Карта убийцы (fb2)

- Карта убийцы [litres][The Grief House] (пер. Сергей Михайлович Саксин) 6316K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ребекка Торн

Ребекка Торн
Карта убийцы

Rebecca Thorne

The Grief House

* * *

Посвящается моим друзьям, которые помогли мне встать и идти вперед:

Кевину Уигноллу

Крису Уитейкеру

Тому Вуду

Саймону Кернику

В данном аспекте любопытен вопрос веры, включающий и детскую веру в чудеса, и слепую надежду стариков; во всем мире нет ни единого человека, который ни во что не верит. Можно предположить – и не так-то просто это опровергнуть, – что люди верят во что угодно, невзирая на степень экзотичности.

Ширли Джексон^[1], «Солнечные часы»

Часть I

Шут^[2]

В «Болото надежды» Блю привело горе. Мать ушла из жизни почти три года назад, однако до сих пор было нелегко избавиться от ее глубоко укоренившихся привычек, поэтому Блю, как и она, дважды похлопывала себя по груди, проходя мимо кольца деревьев^[3], приветствовала каждую сороку и избегала оживленных шоссе.

Над полями вдоль дороги парили крокусы, почва была насыщена беспрестанной моросью. Блю ехала не останавливаясь – только один раз справила нужду за массивным дубовым пнем – до тех пор, пока местность вокруг не стала равнинной, а север не остался далеко позади.

Блю еще никогда не бывала так далеко на юге. Из родного Блэкпула она выезжала не дальше Центральных графств, где когда-то устроила демонстрацию в старом театре шахтерского городка. Выступление организовала ее мать – как организовывала и большинство остальных до тех пор, пока Блю от них не отказалась.

Однако мать не сдавалась, называя это «призванием». Блю отвернулась от своего «призвания», отказалась от «цели жизни», отвергла «благословенных ду́хов» – и как только она могла так поступить?

«Думай о тех, кому ты нужна, – говорила мать. – Они надеются на то, что ты укажешь им путь».

Но Блю больше не могла никому указывать путь.

Сегодня была пятница. В понедельник исполнится ровно три года со дня смерти матери, и Блю по-прежнему ощущала в груди эту боль. Горе наполняло ее так, как вода наполняет легкие тонущего. На протяжении многих месяцев у нее из головы не выходила жизнь матери: та жизнь, которую она вела с дочерью, и другая, непостижимая и неведомая, которую вывела на первый план ее смерть.

Блю была переполнена горем, чувством вины, одиночеством, глодавшим ее изнутри. С этим не могло справиться ничто. И вот, когда на горизонте снова замаячила скорбная дата, она ввела в поисковой строчке в интернете запрос «где вылечить горечь утраты близкого человека» и обнаружила «Болото надежды».

Сайт заверял в том, что это спокойная гавань, где можно справиться с болью утраты – прогулки в лесу, легкая физическая активность, ежедневные сеансы психотерапии: в общем, безопасный приют.

…Вдалеке из топей появился силуэт, дразня обещанием жилья. Здешний ландшафт обманывал взор, скрадывая расстояние до здания; дорога петляла и извивалась, нисколько не ценя время Блю. Мимо мелькали поля: там брошенный прицеп, здесь старая жестяная ванна, используемая в качестве корыта для воды. Коров, овец и свиней не было видно. Ванна была переполнена.

«Болото надежды» сияло – светлые каменные стены служили маяком в серой дымке. Внешне здание напоминало скорее старинный особняк, чем приют: два этажа, окна с белыми переплетами, крыша, крытая темно-серым шифером, и две дымящиеся трубы. Блю по-прежнему жила в крошечном муниципальном доме, доставшемся в наследство от Девлина. Она спала в кладовке у входа. Просторная спальня принадлежала матери.

Въехав в ворота, девушка проследовала по вымощенной гравием дорожке, обсаженной ольхой и березой. Промежутки между деревьями открывали вид на сорок акров поместья; вдоль левой границы извивался вышедший из берегов ручей. На прошлой неделе хозяева прислали ей на электронную почту напоминание захватить с собой резиновые сапоги.

Мистер и миссис Парк были фасилитаторами^[4]. Блю называла их хозяевами. Так это больше походило на увеселительную поездку, на обычный отдых. Мысль о том, что чета Парк – фасилитаторы, напоминало Блю, что это не каникулы, что ей предстоит работать над собой, а думать об этом не хотелось. Она опасалась, что если начнет об этом думать, то повернет назад.

Вот почему смерть матери оказалась такой жестокой.

Блю сбросила скорость до черепашьей. Зажмурившись, напомнила себе, что это необходимо, что без помощи не обойтись, однако сердце жужжало в груди словно пчела, а пересохший язык лип к нёбу. В ее горе вплеталось еще что-то, пустившее упрямые корни глубоко, словно бурьян, но Блю поспешила заверить себя в том, что это безопасное убежище, где не случится ничего плохого.

В комнате наверху горел свет, и у окна стояли две фигуры: белая женщина, черная женщина. Вторая промокнула глаза рукавом оранжевого джемпера. У Блю мелькнула мысль: она тоже гостья?

В другое окно открывался вид на лестницу и узкую полоску коридора. Кто-то стоял наверху спиной к Блю, и ей был виден лишь неясный силуэт, расплывчатое пятно светлых волос, голова, наклоненная так, словно ее обладатель подслушивал сквозь стену.

Перед домом стояла новенькая серебристая «Тойота-Приус», заляпанная грязью. Справа от входа расположился черный «Рейндж-Ровер». Блю поставила свою машину, старенькую и видавшую виды, под ольху, заглушила двигатель и вышла. Изменение звукового фона привлекло внимание женщин: они посмотрели вниз, отпрянули от окна, и через минуту входная дверь открылась. На пороге стояла одна из женщин. Блю узнала миссис Парк по фотографии на сайте: возраст пятьдесят с небольшим, мягкие черты лица, широко расставленные зеленые глаза и копна светло-русых волос, тронутых сединой. Женщина буквально излучала спокойствие – выражением своего лица, позой, тем, как она стояла, наблюдая с терпением профессионального педагога за тем, как гостья достает из багажника свой рюкзак, словно та была ее любимой ученицей, а не совершенно незнакомым человеком. Полная противоположность матери.

– Я так понимаю, вы мисс Форд? – Ее лицо согрелось сдержанной улыбкой, а морось украсила светлые волосы крохотными бриллиантами.

Блю почувствовала себя неопрятной; удобный спортивный костюм, надетый в дорогу, показался дешевым и грязным по сравнению с чистым льняным сарафаном миссис Парк. Смахнув с брюк засохшие крошки, она заправила за ухо выбившуюся прядь темных волос.

– Зовите меня просто Блю, – сказала Блю, стараясь показаться дружелюбной и надеясь, что хозяйка не будет настаивать на рукопожатии. Несмотря на то что прошло уже несколько лет с тех пор, как она перестала раскладывать Таро, девушка по-прежнему старалась не прикасаться к рукам других людей.

Миссис Парк взяла Блю за плечо, и та даже сквозь толстовку ощутила исходящий от ее ладони жар.

– Добро пожаловать. О господи, какой необычный…

Блю опустила взгляд, так, что веки скрыли радужную оболочку глаз. Солнцезащитные очки остались в бардачке; она пожалела о том, что не держит их в руке. На языке уже крутились привычные объяснения, однако в отличие от большинства тех, кто впервые увидел необычные двухцветные глаза, миссис Парк смутилась, словно странной внешностью обладала именно она.

– Извините, я вас смутила. Как это ужасно, я забылась…

– Нет-нет, ничего страшного, все в порядке, – поспешила заверить Блю, однако взгляд по-прежнему держала опущенным.

– Пожалуйста, проходите в дом, там теплее и суше.

Глядя на миссис Парк, жизнерадостную и обходительную, Блю подумала, что, возможно, ей все же удастся здесь расслабиться.

Они прошли в прихожую, с вешалками и крючками для верхней одежды. На скамейке ровными рядами выстроились резиновые сапоги. В углу стоял черный чемодан, достаточно большой, чтобы вместить взрослого человека. Блю предположила, что он принадлежит женщине в оранжевом джемпере или мужчине, который стоял на лестнице.

Миссис Паркер провела ее в дом.

Зал оказался огромным, открытым, с лестницей в центре. Здесь действительно было сухо, а вот насчет тепла миссис Парк ошиблась: хотя обстановка создавала соответствующее ощущение – небрежно брошенные на диваны вещи, бархатные гардины, огонь в камине, – в помещении царил холод.

– У вас очаровательный дом, – пробормотала Блю, вспоминая вежливые фразы, которые говорят в таких случаях.

Миссис Парк улыбнулась в ответ, сморщив кожу в уголках глаз.

– Это георгианская эпоха. Мы постарались сохранить все как было.

Блю попыталась найти утешение в пламени камина и запахе дыма, однако холод крепко вцепился в кости.

– Позвольте проводить вас в вашу комнату, – сказала миссис Парк, – после чего я познакомлю вас со своим мужем и остальными гостями. Сюда, пожалуйста.

Блю поднялась следом за ней по лестнице, застеленной зеленой ковровой дорожкой. Пол на лестничной площадке был того же цвета, стены были более светлого оттенка, абажур также зеленый.

– Этот цвет успокаивает, – заметила она, поднявшись наверх. – По крайней мере, я слышала об этом.

– Ваша комната в конце коридора.

Блю проследовала за миссис Парк.

– Сегодня будет день отдыха: первый и последний день пребывания здесь всегда такие. – Миссис Парк проследила за тем, как Блю положила свой рюкзак на кровать; сумку с резиновыми сапогами она поставила на пол. – Пока что кроме вас здесь еще трое гостей – Сабина, Джего и Милтон. Еще один человек должен подъехать сегодня вечером, а последние двое присоединятся к нам завтра рано утром. Занятия мы начнем, только когда соберутся все. – Хозяйка застыла у окна с выжидающим лицом, словно собираясь услышать, какая комната хорошая.

В то время как в холле доминирующим цветом был зеленый, спальня была полностью белой. Цвет новых начинаний, цвет Шута. Блю никогда не умела раскладывать себе. Она совершенно разуверилась в своих силах, однако вера матери оставалась непоколебимой, и она очень радовалась таланту дочери. Как и те, кому гадала Блю: они выслушивали ее – они испытывали облегчение, слушая ее рассказ о том, что показали карты, а это, в свою очередь, приносило облегчение ей; она думала, что делает в этом мире что-то хорошее, дарит людям радость.

Нет, белый цвет не приносит облегчения. Воистину, цвет Шута.

Миссис Парк склонила голову набок.

Одно из окон выходило на фасад, из второго было видно разлившийся ручей и густой лес.

– Вам нравится? – спросила она, как и предполагала Блю.

– Очень мило. – Какое имеет значение, нравится ли ей эта комната? Это дом миссис Парк. Ее мнение значит больше. Блю поймала себя на том, что ее гложет знакомый вопрос: «А что сказали бы карты?»

Но она завязала с этим.

Мать называла ее маленькой богиней. Последний приятель Блю (это было еще тогда, когда она пыталась поддерживать отношения) высказал предположение, что у нее нейроразнообразие^[5], и это явилось подарком, это все объяснило, но затем именно из-за этого ее бросили, и она снова ощутила себя никчемной неудачницей.

Блю отыскала это слово в интернете. Нейроразнообразие – широкий термин, охватывающий все то, что, с ее точки зрения, было не совсем в порядке у нее в голове.

– Что-нибудь не так? – спросила миссис Парк, и Блю очнулась от своих размышлений. – Понимаю, это пугает – приехать в такое место, – продолжала хозяйка, ошибочно истолковав ее временное отключение от окружающего мира как горе или страх, – но мы позаботимся о вас, обещаю! Это моя работа – ухаживать за людьми, помогать им. Внизу есть гостевая книга, можете сами прочитать, что про нас написали. Полагаю, это вас успокоит.

Она обняла Блю за плечи, как могла бы сделать любимая тетя, учительница или подруга, однако Блю не смогла бы сказать, какая из этих ролей лучше всего подходила миссис Парк. У нее не было тети, в школу она не ходила, а подруг никогда не имела.

– Итак, – сказала миссис Парк, – я оставила на комоде папку с информацией для вас. Как вам известно, здесь нет ни компьютеров, ни телевизоров, ни каких-либо электронных устройств.

– Да, знаю. Я оставила все дома – кроме телефона.

– Захватите его с собой, когда будете спускаться вниз. Я покажу вам сейф, и мы его уберем. Поверьте, это будет громадная разница.

Блю знала, что ей придется расстаться с телефоном. Странно было даже оставить дома переносной компьютер; утешала лишь мысль о том, что в «Болоте надежды» все равно нет интернета.

– Хорошо, – сказала Блю.

Кивнув, миссис Парк сказала, что будет ждать внизу, и удалилась.

Оставшись одна, Блю еще раз обвела взглядом свою комнату. Помещение было роскошным, очень далеким от всего, к чему она привыкла. Девушка подождала, когда на нее снизойдет обещанное ощущение уюта, однако комната упорно не выдавала его. Голые балки образовывали полосы глубоких теней на высоком потолке, на котором не было ни паутины, ни даже пылинки. На зеркале не было ни единого пятнышка грязи. За окном виднелась ольха; ее сережки висели на ветвях обмякшими мертвыми пальцами.

Вдалеке через поле шел мужчина. Он нес под мышкой большую черную сумку, длинный тонкий чехол висел у него за спиной. Мужчина был выше шести футов роста и обладал шириной в плечах, его свинцово-серые волосы космами торчали из-под шапки. Блю предположила, что это, должно быть, мистер Парк, и мужчина, словно услышав ее мысли, застыл на месте. Он посмотрел на дом, переводя взгляд с одного окна на другое, в конце концов остановился на том, которое было над входной дверью, и выражение его лица изменилось. Блю показалось, что в нем проступила боль, однако она находилась слишком далеко, и полной уверенности у нее не было. Она постаралась убедить себя, что это было облегчение. А может быть, просто усталость. Подняв руку, мужчина потер переносицу, словно пытаясь избавиться от головной боли или нежелательного, неприятного видения.

Внизу зазвонил старый телефон.

Три с половиной года

Телефон стоял на рабочем столе на кухне: бакелитовый, со спиральным шнуром и диском для набора номера. Звонил он редко, и Блю играла с ним; других игрушек у нее не было. Она не находила странным ни отсутствие игрушек, ни то, что, когда весь мир перешел на электронику, ее мать продолжала пользоваться телефоном, которому было уже больше тридцати лет. У нее не было знакомых семей, и поэтому она не могла ни с чем сравнивать.

– Соусница и ложка или две крышки от сковород? – улыбаясь, спросила мать.

Мать и дочь были совсем разные. У Бриджет Форд глаза были янтарными, в то время как у Блю – бирюзовыми с оранжевой каймой; кожа Бриджет была молочно-белой, а у Блю напоминала цветом кленовый сироп; у Бриджет был протяжный акцент американского Юга, а у Блю – чистейший престонский, – однако обе носили одежду, похожую на обертку от карамелек, – яркую, мятую и грязную.

Отвернувшись, Бриджет склонилась к буфету, в котором хранилась бакалея. Под дверцей духовки виднелся подтек прогорклого масла, которому было больше лет, чем Блю.

– Пусть круг откро-оется, но не-е-е сломается, – произнесла нараспев Бриджет. – Пусть боги-и-ня наполнит миром твое сердце. – Ногой она выбивала ритм, и Блю принялась кивать в такт ему.

Ей было три с половиной года. Задержавшаяся в развитии, она только-только начала говорить, неделю назад изумив мать длинной цепочкой слов, чуть ли не целым предложением, словно ей хотелось сперва удостовериться в том, что она уже может говорить, и лишь затем попробовать. Казалось, даже в трехлетнем возрасте Блю не хотела разбивать матери настроение своими потенциальными неудачами.

Моменты плохого настроения были просто ужасны.

– Радостно встречаясь, радостно расставаясь, радостно встречаемся вновь, – напевала Бриджет, теперь уже громче, поскольку она выпрямилась.

На вид Блю можно было дать столько же лет, сколько и ее брату Боди, хотя тот был старше. Он стоял, прислонившись к косяку двери кухни, с выражением презрения на лице, весьма впечатляющим для такого маленького ребенка. Их младшая сестра Алондра, сокращенно Арла, сидела у матери в ногах, и Блю опасалась споткнуться об нее.

Этого не произошло.

– Итак, что у нас будет? – спросила мать, продолжая притоптывать в такт своему мотиву.

У нее на шее висели хрустальные бусы с крупной галтовкой бирюзы, а на ее худых запястьях звенели браслеты. Сегодня на ней было летнее платье, доходившее до середины лодыжек, сшитое из полос оранжевой и ярко-желтой хлопчатобумажной ткани. Когда Бриджет резко поворачивалась, платье взмывало в воздух. Лицо ее было худое, с морщинами под глазами и на шее, а в длинных волосах белели седые пряди. Блю находила мать прекрасной.

Она сравнивала ее с другими женщинами, которые получали деньги в центре занятости. Они стояли в очереди: Блю в своем единственном чистом платье и Бриджет Форд во многих слоях одежды и украшений. Она была там самой яркой, самой красивой, самой доброй. Блю не понимала, почему ее брали с собой в такие поездки; двух своих других детей Бриджет никогда не брала.

Лицо Боди, вечно грязное, застыло в постоянной гримасе. У Арлы кудряшки липли ко лбу, как казалось Блю, благодаря воде, но, возможно, потому что кожа у нее была сальной. Блю предполагала, что с ними остается кто-нибудь из соседей, потому что иногда, когда очередь оказывалась долгой, они с матерью отсутствовали по несколько часов. И хотя с Арлой особых проблем не было – ее можно было на целый день оставить в самодельном манеже из старой ванны, – за Боди был нужен глаз да глаз. Он был способен на дьявольские поступки.

– Принимаю волевое решение, – сказала Бриджет Форд. Голая лампочка над головой оставляла ее лицо в тени. – Я беру крышки от сковород, тебе отходят соусница и ложка. Итак, повторяй за мной: «Пусть круг откро-оется, но не-е-е сломается».

Поставив соусницу на стол, она вложила деревянную ложку Блю в руку. Ее теплые пальцы обвили пальцы дочери.

– Пусть богиня наполнит миром твое сердце, – прошептала мать в маленькую раковину ушка Блю. – Радостно встречаясь, радостно расставаясь, радостно встречаемся вновь. – Она поцеловала девочку в щеку; та ощутила запах мыла, исходящий от материнской кожи, аромат мятной зубной пасты изо рта и терпкий запах волос.

– Пусть круг откроется, но не сломается, пусть богиня наполнит миром твое сердце.

Бриджет начала ударять крышками от сковород, а Блю стала стучать ложкой по соуснице: они затеяли «Оркестр семьи Форд», любимую игру матери.

Бриджет постукивала ногой по липкому от грязи линолеуму в такт крышкам от сковород. Она принялась кружить по кухне, отчего ее юбка поднялась колоколом: многочисленные слои пестрой ткани скользили Боди по лицу. Не имея музыкальных инструментов, тот не топал ногой.

– Барабанщица, а ты не собираешься танцевать? – рассмеялась Бриджет, кружась в танце и ударяя крышками над головой.

Браслеты сползли до самых локтей: такими тонкими были у нее запястья. Мать и дочь повторяли припев, все быстрее и быстрее, до тех пор пока у Блю не заболели руки и не закружилась голова.

– Радостно встречаясь, радостно расставаясь, радостно встречаемся вновь. Пусть круг откроется, но не сломается!

Блю стучала ногой по ножкам стула и трясла головой, зачарованно глядя на мать. Лучи света играли на седых прядях танцующей Бриджет. Арла сидела на полу у духовки, и когда мать стала смеяться громче и закружилась быстрее, подстраиваясь под темп, выстукиваемый Блю, малышка залилась беззвучными слезами, словно радость была чем-то страшным.

Смех и пение прекратились.

Мать перестала кружиться, хотя Блю продолжала стучать ложкой по соуснице до тех пор, пока мать не взяла ее за руку. Бриджет не стала поднимать Арлу. Она никогда ее не поднимала. Вместо этого она села на свободный стул, выдохнула всю жизнь из своих легких и положила голову на складной столик. Слезы младшей дочери лишили ее сил.

Разочарование сжевало последние остатки беззаботного веселья Блю, и пот, выступивший у нее на груди, стал холодным и липким.

– Попить? Сока? – спросила Блю, пытаясь подбодрить свою дорогую маму.

Бриджет отвернулась, положив щеку на стол, и сосредоточила взгляд на желтых обоях, отрывающихся от сырой стены кухни.

Веселье закончилось. Мать Блю могла подняться через несколько минут, а могла просидеть так до тех пор, пока не стемнеет. Если бы она улеглась на толстый матрас на полу, на котором они спали вместе, Блю прильнула бы к ней, дожидаясь, когда мать вернется оттуда, где она скрылась. Но Бриджет свалилась на стол. Возможно, Блю придется самой ложиться спать, самой вставать утром, а мать так и будет сидеть в той же самой позе. Теперь переносить такие моменты стало проще: Блю уже могла сама открыть холодильник и достать нарезанный сыр.

Боди покинул кухню, однако Арла оставалась на полу у духовки.

Освоив дар речи, Блю стала по-другому воспринимать окружающий мир. Теперь она острее чувствовала брата с сестрой, отмечая то, что их потребности во многом совпадали с ее собственными, хотя удовлетворялись они иначе. Мать кормила детей по отдельности, хотя Блю не понимала почему; через день утром она в одиночестве завтракала овсянкой за столом на кухне, а в те дни, когда ее не кормили, предположительно завтракали Боди и Арла, хотя Блю никогда этого не видела, чему была рада. День без завтрака сам по себе уже был достаточно плохим; смотреть на то, как другие едят то, что ей не положено, явилось бы мучением.

Это чувство голода заставило Арлу расплакаться? Блю посмотрела на безучастную мать. Может быть, ей покормить маленькую сестренку, если мать не может? Малыши едят сыр?

Спустившись со стула, Блю открыла холодильник и оглянулась, убеждаясь в том, что шум не разбудил мать. Не разбудил. От вскрытой упаковки тронутой зеленой плесенью ветчины пахнуло сладковато-приторной вонью. Взяв три ломтика сыра в оранжевом целлофане, Блю освободила их от упаковки. Три ломтика она взяла на тот случай, если вернется Боди; Блю знала, что мать есть не будет.

– Ты видела, как мама танцевала? – спросила Блю, опускаясь на корточки рядом с сестренкой.

Она не знала, сколько Арле лет; девочка внешне не менялась, сколько Блю ее помнила, оставаясь ребенком, младше нее самой. Она ощутила сладкий запах молока в дыхании Арлы и более слабый неприятный запах от ее подгузника.

Малышка перестала плакать; это было хорошо.

– Сыру?

Блю протянула сестренке ломтик, однако та его не взяла, поэтому она, сложив, отправила его себе в рот и принялась жевать. Первоначально ей хотелось крепко обнять Арлу, однако теперь, когда та успокоилась, Блю передумала. Ей не нравилось прикасаться ни к кому, кроме мамы: ей не нравилось то чувство, которое это вызывало у нее в сердце. Странное, неприятное, пугающее: столкновение с чужой аурой, не принадлежащей ей.

Ее осенила мысль: маленькие дети любят молоко. Поднявшись на ноги, Блю вернулась к холодильнику.

В дверце стояла стеклянная бутылка со смятой красной крышкой из фольги, на дне еще оставалось на два дюйма белой жидкости с комками. Блю достала бутылку. Повернув голову, мать посмотрела на нее остекленевшими глазами.

– Не пей это… – прошептала она, не отрывая щеки от стола.

– Это я не для себя.

– Тогда зачем ты достала бутылку из холодильника?

Блю уже собиралась было ответить, но тут, о чудо, мать выпрямилась, и ее глаза стали нежными.

– О моя любимая, моя милая и любимая, ты хотела предложить попить мне? – сказала Бриджет. – Но не надо – молоко прокисло. О моя милая и любимая, извини, извини!

Глаза у нее наполнились слезами, но Блю сказала, что молоко не для нее, ей пришлось повторить это дважды, прежде чем мать остановилось.

– В таком случае для кого? – недоуменно произнесла Бриджет.

Блю оглянулась на сидящую на грязном полу Арлу, которая колотила ножками по тому месту, где линолеум вздулся пузырем.

– Для малышки.

Королева Кубков^[6]

Блю понимала, что скоро ее позовут вниз и попросят оставить телефон в сейфе; поэтому намеревалась по максимуму использовать последние минуты общения с высокими технологиями. Бесполезно: сигнал сети отсутствовал, подключения к интернету не было.

Мужчина в поле, словно очнувшись, направился к дому широким шагом. За его спиной что-то шелохнулось – качающиеся силуэты в ветвях близлежащего леса, тени, истаявшие словно облако дыма. Где-то поблизости трижды пролаяла собака, громко и хрипло, после чего наступила тишина. Блю ощутила, как по телу побежали мурашки. Она не подозревала о том, что здесь будут собаки. Если бы она знала…

Блю отвернулась от окна, уверенная в том, что брызжущие слюной твари вот-вот вырвутся из дома и устремятся к своему хозяину. Бросив телефон в карман, девушка вышла из комнаты. Нужно будет спросить у супругов Парк о собаках. Если здесь есть собаки, большие собаки, как ей быть? Уехать? Бежать? Но Блю устала бегать.

Вверх по лестнице и дальше по коридору миссис Парк разговаривала по телефону. Блю напомнила себе, что у хорошего хозяина собака хорошая, точно так же как у хорошей матери хороший ребенок.

«Моя умерла почти три года назад». В последние несколько месяцев эта мысль преследовала Блю навязчивым эхом, и она думала, надеялась на то, что однажды перестанет вести счет дням.

Соседняя дверь распахнулась. Блю вздрогнула от неожиданности.

Из комнаты вышла молодая женщина.

– Извините, я не хотела вас напугать.

Это была та гостья в ярко-оранжевом джемпере, таком броском, что Блю непроизвольно сделала вывод: целеустремленная, игривая, любопытная.

У женщины были тонкая шея, коротко стриженные темные волосы и легкий немецкий акцент, смягченный временем и практикой. Ее огромные черные глаза напоминали глаза оленя, выхваченного светом фар.

– Вы спускаетесь или поднимаетесь?

– Спускаюсь, – ответила Блю, обезоруженная внешностью новой знакомой и близостью их тел в тесном коридоре.

– Я тоже. Меня зовут Сабина, – сказала женщина, и Блю с ужасом подумала, что сейчас ее поцелуют в щеку, как это делают европейцы (она видела это по телевизору), однако женщина этого не сделала.

– А я Блю. – От Сабины исходил аромат ванили и меда. – По-моему, мистер Парк вернулся. Я собиралась спуститься вниз, чтобы поздороваться.

– Вы только что приехали?

– Да, а вы?

– Час назад.

– Вам сказали захватить телефон? – спросила Блю, показывая Сабине свой, и та кивнула, добавив, что без телефона ей будет не по себе.

Блю мысленно отметила, что это прекрасный способ растопить лед: общение без необходимости объяснять, почему ты здесь и кого потеряла.

– Мне пришлось оставить номер стационарного телефона, – добавила Сабина, – на тот случай, если я кому-нибудь понадоблюсь.

– Мудрый ход, – заметила Блю, у которой никого не было.

Ей было тяжело поддерживать отношения из-за своих дурацких причуд. Ее последний кавалер сказал, что от них у него мурашки по спине бегают. Неужели она не может это прекратить? Сделать над собой усилие и вести себя нормально?

На самом деле Блю всю свою жизнь старалась делать именно это.

– Это всего на одну неделю. Справимся.

– Да, наверное, – согласилась Сабина.

Блю отметила, что глаза у собеседницы по-прежнему опухшие, а рукав джемпера вытянут в том месте, где она его нервно теребила. Манжета была испачкана тушью для ресниц.

– По крайней мере все мы в одной лодке, – сказала Сабина.

Блю не поняла, что она имела в виду – сотовые телефоны или горе.

Миссис Парк повысила голос, и женщины повернулись на звук.

– О, я понимаю. Честное слово, я очень сочувствую. Мне очень хотелось бы сделать больше. Можно было предположить, что после предыдущего раза власти займутся этим…

Сабина вопросительно подняла брови. Пожав плечами, Блю показала жестом: «после вас».

– Вы думаете, кто-то отменил бронь? – поинтересовалась Сабина.

– Из-за погоды?

– Может, сдрейфили. – Сабина издала нервный смешок, и Блю поняла, что не только ей хочется удрать отсюда.

Тучи разошлись, и показалось солнце. Проникнув в окно георгианского особняка, его луч выхватил висящие в воздухе пылинки. Это была первая пыль, которую Блю увидела в «Болоте надежды». Пыль ляжет на какую-нибудь мебель? Как долго она там пролежит, прежде чем ее безжалостно изведут?

– Замечательный дом, вы не находите? – спросила Сабина. – Чем-то напоминает сельскую гостиницу.

Единственными гостиницами, в которых останавливалась Блю, были самые дешевые заведения, с общим санузлом на четыре номера и одиноким ломтиком поджаренного хлеба на завтрак, с таким тонким слоем джема, что разобрать его вкус не представлялось возможным.

– Да, здесь очень мило. – Блю захотелось узнать, в каких замечательных гостиницах останавливалась Сабина, приходилось ли ей есть в ресторанах, а не в дешевых забегаловках, покупала ли она вино и нравилось ли ей его пить.

– Как только будете готовы, просто позвоните. – Голос миссис Парк доносился из противоположного конца открытого зала. – Мы будем рады вас принять, когда вы будете готовы. Я вам очень сочувствую – подумать только, случилось такое!

– Определенно, кто-то отменил бронь, – шепнула Сабина, когда они спустились вниз.

Там у огня сидели двое мужчин. Один смуглый, темноволосый, широкоплечий, с мускулистыми руками, положивший щиколотку левой ноги на колено правой. Похоже, он не заметил появления женщин, как не замечал второго мужчину и огонь в камине. Руки и глаза его были приклеены к телефону.

Второй мужчина был старше; спина его изогнулась, и подбородок лежал на груди. Из ушей торчали густые кусты волос; иссеченное морщинами лицо было бледным, под стать бесцветным волосам, и у Блю мелькнула мысль, что это та самая фигура, которую она увидела в окне, когда только приехала.

Второй мужчина оглянулся на вновь пришедших, но даже не предпринял попытки встать или заговорить. Когда Блю уже собиралась представиться сама, в комнату вошел мужчина, которого она видела в поле; за ним по пятам следовал терпкий запах дождя. Мужчина снял промокшие дождевик и шапку и сменил сапоги на шлепанцы.

Обе женщины непроизвольно отступили назад. Мужчина был на целую голову выше их, а взъерошенные мокрые волосы придавали ему сходство с диким зверем.

– Вы, должно быть, Блю и Сабина. – Его голос прозвучал неспешным рычанием, исходящим из глубины горла, и в нем присутствовали едва уловимые гнусавые нотки Сомерсета. – Я Джошуа Парк. Добро пожаловать в «Болото надежды». Прошу прощения за свой вид, но что поделаешь – дождь. – У него было загорелое обветренное лицо, а под серьезными серыми глазами виднелись мешки.

– Ужасно, просто ужасно, – послышался голос миссис Парк.

– Похоже, Молли задерживается, – продолжал мистер Парк. – Предлагаю расположиться поудобнее перед камином. Я приведу себя в порядок, а потом устрою вам обзорную экскурсию.

При последних словах у него в глазах сверкнули искорки, и Сабина облегченно выдохнула, словно ей требовалось подтверждение наличия у великана чувства юмора, для того чтобы нормально дышать.

– Вы уже познакомились с Милтоном и Джего? – продолжал мистер Парк, проводя женщин к камину.

Мужчина в годах сохранил полное безразличие, и даже когда мистер Парк представил женщин, он едва шелохнулся, лишь поднял свои похожие на белых гусениц брови, услышав имя Блю.

Джего оторвался от экрана телефона. Он был красивым. И знал это.

– Привет, привет! – сказал он, растягивая гласные, как это принято в государственных школах. – Прошу прощения за бестактность – просто нужно было отправить кое-что в эфир, пока эти ребята не отобрали у меня телефон.

– Здесь нет связи, – заметила Сабина, проверяя, есть ли у нее на телефоне полоски.

– Предварительная подготовка, да? Как только связь появится, свежие данные будут загружены. Автоматически. У меня установлено специальное приложение.

– Какие свежие данные?

– О, ну, «Инстаграм»^[7], «Твиттер». – Повернувшись к собеседнице, Джего взъерошил свои густые каштановые волосы. – Я собирался выложить что-нибудь в тикток. Но не придумал, что именно. Вдохновения нет.

– Вы блогер?

– Бизнесмен. Ну, точнее, предприниматель. Социальные сети имеют решающее значение, это животворящая кровь всего предприятия.

– А чем вы занимаетесь? – спросила Сабина.

Блю захотелось узнать, уловил ли Джего тонкую насмешку, а когда поняла, что не уловил, ей стало его жаль.

– Здоровое питание, борьба с аллергией, инклюзивность… в настоящий момент это самый успешный товар, да?

Сабина села в самое дальнее от Джего кресло.

– Рада с вами познакомиться, – обратилась к Милтону Блю.

Извинившись, мистер Парк удалился приводить себя в порядок. Он скрылся в дальнем конце коридора, где миссис Парк прижимала к уху телефонную трубку. Муж на мгновение задержал ладонь у нее на плече, жена в ответ погладила ее своей, и дверь закрылась.

– Это ваше настоящее имя? – спросил Милтон. Он дышал с присвистом, и это стало еще более заметно после того, как он заговорил. У него на коленях лежала темно-синяя морская фуражка, и он рассеянно поглаживал околышек.

– Да… – начала было Блю.

– Милтон – тоже любопытное имя, – перебила Сабина, кивая на соседнее с собою кресло.

Блю уселась в него.

Радость от того, что кто-то встал на ее защиту, быстро потускнела от опасения, что пожилой мужчина обидится, но Милтон просто хмыкнул, и на этом все закончилось.

– Что вы думаете о мистере Парке? – громким шепотом спросила Сабина.

– Он очень… – Не найдя подходящего слова, чтобы описать хозяина, Блю остановилась просто на: – Большой.

– Большой. Да. – Сабина кивнула так, словно это было мудрое слово. – Он не попросил у нас телефоны.

– Он промок насквозь. Наверное, побоялся испортить.

– Может быть, про них забудут. – Прозвучавшая в голосе Сабины надежда была почти осязаема.

– Вы так думаете? – оживился Джего.

– Возможно. – Блю не смогла скрыть улыбку.

– Не смейтесь! – строго произнесла Сабина, но сама также рассмеялась. – В наши дни это что-то противоестественное – быть без телефона. Где вы живете?

– В Блэкпуле, – сказала Блю, чувствуя себя чужаком среди чужаков. В анонимности был некоторый комфорт. – А вы?

– В Лондоне, последние шесть месяцев. А вы, Милтон?

– Они их отберут, – сказал Милтон. Его водянистые глаза пристально глядели из-под косматых седых бровей; радужные оболочки были настолько бледными, что казались бесцветными. – Они их всегда отбирают.

– Вы имеете в виду наши телефоны? – спросила Блю.

– Вы уже бывали здесь? – в тот же самый момент спросила Сабина.

– Если вам нужен телефон, берите с собой два, – сказал Милтон. – Тогда вы отдадите запасной, его запрут в сейф, а ваш останется у вас.

Щелкнув пальцами, Джего повернулся к нему.

– А это умный ход! Вот как мне надо было поступить.

– Вы сделали именно так? – спросила Сабина.

– Я уже слишком стар для подобной ерунды. Это просто совет, на тот случай, если вы приедете снова.

В зал вошла миссис Парк.

– У нас отмена, – без обиняков сказала она. – Сегодня вечером должна была приехать одна дама из Корнуолла, но погода там кошмарная; у нее в доме на полфута стоит вода. Бедняжка, вы можете себе представить, какой это стресс? – Скорбно покачав головой, миссис Парк объяснила, что сегодня вечером их будет всего шестеро, а остальные гости приедут утром. – Надеюсь, они смогут сюда добраться, – добавила она.

– Кто еще должен приехать? – спросила Сабина.

– Дама и ее взрослый сын, из Шропшира, – сказала миссис Парк, и в этот момент у нее за спиной появился ее муж с вульгарным подносом в руках, на котором стояли чайник, чашки и блюдо с галетами.

Супруги Парк уселись на диван и принялись пить чай, разговаривая ни о чем. К галетам никто не притронулся, а Милтон ни разу не поднес чашку ко рту. Как узнала Блю, Сабина работала в немецкой IT-компании, подрядчике «Гугла». Чета Парк заведовала пансионом для тех, кто пережил горе, уже восемь лет, а до этого миссис Парк работала медсестрой, а мистер Парк был удалившимся на покой мельником. Джего оказался инструктором по фитнесу, продвигающим через «Инстаграм» торговую марку спортивного питания, не вызывающего аллергию. Милтон отмалчивался.

– Вы работали в социальном обеспечении, Милтон? В Ковентри? – настаивал мистер Парк.

Кивнув, пожилой мужчина пробормотал что-то похожее на «да» и кашлянул в платок. Его узловатые пальцы то и дело принимались поглаживать околышек фуражки.

У Блю возникло странное ощущение, что это ложь.

– Ну а вы, Блю? Чем вы занимаетесь? – спросила миссис Парк.

Блю с ужасом подумала, что ее хозяйка узнала, что она много лет назад гадала ей по картам. У нее возникло непроизвольное желание прикоснуться к волосам, к лицу, к запястью, чтобы убедиться в том, что черные волосы по-прежнему длиной по плечи, что дырка в проколотом носу затянулась, а татуировка сведена.

– Я работала в хосписе…

– Вы медсестра? – не дал ей договорить Джего. – Классно!

– Санитарка, – поправила Блю, чувствуя, что даже это большая натяжка. Она выносила мусор, мыла полы, передвигала мебель и аппаратуру из одной палаты в другую. – Но я взяла отпуск на несколько недель.

Миссис Парк бросила на нее сочувствующий взгляд; Блю ощутила на себе его вес, словно ей на плечи накинули одеяло, вроде бы, чтобы ей было уютно, но слишком тяжелое, давящее.

– В последнее время мне приходилось очень сложно. Ухаживать за больными, видеть, как они умирают. Среди них были очень молодые, а я просто… ну… я…

Блю умолкла, поймав себя на том, что у нее горит лицо впервые с тех пор, как она оказалась здесь. Остро прочувствовала, как же много осталось недосказанным.

Ее внимание привлек вой ветра, заставив ее посмотреть на лестницу. По ступеням пробежала тень. Блю решила, что это за окном мечутся черные тучи. Или пролетела большая птица.

Что, если, сказав правду, она разбудила воспоминания? Дала миссис Парк понять, что та ее знает, что эта женщина читала про «Божественную Незабудку» в каком-нибудь журнале? Вроде бы миссис Парк была не из тех, кто читает про потусторонние миры и провидцев, но как знать? И все это по-прежнему есть в интернете, доступное любому, кто станет искать Блю по ее бывшему сценическому имени. Сердце девушки заколотилось как бешеное.

Пламя в камине громко треснуло, брызнув искрами.

Сабина испуганно подскочила, как и Джего – пылающее палено свалилось с решетки в очаг. Горящие угли просыпались на ковер. Милтон принялся отгонять дым фуражкой, Сабина затоптала угли белыми кроссовками, а затем, схватив брезентовую рукавицу, запихнула дымящееся полено обратно в огонь, удостоившись за это искренней похвалы от мистера Паркера.

Одна только миссис Парк даже не шелохнулась.

– Наверное, это очень тяжелая работа – ухаживать за умирающими, – сказала она, не отрывая взгляда от Блю и не замечая ни грозовых туч, ни носящихся теней, ни брызг искр. – Это ведь так важно – помогать им уйти из жизни с миром.

Джего уставился в телефон, Сабина смущенно опустила взгляд, Милтон снова от всей души кашлянул. У Блю мелькнула мысль: разве разговоры о смерти в обители горя запрещены? Впрочем, быть может, на всех подействовали слова о том, что важно уйти из жизни с миром.

Так или иначе, Блю залилась краской от неожиданной похвалы.

– Не менее важно и то, чем вы занимаетесь здесь, – сказала она.

Развернувшись к хозяевам, Милтон посмотрел на них так, словно их связывало что-то личное. Не очень приятное.

Императрица^[8]

Молли уютнее всего, когда дом полон гостей. Она стоит на кухне, и ее беспокойство начинает смягчаться, словно сливочное масло при комнатной температуре. Вечер четверга – ее любимое время. Время, когда пространство наполняется словами благодарности отъезжающих гостей, смешанными со слезами. Молли принимает их поцелуи, объятия, слова признательности, в то время как на самом деле ей хочется удержать их, вернуть обратно, сказать, что они могут остаться еще, она будет рада, если они останутся, чтобы переложить свою сердечную боль в ее надежные руки, и она будет ее лелеять, заботиться о ней, следить за тем, чтобы эта боль оставалась навсегда. Однако гости уезжают, частично исцеленные, а Молли остается вдвоем с мужем.

Хотя на самом деле боится она оставаться не вдвоем с Джошуа.

Сейчас Молли слышит его голос. Она ушла, сказав, что нужно готовить ужин, но ее вторая половина (как ей нравится это выражение, такое правдивое) осталась в зале. Громкий голос Джошуа, болтающего с Милтоном, Джего и девицами, доносится сквозь стену.

Девицы. Разумеется, они женщины, Молли это прекрасно понимает, однако горе приносит беззащитную уязвимость, превращая взрослых, умудренных опытом людей в маленьких детей. Сколько взрослых заливались слезами на ее сеансах? Столько, что всех и не упомнить, хотя некоторых Молли помнит поразительно отчетливо.

Например, Адриан Бакли, не сумевший пережить смерть соседки. Он приехал в «Болото надежды» через полтора года после этого и признался Молли в том, что не открывал больше никому: он скорбел не по соседке, а по той жизни, которая могла бы быть у них, если бы у него хватило мужества откликнуться на ее робкие попытки завязать отношения. Адриан Бакли слишком боялся выставить себя на посмешище, разбить дружбу, получить отказ, и вот теперь он был сражен горем. Он стоял на коленях перед креслом Молли, заливаясь слезами, обнимал ее, прижимаясь щекой к груди, и рыдал, а она гладила его по спине, гладила по волосам, утешала его так, как утешала бы ребенка, если бы у нее был свой ребенок. Молли помнит его голову у себя на груди, помнит его безутешную потребность в ее материнских чувствах, бездонную пропасть тоски, заново разверзшуюся у нее в душе.

Молли давно усвоила, что больше всего людям нужен не универсальный утешитель, а зеркало. Эхо. Тем, у кого под тяжестью боли подгибаются колени, нужен человек, который поможет им стоять твердо. Тем, кто потерялся, нужно напомнить, как ориентироваться по карте. Ну а тем, кто, как Адриан Бакли, чувствует себя беззащитным, сломленным, потерявшим надежду, нужен родитель, который снова сделает их взрослыми, возмужавшими, самостоятельными. И Молли поочередно бывает всем этим: она становится именно тем, что нужно ее гостям. И – о, как ей это нравится!

И вечером по четвергам, оставшись одна с мужчиной, которого она любила больше двадцати лет, Молли становится собой до мозга костей.

Однако сегодня пятница, четверо из пятерых гостей приехали, и нужно заниматься ужином. После ужина надо будет провести гостей по дому и исподтишка оценить Джего, Сабину и эту Блю со странными глазами, чтобы понять, какой будет нужна каждому из них она, Молли. И оценить Милтона тоже. Ему довелось сильно страдать; Молли переживает, что недавний кризис может оказаться последним и привести к очень плачевным последствиям. Милтон завсегдатай: за последние три года он здесь уже в четвертый раз. Молли ощущает потребность сесть и обдумать это, оценить, что она почувствует, если Милтон больше никогда не вернется, однако сейчас не время потакать собственным слабостям.

В настоящий момент гостям нужно, чтобы их накормили, поэтому Молли станет для них кормилицей. Она снимает фартук с крючка у холодильника, собирает волосы в хвост, берет миски с порезанным репчатым луком, морковью и сельдереем и принимается за работу.

Смех проникает сквозь стену, словно он чувствует запах жареного лука и хочет его попробовать. У Джошуа дар веселить людей; это помогает им расслабиться. Молли знает, что они с мужем – хорошая пара, идеальная пара. У Джошуа есть любимая шутка по поводу их командной работы. Он придумал ее после того, как потянул спину, когда тащил неподъемный чемодан: они с Молли все равно что диазепам и трамадол: один снимает напряжение, другая облегчает боль.

Молли улыбается всякий раз, когда вспоминает это.

Софрито^[9] готов, и Молли добавляет мясо. Подрумянивает его со всех сторон, затем заливает кастрюлю пивом и кидает туда нарезанные помидоры и специи. Без горчицы (по просьбе Джего). Кухня заполняется паром, окна запотевают, скрывая дождь. Будь проклят этот дождь!

По крайней мере он не такой сильный, как у той бедняжки из Корнуолла, которую затопило так, что она никуда не может выбраться. Молли полностью вернет ей деньги. Джошуа станет причитать из-за аванса, но Молли вернет все до последнего пенса, и женщина из Корнуолла будет ее боготворить.

Молли утешает себя тем, что по крайней мере четверо гостей добрались, а завтра подъедут еще. Чем больше в этом доме народу, тем лучше.

Молли застывает с пакетом с клецками в руке. Когда она начала называть дом «этим», а не «своим»? Молли не может вспомнить и старается не думать об этом. Ей нужно готовить ужин.

Четверка Мечей^[10]

Блю отдала свой телефон.

Милтон остался сидеть у камина, а мистер Парк тем временем проводил остальных гостей по коридору, который привел на кухню. Там он открыл маленькую дверцу, показывая встроенный в кирпичную стену сейф.

– По крайней мере выглядит надежно, – заметила Блю.

– Форт-Нокс^[11], блин, – проворчала Сабина.

– Мы вернем телефоны в последний день, – сказал мистер Парк.

– А если случится какая-нибудь катастрофа? – спросила Сабина.

– Не случится.

– Ну а если случится?

Серые глаза зажглись весельем.

– В холле есть такое старинное приспособление, которое называется стационарный телефон, а у нас в личных покоях, это вон там, есть компьютер с выходом в интернет. – Мистер Парк кивнул на зеленую лакированную дверь в противоположном конце кухни.

– Исключительно на чрезвычайный случай, – вздрогнув, добавила миссис Парк. – В конце концов, это наше жилье. – Последнюю фразу она произнесла таким тоном, будто стеснялась того, что ей требовалось ограждать свою личную жизнь.

– Мне сейчас никак нельзя быстренько выйти в интернет? – спросил Джего. В тусклом освещении кухни его загар казался желтушным, а лицо превратилось в резкие контуры и черные тени. Несмотря на упругие мышцы и модную прическу, вид у него был нездоровый. – У меня установлено приложение, оно автоматически загружает обновления и…

– Телефоны необходимо отключить, – мягко, но настойчиво произнес мистер Парк, протягивая ладонь.

– Без него вам будет замечательно, – подхватила миссис Парк. Поверх сарафана она надела фартук в красную клетку. – Эту неделю вам будет чем заняться. За вами будут так хорошо присматривать, что про телефон вы даже не вспомните. Почти все гости радуются возможности отдохнуть от него.

– Да, точно, могу себе представить, – кивнул Джего, однако плечи его поникли, а руки спрятались в карманы.

Кухня, просторная, с низким потолком, была оформлена в сельском стиле – деревянная мебель, раковина со шкафчиком внизу, обеденный стол и стулья из сосновых досок, излучающая тепло плита…

С миссис Парк произошла поразительная перемена: она сбросила с себя образ психотерапевта словно змеиную кожу. В обсыпанном мукой фартуке, с волосами по плечи, схваченными такой же красной повязкой, она превратилась в олицетворение жены фермера. Красный цвет отражался у нее на щеках, придавая им пухлый, румяный, неестественно здоровый вид. Воздух был наполнен ароматом жареного мяса с обилием специй.

– Ужин пахнет бесподобно, – заметила Сабина. – Что в кастрюле?

– Говядина с пивом, – застенчиво промолвила миссис Парк.

Она сказала, что ужин будет готов не раньше чем через час, что оставляет достаточно времени для осмотра приюта. Извинившись, мистер Парк скрылся за зеленой дверью. С тоской посмотрев на свежий хлеб на столе, Блю пожалела о том, что не притронулась к галетам. Чувство голода ударило сильно. Блю рассудила, что лучше покинуть кухню, пока еда продолжает готовиться, чем застрять в ней, терзаясь наполняющими воздух аппетитными ароматами.

– Я так понимаю, Милтон к нам не присоединится? – спросила Сабина.

– Присоединюсь, – донесся из коридора сиплый голос.

Никто не слышал появления Милтона – его шаги заглушали мягкие подошвы обуви и резиновые наконечники на ножках ходунков. Фуражку он держал в руке.

– Вы похожи на Рика Граймса^[12], – заметила Блю. – Из «Ходячих…»

– Не знаю такого, – не дал ей договорить Милтон и, развернувшись, вышел из кухни, оставив дверь открытой, тем самым приглашая всех следовать за собой.

Коридор делил дом на две части: кухня справа, две просторных комнаты слева, а в конце – дверь с изображением инвалидного кресла.

– Здесь проводятся комплексные занятия, – сказала миссис Парк, когда они вошли в первую комнату. Она была голая и стерильно чистая, словно операционная. В дальней стене располагалось окно – стеклянный холст, изображающий промокшие под дождем поля и лес за ними.

– Очаровательный вид, – пробормотала Сабина.

Вдоль полей протекала речка, через которую был переброшен красивый каменный мостик. Начинающаяся за ним тропинка скрывалась в густых зарослях подлеска.

– Мы будем заниматься йогой, художественным творчеством… – продолжала миссис Парк.

Деревья перевешивались через речку, склонялись над полем, протягивали свои раскидистые ветви к дому, маня тех, кто внутри.

– …лечебными танцами и целительным ясновидением…

Их пальцы-веточки указывали на Блю.

А комната слишком большая, слишком светлая, слишком сильно контрастирующая с миром за окном. На протяжении нескольких месяцев Блю думала только о том, как попасть сюда, кое-как вытерпеть эту неделю и отправиться в путь. Это должно было помочь ей двинуться дальше и стать нормальным человеком, ведущим нормальный образ жизни, с нормальными друзьями и нормальной работой. Однако Блю не задумывалась о том, с какими сложностями это будет сопряжено. Она не умеет заниматься йогой, во имя всего святого, не умеет танцевать, до конца жизни не прикоснется больше к магическим кристаллам и определенно не сможет спать в доме, где со всех сторон напирают деревья и вода.

И собаки – Блю спохватилась, что забыла спросить, сколько их, какого они размера, позволят ли им подходить к ней, и у нее волосы встали дыбом: она услышала их шумное дыхание, почувствовала на ноге их липкую слюну…

– Цапля! Смотрите, там, у мостика! – Подбежав к окну, Сабина указала на большую серую птицу у воды. Цапля неподвижно застыла на длинных желтых ногах; ее оперение сливалось с каменной кладкой мостика.

Джего присоединился к Сабине у окна.

– Ого! – воскликнул он. – Она права, смотрите, на берегу!

В воздухе кружили вороны, готовясь рассесться по деревьям. Заходящее солнце растянуло тени в длинные черные полосы, пересекающие поле и подходящие прямо к самому дому. «Впустите! – говорили они. – Впустите нас!»

– Здесь обитает много птиц. Зимой по пути в жаркие страны тут останавливаются скворцы. Вам когда-нибудь приходилось видеть стаю скворцов? – спросила миссис Парк.

Сабина тотчас же сказала, что ей всегда этого хотелось, Джего сказал, что в детстве видел скворцов постоянно, а Блю захотелось провалиться сквозь землю.

– Их иногда можно встретить в Блэкпуле у причала… – Блю попыталась отвлечься, присоединиться к разговору, однако слова показались ей опилками.

Приблизившийся к ней с непроницаемым лицом Милтон шепнул:

– Вы можете ничего этого не делать, если это не ваше. При только одном упоминании о чертовых терапевтических танцах я посылаю миссис Парк куда подальше.

Паника ослабла, и Блю облегченно выдохнула, смущенная тем, что ее страх оказался таким очевидным.

– Спасибо, – шепотом ответила она, на что Милтон пробурчал что-то невнятное.

– Смотрите, а вот канюк, на телеграфном столбе, – указала миссис Парк – бурое оперение практически сливалось с деревом.

Изумленная Сабина уставилась на хищную птицу; миссис Парк радостно переводила взгляд с восхищенной гостьи на канюка и обратно.

– Если хотите, можете посидеть со мной у камина, пока они занимаются этой ерундой, – кашлянув в локоть, предложил Милтон. – Но только если вы этого хотите.

Блю попыталась прошептать еще одно «спасибо», но поймала себя на том, что у нее в горле застрял комок. Эта маленькая любезность так напомнила ей отчима, что она не смогла ничего сказать. Подобные воспоминания всплывали редко, и Блю поняла, что нужно завернуть их и убрать подальше, пока они не захлестнули ее с головой.

– Сейчас я покажу вам кабинет психотерапии, – сказала миссис Парк.

Эта комната оказалась такой же, как и предыдущая, но с затененными стеклами в окнах, поэтому внешний мир отвлекал не так сильно. Восемь кресел были расставлены в круг.

– Мы проводим что-то среднее между групповой терапией и индивидуальными сеансами, – объяснила миссис Парк, и хотя прямо за окном уселась птица с желтым хохолком, Сабина не обратила на нее внимания.

– По мне, лучше танцевать, – пробормотала она.

* * *

После ужина Сабина извинилась, сказав, что хочет вымыть лицо и переодеться. Блю предположила, что она хочет смыть перспективу психотерапии, страх исповеди перед незнакомыми людьми.

Поскольку народа было мало, миссис Парк решила, что уютнее будет устроиться на кухне; самом теплом помещении во всем доме.

– Это благодаря плите, – объяснила миссис Парк, когда Блю стянула с себя свитер и повесила его на спинку стула.

Посреди круглого стола, рядом со свежеиспеченной буханкой хлеба, наполняющей воздух тонким сладковатым запахом дрожжей, стоял стеклянный кувшин с водой.

Шаркая ногами по каменным плитам пола, Милтон добрался до стены, прислонил к ней свои ходунки и опустился на ближайший стул. На стене висели полотенца с вышитыми крестиком пословицами: «Настоящий друг – на всю жизнь» и «Не стесняйся плакать – не все слезы плохие». На подоконнике стояли фотографии в рамках. На двух из них были молодые черные лабрадоры, и нервы тисками сжали желудок Блю. По крайней мере это были не немецкие овчарки. Ее мать очень боялась немецких овчарок.

– Это ваши собаки? – Блю оглянулась по сторонам, ища миски с водой, миски с кормом, и несколько успокоилась, не найдя их. Вероятно, на кухню собак не пускают. Хотелось надеяться, что их также держат подальше от гостей.

– Черные лабрадоры! – с мальчишеской радостью воскликнул Джего. – Я обожаю черных лабрадоров! Когда я был маленьким, у нас в семье всегда были лабрадоры.

– Мило и Юпитер, – трогательно произнесла миссис Парк. – Да, у нас два щенка. – Склонившись над плитой, она взяла кастрюлю и сняла крышку.

От аппетитного запаха у Блю потекли слюнки: мясо, пиво и клецки. Собаки смотрели с фотографий так, словно и они отчаянно проголодались. Их густая черная шерсть делала зубы еще белее, высунутые языки казались кроваво-красными, глаза неестественно горели, готовые выскочить из орбит, налететь на Блю и сразиться с ней за всю до последней крошки обещанную еду, и ей пришлось отвести взгляд.

– К сожалению, они умерли, – продолжала миссис Парк. – Несколько лет назад.

– Какое несчастье! – пробормотала Блю, стыдясь нахлынувшего облегчения. – Но мне показалось, будто я слышала… впрочем, это неважно.

– Потеря собаки – страшное горе, – сказал Джего.

– Бывают потери и пострашнее, – сказал Милтон. – Гораздо страшнее.

– Что, как вам показалось, вы слышали? – Неподвижно застыв у плиты, миссис Парк ждала ответа.

– Собачий лай. Я решила…

– Должно быть, это с улицы. Кто-то выгуливал собаку. Здесь, на равнине, звуки разносятся далеко. Так что это была чья-то чужая собака.

– Да, конечно, – поспешно согласилась Блю. – Это большое несчастье, что ваши собаки… ну, вы понимаете.

Сняв с рук варежки-прихватки, миссис Парк прижала их к груди, откинулась назад на разделочный стол и вздохнула.

– Такое случается в жизни, – сказала она, отворачиваясь к окну.

Сначала Блю подумала, что миссис Парк хочет посмотреть на фотографии собак, но ее взгляд скользнул дальше, в окно, через мокрые поля, к опушке леса. Там, из земли, торчала небольшая каменная глыба. У Блю мелькнула мысль: не там ли похоронены собаки?

– Они не кусались? – спросила она.

Милтон поперхнулся смешком. Румянец схлынул со щек миссис Парк; она посмотрела на Блю так, словно та переступила черту, и Блю мысленно проанализировала свой вопрос, гадая, не был ли он неподходящим, слишком фамильярным. Но прежде чем она смогла извиниться – она должна была извиниться? Своим вопросом она переступила черту? – вмешалась Сабина.

– Кто-нибудь заходил в мою комнату? – спросила она, и это оказалось так неожиданно, что никто не ответил. Все недоуменно переглянулись, а Сабина добавила: – Наверху? Заходил? Сменить полотенца, белье, еще за чем-нибудь?

– Все мы находились здесь, вас не было всего несколько минут. – Блю налила ей стакан воды из кувшина. – Присядьте на минутку, вы чем-то взволнованы.

– В чем дело? – спросила миссис Парк, однако вперед не шагнула, продолжая прижимать прихватки к груди.

Сабина покачала головой.

– Дверь в мою комнату была открыта.

– Открыта? – удивилась миссис Парк. – Разве я не дала вам ключ?

– Да, я заперла дверь, но она была…

– Распахнута настежь или просто не заперта? – спросил Джего.

– Распахнута настежь.

– Наверное, это ветер – сквозняк. Скорее всего, это произошло, когда Джошуа вернулся домой. – Миссис Парк постаралась сделать вид, будто это пустяк, на который не следует обращать внимания, однако краска ей на щеки так и не вернулась.

– Что-нибудь пропало? – спросила Блю.

– Никто не мог ничего взять, – сказала миссис Парк. – Все мы находились внизу. – В ее голосе прозвучала обида.

– Не мог ли мистер Парк открыть дверь? – предположила Блю.

– Ее распахнул сквозняк, – упрямо стояла на своем миссис Парк.

– Вы точно ее заперли? – спросил Джего.

Милтон молчал.

– Я думала, что заперла, – посмотрев на Блю, сказала Сабина, – но, может быть… Я точно не помню – я заперла дверь, перед тем как мы спустились вниз?

Блю помнила шок от ее внезапного появления, исходящий от нее аромат ванили, игру света у нее на скулах, но не могла вспомнить, что она говорила, что делала.

– Сожалею, – пробормотала она, – я не могу сказать…

И миссис Парк, уже в третий раз:

– Определенно, это был сквозняк.

Пожав плечами, Сабина села за стол напротив Блю.

– А может быть, это было привидение, – рассмеялась она. – То, которое открывает двери, как в «Призраке дома на холме»^[13].

– То привидение двери закрывало, – поправила Блю, радуясь тому, что у них с Сабиной есть хоть какая-то общая почва.

– Вы тоже ее читали, да?

– Смотрела по телевизору, – сказала Блю.

– Про «Болото надежды» можно сказать многое, но вот привидений здесь точно никогда не бывало. – Миссис Парк поставила кастрюлю на подставку рядом со свежим хлебом. Повесив фартук на крючок, она сняла с головы повязку и убрала ее в ящик. Освобожденные волосы рассыпались, и она в белом хлопчатобумажном сарафане снова стала похожа на психотерапевта. – Вы ведь ничего не видели, да? – спросила она у Милтона.

– Пока что не видел, – ответил тот.

– Гости никогда не жаловались на то, что двери живут своей жизнью? – спросила Сабина, бросив искоса взгляд на Блю.

Уловив намек, миссис Парк улыбнулась.

– Только когда случаются сквозняки.

Миски наполнились содержимым кастрюли, испускающим аппетитные ароматы. Миссис Парк взяла нож, готовая разрезать хрустящую корку хлеба, и в этот момент к ним присоединился мистер Парк.

– Масла нет? – спросил он.

– Вот. – Миссис Парк пододвинула мужу голубую масленку. – Ты поднимался наверх? Сабина обнаружила дверь в свою комнату открытой.

Поскольку у мистера Парка был набит рот, он молча покачал головой, хмуро обведя взглядом присутствующих.

– Блю считает, это был призрак, – сказала Сабина, пнув под столом Блю по ноге. Она рассмеялась, увидев на лице у Блю изумление.

– Да я не…

– Шутка, – успокоила ее Сабина. – Но кто-то же открыл дверь – я ее точно закрывала.

– Дом очень старый, – сказал мистер Парк. – Кто знает, что может таиться в…

– Джошуа! – остановила его миссис Парк. – Не слушайте его; это он просто так болтает.

– Беда всех старых зданий – изоляция. – Мистер Парк указал вилкой на потолок. – Как ни утепляй крышу, стены и оконные проемы, сквозняк все равно найдет дорогу. Они хитрее мышей, эти сквозняки.

Словно по сигналу, порыв ветра налетел на дом, в окна ударил дождь, опрокинув опиравшуюся на стекло фотографию в рамке. Изображенная на фотографии черная собака никак на это не отреагировала.

– Погода ухудшается, – заметил Милтон, обращаясь скорее к кастрюле, чем к кому-либо из присутствующих. – Станет еще холоднее.

– Если ночью замерзнете, в ящиках дивана есть дополнительные одеяла, – сказала миссис Парк.

– Не надо учить их, как маленьких детей, – сказал мистер Парк, хотя, поскольку рот у него был набит мясом, возможно, он хотел сказать «душить».

– А если ночью к нам явятся привидения? – улыбнулась Сабина.

– Никаких привидений не будет, – сказала Блю.

– Откуда такая уверенность?

– Привидений не существует.

– Приятно это слышать, – сказала миссис Парк. – Здравомыслящая женщина.

– Миллионы людей утверждают, что видели привидения; вы полагаете, все они сумасшедшие? – сказала Сабина, кладя столовые приборы крест-накрест на тарелку.

– Нет, не сумасшедшие, – сказала Блю. – Мозг у них работает очень эффективно. – Она помолчала, изучая своих слушателей, убеждаясь, что никого не обидела. Люди ведут себя странно, когда речь заходит о сверхъестественном. – Мозг преобразует окружающую обстановку во что-то понятное. Например, отразившийся от предмета свет попадает в глаз, оптический нерв передает эту информацию в головной мозг, а тот преобразует ее в изображение. Делает он это быстро, но не всегда безупречно.

– Вы хотите сказать, что порой это преобразование оказывается неверным и мы видим то, чего нет? – сказал Джего. Он ел вдвое быстрее остальных и уже расправился с содержимым тарелки. Миссис Парк положила ему добавку.

– Ну да, типа того, – подтвердила Блю. – Вы замечаете краем глаза тень, но вы не смотрите прямо на нее и видите лишь краешек. Ваш мозг преобразует это нечеткое изображение во что-то понятное. Наиболее понятный образ, при этом не вызывающий отрицательных эмоций, это человек, поэтому мозг, скорее всего, преобразует тень в человеческое лицо или силуэт. И только когда вы повернетесь к тени, станет понятно, что это что-то другое или что там вообще ничего нет. – Она смущенно умолкла, представляя, что подумала бы мать.

– Полностью согласна, – сказала миссис Парк, составляя тарелки в стопку. – Мозг – замечательная вещь, но иногда он работает… странно. Возьмем, к примеру, психическую травму: мозг всеми силами старается поместить событие, причинившее ее, в долговременную память. Для этого он стремится засунуть его повсюду – как правило, в краткосрочную память. Обратная сторона в том, что это событие начинает всплывать в памяти по малейшему поводу, и человек заново переживает свою реакцию на эту травму. Единственный выход – научить мозг выбрать событие, обработать его и должным образом сохранить в памяти.

Блю подумала обо всех неприятных воспоминаниях, запертых у нее в голове – ее собственных и тех, которые она, сама того не желая, унаследовала от других.

– А до тех пор, – продолжала миссис Парк, – событие будет вызывать образы, зрительные и чувственные, и, в самых тяжелых случаях, будет вас обманывать, заставляя думать, будто рядом кто-то или что-то, чего на самом деле нет.

Небо потемнело, и дождевые капли на стекле стали черными.

– Блю, с вами все в порядке? – Миссис Парк положила Блю руку на плечо. – Вы побледнели.

Пять лет

Бриджет Форд жгла пучки шалфея, чтобы очистить ауру убогой квартиры в Престоне. Она потратила большие деньги на магические кристаллы, благословленные шаманом из Непала. Она вырезала на свечах символы и зажигала их в определенные моменты лунного цикла – треугольник с маленьким треугольником внутри для защиты; три круга в пирамиде для мира; закрученная по часовой стрелке спираль для духовного перерождения.

И была убеждена в том, что Блю особенная.

Когда Блю исполнилось пять лет, Бриджет отвела ее к целителю-провидцу, жившему на окраине Блэкпула, единственному из всех, кто согласился принять ребенка. Запоздалый подарок на день рождения дочери – визит стоил половину недельного пособия, поэтому ей пришлось почти целый месяц питаться одними объедками (которых было мало), чтобы накопить достаточно денег. Блю могла сосчитать ребра матери под тонкой желтой футболкой.

Маленькую Арлу оставили дома в пустой ванне, одетую в мокрый комбинезон, перепачканный грязью. Боди проводил мать и сестру до автобусной остановки, недовольно пиная асфальт и волоча ноги. Для него во всем этом не было ничего хорошего.

В автобусе мать расчесывала Блю волосы пальцами. Это наполнило девочку спокойствием и нагнало на нее сон, и она прильнула своим маленьким тельцем к матери. Боди стоял в проходе и в крутых поворотах старался удержать равновесие, не хватаясь за поручни.

Его глаза, темные, почти черные, следили за сестрой подобно южному полюсу магнита, охотящемуся за северным. Боди сутулился, шаркал ногами, совсем не улыбался, и Блю чувствовала, что он вечно на нее злится, словно она отобрала у него место на единственной кровати, словно эта поездка к целителю была ее идеей.

Ей очень хотелось, чтобы и он также остался дома в ванне.

Они вышли из автобуса за две мили до нужной остановки, чтобы сэкономить деньги на обратную дорогу. Дальше они пошли пешком. Бриджет напевала что-то себе под нос и здоровалась со всеми встречными, хотя никто ей не отвечал. Блю держала ее за руку, а Бриджет время от времени считала до трех и подбрасывала дочь в воздух. Когда у Блю устали ноги, мать усадила ее на закукорки, и девочка крепко обвила ее ногами. Боди плелся сзади, смотря Блю в спину так пристально, что та уткнулась лицом матери в плечо.

Им потребовался почти целый час, чтобы найти нужный дом: у Бриджет был только адрес, и она сверялась с картой на каждой автобусной остановке, мимо которой они проходили.

Дом оказался весьма скромным, из красного кирпича с двумя комнатами на первом этаже и двумя спальнями на втором, на улице, застроенной такими же домами. Было уже время обеда, однако окна оставались зашторенными. Объявление, приклеенное скотчем к почтовому ящику, гласило, что «Рекламным агентам здесь не рады». Фасад представлял собой галерею с бирюзовыми буддами, китайскими иероглифами из гнутого металла и головами животных, вырезанными из дерева. В то время как у остальных домов за окнами были ящики с цветами, здесь на окнах висели ржавые «музыкальные колокольчики»^[14].

– Определенно, это то самое место. – Мать поискала звонок или дверной молоток, но ничего не нашла. Она уже собралась постучать кулаком в окно, когда Блю наконец увидела.

– По-моему, это язык, – сказала она.

На стене была закреплена обезьянья голова, с разинутым ртом. Глаза сверлили девочку насквозь, и той это не понравилось. Она отвернулась, но у нее за спиной стоял Боди.

Крепче схватившись за руку матери, Блю закрыла глаза.

Мать нажала на высунутый язык, и где-то внутри раздался звонок.

– Должно быть, вы мисс Форд, – произнес фальцет, и Блю, открыв глаза, увидела толстого, лысого, смуглого мужчину в длинном пурпурном халате. На носу у него восседали очки с круглыми, как полная луна, стеклами, а двойной подбородок был гладким, словно навощенным.

– Проходите, проходите! – нараспев произнес он. – Я, Чародей Девлин, к вашим услугам. А вы, моя маленькая леди, должно быть, Блюбелл Гайя Форд. – Поклонившись, мужчина отступил в сторону, пропуская гостей в дом. Он был такой толстый, что места почти не осталось, и Бриджет и Блю пришлось протискиваться мимо него.

Девлин угостил их чаем с печеньем. Боди встал у двери в сад, скрестив руки на груди, и ни к чему не притронулся. Он так пристально, с такой злобой смотрел на печенья, что Блю испугалась, как бы они не пропитались его ненавистью и не испортились. Брат умел сделать так, чтобы ее еда становилась отвратительной на вкус.

Кухня оказалась гораздо чище, чем дома у Фордов, и в ней вместо прогорклого жира пахло тостами и кофе. Девлин наблюдал за своими гостьями, похлопывая себя по животу. Он сказал, что сам есть печенье не будет, но они просто обязаны угоститься; затем он поболтал с Бриджет о погоде, о том, как они сюда добрались, заливаясь краской всякий раз, когда та смотрела ему прямо в глаза. Блю взяла четвертое печенье и положила его в карман, на потом.

Девлин проводил их в комнату в глубине дома. Воздух в ней был насыщен запахом благоуханий и воска.

– О господи, как же здесь красиво! Ты только посмотри на эти хрустальные шары, Блюбелл, ты только посмотри на… О боже, это алтарь? А это руны? О, они просто потрясающие! – Бриджет металась от стола к маленькому столику, разглядывая маятники, разложенные на кусках бархата, резные чаши, похожие на сложенные крылья, заполненные десятками разноцветных гладких камешков. Стены были обиты бордовым бархатом, а крошечные кусочки хрусталя вокруг лампы на потолке преломляли неяркий свет в радугу.

– Но трогать ничего нельзя! – предупредила Бриджет, хотя можно было не опасаться этого, поскольку до смерти перепуганная Блю все равно не осмелилась бы к чему-то прикоснуться. В комнате было темно и тесно; мускусный запах трав не давал свободно дышать. Девочке захотелось домой.

Делвин стоял, обхватив руками свое округлое брюшко; всякий раз, когда он кивал, у него расцветал третий подбородок.

– Не желаете сесть? – Делвин указал на круглый стол посреди комнаты. На столе была вырезана пятиконечная звезда, в середине лежала колода порядком замусоленных карт Таро.

Бриджет объяснила, что происходит. Девлин слушал ее, разглядывал Блю, кивал, напевал что-то себе под нос и время от времени заливался краской. Подавшись вперед, он посмотрел на девочку так пристально, что та смущенно отвела взгляд.

– Теперь я вижу, что вы имели в виду, когда говорили со мной по телефону. Они просто поразительные – янтарь с бирюзой, словно туманность Улитка^[15], но только наоборот. И он уже окончательный, да? Цвет глаз? Я слышал, у детей цвет глаз со временем меняется…

– Обычно цвет глаз становится постоянным к концу первого года жизни, – сказала Бриджет; по мере того как росло ее возбуждение, ее южный акцент усиливался. – Блюбелл родилась с бирюзовыми глазами, а янтарный цвет добавился со временем.

– И что вы думаете по поводу своих очаровательных глаз, мисс Блюбелл? – спросил Делвин, опуская свое лицо к самому столу, чтобы встретиться с девочкой взглядом.

Пожав плечами, Блю попыталась придумать какой-нибудь вежливый ответ, но тщетно. Она ощупала карман юбки, убеждаясь в том, что печенье по-прежнему там. Да, печенье было там. У нее мелькнула мысль, останется ли оно вкусным, когда она вернется домой.

– И давно у тебя эти… способности? – продолжал Девлин.

Блю не знала, что ему ответить. Колотить деревянной ложкой по соуснице – это способность? Возиться с младшей сестрой, сидящей в пустой ванне, пока мать слезами загоняет себя в сон, – это способность? Она могла постирать свои вещи в стальной раковине на кухне, могла разогреть суп и консервированные бобы, могла пропеть все слова «Пусть круг откроется, но не сломается!» Что имел в виду этот странный мужчина? Ей всего пять лет, она ничего не знает.

Однако мать выжидающе смотрела на нее.

– Они были всегда, – наконец сказала Блю, поскольку не смогла вспомнить, когда не делала всего этого.

– И они говорят с тобой?

– Кто?

Девлин пожал плечами.

– Ты мне скажи. Ду́хи, наставники, помощники, хозяева… у нас есть имена для всех голосов, которые мы слышим, а другие не могут слышать. – Он понизил голос до шепота. – Я называю свой ангелом.

Бриджет хихикнула, но Блю покачала головой.

– Они тебе ничего не говорят? А как насчет того, что происходит у тебя в голове? Ты слышишь их голоса в своих мыслях?

Блю снова покачала головой, и мать сникла.

– Они не вызывают у тебя никаких чувств? Радости, печали, возбуждения?

Блю начала было снова качать головой, но сдержалась, увидев поникшие плечи матери. Она подумала про все те ужины, от которых ей пришлось отказаться, о том, что они вышли из автобуса, не доехав до нужной остановки, и все это только ради того, чтобы привезти ее, Блю, сюда, к этому мужчине, по причинам, которые она не понимала. От нее явно чего-то ждали.

– Иногда, – осторожно произнесла Блю, и мать распрямила плечи, а Девлин приободрился, и тогда она добавила: – Да, люди вызывают у меня разные чувства. – И если задуматься, это была правда: Боди ее пугает, Арлу ей жаль. Ну а мама… даже тогда Блю не смогла сказать, какие чувства вызывает у нее мать.

– Ты можешь описать мне их? Эти чувства?

– Ну, это как если бы кто-то печальный или… – И Блю не знала, что ей сказать, потому что единственными ее чувствами были чувства матери, их отношения были такими близкими и доверительными, что рассказывать о них этому жирному мужчине с его полукруглыми очками и хрустальными шарами было самым настоящим предательством.

– Все в порядке, – заверила ее мать, – можешь говорить. – И она кивнула, приглашая Блю продолжать.

– Ну, если мама расстроена, они мне покажут, что она чувствует, ну, они заставят меня чувствовать то же самое. – Девочка стиснула руки под столом.

В темном углу комнаты, вдали от преломленных хрусталем радуг и холодной бирюзы будды, стоял Боди. Теперь Блю уже была чуточку выше него. Боди опустил голову, его бледные руки обхватили живот, черные глаза превратились в дыры, проникнуть в которые Блю не могла.

Девлин продолжал говорить, и Блю перевела взгляд на него, чтобы не видеть своего брата. Девлин расспрашивал ее добрых полчаса: способна ли она ощущать чувства других людей, снились ли ей когда-либо сны, которые сбывались, бывали ли у нее пророческие видения? Девочку просили прикоснуться к различным кристаллам и сказать, что она чувствует: радость или печаль, покалывание или онемение. Аромат благовоний становился сильнее.

– А что ты можешь сказать обо мне? – спросил Девлин, и стул скрипнул под его весом. Взяв карты Таро, он перетасовал их, поглаживая колоду ладонью перед тем, как ее снять. Он пододвинул карты Блю. – Попробуй – прикоснись к ним и проверь, сможешь ли ты зарядиться моей энергией.

Блю протянула руку к картам. Они оказались теплыми.

Стулья были неудобные, слишком большие для Блю, а стол слишком высокий, поэтому она подобрала под себя ноги. Так стало гораздо удобнее, однако мать, сидевшая прямо, сказала:

– Карты тебе что-нибудь говорят? – словно движения дочери свидетельствовали о том, что она готова заглянуть в будущее.

– Говорят? – подхватил Девлин. Бросив взгляд на Бриджет, он снова посмотрел на ее дочь. Бриджет в порыве рвения положила ладонь ему на руку, и у него на лбу навернулась бисеринка пота.

Блю потерла виски; от сильного запаха у нее начинала болеть голова. Она почесала шею, и снова ее мать вздрогнула, словно любое движение девочки было абсурдно важным.

– Что тебе говорят карты, милая?

– Ничего, – капризно ответила Блю, думая только о том, как вернуться домой.

– Она еще очень маленькая; всего пять лет, кажется, вы говорили? Возможно, потребуется много лет на то, чтобы все это оформилось; я не знаю никого, кто обладал бы такими способностями, еще не достигнув половой зрелости. – Он потрепал Бриджет по руке, та заметно расстроилась, а Блю ничем не могла ей помочь.

– Я могу чем-нибудь помочь ей понять свои способности, отточить их до совершенства? Конечно, у меня тоже есть кое-какие навыки, маленькие таланты – если честно, просто базовые умения, – но у меня есть предчувствие, я просто знаю, что у Блю есть это – понимаете? Настоящие способности! – Женщина схватила руку Девлина и поднесла ее к своей груди, а он, облизнув губы, уставился на свою руку, затем на Бриджет и, наконец, на стол, у которого стоял Боди.

Опустив голову, стиснув кулаки, глаза черные, словно преисподняя. Эти глаза горели яростью взрослого мужчины.

Блю не знала, куда смотреть, она не могла вынести все это.

– Она такая маленькая, – повторил Девлин. – Подождите несколько лет, вернетесь, когда ей будет десять, и тогда попробуем еще раз.

Запах благовоний стал невыносимым, голова раскалывалась от боли.

– Но я ведь могу сделать что-нибудь до тех пор?

Даже с закрытыми глазами Блю представила себе малышку Арлу, оставленную одну в холодной ванне без воды. Она по-прежнему видела гнев в глазах Боди и чувствовала, что он здесь, совсем рядом. Ей стало страшно, что брат уже успел испортить припрятанное печенье.

– Мы проделали такой долгий путь, – сказала Бриджет, и Блю подумала о том, что им придется возвращаться домой, что у нее устали ноги, что мать схватила Девлина за руку, тогда как ей хотелось, чтобы она взяла за руку ее и увела домой.

Открыв глаза, Блю увидела Боди, смотрящего прямо ей в лицо.

Ярость, переполнявшая брата, захлестнула и ее.

Она также ощутила тоску брошенной дома Арлы.

– Ты одинокий, и тебя никто не любит! – крикнула Девлину Блю, чувствуя, как злость заполняет ей голову роем растревоженных ос.

Она подумала про пустое лицо матери в плохие дни, про то, как та рыдает в кровати, думая, что дочь спит, про те страхи, которыми она шепотом делится с подушкой, и высказала все это Девлину, страстно желая о том, чтобы все это испытывал он, а не ее мать.

– Никто тебя не любит, у тебя нет друзей, ты один-одинешенек, тебе страшно, ты ужасный человек! Ты притворяешься, будто тебе все равно, но тебе не все равно! Ты это ненавидишь, ты это ненавидишь, ты… – Блю зажала уши руками и закрыла пальцами глаза; она почувствовала, как кто-то прикоснулся ей к плечу. Она подскочила, не в силах вынести это чувство, и успокоилась только тогда, когда услышала голос матери. Уткнувшись лицом в материнское плечо, она нашла утешение в обнявших ее худых руках, в знакомом запахе длинных седых волос.

– Все хорошо! – прошептала мать. – Все хорошо, милое мое дитя, моя умница!

– О господи, кажется, здесь что-то есть! Вы совершенно правы, мисс Форд, вы были правы с самого начала. С небольшой помощью…

– Моя маленькая умница! – причитала Бриджет.

По интонациям ее голоса Блю поняла, что мать улыбается. Она всем своим телом прижалась к ней.

Блю не понимала ничего из того, что произошло; не понимала, почему Боди так смотрел на нее, не понимала, как все эти слова сорвались у нее с языка.

Но по крайней мере она доставила матери радость.

Маг^[16]

Над плитой висит девиз «Еда – лучшее лекарство». Тарелки пусты; гости съели все до последней крошки – кастрюля с мясом и клецками, каждому по куску хлеба с маслом. При виде грязных тарелок грудь Молли переполняют гордость и облегчение. Даже Милтон съел готовый ужин, который дали ему с собой в больнице, а Молли его подогрела. Он ни разу не жаловался на свое сердце, грудь и суставы. Джего попросил добавку; он не отказался ни от хлеба, ни от клецек, хотя в своем блоге разносил углеводы в пух и прах. И Сабина, которую Молли находит слишком худой, съела все, что ей положили.

Молли подозревает, что Сабина предпочитает не есть, а пить. Во-первых, она поинтересовалась, будет ли к ужину вино. Теперь она просит аперитив и заметно расстраивается, когда Молли отвечает, что аперитива не будет.

Молли сообщает, что вместо алкоголя будет горячий шоколад. С кокосом и ванилью вместо сахара, успокаивает она Джего, который приходит в ужас при слове «шоколад». От Молли не укрываются ни насмешливый взгляд Сабины, брошенный на Блю, ни детская радость, которой вспыхнули ее глаза. Такие странные глаза, «Глаз Бога», они могут быть только у странной женщины.

Блю осознает свою странность; Молли это очевидно. К концу недели она будет относиться к этому спокойнее; Молли поставит перед собой такую задачу. Но сначала горячий шоколад.

Милтон отказывается от напитка. Он хлопает себя по животу и говорит, что с него достаточно. Он не прощается, не благодарит за еду, не желает спокойной ночи. Он просто берет свои ходунки, ковыляет из кухни и закрывает за собой дверь. Все слышат, как Милтон кашляет, направляясь к своей комнате. Молли не обижается; они с Джошуа уже привыкли к его странностям, да и жизнь его здорово потрепала. Каждый визит в «Болото надежды» был связан с новым горем: жена, дочь, мать, сестра. Похоже, женщины у них в семье мерли как мухи. В который уже раз Молли гадает, не придумывает ли Милтон всего этого ради того, чтобы насладиться привычным праздником. Не он первый жаждет такого внимания, и Молли не собирается судить его за это. Милтон лишь безобидный старик, который хочет немного любви. И все же ей хотелось бы, чтобы он выпил шоколад; это помогло бы ему заснуть.

У Джего ситуация другая. У его боли более глубокие, более сложные корни, и Молли гадает, как отнесутся к этому остальные, когда начнется психотерапия. Примут ли они Джего, как приняла его она, или же отвернутся от него?

Джошуа остается за столом вместе с Джего и девочками (Молли уже мысленно считает их «своими»). Молли подходит к плите, выливает в кастрюлю целый пакет молока и добавляет натуральный какао-порошок, кокосовый сахар и экстракт ванили. Она перемешивает все, вдыхает аромат, достает из ящика чайную ложку и снимает пробу. Сладкое, но не чересчур; какао имеет ярко выраженный вкус. Сначала Молли наливает кружку для Джошуа и отставляет ее в сторону. Она объясняет гостям, что он не любит горячее какао, предпочитая его чуть теплым; Сабина говорит, что запах просто восхитительный, и Джего соглашается с нею. Блю молчит, но Молли отмечает, как она смотрит на кружку, выжидающе закусив верхнюю губу. Можно подумать, что в детстве ей никогда не давали горячий шоколад.

Если это действительно так, сейчас ее ждет что-то незабываемое, и она навеки сохранит в своем сердце Молли. Молли пытается представить, какую запись оставит в книге гостей Блю – как пространно она выразит свою признательность, сказав, что еще никогда не пробовала такого восхитительного горячего шоколада, что она еще никогда не ощущала такой заботы, и все, кто прочтет эту запись, увидят, какую замечательную работу проделала Молли.

Однако необходимо сделать кое-что еще. Молли просит мужа объяснить, что нужно делать, если сработает пожарная сигнализация, – Джошуа вежливо обрывает ее и говорит, что знает порядок, и смеется над собственной шуткой. Джошуа выдающийся человек, говорит себе Молли, добавляя в кружки последний ингредиент. Она вышла замуж за выдающегося человека.

– Обязательным компонентом является крепкий сон, – говорит Молли, выставляя кружки на стол. Блю смотрит в окно, у нее испуганное выражение, словно она опасается, что стекло может разбиться от одного ее взгляда. Или она смотрит на фотографии? Мило и Юпитер смотрят на нее из рамок. Собаки, бедные собаки. Если бы они были живы, Молли поставила бы свою тарелку на пол и позволила бы им насладиться оставшимися объедками. Джошуа отчитал бы ее за это, но все равно потрепал бы Юпитера по шее, выказав собаке даже больше внимания, чем она. Таких собак у них больше никогда не будет. У них больше вообще не будет собак.

Джего залпом выпивает какао и говорит, что это было потрясающе, видит бог, так восхитительно – просто прелесть. Сабина говорит, что не пила горячий шоколад с тех пор, как последний раз бывала в Мёнхенгладбахе^[17], и Молли, мастерски скрыв усмешку, спокойно говорит, что, похоже, ей понравилось. Блю смотрит на Сабину так, словно никогда не бывала в Германии и может только гадать, каково там, и осторожно отпивает горячий напиток. Она улыбается. Эту улыбку нельзя назвать выражением бесконечной радости, на что надеялась Молли, но все же улыбка – это улыбка.

Ну а завтра? Завтра все скажут, как хорошо они спали, как крепко и глубоко, а Молли с улыбкой скажет им, что так говорят все гости.

Восьмерка Пентаклей (перевернутая)^[18]

Время было еще раннее, однако Блю устала и с радостью встретила слова Молли о том, что пора ложиться спать. После нагретой теплом плиты кухни гостиная показалась ледяной, несмотря на то что в камине еще догорали угли. Мистер Парк закрыл очаг заслонкой и пожелал гостям приятных сновидений. В окна была видна черная дождливая ночь, и миссис Парк, зашторив их, попросила не беспокоиться насчет погоды.

Умиротворенность покинула Сабину, когда они стали подниматься по лестнице. Она принялась беспокойно тереть плечи. Увидев у нее на затылке мурашки, Блю поняла, что это не от холода.

– Вы боитесь, что дверь в вашу комнату снова окажется открытой? – шепотом спросила она, понимая, что супруги Парк могут услышать.

Джего, опередив их, ждал наверху, скрестив на груди мускулистые руки, однако приглушенный свет, бросивший тени ему под глаза, превратил его накаченные мышцы в натянутые жилы.

– Глупо, правда? – смущенно улыбнулась Сабина. – Не беспокойтесь, я совершенно рациональна. Даже если дверь открыта, я разберусь с этим при помощи логики.

– Просто помните, что это ваш мозг играет с вами такие шутки, – сказала Блю. – Я сейчас так всегда поступаю.

– А было время, когда вы поступали иначе?

– Когда я была маленькой, – пожала плечами Блю. – Но какой ребенок не верит во всякую чепуху?

Они поднялись наверх. От лестничной площадки в обе стороны отходил коридор. В полумраке бледно-зеленые стены выглядели мертвенно-серыми, а двери комнат казались мраморными надгробиями.

Все двери были закрыты.

– Сегодня мы можем спать спокойно, – заметила Сабина.

Блю захотелось узнать, в какой комнате живет Милтон.

– Я вымотан до предела, – сказал Джего. – Даже не могу взять в толк, в чем дело. Вы полагаете, это свежий воздух? Я хочу сказать, я сегодня почти не был на улице, но, наверное, он все равно проникает в дом, да? Никаких машин, никаких выхлопных газов… Говорят, от свежего воздуха… – Он зевнул, прикрывая рот ладонью. – О господи… Увидимся утром, да?

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и женщины проводили Джего взглядом.

– Слушай, как насчет того, чтобы немного выпить? – понизив голос, предложила Сабина. – У меня есть виски. Я боялась, что наши вещи обыщут и его найдут. Ума не приложу, как я без него смогу заснуть в такую рань – я хочу сказать, сейчас всего десять часов! Ты можешь в это поверить? Ну так как, хочешь?

Внизу миссис Парк напомнила мужу запереть входную дверь. Тот шумно вздохнул.

– Может быть, завтра? – сказала Блю, боясь обидеть Сабину категорическим отказом и не желая признаться в том, что она почти не пьет, а крепкие напитки вообще не любит.

– Ну хорошо, – сказала Сабина. – Ловлю тебя на слове. – После чего она скрылась в своей комнате.

