И гаснет свет (fb2)

- И гаснет свет [litres] 1775K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Влада Ольховская

Влада Астафьева
И гаснет свет

* * *

Пролог

У людей, собравшихся этим вечером в доме, было больше денег, чем у иных европейских стран. Гости даже не пытались это скрыть – напротив, свое богатство они демонстрировали миру так, как модели демонстрируют на подиуме новые платья. Бывают праздники, где сорить деньгами считается дурновкусием, почти пошлостью. Туда приезжают в джинсах и свитерах – белых у мужчин, пастельных оттенков у женщин. Такие джинсы и свитера тоже стоят как подержанный автомобиль, просто это не очевидно.

Но здесь и сейчас не в цене оказалась как раз скромность. Поэтому к крыльцу особняка один за другим подъезжали элитные автомобили – настолько новые, что простой смертный их даже в интернете не видел, или настолько старые, что битву за них с готовностью устроили бы лучшие музеи мира. На шеях женщин мерцали ожерелья, которые в другое время хранились в банковских ячейках, ведь попытка оставить такое дома сродни самоубийству. Одни мужчины сияли так же ярко, демонстрируя творения лучших кутюрье. Другие предпочитали сдержанные классические образы и повышали себе цену иначе – небрежно подбрасывая в разговор имена тех, кому они лично жали руку.

Собственно, на такие праздники и приезжали ради демонстрации. Ради знакомств. Ради того, чтобы показать: меня пригласили – следовательно, я чего-то стою. На виновницу торжества всем было плевать, гости просто не афишировали этого. Они прекрасно знали, что именинница – это тоже ресурс, такая же драгоценность, которую достают из банковской ячейки по особым случаям.

Но они не говорили об этом даже друг с другом. Тут уже не важно, кто кому доверяет. Во-первых, в мире таких денег никому доверять нельзя. Даже родным – они заинтересованные наследники с того возраста, в котором они в состоянии разобраться в праве наследования. Во-вторых, если тебе повезет и твой собеседник окажется надежен, никогда не знаешь, чье чуткое ухо притаилось в ближайшем букете королевских белых роз.

Поэтому уважаемые гости старательно играли свои роли и делали вид, что жаждут увидеть виновницу торжества. Сказать ей что-нибудь хорошее, те дежурные слова, которые пригождаются на каждом празднике и ничего по-настоящему не значат. Вручить подарки, которые, согласно правилам хорошего тона, должны хоть немного превышать средства, потраченные хозяевами на прием каждого гостя. А потом забыть об этой девушке до следующего года или хотя бы до Рождества.

Впрочем, даже спрашивая о ней, гости знали, что не увидят ее до назначенного часа. Это ведь не какой-нибудь детский праздник в забегаловке на окраине, когда ты подходишь к имениннику, едва добравшись! Это дорогое торжество было идеально срежиссировано – даже при том, что участники действа не посетили ни одной репетиции. Они жили в этом мире достаточно давно, чтобы понимать свои роли с полунамека.

Именинница не вышла к гостям сразу. Нет стола для подарков. Двери в бальный зал закрыты. Следовательно, сначала соберутся все гости, потом их одновременно впустят в главную гостиную. И уже когда они войдут туда, главная звезда вечера торжественно спустится к ним по устеленной коврами лестнице, а они будут хлопать и восхищаться. Как будто так сложно сообразить!

Они не торопились, не нервничали и не выражали недовольство. Да не было никакого недовольства – они сами порой устраивали праздники по такому же принципу! Гости до последнего не сомневались, что все под контролем. Когда распахнулись золотые двери, ведущие в бальный зал, они неспешно направились туда, к белому мрамору, к золотым колоннам, к сиянию хрустальных люстр.

Ну а потом были крики одних и потрясенное молчание других. Неспешное движение толпы, напоминающее течение величественного океана, сбилось. Кто-то побежал прочь. Кто-то поспешил пробиться вперед, не дожидаясь своей очереди. Кто-то плакал. Кого-то вырвало, и тут даже великолепно вышколенные слуги не спешили на помощь – они были потрясены не меньше, чем гости.

На первый взгляд в зале все было правильно. Роскошные цветочные композиции у стен. Радужные блики хрусталя на светлом мраморе. Красный ковер на плавном изгибе лестницы. Справа от лестницы – большой стол для подарков, пока еще пустой. В центре – роскошный фонтан, в котором разместилась ледяная скульптура – общая тема праздника, та самая дизайнерская фишка, которая позволяла гостям понять, чем сегодняшнее торжество отличается от многих других.

Но по замыслу дизайнера фонтан и лед должны были оставаться чистыми. Белый, голубой и серебристый цвета – как символ свежести и юности. Никаких ярких пятен. А теперь яркие цвета были – и исчезнуть уже не могли… Волны бурлили красным, разбавленным водой. По частично сломанной ледяной скульптуре расползлась багровая сеть, уже замерзшая, смотревшаяся почти черной из-за сияния, обеспеченного скрытыми внутри льда лампами. На вершине жуткой композиции – та самая девушка, которую все ждали. Прекрасно юная, в нежном золотистом платье, цвет которого едва распознавался из-за пропитавшей ткань крови. Пробитая насквозь так, что не оставалось сомнений: она упала с лестницы, по которой должна была величественно спуститься. Похожая то ли на экзотическую бабочку, добытую коллекционером, то ли на жертву языческого культа.

Уже это было страшно – и смерть, так грубо ворвавшаяся в праздник жизни и юности, и багровая кровь, безвкусно и неуместно расчертившая лед. Казалось, что хуже не будет – в это верили те, кто наблюдал чудовищную картину издалека, со стороны дверей, а то и вовсе не входя в зал. Те же, кто оказался в первых рядах, видели куда больше. Они как раз не кричали, они застыли в тишине, пытаясь понять, на что именно смотрят.

Наконец одна из женщин, оказавшихся так близко, что алые брызги из фонтана уже исчертили подол шелкового платья, решилась задать вопрос, который сейчас не давал покоя очень многим:

– Господи… что у нее с лицом?

Глава 1
Ольга Герасимова

Они опоздали на встречу – обе. Это было даже иронично, ведь раньше опаздывала только Оля. А остальные приходили вовремя и начинали дозваниваться до нее, причем одновременно. Каждой из них так хотелось высказать все упреки первой, что они мешали друг другу, и сигнал не проходил ни у одной. Ну а потом являлась Оля – солнечная, улыбающаяся, предусмотрительно отключившая телефон, – и вопрос решался сам собой.

Но когда это было? Примерно тысячу лет назад. Когда они еще могли собраться группой по семь-восемь человек. Сегодня Оле удалось уговорить на поход в театр только двоих. Остальные как-то незаметно, будто сами собой исчезли с горизонта. У кого-то нет времени, кто-то занят, а кто-то уже живет в другой стране, ты разве не знала? Оля, естественно, не знала – за всеми не уследишь.

Но для неплохого вечера и два человека – подходящая компания. Если бы они еще не опаздывали, стало бы совсем замечательно.

Первой появилась Юля, выпорхнула из такси. Обычно она ездила на своей машине, благо у Юли их то ли три, то ли четыре. Но, судя по ноутбуку, который она поспешно убирала в сумку, ей срочно требовалось поработать, а вести автомобиль и заполнять таблицу порой сложно даже самой фанатичной бизнес-леди. Оля направилась навстречу подруге, прикидывая, о чем лучше пошутить – о ноутбуке, который уже в рюкзаке, или о смартфоне, который будто прирос к руке и исчезать не собирается. Однако в этот же момент со стороны метро появилась Настя, и только что придуманная шутка куда-то укатилась, разом став несмешной.

Юля за прошедшие годы почти не изменилась. Ну, разве что прическа и цвет волос другие, одежда дороже, а так – та же Юлька, что когда-то сидела с ней за одним столом в универе. Что же до Насти, то в какой-то безумный миг Оле показалось, что подруга послала на встречу с ними свою мать, потому что самой идти не хотелось, а причину отказаться она так и не придумала.

Но нет, это была Настя, просто другая. Не то чтобы они прекращали общение, нет, были «на связи», как и обещали друг другу. Однако использовали в основном текстовые сообщения, реже – голосовые, совсем редко звонили. А при звонках перемены не видны, и до Оли только теперь дошло, что они с Настей не виделись года три, не меньше.

Поэтому теперь Оля изучала новую Настю. Причем изучала, как ей казалось, украдкой, не прекращая дружески улыбаться, пока Юля не шикнула на нее:

– Не пялься! Ну, разнесло и разнесло. Трое детей и четвертая беременность – я б на тебя посмотрела при таких вводных!

Оля послушно отвела взгляд, хотя это, пожалуй, выдавало ее мысли даже больше, чем откровенное удивление на лице. Она пока не могла объяснить, что дело даже не в тех самых новых килограммах, которые стерли разницу между Настей и ее мамой, знакомой с далекого школьного детства. Это еще ладно, и правда часто бывает. Дело было в том, что подруга впервые явилась в театр в пухлом, бесформенном спортивном костюме канареечно-желтого цвета, поверх которого была – явно с немалым трудом – застегнута непромокаемая жилетка с капюшоном. От кроссовок Настя отказалась, решив, что они в театре совсем уж неуместны, и дополнила спортивный костюм сапожками на небольшом каблуке. Черными. Видимо, потому что черный и желтый неплохо сочетаются.

Отказалась Настя и от косметики, поэтому неоновая ткань костюма подавляла ее, делала неестественно серой, призрачной. Как будто в толстовку вместо головы вкрутили лампочку, причем энергосберегающую. Да еще и волосы, в прошлом роскошно медные, вившиеся кудрями, острижены предельно коротко и выкрашены в блонд. Не особо удачно, зато образ лампочки завершен.

Все это Оля приняла за то недолгое время, что Настя подходила к ним со стороны метро, поэтому к моменту объединения подруг улыбалась уже убедительней.

– Простите, еле вырвалась! – отчиталась Настя. – Сильно опоздала? А нет, если побежим, еще успеем! Ну, бегом-бегом, не зеваем!

Голос тоже другой – громкий и командный. Настя вряд ли это замечает. Но на трех детей наверняка действует как надо.

Сейчас и правда не было времени обсуждать, кто и почему опоздал – спектакль должен был начаться через пять минут, подруги и так вбежали в холл последними. Густо накрашенная администратор бросила на Настю укоризненный взгляд, однако останавливать не стала. Скорее всего, не хотела скандала и свое недовольство собиралась излить на коллег за ближайшей чашкой чая, вспоминая о том, что раньше всегда было лучше.

Подруги же, торопливо избавившись от белоснежной шубы, пальто-дутика и жилетки неведомого происхождения, заняли места в уже погружавшемся в темноту зрительном зале.

Спектакль оказался из тех, которые скорее модные, чем интересные: на сцене не разворачивается история, мало что понятно, зато на стол то и дело запрыгивает мужчина в растянутых серых трусах. Оля читала, что режиссер спектакля даже успел получить какую-то награду за «инновационный взгляд на Чехова». Сам Чехов за такой взгляд, возможно, и двинуть в глаз мог, но кто ж его теперь спрашивает? Незавидное величие мертвых: права голоса им больше не дают.

В прошлом даже такие спектакли не могли расстроить подруг. Да, смотреть не особо интересно, зато интересно обсуждать, тихо так, чтобы не бесить соседей по залу, уверенных, что погружаются в высокое искусство по самую маковку. Оля и сейчас не отказалась бы обсудить – но выяснилось, что не с кем.

Настя, устроившаяся справа от нее, уже спала, тихо посапывая. Она не завалилась на кресло, она будто ушла в глубину своего безразмерного костюма, сжалась, как черепаха внутри панциря. Вероятнее всего, ей не впервой: при трех маленьких детях, да еще с четвертым на подходе, сон довольно быстро сбрасывает театр с пьедестала приоритетов.

Надо сказать, что четверо детей образовались у Насти почти случайно. Еще в школе она рассказывала каждому, кто имел неосторожность коснуться этой темы, что уж она-то рожать не собирается. Пусть другие ведут себя как свиноматки какие-то, ей, Насте, это не интересно. Она планирует стать первой женщиной на Луне или, на худой конец, отважной исследовательницей Амазонки. Вы скафандр для беременных видели хоть раз? Нет? Вот и молчите!

Правда, против мужчин Настя ничего не имела и замуж выскочила первой из подруг. А вскоре забеременела, потому что выяснилось, что подсчет дней цикла – очень ненадежный метод предохранения. Муж был в восторге. Настя ликовать не спешила, однако потом рассудила, что один ребеночек – это не так уж страшно. Его можно оставить дома, пока она летит на Луну и обратно.

Второй ребенок появился запланированно, когда выяснилось, что ипотека семье нужнее, чем тур по Амазонке. Третьего Настя завела, когда узнала, что муж ей изменяет. Нет, для начала она поколотила супруга, который всегда был меньше ее – не из-за набора веса, а вообще, так уж вышло. Но оказалось, что насилие почему-то не привязывает его к дому. Настя рассудила, что женщину с тремя детьми он точно не бросит: люди не простят, ему собственная мать ноги переломает, чтобы не шастал где попало!

Нехитрый трюк сработал: муж угомонился. Правда, только на пару лет. Несколько месяцев назад он имел неосторожность заявить Насте, что устал от нее и собирается уйти к другой. Настя решила действовать по старой схеме.

Оля обо всем этом знала, но никогда не пыталась дать хотя бы общий совет. В чужую семью соваться куда опасней, чем польку на минном поле сплясать! Хотя бы одна из сторон конфликта напомнит тебе, что сама-то ты не замужем, потому и права на мнение не имеешь. А если что-то пойдет не так, ты еще и виновата будешь. Поэтому Оля предпочла выслушивать Настю, прикусив язык.

Ей почему-то казалось, что при всем этом подруга не изменится, не по-настоящему так точно. Понятно, что жизнь вносит свои коррективы. Но хотя бы в такие вечера могла бы напомнить о себе девочка, мечтавшая полететь на Луну…

А может, и напомнила. Может, она как раз летела на Луну, пока Настя спала, и это было куда приятней, чем обсуждать бурные припадки на сцене.

Будить подругу Оле не хотелось, она понимала, что ничего толкового из этого не выйдет. Поэтому она повернулась к левому креслу, в котором сидела Юля.

Юля как раз не спала, но и за действом на сцене следить не спешила. Большую часть времени ее взгляд был прикован к экрану смартфона – она писала сообщения, просматривала видео, что-то размещала на сайте. Впрочем, и вперед она то и дело поглядывала, поэтому нельзя сказать, что она окончательно забыла, где находится. Просто ее взгляды на сцену были скорее беглыми, чем заинтересованным. Казалось, что артисты – это подчиненные, зачитывающие начальнице данные, которые ей давно известны. Она слушает, но скорее из вежливости, свое драгоценное время она предпочитает тратить на настоящую работу.

Заметив, что Оля на нее смотрит, подруга сдержанно улыбнулась, открыла вкладку с видео и повернула к ней экран. Картинка с великолепным разрешением позволяла даже в полумраке рассмотреть очаровательного щекастого младенца, задремавшего на фланелевой простыне.

– У тебя там что, голливудский оператор над кроваткой стоит? – удивилась Оля.

– Нет, просто качественная система. Большой уже, да?

Опыт подсказывал, что своих детей любят показывать все – и всегда в ответ нужно похвалить. Поэтому Оля дисциплинированно отчиталась:

– Лучшее, что я видела за сегодня!

Учитывая, что на сцене кувыркался пенсионер в дамском платье, это даже не было ложью.

Юля, в отличие от Насти, на волю случая не оставляла ничего. Сначала она построила карьеру, купила дом, дачу и машину. Потом посидела над цифрами и решила, что настала пора обзавестись наследником. Мужем обзаводиться она при этом не собиралась, с мужчинами у нее категорически не клеилось. Одни рано или поздно начинали злиться из-за того, что Юля зарабатывает намного больше, хотя и сами толком не могли объяснить, что именно их злит. Других ее заработки вполне устраивали, потому что эти заработки джентльмены считали семейными, а значит, общими. Зачем напрягаться, если на карточке деньги появляются сами собой?

Поменяв с десяток сожителей, прагматичная Юля решила, что ей вся эта белиберда с семейной жизнью не нужна. Бытовые неудобства, финансовые риски – кто же принимает такое добровольно? Так что она просто завела ребенка. Для себя. Тему его отца знакомым было запрещено даже затрагивать.

Но у судьбы тоже есть чувство юмора, это рано или поздно замечают все. Когда Юля окончательно утвердила план своей личной жизни, ее пригласил на свидание один из новых партнеров по бизнесу. Она сначала согласилась – только потому, что не хотела срывать сотрудничество. А потом оказалось, что влюбляться умеют даже те, кто над любовью много лет насмехался. Так что к счастливой свадьбе по большому чувству из всей их компании готовилась как раз та, кто считал это невозможным.

Вот только все это сделало жизнь Юли еще более насыщенной. Нужно было успевать работать, ухаживать за ребенком и готовиться к свадьбе. Тратить время на нечто столь бесперспективное, как спектакль, казалось глупым. Спектакль можно было только посматривать – ну так, чтобы быть в курсе современных тенденций и в деловой компании поддержать разговор на тему искусства. Полностью расслабиться Юля не могла, да и не хотела.

Упреки Оля снова придержала при себе. Она старалась думать о том, что это еще не финал. После спектакля они пойдут в какую-нибудь кафешку, как раньше, и поговорят если не о театре, то о жизни точно. Время-то детское, куда спешить?

Однако в график подруг теперь не вписывались и такие разговоры. Настя была очень довольна, благодарила за приглашение, но удрала почти сразу. Она чуть не похвасталась тем, как замечательно выспалась, но вовремя прикусила язык.

Юля на посиделки в кафе почти согласилась, однако в последний момент на смартфон пришло сообщение, вынудившее стремительно ехать в офис. Да, вечером. Потому что в других частях планеты сейчас день, а то и утро.

И ведь это те, кто смог прийти! А сколькие отказались? Иру не пустил муж. Даша просто слишком устала, чтобы идти. Лиза еще работала.

– Отлично погуляли, надо будет в ближайшее время повторить, – сказала Юля напоследок.

И обе они знали, что не повторят. Не в ближайшее время так точно – тут на согласование графиков меньше трех месяцев не уходит! Может, вообще никогда. Потому что подруг это отвлекает, отнимая и без того бесценное время. А Оле напоминает, что в общей гонке за счастьем она, кажется, свернула не туда. Понять бы еще, когда и почему…

Ольга Герасимова, в отличие от подруг, ничего особенного от жизни не хотела – но и ограничений не ставила. Как будет, так будет.

Она не собиралась вечно паразитировать на родителях, жизнь она построила вполне самостоятельную. Окончив университет, начала снимать квартиру. Зарабатывала достаточно, чтобы ни у кого ничего не просить. Откладывала на отпуск и черный день, но не больше. От свиданий не отказывалась, однако и не ставила целью обязательно обзавестись кольцом на пальце – к определенному возрасту или вообще.

По сути, Оля делала то, что чаще всего советуют психологи и всевозможные мастера личностного роста. Она искренне наслаждалась моментом. Она умела находить радость в мелочах, и ее все устраивало… до недавних пор.

А теперь пришлось задуматься. Нельзя сказать, что она начала отличаться от подруг резко и прямо сейчас. Она просто не обращала на это внимания, в ее жизни хватало счастливых событий, чтобы думать еще и о таком. И вдруг оказалось, что четвертый десяток не просто разменян, он уже на середине. У всех вокруг есть семья, или карьера, или все сразу. Другие ценности и четкая цель в будущем. Они все куда-то идут или даже бегут… А на обочине стоишь ты – все еще в летнем платье, с воздушным шариком в руке, и не понимаешь, почему сложилось именно так.

Это не стало открытием вечера, Оля думала о таком не первый раз. Хотелось найти ту самую ошибку, над которой нужно провести работу – и все сразу станет «как надо». Проблема в том, что ошибки не было, да и не знала Оля толком, как же надо. Все еще не знала. Жизни большинства ее подруг очень отличались, и ни одной она не завидовала. Оля понимала, что неплохо бы получить нечто большее. Она просто не знала, что именно.

Среди обилия советов о том, как наслаждаться настоящим, не помешало бы более-менее понятное пособие о том, как строить будущее. Оно ведь наступает так чудовищно быстро, будущее это… Глазом моргнуть не успеешь – и ты уже в том возрасте, который в школе казался глубокой старостью. А ты эту старость в себе не чувствуешь, вообще-то, и не желаешь отказываться от занятий, которые кто-то счел для тебя неприличными.

Оля хотела бы не обращать на все это внимания. По-прежнему наслаждаться сегодняшним днем и чувствовать благодарность за него. Для этого ведь были все условия! Только легкость куда-то исчезла…

О том, что мнение окружающих не важно, очень просто сказать. Полностью избавиться от влияния других так сложно, что не каждый сможет. Вроде как все стали такими индивидуалистами, везде и всюду свобода, а ты все равно сравниваешь себя с другими – и другие сравнивают тебя с собой. И хоть ты десять раз повтори себе, что картинка из социальных сетей пропущена через сотню фильтров, она не настоящая, все равно где-то в глубине души останется пакостное ощущение, что это другие живут так, как надо. Они достигают, они… они не напрасны. А ты – просто лицо в толпе, та самая массовка, в которой составляющие не важны. Если ты исчезнешь, ничего не изменится, никто даже не заметит.

Мысли были не просто грустные – мысли были тяжелые. Оля гнала их прочь, а они возвращались снова и снова. Хотелось обвинить во всем Настю, которая махнула на себя рукой, или Юлю, которая окончательно разучилась наслаждаться моментом. Но не получилось… Потому что Настя и Юля были если не идеальными, то целостными. Не всегда счастливыми или не счастливыми вообще, зато не сомневающимися, что они на своем месте.

Оля же сама себе казалась самозванкой, и этим вечером, которому полагалось быть прекрасным, город на нее давил. Женщины, увешанные тяжеленными сумками, упрекали ее за то, что ей не к кому спешить и некому готовить обед на трех персон. Хохочущие подростки упрекали за то, что она одета скорее как они, а надо бы – как их мамы. Ее одноклассница, Ира, забеременела и родила еще в школе. Ее сын уже подросток. Эта мысль не приживалась.

Даже красный человечек на светофоре, уперев руки в бока, читал Оле немую лекцию о том, что она тут попросту прожигает свою жизнь вместо того, чтобы стать полезной человечеству.

Она попыталась сбежать от этого – или хоть что-то изменить здесь и сейчас. Посидела в баре с бокалом вина, но никто так и не подошел к ней знакомиться – так удачно почему-то складывается только в американских фильмах. Во время долгой поездки в метро она решительно открыла приложение знакомств, пролистала полученные сообщения. Почти согласилась на свидание с мужчиной, которого ее мать охарактеризовала бы как «ну нормальный же, к чему тут придраться?»

Однако в последний момент Оля была вынуждена признаться хотя бы самой себе, что ни к чему это не приведет. Она просто помотает нервы – себе, но это еще заслуженно, и обычному человеку, который точно не виноват в том, что ее жареный петух не в то место клюнул. Она подозревала, что даже сейчас избегает ответственности, но не позволяла себе раздумывать об этом.

Дома Оля попыталась отвлечься забавными роликами в интернете. Когда все совсем плохо, должны помогать хотя бы котики, пусть и виртуальные, так? Однако даже котики были не всесильны. Дурацкие картинки пролетали мимо мозга, тонувшего в собственной тревоге.

Почему в школе учат шить ночнушки и делать бутерброды со шпротами, но даже не намекают, как прожить жизнь счастливо, осмысленно и без сожалений?

Ближе к двум часам ночи Оля дошла до того, что уже жалела об отсутствии горя в своем прошлом. Ведь если бы с ней случилось что-то плохое, разве не стало бы это идеальным оправданием ее нынешнему положению? Например, «я все детство провела в больницах, поэтому не могла толком учиться и не построила звездную карьеру». Или «меня годами избивал родной отец, поэтому я так и не научилась налаживать отношения с мужчинами». Или «я потеряла ребенка и теперь травма не позволяет мне решиться на новую беременность».

Оля понимала, что все это феерически бредовые мысли. За которые в соцсетях троллят даже те, кто вовсю хвастается своей терпимостью. Но хотя бы наедине с собой можно не врать… Она признавала, что жизнь у нее сложилась очень даже неплохо. Ей было за что благодарить Вселенную. Беда в том, что она просто не чувствовала в себе этой благодарности. Так же, как правильные поступки не приносили счастья, на которое она рассчитывала.

С собственной жизнью нужно было что-то делать, а Оля не представляла что, и от этого внутри становилось до ужаса пусто. А она еще и стеснялась этого страха, потому что не могла его оправдать. Какой-то безумный, да еще и инфантильный замкнутый круг.

Так что в позднее мутное утро Оля вступила в отвратительном настроении и с головной болью, которую заботливо оставила после себя бессонница. Завтрак и крепкий кофе не помогли, Оля даже не заметила толком, что было на тарелке. Соцсети снова подвели. Реклама предложила полный божественных фотографий профиль девушки и комментарий: «Мне тридцать семь, я никогда не была замужем, но наслаждаюсь каждой секундой своего путешествия по планете!»

– Ну и иди на хрен, – проворчала Оля в опустевшую чашку кофе.

Жалость к себе чем-то напоминает плесень: сама по себе не исчезает, а в сырости еще и стремительно разрастается. Оле оставался лишь один путь борьбы с депрессией – тот, который никогда не подводил: работа.

Может, она и не меняет мир к лучшему, а просто остается винтиком в системе. Однако пока она при деле, у мозга не остается ни времени, ни сил перечислять, кто распорядился своей жизнью лучше, чем она.

Так что Оля заставила себя принять душ, уложить волосы, накраситься – и вот она снова больше похожа на красивую девушку, чем на упаковку просроченного творога. В таком виде можно и в офис съездить.

Собственно, ездить в офис ей было совершенно не обязательно. Оля числилась сотрудником переводческого агентства и зачастую брала заказы на дом по электронной почте. Но то в обычные дни, когда она еще верила, что у нее все хорошо. Теперь же требовались экстренные меры.

Она сотрудничала с крупным агентством, которое занималось если не всем, то очень многим. Тут переводили документы, инструкции, сценарии и книги. Находили профессионалов, способных сопровождать деловые и политические переговоры. Подбирали терпеливых и приветливых экскурсоводов для туристических групп.

Оля занималась в основном письменными переводами, но устные тоже брала – чтобы не терять навык и держать себя в тонусе, да и репутацию в агентстве нарабатывать. Сейчас это пригодилось. Ей срочно требовалось задание, которое поглотит ее целиком, утомит настолько, что по ночам придется спать, а не философствовать. Ну а когда все закончится, грустные мысли отпадут сами собой… в идеале. По крайней мере, сейчас они перестанут быть проблемой безо всяких антидепрессантов.

В отделе устных переводов работали разные менеджеры, но со всеми лучше было договариваться лично, а не по телефону, чтобы отхватить действительно лакомый кусок.

Сегодня в отделе обнаружилась Маша, и это можно было считать большой удачей. У остальных менеджеров имелись свои любимчики среди переводчиков, для которых придерживали задания подороже да поинтересней. Маша начала работать недавно, дружила со всеми и фаворитов еще не определила.

Оля взяла у автомата два стаканчика с капучино и отправилась в отдел устного перевода. Маша, похожая на сонного котенка, подношение приняла удивленно, но отказываться не стала. Наивной дурочкой она при этом не была и спокойно поинтересовалась:

– Что нужно? В идеале, а я потом скажу, что есть на самом деле.

– Возможность удрать подальше, – с готовностью отозвалась Оля. – Желательно не тут для кого-то переводить, а уехать туда, где все совсем другое. На любой срок.

– Тебя что, арестовать собираются?

– Тогда я бы бежала огородами, а не искала возможности международного вылета.

– И то верно, – рассудила Маша. – Напомни, какие у тебя языки в работе?

– Английский, испанский, итальянский и немецкий.

– Все бегло?

– Я назвала те, которые бегло. Так-то еще французский есть.

– Уже что-то… Ладно, давай глянем.

Маша сосредоточилась на списке заданий, который компьютер выудил из базы данных. Оля даже не пыталась взглянуть на монитор: знала, что нарвется на череду пометок и сокращений, в которых все равно ничего не поймет.

Она терпеливо ждала, предполагая, что сейчас Маша перечислит ей несколько вариантов. Однако Маша замерла, нахмурилась, явно обдумывая что-то. Потом она вырвала из блокнота листок, записала семь цифр, сверилась с монитором и лишь после этого протянула бумагу Оле.

Число получилось настолько внушительное, что Оля не спешила придавать ему смысл, она осторожно уточнила:

– Это что?

– Хочешь заработать столько за полгода? Причем чистым гонораром: поездка, проживание и питание будут оплачены отдельно.

Внутренний ребенок, мечтающий о новой машине, потребовал согласиться немедленно. Внутренний взрослый отвесил ему подзатыльник и потребовал включить мозги. Таких гонораров в их агентстве никогда не было, а если бы и были, другие менеджеры тут же отдали бы их «кому надо», а не дожидались, пока Оля сама придет и спросит.

– Ну и в чем подвох? – вздохнула она. – Кого мне придется убить, изнасиловать и закопать?

– Почему в таком порядке? – удивилась Маша.

– А в каком надо?

– Ни в каком не надо. Задание абсолютно законное, оформляется оно со всеми именами-паролями-явками по стандартному договору, заказчик солидный и уважаемый.

– Тогда почему его еще не оторвали с руками?

– Потому что мне руки дороги – и потому что не каждому это задание подходит. Кто-то работает только с одним языком, а там нужно минимум три, включая родной. Кто-то, представь себе, не может сорваться и уехать на полгода – никакой отпуск в этот период не предусмотрен. Видишь? Не каждый мечтает уехать подальше.

– Так что, это единственный подвох? – улыбнулась Оля. – То, что уехать придется далеко и надолго?

Однако выяснилось, что расслабилась она рано. Маша все с тем же выражением сонного котенка поспешила ее разочаровать:

– Нет, это просто основные моменты, на которых отсеивается большая часть соискателей. Если же тебя все пока устраивает, я расскажу тебе про подвох. Он при таких деньгах, конечно же, есть. И… Оля, не буду тебя обманывать, он грандиозный. Ты послушай, а потом десять раз подумай, подписываться на это или нет. Такие штуки реально меняют жизнь.

– Подумаю, – кивнула Оля. – Но знаешь… Возможно, это как раз то, что мне нужно.

Глава 2
Джона Нивс

Джона терпеть не мог ассистировать на операциях. Ему это не нравилось и раньше, когда у него не было других способов получить практику и приходилось мириться. Тогда он делал вид, что в восторге и очень благодарен за оказанную ему честь, однако в глубине души ждал момента, когда ему не придется довольствоваться вторыми ролями.

Потому что хозяин в операционной всегда только один – за редким исключением. Хирург решает, что и как будет сделано, он отдает распоряжения. А ты стоишь рядом, помогаешь и не выпендриваешься. Даже если видишь, что он делает глупость, что можно поступить иначе – и получить результат получше. Джона догадывался, что его вряд ли поймут, если он кому-то расскажет о своих мыслях. Поэтому болтать он не собирался. Он попросту дождался момента, когда именно его голос будет решающим на любой операции.

Тогда он был уверен, что ему не придется делать шаг назад и снова становиться ассистентом. С чего бы? Его карьера летела только вверх, тут помогали и талант, и старательность. Джона был умен от природы, к себе он предъявлял куда более строгие требования, чем к окружающим. Даже в колледже он позволял себе вечеринки, только если не нужно было готовиться к занятиям. Другому это принесло бы репутацию нудного заучки, однако Джона умело компенсировал ситуацию обаянием и красотой. Он не стеснялся этого: если природа дала – бери, скромность никто по-настоящему не ценит. Скромность превращает тебя в ступеньку, а не в того, кто по ступенькам идет.

Одаренность, удача и дисциплина быстро принесли плоды. Джона рано получил работу, накопил опыт и обзавелся максимумом связей, который мог обеспечить пусть и неплохой, но не самый престижный колледж. Студенческий заем он выплатил еще до тридцати лет, с тех пор его банковский счет лишь увеличивался. Джона не должен был снова стать чьим-то ассистентом… А все равно стал.

Потому что амбиции порой заставляют унять даже гордость – и амбиции Джоны были очень велики. За последние пять лет он окончательно убедился в том, что его не устраивает карьера обычного хирурга. Да и деньги приносят радость лишь до определенного предела: в какой-то момент ты получаешь от них все, чего тебе хочется, и они превращаются в бессмысленные цифры.

Для кого-то осознание такой правды о жизни влечет за собой кризис. Джона же превратил это в возможность. Он понял, что хочет видеть свое имя не только на страницах научных журналов, но и в учебниках. Он хотел стать тем, кого в конце года приглашают произносить торжественную речь перед выпускниками, чтобы мотивировать их подняться так же высоко.

Ему нужно было сделать нечто невероятное, новое – то, чего до него не делал еще никто. Это требовало экспериментов, которые далеко не каждая клиника одобрит. Да что там, клиники ненавидели эксперименты и непредсказуемость! Потому что любая неудача – это судебные разбирательства и многомиллионные штрафы. Пациенты нынче ушлые пошли, чуть что – сразу к адвокатам бегут. И участвовать в экспериментах бесплатно отказываются. Беда с ними просто.

Присоединяться к чужим исследовательским программам Джона не хотел, а для своей не хватало ни связей, ни опыта. Он почти отчаялся, когда узнал о клинике Святой Розы.

Здесь ему не предоставлялись безграничные возможности. Однако в этом заведении свободы было куда больше, а каждый новый пациент первым делом подписывал согласие на любой исход, вплоть до смерти, и не кривлялся. Ради получения таких условий Джона был согласен потерпеть, то и дело ассистируя на операциях.

Сегодняшнюю проводил Уолтер Монтгомери. Неприятный тип – но они тут в большинстве своем неприятные. Куда больше для Джоны значило то, что до старческого маразма Монтгомери еще не докатился. Операции он проводил великолепно, Джоне не приходилось тратить время на то, чтобы погасить внутреннее негодование. За все месяцы совместной работы не нашлось момента, когда он не одобрял решения Монтгомери. У старого хирурга было чему поучиться – и Джона дисциплинированно учился.

Впрочем, на этой операции его интересовали не столько действия хирурга, сколько кости пациентки. Джона едва дождался момента, когда они показались. Ему очень важно было изучить структуру, строение, запомнить все, что нужно… Потому что любые снимки – это совсем не то что видеть человеческий череп собственными глазами.

Как он и ожидал, времени на изучение образца у него было совсем немного, минута от силы. Потом прибыли донорские ткани, и началась самая напряженная часть операции. Однако Джона запомнил все, что нужно, на память он никогда не жаловался.

Операция на этот раз длилась двадцать часов. Кому-то из бывших коллег Джоны наверняка показалось бы, что это очень много – особенно неопытным. Он же знал, что это еще мало. Нельзя сказать, что старик Монтгомери пожалел себя или что-то упустил. Нет, похоже, клиника Святой Розы оправдывала свое создание: они и правда постепенно вырабатывали новый подход, да и результаты пока только радовали.

Для Монтгомери и эти двадцать часов стали серьезным испытанием. Он делал вид, что все в порядке, шутил даже, однако получалось натужно и невпопад. Он попросил Джону провести вместо него сегодняшний осмотр. Джона лишь коротко кивнул, он не собирался ни отказывать, ни использовать это против Монтгомери – британец никогда не был ему конкурентом.

Сам Джона не устал, для него сутки без отдыха являлись делом привычным. Отказываться от сна он все равно не собирался, однако до этого решил заскочить в свой кабинет. Пока воспоминания об операции оставались свежими, следовало сравнить модель, хранящуюся на его компьютере, с тем, что он видел сегодня.

Человек непосвященный ничего не понял бы. Ему бы показалось, что Джона сначала смотрел на лицевые кости пациентки, потом зачем-то уставился на компьютерное изображение черепа. Для хирурга же куда большее значение имели детали – еле заметный угол наклона, толщина перегородки в десятую, сотую долю миллиметра. При большинстве операций на лице права на ошибку нет изначально. При экспериментальном лечении любая ошибка в расчетах способна обернуться катастрофой.

Но пока он был доволен результатом. Джона всегда отличался осторожностью, победу он праздновал, лишь окончательно в ней убедившись. И все же он позволил себе улыбнуться: его личная игра продвигалась очень даже неплохо.

Теперь можно было отдохнуть. Этим он и собирался заняться, когда в коридоре на него чуть не налетела эта шумная девица. Она, высокая от природы и широкоплечая, почему-то искренне считала себя миниатюрным подростком. Возможно, этому способствовало то, что в клинике почти не было зеркал – политика компании. Или потому, что для некоторых людей самообман превращается в настоящее искусство, которым они владеют мастерски.

Удержаться на ногах при столкновении Джоне удалось лишь потому, что он и сам регулярно занимался спортом. Девица же сочла это очередным доказательством того, что она на самом деле хрупкая и легкая. Она кокетливо захихикала – из-за травмы получилось не так романтично, как она намеревалась, однако указывать на это Джона не собирался.

– Натали, я могу вам чем-то помочь? – только и спросил он.

Он помнил, что девушку зовут Наташа. Фамилию забыл – потому что не интересовался. Про себя он называл эту девицу «Раша Наташа» и общался с ней в основном через переводчика, который избавлял его от необходимости забивать память всякой ерундой.

Теперь же переводчик уехал, и общение сводилось к тому немногому, что мог обеспечить ломаный английский Наташи. Даже этого хватало, ведь у Джоны не было с этой девицей никаких общих дел. Она относилась к пациенткам Танг Сун-Ми, да и в целом он ожогами не интересовался.

Так что обычно он просто здоровался с Наташей и шел дальше. Но обойти ее теперь, когда она стояла прямо перед ним, было бы слишком очевидным хамством.

Наташа же уходить с дороги не собиралась. Она повернула к нему смартфон и указала на экран:

– Вот, это… Тренд! Мы тренд, сегодня, рекорд!

– Вам нужна медицинская помощь?

– Нет-нет, я… Делиться, как сказать…

Из объяснений, сбивчивых и похожих на хаотичный набор слов, Джоне все-таки удалось понять, что Наташа чувствует себя прекрасно. Да и почему должно быть иначе, если ей операцию пока не проводили? А врача она перехватила лишь потому, что ей хотелось перед кем-то похвастаться своими достижениями. В столь поздний час вариантов оказалось не так уж много.

Тут Наташа была не совсем честна. Джона не сомневался, что при желании она могла бы найти кого-то из медсестер и присесть на уши им. Однако медсестры в клинике были в основном суровыми и немногословными – тоже политика компании. Ну а Джона Наташе просто нравился, причем уже давно, и она использовала любой повод, чтобы завладеть его вниманием.

Теперь же у нее и вовсе, как ей казалось, было достижение. Наташа, блогер со стажем, даже в клинике не отказалась от любимого дела. Она регулярно постила обновления в соцсетях, не скрывая, где находится.

Джоне это казалось нелепым и беспечным. Но Наташа получила личное разрешение доктора Монтгомери, оспаривать которое молодой хирург не собирался. Хотя бы потому, что прекрасно знал: по выходным Монтгомери то и дело играет в гольф с Александром Фразье, а значит, его позицию можно считать позицией руководства.

Они почему-то верили, что бурная виртуальная жизнь Наташи идет на пользу репутации клиники и привлекает новых спонсоров. Возможно, они были правы, Джона в таком разбирался куда хуже. Его устраивало только то, что фотографии сотрудников и персонала Наташа могла размещать в своем аккаунте лишь с их согласия.

Но теперь речь шла не о фотографиях как таковых. Наташа где-то добыла компьютерное приложение, которое позволяло смоделировать внешность пациента через несколько лет после операции. Она добилась от некоторых товарищей по несчастью позволения выложить картинки «до» и «после» с их участием. Вот это как раз принесло ей тот самый успех, которым она теперь хвасталась перед Джоной.

Она еще щебетала что-то на смеси русского и плохой пародии на английский, но хирург уже не слушал: он разглядывал коллажи, созданные приложением. В принципе, получилось не так уж плохо – не совсем далеко от истины. Но приложение все равно льстило пациентам, да еще и макияж порой накладывало. На самом деле такими идеальными эти люди не будут уже никогда. Но пусть верят… Сначала это им поможет, а потом они смирятся.

– Я вас поздравляю, – наконец прервал неожиданную собеседницу Джона. – Но при чем здесь я?

– Интервью! – выпалила Наташа. – Вы и я… Когда переводчик новый!

– Нет.

– Но… переводчик…

– Нет, – повторил Джона.

Когда появится переводчик, он сумеет объяснить девушке, почему хирургу не нужно никакое интервью. Джона готов был подбросить пару-тройку вежливых аргументов, щадящих самооценку пациентки.

На самом же деле он слишком хорошо понимал: Наташе нужно не интервью. Она, насмотревшаяся романтических фильмов, просто ищет повод побольше общаться с молодым хирургом. Ей наверняка кажется, что между ними обязательно вспыхнет искра, они начнут улыбаться друг другу, перестанут обращать внимание на языковой барьер, да и вообще, все, кроме их любви, станет неважным…

Зря все-таки Александр Фразье велел убрать из клиники зеркала. Зеркала иногда отрезвляют.

Кое-как избавившись от болтливой русской, Джона наконец направился на отдых. Завтра утром нужно назначить дату операции Эмми. Было немного страшно, хотя он уже корил себя за этот страх. Бессмысленно откладывать эксперимент, это ни к чему не приведет! А с другой стороны, он ведь не эксперимент откладывал, он откладывал момент, когда все способно рухнуть.

Джона был уверен, что главным событием дня станет это, потому что операций как таковых у него запланировано не было. Однако ранним утром, потягивая первую чашку кофе, он обнаружил кое-что новенькое в привычном пейзаже двора перед клиникой: на парковке появился большой автобус.

Это было как минимум необычно. Клиника Святой Розы располагалась в отдалении от федеральных трасс да и дорог общего пользования как таковых – в этом заключалось одно из ее преимуществ. С учетом всех знаков, встречающихся по пути, сюда очень трудно было попасть случайно. Сотрудники, пусть и небогатые, пользовались в основном личными автомобилями – в Америке это не роскошь. Пациенты прибывали на машинах с медицинским оборудованием.

Так что автобус привозил только сотрудников-иностранцев, доставляя их из аэропорта, а это всегда любопытно.

Джона уже знал, что примерно неделю назад клинику покинула группа из трех переводчиков. Из-за ошибки, допущенной кадровым отделом, замена тогда не прибыла, и пациенты вроде Наташи были вынуждены довольствоваться объяснениями на пальцах. Теперь же это исправили…

А может, и ошибки изначально не было. Джона знал, что многие переводчики, приезжая сюда, подписывали предварительное соглашение на минимальный и максимальный сроки работы. На словах все обычно обещали остаться на максимальный срок, потому что пребывали под впечатлением от гонорара.

Но время шло, начиналась работа, они разбирались, что именно здесь происходит. Выдерживали не все, некоторых даже отпускали раньше срока, потому что от них, постоянно рыдающих или пьяных, все равно не было толку. Джоне стало любопытно, сколько продержится нынешняя смена.

Первым автобус покинул толстяк со смуглой кожей, зябко кутающийся в слишком тонкое для здешних холодов пальто. Этот явно не из переводчиков, которые будут бегать по больнице и общаться непосредственно с пациентами. Скорее всего, он отправится в юридический отдел – переводить и заверять документы.

Следом за ним на парковку вышла азиатка средних лет, спокойная, как манекен. Она сразу же забрала из багажного отделения свою сумку и широкими, почти армейскими шагами двинулась к крыльцу. Эта может и справиться – вон доктор Танг же справляется!

Последней выбралась девушка, вызвавшая у Джоны особый интерес. С высоты нескольких этажей он не мог толком ее разглядеть, видел только, что она молодая, высокая, с подтянутой фигурой. Таких тут давно не было… А жаль.

В вопросах личной жизни Джона всегда был очень осторожен. Он не льстил себе, он прекрасно знал, что станет объектом охоты с момента, когда поступит в медицинский колледж. Потому что привлекателен – и потому что толковые врачи неплохо зарабатывают. Так что серьезных отношений он пока избегал: последнее, что было нужно молодому профессионалу, только-только вставшему на ноги, – это разорительный развод и пара-тройка детей, которых придется содержать ближайшие десятилетия. Поэтому он предпочитал вменяемых долгосрочных любовниц и дублирование методов предохранения.

Но все это оказалось легко организовать в большом городе. Переезд в клинику изначально вызывал вопросы по этой части жизни. Джона решил, что будет ориентироваться по ситуации и обязательно что-нибудь придумает. Вот только нельзя собрать ракетный двигатель, если у тебя под рукой только палка, камень и три сопли неизвестного происхождения.

Клиника Святой Розы совершенно не подходила для спокойных, взвешенных сексуальных отношений. Романы с пациентками для Джоны всегда были табу, за такое прощаются с карьерой, а здесь нашлись и другие причины, побуждавшие держаться подальше от медицинских коек. Среди персонала не было ни одной женщины младше сорока пяти, да еще и странноватая Мария эта носилась по этажам с Библией наперевес, проверяя, не задумывается ли кто-нибудь о грехе.

Джона уже успел съездить в ближайшие городки, но и там картина не радовала. Нет, молодые девушки, разумеется, были – и были очень красивые. Однако законный брак интересовал их куда больше, чем здравый смысл.

Поэтому Джона просто сдался, решил, что с этим придется подождать до отпуска. От сексуальной зависимости он никогда не страдал, работа отнимала огромное количество сил, так что принять новые правила оказалось не так уж сложно.

Но вот появилась эта девушка. Никакого романтического притяжения Джона к ней не испытывал – определение «любовь с первого взгляда» он считал устаревшим анекдотом. Он даже не был уверен, что удастся договориться с ней цивилизованно: она вполне могла оказаться истеричкой или очередной «золотоискательницей». Однако само ее прибытие приятно освежало здешнее болото, поэтому Джона оставил на столе опустевшую чашку кофе и отправился в холл.

Как оказалось, прибыл он очень вовремя. Распределением новичков занималась Обри Тейт: так как персонала в клинике было немного, это тоже входило в обязанности старшей медсестры. Угрюмого толстяка она поручила заботам своего племянника Чарли. Видимо, тоже заметила, что сам Чарли уже впился заинтересованным взглядом в молодую девушку. Обри не дура и насчет родственника иллюзий не испытывает – она знает, что лучше всего ему подходит определение «непредсказуемый дебил», и сделает все, чтобы держать его подальше от новенькой.

Сама Обри планировала провести экскурсию для азиатки, ну а молодую гостью передать под опеку Марии Брегич, которая, конечно же, явилась на встречу с потрепанной Библией. Джона подозревал, что эта женщина книгу и вместо подушки использовала, чтобы точно никогда не расставаться со Священным Писанием.

Похоже, Марии полагалось не только показать новенькой больницу, но и прочитать лекцию о высоком моральном облике здешних сотрудников. Да и сама новенькая, судя по натянутой улыбке, это поняла и приняла со смирением. Словом, Джоне повезло: он появился в идеальный момент.

– Миссис Тейт, вы не представите меня нашим новым коллегам? – очаровательно улыбнулся Джона.

На медсестер его улыбка не действовала. Обри лишь сильнее поджала губы. Мария попыталась украдкой прикоснуться к нему уголком Библии – в явной надежде на то, что хирург изойдет дымом и сгинет в пламени. Джона не обратил на них внимания, он разглядывал девушку.

На вид ей было около тридцати – плюс или минус пять лет, при такой внешности точно не определить. Не роковая красотка, но симпатичная – и это без косметики. Черты лица мягкие, при улыбке на щеках ямочки. Глаза серо-голубые, умные и хитрые, но хитрые без злобы. Похоже, ей пока любопытно, она ничего не боится… Значит, не понимает до конца, где оказалась.

В тепле клиники девушка уже сняла куртку и шапку. Фигуру новенькой Джона оценил верно – не слишком худая, но и не полная, держит себя в форме. Как раз то что нужно. Волосы гостьи пушились на сухом воздухе, и она быстрым привычным движением собрала их в хвост.

– Ольга Герасимова, – представилась она.

Если бы она не назвала русское имя, Джона ни за что не догадался бы, откуда она: ее английский был безупречен и не напоминал недавние жалкие потуги Наташи объединить незнакомые буквы в непонятные слова.

– Джона Нивс, доктор медицины, рад знакомству. Вы наш новый переводчик, полагаю?

Новенькая собиралась ответить, но Мария ее опередила, и голос медсестры был холоднее снегов, укутавших леса за окнами больницы:

– Очевидно, что мисс Герасимова переводчик. Кем еще она может быть? А теперь, если вы позволите, я должна провести для нее тур и объяснить правила поведения на территории!

– Позволю, – кивнул Джона. – Я позволю даже больше: вы можете пока отдохнуть, через полчаса ассистируйте на перевязке доктору Танг. Я сам провожу мисс Герасимову.

– Почему это? – тут же возмутилась Мария.

А вот Обри была поумнее. Она прекрасно понимала, чем новенькая заинтересовала хирурга. Не поощряла, конечно, но решила не спорить. При всей демократичности порядков в клинике Святой Розы здесь никогда не забывали о разнице между врачами и младшим персоналом.

– Как вам будет угодно, – кивнула старшая медсестра. – Мисс Герасимова, номер комнаты вы знаете, ваши вещи будут ждать вас там. Завтра утром старший коллега, который назначен курировать вас ближайший месяц, выдаст вам задание. Ну а сегодня отдыхайте, привыкайте – и добро пожаловать в клинику Святой Розы!

– Благодарю, – ответила новенькая.

Она прекрасно поняла, что только что произошло. Причем всё – и возмущение Марии, и недовольство Обри, и двойной смысл поступка Джоны. Она не спешила ни смущаться, ни радоваться. Похоже, она пока не решила, как реагировать.

Это почему-то понравилось Джоне даже больше, чем мгновенный флирт. Он решил и сам не торопить события. К тому же он помнил свои впечатления, когда он только прибыл в клинику. Это место серьезно влияло на людей, и Джона подумал, что куда правильней сейчас не играть на эмоциональной уязвимости новенькой, позволить ей освоиться, а потом уже предлагать что-то.

– Давайте начнем с начала, – сказал он. – Как много вам известно о клинике, мисс Герасимова?

– Можно просто Ольга, – позволила новенькая.

– Джона.

– Учту. А знаю я не так много – только главное, без этого даже с моим авантюризмом я не согласилась бы на такую работу. Клиника Святой Розы – частный центр экспериментальной трансплантологии, в котором принимают пациентов со всего мира. Именно поэтому вам и необходим переводчик.

– В принципе, верно. Теперь пройдемся по нюансам.

Частная клиника такого масштаба никого в США не удивила. Местная законодательная система допускала финансирование подобных учреждений как корпорациями, так и физическими лицами. Это не влияло на престиж и качество процедур, а также возможное признание проведенных в клинике исследований.

Именно исследования и привлекли в свое время Джону. Клиника открылась в две тысячи пятнадцатом году, и к моменту, когда он узнал о ней, благополучно существовала уже несколько лет. Она создавала условия, которые хирурги не получили бы больше нигде, да и понятно почему…

– Существует трансплантация органов, которая проводится достаточно часто, – пояснил Джона. – В этом, увы, есть печальная потребность. Регулярное повторение процедуры позволяет получить и опыт, и более-менее стабильный протокол проведения операции. Примеров хватает – пересадка почки, печени, даже сердца… Ну, вы понимаете. Бывают более сложные варианты, вроде пересадки сердца и легких одновременно. Тогда требуется творческий подход, но мы все равно говорим о более-менее понятных процедурах. Однако иногда выпадают случаи, которые объединяют творческий и комплексный подход, они уникальны – и требуют большего изучения.

– Пересадка лица, например? – тихо спросила Ольга, не глядя на своего собеседника.

– Значит, историю клиники вы все-таки изучили?

– Поверхностно.

– Эта история не так длинна, чтобы стать сложной. Да, начиналось все с пересадок лица. Это сложнейшая операция, предполагающая одновременную работу с костями, мышцами, нервами… Думаю, вы и сами догадываетесь, что простым такое не будет. Потребность в пересадке лица возникает достаточно редко. Но между тем она часто связана для человека с полноценной жизнью.

Ему хотелось пуститься в подробности. Джона умел увлекаться работой и не стеснялся этого. Он мог бы рассказать своей спутнице, что первые попытки пересадить лицо одного человека другому были предприняты не так уж давно – и далеко не все они получились удачными. Хирурги шли путем проб и ошибок, вырывая бесценные знания по крупицам. В большинстве своем такие операции проводились в разных больницах – да что там, разных штатах и разных странах! Из-за этого немногочисленные знания очень сложно было хоть как-то систематизировать.

Поэтому появление такого заведения, как клиника Святой Розы, стало необходимостью – и уже принесло много пользы. Но рассказывать обо всех проведенных здесь уникальных операциях Джона не стал, потому что понимал: Ольга не разберется, потеряет нить разговора, как бы умна она ни была. Поэтому он предпочел ограничиться общими фактами.

– Сюда привозили людей из разных стран, а также тех, кто по какой-то причине не смог получить помощь в других больницах. Лечение было бесплатным, что немаловажно, однако пациенты отказывались от любых претензий, и это развязывало врачам руки.

– Звучит жутко, – заметила Ольга.

– Согласен, прозвучало страшно… Но мы ведь говорим не о каком-нибудь нацистском концлагере! Здесь собраны нормальные люди. Перед каждой операцией хирурги обсуждали с пациентом возможные исходы. Если пациент отказывался рискнуть, никто не настаивал. Но, поверьте, сюда приезжали те, кому смерть уже была не так страшна… Вы побеседуете с нашими пациентами позже. Пока я могу лишь сказать, что смертей за всю историю существования клиники здесь не было. Были отказы. Были неудачные операции – но меньшинство из проведенных. Клиника хранит полученные знания, сюда приезжают на стажировку и обучение лучшие хирурги.

Пациенты не просто получали в клинике бесплатную помощь, о которой прежде не могли и мечтать. Они оставались под наблюдением даже после выписки, раз в несколько лет приезжали сюда для обследования и возможной корректировки лечения.

Первый успех позволил клинике развиваться. Уже через несколько лет начали проводиться первые эксперименты по пересадке рук – полностью или частично. Джона упомянул только удачные, про остальное ей лучше пока не знать. От переводчика все равно ничего не зависит, и будет куда больше толку, если Ольга при пациентах останется спокойной и уверенной в успехе.

– Здание строилось специально под этот проект, – пояснил Джона. – И, поверь мне, не зря! Центр комплекса – это, конечно, высотка, в которой мы сейчас находимся, она спроектирована идеально. Рядом есть и хозяйственные постройки: склад, генератор…

– Крематорий, – тихо добавила Ольга.

– Не хотел говорить – но ты сама поняла. Да, крематорий. Как ты догадалась?

– А с чем я должна была его перепутать? С зоной барбекю?

– Да, неловко получилось, – признал Джона. – Но ты и сама понимаешь, что при такой специализации клиники образуется некое количество биологических отходов, в отношении которых действуют строгие правила утилизации. Без крематория эту клинику просто не открыли бы. Но его вынесли в отдельное здание, которое не видно из окон палат или жилых комнат персонала.

– Что ж, и на том спасибо…

Такой высотке требовался надежный фундамент, поэтому подземных этажей оказалось два. В одном стояли автомобили – суровый климат намекал, что оставлять их на гостевой парковке не слишком разумно, даже при том, что она большую часть времени пустовала.

Под землей располагался и морг. Попасть туда можно было лишь по ограниченному количеству пропусков, и пропуск переводчика к ним не относился. Да и вряд ли Ольга рвалась побывать в подобном месте. Поэтому Джона лишь упомянул, где оно, уточнять не стал, а новенькая и не задавала вопросов.

На первом этаже гости сразу оказывались в холле, рядом располагались конференц-зал для тех редких случаев, когда в клинику приглашали прессу, и приемный покой для пациентов. В холле круглые сутки дежурили администраторы и охрана, однако выглядело это скорее как регистрационная стойка в дорогом отеле, а не как вход в больницу.

Дальше начиналась закрытая для гостей зона, в первую очередь – операционные, процедурные и реанимация.

– Туда мне, наверно, тоже нельзя? – предположила Ольга.

– Когда как. Просто так нельзя. Но бывают ситуации, когда с пациентом нужно срочно поговорить, успокоить его, а перемещать опасно. Тогда тебя могут вызвать. Надеюсь, у тебя крепкие нервы.

– Мне уже сказали, что крепкие нервы – одно из основных требований к соискателям.

Тут хотелось усмехнуться – потому что Джона имел возможность наблюдать за многими переводчиками и успел убедиться, что свои нервы переоценивали почти все. Однако улыбку сразу после обсуждения реанимации Ольга могла неправильно понять, и хирург остался спокоен.

– Этажом выше находятся палаты пациентов, – продолжил он. – Между ними и операционными установлен специальный лифт, которым пользуется только медицинский персонал. Ты ошибку не допустишь, вызвать его можно исключительно по пропуску, твоим не получится. Для всех остальных работают два общих лифта, ну, и лестница.

Джона выяснил – чуть ли не случайно, – что по первоначальному проекту комнаты персонала должны были располагаться над палатами. К счастью, план этот показали Уолтеру Монтгомери, который потребовал сделать между ними нежилую зону.

– Пациенты будут кричать по ночам, – лаконично пояснил он.

– Может, не будут? – с надеждой спросил архитектор, которому не хотелось переделывать план.

– Будут.

Тут Джона оказался солидарен со старшим коллегой. Даже в лучшей клинике с великолепными препаратами случалось всякое. Это вовсе не означало, что крики здесь звучали постоянно, однако порой одной ночи достаточно, чтобы пошатнуть даже самую крепкую психику.

К Уолтеру прислушались: между палатами и жилой зоной обустроили комнаты отдыха и кафе. Персонал же поселился на верхних этажах, в комнатах, из которых открывался великолепный вид на старый сосновый лес.

К одной из таких комнат и привел теперь гостью Джона. Он помнил, какой номер ей достался. Хотелось зайти внутрь, и Джона даже не был уверен, что переводчица его прогонит. Но не был он уверен и в обратном, вспомнил, что Ольга наверняка устала, и остался за порогом.

Ничего, время у них еще будет. Да, к такому месту, как клиника Святой Розы, сложно привыкнуть. Но через несколько дней Ольга наверняка приспособится, ей самой захочется отвлечься – и вот тогда Джона вполне может быть вознагражден за терпение.

