думала Гэрриет, танцуя с Клаусом, вернее, с Клаусовым брюшком. Ей вдруг отчаянно захотелось домой, к Кори и детям. А вдруг Уильям проснется? Миссис Боттомли не услышит, ее пушкой не разбудишь. Если Кори в довершение всего придется вставать и кормить Уильяма — он просто озвереет. Интересно, долго ли ему пришлось отбиваться от этого женского «Ежемесячника»?

— Саманта, спорим на Денежку, я сейчас угадаю твои мысли? — говорил белобрысый.

— О, мои мысли стоят много денежек! — отвечала Самми, и все начинали безудержно хохотать.

— Потом я исключил пирожные и вообще сладкое, — продолжал Клаус.

— «Меня вино не веселит, и градус душу мне не жжет», — подвывал певец у микрофона.

Похоже на то, мысленно согласилась Гэрриет.

Самми наклонилась вперед, и маленький Клаус жадным взглядом впился в ее груди.

— Так что, поедем кататься? — спросил он.

— Нет! — решительно выпалила Гэрриет. — То есть, — поправилась она, — вы, конечно, можете ехать, но не могли бы вы сначала завезти меня домой?

— Нет, сначала мы все поедем с Генрихом, поднимемся к нему в номер и чего-нибудь выпьем! — вставая, объявила Самми. Она не очень твердо держалась на ногах.

— Нет-нет, — Гэрриет замотала головой. — Мне надо домой. Уильям может проснуться.

Попрепиравшись немного, Самми махнула на нее рукой.

— Ладно, посадим тебя в мотор, — сказала она. — Вообще-то в такое время такси тут не найдешь, но местный гробовщик по вечерам подрабатывает извозом.

Пока машина неслась сквозь беззвездную ночь, Гэрриет безуспешно боролась со слезами. Она предпочла бы сейчас оказаться дневной клиенткой своего таксиста: все равно для нее все было кончено. Она больше не интересна мужчинам, и она никогда не найдет отца для Уильяма.

Не успела она вставить ключ в замочную скважину, как Севенокс, который обычно дрых где-нибудь на кровати без задних ног и ничего не чуял, сперва свирепо облаял ее, а потом, поняв, что это она, взвыл от восторга и начал кругами носиться по дому, вероятно, ища, что бы ей принести.

— Севеноксик, тише, я тебя умоляю, — просила Гэрриет.

А когда она, еле волоча ноги, поднялась наверх, из ванны вышел Кори, в одном набедренном полотенце. Его мокрые черные волосы были зачесаны назад, на теле еще держались остатки прошлогоднего загара.

— Что «Ежемесячник»? — спросила Гэрриет. — Долго они тут сидели?

— Долго не то слово, — сказал Кори. — Журналистки месячные! В конце концов мне пришлось вышвырнуть их за дверь. Я слышал раньше, что перед месячными должна болеть голова, но не думал, что так сильно.

У Гэрриет не было сил даже улыбнуться.

— Извини, что так вышло, — сказала она.

Севенокс, вихляя задом, забежал в комнату Кори и уже поставил передние лапы на кровать.

— Забери его немедленно, — рявкнул Кори, — а не то я его вышвырну, как этих ежемесячниц! Выл не переставая все время, пока тебя не было. — Заметив ее покрасневшие глаза, он тотчас умерил гнев. — А кстати, где ты была?

— Ездила с Самми в тот бар — «Свободный вечер». Там мы познакомились с двумя немцами. Один высокий и красивый, другой маленький и толстенький. Красивый облюбовал Самми, маленький тоже, но ему пришлось довольствоваться мной. Я пыталась от них отколоться и найти себе кого-нибудь помоложе, да не вышло. Не приглянулась никому. — И, всхлипнув, она бросилась в свою комнату.

Когда она откинула покрывало и забралась в постель, выяснилось, что ее электрическое одеяло включено, а к подушке прищпилена записка.

"Дорогая Гэрриет! — говорилось в ней. — Что бы Он там ни говорил, ты лучше всех — мы точно это знаем. Он, кстати, тоже. Целуем.

Тритон, Амброзия, Севенокс".

Гэрриет засмеялась, и вся ее сегодняшняя трагедия вдруг показалась не такой уж страшной. Лежа в постели с открытыми глазами, она думала о Кори. Ей мерещилось, будто она, маленькая девочка, пытается составить картинку из разнокалиберных квадратов и треугольников. Она знает, что на картинке должен получиться Кори, — но треугольники никак не укладываются в свободные места.

Глава 15

Гэрриет гладила на кухне белье, когда прямо напротив окна остановился незнакомый автомобиль.

— Ой, давай спрячемся! — возбужденно зашептала Шатти. — Это противная, противная Арабелла. Она приезжает, только когда папа дома.

Из машины выбралась высокая плечистая девушка.

— Спрятаться не получится, — возразила Гэрриет. — Она нас уже видела.

— Есть кто дома? — послышался из прихожей типично театральный голос, и на пороге кухни возникла загорелая красавица с русыми, зачесанными назад волосами. На вид ей было около тридцати.

— Привет, Шатти, как дела? — с беззаботностью ветерка пропела она и, не дожидаясь ответа, повернулась к Гэрриет. — А вы, вероятно, их новая няня? Я Арабелла Райд-Росс. Кори наверняка обо мне говорил. — Но, не успела Гэрриет открыть рот, как она уже отвернулась и стала разглядывать Уильяма, который сейчас самозабвенно колотил деревянной ложкой по подлокотнику своего креслица.

— Какой милашка! Неужто новый отпрыск Ноэли?

— Нет, это мой ребенок, — сказала Гэрриет.

— О-о?.. — протянула Арабелла, вложив в один этот звук редкостное даже для сцены богатство интонаций. — И ваш муж позволяет вам тут работать?

— Я не замужем.

— О, вы удивительно храбрая женщина. — Выдержав паузу, Арабелла снова взглянула на Уильяма. — Кори у нас просто святой, у него хобби собирать под свое крыло всех несчастных.

— Раз, два, четыре, пять. А, черт! Три забыла, — сказала Шатти, считавшая котят Амброзии.

Гэрриет едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

— Шатти! — в ужасе отшатнулась Арабелла. — Разве можно так выражаться? Беги играй. Я хочу поговорить с няней.

— Она тебе не няня, а Гэрриет. И потом, я не хочу играть. — Тут личико Шатти приобрело неожиданно лукавое выражение. — Арабелла, хочешь конфетку?

— А что ж ты няне не предложишь?

— У меня только одна, — сказала Шатти. — И я решила отдать ее тебе.

— Спасибо, моя милая, — сказала Арабелла, засовывая конфетку за щеку. — Я всегда нахожу с детьми общий язык, — заметила она, оборачиваясь к Гэрриет. — Все говорят, что из меня получится прекрасная мать.

В этот момент в кухню зашел Кори, и смуглые щеки Арабеллы приобрели малопривлекательный красно-коричневый оттенок.

— Привет, Арабелла, — сказал он. — Как ты загорела.

— Да, но этот загар так быстро сходит. Жаль, что ты не видел меня неделю назад. Я только что вернулась из Сент-Морица, а то бы появилась раньше. У нас в пятницу небольшая вечеринка, приедешь?

Кори нахмурился, припоминая.

— Кажется, на пятницу уже что-то есть.

— Тогда в субботу.

Зачем заманивать так в лоб, подумала Гэрриет.

— Впрочем, нет, пятница тоже сгодится, — сказал Кори. — Я вспомнил: у Гэрриет в эту пятницу день рождения. Вот и прекрасно, пусть развлечется немного, с кем-нибудь познакомится. Спасибо, мы обязательно приедем.

Гэрриет не смела поднять глаза.

— Арабелла, тебе понравилась конфетка? — спросила Шатти.

— Да, милая, спасибо.

— А Тритону не понравилась. Он ее три раза выплевывал.

После ухода Арабеллы Гэрриет пыталась пристыдить Шатти, но та лишь пожала плечами.

— Я терпеть ее не могу. А мама сказала, что она заманивает папу в какие-то сети. Хорошо бы он в них не попался, — добавила она довольно угрюмо. — Она нам никогда ничего не дарит и говорит, что мы испорченные.

— Ну, положим, в этом она не очень ошибается, — заметила Гэрриет.

— А только что она говорила папе, чтобы он тебя выгнал, потому что мы совсем не умеем себя вести, — сказала Шатти, поднимая с подстилки одного котенка. — Но он сказал, чтобы она не лезла не в свое дело и что за нами никто еще ни разу в жизни так хорошо не смотрел. Ой, Гэрриет, какая ты стала красная!..

Гэрриет проснулась от дребезжания стекол. Поднялся сильный ветер, и ветки стучали в окно ее спальни. Она разглядывала желтую цветастую занавеску над своей кроватью, и губы ее сами расползались в улыбке. Уильям с каждым днем радовал ее все больше, да и с детьми Кори они теперь гораздо лучше понимали друг друга. В ногах храпел верный Севенокс. Гэрриет еще раз внимательно прислушалась к собственным ощущениям. Что ж, возможно, она не безумно счастлива здесь, но все же гораздо счастливее, чем раньше.

— С днем рождень-я те-бя!.. — перевирая мотив, затянул детский голосок. — С днем рожде-ни-я, Гарри-ет, с днем рожденья те-бя!

Не сводя глаз с подноса, на котором, рядом с кусочком поджаренного хлеба, покачивались вареное яйцо, чашка кофе и букетик золотистых нарциссов, Шатти прошла от двери до самой кровати Гэрриет.

— Шатти, милая ты моя! — выдохнула Гэрриет. — Давай поставим кофе на столик. — И она сняла дрожащую чашку с подноса.

— Папа уже накормил Уильяма, — сказала Шатти, — и сейчас тоже придет сюда со всеми подарками. Гэрриет, а почему ты плачешь?

— Папа, а Гэрриет плачет, — сообщила она, когда в дверях появился Кори с Уильямом на руках. Из-за плеча Кори выглядывала миссис Боттомли.

Спустив Уильяма на пол, Кори поднял голову и взглянул в полные слез глаза Гэрриет.

— Ее дело, — сказал он. — Это ее день рожденья, черт побери, и она имеет право делать все, что ей заблагорассудится. Севенокс, ну-ка брысь с постели!

— Дайте ей хоть халатик накинуть, — проворчала миссис Боттомли, оглядывая полупрозрачную ночнушку Гэрриет. — С днем рожденья тебя, милая!

Разворачивая пакеты с подарками, Гэрриет не могла поверить своим глазам. Амброзия с Тритоном «подарили» ей шелковую блузу горчичного цвета. Севенокс оказался на мели и «подарил» всего-навсего точилку для карандашей, Шатти — коробку шоколадных конфет, в которой уже не хватало нескольких штук.

— Я же должна была проверить, хорошие они или нет, — пояснила Шатти.

Джон вручил ей горшок с бордовой цинерарией, выбранной им самостоятельно и купленной на собственные карманные деньга, а миссис Боттомли преподнесла широкий ярко-розовый мохеровый палантин: она связала его сама, чтобы Гэрриет одевалась теплее, а не ходила в чем придется. Кори подарил ей серый бархатный блейзер с черными отворотами и светло-серое платье из ангорки.

У Гэрриет перехватило дыхание.

— Какое красивое, — прошептала она. — У меня в жизни не было таких красивых вещей.

— Честно говоря, я уже видеть не могу это твое тоненькое пальтишко, — буркнул Кори.

— Папа любит делать подарки, — радостно сказала Шатти. — А дарить их теперь некому, мамы ведь нет.

Позавтракав в постели, Гэрриет встала и пошла искать Кори. Он стоял возле стола у себя в кабинете и просматривал написанное вчера.

Гэрриет откашлялась.

— Кори, — заливаясь краской, начала она. — Я просто хотела поблагодарить вас, то есть тебя… за то, что мы с Уильямом так счастливы у вас, и за все эти прекрасные подарки. На самом деле я, конечно, ничего этого не заслуживаю: один Севенокс чего стоит, не говоря уже обо всех телефонных звонках, о которых я забыла тебе сообщить…

Привстав на цыпочки, она быстро чмокнула его в щеку и почти бегом устремилась к двери.

— Во класс! — послышался восхищенный голос Шатти из коридора.

С приближением вечера Гэрриет все больше волновалась. Она потерпела полное фиаско в баре для одиночек, так с какой стати рассчитывать на то, что с охотниками у нее дела пойдут лучше? Главное — не путать гончих с ловчими, думала она.

Завернувшись в полотенце, она сидела перед зеркалом и красилась, когда в дверь постучалась Шатти.

— Пойдем, я что-то тебе покажу. Только закрой глаза.

Неужели еще один подарок? — думала Гэрриет. Нет, не может быть. Под ногами был ковер, значит, они шли по коридору в сторону лестницы. Потом резко свернули вправо. Комната Джона, догадалась Гэрриет. Тут на нее дохнул ледяной ветер.

— Нет, еще пока рано, — говорила Шатти, подталкивая ее вперед. — Все, уже можно.

Открыв глаза, Гэрриет увидела прямо перед собой распахнутое окно и за ним, над самыми верхушками вязов, тоненький серпик молодого месяца.

— Загадывай, — торжественно сказала Шатти. — Если смотреть через стекло, то ничего не получится, я уже проверяла. Загадай, чего бы ты хотела больше всего на свете. Я загадала свою любимую жвачку.

Из открытого окна донеслись печальные грачиные крики. Гэрриет вдруг смутилась.

Впервые за много месяцев ставшее уже привычным желание — вернуть Саймона — не загадалось у нее само собой. Он был ее наркотиком, ее виски для алкоголика, и встреча с ним неминуемо разрушила бы и без того хрупкое равновесие, сложившееся в ее жизни, — а она сейчас не хотела ничего разрушать. На какой-то миг мысли ее переметнулись от Саймона к Кори, но она тут же приструнила сама себя. «Хочу, чтобы нам с Уильямом было спокойно и хорошо, все равно где», — мысленно произнесла она.

Когда она обернулась, в дверях стоял Кори и молча смотрел на нее. По его лицу невозможно было определить, о чем он думает.

— Надеюсь, что это окажется какое-нибудь разумное желание, — ехидно заметил он. — Например, чтобы у нашего драгоценного Севенокса появилось хоть немного собачьего соображения. Он только что сгрыз задники у моих единственных парадных туфель.

Он пнул Севенокса ногой, и тот пополз к Гэрриет, жалобно закатывая глаза, но при этом довольно игриво виляя хвостом.

Шатти обняла его за шею.

— Севенокс у нас такой умный, — сказала она. — Он просто не хочет, чтобы ты уходил, вот и сгрыз твои туфли.

— Он отличный пес, па, — вступился Джон, только что приехавший на выходные.

— Ага, отличный, — кивнул Кори. — Отличный от всех приличных.

— У Райд-Росс блохастый пес, — пропела Шатти.

Дом Райд-Россов был большой и старый — вероятно, начала прошлого века. От шоссе к нему вела длинная подъездная дорога.

В прихожей женщины прижимались друг к другу щеками и обменивались надушенными поцелуями. Одна из них — в черном платье с глубоким остроконечным вырезом — была, как люстра, увешана ослепительными бриллиантами. Это оказалась Элизабет, хозяйка Самми.

Гэрриет раздевалась наверху в одной из спален, где кровать уже была завалена шубами.

Осмотрев себя в высоком золоченом зеркале Арабеллы Райд-Росс, Гэрриет снова убедилась, что ее новое платье из ангорки ей к лицу. Скромное и неброское, оно тем не менее очень мило обхватывало ее бедра, что смотрелось довольно пикантно. Господи, только бы кто-нибудь со мной заговорил, думала она, спускаясь вниз по лестнице; только бы не быть обузой для Кори.

Он ждал ее в прихожей — высокий, худощавый, с бледным и бесстрастным, как мрамор, аристократическим лицом.

Когда они вошли в гостиную, все обернулись и уставились на них.

— Кори, дорогой! — Навстречу им выпорхнула Арабелла в длинной, похожей на попону юбке и розовой блузе. Ее волосы были стянуты большим бантом на затылке. — Я уж думала, ты не приедешь!

Пальцы ее мертвой хваткой вцепились в руку Гэрриет.

— Я провожу твою няню в соседнюю комнату, пусть немного пообщается с ровесниками.

В соседней комнате она подвела Гэрриет к толстой молодой немке и сказала:

— Хельга, познакомься, это няня Эрскинов. Хельга у нас смотрит за моими племянниками. Можете пока обсудить какие-нибудь свои дела.

После ее ухода Гэрриет чуть не расхохоталась. Надо же, как лихо ее поставили на место. Скоро, однако, в комнате появились еще ее ровесники — два похожих друг на друга долговязых юноши с одинаково неразвитыми подбородками. Типичные маменькины сыночки, решила Гэрриет. Сыночки принялись рассказывать ей об охотничьем сезоне, который, судя по всему, складывался в этом году весьма неудачно.

Через полчаса Гэрриет позволила себе отвлечься от сказания о гончих с лисицами и оглянулась. Кори стоял в дверях гостиной в окружении трех изысканных дам — из таких, которым пошло бы сидеть при свечах на террасе, задумчиво пожевывая листик мяты. Все трое явно претендовали на его внимание.

А что, ведь он вполне достоин внимания, ревниво подумала Гэрриет. Странно, что она не замечала этого раньше.

Но тут Кори поднял глаза и, слегка улыбнувшись ей, спросил одними губами: «Все в порядке?» Гэрриет кивнула, и ее ревность тотчас улетучилась.

— Пару лисиц мы сделали в среду, — говорил один из сыночков, с виду более благообразный. — Послушайте, — прервав себя, вдруг обратился он к Гэрриет, — может, потанцуем?

У него были длинные светло-русые волосы, голубые глаза и нежный румянец на щеках.

— С удовольствием, — сказала Гэрриет.

В полутемной комнате, откуда доносилась музыка, никого не оказалось, но Гэрриет рассудила, что вряд ли такой сыночек набросится на нее во время первого же танца.

— Нас толком не познакомили, — сказал он. — Меня зовут Билли — Билли Бентли. Интересно, как это я вас до сих пор не видел? Вы, вероятно, гостите у Арабеллы?

— Нет. Работаю у Кори Эрскина.

— О, значит, у вас интересная работа. Кори малый с головой: столько всего читал, и с собаками управляется прекрасно, спуску им не дает.

Это уж точно, подумала Гэрриет, вспомнив про Севенокса.

— Надо будет как-нибудь вывезти вас на охоту, — сказал Билли Бентли.

Они еще немного потоптались молча.

— Мне, наверное, давно пора предложить вам чего-нибудь выпить, — сказал он. — Но, по правде говоря, с вами так приятно, что я готов хоть весь вечер так танцевать.

Когда они выходили из комнаты, у Гэрриет приятно кружилась голова, но через несколько шагов ее перехватила Арабелла.

— Послушайте, няня, — сказала она, оттащив ее в сторону. — Вы не могли бы немного помочь на кухне? У нас не хватает людей.

Кори был слишком далеко, и Гэрриет пришлось подчиниться. Когда спустя полчаса она вышла из кухни, до ее слуха донесся не очень трезвый мужской голос.

— Я вижу, Кори наконец-то выполз из своей берлоги. И выглядит как будто неплохо, да?

— Еще бы ему не выглядеть, — ехидно бросила в ответ какая-то женщина. — Хватает же у человека наглости таскать за собой любовницу под видом няни. Арабелла говорит, у нее маленький ребенок. Интересно, чей, не его ли?

Держа в руках поднос с напитками, Гэрриет, с пылающими щеками, вошла в гостиную и в дверях буквально наткнулась на Кори.

— Черт побери, Гэрриет, что это значит?

Она отвела глаза.

— Арабелла попросила меня помочь на кухне.

— Ах, Арабелла попросила!.. Сейчас же поставь этот чертов поднос! Ты вся дрожишь. Что с тобой?

— Ничего особенного, — высоким, срывающимся голосом ответила Гэрриет. — Ну, поработала немного прислугой, только и всего.

И, пробормотав, что ей нужно поправить макияж, она почти бегом бросилась вверх по лестнице.

Когда, все еще дрожа, она возвращалась в гостиную, ее остановил красивый седеющий блондин.

— Ба! Какие девушки в наших краях!

Гэрриет отпрянула.

— Чарльз Мандер, — окидывая ее блудливым взглядом, представился он. — Вы, вероятно, нездешняя?

— Здешняя, — не очень любезно отвечала Гэрриет. — Работаю няней у Кори Эрскина.

— Няней? О, как это романтично! Счастливчик Кори. — Его взгляд медленно пополз по ее телу сверху вниз, словно ощупывая ее сквозь платье.

— Интересно, а с Ноэль вы уже виделись? — Он расхохотался. — Хотя нет, конечно же, нет. Ноэль же не дура, чтобы терпеть у себя в доме этакую куколку.

— Что вы хотите этим сказать? — сердито прищурилась Гэрриет, и в этот момент около нее наконец-то появился Кори.

— Привет, Чарльз.

— Привет, Кори, старина. Что-то давно тебя не было видно.

Несмотря на дружеский обмен «приветами», Гэрриет готова была поклясться, что эти двое ненавидят друг друга.

— Я только что познакомился с твоей милой — гм-м… — нянюшкой. Поздравляю тебя, Кори, ты нашел прекрасное занятие для долгих зимних вечеров. Кори вытряхнул из пачки две сигареты — одну для Гэрриет, другую для себя, чиркнул зажигалкой и только после этого ответил:

— Что делать, Чарльз, у тебя ведь соображение никогда не поднималось выше пояса.

Чарльз Мандер снова расхохотался.

— Помнишь, мы в детстве пели песенку: «Пусть будет няня здорова, и пусть она будет добра», — кажется, так? Да, я бы и сам не отказался завести себе такую няню.

На некоторое время повисла ледяная пауза, а когда Кори заговорил, то от его голоса у Гэрриет мурашки поползли по спине.

— Будь я джентльменом, Чарльз, я бы сейчас дал тебе в челюсть. Хотя вряд ли бы это помогло: ты был бы только рад покрасоваться в роли мученика. — И, обернувшись к двери гостиной, откуда нетвердыми шагами выходила пышная блондинка, добавил:

— Какая досада, твоя жена опять еле держится на ногах.

Почти всю дорогу назад Кори и Гэрриет не разговаривали. Дружеская легкость, установившаяся в их отношениях в последние несколько недель, рассеялась как дым.

— Мне жаль, что все так вышло, — заговорил наконец Кори. — Все довольно просто: Чарльз — бывший любовник Ноэль, а может быть, и нынешний. Поэтому он при всякой возможности старается меня уязвить. Скажи мне лучше: что было, когда ты вышла из кухни? Тоже наслушалась чего-нибудь в этом духе?

Гэрриет кивнула.

— Что они говорили?

Гэрриет пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить.

— Говорили, что Уильям твой ребенок.

— Превосходно, — процедил Кори. — Им не о чем посудачить, потому что охота в этом сезоне никак не складывается. По правде говоря, мне самому на них плевать. Но все равно — я же знал, что ты чувствительна сверх всякой меры. Не надо было тащить тебя в этот змеюшник.

— Все было так хорошо, — пролепетала она. — А теперь…

— Ничего, может, еще не все потеряно, — сказал он, сворачивая к дому.

Вместе они поднялись наверх и дошли до ее комнаты. Задержавшись у дверей, Гэрриет неловко пробормотала положенное «спасибо за приятный вечер».

— Я рад, что ты хоть ненадолго выбралась из дома. — Он поднял руку и отвел темную прядь, упавшую ей на лоб. — Знаешь, я следил за тобой сегодня. У тебя было такое печальное, немного нездешнее лицо — как у луны, когда она появляется среди дня. Признаться, я в последнее время много думал о тебе.

Гэрриет удивленно вскинула глаза, но лица Кори не было видно в темноте. В следующую секунду им обоим пришлось вздрогнуть от неожиданности. Из туалета донеслись звуки, которые трудно было с чем-либо спутать: Севенокс лакал воду из унитаза. Напряжение спало, и Гэрриет залилась неудержимым смехом.

— Эта чтобы мы с тобой не наговорили лишнего, — сказал Кори. — Иди спать, девочка, и не беспокойся ни о чем.

Гэрриет пошла спать, но спать не могла. Кори много думал о ней? Но что он мог о ней думать? Их отношения с Кори казались ей легкими и неуловимыми, как пламя свечи, и надо было прикрывать это пламя обеими руками, потому что все кругом старались его загасить.

Глава 16

Утром она проснулась совершенно больная. Голова раскалывалась, сил едва хватило на то, чтобы покормить Уильяма. Шатти тотчас почуяла слабинку и принялась капризничать.

— Мы с папой едем на охотничьи сборы, — объявила она. — Можно я надену свое бальное платье?

— Нет, нельзя, — сказала Гэрриет.

— А тогда красное бархатное?

— В брючках будет теплее.

— Я не хочу в брюках! Я не мальчик.

— Ради Бога! — взмолилась Гэрриет.

— Шатти! — Завязывая на ходу галстук, в кухню вошел Кори, уже в сапогах и белых обтягивающих бриджах. — Чтобы я этого больше не слышал. Поедешь в штанах, и точка.

Шатти попробовала переменить тактику.

— Па, купи мне двухколесный велосипед с двумя колесиками по бокам, — сказала она.

— Куплю, если будешь слушаться Гэрриет. Кстати, как ты себя чувствуешь? — спросил он Гэрриет, оборачиваясь к ней.

— Отвратительно, — сказала Гэрриет.

— Я тоже. Черт знает, что нам там вчера наливали. Плодово-ягодный растворитель для краски, наверное. То-то мне все казалось, что у меня эмаль с зубов осыпается.

— Па, зачем ты надеваешь смокинг? — спросила Шатти. — У тебя же после него утром всегда болит голова.

У Гэрриет было подозрение, что Кори вчера немало выпил уже после того, как она ушла спать.

— А можно Гэрриет поедет с нами на сборы? — спросил Джон.

— Ой, да, можно? Можно? — запрыгала Шатти.

— Боюсь, с Уильямом это будет сложновато, — сказала Гэрриет.

Кори стоял с сигаретой в зубах и переливал бренди в поясную флягу.

— Так оставь его с миссис Боттомли, — сказал он. — Немного свежего воздуха тебе не повредит. Кстати, у меня на куртке оторвалась пуговица. Пришей, хорошо?

— Ты берешь Пифию? — спросила Гэрриет.

— Беру, второй лошадью. Хочу попробовать ее в деле.

Лошади уже отправились к месту сбора в закрытом фургоне. Кори вместе с Гэрриет, Джоном, Шатти и собаками поехал на машине.

Когда туман сполз с холмов, день оказался солнечным и теплым. Плющ уже выбросил светлые блестящие листочки; из земли, обгоняя траву, лезла молодая крапива. На деревьях покачивались дымчатые сережки, а папоротники и прошлогодние курчавые листья на дубах светились красновато-коричневым светом. Лужи на дорогах и белые каменные заборы слепили глаза.