Пройдя к себе, Блю закрыла дверь и попыталась представить себе, что делает за стеной Сабина. Правильно ли она поступила, отказавшись от предложения выпить вместе и тем самым упустив возможность завести подругу? Станет ли Сабина пить в одиночку?.. Остановившись, Блю твердо приказала себе перестать строить догадки.

Она разделась, сполоснула лицо, почистила зубы, после чего усталость обрушилась на нее со всей силой. Блю напомнила себе, что дорога была дальняя, и вообще день выдался длинным.

Свет лампы выхватывал деревья за окном, и больше ничего не было видно: тучи скрывали звезды, превращая ночную темноту в кромешный мрак. Погоду не было видно, но зато ее было слышно. Блю прислушалась к тому, как ветер терзает кроны деревьев, носясь по лесу словно обезумевший. Ей показалось, будто она также услышала шум вышедшего из берегов ручья.

Звуки проследовали за ней в постель, заразив мысли. Они напоминали не столько шум разлившейся воды, сколько гул оползня, словно грязь, ил и камни стремительно неслись по руслу, прокладывая себе путь сквозь лес и в голову Блю. Этот шум стал звуковым сопровождением ее сна, порождая зрительные образы.

Камни впились в землю, выкорчевывая корни, высвобождая их, и вот теперь они вывернули деревья. Они выдернули их из земли на целый фут и понесли, березы, ольху, орешник и буки стройными рядами вдоль русла ручья, выплеснулись из берегов и доставили свой живой груз к дому. Ветви деревьев вытянулись вперед, их рассеченные молодые листья и тонкие прутья согнулись пальцами; одни манили Блю, другие хватали ее, некоторые выхватывали булыжники из каменной реки и бросали их в окно ее комнаты.

Они разобьют стекло; они вторгнутся к ней в кровать; они поднимут ее своими многочисленными руками и швырнут в каменный поток, скормят бесчисленным ртам бесчисленных деревьев.

Нет, не деревьев.

Из-за деревьев появились разинутые пасти, источающие слюну, послышался лай. Плотно сомкнувшиеся стволы деревьев образовывали тюремную решетку, скрывающую животных, но Блю знала, что вздыбленная шерсть окажется черной, и глаза окажутся черными, а разинутые пасти откроют черные десны, полные острых зубов.

Снова раздался лай, и Блю проснулась и резко уселась в незнакомой кровати, в слишком белой комнате. Голова кружилась и гудела, рот превратился в пересохшую пустыню. Блю вытерла белой простыней пот с лица и шеи и потянулась за телефоном, чтобы узнать время, но затем вспомнила, что телефон заперт в сейфе. Поправив простыню, Блю решила, что скрежет, который она слышала, был порожден трением накрахмаленной ткани, а головную боль вызвал приснившийся ей кошмарный сон.

Звук повторился: теперь он раздался не снаружи, а внутри: царапанье когтей по дереву.

Когти царапали дверь в спальню, но не в спальню Блю.

В спальню Сабины?

Блю соскочила с кровати, подстегиваемая адреналином, и выбежала в коридор.

Ничего.

Коридор – холодный склеп, воздух возмущен распахнувшейся дверью, учащенным дыханием и дрожью Блю.

Рассудив, что ей все это показалось, Блю решила не обращать внимания на отдаленный лай. Лисица или какое-нибудь другое ночное животное. Это же сельская местность, чего еще ожидать?

Вернувшись к себе в комнату, Блю собралась закрыть дверь и тут услышала снова. Громыханье дверной ручки и скрип петель. Она вытянула шею, чтобы выглянуть в коридор.

Милтон. Он вышел из комнаты в дальнем конце и запер за собой дверь. Ключ загремел в замке. Ходунков у Милтона не было, вместо этого он опирался рукой о стену, чтобы сохранять равновесие. Блю услышала его хриплое дыхание.

Нырнув обратно в комнату, она услышала, как Милтон осторожно прошел к лестнице. Если это его комната, зачем он из нее вышел? В каждой комнате имелся свой санузел, в каждой комнате стояли бутылки с водой. Напрягая слух, Блю проследила за тем, как Милтон мучительно медленно спустился вниз.

Он что-то забыл там? И теперь ищет?

Следом за шагами послышался шорох бумаги, возможно, страниц книги. В этих движениях, в этих звуках сквозила какая-то нервозность. Через несколько минут открылась и закрылась дверь в зал.

Наверное, Милтон не может заснуть.

От усталости у Блю гудела голова, мысли ее беспорядочно суетились. Вернувшись в кровать, она какое-то время лежала неподвижно, полная решимости не зацикливаться на этом и не делать скоропалительных выводов. Затем она укрылась вторым одеялом и наконец согрелась, а мышцы успокоились и расслабились. Блю приготовилась к долгой бессонной ночи, но заснула практически сразу же.

Сон ее был без сновидений и таким глубоким, что собаки, деревья и старик оказались начисто забыты, а оставленный им в голове туман рассеялся только после того, как она на следующее утро приняла душ.

Сегодня суббота, подумала Блю, втирая в кожу увлажняющий крем. В понедельник будет ровно три года с тех пор, как она в последний раз видела свою мать. И столько же с тех самых пор, как она видела Боди и Арлу.

Блю расшторила окна, и дождевые тучи были тут как тут, как и ольхи, и березы. Ветер сорвал с деревьев сережки, и они плавали в лужах на дорожке. Ручей стал неотличим от полей; непрекращающийся дождь еще больше размыл берега, превратив всю местность в одно сплошное болото. Мостик по-прежнему выгибался дугой, но ведущая к нему тропинка скрылась под водой.

В воде стояли две цапли.

Лес ждал, наблюдал, готовый устремиться к дому.

Не время для страха: если погода еще больше ухудшится, дороги станут непроезжими. Никто больше не сможет сюда приехать, никто не сможет… Блю не позволила себе закончить эту мысль.

Что-то переменилось: вид из окна стал другим. В чем дело? Машина Блю по-прежнему стояла на дорожке, украшенная ольховыми сережками. «Тойота» Сабины по-прежнему стояла перед древней ржавой обувницей.

А вот «Рендж-Ровер» Джего исчез.

Блю окинула взглядом дорожку: может быть, Джего переставил машину на другое место. Но ее нигде не было. Ночью Блю не слышала ни шума двигателя, ни хруста гравия под колесами, но, впрочем, спала она очень крепко.

В прихожей было пусто. В камине горел огонь; скомканная обгоревшая газета с краю сообщила о том, что разожжен он недавно. На кофейном столике лежала стопка журналов, готовых помочь гостям заглушить свою боль. Блю прошла мимо.

Джего нигде не было.

Миссис Парк встревоженным голосом говорила по телефону. Блю решила, что речь идет о размытых берегах, заблудившемся госте, затопленном поле. Натянуто улыбнувшись, миссис Парк беззвучно произнесла: «Доброе утро!»

Мистер Парк на кухне засыпал кофе в кофеварку.

– Овсянка варится, – сказал он вместо приветствия, – фрукты на столе. Могу предложить вам кофе или чай. Или, быть может, вы хотите тосты?

– Вы говорите совсем как миссис Парк, – заметила Блю.

– Как вы думаете, кто попросил меня предложить вам угощения? – добродушно усмехнулся мистер Парк.

– Ручей вышел из берегов, – начала Блю, – а дорога…

– Знаю. – Вытерев ладонью лицо, Джошуа Парк вздохнул и покрутил плечами. – Я подожду, когда подойдут Сабина и Милтон, и тогда все вам расскажу. У меня нет желания повторять это трижды. – Сегодня он расчесал свои седые волосы и выглядел более опрятным, однако стресс оставил свои следы у него на лице. – Что вам приготовить?

– Чаю, пожалуйста. А где Джего?

В углу заворчал чайник. Прежде чем ответить, мистер Парк облизнул губы, положил в кружку чайный пакетик и достал молоко. На Блю он не смотрел, и та подумала было, что он не услышал ее вопрос.

– Мистер Парк! – сказала она. – Что-то стряслось? С Джего все в порядке?

– Его не будет с нами. Ему пришлось уехать, какие-то неотложные семейные дела.

– Бедный Джего, что случилось?

– Как я уже сказал, семейные дела. Раскрывать подробности я не могу – конфиденциальность гостей, вы должны понимать. – Он осторожно помешал чай. Вдоль всего большого пальца правой руки у него проходила царапина, костяшка была разбита в кровь.

– Что с вами? У вас рука…

Заметив на каменном полу брызги мелких осколков, Блю предположила, что мистер Парк разбил стакан и порезался, однако он сказал:

– Вчера… ударился, когда пытался разобраться с проклятым ручьем. Вот ваш чай, пожалуйста.

Блю расправилась с чаем к тому моменту, как на кухню шаркающей походкой вошел Милтон, теперь уже полностью при оружии – с ходунками и одышкой. Вскоре появилась Сабина, попросившая приготовить ей крепкий кофе, без сахара, без сливок.

Мистер Парк перешел прямо к делу.

– Джего уехал. Какие-то срочные семейные дела.

– Срочные семейные дела? – повторил Милтон.

– Что случилось? – спросила Сабина. – Когда он уехал?

– На рассвете. Все произошло внезапно.

– Как он об этом узнал? – спросил Милтон. – Его телефон ведь был заперт в сейфе.

– Нам позвонили на стационарный. Но это еще не все. Те двое, которые должны были подъехать сегодня, не смогут это сделать.

– Из-за дождя? – спросила Сабина.

– Точнее, из-за наводнения. Нас погода еще пожалела. А все вокруг под водой.

Тяжело опустившись на стул рядом с Блю, мистер Парк отпил глоток черного чая. Из коридора доносился голос миссис Парк.

– Не сомневаюсь, вы видели ручей и то, в каком состоянии дорога, – сказал мистер Парк. – Шоссе затопило; я бы никому не посоветовал ехать по нему.

– А как уехал мальчишка? – Отказавшись от чая, Милтон потягивал воду из бутылки.

– Обождите минутку, – спохватился мистер Парк. – Я забыл разогреть ваш завтрак.

Поставив готовую кашу в микроволновку, он подал старику тарелку и ложку. Гости молчали. Вопрос Милтона висел в воздухе подобно комарам над болотом.

– Осторожнее, горячо. – Поставив тарелку на стол, мистер Парк сел на место. Свою пораненную правую руку он прятал под столом.

Милтон не притронулся к ложке. Вид у него был нездоровый и бледный, и это напомнило Блю слабую желтушность Джего. Она подумала, что, возможно, Джего серьезно болен. Возможно, именно поэтому мистер Парк колеблется с ответом: конфиденциальность не гостя, а больного.

– Ну? – спросил Милтон. – Так как же ему удалось сбежать?

– Вы говорите так, словно у нас тут тюрьма, – пробормотал мистер Парк, с признательностью посмотрев на Сабину, когда та фыркнула. – У Джего «Рендж-Ровер». И ему так настоятельно требовалось уехать, что его не остановила бы никакая непогода. Но если машина у вас не полноприводная, я бы не советовал ехать.

– Значит, мы здесь застряли? – Сабина перевела взгляд с мистера Парка на Милтона и Блю, ожидая возражений.

– Особой разницы нет, правильно? – заметила Блю. – Если учесть то, что мы забронировали комнаты до четверга, нам все равно не нужно никуда уезжать…

– Но у нас был бы выбор. – В голосе Сабины прозвучала тень паники. – Если же мы здесь застряли, это совершенно другое дело. Похоже, Джего успел выбраться отсюда в самый последний момент.

– Я бы не спешил так утверждать. – Сняв с тарелки с кашей целлофан, Милтон принялся за еду. Рука у него тряслась, поэтому набирал он в ложку немного и подносил ее ко рту очень осторожно.

– Вы вовсе не застряли, – заверил гостей мистер Парк. – К обеду дождь должен утихнуть; к вечеру дороги подсохнут, и можно будет ехать, если вы того пожелаете. Ну а сейчас я должен попросить у вас разрешения откланяться: нужно прочистить водосток. Проход под мостом чем-то забит – скорее всего, ветками и мусором из леса; поэтому ручей вышел из берегов. Если мне удастся его прочистить, часть воды уйдет. Мы с Молли отдаем себе отчет в том, что на такое приключение вы не подписывались. Мы отнесемся с пониманием, если вы предпочтете вернуться домой – разумеется, когда дороги высохнут, – и приехать сюда в другой раз. Мы полностью вернем деньги…

– А что будет, если мы останемся? – спросила Блю.

– Молли проведет сеансы лечения и психотерапии, как обычно, но я, возможно, не смогу предложить то, что указано в нашей рекламе: фотографирование, прогулки и прочее, до тех пор пока не будет решена проблема с наводнением.

– Тут я могу вам помочь, – предложила Блю. У нее не было ни малейшего желания встречать годовщину смерти матери в одиночестве.

– И я тоже, – обреченно вздохнула Сабина. – В конце концов, не зря же я захватила резиновые сапоги, и лучше чем-нибудь заняться, чем сидеть взаперти.

– Такси забирает меня в четверг, – сказал Милтон. – До этого я никуда не уеду.

– Ну, вот и отлично, – сказал Джошуа Парк, не скрывая облегчения. – Мы сделаем вам небольшую скидку, чтобы компенсировать…

Но Сабина махнула рукой, сказав, что ничего этого не нужно. Блю пожалела о том, что она так сделала, потому что не имела бы ничего против, если бы ей вернули немного денег. Этот пансионат обошлась ей дороже, чем поездка за границу. Хотя Блю никогда не выезжала из страны.

– Я не буду помогать бороться с наводнением, – заявил Милтон.

Миссис Парк вошла как раз в тот момент, когда ее супруг начал раскладывать овсянку. Она не скрывала своего беспокойства.

– Вы уже слышали насчет Джего?

– Я все объяснил, – сказал мистер Парк.

– Его бедная ма…

– Молли! – покраснев, резко оборвал жену мистер Парк. – Это конфиденциально, мы не имеем права ничего говорить.

– Да-да, конечно, извини, просто это такое потрясение. Я забылась.

Она встала рядом с мужем, и тот обнял ее за талию, сообщив, что гости согласились остаться, а женщины еще и помогут ему прочистить водосток.

– Это очень любезно с вашей стороны, и, пожалуй, так оно будет к лучшему. – Положив руку Сабине на плечо, миссис Парк поморщилась. – Я очень сомневаюсь, что сегодня дороги расчистят. Звонил наш ближайший сосед – их дом находится в паре миль, но наши поля граничат друг с другом. Он сказал, что приедет пожарная машина откачивать воду, но только к вечеру. Здесь в окрестностях несколько мест, по которым сильно ударила непогода.

– Если дождь утихнет, все будет хорошо, – сказал мистер Парк, и все в молчаливом согласии повернулись к окну, где вода с небес мягко барабанила в стекло.

– Рано или поздно он закончится, – заметил Милтон. – Так бывает всегда.

– Итак, на этой неделе вас будет трое, – сказала миссис Парк. – Некоторое отличие от обычного курса, но зато будет больше времени на индивидуальные занятия. Во всем нужно искать положительные стороны.

Она убрала со стола и легкой походкой отнесла тарелки в раковину, поглядывая на дождь так, будто это было солнце.

– Что ж, нужно жить настоящим. – Допив чай, Джошуа Парк промокнул губы салфеткой и повернулся к Блю и Сабине. – У меня есть непромокаемые брюки и дождевики, я их вам одолжу. Берите свои сапоги и спускайтесь вниз, встречаемся в прихожей через десять минут.

Женщины направились следом за ним по коридору в зал, чувствуя, как с каждым шагом становится холоднее.

Огонь в камине не горел.

– Чертов сквозняк! – пробормотал мистер Парк. – Ну да ладно, если мы будем на улице, огонь не нужен.

Погода и правда разбушевалась не на шутку. Повернувшись к Блю, Сабина подняла бровь и прошептала:

– Надо было уезжать вместе с Джего.

Мистер Парк отправился за непромокаемыми штанами и дождевиками. Блю стала подниматься по лестнице следом за Сабиной, когда та вдруг застыла как вкопанная. Блю врезалась нее сзади.

Она проследила за взглядом Сабины.

Дверь в ее комнату была распахнута настежь.

Отшельник (перевернутый)^[19]

– Это все ветер, – сказала Блю, однако Сабина покачала головой. – Наверное, с дверью что-то не так. Мистер Парк только что вышел на улицу, вот сквозняк и открыл дверь.

– Я не думаю, что дело в ветре, – прошептала Сабина так тихо, что Блю не поняла, хотела ли она, чтобы ее услышали.

Скудные лучи низкого солнца проникали сквозь мансардное окно, белые и холодные, высвечивая уши Сабины, ее лоб, кончики ресниц. Утром Сабина вошла на кухню последней. Блю не сомневалась в том, что или она не закрыла дверь за собой, или дверь распахнулась от сквозняка. Никакого другого рационального объяснения не было.

– Разумеется, это сквозняк, – убежденно заявила Блю, издав краткий пустой смешок, потому что Сабина обладала аналитическим складом ума, была образованной и начитанной – не из тех, кто верит в привидения. Должно быть, эта убежденность проявилась у нее на лице, потому что Сабина также рассмеялась; ее смех был таким же кратким и пустым, как и смех самой Блю.

– Извини, я говорю глупости. Разумеется, это сделал ветер – что еще это могло быть? Встретимся внизу. Спасибо. – Она легонько пожала Блю руку.

Та оказалась застигнута врасплох. Исходящий от руки Сабины жар не шел ни в какое сравнение с той сумбурной, мучительной, бесконечно глубокой печалью, которая разлилась по всему телу Блю от этого прикосновения. Вздрогнув, девушка отдернула руку так резко, что едва не скатилась вниз по лестнице.

Сабина бросилась к ней, предлагая помощь; Блю ухватилась за перила, отвергая предложение.

– Господи, что с тобой? Ты едва не упа…

– Все в порядке. Просто оступилась.

Блю почувствовала, что залилась краской, и отвела взгляд, не в силах смотреть Сабине в глаза. У нее внутри прочно засело что-то гораздо более существенное, чем боль, но Блю не могла это разглядеть. Не хотела.

«Это все только у меня в голове».

– Ты оступилась, потому что я к тебе прикоснулась? – Сабина по-прежнему протягивала к ней свою смуглую руку. – Извини, я просто… не знаю, наверное, хотела тебя поблагодарить? За то, что ты так добра… Почему ты так отреагировала? – Сабина посмотрела на свою руку, на Блю, и та ощутила всю тяжесть ее предположения.

– Все в порядке, и ты тут ни при чем. – Выпрямившись, Блю прошла вперед, так, чтобы Сабина не видела выражение ее лица. – У меня нарушение сенсорной интеграции, – это объяснение она отыскала в интернете пару лет назад, и оно подходило идеально. – Когда кто-нибудь ко мне прикасается, я буквально схожу с ума, особенно если это происходит неожиданно.

– Извини. – В голосе Сабины прозвучало искреннее сочувствие, но в нем присутствовало также и любопытство. Блю стало не по себе.

– Ничего страшного.

– Я слышала про НСИ. Еще с чем-нибудь у тебя есть проблемы? Звуки, цвета?

«А с чем у меня нет проблем?» – подумала Блю, однако вслух сказала:

– Хуже всего прикосновения.

Ее захлестнула тошнота, словно чувства Сабины силой запихивали ей в глотку. Печаль, горе, смятение, чувство вины.

Откуда чувство вины?

«Изъяны есть у всех, – сказала себе Блю. – Ну а дверь распахнул сквозняк».

* * *

Мистер Парк повел женщин через поле. По дороге он объяснил, что под мостом проходят два водостока, и в плохую погоду там нередко застревают ветки, после чего образуется затор из разного мусора, который перекрывает воде путь, и та выходит из берегов. Обыкновенно такое случается раз в год, однако этой зимой такое происходит уже в третий раз, и ничего нельзя с этим поделать, поскольку мост представляет собой историческую ценность и охраняется; в перечне объектов исторического наследия он значится даже выше, чем сам дом.

Промокшая насквозь земля чавкала под ногами, при каждом шаге из пожухлой травы пузырилась вода. Деревья стояли как часовые по обоим берегам ручья. Лишенные листьев, с зарождающимися почками, они выглядели в точности так же, как и во сне Блю. Более высокие были увенчаны вороньими гнездами, на кронах висела спутанная паутина омелы. Растопыренными скрюченными пальцами во все стороны торчали призывно манящие ветки.

С противоположного берега донесся собачий лай, громкий, перекрывающий гул ветра, но Блю не желала вспоминать тот кошмарный сон, царапанье когтей в дверь и полуночное путешествие Милтона. Она никому не рассказала про то, что видела: центральное место заняли отъезд Джего и непогода.

– Кому могло прийти в голову выгуливать собаку в такую погоду? – спросила Блю, и Сабина как-то странно посмотрела на нее. А мистер Парк, похоже, ничего не услышал.

Небо оставалось серым, моросил дождь, но воздух стал свежим, а ветер принес прохладу. От этого работа лопатами и вилами казалась не такой утомительной, и Блю перестала обращать внимания на дождь, ибо кто может быть недоволен чем-то таким чистым? Она даже заставила себя не обращать внимания на деревья, ибо они ведь всего-навсего деревья, так?

Безобидные деревья.

Оставшуюся часть пути они преодолели молча. Мистер Парк не отрывал взгляда от ручья, чтобы избежать самых глубоких мест. Несколько раз Блю оглядывалась назад. Она видела в окне миссис Парк, наблюдающую за ними. Видна была только самая старая часть дома. Восемь блестяще-черных окон казались глазами паука.

Потребовалось пять минут на то, чтобы добраться до кромки воды. Дыра в живой изгороди вокруг поля позволила увидеть несущийся поток.

– Господи, вы только посмотрите на дорогу! – воскликнула Сабина. – Она полностью под водой!

– Она в низине, – объяснил мистер Парк, чье внимание по-прежнему оставалось приковано к размытым берегам ручья, – поэтому ее заливает в первую очередь. Я бы не тревожился – до дома вода не дойдет, поскольку он расположен на полметра выше.

Сабина и Блю непроизвольно обернулись. Поле блестело, дорожку покрывали пятна луж, и было очевидно, что дом построен на возвышении. Блю хотелось надеяться, что мистер Парк прав и вода до них не доберется.

Следуя распоряжениям Джошуа Парка, все принялись за работу. Он взял на себя дальний водосток, оставив ближний Сабине и Блю. Работа оказалась сложной; женщины не ожидали, что напор воды будет таким сильным. Но дождь шумел мягко, низкий тембр голоса мистера Парка соответствовал тональности ветра, и в целом получалась убаюкивающая колыбельная.

– Для души нет ничего лучше физического труда, – заметила Сабина.

– Это ничуть не хуже любой психотерапии, – подхватил мистер Парк. – Я так и говорю своей Молли.

– И она соглашается?

– Нет, обычно она устраивает мне взбучку. – Рассмеявшись, Джошуа Парк выпрямился, потянулся и оценил сделанную работу. – Мы давным-давно поняли, что всем вам необходимо стимулирование как тела, так и рассудка. Однако убеждать людей непросто. Кто-то предпочитает физический труд разговорам о своем горе, хотя Молли знает, как подойти к человеку.

«Только не к Милтону», – подумала Блю. Ей захотелось понять, почему он продолжает приезжать сюда, если не принимает участия в общих сеансах? И чем он занимается, когда в доме никого нет?

– Когда я приехала, ваша жена меня обняла, – сказала Сабина, – и мне показалось, что меня обнимает родная бабушка.

– Если будете говорить это Молли, вместо «бабушки» скажите «мама». Да, в ней есть это от природы. Любовь ее буквально переполняет, так, что порой вырывается наружу. Молли была создана для того, чтобы заботиться о других. – С новой силой набросившись на водосток, Мистер Парк подцепил вилами кучу веток. – Лучшего человека вы не найдете.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала Сабина.

Мистер Парк смущенно пробормотал, что обыкновенно он не говорит такой сентиментальной ерунды; это просто непогода превратила его душу в картофельное пюре.

– Сказать по правде, Молли могла бы добиться большего, выбрать любого мужика. Но она выбрала меня, – сказал Джошуа Парк, обращаясь к воде, к своим вилам. – Мы с ней вместе уже много лет. Это была ее идея – устроить здесь приют. Я сперва над ней смеялся, но она оказалась права. Я рад, что Молли оказалась права.

Сабина уставилась на свою лопату.

– Я потеряла сестру, – сказала она.

Мистер Парк кивнул, словно ждал этого и был готов слушать, словно все его замечания про жену, про личную жизнь были лишь приманкой к западне исповеди. Он снова принялся за работу, размеренно расчищая засор в водостоке.

– Летом прошлого года, – сказала Блю.

– Откуда ты знаешь, что это случилось в прошлом году? – Прикрыв глаза козырьком руки от пробивающегося сквозь тучи солнца, Сабина скрыла выражение своего лица, а мистер Парк с опаской покосился на нее.

Блю мысленно выругала себя, опасаясь, что ее сочтут странной, придурочной, сумасшедшей, тогда как ей, наоборот, хотелось, чтобы ее считали обыкновенной.

– Даже не знаю, просто я так подумала. Может быть, ты обмолвилась вчера вечером или… – Блю почувствовала, что Сабина ей не верит, а мистер Парк оторвался от работы.

– Я не говорила вчера ни про свою сестру, ни про… Я ничего не говорила. Откуда тебе это известно?

– Я просто предположила. Извини, я не хотела…

– По-моему, Блю не хотела никого обидеть, – вмешался мистер Парк. – Полагаю, она просто старалась поддержать разговор.

– Откуда ты узнала? Ты искала меня в интернете? Ты что-то раскопала…

– Я не могу объяснить. – Блю могла бы напомнить, что без телефона у нее не было доступа к поисковым сервисам, но посчитала это бесполезным. Вырытая самой себе яма оказалась весьма глубокой. – У меня иногда возникают предчувствия… Люди говорят что-то, а я слышу это, а также кое-что еще, словно их слова – камень, брошенный в водную гладь: я слышу падение камня, но также слышу расходящуюся от него рябь. Понимаешь? Знаю, наверное, это кажется полной бессмыслицей, кажется чем-то непонятным и странным…

– Вроде шестого чувства? – Голос Сабины потерял острые шипы; она успокоилась. И хотя Блю радовалась тому, что Сабина остыла, меньше всего на свете ей хотелось, чтобы про нее думали такое.

– Нет, не совсем. Я просто читаю язык жестов и интонации. Самую малость, и не всегда. Ничего особенного.

– Вроде НЛП^[20]? Деррен Браун^[21] и тому подобное?

– Да нет, ничего такого. – Взяв вилы, Блю вонзила их в воду и почувствовала, как зубцы проткнули слой почвы. – Нейролингвистическое программирование заставляет людей поверить в то, что ты им говоришь, или помогает манипулировать их действиями. А это, скорее, наоборот: я читаю в людях больше того, что они говорят словами, можно сказать, читаю между строк. – Это Блю также нашла в интернете – рациональное объяснение того, что мать называла «третьим глазом». Все это можно объяснить с научной точки зрения: она восприимчива к чувствам других людей, а те лица и фигуры, которые она видит, являются галлюцинациями. Это не призраки.

Блю научила себя не верить в призраков.

– Такое у вас бывает со всеми? – спросил мистер Парк. Голос его был скептическим, и Блю предположила, что это попытка разрядить напряженность.

– Нет. Одни люди закрыты; у других сердце выложено на ладони.

– Значит, вы не пробовали работать психологом? – продолжал мистер Парк. – С такими глазами из вас получился бы…

– Я работаю в хосписе, – твердо заявила Блю.

– Именно это говорит про меня моя мать – что мое сердце открыто для всех. – Сабина схватила торчащий из воды кончик ветки и вытащила ее из водостока; туда тотчас же устремилась вода. Мост был практически полностью очищен.

Блю проводила взглядом, как она отбросила ветку на берег, и подумала: «Теперь ты стала совсем другой».

Сабина шумно вздохнула.

– Значит, ты знаешь про мою сестру?

У нее по бедру стекала струйка грязной воды. Блю поняла: Сабина хочет, чтобы она сказала: «нет».

– Только то, что тебе ее очень не хватает.

– Извини, что я взорвалась, – пробормотала Сабина, и Блю, кивнув, заверила, что все в порядке.

– Кажется, подцепил! – Мистер Парк возился с вилами; он воткнул их прямо в водосток, покачал черенок из стороны в сторону и попытался их вытащить. – Но, по-моему, это не ветка.

У Блю мелькнул образ дохлой собаки. Она следила за тем, как мистер Парк орудует вилами, уверенная в том, что сейчас появятся кости, черная шерсть, зубы и длинный кроваво-красный язык. В лесу кто-то залаял.

Сделав еще одно усилие, мистер Парк наконец освободил водосток. На зубья его вил было насажено скрюченное, исколотое тело бледно-бурого кролика, разбухшее от воды. Воздух наполнился запахом газов гниения, высвободившихся из пронзенных внутренностей зверька. Ахнув, Сабина прикрыла нос локтем.

Блю отвернулась.

– Как он оказался под мостом?

– А бог его знает – может, его загнала в воду лиса. Пусть его примут деревья. – Мистер Парк забросил мертвого кролика в лес. Его вилы были запачканы кровью. В воздухе оставался смрадный запах. – Такое случается.

Освобожденный водосток втянул в себя поток подобно пересохшему горлу; уровень воды у ног Блю быстро понизился на пару дюймов. Они извлекли из-под моста оставшийся мусор и сложили его на противоположном берегу – еще один подарок лесу. Блю попыталась отыскать взглядом дохлого кролика, чтобы убедить себя в том, что это не собака, не видение, что кролик был настоящий и мистер Парк с ним разобрался. Деревца поменьше прятались за высокими деревьями, словно средневековые сгорбленные сплетники, спешащие поделиться своими слухами с ветром, петляющим среди ветвей.

«Отруби ему лапы, Блю, и повесь на шею, чтобы они принесли удачу».

Когда они развернулись, собираясь уходить, голоса деревьев стали громче.

Сабина шла рядом с мистером Парком, вежливо беседуя о выполненной работе.

Блю поймала себя на том, что у нее возникла уверенность в том, что деревья следуют за ними, что они уже совсем близко и вот-вот набросятся на нее сзади. Она мысленно отругала себя за подобную глупость.

Дождь ослаб, но не утих полностью, и швы на куртке Блю начали протекать. Работа ее изнурила; ей приходилось делать большие усилия, чтобы передвигать ноги по грязи, и она вынуждена была оставаться полностью сосредоточенной, чтобы сохранять равновесие. В то же время Блю прислушивалась, ожидая услышать собачий лай, однако вместо этого слышала другие звуки – стук дождя по сырой земле, тяжелые шаги, бредущие по воде, шумное дыхание с присвистом, вспарывающее тишину.

Шедшие впереди ничего этого не замечали. Они говорили о йоге и терапевтических танцах, устраиваемых миссис Парк, а у Блю звенело в ушах и ныли все мышцы. Затем она подумала о кабинете психотерапии с его затемненными стеклами в окнах и мягкими креслами, расставленными кру́гом. Мысль о том, что через считаные часы ей, вероятно, придется говорить обо всем этом – о матери, Боди и Арле, – подкосила ее мужество подобно тому, как раскисшая земля засасывала ее ноги.

«Именно ради этого я здесь, – напомнила себе Блю, – для того чтобы наконец взглянуть правде в глаза». Хитроумные игры рассудка не имели никакого значения.

Жирная капля дождя ударила Блю в щеку, и девушка вытерла ее рукой, почувствовав, как испачкала кожу мокрой грязью реки. У нее под ногтями застрял этот запах – затхлая вода, терпкий перегной. Ей неудержимо захотелось сбросить с себя промокшую одежду, принять горячий душ и завалиться в чистую белую кровать.

Еще не поздно – если она захочет, то сможет уехать, вернуться к своей никчемной жизни, дерьмовой работе, своему дому, в прошлом муниципальному, доставшемуся ей в наследство, в котором она живет одна.

Ближе к дому лужи стали глубже, и пришлось обходить их. Добравшись до дорожки, они подошли к «Болоту надежды» с фасада. Дорога по-прежнему оставалась затопленной. Достаточно ли понизился уровень воды, чтобы можно было проехать?

Мистер Парк и Сабина прошли дальше. Блю остановилась, глядя на дорогу. Оглянулась на дом.

Застыла как вкопанная.

– Сабина, – пробормотала она, – у тебя в комнате кто-то есть.

От пяти до девяти лет

Через неделю после приема у Девлина Чародея матери позвонили на черный бакелитовый телефон.

Это был тот мужчина из Блэкпула, собственной персоной.

Схватив спиральный телефонный шнур, Арла принялась его крутить.

Когда Бриджет услышала в трубке мужской голос, ее лицо озарилось, и в течение всего разговора его выражение менялось от радости до смущения, точно так же, как было и тогда, когда Девлин говорил ей, что у Блю, вероятно, все-таки есть дар.

Были заданы два вопроса. Во-первых, не будет ли Бриджет возражать, если Девлин даст Блю наставление по картам Таро? Во-вторых, не поужинает ли она вместе с ним в ближайшую субботу? Бриджет ответила утвердительно на первый вопрос и отрицательно на второй: ни о каком ужине не может быть и речи, поскольку няням нельзя доверять, но вот обед – это было бы замечательно, чудесно, фантастично, если только Блю также сможет прийти.

Чуть больше чем через месяц они всей семьей перебрались к Девлину, а концу года Девлин и Бриджет поженились. Девлин попросил руки Бриджет в присутствии Блю, разыграл целое представление, изобразив, будто хочет жить вместе с девочкой так же сильно, как хочет жить с ее матерью, и Бриджет ответила сдавленным от избытка чувств голосом:

– Я так долго жила одна!..

«У тебя были мы», – подумала Блю.

Теперь ее красавица мать делила ложе с жирным лысеющим мужчиной с круглыми, словно полная луна, очками, а Блю впервые в жизни приходилось спать отдельно от нее – но не одной.

(«Я так долго жила одна!» – ну как такое было возможно?)

Арла редко пугала Блю, а Боди – практически никогда; их постоянное присутствие рядом ослабило ее восприимчивость к их существованию. И все-таки Блю рассчитывала на то, что они останутся в Престоне. Арла могла бы сидеть в пустой ванне. Боди можно было бы оставить в коридоре. Но, увы, они также перебрались в новый дом и теперь ночью делили с Блю ее тесную комнатушку, в то время как мама и новый отчим уютно устроились соседней спальне.

Арла корчила рожицы, ползала по полу и все хватала, и не обращать на нее внимания было легко. Боди, как обычно, был чем-то недоволен – по крайней мере, так казалось. Он понуро смотрел на мать так, словно та не имела права на новое счастье, не заслуживала его, словно он ревновал ее, и это так туго стискивало Блю грудь, что она не могла определить, какие чувства принадлежат ей самой, какие принадлежат Боди, а какие – если такие есть – их матери.

Других детей в ее жизни было мало. Блюбелл Гайя Форд не ходила в школу и не имела школьных друзей. Бриджет заявляла, что девочка обучается на дому, что так поступают многие родители, которые таким образом освобождают своих детей от оков государственных образовательных учреждений. Блю смотрела по телевизору детские программы «Улица Сезам» и «Играем вместе». В доме были книги по гаданию на хрустальном шаре, изготовлению фигурных свечей, хиромантии, и именно по ним Бриджет учила дочь читать; основы арифметики постигались с помощью рунических камней, разложенных на круглом кухонном столе. Девлин обучал Блю картам Таро в комнате с бархатными шторами, и девочка начала связывать аромат кофе, тостов и горячего молока с алфавитом, а ударяющие в голову запахи сандалового дерева и жасмина – с фокусами.

Сначала Блю внимательно присматривалась к Девлину, точно так же как прежде следила за настроениями своей матери, но она не стремилась отслеживать изменения психического состояния мистика; она пыталась узнать какие-нибудь страшные тайны о человеке, который украл у нее мать. Блю пыталась найти дыры в этих новых отношениях, какие-либо скверные черты в характере Девлина, причины, по которым Бриджет нужно будет немедленно уйти от него и возвратиться вместе с Блю в убогую, грязную квартиру в центре Престона.

Но ничего не находила. Даже когда она прикасалась к колоде Таро вслед за своим отчимом, ей удавалось уловить лишь теплое чувство удовлетворения, приправленное корицей, и пару-тройку раз, когда она правильно называла значение какой-то карты или ее место в арканах^[22], гордость. Блю не знала, как ей относиться к этим чувствам.

Хуже того, что теперь ей приходилось делить свою мать с Девлином, было то, что тот делал Бриджет счастливой так, как это никогда не удавалось Блю, как бы она ни старалась, со всеми своими дарами и способностями. Блю ощущала счастье матери в каждом прикосновении и поцелуе на ночь, ощущала радость, крепко привязанную к другому человеку.

Девлин не был злым человеком, однако Блю жаждала этого, и вызванное этим желанием чувство вины терзало и мучило ее. Всякий раз, когда Девлин целовал Бриджет, Боди хмурился еще больше, а когда он занимался с Блю в своей комнате, Арла сидела в углу и плакала.

Блю пробовала играть с детьми, живущими по соседству, к чему ее подталкивал скорее Девлин, чем мать. В хорошую погоду, когда Блю заканчивала заниматься, дети как раз возвращались домой из школы, и ее буквально выпихивали на улицу. Блю стояла в стороне, глядя на то, как дети играют в классики или бегают по глубоким лощинам, разрезающим склон между стоящими на террасах домами. Боди и Арла не присоединялись к ней, что, пожалуй, было лучшим во всей этой ситуации. Блю никогда не приглашали на чай, а детям, которых звала к себе ее мать, никогда не разрешалось заходить в дом (родители запрещали им проходить дальше калитки), но по крайней мере в хорошую погоду она могла наблюдать за их играми со стороны.

В плохую погоду, когда дождь загонял всех по домам или лед превращал беготню в опасное занятие, Блю садилась у окна, тасовала колоду и гадала, какую карту выберет какой ребенок. Паж Жезлов (перевернутый)^[23] – для Леви, который украдкой щипал свою младшую сестру, когда, как ему казалось, никто не смотрит, а если та заливалась слезами, сваливал все на собаку. Невинная, немыслимо безнадежная Шестерка Кубков^[24], перевернутая, для Розанны. Когда игры надоедали ей, она заводила разговоры с клиентами Девлина.

Когда Блю было девять лет, пришел мужчина в годах; что было очень странно, поскольку к Девлину обращались преимущественно женщины. Мужчина был худой и высокий, с копной седых вьющихся волос и темной кожей, покрытой белыми пятнами. Он ходил, опираясь на палочку, и говорил с акцентом, в котором чувствовался запах клевера, выделанной кожи и табака.

– Меня зовут Джекоб, – представился мужчина и, достав из кармана бумажный пакет, протянул его Блю. – По телефону мистер Чародей сказал, что у него есть дочь.

В пакете обитали конфеты, в черную и белую полоску, в прозрачной обертке, с сильным запахом мяты, и когда Джекоб предложил Блю взять несколько штук, та так и сделала.

Боди наблюдал за этим с крыльца; его детское лицо скривилось от возмущения этой несправедливостью.

– Спасибо, – поблагодарила Джекоба Блю и, отправив конфету в рот, обернулась к брату.

Ее язык почувствовал сладкий вкус сахара, в ноздри ударил аромат перечной мяты, но тут в горле у нее застряло терпкое зловоние тухлого мяса. Раздираясь между отвращением и стремлением быть вежливой, Блю застыла, зажимая конфету зубами, стараясь удержать ее подальше от языка и борясь с тошнотворным позывом. Боди злорадно ухмыльнулся.

Положив руку Блю на голову, Джекоб взъерошил ей волосы кончиками пальцев. Ужас, вызванный коварным поступком Боди, разочарование по поводу обманутых ожиданий насчет конфеты, и это прикосновение, прикосновение к голове, оказались чересчур сильным потрясением.

Резко отпрянув назад, Блю ударилась затылком о столешницу. Конфета выпала у нее изо рта, и она не стала ее поднимать. Она принялась растирать ушибленное место, и тут прибежала мать.

Бедняга старик извинился и спросил у Блю, сильно ли она ударилась, а та вынуждена была ответить:

– Все в порядке, просто я вздрогнула от неожиданности, только и всего.

Мать решила, что она здорово ударилась головой, однако Блю растирала затылок не из-за ушиба, а из-за прикосновения.

Такое происходило не со всеми. Мать неизменно действовала на нее только так, ее чувства были настолько сильными, что Блю не могла заглянуть сквозь них и увидеть исходную причину. А вот когда к ней прикасались во время игры в салки дети на улице, Блю ощущала лишь их восторженное возбуждение, словно адреналин игры был заразителен.

Лишь однажды это явилось для нее шоком, и это случилось с Розанной, пухленькой светловолосой девочкой, живущей напротив. Ее мать работала в вечернюю смену в супермаркете в городе, а отец постоянно был в домашнем халате, с приклеенной к руке банкой выпивки, и почти не выходил из дома.

– Что это у тебя с лицом? – как-то спросила у нее Блю. Розанна два дня не ходила в школу, и сейчас щеки у нее были покрыты красными точками.

– Это сыпь, – объяснила Розанна. – Она заразная, так что тебе лучше ко мне не прикасаться.

Подбодренная ее искренностью, Блю сказала:

– А что это за следы у тебя на ногах?

– Папин ремень, – сказала Розанна. – За щеки.

– Это тоже заразно? – спросила Блю.

– Папа говорит, я подцепила сыпь от мамы.

Блю не нужно было прикасаться к Розанне, чтобы это почувствовать. Девочки сидели бок о бок на низкой кирпичной ограде. Тревога Розанны перетекала в Блю, заражая ее необходимостью соблюдать осторожность, молчать, вместе с уверенностью в том, что, если она просто будет вести себя хорошо, все будет в порядке. Перевернутая Шестерка Кубков, во всей своей красе. И когда Розанна вдруг хлопнула Блю по руке и воскликнула: «Теперь ты водишь!», ей потребовалось какое-то мгновение, чтобы стряхнуть с себя ужас и броситься за ней.

Однако прикосновение Джекоба не было похоже на все то, с чем Блю сталкивалась прежде.

Оно погрузилось ей в желудок и вцепилось в сердце. Уголки ее губ опустились вниз, спина сгорбилась, признавая поражение. Но это была не просто грусть, не просто одиночество; чувство оказалось таким многослойным, что Блю не смогла в нем разобраться.

Старик проследовал за Девлином через кухню в комнату, обитую бархатом. В таких случаях Блю обычно шла к своей матери, однако тут она села у двери и стала слушать.

Мягко шелестели тасуемые карты, Блю чувствовала сочный аромат благовоний, проникающий под фанерной дверью.

– Очистите свой рассудок, – медленно произнес Девлин. Более выразительно, чем он говорил в повседневной жизни. – Отпустите все свои страхи, свои надежды, свои заботы; очистите свое сердце и позвольте всем своим чувствам перетечь в карты.

Блю сидела, обхватив колени руками, склонив ухо к двери, а мать наблюдала за ней с кухни и радовалась, поскольку ей казалось, будто дочь учится.

– А, Пятерка Мечей^[25], – пробормотал Девлин, и Блю подалась вперед, мысленно представляя себе, как Джекоб также подался вперед.

– Вы готовы сразиться с прошлым и двинуться вперед к самоисцелению… О да, только взгляните: Тройка Кубков^[26]; ваше сердце открыто. На протяжении длительного времени оно оставалось закрытым, но вы открыли его, подобно тому как раскрывается навстречу солнцу цветок, и прошлое – это нектар вашей души, готовый насытить настоящее.

А Блю подумала, что все совсем не так. Джекоб бежит от своего прошлого, хочет расстаться с ним, отказаться от него, и вовсе не собирается с ним сражаться.

– О, пять-пять! – визгливо ахнул Девлин. – Воистину, вот уж чудесное сочетание! Верховный жрец^[27], пятая карта из Старших арканов, вместе с Пятеркой Мечей. В них мудрость и великая духовность. Вы покончили с прежней жизнью и можете двигаться вперед, с ясностью и мудростью; вы вольны двигаться вперед и – да, совершенно верно… прошу прощения, сэр, я так понимаю, вы разведены?

– Нет, не разведен…

– Но вы были женаты?

– Да, я…

– Ваша жена умерла? – Голос Девлина смягчился, и Блю представила себе, как он сочувственно кивает, тряся своим двойным подбородком. – Она тоже была очень духовной. Полагаю, она ходила в церковь, но также… Да, ваша жена ходила консультироваться с тарологами, не так ли? Вы не знали? Значит, она делала это втайне от вас. Посмотрите – Жрица^[28]. Да, ваша жена действительно была очень духовной, и вы чувствуете себя потерянным без ее руководства; ваша душа дрейфует по воле волн. Ага! Да, вот оно что, теперь я вижу… Есть другая женщина, ваша любовь к жене натыкается на противодействие, а ваше влечение к этому другому человеку является одновременно препятствием и страстью. Взгляните, Звезда^[29]…

Дверь в комнату оставалась закрыта еще двадцать минут, а когда она наконец открылась и Джекоб вышел, у него на щеках блестели слезы и он дрожал. Остановившись на пороге, Джекоб долго тряс Девлину руку, горячо благодаря его, и Блю, растроганная, смущенная всей той ложью, которую ему пришлось проглотить, бросилась к нему.

– Мистер Джекоб, пожалуйста, – воскликнула она, пытаясь сделать то, что до того никогда не делала. – Спасибо за конфеты! – Схватив Джекоба за руку, Блю пожала ее.

– Ты уже оправилась от удара? – Старик крепко сжал ее руку.

Это продолжалось всего одно мгновение: чувство вины, смешанное с горечью отчаяния, перетекло от старика ребенку. Силуэт Джекоба стал нечетким, воздух застыл, его рука стала липкой от пота, но Блю ее не выпускала. Чувство вины пустило у нее внутри корни, которые вторглись ей в вены, перекрывая их, и у нее закружилась голова.

– Вы не сразились со своим прошлым! – Блю чувствовала правду своих слов, но сознавала, что это еще не все. – Есть кое-что еще; это как болезнь, и она убивает вас изнутри!

Арла сидела в ногах у матери, Боди стоял рядом, и Блю не могла сказать, то ли все было вызвано ее дерзким шагом, то ли она все еще испытывала раздражение из-за его проделки с конфетой. Но вдруг все переменилось. Брат посмотрел на нее, приоткрыл рот и приготовил язык. Он беззвучно зашевелил губами, а Блю, читая по ним, повторила его слова вслух. Или на самом деле это Боди беззвучно повторял за ней? Все было настолько тонко, настолько переплетено между собой, что Блю не могла сказать.

– Ваша жена умирала, вы были не в силах этого вынести и нашли другую женщину, даже несмотря на то что вы любили свою жену и ее кончина причинила вам боль. Вы нашли утешение в другой женщине, но никому не сказали об этом, даже своим детям, и это вас гложет. Вы считаете, что это делает вас плохим, но это не так; вы просто человек, только и всего.

Казалось, старик испугался.

Высвободив руку, он тряхнул головой, вытер слезы, неловко схватил фуражку и палочку и поспешно выскочил в дверь, даже не попрощавшись.

– Извините! – воскликнула Блю, озадаченная тем, что это ведь была правда, а разве правда не лучше лжи? – Я не хотела вас огорчать, я не… Я имела в виду совсем другое, простите меня!

Подбежав к дочери, Бриджет Форд крепко прижала ее к себе, однако лучше девочке не стало. Боди, стоящий за ее спиной, улыбался так, словно только что выиграл в лотерею.

Девлин закрыл входную дверь, и Блю стало холодно и страшно.

Девлин шумно вздохнул.

Блю подумала про красные рубцы на ногах у Розанны, про ремень, который носил ее отчим, про то, что сейчас убежал клиент, плативший деньги.

Блю всегда изо всех сил старалась быть примерной девочкой, подстраивая свое поведение под настроение матери, поэтому ее никогда не били и редко ругали; она была примерной девочкой. Однако сейчас она чувствовала у себя за спиной тело Девлина, окруженное тяжестью отвращения Джекоба, ощущала во рту вкус затхлой гнили от конфеты. Блю внутренне приготовилась к тому, что ее полоснут ремнем по ноге, потянут за ухо, дернут за волосы, отвесят ей подзатыльник.

Ей на спину опустилась рука.

Нежное прикосновение к пояснице. Поцелуй в макушку.

– Никогда не извиняйся за это, девочка моя! – Запнувшись от волнения, Девлин снова поцеловал Блю в макушку. – Я горжусь тобой, очень горжусь. Нам просто нужно отточить твой дар, только и всего.

Дьявол^[30]

Молли стоит на коленях перед очагом и мешает кочергой угли. Она сделает так, чтобы гостям было тепло. Оставшимся гостям. Молли не хочет думать о Джего.

Джошуа и девочки вернутся к обеду; Молли хочет, чтобы в «Болоте надежды» было уютно, чтобы они чувствовали себя здесь как дома. У нее за спиной Милтон, в кресле-каталке, с фуражкой на коленях. Он не жаловался на холод. Пока что. Но Милтон ни на что не жалуется и почти не вступает в разговоры. Джошуа находит, что с ним очень трудно, однако Молли так не считает. Она не задумывается над тем, зачем Милтон приезжает сюда, если он не участвует в совместных занятиях, не посещает психотерапевтические сеансы и не разговаривает с другими гостями; она знает, почему он так поступает. Одиночество, подобно раковой опухоли, разъедает его изнутри.

Молли говорит Милтону, что скоро станет теплее, и тот кивает своей фуражке. Она предлагает принести ему плед, чтобы укрыть колени, но получает в ответ такой взгляд, что становится ясно: лучше к нему не приставать.

В камине потрескивает огонь, в окна стучит дождь, ветер шуршит листьями и пучками длинной травы. Молли делает вдох, делает выдох, чувствует, как у нее замедляется пульс. Кажется, будто того, что произошло рано утром, на самом деле не было, будто ей не пришлось убирать нечестивую грязь, быть свидетельницей мерзкого поступка и наблюдать за тем, как ее бедный муж выходит на улицу через дубовую дверь.

Джошуа отсутствовал сорок минут. Молли стало спокойнее, когда она увидела, что он возвращается. Сейчас ей тоже спокойно от сознания того, что он рядом, у ручья, вместе с двумя девушками, а тем временем она, Молли, присматривает за Милтоном дома. Все так, как и должно быть. Все хорошо.

Входная дверь открывается.

Первой появляется Сабина. С куртки и резиновых сапог на деревянный пол и зеленую ковровую дорожку на лестнице стекает грязная вода. Сабина стремительно взбегает наверх. Молли окликает ее, спрашивая, в чем дело, что случилось, и уже собирается последовать за ней, но тут заходят Джошуа и Блю.

Милтон не встает. Он лишь поворачивает голову в сторону входной двери и склоняет ухо.

Увидев человека перед камином, Блю бледнеет. Она говорит, что в комнате Сабины кто-то есть, и Молли смеется, поскольку ей это кажется неудачной шуткой. Она говорит, что в доме больше никого нет, напоминает, что Джего уехал. Блю сглатывает комок в горле; она дрожит, словно потерявшийся кролик, и Молли хочется крепко ее обнять, но тут сверху доносится пропитанный болью крик, и обе женщины спешат на него.

Сабина стоит в коридоре, спиной к открытой двери в свою комнату, прижимаясь лбом к оклеенной обоями стене.

– Дверь была открыта, дверь снова была открыта, – повторяет она. Дыхание у нее сдавленное, зрачки расширены.

Молли прекрасно известно, что дверь была заперта на замок, однако она не говорит это вслух. Она опять убеждает Сабину в том, что дверь, должно быть, была не заперта и ее распахнул сквозняк, но Сабина гневно топает ногой и твердит, указывая на дверь, что она ее заперла, заперла, заперла!

Она говорит, что Блю видела кого-то в окне.

– Когда это случилось? – спрашивает Молли. Кровь бешено стучит у нее в висках.

– Только что! – буквально выкрикивает Сабина и снова топает ногой, словно ответ был очевиден.

Молли вынуждена была уточнить. Если «только что», значит, Блю не могла видеть в окне ее.

Блю смотрит на Сабину, смотрит на Молли, смотрит на распахнутую дверь в комнату, но не приближается к ней. Лицо у нее такое бледное, что Молли опасается, как бы она не свалилась в обморок. Блю спрашивает, не поднимался ли Милтон наверх, человек в окне был светловолосым…

– Разумеется, не поднимался, – заверяет Молли и подходит к двери, заглядывает в комнату и кивком приглашает девушек убедиться самим. – Здесь никого нет.

Сабина проходит в комнату следом за ней

– Но дверь ведь была открыта. Блю видела кого-то в окне. Если это были не вы, значит, это был он: Блю точно кого-то видела.

– У вас что-нибудь пропало? – спрашивает Молли.

Кровать не заправлена. Одежда, в которой Сабина была вчера, навалена кучей на стуле у окна, на полу раскрытый чемодан. Из бордовой косметички на туалетный столик выплескиваются бутылочки и баночки. Молли чувствует резкий запах спиртного. Роясь сегодня утром в вещах Сабины, она нашла в чемодане наполовину пустую бутылку виски, спрятанную под серой спальной футболкой, но это было час назад, когда девочки и Джошуа прочищали водостоки. Так что увидеть ее они не могли.

Молли говорит Сабине, что это, наверное, была игра света или отражение облака в окне. Она с удовлетворением отмечает, что та хмурится, обдумывая услышанное. Однако оставшаяся в коридоре Блю говорит:

– Нет, я точно видела кого-то.

– Убедись сама, – говорит ей Сабина, – сейчас здесь никого нет. Должно быть, этот человек сбежал, оставив дверь открытой.

– Это наверняка был Милтон, – говорит Блю, до сих пор так и не зашедшая в комнату.

Молли стоит в дверях и говорит, что это невозможно: Милтон все время находился внизу, и кроме того, ему это не по силам. Он не сможет подняться даже на три первых ступеньки, не говоря про весь лестничный пролет.

Молочно-белая кожа Блю становится серой. Она спрашивает, а как в таком случае Милтон поднимается к себе в комнату.

Молли объясняет, что комната Милтона внизу, в конце коридора. «Доступная комната», как она ее называет.

Блю качает головой.

– Здесь никого нет, и все на своем месте, – доносится из комнаты голос Сабины.

Блю наконец-то заглядывает внутрь. Молли внимательно наблюдает за ней. Взгляд девушки останавливается на чем-то посреди комнаты.

Молли заглядывает ей через плечо. Ничего.

Блю качает головой и пятится назад.

Сабина смотрит в середину комнаты, в ту точку, на которой сосредоточено внимание Блю.

– В чем дело, – спрашивает она, – что случилось?

– Ничего, – шепотом отвечает Блю и резко отводит взгляд, смотрит на пол, на стену – похоже, куда угодно, только не в середину комнаты. У нее трясутся руки.

Пятерка Жезлов^[31]

Больше она на это не пойдет.

Блю пятилась назад, шаря в заднем кармане в поисках ключа от своей комнаты.

– В чем дело? – спросила Сабина, глядя на нее как на сумасшедшую.

– Что случилось? – подхватила миссис Парк, оценивая Блю пытливым взглядом.

– Ничего, – прошептала Блю – в первую очередь стараясь успокоить саму себя, а не двух женщин. – Ничего. Ничего.

Она хотела сказать, что там ничего нет, что этого не существует, что увиденного ею на самом деле нет. Но она заперла все эти слова у себя в голове.

– Блю, дорогая, вам лучше…

– Мне нужно принять душ, – сказала Блю и, отперев замок, проскользнула к себе в комнату, закрыла за собой дверь и заперла ее на задвижку. Закрыв глаза, постаралась прогнать чувство того, что мир вокруг разрушился, что это чересчур, что жить с такой тяжкой ношей невозможно. Однако рассудок снова показал этот образ. Это существо. Этого при…

– Их не существует.

Блю слышала в коридоре голоса женщин. Сабина сказала, что присмотрит за ней. Миссис Парк заявила, что идет готовить обед, так как домашняя еда будет полезна всем. А заодно проверит, как дела у ее мужа и у Милтона.

По состоянию здоровья старик не может подняться по лестнице, однако Блю видела его, она была уверена, что видела его… Она не хотела об этом думать.

Душ отчасти прояснил ее мысли. Девушка стояла под горячими струями, прижавшись лбом к кафельной плитке на стене, полностью сосредоточившись на покалывании воды, стекающей по спине.

Несомненно, она уже видела это лицо, и, подобно мухе в янтаре, оно застряло у нее в памяти, а сегодня поднялось на поверхность, подсознательно отвлекая ее мысли от годовщины смерти матери. Это оправдание для побега из пансионата, полного незнакомых людей, незнакомых образов и звуков, странных видений и странных снов. Бежать – бежать прочь. Теперь у нее есть отговорка: здесь небезопасно.

Но она не побежит. Она одержит победу. Она останется и заставит себя присоединиться к танцам, урокам искусства и психотерапии. Она поговорит с Милтоном и убедится в том, что это безобидный старик с плохим здоровьем, а то, что она видела вчера ночью, ей просто приснилось.

И того, что она видела в комнате Сабины, на самом деле тоже не было.

Закончив душ, Блю стала одеваться. Она забыла включить вытяжку; окна и зеркала запотели, покрывшись серой пленкой. Все вещи по-прежнему оставались аккуратно сложенными в чемодане. Она не переложила одежду в ящики комода, не расставила бутылочки и баночки на туалетном столике, как это сделала Сабина. Было бы так просто взять чемодан и уйти…

Подавить инстинкт было нелегко. Неприятное предчувствие подсказывало, что ей не следовало сюда приезжать. Зеркало начало отпотевать, и Блю подумала о том, как старательно она искала смысл в жизни на протяжении трех последних лет и как поездка в «Болото надежды» стала его частью, поставив перед ней краткосрочную цель.

Закрыв глаза, Блю сделала вдох и выдох. Убеждая себя в том, что бояться бесполезно. Что страх преграждает путь прогрессу.

Однако страх держал ее крепко.

Ей было страшно открыть глаза.

Блю не сомневалась, что если сделает это, то увидит в зеркале чужое лицо. Волосы будут не черными, а очень светлыми. Глаза будут не бирюзовыми с золотистыми завитками, а… Это было невыносимо. Блю отвернулась от столика к шкафу.

Она забыла, что там тоже есть зеркало.

Стекло отпотело.

Ужас сдавил Блю грудь, зазвенев в ушах подобно колоколу.

Из зеркала на нее смотрело ее собственное осунувшееся лицо в обрамлении влажных, черных, спутавшихся волос. Блю поднесла ко рту трясущиеся руки, заглушая рвущийся наружу крик.

Тяжело опустившись на кровать, она схватила подушку и крепко прижала ее к лицу, чтобы никто ее не услышал. Она проклинала видение в комнате Сабины, проклинала все видения, которые ей являлись, посылала их в преисподнюю за все те страдания, которые они ей принесли. Блю проклинала свою мать, проклинала Девлина, проклинала себя саму за то, что ей не хватило мужества пойти против них раньше.

Сабина находилась в соседней комнате, и Блю страстно хотелось пойти к ней, признаться в том, какой потерянной она себя чувствует, хотелось, чтобы ее обняли и утешили.

Невозможно.

Как только Сабина к ней прикоснется, Блю окажется переполнена чувствами. Достаточно было уже того мимолетного мгновения на лестнице: она лишь скользнула Сабине по руке, и этого хватило, чтобы она рассыпалась на части.

– Блю! – Сабина постучала в дверь, словно Блю своими мыслями привела в движение ее руку. – У тебя все в порядке?

Блю приказала себе успокоиться.

– Я только что вышла из душа, – ответила она, изо всех сил стараясь звучать спокойно. – Дай мне секундочку, чтобы одеться.

– Дашь мне знать, когда будешь готова, спустимся вместе.

Блю высморкалась, вытерла глаза, заставила себя посмотреться в зеркало. Переоделась, привела в порядок волосы. Чувство голода грызло ей желудок. После того как она поест и выпьет кружку крепкого чая, ей станет лучше.

«Все будет хорошо», – заверила себя Блю.

Она знала, что делать.

От одиннадцати до двенадцати лет

Девлин учил Блю тактичности, но получилось не сразу.

Это Бриджет пришла в голову мысль сделать ставку на жестокую откровенность, и когда Блю исполнилось одиннадцать, она начала читать по картам вместе с Девлином. Девочка занималась этим два раза в неделю, и в таких случаях Бриджет брала с клиентов вдвое дороже. Они с Девлином принимали только наличные, предпочитая передаваемые от одного человека другому отзывы любой рекламе. Когда одна из клиенток, японка с короткими розовыми волосами, поинтересовалась, получает ли Блю какую-то часть заработанных денег, Бриджет изобразила возмущение и сказала, что это само собой разумеется, она откладывает их дочери на будущее. Однако на самом деле в доме лишь появлялось больше хрустальных шаров, больше орнаментов и больше благовоний, все более дорогих.

Правда редко приносила утешение, и Блю обнаружила, что тех людей, кому гадал по картам Девлин, привыкших к успокаивающей душу доброте его откровенной лжи, еще больше влекло самоистязание искренностью. В то время как Девлин говорил молодой женщине, переживающей из-за разрыва отношений, наложившегося на малое количество друзей и потерю работы, что у нее прекрасная душа, которая только и ждет возможности расправить крылья, взлететь ввысь подобно бабочке, стремящейся к цветку подсолнечника, Блю заявляла:

– Вы отравлены чувством вины; вы постоянно указываете на других, поскольку боитесь взглянуть на свои собственные действия и ленитесь заняться своими собственными проблемами. Вы ждете принца, который приедет на белом коне и решит их за вас, но сделать это должны вы сами.

Клиенты, которые плакали, выслушав пророчества Девлина, слушали Блю с раскрытым ртом, слишком потрясенные, чтобы плакать, сраженные правотой ее слов и не имеющие сил с нею спорить. Однако они всегда приходили снова. Блю этого не понимала: если бы кто-то попробовал так с ней говорить, она постаралась бы обходить этого человека стороной и больше никогда с ним не встречаться.

Иногда ей достаточно было прикоснуться к человеку, чтобы рассказать его историю; в других случаях ей требовалось разложить изрядно потрепанные карты. Арла держалась подальше от комнаты приемов, однако Боди постоянно прятался за складками бархатных штор, то ли потому, что хотел подслушать какой-то непристойный рассказ, то ли из чувства глубокой ненависти к самому себе. Блю все чаще гадала: то ли он хочет выслушать историю очередного клиента, то ли жаждет насладиться смущением сестры.

Удовольствия ей это никогда не доставляло. Каждый расклад на картах отнимал все силы, оставляя ее опустошенной, расстроенной, но в то же время приносил чувство победы. Блю это чувство не нравилось, но ей было приятно выслушивать благодарности клиентов. Ей было приятно видеть, как они улыбались, когда все заканчивалось, слушать, как они говорили, что она особенная… Ей казалось, что это хорошо.

Так продолжалось до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать лет. Тогда она изменила свое мнение на этот счет.

* * *

Бриджет Форд ввела дочь в комнату в глубине дома. Девлин уже сидел за круглым столом из розового дерева с вырезанной посредине магической пентаграммой. Бриджет сшила ему длинный черный кафтан с расшитым жемчугом воротом, и ткань обтягивала его солидное брюшко. При виде вошедших в комнату жены и падчерицы лицо мужчины растянулось в улыбке, широкой и искренней. Ему предстояло лишь наблюдать: Блю должна была консультировать одна, и Девлин готов был лопнуть от гордости.

В комнате находились еще двое. Обыкновенно, если люди приходили вместе, их обслуживали по очереди – один пил чай на кухне вместе с Бриджет, в то время как другим занимались Блю и Девлин. Как говорил Девлин, Таро – это глубоко личное.

Однако в данном случае было не так.

Перед витриной с целительными камнями стояли мужчина и женщина. Женщина была средних лет, с редкими седыми волосами; казалось, она специально вымыла их по такому случаю, Блю определила, что обыкновенно она с этим не заморачивалась. И также не стирала свою одежду, если только того не требовали обстоятельства. Обернувшись к Блю, женщина улыбнулась. Взглянув на ее косметику, неумело наложенную трясущейся от волнения рукой, Блю поняла, что без нее женщина выглядела бы гораздо привлекательнее. Перехватив ее взгляд, мужчина также обернулся.

Он был усталый и сморщенный, словно древняя черепаха, с горбом на спине вместо панциря. На шее висели складки пожелтевшей кожи, выпученные глаза слезились. Блю ощутила исходящий от него кислый запах болезни, наполнивший воздух. Это был отец женщины.

Девочка оглянулась на Девлина, не зная, как быть: до сих пор ей лишь несколько раз доводилось работать самостоятельно. Отчим кивнул, приглашая ее сесть, но не указал, с кого начинать. Блю поняла, что это новое испытание с целью выяснить, как далеко она сможет продвинуться без посторонней помощи. Девлин хотел, чтобы она положилась на интуицию.

Точнее, он хотел, чтобы клиенты решили, что Блю положилась на свою интуицию.

Смущенно кашлянув, Блю постаралась говорить как взрослая.

– Предлагаю вам сесть, и мы начнем. – Затем, нервно оглянувшись на Девлина, она добавила, повинуясь тому, что подсказало ей нутро: – Мадам.

Женщина села, и Блю с облегчением отметила, что ее предположение оказалось верным.

– Я много слышала о вас. – Акцент у женщины был местный, Блэкпул или Престон, вне всякого сомнения, и она залилась краской, встретившись взглядом с Блю. – Многие вас рекомендуют. Все говорят, что вы попадаете в самую точку.

– Вы очень любезны. – Девлин принял комплимент, предназначавшийся Блю.

Он знал, что подобные вещи ее смущают. Также он знал, что то обстоятельство, что девочка мастерски умеет читать по картам Таро и в то же время стесняется оказываемого ей внимания, добавляет таинственности. Первое время Бриджет опасалась, что робость Блю будет отпугивать клиентов, но Девлин сказал:

– Нет, наоборот: смущение придает ее дару достоверность, доказывает, что она не ищет внимания.

…Блю перетасовала карты, а Девлин объяснил женщине, почему будут использованы две колоды – одна для раскладов, другая для очищения. Затем он посмотрел на Блю, что явилось сигналом.

– Будьте добры, перетасуйте карты, чтобы они немного зарядились вашей энергией, – запинаясь, произнесла девочка, после чего, спохватившись, добавила: – Пожалуйста. – Она пододвинула колоду через пентаграмму, скользнув кончиками пальцев по руке женщины.

Пока женщина смотрела на карты, а пожилой мужчина заглядывал ей через плечо, Блю оглянулась на Девлина и беззвучно прошевелила губами: «Убери», затем указала взглядом на старика. Она хотела дать ему понять, что будет лучше, если старик уйдет, но не решалась произнести это вслух, опасаясь, что у нее получится грубо, и ее за это отчитают.

У старика не было зубов. Он внимательно наблюдал за тем, как его дочь тасует карты. Девлин открыл было рот, собираясь заговорить, но женщина его опередила.

– Мне не нужно снять колоду? По телику я всегда видела, что колоду снимают.

– Да, пожалуйста, – сказала Блю, – и мне бы хотелось, чтобы вы, снимая колоду, мысленно задали вопрос – то, на чем должны будут сосредоточиться карты.

Женщина дважды сняла колоду, после чего пододвинула ее Блю. Та еще раз посмотрела на отчима.

Девлин ничего не собирается сказать?

Нет, непохоже. Это еще одно испытание? Ей уже двенадцать, через несколько месяцев исполнится тринадцать, и мать повторяет, что она скоро станет женщиной. Однако Блю не ощущала себя взрослой женщиной – нисколько не ощущала.

Она снова посмотрела на Девлина, затем на женщину и на стоящего у нее за спиной ее отца.

– Вам принести еще стул, или вы бы хотели… – Блю кивнула на дверь, ведущую на кухню, в надежде на то, что старик уйдет, однако вмешалась женщина, заявившая, что все в порядке и Блю может начинать.

От возбуждения у нее порозовели щеки.

– Понимаете, я хочу услышать, что меня ждет в любви. Вот какой у меня вопрос. Никаких скандальных подробностей, – добавила она, издав смущенный детский смешок. – Только намек, понимаете, просто чтобы понять, есть ли для меня что-нибудь. – Тряхнув головой, словно собака, она посмотрела на Блю. Воздух затянулся дымкой одиночества.

Блю перевернула первую карту. К девяти годам она уже запомнила все семьдесят восемь карт колоды Таро и могла перечислить как Старшие, так и Младшие арканы. В десять лет она уже знала значение каждой карты. К одиннадцати понимала их тонкие различия и то, как одна и та же карта могла означать самые разные вещи в зависимости от того, где именно оказывалась при раздаче, какие карты ей предшествовали и какие следовали за ней, и ложилась она правильно или перевернутой. По словам Девлина, спектр возможных интерпретаций получался таким, что ошибиться было невозможно. Главным моментом была убежденность в своей правоте. («Но разве это не значит просто лгать?» – спросила Блю. «Любая интерпретация не может быть ложью», – ответил Девлин.)

В двенадцать лет Блю поняла, что у Девлина не было никакого особого дара предсказывать будущее. Зато у него были талант рассказчика и интуиция, помогающая понять то, что хотели от него услышать. У него было доброе рыхлое лицо, высокий голос и общая аура шоу-бизнеса. Однако у него не было и в помине деловой хватки и умения распоряжаться деньгами.

Блю посмотрела на первую карту. Колесо Фортуны, перевернутая^[32]. Для нее она была словно первый элемент блок-схемы, определяющий дальнейшее направление в зависимости от следующей карты и того, как откликнется на нее женщина.

Следующим выпал Повешенный^[33].

Затем Башня^[34].

Три Старших аркана подряд выпадали редко, но еще более необычной оказалась реакция женщины. Краска схлынула с ее лица, румяна на щеках стали похожи на пятна красной краски на грязном беленом холсте.

– Вы знаете, что означают эти карты? – спросила Блю.

У нее внутри что-то шевельнулось, и когда женщина сказала, указывая на фигуру Повешенного: «Это очень похоже на него», она повернулась к Девлину.

– Пожалуйста, подожди за дверью.

Должно быть, вид у нее был суровый, поскольку Девлин тотчас же встал, собираясь выйти.

– Ты уверена, девочка? – спросил он, хотя до того никогда не называл Блю «девочкой» в комнате с бархатными шторами.

Остальные карты лежали у Блю под рукой, и она чувствовала их все до одной, знала, какие они, понимала, что не сможет открывать их на глазах у всех.

– Да, пожалуйста, – подтвердила Блю, переводя взгляд на старика, сгорбившегося за спиной у дочери.

Дверь закрылась. У женщины в глазах были слезы – казалось, она была в ужасе, и Блю тоже стало страшно. Она почувствовала слезы, жгущие изнутри веки, почувствовала все то, что исходило от женщины и стоящего за ней старика.

– Ваш отец рядом, – тихо промолвила Блю. Женщина широко раскрыла глаза, но промолчала.

Вздрогнув, старик посмотрел на Блю, и во взгляде его были потрясение, радость, отчаяние, смятение, облегчение и огромная-огромная печаль, и девочка поняла все эти чувства. Все это вселило в нее холодный ужас, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не задрожать, не начать заикаться, не позвать мать.

– Ты меня видишь, – беззвучно прошевелил губами старик, голос его был тихим, словно дуновение ветерка. – Ты меня видишь.

Блю прочувствовала каждое слово так, словно оно было произнесено громко и отчетливо. Однако услышала их только она одна. Старик сказал, что уже очень давно его никто не видит. После своей смерти он следовал за своей дочерью, смотрел, как она скорбит по нему, как бредет по жизни, не зная счастья, не в силах обрести спокойствие.

– Он здесь? – спросила женщина, и шок испарился, ее лицо стало твердым, она положила руки на колени, вцепившись в свое тело, стараясь сжаться в комок. – Что он сказал? – Ее голос дрогнул, и старику было бесконечно больно это слышать.

Блю не понимала, почему старика видит только она одна.

– Он говорит, что всегда будет с вами, – сказала Блю, когда неслышимые слова слетели с уст мертвеца, – будет с вами до самой вашей смерти.

Шмыгнув носом, женщина вытерла глаза, встала из-за стола и взяла свою сумочку.

– Пожалуй, я пойду. Я пришла сюда не за… этим бредом. – Она обвела рукой хрустальные шары, подвески, талисманы и двенадцатилетнюю девочку с картами Таро.

Блю оставалась на месте и не смотрела на женщину, сосредоточив взгляд на ее отце.

– Ваш отец говорит, он рад, что вы это сделали.

Женщина застыла.

– Он болел и очень страдал, ему хотелось поскорее положить этому конец и освободить вас от бремени ухода за ним.

У женщины вырвался крик, и она крепко схватилась за спинку стула, словно опасаясь упасть.

– Ты это придумала! – пробормотала она. – Ты просто лжешь, мерзкая девчонка, ты…

– А затем вас захлестнуло чувство вины. Оно было подобно пятну, которое никак не отстирывается. Но это еще не все. Ваш отец говорит, что вы испытали облегчение, сделав это, освободив его и освободившись сама. Он говорит, что чувство вины, вызванное этим облегчением, даже сильнее того, которое обусловлено… которое обусловлено обстоятельствами его смерти. Вы понимаете, что я хочу этим сказать? – И Блю очень хотелось надеяться, что женщина ее поняла, поскольку она не могла заставить себя сказать это вслух.

Женщина бессильно рухнула на стул. Слезы, навернувшиеся у нее на глазах, исчезли, высушенные шоком и ужасом.

– Как вы это узнали? – спросила она, но что Блю могла ей ответить?

– Ваш отец хочет, чтобы вы думали о себе, заботились о себе так, как заботились о нем, проявляли по отношению к себе те же самые доброту, терпение и любовь.

Женщина кивнула так, будто поняла, однако у нее на лице отразилось смятение.

– Как такое возможно, – прошептала она, – после того, что я с ним сделала? – Она задала этот вопрос Блю, ожидая, что та знает ответ, однако Блю была еще ребенком и не могла ничего ответить. Она лишь озвучивала то, что говорил старик.

Они сидели в комнате, обитой бархатом, до тех пор, пока усталость не сломила Блю, вызвав сильнейшую головную боль, и тогда старик сказал, что на этом нужно остановиться. Блю позвала родителей. Те вошли в комнату осторожно, и она поняла, что они подслушивали за дверью, как поступала она сама, когда была младше.

Лицо Девлина распухло от слез.

Лицо Бриджет светилось восторженным возбуждением и предвкушением открывающихся возможностей.

Вечером Бриджет уложила дочь спать. Она сказала Блю, что та просто прелесть, что она ею гордится и любит ее и что ей суждено свершить великие дела.

– Мама, но ведь он умер. Как так получилось, что я его видела? – Блю ждала, что мать скажет, что такое невозможно, что этого не могло быть, что она видела старика как видение, а не как призрака.

Но Бриджет смахнула длинные черные волосы со лба дочери, и это прикосновение напомнило Блю, как она была маленькой, когда были только она и мать в маленькой грязной квартире в центре города. Ей невыносимо захотелось снова услышать убаюкивающую колыбельную.

– Он тебя выбрал, милая. У тебя поразительный дар. – Длинные седые волосы Бриджет были заплетены в косу, спадающую на плечо. Блю провела по косе тыльной стороной ладони, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Почему именно я? – только и смогла вымолвить она.

– Потому что сердце у тебя очень большое и чистое, и оно притягивает любовь и чувства отовсюду, и даже из таких мест, куда обыкновенным людям нет доступа. У тебя редчайший дар, девочка моя.

– Но я хочу быть обыкновенной, такой, как дети с улицы. Понимаешь, которые просто катаются на велосипеде, слушают музыку и…

Лицо матери стало твердым, губы сжались в тонкую линию.

– Ты только подумай обо всех тех, кому можешь помочь. – Она прекратила гладить Блю по лбу. – А сколько людей хотели бы иметь возможность делать то, что делаешь ты, но не могут этого. Подумай о том, от чего отказался дорогой Девлин ради того, чтобы помочь тебе научиться… – Натянуто улыбнувшись, Бриджет глубоко вздохнула, однако ее глаза выдавали разочарование. – Все эти обыкновенные дети вырастут и ничего не добьются в жизни.

– А я не обыкновенная, мама? – спросила Блю, и теперь улыбка Бриджет стала теплой. Она снова мягко прикоснулась к волосам дочери.

– Нет, дорогая, ты не такая, как все. Ты особенная. Разве это плохо – быть особенной?

Блю хотелось сказать, что ничего хорошего в этом нет, но она смогла лишь выдавить слабое «да».

Мать была счастлива, отчим ею гордился, и Блю понимала, что ей тоже нужно радоваться. Дети, с которыми она раньше играла на улице, в последнее время отдалились от нее: неспособность Блю говорить об учителях и футболе делала ее странной. Обучающаяся на дому и не имеющая друзей, она не могла ни к кому обратиться за помощью.

Этой ночью, а также многими ночами в последующие месяцы ей во сне виделись те самые слезящиеся глаза на беззубом лице; она чувствовала тот самый ужас, который переполнил ее, когда до нее дошло, что сделала женщина со своим отцом.

И еще Блю вспоминала слова матери о том, что она не такая как все.

Король Мечей (перевернутый)^[35]

Когда Блю вышла в коридор, чтобы спуститься вниз, дождь уныло барабанил в мансардное окно. Миссис Парк помешивала суп в большой кастрюле на плите. Разлив черный чай по кружкам, мистер Парк жестом пригласил Блю и Сабину садиться за стол. Он поблагодарил обеих за помощь в расчистке водостоков, словно это событие было последним, а неприятного эпизода на втором этаже не было вообще. Милтон сидел, обхватив обеими руками бутылку с водой, его ходунки стояли рядом. Когда женщины вошли на кухню, он кивнул, но не сказал ни слова. Блю предположила, что все договорились не вспоминать о случившемся.

Щенки лабрадоров смотрели с фотографий в рамках, с застрявшим в горле рычанием; в них не было ни намека на ту прелесть, которой обладают животные на открытках. Блю подумала про Джего. «Я обожаю черных лабрадоров», – сказал он. Где Джего теперь?

Обвив пальцами кружку, Блю осторожно отпила маленький глоток, боясь обжечь язык. Чай оказался ледяным.

«Это ничего не значит, – поспешила заверить себя она. – На кухне холодно, кружки были холодные, чай не свежезаваренный. Холодный чай еще не означает, что…»

Однако над кружкой Сабины ровной струйкой поднимался пар, как и над кружками четы Парк. Блю прикоснулась к чайнику, обожглась и отдернула руку. Почему-то у нее в кружке чай остыл мгновенно. Она очень-очень постаралась забыть то, что увидела в комнате Сабины.

– Ну вот и суп. – Миссис Парк поставила кастрюлю на стол. Мистер Парк расставил тарелки и разлил по ним домашний овощной суп, густой, с желтым дробленым горохом и жемчужной перловкой. Поджаренные кубики бекона делали бульон соленым. На блюде лежали свежевыпеченные булочки, золотистые, с бледным разломом посредине. Блю взяла две, они согрели ей ладони, и она напомнила себе, что вот уже три года не видела Боди, а галлюцинации не смогут испортить реальную еду. Положив на тарелочку толстый кусок сливочного масла, Блю постаралась стряхнуть с себя ощущение того, будто собаки следят за ней.

– В нормальной обстановке первый лечебный сеанс должен был бы состояться сегодня днем: по часу индивидуальной психотерапии с каждым, пока остальные гости читают…

Миссис Парк остановилась, чтобы намазать хлеб маслом, и Сабина покосилась на Блю. Та чувствовала исходящий от супа аромат чабреца и бекона, буквально чувствовала вкус свежайшего мягкого хлеба, пахнущего дрожжами.

– Однако нынешнюю обстановку едва ли можно назвать нормальной, – продолжала миссис Парк. – Я подумала, что вы, наверное, предпочтете восстановительную йогу, чтобы отдохнули мышцы после физического труда, каким вы занимались утром. Вы как?

– Господи Иисусе!.. – пробормотал Милтон.

– Да, это было бы… – с жаром заговорила Сабина, пытаясь проглотить то, что у нее во рту. – Извините. Это было бы просто замечательно, я с огромным удовольствием!

И Блю едва не рассмеялась, увидев такое отчаянное нежелание отправляться на сеанс психотерапии. Ей стало грустно при мысли о том, что Сабину она больше не увидит. Теперь она поняла: здесь ей не место. Здесь ощущения слишком сильные, воздействуют со всех сторон. Пожалуй, традиционная психотерапия была бы лучше – та, при которой человеку не приходится выходить слишком далеко из зоны комфорта. Тогда Блю смогла бы рассказать о матери, о ее жизни, ее смерти так, как сочла бы необходимым. Приезд в «Болото надежды» был ошибкой. Вот почему она видит, чувствует, воображает то, чего на самом деле здесь нет.

– Я думаю, я все-таки поеду, – вежливо произнесла Блю. – В такую погоду будет лучше выехать засветло. Я с большим удовольствием осталась бы, но…

– Это все из-за того, что произошло… – начала было миссис Парк, но муж остановил ее, накрыв ее руку своею.

– Я вас понимаю, – сказал он. – Это разумное решение. Я проверил дорогу. Воды еще довольно много, но если ехать медленно, все будет в порядке, так как затоплена только низина. Мне бы хотелось сказать, что скоро дорога станет чистой, но этот проклятий дождь никак не кончается, а если вода поднимется выше, проехать будет невозможно.

– А вы думаете, вода поднимется выше? – спросила Сабина с той самой клаустрофобной нервозностью, которую уже демонстрировала раньше.

– Дождь не сильный, но он не собирается прекращаться, – сказал мистер Парк.

– Что ж, – вздохнула Сабина, – полагаю, я тоже должна ехать.

– По-моему, – сказала миссис Парк, стряхивая с плеча руку мужа, – это чистейшая глупость. Ради всего святого, ехать в потоп нельзя, это опасно. Власти советуют воздержаться от поездок.

– Молли!.. – попытался остановить ее мистер Паркер.

– Все будет в порядке, – заверила Сабина.

– Я никуда не поеду, – заявил Милтон.

Все умолкли, возвращаясь к еде.

Тяжести ложки в руке оказалось достаточно для того, чтобы у Блю заурчало в животе. Она зачерпнула бульон с беконом, перловкой и разваренным луком; ее губы и язык приготовились принять еду, отчаянно жаждая ее, соблазненные аппетитным запахом и предвкушением вкуса.

– Пожалуйста, подумайте хорошенько, – сказала миссис Парк. – Может быть, вы все же перемените свое решение.

Бульон оказался холодным.

Ледяным. Застывшим.

Рот Блю наполнился приторной сладостью мертвой, давно остывшей плоти.

Она выронила ложку.

– Все в порядке? Не слишком горячо? – всполошилась миссис Парк, и Блю натянуто улыбнулась, как будто ничего не произошло, сказала, что суп восхитительный и она с нетерпением ждет возможности попробовать хлеб.

Первая булочка оказалась черствой, а желтое масло прогорклым. Блю с завистью смотрела на то, как Сабина разломила свою булочку. Пошел пар, масло быстро растаяло в пушистом мякише. У Блю пересохло во рту, язык превратился в задубелую кожу; она поняла, что стряпня миссис Паркер тут ни при чем, что это, по всей видимости, физическое проявление стресса. Еда была абсолютно съедобная, свежая и горячая, как и у всех остальных, и лишь рассудок подсказывал ей обратное. Если она останется, дальше станет только хуже.

Они сидят на кухне впятером, нет никаких мертвецов. Блю снова повторила себе, что это была иллюзия, а не реальность. Ей нужно лишь сохранить ясность головы, и она сможет бежать отсюда.

Ее по-прежнему мучил жуткий голод, и Блю, полная решимости доказать правоту своей теории, снова погрузила ложку в суп. От разогретой в микроволновке материнской стряпни желудок у нее стал луженым; она как-нибудь справится. Скоро она отсюда уедет, и видения, собаки и деревья останутся позади.

– Вам не нравится обед? Вид у вас нездоровый. – Миссис Парк накрыла руку Блю своей, и та поймала себя на том, что ее трясет. – По-моему, вы слишком устали, чтобы садиться за руль.

– Молли, не дави на девочек, – сказал мистер Парк. – Пусть они лучше тронутся прямо сейчас, пока погода не ухудшилась. У них нет желания застрять здесь.

– А я застряну здесь, – сказал Милтон.

– Было бы хорошо, если бы они также остались, – печально улыбнулась мужу миссис Парк. Она почти не притронулась к еде. – Всего трое гостей – это уже странно, если же их останется еще меньше, это будет… ну да ладно. Как только погода улучшится, вы непременно должны будете вернуться сюда; мне очень неудобно, что вы проделали такой путь напрасно.

Блю поела, отправляя в рот одну ложку застывшего холодного бульона за другой: проще было запихнуть суп в себя, чем выслушивать причитания миссис Парк о том, что она тронется в путь на пустой желудок.

Сабина постаралась утешить хозяйку, заверив ее в том, что она обязательно вернется, а миссис Парк не в чем себя винить: погода испортилась не по ее вине. Блю молча кивала, полная решимости поскорее покончить с едой и уехать.

Она оставила последний дюйм супа в тарелке, сказала, что возьмет булочку, к которой не притронулась, в дорогу, и завернула ее в бумагу. Миссис Парк сварила гостьям кофе, чтобы взбодрить их, но кофе оказался холодным, со вкусом старых окурков. Блю сделала над собой усилие, выпив его.

Она снова вздрогнула, когда мистер Парк подошел к дверце в стене, за которой был сейф, внезапно сраженная уверенностью в том, что за дверью притаился этот призрак, что она снова увидит то бледное лицо, те бесцветные волосы.

За дверью ничего не было.

Мистер Парк достал из сейфа телефоны и раздал их женщинам.

– А это же телефон Джего, – неожиданно сказала Сабина, заглянув в сейф. – Почему он не забрал свой телефон?

– Наверное, мы просто забыли отдать, – сказала миссис Парк. Собрав тарелки, она встала и повернулась к столу спиной. – Как только погода улучшится, мы отправим ему телефон курьером.

– Джего ни за что не забыл бы свой телефон… – начала было Сабина.

– Вы совершенно правы. – Заглянув в сейф, мистер Парк встревоженно поднес руку к подбородку. – Все произошло так быстро, в спешке я не подумал о том, чтобы вернуть Джего его телефон. Странно, что он сам о нем не вспомнил; он ведь практически не выпускал его из рук.

– Навигатор, – подал голос Милтон. – Разве он не был ему нужен, чтобы уехать отсюда? У всех на телефоне установлен навигатор. – Он не мигая смотрел на мистера Парка, его водянистые глаза стали холодными и твердыми как сталь. Блю показалось, что Милтон или ждет, когда мистер Парк оступится, или безмолвно посылает ему какое-то напоминание.

– Должно быть, у Джего есть навигатор в машине, – сказал мистер Парк, закрывая сейф. – Как я уже говорил, он очень торопился. Не волнуйтесь, мы отправим ему телефон, как только появится возможность. Зная Джего, можно не сомневаться, что у него все сохранено в «облаке».

– Такая спешка, – сказал Милтон, – а никто из нас ничего не слышал.

– Мы старались никого не побеспокоить, – медленно произнесла миссис Парк. – Действовали тихо и осторожно.

– Сети по-прежнему нет, – заметила Сабина.

Блю не стала тратить время на то, чтобы включить свой аппарат. Извинившись, она направилась в комнату. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы собраться; она так и не успела разобрать чемодан.

Блю вышла на улицу. Звук отпирающегося багажника пролился ей бальзамом на сердце, а тяжесть ключей в руке успокаивала. Джошуа Парк помог женщинам загрузить вещи в машины, после чего встал на крыльце рядом с женой и Милтоном, готовый помахать им на прощание. Сабина обняла миссис Парк и пожала руку мистеру Парку, неловко остановилась перед Милтоном, и тот приложил руку к фуражке и просипел: «До свидания». Блю помахала рукой из своей машины.

– Было приятно с тобой познакомиться, Блю, – сказала Сабина и, вместо того чтобы ее обнять или пожать ей руку, повторила ее жест и поднесла руку к плечу, ладонью наружу.

Сев за руль, Блю захлопнула дверь. Сквозь лобовое стекло, покрытое опавшими сережками с деревьев и каплями дождя, она увидела, как мистер Парк приобнял жену за плечо. Милтон стоял, прижимая фуражку к груди, словно скорбящий на похоронах.