Если не случится что-нибудь такое, что отвлечет их обоих. Однако такого расклада хирург по-настоящему не боялся. Он уже усвоил, что в этой клинике, пусть и по-своему жуткой, все всегда идет по плану – а иначе и быть не может.

Глава 3
Лю Энлэй

Лин была спокойна, и это радовало. Внушало надежду, что все еще можно исправить. Да, официально развод уже состоялся. Но если договориться сейчас, обернуть дело вспять будет не так уж сложно. Многие знакомые вообще не знают о том, что они решили развестись – по крайней мере, со стороны Энлэя.

Он надеялся, что спокойствие в случае его жены – пока не получалось думать о ней как о бывшей – означает готовность к переговорам. Когда Лин рыдала, кричала и обвиняла его в чем-то, он не надеялся объяснить ей, почему им лучше остаться вместе. Да что там, из ее сбивчивых, полных всхлипываний и подвываний объяснений он и сам не мог толком понять, чего же она хочет. Он лишь усвоил, что ей не очень-то хотелось разводиться, она просто считала это необходимым.

Энлэй пытался успокоить жену и раньше, но любая личная встреча все-таки завершалась слезами Лин и обвинениями. Видеочат неожиданно оказался куда приятней и спокойней. Энлэй даже сожалел, что не предложил такое раньше.

– Мой адвокат передал бумаги твоему, – сказала Лин. – Я знаю, что ты далеко, тебе доставят почтой. Нужно будет подписать и отправить обратно. Там ничего нового, все то, о чем мы с тобой и договорились, это чисто юридический момент.

Энлэй решил, что настала пора рискнуть.

– Которого вполне можно избежать. И вообще все это можно исправить, пока не поздно.

Обычно на этом моменте Лин тут же повышала голос. Теперь она лишь досадливо поморщилась, однако соглашаться не спешила.

– Даже не начинай.

– Почему? – спросил Энлэй. – Я ведь не понимаю!

– Да, я… Я вижу. Но ты уже и не поймешь.

Понять и правда было трудно. Он точно знал, что у Лин не было другого мужчины. И при разводе его жена отказалась от любых материальных претензий: она ушла от него с тем же, с чем пришла. На момент свадьбы они с Лин оба неплохо зарабатывали, в итоге каждый остался при своем. Если бы в браке родились дети, пришлось бы обсуждать алименты… Но с детьми Энлэй ее не отпустил бы, пожалуй. Он предпочел не обдумывать это, и так тошно было.

У их развода не было никакой корыстной причины, не было ни предательства, ни катастрофы, способной разлучить их. Просто после трех лет брака, который Энлэю казался прекрасным, Лин начала все это – и не пожелала заканчивать.

Она смерила теперь уже бывшего мужа тяжелым взглядом и покачала головой, словно сама себе не веря.

– Попытаюсь последний раз – даже не знаю зачем! Я подала на развод, потому что ты меня не любишь.

– Ну и что? – искренне изумился Энлэй.

Он вообще не понимал, почему это вдруг стало новостью. Во-первых, о том, что он ее не любит, Лин знала еще три года назад. Во-вторых, в любовь как в явление он вообще не верил – и об этом она тоже знала.

Энлэй считал, что это и не обязательно. Никто ведь толком не мог объяснить, что такое любовь! Игра гормонов? Наваждение? Или долгосрочное психическое расстройство? В общем, то, что невозможно контролировать, а порой и следует лечить. Слишком зыбкая почва, на которой ничего толкового не построишь.

Поэтому он предпочел действовать иначе. Лин устраивала его всем – она его возбуждала ночью и внушала искреннее уважение днем. Он готов был видеть ее рядом с собой долгие годы… всегда! Он выполнял любые ее просьбы, был с ней честен и никогда не изменял. Ему казалось, что у брака тоже есть определенные правила, и Энлэй искренне стремился их соблюдать. Да они жили куда лучше, чем многие знакомые пары, клявшиеся друг другу в вечной любви!

А потом все рассыпалось в один миг.

– Вот поэтому я и говорю, что ты не поймешь, – грустно улыбнулась Лин. – Не напоминай мне про то, что было в начале. Это я допустила ошибку. Теперь я это понимаю.

– И какую же?

– Я верила, что все можно исправить. Думала, что будет как в кино: ты проникнешься моей любовью, разделишь ее. Именно я покажу тебе, что это такое!

Энлэй едва сдержал снисходительную усмешку – не хотелось оскорблять Лин. Но это иронично… Даже в умнейших из женщин сентиментальность порой побеждает здравый смысл. Так ведь годы должны были сделать Лин прагматичней, а не подтолкнуть к бегству в никуда!

– Послушай, уже очевидно, что мы с тобой проходим через кризис. – Энлэй старался говорить как можно мягче, чтобы хотя бы к тону она не придралась. – Но можно сделать его менее разрушительным? Ты знаешь, что я принял предложение отправиться в деловую поездку, мы с тобой точно в ближайшие месяцы не увидимся. Может, ты просто возьмешь паузу и еще раз все обдумаешь?

– Как я и предполагала, ты меня не слышишь… Я думала достаточно. Для меня ничего не изменится.

– Ты так уверена, что обязательно заведешь отношения, полные любви и взаимопонимания? Как в кино?

Он не хотел ее уколоть. Ему действительно было любопытно, что она там себе нафантазировала.

Лин не смутилась:

– Нет, я в этом совсем не уверена. Возможно, я никого не встречу долгие годы. Или никогда. Не рожу детей. Останусь разведенкой. Видишь? Я говорю об этом без истерики, Энлэй, я спокойна. Я все обдумала. Я принимаю любой из этих вариантов – хотя и надеюсь на лучшее.

– Но это же… нелепо.

– Просто непонятно тебе. Я не могу остаться с тобой, потому что любила, а теперь не люблю. Это намного хуже, чем просто жить с нелюбимым человеком.

Она все-таки была права: Энлэй не мог ее понять. Он по-прежнему слишком уважал Лин, чтобы списать все происходящее на какой-нибудь бабий каприз. Похоже, вся эта история с любовью имела для его бывшей жены куда большее значение, чем он представлял.

И тут уж он ничего не мог ей предложить. Отношения с любовью у Энлэя всегда были натянутыми. Он не мог сказать, что никогда никого не любил. Ему доводилось испытывать эту необъяснимую, неконтролируемую привязанность, вгрызающуюся во все чувства сразу. Но он не сомневался, что такое не нужно поощрять, да и объяснение происходящему наверняка найдется. Поэтому он наконец признал самому себе: Лин придется отпустить.

– Хорошо, – кивнул он. – Я подпишу все, что придет от твоего адвоката. То, что мне сейчас тяжело, пойдет в твою систему эмоциональных ценностей?

– Я это учту, но ничего не изменится, – покачала головой Лин. – Ты жалеешь не о том, что теряешь меня, а о том, что сорвался проект «Идеальный брак». Причем без малейшей ошибки с твоей стороны – ты ведь все сделал как надо! Но в любви не бывает строгого «как надо», вот в чем подвох.

– Тебе виднее.

– Да и я перегорела… Это оказалось самое страшное.

– Ты меня уговариваешь или себя? – спросил Энлэй.

– Не нужно так – ты сейчас знаешь, что обижаешь меня. Удачи тебе… Я действительно надеюсь, что для тебя однажды все изменится и ты меня поймешь.

Он лишь пожал плечами, завершая вызов. Их с Лин развод вроде как состоялся не прямо сейчас, и все же на душе было паскудно. Бывшая жена сказала верно: он все сделал, чтобы этот брак выстоял. И он терпеть не мог сорвавшиеся проекты. С семейной жизнью вообще отдельная история: Энлэй слишком хорошо понимал, скольких людей порадует его провал… Как вообще предпринимать новую попытку? У него изначально не было права на неудачу, а уж на вторую неудачу – тем более.

Он решил пока просто отстраниться от этого. Он в любом случае не начнет искать никого нового, пока не закончится задание в клинике Святой Розы. Энлэй позволил себе сосредоточиться лишь на работе, это всегда помогало. В работе было важно только то, что он делает, работа никогда не решала, что нужно устроить истерику, потому что кто-то кого-то не любит или недостаточно счастлив!

Увы, очень скоро оказалось, что и в работе подвох может подкрасться неожиданно. Энлэй надеялся, что сегодня у него будут только привычные дела, рутина в такие моменты спасала. Однако внезапно выяснилось, что его назначили на роль куратора для нового переводчика, заменившего недавно уехавшего Семена Зайцева.

Энлэю не хотелось бы заниматься этим в любом случае, а при том, что его подопечным станет русский, – вдвойне. Иначе и быть не могло: после позорного бегства Зайцева администрация должна была пригласить носителя русского языка; пациентов, которым требовался такой переводчик, в клинике хватало, да и Алексеев этот не совсем адекватный очень некстати явился на днях…

Так что Энлэй, как и остальные, ожидал появления нового русского переводчика. Но он не предполагал, что именно ему придется вводить в дело нового человека. Хотелось сразу же отказаться, а причин он не находил. На поверку оказалось, что у него действительно занято меньше часов, чем у других переводчиков. Ну а прямо заявить, что ему не хочется работать с русскими, – все равно что подать заявление на увольнение.

Пришлось смириться, нацепить на лицо нейтрально-дружелюбное выражение и идти в холл, где его дожидался временный подопечный.

Он ожидал увидеть кого-нибудь вроде Зайцева – мужчину лет пятидесяти, с уймой научных работ и регалий – администрация больницы такое любит. Однако вместо этого навстречу Энлэю направилась молодая женщина – лет тридцати пяти, не больше.

Она была очаровательной и улыбалась вполне искренне. Она ни в чем не была виновата. Просто против нее играло сразу все: и неприязнь Энлэя к русским, и усталость последних дней, и только что завершившийся разговор с Лин. Поэтому подопечную хотелось прикопать в сугроб, а не возиться с ней.

– Здравствуйте! – прощебетала новенькая. – Меня зовут Ольга Герасимова, это ведь вы мой координатор?

На английском она говорила безупречно, но Энлэй тут же прицепил на нее ярлык русского акцента. И неважно, что акцента у нее не было, Энлэй прекрасно помнил произношение Зайцева.

– Лю Энлэй, – представился он. – Да, в ближайший месяц, весь испытательный срок, вы можете обращаться ко мне по любым вопросам. Связанным с работой, разумеется. Вам требуется обзорный тур?

Энлэй общался с ней спокойно, ровно, не повышал голос и не показывал свое презрение. И все-таки девица оказалась более сообразительной, чем он ожидал. Она каким-то образом уловила его истинное настроение и улыбаться наконец прекратила.

– Нет, вчера больницу мне показал доктор Нивс. Но он врач, о моей работе он мало что знает.

Ну, конечно, Джона Нивс… Следовало догадаться, что такую сотрудницу он не пропустит.

В представлении Энлэя Нивс был до пошлости стереотипным американским ковбоем, зачем-то обрядившимся в белый халат. Светлые волосы, белоснежная улыбка, четко очерченная квадратная челюсть – полный набор! Нивс прекрасно знал, что привлекателен в пределах культуры родной страны, и наслаждался этим. Он следил за собой, регулярно ходил в спортзал, зубы точно подкорректировал и даже в клинику заказывал лишь одежду элитных брендов.

Хотя это место все равно несколько подрезало ему крылья. Заводить отношения с пациентками было строжайше запрещено, да и Нивс не стал бы, не идиот же он. А среди сотрудниц предусмотрительно не оказалось никого из нужной возрастной категории – до этого дня. Странно, конечно, что выбрали именно ее. Скорее всего, начальство сделало выводы после случая с Зайцевым и предпочло кого-то более молодого и выносливого, а мужчин, готовых сюда поехать, так быстро не нашлось.

Так что присутствие рядом с ней Нивса уже не вызывало вопросов. Для Энлэя это было плохо и хорошо одновременно. Хорошо – потому что именно к Нивсу девица будет приставать с любыми вопросами, не связанными с работой, а значит, меньше раздражать Энлэя. Плохо – потому что графики переводчиков и хирургов чаще всего не совпадали, и в свободное время Нивс мог выразить необъяснимое желание слоняться где-то поблизости.

Но и это придется перетерпеть. Никто не обещал, что задание будет простым.

– Вам переслали список пациентов? – уточнил Энлэй.

– Переслали, но я мало что поняла… По сути, это просто список имен, написанный разными цветами!

– И в каждом цвете есть смысл. Фиолетовые – те, кто нуждается преимущественно в вас. Другие переводчики могут поработать с этими людьми, но справятся хуже. Зеленый – пациенты, которые говорят на известном вам языке, но являются преимущественными клиентами других переводчиков. Красный – пациенты, которые не говорят ни на одном из известных вам языков. Это не значит, что вы не должны подходить к ним. Просто все, кто проходит здесь лечение, находятся в стрессе, поэтому постарайтесь найти для них подходящего переводчика.

– Да уж, в таком месте не каждую проблему можно объяснить на пальцах, – поежилась Герасимова.

– Особенно с учетом того, что у многих пациентов нет пальцев.

При всей неприязни к новенькой Энлэй должен был признать, что справлялась эта девица неплохо. Клиника Святой Розы была особенным местом, которое умело подавлять людей. Кто-то тут полностью терял работоспособность, кто-то ломался постепенно, кто-то кое-как справлялся.

Да что далеко ходить – сам Энлэй привык не сразу! Он не позволил эмоциональному давлению остановить себя, он в первый же день приступил к работе. Однако легко ему не было. Даже само здание подавляло… Он до сих пор помнил момент, когда впервые увидел клинику – сумрачную серо-белую высотку, появившуюся над кронами старых деревьев. Это здание, вдруг возникшее посреди леса, в отдалении даже от самых маленьких городков, казалось неуместным. Да еще и крематорий этот, расположенный неподалеку, радости не добавлял! Возле клиники располагались и другие хозяйственные постройки, но по-настоящему угнетал только крематорий.

Помимо тяжелой атмосферы такое расположение обеспечивало и бытовые неудобства. Большую часть времени генераторы служили исправно, но в суровых условиях зимы на Аляске бывали сбои. Тогда запускались только резервные генераторы, обеспечивавшие работу медицинского оборудования. Во всех остальных помещениях приходилось справляться с самыми разными проблемами – от внезапного обесточивания до отключения отопления.

К тому же больница находилась в определенной изоляции. Уезжать отсюда не запрещалось, но ни о каком общественном транспорте и речи не шло. Сотрудники, лишенные личных автомобилей, полностью зависели от коллег. Прогуляться было негде, да и опасно – до недавних пор дикие животные вполне обоснованно считали эти леса своей территорией.

Гостей привозить тоже запрещалось. Никаких исключений для друзей и членов семьи. Собственно, ради этого клинику и построили в такой глуши – чтобы защитить приватность пациентов.

В первые дни жизни здесь Энлэю приходилось постоянно напоминать себе, что он не в тюрьме. Он приехал добровольно и может уехать в любой момент. Его никто не убьет и не закопает в лесу за то, что он узнал слишком много! И все-таки эти навязчивые мысли отвлекали…

Но Герасимова была то ли слишком легкомысленна для страха, то ли отлично справлялась с собственными эмоциями. При общении с Энлэем она держалась так, словно прибыла в клинику не первый раз и все тут знала.

Теперь ему было любопытно, как она справится с пациентами. Больница – это еще полбеды, а вот люди, собранные здесь… Никакая теория не подготовит к встрече с ними.

– Доктор Нивс представил вас пациентам? – поинтересовался Энлэй.

– Нет, он… Он сказал, что не стоит к ним лишний раз соваться.

Ловко. Нивс прекрасно знал, что к новенькой приставят куратора, и свалил самую неприятную часть на него. Сам же хирург не хотел, чтобы его встречи с Герасимовой были чем-то омрачены – тогда они быстрее станут романтическими.

Для Энлэя это ничего не меняло, он на симпатию новенькой не претендовал.

– Наших пациентов можно разделить на четыре условные группы, – сказал он, когда они с Герасимовой добрались до служебного лифта. – Первая – это люди, которым операцию сделали несколько лет назад и все прошло хорошо. Они не живут в больнице постоянно, но иногда приезжают на обследования и остаются на несколько дней.

– Много таких?

– Сейчас – около десяти человек. В целом девяносто процентов операций в клинике проходит успешно.

Герасимова не стала спрашивать, какая участь постигает остальные десять процентов. Как будто так сложно догадаться! Об этом в клинике старались лишний раз не говорить.

– Вторая группа – это те, кто уже готов к операции морально и физически, они дожидаются донора, – продолжил Энлэй. – Точную дату обычно определяют в течение недели. Эти пациенты нервничают, что вполне понятно, обращаются к врачам с вопросами, а иногда просто беседуют с переводчиками, чтобы отвлечься. Свое мнение навязывать им не нужно. Если вы чего-то не знаете наверняка, не придумывайте и не ищите в интернете, а обратитесь к врачу.

– Я и не собиралась сочинительствовать.

– Похвально. Третья группа – это вторая группа после операции. Поскольку операции здесь проводятся только тяжелые, пациенты остаются в больнице на месяцы и даже годы. Вы как переводчик участвуете в обходах с врачами и реагируете на срочные вызовы, это обязательно. По желанию можете навещать кого-то из пациентов, но только при одобрении лечащего врача.

– Насколько я поняла, здесь все должно одобряться врачами…

– Вы поняли правильно. Четвертая группа – те, кто еще не решился на операцию и прибывает в клинику на финальную консультацию, после которой должен принять решение. Они, как правило, надолго не задерживаются. Но они особенно уязвимы, с ними лучше лишний раз не общаться. Даже если вам кажется, что вы их поддерживаете, они могут истолковать ваши слова непредсказуемо. Вам это принесет лишь проблемы.

– Да я уже уяснила, что личное мнение здесь не в цене…

– Если вам хотелось посвятить больше времени самовыражению, вы выбрали не то место работы. Я передам вас доктору Танг, у вас по графику обход с ней.

Если Герасимовой и хотелось оказаться в компании Нивса, ей хотя бы хватило мозгов не вздыхать об этом. Она восприняла назначение спокойно, ожидая, очевидно, что Энлэй сразу отведет ее к нужному врачу.

Но упрощать ей жизнь Энлэй не собирался. Он специально построил маршрут так, чтобы по пути к доктору им пришлось пройти через весь этаж пациентов. В такое время они обычно не были заняты на процедурах и осмотрах и оставались или в своих палатах, или гуляли по коридорам.

Энлэй хотел, чтобы она увидела их – сразу многих. Увидела, что представляет собой пересадка лица и люди, нуждающиеся в ней. О таком можно читать, можно смотреть фото и даже видео – но все это не подготовит к реальной картине. Энлэю доводилось наблюдать, как такое зрелище ломало даже взрослых мужчин.

Однако новенькая справилась неожиданно достойно. Нет, равнодушной она не осталась, он заметил всё – и нервно сжатые кулаки, и момент, когда улыбка стала откровенно натянутой, а взгляд – немного кукольным, как бывает, когда человек усилием воли запрещает себе смотреть в другую сторону. И все же, если не приглядываться, Герасимова казалась вполне спокойной. Пациентам этого было достаточно.

В дальней части коридора их дожидалась доктор Танг.

– Вы могли бы попасть сразу сюда по лестнице, – только и сказала она.

– Думаю, мисс Герасимовой полезно изучать разные маршруты, – безразлично отозвался Энлэй. С Танг он не ладил, но это мало что значило – с Танг Сун-Ми не ладил никто. – Удачной смены. Если потребуется, вы можете связаться со мной в любой момент.

– Надеюсь, это не потребуется, – отозвалась Герасимова, и лишь так она позволила себе показать, что Энлэй ей тоже не понравился.

Вот и славно, не он один будет мучиться.

До собственного обхода Энлэю оставалось еще полчаса, и он решил использовать это время, чтобы заглянуть к Дереку, раз уж оказался на нужном этаже.

Дерек как раз был из местных и в переводчике вообще не нуждался. Но это был тот редкий случай, когда Энлэй позволил себе проявить личную симпатию. Хотя бы потому, что больше этого не делал никто: Дерек оказался среди изгоев.

Причин было две. Во-первых, несостоявшихся самоубийц в клинике Святой Розы недолюбливали. Если бы о таком заговорили открыто, начальство бы быстренько провело чистку штата. Однако никто не мог заставить сотрудников делать больше, чем предписывали их обязанности. Поэтому очень многие держались подальше от тех, кто сам навлек на себя беду.

Однако даже среди самоубийц Дерек оказался в наихудшем положении. Очень уж специфическую внешность обеспечила ему травма – это и стало второй причиной его одиночества. В этом он был как раз не виноват, такое вообще невозможно проконтролировать. Из-за потери значительной части костей его лицо почти не напоминало человеческое. Дерек был похож на огромное насекомое, не способное не то что говорить – даже выражать основные эмоции. Рядом с ним становилось страшно, и собственная смертность вдруг делалась особенно очевидной.

Дерек обо всем этом прекрасно знал. Роль изгоя он принимал с удивительным смирением – будто наказывая самого себя за то, что совершил. Когда Энлэй заметил это, он стал почаще приходить к одинокому пациенту. Особенно важным это стало теперь – накануне той самой операции, которую Дерек ждал очень долго.

Энлэй заглянул в палату, убедился, что пациент не спит, а возится с планшетом, и подошел ближе.

– Ты как? – спросил переводчик. – На сколько назначили завтра?

Ответить голосом Дерек, конечно же, не мог – его голос затих в день сорвавшегося самоубийства. Однако взаимодействовать с миром было нужно, поэтому на планшет давно установили специальную программу. Дерек набирал текст или выбирал заранее заготовленный, а компьютер озвучивал все это бесстрастным голосом. Дерек, развлекаясь, делал этот голос то детским, то женским, то мультяшным. Но сейчас настроение у него было не самое веселое, и компьютер вернулся к голосу по умолчанию – мужскому, неопределенного возраста.

– Восемь, – прошелестел он.

– Боишься?

Энлэй ожидал, что Дерек ответит заготовкой – «да» или «нет». Однако пациент набирал текст долго, и лишь потом компьютер озвучил:

– Боюсь остаться в живых, если не получится. Не могу так больше.

– Перестань, не о том думаешь. Они ведь не зря держали тебя в листе ожидания так долго. Они внимательно подбирали донора, они все спланировали. Должно получиться!

Энлэй не пытался просто утешить пациента, все так и было. Случай Дерека оказался предельно сложным – и из-за тяжести травмы, и из-за редкой группы крови пациента, исключающей многих и без того немногочисленных доноров. Но теперь клинике, похоже, наконец-то удалось подыскать кого-то. В этом было одно из главных преимуществ заведения: они работали с базой доноров из разных стран мира, не только из США.

– Нет гарантий, – заявил Дерек.

– Это понятно, дружище, кто тебе тут гарантии может дать? Но ты знаешь наших медиков. Они берутся за что-то, только если шансы на успех очень высоки.

– Не хочу об этом. Как дела с Лин?

Дерек был одним из немногих, кому Энлэй рассказывал о личном. Не то чтобы он стремился… Ему просто хотелось, чтобы пациент чувствовал себя рядом с ним нормальным. А что обсуждают обычные приятели? Работу. Семейную жизнь. Планы на будущее… Да и потом, вся эта история с Лин слишком сильно давила на Энлэя в последние дни, и поделиться с кем-то оказалось даже полезно.

– Все кончено, – признал он. – Я предложил ей попробовать снова. Но мы уперлись в тот самый аргумент, за которым пропасть.

– Какой?

– «Ты меня не любишь».

– Будешь продолжать?

Дерек не стал уточнять, что именно, они оба понимали.

– Не буду, – признал Энлэй. – Мне кажется, я и так настаивал слишком долго. Пора двигаться дальше.

Он оставался в палате до самого обхода, а потом ушел, пожелав удачи. Он не стал обещать Дереку, что еще заглянет. Вероятнее всего, тут уже ночью начнут дежурить врачи, у них под ногами лучше не путаться.

Энлэй ожидал, что новенькая мелькнет рядом с ним хотя бы раз. Он сам в первый рабочий день обращался к куратору, кажется, раза два-три. Но Герасимова то ли разобралась во всем быстрее, то ли задавала вопросы другим сотрудникам. Энлэя устраивали оба варианта, ему не особенно хотелось видеть эту русскую.

Ближе к вечеру пошел снег. Энлэй надеялся, что все закончится быстро, да не сложилось. Снег перешел в метель – из паскудных, которые налетают с резкими порывами ветра. Такая погода не радует в любых условиях, а в клинике способна еще и обернуться серьезными проблемами.

Энлэй уже смирился с тем, что плохо начавшийся день плохо и закончится. Поэтому он даже не удивился, когда в комнате погас свет. Странно было бы, если бы генераторы не отключились при таких условиях!

Самого Энлэя это не беспокоило, но внушало определенную тревогу за Дерека. Не отменят ли операцию, если нормальную подачу электричества не наладят? И доставили ли уже донора? Если тело хранилось в городе, а дорогу занесло, к восьми утра могут и не успеть… Сложно сказать, что произойдет с Дереком, если операция сорвется. Однако повлиять Энлэй ни на что не мог, ему оставалось лишь ждать вместе со всеми.

Сон, который сейчас очень помог бы, никак не шел. Нервы оставались натянутыми после разговора с Лин, а потом еще русская подопечная добавилась и тревога за Дерека… Энлэй просто погрузился в чтение электронной книги, которая сама по себе давала достаточно света.

Он прервался, лишь услышав в коридоре чьи-то шаги. Это было странно… В клинике только врачи работали круглые сутки, но им нечего было делать на этом этаже. Остальные жили по общему графику, никто не стал бы бродить просто так в три часа ночи – да еще и при полной темноте!

Может, там и вовсе никого нет, это всего лишь отзвуки ветра? Такой вариант Энлэя тоже не слишком радовал. Получается, он дошел до такого состояния, когда у него чуть ли не слуховые галлюцинации начались? Такого он себе позволить не мог, ему нужно было знать наверняка. Поэтому Энлэй отложил книгу, накинул халат и направился к выходу.

Вот только в коридоре никого не было. Любой нормальный человек выдал бы себя светом фонаря или свечи. Да и тот, кто решил бы таиться, не остался бы невидимкой: в окно проникало достаточно света от прожектора, установленного на внешней стороне здания, он тоже работал при любых обстоятельствах.

Получается, Энлэю все-таки почудилось… Это настораживало – но это же указывало, что ему, как и Лин, следует просто отпустить ситуацию и двигаться дальше.

Как ни странно, эта незатейливая мысль помогла. Энлэй вернулся в комнату и наконец заснул.

Проснуться он собирался по будильнику, однако звонок телефона вырвал его из спокойного сна на час раньше. Не до конца понимая, кому вдруг понадобилось его внимание, Энлэй все же ответил.

– Слушаю.

– Это Ольга Герасимова, – сообщил уже знакомый голос. – Вы не могли бы как можно быстрее собраться и прийти в конференц-зал?

– Мисс Герасимова, я, кажется, ясно дал вам понять, что мои консультации вам положены только в рабочее время!

– А это не мне надо – и речь не о вашей консультации. Тут, похоже, всех собирают, ситуация тяжелая… Ночью пропал один из пациентов, его нужно срочно найти!

Это вроде как не касалось Энлэя, но он все равно почувствовал, как сердце сначала испуганно замерло в груди, а потом ускорило ритм. Не было никаких указаний на то, кто именно пропал, и все же Энлэю казалось, что он уже знает. Он даже разозлился на себя за это: сначала слуховые галлюцинации, теперь предчувствия! Чтобы побыстрее вернуться к привычной реальности, где предчувствия не имеют значения, он спросил:

– Вы знаете, кто именно?

Однако ответ Герасимовой ему совсем не помог – стало только хуже.

– Кажется, его зовут Дерек Ву… Врачи считают, что этого человека больше нет в клинике!

Глава 4
Дерек Ву

Все оказалось не так страшно, как опасалась Оля. Еще в самолете она корила себя за то, что приняла это предложение. Да, деньги неплохие – так ведь дело совсем не в деньгах! Она согласилась на командировку, потому что ей хотелось чего-то нового, переворачивающего мир, заставляющего взглянуть на жизнь по-другому.

Задание в частной клинике экспериментальной трансплантологии подходило для таких целей идеально. Вот она и дала согласие, а уже в самолете задумалась: а хватит ли ей сил по-настоящему справиться с подобным испытанием? Понятно, что думать о таком нужно было раньше. Но как получилось, так получилось.

Суть задания ведь не в том, чтобы она могла испытать себя и избавиться от меланхолии. Переводчику предстояло работать с несчастными, травмированными людьми. Они не нуждались в ее душевных терзаниях – они нуждались в человеке, который рядом с ними останется спокойным и сильным.

Тогда Оля и задумалась: а она сумеет? Поступит как надо? Или будет извиняться перед начальством, роняя слезы на договор, и купит обратный билет за свой счет? Этого позора она боялась настолько сильно, что на второй план отступили даже ее прежние сомнения – насчет наблюдающего за ней города, возраста и всей ее неудавшейся жизни.

Однако реальность оказалась не такой жуткой, как успела нафантазировать Оля. Да, клиника, затерянная посреди старого соснового леса, на первый взгляд казалась какой-то цитаделью зла. Но внутри было мило, уютно и тепло. Современное оборудование и дорогие интерьеры отгоняли мысли о том, что Оля стала частью какой-то секты, приносящей людей в жертву языческим богам. Она окончательно убедилась: это действительно задание, сложное и нужное. Она должна справиться!

В целом клиника Святой Розы ей понравилась. Здесь все было организовано с умом, так, чтобы удобно было всем – и персоналу, и врачам, и в первую очередь пациентам. Оле досталась просторная светлая спальня с собственной ванной. Интернет здесь, вопреки ожиданиям, работал безупречно. В местном кафе подавали великолепный кофе. Даже могучий черно-зеленый лес, укрытый плотным снежным одеялом, из окна казался красивым, будто только что сошедшим с новогодней открытки.

Знакомство с новыми коллегами сразу обернулось и плюсом, и минусом.

Плюсом, безусловно, стал Джона Нивс. Оля дурой не была, она сразу догадалась, в чем истинная причина дружелюбия очаровательного доктора. Ну и что с того? Пока что Оля была совсем не против того, на что он намекал. Во-первых, Джона действительно привлекательный: высокий, спортивный, с искристыми голубыми глазами и той самой голливудской улыбкой. Во-вторых, здоровая доза флирта – лучшее лекарство от стресса. Оля пока не была уверена, что этот флирт обернется чем-то большим, но собиралась дать такому сценарию шанс.

У минуса тоже было имя: Лю Энлэй. Здоровенный мрачный китаец… Ей доводилось работать с китайцами раньше, и когда ей сказали, кто станет ее куратором, она ожидала кого-то невысокого, жилистого, подвижного и улыбчивого. Однако явилось грозовое облако, непостижимым образом принявшее форму человека. Лю Энлэй был очень высоким, особенно для азиата – почти два метра. Не таким накачанным, как Джона, но подтянутым. Оля даже назвала бы его симпатичным, если бы не гробовое выражение лица. Казалось, что Лю просто хотелось ходить и убивать людей, но ему не позволяли, и это его удручало.

Сначала это чуть подпортило настроение Оле, которая уже настроилась на то, что в клинике подобралась дружелюбная команда. Но справиться оказалось не так уж сложно. Даже при том, что Лю назначили ее куратором, ей не обязательно было так уж часто с ним общаться. Оле уже доводилось иметь дело с такими людьми, она быстро приспособилась. После того, как Лю завершил вводный инструктаж, она больше не видела его мрачную физиономию – и была этому очень рада.

Правда, доктор Танг, с которой Оля совершала первый обход, тоже оказалась далеко не искристым лучиком счастья. Однако хирургу такое и не полагается. Главное, она говорила строго по делу, рядом с ней пациенты успокаивались.

Когда обход был закончен, доктор Танг оставила новенькую, и это не являлось демонстрацией неприязни, как в случае с Энлэем. Просто чувствовалось: у хирурга так много дел, что она забыла о переводчике в момент, когда отзвучало последнее слово на иностранном языке.

Оля на это не обижалась. Теперь ей полагалось оставаться на дежурстве, ожидая, не позовет ли ее кто-нибудь, не захочется ли кому-то из пациентов поговорить. Работать в таком формате было непривычно, в большинстве случаев ее гонорар зависел от выполненного перевода. Здесь все было иначе: та самая сумма, которая так ее впечатлила, оставалась неизменной, и с этим Оле еще предстояло разобраться.

Однако пациенты то ли не отличались общительностью, то ли пока не доверяли новенькой. Оля на много часов оказалась предоставлена сама себе. В Москве она бы уже достала телефон и погрузилась в интернет. Здесь такой вариант тоже был доступен – и им вовсю пользовались медсестры. А вот Оле, только-только попавшей в этот мир, хотелось поскорее его изучить.

Люди, нуждавшиеся в пересадке лица или едва пережившие ее, выглядели… странно. Да пугающе они выглядели, если уж называть вещи своими именами! Конечно, никто в больнице не использовал это слово – за такое и на улицу вылететь можно. Однако в своих мыслях Оля решила обойтись без цензуры.

Когда-то очень давно она смотрела старый голливудский фильм, в котором мужчинам поменяли лица. Все произошло предельно просто: буквально пара часов операции, пара дней на восстановление – и вот уже они были совсем неотличимы от других людей.

Настоящая пересадка лица проходила совсем не так. Даже прижившиеся ткани очень сильно отекали, раздувались и в первое время напоминали человеческое лицо куда меньше, чем самая дешевая силиконовая маска. Казалось, что на обычных людей кто-то нацепил поделку из папье-маше, слепленную детсадовцем. Хотелось поскорее снять с пациентов эти нелепые раздутые шары и посмотреть, как же на самом деле выглядят люди под ними.

Но Оля очень быстро разобралась, что это еще не худший вариант. В свой первый день ей довелось заглянуть в пару палат, где пациенты только ожидали операций. Вот там было действительно страшно… Раньше она даже не представляла, что человек способен выжить с такими травмами. А они как-то жили…

Ей очень хотелось спросить, как именно, как они вообще справлялись. Однако Оля понятия не имела, есть ли хоть один достойный способ задать подобный вопрос. Не говоря уже о том, что она не имела права лезть людям в душу!

Она решила, что придется подождать, контакт установится сам собой. В конце концов, даже Лю «Грозовое облако» Энлэй приветливо кивал и улыбался некоторым пациентам, у одного даже посидел в палате. У Оли тоже должно было получиться, когда она тут освоится и к ней все привыкнут.

На это она рассчитывала изначально, а все сложилось куда раньше. Пациентка сама к ней подошла.

Это была женщина – судя по рукам, молодая, невысокая, полноватая, однако после операции многие набирали вес из-за гормонального лечения. Определить возраст по лицу оказалось невозможно: оно, как и у многих тут, напоминало до предела надутый воздушный шарик с некрупным плоским носом и настолько бледными губами, что рот казался просто разрезом чуть выше подбородка. Один глаз женщины был закрыт черной повязкой, другой смотрел на мир через узкую щелочку между отекшими веками. Волосы у пациентки были черными без седины, жесткими, подстриженными под каре. Она была не из тех, кто пытается прикрыть лицо локонами – хотя встречались тут и такие, в основном предпочитавшие парики. Эта женщина наверняка знала, что большой разницы не будет.

В ней чувствовалось удивительное спокойствие – в неспешной походке, в плавных движениях. Она не стыдилась себя и не пыталась казаться незаметной. При этом не было ощущения, что она выставляет себя напоказ, бросая миру вызов. Она просто жила так, как живется.

Завороженная этим, Оля разглядывала ее открыто, совершенно позабыв о том, что пялиться на людей – это, вообще-то, неприлично, как бы они ни выглядели. Но женщина не смутилась и теперь. Она остановилась в паре шагов от Оли и первой обратилась к ней на испанском:

– Вы ведь новый переводчик? Мне сказали, вы будете работать и со мной.

Она говорила очень даже неплохо – Оля уже успела разобраться, что такая четкая речь звучит среди пациентов не слишком часто. Те, кто еще не прошел операцию, порой вообще не могли говорить и полагались в основном на текст и специальные мобильные приложения для его озвучки. Те же, кто операцию уже пережил, далеко не сразу свободно владели новыми челюстями и мышцами.

Но у этой женщины операция явно была не вчера и не позавчера. Возможно, она как раз из тех, кто приехал на контрольную проверку. При этом изменилась она не так уж давно, потому что отек на лице даже не начал толком спадать. Впрочем, Оля не знала, сколько времени на такое обычно уходит.

– Да, это я, – кивнула она. – Меня Оля зовут.

– Клементина Суаве, – представилась женщина. А потом продолжила на безупречном английском: – Мне на самом деле не нужен переводчик. Мне просто нравится общаться с людьми. Вы не против?

– Конечно, не против! Просто… Я, если честно, не представляю пока, как это правильно делать. Не переводить, а просто общаться.

– Вы меня боитесь?

– Нет. То, что я чувствую, это не страх. Но и не такое же отношение, как к обычному человеку.

– Вы честная, – чуть заметно кивнула Клементина. – Это хорошо. Для меня хорошо. Но такое понравится не всем. Хотите кофе?

– Не откажусь!

Оля ожидала, что они направятся наверх: пациентам, которые могли самостоятельно покидать палату, разрешалось посещать кафе. Однако Клементина повела ее за угол – там обнаружилась кофемашина, окруженная несколькими маленькими столиками.

Один из таких столиков они и заняли. Клементина сама его выбрала – тот, что поближе к окну, так, чтобы бледный свет зимнего солнца свободно падал на ее лицо.

– Смотрите, – спокойно позволила она.

– Извините, – смутилась Оля. – Я не хотела…

– Нет-нет, я говорю без иронии и язвительности. Смотрите. Сейчас вы запутались, вы шарахаетесь от меня и таких, как я, потому что вам хочется смотреть, а разум возмущается этим. Вы смотрите украдкой и вините себя за это.

– Думаете, если я буду смотреть на всех прямо, что-то изменится?

– На всех не надо. Говорю же, все здесь относятся к своей беде по-разному. Но на меня смотрите, это поможет. Мы тут очень похожи – особенно в первое время после успешной операции. До операции у всех разные истории. Понятно, что «стреляные» сильно отличаются от «кислотных». Но в целом, когда вы привыкнете к тому, что мы вот такие, вам станет легче. Некоторые представляют, что просто попали в фильм ужасов.

– Ну, это уже слишком…

– Это тоже способ справиться, – пожала плечами Клементина.

– Спасибо, что вы… так к этому относитесь.

– Пожалуйста. Мне тоже полезно. Скоро я вернусь в мир, где много таких взглядов. И мне полезно говорить – челюсть лучше двигается, да и язык тоже. Я ведь нормально говорю?

– Очень хорошо!

– Это мое достижение.

Теперь вопросов было даже больше, уже не к клинике, а лично к Клементине. Что с ней случилось? Как она попала сюда? Как вообще пережила все это?

Однако Оля интуитивно чувствовала: этого лучше не касаться. Клементина, безусловно, сильная, но и ей вряд ли хочется касаться самого сокровенного, живого, может, еще не до конца зарубцевавшегося… Тон беседы должна была задавать именно пациентка.

Клементина и сама понимала это. Она спросила:

– Как вам здесь у нас?

– Сложно сказать: это мой первый рабочий день.

– Сказать можно уже очень много. Вы не плачете. Вы улыбаетесь мне. Я тоже, кстати, улыбаюсь вам, просто это пока не видно. Улыбка – это очень-очень сложно… Я никогда не думала об этом, пока у меня было свое лицо. Цените улыбку, вы не представляете, что вы теряете вместе с ней… Простите, меня не туда понесло.

– Нестрашно. – Оля улыбнулась ей и невольно попыталась отследить работу каждой мышцы при этой улыбке. – Мне действительно интересно.

– Есть то, о чем мне не следует говорить… Неважно. Вы молодец. Вы планируете попросить сегодня успокоительное или антидепрессанты?

– Да как-то не думала…

– Это тоже достижение. Некоторые просили сразу. Думаю, вы привыкнете.

Они провели вместе еще час. Говорили о том, на каких аллеях лучше гулять, а в какую часть леса соваться опасно. Оля рассказывала о России. Клементина – о том, кто из поваров лучше готовит и кто из персонала работает в клинике дольше всех. Медицинских тем они больше не касались – тут Оле пришлось поставить собственное любопытство на паузу.

И все же эта беседа действительно помогла. Предсказание Клементины сбылось: даже когда пациентка ушла, ее образ остался в памяти и закрепился там по-новому. Теперь Оля куда спокойней относилась к необычным лицам, попадавшимся ей на глаза. Нельзя сказать, что она приняла их как норму. Однако у нее получалось не шарахаться и хотя бы внешне оставаться спокойной – уже что-то!

К вечеру она устала: долгое путешествие все еще давало о себе знать. Первую ночь Оля и вовсе толком не запомнила: едва добравшись до постели, она просто отключилась. Это, как показала практика, было к лучшему. Сейчас, во вторую ночь, усталость оказалась не настолько сильной, зато впечатлений накопилось куда больше.

Они не позволяли заснуть. Стоило Оле закрыть глаза, как в памяти мелькали картинки, слова на разных языках, лица… Все это кружилось ураганом, переплетаясь с тем, о чем она думала до отъезда из Москвы. Когда же еще размышлять о смысле или бессмысленности жизни, как не в разгар ночи?

В какой-то момент ей все же удалось задремать, но настоящего покоя это не принесло. Проклятый ветер начал завывать за окном как сумасшедший, и тревога, которую всегда приносили с собой ночи в незнакомом месте, вернулась. Да еще и в клинике оказалось темно… Олю предупреждали, что в ненастную погоду тут порой отключается электричество и в этом нет ничего страшного. Однако «ничего страшного» совсем по-разному представляется днем, когда ты обсуждаешь это со стаканчиком горячего кофе в руках, и ночью, когда старый лес вдруг превращается в штормовой океан.

Оля выбралась из постели и подошла к окну. Особого смысла в этом не было, ей просто хотелось посмотреть на горящий снаружи прожектор – как символ того, что цивилизация все еще существует, ничего не исчезло, а она, Оля, не оказалась в каком-то чудовищном потустороннем мире.

Прожектор работал исправно. В его ярком сиянии можно было разглядеть танец метели, подгоняемой ветром. Волнующиеся ряды старых деревьев. Немногочисленные машины, уже занесенные снегом. А еще – широкую полосу следов, протянувшуюся от главного здания к крематорию, окна которого в ночи мерцали, как глаза притаившегося хищника.

Страх, только-только отступивший, вернулся с новой силой. Мелькнула безумная мысль, что Оля все-таки ошиблась. Это место – вовсе не клиника на самом деле, это какая-то секта, где людей уродуют, а потом приносят в жертву, сжигая в пламени крематория…

Мысль леденила душу, но быстро отступила. Днем она бы и вовсе не появилась, однако ночью правила совсем другие – для всего. И даже так эта безумная теория не прижилась. Оля быстро вспомнила, что смотрит не на крематорий. Ей ведь сказали – комплекс спроектирован так, чтобы вид на крематорий не открывался из окон жилых комнат! Такое не только пациентов, такое кого угодно угнетать будет.

А когда стало ясно это, посыпались и остальные теории заговора. Если это не крематорий, значит, обычный сарай. Свет там горит не от адского пламени, это просто фонари. Широкая полоса следов – не процессия сектантов, вероятнее всего, это просто рабочие отправились за какими-то инструментами для починки генератора.

Успокоенная этими мыслями, Оля вернулась в постель и наконец заснула.

Утро получилось совсем не добрым. Оля проснулась от шума, царящего снаружи. Еще не привыкшая к этой комнате, она не сразу поняла, где находится, что происходит, почему по ту сторону двери топают и кричат… Хотя понимание суеты не пришло и когда она вспомнила, где временно поселилась. Пришлось быстро одеться и отправиться в коридор на разведку.

Ситуация оказалась дикая. Когда Оле впервые пояснили, что происходит, она даже не сразу поверила – решила, что это она запуталась в переводе. Но нет, знание иностранных языков ее не подвело. Ночью из клиники действительно пропал пациент.

Да еще какой пациент! Дерек Ву не попал на операцию – она должна была состояться сегодня утром. Вот только когда к нему пришли врачи, оказалось, что его палата пуста.

Никто не мог этого объяснить. Медсестра, дежурившая у лифта, клялась, что Дерек мимо нее не проходил. Правда, он мог выбраться по пожарной лестнице, но… Зачем ему это? Насколько удалось разобраться Оле, он был из тех пациентов, которым очень сложно подобрать донора. А ему нашли! Он так ждал эту операцию, он надеялся на нее – и вдруг все испортил своим нелепым побегом!

Куда тут вообще бежать? В дикий лес? В метель? Дерек не был беспомощен, при чудовищной травме лица он все равно оставался молодым крепким мужчиной. Но даже при этом он не мог уйти в непогоду, в условиях, которые и для здорового человека стали бы серьезным испытанием!

Очень скоро стало ясно, что в основном здании Дерека действительно нет. Тогда и объявили общее собрание. Оле пришлось вызывать на него Энлэя. Еще вчера она надеялась, что говорить с мрачным куратором не придется ближайшую неделю, но теперь это вмиг стало неважным. Она ведь не с личными проблемами к нему обращалась – она сообщала о большой беде!

Да и потом, Оля догадывалась, что Энлэю было важно узнать об этом как никому другому. Ведь именно к Дереку он направился, когда закончил инструктаж новенькой, и провел в палате немало времени. Оля понимала, что это глупо, и все же не могла не думать: что, если это он как-то повлиял на пациента? Или намеренно запугал, или просто заразил своей мрачностью…

Она запретила себе развивать эту версию. Ситуация и так паршивая, не хватало еще утонуть в нелепых подозрениях!

Охрана больницы сразу же отправилась на поиски. Персонал собрали в конференц-зале для быстрого инструктажа.

– Лес очень большой, – напомнил пожилой мужчина, которого Оля пока не знала. – Вам это прекрасно известно. Мы уже сообщили в полицию, но им потребуется некоторое время, чтобы добраться сюда. Дерека же необходимо найти как можно скорее. Наша задача – одновременно прочесать максимально доступный нам участок.

За его спиной на стене уже появилось изображение Дерека, переданное через проектор. Да уж, такого не упустишь…

Казалось, что из лица Дерека просто вырезали огромный треугольник. Исчез весь подбородок, провал острым углом вклинился в середину лица, забрав нос и даже осколок лба. При этом сохранились оба глаза, и казалось, что они стали немного выпуклыми. Необычные глаза, пустота вместо носа и рта, сеть шрамов на сохранившейся коже – все это делало Дерека похожим на какое-то инопланетное создание, но никак не на человека. Говорить или питаться самостоятельно он не мог, пациенту требовалась целая коллекция приборов, чтобы сделать жизнь если не полноценной, то хотя бы терпимой.

Однако ушел он налегке, никто даже не мог сказать, раздобыл ли он теплые вещи и обувь. Его одежда хранилась в гардеробе больницы. Если он не нашел ничего на замену, с поисками уже можно было не спешить. Но о таком администрация предпочитала не говорить.

– В поисках будет задействован весь персонал, не занятый в обеспечении медицинских процедур, – продолжил мужчина. – Мы разделим вас на группы по два-три человека – так мы покроем максимальную площадь. К сожалению, первый осмотр территории показал, что метель замела все следы очень быстро, даже если Дерек покинул клинику под утро.

Теперь Оле следовало бы дождаться конца собрания – чтобы выяснить, с кем ей вести поиски и какой участок леса предстоит проверить. Вот только она так просто не могла. Мысли о том, что она видела ночью, не давали ей покоя. Сейчас, при свете дня, в атмосфере всеобщей суеты, Оля даже не была уверена, видела она это на самом деле или ей приснилось.

И все же ей нужно было знать наверняка, проверить все лично. Это будет затруднительно, если ее отправят в другую часть леса или приставят к ней какое-нибудь необщительное чмо вроде Энлэя в качестве напарника. Поэтому Оля хотела покончить со своими догадками до того, как ей дадут официальное задание.

Проверить, была ли на снегу широкая полоса следов, уже не представлялось возможным. Даже не потому, что их замела метель – если бы снег и ветер что-то сохранили, это все равно затерялось бы в череде следов первой группы спасателей. В спешке двор больницы не чистили, охранники и другой персонал ходили тут как придется, поэтому все вокруг было исчерчено причудливой паутиной отпечатков.

Так что Оля не стала даже задерживаться во дворе, она сразу направилась к нужной постройке. Она даже не знала толком, как это назвать – склад, сарай, техническое помещение? Да и так ли это важно? Она посмотрела на высотку и убедилась, что именно на эту постройку выходили окна ее спальни, здесь ночью горел свет. Оставалось лишь понять почему.

Рядом с больницей хватало охранников, которые то и дело подходили к крыльцу, перекрикивались о чем-то, двигались дальше. Но возле небольшой постройки оказалось пусто: судя по свежим следам, туда заглянули, не обнаружили внутри Дерека и двинулись дальше.

Оля все равно зашла, благо дверь оказалась не заперта. Небольшое здание и правда служило чем-то вроде склада – хорошо просматривающегося, ярко освещенного и ничем не примечательного. Замок не запирали не только потому, что возле клиники не было посторонних, но и потому, что красть тут оказалось нечего.

Нет, кое-какая техника на складе все же хранилась – газонокосилки, прикрытые чехлами, аппараты, сдувающие листья с дорожек, механические снегоочистители. Но все это незаметно не вытащишь. Умыкнуть можно было разве что лопаты и метлы, однако кому они нужны?

И все же Оля подошла к ним поближе. Как странно… На садовых инструментах еще сохранялись вода и белый налет, который оставляют после себя реагенты. Но вряд ли метлами и лопатами пользовались утром – не до того было! Получается, снег чистили как раз этой ночью?

Но это же какая-то бессмыслица! Оля думала, что на склад ходили за деталями для генератора, это было оправданно. Однако таких деталей она здесь не нашла. Кому пришло в голову чистить снег ночью, да еще в разгар метели? Нет, должно быть, это Оля все перепутала… Лопаты брали вчера вечером, просто за ночь они не успели высохнуть. Следов Дерека здесь точно не было – только это по-настоящему важно!

– Что ты здесь делаешь?

Задумавшись о ночных событиях, Оля упустила момент, когда в дверях склада появился другой человек. Теперь чужой голос, пусть и негромкий, застал ее врасплох. Она подпрыгнула так, будто это она собиралась украсть отсюда лопату, и стало совсем уж неловко. К своему неожиданному собеседнику Оля повернулась уже с полыхающими от смущения щеками.

– Я хотела посмотреть, не здесь ли Дерек, – ответила она. Это даже не было откровенной ложью. – А ты?

Перед ней стоял один из местных медбратьев – самый молодой, насколько она могла судить. По крайней мере, никого моложе Оля среди младшего персонала еще не встречала.

Этого звали Чарли, и он был в группе, которая позавчера приветствовала новых сотрудников. На вид ему было лет тридцать, не больше. Не высокий, но и не низкий, одного роста с Олей. Чарли был плотным, крепким; плечи, бедра и даже талия у него оказались практически одной ширины. Широкие руки, широкие ноги, особенно бедра – без жира, просто так распределились мышцы. Как будто не человек, а деревянная игрушка. Кожа смуглая, волосы черные, хотя определить расу Оля не бралась – да и сам факт того, что расу нужно определять, казался непривычным, неуместным даже.

Словом, в Чарли не было ничего угрожающего, он казался милым – если такого увидишь на фото, можно и плюшевым мишкой назвать. Вот только Оля смотрела на него не на фото, и считать его безобидным не получалось. Она еще на прошлой встрече запомнила его взгляд: темный, как будто пронизывающий – от такого сразу мурашки по коже… Но потом Чарли ушел, появился Джона, и неприятное ощущение забылось само собой.

Теперь же они оказались наедине в отдаленном складском помещении. То, что отсюда лишь один выход, да и он теперь перекрыт, вдруг стало очевидным и неприятным. Как бы Оля ни напоминала себе, что для такой реакции нет оснований, успокоиться почему-то не удавалось.

– Я тебя искал, – отчитался Чарли. Он улыбнулся шире, однако его улыбка ничего по-настоящему не исправила. – Меня назначили твоим напарником. Ты не знаешь этот район, а я знаю его очень хорошо. Идем, нам нужно осмотреть лес.

Тащиться с ним в лес Оле хотелось даже меньше, чем оставаться на складе. Тут хотя бы есть шанс, что кто-то услышит ее крики, а там…

Да откуда вообще эти мысли лезут?! Не будет никаких криков! Они находятся в элитной частной клинике, тут случайных людей нет. Если Чарли наняли на должность медбрата, он должен быть безобиден. А что взгляд у него такой – так разве ж он виноват?

Заставить себя расслабиться Оля все равно не могла, но могла проигнорировать тревогу. Она кивнула и вместе с Чарли направилась к лесу – правее от крематория, туда, где мир казался плоским из-за слепяще-белого снега и черных линий деревьев.

– Летом тут прогулочная зона, – пояснил медбрат. – Много дорожек, люди гуляют… Зимой-то, конечно, нет, холодно очень.

Тут он был прав. Зима в этих краях оказалась суровой – тот самый мороз, который норовит пробраться даже под теплую шубу. Метель утихла под утро, градус еще больше понизился. Оле казалось, что она подготовилась к таким холодам, но теперь они пробирали до костей.

Жаловаться она не собиралась. Оля ведь не из тропической страны приехала! Она прекрасно знала, какой мороз способна выдержать и когда ей нужно вернуться под защиту здания.

– Расскажи мне про Дерека Ву, – попросила Оля. – Ты ведь давно тут работаешь?

У этой просьбы был двойной смысл. С одной стороны, Оле действительно хотелось побольше узнать про человека с такой чудовищной травмой лица. С другой – идти рядом с Чарли в тишине было совсем уж тяжело, а говорить о личном с ним не хотелось.

– Давно, – подтвердил медбрат. – Год почти.

– Тогда, получается, ты тут всех знаешь?

– Не всех, новеньких вот еще не знаю, – подмигнул ей Чарли. – Но с Дереком знаком, я за всеми пациентами ухаживаю, во всех отделениях.

– Я, конечно, только прибыла, но мне показалось… Мне показалось, что от него держались на большем расстоянии, чем от других пациентов. Возможно, я ошиблась.

– Не ошиблась. С самоубийцами очень часто так.

Чарли не только ухаживал за пациентами. Он, как оказалось, очень внимательно слушал, что говорили врачи и психологи. Поэтому о Дереке он знал если не все, то очень многое.

Большинству людей наверняка показалось бы, что у Дерека Ву не было ни одной причины для самоубийства. К своим тридцати годам он не стал очень уж успешен – но и неудачником считаться не мог. Обычный парень, один из многих. Пожалуй, среднестатистический. Вырос в семье среднего достатка, в частном доме, среди братьев и сестер. Отучился в школе. Мог бы пойти в колледж, финансы позволяли, да только душа к такому не лежала, и он стал автомехаником.

Он купил собственный дом, причем даже без займа: он к тому моменту хорошо зарабатывал, да и родители помогли. У него были две машины и лодка для рыбалки по выходным. Он сохранил всех школьных друзей и легко заводил новых. Правда, возлюбленная отказалась выходить за него замуж, но вскоре после расставания он нашел новую девушку. Дерек Ву постоянно улыбался. Любой из его знакомых без сомнений сказал бы, что у него все замечательно, всем бы так везло!

До того самого дня, когда Дерек Ву приставил к собственной голове охотничье ружье и нажал на спусковой крючок.

– Но как это возможно? – поразилась Оля. – Как можно выжить после выстрела в голову из ружья?!

– Не так сложно, на самом-то деле, в клинике чуть ли не половина пациентов такие, – пожал плечами Чарли. – Не все стреляются сами, кому-то достается случайно. В голове, по сути, только один жизненно важный орган – мозг. Все остальное не обязательно для выживания. Дерек приставил ружье снизу, к челюсти, иначе и не получилось бы. А там угол важен – в какую сторону наклонено дуло. В одну сторону – уничтожение мозга и смерть. Он не рассчитал и наклонил в другую. Ему снесло половину лица, а мозг не задело.

Никто так и не понял, почему Дерек это сделал. Сам он сразу объяснить не мог – он оказался в коме. Уже потом, придя в себя, он делал вид, что ничего не помнит. Хотя Чарли слышал, как психологи обсуждали, что кому-то он все-таки доверился…

Однако сам медбрат причинами особо не интересовался и поступок Дерека характеризовал емко: «дурь тупого идиота». Чарли за свое место держался и в коридорах о таком не кричал. Но в заснеженном лесу, да еще в компании новенькой, его почему-то пробило на откровенность.

Персоналу клиники Святой Розы и не полагалось разбираться, почему пациент совершил то, что совершил. Им нужно было помогать выжившим двигаться дальше. Дерек, потерявший значительную часть лица, нормально жить не мог. Ему еще и было очень сложно найти донора, тут подходит далеко не всякий. Поэтому несколько лет он довольствовался обычными восстановительными операциями, которые не давали заметных результатов.

Лишь года три назад он попал в программу этой клиники. Но мгновенного чуда не произошло: донора не могли найти даже здесь – до недавних пор.

И вот теперь, когда тот самый редчайший донор нашелся, когда до операции остались считаные часы, Дерек якобы решил все испортить… Оля поверить в это никак не могла, а вот Чарли от лишних сомнений не страдал.

– Не нужно было его вообще сюда пускать! – категорично заявил он. – Напрасная трата времени и ресурсов! Псих – он и есть псих.

– Разве пациентов, приезжающих сюда, не проверяют психологи?

– Проверяют. И что с того? Психолог не может быть халтурщиком? Нет, мэм, я тут уверен: Дерек виноват во всем сам! Он никогда по-настоящему не хотел жить. Просто все эти годы у него и шанса не было, от него только и требовалось, что лежать в постели и глазами лыпать. А теперь, когда у него появился малейший шанс стать полноценным, он сбежал. Мне кажется, мы зря тратим время на его поиски! Есть ведь занятия поприятней.

Он не сказал, что имеет в виду, но Оля заметила, что еще во время своего рассказа медбрат начал двигаться медленней. Теперь он и вовсе чуть ли не остановился, и смотрел он не по сторонам, как следовало бы, а только на свою спутницу.

Она снова и снова напоминала себе, что в лесу полно людей. Это не помогало. Она не видела их и не слышала – а они вряд ли могли услышать ее. Следовательно, в лесу по-настоящему существовали только она и этот странный мужчина, которому никого не жаль.

Нужно было что-то сказать ему, он явно этого ждал. А Оля понятия не имела что. К счастью, придумывать ей ничего не пришлось: взгляд, метавшийся по лесу, наконец ухватился за движение среди деревьев. Далекое, но, несомненно, живое.