— Мне жарко, — сказала Щатти. — Почему ты не дала мне надеть бальное платье?

— Шатти, я тебе сто раз говорила… — начала Гэрриет.

— Не сто, а только два.

— Не груби Гэрриет, — сказал Кори.

Некоторое время ехали молча.

— Дождик, дождишко, — запела Шатти. — У деда одышка. Дед лежит, не может встать, надо доктора позвать. Доктор дернул за шнурок, обвалился потолок!..

Дети залились радостным смехом, — Доктор дернул за шнурок… — опять затянула Шатти.

— Помолчи! — приказал Кори.

— Ой! А Севенокс на меня наступил!

— Давайте остановимся, купим чего-нибудь вкусненького, — сказал Джон. — В Гаргрейве есть классный магазинчик.

Они обогнали нескольких всадников, неторопливо трусивших на сборы, и скоро влились в поток легковых автомобилей и фургонов с лошадьми.

Наконец Кори съехал на обочину и заглушил мотор.

— Тритона можно взять с собой, — сказал Кори, захлопывая дверцу перед самым носом у Севенок-са. — А этого злодея я даже не рискну выпустить без поводка.

— Пускай хоть чуть-чуть подышит свежим воздухом, — сказала Гэрриет и приспустила оконное стекло.

Кори пошел разыскивать своих лошадей, а Гэрриет, вместе с Шатти и Джоном, направилась прямо в деревню. Охотники собирались на большой треугольной лужайке, с серыми домиками по краям. Чуть в стороне, в зарослях вербы и лещины, шумел ручей, на церковном кладбище уже желтели бутоны нарциссов.

Всадники седлали своих лошадей и обменивались новостями. Кругом стоял одуряющий запах свежетоптанной травы и лошадиного пота. Из лошадиных платформ доносилось беспокойное ржанье, на задних сиденьях автомобилей лаяли охотничьи терьеры.

По дороге им встретилась Арабелла Райд-Росс, которая, надо сказать, выглядела сегодня весьма неважно. Так ей и надо, злорадно подумала Гэрриет. Нетерпеливо пощелкивая кнутом по сапогу, Арабелла озиралась в поисках своей лошади. Чуть поодаль Гэрриет заметила Билли Бентли: он, в отличие от Арабеллы, производил сегодня гораздо более благоприятное впечатление, чем накануне. В красной куртке и вельветовой черной кепке, удачно оттенявшей мышиные пряди, он гарцевал на могучем сером в яблоках жеребце, который явно не желал стоять на месте. Тут же был и Чарльз Мандер: он то и дело прикладывался к фляге, глазел на девушек и одновременно следил за тем, как его гнедого сводят с платформы.

Гэрриет собиралась проскользнуть мимо них незаметно, но тут Шатти предательски бросилась вперед.

— Привет, Чарльз!

Он обернулся.

— Привет, Шатти. Как жизнь?

— Хорошо. А почему ты к нам больше не заходишь? — И, обернувшись к Гэрриет, пояснила:

— Когда мама жила с нами, он все время заходил и дарил нам подарки.

— Привет, прелестная нянюшка, — сказал Чарльз.

Гэрриет постаралась изобразить на своем лице полнейшее равнодушие, но изобразила, по-видимому, надутую чопорность.

— Мне уже пять, — сообщила Шатти. — А раньше мне было четыре.

— Раньше мне тоже было четыре, — сказал Чарльз.

— А моему папе двадцать один, — сказала Шатти.

Чарльз хмыкнул.

— Жаль, что мои дети про меня такого не рассказывают.

— А у меня скоро будет настоящий велосипед, с двумя колесиками по бокам, — похвасталась Шатти.

— Мне бы кто приделал такие колесики по бокам, — вздохнул Чарльз.

Он подошел к Гэрриет и, ласково поглядывая на нее уже подозрительно блестящими голубыми глазами, сказал:

— Послушайте, я, конечно, очень смутно помню, что было вчера вечером, но у меня такое ощущение, что я наговорил вам чего-то лишнего. В таком случае, простите. Видите ли, мне все время хочется сбить спесь с Кори Эрскина, и я просто не могу удержаться, чтобы как-нибудь его не поддеть.

— Тем не менее, — сказала Гэрриет, — он мой хозяин.

— Слава Богу, что не мой. Но все равно, я не собирался вымещать на вас зло.

Гэрриет растерянно моргала, не зная, что сказать.

Ее выручил Билли Бентли.

— Доброе утро, Гэрриет.

Надо же, запомнил, подумала она, оборачиваясь.

— Вчера вы так быстро исчезли, — продолжал Билли. — Вроде только что говорили с Чарльзом, а через минуту смотрю — вас уже нет. Впрочем, оно и понятно, Чарльз вчера был хорош. — Билли засмеялся, точнее говоря, заржал.

Лучше бы сидел молча в седле и производил благоприятное впечатление, подумала Гэрриет.

— Пожалуй, мне тоже пора, — сказал Чарльз Мандер и обернулся к Гэрриет. — Ну так что, дружба?

— Только если вы не будете задевать мистера Эрскина, — сказала она.

Чарльз пожал плечами.

— Это долгая история. Давайте как-нибудь поужинаем вместе, я вам ее расскажу.

— Эй, эй, Чарльз, руки прочь! — с напускной суровостью начал Билли Бентли. — Женат, вот и нечего перебегать дорогу нам, честным холостякам.

Тут жеребец под ним дернулся в сторону и попытался лягнуть стоявшего рядом гнедого.

— Обожрался, зараза, — сказал Билли. — Когда уже, наконец, начнется?

Чарльз Мандер только что забрался в седло, когда около него откуда-то появилась седовласая старушка с торжественно-серьезным лицом и сунула ему в руки брошюрку, обличающую охотников и охоту.

— Большое спасибо, — галантно поблагодарил Чарльз, после чего, чиркнув зажигалкой, поджег брошюрку и швырнул старушке прямо под ноги. Противница охоты резво отпрыгнула и, потрясая кулаками, исчезла в толпе.

— Ишь ты, охотники им помешали, — проворчал Чарльз и, тронув поводья, направился в сторону бара. — Съезжу-ка я лучше наполню фляжку.

Билли Бентли все еще не уезжая. С трудом удерживая жеребца на месте, он нерешительно поглядывал на Гэрриет сверху вниз.

— Едете в пятницу на бал охотников? — наконец спросил он.

— Нет.

— Что, куда-нибудь уезжаете?

— Нет, просто не еду на бал.

— Ну, это не дело, — почему-то краснея, сказал Билли Бентли. — По-моему, вчера мы с вами очень приятно поболтали. Давайте как-нибудь встретимся вечерком?

— Я бы с удовольствием, — ответила Гэрриет, — да боюсь, не получится. У меня ведь ребенок. То есть, я имею в виду своего ребенка, а не Шатти и Джона.

— Ну и что, — сказал Билли. — Если хотите, можете взять его с собой. У нас до сих пор живет наша старая няня. Ей все равно делать нечего, она только рада будет повозиться с малышом.

Растроганная, Гэрриет собралась уже его благодарить, но тут появился выжлятник со всей своей сворой. Собаки, возбужденно махавшие хвостами, казались непривычно голыми без ошейников.

— Гады, два дня их не кормили! — выкрикнул юноша — яростный борец с охотой и защитник лисиц. В руках у него был плакат с надписью: «Долой гончих псов из наших лесов!»

Конюхи сдергивали с лошадей пропахшие потом попоны, охотники один за другим забирались в седла — и скоро шумная кавалькада, позвякивая уздечками, потянулась по дороге в сторону леса.

Подъехал Кори верхом на Пифии.

— Так я звякну вам сегодня вечером, — говорил повеселевший Билли. — Привет, Кори. Что, новое приобретение? О-о, какая красавица!

Пифия беспокойно скашивала черные навыкате глаза и вздрагивала всем телом от непривычного шума и суеты, ее холеное вороное тело лоснилось на солнце.

— Кит раскопал ее в Ирландии, в Килдэре. Говорит, покатался на ней пару дней и понял, что эта красавица для меня.

— Так она и его вес выдерживает? — удивился Билли. — Вот это я понимаю! Будешь пробовать ее на скачках?

— Да вот думаю пока.

— Кори, дорогой, — послышался голос Элизабет Пембертон. На ней было многовато грима, но все равно в жокейской черной куртке и белоснежных бриджах она выглядела очень эффектно. Заметив Гэрриет, она кивнула, как бы давая ей понять, что она может быть свободна, и отвернулась к Кори.

— Надеюсь, ты будешь у нас в пятницу?

Прежде чем ответить, Кори быстро взглянул на Гэрриет, но тут же отвел глаза.

— Да, конечно, — сказал он.

— Думаю, за столом у нас будет где-то человека двадцать четыре.

Ничего себе столик, подумала Гэрриет.

Впереди на дороге послышались звуки охотничьего рожка — и тут же мимо промчалась Арабелла на разгоряченной лошади, чуть не затоптав по пути Гэрриет с детьми.

По мере того, как кавалькада углублялась в долину, над черными полями стая за стаей взлетали потревоженные голуби.

— Поехали за ними, — предложила Гэрриет детям.

Однако, вернувшись к машине, они обнаружили, что исчез Севенокс. Гэрриет так и ахнула. Вероятно, он каким-то образом просочился через неплотно закрытое окно. Ей тут же представилось самое страшное: Севенокс гонится за овцами, выскакивает на дорогу и попадает под машину или под конские копыта.

— Надо скорее его разыскать! — Она затолкала детей в машину, нажала на газ — и они помчались догонять охотников, которые уже успели скрыться за деревьями.

Следующие полчаса они бестолково колесили по узким проселочным дорогам, с трудом разъезжаясь со встречными автомобилями. Несколько раз они чуть не попали в аварию, потому что Гэрриет приходилось все время отвлекаться от дороги и высматривать Севенокса.

Между тем охотники так же бестолково околачивались на обочине: гончие никак не могли взять след. Потом первая сука подала голос, и тут же залаяла вся свора, будя эхо на окрестных холмах. «Та-та-та-та!» — печально, словно жалуясь, запел рожок, и все охотники на лошадях разом метнулись на другую сторону дороги. Стремена чиркали друг о друга, лошади с фырканьем перепрыгивали через придорожную ограду. С вершины холма Гэрриет было хорошо видно, как они мчатся через распаханное поле. Кори, в своей красной куртке, несся вперед, как буковый листок на ветру. Вот он привстал на стременах, стараясь заглянуть за следующий забор; миг — и Пифия легко перемахнула преграду. Собаки сначала рассеялись по лесочку, потом вдруг — все разом — свернули и помчались в сторону их холма.

— Лиса! Ай-ай-ай! Лиса!.. — завизжала Шатти, так что у Гэрриет чуть не лопнули барабанные перепонки.

Когда несколько секунд спустя вся свора мчалась мимо них, Гэрриет вдруг узнала в самой ее середине радостно скачущий грязно-серый силуэт с болтающимся языком.

— Севенокс! Там Севенокс! — запрыгали дети.

— Ко мне! — что было мочи завопила Гэрриет.

Севенокс повернул голову и скользнул по Гэрриет равнодушным взглядом, и скоро черно-бело-каштановая волна с одним серым пятном посередине перетекла на противоположный склон холма.

Все напряжение, с таким трудом сдерживаемое целые сутки, вдруг прорвалось наружу. Опустившись на скамейку, Гэрриет хохотала и хохотала до слез.

Но веселилась она недолго. Охотники с собаками скоро скрылись из глаз и больше не появлялись. Пора было возвращаться к Уильяму. Домой она приехала подавленная: возможно, давали о себе знать сегодняшние треволнения, а возможно, что-то другое. Усаживая за стол детей и подогревая полдник для Уильяма, она пыталась разобраться в причинах своей хандры. Вероятно, просто устала, решила наконец она.

— Смотри, я угодил в твою гостиницу, а ты даже не заметила, — сказал Джон.

— Да? И сколько ты мне теперь должен? — спросила Гэрриет.

— Целую тысячу! И, между прочим, сам тебе честно сказал.

— Молодец, — похвалила Гэрриет и подумала про себя: лучше бы промолчал.

— Вот твоя тысяча, — сказал Джон. — Теперь можно играть еще полчаса, не меньше.

Гэрриет мечтала только о том, чтобы он поскорее у нее выиграл. Все равно она слишком волновалась за Севенокса и не могла сосредоточиться. Шансов выиграть в «Монополию» у нее не было никаких, ей просто хотелось закончить игру как можно скорей.

К счастью, в этот момент в дверь позвонила Сам-ми. Она привела с собой Джорджи и Тимоти — старшего сына Пембертонов, который дружил с Джоном, — и вскоре дети, все вчетвером, исчезли в глубине чердака.

Самми с Гэрриет вернулись в детскую, где по ковру ползал неутомимый Уильям.

— Как было вчера у Арабеллы? — спросила Самми.

Гэрриет дала ей краткий отчет о событиях вчерашнего вечера.

— Честно говоря, я не знала, куда деваться, — закончила она. — Если бы не Кори, я бы, наверное, там же провалилась со стыда.

— А мне Чарльз Мандер нравится, — сказала Самми. — Его тут многие считают лучшим производителем — если не Йоркшира, то, во всяком случае, его западной части. — Она довольно расхохоталась. — Представляю, как Арабелла выпихивала тебя на кухню.

— С виду она как будто даже ничего, — задумчиво пробормотала Гэрриет. — Вот только зачем она так себя навязывает?

— Наверное, от отчаяния. Интересно, сколько ей, лет тридцать? Бр-р-р!.. Надеюсь, я не доживу до такого ужаса.

— Сорок, наверное, еще ужаснее. А миссис Боттомли, вероятно, уже за пятьдесят.

Обе примолкли, пытаясь постичь всю чудовищность пятидесяти.

— Кори тридцать четыре года, — сообщила Самми. — Для мужчины вроде бы не так страшно. Но все равно: когда ты родилась, ему было четырнадцать. Он уже ходил на вечеринки, краснел, бледнел и обливался холодным потом из-за каких-нибудь прыщавых девиц — только представь.

Гэрриет подумала и решила не представлять.

— Элизабет с Майклом тоже помучились после вчерашнего, — сказала Самми. — А тут еще в доме, оказывается, кончились таблетки алказельцер. Так Майкл, представляешь, спустился среди ночи на кухню и проглотил шестнадцать таблеток детского аспирина.

— А что будет в пятницу? — спросила Гэрриет.

— Бал охотников, — ответила Самми. — Это у них в охотничьем клубе такое ежегодное развлечение. Все напиваются вдрызг и начинают трубить в охотничьи рога, потом по очереди бегают наверх, запираются в какой-нибудь спальне и трахаются там как сумасшедшие.

Она начала играть с Уильямом; смешила и щекотала его, малыш залился неудержимым смехом.

— Кто еще будет у Элизабет на балу? — спросила Гэрриет между прочим, разбирая выстиранное белье.

— Ты хочешь спросить, — лукаво прищурилась Самми, — кого она наметила для Кори?

Гэрриет покраснела.

— Я просто подумала, может, там будет кто-нибудь из тех, кого я вчера видела у Арабеллы.

— Для него она пригласила свою самую шикарную подругу, Мелани Брукс. Это еще одна разведенная неврастеничка. Я читала письмо Элизабет к ней. «Дорогая Мелани, я рада, что в пятницу мы наконец увидимся. Постарайся подъехать пораньше, чтобы успеть привести себя в порядок. Ты же знаешь, вечером тут будет слишком шумно, а ты непременно должна быть на высоте. Я подыскала для тебя такого партнера — увидишь, закачаешься. От него, правда, только что ушла жена, и он пока ведет себя как безутешный супруг, но это пока».

Гэрриет едва заметно нахмурилась.

— Не переживай, — сказала Самми. — Она же старуха. Ей не меньше тридцати, и ноги кривые.

— На балу под длинным платьем их не будет видно, — угрюмо заметила Гэрриет.

Зазвонил телефон. К удивлению Гэрриет, это оказался Билли Бентли.

— Привет, — смущенно сказала она. — У вас там уже все кончилось?

— Я освободился раньше, у меня жеребец захромал. Так, ничего серьезного, отдохнет несколько дней и будет в полном порядке.

— Как сегодня охота?

— По правде сказать, так себе. Эти защитники лисиц подкинули какого-то огромного пса, черного в серых пятнах, — он нам перебаламутил всю свору. Гончие выбежали на шоссе — слава Богу, никто не пострадал, — а кончили тем, что загнали одну несчастную рыжую кошку в сортир какого-то дома и чуть не разорвали ее в клочья.

— О Господи! И что кошка?

— Улизнула, слава Богу, — не то завтра эта история была бы во всех газетах.

— А этот черно-серый?

— Мы еле-еле отогнали его от своры, а потом Кори всех выручил, взял его на себя. Он дал пятерку какому-то местному парню и велел отвезти пса к вам домой. Сказал, что не отпустит его, пока эти диверсанты с плакатами сами за ним не пожалуют. Правда, он совершенно дикий, не знаю, как вы там с ним будете управляться.

Гэрриет прикрывала трубку рукой и мужественно давилась смехом.

— Зато потом собаки наконец взяли след. Послушайте, вы в пятницу ничем таким не заняты?

— Да как будто нет. У меня как раз свободный вечер.

— Так, может, встретимся?

— Хорошо. — Ну и пусть, пусть Кори обхаживает своих шикарных неврастеничек, она не будет ему мешать.

— В пятницу как раз будет бал охотников — надеюсь, вы не возражаете? — сказал Билли.

— Ой, — невольно вырвалось у Гэрриет.

— Сначала поужинаем у меня дома. Часов в восемь я за вами заеду.

— Но… мне нечего надеть.

— Без ничего будет даже интереснее, — хохотнул Билли. — Ну, до пятницы. А Уильяма берите с собой, няня уже ждет не дождется, когда ей дадут повозиться с младенцем.

Гэрриет медленно повесила трубку.

— Счастливица, — протянула Самми.

— Ох, Кори и разозлится, — сказала Гэрриет. — Подумает, что я нарочно это подстроила, чтобы натянуть ему нос… Но мне так приятно, что Билли вспомнил про Уильяма.

— А они у себя в семье вообще привыкли к внебрачным детям, у Биллиной сестры их по меньшей мере двое. У них и предки через одного так жили. Так что, — заключила она, — выбрось-ка ты эту фотографию Саймона и начинай новую жизнь. Билли славный малый, и денег у него куры не клюют. Но смотри, таких маменькиных сыночков надо брать тепленькими, пока они не успели опомниться.

— Мне даже не в чем идти, — сказала Гэрриет.

— У меня есть бесподобное оранжевое платье в облипочку, — сказала Самми. — Вечернее, как раз то, что тебе надо. Я купила его год назад, все надеялась похудеть, но так и не похудела. Вот увидишь, на тебе оно будет смотреться просто потрясающе.

Всю неделю Гэрриет никак не могла заставить себя сказать Кори, что она тоже собирается на бал. Она уже успела принести из чистки его красный фрак с серыми отворотами, постирать и накрахмалить его парадную рубашку и примерить оранжевое платье Самми, которое сидело на ней как влитое. Близилась пятница, но Гэрриет все откладывала свое признание то из-за того, что Кори был погружен в работу и она не хотела его отвлекать, то у него было хорошее настроение, которое жалко было портить, то, наоборот, плохое, и ей не хотелось еще больше его ухудшать.

Под предлогом того, что у Шатти порвались все колготки, она съездила в Скиптон и купила себе огненно-рыжее боа, надеясь с его помощью хоть отчасти прикрыть наготу верхней части тела. Правда, подходящего лифчика под платье в Скиптоне не оказалось.

— Иди так, — сказала Самми. — Надо быть свободнее.

— У меня все вывалится, как только я начну танцевать… если, конечно, кто-нибудь меня пригласит.

Зная, что, уложив детей, она уже ничего не успеет сделать, Гэрриет всю пятницу подпольно готовилась к вечеру. Сна уже покрасила ногти, помыла голову и обмотала ее платком, чтобы волосы потом не торчали колом. Когда она заканчивала чистить картошку детям к ужину, в кухню вошел Кори с двумя рубашками под мышкой.

— Па, больше сегодня не работай, — сказала Шатти, цепляясь за его руку.

Кори открыл дверцу стиральной машины и уже собирался бросить туда рубашки, но вместо этого присмотрелся и неожиданно извлек из кучи белья увядший букетик нарциссов.

— Цветочки стираем?

— О Господи, сегодня я что-то совсем рассеянная! — Гэрриет покраснела. — Я хотела бросить их в агрегат.

— Картошку, вероятно, тоже в агрегат? А очистки на сковородку? — осведомился Кори. — Кстати, что это ты так обмоталась? Что-нибудь болит?

— Нет-нет, все в порядке. Хочешь чаю?

— Лучше чего-нибудь покрепче. — Он налил себе виски.

— Тебе надо что-нибудь поесть, — сказала Гэрриет.

— Надо бы, но через час или два мне опять придется есть.

Он отрезал себе кусок жареной свинины, уложил ее, вместе со стручком маринованного перца, между двумя кусками хлеба и развернул газету. Гэрриет вздохнула: его пристрастие к сухомятке выводило ее из себя.

Шатти вскарабкалась ему на колени.

— Ты сегодня уходишь?

— Ухожу.

— На бал, да? Возьми меня с собой.

— Не могу.

— А с Гэрриет ты будешь танцевать? — продолжала она, не обращая внимания на Гэрриет, которая делала ей страшные глаза. — На ней будет оранжевое платье, такое бальное, что вся грудь наружу.

— Не говори ерунды, — буркнул Кори.

— Да нет, правда! — сказала Шатти. — Ей его Самми дала поносить.

Кори обернулся к Гэрриет.

— Это правда?

Заливаясь краской, Гэрриет кивнула. Она так лихорадочно терла сыр над цветной капустой, что до крови содрала кожу на указательном пальце.

— Кто тебя пригласил?

— Билли Бентли, — сказала она, зализывая ранку.

— Не знал, что вы с ним знакомы.

— Мы встречались на вечеринке у Арабеллы и потом еще на охотничьих сборах.

— Понятно. А кто будет смотреть за Уильямом и детьми?

— Вообще-то я сегодня вечером не работаю, и миссис Боттомли обещала меня подстраховать, но если ты против — Билли Бентли сказал, что их няня согласна посидеть с Уильямом.

— Я вижу, Билли проявляет незаурядную активность, — сказал Кори. — Даже не похоже на него. А где вы ужинаете?

— У его родителей.

— Смотри, чтобы они тебя не отравили. У них самая отвратительная кухарка в округе.

Сказав это, он встал и удалился, оставив на столе недоеденный сандвич и недопитое виски. Может, надо догнать его и попросить прощения? — подумала Гэрриет. Но она как будто ни в чем не провинилась, разве что не сказала ему сразу о приглашении Билли. В конце концов, ее свободные вечера — это ее личное дело. Возможно, ему просто неприятно, что у няни его детей складываются какие-то свои отношения с его друзьями. Господи, и зачем она только согласилась!

Когда Гэрриет, в одних трусиках, сидела перед зеркалом и красилась, в дверь постучали, и ей пришлось схватиться за полотенце. Это был Кори, уже в красном фраке с серыми отворотами и в черных брюках. Его темные волосы свободно падали на плечи.

— Ты… неплохо выглядишь, — запинаясь, пробормотала она, хотя на самом деле считала, что он выглядит потрясающе.

Кори пожал плечами.

— К концу вечера, когда все это будет залито шампанским, я буду выглядеть гораздо хуже. Не поможешь мне подстричь ногти на правой руке?

Гэрриет склонила обмотанную платком голову над его рукой. Под платком у нее были бигуди, локти неловко прижимали к бокам полотенце, а пальцы дрожали так, что она боялась нечаянно поранить Кори.

— Уильям может оставаться дома, — сказал он. — Я договорился с миссис Боттомли.

— Ты правда не возражаешь?

— Пожалуй, в последнее время я стал требовать слишком много твоего внимания. Имеешь же ты право немного отдохнуть.

— Имею, — сказала она без особого энтузиазма в голосе.

Он оглядел ее комнату.

— Тут у тебя темновато, иди лучше краситься в комнату Ноэль. Я приглашен на восемь, так что мне пора. Если на балу какие-нибудь сопляки начнут к тебе приставать — крикни, я тебя спасу.

Зеркало Ноэль Белфор отразило Гэрриет со всех возможных сторон. Туалетный столик в оборочках и розы на обоях чем-то напоминали голливудские декорации. Это была комната любовницы, а не жени, и ожидать, что Кори будет спать в ней один, было бы так же странно и нелепо, как пытаться натянуть на волкодава стеганый жилетик из шотландки и болоночий ошейник, украшенный драгоценными камнями. Странным казалось и обилие глядящих отовсюду фотографий хозяйки: Ноэль в бикини принимает солнечные ванны, Ноэль получает приз на кинофестивале, Ноэль спешит на премьеру, кутаясь в горностаевое манто, и, наконец, Ноэль смеется, а Шатти, Джон и Тритон глядят на нее полными обожания глазами. Эта последняя фотография почему-то задела Гэрриет больнее всего. Вон оно что, Тритончик, мстительно подумала она. Вон ты, оказывается, какой. Севенокс в жизни не стал бы подлизываться к кому попало.

Она снова вгляделась в собственное отражение — маленькое и несчастное, как ей показалось. Вот уже целую неделю она втирала в ресницы оливковое масло, но они не удлинились ни на миллиметр. Как бы ей хотелось позаимствовать на сегодняшний вечер хоть тысячную долю красоты Ноэль!

Гэрриет натянула через голову оранжевое платье, потом, по-прежнему чувствуя себя полуголой, сняла бигуди, расчесалась и отступила на шаг. Пожалуй, все-таки неплохо, решила она.

Сняв с расчески несколько волосков, она открыла окно и попыталась их выбросить, но ветер тут же принес их назад. Часовая стрелка подползала к восьми. Гэрриет торопливо побросала все необходимое в вечернюю сумочку — расческу, чтобы она поместилась, пришлось сломать пополам. Бросив щепотку пудры Ноэль в золотую пудреницу — подарок родителей в день шестнадцатилетия, — она вдруг с неожиданной остротой ощутила тоску по дому, но приступ ностальгии был прерван звонком в дверь.

Глава 17

Ужин прошел гораздо спокойнее, чем Гэрриет ожидала. Родители Билли приняли ее вполне дружелюбно, и хотя за столом сидело человек двадцать — видимо, все охотники с семьями, — в них не было ни того шика, ни той враждебности, что у гостей Арабеллы. Среди женщин была только одна красивая — некая миссис Уиллоуби, у которой были рыжие волосы и зеленые кошачьи глаза.

Гэрриет усадили между сопредседателем охотничьего клуба и родным дядей Билли. Дядю звали Берти, он весь ужин тискал под скатертью колено Гэрриет и флиртовал с ней, впрочем, довольно безобидно.