Потребность уехать прочь, вернуться на знакомую территорию была настолько отчаянной, что Блю вдруг с ужасом подумала, что больше никогда не увидит свой пустой дом, никогда не вырвется из этой плоской бескрайней глуши. Страх оказался таким сильным, таким странным и глубоким, что у него явно имелось какое-то обоснование.

Что-то было не так.

Блю чувствовала это нутром, чувствовала холодными, онемевшими пальцами, вспотевшим лбом. Еще не повернув ключ в замке зажигания, она поняла, что машина не заведется. Тем не менее она прошла через всю долгую канитель, снова и снова поворачивая ключ. Двигатель даже не чихнул. Оглянувшись на машину Сабины, Блю поняла, что та также не заводится.

Щетки стеклоочистителя застыли неподвижно, фары не включались.

Запустив руки в волосы, Блю стиснула их у самых корней. Открыв дверь своей машины, Сабина испуганно окликнула супругов Парк, позвала Блю. Блю поняла, что ей нужно выйти из машины, взглянуть проблеме в лицо.

Дело было не в севшем аккумуляторе.

Дело было не в отсыревшей электрике или неисправном двигателе.

Миссис Парк тщетно попыталась скрыть радость при виде того, что машины не завелись. У нее на лице появилось такое облегчение, что Блю захотелось подумать, что это она, в своем отчаянном желании не отпускать гостей, испортила им машины. Проще было поверить в опасную сумасбродную неуравновешенность миссис Парк, чем принять другое возможное объяснение.

У Блю возникло пугающее ощущение того, что за ней наблюдают.

Краем глаза она увидела, как в окне на втором этаже шевельнулось что-то бледное.

И тогда стало ясно, что дороги отсюда нет.

Колесо Фортуны^[36]

Молли делает вид, будто чешет щеку, а на самом деле прикрывает рукой улыбку. Она не знает, что произошло с машинами, и внутренне смеется, глядя на то, как ее муж поднимает капот машины Блю и недоуменно бормочет что-то себе под нос: в технике он разбирается ничуть не лучше нее.

Это не ее рук дело, но она рада. Три гостя. Слава богу хотя бы за это. Сабина уверенно копается в двигателе, и вскоре руки у нее становятся черными от машинного масла. Она поочередно говорит, что дело не в радиаторе, не в электрике, не в том и не в другом. Молли не слушает. Все ее внимание приковано к Блю.

Девчонка стоит спиной к дому, одной рукой вцепившись в волосы на затылке. По тому, как поднимается и опускается ее грудная клетка, Молли понимает, что Блю дышит глубоко, чтобы не расплакаться и не закричать в панике.

Молли просит Джошуа сходить в дом и вызвать техпомощь. Тот пожимает плечами и говорит, что это, пожалуй, лучший вариант, а Блю спрашивает у него, когда, по его мнению, техпомощь приедет. Голос у нее дрожит. Она смотрит не на дом, а себе под ноги, как это было тогда, наверху, и Молли понимает, что что-то упустила. Как только пришла заявка на бронирование, она нашла Блю Форд в интернете, точно так же как проверила в Сети Сабину и Джего. (На Милтона можно было не тратить времени – по его собственным словам, он не оставил во Всемирной паутине никаких следов; даже его сотовый телефон представлял собой допотопный кирпич с большущими кнопками.) Молли отыскала страничку Блю в «Инстаграме», страничку в «Фейсбуке» – в «Твиттере» ничего – и еще тогда заключила, что Блю предпочитает никого не впускать в свою личную жизнь. Но сейчас она гадает: а что, если эта странная девчонка с бирюзово-янтарными глазами, которая дрожит как осиновый лист и видит что-то там, где видеть нечего, – что, если на самом деле гораздо сложнее, чем она решила сначала?

– Странно, что сразу обе машины… – начинает было Молли, но не заканчивает фразу, потому что Сабина ее перебивает, говорит, что это случайное совпадение, что такое бывает, а Милтон хмыкает и водружает фуражку обратно на голову, и как раз в этот момент тучи проливаются новым зарядом дождя.

Молли предлагает переждать в доме и внимательно следит за тем, как Блю сперва колеблется, а затем кивает. Сабина выпрямляется и расправляет плечи. Милтон семенит к входной двери, то и дело оглядываясь на Блю, словно тоже видит в ней что-то необычное. Но прежде чем они успевают зайти в дом, появляется Джошуа. В его в руке ключи от крытого сарая.

Он говорит, что сегодня техпомощь приехать не сможет. По всему графству полно вызовов – одни свалились в кювет, другие застряли на затопленной дороге. Блю и Сабине ничего не угрожает, у них есть крыша над головой, следовательно, они в списке на последнем месте; по крайней мере, до завтрашнего дня точно никто не освободится, чтобы приехать сюда.

– По крайней мере? – переспрашивает Сабина, похоже, готовая впасть в панику; однако она сглатывает этот приступ, и Молли гадает, сколько еще боли ей пришлось проглотить, переварить, безропотно принять. Сабина спрашивает у Джошуа: может быть, он позвонит какому-нибудь местному механику, который сможет… Но Джошуа разводит руками и повторяет, что до завтрашнего дня никто приехать не сможет.

– Похоже, кто-то хочет задержать вас здесь, – зловещим тоном произносит Милтон. Сабина вздрагивает, Блю бледнеет, а Молли делает все, чтобы не обидеться, и просит Милтона не говорить глупостей. И все-таки ей не по себе. Сначала Джего, в гневе бросивший ей такие слова, а теперь вот это. Неужели ей не удалось сделать так, чтобы все эти люди чувствовали себя здесь как дома? Разве она не кормила их, не заботилась о том, чтобы они крепко спали, заглядывая к ним среди ночи и убеждаясь в том, что они укрыты теплыми одеялами?

Блю спрашивает, что делать, и Джошуа показывает ключи и говорит, что они затолкают машины в сарай, где сухо, а утром нужно будет снова позвонить в техпомощь. Какое-то мгновение Молли хочется обидеться и сказать девчонкам, пусть делают что хотят, черт бы их побрал, раз они такие неблагодарные, но она сдерживается. Это второй шанс завоевать их сердца, а такое случается нечасто. Молли распахивает ворота сарая и говорит, что поможет затолкать машины внутрь. Гостьи не знают, что в дальнем углу помещения уже прячется еще одна машина, накрытая брезентом.

Милтон, старый и слабый, сломленный душой и телом, не может помочь толкать машины. Однако он и не думает огорчаться. Молли замечает в его блеклых, застиранных глазах радостный блеск; однако Милтон тотчас же притворяется, будто он огорчен, что ему придется подождать в доме. Развернувшись, он бредет к входной двери, и Молли кажется, что он движется увереннее, дышит свободнее, – или же это лишь игра воображения?

Ввязаться в эту работу было большой ошибкой, поскольку теперь дом остался без присмотра. Милтона можно не опасаться, Молли это знает, но, кажется, его брат-инвалид живет в Бирмингеме, неподалеку от той лечебницы, где работала Молли, недалеко от Элеоноры… Нет, лучше об этом не думать.

Потребуется десять минут, чтобы затолкать машины в сарай, может быть, больше. Джошуа многозначительно смотрит на Молли и переводит взгляд на дом. Муж и жена понимают друг друга без слов. Слова не нужны: двадцать с лишним лет семейной жизни кристаллизовались в единое сознание. Любовь, опасность, радость, утрата, горе… Молли знает, что означает каждое поднятие бровей, каждая складка на лбу, каждая улыбка у мужа на лице.

Извинившись, она говорит, что колени у нее уже не те, что прежде, что она предоставит толкать машины тем, кто сильнее, а сама проверит, как там Милтон, оставшийся в одиночестве.

Не скрывая своего облегчения, Джошуа говорит, что это чудесная мысль; он и девочки прекрасно справятся с машинами, а Молли может пойти в дом и посидеть с Милтоном. Их молчаливое взаимопонимание не имеет границ.

В пансионате «Болото надежды» гостей ни в коем случае нельзя оставлять одних.

Шестидесятые годы

– Расскажите о себе, – предложил мистер Хоуп. Лысый, с дряблыми складками на шее, и солидным брюшком, туго обтянутым рубашкой. Он сидел за столом, заваленным папками. Секретарша сидела за другим столом в углу, за пишущей машинкой, заправленной бумагой. – Чем вы предпочитаете заниматься в выходные?

Что мог ответить Джеймс? Он не слушал «Битлз». Не играл в футбол и в крикет. Не танцевал. Не ходил с плакатом на митинги протеста против войны во Вьетнаме.

У него на затылке выступила испарина.

– Мне нравится рисовать и играть в карты, но не одновременно. – Джеймс рассмеялся. Затем, испугавшись, что его могут принять за азартного игрока, поспешно добавил: – В простые игры, такие как вист или джин рамми. И я не пью, так что я никогда не…

– Сам я выпить не прочь, – не скрывая разочарования, произнес мистер Хоуп. – Всем нужно давать выход пару.

– Да-да, согласен, – поспешно согласился Джеймс. – Это очень важно. – Отец дал ему костюм, который был сейчас на нем, а мать подвернула и подшила рукава. Джеймс поцеловал ее, поблагодарил отца, пообещал не разочаровать их. Больше часа он трясся в автобусе, мысленно перебирая все то, что рассказывал ему про собеседования старший брат, но тот работал в приличном государственном ведомстве, и его советы, пусть и данные от всего сердца, были сейчас совершенно не к месту.

– Негусто. – Мистер Хоуп потряс за уголок один-единственный лист бумаги, полностью вместивший резюме Джеймса.

– Да, – согласился тот. – Ну, я был в сана…

– Вы остались в армии после окончания срочной службы, так? Обычное дело, – сказал мистер Хоуп, и Джеймс уже раскрыл рот, собираясь возразить, сказать, что он отслужил лишь половину срока, но мистер Хоуп уже двинулся дальше и перевернул резюме, словно проверяя, нет ли чего-нибудь на обратной стороне. Там ничего не было.

– Маловато для двадцатишестилетнего парня, – сказал мистер Хоуп. – Явно маловато. Вы это сами напечатали?

– Печатала моя мать, – признался Джеймс и тут же почувствовал, как стыд разливается подобно мокрому пятну в промежности. На стене тикали часы, и Джеймс подумал, что они сломались или отстают, а может быть, он уже умер и это чистилище.

– Вы куда-то торопитесь? – спросил мистер Хоуп.

Джеймс хотел извиниться, но, оторвав взгляд от часов, он посмотрел в окно.

На улице у двери столовой стояла женщина. У нее во рту была сигарета, а поверх темно-синего платья – простая белая накидка. Черные волосы закрывала сетка, и Джеймс предположил, что они должны быть густые, блестящие и мягкие на ощупь. Шея у женщины была короткая, плечи узкие, грудь пышная, а бедра широкие и внушительные, и Джеймс подумал о том, что будет работать здесь через день. И через день видеть эту женщину. У него к горлу подступил клубок.

– Гм? – повторил мистер Хоуп, пристально глядя на Джеймса.

Джеймс представил себе, как возвращается домой и говорит матери: «Нет, не получил». Представил, как брат хлопает его по плечу (очень мягко) и говорит: «В следующий раз повезет, Джим, обязательно повезет». Он снова посмотрел на женщину с сигаретой. Подумал, какой унылой будет его жизнь, если он больше никогда ее не увидит.

– Нет, я никуда не тороплюсь, – сказал Джемс, размышляя, как бы поступил его брат.

Он подумал: «Если есть какой-нибудь мужчина, которому повезет обнять эту женщину, как бы он поступил?» И поспешил выпалить эти слова, пока не потерял присутствия духа.

– Мне предложили еще одно место, и я обещал сегодня дать им знать. На это собеседование я пришел, поскольку уже давно хотел работать здесь. Право, мне очень нравится ваша компания, мистер Хоуп.

И мистер Хоуп замешкался, снова пробежал взглядом резюме и перевернул его.

– Предложили место? – прищурившись, посмотрел он на Джеймса.

– Три дня в неделю в «Бритиш лейланд», – сказал Джеймс. Это была самая крупная компания, какую он только знал, такая крупная, что, хотелось надеяться, раскрыть его ложь будет непросто.

– Вот как? – сказал мистер Хоуп, а на улице женщина загасила окурок о стену из красного кирпича.

– Мои рекомендации произвели благоприятное впечатление, – продолжал Джеймс, распрямляя плечи. Вспомнив совет отца, он перестал нервно крутить руки и посмотрел мистеру Хоупу в глаза. – Если желаете, можете проверить сами.

Женщина вернулась в столовую, покачивая широкими бедрами, и Джеймса потянуло туда, ему очень захотелось последовать за ней.

Почесав подбородок, мистер Хоуп прочитал имена тех, кто дал рекомендации, – все это были друзья семьи. Один из них работал врачом в санатории.

Стресс давил на Джеймса. У него заболело левое легкое. Сделав глубокий вдох, он твердо приказал ему вести себя прилично. «Легкое, не делай так, чтобы я выглядел слабым. Не подводи меня в такой ответственный момент!»

Снова почесав подбородок, мистер Хоуп откинулся назад и, нахмурившись, посмотрел на зажатое в руке резюме. Сорочка у него была из очень тонкой ткани, и Джеймсу были видны черные завитки волос у него на груди.

– Я не верю ни единому вашему слову, – сказал мистер Хоуп. – «Бритиш лейланд» ни за что на свете не возьмет на работу человека вашего возраста, практически не имеющего никакого опыта. Но… – выронив лист бумаги на стол, он сплел руки на затылке, расправив локти словно крылья, – я восхищен вашей находчивостью, черт побери. Этого у вас не отнять. Мне еще никогда в жизни не приходилось видеть человека, так отчаянно жаждущего получить работу с бумагами. А нам очень нужен работник. Я вам вот что скажу: мы дадим вам испытательный срок. Три недели, половина оклада, и если у вас получится, вы приняты.

– Да, спасибо, да! – Вскочив с места, Джеймс пожал мистеру Хоупу руку. Рассмеявшись, тот похлопал его по спине, и боль превратилась в зуд. «О нет, только не сейчас, – подумал Джеймс. – Только не сейчас, нет!»

– Перед уходом загляните к Моррису, он вам все расскажет, – сказал мистер Хоуп.

Развернувшись, Джеймс выбежал из комнаты, а мистер Хоуп рассмеялся ему вслед, веселясь его прыти.

Пробежав по коридору, Джеймс завернул за угол, так, чтобы его не было слышно, стряхнул с плеч отцовский пиджак и разразился сухим кашлем. Он запихнул в рот рукав пиджака, чтобы приглушить этот жуткий звук, и кашлял до тех пор, пока у него не заболела грудная клетка.

Пот выступил у него на лбу, на щеках, на верхней губе. Рубашка прилипла к спине. Живот ныл. Бедра вопили, протестуя против его сгорбленной, скрюченной позы.

Наконец кашель прекратился. Джеймс достал рукав изо рта; ему было страшно на него посмотреть. Рукав стал мокрым, это не вызвало сомнений, но Джеймс не знал, от чего именно мокрым, и не хотел это видеть. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он перестал харкать кровью, такой густой, что она застревала в зубах. Однако этого срока было еще недостаточно для того, чтобы стереть страх. Джеймс подозревал, что отныне всегда будет испытывать тот стискивающий яйца ужас, который приходит, когда видишь свою кровь, забрызгавшую носовой платок, согнутую в локте руку, щеку склонившейся к тебе медсестры.

Джеймс просидел несколько минут в коридоре, надеясь на то, что никто не пройдет мимо. Надеясь также на то, что у него хватит сил войти в кабинет Морриса с поднятой головой, заполнить бумаги, необходимые для устройства на работу, и наконец снять груз со своих родителей. Они заверяли его, что он для них никакая не обуза, что они его любят и будут всегда о нем заботиться, и Джеймс обнаружил, что это такое, не быть обузой и в то же время чувствовать себя обузой. Знать, что ты ни в чем не виноват, но все равно мучиться от стыда, как будто все это происходит исключительно по твоей вине. Обитать в тесном сером пространстве между состраданием и враждебностью окружающих, между добротой и жалостью, пониманием и неведением. Последние шесть лет дались Джеймсу очень нелегко.

– Если хотите, можете остаться и пообедать, – предложил ему Моррис, когда он заполнил все необходимые документы. – Конечно, никаких разносолов – только то, что осталось от рабочих, но вы можете не стесняться. Вам предстоит неблизкий путь обратно.

Он объяснил, как найти столовую, добавив, что нужно будет сказать Мари или Барб, что его направил он, Моррис. Имя «Мари» зазвенело у Джеймса в ушах, потому что так звали ее. Он не мог сказать откуда, но он это знал. Это было ее имя.

С накинутым на одно плечо мятым пиджаком Джеймс вышел во двор в тот самый момент, когда оттуда уходили другие посетители. Рабочие двигались как единое целое, под синими спецовками вздымались широкие груди, их дыхание было тяжелым, а голоса громкими. Среди них Джеймс казался маленьким и медлительным – мелкая килька, плывущая против косяка голубых марлинов. Однако грудной карман ему грел новенький пропуск на работу, и поэтому он улыбался, даже здоровался, перехватив чей-то взгляд, и рабочие улыбались ему в ответ и говорили: «Как поживаешь?» с заметным бирмингемским акцентом. Они не смотрели на него с жалостью, не отшатывались словно от прокаженного, не относились к нему снисходительно, как если бы два года, проведенных в туберкулезном санатории, лишили его ума. Джеймс чувствовал себя одним из них. Он станет одним из них. Теперь он держал голову высоко поднятой. Трудящийся, зарабатывающий деньги, человек, устроившийся на выгодную работу, пусть даже только на полставки.

Столовая была прямо впереди. В окно Джеймс увидел двух женщин, вытирающих столы. Но глаза его были прикованы только к одной из них.

У стены стояла швабра, и когда Джеймс толкнул дверь, швабра упала.

– Ой, нет! Извините! – воскликнул он. Наклонившись, Джеймс поднял швабру и поставил ее к стене, она снова упала, он подобрал ее и оставил в руках, не зная, как быть дальше. – Извините, – повторил он, и светловолосая женщина подошла к нему.

– Все в порядке, – сказала она, – глупо было оставлять ее так, я сама виновата.

– Вы Барб? – спросил Джеймс, не глядя туда, где стояла темноволосая, из страха не удержаться на ногах. Она стояла в дальнем конце зала, но ему казалось, будто она совсем рядом.

– Она самая, – подтвердила блондинка. Она была выше ростом, чем Джеймс, стройная, с волнистыми волосами, убранными с лица, с чистой гладкой кожей, достаточно привлекательная, чтобы сниматься для киноафиш.

– Судя по всему, вас прислал Моррис. – Блондинка приветливо улыбнулась. – Все остальные зовут меня Бабс. Вы хотите перекусить?

И Джеймс сказал: «Да, если можно», по-прежнему не в силах заставить себя посмотреть на Мари. Он отчаянно сожалел о том, что не отправился прямиком домой. Зачем он сюда пришел? Он не до конца восстановившийся инвалид, живущий со своей матерью; вероятно, он будет всегда жить со своей матерью, потому что какой у него есть выбор, если он может работать лишь короткими отрывками, а между ними отдыхать?

У него залилось краской лицо; Джеймс это почувствовал.

– Если только вам не трудно. – Помолчав, он добавил: – Если хотите, потом я помогу вам убрать. – И его новообретенная уверенность в себе превратилась в яичную скорлупу, разбитую упавшей шваброй, страхом опозориться, близостью этой темноволосой женщины.

Бабс махнула рукой, приглашая его сесть за стол, и сказала, что принесет гуляш.

– Конечно, осталось совсем немного, но по крайней мере он горячий.

– Спасибо. – Сложив пиджак, Джеймс оставил его на соседнем стуле, так, чтобы все еще мокрый от кашля рукав оказался снизу, не на виду.

Из глубины зала донесся сосредоточенный голос с сильным акцентом.

– Я им займусь, Бабс, – сказала Мари. – А ты можешь идти домой. – И вот она уже стояла рядом с Джеймсом, он чувствовал запах столового жира, исходящий от ее фартука, видел сухую кожу у нее на пальцах; она стояла прямо здесь, рядом с ним, и сердце застряло у него в глотке.

– Я Мари, – сказала она. – Привет!

Жрица

К тому времени, как они затолкали машины под навес и, обессиленные, заползли обратно в дом, уже начало вечереть. Боль поселилась в мышцах Блю вместе с горечью безнадежного поражения, осознанием того, что она не может уехать отсюда, застряла в этом доме вместе… вместе с тем, что здесь видела.

– Ну, было бы глупо терять оставшуюся часть дня, – сказала миссис Парк, когда обессиленные гостьи свалились в кресла перед камином. Кресло оказалось мягким, и Блю откинула голову назад.

– У меня не осталось никаких сил, – пробормотала Сабина. – Этой ночью я так хорошо спала, однако сейчас я просто…

– Как и я, – подхватила Блю.

– Сегодня вы будете спать крепко, – вставил из своего кресла Милтон.

– В «Болоте надежды» со сном ни у кого не бывает проблем, – заметил мистер Парк, подбрасывая в огонь полено. – Здесь очень тихо.

– А что насчет спокойствия? – спросил Милтон.

– Да, – сказала миссис Парк, – и это тоже нужно принимать в расчет. Разумеется, вместе со всеми нашими занятиями, что способствуют отдыху рассудка и тела. Как я говорила за обедом, мы можем начать с простой йоги и двигаться дальше. – Наполнив свой голос сахарной жизнерадостностью, она разгладила складки льняного сарафана.

Блю подняла голову, чтобы посмотреть на нее, и с сожалением отметила, что улыбка натянутая. Она поняла, что миссис Парк чувствует себя очень неловко: гости хотят уехать, запланированные мероприятия стали ненужными.

– Мы можем продолжать как ни в чем не бывало, раз вы не можете… Кто хочет присоединиться ко мне? – Миссис Парк говорила уверенно, широко улыбаясь, однако в ее глазах чувствовалось отчаяние. – Сабина? Кажется, утром у вас был настрой.

– Утром был, но сейчас мне хочется лишь сидеть у огня и спать. – Выгнув спину, Сабина вытянула руки над головой. – Извините, это стресс из-за машин. Но, если честно, я бы с огромным удовольствием выпила большущий бокал вина и наелась чипсов.

– Еще нет и трех часов… – Улыбка миссис Парк поблекла; огонь брызнул искрами в чугунный экран. – Несколько рановато для… и у нас здесь не употребляют спиртное, это твердое правило. Понимаете, алкоголь затуманивает сознание, а это затрудняет работу с…

– Я бы с радостью затуманила свое сознание, – сказала Сабина, и Милтон издал скрипучий смешок.

– Молли, можно положа руку на сердце сказать, что сегодняшний день далек от нормального. Так что лучше оставить всю эту затею с пансионатом за порогом, хорошо? – сказал мистер Парк. Открыв деревянный шкаф, он достал плед. – Устраивайся поудобнее, любимая, я приготовлю чай.

Присев на краешек дивана, миссис Парк накрыла ноги пледом и сложила руки на коленях, разом постарев, став беззащитной и уязвимой.

– Я сожалею, что все так вышло, – сказала она. – Мы очень стараемся – нам хочется, чтобы здесь было уютно и безопасно, понимаете?

– Перестаньте, вы ни в чем не виноваты, – успокоила ее Сабина. – Мы отдохнем здесь день-два, затем приедет механик и починит наши машины, и мы тронемся в путь. Мы обязательно вернемся. Наверное, летом, когда будет меньше дождей.

– Может быть, к тому времени, как ваши машины починят, – сказала миссис Парк, – вы все же решите остаться на неделю.

Углы комнаты затянулись лишайником теней, за окнами собирались черные тучи. Джошуа Парк принес чайник и чашки и снова ушел, заявив, что у него есть мысль насчет того, чем заняться.

Он вернулся с двумя коробками настольных игр и ящиком с кубиками «Дженга»^[37]. Рассмеявшись, Сабина хлопнула себя ладонями по бокам, сказав, что теперь им определенно нужно будет выпить вина, и Блю почувствовала, как напряжение несколько ослабло. Она сможет продержаться еще одну ночь, даже еще две ночи, если они будут вместе, веселые, чем-то занятые, если она будет смотреть на эту немку с заразительным смехом, на старика с больным сердцем и не оглядываться на темные углы.

Они начали с «Дженги». Построили башню и, подбадривая друг друга, начали убирать кубики. Несмотря на свою сварливость, лучшим оказался Милтон, с гордостью заявивший, что практики у него на много лет больше, чем у всех остальных. Одна только Молли Парк играла через силу. После третьей ее попытки башня развалилась: одно неверное движение руки – и кубики посыпались вниз. Блю показалось, что миссис Парк сделала это умышленно. Игра явно не доставляла ей удовольствия.

Пока башню восстанавливали (абсолютный победитель будет определен по результатам трех попыток), миссис Парк сидела с недовольным видом, подсунув руки под себя. Башню строили Сабина и мистер Парк. Милтон разбирал упавшие кубики на кучки по три штуки и по очереди передавал их остальным. Сооружение получилось прочным, они снова начали играть, по очереди вытаскивая кубики – Милтон, миссис Парк, мистер Парк, Сабина. И, наконец, Блю.

Средний ряд, крайний левый кубик. Прикоснувшись к нему кончиком пальца, Блю вздрогнула и отдернула руку, словно обжегшись.

– Если дотронулась до кубика, нужно его вытаскивать, – сказал Милтон. – Правила есть правила.

Блю заверила себя, что ничего не случилось. Мимолетный пустяк, четыре ничего не значащих слова, больше это не повторится.

Протянув руку, она зажала кубик между большим и указательным пальцами, и огонь опалил их обоих. Нет, не пустяк. Не четыре ничего не значащих слова. Это были имена: Элеонора, Лорен, Джессика Пайк.

Блю нашла странное утешение в том, что это ощущение оказалось ей знакомо, однако опыт остался незавершенным. Имена не сопровождались ни зрительными образами, ни чувствами, а потому она не смогла их распутать, отделить одно от другого. Башня качнулась, Сабина ахнула, а Блю вздрогнула, слишком напуганная, чтобы отпустить кубик, слишком напуганная, чтобы его не отпускать. Женские имена кружились у нее перед глазами размытыми красками: зеленовато-серая безнадежность, темно-красная кровоточащая боль.

Элеонора.

Башня обрушилась, просыпая дождем кубики на стол и на пол.

Лорен.

Сабина рассмеялась, мистер Парк радостно вскрикнул.

Джессика Пайк.

– Это делает победителем меня! – торжествующе объявил Милтон.

– Теперь можешь положить кубик. – Сабина толкнула Блю в бок, та разжала пальцы, кубик упал, а имена расплавились в эфире.

– Но все равно у вас получилось очень неплохо. По-моему, кубики местами неровные. У вас очень хорошо получилось, – сказала миссис Парк, и муж положил руку ей на колено, останавливая ее.

– Это всего лишь игра, – пробормотала Блю.

Мистер Парк спросил, во что все хотят играть дальше.

– После того как меня короновали победителем «Дженги», – добавил Милтон.

Мистер Парк поставил на стол перед Сабиной две коробки с играми, однако миссис Парк поспешно их убрала.

Ее натянутая улыбка полностью погасла.

– Давайте займемся чем-нибудь другим. – Она беспорядочно ссыпала кубики «Дженги» в ящик, так, что крышка не закрылась, и ей пришлось с силой надавить на нее пальцем. – Я найду что-нибудь еще. – Плед упал на пол, и миссис Парк ушла, прижимая коробки с настольными играми к груди.

– Вот те на… – пробормотал Милтон, а Сабина поморщилась. Стиснув переносицу, мистер Парк вздохнул, и после этого наступила полная тишина.

Отсветы пламени в камине стали ярче, отбрасываемые ими тени очертились более четко.

Запахи щупальцами извивались в воздухе, кружились вокруг ноздрей Блю.

Затхлый, въедливый смрад давно не стиранного постельного белья, пота, плесени и плоти. Закашлявшись, Блю поднесла руку ко рту и крепко зажмурилась, не желая смотреть.

Элеонора, Лорен, Джессика Пайк.

– Господи, Блю, что с тобой? – Подавшись к Блю, Сабина положила руку ей на плечо. Ее рука дрожала.

Кивнув, Блю раскрыла было рот, чтобы ответить, однако отвратительный запах окутал ей язык, ударил в гортань, и это было хуже, чем любые выходки Боди, хуже прокисшего молока и заплесневелого печенья.

Выронив фуражку, Милтон с трудом поднялся на ноги и шагнул к Блю, чтобы помочь ей.

«О господи, – подумала та, – неужели никто не чувствует этот запах?»

Мистер Парк также вскочил с места, у него на лице отобразилось неприкрытое беспокойство.

– Тебе нездоровится? Ты бледная как… – начала Сабина, и тяжесть ее руки на плече, тепло ее тела сквозь ткань снова заставили Блю почувствовать себя человеком. – И тебя трясет.

Огонь в камине присмирел, запах рассеялся.

– А вот и я. – Миссис Парк ввалилась обратно в комнату, прижимая к груди коробку с пазлом так, словно это был ценный приз. Увидев Блю, она застыла на месте. – Что стряслось?

Милтон стоял перед Блю, мистер Парк – сбоку, а Сабина по-прежнему держала ее плечо. Блю тряхнула головой, очищая мысли, извинилась и почувствовала, как краска возвращается на лицо. Все пристально смотрели на нее.

– Все в порядке, – пробормотала Блю, обнаружив, что отвратительный привкус и тошнота ушли. На смену ужасу пришло чувство стыда. – Извините. Наверное, просто пониженное содержание сахара в крови.

– Да-да, хорошо, эта проблема решаемая. – Сходив на кухню, мистер Парк вернулся с большой жестяной банкой шоколадных конфет в обертке. – Не смотри на меня так, Молли; один раз можно отступить от правил и поесть от души.

– Вы испортите себе ужин, – с чувством произнесла миссис Парк, когда ее муж вручил банку Блю.

Взяв одну конфету, та сосредоточилась на сладком ири́се, покрытом шоколадом, с привкусом карамели и ароматом арахисового масла, стараясь изгнать из мыслей ужас, порожденный тем смрадом. Но это оказалось невозможно.

Миссис Парк аккуратно сложила карандаши и журналы на полу, освобождая место на кофейном столике. Она спросила у Блю, стало ли той лучше, не страдает ли она от гипогликемии, можно ли ей чем-либо помочь, но Сабина, заметив, что Блю неприятны эти пытливые расспросы, поспешила переменить тему.

– Вы не большая любительница настольных игр, Молли? – спросила она.

– Они предназначались для… – начала было миссис Парк, однако муж накрыл ладонью ее руку, и она сказала: – Если честно, нет.

Порыв ветра завыл и застонал в дымовой трубе.

Сабина взяла конфету.

Мистер Парк погладил жену по спине.

Подобрав с пола фуражку, Милтон расправил коричневую ленту на тулье.

В окно застучали крупные капли дождя.

– Так, хорошо; давайте обсудим тактику. – Лицо мистера Парка оживилось; он разложил элементы пазла между коробкой и перевернутой крышкой. – Сначала углы и края – отбираем их и раскладываем на столе. Потом можно будет собрать рамку. – За все выходные Блю еще не видела его таким оживленным, и этот энтузиазм развеял напряжение. Даже Милтон, протянув фуражку, принял горсть деталей и начал их разбирать.

– «Дженга» вам не нравится, однако пазл вы собираете с огромным удовольствием. Почему так? В чем разница? – Опираясь локтями на колени, Сабина склонилась над кофейным столиком, и Блю в который уже раз подивилась ее прямоте.

Покраснев, миссис Парк сосредоточилась на элементах пазла, разложенных на перевернутой крышке.

– У каждого свои предпочтения, – начал мистер Парк. – У нас для гостей заготовлены самые разные игры, и я просто забыл, что Молли…

– Все в порядке, Джош, – остановила его миссис Парк. Она опустила крышку коробки. – Сказать по правде, для меня все эти игры ассоциируются с детьми. Господь не благословил нас иметь собственных. Я в каком-то смысле смирилась с этим, еще много лет назад, однако порой это по-прежнему сильно меня задевает, и причиной могут стать самые разные глупые мелочи.

– Понятно, – произнесла Сабина с обычным коктейлем сочувствия и любопытства. – Я вам сочувствую.

– Всем нам выдались свои испытания, – продолжала миссис Парк. – Иногда проще заниматься тем, что для меня не ассоциируется с детьми. Я сомневаюсь, что одиннадцатилетний ребенок захочет отбирать угловые элементы. – Выудив из кучки один такой, она торжествующим жестом положила его на стол. А Блю подумала, почему для этого несуществующего ребенка миссис Парк выбрала возраст именно одиннадцать лет.

– А мне нелегко пройти мимо кафе-мороженого, – заметила Сабина, внимательно вглядываясь в элементы пазла. – Когда она приезжала ко мне в гости, я водила ее во все такие заведения, какие только знала, и мы устанавливали им рейтинг: мы завели таблицу на компьютере и вносили туда оценки за вкусовые качества, украшение сверху, размер креманки, а в конце возвращались в то кафе, которое набрало самые высокие баллы.

– Ты про свою сестру? – спросила Блю.

– И свою племянницу.

– Извини, – смущенно пробормотала Блю. – Они обе…

– Я потеряла их обеих после смерти зятя. С тех пор сестра со мной не разговаривала. – Сабина погладила голубой край кусочка пазла, который держала в руках.

– А что произошло с вашим зятем? – спросил Милтон, и Блю порадовалась тому, что он задал этот вопрос, потому что сама она не смогла произнести его вслух. Хоть известие о том, что сестра Сабины жива, и доставило ей облегчение, она никак не могла проглотить шок. Она ведь была уверена, абсолютно уверена…

– Я везла его в аэропорт и не справилась с управлением, – сказала Сабина, и Блю поняла, почему ей потребовалось приехать в такое место, как «Болото надежды».

– Понимаю, как вам пришлось тяжело, – произнесла миссис Парк тоном, в котором сквозил психотерапевт. Однако Сабина переключила внимание в другую сторону.

– Вы не думали над тем, чтобы взять приемного ребенка?

Блю вздрогнула, посчитав этот вопрос слишком личным, однако супруги Парк и глазом не моргнули. Наверное, до Сабины и другие гости также задавали этот вопрос.

– Мы изучали этот вопрос, – сказал мистер Парк, а миссис Парк, поджав губы, сосредоточенно уставилась на элементы пазла.

– Однако заявление вы так и не подали?

– Подали, но не всегда все получается так, как надеешься, – сказал мистер Парк.

– Вам отказали? – недоверчиво спросила Сабина. – Не могу себе представить лучшую пару для усыновления ребенка.

В глазах у миссис Парк появились слезы, и она, смахнув их, поблагодарила Сабину за добрые слова. Зажав фуражку в руках, Милтон наблюдал за супругами Парк, не говоря ни слова, а в голове у Блю снова громко зазвенели три имени.

– А у вас есть дети? – спросила Сабина у Милтона.

– Были, по одному каждого пола, – ответил тот. Прошедшее время прозвучало громче его голоса, и Молли положила руку ему на колено, однако Милтон стряхнул ее, сказав: – Пожалуйста, не надо!

– Я у своих родителей приемная. – Разбив напряженность, Сабина толкнула ногой ногу Блю. – Готова поспорить, ты это в моих звездах не прочитала?

– Нет, не прочитала, – сказала Блю, и у нее уже было готово сорваться с языка то, что она никогда не читала по звездам, однако она сдержалась. – Это твои приемные родители предложили тебе отправиться сюда?

– Других родителей у меня нет. – Сабина убрала ногу, а Блю захотелось понять, почему Сабина может без стеснения задавать прямые вопросы, почему ее тон кажется приемлемым, в то время как тон самой Блю… нет, ей захотелось узнать, научится ли она когда-нибудь говорить то, что нужно, находить нужный тон, подбирать правильные слова.

– Твоя сестра также была приемной? – спросила Блю, постаравшись смягчить свой голос, как это делала миссис Парк.

– Нет. У моих родителей уже были две дочери до того, как они удочерили меня, – обе голубоглазые светловолосые Венеры, – грустно усмехнулась Сабина. – Меня взяли из одной семьи в Берлине, а затем моего младшего брата во Вьетнаме. Они очень… добрые, мои родители.

– У них у обоих большое сердце, – сказала миссис Парк.

– Да, хотя, как мне кажется, как следствие, у моих сестер сердца поменьше. У вас есть племянницы или племянники?

– Мы оба у своих родителей были единственными детьми, – сказал мистер Парк. – Так что…

– Кроме нас, больше никого нет, – закончила за него миссис Парк.

Блю положила на место элемент пазла, голубой с белым кусочек неба. Это прикосновение ударило ее разрядом шокера, послав мощный электрический импульс от пальцев к мозгу. Элеонора, Лорен, Джессика Пайк.

Блю отдернула руку.

Лампы погасли, вспыхнули ярче, снова погасли, и миссис Парк заметила:

– Непогода влияет на электричество.

Милтон пробурчал что-то себе под нос, соглашаясь с ней. Никто не обратил внимания на реакцию Блю.

Склонившись над столом, мистер Парк порылся к кучке в поисках других краев. Миссис Парк с остекленевшим взглядом медленно покрутила элемент в пальцах. Она подавила зевок.

Удвоив усилия, Блю постаралась прогнать имена из головы, прогнать воспоминание о длинных светлых волосах, бледной коже и темных глазах. Она сказала себе, что это не имеет никакого значения, что все можно объяснить логически, что стресс последних дней, недель и лет расщепил ей рассудок.

Однако лицо прочно сидело в сетчатке глаз, имена постоянно всплывали в памяти, и Блю не могла отделить одно от другого, но в то же время не могла связать это с кем-либо из присутствующих.

Она еще никогда не испытывала ничего подобного, кроме как в прошлом, во время раскладывания Таро. Однако теперь Блю видела, что ее взрослая жизнь была замкнутой, а общение с другими людьми сознательно ограничивалось.

– Что ты делаешь? – с любопытством спросила Сабина.

Наклонившись к столу, Блю прижала пальцы к оставшимся элементам пазла, пытаясь понять, к кому подключилась. Она ощущала лишь отдельные кирпичи сплошной стены, чувствовала скрывающиеся за этой стеной страшные тайны, связанные между собой, неотделимые друг от друга. У нее в ушах звучали лишь эти имена: Элеонора, Лорен, Джессика Пайк. Перед глазами стояли лишь длинные светлые волосы и бледная кожа.

– Ничего. – Поймав на себе взгляды всех собравшихся, Блю почувствовала, как заливается краской стыда. – Просто проверяю, что они соединены прочно, только и всего.

– Это еще одна твоя штучка? – спросила Сабина, но Блю со смехом предложила ей не говорить глупости.

– Какие еще штучки? – спросила миссис Парк.

– Блю обладает какой-то чудодейственной способностью узнавать о людях разные вещи. Как ты это назвала? Обратным НЛП?

– На самом деле ничего такого нет.

– Она воспользовалась этим, чтобы разузнать все о моей сестре; я решила, что это уловка, чтобы заставить меня рассказать о ней. – Теперь в голосе Сабины было меньше возмущения, чем тогда.

– Я ничего не использовала, по крайней мере умышленно. – Блю внутренне собралась, готовясь к следующему вопросу миссис Парк, лихорадочно соображая, как от него отделаться, однако хозяйка нацелилась на что-то совершенно другое.

– Вы хотели бы поговорить о своей сестре? – спросила миссис Парк, старательно избегая смотреть ей в лицо, словно Сабина была оленем, который скорее прыгнет, чем признает свою беззащитность. Затаив дыхание, Блю вслушивалась в каждое произнесенное слово, следила за каждым жестом: если проявить внимание, она сможет узнать больше.

– Честно? Нет, не хочу. Понимаю, именно ради этого я здесь, но… – Пожав плечами, Сабина оставила незаконченную фразу висеть в воздухе, подобно бомбе, которую, как ей казалось, никто не захочет ловить, однако миссис Парк ловко поймала эту бомбу. Мистер Парк склонил голову, внимательно разглядывая пазл, словно получил какое-то безмолвное указание от жены. Блю убедилась в очередной раз, как хорошо супруги понимают друг друга.

– Это необязательно. Быть может, в таком случае вы хотите поговорить о своей племяннице? – Миссис Парк протянула Сабине банку с конфетами, понимая, что, наверное, проще открыться, когда руки и глаза заняты чем-то другим, будь то собирание пазла или прикосновение к ярким шуршащим фантикам.

– Невозможно думать об одном, не думая о другом, – сказала Сабина. – Моя племянница – вылитая копия моей сестры. – Она попыталась улыбнуться, но тщетно. Ее лицо стало грустным. – Светловолосая, карие глаза, худенькая как былинка, такая же упрямая и решительная, но гораздо более веселая, более милая.

Лампы снова погасли и на этот раз зажглись после этого не так быстро. Сабина улыбнулась, однако улыбка ее получилась печальной.

– У моей сестры она единственный ребенок, а у наших родителей – единственная внучка.

Блю услышала наверху шаги, легкую поступь маленьких ножек по старым деревянным половицам. Никто больше ничего не заметил.

– Я ее крестная, – продолжала Сабина.

Порыв сквозняка раздул огонь в камине. Пламя облизало комнату оранжевым заревом.

Блю почувствовала, что если поднимется наверх, то увидит дверь в комнату Сабины открытой. Увидит девочку. Однако племянница Сабины жива, она сейчас в каком-то маленьком городке в Германии, скорбит по своему погибшему отцу. Блю ждала, что Сабина продолжит, однако у той иссякли слова, а язык ее жестов ничего не говорил.

Подавшись вперед, Сабина сделала вид, будто поглощена разноцветными элементами пазла, однако Блю почувствовала, что на самом деле она не обращает на них никакого внимания; просто у нее пропало желание говорить.

В этой женщине не было ничего от головореза, Блю была в этом уверена. Сабина одаренная, остроумная и такая красивая! Такая женщина не может…

Однако тот мертвый старик пришел следом за своей дочерью, и в той также не было внутреннего зла. Она просто попыталась сделать отцу как лучше, но все равно взвалила на плечи бремя вины.

– Что произошло с твоей племянницей? – спросила Блю, и пальцы Сабины застыли над пазлом.

– Что ты хочешь сказать?

– Сабина расскажет, когда будет готова, – спокойно, но твердо ответила миссис Парк. Блю остро прочувствовала прозвучавшее в ее словах предостережение.

– В детстве я частенько собирал пазлы со своей бабушкой, – вмешался мистер Парк с мастерством человека, привыкшего сглаживать трение. – Просто обожал это. И карты. Больше всего мне нравится вист, вы играете? – Разговор свернул на безопасную почву, и Сабина заметно расслабилась. Вместе с супругами Парк она предалась воспоминаниям о детских играх, о длинных летних каникулах, затем они поговорили о том, чем собираются заниматься предстоящим летом. Милтон практически не вносил вклада в разговор, но довольно закивал при упоминании джина рамми. Блю слушала молча. Перебрав элементы пазла, она отложила голубые, которые должны были стать небом, пытаясь найти один, обладающий безумным сиянием пророческого видения.

У Блю не было каникул за границей в детстве, не было и когда она стала взрослой. Будет ли этим людям интересно слушать про поездки на фестивали экстрасенсов, куда ее возили родители, где они ходили по шатрам с хрустальными шарами, а прорицатели читали им будущее по линиям на ладони? Мать говорила о том, чтобы съездить в Гластонбери, и Девлин обещал отправиться туда в медовый месяц, потом после медового месяца, потом на годовщину свадьбы, но в конце концов его обещание рассыпалось в пепел.

Пустая болтовня Сабины и супругов Парк развеяла у Блю ощущение того, будто за ней наблюдают, будто что-то зловещее затаилось в этом доме, в этих людях.

Она заверила себя в том, что это хорошие люди. Обыкновенные люди, такие, каких она хотела иметь рядом с собой всю свою жизнь. Единственной ненормальной здесь была она сама.

Миссис Парк поведала Сабине о том, как работала медсестрой, как познакомилась с Джошуа, когда ей было уже под тридцать.

– Я больше не встречала таких людей, как он, готовых бросить все, чтобы последовать за предметом своей страсти. Ты поднялся из низов на самый верх, а затем – ну, затем мир стал его устрицей. – Миссис Парк с чувством сжала мужу колено. Тот улыбнулся, не отрываясь от пазла, и, как с удивлением отметила Блю, покраснел.

– Я никогда не чувствовал себя уютно в мире бизнеса: слишком много моральных банкротов, жаждущих внимания, и все они такие бездушные, такие нечистоплотные, такие безынициативные. Мануфактура, где я работал, досталась мне от владельца; я познакомился с Молли вскоре после того, как ее продал, и мы начали с чистого лица. Я никогда не оглядывался назад. – Мистер Парк нежно толкнул жену плечом, после чего добавил четыре желтых элемента в свой угол пазла: россыпь примул обрела очертания.

Все разделили между собой цвета, которые нужно было искать в куче. Мистер Парк выбрал себе желтый.

Цвет верности и счастья.

Трусости и обмана.

– Пожалуй, я надену джемпер. – Сабина встала и потянулась. – И можно будет отнести чемодан обратно. Блю, хочешь, я и твой могу отнести.

Чемоданы стояли у входной двери, принесенные из машин и оставленные там. Сабина ждала ответа, и хотя Блю попыталась взять себя в руки, прекратить вести себя нелепо, глупо, прекратить бояться, она знала, что если возьмет свой чемодан и поднимется вслед за Сабиной наверх, то они увидят, что дверь в ее комнату открыта, а внутри затаилось что-то ужасное.

– Я отнесу свой после ужина, – сказала Блю, затем добавила, обращаясь к миссис Парк: – Если вы ничего не имеете против.

– Разумеется, – сказала та. – Что-то вы бледная. Хороший ужин придаст вам сил.

– Кстати, об ужине – пожалуй, мне пора приниматься за готовку. – Мистер Парк со стоном поднялся с дивана. – Против ризотто никто не возражает?

Блю никогда не пробовала ризотто, однако воодушевление Сабины явилось достаточно убедительным доказательством того, что попробовать это блюдо стоит. Предложив приготовить всем кофе, миссис Парк проследовала за мужем на кухню, а тем временем Сабина достала из чемодана джемпер. Блю успела мельком заметить плоскую металлическую фляжку в заднем кармане.

– Если честно, я рассчитывала провести эту неделю совсем не так, – сказала Сабина, указывая на кофейный столик с незаконченным пазлом. – Однако на удивление это очень успокаивает, и впредь я никогда не буду издеваться над своими знакомыми за то, что те собирают пазлы. – Натянув вчерашний оранжевый джемпер, Сабина вернулась в свое кресло перед камином.

– Что вы думаете про это место? – спросил Милтон. Эта фраза стала самой длинной из всех, какие он произнес к этому моменту.

– Вы про пансионат? Мне сложно судить, – сказала Сабина. – Я сомневаюсь в том, что другим гостям приходилось по утрам вытаскивать из реки дохлых кроликов, а после обеда собирать пазлы. А как здесь бывает обычно?

– Оживленно.

– Потому что здесь больше народа или потому что распорядок у Молли очень…

– Насыщенный? – подсказала Блю.

– Гнетущий, – как всегда кисло произнес Милтон.

– Однако вы находите это полезным, раз постоянно возвращаетесь сюда? – поинтересовалась Сабина.

– Пока еще нет. Но когда-нибудь это случится. Что вы думаете про эту парочку? – Он кивнул на дверь в коридор. Сабина проследила за его взглядом, однако Блю продолжала пристально смотреть на старика, гадая, к каким кубикам «Дженга» он прикасался, к каким элементам пазла. Какое имя принадлежало ему.

– Замечательные люди, – сказала Сабина, и Блю согласилась, добавив, что они очень дружелюбные и доброжелательные.

Милтон задумался над их ответом. Блю показалось, будто им устроили какое-то испытание. Быть может, Милтон проверяет глубину перед тем, как открыться?

Правда ли она видела его прошлой ночью, бродящим по коридору наверху, или же это ей только показалось?

– Я уже четырежды слышал, как они рассказывают историю своей жизни, – сказал Милтон. – И каждый раз они повторяют одно и то же, слово в слово. Странно, вам не кажется?

– Они просто привыкли ее рассказывать, – возразила Сабина. – Это все равно как пьеса, которую репетируешь снова и снова.

Милтон вопросительно посмотрел на Блю, но та лишь пожала плечами и улыбнулась, не зная, что добавить.

Если это действительно было испытание, они с Сабиной обе его провалили. Встав, Милтон придвинул ходунки.

– Я отправляюсь к себе, – сказал он.

– Сейчас миссис Парк принесет кофе, – сказала Блю. – Вы не останетесь?

– Я только что допил чай, так что нет, не останусь. Увидимся за ужином. – Не сказав больше ни слова, Милтон удалился. Отголоски стука его ходунков по каменным плитам пола были слышны и после того, как дверь в коридор захлопнулась.

– Как ты думаешь, у него все хорошо? – спросила Блю.

– Если он приезжает в место, которое специализируется на лечении психологических травм, сомневаюсь, что у него все хорошо, – задумчиво промолвила Сабина.

– Может быть, у него умерла жена? – предположила Блю, подумав про мать и Девлина. – Иногда требуется много времени, чтобы оправиться после потери супруга, значительно больше, чем думают многие.

– Знаю, – сказала Сабина, и Блю почувствовала себя глупой и бестактной.

– Извини, я вовсе не имела в виду твоего зятя…

– Знаю, все в порядке. – Сабина непроизвольно потрогала задний карман. Металлическая фляжка блеснула в отсветах пламени. – А ты почему сюда приехала?

Из кухни донеслись шаги и приглушенные голоса, затем снова послышался шум ветра в дымовой трубе, на этот раз тише.

– Моя мать. – Блю мало что могла к этому добавить. Было немыслимо низвести Бриджет Форд до вежливой болтовни. Мысль о том, что она раскрутит заученные строчки в духе супругов Парк, казалась невозможной. Ну как запихнуть жизнь матери в одну фразу или подытожить загадку ее смерти в одно предложение, в абзац, в один-единственный разговор?

– Мой черед принести извинения, – сказала Сабина. – Наверное, тебе от этого тошно – когда люди приносят извинения?

– Если честно, таких было мало. – Блю не к кому было обратиться. Она разбиралась со смертью матери в одиночку, как и с теми ужасами, которые обнаружила после того, как мать умерла.

– Отец твой жив? – спросила Сабина.

– Нет. – Блю захотелось расспросить ее о детстве, о работе, о погибшем зяте – обсудить что угодно, но только не ее мать.

Однако именно ради этого она приехала в «Болото надежды».

– Должно быть, тебе пришлось нелегко одной, – сочувственно произнесла Сабина. – Я понимаю, почему тебе потребовалось приехать в такое место, как это. Это очень храбрый поступок.

– Ну, то же самое можно сказать и про тебя, – заметила Блю.

– Вовсе нет; мне эту поездку забронировали, как тебе известно.

– Значит, я была права?

– Да, ты была права. У меня не было ни малейшего желания ехать сюда, однако родители рассудили, что нужно что-то делать, и…

И тут Блю почувствовала это – вспышку, но слишком слабую, чтобы за нее ухватиться. В центре была скорбь, окруженная чувством вины.

– Почему нужно было что-то делать? – спросила Блю, желая узнать ответ и одновременно боясь его узнать. – Что произошло после…

– А ты разве не знаешь? Я полагала, это твоя коронная штучка.

– Нет, я знаю не все, далеко не все.

А что будет, если она, Блю, узнает? Что это докажет? То, что погибла племянница Сабины, а нее ее зять? Или то, что она снова потеряла контакт с реальностью?

Что хуже – думать, будто та фигура ей померещилась, или принять вероятность того, что это было что-то другое, что-то гораздо более ужасное?

И кем в таком случае это сделает Сабину?

От тринадцати до четырнадцати лет

Летом набережная Блэкпула превращалась в оживленный улей. Девлин арендовал место в рабочем клубе недалеко от причала и объявлял о публичных демонстрациях. Когда Блю стали считать достаточно взрослой, она также стала сидеть на сцене. Родители ссылались на то, что это позволит ей набраться опыта, что это принесет больше денег, что ее имя станет известным и она сможет сама начать раскладывать Таро, когда ей исполнится шестнадцать.

Не было и речи о том, что Блю займется чем-либо другим.

Девлин говорил, что одних карт будет достаточно, однако после того как Блю увидела мертвого старика – с тех пор прошло уже несколько лет – Бриджет надеялась (а сама Блю боялась), что это станет нормой, что вскоре она начнет видеть призраков повсюду и сможет брать плату за толкование слов мертвых.

Однако этого не случилось. Похоже, по просторам Ланкашира разгуливало совсем небольшое число призраков. Единственным другим, которого увидела Блю, когда ей было тринадцать лет, оказался призрак сморщенной женщины с грустным взором, который тенью следовал за бородатым мужчиной по проходам крытого рынка. Блю тогда спросила у матери, почему эта женщина ходит по рынку в рваной мини-юбке, в чулках в крупную сетку и в одном блестящем белом сапоге на каблуке-шпильке.

Она указала на женщину.

– Где, Блю? – спросила Бриджет Форд. – Я вижу только бородатого мужчину в картузе. – И тут она застыла как вкопанная, и глаза у нее лихорадочно вспыхнули. – О господи, еще один? Ты полагаешь, что наконец увидела еще одного призрака? Где они? Куда подевался тот мужчина? Мы должны их найти!

Они их не нашли. Многолюдный рынок быстро скрыл бородатого мужчину и женщину в рваной юбке, и Блю их больше никогда не видела, ни мужчину, ни женщину, которая шла за ним так близко, что, если бы она была жива, он ощущал бы затылком ее дыхание.

Ночью, после того как мать уложила Блю спать и в доме наступила тишина, Боди вынырнул из тени и подошел к сестре. Блю лежала в постели, положив голову на подушку, и ее глаза находились практически на одном уровне с глазами брата.

– Еще один, – прошептал Боди, и эти слова он произнес сам, они не просочились Блю в сознание и не облепили ей язык. Они ударили ей в ухо, холодные и отчетливые, словно прозвучали в реальности. И Блю не стала спрашивать у Боди, почему он говорит с ней сейчас и почему голос его звучит так отчетливо. Вместо этого ей захотелось узнать, сможет ли он ответить на вопросы, на которые не смогла ответить мать.

– Как так получается, что я вижу призраков, а больше их никто не видит?

– Ты видишь не призраков, – сказал Боди, и на какое-то мгновение он стал для Блю светом, радостью, стал всем тем, кем должна была бы быть для нее мать. Однако его губы не улыбались. – Ты видишь жертв.

И теперь в этом ребенке не было ни радости, ни света.

– Почему она неотступно следует за тем мужчиной? – недоуменно спросила Блю.

– Их неразрывно связала отнятая жизнь.

– Почему я вижу их редко? – Блю неоднократно слышала, как этот самый вопрос мать задает Девлину, у которого не было ответа.

– Ты видишь то, что есть.

– Что это означает?

– Ты не можешь видеть то, чего нет.

– Ты хочешь сказать, что таких людей мало?

Но Боди больше ничего не говорил, а когда Блю сказала, что ничего страшного, раз таких людей мало, наверное, стабильной работы в этом нет, пожалуй, нужно будет заняться чем-нибудь еще, Боди рассмеялся, и Блю пришлось закрыть глаза.

Призраки встречались редко, и рассчитывать на них было нельзя, поэтому было решено, что Блю сосредоточится только на картах Таро. В четырнадцать лет Блю уже собрала в клубах народ, за пару часов до того, как на сцену должен был выйти Чудодейственный Девлин. Столы застелили дешевым красным атласом, стена позади Блю была завешана марлей, усыпанной блестящими звездами. Бар работал, хотя представление Блю начиналось в половине четвертого, и посетители покупали пиво и вазочки с орешками.

Зал освещался тусклыми лампами на стенах, и Блю пришлось попросить мать, чтобы та приносила лампу на сцену, иначе ей не были видны карты. Она сидела на сцене, положив на столик перед собой две колоды карт. Во рту у нее пересохло. В тишине пустого зала Блю слышала тяжелые удары своего сердца.

В тот первый день пришли шесть человек. Блю по очереди гадала им, от робости боясь взглянуть на зрителей, слишком остро чувствуя пустые столы и стулья, тревожась о том, что родители будут расстроены. Девлин сказал, что для того, чтобы создать репутацию, требуется время.

Второе выступление оказалось проще, третье – еще проще, а к четвертому Блю уже гордо держала голову и не запиналась, хотя ей еще приходилось делать над собой усилие, чтобы смотреть людям в глаза.

За столиком в среднем ряду сидели женщина средних лет и пара, как предположила Блю, муж и жена. Их стулья были покрыты слизью страха, зловонного, словно рыбьи внутренности, и такого сильного, что Блю ощущала его вкус. Она пригласила их приблизиться, и первым встал мужчина; под мышками у него росли сальные темные волосы, его жидкая бороденка требовала ухода, у него были прищуренные глаза, покатые плечи и узкая грудь, как у голубя.

Молодая женщина последовала за ним, хилая, словно полуголодный воробей, ее волосы напоминали бурые перья.

Что-то было не так.

Блю огляделась по сторонам в поисках Девлина и матери, постаралась выразить лицом то, что ей не по себе, надеясь, что они остановят выступление, однако они просияли. Девлин кивнул, предлагая ей продолжать, Бриджет подняла вверх большие пальцы.

Молодая женщина остановилась за спиной у мужчины, так близко к нему, что его длинные сальные волосы прикоснулись к ее щеке. Плечи у нее были опущены, она старательно не смотрела Блю в глаза. Женщина привыкла к тому, что ее не замечают.

Однако именно она, а не мужчина, села за стол и заговорила.

– Это подарок на день рождения, от моей мамы, – начала она. – Блю оглянулась на женщину со щеками цвета коньяка, чьи волосы преждевременно поседели. – Раньше никогда этого не делала. Если честно, даже не знаю, что делать. Вообще-то я не… – Вздохнув, она вяло взяла у Блю колоду, когда та ее попросила, и один раз перетасовала ее, практически не изменив порядок карт. Сняв колоду, женщина пододвинула ее обратно, и Блю прикоснулась ей к руке.

Задержала ее руку в своей.

Она увидела то, что не должен видеть ни один четырнадцатилетний ребенок: синяки на руках, груди и спине, телефон сломан, ребра сломаны, дух сломлен, фотографии сожжены, кожа сожжена, клочья выдранных волос, кровоточащие ссадины, младенец, умерший в чреве, запавшие глаза, распухшие щеки, второй младенец в чреве и удары ногой, убившие его. Блю увидела, как женщину волокут вверх по лестнице, схватив за лодыжку, как лодыжка ломается, увидела, как женщину держат запертой в комнате, пока сломанная нога срастается со смещением.

Блю увидела, как женщина снова идет, заходит на кухню, выдвигает ящик и достает нож, увидела, как она вонзает нож в холодное сердце мужчины.

Затем полицейский участок, тюремная камера, зал суда, в освобождении под залог отказано. Родственники убитого мужчины обзывают женщину последними словами и плюются в нее. Блю увидела, что все это произошло несколько лет назад, но свежо в памяти женщины словно теплый хлеб.

Блю не стала смотреть на призрак мужчины, который ругался, смеялся и скалил свои щербатые передние зубы. Вместо этого, не выпуская руку женщины, она стала читать по картам.

– Восьмерка Пентаклей^[38]: на протяжении нескольких месяцев жизнь будет суровым испытанием, но затем станет лучше – это мне говорит Фортуна. Карта перевернута вверх ногами, поэтому она говорит, что ваша жизнь скоро развернется в противоположную сторону, и все невзгоды, пережитые вами за последние годы, останутся позади.

– Фортуна означает не это. – Сидящая в первом ряду женщина в розовой бархатной блузке покачала головой. – Она означает…

– Она означает именно это, если выпадает после Восьмерки Пентаклей, но перед Королем Жезлов^[39]. – Собравшись с духом, Блю посмотрела говорящей в глаза, призывая все старые трюки Девлина. Ей еще никогда не приходилось спорить с взрослым, но также ей еще не приходилось держать в своих руках чью-то беззащитную судьбу.

– Вы обретете счастье – непременно. Просто вам нужно потерпеть еще немного.

Это была первая ложь, сказанная Блю на сеансах. Карты показывали ей комнату, которую женщина покидала с огромным трудом, еду, которую она с огромным трудом запихивала в себя, телефон, который никогда не звонил, душ, которым никогда не пользовались, друзей, бросивших женщину, водку, бритву и таблетки, и тот покой, который они обещали. Блю видела похороны женщины, слышала рыдания ее безутешной матери, гулким эхом разносящиеся в пустой церкви. Блю прекрасно понимала, что предсказывают карты, и единственный способ изменить это, помочь женщине заключался в том, чтобы сказать неправду. Если Блю скажет правду, женщина сломается. И мертвец у нее за спиной одержит победу.

Стоящая сбоку сцены Бриджет всплеснула руками, округлив рот в идеальную букву «о». Добродушное круглое лицо Девлина озабоченно сморщилось, он перенес вес своего тела на цыпочки, словно собираясь выскочить на сцену и утащить оттуда Блю.

– Счастье? – неуверенно повторила молодая женщина, однако плечи ее слегка распрямились.

Блю открыла две следующих карты, поняла, что они означают, поняла, что ей следует не обращать на них внимания и сказать женщине то, что та должна услышать. Пристальные взгляды толпы ее уже почти не беспокоили; настоятельная потребность спасти эту женщину притупила ее обыкновенно острую чувствительность. Склонившись к столу, Блю прикоснулась к Рыцарю Мечей^[40].

– Вам потребуется вся ваша сила воли, чтобы оставаться собранной, но если вы сможете смотреть вперед вместо того, чтобы оглядываться назад, устремите свой взор в будущее, тогда вы сможете преодолеть этот период смятенья…

Рука мертвеца легла на стол.

Блю поняла, что если поднимет взгляд, то увидит прямо перед собой его лицо. Серный смрад обжег ей глаза и ноздри, и это был не запах мертвого тела. Это зловоние источала мертвая душа.

– Да? И что тогда? – спросила из зала мать женщины.

– Как ты? – шепотом спросил стоящий сбоку сцены Девлин.

Даже храбрый Боди спрятался за юбками Бриджет.

Мертвец опустился на корточки. Его подбородок оказался на уровне стола, так, что Блю увидела мертвые глаза и оскал мертвого рта. Мертвец понял, что Блю его видит.

«Я буду ее ждать, – беззвучно прошептал он, и из его зияющей пасти вытекла струйка слюны. – Передай этой долбаной сучке, что я буду ее ждать. Когда она окажется у меня в руках…»

Вздрогнув, Блю зажмурилась; однако она по-прежнему видела мертвеца, чувствовала то, что от нее хотел, и все было ужасно, все было безнадежно. Тепло разлилось от промежности Блю по бедрам; трусики и брюки прилипли к телу. Однако она была настолько объята ужасом, что не испытала стыда.

– И что тогда? – повторила мать женщины, и Блю ощутила прикосновение к плечу, теплую, ласковую руку Девлина.

– Ей нужно немного времени, чтобы сосредоточиться, – послышался ответ Бриджет. – Сейчас все будет в порядке.

– Девочка, что с тобой? Быть может, лучше прекратить? – Голос отчима был тихим и мягким, и Блю крепко схватила его за руку, по-прежнему опасаясь открыть глаза. Ей нужно было продолжать.

– Вы не должны это делать. Вы не можете сдаться, – произнесла Блю так тихо, что больше никто это не услышал, радуясь тому, что Девлин здесь, закрывает ее от собравшихся. – Вам нужно жить дальше. Если вы сейчас признаете свое поражение, это будет означать, что он победил, вы меня понимаете?

– Да, – едва слышно промолвила женщина, и голос ее дрогнул. – Я все понимаю, но я больше не могу. Я просто… у меня ничего нет. Вообще ничего. Не осталось никаких…

– Вы должны держаться…

– …знаю, моя мама очень…

– Не из-за вашей матери, – сказала Блю. – Из-за него.

В зале послышался недовольный ропот. Мать женщины направилась было к сцене, однако Бриджет попросила ее вернуться на место, подождать немного, совсем чуть-чуть.

Багровая ненависть мертвеца испускала жар. Блю чувствовала его даже с закрытыми глазами.

– Он вас ждет. – Блю чуть приоткрыла глаза, достаточно, чтобы увидеть женщину, которая склонилась вперед, чтобы ее слушать, чтобы увидеть у себя за спиной мертвеца, прижавшегося губами к ее уху. Его язык метался взад и вперед, словно змеиное жало, взад и вперед, и он не отрывал взгляда от Блю.

– Если вы сейчас прекратите борьбу, он будет вас ждать. – Блю не знала, правда ли это; она понятия не имела о том, что происходит с человеком после смерти, не могла сказать, сможет ли мертвец причинить женщине зло, однако теперь она полностью завладела ее вниманием и не могла остановиться. – Вы должны продолжать жить, долгие-долгие годы, чтобы он не смог до вас добраться. Для вас единственный способ освободиться от него – это жить дальше.

Блю усилием воли заставила женщину поверить ей. Та кивнула, сказала, что попробует, обещала жить дальше, и Блю почувствовала облегчение, поднимающееся в ней обилием слез. Отвернувшись к Девлину, она уткнулась лицом в мягкое отцовское плечо. Он подарил ей тепло и ощущение безопасности, заверил ее в том, что женщина ее услышала, согласилась сделать так, как ей сказали, после чего увел Блю за сцену, где напоил сладким чаем, помогая преодолеть последствия шока, и помог переодеться в чистую, сухую одежду, пока Бриджет объясняла зрителям, что на сегодня выступление закончено. Она раздала рекламные листовки и предложила всем записаться на следующее выступление.

Все билеты были распроданы за неделю, пришлось назначать еще два выступления. Стремительно распространилась новость о странной девочке, которая что-то чувствует, действительно чувствует.

– В некоторых культурах тебя бы посчитали шаманом, – как-то вечером сказала дочери Бриджет, укладывая ее спать. Она по-прежнему укрывала Блю одеялом, по-прежнему целовала ее в лоб на сон грядущий, даже несмотря на то что Блю была уже подростком. Бриджет продолжала делать так до тех пор, пока могла вставать с кровати.

– Кто такой шаман? – спросила Блю. Шторы не были опущены, окна дома напротив озарялись мерцанием экранов телевизоров.

– Мудрец и целитель. Шамана уважают больше, чем охотников и ремесленников, больше, чем даже вождя. В некоторых местах их считают богами. – Бриджет поцеловала дочь, и Блю вдохнула запрелую влагу ее волос, исходящий от ее платья запах благовоний. – Ты маленькая богиня, девочка моя!

Способность общаться с душами убитых людей не казалась Блю чем-то божественным. В ту ночь в своей маленькой комнате, увешанной плакатами с картами Таро, купленными матерью, она совсем не чувствовала себя всезнающей; ей просто было очень страшно. А в повседневной жизни Блю чувствовала себя слабой и беззащитной.

Утром она попросила мать разъяснить, что та имела в виду. Бросив на Бриджет выразительный взгляд, Девлин постарался успокоить Блю, сказал, что мать все усложняет. Бриджет недовольно поморщилась.

– Это плохо сказывается на здоровье Блю, – сказал Девлин Бриджет, когда они остались одни. – Не нужно говорить такие вещи ребенку. – Бриджет расплакалась, Девлин извинился, а Блю услышала все это, стоя на лестнице.

Бриджет погрузилась в болото. Перестала разговаривать, есть, мыться. Арла сидела в комнате вместе с ней, колотила крохотными кулачками по стене или по полу, а Боди мрачно преследовал Блю повсюду, твердя, что это она во всем виновата.

Когда в конце недели на электронную почту пришло сообщение, Девлин зачитал его вслух, и эти слова воскресили Бриджет. Девлину пришлось сходить в библиотеку, чтобы проверить входящую корреспонденцию. Он заплатил библиотекарше десять пенсов, чтобы та распечатала письмо.

– Это от матери той женщины, которой ты гадала, понимаешь, о ком я говорю? Той, у которой…

– Да, я поняла. – Блю попятилась к двери, желая уйти до того, как Девлин ей скажет, что женщина отдалась водке, бритве и таблеткам, что ее слова оказались бесполезными. Она мысленно представила мертвеца у себя за спиной, вспомнила, что он обещал сделать с женщиной, после того как смерть снова объединит их.

– Она пишет, что ее дочь устроилась на работу. Впервые в жизни, продавщицей в магазин, торгующий велосипедами! – Сняв очки, Девлин вытер ставшие влажными глаза. – Разве это не прекрасно? Мать пишет, что это ты помогла ее дочери. С тех пор как ты погадала ей, она обрела смысл жизни, стала такой целеустремленной, какой мать ее не видела уже много лет. Это просто… это просто… – Девлин откинулся назад, не в силах закончить свою мысль. Он скрестил руки на своем солидном округлом брюшке. – Ты сделала доброе дело, девочка моя, ты должна гордиться этим. Ты помогла той женщине.

Из коридора донесся голос матери, сонный, словно она еще не до конца проснулась.

– Ты маленькая богиня!

Пятерка Кубков^[41]

– А вот и мы, – миссис Парк поставила поднос с кофе и маленькими миндальными пряниками на столик у лестницы. Момент был упущен.

– Чтобы не мешать собирать пазл, – объяснила она. – А где Милтон?

– Ушел к себе, – сказала Сабина. – Молли, у вас есть сахар?

Миссис Парк отправилась за сахарницей, а Сабина, достав из кармана фляжку, одарила Блю дьявольской усмешкой.

– Не желаешь кофе по-ирландски? – Она плеснула виски себе в чашку, затем в чашку Блю, прежде чем та успела сказать, что она не пьет и что у нее болит голова.

– Сегодня вечер субботы. – Сабина подмигнула и подавила улыбку, поскольку вернулась миссис Парк с сахарницей.

Блю захотелось не трогать разбавленный спиртным кофе и взять другую чашку, однако в этом случае виски досталось бы миссис Парк.

– Нерафинированный тростниковый, вы не против? – спросила Молли.

Блю напомнила себе, что все они взрослые люди. Наводнение положило конец пансионату; теперь не осталось никаких причин, почему Сабина не может насладиться алкоголем. Как и Блю, раз уж об этом зашла речь.

Кофе наполнил ее рот резким сладким теплом, горло обожгло алкоголем. Сабина наблюдала за ней, глядя поверх своей чашки. Затем все вернулись к пазлу, а когда миссис Парк, извинившись, отправилась помогать мужу с ужином, Сабина плеснула еще виски им в чашки.

Блю вызвалась добавить кучку Милтона к своей. Она по очереди потрогала каждую деталь, но ничего не почувствовала – лишь онемение, вызванное спиртным, и легкую тень отчаяния. Своего собственного или принадлежащего Милтону – она не смогла определить.

Головокружение усилилось, когда Джошуа Парк окликнул их, приглашая на кухню. Блю испытала облегчение от возможности наполнить желудок едой. Она забыла про странные видения, забыла про сломавшуюся машину, про открытые двери, разлившийся ручей, про страх никогда больше не вернуться к себе домой…

Вместо этого Блю видела изгибы тела Сабины под джемпером и джинсами. Видела материнскую доброту в глазах миссис Парк, слышала веселые нотки в баритоне мистера Парка, улавливала борьбу в каждом вдохе Милтона и испытывала к нему сочувствие. Захватив чашку с кофе на кухню, Блю допила остатки, когда все сели за стол. Ее больше не волновали правила – никакие правила.

На столе гордо стояла бутылка белого вина, и Джошуа Парк наполнил бокал жене.

– Ты можешь устроить себе вечер отдыха, – сказал он, после чего налил вина всем, и даже Милтон немного приободрился.

Виски и вино развязали Сабине язык. Она показала себя великолепной рассказчицей, смешила всех анекдотами, а когда все поели и миссис Парк поставила на стол блюдо с пудингом, мистер Парк, использовав кулак в качестве молотка, встал с места.

– Сегодня субботний вечер, нас затопило, работа пансионата приостановлена, – открыв дверь в кладовку рядом с сейфом, он указал на буфет в глубине, заставленный, помимо всего прочего, бутылками вина, – и к пудингу предлагается десертное вино!

– Оно же для особых случаев… – начала было миссис Парк.

– А это разве не особый случай?

– Это же для Пасхи…

– До Пасхи еще целый месяц; мы купим новую бутылку.

– Всего одну, и в маленькие бокалы…

– В огромные бокалы, – возразил мистер Парк, полностью разлив бутылку на пятерых.

Напряжение вытекало из тела Блю подобно древесному соку. Золотисто-янтарное вино оказалось сладким и божественно вкусным; оно растопило остатки ее беспокойства. Миссис Парк явно было не по себе, но даже она вынуждена была улыбнуться, когда Сабина предложила отправиться к камину слушать музыку, заявив, что Молли Парк, глава пансионата и потрясающая хозяйка, возьмет на себя роль маэстро.

Из буфета извлекли еще одну бутылку вина. Блю поразилась, как легко был отброшен запрет на спиртное.

Когда все устроились перед камином, мистер Парк рассказал о том, как работал в хлебопекарной мануфактуре, как пытался стать бизнесменом, а затем миссис Парк включила акустическую систему. Она выбрала мягкий, мелодичный джаз, музыку, так резко контрастирующую с рассказами мистера Парка о своих коллегах, которые по вечерам спускали все деньги в стриптиз-клубах Бирмингема, которые по четвергам напивались так, что утром на следующий день заявлялись на работу все еще пьяными.

– Мистер Парк, а вы тогда были ангелом? – подняв бровь, спросила Сабина.

– Подобный образ жизни меня не интересовал, – ответил мистер Парк. – У меня хватило ума понять, как вести эту игру и когда из нее выйти.

– Вы не присоединялись к своим коллегам? – продолжала Сабина.

– Я без сожаления провожал их копать себе преждевременную могилу. – Залпом осушив бокал, мистер Парк открутил пробку с новой бутылки. – Я усвоил, что не всегда разумно следовать за другими. Иногда лучше прокладывать свой собственный путь.

– Наверное, вы трудились очень усердно, – заметила Сабина.

– Я трудился усердно, чтобы добиться желаемого, – ответил мистер Парк, а его жена удивила всех, забрав у него бутылку и наполнив всем бокалы до краев.

В камин отправилось еще одно полено.

Снова была принесена банка с шоколадными конфетами.

Один только Милтон хранил молчание, уронив подбородок на грудь так, словно он заснул. Дважды Блю замечала, как он моргал и что-то бормотал себе под нос. Она поняла, что он внимательно все слушает.

Сабина расслабленно развалилась в кресле, бокал на высокой ножке у нее в руке смотрелся как естественное продолжение тела.

– Ты всегда жила в Блэкпуле? – Из-за своего акцента она растянула последнее слово, отчего оно прозвучало необычно.

Бокал вина был у Блю уже пятым. Она наслаждалась тем, что сидела в мягком кресле. Наслаждалась тем, что находилась рядом с этой женщиной, первым человеком за долгое время, с которым, как ей казалось, она могла подружиться.

– Я родилась в Престоне. А ты когда переехала в Лондон?

– Когда мне было уже за двадцать. Чем ты занималась до того, как устроилась в хоспис?

– Работала на складе. А ты где работала перед тем, как стала аналитиком?

– Я всегда была аналитиком. У меня диплом по вычислительной технике. А ты училась в университете?

– Нет. Ты где училась?

– В Мюнхене. А в какую школу ты ходила?

– Я не ходила в школу, – не задумываясь, ответила Блю и почувствовала, как у нее в желудке перевернулись вино, виски и ризотто. Ей захотелось отозвать ответ, однако Сабина уже вопросительно склонила голову набок.

– Ты обучалась на дому?

– Ага.

– Должно быть, мать занимала в твоей жизни большое место, – сказала Сабина, а Блю подумала, что вряд ли сможет описать, какое огромное место занимала в ее жизни Бриджет Форд. – У тебя есть братья и сестры?

– Я с ними больше не общаюсь, – покачала головой Блю.

– Значит, вы жили вдвоем с матерью?

– Да, после смерти отца. – И это действительно было так. Целых несколько лет после того, как Девлина сразил инфаркт. Они с матерью вдвоем, в том доме. Они вместе ездили на выступления, вместе селились в дешевых гостиницах, стояли на сцене, держась за руки… До того вечера, когда тот мужчина схватил Блю за горло.

– Расскажи мне про Германию. Ты по ней скучаешь? – И, положив щеку на подголовник, Блю стала слушать рассказ Сабины про то, как та росла, ссорилась со своими братьями и сестрами, убегала из дома и возвращалась назад, как поступила в университет и впервые в жизни заскучала по дому. Она чувствовала, какое для Сабины облегчение говорить о чем-то другом, не о своей утрате, видела, как расслабилось ее лицо, разгладились складки на лбу, а морщинки в уголках глаз становились глубже с каждой новой улыбкой. Когда Сабина рассказывала о семье, ее акцент усиливался; когда она заговаривала о работе, в ее голосе появлялись легкие гнусавые нотки Лондона.

Блю представила себе карты Сабины, как когда-то давно представляла себе карты соседских детей. Перетасовать колоду и протянуть ее ей, ощутить легкое прикосновение кончиков ее пальцев, почувствовать поток ее энергии. «Ты была бы Верховной жрицей, – подумала Блю. – Ты была бы Королевой Кубков».

С последней каплей вина опьянение сразило ее, и она откинулась на спинку кресла.

– Ты прекрасная слушательница, – сказала Сабина, зеркаля ее позу.

– Господи, – зевнул мистер Парк, – уже почти полночь!

– Кто-нибудь хочет какао? – слегка заплетаясь языком, спросила миссис Парк. Щеки у нее горели огнем, как и нос, волосы растрепались.

– Ох уж ты со своим какао! – Мистер Парк поцеловал жену в макушку, и Блю увидела это сквозь туман алкоголя, сквозь марево огня. На нее накатилась меланхолия при мысли о матери и о том, какое горе обрушилось на Бриджет, когда умер Девлин.

– Я бы не отказалась, – сказала Сабина, – как и Блю.

– Вот как? – рассмеялась Блю.

– Да, это полезно для души.

– Чудесно, просто чудесно! – воскликнула миссис Парк, радуясь возможности побаловать своих гостий. Ее муж собрал бокалы, отказавшись от помощи. Блю наблюдала, как он выскочил следом за своей женой, направившейся на кухню, услышала хихиканье миссис Парк.

– Они просто очаровательные. – Сабина проследила за ее взглядом.

Вскоре миссис Парк вернулась с какао, и Блю вспомнила чай с ромашкой, который давала ей на ночь Бриджет, и поцелуи, с которыми она укладывала ее спать.

Сладостная истома обвила женщин подобно кошачьему хвосту; они неспешно потягивали какао, перемежая глотки с зеванием. Наконец все пожелали друг другу спокойной ночи.

Блю приходилось прилагать все усилия, чтобы держаться на лестнице. На полпути она упала и больно ударилась голенью о ступеньку. Выругавшись вслух, она тем не менее обрадовалась боли. Это явилось оправданием для напряженности подбородка и жгучей рези в глазах.

Вино сделало ее сентиментальной. Она вдруг остро прочувствовала, как ей не хватает матери.

– Ты как? – Рука Сабины легла ей на плечо. Прикосновение получилось легким и неуверенным, словно Сабина боялась к ней притронуться, и Блю почувствовала, как ее стиснула смирительная рубашка собственной исключительности.

– Все в порядке, просто оступилась. – Язык заплетался; она услышала за спиной дыхание Сабины, уловила запах алкоголя.

По мансардному окну барабанил дождь, пытаясь привлечь внимание Блю: «Она рядом, позади тебя, совсем близко». На небе носились тучи, скрывая луну, звезды, склонившиеся деревья, разлившийся ручей.

Хлопнула дверь.

Женщины застыли на месте.

– Это внизу, – пробормотала Блю, но сама не поверила в это. – Дверь на кухню или в комнату хозяев.

– Это была дверь в мою комнату, – сказала Сабина, – это был мой проклятый призрак.

– Призраков не существует, – возразила Блю. Машинально.

– Тогда мой демон.

– И их тоже.

– Глупости! – покачала головой Сабина.

Коридор простирался в обе стороны. Перила отбрасывали тень, похожую на тюремную решетку.

– Как ты думаешь, завтра механик приедет? – спросила Сабина. – Починит машины, чтобы мы смогли уехать?

– Дождь еще больше усилился, – заметила Блю.

Они вместе прошли по короткому коридору. Хотя выпили они одинаково, с точностью до бокала, Сабина сохранила твердую поступь. Блю шатало, она то налетала на стену, то натыкалась на плечо Сабины, не в силах идти по прямой.

С ужасом думая о том, что обнаружит, когда заглянет в комнату Сабины.

Еще больше боясь, что комната окажется пустой.

– Перед сном выпей воды. – Порывшись в кармане, Сабина достала ключ от своей комнаты. – Иначе завтра тебе будет мерзко. У тебя есть что выпить?

– Все в порядке, честное слово. Я просто оступилась и потеряла равновесие, вино тут ни при чем. – Блю рассмеялась, однако смех получился невнятным, и оставалось надеяться только на то, что Сабина этого не услышала.

Тучи раздвинулись, и наружу проглянул голубой луч луны. Слабый ночной свет выхватил лицо Сабины.

– У тебя точно все хорошо? – спросила она и, подняв руку, смахнула у Блю с лица прядь черных волос, завела ее ей за ухо, а Блю сделала над собой усилие, чтобы не шарахнуться. Сказала себе, что этот жест выражает нежность и заботу.

Однако кожа ее загорелась огнем в том месте, где к ней прикоснулась Сабина.

Ноющее от боли сердце образовало в груди пустоту.

Тут что-то было, однако дар Блю рикошетом отскочил от скорлупы, которую возвела Сабина вокруг своего ядра-сердца.

Блю широко раскрыла глаза. Сабина бросила на нее взгляд, прочитать который она не смогла, и это еще сильнее потрясло ее, потому что, не имея возможности читать Сабину, она вынуждена была читать себя саму, а ей уже до смерти надоело собственное сердце.

– Тебе одиноко, – сказала Сабина, и только тут до Блю дошло, что ее взгляд выражал жалость. Чувство гордости наполнило ее ноги зудом, призывая бежать прочь, а страдания породили желание бессильно рухнуть на пол, чтобы ее утешила Сабина. Чтобы ее утешил кто угодно, все равно кто. Ей захотелось сказать: «Разве ты не видишь, как мне одиноко? Разве никто не видит, как мне одиноко?»

– Извини, – поспешно произнесла Сабина, – виски сделало меня сентиментальной. Не обращай внимания. – И прежде чем Блю смогла возразить, заверить ее, что все в порядке, что она может об этом говорить, что ей нужно об этом говорить, пожалуйста, дайте ей говорить об этом, Сабина отступила прочь и открыла дверь в свою комнату. – Не хочешь еще по последней на сон грядущий? Во фляжке больше ничего не осталось, но у меня в чемодане еще бутылка. – Она широко зевнула.

Блю пошатнулась.

Насыщенная спиртом кровь холодной волной отхлынула от головы.

Носовые пазухи обожгло зловоние гнилого мяса.

Во рту пересохло, горло сдавило.

В комнате Сабины стояла фигура, наполовину скрытая дверью. Блю разглядела щуплое плечо, длинные светлые волосы, крепко стиснутый кулак разозленного ребенка.

Горло стиснуло еще сильнее. Чья-то невидимая рука зажала ей рот и нос, и она не смогла сделать выдох, не смогла вобрать в легкие свежий воздух, и только стояла, чувствуя обжигающий образ в глазах, чувствуя раздражающий обоняние смрад.

– Ну? – спросила Сабина.

Видение было жутким, но еще хуже было сознание того, что оно так близко к Сабине.

Захлестнутая отвращением, Блю отшатнулась назад, зажмурилась, попыталась удержаться на ногах, однако дышать она все равно не могла.

Она не сможет войти в эту комнату. Не сможет подойти к Сабине, если именно Сабина причина… этого видения.

– Твоя племянница… – прохрипела Блю пересохшим, сдавленным горлом, – как ее звали?

Фигура сместилась. Сначала было видно только одно ухо, теперь появилась скула.

– А ты сама не можешь сказать? – спросила Сабина.

– Нет. Как ее звали? – Блю затаила дыхание, мысленно умоляя Сабину ничего не говорить, назвать другим именем девочку, которую она потеряла. «Только не Джессика Пайк! – подумала Блю. – Только не Элеонора! Только не…»

– Лорен, – сказала Сабина.

– Извини… – пробормотала Блю, и надежда вытекла, словно вода из ванны, в которой выдернули пробку. Позади Сабины она видела чьи-то светлые волосы, скулу и плечо. И прежде чем эти мертвые глаза смогли ее увидеть, Блю развернулась, бросилась к себе в комнату и захлопнула за собой дверь. Согнувшись пополам, она уперлась руками в колени, жадно вдыхая сладостный свежий воздух.

– Ну тогда спокойной ночи! – крикнула ей вслед Сабина, и Блю услышала, как она закрыла дверь, представила ее в той чистой белой комнате, не замечающую девочку, которая стоит у нее за спиной.

От шестнадцати лет до двадцати одного года

Выработался четкий порядок действий: Бриджет бронировала зал на целый месяц. Во второй половине дня отводилось окошко для Блю, поскольку та была еще ребенком, а вечер целиком отдавался Девлину, чтобы тот мог продемонстрировать свое чарующее обаяние, которого так жаждали некоторые зрители. После каждого представления раздавались листовки.

От желающих узнать свою судьбу по картам не было отбоя. В возрасте шестнадцати лет Блю давала три выступления в неделю, а в свободное время готовилась к экзаменам по пяти обязательным предметам, на чем настоял местный совет, несмотря на то что она обучалась на дому. Девлин выступал один раз в день. Он говорил, что, если будет выступать чаще, это его истощит. Бриджет занималась планированием, рекламой, деньгами, а после того как у Девлина случился первый сердечный приступ, взяла на себя роль медсестры. Она уверяла всех, что ключом к физическому здоровью является медитация, что никакие лекарства и диеты не сравнятся с силой рассудка.

В тот год Бриджет накупила множество магических кристаллов, отлила множество свечей, и это напомнило Блю их старую квартиру в Престоне, их прежнюю жизнь. Ее сны превратились в отрывистое стаккато давно погребенных воспоминаний: щека Бриджет на столешнице из меламина, запах старой оттоманки, очередь за субсидией, отсутствие того, кто говорит ей, что он ею «очень гордится», отсутствие теплой руки на затылке.

Денег по-прежнему постоянно не хватало. Блю смотрела из окна на то, как соседи выходили из дома, отправляясь в магазин или на работу, уходя очень рано и возвращаясь к ужину. Она видела, как они несут вещи в машину, собираясь отправиться в отпуск, видела в их окнах отсветы компьютерных мониторов, слышала мелодии их сотовых телефонов, видела купленные в магазине подарки, которые они дарили друг другу на Рождество. Бриджет уверяла, что все это пустяки по сравнению со свободой, которую давал им их образ жизни. Девлин извинялся за то, что у него уже не хватает сил работать больше.

Десяти часов работы в неделю и двух выступлений на сцене в месяц было недостаточно для содержания семьи, но только после второго инфаркта, случившегося у Девлина, Блю поняла, как же бедно они живут. Это произошло дома. Девлин упал – жирная морская звезда, распростертая на полу на кухне, и санитарам пришлось воспользоваться специальным устройством, чтобы поднять его и отвезти до кареты «скорой помощи».

Когда в больнице им сказали, что случилось, Бриджет выла так громко, так пронзительно, что Блю показалось, что она истощила все звуковые волны и воздух просто не справится еще с одним криком. Вцепившись дочери в руку, Бриджет умоляла семнадцатилетнюю девушку сказать ей, что это неправда, спрашивала, кто теперь будет о ней заботиться, кто будет ее любить. Блю сглотнула подступивший к горлу клубок.

– Я буду всегда о тебе заботиться, мама.

Сбережений у них не было. Пенсию мать не получала. Девлин оставил им свой дом, так что можно было не опасаться возвращения в тесную старую квартиру, однако неоплаченные счета накапливались. Когда Блю исполнилось восемнадцать, детские выплаты, на которые полагалась мать, закончились.

– Мне говорят, что я должна устроиться на работу, но моя работа – это ты, – сказала Бриджет.

После визита в пенсионный фонд она на целую неделю впала в ступор.

– У меня попросили бухгалтерские отчеты, чтобы доказать, что мы были самозанятыми. Если я смогу доказать, что работаю какое-то количество часов в неделю, может быть, мне будет положено что-то.