– Эй! – крикнула Оля, и Чарли, не ожидавший такого, невольно шарахнулся от нее. – А вы что там делаете? Сюда!

Издалека она не могла разглядеть, кто оказался поблизости. Она лишь понимала, что это не Дерек: слишком быстро и уверенно двигалась фигура. Однако Олю по-настоящему и не интересовало, кто это. Для нее куда важнее было то, что теперь ей не придется оставаться наедине с Чарли.

Даже когда она сумела разглядеть, что случайно призвала из леса Лю Энлэя, настроение у нее не испортилось. Краем глаза она заметила, как помрачнел Чарли. Получается, ей не почудилось, он тут и правда набросал намеков – на то, о чем Оле не хотелось даже думать.

Энлэй же, при всей своей мрачности, был прост и понятен, это Олю полностью устраивало.

– Нашли что-нибудь? – поинтересовался он, добравшись до них.

– Нет, ничего, – покачал головой Чарли. – Даже не представляю, зачем Оля позвала вас! Мы можем продолжить поиски как раньше, без проблем!

А вот это было уже совсем плохо, такой наглости Оля не ожидала. Ей только и оставалось, что показательно удивиться:

– Зачем же мистеру Лю бродить тут одному? Вы почему без напарника? Присоединяйтесь к нам!

Больше она ничего не могла сказать. Обвинить Чарли напрямую не получилось бы – он ведь ничего не сделал! Оле только и оставалось, что ее собственная интуиция. И что-то ей подсказывало, что открытое оскорбление медбрат ей не простит.

Поэтому она сказала то, что сказала. С улыбкой – но при этом глядя на Энлэя умоляющими глазами. Да не может же он быть таким деревом, чтобы не понять!

Куратор никак не отреагировал, его лицо оставалось все таким же мрачным. Однако он не ушел, он остался рядом с ними – к немалому недовольству медбрата.

– Я работал один, потому что хорошо знаю лес, – пояснил Энлэй. – Но могу составить вам компанию.

– Я тоже хорошо знаю лес! – напомнил Чарли.

– Вот и славно, – встряла Оля. – Будете мне вдвоем рассказывать про него всякое интересное! Есть новости по Дереку?

– Никаких.

– Тогда и искать, пожалуй, нет смысла, – заметил Чарли. – Он бы не дошел так далеко!

– Нам велено осмотреть участок леса до шоссе. Дерек прошел обследование перед операцией, он в хорошей форме. Он может пройти столько, сколько можем пройти мы.

В глубине души Оля была солидарна с Чарли. Нет, возможно, Дерек жив – но он точно не здесь! Зачем ему тащиться в лес, если ночью куда удобнее было двигаться вдоль дороги? Однако она не собиралась сейчас возвращаться в клинику, потому что не сомневалась: медбрат потащится за ней. Оля старалась держаться поближе к Энлэю, ну а Чарли просто брел следом за ними.

Оля уже ничего по-настоящему не искала, она просто ждала, когда все закончится. Однако именно она стала первой, кто увидел Дерека.

Потому что яркое пятно на снегу невозможно было не увидеть. Темно-красное на белом. Силуэт заметен, тело замерло в странной позе, но цвет, цвет… Как вызов самой жизни, как приговор – или последнее прощение.

Оля так и не смогла произнести ни слова. Это оказалось и не нужно: она застыла, завороженная, перед пологим склоном, и мужчины поспешили к ней. Энлэй тихо вскрикнул. Чарли зло выругался.

Дерек был в низине под ними – пробитый ветвями упавшего дерева, несомненно мертвый, так и не получивший новое лицо, о котором столько лет мечтал.

Глава 5
Антон Алексеев

Какая же это могла быть операция! Опасная? Безусловно. Сложная? Естественно – только по предварительной оценке на нее требовалось не меньше тридцати часов, а опыт подсказывал, что такие оценки всегда слишком оптимистичны. Но она бы того стоила, ведь в случае успеха они могли войти в историю!

Теперь уже не войдут. Потому что Дерек Ву оказался вдвойне бесполезен – и при жизни, и в смерти.

Джона должен был признать, что случай если не уникальный, то, по крайней мере, редкий. Абсолютное большинство несостоявшихся, но серьезно травмированных самоубийц не решались на повторение своих игрищ со смертью. Это те, кому удавалось легко отделаться, обычно предпринимали и вторую попытку, и третью, и какую угодно – до «победного конца». Если же после сорвавшейся попытки им приходилось с трудом выцарапывать свою жизнь обратно, как Дереку, они обычно эту жизнь ценили.

Да и он казался нормальным до последнего. Во-первых, с ним долгое время работал психолог, который теперь всюду вопил, что Дерек не мог покончить с собой, однако его не особо-то слушали. Кому нужна его болтовня, если факты налицо? Психолог просто пытается спасти свою репутацию, но у него вряд ли получится.

Во-вторых, с Дереком общались многие врачи, в том числе и Джона. Операция, ожидавшая этого пациента, была чертовски серьезной, в ней собиралась участвовать чуть ли не половина медицинского персонала клиники Святой Розы. Они приходили к пациенту, знакомились с ним. Дерек никому не показался подозрительным. Хотя, если задуматься, что можно было понять по его звериной морде?

Джона злился, ему просто хотелось отстраниться от этой истории, сделать вид, что ее не было. Не сложилось. Именно его назначили проводить вскрытие трупа. Понятно, что такое не доверили бы местному коронеру, у которого из практического опыта была только разделка свиньи под барбекю. И все равно Джона не понимал, зачем ему такая сомнительная радость.

Объясняться с ним никто не собирался – просто приказали, и все. Пришлось выполнять. Сейчас в клинике все на нервах, и если Джона попытается доказать, что он хирург, а не патологоанатом, его еще и обвинят в чем-нибудь!

Пришлось возиться с этим мусором. Сначала он отправил двух медбратьев подготовить тело, которое наконец-то доставили из леса, потом приступил к осмотру сам.

Ничего подозрительного Джона не обнаружил. Он не ленился и не халтурил. Он понимал, что смерть пациента выглядела подозрительно, начальство хотело подстраховаться, убедиться, что на территории клиники не произошло серьезное преступление. Однако никакого преступления не было. Джона уже видел фотографии того места, где нашли труп. Он прекрасно понимал, что случилось.

Дерек просто испугался – то ли смерти, то ли успеха, с ним любой вариант возможен. Этот человек всегда был трусливым, у него вполне могли сдать нервы. Дерек знал, что медсестры не следят за пациентами слишком строго. Зачем, тут же все добровольно собрались! Ночью, да еще и при отключенном электричестве никто не должен был покидать свою палату.

Но Дерек все-таки вышел. Палату он покинул в пижаме, которую обычно носил, – хлопковых штанах и рубашке. По лестнице пациент добрался до служебного гардероба, там украл куртку, шапку и ботинки одного из охранников. Вдоль дороги не пошел, потому что, скорее всего, боялся столкнуться со служебными машинами.

Дерек рванул в лес, чтобы добраться до шоссе и там попросить о помощи. Вряд ли он сообразил, что существу с такой рожей, вдруг вырвавшемуся из леса, никто бы не помог! Опыт подсказывал Джоне, что многие пациенты забывали, как выглядят: они очень редко смотрели в зеркала.

Испытать судьбу у Дерека в любом случае не получилось, потому что до шоссе он не добрался. Спускаясь с холма, мужчина поскользнулся и покатился вниз. Это могло закончиться безобидным падением и промокшей от снега одеждой, если бы у склона не поджидало упавшее дерево. Дерек с размаха нанизался на острые крепкие ветви – смерть, скорее всего, была мгновенной. А если нет… Он оказался слишком далеко и от клиники, и от шоссе, никто не услышал бы его крики, которые все равно быстро затихли.

Изучая мертвое тело, Джона находил все новые подтверждения своей теории. В пути Дерек получил обморожение кожи – ровно столько, сколько и предполагала дорога через лес в метель. На руках у него не было ни травм от обороны, ни следов веревки или наручников. Да, пару царапин он заработал, но, скорее всего, падая или пробираясь через густые ветки.

Его не увели силой. Дерек не пытался убегать или сопротивляться. Он ушел сам и сам был виновен в своей смерти.

Именно это Джона планировал написать в отчете, не успел просто: его, как и остальных сотрудников, вызвали на общее собрание, которое проводил Антон Алексеев.

Джона в принципе не любил начальство, любое. По его опыту, на верхушку пробирались чаще всего те, кто обладал определенными связями, а потому считал себя лучше других. Ну а такое начальство, как Алексеев, он не любил вдвойне. Потому что этот тип был иностранцем. Шумным, грубым и хамоватым. Слишком молодым, чтобы получить место в попечительском совете просто за свои заслуги, – Антону не исполнилось и сорока. В общем, он собрал в себе все, что бесило Джону, – просто идеальный набор!

Никто толком не знал, как именно Алексеев влился в попечительский совет. В клинике только усвоили, что он представляет крупную корпорацию – международную, естественно, с Россией Александр Фразье работать бы не стал. Что, впрочем, не делало Алексеева менее русским даже после того, как он обзавелся американским гражданством.

Многие члены попечительского совета не стремились участвовать в жизни клиники. Они давали деньги, появлялись на торжественных мероприятиях – но только тех, где хватало журналистов, способных засвидетельствовать их тягу к благотворительности. В остальное же время попечителям было плевать, что тут происходит.

Но Алексеев стал исключением – а точнее, те, кого он представлял. Джона подозревал, что эта компания связана с фармацевтами, проводившими на территории клиники испытания своих разработок.

А еще Алексеев занимался поиском донорских тел. И тот самый редкий экземпляр, который подходил Дереку, с огромным трудом добыл именно он. Вероятнее всего, именно это довело Алексеева до бешенства, смерть пациента волновала его куда меньше.

– Отдел охраны будет заменен более чем на девяносто процентов в самое ближайшее время! – грохотал он, расхаживая перед сотрудниками, собравшимися в зале. – Подумать только… Упустить человека! Вот так! Куда вы смотрели? За что я вам плачу?

Джона подумал, что на роль Антона Алексеева в любом фильме подошел бы какой-нибудь маленький жирный уродец. Эдакий сгусток комплексов, упивающийся своей властью над другими – куда более умными и достойными, чем он. При таком раскладе презирать Алексеева стало бы даже проще.

Однако реальность оказалась не столь карикатурна. Нет, Алексеев не был очевидным ничтожеством. Он выглядел младше своих лет, отличался классическими правильными чертами, держал себя в форме. Даже не одевался в яркие костюмы и узорчатые пиджаки, как многие знакомые Джоне русские. Алексеев казался нормальным, обычным человеком, и, глядя на него, невозможно было догадаться, какой властью он обладает. Если, конечно, не наблюдать за ним в часы, когда перед ним дисциплинированно сидят десятки человек и слушают его бред. Александр Фразье вряд ли бы такое допустил, но его в клинике пока не было. Монтгомери на этот концерт тоже не явился. Все остальные были вынуждены слушать.

– А ведь тело готово! – продолжал сокрушаться Алексеев. – Готово донорское тело! Если бы вы только знали, как тяжело было доставить его через границу… Зачем были потрачены эти силы и средства? Чтобы покатать труп до очень далекого крематория?

В этот момент Джона ожидал, что кто-нибудь предложит все-таки использовать труп, но дураков не нашлось. Все знали, что у Дерека редкая группа крови – и у донора тоже. Это тело, такое уникальное, такое дорогое, вмиг стало бесполезным. А все потому, что один неудачник решил побегать по лесу!

Отправить труп обратно в таком виде, как сейчас, оказалось бы еще сложнее. Алексеев прав, придется хоронить бедолагу здесь. Это, впрочем, Джоны вообще не касалось.

– Коронер здесь? – требовательно поинтересовался Алексеев. – Где коронер?

А вот это было уже слишком. Джона не стал отмалчиваться, он даже поднялся, но ответил холодно и жестко:

– Я не коронер. Я хирург, и то, что я согласился сделать вам одолжение, этого не отменяет.

Алексеев покраснел еще сильнее, попытался прожечь Джону полным гнева взглядом. Но Джона этот взгляд без труда выдержал. Он верил, что существует черта минимального уважения, которую нельзя сдвигать даже ради самой интересной работы. Да хоть бы сюда сейчас президента США привели – и ему бы пришлось обращаться к Джоне исключительно «доктор Нивс»!

Он был готов к тому, что русский разорется и уволит его. Однако Алексеев оказался умнее: он выдержал паузу, глубоко вздохнул и даже заставил себя улыбнуться.

– Прошу прощения, обстоятельства навалились. За эту услугу я благодарен – а благодарным я быть умею. Так что там со вскрытием?

– Отчет я написать не успел, ушел сюда. Но вскрытие завершено, предварительные выводы подтвердились.

– То есть умер он потому, что напоролся на ветку? Он был один?

– Я не знаю, был он в этот момент один или нет. Но на него никто не нападал.

– Хотя бы с этим разобрались! – хмыкнул Алексеев. – Пишите ваш отчет, доктор, прошу! Копию мне, копию мистеру Фразье, с полицией мы разберемся сами. Но то, что у нас тут не преступление, а халатность, никого не оправдывает! Виновные будут уволены, возможно, оштрафованы и пойдут под суд. Но главное – мы должны сделать все, чтобы подобная трагедия никогда не повторилась! Это понятно?

Возражать ему никто не стал, и Алексеев справедливо принял это за согласие. Собрание закончилось, и Джона хотел бы, чтобы вся эта кровавая история завершилась – да не сложилось.

Остаток дня он провел в кабинете, работая над отчетом. Но к нему то и дело заглядывали коллеги, сообщавшие, что в лесу по-прежнему шумно и многолюдно. Приехала полиция, пригнали экспертов и даже собак каких-то нашли. То ли хотели пакость клинике сделать, то ли вот так вымогали взятку. В любом случае, ничего подозрительного в лесу не обнаружили.

О том, как отреагировали на случившееся родственники Дерека, Джона не знал. Он лишь предполагал, что печальную весть они получили от юридического отдела, тут же предложившего им солидную компенсацию. Вряд ли Дерек принес семье бóльшую пользу за всю свою жизнь.

С документами Джона покончил ближе к вечеру. Надо же… планировал сегодня войти в историю, а вместо этого утонул в бумажках! Ну и ладно, поражения тоже нужно принимать достойно.

Он как раз отправил все письма, когда в его дверь снова постучали, и на пороге, получив позволение войти, появилась Ольга.

Он, к своему стыду, вообще не вспоминал о ней, не до того было. Джона понятия не имел, чем она занималась весь день. Кажется, это она нашла труп Дерека… Но какая разница? Кто бы ни нашел, на результат расследования это не влияло.

Джона был рад ее видеть. Этот жуткий день хотелось закончить чем-нибудь легким. Хотя бы флиртом, а если повезет, занятием поприятней… Жаль только, что сама Ольга этого не понимала. Когда Джона попытался ее приобнять, она тут же отстранилась.

– Извини, я не за этим, – смутилась она. – Это ведь ты проводил вскрытие Дерека?

Он не удержался, раздраженно закатил глаза. От этого имени Джону уже тошнило.

– Да, я. Ты не была на собрании? Я говорил об этом.

– Да, я слышала, просто… Прошло несколько часов, может, ты еще что-нибудь обнаружил?

– В эти часы я тело уже не трогал, я просто оформлял все как надо. А что такое? Это был несчастный случай – ну, или намеренное самоубийство, если он видел, на что бросается. Мы уже не узнаем наверняка, из белок плохие свидетели.

– То есть ты рассматриваешь только два варианта? – допытывалась Ольга. – Третьего быть не может? Что кто-то… помог ему…

– Убил его, – поморщился Джона. – Ты на это намекаешь?

– Об этом я спрашиваю.

– Зачем ты вообще лезешь в это? Делать больше нечего?

– Причина, увы, посерьезней…

Он ожидал, что Ольга не сможет отпустить всю эту историю, потому что именно она нашла тело. Так иногда бывает: люди, глядя на труп, чувствуют перед умершим долг, которого на самом деле нет.

Однако в случае Ольги все оказалось еще запутанней. Джона, который надеялся на приятный романтический вечер, не сразу разобрался в ее сбивчивых объяснениях, но под конец даже он уяснил, что она якобы видела ночью нечто подозрительное.

Якобы. Она и сама не была ни в чем уверена. И она даже не догадывалась, какие проблемы может принести.

– Ни слова никому о том, что сказала мне, – велел Джона, как только она закончила.

– Но… почему? Вдруг это важно?

– Ты не знаешь, видела ты это или нет – и что именно ты видела. Даже если тебе не померещилось, это наверняка были какие-нибудь дворники. К Дереку они не имеют никакого отношения, он не смог бы договориться с ними – он ведь даже не говорил!

– Почему ты не хочешь все проверить?

– Если ты не заметила, полиция сегодня очень не хотела уходить. Не потому, что им так уж важна судьба этого неудачника, – им просто хочется сделать гадость богатой клинике. Подкинь им причину – и они все тут закроют на время расследования, которое, в их лучших традициях, будет тошнотворно неспешным. Наши пациенты не получат помощь. Для многих это станет невыносимым ударом. Этого ты хочешь?

Ольга окончательно растерялась:

– Я не рассматривала это… вот так… Но послушай! Он же тоже был пациентом, разве он не заслуживает справедливости? Если есть хотя бы крошечный шанс, что Дерека убили, разве не нужно все проверить?

– Да зачем его убивать? Я не детектив, но даже я знаю, что у убийцы должен быть мотив и должна быть возможность. Мотивов нет! Кому и зачем понадобилось убивать Дерека? Клинике? Она от этого только потеряла, Алексеев не зря сегодня бушевал: вся эта история с донором обернется и финансовыми потерями, и скандалом.

– А если кто-то хотел вот так навредить клинике? Через Дерека?

– От этого никто не выигрывает – у нас нет прямых конкурентов.

– Может, семья Дерека? – не сдавалась Ольга. – Они же получили огромную компенсацию?

– Они не могли знать, что получат ее. Да и потом, чтобы организовать такое, нужны деньги, а они там после долгого лечения Дерека бедны, как церковные мыши! То, что его взяли в эту клинику, его семья считала чуть ли не выигрышем в лотерею. Единственным, кто мог хотя бы догадываться, что они получат какую-то компенсацию, был сам Дерек. Но если так, это лишь докажет, что он все-таки совершил самоубийство – и не важно, по какой причине. Видишь? Мы упираемся в мои варианты, круг замкнулся.

– Я… Я понимаю. Мне просто неспокойно.

Ольга по-прежнему была чертовски мила. Но сейчас даже она раздражала. Уже понятно, что после таких разговоров вечер приятным не станет. Джоне потребовалось огромное усилие воли, чтобы не сорваться на эту недоделанную следовательницу – и не испортить с ней отношения окончательно.

– Я знаю, что тебе тяжело, – мягко улыбнулся он. – Всем тяжело. Мне тоже очень жаль, что такое случилось. Но мы это уже не исправим, и нам всем придется признать: Дерек Ву умер просто так, без какой-либо особой причины. Остается только отправить его в могилу и забыть навсегда.

Глава 6
Наташа Юшина

Эту историю следовало просто забыть. Джона все сказал верно: в убийстве Дерека Ву не было абсолютно никакой выгоды, никому. Ну, разве что его семье, но эти люди, типичные жители деревни, вряд ли могли бы решиться на нечто столь коварное. А Дерек уже пытался отнять собственную жизнь. И он очень сильно нервничал перед операцией. Это вполне могло спровоцировать давнее психическое расстройство.

Что могла противопоставить всему этому Оля? Да толком ничего, потому и проиграла спор с Джоной!

На ее стороне осталась только интуиция да еще то, что она увидела в лесу. Она ведь не просто заметила кровавое пятно издалека, она подошла поближе. Она запомнила все – даже если ей не хотелось помнить. То, что осталось от лица Дерека – и вечное обиженное удивление в широко распахнутых глазах. Так смотрит на мир ребенок, которому пообещали чудо, но в последний момент вырвали прямо из рук. Кровавые разводы и взрытый снег возле того злополучного бревна. Не похоже, что смерть Дерека была тихой и мирной. Он не умер сразу, он пытался спастись, просто не смог – и никто бы не смог.

Хотя для Джоны это вряд ли являлось аргументом. Он бы наверняка сказал, что с психами такое бывает. Прямо сейчас Дерек хотел умереть, когда стало больно – передумал. Психически неполноценный человек, чего ты от него хочешь?

И все же, все же… Если Дерек решил покончить с собой, зачем ему идти таким сложным путем? Мучиться, бежать через лес? Если он боялся смерти во время операции, разве это чудовищное самоубийство стало бы хорошей альтернативой? Он просто поменял способ смерти! Или он боялся успеха, ему на самом деле не хотелось возвращаться к нормальной жизни? Но тогда он мог отказаться от операции!

Оля прекрасно знала, что такое право сохранялось за пациентом до самого конца. Не важно, какие документы он подписал накануне. Если бы в день операции Дерек заявил, что передумал и не готов рисковать, медики не стали бы настаивать. Только понимал ли он это?

Она пыталась успокоить себя, отнестись к ситуации так же, как все остальные. Вон полиция уже проверила лес и ничего подозрительного не нашла! Да и остальной персонал отмахнулся от этой истории. Какое дело до случившегося Оле, которая только-только приехала и видела этого Дерека один раз в жизни?

Разум уверенно шептал, что у нее есть все основания махнуть на Дерека рукой, как это сделали все остальные. А совесть все равно саднила, то и дело подкидывая страшные образы того, что она видела в лесу. Жизнь Дерека в последние годы точно не была простой. Разве он не заслужил справедливости, настоящей справедливости? Да, когда-то этот человек допустил ошибку. Так разве он за нее не расплатился? Его как будто вычеркнули из реальности. Вон он был – теперь нет, и все годы, которые он провел на планете, вмиг потеряли смысл. От мыслей об этом становилось холодно, и Оля понимала, что нельзя проецировать ситуацию эмоционально нестабильного самоубийцы на себя, а по-другому почему-то не получалось.

Ей нужно было нечто большее, чем то, что она уже знала. Аргумент поважнее, финальное успокоение. Ей тоже хотелось дать себе право вычеркнуть Дерека из памяти!

Поэтому она снова обратилась за помощью к Джоне. Ольга понимала, что он не рад, а она стремительно теряет баллы рейтинга у мужчины, который ей действительно нравится; все же поступить по-другому не могла.

Джона то ли понял это, то ли вспомнил, что с молодыми женщинами на территории клиники беда, – Оля не знала и не хотела знать. Ей важен был лишь результат: хирург скинул ей на почту копию медицинской карты Дерека.

Она хотела побольше узнать о его психических диагнозах, чтобы убедиться: он был достаточно безумен, чтобы отправиться в темный лес в разгар метели. А вместо этого Оля обратила внимание на кое-что другое.

Нет, диагнозы психиатра там тоже были, но в них Оля толком не разобралась. Зато она обратила внимание на зрение Дерека: минус четыре на оба глаза. В принципе, не так уж много, и понятно, почему он не носил очки. Такого зрения вполне достаточно, чтобы работать с компьютером, который ты держишь в руках.

Но можно ли при таком зрении самостоятельно найти путь в темноте? А через незнакомый лес? А в метель? Да еще и разглядеть при таких условиях дерево, с помощью которого ты решил затейливым способом покончить с собой? Хотя история с деревом не признана самоубийством, тут как раз плохое зрение намекает на несчастный случай… Так ведь это не отменяет все остальные обстоятельства!

Хотелось посоветоваться с Джоной, однако Оля слишком хорошо понимала: врач пошлет ее подальше. Он и в карту ей заглянуть позволил, только чтобы она успокоилась! Если Оля использует его одолжение, чтобы к нему же приставать, ничего хорошего из этого не выйдет. Ей только и оставалось, что проверить самой. С хорошим зрением это не так просто, но попытаться можно. Оля прикрыла глаза так, что мир сузился до полоски между почти сомкнувшимися веками, да и эта полоска была нечеткой – мешали подрагивающие ресницы. Не то же самое, что минус четыре, но сойдет.

Она не стала подходить к палате Дерека, чтобы не привлечь к себе ненужного внимания, стартовала у лестницы. Но это было не такой уж большой погрешностью: от палаты до выхода на лестницу недалеко, он бы справился.

А вот на лестнице ему пришлось бы намного сложнее. Даже сейчас, когда из окон пробивался рассеянный дневной свет, Оля вынужденно замедлилась, чтобы не покатиться по ступеням, сливающимся в единое серое пятно. Ночью, при отключенном электричестве, Дереку и вовсе пришлось бы двигаться на ощупь!

Это было возможно, да, но не быстро. Сколько же медсестра занималась своими делами, не проверяя, как там пациенты?

Оказавшись на первом этаже, он должен был раздобыть одежду. Подготовиться заранее Дерек не мог, он все время оставался в палате. Получается, мужчина был в том же положении, что и Оля сейчас: знал свою цель, но понятия не имел, как ее достигнуть.

Оля огляделась по сторонам, но с почти закрытыми глазами обнаружить служебный гардероб оказалось не то что сложно – нереально! На него не было никаких указаний… Официальная версия произошедшего с Дереком оставалась убедительной только на первый взгляд, однако сыпалась на уровне деталей.

– Что вы делаете? – вдруг прозвучало в паре шагов от нее.

Оля даже не бралась сказать, что поразило ее больше: неожиданно оказавшаяся рядом женщина или то, что эта женщина обратилась к ней на русском. Да еще и застала за таким странным занятием! Переводчица щурится, крутится на месте… Вот и как это объяснить?

Смущенная, Оля поспешила обернуться к окликнувшей ее женщине и даже начала придумывать оправдание, но слова будто застыли в горле, когда она увидела, кто с ней говорит.

То, что это одна из пациенток, было понятно с первого взгляда. Голос звучал молодо, а вот определить ее возраст по внешности не представлялось возможным. Все ее лицо потеряло четкую форму, опухло, пошло волнами, однако не от старости – кожа просто изменилась. Да и цвет был неровный – серовато-бледный, с красными и светло-коричневыми пятнами. Оля никогда бы не произнесла такое вслух, но лицо этой женщины напоминало не человека, а пародию на человека. Будто взяли из музея восковую фигуру – и поднесли к полыхающему пламени камина.

Сама женщина пыталась приноровиться к новой внешности как могла. Поверх рубцов, покрывающих ее лицо, был вполне умело нанесен макияж: там, где травма стерла привычные черты, пациентка нарисовала их заново. Под четкими линиями темных бровей весело блестели уцелевшие карие глаза. Похоже, несмотря на все сложности, женщина умудрялась сохранять хорошее настроение, и это уже внушало уважение.

– Я… не представляю, с чего начать, – признала Оля.

– Да, нас ведь даже не познакомили! – спохватилась пациентка. – Простите, грубовато с моей стороны получилось… Я просто знаю, кто вы, мне на вас указали на общем собрании. Я совершенно забыла, что мы еще даже не разговаривали! Меня Наташа зовут. Может, уйдем отсюда? А то здесь как-то прохладно!

На первом этаже и правда гуляли сквозняки, прорывавшиеся через открытые окна и двери. Однако проблема заключалась не только в этом: сюда мало кто заглядывал просто так. На переводчицу и пациентку, застывших возле лестницы, уже косились охранники. В этом не было ничего страшного, однако Оля не могла избавиться от мысли, что кто-то из персонала мог приложить руку к гибели Дерека. Что, если как раз охрана? Тогда лучше не привлекать их внимания!

– Может быть, пройдем в кафе? – предложила Оля. – Уже почти время обеда! Или вы едите в палате?

– О нет, если бы я постоянно торчала в палате, я бы тут не оказалась… Не говоря уже о том, что я бы давно сошла с ума! – рассмеялась Наташа. – В этот раз я приехала в клинику на обследование, операция будет значительно позже. Я чувствую себя нормально и могу гулять где хочу.

Они прошли к лифту и уже на нем добрались до кафе. От истории с Дереком Оля пока решила отстраниться, не задавать же вопросы об убийстве первой встречной! Для начала ей нужно было понять, с кем она имеет дело.

Время обеда только-только начиналось, в этот час кафе пустовало. Они выбрали столик – расположенный у самого окна, за которым открывался великолепный вид на старый лес. Это место могло заворожить, если не думать о том, что там недавно произошло. Теперь, когда перед глазами стоял образ пробитого насквозь тела, очарование леса мигом отступало.

Оля не была голодна, но знала, что за пустым столом дружеские беседы не приживаются. Поэтому она заказала картофель фри с грибным соусом и сок, Наташа и вовсе предпочла куриные крылышки. У нее, в отличие от многих пациентов, не было проблем ни с челюстью, ни с зубами, ни с языком.

– Я прям соскучилась по русской речи, – доверительно сообщила Наташа.

– Разве переводчика не было так долго? – удивилась Оля. – Кстати, можно на «ты».

– Замечательно! А переводчик был, но все равно что не было… Ужасный, угрюмый, жирный дядька… С таким толком не поговоришь! У него сразу рефлекс «Чем я могу вам помочь, Наталья?». А мне не нужно помогать, со мной нужно просто поболтать! Я английский знаю, но не очень хорошо. Подожди секунду!

Не прекращая говорить, Наташа выкладывала крылышки на тарелке симметричным узором. Когда подготовка была завершена, она поспешно вытерла руки влажной салфеткой, сделала фото и начала возиться с телефоном.

– Это для сториз, – пояснила Наташа, не глядя на собеседницу. – Я каждый день стараюсь рассказывать о своей жизни здесь… Людям интересно – место-то необычное!

– А можно?

– Почему нельзя? Мы же не в тюрьме! Я все это с докторами обговорила. Нельзя только лица крупным планом, имена и лекарства фотографировать. Остальное можно. Мне так проще… Как будто все в порядке. Тебе ведь интересно, что со мной случилось?

– Конечно, – признала Оля. – Это всегда интересно. Просто никогда не знаешь, как спросить об этом и никого не обидеть.

– Это да, многие тут же рыдать начинают. Но я не такая, я этого не стесняюсь – ведь я ни в чем не виновата!

Наташа родилась и большую часть жизни прожила в России. Она стала визажистом, завела блог о макияже, который очень быстро принес ей популярность. На солнечную и очень красивую от природы девушку с удовольствием подписывались, это заметили крупные косметические компании и редакции модных журналов. Наташа начала хорошо зарабатывать на рекламе и участвовать в модных фотосессиях.

Благодаря интернету она и познакомилась со своим мужем. Он был ребенком советских эмигрантов – родившимся уже в США, а значит, имеющим право на гражданство. Жених плохо говорил по-русски, невеста едва владела английским, но бурному роману это не помешало, а может, даже способствовало.

Через несколько месяцев молодые люди поженились, и счастливая Наташа укатила в США. Правда, семейная жизнь не задалась, развод подкрался даже стремительней, чем брак. Однако для Наташи это не имело такого уж большого значения: она быстро обзавелась друзьями и решила остаться. Ей не мешало даже отвратительное знание языка. Она общалась в основном с эмигрантами, подписи под фотографиями делала с помощью компьютерного переводчика, при съемках видео просила кого-то из друзей сделать начитку за кадром. Вряд ли такой подход мог обеспечить ей достойную жизнь на долгие годы, но далеко Наташа не заглядывала. Прямо сейчас у нее все было хорошо – и ладно.

По крайней мере, она думала, что все хорошо. Наташа то и дело сталкивалась с жестокими комментариями в своем блоге, но серьезно к ним не относилась. Для популярных блогеров такое было привычным делом, если на каждую угрозу реагировать – никаких нервов не хватит! Ей было невдомек, что один из ее сталкеров давно перестал быть только виртуальным. По фотографиям он выяснил, где она живет, где и когда бывает. Он следил за ней, а она, беззаботная, как бабочка, продолжала порхать по жизни.

– Что ему было нужно? – спросила Оля.

– А что им всем нужно? Якобы любви! Начинается это всегда няшно: мол, мы созданы друг для друга, я тебя люблю, жить без тебя не могу… Такое вот. Ты отказываешь, он продолжает льстить. Но когда становится ясно, что никуда ты с ним не пойдешь, из богини ты мигом превращаешься в бессердечную суку, такие дела.

Наташа не воспринимала своего сталкера всерьез до последнего. Даже когда он появился перед ней на парковке, она его не узнала. Она никогда не рассматривала его фотографии, она считала его одним из многих. Она думала, что это просто прохожий, направляющийся к своей машине.

Но он не прошел мимо, он выплеснул девушке в лицо содержимое банки, которую до последнего прятал под курткой. После этого сразу же сорвался с места и убежал, Наташа даже не успела толком понять, что с ней произошло.

– Я тогда думала, что это прикол, – тихо сказала она. – Знаешь, вроде как – облил водой, сфоткал, потом вывесит в интернет… Я не думала, что незнакомец может сделать нечто посерьезней… Действительно ведь незнакомец, человек, которому я ничего плохого не сделала! Когда кислота попадает на кожу… В первые секунды не больно. Это тебя обманывает. Но ты заблуждаешься недолго.

Сначала пришло сильное жжение, потом – боль. Наташе показалось, что незнакомец облил ее бензином и поджег, настолько сильно пылало ее лицо. Она попыталась погасить несуществующее пламя, но поранила еще и руки.

Многие жертвы таких атак получают более серьезные ожоги, когда кислота попадает в глаза и рот. Но Наташе удалось этого избежать, она сразу поспешила за помощью.

– Мне по-своему повезло… Если в такой истории вообще есть место везению. Я каким-то образом вспомнила, что рядом находится больница. Твой мозг под влиянием боли работает так странно… Я добежала до больницы и уже там просто отключилась.

Наташе помогли быстро и грамотно, это позволило ей избежать более серьезных травм. Ее былую внешность уже было не спасти, однако угроза жизни отпала. И даже об этом она узнала не сразу: врачи погрузили ее в медикаментозную кому – боль в то время была слишком сильной.

Девушка не смогла рассказать, что с ней случилось, поэтому поиски нападавшего начались не сразу. Когда же она пришла в себя и объяснила, что произошло, было уже слишком поздно. Полиции удалось лишь определить аккаунт, который использовал для отправки угроз тот самый сталкер. Найти его самого не получилось: он специально выбрал для нападения парковку, на которой не висели камеры наблюдения.

– Если бы его поймали, для меня бы это ничего не изменило, – задумчиво произнесла Наташа. – Вот вообще ничего… Но, кажется, мне стало бы легче.

– Почему – ничего? Наверно, страшно было знать, что он все еще на свободе, может оказаться рядом в любой момент…

– Ты знаешь, нет… Я почему-то не думала об этом. Я не боялась его – и сейчас не боюсь. У меня других забот хватало.

Наташе тогда казалось, что ее жизнь кончена: все, что она любила, потеряло смысл. Ну что это за бьюти-блогер, у которого даже нет лица? Ей хотелось спрятаться, скрыться ото всех, сделать вид, что ее вообще не существовало, она всем померещилась.

Но после долгих размышлений она решила, что это будет нечестно – хотя бы по отношению к самой себе. Она столько лет посвятила этому блогу – нельзя просто позволить ему зачахнуть! Если уж уходить, то красиво. Поэтому она записала прощальное видео прямо в больнице. Она поблагодарила всех поклонников за поддержку и объяснила, почему не сможет записывать новые жизнерадостные ролики. Она думала, что это финал.

Однако сложилось все иначе. К огромному удивлению Наташи, подписчики ее поддержали. Кто-то даже создал страничку для пожертвований, и на ее лечение мигом была собрана огромная сумма. Наташу просили лишь не исчезать, рассказывать, как у нее дела.

И она рассказывала, ничего не стесняясь. Подписчиков у нее стало больше, чем раньше. Когда ее кожа достаточно зажила для макияжа, крупные компании даже стали предлагать ей рекламные контракты – в рамках своих инклюзивных программ.

– Это была не та же жизнь, что раньше, – завершила рассказ Наташа. – Но все равно жизнь. Есть цитата про то, что человек ко всему привыкает. Это правда. Даже если тебе раньше казалось, что уж к этому ты точно не готов, иногда просто приходится себя удивлять.

– Я понимаю… Ну, насколько я вообще могу понять. А здесь ты как оказалась?

– Медийная популярность помогла, наверно. У меня, как ты уже могла заметить, не самый сложный случай среди здешних пациентов. Но с недавних пор кислотными ожогами тут занимаются отдельно. Меня пригласили для обследования, если подойду – могут включить в программу экспериментального наращивания кожи… Короче, там все сложно.

– Если честно, я бы скорее предположила, что тут будут избегать медийности, – признала Оля.

– Ты что? Это же Америка! Частным клиникам очень важен имидж в глазах общественности, это помогает им искать спонсоров. Да и потом, чем больше я рассказываю о клинике, тем меньше люди гадают, что здесь происходит. Теперь, когда мы разобрались со мной, давай все-таки вернемся к тебе! Что ты искала на первом этаже? Не похоже, что ты оказалась там случайно!

Такого поворота Оля не ожидала. Ей казалось, что момент их знакомства Наташу не особо заинтересовал. Она ведь не застала переводчицу за чем-то незаконным или даже подозрительным! Они просто пересеклись у лестницы, а потом переключились на более интересные темы.

Однако Наташа оказалась куда внимательней и сообразительней. Может, изначально она и не придала большого значения тому, что Оля застыла в холле без особой на то причины. Но потом догадалась, что переводчица чувствует себя неловко, а для такого всегда есть основания.

– Я понимаю, что ты новенькая, тебе трудно тут кому-то доверять, – сказала Наташа. – Поэтому я и рассказала тебе все о моем прошлом. Это не подвиг, просто ты точно знаешь, с кем имеешь дело. Ну, так что же?

Это, на самом-то деле, не было таким уж веским основанием для доверия, но Оля решила, что надо пробовать. Она уже знала, что не отступит от дела Дерека, а желающие помочь пока что в очередь не выстраивались. Джона уже ясно дал понять, что не будет ввязываться ни в какие расследования, а кроме него ей и обратиться не к кому.

– Я пыталась понять, мог ли Дерек самостоятельно добраться до первого этажа, украсть куртку и сбежать в лес.

Наташа, до этого улыбавшаяся, мигом помрачнела:

– Ужасная история! Мне тоже не верится, что он так поступил!

– Нет, ты не поняла… Я сейчас не о вере или неверии говорю. Я говорю именно о физической возможности.

Она рассказала Наташе все, о чем размышляла в последнее время. Это оказалось куда полезней, чем ожидала Оля: у нее наконец получилось систематизировать то, что она выяснила. Самоубийство теперь казалось не таким уж вероятным.

Наташа не посмеялась над ней – уже хорошо. Однако и поддерживать обсуждение она не спешила. Она задумалась о чем-то, и по ее лицу невозможно было понять, как она относится к словам собеседницы.

До Оли только теперь дошло, что Наташа могла испугаться. Приезжает в больницу какая-то непонятная переводчица, тут же умирает пациент, она начинает расследование… Может, это она и убила его? Может, развлекается так? Дурацкая теория – но тут и обстоятельства не самые обычные.

Появился даже соблазн объявить, будто она всего лишь пошутила, однако Оля не сомневалась, что это только ухудшит ситуацию. Ей пришлось ждать, пока Наташа примет хоть какое-то решение.

Пациентка не удрала от нее с криками – уже хорошо. Когда Наташа снова заговорила, руководство клиники она все-таки не упомянула.

– Я пыталась вспомнить, что я знаю о Дереке, – вздохнула она. – Не очень много, по-настоящему помочь тебе я не смогу. А ведь я хочу! Мне тоже показалось, что все это очень странно, тут еще ты говоришь… Если ты будешь разбираться в этом, я готова помочь!

– Знать бы еще, как разбираться… Я этого Дерека один раз видела, ты с ним не общалась… Насколько я поняла, он вообще ни с кем толком не разговаривал и почти не выходил из палаты?

– Не совсем так. Что из палаты не выходил – это правда. Мне тут скучновато, если честно, и я гуляю часто. Дерека я особо не видела. Но вот что ни с кем не общался – нет, какое-то общение у него было… Его иногда навещали. Как мне кажется, чаще всего это делал другой переводчик, ну, вот такой…

Наташа оттянула в сторону веки, делая глаза узкими – и явно намекая на Энлэя. Он ведь и вправду заходил в палату незадолго до смерти Дерека…

– Зачем Дереку переводчик? – изумилась Оля. – Он ведь был американцем?

– Да, и переводчик ему не требовался. Они просто болтали… насколько это вообще возможно в случае Дерека. А еще я знаю, что Дерек вел активную переписку с кем-то из пациентов, но скрывал это.

– Что? Как ты тогда узнала, если он скрывал?

– Слышала звуки мессенджера, – отчиталась Наташа. – Причем даже тогда, когда пропадал интернет… Тут это бывает не очень часто, и все равно – случается. Но в больнице есть какая-то хитрая штука, к ней получишь доступ – и она связывает компьютеры между собой, даже когда интернета нет. Что-то вроде локальной сети, понимаешь? Так вот, я почти уверена, что Дерек ее использовал!

А ведь это и правда было очень любопытно… Зачем Дереку такое? Если ему хотелось общения, он мог пригласить кого-то к себе, как Энлэя. Для того, чтобы он предпочел текстовый чат, нужна веская причина. Может, его собеседники тоже не могли покидать свои палаты слишком часто? Хотя при таком раскладе они вряд ли были в состоянии поддерживать долгую переписку.

Или, может, все они хотели скрыть свое общение. И вот от этого уже веяло тайной, способной привести к смерти.

– Мне пора идти, у меня скоро обход, – соврала Оля. Обманывать союзницу не хотелось, но сейчас ей не нужна была компания. – Рада нашему знакомству – и спасибо тебе!

– Если понадобится помощь – обращайся… Да и просто так обращайся, – кивнула ей Наташа. – Я, если не возражаешь, останусь. Не люблю обед без десерта – как-то нелогично заканчивается!

Возражать Оля не стала, ей так было даже удобней. Она поспешила вниз – обратно к палатам пациентов.

Еще этим утром вещи Дерека оставались нетронутыми. В его комнате поработали местные эксперты, заглянул следователь, но администраторы строго следили, чтобы ничего не забрали. Так что шансы получить планшет Дерека были велики: вряд ли из палаты что-то заберут до прибытия родственников.

И все же удача оказалась не на стороне Оли. Когда девушка спустилась в палату, скромное имущество Дерека все еще находилось там. Однако уже не на полках, а в коробках, которые заканчивала упаковывать рослая женщина лет пятидесяти, полностью игнорирующая косметику, зато уложившая светлые волосы в замысловатую прическу – что-то в стиле пятидесятых. Судя по светлой форме, собрать вещи погибшего поручили одной из медсестер.

Услышав шаги Оли, женщина обернулась и уставилась на переводчицу взглядом голодного бультерьера.

– Что? – коротко спросила медсестра.

Они уже встречались в день прибытия новых сотрудников. Эту медсестру отправили провожать кого-то… Оля не помнила, кого именно, радовалась только, что не ее.

Но теперь пообщаться им все-таки пришлось.

– Я хотела осмотреть вещи Дерека, – признала она.

– Не положено.

Медсестра говорила на английском, но с заметным акцентом. Оля пыталась сообразить, что это за акцент, однако пока не получалось.

– Мне очень нужно, – настаивала она. – Понимаете, это я нашла его тело в лесу…

– И что?

– У меня появилась одна теория, связанная с его смертью. Его вещи могут подтвердить или опровергнуть ее, и я…

– Не интересно, – прервала ее медсестра. – Все про его смерть уже ясно. Сдох как собака – туда ему и дорога!

Вот такого Оля точно не ожидала. Не в этой клинике, не в этих обстоятельствах. Да, сейчас в палате находились только они, но все же… Как медсестра вообще позволила себе такое?

Медсестра же не видела в своих словах ничего особенного, это чувствовалось. Как только Оля перестала приставать к ней со своими просьбами, она вернулась к сбору вещей в коробки.

– Нет, подождите! – опомнилась Оля. – Я, наверно, не так вас поняла… Вы как будто рады, что он умер!

Медсестра снова посмотрела ей в глаза – уверенно, без тени сомнений.

– Да. Я считаю, что ему нужно было умереть очень давно. И я рада, что это наконец произошло.

Глава 7
Мария Брегич

Уходить не хотелось. Возле озера было спокойно, от теплого ветерка зеркальная поверхность подернулась мелкой рябью. Дальше по берегу деревья подбирались к самой линии воды, но там, где устроился Энлэй, берег был пологим, усыпанным золотистым песком. Над озером порхали крупные стрекозы, сияющие красным, синим и зеленым. Он не думал о том, почему они сияют. Он вообще ни о чем не думал – и не собирался. Хотелось расслабиться, раствориться в мире, пускай все остальное проходит мимо…

– Нам нужно уходить, – сказал его приятель.

Он сидел рядом и тоже смотрел на воду. Энлэй никак не мог вспомнить его имя, но точно знал, что они приятели. Друзья? Нет, вряд ли. Друзей Энлэй в последние годы старался не заводить.

– Давай останемся, – предложил он.

– Нельзя сидеть тут вечно.

– Почему вечные проблемы возможны, а вечное спокойствие – нет?

– Потому что вечное спокойствие не для живых. За жизнь нужно платить решением проблем. Я лучше пойду.

– Останься.

– Ну, только если ненадолго…

Они вроде как договорились, но слова приятеля все равно не давали Энлэю покоя. Что-то было не так в них – и в человеке, который их произнес. Ветер становился сильнее и прохладнее, золотистое очарование летнего дня понемногу исчезало. На горизонте уже собирались темной стеной грозовые тучи…

Энлэй проснулся внезапно, без криков и подпрыгиваний на кровати. Сон отпустил его плавно, как это бывало чаще всего. Но легче от этого не стало, паршивое чувство на душе сохранилось.

– Какого черта ты меня преследуешь? – спросил Энлэй у пустой комнаты.

Во сне невозможно понять, что это сон. Все кажется абсолютно нормальным и логичным: сияющие стрекозы размером с кошку, мертвец, сидящий рядом с тобой… Хотя там, на берегу озера, было не очевидно, что это мертвец.

Там собеседник Энлэя выглядел обычным молодым мужчиной. Такой высокий добродушный гигант – как викинг из старых фильмов, только в современной одежде. Светлые глаза, русые волосы и борода. Странная улыбка: улыбаться ведь положено от радости, так природой заведено, а он заставил Энлэя думать о том, что можно улыбаться от боли.

И все равно на берегу озера его присутствие казалось вполне естественным, даже при том, что Энлэй не мог вспомнить его имя. Лицо-то было знакомым! Теперь он сообразил, где видел его раньше: на фотографиях, которые показывал ему Дерек.

У людей, потерявших лицо, очень разное отношение к своим прежним фотографиям. Кто-то убирает снимки подальше и запрещает близким их рассматривать. Кто-то поступает наоборот: окружает себя прошлым, повсюду размещает лицо человека, которого больше нет. И кажется, что ничего не изменилось, что это зеркала, не фотографии, а зеркала ведь не врут!

Дерек предпочел нечто среднее. Смотреть на свое потерянное лицо ему было больно, это чувствовалось. Однако и фотографии он сохранил, чтобы иногда показывать тем, кого считал друзьями. Энлэю тоже показал, и они не стали обсуждать, что новый Дерек был совсем не похож на старого. Не только потому, что лишился лица, хотя из-за этого в первую очередь. Просто прежний Дерек был уверенным в себе гигантом, весь его образ дышал силой и спокойствием. Новый же Дерек как будто ссохся, попытался спрятаться внутри себя, он сделался тенью собственного прошлого.

Энлэй не ожидал увидеть его во сне. Он скорбел о смерти Дерека, но в версии о самоубийстве предпочитал не сомневаться. Потому что разбираться с таким – не его работа. Все уже проверили охранники клиники и полицейские. Причем полицейским явно хотелось зацепиться за что-нибудь, найти несоответствие, а они не смогли. Разве это не служило лучшим доказательством того, что Дерек действительно покончил с собой?

И все же если бы уверенность Энлэя была искренней, обошлось бы без таких снов. Он никогда не был склонен к мистике и не считал, что ему действительно явился призрак Дерека. Энлэй прекрасно знал: сны – это отражение того, что застряло в подсознании и никак не может выйти наружу. Получается, у него все-таки остались сомнения, и если он будет игнорировать их и дальше, спокойствия ему не видать.

Первым и главным вопросом, пожалуй, был мотив. Самоубийство из трусости… Да, возможно. Но разве это похоже на Дерека? Разве он хотя бы намекал на нечто подобное в их последнем разговоре? Он заводил речь о том, что не хочет жить – если операция не удастся! Однако он еще не сдался, он надеялся… Так почему же он решил не пробовать? Если это действительно решил он…

Как и в случае с фотографиями, откровенничал Дерек тоже не с каждым. Но и здесь Энлэй стал исключением. Возможно, Дерек действительно считал его близким другом – почему-то! А может, ему просто хотелось с кем-то поделиться, избавиться от груза на душе. В любом случае именно переводчику он рассказал о том, что считал истинными причинами своего несостоявшегося самоубийства.

Окружающим казалось, что все случилось внезапно и без причины. Был молодой, пышущий здоровьем мужчина, получил от судьбы столько, что другим даже не снилось, – а потом пустил себе пулю в голову. Идиот? Еще какой, и не с чем тут разбираться!

На самом же деле Дерек вел тихую войну много лет – с собой и с миром. Им были недовольны всегда. В детстве – потому, что он учился хуже, чем братья. Не достиг особых успехов в спорте, не завел толковое хобби. С машинами возиться нравилось? Так разве ж это солидно? Кто угодно машину починить может!

Досталось ему и за то, что он решил не поступать в колледж. Пока Дерек раздумывал, семья его вроде как поддержала. Мол, это твоя жизнь, ты и решай, что с ней делать! Но когда дошло до дела, отказ от высшего образования привел к укоризненным взглядам и двусмысленным шуточкам. Когда Дерек пытался спросить напрямую, есть к нему претензии или нет, его заверяли, что все в порядке. Но язвительные комментарии слышались регулярно.

Его много лет убеждали, что с ним что-то не так. Он неудачный ребенок, он хуже остальных. Его не упрекают открыто только потому, что это бесполезно. Ну что он уже сделает, если таким родился? Пускай живет как получается… Он не хотел с этим мириться. Он пытался понять, что с ним не так, и исправить это.

Энлэй не был психологом, но даже он догадывался, что вся эта язвительность между строк и двусмысленные шуточки куда хуже откровенных упреков. Дереку не на что было жаловаться, он не мог обсудить даже с близкими друзьями то, чему не было доказательств. И все же чем старше он становился, тем больше разочаровывался в себе. Он вроде как жил жизнью мечты, выбор он всегда делал сам. Однако наслаждаться этим выбором ему не давали: все, чье мнение он ценил, смотрели на него снисходительно. В таких условиях Дерек и сам в себе начал сомневаться.

Ну и, конечно, немалую роль в его судьбе сыграла любовь. То, что Энлэй не мог понять и втайне считал психическим отклонением, которое просто не было вовремя выявлено и вылечено. Дерек влюбился в одноклассницу, она ответила ему взаимностью, они начали встречаться. У них все шло отлично – но только вначале. Потом девушка, красивая и перспективная, и сама засомневалась: а правильный ли она сделала выбор? Точно ли это тот человек, с которым стоит связать свою жизнь? Ведь после свадьбы и рождения детей ей уже не сбежать… Она слышала, что о нем говорили его родственники, и чувствовала, что неуверенность в себе пожирает его изнутри.

В какой-то момент это стало для нее важнее всего. Она разорвала их помолвку. Дерек сделал вид, что все в порядке, он даже не остался надолго один – рядом с ним всегда хватало женщин, готовых на роман с обеспеченным, молодым и привлекательным мужчиной, пусть и механиком – им-то какая разница, откуда деньги берутся?

Однако новая женщина не была той самой. Отношения с ней разве что стресс помогали уменьшить, но не приносили того счастья, которое Дерек чувствовал раньше. Его внутренние сомнения теперь полыхали, как костер, в который плеснули бензина. Его не оставляла навязчивая мысль, что он ошибся во всем, все его ключевые решения, принятые в жизни, оказались неверными. Счастья нет и быть не может, никогда. А если так – зачем вообще пытаться? Зачем начинать новый день, если уже знаешь, что он будет тяжелым и грустным?

– Я был уверен, что просвета нет, – вещал компьютерный голос, озвучивавший слова, написанные на планшете. – Все лучшее в моей жизни закончилось.

– Слушай, ну явная же депрессия! – удивился тогда Энлэй. – Почему ты не пошел к психотерапевту?

– Не знаю. Может, потому, что в моей семье так было не принято. А может, потому, что я пытался искать помощи – у друзей и родных. Они не помогли, и мне не стало легче. Как мог помочь разговор с незнакомым человеком, который за деньги скажет что угодно?

Главным мотивом Дерека в тот день стало чувство безысходности. Он думал не о том, что умрет, а о том, что все наконец-то станет понятным, стабильным и спокойным. Он просто выстрелил – и путь назад был закрыт. Потом он не помнил, о чем именно думал в тот самый момент, когда нажимал на спусковой крючок.

Дальнейшее происходило без участия Дерека. Его нашли, отвезли в больницу. Спасли – потому что мозг оказался не задет. Но травмы все равно были очень серьезны, поэтому несколько месяцев он провел в коме.

А в это время родные и друзья у его постели шокированно обсуждали, что же могло случиться. У него все было хорошо – потому что у него все было. Деньги, работа. Дом и машина, даже не одна. Женщина рядом, молодая и красивая. Все составляющие для успеха и счастья. Так что любое обсуждение случившегося неизбежно заканчивалось выводом, что Дерек виноват сам.

– Я не отрицаю, что виноват, – рассказывал он. – Я действительно виноват, это не обсуждается. Но не так, как они думали. И они не были безгрешны.

– Разве тебе было дело до того, какие они? – спросил Энлэй.

– Нет. Больше не было. Одна из моих настоящих ошибок – верить, что мнение этих людей имеет значение… И что они будут довольны мной – хоть когда-либо.

Ему теперь отчаянно хотелось жить. Причем так, как раньше! Своей маленькой неприметной жизнью, с любимой работой, с поездками на рыбалку по выходным, с вечерами, проведенными в баре. Дереку вмиг стало все равно, насколько престижным это выглядит со стороны, насколько осмысленно он существует. Ему ведь было хорошо! Даже ту боль, которую причинило расставание с любимой, он смог бы пережить и двинуться дальше.

Беда в том, что и прошлая жизнь оказалась ему недоступна. Некоторые решения нельзя переиграть: он потерял разом и лицо, и здоровье. Внезапно оказалось, что главное именно это, а вовсе не диплом престижного колледжа. Дерек уже не мог сорваться и уехать куда захочется, не мог познакомиться с кем-то, да и пиво по вечерам превратилось чуть ли не в несбыточную мечту.

Рядом с ним почти никого не осталось. Девушка появилась у его кровати только один раз – чтобы объявить о разрыве отношений. Он ничего не почувствовал. Отпустить ее оказалось так легко, потому что она никогда не была по-настоящему нужна. Друзья… Они задержались рядом чуть дольше. Но в основном потому, что в обществе считалось неприличным бросать инвалидов, попавших в беду. К Дереку приходили не ради него самого, а потому что так положено. Легче от этого не становилось никому. Он позволил приятелям больше не появляться в больнице. Они для вида повозмущались, потом вздохнули с облегчением. Им ведь и в самом деле не хотелось смотреть на то, что от него осталось! Как будто этим можно было заразиться…

С его семьей все оказалось куда сложнее. Родные действительно любили Дерека и знали, что забыть о нем не смогут. При этом его родственники испытывали тот же инстинктивный страх перед ним, что и остальные. Им приходилось преодолевать себя перед каждой новой встречей.

Но даже это не могло сломить Дерека. Так странно, почти иронично… Его якобы счастливое прошлое подтолкнуло его к необдуманному решению. Теперь же, когда многие бы согласились с тем, что у него есть объективные причины для горя, он находил в себе все новые и новые силы сражаться. Он терпел боль, унижения и неопределенность. Он старался сосредоточиться только на возможностях.

А ведь они были! Дерек сразу же начал изучать тему пересадки лиц. Такие операции оставались редкими, однако не уникальными. Он готов был рискнуть, он верил, что все получится. Но жизнь подготовила ему новое испытание: оказалось, что из-за индивидуальных особенностей ему очень сложно найти донора.

И даже это он выдержал. Он один знал, чего ему это стоило, и все же он не сломался. Он принял долгие годы неопределенного ожидания, он терпел… Так почему же он сорвался, когда успех показался на горизонте? Да, не гарантированный успех, но ведь возможный!

Вот что засело в подсознании Энлэя, вызывало те сны и отказывалось оставлять его в покое. Факты говорили о том, что Дерек покончил с собой. Однако, вопреки обыкновению, Энлэй отказывался верить фактам.

А что делать дальше – он не знал. Энлэй привык доверять системе, и обычно она не давала сбоев. Если полиция установила, что в смерти Дерека никто не виноват, что вообще можно предпринять?

Ответа на этот вопрос у него не было. Энлэй позволил себе отвлечься, просто погрузиться в привычный день. Он знал, что сомнения догонят его ночью, но пока давал себе паузу.

Однако вернуться к судьбе Дерека пришлось куда раньше, чем он ожидал. Проходя мимо палаты погибшего пациента, Энлэй обнаружил там двух женщин, разглядывающих друг друга с нескрываемой неприязнью.

– Как вообще можно такое говорить? – возмутилась Герасимова. – Он же погиб!

Свою подопечную Энлэй не видел уже давно – с тех пор, как они нашли тело Дерека. Да он, если честно, даже забыл о ней под впечатлением от случившегося. Она не просила о помощи – его это полностью устраивало. Герасимова не была знакома с Дереком, поэтому Энлэй и допустить не мог, что она зацепится за его историю и окажется здесь.

– Он не погиб, а совершил богомерзкое деяние, – спокойно ответила ее собеседница. – За это он заслуживает порицания – и я его порицаю. Я буду радоваться, что земля очистилась от скверны!

Даже если бы Энлэй не видел, кто это говорит, и не слышал голос, он бы все равно догадался. Мария Брегич, конечно же. Никто другой такого бы не ляпнул.

Энлэй не знал, из какой именно страны прибыла сюда Мария, да и не интересовался этим. Он просто не сомневался, что она не выросла в Америке: несмотря на неплохой английский, у нее сохранился сильный акцент.

Но родная страна и акцент были не так важны, как тот факт, что Мария оставалась показательно религиозна. Именно показательно: она использовала религию как аргумент в любом споре и была склонна к непрошеным проповедям. Она оказалась достаточно умна, чтобы помалкивать перед начальством и пациентами, а вот в беседах с коллегами никогда не сдерживалась – и смотрела с нескрываемым презрением на любого, кто имел наглость с ней не согласиться. Она и мысли не допускала, что не права, и быстро поддавалась гневу. О христианском смирении, видимо, она и не слышала.