Еда, как и предсказывал Кори, оказалась отвратительной. К счастью, под столом сидел некий Джек Рассел с висячими ушами и умоляющими глазами, которому досталась вся рыба с тарелки Гэрриет. Курица в вине, поданная вторым блюдом, была вся перепачкана сажей и совершенно несъедобна как на вид, так и на вкус. Гэрриет для видимости немного потыкала в нее вилкой и, дождавшись служанку, которая обходила стол с большим блюдом костей, поспешно скинула туда свою порцию. И лишь когда служанка перешла от нее к дядюшке Берти и тот, подхватив объедки Гэрриет, переложил их к себе на тарелку, она с ужасом поняла, что служанка разносит добавку.

Второй ляпсус она допустила после ужина, когда женщины пили кофе. Воспользовавшись паузой, она задала вопрос матери Билли.

— Вы давно здесь живете?

— Да, довольно давно уже, — сказала миссис Бентли.

— Лет этак пятьсот, — язвительным шепотом добавила миссис Уиллоуби.

К счастью, за ужином винные бокалы ни у кого не пустовали, и все рассмеялись вполне добродушно.

Хорошая машина, подумала Гэрриет, когда «Феррари» Билли Бентли вырулил на ночную дорогу. Она сидела на переднем сиденье, уютно прикрывшись меховым ковриком, который казался вдвое теплее благодаря налипшей на него собачьей шерсти.

— Вы ездите верхом? — спросил Билли.

— Нет. Несколько раз пробовала, но по-настоящему так и не научилась.

— Напрасно. Вы бы здорово смотрелись в седле. Хотите, я вас научу? Это делается очень быстро.

— Вы не шутите?

— У моей сестры есть пони. Он сам уже старенький, но нрав — золотой, тише воды ниже травы. Мы все сначала катались на нем, а потом уже пересаживались на лошадей. Так что не волнуйтесь — научитесь в два счета.

Вот научится — и будет разговаривать с Арабеллой о мартингалах! Сердце Гэрриет заколотилось сильнее.

Почти не сбавляя скорости, Билли развернул машину, и они въехали в широко распахнутые ворота. На каменных столбах с обеих сторон скалили пасти стоявшие на задних лапах львы. Когда «Феррари» пронесся мимо сторожки, Гэрриет успела заметить, как в маленьком окне затрепетала занавеска. Впереди показался большой, сияющий огнями дом с подсвеченным прожекторами фасадом. Увы, выпитое за ужином не спасло Гэрриет от дрожи в коленках.

После дождя стоянка для машин превратилась в настоящее болото.

— Черт, грязища по колено! — Подъехавшая перед ними охотница брезгливо подобрала подол вечернего платья, выставляя на всеобщее обозрение голенастые ноги.

От порывов ветра перья из боа Гэрриет липли к губной помаде.

Гардеробом для гостей служила огромная кровать, застеленная розовой старинной парчой. Снизу доносилась ритмичная волнующая музыка. Время шло к одиннадцати, и бал уже был в разгаре. Перед зеркалом с золоченой рамой толпились женщины с открытыми бледными плечами: одни красили губы во все оттенки красного, другие припудривали разгоряченные после ужина лица.

Обветшалые фамильные знамена на стенах колебались от потоков теплого воздуха. С потолка свисали две массивные голубые люстры. На лестничной площадке образовался кружок из нескольких хохочущих женщин, среди них была и Элизабет Пембертон в лиловом платье. Пока Гэрриет, держась за резные перила, спускалась вниз, у нее слегка кружилась голова от одуряющего запаха розовых гиацинтов, цветущих в широком вазоне внизу лестницы.

Билли ждал ее под оленьими рогами, которые придавали его облику неожиданно внушительный вид.

— Слушайте, вы на этом балу самая красивая, — сказал он и, взяв ее за руку, повел в просторный сверкающий зал.

На столах вдоль стен были расставлены ведерки со льдом, в них зеленели бутылки шампанского. У дверей жена владельца своры и председателя охотничьего клуба, затянутая в корсет, исполняла роль радушной хозяйки. Оркестр умолк, и танцующие не спеша потянулись к своим столам. Гэрриет узнала Арабеллу, в белоснежном платье, оттеняющем великолепный загар, и Чарльза Мандера, рука которого как бы рассеянно блуждала по голой спине партнерши. Кори не было видно, во всяком случае, поблизости.

Войдя, Гэрриет сразу почувствовала, что с Билли тут все считаются. Многие из тех, кто вообще не замечал ее у Арабеллы, теперь здоровались с ней, явно силясь вспомнить, где они ее видели. Билли разыскал стол, за которым расположились его родители со всей их компанией, и, после нескольких бокалов шампанского, пригласил Гэрриет на танец.

Гэрриет продолжала незаметно высматривать повсюду Кори. Наконец, когда они оказались в дальнем конце зала, она его увидела — и тут же испытала острейший укол ревности. Рядом с ним сидела вызывающе яркая красавица в зеленом шелковом платье с лямочкой на одном плече и золотисто-салатными волосами — по всей видимости, Мелани. В ее чуть раскосых глазах пряталась такая утонченная загадочность, что Гэрриет на ее фоне почувствовала себя бесформенной и никчемной, как растекшееся яйцо.

— Привет, Гэрриет! — окликнула ее Элизабет, сидевшая за тем же столом. — Надо же, как платье Самми тебе подошло — тютелька в тютельку! Гэрриет с моей няней лучшие подружки, — сообщила она своему соседу в красном, похожему почему-то на хорька. — Просто страшно представить, что они друг другу про нас рассказывают.

Кори неожиданно поднял глаза и взглянул прямо на них с Билли.

— Привет, Кори! — Билли старательно вихлялся под музыку, и его мышиные пряди то и дело падали на покрасневший лоб. — Волнуешься за Гэрриет? Не беспокойся, я за ней присмотрю! — И он довольно расхохотался.

— Я не сомневался в тебе, Билли, — сказал Кори и, одарив их обоих прохладной улыбкой, отвернулся к Мелани.

Гэрриет вдруг почувствовала себя обманутой. Только сейчас она поняла, что все эти бигуди, и облачко духов, и оранжевое платье «в облипочку» — все это было нацелено на Кори, а он едва взглянул на нее.

Шум в зале постепенно усиливался. Молодые люди норовили сунуть кубики льда между грудями декольтированных партнерш. В кухне развеселая компания с хохотом спускала длинную связку соси-сек в плотоядно урчащую машинку для отходов. Гэрриет перетанцевала уже почти со всеми партнерами из своей компании и выпила почти целую бутылку шампанского, но и это не принесло ей облегчения. Билли как примерный племянник только что пригласил на танец свою тетушку. У миссис Уиллоуби, как всегда, был партнер со стороны. Все остальные тоже танцевали, кроме Гэрриет и двух охотников в красном. Оба сидели к ней спиной и оживленно обсуждали охоту в Лестешире, куда они ездили на один день по приглашению друзей из «Куорна», тамошнего охотничьего клуба. Гэрриет постаралась придать своему лицу оживленно-беспечное выражение, означавшее примерно «мой партнер отошел на минутку, сейчас вернется», но все же мысль о том, что Кори может увидеть ее в позорном одиночестве, приводила ее в трепет. Мать Билли на секунду задержалась около их стола и шепнула что-то одному из охотников. Тот обреченно обернулся к Гэрриет.

— Да, конечно. Вы позволите пригласить вас на танец?

Гэрриет так остро переживала свое унижение, что всякий раз, когда партнер наступал ей на ногу, принималась суетливо извиняться; сам он не извинился ни разу. Кори опять танцевал с прекрасной Мелани. Только бы он не увлекся ею слишком сильно, думала Гэрриет.

Страсти на балу все накалялись. В запертых спальнях наверху уже вовсю скрипели пружины. Возвращаясь из туалета, Гэрриет столкнулась в коридоре с миссис Уиллоуби, которая выходила из какой-то комнатки под ручку с Майклом, мужем Элизабет Пембертон. В перерыве между танцами один пьяный в дугу охотник вылил целую бутылку шампанского на собственную супругу, после чего, схватив вторую бутылку, начал поливать соседей по столу.

Двое в смокингах буквально вынесли его из зала, причем он орал и сучил ногами, как баран, которого сейчас будут резать.

Гэрриет давно уже допила свою первую бутылку шампанского и принялась за вторую. Наконец-то появилось ощущение легкости, к которому она никак не могла приспособиться, поэтому, выбираясь с Билли на середину зала, она почему-то все время налетала на чужие стулья. Музыканты играли что-то надрывное.

— «Как будто вовсе нету кожи у меня», — пел солист.

«И подбородка нету тоже у меня», — подумала Гэрриет и захихикала куда-то Билли Бентли под мышку. Кори снова танцевал с Мелани, и ее бледное мечтательное лицо прекрасно смотрелось на фоне его красного фрака. Вообще эти двое идеально смотрелись вместе; казалось, что происходящее в этом зале их совершенно не касается. От тоски и тоскливой музыки сердце Гэрриет рвалось на части.

— «Он, уходя, тебе не скажет ничего, заветных слов ты не услышишь от него», — выводили музыканты.

Гэрриет с Билли и Кори с Мелани оказались совсем рядом. Неожиданно глаза Кори и Гэрриет встретились — и она поняла, что ни за что на свете не сможет оторвать от него взгляд. Они продолжали молча смотреть друг на друга, и красные пятна на щеках у Гэрриет разгорались все ярче.

Билли, видимо, почувствовал неладное и забеспокоился.

— Эй, — позвал он. — Что-нибудь не так?

— Я хочу шампанского, — сказала Гэрриет. Она чувствовала себя как оглушенная, сердце бешено колотилось.

Она уже выпила бокал шампанского и принялась за следующий, когда вкрадчивый голос над самым ухом произнес:

— Не соблаговолит ли юная леди подарить один танец почтенному старцу?

Она удивленно обернулась и увидела прямо перед собой нетрезвые глаза Чарльза Мандера. На щеках его, заметнее, чем раньше, проступали тоненькие красные линии — следы лопнувших сосудов. Было без двадцати два, и она знала, что через несколько минут все гости как полоумные начнут скакать под звуки рожка. При мысли, что они с Кори так и не успели потанцевать, Гэрриет чуть не разрыдалась.

Чарльз Мандер измучил ее вконец. Танец оказался страшно медленным, Чарльз все время дышал ей в ухо и заглядывал в вырез платья. Одна его рука гладила ее шею и спину, другая, в которой были зажаты ее пальцы, постоянно ерзала около ее груди.

Господи, и что Ноэль в нем нашла, недоумевала Гэрриет. Наконец музыка смолкла.

— Не-ет, — протянул Чарльз. — Так просто я вас не отпущу!

— Меня ждут за столом, — в отчаянии пробормотала Гэрриет и, с трудом вывернувшись от Чарльза, налетела прямо на Кори.

— Все, Чарльз, моя очередь, — услышала Гэрриет и радостно шагнула ему навстречу. Оттого, что Кори, высокий и сильный, стоял наконец-то с ней рядом, она старалась держаться как можно прямее, хотя в ее состоянии это было не так-то легко.

— Ну как ты, расслабилась немножко? — спросил он.

Она кивнула, боясь ляпнуть что-нибудь лишнее.

Он мой хозяин, повторяла она про себя; и он любит Ноэль — но ей все так же неудержимо хотелось обвиться вокруг него, и тяжелое, страстное желание металось в ней, как огромная рыбина в сети.

От его близости и недосягаемости голова у нее вдруг закружилась, и она сбилась с такта. Впрочем, это тоже было неважно, потому что тут музыка оборвалась, и послышались жидкие анлодисменты. На середину зала выскочило несколько молодых людей: они скакали, высоко задирая ноги и выкрикивая при этом что-то воинственно-охотничье. Гэрриет успела заметить, как в другом конце зала Элизабет Пембер-тон подманивает к себе Билли и кивает в их с Кори сторону. Странно, Кори почему-то не отпускал ее руку. Неужели не хочет, чтобы она уходила? Но вот музыканты заиграли снова. Отсрочка! Им дали отсрочку! Все самообладание Гэрриет мигом улетучилось, она обеими руками обняла Кори за шею и счастливо улыбнулась.

— Мне весь вечер хотелось с тобой потанцевать.

Он засмеялся.

— Тебе, я вижу, шампанское в голову стукнуло.

— Точно, — хихикнула она, прижимаясь щекой к его груди. — Две бутылки. И вообще, мне здесь нравится.

— Ну, это и так видно, — усмехнулся Кори. — Хотя бы по тому, как ты только что вешалась на Чарли.

— Ах, Чарли это совсем не важно, плюнь ты на него.

— С удовольствием, — ядовито произнес Кори.

— Он, конечно, интересный мужчина, но все равно, ты интереснее в миллион миллионов раз.

Мелани, танцевавшая с Майклом Пембертоном, бросала на Кори выразительные взгляды, словно спрашивая, не нужна ли помощь.

Гэрриет покосилась в ее сторону.

— И на нее тоже плюнь, она тебе не пара.

Брови Кори поползли вверх.

— Разве я просил тебя давать мне советы по поводу личной жизни?

— Не просил. Но сегодня мне можно поручать личную жизнь хоть всего человечества — я справлюсь, честное слово. А про Мелани Самми говорит, что с утра она выглядит куда бледнее. И еще, у нее ноги кривые. И еще, она попросила Самми приготовить ей на ночь грелку, так что вряд ли она сегодня на тебя рассчитывает.

— Нет, это невозможно, — вздохнул Кори. — Эти няни — это просто мафия какая-то. Последнее время вы с Самми многовато сплетничаете.

— Самми говорит, Мелани разошлась с мужем из-за того, что секс ей не интересен. И вообще, она слишком старая для тебя.

— Она моложе меня на четыре года.

— Я знаю. Но внутри, в душе, она старая — а тебе нужна молодая и глупая, чтобы у тебя не было таких печальных глаз.

Наступив на собственный подол, Гэрриет чуть не упала, но Кори подхватил ее и крепче прижал к себе. Она ткнулась затылком ему в щеку.

— Какую чепуху ты несешь, — сказал он. — Представляю, как ты будешь чувствовать себя завтра утром.

— Еще не утро, — мечтательно пробормотала Гэр-риет. — «Не солнца луч, но трели соловья пронзили растревоженную душу».

Внезапно зазвучали охотничьи рожки, мелодия фокстрота, словно сорвавшись с места, понеслась вперед и превратилась в «Шотландскую охотничью».

— Началось, — вздохнул Кори.

С топотом и улюлюканьем прямо на них сплошной стеной надвигалась шеренга «охотников».

Пока «охотники» кругами носились по залу, вовлекая в свой неистовый галоп последние упирающиеся парочки, Гэрриет все время боялась, что половицы под ними вот-вот провалятся, но все равно блаженствовала, потому что рука Кори оберегала ее от кавалерийского пыла охотников; и она радостно скакала со всеми вместе, чувствуя, что щеки ее пылают, а волосы давно превратились в темную копну.

Она уже стала задыхаться, но тут все разом замерли, словно вдруг окаменели на месте, и музыканты заиграли «Боже, храни королеву». Прямо перед Гэрриет Чарльз Мандер незаметно похлопывал миссис Уиллоуби пониже спины; миссис Мандер на стуле неподалеку мирно храпела с открытым ртом. Только сейчас Гэрриет осознала, что ее пальцы сплетаются и расплетаются с пальцами Кори и что Элизабет Пембертон разглядывает их обоих довольно демонстративно.

Когда музыка смолкла, какая-то пышная охотница исполнила пируэт и с каким-то бульканьем рухнула на пол.

Эта картина вызвала у Гэрриет неожиданный прилив радости.

— Вот видишь, я же еще не напилась так, как она.

— И не рассчитывай, что тебе удастся это сделать, — твердо сказал Кори.

Отыскав на столе сумочку Гэрриет, он извлек оттуда номерок и вручил миссис Уиллоуби, которая как раз направлялась наверх.

— Анни, будь ангелом, прихвати по дороге пальто Гэрриет. Боюсь, что сама она в таком состоянии там ничего не отыщет.

Явился Билли Бентли, глуповато посмеиваясь.

— Мы того, п-потерялиссь, — сообщил он.

— Билли, твоя девушка слишком много выпила, — строго сказал Кори.

— Виноват. Ис-справлюссь. С-сейчас отвезу ее домой.

— Да ты еще лучше ее, — сказал Кори и бросил окурок в тарелку с остатками салата. — Точнее, вы оба хороши. Завтра утром созванивайтесь и улаживайте свои отношения как хотите, но сейчас, ради Бога, попроси кого-нибудь отвезти тебя домой.

— А то можно нечаянно врезаться в дерево на Фэрмайле, — Гэрриет захихикала.

Подошла Элизабет.

— Кори, мы собрались еще немного выпить, идешь?

Кори сказал, что ему нужно отвезти Гэрриет домой.

Элизабет пожала плечами.

— Пусть Билли отвезет.

— Билли сам еле стоит на ногах.

— Ну тогда Майкл.

Гэрриет нервно вцепилась в руку Кори.

— Майкл тоже пьян, как зюзя, — ответил он. — Да и поздно уже, и, в конце концов, я же за нее отвечаю.

— Да, он за меня отвечает, — сияя, подтвердила Гэрриет.

— Спасибо, Анни, — сказал Кори, забирая ее пальто у миссис Уиллоуби. — Прямо-таки хочется дать тебе на чай.

— Лучше бы в щечку поцеловал, — сказала миссис Уиллоуби, щуря кошачьи глаза. — А завтра, — она лукаво покосилась на Элизабет, — непременно приезжайте вместе с Гэрриет ужинать.

Лицо Элизабет Пембертон приняло такое выражение, что Гэрриет сделалось не по себе.

На улице выяснилось, что дождь уже перестал. Тучи тяжелым занавесом отползли в сторону, открыв вид на чистое звездное небо.

— Черт, — буркнул Кори, подходя к машине. — Забыл выключить свет. Теперь аккумулятор сел.

— Сел и сидит, как миссис Мандер, — сказала Гэрриет.

Что я несу? — тут же подумала она. Надо взять себя в руки.

— Что тут у вас такое? — послышался голос у Гэрриет за спиной.

Это был Гарри Миттон, один из краснолицых охотников из компании Бентли. Краем глаза Гэрриет видела, как Элизабет в сопровождении целой группы поддержки устремилась к стоянке — вероятно, вызволять Кори.

— Скорее, — шепотом торопила она.

— Вот, аккумулятор сел, — сказал Кори. — Утром придется звонить в гараж, чтобы отбуксировали машину, а пока — может, подбросишь нас, а?

Гэрриет проворно, как собака, которая боится, что ее оставят, запрыгнула на заднее сиденье. Уже усевшись, она нащупала под собой собачий поводок и два клубка какой-то сбруи. На заднем стекле была наклейка с рекламной информацией об Эйлфордских скачках.

Когда фары осветили придорожные заросли папоротника и ломоноса, у Гэрриет от близости Кори закружилась голова. Миттоны разговаривали о своем знакомом, упившемся на балу до неприличия.

— Раньше у него была свора где-то у черта на рогах — в Хейзлмире, что ли? — сказал Гарри Миттон.

Пока они ехали, звезд над ними становилось все больше. Дорога сворачивала то вправо, то влево, и на каждом повороте Гэрриет чуть не падала на Кори.

— А по-моему, Анни Уиллоуби очень приятная женщина, — говорил Гарри Миттон. — Нет, правда, таких еще поискать.

— Да, — согласилась миссис Миттон. — Такую, как она, долго придется искать.

На очередном повороте машина опять так накренилась, что удержаться на заднем сиденье было решительно невозможно. На этот раз Гэрриет уже не отодвигалась, а по-щенячьи ткнулась Кори в плечо и осталась сидеть так. От каждого толчка голова ее болталась и падала вперед. В конце концов Кори уложил ее к себе на колени и начал тихонько почесывать за ухом, будто Тритона или Шатти.

Поднимая глаза, она видела белый галстук-бабочку и над ним твердый подбородок Кори. Дальше, в черном, как сажа, небе, покачивался Орион, то исчезая, то снова появляясь в заднем стекле.

— Что сделал Орион? — сонным голосом спросила Гэрриет.

— Он был великий охотник, — сказал Кори. — Однажды он похвастался, что избавит свет от диких зверей, и тогда его укусил скорпион, и он умер. Потом Зевс вознес его на небо.

— Это который? — обернулся Гарри Миттон. — Не тот, что охотился сначала в Йоркском клубе, а потом в «Эйнсти»?

Кори поспешно отвернулся, а Гэрриет, не выдержав, захихикала. Когда он зажал ей рот рукой, она начала целовать его ладонь. Кори покачал головой и отвел волосы у нее со лба.

Орион так бестолково метался за стеклом, что следившая за ним Гэрриет вдруг почувствовала себя очень странно и закрыла глаза. Внутри ее все словно сдвинулось и понеслось куда-то кругами. Она быстро села.

— Что случилось? — спросил Кори.

— Меня тошнит.

— Чего и следовало ожидать. — Опустив стекло, он вытолкнул ее голову наружу. От потоков ледяного воздуха ей как будто стало чуть лучше, но все равно, когда Гарри Миттон вырулил на их подъездную дорогу, она ощутила огромное облегчение.

В саду ухали совы. В кухне посреди стола стоял термос с какао, приготовленный для них миссис Боттомли. Кори сразу же отвинтил крышку и вылил какао в раковину.

— Чтобы старушка не расстраивалась, — пояснил он.

Поднявшись наверх, Гэрриет еще раз надушилась и почистила зубы. Вдруг он почувствует запах зубной пасты и поймет, что она готовилась? — забеспокоилась она и снова сполоснула рот. Потом, отключив электрическое одеяло, она подошла к зеркалу.

«Осторожнее, Гэрриет, — сказало ей ее отражение. — Все это уже было с тобой однажды; ты помнишь, к чему это привело».

Кори, уже без галстука и фрака, стоял перед догорающим камином. В руке он держал стакан виски.

Гэрриет забралась с ногами на диван и стала разглядывать длинные тени от склоненных головок белого цикламена.

Зазвонил телефон. Кори поднял трубку.

— Спасибо, Элизабет, но, ей-Богу, я уже валюсь с ног. Благодарю за прекрасный вечер. — Пауза. — А вот это уже не твоя забота. Спокойной ночи.

Бросив трубку, он проворчал:

— И почему люди так любят совать нос в чужие дела?

Гэрриет хихикнула.

— Интересно, что она про меня сказала. «Бедная девочка, разве можно так напиваться» — точно?

От неожиданности Кори сперва смутился, но тут же рассмеялся.

— Точно, слово в слово.

С минуту он смотрел в черное окно, потом задернул занавеску, загасил сигарету и обернулся.

Он протянул к ней руки, и Гэрриет шагнула к нему, не колеблясь ни секунды. Его поцелуй пронзил ее огнем. Боже, так можно сойти с ума, успела подумать она, запуская пальцы в его черные густые волосы.

Внезапно телефон снова задребезжал.

— Не обращай внимания, — сказал Кори, крепче прижимая ее к себе.

— А вдруг что-то важное, — пробормотала Гэрриет.

— Ничего важного быть не может.

— Я возьму трубку. — Она тихонько засмеялась. — А то еще миссис Боттомли проснется. Я скажу, что тебя нет, уехал в клуб.

В трубке послышались прерывистые сигналы международной связи.

— Тебе звонят из Штатов.

— А, это «Метро-Голдуин-Майер», насчет сценария, — сказал Кори, забирая у нее трубку.

Внезапно кровь отхлынула от его щек. Наверное, кто-то умер, подумала Гэрриет. Пальцы, сжимавшие телефонную трубку, побелели. Пытаясь заглушить в себе неприятные предчувствия, Гэрриет без сил опустилась на диван. Казалось, в ее жизни вот-вот должно случиться что-то страшное. Глядя на Кори, она вдруг явственно представила себе, как тяжело раненного человека волокут к краю пропасти и сбрасывают вниз, и его тело, несколько раз перевернувшись в воздухе, разбивается об острые камни.

Разговор оказался очень коротким. Положив трубку, Кори автоматически потянулся за сигаретой.

— Звонила Ноэль, — сказал он. — У нее закончились съемки. Завтра она возвращается в Англию, а на той неделе вместе с Ронни Аклендом собирается приехать в Йоркшир. Она хочет повидаться с детьми, поэтому в среду они обедают у нас.

— Нет, — задыхаясь, проговорила Гэрриет. — Это тебя убьет. Какое она имеет право играть так с тобой в кошки-мышки?

Кори взглянул на нее чуть ли не с ненавистью. В одно мгновение лицо его потемнело и постарело. Сегодняшнего вечера словно и вовсе не было.

— Дети, между прочим, не только мои, но и ее, и она имеет право их видеть.

Гэрриет отшатнулась как от удара.

— И не смотри на меня своими огромными глазами, — безжалостно добавил он. — Если мы с Ноэль решили вести себя как цивилизованные люди, то это, в конце концов, наше дело. Иди спать.

Издалека доносились крики петухов. Поднявшись к себе, Гэрриет долго разглядывала фотографию Саймона на столике у кровати. С Саймоном все было кончено, она предала его память. Но Кори — человек другого поколения, для него она всего лишь способ забыться. Просто ему сейчас очень, очень плохо, а она оказалась под рукой.

Она силилась найти во всем этом хоть какое-нибудь утешение, но ничего не могла придумать. По всей комнате были разбросаны предметы ее туалета, на столике засыхала не закрытая с вечера тушь и лежал целлофановый пакет из-под новых колготок. Вспомнилось возбуждение, владевшее ею совсем недавно. Подсознательно она была так уверена в том, что должно случиться ночью, что даже отключила электрическое одеяло.

Вздохнув, она забралась в холодную постель и продрожала в ней до утра.

Глава 18

По мере того, как приближалась среда, Кори становился все невыносимее. Он без причины цеплялся к миссис Боттомли, к детям и больше всего к Гэрриет.

Во вторник он ужинал с друзьями в Лидсе и попросил Гэрриет выгладить к вечеру его белую рубашку. Гэрриет старательно выполнила поручение. Но, к несчастью, не успела она отвернуться, как Амброзия, которая только что охотилась на мышей в угольном подвале, запрыгнула на стол и украсила перед свежевыглаженной рубашки черными следами.

Кори чуть не разнес всю кухню.

— Господи, ну почему ты не можешь сосредоточиться на одном деле хоть на пять минут?

Тут терпение у Гэрриет лопнуло. Из-за завтрашнего обеда она с утра крутилась на кухне как белка в колесе, и у нее уже раскалывалась голова.

— Если бы ты не дергал всех без нужды, дела в доме шли бы гораздо лучше.

Кори угрожающе сверкнул глазами.

— Ну-ну, продолжай, я слушаю.