И тогда Блю обнаружила, что мама не сохранила ни одной записи о своих гонорарах, арендной плате, расходах. Если платили наличными, деньги тратились на всякую всячину. Если платили чеком, деньги шли на то, чтобы заплатить по счетам. Нельзя было даже точно определить, сколько денег выручалось за одно выступление: Бриджет решала, сколько запросить, в зависимости от того, в какую сторону отклонялось пламя свечей.

Неизбежность неминуемой катастрофы потрясла Бриджет. Блю не могла допустить, чтобы это потрясло и ее тоже, иначе рассыпалось бы вообще все. Она отправилась в библиотеку. Результаты экзаменов оказались впечатляющими для ребенка, ни разу в жизни не ступавшего в школу, – «удовлетворительно» по математике и английскому языку. Помогал библиотекарь: он подбирал книги по мелкому бизнесу, учил Блю регистрироваться в качестве индивидуального предпринимателя, не спрашивал, почему это интересует ее в таком юном возрасте, и почему теперь она, а не Девлин проверяет раз в неделю электронную почту, и почему Блю просто не остается дома и не дает выход своим слезам. Библиотекарь помогал ей и обо всем молчал.

Эта новая решимость придала жизни Бриджет и ее дочери законность и организованность. Она помогла Блю сосредоточиться на чем-то другом помимо дыры, оставшейся после смерти Девлина, о которой девочка старалась не думать. Если она провалится в эту дыру, если позволит себе посидеть какое-то время в комнате с бархатными шторами, вспоминая теплый юмор, терпение, если позволит себе затосковать по мягкому прикосновению к плечу, по руке, взъерошившей ей волосы, или по ободряющим словам, сказанным Девлином, она больше никогда не выкарабкается оттуда. Поэтому Блю не думала.

Она установила одинаковый гонорар за одни и те же услуги. Стала проводить таро-консультации дважды в день и два раза в месяц выступать с демонстрациями, но ограничилась только дневными часами, так как до кипучей энергии Девлина ей было очень далеко. Блю обнаружила, что ей положена кое-какая финансовая помощь, и оформила необходимые документы, заверив себя в том, что это временно, так как конечной ее целью будет добиться полной самодостаточности.

Девушка рассчитывала на то, что мать будет гордиться ею, но, похоже, Бриджет вообще ничего не заметила. Она по целым дням валялась на диване, накручивая на палец длинные пряди седых волос. Бриджет не снимала расшитый украшениями черный кафтан, который был на Девлине, когда тот умер, и ее ключицы торчали, словно шпангоуты.

Арла не отходила от матери. Сидела в своем грязном комбинезоне у нее в ногах, постоянно плача и теребя свои мокрые локоны. Боди маячил в дверях со своей кислой как лимон ухмылкой, как будто это Бриджет была виновата в смерти Девлина. Как будто, если бы она не привела его в их жизнь, сейчас всем им не было бы так больно. По крайней мере, именно это считывала Блю в ухмылке брата.

Блю перешагивала через Арлу, когда ей было нужно, обходила стороной Боди и не смотрела ни на брата, ни на сестру. Дел было слишком много. Ей приходилось выступать и заниматься бухгалтерией; а еще выяснилось: одежда не отстирывается сама собой, а дом не наводит в себе порядок сам. Мать понятия не имела, как пользоваться стиральной машиной, и не имела ни малейшего желания учиться. Упоминание о стиралке вызывало у нее воспоминания о Девлине, и ее охватывала хандра.

Сеансы раскладов на Таро, которые устраивала Блю, тоже стали другими – теперь на них лежала печать опыта, а от блаженной невинности не осталось и следа. Блю по-прежнему чувствовала людей, чувствовала их боль, стыд и радость, но она также не забывала о матери. Менее склонная к жестокой откровенности, теперь она настаивала на повторных сеансах, придерживая обрывки информации для «следующего раза». Клиенты уходили от нее, полные надежды; их радость вызывала у матери улыбку, и Блю казалось, что, может быть, это станет ключом к счастью. Она будет поддерживать все это – бизнес, дом, бухгалтерию, готовку, стирку, рекламу, хождение по магазинам, расклады, выступления, учебу, оплату счетов, – и все наладится. Надо только поддерживать все это.

…Выступление в рабочем клубе между Торнтоном и Флитвудом стало для Блю третьим за три недели, и, возможно, поэтому билеты были распроданы не все. Быть может, не следовало устраивать выступления каждую неделю: люди теряли чувство жажды, если оно удовлетворялось по первому требованию. Из десяти столиков заняты были только шесть. Блю не сразу обратила внимание на пару в глубине зала.

Этих людей не преследовали призраки, рядом с ними не маячили жертвы, – была одна только скорбь. Она угнетала, душила, непроницаемая и мутная, словно гороховый суп, и такая отчетливая, что Блю мгновенно поняла, в чем дело. Скорбь эта, безнадежная и горькая, приправленная ощущением несправедливости, свидетельствовала об утрате ребенка. Блю подумала обо всех тех, кого она утешала, начиная с той женщины и ее умершего отца. Ей вспомнилось, как радовалась ее мать, когда она им помогала. Насколько проще стала бы жизнь, если бы у Бриджет все было хорошо.

Держась в стороне, мать наблюдала за ней. Прикусив нижнюю губу, она нервно поглаживала себя по бокам. Боди стоял там, где должен был бы находиться Девлин; он помахал сестре, но не улыбнулся. Арла осталась дома в пустой ванне.

В качестве разогрева Блю занялась худым негром лет пятидесяти. Неприятности из-за старшей дочери, выбирающей себе плохих мужчин, гордость за сына, устроившегося на престижную работу, неопределенность в связи со своей собственной работой и опасения, что он слишком стар, чтобы начинать сначала, и за всем этим скрывался главный, глубокий страх: жена больше не питает к нему уважения. Ничего такого, что Блю уже не видела раньше. Она отпустила негра, посоветовав ему проявлять больше терпения к детям, держаться за свою нынешнюю работу и не искать новую (Блю увидела в картах, что произойдет в противном случае; избежать этой финансовой катастрофы было проще простого).

– Понимаю, я еще молода и не замужем, – напоследок добавила девушка, – но я вижу, что Тильда относится к вам так же, как и вы к ней. Она вас по-прежнему очень любит, однако с годами она во многих отношениях изменилась. Ее тревожит то, что вы потеряли интерес к ней; вас тревожит то, что она потеряла интерес к вам, – кто-то из вас должен первым сделать шаг навстречу, и все будет хорошо. Вам следует обязательно прийти еще раз и рассказать, как у вас дела.

– О, откуда вы узнали, как зовут мою жену? – изумился негр, а Блю, улыбнувшись, промолчала, с радостью отметив, как у матери зажглись глаза, когда в зале захлопали.

Затем она выбрала убитых горем родителей. В зале воцарилась тишина. Отец и мать поднялись на сцену и сели напротив Блю. Утрата прочертила глубокие следы у них на лицах: морщины на лбу, складки на шее, паутина мелких морщинок в уголках глаз.

– Мы здесь… – начала женщина, взяв мужа за руку.

– Я знаю, почему вы здесь. – Блю взяла женщину за другую руку. – Знаю. – Пододвинув колоду мужчине, она попросила его перетасовать карты, а сама добавила к благовониям веточку шалфея. Только для пущего эффекта; еще один прием Девлина.

Возвращение к жизни умершего ребенка выходило за рамки ее способностей, однако этого и не требовалось. Сраженные горем приходят, чтобы получить заверения в том, что их любимым хорошо, что они в лучшем мире, и Блю, прикоснувшись к рукам отца, поняла, что этим людям сейчас больше всего хочется оставить все в прошлом.

Все это открылось ей молниеносной вспышкой, мелькнувшей стремительно, словно воспоминание.

– Вы пришли из-за вашего сына Джона. Нет, извините, не Джона – Жана. – От этой маленькой поправки мать широко раскрыла глаза, а отец часто заморгал, прогоняя слезы.

– Точно, Жан-Поль, – подтвердила мать, – но мы звали его просто Жаном.

Стоящая с краю сцены Бриджет сложила ладони и поднесла их к губам в немой молитве.

– Прежде чем сын покинул вас, были ссоры. Вы спорили о деньгах, о той роли в домашнем хозяйстве, которую он должен был занять теперь, став взрослым.

– Совершенно верно, Майк хотел, чтобы Жан сам платил за себя. – Женщина слегка отвернулась от мужа, а тот поморщился при упоминании денег.

– Он бросил школу. – Мужчина подался к Блю. – Он уже был взрослый и мог устроиться на работу…

Блю подняла руку, призывая к молчанию, и перевернула следующую карту.

– Семерка Мечей^[42]. Вы перестали доверять сыну, после того как он… Он у вас что-то взял, да? Вы разозлились на него…

– Он украл деньги. Забрал их прямо из…

– И уладить это не получилось. – Рука Блю зависла над третьей картой – Луной^[43]. – Вас беспокоит то, что вопрос остался неразрешенным. Жан оставил после себя туман, который уже нельзя рассеять после его смерти, и теперь вы сами оказались в этом тумане. Но вот свет – луна освещается солнцем… – Блю потянулась к матери, но та, побледнев, отдернула руку.

– Наш сын умер? – спросил мужчина.

– Вы этого не знали? – Блю снова взглянула на карты, убеждаясь в том, что прочитала их правильно. Она знала, что пришлось испытать родителям – скорбь, горечь утраты, отчаяние. – Однако теперь ваш сын обрел покой. Он упокоился с миром, его душа полна прощения и…

– Я это знала. – Лицо женщины стало пепельно-серым. – Я знала, что его больше нет, я чувствовала. Мы не видели его уже почти два года – полиция прекратила поиски. Мы обыскали все уголки и переулки всех городов на Северо-Западе. Я знала, что его нет в живых.

Муж обнял ее за плечо, а Блю накрыла ладонью его вторую руку, стараясь уловить что-нибудь, все равно что, что она могла пропустить, но почувствовала только ту же самую злость, пустившую глубокие корни ярость, направленную на самого себя за тот спор с сыном из-за денег.

Парень скрылся так далеко, что Блю не могла различить, что с ним произошло, где и почему.

– Откуда вам известно, что он обрел покой? Он страдал? Он… он вспоминал… – Женщина не смогла договорить. Красная скатерть скомкалась у нее в руке.

– Ваш сын вспоминал вас, он вас любил и непременно вернулся бы домой, если бы смог. – Блю очень хотелось надеяться, что это правда.

– Его в конце концов доконали наркотики, правда? – спросил мужчина, но Блю не смогла ему ответить. Она этого не знала, и поэтому чувствовала разливающийся по затылку жар стыда. Она не знала. Раньше такого еще не случалось. Блю не могла пойти на попятную, не могла рисковать своей репутацией, даже несмотря на то что зрителей было немного: муниципальный налог пришел с запозданием, на следующей неделе нужно было оплатить счет за воду, а мать купила новый набор гадальных свечей, обошедшихся почти в сорок фунтов.

– Луна получает свет от солнца, – Блю прикоснулась к последней карте, полная решимости не дрогнуть, – однако она никогда не видит солнце прямо перед собой. Вы не можете видеть своего сына, не можете к нему прикоснуться, однако он издалека посылает вам свой свет. И свое прощение. – Она стиснула мужчине руку, надеясь его утешить.

Стоящая за сценой Бриджет вытирала слезы. Боди презрительно ухмылялся. Женщина в зале сдавленно всхлипнула. Блю остро прочувствовала то, что ей на плечо не легла подбадривающая рука. «Все в порядке, девочка?»

Вырвав эту мысль из своего рассудка, Блю извинилась перед супружеской парой за свою резкую прямоту. Мужчина и женщина немного успокоились, смирившись с тем, чего они уже так давно опасались. Их сына нет в живых.

Насколько могла вспомнить Блю, впервые карты не раскрыли ей всю правду. Не помогла и интуиция. Эта мысль комком засела у нее в груди, заставляя усомниться в своих способностях, в своем провидении, в умении читать по картам. Не стала ли она жертвой самоуверенности?

– Ты была просто восхитительна! – сказала ей в гримерке после выступления Бриджет. – Моя маленькая богиня!

– Играть в бога – это не то же самое, что быть богом, – заметила Блю своему отражению в заляпанном зеркале.

– Я переговорила с хозяином, мы вернемся через две недели. Выступления будут продолжаться. – Бриджет хрипло рассмеялась – этот звук оказался непривычным для ее горла.

Блю увидела в зеркале отражение улыбнувшейся матери. И постаралась убедить себя в том, что дальше будет лучше.

Справедливость^[44]

Джошуа крепко спит. Но Молли не может заснуть. Когда в пансионате гости, она почти не отдыхает.

У супругов нет тайн друг от друга. Они прожили вместе целую вечность, и теперь в этом нет необходимости. И все же про бессонницу Молли не рассказывает. Как и про таблетки снотворного, которые принимает по четвергам, когда гости уезжают и мысль о долгой бессонной ночи в пустом доме становится невыносимой.

Проблема бессонницы стоит не так остро, когда есть чем заняться, в достаточной степени истощить силы, чтобы возникла необходимость отдохнуть. Поэтому Молли выбирается из-под одеяла, не боясь разбудить своего мужа, который спит как убитый. Она натягивает чулки, накидывает на плечи ворсистый халат. Молли слышит шум дождя и понимает, что в доме будет холодно.

Старые дома жаждут холода. В них царят сквозняки. Старые здания скрипят, стонут, двери в них открываются сами собой. Во всех закутках куча грязи и высохших насекомых. Они порождают запахи, которые застают Молли врасплох, накатываясь совершенно неожиданно, без видимой причины; они обжигают нос, а затем исчезают так же внезапно, как и появились. Джошуа потратил много часов, обыскивая чердак в поисках дохлых мышей, проверяя печную трубу на наличие сгнивших птичьих гнезд, ища в шкафах и буфетах протухшие и заплесневелые продукты. Он так ничего и не нашел.

Сейчас Молли волнует только холод. Поэтому она начнет со второго этажа. С места, где, как показалось Блю, она что-то видела. Где дверь открывается сама собой. Где две бедные девочки спят одни, где пустуют комнаты, которые должны были быть заняты, где никто за ними не присмотрит. Если бы Джего все не испортил, Молли было бы лучше. Если бы она смогла выбросить из головы образ своего мужа с обмякшим телом парня в руках, ей стало бы лучше. Им несказанно повезло: случись это чуть раньше, их могли бы увидеть другие гости. Чуть позже – и непогода не позволила бы вывезти Джего отсюда.

Ее ступни мерзнут на ледяном полу кухни. Осколки сметены. Можно не беспокоиться о том, что ее услышат: в одних носках Молли ступает бесшумно, все дверные петли смазаны, ее дыхание легкое и ровное. Собак, которые могли бы залаять, начать ее обнюхивать, царапать когтями по каменным плитам пола и тем самым ее выдать, больше нет. Бедный Юпитер, бедная Мило. Джошуа ужасно переживал, когда они околели.

Дом вокруг дышит. Молли ощущает каждый его проклятый кирпич; каждое окно имеет глаза, каждая дверь – рот, каждая комната напоминает о былых надеждах. Одни из них сбылись, другие – нет.

Вот кабинет психотерапии, где воплотились мечты Молли стать целителем душ, где она утешала Адриана Бакли, и ее советы придали ему сил. Вот кабинет искусств, где она учила Элеонору рисовать, стараясь через искусство научить ее любви.

Молли поднимается наверх, путь тускло освещен пробивающимся сквозь тучи лунным светом.

Однако на то, чтобы научить человека любить, требуется больше времени, чем неделя. Гораздо больше. Кого-то научить этому так и не удавалось, сколько бы времени, терпения, ухода и материнской заботы она в них ни вливала. Молли подозревает, что эта немка окажется как раз такой.

Она заходит к ней в комнату и смотрит на нее. Сабина спит. Молли жалеет о том, что разрешила за ужином вино, ведь правила насчет спиртного появились неслучайно. Покажите человека, способного пить умеренно, ограничиться одним бокалом, когда на столе стоят пять соблазнительных бутылок, и Молли провозгласит его редчайшим исключением. У нее у самой вызванный алкоголем туман рассеялся несколько часов назад; и это определенно не помогло ей заснуть. Но, с другой стороны, она не пила какао.

Алкоголь усиливает действие снотворного.

Молли сомневается в том, что Сабина проснется раньше десяти утра. У нее сейчас такой умиротворенный вид – она лежит на спине, в кремовой атласной пижаме, подложив одну руку под голову, а другую на живот. Точно так же она спала предыдущей ночью. Скомканное одеяло сползло на пол, и Молли поднимает его, укрывает им Сабину. Она замечает на ночном столике кое-что. Этот предмет будет отвлекать Сабину, поэтому Молли убирает его в карман своего халата. Убедившись в том, что в остальном в комнате полный порядок, Молли достает телефон и фотографирует крупным планом лицо спящей Сабины.

Изображение сохраняется на карте памяти – ни в коем случае не в «облаке». Оно добавляется к сотням других фотографий, которые Молли разглядывает, думая: «Вот те, о ком я заботилась, кому помогла, те, кто будет меня помнить, почитать своей утешительницей, наперсницей и спасительницей. Эти люди никогда меня не забудут». Эти фотографии и мысли утешат ее в четверг вечером, когда в доме станет тихо, и ей нужно будет сосредоточиться на чем-то позитивном, прежде чем подействует снотворное.

Снимки Джего Молли уже удалила.

Ключ бесшумно поворачивается в двери комнаты Сабины, затем снова бесшумно поворачивается в двери комнаты Блю, и Молли выполняет ту же самую рутину – поправляет одеяло, убирает то, что будет отвлекать внимание, – однако фотографий не делает. Лоб Блю покрыт бисеринками пота; его пересекают глубокие морщины, губы напряженно поджаты, глаза под закрытыми веками мечутся вправо и влево так часто, что Молли переживает. Должно быть, Блю снится кошмарный сон.

На полу лежат джинсы. Из кармана высовывается упаковка таблеток. Молли не понимает, как она могла пропустить это вчера, несмотря на свою дотошность. Но вот она: маленькая упаковка рецептурного успокоительного, о котором Блю умолчала, заполняя анкету. Молли прямо спрашивает у всех гостей: принимают ли те какие-либо лекарства, выписанные врачом или продающиеся свободно. Некоторые препараты могут взаимодействовать с теми смесями, которые готовит она. Тут нужно действовать очень осторожно – Молли отмеряет дозы, полагаясь на искренность своих гостей, и вот выясняется, что Блю не была с ней откровенна. Солгала ей.

Молли возвращает упаковку обратно в карман. Завтра она заберет препарат и аккуратно заменит все таблетки безобидным плацебо, как уже поступала с непослушными гостями. Она сделает небольшой надрез на белом пластике вокруг каждой таблетки, извлечет таблетку и заменит другой, после чего заклеит разрез. Алюминиевая фольга останется нетронутой. В противном случае возможны разные плохие вещи: головная боль, галлюцинации, частая смена настроений, сердцебиения, лихорадка, потеря ориентации, паранойя и все такое. Лекарства ни в коем случае нельзя смешивать вслепую. Их применение нужно строго контролировать. Неудивительно, что Блю снится кошмар.

Неожиданный звук заставляет Молли вздрогнуть. Звук едва уловимый, из глубин дома. Шаги, решает Молли, хотя все крепко спят. Холодный воздух проникает под халат, и ей больше не хочется быть частью этого дома. Она хочет оказаться в кровати вместе со своим мужем, в новой пристройке, в которой, кроме них, не спал больше никто – ни гости, ни предыдущие владельцы, ни давно умершие люди из минувших времен. Ни Элеонора.

Молли запирает дверь в комнату Блю, поспешно спускается вниз и направляется на кухню.

Внезапно она замирает на месте, услышав размеренный скрип осторожно выдвигаемого ящика.

В коридоре холодно, темно. Мышцы и рассудок Молли помнят наизусть расстановку мебели, однако ей кажется, будто ее поглотил чуждый мир, будто, если она протянет руку влево, ее пальцы вместо стены, которая должна быть там, нащупают лишь пустоту. Звук повторяется снова.

В кабинете психотерапии кто-то есть.

Молли захлестывает ощущение того, будто она в открытом море. Она может подойти к кабинету, открыть дверь и разобраться с тем, что внутри, но понимает, что потеряет голову, если это сделает. Ей нужен муж. Потребность ощутить рядом с собой его грузное спящее тело острая как никогда.

«Там ничего нет, – убеждает себя Молли. – Там ничего нет».

Освоившись в темноте, она видит контур двери в кабинет. Словно откликаясь на ее взгляд, дверь смещается, движется, бесшумно открывается дюйм за дюймом так, что появляется щель, и Молли видит в полумраке силуэт, видит жуткое зрелище бледной человеческой фигуры, и из глубины ее души поднимается ужас. В голове мечутся кошмарные видения, подпитываясь страхами, иссушая надежду.

Тонкий голосок в подсознании Молли говорит ей войти в комнату, затопить ее светом, повысить голос, топнуть ногой, обругать и прогнать. Но она не может. Ей остается только снова и снова повторять эту мысль: «Там ничего нет, там ничего нет…»

Мурашки ползут от лодыжек до самого затылка. Молли вслепую нащупывает дверь на кухню и бежит из коридора. Прочь от звука выдвигаемого ящика и шелеста бумаг, прочь от вида этого кабинета, этой фигуры. Однако это чувство не покидает ее. Ужас поселился у нее в костях.

Шестидесятые годы

Отец Джеймса стоял в дверях их маленького кирпичного дома, приподнявшись на цыпочках, стараясь сохранить на лице равнодушное выражение. Напряжение застряло в линии его губ.

– Ну и? Ты понравился мистеру Хоупу, он… В общем, как все прошло?

– И тебе тоже привет, папа. Так, я больше часа трясся в автобусе, – сказал Джеймс. – Можно я сначала попью чаю перед допросом?

И, наверное, дело было в его улыбке, в расправленных плечах, в смехе, прозвучавшем между словами, но у отца округлились глаза, лицо побледнело как полотно, и он сказал:

– Тебя взяли? Тебя взяли, черт возьми?

Не дожидаясь ответа, отец спрыгнул с крыльца, окликая через плечо мать Джеймса.

– Мардж! Мардж, Джима взяли! Его взяли, черт побери! – И он издал торжествующий вопль, никого не стесняясь, и воскликнул: – Тебя взяли! Мальчик мой, мальчик мой, тебя взяли, черт побери!

Джеймсу пришлось сделать шаг назад, иначе он не устоял бы на ногах. Взъерошив ему волосы, отец рассмеялся, рассмеялся по-настоящему, и когда Джеймс посмотрел ему в лицо, он увидел, что у него навернулись слезы гордости – у его отца, который, сколько помнил Джеймс, плакал только от страха и горя.

В дверях показалась мать.

– А я уже начинала волноваться. Я думала, что ты должен был вернуться еще несколько часов назад. – Глядя на стоящих на улице мужа и сына, она улыбнулась, заламывая руки. – Значит, это правда? Тебя взяли?

– Да, мама, – подтвердил Джеймс. – Трехнедельный испытательный срок, и если я справлюсь, мистер Хоуп меня возьмет. На постоянную работу, мама.

– И ты полагаешь, что справишься? Нагрузка будет не слишком большой? Дорога до работы не слишком долгая? Ты точно справишься? – Она продолжала заламывать руки, лицо у нее оставалось в напряжении, и Джеймс понял, что ей хочется стряхнуть все с плеч, выбежать на улицу к своему мужу и порадоваться за сына, смеясь и танцуя, но она не могла.

– Все будет хорошо, обещаю, – сказал Джеймс.

– И тебе она нравится, эта работа? – спросила мать.

Джеймс молча кивнул.

Отец, рассмеявшись, выбежал на середину дороги.

– Он просто сходил, и его взяли, черт возьми!

* * *

Мать сбегала в магазин и купила ромштекс, чтобы отпраздновать такое событие. Они съели ромштекс с картофельным пюре под сметанным соусом, и Джеймс рассказал про фабрику. Он заверил мать в том, что будет сидеть в конторе и не отправится на производство, где пыль может забить его больное левое легкое. Отец наметил ему дальнейшую карьеру, сказал, что через год-другой нужно уже будет думать о повышении, когда он покажет всем, какой он толковый.

– Может быть, ты познакомишься там с какой-нибудь девушкой, – сказала мать. – Знаешь, с хорошей.

– Ради бога, Мардж, не все сразу, – сказал отец, выразительно закатив глаза, и Джеймс рассмеялся, и его мать тоже рассмеялась.

– В наши дни это делается так, – сказала она. – Посмотри на своего брата, он познакомился с Флоренс на работе.

– В службе социального обеспечения все по-другому, там люди буквально живут на работе, – возразил отец.

– Все равно ты можешь познакомиться с хорошей девушкой. С секретаршей или еще с кем-нибудь. А напротив, кажется, больница, да? Ты можешь познакомиться с медсестрой. – Мать подцепила вилкой пюре, а Джеймс постарался спрятать улыбку. – Чтобы было кому ухаживать за тобой.

Она не добавила: «когда меня не станет»; эти слова Джеймс слышал от нее только тогда, когда ей казалось, что он где-то далеко и не сможет ее услышать. Обо всех тревогах матери, обо всех ее сожалениях Джеймс узнал, подслушивая.

«Это его доконало, это доконало моего бедного мальчика, это разбило все его надежды», – повторяла мать чаще всего. Другой ее фразой было: «Ну почему я не настояла на том, чтобы он сделал прививку?»

Джеймс знал свою мать практически так же хорошо, как она знала его. Она навещала его каждый день все те два года, пока его не было дома, совершая долгий путь на автобусе до санатория, где первые шесть месяцев ее даже не впускали к нему в палату, и они могли лишь смотреть друг на друга сквозь матовое стекло, вставленное в стену. Джеймс радовался тому, что ему было уже двадцать лет, что он не был ребенком, потому что ну как ребенок смог бы вынести такое?

И она находилась там, на протяжении восемнадцати месяцев, когда Джеймс не мог дойти до соседней комнаты без того, чтобы не начать задыхаться. Она учила его рисовать, играла с ним в карты, растирала ему спину, когда у него случались приступы кашля, передавала ему один носовой платок за другим, затем украдкой проверяя их на наличие крови. Она перестала спрашивать у врачей, когда Джеймсу станет лучше. Те говорили, что изредка попадаются люди, которые никогда не смогут выздороветь.

И она наблюдала за ним, пытливо, с опаской, записывая черепаший прогресс того, как Джеймс учился жить с одним здоровым легким и другим, от которого осталась лишь рубцовая ткань.

– Рано или поздно это его убьет, – как-то раз услышал он ее слова.

…После ужина отец ускользнул в пивную, чтобы купить бутылочку бренди, чтобы отметить такое событие.

Составив грязные тарелки в стопку, Джеймс захватил также столовые приборы и соусницу и отнес все на кухню. Мать наполнила раковину водой и натянула на руки желтые резиновые перчатки.

– Позвони брату и поделись с ним этой новостью, – сказала она.

– Позвоню, – сказал Джеймс, – но я хочу рассказать еще кое о чем…

– Он будет очень рад. И напиши бабушке. По телефону с ней лучше не разговаривать.

– Сегодня произошло кое-что еще, – сказал Джеймс, вспоминая тарелку с мясом, свет, отражающийся от меламиновой столешницы, улыбку Мари.

Погрузив грязную посуду в мыльную воду, мать вручила Джеймсу полотенце и сказала, чтобы он вытирал посуду сидя. Опустившись на стул, Джеймс почувствовал, как же он устал. Мышцы у него ныли, в горле першило от кашля и разговоров. Мать передала ему тарелку; он ее вытер и поставил на стол.

– Мам, я хочу рассказать еще кое о чем, – повторил Джеймс.

– О, да? – сказала мать, однако он понял, что она его не слушает, мысленно перебирая всех тех, с кем поделится радостной новостью.

Джеймс подумал про Мари. Которая прошлась с ним до автобусной остановки, а затем выпила с ним чай в маленьком кафе и сказала, что ждет новой встречи с ним, надеется, что будет через день видеть его на работе.

– Даже не о чем, – сказал Джеймс, – а о ком.

Вот теперь все внимание матери было приковано к нему.

– О ком? Да? – широко раскрыла глаза она. У нее побледнело лицо. С перчаток в раковину капала мыльная пена. – Ты хочешь сказать…

– О девушке, – сказал Джеймс. – Я познакомился с одной девушкой…

– Ты познакомился с девушкой? – переспросила мать. – С девушкой?

– Ее зовут Мари, – сказал Джеймс. – Она полька, работает поваром.

– Ее зовут Мари? – повторила мать, и в этот момент открылась дверь и вошел отец.

– Дональд! Дон! Джеймс познакомился с девушкой! – Бросившись к мужу, она испачкала ему грудь мыльной пеной. – Он познакомился с девушкой, которую зовут Мари!

– С девушкой? – сказал отец. – Черт побери, вот у тебя сегодня выдался денек!

– Она работает на той же фабрике, – продолжал Джеймс, и мать, рассмеявшись, прижала руки к груди и снова посмотрела на своего мужа.

– Дональд, ты это слышал? Ее зовут Мари и она работает на той же фабрике! В столовой, поваром, и она очаровательная!

– Ты ее еще не видела, – рассмеялся Джеймс, и отец тоже рассмеялся, и мать рассмеялась, по очереди обнимая их.

– Ее зовут Мари, – повторила мать, – и я не сомневаюсь, что она просто очаровательная!

Паж Жезлов (перевернутый)

Стерильный рассвет озарил верхушки деревьев. Белое постельное белье Блю слиплось от пота, ее волосы приклеились ко лбу, и проснулась она не от холода, света или шума дождя, а от стука собственного сердца в грудной клетке.

Этой ночью ей снился мертвец.

Прежде чем вернулось все остальное (события прошлого вечера, непогода, длинные светлые волосы), Блю вспомнила жестокий изгиб жестоких губ мертвеца, гнилой смрад его гнилой души и реакцию матери.

«Ты у меня маленькая богиня».

После того письма она не мешала матери тешить себя этой мыслью; даже Девлин тактично не обращал на это внимания. Хотя Блю так и не купилась на фантазии Бриджет, она считала, что, возможно, что-то хорошее в этом есть, что, возможно, ее необычные способности действительно помогают людям. Только этим ей и хотелось заниматься; только это делало ужас терпимым.

Нужно было оставить все в покое.

…Порыв ветра забарабанил в стекло каплями дождя. Блю смахнула с лица волосы и потерла виски, избавляясь от кошмарного сна. Тупой гул в голове напомнил ей о выпитом. Боль в спине напомнила о работе по расчистке ручья – о дохлом кролике, разлившейся воде, затопленных полях, машинах, отказывающихся заводиться, о лице в окне и том видении в комнате Сабины.

Чувство удушья.

Усевшись в кровати, Блю потянулась за телефоном, лежавшим на ночном столике, чтобы узнать время, проверить, есть ли сигнал сети, попробовать связаться с кем-нибудь, все равно с кем, кто сможет вытащить ее отсюда.

Ей нужно отсюда выбраться.

Телефона на месте не оказалось.

Не было его ни в кармане джинсов, ни в толстовке, ни в чемодане. Блю обыскала комнату, заглядывая во все ящики и под мебель. Мистер Парк вчера вернул телефоны – не увидев «палочек» сигнала сети, она расстроилась из-за того, что не сможет им воспользоваться, но в то же время испытала облегчение, поскольку никто так же не сможет найти ее в интернете, узнать, кто она такая и что сделала. Так где же телефон?

Спешка только усилила головную боль. Блю натянула на себя одежду, торопливо почистила зубы и, не потрудившись сполоснуть лицо, вышла из своей комнаты, чтобы продолжить поиски внизу.

Дверь в комнату Сабины была закрыта; изнутри не доносилось ни звука. Блю мысленно представила Сабину, спящую на белом постельном белье. Представила то лицо в углу.

Выйдя на лестницу, Блю остановилась, услышав голоса. Судя по всему, супруги Парк уже встали. Сколько же сейчас времени?

Они разговаривали у двери в коридор. Миссис Парк стояла лицом к Блю, однако не заметила ее. Руки у нее были сложены на груди, взгляд потуплен. Мистер Парк что-то шептал ей, возбужденно жестикулируя и указывая на дверь, затем на потолок, затем в сторону, а голова миссис Парк опускалась все ниже. Губы оставались напряженно поджатыми; сожаление и открытый вызов вытянули их в тонкую полоску.

– Ради бога, Молли! – произнес Джошуа, достаточно громко, чтобы Блю услышала.

Подняв взгляд, миссис Парк засекла Блю и, предупреждающе прикоснувшись к руке мужа, чересчур радостно улыбнулась гостье.

Вздохнув, мистер Парк покачал головой. Не в силах или не желая посмотреть Блю в глаза, он сказал, что ему нужно поставить чайник, и удалился на кухню.

– Вы встали раньше, чем я предполагала, – сказала миссис Парк. – Хорошо выспались?

– Да, все в порядке, но вина было многовато. – Блю попыталась смешком скрыть смущение, вызванное тем, что она появилась не вовремя. Однако в желудке бурлило так же сильно, как и в голове, и она вдруг поняла, насколько справедливо ее признание. – Я не могу найти свой…

– …вот почему я не рекомендую спиртное. Я так и знала, что Джошуа не следовало вчера откупоривать первую бутылку. Это приводит к одним только неприятностям. Сожалею, что так получилось. Но сегодня все будет по-другому; и вам будет спаться гораздо лучше. Это очень важно – хорошо отдохнуть ночью. Наши гости всегда говорят о том, как хорошо им здесь спится, как спокойно. Они очень благодарны за это.

– Вы не видели мой телефон? – снова попыталась Блю.

– Разве он не в сейфе? – Миссис Парк улыбнулась, отчего ее щеки стали похожи на очень спелые яблоки, и Блю захотелось узнать, о чем они спорили с мужем.

– Ваш муж отдал нам их вчера.

– Ах да, конечно, я совсем забыла, с этими винными парами. – Разгладив спереди платье, миссис Парк издала смешок. – Как глупо с моей стороны! Должно быть, они вчера вывалились у вас из карманов; я нашла их на креслах и убрала в надежное место.

– Но я проверила его перед тем как…

– Они только отвлекают внимание. Без всей этой электроники спать гораздо лучше.

Сверху послышался скрип и легкие шаги. По комнате прокатилась волна холодного воздуха.

– Можно мне его забрать… – начала было Блю, чувствуя, как по рукам, по затылку бегут мурашки.

– Нет смысла брать телефоны до тех пор, пока вы не будете готовы уезжать. Связи здесь все равно нет, а телефоны только отвлекают внимание, вы не согласны? – Миссис Парк разложила журналы, которые ее муж накануне убрал, после того как все согласились с тем, что запланированный отдых стал невозможным.

Точнее, с этим согласились мистер Парк, Милтон, Блю и Сабина.

– И все-таки мне бы хотелось получить телефон обратно.

– Давайте сначала позавтракаем. Я приготовила замечательный воскресный завтрак! – Снова одарив Блю той же самой неестественной улыбкой, женщина посмотрела на лестницу и добавила: – Похоже, сегодня вы обе встали рано!

Сабина спустилась вниз. Выглядела она веселее, отдохнувшей; похоже, на нее никак не воздействовало зловоние гнилого мяса, распространяющееся в воздухе подобно стае саранчи, и она не замечала бледную светловолосую фигуру с черными запавшими глазами у себя за спиной.

Блю поперхнулась. У нее едва не подогнулись колени. Она ухватилась за спинку ближайшего стула, смутно сознавая, что миссис Парк и Сабина бросились к ней. Почувствовав прикосновение чьей-то руки к спине, Блю на какое-то жуткое мгновение решила, что это то существо, что оно может к ней прикоснуться, и она его чувствует, но затем с облегчением поняла, что рука слишком большая, слишком теплая. Это была миссис Парк. Блю страстно хотелось, чтобы это был Девлин.

Она закрыла глаза. Она очень устала, перевозбудилась, слишком много выпила.

– Все в порядке, извините, все в порядке. – Сделав над собой усилие, Блю выпрямилась, открыла глаза. Сосредоточилась на том, что на самом деле ничего не было. Проекция чьего-то чужого страха или чувства вины не разрушит плоды трех лет напряженного труда.

Миссис Парк продолжала суетиться вокруг нее, и Блю постаралась ее успокоить, обвинила во всем свою разболевшуюся голову, сказала, что ей помогут кофе и обезболивающее.

– Я тоже не откажусь от кофе, – сказала Сабина, направляясь к креслам у камина. – Мне просто хочется проверить… кажется, вчера вечером я обронила свой телефон…

Блю шумно вдохнула, ее язык ощутил гнилостный привкус воздуха.

– Он в сейфе, целый и невредимый, – сказала миссис Парк. – Идемте на кухню; я приготовила самый настоящий английский завтрак: колбаса, бекон, яичница, грибы. Исключительно местного происхождения…

– Вы не могли бы достать мой телефон из сейфа? – сказала Сабина.

– Он вам не понадобится. Как вы предпочитаете есть яичницу? Я могу…

– Нет, я хотела бы получить его сейчас. Пожалуйста.

Открыв дверь в коридор, миссис Парк кивком пригласила гостий, и Блю потащилась следом, стараясь дышать неглубоко, уставившись себе под ноги, потрясенная тем, что никто не чувствует этот запах, что никто ничего не видит.

– Может быть, лучше после завтрака? – не сдавалась миссис Парк. – Вкусная еда придаст всем нам…

– Нет, не может быть. И не после завтрака. Миссис Парк, спасибо за то, что нашли мой телефон и сберегли его. Но сейчас я хочу получить его назад. – Застыв на месте, Сабина расправила плечи и заложила руки за спину.

Что такого сделала Сабина? Почему Блю никак не может принять то, что ее новая знакомая совершила преступление?

«Потому что на самом деле ничего этого нет. Все это не настоящее».

Эта мысль помогла. Смрад рассеялся, видение исчезло.

Завтрак был подан, кофе был налит в чашки, телефоны были неохотно возвращены. Связь по-прежнему отсутствовала. Блю решила попросить у мистера Парка пароль от интернета, но он до сих пор еще не присоединился к ним. Как и Милтон. Миссис Парк начала накрывать на стол, не дожидаясь мужчин.

Завтрак оказался сытным и вкусным; обилие соли помогло Блю справиться с головной болью, а таблетка парацетамола очистила ее остатки. Сабина попросила горчицу, но выяснилось, что горчицы не осталось, поэтому ей пришлось довольствоваться соусом. Голод оказался бездонным: Блю съела вдвое больше, чем Сабина. Миссис Парк, напротив, почти не прикоснулась к еде. Вид у нее был изнуренный.

– За столом сидит слон. – Сабина отодвинула пустую тарелку. – Как вы думаете, механик сможет сегодня добраться до нас? Конечно, я бы позвонила в сервис сама, но у моего телефона нет связи. – Она вежливо улыбнулась миссис Парк, не тая обиды по поводу телефонов. Судя по всему, как и Блю, Сабина понимала, что стремление хозяйки удержать их обусловлено не злым умыслом.

– Я сейчас позвоню, – обреченно улыбнувшись, сказала миссис Парк. – А если хотите, можете позвонить сами, телефон в коридоре.

Посмотрев на свою тарелку, вымазанную яичницей и бобами, Блю взяла еще один кусок белого хлеба и вытерла остатки.

«Все будет хорошо».

Желток оказался тухлым, хлеб – затхлым.

«Просто все уже успело остыть», – подумала Блю, вспоминая Боди: то, как молоко скисало, когда она его видела, как печенье рассыпалось, а сладости становились горькими.

От остатков бекона исходил неприятный запах; куски жира на срезе приобрели неприятный серовато-желтый цвет.

Просто плохое мясо, только и всего. Маленький кусочек плохого мяса.

– Позвоните лучше вы. Вы лучше знаете, какая здесь связь, – сказала Сабина, и миссис Парк, кивнув, смахнула с платья крошки и извинилась.

Блю снова взяла кусок хлеба. Он оказался теплым и мягким; желток был свежий.

«Почему это происходит сейчас? Почему по прошествии трех лет мой рассудок снова играет со мной в эти игры?»

И другой голос, спокойный и логичный, ответил на этот вопрос. Блю подумала о том, зачем она здесь, какие проблемы ей нужно обсудить.

– Завтра будет ровно три года, – сказала Блю, поражаясь собственной храбрости, – с тех пор как умерла мама.

Сабина ничего не сказала. Опустив подбородок, она сжимала в руках пустую кружку.

– Извини, – продолжала Блю. – Я не хотела тебя смущать. Не знаю, зачем я это сказала, я просто… – Ее голос дрогнул.

– Нет-нет, пожалуйста. Просто я никогда не знаю, что говорить в таких случаях. Я не сильна во всем… во всем этом. – Сабина повела рукой, словно боролась с проблемами, которые создала не Блю, а сама жизнь. – Я никогда во все это не верила – в разговоры, в исцеление посредством танцев, йоги и рисования. Я бы предпочла отправиться в спа-салон и хорошенько напиться в одиночку. – Понизив голос, она подалась к Блю. Та ощутила перегар вчерашнего виски. – Я рада, что из-за дерьмовой погоды лечение пришлось отменить. Мне только хотелось бы вернуться домой. Если честно, я лучше займусь работой. Это само по себе психотерапия: когда я сижу перед компьютером, я не думаю ни о чем, кроме текущей задачи.

Блю мысленно представила себе высокую женщину с широким лбом и орлиным носом, чьи светло-русые волосы забраны в хвостик, ниспадающий до лопаток. Растрескавшиеся губы растянуты в крике. Согнувшись пополам, женщина схватилась за живот, а Сабина, протянув руку, прикоснулась ей к плечу. Видение растаяло.

– Когда ты работаешь, ты забываешь о своей сестре.

– Прекрати, прекрати… это! – Отодвинув стул от стола, Сабина скрестила руки, точно так же как ее сестра в том видении, которое явилось Блю. – Ты ничего в этом не смыслишь!

– Нужно еще подождать, они должны убедиться… Что с вами? – Вернувшаяся на кухню миссис Парк тревожно застыла в дверях.

– Когда сюда кого-нибудь пришлют? – Сабина взяла себя в руки. Блю сидела, уставившись в пустую тарелку.

– Механики изучают подъездные пути и следят за погодой. Очередь осталась еще со вчерашнего дня, включая нас. Нам позвонят и дадут знать. Может быть, вам приготовить чаю? Она давит на всех нас, эта неопределенность. Образно говоря, человеческий мозг не приспособлен к резким переменам.

Включив чайник, миссис Парк убрала со стола. Приблизившись к Блю, она принесла с собой леденящий холод.

– Мне нужно полежать, – сказала Блю, в ужасе думая о том, что вот-вот она что-то увидит, почувствует какой-то запах, какой-то вкус. Спокойствие вернулось с тяжестью телефона в заднем кармане. Не дожидаясь ответа, она поспешно вышла с кухни, опустив взгляд, чтобы больше не увидеть никаких мертвецов.

Бежать наверх показалось ей театральным жестом, и все-таки она побежала, перепрыгивая через две ступеньки, и заперла за собой дверь.

Оказавшись в комнате, Блю попыталась найти сигнал сети. Она переставляла стул и забиралась на него, перепробовала все углы окна, моля Бога о том, чтобы дополнительная высота дала ей хоть одну «палочку», однако связи не было.

Зато получилось рассмотреть поле.

Дорога превратилась в сплошной серебристый водоем, в котором отражались тучи и ольха. Подъездная дорога к дому стала рекой; такой же рекой теперь было и шоссе, проходящее за границей участка. Единственным знакомым элементом пейзажа оставался мостик, возвышающийся над водой двумя футами каменной кладки.

И деревья.

Холодные, твердые камни ужаса, укладываясь один на другой, образовали у Блю в груди погребальный курган.

Как долго она еще останется застрявшей здесь, обложенная со всех сторон образами мертвых, окруженная теми, кто ее не знает, кто не может ее понять и не сможет ее спасти? Сколько еще времени пройдет до того, как она потеряет рассудок?

От ее машины нет толка, но ноги-то у нее по-прежнему действуют.

Можно будет одолжить дождевик и надеть свои резиновые сапоги, идти по затопленным полям до тех пор, пока она не дойдет до какого-нибудь дома, любого, все равно какого, только не этого.

Если бы она только знала, в какую сторону идти. Как далеко отсюда до ближайшей фермы?

Навигатор не работает. На телефоне есть приложение, воспроизводящее компас, однако Блю понятия не имела, в какую сторону идти.

К погребальному кургану добавился еще один камень.

Код доступа к интернету. Мистер Парк его даст. Блю надеялась, что он не будет слишком строго придерживаться правил, установленных его женой.

Блю увидела мистера Парка в окно: он бродил по болоту, которое несколько дней назад было полем. Он был облачен в резиновые сапоги, непромокаемые брюки, дождевик и шляпу, полностью скрывавшую лицо. На плече он нес садовый инструмент с длинным черенком – лопату, вилы, мотыгу.

Мистер Парк был уже недалеко от дома; ему оставалось пройти еще пару сотен ярдов. Блю собралась пойти к нему, однако ее остановил стук.

– Можно мне зайти? – Сабина подергала за ручку до того, как Блю подошла к двери. У Блю мелькнула мысль не отвечать, не отпирать дверь, затаиться, потому что, если она откроет, вдруг это существо окажется там?

Окликнув Блю по имени, Сабина дважды постучала в дверь, вздохнула.

– Я пришла извиниться, – сказала она, – за то, что набросилась на тебя. Это получилось жестоко, бессмысленно, а я… я привыкла к тому, что у меня получается прятаться. До сих пор я еще не встречала человека, от которого не могу спрятаться.

– А я еще не встречала человека, которого так трудно прочитать, – сказала Блю.

Внизу открылась дверь. Громко топая, Джошуа Парк вошел в дом.

– Так ты меня впустишь? – спросила Сабина.

Блю хотелось спуститься вниз и переговорить с хозяином, а не стоять в своей комнате беспомощно, бесцельно. И все-таки она впустила Сабину. Та снова извинилась, а Блю заверила ее в том, что извиняться не за что.

Снизу раздались шаги мистера Парка.

– Тебе правда трудно меня читать? Ты сказала все совершенно правильно. У тебя получилось так просто. Так очевидно.

От желания выйти из комнаты у Блю пробежали мурашки и закололо в кончиках пальцев. Открылась еще одна дверь, в коридор. Джошуа Парк направился в зал, однако у Блю не было никакой надежды перехватить его на кухне.

– Обычно я могу сказать больше, но у меня давно не было практики. Я уже очень долго не занималась этим…

– А раньше ты много этим занималась? Ты что, предсказывала судьбу?

– Я немного гадала по картам Таро – лишь базовые навыки, ничего особенного. – Блю подавила вздох. Она вспомнила, как познакомилась с Девлином, вспомнила слова Бриджет про свои собственные навыки и способности, и это воспоминание оказалось болезненно свежим. – Я работала в хосписе, а не в цирке. – Блю попыталась прогнать смущение, рассмеявшись, и предложила спуститься вниз и узнать, не могут ли они помочь справиться с последствиями наводнения. – Может быть, надо будет заложить входную дверь мешками с песком, – сказала она, – и еще мне очень нужно поговорить с мистером Парком.

– А до того как работать в хосписе, чем ты занималась?

– Да так, знаешь, всем понемногу. Я недолго работала на фабрике, затем на складе. – Она работала везде, где удавалось устроиться, оставаясь до тех пор, пока кто-нибудь не узнавал ее или не натыкался на старый журнал в комнате ожидания. Она оставалась на одном месте так долго, как могла, и уходила сразу же, как только появлялась необходимость.

– Значит, гадание по картам^[45] было у тебя чем-то вроде хобби? – Сабина наконец вышла из комнаты, и Блю тоже смогла выйти следом за ней. Ей хотелось остановить Сабину, заставить ее замолчать, хотелось, чтобы она оставила ее в покое и прекратила донимать расспросами.

– Все это уже в прошлом, – сказала Блю. Непреодолимое желание бежать крепло в ногах, непреодолимое желание закричать наполняло легкие и голову. У нее была очень простая цель: найти мистера Парка. Ну почему эта цель абсолютно недостижима?

– Почему ты перестала? – не унималась Сабина.

– Потому что все это ерунда, от начала и до конца, понятно? От этого один только вред, поэтому я оставила все позади, так что прекрати спрашивать, прекрати допытываться. Тебя это никак не касается, так что не делай вид, будто тебе есть какое-то дело, тогда как никому нет никакого дела!

– Господи!.. – отшатнулась Сабина. – Черт возьми, что с тобой?

Блю почувствовала, как боль обиды вылетает из нее подобно летучим мышам из пещеры, и воздух вокруг быстро заполнился ею.

– Извини… – пробормотала она, и собственный голос разлился по ней потоком осознания того, что она не такая как все и изолирована от окружающих. – Просто мне довелось много чего пережить. И это заставило меня слишком быстро повзрослеть.

Двадцать один год

После той демонстрации, на которой Блю рассказала о смерти Жан-Поля, Бриджет словно очнулась. Она занялась организацией новых выступлений, предоставив всю бумажную работу дочери, чтобы та делала все по-новому, правильно. Блю удалось отложить деньги на пятнадцатилетнюю «Тойоту» и уроки вождения, которые давал ей сосед. Бриджет стала присматриваться к клубам, расположенным значительно дальше от дома, и вскоре Блю давала уже по два выступления в неделю, иногда даже в Манчестере.

– Зрителей станет гораздо больше, если ты будешь устраивать сценическое представление, – говорила Бриджет. – Ты только попробуй. – На набережной Блэкпула они видели плакаты знаменитых спиритистов, притворяющихся, будто они общаются с призраками, перед толпой из трехсот зрителей, а то и больше.

– Мама, меня полностью устраивают небольшие клубы.

– Ты только подумай о продаже билетов; столько людей придут ради того, чтобы посмотреть на тебя.

– Вот именно, – сказала Блю.

– И выше шанс найти парня, – Бриджет ткнула дочь плечом. Плечо у нее было напряжено.

– Мне он не нужен, – ответила Блю, хотя на самом деле она подумала, как она его найдет, черт побери? Кому она нужна? Ей вспомнился Мэтью, парень с улицы, с которым она целовалась, когда ей было пятнадцать. Невзрачный, толстый, с мягкими губами и вьющимися густыми светлыми волосами. Самое главное, это был парень, настоящий, во плоти. Парень, который хотел целоваться с ней.

Они стояли в овраге за домом. Блю подсматривала сквозь полуприкрытые веки, как Мэтью склонился к ней. Она не знала, что делать со своими руками, ей захотелось прикоснуться Мэтью к щеке или погладить его по волосам, но что, если ему это не понравится? Поэтому Блю стояла, опустив руки, не подаваясь вперед, на тот случай, если Мэтью передумает. Она боялась сделать что-нибудь такое, отчего у него пропадет желание ее поцеловать, потому что, видит бог, она хотела, чтобы он ее поцеловал.

Правда сразила Блю в то мгновение, когда их губы соприкоснулись.

Мэтью сделал это на спор.

Поцеловал ненормальную дурочку ради пяти фунтов.

Блю отшатнулась. Отерла вкус поцелуя со своих губ. Рассмеявшись, Мэтью убежал прочь, а Блю успела шатаясь добрести до калитки, прежде чем хлынули слезы. Она плакала, ненавидя себя за это, плакала, спрятавшись в завешанной бархатом комнате, взяв с Девлина слово ничего не говорить матери. Девлин убеждал ее в том, что Мэтью – никчемный тип, что не все мужчины такие, что у нее в этом отношении все в порядке, а проблемы как раз у Мэтью.

«Для матери я богиня, – думала Блю, – а для всех остальных – ненормальная дурочка».

– Значит, это хорошо, что у тебя есть я, чтобы за тобой присматривать, да? – сказала Бриджет, беря дочь под руку.

– Точно.

…Именно в том клубе два года спустя Блю снова встретилась с родителями Жан-Поля. Они не купили билеты.

Небольшая деревянная сцена освещалась китайскими фонариками, на Блю был пурпурный льняной кафтан, который мать расшила бусами и блестками, а на шее висел золотистый шарф. Распущенные волосы ниспадали до пояса гривой темных волн, что, по утверждению матери, смотрелось просто восхитительно. В каком-то смысле это была маска: вернувшись домой, Блю забирала волосы в пучок, делая вид, будто она обыкновенная девушка.

Когда это произошло, за столиком рядом с ней сидела пожилая женщина, с холщовой сумкой в ногах и скомканным носовым платком в рукаве кардигана. Женщина хотела узнать, которые из ее семнадцати умерших птиц ждут ее по ту сторону.

Блю так и не удалось ответить ей. Дверь в глубине зала распахнулась. Мать Жан-Поля ворвалась подобно дикой кошке. Пробежав через весь зал, она запрыгнула на сцену и схватила Блю за горло, прежде чем та успела хотя бы моргнуть.

Белая, жестокая ярость сочилась из ее пальцев в шею Блю, от шеи разливаясь по всему телу, и скоро мозг, сердце, желудок девушки были уже насквозь пропитаны ею.

– Это ты его убила! – Женщина сжимала Блю горло, кричала ей прямо в лицо, брызжа слюной ей на нос и подбородок. – Ты оставила его умирать!

Двое охранников в одноцветной форме грубо оттащили ее. Женщина вырывалась, а они держали ее с двух сторон за руки; их бицепсы вздулись от напряжения.

– Она оставила моего сына умирать! – Выкрутив шею, женщина изогнулась дугой, опрокидывая стул. – Она сказала, что он умер!

Охранники выволокли женщину в коридор и захлопнули за собой дверь; оттуда донеслись отголоски борьбы.

Выскочив на сцену, Бриджет встала перед столом, пока Блю пыталась успокоить пожилую женщину.

– Друзья, я ужасно сожалею, – протяжным южным акцентом, приправленным медом с молоком, обратилась к собравшимся Бриджет. – Нашу гостью расстроило то, что ей предсказали в предыдущий раз; она еще не свыклась с этим. – Она помолчала, пока зрители недовольно бормотали, неодобрительно качая головами, дожидаясь, когда их сочувственные взгляды снова обратятся на Блю. – Мы будем мысленно с ней. У нее сейчас очень болезненный период. Сегодня вечером я поставлю за нее свечку на своем алтаре. – Она подожгла большую ветку шалфея и, держа ее над головой, прошла по залу. Блю со страхом подумала, что сейчас сработает пожарная сигнализация, однако этого не произошло.

– Я прошу всех вас закрыть глаза, – продолжала Бриджет, – и послать этой несчастной женщине свою мирную энергию, а я тем временем очищу нашу общую ауру.

Блю провела еще две демонстрации, однако настроения у нее пропало, поэтому она получила всего один запрос на индивидуальную консультацию.

Гримерки в клубе не было, поэтому Блю переодевалась в кладовке – альтернативой чему был женский туалет. Когда она вышла, за дверью уже ждал отец Жан-Поля. Он изрядно потолстел по сравнению с предыдущим разом, на его лице оставался призрак загара. Две белые полоски возле ушей обозначали дужки от солнцезащитных очков. На шее блеснула золотая цепочка.

– Наш сын умер на прошлой неделе, – сказал мужчина.

Блю выразила свое сочувствие и непроизвольно протянула руку, чтобы его утешить, однако отец Жан-Поля отшатнулся вбок, не желая утешения.

– Передозировка наркотиков, сказал патологоанатом. Его нашли в заброшенном доме. В Ньюкасле. До Ньюкасла мы так и не добрались. Мы проверили все города на западе, но до Ньюкасла не добрались, а надо было бы. Мы бы прошлись по всем улицам этой проклятой страны, если бы не… – Отец Жан-Поля ткнул трясущимся пальцем в Блю. У него исказилось лицо, но он упрямо не желал расплакаться. – Полиция прекратила его искать, друзья тоже прекратили, у него не оставалось никого, кроме нас. Мы бы не отказались от поисков, ни за что, если бы ты не сказала нам… Мы бы его обязательно нашли. Он был моим сыном, я бы… – В складках у него на лбу выступил пот. Губы крепко сжались.

Блю предприняла еще одну попытку, чувствуя, как глаза ей жгут слезы, сдерживаемые безутешным отцом.

– Извините, если бы я знала…

Метнувшись вперед, мужчина схватил ее за шиворот, привлекая к себе вплотную, так, что она почувствовала кислый запах его дыхания и ощутила давление пальцев на горло.

– Ты сказала, что знаешь! Мы тебе поверили, потому что ты говорила так убежденно! Мы перестали искать, потому что ты сказала, что его… – Он привлек Блю к себе еще ближе, нос к носу, и та почувствовала бешеную ярость, скрывающую страх, поскольку гнев выразить проще, чем горе.

Мужчина грубо оттолкнул Блю назад, и она налетела спиной на кирпичную стену. Продолжая одной рукой держать девушку за шиворот, он занес другую руку назад, собираясь отвесить затрещину, и только порожденная страхом быстрота спасла Блю: ее подбородок отдернулся в сторону в то самое мгновение, когда рука отца Жан-Поля тяжелым веслом устремилась к ее лицу. Костяшки пальцев скользнули Блю по щеке, однако основную тяжесть удара приняла на себя стена; злобный крик мужчины заглушил хруст костей о кирпич.

Блю зажмурилась. Почувствовав, что ее отпустили, она вскинула руки к лицу, ожидая новый удар, но лишь услышала всхлипывания мужчины. Ничего подобного Блю еще не слышала – это были не те булькающие, икающие слезы, которые проливала ее мать, вспоминая Девлина, или заглушенный подушкой, сдавленный плач, когда ее настроение проваливалось ниже плинтуса. Это были раздирающие горло, утробные, сокрушающие душу завывания. Блю открыла глаза: тот же самый звук висел у нее на кончике языка, она сама издала бы его, если бы осмелилась.

Но Блю не осмелилась. Даже в это мгновение, когда мужчина отдернул свою окровавленную распухшую руку; но что была эта боль по сравнению с той, которая уже переполняла его? Разбитое отцовское сердце.

Его сын…

– Извините. – Блю выдавила это слово сквозь зубы; ее нос был забит слизью, горло душила слюна.

– Извините? Извините?!

Кулак ударил Блю в живот, выбивая воздух из легких, выбрасывая в рот желчь, отнимая у нее все чувства помимо боли.

Вышибала услышал шум. Заглянув за угол, он увидел, как отец Жан-Поля прижал Блю к стене, и подоспел до того, как его кулак во второй раз встретился с ее телом. Оторвав мужчину от Блю, он потащил его к пожарному выходу.

– Это ты виновата! Это ты во всем виновата!

Отца Жан-Поля вытолкнули на улицу.

Капля крови успела сорваться с его руки, оставив черное пятно на пожелтевшем от времени линолеуме.

– С вами все в порядке? – спросил у Блю вернувшийся вышибала.

У нее на кафтане осталось пятно, темный влажный подтек на сухой льняной ткани.

Не в силах произнести ни слова, Блю лишь молча кивнула, и вышибала, тяжело похлопав ее по плечу, спросил, не хочет ли она выпить. Блю покачала головой, не в силах посмотреть ему в глаза.

Дверь в кладовку оставалась распахнута. Забравшись внутрь, Блю заперла за собой дверь и села на пол возле полки с моющим средством и половыми тряпками, прижимая колени к груди. Она сидела совершенно неподвижно, совершенно тихо. Думая о крови на своей одежде, стараясь проникнуться ненавистью к человеку, который сделал ей больно.

Но ненависти не было и в помине.

Мысленно представив себе Жан-Поля, Блю прочувствовала боль его родителей. А те люди, которым она читала сегодня? Сколько еще раз она ошибалась? Блю захлестнули стыд и страх: стыд за то, что она торговала ложью, страх перед тем, что ей придется прекратить выступления, а как еще она будет зарабатывать деньги? Она вспомнила Мэтью, его отвращение от того, что он поцеловал ее, почувствовала разлившийся по его телу адреналин, отчаянное желание понравиться кому угодно, кроме нее. Почувствовала на одно мгновение, каково это – иметь друзей и переживать по поводу того, что они о тебе думают.

– Блю! Ты выходишь? – окликнула из-за двери мать, и в голосе ее прозвучало нечто такое, от чего у Блю внутри все оборвалось.

Открыв дверь, она вышла в коридор, ожидая услышать от нее слова тревоги, однако их не последовало. Блю предположила, что вышибала ничего ей не сказал.

Взяв Блю под руку, мать направилась к запасному выходу. Блю едва удержалась, чтобы не поморщиться от боли, поскольку это движение напрягло ушибленные брюшные мышцы.

– Поедем домой? – спросила Бриджет.

– Да.

– Не хочешь забронировать следующее выступление?

– Только не сейчас.

Вздохнув, Бриджет остановилась, словно собираясь что-то сказать, но в итоге промолчала. Они вышли на улицу, дверь за ними закрылась, и Блю огляделась по сторонам, убеждаясь в том, что отец Жан-Поля не караулит ее. Нужно было бы вывести мать через другую дверь и попросить вышибалу проводить их до машины.

– Извини, что сегодня так получилось, – наконец сказала Бриджет.

– Дело не в том…

– Возможно, мне не следовало поджигать шалфей; возможно, это выбило публику из колеи. Вторая половина прошла скучно, ты не находишь? Полагаю, все потому, что я подожгла шалфей. Обычно шалфей не дает такой эффект, но я больше ничего не сделала…

– Ты тут ни при чем. Это та женщина, мать…

– Напрасно я подожгла шалфей. – Остановившись, мать высвободила руку и прикусила большой палец. – Наверное, мне нужно было просто тебя обнять. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что ты была на сцене одна, и мне нужно было подойти к тебе, но я этого не сделала, так? Я оставила тебя одну и подожгла шалфей, но мне не нужно было этого делать. Ты полагаешь, зрители тоже это заметили, да? И осудили меня за то, что я подожгла шалфей, вместо того чтобы подойти к тебе, ты так думаешь?

Холод сомкнулся вокруг них, асфальт с одной стороны был залит оранжевым светом уличного фонаря, с другой сиял голубыми отсветами неоновой вывески стриптиз-бара. У Блю болел живот.

– Ты все сделала правильно. – Она взяла мать за хрупкое, как у птицы, плечо. – Ты все сделала правильно. – Взяв прядь седых волос Бриджет, Блю игриво обмотала ее себе вокруг шеи наподобие шарфа, пытаясь вызвать улыбку. – Вот теперь мне тепло. – Ткань кафтана прикоснулась к ободранной спине.

Бриджет не улыбнулась. Какой-то мужчина зашел в стриптиз-бар; улицу на мгновение затопили громкий свет и яркая музыка. У урны стоял Боди, маленький, угрюмый, в обычной одежде.

– Девлин подошел бы прямо к тебе, – сказала Бриджет. – Он всегда подходил прямиком к тебе. Ну почему я не подошла к тебе? Что я за мать…

– Ты лучшая мать на свете. – Блю поцеловала ее в лоб. Мышцы плеч и шеи отозвались болью. – Лучшая из лучших.

Боди пнул ногой черную урну.

Блю снова взяла мать под руку, и они направились к машине. Улица опустела, чему Блю была рада. Она знала, что на людях Бриджет было бы гораздо хуже. Ей самой было бы гораздо хуже, если бы Боди стоял там и смотрел на нее.

В машине Бриджет расплакалась и постаралась скрыть это рукой. Когда они вернулись домой, Блю уложила мать в кровать, накрыла ее старым кафтаном Девлина и как могла постаралась успокоить. Бриджет категорически отказалась есть, ограничившись глотком молока.

– Ты его видишь, хоть изредка? – спросила она, когда дочь укутала ее расшитой бусами тканью.

– Нет.

– Это означает, что у него все хорошо?

«Это означает то, что мы его не убивали», – мысленно поправила Блю.

– Да, – сказала она вслух.

– Как так получается, что ты их видишь?

За все годы, прожитые вместе, мать никогда об этом не спрашивала.

– Я не знаю. – И это была правда.

Спереди на кафтане кровь засохла тонкой твердой коркой.

Когда мать заснула, Блю убрала карты, сложила расшитую блестками ткань, которой была украшена сцена, убрала свечи, хрустальные шары, подсвечники. Вручную отстирав кафтан, который сшила для нее мать, она повесила его сушиться. Всеми силами стараясь не думать о родителях Жан-Поля. Всеми силами стараясь не думать о Жан-Поле.

Бриджет не выходила из комнаты на протяжении двух недель, и Блю даже не пыталась ее упрашивать. Затем целый месяц она лишь бродила из спальни в гостиную и обратно, чему Блю была рада. Это означало то, что, когда мать Жан-Поля рассказала обо всем глянцевым журналам, Бриджет находилась не в том состоянии, чтобы их читать. Мать не догадывалась о многочисленных телефонных звонках – Блю звонили из тех же журналов с просьбой прокомментировать случившееся. Когда в местной газете появилась маленькая заметка, в которой Блю называли шарлатанкой, ей удалось отправить газету прямиком в мусорное ведро до того, как мать ее увидела. После этого Блю отказалась от подписки.

Она отменила все оставшиеся выступления, отменила частные консультации.

Деньги заканчивались.

Блю устроилась на фабрику, укладывать пачки печенья в коробки, которые затем отправлялись морем в Ирландию. Бриджет ничего не замечала до тех пор, пока дочь не сменила старенький ламповый телевизор на подержанный с плоским экраном.

– Откуда это? – ее отражение в плоском черном экране было свирепым: растрепанные длинные волосы, отвислые складки кожи на ввалившихся щеках. Блю мысленно отметила, что нужно заставлять мать есть больше.

– Я его купила. – Блю стояла, сдвинув мыски ног. Она начала носить простые пестрые футболки вместо льняных балахонов, забрала волосы в узел и подумывала о том, чтобы остричь их.

– На деньги от Таро? – спросила Бриджет.

– В картах нет денег, – сказала Блю. На лице матери отразилась боль, которая быстро растаяла, сменившись ступором.

Бриджет не стала настаивать. Блю подозревала, что мать догадалась о том, что она работает где-то в другом месте, но не хочет заводить об этом разговор. Они посмотрели передачу про побережье Корнуолла. Корреспондент с длинными черными волосами стоял на краю скалы. Перед тем как лечь спать, обе выпили по кружке настойки ромашки. Блю подумала, что все будет хорошо.

Когда два дня спустя Блю вернулась домой с работы, мать разговаривала по телефону. Она причесалась. Трубка была прижата к уху. В руке мать держала ручку, на коленях лежала раскрытая тетрадь. Тревога уколола кончики пальцев Блю укусами холодных, изголодавшихся муравьев.

– Она будет очень рада; прошло уже столько времени, – говорила Бриджет. – Столько всего произошло со времени нашей последней встречи.

У Блю заныл живот в том месте, где недавно был синяк. Она вспомнила выражение лица убитого горем отца, почувствовала его руку на своей шее, и кожа у нее стала холодной и липкой от пота.

– В следующую среду, в четыре часа, совершенно верно. Да… да… о, спасибо, да. – Мать рассмеялась своим прежним смехом.

В легких у Блю не осталось воздуха. Она неловко бросилась вперед, стараясь схватить телефон, однако мать, вздрогнув от неожиданности, отскочила в сторону и рассмеялась снова, на более высокой ноте.

– Нет, скажи, что я не приду! – воскликнула Блю. Она должна отобрать телефон, отменить все выступления, которые мама уже запланировала. Она больше не войдет в увешанную бархатом комнату, не станет раскладывать карты, не будет играть ни с чьей судьбой, не поставит себя в такое положение, когда она будет на сцене одна или ее отловит в коридоре разъяренный мужчина, который толкнет ее спиной в стену и ударит кулаком в живот, напугав до смерти. Это было просто жизненно необходимо, так же необходимо, как и потребность сердца перекачивать кровь.

Блю снова бросилась за телефоном и на этот раз схватила его, но было уже слишком поздно: тот, с кем разговаривала мать, успел положить трубку.

– Я никуда не пойду, – сказала Блю. Мать удивленно тряхнула головой, и ее серебристые волосы сверкнули в лучах света.

– Я забронировала зал сама, – сказала Бриджет, – чтобы тебе помочь. Ты говорила, что нам нужны деньги…

– Я сказала, что никаких денег в этом нет!

– Но деньги будут, если я смогу забронировать больше…

– В этом нет никаких денег, и никогда не было, в этом не было ничего! Это никчемная ерунда, совершенно бесполезная!

– Но в этом же вся твоя жизнь…

– Вся твоя жизнь!

– Но у тебя же это получается…

– Я не могу, не могу, черт побери, не могу…

– Ну конечно же, ты все можешь, любовь моя, моя милая девочка, разумеется, ты можешь, ты моя маленькая боги…

– Я никуда не пойду! Не пойду, черт побери! Больше ни за что… – Вырвав записную книжку у матери из рук, Блю швырнула ее в стену. Книжка попала в зеркало в позолоченной раме, и то треснуло.

Мать вскрикнула – от удивления, страха, боли.

Трещина получилась маленькая, как паутина в нижнем правом углу зеркала. Блю вспомнила, как закричала, когда ее ударил тот мужчина.

Она смотрела на трещину, а не на отражение своей матери.

– Извини, – пробормотала Блю. В комнате было жарко, спертый воздух наполняли звуки, свидетельствующие о разочаровании Бриджет. Блю очень хотелось на это надеяться; она не желала верить в то, что ее матери страшно. – Извини.

Отчаяние и гнев растаяли, превратившись в отвращение к себе, в неуверенность в собственных силах. Услышав шорох хлопчатобумажного покрывала на диване под тяжестью женского тела, Блю внутренне приготовилась к тому, что мама вот-вот положит руку ей на спину. И скажет, что она все понимает, что все в порядке и ей больше не придется раскладывать карты.

Но услышала только, как Бриджет вышла в коридор и тяжело поднялась по лестнице к себе в комнату.

Луна

– Я стала гораздо счастливее, когда все это закончилось, – сказала Блю, и Сабина подняла руки, показывая, что все в порядке.

– Не нужно мне было на тебя давить, – сказала она.

Впереди простирался длинный пустынный коридор, в котором царила полная тишина; двери в пустые комнаты были плотно закрыты. Снизу не доносилось ни звука. Блю надеялась на то, что мистер Парк по-прежнему находится где-то в доме. Ей необходимо получить пароль от интернета, необходимо уехать отсюда.

– В чем дело? Ты постоянно заглядываешь мне через… – Сабина оглянулась, ища то, что отвлекало внимание Блю.

– Да так, ничего. Я просто рассчитывала поговорить с мистером Парком.

– О чем?

– Я хотела узнать пароль от интернета. Я предположила, что выведать его у мистера Парка будет проще, чем у его жены.

– Соскучилась по «Инстаграму»? – усмехнулась Сабина. Блю пожала плечами, но не стала ее поправлять. – Миссис Парк хочет, чтобы мы занялись рисованием. В ожидании звонка из автосервиса. По ее словам, это поможет понизить уровень стресса. – При этом она скорчила такое серьезное лицо, что Блю помимо воли рассмеялась. – Я не художница, – продолжала Сабина. – Я с детства ничего не рисовала. Так что, если узнаешь пароль, ради любви ко всему хорошему, скажешь его и мне.

Они спустились вниз вместе. Сабина с трудом сдерживала улыбку при мысли об интернете; у Блю сердце трепетало, словно крылья испуганной птички. В зале было пусто, огонь в камине не горел. Порыв ветра ударил в окно громкой дробью дождя, и Сабина вздрогнула.

– Господи! – пробормотала она. – Честное слово, этот дом не был создан для того, чтобы пустовать.

Коридор, ведущий на кухню, оказался свободен. Женщины двинулись осторожно, стараясь не шуметь. Из кабинета психотерапии доносились звуки какого-то движения; предположительно, это миссис Парк расставляла мольберты. Блю внезапно почувствовала себя глупой: она втянула Сабину в авантюру, в которой, возможно, не было никакой необходимости. Можно было просто спросить пароль у миссис Парк и настоять на своем, проявив ту самую твердость, которую проявила Сабина, требуя назад свой сотовый телефон.

Но Блю не остановилась, не спросила пароль у миссис Парк, а, затаив дыхание, прошла мимо двери в кабинет.

Единственными свидетелями их присутствия на кухне были собаки, взиравшие с фотографий в рамках своими черными глазами.

Блю постучала в зеленую полированную дверь. Ответа не последовало.

– Просто войди и возьми пароль, – шепотом предложила Сабина. – Когда мистер Парк открывал дверь в предыдущий раз, я видела там маршрутизатор. Сфоткаешь пароль на нем и сразу же выйдешь.

– А что, если кто-нибудь увидит? – Блю захотелось узнать, почему, если все так просто, Сабина не вызвалась зайти сама.

– Это займет всего пару секунд, и никто ничего не узнает. Но я на всякий случай отвлеку Молли, а если тебя увидит Джошуа, ты просто объяснишь ему, что тебе нужен пароль. Он отличный мужик и не станет возражать, как вчера вечером не возражал против вина.

Блю кивнула. Убеждая себя, что все в порядке, что неприятное предчувствие, исходящее от дверной ручки, рождено в ней самой, что ее сердце-пташка трепещет из-за ее собственных страхов и что это никак не связано с тем, что исходит от супругов Парк.

И от Сабины.

– А затем сбросишь фотку мне, – продолжала Сабина. – Так, дай мне свой телефон, и я добавлю тебя в список своих контактов.

Обменявшись номерами, она вернула телефон Блю. У нее на губах по-прежнему витала хитрая усмешка, и Блю подумала, что это нарушение правил доставляет этой женщине такое же восторженное возбуждение, как и перспектива получить интернет.

– Я пойду проверю, что в зале чисто, после чего займу разговором Молли. Когда все будет готово, встречаемся в коридоре, хорошо?

Сабина ушла, и Блю постучала в зеленую дверь еще раз. Никто не ответил. Блю повернула ручку, не обращая внимания на бурлящую в желудке желчь.

Блю вошла внутрь. В закрытой комнате работало радио, голос диктора был приглушен.

– …ухудшение погоды после продолжающихся несколько дней проливных дождей с сильным ветром…

Гостиная оказалась обставленной проще и не такой ухоженной, как остальные помещения пансионата «Болото надежды». Плотный темно-синий ковер, нуждающийся в пылесосе, расстилался на деревянном полу, обивка кожаных диванов изрядно протерлась. На подлокотнике одного из них висело сложенное покрывало ядовитого желто-зеленого цвета.

На каминной полке стояло с полдюжины фотографий: мистер и миссис Парк под руку на крыльце здания из серого камня; мистер Парк в горнолыжном костюме на вершине заснеженной горы; раскрасневшаяся миссис Парк в шапке Санта-Клауса. Ни родственников, ни знакомых. Никаких посторонних людей на фотографиях четы Парк. Опять фотографии околевших собак. Все рамки покрывал слой грязи, делавший их матовыми.

– …Управление по делам чрезвычайных ситуаций выпустило предупреждение о вероятности сильных наводнений в большинстве северо-западных…

Блю увидела маленькую черную коробочку маршрутизатора на столе у ближайшего дивана, за перевернутой фотографией в рамке. Она шагнула к столу, настороженно вслушиваясь в звуки шагов мистера Парка. Взяла фотографию, за которой скрывался маршрутизатор. Пальцы скользнули по слою пыли.

В воздухе стоял запах сырости. Нижний край обоев подернулся серой плесенью.

Свободной рукой Блю достала телефон.

Дверная ручка повернулась.

Скрипнули петли.

Резко развернувшись, Девушка сбросила рамку со стола.

И увидела лицо на фотографии.

Сила (перевернутая)^[46]

Молли не может поверить своим глазам. Во время обзорной экскурсии она ясно дала понять, что комнаты хозяев для гостей закрыты. Однако вот она, Блю, в гостиной, пялится своими оранжево-бирюзовыми глазами на личные вещи хозяйки и, опираясь рукой на спинку любимого дивана Молли, наклоняется, чтобы подобрать с пола фотографию в рамке.

Молли говорит себе не вмешиваться, но уже слишком поздно. Девчонка наклоняется, поднимает фотографию и протягивает ее Молли.

– Это наш дом, гостям сюда нельзя! – Молли протягивает руку к фотографии, надеясь на то, что Блю еще не успела изучить ее своим придирчивым взглядом. – Неужели больше нельзя рассчитывать на неприкосновенность личной жизни? – резко спрашивает Молли, и Блю извиняется, говорит, что хотела поговорить с ее мужем и подумала, что он здесь.

Молли не может вспомнить, когда в последний раз вот так ругалась на гостя, однако не может ничего с собой поделать. Она измучена, ей страшно. Молли говорит Блю, что Джошуа, возможно, возвращался в дом, но затем снова отправился к реке и вернется не раньше обеда. Она не добавляет, что муж до сих пор злится на нее за то, что она сказала ему вчера. Про то, что видела в кабинете психотерапии. Не сказала, что ему нужно побыть одному, как будто ей самой не нужно побыть одной, как будто она может спокойно думать в этом доме, где гости повсюду, даже там, где их не должно быть. Они ведут себя так, как не должны себя вести. И как ей тут поддерживать все, заниматься гостями, готовить и протирать пыль, эту вечную проклятую пыль, которая требует ее внимания каждую секунду каждого часа, и разве он не знает, что пыль в основном состоит из отмершей кожи? Ну как она может справляться со всем этим, если у нее нет свободной секунды, чтобы спокойно подумать?

Ничего этого Молли не говорит.

Она протягивает руку, забирает фотографию и прижимает изображение лица Элеоноры к груди.

Блю снова приносит извинения, старательно не смотря Молли в глаза, а та не может видеть ее в этой комнате, единственном святом месте, не оскверненном гостями. Даже Элеонора не заходила сюда; Джошуа добавил эту пристройку потом.

– Зачем вам нужен Джошуа? – спрашивает Молли и видит, как Блю отводит взгляд влево, словно роясь в подсознании в поисках ответа. Ее рука засунута в задний карман. Молли понимает, что она солжет, еще до того, как слова слетают у нее с языка. Блю говорит, что хотела узнать, может ли она помочь справиться с последствиями наводнения, и Молли резко отвечает:

– Нет, помощь Джошуа не нужна; он справится со всем сам. Что у вас в кармане? – спрашивает она, и Блю отвечает, что у нее ничего нет и поднимает руки вверх, словно сдаваясь в плен.

Жар ударяет Молли в затылок; ей необходимо выпроводить гостью из этой комнаты, пока она не потеряла полностью свое терпение. Этого нельзя допустить, нельзя допустить, чтобы эта девчонка вообразила, будто она, Молли, сумасбродка. Молли – само олицетворение спокойствия. Она собранная, невозмутимая; не в ее духе так возбуждаться.

Радио включено. Диктор бубнит, предсказывая продолжение ливней, и Молли хочется выбросить приемник в окно, потому что ну как она может оставаться невозмутимой, когда ничего не идет по плану?

Улыбка пускает корни в уголках губ Молли и распространяется на все лицо. Она говорит спокойным, ровным голосом, что все в порядке, что она приносит извинения за свой резкий тон, такое бывает, а Блю вовсе не нужно извиняться, ничего страшного не произошло, и почему бы им не пройти в кабинет художественного творчества и не начать занятия? Терпение в ее голосе звучит натянутым, улыбка ее фальшивая, но Молли старается изо всех сил, и Блю, похоже, испытывает облегчение.

Молли тоже испытала бы облегчение, если бы не этот быстрый взгляд Блю, словно магнитом притянутый к фотографии, если бы не ее нахмуренный лоб, не опущенные уголки губ. Молли чувствует, как ее грудь стискивает паника. Успела ли Блю рассмотреть фотографию до того, как отдала ее? Увидела ли она Элеонору на диване, увидела ли, как Молли ее обнимает, как на кофейном столике примостилась недостроенная башня «Дженги»?

«Ну и что с того, если увидела?» – мысленно говорит себе Молли. Это всего лишь фотография – она не вернет Элеонору; она не заставит Молли пережить заново ту раздирающую сердце, сжигающую внутренности мучительную боль. И все-таки паника не проходит.

– Вам не следовало заходить сюда, – чувствуя себя глупо, говорит Молли.

Приближаются звуки шагов. Блю заглядывает Молли через плечо; в ее странных глазах появляется тревога. Молли не оборачивается; она знает, кто это. Нет постукивания ходунков, нет сипящего дыхания, значит, это Сабина. И действительно, голос с немецким акцентом спрашивает, все ли в порядке.

Блю начинает было говорить, что она искала мистера Парка, однако Молли ее перебивает.

– Все в порядке. Идем.

– Милтон ждет нас, – говорит Сабина, и Молли чувствует, что молодые женщины обменялись каким-то молчаливым сообщением. Молли понимает, что тут что-то есть, но пока что не хочет об этом думать.

Она возвращает фотографию Элеоноры на полку, проводит гостий на кухню и дальше по коридору в комнату, где все готово для занятий искусством. Милтон, слишком слабый, чтобы стоять на протяжении всего занятия, сидит перед мольбертом. Фуражку свою он повесил на его угол, ходунки стоят у него за спиной.

– Что задержало вас? – спрашивает Милтон.

Блю искоса заглядывает в открытую кладовку, где у стены стоят еще пять мольбертов. Утром Джошуа заходил в кладовку, чтобы взять доски. На всякий случай, так он сказал. Рядом с мольбертами в беспорядке навалены пыльные коробки с красками. Молли закрывает дверь.

– Выбирайте себе рабочее место. Вот палитры, кисти и тряпки. Все, что нужно для работы.

Молли говорит слишком быстро. Милтон хмурится, он не уловил и половины сказанного, и ей приходится повторить все еще раз, громко и четко. Милтон говорит, что уже выбрал себе рабочее место. Почему еще он сидит здесь как дурак?

– Вы уже решили, что хотите нарисовать? – спрашивает Молли, но Милтон качает головой, поджимает губы, словно ребенок, и у нее возникает подозрение, что он в последний раз рисовал, когда ему было три года. Что он и до того ничего не рисовал. Она ждет, когда ее захлестнет радость от процесса преподавания, счастье и чувство удовлетворения, приходящее тогда, когда меняет что-то к лучшему в жизни одного из гостей, однако этого не происходит.

Молли смотрит в окно на затопленный луг, на темный лес, на ручей, в котором по пояс в воде бродит ее муж.

– Можете рисовать все что захотите, – говорит она и встает перед мольбертом. Милтон находится слева от нее, Сабина и Блю справа. Молли объясняет, что кто-то сначала делает на бумаге набросок карандашом, другие предпочитают сразу писать красками. На самом деле можно делать и так и так.

Милтон возражает, что всегда что-то бывает правильно, а что-то неправильно. Ну как они могут приступить к работе, если им не объяснили подробно, как и что делать?

– Ну, лично я буду сразу писать цветом, – говорит Молли, берет кисточку и макает ее в воду, после чего окунает в бледно-голубую краску. Она проводит наискосок широкую ленту ручья и внутренне улыбается, глядя на то, как трое взрослых копируют ее действия, словно щенки.

– Вода снова поднялась, – замечает Сабина.

Молли мысленно желает, чтобы Сабина заткнулась и перестала рассуждать о проклятом дожде. Она говорит, что иногда вода поднимается, а иногда спадает; ни одно состояние не является окончательным.

– Смерть, – говорит Милтон, и Молли переспрашивает:

– Прошу прощения?

– Точно, – подтверждает Сабина, – смерть необратима.

– Смерть? Об этом можно не беспокоиться, – говорит Молли, и голос ее звучит пронзительно, словно расстроенная скрипка. – Об этом можно не беспокоиться. У нас есть все необходимое. «Болото надежды» никогда не затапливало, даже тогда, когда вся округа оказывалась под водой. Еды здесь достаточно, нам есть чем заняться, нужно воспользоваться возможностью, и время пролетит незаметно.

Из спрятанных колонок льется классическая музыка, мягкий струнный квартет Арво Пярта^[47], и Молли позволяет своим векам сомкнуться, раскачиваясь в такт музыке. Она нарисует своего мужа. Нарисует гнев и страх, испытанные сегодня утром, освободится от них, заменив терпением.

Милтон молчит, сосредоточившись на работе. Время от времени он откладывает палитру и хрипло дышит. Молли предлагает ему воды. Милтон раздраженно отвечает, что он не калека, черт побери, и сам возьмет воду, если захочет.

Закончив рисовать реку, Сабина добавляет темные линии деревьев.

Блю практически не притронулась к бумаге. Она снова говорит, что может помочь Джошуа, на что Молли отвечает, что в этом нет необходимости. Однако девчонка все равно смотрит в окно. Ее взгляд прикован не к Джошуа, а к мосту. Кожа ее приняла нездоровый пепельно-серый оттенок.

Девчонку нужно чем-нибудь отвлечь. Молли объясняет, что мольберты она расставила так, чтобы рисовать пейзаж, но на самом деле каждый волен рисовать то, что пожелает. Воспоминание, какое-то важное событие в жизни, любимого человека… Оставив фразу висеть в воздухе, Молли макает кисточку в темный пурпур и подчеркивает контур ручья. Она говорит, что искусство – идеальное лекарство. Когда человек занимается творчеством, пробуждаются участки головного мозга, которые обыкновенно спят. И если полностью ему отдаться, можно обнаружить поразительные вещи. Искусство может быть очень целительным, если отдаться ему полностью.

Сабина украдкой зевает. Блю буквально трясет. Молли подозревает, в чем дело, и мысленно ругает своего мужа. Она указывает на стол в дальнем конце комнаты со стеклянным кувшином, несколькими стаканами и вазочкой с песочным печеньем. Молли объясняет, что вода с лимоном, так как цитрусовые очень помогают при похмелье.

– Угощайтесь!

На улице ветер усиливается, вступая в ожесточенную схватку с ветвями деревьев. Зажмурившись, Блю растирает виски, словно увидела что-то неприятное, а когда она снова открывает глаза и смотрит на мост, вид у нее такой, будто ей плохо. Молли мысленно отмечает, что так ей и надо, это месть кармы за то, что сует нос куда не следует. Но вслух Молли успокаивает Блю, предлагает ей сесть.

– Постарайтесь расслабиться, – самым что ни на есть материнским голосом говорит она.

* * *

Прямо напротив окна стоит цапля, направив клюв на разлившийся ручей. Несмотря на хандру, Милтон улыбается, макает кисточку в серую краску и изображает на бумаге что-то похожее на птицу. Рисует он гораздо лучше, чем предполагала Молли. Она недоумевает, почему Милтон раньше никогда не посещал уроки рисования.

Блю рисует воду; она начинает с ряби, затем добавляет изогнутые тени, отбрасываемые деревьями. Наполнив палитру синими, зелеными и коричневыми красками, Сабина выбирает тонкую кисть и также начинает рисовать, и Молли мысленно отмечает, что для всех троих надежда еще не потеряна.

Но тут Сабина вдруг говорит:

– Смотрите, дождь прекратился, а если погода улучшится, может быть, к нам смогут добраться механики.

Молли отвечает, что лучше сосредоточиться на насущных задачах, и говорит Милтону, что цапля получилась замечательная, разве что туловище у нее слишком толстое, а ноги слишком короткие. Взглянув на реку, нарисованную Блю, Молли ее хвалит, хотя у девчонки абсолютно нет способностей. Затем она смотрит на то, что нарисовала Сабина.

В ветвях акварельной ивы затаилась фигура. Это девочка. Лица нет, контуры размыты, лишь бледное пятно и длинные пряди светлых волос до плеч. Образ просто жуткий.

Молли говорит Сабине, что у нее рисунок хороший, интересный, а та отвечает, что ее племянница любила деревья, что образ Лорен только что явился ей, и она посчитала нужным добавить его в композицию. Молли ее не слушает. В фигуре в ветвях есть что-то зловещее; лишенное черт лицо заполняется глазами, носом, ртом Элеоноры, однако вслух Молли ничего не говорит. Ей хочется отвести взгляд, однако она не может.

Молли гадает, почему Сабина высказалась о племяннице в прошедшем времени.

Сабина вытирает кисточку, макает ее в красную краску и добавляет ребенку алые ботинки.

– Почему ботинки красные? – спрашивает Молли. Ее подташнивает. Она напоминает себе, что выходные выдались тяжелыми. На свете много светловолосых девочек в красных ботинках.

Блю уронила кисточку на пол. Она смотрит на рисунок Сабины и говорит, что…

В коридоре звонит телефон. Сабина говорит, что это, должно быть, механик, и Молли вздрагивает и отходит от рисунка, напугавшего ее, от Блю с ее необычными глазами и странной аурой.

Поспешно покинув комнату, Молли идет к телефону. Сабина следует за ней, ей не терпится услышать новости и сбежать из дома, который Молли так старалась превратить в убежище.

Когда Молли снимает трубку и выслушивает то, что ей говорят, к ней возвращается внутреннее спокойствие. В конце концов, это ее дом. Ее вотчина. Гости должны радоваться, что находятся здесь.

И, к счастью, из-за погоды никто не придет на помощь.