Начальство о взглядах и проповедях Марии знало, но делало вид, что не знает. Поначалу такой подход поражал Энлэя. Это в Америке – в стране, где можно схлопотать огромный штраф за одно неосторожное слово! Но, поработав в клинике подольше, он разобрался, почему здесь держат Марию.

Во-первых, она оказалась потрясающе талантлива как медсестра. Она не раз ассистировала на операциях и, бывало, спасала жизни в момент, когда даже врачи не знали, что делать. Возможно, она и сама могла бы стать врачом, но то ли не захотела, то ли так сложились обстоятельства. В уходе за пациентами ей тоже не находилось равных, она одинаково заботилась обо всех – даже о тех, кого не считала достойными жизни.

Во-вторых, она бралась за любую работу – клиника оставалась для нее центром жизни. Пятидесятилетняя Мария ни от кого не скрывала, что семьи у нее никогда не было. Ей требовалось занять как можно больше времени; в глубине души Энлэй подозревал, что она попросту бежала от своего одиночества. Она соглашалась даже на задания, которые больше подошли бы санитаркам, и ни разу не заикнулась, что она обладает слишком высокой квалификацией для определенной работы.

Так что Мария была человеком непростым и противоречивым. Но здесь, в палате самоубийцы, она вела себя так, как и следовало ожидать. Вот только Герасимова, знавшая ее куда хуже, растерялась перед такой жестокостью. Пожалуй, это глупо, однако Энлэй почувствовал определенную симпатию к русской, пытающейся защитить того, кого она толком не знала. Он не сомневался, что она искренна – он помнил, как она смотрела на окровавленное тело Дерека.

Именно поэтому Энлэй решил вмешаться, хотя имел полное право пройти мимо. Он заглянул в палату, и Мария мигом притихла. Энлэй не был ее руководителем, но его тут относили скорее к начальству. Такое положение и принесло ему нежеланную роль куратора Герасимовой.

– Что здесь происходит? – поинтересовался он.

Вопрос не был простой формальностью. Энлэй мог догадаться, почему завязался спор, однако понятия не имел, что привело сюда Герасимову.

– Эта милая женщина только что созналась в убийстве, – мстительно заявила Герасимова.

– Считать кого-то заслуживающим смерти – не то же самое, что убить, – с неизменным хладнокровием сообщила Мария.

– Это факт, – признал Энлэй. – Благочестивая кровожадность мисс Брегич широко известна в больнице…

– Не нужно это так называть! – поджала губы Мария. – Я просто говорю то, что правильно! А эта женщина вообще явилась сюда воровать!

– Что?! – возмутилась Герасимова. – Если бы я собиралась украсть планшет Дерека, разве стала бы я его просить у вас? Что за бред!

– Зачем вам понадобился планшет Дерека? – удивился Энлэй.

– Нужно кое-что проверить.

– Это чужая собственность, – отрезала медсестра. – Принадлежащая отныне наследникам этой проклятой души. Хотите посмотреть – договаривайтесь с ними, я же собираюсь доставить каждый предмет из этой комнаты на склад!

Не обращая на нее внимания, Энлэй заглянул в коробки и выудил из ближайшей тот самый планшет, с которым Дерек почти не расставался. Персонал клиники не сомневался: если погибший пациент и оставил записку, то только на компьютере. Однако планшет уже проверили несколько раз: никакой записки там не было.

Скорее всего, ее и искала русская, вообразившая себя гениальной следовательницей. Обсуждать это под взглядом Марии, похожим на дуло снайперской винтовки, направленное прямо собеседнику в лоб, не хотелось, и Энлэй лишь сказал:

– Я сам отнесу планшет на склад. Сегодня же.

– Не ожидала от вас такого, мистер Лю! – воскликнула Мария.

– Что я планшеты носить умею? Да, с первого взгляда не скажешь.

– Что вы будете потакать незаконным поступкам! Я буду вынуждена сообщить об этом куда следует!

– Сообщайте, – пожал плечами Энлэй. – Потом обязательно расскажете мне, что вам ответило начальство.

Не дожидаясь новых выпадов со стороны бдительной медсестры, он покинул палату. Герасимова тут же последовала за ним. Энлэю показалось, что перед уходом она показала медсестре язык, но это, конечно же, не могло быть правдой: взрослые женщины так себя не ведут.

Планшет следовало забрать хотя бы для того, чтобы побесить Марию. При этом отдавать компьютер русской Энлэй не спешил. Он подошел к окну в коридоре и остановился там, рассматривая почти разрядившееся устройство.

– Зачем это вам? – спросил он.

– До меня дошел слух, что Дерек вел тайную переписку с другими пациентами. Я всего лишь хотела проверить!

– Что? Зачем? Это даже звучит нелепо!

– А он общался с другими пациентами открыто? – заинтересовалась Герасимова.

– Нет, насколько я помню, такого не было. Дерек мало с кем говорил. С другими пациентами мог перекинуться парой фраз – насколько это вообще возможно с поправкой на ситуацию. Но долгих бесед не было, хотя их никто не запрещал.

– Получается, если он это и делал, то тайно! Причем по какому-то внутреннему мессенджеру. Давайте просто проверим, а?

То, что Герасимова знала про внутреннюю сеть больницы, было любопытно. Энлэй ей о таком не рассказывал – забыл просто. Получается, упомянул кто-то другой, и этот же человек мог предоставить информацию о Дереке.

Но все это вовсе не означало, что на планшете хранится нечто важное. Энлэй держался за мысль о том, что полиция планшет проверила. Там ничего нет, совершенно ничего подозрительного… Ведь любая странная деталь могла означать, что смерть Дерека все-таки не была самоубийством.

Лезть в это дело еще глубже Энлэю не хотелось, но понимал он и то, что иначе уже не получится. Ночью подсознание намекнуло ему, что в покое просто так не оставит, и продолжения он не хотел.

Он не стал отдавать планшет Герасимовой, он сам зашел в нужный мессенджер. Это, справедливости ради, было не так просто – эксперты из небольшого городка действительно могли упустить программу, о которой не имели никакого понятия. И все равно это ничего не доказывало – зачем Дереку заниматься таким?..

Однако причина нашлась. Глядя на список контактов, Энлэй убедился, что дурацкая версия, вроде как придуманная Герасимовой на ходу, оказалась правдой. Дерек действительно вел довольно активную переписку с несколькими пациентами.

А значит, в его смерти, и без того странной, только что появилось новое обстоятельство.

Глава 8
Виктор Суворов

Оля была не рада тому, что ее напарником в этом непонятном деле стал хмурый китаец, – но рада хоть какому-то напарнику. И не только потому, что Энлэй занимал более высокое положение среди персонала клиники и пользовался большим уважением. Просто Олю не покидало чувство, что за ней продолжают наблюдать. Она не понимала, кто именно. Она пыталась разобраться, украдкой подловить своего преследователя – заглядывала в зеркала, включала камеру на телефоне и направляла себе за спину… Все оказалось бесполезно. Порой ей удавалось заметить лишь слишком быстрое движение – что было несколько подозрительно. Но это же не развлекательный центр, это больница! Понятно, что здесь кто-то может спешить.

Скорее всего, никто за ней не следил. Она повторяла себе это снова и снова, но легче почему-то не становилось.

Она не отказалась бы отвлечься, снова сосредоточиться на расследовании смерти Дерека, однако Энлэй велел ей ждать. И у него, и у Оли на ближайшее время были назначены обходы. Конечно, он прав, и все равно его невозмутимость раздражала. Да и его равнодушие тоже. Так, он сразу же отказался проверять, могла ли Мария быть причастна к смерти Дерека. Хотя медсестра напрямую заявила, что он не имел права жить и уж тем более не заслужил шанс на новое лицо! Что, если она не трогала Дерека, лишь пока операция казалась невозможной? А как только появился донор и для несчастного мужчины замаячил шанс на спасение, Мария сделала то, что в ее мире казалось восстановлением справедливости?

Все это Оля попыталась объяснить Энлэю. Он выслушал со своим фирменным выражением лица не в меру подвижного манекена и сказал:

– Мария из тех собак, которые громко лают, но никогда не кусают. О ней можешь не думать.

– Так ведь никто не знает, была она на этаже или нет той ночью! – попыталась настоять Оля. – Камеры не работали, за ней никто не следил… Она ведь могла увести Дерека!

– Он бы с ней не пошел. Мария не приговаривала его к смерти открыто, но дураком он не был, знал, что она о нем думает. Дерек не стал бы доверять ей ни при каких обстоятельствах. Поэтому о ней забудь. Теми, с кем он переписывался, мы займемся после работы.

Вот Оле и пришлось ждать. Обход ее отвлек, позволил позабыть и о Дереке, и о милой медсестре с глазами убийцы. Но она закончила работать раньше, чем Энлэй – он пока задерживался, – и вновь осталась одна с неуловимой тенью за спиной.

Это нервировало. Оля чувствовала себя маленьким беззащитным зверьком, за которым из зарослей уже наблюдает хищник. Единственный шанс зверька спастись – бежать прямо сейчас и в нужную сторону. А как определить, куда бежать, если непонятно, где притаилась эта зараза?

Оле только и оставалось, что держаться рядом с другими людьми, на виду. Она даже отдыхала там, где ее могли видеть не меньше трех человек. В одном из таких залов ее и обнаружила Клементина.

Они уже виделись, но не общались. Клементина проходила реабилитацию, процедуры не отнимали много времени, поэтому она часто прогуливалась по клинике. Оля успела услышать, что эту пациентку здесь называли «жемчужиной», однако так и не разобралась почему: на фоне истории Дерека все остальное отошло на второй план.

– Ты выглядишь какой-то замученной, – заметила Клементина. – Надо полагать, пребывание в клинике Святой Розы оказалось чуть хуже, чем ты ожидала?

– С учетом смерти Дерека? – невесело усмехнулась Оля. – Пожалуй!

Отследить реакцию Клементины на эти слова оказалось невозможно: ее лицо не менялось никогда. Оно при любых обстоятельствах напоминало деформированную маску, хотя по сравнению с другими пациентами Клементина добилась поразительных результатов.

– Значит, правду говорят, что ты нашла его тело?

– Так получилось…

– Сочувствую. Не хотела бы я быть на твоем месте… Примерно так же, как ты на моем, – тихо рассмеялась Клементина. Смех звучал странно, почти жутко. – Прости, неловко получилось, но я ужасно не люблю вид крови. После тех самых событий – особенно. А с учетом того, что случилось с Дереком… Нет, и думать об этом не хочу.

– Давай тогда лучше подумаем о нем живом. Ты его хорошо знала?

Оля не успела толком разглядеть список тех, с кем вел переписку Дерек. Энлэй специально спрятал от нее имена, чтобы она не начала приставать к пациентам самостоятельно. Однако Ольга почти не сомневалась, что Клементины там не было.

Но это вовсе не означало, что Клементина не общалась с ним открыто, безо всяких переписок. Оля уже не раз видела, что эта пациентка легко знакомится и беседует с людьми.

Вот только теперь Клементина лишь покачала головой:

– Нет, вообще не знала. Мы и не смогли бы нормально общаться… Он мало кому доверял.

– Это я уже поняла!

– Мало кому, но кое с кем общался, – продолжила пациентка. – С твоим куратором, например. Разве не логично расспросить его, если тебе хочется узнать побольше о Дереке?

– С Энлэем? – не поверила Оля. – Не может быть! Наверно, только по работе…

– По какой еще работе? Дерек не нуждался в переводчике!

А ведь действительно… Да и в том лесу, где нашли тело Дерека, Энлэй был один. Сначала Оля слишком обрадовалась его появлению, чтобы задавать вопросы. Уже потом она выяснила, что он намеренно отделился от своей группы. Они никуда не спешили, им не слишком хотелось тащиться в заснеженный лес в такой мороз. А вот Энлэй как раз туда рвался, и его отпустили: он и правда изучил эти места достаточно хорошо.

Но почему он повел себя так? Хотел помочь другу – или убедиться, что не оставил следов на месте убийства? Мысль была дурацкая, страшная, и хотелось от нее отстраниться, а не получалось. Представить Энлэя убийцей было проще, чем чьим-то другом.

Сказать об этом напрямую Оля не решилась, оснований не было. Но попробовала намекнуть:

– Мне кажется, в Энлэе он не нашел бы друга. Мой временный босс какой-то не очень… человечный. Это не расизм, если что, это конкретно его проблема!

– Да я и не думала, что это расизм, – отозвалась Клементина. – Просто Энлэй производит на тебя то впечатление, которое и хочет производить. На всех.

– В смысле?

– Подробностей я не знаю, я с ним тоже не откровенничаю. Он не хочет. Но я неплохо разбираюсь в людях… Научилась. Когда большая часть твоей жизни проходит в больнице, наблюдать за людьми не так уж сложно – как и изучать их.

– И что же ты выяснила об Энлэе?

– Не то чтобы выяснила, это просто догадки… Мне кажется, свою беду он носит внутри. И беда эта такая большая, что он выстроил вокруг нее высоченные стены, которые и не дают разобраться в нем. Понимаешь, да? Он такой не потому, что боится того, что снаружи. Он прячет что-то внутри.

– По-моему, слишком романтично для него! – не выдержала Оля. – Есть люди, которые просто злобные по своей сути.

– Есть, – с готовностью согласилась ее собеседница. – Но мне не кажется, что Энлэй – один из них. Как бы строго он себя ни контролировал, его истинная суть иногда берет верх. Поэтому он подружился с Дереком… и поэтому Дерек доверял ему. Дерек ведь тоже в людях побольше понимал, чем может показаться!

– Значит, мне до такого понимания пока далеко: со мной Энлэй, если честно, пень пнем!

– Здесь нужно учитывать еще и то, что он русских не любит. Это накладывает отпечаток.

– Так, стоп… Что?

Клементина произнесла это так спокойно, что Оля даже засомневалась: а не послышалось ли ей? Однако судя по тому, как занервничала ее собеседница, никакой ошибки не было.

– Я думала, ты уже знаешь…

– Как я должна была такое узнать? У него в визитке не написано!

– Да, о таком здесь не кричат, – согласилась Клементина. – Впервые я услышала об этом от предыдущего русского переводчика, который тут работал. С его подачи заметила, что Энлэй и правда старается держаться подальше от русских, особенно от Антона Алексеева – который в попечительском совете. Но это как раз понятно: Алексеева никто особо не любит!

– Алексеев меня волнует куда меньше, чем человек, с которым я вынуждена работать!

– На работу это вряд ли повлияет, тут Энлэй за всем очень строго следит. Он чисто по-человечески будет держаться от тебя подальше, потому и покажется тебе холодным, если не сказать жестоким. Но знаешь что? Мне кажется, у вас есть что-то общее и вы сможете это преодолеть!

Скорее всего, Клементина считала, что этим нехитрым утешением все исправила. Оля же не собиралась отстраняться от того факта, что ее объединили если не с расистом, то точно с не самым приятным человеком в этой клинике.

Понятно, что у такой нелюбви есть причина. Наверняка даже серьезная – учитывая, что Энлэй далеко не нежная барышня, на него непросто повлиять. Но Олю эти причины не волновали. Она и так оказалась в непростой ситуации, а теперь ей приходилось еще и приноравливаться к чьим-то душевным травмам.

Она надеялась, что разговор с Клементиной принесет хоть какое-то успокоение, но стало лишь сложнее. Энлэй еще больше внушал настороженность. Ощущение, что за ней наблюдают, не исчезло, и списывать это на расшатанные нервы стало сложнее.

Ждать и дальше Оля не собиралась. Она решила пойти на небольшой трюк: заставить ту самую следящую тень подойти поближе. Оля уже неплохо изучила хитросплетение больничных коридоров, привыкла к этому месту. Теперь она намеренно ускорила шаг, наплевав на то, как на нее смотрят окружающие.

Она никуда не спешила, у нее даже не было пункта назначения. Оля делала свой маршрут непредсказуемым и далеко не прогулочным. Если кто-то действительно следил за ней, он должен был занервничать. У него уже не получилось бы пялиться на нее из-за горшка с фикусом, он тоже должен был ускориться!

Когда такая скорость стала привычной, Оля резко развернулась и не менее стремительно двинулась назад. Она надеялась, что хоть кто-то теперь поведет себя подозрительно, а сложилось иначе. Повернув за угол, она столкнулась с Чарли Конрадом.

Медбрата она тоже не видела со дня обнаружения тела Дерека. Но если в случае с Энлэем так просто сложилось, то Чарли она избегала намеренно. Оля слишком хорошо помнила, как он смотрел на нее тогда, на складе… Собственно, точно так же он смотрел на нее сейчас. И думать о том, что он не такой уж страшный, что все вокруг считают его безобидным, становилось все сложнее.

Оля налетела на него так резко, что медбрат вынужден был обнять ее, удерживая на месте. И в самом этом не было бы ничего страшного, если бы Чарли тут же рассмеялся и отпустил ее. А он отпускать не собирался, его руки пусть и мягко, но решительно удерживали Олю за плечи.

– Извиняюсь, не посмотрела по сторонам, – проворчала Оля, кое-как натягивая на лицо улыбку.

– Это, видно, судьба благоволит, – заявил Чарли. – Нам давно следовало поговорить.

– Прямо так уж и следовало?

– Ну а как иначе, если ты меня избегаешь? Я хотел извиниться, если сделал что-то не так. Я в тот день тоже был напуган, я не хотел ничего плохого!

Слова были правильные, хорошие даже. К тону тоже не придраться: никакой иронии или издевки. Но этот взгляд… Нельзя подать жалобу на взгляд, от которого мороз по коже. А почувствовать мороз можно.

– Извинение принято, а теперь прекрати, пожалуйста, меня касаться, – холодно произнесла Оля.

Чарли убрал руки, однако смущенным он не выглядел – и не отошел, сохраняя между ними ничтожное расстояние, не слишком подходящее для простых коллег. Оле пришлось самой сделать пару шагов назад, и сейчас это было проявлением слабости, однако поступить иначе она не могла. Слишком уж тяжело оказалось стоять прямо перед ним…

Она не знала, что будет делать, если он пойдет следом за ней. Однако Чарли пока действовал осторожней, он только сказал:

– Думаю, нам следует больше общаться.

– Почему это?

– Здесь не так уж много молодых, – обезоруживающе улыбнулся он. – Нам нужно держаться вместе!

– Сомнительный аргумент. Знаешь что? Переводчику и медбрату не так уж часто нужно работать вместе, так что будем действовать по ситуации!

– Когда-нибудь ты сама посмеешься над этими словами.

Ей не нравилось, куда идет этот разговор. На Чарли речи вообще не действовали, Оля подозревала: даже если бы она нашла самые гениальные слова во Вселенной, он бы проигнорировал их с такой же легкостью, как все остальные. Ей только и оставалось что уйти.

Но это не было настоящим спасением. Чувство того, что за ней кто-то следит, не просто не исчезло – оно усилилось. Оля ведь теперь догадывалась, кто именно к ней привязался! Как бы она ни пыталась отвлечься, в памяти снова мелькал взгляд медбрата – пронизывающий, необъяснимо многозначительный. Как будто Чарли и правда знал нечто особенное, то, чего Оля не сможет избежать, и ее нынешние попытки сопротивляться лишь его веселили.

Оля хотела бы это прекратить, но поначалу не представляла как. А потом ответ нашелся сам собой: вернувшись на этаж пациентов, она заметила в коридоре старшую медсестру. Они не общались с тех пор, как Оля прибыла в клинику, однако это и не важно. Главное, что старшая медсестра здесь – и она начальница Чарли.

Определить возраст Обри Тейт оказалось проблематично – ей с одинаковой вероятностью могло быть и сорок, и сорок пять, и пятьдесят. Просто старшей медсестре досталась очень сухая кожа, которая рано покрылась морщинами, и отличить мимические от возрастных не представлялось возможным. При этом та же сухость оставляла кожу туго натянутой чуть ли не до глубокой старости. Близкие знакомые Обри наверняка подтвердили бы, что она совершенно не меняется последние лет пять, а то и все десять.

Старшая медсестра была невысокой, хрупкой, издалека она могла сойти не за подростка даже – за ребенка. При этом она умела мгновенно внушить уважение строгим выражением лица и взглядом диктатора века эдак пятнадцатого. За собой Обри следила ровно настолько, чтобы выглядеть прилично в престижной частной клинике. Она наносила макияж, который не был призван ее омолодить или украсить, он просто был обозначен на ее лице. Седые волосы она стригла очень коротко – так наверняка было удобней, но вряд ли она хоть раз позволила этой стрижке стать неряшливой. Ну и, конечно, медицинская форма Обри всегда была безупречно чиста и выглажена.

Она не тянула на роль доброй подружки, с которой можно поделиться страхами и переживаниями. Но она была строгой начальницей, которая вряд ли потерпит романтические притязания своих подчиненных, и Олю это полностью устраивало.

– Вы что-то хотели, мисс Герасимова? – поинтересовалась старшая медсестра, когда Оля подошла ближе.

– Да, я… Есть один деликатный разговор, не знаю, к кому обратиться… Думаю, к вам.

– Я слушаю.

Оле еще не доводилось ни на кого жаловаться, проблемы она предпочитала решать сама. А сейчас ситуацию усложняло еще и то, что она не могла в паре предложений описать свои претензии к Чарли. Сделал он не так уж много – всего лишь придержал ее за плечи, однако он наверняка объяснил бы это попыткой уберечь ее от падения. Да и в его словах не было ничего предосудительного… Но ведь взрослые люди понимают, что такое смысл между строк!

Это она и пыталась объяснить теперь Обри. Старшая медсестра слушала ее терпеливо, не прерывая – но и не поддерживая. Обри вообще не показывала, что чувствует, и это настораживало. Оля понимала, что права, однако волновалась все больше, говорила дольше, чем следовало бы, – как будто поток слов сам по себе мог служить доказательством.

Однако в какой-то момент ей все же пришлось замолчать, и вот тогда Обри вынесла вердикт:

– Думаю, вам следует прекратить, мисс Герасимова.

– Прекратить? – растерянно повторила Оля, не понимая, о чем вообще речь.

– В первый раз я ограничусь устным предупреждением. В дальнейшем вас ждут проблемы посерьезней. Напоминаю: вы еще на испытательном сроке, и начало не очень хорошее.

– Подождите! О чем вы вообще говорите? И как это связано с Чарли?

– Не с Чарли, а с мистером Конрадом, – поправила Обри. – И не только с ним, но давайте начнем с него. Мистер Конрад – образцовый сотрудник. На него никогда не было жалоб, он нравится пациентам.

– И что? То, что он не приставал к женщинам, прошедшим тяжелую операцию, что-то гарантирует?

– Будьте осторожней со словами! Вы здесь всего несколько дней, а уже оказались втянуты в несколько неприятных историй.

– Если вы про смерть Дерека…

– Не про это, – прервала ее старшая медсестра. – Хотя про это тоже. Мистер Конрад уже сообщил мне, что в лесу при обнаружении тела мистера Ву вы вели себя довольно подозрительно. К тому же мисс Брегич рассказала, что вы пытались украсть планшет погибшего. И теперь вы наговариваете на сотрудника, который уже свидетельствовал против вас! По-моему, ситуация становится очевидной. Это я и прошу вас прекратить, мисс Герасимова. Вы получили работу в очень хорошем месте, вам платят приличные деньги – особенно по меркам вашей страны.

– Да что вы вообще знаете про мою страну?! – вспыхнула Оля.

– Это мы обсуждать не будем. Все, что нужно, я сказала. Надеюсь, одного предупреждения вам хватит, чтобы поступить разумно.

Оле было что возразить. Например, поинтересоваться, что же такого подозрительного она делала при обнаружении тела Дерека. Или напомнить, что планшет в итоге забрал Энлэй – а к нему претензий не было! Однако по глазам Обри она видела, что все это бесполезно. Старшая медсестра уже приняла решение, и споры сделали бы ситуацию только хуже.

Поэтому Оля ушла не прощаясь – лишь такую маленькую месть она могла себе позволить. Хотя положение стало каким-то совсем уж невеселым… Она застряла в изолированной клинике с парочкой злобных стерв, куратором с эмоциональной чувствительностью бревна и озабоченно играющим бровкам Чарли. А на ее стороне кто? Клементина, которая сама сейчас слаба и уязвима, и Джона, у которого свободного времени – пять минут в неделю.

Не таких перемен она хотела, вот совсем не таких.

К счастью, Энлэй наконец освободился, можно было вернуться к истории Дерека, а не сокрушаться о собственной судьбе.

При том, что имен в списке оказалось пять, включая Дерека, найти свидетелей, с которыми можно поговорить, было совсем не просто. Трое пациентов уже покинули клинику – они приезжали на обследование или консультацию. Один еще оставался здесь, однако он недавно пережил операцию и попасть к нему оказалось не так-то просто.

Оля подозревала, что ее и близко не подпустили бы к его палате, если бы не одно обстоятельство: он оказался среди ее основных клиентов, потому что для него родным языком был русский. Да и присутствие Энлэя, которого в клинике явно уважали, оказалось не лишним.

Виктор Суворов даже в таком необычном месте был уникальным пациентом. Всего две недели назад он пережил множественную пересадку тканей – лица и обеих рук. Оля, прежде далекая от этой темы, предположила бы, что нечто настолько сложное нужно делать в разные сроки, чтобы тело успело хоть немного восстановиться. А потом до нее дошло, что руки и лицо берутся от одного донора, так что ждать невозможно. Виктор знал, что может умереть на операционном столе. Он дал на это согласие.

Но сложнейшую операцию он все-таки пережил. Одна из медсестер сказала, что ему повезло – помогла молодость. Оля же это везением не считала: плохо то, что в двадцать девять лет ему вообще пришлось столкнуться с таким!

Виктора уже перевели из реанимации, однако пока он нуждался в особом уходе. Его лицо и руки поддерживали специальные повязки, частично сделанные из пластика. Двигаться и говорить он толком не мог, однако уже общался с миром, используя пару кнопок, на которые нажимал ногами. Кнопки управляли движение курсора, выбиравшегося на экране нужные буквы и слова.

Естественно, в таком состоянии он не смог бы рассказать свою историю… Да и вряд ли захотел бы. Поэтому кое-что Оля почитала о нем в интернете, а пробелы, оставленные журналистами, заполнил Энлэй. Ему не обязательно было знать все о пациентах, особенно тех, с кем он не работал. Однако то, что он знал, Олю даже не удивило.

В отличие от Дерека Ву Виктор не собирался прощаться с жизнью – он жизнью наслаждался! Да и как же иначе? Он был молод, красив и богат. Родители считали, что мальчику позволительно развлекаться лет до тридцати, поэтому не спешили подталкивать его к учебе или работе. Ну а Виктор решил не отказываться от настолько щедрого предложения.

Он не был наивен и не считал, что после тридцати все волшебным образом наладится само собой. Так что в университет он все-таки поступил, однако о чем-то столь скучном, как работа, даже не задумывался. Его внимание разделялось между учебой и вечеринками, время на полноценный отдых находилось очень редко.

Он не думал, что это однажды станет проблемой. Большой беды и вовсе не ждал… Кто же ее ждет?

Однако именно такая мелочь, как недостаток сна, и подвела Виктора. Не наркотики. Не нарывающиеся на драку тусовщики, с которыми он периодически сталкивался. Он даже пьян не был! Именно поэтому сам сел за руль, возвращаясь домой из клуба. Виктор был уверен, что все под контролем, он и сам не заметил, как заснул.

Момент аварии он не запомнил, ему потом сказали, что он вылетел на встречную полосу. Его машина перевернулась и загорелась, он пришел в себя среди языков пламени. Запаниковал, задохнулся в дыму. Попытался выбраться сам, однако это не удалось. Потерял сознание – то ли от боли, то ли от удушья, сложно сказать… Да и какая разница? Он не рассуждал, умрет там или нет, он вообще ни о чем не успел подумать.

Его все-таки вытащили из машины живым, рядом оказались профессиональные спасатели. Очередная часть этой истории, где «повезло» и «не повезло», разделены очень тонкой чертой. Виктор остался в живых, но получил ожоги семидесяти процентов тела. Это тот уровень поражения, при котором врачи долгое время ничего не обещают родным пострадавшего.

Однако в мире живых Виктор все-таки задержался, просто он теперь не был похож на себя прежнего. Оля ведь нашла его фотографии до катастрофы. Он был не просто ухоженным мажором, он и правда отличался яркой внешностью. Острые черты, бледная кожа, горящие карие глаза, черные брови вразлет, темные кудри… Вот какое лицо много лет смотрело на него из зеркала. Теперь от этого лица ничего не осталось – в самом печальном, буквальном смысле.

Жить дальше он бы не смог, пересадка лица стала не эстетической, а вполне объективной необходимостью. Его родители могли организовать это, перевезти сына в любую страну. Они дожидались, пока он достаточно окрепнет для дальнего путешествия, только и всего, – сама операция под вопрос не ставилась с тех пор, когда Виктор пришел в себя.

И вот когда они выбирали страну для проведения операции, поступило предложение от клиники Святой Розы. У предложения этого было сразу два преимущества. Во-первых, операцию готовы были провести бесплатно – и это стало немаловажным, ведь предыдущее лечение и реабилитация заметно подточили семейный бюджет. Родители по-прежнему были готовы добыть для Виктора любые деньги, но он сам не хотел их разорения. Во-вторых, здесь брались вернуть ему руки. В клинике не скрывали, что это эксперимент, который выгоден и им. Зато никаких подвохов: от медиков – ресурсы и донор, от пациента – согласие рискнуть всем.

И Виктор согласился, не тратя времени на лишние раздумья. Он понимал, что прежним уже не будет. Красавчик, наслаждавшийся жизнью в ночных клубах, сгорел в той аварии. Тот, кто занял его место, был вынужден бороться за то, что остальным людям достается по умолчанию. Виктору нужна была самостоятельная жизнь, без сиделок и нянек, – до этой планки он надеялся дотянуться.

Недавний мажор справлялся с собственной чудовищной судьбой с удивительным смирением. Конечно, Оля не была знакома с ним лично и впечатление вполне могло оказаться обманчивым. Но пока и рассказы Энлэя, и статьи в интернете указывали именно на такой тип личности. Виктор никогда не впадал в истерику, он старался заботиться о близких, насколько это вообще возможно. В редких интервью он никого не обвинял, он признавал, что сам виноват в аварии и очень рад, что никто больше серьезно не пострадал в тот день. Он никогда не говорил, что вряд ли одна ошибка, которую, увы, допускают тысячи водителей по всему миру каждый день, достойна такого наказания. Какой смысл жаловаться, если сожаления о прошлом ничего не изменят? Но то, что он ни секунды ни колебался, соглашаясь на возможную смерть, многое говорило о его истинном настроении.

Сейчас, спустя пару недель после операции, невозможно было сказать, как он станет выглядеть в дальнейшем. Пока что и лицо, и руки оставались неподвижными и скрывались под повязками. Однако Оля уже достаточно времени провела в этой клинике, чтобы понять: обычная человеческая внешность вряд ли будет ему доступна. Да, дела у него пойдут лучше, чем раньше – ведь раньше лица и вовсе не было! Однако ему придется смириться с тем, что чужая плоть долгие годы будет выглядеть очень необычно.

Виктор согласился принять гостей, и они устроились в креслах неподалеку от кровати. Оля знала, что Виктор сохранил в аварии оба глаза – это тоже считали чудом. Но сейчас разглядеть его взгляд за повязками не представлялось возможным.

– Здравствуйте, – сдержанно улыбнулась она. Изображать дебильное дружелюбие рядом со скованным бинтами человеком казалось неправильным. – Меня зовут Ольга Герасимова, я ваш переводчик.

– Приятно, – проскрежетал компьютер. Виктор, в отличие от Дерека, не мог набирать текст быстро, и любой ответ занимал куда больше времени. – Зачем?

– Вы хотите узнать, почему я здесь? – догадалась Оля.

– Да.

– Я понимаю, вы меня не звали… Но мне нужно спросить у вас кое-что важное. Дерек Ву… Вы ведь были с ним знакомы?

– Да.

– Вы знаете, что с ним случилось?

До Оли только сейчас дошло, что от Виктора, восстанавливающегося после операции, могли скрыть страшную правду. И что тогда? Как объяснить, что человек, который, возможно, был его другом, погиб, да еще так чудовищно и непонятно?

Впрочем, очень быстро выяснилось, что здешний персонал сентиментальностью не отличался и уже выложил пациенту свежие новости.

– Да, – только и ответил Виктор.

– Вы… вы верите, что он мог покончить с собой?

Энлэй, все это время остававшийся равнодушным, резко повернулся в ее сторону. Хотя Оля в этот момент наблюдала за Виктором, движение своего спутника уловила лишь боковым зрением. Возможно, ей показалось, ведь разговор шел на русском, которого второй переводчик вроде как не знал! А может, Энлэй хотел поторопить ее или устал оставаться не у дел… Отвлекаться она в любом случае не собиралась.

Потому что в этот момент Виктор ответил:

– Нет.

– Мне тоже кажется, что это неверное объяснение. Я знала его не так хорошо, как вы… Да вообще не знала! Но я уверена, что он готов был что угодно отдать за шанс остаться в живых.

– Да.

– Вы догадываетесь, что могло произойти с ним на самом деле?

– Нет.

– Почему так долго? – вмешался Энлэй на английском. – Вы должны были выяснить, в чем суть переписки, а не занимательные беседы с ним проводить! Этот человек в любом случае ничего не знает. Перед исчезновением Дерека он был на операции, потом лежал в реанимации.

Надо же, как любопытно… Энлэй вроде как сказал то, что сейчас было логично и уместно. Но в то же время он вполне естественно дополнил беседу Оли и Виктора. Второй раз списывать это на совпадение Оля не собиралась, но разобраться в странностях поведения второго переводчика можно было позже. Им ведь изначально сказали, что время беседы с Виктором ограничено!

Пока Оля лишь отмахнулась от своего спутника, она продолжила говорить на русском:

– Виктор, мы осмотрели вещи Дерека, нашли его планшет. Там была переписка с вами и с другими пациентами, они уже уехали. Переписка закодирована. Вы можете сказать нам, что там было?

– Да.

При своей нынешней ограниченной речи объяснить Виктор ничего не мог, но он поступил умнее. Он открыл на собственном компьютере ту самую переписку – которая, очевидно, велась еще в пору, когда он мог шевелить культями и набирать текст на клавиатуре.

Потому что текста там хватало. Дерек и Виктор обсуждали препарат, который они оба принимали. Тут не было ничего уникального, Оля уже знала, что некоторые фармацевтические компании поддерживают клинику как раз ради того, чтобы испытывать лекарства на людях.

Но без подвоха не обошлось. Именно Виктор нашел в интернете информацию о том, что при клинических испытаниях препарат часто приводит к раку крови. Побочный эффект был не доказан окончательно, однако многие врачи сошлись во мнении, что вероятность связи между лекарством и болезнью очень высока.

В клинике Святой Розы об этом наверняка знали – у них ведь интернет не отключили, они могли найти то же, что нашел Виктор, и даже больше! Однако здесь все равно назначали этот препарат пациентам, готовящимся к операции. Пациенты, уехавшие из клиники, отказались его принимать. Дерек и Виктор, несмотря на все сомнения, согласились, иначе их бы не допустили дк операции. И это тоже многое говорило о решимости Дерека: он пошел даже на такое ради своего последнего шанса… Не мог он сбежать в лес, просто не мог!

– Простите, что спрашиваю об этом, но вы заболели?

– Нет.

– Вы проходили обследование на онкологию перед операцией?

– Нет.

– Можно ли сказать, что вы не знаете, дал ли препарат этот побочный эффект?

– Да.

– Благодарю… И еще раз извините. Я действительно надеюсь, что у вас все будет хорошо!

Она не врала ему и не пыталась просто поддержать. Виктор понравился ей – спокойствием, терпением и умением справляться с тем, что другого бы уже сломало. Но говорить с ним и дальше не следовало: он действительно быстро уставал. Поэтому Оля вышла из палаты и только в коридоре заявила своему спутнику:

– А ведь это мотив!

– Что именно?

– Исследование препарата! Скандал получился бы, даже если бы эта штука вызывала рак в одном проценте случаев. А если бы оказалось, что заболели и Дерек, и Виктор?

– Ни про одного из них вы не знаете этого наверняка, – напомнил Энлэй.

– Я – нет, врачи – да. Кто сказал, что пациентам сразу же честно сообщали результаты всех обследований?

– Вас снова несет в теории заговора.

– Которые все равно выглядят логичней, чем самоубийство человека, мечтавшего о новой жизни! – отрезала Оля. – Можете относиться к этому как хотите, а я попытаюсь проверить. Виктора никто пока трогать не будет, он не в том состоянии. А вот узнать, был ли болен Дерек, можно! Я попрошу, чтобы Джона все проверил…

– У вас уже настолько близкие отношения?

– Вас это не касается!

Отношения на самом-то деле были не слишком близкими, и Оля даже не сомневалась, что Джону разозлит ее просьба о помощи. Поэтому признаваться в том, что ей нужно, по телефону Оля не стала. Она просто назначила врачу встречу, и он наверняка думал, что это если и не свидание, то нечто близкое… С этим придется разобраться.

Энлэй не проводил ее, ему явно не нравилась вся эта затея. Да Оля и не нуждалась в его помощи: расстояние до назначенного места встречи было ничтожным.

А потом чувство преследования вернулось – сразу, быстро, на лестнице, которой в такое время никто не пользовался. Рядом что-то мелькнуло, и Оля даже мысли не допускала о том, что это совпадение. Она начала оборачиваться – почти с триумфом, уверенная, что наконец-то разоблачит своего преследователя.

Но он попался не случайно, он устал быть простым преследователем и готов был к более решительным действиям. Прежде чем Оля успела разглядеть, кто стоит за ней, он с силой толкнул ее в спину.

Девушка, стоявшая на краю ступеньки, не удержалась… да и не за что ей было держаться. Мир вокруг нее закружился, растворился в калейдоскопе разноцветных пятен – а потом резко рассыпался на осколки при безжалостном ударе о бетонный пол.

Глава 9
Макс Данлэп

Энлэю сложно было поверить, что это действительно случилось. Хотелось доказывать, что такого просто не может быть – не в их клинике, да и вообще! Но кому доказывать, если все уже произошло?

Он был неподалеку, когда она упала. Само падение не видел, не услышал даже – его внимание привлек лишь поднявшийся на лестнице шум. В клинике старались сохранять тишину, поэтому мимо такого Энлэй пройти не мог. Он поспешил туда, однако пришел далеко не первым – похоже, случившееся с Ольгой привлекло внимание кого-то из медсестер, потом подоспел Джона. Ей уже помогали, и присутствие Энлэя вообще не требовалось. А он почему-то не мог уйти, он стоял там и смотрел как завороженный. То на девушку, вокруг которой кружили врачи, то на пятна крови, исчертившие светлый бетон лестничного пролета.

Потом ее унесли в процедурную. Энлэй пошел следом, снова не понимая зачем. Он даже не мог списать это на то, что его назначили ее куратором: при чем тут вообще куратор? Ему хотелось быть рядом, как будто его присутствие что-то могло изменить…

В процедурную его, естественно, не пустили. Туда направились врачи и выбранные ими медсестры. Все остальные разошлись, и только Энлэй замер в коридоре, как последний дурак. Он не понимал, что произошло с ней – и что происходит сейчас с ним. На душе было паршиво, совсем как после разговора с Лин. Но Лин была частью его жизни, а Герасимова ему никто! Он не обязан был провожать ее, от нее всего-то и требовалось, что самостоятельно сделать несколько десятков шагов. Если она даже с таким не справилась, в чем его вина?

Однако сколько бы Энлэй ни убеждал себя в этом, легче не становилось. Внутри неприятно тлела тревога – как будто обычная коллега имела хоть какое-то значение. Несколько раз он пытался заставить себя уйти, заняться привычным делами, и каждый раз терпел поражение в этой странной битве с самим собой.

Наконец из процедурной вышел Джона Нивс и удивленно уставился на переводчика.

– А ты что здесь потерял? – спросил хирург.

– Проходил мимо и решил узнать, как у нее дела, – пожал плечами Энлэй. – Мой обход на сегодня закончен, других занятий тут все равно немного.

– Ну, тоже верно.

– Так что с ней?

– Упала на лестнице, все ведь очевидно! – отмахнулся Нивс. – Перелом руки и сотрясение мозга. Не критично, впредь будет осторожней.

Энлэю хотелось спросить еще о многом. Например, уточнить, пришла она в себя или нет? Насколько сложный перелом? Почему она вдруг упала? Там же сейчас светло и лестница вполне удобная!

Однако такое беспокойство казалось неуместным даже в его мыслях, поэтому он заставил себя промолчать. Он ушел не прощаясь, и это как раз было правильно. Ему следовало бы провести остаток дня в библиотеке или одной из комнат отдыха, однако Энлэй вдруг обнаружил себя у той самой лестницы, где все произошло.

Он не собирался сюда идти, ноги будто сами принесли… На лестнице уже успели убрать, да и понятно, что никто не оставил бы ступени залитыми кровью. Вода до конца не высохла, в воздухе пахло той нестерпимой химией, которую производители чистящих средств романтично называют «Океанический бриз».

В случившемся с Ольгой никто не собирался разбираться, потому что рассматривали только одну версию – ту, о которой говорил Нивс. И все же было в этой ситуации нечто такое, что не давало Энлэю покоя. Оно зацепило его в момент, когда он прибежал на место происшествия. Просто тогда он был не в состоянии ни в чем разобраться, все его мысли крутились вокруг упавшей девушки.

Теперь же он заставил себя вернуться в тот момент, но отстраниться от Ольги, уже зная, что у нее все хорошо. Память переводчика без труда вернула то, что с таким трудом уничтожили уборщицы. Вот лестница, вот пятна крови на ней… Довольно много – вероятнее всего, перелом открытый. Это вполне совпадает с объяснением Нивса – всё, кроме одного.

Кроме пятна на стене, которое заметил Энлэй, четко на уровне человеческого роста. Подойдя ближе, крови он не увидел, зато заметил влажный блеск на декоративной штукатурке. Тут тоже замывали, причем довольно большой участок.

Чтобы удариться вот так случайно, Ольге пришлось бы упасть строго по диагонали. Как это могло произойти? Даже если она оступилась, она бы полетела вниз! А если бы и в стену, почему она не выставила вперед руки? Любой человек сделал бы такое инстинктивно!

Другое дело – если Ольгу толкнули в спину с такой силой, что она ударилась головой о стену слишком быстро и не успела ничего сделать. При таком раскладе удар бы дезориентировал ее, у нее не осталось ни шанса удержаться на ногах.

Так не могло быть – не в этой клинике точно… Или нет? Речь ведь шла о месте, где совсем недавно погиб человек! И Энлэй с Ольгой оказались связаны с расследованием этой смерти. Да, любительским, вроде как несерьезным. Но могло ли случившееся с Ольгой указывать на то, что они наткнулись на нечто важное?

Нивс не знал о расследовании, поэтому и воспринял произошедшее как несчастный случай. Но теперь Энлэю была вдвойне интересна версия Ольги. Он невольно отметил, что даже в своих мыслях начал называть ее по имени. Радости это открытие не принесло.

Энлэй уже знал, что она серьезно не пострадала. Идя к ее палате, он намеревался вести себя исключительно профессионально. И он даже справился с этим – он был опытным переводчиком, умел держать лицо и не сомневался, что со стороны выглядел равнодушным. Проблема в том, что это равнодушие должно было сохраниться и внутри, а тут ему не повезло. Когда он увидел ее в больничной палате – бледную, перемотанную бинтами, со свежими царапинами на коже, – стало лишь сложнее. Особенно зловеще смотрелась крупная ссадина на лбу, подтверждавшая его теорию об ударе о стену.

Несмотря на все это, Ольга ему улыбнулась. Не весело, а устало, печально даже.

– Тоже пришел мне рассказать, что ходить нужно осторожней? – спросила она.

– А дело только в этом? В неумении спускаться по лестнице?

Ольга бросила на куратора настороженный взгляд, подтвердивший его подозрения. Что-то действительно случилось на лестнице… Однако откровенничать она не спешила, она осторожно уточнила:

– В смысле?

– Ты мне расскажи, – предложил Энлэй, останавливаясь возле ее кровати.

– А будет ли особая ценность в том, что я расскажу? Мне тут уже десять раз повторили, что я сильно ударилась головой и вряд ли отличаю реальность от своих фантазий!

– Все равно расскажи. Возможно, отличу я.

Она все еще сомневалась, но молчать не стала. Так Энлэй узнал о том, что ей давно уже мерещилась слежка, о странных столкновениях с Чарли Конрадом, о неудачной попытке пожаловаться на него… Энлэй следил и за ее словами, и за своей реакцией на них. Реакция эта ему не нравилась. Он был возмущен тем, что она не рассказала ему обо всем раньше, ведь тогда он смог бы предотвратить нападение, защитить ее…

Но почему он вообще должен это делать? Это был вполне справедливый вопрос, который стремительно терял значение.

Когда Ольга закончила говорить, он все-таки не выдержал:

– Ты должна была подать жалобу мне. Я все-таки твой куратор!

– А Обри – куратор чудика этого… В смысле, начальство. Так что я подала жалобу правильному человеку, а толку все равно не было!

– Чарли ее племянник, – спокойно пояснил Энлэй. – Не было ни шанса, что она тебя поддержит.

– Опаньки… Не знала!

– Узнала бы, если бы обратилась ко мне.

– Мне, если честно, и тогда казалось, и сейчас кажется, что это принесло бы только новые проблемы… Мы же договаривались общаться только по работе!

Они действительно договаривались. Он сам требовал этого. Так что Энлэю нечего было возразить, даже если очень хотелось.

Он предпочел сменить тему:

– Так ты считаешь, что на тебя напал Чарли?

– Я не видела, кто на меня напал, – призналась Ольга. – Но произошло это вскоре после того, как я попыталась на него жаловаться. Я, если честно, не могу толком вспомнить, что произошло, и я…

Договорить она не успела – они оба отвлеклись, когда открылась дверь. В палату без спроса зашел Джона Нивс, на этот раз без медицинского халата, улыбающийся, с двумя стаканчиками кофе в руках. Правда, когда он обнаружил рядом с кроватью Энлэя, его улыбка заметно потускнела.

Энлэй с Нивсом обычно общались только по работе, других причин не было. То, что хирургу нравится распускать павлиний хвост перед новенькой, Энлэй заметил сразу. Просто это не имело значения… До сегодняшнего дня.

– Что, начальство и теперь покоя не дает? – хмыкнул Нивс. – Расслабься, шеф, она официально на больничном!

– Мы просто обсуждали то, что случилось, – пояснила Ольга. – То, что я говорила тебе…

Она и ему рассказала… Это было логично – но раздражало еще больше.

Улыбка Нивса померкла окончательно, хирург нахмурился.

– Мы же с тобой это обсуждали! Мозг просто пытается осмыслить травму, вот ты и придумываешь всякое.

Энлэй с выводами не спешил, он пытался вспомнить все, что знает о Чарли Конраде. Лично у него с медбратом никогда проблем не было – да оно и понятно, учитывая, что переводчик с легкостью возвышался над ним. А вот женщины, кажется, на него жаловались, да и пациенты его не слишком любили. Бывали даже случаи, когда они отказывались подпускать его к себе без объяснения причин.

В случае с кем-то другим и одного такого обвинения хватило бы, чтобы попрощаться с сотрудником. Начальство даже не озадачилось бы поиском доказательств, найти замену при такой зарплате несложно. Но Чарли неизменно спасала Обри. Вот она была по-настоящему ценна для клиники и пользовалась этим. У самой Обри детей не было, и Энлэй подозревал, что Чарли она воспринимает как сына.

Что же до Чарли, то на него Энлэй внимания раньше не обращал. А ведь если задуматься, медбрат порой вел себя жутковато. Да и там, в лесу, когда Ольга оказалась в паре с Чарли, она явно намеренно позвала Энлэя. Он помнил ее взгляд: она не хотела, чтобы он ушел и снова оставил их наедине.

Все вместе это никак не походило на фантазию мозга, пытающегося что-то там осмыслить.

– Ты считаешь, что Чарли не мог на нее напасть? – поинтересовался Энлэй.

– Да с чего ему это делать? – поразился Нивс. – И вообще кому-либо! Слушай, я тебя прошу: не поощряй ее галлюцинации. Даже если ты сам себе в такие моменты кажешься добреньким, ты на самом деле вредишь ей.

– Я, вообще-то, здесь и все слышу! – возмутилась Ольга.

– Я знаю, я бы не рискнул обсуждать тебя за спиной. Но я не только твой друг, я еще и твой лечащий врач. Знаешь, что будет, если ты поверишь, будто Чарли на тебя напал? Страх тебя не отпустит, ты зациклишься на нем. А несчастный случай уже завершен, ничего страшного с тобой больше не случится.

– Пожалуй…

– Я знаю Чарли много лет, – настаивал Нивс. – Он со странностями, но он неплохой парень.

– Тебе не кажется, что с этим неплохим парнем нужно хотя бы поговорить? – вмешался Энлэй.

– Я уже поговорил с Обри. И, поверь, беседа была не дружеской. Она в следующий раз десять раз подумает, прежде чем покрывать своего племянника. Так что можешь идти, вопрос закрыт.

Все и правда завершилось так как надо. Среди медицинского персонала Нивс обладал куда большей властью, чем Энлэй. Его выговор мог серьезно повлиять на Обри, а уж она наверняка нашла способ объяснить племяннику, как себя вести нужно, а как – нет.

Энлэй ушел, потому что у него не было причин остаться. Ольга кивнула ему, подтверждая, что хочет побыть наедине с Нивсом: она определенно собиралась использовать больничный по полной.

А если у нее все хорошо, зачем беспокоиться Энлэю? Она станет его проблемой, когда вернется к работе.

Но сколько бы он ни повторял это себе, чувство завершенности так и не появилось. Настроение стало даже более паршивым, чем раньше. Энлэй не собирался это скрывать, он и не нуждался в репутации жизнерадостного солнечного лучика. Он умело отпугивал от себя и пациентов, и персонал, ему хотелось побыть одному.

Однако кое-кто то ли не понимал намеков, то ли умело их игнорировал. За столик Энлэя в комнате отдыха без спроса присела Клементина Суаве.

– Это все очень любопытно, – заявила она, разглядывая Энлэя единственным уцелевшим глазом.

– Загадочное начало, – равнодушно оценил он. – Я должен его как-то толковать или вы сразу уйдете?

– Я тут понаблюдала и за вами, и за Ольгой. Что мне еще делать, кроме как наблюдать? Это интересно.

– Но одно дело – наблюдать, другое – превращать чужую жизнь в сериал. Не додумывайте ничего, прошу.

– Поздно, я уже додумала! – объявила Клементина.

Скорее всего, обычная девушка сопроводила бы это заявление широкой улыбкой. Клементина так не могла, однако это сложно было поставить ей в вину: она и без того демонстрировала прямо-таки волшебный прогресс.

– Ну и что вы додумали?

– С тех пор, как с Ольгой произошла беда, вы ходите очень грустный и злой.

– Я всегда такой.

– Нет, обычно вы злой и неприятный, порой агрессивный, но не грустный, – рассудила Клементина. – Вас серьезно задело то, что произошло с Ольгой. А вы не тот человек, который легко открывается людям, вы за весь мир не переживаете. Просто Ольга вам по-настоящему понравилась, а для вас, из-за всего, что с вами было, это настоящая уязвимость!

– О чем я и говорю: вы додумываете. И то, что со мной было, и то, что я чувствую сейчас.

Ему снова удалось остаться невозмутимым внешне, хоть тут хватку не потерял! Однако слова Клементины неприятно царапнули. Что, если она знает? Нет, не может быть! Энлэй пытался вспомнить, насколько плотно она общалась с Дереком, могла ли услышать от него нечто по-настоящему личное. Знал ведь, что не нужно сближаться с пациентами!

– Я неплохо разбираюсь в людях, – только и сказала Клементина.

– Сомневаюсь. Если бы разбирались, знали бы, что у меня нет ни одной причины симпатизировать мисс Герасимовой.

– В том-то и дело: симпатия в причинах не нуждается. Тебя просто влечет к определенному человеку – потому что он вот такой. Внешне красивый, смеется мелодично, думает так же, как и ты, – ты просто не знаешь, как ему это объяснить. С любовью та же история.

– Обсуждение личных вопросов я считаю лишним.

– Как скажете. У меня не было цели в чем-то вас убедить: я знаю, что это бесполезно. Но знаю я и то, что теперь вы будете думать об этом еще больше. Мне достаточно!

– Вы для этого приходили?

– Нет, не для этого… Меня тоже расстроило то, что произошло с Ольгой. Это я могла грохнуться с лестницы, не она! С чего бы? Поэтому, когда ее унесли, я пошла на это место… Ну, где все случилось. Потом там появились уборщицы и прогнали меня, хотя сделали они это чертовски вежливо.

Надо же… В тот период Энлэй как раз поддался своему необъяснимому беспокойству за Ольгу и упустил нужный момент. А вот Клементина действовала быстрее и умнее… Это тоже вызывало определенные вопросы, но Энлэй пока решил не сосредотачиваться на них. Куда важнее было то, что пациентка могла увидеть гораздо больше, чем он.

– Вы нашли что-то подозрительное? По-настоящему нашли или придумали?

– Зря обижаете, – укоризненно заметила Клементина. – Вы даже не замечаете, как обижаете между делом, и это только безразличных вам людей. Мне кажется, тех, кто вам нравится, вы и вовсе пытаетесь уничтожить.

– По делу что-нибудь будет?

– По делу – вот!

Клементина опустила на столешницу пластиковый пакетик, в котором лежало нечто странное. Маленькое, грязное… Перепачканное кровью.

Ее кровью. От этого снова стало холодно внутри, и у Энлэя уже не было сил сердиться на себя, он просто принял этот холод как неизбежность и сосредоточился на странном предмете. Он не сразу сообразил, что смотрит на тонкую резинку, просто порванную.

Кому-то другому это ничего бы не сказало – да той же Ольге, которая пробыла в клинике лишь несколько дней и мало что знала про пациентов и персонал! А вот Клементина и Энлэй провели здесь куда больше времени: они оба догадались, кому принадлежит резинка, оказавшаяся на лестнице.

И это был не Чарли Конрад.

– Это может быть чьим угодно, – задумчиво произнес Энлэй. – Не обязательно, что его. Такими резинками перевязывают деньги…

– Вы и правда считаете, что там, на пожарной лестнице, собрались бухгалтеры и начали резинками перевязывать пачки денег? Это его вещь. И порвалась резинка как раз потому, что была его вещью.

Что ж, тут спорить не мог даже Энлэй. Вероятнее всего, изначально эта резинка была одной из многих, которые Макс Данлэп таскал на руках вместо браслетов.

Энлэй старался не оценивать поступки и поведение пациентов. Ему нужно было оставаться профессионалом, а профессионал не имеет права на эмоции. В большинстве случаев он справлялся, однако бывали и исключения – такие, как Макс Данлэп.

Макс искалечил лицо сам, но не так, как Дерек. Он попросту не понимал, что делает. Макс большую часть юности экспериментировал с наркотиками, и в силу возраста это не приносило ему серьезного вреда – до поры до времени. Он постоянно искал новых ощущений, пробовал такую дрянь, на которую нормальный человек не взглянул бы.

Однажды он попросту заигрался. Под влиянием наркотика неизвестного происхождения Макс и его друзья полностью потеряли контроль над собой. Их в тот вечер было четверо. До утра дожил один лишь Макс. Он потом не помнил, что с ним случилось, с чего все началось. Но его друзья нанесли себе смертельные раны, а он попросту срезал большую часть собственного лица перочинным ножом.

Макс утверждал, что тот случай его встряхнул, сделал другим человеком. Многие верили ему – им казалось, что иначе и быть не может. Но Энлэй не верил. Вот Дерек действительно изменился: он боролся за жизнь с отчаянием, которого не ожидали от несостоявшегося самоубийцы. Макса же не раз ловили с наркотиками, пусть даже более простыми, чем тот, что его погубил.

Да и потом, годы употребления невообразимой химии не прошли ему даром. Он старался вести себя мирно и дружелюбно, но легко срывался. Агрессию могло вызвать что угодно – от спора до не понравившегося ему взгляда. Однажды он устроил драку с санитаром, который явился на работу в красном свитере. Организм, отравленный до травмы, рассыпался – и тело, и разум.

При таких обстоятельствах связываться с Максом как с пациентом было по-своему опасно. Однако он стал единственным, кто согласился на экспериментальное лечение с частичной заменой поврежденных тканей. Да и ситуация у него оказалась редкая: лицо частично сохранилось, частично исчезло, и травмы были нанесены хаотично.

Так Макс и попал в клинику Святой Розы. Его сразу предупредили: он ценен, но на нем свет клином не сошелся. Если он станет докучать другим пациентам, отправится домой – в договоре, который он подписал, это четко обозначили.

Он клялся, что такую возможность точно не упустит. Макс регулярно посещал психотерапевта, который и посоветовал ему носить браслеты-резинки. Каждый раз, когда пациент чувствовал приступ агрессии, он должен был оттягивать резинку, потом отпускать. Считалось, что физическая боль вернет его к реальности и не позволит совершить необдуманную глупость.

Правда, за месяцы, проведенные в больнице, Макс успел подраться с двумя охранниками и наорать на Марию Брегич. Однако его лечение проходило настолько хорошо, что подобные выходки пока терпели.

И вот один из его «контролирующих злость» браслетов нашелся разорванным на месте нападения на Ольгу. Мог ли Макс такое сотворить? Вполне: он был для этого достаточно силен и достаточно безумен.

Но если это действительно он, проблема грозила стать куда серьезней, чем ожидал Энлэй. Лечение Макса проходило поэтапно, он не был прикован к постели и между сеансами мог находиться где угодно. А этот недоумок Нивс даже не признает, что Ольгу нужно охранять, что угроза не миновала!

– Смотрите, вы начали волноваться! – напомнила о себе Клементина. – Не удержусь: я же говорила!

– Вы понятия не имеете, что происходит.

– Может быть. Но если вы продолжите сидеть на месте, только чтобы разубедить меня, вы упустите время – и Ольга может погибнуть. Действительно погибнуть! Вдруг он боится, что она его увидела, и захочет избавиться от свидетельницы? Если она сегодня умрет… разве вы себе простите?