— Хорошо, ты можешь орать на меня, если тебе так угодно, но зачем срывать зло на миссис Боттомли и на детях — этого я не могу понять. Они не виноваты, что твоей стервозной супруге втемяшилось явиться завтра на обед.

Лицо Кори перекосилось от гнева.

О Боже, что я наделала? — ужаснулась Гэрриет.

— Советую тебе не забывать, в чьем доме и на чье жалованье ты живешь, — процедил он и ушел, резко развернувшись.

Через полчаса входная дверь хлопнула, и его машина стремительно унеслась прочь.

Не в силах успокоиться, Гэрриет съела большой кусок орехового пирога, потом еще один и уже собралась приняться за третий, но чьи-то руки вдруг обхватили ее за талию, и бархатистый мужской голос над ухом произнес:

— Угадай, кто?

Когда, давясь ореховым пирогом, Гэрриет испуганно обернулась, ее затуманенному слезами взору представилось красивое мужское лицо. В темных порочных глазах, которые от смеха превратились в узкие щелочки, Гэрриет почудилось что-то смутно знакомое.

— Привет, малышка, — сказал он. — Я Кит Эрскин.

— Господи, как вы неожиданно…

— А я вообще люблю неожиданности. Где Кори?

— Его нет, он уехал в Лидс.

— Замечательно. Наконец-то мы одни!

— Наверху миссис Боттомли, — поспешила сообщить Гэрриет, на всякий случай отодвигаясь подальше.

— Что поделывает старушка Боссис?

— Выгребает пыль из самых дальних углов. Надо, чтобы все было идеально: миссис Эрскин с Ронни Аклендом приезжают завтра на обед.

Кит присвистнул.

— Завтра? Как я, оказывается, подгадал с приездом! По-моему, тут у вас неплохой пирог. — Он отрезал себе большой кусок. — Умираю с голоду. Где мы с вами ужинаем?

— Я не могу, — начала Гэрриет. — Я должна…

— Помыть голову, — закончил за нее Кит. — Можете себя не утруждать. И так видно, что вы лет на десять моложе Ноэль.

— Мастер Кит! Откуда вы взялись? — запричитала миссис Боттомли, вошедшая в кухню с метелкой для паутины.

— Боссис! Бесценная вы моя! — Он подхватил ее на руки, будто она была легче перышка, и начал кругами носить по кухне.

— Поставьте меня на пол, мастер Кит! — сердясь и смеясь одновременно, кричала миссис Боссис. — Поставьте сейчас же! — Пытаясь отбиться от него, она быстро, как сороконожка, перебирала в воздухе ногами.

С появлением Кита просторная кухня сразу же показалась маленькой и тесной. За несколько минут он успел выпить три двойных виски, прикончить почти весь ореховый пирог и обсудить все новости с миссис Боттомли, однако при этом его взгляд все время лениво скользил по Гэрриет.

Гэрриет в это время пыталась украсить пудинг, предназначенный для завтрашнего обеда, но в конце концов, поняв, что украшает больше стол, чем пудинг, решила отложить это на завтра.

Кит зачерпнул горсть замороженных фиалок и щедрой рукой рассыпал их по тарелке с муссом.

— Так нельзя, у нас же завтра гости! — взмолилась Гэрриет.

— Плюньте вы на них, — посоветовал Кит. — Будьте на высоте, берите пример со своих десертов. Как Кори? — спросил он, оборачиваясь к миссис Боттомли.

Миссис Боттомли сокрушенно покачала головой.

— Таким я его еще не видела. Сегодня утром нарочно испекла ореховый пирог — вы же знаете, это его любимый, — так он к нему даже не притронулся. Как услышал, что она приезжает вместе с Ронни Аклендом, так с тех пор и ходит мрачнее тучи. Интересно, и что это за Ронни Акленд такой? На фотографии он такой красавец.

— Ронни Акленд? Уверяет, что он актер, но, по правде сказать, я бы с ним и шараду не взялся разыгрывать. Но тут другое: у него умирает отец, бедный Ронни вот-вот осиротеет и одновременно превратится в лорда Акленда — и вот это-то Ноэль и привлекает. Она ведь всю жизнь ждала своего Лорда.

Гэрриет улыбнулась. Она ничего не могла поделать — Кит Эрскин ей нравился и, судя по всему, прекрасно это сознавал.

— Послушайте, Боссис… — начал он.

— Ах, не называйте меня Боссис, это так грубо звучит.

— Вы не присмотрите за детьми, пока мы с Гэрриет съездим поужинаем?

Миссис Боттомли явнр колебалась.

— Конечно, ей хорошо бы было немного передохнуть, мистер Кори ее совсем издергал; но что же это получается — он только за дверь, а ее уже и след простыл? Нет, ему это не понравится.

— Да мы вернемся раньше его, он и знать ни о чем не будет. Ну, Боссис, миленькая!..

— Ну… Не будь я так сердита на мистера Кори, ни за что бы не согласилась.

Кит повез Гэрриет в какой-то маленький клуб, где они поужинали, а после ужина еще долго пили и разговаривали при тусклом освещении, уже на «ты».

— Значит, она таки завтра приезжает. — Кит усмехнулся. — Думаю, Боссис не преминула тебе рассказать, как мы с Ноэлью однажды погуляли.

— Да? А я так поняла с ее слов, что скорее дома посидели, — заметила Гэрриет.

Кит расплылся в улыбке.

— О, да у кисоньки кого-точки?.. Самое странное, что Кори потом даже не держал на меня зла. Знаешь, что он сказал? Говорит, какое я имею право винить тебя, если и сам не могу перед ней устоять?

— Мне так жаль Кори, — задумчиво проговорила Гэрриет. — И почему такой мужчина не может никого найти себе вместо нее?

— Потому что она его околдовала, — сказал Кит. — И потому что он сгорел дотла в идиотской надежде, что когда-нибудь — через год, через пять, десять, сто лет — он наконец пробьется сквозь гранитную толщу ее самодовольства и завоюет это жалкое, пустое сердечко.

Я ненавижу ее, — медленно продолжал он. — Ей не нужен никто, кроме нее самой, — и все равно, в первый момент она так ослепляет, что затмевает все кругом, как солнце… Впрочем, — он вытянул ноги под столом, и одна из них задела ногу Гэрриет, — это все чужие беды, поговорим лучше о твоих. Почему ты оставила ребенка? Влюбилась без памяти в его отца?

— Да. Наверное, я до сих пор в него влюблена. — Она вовсе не собиралась говорить ему о Кори.

Кит взял ее за руку.

— А я в любви предпочитаю быть реалистом. Какой смысл всю жизнь терзаться из-за того, кто тебя не любит? Лучше уж найти ему подходящую замену.

— Да? — сказала Гэрриет, забирая у него руку. — И где же я ее найду?

— Да хоть прямо здесь. Ну-ка взгляни на меня повнимательнее и скажи: разве во мне что-нибудь не хорошо?

Гэрриет взглянула на Кита. Пожалуй, в нем было хорошо все: и низкий бархатистый голос, и глаза, и насмешливый рот, и широкие плечи, и длинные сильные ноги — и одна из них снова прижималась к ноге Гэрриет.

— По-моему, пора возвращаться домой, — сказала она.

На полпути от шоссе к дому Кит остановил машину и заглушил мотор. Потом, без всякого предупреждения, он сдернул ленту с затылка Гэрриет, и ее волосы рассыпались по плечам.

— Так гораздо лучше, — сказал он. — Почему ты все время пытаешься скрыть, какое ты прелестное создание?

— Я не хочу никого прельщать, — ледяным голосом ответила она.

— Послушай, моя славная, ты, конечно, в жизни здорово обожглась, но, в сущности, это все равно, что вылететь из седла на полном скаку: чем дольше после этого не подходишь к лошади, тем труднее сделать первый шаг.

Он повернулся на сиденье и нежно поцеловал ее в губы.

— Ну-ну-ну, — сказал он потом тихо и ласково, словно успокаивая испуганного жеребенка. — Ведь неплохо было, правда?

Совсем не плохо, подумала Гэрриет. Точнее, даже очень хорошо. И, когда он снова склонился к ней, она ответила на его поцелуй.

— Вот это да, — прошептал он. — Ты представляешь, как прекрасно нам будет вместе?

Распахнув пальто, он притянул ее к себе, так что она всем телом почувствовала, как подрагивают мышцы его большого, сильного тела.

Что я делаю, подумала она. Неужели все сначала? Как можно опять сдаваться так сразу?

— Ну же, — прошептал он. — Не бойся, я не такой болван, чтобы ты тут же от меня забеременела.

Словно раскаленное железное клеймо ткнулось ей в спину. Забеременела? Одно это слово вмиг привело ее в чувство. В панике она вырвалась из его объятий и, распахнув дверцу, стремглав бросилась к дому.

— Эй, постой минутку! — смеясь, кричал Кит ей вслед. — Не надо так торопиться, лечь в постель мы всегда успеем!

Задыхаясь, она влетела в дом и прямо в прихожей наткнулась на Кори.

— Гэрриет! Слава Богу, что ты вернулась. Что с тобой, что-нибудь случилось?

Она судорожно вытирала размазанную тушь, приглаживала волосы и затискивала под пояс выбившуюся блузку.

— Ничего особенного, — пробормотала она. — Мы с Китом ездили ужинать.

— Ах, ужинать, — повторил Кори таким ледяным тоном, что Гэрриет отшатнулась, будто он ее ударил. Секунду он с неизмеримым презрением разглядывал ее всклокоченные волосы и съехавшую набок юбку, потом — словно вдруг захлопнулись ставни — его лицо приняло свое обычное каменно-бесстрастное выражение. — Впрочем, этого следовало ожидать, — сказал он. — Уильям уже целый час кричит, разрывается. Если ты и дальше намерена так же безответственно относиться к детям, то можешь хоть завтра собирать чемоданы и выметаться на все четыре стороны.

Гэрриет застыла как громом пораженная. Ее вывел из оцепенения насмешливый голос.

— Что тут за шум? Я не опоздал? — Поправляя галстук и невозмутимо вытирая следы губной помады, в прихожую вошел Кит Эрскин. — Привет, Кори. Я смотрю, ты что-то осунулся с тех пор, как я тебя не видел. Наверное, слишком рано ложишься спать.

Гэрриет не стала дожидаться ответа Кори. Сгорая от стыда и унижения, она бросилась вверх по лестнице. Неужели он выгонит ее за одну-единственную провинность?

От рева лицо Уильяма побагровело, а глаза превратились в узкие щелочки.

— Маленький мой, — шептала она, укачивая и прижимая его к себе. — Прости меня, прости!

Пока подогревалось молоко, Уильям постепенно успокаивался, а Гэрриет, наоборот, нервничала все больше. Ей ясно виделось их с Уильямом будущее, унылое и безденежное, и в этом будущем не было ни Шатти и Джона, ни даже Кори с его перепадами настроения. Как странно, думала она, прошло так мало времени, а этот безалаберный дом стал ей чуть ли не родным…

Но не успела она сунуть Уильяму его молоко, как послышался негромкий стук в дверь. Это был Кори.

— Не вставай, — сказал он ей. — Как Уильям?

— Все… хорошо, — с трудом проговорила она. — Пожалуйста, извини. Конечно, я не должна была уезжать из дома.

— Плохо, что ты уехала с Китом. Женщины интересуют его только как временные партнерши, а тебе это сейчас меньше всего нужно.

Гэрриет ниже опустила голову.

— Я… очень тебе неприятна?

Кори слегка улыбнулся.

— Время от времени мои лошади начинают взбрыкивать и показывать норов, мне даже приходится порой выбивать из них дурь. Но это не значит, что я люблю их меньше, чем раньше.

— Значит… я могу остаться?

Он кивнул.

— Без тебя мои дети осиротеют. Я не могу этого допустить. И потом, извиняться должен я, а не ты: последние несколько дней я вел себя по-свински.

Он взял в руки фотографию Саймона, лежавшую на ее столике.

— Наверное, я слишком погряз в своем маленьком аду и совсем забыл, что у других тоже есть свои горести. Гэрриет. — Он нежно провел пальцем по ее щеке. — Бедная девочка. Ты еще тоскуешь по нему?

Гэрриет покраснела.

— Да… Нет. Не знаю. Почему ты не скажешь своей жене, чтобы она завтра не приезжала? — выпалила вдруг она. — Еще можно все изменить.

— Я должен видеть их вместе какое-то время — ее и Ронни Акленда, — медленно сказал он и направился к двери.

Уже выходя, он обернулся.

— Только, пожалуйста, к приезду Ноэль убери волосы назад. Так ты чересчур хорошенькая. Чего доброго, она еще начнет встречное дело о разводе.

Едва дверь за ним закрылась, Гэрриет, с недовольным Уильямом на руках, метнулась к зеркалу. Он назвал ее хорошенькой? Кори Эрскин назвал ее хорошенькой? Но ведь за все время он ни разу не сделал ей ни одного комплимента. Она приложила ладонь к щеке, до которой только что дотрагивался Кори, и попробовала представить себе Кори Эрскина в любви; на миг ей показалось, будто она видит, как разглаживаются морщины на этом каменно-надменном лице, и слышит голос, нежный и страстный, а не глуховато-холодный, как всегда. Впрочем, она тут же устыдилась своей распущенности и потом долго еще терзалась угрызениями совести.

Тем не менее, уложив Уильяма, она все же направилась в ванную и вымыла голову.

Она уже вернулась к себе и сушила волосы полотенцем, когда в щель под ее дверью просунулся сложенный вчетверо листок белой бумаги.

На листке большими детскими каракулями, десять раз подряд, было написано: «Я больше не буду совращать Гэрриет». И ниже, обычным почерком, приписка: «Милая Гэрриет, Кори хотел, чтобы я написал это тысячу раз, но у меня заболела рука, и я хочу спать. Так что, пожалуйста, прости меня без этой тысячи. Целую, Кит».

Гэрриет прыснула. Долго сердиться на Кита Эрскина было совершенно невозможно.

Глава 19

Ронни Акленд с Ноэль опоздали по меньшей мере на час. За это время дети совершенно обезумели от отчаяния, а Гэрриет успела раз десять сбегать наверх, чтобы поправить ленту на затылке и попудрить нос. Но, когда Ноэль Белфор, закутанная в светлые меха, выбралась из своего длинного «Роллс-Ройса», Гэрриет стало ясно, что пудра потрачена зря. Такой красоты, как у Ноэль Белфор — яркой, ликующей, — не было больше ни у кого на свете. Она ворвалась в «Дом на отшибе», подобно райской птице, с пронзительным криком любви.

— Кори, милый, как ты похудел! Шатти, малышка, на тебе просто прелестное платье! Джон, ангел мой, какой ты у меня стал высокий и красивый!

Оправившись от первого потрясения, Гэрриет разглядела, что у Ноэль правильный, чуть удлиненный овал лица, бархатисто-нежная, как у лепестков магнолии, кожа и ясные, живые светло-карие с желтизной глаза. Золотое сияние исходило от великолепной гривы ее волос. Она была высокая — почти как Кори, но при этом ее тело казалось необыкновенно гибким и словно шелковистым. Под шубой у нее оказалось шерстяное трикотажное платье цвета шафрана, идеально облегавшее ее фигуру.

Поочередно заключив в объятия детей, она неожиданно обратила ослепительную улыбку на Гэрриет.

— Мне так стыдно, что мы на столько опоздали! Нет, это совершенно непростительно. Идемте скорее чего-нибудь выпьем, чтобы мне не было так стыдно. — Она подхватила Гэрриет под руку. — Вы не представляете, как я рада, что у моих детей такая няня. Я слышала о вас столько хорошего. Как только пообедаем, я обязательно зайду взглянуть на вашего малыша, а вы мне расскажете все, все о себе.

Гэрриет, ожидавшая встретить что угодно — равнодушие, высокомерие, прямую враждебность, — оказалась решительно не готова к теплому и дружескому тону. Ронни Акленд и Кори уже сидели в гостиной, беседуя об охотничьих ружьях.

К вящему удивлению Гэрриет, понравился ей и Ронни Акленд, высокий красавец в твидовом костюме. У него был довольно громкий голос, чуть красноватое лицо и прекрасные белые зубы. Он все время улыбался, скорее всего просто от смущения.

Кори уже успел восстановить самообладание и теперь производил впечатление человека, слегка раздосадованного приездом незваных гостей. За все время на его холодном, невозмутимом лице не мелькнуло и намека на бушевавшее в душе смятение.

Вот это выдержка, восхищенно думала Гэрриет. Да, доведись ей неожиданно встретиться с Саймоном, она бы так не смогла.

Ноэль взяла у Кори бокал с вином, коснувшись при этом его руки, и стала бродить по гостиной. По дороге она переставляла некоторые украшения и поправляла картины на стене.

— С каких это пор наш камин стал дымить? — Пнув носком замшевой туфельки внушительное полено, она обернулась к Кори, но тут на пороге появился Кит Эрскин, в тесных до неприличия клубнично-красных брюках.

Ноэль, которая явно не ожидала встретить его здесь, в первое мгновение оцепенела.

— А ты что здесь делаешь? — В ее вопросе прозвучала скрытая неприязнь.

С минуту Кит демонстративно разглядывал ее, потом зевнул так широко, что Гэрриет заволновалась, как бы он не вывихнул челюсть.

— Вот, приехал в гости к своему брату — твоему мужу, кстати сказать. Заодно ухлестываю за этой знойной девочкой. — Он обнял Гэрриет за плечи и поцеловал в щечку. — А ты опять нацепила на себя это безобразие, — добавил он и, как и накануне, сдернул ленту с ее волос. Темные волосы Гэрриет тут же рассыпались по ее плечам, а щеки залились румянцем. Кит тем временем уже с улыбкой обернулся к Ронни Акленду.

— Мы с вами незнакомы, — сказал он, — но, насколько я понимаю, вы вскорости намерены превратиться в мистера Ноэль-Белфор Второго. Или третьего? Никак не могу запомнить.

Гэрриет поспешно ретировалась на кухню.

— Ну и обстановочка там, в гостиной, — пожаловалась она распаренной миссис Боттомли, которая самоотверженно орудовала над уткой. — Как думаете, мне обязательно с ними обедать?

— Конечно, — сказала миссис Боттомли. — Ты же должна следить за детьми. Миссис Эрскин всегда требует, чтобы за столом все было как положено.

— Понятно, — вздохнула Гэрриет. — Кстати, я посолила суп.

— Я тоже, — сокрушенно сказала миссис Боттомли.

Обед показался Гэрриет кошмаром. За приятной болтовней, звоном бокалов, комплиментами по поводу стряпни и взаимными улыбками ей мерещились темные, непроглядные дебри.

Люди за столом вели себя так, словно ничего не случилось: вспоминали общих знакомых, обменивались сплетнями, шутили — все это просто не укладывалось у Гэрриет в голове.

Ноэль беспрестанно что-то говорила — ее глубокий, чуть хрипловатый голос не умолкая вещал о том, какой прием ей устроили в Париже, о фильме, в котором она снималась в Африке, и о том, что сказали в магазине Картье о колечке, которое купил для нее Ронни.

Кит, успевший перед обедом осушить три бокала сухого мартини на пустой желудок, развлекался вовсю.

— Какой восхитительный суп, — сказал он Гэрриет. — Я всегда говорил, что женщина от природы должна как минимум две вещи уметь делать хорошо; и одна из них — это готовить.

Ноэль тоже попробовала суп, после чего немедленно попросила воды.

— Это ложка, а не лопата, — недовольно обернулась она к Шатти. — Почему мои дети всегда едят, будто перекапывают огород? Дурное влияние телевидения, вероятно.

— Только представь, Ноэль, если бы ты училась в университете, ты была бы еще умнее, — сказал Кит.

— Я слышал, у вас тут хорошая охота, — поспешно вклинился в разговор Ронни, пока Ноэль не успела придумать в ответ что-нибудь убийственное.

По мере того как Ронни и Кори увлеченно беседовали о гончих и сворах, желтый огонь в глубине ее глаз разгорался все сильнее. Она явно желала быть центром всеобщего внимания; пребывание в тени ее не устраивало. Когда подали утку, она, едва притронувшись к своей порции, потребовала соли и перца.

В столовую, размахивая хвостом, вбежал Севенокс. Судя по его виду, он провел полдня в дальнем конце сада, где была непролазная грязь. Он восторженно приветствовал Гэрриет и уже рванулся было к Ноэль, но та испуганно отшатнулась.

— Это что еще за жуткий зверь? Он же истоптал весь ковер!

— Это любимый пес Гэрриет, — сообщил Кори.

Когда Севенокс, хотя и не без труда, был изгнан из столовой, Ноэль обернулась к Гэрриет.

— У нас есть салат из апельсинов?

— Ноэль, прекрати этот спектакль, — резко сказал Кит.

Ноэль окинула его презрительнейшим взором, отодвинула еду на край тарелки и взяла сигарету.

— Не помню, говорила я тебе или нет, но в прошлом месяце я целую неделю провела в Израиле, — сказала она Кори. — Знаешь, это Галилейское озеро просто утопает в цветах — в жизни не видела ничего подобного. Мне показали там то место, где Христос совершил чудо и накормил весь народ пятью хлебами и двумя рыбами.

— Дорогуша, утка Гэрриет тоже чудо, — сказал Кит. — Если бы ты воротила нос от этих рыб, как воротишь от утки, — боюсь, тебя бы отлучили от церкви.

— Мамочка, как жаль, что ты не можешь остаться, — сказала Шатти. — Ты не увидишь папу на скачках.

Ноэль обратила свои прекрасные глаза на Кори.

— Милый, что я слышу! — воскликнула она. — Ты снова участвуешь в скачках, после стольких лет! И каковы твои шансы на выигрыш?

Кори покачал головой.

— По правде говоря, шансов никаких. Пифия пока еще жеребенок, это ее первый забег.

Глаза у Ноэли вспыхнули.

— А помнишь, как ты выиграл забег в тот день, когда мы с тобой вернулись из свадебного путешествия? Боже, как мы оба тогда волновались — и как вечером праздновали победу!

— И как утром у нас болела голова, — сухо добавил Кори.

— У Гэрриет сегодня утром болела голова, — сказала Шатти. — Лесли они с папой куда-нибудь уезжают, то она у нее потом тоже болит.

Ноэль замерла, взгляд ее перебегал с Кори на Гэрриет и обратно.

— Кори, когда ты наконец откроешь вторую бутылку? — сказал Кит. — Так у тебя за столом все умрут от жажды.

— Помнишь, какое было бесподобное божоле, когда мы ужинали с Джеки Онассисом? — сказала Ноэль, оборачиваясь к Ронни. — Там еще был Агахан, помнишь?

— Дорогая, можешь опустить все эти имена, — лениво протянул Кит. — Вряд ли они тут кого-нибудь впечатлят.

Ноэль вспыхнула и нахмурилась. Ронни обернулся к Шатти.

— Ты уже решила, что будешь делать, когда вырастешь? — спросил он.

— Я решила не выходить замуж, — сказала она. — Это может войти в привычку, как у мамы.

Кит с Ронни оглушительно расхохотались. Даже Кори улыбнулся.

— Вольно же Ронни смеяться, — сердито бросила Ноэль. — У него уже было три жены.

— Своих или чужих? — осведомился Кит.

Гэрриет почувствовала, что больше не может тут находиться. Она поднялась, чтобы собрать тарелки и принести десерт. Кит вышел вместе с ней на кухню.

— Какой приятный вечер, — сказал он.

Гэрриет ничего не ответила.

— Послушай, не принимай это так близко к сердцу. Ноэль всегда работает на публику, так что все в порядке.

— В порядке? А Кори? — сердито спросила Гэрриет, с грохотом ставя посуду в раковину.

— Не забывай, что Кори писатель, и для него все это жизненный материал. Вот увидишь, весь этот обед потом появится в каком-нибудь его сценарии.

Когда они вернулись в столовую, Ронни Акленд силился поддержать светский разговор.

— Как ваш новый сценарий? — спросил он у Кори.

— Никак, — лаконично отвечал Кори.

— А мне понравилась твоя последняя книга, — заметил Кит, наполняя бокалы. — Я наткнулся на нее в спальне у одной знакомой и так зачитался, что весь день ни о чем другом не вспоминал.

Кори улыбнулся.

— Гэрриет делает такие пудинги — пальчики оближешь, — мечтательно произнесла Шатти, прокладывая русло для сливочной речки в своей порции шоколадного мусса. — Мамочка, если ты все равно женишься на Ронни Акленде, тогда почему бы папе не жениться на Гэрриет?

Над столом повисла ледяная тишина, потом Кит расхохотался. Гэрриет опрокинула свой бокал с вином.

Кори невозмутимо намочил салфетку в кувшине с водой и начал промокать красное пятно на скатерти.

— Не знаю, где вы планируете остановиться, — сказал он Ронни Акленду, — но я слышал, что в Болтонском аббатстве только что открылась прекрасная гостиница. — И он принялся расписывать достоинства новой гостиницы.

Сверху как будто послышался детский плач.

— Это Уильям, — с облегчением пробормотала Гэрриет и пулей вылетела из-за стола.

В своей комнате она долго прижималась пунцовыми щеками к оконному стеклу. Как могла Шатти такое сказать! Да еще в присутствии матери!

Когда она закончила кормить Уильяма, послышался стук в дверь и в комнату, к немалому удивлению Гэрриет, вошла Ноэль Белфор собственной персоной.

— Я решила подняться к вам, пока мужчины пьют свой портвейн, — сказала она. — О, какой очаровательный малыш! Можно я его подержу?

— Он не ко всем идет на руки… — неуверенно начала Гэрриет, но Ноэль уже забрала Уильяма и принялась щекотать его своими длинными-предлинными ресницами. Уильям смеялся до икоты.

Какая она красивая, с завистью подумала Гэрриет. Неожиданно Ноэль отвернулась от Уильяма и обратила свои желто-карие глаза на Гэрриет.

— Скажите мне правду — как Кори? Он очень переживал из-за моего приезда?

Вопрос застиг Гэрриет врасплох.

— Да, очень. Тем более что вы приехали вместе с мистером Аклендом.

— Ах, я знаю, что не следовало этого делать, — сказала Ноэль. — Но в последнее время Кори ведет себя со мной прямо-таки по-хамски, и мне захотелось хоть как-нибудь ему отомстить. Вы, вероятно, думаете, что я злая и испорченная? Возможно, но вы не представляете, как тяжело десять лет жить с человеком, который женат на своей пишущей машинке! И все же, — продолжала она, — все эти десять лет я по-настоящему не любила никого, кроме Кори. Мои многочисленные романы на самом деле имели одну-единственную цель — заставить Кори меня полюбить.

— Но он и так вас любит, — удивленно сказала Гэрриет.

— Я допускаю, что любит — по-своему, конечно, — но при этом он может часами меня не замечать. Представьте: человек в любой момент отключается, и для него уже ничего не существует, кроме какого-то идиотского сценария. А какое высокомерие! Эрскины все такие. Думаю, вы согласитесь, что ужиться с ним нелегко.