Никто не сможет покинуть Молли.

Звезда (перевернутая)^[48]

Блю отвернулась к рисунку спиной, однако образ остался выжженным у нее в сознании. Шатаясь, она подошла к столу. Рот наполнился горечью лекарства, такой сильной, что она едва не поперхнулась. Блю ощутила то самое давление в области носа и рта, почувствовала, как трахею ей забили невидимые пушинки и перышки. Ей сдавило виски, в голове запульсировала тупая боль, в желудке все перевернулось от горького привкуса во рту и сухости в горле.

– Что с вами? – встревоженно спросил Милтон. Он встал и, шаркая ногами, подошел к рисунку Сабины.

Налив стакан воды с лимоном, Блю выпила его залпом.

Все это ей не помогло. Наоборот, стало только хуже. Все последние годы Блю усиленно искала различные объяснения своим видениям, однако так и не смогла ни за что ухватиться. Но она не собиралась возвращаться назад, обманывать себя верой в то, что это что-то настоящее.

На самом деле ничего этого нет.

– Все в порядке, просто пить захотелось, – ей удалось спрятать в задний карман карточку с паролем от интернета: граната с выдернутой чекой, если миссис Парк ее найдет; волшебная палочка, ведущая к свободе, если этого не произойдет.

Какие-то считаные минуты назад бледное существо с длинными светлыми волосами качалось на мосту над головой у мистера Парка. Сейчас оно, размытое, сидело в ветвях плачущей ивы, нарисованной Сабиной. Блю не покидало ощущение, что если она сейчас обернется, то снова увидит его здесь: руки протянуты, волосы слиплись, черные глаза похожи на мертвые дыры.

Хриплый выдох Милтона перешел в кашель, болезненный звук, вырвавшийся из глубины груди, и Блю, обернувшись, спросила, все ли у него хорошо. Она ожидала, что Милтон по обыкновению закатит глаза, однако он лишь молча покачал головой, снова и снова кашляя в согнутый локоть. Его взгляд был прикован к рисунку Сабины.

– В чем дело? – Подбежав к Милтону, Блю принялась хлопать его по спине, однако он стряхнул с себя ее руку и указал на кувшин с водой. Блю поспешно протянула ему стакан, и Милтон выпил воду осторожными глотками. Вцепившись свободной рукой в ходунки.

– Вам чем-нибудь помочь? – спросила Блю, но Милтон покачал головой и пробормотал что-то про свою фуражку, про какую-то фотографию. Голос у него был хриплым и тихим.

Блю боялась снова взглянуть на рисунок Сабины, однако не хотела отходить от Милтона. За окном сгустились тучи, все стало серым. Джошуа Парк превратился в размытый движущийся силуэт. Блю почувствовала, как ей еще сильнее сдавило виски; горечь лекарства во рту усилилась.

– Похожа на Джессику… – пробормотал Милтон, глядя на девочку в ивовых зарослях.

– Элеонора, Лорен, Джессика Пайк. – Блю произнесла это вслух не подумав.

– Что вы сказали? – изумленно встрепенулся Милтон, выпучив глаза, сдвинув густые седые брови.

– Ничего, просто…

– Что вам известно о Джесс? – Лицо Милтона стало красным, и Блю не могла определить, то ли он в ярости, то ли до смерти перепуган, встревожен, удивлен. Единственными оставшимися у нее чувствами были фармацевтический привкус во рту и боль в стиснутых висках.

Боль утроилась. Она жгла виски, разливалась по плечам, принося с собой невыносимое сознание того, что она сейчас умрет, что руки, которые должны были бы о ней заботиться, ее убьют.

Шатаясь, Блю подошла к столу с водой, оперлась на него руками всем своим весом, стараясь отдышаться, однако она чувствовала лишь запах смертельной болезни, а во рту у нее стояла горечь лекарства.

Синестезия, это лишь синестезия. Ничего этого на самом деле нет.

Подошедший Милтон говорил с Блю так, словно плохо было ей. Как она себя чувствует, не нужно ли вызвать врача, а затем, когда Блю наконец начала дышать более или менее ровно, он сказал:

– Откуда вам известно ее имя?

Свет стал ярче. Блю ощутила это даже сквозь сомкнутые веки. Почувствовав, что боль ослабевает, она сказала:

– Я это услышала.

Вместо: «Я это почувствовала».

Лицо Милтона озарилось возбуждением, на какое-то мгновение сделавшим его моложе, вселившим в него надежду.

– Где вы это услышали? Кто это сказал?

Блю слышала завывание ветра, шум воды, слабые голоса птиц в деревьях, свистящее дыхание старика. Она видела что-то. Спрятанные под стариковским кардиганом, под слабым здоровьем и деланным безразличием, страхи Милтона, его тайны, его ложь.

– Ваше имя не Милтон. Как вас зовут? Кто вы такой на самом деле?

На сморщенной шее старика вздулись вены. Он грубо схватил Блю.

– Что тебе известно про Джесс?

Его пальцы глубоко впились ей в руки. Она вскрикнула от боли.

– Я ничего не знаю! – воскликнула Блю, уловив в своем голосе страх; живот у нее заныл от воспоминания о болезненном ударе. – Я просто где-то услышала это имя, не помню где!

Выражение у Милтона на лице сменилось ужасом. Отпустив руки Блю, он отступил назад.

– Извините… – пробормотал он, и это прозвучало искренне.

Открылась дверь, и вошла Сабина.

– Молли начинает готовить обед. Я даже не подозревала, сколько сейчас времени. Она спрашивает, кто-нибудь хочет чаю? – Она застыла на пороге. – У вас все в порядке?

– Механик?.. – спросила Блю, хотя она уже наперед знала ответ, поняла по подавленной позе Сабины.

– Только завтра. Воды еще слишком много, добраться до нас нельзя. Нам посоветовали сидеть спокойно и ждать. Джошуа вернулся; он не смог прочистить водосток. Под мостом снова что-то застряло, глубоко, что-то такое большое, что он не смог это вытащить. Джошуа полагает, это опять какое-то дохлое животное.

У Блю перед мысленным взором запрыгал утонувший кролик, за которым гнались черные собаки, скрюченные ветки и это существо, это жуткое мертвое существо. Никто не придет на помощь.

– Хорошо, – сказала Блю. – От чая я не откажусь, спасибо. Просто хочу подняться к себе и освежиться. Я спущусь через пятнадцать минут.

– Я скажу миссис Парк, что ты медитируешь, – криво усмехнулась Сабина.

Блю ощутила непреодолимое желание схватить ее за руки, все объяснить, поблагодарить за то, что благодаря ей последние несколько дней были терпимыми. Извиниться за то, что скоро она сбежит.

– Спасибо, – только и сказала Блю. Во рту у нее по-прежнему оставалась горечь, голова раскалывалась, грудь переполнял ужас, вызванный мыслью, что если она не выберется отсюда сейчас, немедленно, то уже не выберется никогда.

– Извините, – снова пробормотал Милтон после того, как Сабина ушла. Он с ужасом посмотрел на свои руки. – Я забылся, простите меня…

– Нет, все… это я… это вы меня извините, – сказала Блю. Она развернулась, не в силах вынести это ни мгновения дольше, и оставила умирающего старика одного, вместе с рисунком и отголоском имени.

Восьмидесятые годы

Джеймс и Мари жили в муниципальной квартире на Бат-Роу. Джеймс по-прежнему работал на полставки в конторе фабрики. Легкое его лучше не становилось, но и значительных ухудшений также не было. Мари работала в столовой, а когда столовую закрыли, заменив торговыми автоматами, устроилась на кухню в местную школу. Джеймс полагал, что знает себя, знает свой удел. Он был обычным мужчиной, приближающимся к счастливому среднему возрасту, жизнь была жизнью, и этим было все сказано. И еще была Джудит.

Она ждала его в баре гостиницы. На ней были ярко-розовая блузка и костюм в черно-белую клетку, утягивающий талию, с накладными плечами. Джудит была молодая и гибкая, с пышной грудью, большими глазами и длинными светлыми волосами, мягкими, вьющимися. Помада у нее на губах была розовая, как и туфли на высоком каблуке, и так же в точности она была одета в предыдущий раз. В первый раз.

Когда появился Джеймс, ее стакан с мартини уже был пуст, и он спросил, не хочет ли она еще, надеясь, что это будет недорого.

– А ты сам будешь пить? – спросила Джудит. Ей было двадцать семь лет.

– Да, хорошо, немного, – сказал Джеймс. По дороге он заглянул в паб, выпил виски с содовой, чтобы успокоить нервы, после чего купил в ларьке на углу мятных конфет. Он сам не мог сказать, что делает.

Заказав два мартини, он сел на высокий зеленый табурет рядом с Джудит. Та положила руку ему на колено, и он огляделся по сторонам, проверяя, нет ли здесь тех, кто знает его или Мари. Джеймс не мог сказать, что делает. Однако у него на колене лежала рука молодой женщины, и больше он ни о чем не мог думать. Он быстро выпил свой мартини и попытался завязать разговор, вспоминая заголовки на первых полосах газет в ларьке на углу.

– Страшная штука произошла в этом Чернобыле, – начал он. Собственный язык показался ему бесполезным, ноги стали ватными. – Столько народа…

– У меня есть комната, – перебила его Джудит. – Может быть…

– Да, – поспешно согласился Джеймс.

Потом, когда они лежали под простыней из синтетической ткани, Джудит положила голову ему на грудь, пощекотав своими мягкими волосами его подбородок. Джеймсу захотелось почесаться, однако одна его рука была зажата под Джудит, а другую она держала в своей.

– Я купила вина. Не хочешь немного выпить?

Высвободив руку, Джеймс положил ее Джудит на плечо, затем переместил снова, так, что рука оказалась на кровати, прикасаясь внутренней стороной к телу Джудит. Кожа у нее была молодая и гладкая, а он был женатым мужчиной средних лет. Джеймс не понимал, что нашла в нем эта молодая женщина, делающая себе карьеру. Точно так же он никак не мог понять, что нашла в нем Мари.

– Пожалуй, нет. Коктейль в баре оказался крепким. – Он вспомнил, как когда-то не пил, не занимался спортом, не ходил на танцы и абсолютно не разбирался в музыке. Мари обожала танцевать. Джеймсу нравилось танцевать с Мари. Он не мог сказать, что делает.

– Смелее, выпей! От одного бокала плохо не станет. Это поможет тебе расслабиться. – Джудит приподнялась на локте, и ее мягкие светлые волосы закрыли ей один глаз. Она поцеловала Джеймса в губы. – Трудно было вырваться?

– Да нет, нисколько.

– Какой предлог ты назвал?

– Никакого не называл.

– И она отпустила тебя просто так?

– Отпустила.

– Но разве она не станет гадать, где ты? Не станет задавать вопросы, когда ты завтра вернешься домой?

– Завтра? – спросил Джеймс.

Джудит уселась в кровати, простыня спала в сторону, она смахнула волосы с лица.

– Да, завтра. Когда ты вернешься домой, завтра.

Джеймс почувствовал тот же самый прилив крови, как и тогда, когда Джудит впервые посмотрела на него так, с вожделением во взгляде, а до того на него так никогда не смотрела ни одна женщина. И он не подумал: «Я не могу остаться»; единственной его мыслью было: «Я не могу поверить в то, что она хочет, чтобы я остался».

Все те, с кем общался Джеймс, знали его слишком хорошо; все женщины на фабрике знали его уже много лет, они знали и Мари. Они знали, что он собой представлял, знали его проблемы, знали, почему он вдруг внезапно вскакивал из-за стола и выбегал в коридор, чтобы на несколько минут захлебнуться непрерывным кашлем. Но Джудит ничего этого не знала.

В первый раз они сидели рядом в комнате переговоров, одни, и Джудит показывала ему принесенные с собой образцы канцелярских товаров, но Джеймс сказал, что окончательное решение должен будет принять его начальник, который сейчас уехал и должен был вернуться только на следующей неделе. Джудит сидела очень близко к нему. Она прикоснулась ему к руке. Джеймс спросил у нее, почему она занялась торговлей. Джудит ответила, что ей очень нравится ее работа, нравится встречаться с новыми людьми, а зарплата хорошая. Затем она сказала, что ей нравится его голос, как она его назвала, «с хрипотцой», а Джеймс не стал ей говорить, что у него повреждены голосовые связки.

Джудит сказала, что живет недалеко от Уорика, но остановилась здесь в гостинице, и предложила вечером встретиться и что-нибудь выпить, и почему-то Джеймс согласился. Он сам не мог сказать, как так получилось; он об этом не думал. Его смена заканчивалась в три часа дня, и он отправился в гостиницу; домой он вернулся в девять вечера, а Мари ушла к подруге. Джеймс сидел у окна, на пятом этаже, и смотрел на огни, не в силах поверить в то, что произошло. У него не было времени, чтобы почувствовать себя виноватым или испугаться. Он пребывал в мечтательном недоумении. Красивая молодая женщина посмотрела на него так, без чувства жалости или насмешки, в ее взгляде только вожделение. Ни одна женщина еще не относилась к нему как к мужчине, внушающем подобное чувство. Это было похоже на галлюцинацию. Джеймсу казалось, что на самом деле ничего этого не было, абсолютно ничего, потому что такое с ним просто не могло случиться.

И тем не менее он снова был вместе с Джудит.

– На ночь я остаться не могу. Я должен вернуться домой.

– Я думала, ты останешься на всю ночь.

– Извини, не могу.

– Ну тогда хотя бы выпей со мной вина, хорошо? – сказала Джудит, и он кивнул; она встала с кровати, обнаженная, и налила два бокала вина, после чего подошла к Джеймсу, и его лицо оказалось на уровне ее груди.

– У вас есть дети? – спросила Джудит, передавая ему бокал.

Джеймс был знаком с Мари четыре месяца, прежде чем они легли в кровать. Они поженились через четыре месяца после этого. Джудит ничего не знала о нем. Но она погладила его по голове и провела рукой ему по затылку так, будто знала о нем все.

– Нет, детей у нас нет, – сказал Джеймс. Пальцы Джудит были нежные и теплые. У него затвердел член, и он подумал: «О господи, ты красивая, какая же ты красивая!», а затем: «Что я делаю?»

– Вы не пробовали их завести?

– Пробовали. Просто у нас ничего не получилось. В молодости я болел, и это сделало меня… понимаешь… – Джеймс залпом выпил вино, и болезненные мысли умерли; он отчетливо ощутил близость обнаженного тела Джудит. Быстро допив вино, та перелезла через него и улеглась на своей половине кровати.

– Извини, – сказала она. – Из тебя получился бы замечательный отец.

– Но зато я замечательный дядя, – сказал Джеймс. Он действительно был замечательным дядей. Всего племянников и племянниц было семеро. Джеймс нарисовал акварелью портреты всех их; он помнил, когда у кого день рождения, помнил, у кого в субботу футбол, а у кого танцы. Джеймс сажал их себе на колени, ощущая тяжесть их тел. Они обвивали его за шею, и он ощущал тепло их рук. Это было что-то. По крайней мере, это было хоть что-то.

Засунув руку под простыню, Джудит нащупала его.

* * *

Потом Джеймс встал с кровати, пошел в туалет и уселся на унитаз. В зеркале он увидел мужчину средних лет, того же самого, который смотрел на него из зеркала утром. И как могло быть так, что он по-прежнему выглядел так же? Джеймс потерялся; он не понимал, что происходит; не верил самому себе. Ну как мужчина может любить свою жену и в то же время полностью забывать ее? Полностью забываться сам?

Часы показывали время. Скоро нужно будет возвращаться домой. Это были часы отца. Раньше они принадлежали отцу Джеймса. Несколько месяцев назад они стали его часами. Ему потребовалось несколько недель на то, чтобы научиться самостоятельно застегивать ремешок. У него дрожали пальцы; он был готов залиться слезами. Мари застегивала ему ремешок, говорила, что отец был бы рад тому, что сын носит его часы. Она вспоминала то Рождество, когда отец Джеймса, взяв на себя индейку, перепутал фунты и килограммы, и Джеймс рассмеялся при воспоминании об огромной птице, которой хватило бы на двенадцать человек, которую мать никак не могла запихнуть в духовку. И Мари сказала: «Ну вот, ты смеешься, это гораздо лучше слез». И еще она сказала: «Отец очень тебя любил».

На полке у двери туалета лежали сложенные полотенца, и Джеймс обмотал одно вокруг пояса.

– Пожалуй, мне все же лучше уйти, – сказал он вслух, прежде чем вернуться в спальню, сомневаясь в своей решимости, сомневаясь в себе.

Джудит сидела на краешке кровати, натянув трусики, но без бюстгальтера. Она надевала сережки с топазами.

– Мне бы хотелось, чтобы ты остался.

Джеймс стоял потупившись.

– Знаю. Извини.

– А в следующий раз ты останешься?

– Не знаю. Это все трудно.

– А ты постарайся. – Встав, Джудит обняла его за шею, и ее волосы скользнули ему по щеке и подбородку, а обнаженные груди прижались к его телу. Она взяла его руку и положила ее себе на талию. – Ну пожалуйста! – сказала Джудит тем же самым голосом, которым говорила в постели: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!»

Джеймс обнял ее, но посмотрел ей через плечо в поисках своей одежды, увидел ее на стуле у окна. Одежда была аккуратно сложена, ботинки стояли под стулом, свернутые носки лежали в них. Прижавшись к нему промежностью, Джудит поводила телом из стороны в сторону, однако теперь Джеймс испытал один только ужас. Джудит поцеловала его в щеку, попыталась поцеловать в губы, однако он отвернулся.

– Извини, – сказал он. – Я не могу. Не могу остаться. Я лучше пойду.

Джудит не унималась. Она провела губами Джеймсу по щеке к уху.

– У меня есть сын, – сказала она так, словно это было предложением.

– Сын?

Джудит кивнула, снова скользнув по нему своими волосами.

– Его зовут Себастьян.

– У меня есть племянник Себастьян. Ему семь лет, – сказал Джеймс, мысленно представляя себе мальчишку, натягивающего гетры перед футбольным матчем. Представляя себя рядом с Мари на праздничном обеде по случаю дня рождения Себастьяна. Мари накладывает ему на блюдце варенье, лицо мальчишки, перепачканное мороженым, сияет радостью. Они ходили в гости на день рождения ко всем племянникам и племянницам. Вместе.

– Сегодня за ним присматривает моя мама, – сказала Джудит. – Ему всего два года.

– Чудесный возраст – два года, – сказал Джеймс, высвобождая руку. – Право, я должен…

Он оделся молча. В два года Себастьян заговорил. Джеймс вспомнил, как они с Мари были на кухне, когда зазвонил телефон, она сняла трубку, у нее на лице отобразилось недоумение, сменившееся радостью, искрящейся радостью, она рассмеялась, подозвала Джеймса и поднесла трубку ему к уху. На дальнем плане был слышен голос брата Джеймса, Милтона, повторяющий слова более отчетливо; но в трубке и в ухе Джеймса раздавались другие, воистину восхитительные звуки.

– Мальи, Мальи, тетя Мальи, – говорил малыш. Молитвенно сложив ладони, Мари поднесла их к губам, пряча счастливую улыбку. С тех пор все дети называли ее тетей Мальи.

Джеймс ни за что не женился бы на Мари, если бы знал, что с ним сотворила болезнь.

– Он только что начал говорить, – продолжала Джудит. Одевшись, она порылась в сумочке и достала портмоне. В нем была фотография маленького мальчика: черные кудри, черные глаза и улыбка, открывающая первые зубы, и это был сын Джудит, однако Джеймс мысленно представил себе, как малыш висит на шее у Мари, целует ее в пухлую щеку, а она смеется, крепко прижимая его к себе.

– Очаровательный мальчик, – пробормотал он. Теперь, одетая, Джудит выглядела моложе. Ее косметика осталась на подушках гостиничного номера. Она стала натягивать колготки, но на одной ноге спустилась петля, поэтому она их сняла и выбросила в мусорное ведро. Джудит засунула босые ноги в туфли на шпильках, и туфли впились ей в кожу.

– Если ты с ним познакомишься, он тебе обязательно понравится, – сказала она, и снова в ее голосе прозвучало предложение, прозвучала надежда.

– Извини, – сказал Джеймс. Пожав плечами, Джудит наклонилась, возясь с туфлями, и рассыпавшиеся волосы закрыли ее лицо.

– Мы с тобой еще встретимся? – спросила она.

* * *

Джеймс возвращался домой пешком. У него болели ноги, и ему хотелось, чтобы они болели только от ходьбы. Он просидел десять минут в пабе, нянча полпинты апельсинового сока, дожидаясь, когда табачный дым и запах дешевого лосьона после бритья впитаются ему в одежду и кожу. Будет причина по возвращении домой принять душ. Он должен вернуться домой.

Мари была на кухне.

– Я даже отсюда чую этот запах, – сказала она, оборачиваясь к Джеймсу. Помахав перед носом рукой так, словно запах был роем мух, Мари рассмеялась. – Ты был в пивной, негодный мальчишка!

Она снова повернулась к разделочному столу, слева от нее груда мытых овощей, справа миска с уже нарезанными ломтиками и кружочками.

– Как прошел день? Я прогулялась с Кристой вдоль канала, вместе с малышом Тоби, до самой площади Виктории; это самый долгий маршрут, который осилили его маленькие ножки. Две мили. А потом нас подобрал Бруно, на хорошей машине, не на грузовике с работы, слава богу, и отвез нас в кафе-кондитерскую, мы пили чай с пирожными, и вдруг до меня дошло, что это за кондитерская – та самая, куда пошли мы с тобой, помнишь? Когда только…

Подойдя к ней сзади, Джеймс обнял ее за талию и уткнулся лицом ей в волосы, жесткие, уже начинающие седеть.

– …только познакомились, и я проводила тебя до автобусной обстановки, – закончила Мари, продолжая чистить картошку. Картошки достаточно для кучи народу, но кучи народа у них нет, поэтому то, что они не смогут съесть сегодня, отправится в морозилку.

Наверное, Джеймсу нужно было сказать что-то в свое оправдание, но он не мог. Он подумал, что если заговорит, то скажет не те слова, скажет не то или скажет правду, поэтому он поцеловал Мари в шею и обхватил ее за бедра, думая: «Извини, извини, извини!» И еще он подумал: «Пожалуйста, пожалуйста!», хотя сам не смог бы сказать, о чем просит.

Джеймс думал: «Пожалуйста и извини», обнимая Мари, чувствуя, как она подалась к нему задом, вжимаясь ему в промежность изгибами своих ягодиц, затем она повернула голову, подставляя щеку для поцелуя. У нее в руках по-прежнему были картофелина и нож, но она начала тереться о Джеймса бедрами.

Он снова подумал: «Извини, извини», а Мари тихо застонала от наслаждения и издала смешок, когда его ладони поднялись ей по бедрам к талии, и он подумал: «Останься со мной, я так виноват, останься со мной!»

Затем его ладони поднялись от талии к ее грудям, наполнившись их упругой тяжестью, и Мари снова рассмеялась и прижалась к нему спиной, кладя нож на стол. Она не могла видеть его лицо, и Джеймс был рад этому. Она видела только его руки на своих грудях. Выгнув руки назад, Мари обхватила его за пояс, прижимая к себе.

Ему захотелось воскликнуть: «Я тебя люблю, я тебя люблю, не уходи от меня, я тебя люблю!», но в мыслях у него было лишь «извини», и он ничего не сказал. Мари замурлыкала от удовольствия, и он обнял ее еще крепче.

И почувствовал это.

Отчетливо.

Твердый комок размером с каштан под левой грудью.

Часть II

Колесница^[49]

Блю собралась быстро: почти все ее вещи по-прежнему лежали в чемодане. Она запихнула в рюкзак второй свитер, носки на тот случай, если у нее промокнут ноги, бутылку воды и печенье. Ее телефон подключен к интернету, ближайший дом находится в двух милях – можно добраться пешком.

Блю подсунула карточку с паролем под закрытую дверь в комнату Сабины.

В мансардное окно над лестницей были видны плотные облака, скорее белые, чем серые. Блю хотелось надеяться, что дождя больше не будет.

Прокравшись в раздевалку, она надела резиновые сапоги и взяла дождевик; потом можно будет отправить его обратно супругам Парк по почте. О машине и чемодане Блю не думала. Несущественные мелочи.

Сейчас ей нужно было лишь выбраться из этого дома, прочь от этих людей, прочь от бесконечных вопросов, сомнений, недоверия.

Шагнув на затопленный луг, Блю ощутила головокружение. Наверное, понижение сахара в крови. Похмелье. Стресс. Крушение всех усилий, приложенных, чтобы преодолеть смерть матери и зажить нормальной жизнью.

Воды было по щиколотку; грязь старалась засосать сапоги. Блю направилась в противоположную от моста сторону, к цепочке деревьев с другой стороны дома. Они протягивали свои ветви, приглашая ее пожать им руки, переплести свои пальцы с их многочисленными сучками и позволить унести себя прочь от пансионата «Болото надежды».

Блю полностью сосредоточилась на том, чтобы идти по неровной, болотистой почве. У нее не было никакого плана – только намерение уйти отсюда. Держа в руке телефон, она следовала указаниям навигатора. Мокрые сережки ольхи облепили ей сапоги.

Остальные будут волноваться. Блю старалась не думать об удрученном лице миссис Парк, о панике, которая охватит женщину при мысли о том, что она сделала что-то не так, огорчила гостью, заставив ее покинуть кров. Старалась не думать о лжи Милтона, о его ужасе, порожденном собственным поступком, о чувстве стыда за свою агрессивность. Старалась не думать о Сабине. Всего этого могло бы оказаться достаточно для того, чтобы заставить ее развернуться.

Могло бы.

Чем дальше от «Болота надежды» отходила Блю, тем упорядоченнее становились ее мысли. Она знала, что она восприимчива к чувствам других людей, а в этом доме должны были собраться как раз те, кто пребывает в полном смятении. Чего она ожидала? То, что предстало ее взору, явилось проявлением всеобщей боли и горечи утраты.

Что можно сказать про темноволосую девочку на фотографии? Про того ребенка, которого миссис Парк обнимала словно родную дочь, который сидел на диване в зале перед недостроенной башней «Дженга» – миссис Парк теперь терпеть не может эту игру. Эта девочка была темноволосой копией того существа, которое постоянно являлось Блю в видениях. Она ощущала его присутствие, чувствовала его запах.

Блю подумала было, что это племянница миссис Парк, но затем вспомнила, что оба супруга Парк у своих родителей единственные дети. В таком случае, вероятно, крестница, дочь близких знакомых. Это случайное совпадение.

Интересно, что произошло бы, объясни она миссис Парк свои ощущения? То, как рассудок заставляет ее ставить под сомнение реальность происходящего, заставляя опасаться за структуру своего сознания. Миссис Парк утешила бы ее, отвела бы в уютный кабинет психотерапии, вызвав на откровенный разговор о своих проблемах? Обняла бы ее и сказала, что все будет хорошо, по-матерински смахнула бы с лица прядь волос? Смогла бы миссис Парк сделать то единственное, что спасет Блю и поможет ей не поехать крышей?

Слишком поздно. Блю боялась, что ее крыша уже давно и безвозвратно уехала.

Чем дальше она отходила от дома, тем глубже становилась вода.

Девушка не оглядывалась назад из страха увидеть то, что ее продвижение оказалось не таким уж значительным. Казалось, линия деревьев отодвигается все дальше и дальше. Тени искривлялись и шевелились.

Прямо у Блю над головой пролетела птица, большая и черная. Из ее клюва вырвалось имя Арлы.

Этот звук зазвенел у Блю в ушах, заставив вздрогнуть.

Она ощущала запах воды, к которому примешивалось зловоние прелой листвы и мускуса животных.

Птица крикнула снова. Что это за вид? Ворона? Галка?

Рассудок Блю выкрутился наизнанку. Голова раскалывалась, мысли полностью лишились смысла. Деревья казались такими близкими, что с ними можно было поговорить. Деревья казались бесконечно далекими.

– Блю!

Остановившись, Блю обернулась. Вода перехлестнула через край левого сапога.

Из окна кухни высунулась Сабина, муравей, выползающий из кукольного домика. Ее голос отчетливо разнесся в вечерней сырости.

– Что ты делаешь? Вернись!

Помахав ей рукой на прощание, Блю снова повернулась к деревьям. Они все-таки были уже близко. Она уже почти добралась до леса.

Лес, холм, мост, дорога.

«Не думай о Сабине! Не думай о том, как несправедливо все получилось по отношению к ней».

Справа в зарослях мелькнула какая-то тень. Блю присмотрелась, ожидая увидеть лисицу или крупную птицу, однако животное уже скрылось. Вместо этого она увидела маленькую серую плиту, торчащую из земли. Надгробие одной из умерших собак.

У Блю завибрировал телефон, на экране появилось сообщение.

«КУДА ВЫ ИДЕТЕ? ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ! МЫ ПЕРЕЖИВАЕМ».

Влажные пальцы Блю оставили на экране пятна.

«Я ИДУ ЗА ПОМОЩЬЮ», – набрала она. И рассмеялась, перечитав свое послание. Именно надежда получить помощь привела ее в «Болото надежды». И как раз помощи она здесь и не нашла. От разочарования кружилась голова.

Тучи раздвинулись, тени сместились, и Блю увидела могилу справа от себя. Ей вспомнилось рычание, которое она слышала, лай, скрежет собачьих костей, наводнивший ее сны. Устремив взгляд прямо перед собой, Блю шагнула влево и двинулась вперед.

У нее зазвонил телефон. Сабина. Блю сбросила вызов.

Телефон зазвонил снова, на экране высветился стационарный номер «Болота надежды». Вызов сброшен.

Тонкие ветки гладили Блю по рукаву, оставляя на плечах дождевика жирные капли. Теперь, когда она вошла в лес, ее больше не видно. Пройти по следу в воде не получится.

Блю решила, что мистер Парк не станет особо переживать. Он обнимет жену за плечо, шепнет ей что-нибудь обнадеживающее. Он ее утешит, заверит в том, что она ни в чем не виновата, скажет, что Блю уже взрослая и вольна поступать так, как ей хочется, и никто не может ей в этом помешать.

Здесь никого нет.

Блю провела по лицу ладонью. У нее на щеках была дождевая вода. Она решила, что это дождевая вода.

Здесь никого нет.

Мысль, которую она так старательно гнала прочь, рванула вперед, требуя к себе внимания. Все призраки, которых она когда-либо видела, были жертвами. Почему сейчас все должно быть иначе?

«Что, если супруги Парк убили ту девочку? А я оставила Сабину и Милтона наедине с ними?

Что, если Сабина убила ту девочку? А я оставила Милтона и супругов Парк наедине с ней?

Что, если это был Милтон?..»

В лесу росли бук, ольха, береза, дуб. Толстые ветки, тонкие веточки, опавшая листва в воде. Блю шла вперед. Мох облепил стволы, густой, мягкий и влажный на ощупь. Бриджет всегда нравились картины с деревьями.

В день свадьбы с Девлином на ней был венок, сплетенный из ивовых веток, украшенный алыми гроздьями рябины и листьями красного клена. Бриджет хорошо разбиралась в деревьях, знала их свойства и силу, знала то, как они общаются между собой посредством сети переплетенных корней. Однако именно Девлин отвел Блю в лес. Именно Девлин помог ей забираться на низкие ветви тиса, и он поймал ее, когда она поскользнулась и свалилась с дерева.

«В лесу тебе не место».

Это ее собственная мысль или чья-то чужая?

В пробивающихся сквозь кроны деревьев пятнах света отчаянное желание покинуть «Болото надежды» завяло. В своей жизни Блю бывала в лесу всего дважды. Она привыкла ходить по мощеным улицам, а не по лесным тропам.

Одна в глуши, бредет по затопленной земле к дому незнакомых людей, прочь от места, которое, как ей кажется, наполнено призраками. Что с ней стряслось?

Телефон зажужжал очередным текстовым сообщением.

ПОЖАЛУЙСТА, ВЕРНИТЕСЬ! ПОЖАЛУЙСТА!

Всю свою жизнь Блю старалась вести себя хорошо, выслушивала всех тех, кто в этом нуждался, даже если их откровения приводили ее в ужас. Каждое прикосновение – громовой раскат сомнений в себе, неуверенности, гордости, восхищения, любви, разочарования, жажды мщения, страха, тревоги, веселья, пренебрежения, горя, стремления, надежды… Блю не встречала ни одного человека, похожего на себя, даже когда еще вращалась в тех кругах. Если к ней прикоснется кто-нибудь подобный, что они почувствуют?

Бриджет всегда любила деревья. Она никогда не водила свою дочь в лес.

Блю преодолела больше мили. Вдали от других людей она должна была чувствовать себя свободной. Однако чувствовала себя загнанной в ловушку.

Вот она доберется до другого дома, полного незнакомых людей, и что дальше? Они окажут ей помощь? Помогут вернуться в свой пустой дом?

Ее влекло вперед холодное притяжение судьбы.

По кронам деревьев прокатился порыв ветра, отправляя вниз ливень мокрых веток и сорвавшихся капель воды. Экран сотового телефона погас.

Блю оживила телефон, ожидая, когда снова загрузится карта.

Неизвестная дорога.

Неизвестная цель пути.

Блю потрясла телефон, перезагрузила его, подняла его высоко над головой и опустила к коленям. Она уже давно покинула зону действия маршрутизатора. Ей казалось, она скачала карту перед тем, как покинуть дом, но ошиблась. А теперь сигнала, чтобы загрузить мобильные данные, больше не было.

Блю убрала телефон в карман. Закрыв глаза, постаралась мысленно представить карту и красную пунктирную линию, ведущую через лес. Ей нужно повернуть налево и идти по тропинке, ведущей к мосту.

Или направо?

И как ей понять, что она вообще идет по тропинке?

Почва под ногами будет другой, более плотной. Будут указатели. Будет хоть что-нибудь.

Открыв глаза, Блю сделала шаг вперед. Ее голень пустила по поверхности воды волну.

Светлые волосы мелькнули и скрылись за деревом.

Подошва кроссовка, ярко-красного на фоне серебристой коры березы.

Нет. Этого не может быть. Что ей делать?

Если она повернет в сторону, то потеряет ориентацию. Ей нужно двигаться вперед.

Как здесь могло оказаться это существо? Призрак жертвы держится рядом со своим убийцей. Ребенок появлялся только рядом с супругами Парк, Милтоном и Сабиной.

И рядом с Блю.

Но она никого не убивала.

Блю по-прежнему видела сухой красный кроссовок. Видела волосы девочки, не растрепанные ветром.

Блю вытерла щеку. Ей было необходимо двигаться; мутная вода засасывала сапоги, угрожала потерей равновесия; однако она не могла сделать ни шага.

«Она ненастоящая.

Но что если она настоящая?»

Существо высунулось из-за дерева. Это оказалась девочка с акварельного рисунка, девочка с фотографии миссис Парк. Полумрак добавил багровые синяки ей под глаза. Губы представляли собой бесцветные полоски на бесцветной коже, тощая шейка, казалось, готова была вот-вот сломаться.

Эта шея была сломана?

– Что ты здесь делаешь? – спросила вслух Блю.

«Они идут за тобой».

– Кто идет за мной? – Блю подумала про Сабину в окне кухни. Подумала про ее имя, мелькнувшее в сотовом телефоне.

«Мне нужно, чтобы ты мне помогла».

– Кто идет?

«Мне нужно, чтобы ты отвела меня к нему. Он беспокоится».

– Ради всего святого, кто… – Блю осеклась, изучая стоящее перед ней существо. Это был не мертвый старик. Не избитая женщина в чулках в крупную сетку и одном белом сапоге на каблуке-шпильке. Не подонок с прогнившей насквозь душой, жаждущий мщения. Это была просто маленькая девочка.

Блю не умела общаться с детьми, но она попробовала.

– Кто будет беспокоиться?

«Мой брат».

– Мистер Парк? Джошуа Парк твой брат?

Девочка покачала головой.

«Ты должна отвести меня к моему брату».

Это не укладывалось во все то, что было известно Блю.

– Ты Элеонора? – спросила она.

Снова покачав головой, девочка пнула ствол березы мыском кроссовка; это движение не произвело никакого звука, не оставило никакого следа, не вызвало волнения на воде.

– Как тебя зовут?

Строгие складки у девочки на лице разгладились. Она стала похожа на того, кем была: ребенка, который заблудился в лесу и просит, чтобы его отвели домой.

«Джессика Пайк».

Мужчина называл себя Милтоном, однако он был не Милтон. Внешне казалось, что он слишком слабый, чтобы убить человека, однако у Блю заболела рука, когда он ее схватил. У него в глазах затаился страх. Он солгал насчет того, как его зовут на самом деле. Кто знает, когда умерла эта девочка – год назад, двадцать лет назад, тридцать лет назад, или тогда, когда Милтон был еще совсем молодым?

– Привет, Джессика Пайк. – Блю вспомнила свои одиннадцать лет. Вспомнила то, как ее чурались соседские дети, как она бегала за ними, считая, что это игра, как родители не разрешали им общаться со странной семьей, на окнах дома которой висели разные побрякушки, стучавшие и гремевшие при порыве ветра. Блю вспомнила, каково это – быть одиннадцатилетним ребенком. – Что с тобой произошло?

От двадцати двух до двадцати трех лет

Бриджет так похудела, что сквозь юбку можно было разглядеть форму коленных чашечек. Блю отвела мать к врачу. Затем в больницу. Врач на приеме произнес слово «рак». Бриджет Форд встала и вышла из кабинета.

Врач дал Блю справочные брошюры, объяснил, какие анализы нужно будет сделать, чтобы определить характер болезни, ее степень, выбрать лучший курс лечения. Бриджет отказалась от обследований. Сказав, что природа возьмет свое. Она будет вырезать свечи, раскладывать перед алтарем руны и жечь пучки шалфея. Блю охрипла, пытаясь убедить ее согласиться на лечение.

За три года она сменила три места работы: упаковщица на складе, раскладывающая по коробкам товар, отобранный сортировщиками. Работа, на которой болят глаза болят – от картона, разбрасывающего споры пыли, и недостатка света. В обеденный перерыв Блю стояла на улице вместе с курильщиками, чтобы урвать хоть немного солнца, если не свежего воздуха. У дяди одного из парней был рак прямой кишки, и она краем уха слышала, как он говорил, что дядя курит марихуану, чтобы облегчить боль. Когда у Бриджет усилились боли, Блю купила ей кальян.

Что оказалось очень кстати. Через считаные месяцы ее мать уже была прикована к кровати.

– Ты его видишь? – спрашивала она изо дня в день и ее лицо напоминало заячью мордочку с полными надежды глазами. Блю вспоминала те годы, когда они жили в квартире в Престоне, когда мама спрашивала у нее, видела ли она Боди или Арлу, спрашивала, чем они занимаются, радостный ли у них вид, когда она клала ей в кровать кристаллы аметиста, чтобы ду́хи не беспокоили ее во время сна.

– Нет, у него все хорошо, – изо дня в день отвечала Блю.

Вокруг потребностей Бриджет сформировалась четко отлаженная рутина. Блю вставала утром чуть раньше, чтобы приготовить матери поднос с завтраком, после чего уходила на работу. Вернувшись домой, она, еще не раздевшись и не включив чайник, первым делом шла проведать мать, поцеловать ее в лоб, убрать поднос с завтраком, мысленно отмечая, сколько та съела. Затем снова готовила Бриджет поесть, раскуривала кальян, меняла постельное белье, выносила судно, расчесывала матери волосы. Она купила маленький телевизор и повесила его на стену напротив, чтобы Бриджет было чем заняться в те долгие часы, когда Блю была на работе. Иногда мать и дочь вместе смотрели мыльные оперы. Иногда они просто лежали вместе бок о бок, молча.

– Ты покупаешь все это на то, что получаешь на работе? – как-то спросила Бриджет, после того как в пятый раз наполнила легкие дымом. В ее голосе прозвучала боль, а также робость, которую Блю помнила по тем дням, когда ей было еще лет пять-шесть и мама часами сидела на кухне, положив голову на кухонный стол. – Она тебя не убивает? Не крушит твою душу? Тебе не душно?

– Работа мне нравится, – ответила Блю. Она присела в ноги железной кровати Бриджет. Свободного места в комнате почти не оставалось – две прикроватных тумбочки, одинокий шкаф в дальнем углу у окна. Окно выходило в переулок, в котором Блю целовалась с Мэтью. Оно выходило на сад, где Девлин обнял Блю своей большой мягкой рукой после того, как Мэтью со смехом убежал.

– Это нормальная работа с нормальными людьми, – продолжала Блю. Семья Мэтью давно переехала отсюда. Мальчишки, подначивавшие его, также разъехались. Старик, учивший Блю водить машину, находился в доме престарелых.

– Я должна была сделать больше. У тебя были такие способности, такой потенциал! Девлин сделал бы больше. Что бы он сказал?

– Он ничего не имел бы против, – ответила Блю.

– Ты его видишь? – Волосы Бриджет по-прежнему были заплетены в косу – теперь этим занималась Блю. Коса спадала на плечо женщины тонкой серой веревочкой.

– Нет, мама.

Бриджет уткнулась лицом в подушку. Ее рука, державшая кальян, обмякла, и Блю едва успела его поймать.

– Я должна была лучше заботиться о нем. После первого инфаркта я должна была лучше заботиться о нем.

«Ты могла бы заставить его принимать сердечные лекарства, – подумала Блю. – Ты могла бы заставить его обследоваться в больнице, помочь ему сбросить лишний вес, сев на диету, однако вместо этого ты кормила его пыреем и вырезала колдовские свечи. Но какой прок рассуждать о том, что могло бы быть?»

– Ты ни в чем не виновата, – сказала она вслух. – Предсказать инфаркт невозможно.

– Ты могла бы его предсказать.

– Я никогда не гадала Девлину.

– Если бы ты ему погадала, ты бы его спасла.

– По-моему, на сегодня тебе достаточно. – Блю поставила кальян на ночной столик, рядом с оставшейся нетронутой пластмассовой миской с желтыми макаронами под соусом. Завтра надо будет купить консервированный куриный бульон. Обыкновенно Блю удавалось уговорить мать съесть куриный бульон.

– Какая я ужасная мать. – Бриджет стиснула дочери руку, сбросив миску со столика. Желтый соус разлился по ковру. Бриджет впала в наркотический ступор, зрачки у нее расширились, но было у нее в глазах и еще что-то. – Я должна была лучше заботиться о тебе, ты мой ребенок, мой последний ребенок!

С улицы доносился шум машин; соседи возвращались домой с работы. Кое-кто из них выразил соболезнование в связи с кончиной Девлина – поминальные карточки, пироги. Блю никому не говорила о болезни матери – ни соседям, ни на работе. Она не могла это объяснить. Когда Бриджет прикасалась к ней, Блю чувствовала ее стыд, ее смущение, страшное сожаление по поводу того, что она так подвела свою дочь. Вот и сейчас Блю почувствовала все это, когда Бриджет схватила ее за руку.

– У тебя ужасная мать, и если бы ты только знала, как…

– Не смей говорить так о моей маме! – Строго нахмурившись, Блю пригрозила матери пальцем.

– Ты пытаешься меня рассмешить.

– Так позволь мне это сделать.

– Я всегда пыталась тебя рассмешить, но у меня не получалось. Извини, что у меня ничего не получалось; ты заслуживала лучшей участи. Все вы заслуживали лучшей участи. – Бриджет потрепала дочь по плечу, и та прочувствовала самые потаенные глубины материнского сердца. Блю была к этому не готова.

– Девлин тебя любил. Почти так же сильно, как тебя люблю я. Мы бы тебя так не любили, если бы ты этого не заслуживала. А меня нужно было бросить загнивать. – Бриджет на мгновение закатила глаза.

– Ни за что! – решительно возразила Блю, прогоняя их прочь – мысли, чувства, то, в чем пыталась исповедоваться без слов ее мать. Она не желала это слушать. – Как насчет кусочка пудинга? Может быть, тебе принести мороженое? Не хочешь съесть что-нибудь сладкое?

На улице было сухо, ясное осеннее небо потихоньку начинало темнеть. Сидя на кровати, Блю со своего места видела дома на противоположной стороне оврага и оранжевую листву на деревьях в садах.

– Ты его видишь? – снова спросила Бриджет, и маленький дом на террасе показался большим, слишком большим, чтобы жить в нем вдвоем.

– Девлина? Нет, я…

– Боди.

Блю кивнула, однако мать не могла этого увидеть, поэтому она повторила свой вопрос, и сердце Блю наполнилось сильным раскаянием, раскаянием, которое испытывала ее мать.

– Поверни голову, он рядом с тобой, – сказала Блю.

Мальчик стоял среди желтых брызг на ковре. Угрюмая ухмылка исчезла у него с лица в тот момент, когда Бриджет поняла, что умирает. Раньше Блю полагала, что у Боди должно хватить ума не мучить мать своими мрачными взглядами и надутым видом, однако сейчас усомнилась в этом. Казалось, Боди был готов расплакаться, казалось, он хотел утешения, нуждался в нем так же, как этого хотела, как в этом нуждалась сама Блю. Если бы Бриджет протянула руку, она бы прикоснулась к тому холодному воздуху, каким был Боди.

– Извини, я ужасная мать, я сожалею о том, что все так получилось. – Бриджет потянулась к Блю, и та решила было, что мать извиняется за грязную квартиру в Престоне, за скудную еду и отсутствие игрушек, за то, что она оставила дочь дома, вместо того чтобы отдать ее в школу, но Бриджет добавила: – Передай Боди.

В комнате уже стало темно, однако Блю не зажигала свет.

Боди вытер глаза, его маленькие руки стали влажными от слез. Детские плечики тяжело поднимались и опускались. Плечи Бриджет тяжело поднимались и опускались.

– Хорошо, передам, – сказала Блю, целуя мать в лоб. Бриджет хотела сказать еще что-то. Рот у нее перекосило, ее душили слезы, и она уткнулась лицом в одеяло, судорожно кашляя.

– Все хорошо, мама, – сказала Блю, когда приступ миновал и Бриджет отхлебнула немного воды. Она легла рядом с матерью, успокаивая ее. Взяла ее руку и зажмурилась. Впуская в себя отчаяние Бриджет, затопившее ее, однако взглянуть на брата не могла. Как не могла взглянуть на Арлу, сидящую в углу с лицом, обрамленным мокрыми кудряшками и пустым взглядом.

Блю ощущала в своих руках хрупкое тело матери. Каждый вдох отзывался хрипом, растягивая грудную клетку и отнимая силы у легких. Блю обнимала мать так до тех пор, пока та не заснула.

Рыцарь Жезлов (перевернутый)^[50]

«Ты поможешь мне найти брата?»

– Я попробую. Но сначала ты должна мне рассказать, что произошло.

«Они меня забрали».

– Кто тебя забрал?

«Те люди, которые идут сюда».

Деревья сомкнулись вокруг них; их тонкие острые ветки царапали друг друга при каждом порыве ветра. С них с влажным шелестом осыпались мертвые листья, по какой-то причине не опавшие осенью.

– Кто сюда идет? – Блю оглянулась назад. Порыв ветра подернул рябью разлившуюся воду. В лесу никого не было видно и слышно.

«Они сказали, что мой брат больше не желает меня знать, но он ни за что бы не сказал такое, ни за что!»

Девочка казалась настоящей, живой, из плоти и крови. У нее вздымалась грудь, и Блю вспомнила Боди у кровати больной матери. Джессика попыталась еще что-то сказать, но ее душили слезы, и Блю подумала про Арлу, которая так и не произнесла ни слова. Она присела на корточки, чтобы посмотреть девочке в глаза.

– Ты тоже заболела? – Блю в рот вернулась горечь лекарства.

«Ты поможешь мне вернуться к брату?»

Блю понимала, что хочет услышать от нее девочка, однако сказать ей это значило солгать. Она не сможет отвести Джессику к ее брату, даже если бы она знала, кто он такой и где находится. Блю ничего не могла – она могла только видеть девочку, слышать ее, чувствовать ее, но какой от этого был толк? Какое это имело значение? Блю помогала людям, а не видениям, не призракам.

Вернулся другой голос, тот, который Блю нашла запрятанным в исследовательские материалы, в скептические статьи, в книги, опровергающие способности психики. Джессика ненастоящая. Она – вымысел, проявление чувств, впитанных от других людей, фантом, порожденный воображением.

– Я не знаю, – сказала Блю, и это был ответ на все: на вопросы о ее жизни, о матери, о ее способностях, о Джессике Пайк, Боди и Арле.

Блю видела страстное желание матери прижимать детей к груди и любить их. Она познала реалии отсутствия заботы.

– Кто ты? – спросила Блю, и Джессика уронила голову. Ее светлые волосы рассыпались вдоль лица; она уставилась на разлившуюся воду так, словно не знала ответ. Когда у нее снова зашевелились губы, Блю их не увидела; в этом не было необходимости. Ответ ребенка всколыхнул воду, обвился вокруг сердца Блю.

«Я никто».

Джессика была так похожа на настоящую девочку, на настоящего ребенка, заблудившегося в лесу, плохо подготовленного к происходящему как в отношении одежды, так и в отношении житейского опыта. Если бы Блю попыталась к ней прикоснуться, ее рука нащупала бы холодный воздух. Если бы она попыталась ее обнять, она обняла бы лишь саму себя.

В воздух взмыла стая ворон, и Джессика подняла взгляд, прикрыла глаза козырьком руки. Она была такая настоящая, что Блю вспомнила Арлу, сидящую в сухой ванне подняв руки, так, чтобы ее оттуда достали, потому что ей нужно было только то, чтобы ее взяли на руки. Блю никогда не брала Арлу на руки.

– Чем еще я могу тебе помочь? Что я могу сделать?

«Если ты не сможешь найти моего брата?»

– Да.

Теперь они были не одни. Все началось с шороха, плеска сапог по грязной воде, пульсирующего гула тяжелого дыхания.

«Освободи меня!»

Блю ощутила ужасное предчувствие того, что это Молли Парк идет к ним, что именно она виновна в страданиях девочки. И также виновна в ее смерти. Блю этого не хотела. Она вспомнила тепло, излучаемое миссис Парк, ее страстное желание заботиться, любить и исцелять. Но затем вспомнила холодную усмешку на лице женщины, когда та застала ее в личных покоях хозяев. Вспомнила грозовые молнии, сверкнувшие у нее в глазах.

Звуки, издаваемые незваным гостем, приближались. Блю поняла, что если обернется, то увидит плечи, раздвигающие ветви, ноги, покрытые коркой грязи, сапоги, увязающие по икры в липкой жиже.

Блю не хотела, чтобы это оказалась миссис Парк. Она попыталась представить себе хозяйку в своем теплом уютном доме, а не здесь, в холодном, сыром полумраке, преследующую ее сквозь заросли; ей не хотелось, чтобы миссис Парк оказалась человеком, изображающим желание исцелять, но в действительности способным сотворить зло.

– Как я могу тебя освободить?

«Ты знаешь».

От двадцати трех до двадцати четырех лет

Больше Бриджет не говорила. Блю убедила себя в том, что радуется этому, опасаясь услышать ее признания. Однако ей всегда нравились убаюкивающие интонации материнского голоса. Если бы она знала, что Бриджет никогда не заговорит, то обратила бы больше внимания на эти звуки.

Блю хотела обнять мать, погладить ей лоб так, как Бриджет гладила его ей, когда она была маленькой. Однако прикоснуться к матери означало прочувствовать ее отчаяние, а тело Блю не могло этого вынести; ее сердце, всецело поглощенное предчувствием горя, не могло больше отвлекаться ни на что.

Блю нашла решение в паре белых шелковых перчаток, хранившихся в завешанной бархатом комнате. Когда она впервые прикоснулась в них к матери, та нахмурилась, почувствовав разницу.

– Это перчатки Девлина, – объяснила Блю. – Те, которые он носил на сцене.

Бриджет положила щеку ей на руку. Блю ощутила сквозь тонкий шелк тепло материнской кожи, хрупкость ее заострившихся скул и пустоту под ними. Она поняла, что Бриджет хочет, чтобы она легла рядом с ней и обняла ее. Но она не могла. Это пространство занял Боди. Он лежал так близко к Бриджет, что левая рука у нее всегда была покрыта мурашками. Арла свернулась клубком у нее в ногах, словно собака из коллекции арандельского мрамора^[51]. Места для Блю не оставалось.

Когда боль стала зримой, превратившись в сотрясающие тело мучения, которые уже нельзя было облегчить с помощью имеющихся дома препаратов, Блю обратилась в хоспис, и свои последние дни Бриджет провела там, укутанная в черный кафтан Девлина. Блю сидела рядом, а Боди и Арла лежали вместе с ней на койке. Медсестры приносили Блю бульон и подогретые тосты с маслом. Они предупредили ее о том, что скоро все кончится, но Блю и сама это поняла.

Она захватила из дома кристаллы и положила аметист матери под подушку, а отполированный сердолик вложила ей в ладонь. Пальцы Бриджет обняли кристалл, и Блю мысленно представила себе, как эти самые руки обнимали ее крошечные пальчики, стиснувшие рукоятку деревянной ложки, и протягивали ей соусницу в качестве барабана. Она представила себе свою мать, кружащуюся под голой лампочкой на кухне. Блю поблагодарила мать за «Оркестр семьи Форд»; поблагодарила ее за то, что та научила ее читать и считать, наблюдать за окружающим миром. Она поблагодарила Бриджет за сшитые ею кафтаны, за все ее старания, за непоколебимую веру в способности дочери. Блю поблагодарила ее за любовь, за всю ее любовь и миллион странных способов, которыми эта любовь проявлялась.

Она почувствовала, как мать покидает ее, словно это был ее собственный последний вдох. Грудь у нее застыла в то самое мгновение, когда застыла грудь Бриджет, и она не знала, что делать. Блю не знала, что делать.

Пришли медсестры, переговариваясь вполголоса. Одна обняла Блю, дала ей платок. Другая протянула кружку чая, о которой Блю начисто забыла. Чай совершенно остыл. Возможно, это была та же самая медсестра. Блю не могла этого сказать. Она не смотрела. Никто ее не торопил, и она была признательна за это.

Прошло несколько часов, прежде чем Блю в полной мере осознала, как она одинока. Больше нет маленького мальчика. Нет малышки-девочки. Опустившись на колени, Блю заглянула под кровать, раздвинула шторы, проверила маленький шкафчик, коридор, прикроватный столик. Она искала детей, вместо того чтобы смотреть на Бриджет, используя время для того, чтобы свыкнуться с их отсутствием, вместо того чтобы в последний раз подержать руку Бриджет, поцеловать ее в лоб, погладить длинные волосы, которые она когда-то обматывала вокруг своей шеи словно шарф, которыми мать щекотала ей нос, когда она была совсем маленькой, которые гладили ее по щеке, когда Бриджет целовала ее перед сном.

Брата и сестры не оказалось под кроватью, за шторами, в коридоре. Их не было нигде; они покинули Блю. Все ее покинули.

Она еще не была готова принять то, что это означало.

Башня

– Я не могу это сделать.

«Пожалуйста!»

– Я не хочу, чтобы это оказалась миссис Парк. – Блю вспомнила урок рисования, легкое прикосновение руки хозяйки, ее обнадеживающие слова, доброту. Когда Молли Парк застала Блю в личных покоях, она была холодной как сталь, но затем в кабинете художественного творчества она превратилась в воплощение душевной теплоты и сердечности. Блю рассудила, что ни один человек не представляет собой только свет. Ни один человек не представляет собой только тьму. Пусть это окажется не миссис Парк.

Щеки у нее снова покрылись влагой – капли дождя, слезы или то и другое вместе. Блю увидела небо, потемневшее из-за близящегося захода солнца, а не дождевых туч.

Сколько времени уже прошло?

Блю взглянула на телефон в надежде узнать время, однако экран погас. Аккумулятор разрядился? Как долго она пробыла в лесу?

– Я не могу это сделать, – повторила Блю, и прежде чем девочка успела возразить, добавила: – Я никогда ни с кем не дралась. Я даже себя не смогу защитить.

Она близка к тому, чтобы выбраться отсюда. Меньше двух миль. Она сможет восстановить в памяти карту, сможет определить, куда идти.

Джессика Пайк не стала спорить. Она исчезла.

Блю осмотрела все окрестные деревья, поднимая взгляд на кроны, убеждаясь в том, что девочка не забралась вверх, как ребенок на акварели Сабины. Но не было никаких следов Джессики. Блю вспомнила, как когда-то искала Боди, искала Арлу. Как сидела на кухне допоздна, ожидая, когда они снова появятся.

Куда пропала Джессика?

Девочка объяснила Блю, что та должна для нее сделать; человек, которого она боится, находился где-то поблизости, и если бы Блю сделала это, Джессика освободилась бы: жизнь за жизнь, призрак за призрака. Что, если девочка не смогла этого вынести?

Блю напомнила себе, что Джессика ребенок.

И ненастоящая.

Казалось, деревья сомкнулись, словно они выдернули свои корни из земли и шагнули вперед, обступая Блю со всех сторон. Она чувствовала меняющиеся потоки в воздухе, чувствовала коллективный взгляд сотен насекомых, крохотных и невидимых, наблюдающих за ней. Ждущих, как она поступит.

Кости Блю ныли от сырости, промокшие ноги онемели. Когда она крутила головой, стараясь найти Джессику, мышцы шеи жаловались на боль. Девочка исчезла, однако Блю находилась здесь не одна.

Ей хотелось броситься бежать, однако разлившаяся вода кандалами сковывала ей ноги, а телефон умер и не мог показать дорогу. Закрыв глаза, Блю снова попыталась представить карту, но увидела одну только Джессику, почувствовала лишь тяжелое, горячее давление внутри черепной коробки. Она не хотела, чтобы девочка была настоящей. Не могла позволить ей быть настоящей. Блю услышала ее голос.

«Убей их!»

Плеск шагов по воде приближался.

«Пусть только это будет не миссис Парк!»

– Блю!

Это был голос не Молли Парк.

Блю готова была рассмеяться от облегчения, однако облегчение это оказалось лживым, и она это поняла. Когда-то давно девочка жила здесь, в этом доме и в этом лесу, но ее больше нет в живых, и Блю поняла, как это произошло.

Ей самой когда-то было одиннадцать лет. Она знала, каково это – нуждаться в родителях, полагаться на них, ждать от них защиту, поддержку, любовь. Блю выросла и теперь могла полагаться на себя. У Джессики Пайк такой возможности не было.

– Ты должна вернуться, – окликнул ее убийца Джессики Пайк. – В такую погоду здесь опасно; мы все тревожимся.

Джессика хотела, чтобы Блю все исправила; она не обретет покоя до тех пор, пока ее убийца не умрет. Она настоящая, или у Блю помутился рассудок? А может быть, он уже давным-давно помутился?

– Блю? – Голос был неуверенный, проникнутый дрожью, словно Блю была не молодой женщиной, а диким зверем. Умирающее солнце бросало пятна света ей на руки, на те самые руки, которые, как хотелось Джессике, должны были сомкнуться на горле убийцы. Но Блю не знала, нужно ли ей так сделать, не знала, способна ли она на это.

Она была молодая и здоровая, но миниатюрная.

А мистер Парк был настоящим медведем в человеческом обличье.

Двадцать четыре года

Блю вышла на работу на следующий день после смерти Бриджет. Она просто не знала, чем еще заняться. Блю стояла перед полками, уставившись в список заказов, и ошибалась с каждым предметом, который брала.

– Блю, у тебя найдется свободная минутка? – Люсию, работающую в конторе, отправили поговорить с ней. Это была миниатюрная женщина средних лет, пухленькая и привлекательная, с сияющими черными волосами и сияющими черными глазами, душившаяся духами сладкими, как карамель. Люсия отвела Блю в комнату для переговоров на первом этаже, и та подумала было, что ее уволили, но Люсия спросила приглушенным ласковым голосом, как у нее дела.

Администрация склада предоставила Блю недельный отпуск.

Нужно было распорядиться насчет похорон, разобраться с бумагами, и это все изменило. Траурная церемония должна была состояться в крематории на северной окраине Блэкпула. Знакомых у Бриджет было немного, но все они обещали присутствовать. Люсия сказала, что тоже придет, в качестве моральной поддержки. Может быть, она знала, что Блю больше не к кому обратиться. Остальные на работе считают ее такой странной, какой она сама себя чувствует?

Нужно будет произнести траурную речь.

Блю откладывала написание речи до кануна похорон. Вечером она села на кухне, собираясь приступить к работе. Дверь в завешанную бархатом комнату оставалась закрытой, пространство, находящееся за ней, не менялось уже много лет, но Девлин больше не будет сидеть за столом. Мать больше никогда не будет суетиться у плиты. Боди не будет стоять у окна. Арла не будет сидеть на стуле.

На улице царила темнота прохладной осенней ночи. В ожидании, когда компьютер загрузится, Блю заварила чай. Она добавит к траурной речи биографию матери, выяснит, в какую та ходила школу, какие предметы изучала, узнает, где мать родилась и выросла и как это ее сформировало… Сейчас все архивы можно найти в интернете. Будет значительно проще говорить о прошлом Бриджет, чем о ее настоящем.

Своего родного отца Блю не знала. Она не знала своих дедушку и бабушку и считала, что их уже нет в живых, ей было известно только то, что они жили в Южной Каролине, но родились в Великобритании. Но у Блю имелось свидетельство о рождении матери, ее паспорт (срок действия которого истек через год после рождения Блю) и компьютер с доступом в интернет. Поисковая программа позволит ей узнать основные факты.

Свежих продуктов в доме не было, поэтому Блю приготовила тосты из двух кусков замороженного хлеба и намазала их толстым слоем меда. Она включила радио, и громкий фон убил царившую в доме тишину.

Блю ввела в поисковую программу имя матери, притворяясь, будто это чье-то чужое имя, будто эта речь будет по кому-то другому. Далее она добавила город в Америке, где родилась Бриджет, затем год ее рождения. Держа во второй руке тост, Блю нажала клавишу ввода и слизнула струйку меда, стекшую на большой палец. Она старалась не думать о том, что Бриджет больше не войдет и не подберет крошки с тарелки.

Раскрытый блокнот и ручка лежали наготове.

Лампа на стене мигнула, и Блю мысленно взяла на заметку купить новые.

Поиски выдали длинный список результатов. Первой была отсканированная газета сорокапятилетней давности.

Забытый тост был оставлен мухам.

С первой полосы с черно-белой фотографии смотрела молодая Бриджет Форд. Волосы ее свисали растрепанными прядями, в пустых глазах не было ничего. Заголовок кричал что-то такое, что не могло быть правдой, потому что он кричал о матери, а мать не была… но в то же время Блю почувствовала, что это правда, ну разумеется, это правда, и это все объясняет, это все объясняет, это все объясняет.

Под фотографией Бриджет были два снимка поменьше. Маленький мальчик. Малышка-девочка.

Захлопнув крышку компьютера, Блю резко отодвинула стул назад. Ей захотелось вскочить, убежать прочь, убежать куда угодно, однако онемевшие ноги отказывались ее держать.

Интернет – дурацкое изобретение, лживая Сеть, распространяющая панические страхи; не так ли всегда твердила Бриджет? А что советовал Девлин? Использовать компьютер только для какой-то определенной цели, иначе ты потратишь впустую много часов, раз за разом щелкая мышкой.

Блю сказала себе, что ей нужно написать траурную речь. Нет времени отвлекаться на… на что? На ложь? На ошибочную информацию? Надо взять ручку и набросать речь. Завтра она отправится в крематорий. Скажет несколько слов. Тело ее матери исчезнет в печи, и прозвучит «Пусть круг откроется».

Блю полностью перестала чувствовать свои конечности; остался только резкий, сильный стук в груди. Помимо воли ее руки подняли крышку компьютера.

Сейчас она закроет выведенную на экран страницу. Незачем читать этот вымысел.

Глаза предательски пробежали по экрану.

Статья не раскрыла Блю то, как Бриджет убила детей; это она узнала потом из других заметок. Эта же статья сосредоточилась на том, как Бриджет предстала в суде: светлые волосы схвачены сзади черепаховым гребнем, стройная фигура облачена в дешевый костюм. Писалось о слезах у нее в глазах. Так, словно она не имела права их проливать.

Блю узнала, что родители Бриджет, евангелисты, переметнувшие к «Свидетелям Иеговы», отреклись от нее, когда она связалась с католиком-мексиканцем и забеременела от него. Любовник отрекся от нее, когда она забеременела во второй раз, заявив, что ребенок не его. Психиатр отрекся от нее, когда она не смогла продлить медицинскую страховку и, следовательно, не смогла заплатить за нейролептические препараты, которые постоянно принимала после рождения Боди. Еще раньше от нее отрекся собственный рассудок, хотя газета так и не смогла точно определить, когда именно это произошло. Журналист восторгался красотой Бриджет и ее порочностью, что, на его взгляд, было неразрывно связано друг с другом.

Блю словно одержимая щелкала мышкой, открывая все новые и новые ссылки. Она остановилась только для того, чтобы протереть разболевшиеся глаза и выключить радио, не дававшее ей сосредоточиться.

Потревоженный рассудок не смог оставаться сосредоточенным долго, и Блю поймала себя на том, что материалы, прочитанные в интернете, начинают путаться с ее собственными воспоминаниями о Бриджет; жизнь Бриджет паутиной переплелась с жизнью самой Блю, прошлое матери придало смысл ее настоящему.

«Не потому ли мать не отдала меня в школу?

Не потому ли она не доверяла врачам?

Не потому ли я видела их?

Не потому ли они никогда не оставляли меня в покое?

Не потому ли я не была похожа на нормальных детей?»

Блю читала до тех пор, пока не узнала Бриджет заново, пока все «не потому ли» не заменились на «вот почему», а вопросительные знаки не исчезли.

«Вот почему я никогда не смогу стать нормальной».

Блю читала до тех пор, пока ее не ослепил проникший в окно кухни рассвет. Мед кристаллизовался на засохшем тосте, остывший чай подернулся пленкой. Блю узнала свою мать лучше, чем когда-либо могла надеяться узнать. Однако эти знания не освободили ее, а стали дополнительным источником опасений, добавившись к длинному списку того, что она хотела скрыть от окружающих. Блю так и не написала траурную речь.

Под этими новыми знаниями, под напечатанными в газетах фактами и домыслами затаилось нечто такое, что сжалось у нее в груди, готовое вырваться наружу. Блю ощущала это на протяжении всей панихиды, сердцем, нутром, грозящее захлестнуть ее с головой.

Потом всем разнесли на подносе сэндвичи; это обошлось Блю в сорок фунтов. Сама она ничего не ела, ничего не пила, лишь смутно обращала внимание на тех, кто выражал ей свое соболезнование, и молча кивала в ответ. Блю не стала приносить в крематорий кристаллы и любимые благовония Бриджет, как собиралась.

Все началось с легкой дрожи в пальцах.

«Это нервы, – сказала себе Блю, когда ключ от входной двери затрясся у нее в руках. – Усталость. Перевозбуждение. Низкое содержание сахара в крови».

Банка меда по-прежнему стояла на столе на кухне. Компьютер по-прежнему был открыт. В кружке остывшего чая плавала муха. Никто не обнял Блю, ничье теплое прикосновение не согрело ей спину, ничьи руки не взъерошили ласково ее волосы, не привлекли к себе.

Вот почему, вот почему.

Блю почувствовала, что не может находиться на кухне. Но гостиная, голая и холодная, также не принесла ни утешения, ни уюта. Можно было подняться наверх и лечь в кровать матери, свернуться клубком под хлопчатобумажной простыней, вдохнуть остатки запаха Бриджет, сохранившегося на подушке, и проникнуться скорбью, заплакать, однако Блю не смогла этого сделать, поняла, что не сможет это вынести.

Ее звала увешанная бархатом комната, и она прислушалась к этому зову. Блю не спала, не ела, однако почувствовала, как комната наполнила ее непрошеной энергией. Блю схватила висящий на стене бархат, и ее нос наполнился скопившимися в нем пылью и плесенью. Накрутив старую, забытую ткань на руку, Блю ощутила непреодолимое желание сорвать ее со стены. Ей захотелось пнуть стулья, опрокидывая их, сорвать все украшения, разбить хрустальные шары, чаши и камни с рунами.

Послышался стук во входную дверь.

На пороге стояла Люсия, в черном платье и изящном черном плаще.

– Извините, что явилась без приглашения, я понимаю, вы, наверное, хотите побыть одна, – сказала она, – но я хотела убедиться, что у вас все хорошо. Вам не нужна помощь?

«Заберите меня отсюда, куда-нибудь подальше».

– Нет, все в порядке. Но спасибо за предложение. – Блю подумала, что невежливо не пригласить Люсию в дом, но она вспомнила беспорядок на кухне, открытую дверь в комнату, увешанную бархатом, компьютер и то, что увидит Люсия, если его откроет.

Небо затянули низкие тучи, порыв холодного ветра пронесся по улице, растрепав черные кудри Люсии.

– Вы ели? Я заметила, на похоронах вы ни к чему не притронулись.

– Я перекусила перед сном.

– Вам нужно подкрепиться. Обещайте, что вы поедите.

– Да, я поем, – сказала Блю, однако ее равнодушный тон не убедил Люсию.

Она заглянула за спину Блю, в коридор и на кухню.

– Вы точно справитесь одна? – Люсия снова обратила взгляд своих больших черных глаз на Блю. – Я за вас переживаю. Мне очень хотелось бы чем-то вам помочь.

– Спасибо, – пробормотала Блю. Ей хотелось добавить еще что-нибудь, однако она не нашла нужных слов, тронутая добротой Люсии.

– О, Блю! – воскликнула Люсия и шагнула к ней, раскрывая свои объятия. Блю не отпрянула назад. Она позволила Люсии прижать ее к себе, обнять ее, и ей стало так тепло, так уютно. Сочувствие сочилось из Люсии, густое, словно сливки, смягчая сердце Блю своим состраданием. «Бедняжка осталась совсем одна, у бедняжки никого нет, бедняжке очень плохо, бедная, бедная, бедная Блю!»

От этого Блю стало только еще хуже, и она отпрянула, смущенно пробормотав слова извинения, и закрыла дверь, прежде чем Люсия успела что-либо возразить. Блю услышала, как Люсия окликает ее из-за двери, уловила в ее голосе недоумение и боль, легкие интонации обиды, и она почувствовала себя виноватой, настолько, что едва не впустила ее обратно.

Но вместо этого она прошла шатаясь по пустому коридору, мимо стола на кухне, с компьютером и холодным чаем. Увешанная бархатом комната терпеливо ждала, когда ее разорвут в клочья.

Ей придется подождать еще.

Блю бессильно свалилась в кресло, в котором когда-то сидела, когда гадала по картам. Именно здесь она увидела мертвого отца той женщины. Тогда Девлин обнял ее, прогоняя ужас. Бриджет возбудилась, восхищенная распускающимися талантами дочери. А потом Боди объяснил, что жертвы всегда следуют по пятам за своими убийцами.

Однако он так и не сказал Блю, что происходит после смерти убийцы.

Теперь она это знала. После смерти убийцы его жертвы исчезают.

Блю не хотела оставаться одна. Она хотела, чтобы Девлин помог ей пережить это, свыкнуться с прошлым: с тем, кем была ее мать, что она сделала, с тем, как это сформировало ее собственное детство. Как это сформировало всю ее жизнь. Блю хотела, чтобы мать посмотрела ей в глаза и рассказала, что она сделала и почему, и как она могла это сделать? Блю хотела, чтобы Бриджет рассказала ей, хотела… хотела ее.

Словно снова став ребенком, она хотела свою мать. Хотела, чтобы материнская рука обняла ее, чтобы ее волосы скользнули ей по щеке, а ласковый, убаюкивающий голос сказал, что все хорошо, все в порядке, и можно было бы прильнуть к Бриджет и положить голову ей на плечо, не думая о том, чтобы приниматься за работу. И тогда ей не нужно будет ехать в крематорий, чтобы забрать прах матери. Не нужно будет думать, как с ним поступить – развеять, закопать в землю или оставить на каминной полке.

Блю даже хотела Боди и Арлу, живых, повзрослевших, здесь, рядом с ней. Сейчас им было бы больше лет, чем ей, и они позаботились бы о ней. У них была бы семья.

Но они умерли. И вот теперь наконец Блю знала, как это произошло.

Император (перевернутый)^[52]

Приблизившись к Блю вплотную, Джошуа Парк протянул к ней руку.

– Что с вами? Вы должны вернуться, обсохнуть…

Блю обернулась к нему, и он умолк. Блю увидела у него в глазах свое отражение, свои растрепанные волосы, пойманные расширившимися зрачками мистера Парка.

– Вы бледная как… Что произошло? – спросил мистер Парк, но Блю снова отвернулась и посмотрела на то дерево, где она разговаривала с мертвой девочкой. Впрочем, было ли это, было ли это на самом деле?

Нельзя доверять сочувствию мистера Парка.

Но не может она и убить его. Эта мысль показалась Блю такой нелепой, что ей захотелось рассмеяться, сказать этому верзиле, что мертвая девочка попросила ее свернуть ему шею своими собственными слабыми руками. Что с ней происходит? Блю казалось, что ее душа треснула.

Ей нужно бежать отсюда. Она чувствовала воду в своих сапогах, чувствовала дождь, стекающий струйками за шиворот, чувствовала ноющую боль в ногах и спине. Усталость укутывала ее своим покрывалом, приглашая остановиться, передохнуть прямо здесь, лечь в воду и забыть про Джесс, Арлу, Боди и мать, забыть про то, что дома ее никто не ждет. Завтра будет ровно три года с того самого дня.

– Просто остановитесь, пожалуйста! – Схватив Блю за руку, мистер Парк потянул ее назад. – Черт возьми, что вы делаете? Разве вы не понимаете, что мы тревожились? Молли не находила себе места от беспокойства, Сабина пыталась вам дозвониться, Милтон винит себя… вы просто встали и ушли…

Высвободив руку, Блю попыталась извиниться, сказать мистеру Парку, что она хочет, чтобы ее оставили в покое, однако единственными словами, вырвавшимися наружу, были:

– Джессика Пайк.

– Что? – последние остатки краски схлынули с лица мистера Парка, что за каких-то две секунды состарило его на десять лет. Блю подумала о том, что Милтон винит себя, волнуется за нее после своей странной вспышки.

Она ждала, что мистер Парк начнет задавать вопросы. Этого не случилось.

И тогда Блю поняла, что призрак девочки сказал ей правду.

Она больше не могла спорить с собой по поводу ду́хов, по поводу того, что существует на самом деле, а что – нет. В осунувшемся лице Джошуа Парка она увидела правду прошлого – ответственность, раскаяние, ужас от упоминания этого имени.

– Я ничего этого не хочу, я никого не приглашала, – пробормотала Блю, старательно не глядя мистеру Парку в лицо, вместо этого сосредоточив взгляд на деревьях в поисках тропинки, скрытой под разлившейся водой. Ее нога наткнулась на торчащий корень, она споткнулась и ухватилась за мокрую ветку, чтобы удержать равновесие. – Мне просто нужно уйти, пожалуйста, возвращайтесь домой!

– Я не могу просто так бросить вас здесь. Вас ждет неминуемая гибель. И вообще, черт побери, почему вы хотите остаться здесь? Куда вы идете? – Мистер Парк ждал ответа, однако Блю молчала. Она ждала, что он скажет, что не знает никакой Джессики Парк, или по крайней мере выразит удивление, тревогу – все что угодно, только не эту быструю смену темы.

– Я не могу вернуться назад без вас, – продолжал мистер Парк. – В этом случае Сабина вызовет полицию, скорую помощь или… Послушайте, вы не можете просто вернуться? Мы разберемся со всем этим дома.

При мысли о доме, о Сабине, Милтоне и миссис Парк – при мысли о Джессике Пайк, которая является повсюду, снова и снова умоляя о помощи, – Блю поняла, что не вынесет этого. Галлюцинация это или явь – она знала, что видение вернется и не оставит ее в покое. Девочка жаждет возмездия. Девочка жаждет смерти мистера Парка.

Блю не могла ей помочь.

Но также она не могла обернуться и посмотреть мистеру Парку в лицо, потому что когда она так делала, то видела только убийцу. Убийцу, на совести которого смерть ребенка. Эта мысль поколебала решимость Блю, однако она уже зашла слишком далеко, была слишком близка к тому, чтобы вырваться на свободу, и не могла возвращаться назад.

– Думайте про меня что хотите. Я не пойду с вами. – Блю побрела дальше, стараясь идти быстро, однако ее продвижение замедлял потоп. Вода поднялась; она уже подходила к голенищам сапог. Нужно просто уйти подальше от «Болота надежды» и ее хозяев, чтобы больше не видеть эту девочку. После чего можно будет сосредоточиться на том, чтобы найти какое-нибудь жилье, помощь, возможность вернуться домой.

Мистер Парк последовал за ней. Блю затаила дыхание, ощущая позади его присутствие.

– Возвращайтесь домой, мистер Парк, – окликнула через плечо Блю. Вороны взывали к ней своим жалобным плачем, пряча свои темно-серые тела в тенях деревьев.

– Без вас я никуда не пойду! – Мистер Парк повысил голос, перекрывая птичьи крики, и Блю уловила в нем панику и смятение. – Вы непременно убьете себя холодом и сыростью!

«Ну почему он не может просто оставить меня в покое? Почему он так решительно настроен на то, чтобы вернуть меня назад?»

Раскисшая почва вздымалась камнями и упавшими ветками.

– Пожалуйста, Блю, просто вернитесь домой. Утром мы разберемся со всеми проблемами. Просто возвращайтесь назад, нет никакого смысла оставаться здесь…

– Я не могу, – ответила Блю, стиснув зубы, не обращая внимания на головную боль.

– Дома тепло, сухо, там еда, там люди… и послушайте, если вы устали, Молли вам поможет. У нее есть опыт, она…

– Прекратите, пожалуйста, просто прекратите! – Привалившись плечом к стволу дуба, Блю задрала голову. Ветки раскинулись над ней подобно трещинам в разбившемся стекле. Небо было затянуто темно-серой пеленой, и Блю не смогла определить, где тучи, а где их нет, являются точечки яркого света звездами или дождевыми каплями. Она не знала, сколько сейчас времени, в какую сторону ей идти. Обернувшись к мистеру Парку, Блю поняла, что не сможет посмотреть ему в лицо, и опустила взгляд.

Там была Джессика Пайк.

Она стояла у него за спиной.

«Пожалуйста, ты должна!»

– Я не могу, я просто не могу!

– Не можете что? – спросил мистер Парк.

«Почему не можешь?»

– Я просто не могу, я не такая… Как я могу убедиться наверняка? Как могу понять, что это не проделки моего рассудка?

«Ты сама знаешь».

– Черт побери, о чем это вы? Какие еще проделки? – Мистер Парк обернулся, посмотрел вверх, снова повернулся к Блю.

– Я не знаю, – сказала Блю девочке, которую не мог видеть мистер Парк. – Нет никаких доказательств; ради всего святого, ничего нет!

– Доказательств? – Мистер Парк был окончательно сбит с толку, и Блю увидела у него на лице сочувствие, этот человек искренне переживал за нее, хотел ей помочь, но не знал как.

«Я тебе покажу».

В памяти мелькнул образ: Боди, свернувшийся клубком рядом с матерью, и это принесло боль и скорбь, захлестнувшие Блю, которая этого не хотела, не хотела, чтобы Джесс показывала ей нечто подобное. Она этого не хотела.

Вместо этого Джессика повернулась к мистеру Парку.

Что-то шепнула ему на ухо. И продолжала, продолжала шептать.

Подняв руку, мистер Парк стиснул большим и указательным пальцами себе переносицу. Он прищурился, лицо у него побледнело, наполнилось болью.

Блю снова увидела свою мать. Увидела Арлу. Ей вспомнилось, как Бриджет сидела за столом на кухне, прижавшись к столешнице щекой, выражение непостижимой утраты у нее на лице, малышка в слезах у ее ног. Блю представила себе мать в кровати – щуплое тело под одеялом, не имеющее сил заснуть или поесть, а в углу Боди, мечущий взглядом кинжалы.

– Вы сказали… – Мистер Парк нахмурился, словно язык у него во рту стал чужим, а слова были незнакомые, непонятные. От его жизнерадостной простоты не осталось и следа. Как и от сочувствия. Лицо стало желтым, болезненным. – Имя, вы сказали…

– Джессика Пайк.

– Откуда вам известно это имя?

Девочка по-прежнему стояла у его уха, однако губы ее застыли неподвижно, и она подняла взгляд на Блю: «Я же тебе говорила!»

И еще Блю увидела девочку, которой хотела быть сама. У которой есть друзья, которая ходит в школу, жизнь которой простирается за пределы тесного мирка мистики. Блю увидела все то, чем когда-то хотела стать. Все это ушло прочь, утонуло, как тонет в воде камень. Не осталось ничего, кроме мистера Парка и девочки, которую он убил.

Джессика Пайк пристально устремила Блю в глаза свой черный, мертвый взгляд. Это был тот ребенок, каким она когда-то была, бегущий в красных кроссовках к любимому брату. Мать их бросила. У девочки были друзья: мальчишка с азиатской внешностью, с длинными черными волосами по плечи, девочка с правильной сферой африканских жестких курчавых волос и родинкой на щеке. Блю увидела, как они бегают по коридорам муниципального жилого здания, услышала мягкие шлепки подошв их кедов, почувствовала, как их запыхавшийся смех жжет ей горло. Она увидела широкобедрую польку, которая готовила бефстроганов и покупала Джесс подержанную одежду. Блю увидела, как девочка сидела у себя в комнате, молча, неподвижно, как ей было сказано, в то время как ее брат в гостиной втыкал шприц себе в кроваво-черную вздувшуюся вену. И она увидела, как Милтон взял девочку за руку и привел в соседнюю квартиру. Увидела, как он включил телевизор с мультиками, положил рядом с ней комиксы, увидела, как его жена-полька поцеловала девочку в лоб…

– Где ты услышала это имя? – спросил мистер Парк, повышая голос. Единственной краской у него на лице было пятно буро-зеленой грязи.

Стоявшая рядом с ним девочка была ребенком лишь внешне. Ее взгляд начисто лишился детской невинности, оптимизма, жизни. Ей не суждено было повзрослеть – никогда.

– Вы ее убили, – решительно произнесла Блю.

– Я… что? Я никогда никого не убивал, я и муху пальцем не трогал! – К мистеру Парку отчасти вернулись силы; вскипающая ярость окрасила его щеки в бледно-розовый цвет.

– Она была еще маленьким ребенком, – продолжала Блю. Она могла убежать, развернуться и пойти по затопленному лесу, добраться до безопасного места, однако эта страшная правда последует за ней. Образ этого ребенка, этой загубленной жизни последует за ней, не давая покоя. – Как вы могли так поступить с ребенком?

В правой руке у Блю оказалась толстая черная ветка.

– Ты сошла с ума, ты не отдаешь себе отчета в том, что говоришь! Тебе нужно вернуться в дом, непогода подействовала на твой рассудок… Почему ты качаешь головой? Что с тобой не так? Что ты… – Мистер Парк попятился назад, не отрывая взгляда от Блю, ощупывая руками за спиной в поисках деревьев, которые могут преградить путь.

– Вы называли ее Элеонорой, но на самом деле ее звали Джесс. – Блю почувствовала, как по ней разлилась душа ее матери, почувствовала это сильнее, чем когда-либо за последние три года. Сердце матери было у нее внутри, разбиваясь вместе с сердцем самой Блю.

– Отойди прочь от меня! – Мистер Парк зацепился за что-то ногой; вскрикнув, он не удержал равновесия и упал спиной в воду.

– Что вы с ней сделали? – Блю больше не было холодно. Усталость исчезла бесследно. Она подняла ветку и положила ее себе на плечо, словно бейсбольную биту.

– Ничего! Я ничего не делал, я…

– Она жила в Бирмингеме со своим братом. Они остались одни; мать их бросила, а мальчишка побоялся обратиться в службу социального обеспечения, так как их могли разлучить. Он пристрастился к наркотикам, не мог заботиться о себе, но он старался заботиться о своей сестре, старался изо всех сил, старался завязать, но у него не получалось. А потом их нашли вы. Как вам это удалось?

– Откуда ты… Нет, нет, ты сама не знаешь, о чем говоришь! – Мистер Парк в панике пополз по воде, увязая по локоть руками в жидкой грязи. Он пытался отталкиваться ногами, но не мог найти опоры. Джошуа Парк во весь голос позвал на помощь, снова и снова, однако никто не мог его услышать, а Блю подошла уже совсем близко.

Блю занесла ветку.

Мистер Парк закричал в последний раз, призывая на помощь, и в этот момент она что есть силы обрушила толстую ветку ему на висок.

Он умолк.

Дотронувшись до горячей грубой кожи на шее у Джошуа Парка, Блю ожидала, что его душа заговорит с ней. Она полагала, что увидит все то, что он совершил, все то, что потерял и приобрел, полагала, что увидит то, что произошло с Джесс, но ничего этого она не увидела.

Блю увидела свою мать.

Ее руки превратились в руки Бриджет, стиснувшие, сжимающие, точно так же как стиснули и сжимали руки самой Блю.

Лицо мистера Парка погрузилось под воду, волосы рассыпались вокруг головы подобно мокрому нимбу, однако Блю видела Арлу, ее маленькое тельце в ползунках лежит в ванне, волосы извиваются в мыльной воде, глаза открыты, руки матери удерживают ее под водой.

Блю увидела Боди, вырывающегося, придавленного тяжестью подушки. Увидела мать, зажимающую подушкой лицо маленького мальчика, которого она так любила.

Блю удерживала Джошуа Парка под водой.

Тот вырывался, пытался ее ударить, царапался, едва не сбросил ее с себя, однако она держала крепко. По всему ее телу разлилась уверенность в том, что это необходимо, что так нужно, что выбора нет, это единственный способ. Это была уверенность ее матери, ее психоз.

Наконец мистер Парк затих.

Блю его отпустила.

Поднялась на ноги.

Отступила назад.

Что она сделала?

Боже милосердный, что она наделала?

Часть III

Солнце (перевернутое)^[53]

Джошуа отсутствовал уже больше часа, и это Молли заставила его пойти, именно она сказала, что нельзя оставить Блю на улице под дождем, нужно подумать о ее здоровье, о ее самочувствии. Нужно подумать о том, какой это будет плохой рекламой, если гостья простудится, заболеет и умрет.

Они уже допустили промах с Джего. Когда-нибудь Молли нужно будет загладить эту складку, однако сейчас для этого еще не время. Молли не может думать о бедном мальчишке, о том, как у него вылезли из орбит глаза, когда он осознал свою глупую ошибку. О том, как ее муж отнес тело в машину Джего, уехал на девственно-новом «Рейндж-Ровере», вернулся обратно один и спрятал машину под брезентом. Молли не думает об этом. Она думает только о Джошуа.

Через считаные минуты после его ухода вода затекла под дверь; Молли пришлось спасать все сапоги, куртки и шапки, убирая их на навесные полки, чтобы они остались сухими, пришлось волочь этот проклятый черный чемодан через весь дом на чердак. Она закрыла дверь в комнату для обуви, надеясь, что хуже уже не станет.

Однако теперь тонкая полоска воды просачивается под дверь гостиной. Гости этого еще не видят, и Молли понимает, что ей нужно что-то сделать – заткнуть щель тряпкой, вытереть пол, скатать ковер, – но она не может. Она стоит перед камином, ее конечности словно налились свинцом, голова еще тяжелее.

– Я не должен был ее отпускать, – говорит из своего кресла Милтон, и Молли закрывает глаза и делает усилие, чтобы сдержать себя в руках, потому что Милтон говорит это уже в пятый раз, а Джошуа он не упомянул ни разу. Молли улыбается и треплет его по руке, говорит, что он ни в чем не виноват, что он ничем не обидел Блю, что никто не может сказать, почему она вот так убежала из дома; у этой девчонки определенно серьезные проблемы, но все будет замечательно, и она может предложить ему какао, и все это время Молли думает, что, если Милтон повторит это еще раз, она вырвет у него из рук эту проклятую фуражку, с которой он не расстается, и засунет в его старую сморщенную глотку.

– Выпейте какао, – умоляет Милтона Молли. – Выпейте какао и отправляйтесь спать.

Тот качает головой, говорит, что не хочет пить проклятое какао, а Сабина говорит, что ей сейчас нужен кофе.

Молли вздыхает. Разглаживает сарафан. Льняная ткань не предназначена для такой влажности, для такого стресса. Складки такие жесткие, словно их накрахмалили. Молли смотрит на струйку воды, которая расширяется, удлиняется, добирается до ковра. К ней присоединяется вторая. Когда гости это заметят?