Глава 10
Чарли Конрад

Возле кровати теперь стояли свежие цветы – огромный букет кремово-белых роз. От них в воздухе растекался запах тепла и лета. Оля понятия не имела, как Джона сумел их достать. Пожалуй, когда привозишь цветы в отдаленную клинику на Аляске в разгар зимы, нет смысла мелочиться. Даже одна роза будет на вес золота, так почему бы не доставить огромный букет?

Оля не ожидала от него такого жеста. Понятно, что он флиртовал с ней с самого начала. Но в нынешних обстоятельствах самого присутствия Джоны рядом хватило бы. А он сумел ее удивить – да и порадовать, что уж скрывать. Именно он следил, чтобы охрана не давила на нее слишком сильно, расспрашивая о происшествии. Он назначил ей лечение и вовремя приносил лекарства. Он устроил Обри Тейт такой разнос, что теперь эта змея лично ухаживала за Олей и не позволяла себе ни лишнего слова, ни презрительного взгляда. Когда же Оля захотела вернуться в свою комнату, он без вопросов помог ей перебраться обратно.

И все было бы идеально, если бы не один небольшой факт: Джона ей не верил. Не во всем, естественно, а лишь в том, что касалось причины ее падения. Он отказывался даже рассматривать вариант, при котором ее столкнули. Когда же Оля пыталась что-то ему доказать, ей тут же объясняли, что она просто маленькая милая глупышка, которая запуталась, потому что сильно ударилась головой о ступеньки.

Звание маленькой милой глупышки ей не льстило. Да, Оля не видела того, кто ее толкнул и плохо помнила сам момент нападения. Но, несмотря на всю уверенность Джоны, в себе она не сомневалась. Дело не в неудачном движении, там было что-то еще!

Как ни странно, Энлэй, со всей его язвительностью и мрачностью, вроде как был на ее стороне. По крайней мере, он не доказывал ей, что она все придумала. Но и рядом он не появлялся – как ушел из ее палаты, так и пропал… Наверно, просто махнул на эту историю рукой.

Вот и получилось так, что разбираться со всем ей пришлось самой. Это было не так просто: голова у нее действительно кружилась; если не пить лекарства, боль в руке то и дело становилась невыносимой. Поэтому Оле приходилось принимать сильнодействующие препараты, а они детективному мышлению не способствовали. В какой-то момент она просто сдалась и выделила себе день на отдых. Это было не так сложно: желающих навестить ее хватало.

Джона забегал при любом удобном случае. Иногда раны осматривал он, иногда – старшая медсестра. Чарли Конрада не было даже на этаже, и это Олю только радовало.

Заходила Наташа Юшина. Увидела цветы, пришла в неописуемый восторг, устроила с ними целую фотосессию. Она по-прежнему вела несколько аккаунтов в соцсетях – к своей новой жизни девушка приспособилась отлично.

Заглянула и Клементина Суаве. Она принесла с собой яркие фломастеры и за полтора часа разукрасила гипс на левой руке Оли непередаваемо красивым узором, который каким-то образом сочетал в себе мексиканские и скандинавские мотивы.

– Я и не знала, что ты так хорошо рисуешь! – восхитилась Оля.

– За последние годы я научилась многому такому, что можно делать в четырех стенах.

Они говорили о разном – совсем как подруги, сделавшие паузу в городской суете. При этом в словах и жестах Клементины то и дело мелькала странная многозначительность, которую Оля не могла истолковать. Как будто в воздухе висела тайна, не страшная, а, скорее, пикантная. Они не обсуждали ее, давая ей возможность развиться, но лишь затем, чтобы вернуться к ней позже.

Так обычно говорят о зарождающемся романе. Пожалуй, Клементина намекала на отношения с хирургом… с кем же еще? Но если так, она сильно опередила события.

В какой-то момент Оля решила, что Энлэй у нее вообще не появится. Он проявил должное вежливое внимание в больничной палате и теперь дождется, когда его подопечная поправится и вернется к работе. А он все-таки пришел – ближе к вечеру, когда остальные гости разошлись.

– Ты знакома с Максом Данлэпом? – с ходу поинтересовался Энлэй, даже не пытаясь объяснить свой внезапный визит.

– И тебе привет. Кто это?

– Судя по ответу, нет. Это один из пациентов.

– Я мало с кем из пациентов пересечься успела, – пожала плечами Оля. – А этого имени, кажется, даже в предоставленном мне списке не было.

– Да, он не нуждается в переводчике.

– Так с чего бы мне быть знакомой с ним?

– Высока вероятность, что это он столкнул тебя с лестницы.

Такого Оля точно не ожидала. Она прикидывала, кто мог на нее напасть, и вариантов подбиралось всего два. Первый – Чарли Конрад, который обиделся на нее непонятно за что, да и в целом жуткий. Второй – кто-нибудь из персонала, подкупленный зловещими фармацевтами, которые убили Дерека и были совсем не заинтересованы в расследовании его смерти.

Никого из пациентов она не подозревала – тем более того, которого в глаза не видела!

– Зачем ему это? – только и спросила Оля.

– Макс – наркоман с серьезными психическими проблемами. Он мог поддаться внезапному приступу агрессии.

– Или его подговорил тот, кто убил Дерека! За наркотики!

– А ты умеешь настаивать на своем, – вздохнул Энлэй. – Как бы то ни было, я бы хотел, чтобы ты поговорила с Максом.

– Что?.. Нет!

Даже если этот Макс не нападал на нее, встреча с агрессивным психом Олю совсем не прельщала. Однако Энлэй и глазом не моргнул:

– А придется.

– Какой смысл? Даже если он напал на меня, он все равно не скажет правду!

– Да, потому что ты его о правде и не спросишь. Каким бы ни был Макс, он все равно остается пациентом. Вести себя с ним нужно очень осторожно. Я бы хотел, чтобы ты просто пересеклась с ним, якобы случайно познакомилась. Мне нужно увидеть, как он на тебя отреагирует.

– Опять же, свое истинное отношение он скроет!

– Очень вряд ли, – покачал головой Энлэй. – Актерского мастерства не хватит. Данлэп действительно очень специфическая личность. Отчасти маргинальная.

– Если так, не слишком ли опасно его провоцировать?

– Не опасней, чем оставлять его за спиной, не зная, на что он способен.

Тут Энлэй, конечно, был прав. Лучше сделать все сейчас, пока он рядом и ее подстраховывает. Оля не отказалась бы видеть рядом с собой и Джону, но он пока оставался на дежурстве, пришлось отправиться вдвоем.

Найти Макса оказалось несложно, для этого даже не пришлось идти к его палате. Как и Клементина, он свободно перемещался по клинике – он себя отлично чувствовал.

Некоторые пациенты стеснялись своей внешности, они прятались под низко натянутыми капюшонами и медицинскими масками. Макс ничего не стеснялся, он ходил по общим комнатам и коридорам с гордо поднятой головой, он, кажется, даже хотел, чтобы на него смотрели.

Он выглядел не травмированным, а каким-то… инопланетным. Даже за недолгий срок пребывания в этой клинике Оля насмотрелась на разные варианты внешности, но такого она еще не видела. Лицо Макса напоминало лоскутное одеяло, причем такое, на которое нашили слишком много ткани. Помимо шрамов, оставленных травмой, на его лице разместились туго натянутые, будто приляпанные сверху полоски кожи.

Сама Оля это не объяснила бы, однако Энлэй дал необходимую подсказку. В клинике Макс проходил экспериментальное лечение: его кожу наращивали, чтобы в будущем именно из нее скроить новое лицо, а не пересаживать чужое. Правда, на такое ушли бы даже не месяцы, а годы подготовки, но Макс готов был ждать. За такое терпение его и держали тут, прощая многие вольности.

Хотя, глядя на него, сложно было предположить, что он отличается таким терпением. Макс был нервным, дерганым, необъяснимо стремительным в движениях. Он даже сидеть спокойно не мог, все время ерзал, оглядывался по сторонам. Доступная ему мимика была ограничена, из-за этого казалось, что он поддался непрекращающемуся нервному тику. Он то повышал голос без причины, то смеялся невпопад. Рассмотреть его глаза издалека было невозможно, но Оля подозревала, что зрачки у него вполне могут оказаться расширены. А может, он просто такой… навсегда измененный годами экспериментов над собой.

На такого и смотреть не хотелось, не то что подходить к нему. Оля легко представила, как он налетает на нее сзади, сталкивает с лестницы, улыбается, глядя на расползающиеся пятна крови… Она не вспомнила это, просто вообразила, но получилось так точно, что желание осталось лишь одно: развернуться и уйти.

Но она себе не позволила. Потому что даже общаться с Максом не так страшно, как знать, что он где-то за спиной.

Поэтому она подошла ближе – в компании Энлэя, и это чуть упрощало ее задачу.

– Здравствуйте, – кивнула пациенту Оля. – Меня зовут Ольга Герасимова, я новый сотрудник отдела международных отношений.

– Мне-то что? – хмыкнул Макс. – Я местный!

– Понимаю. Просто сейчас я на вынужденном больничном, поэтому стараюсь познакомиться с людьми, которые живут в клинике.

Она вытянула вперед загипсованную руку, намекая, чем именно вызван больничный. Макс неожиданно шарахнулся от нее так, будто она собиралась его ударить. Он быстро успокоился, заставил себя замереть, и все же в его спокойствии чувствовалось усилие. Энлэй сказал верно: актер из этого типа был никудышний.

– Что, прямо группой будем знакомиться? – ухмыльнулся Макс, обнажая жутковатые темно-желтые зубы. – Такого давненько не было! Хотя не могу сказать, что никогда.

– Мы уже беседовали раньше, – напомнил Энлэй.

– Не помню. Разве это важно? Чего вы от меня хотите?

– Узнать, чем вы живете тут, чем занимаетесь, – дружелюбно пояснила Оля.

– Чем занимаюсь? Ну, преимущественно пытаюсь не сдохнуть – то от лечения, то от скуки. То еще местечко! Но и болтать я не люблю, так что если собираетесь предложить что-то дельное – предлагайте. Если нет – можете смело валить с уверенностью, что мы познакомились.

Он вел себя предсказуемо – как наркоман с расшатанной психикой. Но Оля не могла упустить тот факт, что он то и дело косился на ее сломанную руку, чуть реже – на ссадину, алеющую на лбу. Казалось, что это зрелище завораживает его – может, как его собственное творение?

Оля перехватила очередной его взгляд и постучала пальцами здоровой руки по гипсу.

– Печально, да? Это на лестнице произошло, тут недалеко. Вы ведь тоже часто ею пользуетесь?

– Не так уж часто. – Макс поспешно отвел взгляд, оттянул одну из резинок на руке и отпустил, позволяя со щелчком ударить по коже. – Не помню, когда последний раз был там.

– В тот же день, когда упала Ольга, – подсказал Энлэй. – Вас там видели.

– Что? Это кто меня там видеть мог – она, что ли?

От возмущения Макс даже не стал отрицать, что действительно там был. Он разозлился – быстро, так, как злятся обычно от страха.

Это могло оказать положительный эффект, подтолкнуть его к откровенности – если бы они сумели продолжить разговор. Однако у них появилась компания.

Доктор Танг Сун-Ми возникла возле их столика неожиданно, быстро и тихо – будто не подошла, а из воздуха материализовалась. Невысокая худенькая женщина обычно носила белоснежный халат, который делал ее приметной издалека. Теперь же, в свое свободное время, она была одета в джинсы и свитер. Это помогло ей незаметно подкрасться к их небольшой компании, даже если она не собиралась подкрадываться.

Оля была знакома с ней, но не знала ее по-настоящему. Они просто ходили на осмотр пациентов вместе. Танг Сун-Ми была спокойной, даже невозмутимой. Она общалась со всеми предельно вежливо и не позволяла себе вообще никаких эмоций. Оля не стала бы о таком говорить, но для себя она решила, что эта женщина – прямо-таки идеальный робот, созданный исключительно для работы.

И даже в свое свободное время она не перестала вести себя профессионально. Она холодно поинтересовалась:

– У моего пациента какие-то проблемы?

– Почему вы так решили? – удивилась Оля.

– Потому что два переводчика нависли над человеком, который в переводчиках не нуждается.

– Это они так знакомиться пришли, – фыркнул Макс и в очередной раз нервно дернулся.

– Для чего?

– Просто так, – ответила Оля. – А какие тут могут быть корыстные мотивы?

– Мы говорим об уникальной схеме лечения, – заявила доктор Танг. – Медицина тоже относится к сферам, в которых существует шпионаж.

Такой вариант Оле почему-то и в голову не пришел. Ну, где они с Энлэем, а где медицинский шпионаж? Впрочем, обвинения Танг Сун-Ми тоже были не лишены логики. С чего бы переводчикам напрашиваться в друзья к уникальному пациенту?

Уже это смотрелось достаточно подозрительно, а доктор Танг еще и подлила масла в огонь:

– Вы вообще склонны к полезным знакомствам, как я посмотрю, мисс Герасимова.

– Что? Я… Не уверена, что понимаю, – растерялась Оля.

– Доктор Нивс проводит экспериментальную операцию на Эмили Рурк – и вы стараетесь держаться к нему поближе. Клементина Суаве стала для клиники ценнейшим источником информации – и вот вы уже у нее в друзьях. Теперь вы пристаете к моему пациенту. Какой прекрасный выбор круга общения.

Просто замечательно… Сначала Обри Тейт обвиняет ее в том, что она приносит беды, теперь доктор Танг разве что открыто шпионкой не назвала… А если эти двое обменяются подозрениями, вообще сказка будет!

Самым обидным было то, что оправдываться оказалось бесполезно. Даже при том, что Оля всерьез не интересовалась деталями лечения Клементины, хотя и слышала про «жемчужину клиники». Да и работу Джоны они не обсуждали… Однако доктор Танг все равно не поверила бы в это, да и оправдания всегда выглядят жалко.

Хирурга устроил бы только один вариант: если бы они ушли. Это им и пришлось сделать, а врач осталась, о чем-то выспрашивая Макса. В ее присутствии пациент заметно успокоился, однако все равно проводил Олю долгим взглядом.

В комнате отдыха они не разговаривали, дождались момента, когда остались вдвоем в кабине лифта.

– Что скажешь? – тихо спросила Оля.

– Точно? Ничего. Но мне показалось, что он вел себя слишком нервно рядом с тобой – даже для Макса.

– Я не знаю, как обычно ведет себя Макс, поэтому вижу однозначного нарика психованного!

– Лучше избегать таких слов в клинике, – посоветовал Энлэй. – Даже рядом с теми, кому доверяешь, потому что ты никогда не знаешь, кто будет проходить мимо.

– Да уж… Дружелюбная среда и готовый поддержать тебя коллектив… В качестве бонуса – пациенты, которые пытаются тебя убить.

– Мы по-прежнему не можем утверждать, что это сделал Макс. Но основания для опасений есть. Постарайся в ближайшее время не оставаться одна. Если же ты в своей комнате – запирай дверь.

Энлэю казалось, что он сделал достаточно. Выдал ценные рекомендации – и ушел, будто пытаясь доказать, что она зря приписала ему слишком много человечности. Он был единственным в клинике, кто признавал возможную угрозу со стороны Макса, однако помогать Оле все равно не собирался. Это ведь у нее больничный, у него и работа есть!

Просить его о чем-то она не собиралась, много чести. Оля справлялась сама, пока это было возможно. Она выбирала те комнаты отдыха, где собиралось побольше народа, даже немного поработала на обходе с доктором Монтгомери, хотя официально больничный не закрывала.

Она надеялась, что за такую выдержку судьба подарит ей хотя бы небольшую передышку, но стало только хуже. Вечером персонал клиники получил официальное предупреждение о том, что этой ночью в жилой зоне будет отсутствовать электричество. На сей раз ничего не сломалось, просто начальство решило действовать на опережение. Синоптики предупредили, что приближается метель, и часть генераторов решили заглушить.

Здесь никто не считал проблемой отключение света. Сотрудникам даже раздали фонарики и по набору свечей – как будто это решало проблему! Оля сдержанно улыбалась, хотя желание сорваться лишь нарастало.

Отлично: в клинике наметились минимум два психа, которым она не нравится, а ночью отключают свет! Поразмыслив, Оля решила, что справляться с таким самостоятельно она и не обязана, это уже слишком. Поэтому она обратилась к Джоне, прямым текстом попросив его переночевать в ее комнате.

Он, конечно же, понял ее неправильно. Это было видно и по улыбке, которую молодой доктор старательно подавил, и по загоревшемуся взгляду. Переубеждать его Оля не стала. Пусть думает что хочет, лишь бы согласился! Да и… почему нет? Он ведь действительно ей нравится.

Джона наверняка согласился бы, если бы мог. Но судьба подкинула очередную пакость: в последний момент хирурга поставили на дежурство в реанимации вместо приболевшего коллеги. Так что Джона извинился и поклялся, что уж следующую ночь он не упустит. Он даже не догадывался, что следующая ночь будет совсем не похожа на эту – если, конечно, не налетит очередная метель.

Пока же Оле предстояло пережить эту. Она заперлась в своей комнате до отключения электричества, да еще и стул под дверную ручку подставила. Глупо? Может быть. Но какая разница, если об этом никто, кроме нее, не узнает?

Свет погас ровно в назначенное время – увы, чуда не произошло. Оля убеждала себя, что ничего плохого не случится. Потому что даже если Макс или Чарли хотели навредить ей… Они бы не стали делать этого теперь, когда к ним привлечено внимание, правда? Зато мог напасть кто-то другой, чтобы подставить их… Но об этом Оля запретила себе даже думать. Зачем, если она все равно ничего не могла изменить?

Уснуть она даже не надеялась, знала, что не получится. Оля не сняла спортивный костюм и пока не расстилала постель, так и устроилась на покрывале с книгой. Сосредоточиться на чтении толком не получалось, она смотрела то на дверь, то на часы.

Дверь оставалась неподвижна. Часы показывали, что время идет, даже если кажется, что оно застыло. Десять часов. Полночь. Час тридцать ночи… Сколько там до рассвета? Почему они зимой вообще такие поздние?

Оля старалась думать только об этом, расслабиться, медитировать, совсем как учили в интернете. Но нервы все равно оставались натянутыми, и она не упустила момент, когда дверная ручка резко дернулась.

Оля даже не знала, что напугало ее сильнее – звук или едва уловимое движение в темноте. Оля подскочила, ударилась плечом о стену, возле которой стояла кровать. Смысла в этом, конечно же, не было никакого: дверь так и осталась закрытой.

Но движение было! Оля не собиралась тратить время на сомнения и попытки убедить себя, что ей почудилось. Кто-то пытался войти в ее комнату – нагло, уверенно… быстро – так, что никто не смог бы ему помешать.

У этого еще могло быть мирное объяснение. Кто-то из соседей ошибся дверью – в темноте немудрено! Или это Джона все-таки сумел отпроситься и решил устроить ей сюрприз… Но Джона уже стучал бы, а сосед мог и извиниться. Ручка же больше не двигалась, однако Олю не покидало ощущение, что по ту сторону двери кто-то есть.

Этот человек ничего не делал: не стучал, не пытался выбить дверь, не взламывал замок. Он просто стоял там и ждал. Но от этого почему-то становилось только страшнее…

– Эй! – громко позвала Оля. – Кто там? Вам что-то нужно?

Может, было опрометчиво вот так показывать, что она не спит – или наоборот: она не знала наверняка, жизнь ее к такому не готовила! Оля быстро проверила смартфон. В фильмах ужасов сигнал бы уже исчез, и она осталась бы наедине с возможной угрозой. Реальность оказалась милосердней: смартфон работал исправно, позволяя ей вызвать хоть охрану, хоть спасателей.

Вопрос лишь в том, успели бы они добраться сюда… и захотели бы. Охрана и без того косится на нее с подозрением. Если Оля сейчас заставит их подняться, а доказательств угрозы не будет, ей перестанут доверять. Может, этого и добивается ее неведомый преследователь? Хочет сделать ее максимально уязвимой – и только потом напасть?

Объяснять ей свои планы он не собирался. Комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь шелестом крупных снежных хлопьев, бьющихся в стекло. Оля затаила дыхание, сжалась на кровати. Она ждала, сама не зная чего.

И дождалась – громкого стука в дверь. Оля была уверена, что готова к этому. Если движение ручки застало ее врасплох, теперь-то она не расслаблялась! Но стоило прозвучать громкому звуку, как она сама себе напомнила одну из напуганных кошек – тех, что взвиваются в воздух от легчайшего движения. Могла бы – на потолке закрепилась, лишь бы спрятаться, да гравитация не позволила.

Между тем тот, кто стоял по другую сторону двери, больше не таился, он обратился к ней голосом Энлэя:

– Ольга, ты там? Не спишь?

Мысль была одновременно забавная и страшная: о том, что это не Энлэй на самом деле говорит, а чудовище, забравшее его голос… Но наваждение быстро развеялось. Взгляд на часы показал, что между моментом, когда дернулась ручка, и стуком в дверь прошло полчаса.

То, что Энлэй явился к ее комнате почти в три часа ночи, тоже вызывало немало вопросов. Однако их Оля предпочла задать лично – она поспешила к двери, пока ее неожиданный гость не ушел.

Когда она открыла, они посмотрели друг на друга с одинаковым удивлением. Она на него – потому что он пришел к ней посреди ночи с ноутбуком. Он на нее – потому что она встретила его полностью одетой, даже макияж не смыла.

Энлэй опомнился первым:

– Ты почему не спишь?

– А что, целью было меня разбудить?

– Нет, я подозревал, что ты не заснешь этой ночью, но решил, что ошибся, когда ты не открыла мне сразу.

– После такого грохота я вряд ли мирно спала бы, – усмехнулась Оля. – Хотя ты прав, я не ложилась. Это… долгая история. Зачем пришел-то?

– Нашел кое-что важное и решил показать тебе. Но могу дождаться утра.

– Нет уж, заходи, раз пришел!

Оля понятия не имела, почему не рассказала ему про попытку проникнуть в ее комнату. Может, потому, что уже не была ни в чем уверена. Или потому что Энлэй сам велел ей никому не доверять – его это тоже касалось.

Она была уверена, что он забыл про эту историю, как только они разошлись. Энлэй же продолжил работать: он собирал данные до того момента, как отключили электричество, а потом рассортировывал их. Закончил он посреди ночи – и явился в комнату Оли, как будто так и надо.

От такого типа, пожалуй, следовало бы держаться подальше – она же впустила его в свою комнату, да еще и заперла дверь.

Нападать на нее Энлэй не планировал. Он поставил свой ноутбук на рабочий стол, и Оля наконец смогла разглядеть, что на экране открыта фотография Чарли Конрада.

– А он тут при чем? – удивилась Оля. – Я думала, ты сейчас сосредоточен на Максе!

– О Максе я знаю все, что нужно знать, я читал его досье, собранное в больнице.

– Разве переводчикам это разрешено?

– Тебе действительно нужен ответ? – еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся Энлэй.

– Да, пожалуй, обойдусь… Но все-таки почему Чарли?

– Потому что я не считаю, что выговор Обри решил проблему с ним. Он, в отличие от Макса, оставался мне непонятен.

– Если ты можешь добраться до досье пациента, разве тебе так сложно просмотреть личное дело медбрата? – нахмурилась Оля.

– Просмотреть? Нет, не сложно. Но есть ли смысл ему верить?

– Не уверена, что поняла…

– Вопрос достоверности информации, – пояснил Энлэй. – Наркомания Макса связана с его здоровьем. Поэтому факты о ней клиника несколько раз проверила, его историю можно считать достаточно точной. Что же до Чарли… Ты, вероятно, не слишком хорошо знакома с американской системой найма?

– Прямо сейчас у меня премьера.

– Я так и подумал. Чарли мог заявить в резюме практически что угодно. Примерно это он и сделал, он действительно чист. Он приложил копию диплома, рекомендательные письма – я не удивлен тем, что его наняли в клинику Святой Розы.

– Но?.. Если ты завел об этом речь, наверняка будет «но».

– Но нельзя списывать со счета такой фактор, как Обри Тейт. В случае с другими сотрудниками представитель отдела кадров может связаться с прежним местом работы, обсудить соискателя неофициально. Потому что плохое рекомендательное письмо порой приводит к суду, никому не хочется с этим связываться. А вот с глазу на глаз можно сообщить кое-что интересное.

– Но Чарли доверяли по умолчанию из-за его уважаемой тетушки, – догадалась Оля.

– Именно так. Теперь же я попросил знакомых узнать, не было ли с именем Чарли связано каких-то мутных историй, которые просто не захотели предавать огласке.

Оля понятия не имела, откуда у Энлэйя знакомые, способные получить доступ к подобной информации. Но она вообще толком ничего не знала о нем! Тот, кто сидел в ее комнате сейчас, был совершенно не похож на тот образ куратора, который она уже успела нарисовать.

Сейчас было не лучшее время, чтобы обсуждать такое, да и боялась она потерять своего главного союзника. Оля решила, что нужно понаблюдать за Энлэем чуть дольше и на этот раз не спешить с выводами.

– Мутные истории, надо полагать, были? – спросила она.

– В Америке можно выделить три вида мутных историй: те, что дошли до суда, те, что дошли до журналистов, и те, что подпортили репутацию, но не нанесли серьезного вреда. У Конрада обнаружилось только третье, хотя это и понятно – только такое мог проигнорировать отдел кадров клиники.

До того, как попасть в клинику Святой Розы, под крыло к тетушке, Чарли Конрад работал в основном в домах престарелых. Это были не какие-нибудь муниципальные учреждения, а элитные пансионаты, совмещенные с больницами, платили там очень хорошо. Но даже высокий заработок не помог Чарли задержаться: место работы он менял в среднем раз в год.

Можно было предположить, что он просто не справлялся с нагрузкой – наверняка он сам говорил об этом. Однако здесь нужно было учитывать, что из одного дома престарелых он переходил в другой, вид работы и уровень нагрузки почти не менялись. Так почему же он кочевал?

Причина оказалась не уникальной: он не нравился пациентам. В большинстве своем они просто отмечали, что он угрюмый и какой-то неприятный. Тут Оля была с ними солидарна.

Однако в паре больниц поступали и настоящие жалобы. Пожилые пациенты, как мужчины, так и женщины, отмечали, что Чарли намеренно причинял им боль во время процедур. Один пациент и вовсе подал на медбрата жалобу, заявив, что тот пытал его и получал от этого удовольствие. Однако до разбирательства мужчина не дожил, однажды утром его обнаружили мертвым, а поскольку ему было девяносто два года, разбираться в смерти не стали и загадочной ее не сочли. Для таких случаев существует очень удобная формулировка: «умер от естественных причин». Однако Чарли на той работе тоже не задержался – уже через месяц он отправился в клинику Святой Розы.

Ситуация получалась спорная. С одной стороны, жаловались на него не единожды. С другой – дальше жалоб дело не доходило. Почему? Что заставило бы стариков молчать, чего они опасались?

– Они как будто пытались оговорить его, – задумчиво отметила Оля. – Но какая в этом выгода?

– Никакой. Думаю, те, кто жаловался на него, говорили правду.

– Если он действительно причинял им боль, почему они не добились для него наказания?

– Потому что боль бывает разной. Судя по тому, что я обнаружил, Конрад проводил по большей части уходовые процедуры, гигиенические в том числе. Боль была связана с доступом к половым органам, пожилые люди в этом плане не менее уязвимы, чем дети. Им кажется, что им никто не поверит, они боятся насмешек и потери достоинства. Это первое. Второе – им еще предстояло с ним взаимодействовать. Если бы его не наказали и не отстранили немедленно, он сумел бы отомстить. Вполне вероятно, что минимум один раз он это сделал.

Оле хотелось сказать, что такого просто не может быть, но она прикусила язык. Она заставила себя вспомнить, как Чарли смотрел на нее, что она чувствовала в этот момент… Она допускала, что он мог сотворить нечто подобное и получить от этого удовольствие.

А еще она считала, что Энлэй все сказал верно. Если бы те старики попробовали жаловаться, им бы не поверили. Либо завуалированно сослались бы на маразм, либо открыто посмеялись бы. Дедушка, к вам кто-то приставал? Да это же просто введение катетера, оно всегда так делается!

Чарли получил доступ к беспомощным людям и проводил процедуры, которые предполагают не только унижение, но и очень серьезную боль – даже с медицинской точки зрения. Что же до мотива, то, вполне возможно, он получал от этого извращенное удовольствие. Такой мотив загубил много жизней.

– Ну а Обри что же? – спросила Оля. – Она не верит, что он такой?

– Возможно, не верит, думает, что на него наговаривают. Она действительно любит его. Возможно, она как раз знает, что эти жалобы – правда…

– Знает?! Прости, не хотела тебя перебивать – но этого быть не может! С чего бы ей рисковать карьерой, поручившись за маньяка?

– Из-за любви, – равнодушно пояснил Энлэй. – Честно тебе скажу, я в любовь как явление не особо верю. Но я заметил, что все нелогичные поступки и слабости люди с легкостью оправдывают любовью. Если Обри замечала за племянником такие наклонности, она могла намеренно перевести его поближе к себе, чтобы попытаться спасти.

– Но ведь здесь тоже беспомощные пациенты! Разве они не в опасности?

– Как видишь, за месяцы работы Чарли никто на него не жаловался. Но нужно понимать, что здесь камер куда больше, чем в доме престарелых.

– Ага, только они периодически отключаются…

– И пациенты здесь получают намного больше внимания, чем покинутые старики. А может, Обри действительно взялась за племянника всерьез и следит за ним – этого мы не знаем. Зато можно допустить кое-что другое: нереализованные желания накапливаются. Если для него это было не мимолетной слабостью, а главным источником наслаждения, он рано или поздно сорвется.

Оля перевела взгляд на свою загипсованную руку:

– Или уже сорвался… Слушай, ты меня извини, но не больница, а дурдом какой-то! Тут маньяк, тут наркоман…

– Передо мной можешь не извиняться, не я это заведение основал. Но могу тебе сказать, что людей с темными тайнами вокруг гораздо больше, чем кажется. Просто обычно ты к ним не присматриваешься.

– У тебя, значит, тоже есть темные тайны? – прищурилась Оля.

– Мои все на виду.

– Да? А мне тут одна птичка начирикала, что ты русских не любишь!

Это задумывалось как шутка, однако Энлэй, только-только позволивший себе расслабиться, мгновенно насторожился. Ответил он громче, чем следовало бы:

– Кто тебе такое сказал?

– Да никто… Это не важно, можем не обсуждать, если не хочешь.

Оле не слишком нравились такие капризы, когда общение с кем-то напоминает прогулку по минному полю, лучше такой разговор не продолжать. Если, конечно, ты не застряла в затерянной в лесу больнице, где хватает людей, которым ты не нравишься.

– Мне лучше уйти, – заявил Энлэй. – Остальное обсудим завтра.

– Останься.

– Зачем?

– Потому что мне страшно! – развела руками Оля. – Я думала, на меня один псих охотится. Ты пришел, рассказал, что психа два, – и тут же решил откланяться, серьезно?

– Нет гарантий, что хотя бы один из них действительно на тебя охотится.

Она снова подняла вверх загипсованную руку, которая теперь, когда отпускали лекарства, пульсировала тупой болью.

– Мне, знаешь ли, и намека хватило! Что тут может стать гарантией? Моя тушка, разбросанная фрагментами по лесу? Просто останься, и все – разве это так сложно?

Он несколько секунд смотрел на нее молча, так, что Ольга почти пожалела о своей просьбе. Но потом Энлэй улыбнулся, а она выдохнула с облегчением.

– Нет, мне не сложно. Я все равно собирался поработать, можешь пока отдохнуть.

Она не собиралась спать, пока он торчит в ее комнате за компьютером. Оля была уверена, что у нее просто не получился: куратор все еще настораживал ее, да ей вроде как и не хотелось спать. Она даже не расстилала постель, просто прилегла на покрывало – и мгновенно отключилась.

Ну а пробуждение оказалось не из приятных. Энлэй ничего плохого не сделал, он честно остался рядом с ней до утра. Но не все зависело от него, и вскоре после рассвета Олю разбудил грохот. В дверь барабанили, причем явно не один человек, и в коридоре стало непривычно шумно.

Энлэй по-прежнему был здесь; он поднялся с кресла, напряженный до предела, но открывать дверь не спешил. Оля спросонья никак не могла понять, что происходит, ей только и оставалось, что беспомощно посмотреть на куратора:

– А что вообще происходит?..

– Деталей я пока не знаю, – со своим фирменным спокойствием ответил он. – Но этой ночью, похоже, снова кого-то убили…

Глава 11
Эмми Рурк

Мертвое тело все еще лежало на кровати – совсем как при жизни пациента, только теперь в окружении частично засохших потеков крови. Джона понимал, что сейчас должен ощущать сочувствие. Ведь погиб, по сути, человек, который не мог себя защитить… Возможно, он спал ночью. А может, проснулся, однако от этого стало бы только хуже. Потому что он не сумел бы ни крикнуть, ни сопротивляться. Ему только и оставалось бы, что беспомощно наблюдать за приближением собственной гибели.

Джона помнил об этом, но чувствовал лишь раздражение. Причин для такого хватало. Все эти несчастья грозили клинике закрытием, которое неизбежно привело бы к срыву всех экспериментов, которые вел хирург. Он так далеко зашел, а из-за скандала это вмиг потеряло бы ценность!

Да и то, что он узнал об Ольге, радости не добавляло. Обри Тейт мстительно сообщила ему, что из спальни переводчицы вышли сразу двое: Ольга и ее временный куратор. Ну и каковы шансы, что китаец этот туда просто поздороваться зашел? А ведь делал вид, что Ольга и не нужна ему особо… Некоторые просто не умеют играть по-честному.

На фоне всех этих проблем труп на кровати казался чуть ли не досадной мелочью, мусором под ногами, из-за которого приличные люди гулять спокойно не могут. Еще и с Ольгой не получалось нормально поговорить, потому что она была занята на месте преступления…

Так уж вышло, что погиб этой ночью один русский, а труп нашла другая русская. Наташа Юшина заявилась к палате Виктора, чтобы снять очередной дебильный репортаж. Она постучала, ответа не получила, однако это ее не смутило. Она решила, что компьютер просто не работает, а без него мужчина, еще не оправившийся после операции, и не смог бы ответить.

Она вошла – и увидела кровавое озеро, уже образовавшееся возле кровати. Ей не пришлось никого звать, Наташа орала так громко, что весь персонал этажа сбежался к палате за пару секунд.

Теперь эта недоделанная блогерша, от ужаса забывшая английский язык, повторяла свои показания для прибывших полицейских, а Ольга переводила.

– У нас не было никакой договоренности, – всхлипывала Наташа. – Это было спонтанное решение!

– Что именно? – уточнил полицейский.

– Я хотела снять Витю для моего канала… Я знала, что он просыпается рано. В такое время с ним проще всего договориться – дальше у него обследования, гостей много…

– Кто-нибудь может подтвердить, что он был мертв, когда вы вошли в палату?

– По предварительному заключению, смерть наступила за пять часов до обнаружения тела, – вмешался Джона. Защищать Наташу ему не очень-то хотелось, однако о своей работе он не забывал.

– Наш эксперт еще перепроверит это! – поджал губы детектив.

– Мне все равно.

– И камеры у вас, конечно же, опять не работали?

– Это было плановое отключение. Никто не готовился к убийству.

– Кто-то, видимо, готовился! – Полицейский бросил выразительный взгляд на окровавленный труп.

Наташа снова сорвалась на рыдания:

– Я ничего не знаю! Я ничего толком не видела – кроме того, что все мы видим сейчас! Можно я пойду? Я уже вся пропахла кровью!

В клинике все привыкли к ее внешности, здесь давно уже не было такого понятия, как «уродство». А вот полицейский с подобными травмами лица сталкивался нечасто. Чувствовалось, что ему тяжело смотреть на Наташу, даже когда она спокойна. Теперь же, когда она разрыдалась и ее расчерченная шрамами кожа пошла пятнами, детектив смутился окончательно.

– Можете идти! Всем остальным остаться!

Он старательно изображал начальника и, может, даже верил, что ему позволят сразу же забрать тело пациента на экспертизу. Но это он напрасно. Очень скоро до места происшествия наконец-то добрался юрист клиники, и разговор пошел совсем по-другому.

Хотя даже юрист не всесилен, скандал будет грандиозный, и чем это закончится – никто не знает…

Переводчик тут больше не требовался, Ольга направилась к выходу, и Джона поспешил за ней. Китайца пока нигде не было видно – и на том спасибо.

Заметив его рядом с собой, Ольга улыбнулась, однако улыбаться в ответ Джона не собирался.

– Не ожидал от тебя такого, – холодно произнес он.

Ольга, все еще заглядывавшая в окровавленную палату, заметно растерялась.

– Что?.. Ты о чем сейчас?

– О твоих ночных приключениях. Когда ты просила меня остаться, я не думал, что тебе подойдет кто угодно…

Оля демонстративно подняла вверх руки, словно пытаясь сдаться в плен.

– Так, стоп! Как ты вообще можешь думать о таком, когда человека этой ночью убили?

Вопрос был обоснованным, да только ответа у Джоны не нашлось. Он даже себе не смог бы объяснить, почему эта ситуация так его задела. Да, Ольга стала бы неплохим вариантом в этой глуши, и то, что она вдруг досталась кому-то другому, было неприятно. Так ведь он чувствовал нечто большее, чем «неприятно»! Гнев, пожалуй… и обиду. Он с ней возился, как последний дурак, бредни ее терпел, успокаивал, а оказалось, что ей подошел бы любой мужчина.

Теперь еще она смотрела на него так, будто он поступил неправильно. Джона знал, что если продолжит этот спор, он будет выглядеть какой-то истеричкой, не способной расставлять приоритеты. Поэтому он просто ушел от разговора – в самом буквальном смысле. Ему было все равно, кто сделает Ольге укол обезболивающего, заберет полиция тело или нет и кто вообще убил этого проклятого русского. Джоне хотелось лишь вернуть устоявшуюся рутину, сделать то, ради чего он прибыл в клинику, а потом забыть эти дни как страшный сон.

Не сложилось. Он только-только приступил к обходу, когда его отозвали. Именно его почему-то назначили на вскрытие Виктора Суворова, это уже становилось дурацкой местной традицией. Правда, на сей раз работать ему предстояло не одному, а в компании с Уолтером Монтгомери, но это не делало ситуацию лучше.

Старый хирург, в отличие от него, отнесся к происходящему философски. Монтгомери был немного расстроен – и не более того.

– Можно было догадаться, что Алексеев не даст им забрать тело, – заметил он, настраивая свет. – Ни как имущество клиники, ни как своего соотечественника. Но как они орали друг на друга с полицейским! Ты слышал?

– Отвлекся, – коротко ответил Джона.

– Нет, ну как же орали… Стекла чуть не полопались. Держу пари, коп прямой дорогой к дому судьи направился! Будет ордер получать. Только это ничего ему не даст.

– Почему?

– Александр уже обо всем знает и выехал сюда со своей командой юристов. Они побольше нашего адвоката могут. Справимся.

Да уж, ситуация становилась удручающе серьезной. Но иного не следовало и ожидать: после двух смертей за такой короткий срок владелец клиники не мог остаться в стороне.

С одной стороны, это было хорошо. Джона не сомневался, что юристы Александра Фразье отвадят местных полицейских от визитов в клинику. С другой стороны, просто так они дело не замнут. Фразье и самому нужно знать, кто убийца: это же неслыханный скандал… Джона еще раз прикинул, какую роль ему можно приписать во всей этой истории, и пришел к выводу, что он пока вне опасности.

Но перестраховаться не мешает, поэтому ему нужно было зарекомендовать себя удачно проведенным вскрытием.

Виктор Суворов, лишенный одежды и бинтов, выглядел… нет, не жутко. Жалко. Не как человек даже, а как странное существо. Таких в начале двадцатого века лепили для шоу уродцев. Брали куски разных животных, сшивали, говорили, что химера… Люди верили. Они просто не знали, до чего медицина дойдет через сто лет.

От него прежнего, такого, каким он был до аварии, почти ничего не осталось. Кожа по большей части исчерчена ожогами. Руки и лицо чужие – еще опухшие, странно неуместные своей здоровой кожей. На груди и шее – две глубокие раны.

– Сердце в хлам, очень точное попадание, – заметил Монтгомери, тоже относившийся к мертвому телу с пренебрежением. – Обе раны смертельные, ты заметил? Кому-то очень нужно было его убить. Орудие убийства они же нашли?

– Да не нашли там ничего…

– Странно, лезвие было очень крупное… Как такое могли спрятать?

С ответом Джона не спешил. Да, на первый взгляд все выглядело так, будто несчастного пациента зарубили топором или мачете. Но как пронести такое оружие мимо охраны? Камеры отключились, однако регулярные обходы все равно совершались.

Нет, что-то не сходится. Не только проблемы с поиском орудия – края раны выглядят необычно, да и крови было многовато. Джона наклонился над раной на груди Виктора, пытаясь вспомнить, как именно выглядела палата при обнаружении тела.

– Крови слишком много, – наконец произнес хирург.

Монтгомери, который в этот момент делал какие-то пометки в планшете, бросил на него удивленный взгляд.

– Что, прости?

– Крови слишком много, – повторил Джона. – Если учитывать все, что было разлито в палате, он сейчас тут должен чуть ли не мумией лежать. Но посмотри, что мы имеем: кровопотеря не слишком большая! Даже из тех ран, что он получил, крови вытекло меньше, чем я мог бы предположить. Как будто там было очень холодно…

– Так ведь холодно не было, я заходил в палату, обычная температура…

– Я тоже заходил и все помню.

– Может, лезвие, которым его убили, было холодным? – предположил Монтгомери. – На улице хранилось, например…

– Оно было холодным, без вариантов, – кивнул Джона. Он уже знал ответ, понял за секунду, просто пока выбирал подходящие слова. – И оно хранилось на улице. Только теперь мы его не найдем, разве что описать детективам сможем.

– Что ты имеешь в виду?

– Его убили с помощью льда.

Это объясняло все. Получить пару острых ледяных пластин в условиях клиники было несложно, даже здание покидать не пришлось бы – открой окно да бери! Конечно, напасть на обычного человека с таким орудием проблематично: тяжело удерживать, слишком уж оно хрупкое…

Однако Виктор изначально оказался уязвим. Он не мог ни отбиваться, ни убежать – он лежал неподвижно, возможно, спал. Убийце несложно было донести лед до него и с силой вогнать острую пластину в грудь пациента. В шею – даже проще…

Потом убийца ушел, а лед продолжил таять, смешиваясь с кровью, поэтому алые лужи получились такими грандиозными.

Это было прекрасно спланированное убийство, требующее и наглости, и мозгов. Только кому понадобилось совершать такое? Насколько было известно Джоне, Виктор Суворов никому не причинил зла, даже в той аварии, которая оставила его обожженным, пострадал только он. Ему не поступало угроз, в больнице он ни с кем не ссорился.

А теперь он мертв. И Дерек Ву мертв. Эти убийства вроде как не были связаны между собой, но Джону не покидало чувство, будто связаны.

К черту это все, пускай полиция разбирается… Хирургу просто хотелось, чтобы все закончилось.

Монтгомери с ним спорить не стал – старый врач еще раз осмотрел раны и согласился, что это вполне могло быть убийство с применением столь необычного оружия.

– Только какая силища для этого нужна? – задумался Монтгомери. – С шеей-то все понятно, тут и женщина бы справилась. Но рана на груди – это очень серьезно…

– Не наше дело. Это просто сузит круг подозреваемых – надеюсь, полиция со всем разберется быстро!

– Да уж, как будто нам мало обычных проблем…

Как и следовало ожидать, писать отчет Монтгомери не собирался. В такие моменты он без стеснения пользовался преимуществами, которые дарила роль старого друга Александра Фразье. Он направился звонить владельцу клиники; Джона послал санитаров убирать тело, а сам на час завис за компьютером.

Зато после этого его наконец-то оставили в покое и позволили вернуться к собственным обязанностям. Даже перерыв разрешили сделать – за дополнительную работу. Джона отказался. Он прекрасно знал: свободное время повлечет за собой мысли о том, что произошло между ним и Ольгой – или не произошло. Глупые, неуместные мысли. Уж лучше сосредоточиться на работе, позволяя им просто перегореть.

Он назначил осмотр Эмми Рурк – не беглый, как обычно, а полноценный, с новым рентгеном. Изначально Джона планировал действовать медленней, теперь же график процедур по восстановлению лица Эмми предстояло пересмотреть. Пока нет оснований опасаться закрытия клиники – но кто его знает, как дальше пойдет? Джона планировал выжать из этого места все что можно. Если не для своей научной карьеры, то хотя бы для Эмми.

Эмми Рурк оказалась единственной пациенткой, которая вызывала у него искреннюю симпатию. Может, тем, что была не виновата в случившемся с ней. Или тем, что постоянно улыбалась и радовалась каждому новому дню. Или тем, что сумела продолжить нормальную жизнь, которую многие объявили для нее невозможной. Джона не знал наверняка да и не раздумывал об этом.

Для него куда важнее было то, что Эмми без сомнений согласилась на его эксперимент. Хотя у нее-то все было не так плохо, как у многих других пациентов. Она лишилась только трети лица.

Когда все случилось, Эмми только исполнилось шестнадцать. Прекрасный возраст, время смелых ожиданий и поиска той самой мечты, за которой можно следовать. Джона видел фотографии своей пациентки до несчастного случая. Не красавица, но милая девчушка – с ямочками на щеках, четкими красивыми линиями бровей и искристыми глазами. Последний снимок был сделан за два дня до трагедии. Эмми тогда понятия не имела, что смотрит в камеру последний раз.

Ничего необычного ведь не происходило: она просто приехала в дом бабушки, где уже собралась толпа ее кузенов и кузин. Семья была деревенская, многодетная, с таким количеством родственников, что сразу все имена и не вспомнишь.

Они были фермерами и охотниками. В такой семье дать подростку оружие не считалось таким уж страшным поступком. Многие таскали с собой на охоту детей и учили стрелять сначала по кроликам, потом и по оленям. При таком подходе оружие переставало быть чем-то страшным и запретным, оно становилось привычным, а привычка в случае подростков порождала браваду и небрежность.

В тот день кузены Эмми баловались с охотничьим ружьем отца. Взяли, чтобы почистить, но по факту же просто позировали и выпендривались. Эмми просила их перестать, однако без страха и настойчивости. Они ее просто раздражали своим хохотом, она и мысли не допускала, что что-то может пойти не так. Она была абсолютно уверена, что ружье не заряжено.

А ружье выстрелило. Получилось почти театрально – и шутка судьбы оказалась очень злой. Часть дроби попала в лицо Эмми, которая в тот момент сидела боком к стрелявшему. Девушка лишилась обоих глаз и носа, но тогда этого никто не понял: слишком много крови пролилось, слишком быстро поднялась паника.

Эмми даже не отключилась – не сразу. Мозг задет не был, а болевой шок оказался недостаточно велик, чтобы свалить с ног сильный молодой организм. Шестнадцатилетняя девушка, мигом ослепшая, металась по комнате, пытаясь что-то исправить и не зная, что именно. Она этого, к счастью, не запомнила, ей потом рассказали.

Быстро приехавшие медики спасли ей жизнь без особого труда: для этого требовалось лишь остановить кровотечение. Некоторые другие пациенты клиники Святой Розы оказывались в куда большей опасности: они лишались возможности дышать, сглатывать слюну, они теряли больше крови… Эмми же сохранила нетронутой челюсть и большую часть лба.

Но в центре ее лица образовалась грандиозная вмятина. Как будто по статуэтке из мягкой глины провели пальцем, убирая часть материала. Это не только отпугивало от Эмми окружающих, это еще и влекло за собой частые головные боли, вызванные нарушением структуры черепа.

Сама Эмми справлялась со свалившимся на нее горем куда лучше, чем ее семья. Пока она лежала в больнице, многочисленные родственники регулярно навещали ее, приносили цветы, собранные во дворе. Родители ее кузена умоляли выступить в его защиту на суде, чтобы уменьшить неизбежное наказание. Все вокруг убеждали Эмми, что не оставят ее и помогут.

Конечно же, оставили. Да и не особо помогли. Когда закончился суд и кузен отделался условным сроком, его семья вмиг растеряла благородное рвение. Правда, через пару лет парень спился, так и не справившись с воспоминаниями о том чудовищном дне. Но в этом его родня тоже обвинила Эмми – мол, она недостаточно активно убеждала его, что он ни в чем не виноват и имеет право стать счастливым.

На Эмми было страшно смотреть. Ей постоянно нужно было помогать. С таким не справлялись даже ее родители, которые вовремя вспомнили, что у них еще четверо детей, и этим аргументом освободили себя от любой ответственности.

К счастью, нашлись волонтеры, которые взяли на себя заботу о девушке, обучение ее новой жизни и сбор средств на дальнейшие операции. На курсах реабилитации она познакомилась с парнем, тоже потерявшим зрение, вышла замуж, родила двух детей.

Для нее сделали все что могли, она привыкла к новой реальности. Однако головные боли не отступали, в будущем такое состояние черепа могло обернуться куда более серьезными проблемами.

Это и собирался исправить Джона. Он разработал систему, благодаря которой на 3D-принтере печатались протезы кости, созданные специально для Эмми. Они вживлялись в лицо постепенно, чтобы кожа могла нарасти на них естественным образом. Из-за этого лечение продвигалось медленней, зато заметно уменьшалась нагрузка на организм пациентки, а Джона успевал внести в протезы необходимые корректировки.

Пока все шло отлично, он надеялся, что уже через несколько месяцев он воссоздаст глазницы, в которые можно будет вставить искусственные глаза. Это и внешность улучшит, и проблему с давлением решит. Ну а в будущем методика Джоны могла облегчить жизнь людей с травмами лицевых костей.

Но это если ему дадут довести эксперимент до конца. А для такого нужно, чтобы в клинике перестали умирать люди!

Естественно, жаловаться на это Эмми он не собирался. Ей сейчас требовалось спокойствие, поэтому Джона вел себя так, будто все под контролем и лечение обязательно продолжится.

– Приживается отлично, уже нет воспаления, – сообщил он. – Думаю, в конце этой недели проведем новый сеанс.

– Да, конечно, доктор…

Обычно Эмми радовалась каждой новой операции, потому что это приближало ее к полноценной жизни. Однако теперь пациентка казалась отвлеченной, как будто потерянной – такого Джона за ней не замечал.

– Что-то случилось? – уточнил он.

– Мне сказали, что Виктор Суворов погиб. Это правда?

– К сожалению.

Джона не удивился тому, что новости мгновенно разлетелись по больнице. Хотя будь его воля, он запретил бы сообщать о таком пациентам.

– Его операция прошла успешно, – продолжила Эмми. – Значит, слухи о том, что его убили, верны?

– С этим станет разбираться полиция. Вы с ним были знакомы?

– Нет, не были.

– Тогда почему это так тревожит вас? – удивился Джона. – Вы считаете, что в больнице небезопасно? Напрасно. Наша охрана уже предприняла дополнительные меры, больше плановых отключений электричества не будет, а при внеплановых сразу же задействуют дополнительные генераторы по всей клинике.

– Я не об этом переживаю.

– А о чем же тогда?

– Я… кажется, я кое-что слышала этой ночью…

А вот это уже было серьезно. Как и многие люди, лишившиеся зрения, Эмми обладала острым слухом. Джона уже не раз убеждался, что она способна уловить звуки, которые он не различит, даже если будет очень стараться.

Эмми жила на том же этаже, что и Виктор. Не за стеной, но соседняя с ним комната пустовала, поэтому там свидетелей не искали. Никто и не подумал обратиться к Эмми – пациентов вообще старались лишний раз не беспокоить.

– Он погиб ночью, – сказал Джона. – Почему вы не спали?

– Я спала. Но меня что-то разбудило – спросонья я не поняла, что это было. То ли крик, то ли разговор на повышенных тонах. Когда я окончательно проснулась, все уже закончилось. Но мне показалось, что звук донесся с той стороны, где была комната Виктора, а это же странно!

Это действительно было странно. После операции прошло слишком мало времени, Виктору кололи сильнодействующие препараты – он не смог бы закричать при всем желании, не говоря уже о словах. Получается, говорил или кричал его убийца – но зачем? Тот, кто это сделал, идеально ко всему подготовился, он придумал почти безупречное преступление. С чего ему выдавать себя так глупо?

– Я тогда не представляла, что может произойти нечто… чрезвычайное, – добавила Эмми. – Не подозревала даже! То есть я знала, что умер бедный Дерек, но мне казалось, что он покончил с собой…

– Вы не допустили никакой ошибки, я бы на вашем месте сделал такие же выводы, – мягко поддержал ее Джона. – Что было дальше?

– Я еще некоторое время прислушивалась… Сначала было тихо, потом зазвучали шаги, одиночные и торопливые.

– Вы можете предположить, кто это был?

Иногда Эмми угадывала человека по шагам, немало удивляя Джону и других врачей. Однако на сей раз она лишь покачала головой:

– Нет. Я могу узнать человека, когда он ходит как обычно. Но кто-то спешил…

– Вы слышали, куда он направился?

– Дальше по коридору. Но тут важно кое-что другое… Я прислушивалась: заработает ли лифт, хлопнет ли дверь на лестницу? Вы знаете, она громкая, я бы ничего не пропустила. Но никакого другого звука не было.

Эмми не стала пояснять, что это означает, – причина могла оказаться лишь одна. Тот, кто ночью заходил к Виктору – и, вероятнее всего, убил его, – остался на этаже, но не был замечен. А значит, это сделал кто-то из пациентов или персонала, дежурившего той ночью.

– Вы кому-нибудь рассказывали об этом? – поинтересовался Джона.

– Нет, я… Я ни в чем не была уверена, я не знаю, как вести такие разговоры… А потом мне сказали, что у меня будет встреча с вами, и я решила рассказать вот так…

– Замечательно. Можете больше ни о чем не беспокоиться, я сообщу кому надо.

Эмми благодарно улыбнулась: чувствовалось, что ответственность давила на нее – и она рада была передать эту ответственность кому-то другому.

Джона проводил ее до палаты, потом направился к расписанию – подавать прошение об операции.

Решение о том, рассказывать ли кому-то о словах Эмми, он собирался принять позже.

Глава 12
Александр Фразье

То, что в больнице сохранилось относительное спокойствие, поначалу удивило Олю. Разве пациенты не должны были испугаться? Ведь каждого из них могла постигнуть такая же участь, как Виктора! Мало кто из них обладал достаточной физической силой, чтобы защитить себя. Поэтому Оля ожидала, что хотя бы часть из них покинет больницу.

Однако уезжать никто не спешил, и она быстро разобралась почему. Это персонал знал, что случилось с Виктором. Среди пациентов активно распространяли версию о том, что он умер от оторвавшегося тромба – непредсказуемое последствие тяжелой операции. А если они слышали об убийстве, то это, конечно же, были сплетни.

Пациенты верили. Во время обхода Оля чутко прислушивалась к тому, о чем они говорили между собой. Даже если кто-то из них умудрился заглянуть в палату тем утром и заметить море крови, они помалкивали. Они убеждали самих себя, что крови не было, с таким фанатизмом, что это работало.

Она не поняла причину. Подсказал Энлэй:

– А куда они пойдут? Для многих эта клиника – единственный шанс вернуть хоть какое-то подобие нормальной жизни. Они все равно будут здесь, и им лучше проводить дни спокойно, а не опасаясь убийцы.

– Но ведь тогда они не смогут себя защитить! – возмутилась Оля.

– А что, иначе смогут?

Тут он был прав. Оля уже выяснила все что могла об убийстве Виктора, знала, что человек, напавший на него, обладал немалой физической силой. Выбор у пациентов оказался невелик: жить в страхе или точно так же жить без страха. Понятно, почему они предпочли самообман.

Оля же отступать не собиралась. Если после гибели Дерека она только догадывалась о преступлении, то теперь знала наверняка. Это не совпадение, все наверняка связано – эти две смерти, нападение на лестнице… Понять бы еще как!

Она была очень благодарна Энлэю за то, что он остался рядом с ней. Оля знала, что все равно не смогла бы отстраниться, она бы действовала вопреки всему. Но то, что Энлэй подстраховывает, дарило хоть какое-то чувство безопасности.

Она бы не отказалась, если бы рядом остался и Джона. Потому что поддержка Энлэя – это просто его мрачное присутствие. По нему никогда не поймешь, переживает он за Олю или за тех, кому она может навредить. Джона же умел ободряюще улыбаться и обнимать в нужный момент. Но он вбил себе в голову непонятно что и теперь старательно держал дистанцию. Сначала Оля еще пыталась с ним объясниться, потом махнула рукой. Если взрослый человек не хочет ничего слышать, как его заставить? Привязать к стулу и орать в ухо, пока кивать не начнет? Так у нее рука сломана, ей неудобно таким развлекаться!

К тому же капризы Джоны при любом раскладе несли в себе меньшую угрозу, чем погибающие мучительной смертью пациенты.

– Ты ведь понимаешь, что главная их общая черта – препарат, который на них тестировали? – спросила Оля, когда они с Энлэем встретились в кафе за обедом. – Причем забил тревогу как раз Виктор; его убить было сложнее, чем Дерека, а это все равно сделали!

– Доказательства не такие весомые, как тебе кажется, – заметил Энлэй. – Но – допустим. И что?

– Как – что? Надо разобраться с представителями компании!

– А их здесь нет.

– Как – нет? – опешила Оля, которая была готова к допросу главного подозреваемого.

– Так – нет. И не было никогда. Они договариваются о тестировании препаратов с начальством и врачами, передают необходимые средства со своего склада. Клиника в свою очередь регулярно отсылает им отчеты об испытаниях. Но никто из фармацевтов здесь не живет, в этом нет никакого смысла.

– Да, это я не учла… Но это не алиби! Они могли нанять кого-то, чтобы избавиться от нежелательных пациентов!

– Не вопрос. Кого?

А это как раз было проблемой. На роль потенциального наемника подходил кто угодно! Охранник, медбрат, даже хирург – все зависело от того, какие деньги предложили за такую работу. Причем не факт, что наняли того, кто контактировал с фармацевтами официально. У компаний такого уровня хватило бы денег на то, чтобы выкупить полный список сотрудников.

– Слушай, но должны же быть какие-то указания на этого человека… – растерялась Оля.

– Возможно, они есть. Если мы узнаем, кто был рядом с обоими погибшими, мы сможем рассматривать подкуп как мотив. Но пока мы этого не знаем.

– Тогда начнем искать?

Она готова была хоть сейчас заняться этим – позабыв про уже остывший обед, выставленный на столике. Энлэй, про еду не забывавший, снова унял ее энтузиазм.

– Не спеши. Нужно установить другие возможные мотивы.