Она взглянула на Уильяма, который уже доверчиво склонил головку к ней на плечо.

— Эх, малыш, и почему вы все становитесь такими гадкими, когда вырастаете? — вздохнула она. — Я даже не уверена, правильно ли я делаю, что развожусь с Кори и выхожу за Ронни. А что вы мне посоветуете?

— Я не знаю, — пробормотала Гэрриет.

Зачем она мне все это говорит, в отчаянии думала она. Я не хочу обсуждать с ней Кори.

Однако Ноэль еще не услышала того, что хотела.

— Вы правда думаете, что Кори любит только меня, а никого другого?

Гэрриет долго молчала.

— Да. И он очень страдает.

Ноэль положила Уильяма и, рассеянно улыбаясь, подошла к туалетному столику Гэрриет. Некоторое время она изучала свое отражение в зеркале, потом взгляд ее упал на карточку Саймона.

— О, какой красавец. Стоп!.. Это же Саймон! — Она взглянула на Уильяма, снова на Саймона и в одно мгновение сообразила, что к чему. — Так это и есть отец вашего ребенка?

Гэрриет кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Я его знаю, — сказала Ноэль. — И даже очень хорошо. Он делает успехи; возможно, этим летом мы с ним даже будем сниматься в одном фильме. Так, значит, он отец?.. Интересно, а сам-то он об этом знает?

— Я писала ему, — сказала Гэрриет.

— Скорее всего он не получил вашего письма. Он ведь обожает детей. Он даже говорил, что мечтает нарожать их не меньше десятка.

Глаза Гэрриет наполнились слезами.

— Расскажите мне, как у него дела, — попросила она.

После обеда Кит уснул на диване, Ронни и Ноэль повезли детей в кафе, Кори заперся у себя в кабинете, а Гэрриет наконец-то осталась наедине с грязной посудой и со своими перепуганными мыслями.

Вернувшись, Ноэль зашла в кабинет Кори, однако через минуту опять появилась в гостиной, мрачнее тучи, и сразу же отправилась наверх переодеваться. Они с Ронни ужинали сегодня у каких-то знакомых.

В восемь тридцать Ронни обеспокоенно вышагивал по гостиной.

— Не знаю, как к этому относился Эрскин, но я просто в растерянности, — пожаловался он Киту и Гэрриет. — С ней никуда невозможно попасть вовремя. Мы сегодня ужинаем с друзьями моего отца. Ей-Богу, мне так неловко, что немолодым людям придется нас ждать.

— Лично я, — сказал Кит, хрустя картофельными чипсами, — посоветовал бы относиться к ней, как к десятилетнему избалованному мальчишке.

Вышел Кори и, не говоря ни слова, налил себе стакан виски.

— Как работа? Продвигается? — спросил Кит.

Кори пожал плечами.

— Так себе. Сегодня я в основном вычеркивал написанное вчера. Очень полезное упражнение, укрепляет запястье.

— Какое такое упражнение укрепляет запястье? — послышался певучий насмешливый голос, и в гостиную вошла Ноэль.

Кори резко втянул в себя воздух и окаменел. Ронни закашлялся над сигарой.

— Боже правый! — сказал Кит.

Ноэль была в совершенно прозрачном черном платье. Лишь бедра отчасти прикрывало легкое облачко страусиных перьев, все же ее тело и роскошные полные груди жемчужно мерцали за легкой черной вуалью. Ее светлые волосы были зачесаны наверх; вокруг шеи, в ушах и на запястьях сверкали бриллианты. Словом, зрелище было просто ошеломляющее.

Кит Эрскин первый пришел в себя..

— Так это твой портрет я видел на днях на афише перед входом в «Раймонде ревю бар»? Не знал, что ты пошла работать в кабаре.

Ронни Акленд растерянно моргал.

— Ноэль, дорогая, мы едем к друзьям моего отца, они люди очень простые — ты уверена, что это то, что надо?..

Кит плеснул себе виски.

— По-моему, не стоит беспокоиться, — сказал он Ронни. — Люди старшего поколения, кажется, убеждены, что актриса и должна выглядеть, как проститутка.

Ноэль плотно сжала губы.

— Ронни, будь добр, сходи за моей шубой.

Едва Ронни ушел, она обернулась к Кори, который все еще стоял неподвижно, как каменное изваяние.

— Ну, милый, как я тебе нравлюсь? — тихо спросила она.

Кори подошел к ней ближе и медленно осмотрел ее с головы до пят. Гэрриет видела сбоку его сжатые кулаки и щеку, которая подергивалась от напряжения. Невыносимую тишину нарушало лишь тиканье старинных часов. Наконец он протянул к ней руку и сказал:

— Прощай, Ноэль.

— Ты не сможешь так со мной проститься, — медленно сказала она, и желтоватый блеск в ее глазах сделался ярче.

— Смогу. Смогу, — упрямо повторил он, словно убеждая в этом себя самого.

В гостиную уже спешил Ронни Акленд с шубой.

— Идем, дорогая. — Он так торопился прикрыть голое тело Ноэли, что по дороге опрокинул маленький столик. — Мы и так уже неприлично опоздали.

В прихожей ждали дети: Джон стоял молча, с неподвижно-восковым лицом, Шатти явно еле сдерживала слезы. Увидев мать, она метнулась к ней, и полы ее красного халатика разлетелись в стороны.

— Мамочка, не уходи, пожалуйста, не уходи! — Обхватив обеими руками ноги Ноэль, она разрыдалась.

Ноэль попыталась мягко ее отстранить.

— Мне надо идти. Осторожнее, ты порвешь мне колготки.

— Мамочка, мамочка! — горестно всхлипывала Шатти. — Я не хочу, чтобы ты уходила. Когда ты вернешься?

— Пока не знаю, мой ангел. Веди себя хорошо.

С Кори Ноэль больше не разговаривала, но, уже садясь в «Роллс-Ройс», она неожиданно обернулась к Гэрриет.

— Всего хорошего. Я обязательно расскажу Саймону, что видела вас.

Когда машина отъехала, Шатти заревела в голос.

— Тс-с! — шептала Гэрриет, поднимая ее на руки. — Не грусти, малышка, скоро вы опять увидитесь.

Кори, хлопнув дверью, прошел к себе в кабинет.

Как было бы хорошо, если бы утешить его было так же легко, как Шатти, думала Гэрриет.

Вскоре после Ноэли уехал и Кит, предварительно оставив Гэрриет свой лондонский адрес и телефон.

— Будут какие-нибудь проблемы — звони. Кори, конечно, тоже сейчас несладко, но ты тут так за всех болеешь, что, боюсь, в конечном итоге тебе придется хуже всех.

Ужинать Кори отказался, и Гэрриет, вконец вымотанная после долгого дня, решила лечь пораньше. Однако уснуть ей так и не удалось. Ворочаясь в постели, она снова и снова спрашивала себя, что она чувствует к Саймону, но образ Саймона почему-то все время расплывался, мысли возвращались к Кори и к тем мукам, которые ему приходится терпеть.

И почему я не могу влюбиться по-человечески, в того, кому нравлюсь сама? — обреченно думала она.

Около полуночи разразилась гроза. Полыхали молнии, и тут же, без всякого перерыва, раздавался оглушительный грохот. Гэрриет вышла проверить, не проснулся ли кто из детей. И очень вовремя: из комнаты Джона доносились тихие всхлипывания.

Она вошла и включила свет.

— Ну что ты, заяц, это просто гроза, — говорила она, обнимая Джона. Вытянуть что-то из этого молчаливого ребенка было так трудно, что лишь через несколько минут она поняла: гроза тут ни при чем. Джон мучился и страдал из-за разрыва родителей. — Я знаю, как тебе сейчас тяжело. А насчет слез ты не беспокойся: в таких случаях все плачут. И потом, до сих пор ведь ты держался как настоящий мужчина.

Джон шмыгнул носом.

— Ты правда так думаешь?

— Да. Ты похож на своего отца — он тоже настоящий мужчина.

— Тогда почему мама хочет выйти за этого противного Ронни? Почему она больше не любит папу? Он что, сделал что-то не так?

— Он все делал так, но иногда люди просто перестают любить друг друга. В школе ведь тоже так бывает: скажем, в прошлой четверти ты с кем-то дружил, а в этой даже не можешь понять, что ты в нем видел раньше.

Джона недоверчиво моргнул.

— Так это то же самое?

— В каком-то смысле, да. У меня так вышло с отцом Уильяма. Я так любила его — а он меня перестал. Просто перестал любить, и все — не потому, что я сделала что-то не так.

— А ты… никуда от нас не уйдешь? — спросил Джон.

Гэрриет покачала головой.

— А может, тебе выйти замуж за папу, как Шатти сказала? — оживился Джон.

— Но ведь он не хочет на мне жениться — так что в итоге может получиться то же самое. Жениться стоит, только если очень любишь.

На постель упала чья-то тень, и Гэрриет обернулась. Над ней стоял Кори.

— Привет, — сказал Джон.

— Пойду сделаю тебе горячего шоколада, чтобы ты уснул поскорее, — сказала Гэрриет и выскользнула из комнаты.

Когда она вернулась, Джон уже засыпал.

— Не уходите, — сонно пробормотал он. — Останьтесь оба, и ты и ты… Па, Гэрриет тоже тяжело, помоги ей…

Глаза Гэрриет вдруг переполнились, и слезы поползли по щекам. Она присела на кровать и отвернулась, чтобы Джон не видел ее лица. Ладонь Кори, горячая и сухая, легла на ее руку.

Гэрриет застыла, почти не дыша. Он был так близко, но желание оказаться еще ближе бесстыдно пульсировало в ней. Она отвела взгляд, чтобы он не мог прочесть это желание в ее глазах.

— Уснул, — сказал Кори.

Гэрриет неловко поднялась на ноги и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. В коридоре Кори догнал ее и, взяв за плечи, развернул к себе. Свет из спальни падал на его лицо, постаревшее за один день.

Боже, как он несчастен, подумала Гэрриет.

— Все это так тяжело для тебя, — с трудом выдавила из себя она.

— Для тебя тоже, — тихо сказал он и просто, и спокойно, будто и не могло быть иначе, притянул ее к себе.

— Не плачь, моя хорошая.

Остатки ее сил улетучились.

— Не плачь, — повторил он. — Мы нужны друг другу, и глупо делать вид, будто это не так. Ну, маленькая моя? Увидишь, скоро у нас с тобой все устроится.

Гэрриет вдруг с неожиданной, почти пугающей ясностью увидела, как она любит этого человека.

Но я не вынесу этого еще раз, безмолвно крикнула она. Я не могу больше сходить с ума из-за того, кто меня не любит… кто сам сходит с ума по другой.

Еще секунду она трепетала в его объятьях, потом отступила на шаг.

— Так нельзя, — задыхаясь, проговорила она. — Я нужна тебе как таблетка аспирина, на несколько часов, чтобы облегчить боль. Я так не хочу. Боль потом все равно вернется… сильнее, чем прежде.

— Не обязательно. Может быть, она уйдет насовсем.

Но Гэрриет, не слушая его, бросилась в свою комнату. В эту ночь она проплакала до рассвета, потому что знала, что оттолкнула его тогда, когда была ему нужнее всего, и что он, Кори Эрскин, никогда уже больше не попросит ее о помощи.

Глава 20

Обстановка в доме до того накалилась, что, когда на следующий день пришла телеграмма от «Метро-Голдуин-Майер» и выяснилось, что Кори должен срочно лететь в Штаты, всем как будто даже немного полегчало. Тритон, почуяв разлуку, явился в комнату Кори и с горестным видом уселся в раскрытый чемодан. Гэрриет Прекрасно его понимала, сама же утешалась тем, что Кори собирался пробовать Пифию на скачках и, значит, должен был вернуться через две недели, не позже.

Гэрриет отчаянно недоставало Кори. Она так привыкла к тому, что можно в любой момент обратиться к нему за помощью и советом, что теперь чувствовала себя потерянной и в тысячный раз кляла себя за то, что отвернулась от него.

Шатти после отъезда матери утешилась довольно быстро. Кори все-таки купил ей велосипед, и теперь вся ее энергия уходила на то, чтобы научиться на нем ездить. Джон, наоборот, выглядел подавленным, ничего не ел и жаловался на головную боль.

На другой день после отъезда Кори у миссис Боттомли был выходной.

— Мне надо поместить что-нибудь в «Крейвен геральд», — сказала она, входя в кухню. На ней уже была фиолетовая чалма и ондатровая шуба.

— Зачем? — машинально спросила Гэрриет.

— Скоро десять лет, как скончался мистер Боттомли. — Миссис Боттомли горестно поджала губы. — В годовщину его смерти я всегда помещаю несколько строк в колонке поминовений — так принято.

Принято, подумала Гэрриет. Наверное, что-нибудь вроде: «Вечная память бабушке милой, которая нынче сокрыта могилой».

— Обычно для меня все писал мистер Кори, а вчера он уехал в такой спешке, что я не успела его попросить, — пожаловалась миссис Боттомли.

— А мистер Боттомли живет теперь на небе в комнате для гостей, да? — спросила Шатти, которая всегда живо интересовалась вопросами смерти.

— Да, вероятно, — кивнула Гэрриет, чтобы не углубляться.

— Повезло ему, — сказала Шатти. — Утром, как проснется, он там может есть печенье прямо из пачки. Как ты думаешь, а зубы там, на небе, чистить надо?, — Может, можно дать тот же текст, что в прошлом году? — предложила Гэрриет.

— Нельзя, люди заметят, — вздохнула миссис Боттомли. — Придется самой что-то придумывать. Ну, до свидания! — заключила она и, напевая себе под нос какой-то псалом, отправилась на автобусную остановку.

Гэрриет взяла стопку выглаженного белья и пошла наверх: пора было будить Уильяма. Внезапно из комнаты Джона донесся громкий стон. Уронив белье, Гэрриет бросилась к двери. Джон, белый, как бумага, лежал на кровати и стонал, обхватив голову руками.

— Болит! Болит!..

Он был весь в поту, градусник показывал тридцать восемь и четыре.

К обеду пришел доктор. Осмотрев Джона, он сказал, что многие в округе болеют гриппом, и выписал антибиотики.

— Если будет жаловаться, что ему жарко, обтирайте его влажной салфеткой. Завтра должно наступить улучшение.

Улучшение наступило уже сегодня, во второй половине дня. Головная боль как будто прошла, зато появился волчий аппетит, и Джон умял все, что принесла Гэрриет: кусок курятины с картофельным пюре и мороженое.

— Нет, ты сейчас ни за что не согласишься, — вкрадчиво начал он, когда Гэрриет зашла за подносом. — А вдруг все-таки?…

— О чем это ты? — спросила она.

— Вот, думаю, не сыграешь ли ты со мной в «Монополию».

— Не получится: Севенокс сожрал карточки со старой Кентской дороги и весь Мейфэр.

— Я сделаю новые карточки, — поспешно сказал Джон. — Так что, сыграем на десять пенсов?

Когда карточки были готовы и они уже совсем собрались играть, Джона вырвало на постель, а к тому времени, когда Гэрриет все убрала и сменила белье, ему стало гораздо хуже. Температура подскочила до сорока одного, Джон кричал, что ему жарко и что у него болит голова.

Тут, как нарочно, проснулся Уильям после дневного сна, а Шатти, которая вечно разгуливала по дому босиком, споткнулась о ножку кровати Джона и разревелась.

— Да замолчите же вы все! — потеряв терпенье, выкрикнула Гэрриет и бросилась снова звонить врачу.

— Доктор Бернетт находится на вызове, — сообщил бесстрастный автоответчик. — Оставьте сообщение, и он свяжется с вами при первой возможности.

Она попыталась дозвониться до доктора Роубо-тема и получила тот же ответ. Стояла прекрасная погода, и, возможно, оба они сейчас играли где-нибудь в гольф.

Прошло полчаса, но никто с ней так и не связался. Уильям орал от голода. Шатти крутилась рядом, делая вид, что помогает, а на самом деле просто путаясь под ногами. Севенокс разлегся поперек лестничной площадки и горестно вздыхал, намекая, что ему давно пора гулять. Джон метался по постели, стонал и нес какой-то бред про черного кучера и про то, что лошади до сих пор не готовы.

В отчаянии Гэрриет набрала номер телефона Элизабет Пембертон.

— Да, — не очень любезно сказала Элизабет. Из глубины трубки доносился оживленный шум, какой бывает во время игры в бридж. Гэрриет представила, как женщины за столом увлеченно подкладывают себе куски шоколадного торта и перемывают косточки всем знакомым.

— Кори улетел в Штаты, а миссис Боттомли сегодня выходная. Джон заболел, по-моему, очень серьезно. Жалуется на головную боль. Я пыталась связаться с доктором Бернеттом, потом с доктором Ро-уботемом, но ни того, ни другого нет дома. Может, вы кого-нибудь посоветуете?

— Сейчас подумаю, — сказала Элизабет. — Мне, правда, сейчас так некогда…

«А тут еще ты на мою голову», — слышалось в ее тоне.

— Попробуй позвонить доктору Мелушу, — сказала наконец Элизабет. — Он врач старой закалки, но говорят, что хороший. Живет в Гаргрейве. Если что, перезвонишь потом.

Доктор Мелуш тоже оказался на вызове. Джон в своей комнате стонал не умолкая. Гэрриет глубоко вздохнула и набрала три девятки — номер «Скорой» помощи.

— Я в доме одна с тремя детьми. Старший мальчик серьезно заболел. Боюсь, это воспаление мозга. Вы можете мне помочь?

Борясь со слезами, Гэрриет кое-как выговорила адрес.

— Ну-ну, не раскисать! — приказал уверенный голос на том конце провода. — Сейчас будем.

Гэрриет собирала чемодан для Джона и одевала Уильяма, пытаясь одновременно успокоить Шатти и не споткнуться об Севенокса, когда телефон снова зазвонил.

Это оказалась Самми.

— Что у вас там такое?

— Джон заболел. Я вызвала «Скорую».

— Ну и правильно сделала. Сейчас я приеду и заберу Шатти и Уильяма к себе… Конечно, сможем. Ничего, как-нибудь справимся, а ты поезжай с Джоном.

— А что скажет Элизабет?

— Да пусть говорит что хочет. В конце концов, не ей смотреть задетьми. Ну все, я сейчас буду.

Гэрриет металась по дому, собирая вещи. Пижама, зубная паста, старый плюшевый мишка, любимая книжка Джона. Она хотела написать записку миссис Боттомли, но не нашла в доме ни одного карандаша: Кори имел привычку прикарманивать все пишущие предметы, после чего их уже невозможно было найти.

Самми прибыла одновременно со «Скорой».

— Еле выбралась из дому. Все Элизабет, стерва бесчувственная. И все ее гости точно такие же. Поезжай, ни о чем не беспокойся. С бутылочками, пеленками и миссис Боттомли я как-нибудь сама разберусь.

Два санитара с одинаковыми косыми проборами сносили носилки вниз по лестнице, командуя друг другу: «Выше! Ниже! Влево подай!»

Бледный Джон молча покачивался на носилках.

— Бедненький мой! — улыбнулась Самми. — Намучился? Но ничего, в больнице тебя быстро приведут в норму. Завтра я заеду, привезу тебе чего-нибудь вкусненького.

— А можно я буду спать с Джорджи в одной кровати? — спросила Шатти.

— Сколько лет Кори? — спросил врач, дежуривший в приемном покое.

— Тридцать четыре.

Ответом ей был весьма удивленный взгляд.

— Ах, простите, Кори — это его имя по отцу. Дома его зовут Джоном. Восемь лет.

Дежурный врач подчеркнул в карточке имя «Джон» и продолжал спрашивать. В каком возрасте Джон начал сидеть? Ходить? Все ли у него прививки? Гэрриет не могла ответить ни на один вопрос.

Потом их отвели по извилистому длинному коридору в палату с одной кроватью. Все кругом было обтянуто целлофаном, сестры и нянечки ходили в марлевых масках.

— Это обычная предосторожность, пока не выяснен диагноз, — сказала одна из них.

Маленькая палата казалась уютной, очевидно, благодаря оконной занавеске, на которой была изображена целая сельская улица с кошками, собаками и базарной площадью посередине. Церковные часы показывали три. Трубочист чистил трубу, и так сверкавшую чистотой; из окон выглядывали дети. Гэр-риет бездумно разглядывала эту картину, ожидая результатов спинно-мозговой пункции.

В голове у нее роились мысли о тифе, оспе и полиомиелите. Боже, Боже, не дай ему умереть!

Светлые волосы Джона слиплись и потемнели от пота, но ему как будто немного полегчало. Гэрриет наклонилась, чтобы стереть ему пот со лба.

— У тебя в этой блузке сиськи висят, — слабо улыбаясь, сказал Джон.

— Не успела надеть лифчик, — пробормотала Гэрриет.

Через полчаса сестры и нянечки сняли стерильные маски и халаты. Еще через некоторое время явился специалист. Это был высокий седой мужчина с хлопьями перхоти на воротнике. От него пахло потом.

— По всей видимости, мы имеем дело с менингитом на ранней стадии, — сказал он. — В спинномозговой жидкости избыток белых кровяных телец. Если число их не будет расти, то особых оснований для беспокойства нет. Но все же, думаю, стоит поставить в известность родителей мальчика.

Далее последовали попытки выяснить, где именно в Америке находится Кори, но они так ничем и не увенчались.

Гэрриет старалась не показывать Джону своего смятения. Ей самой сейчас требовалось одно — услышать по телефону голос Кори. Ни разу в жизни он не был ей так нужен, как сейчас, — но, увы, ничего не выходило. Лондонский агент Кори уже закрыл свой офис до понедельника, дома его тоже не было. Звонить в Нью-Йорк по оставленному Кори телефону она не могла, потому что у нее было слишком мало денег. Агент Ноэль сообщил, что она уехала на выходные в Париж, не оставив адреса, так что связаться с ней можно будет только во вторник. Очередь к телефону, состоявшая в основном из пациенток родильного отделения, начинала уже роптать. Косясь на огромные животы женщин, обтянутые стегаными халатами, Гэрриет позвонила Элизабет, и та неохотно обещала, что попытается что-нибудь сделать. Под конец Гэрриет минутку поговорила с Шатти. Услышав в трубке жалобный детский голосок, она сама чуть не разревелась.

— Элизабет спросила, какой щеткой я чищу зубы, влажной или сухой. Я не подумала, сказала, сухой, оказывается, это такая гадость! Все разъехались: папа, мама, Джон, ты. Возвращайтесь скорее, Гэрриет, я без вас так скучаю!

Скоро явились сестры на ночное дежурство. Джону становилось все хуже, ртутный столбик опять дополз до сорока одного. Антибиотики не помогали, потому что его все время выворачивало. Ему постоянно хотелось пить, но каждый глоток воды действовал на него как рвотное. Он опять стал бредить: звал то Ноэль, то Кори, то кричал, что черный кучер хочет его забрать. Потом он затихал, и Гэрриет уже надеялась, что он уснет, но тут он снова открывал глаза и вскрикивал от боли. Иногда он ненадолго забывался, потом опять просыпался и, полежав несколько секунд неподвижно, начинал стонать.

Сжимая его сухую горячую руку, Гэрриет молила Бога, чтобы эта ночь поскорее кончилась.

Глава 21

От слабого писка переносной рации в кармане у врача Гэрриет болезненно дергалась; гул машинки для натирания полов наждаком скреб по барабанным перепонкам. Проведя двадцать четыре часа в больничной палате без сна, она сама измучилась не меньше Джона, и теперь малейший шум, производимый струйкой воды или кондиционером, усиливался в ее мозгу тысячекратно.

Джона беспрерывно рвало, и в общем его состояние по сравнению со вчерашним не улучшилось. Если он не бредил, то жаловался, что у него болит шея и он не может повернуть голову.

— Никто здесь не хочет мне помочь, — стонал он. — Все только ждут, когда я умру!..

Гэрриет была на грани срыва. За сутки ей так и не удалось связаться ни с Кори, ни с Ноэль, и вдобавок она преисполнилась неприязни к новой сестре из дневной смены. Сестра Маддокс, рыжеволосая и довольно миловидная, держалась с надменностью первой ученицы. У меня в отделении, кроме вас, еще двадцать пять пациентов, всем своим видом как бы говорила она, так что не мешайте мне работать.

— У нас бывали случаи и посерьезнее, чем у вашего Джона, — заявила она авторитетным тоном, проверив его пульс.

— Я скоро умру, умру, умру, — монотонным голосом робота из телесериала повторял Джон.

— Возьми-ка себя в руки, — строго приказала сестра. — Мы делаем все, чтобы тебе помочь.

Бросив взгляд за стеклянную перегородку, отделявшую палату от коридора, сестра вдруг принялась торопливо поправлять волосы и одергивать халат — вскоре стало ясно, почему. К палате приближался обход во главе с врачом, живущим при больнице, — доктором Уильямсом. Высокий брюнет с классическими чертами, он мог считаться красавцем даже по самым строгим меркам. Его серые глаза холодно поблескивали за толстыми стеклами очков в роговой оправе. Пока он осматривал Джона и изучал его медицинскую карту, сестра Маддокс стояла рядом и являла собой картину воплощенной исполнительности и преданного внимания.

Доктор Уильяме скользнул по Гэрриет равнодушным взглядом, заставив ее вспомнить, что у нее круги под глазами, грязные волосы и мятая блузка с пятнами пота.

— Организм пока все отторгает, — констатировал он. — Возможно, придется ставить капельницу.

— Пожалуйста, сделайте что-нибудь, чтобы облегчить ему боль! — взмолилась Гэрриет.

— Только после того, как выяснится ее природа, — скучающим голосом ответил доктор Уильяме. — Пока что ему придется бороться с болезнью самостоятельно.

Когда обход двинулся дальше, Гэрриет тоже выбежала в коридор.

— Скажите, он не умрет? — трепеща, спросила она. — То есть, я хочу сказать, он серьезно болен?

— Да, болезнь серьезная, — сказал доктор Уильямс. — Но мы пока не включаем его в список самых тяжелых пациентов.

Гэрриет отвернулась и пошла в туалет. Когда, наплакавшись, она снова вышла в коридор, доктор Уильяме разговаривал с сестрой Маддокс.

— Хорошо, Руфь, встретимся в восемь, — сказал он.

— Какой красавец, да? — прошептала нянечка рядом с Гэрриет.

Да, подумала Гэрриет, и прекрасно понимает это сам.

Когда она вернулась в палату, Джон лежал с широко раскрытыми глазами и подвывал от боли.

— Все, все ушли, и ты тоже меня бросила!.. Ты меня бросила! Где папа? Я хочу его видеть!

Внезапно ее осенило. Надо позвонить Киту! Когда Джон в очередной раз забылся коротким сном, она побежала к телефону. Кит так долго не отвечал, что она уже собиралась повесить трубку.