– Кофе так кофе, – говорит Молли и спрашивает у Милтона, не хочет ли и он выпить чашечку, но тот хлопает себя по груди, как обычно делает в подобных случаях, и говорит, что для сердца нет ничего лучше бутилированной воды, и Молли говорит, что сейчас принесет ему воды, а он напоминает, что это должна быть вода из бутылки, а не дерьмо из-под крана.

Молли заверяет его, что, разумеется, это будет вода из бутылки, мило улыбается и гадает, возможно ли будет вскрыть крышку, подсыпать в бутылку трамадол и снова закрыть крышку, так, чтобы Милтон ничего не заметил. Вряд ли получится сделать это сейчас, но она мысленно берет на заметку сделать так как-нибудь потом. Тогда, когда рядом с ней будет Джошуа, когда не будет дождя, когда она вернет себе контроль над тем, что происходит у нее дома.

Молли направляется на кухню, но не успевает она выйти в коридор, как раздается крик Сабины.

Она указывает на входную дверь и говорит: «О боже, о боже, смотрите, смотрите!», словно в дом вторгается не вода, а полчища тараканов. Сабина говорит, что нужно что-то делать, Милтон говорит про мешки с песком, а Молли говорит, что в кладовке есть доски, чтобы устроить временное заграждение.

Джошуа приготовил их после того, как округу затопило несколько лет назад. Он измерил дверные проемы, окна, заказал доски и подготовил заграждения, спокойно, деловито, в свойственной ему манере. Ну где же он? Сколько еще его ждать?

Не нужно много времени, чтобы зайти в лес, разыскать девчонку, вернуть ее назад – и тут Молли сражает наповал другая мысль, такая страшная, холодная и знакомая, что Молли застывает на пороге кладовки, одна рука опирается на стену, чтобы помочь удержать равновесие, другая прижата к бурлящему животу, чтобы успокоить его. Ужасная мысль.

Что, если Джошуа не собирается приводить девчонку обратно?

Что, если она сказала что-нибудь такое, что вынудило его… Сегодня утром Блю застала их спорящими, что, если она случайно услышала…

Молли пытается прогнать прочь эту мысль, однако та прочно засела у нее в сознании; она представляет себе Блю в лесу, ее лицо, представляет себе оправдания, которые приведет Джошуа: он подоспел слишком поздно, девчонка, судя по всему, споткнулась и сильно ударилась головой, и о чем она вообще думала, когда убегала из дома в такое наводнение? Остальным гостям придется солгать. Когда схлынет вода, придется рыть еще одну яму. Кто-нибудь хватится Блю? Будут ли ее искать? А что, если Джошуа посадят в тюрьму и Молли останется дома одна? Она уже больше десяти лет ни разу не ночевала одна. С тех самых пор, как у них появилась Элеонора.

Должно быть, стресс проявляется у Молли на лице, потому что, когда Сабина, последовавшая за ней, чтобы помочь с досками для заграждения, видит лицо хозяйки, она привлекает ее к себе, говорит, что все будет в порядке, что она поможет защитить дом от наводнения, что Джошуа разыщет Блю и приведет Назад.

В объятиях этой тощей девицы мало утешения. Грудная клетка Сабины вжимается в мягкое тело Молли, ее ключицы впиваются ей в грудь, костлявые руки подобны клещам. Заглянув Сабине через плечо, Молли видит воду: она уже плещется за матовым стеклом окна. Сколько времени пройдет, прежде чем будет затоплен весь первый этаж?

Сабина отступает назад, удерживая плечи Молли так, как сама Молли держит своих гостей. Как она держала своих гостей. Сабина говорит, что они возьмут доски и начнут с входной двери, затем перенесут мебель из гостиной наверх, после чего можно будет освободить кабинет психотерапии и кухню, а Молли отвечает: «Да, да, да», только чтобы заставить ее умолкнуть.

«Это не твой дом, – думает она. – Это мой дом. Мой муж находится на улице в такую непогоду. Мои гости разбежались. И есть то, о чем ты ничего не знаешь, что угрожает погубить всех нас».

Однако вслух Молли благодарит Сабину, говорит ей, как это любезно, что она вызвалась помочь, приносит извинения за то, что пансионат оказался разрушен, а Сабина отвечает, что все в порядке, она рада помочь, и Молли чувствует, как голову ей сжимают тиски.

Вернувшись в гостиную, они обнаруживают, что Милтон покинул свое кресло. Каким-то образом ему в его немощном состоянии удалось скатать ковер, убрав его подальше от надвигающейся воды; ковер лежит у лестницы подобно батону кровяной колбасы. Милтон кое-как перемещается между кофейным столиком и шкафом, правой рукой направляя свои ходунки, а левой перекладывая подшивки журналов на верхние полки. Он что-то бормочет себе под нос. Молли улавливает лишь обрывки: «не нужно было ничего говорить», «что, если она знает», «держать язык за зубами», «бедная девочка», «бедная девочка», и, вероятно, он говорит про Блю. Однако Молли хорошо знает Милтона: возможно, он имеет в виду свою жену, свою дочь, сестру, давно умершую мать…

На стене рядом с большим обеденным столом висят часы, те, которыми пользуются, когда дом заполнен гостями. Джошуа вышел из дома почти два часа назад.

За окнами стемнело, и Сабина собирается их зашторить, однако Молли ее останавливает.

– Я хочу увидеть, когда вернется Джошуа.

– А что насчет Блю? – спрашивает Сабина.

– И она тоже, – говорит Молли, однако ей нет никакого дела до этой девчонки, которая выманила Джошуа из дома в такую холодную, сырую погоду.

Милтон продолжает корить себя, и мысли Молли эхом отражают его чувства. Она не должна была отпускать мужа на улицу, и пусть непогода сделала бы свое дело с Блю. Кем она себя мнит, эта странная девчонка с неестественными глазами и этим жутким взглядом? Словно может заглянуть в душу и исцелить ее? У Молли с душой все в порядке, ее не нужно исцелять. Это Молли исцеляет своих гостей.

Вода протекает под входной дверью и образует лужицу там, где лежал ковер. Сабина с трудом тащит две доски в прихожую, и Молли догоняет ее, спрашивает, что она делает, а Сабина отвечает, что собирается защитить дом.

Делается это не так. Защитное ограждение устанавливается не внутри дома, а снаружи, в противном случае дверь не откроется, Джошуа не сможет войти, он застрянет на улице. Отстранив Сабину, Молли поднимает доски, открывает входную дверь, и в помещение врывается порыв ветра, принося с собой дождь, Молли чувствует холод, видит иссиня-черное небо и ощущает исходящую от леса угрозу.

В этом лесу похоронены собаки.

Молли думает о том, что Элеонора любила бы собак. Бедная Элеонора!

Она не собирается потерять и Джошуа. Она не собирается окончить свои дни в этом доме, не имея рядом никого, кто ее поймет.

Милтон спрашивает у Молли, что она делает, говорит, что выходить на улицу нельзя, но Молли надевает резиновые сапоги, засовывает руки в рукава дождевика, нахлобучивает на голову шапку.

– Где фонарики? – спрашивает она. – Куда я положила фонарики?

– Выходить на улицу нельзя, – снова говорит Милтон, однако его взгляд обращен на Сабину, которая по примеру Молли сует ноги в темно-зеленые сапоги и говорит, что не может отпустить Молли одну. На улице темно.

– Вы не можете оставить меня здесь, – говорит Милтон, и Молли слышит в его голосе страх, но ей все равно. Она отвечает, что должна найти своего мужа. Сабина заверяет Милтона в том, что они скоро вернутся. Она включает и выключает фонарик, снова и снова.

– А мне что делать? – спрашивает старик.

Молли отвечает: «То, что вы обычно делаете, когда остаетесь один», и у Милтона такой вид, будто ему дали пощечину. В его объятых паникой глазах слезы, и Молли гадает, по кому он скорбит, по своей жене, дочери, матери или сестре, но подозревает, что он скорбит по самому себе.

Повешенный

Блю оставила мистера Парка в воде. Она побрела прочь, не обращая внимания на капающую с рук воду.

Дыхание вырывалось у нее частыми порывами. Адреналин наполнил конечности пустотой. У нее перед глазами мелькали образы Люсии, хотя Блю не видела ее уже несколько лет. Ей вспомнилось лицо прыщавого подростка, подававшего еду в местном кафе. Затем воспоминание об упаковке шампуня и наборе батареек в картонной коробке на полу склада.

Блю рассмеялась, сама не зная почему. Над головой закаркали вороны, жалуясь ветру. Они стаей взмыли в воздух из крон деревьев, обрушив на Блю сорвавшиеся с веток капли. Капли упали ей на щеки и затылок, и она подумала, что вода, наверное, холодная, хотя не почувствовала это. У нее начали клацать зубы.

Блю двинулась вперед, споткнулась и упала, поднялась и пошла дальше. Если не оглядываться назад, этого не произошло. Если не оборачиваться, она ничего не увидит. Если только ей удастся добраться до жилья, все равно какого, все будет в порядке.

Впервые за многие годы Блю усомнилась в том, что ее решение перестать читать было правильным. Если бы она строго придерживалась его, возможно, ей посчастливилось бы найти кого-нибудь похожего на нее, объяснить ему все это, чтобы не чувствовать себя сумасшедшей. Она жаждала получить доказательства того, что ее мать была права и она, Блю, особенная, маленькая богиня, каковой ее провозгласила Бриджет; что ей дарованы способности, выходящие за рамки понимания, и, следовательно, она только что не стала хладнокровной убийцей.

Вода пропитала носки, просочилась сквозь проклеенные швы водонепроницаемых штанов. Рукава промокли по плечи, дождь струился по затылку и спине. Поежившись, Блю шагнула вперед, заставляя себя двигаться дальше к теплу, безопасности и помощи.

Лес начал редеть, уровень воды стал понижаться. Блю приближалась к опушке. Она мысленно представила себе карту. Где-то тут должна быть дорога. Затопленная, но тем не менее дорога, и по ней можно будет идти к спасению.

Когда обнаружат труп мистера Парка? Через несколько часов? Через несколько дней? Нужно ли ей признаться в том, что она сделала? Да, да, непременно. Она сознается во всем и понесет заслуженное наказание. Определенность предложила островок спокойствия в океане безумия. Если убьешь человека, то отправишься за решетку.

Скольких еще убийц встретит она в тюрьме?

«О господи! Сколько еще жертв я увижу?»

Эта мысль сразила ее. Она уже не знала, чего хочет – быть сумасшедшей и знать, что она в припадке безумия убила человека, или быть в здравом уме и знать, что жертвы не оставляют в покое своих убийц? Знать, что человек, которого она убила, также был убийцей? И если ее покарают за то, что она совершила, она проведет долгие годы в тюрьме, среди призраков и их убийц?

Уже стемнело, но вдалеке сквозь деревья пробивался слабый свет. Кто-то пролетел над головой, сова или летучая мышь, Блю не смогла определить.

По мере того как она приближалась к опушке, ветер усиливался, обжигая ей кожу на лице. Блю поежилась, прикоснувшись к царапинам на щеках. Она поспешила заверить себя в том, что эти царапины оставлены ветками. Они оставлены лесом, а не ногтями захлебывающегося человека. Человека, которого она утопила.

Вдалеке показался силуэт здания, большого здания. Фермы или гостиницы, Блю не смогла определить.

Здание было окружено водой; никаких следов того, где находятся тропинки, ручьи или дороги. Все затопила вода.

Фермер вот-вот выглянет на улицу, вероятно, предупрежденный шестым чувством. Он знает супругов Парк? Блю расскажет ему про то, что сделала?

Она испугалась.

То тут, то там вспыхивал одинокий огонек. Блю подумала о фарах, однако не было ни машин, ни мотоциклов, ни дорог, по которым они могли бы ехать. Огонек вспыхнул снова; раздался крик.

Блю увидела мостик.

Его выгнувшая спиной кита арка поднималась над водой, прочная и неумолимая. Водосток, в котором застрял дохлый кролик, забился снова.

Пансионат «Болото надежды» сиял маяком в ночной темноте.

Шестерка Кубков (перевернутая)

Свет фонарика.

Человеком, окликнувшим Блю по имени, была Сабина.

Неужели Блю заблудилась? Или ее привело сюда какое-то сверхъестественное провидение?

Холодные ветер растрепал промокшие волосы Блю, прошелся рябью по воде и принес зловоние прелой листвы и мертвой плоти.

Сабина двинулась к ней, снова и снова окликая ее по имени; вода доходила ей до середины голени. На противоположном берегу ручья Блю стояла в воде по колено. Как она здесь очутилась?

– Пробирайся к мосту! – Сабина направляла луч фонарика попеременно на Блю и на разлившуюся перед ней топь. – Не пытайся перейти ручей вброд, там слишком глубоко! Иди к мосту!

У Блю горели ладони, ободранные щетиной на шее Джошуа Парка. Деревья вызывали у нее ненависть, но она жаждала их, жаждала близости их стволов, подобных прутьям тюремной решетки, жаждала быть уверенной в том, что никто не сможет прочесть по ее лицу о том, что она сделала.

Ветер шевелил скрипящие ветки, качал деревья в угасающем свете дня, и Блю не могла преодолеть их линию.

Сабина подошла ближе, обернувшись, окликнула миссис Парк, и темноту вспорол луч второго фонарика.

У Блю в висках стучала кровь. Ну как она сможет посмотреть в лицо миссис Парк?

Как сможет сказать: «Я убила вашего мужа, мне сказал это сделать призрак, мертвая девочка, немного похожая на девочку с вашей фотографии, немного похожая на акварель Сабины, немного похожая на воображаемую малышку Арлу, немного похожая на обобщенную светловолосую девочку, которую показывают по телевизору в тысяче объявлений о поисках пропавших детей?» Как сможет сказать, что сделала это, потому что была должна это сделать, хотя на самом деле это не так? Поскольку единственная непосредственная опасность в тот момент исходила только от ее собственных запутавшихся мыслей?

– С ней все в порядке, я уже почти добралась, она… Господи! – Перебравшись по мосту на другой берег ручья, Сабина провалилась в воду по пояс, потеряла равновесие и выронила фонарик. Блю услышала плеск, услышала, как Сабина выругалась, однако не могла пошевелиться, чтобы прийти к ней на помощь, уверенная в том, что в этом случае Сабина сразу же поймет, что она сделала. Уверенная в том, что Сабина почувствует совершённый Блю грех, прикоснется к ней, точно так же как сама Блю чувствовала грехи, совершенные другими людьми.

Но тут на поверхность ее рассуждений выбралось нечто похуже.

Мистер Парк придет за ней. Его дух поднимется из заводи, где он встретил свою смерть, и побредет через лес, разыскивая ее. От него ей не скрыться. Не освободиться. Каким омерзительным был Боди? Насколько более жутким окажется взрослый мужчина?

Когда Сабина наконец добралась до Блю, у той подогнулись ноги. Сабина подхватила ее, закинула ее руку себе на плечо, помогла подняться на ноги, крепко прижимая к себе.

– Молли! Молли, я ее нашла, идите сюда… идите сюда и помогите мне! – Она потащила Блю к мосту, и та шатаясь побрела за ней, стараясь идти самостоятельно, однако у нее совершенно не осталось сил. Сырое мыльное зловоние реки перекрывал аромат ванили с медом, исходящий от кожи Сабины. Блю ощущала запах ее свежевыстиранного воротника под вощеным дождевиком. Она чувствовала сильные руки Сабины, стиснувшие ей талию, а плечо Сабины впивалось ей в подмышку.

Они перебрались через мост, один мучительно медленный шаг за другим, и оказались на противоположном берегу. Здесь воды было меньше. Блю почувствовала, как ее уровень понизился от бедра до голени. Ветер терзал ее промокшее тело. Тучи снова разверзлись, проливаясь дождем. Миссис Парк встретила их, принимая на себя вторую половину веса Блю, и они все втроем потащились к дому. Ведущая к крыльцу дорожка скрылась под водой. Вода лизала порог, ворвалась в затопленную прихожую, когда миссис Парк открыла входную дверь.

На столе лежала наготове стопка полотенец. Рядом стоял Милтон, опираясь на ходунки.

– Слава богу! – пробормотал старик. – Спасибо тебе, Иисусе!

Онемевшими от холода пальцами Блю расстегнула молнию куртки. Сабина усадила ее в кресло, а миссис Парк обернула ее полотенцем, прикрывая волосы, спину и плечи.

В комнате было светло и тепло. Закрыв глаза, Блю видела то, что сделала; открыв глаза, она терялась. Дрожа и клацая зубами, девушка попыталась расстегнуть застежки водонепроницаемых штанов, но миссис Парк, отстранив ее руки, сделала это сама. Она стащила с Блю сапоги, сняла промокшие насквозь носки.

– Извините… – пробормотала Блю, чувствуя себя беспомощным инвалидом, за которым нужно ухаживать.

– Помолчите! Несколько минут – и вы будете как огурчик. Как только вы снимете все промокшие вещи, вам станет лучше. Вам нужно переодеться в сухое, отправить внутрь кружку чего-нибудь горячего, и скоро вам станет гораздо лучше. Джошуа идет следом за вами?

Милтон, отвернувшийся, чтобы не смотреть на раздетую Блю, бормотал себе под нос благодарности Господу. Старика трясло; если бы не ходунки, он упал бы.

– Извините, – снова сказала Блю, и челюсть ей свело так, что она больше ничего не смогла сказать, даже если бы хотела. Но она не хотела. Не знала, что сказала бы, если бы могла.

– Я положу полотенца на диван – нужно ее уложить, ей необходимо отдохнуть. – Сабина стащила с Блю толстовку, и от нахлынувшего свежего воздуха дрожь перешла в сотрясающие все тело судороги. – Господи, да ты промокла насквозь! – Руки Сабины были нежными, однако прикосновение мокрой хлопчатобумажной ткани футболки, снимаемой с сырой, нежной кожи, вызвало мучительную боль.

Миссис Парк поспешила из комнаты; Сабина вытерла полотенцем волосы и кожу Блю. Та попыталась было поднять руки, чтобы ей помочь, однако сил у нее не было. Вернувшись, миссис Парк натянула на Блю через голову теплый сухой свитер, помогла ей просунуть руки в рукава.

– Это свитер Джошуа, – объяснила она. – Он не будет против. Он очень за вас тревожился, отправился вас искать, но, я так понимаю, вы его не встретили? Да? Вы пришли с той стороны через мост, а он отправился в противоположную сторону, туда, куда, как мы видели, вы направились. Я пробовала звонить ему на сотовый, но связи нет. Надеюсь, он скоро вернется, вы согласны? Да, он скоро вернется. Когда он вернется, он обрадуется, узнав, что с вами все в порядке. Вы его не видели?

Блю замерзла, как в склепе, но она поймала себя на том, что вспотела, почувствовав прикосновение к телу свитера мертвеца. Она попыталась оторвать ткань от кожи, но отяжелевшие руки ее не слушались, попыталась встать, но Сабина ласково уложила ее обратно на диван. Блю почувствовала, как мягкое полотенце прикоснулось ей к щеке, как ее накрыли одеялом, почувствовала тепло пламени в камине, облизывающее ее. События минувшего дня были готовы ворваться в ее сны.

Двадцать пять лет

Блю убедила себя в том, что сможет жить одна. Она разогревала по второму разу еду, купленную в супермаркете, выключила отопление в комнате матери, подала заявление о снижении муниципального налога, поскольку теперь жила одна. Она загнала все мысли о том, что совершила мать, кем она была, в наглухо запертый ящик, который задвинула на задворки сознания.

Блю читала журналы, оставленные посетителями в столовой, пытаясь понять, как ей следует жить, если дома никого нет и заботиться не о ком. В обеденный перерыв она отрывалась от своих сэндвичей, когда кто-нибудь заводил разговор о планах на выходные, старалась изобразить заинтересованность и ловила себя на том, что ладони у стали липкими от надежды, предвкушения, нервов, однако ее никогда не приглашали принять участие. Раза два на нее смотрели как-то странно, говоривший понижал голос, по крайней мере один человек сдерживал смешок, и Блю оставалось только снова уставиться на свой сыр с маринованным огурцом. По выходным она отвлекалась телевизором. Она выбирала передачи, которые Бриджет ни за что не стала бы смотреть: спорт, медицина, новости – программы, наполненные людьми, не имеющими ничего общего с ней самой и тем более с Бриджет.

Блю просмотрела все серии «Контроля разума»^[54], ощущая необъяснимую связь с Брауном. Она просмотрела так называемые «психологические» разговоры о призраках в «Знакомстве с привидениями»^[55] и рассмеялась впервые за много недель.

Свободное от работы время тянулось невыносимо медленно, а отвлечь мысли было нечем. Потребность узнать больше о преступлении матери коварно подтачивала рассудок Блю изнутри; он покоился на одной прочной дубовой балке – но даже самые здоровые мысли разрушаются, если их постоянно теребить. Блю думала: «Нужно приготовить завтрак», а рассудок отвечал ей: «Каким завтраком она накормила в тот день Боди и Арлу?» Она думала: «Мне нужно постирать белье», а рассудок спрашивал: «Почему она это сделала? Почему?» Она думала: «Я не могу с этим справиться, мне нужно выйти из дома, нужно погулять», а рассудок говорил: «Мама держала Арлу под водой до тех пор, пока та не захлебнулась. Как она смогла это сделать? Как после этого она могла жить со своей совестью?»

Она бы не смогла.

Блю знала свою мать практически наизусть, и та не была насквозь плохой, насквозь злой, потому что она любила Блю, и та это чувствовала.

Она запросила в медицинском архиве историю болезни Бриджет. В ожидании она читала про послеродовой психоз, про долгосрочную послеродовую депрессию, про личностное расстройство. Она представляла себе Бриджет на протертом синем диване, сцепившую пальцы, уставившуюся отсутствующим взглядом на стену.

Бриджет Форд не было в живых уже ровно семь месяцев, когда Блю наконец получила ее историю болезни. Самые последние записи пришли на электронную почту, старые были отправлены по почте в тонкой коричневой папке, и Блю села на тот самый протертый синий диван в гостиной и начала их разбирать.

Она удивилась, обнаружив, сколько всего можно прочитать между строк в сухих записях врачей. Как выяснилось, Девлин очень помогал Бриджет, о чем Блю даже не догадывалась. Он записывал Бриджет на прием, когда ее состояние ухудшалось, сопровождал ее к врачу, записывал рекомендации, покупал для нее лекарства, и Блю захотелось узнать, как, во имя всего святого, ему удавалось уговаривать ее их принимать. Блю мысленно представила себе смуглого учтивого человека в кафтане, лысого, в круглых очках, сидящего на слишком маленьком для него стуле в кабинете врача с блокнотом и ручкой. Представила, как он толчет ложкой горькие таблетки и подмешивает их к сладкому чаю Бриджет. Блю вспомнила, как отчим наклонялся к Бриджет и целовал ее в щеку, когда та сидела за столом с кружкой чая. У нее мелькнула мысль – какой стала бы Бриджет, если бы рядом не было Девлина? Сделала бы она с нею то, что сделала с…

Нет. Блю не желала об этом думать.

Прочитав все это, Блю прервалась, чтобы поужинать. Она залила кипятком лапшу моментального приготовления, съела три куска сыра, пока лапша разбухала, гадая, что в медицинской карте матери ее встревожило, не в силах избавиться от ощущения, что она упустила что-то важное.

Блю поела на кухне, глядя на крошечное пятно сада. В выходные нужно будет постричь газон. (Это была ссылка на время, проведенное ее матерью в тюрьме?) Затем надо будет заглянуть в обувной магазин. (Или упоминание о ее родителях?)

Нет, красный флажок подняло имя. Оно упоминалось всего один раз, когда Бриджет отнесла новорожденную Блю на медицинский осмотр, когда той исполнилось шесть недель от роду. Тогда врач осмотрел и саму Бриджет. Он выписал ей антидепрессанты. Бриджет категорически отказалась, заявив, что не доверяет современной медицине, что потеряла веру в нее после нейролептических препаратов доктора Брайанта. На полях карты была приписка: «Ее врач в Америке? Запросить из Америки ее медицинскую карту».

Других упоминаний не было; записанное наспех замечание было забыто, или на запрос был получен отказ, или в эпоху до интернета, электронной почты и других современных технологий осуществить это оказалось слишком сложно. Однако это имя задело струну. Блю уже где-то его читала; оно было ей знакомо… откуда?

Судебный процесс.

Свидетель.

В газетах про врача практически не писали. Были упоминания о том, что Бриджет находилась под наблюдением психиатра, что она прекратила лечение от психоза перед тем, как убить своих детей, однако фамилия врача не называлась. Все внимание было сосредоточено на самом процессе; сообщалось лишь, что врач подсудимой был вызван в суд в качестве свидетеля обвинения.

Блю перечитала эти слова. Определенно, тут была какая-то ошибка. Несомненно, врач, лечивший Бриджет, должен был ее защищать, делая упор на смягчающие обстоятельства, подчеркивая то, что она на протяжении нескольких недель не принимала лекарства, разве не так?

В юридическом архиве штата хранились материалы всех судебных процессов. И вот оно, холодным черным шрифтом на экране компьютера: доктор Магнус Брайант, свидетель обвинения.

Обвинения.

Протоколов слушаний в интернете не было, однако архивист согласился отсканировать их и переслать Блю по электронной почте. Двадцать пять центов за страницу плюс дополнительная сумма за потраченное время. Блю заполнила все документы, заплатила деньги и стала с нетерпением ждать.

Неделя выдалась долгой, и Блю вытерпела ее только потому, что эта работа была для нее относительно новой, и непривычная обстановка ускоряла вращение минутной стрелки. Со склада Блю уволилась через неделю после той краткой неуютной встречи с Люсией, тогда же, когда решила никогда больше не возвращаться на набережную Блэкпула.

Когда они с Люсией гуляли тогда по причалу, к ним подошла женщина. Пристально посмотрев на Блю из-под густой черной челки, спадающей на глаза, она указала пальцем с кроваво-красным ногтем ей на горло. Женщина сказала, что узнала ее; она узнает глаза Божественной Незабудки где угодно. Она по-прежнему выступает, гадает по картам, у нее есть визитная карточка? От шока Блю лишилась голоса. Ей казалось, что с помощью таких простых действий, как обрезать волосы и надеть джинсы вместо мантии, она сделала себя неузнаваемой. Схватив Люсию за локоть, Блю поспешно увела ее прочь. Потом она постаралась как могла оправдаться, пошутила по поводу разных ненормальных, которых можно встретить на набережной, однако лгать у нее никогда не получалось, и вечером, после того как Блю проводила Люсию до дома, та набрала в поисковой программе в интернете «Божественную Незабудку».

Раньше Блю считала ужасным внимание со стороны дешевых бульварных газет; однако оказалось, что это не шло ни в какое сравнение с той дотошной пытливостью, с какой в нее вцепилась Люсия. Она чувствовала это в каждом ее прикосновении, в каждом поцелуе, в том, как изменилось ее отношение к ней. Теперь уже не странная нелюдимая дикарка… Блю разбудила в Люсии любопытство, и вынести это она не могла.

«Ты по-прежнему этим занимаешься? Говорят, ты видишь мертвецов, это правда? Но на самом деле мертвецов увидеть нельзя, ведь так? Ты просто водила людей за нос, вытягивала у них деньги, ты не хочешь снова этим заняться, ты мне погадаешь, почему ты сказала этим людям, что их сына больше нет в живых, ты чувствуешь себя виноватой, ты поступала так с другими людьми, ты можешь читать мои мысли, ты занимаешься этим прямо сейчас?»

На работе люди косились на Блю, смеялись у нее за спиной. При ее появлении смолкали разговоры. Во вторник она обнаружила у себя на столе колоду порнографических карт Таро, после чего ушла со склада и больше не возвращалась.

В ту же самую ночь, впервые за несколько месяцев, Блю приснились Жан-Поль и его скорбящие родители. Она проснулась, чувствуя, как грудь ей переполняет чувство стыда, мокрая от липкого пота, в голове свежее воспоминание о кулаке сраженного горем отца.

В новом складе, куда устроилась Блю, никто не знал про Божественную Незабудку. Блю решила приложить все силы к тому, чтобы так оставалось и впредь.

Через неделю, проведенную в мучительном ожидании, пришла стенограмма судебных заседаний. Не было ни оглавления, ни указателей; Блю пришлось перекопать все. Эмоциональный язык бульварной прессы отсутствовал, и почему-то от этого читать было значительно труднее; факты излагались с клинической бесстрастностью, вызывая одно лишь отвращение. Она вынуждена была пропустить показания фельдшера скорой помощи, первым прибывшего на место; она пропустила показания коронера и патологоанатома. Обращаясь к архивисту, Блю попросила не присылать фотографии, и сейчас она была этому рада.

Доктор Магнус Брайант давал показания в предпоследний день судебных слушаний. В материалах дела описания его внешности не было, но Блю, читая стенограмму, отчетливо представила себе этого человека.

Зал заседаний, несомненно, был отделан деревом и зеленым бархатом. На высоком постаменте сидит судья; присяжные – белые республиканцы среднего класса, прилежно ходящие в церковь; в зале журналисты, поливавшие грязью мать Блю. Доктор Брайант, столп общества, наверняка высокорослый, с точеным подбородком и холодными серыми глазами, взирающими сквозь очки в прямоугольной оправе, водруженные на длинном прямом носу. Костюм на нем дорогой, сшитый на заказ. Речь у него медленная, по-южному растянутая, внушающая доверие.

Доктор Брайант: Мисс Бриджет Форд находилась под моим наблюдением в течение восьми месяцев 1979 года, после попытки самоубийства, предпринятой после рождения ее второго ребенка.

Обвинение: Уточняю: у мисс Форд было двое маленьких детей, одна еще младенец, когда она пыталась покончить с собой?

Доктор Брайант: Да.

Оторвавшись от чтения, Блю посмотрела на зеркало на стене гостиной, с трещиной в нижнем углу, оставшейся после того, как она швырнула в него записную книжку матери. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла продолжить чтение. Блю надеялась прочитать про понимание и сочувствие, которые Бриджет получила от своего врача.

Обвинение: Пожалуйста, продолжайте.

Доктор Брайант: Раз в неделю мисс Форд приходила ко мне на сеансы психотерапии, и я также выписал ей различные нейролептические средства и антидепрессанты. Лечение проходило на удивление успешно.

Обвинение: На удивление успешно? Что вы хотите этим сказать?

Доктор Брайант: Через неделю мисс Форд уже говорила, что чувствует себя лучше и больше не думает о том, чтобы покончить с собой. Она не переставала повторять, как благодарна мне за помощь, как рада тому, что ей есть кому высказаться. Мисс Форд вела себя крайне возбужденно. Я даже испугался, что у нее возникло нездоровое влечение ко мне.

Обвинение: Нездоровое влечение?

Доктор Брайант: Это достаточно распространенное явление, когда пациент привязывается к тому, кого считает своим спасителем, даже влюбляется в него. У меня было много пациентов, влюблявшихся в меня.

Обвинение: Как вы думаете, мисс Форд влюбилась в вас?

Доктор Брайант: (смеется) Нет, никакой настоящей любви не было; я считаю, она на это неспособна. Я понял, что мисс Форд страдает от недостатка внимания; как только лекарства вывели ее из психоза, она вернулась в свое естественное состояние: женщина, отчаянно нуждающаяся во внимании и готовая ради этого пойти на все.

Обвинение: Доктор Брайант, как вы думаете, а почему мисс Форд вообще пыталась покончить с собой?

Доктор Брайант: Ну, она выписалась из роддома и оказалась совсем одна с двумя маленькими детьми. Та помощь, которую она там получала, закончилась, а ей очень хотелось, чтобы о ней продолжали заботиться на том же уровне. Потребность быть в центре внимания в сочетании с послеродовой меланхолией толкнули ее попытаться наложить на себя руки – она понимала, что не умрет, но получит то внимание, которого жаждала. Это желание быть замеченной очень характерно для женского суицида.

Блю снова посмотрела на зеркало. Перевела взгляд с зеркала на окно. Вспоминая, как Бриджет сидела на подоконнике, прижавшись щекой к стеклу, неподвижная, застывшая. Вспоминая Престон, где она рыдала на протертой кушетке, а маленькая Блю пела ей «Все милые лошадки» в надежде порадовать ее. Думая о выражении «послеродовая меланхолия», надеясь на то, что это отношение изменилось.

Обвинение: Всего вы занимались с мисс Форд восемь месяцев. Вы полагаете, лечение было успешным?

Доктор Брайант: Да.

Защита: Возражение!

Судья: Основание?

Защита: Мисс Форд прекратила лечение не потому, что исцелилась, а потому, что у нее закончилась медицинская страховка и она не смогла ее продлить. Если бы она это сделала, то до сих пор оставалась бы на попечении доктора Брайанта.

Обвинение: Если позволите, я сформулирую свой вопрос иначе.

Судья: Пожалуйста.

Обвинение: Лечение мисс Форд завершилось преждевременно, правильно?

Доктор Брайант: И да и нет.

Обвинение: Что вы хотите этим сказать?

Доктор Брайан: Да, у нее действительно закончилась страховка, и ей пришлось прекратить лечение, однако ее прогресс так меня радовал, что я собирался прекратить лечение сам.

Обвинение: Вы ее вылечили?

Доктор Брайант: Да, я вылечил ее от послеродового психоза.

Защита: Возражение!

Судья: Основания?

Защита: После того как лечение преждевременно прекратилось, мисс Форд продолжала принимать препараты, выписанные доктором Брайантом. Это указывает на то, что лечение продолжалось. Очевидно, что она находилась в состоянии психоза в тот вечер, когда…

Обвинение: Возражение. Ваша честь, мы до сих пор не удостоверились в том, что подсудимая находилась в состоянии психоза, и именно по этой причине я вызвал доктора Брайанта в качестве свидетеля.

Судья: Я согласен с обвинением. Продолжайте.

У Блю в сознании вспыхнуло еще что-то: элемент пазла повернулся по часовой стрелке и внезапно встал на свое место. Она раскопала в стенограмме название нейролептического препарата, нашла в интернете особенности его применения, выяснила, что произойдет, если лечение прекратить резко, как обрубить.

Блю сказала себе, что ни один врач не позволил бы своему пациенту в одночасье свалиться с близкой к максимальной дозы до полного нуля, без какой-либо поддержки. Такого не допустили бы ни больница, ни местные власти, ни государство. По крайней мере в настоящее время.

Отодвинув компьютер, Блю отправилась на кухню и приготовила сладкий чай с молоком. Она сидела перед окном, уставившись на тени в саду, до тех пор пока чай не стал чуть теплым, после чего наконец сделала над собой усилие и вернулась к компьютеру.

Обвинение: Доктор Брайант, насколько мне известно, в нашей стране вы считаетесь признанным авторитетом в области женской психиатрии, не так ли?

Доктор Брайант: Да, у меня самый высокий процент успешного лечения.

Обвинение: И какой у вас опыт?

Доктор Брайант: Я занимаюсь практикой уже двадцать пять лет.

Обвинение: А где вы учились?

Доктор Брайант: В Стэнфордском университете.

Обвинение: Доктор Брайант, вы сказали нам, что окончили одно из лучших высших учебных заведений в стране, что у вас за плечами больше двадцати лет работ по данной специальности; больше того, вас можно считать самым опытным психиатром в нашей стране. Как вы думаете, почему мисс Форд убила своих детей?

Доктор Брайант: Я полагаю, это явилось крайностью в ее стремлении добиться внимания. На этот раз она, вместо того чтобы попытаться убить себя, убила своих детей.

Обвинение: Как вы считаете, в момент совершения преступления мисс Форд была невменяемой?

Доктор Брайант: Нет, я так не считаю.

Обвинение: Вы полагаете, она виновна в этом преступлении?

Доктор Брайант: Боюсь, я вынужден сказать: да, виновна.

Блю поискала перекрестные ссылки. Их не оказалось. На следующий день появилось сообщение о том, что врач заболел и, к сожалению, не может посетить судебное заседание. Прошение со стороны защиты отложить слушания до тех пор, пока доктор Брайант не выздоровеет. Возражение со стороны обвинения. Судья поддержал обвинение. Блю готова была поставить свое недельное жалованье, что врач был здоров как огурчик уже на следующий день после завершения процесса.

Блю отчетливо представила себе, как мать стоит на лужайке перед дорогим особняком именитого доктора, отчаянно жаждая не внимания, а излечения. Выпускник Стэнфордского университета с двадцатипятилетним опытом работы, доктор Брайант должен был понимать, что произойдет, если пациент так резко прекратит принимать столь сильное средство. Кто-нибудь поставил под сомнения его действия? Возможно, это сделала бы защита, если бы судья не отклонил прошение отложить слушания.

Совершив в уме простые арифметические действия, Блю определила, что доктору Брайанту сейчас должно быть уже под восемьдесят, а может быть, и восемьдесят с лишним. Вспомнит ли он Бриджет Форд? Вспомнит ли Боди и Арлу?

Блю ввела его имя в поисковую систему, заранее решив, что она выяснит, где он живет, встретится с ним лично, посмотрит ему в глаза и скажет… а что именно она ему скажет? То, что сорок лет назад он проявил черствую бессердечность, что именно он виноват в психическом состоянии Бриджет, что у него на руках кровь маленьких детей, что он повинен в том, какое детство выпало на долю Блю, что именно из-за него она видит призраков и у нее нет друзей, нет жизни?

Чего она этим добьется?

И насколько все это правда?

Блю посмотрела на свои руки, застывшие на клавиатуре, на свои тонкие пальцы, округлые ладони, сильные, но небольшие. Какую угрозу она может представлять?

Первая же ссылка сообщила Блю, где именно она сможет найти Магнуса Брайанта: в шести футах под землей на кладбище на окраине Ричмонда, штат Виргиния. Это явилось чуть ли не облегчением, ибо ну что она смогла бы с ним сделать?

За всю свою жизнь Блю и мухи не обидела.

Тройка Пентаклей (перевернутая)^[56]

Комната освещалась лучом фонарика. Блю проснулась на том самом диване, на котором накануне сидели супруги Парк, складывая пазл. Кофейный столик исчез.

Ветер пригоршнями щебенки швырял в оконное стекло крупные капли дождя, завывал в дымовой трубе словно старик, играющий на дудке. Голова у Блю раскалывалась от боли.

– Очень хорошо, ты проснулась, – сказала Сабина, перевода луч фонарика Блю на грудь, чтобы не слепить ее.

У Блю во рту так пересохло, что ей пришлось отдирать язык от неба. Спина, бедра, плечи ныли, руки болели. Ей потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять, где она находится, почему лежит на диване, а не в кровати. Вспомнить о том, что она сделала.

– Как ты себя чувствуешь? Сесть сможешь? – спросила Сабина. – Нет-нет, не вставай; пол мокрый, проклятая непогода никак не унимается. Я принесу твои сапоги. – Раздался плеск ее шагов.

Пока Блю спала, наводнение еще больше усилилось: теперь вода уже проникла в дом, поднявшись на два дюйма. Шлепая, Сабина отправилась в прихожую за резиновыми сапогами Блю, луч ее фонарика отразился от воды. В его отсветах Блю разглядела, что мебель была переставлена: деревянные стулья составили на кухонном столе, столики исчезли, шторы до пола были скатаны и подвязаны к карнизам.

– Почему ты меня не разбудила? Я бы помогла!

– Мы пробовали, где-то с час назад. Ты полностью отключилась. Я как раз собиралась попробовать еще раз, но… – Пожав плечами, Сабина бросила Блю пару чистых сухих носков и поставила сапоги на диван. Старательно избегая смотреть ей в глаза.

Пластиковая половица закрывала вентиляционную решетку в стене.

– Мы отключили электричество и газ, – продолжала Сабина, – заткнули все сливы в раковинах и ванных и придавили пробки тяжестью, перетащили почти всю мебель.

– Где миссис Парк?

– Закрывает половыми досками окна на кухне и дверь в кладовку – подумать только. Впрочем, поскольку погреб затоплен, наверное, она хочет спасти кладовку от такой же судьбы.

– А…

– Джошуа?

– Милтон.

– Он наверху.

– Наверху?

– Я помогла ему подняться по лестнице, – объяснила Сабина, – но он и сам прекрасно справился. По-моему, он гораздо крепче, чем кажется.

Блю рассеянно кивнула, не зная, что сказать. Щека у нее горела, и она снова ощутила царапины, оставленные Джошуа на ее коже. Ее плоть должна быть под ногтями мертвеца. «Ранения, полученные при самообороне» – не так ли это называется?

Сабина отошла, к окну, к двери или на лестницу, Блю не могла сказать; она ее не видела. В свете фонарика ее пальцы сияли красным светом. Она никогда не думала, что сможет…

– Как вы себя чувствуете?

Блю вздрогнула, услышав голос миссис Парк; она не слышала, как открылась дверь в коридор. Льняной сарафан был заменен на более практичную одежду: темные хлопчатобумажные штаны и синюю толстовку с обтрепанными манжетами, испачканную с одного бока кремовой краской. Волосы хозяйка забрала назад, наспех перетянув серой лентой; под глазами у нее легли тени, тушь для ресниц расплылась по направлению к правому виску.

– Все в порядке, – сказала Блю, почувствовав, что у нее болит горло, как это бывает перед простудой.

«Я убила человека. Я убила вашего мужа».

– Вы смотрите на свои руки, вы поранились? – спросила миссис Парк. Присев на край дивана, она взяла руки Блю в свои. Манжеты ее толстовки были мокрые. Блю почувствовала исходящий от нее запах реки. – Мне кажется, они распухли от холода. Неудивительно, ведь вы столько времени пробыли под дождем. И еще нужно обработать эти царапины на щеке. Вы зацепились за ветку дерева?

– Нет, я не… – Блю пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сказать: «Я убила вашего мужа». Вблизи она разглядела, какой же усталый и измученный вид у миссис Парк. – Долго я проспала? – Спросила Блю, мысленно молясь о том, чтобы было уже утро, чтобы начался новый день и Джошуа Парк спустился вниз и поджарил всем тосты и сварил кофе.

– Нет, не долго. Сейчас всего восемь вечера. Наверное, вас разбудил дождь.

Еще только вечер.

– Мы проводим вас наверх, – продолжала миссис Парк. – Там есть аптечка первой помощи, я обработаю царапины. Надо было сделать это сразу, как только вы вернулись, однако вы полностью отключились от окружающего мира, едва легли на диван.

– Все в порядке, я могу вам помочь. Что еще нужно…

– …ничего больше делать не надо. А вам лучше по-настоящему отдохнуть, у себя в кровати, и тогда завтра вы будете нам помогать. Вы сможете идти сами?

Блю смогла. Сунув ноги в сапоги, она поднялась с дивана. Кровь с головокружительной скоростью отхлынула от висков; девушка пошатнулась, сохранила равновесие и на ватных ногах последовала за миссис Парк вверх по лестнице. Каждый ее шаг сопровождался плеском воды, она снова чувствовала запах реки, терпкий аромат мертвой гнилой листвы, растревоженного перегноя. Блю вспомнила дохлого кролика, застрявшего в водостоке, его маленькую тушку. Она вспомнила мистера Парка.

Ковровая дорожка на лестнице под ногами напоминала мокрую губку; лестничная площадка наверху использовала ее в качестве соломинки, чтобы втягивать к себе воду снизу. Двери всех комнат, за исключением комнат Сабины и Блю, были распахнуты настежь; в них составили мебель, принесенную с первого этажа, и Блю со стыдом подумала о том, что проспала все это. Она представила себе, как Сабина и миссис Парк с презрением смотрели на нее спящую, перетаскивая столы, стулья и мольберты наверх в сухие, безопасные комнаты второго этажа.

В комнате Блю все по большому счету оставалось так, как было перед побегом. Чемодан по-прежнему лежал на полу, одеяло на кровати было откинуто, на столе стоял недопитый стакан с водой. Шторы были раздвинуты, и окна превратились в зеркала: миссис Парк выглядела оцепеневшей, лицо у нее осунулось, глаза стали пустыми. Аптечка первой помощи лежала наготове на прикроватном столике. Женщина расстегнула молнию, оторвала от упаковки ваты маленький кусок, смочила его антисептиком и предложила Блю сесть на кровать.

– Будет немного жечь, но это лучше, чем заразиться инфекцией. – Голос у нее был механический, как у робота, однако прикосновение оказалось нежным. Запах желтой жидкости напомнил Блю детство, напомнил, как ей обрабатывал ссадины Девлин после того, как она тогда свалилась с дерева, ободрав о кору локти. Она вспомнила, как отчим в тот вечер вылил в ванну с водой полный колпачок этого средства.

«Все хорошо, девочка, – сказал он. – Все хорошо».

Миссис Парк принялась обрабатывать царапины, и Блю терпела, даже не вздрагивая. Ей хотелось прижаться щекой к ладони миссис Парк и извиниться, извиниться, извиниться за все. Их окутывало молчание, и Блю понимала, что ей нужно его нарушить, но она не смела этого сделать. Чувствуя, что не сможет сказать ничего, кроме того, что сделала с мужем миссис Парк.

Блю не могла сказать ей это. Она не знала, то ли потому, что ей была невыносима мысль причинить такую боль этой доброй женщине, так заботливо ухаживающей за ней, то ли просто потому, что она хотела спасти себя. Блю подозревала, что верно последнее, и ненавидела себя за это. Держала глаза закрытыми, пока миссис Парк заканчивала обрабатывать ей царапины, чтобы не встречаться с ней взглядом.

– Ну вот, так будет лучше, – сказала наконец миссис Парк, и Блю услышала, как она закрутила крышку пузырька с лекарством, застегнула молнию аптечки, и в мыслях Блю это снова был Девлин, убирающий лейкопластырь, угощающий ее чашкой сладкого чая и шоколадным печеньем, чтобы помочь ей оправиться от потрясения.

И своим полумертвым голосом миссис Парк сказала:

– Как насчет шоколадного печенья, чтобы… Эй, эй, все хорошо, не надо плакать!

Ее механический голос растаял, сменяясь прежним, материнским. Она подсела к Блю на кровать, одной рукой обхватила ее трясущиеся плечи, другую положила ей на лоб. Девушка шмыгнула носом, стараясь прогнать чувство стыда, однако миссис Парк продолжала ее обнимать, и все ее сдерживаемые страхи и паника перетекали из ее тела в тело Блю, и теперь это уже были страхи Блю, это была ее паника.

«Пожалуйста, Джошуа, вернись, пожалуйста, вернись ко мне, где ты, почему ты не дома, пожалуйста, вернись, Джошуа, Джошуа, пожалуйста, вернись, пожалуйста, вернись ко мне, пожалуйста, вернись!»

– Извините… – пробормотала Блю. Все ее тело затряслось, зубы начали клацать. – Я очень сожалею… – И желание рассказать все вспенилось вверх; она подумала обо всех тех, кому гадала, обо всех убийцах, совершивших свое преступление умышленно или неумышленно, гадая, как им удавалось держать такое в себе. А также поражаясь тому, как миссис Парк могла обнимать ее так спокойно, так спокойно обрабатывать ей ссадины и предлагать поесть, в то время как внутри у нее полыхал такой страх.

Блю посмотрела на себя, съежившуюся в постели. На ней по-прежнему была одежда мертвеца.

Она расскажет миссис Парк все. Бедная женщина имеет право знать, а она, Блю, имеет право понести наказание.

В коридоре за дверью скрипнули половицы. Сабина. Она также должна узнать, что сделала Блю.

– Миссис Парк… – начала Блю, и ветер застучал дождем по окнам.

– Мне бы хотелось, чтобы вы звали меня просто Молли, – сказала миссис Парк, крепко сжимая Блю плечи так, словно желая остановить исповедь.

– Молли… – сказала Блю, но это оказалось еще хуже. Какая это жестокость – наконец обратиться к миссис Парк по имени, чтобы сказать, что она убила ее…

– В чем дело? – В ее голосе прозвучала такая доброта.

Коридор снова наполнился скрипом размеренных шагов, и в отражении в оконном стекле Блю увидела, как Сабина просунула голову в дверь и спросила у миссис Парк, не нужна ли ее помощь.

Блю не могла сказать им правду.

Однако она не сможет жить, не сказав ее никому.

Как только вода спадет и ее машину починят, она отправится в полицейский участок. И сдастся властям. Где-то в глубине души теплилась надежда, что, если она сознается во всем и понесет заслуженное наказание, дух Джошуа Парка оставит ее в покое.

– Я схожу на кухню и посмотрю, не остыла ли плита, чтобы согреть немного молока, – сказала миссис Парк, после чего обратилась к Сабине: – Вам будет не трудно остаться с Блю?

– Я помогу вам на кухне, – сказала Сабина и вышла из комнаты, прежде чем миссис Парк успела что-либо возразить.

– Она тоже бесконечно устала, – сказала миссис Парк. – Вам обеим нужно отдохнуть. Я попробую приготовить какао.

Она отпустила плечи Блю, и та осталась с волной своих страхов. Блю боялась снова заснуть – в этом случае ей опять приснился бы Джошуа Парк – поэтому она встала с кровати и подошла к окну, стараясь побороть ватную слабость в ногах.

На улице небо было затянуто сплошными низкими тучами, дождь лил и лил. Глаза Блю освоились в темноте. Она разглядела поднятую ветром рябь на воде, затопившей поле. Разглядела деревья, склонившие свои крючковатые ветви к «Болоту надежды».

«Что делать во время наводнения? Что происходит с трупом во время наводнения?»

В оконном стекле отразилось что-то белое, и Блю, ахнув, обернулась, с ужасом решив, что девочка вернулась; что она последовала за ней, что убийство мистера Парка ничего не изменило, и она, Блю по-прежнему сумасшедшая, по-прежнему ненормальная, по-прежнему… Блю.

Белой фигурой оказался Милтон. Он стоял в дверях с затравленным взглядом, опираясь на ходунки, лицо осунувшееся и такое же белое, как и его волосы.

– Я рад, что с вами все в порядке, – сказал Милтон, оглядываясь через плечо. – И все же, по-моему, вам не следовало возвращаться. Меня не покидает одно предчувствие… – Подойдя ближе, он снова обернулся на пустынный коридор. – Жуткое предчувствие.

В бесцветных глазах старика застыл тот самый ужас, который появлялся в них, когда он увидел рисунок Сабины, когда Блю впервые произнесла имя мертвой девочки.

– Вы знали Джессику Пайк, – сказала Блю.

Нулевые годы

– У соседей тихо, – сказала Джеймсу Мари. Отложив книгу, она склонила ухо к стене гостиной и нахмурилась. – Слишком тихо, ты не находишь?

Джеймс мысленно представил себе то, что происходит в квартире соседей – хороший сценарий, плохой сценарий.

– Очень, – согласился он. – Я схожу проверить.

Встав, Джеймс направился к двери, пройдя мимо Мари. Та сняла с головы шелковый платок с тропическими цветами (подарок на Рождество от Милтона). Ее бледный скальп покрылся пушистыми седыми пучками. Волосы снова начинали расти, как и говорили врачи.

Волосы у Джеймса уже давно стали седыми. Лоб избороздили глубокие морщины; складки помельче обозначили контуры рта, глаз, шеи. Левое легкое по-прежнему болело, он по-прежнему кашлял, голос его стал хриплым, как у медведя. Однако сердце вспыхивало пламенем молодости, когда он смотрел на свою жену, его ядро раскалялось добела от любви к ней, края тлели желтым от стыда за предательство, от ужаса за ту ошибку, которую он совершил много лет назад. Затем год назад к этой смеси чувств добавилось что-то сродни страху, когда после нескольких лет ремиссии врачи сказали, что болезнь вернулась.

Наклонившись, Джеймс поцеловал Мари в голову, в то место на макушке, где волосы еще не выросли. Кожа оказалась сухой, гладкой, нежной, как у младенца.

– Я вернусь через минуту, – сказал он.

Мари поймала его за руку.

– Приведи его с собой, – сказала она, – если… сам знаешь…

– Конечно, любимая.

В коридоре было холодно, в окно просачивался дождь. Пятый этаж делили десять квартир. Бетонные своды придавали каждому звуку гулкое эхо, свет не горел. Джеймс подложил под входную дверь своей квартиры ботинок, и свет из прихожей освещал ему путь.

Легонько постучав в соседнюю дверь, мужчина прижался ухом к дереву, ожидая услышать звук шагов. Но не было ничего.

Держась для равновесия за стену, он опустился на колено, осторожно поднял почтовый ящик прошептал в щель:

– Маркус! Это Джим. У тебя все в порядке?

Он заглянул в почтовый ящик. В гостиной горел свет, с торца дивана свисали ноги.

– Маркус! – окликнул Джеймс чуть громче, после чего снова заглянул в щель.

На стене гостиной зашевелились тени. Тощий как палка мальчишка сидел совершенно неподвижно, держа на коленях раскрытый комикс. Услышав свое имя, он поднял взгляд, после чего посмотрел на скрытого из вида человека, лежащего на диване. Затем на цыпочках прокрался через комнату. Его грязно-русые волосы нуждались в мытье и стрижке, выражение его лица было настороженным. Джеймс поднялся на ноги, и мальчишка открыл дверь.

– Не хочешь зайти к нам в гости на чашку чая? – спросил Джеймс. – Я оставлю твоей маме записку.

Улыбнувшись, мальчишка выскочил из своей квартиры и нырнул в соседнюю. Джеймс услышал радостное восклицание, каким его встретила Мари.

Найдя в заднем кармане старый чек, Джеймс поискал взглядом ручку, нашел в пенале Маркуса карандаш и быстро черкнул записку Сэше, его матери. Записку он оставил на кухне. Чисто по привычке Джеймс заглянул в холодильник. На нижней полке красовалась упаковка из шести банок крепкого пива. И никакой еды. Нужно будет что-нибудь сообразить.

Вернувшись к себе, Джеймс увидел, что Мари снова надела на голову платок, а Маркус устроился у нее на коленях. Мальчишке было восемь лет, но для своего возраста он выглядел маленьким; он уютно устроился, прижавшись спиной к груди Мари, их головы были рядом. Маркус держал руку ладонью вверх, и Мари чертила на ней пальцем линии.

Джеймс заварил чай в бирюзовом чайнике, который так нравился Маркусу. Он положил в тостер четыре куска хлеба с отрубями. Потом они поужинают бигосом^[57], приготовленным Мари, но чутье подсказывало Джеймсу, что мальчишка уже давно ничего не ел и ему нужно чем-нибудь подкрепиться прямо сейчас.

– Вот видишь, линия сердца у тебя длинная и четкая, – говорила мальчишке Мари, – и она проходит до самого конца ладони, что бывает редко.

– Правда? – завороженно спросил Маркус.

Джеймс слушал их с кухни. Улыбнувшись, он достал из буфета арахисовое масло, любимое лакомство Маркуса. Хлеб уже начал превращаться в тосты, распространяя по всей квартире аппетитный аромат.

– О, очень редко, – заверила Маркуса Мари. – А видишь свою линию жизни? Она толстая, как карандашный грифель, но очень короткая, обрывается на полпути к запястью.

– Это тоже бывает редко?

– Ну, нет, не так уж и редко, А вот линия ума доходит до самого запястья, глубокая, как рана, и сильная, как тигр.

– А вы знаете, что рев тигра можно услышать за целую милю? Знаете?

– Я этого не знала! Сегодня ты научил меня чему-то новому. Ты узнал это в школе?

– Из телевизора, – сказал мальчишка, и Джеймс рассмеялся, намазывая тост арахисовым маслом.

Гостиная отражалась в темном стекле дверцы микроволновой плиты. Мальчишка на коленях у женщины, голова к голове, щеки прижаты, его маленькая рука повернута ладонью вверх, ее пальцы прикасаются к линиям на ней. Джеймс попытался ухватиться за свою улыбку. Попытался не думать о том, чего лишил Мари, женившись на ней. И о том, что первый цикл химиотерапии, много лет назад, сделал с ее последней упрямой надеждой.

– Теперь мы объединены узами брака и бесплодием, – сказала Мари, когда они вышли из кабинета онколога. Она толкнула локтем Джеймса в бок. Ища хоть какое-нибудь скудное веселье.

– До тех пор пока смерть не разлучит нас, – ответил Джеймс и попытался ее обнять, но она приложила палец ему к губам.

– Давай не будем об этом говорить, – сказала Мари, и в ее голосе прозвучал страх; а Джеймс поймал себя на том, что не может пошевелиться, что он вцепился в спинку стула в белом-белом больничном коридоре и не может ни шагнуть вперед, ни сесть, ни заговорить, и снова протянул руку к своей жене, которая лишилась всех волос и стала такой худой, совсем худой.

Туго закрутив это воспоминание крышкой, Джеймс убрал его, точно так же как он закрутил крышкой арахисовое масло и убрал его к печенью и изюму, которые покупали специально для Маркуса.

– Итак, линии ума и сердца у тебя обе длинные, но линия жизни короткая, – продолжала Мари. – О чем это нам говорит?

– О том, что я стану тореадором? – предположил мальчишка.

– Тореадором? – изумленно переспросила Мари. – Нет, нет, нет! Подумать только – тореадором! Нет, попробуй еще раз.

Взяв поднос с чаем и тостами, Джеймс отнес его в гостиную.

– Он будет усердно учиться и станет инженером? – предложил свою версию он, подмигнув Маркусу, который завороженно уставился на тосты.

– Опять неправильно, старина, – сказала Мари.

– Ну тогда о чем? – спросил Маркус. Он знал, что будет дальше, и нетерпеливо ерзал у нее на коленях.

– Это говорит о том… – Положив руки мальчишке на пояс, Мари сделала паузу. – Что все это чепуха и тебе нужно жить своей жизнью! – Она принялась щекотать Маркусу ребра, подмышки, колени, и тот со смехом вырывался, крича, чтобы она перестала, что Мари в конце концов и сделала.

Маркус с тревогой посмотрел на стену, сознавая то, что они сейчас здорово шумели, и то, что в соседней квартире находится его мать.

– Все в порядке, сынок, – успокоил его Джеймс. – Она не проснется.

– Может проснуться, – возразил мальчишка. На его детское лицо снова вернулась тревога.

Джеймс подумал о банках пива в холодильнике, о том, как, судя по всему, уже напилась эта женщина, раз оставила их нетронутыми. В мусорное ведро он не заглядывал, но, наверное, там валялась пустая бутылка из-под водки. Хорошо хоть в квартире не пахло марихуаной. Джеймс никак не мог понять, где мать Маркуса достает деньги. Мари говорила, что об этом лучше не думать.

– Угощайся тостом, – сказала Мари, напомнив Маркусу, что нужно взять тарелку, сказать «спасибо», вытереть пролитый на кофейный столик чай салфеткой. – Если хочешь, мы можем приготовить для тебя походную кровать, – предложила она.

Мальчишка снова посмотрел на стену, и Джеймс понял, что ему очень хочется согласиться, но он боится своей матери.

– Если хочешь, я могу спросить у нее, – предложил Джеймс. – Я загляну к ней попозже, посмотрю, как она, и дам ей знать, что ты ночуешь у нас.

Рот мальчишки был набит тостом, но он кивнул, сквозь крошки и подтеки арахисового масла.

В шкафу рядом с телевизором был ящик с одеждой: трусы, пижама, спортивные брюки, свитер – все размером на Маркуса.

Маркус съел все четыре тоста и банан, который ему порезал Джеймс. Мари достала новый комикс, специально купленный для мальчика; Маркус читал вслух, а Джеймс похвалил его, сказав, что он читает очень хорошо.

Затем Мари отправилась на кухню разогревать бигос. Джеймс подсел к Маркусу, и мальчишка рассказал ему про всех персонажей комикса, про их силу и могущество, про слабые места. Затем он спросил, можно ли ему посмотреть телевизор, и Джеймс взглянул на часы. Шесть вечера.

– Сейчас показывают одни новости и мыльные оперы. Но я могу тебе почитать, если хочешь.

В настоящий момент взятой из библиотеки книгой была «Дочь пожарного», и Джеймс раскрыл ее на том месте, где они остановились.

Раздался стук в дверь. Джеймс почувствовал у себя в желудке тяжелый камень.

– Я открою, – сказала Мари. Вздохнув, она направилась в прихожую. Джеймс понял, что и у нее в желудке тоже камень.

На пороге стояла мать Маркуса, переступая с ноги на ногу. Она была в застиранных джинсах и сером жилете, ее правая рука рассеянно, непрерывно чесала под левой мышкой.

– Привет, Сэша, проходите… – начала было Мари.

– Маркус у вас? – оборвала ее Сэша.

– Да, они с Джимом…

– Я пришла за ним. – Волосы у Сэши были длинные, такого же темно-русого цвета, как и у Маркуса, а кожа обладала нездоровой бледностью законченного алкоголика. Она прошла следом за Мари в гостиную, и Джеймс удивился, почувствовав запах стирального порошка. Запах шампуня. Запах алкоголя он не почувствовал.

– Не надо было его забирать, – сказала Сэша. – Я просто немного вздремнула. Не отрубилась.

– Все в порядке, – примирительным тоном сказал Джеймс. – Нам любой повод хорош – лишь бы побыть с Маркусом. – Рассмеявшись, он толкнул мальчишку в бок, и тот тоже рассмеялся и толкнул его в бок. Сэша смерила их равнодушным взглядом.

– Здесь чем-то пахнет, что это за запах? – спросила она.

– По-польски это называется «бигос», – объяснила Мари.

– Пахнет капустой, – сказала Сэша.

– Там есть капуста. А также колбаса и грибы. Присоединяйтесь к нам…

– Я не нуждаюсь в пода…

– Это вовсе не подаяние, – возразила Мари. – Просто один сосед приглашает другого на ужин.

– Нет, все хорошо. Марки, пошли!

– Я хочу остаться, пожалуйста, можно?

Убрав правую руку из-под мышки, Сэша поманила Маркуса, приглашая следовать за собой. Левая ее рука была покрыта расцарапанными язвами, однако не это заставило Мари вздрогнуть.

– О, вы…

– Уже на четвертом месяце, – подтвердила Сэша, снова прикрывая живот рукой, словно опасаясь, что у оттуда вырвут ее неродившегося ребенка. – На этот раз я его оставлю.

– Это… – Оглянувшись на сидящего на диване Маркуса, Мари снова повернулась к Сэше и побледнела. – Это просто прекрасно! Это… ну… примите мои поздравления. Маркус, ты рад?

– Да, он рад, правда, Марки? Рад до смерти. Ну а теперь пошли!

– Он может остаться, если вы хотите немного отдохнуть, – сказал Джеймс. – Нам это не в тягость.

Вздохнув, Сэша согласилась. Поцеловав Маркуса, она вышла за дверь и направилась по темному коридору к себе домой. Проводив ее до прихожей, Мари закрыла за ней дверь и постояла с минуту, прижимаясь к ней спиной и закрыв лицо руками.

– У тебя будет братик или сестренка, это так здорово! – сказал мальчишке Джеймс, но сердце у него разрывалось при виде жены. Отняв руки от лица, Мари вернулась в гостиную и подсела к ним на диван. Просунув руку за спиной Маркуса, Джеймс взял руку жены.

– Мама говорит, что не будет пить до тех пор, пока малыш не появится на свет, – сказал Маркус. – И начнет только через неделю после этого.

Лицо Мари исказилось от боли; Джеймс почувствовал, что она хочет сказать какие-то слова поддержки, но не может.

– Ну, надеюсь, когда младенец появится на свет, ты по-прежнему сможешь приходить к нам, – сказал Джеймс. – А если захочешь, брать с собой и малыша. – И Мари крепко сжала ему руку, после чего, глубоко вздохнув, промокнула уголок глаза.

– О да, это замечательная мысль, – сказала она. – Как ты на это смотришь?

Кивнув, Маркус устроился на диване поуютнее, положив голову ей на плечо.

– А ты кого хочешь? – спросила Мари. – Братика или сестренку?

– Сестренку, – ответил Маркус. – Я бы хотел маленькую сестренку. И тогда мы сможем заботиться о ней все вместе, правда? И все будет хорошо, да? Все будет хорошо?

– Да, любимый, – сказала Мари. – Мы будем заботиться о ней все вместе, и все будет хорошо.

Верховный жрец

Милтон повозился с подкладкой своей фуражки. В ткани был разрез, он достал маленькую фотографию и протянул ее Блю, однако когда та попыталась взять фотографию, Милтон резко отдернул руку.

– Только посмотреть, – сказал он. – У меня она единственная.

На вид фотография была старой, она выцвела и обтрепалась, однако Блю отчетливо разглядела то, что было на ней изображено. С фотографии на нее смотрела светловолосая девочка, худая и живая, с румяными щеками. Она была в светло-сером спортивном костюме, одно колено в грязи, длинные волосы распущены. Позади девочки стоял высокий мальчик постарше, щуплый, с такими же глазами, скулами и подбородком. Мальчик обнимал девочку за шею. Оба они смеялись.

Это тот самый ребенок, которого видела Блю? Ей захотелось узнать, как долго Милтон хранит фотографию за подкладкой своей фуражки, отчаянно надеясь, как и она сама, найти того, кому можно будет довериться. Подавшись вперед, она внимательно изучила фотографию.

– Это Джессика, – сказала Блю; уверенность и облегчение выплеснулись у нее из горла, обожгли глаза, задушили голос и смыли остатки сдержанности. Не она одна считает, что девочка существовала; она не одинока. – Вы ее брат?

Милтон покачал головой.

– Говорите тише. Вы тоже ищете Джесс? Вы из полиции?

– Нет, я просто… – Как объяснить Милтону то, что Джесс является ей в видениях, но только чтобы он не счел ее сумасшедшей, только чтобы не пришлось сознаваться в том, что произошло в лесу? – Откуда вы ее знаете?

– Мы были их соседями, – прошептал Милтон; его стариковское тело настороженно напряглось. – Моя жена присматривала за Джесс, когда ее брат… ну, не мог, если вы понимаете, к чему я клоню. А вы знакомая Джесс или Маркуса?

– Маркус – это ее брат? – спросила Блю, и Милтон выжидающе кивнул.

Блю постаралась сложить изложенные им обрывки в цельную историю, однако у нее ничего не получилось.

– Я пыталась ей помочь, – наконец сказала она, пожалев о том, что не была откровенна с самого начала, однако старик смотрел на нее с таким ожиданием, с такой надеждой в бледно-голубых глазах, что теперь было бы просто ужасно признаться в том, что у нее ничего нет, что она ничего не знает. – Почему вы ее ищете?

– Я обещал. Я ищу Джесс уже много лет. – Милтон испуганно обернулся, настороженно вслушиваясь, но было тихо, и он продолжал: – Мать их бросила. Они остались совсем одни и не хотели, чтобы служба опеки их разделила, поэтому мы помогали им как могли. Однако Маркус связался с дурной компанией, пристрастился к той гадости, которую употребляла его мать, и кое к чему похуже. Он никак не мог завязать. – Остановившись, Милтон вытер глаза, и Блю снова вспомнила Жан-Поля, агрессивность его отца, порожденную отчаянием, полученный в живот удар и кровь на своем пурпурном кафтане.

– Извините, – пробормотала она. – Что с ним сталось?

– Маркус не смог выкарабкаться. К тому времени, как я узнал о его смерти, Джесс также исчезла. Провалилась сквозь землю, мы не смогли найти никаких следов. В службе социальной защиты заявили, что ничего не знают, полиция завела дело, но быстренько его прикрыла. Но вы ведь сейчас этим занимаетесь, разве не так? – спросил Милтон. – Что вам удалось выяснить?

– Пока что немного, я…

– Молчите, ничего не говорите!

Скрипнули ступени, и Милтон поспешно отдернул руку и спрятал фотографию за подкладку фуражки. Блю успела заметить там уголок листа из школьной тетрадки в линейку.

Вошла Сабина. Она несла две кружки горячего шоколада, зажав фонарик под мышкой.

– Лекарство, которое Молли предлагает от любых недугов. По-моему, это панацея от всех болезней: когда больше ничего не помогает, нужно приготовить какао. – Сабина попробовала было улыбнуться, но отказалась от этой затеи на середине попытки. Она застыла в ногах кровати, с отрешенным выражением на лице. Блю шагнула было к ней, чтобы забрать одну кружку, но Сабина отвернулась и поставила кружку на стол рядом с недопитой водой. – Милтон, угощайтесь, я приготовлю еще.

Милтон подозрительно посмотрел на кружки.

– Какао приготовили вы или она?

– Его приготовила Молли, я только принесла…

– Я не буду пить, – решительно произнес Милтон. – И вам не советую.

– Почему? – удивилась Блю.

– Это же просто какао, – сказала Сабина.

– Они добавляют в него что-то, они…

– Что они в него добавляют? – спросила Блю и ощупала задний карман, хотя ее успокоительное осталось внизу, в утонувших джинсах.

– Я думаю, смесь диазепама и трамадола, – сказал Милтон, не отрывая взгляда от двери, настороженно прислушиваясь. – Я обнаружил таблетки, когда был здесь в прошлый раз, в буфете на кухне.

Блю постаралась вспомнить инструкции по применению, прилагавшиеся к ее лекарствам: упоминались ли эти препараты в списке тех, которые нельзя применять с ними? Она вспомнила описание возможных побочных эффектов, предостережения насчет паранойи и галлюцинаций. Зародившееся сомнение поставило под угрозу уверенность. Облегчение стремительно завяло.

«Только чтобы я не сошла с ума! Пожалуйста, только чтобы я не сошла с ума!»

– У вас мания преследования, это просто какао, – небрежно промолвила Сабина, и Блю захотелось верить, что она права. Сабина продолжала: – Я пила его каждый вечер и еще не умерла. Я бы обязательно заметила, если бы меня чем-нибудь пичкали.

– Но спали вы крепко, – напомнил Милтон.

– Только из того, что вы нашли в буфете упаковку диазепама, еще не следует, что Молли добавляет его в горячий шоколад. Это весьма натянутое предположение, вы не находите? Да, кстати, а что вы там искали? – подозрительно посмотрела на старика Сабина.

Блю ждала, что Милтон соединит в один рисунок Джессику и миссис Парк, добавит к ним Сабину, однако тот нахлобучил фуражку на голову.

– Не ваше дело, – ответил он. Выругавшись, Сабина закатила глаза, и воздух наполнился захлестнувшим ее стрессом, страхом и тревогой Милтона, смущением Блю. Блю хотелось, чтобы Милтон рассказал ей все, что знает, хотелось, чтобы Сабина также выслушала его рассказ, и тогда они оказались бы в этом все вместе, хотелось, чтобы напряженность спала и можно было бы спокойно подумать хотя бы одну минуту.

– Заходите в комнату, отдохните немного, – сказала Блю, и Милтон метнул на нее взгляд, полный недоумения. Блю не обратила на него никакого внимания. Она чувствовала, что скоро этот дом будет разделен надвое – они и мы, мы и они, и ей хотелось, чтобы Сабина оказалась по эту сторону забора. – Вы устали, я могу чем-нибудь…

– Ты и так уже достаточно поработала, – перебила Сабина, и Блю почувствовала в ее голосе желчь. Сабина подула на кружку, пар рассеялся в воздухе. Луч ее фонарика падал Блю прямо в лицо, ослепляя ее, не позволяя разглядеть выражение лица собеседницы. – Я спускаюсь вниз.

– Подожди! – сказала Блю. – Ты не хочешь посидеть здесь минутку?

– Если я сяду, то больше не встану. – Сабина уставилась в окно, и Блю с ноющей в груди ревматической болью поняла, что она не хочет смотреть на нее.

– Я отправляюсь к себе; меня переселили в комнату в конце коридора, слева, – сказал Милтон, обращаясь к Блю. – Вы найдете меня, если…

– Нет, пожалуйста, подождите! – воскликнула Блю.

– Он ушел из дома несколько часов назад, – прошептала Сабина. Для нее существовал только один пропавший человек. – Мы понятия не имеем, где он может быть; когда ты спала, Молли звонила в полицию, но там ответили, что никого прислать не могут, а он, скорее всего, вернется сам. Если он не вернется к полуночи, нам нужно будет перезвонить. Полночь. К этому времени он будет отсутствовать уже больше десяти часов. Блю, почему ты ушла?

Вопрос Сабины остановил Милтона, уже готового уйти. Они оба посмотрели на Блю, однако та не хотела говорить о том, что произошло в лесу. Она хотела говорить о Джессике Пайк, хотела понять, почему видела ее, хотела, чтобы Сабина также это узнала, и тогда груз этого откровения стал бы легче.

– Извините… – пробормотала Блю, ловя себя на том, что больше ничего не может к этому добавить.

– Это не объясняет нам почему. Мы все страшно беспокоились. Ты просто ушла из дома в разгар этой дерьмовой бури, и Джошуа отправился тебя искать. Ты просто ушла из дома.

Внезапно до Блю дошло, что на самом деле Сабина хотела сказать: «Ты меня бросила». Бросила одну со стариком, обезумевшим от горя утраты, одну с супружеской парой, беспомощно взирающей на разрушение своего дома и своего бизнеса, одну без союзницы.

– А затем просто появилась снова, – продолжала Сабина, – одна, не замечающая разорения, произошедшего по твоей вине.

Извиняться еще раз было бесполезно; Блю это поняла. Она шагнула было к Сабине, но та отступила в сторону и встала спиной к окну, держа фонарик по-прежнему направленным Блю в грудь. Блю остановилась, застыв в ногах кровати, Милтон у нее за спиной, Сабина перед ней – обозначилась разделительная линия.

– Почему ты ушла? – снова повторила Сабина.

– Это я виноват, я ее обругал, – сказал Милтон, но Блю покачала головой, показывая, что это не так.

– Мне нужно было уйти отсюда, – сказала она. – Это было уже слишком, я просто… не могу объяснить, позыв был таким сильным, что я не могла устоять, и… не знаю…

– Что ты надеялась найти?

Ответ застрял у Блю в горле: одно слово, такое простое, но произнести его было так трудно.

– Ну? – настаивала Сабина, не в силах проникнуть в бездонные глубины молчания Блю.

Где-то в отдаленном уголке сознания Блю раздался тихий печальный голосок. На протяжении последних трех лет она слушала этот голосок, который оберегал ее от всех вокруг, помогая быть одной. «Они не поймут, – сказал голосок. – Никто тебя не поймет, никогда не поймет!»

– Помощь, – сказала Блю, ощущая, как у нее на языке формируется ложь. – Мне была нужна помощь.

Сабина расслабилась, опуская плечи. Действие – это было то, что она понимала.

– Я еще никогда не слышала о таком идиотском способе поисков помощи. Ты что, пыталась найти соседей, так?

– Да, верно, – подтвердила Блю, услышав, как Милтон у нее за спиной облегченно вздохнул.

– Ты хоть понимаешь, как это глупо? – в отчаянии воскликнула Сабина, опуская луч фонарика на пол, словно пытаясь найти другую точку, на которой можно будет сосредоточить взгляд, чтобы не смотреть на Блю.

Теперь, когда ее больше не слепил яркий свет, Блю увидела окно перед собой.

Ольхи от дождя промокли насквозь. Поле превратилось в озеро.

Собравшись с духом, Сабина предприняла еще одну попытку, попросив Блю объяснить, почему та вернулась назад, что произошло под дождем, но Милтон сказал, чтобы она оставила Блю в покое, поскольку теперь это уже было неважно; имело значение только то, что с Блю все было в порядке.

Блю молчала.

Она с трудом могла разглядеть на улице мост и деревья вдалеке. Силуэт. Движение.

Черное пятно, гораздо чернее всего остального.

Фигура двигалась в такт тошнотворным позывам у Блю в желудке, бредя по воде, поднимаясь на мост, и хотя Блю узнала силуэт, узнала тяжелую мужскую походку, она не могла поверить своим глазам.

Пусть это будет Джессика Пайк, пусть это будут Боди или Арла, пусть это будет кто угодно другой!

Через мост, направляясь к дому, все ближе и ближе. Разглядев мокрые растрепанные волосы мужчины, Блю поняла, что они никогда не высохнут, точно так же как никогда не высыхали волосы Арлы. Плечи поднимались и опускались при каждом шаге, сильные ноги рассекали воду.

Ближе и ближе, а Сабина продолжала что-то говорить, но Блю ее не слышала, не в силах оторвать взгляд от надвигающейся судьбы.

В этой фигуре воплотились прошлое и будущее, но Блю верила во второе. Как ей хотелось, чтобы то, что сказала ей Джессика Пайк, оказалось неправдой, как хотелось, чтобы она сошла с ума, чтобы это была галлюцинация, потому что от галлюцинаций можно вылечиться, но ничто, абсолютно ничто не вылечит Блю Форд от этого.

Открылась дверь в коридор.

В комнату вошла миссис Парк, однако Блю не обернулась; она слышала ее голос, но не могла понять смысл слов.

Сабина в отчаянии отошла от окна, унося фонарик, и Блю смогла разглядеть более отчетливо.

Дождь лил сплошной пеленой, скрывая силуэт.

Мужчина поднял взгляд на Блю и приветливо помахал рукой.

От двадцати пяти до двадцати шести лет

Прошло шесть месяцев с тех пор, как Блю прочитала стенограмму суда над своей матерью, и чуть больше года с ее смерти. Блю старается постоянно чем-нибудь занять свои мысли. У нее новая работа, на другом складе, она собирает коробки с кроссовками, хоккейными клюшками, щитками. Смена с восьми утра до восьми вечера, четыре дня работать и четыре отдыхать, и работы очень много – много коробок, которые нужно собрать, много заказов, которые нужно подготовить, много ярлыков, которые нужно наклеить, – поэтому совсем не остается времени, чтобы поговорить с другими работницами, с управляющим и с симпатичным светловолосым парнем, который строит Блю глазки из кабины своего погрузчика. В туалет Блю ходит строго по расписанию, обеденный перерыв у нее строго по расписанию, ее досматривают, когда она приходит на склад и уходит с него, и все это так четко, напряженно и бездушно, что у нее просто не остается времени на то, чтобы думать. В другие дни Блю работает курьером в Блэкпуле, разъезжает на велосипеде из одного конца города в другой до самого вечера, развозя пиццу, еду из китайских ресторанов, гамбургеры, букеты цветов, тесты на беременность.

Ее мать забеременела через месяц после того, как вышла из тюрьмы.

«Не думай об этом!» – твердит Блю как заклинание.

Никто на складе не знает ее полное имя. Никто не узнает, кто она такая, чем она занималась; никто не узнает про Жан-Поля. Никто не наткнется на оккультные журналы в пыльной подшивке своей бабушки; никто не увидит фотографии Блю с длинными волосами, с хрустальным ожерельем, в пурпурном льняном кафтане, расшитом бисером. Никто не прочитает о совершенной ею ошибке. Никто не вырвет страницу с ее фотографией и, сложив из нее бумажный самолетик, не кинет его в Блю, пока управляющий не смотрит. Никто не будет издеваться над ней, распевая про «цыганок, воровок и бродяг». В этом новом складе Блю не имеет имени. Когда она разъезжает по городу на велосипеде, она не имеет лица.

Блю возвращается домой, валясь с ног от усталости. Она ложится спать, просыпается и занимается этим снова. Она похудела, ей очень одиноко.

Склад закрылся в субботу перед Пасхой и откроется только в понедельник. Курьерской работы в эти выходные нет. Блю одна в своем чистом-пречистом доме, и она слышит, как отмечают праздник ее соседи. Она включает телевизор, но не может сосредоточиться, из-за стены доносится песня «Смуглая дама», и ее внимание привлекает трещина на зеркале. За стеной звучат громкие голоса и смех. Блю совершенно одна.

У нее всплывает сцена из старого сериала. Мужчина стучит соседям в дверь и жалуется на громкую музыку. Его затаскивают в квартиру, ему в руку вставляют бутылку пива, какая-то женщина увлекает его на танец, и он уже больше ничего не имеет против музыки, против громкого шума. На Блю новые белые кроссовки, рубашка поглажена, джинсы выстиранные. Она смотрится в зеркало и поправляет прическу. Ей нечего терять.

Ей нечего те…

«Не думай об этом!»

За дверью темно, небо безоблачное, на улице музыка бухает громче, из занавешенных окон проливается мягкий свет. Перед домом стоят четыре незнакомых машины. Одна из них – «Ауди». На рулевом колесе замок, на боковых окнах наклейки, говорящие о том, что машина на сигнализации. Блю подходит к соседнему крыльцу. Новых соседей она встречала лишь мимоходом. На вид они примерно ее возраста или чуть постарше. Ей хочется надеяться, что они окажутся дружелюбными. Возможно, они ей кивали, но Блю не обращала на это внимания. Она звонит в дверь.

– Да? – Дверь открывает молодая женщина с распущенными вьющимися волосами. На губах ярко-розовая помада, большие голубые глаза подведены тенями, румяна подчеркивают высокие скулы, длинное темно-синее платье сидит в обтяжку. – Чем могу помочь? – Женщина оглядывается назад и снова смотрит на Блю, чуть покачиваясь в леопардовых туфлях на высоком каблуке.

– Извините, я соседка, я…

– Мы что, слишком шумим? – со смехом спрашивает женщина, и Блю распрямляет плечи и ловит себя на том, что у нее разгладились хмурые складки на лбу; она приходит к выводу, что женщина дружелюбная и радушная.

– Ничего страшного, просто я живу одна по соседству, слышу музыку и…

– Стив, убери музыку! – Женщина кричит через плечо, раскрывая дверь шире. Блю получает возможность заглянуть в дом, в комнату, которая находится через стену от ее гостиной. За столом человек шесть-восемь, перед ними тарелки с горячим блюдом. – Мы мешаем нашей соседке!

– Вы мне не мешаете, совсем не мешаете; я подумала, что у вас праздник… – Блю остро чувствует свои прилизанные волосы, наглаженную рубашку, свои слишком белые кроссовки.

– Извините, что мешаем вам, мы постараемся не так шуметь. – Женщина улыбается, и передние зубы у нее багровые от красного вина.

– Похоже, вы здорово веселитесь. – Блю вытягивает шею, стараясь рассмотреть, какие на столе яства, сколько гостей, но дверь уже закрывается.

– И вам желаю приятно провести вечер, – говорит женщина, и теперь Блю видит только полированное дерево и матовое стекло, на улице холодно, и она думает, какая же она была глупая, никто не собирается ее приглашать, и действительно, с какой стати?

Блю возвращается к двери своей квартиры и видит ее такой, какой, должно быть, ее видят соседи. На ржавых скобах болтаются сломанные «музыкальные колокольчики», выцветшее объявление сообщает о том, что рекламным агентам здесь не рады, на стене выбеленные солнцем Будды с обколотыми боками, сидящие скрестив ноги. Обезьяна с высунутым языком давным-давно лишилась одного глаза, ухо у нее треснуло, краски поблекли.

Вернувшись к себе в гостиную, Блю по-прежнему слышит музыку, но теперь она уже звучит тише. Это как раз «Цыганки, воровки и бродяги».

Если бы у нее было что выпить, она бы обязательно напилась. Если бы у нее оставалась «травка» матери, она закурила бы кальян и утопила все свои невзгоды в забытье. Но у нее есть лишь пустынный дом, буфет, полный печенья, и компьютер. Блю не хочет думать о своих соседях, о тех, с кем работала на предыдущем месте, о Люсии и своих непродолжительных увлечениях. Все лучше, чем сидеть, уставившись на треснувшее зеркало, и слушать эту песню.

Компьютер загружает последнюю страницу, которую в прошлый раз просматривала Блю: бесконечные ряды фотографий из выложенного в интернет школьного альбома. Бриджет Форд в последнем ряду, свежее семнадцатилетнее лицо с прямыми светло-русыми волосами и широкой улыбкой. Волосы перехвачены темной повязкой, на худенькой шее бусы, блузка в цветочек. Блю не знает, нравилось ли ее матери в школе. Наверное, не нравилось, раз свою дочь она в школу не отдала. Блю мысленно сравнивает эту девушку, молодую и веселую, с той женщиной, которая будет сфотографирована в зале суда через шесть лет, осунувшейся, с пустотой в душе.

Она пытается представить себе эту женщину перед домом доктора Магнуса Брайанта, отчаянно нуждающуюся в лекарствах, которые помогут ей успокоить рассудок, с ужасом думающую о том, что может произойти, если лекарств она не получит. Блю представляет себе, как врач отвечает ей отказом. Представляет себе, как он говорит присяжным, что сделал все возможное, а Бриджет Форд – хладнокровная убийца, совершившая жуткое преступление ради того, чтобы привлечь к себе внимание.

Блю резко захлопывает компьютер. Лицо у нее горит, в висках стучит кровь. Уже поздно. Она устала, не нужно было лезть в интернет. Заснуть быстро не получится, и Блю дает себе зарок больше не искать в интернете; это действует на нее гнетуще, сводит с ума.

В воскресенье Блю избавляет входную дверь от всех причудливых украшений так, что та становится похожа на обычную дверь. Она шкурит облупившиеся места, достает из кладовки лак. Из окна гостиной Блю наблюдает за тем, как дети обходят дома, собирая пасхальные яйца. Она хватает велосипед и колесит по дорогам до тех пор, пока у нее не начинают болеть ноги и легкие; определенно, она устала так, что заснет мгновенно. Этого не происходит.

Блю лежит в постели и думает о единственных товарищах, какие были у нее в жизни помимо ее матери: Арла и Боди. Невидимые для всех остальных, загадочные, пугающие. Она размышляет о том, что видела их только вследствие того, что сделала ее мать.

Подобно наркотической зависимости, подобно тяге к никотину зов интернета является непреодолимым. В одиннадцать часов ночи, когда ей уже давно нужно спать, Блю жует перед экраном, перечитывая короткую статью, которую покойный доктор Брайант много лет назад опубликовал в журнале, издававшемся на средства республиканской партии. Она прочитала все его статьи, пытаясь понять, почему он был таким черствым и бездушным и почему категорически не желал понять ее мать.

Задача матери заключается в том, чтобы быть матерью, пишет доктор Брайант, и некоторым женщинам тяжело дается переход от той, которую родили, к той, которая родила сама, поэтому им приходится искать исцеления в других местах. Вот почему, пишет он, среди женщин бароны мюнхгаузены встречаются значительно чаще, чем среди мужчин. Объясняется это психиатрией. Борясь, мать передает эту борьбу своему ребенку. Ее психическое здоровье раскалывается, расщепляя психическое здоровье ее ребенка, – пишет доктор Брайант.

Блю рада, что доктора Брайанта больше нет в живых.

На работу она приходит неотдохнувшая, домой возвращается уставшая еще больше, ночью она спит, и ей снится врач-психиатр. Она дает себе слово больше ничего не искать в интернете; это бесполезно.

Однако возвращается к поискам. Снова и снова. Остановить ее некому, некому объяснить, что это нездоровое занятие. Она читает про все те больницы, в которых работал доктор Брайант, пытаясь найти какие-нибудь жалобы, роется на форумах и в социальных сетях, но ничего не находит. Рутина работа-дом-уборка-сон превращается в рутину работа-дом-уборка-поиски-сон, затем быстро переходит в работа-дом-поиски-уборка-поиски-сон.

Приходит лето, а жизнь не меняется. Жаждая общения и не зная, как быть, Блю подписывается на «Тиндер»^[58]. Она трижды ходит на свидания с тремя разными мужчинами, ни с одним из которых второй раз не встречается. Работа на складе остается такой же; у Блю нет ни времени, ни желания разговаривать с коллегами. Она продолжает работать курьером и постепенно становится здоровее, сильнее. Блю смотрит на свои руки на руле велосипеда: мышцы упругие, в движениях эластичная сила. Она представляет себе, как эти руки сжимают горло человеку, отказавшемуся помочь ее матери.

«И какой бы от этого был толк? – размышляет Блю. – Я лишь приобрела бы своего собственного призрака».

Наступает осень.

Зима.

– На этой неделе вернулись пять заказов, и все с твоей наклейкой.

– Пять?

– Да. – Управляющая стоит, скрестив руки на груди, прижимая планшет экраном к себе. За спиной слышатся смешки, управляющая обводит вокруг строгим взглядом, затем понижает голос. – В прошлом месяце тебе было сделано последнее предупреждение.

У Блю внутри все обрывается. В прошлом месяце она совершала в среднем три ошибки в неделю. Блю сказала себе собраться и сосредоточиться, однако рассудок ее повадился проваливаться в оцепенение, откуда ей не удавалось его вытащить. Если бы она могла просто заснуть, было бы лучше, но заснуть она не могла. А если она и засыпала, то долго не спала. Она просыпалась часа через два или три после того, как ложилась спать, с больной головой, и больше сон уже не приходил. Блю лежала, уставившись в потолок, ворочалась на кровати, тянулась к телефону и выходила в интернет.