– Какие тут могут быть мотивы?

– Сексуальное извращение, например.

Оле хотелось спорить – просто потому, что ей нравилась собственная версия. Но в поиске истины это не так уж много значит – она заставила себя сдержаться, обдумать слова Энлэя.

Да, в этом что-то есть… И Дерек, и Виктор были лежачими пациентами, беззащитными, не способными позвать на помощь. На этом фоне то, что они молодые мужчины, уже ничего не значило. Чарли же, судя по догонявшим его слухам, интересовался и мужчинами, и женщинами, ему было не принципиально, над кем издеваться.

Сам он после гибели Виктора вел себя спокойно – но он был спокоен и раньше. Если для него издевательства над людьми и правда превратились в темную страсть, реализованные фантазии его как раз угомонили бы, пусть и на время.

– Тогда в подозреваемые надо добавлять и Макса, – заметила Оля.

– Он-то здесь при чем?

– Он нестабилен и агрессивен. Высока вероятность, что именно он напал на меня – и что давно распрощался с кукушечкой. Ты ведь тоже заметил, что во время того разговора с ним творилось нечто странное! Может, он убил Дерека, потом заметил, как мы говорим с Виктором, и нафантазировал, что Виктору что-то известно? Да и потом, кто, кроме психа-нарика, будет убивать человека куском льда?

– Кто угодно с мозгами, – пожал плечами Энлэй. – Исчезающее орудие преступления – мечта многих уголовников.

– Это да, но вот так взять и прошибить человеку грудь куском льда смог бы не каждый. Я сейчас даже не о физической силе говорю, нужно было бить без сомнений… Я не уверена, что даже Чарли пошел бы на такое. Он ведь раньше действовал тихо и аккуратно, такая притаившаяся паскуда… А Макс всегда был с прибабахом.

Энлэй задумался, потом кивнул:

– Да, в чем-то ты права. И мне показалось, что он стал более нервным в последнее время. Но это может быть связано как с убийством Виктора, так и с нападением на тебя.

– Или со всем сразу! Надо выяснить, где эти двое были той ночью, а еще – понять, кто приближался к палате Виктора!

На уровне плана это казалось не таким уж сложным. Но когда дошло до дела, Оля поняла, что ей остро не хватает решимости. Она не могла просто подойти к человеку и обвинить его в серьезном преступлении. Она еще и не понимала, кто за кем следит!

Они с Энлэем разделились, чтобы побольше успеть за остаток дня. Ей выпало наблюдать за Чарли – как за тем, кто хотя бы не бросался на нее открыто. Сначала все шло не так уж плохо, ей казалось, что медбрат занят своими делами и не замечает ее.

А потом он посмотрел на Олю. Посмотрел прямо в глаза, да еще ухмыльнулся так многозначительно… Он словно намеренно давал ей понять: он давно уже ее заметил. В их игре маленькая глупая мышка перепутала себя с кошкой – и поплатиться за это могла очень скоро.

От его взгляда мороз шел по коже, совсем как раньше. Однако такое поведение и подтверждало, что они не зря подозревали Чарли. Не мог простодушный медбрат, образа которого он обычно придерживался, вот так себя вести.

Оле хотелось уйти, но она заставила себя остаться. Просто теперь она внимательно следила, куда они с Чарли движутся. Если ей казалось, что медбрат намеренно заманивает ее в безлюдную часть клиники, она останавливалась. Оля не поддавалась – и он возвращался, без сомнений подтверждая, что его цель она распознала правильно.

Она готовилась отступить, когда Чарли свернул в комнату отдыха для младшего медицинского персонала. Оля увидела достаточно и больше не собиралась таскаться за этим типом без поддержки Энлэя. Но только она направилась к лифту, как ее окликнули:

– Мисс Герасимова, подождите!

Голос был женский и принадлежать Чарли он никак не мог, поэтому Оля не испугалась. Она даже остановилась и обернулась – при том, что ей совершенно не хотелось общаться с обладательницей этого голоса.

Мария появилась из комнаты отдыха и спешила к переводчице. Оля ожидала, что Чарли теперь появится хотя бы на пороге, ведь явно же он сообщил медсестре об Олином присутствии! Но нет, у медбрата хватило ума остаться в стороне.

– Мисс Герасимова, что вы делаете? – строго осведомилась Мария.

– Я много что делаю – боюсь, без уточнения тут не обойтись.

– Вы ведь и сами знаете, что с вами связано слишком много разрушительных событий. При прошлой нашей встрече вы задумывались о воровстве!

– Разве планшет Дерека украден?

– Нет, он на складе, я проверила, – вынуждена была признать медсестра. – Но это потому, что я вас поймала и мистер Лю был там!

– Ну да. А еще потому, что вы пожаловались на меня Обри Тейт, это тоже помогло.

– Вы хотите смутить меня этим? Напрасно. Я была права тогда и права сейчас. Вы человека преследуете! Чем можно объяснить такое?

Похоже, Чарли не сильно напрягался, придумывая обвинение против Оли. Но ему было и не нужно стараться: Мария явно давно искала повод прицепиться к ней.

– Я к лифту шла, вообще-то, – напомнила Оля.

– Вы будете все отрицать? Да, я ожидала такое. Я понимаю, что прямо сейчас я ничего не добьюсь. Но знайте: я буду наблюдать за вами! Я считаю, что в этом заведении делаются очень хорошие дела. Я не позволю вам навредить клинике неблаговидными поступками!

Их дурацкий спор можно было считать завершенным: Мария явно решила ограничиться короткой проповедью. Медсестра уже собиралась уйти, но Оля не позволила ей. Прежде чем Мария сделала хоть шаг в сторону, переводчица перехватила ее за запястье.

– Вы что себе позволяете?! – тут же вспыхнула медсестра.

Отвечать Оля не спешила. Она действовала скорее инстинктивно, она и сама лишь сейчас поняла, что ее насторожило. На тонких запястьях Марии проглядывали красные пятна, особенно яркие на фоне белоснежных рукавов халата. Они остались на обеих руках – на ребре ладони и на самой ладони. Похоже, Мария получила травмы недавно, хотя и успела их обработать. Бинтовать такое бесполезно, особенно медсестре, вот она и не сумела ничего скрыть.

– Это ведь следы обморожения, не так ли? – спросила Оля. – Совсем свежие! Вы их когда получили?

– Не ваше дело!

Ответ был предсказуемый и подошел бы даже человеку, который ни в чем не виноват. Но дело не в самих словах, а в том, как Мария произнесла их. Она явно занервничала, резко дернулась, освобождая руку, и отвела взгляд. Она все еще пыталась изображать злость, но человек, который не сделал ничего плохого, себя так обычно не ведет.

– Вы как будто льда коснулись, – отметила Оля.

– Я упала, если хотите знать!

Не такая уж невероятная версия. Крыльцо клиники и площадку перед ним чистили великолепно, а вот на прогулочных дорожках легко было поскользнуться. Но при таком раскладе Марии нечего было стыдиться, а она покраснела куда заметней, чем раньше, и никак не могла посмотреть Оле в глаза.

Какое странное поведение для святоши… А ведь Мария, если задуматься, крепкая и сильная женщина. Она сумела бы убить Виктора осколком льда!

Но зачем ей это? Она не скрывала, что презирает Дерека – из-за его попытки покончить с собой. Виктор-то тут при чем? Он попал в аварию случайно, он навредил только себе. У Марии не было причин наказывать его, если только…

Если только вся эта история с религиозностью не являлась прикрытием с самого начала. Мария хотела сойти за упрямую морализаторшу, которую никто не заподозрит в сговоре с крупной фармацевтической компанией. И ведь сработало же! Ни Оля, ни Энлэй не включали ее в список подозреваемых.

До этого момента.

Признаваться Мария ни в чем не собиралась. Освободив руку, она просто ушла – но ушла поспешно, чувствовалось, что ей хочется как можно скорее оказаться подальше от Оли.

Это было не просто любопытно, это было важно. Теперь Оля хотела как можно быстрее рассказать обо всем Энлэю. Он уже не раз доставал те данные, о которых она и подумать не могла. Пусть снова напряжется и выяснит, что же случилось с руками Марии. Если она действительно упала, это должно было попасть на видео. А если нет – пусть попробует доказать, что это не она притащила в больницу ледяную глыбу, с помощью которой убили Виктора!

Они с Энлэем не договаривались о встрече, но Оле казалось, что он просто придет к ней. Как же иначе? Поэтому, когда она вышла из лифта и заметила у своей двери мужскую фигуру, Оля была уверена, что это он. Но на зрение Оля не жаловалась: стоило ей сделать пару шагов вперед, как она разглядела, что это не ее временный куратор – и даже не Джона. Возле ее комнаты стоял человек, которому никак не полагалось там быть.

Она знала, кто такой Антон Алексеев. Ее в первый же день представили единственному русскому в совете клиники. Но ни для самого Алексеева, ни для Ольги это ничего не значило: у нее не было причин общаться с начальством такого уровня.

Поэтому она, как ни старалась, не могла понять, что ему понадобилось. В какой-то момент даже захотелось развернуться и трусливо удрать, но это было бы совсем глупо. Да и бессмысленно: клиника чем-то похожа на подводную лодку, отсюда так просто не выберешься.

Так что Ольге оставалось лишь нацепить самое дружелюбное выражение, на какое она была способна, и направиться к Алексееву.

– Антон, здравствуйте. Или мне лучше звать вас мистер Алексеев?

– Можно Антон и по-русски, – позволил он. – Я это, кажется, еще в прошлый раз сказал.

– Не говорили.

– Говорю теперь.

Он был спокоен: что бы ни привело его к комнате Оли, вряд ли он считал это проблемой. Расслабляться Оля все равно не спешила, но страх немного угас.

– Я могу вам чем-то помочь? – уточнила она.

– Не то чтобы помочь, просто составить мне компанию. В клинику прибыл Александр Фразье, вы знали? И он хочет лично познакомиться с вами.

– Я не знала… – растерялась Оля. – И… зачем?

– Решил воспользоваться случаем. Понятно, что прибыл он не ради вас, это предсказуемая реакция на все недавние скандалы. Но раз уж он здесь, он готов лично познакомиться с новыми сотрудниками.

Объяснение было слабоватым, Оля сильно сомневалась, что Фразье действительно лично бегал по этажам и жал руки всем – от главного врача до уборщицы. Скорее всего, свою роль сыграло то, что Оля тоже русская – совсем как погибший Виктор Суворов. Или произошедший с ней несчастный случай. Отказать она в любом случае не могла.

Она напомнила себе, что находится не в каком-нибудь второсортном фильме, где новенькую зовут к начальнику и немедленно насилуют. День был в самом разгаре, камеры наблюдения работали, этот разговор видели другие сотрудники – ничего с ней не случится.

Да и скандальной репутацией Александр Фразье не отличался. Конечно, Оля не знала его лично, но уж в интернете поискать потрудилась. Он не был замешан ни в каких скандалах, свободное время уделял благотворительности, курировал сразу несколько проектов. Его никогда ни в чем не обвиняли и не подозревали.

Единственной темной историей, связанной с ним, стала смерть его дочери. Но там все сложилось скорее печально, а не криминально.

Так что Оля с улыбкой кивнула Алексееву:

– Да, конечно, идемте!

Руководство клиники изначально отвело себе верхние этажи. Несложно было догадаться, что комнаты для почетных гостей располагались под самой крышей. Александр Фразье не жил там постоянно, однако к его приезду апартаменты освободили.

Пока они добирались в апартаменты руководства, Оля пыталась вспомнить все, что читала о владельце клиники еще во время перелета над океаном. Фразье сделал состояние на строительном бизнесе, причем довольно рано. Он еще и удачно женился – приданое супруги увеличило его собственный капитал.

Поговаривали, что только из-за этого он и решился на брак. Однако после того, как жена Фразье умерла, он так и остался одиноким вдовцом, хотя потенциальных невест вокруг хватало, в том числе и богатых. Сам он всегда говорил, что любил только жену, и причин считать иначе не нашлось даже у циничных журналистов.

После брака на воспитании Фразье осталась единственная дочь – Роза. Он девочку обожал, обеспечивал всем, чего ей только хотелось. Она жила в замке, с ней всегда обращались как с принцессой. Никто не сомневался, что Розу Фразье ожидает великолепная жизнь.

Но не сложилось. Она умерла в день своего рождения совсем юной. В интернете писали, что несчастный случай изуродовал ей лицо. Роза, не в силах справиться с этим, покончила с собой, бросившись с лестницы на ледяную скульптуру, установленную в доме в честь праздника.

Оле эта история показалась мутной – если не на уровне способа самоубийства, то на уровне мотивации так точно. В статье было сказано, что Роза погибла в тот же день, когда покалечилась. Не слишком ли быстро она осознала свое потенциальное уродство? Там наверняка было что-то другое… Но в подробности Оля не вдавалась, считая, что ей это не нужно.

Куда важнее было то, что Александр открыл клинику в память о дочери. Он во всех интервью утверждал, что если бы лет пятнадцать назад, когда погибла Роза, существовало место, где можно было восстановить поврежденное лицо, его дочь не совершила бы тот страшный поступок.

Возможно, это было правдой. А может, удачным пиар-ходом. У американцев всякое бывает.

Александр принял их в гостиной. Алексеев не просто проводил Олю, он тоже остался в апартаментах, и от этого стало чуть спокойней. Поздоровавшись, Оля попыталась изучить Фразье так, чтобы ее любопытство не сошло за грубость.

Она знала, что владельцу клиники шестьдесят три года. Но выглядел он лет на десять моложе, явно следил за собой. Спортивная фигура, волосы подкрашены настолько удачно, что определить это можно лишь по его старым фотографиям, на которых была запечатлена седина. На коже легкий загар – то ли искусственный, то ли подаренный каким-нибудь далеким теплым морем. Костюм тоже стильный, наверняка сравнимый по стоимости с новым автомобилем.

Фразье рассказывал журналистам, что в день смерти дочери жизнь для него закончилась и на себя он махнул рукой. Как минимум в этом вопросе он несколько… драматизировал.

До Оли не сразу дошло, что не только она изучала Фразье – он тоже внимательно разглядывал ее, и взгляд был какой-то странный, как будто грустный… Но с чего бы?

– Здравствуйте, Ольга, – наконец сказал он. – Я ведь могу вас так называть?

– Я не против.

– Насколько вы верите тому, что я позвал вас просто из-за традиции знакомиться со всеми своими сотрудниками?

– Не слишком, – признала Оля. – Я читала о том, сколько у вас компаний. Если бы вы знакомились лично с каждым сотрудником, вы бы занимались преимущественно этим, с перерывами на обед и сон. А я еще испытательный срок не прошла.

Алексеев хмыкнул, но комментировать не стал. Оля пока не поворачивалась к нему, она смотрела только на Фразье.

– Вы честны, мне это нравится, – кивнул он. – Присаживайтесь, прошу.

Обстановка в гостиной подходила скорее для неформальных, чем для деловых встреч: диван, несколько кожаных кресел, столик с большим букетом цветов, даже камин. Оля заняла одно из кресел, надеясь, что ее движения не выглядят слишком уж торопливыми. Фразье устроился подальше от нее, словно этим расстоянием надеясь убедить в своих благих намерениях. Алексеев и вовсе плюхнулся на диван, вежливость он собирался сохранять лишь до определенного предела: он почти сразу уставился в смартфон, но постарался не делать это демонстративно.

Значит, ему беседа была не интересна, Фразье просто попросил его присутствовать, надеясь, что в компании соотечественника Оля не будет чувствовать себя слишком скованно. Выбор был сомнительным: человек, который словно только что шагнул из бандитских девяностых, Оле спокойствия не добавлял.

– Как проходит ваша работа здесь? – поинтересовался Фразье.

– Неоднозначно, я бы сказала. С одной стороны, меня все устраивает, мне интересно. С другой – на меня уже жалуются.

– Вот как? Не слышал.

– Мария Брегич, – буркнул Алексеев, не отрываясь от телефона. – За недостаток добрых намерений.

– Она на всех за это жалуется, – отмахнулся хозяин клиники. – Не обращайте внимания. В такие моменты я и сам задаюсь вопросом: зачем нам вообще Мария? Но потом вспоминаю, что наша уважаемая мисс Брегич разве что мертвых поднимать не умеет. Потерпите, прошу, она безвредна.

– Не я на нее жалуюсь, а наоборот, – напомнила Оля.

– А она тем более потерпит. Ну и, конечно, вы получите компенсацию вот за это. – Фразье кивнул на загипсованную руку собеседницы. – Мне очень жаль, что так произошло. Надеюсь, это не помешает вам продолжить работу?

– Нет, все замечательно, спасибо… Но вы так и не сказали, зачем пригласили меня.

Теперь уже и Фразье достал смартфон. В какой-то безумный момент Оле показалось, что сейчас они с Алексеевым начнут переписываться, напрочь игнорируя ее. Но нет, хозяин клиники открыл на телефоне фотографию и развернул экран к гостье.

На мониторе Оля увидела… себя. Точнее, на миг ей показалось, что это ее фото. Потом наваждение прошло, и она сообразила, что девушка на снимке чуть ли не в два раза младше.

А еще поняла, кто это такая. Читая статьи про Фразье, Оля видела фотографии его дочери. Она уже заметила, что Роза была чем-то на нее похожа. Однако журналисты использовали в основном одни и те же снимки, и там сходство было не таким разительным. Оле и в голову не могло прийти, что это вдруг будет иметь значение!

– Это моя дочь, Розита, – тихо сказал Фразье.

– Да, я… я знаю. Мне очень жаль.

– Если бы она осталась в живых, она бы выглядела так, как вы сейчас.

Это было не совсем правдой. Оля знала, что дочь Фразье была младше нее на семь лет. Так что Роза, даже оставшись в живых, выглядела бы немного иначе… Или нет. Оле нравилось думать, что она смотрится моложе своих лет – но все предпочитают думать про себя так.

– Это главная причина, по которой мне хотелось поговорить с вами, – добавил хозяин клиники. – Надеюсь, это вас не пугает – странные капризы сентиментального старикашки! Просто мне вдруг стало любопытно, какой бы она выросла…

– Все в порядке. Я просто надеюсь, что наняли вы меня не из-за этого.

– На работу вас нанял я и после изучения резюме, – бросил Алексеев. – Александр увидел вас впервые уже после приезда сюда.

– Прошу прощения, если бестактно прозвучало…

– Нормально прозвучало, – отмахнулся Фразье. – Просто Антон сейчас в плохом настроении, которое он пытается выместить на других.

– И у моего плохого настроения есть чертовски важная причина! Нет, ты только посмотри на это, я тебе ссылку сейчас скину!

– Лучше говори как есть, – позволил Александр. – Было бы бестактно игнорировать нашу гостью.

– Как есть? Да пожалуйста: нас кто-то сдал!

Скорее всего, Алексеев хотел дождаться, пока сентиментальная пятиминутка закончится и Оля уйдет. Но теперь Фразье сам задал вопрос, а его партнер был слишком возмущен, чтобы сдерживаться.

Любые новости о клинике тщательно фильтровались ее руководством. Даже блогерам вроде Наташи было разрешено размещать в сети далеко не все. И уж точно никто не должен был радовать журналистов подробностями произошедших здесь преступлений! Но кто-то все-таки решил разоткровенничаться, и теперь сразу несколько крупных новостных порталов рассказывали и об убийстве Виктора, и о странной гибели Дерека, и даже о нападении на «одну из сотрудниц» – имя Оли там не называлось.

– Это не я, – сразу объявила переводчица. – Можете хоть компьютер мой проверить, хоть на детектор лжи меня посадить. Я тут ни при чем.

Фразье, вмиг растерявший ностальгическое настроение, отвлеченно кивнул. Он как будто забыл о том, что Оля в комнате, он был настроен лишь решить проблему.

– Все сделано слишком грамотно, – заметил он. – А посторонних в клинике не было. Похоже, «крот» был тут с самого начала…

– Да, утечки случались и раньше, – задумался Алексеев. – Но не такие значимые! Смотри, эти крысы даже фото палаты Виктора добыли!

– Раньше и настолько значимых событий здесь не было… Перешли мне записи видео с камер наблюдения возле палаты. Посмотрим, кто там что фотографировал, и по ракурсу определим, кто сделал именно этот кадр… Ольга, я прошу прощения, но вы не могли бы нас покинуть?

Оля с готовностью кивнула. Она бы ушла и раньше, ей просто не хотелось, чтобы получилось похоже на бегство.

Теперь же она выполняла просьбу хозяина клиники и медлить не стала. Оля надеялась, что хотя бы уйти получится без происшествий, да не срослось. В дверях она столкнулась с незнакомым мужчиной – видимо, из свиты Фразье, прибывшей вместе с ним в клинику.

Мужчина будто не заметил Олю. То ли принял за обслугу, то ли решил, что любая гостья, оказавшаяся здесь, достойна доверия. Он с ходу выпалил:

– Мистер Фразье, у нас беда! Пропал еще один пациент!

– Что, опять кого-то грохнули? – простонал Алексеев.

– Нет, на этот раз все по-другому, – отчитался ассистент. – Но пациента все-таки нет…

Глава 13
Натан Тилли

Джона теперь уже не сомневался: кто-то хочет уничтожить клинику. Все остальное – смерти, исчезновения, слитые новости – было лишь инструментами, цель очевидна. Кто? Да какая разница! Конкуренты или враги Фразье, вариантов может быть много…

Для Джоны куда важнее оказалось то, что кто-то поставил под угрозу важный для него проект и жизни его пациентов. Только он успевал поверить, что ситуация более-менее стабилизировалась, как происходило нечто подобное. Это лишало сил, убеждало, что судьба клиники уже предрешена, дергаться нет смысла.

Однако Джона Нивс сдаваться не привык. Он не сомневался: ликвидация клиники – серьезная операция, за которой стоит несколько человек. Следовательно, на пациентов нападал один, а новости слил другой… И Джона догадывался, кто это мог быть.

Обозначить подозреваемого оказалось не так уж сложно: у этого человека должен быть доступ даже к секретной информации и страстное желание подзаработать. Второе не менее важно, чем первое, и именно этот пункт наверняка смутил бы настоящих следователей.

Потому что со стороны казалось: ни у кого из персонала нет ни единой причины продаваться. Александр Фразье предвидел, что кого-то из его людей попытаются перекупить, и назначил своим сотрудникам такую зарплату, о которой в США могли только мечтать. Очень прилично здесь получали даже санитарки, а уж хирурги и вовсе должны были благодарить хозяина клиники дважды в день.

Так что никто бы не заподозрил, что новости журналистам слил хирург, – кроме Джоны. Потому что Джона знал куда больше, чем мог рассказать отдел кадров.

Сейчас в клинике царила суета… Опять. Да и как иначе, если пропал уже третий пациент за пару недель?

Когда Макса Данлэпа не обнаружили в его комнате, забеспокоились сразу. Раньше еще решили бы, что он просто где-то бродит, водилась за ним такая привычка. Однако после истории с Дереком охрана должна была узнать наверняка.

Видео с камер наблюдения немного успокоило персонал. Макс ушел сам, добровольно, он не выглядел запуганным или угнетенным. Он отправился на прогулку, это не было запрещено. Вопрос в том, почему он не вернулся? Отследить его удалось только до площадки перед больницей. Дальше он направился в сторону хозяйственных построек… а еще – крематория. Но это сочли простым совпадением.

Теперь Макса искали повсюду. И в больнице, если он каким-то чудом умудрился вернуться, минуя охрану, и в лесу. Поиски не были такими масштабными, как при исчезновении Дерека. Скорее, их пытались выдать чуть ли не за внезапную всеобщую прогулку, чтобы любитель пообщаться с журналистами не мог сделать парочку новых эффектных кадров.

Джона на сей раз остался в клинике; он сразу заявил, что на мороз больше не потащится – у него после такого руки болят. Настаивать не стали, им сейчас не выгодно было терять хороших хирургов. Его лишь попросили поискать Макса в клинике, и он делал вид, что этим и занят.

На самом же деле он ждал возможности остаться кое с кем наедине. Дождался, конечно: Уолтер Монтгомери тоже не собирался утруждаться из-за пациента, который ему даже не нравился. Старый хирург прошелся по этажу с озабоченным видом, спросил о Максе медсестер, которые, конечно же, ничего не знали. Посчитав свой долг выполненным, Монтгомери устроился у окна своего кабинета с газетой и чашкой кофе – бумажную прессу в клинику доставляли специально для него: он предпочитал как можно реже смотреть в монитор.

Джона вошел в кабинет без спроса и закрыл за собой дверь. Он знал, что на этаже сейчас никого нет, их разговор вряд ли подслушают, но все же хотел подстраховаться. Монтгомери бросил на него удивленный взгляд, улыбнулся, по привычке попытавшись изобразить добродушного старика, но Джона не сомневался: он насторожен.

– Они хотя бы нормально заплатили? – холодно осведомился Джона.

– Прости, не понял… Ты о чем, вообще?

– Журналисты. Они хорошо заплатили за эксклюзив?

– Джона, друг мой, какая неудачная шутка! – рассмеялся Монтгомери. – И только этим она забавна! Ты действительно считаешь, что я слил информацию журналистам?

– Я не считаю, я знаю наверняка.

– Вот так поворот… Как это?

– Один из порталов опубликовал снимок тела Виктора Суворова прямо перед вскрытием, – пояснил Джона. – Такой кадр могли сделать только я или ты.

– Или санитары.

– Нет. У младшего медицинского персонала в последнее время перед работой изымают смартфоны. Я или ты.

– Почему не ты? – спросил Монтгомери. Он больше не улыбался.

– Потому что я знаю, что не делал этого.

– Так себе аргумент!

– А мы пока и не в суде, это разговор между нами.

– Которого не будет. Даже если бы я вдруг это сделал… я не делал, конечно же, но – вдруг! Если бы я это сделал, значение имел бы только суд. А суд бы как раз счел, что виновен ты.

– Даже так?

– Ну а как? – развел руками Монтгомери. – У кого из нас выше зарплата – у меня или у тебя?

– Да, ценный аргумент, – невозмутимо кивнул Джона.

Если эта невозмутимость и задела Монтгомери, виду старый хирург не подал, он продолжил:

– У кого лучше репутация?

– А вот это не засчитано, у меня с репутацией тоже проблем нет.

– Быть может, тебя тоже пригласил сюда личным звонком Александр Фразье?

– И вот это твое главное прикрытие: то, что ты дружишь с владельцем клиники. Ты бы, конечно, не предал его ни за какие деньги! Но твое главное преимущество одновременно и главная уязвимость. Уверен, Фразье прекрасно известно про Натана.

Джона знал, что этот удар достигнет цели, и не прогадал. Монтгомери нервно сглотнул, уставился на собеседника так, будто тот ему оплеуху отвесил. Старому хирургу наверняка хотелось ответить быстро, резко и уверенно.

А не получалось. Потому что Натан существовал – как темное пятно на белоснежной репутации, как тень смерча, при появлении которой на горизонте лучше как можно скорее искать укрытие.

Дети ведь не всегда становятся гордостью родителей. Сложно сказать, от чего это зависит. Иногда все катится непонятно куда как раз из-за родителей: они пытаются слепить из следующего поколения то, чем никогда не были сами. Однако супруги Монтгомери многого добились, они хотели бы просто подтянуть наследников на свой уровень, этого оказалось бы достаточно.

Кое-что у них получилось. Насколько было известно Джоне, старшие сыновья Уолтера пошли по стопам отца, они сами уже занимали солидные должности в крупных клиниках. Ну и был, конечно, Натан. Младшенький. Избалованный. Бесполезный настолько, что Уолтер даже уговорил его сменить фамилию, лишь бы не позорил семью.

Натан был игроманом со стажем. Казино он начал посещать еще в студенчестве, но тогда это никого особо не насторожило. Его развлечения сочли обычными капризами молодого человека, который хочет взять от жизни как можно больше. Пожалуй, только тогда и был шанс его остановить, но никто по-настоящему не пытался.

Первым тревожным звоночком стало исключение из колледжа за прогулы. Уолтер устроил младшему сыну выговор, сократил финансирование, но в новое учебное заведение все же устроил. Да, не такое престижное, однако предполагающее и неплохой диплом, и дальнейшее образование в более солидном учреждении.

Натан не задержался и там. Учиться ему не нравилось, работать – тем более. Все это казалось таким скучным и унылым на фоне калейдоскопа эмоций, которые он испытывал в стенах казино! Он решил, что развлекаться куда приятней, чем строить взрослую жизнь.

Во время визитов в казино он связался с работавшей там стриптизершей и быстренько стал отцом двух детей, подарив родителям внуков намного раньше, чем его старшие братья, подходившие к семейной жизни куда осторожней. Проблем у супругов Монтгомери стало больше, решения не было и в далекой перспективе.

С годами становилось только хуже. Натан регулярно проигрывался, влезая в крупные долги. Сам он давно уже не зарабатывал, но кредиторы прекрасно знали, чей он сын, и вовсю пользовались этим. Однажды Уолтер попробовал не платить – когда сумма стала совсем уж пугающей. Вскоре Натану сломали обе ноги, а один из внуков пропал на неделю. Мальчика вернули невредимым, но теперь он рыдал каждую ночь. Снова говорить десятилетний ребенок начал только после долгой работы с психологом, и даже тогда он не рассказал, что именно с ним случилось.

Больше Монтгомери предъявленные ему счета не выкидывал. Его старшие сыновья давно отказались от непутевого родственника, даже жена общалась с сыном редко и холодно. Уолтер тоже злился, ругался и угрожал. Натану было плевать. Он знал, что отец его любит и снова даст денег. Все остальное, включая собственных детей, его не интересовало.

Уолтер тщательно скрывал этот позор, но определенные слухи в медицинском мире все же поползли. Джона просто проверил их – и выяснил немало интересного.

– Зарплата у тебя действительно роскошная, – заявил он. – Тебе одному такой хватило бы на десять жизней… А ведь о тебе одном вроде как и идет речь: никто из твоих родственников в помощи не нуждается! Никто по фамилии Монтгомери. Но есть еще Натан Тилли, которому внезапно могла понадобиться сумма, которой нет даже у тебя.

– Да, такое возможно, – наконец заставил себя заговорить Монтгомери. – Но разве не логичней мне открыто попросить эту сумму у Александра? Он знал, что я верну, он бы мне одолжил!

– Может, и так. А может, ужаснулся бы глубине той ямы, в которую тебя в очередной раз столкнул сынок. Он бы уволил тебя из клиники, чтобы ты не провернул того… что в итоге провернул. Смотри, как забавно получается!

Монтгомери отставил на подоконник чашку с остывшим кофе. Старый хирург уставился на Джону так, будто надеялся взглядом обратить в пыль – и решить все проблемы сразу. Напрасно, конечно. Многие порадовались бы, если бы этот метод хоть раз сработал, но так просто решения не даются.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил он. И в этот момент блистательный Уолтер Монтгомери выглядел намного старше своего истинного возраста. Как будто ту беззаботность, которой всю жизнь наслаждался Натан, младший сын черпал напрямую из отца. – Признания? Разоблачения? Торжественного ухода на пенсию?

– Мелкая месть, которая не доставит мне никакого удовольствия, – поморщился Джона. – Ты знаешь, что интересует меня в первую очередь: моя работа. Мне нужно, чтобы ты мне больше не мешал. Никаких больше сливов, никаких скандальных новостей, ни за какие деньги!

– Далеко не все из появившегося в новостях слил я.

– А это второй момент, про который ты мне расскажешь. Я даже не сомневаюсь, что ты не стал бы звонить журналистам или писать им прочувствованные письма. Отдел безопасности за таким внимательно следит, а заметать компьютерные следы ты не умеешь. У тебя наверняка есть связной – здесь, на территории клиники, – которому ты рассказывал о случившемся и передавал фото по внутренней сети. Я хочу знать, кто это.

Уолтер зачем-то метнул в него очередной ненавидящий взгляд, однако молчать не стал. Он назвал имя. Оно удивило. Джона прекрасно знал, о ком речь, однако никогда не заподозрил бы в этом человеке журналиста. Впрочем, какая разница? Хороший журналист на таком задании и должен оставаться незаметным.

Проблему можно было считать решенной, и Джона направился к выходу, когда Монтгомери бросил ему вслед:

– Надеюсь, ты понимаешь, во что ввязался!

Прозвучало это как-то странно, слишком мрачно… Но Джона решил не начинать новый спор. Он предпочел думать, что это последняя попытка старого хирурга сохранить хоть какую-то гордость.

Макса Данлэпа по-прежнему не могли отыскать, и присоединяться к поискам Джона не собирался. Этого пациента он считал лишним в клинике: если не вернется, сгинет в снегах – то и ладно. Куда большее значение для хирурга имело то, что на завтрашнее утро была назначена следующая операция Эмми. Чуть раньше, чем он запрашивал, но такие моменты определялись не только его желаниями, другими факторами тоже – доступностью операционной, оборудования, возможностью собрать необходимую бригаду.

Он не стал отказываться, просто предупредил Эмми и направился к себе. Перед операциями Джона предпочитал полноценный отдых и минимум общения. Но кое-кто, похоже, решил этому помешать: в коридоре он столкнулся с Ольгой.

Они не общались с того самого дня… Воспоминания о ней до сих пор приносили горечь, которая лишь усиливалась, когда Джона видел девушку в компании китайца. Это не было болью разбитого сердца, скорее, обидой – будто ты отстоял многочасовую очередь, а столь желанный товар выкупил тот, кто стоял прямо перед тобой.

Так что Джона предпочитал держаться от Ольги подальше, и раньше у него получалось. Но ведь раньше и она не перекрывала ему дорогу!

– Привет, – нервно улыбнулась Ольга. – Есть минутка?

– Нет. – Джона даже не собирался изображать вежливость.

– Слушай, я понимаю, почему ты обижен… Точнее, не понимаю, но уже смирилась с этим. Я бы не стала беспокоить тебя, если бы речь шла только обо мне…

– А о ком же она тогда идет? О твоем очень близком друге?

Джона понимал, что это мелочно и по-детски, но не сдержался. Ольга его выпад легко проигнорировала.

– Обо всех, кто находится в клинике. Ты и сам понимаешь, что творится нечто странное! Чтобы разобраться в этом, нужен доступ к медицинским файлам, и ты…

– Нет, – прервал ее Джона. – Не нужно разбираться в этом – не тебе так точно.

Она была права в том, что ситуация в клинике рисковала выйти из-под контроля. Но больше ни в чем, и Джону безумно раздражало то, что она и китаец вообще в это полезли. Они не так уж важны для больницы, они вообще чужие в этой стране… Разве они не понимают, что могут сделать только хуже?

Очевидно, не понимают. Ольга не только не прислушалась к голосу разума, она еще и позволила себе возмущение.

– Ты ведь знаешь, что Макса еще не нашли? Значит, усилий, которые уже предпринимаются, недостаточно!

– Завязывай, Ольга, – велел Джона. – Я терпеть не могу подавать жалобы на сотрудников, но ты знаешь – я могу.

– И тебе все равно, что люди пострадают? Из-за тебя!

– Это что, угроза?

– Да пошел ты…

Но ушла как раз она, развернулась и направилась прочь. Вот и связывайся с этими русскими… В ее тоне определенно было что-то угрожающее, то, чего Джона раньше не замечал. Но, поразмыслив, хирург решил, что Ольга при всем желании ничего не сумеет ему сделать.

Жаловаться на нее он тоже не спешил, ведь жалобы – ресурс, с которым нужно обращаться осторожно. Будешь слишком часто бегать к начальству – сам с работой попрощаешься. Поэтому Джона позволил себе на время отпустить ситуацию, выжидая, что будет дальше.

Ничего особенного не произошло. Ольга не стала опускаться даже до мелких гадостей вроде распускания сплетен о нем в больнице. Она больше не путалась у него под ногами, ну а утром Джона и вовсе приступил к работе намного раньше, чем переводчики.

Самые сложные операции он всегда назначал на ранний час. Джона давно уже заметил, что так ему работается лучше: мысли ясные, движения четкие. Это по выходным он просыпался медленно и жаловался, что не выспался. Когда предстояла операция, в нем будто новый источник энергии открывался. Пока все шло как надо, он был уверен, что проблем не будет.

Он вошел в операционную после того, как анестезиолог ввел Эмми в наркоз. Сама пациентка не раз просила его ограничиться местным обезболиванием, общий наркоз она не любила – побаивалась. Однако Джона, при всей симпатии к Эмми, удовлетворить ее просьбу никак не мог.

Дело было даже не в том, что местного обезболивающего могло оказаться недостаточно. Просто сама операция, которую проводил Джона, была пусть и малоинвазивной, но требующей максимальной, ювелирной даже точности. Одно резкое движение со стороны пациентки – и последствия могли оказаться чудовищными. Поэтому Эмми и сегодня предстояло несколько часов провести неподвижно.

Надрезы как таковые Джона не делал, это свело бы на нет всю суть эксперимента. Он вводил под кожу тонкие инструменты, наблюдал за процессом через камеру. Он наращивал протез по миллиметру, прижигал, следил за тем, чтобы общая картина, спроектированная им на компьютере, оставалась верной.

Он очень волновался при первой процедуре. Он ведь не знал, как организм Эмми отреагирует на лечение! Но тогда все прошло нормально. На второй операции волнение вернулось, пусть и заметно ослабевшее. В тот день тоже все закончилось хорошо. Сегодняшняя операция была одной из многих, движения стали отработанными, картинка на экране – привычной. Не было никаких оснований для проблем…

Но проблемы, как известно, и не требуют оснований.

Вместо аккуратного разреза, на который рассчитывал Джона – и который всегда получал! – лазер создал кровавую рану с обожженными краями. Так не должно было случиться, но опытный хирург отреагировал мгновенно: прекратил работу.

Точнее, попытался прекратить. Лазер отключился, но из трубки, уже введенной под кожу, полился полимер. И не той ничтожной дозой, которую всегда задавал Джона, а совершенно не подходящим для такой ситуации потоком. Туда, где ткани уже были травмированы. Все это грозило катастрофой, о которой хирург пока боялся даже думать.

– Аварийное отключение, быстро! – скомандовал он.

Джона знал, что не исправит случившееся мгновенно. Сейчас он был сосредоточен лишь на одном: уменьшить ущерб, сохранить Эмми здоровье… Да, ничего подобного на операциях раньше не случалось. Но ведь готовилась команда ко всякому! Джона лично организовывал обучение, объяснял, что нужно делать в экстремальных ситуациях.

На подготовке все шло хорошо, а теперь его ассистенты будто окаменели. Они ни с чем не справлялись, и Джоне пришлось действовать самому. Он вывел инструменты, повредив кожу куда сильнее, чем хотел бы, бросился к компьютеру – и все-таки отключил систему.

Но было уже поздно. Из разорванной кожи струилась кровь, на том месте, где предполагался аккуратный, тончайший протез, бугрилось нечто непонятное. Полимер сам не рассосется, придется вырезать, однако это будет потом. Пока Джоне нужно было остановить кровь и убедиться, что жизнь пациентки вне опасности.

Все вокруг закрутилось, время будто перестало существовать. Сначала Джона действовал сам. Потом рядом откуда-то появилась Танг Сун-Ми – ее, должно быть, позвали ассистенты. Самое нужное они сделать не смогли, а пожаловаться успели! Сейчас даже это было не важно, Джона готов был принять любую помощь, он действительно не хотел вредить Эмми.

Потом ее увезли, а он остался в операционной один. Джона устало опустился на забрызганный кровью пол. Он понятия не имел, сколько времени прошло, что будет дальше, чем эта катастрофа обернется для него и Эмми.

Зато он начал понимать кое-что другое: это не могло быть несчастным случаем. Даже если оборудование забыли проверить перед операцией, что само по себе недопустимо, никакая случайная поломка не привела бы к таким результатам. Джона был единственным, кто пользовался этими устройствами, на прошлой операции все прошло замечательно. А теперь…

Кто-то изменил настройки и сломал оборудование. Кто-то, кто хотел навредить Эмми – или ее хирургу. Но у девушки врагов не было, тогда как Джоне совсем недавно угрожали двое: Монтгомери и та русская девица.

Один из них сломал оборудование, иначе и быть не может. И виновный должен ответить.

Глава 14
Джиа Бергер

О причинах побега Макса почти не говорили, это оказалось и не нужно. Вскоре после его исчезновения обнаружилась недостача на складе: кто-то добрался до наркотиков. Хотя понятно кто! Бывших наркоманов не бывает…

Но даже при таком раскладе события развивались слишком уж странно. Макс даже трезвым был не совсем адекватен. Теперь же предполагалось, что он под кайфом сумел удрать из клиники, не оставив следов. Разве не должны были они найти в лесу его замерзший труп, как это произошло с Дереком? Именно такого исхода и ожидала Оля.

Однако закончился день, миновала ночь, а о судьбе Макса по-прежнему не поступало никаких вестей. Картина упорно не складывалась: Макс явно был элементом той сложной истории, которая разворачивалась сейчас в клинике Святой Розы, но непонятно каким.

Чтобы не вызвать новый скандал и не пугать оставшихся пациентов, поиски велись небольшими группами. Большинству персонала было велено выполнять свои непосредственные обязанности. К охранникам, разыскивающим пропавшего пациента, разрешалось присоединяться исключительно в свободное время.

Сначала Оля еще пыталась что-то делать: осматривала клинику, отправлялась в лес. Но она очень быстро поняла, что от нее толку не будет. Если она действительно хотела принести пользу, следовало вернуться к расследованию.

Для этого она и поднялась в свою комнату: еще раз просмотреть все материалы, сохраненные на компьютере. Энлэй пока был занят – его вызвали переводить, а без него Оля никуда соваться не собиралась. Дождаться своего временного напарника она хотела в безопасности надежно запертого замка.

Однако чувство тревоги появилось почти сразу. Сначала Оля не поняла, откуда оно взялось – ведь она оказалась на своей территории и повода для беспокойства не было. Она даже решила было, что нервы окончательно расшатались, однако все равно заставила себя осмотреться по сторонам.

Одна из полок комода была закрыта не до конца. Вроде как мелочь, совсем крохотная щель. Да кто угодно бы решил, что это сама хозяйка комнаты, собираясь в утреннем полумраке, просто не задвинула полку! Ну, была чуть-чуть небрежна, подумаешь…

Но Оля даже допускать такой вариант не собиралась. Во-первых, она из комода ничего утром не брала, это она помнила точно. Во-вторых, всегда терпеть не могла приоткрытые дверцы шкафа и не до конца задвинутые полки. Страх был иррациональным, немного глупым, но Оля не считала его достаточной проблемой, чтобы еще и бороться с ним.

Теперь страх даже помог, подсказал, что в комнате кто-то был. Оля начала изучать спальню внимательней и с каждой минутой находила все больше подтверждений своей теории. Ноутбук немного сдвинут. Вещи в шкафу висят не так, как она оставила. Как будто тут горничная порядок наводила… Однако горничных в больнице не было, это Оле сказали в первый же день, следить за чистотой в своих временных жилищах сотрудникам приходилось самостоятельно.

Кто-то побывал здесь, пока она искала Макса. Хотелось отрицать это, искать другое объяснение, но Оля запретила себе: так она лишь потратила бы время. Нужно было разобраться, кто провел обыск… и зачем.

Она мало кому рассказывала о своем расследовании. Да она скрывала это! Получается, скрывала не так уж хорошо… От того, что кто-то совсем недавно был здесь, становилось одновременно жутко и противно. Посторонние люди копались в ее вещах, может, что-то забрали – или подкинули ей… А что случилось бы, если бы она вошла в момент обыска? Очередное мертвое тело в клинике?

Оля постаралась отвлечься от этого, чтобы не поддаваться панике, подумать о том, что могли найти неизвестные. Да ничего! Среди ее вещей никаких записей не было, а информацию на компьютере она защитила паролем. Оля не льстила себе, знала, что такую защиту наверняка не слишком сложно вскрыть. Но успели бы это сделать? Она отсутствовала совсем недолго!

Девушка сосредоточилась на своих мыслях, упустила момент, когда в коридоре зазвучали шаги, поэтому стук в дверь стал для нее полной неожиданностью. Первая мысль оказалась безрадостной: ее убьют, совершенно точно убьют! Ее комнату обыскали, поняли, что никакой подстраховки у нее нет, теперь от нее избавятся! Но даже через завесу страха Оля сообразила, что убийцы вряд ли явились бы за ней вот так, в разгар дня, да и не стали бы яростно барабанить в дверь, чтобы уж точно все соседи услышали.

Так что она заставила себя подойти к двери и ответить:

– Кто?..

– Открывай давай! – велел Джона. – И побыстрее!

Его она точно не ожидала. Оля сама пыталась подойти к нему вчера, просила о помощи. Однако Джона был настроен решительно, он дал понять, что на него рассчитывать не приходится. Поэтому Оля никак не ожидала застать его возле своей комнаты.

Но дверь она все равно открыла – потому что ей было любопытно и потому что одной сейчас стало особенно тоскливо.

Впрочем, защитник из Джоны получился отвратительный. Ворвавшись в комнату, он оттолкнул Олю с такой силой, что она не удержалась на ногах и лишь чудом приземлилась на кресло, а не на пол. Гость же, воспользовавшись паузой, выглянул в коридор и закрыл дверь. От этого должно было стать лишь страшнее, но Оля почувствовала растущую злость.

– Какого черта ты творишь?!

– Могу спросить у тебя то же самое, – отозвался Джона, и голос его в этот момент был холоднее льда за окном. – Ты хоть какие-то границы видишь? Хотела отомстить мне – на мне бы и сосредоточилась! Какого хрена ты втянула в это Эмми?!

Вот теперь Оля по-настоящему растерялась. Он видела, что Джона не лжет и даже ни в чем не сомневается. Он искренне верил, что она каким-то образом навредила его пациентке.

А она эту Эмми в глаза не видела, знала только с его слов! Оля выпрямилась в кресле, однако подняться не попыталась. Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, стараясь успокоить отчаянно бьющееся сердце, и только после этого заговорила:

– Веришь ты мне или нет, я ничего не делала. Я даже не знаю, что случилось с Эмми.

– Вся больница уже знает!

– Значит, вся, кроме меня. Я только что пришла сюда, про Эмми я ничего не знаю. Ты можешь или рассказать мне, или продолжить обвинять, но тогда мы с тобой далеко не продвинемся.

Он все еще злился на нее, Оля прекрасно видела это. Ему хотелось вновь обвинить ее и на этот раз получить признание. Однако Джона был достаточно умен, чтобы понять: это путь в никуда. У него было немало недостатков, Оля знала, но о своих пациентах он искренне переживал. Он опустился прямо на ковер, скрестив под собой ноги по-турецки. Оля не стала указывать на тот очевидный факт, что в комнате есть еще одно кресло, она просто ждала.

– Сегодня Эмми увезли в другую больницу по требованию родственников, – тихо сказал он. – А меня отстранили от врачебной практики на то время, пока ведется разбирательство.

Он объяснил ей, что именно произошло утром. Всех деталей Оля не поняла, о подобных операциях она раньше даже не слышала. Но суть она уловила: Эмми получила несколько глубоких порезов в и без того травмированной зоне, а еще – бесформенный комок полимера, приварившийся к костям.

– Жизни это не угрожает, – пояснил Джона, устало прикрыв глаза. – Но серьезно бьет по тому прогрессу, которого мы добились… Да почти сводит его на нет! Ее родня в бешенстве, мне вряд ли позволят продолжить… А это тот случай, когда частичного успеха не существует: всё или ничего.

– Я тебе действительно сочувствую, даже если ты мне не веришь. Но при чем тут я? Меня возле операционной и близко не было!

– Тебе и не нужно было там находиться, достаточно испортить инструменты накануне!

– Обидно, – вздохнула Оля. – А теперь, пожалуйста, включи мозг и пересчитай факты. Раз – я не знала, как ты лечишь Эмми. Два – я не знала, кто такая Эмми. Три – я вообще без понятия, как работают твои сломавшиеся инструменты. Четыре – меня никто не предупредил, что сегодня будет операция. И, наконец, номер пять, самый важный: на этот раз камеры не отключались. А они на этаже операционных повсюду! Неужели ты не додумался изучить записи до того, как устраивать мне головомойку?!

– Гениально, – невесело усмехнулся Джона. – Но я оказался чуть умнее: я изучил записи.

– И что?

– И ничего! Они показывают, что к инструментам вообще никто не приближался, все сломалось без постороннего вмешательства. А так не может быть даже с точки зрения теории вероятности!

– Зато может быть так, что записи подменили… Опять же, слишком много коварства для меня!

– Больше некому, – отрезал Джона. – Изначально было двое подозреваемых: ты и Монтгомери. Но старика я уже проверил, у него алиби.

– Как я вообще в список подозреваемых попала?

– Разве ты не хотела отомстить мне за то, что я тебе не помог?

Оля удивленно моргнула, ожидая хоть какого-то продолжения. Он ведь не мог всерьез относиться к ситуации… вот так, правда? Но нет, Джона не сводил с нее напряженного взгляда, он вполне допускал реальность того бреда, который только что произнес.

– Так, давай проясним… Ты отказался помогать мне в поиске того, кто вредит пациентам, и за это я решила наказать тебя, навредив пациентке. Нормальная версия? Нигде не жмет?

– Женская мстительность не знает логики!

– Вот даже не начинай! – возмутилась Оля. – Это сексизм – и твоей пациентке это точно не поможет.

– А что поможет? Я ведь говорил: людей, желающих навредить мне, было всего двое!

– Я тебя не очень хорошо знаю, но уже рискну предположить, что таких людей гораздо больше. А если все-таки не зацикливаться на тебе, был ли кто-то, кто мог желать зла ей?

Джона задумался – уже это радовало. Оля была не в восторге от его стремления обвинить ее во всех бедах мира. Больше всего ей хотелось выставить его вон и не видеть – в ближайшее время, а лучше никогда.

Но она понимала, что не бывает таких совпадений: случившееся с Эмми идеально дополняет цепочку страшных событий, произошедших в клинике. Осталось только понять, как это связано… Оля о возможных вариантах даже не догадывалась, а вот Джона неожиданно определил:

– Вероятно, она была свидетельницей… по делу Суворова.

– Она что-то видела? – насторожилась Оля. – И ты молчал?!

Желание выставить его сменилось желанием дать ему по башке, да посильнее. Он ведь знал, что в клинике творится неладное! Знал, что Оля ведет расследование! А даже если ему на это плевать, мог бы хоть полиции рассказать… Возможно, он это и сделал, но Оля сильно сомневалась.

– Ничего она не видела, – возразил Джона. – Эмми слепая. Но той ночью она слышала движение и сказала, что человек, проходивший мимо ее двери, не покинул этаж. Если она права, с Суворовым расправился кто-то из других пациентов или персонала. Только это ни на кого по-настоящему не указывает, она понятия не имела, кто это был!

– Так ведь ее и не убили, – напомнила Оля. – Ее просто убрали из клиники, чтобы она, может, по звуку шагов кого-нибудь не узнала… Теперь ты мне веришь? Веришь, что здесь творится нечто странное?

С ответом Джона не спешил, но он хотя бы перестал злиться. Он выдержал паузу – намеренно длинную, чтобы избежать ответов на неприятные вопросы. Но Оля готова была простить это, потому что он поинтересовался:

– Так чего ты хочешь от меня? Вчера ты ко мне приставала… Теперь, как видишь, свободного времени у меня стало больше!

– Но теперь у меня и запросы выросли! Нам нужно понять, как связаны смерти Виктора и Дерека. Мы с Энлэем считаем, что все дело в препарате, который на них испытывали. Ты можешь получить сведения о нем? Это то, с чем я подходила вчера. А вот и бонус: нужно понять, что творится с камерами. То, как ушел Макс, как испортили твою аппаратуру… Это указывает на высокий уровень доступа к системе наблюдения. Для нас это проблема.

– Я ничего не обещаю, но я хотя бы попытаюсь, – сдался Джона. – Будь на связи.

– Куда уж я денусь…

Может, и следовало рассказать ему об обыске, а она не стала. Оля только теперь сообразила: у нее не было никаких доказательств, что Джона говорил ей правду с самого начала. Возможно, это он порылся в ее вещах, ничего не нашел и вознамерился выудить из нее сведения обманом. Но если совсем уж никому не доверять, можно и с ума сойти. Поэтому Оля решила довериться хирургу хотя бы отчасти. При этом покидать комнату в одиночестве она теперь точно не собиралась.

Энлэй пришел вовремя – постучал в дверь тихо, как обычно. Поэтому Оля и открыла сразу, даже не интересуясь, кто находится по ту сторону. Она все-таки никак не могла привыкнуть к тому, что жизнь внезапно перестала быть обычной…

В коридоре стоял не Энлэй. Если бы это был тот самый преступник, который избавился от пациентов, Оля оказалась бы беззащитна. На ее удачу, гость оказался безобидным, хотя и пугающим по-своему. Остаться спокойной не получилось, она лишь надеялась, что в полумраке гостья не разглядит, что она вздрогнула.

Естественно, разглядела.

– Ори, не стесняйся, что уж там, – позволила Наташа.

– Прости, пожалуйста, я… Я просто не ожидала…

– Ничего страшного, говорю же. Я к такому привыкла.

На самом-то деле привыкла и Оля – к самым разным людям, живущим в клинике. От Наташи она давно уже не шарахалась, но это в коридорах и общих залах. Теперь же сработал эффект неожиданности, и даже вежливость Наташи не спасала от стыда.

Чтобы побыстрее миновать неловкий момент, Оля спросила:

– Ты меня искала?

Никаких общих дел у них с Наташей не было. Иногда пациентка подсаживалась к ней, чтобы взять какой-нибудь комментарий для блога или поболтать по-русски. Но в целом же у Наташи было слишком много занятий, она не успевала стать докучливой.

– Да, я… Кажется, я знаю, где Макс! – ответила Наташа. – Я снимала видео, когда он мелькнул в лесу. Думаю, он прятался где-то на территории больницы, а теперь направился туда.

– Так это же отличная новость! Пойдем, нужно рассказать охране…

Оля и правда намеревалась пойти к дежурным, однако Наташа ее удержала:

– Не надо! Мне кажется, он от охраны и прячется. Если он заметит, что за ним гонится толпа, может сделать глупость.

– А какие еще варианты?

– Давай попытаемся уговорить его вернуться, – предложила Наташа. – Мне кажется, нам он скорее поверит!

– Вообще-то, Макс – не беззащитный хомячок…

– Поэтому я и не потащилась за ним одна! Да и на английском я говорю не идеально, у тебя лучше получится. Пойдем же, надо спешить!

План был сомнительный, но вполне в духе Наташи. Ей явно хотелось не просто найти Макса, а снять все это на видео. О возможных рисках она предпочитала не думать. Но в чем-то она была права, даже не догадываясь о причинах. Оля изначально допускала, что Макса напугал кто-то из персонала. Теперь же, после разговора с Джоной и истории Эмми, уверенность окрепла. При толпе охранников Макс вряд ли скажет то же, что и наедине… Если, конечно, наедине он будет говорить, а не попытается убить их первым попавшимся поленом.

И все равно нужно было рискнуть. Их двое, Макс не в лучше форме – справятся как-нибудь!

Девушки уже вызвали лифт и дожидались прибытия кабины, когда их вдруг окликнули.

– Наташа, подожди! Как хорошо, что вы вдвоем!

Обернувшись, Оля с удивлением обнаружила, что к ним спешит Клементина. Да еще так, будто сто лет ждала этой встречи! Странно… обычно она проводила не так уж много времени с Наташей.

Да и сама Наташа вдруг отреагировала странно: не удивлением даже, а как будто раздражением.

– Скажи ей, что мы очень спешим, – тихо попросила она на русском.

– Вы поссорились, что ли?

– Нет, просто Тина очень навязчивая. Не люблю такое.

И это говорит человек, который камерой в лицо разве что покойникам не тыкал? А может, им тоже, они просто не могли пожаловаться… Теперь уже Оле хотелось узнать, что понадобилось Клементине.

Та остановилась перед ними, пытаясь отдышаться. Как и многие здешние пациенты, она быстро уставала.

– Это замечательно, что вы вместе! Я хотела поговорить с Наташей, и переводчик будет кстати!

– О чем поговорить? – уточнила Наташа.

– Я сейчас пишу статью про тех, кто тут лечение проходит, чтобы дать позитивную информацию – после всех ужасных новостей, которые оказались в сети.

– Ну, молодец… Я-то тут при чем? Тебе блогерская поддержка нужна или что? – буркнула Наташа.

– Нет, я хотела уточнить кое-что по твоей истории, хочу тоже упомянуть, раз уж ты публичная личность… Ты же не против? У меня наш прошлый разговор записан на диктофон, остались детали…

И в этом тоже вроде как не было ничего страшного, но Наташа отступила от собеседницы так быстро, будто та намеревалась снова облить ее кислотой.

– Диктофон? Мы же так не договаривались!

– Но не договаривались мы и о том, что его не будет, – рассудила Клементина. – Ой, да не переживай, это сущие мелочи! Мне нужно уточнить, как звали твою подругу… Ту самую, которая облила тебя кислотой!

Оля плохо понимала, что тут происходит, с самого начала, а теперь ситуация и вовсе стала настораживающей. Она точно помнила, что Наташу облил кислотой мужчина – та сама жаловалась на это. Безумный сталкер, сломавший девушке жизнь…

И теперь Наташа должна была поправить собеседницу, указать, что это не маленькая деталь, а очень даже ключевой факт истории. Однако Наташа лишь нервно передернула плечами и тихо сказала:

– Это не так уж важно… Я бы не хотела прославлять ее имя.

– Ее имя? – не выдержала Оля, до этого момента просто переводившая.

– Ну да… Меня облила кислотой лучшая подруга.

– Ты же говорила, что влюбленный в тебя псих!

– Это долгая история, давай лучше вернемся к ней позже, мы должны найти Макса!

– Макс? – встрепенулась Клементина. – Вы знаете, где Макс? Вы его нашли? Тогда я иду с вами!

– Тебе нельзя! – отмахнулась Наташа.

– Тогда и никому нельзя.

И вроде как в этой фразе не было ничего необычного, а Оля почему-то поняла: не было никакой статьи. Диктофона тоже не было, как не было у Клементины причин задерживать их. Она по какой-то причине насторожилась, намекнула, что Наташе нельзя доверять.

Наташа подтвердила эту смехотворную на первый взгляд версию, когда повысила голос:

– Нужно идти, сейчас!

– Знаешь, я решила, что нам все-таки не помешает компания Джоны, – заявила Оля. – Он как раз сейчас свободен, делать ему нечего… Я ему позвоню!

– Да звони ты кому хочешь, я просто обойдусь без тебя!