— Ты спал? — спросила она.

— Естественно, — ответил Кит. — Что еще делать в обеденное время?

Говоря ему, что у Джона менингит и что она не может связаться ни с Кори, ни с Ноэль, она старалась быть спокойной, но, видно, в ее интонации все же прорывались истерические нотки.

— Послушай, Гэрриет, если не удастся найти Ноэль — беда не велика, все равно от нее толку как от козла молока; а вот Кори я обязательно разыщу. Если до завтра его не найду, то приеду сам. Не волнуйся так, Джон обязательно поправится. Нас, Эрскинов, голыми руками не возьмешь.

Проползли еще сутки. Ночью в половине второго Джон проснулся и пронзительно кричал — звал мать. Когда дежурная сестра в который раз завела волынку про то, что все идет правильно, вот минует кризис и больной пойдет на поправку, Гэрриет еле сдержалась, чтобы не накричать на нее.

Джон просыпался и в пять утра, и в семь. Еще один день, с тоской думала Гэрриет, глядя на сочившийся из-за шторы свет. Она уже изучила этот сельский пейзаж до мельчайших подробностей. Время как бы сместилось для нее: разницы между ночью и днем почти не было; сил тоже не было. Покрасневшие веки горели, словно под них набился песок. У нее началась невралгия: болела то голова, то зуб, то ухо.

Джону невозможно было угодить: она начинала читать — он жаловался, что слишком громко, она вытирала ему пот со лба — вскрикивал от боли.

— Где доктор? Почему его нет? — без конца повторял он.

— Доктор скоро придет, — успокаивала Гэрриет, хотя ей самой это «скоро» казалось уже совершенно бессмысленным.

Миссис Боттомли заглянула на минутку и ушла потрясенная.

— Бедный малыш висит на волоске между жизнью и смертью, — говорила она потом Самми по телефону. — Хотя, конечно, нельзя терять надежды…

Она привезла Гэрриет во что переодеться: твидовую юбку, которую Гэрриет терпеть не могла, коричневую кофту, болтавшуюся на ней, как на вешалке, и кремовую рубашку без нескольких пуговиц. Можно было бы остаться и в джинсах.

Наконец к полудню появился доктор Уильяме: он зевал и тер глаза на ходу. Перестарался вчера с сестрой Маддокс, подумала Гэрриет.

— Сделайте же что-нибудь! — в отчаянии взмолилась она. — Он может больше не выдержать.

Джон тут же стал кричать, что он умирает от боли.

— Тихо, заяц, — сказала Гэрриет. — Доктор здесь.

— А ты заткнись, понятно? — Обернувшись, Джон ткнул ее кулаком в лицо. — Вы все только и ждете, чтобы я умер!

— Он перестает в вас верить, — всхлипнула Гэрриет.

Доктор Уильяме вывел ее в коридор.

— Мальчик слишком раскапризничался, — сказал он. — Он нарочно вас подзуживает, а вы каждый раз ему поддаетесь. Надеюсь, что скоро все же явится кто-нибудь из его родителей. Когда вы в последний раз ели?

— Не помню, — сказала Гэрриет.

— Так вот, спуститесь в столовую и поешьте.

В столовой Гэрриет долго размазывала джем по тоненькому ломтику жареного хлеба. Сестры и нянечки за соседними столиками болтали о каких-то пустяках — когда все они, все до одной, должны были находиться наверху и спасать Джона! Сестра Маддокс с доктором Уильямсом явно считали ее безнадежной истеричкой. Дай им волю, они бы на пушечный выстрел не подпустили ее к Джону. Нет, решила она, нельзя думать о людях только плохое, так можно в конце концов впасть в паранойю.

Когда она вернулась в палату, Джону мерили температуру, и градусник торчал у него изо, рта, как сигара. Его чуть раскосые глаза были сощурены, волосы зачесаны назад, и от этого он был особенно похож на Кори. Я люблю его, люблю! — в отчаянии твердила про себя Гэрриет.

К вечеру стало еще хуже. Джон то нес какую-то несуразицу, то вскрикивал от боли.

— Папа, папа, я хочу папу! — выкрикивал он. — Убирайся, я не хочу тебя, я хочу маму! Почему у меня нет мамы? У всех есть, у всего класса — кроме меня. — Он дрыгал ногами, пытаясь выпутаться из одеяла. — Где папа? Я хочу папу!..

— Он скоро будет здесь. Кит его разыскивает.

— А мне он нужен сейчас!

Мне тоже, подумала Гэрриет.

Наконец ей показалось, что мальчик засыпает, но только она сделала шаг от кровати, как он весь напрягся и, приподняв голову, стал испуганно вглядываться в ее лицо.

— Гэрриет! А, ты здесь… Не уходи.

— Нет-нет, я не ухожу.

— Я хочу пить! — Горячими исхудавшими руками он вцепился в ее руку. — Это не моя комната. Почему мы здесь? Я хочу домой.

В следующий раз доктор Уильяме появился около шести. Вид у него был еще более скучающий, чем прежде.

— Пероральное лечение ничего не дает. Будем ставить капельницу.

В дверь заглянула нянечка.

— Там вам звонит какой-то Кит Эрскин, — сказала она Гэрриет. — Телефон в комнате у дежурной сестры.

— Гэрриет, милая, как ты там? — послышался обеспокоенный голос Кита. — Сестра мне рассказала, что у Джона дела идут не блестяще. Но ничего, не волнуйся. Кори я все передал. Он на выездных съемках, но сегодня вечером он уже вылетает, так что жди его завтра к обеду. Ноэль я тоже оставил сообщение. Все эти россказни насчет Парижа оказались полной туфтой. Наша выставочная сука здесь, в Англии. Ее начал беспокоить экстерьер, и теперь она спешно худеет на какой-то оздоровительной ферме неподалеку, так что, боюсь, может свалиться на вас в любой момент.

Но никакие суки не волновали сейчас Гэрриет. Главное, что скоро приедет Кори — ни о чем другом она не могла и думать.

Когда она вернулась, капельница стояла около кровати, и прозрачная жидкость уже перетекала из пластикового мешка в руку Джона. Теперь он почти непрерывно бредил, щеки горели лихорадочным румянцем, пульс участился еще больше. Пришлось даже привязать его руку к кровати, потому что игла без конца выскальзывала и трубка багровела от крови Джона.

Вечером приехали Самми и Шатти.

— Ей, конечно, давно пора спать, но она очень просилась, — сказала Самми.

Она привезла Джону книгу про Тарзана, а Шатти несла воздушный шар, купленный на собственные карманные деньги.

— Уильям в полном порядке, — сообщила Самми. — Мы с Шатти смотрим за ним в четыре глаза — правда, Шатти?

Гэрриет чувствовала себя немного виноватой, но все же была рада, что они не привезли его с собой. Неиссякаемый родник ее любви, кажется, начал пересыхать.

— Элизабет меня доконает, — продолжала Самми. — Теперь она рассказывает всем своим знакомым, как она забрала к себе Шатти и твоего малыша, чтобы помочь Кори в безвыходном положении.

Шатти держалась бодро, но обнимала Гэрриет как-то уж слишком горячо.

— Можно мне посмотреть на Джона? — спросила она.

— Конечно, — сказала Гэрриет. — Только говори шепотом и, если он покажется тебе странным, не волнуйся.

К несчастью, когда Шатти входила в палату, шарик лопнул. Джон проснулся, никого не узнал и понес какую-то околесицу. Ему мерещилось, что за ним гонятся чудовища.

— Я побуду с ним, — сказала Самми. — А вы с Шатти ступайте в столовую и съешьте по мороженому.

В столовой Шатти очаровала весь больничный персонал: она весело прыгала между столами, завязывала разговоры с сестрами и нянечками и вертела головой, так что ее длинные светлые волосы веером разлетались в стороны. Потом она вдруг затихла, прильнула к Гэрриет, и глаза ее наполнились слезами.

— Он не умрет, нет?

— Конечно, нет, — ответила Гэрриет, прижимая ее к себе, но в душе у нее не было той уверенности, что в голосе.

— А миссис Боттомли говорила Самми, что всяко может быть. Что значит «всяко»?

— Ничего не значит, — сказала Гэрриет.

— А если он умрет, то попадет в рай? — спросила Шатти.

— Конечно. Но он не собирается умирать.

— Значит, я никогда больше его не увижу, — дрожащим голосом произнесла Шатти. — Я же плохая, я попаду прямо в ад!.. — И она разревелась во весь голос.

Гэрриет, думая только о том, чтобы самой не расплакаться, прижимала ее к себе.

— Ну что ты, хорошая моя, ты тоже попадешь в рай.

— Я все равно не верю в этот твой рай, — рыдала Шатти. — Я уже летала по небу на самолете, и никакого рая там нет.

Кусая ногти, Гэрриет наблюдала за тем, как две молоденькие сестрички возятся с капельницей, которая в их руках казалась непостижимо сложным устройством. Каждый раз, когда игла соскальзывала, они вытаскивали ее и начинали все сначала, а пузырьки воздуха один за другим бежали по гибкой пластиковой трубке. Джон был в сознании, что в последнее время случалось все реже. По щекам его текли слезы.

В конце концов Гэрриет не выдержала.

— Да черт побери! — воскликнула она. — Вы когда-нибудь попадете в эту вену или нет?

В результате она имела неприятный разговор с доктором Уильямсом.

— Сегодня вечером мы дадим вам успокоительное, — объявил он. — Я понимаю, в отсутствие обоих родителей вы чувствуете себя ответственной за ребенка, — но надо же держать себя в руках. Вы только нервируете мальчика своими нападками на сестер. Они стараются делать свою работу хорошо.

— Но почему, почему нельзя прописать ему что-нибудь обезболивающее, успокаивающее? Будь у него уверенность, что вы стараетесь ему помочь, он бы не сопротивлялся и вел себя гораздо мужественней.

— Он и так ведет себя достаточно мужественно, мисс Пул, — отрезал доктор Уильяме. — Вы просто сами не способны выносить боль, вот и все.

— Но ведь он серьезно болен, разве не так? — сказала Гэрриет. Сегодня она слышала, как две сестры говорили что-то насчет перевода в палату интенсивной терапии.

— Разумеется, он болен, — сказал доктор Уильяме. — Но нельзя же терять надежду.

К полуночи Джон опять впал в бессознательное состояние. Выданный ей вечером могадон Гэрриет тайком спустила в унитаз, и теперь, сидя возле кровати Джона, она час за часом боролась с усталостью и отчаянием, вслушивалась в прерывистое дыхание Джона, держала его за руку и молилась. Через стеклянную перегородку ей было видно, как негритянка в белом халате — сегодняшняя ночная сестра — обходит палаты: кому поправит одеяло, кому проверит пульс. Через минуту она войдет к Джону, чтобы сменить капельницу. Завтра из Америки вернется Кори. Как смотреть ему в глаза, если с Джоном что-нибудь случится? Гэрриет уронила голову на руки и заплакала.

Вероятно, она все же уснула. Когда она открыла глаза, было уже почти светло. Джон лежал на кровати неподвижно. На короткий, но страшный миг Гэрриет показалось, что он уже умер. Она потрогала его: лоб был холодный, но слабое дыхание было различимо.

Вскочив на ноги, она побежала разыскивать дежурную сестру.

— Джон… Он стал дышать так тихо, — заикаясь, пробормотала она. — У него такое спокойное лицо, будто… будто уже все.

Сестра тотчас поднялась и взяла Гэрриет под локоть.

— Идемте.

В палате она пощупала у Джона пульс и измерила температуру. После этого она обернулась к Гэрриет, и широкая белозубая улыбка сверкнула на ее черном лице.

— А кризис-то, кажется, миновал. Видите, как ровно дышит, и пульс, слава Богу, нормализовался.

Гэрриет отвернулась, плечи ее беззвучно затряслись.

— Ну-ну-ну, не надо так, — ласково проворчала негритянка. — Пойду принесу вам чайку. Выпьете горяченького, глядишь, и поспите немного.

Но Гэрриет не могла спать, потому что не верила сестрам и врачам. Джон был еще в опасности, и она сидела у его постели до завтрака, следя за тем, как содержимое пластиковых мешков медленно перетекает в исхудавшую руку, как дыхание мальчика становится все ровнее, а движения спокойнее.

Сестра Маддокс появилась ровно в восемь часов, как всегда, холодная и подтянутая.

— Доброе утро. Как пациент? — профессионально-бодрым голосом проговорила она. — Надеюсь, с могадоном вы наконец-то выспались. Завидую вам. Мне сегодня удалось добраться до постели только в четыре утра.

Она взяла в руки температурный лист и просмотрела последние записи.

— Ну что ж, сегодня гораздо лучше, — сказала она. — Надеюсь, теперь вы перемените свое отношение к доктору Уильямсу.

— Джон до сих пор еще не пришел в себя, — угрюмо пробормотала Гэрриет, чувствуя себя неблагодарной склочницей.

— Его организм наконец-то получает долгожданный отдых, — отчеканила сестра Маддокс. — На вашем месте я бы оставила ребенка в покое. Сходите лучше позавтракайте.

Гэрриет, однако, не могла расслабиться ни на минуту и предпочла завтраку старый номер «Ридерз дайджест». Надо быть настороже, сказала себе она. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала свое серое изможденное лицо. Конечно, следовало бы к приезду Кори вымыть голову и принять душ, но ей было страшно оставить Джона одного.

Специалист, явившийся около одиннадцати, не разделял общего оптимизма.

— Опасность еще есть, — сказал он. — Позовите меня, когда мальчик придет в сознание.

От этих слов сердце Гэрриет снова болезненно сжалось. Боже, не дай ему умереть, мысленно твердила она.

Через четверть часа появился доктор Уильяме. К вопросам, которыми засыпала его Гэрриет, он отнесся еще прохладнее, чем накануне.

— Скажите, он поправится? — в отчаянии спрашивала она.

— Послушайте, мисс Пул, — вмешалась сестра Маддокс. — Доктор Уильяме не может уделять вам одной столько времени. Его ждут другие пациенты.

— Простите, — настаивала Гэрриет, — но после обеда приедет отец Джона, и я должна буду обо всем ему рассказать.

— Он, кстати, звонил минут десять назад, — сказала сестра Маддокс.

Гэрриет побелела.

— Что он сказал? Почему вы не позвали меня к телефону?

— Какая разница, почему? — пожала плечами сестра Маддокс. — Вы выходили то ли в туалет, то ли сделать себе кофе.

— Все равно, вы могли меня найти. Вы же знали, что я уже несколько дней пытаюсь с ним связаться.

— По-вашему, сестре Маддокс нечем заняться, кроме как работать телефонисткой для всех пациентов и их родственников? — язвительно осведомился доктор Уильяме. — Не забывайте, Джон здесь не единственный.

— Но для меня он здесь единственный! — уже не сдерживаясь, выкрикнула Гэрриет.

— Я сюда попала? — послышался за ее спиной глубокий взволнованный голос.

Все обернулись. В дверях, словно знаменуя собой начало новой сцены, стояла Ноэль Белфор в эффектной черной меховой шапке.

— О, я уже вижу, что сюда! — Увидев сына, она быстрыми шагами приблизилась к его кровати.

— Мой мальчик, мой славный мальчик! — срывающимся голосом произнесла она.

И тут же, словно в ответ на выходную реплику примадонны, Джон шевельнулся, вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он смотрел на Ноэль, не веря, и наконец хрипло простонал:

— Мама!..

Его бледное лицо словно осветилось изнутри, и Гэрриет испытала невыносимые муки ревности.

— Мама, это правда ты?

— Да, мой мальчик, это я. Боже мой!.. Что тебе пришлось пережить! — Она отвела влажную светлую прядь у него со лба.

— Рука болит, — пробормотал Джон.

— Знаю, милый, — сказала Ноэль. — Это из-за гадкой капельницы, — но ведь она тебе помогает, с каждой минутой тебе делается все лучше и лучше. Ты у меня храбрый мальчик, ты все выдержишь. Видишь, какие здесь прекрасные сестры и врачи, они все так стараются тебе помочь.

— Мне уже лучше, — сказал Джон. — Только голова еще… — И, вздохнув, он опять провалился в беспамятство.

Ноэль наклонилась и поцеловала его лоб, явно сознавая, что представляет собой невыносимо трогательное зрелище. Восхищенные взгляды зрителей были прикованы к ней. Сейчас все зарыдают, подумала Гэрриет.

Ноэль выпрямилась и только теперь огляделась. Сняв шапку, она небрежной рукой провела по волосам, отчего те легли золотой живописной гривой. После этого, осветив печально-ослепительной улыбкой нянечек и сестер, она направила главный прожектор своего взгляда на доктора Уильямса. Доктор зарделся, как девица.

— Меня зовут Ноэль Белфор, — сказала она, протягивая руку.

Будто кто-то тут мог этого не знать.

— Мы и не знали, что вы мать Джона, — проговорила потрясенная сестра Маддокс.

— Думаю, Гэрриет решила, что это не так уж важно, — сказала Ноэль. — Я ее понимаю, ведь речь шла о жизни Джона… Как мой сын, доктор?

— По правде сказать, он был очень плох. Но сейчас, думаю, уже выкарабкался.

— Сколько он уже здесь?

— Четыре дня.

— Четыре дня?! Почему мне не сообщили раньше?

Словно не видя ничего вокруг, Ноэль опустилась на стул и дрожащими пальцами вытащила из сумочки сигарету. Полы шубы разошлись в стороны, выставляя на всеобщее обозрение ее ослепительную грудь.

Доктор Уильяме тотчас подскочил с зажигалкой.

— Мы искали вас, — возразила Гэрриет. — Ваш агент сказал, что вы в Париже, но где точно, он не знал.

— Это студия заботится, чтобы мне никто не мешал, — сказала Ноэль. — Я ведь поехала в Париж, чтобы учить роль. Бедняжка Гэрриет! Вам тут пришлось справляться со всем одной. Представляю, как вы намучились.

Доктор Уильяме улыбнулся ледяной улыбкой.

— Мисс Пул относится к своим обязанностям няни очень, очень серьезно.

Ноэль, мгновенно уловив иронию, скользнула по Гэрриет внимательным взглядом и спросила:

— Где Кори?

— Сейчас, вероятно, летит из Штатов в Англию, — ответила Гэрриет.

— Он звонил сегодня, — добавила сестра Маддокс. — Сказал, что будет после обеда.

— Слава Богу, — выдохнула Ноэль. — И слава Богу, что мы можем встретить его хорошими вестями. Гэрриет, — обернулась она. — Я хочу немного посидеть с моим сыном. Идите, выпейте пока чаю. У вас очень утомленный вид.

Гэрриет и правда еле держалась на ногах от усталости. Черные круги под глазами, грязные, слипшиеся волосы, юбка не той длины, что надо, — все это вместе смотрелось втрое отвратительнее рядом с несравненной Ноэль Белфор.

Бредя в столовую, она равнодушно думала о том, что оставшийся в палате доктор Уильяме наверняка рассказывает сейчас Ноэли о том, как гадко она, Гэрриет, вела себя с сестрами и какое вредное воздействие оказывала на Джона. А днем приедет Кори, и первое, что он увидит, будет Ноэль, во всей своей красе, склонившаяся над постелью сына. Гэрриет вдруг стало тоскливо и зябко.

Глава 22

Как и многие красивые женщины, Ноэль не могла жить без постоянного восхищения ближних. Как только ей начинало казаться, что кто-то смотрит на нее неодобрительно, она просто отворачивалась и начинала завоевывать новых поклонников. Она желала ежечасно купаться в лучах всеобщего восхищения. Весь персонал больницы, в полном составе, отнесся к ней именно так, как надо. Врачи и сестры старались под любым предлогом заглянуть в палату и проверить состояние Джона. Коридор за стеклянной перегородкой стал похож на многолюдный лондонский вокзал.

— Просто чудо! Как только она приехала, мальчик сразу же пошел на поправку, — говорила одна нянечка другой. Они стояли неподалеку от Гэрриет и раскладывали картофельный гарнир по тарелкам с жареной бараниной.

— Какая она милая и какая естественная, — вздохнула другая. — «Нянечка, — говорит она мне, — какая у вас нелегкая работа. Спасибо вам за жизнь моего мальчика!» А от этой, кроме жалоб, ничего не услышишь!..

Заметив Гэрриет, обе осеклись.

— А видела, какие на ней туфли? — выждав секунду, заговорила первая.

— Да, роскошные. А волосы? А ты заметила, как она просияла, когда услышала, что муж сегодня прилетает? Жаль, что они разводятся! Видно, она его еще любит. Ну ничего, может, болезнь мальчика их как раз и помирит.

Но разительнее всего изменилось поведение доктора Уильямса. Обычно после обхода его днем с огнем было не сыскать, но с тех пор, как в палате обосновалась Ноэль, он заглядывал каждые пять минут. Гэрриет знала, что сегодня его рабочий день закончился в три часа, но и в пять он все еще кружил вокруг их палаты и не собирался уходить. Серые, всегда холодные, как хирургический инструмент, глаза смотрели теперь глуповато-мечтательно, из голоса улетучилась вся скука, зато появилась волнующая хрипотца, а когда он проходил мимо Гэрриет, на нее даже пахнуло каким-то дорогим лосьоном.

Доктор Уильяме очень озаботился тем, что Ноэль до сих пор не обедала. Предложения спуститься в столовую, на чашку чаю и ирландское рагу с морковкой, впрочем, не последовало, зато через четверть часа в палате появились бутерброды с копченой лососиной и охлажденное белое вино.

— У Джона изумительный доктор, правда? — сказала Ноэль, оборачиваясь к Гэрриет. — Такой заботливый, внимательный.

— Это только с того времени, как вы здесь, — угрюмо буркнула Гэрриет. — До вашего приезда он вел себя просто по-свински.

В дверь заглянула одна из сестер, дежуривших в дневную смену.

— Мисс Белфор, я сегодня уже отработала. Скажите… а нельзя попросить у вас автограф?

— Как вас зовут? — спросила Ноэль, придвигая к себе листок бумаги.

— Рэнкин, сестра Рэнкин.

— Да нет, я знаю, что вы сестра Рэнкин. Я имею в виду ваше имя — как вас зовут подруги?

Сестра Рэнкин смущенно хихикнула.

— Вообще-то я Дороти, но все называют меня Дотти.

«Дотти, с любовью и благодарностью» — размашисто написала Ноэль.

— По-моему, Дотти — прекрасное имя. А представьте, каково мне жить с именем Ноэль. Все ведь помнят из французского, что «Ноэль» — это Рождество, и каждый норовит отпустить шуточку по этому поводу.

— Я видела все-все ваши фильмы, — подчиняясь внезапному порыву, выпалила сестра Рэнкин. — Я вас просто обожаю!

— Спасибо вам. Я никогда не забуду того, что вы сделали для моего мальчика.

Фу, какая грубая лесть, подумала Гэрриет.

— Как у вас дела, все в порядке? — В дверях опять показалась голова доктора Уильямса.

— Все прекрасно, — сказала Ноэль, обращая к нему свои дивные желто-карие глаза. — Вы чудо, Дэвид.

Ого, уже Дэвид, подумала Гэрриет. Доктор Дэвид Уильяме выглядел в точности как Севенокс в те дни, когда у суки Миттонов бывала течка.

— Бутерброды я, конечно, не осилила, — сказала Ноэль. — Я сейчас слишком расстроена, чтобы есть. Но вино превосходное. Выпьете со мной немного?

— Пока я на дежурстве, не могу. Но попозже — с удовольствием.

Единственным утешением для Гэрриет было то, что сестра Маддокс чуть не лопалась от злости.

Узнав, что Шатти с Уильямом находятся у Пембертонов, Ноэль отправилась звонить.

Когда, после продолжительного разговора с Элизабет, Ноэль вернулась, ее отношение к Гэрриет заметно переменилось к худшему. Кажется, Элизабет порассказала ей кое-что про бал охотников.

Теперь Ноэль, судя по всему, решила направить всю свою энергию на то, чтобы выдворить Гэрриет из больницы раньше, чем приедет Кори.

— Я считаю, что Уильям и Шатти не могут больше оставаться у Элизабет, — заявила она. — Тем более что у Уильяма режутся зубки, и из-за него весь дом не может спать по ночам. Надо, чтобы вы поскорее их забрали и отвезли домой.

— Но Самми говорит, что ей с ними совсем не трудно, — сказала Гэрриет. — Я бы хотела побыть с Джоном хотя бы еще одну ночь.

— А вы уверены, что ваше присутствие действует на него благотворно? — вкрадчиво спросила Ноэль. — По-моему, все тут считают, что вы — как бы это сказать? — слишком эмоциональны.

— Но я… люблю Джона, — пробормотала Гэрриет. — Я очень за него волновалась.

— Все это понятно, но вы не должны забывать, что вы всего лишь…

— Няня, — закончила за нее Гэрриет, чувствуя, как на щеках у нее разгораются красные пятна.

— Совершенно верно, — улыбнулась Ноэль и подлила себе еще вина. — И сейчас ваша работа состоит в том, чтобы смотреть за Шатти и Уильямом. Идите и поскорее соберите свои вещи. Мой водитель отвезет вас домой — заодно по дороге захватите детей у Пембертонов.

— Но мистер Эрскин поручил мне и Джона тоже. Я уверена, он бы предпочел, чтобы я осталась. Ноэль, видимо, начала терять терпение.

— Мы с Кори женаты вот уже десять лет, и я полагаю, что знаю его немного лучше, чем вы. Так вот, он будет гораздо больше доволен, когда, приехав в больницу, найдет у постели Джона меня, а не кого-то другого.

Возражать дальше не имело смысла.

Гэрриет вышла в маленькую смежную комнатку, вроде кладовки, где стояла ее кровать, и начала складывать вещи. Из-за двери она слышала, как Джон опять проснулся, пожаловался на головную боль и попросил воды со льдом.

Ноэль заглянула к Гэрриет в комнатку и сказала:

— Если вам не трудно, спуститесь, пожалуйста, вниз и принесите немного льда.

Поливая контейнер для льда водой из крана, чтобы легче было выдавить кубики, Гэрриет вдруг ясно поняла, что умрет, если не увидит Кори. Я ненавижу Ноэль, ненавижу, ненавижу, твердила она про себя.

Вскоре в коридоре послышались торопливые шаги, и мимо двери столовой стремительно промелькнул Кори Эрскин. Сердце Гэрриет так и рванулось за ним. Она хотела окликнуть его, но язык прилип к гортани. Выйдя в коридор, она с трудом удержалась, чтобы не броситься следом.

Сквозь стеклянную перегородку палаты она успела увидеть, как Ноэль вскочила и бросилась к Кори, как он обнял ее и принялся утешать и как она рыдала в его объятъях безудержно, но все же не настолько, чтобы испортить макияж. Это невыносимо, думала Гэрриет, до боли стискивая кулаки.

Потом Кори отстранил Ноэль и заговорил с Джоном. Гэрриет на цыпочках подобралась ближе к двери, желая услышать, о чем они говорят.

