Дайте мне пару лет, штат профессиональных болтунов и все средства государства с правом истреблять миллионы недовольных, и я вам из плешивого, картавого импотента, помешанного на расстрелах детей, сотворю гения всех времен и народов!

Есть ли в нашей жизни что-нибудь, чего не надо скрывать? Есть ли в нашей жизни такая область, в которой противника дурачить не надо? Нет таких областей. Сколько водки выпустили, сколько самоубийств по стране, сколько народу по тюрьмам – все это государственные секреты, и в каждом вопросе нужно скрывать, ловчить, все шиворот-навыворот переставлять.

– А если вдруг и вправду дело до войны дойдет? Если американцы вмешаются?
– За это ты будь спокоен. Никто никогда не вмешается. Они все стерпят. Чем больше нашего нахальства, тем больше у них терпения. Посольства наши они, конечно, камнями забросают, а потом своими же средствами нам все и восстановят. Все до копейки возместят. А после того начнется обычное смягчение международной обстановки, и через неделю все забудется. Их правительства заинтересованы будут все поскорее забыть. Ну давай по последней, и все. Завтра мобилизация начинается.
Мобилизация 68-го года проходила без всякой маскировки, демонстративно. Сначала пресса объявляла о крупных учениях, затем следовал призыв резервистов на учения, затем учения завершались, а резервисты оставались в армии.

– Что же они там наверху думают?
– Думаешь, им легко? Чехи повода не дают, чтобы их защищать, коммунистов пока не убивают и чекистов на фонарях не вешают. Не от кого защищать. Как в такой ситуации войска вводить?
– Они в первую очередь о себе должны думать, о своей стране, а не о каких-то чехах и общественном мнении. Вводить пора.

Улицы тем временем быстро наполнялись народом. Молодые и старые, женщины и мужчины – все устремились к советским танкам.
– Зачем пришли?
– Мы вас не звали!
– Мы свои проблемы без танков решим!
Солдатам на такие мудрые вопросы крыть было явно нечем. Они и не крыли. Так, иногда только.
– Мы вас защищать пришли.
– Вас американцы с немцами захватить хотят. Забыли войну, что ли?
– Вот когда они нас начнут захватывать, тогда и приходите!
Офицеры, особенно политработники, сразу окунулись в массы, но без видимого успеха.
– Мы по просьбе вашего же правительства!
– Назовите тогда хоть одного из членов правительства, кто просил вас вмешиваться в наши дела!
– Товарищи!!!
– Мы тебе не товарищи! – Замполиту дали в морду. Он за пистолет. Солдаты оттаскивают его назад из толпы.
– Фашисты чертовы!
– Это вы фашисты!
– Свою страну довели до того, что жрать нечего, и хотите, чтобы все вокруг голодными сидели!
– Это временные трудности, дальше у нас лучше будет!
– А без вас совсем хорошо было бы.
– Убирайтесь, откуда пришли! Вместе со своим Марксом и Лениным!

Я больше не освободитель. Не для меня эта работа. И не для моей страны. По моему убеждению, только та страна, в которую люди толпами бегут со всего света, имеет право давать советы другим о том, как надо жить.

– В свое время вы руководили танковым подразделением, которое входило в Чехословакию в 1968 году. Скажите, какое моральное состояние испытывает солдат, который входит в чужую для себя страну с такой миссией?

– Если коротко, то я на Западе сейчас именно потому, что однажды я был в Чехословакии. Я ведь шел туда как освободитель и верил, что мы правы. Верил, что должны их, гадов, давить, что мы их когда-то освободили от нацизма, а они – ишь, гады, какие... А потом мы зашли. И я посмотрел, как живут они. И как – мы. Мы, кто имел нефть, газ, алмазы, всю таблицу Менделеева, талантливый народ, который может запустить первый спутник, первую собаку, первого мужчину – отчего мы живем в такой грязи?! А они, не имея этого всего, – так спокойно: отчего у них можно и в кабачок зайти, пива попить?.. Нам, кстати, в этих кабачках доставалось, когда заходили по двое, по трое.

– Что имеете в виду?

– Если нас немного было, чехи выключали свет, и в нас летели пивные кружки. Это действительно очень нехорошо было. А затем свет снова включали, и они, улыбаясь, спрашивали: "Не попало ли тебе случайно?" – издевательски так.

Знаете, что меня поразило? Поведение всех моих товарищей. Нас ведь там были сотни тысяч. А белой вороной оказался только я... Мне вот непонятно наше стремление всех давить.

– А как получилось, что это стремление получило развитие в Буче, Ирпене, где случились немыслимые по меркам нормального человека зверства? Мариуполь и вовсе превратили в “громадную пепельницу”. Что изменилось в русских солдатах с 1968 года?

– Они озверели. Не могу этого объяснить, просто не понимаю, ведь я не среди них. Но есть мысли: выдающиеся психологи в начале ХХ века обратили внимание на отрицательную селекцию народов Советского Союза, прежде всего русского. Люди, которые могли оказывать сопротивление, – сопротивлялись коммунизму, воевали в Гражданской войне. Цвет нации, офицеры, погибли или ушли в изгнание – во Францию, Германию, Югославию. Часть, иуды, примазалась к большевикам. Потом были Голодомор и коллективизация, истребившие самых умных и работоспособных среди крестьянства, а остальных выгнали за Урал. Потом – чудовищная война, и снова самые храбрые и смелые погибли. Выжили те, кто отсиживался в тылу. Потом – исход, когда те, кто мог уехать, выезжали. Вот так и работает эта селекция: все хорошее уходит. Ну а после крушения Советского Союза случился какой-то надлом, увеличивший уровень этого вот зверства. Он значительно выше, чем был в мое время, и в СССР. Я это вижу, ощущаю. По моим друзьям, офицерам, с которыми водку ночью пили, кого-то освобождали: они ведь не были такими! А теперь – эти дикие кадры, где женщина со связанными руками, убитая, и ее ребенок рядом... Я этого решительно не понимаю.

– Отличие Украины, как социума, разительное – в этом может быть причина?

– Однажды, когда я работал в Швейцарии, приехала делегация каких-то передовиков производства. Они ходили, смотрели, как живут швейцарцы, богатейшая страна мира. При этом у них нет полезных ископаемых, да ничего вообще! Наши приуныли, и вдруг кэгэбэшник, сопровождавший их, говорит: "Ребята, да они совсем воевать не умеют, а мы – победители!" И вдруг вся эта делегация преобразилась: мол, "что с них взять, а мы – ого-го!" Вот, может, и сейчас сработал этот же синдром: мы ведь победители, а тут, в Украине, живут такие же, как мы. Но почему-то они живут красиво: чистота, асфальт лежит, люди прилично одеты. А в русскую деревню зайди, это же ужас какой-то. И срабатывает ревность, зависть – думаю, это и есть знаменатель: "Я вам тут сейчас поломаю, изнасилую, сожгу".