В этот момент до них наконец добралась кабина лифта. Наташа чуть ли не влетела туда и поспешно нажала на кнопку, всем своим видом показывая, что рядом с Олей она больше не останется.

Отпускать ее в лес одну было опасно, однако Оля теперь сильно сомневалась, что девушка изначально собиралась в лес. Наташа вела ее куда-то… вопрос в том, куда.

Гадать и дальше Оля не собиралась, она сразу признала:

– Я окончательно запуталась!

– Немудрено, – кивнула Клементина. – Пойдем, посидим где-нибудь… Там, где вероятность наткнуться на чужое ухо не слишком высока.

Они прошли к одной из лавок, установленных у стен для отдыха пациентов. Клементина казалась невозмутимой, но при отсутствии мимики иначе и быть не могло. Олю не покидало чувство, что она провалилась в кроличью нору – и все здесь уже не настоящее.

Клементина, видно, заметив ее состояние, посоветовала:

– Не переживай. Не ты первая, кого она обманула, не ты последняя. Она бы и меня обманула, ей просто не повезло.

– Давай начнем с начала… У этой истории вообще есть начало?

– Пожалуй, есть.

Наташа с готовностью делилась со всеми своей историей. Это никого не смущало: каждый по-своему справляется с травмой, далеко не все замыкаются, некоторым как раз хочется разделить горе со всем миром. Так что, когда новенькая подошла и предложила поговорить, Клементина даже не удивилась.

Наташа и ей поведала, что была блогером. А вот дальше история сложилась иначе: атака кислотой стала непредсказуемым предательством. Прямо посреди улицы Наташу облила кислотой темная фигура. Сначала это выглядело как нелепый розыгрыш: как будто водой плеснули, глупо, зато не опасно… Поэтому Наташа не попыталась задержать того, кто на нее напал. Ну а потом пришла боль – и стало уже не до того.

Когда полицейские спросили ее, кто это мог быть, у нее не было вариантов. Она подозревала того угодно – ревнивого бывшего, сумасшедшего поклонника, обиженную конкурентку… Только не лучшую подругу.

Но полиция выполняла свою работу без лишней сентиментальности. Детективы сумели отследить ту самую фигуру до момента, когда она сняла шарф с лица. Тогда Наташа и распознала в ней человека, которому искренне доверяла.

Был суд, были разговоры о прощении… Только это уже ничего не могло изменить. Дальше Наташе предстояло жить с новым лицом.

– Она рассказала мне не это! – пораженно признала Оля. – Вот совсем!

– Я знаю, – спокойно кивнула Клементина. – Тебе она рассказала новую версию, которую вынуждена была придумать после того, как я ее разоблачила.

– Но… как ты сумела? Наташа ведь рассказывает так убедительно!

– Это да, есть у нее такой талант. Я бы ей поверила – если бы не слышала эту историю раньше. Все, о чем говорила Наташа, случилось с Джиа Бергер. Я как-то лечилась с этой девушкой в одной больнице, поэтому и знаю ее историю. И когда Наташа начала рассказывать про черную фигуру, про отслеживание по камерам, про подругу, я поняла, что такое не могло повториться. Это произошло – но с Джиа. Когда я поймала Наташу на вранье, она устроила скандал, сказала, что я не так поняла перевод… А потом переключилась на версию с маньяком-сталкером.

– Я не понимаю… У нее ведь действительно кислотные шрамы на лице, это не обман!

– Нет, тут как раз все верно.

– Но зачем ей врать о таком? Присваивать чужую историю… Почему не рассказать свою?

– Вот и я захотела узнать, – ответила Клементина. – Я нашла профиль Наташи в интернете, стала наблюдать, высматривать людей, которые знали ее до этого несчастного случая… Я выяснила правду. Но если я скажу тебе, ты все равно мне не поверишь, так что давай на этом закончим разговор.

– Почему не поверю?

– Потому что я сама долгое время не могла поверить, что такое возможно. Но то, что Наташа отчаянно врет и скрывает правду, только доказывает, что как раз невероятная версия и может оказаться честной.

– Я не обещаю, что поверю, но… все-таки расскажи.

Оле казалось, что после всего услышанного ее уже ничем не удивишь. Однако выяснилось, что она поторопилась.

Когда Наташе исполнилось тридцать лет, она пришла к выводу, что стремительно стареет. Она долго и пристально разглядывала мимические морщинки, которые, вообще-то, были на ее лице и раньше – она просто не обращала на них внимания. Она начала писать в своем блоге исключительно об этом – и вскоре обнаружила, что люди от нее отписываются.

Наташа приписала это тому, что она превратилась в старуху, а не тому, что всех достала своим нытьем. Вместе с подписчиками уходили и рекламодатели – она не представляла, чем будет заниматься, она начинала паниковать.

В тот период она и увидела в интернете историю начинающей модели, которую изуродовал кислотой бывший муж. Несчастная сумела выжить и вернуться на подиум, число ее подписчиков в разы превышало количество тех, кто следил за средненьким, в общем-то, блогом Наташи. Тогда она и приняла решение…

– Не может быть! – не выдержала Оля. – Прости, что перебиваю, но я уже понимаю, к чему все идет, и… Это невозможно!

– Но это было. Она изуродовала себя сама. Я знаю то, что она рассказала подруге еще в больнице, потом-то она не болтала об этом…

– Якобы рассказала. Подруга могла солгать!

– Да, я понимаю. Но это вся правда, которую я знаю. Ты послушай, а потом сама решай, верить или нет.

Уродовать себя так же сильно, как была изуродована модель, Наташа не хотела. Она добыла целую банку кислоты, однако сначала плеснула совсем немного. Ничего не случилось… Точнее, она ничего не почувствовала. По какой-то причине боль от ожога пришла позже, чем должна была – то ли из-за толстого слоя крема, которым по привычке намазалась Наташа, то ли по другой причине.

Не добившись результата, Наташа решила, что придется использовать больше. Но рука дрогнула – и на лицо пролилась половина банки. Остальное она отбросила в сторону, решив, что ее обманули, что на самом деле это была не кислота… Однако прошло несколько минут, и она в полной мере осознала, что натворила.

А отступать было поздно.

– Я же говорила, что в такое очень сложно поверить, – заметила Клементина. – Но тут еще вот какое дело… Уже здесь, в клинике, когда ее обследовали, некоторые врачи предположили, что ее облили вовсе не издалека. Но разбираться в этом и разоблачать ее они не стали, для лечения это не принципиально.

– Да уж…

Она ведь восхищалась Наташей! Тем, как та справлялась с жуткой травмой, как использовала чудовищные обстоятельства себе на благо. Оля и предположить не могла, что такое можно сотворить добровольно. Да и кто бы догадался?

– Но я ведь подошла к вам не для того, чтобы раскрыть тебе правду, – добавила Клементина. – Меня другое смутило… Наташа очень хорошо врет, она великолепная актриса. Но заботится она только о себе. И тут она вдруг пошла искать Макса, задумалась о его благополучии… Разве это не странно?

– Странно, – согласилась Оля. – Как и то, что она тут же удрала, как только нарисовалась ты… ненужная свидетельница.

А еще вряд ли Наташа придумала все это сама, наверняка кто-то попросил ее. И теперь Оле очень хотелось узнать: куда же ее вели на самом деле?

Глава 15
Оскар Абаркеро

Энлэй понятия не имел, как вспомнил про это место. Он там и не был никогда – так, на схеме видел. Насколько ему удалось понять, подземный этаж обустраивался в целях создания «безопасного пространства». Например, на случай, если отель сгорит, а выжившим придется не один час дожидаться спасателей в суровую зиму.

Однако реальность с планами разошлась: оказалось, что установить там отопление, провести свет и воду, да еще поддерживать в рабочем состоянии генератор очень дорого. Вероятность того, что убежище пригодится, была слишком низка для таких расходов. Пожар случится? Ничего, на морозе подождут. У догорающего здания погреются, в конце концов.

А поскольку котлован уже вырыли, под одним из складских помещений обустроили запасной паркинг, которым никто никогда не пользовался. Энлэй подозревал, что в большинстве своем сотрудники забывали об этом помещении сразу после того, как им на учениях показывали схему, а пациенты так и вовсе не знали о его существовании.

К тому же вход в подземный зал был не очевидным, похожим на пожарную дверь в складское помещение. Однако из-за этого совмещения снег там регулярно чистили, так что возможные следы Макса становились неочевидными.

Энлэй решил, что проверка в любом случае лишней не будет. Макса не могли найти слишком долго – ни живого, ни мертвого. Следовательно, или он где-то надежно спрятался, или заметен снегом. Хотя с чего бы? Сильных метелей давно уже не было!

Решение Энлэя стало скорее подстраховкой, он не ожидал получить реальный результат – и все равно получил. Добравшись до подземного зала, он сразу же уловил звуки, которых в заброшенном помещении быть не могло: стоны, хрипение, пара тихих фраз на испанском, которые переводчик толком не расслышал из-за эха… В зале кто-то был – и даже не один человек.

В том, что это не охранники, принявшие на себя роль спасателей, Энлэй даже не сомневался. Они бы не стали таиться, они бы уже вызвали сюда врачей! Поэтому он действовал медленно и осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания раньше срока.

Выглянув из-за колонны, он обнаружил в огромном зале двух людей. И тут было чему удивиться.

Одним из людей оказался как раз Макс Данлэп. Но не похоже, что он остался доволен своим убежищем: он катался по полу в непонятном приступе, и даже издалека Энлэй видел, что изо рта пациента облаками вырывается сероватая пена.

Второй человек чувствовал себя куда лучше… да прекрасно он себя чувствовал! Он, по идее, должен был помочь пациенту – хотя бы по долгу службы, на который намекала темно-синяя форма медицинского работника. Однако он даже не наклонился к Максу, стоял в паре шагов от него и снимал происходящее на смартфон.

Энлэй пусть и не сразу, но узнал Оскара Абаркеро. Один из медбратьев, невысокий коренастый мужчина неопределенного возраста: уроженцу Латинской Америки могло быть и сорок, и пятьдесят. Оскар всегда был тихим, он, в отличие от того же Чарли, не вызывал никаких подозрений и старался держаться подальше от скандалов. Он очень мало говорил, и создавалось впечатление, что мужчина и вовсе с трудом понимает английский язык.

Однако сейчас он не был похож на прежнего себя, показательно застенчивого и готового помочь кому угодно. За страданиями Макса санитар наблюдал с холодным равнодушием, удачный ракурс явно волновал его больше, чем жизнь человека.

В других обстоятельствах Энлэй не отказался бы понаблюдать подольше, послушать, о чем они говорят. Но сейчас на это не осталось времени, пришлось обозначить свое присутствие:

– Эй! Что здесь происходит?

Оскар резко обернулся к нему, замер испуганный, не ожидавший появления посторонних. Выбор для него теперь был невелик – начать драку, сделать вид, что он сам только что появился здесь, или бежать. Но для драки Оскар был мелковат, без серьезного оружия у него не было ни шанса против рослого и тренированного Энлэя. Изобразить заботу помешало бы то, что Макс все еще оставался в сознании и мог разоблачить своего «спасителя».

Поэтому Оскар предпочел бежать. Энлэю казалось, что в подвальное помещение ведет всего одна дверь, деться медбрату просто некуда. Однако беглец изучил это место куда лучше: он рванулся к темному прямоугольнику, обозначавшему путь на какую-то лестницу.

Энлэй побежал за ним. Он не раздумывал над этим, все получилось само собой. Он слишком нуждался в ответах, чтобы упустить того, кто явно знал больше остальных.

Однако Оскар быстро напомнил ему о суровой реальности:

– Не отстанешь от меня – он умрет! Сам решай!

Хотелось списать это на блеф, но Энлэй видел, что Макс в паршивом состоянии: пациент задыхался, времени у него оставалось не так много. А гоняться за медбратом можно весь день, Оскар бегал очень даже неплохо…

Энлэю пришлось вернуться. Никакие ответы не могли значить больше, чем спасение человека, пусть даже такого, как Макс.

Он на ходу достал из кармана телефон, порадовался, что сигнал все-таки есть. Звонить по общему номеру спасателей не имело смысла, система перенаправила бы его звонок в ближайший город – до которого много часов пути. Поэтому Энлэй связался со стойкой администрации и попросил прислать бригаду медиков в подземный зал.

Пока же нужно было помочь Максу продержаться до появления врачей. Энлэй склонился над ним, перевернул на бок, накрыл своей курткой. Пациент все еще был в сознании, однако чувствовалось, что это ненадолго: взгляд уже стал мутным и ни на чем не фокусировался.

– Продержись еще немного, – попытался поддержать его Энлэй. – Пара минут – и тебе помогут, все нормально будет!

Макс резко дернулся, будто только сейчас осознав, что он не один – хотя до этого он спокойно воспринимал помощь. Он попытался сфокусировать взгляд на собеседнике, не смог, но все равно прохрипел:

– Это она! Она виновата!

Такого поворота Энлэй не ожидал – ему казалось, что все очевидно: это Оскар напал на пациента, отравил чем-то, да еще и снимал… Получается, Макс сейчас бредит?

– Кто именно? Кто это сделал?

Макс попытался ответить – и не сумел. Что бы он ни принял, препарат влиял на него слишком сильно. Энлэй не понимал, как ему помочь, но, к счастью, подоспели медики.

Они оттеснили переводчика в сторону, занялись пациентом, все-таки потерявшим сознание. Энлэй повиновался, зная, что толку от него не будет. Он думал о том, что сказал ему Макс.

Женщина, получается… На ум сразу же приходила Мария Брегич. У нее был доступ ко всем сильнодействующим препаратам, и Макс ей точно не нравился, она этого и не скрывала. Вопрос в том, есть ли мотив, кроме неприязни. Мария никогда не любила ни самоубийц, ни преступников, оказавшихся в больнице, но навредить им не пыталась. Да и потом, как она может быть связана с Оскаром?

Гадать Энлэй не собирался, он ведь не мог даже точно сказать, что Макс указывал на Марию! Зато про участие во всей этой истории Оскара он знал наверняка, и это нужно было использовать.

Обнаружение Макса, да еще и в таком состоянии, вызвало в больнице предсказуемую суету. Никто пока даже не пытался разобраться, что произошло, все были сосредоточены на спасении пациента. Энлэй воспользовался этим замешательством, чтобы незаметно отделиться от толпы уже в здании клиники.

Он отправился на этаж персонала – там сейчас было тихо и пусто. Прихватил из подсобки уборщиц универсальный ключ – переводчик прекрасно знал, где бросают карточку вопреки всем нормам безопасности. Энлэй был уверен, что Оскар сюда не сунется, медбрат ведь не мог знать, что никому еще не известно о его участии в преступлении.

Энлэй и не собирался ничего скрывать от охраны, он намеревался рассказать правду – но позже. Он понятия не имел, кому можно доверять, и хотел все увидеть своими глазами.

Как и многие младшие медицинские сотрудники, Оскар проживал в совсем маленькой комнатке – зато своей, без соседей. Правда, у него, в отличие от врачей или переводчиков, не говоря уже о начальстве, не было собственной ванной, приходилось довольствоваться той, что на этаже. Однако не похоже, что Оскара это смущало.

При беглом осмотре его комната выглядела обычной, предсказуемой для такого человека, как он. Недостаток пространства порождал легкий бардак: места для хранения вещей остро не хватало, а потому вещи грудой лежали на мебели и даже на полу. Стол завален какими-то бумагами, в основном графиками и отчетами, да еще журналами недвусмысленного содержания. На полу полно мусора вроде пустых сигаретных пачек или крупных крошек.

Вот только Энлэю во всем этом виделась определенная наигранность. Как будто Оскар сразу же хотел заявить всему миру: смотрите, я всего лишь не слишком умный медбрат, нечего вам тут искать! От этой комнаты хотелось держаться подальше, но Энлэй себе не позволил.

Ему нужно было спешить, и это помогло подавить брезгливость. Он осторожно осматривал груды тряпок, стараясь сделать обыск не слишком очевидным, заглянул на полки и под каталоги с обнаженными девицами. Оставлять здесь свои отпечатки пальцев он не боялся: мало ли когда и зачем он заходил к медбрату!

Его усилия оказались не напрасными: он все-таки нашел то, чего у Оскара никак быть не могло. Профессиональная камера, специальный объектив для смартфона, несколько блоков питания, карты памяти, система подключения к спутниковой связи… Все то, чем «простой медбрат», по идее, не должен уметь пользоваться.

Гадать, для чего это нужно, не приходилось. Скандал со сливом новостей в больнице по-прежнему гремел, и теперь Энлэй понимал, кто оставался на связи с журналистами.

Но может ли журналист оказаться убийцей? В этом как раз смысла не было. Да, Оскар притворялся кем-то другим, однако это, как ни странно, и создавало ему определенное алиби. Зачем ему убивать пациентов? Чтобы создать скандальные новости на ровном месте? А не слишком ли это сложно?

Энлэй и не надеялся разобраться во всех деталях сейчас, ему нужно было спешить. Трогать ноутбук медбрата он не стал, вместо этого забрал все карты памяти, которые обнаружил, и покинул комнату. Замок заперся автоматически, Энлэй же заглянул в подсобку, чтобы вернуть ключ.

Это действие принесло больше пользы, чем он ожидал. Услышав приближающиеся шаги и голоса, Энлэй не стал выходить – напротив, он затаился внутри и прикрыл дверь, оставив лишь узкую щель для наблюдения. Мимо по коридору прошла группа мужчин в деловых костюмах. Они о чем-то переговаривались между собой, но так тихо, что Энлэй и слова различить не мог.

Главным оказалось то, что они направлялись к комнате Оскара. Четверо вошли внутрь, двое остались снаружи. Это не было похоже на стандартный обыск спальни подозреваемого – если бы Оскар стал таковым.

Куда больше происходящее напоминало то, что проделал недавно сам Энлэй. Кто-то, не поднимая особого шума, хотел узнать, кем же на самом деле был Оскар. Причем эти люди, в отличие от переводчика, не таились. Они покинули комнату с большими коробками, в которые собрали почти все личные вещи медбрата. Лишь после этого все четверо ушли. Энлэй не сомневался: даже если сюда доберется полиция, в спальне Оскара они найдут только шмотки и порно, всё.

Ситуация становилась совсем уж запутанной. Кого бы ни имел в виду Макс под загадочным «она», обыск определенно организовала не эта женщина. Во-первых, потому что ни у одной женщины в клинике Святой Розы не было таких полномочий. Во-вторых, потому что Энлэй наблюдал за группой достаточно долго, чтобы опознать в этих людях личную охрану Антона Алексеева.

Он-то здесь при чем? Или его Фразье попросил? Тогда, может, и загадочная «она» тоже работает на руководство… Но вряд ли это Мария. Энлэй еще мог допустить, что она ввязалась бы в эту историю из-за собственных убеждений. А продаваться-то ей зачем? Тягой к деньгам она никогда не отличалась.

Угадать он не мог – но не мог и принять неизвестность. Если не разобраться, что тут происходит, – и следующую жертву не угадаешь… А то, что жертвы еще очень даже могут быть, стало почти очевидным.

Энлэй не спешил: он отнес карты, добытые в комнате Оскара, к себе и лишь после этого направился наверх, туда, где проводило время начальство.

Он даже сочинил более-менее сносное оправдание на случай, если его там поймают. Однако полагаться на фантазию не пришлось, как не пришлось и объясняться с охраной. Алексеев как раз встречался с Фразье, и встреча эта точно не была приятной. Она проходила на таких повышенных тонах, что слышно было даже в коридоре.

Впрочем, в коридоре Энлэй задерживаться не мог и попросту свернул в медицинскую библиотеку. Ему там вроде как нечего было делать, это место использовали в основном врачи, да и то редко. Но кто сказал, что переводчику не может стать любопытно?

Взяв с полки первую попавшуюся книгу, Энлэй устроился у решетки вентиляции, через которую слышались отзвуки голосов гневающегося начальства.

– Нельзя оставить это без внимания, говорю тебе! – громыхал Фразье.

Алексеев отвечал ему куда спокойней:

– Я не утверждаю, что мы обо всем забудем. Мы разберемся, но позже, когда шум немного уляжется!

– Тогда многие следы будут потеряны!

– Ничего страшного, мои люди уже работают, просто тихо.

Энлэй по-прежнему ничего не понимал, однако ход разговора уже настораживал. Фразье был здесь главным, он привык отдавать приказы. Алексеев же, при достаточно высоком положении, имел куда меньше влияния.

Вот только теперь они, похоже, спорили как равные, а Фразье еще и проигрывал!

– Какой смысл поддерживать работу, если здесь крыс развелось?!

– Их не так уж много, – возразил Алексеев. – Возможно, больше нет, мы не знаем наверняка. Если мы сейчас позволим скандалу разгореться, клинику придется закрыть хотя бы на время.

– И что? Если до этого все равно дойдет, лучше делать сейчас, тогда уменьшение расходов на содержание, которые зимой будут повыше, компенсирует неизбежные потери!

– Это понятно. Но часть персонала мы потеряем, не все готовы будут принять минимальную оплату за ожидание в течение неопределенного срока.

– Новых людей наберем!

– Других людей.

– Все заменяемы!

– Я полагаю, мисс Герасимова окажется среди тех, кто уедет. Она в чужой стране, да еще и не дружественной, она точно ждать не будет.

Разговор, который изначально был странным, и вовсе свернул в нечто необъяснимое. При чем здесь Ольга? Она, из всех сотрудников! Ну да, она оказалась связана с некоторыми преступлениями – но косвенно, оснований подозревать ее в чем-то не было. Что же до ее ценности… Энлэй признавал, что она симпатична ему в первую очередь как человек. Профессионалом она была не уникальным, как раз из тех, кого не стоит удерживать и легко заменить.

Но почему-то упоминание ее имени заставило Фразье присмиреть.

– Все это неправильно, – только и сказал он.

– Мы пока не знаем, что правильно, а что нет, – заметил Алексеев. – Но я вам рекомендую оставить все как есть.

– Знал бы я тебя похуже, решил бы, что ты мной манипулируешь…

– Но вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы не искать скрытых мотивов. Давайте позволим миру просто существовать. Вы наслаждайтесь моментом. Со всем остальным разберусь я.

Глава 16
Дмитрий Карелин

Оля вполне допускала, что в очередном витке хаоса в больнице могут обвинить ее. Да, она на этот раз даже близко не стояла. Но какая разница? Как будто во все прошлые разы были такие уж серьезные основания ее подозревать – однако это никому не помешало.

Так что она ожидала неизбежного вызова к начальству, но никто ее туда не звал. До этого искали Макса, теперь вот нашли… Допросить его не сумели: врачи кое-как стабилизировали его, однако пока не могли вывести из комы, вызванной передозировкой сильнодействующих препаратов. Никто не брался сказать, очнется ли он когда-либо – и каким будет, если это все-таки случится.

Но без работы охрана все равно не осталась: теперь они искали Оскара Абаркеро, причем не только в клинике и лесу – пришлось задействовать полицию ближайших городков. Потому что Оскар – это не пациент, ему хватило бы сил добраться куда угодно.

Оля уже слышала, с какой версией тут все предпочитали работать. Оскар этот, неприметный и тихий, внезапно оказался журналистом. Он уже слил порталам несколько скандалов, однако ему этого, очевидно, показалось мало. Тогда он и вызвал на приватный разговор Макса, решив подкупить того наркотиками. Но ни Оскар, ни Макс не смогли разобраться с незнакомыми препаратами – и случилась передозировка.

Оле казалось, что белые нитки торчат из этой версии во все стороны, но девушка помалкивала. Не хотелось снова привлекать внимание к себе, ей и так хватило!

На то, что привычный график в клинике серьезно сбился, указывало многое. Например, то, что на очередной обход вместе с Олей отправилась Обри Тейт. По-хорошему, делать это должны были врачи, однако Джону еще не допускали к исполнению врачебных обязанностей, остальные были при деле. Ничего серьезного старшей медсестре все равно не поручили бы, однако пройти по палатам и узнать, как чувствуют себя пациенты, она могла.

Радовало хотя бы то, что Обри перестала коситься на Олю злой кошкой. Раньше такое проскакивало – с тех пор, как переводчица попробовала жаловаться ей на племянника. Однако клинику потрясли скандалы посерьезней, про Чарли все забыли, и Обри наконец сменила гнев на милость.

– Вы как, держитесь? – уточнила она во время перехода от одной палаты к другой.

– Мне не сложнее, чем другим.

– Да, никому сейчас не просто, но… Виктор все-таки был вашим соотечественником.

– Если честно, меня это с ним не сблизило. Но мне очень жаль его – как и Макса, как и Дерека…

А вот встречи с другой соотечественницей Оля несколько опасалась – или, по крайней мере, чувствовала настороженность. С тех пор, как не состоялась их прогулка в лес, Наташа ее сторонилась. Блогерша старалась делать это незаметно, однако даже в незаметности она переигрывала.

Так что, направляясь к ее палате, Оля была готова даже к тому, что внутри никого не окажется и клиника погрузится в очередной виток поисков.

Но нет, Наташа сидела за компьютером и попыталась улыбнуться вошедшим так, будто в ее мире не было тревог. Правда, теперь, когда Оля знала правду о ней, воспринимать ее внешность спокойно неожиданно стало сложнее. И все же у переводчицы хватило сил удержать себя в руках и не выдать истинное отношение. Ей ведь вообще не требовалось ничего говорить – только повторять чужие слова на разных языках.

Обри же была с Наташей предельно учтива, даже мила:

– Как вы себя чувствуете? Обезболивающее по-прежнему не нужно?

– Ой, нет, мне, наоборот, стало легче, когда я с него слезла, – рассмеялась Наташа. – Думаю, я готова к процедурам посерьезней! Почему доктор Танг ко мне не заходит?

– У нее свои дела. Но если она нужна, я организую вам встречу.

– Нет-нет, я просто спросила!

А ведь действительно, доктора Танг и Оля не видела очень давно. В иное время можно было предположить, что их пути попросту не пересекались, клиника-то большая! Но теперь любое исчезновение воспринималось как указание на преступника… или жертву.

Однако жертва из Танг Сун-Ми сомнительная. Хирург всегда держалась подальше от остальных, говорила строго по необходимости и смотрела как-то странно. А еще она была лечащим врачом Макса – он принял бы от нее любое лекарство, даже если бы всерьез решил завязать с наркозависимостью… И она же не позволяла его допросить… Так, нет, не нужно впутывать в это еще и доктора Танг!

Когда они покончили с обходом, Обри предложила ненадолго задержаться в ординаторской. Оле не хотелось тратить на это время, однако она решила не портить только-только наладившиеся отношения со старшей медсестрой.

– Чаю? – предложила Обри.

– Спасибо, не откажусь…

В клинике в последнее время стало заметно прохладней. В палатах пациентов топили по-прежнему, а вот в комнатах персонала и коридорах градус понизили. За окном стояли сильные морозы, поэтому генераторы приходилось беречь.

Так что чай оказался очень кстати – причем не очередной пакетик с невнятной пылью, а травяная смесь в прозрачном чайнике, желто-зеленая, пропитанная настроением лета и наполняющая комнату запахом липового цвета.

– Надеюсь, Чарли больше не докучал вам? – спросила Обри. – Быть может, наш прошлый разговор показался вам слишком резким, мне следовало вести себя иначе. Но я поговорила с ним, и я была на вашей стороне.

– Да, спасибо… Это помогло. У нас все в порядке.

– Вы всегда можете подойти ко мне, с любыми вопросами.

Ее дружелюбие становилось навязчивым настолько, что невольно хотелось найти в нем скрытый смысл. Но Оля, как ни пыталась, не могла: и Обри казалась типичной местной сотрудницей, и голова почему-то кружилась так, что мысли путались и сосредотачиваться на теориях заговора уже не хотелось… Да и вообще ни на чем не хотелось.

Оля поспешила допить чай из чашки, чтобы не казаться слишком грубой, и откланяться.

– Я немного отдохну, пожалуй…

– Вы хорошо себя чувствуете? – насторожилась Обри. – Кажется, вы немного бледная…

– Просто устала. Ничего, у меня уже конец смены, отдохну – и все будет в порядке!

Обри не стала ее задерживать и даже не вызвалась провожать – у старшей медсестры смена была далека от завершения. Но это к лучшему: Оле хотелось остаться одной до возвращения Энлэя.

Порой у нее случались головокружения – самые обычные, не имеющие за собой никакой особо опасной причины. Просто реакция на погоду или стресс, с кем не бывает? Оля пережидала их, и все обычно заканчивалось само собой.

А на этот раз не закончилось. К головокружению прибавилось чувство легкой тошноты, веки стали непривычно тяжелыми. Чуть помаявшись, Оля решила не мучить себя и немного вздремнуть, она ведь действительно плохо спала ночью.

Так ведь и сон не шел, вот в чем подвох! Она лежала в своей комнате, полутемной из-за задернутых штор, и силилась понять, что вообще происходит. Мозг не отключался окончательно – но и не работал полноценно. Тело в какой-то момент будто свинцом налилось, Оля попыталась подняться – и не смогла. Мышцы онемели, она не была парализована, однако каждое движение давалось ей с немалым трудом. Во рту пересохло, и Оля сомневалась, что смогла бы крикнуть, даже если бы захотела.

Но зачем ей кричать? В этой больнице ведь не поймешь, что опасней: звать на помощь или справляться самой. Потому что непонятно, кто придет на твой крик. Оля даже толком не волновалась: онемение слишком быстро брало свое. Она просто ждала, когда все закончится.

Дверь открылась, на пару секунд сделав свет в комнате намного ярче, потом закрылась. Это очень странно… Оля попыталась вспомнить, запирала она замок или нет. Когда она вернулась, голова кружилась не так сильно, она вряд ли пропустила бы нечто столь важное. Но если она заперла замок, почему дверь открылась так легко? Не похоже, что ее выломали или вскрыли…

На двери все не закончилось, в комнате что-то двигалось. Оля не могла толком рассмотреть, кто это: и света не хватало, и глаза нормально не открывались – она продолжала наблюдать за миром через решетку собственных ресниц. Похоже, кто-то большой, высокий… Если повезет – Энлэй. Непонятно, как он мог войти. Но лучше бы Энлэй.

Он что-то сказал, однако она не расслышала. Попыталась обратиться к нему сама, но, кажется, ничего толкового не получилось. Она услышала не стон даже, а быстрый вдох. Полноценно обдумать ситуацию не получалось.

Тот, кто пришел в комнату, не паниковал – хотя следовало бы! Если это действительно Энлэй… Может, он решил, что она спит? Пусть подойдет поближе, попытается разбудить, тогда все станет ясно.

Он действительно приблизился, кажется, даже коснулся ее. Она не могла сказать наверняка. Все стало настолько плохо: она не ощущала прикосновения. Он что-то говорил ей, и она слышала его, он был так близко, что она уловила бы даже шепот. Но пока Оля не была в состоянии понять смысл слов, да еще и на неродном языке. Она просто надеялась, что запомнит их, чтобы осмыслить позже.

Если оно будет у нее, это «позже»…

Ситуация продолжала катиться непонятно куда. Оля изначально лежала на боку – свернулась в позу зародыша. Потом ее перевернули, и голова закружилась сильнее. Где-то в глубине подсознания появилось объяснение того, что сейчас происходит, но Оля никак не могла до этого объяснения дотянуться. Она понятия не имела, сможет ли справиться с тем, что ее ждет.

Однако испытывать себя ей все-таки не пришлось. Раздался шум, спугнувший странную, лишенную четких очертаний тень. Тень заметалась, дернулась куда-то, исчезла, но осталась в комнате, потому что иначе должен был вспыхнуть свет в дверном проеме, а его не было. Не сразу так точно. Оля попробовала двинуться, однако результат по-прежнему не радовал. Мир дрожал, расплывался… Мир будто и не существовал.

Свет на месте двери все-таки полыхнул и не погас, а остался. Кто-то вошел в комнату и сразу же устремился к Оле. Кажется, задал ей вопрос. Ответить она снова не сумела, надеялась рассказать ему о тени, все еще таившейся в комнате, – да куда там! Это злило, однако даже злость оказалась недостаточно сильна, чтобы освободить ее от невидимого кокона, сковывающего тело.

Она понятия не имела, что случилось бы, если бы ее оставили одну. Ничего хорошего – и ее второй гость понял это. Ее подняли с кровати и куда-то понесли. Она пыталась запомнить все, но сознание то угасало, то снова включалось – в половину силы, в треть силы… Подвисающий компьютер, неисправная машина. Видеокамера, которая вместо полноценного ролика делает лишь отдельные кадры, да и то размытые.

В какой-то момент Оля просто сдалась. Поняла, что не сможет вернуться в реальность магическим усилием воли, и больше не дергалась. Она понятия не имела, сколько времени прошло, прежде чем мир начал становиться прежним.

Сначала отступила головная боль, и сознание наконец прояснилось. Потом к ней вернулось зрение – почти полностью, приходилось моргать чаще, чем обычно, но это такая мелочь по сравнению с тем туманом, который совсем недавно безраздельно царил в голове!

Она попыталась встать, но кто-то мягко удержал ее. Рядом прозвучал знакомый голос, и на этот раз у Оли получилось понять слова с первой попытки.

– Пока лучше не дергайся. Состояние некоторое время будет как после наркоза, да и капельницу задеть можешь.

– Если что, нашатырь есть, – добавил другой знакомый голос, источник которого находился чуть дальше. – Но все же не надо таких игр.

– Да, лучше еще чуть-чуть подождать, – согласился первый.

И она ждала. Правда, Оля понятия не имела, можно ли ожидание описать как «чуть-чуть»: ощущение времени так и не вернулось.

Следующее прояснение было куда более приятным. Оля наконец-то полноценно чувствовала свое тело. Из руки достали иглу, Оле помогли сесть на диване. Голова закружилась чуть сильнее, мир перед глазами покачнулся, но всего на миг. Ей удалось справиться с собой, морок окончательно отступил.

Тогда Оля и обнаружила, что находится в чужой комнате, а за окном уже стемнело.

– Ты у меня, – пояснил сидевший рядом с ней Энлэй. – Как ты себя чувствуешь?

Джона, до этого дежуривший рядом со смоченной нашатырем ваткой, убедился, что падать в обморок Оля пока не планирует, и начал разбирать капельницу. Оля не видела, что за препарат ей ввели, но это явно помогло.

– Как будто на меня одновременно свалились воспаление легких, тридцать вирусов и двухтонный лось, – отчиталась Оля. – Что это было вообще?

– Ты расскажи. Я пришел к тебе в комнату – и обнаружил, что ты чуть ли не в состоянии овоща!

– Нет, ты не просто вошел в комнату… Я, конечно, отвратительно помню, как оно было, но ты спешил… Почему ты спешил?

– Я случайно подслушал один любопытный разговор – между Фразье и Алексеевым. Похоже, Фразье ты нужна больше, чем простая сотрудница, а Алексеев не только потворствует этому, но и даже шантажирует босса. Мне это показалось странным, и я хотел предупредить тебя немедленно.

Оля вспомнила тень, мелькавшую в ее комнате и подбиравшуюся все ближе. Казалось, что это было год назад, не меньше, а ведь прошло всего несколько часов! Впрочем, память понемногу восстанавливалась. Слова, прозвучавшие в темноте, пока казались лишь темными пятнами, постепенно обретающими форму.

– Почему не предупредил? – спросила Оля.

– Я уже шел к тебе, когда меня послали на срочный перевод. Сначала я не заподозрил неладное, но потом стало ясно, что задание слепили кое-как. Я должен был переводить беседу пациентки с медицинской комиссией, изучающей ее случай. При этом чувствовалось, что и пациентка удивлена, и медики слабо представляют, чего от них хотят. Но у них не было оснований для настороженности, а у меня – очень даже.

– Надеюсь, ты не сорвался?

– Нет, я решил не показывать, что понимаю странность ситуации. Разговор я довел до конца, только вот длилось это слишком долго. Потом я попытался тебе позвонить, ты не отвечала. Я направился к тебе, постучал – ты не открыла.

– Ты мог бы уйти. Что, если я спала?

– В пять часов дня? После того, как меня чуть ли не с экскурсией по больнице провели? Нет, что-то слабо верилось в такой сон! – усмехнулся Энлэй. – Да и потом, стучал я вполне громко, услышали все – кроме тебя. Тогда я решил войти.

– Дверь была не заперта? – уточнила Оля, вспомнив, как легко черная тень скользнула в ее комнату. От этого до сих пор мурашки шли по коже, и она поспешила прижаться к Энлэю.

– Если бы! Заперта, но я знаю, у кого есть запасные ключи. Когда я добрался до тебя, ты была в отключке, явно наркотической. Я тут же отнес тебя вот к этому, – Энлэй кивнул на Джону, – чтобы он помог.

– Почему ты не вызвал врачей в мою комнату?

– Благодари его за то, что не вызвал! – ответил за переводчика Джона. – Там все тонко спланировали. Если бы тебя застали в таком состоянии, сказали бы, что ты украла и приняла какой-то препарат добровольно.

– Не говоря уже о том, что босс не захотел бы отпускать его живым… – поморщилась Оля.

– Что? Какой еще босс?

– Фразье был там. Прятался в моей комнате, когда ты зашел. А спрятаться там негде: если бы ты заглянул в ванную или в шкаф – не знаю, где он затихарился… ты бы его легко нашел. Тогда без последствий не обошлось бы!

– Так и сейчас без них не обойдется, – заметил Джона. – Даже если они не до конца понимают вовлеченность каждого из нас в эту историю, церемониться особо не будут. Я уже замарался в ситуации с Эмми. Энлэй нашел Макса в странном положении. На Ольгу тоже много чего накопать можно.

– Да, у Обри уже целая коллекция обвинений, – вздохнула Оля. – Не говоря уже о том, что сама Обри причастна к этому! Это она меня отравила своим… чайком… Больше некому.

– Она, – согласился Энлэй. – Но не только потому, что больше некому. Перед тем как отключиться, Макс успел сказать, что в случившемся с ним виновата женщина.

– Я подумала, что это может быть доктор Танг… Она ведь его врач – и ее давно не видно!

– Я не отрицаю, что Танг как-то причастна к этому, – кивнул Джона. – С ней вообще все непонятно. Насколько я знаю, сюда она перевелась после того, как у нее на операции погибла пациентка. Так себе рекомендация! После такого найм – это услуга, за которую порой нужно платить. Но в случае с отравлением Макса и Ольги, думаю, действовала Обри.

– Почему ты так считаешь?

– Я выяснил, какими препаратами отравили Макса, и полез на склад проверять. Обнаружил недостачу, проверил по журналу пропусков, кто туда недавно заходил, и получил ее имя.

– Но явно же не только ее! – засомневалась Оля. – Думаю, на склад заходили многие…

– Верно. Однако потом твой друг притащил свою коллекцию фото – и это многое объяснило.

– Какую еще коллекцию фото?

– Я нашел снимки, которые делал здесь Оскар – он оказался журналистом.

Оля ни о чем подобном не догадывалась, а вот ее спутники знали наверняка. Забавно, что они узнали об истинной профессии Оскара почти одновременно, но из разных источников. Энлэю помог обыск комнаты сбежавшего медбрата, а Джона выяснил эту информацию у Уолтера Монтгомери, который и сливал Оскару скандальные новости.

Чуть позже комнату Оскара опечатали люди Алексеева, и все же Энлэй успел их опередить. Он просмотрел фотографии, сделанные журналистом, уже на своем компьютере, и нашел немало интересного.

– Оскар прибыл в клинику не просто так, он целенаправленно следил за Чарли, – пояснил Энлэй. – Похоже, журналист узнал о том, что Чарли творил в домах престарелых, и захотел хоть как-то его наказать. За счет этого в кадр не раз попадала и сердобольная тетушка, а также ее окружение. Вот этот снимок нам особенно интересен.

Энлэй не преувеличивал: на фотографии было видно, как Обри переговаривалась о чем-то с Антоном Алексеевым. И по виду обоих собеседников можно было догадаться, что они не расписание медсестер обсуждают.

– Знаете, как я вижу ситуацию? – задумался Джона. – Обри прекрасно знала, что представляет собой ее племянник на самом деле – и какие у него проблемы. Она пошла на сделку с Алексеевым, чтобы защитить Чарли. Потому что я знаю Обри неплохо и могу сказать, что ее особо не интересуют ни деньги, ни карьера. А вот племянника она обожает и готова ради него на все.

– Тогда все сводится к Алексееву, – отметила Оля. – Он подкупил Обри, он шантажирует Фразье… Тогда он и должен стоять за убийствами! Может, он связан с фармацевтической компанией?

– Слишком мелко для него. Да и потом, Дерек и Виктор были здоровы – если не принимать во внимание те травмы, которые они лечили в клинике. Я не совсем понял, в чем вы обвиняете фармацевтическую компанию, но не похоже, что лекарство навредило хотя бы одному из погибших.

– Тогда зачем? – растерялась Оля. – Что ему может быть нужно?

– Я думал об этом – и пока не знаю, – развел руками Джона. – Но я хочу просмотреть еще кое-какие документы, их в общем доступе нет, нужно пробираться в архив.

– Мы пойдем с тобой, сейчас опасно оставаться без поддержки…

– Опасно как раз бродить толпой! – возразил хирург. – Если Фразье действительно был в твоей комнате, за нами станут наблюдать особенно внимательно. Мы должны убедить всех, что приняли случившееся с тобой за несчастный случай…

– За самоубийство, – вдруг предложила Оля. Она пока сама не понимала, почему выбрала именно эту версию. Однако подсознание, еще не до конца разобравшееся со всеми воспоминаниями, подсказывало, что поступить следует именно так. – Намекните, что я пыталась покончить с собой.

– Тебя за такое сразу уволят, – покачал головой Джона. – И прямым рейсом направят в дурдом.

– Поэтому я и говорю – намекните! Чтобы это невозможно было использовать против меня, однако у всех осталось впечатление, будто они понимают, что происходит. Дальше будем действовать по ситуации.

Джона на пару секунд задумался и кивнул:

– Договорились. Тогда я свяжусь с вами, если что-то выясню. А вы… врите и будьте осторожны.

– Как будто нам сейчас остается что-то другое, – заметил Энлэй.

Джона и правда не задержался. Оле не хотелось отпускать его, хотя она и не могла сказать, что ее сдерживает какое-то особое дурное предчувствие. Просто теперь, когда разум окончательно прояснился, ее догонял тот страх, который она обязана была испытать при недавнем нападении.

В комнате было тепло, однако она все равно чувствовала холод – словно оказалась в том самом лесу и вот-вот погибнет, как Дерек…

Энлэй, которому она в первые дни знакомства приписывала эмоциональное развитие бревна, мгновенно все заметил. Он не выразил удивления, не стал задавать вопросов. Он просто достал из шкафа плед и передал ей.

– Спасибо, – кивнула она. – Только, пожалуйста, не уходи. От живого тепла иногда больше пользы.

Он кивнул, вернулся на диван, и Оля тут же прижалась к нему. Она понятия не имела, что он думает о ней, и сейчас это было не так уж важно.

– Так почему ты не любишь русских? – спросила она.

– Думаю, тебе лучше отдохнуть.

– Ты серьезно считаешь, что я сейчас засну? Ага, конечно! Я тут, вообще-то, на грани нервного срыва, и мне хочется говорить.

– Поговори о другом.

– Говорить о чем-нибудь значимом, – уточнила она. – Чтобы это было по-настоящему важно, а не просто заполняло воздух звуком!

– Тогда придумай другую тему, потому что я не испытываю никакой нелюбви к русским. Это все сплетни.

– Я тоже сначала подумала, что это сплетни. Но когда я спросила тебя об этом в прошлый раз, ты отреагировал очень… эмоционально. Для тебя это важно! Так почему? Слушай, ты только что видел меня в состоянии вареной картошки, можно сказать, я эмоционально раскрылась по максимуму! Как насчет ответного шага?

– С тобой это произошло против твоей воли.

– Поэтому я и говорю: ты в любом случае раскроешься меньше!

Он промолчал. Оля решила, что он собирается уйти от ответа и теперь. Было немного обидно, но сил уговаривать его не осталось. Она поплотнее закуталась в плед, однако нервная дрожь никак не утихала.

Энлэй же не замкнулся в себе. Он просто взял паузу в несколько минут – и все-таки решился. Он открыл на смартфоне фотографию и продемонстрировал Оле. Со снимка на нее смотрел молодой мужчина, высокий, могучий, голубоглазый и светловолосый, похожий на одного из тех русских богатырей, которых любят рисовать в мультфильмах и на обложках книг.

– Это кто? – удивилась Оля, разглядывая молодого красавца.

– Это Дмитрий Карелин – причина того, что у меня не все гладко с твоими соотечественниками, – неожиданно ответил Энлэй на чистейшем, лишенном акцента русском языке.

Тридцать пять лет назад Дмитрий Карелин работал в Китае при посольстве. Молодой обаятельный переводчик безупречно выполнял свои обязанности – и вовсю использовал свободное время. Он посещал любые мероприятия, на которые у него получалось достать приглашение, – от светских раутов до бурных вечеринок. На одной из таких вечеринок он и познакомился с юной китаянкой Сюжон. То, что начиналось как легкий флирт, очень быстро превратилось в настоящий роман, отчаянный настолько, что Дмитрий готов был поставить на кон свою карьеру.

Молодым все-таки разрешили пожениться, но в Китае не оставили. Новоиспеченное семейство Карелиных покинуло Поднебесную – а Сюжон разорвала все связи со своей семьей. Ее родные так и не простили ей выбор, который посчитали позором.

Но сама она ни о чем не жалела. Молодые люди были не слишком богаты, но и не бедны, Дмитрий обеспечил им уверенное место в среднем классе. У пары родилось трое детей, и двое старших восприняли союз родителей совершенно спокойно. Ну а третьим был Энлэй, и у него как раз случился кризис идентичности – хотя сам он не определял его такими словами ни в детстве, ни сейчас.

Из троих детей он один выглядел как чистокровный китаец. Это не только привело к насмешкам в школе, которые рослый и крепкий Энлэй с легкостью преодолел, но и заставило заинтересоваться своими корнями. Все остальные в их семье смирились с тем, что родственники Сюжон не желали ее знать. Энлэй же пытался их понять, а для этого ему нужно было больше данных.

Пусть и не сразу, но мать все же решилась ему рассказать. Так он узнал, что ее семья была не просто уважаемой – знатной и очень богатой. Из тех, где ребенку на совершеннолетие дарят и дом, и машину, считая это мелочами. У всех кузенов Энлэя с младенчества была роскошная жизнь, на фоне которой его существование казалось совсем жалким.

– Дело было не в деньгах как таковых, – подчеркнул он. – Дело было именно в стиле жизни… Они путешествовали по местам, о которых я не мог и мечтать, встречались с людьми, которых я видел только по телевизору. А теперь умножь это на то, что я выяснил все это подростком.

– Был скандал?

– Еще какой…

Энлэя не покидало ощущение, что мать украла у него ту самую жизнь мечты. Справедливые замечания Сюжон о том, что без Дмитрия он вообще не появился бы на свет, подросток умело пропускал мимо ушей.

Он попытался связаться с китайскими родственниками, однако получил предсказуемый отказ со всех сторон. Сюжон была далеко не единственным ребенком в семье, ее родители счастливо воспитывали более «чистых» внуков и Энлэя не желали знать.

По-хорошему, ему следовало обвинить их – или не обвинять никого вообще. А он обвинил в своих бедах смешанное происхождение. В России его дразнили за то, что он китаец, в Китае не признавали за то, что он русский. Ему казалось, что нельзя объединить две эти грани, нужно выбрать одну.

– И ты предпочел быть просто якобы китайцем? – удивилась Оля. – Почему?

Энлэй молча обвел рукой собственное лицо и бросил на девушку укоризненный взгляд.

– Поняла, прости…

С семьей он ссориться не прекратил, сразу после поступления уехал из квартиры, поселился в общежитии. Естественно, это задевало его родителей. Но сначала нелюбовь к собственному наследию была проявлением типичного подросткового упрямства, а потом стала привычкой.

Уже в зрелости он предпринял новую попытку найти себе место в мире: он женился на китаянке. Без любви, просто потому, что хотел собственным детям другой участи. Он не скрывал от Лин, почему выбрал именно ее. Она казалась ему достаточно благоразумной, чтобы не верить в любовь так же, как и он, и руководствоваться лишь здравым смыслом.

Ну а спустя несколько лет брака, которые Энлэю казались вполне счастливыми, Лин заявила ему, что уходит. Потому что всегда любила и надеялась на взаимность, но теперь осознала, что ничего не дождется.

– Тогда я не понял ее, но отпустил, – признал Энлэй. – Не удерживать же ее силой!

– Тогда не понял – а сейчас?

– Сейчас, кажется, я начинаю понимать, почему она не могла жить… вот так.

– Почему сейчас?

– Это неважно.

Тут Оля была не согласна, ей казалось, что очень даже важно. Но она решила, что давить при обсуждении такой темы точно не стоит.

Вскоре после развода Энлэй согласился на работу в клинике Святой Розы. Ему нужно было срочно сменить обстановку, оказаться вдали от привычного мира. Здесь он собирался перезагрузиться, чтобы потом начать жизнь заново.

– Да уж, с учетом всего, что произошло… перезагрузился, – вздохнула Оля.

– Ну, встряска точно была!

– Не жалеешь?

– Себя? Нисколько. Моя мать как-то сказала, что мы не выбираем судьбу – это судьба выбирает, где нам быть и что делать. Я ей раньше никогда не верил, думал, она пытается оправдаться…

– А теперь? – спросила Оля. О том, что дрожь наконец прошла, она не говорила, знала, что Энлэй, к которому она по-прежнему прижималась, и сам почувствует.

– А теперь я начинаю верить, – еле заметно улыбнулся он.

Глава 17
Танг Сун-Ми

Иногда к рискованным поступкам приводит волевое решение, иногда – череда обстоятельств, которых накапливается так много, что ты уже не можешь противостоять им. Джона был склонен верить, что ему достался второй вариант.

Раньше он, может, и не стал бы делать нечто столь безрассудное, а теперь ему просто не оставили выбора. Его карьера уже под ударом. Его исследование почти сорвано. Его пациентке причинен реальный вред, да еще и его руками! После такого он не мог просто отстраниться, заявляя, что это не его беда.

Он не думал о том, что с ним сделают, если поймают. Джона знал, что все равно от своей затеи не откажется, – а если так, зачем запугивать самого себя?

Он отправился в медицинский архив. Обычные карты пациентов можно было просмотреть с любого компьютера, но именно по этой причине в таких картах указывалось не все. Некоторые подробности несчастных случаев, предыдущего лечения или даже названия экспериментальных препаратов оказались скрытыми. Как показал опыт Оскара Абаркеро, не зря: журналисты и промышленные шпионы находили свои пути в клинику Святой Розы.

Поэтому полные карты хранились только на бумаге, в единственном экземпляре, и выносить их из архива строго запрещалось. При необходимости лечащий врач мог направиться туда и изучить их. Джона считал, что такая мера безопасности излишня и не слишком удобна, но прекрасно знал, что Александра Фразье он все равно не переубедит, и свое мнение держал при себе.

Он не собирался пробираться в архив тайно, устраивая отвлекающие маневры или пытаясь влезть через решетку вентиляции. Джона знал, что это, если кто заметит, вызовет куда больше подозрений. Так что он пошел туда открыто, предъявив охране пропуск и записавшись в журнале.

– Хочу изучить карту Эмми Рурк, – пояснил он.

– Я слышал, она в клинику больше не вернется, – заметил охранник.

– Кто-то и такие слухи уже распускает?

– А она вернется?

– Вряд ли, – признал Джона. – Но эксперимент есть эксперимент, он должен быть описан, даже если оказался неудачным. Вот я и пытаюсь понять, что пошло не так.

Этот охранник работал на Фразье, к свите Алексеева он не относился. Но теперь уже Джона не брался угадать, кто на чьей стороне. Он не сомневался, что скоро о его визите кому-нибудь доложат, и нужно было спешить.

Он опасался, что карт Дерека и Виктора в архиве давно уже нет. Убрали оттуда, надеясь, что никто не заметит, а потом придумают какую-нибудь историю о передаче материалов по запросу родственников. Это тоже по-своему докажет, что преступление связано с лечением в клинике, но толку от таких косвенных доказательств вообще нет.

Однако карты, к немалому удивлению Джоны, нашлись почти сразу, они хранились там, где и должны были. Расслабляться он не спешил, каждую карту изучил внимательно. Он прекрасно знал, как должны оформляться такие документы, и обращал внимание на все – от серийных номеров до состояния бумаги. Ведь если бы оба документа пациентов напечатали только что, это было бы видно!

Карты не вызвали у него никаких подозрений, сошлось абсолютно все – вплоть до подписей врачей, в разное время назначавших лечение. Это были те самые истории болезни, которые Джона видел раньше, ничего не пропало и не было добавлено.

И эти истории не таили в себе ничего подозрительного. Проблемы со здоровьем в случае обоих пациентов были только предсказуемыми, связанными в основном с их травмами и последующим лечением. Ни у кого из них не намечалось подозрений на серьезные заболевания. Любые побочки от препаратов должны были отслеживаться – в этом заинтересован и производитель!

Однако побочных эффектов не было. Джона видел оба тела после смерти, а теперь изучал то, что происходило с ними при жизни. Теория о зловещих фармацевтах, заметающих следы, стремительно рассыпалась на части.

Он просматривал данные сколько мог, а потом просто сдался. До Джоны дошло: он уже пытается истолковать факты каким-то немыслимым образом, лишь бы не отказываться от прежних версий. А это неправильно – и ни к чему толковому не приведет.

Историю болезни Макса Данлэпа он тоже изучил. Просто на всякий случай, ведь судьба Макса сложилась иначе. Но ведь в фильмах и книгах прорыв как раз случается там, где его не ждали, на случайной ошибке, допущенной преступником… Может, Макс и был такой ошибкой?

Если и был, на его медицинской карте это никак не отразилось. Лечение Макса принципиально отличалось от лечения Дерека и Виктора: он был очередным экспериментом, пересаживать ему лицо никто не собирался.

Кстати, об этом… До Джоны только сейчас дошло, что все они сосредоточились исключительно на погибших пациентах. И ведь это было логично, суть преступления – в убийстве! На этом фоне доноры отошли на второй план. Но теперь, когда остальные версии отпали, Джона решил проверить и их.

Сведения о донорах хранились даже в большей секретности, чем материалы о пациентах. Умение находить доноров, причем порой доставляя из разных стран, было одной из главных особенностей клиники. Джона подозревал, что тела не всегда привозили законными путями, однако помалкивал об этом. Желающих проверить работу Александра Фразье всегда было немало – если они ничего не нашли, значит, все в порядке.

Так что он обычно запрашивал лишь строго необходимые данные о донорах. Ему так было спокойней: Джона предпочитал рассматривать их не как людей, а как набор медицинских материалов – с верой в это ему лучше спалось по ночам.

И вот теперь он хотел узнать все. Он направился к стеллажу, в котором хранились истории болезни доноров, которых удалось добыть клинике. Истории тех, кого использовали для лечения Виктора и собирались использовать для лечения Дерека, тоже там были. Того самого редкого донора, о потере которого так сокрушался на собрании Алексеев…

С картами доноров все было в порядке. Может, при транспортировке и допускались какие-то мелкие огрехи, но в целом Фразье предпочитал вести свой бизнес исключительно честно. Джона почти сдался… а потом все-таки заметил подвох.

Кто-то другой упустил бы эту деталь, потому что документы действительно были безупречны, однако Джона не ограничивался документами – за операцией Виктора он наблюдал лично, потому что та операция была уникальной, многие врачи захотели на нее посмотреть. То, что он видел своими глазами, не сходилось с тем, что записали в карту. И вот это как раз было чертовски подозрительно – куда подозрительней, чем версия Ольги о коварных фармацевтах.

Звук открывающейся двери застал молодого врача врасплох. Джона понимал, что архив доступен всем медикам, запереться изнутри он не имел права. И все равно он вздрогнул так, что чуть не уронил медицинскую карту. На какой-то безумный миг ему показалось, что это люди Алексеева пришли за ним, они ведь на что угодно способны…

Но нет, толпы вооруженных головорезов на пороге не наблюдалось. Вместо них в архив вошла Танг Сун-Ми. И Джона выдохнул бы с облегчением, если бы не один нюанс: Ольга успела намекнуть, что с этой женщиной тоже не все понятно.

Доктор Танг всегда держалась сама по себе. С коллегами она была вежлива ровно настолько, чтобы ее не в чем было упрекнуть. С пациентами говорила строго по делу, поддержать эмоционально не пыталась, оставляя это на медсестер. Операции она проводила неплохо, даже организовывала собственные исследования; если ее о чем-то просили по работе – не отказывала. Однако неприятные слухи за ней все равно тянулись. Медицинское сообщество – мир неограниченный, а все-таки маленький. Да и сама Сун-Ми никогда не отрицала, что виновна в гибели пациентки.

При сложных операциях гарантий не было никогда и ни у кого. В одних клиниках на этом старались не акцентировать внимание, в клинике Святой Розы всех честно предупреждали – и передавали на подпись официальное согласие на любой исход. Джона тоже проходил через смерть пациентов, и хотя ничего хорошего в этом не было, винить себя до конца дней он не собирался.

Но одно дело – смерть из-за стечения обстоятельств, по воле природы, когда ты ничего уже не можешь изменить. Другое – смерть из-за твоей ошибки. В деле Сун-Ми вроде как обозначился второй случай. Она погубила пациентку, однако наказания за это не понесла. Чтобы избежать судебного преследования, врач сменила штат и поступила на работу к Александру Фразье, который умел улаживать такие вопросы.

Если так, она действительно была ему должна. Вопрос в том, как далеко она готова была зайти, чтобы выплатить этот долг.

Джона до последнего старался убедить себя, что ее визит в архив – просто совпадение. Однако долго заблуждаться Танг Сун-Ми ему не позволила – она сама подошла к столу, за которым работал Джона, наклонилась и тихо сказала:

– Я не знаю, что происходит, но слышала, что сюда вызывают людей Алексеева. Вроде как дежурный возле архива что-то передал им, и они засуетились.

– Не понимаю, о чем вы, – нахмурился Джона.

– А я думаю, понимаете. Я давно уже заметила, что в клинике творится нечто странное. То, что произошло с Данлэпом, стало последней каплей. Да, когда-то мой пациент был наркозависим, а потом перешел в стойкую ремиссию. Он много работал над собой, однако за пару недель кто-то свел эту работу на нет, снабжая его наркотиками. Сначала по чуть-чуть, чтобы посадить его на поводок, ну а потом такой дозой, которая окончательно расплавила ему мозги.

– И вы, конечно же, не имеете к этому отношения?