Однако сестра Маддокс опередила ее. Ей было нужно, чтобы Ноэль как можно скорее переключилась на Кори и оставила ее доктора Уильямса в покое.

— Полагаю, что мальчику и его родителям надо дать возможность побыть одним, — твердо сказала она. — Только что звонил швейцар и просил вам передать, что у входа вас ждет машина.

Гэрриет молча прошла в свой закуток и начала вяло складывать последние мелочи в полотняную сумку, принесенную накануне миссис Боттомли.

Из-за двери послышался голос Джона:

— Где Гэрриет?

И Кори:

— Да, где она?

— Я здесь! — крикнула Гэрриет и распахнула дверь.

Кори сидел на краю кровати и держал Джона за руку.

Гэрриет ожидала увидеть его бледным и измученным, но оказалось, что под солнцем Лос-Анджелеса он приобрел шоколадный загар и теперь был красив и недосягаем, как никогда.

Он взглянул на нее и нахмурился.

— Боже мой, сколько же тебе пришлось пережить! Как скверно, что меня здесь не было.

— Я рада, что теперь ты наконец-то приехал, — пробормотала Гэрриет, с трудом сдерживая слезы.

— Спасибо — вот все, что я могу сказать. Сядь. Ты еле стоишь на ногах. Надеюсь, у тебя хватит сил рассказать мне, как все было?

— Кори, внизу ее ждет мой водитель, чтобы отвезти домой, — перебила его Ноэль. — Она пробыла тут четыре дня, и ей уже пора отдохнуть. И потом, нужно забрать Шатти и Уильяма. Сейчас они у Элизабет, но мы же не можем оставлять их у нее навечно.

Кори даже не обернулся.

— Где мама? — сонным голосом произнес Джон.

— Я здесь, милый, — сказала Ноэль и подошла к кровати.

— Где Гэрриет? — спросил Джон.

— Она едет домой, милый.

— Нет! — Джон резко сел в постели, в его голосе зазвенели слезы. — Я не хочу, чтобы она ехала домой! Пусть останется. Я хочу, чтобы она осталась здесь! Я хочу Гэрриет!

— Но я же здесь! — Губы Ноэль плотно сжались.

— Но ты не останешься! — отчаянно выкрикнул Джон. — Ты только обещаешь, что останешься, а потом уходишь. А Гэрриет, она остается.

И он заплакал.

Кори взял его за плечи и уложил обратно на подушку.

— Не волнуйся, старик. Гэрриет никуда не едет. — Он обернулся к Ноэль. — Я попросил Кита подыскать нам временную няню. Она прилетела вместе со мной, а в аэропорту я посадил ее в такси и отправил домой. Она пока посмотрит за детьми. Я подумал, — добавил он, оборачиваясь к Гэрриет, — раз ты была с Джоном с самого начала, ты, может быть, захочешь остаться с ним.

— Да, очень хочу, — прошептала она.

— Но Кори, — нахмурилась Ноэль. — Мне нужно сказать тебе несколько слов наедине.

Гэрриет бросилась в свой закуток и захлопнула за собой дверь. Ее начало трясти, как осиновый лист на ветру. Сейчас Ноэль рассказывала Кори о том, как нехорошо Гэрриет вела себя все это время. Несколько раз до ее ушей долетало слово «истеричка».

Закончила Ноэль язвительной тирадой:

— Представь себе, она жаловалась даже на доктора Уильямса. Но, честное слово, он просто сама доброта: заглядывает каждые пять минут, проверяет, все ли в порядке… Она сама действует на людей отталкивающе, вот и все.

Что ответил на это Кори, Гэрриет уже не слышала. Она упала на кровать, закрыла уши руками и изо всех сил сжала губы, чтобы не разрыдаться.

Минуту спустя вошел Кори. Он закрыл за собой дверь и присел на край кровати. Гэрриет тряслась от рыданий.

Он стал гладить ее по голове.

— Ну не надо, моя маленькая, успокойся. Я же понимаю, что тебе пришлось вынести.

— Да, — всхлипывала она, — да, Джону будет только хуже, если я останусь с ним. Я несдержанна, я эмоциональна — но я так люблю его; я боялась, что он умрет, а никому и дела не было, ему даже не давали обезболивающее; и хваленому доктору Уильямсу плевать было на нас с Джоном, он ходил такой скучающий, только что не зевал. И вот сегодня появляется она, твоя Ноэль, и тут же все забегали, заволновались и принялись лечить Джона на все лады, и ему становится все лучше и лучше. Я знаю, я должна радоваться. Я же молилась, обещала, что если Бог поможет нам сейчас, то я буду радоваться до конца жизни… Не знаю, почему я теперь чувствую себя такой несчастной.

— Я знаю. — Рука Кори легла на ее руку. — Потому что ты выложилась до конца. Послушай, пожалуйста, меня. Не спорь с Ноэль, поезжай сейчас домой, там искупаешься, вымоешь голову, попьешь чаю — и спать. А утром, как выспишься, вернешься сюда и будешь опять рядом с Джоном.

— Но у него бывают такие жуткие кошмары. Сначала кажется, что ему лучше, а потом вдруг опять все сначала!.. Кто с ним будет сидеть ночью?

— Я, — сказал Кори и вернулся в палату.

— Ну что? — холодно спросила Ноэль. — Утешил?

— Во всяком случае, попытался, — бесстрастно ответил Кори. — Она прошла вместе с Джоном через ад. Я испугался, когда увидел ее сегодня.

Ноэль пожала плечами.

— Думаю, она просто из тех женщин, которые при малейшей трудности опускаются и перестают следить за собой.

Кори хотел что-то ответить, но она перебила его:

— Скажи, где здесь можно поесть?

— В Скиптоне есть неплохой ресторан, — сказал Кори.

— Когда Джон уснет, мы с тобой можем туда съездить. По правде сказать, я уже пригласила доктора Уильямса поужинать вместе с нами. Он такой обаятельный и, кстати, может дать тебе полный отчет о состоянии Джона.

— Нет, благодарю, — сказал Кори. — Я летел четыре тысячи миль не за тем, чтобы ужинать с тобой в ресторане.

Джон поправлялся быстро, и через пять дней его уже выписали. В доме за время их отсутствия многое изменилось. Детская и спальни Джона и Шатти были в таком образцовом порядке, что Гэрриет с трудом их узнала. Все игры и головоломки были систематизированы и разложены по ранжиру, детская одежда была тщательно выглажена и аккуратными стопками лежала в ящиках. Пеленки Уильяма сверкали пугающей белизной, и даже старый стол в детской, с незапамятных времен вымазанный клеем, исчерченный карандашами и облепленный всевозможными наклейками, преобразился и теперь стоял сияющий, как рекламная картинка новой политуры. Мисс Хенбери, временная няня, оказалась настоящей волшебницей, и Ноэль не упускала случая лишний раз об этом напомнить.

Сама Ноэль тоже как-то незаметно обосновалась в «Доме на отшибе» и собиралась уезжать только к концу недели, да и то по необходимости: нужно было участвовать в съемках «Паркинсон-шоу». Это была одна из самых черных недель в жизни Гэрриет. У Уильяма резались зубки, отчего он целыми днями то орал как резаный, то хныкал не переставая, а Ноэль все больше раздражалась и срывала свое раздражение на всех подряд. Джон, привыкший за время болезни быть в центре внимания, проявлял классическое своенравие и деспотизм выздоравливающего больного, Шатти — от недостатка внимания — завидовала брату и капризничала. Однажды она чуть не отдала две норковые шубы Ноэль сборщице ненужных вещей; в другой раз, войдя на кухню, Гэрриет чуть не споткнулась о Шатти и Севенокса: оба, с подозрительно глуповатым видом, сидели посреди пола. Оказалось, что они вдвоем съели целую банку драже для собак под названием «Хороший песик».

Когда Гэрриет попыталась отчитать Шатти, та разревелась.

— Я только хотела, чтобы Севенокс стал хорошим песиком! — рыдала она.

Но хуже всего было то, что Ноэль, фантастически прекрасная, как всегда, слонялась по дому, лезла во все и мешала всем заниматься своими делами.

— У меня уже нет уверенности, что моя кухня — это моя крепость, — жаловалась миссис Боттомли.

Телефон звонил не переставая: то это был агент Ноэль, то звонили из «Паркинсон-шоу», то журналистка из «Йоркшир пост», мечтающая взять интервью у Ноэль Белфор, то Ронни Акленд, то доктор Уильяме. Как только телефон умолкал, она сама начинала названивать во все страны мира или раздавала Гэрриет бесчисленные поручения, как то: постирать ее блузки или пришить пуговицы. В промежутках она устраивала дебаты по поводу того, что надеть на «Паркинсон-шоу».

Вскоре Гэрриет пришлось убедиться, что выбраться из черной полосы жизни и перейти к светлой не так-то легко. Когда напряжение спало, в ней самой начала проявляться неожиданная привередливость и склонность к депрессиям. Она убеждала себя, что все это от переутомления и скоро пройдет, тем не менее, стоило ей увидеть на веревке персиковое белье Ноэль — Ноэль всегда носила шелковое белье персикового цвета — или почувствовать где-то запах ее духов, ей едва не становилось дурно.

Доктор Уильяме наведывался каждый день, что вряд ли входило в его обязанности лечащего врача. Как-то вечером, стеля детям постели, Гэрриет случайно повернулась к окну и увидела их с Ноэль под большим ореховым деревом в саду: Ноэль с кокетливым видом сидела на старых качелях, а доктор Уильяме раскачивал их и глядел на нее как зачарованный. Тут Ноэль позвали к телефону, и она десять минут болтала с Ронни Аклендом. Это, вероятно, и называется «держать на поводке», подумала Гэрриет. В другой раз доктор Уильяме позвонил днем, и после короткого телефонного разговора с ним Ноэль умчалась куда-то в автомобиле Кори. Вернулась она через пять часов, возбужденная и сияющая, и, зайдя в кухню, принялась жаловаться миссис Бот-томли и Гэрриет, что в Лидсе совершенно невозможно подобрать пару туфель для телевидения.

— А в «Скофилдсе» смотрели? — спросила миссис Боттомли.

— Я везде смотрела, — вздохнула Ноэль. — Пришлось объехать не меньше двадцати обувных магазинов.

Тут Севенокс подбежал к стулу, на котором стояла ее раскрытая сумка, и, сунув в нее морду, извлек на свет кружевные персиковые трусики.

— Неужели и в «Долсисе» ничего не нашлось? Очень странно, — сказала миссис Боттомли.

Гэрриет пришлось выскочить из кухни, чтобы тут же не расхохотаться. Она бы многое отдала, чтобы можно было рассказать об этом Кори.

И все же ее не покидала уверенность, что доктор Уильяме и Ронни Акленд нужны Ноэль только для развлечения, а вся ее тяжелая артиллерия по-прежнему нацелена на Кори, и что она намерена во что бы то ни стало вернуть его обратно.

Кори избегал оставаться наедине с Ноэль и спал по-прежнему в комнате для гостей. Он был завален работой, которую привез с собой из Америки, и отвлекался только для того, чтобы готовиться с Пифией к субботним скачкам. Гэрриет нередко замечала, что его взгляд подолгу задерживался на Ноэль, однако что скрывалось за этим взглядом, понять было невозможно. Что значит для него эта красота теперь? — думала Гэрриет. С ней он разговаривал доброжелательно, но довольно рассеянно, словно все время думал о чем-то постороннем. Только в одном она не сомневалась ни на минуту: если Ноэль вернется к Кори, она, Гэрриет, тут же останется без работы, — и эта мысль держала ее в постоянном напряжении.

Вечером накануне отъезда Ноэль в Лондон они с Кори долго о чем-то спорили. Когда Гэрриет спускалась на кухню за смородиновой водой для Уильяма, из-за неплотно закрытой двери до нее доносились возбужденные голоса.

— До сих пор тебя почему-то устраивало, что дети живут со мной, а теперь у тебя хватает наглости требовать, чтобы они переехали к тебе.

— У нас с Ронни теперь два дома, в Лондоне и во Франции. Дети могут жить в любом из них. Согласись, им нужна мать. Мужчина один не может воспитывать детей.

— Пока что у меня это как-то получалось, — прорычал Кори. — Ты прекрасно знаешь, на каких условиях я мог бы доверить тебе детей. Коль скоро они для тебя неприемлемы, то не о чем и говорить.

— С чего ты взял, что они для меня неприемлемы? — низким, зовущим голосом произнесла Ноэль, и дверь в их комнату захлопнулась.

Гэрриет бросилась наверх. Сейчас это произойдет, стучало у нее в висках. Но через пять минут в коридоре наверху послышались шаги Кори, потом хлопнула дверь гостевой комнаты, и все стихло. Гэрриет показалось, что у нее из-под ребра кто-то вытащил огромный шип.

Глава 23

День скачек запомнился Гэрриет надолго, на всю жизнь: крики букмекеров, йоркширцы в выходных костюмах, дети с леденцами на палочках, толчея вокруг беговых дорожек и у финишной черты, лоснящиеся крупы лошадей.

Неподалеку от того места, где Гэрриет с трудом удерживала за руку перевозбужденную Шатти — бедному Джону пришлось-таки остаться дома, — седлали Пифию. Ее вороная шкура отливала синим на солнце.

Подошел Кори. На нем была полосатая розовая с серым рубаха и такая же розовая с серым кепка. После отъезда Ноэль они почти не разговаривали, разве что перекинулись парой слов. Сняв с себя часы, Кори вложил их в руку Гэрриет.

— Пусть пока побудут у тебя, — сказал он, зажимая ее руку в кулак.

— Удачи тебе, — прошептала она.

— Удачи, — сказала Шатти.

Кори проверил подпругу, похлопал Пифию по черному копыту и, вскочив в седло, не спеша поехал по кругу.

Двое мужчин рядом с Гэрриет поглядывали на участников и обменивались впечатлениями.

— Вот как будто неплохая кобылка. Хотя, пожалуй, слишком молоденькая.

— Ничего, под Эрскином и молоденькая хорошо побежит.

— Ага, так это, значит, Эрскин? Ну, тогда тем более стоит на них поставить.

Гордость шевельнулась у Гэрриет в груди. Господи, думала она, пусть он выиграет, пожалуйста! Конечно, это будет маленькая, незначащая победа — но она так нужна ему сейчас.

В забеге участвовало девять лошадей. Почти все ставки были сделаны на кобылу-фаворитку Славу, поджарую, длинноногую гнедую. Гэрриет и Шатти забрались на вершину холма, откуда им был виден почти весь скаковой круг и слышны слова комментатора. Гэрриет волновалась в ожидании начала.

Наконец старт был дан, и лошади рванулись вперед. На первом круге Пифия почти до конца оставалась шестой, но, когда лидеры вышли на второй круг, она начала медленно продвигаться вперед.

— Осталось восемь барьеров, — говорил комментатор. — Вслед за Славой по-прежнему идет Белоснежка, потом Ленивица Люси, потом Трагедийная Королева. Пифия тоже идет неплохо, все время сокращает разрыв. Участники подходят к следующему барьеру, седьмому от конца, впереди все так же Слава и Белоснежка. Вот Слава берет барьер, делает рывок в сторону… Ай-ай-ай, кто-то упал!.. Не вижу точно, кто… Кажется, Пифия. Да, по всей вероятности, Пифия натолкнулась на Славу и выбыла из борьбы.

Толпа ахнула. Гэрриет почему-то пронзила острая боль, ее тут же сменил страх. Вдруг Кори сильно ударился? Вдруг он разбился?

Шатти захныкала.

— Не бойся, все будет хорошо, — дрожащим голосом успокаивала ее ГэррИет.

Потрещав немного, репродуктор произнес:

— Простите, я ошибся. Это оказалась не Пифия, а Ленивица Люси. Меня сбило, что обе кобылы вороные. Ну а Пифия продолжает сокращать разрыв.

У Гэрриет с плеч будто свалилась огромная тяжесть. На ее ресницах дрожали слезы.

Словно в полусне, она следила за напряженным силуэтом Кори, зависшим в полете над Пифией. Казалось, что он, всадник, мчал вороную кобылу вперед, и дистанция между ней и лидером медленно, но неуклонно сокращалась. Остался последний барьер, на нем упала Белоснежка, и теперь только гнедая Слава отделяла Кори от победы.

— Давай, давай! — кричала Гэрриет.

Пифия наконец-то поравнялась со Славой. В какое-то мгновение казалось, что Слава идет чуть впереди, но у самой финишной черты Пифия все же опередила ее.

Гэрриет и Шатти обнимались как сумасшедшие.

— Я выиграла пятьдесят пенсов! — не могла успокоиться Шатти.

Толпа приветствовала победителя радостными криками. Кори, перешедший на шаг, ласково похлопывал разгоряченную кобылу по холке, его бесстрастное лицо наконец-то осветилось довольной улыбкой.

— Ой, папочка, какой ты молодец! — визжала Шатти.

Взгляды Кори и Гэрриет встретились.

— Видишь, — сказал он. — Все вышло как надо.

Он спешился, и тут — Гэрриет потом пыталась и не могла вспомнить, как это произошло, — из толпы вдруг появилась ослепительно золотая красавица в мехах и бросилась Кори на шею. Это была Ноэль.

— Милый мой! — вскричала она. — Я так горжусь тобой!

— Мама? — удивилась Шатти. — Ты тоже была здесь?

— Я решила не выходить за Ронни, — торжественно объявила Ноэль. — Я возвращаюсь — возвращаюсь к папе, и мы снова будем жить все вместе, одной дружной семьей.

Неожиданно оказалось, что кругом полно фоторепортеров.

— Это самый чудесный день в моей жизни, — говорила Ноэль, ослепительно улыбаясь в каждый объектив.

Лицо Кори совершенно ничего не выражало.

Гэрриет почему-то не могла оторвать взгляд от Шатти, которая тянула Ноэль за шубу.

— Мамочка, ты привезла мне подарок?

— Конечно, милая! И не только тебе. — Прекрасное лицо Ноэль Белфор обернулось к Гэрриет. — У меня есть кое-что даже для твоей няни.

Гэрриет подняла голову и чуть не вскрикнула. В двух шагах от нее, стройный и элегантный, как всегда, стоял Саймон. На нем была черная соболья шуба и темные очки.

— Привет, Гэрриет, — сказал он.

— Саймон? О Боже! — прошептала она. — Откуда ты здесь?

Она машинально коснулась рукой своей щеки.

И тут Шатти пронзительно взвизгнула:

— Смотрите, смотрите, у Гэрриет вся щека в крови!

Оглядев себя, Гэрриет поняла, что кровь течет у нее из руки. Потом чьи-то испуганные лица поплыли перед ней по кругу, и она потеряла сознание.

Было темно и душно, кровь пульсировала в Гэрриет толчками, в ушах гудели знакомые голоса.

Испуганный всхлип Шатти:

— Она не умирает? Нет? Нет?

Голос Ноэль с металлическими нотками раздражения:

— Господи, нет, конечно. Это просто обморок.

Голос Кори, громкий и резкий от волнения:

— Да расступитесь же наконец! Не видите, ей нечем дышать!

Еще один голос — бархатистый, медлительный. Неужели Саймон?

— Все, малышка. Теперь все будет хорошо, я же с тобой.

Потом черная туча снова заклубилась и поглотила ее, потом начала медленно рассеиваться, и наконец, открыв глаза, она увидела склоненное над ней лицо, бледное в обрамлении собольего воротника, — лицо, которое являлось ей в снах и пропадало в кошмарах.

— Саймон, — с трудом разлепив губы, пролепетала она. — Это правда ты?

— Привет, детка. Это я. Но не разговаривай, тебе сейчас нельзя.

— Ты не сон?

Он улыбался, но его глаза блестели, словно от слез.

— Я не сон. Вот, потрогай. — Он протянул руку и коснулся ее щеки. Она повернулась, чтобы поцеловать его руку, но он сказал:

— Лежи тихо, не дергайся.

— Где я?

— Во врачебном пункте. Какой-то старый педик — наверное, самый главный здешний врач — уже перебинтовал тебе руку. Ты порезала ее о стекло часов, которые были у тебя в кармане, — наверное, слишком сильно сжала их от неожиданности, когда увидела меня. Мне, честно говоря, приятно, что я до сих пор так на тебя действую.

Кажется, что-то тут было не так, но Гэрриет в своем полубессознательном состоянии не могла сообразить что.

— Где Кори? Где дети и вообще все?.

— Хватит волноваться обо всех, — прервал ее он.

— Саймон, какой ты красивый, — пробормотала она, и он тут же расплылся в довольной улыбке.

Намочив тонкий носовой платок в кружке с водой, он начал бережно вытирать кровь с ее щеки. От платка пахло лавандой.

— Когда ты немного придешь в себя, я отвезу тебя в больницу — там тебе наложат швы.

Гэрриет проследила за тем, как он закурил сигарету и вставил ее в синий мундштук.

— Саймон, это Ноэль заставила тебя сюда приехать?

На его лице появилось обиженное выражение.

— Думаешь, я такая скотина? Вскоре после того, как я видел тебя последний раз, мы с Борзой окончательно разошлись, с тех пор я пытался тебя разыскать. Никто ничего толком не мог сказать — ни Тео, ни твоя бывшая хозяйка, ни даже родители. Про ребенка я вообще узнал только сегодня утром, когда мне позвонила Ноэль. До сих пор не могу прийти в себя: то радуюсь, что ты наконец-то нашлась, то пытаюсь представить, сколько тебе пришлось за это время пережить, и сам прихожу в ужас. Он взял ее за обе руки.

— С сегодняшнего дня я принимаю все решения за нас обоих, и я уже решил, что никуда тебя не отпущу.

Тут дверь отворилась, и в комнату вошел Кори. Гэрриет вырвала у Саймона руки и тут же обругала себя за это.

Кори был в старенькой дубленке, наброшенной прямо на полосатую розовую с серым рубаху. На пороге ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться о притолоку.

— Ну, как дела?

Как сдержанно и прохладно, особенно после щедрой нежности Саймона.

Она попыталась сесть.

— Все хорошо. Извини, что с часами так получилось.

— За часы можешь не беспокоиться, в них надо только заменить стекло.

— Я рада, что ты выиграл забег.

На его губах мелькнула улыбка.

— Да, мы с Пифией неплохо прошли. Отлежись немного, чуть попозже я отвезу тебя в больницу.

— Я сам отвезу ее в больницу, — медлительно, словно лениво проговорил Саймон и стряхнул пепел с сигареты на пол, к ногам Кори. В этом жесте сквозило что-то дерзкое и презрительное. — Ну а после хотелось бы заехать к вам домой. Я горю желанием увидеть своего сына.

Потом в дверях появилась Ноэль.

— Кори, я отпускаю Гэрриет на выходные, — объявила она. — Миссис Боттомли не переломится, если поработает в полную силу для разнообразия. Думаю, пару дней она как-нибудь справится с детьми и Уильямом.

— Не говори ерунды, — буркнул Кори. — Гэрриет потеряла много крови. Из больницы она поедет домой и будет лежать в постели.

— Кори, — терпеливо сказала Гэрриет. — Они не видели друг друга столько времени, им надо побыть вдвоем…

— Чушь, — бесцеремонно оборвал ее Кори. — Все это было сто лет назад, теперь им даже нечего сказать друг другу.

Пока они так спорили над ее кроватью, Гэрриет становилось все хуже и хуже. Казалось, что к ней неожиданно привалила толпа гостей, а дома шаром покати. От смешанного запаха тяжелых духов, антисептика и французских сигарет у нее опять начала кружиться голова. Желтые глаза Ноэль сверлили ее холодно и безжалостно.

— Думаю, мне лучше поехать с Саймоном, — сказала Гэрриет.

Весь остальной день вспоминался потом Гэрриет очень обрывочно.

Сначала они ехали из больницы домой.

— Я заказал номер в гостинице у въезда в долину, — сказал Саймон в машине и положил ладонь на ее бедро. — Я и не догадывался, что я так сильно тебя хочу. Честное слово, я еще не встречал женщину, которая бы сходила с ума в постели, как ты.

Гэрриет вдруг почувствовала огромную усталость и подумала, что вряд ли сможет выдержать сейчас сексуальный марафон.

Встреча Саймона с Уильямом прошла совсем не так, как она рассчитывала. Уильям, красный и невыспавшийся, был в самом дурном расположении духа. Саймон немного посюсюкал с ним, пробормотал что-то нечленораздельное и явно не знал, что ему делать дальше. Он держал ребенка на вытянутых руках, как бомбу, готовую разорваться — вероятно, беспокоился за великолепную соболью шубу, — и почти сразу же вернул его Гэрриет.

Гэрриет так долго представляла себе эту встречу — эту радостную невозможность поверить в свое счастье, что действительность показалась ей ушатом холодной воды. Да, подумала она, Саймон не Кори.

Надежды на то, что ее хандра пройдет, когда она начнет собираться, тоже не оправдались. Укладывая вещи, она чувствовала себя так тоскливо, словно собиралась в ненавистную школу после счастливых каникул. В смятении она бросила в маленький чемоданчик три романа, которые хотела прочитать, и остатки снотворного, прописанного ей по настоянию Кори. Тритон и Севенокс горестно вздыхали по обе стороны от ее чемодана.

— Завтра увидимся, — ободряюще пообещала им она.

Она причесывалась, сидя перед зеркалом, когда в комнату без стука вошел Кори.

— Поедешь с Саймоном? Ты с ума сошла, — резко сказал он, глядя прямо в ее измученное отражение. — Он же просто избалованный мальчик, самовлюбленный и бесхребетный. Он предал тебя в первый раз, предаст и во второй.

Гэрриет обхватила голову руками.

— Пожалуйста, не мучь меня, — попросила она. Сердце ее разрывалось от боли. — Я и так не знаю, что мне делать.

— Извини, — сказал он гораздо мягче и положил руки ей на плечи. — Но, если он отец Уильяма, это совсем не значит, что ты обязана выходить за него замуж.

На миг Гэрриет прислонилась к нему спиной, но тут же встала.

— Я должна поговорить с Саймоном и разобраться в своих чувствах.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Кори застегнул на ней пальто, словно она была маленькой девочкой, и сказал:

— Будь осторожна.

В гостинице ее поразило, как невозмутимо Саймон вписывал в книгу постояльцев «мистер и миссис Вильерс» — словно делал это как минимум в сотый раз. Они поднялись в шикарный трехкомнатный номер-люкс.

Саймон был само обаяние: он сокрушался о том, как скверно вел себя раньше, заглядывал ей в глаза, говорил, что она безумно похорошела, развлекал ее историями о похождениях кинозвезд. Словом, все было просто идеально, но Гэрриет никак не могла отделаться от чувства, что она села не в свой автобус и теперь он увозит ее все дальше и дальше от того места, куда она хотела попасть.