– Вот и сейчас мне кажется, что ты меня не слушаешь.

– Извините, я буду стараться, обещаю, просто я…

Управляющая закрывает глаза и просит Блю замолчать.

– Сожалею, но на носу Рождество, работы у нас по горло. И ошибаться мы не имеем права.

– Нет, вы не понимаете, я просто…

– Послушайте, всем нам нужно кормить семью, всем нужно откладывать на подарки.

У Блю нет семьи, ей не нужно покупать подарки. «Не думай об этом».

– Не думайте, будто это решение дается мне легко, – продолжает управляющая, – потому что это не так. Но вот как обстоят дела: завтра вам больше не нужно приходить на работу.

– Нет, пожалуйста!..

Сейчас конец смены, люди выходят в коридор, чтобы присоединиться к очереди на досмотр перед тем, как отправиться домой. Они говорят по-польски, по-румынски, по-чешски. Блю проработала здесь почти полтора года и не знает никого по имени, кроме управляющей. Она ни с кем не разговаривает, не имеет друзей; никто не спрашивает у нее, кто она, откуда, чем занималась в жизни. Никому нет до этого никакого дела. Блю здесь нравится.

Правда?

Нравится ли ей здесь, счастлива ли она, есть ли у нее, ради чего жить?

«Не думай об этом…»

Управляющая говорит еще что-то, но Блю ее не слушает. Она молча уходит прочь, встает в очередь на досмотр, погружая свой слух в акустический гул. Ее впервые выгоняют с работы. Наверное, ей должно быть стыдно. Должно быть ужасно. Но Блю чувствует усталость. Оцепенение. Она едет домой.

Соседка стоит у крыльца, подбоченившись, волосы забраны в тугой пучок. Она беседует через ограду с пожилой дамой, живущей с другой стороны. Блю останавливается у калитки. Здоровается. Ждет, что ее пригласят присоединиться к разговору, но женщины просто умолкают, улыбаются, кивают ей и вежливо ждут, когда она войдет к себе в дом, чтобы спокойно продолжить разговор.

Зеркало в гостиной по-прежнему с трещиной.

Блю смотрит на свое отражение в потемневшем от времени стекле.

* * *

Наступает весна, и Блю смотрит, как на голых ветках распускаются почки. Смотрит, как по небу носятся птицы. Она сидит на стуле на кухне, положив щеку на стол. Через минуту она начнет уборку, поскольку сегодня черед наводить порядок на кухне. Блю задумается над тем, что, если заклеить колесо велосипеда, проколотое еще в декабре, можно будет снова устроиться на работу курьером. Она подумает: «Я совсем одна, и никто ко мне не придет». Она подумает: «Нужно убрать на кухне», и встанет и примется за уборку.

Потом, когда на кухне убрано, лестница пропылесосена, а покрывало на кушетке выглажено, Блю садится на диван и раскрывает компьютер. Выскакивает реклама «Самаритян»^[59], и ее внимание привлекает телефонный номер: 116–123.

Блю закрывает компьютер.

Она ложится в кровать и мгновенно засыпает. Чтобы проснуться через два часа и до самого утра смотреть в потолок. Вспоминая все те странные вещи, которые говорил Боди, Блю размышляет, что бы он сказал, если бы был жив. Она недоумевает, почему ей так одиноко, несмотря на то что в этом же доме за стеной живут соседи. Несмотря на то что в доме напротив живет семья. Несмотря на то что каждый день мимо ее двери проходит старик, выгуливающий трех терьеров. Блю приходит к выводу, что ей так одиноко потому, что она не понимает людей. Так как чувствовать мысли других людей, читать их чувства, предсказывать их желания – это совсем не значит их понимать. И ее в ответ никто не понимает.

Вечером Блю раскрывает компьютер и вводит в поисковой строке в интернете «доктор Брайант, Алабама, Северная Каролина, женский психолог». Снова появляются знакомые результаты, и Блю быстро пролистывает до нужной страницы: 102. Она открывает все статьи. Прочитывает их. Во вкладке сбоку снова появляется реклама «Самаритян», и Блю опять закрывает компьютер, опять ложится в постель, гадая, может ли компьютер читать ее мысли точно так же, как она сама читает карты Таро.

На следующий день Блю раскрывает компьютер и вводит в поисковой строке: «компьютер-экстрасенс».

Она читает статьи про искусственный интеллект, щелкает на ссылки и читает их, снова щелкает на ссылки и читает их и наконец находит статью про нейролингвистическое программирование. Затем она читает статью о мистицизме и чтении мыслей. Потом еще одну.

Еще одну.

И еще.

Она находит блог, который ведет человек, видящий призраков. Он видит их за каждой занавеской, в каждом кресле, на каждой тротуарной плитке. Они разговаривают с ним, по большей части рассказывая о прошлом, иногда предупреждая о будущем, а однажды они сообщили ему рецепт чечевицы по-болонски с красным вином и сладким картофелем, а автор говорит, что не может никому рассказать об этом, поскольку его сочтут сумасшедшим, а он не чувствует себя сумасшедшим. Он пишет, что просто видит людей, которых, кроме него, больше никто не видит, только и всего. Только и всего. Блю читает это и думает о Боди. Ей не хватает Боди. Она читает блог до последнего выложенного в него сообщения. Автор пишет, что он одинок. Пишет, что его понимают только призраки. Больше сообщений в блоге нет. Поиски автора в интернете приносят отчет коронера. Смерть в результате несчастного случая.

Блю берет телефон и набирает 116–123.

* * *

Конец лета, солнце высоко и порой сильно припекает, что возвращает Блю краску на руки и лицо. Она заклеила прокол и каждый день ездит на велосипеде по городу. Лихо входя в повороты, лавируя между машинами, катаясь по паркам и аллеям, Блю развозит горячую еду по голодным ртам. Она привозит пиццу, пахнущую специями, женщине на последнем месяце беременности; та подмигивает ей, давая щедрые чаевые.

По прикидкам Блю, ее мать забеременела на следующий месяц после того, как вышла из тюрьмы. Она убеждает себя в том, что мать ее любила, старалась сделать для нее все, что они были очень близки и ей передавались все чувства матери.

«Все будет хорошо, – говорит Блю себе. – Я прорвусь».

Сегодня вечером у нее свидание.

Когда она позвонила «Самаритянам», ей ответил мужчина, своим мягким голосом и ненавязчивым напором напомнивший Девлина, который крепко обнял ее в саду после того, как от нее убежал Мэтью, который помог ей забраться на дерево и привел ее в порядок, когда она с него свалилась, который угощал ее печеньем и сладким чаем и говорил: «Я тобой очень горжусь!»

В группе поддержки в интернете, к которой присоединилась Блю, ей посоветовали для борьбы с депрессией общение. Она снова подписалась на «Тиндер». И сразу же договорилась о встрече со светловолосым мужчиной с полными розовыми губами; волосы у него были практически бесцветные, а брови – черные. Блю должна встретиться с ним в семь часов вечера в пиццерии в центре Престона. У него есть скидочная карточка «купи один и получи второй бесплатно».

Ей нужно убить два часа.

В доме полный порядок, вся одежда выстирана и выглажена. Сломать привычки, выработанные за годы после смерти матери, очень трудно. «Защитный механизм», как назвал это один тип в интернете. И труднее всего избавиться от привычки постоянно искать.

Блю ищет в интернете синестезию, горе, способы справиться с горем, психические иллюзии, как завести друзей, как общаться с людьми, нейролингвистическое программирование, обратное нейролингвистическое программирование, способы перестать чувствовать себя такой одинокой, что кажется, будто мозг расплавится, сердце перестанет биться, а к коже больше никогда никто не прикоснется. Блю ищет, как сделать так, чтобы ей стало лучше.

Спасительным кругом стал интернет-форум. В буквальном смысле спасший ей жизнь. Когда у Блю возникает такая потребность, она может поболтать в чате с психологами или с другими женщинами, столкнувшимися с такими же проблемами. Каждую неделю она получает очередной совет относительно того, как двигаться вперед по пути к исцелению или, как называет это она сама, по пути к «нормальности». По пути к тому, чтобы жить нормальной жизнью. На этой неделе: забронируйте себе что-нибудь на шесть месяцев вперед, что-нибудь такое, чего можно будет с нетерпением ждать.

Блю научилась обращаться с деньгами аккуратно. У нее отложены кое-какие сбережения, от которых можно отщипнуть кусочек. Пугает ее вовсе не стоимость бронирования.

Через шесть месяцев исполнится ровно три года со смерти ее матери.

«Не думай об этом».

Она три года живет совершенно одна.

«Не думай об этом».

До свидания в пиццерии остается еще полтора часа.

Блю достает телефон. Ищет в интернете галлюцинации, вызванные с синестезией. Узнаёт симптомы и убирает телефон.

Она раскрывает компьютер. Собираясь искать программы отдыха, какие-нибудь развлечения, однако мышечная память берет свое. Блю ищет свою мать. Находит фотографии Бриджет в зале суда. Находит ее снимки из полицейского дела. Видит отчаяние и страх, засевшие в складках лица, читает заголовки, в которых Бриджет называют бесчувственной матерью, убившей своих детей.

Теперь остается уже меньше часа до того, как Блю должна выходить из дома, чтобы успеть на свидание. С пересохшим ртом, борясь с тошнотой, она сокращает круг поисков, стараясь сосредоточиться. Стараясь дышать. Ей кажется, будто она чувствует аромат благовоний, просачивающийся из-за двери комнаты, увешанной бархатом, однако это невозможно. Блю не заглядывала туда уже несколько месяцев, а может быть, даже лет; это ей лишь мерещится.

От входной двери доносится слабый звук «музыкального колокольчика».

Наверное, это у соседей. Блю убрала все колокольчики и всех Будд еще в прошлом году.

У нее кружится голова, сердце пускается вскачь, и лишь верхние части легких продолжают втягивать воздух. «Сосредоточься, – говорит себе Блю, – сосредоточься!» Не на Бриджет, Арле или Боди и не на том, как ты не похожа на других и какой странной кажешься, а на задаче, поставленной на эту неделю. Дыши, дыши. Забронируй что-нибудь на шесть месяцев вперед. Блю открывает новую страницу поиска, однако ее пальцы живут собственной жизнью и набивают в поисковой строчке «НАСЛЕДСТВЕННЫЕ ГАЛЛЮЦИНАЦИИ». Голова у нее заполнена словами «чудная», «придурочная», «странная», «психичка», «одинокая», «одинокая», «одинокая».

«Не нужно ничего делать, – звучит голос в подсознании у Блю. – Абсолютно ничего». И вообще, почему бы просто не посидеть какое-то время здесь, положив голову на стол, глядя в окно, и пусть окружающий мир живет своей жизнью. Просто сидеть, просто сидеть и ничего не делать, ничего не делать, ничего не делать.

Блю трет глаза руками. Она не забудется в безделье. Не провалится в этот бездонный колодец; она попробует что-нибудь сделать. Она отправится на свидание, будет говорить с этим светловолосым мужчиной и найдет что-нибудь, что вызовет у нее улыбку. Она будет общаться с другими женщинами на форуме. Она забронирует что-нибудь такое, чего будет ждать с нетерпением.

Еще полчаса до того, как нужно будет идти на свидание.

Новая вкладка и новые поиски, менее конкретные, но все-таки достаточно определенные. «Отдых в Великобритании».

Список обширный, но внимание Блю привлекает одна реклама, все слова в ней именно те, что нужно. Исцеление. Горе. Помощь. Общение. Друзья.

Блю бронирует себе комнату в пансионате «Болото надежды».

Она говорит себе, что это позитивное действие. Первый шаг к нормальной, здоровой жизни.

Королева Мечей^[60]

– Я принесла поесть. – Голос у миссис Парк безжизненный. – Вишневый пирог. Достала из морозилки: он тонко порезан, поэтому быстро оттает. Вы не выпили какао, оно было слишком холодным?

Блю ничего не ответила; ее взгляд был прикован к мужчине на улице. Она чувствовала пустоту в груди, уверенная в том, что, если оторвет руку от стекла или посмеет отвернуться от окна, ее тело рассыплется на части, мир рассыплется на части, все вокруг безвозвратно рассыплется на части.

– Все в порядке, вы напрасно беспокоитесь, – сказала Сабина. – Лучше бы вы позволили мне помочь. – Она взяла миссис Парк за руку, и ее отражение, танцуя на стекле, разрезало образ мертвеца.

Миссис Парк вскрикнула.

– О господи, о боже! – Она бросилась к Блю; та внутренне приготовилась к проявлению материнской заботы, полагая, что у нее идет кровь из какой-то раны, о которой она сама не подозревала.

Однако миссис Парк к ней даже не прикоснулась. Она прижала руки к оконному стеклу, указывая на призрака на улице.

– Он здесь, он вернулся! – Слова выплеснулись из нее так же, как вода заливалась в дом; они хлынули неудержимой волной, которая быстро спала, точно так же как правда неудержимой волной захлестнула Блю.

Выбежав из комнаты, миссис Парк поспешила вниз по лестнице, на улицу, дошла по воде до поля, где раскисшая почва замедлила ее продвижение.

Подбежав к окну, у которого стояла Блю, Сабина приложила руки к стеклу, чтобы лучше видеть.

– Слава богу! – воскликнула она. – Похоже, он вернулся той же дорогой, что и ты. Ты только посмотри на Молли. Я принесу ей куртку.

– Не надо. – У Блю внутри все оборвалось. Она вдруг с ужасом осознала, что есть одна вещь страшнее того, что она убила Джошуа Парка: то, что она его не убила. И он остался жить, чтобы рассказать всем о том, что она сделала. – Нам нужно запереть двери.

Влюбленные^[61]

Молли окликает мужа по имени. Ветер швыряет ее слова обратно ей в лицо. Непогода быстро расправилась с ее одеждой и волосами; она промокла насквозь, замерзла, обессилела. Однако по сравнению со своим мужем Молли представляет собой благодатную сухую гавань.

При виде Джошуа у нее разрывается сердце; чувство облегчения, вызванное его возвращением, омрачено тем ужасным состоянием, в котором он находится. Молли остается до него еще шагов пятьдесят, но она уже видит, как мучительно тяжело дается ему каждое движение.

Молли снова и снова окликает его по имени, а он до сих пор не произнес ни слова, однако она знает, что он ее слышит, знает, что он видит ее, потому что он ускорил шаг. Он спешит к ней так, как спешит к земле упавший за борт матрос. Она его земля. Она его спасет.

Небо затянуто черными тучами, хлещет дождь, но Молли видит лицо мужа. Оно осунулось, все в ссадинах, глаза безумные, словно у напуганной лошади. Джошуа смотрит только на дом. Он протягивает руку, пытается нащупать приблизившуюся Молли, хватает ее, привлекает к себе, и он что-то говорит, снова и снова, не отрывая взгляда от дома.

Молли обвивает его руками, прижимая к себе, она чувствует, как его трясет, слышит, как он снова и снова повторяет это имя, и у нее застывает сердце в груди.

– Джессика… – бормочет Джошуа. – Джесс-Джесс-Джессика.

«Мы называли ее Элеонорой», – мысленно поправляет его Молли.

– Прекрати! – говорит она мужу. – Говори со мной!

Молли тащит его к дому, под ногами чавкает вода, каждый шаг отзывается болью; Джошуа навалился на нее всем своим весом, и ей с огромным трудом удается держаться на ногах, а вода доходит до середины лодыжек, дождь бьет ей в глаза, а в ухо ей звучит это имя.

– Я отведу тебя в дом, – говорит мужу Молли и тащит его вперед. Вода уже плещется у ее коленей. Джошуа застывает на месте, неподвижный, словно валун посреди потока, однако все его тело дрожит, глаза у него безумные, и Молли чувствует, как ее силы иссякают, потому что вся ее сила в Джошуа, они сильны вместе, однако здесь силы нет.

Проследив за его взглядом, прикованным к дому, Молли видит в окне Блю; та стоит неподвижно и смотрит на них.

– Что случилось? – спрашивает Молли. – Почему ты так смотришь на дом? Что она сделала?

И Джошуа смотрит на нее, обращает на нее безумный взгляд своих широко раскрытых глаз, и Молли становится страшно. Он хватается за нее так, как хватается за спасителя утопающий, судорожно глотает воздух легкими утопающего, и его голос, надломленный, тихий и хриплый, это не его голос, вовсе не его голос. Он надломлен.

И Джошуа рассказывает жене о том, что произошло в лесу, делится с нею своими опасениями по поводу того, что Блю все известно, говорит, что она пыталась с ним сделать, и Молли уже не холодно. Она поднимает руку, останавливая мужа, прижимает его к себе, тащит его через поле, помогает ему идти, подбадривает его.

Ей страшно.

Ее напугало не то, что случилось с ее мужем, не то, что Блю узнала правду, не то, что она сама видела вчера вечером в кабинете психотерапии, не ее спор с Джошуа сегодня утром, не состояние дома, не состояние ее бизнеса, не вода, которая продолжает прибывать; ей страшно от того, что она готовится сделать.

Молли мимолетно вспоминает Джего.

Она не поведет Джошуа в дом через входную дверь, рискуя увидеть эту женщину до того, как все детали случившегося полностью впитаются в сознание. В такую погоду идти до черного входа – это лишних десять минут, но лучше десять минут холода и сырости, чем одна секунда в присутствии Блю, неподготовленной.

Теперь Джошуа уже идет увереннее, подпитываемый энергией Молли. Они вдвоем бредут по затопленному полю. Молли готова поделиться с мужем всеми своими силами. Они справятся с этой напастью вместе, сделают то, что нужно сделать, чтобы остаться в живых.

Впереди маячит дом, бесплотно легкий, несмотря на дождь. Дом, который Молли когда-то так любила, который они так тщательно приводили в порядок, наполняя красивой мебелью и произведениями искусства, а затем одеждой и игрушками для маленькой девочки. Девочки, которая с рождения носила имя Джессика, но они назвали ее Элеонорой. Девочки, которую они сделали своим ребенком, хотела она сама того или нет, в доме, построенном для большой семьи.

И вот теперь этот дом смотрит на Молли – мрачный, угрюмый, не предлагая радушного гостеприимства, не предлагая надежды и утешения. Все обещания, когда-либо данные этим домом, были нарушены. Его глаза-окна черным блеском сверкают среди холодных бледных каменных стен.

Одно окно неудержимо притягивает взгляд Молли – как всегда. Это окно комнаты Сабины. Той комнаты, в которой, как показалось Блю, она кого-то видела, комнаты, дверь в которую не желает оставаться запертой, комнаты, которую Молли оставляет для тех гостей, кому, как ей кажется, потребуется особая материнская забота, потому что это особенная комната – Молли продолжает думать так даже сейчас. Особенная комната. До того, как в дом стали приезжать гости, много лет назад эта комната принадлежала Элеоноре.

В соседнем окне стоит Блю, наблюдая за тем, как Молли тащит своего мужа через раскисшее болото, не шевелясь, не произнося ни звука, не предлагая помощи. Лица ее Молли не видит; ей остается только гадать, с каким выражением Блю смотрит, как человек, которого, как ей казалось, она убила, бредет домой.

«Как ты посмела заявиться сюда и поставить все под угрозу! – думает Молли. – Как ты посмела поднять руку на моего мужа! Как ты посмела заявиться сюда и произнести вслух имя Джессики Пайк!»

И Молли больше не страшно. У нее вскипает кровь, дом совсем близко, решение принято. Она не позволит этой женщине снова угрожать ее мужу. Пусть только попробует – и увидит, на что способна Молли!

Семерка Мечей (перевернутая)^[62]

– Она же промокла насквозь, господи, что с тобой? – Сабина стояла у двери, готовая спуститься вниз, выйти в непогоду и затащить этого человека в дом.

– Нельзя впускать их внутрь, – решительно произнесла Блю. От ее сомнений не осталось и следа. Теперь она понимала, что с домом все в порядке. Как и с лесом. Страх у нее вызывали люди, находившиеся здесь.

А поверить в страх она могла.

– Ты с ума сошла?!

«Может быть, и сошла, – подумала Блю, – однако теперь это уже не имеет значения».

На улице миссис Парк замерла, словно пантера, готовая наброситься на добычу. Она встретилась взглядом с Блю.

– Пожалуйста, запри дверь, немедленно! – Блю не стала дожидаться ответа Сабины. Отпихнув ее в сторону, она выбежала мимо Милтона в коридор, спустилась по лестнице, шлепая по воде, прошла к входной двери и заперла ее на засов.

Супругам Парк потребуются считаные минуты на то, чтобы добраться сюда. Ей нужно было соображать быстро.

– Ты не можешь не пускать хозяев в их собственный дом, да еще и в такое наводнение! Черт побери, что происходит? – Сабина остановилась на последней сухой ступеньке, ошеломленная, но колеблющаяся. Луч фонарика высветил у нее на лице страх, и Блю подумала: «Отлично, бойся этого человека, бойся их обоих, страх поможет тебе держаться от них подальше!»

Но затем до нее дошло, что Сабина боится ее.

– Они войдут к себе через отдельную дверь, – сказала Блю. Она вспомнила планировку дома, и грудь ей сдавила паника. – Нам нужно забаррикадировать дверь на кухню, чтобы они не смогли до нас добраться!

– Нет, какого черта? – Спрыгнув в воду, Сабина направилась к двери, чтобы отпереть засов, отпихнула плечом Блю, когда та попыталась ее остановить, и исходящий от нее аромат ванили затерялся в запахе наводнения, грязи, перегноя и прелой листвы.

– Остановись – он опасен! – В голосе Блю прозвучало безумие, и Сабина посмотрела на нее с презрением.

– Он вышел на улицу, чтобы тебе помочь, – сказала она и распахнула дверь, преодолевая сопротивление воды, подняла руку, окликнула миссис Парк по имени.

Блю отпрянула назад. Она поднимется наверх, запрется у себя в комнате, выберется в окно и спустится на землю… и оставит Сабину и Милтона одних с семейством Парк? Нет, больше этого не повторится!

Снаружи донесся приглушенный крик, и Блю испугалась, что миссис Парк кричит Сабине, чтобы та вызвала полицию, однако Сабина крикнула в ответ: «Хорошо!» и навалилась на дверь плечом, закрывая ее.

– Она ведет его к двери в их личные покои, – подозрительно промолвила Сабина. – Это какая-то бессмыслица. Здесь было бы быстрее и проще. Зачем им оставаться под дождем? – Она посмотрела Блю в глаза. – Выкладывай, что происходит!

– Блю права. Он опасен, как и его жена, – крикнул сверху Милтон. – Нужно запереть дверь на кухню, чтобы они не прошли сюда с той стороны, после чего надо будет вызвать полицию. – Он стоял, опираясь на перила, его ходунки остались у Блю в комнате, шляпа была нахлобучена на голову. Вид у него был лихорадочный, возбужденный.

– Это же какой-то бред, Милтон! – воскликнула Сабина. – Неужели вы ее поддерживаете?

– Делай так, как говорит Блю! – решительно заявил Милтон.

– Я ничего не сделаю до тех пор, пока вы мне не объясните, что происходит! Джошуа тебя нашел, да? В лесу?

Сколько времени потребуется на то, чтобы в такое наводнение добраться до дальней двери? Пять минут, десять? Что рассказали друг другу супруги Парк? Вспомнил ли мистер Парк то, в чем его обвинила Блю, рассказал ли своей жене о случившемся? Известно ли миссис Парк про Джессику Пайк или же она просто защищает своего мужа от женщины, которая хочет ему навредить?

– Мы с ним поспорили, – сказала Блю. – Я заблудилась в лесу; я хотела уйти подальше от мистера Парка, но в конце концов вернулась сюда…

– Расскажи ей про Джессику! – сказал Милтон, и в его голосе прозвучало что-то похожее на восторженное возбуждение.

– Кто такая Джессика? Почему вы из-за нее ссоритесь? Ради всего святого, просто объясните мне! Что, как тебе кажется, тебе известно про… о господи! – Рука, держащая фонарик, задрожала, луч света принялся плясать. – О нем ты ничего не знаешь, это все… это все твои штучки. Так? Ты что-то состряпала на основании его… его ауры или чего там еще, блин, он вышел из себя, и вы подрались? – Сабина попятилась от лестницы к коридору на кухню, словно это Блю сошла с ума, озверела, и ей лучше укрыться вместе с супругами Парк от этой обезумевшей психопатки, которая верит в пророчества ду́хов и силу магических кристаллов.

– Расскажи ей! – воскликнул Милтон.

Терять больше было нечего.

– Я полагаю, мистер Парк убил ребенка, – сказала Блю.

Сабина всплеснула руками; луч фонарика осветил залитый водой пол, спинку дивана, массивную дубовую балку потолка.

– Джошуа пытался тебе помочь, а ты обвиняешь его в том, что он убил ребенка? Ребенка? Господи, ты хоть понимаешь, что говоришь? И на основании каких доказательств?

– Расскажи ей! – снова воскликнул Милтон и спустился на одну ступеньку, вцепившись обеими руками в перила.

Вода продолжала прибывать.

Горячие слезы гнева обожгли Блю нос.

– Я видела девочку. Ее зовут Джессика. Я видела ее у тебя в комнате, а также в лесу и… Понимаю, это звучит как полный бред, но я ее видела. Она делала так, что моя еда портилась, кофе остывал, делала так, что в доме пахло…

– Ты увидела призрака, и он обвинил Джошуа Парка в убийстве? Призрак? Ты что, серьезно? Ты вообще слышишь, что говоришь? – нахмурившись, воскликнула Сабина, и Блю ощутила исходящее от нее обжигающее презрение.

– Черт побери, о чем ты говоришь, какие еще призраки? – спросил Милтон, спускаясь еще на две ступеньки. – Расскажи ей, что тебе удалось выяснить; вообще, начни с того, зачем ты сюда приехала. И расскажи, что ты из полиции…

– Я же вам уже говорила, я не имею никакого отношения к полиции, – перебила его Блю. – Мне известно только то, что здесь жила девочка и ее убили.

– Ты видела… призрака? – изумленно произнес Милтон. Не зная, что сказать и как это еще объяснить, Блю молча кивнула.

– Нет! – Милтон с силой ударил ребром ладони по перилам; казалось, у него вот-вот подогнутся колени. – Нет! У тебя должны быть какие-то доказательства, я полагал, что ты… я полагал, что ты расследуешь исчезновение Джессики. Я полагал, ты приехала сюда, чтобы выяснить, что с ней произошло!

– Что произошло с Джессикой? – спросила Сабина, и у Милтона потемнело лицо; он ссутулился, и голос его дрогнул.

– Ее брат умер от передозировки героина, – тихо произнес он, – и больше я Джесс не видел. Никто не поверил мне, когда я сказал, что она умерла, – мне сказали, что она просто сбежала, такое случается, искать ее бесполезно. – Посмотрев на Блю, Милтон слабо ударил кулаком по перилам. – Я думал, что мне наконец поверили! Столько лет я говорил полиции, что это была она, что эти чудовища… эти чудовища причастны к тому, что произошло с Джесс, однако никаких доказательств не было – не было ничего, кроме моего предчувствия. Эта женщина была медсестрой, она ухаживала за Маркусом. Она уволилась с работы на следующий день после его смерти, в тот же день уехала из города; я нутром чувствовал, что она имеет к этому какое-то отношение! Но полиция не верит в предчувствия; нельзя арестовать человека на основании одних только видений и призраков, необходимы доказательства, доказательства!

Двенадцать лет я искал Джессику, я перепробовал все и ничего не нашел, и я решил, что у тебя что-то есть. Я решил, что наконец кто-то что-то нашел. – Развернувшись, Милтон попытался самостоятельно подняться наверх, однако его одолела слабость, и он остался стоять на лестнице, сгорбленный, держащийся обеими руками за перила, словно этот был спасательный круг. – Я приезжаю сюда уже три года, с тех самых пор, как узнал, что главные здесь они, – я использовал любую возможность, чтобы обыскать дом, найти какие-либо свидетельства пребывания Джесс. Я обыскал пустые комнаты, кладовки – все, где можно было найти хоть какие-нибудь следы, все, кроме жилых покоев хозяев… Я не прекращал поиски, но время поджимает, я старый и немощный, и мне осталось недолго. Я решил, что тебе удалось найти то, что не смог найти я. Я решил, что ты знаешь свое дело, а ты… а ты…

– Ты только посмотри, что ты наделала, – покачала головой Сабина, и Блю отчаянно захотелось доказать ей свою правоту, отчаянно захотелось провести Сабину по дешевому фанерному полу в увешанную бархатом комнату и усадить ее за стол с руническими камнями и благовониями, разложить карты и подтвердить свою интуицию.

Ей отчаянно захотелось крепко пожать Милтону руку и сказать ему, что его усилия не были напрасными.

Но вместо этого она протянула руку, схватила Сабину за запястье, тело к телу, впитывая ее всю до последней унции. Блю даже не вздрогнула; в Сабине не было ни страха, ни возбуждения, ни гордости. Одна только Сабина. В ней ничего не было, однако этого оказалось достаточно.

– Убирайся к черту! – Высвободив руку, Сабина потерла запястье. На лице у нее отразилось отвращение. – Ты с ума сошла!

– Твой зять умер два года назад. Ты сказала, что сестра отказывается видеться с собой, но это неправда. На самом деле это ты отказываешься видеться с ней.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь! Ты смотришь на меня и строишь догадки, которые оказываются правильными, но нельзя просто предположить, что совершенно нормальный дружелюбный человек убил ребенка, и ждать, что все с этим согласятся. Ты не должна обманывать старика, убеждая его в том, будто знаешь то, что на самом деле не знаешь. Тебе нужна помощь, и куда более серьезная, чем тебе способны предложить здесь!

– И это не твои родители забронировали для тебя поездку сюда; это сделала твоя сестра. Она хочет тебе помочь, но ты не можешь с этим смириться.

– Ты взломала компьютер хозяев и узнала, кто за меня заплатил. Это какое-то безумие! Я заявлю в полицию, я…

– Ты была влюблена в мужа своей сестры. А она об этом не знает.

– Ты залезла в мой телефон или…

– Тебе невыносимы разговоры о сестре, ты не желаешь видеть ни ее, ни свою племянницу, ни родителей. Муж бросил бы твою сестру ради тебя, он говорил об этом, когда вы ехали в аэропорт в тот день, когда…

– Это просто твое обратное НЛП или что там еще…

– В «Фейсбуке» этого не было, ведь так? Как и в твоем телефоне и в базе данных миссис Парк.

Даже в полумраке от Блю не укрылось, как у Сабины зажглись глаза.

– Отойди от меня!

– Я права?

Сабина ничего не ответила, но в этом не было необходимости.

На протяжении многих лет Блю пыталась стать такой же, как все. Теперь она поняла, что этого никогда не произойдет.

– Неважно, откуда я все это знаю, но я это знаю, – сказала Блю. – Мистика, нейролингвистическое программирование, колдовство, искусственный интеллект – называй это как хочешь. Но ты должна согласиться, что раз я знаю все это про тебя, я могу также знать и про Джошуа Парка.

– Как тебе это удается? Это же не может быть так просто! Через прикосновение к моему запястью.

– Я сама не знаю. Я никогда этого не понимала, – сказала Блю, чувствуя, что это самая правдивая вещь из всего того, что она говорила. – Пожалуйста, ты мне поможешь? Мне нужно забаррикадировать эту дверь; мы должны отгородиться от них до приезда полиции.

– Это безумие, – пробормотала Сабина, но уже без былой горячности. – Ты утверждаешь, что Джошуа кого-то убил и нам нужно запереться в доме до тех пор, пока полиция его не арестует? Потому что у тебя такое предчувствие?

– Потому что я знаю. И Милтон знает.

Старик остановился на лестнице, слушая Блю. Он кивнул Сабине.

– Блю знала, что я солгал насчет своего настоящего имени, и она знала про Джесс еще до того, как я произнес хоть слово. – Его голос прозвучал обреченно.

– А Молли?

– У них в гостиной есть фотография Джесс вместе с миссис Парк, – сказала Блю, – но это не она убила девочку.

– Я не могу себе представить, что Молли знает об этом и продолжает жить со своим мужем, – сказала Сабина, подавленная, но смирившаяся.

– Если только она сама не замешана в этом.

– В Молли нет этого. К тому же разве ты ничего бы не почувствовала? Я имею в виду твой дар.

– На самом деле это нельзя считать точной наукой, – сказала Блю, и Сабина презрительно фыркнула. – И я как-нибудь справлюсь одна. – Эта мысль отозвалась болью в костях, но она сделает это, если возникнет такая необходимость, она не станет умолять Сабину о помощи. – Вы с Милтоном можете уйти к тебе в комнату и ни во что не вмешиваться. Если у меня спросят, я скажу, что вы тут ни при чем. Только дай слово, что будешь держаться подальше от мистера Парка. И от миссис Парк тоже, если сможешь.

– Да не заводись ты; я просто пошутила.

– Знаю, – сказала Блю. – Но я говорила искренне. Тебе не нужно в это вмешиваться.

Они умолкли; дождь легкой барабанной дробью аккомпанировал их мыслям. В мансардное окно была видна одна только непроглядная темнота; тучи сомкнулись сплошным пологом, сквозь который не проникал свет луны и звезд. Луч фонарика выхватил дождевые капли, сверкнувшие серебром.

– Или я поверю в то, что Джошуа сумасшедший, и помогу тебе, или решу, что это у тебя не все дома, и останусь с потенциальным детоубийцей, так? – Сабина шумно вздохнула. – Выбор невелик.

– Понимаю, – сказала Блю, – но у меня нет времени. Они уже добрались до своей половины дома и с минуты на минуту могут появиться здесь…

– Мы говорим о Молли Парк, – перебил их Милтон, по-прежнему стоящий на лестнице. – Прежде всего она вернет к жизни своего мужа – высушит его, переоденет, укутает в одеяла, приготовит ему какао, быть может, покормит его с ложечки. У нас достаточно времени, чтобы придумать план получше, чем запереться в этой части дома.

– Ты поможешь? – с надеждой спросила у Сабины Блю.

– Уж лучше помочь тебе и ошибиться, чем не помочь и впоследствии узнать, что Джошуа убил ту маленькую девочку.

Родился простой план: Милтон собирает свои скудные пожитки и ждет в комнате Блю. Блю и Сабина забирают с кухни продукты, затем запирают дверь, после чего присоединяются к Милтону наверху, баррикадируются в комнате и проводят так ночь. Как только рассветет, они все вместе покинут дом, по возможности помогая Милтону, но направятся не в лес, а к дороге, по которой будут идти до тех пор, пока не найдут помощь. Не нужно сталкиваться с супругами Парк; не нужно строить из себя сыщиков и пытаться выяснить, что произошло с Джессикой Пайк. Блю расскажет обо всем в полиции, и там уже разберутся, что к чему. А если супруги Парк обвинят Блю в нападении, пусть будет так.

Они были измучены, возбуждены, полны отчаяния. Возможно, у них ничего не получится – возможно, супруги Парк ворвутся к ним, нападут на них, – но это было уже хоть что-то.

Сабина согласилась оказать помощь с одним условием: как только они запрутся наверху, Блю и Милтон расскажут ей все. Те согласились.

– Хватай в раздевалке рюкзак, наполним его на кухне, – сказала Сабина, когда Милтон оказался в безопасности. Блю повиновалась, а также приготовила три пары резиновых сапог и дождевики.

Сабина просунула руки в лямки рюкзака, и они побрели по затопленному водой коридору. Окон здесь не было, и кромешная темнота казалась чем-то твердым. Женщины двигались, освещая дорогу тусклым фонариком Сабины; это могла быть пещера, шахта, затопленный тоннель – ничто не напоминало о том, каким «Болото надежды» было еще вчера. Подойдя к двери на кухню, Сабина остановилась и поднесла палец к губам.

Женщины прислушались, но не услышали ничего, кроме дождя и ветра на улице.

– Я возьму в кладовке продукты, – прошептала Сабина, прижимаясь губами к уху Блю, – а ты возьми воду в бутылках, которую держат для Милтона.

Блю молча кивнула. Осторожно повернув ручку, Сабина приоткрыла дверь и проскользнула на кухню.

Застыла на месте.

Блю следовала за ней по пятам, она уже была готова тоже пройти на кухню, однако Сабина держала дверь.

– Молли! – воскликнула Сабина. – А я как раз шла вас проведать!

Она закрыла дверь у Блю перед носом.

Десятка Жезлов^[63]

– Вы одна? – спросила Молли, тем же самым безжизненным тоном, каким говорила наверху.

– Остальные спят, они смертельно устали, – сказала Сабина.

Выключив фонарик, Блю прижала ухо к щели между дверью и косяком и испытала облегчение, убедившись в том, что это Молли Парк, а не ее муж.

– Ничего удивительного, – сказала миссис Парк, затем добавила после паузы, показавшейся Блю слишком долгой: – Бедняжки! – Она не услышала в этом слове теплоты и мысленно представила себе тот взгляд, которым хозяйка дома смотрела на нее через окно.

– Блю была потрясена видом Джошуа, – сказала Сабина, очень убедительно изобразив небрежность. – Как он? С ним все в порядке? Я собиралась приготовить вам что-нибудь поесть…

– Посидите со мной, – сказала миссис Парк. – Я нам что-нибудь приготовлю.

– Но тут кругом вода…

– Мы в резиновых сапогах

– Право, не утруждайте себя, позвольте мне…

– Я настаиваю! – решительно произнесла миссис Парк, и Блю сказала себе, что холодным ее голос сделала погода; это была не подозрительность, а тревога за мужа. – Мы поедим вместе, после чего вы подниметесь к себе и спокойно заснете.

– А вы не собираетесь ложиться спать?

– Нет. Я наведу порядок в кабинете психотерапии, перенесу кое-какие коробки на чердак. Мне еще рано ложиться спать. – Что-то в ее голосе было не так, и Блю почувствовала, как сомнение начинает грызть ее уверенность. Дом Молли Парк затоплен, ее бизнес под угрозой, ее имуществу угрожает опасность, ее муж где-то долго пропадал, а затем объявился, промокший насквозь, замерзший, полуживой, и со всем этим ей приходится разбираться одной. Но ее в первую очередь заботит то, чтобы Сабина была накормлена и хорошо выспалась.

– Я вам помогу, – сказала Сабина. – Я смогу заняться мебелью, а вы разберетесь со своими вещами.

Блю мысленно представила себе захламленную, неопрятную гостиную супругов Парк, в которую она без спроса проникла сегодня, фотографии, на которых они вдвоем, и один снимок темноволосой девочки, похожей на Джессику Пайк. Блю вспомнила, какое материнское удовлетворение было на лице у миссис Парк на этой фотографии. У нее перед глазами пробежали десятки благодарственных отзывов гостей, нашедших утешение в «Болоте надежды».

– Нет, вы отправляйтесь спать; я одна справлюсь. Вот, смотрите, никаких изысков: чуть подогретый суп и последняя буханка хлеба, – сказала миссис Парк, и Блю услышала, как на стол поставили тарелку и блюдо и положили ложку, почувствовала, как на это откликнулся ее пустой желудок. Поблагодарив хозяйку, Сабина сказала, что возьмет хлеб с собой, чтобы съесть потом, если проголодается ночью. Блю поняла, что она берет его для них с Милтоном и прониклась к ней за это любовью.

– А вы сами есть не будете? – спросила Сабина.

Миссис Парк вздохнула.

– У меня нет аппетита, после всего этого… – И снова у нее в голосе прозвучало что-то не то. Сабина сказала, что сочувствует ей, опять предложила свою помощь, любую, и Блю поняла, что уверенность покидает Сабину еще быстрее, чем ее саму.

– Нет, ничего не надо, если только вы не можете высушить эту воду и спасти Джошуа от смерти.

– Он заболел?

– Он спит. Я не могу сказать, как он, просто не могу сказать. Он совсем… впрочем, неважно. Мы все выясним, когда он проснется.

«Он совсем… что?» – подумала Блю, но она сама догадалась. Не в себе, растерян, огорчен. Его мучит сознание собственной вины. Блю вспомнила спор супругов Парк, который случайно услышала сегодня утром. Быть может, миссис Парк ничего не знает.

– Он заблудился в лесу? – спросила Сабина.

– Когда я до него добралась, он потерял способность членораздельно говорить; его трясло, он был измучен, и я не поняла ни единого слова. Джошуа заснул еще до того, как его голова коснулась подушки. Слава богу, температуры у него нет. Быть может, это шок, быть может, физическое истощение. – Миссис Парк снова вздохнула. – Я не знаю.

– В лесу ваш муж встретил Блю? – спросила Сабина, и Блю подумала, какого черта она завела об этом речь. Разве они не договорились не строить из себя сыщиков?

«Она переметнулась на другую сторону, – подумала Блю. – Она думает, что я спятила».

– А Блю вам не говорила?

– Она сказала, что не видела Джошуа, но это странно, ведь так? Несомненно, Джошуа прекрасно знает эти места; он отсутствовал так долго, а затем наконец вернулся с той самой стороны, откуда пришла Блю. Мне это кажется очень странным.

– Всему свое время, – сказала миссис Парк. – А вам сейчас лучше всего ложиться спать. Мы все узнаем утром.

– Сначала я вам помогу.

– Вы будете только отдыхать. Как вам суп?

– Все было просто восхитительно, спасибо, – сказала Сабина, и Блю выпрямилась, услышав прозвучавшую у нее в голосе перемену – в нем явно не было места капризной теплоте. Она услышала, как Сабина жадно отхлебывает из своего стакана.

– Элеонора любила домашний суп, – продолжала миссис Парк, – однако самым ее любимым блюдом было что-то под названием «бигос». – И снова западня: проблеск чувств, словно все тепло в доме засосало в ее голос, чтобы его можно было слышать, но не ощущать в воздухе.

– Кто такая Элеонора? – спросила Сабина, и Блю подумала: «Ну почему, почему, почему ты спрашиваешь об этом?» Однако это имя было Сабине незнакомо; она слышала только, как Блю и Милтон говорили о Джессике Пайк.

По швам чужих влажных штанов на Блю разлился леденящий холод, разбегаясь муравьями по рукавам вязаного свитера. Это свитер мистера Парка. Поежившись, Блю стиснула зубы, чтобы не клацать ими.

– У нас была одна только Элеонора.

Рукоятка фонарика стала холодной.

Воздух у Блю в легких превратился в лед.

«Все дело в непогоде, – заверила она себя. – Всему виной плохая погода».

Луч фонарика выхватил облачко пара у нее изо рта.

– Элеонора была вам вроде как дочь? – спросила Сабина, а Блю мысленно воскликнула: «Нет, не копай глубже, оставь все как есть!»

В коридоре за спиной она увидела красные кроссовки, проглядывающие под слоем воды.

– Она была для нас всем, – сказала за закрытой дубовой дверью миссис Парк.

– До сих пор вы о ней не упоминали, – сказала Сабина. – Кто она такая?

Красные кроссовки приблизились; луч фонарика сперва выхватил худые ноги, затем безвольно опущенные руки. Потоки воды рассекли поверхность жидкими стрелами, быстро подбираясь к ногам Блю. Три, четыре, пять маленьких ручейков, каждый из которых нес в себе обвинение.

Дыхание Блю застыло в воздухе подобно запутавшемуся в силках облаку, словно данные ею обещания застряли в их складках, и девочка пришла за ними.

– Она означала для нас весь мир, – сказала миссис Парк.

Подняв взгляд, Блю посмотрела девочке в лицо, однако лицо это оказалось совсем не детским. Тонкая, как у мумии, кожа, обтянувшая скулы, бурые пересохшие губы, обнажившие желтые зубы, глубоко запавшие глаза, смотрящие в глаза Блю.

«Ты обещала мне помочь. Если ты мне не поможешь, я застряну здесь. Почему ты не хочешь мне помочь?»

– Я пыталась, – сказала Блю.

«Ты мне солгала!»

Пальцы-когти ручейков добрались до Блю, заползая ей под ступни, вонзая свои холодные ногти ей в пальцы ног. Обжигающие судороги взлетели по икрам обеих ног до самых бедер. Крепко сжимая в руке фонарик, Блю отшатнулась назад, опираясь на стену, и попыталась закричать, однако ей намертво стиснуло горло.

– Что произошло с Элеонорой? – спросила Сабина.

У Блю защемило сердце, раздираемое льдом, болью и пламенем, и она вспомнила, как Девлин схватился за грудь, вспомнила, как ее мать рухнула на его распростертое тело.

– Мы бы сделали для Элеоноры все, – сказала миссис Парк.

Фонарик вывалился у Блю из руки и с громким всплеском упал в воду.

– Что это было? – встрепенулась миссис Парк.

Умеренность^[64]

Молли нисколько не удивляется, обнаружив на полу в коридоре распростертую, трясущуюся Блю. Девчонка бледная как полотно. Сабина спешит к ней, но ее продвижение замедляет вода. Молли добирается до Блю первой, спрашивает у нее, как она, и прослеживает за ее взглядом, устремленным вдоль освещенного слабым лучом фонарика коридора, стараясь определить, куда именно смотрит Блю.

Коридор пуст. Дверь в комнату Милтона плотно закрыта, как и двери в кабинеты психотерапии и художественного творчества. Там нет ничего, ничего, кроме резкого кислого запаха, обжигающего ноздри. Ничего, кроме холода в воздухе, от которого кожа у нее покрывается мурашками и волоски на затылке и руках встают дыбом.

Там ничего нет.

Ту же самую фразу она твердила как заклинание вчера ночью, когда увидела бледного словно привидение Милтона, роющегося в ящиках письменного стола в поисках бог весть чего. Ту же самую фразу не далее как сегодня утром она повторяла Джошуа, когда рассказала ему про то, что видела. Муж до смерти перепугался, а она его успокаивала. Там ничего не было, ни единой крупицы доказательств того, что они занимались чем-либо еще помимо обустройства пансионата.

И все-таки Джошуа пожелал избавиться от последней вещи, остававшейся у них. Той, которую Молли прижимала к груди по ночам, когда в доме царила тишина, а она не могла заснуть, оставаясь один на один со своим горем, со своим разочарованием, напоминая себе, что когда-то у нее было все. Джошуа попросил ее уничтожить фотографию Элеоноры.

Молли была готова скорее сжечь все до одной фотографии своих дорогих гостей, все фотографии, на которых они спали и отдыхали, доказывающие то, что она заботится о них именно так, как нужно. Она была готова скорее вырвать все до одной страницы из книги отзывов, удалить все записи в интернете. Но эту фотографию она ни за что не отдаст.

И еще Молли не рассказала Джошуа о том, что Блю ее видела. И ни за что не расскажет.

Мышечная память берет свое; на первое место выходят привычные действия. Молли видит, что Блю чем-то встревожена, и приглашает ее пройти на кухню. Ее голос предлагает сесть, отдохнуть, не давить на себя, в то время как ноги несут к плите, на которой все еще стоит кастрюля с остатками подогретого супа. Но мысли заняты другим. Пока тело двигается, а рот произносит слова, рассудок напоминает ей о том, что именно Блю стоит за всем этим. Молли достает маленький ковшик. Наливает в него молока и насыпает какао.

Кухня освещена толстыми белыми свечами. Молли чиркает спичкой и начинает зажигать те свечи, которые задул сквозняк, когда она открывала дверь. Она говорит, что Блю нужно лечь спать, и та соглашается. Но ей нужно попить, она сейчас что-нибудь выпьет и тотчас же отправится в кровать. Сабина говорит, слишком жизнерадостным для данных обстоятельств тоном, что это отличная мысль и она сама тоже последует ее примеру, потому что они обе устали и им нужно выспаться.

Молли понимает, что ей лгут. Неужели Сабина полагает, что она не заметила рюкзак и резиновые сапоги? Блю что-то сказала Сабине, и этого оказалось достаточно, чтобы та насторожилась; быть может, этого оказалось достаточно и для того, чтобы склонить на свою сторону старика.

У Молли в глотке застревает пузырь смеха. «Я видела тебя лежащую на кровати, совершенно беспомощную, – думает она. – Я стояла над тобой, пока ты спала; в тот момент я могла сделать с тобой все что угодно, но я тебя пожалела. Я заботилась о тебе. Пыталась тебя полюбить». Молли гадает, не простудилась ли она, не обусловил ли промозглый дождь то, что организм ее заболел, а мысли стали горячими. Не являются ли лихорадочно мечущиеся мысли и лихорадочно несущийся пульс свидетельствами болезни или безумия. Она гадает, не считают ли ее полной дурой.

Сабина говорит, что сейчас всем лучше лечь спать. С последствиями наводнения они кое-как разобрались, а завтра утром можно будет приняться за работу, и к тому времени Джошуа проснется и, хочется надеяться, сможет говорить.

Но Молли далеко не дура. Она перехватывает взгляд, который Сабина бросает на Блю, безмолвно говорящий о том, что муж Молли, с которым она прожила двадцать лет, временно выведен из строя, и почему-то это обстоятельство позволяет девицам чувствовать себя в безопасности. Ее не проведут многозначительные взгляды Сабины и ее пустая болтовня. Молли говорит, что Джошуа очень устал, когда искал Блю, но с ним все в порядке, просто он настолько устал, что не смог связать и двух слов. Главное, что он заснул, в тепле и безопасности, у себя в кровати. Она говорит, что ей стало значительно спокойнее, когда муж вернулся домой. И все это время рассудок ее пронзительно кричит, что во всем виновата Блю. Как только она смеет смотреть на нее, Молли, своими янтарно-бирюзовыми глазами так, будто она тут ни при чем?

Молли совершенно спокойна, несмотря на странную лихорадку, несмотря на разболевшуюся голову. Джошуа рассказал ей обо всем, что произошло в лесу. И Молли с этим разберется.

Ей хочется рассмеяться Блю в лицо. Хочется отвесить ей затрещину.

Но она не делает ни того ни другого.

Как там любит говорить Джошуа? Пользуйся случаем, потому что одному черту известно, когда подвернется следующий. Вот благодаря чему он добивался успеха во всех своих начинаниях, вот как им удалось купить этот замечательный дом, вот как они нашли свою милую дочь. Видишь возможность – пользуйся ею. Видишь, что акции упали в цене, – покупай их. Видишь заброшенный дом – ищи хозяина.

Или такая вот ситуация: ты возвращаешься на работу после четвертой неудачной попытки искусственного оплодотворения – и первый же твой пациент оказывается тощим юнцом, который не в состоянии позаботиться о себе самом, не говоря про младшую сестру, которой нужен не брат, а мать.

Поэтому ты вводишь ему передозировку метадона, чтобы положить конец его мучениям. И находишь его сестру, забираешь ее, до того как становится известно о смерти ее брата, до того как служба социальной защиты узнаёт о ее бедственном положении, до того как к ней домой приходит полиция, до того как заботу о сироте берут на себя соседи. Ты становишься ей матерью. И со временем девочка будет благодарна за это. Научится ответной любви.

– Садитесь, и я вам тоже приготовлю что-нибудь поесть, – говорит Молли, и Блю очень хорошо скрывает потрясение. Она отвечает, что не хочет быть в тягость, что повсюду кругом вода, а Молли, наверное, хочется вернуться к своему супругу. Молли отвечает, что ей это совсем не в тягость, что Джошуа крепко спит, а она уже накормила Сабину и ей хотелось бы накормить и Блю. – Поешьте со мной супа, – говорит Молли. – Выпейте горячее какао, оно поможет вам заснуть. – Она добавляет, с мастерски отрепетированными слезами в глазах, голосом, звучащим так, будто она действительно заботится о своих гостях и не знает, как обошлась с ее мужем Блю, что ей одиноко и она будет рада обществу.

Желтоватые отсветы пламени свечей дрожат на стенах, на окнах и на лицах молодых женщин. Дождь немного утих, зато ветер усилился. Джошуа в безопасности, и Молли совершенно спокойна, непогода ей не страшна. Вода может что-то обнажить, может что-то скрыть, и она может позволить выиграть время. Потоп – это возможность.

– Садитесь и ешьте, – говорит Молли, – а потом можно будет спать, сколько заблагорассудится.

Семерка Кубков^[65]

В тусклом желтоватом свете вытянулись тени; тень от дверной ручки добралась до пола, силуэты стульев удлинились и стали тонкими, пальцы Сабины, лежащие на столе, превратились в паучьи ноги. Суп выглядел теплым и сытным, однако у Блю не было желания есть. Она снова увидела желтые зубы и пересохшие губы девочки, почувствовала исходящий от нее зловонный смрад. Ей вспомнился шатер таксидермиста на ярмарке, куда она ходила в детстве: мертвые хорьки с выпученными черными глазами, рептилии с матовыми боками…

– Выпейте какао и ложитесь спать. – Миссис Парк налила коричневую жидкость Сабине в кружку. У Блю в голове прозвучало предостережение Милтона. Перехватив взгляд Сабины, она едва заметно покачала головой.

– При свете дня работать будет лучше, – продолжала миссис Парк. – Все эти фонарики и свечи плохо влияют на ваше зрение.

– И на ваше тоже, – заметила Сабина.

– Я вижу достаточно хорошо. Пейте!

– У меня желудок полон вашим замечательным супом, я не смогу выпить ни глотка. – Сабина произнесла это очаровательным тоном, однако язык у нее заплетался. Она похлопала себя по плоскому животу, но движение получилось неуклюжим. – Пойду поскорее лягу. Я буквально засыпаю здесь.

Блю почувствовала, что Сабина пришла к тому же выводу, что и она сама: к черту припасы, нужно просто подняться наверх, запереть двери, дождаться утра и убраться отсюда ко всем чертям. Даже если всю ночь напролет ее будет терзать Джессика Пайк, даже если она не сможет заснуть и будет обессилена от голода, одной мысли о том, чтобы покинуть «Болото надежды», оказалось достаточно для того, чтобы она встала из-за стола, словно получив электрический разряд, и попрощалась с хозяйкой.

– К утру все наладится, – сказала миссис Парк. – Нет, Блю, вы остаетесь здесь и доедаете суп. А я провожу Сабину.

Сабина мастерски скрыла панику, а Блю очень постаралась, постаралась изо всех сил показать, что она совершенно спокойна, что ничуть не испугалась перемены позиции союзницы и того, как миссис Парк схватила Сабину за руку.

– Все в порядке, просто я очень устала, – сказала Блю. – Я тоже поднимаюсь к себе.

– Нет-нет, ни в коем случае! – решительно произнесла миссис Парк. – Я настаиваю! Я не позволю вам лечь спать на голодный желудок. Доедайте суп!

Сабина посмотрела на зеленую полированную дверь: вход в личные покои супругов Парк, в гостиную с фотографией Элеоноры – единственным доказательством ее существования, которое имелось у Блю.

– Ничего страшного, Молли уложит меня спать. А ты поешь.

Миссис Парк отпустила руку Сабины. Она не смотрела на дверь, на Блю, на нетронутый суп, на отвергнутое какао. Вместо этого она изучала лицо Сабины, изогнув губы в натянутой улыбке.

– Я снова суечусь как наседка, да? Как это глупо! Если бы Джошуа был здесь, он бы сказал, чтобы я перестала возиться с вами. – Миссис Парк говорила так, словно дом не был затоплен, словно урок художественного творчества прошел успешно и словно в любой момент она могла открыть дверь в кабинет психотерапии и как ни в чем не бывало приступить к занятиям. Она обращалась к молодым женщинам так, словно ее муж не лежал в соседней комнате обессиленный и больной, а Сабина и Блю были любимыми гостьями, которых она так ждала.

Отступив от Сабины, миссис Парк загородила собой дверь в личные покои.

– Вы обе отправляйтесь спать, – сказала она. – Я к вам скоро поднимусь. Но сначала мне нужно проведать своего мужа.

Освещая дорогу фонариком, Сабина и Блю вернулись по коридору в зал. На диване, который не удалось переместить, появилась мокрая линия. Отметка, оставленная наводнением. Им приходилось брести по глубокой воде.

– Нам нужно как можно быстрее убраться отсюда ко всем чертям, – прошептала Сабина.

– Ты мне веришь?

– Я верю в то, что Молли психически неуравновешенна. – Сабина споткнулась; Блю ее подхватила, помогла удержаться на ногах. – Я не пила это проклятое какао, так почему же мне так хреново?

Ковровая дорожка на лестнице впитала в себя потоп, и первые четыре ступеньки чавкали, как болото.

– Всему виной суп. Тебе нужно выпить побольше воды, чтобы промыть желудок.

– Да все не так уж и страшно, просто голова немного затуманилась, – сказала Сабина. – Как-нибудь справлюсь.

Они поднялись на второй этаж и услышали скрип до того, как увидели открывающуюся дверь. Вздрогнув, Сабина схватила Блю за руку.

– Господи!

– Это ветер. – Блю постаралась успокоить не столько Сабину, сколько себя саму.

– Какой еще ветер? – Сабина провела лучом фонарика по коридору к их комнатам. Дверь в ее комнату была открыта, но двигалась. Плавно качаясь из стороны в сторону. Отпрянув назад, она застыла на месте и провела свободной рукой по своим коротко остриженным волосам.

– Сюда! – Обернувшись, женщины увидели в противоположном конце коридора Милтона.

– Нам нужно забрать свои вещи, – сказала Блю.

– Это всего лишь вещи, – возразил старик.

Это всего лишь вещи, всего лишь одежда, обувь и нижнее белье. Примерно половина того имущества, что было у Блю.

– Можно будет забрать утром. – Сабина потерла глаза, нажала пальцами на виски; ее движения стали вялыми.

– Давайте попробуем немного поспать, – сказала Блю. – Завтрашний день обещает выдаться долгим.

– Сначала ты должна мне рассказать, черт возьми, что происходит, – сказала Сабина, когда они направились к Милтону и двери в его комнату, которую он распахнул своими ходунками. – Молли заметила, как я указала тебе на дверь в личные покои, она побоялась оставить тебя одну, поскольку ты могла заглянуть туда. Как ты думаешь, она беспокоилась за Джошуа или за фотографию?

– И за то и за другое, – сказала Блю.

Комната оказалась такой же чистой и белой, как и все остальные. Кровать была заправлена, на столике громоздились украшения, спасенные из гостиной, на полу стояла бутылка с водой. Заходя в комнату, Сабина споткнулась о порог. Блю подхватила ее, почувствовав в своих руках тяжесть безжизненного тела.

– Блю, я не… – начала было Сабина, и ее голос прозвучал воздушно-невесомым.

– Уложи ее в кровать! – сказал Милтон. – Готов поспорить, она выпила это чертово какао! Я же говорил не делать этого, говорил обеим!

– Это было в супе, – возразила Блю. – Господи, только представьте себе, что было бы, если бы Сабина еще и выпила какао!

Не обращая внимания на стиснувшую грудь панику, она успокоила союзницу, помогла ей добраться до кровати, отдернула одеяло и уложила ее. Блю почувствовала ее смятение, перетекающее в нее, непреодолимое желание заснуть, заснуть навеки, закрыть глаза и исчезнуть, иссиня-черное стремление никогда больше не просыпаться, если только она не сможет проснуться в объятиях любимого мужчины, однако тот умер на земле рядом с врезавшейся в дерево машиной Сабины.

У Блю в голове прокрутились десятки телевизионных передач: медицинские сериалы, документальные фильмы о работе скорой помощи, повторы старых выпусков «999»^[66]. Как ей быть?

Сабина уронила голову на подушку, однако в глазах ее был страх. Блю усадила ее в кровати. Она попыталась заставить Сабину выпить воды из бутылки, чтобы промыть желудок, однако та засыпала прямо сидя.

– Что мне делать? – спросила Блю.

Сабина завалилась набок, и снова Блю усадила ее прямо, но союзница опять сползла в горизонтальное положение.

– Усади ее в положение для оказания первой помощи, – сказал Милтон и принялся объяснять, что нужно делать. Блю опустила Сабину на кровать, перекатила ее на бок, подперла ее подушками и уложила ей руки, ноги и голову. Под кардиганом виднелся какой-то комок, что-то мягкое, завернутое в оберточную бумагу: хлеб, который Сабина захватила для них с Милтоном. Блю почувствовала, как к горлу подступил комок.

Она не знала, то ли укрыть Сабину, чтобы ей было тепло, то ли не накрывать, и в конце концов она стащила с кушетки покрывало и укутала в него спящую.

Блю взяла ее телефон, проверяя, есть ли сигнал, собираясь вызвать скорую помощь, чтобы сюда прислали вертолет, который заберет Сабину в больницу, однако телефон Сабины был мертв, как и телефон Милтона.

В погребальном свете фонарика Сабина была похожа на завернутый в саван труп. Блю еле удержалась от желания снова сорвать с нее покрывало.

Зачем миссис Парк накачала снотворным Сабину, если причиной всех бед была Блю? Именно Блю пыталась убить Джошуа Парка, она держала его голову под водой, ошибочно приняв потерю сознания за смерть. Сабина же просто посторонний человек, наблюдающий за происходящим.

Свидетельница.

Неужели дело именно в этом? Неужели Молли Парк просто обеспечила то, что Сабина сегодня ночью больше ничего не увидит и не услышит?

* * *

– Ты сказала, что видела фотографию Джесс? – спросил Милтон. Он сидел в углу в обитом кремовой тканью кресле, изучая Блю своими блеклыми водянистыми глазами. Синяя фуражка была у него на голове. Единственное яркое пятно среди бежевых и коричневых оттенков его одежды. Он казался старым, очень старым.

– У них в гостиной, – кивнула Блю.

– Туда я так и не добрался. Я знал, что там что-то спрятано.

– Полиция ее найдет, – сказала Блю, понимая, что это не так.

Вздохнув, Милтон покачал головой.

– К этому времени миссис Парк ее уничтожит. – Голос его прозвучал уверенно. Сделав усилие, Милтон оторвался от кресла, и конечности его задрожали от возбуждения, а не усталости. – Оставайся с Сабиной.

– Милтон, вы никуда не пойдете!

– Я уже несколько лет пытался найти какие-нибудь доказательства, и вот наконец хоть что-то. Я не смогу уйти отсюда без фотографии.

– Она не стоит того, чтобы так рисковать, – сказала Блю.

– А кто ты такая, чтобы говорить мне, ради чего стоит рисковать, а ради чего нет? Ты, которая сбежала в этот чертов лес, которая вернулась сюда, тогда как могла бы вырваться отсюда? Ты ничего в этом не смыслишь, ты не знаешь про Джесс, Маркуса и Мари, и… – Милтон осекся. Ухватившись за туалетный столик, он принялся кашлять, прижимая правую руку к груди. Блю погладила ему спину, успокаивая его, стараясь утешить его так, как Девлин часто утешал ее саму. Милтон разом превратился в женщину, убившую своего престарелого отца, в жертву домашнего насилия, в мужчину, скорбящего по своему умершему сыну; он превратился во всех тех людей, которые прошли через жизнь Блю, испытывая такие чувства, каких она сама никогда не испытывала.

– Я это сделаю, – решительно заявил Милтон, когда кашель прекратился. Слезы увлажнили его щеки, собравшись в складках в уголках губ.

– Все в порядке, – сказала Блю. – Все в порядке.

Покачав головой, Милтон схватил ее за обе руки, и она почувствовала, что держит его, что, если она шелохнется, он упадет; она прочувствовала его всего, целиком, полностью.

– Это я виноват, – пробормотал Милтон. – Это я во всем виноват!

– Расскажите, как все было, – сказала Блю.

Десятые годы

Дверь у него за спиной осталась открытой, и Джеймс не хотел ее закрывать. Ему казалось, что это бы стало слишком официальным заявлением, хотя он сам не мог сказать, что это было бы за заявление. На полочке в прихожей с зарядкой для сотового телефона лежала записка, которую неделю назад оставила Мари: «Элоди Коул, служба опеки Бирмингема», и номер телефона. Джеймс видел, как его жена, прижимая правым плечом телефон к уху, записала данные той, кому они сообщат о Маркусе и Джесс. Рука у нее дрожала.

– Пока что мы не станем это делать, – сказала она Джеймсу, закончив разговор по телефону. Голос ее прозвучал сдавленно. Мари посмотрела на листок с именем и номером телефона, и у нее затряслись плечи. Джеймс крепко ее обнял.

– Пока что не надо, – подтвердил он. – Дадим Маркусу еще неделю, посмотрим, как он справляется.

– Если он еще раз оставит Джесс на ночь одну…

– Он знает, мы его уже предупреждали.

– Если он забудет покормить ее ужином или продаст продукты, которые мы ему дали…

– Тогда мы обратимся в опеку.

– Джесс не захочет отправляться в детский дом.

– Маленькие дети не понимают, что для них лучше.

– Может быть, Маркус больше не притронется к наркотикам. По-моему, на этот раз он настроен решительно.

– Да, будем на это надеяться, – согласился Джеймс.

Он снова мысленно прокрутил это перед глазами: он словно увидел со стороны, как обнимает жену, лелея надежду, отчасти являющуюся мечтой, отчасти – банальной пошлостью. Джеймс решил для себя попозже вернуться к этому моменту. Он растворится в своем воспоминании и останется в нем. Крепко обнимет Мари и не отпустит ее.

Сейчас Джеймс стоял в прихожей один, неподвижно. Он не стал зажигать свет, не закрыл за собой дверь. Одежда на нем была грязная и мятая, на подбородке белыми и бледно-серыми клочьями выросла щетина. Джеймс пришел домой, окутанный тем же самым оцепенением, которое испытал, когда умер его отец.

По бетонному коридору разнесся звук спешащих шагов. Джеймс понял, что ему нужно двигаться, но остался стоять на месте.

– Где ты был? – окликнула его сзади девочка, и Джеймс наконец очнулся. Он перевернул лежащую на полке записку, так, чтобы Джесс не смогла ее прочитать, чтобы она не увидела, что Мари взяла контактные данные социальной работницы, после того как дала Джесс слово, что никуда не будет звонить.

– Привет, привет, привет! – Голос Джеймса прозвучал хрипло, в нем не было искренней радости, но он обернулся к девочке и кое-как скривил губы в улыбке. Джесс вприпрыжку влетела в прихожую, обвила его тонкими ручонками за талию и прижалась к нему щекой. Она состояла из одних только длинных волос, худеньких конечностей и грязного личика. Положив руки на ее теплую спину, Джеймс ощутил под ребрами слабые удары сердца.

– Где ты был? – снова спросила Джесс, отпуская его. Она прошла в гостиную и села в любимое кресло Мари. Джеймс с трудом поборол желание вытащить ее из кресла, прежде чем ее запах перекроет последние следы его жены, задержавшиеся в тканой обивке. И он подумал, что теперь это его кресло. И квартира эта теперь его квартира. И кухня тоже его.

И кровать. Эта кровать, эта кровать, о боже, кровать тоже его. Теперь она принадлежит ему одному.

– Где Мари? – спросила Джесс. Она пнула ногой ковер, и если бы Мари была здесь, она бы ее отчитала и сказала разуться.

– Разуйся, милая моя, – сказал Джеймс, слабым, хриплым голосом человека, чья душа состарилась раньше, чем тело. Он по-прежнему стоял в прихожей. Дверь в спальню была распахнута настежь.

Разувшись, Джесс аккуратно поставила туфли под кровать.

– Умница, – похвалил ее Джеймс. Ему казалось, что колени вот-вот подогнутся под ним. Он недоумевал, как ему удалось подняться в автобус и выйти из него, как он дошел до двери квартиры. Не в силах понять, как ему удалось оторвать руки от Мари; и вот теперь он поднял руки к лицу, стараясь уловить ее запах, исходящий от ладоней, от пальцев, но он почувствовал лишь запах чистящего средства из больницы с нотками выхлопных газов с улицы.

– Почему ты нюхаешь свои руки? – спросила Джесс. Положив руку на спинку кресла, она опустила на нее щеку. В уголке ее глаза желтел комок слизи. – Где Мари?

– А ты мыла сегодня лицо, Джессика Пайк? – спросил Джеймс. Грязь обосновалась в складках на шее девочки, образовав черный кружок под подбородком.

– Сегодня утром Маркус помог мне его вымыть. – Девочка смотрела на свою руку, а не на Джеймса.

– Ты уже ужинала? – спросил Джеймс. Он по-прежнему стоял у полки в прихожей, глядя на перевернутую записку, вспоминая номер телефона и ручку в дрожащих пальцах жены, старающейся совладать с собой.

Не отрывая взгляда от своей руки, Джесс рассеянно принялась соскребать с локтя старую коросту.

– Маркус покормил меня перед тем, как уйти. Где Мари?

– Что ты ела?

– Бобы с тостом, – сказала Джесс, широко раскрыв глаза. – Это приготовил мне Маркус. Честное слово!

– Ну хорошо, хорошо, – примирительно произнес Джеймс. – Куда он ушел?

– В клинику. – Девочка продолжала соскребать коросту с локтя. Поскольку ноги у нее были босые, было видно, что она подгибает пальцы. Глядя на нее, Джеймс почувствовал, как оцепенение трескается. Он подумал обо всех тех словах, которые ему хочется удалить из лексикона Джесс, словах, которые не должна понимать девятилетняя девочка: наркологическая клиника, метадон, гепатит, героин, закладка, «травка». Слова, которых не знал сам Джеймс до того момента, как Маркуса после уроков не затащили в переулок и не заставили броситься в погоню за драконом, более жестоким, более страшным, чем все чудовища из сказок, которые ему читали в детстве. А Маркус все еще оставался ребенком. Маленьким ребенком.

– Он скоро вернется, – сказала Джесс.

Джеймс знал ее с самого рождения, знал все ее морщинки и веснушки, знал, когда она говорит правду, а когда врет. Он обещал Мари, что будет заботиться о Джесс. Прикоснувшись пальцами к записке, он понял, что Мари хотела бы, чтобы он, прежде чем звонить своему брату, сестрам Мари и агенту похоронной службы, позвонил Элоди Коул.

Исчезли остатки оцепенения. Проходя мимо открытой двери в спальню, Джеймс почувствовал, как свежий воздух проникает в легкие, почувствовал прикосновение одежды к телу, ощутил слабый запах духов своей жены. У него тотчас же защипало в носу, глаза наполнились слезами, сердце и грудь стиснула боль, отчего ему захотелось свернуться в клубок прямо здесь, на полу у двери.

– Эй, а ты не разулся, – с укором заметила Джесс. Джеймс посмотрел на нее и, сглотнув запах своей жены и боль в груди, сосредоточился на девочке и больше ни на чем.

– Ты права, я лучше разуюсь. Спасибо, Джесс.

– Мари будет на тебя сердиться. Она скажет: «Смотрите, мой муж разносит грязь с улицы по чистому дому» и сделает вид, будто собирается шлепнуть тебя по попке кухонным полотенцем. – Джесс захихикала, и у нее порозовело лицо. Остановившись, Джеймс был вынужден опереться рукой о стену, чтобы удержаться на ногах. Снова сглотнув комок в горле, он попытался найти, что сказать в ответ, но не смог ничего придумать. Казалось, его сердце превратилось в оконное стекло, треснувшее, но оставшееся в раме: одно прикосновение – и оно вывалится, рассыпавшись на миллион осколков. Джеймс натянуто улыбнулся. Выдавил из себя звук, похожий на смех.

– А ты уже ужинал? – осторожно поинтересовалась девочка, привыкшая не тешить себя напрасной надеждой.

– Разве мы не договорились, что ты всегда можешь приходить сюда на чай, если проголодалась? – сказал Джеймс. Но Джесс никогда не просила накормить ее. Она никогда ничего не просила – опасаясь, предполагал Джеймс, получить отказ. Однако он ей никогда не откажет. И у него в голове зазвучал голос Мари, шепот, произнесенный на кухне: «Детей учат не словами – их учат примером. Чем больше мы будем показывать Джесс, что она может положиться на нас, тем крепче будет ее уверенность в этом». Это воспоминание выбило из-под Джеймса опору, и он порадовался тому, что по-прежнему опирается рукой о стену.

– В холодильнике есть мясо, все я не съем, – сказал Джеймс. – Ты мне не поможешь?

– Это бигос? – прищурившись, голосом знатока спросила Джесс.

– Курица по-польски, – уточнил Джеймс.

– Ладно, я тебе помогу. Но ты знаешь, что больше всего я люблю бигос.

– В морозилке осталось немного, можно будет съесть завтра, – сказал Джеймс, подумав, что служба опеки, наверное, уже закрыта, и надо будет позвонить Элоди Коул завтра утром.

– Хорошо, – сказала Джесс, небрежно пожав плечами, однако глаза у нее зажглись – Джеймсу хотелось, чтобы это была радость, но он знал, что это облегчение.

– Предлагаю тебе почитать немного, а я разогрею ужин, – сказал он.

– А можно посмотреть телик?

– Сначала почитай немного, а затем можешь посмотреть телевизор.

Обиженно надувшись, Джесс прошла к маленькому комоду под окном, в котором Мари хранила детские книги, игры, игрушки, запасной комплект школьной формы и пижаму. Выбрав книжку, девочка уселась на диван и хмуро посмотрела на Джеймса.

– Сколько мне нужно прочитать, чтобы смотреть телик?

– Десять страниц.

– Десять? А может быть, хватит и пяти?

– Десять.

– Ну, шести?

– А ты не хочешь одиннадцать? – сказал Джеймс, и это были слова его жены.

– Ладно, десять страниц. – Джесс начала неохотно листать книгу, и на какое-то мгновение Джеймса захлестнула бесконечная любовь к ней. Лицо девочки стало таким выразительным, что ошибиться было невозможно. Нижняя губа сосредоточенно выпятилась, подбородок опустился так, что едва не уткнулся в шею. Лоб пересекли глубокие складки. В целом лицо выражало такое старательно отрепетированное недовольство, что трудно было не рассмеяться. Надутые губы выжидающе поджались, округлившиеся глаза лучились весельем. Джесс сжимала и разжимала кулаки, ожидая, когда ей дадут есть, и тогда она восторженно воскликнет: «Ой, ой, ой!»

Покидая гостиную, Джеймс думал о Джесс и ее причудах и оказался не готов к кухне. Оказался не готов к помещению, в котором разворачивалась значительная часть их с женой жизни.

На стене висел телефон, по которому Джеймсу сообщили о смерти отца. В буфете хранились угощения для соседских детей. На столе стоял граненый кувшин, подаренный на Рождество одним из племянников. Здесь… здесь все расплавилось, превратившись в ничто, потому что вот нож, которым Мари пользовалась каждый день. Вот любимая кружка Мари. Вот ее фартук. Вот тетрадь, в которую она записывала рецепты. Вот платок Мари. Вот ее ручка. Вот ее чай из трав. Вот ее любимый мармелад. Вот ее любимая ложка. А здесь, в раковине, стакан с отпечатком губ Мари на стекле.

И здесь Джеймс стоял, крепко прижимая жену к груди, вдыхая запах ее волос, ощущая ее тело и сильные, размеренные удары ее сердца. И здесь он обнял ее в тот день, в тот ужасный день, когда почувствовал эту ужасную опухоль.

Подойдя к раковине, Джеймс достал из нее стакан и прижал свои губы к последним следам губ Мари в жадном поцелуе. Допив последние капли воды, он попытался представить себе, как Мари проваливается ему внутрь, заполняет его, чтобы никогда больше не покинуть, потому что ну как она может его покинуть, если она означала для него весь мир?

Джеймс не знал, как будет жить дальше. Он не хотел жить дальше.

Стакан пуст.

Кухня пуста.

Джеймс не мог заставить себя оторвать стакан от своих губ, оторвать свои губы от губ Мари.

– Я прочитала десять страниц, – окликнула из гостиной Джесс, и Джеймс услышал, как она встала с дивана, взяла пульт и включила телевизор, и комната наполнилась звуками детской передачи. – Теперь можно посмотреть телик?

Джеймс зажмурился, чувствуя, как у него в груди скорбь сражается с любовью.

– По-моему, ты его уже смотришь, моя бесстыдница, – сказал он, и девочка рассмеялась, но поспешно заглушила смех подушкой.

Джеймс поставил пустой стакан на подоконник. На стекле до сих пор оставался след от губ Мари, и от его собственных. Кое-как он дошел до холодильника, достал оттуда контейнер с мясом и поставил его разогреваться в микроволновку. Джеймс подумал, что, если Маркус не вернется домой, можно будет оставить Джесс на ночь здесь, на раскладушке, и скорбь, переполняющая его грудь, немного смягчилась. Приготовив на плите брокколи, он накрыл на стол и наполнил кувшин водой. После ужина нужно будет проследить за тем, что школьная форма Джесс в порядке. И еще нужно будет заставить ее хорошенько вымыться под душем.

– Выключай телевизор и скорее садись за стол, – окликнул Джеймс, и Джесс послушно повиновалась.

Джеймс принес с кухни тарелки с разогретым мясом. Он обещал Мари заботиться о девочке, и разве сейчас он занимается не этим? Если Маркус действительно сорвется с катушки или состояние его собственного здоровья ухудшится, он позвонит в опеку. И если забота о Джесс помогает ему самому, разве это не хорошо?

Осторожно, чтобы не разлить соус, Джеймс поставил тарелку перед Джесс. Та принялась сжимать и разжимать кулаки и восторженно воскликнула:

– Ой, ой, ой!

Девятка Мечей (перевернутая)^[67]

– Если бы я позвонил в службу опеки, Джесс забрали бы, и супруги Парк ничего не смогли бы с ней сделать. – У Милтона задрожали руки и плечи, и Блю крепче обняла его.

– Вы все сделали правильно. Вы любили Джесс и заботились о ней, – сказала она, по-прежнему чувствуя это – всю любовь к девочке, заключенную в старике. Однако Милтон покачал головой.

– Я поступил так ради себя. Я не хотел отпускать Джесс. Не хотел терять ее после того, как потерял Мари, уговаривал себя, что позвоню на следующей неделе, затем еще через неделю, а потом настал день, когда было уже слишком поздно. Маркус умер, Джесс исчезла, и никто о ней ничего не знал. В школе ничего не смогли сделать, служба социального обеспечения не захотела с этим связываться. В полиции посчитали, что Джесс просто сбежала из дома, и завели дело, но на самом деле по-настоящему ее никто не искал.

Я обещал жене заботиться о Джесс, но не сделал этого. И теперь мне остается только убедиться в том, что мы ее нашли: полиция должна мне поверить. Я должен во что бы то ни стало раздобыть эту фотографию, даже ценой собственной жизни.

После этих слов Блю отпустила его, отчаявшись переубедить. Она порадовалась тому, что у нее нет с собой карт Таро, порадовалась тому, что не сможет прочитать по ним старику будущее. У нее были подозрения насчет того, что предскажут карты.

Сабина не собиралась просыпаться. В расшторенные окна было видно ночное небо, затянутое тучами, и бледное сияние там, где должна была быть луна. Милтон хотел спуститься вниз, пройти в жилые покои хозяев и забрать фотографию, чтобы передать ее полиции, однако Блю опасалась, что, если миссис Парк это увидит, ему несдобровать; она повалит его на пол, а затем обвинит во всем его слабые ноги, слабое сердце, и старик умрет, сознавая свою неудачу.

– Я не могу вас отпустить, – решительно произнесла Блю.

– Я не позволю тебе остановить меня, – заявил Милтон.

Блю села перед ним на корточки, и ее бирюзовые глаза встретились с его выцветшими голубыми глазами.

– Пойду я, – сказала она, хотя у нее не было ни малейшего желания идти. Милтон раскрыл было рот, собираясь возразить, однако Блю твердо кивнула и повторила: – Пойду я! – И на этот раз она почувствовала себя лучше.

Ей хотелось бы, чтобы Сабина отправилась вместе с ней. В то же время она чувствовала, что судьба предопределила ей сделать это в одиночку. На полу у кровати Сабины лежали блокнот и ручка – часть приветственного набора для гостей. Блю написала записку – трясущаяся рука сделала ее почерк неразборчивым, чернила совсем некстати оказались зелеными. Цвет спокойствия, здоровья, изобилия, вспомнила Блю, но также цвет алчности, зависти, цвет тех, кто никогда не получает удовлетворения. Записка оказалась краткой и по существу: «Беги! Не жди меня, беги и найди помощь! И ни в коем случае не возвращайся!»

– Передайте это Сабине, когда она проснется.

Милтон прочитал записку, и у него на лице появилась озабоченность.

– Но ты сразу же вернешься обратно. Заберешь фотографию и сразу же вернешься обратно, так?

– Вероятно, супруги Парк уже крепко спят, – сказала Блю, однако это заверение предназначалось для Милтона. – Я быстро зайду, заберу фото и уйду. А это на всякий случай.

– На тот случай, если тебя увидят? – У Милтона на лице появились первые признаки сомнения.

– Никто меня не увидит. Все будет в порядке.

– Спасибо! – сказал Милтон, крепко стиснув Блю обе руки.

– Все будет в порядке, – повторила та, гадая, кому из них двоих больше нужны эти слова ободрения.

Мертвая девочка ждала в коридоре за дверью. Блю почувствовала это еще до того, как открыла дверь, до того, как приняла решение открыть дверь, даже до того, как решила выйти из комнаты. Она ощутила это нутром; теперь то же самое предчувствие твердо заверяло ее в том, что Джессика Пайк не оставит ее в покое до тех пор, пока она не раскопает правду.

Заверяло ее в том, что дело не сведется к тому, чтобы просто проскользнуть в жилые покои и тотчас же выйти обратно.

Джесс преградила ей дорогу, осунувшаяся, разгневанная, крепко сжимая детские кулачки. Блю постаралась не обращать на нее внимания. Глядя себе под ноги, она обошла стороной мертвую девочку. Гнев Джессики уже проник в нее; ей не нужно было снова смотреть на нее, она не должна была ни на что отвлекаться.

В уголках глаз Блю огнем вспыхнул страх: девочка уже стояла внизу лестницы.

По-прежнему сжимая кулаки.

И теперь руки Блю также были сжаты в кулаки.

Она решительно побрела по воде, затопившей коридор, к кухне. Твердый дубовый пол обеспечивал надежную опору. Блю надеялась на то, что, когда дойдет до двери, все пройдет легко и быстро.

Этому не суждено было случиться.

Молли Парк стояла на кухне, спиной к коридору, и ее лицо отражалось в окне. Свечи наполняли помещение желтоватым светом.

– Сабина спит? – спросило отражение миссис Парк, и Блю почувствовала, что это отражение является живым человеком, что все ее потайные мысли стали явью, и от произнесенного вслух имени, а все ее потуги быть вежливой, учтивой, спокойной стали ненужными.

– Она отключилась, во имя всего святого…

– Сегодня ночью она будет спать крепко. Это очень важно, чтобы гости хорошо отдыхали.

В поле зрения Блю маячил второй образ, однако она не обращала на него внимания, упорно отказываясь смотреть на Джессику Пайк. Блю сосредоточила взгляд на широкой спине Молли Парк, на ее округлых бедрах, но не на лице, на котором застыло благочестивое выражение, вызывающее ужас.

– Вы также должны лечь спать; отдых вам нужен больше, чем остальным. – Молли Парк повернулась к Блю лицом, в руке у нее была кружка с остывшим какао. Это какао она приготовила для Блю, однако та к нему не притронулась. Волосы у миссис Парк были перетянуты той же самой повязкой, что и в первый день; красная клетчатая ткань подчеркивала лихорадочно-румяные щеки. – Сядьте и выпейте какао. Не капризничайте.

– Что вы дали Сабине? – Гнев заставил Блю сосредоточиться, приковал все ее внимание к Молли Парк.

– То же самое, что я собираюсь дать вам. Садитесь. – Миссис Парк поставила кружку на стол, невыносимо спокойная, и указала Блю на стул.

Блю протянула было руку, собираясь смахнуть кружку на пол, однако быстро мелькнувшая сзади тень заломила ей руку за спину.

– Садись! – сказал Джошуа Парк.

Восьмерка Мечей (перевернутая)^[68]

Джошуа заставил Блю опуститься на стул. Встав у нее за спиной, он схватил ее за руки, всем своим весом удерживая ее на месте.

Молли Парк посмотрела на женщину, пытавшуюся убить ее мужа, на ее заломленные за спину руки.

– Я дам тебе соломинку.

Блю сроду не была бойцом, даже в детстве, когда соседские дети бросали в нее каштаны, обзывая ведьмой, поэтому желание оказать сопротивление, вырываться, брыкаться быстро уступило место стремлению договориться.

– А если я не стану пить?

Молли Парк вставила в кружку полосатую бумажную соломинку.

– Тогда я принесу воронку, – сказала она, и отражение Джошуа Парка в окне вздрогнуло.

Молли попросила у своего мужа ремень, и Блю услышала шуршание кожи по ткани. Вытащив ремень из штанов, Джошуа высоко поднял его, и у Блю внутри все оборвалось, она буквально почувствовала, как пряжка ударяет ее по щеке. Блю едва не рассмеялась, когда вместо этого ремень обвил ей грудь, стягивая плечи. Она оказалась привязана к спинке стула. Узы не лишили ее возможности двигаться; она по-прежнему могла брыкаться, могла сгибать руки, однако Джошуа находился рядом, пристально следя за ней.

– Что вы дали Сабине? – снова спросила Блю.

– То же самое, что вы обе выпили вчера вечером, и позавчера тоже – смесь диазепама и трамадола, но только на этот раз с добавлением капельки рамелтеона, для большего эффекта. Ты видела его действие – как быстро Сабина провалилась в забытье, как крепко и безмятежно она спит. Теперь твой черед.

– Зачем? – Это была какая-то бессмыслица. Блю ожидала открытого противостояния, расплаты за свой поступок в лесу, но никак не обещания спокойного отдыха.

– Итак, будь послушной и веди себя тихо. – Молли Парк подняла кружку; соломинка уткнулась Блю в губы. – Делай то, что тебе говорят.

Блю дернулась; соломинка оказалась у нее в щеке.

– Но почему? Сабина ведь ничего не сделала.

– Чтобы она не мешала. Она проснется утром, свежая как огурчик, а когда вода спадет, вернется в Лондон.

– Нет, я расскажу ей о том, что вы сделали!

– Нет, – спокойно возразила Молли Парк. – Не расскажешь.

У Блю гулко заколотилось сердце, руки онемели, поскольку ремень перекрыл кровообращение.

– Вы так же поступили и с Джего? – спросила она.

– О нем лучше не думай, – сказала миссис Парк.

Все происходящее отражалось в окне. Джошуа Парк отвернулся, уставившись в угол; мучительная боль у него на лице сказала Блю о том, что эта затея его не радует, что сейчас случится какой-то кошмар, который лучше не видеть.

– Вы собираетесь меня убить, – пробормотала Блю. – Вы собираетесь меня убить, потому что я узнала про Джессику Пайк.

Молли Парк поморщилась, услышав это имя.

– Мы не собираемся тебя убивать, Блю. Мы не убийцы.

– Но вы убили Джего?

– Мы никогда никого не убивали.

– Вы убили Джесс, – сказала Блю.

Ответ получился сдержанным, словно Блю была пациентом, отказывающимся принимать лекарство. Вздохнув, миссис Парк отняла кружку от ее рта.

– Мы вовсе не плохие; мы думаем только о том, как помочь. Все это было создано для того, чтобы помогать нуждающимся людям; мы посвятили этому последние восемь лет. Мы не убивали Джего, и мы не собираемся убивать тебя, но также мы не позволим вам разрушить нашу жизнь и все то, что мы создали, мы не позволим тебе нападать на нас в лесу. Неужели ты действительно полагаешь, что твой поступок останется безнаказанным?

Блю напряглась, натягивая ремень. Она подалась вперед, собираясь пнуть ногой стол, пнуть Молли в надежде пролить проклятое какао, однако Джошуа приподнял спинку стула, к которому она была привязана, и с силой опустил его на пол. Шок от удара отдался болью у Блю в голове и затылке. Перед глазами заплясали яркие точки.

– Значит, вот что это такое? – У нее ныла челюсть, гудела голова. – Наказание за то, что я узнала о преступлении?

– Пей, Блю! – Соломинка вернулась ко рту, и Молли снова вздохнула, глубоко и тяжело, когда Блю покачала головой.

– Я могла бы сделать тебе укол, но все мои шприцы остались в подвале, а вода залила его в первую очередь, так что мне придется воспользоваться воронкой. – Выдвинув ящик буфета, она достала пластмассовую воронку, с длинной трубкой, тонкой и прозрачной.

– Что вы собираетесь со мной сделать? – Голос Блю дрогнул; она почувствовала себя как тогда в детстве, когда большая черная собака вцепилась зубами матери в ногу: беспомощной, растерянной, бесполезной. В тот момент она поняла, что матери было бы лучше без нее, что присутствие дочери причиняло ей страдания. Теперь этот вопрос, постоянно маячивший на задворках ее сознания, наконец получил четкий ответ. Теперь Блю знала, что Сабине бы не угрожала никакая опасность, если бы она, Блю, не приехала сюда. Если бы ее вообще не существовало.