– Представьте себе. Но Данлэп вряд ли кого-то интересовал, его сделали частью той цепи событий, которая унесла жизни еще двух пациентов. Вы как-то связаны с этим, я вижу… Я ничего не понимаю да и не берусь сразу в этом разобраться. Но я на вашей стороне.

– Почему я должен в это верить?

– Потому что вы ввязались в эту историю после того, как серьезно пострадала ваша пациентка, – напомнила доктор Танг. – Мне близок такой подход. Мы собраны здесь для того, чтобы помочь людям, так или иначе.

– Звучит очень благородно – если бы не ваша репутация…

– Поверьте, вы мало что знаете о моей репутации.

– Слухи распространяются быстро.

– Но распространяются кем? – парировала Сун-Ми. – И для чего? Чтобы предупредить бедных врачей, что со мной, злой и страшной, связываться нельзя? Или чтобы вызвать ко мне недоверие по умолчанию, потому что я всегда остаюсь на стороне пациентов?

– Не похоже, что вы остались на стороне той пациентки, которая погибла…

– Как ни странно, именно так все и было.

Танг Сун-Ми никогда не оправдывалась. Джона не раз слышал, как другие медики пытались вывести ее на разговор о прошлом, а она всегда очень вежливо и дипломатично сворачивала тему.

Однако сейчас она молчать не стала. Это могло означать одно из двух: либо Сун-Ми искренне хотела помочь, либо ей позарез нужно было заманить Джону в ловушку, вот она и изображала откровенность. Он пока с выводами не спешил, он просто слушал.

Вся жизнь доктора Танг была посвящена работе. Это не стало осознанными решением, просто так получилось. В молодости Сун-Ми была помолвлена с мужчиной, которого действительно любила – искренне, всей душой. Но он поставил условие: после свадьбы она должна сосредоточиться только на доме и будущих детях, никакой работы. Он знал, что встречается с молодым врачом, только-только завершившим сложное обучение. Он готов был оплатить ее студенческий кредит, однако не позволить ей проводить дни в больницах.

Он был уверен, что требование она выполнит. Ведь женщина всегда выбирает любовь, не так ли? Так уж женщины устроены! Но оказалось, что не всегда. Сун-Ми предпочла остаться в профессии. Жених решил, что она никогда его не любила, и это тоже было неверно. Можно искренне любить – и отказаться от этого ради чего-то большего. Ведь если люди порой жертвуют жизнью, разве так уж странно, что кто-то сумел пожертвовать счастьем?

Сун-Ми потребовалось много лет, чтобы прийти в себя после того разрыва. Нет, она не отказывалась от новых свиданий, однако каждого мужчину сравнивала с тем, потерянным. Понимала, что не сможет любить сама и отнимет шанс на любовь у человека, который не сделал ей ничего плохого. Она не давала очередным отношениям развиться. Ну а потом ее стали приглашать на свидания все реже и реже, время неумолимо шло – или в ней что-то менялось, или все сразу. Она не задумывалась о причинах, просто приняла ситуацию.

Зато работа никогда ее не подводила. Здесь Сун-Ми была важна и нужна, здесь она спасала жизни. И когда чужие дети обнимали ее за спасение мамы или папы, она чувствовала, что все было не зря.

Именно поэтому Сун-Ми порой соглашалась на операции, от которых отказывались все остальные. Она никогда не выказывала симпатию пациентам открыто, но Джона быстро понял, что доктор Танг переживала за своих подопечных куда больше, чем позволяли себе другие медики. Она собственную душу не жалела, потому что у нее не было другой жизни, ради которой стоило бы себя поберечь.

Однажды на ее пути встретилась двадцатипятилетняя девушка, от которой отказались другие хирурги – из-за врожденного порока сердца. Пациентке требовалось срочное удаление опухоли, не просто ради собственного здоровья – ради сохранения беременности, на которую она, вопреки всем запретам, решилась.

– За нее не хотели браться, потому что считали, что она сама виновата, – печально улыбнулась Сун-Ми. – Многие полагали, что именно беременность способствовала резкому росту опухоли, и все вместе это ударило по изначально слабому организму. Она действительно была очень плоха. Другие хирурги могли бы взяться за операцию, если бы она сделала аборт. Но этого не хотела уже она, этот ребенок был ей очень дорог.

– И вы согласились на операцию?

– Да. Я согласилась. Чтобы дать ей хоть какой-то шанс… Может, мне не следовало. Оставалась вероятность, что она все-таки протянет до родов, и тогда выживет хотя бы ребенок. Но она бы точно умерла. Я попыталась спасти обоих.

Джона не знал всех подробностей, но навскидку допускал, что вероятность успеха действительно была. Мизерная. Сам он при таких шансах и шагу бы в операционную не ступил, однако он понимал, почему решилась Сун-Ми.

Чуда не произошло. Статистика возобладала: пациентка умерла во время операции. Со стороны Сун-Ми все было сделано безукоризненно. Ее ошибкой сочли уже то, что она согласилась на такую операцию.

Суда она избежала, потому что перед операцией пациентка подписала согласие на любой исход. Сун-Ми даже не собирались увольнять, понимая, что она исключительный хирург. Но она сама не могла работать там, где коллеги шептались за ее спиной и осуждали, осуждали, осуждали… В тот период ей подвернулась статья о клинике Святой Розы. Она отправила резюме – и получила приглашение на работу.

Для доктора Танг изменилось только место, немного – род деятельности, ведь операции, которые она проводила, были уникальны. Зато неизменными остались ее принципы. Она всегда ставила интересы пациентов выше собственных – и никогда этого не показывала.

Поэтому она не могла спокойно пройти мимо того, что случилось с Максом. Она действительно надеялась его спасти. Причем спасти не только тело, но и душу: она видела, что возвращение привычной внешности, или хотя бы нормальной внешности, вдохновляло Данлэпа, он ценил доставшийся ему второй шанс. Теперь же Сун-Ми не могла ничего исправить, однако хотела разобраться в случившемся.

Все это впечатляло – и все могло оказаться ложью. Доктор Танг всегда говорила спокойно, историю своей жизни она произносила тем же голосом, каким диктовала медсестрам рецепты. Она позволила себе лишь минимум эмоций, не требующий актерского таланта. Поэтому она легко могла обмануть его, и прямо сейчас Джона никак не проверил бы ее слова.

Но он слышал, как остановился на этаже лифт, как зазвучали голоса – много сразу. Ему нужно было на что-то решиться, времени на размышления больше не осталось.

Он достал из медицинских карт доноров несколько страниц, торопливо приписал пояснения там, где нужно, и передал эти страницы доктору Танг.

– Вынесите это из архива, – велел он. – А когда разберетесь во всем, обратитесь в полицию.

Она кивнула и поспешила отойти от него. Не к выходу, нет – это было бы слишком подозрительно. Сун-Ми устроилась за дальним столиком и открыла первую попавшуюся медицинскую карту, делая вид, что работает. Конечно, если люди Алексеева просмотрят записи с камер наблюдения, они без труда заметят подвох. Но для этого видео еще нужно добыть и изучить, прямого эфира тут нет.

Джона тем временем убрал дела доноров и тоже занялся картами. Он едва успел открыть папку, когда в зал вошли четверо, все из личной охраны Алексеева. Им тут вообще быть не полагалось, но кому жаловаться? Поблизости все равно не нашлось бы того, кто решился бы их остановить: дежурный старательно делал вид, что он здесь вообще оказался случайно.

Охранники подошли к Джоне, нависли над ним, без стеснения заглядывая в карту, которую он открыл.

– Доктор Нивс, вас вызывает мистер Алексеев, – сообщил один из охранников.

Остальные обернулись на Сун-Ми. И в этот миг до Джоны дошло, что она может быть заодно с ними. Она – пряник, они – кнут, и оба инструмента призваны получить один результат: выяснить, как много ему известно.

Он был почти готов к тому, что Сун-Ми сейчас бросится к ним, передаст страницы, все расскажет… Но она осталась на месте, просто нахмурилась и поинтересовалась:

– Что вы здесь устроили? Это закрытая зона!

– Простите, доктор Танг, – смиренно отозвался охранник. – По одному вопросу потребовалась срочная консультация доктора Нивса.

– Вы ему позвонить не могли? Или через дежурного передать?

– Тогда у нас не было бы гарантии, что сообщение получено сразу. Еще раз приносим извинения за доставленные неудобства.

– Так что это за консультация? – напомнил о себе Джона.

– Мистер Алексеев сам вам все расскажет, пожалуйста, пройдемте с нами.

Отказывать не было смысла, Джона все равно не убежал бы от них. Да и куда тут бежать?

К тому же его чуть успокоило то, что Сун-Ми стала свидетельницей происходящего. При ней назвали имя Алексеева, она слышала, кто и куда увел Джону. Если с ним что-нибудь случится, она расскажет об этом!

Так что он был спокоен, когда заходил с охранниками в лифт и когда кабина двинулась вниз. Хорошее настроение покинуло его, лишь когда они спустились ниже первого этажа. Вот тогда Джона и обнаружил, что на панели горит кнопка подземного паркинга, а вовсе не холла.

– Куда мы вообще едем? – возмутился он. – Что за срочная консультация в подвале?

Отвечать ему не стали. Охранники действовали на удивление быстро и слаженно – похоже, они только этого момента и ждали. Один из них надел на голову Джоны мешок, другой ударил хирурга в живот, заставляя согнуться. После этого ему завели руки назад и пережали чем-то тонким и плотным – вероятнее всего, стяжкой.

Ему ничего не объясняли, а он и не задавал новых вопросов. Джона лихорадочно пытался понять, что происходит.

Почему они так открыто говорили обо всем Сун-Ми? От нее тоже хотят избавиться? Нет, тогда придется убивать еще и Ольгу, и Энлэя… Все они – не какие-нибудь бродяги из нью-йоркского парка, это уважаемые люди с семьями, друзьями, репутацией… Убийство каждого из них принесло бы Алексееву проблемы, а уж всех сразу – тем более.

Что еще возможно? Как вариант – за этим на самом деле стоит не Алексеев, его люди работают на кого-то еще, своего официального нанимателя они просто решили подставить.

Пока Джона размышлял об этом, его вытолкали из лифта, повели куда-то. Мешок оказался сделан из плотной ткани, пленник ничего не видел. Как в каком-то шпионском фильме, дожил… Джона предполагал, что сейчас его затолкают в машину, но нет. Он и его похитители шли пешком, долго. Сначала их сопровождало гулкое эхо отразившихся от стен шагов. Потом оно стихло, они оказались в помещении поменьше – и намного холоднее.

Там с пленника сняли мешок, позволили осмотреться. В комнате светила лишь неяркая лампочка, но даже она ударила по глазам после полной темноты. Джона несколько раз моргнул, чтобы зрение поскорее прояснилось. После этого он смог разглядеть, что находится в небольшой комнате, примыкающей к подземному паркингу. Там хранились ремонтное оборудование и экстренный запас топлива для генераторов.

Но сейчас помещение определенно использовалось не по назначению. Помимо Джоны в комнате оказался еще один связанный человек – Наташа, блогерша эта… Совершенно запуганная, с разбитым носом и потеками крови, засохшими на ее необычном лице. Она бормотала что-то на русском, глядя то на Джону, то на похитителей. Но он не понимал ни слова, а потому предпочел не отвлекаться.

Антон Алексеев тоже был здесь. Не связанный, совершенно спокойный и всем довольный. Он определенно не собирался доказывать, что не ожидал такого поведения от своих подчиненных.

Какая-то безумная наглость… Или не такая уж безумная? Джона вдруг понял, что даже если он исчезнет, объяснить это будет не так уж сложно. Его вызвали на консультацию по медицинскому вопросу. Выяснилось, что пациента нужно срочно везти в другую клинику. Джона согласился стать сопровождающим, он ведь все равно отстранен от работы здесь, ему нечем заняться! Официально он покинет это место живым, ну а потом его след затеряется.

Естественно, Ольга и Энлэй в такое не поверят, однако их двоих будет недостаточно, чтобы что-то изменить. Да и потом, неизвестно еще, какая судьба уготована им… А ведь они даже не знают то, что Джона выяснил в архивах!

– Думаю, вы уже догадались, что ничем хорошим наша беседа не закончится, – сообщил им Алексеев. – Увы, финал у нее будет один при любом раскладе. От вас зависит лишь то, что вы испытаете перед этим неизбежным финалом. Ну что, начнем нашу увлекательную беседу?

Глава 18
Клементина Суаве

Хотелось найти убежище. Безопасный уголок, где ее никто не тронет, не сможет даже взглянуть на нее. Однако Оля понимала, что так не получится. Пока что у них еще был шанс поддержать версию о том, что она сама виновата в случившемся и никаких преступников не ищет. Однако эта версия рухнула бы, если бы она отказалась возвращаться в свою комнату.

Поэтому утром Энлэй проводил ее туда. Он лично осмотрел все – и ванную, и спальню, – убедился, что никого там нет. Но после этого он должен был уйти и хотя бы изобразить нормальное поведение.

– Я обеспечу тебе выходной на сегодня, – пообещал он. – Как твой куратор я могу это устроить. Сегодня у тебя такие клиенты, которых я могу взять на себя.

– Ты всех моих клиентов можешь взять на себя, – усмехнулась Оля.

– Официально – нет. Я нигде не заявляю, что знаю русский язык, поэтому и не могу с ним работать.

– Но если что, ты на подхвате… Спасибо.

– Все наладится, – заверил ее Энлэй. – Скоро вернется Джона, уверен, он что-нибудь добудет!

О том, что они будут делать, если Джона потерпит неудачу, они пока не говорили.

Энлэй ушел, а для Оли потянулось мучительное ожидание. То самое, когда ничего плохого вроде как и не происходит, а сердце все равно колотится в груди отчаянно, быстро, и немного крутит живот, и во рту сухо от страха… Тебе кажется, что прошла уже целая вечность, а часы неумолимо показывают, что всего сорок минут.

Она предполагала, что Джона придет не раньше обеда, чтобы избежать лишних подозрений. Однако не прошло и часа, как в дверь постучали. Тихо и осторожно, но Оля все равно не собиралась больше открывать всем подряд.

– Кто? – только и спросила она.

– Это я, Клементина, – донеслась с той стороны уже знакомая чуть невнятная речь. – Я могу войти?

– Ты одна? – на всякий случай уточнила Оля.

– Да, я… я одна. А почему ты решила, что я не одна?

– Неважно, это так…

Оля не стала продолжать, потому что достойное объяснение не придумывалось. Она просто открыла дверь, убедилась, что в коридоре больше никого нет, и пригласила гостью внутрь.

– До меня дошел слух, что ты пыталась покончить с собой, – сказала Клементина решительно. – Это правда?

Получается, слух все-таки бродит… Отлично. Возможно, этого будет достаточно, чтобы успокоить Фразье, убедить его, что Оля ничего не запомнила.

– Не правда, люди просто любят придумывать. Просто небольшой несчастный случай… Но я уже в порядке, честно!

Прозвучало не слишком убедительно, Оля и сама это понимала. Кто угодно сообразил бы, что она врет, вот и Клементина догадалась. Однако истолковала эту ложь по-своему.

– Значит, все-таки пыталась… Зачем?

– Слушай, ничего не было! Поэтому и говорить не о чем.

– Тебя, наверно, раздражает, что я лезу не в свое дело? Типа мы с тобой не настолько друзья, чтобы я имела право голоса?

– Я такого не говорила.

– Тебе и не нужно, я понимаю, почему ты так думаешь. Но и я пришла сюда не потому, что я такая уж кликуша, которая всех отчитывает и для всех пытается быть хорошей. Смотри.

Клементина запустила на смартфоне ролик и показала Оле. Короткое видео было сделано в чьем-то саду: то ли вечеринку снимали, то ли просто пикник. В центре внимания оказалась девушка, совсем молоденькая – лет шестнадцати от силы. Очаровательное лицо, искристые глаза, полные губы, светлые локоны. Классическая красота куклы Барби, дополненная внутренним сиянием человека, в котором очень много энергии – и очень много любви. Ко всем и ко всему – бывают такие люди, которые будто заполнены солнцем изнутри.

– Это я, – тихо сказала Клементина. – Это была я.

Оля невольно перевела взгляд на раздутое, лишенное четко прослеживающихся пола и возраста лицо. Из узкой щелочки между опухшими веками смотрел единственный уцелевший глаз. Ярко-голубой, совсем как на видео.

Оля знала, что нужно промолчать. Ничего умного она сейчас не скажет, а обсуждать очевидное глупо, в молчании порой намного больше ценности. Однако она не удержалась, и слово вырвалось само:

– Господи…

– Да, я тоже думаю, что контраст заметен. Это видео сняли до того, как я украла папин пистолет, поднесла к своей голове и выстрелила. Никто из родных не ожидал. Никто даже не верил, что это не инсценировка. Они показывали полиции это видео и говорили: «Смотрите, как она улыбается! Человек, который готовится покончить с собой, не может так улыбаться!» Мама даже добилась полноценного расследования, но оно только подтвердило то, что и так было ясно с самого начала. Я сделала это сама.

– Зачем?

– Этот вопрос мне часто задавали… Но куда чаще я задавала его сама. У меня до сих пор, все эти годы спустя, нет точного ответа – и вместе с тем ответ есть.

Клементина никак не могла вспомнить день, когда это произошло. Она пыталась – и сама, и с помощью психотерапевтов, но все оказалось напрасным. Она не сомневалась в том, что выстрелила сама. Однако она не могла точно вспомнить мысли, которые привели ее к этому решению.

Зато она неплохо помнила дни, которые ему предшествовали. Клементина понимала, что у нее все идет хорошо. Она отлично училась, ей не на что было жаловаться, за ней ухаживал один из самых приметных парней школы. Она проживала американскую мечту – уже в таком юном возрасте. Если же она говорила, что ей что-то не нравится, окружающие принимали это за кокетство и не воспринимали всерьез.

Она ведь улыбалась. Люди, которые несчастны, не улыбаются, так?

– Уже потом я узнала, что есть такое явление, как «улыбающиеся самоубийцы», – тихо сказала Клементина. – Это те, кто так удачно изображает счастье, что им все верят. Обычно это очень сильные люди, которые привыкли не только справляться со своими бедами сами, но и помогать окружающим. А когда у них заканчиваются силы, они… делают то, что делают, чтобы ни для кого не стать обузой.

– Это был твой случай?

– Как ни странно, нет. Я действительно чувствовала себя счастливой в моменты, когда улыбалась. Но потом эти моменты проходили, я оставалась одна, и на меня накатывала такая тоска, которую и врагу не пожелаешь.

Клементина попыталась получить помощь. Она обратилась к школьному психологу, рассказала о том, что чувствует. Но стало только хуже… намного хуже. Во-первых, все проблемы девушки психолог объяснил подростковым возрастом и рекомендовал витамины. Во-вторых, то, что обсуждалось за закрытыми дверями, он пересказал за чашечкой кофе своей жене – тоже работавшей в этой школе. Ну а от нее узнали родители Клементины и не придумали ничего лучше, чем устроить дочери выволочку на тему «Жизнь надо ценить, а нытики попадают в ад».

Она чувствовала себя загнанной в угол. Она ни с чем не справлялась. Она даже считала себя виноватой в том, что не испытывает благодарности судьбе, хотя ей так повезло.

– Но я все равно была уверена, что не сделаю… этого, – добавила Клементина. – Это было как помутнение, какой-то порыв, как будто я – и не я… Как будто вокруг тебя гаснет свет и тебе только и остается что утонуть в этой тьме. Когда уже в больнице мне рассказали, что случилось, я не поверила. Потом пришло понимание: да, все так. Я действительно это сделала. Но почему… Это в память не вернулось, как и сам тот день.

Клементину спасло то, что родители услышали выстрел и сразу же побежали в комнату дочери. Там они и обнаружили ее, всю в крови, полностью лишенную половины лица. С ней произошло то, о чем Оле уже рассказывали: дуло пистолета было расположено под таким углом, что мозг оказался не поврежден.

На несколько дней она замерла между жизнью и смертью. Родители посвятили время поиску загадочного убийцы. В коридорах то и дело шептались о том, что в шестнадцать лет просто недопустимо творить такие глупости.

Потом состояние Клементины стабилизировалось, молодость все же победила. Но теперь уже ей намеренно не позволяли прийти в себя – до хотя бы минимальной реконструкции лица. Врачи подозревали, что она с таким шоком просто не справится… и по-своему были правы.

Когда ей все же разрешили очнуться, она мало что помнила. Себя – да. Тот день – нет.

– Мне задавали очень много вопросов, – сказала она. – Но я не могла ответить. Говорить я тогда не научилась. Для письменных ответов была слишком слаба, слишком сильно у меня кружилась голова… Я больше слушала. Много думала. Мне пока не позволяли узнать, как я выгляжу, но о многом я догадывалась. Это было хуже, чем самые страшные мои кошмары.

– Ты пожалела о том, что выжила? – спросила Оля. Может, такие вопросы и запрещалось задавать неудавшимся самоубийцам, однако ей очень нужно было знать.

– Нет. Я пожалела о том, что пыталась. Я ведь слушала, что говорили обо мне, видела, что они делали… И я вдруг поняла, что люблю. Люблю мою маму, которая сумела пережить этот удар и ни разу не обвинила меня, даже когда приняла правду. Люблю моего папу, который постоянно был так уверен в том, что получится все исправить, что я и сама ему поверила. Люблю моих братьев и сестер, которые искренне считали себя виноватыми, хотя я никогда их не винила. Отсюда, из той ямы, в которой я оказалась, все мои былые беды виделись такими ничтожными, что я не понимала: почему я не справилась с ними? Я ведь могла! Я теперь точно знаю, что могла. Они не стоили того… Но я не могу изменить то, что чувствовала тогда. Такой вот замкнутый круг.

– Мне жаль…

– Я тоже сожалею. Знаешь, о чем больше всего?

– О чем?

– О том, что не произошло чудо. Что не случилась осечка, именно в этот момент! Я знаю, что мне бы хватило. Если бы пистолет щелкнул, но не выстрелил, я бы все поняла. Я бы отбросила его подальше, я бы расплакалась и побежала к маме… Я бы просила у нее прощения, а она бы не понимала за что, ужасно испугалась бы… И я бы никогда больше не попыталась, мне бы хватило предупреждения! Я бы так хотела все отменить, просто отменить… Но у меня не было моего чуда.

Оле хотелось сказать, что чудо все-таки было. Ведь при попытке суицида выживает ничтожно малый процент людей. Оля не бралась сказать наверняка, но в глубине души подозревала, что о своем решении жалеют все без исключения. Просто не все успевают осознать это – и у единиц появляется возможность все исправить.

Зачем говорить об этом Клементине? Она наверняка сама все знает. То, что задумывалось как слова поддержки, прозвучит как издевательство.

– Пистолет все-таки выстрелил, – продолжила она. – Обратного пути уже не было… Я не помню тот день, но я помню два звука. Они настигают меня снова и снова, как будто звучат во мне. Тот самый выстрел – и колокола.

– Колокола? – растерянно повторила Оля.

– Да. Неподалеку от нашего дома располагалась церковь. Маленькая такая церквушка, но с собственным колоколом… Я хорошо помню: он звонил в момент, когда я почувствовала прикосновение металла к коже. Как будто смеялся надо мной!

Или пытался предупредить. Но об этом Оля тоже промолчала.

Отныне Клементина держалась за жизнь обеими руками. Она никогда не плакала и не жаловалась – или пыталась это скрыть, чтобы пощадить родных, которым и так причинила слишком много боли. Прежнего недовольства своей судьбой больше не было, даже при том, что прошлое казалось воистину сказочным по сравнению с настоящим.

За второй шанс Клементине пришлось платить куда больше, чем многим другим людям с похожей историей. Восстановление лица шло болезненно и тяжело. Вспомогательные препараты неизменно приносили огромное количество побочек. Первая пересадка лица прошла трудно и… завершилась фиаско. Новое лицо не прижилось, началось отторжение тканей, Клементина на долгие месяцы оказалась в реанимации. Ее родные опасались, что уж теперь-то она сломается, но нет. Она восприняла обрушившийся на нее ужас со смирением, о котором иные в таком возрасте могут только мечтать.

– Я знала, что у меня должна быть цель, – пояснила Клементина. – Высшая цель того, что мне позволили остаться в живых… Нечто большее, чем просто я, Клементина Суаве. И вышло так, что эта неудачная операция и привела меня к цели.

Оля не раз слышала, как Клементину в больнице называли «жемчужиной». Но она считала, что это лишь милое прозвище, попытка поддержать юную девушку, проходящую через страшные испытания.

Однако на самом деле Клементину и правда считали особо ценной пациенткой, открывающей новый горизонт медицинских возможней. В клинике Святой Розы ей пересадили не только лицо, но и глаз.

– Глаза долгое время не пересаживали, – сказала она. – Слишком они хрупкие, слишком это сложно. Напрасная травма. Но в последнее время попытки начали предпринимать в разных странах мира. Я согласилась сразу. Что я теряю? Есть риск снова столкнуться с не-приживлением? Я вас умоляю, мне уже лицо меняли! Я должна была это сделать, ведь если бы у них получилось, ты представляешь, скольким людям это помогло бы?

– Так у них получилось или нет?

– Эксперимент еще продолжается. Но первый этап считается успешным: глаз не погиб, отторжения тканей нет. Лицо прижилось хорошо – я даже говорить могу! Глазом я пока ничего не вижу. Но последнее обследование показало, что мозг начинает на него реагировать! Есть надежда, понимаешь? Для меня, для всех… Но мой новый смысл не отменяет того, что я сделала. Не становится основанием для прощения. Поэтому когда я услышала, что ты пыталась…

– Я не пыталась, – прервала ее Оля, уверенно глядя на собеседницу. – Прости, что не дала тебе договорить, но не нужно меня убеждать. Да, все было непросто, и я не могу сообщить тебе все подробности. Но вот главное: я не пыталась покончить с собой. До того, как я попала в клинику, у меня был тяжелый период. Может, даже депрессия, я не знаю наверняка и не хочу сама себе диагноз ставить. Но я даже не думала о самоубийстве тогда – и не думаю о нем сейчас. То, что произошло со мной, несчастный случай. Ты ведь веришь мне?

– Да… Да, я тебе верю.

И Клементина тоже не лгала.

Оля не выдержала, подалась вперед, обняла собеседницу. Клементина, не ожидавшая такого напора, сначала растерялась, а потом уверенно обняла ее в ответ. О чем она думала в этот момент – Оля не знала. Сама же переводчица размышляла о том, почему в моменты грусти хочется сравнить свою жизнь с теми, у кого дела обстоят лучше.

Вот у них получилось. Красивый супруг, талантливые дети. Стремительная карьера. Выглядят на десять лет моложе возраста. Два дома, три машины. С ними – этими другими – все хорошо, а со мной что-то не так, я проблема, все пропало…

И на ум почти никогда не приходит тот простой факт, что есть и другая сторона. Те, кому повезло гораздо меньше. Погибшие мучительной смертью. Изуродованные. Разорившиеся. Обманутые и преданные. Те, для кого по ночам звонят колокола, оставшиеся в далеком прошлом… Да, можно возразить себе же: почему меня должно утешать чужое горе? Но почему же тогда вызывает зависть чужой успех?

Почему вообще существует сравнение? Или пускай его не будет вообще, или пусть будет – но честное. Чтобы рядом были не только те, кому судьба отсыпала больше, но и те, кому не досталось вообще ничего.

Оля смотрела на девушку, которая была значительно моложе ее – но при этом намного сильнее. Вроде как оступившуюся, но потом вставшую на ноги уверенно, несмотря на боль и страх. У Клементины было куда больше оснований сдаться, а она этого не сделала. Так может, основания значат не так уж много? Как и оправдания. В конце пути важно лишь то, сдаешься ты или нет.

Она хотела сказать Клементине об этом – или хотя бы о чем-то похожем. Смысл оказался слишком грандиозным и упрямо отказывался умещаться в слова.

Ну а потом им обеим стало не до того, потому что со стороны двора послышался вой сирен – пока еще далекий, но стремительно приближающийся.

Оля никогда не отличала по звуку пожарные сирены от полицейских и медицинских. Но все они не сулили ничего хорошего, поэтому обе девушки, не сговариваясь, бросились к окну.

И увидели полицию… все-таки полицию. Оля хорошо помнила, что даже после гибели Дерека полицейские приехали без сирен, они как будто и не спешили. Но теперь они гнали на полной скорости, и это вызывало вполне справедливые опасения.

Оле даже не хотелось знать, что заставило их так торопиться. Однако она понимала, что избежать этого знания все равно не получится. Справляться со всем самостоятельно она не собиралась и набрала номер Энлэя. Ответа не последовало. Паника подступила к горлу горячей горькой волной, но Оле удалось подавить ее. Пока удалось… Она позвонила Джоне, однако его телефон и вовсе оказался отключен. Это пугало, создавая ощущение, что они с Клементиной вдруг остались в клинике совершенно одни. И полиция едет за ними – не чтобы арестовать – чтобы помочь, но уже поздно, слишком поздно…

Она попыталась набрать номер Энлэя снова, лишь бы не поддаваться панике. Ответа снова не последовало, однако за дверью раздалась знакомая мелодия. Поддавшись порыву, Оля бросилась туда, распахнула дверь – и действительно обнаружила Энлэя, спешившего к ее комнате. Она не знала, как отреагировала бы, если бы Клементины рядом не было, что бы позволила себе… Это не так уж важно: то, что Энлэй все-таки оказался рядом, затмевало все остальное.

– Что случилось? – спросила Оля. – Почему тут опять полиция?

– Бери выше – тут агенты ФБР!

– Чего? Серьезно?

– Слышал, пока бежал сюда, – пояснил Энлэй. – Всех подробностей я не знаю, но намечается что-то… большое.

Тут он определенно угадал. Прибывшие полицейские собрали в одном зале персонал и тех пациентов, которые могли передвигаться самостоятельно. Ко всем остальным была приставлена охрана.

Агенты ФБР, насчет которых Энлэй все-таки не ошибся, тем временем направились на подземный паркинг. До того, как перейти в зал, Оля успела разглядеть в окно, как кого-то вывозят оттуда на медицинских каталках. Она не видела кого. Но она заметила, что Джоны в зале нет. Дурное предчувствие вспыхнуло почти сразу…

Но если она спасалась от своего страха тихо, просто прижимаясь к Энлэю, то Александр Фразье рвал и метал. Он, окруженный армией телохранителей и юристов, пророчил полицейским незавидное будущее:

– Вы хоть понимаете, с кем связались? И какой вред уже нанесли? Вы захватываете больницу, как наркопритон какой-то!

– Никто больницу не захватывает, – с неожиданным спокойствием ответил ему стоявший рядом полицейский. – Это еще ничтожная часть того, что обычно делается при накрытии международной преступной сети.

– Что?.. Какой еще преступной сети?!

Тогда ему не ответили – тогда было еще рано. Штурм подземного этажа оказался коротким и эффективным: Антон Алексеев не ожидал вмешательства ФБР. Он сразу признал за собой вину в похищении Джоны и Наташи, да еще их избиении. Однако он снова и снова повторял, что вызвано это личной неприязнью, а не какими-то профессиональными вопросами. Якобы эти двое пытались саботировать клинику, его любимое детище, а смириться с таким он не мог. Все показания, которые они дадут, конечно же, не имеют реальной ценности, потому что направлены в первую очередь на месть.

Ну а потом появилась Танг Сун-Ми, у которой были вполне объективные доказательства, объясняющие все, что произошло в клинике. Или почти все… Когда обнаружился этот факт, Алексеев пошел на сотрудничество со следствием, дал показания, заполняющие пробелы, и картина наконец сложилась.

Джона все понял, когда добрался до личных дел доноров, пожертвовавших пациентам клиники свои лица. Так уж вышло, что он лично наблюдал за операцией Виктора. И он совершенно точно знал, что Суворову пересадили лицо другого человека. По документам проходил один, кем был второй – Джона тогда не понимал. Он заподозрил, что и в случае «редчайшего донора», добытого для Дерека, может всплыть такое же несоответствие. Но проверить это он не успел, за ним пришли. Поэтому он передал документы доктору Танг. Она же отнесла их агентам, которые выяснили, что люди, указанные в картах, действительно существовали – и действительно были донорами. Но их ткани использовались в других больницах, до клиники Святой Розы они не добрались.

На уровне документов это не удалось выяснить из-за сбоев во взаимодействии медицины разных штатов. Но уж теперь, когда этим заинтересовались сотрудники ФБР, обратного пути не было. Антону Алексееву, который и добыл где-то эти тела, предстояло ответить на несколько неприятных вопросов. А когда выяснилось, что его люди в присутствии Сун-Ми увели куда-то Джону и с тех пор хирург не выходил на связь, ситуация стала особенно напряженной.

Теперь же оказалось, что Алексеев вел на территории клиники сразу несколько вполне доходных бизнесов. Первый был на виду: он получал прибыль от испытаний препаратов, проводившихся в клинике. Но поскольку это не было запрещено законом и даже приносило пользу, вопросов не возникало. Какая разница, чем руководствуется Алексеев, гуманизмом или корыстью, если он делает свое дело?

Ну а о втором бизнесе Алексеев не рассказывал никому, даже своему партнеру Александру Фразье. Хотя бы потому, что Фразье не нуждался в деньгах и никогда бы не связал свою клинику с чем-то столь откровенно незаконным.

Алексеев избавлялся от тел очень непростых людей – бизнесменов, политиков, журналистов. Их след должен был затеряться, их убийства обязаны были остаться нераскрытыми. При попытке бросить труп там, где человек был убит, даже на уровне страны риск обнаружения и успешного расследования возрастал.

Поэтому Алексеев наловчился использовать клинику как свой личный «полигон устранения». Он подделывал документы, используя дела из настоящей базы данных доноров. Некоторые тела, доставленные им, действительно использовались для пересадки. Другие признавались поврежденными в пути. Финал всегда был один: трупы отправлялись в крематорий при клинике, а урны с прахом захоранивались на специально отведенном участке кладбища.

Бизнес успешно действовал несколько лет, даже Фразье не догадывался, что творится у него прямо под носом. Все дело загубила… Наташа.

Наташа, которая не просто транслировала происходящее в интернет – это Алексеева не волновало. Он вообще не считал нужным следить за блогершей и упустил момент, когда она начала моделировать будущую внешность пациентов – после многолетнего восстановления.

Так в ее блоге оказался портрет, поразительно похожий на человека, пропавшего без вести во Франции. Тогда скандал удалось замять, но повод для беспокойства появился. Нашлись люди, обратившие на клинику внимание. Алексеев не исключал, что сюда пришлют шпионов, чтобы разобраться в происходящем. А у него в морге уже лежало тело известного репортера, предназначенное для операции Дерека.

Алексееву нужно было срочно замести следы, убрать тех, кому уже достались или могли достаться известные лица. Первой жертвой стал Дерек Ву, с ним разобраться оказалось просто. В период отключения электроэнергии Дереку объявили, что в больнице начался пожар, нужно срочно эвакуироваться. Да, прямо сейчас. Да, до приезда спасателей. Сказала ему об этом Обри Тейт, которую он прекрасно знал, – у него не было оснований не верить ей. В лесу он, вероятней всего, заподозрил неладное, но было уже поздно. Дерек оказался в темноте, в холоде, он ничего не видел… Он зависел от своих провожатых, скорее всего, боялся их, но вряд ли он верил, что его убьют. Он ведь считал, что это никому не выгодно! Всей правды он так до конца и не узнал.

Прошлое Дерека использовали против него, его смерть объявили самоубийством. Однако с Виктором Суворовым такой же трюк не сработал бы. Во-первых, этот пациент никогда не пытался наложить на себя руки. Во-вторых, он и двигаться теперь не мог. В-третьих, это заставило бы полицию по-новому взглянуть на дело Дерека: не слишком ли много самоубийств случилось в этой клинике?

Поэтому Алексеев выждал немного, а потом приказал Обри продумать варианты устранения Виктора. Насчет Обри они угадали верно: она действительно пошла на сделку, чтобы защитить своего племянника, к которому все ближе подбирались и полицейские, и журналисты.

Она могла бы избавиться от Виктора сама, однако сочла это слишком большим риском. Именно Обри постепенно подсаживала Макса на наркотики, зная, что в какой-то момент он ради новой дозы сделает что угодно. И когда пришло время убийства, она использовала полуадекватного пациента, словам которого все равно никто не поверил бы.

Однако даже она неверно оценила безумие Макса. Ему было сказано задушить беспомощного пациента подушкой. Решение убить Виктора куском льда было полностью его инициативой, ужаснувшей даже Обри.

Получив дозу, Макс сбежал. Алексеев, которому не нужны были такие проблемы, велел найти его и вернуть, желательно – живого и не способного давать показания. С этим Обри справилась, однако не рассчитала, что по ее следу идет Оскар. Журналист, вероятнее всего, не успел помочь Максу, но хотел снять случившееся с ним, чтобы использовать против медсестры в суде. Потом появился Энлэй, и вместо того, чтобы договориться с ним, Оскар решил сбежать. Журналиста пока не нашли, ни живого, ни мертвого. Оля подозревала, что уже и не найдут… В лесу дежурили люди Алексеева, задержавшиеся там после поисков Макса.

Улики были уничтожены, но оставались еще свидетели. Наташа, которая видела слишком много. Оля и Энлэй, задававшие неудобные вопросы. Джона, который тоже вдруг додумался полезть не в свое дело. Алексеев попытался надавить на них, а когда не получилось, решил приступить к зачистке.

Он знал, что это опасно: Александр Фразье уже начал что-то подозревать. И тогда Алексеев решил сыграть на сходстве Олей с погибшей дочерью Фразье. Он был уверен, что хозяин клиники, поддавшись ностальгии, отвлечется от расследования и на некоторое время выйдет из игры. Отчасти он даже угадал.

Он не знал, что у Джоны появились свидетельства несоответствия тел – и что он успел передать эти материалы коллеге. Когда прибыла полиция, Наташа и Джона уже пострадали, но мертвы еще не были. И Алексееву наверняка хотелось их убить, отомстить хотя бы так… Но он был бизнесменом, а не безумным киношным гангстером. Он знал, что от этого преступления ему точно не откреститься, и хотел сделать свою очевидную вину как можно меньше.

Алексеева и его подельников теперь ждал суд – и очень серьезный срок. Под суд предстояло отправиться и Обри с племянником, правда, с не такими страшными перспективами. Наташа отделалась легкими травмами и нервным срывом: ее наказывать было не за что, ведь даже заманить Олю в ловушку она пыталась исключительно под давлением Обри и Алексеева.

Скандал, потрясший клинику, понемногу затихал. Пресс-служба рассылала выверенные статьи и щедрую оплату журналистам. Врачи и пациенты надеялись на покой.

И только Оля знала, что эта история далека от завершения.

Глава 19
Роза Фразье

Если бы раньше у Оли спросили, осмелится ли она совершить нечто подобное, она бы с уверенностью ответила, что нет. А может, и отвечать бы не стала, может, просто рассмеялась бы в ответ, решив, что нет смысла воспринимать такой вопрос всерьез. Ведь она же слабый человек с самой обычной жизнью. Как вообще можно ожидать от нее подобного?

Но многое изменилось… После того, что она узнала в клинике, жить так, как раньше, просто не получалось – совесть не позволяла. То, что казалось нормой, вдруг превратилось в привилегию. То существование, на которое она раньше жаловалась, – в подарок, за который нужно благодарить судьбу. И не только благодарить, а делать то, что другие люди, более слабые, менее удачливые, сделать уже не смогут.

У нее было время, чтобы ко всему подготовиться. Несколько дней пришлось выждать: Александр Фразье был предсказуемо разгневан случившимся. Он часто покидал клинику, чтобы побыстрее сжечь мосты между собой и Алексеевым, которого пресса уже прозвала террористом международного уровня. Это было не совсем верно – но когда это прессу волновала точность деталей? Чем громче скандал, тем лучше он продается.

Оля опасалась, что однажды Фразье и вовсе не вернется в клинику, сразу же отправится к себе домой. И что тогда? Да ничего, пока что у нее не было толковых доказательств случившегося. Оля одновременно хотела, чтобы он уехал, и не хотела. Было так заманчиво сбросить это решение на судьбу, снять с себя ответственность…

Однако судьба определенно предвкушала это шоу и от выбора Олю все-таки не избавила. Когда события немного улеглись, Фразье не только вернулся в клинику, но и пригласил к себе Олю. Вечером. Одну.

Это лишь усилило желание отказаться от приглашения. Если она прямо сейчас вызовет такси и рванет в аэропорт, Фразье не станет ее преследовать! Скорее всего… А ей тогда придется жить с грузом на совести.

И она все-таки решилась. Пока она готовилась, было намного сложнее: страх не отпускал, мешал нормально дышать, заставлял сердце колотиться слишком быстро, так отчаянно… Но когда дошло до дела и Оля обнаружила себя стоящей перед дверью в комнату Фразье, хватка ужаса наконец ослабла. Нельзя сказать, что Оля окончательно успокоилась, однако она точно знала, что справится.

Фразье встречал ее в гостиной, и все выглядело очень мило, безобидно даже. На столике – только чай и кофе, никакого спиртного, ничего двусмысленного. Но ведь если опасность проявляется слишком откровенно, это уже отвратительная ловушка, не так ли? Оле хотелось усмехнуться, однако она сдержалась. Она должна была вести себя так, как он ожидал.

– Я очень рад, что вы не уехали, – заявил Фразье. – Вы великолепный сотрудник, ну и, не скрою, нам сейчас очень важна лояльность соотечественников Алексеева, это важный элемент имиджа клиники.

– Мы с ним не соотечественники, у него давно американский паспорт, – напомнила Оля.

– Ну какое это имеет значение? Никакой паспорт не прикроет русское имя!

– Пожалуй. Так о чем вы хотели поговорить со мной?

– О, ни о чем конкретном, просто хотел узнать, как дела, – мягко улыбнулся Фразье. – Чай, кофе – что предпочитаете? Чувствуйте себя свободно, готов сам вас обслужить! Я уже отпустил своего секретаря, мои сотрудники и так работают сверхурочно в эти дни. Уж что-что, а чай я сам налить сумею!

В памяти снова мелькнула темная комната, размытый мир и тень, оказавшаяся так близко… От этих воспоминаний хотелось отстраниться, запереть их подальше, в клетку, на семь замков – а она не могла. Потому что именно возвращение этих воспоминаний было последним оружием, которое у нее осталось.

– Чай, благодарю, – кивнула она. – Так как дела у клиники? Надеюсь, скандал ей не слишком навредит?

– Мы справимся. Да, это неприятно, все вместе – и поступок Антона, и смерти, и расследование того журналиста… Поверить не могу, что Обри пошла на такое!

Он очень убедительно делал вид, что даже не догадывался о поступках медсестры, о том, на что она готова пойти ради защиты племянника. Как будто он узнал об этом одновременно со всеми! Да и Обри до сих пор не сказала о нем ни слова… Интересно, как он этого добился? Подкупом или запугиванием? Не то чтобы способ имеет такое уж большое значение…

– Да, было бы обидно, если бы закрыли клинику, которую вы посвятили памяти своей дочери!

Фразье все-таки расплескал чай мимо чашки. Но он быстро бросил на пролившуюся жидкость салфетку, а Оля сделала вид, что ничего не заметила.

– Да, это одна из причин, по которым клиника должна существовать. Но не единственная. Я бы, если честно, не хотел сейчас говорить про мою Розиту…

– Разве? Разве вы не для этого меня пригласили? Вы же никогда не скрывали, что я на нее похожа.

– Да, мне приятно вас видеть, – согласился Фразье. – Но я прекрасно помню, что вы – другой человек.

– Правда? Тогда за что же вы извинялись передо мной той ночью?

Она не вспомнила все происходящее, слишком сильным оказалось действие наркотика. Лицо Фразье она даже не разглядела. А вот его голос прекрасно запомнила – и прикосновения… Пожалуй, страх и отвращение, которые она испытывала в тот миг, были настолько сильны, что смогли пробиться даже через дурман.

Память сохранила лишь отдельные фразы, произнесенные горячим шепотом. Не все. Но и того, что Оля помнила, было достаточно.

Ты не представляешь, как мне жаль, моя маленькая… Но я так рад, что мы снова вместе.

Сами по себе эти фразы не могли рассказать всю историю. Однако Оля еще раз перечитала статьи о гибели Розы Фразье в газетах, посмотрела, что писали в социальных сетях друзья девушки, и картина сложилась.

Александр замер, глядя на гостью с недоверием, даже с возмущением. Но возмущался он не тому, что она сказала, а тому, что отказывалась быть Розой.

В темноте спальни, неподвижная, она могла сойти и за ту самую юную девушку. Однако пока что в гостиной горел яркий свет, и Александр прекрасно видел, что его маленькая Розита стала возмутительно взрослой женщиной. Его это категорически не устраивало.

– Я не понимаю, о чем речь, – наконец сказал он, не особо пытаясь скрыть, что все прекрасно понимает.

– Неужели? Ну так давайте я напомню вам. Влечение к своей дочери вы почувствовали очень рано, после того, как она перестала быть ребенком, превратилась в подростка, но взрослой еще не была.

– Что вы несете? Это возмутительно!

– Вам хотелось большего, но жена вас сдерживала, – продолжила Оля. – Жена должна была уйти. Ее смерть назвали загадочной: сначала на нее обрушилась непонятная болезнь, а потом аллергическая реакция на препарат в больнице – и смерть. Смерть молодой женщины, в причинах которой никто не разбирался. Вы попросили медиков сделать вид, что все в порядке, и они сделали.

Прости меня за мамочку, маленькая, но так было нужно… Ты ведь из-за нее расстроилась? Я знаю, что ты всегда по ней скучала!

– После смерти жены вы больше не искали спутницу жизни, – продолжила Оля. – Этим восхищались, вас называли эталонным отцом. Все, кроме Розы, пожалуй. Уж она-то знала, как вы ее на самом деле любите, для чего она нужна!

– Мы с Розитой были счастливы, – холодно произнес Фразье. – Я любил ее. Она любила меня.

Если бы он сорвался на крик, стало бы чуть легче. Предсказуемая реакция всегда обнадеживает, позволяет поверить, что ты задел собеседника за живое…

Однако Александр по-прежнему был спокоен… Точнее, спокойным казался. Его ярость напоминала лавину, накапливающуюся на вершине горы. Лавина безопасна, лишь когда она неподвижна. Но стоит ей сорваться – и она убьет любого на своем пути. Оле не хотелось продолжать это. Она бы с удовольствием встала с дивана и ушла… Навсегда покинула это место и этого человека.

Хотя вряд ли он позволит ей уйти просто так. Тогда – да. Теперь уже нет. Партию придется играть до конца, и кто победит – Оля пока не представляла.

– Она не любила, она терпела, – возразила Оля. – Надеялась, что папа одумается, поймет, что делает нечто неправильное, или хотя бы не зайдет дальше. А когда она поняла, что перемены сами собой не наступят, ей пришлось действовать. То, что случилось с Розой, не было несчастным случаем. Она сама изрезала собственное лицо, лишь бы вы оставили ее в покое!

Ну что ты сделала со своим лицом, маленькая, зачем? Посмотри, какое оно красивое без этих жутких ран!

– Это какой-то бред, – покачал головой Фразье. – Кто вас нанял?

– Никто меня не нанимал. Вы мне сами рассказали той ночью, когда были в моей комнате. Роза готова была изуродовать себя, лишь бы вы оставили ее в покое. Это не любовь, она вас ненавидела!

– Ложь! – Александр все-таки не выдержал, сорвался на крик. – Это было временное помутнение! Совсем как у ее матери. Розита любила меня. Ей нравилось все, что мы делали вместе! Когда она изрезала себе лицо, она не понимала, что делала…

– Она хотела уйти. Она не просто изрезала лицо, она сделала это демонстративно, чтобы показать: ее нет смысла преследовать, она уже никогда не будет такой, как прежде. До какого же страдания нужно довести собственную дочь, чтобы она дошла до такого?!

– Она не понимала, что делает!

– Мучать ее, свести с ума – и убить. Она ведь не собиралась обрывать собственную жизнь! Тогда она просто сделала бы это, не уродуя себя. Но она хотела освободиться, а не умереть.

Прости, моя девочка, я не хотел толкать тебя, так просто получилось… Ты просто упала…

– Она не должна была умереть… – только и сказал Фразье, растерянный, как будто оказавшийся одновременно в этом дне – и в том, который остался в далеком прошлом.

– Но она умерла. Вы толкнули слишком сильно. Она, убегавшая от вас, перелетела через перила. Если бы она упала на пол, она еще могла бы выжить. Но она упала на ту ледяную скульптуру… И все закончилось.

Ирония, горькая и злая, заключалась в том, что Фразье действительно не хотел убивать собственную дочь. Оля думала об этом с тех пор, как вспомнила его слова, а теперь вот убедилась – по взгляду, по мгновенно опустившимся плечам.

Он и правда не считал, что мучает ее. Он приписывал ей те чувства, которые ему выгодны. Он был абсолютно уверен, что Роза всем наслаждается так же, как и он! Ее слова он принимал за кокетство. Ее поступки трактовал так, как ему угодно.

А ей просто хотелось, чтобы все закончилось, любой ценой.

Он любил ее, но это его нисколько не оправдывало. Оля еще никогда не встречала такой жестокой, эгоистичной любви, направленной на одного человека. Если бы после смерти Розы, случайной или нет, он сразу сознался, это дало бы ему хоть какое-то право на прощение.

Однако он повел себя иначе. Глядя, как умирает на осколках льда его дочь, он не попытался ей помочь, понял, что это бессмысленно. Он ушел оттуда обходными путями, сохранял хладнокровие до последнего, а вернулся в зал уже с гостями. Он наверняка не изображал горе, он чувствовал это горе, но даже его не ставил выше собственной выгоды – и свободы. Той самой, которую позволял себе, однако не позволил Розе.

– Я – не она, – жестко напомнила Оля. – Она умерла. Она была убита – тобой! И от ее крови ты никогда не отмоешься, сколько бы больниц ты ни построил!

Может, совесть его и мучила, клиника Святой Розы действительно была его искуплением. Но любое наказание Александр подбирал так, как выгодно ему.

Он все-таки не выдержал, сорвался. Он рванулся вперед, а секундой позже Оля почувствовала, как его руки смыкаются на ее горле.

– Замолчи, – процедил сквозь сжатые зубы он. – Ты не знаешь, о чем говоришь… Я любил Розу! Я дал ей все то, что она не могла оценить! А у тебя даже права нет произносить ее имя и носить ее лицо, тебя быть не должно!

Оля не ожидала, что все произойдет настолько быстро. Она думала, что у нее останется время защититься, отскочить, позвать на помощь… Куда там! Александр Фразье был далеко не слабым стариком. Над ней замер пусть и не молодой, но еще очень сильный мужчина. Поток воздуха, такой нужный, спасительный, оказался перекрыт мгновенно. А без воздуха не было ничего – ни голоса, ни сил, ни жизни.

Мир исчезал, становился темным, потом – мутным. Оля не понимала, как такое могло случиться, да уже и не могла понять. Мысли путались, рассыпались мелкими осколками калейдоскопа, тонули в темноте. Даже страха не осталось – только болезненное, горькое смирение.

А потом реальность вернулась, вспыхнула ярким светом, обернулась потоком воздуха, врывающимся в горло и легкие. Рядом кричали, звучали удары, но для Оли это пока не имело значения. Только вдох, только выдох… только возможность надышаться – на случай, если воздуха снова не останется.

Белое сияние слепило так же сильно, как темнота. Оле показалось, что прошла целая вечность, прежде чем оно начало ослабевать, уступая место сначала темным силуэтам, а потом и привычным деталям.

Тогда Оля и обнаружила, что она сидит не сама – ее поддерживают за плечи.

– Спокойней, медленней, – посоветовал Энлэй, оказавшийся рядом с ней. – Будешь так часто дышать – потеряешь сознание!

– Подтверждаю, лучше успокоиться, – добавил Джона.

Хирург теперь сдерживал Фразье, прижатого лицом к ковру. Оля не видела, в создании ли вообще владелец клиники, но не сомневалась в том, что он жив – хотя ему явно досталось в момент, когда его оттаскивали в сторону. Сочувствовать ему Оля не собиралась, куда больше для нее значило то, что Энлэй теперь рядом: он, следивший за встречей через прослушку, не упустил момент, когда на девушку напали, – можно прижаться к нему и наконец расплакаться…

Получилось не идеально, не так, как Оля планировала. Но все что надо они записали, и Роза Фразье наконец получит ту справедливость, которой она заслуживала с самого начала.

Эпилог

Весна приходила в эти края поздно – но она была прекрасна. Теплые страны лишены удовольствия наблюдать ее такой, ведь их зима никогда не бьет в полную силу. А после сложного испытания и награда слаще: мир, казавшийся мертвым, преображался стремительно, ярко, словно желая доказать, что всё еще возможно и ни для чего еще не поздно.

Оле нравилось наблюдать, как среди черноты только-только перезимовавших ветвей появляются нежно-зеленые, с переливами розового и персикового, почки. Такие мягкие, будто акварелью нарисованные… Когда на них падали лучи солнца, проявлялся крошечный пушок, делавший первые творения весны по-настоящему воздушными. Очень скоро между древних стволов должны были появиться первые цветы – настоящий перелом сезонов, будто обещающий, что холода не вернутся еще очень долго.

– Ты так смотришь на все это, будто хочешь остаться, – заметил Энлэй.

Они прогуливались по ближайшей аллее, дожидаясь, когда прибудет такси. Энлэй не отпускал ее руку. Оля не просила – ему самому хотелось. А она это ценила.

– Нет, мы жили здесь достаточно долго, – улыбнулась она. – Но для всех рано или поздно наступает момент двигаться дальше.

Они действительно задержались в клинике. Могли бы уехать, сорваться, оставить все мрачное и страшное позади. Но оба понимали, что это будет подлостью. Показания Оли требовались, чтобы Александр Фразье отправился за решетку. Содействие их обоих помогло клинике удержаться на плаву.

Не важно, какие люди основали клинику. Важно то, что многие приезжали сюда с искренним желанием помочь – и в надежде получить помощь. Да и потом, Роза Фразье, у которой попросту украли счастливую жизнь, заслуживала того, чтобы ее имя не было забыто. Поэтому Оля и Энлэй задержались в клинике, помогли не только с переводами, но и с организационными вопросами, дали несколько интервью.

Теперь они уезжали, потому что ни у кого не возникало сомнений, что клиника Святой Розы продолжит существование.

Многие пророчили кресло директора Уолтеру Монтгомери. Старый хирург не отказался бы от такой возможности, однако после долгого разговора с Джоной он осознал, что не готов, и поспешно покинул больницу. Без почетной должности – но и без официальных обвинений.

Клинику возглавил сам Джона. Он честно предложил это место Танг Сун-Ми, однако она отказалась. Для нее куда важнее было оставаться практикующим хирургом. Человек, который выглядел совершенно равнодушным к пациентам, на самом деле ценил их благополучие больше всего на свете.

Джона же рассудил, что сумеет следить за делами клиники и вести небольшое количество пациентов – только экспериментальных, чтобы не бросать научную карьеру. И одной из таких пациентов стала Эмми Рурк, которая, несмотря на возражения семьи, сама вернулась в клинику для реабилитации и продолжения лечения.

Здесь же пока предстояло остаться Клементине Суаве. С ней Оле было попрощаться сложнее всего, однако Клементина, обняв ее напоследок, осталась спокойна:

– Ты должна жить своей жизнью – настоящей, полноценной! Это важнее всего. У каждого своя миссия, и я продолжу выполнять свою с радостью. Я на своем месте.

Позволили остаться в клинике и Наташе Юшиной. Правда, блог ей вести строжайше запретили, и она, пока еще придавленная виной, согласилась без лишних споров. Однако Оля подозревала, что это смирение долго не продлится и Наташа еще не раз испытает нервы Джоны на прочность.

Но все это уже будет происходить без участия Оли и Энлэя. Они помогли клинике всем, чем могли, и получили за это награду – каждый свою.

Оля – чувство того, что все только начинается, что все возможно, пока ты не поднимаешь белый флаг.

Энлэй – то, что никогда не искал, никогда даже не верил в это и все-таки обрел.

Флибуста

И гаснет свет (fb2)

Влада Астафьева
И гаснет свет

* * *

Пролог

Глава 1
Ольга Герасимова

Глава 2
Джона Нивс

Глава 3
Лю Энлэй

Глава 4
Дерек Ву

Глава 5
Антон Алексеев

Глава 6
Наташа Юшина

Глава 7
Мария Брегич

Глава 8
Виктор Суворов

Глава 9
Макс Данлэп

Глава 10
Чарли Конрад

Глава 11
Эмми Рурк

Глава 12
Александр Фразье

Глава 13
Натан Тилли

Глава 14
Джиа Бергер

Глава 15
Оскар Абаркеро

Глава 16
Дмитрий Карелин

Глава 17
Танг Сун-Ми

Глава 18
Клементина Суаве

Глава 19
Роза Фразье

Эпилог

Оглавление

Флибуста

И гаснет свет (fb2)

Влада Астафьева И гаснет свет

* * *

Пролог

Глава 1 Ольга Герасимова

Глава 2 Джона Нивс

Глава 3 Лю Энлэй

Глава 4 Дерек Ву

Глава 5 Антон Алексеев

Глава 6 Наташа Юшина

Глава 7 Мария Брегич

Глава 8 Виктор Суворов

Глава 9 Макс Данлэп

Глава 10 Чарли Конрад

Глава 11 Эмми Рурк

Глава 12 Александр Фразье

Глава 13 Натан Тилли

Глава 14 Джиа Бергер

Глава 15 Оскар Абаркеро

Глава 16 Дмитрий Карелин

Глава 17 Танг Сун-Ми

Глава 18 Клементина Суаве

Глава 19 Роза Фразье

Эпилог

Оглавление

Влада Астафьева
И гаснет свет

Глава 1
Ольга Герасимова

Глава 2
Джона Нивс

Глава 3
Лю Энлэй

Глава 4
Дерек Ву

Глава 5
Антон Алексеев

Глава 6
Наташа Юшина

Глава 7
Мария Брегич

Глава 8
Виктор Суворов

Глава 9
Макс Данлэп

Глава 10
Чарли Конрад

Глава 11
Эмми Рурк

Глава 12
Александр Фразье

Глава 13
Натан Тилли

Глава 14
Джиа Бергер

Глава 15
Оскар Абаркеро

Глава 16
Дмитрий Карелин

Глава 17
Танг Сун-Ми

Глава 18
Клементина Суаве

Глава 19
Роза Фразье