За то время, что она его не видела, Саймон безусловно изменился. Теперь от него исходило сияние настоящей кинозвезды. Когда он разговаривал с ней, казалось, будто он говорит для целой толпы зрителей.

— Я должен знать все, что с тобой было, пока мы не виделись, — объявил он.

Но, едва начав рассказывать, Гэрриет почувствовала, несмотря на внимательное выражение его лица, что его мысли витают где-то бесконечно далеко, и переменила тему.

— Я рада, что у тебя все так хорошо складывается.

Саймон с улыбкой пожал плечами.

— Простое везенье. Я довольно удачно сыграл в двух наших телефильмах, а потом подвернулись эти съемки за границей. У меня там был всего лишь эпизод, зато сам фильм наделал столько шума. А в мае я собираюсь работать в одном фильме с Ноэль — вот в нем у меня будет очень даже приличная роль. Ноэль просто прелесть.

Интересно, а его она чем прельстила, подумала Гэрриет.

— Вы с ней спали? — как бы между прочим спросила она.

— Гэрри-ет! Ну будь же благоразумна! Она мне в матери годится.

— Вряд ли она могла родить тебя в десять лет.

— С нее и это станется. Но все равно, такие пышногрудые мамаши не по мне — я люблю стройных женщин. Вот у тебя, после того, как ты сбросила лишний вес, стала просто потрясающая фигура.

Гэрриет улыбнулась, но мысли ее почему-то все время возвращались к Кори. Чем там они сейчас занимаются с Ноэль? — думала она. Неожиданно она поняла, что порезала руку вовсе не тогда, когда увидела Саймона, а раньше: вспомнилась пронзившая ее острая боль, когда комментатор сказал, что упала Пифия.

Саймон все еще рассказывал о своем новом фильме. Думай о том, как он красив, снова и снова повторяла себе Гэрриет, — гораздо красивей Кори. От выпитого шампанского ее начало подташнивать.

Неожиданно Саймон поднялся с кресла и шагнул к ней, улыбаясь той особенной обольстительной улыбкой, которая могла ласкать или казнить — смотря по тому, чего ему хотелось. Сине-зеленые глаза безжалостно оглядывали, почти ощупывали ее, предвкушая близкое удовольствие. Гэрриет чувствовала себя, как малая пичужка перед удавом.

— Малышка моя, — пробормотал он. — Сколько можно говорить? Идем же. Идем в спальню.

Он притянул ее к себе и поцеловал, но и это оказалось не так, как раньше: колени не слабели, черная слепящая волна страсти не захлестывала ее с головой.

На миг она вдруг вспомнила тот вечер, когда ее поцеловал Кори, и по всему ее телу пробежала, как тогда, сладкая обморочная дрожь.

— Нет, — вырываясь, крикнула она. — Сейчас я не хочу, не могу! Пожалуйста, дай мне еще время.

Саймон насупился.

— Что случилось? Ты что, уже успела меня забыть?

— Мне нехорошо, — прошептала она. — Можно, я прилягу на несколько минут?

Он тут же переменился.

— Милая, что же ты мне сразу не сказала?

Потом она лежала одна, в полной темноте, мучилась и не могла ни на что решиться. Ее голова металась по подушке. Зазвонил телефон. Саймон в соседней комнате ответил и пошел закрывать дверь спальни.

Вдруг это Кори? — мелькнула у Гэрриет нелепая мысль, и, дотянувшись до телефона на столике, она сняла трубку.

Узнав голос Ноэль, она невольно сжалась.

— Как дела, дорогой?

— В общем неплохо, но что-то она не спешит на меня вешаться, как ты обещала, — послышался в трубке капризный, немного раздраженный голос Саймона.

— Ничего, впереди еще много времени. Через двадцать четыре часа она у тебя будет делать все, что ты скажешь, или ты не тот мужчина, с которым я была сегодня ночью.

Саймон рассмеялся и страстно зарычал в трубку.

— О, как было прекрасно! С тобой всегда прекрасно. Ну что ж… Ради тебя придется постараться.

— Попробуй закрыть глаза и притвориться, что это я.

— Если бы это была ты! Надеюсь, ты там с Кори не забудешь меня совсем?

— Дорогой, — низким, дурманящим, как снотворное, голосом сказала Ноэль. — Не будь я от тебя без ума, разве бы я стала добиваться, чтобы эта роль досталась тебе и мы могли бы провести все лето вместе?

— Пожалуй, не стала бы.

— Как тебе твой сын и наследник?

— По-моему, совершенный уродец. Я, правда, не очень-то разбираюсь в младенцах, но ты как будто сказала, что он копия я. Неужто я такой?

Гэрриет положила трубку и вышла в ванную. Ее вырвало. Потом она еще долго дрожала, прислонясь спиной к двери ванной, и никак не могла сообразить, что ей делать дальше. Наконец она умылась и пошла в гостиную. Саймон развалясь сидел в кресле.

— Привет, красавица, — лениво улыбнулся он. — У тебя такой вид, будто ты только что встретила привидение.

— Я сняла трубку в спальне и слышала весь твой разговор с Ноэль.

Саймон вздохнул.

— Вот это уже было лишнее. Ты же знаешь, подслушивать нехорошо…

— Саймон! — Она едва сдерживалась. — Прекрати! Поговорим серьезно хоть раз в жизни. Давно ты любишь Ноэль?

— Я не люблю ее.

— Хорошо, сколько раз ты с ней спал?

— Раз, два — какая разница? Я не люблю ее. Я люблю тебя.

— Я не верю, что ты меня любишь. Я же слышала, как ты с ней разговаривал.

— Послушай, неужто ты никогда не слышала, что дорога в кино лежит через постель? Мне нужна эта роль — так что ж, ради нее мне трудно переспать со стареющей примадонной, вроде Ноэль?

Гэрриет смотрела на него с нескрываемым ужасом.

— И ты собирался быть со мной и с ней в одно и то же время? Нет. Нет. Мне этого не понять.

Он долго насмешливо разглядывал ее, сунув руки в карманы и склонив голову набок, потом лениво рассмеялся.

— Ну, стало быть, я ничем не могу тебе помочь. Веселее, малышка, учись видеть во всем смешное.

Гэрриет покачала головой.

— Я не нахожу тут ничего смешного. И я хочу домой.

Ночь была ясная, и звезды струили на дорогу голубоватый электрический свет. Луна, взошедшая над скалистыми вершинами, дрожала в реке размытым отражением. Оторвав взгляд от дороги, Саймон обернулся к Гэрриет.

— Зря ты туда возвращаешься. Всякого, кто становится у Ноэль на пути, ждут крупные неприятности. На Кори можешь не рассчитывать: как бы нежно он к тебе ни относился, все равно ты нужна ему только для забавы. Так что стоит Ноэль сказать словцо, он вышвырнет тебя за дверь.

Войдя в дом, Гэрриет сразу же столкнулась с Ноэль, которая выходила из гостиной.

— А, привет, — сказала она. — Милые уже успели разбраниться?

Гэрриет набрала в легкие побольше воздуха и сказала:

— Я слышала весь ваш телефонный разговор с Саймоном. Мне нужно немедленно поговорить с Кори.

Ноэль даже бровью не повела.

— Дело в том, что его нет дома. 'Полчаса назад он куда-то уехал и не сказал, когда вернется. Может, поговорим пока без него? Саймон, дорогой, извини, мы оставим тебя на минутку.

Она провела Гэрриет в гостиную и плотно затворила дверь.

Гэрриет опустилась на диван и сжала коленки, чтобы они не дрожали так сильно. Ноэль придвинула стакан и налила себе виски.

— Как мне объяснить вам, — начала она, — что я по-настоящему люблю Кори? Конечно, раньше я вела себя скверно, но теперь все изменилось. Я поняла, что он единственный, кто мне нужен, и готова пойти на все, чтобы его вернуть.

— Я вижу. Вы готовы даже пожертвовать на время своим любовником, чтобы он помог вам убрать меня с дороги.

Ноэль со стуком поставила бутылку на металлический поднос.

— Господи, — воскликнула она. — Да образумитесь вы наконец или нет? Что из того, что вы воспылали любовью к Кори? Плевал он на вашу любовь! Я хотела облегчить для вас отступление и нарочно привезла сюда Саймона. Конечно, пришлось его немного поуговаривать, но это было несложно: мальчик ради карьеры готов на все. Но если вы и впрямь думаете, что эта связь надолго и что он получит роль в моем следующем фильме, — значит, у вас что-то не в порядке с головой!

Казалось, Саймон был чем-то вроде досадного пятна на ее новом платье, от которого после чистки не останется и следа.

Гэрриет облизнула пересохшие губы.

— Я знаю, что Кори вас любит, но ведь и я устраиваю его как няня для детей.

— Милочка, — прекрасные глаза Ноэль приняли неожиданно сочувственное выражение. — Я правда хотела дать вам возможность уйти без осложнений. Признаться, одно время во мне даже шевельнулась чуть ли не ревность к вам, Еще бы: дети от вас без ума, Кит тоже, даже Кори, которому ох как трудно угодить, и то поглядывает на вас как-то очень уж одобрительно. Но сегодня утром он передал мне одно письмо, и я поняла, что мне не о чем волноваться.

Она извлекла из своей сумки листок плотной голубой бумаги и вручила его Гэрриет. Сомнений быть не могло, письмо было написано корявым почерком Кори.

«Любимая, — писал он. — Итак, я сломлен и уничтожен. После того, как вчера ты ушла, я понял, что не могу больше жить без тебя. Я сдаюсь. Пожалуйста, прошу тебя, вернись — я приму все твои условия. Ревновать меня к сомнамбуле, которая смотрит за нашими детьми, — нелепо, но еще нелепей, что такие мелочи могут нас разлучить. Она хорошая девушка, и у меня нет претензий к ее работе, но она уйдет завтра же, если это приблизит твое возвращение хоть на миг».

Тому, кто сам, по доброй воле, явился в камеру пыток, вряд ли стоит жаловаться на боль, подумала Гэрриет. Сложив письмо, она положила его на стол и некоторое время сидела в молчаливом оцепенении.

— Так вы хотите, чтобы я уехала? — спросила наконец она.

Ноэль кивнула.

— Думаю, так будет лучше для всех. Можете не прощаться с детьми — это их только расстроит. Детям нужна мать, а не посторонний человек, и отныне я намерена заниматься их воспитанием сама.

— Можно мне оставить письмо для Кори?

— О, разумеется, — великодушно кивнула Ноэль.

Перед самым отъездом она вручила Гэрриет чек на сто фунтов.

— Мы не хотим, чтобы вы голодали.

Гэрриет рада была бы отказаться, но, увы, даже этого она не могла себе позволить.

Глава 24

Гэрриет сидела в кресле перед камином, глядя на догорающие поленья. Вот уже неделю она жила у родителей, все было хорошо, и все прощено, но глухая тоска не отпускала ее ни на миг. Если бы не Уильям, у нее бы вовсе не было сил жить дальше. Что со мной будет? — в страхе думала она. Нельзя же всю жизнь жить с разбитым сердцем.

В памяти у нее беспрестанно вертелись недавние события, и тут концы не сходились с концами. Зачем Кори в тот последний вечер приходил к ней в комнату и уговаривал ее не ехать с Саймоном? Почему потом, когда они с Саймоном вернулись, его не было дома? Было бы гораздо естественнее, если бы он от счастья, что Ноэль опять с ним, не отходил от нее ни на шаг.

С каждым днем ей становилось все яснее, что она просто не сможет жить, не уверившись, что с ним и с детьми все в порядке. К тому же ее беспокоила судьба Севенокса. Она приписала к письму постскриптум, в котором просила Кори подержать его, пока она не найдет подходящую работу и не заберет его к себе. Но вдруг Ноэль уже убедила Кори, что невозможно терпеть дома такого невоспитанного пса? Как узнать, что творится сейчас в «Доме на отшибе»? Попробовать позвонить миссис Боттомли — но к телефону может подойти Ноэль, И тут Гэрриет вспомнила про Кита. Конечно же, Кит наверняка все знает. Она попыталась дозвониться ему в Лондон, но номер был постоянно занят — вероятно, трубку просто сняли с рычага.

— Я еду в Лондон, — сказала она матери на кухне. — Уильяма возьму с собой.

Поднявшись к себе, она подошла к зеркалу, оглядела свое изможденное отражение и печально вздохнула: безнадежно. Однако она все же тщательно причесалась, надела серое платье из ангорки — подарок Кори — и попыталась, хотя и без особого успеха, замаскировать круги под глазами.

Студия Кита находилась в Айлингтоне. Гэрриет позвонила в дверь, но никто не отозвался. Нет дома? — в отчаянии подумала она. Была уже почти половина пятого, но молоко все еще стояло под дверью. Она позвонила еще раз — никакого ответа. С тяжелым сердцем она начала спускаться по лестнице, когда дверь отворилась, и Кит — высокий и широкоплечий Кит, моргая спросонья, уставился на нее сверху вниз. Его роскошная золотая шевелюра была взъерошена со сна. Узнав ее, он вдруг взревел, как армейский полковник на плацу, отчего она невольно сделала еще несколько шагов вниз.

— Черт побери, Гэрриет! — гаркнул он. — Куда это ты пятишься?

Он догнал ее в три прыжка и за шиворот втащил в дом, потом захлопнул за собой дверь и для верности придавил ее широкой спиной.

— Ах ты, подлючка! — начал он. — Изображала из себя такую преданность, куда там, а сама? Да мне теперь на тебя смотреть противно!

— Что слу… случилось? — От неожиданности Гэрриет начала заикаться.

Уильям немедленно взвыл, у Гэрриет глаза тоже наполнились слезами, но тут отворилась дверь спальни, и в прихожую вышла сногсшибательная мулатка в одном оранжевом полотенце.

— Ки-ит, что туг за шу-ум? — зевая, спросила она.

— Все в порядке, моя прелесть, — сказал Кит и, отобрав у Гэрриет орущего Уильяма, передал его мулатке. — Забери, пожалуйста, этого младенчика и постарайся его как-нибудь утихомирить — нам с Гэрриет надо минутку поговорить.

Глаза мулатки угрожающе сверкнули.

— Нет-нет, — торопливо проговорил Кит. — Это не мой ребенок, честное слово. Он ко мне не имеет никакого отношения, и его мать, слава Богу, тоже. Это Кори, мой несчастный брат, спутался с ней на свою голову.

Уильям озадаченно уставился на лоснящееся темно-коричневое лицо и умолк.

— Отдайте его мне! — потребовала Гэрриет.

— А ты молчи! — рявкнул на нее Кит и, втолкнув в ближайшую комнату, захлопнул за собой дверь.

— Ну? — сказал он, глядя на нее сверху вниз глазами карающего ангела. — Что скажешь? По-твоему, это по-людски — сбежать со старым дружком, не сказав никому ни слова?

— Все было совсем не так, — возразила Гэрриет.

— А как же? — холодно осведомился он. — Давай, удиви меня.

— Во-первых, я не сбегала с Саймоном, во-вторых, я оставила Кори письмо — передала через Ноэль.

— Через Ноэль? — презрительно переспросил Кит. — Ты еще глупее, чем я думал.

Поднявшись, он налил себе виски.

— Может быть, ты все же окажешь мне любезность, объяснишь, как все было?

Когда она закончила, он сказал:

— Да, на сей раз Ноэль превзошла самое себя. Я же тебе говорил, чтобы ты не верила ни одному ее слову. Она наверняка разорвала твое письмо в клочья, а Кори сказала, что ты сбежала с Саймоном. Однако он все-таки с ней разводится. На следующей неделе суд.

— Как? — прошептала Гэрриет. — А то письмо, которое показывала мне Ноэль? Он же умолял ее вернуться?

— Оно наверняка Написано сто лет назад — Ноэль ведь устраивает ему скандалы из-за каждой новой няни. А все свои любовные письма она свято хранит. Ты хоть взглянула на дату?

Гэрриет потрясенно помотала головой.

— Ну вот что. Вчера вечером мы с Кори ужинали вместе. Он был в жутком виде.

— Он в Лондоне? — Гэрриет то краснела, то бледнела. — Он ничего не говорил обо мне?

Кит расплылся в улыбке.

— Столько говорил, что у меня, по правде сказать, чуть уши не завяли. Он считает, что сам все испортил, когда отпустил тебя с Саймоном.

— Боже мой! — Гэрриет всхлипнула. — Что же мне теперь делать?

Кит встал.

— По-моему, лучше всего прямо сейчас поехать к нему и попроситься обратно.

— Но как же… Что я ему скажу?

— Я бы на твоем месте сказал правду. Что ты любишь его. Пойду вызову такси. А об Уильяме не беспокойся — мы тут как-нибудь присмотрим за ним час-другой.

Глава 25

Всю дорогу она лихорадочно приводила себя в порядок. Руки дрожали, в результате она залила всю сумку духами и засыпала пудрой. Когда машина уже свернула на Чилтерн-стрит и впереди показался знакомый синий дом, Гэрриет чуть не сказала таксисту, чтобы он подождал: она еще не накрасила ресницы. Впрочем, какие ресницы! — тут же одернула она себя. Какие ресницы в такую минуту!

Она позвонила в дверь и стала ждать. В горле у нее пересохло, сердце колотилось, руки были ледяные. Кори открывал дверь с таким видом, будто собирался послать кого угодно ко всем чертям, но, узнав Гэрриет, застыл в немом изумлении. Она тоже смотрела на него молча, потому что не могла выдавить из себя ни слова. В какое-то мгновение ей показалось, что сейчас он обнимет ее и прижмет к себе, но он лишь отступил в сторону, пропуская ее в дом. Они поднялись по лестнице в ту самую комнату, в которой когда-то прошло их первое собеседование. За то время, что она его не видела, он похудел и стал как будто выше ростом. Надменное и непроницаемое, как всегда, лицо показалось ей страшно усталым.

Кори наконец прервал неловкое молчание.

— Садись. Как дела?

Гэрриет с облегчением опустилась на краешек лимонно-желтого кресла; ноги едва держали ее.

— Хорошо.

— А Уильям?

— Прекрасно.

От сигареты она отказалась — слишком сильно дрожали руки.

— Надеюсь, у вас с Саймоном полная идиллия, — сказал он как бы между прочим, прикуривая от зажигалки.

— С Саймоном у нас ничего — мы пробыли с ним всего несколько часов в ту субботу. Я тогда же поняла, что все уже перегорело. Разве Ноэль не передавала тебе мое письмо?

Он медленно покачал головой. Видимо, объяснения его не интересовали.

— А сейчас ты где?

— Дома.

— Помирились с родителями? Молодец.

— Я приехала в Лондон искать работу, — соврала она.

— Почему бы тебе не вернуться к нам? — Он помолчал. — Дети очень скучают по тебе.

«А ты?» — чуть не крикнула она.

Он стоял около стола, поигрывая зеленым стеклянным пресс-папье.

— Если ты решишь вернуться, — медленно, словно взвешивая каждое слово, сказал он, — никаких глупостей больше не будет. Я почти весь год буду за границей.

— Нет! — Она вскочила на ноги и стояла теперь в двух шагах от него. — Так я не хочу возвращаться.

— Понятно, — ровным голосом произнес он.

Гэрриет отошла к окну и уставилась на молодую листву платанов, которые серебрились в косых лучах заходящего солнца. В горле першило, как будто она наглоталась песка. Она собиралась с духом, чтобы сделать самый трудный в своей жизни шаг.

— Ты, конечно, умный, мудрый и все такое, — дрожащим голосом начала она. — Но там, где дело касается женщин, ты просто бездарный тупица. Неужели не понятно, что если я буду жить в твоем доме, а ты и пальцем ко мне не прикоснешься и вообще все время будешь за границей, — я умру от тоски?

Кори поднял глаза, в глубине которых вспыхнули тревожные искры.

— Неужели не понятно, почему я тогда сбежала, даже не повидавшись с тобой? Ноэль сказала, что она возвращается к тебе, — и я просто не выдержала.

— Говори, — сказал он, бледнея еще больше.

— Неужели не понятно, что я люблю тебя? — Она всхлипнула. — Что ты для меня дороже всех на свете?.. Что я не могу жить без тебя?

Больше ей не пришлось ничего говорить. Он тут же оказался с ней рядом. Руки, о которых она так долго мечтала, с силой стиснули ее, и от поцелуя она чуть не лишилась чувств.

Но, когда он заговорил, в его голосе звучала почти безнадежная тоска.

— Я люблю тебя, Гэрриет. Но у нас ничего не выйдет. Во мне накопилось слишком много усталости. Я слишком стар для тебя.

— Господи! — пробормотала она. — Ты — стар? Да у меня при одной мысли о тебе слабеют коленки. Я еще никогда ни по кому так не сходила с ума!..

Кори удивленно разглядывал ее полураскрытые губы, горящие щеки и глаза, спутанные волосы.

— Эй, — сказал он. — Ты правда меня любишь? И что теперь прикажешь мне с этим делать?

— Уж пожалуйста, сделай что-нибудь.

Она теснее прижалась к нему, и ее бешено колотившееся сердце забарабанило к нему в грудь, как в дверь.

— Осторожнее, Гэрриет, — сказал он и попытался улыбнуться.

— Почему осторожнее?

— Потому что мне начинает мерещиться впереди какое-то утешение. — Он стал целовать ее в лоб, щеки, соленые от слез, губы. — Милая, — говорил он, — только не давай мне опомниться, чтобы я не устыдился самого себя. Я знаю, мне должно быть стыдно, потому что я никуда тебя не отпущу. А что еще мне остается, когда ты такая восхитительная? Но ты сама не понимаешь, на что идешь! Ей-Богу, я кошмарный муж.

Гэрриет в страхе отскочила от него.

— Ты меня не понял! Я совсем не хотела, чтобы ты на мне женился.

Кори улыбнулся.

— Ну, не все тебе диктовать условия. И потом, ты же сама сказала, что не вернешься в Йоркшир, если только я не пообещаю целыми днями к тебе прикасаться.

Гэрриет вспыхнула.

— Я не говорила ничего подобного.

— Словом, если ты станешь моей, то только навсегда. Понимаешь — навсегда, навеки.

От волнения у нее опять задрожали руки.

— Но получается, что я вынудила тебя?..

— Милая моя девочка, — тихо сказал он. — Я ведь знаю, какая ты скромная и застенчивая — кроме тех случаев, когда тебя развозит на охотничьих балах, и знаю, какое это для тебя испытание — прийти и сказать, что ты меня любишь. Но если бы ты знала, какое это чудо для меня! Бог знает, сколько лет я не слышал слова «люблю» от той, кого люблю сам… И оно было сказано искренне.

Как странно, — продолжал он, отводя прядь волос у нее со лба. — Я не могу теперь припомнить, когда именно я начал тебя любить. Я все время убеждал себя, что забочусь лишь о твоем благе — и когда уводил тебя от Билли, и когда набросился на тебя за то, что ты ужинала с Китом, потому что он бабник, и когда пытался уговорить тебя не ехать с Саймоном, потому что ты не будешь счастлива с таким мужем, — и все это время меня, наверное, снедала ревность, потому что ты нужна была мне самому. Я так привык мучиться из-за Ноэль — мне даже в голову не приходило, что я смогу когда-нибудь полюбить кого-то другого. А потом ты уехала — и дом для меня превратился в склеп. Конечно, я должен был дать вам с Саймоном шанс, но через пять дней я понял, что больше не могу, и приехал сюда, и… Вот, смотри.

Он вытащил из кармана пачку сигарет, на которой был нацарапан номер телефона.

— Это номер Саймона, — растерянно сказала Гэрриет.

Он кивнул.

— Я собирался позвонить и уговорить тебя вернуться.

Когда он сказал это, Гэрриет вдруг поверила: этот сложный, невыносимый, прекрасный человек любит ее по-настоящему.

— Как мне хорошо, — сказала она и разревелась. — Скажи, — она обвила руками его шею, — у вас с Ноэль правда все кончено?

— Правда. Она как корь — два раза ею не болеют.

Гэрриет прыснула.

— Ты говоришь, как Кит. А где она сейчас?

— Не знаю. Копит где-нибудь силы, чтобы на той неделе появиться на суде во всеоружии. — Улыбка сползла с его лица. — Думаю, это будет удовольствие ниже среднего. Скорее всего она попытается вызвать тебя в суд и облить грязью.

— Плевала я на нее, — сказала Гэрриет и стала целовать Кори.

— Дети правда в порядке? — спросила она через некоторое время. — Господи, как же я по ним соскучилась!

— Они тоже. Они грозились, что если я не поеду за тобой в Лондон, то они сами сядут в поезд, разыщут тебя и силком привезут обратно. Надо поскорее им позвонить и сообщить новость. Представляю, как они обрадуются.

Теперь Гэрриет беспокоило только одно.

— А где Севенокс? — спросила она.

— Вообще-то он здесь, — сказал Кори. — Я подумал, если мы оба его бросим, у него может начаться собачья депрессия — и взял его с собой.

— Как здорово! А можно мне на него взглянуть?

— Конечно. Он в моей спальне, в том конце коридора. Кстати, — говорил он по дороге, — он заметно изменился к лучшему. Я решил воспользоваться твоим отсутствием и научить его кое-каким правилам приличия. Оказалось, что при условии достаточной твердости он вполне обучаем. Он уже выполняет команды «сидеть» и «нельзя» и приходит, когда его зовут. А главное — он больше не валяется на кроватях и не грызет все подряд.

— Надо же, — сказала Гэрриет, толкая дверь спальни и заглядывая внутрь.

Севенокс лежал на кровати и громко храпел. Его серая косматая голова покоилась на подушке, а рядом лежали измочаленные до неузнаваемости замшевые туфли.

— Какой лапочка, правда? — шепнула Гэрриет.

Севенокс открыл глаза и увидел ее.

— Нельзя! — громовым голосом приказал Кори. — Нельзя!

Севенокс одним прыжком сиганул через всю комнату к двери и, подвывая от восторга, бросился на Гэрриет, так что она с трудом удержалась на ногах.

— Нельзя! — ревел Кори.

Севенокс скользнул по нему прежним равнодушным взглядом и больше уже не смотрел.

Встретившись глазами с Кори, Гэрриет расхохоталась.

— Послушай, ты уверен, что все еще хочешь на мне жениться? Тебе не захочется тут же вышвырнуть нас с ним из дому?

— Конечно, захочется, — прорычал Кори, пытаясь оттащить Севенокса, — но я уж потерплю! В некотором смысле мы с тобой уже женаты. У нас есть трое детей и пес с тяжелым характером, мы провели столько вечеров, обсуждая их будущее и обмениваясь взглядами на жизнь, ты готовила для меня, стирала и вообще занималась хозяйством. Правда, мы еще не спали вместе, но мне почему-то кажется, что за этим дело не станет.

— Да, пожалуй, саночки мы уже повозили, — блаженно улыбаясь, сказала Гэрриет. — Теперь можно и покататься.

— Точно. — И он снова стал ее целовать.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25