Где-то в глубине души шевельнулась жалобная надежда на то, что, если ее убьют, все это закончится. Закончится все – боль, чувство вины, горе, раздирающее душу одиночество, сознание того, что ей придется возвращаться в пустой дом и жить одной, в одиночку занимаясь счетами, готовкой, уборкой.

Однако яркое пламя рассеяло этот мрак. Блю не смогла заставить себя выпить какао. Она хотела справедливости для Милтона, для Джесс. Хотела остаться в живых. Зажав руками ей голову, Джошуа Парк запрокинул ее назад, сдавив щеки, заставляя открыть рот. Молли Парк засунула ей в губы воронку. Блю беспомощно задергалась; у нее заслезились глаза, глотка сжалась, отказываясь принимать твердую трубку. Она закашляла.

Какао, комнатной температуры и сладкое, полилось Блю в горло. Джошуа Парк крепче сдавил ей щеки, заставляя раскрыть рот шире, и держал их так до тех пор, пока кружка не опустела.

Молли Парк выдернула воронку у Блю изо рта, и та поперхнулась, жадно глотая воздух, воя от боли и отчаяния, пытаясь высвободиться, однако Джошуа Парк держал ее крепко. Отвернувшись в сторону, он сильно сдавил своими грубыми ручищами ее череп; на лице у него была гримаса отвращения к самому себе.

– Джошуа будет держать твою голову запрокинутой до тех пор, пока мы не убедимся в том, что ты не выплюнешь какао. – Голос Молли был такой мягкий, такой материнский и спокойный, когда она погладила Блю по горлу. – Ну вот, вот. Ничего страшного не произошло. И теперь ты заснешь и будешь спать безмятежно, словно ангел.

– А потом? – Эти слова с трудом выползли из ноющего от боли горла Блю.

– А потом мы вызовем врачей, и тебя отправят в психиатрическую лечебницу. – Молли говорила так спокойно, так рассудительно, что Блю едва не рассмеялась, решив, что ослышалась.

– У тебя произошел нервный срыв, – сказал Джошуа Парк. Отпустив голову Блю, он обошел стол и встал рядом с женой. – Ты страдаешь от галлюцинаций. Ведешь себя буйно. Согласно Закону о психическом здоровье тебя отправят в психиатрическую лечебницу. Там о тебе позаботятся.

«Там о тебе позаботятся». Блю подумала про свою мать, про то, что с ней сделала система. Теперь все уже было по-другому, Блю это также знала, но как будут обращаться с такой женщиной, как она? Ее накачают сильнодействующими препаратами, запрут и заклеймят сумасшедшей – и все из-за дара, которого она никогда не желала.

Блю пыталась освободиться от пут, дергалась и раскачивала стул, сражаясь словно загнанная в угол кошка. Она разнесет стул вдребезги, разломает его и освободится, она убежит, убежит, убежит прочь…

Она найдет помощь, обратится в полицию до того, как супруги Парк смогут ее обвинить.

– Вы сошли с ума! – гневно воскликнула Блю, но Джошуа Парк лишь рассмеялся.

– Нет, – сказал он, – это ты потеряла свой рассудок. И все это лишь часть твоих видений.

Сколько еще времени у нее осталось? Сабина отключилась примерно через пятнадцать минут. Но были ли их дозы одинаковыми? Продержится ли она так долго?

– Я не сумасшедшая, – сказала Блю. Внутренний голос, тот самый, который уверял, что жизнь была бы проще, если бы она не поехала сюда, говорил, что нужно прекратить борьбу и заснуть, что все бесполезно, что она действительно сумасшедшая, лишилась рассудка, страдает видениями. Что она была сумасшедшей всегда.

Призраков не существует, мертвые девочки не разговаривают с людьми, эмоции не перетекают от одного человека к другому.

Но другая могучая сила подняла свою голову, говоря, что ей нужно проявить твердость и верить в себя.

– Вы убили эту девочку.

– Мы никогда никого не убивали, – возразила миссис Парк ужасающе спокойным тоном. – А если ты будешь и дальше повторять эти слова, это только подтвердит то, что у тебя мания преследования и психоз. Горе, стресс, вызванный наводнением, злоупотребление спиртным разрушили твой рассудок, мой ягненок. Я старалась как могла исцелить тебя, сделать лучше, но у меня не получилось; с таким сложным случаем смогут справиться только в лечебнице.

– У меня с головой все в порядке! – Блю снова что есть силы потянула ремень, но не смогла освободиться. Конечности ее стали тяжелыми, словно налились свинцом.

– Здравомыслящие люди не убегают из дома во время наводнения, – с укором заметила Молли Парк. – Здравомыслящие люди не пытаются убить тех, кто предлагает им помощь. Нормальным людям не мерещатся повсюду мертвые дети.

– Возможно, вы и не убивали Джессику, – сказала Блю, – но это сделал ваш муж. Кто такая эта Джессика Пайк?

От нее не укрылось, что Джошуа Парк залился краской. Как и Молли Парк.

– Вы этого не знали, – сказала Блю, изумленная шоком, отразившимся на лице хозяйки. – Вы знаете Джесс Пайк, но вы не знаете, что ваш муж ее убил, так?

– Он никого не убивал, – пробормотала миссис Парк, но ее выдержанность покрылась трещинами сомнения.

– Скоро она заснет. – Джошуа Парк стиснул жене плечи, после чего вернулся к Блю и достал из заднего кармана моток скотча. Нагнувшись, он сдвинул ей ноги и обмотал щиколотки скотчем. Кончики его пальцев скользнули по коже Блю. Блю попыталась брыкаться, однако ноги у нее уже онемели от усталости.

– Он задушил ее подушкой, – продолжала Блю.

Резким движением Джошуа Парк свел ей руки вместе и обмотал запястья скотчем.

– Не обращай на нее внимания, дорогая. Скоро она заснет.

Молли Парк следила за его действиями, неподвижная словно изваяние. Джошуа расстегнул ремень. Блю взбрыкнулась – попыталась взбрыкнуться, но почувствовала, что тело откликается с большим запозданием. Медведь в человеческом обличье, Джошуа схватил Блю и взвалил ее себе на плечо. Блю стала вырываться – попыталась вырываться, готовая к тому, что ее скорее бросят на каменный пол, чем потащат в ее комнату. Джошуа Парк не обращал на ее потуги никакого внимания.

– Ей было плохо! – воскликнула Блю, обращаясь к Молли Парк. – И она скучала по своему брату, а он вместо того чтобы ей помочь, зажал ей лицо подушкой! – У нее перед глазами все плыло. Она видела Джессику Пайк рядом с Молли Парк, видела ее стоящую в лесу, видела в коридоре, осунувшуюся, видела, как она выглядывает в окно «Болота надежды».

Яркие точки перед глазами Блю стали еще ярче, и она часто заморгала, прогоняя их.

– Джошуа никого не убивал, – повторила Молли Парк, следуя за своим мужем. Прозвучало ли у нее в голосе сомнение, или же препараты уже оказали свое воздействие на слух?

Джошуа Парк оттащил Блю в дальнюю часть дома, где короткая лестница привела в пыльное помещение, заставленное старой мебелью, накрытой простынями для защиты от пыли. На полу стоял огромный черный чемодан, достаточно большой, чтобы в нем поместился взрослый человек. Крышка его была открыта.

– Я не смогла найти навесной замок, – виновато произнесла Молли Парк.

– Он не понадобится, она надежно связана.

Уши Блю были словно заткнуты ватой, голова налилась свинцом.

– Я им все расскажу… когда они сюда придут, – язык заплетался, веки неудержимо смыкались, рассудок заполняли чужие воспоминания. Джошуа грубо бросил ее в чемодан, и она больно ударилась спиной о твердое дно. – Вы говорили… психиатрическая лечебница… что вы делаете…

– Если бы мы сказали тебе правду, ты сопротивлялась бы более активно. – Склонившись над Блю, Молли Парк прищурилась. – Кажется, она уже почти готова, – сказала она, и Блю почувствовала, как на нее легло что-то мягкое: одеяло. – Чтобы тебе было тепло и уютно, – добавила Молли Парк елейным заботливым тоном.

– Я знаю, что он… – Блю попыталась сказать еще что-то, однако мысли ее стали такими же сбивчивыми, как и ее речь. Что с ней делают?

Блю боролась с действием препаратов, думая о Сабине, о Джессике Пайк и даже о докторе Брайанте. Кровь ползла по жилам неторопливым слизнем, мозг заполнился кашей, но она изо всех сил старалась держать глаза открытыми.

Перед ними все расплывалось; зрение отказывало ей.

Нечеткий дрожащий силуэт опустился рядом с чемоданом на корточки, протянул руку к крышке.

Молли приблизилась к мужу сзади, держа что-то в руках. Такой же в точности чемодан, но гораздо меньше размерами, самый маленький из набора из трех предметов. А что находится в среднем, куда можно поместить ребенка?

Последняя отчаянная попытка заговорить, слова вырвались изо рта в потоке брызг слюны.

– Вы собираетесь меня убить… – пробормотала Блю, уверенная в правоте своих слов.

– Мы не собираемся тебя убивать, – возразила Молли Парк. – Через какое-то время это сделает отсутствие кислорода.

К Блю приблизился призрак Джессики Пайк, теперь уже не высушенный труп, а маленькая девочка. Она уселась на корточках в невообразимой тесноте, с ниспадающими на плечи жидкими светлыми волосами, в глазах не ярость, а сожаление, бесконечное сожаление.

«Я здесь, рядом с тобой».

Молли Парк опустила крышку. Джошуа Парк застегнул молнию. У Блю сомкнулись веки.

«Я здесь».

Смерть (перевернутая)^[69]

У Молли что-то отняли, отняли без ее согласия. Она наблюдает за тем, как ее муж, с которым она прожила столько лет, застегивает нейлоновый чемодан, и говорит ему, что им нужно уходить, вернуться вниз, и он соглашается, отвечает, что им надо будет придумать «легенду», но от этих слов становится только еще хуже.

«Есть только эта минута, – говорит себе Молли, – только одна эта минута, которая идет в счет. Все предыдущие минуты уже остались позади, то, что было сделано, изменить невозможно, а последующие минуты еще не наступили». И тем не менее у нее в сознании всплывают образы, которые она не желает видеть, чувства, которые она считала давно погребенными, поступки, совершенные ею, которые она не раздумывая совершит вновь, однако вспоминать о них ей не хочется.

Чемодан – просто чемодан из черной ткани, и только, в нем ничего нет, – дрожит и трясется, и это совсем не похоже на предыдущий раз. Тогда чемодан был неподвижен. Жутко неподвижен. Но не надо об этом думать.

Джошуа смотрит на чемодан, на рябь, пробегающую по его стенкам. Изнутри доносится сдавленный стон, и Джошуа говорит, что скоро все закончится. Он говорит, что все прошло бы значительно быстрее, если бы чемодан был жесткий, воздуха в него проникало бы меньше, но что тут поделаешь? Джошуа говорит ей, чтобы она спустилась вниз, ушла отсюда на какое-то время, у них есть дела, и Молли оглядывает себя – грязный, промокший свитер, который она надевает, только когда занимается ремонтом, мешковатые джинсы.

– Взгляни на меня! – говорит она. – Вид у меня ужасный. Надо переодеться.

Джошуа, стоящий по другую сторону от чемодана, отвечает, что выглядит она превосходно.

– Я выгляжу ужасно, – стоит на своем Молли, но Джошуа говорит, что это не так, что для него она всегда будет красивой, а чемодан на полу снова дергается; он стонет, затем наступает тишина.

На чердаке становится темно: Джошуа разворачивается к выходу, фонарик у него в руке и луч света поворачивается вместе с ним. Молли следует за ним, следует за лучом света вниз по лестнице и снова ощущает это, упадок жизненных сил, притяжение воспоминаний, которые она старается держать взаперти, но тщетно. Спустившись вниз, они закрывают дверь на лестницу, ведущую на чердак; Джошуа улыбается, целует Молли в лоб, и та говорит ему, что все будет в порядке, а он отвечает, что да, все будет в порядке, спрашивает, как ей нравится такая «легенда», и начинает говорить, нежно обнимая Молли за плечи, глядя ей в глаза.

Много-много лет назад он вот так же обнял ее за плечи и сказал, что все будет в порядке. Они находились в редком лесу, заваленном пустыми банками из-под кока-колы и пакетиками из-под чипсов. У Молли в ногах, свернувшись калачиком, лежал труп семнадцатилетнего подростка. Он лечился в наркологической клинике, в которой вот уже семь месяцев работала Молли, и у него уже дважды случался рецидив. Молли успела близко с ним познакомиться, выслушала все его рассказы о сломанной, пустой жизни наркомана. Узнала про его очаровательную младшую сестру. Парень говорил о ней так много, что Молли казалось, будто она прекрасно знает девочку, понимает ее; у нее разрывалось сердце при мысли о том, что это дерьмовое недоразумение заменяет мать своей младшей сестре, в то время как никакие ухищрения природы и науки не помогли Молли завести собственного ребенка. Молли поражалась тому, что служба социального обеспечения до сих пор не вмешалась, позволяя этому опустившемуся наркоману беспрепятственно взять на себя ответственность за другое живое существо, в то время как Джошуа и Молли подвергали строгим испытаниям, донимали придирчивыми расспросами, но в конце концов так и не позволили взять приемного ребенка, потому что хоть у них и были деньги, у них не было друзей, хоть у них и был свой дом, у них не было родственников, которые в случае чего поддержали бы их; даже несмотря на то что у нее был он, а у него была она, этого оказалось недостаточно.

Молли не хочет вспоминать то, как у мальчишки зажглись глаза, когда она привела его туда и показала шприц. Нет ничего хорошего в том, чтобы зацикливаться на подобных вещах, однако этот образ высасывается у нее из памяти словно кровь присосавшейся к коже пиявкой.

И вот сейчас, много лет спустя, Джошуа обнимает ее так, как обнимал в тот день. Тогда Молли позвала его, он поспешил к ней и обнял ее.

И вот теперь Джошуа снова ее обнимает.

– Когда спадет вода и прибудет помощь, мы расскажем вот что, – говорит Джошуа. – Мы расскажем, что наводнение явилось для Милтона ужасным потрясением, и ночью у него не выдержало сердце. А Блю, узнав об этом, не смогла оставаться в стороне и отправилась за помощью. К сожалению, вода разлилась, а дороги она не знала. Ее будут искать, но не найдут. Надеюсь, наш рассказ удовлетворит Сабину – она вернется к себе в Лондон, и больше мы ее никогда не увидим.

В подвале, затопленном водой, плавает сумка Молли с медицинскими инструментами и лекарствами, такими, которые не найдешь в обычной аптечке первой помощи. До сих пор у нее не было времени достать ее, но она решает заняться этим сейчас. В сумке есть препараты, которые остановят сердце Милтону. Он очень старый и больной, говорит себе Молли, и жизнь у него несчастная. К тому же он всюду сует свой нос, мерзавец.

– Наверное, лучше будет оставить Сабину накаченной снотворным, по крайней мере до тех пор, пока ее не заберет скорая помощь, – продолжает Джошуа. Молли соглашается с ним, говорит, что у нее в сумке полно необходимых препаратов, и она ждет, когда же наконец придет это чувство спокойствия, устойчивое сознание того, что их план осуществляется, что они выйдут из этой переделки, одержат победу, получат все необходимое, однако оно не приходит.

Недавно они с Джошуа стояли над Джего и обсуждали то же самое. Как поступить с мальчишкой, который рано утром спустился вниз и попытался проникнуть в их личные покои. Молли услышала шум и выпроводила Джего на кухню, где с невозмутимым лицом выслушала все его обвинения невесть в чем. Обвинения в том, что его одурманили снотворным, а его тело – это священный храм, он знает, точно знает, что ему дали какую-то дрянь, но что именно? Чем его отравили? На что Молли ответила, что она не сделала ничего дурного (это ведь действительно так, да?) и, вероятно, всему виной стресс и усталость, после чего Джего разъярился. Разъярился так, что Молли позвала своего мужа, а когда Джего переключил внимание на Джошуа, стиснул кулаки, повысил голос, угрожая разбудить весь дом, Молли вынуждена была действовать. Ей было известно о Джего все – какие лекарства он принимает, то, на что у него аллергия. Молли схватила маленькую стеклянную баночку с горчицей и бросила щепотку порошка Джего в лицо. У парня начались судороги, он выбил баночку у Молли из рук, она упала на твердый каменный пол и разбилась.

А дальше все было просто: час был ранний, и Молли сохраняла полное спокойствие. Они с Джошуа дождались, когда Джего перестал дышать. После чего Молли осторожно смахнула горчичный порошок с его распухшего лица, с выпученных глаз, оторвала его руки от горла и так же вытерла их начисто. Джошуа взял мальчишку на руки и отнес его в «Рейндж-Ровер». Молли позвонила в скорую помощь (должно быть, бедняга спустился вниз, чтобы выпить воды, случайно опрокинул банку с горчицей, вдохнул… о, помогите ему, пожалуйста, помогите, это так ужасно!) и договорилась, чтобы машина встретила Джего на полпути, это позволит сэкономить время. Джошуа сыграл свою роль великолепно – он сообщил медикам всю контактную информацию, объяснил, как связаться с родственниками Джего, отказался от предложения проводить его до больницы, сославшись на то, что ему нужно быть рядом с Молли, потрясенной случившимся. Все прошло так легко, так просто. Да, будут вопросы, на которые придется ответить, но к тому времени «легенда» станет уже такой четкой, что они не поскользнутся, не выдадут друг друга.

Они никогда не выдадут друг друга.

Молли снова говорит мужу, что вид у нее ужасный; она хочет отмыться, переодеться, причесаться. Глядя на себя в зеркало, Молли видит, что щеки у нее румяные, а глаза горят, а когда она их закрывает, она видит мертвого наркомана, съежившегося на земле среди опавшей листвы, пустых банок из-под кока-колы и пакетиков из-под чипсов, со шприцем в руке. Молли собиралась позвонить его младшей сестре с его телефона, сказать, что ему стало плохо, и она должна встретиться с ней, с Молли, и та отвезет ее к нему. Однако телефона у него не было. Когда подоспел Джошуа, то заверил ее, что никаких проблем не возникнет. Они будут ждать на улице рядом с домом, так, чтобы их никто не заметил, а когда появится девочка, они ей скажут, что брату плохо, объяснят, что она должна поехать с ними, и она поедет с ними. Молли посмотрела на лежащего у ее ног парня. Сердце ее замедлило свой бег, губы растянулись в улыбке, и она сказала Джошуа, какой он умный и выдержанный. Какой замечательный отец из него получится.

А сейчас зеркало показывает растрепанную женщину средних лет с возбужденными глазами и лихорадочным румянцем на щеках, стоящую по щиколотку в воде, но даже эта женщина может улыбнуться и подумать, какой умный и выдержанный Джошуа и как хорошо, что она вышла за него замуж. Молли берет расческу и разгребает спутанные волосы так, чтобы они лежали ровно.

«Ну вот, – думает она, – так гораздо лучше». Внешне она уже почти снова стала собой, спокойной, уравновешенной. Почти.

Над головой у Молли раздается глухой удар, стук, скрипят половицы под раскачивающимся из стороны в сторону чемоданом. И как она может собраться с мыслями, если у нее в ушах стоит этот проклятый шум? Джошуа взгромоздил туалетный столик на кровать, и Молли подходит к нему, выдвигает верхний ящик, достает помаду и красит губы, но рука у нее дрожит – красная помада ложится неровно, слишком толстым слоем, стекая в мелкие складки в уголках рта. Еще очень нескоро кто-то проснется и спросит о Блю, но это обязательно случится. Нужно будет разобраться с этим. Если она этого не сделает, если пустит все самотеком, жизнь закончится. Всем тем, кто уже забронировал места на следующие месяцы, придется искать помощь где-то в другом месте, у бестолковых психотерапевтов, которые не станут заботиться о них так, как заботилась бы Молли, которые не вложат в них всю свою душу. Этих несчастных, страдающих людей лишат необходимой помощи, и все только потому, что одна дура сунула свой нос куда не следует.

Альбом с фотографиями заперт в комоде. Как только шумиха уляжется, Молли уберет его вместе с фотографией Элеоноры на чердак – чтобы он не промок. Свидетельство того, что она помогла всем этим людям, причина, по которой она непременно должна помогать им и дальше. Это все, чего только желает Молли.

Еще одно воспоминание. Наполненное ярким светом, оно стирает прочь мерзость мертвых тел и наркоманов. Молли вспоминает, как они с Джошуа сидели в машине перед домом. Настроение у них было приподнятое, нервы на пределе; Молли то и дело принималась хихикать и никак не могла остановиться, но вот наконец Джошуа положил ей руку на колено и сказал: «Смотри, скорее, смотри, вот она!» Молли посмотрела. Девятилетняя девочка, светлые волосы, лицо бледное и худое, и в это мгновение Молли нужно было выскочить из машины, броситься к девочке, показать ей свое удостоверение медсестры и без проволочки запихнуть ее на заднее сиденье. Но она просто сидела, глядя на девочку, а Джошуа, широко улыбаясь, сказал ей, что это их новая дочь, совсем рядом, идет к ним, и Молли подумала, что это действительно так. Вот девочка, которая будет ее любить, называть мамой, обнимать ее, рассказывать всем своим подругам, какая у нее замечательная мама, готовить ей завтрак на День матери^[70] и дарить ей самодельные открытки, и она будет так рада, так признательна, так благодарна тому, что у нее такая мать. О, как она будет ее любить! Эта девочка будет ее дочерью.

Так оно и было. По крайней мере, какое-то время.

Молли начисто вытирает помаду.

Наверху снова глухой стук.

Молли опять красит губы.

В воздухе стоит знакомый запах, терпкий, гнилостный, отвратительное зловоние, обжигающее гортань. Женщина уверяет себя, что всему виной залившая дом вода.

У нее дрожит рука. Помада размазывается по губам.

Издав полный боли крик, Молли швыряет помаду в стену, швыряет расческу, швыряет коробку с салфетками, и все это оказывается в воде, плавает, намокает, тонет. Дверь в спальню с плеском распахивается, на пороге стоит Джошуа с медицинской сумкой в руках, он говорит Молли, что спустился в подвал и достал ее. Он спрашивает у нее, как она. Молли подходит к своему мужу, с которым прожила столько лет, кладет лоб ему на грудь, обвивает руками за талию и просит сказать то, что ей необходимо услышать.

– Все будет хорошо, – говорит Джошуа и целует ее в макушку.

Молли ему верит.

Скоро шум на чердаке прекратится. Наступит тишина. Милтон умрет, Сабина станет смирной. Медики скорой помощи похвалят Молли за то, как замечательно она ухаживала за Сабиной при таких обстоятельствах, скажут, как повезло Сабине, что рядом с ней оказалась Молли, и Молли поблагодарит их, наведет в доме порядок и подготовит его для новых гостей.

Мир (перевернутый)^[71]

Открыв глаза, Блю не увидела ничего такого, что вызвало бы у нее страх.

Она вообще ничего не увидела.

Мрак был кромешным, воздух был спертым, глаза ей резала пыль. Ноздри заполнял запах земли: свежевыкопанная картошка, кроссовки, облепленные жидкой грязью, куртка, намокшая под дождем, а затем забытая, покрывшаяся затхлой плесенью. Пальцы Блю прикоснулись к ткани внутренней обивки чемодана; она оказалась шероховатой, покрытой песком и комочками засохшей грязи.

Запястья у нее по-прежнему были связаны, согнутые в коленях ноги скрючились под телом. Блю лежала на боку, свободного пространства хватало, только чтобы сдвинуться на несколько дюймов вправо и влево, не больше, но она его использовала. Нужно будет постараться разорвать шов чемодана, ударив по нему изнутри. Блю принялась извиваться и брыкаться, чувствуя, как чемодан ездит по полу, однако тюрьма, в которой она оказалась, была упрямой и прочной, и внутрь нее проникало очень мало кислорода.

Как быстро закончится воздух? Блю этого не знала, и неопределенность была так же ужасна, как и уверенность в том, что это обязательно произойдет. У Блю начинала кружиться голова: что это, действие снотворного или последствия удушья? Руки и ноги у нее онемели: они так туго стянуты скотчем или же ее организм бережет кислород для жизненно важных органов?

Блю вытянула руки так, чтобы дотронуться пальцами до крышки чемодана, и, двигаясь дюйм за дюймом, наконец нащупала шов. Она разорвет его ногтями. Она обязательно выберется отсюда.

Страх, петлей сдавивший ей шею, затянулся туже.

В шве не было разрывов, слабых мест, надежды на выход.

Из горла Блю вырвался утробный стон, она широко раскрыла рот, чтобы закричать, но не смогла закричать, не смогла завопить, не почувствовала ничего, кроме ужаса в грудной клетке, такой же тесной, как и внутренность чемодана. Ни света, ни воздуха, ни возможности выбраться. Выбраться отсюда нельзя.

И голос.

«Я здесь, рядом с тобой».

И тут Блю закричала, испустила звериный рев. Она принялась брыкаться, колотить коленями, царапать ногтями внутреннюю обивку.

«Я здесь».

Невозможно.

«Я тебе сейчас покажу».

Нет.

«Сюда!»

Бесполезно – никакого выхода нет.

И тут Блю почувствовала это.

Пол стал мягким, в угольно-черной темноте забрезжил свет.

Она утонула. Ее тело просочилось сквозь мягкое основание, сквозь твердый пол под ним, провалилось в другой мир, в другое время, в другой запертый чемодан. Пространство расширилось, удлинилось, наполнилось драгоценным воздухом, дав свободу движениям. Здесь находился еще кто-то. Пряди длинных волос скользнули Блю по щеке – и даже в непроглядной темноте она разглядела, что волосы эти золотисто-соломенные. Ее ноги нащупали какую-то обувь, и Блю поняла, что это кроссовки – красные кроссовки.

«А вот и я».

Блю нащупала ее – худая, иссохшая рука, тощая, сморщенная нога. Ей захотелось схватить эту руку, заверить девочку в том, что все хорошо, что она вытащит их обеих отсюда, что она обязательно придумает, как разрушить эти стены.

Девочка не откликнулась на прикосновение Блю.

– Где мы находимся? – спросила Блю.

Ответа не последовало.

– Кто засунул тебя сюда? – спросила Блю, снова нащупывая руку. Пол был мягкий: одеяла, подушки, круглые глаза плюшевой игрушки. Отыскав руку, Блю задержала ее в своей; пальцы холодные и ломкие, мертвые, и теперь Блю смогла увидеть все.

Она сжала руку Джесс, но та ей не ответила. Блю ощутила исходящий от нее холод, ту же самую пустую ледяную стужу, которую она чувствовала, когда пыталась обнять Арлу.

Где-то вдалеке слышались крики мистера и миссис Парк, слышался топот и плеск ног по воде, удары кулаком по столу, и Блю не могла сказать, происходит это на самом деле или только кажется ей, является все это частью прошлого Джессики или частью ее, Блю, настоящего. Она не знала, где находится.

Мрак оставался кромешным, но образы в сознании Блю были четкие и яркие.

* * *

На кровати в белоснежной комнате лежит девочка с длинными прямыми волосами, выкрашенными в темно-русый цвет. Вот уже два года ее запирают на ночь в этой комнате, а утром выпускают, чтобы она проводила время вместе со взрослыми. Ее кормят пирожными, свежим хлебом, шоколадными батончиками, фруктовыми пудингами и пряниками, и ее худое от природы тело становится округлым, как у откормленного гуся. Девочку зовут Джессика, но они называют ее Элеонорой. Их зовут Молли и Джошуа, но она называет их мамой и папой. Они ее целуют и тискают в объятиях. Она скучает по своему брату.

Горячий пот покрывает ее лоб. У нее болит желудок, кожа на животе темно-красная, в пятнах. Девочка дрожит от лихорадки. От карпола нет никакого толка; антибиотики, купленные женщиной в интернете, не помогают. Девочке говорят, что она поправится. Говорят, что она обязательно должна поправиться.

Ей становится только хуже.

Супружеская пара разговаривает вполголоса, но Джессика все слышит. Молли и Джошуа говорят, что вызывать врача опасно; впускать постороннего в дом – это большой риск. Женщина – медсестра; она сама может ухаживать за девочкой. Мужчина высокий, сильный, у него много денег, однако сила не вылечит девочку, как не вылечат ее и деньги.

Это аппендицит – по крайней мере, так перешептываются между собой взрослые. Можно как-нибудь его вылечить, не обращаясь в больницу? Чем помочь девочке?

Женщине приходит в голову мысль. В конце концов, она ведь медсестра, хорошая медсестра. Она удалит воспалившийся аппендикс. Она усыпит девочку сильным снотворным, уложит ее на стол, разрежет ей живот и удалит воспалившийся отросток. Джесс не должна ничего бояться. Мама о ней позаботится. Она ее вылечит, будет за ней ухаживать, и они снова заживут счастливо.

Джесс не знает, когда наступит утро; ее мозг перестал вести счет времени, полностью поглощенный болью. Мысль о том, что ей разрежут живот, ее не пугает; смысл слов до нее не доходит.

Женщина собирается вымыть кухню, продезинфицировать все поверхности, все тряпки, все лезвия.

– Замечательный план, – говорит мужчина, однако взгляд у него остекленевший. Он обнимает свою жену, целует ее в макушку, берет в руки ее лицо и повторяет: – Замечательный план.

Женщина моет кухню.

Мужчина говорит, что почитает девочке, успокоит ее, отвлечет ее мысли от боли, однако отвлечь ее мысли от боли невозможно. Мужчина это понимает. Девочка не поправится, и это он также понимает. Если женщина начнет строить из себя хирурга, девочка умрет на операционном столе, и женщина будет винить себя в ее смерти.

Мужчина читает Джессике сказку; по крайней мере в этом он не обманул. Сказку про мальчика и его игрушечного кролика, который хочет стать настоящим; кролик ухаживает за мальчиком, когда тот заболел, он любит его так, что в конце концов из игрушки становится настоящим. Джесс думает о своем брате, думает о доме. Она вспоминает, как сидела у Мари на коленях, как тепло и уютно ей было, вспоминает домашнюю готовку, вспоминает тосты с арахисовым маслом, вспоминает старика Джима, обещавшего всегда заботиться о ней. Дома ей никогда не бывало одиноко.

Мужчина заканчивает читать сказку. Джесс очень слаба; у нее даже нет сил, чтобы открыть глаза. Мужчина говорит ей, что любит ее, называет ее Элеонорой, а девочка мысленно возражает: «Меня зовут Джессика Пайк». Мужчина говорит, какая для него честь быть ее папой, а она думает, что он ей не папа. Джесс хочет, чтобы он извинился, однако он этого не делает. Мужчина говорит, что теперь ей пора спать – спи, спи, маленькая девочка, но вместо того чтобы подложить подушку Джесс под голову, он накрывает ее лицо.

Когда час спустя в комнату заходит женщина, пахнущая моющим средством, мужчина притворяется, будто спит. Раскрытая книга лежит у него на коленях. Он уронил голову на грудь. Глаза у него закрыты. Он ждет, когда можно будет заплакать, и когда наступает этот момент, когда женщина увидела девочку, пощупала ей пуль, заглянула ей в глаза, стала ее трясти, трясти, трясти, чтобы разбудить, настает время плача. Мужчина рыдает, у него трясутся плечи, книга падает на пол.

В последующие за этим часы оцепенения мужчина и женщина составляют план. Они оставят свою дочь у себя. Никакого кладбища, никакого крематория. Женщина одевает девочку в те вещи, которые больше всего нравятся ей самой. Переносит ее на кухню, укутывает ее остывающее тело одеялом, кладет рядом плюшевого медвежонка. Она целует мертвые щеки Джесс и плачет, уткнувшись лицом в ее мертвые волосы. Она качает ее, хотя мертвому телу Джесс уже не нужны ласки, успокаивает ее, хотя с мертвых губ Джессики не слетает ни звука. Когда тело девочки уложено в маленький чемодан-склеп, мужчина берет свою жену на руки и относит ее в кровать, дает ей зопиклон, чтобы она заснула.

Затем мужчина берет чемодан и относит его в лес.

Тройка Жезлов^[72]

Когда Блю открыла глаза, никакого мумифицированного тела рядом не оказалось. Она не смогла нащупать ни красные кроссовки, ни иссушенную руку. Но Блю поняла, где она находится, и поняла, какая судьба ждет ее саму, если ей не удастся бежать. Она задохнется внутри чемодана, а когда земля впитает в себя разлившуюся воду, Джошуа Парк отнесет ее в лес и закопает там, как закопал Джессику Пайк.

Неважно, мистика это или интуиция: Блю знала, что Джессика там, под маленьким серым камнем, где похоронены околевшие собаки; она знала, что погребение домашних животных узаконило существование могилы. Блю понимала, почему находится здесь. Понимала, что станется с нею, если она не предпримет решительных действий.

Шум обрубил видение смерти Джесс. Голова у Блю гудела от добавленного в какао снотворного, затекшая спина ныла, в висках гулко стучала кровь, но она слышала странные звуки, доносящиеся снизу: громкие голоса, плеск воды, топот ног по деревянному полу.

– Блю!

Милтон.

Блю окликнула его по имени, однако снотворное приглушило ее речь, сделав слова неразборчивыми. Она ударила ногами по дну чемодана, со всей силой, однако свободного пространства было слишком мало, а движения давались ей с огромным трудом, дыхание стало частым. Блю лихорадочно заморгала, стараясь прояснить туман в голове; ей отчаянно хотелось потереть виски, однако руки у нее были крепко связаны. Когда ее заперли здесь, сколько времени прошло с тех пор? Ответов на эти вопросы у нее не было.

Милтон снова окликнул ее, но голос его прозвучал где-то вдалеке.

Словно получив электрический разряд, Блю удвоила усилия. Все ее попытки стучать по полу, производить шум оставались тщетными, но, быть может, ей удастся раскачать чемодан, даже сдвинуть его к лестнице и свалить по ступеням вниз. Это будет очень болезненно, даже опасно, но ее услышат.

Блю подобрала колени к груди, стараясь создать достаточный импульс, чтобы сдвинуть чемодан, однако движения давались ей мучительно больно, а тесное пространство не оставляло свободы. Милтон снова ее окликнул, голос его прозвучал уже ближе, словно он бродил по всему дому. Где супруги Парк? Как Милтон догадался, что ему нужно искать Блю?

Блю снова позвала его, теперь уже громче, но надолго сил у нее не хватило. Легкие у нее горели огнем, голова раскалывалась. Сколько кислорода еще осталось? Сколько еще у нее времени?

Тишина вернулась.

Где Милтон? Где Сабина?

Блю закричала, окликая Милтона по имени, призывая на помощь, сознавая, что она расходует драгоценный кислород. Ее крик наполнился безотчетным ужасом. Она заколотила кулаками по крышке чемодана. Ударила согнутыми коленями по днищу. Она заперта на чердаке затопленного дома. Милтон хоть знает, где она находится? Насколько громкий шум ей необходимо произвести, чтобы ее услышали? Блю втянула в себя воздух и закашляла, наглотавшись пыли; она судорожно кашляла, стараясь снова закричать.

– Блю!

– Сюда, я здесь, сюда!

Блю стала ворочаться и извиваться, сотрясая чемодан. Она услышала, как Милтон приближается, почувствовала, как прогибаются половицы под его шаркающими шагами. А затем похожий на комариный писк звук расстегиваемой молнии, и ей в лицо ударил затхлый воздух чердака. Блю испугалась, что ей станет от него плохо, что она расплачется – настолько она оказалась переполнена его вкусом, запахом пыли, сырости и реки.

Запястья ее были туго стянуты скотчем, намотанным в несколько слоев, и Милтон не смог разорвать его своими пораженными артритом руками. Он обвел взглядом чердак, ища какой-нибудь инструмент, увидел картину, закрытую запыленным чехлом, и разбил стекло.

В ответ прозвучал другой звук – тяжелый удар, низкий стон, донесшийся из-за дальней стены чердака, оттуда, где находились комнаты гостей.

– Что это было? – шепотом спросила Блю. Окон на чердаке не было, но с лестницы проникал серый свет, и она предположила, что близок рассвет.

– Джошуа, – сказал Милтон. Взяв осколок стекла, он перепилил скотч, разрывая его. – Пошли!

Старик помог Блю подняться на ноги, поддерживая ее плечом до тех пор, пока она не смогла стоять самостоятельно. Он показался ей худым, тощим.

– Быстрее! – сказал Милтон, и Блю последовала за ним.

Лестница привела в затопленный коридор рядом со спальней супругов Парк. Милтон остановился, держась за перила. За открытой дверью была видна заставленная комната, украшенная фотографиями четы Парк и одной-единственной фотографией Джессики Пайк в рамке. На коленях у девочки лежал плюшевый медвежонок, которого, как было известно Блю, похоронили вместе с ней. Схватив фотографию, Блю вытащила ее из рамки и протянула Милтону.

– Уберите в свою фуражку, – сказала она.

Старик взял фотографию дрожащей рукой; какое-то мгновение он не мог вымолвить ни слова.

– Ей перекрасили волосы, – наконец произнес Милтон, и Блю захотелось сказать, что супруги Парк сделали с девочкой нечто более страшное, но она удержалась. – Лучше возьмите ее вы, – сказал старик. – Берегите ее!

В гостиной царил полный разгром: опрокинутый столик лежал в воде, фотографии были рассыпаны по каминной полке, одна клетчатая занавеска валялась, сорванная с карниза. В окно проникал свет, бледно-голубой, чарующий, и Блю подумала, а может быть, это уже потусторонний мир, она по-прежнему заперта в чемодане, задохнулась, умерла.

– Я искал тебя повсюду, – сказал Милтон.

– Как Сабина?

– Очнулась.

Гостиная привела на кухню. Дверь в кладовку, напившись разлившейся воды, криво висела на одной петле. Стул, на котором сидела связанная Блю, оставался единственным, стоящим прямо и несломанным, ремень был перекинут через спинку. На столе стояла перевернутая воронка, и Блю подумала: «На самом деле меня здесь нет, ну как я могу быть здесь, как такое могло произойти со мной?»

– Что случилось? – спросила Блю. – Снотворное по-прежнему растягивало ее слова, ее движения оставались медлительными, рассудок работал неспешно, и разве ей не дали те же самые препараты, что и Сабине? – Как вы…

– Молли наверху, заперта в комнате Сабины, – сказал Милтон, – а Джошуа…

У них над головой раздался громкий глухой стук. Затем еще один, и еще.

Милтон попытался вывести Блю из кухни, но та по-прежнему была еще очень слаба, а у него не было сил. Они кое-как побрели вдвоем по погруженному в темноту коридору. Ледяная вода доходила до щиколоток. Наверху снова раздался глухой удар – звук, который производит плечо, ударяясь в деревянную дверь.

– Сабина заперла его в туалете, – сказал Милтон. – Она его хорошенько оглушила, однако он пришел в себя гораздо быстрее, чем я предполагал. Идем! – Милтон как мог снова постарался помочь Блю, провести ее по коридору в зал, однако он сам нуждался в помощи. Диван потемнел еще больше, пропитавшись водой. Рядом плавал элемент пазла, желтая примула. Блю чувствовала, что силы покидают ее.

– Подожди здесь! – сказал Милтон. – Я принесу резиновые сапоги. Они тебе пригодятся. – Блю увидела у старика в глазах тревогу, почувствовала его беспокойство: страх, что у нее не хватит сил выбраться из дома. Страх, что он сам не сможет выбраться. Дождь прекратился, однако местность вокруг оставалась залита водой, холодной и глубокой, почва была неровная, никто не знал, в какую сторону идти. В окно Блю увидела, как первые лучи утреннего солнца коснулись макушек деревьев; их голые черные ветви манили к себе. «Там похоронена Джессика Пайк, – подумала Блю, – в чемодане, вместе с плюшевым медвежонком, с красными кроссовками на ногах». Молли Парк собиралась разрезать ей живот. Джошуа Парк зажал подушкой ей лицо.

«Я должна была умереть. Должна была задохнуться. Как так получилось, что я по-прежнему жива?»

– Молли Парк заперта в комнате Сабины? – спросила Блю.

– Да…

– Тогда нам нужно туда. – Блю собралась с силами. Она сможет это сделать. Холодная вода – это пустяки; то, что Джошуа колотит в дверь, – это пустяки; значение имело только тело убитой Джессики, маленькое, скрюченное.

– Нет, тебе не надо туда ходить, Джошуа может…

– Пока что он еще не освободился. Мне нужна всего одна минута с Молли.

– Я не собираюсь выпускать ее.

– Это и не нужно. Послушайте, я знаю, что произошло с Джессикой, знаю, где ее похоронили… мне просто нужна одна минута с Молли, всего одна, чтобы убедиться наверняка. Идем! – сказала Блю и побрела к лестнице. Ее ноги тонули в черной воде. Она видела свое отражение в ее поверхности, видела, какой она должна была казаться смотрящему на нее ребенку. Какой она казалась бы Боди и Арле, если бы они были здесь.

Какой она казалась бы Джессике.

Блю посмотрела на Милтона. Тот стоял, опираясь всем своим весом на спинку дивана, с трудом пытаясь переварить ее слова. Ходунков нигде не было видно. Блю рассеянно подумала, где они могут быть. Она чувствовала, как начинает проясняться у нее в голове. Волосы Милтона торчали в разные стороны, лицо его было серым. Дыхание вырывалось хриплыми порывами.

– Я пойду вместе с тобой, – сказал он. – Просто мне нужно передохнуть.

Сверху снова донесся громкий удар, и Блю поняла, что Сабине нужна помощь; однако сначала она вернулась к Милтону, обняла его и сказала:

– Спасибо, спасибо, спасибо!

– Ты узнала, что с ней произошло? – спросил старик; глаза у него были водянисто-голубыми, сердце трепетало, словно попавшая в силки птица.

– Узнала.

– И ты знаешь, где она?

– Знаю.

– И это сделали… они?

– Да.

Вытерев глаза, Милтон кивнул и попытался заговорить, с трудом подбирая причиняющие невыносимую боль слова.

– Мы бы заботились о ней… – Это были самые правдивые слова, какие Блю слышала за последние годы.

– Джессика знала, что вы ее любите, – сказала она, и Милтон, схватив ее руку, пожал ее и кивнул. Больше он ничего не мог сказать, но это и было не нужно. Блю хотелось, чтобы ее слова его утешили, однако это никак не затмевало тот факт, что Джесс не было в живых, не облегчало груз вины, взваленный Милтоном себе на шею, не отнимало у него желание сделать что-нибудь, любую мелочь, чтобы отомстить за нее и искупить свою ошибку.

Блю оставила Милтона рядом с диваном; хотя он и заверил ее в том, что поднимется наверх, она понимала, что у него не хватит сил. Последние остатки он потратил, спасая ее.

Наверху все двери были распахнуты, кроме одной.

– Слава богу, с тобой все в порядке, – сказала Сабина, когда Блю вошла к ней в комнату. – Быстрее, помоги мне!

Дверь в ванную комнату была заставлена мебелью: туалетный столик, на нем две тумбочки. Все это нагромождение дрожало всякий раз, когда Джошуа колотил в дверь. Сабина воевала с комодом, стараясь придвинуть его к туалетному столику. Левая ее рука была перевязана куском простыни, промокшим насквозь от крови.

– Давай сначала вытащим ящики! – сказала Блю, помогая Сабине сделать это. На пол вывалились комплекты постельного белья и чистые полотенца; откинув их ногами в стороны, женщины поставили комод на место.

– Что произошло? – шепотом спросила Блю.

– Молли попыталась навешать мне лапшу на уши, а когда я ей не поверила, она набросилась на меня. Джошуа быстро присоединился к ней, – сказала Сабина. – Нам нужно поскорее уносить отсюда ноги, пока он не освободился. Как ты?

– Все будет хорошо.

Они выберутся отсюда, найдут помощь и больше никогда сюда не вернутся.

Но сначала Блю должна была найти Молли.

Сабина первой выбежала в коридор и поспешила к себе в комнату. Когда туда вошла Блю, женщина сидела на корточках перед чемоданом, держа в руках сухие носки и толстовку. Она приложила палец к губам, показывая, что нужно вести себя тихо.

В комнате царил полный разгром. Постельное белье валялось на полу, одна штора была сорвана с карниза, туалетный столик был опрокинут. В зеркале отсутствовал длинный кинжал выбитого стекла. От простыни была оторвана полоска материи. На стене алели брызги крови. Блю снова посмотрела на перевязанную руку Сабины.

В ванной плакала Молли Парк – ее плач заглушали плитки на стенах. Запертая в помещении без окон, она не могла оттуда выбраться. Беспомощная, перепуганная, Молли чувствовала себя жертвой, и так легко было бы проникнуться к ней состраданием, если бы она сама не поступила в точности так же с Блю. Если бы она не…

– Миссис Парк! – окликнула Блю.

Плач прекратился.

– Сабина? Выпусти меня отсюда, Сабина! – Молли заколотила в дверь, ее голос наполнился чувством несправедливости. Блю закрыла глаза, стараясь отгородиться от ее криков, но вместо этого увидела больную Джессику, лежащую в кровати, услышала, как Молли Парк говорит, что она вырежет отраву на вымытом и выскобленном кухонном столе.

Тогда, в лесу, Блю предположила, что Джошуа убил девочку в одиночку, и у нее возникло желание расправиться с ним. Однако теперь она знала, что это такое – убить человека, думать, что ты убил человека. Она и пальцем не тронет Молли Парк.

Существуют и другие способы причинить боль.

– Я все знаю. – Прижавшись губами к двери, Блю произнесла эти слова в щель.

– Блю? – в отчаянии пробормотала Молли. – Помоги мне, пожалуйста, ты должна выпустить меня отсюда. Сабина…

– Мы никуда тебя не выпустим! – решительно заявила Сабина, натягивая через голову толстовку. – Блю, у тебя есть ровно одна минута. Я захвачу для тебя кое-какую одежду, и мы пойдем.

Она ушла, и Молли снова заплакала, жалобно причитая.

– Вы похитили ребенка, – сказала Блю, и Молли Парк ахнула.

– Нет, я не…

– Вы думали, что девочка забудет свою семью, вы ждали, что она будет вам признательна за то, что вы вытащили ее из нищеты и дали ей новый дом. Вы сменили ее имя на Элеонору Парк и заперли ее у себя дома, стараясь заставить ее считать вас своей матерью.

– Не понимаю, о чем это вы; должно быть, вы сошли с ума… – пробормотала миссис Парк, однако по ее голосу Блю поняла, что она отпрянула назад, стремясь отдалиться от ее слов. – Вы хотите меня обмануть, – добавила Молли.

– Девочка заболела. – Блю вспомнила всех тех, кому гадала по картам, вспомнила всех призраков, которых видела, их убийц и самые разные причины, по которым они совершили свое преступление, вспомнила беспомощность жертв, беспомощность некоторых преступников. Однако она не почувствовала, чтобы что-либо из всего этого просачивалось из-за запертой двери ванной.

– Это все вам рассказал Джошуа, – сказала Молли Парк, по-прежнему защищаясь, по-прежнему считая себя правой, и Блю поняла, почему Джессика привязана к Джошуа, а не к его жене. Именно Джошуа чувствовал свою вину.

– У вас бред, вы путаете факты с вымыслом, – стояла на своем Молли Парк. – Элеонора…

– Джессика! – Блю ударила кулаком в дверь ванной, и Молли Парк взвизгнула словно свинья, но в крике ее сквозил страх за себя саму, за свою безопасность, за свою репутацию, образ жизни. Блю увидела в Молли Парк то, что не смогла показать ей Джесс.

– Вы собрались прооперировать ей аппендицит.

– Не понимаю, о чем это вы!

– Вы вымыли кухню, простерилизовали ножи.

– Я о ней заботилась, – воскликнула Молли, – я ее любила! – И в ее порывистом дыхании Блю услышала все: замысел, мотивы, действия.

– Но Джессика вас не любила, – сказала Блю.

– Любила!

– Нет!

– Она полюбила бы меня! – воскликнула Молли, и этим все было сказано.

– Вы собирались спасти Джесс, – продолжала Блю, – и, спасая ей жизнь, вы бы заставили ее полюбить вас; она была бы вам благодарна. Поэтому вместо того чтобы отвезти ее в больницу, вы собрались прооперировать ее самостоятельно.

Плач возобновился, но теперь в нем звучали уже другие нотки. Это был плач ребенка, застигнутого с поличным и боящегося наказания, и Блю подумала обо всем том, что хотела с ней сделать, могла сделать, зная, как причинить максимальную боль.

– Джошуа понимал, что у вас ничего не получится: вы медсестра, не хирург, не врач, не герой. – Блю подумала, сколько времени у нее осталось, как скоро медведь в человеческом обличье вырвется из своей клетки и найдет ее. – Он вам не доверял. Дождавшись, когда вы выйдете из комнаты, он взял голубую шерстяную подушку, зажал Джессике лицо и задушил ее.

Проникнутый болью крик. У двери в ванную стояла Сабина в толстовке и прикрывала рукой лицо. Ее глаза горели отвращением, и Блю пришлось отвести взгляд, чтобы сохранить выдержку.

– Элеонора умерла во сне, – слабо возразила Молли Парк.

– Джессику убил ваш муж! – решительно произнесла Блю.

– Нам пора уходить, – сказала Сабина.

– Она умерла во сне естественной смертью! – пронзительный голос Молли Парк наполнился паникой.

– Нет, неправда! Это ваш муж убил ее, вы помогли ему замести следы, но теперь об этом узнают все. Я расскажу всем. Всем!

Схватив ключ, она отперла замок, но не стала поворачивать ручку. Риск, нарушенное обещание, однако Блю чувствовала, что нужно поступить именно так, чувствовала как раскаленную уверенность, обжигающую ей глаза и грудь. Молли выйдет из ванной, Блю это понимала, но она не станет их преследовать.

– Нам нужно уходить! – повторила Сабина.

Они выбежали в коридор и спустились по лестнице. Милтон к этому времени добрался только до первой ступеньки; он отступил в сторону, пропуская их. Блю обернулась, протянула руку, чтобы помочь ему спуститься вниз, однако он улыбнулся, покачал головой и поднялся еще на одну ступеньку.

– Что вы делаете? – спросила Блю. Сабина распахнула дверь в раздевалку, но Милтон медленно поднялся еще на одну ступеньку.

– Вы уходите, – сказал Милтон. – Я в глубокой воде все равно не пройду.

– Да нет, пройдете! – уверенно заявила Сабина. – Ради всего святого, Милтон, нам нужно уходить!

Раздался треск ломающегося дерева: Джошуа был уже близок к освобождению. Он окликнул Молли по имени, и теперь его голос прозвучал отчетливо; женщины поняли, что он расщепил дверь, поняли, что он быстро разберет баррикаду из мебели и выберется на свободу.

– Милтон, идем! – сказала Сабина, но старик лишь покачал головой, продолжая подниматься по лестнице.

– Я буду вам только мешать. У меня нет сил, чтобы идти по затопленным полям, у меня не осталось энергии. Мы все это понимаем. Так что лучшее, что я могу сделать – это выиграть для вас еще немного времени, дать вам возможность уйти. – Милтон поднялся еще на ступеньку, и Блю услышала хрип, вырвавшийся у него из груди от этого усилия.

– Мы вас здесь не оставим! – сказала она.

– Да я потащу его на спине, черт возьми! – воскликнула Сабина. – Я…

– Нет! – твердо перебил ее Милтон, глаза у него ярко вспыхнули. – Вы должны рассказать о том, что здесь произошло, полиция найдет Джесс, а потом… – Взбежав вверх по лестнице, Блю остановилась рядом с ним. Схватив ее за руку, старик посмотрел ей в лицо. – Моя фуражка – в подкладке есть дырка, помнишь? Я записал, где похоронен ее брат, хранил это вместе с фотографией Джесс. Ты позаботишься о том, чтобы ее положили рядом с ним, хорошо?

– Мы без вас никуда не уйдем!

Отпустив руку Блю, Милтон сделал еще один шаг вверх.

– Ты позаботишься о том, чтобы они были вместе, да? Больше мне ничего не нужно. Я загорожу дорогу мебелью, выиграю для вас еще немного времени.

Наверху дерево скребло о дерево; шум, производимый Джошуа, становился все громче.

– Если он настигнет вас и не даст заявить в полицию, все это будет напрасно. Я должен быть уверен в том, что вы выберетесь отсюда.

– Вы не можете требовать от нас, чтобы мы бросили вас здесь, мы этого не сделаем!

Отпустив дверь, Сабина взбежала вверх по лестнице и крикнула Милтону, чтобы он уходил вместе с ними, ради всего святого, уходил вместе с ними, и тут все услышали, как что-то с грохотом упало на пол.

– Меня он не тронет, я просто безобидный старик. Но я смогу его задержать, дать вам фору. Уходите! – крикнул Милтон, и это усилие высосало у него из легких весь воздух. Он продолжил подниматься наверх, медленно перенося ноги со ступеньки на ступеньку. Оказавшись наверху, старик начал отодвигать от стен шкаф, черпая силы в своих действиях.

Сабина взбежала вверх по лестнице. Блю следовала за ней по пятам, однако остановить ее было невозможно. Обхватив старика, Сабина подняла его на руки.

– Я вас в прямом смысле понесу на руках! – воскликнула она. Милтон вырывался, брыкался и кричал, а в соседней комнате Джошуа орал во всю глотку, призывая свою жену.

– Оставьте меня! – сказал Милтон, хватая Блю и упрашивая ее заставить Сабину понять простую истину. И Блю наконец поняла, что он хочет искупить свою вину. И еще она увидела, что произойдет, если они с Сабиной силой потащат старика через затопленный лес: растерзанные легкие, горькие недели, проведенные в одиночестве в доме престарелых, мучительная смерть. Сабине станет легче на душе от сознания того, что она его спасла, а он умрет, убежденный в том, что не сделал в жизни ничего хорошего, полный сожаления.

Блю поняла, что в ее руках жизни обоих. Правильного ответа, правильного действия не было. Единственная разница заключалась в том, что у одного из них впереди будет вся жизнь на то, чтобы примириться со своим решением. У другого ничего этого не будет.

– С ним все будет в порядке, – сказала Блю, разжимая руки Сабины и заставляя ее отпустить Милтона. – Он перегородит коридор нашими чемоданами, а сам спрячется. Мы вернемся за ним.

– Вы обещаете, что с вами все будет хорошо? – спросила Сабина, а Милтон ничего не ответил и крепко обнял их обеих, и Блю поймала себя на том, как ей трудно расстаться с ним.

Спустившись вниз, Блю и Сабина натянули резиновые сапоги, вытерли из глаз слезы и, надев куртки, добрели до входной двери и с трудом ее открыли. Дневной свет обжег им глаза; они остановились на пороге, чтобы напоследок еще раз оглянуться на своего друга.

Наверху Милтон выволок чемодан Сабины и подтащил его к шкафу. Он двинулся было, чтобы притащить еще мебель, но вдруг застыл как вкопанный.

Из комнаты донесся еще один громкий треск, и Джошуа выскочил в коридор. Гнев лишил его рассудка; он повторял снова и снова:

– Где Молли?

Джошуа остановился перед хлипкой баррикадой, возведенной Милтоном. Из рассеченного лба струилась кровь; один глаз заплыл.

– Молли! – снова окликнул он, но ответа не последовало. Блю предположила, что Молли Парк до сих пор не оправилась от потрясения; переварить то, что она услышала от Блю, было очень нелегко.

Джошуа увидел Сабину и Блю у открытой двери.

– Что вы сделали с моей женой? – крикнул он, и его лицо исказилось от ярости, а мышцы напряглись.

Милтон не дрогнул.

– Оставь их в покое.

– Прочь с дороги! – воскликнул Джошуа, одним небрежным движением руки сбрасывая тяжелый чемодан Сабины со шкафа; тот с глухим стуком покатился по лестнице.

– Уходим! – воскликнула Блю, хватая Сабину за руку. Горло у нее болело, ободранное воронкой. На руках оставались следы от скотча. Если Джошуа обошелся с ней так до того, как его жену заперли, одному богу было известно, на что он будет способен сейчас.

– Я никуда не уйду! – твердо заявил Милтон, и Блю почувствовала, как стоящая рядом с ней Сабина вздрогнула.

Схватив женщину за руку, Блю вытащила ее на улицу, а позади послышался скрежет отодвигаемого с дороги шкафа.

Они выбежали на яркий дневной свет, горло обеим сдавило от страха и стыда, глаза щурились от солнца и слез. Сзади доносилось тяжелое сопение более молодого, более сильного мужчины, пытающегося справиться со стариком.

Холодная вода замедлила продвижение, и Блю поняла, насколько быстрее будет двигаться Джошуа Парк, поняла, что им необходимо уйти как можно дальше.

Джошуа снова крикнул, зовя свою жену.

Затем закричал Милтон.

Послышался глухой удар, треск, и что-то покатилось по лестнице.

Остановившись, Сабина оглянулась.

– Это был шкаф, мистер Парк столкнул его с лестницы, – пробормотала Блю, сознавая, что это неправда, и по выражению лица Сабины она поняла, что та также в это не поверила.

– Он хотел выиграть для нас время, – сказала Блю. – Не будем же его терять!

Кивнув, Сабина сглотнула слезы и сосредоточила стальной взгляд на мостике впереди. Они побежали, вода поглотила их, поднявшись до колена, засасывая ноги, проникая им в тело холодом.

Джошуа выбежал во входную дверь. Его длинные ноги работали быстро, невзирая на наводнение.

Женщины побежали прочь от него, сражаясь с водой, сражаясь с холодом, сражаясь с усталостью, крепко стиснувшей все мышцы.

Они не оглядывались назад. Но они слышали Джошуа. А он бежал быстро, чего так опасалась Блю.

Все ближе, ближе. По воде разбегалась рябь от шагов Джошуа, как и от движений самих женщин; воздух наполнялся его порывистым, как у гончей, дыханием.

Блю мысленно представила себе могилу на опушке леса, силу, которая потребовалась, чтобы ее выкопать, чтобы донести до нее мертвых собак и похищенную дочь, представила себе то, что эти здоровенные ручищи сделают с ней и с Сабиной. Она подумала про Джессику Пайк.

– Джошуа!

Мужчина остановился. Блю услышала это в паузе в его дыхании, увидела в изменившемся рисунке ряби на воде. Схватив ее за руку, Сабина сказала ей остановиться, оглянуться.

Застыв на месте, беглянки обернулись, готовые в любой момент сорваться с места.

Окно в комнате Сабины было распахнуто настежь, возле него стояла Молли Парк. Это было то самое окно, в котором Блю впервые увидела ее, когда только приехала в «Болото надежды». Теперь она была похожа не на радушную хозяйку, а на разъяренную гарпию. Ветер растрепал волосы, пальцы когтями вцепились в подоконник, похожие на крылья рукава платья были забрызганы кровью Сабины.

– Джошуа!

В крике Молли Парк практически не осталось ничего человеческого.

И тут Блю увидела Джесс. Она стояла вплотную к Джошуа Парку, приклеившись словно одежда к телу; маленькая, худая, бледная и больная, девочка шепотом перечисляла ему на ухо все ужасы, которые он сотворил. Она никогда не позволит ему ничего забыть.

– Молли! – воскликнул Джошуа, и в его голосе, во внезапно расслабившихся плечах сквозило облегчение – но когда он снова повернулся к двум молодым женщинам, выражение его лица изменилось. Звериная жестокость сверкнула у него в глазах, опустив кончики губ. – Не беспокойся, любимая, все будет в порядке!

Блю и Сабина попятились назад, однако пространство, отделявшее их от Джошуа, значительно сократилось.

Молли вновь окликнула мужа, и ее слова заставили его застыть на месте.

– Ты не дал мне спасти Элеонору, – сказала она, и ветер принес ее голос, проникнутый болью, отчаянием. – Я могла ее спасти!

В двадцати футах под окном, у которого стояла Молли, торчали острые чугунные штыри обувницы.

Переведя взгляд с жены на штыри, Джошуа стиснул кулаки.

– Молли, нет, не надо! Я ничего не сделал, я не…

Молли взобралась на подоконник.

А Джесс продолжала нашептывать Джошуа на ухо страшную правду.

Он побежал. Не к Блю и Сабине, а обратно к дому, крича Молли, чтобы та не двигалась, оставалась на месте, ждала его. Оцепенев, Блю и Сабина наблюдали за происходящим. Плечи у Молли Парк обмякли, колени подогнулись, все ее тело качнулось на подоконнике, и ее муж закричал снова, окликая ее так громко, что проснулись макушки деревьев. Взметнувшиеся ветки пронзили тучи своими черными пальцами.

– Подожди меня! – снова крикнул Джошуа Парк. Его жена содрогалась от рыданий. Она занесла одну ногу над краем подоконника. Нога застыла в воздухе.

– Идем! – Сабина потянула Блю за руку.

Они уже были почти у самых ворот.

Страшный суд^[73]

Дорога, проходящая вдоль границы пансионата «Болото надежды», находилась в низине, и вода здесь доходила до колена. Она заливалась в сапоги, оставляя в них ил, что делало беглянок частью реки, частью окружающей местности. Время от времени Сабина оглядывалась назад, внутренне готовая увидеть нагоняющего их Джошуа. Блю смотрела только вперед.

От телефонов не было толка. Телефон Блю вышел из строя от воды еще тогда, когда она блуждала в лесу. Сабина разбила свой, бросив его сегодня рано утром в мистера Парка. Попав ему в глаз, телефон оглушил его на мгновение, дав Сабине время схватить настольную лампу и ударить его по голове.

– Расскажи, что произошло, – сказала Блю.

– Я очнулась в кровати, куда ты меня уложила, с раскалывающейся от боли головой, рядом стоял Милтон. Он раздобыл упаковку эпипена, это мне здорово помогло.

– Ты хочешь сказать, что все осталось позади…

– Все будет замечательно, – перебила ее Сабина. – Знаешь, я страшно разозлилась, прочитав твою записку. Ты решила, что все сделаешь сама, а мы просто оставим тебя одну и сбежим. Только представь себе, что мы бы сделали так, как ты просила, вместо того чтобы тебе помочь; тебя бы…

– Спасибо, – сказала Блю.

Порыв ветра сорвал с придорожных кустов мертвые листья и швырнул их на воду желтым и бурым конфетти. Несколько листочков прилипли к голенищу сапога Сабины.

– Слушай, ты что, хочешь сказать, – сказала Блю, – что, если бы я попросила тебя остаться и спасти меня от неминуемой смерти, ты бы вместо этого сбежала прочь?

Сабина рассмеялась, и Блю этому обрадовалась. Сабина рассказала, как они с Милтоном притворились, будто крепко спят, и вдруг неожиданно «проснулись», когда Молли заглянула их проведать.

– Я спросила, где ты, а она ответила, что ты ушла, снова скрылась в лесу и не вернулась. Я поняла, что она лжет.

– Каким образом?

– Потому что пришла она, а не ты; ты ни за что бы не оставила меня наедине с этими людьми, – сказала Сабина, и Блю подумала, что раньше никто так не верил в нее.

– Я сказала, что не верю ей, а она просто улыбнулась, сказала, что я очень устала и мне нужно выпить теплого молока и отдохнуть. Я выбила стакан у нее из руки, и она внезапно переменилась, превратившись в… какое-то существо, которое я не узнала. Молли забрызгала себя молоком, стакан разбился, упав на пол, но она оставалась совершенно спокойной и попыталась силой уложить меня в кровать. У нее в руке была какая-то таблетка, и она попыталась разжать мне зубы, словно я была животным.

– Что ты сделала?

Сабина опустила голову.

– Я стала сопротивляться.

– Как твоя рука? – спросила Блю.

– Выглядит хуже, чем на самом деле.

– Нужно показать ее врачу.

– Рано или поздно мы доберемся и до врача.

– Ну а Джошуа?

– Я подумала, что, если мне удастся запереть его так, как я заперла его жену, у меня будет время найти тебя, однако он уже был на кухне и увидел кровь. Он спросил, где Молли, я спросила, где ты. Он набросился на меня, я оказала сопротивление. Я бросилась бежать, он последовал за мной. В конце концов я оказалась в дальней комнате – швырнула в него телефоном, попала ему в глаз, после чего оглушила настольной лампой… он упал у двери в ванную, и мне удалось перекатить его через порог и запереть дверь… а тем временем Милтон искал тебя. Мы рассудили, что ты должна по-прежнему находиться где-то в доме. – Сабина пожала плечами, и ее охватила дрожь. Солнце висело низко над горизонтом, тучи тут и там разрывались, пропуская свет, отражающийся от воды.

– Спасибо, – снова сказала Блю.

Кровь окрасила повязку на руке Сабины в черный цвет. Свет, падающий на влажные пятна, придавал им блеск. Блю хотелось надеяться на то, что в рану не попадет инфекция. Хотелось надеяться на то, что они найдут врача.

– Ты сделала бы для меня то же самое, – сказала Сабина.

– Да, сделала бы.

Изредка легкими порывами налетал дождь, омывая беглянок. Потребуется несколько дней, а то и недель, чтобы земля впитала воду.

– Что произошло с той девочкой?

Пока они шли по затопленным тропинкам, перебираясь через рвы, натыкаясь на неровности почвы, Блю рассказала Сабине все, что знала о Джессике Пайк, и то, что ей удалось выведать от Милтона. Глядя на солнце, она вспоминала карты Таро: Солнце^[74], Луна, Мир^[75]. Она вспоминала Милтона, его решимость, веру в себя, целеустремленность. Вспоминала его мужество. Он был олицетворением Колесницы.

– Нам следовало забрать его с собой, – заметила Сабина, когда Блю закончила свой рассказ и они остановились на залитой водой дороге, глядя друг на друга. – Я могла бы нести его на себе, – добавила она, не в силах сдержать слезы.

Обняв Сабину, Блю почувствовала ее щеку у себя на голове; Сабина тоже прижалась к ней.

– Если бы он пошел с нами, то замерз бы и умер, в больнице или в приюте, один, не имея рядом никого близкого. Если бы мы понесли его против его воли, он умер бы, считая себя неудачником, ничего не сделавшим для Джесс.

– Но это же не так – из того, что ты мне рассказала, следует, что Милтон сделал для нее все, что было в его силах.

– Порой правда и то, как человек ее воспринимает, это две совершенно разные вещи. Милтону казалось, что он подвел Джессику, поэтому он возвращался сюда. По-моему, ему нужно было что-то делать, действовать, наполняя смыслом годы, проведенные в поисках.

– Снова твои штучки? – сказала Сабина, и Блю, улыбнувшись, согласилась.

– Теперь твоя очередь, – предложила Сабина. – Это отвлечет наши мысли от сырости.

– Даже не знаю, с чего начать.

– С самого начала.

Дорога петляла, вода замедляла продвижение вперед. Женщины спотыкались, попадая в затопленные выбоины, их ноги постоянно натыкались на скрытые под водой ветки и камни; дорожные знаки отсутствовали, вообще не было никаких признаков жизни. До ближайшего дома было еще очень далеко, поэтому Блю выполнила просьбу союзницы. Она начала с рассказа о своей матери и маленькой грязной квартиры, с того дня, когда «Оркестр семьи Форд» исполнял музыку крышками от сковород и деревянными ложками. С того дня, когда ее детская жизнь сделала крутой поворот.

Они шли под непрекращающимся дождем, а Блю продолжала говорить. К тому времени, как она дошла до смерти Девлина, вода добралась до воротника свитера и тонкой струйкой поползла на грудь. Сабина молчала, если не считать клацанья зубами.

Дойдя до смерти матери, до того момента, когда она обнаружила, что та сделала и с кем, Блю начала запинаться. Она рассказала про попытки найти утешение в логике, про все те научные теории, объясняющие ее способности, объясняющие то, почему она видела то, что видела: эмпатическое понимание, синестезия, нейролингвистическое программирование, коллективные галлюцинации. После событий последних дней все это казалось нелепым вздором.

Время от времени Сабина кивала, вздыхала, выражая удивление или сожаление, но не смеялась и не возражала, не останавливалась, чтобы сказать Блю, как все это ужасно, как, должно быть, ей было тяжело, когда она узнала, что сделала ее мать. Она не спрашивала, изменило ли это отношение Блю к Бриджет, не задавала все те избитые сочувственные вопросы, которые ей задавали в прошлом. Сабина слушала. Блю говорила.

Наконец вдалеке показался дом, на втором этаже которого горел свет. Казалось, здание плавало в воде. Солнечные лучи блестели на рябистой поверхности. Блю дошла до конца своего рассказа.

Какое-то время женщины шли молча. Дорога должна была занять еще по меньшей мере пять минут, и Блю надеялась, что они пройдут этот путь молча, однако Сабина спросила, можно ли ей задать один вопрос, и это должно было быть что-то важное, потому что в противном случае зачем она спрашивала?

– Да, – сказала Блю, – задавай.

– Ты приехала сюда, потому что твоя мать умерла. Тебе казалось, что ты не свыклась с ее смертью?

– Да, совершенно верно, – сказала Блю, и вдруг до нее дошло, что сегодня ровно три года с того дня. Она подумала, как бы Бриджет отнеслась к тому, что дочь встречает годовщину ее смерти по колено в воде, спасаясь от двух убийц и призрака их жертвы. Блю решила, что мать пришла бы в восторг. Она обхватила бы ее лицо своими мягкими сухими ладонями, расцеловала бы ее, наполняя своим запахом, своим смехом, своей любовью, и сказала бы, что это по-прежнему в ней есть. У Блю раскололось сердце, проваливаясь вниз; образовавшаяся в груди пустота одиночества заполнилась болью.

– По-моему, ты скорбишь не только по своей матери, – сказала Сабина.

Блю могла бы возразить. Могла бы даже сказать, что Сабина права и она переживает утрату Арлы и Боди. Но у нее перед глазами появился образ толстого смуглого мужчины с круглыми, как полная луна, стеклами очков, в ярком кафтане, расшитом бусами, и ей сдавило горло.

– Я сочувствую, что ты потеряла и его, – тихо промолвила Сабина.

Стоя в холодной воде, Блю ощутила на плече тепло руки, услышала проникновенный голос: «Отлично сработано, девочка моя!», и на мгновение ее захлестнули воспоминания, не о лицах или событиях, а память о том, что это такое – понимать, что если отец будет ей нужен, он придет. Всегда. Память о том, что это такое – осознавать, что не нужно со всеми невзгодами разбираться в одиночку.

Но это были лишь воспоминания. Теперь у Блю никого не осталось.

– Извини, я не хотела тебя расстраивать. Я просто… – Замедлив шаг, Сабина перешла на шепот: – Они нашли друг друга благодаря тебе. Если бы не твой… как там его… они бы оставались одинокими.

* * *

Дом уже совсем близко. Его обитатели видят приближение женщин, они открывают окно и кричат им – седой старик, рыжеволосая женщина средних лет.

– Они нам помогут, – уверенно говорит Сабина, и Блю чувствует, что это так, эти люди сделают все, что в их силах, чтобы им помочь. – Они обработают мне руку, они нас накормят и согреют, они вызовут полицию.

Рука у Сабины снова кровоточит. Блю слышит, как у нее клацают зубы. Она чувствует свою промокшую насквозь одежду, понимая, что у Сабины одежда также промокла; она знает, что они должны дойти до дома, укрыться от непогоды, получить помощь, но на какое-то мгновение не может пошевелиться. Потрясение сильное – слишком сильное.

– Просто мне нужна секундочка, – говорит Блю. У затопленной дорожки стоит табличка с названием фермы. Блю собирается опереться на нее на минуту, всего на одну минуту. Только сейчас до нее внезапно доходит, что им пришлось пережить.

– Тебе нужна не секундочка. – Сабина вытаскивает руку из кармана. Ее пальцы находят пальцы Блю. – Тебе нужна подруга.

И она крепко сжимает ей руку под усиливающимся дождем.

Слова благодарности

Эта история создавалась долго, и никогда я не закончила бы книгу, если бы не поддержка и вера многих людей.

Огромная благодарность моему фантастическому литературному агенту Эмили Гленистер за то, что она поверила в мою маленькую повесть о призраках; вы с самого начала понимали Блю, и я бесконечно люблю вас за это. Спасибо литературному агентству «Ди-эйч-эйч», в особенности Дэвиду Хедли и Хелен Эдвардс.

Спасибо Лизе Галлахер за помощь и поддержку, за то, что впустили Блю в свое сердце и забрали ее вместе с собой в Нью-Йорк.

Спасибо всем, кто работал и работает в издательстве «Блумсбери рейвен», в особенности Саре-Элен Бинни и Алисону Хеннеси за ваше деликатное редактирование, энтузиазм и неустанную поддержку. Для меня было огромным счастьем работать с вами. Как и с Шароной Селби, превратившей процесс редактирования в восхитительное занятие. Также спасибо Фей Робинсон, Эмили Джонс, Грейс Нзита-Кики и Бет Фаррел: вы вдохновляете на подвиги. Я счастлива, что мне выпала честь работать с вами.

Я отношусь с благоговейным трепетом к Майку Батчеру, который создал эту замечательную зловещую обложку, идеально передающую атмосферу книги.

Для работы над книгой потребовалось провести огромные исследования, и я должна особо отметить Джуди Дайсон за ее содействие в распутывании сложного мира органов социальной защиты.

Я писала в напряженные, лихорадочные перерывы между карантинными ограничениями, вызванными ковидом, и не раз у меня возникало желание все бросить – наверное, я бы так и поступила, если бы не мои друзья, которые подбадривали, поддерживали меня, давали мне советы, а иногда просто давали мне возможность рассыпаться на части вместе с ними. Так что огромное вам спасибо, Крис, Кевин, Том и Саймон, ваши советы и поддержка были для меня жизненно важны. Спасибо Дугласу, Хелен, Джесси и Гите; объединившись, вы призывали меня двигаться вперед. Я получала колоссальную помощь и поддержку от всех людей в церковной общине «Куанток вилладжес», в особенности от преподобной Элеоноры и замечательного Питера Хиггинсона, ставших первыми читателями. Спасибо Еве Холл и Эмаду Ахтару, поддержавшим мое решение работать в новом направлении, Эмили Китчин за рукоплескания с трибуны и Бенджамину Дрейеру за любезные советы.

Спасибо всем моим собратьям-писателям за добрые слова и отзывы, спасибо критикам и блогерам, пишущим про книги, за энтузиазм, советы и отклики.

И, наконец, спасибо моим родным, без которых я бы просто потерялась. Спасибо моей маме Хильди за то, что ты прочитала несколько первых набросков. Спасибо моей маме Саре за то, что ты всегда была рядом в трудную минуту, спасибо моему папе Мартину за то, что ты не перестаешь гордиться мною.

Любезный читатель, пожалуйста, вспомни и моего друга Стива, который вынужден смиряться с реальностью жизни вместе с творческой личностью; он проявляет терпение, доброту и непоколебимую веру. И спасибо моим детям, Аойфе и Руадхану; любимые мои, все это принадлежит вам.

Notes

1

Джексон, Ширли (1916–1965) – американская писательница, классик литературы XX века.

(обратно)

2

Значение в картах Таро: начало чего-то нового.

(обратно)

3

Кольцо деревьев – элемент английского ландшафтного дизайна XVIII – начала XIX века, круг с посаженными в нем деревьями, как правило, буками или соснами.

(обратно)

4

Фасилитатор (модератор) – человек, обеспечивающий успешное групповое общение.

(обратно)

5

Нейроразнообразие – концепция, которая в противовес общераспространенным представлениям о том, что некоторые расстройства нервного развития по своей природе являются патологическими, утверждает, что главной проблемой являются социальные барьеры.

(обратно)

6

Значение в картах Таро: развитая интуиция, сострадание, улучшение отношений. Также указывает на женскую фигуру, чувственную и наполненную добротой.

(обратно)

7

Здесь и далее: 21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

(обратно)

8

Значение в картах Таро: плодородие, власть, материнство.

(обратно)

9

Софрито – средиземноморский соус. Готовится из чеснока, лука, перца и помидоров, обжаренных или тушенных на оливковом масле.

(обратно)

10

Значение в картах Таро: передышка, отдых, опустошение, усталость.

(обратно)

11

Форт-Нокс – американская военная база в штате Кентукки, на территории которой находится хранилище золотых запасов США.

(обратно)

12

Рик Граймс – вымышленный персонаж серии комиксов «Ходячие мертвецы» и снятого по ним телесериала.

(обратно)

13

«Призрак дома на холме» – готический роман ужасов американской писательницы Ш. Джексон; также по книге снят одноименный телесериал.

(обратно)

14

«Музыкальные колокольчики» – декоративное украшение, выполненное обычно из металлических трубок или бамбука, иногда с колокольчиками, бусинами и другими элементами; издают мелодичные звуки при порывах ветра.

(обратно)

15

Туманность Улитка – планетарная туманность в созвездии Водолей; в связи со своим характерным видом туманность часто называют «Глазом Бога».

(обратно)

16

Значение в картах Таро: призыв к смелым и решительным действиям; амбиции, потенциал. Историческое название аркана: иллюзионист, фокусник.

(обратно)

17

Город на западе Германии.

(обратно)

18

Значение в картах Таро: напрасная работа; недостаток самоотдачи, чрезмерный перфекционизм.

(обратно)

19

Значение в картах Таро: подозрительность, изоляция, обман, укрывательство.

(обратно)

20

Нейролингвистическое программирование (НЛП) – псевдонаучный подход к межличностному общению, развитию личности и психотерапии.

(обратно)

21

Браун, Деррен Виктор (род. 1971) – британский фокусник, психологический иллюзионист, автор ряда книг о психологических опытах и об искусстве иллюзионизма.

(обратно)

22

Арканы – части системы, из которых состоит колода Таро. Арканы делятся на: 22 старших аркана, изображающих глобальные процессы; и 56 младших, отображающих основные психотипы людей, и описывающих более повседневные ситуации.

(обратно)

23

Значение в картах Таро: недостаток опыта, невозможность справиться с чувствами, слишком быстрые и неправильные решения. Также обозначает молодого человека со своенравным характером, наглого, настырного, несдержанного и относящегося с пренебрежением к остальным.

(обратно)

24

Значение в картах Таро: зацикленность на прошлом, отрицание действительности, неадекватная оценка ситуации.

(обратно)

25

Значение в картах Таро: пиррова победа, подлость, месть, конфликты, нечестная конкуренция, стресс, работа на износ, частые слезы.

(обратно)

26

Значение в картах Таро: праздник, беззаботность, приятная компания.

(обратно)

27

Значение в картах Таро: традиции, консерватизм, потребность в опеке, потребность передать свои знания другим.

(обратно)

28

Значение в картах Таро: бессознательное, интуиция, тайна. В раскладах на отношения может показать наличие любовного треугольника.

(обратно)

29

Значение в картах Таро: надежда, светлое будущее, изменения к лучшему.

(обратно)

30

Значение в картах Таро: низменные человеческие качества, искушения.

(обратно)

31

Значение в картах Таро: борьба, испытание, конкуренция, спор.

(обратно)

32

Значение в картах Таро: невезение, тупик, нестабильность, призыв к осторожности. Упадок сил. Необходимо адаптироваться к ситуации.

(обратно)

33

Значение в картах Таро: самопожертвование, доверие обстоятельствам; испытание, посланное для духовного роста и обучения. Выйти из застоя можно благодаря взгляду на ситуацию под другим углом и поиску нестандартного решения. Тупиковая ситуация без перспективы, давление на человека.

(обратно)

34

Значение в картах Таро: слишком стремительные события. Все отжившее рушится, хочется человеку этого или нет. Призыв довериться переменам, даже если они ощущаются страшными и тяжелыми.

(обратно)

35

Значение в картах Таро: честность, справедливость, логика. Также может обозначать властного, холодного мужчину, более старшего по возрасту.

(обратно)

36

Значение в картах Таро: удача, азарт, переменчивость, случайность, цикличность.

(обратно)

37

«Дженга» – игра, в которой игроки сначала возводят из прямоугольных кубиков башню, а затем по очереди достают блоки из основания башни и кладут их наверх, делая башню все более высокой и все менее устойчивой; проигрывает тот, после чьего хода башня рушится.

(обратно)

38

Значение в картах Таро: необходимо работать над собой. Долгий, кропотливый процесс. Окупающиеся усилия.

(обратно)

39

Значение в картах Таро: указание на правильную дорогу, шанс на счастье. Также – мужчина; страстный, импульсивный, носитель взрывного характера. Может как вдохновлять, так и втаптывать человека в грязь.

(обратно)

40

Значение в картах Таро: стремительность, бесконтрольность, воодушевление, конфликт. Также – мужчина, грубый, хитрый, вероломный. Неуравновешен, безжалостен.

(обратно)

41

Значение в картах Таро: потеря, скорбь, концентрация на негативе, разочарование, провал.

(обратно)

42

Значение в картах Таро: предательство, предостережение, обман.

(обратно)

43

Значение в картах Таро: иллюзии, нечеткость, неуверенность в себе, страх посмотреть правде в глаза, риск свернуть с правильного пути.

(обратно)

44

Значение в картах Таро: равновесие, воздаяние, личностный рост, положительный исход текущих дел.

(обратно)

45

Профессиональные тарологи называют свою деятельность «консультациями», либо «раскладыванием» и не любят, когда их называют «гадалками». Себя же они определяют именно как «таролог». Определение «гадалка» и «гадание» чаще всего используют новички, либо далекие от темы люди.

(обратно)

46

Значение в картах Таро: гневливость, состояние аффекта, пасование перед обстоятельствами, чрезмерная жестокость, готовность идти по головам, саморазрушение.

(обратно)

47

Пярт, Арво Августович (род. 1935) – эстонский композитор.

(обратно)

48

Значение в картах Таро: потеря веры, наличие проблем. Хорошие новости задерживаются.

(обратно)

49

Значение в картах Таро: триумф, путешествие, достижение цели. Старое разрушается, уступая место новизне.

(обратно)

50

Значение в картах Таро: рискованные шаги, препятствия, выгорание, застой. Также обозначает мужчину, доставляющего множество хлопот: хулиган, мошенник, дилетант.

(обратно)

51

Имеется в виду коллекция скульптур, собранная и подаренная в XVII веке Оксфордскому университету графом Арандельским.

(обратно)

52

Значение в картах Таро: эмоциональная незрелость, тирания, крохоборство, бунтарство, жажда власти.

(обратно)

53

Значение в картах Таро: временные трудности, недостаток сил, неопределенность желаний. Путь к успеху будет не самым простым, но цель будет достигнута. Человек не видит ситуацию целиком, и нужно осветить ему темные пятна.

(обратно)

54

«Контроль разума» – британское телевизионное шоу с участием Деррена Брауна, в котором он читал чужие мысли.

(обратно)

55

«Знакомство с привидениями» – британское телевизионное шоу, посвященное паранормальным явлениям.

(обратно)

56

Значение в картах Таро: алчность, мелочность, нехватка квалификации, отсутствие уважения.

(обратно)

57

Бигос – традиционное польское блюдо из капусты и мяса.

(обратно)

58

«Тиндер» – популярное мобильное приложение, предназначенное для романтических знакомств в соответствии с заданными параметрами.

(обратно)

59

«Самаритяне» – благотворительная организация в Великобритании, оказывает психологическую помощь тем, кто переживает глубокий стресс, в частности, тем, кто собирается покончить с собой.

(обратно)

60

Значение в картах Таро: переговоры, проясняющиеся обстоятельства, рациональность. Также – женщина, взрослая, властная, умная, независимая.

(обратно)

61

Значение в картах Таро: доверие, искренние чувства, выбор.

(обратно)

62

Значение в картах Таро: трудные времена позади. Ложь и предательство уходят из жизни, время посмотреть на себя честно, вне призмы навязанных убеждений.

(обратно)

63

Значение в картах Таро: обстоятельства, требующие проявить стойкость, силу духа, мужество. Стресс, апатия, отсутствие четких планов на будущее. Слишком много всего. Пик испытания.

(обратно)

64

Значение в картах Таро: терпение, гармония, безопасность. Испытание возможно пройти при помощи самоконтроля и философского взгляда на жизнь.

(обратно)

65

Значение в картах Таро: обилие возможностей, пребывание в иллюзиях, самообман, чрезмерное цепляние за мечты.

(обратно)

66

«999» – британский сериал о работе чрезвычайных служб; 999 – в Великобритании телефонный номер для вызова полиции, скорой помощи или пожарной бригады.

(обратно)

67

Значение в картах Таро: надежда, отказ от привычных шаблонов.

(обратно)

68

Значение в картах Таро: временные ограничения, искупление вины.

(обратно)

69

Значение в картах Таро: застой, отрицание, зависание в проблеме. То, на что невозможно повлиять. Внутренний кризис.

(обратно)

70

День матери – женский праздник в США и Великобритании, отмечается во второе воскресенье мая; в этот день принято дарить подарки женщинам семьи, особенно матерям.

(обратно)

71

Значение в картах Таро: нехватка опыта, боязнь перемен. Стремление плыть по течению может обернуться проблемами.

(обратно)

72

Значение в картах Таро: дальновидность, светлое будущее, уверенность в собственных силах, выход за пределы привычного.

(обратно)

73

Значение в картах Таро: пробуждение и возрождение. Шанс начать жизнь с чистого листа.

(обратно)

74

Значение в картах Таро: успех, счастье, благополучие.

(обратно)

75

Значение в картах Таро: свобода, реализация, все паззлы укладываются в единое изображение.

(обратно)

Флибуста

Карта убийцы (fb2)

Ребекка Торн Карта убийцы

* * *

Часть I

Шут[2]

Три с половиной года

Королева Кубков[6]

Императрица[8]

Четверка Мечей[10]

* * *

Пять лет

Маг[16]

Восьмерка Пентаклей (перевернутая)[18]

Отшельник (перевернутый)[19]

* * *

От пяти до девяти лет

Дьявол[30]

Пятерка Жезлов[31]

От одиннадцати до двенадцати лет

* * *

Король Мечей (перевернутый)[35]

Колесо Фортуны[36]

Шестидесятые годы

Жрица

От тринадцати до четырнадцати лет

Пятерка Кубков[41]

От шестнадцати лет до двадцати одного года

Справедливость[44]

Шестидесятые годы

* * *

Паж Жезлов (перевернутый)

Двадцать один год

Луна

Сила (перевернутая)[46]

* * *

Звезда (перевернутая)[48]

Восьмидесятые годы

* * *

* * *

Часть II

Колесница[49]

От двадцати двух до двадцати трех лет

Рыцарь Жезлов (перевернутый)[50]

От двадцати трех до двадцати четырех лет

Башня

Двадцать четыре года

Император (перевернутый)[52]

Часть III

Солнце (перевернутое)[53]

Повешенный

Шестерка Кубков (перевернутая)

Двадцать пять лет

Тройка Пентаклей (перевернутая)[56]

Нулевые годы

Верховный жрец

От двадцати пяти до двадцати шести лет

* * *

* * *

Королева Мечей[60]

Влюбленные[61]

Семерка Мечей (перевернутая)[62]

Десятка Жезлов[63]

Умеренность[64]

Семерка Кубков[65]

* * *

Десятые годы

Девятка Мечей (перевернутая)[67]

Восьмерка Мечей (перевернутая)[68]

Смерть (перевернутая)[69]

Мир (перевернутый)[71]

* * *

Тройка Жезлов[72]

Страшный суд[73]

* * *

Слова благодарности

Notes

1

2

3

Ребекка Торн
Карта убийцы

Шут^[2]

Королева Кубков^[6]

Императрица^[8]

Четверка Мечей^[10]

Маг^[16]

Восьмерка Пентаклей (перевернутая)^[18]

Отшельник (перевернутый)^[19]

Дьявол^[30]

Пятерка Жезлов^[31]

Король Мечей (перевернутый)^[35]

Колесо Фортуны^[36]

Пятерка Кубков^[41]

Справедливость^[44]

Сила (перевернутая)^[46]

Звезда (перевернутая)^[48]

Колесница^[49]

Рыцарь Жезлов (перевернутый)^[50]

Император (перевернутый)^[52]

Солнце (перевернутое)^[53]

Тройка Пентаклей (перевернутая)^[56]

Королева Мечей^[60]

Влюбленные^[61]

Семерка Мечей (перевернутая)^[62]

Десятка Жезлов^[63]

Умеренность^[64]

Семерка Кубков^[65]

Девятка Мечей (перевернутая)^[67]

Восьмерка Мечей (перевернутая)^[68]

Смерть (перевернутая)^[69]

Мир (перевернутый)^[71]

Тройка Жезлов^[72]

Страшный суд^[73]