Ксения Малич

«Пришел, увидел — побежден!»

Советские и британские архитекторы в 1930–1960-е годы

Музей современного искусства «Гараж»
Москва, 2024

УДК 72.007(47+57)

ББК 85.118

M19

 

 

 

 

Малич, Ксения

«Пришел, увидел — побежден!» Советские и британские архитекторы в 1930–1960-е годы. — М.: Музей современного искусства «Гараж», 2024.

 

ISBN 978-5-6049360-8-5

 

Данное исследование — рассказ о профессиональном общении советских и британских архитекторов в 1930–1960-е годы, с момента отлаживания «Интуристом» и Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей организованных поездок английских специалистов в СССР до окончания оттепели и периода послевоенной реконструкции. Официальный контекст этого сюжета прочитывается легче, чем частные взаимо­отношения. Но за общей историей культурной дипломатии, местами логичной, а местами противоречивой, даже в самые сложные моменты все равно можно почувствовать личные интонации. Ведь, в конце концов, люди общаются просто потому, что им одиноко.

 

На обложке: Английские архитекторы на фоне пропилей набережной 62-й Армии, Сталинград. 1953. Иллюстрация из журнала The Architect and Building News. 3 декабря 1953

 

Все права защищены

 

Список принятых сокращений

ВОКС — Всесоюзное общество культурной связи с заграницей

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации, Москва

ГНИМА — Государственный научно-исследовательский музей архитектуры им. А. В. Щусева, Москва

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства, Москва

ССА — Союз архитекторов СССР (до 1955 года — Советский союз архитекторов)

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства, Санкт-Петербург

ЦГАНТД — Центральный государственный архив научно-технической документации, Санкт-Петербург

AASTA — Ассоциация архитекторов, строительных инспекторов и технических ассистентов (Association of Architects, Surveyors and Technical Assistants)

CIAM — Международный конгресс современной архитектуры (фр. Congrès International d’Architecture Moderne)

MARS — Группа по исследованию современной архитектуры (Modern Architectural Research Group; группа архитекторов, представлявших британскую часть Международного конгресса современной архитектуры CIAM), Великобритания

RIBA — Королевский институт британских архитекторов (Royal Institute of British Architects), Лондон

SCR — Общество культурных связей между Британским Содружеством и СССР (Society for Cultural Relations between the Peoples of the British Commonwealth and the USSR), Великобритания

Благодарности

Выражаю благодарность за помощь в работе над этим исследованием и получившейся книгой моим родителям Александру и Инне Александровым. Отдельное спасибо за советы, беседы, поддержку, а также за помощь в сканировании материалов Вадиму Бассу, Эдварду Боттомсу, Анне Вяземцевой, Стефану Гесслеру, Элине Захаровой, Дмитрию Козлову, Ксении Кокориной, Евгении Конышевой, Катарине Лопаткиной, Марии Малич, Дарье Милле, Илье Печёнкину и Юлии Старостенко.

Спасибо сотрудникам Государственного научно-исследовательского музея архитектуры им. А. В. Щусева, Российской национальной библиотеки, Российского государственного архива литературы и искусства, Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, Государственного архива Российской Федерации и Лондонской архитектурной ассоциации за их исключительный профессионализм, который делает возможной нашу любую исследовательскую работу.

Глава 1. Между войнами

Архитектура и культурная дипломатия: ВОКС, «Интурист», SCR

Историография

Профессиональное общение между советскими и британскими архитекторами изучено мало, хотя сама тема международных связей советской архитектуры хорошо представлена в отечественной и западной историографии. Историк Стивен Уорд рассказывал об интересе к советскому опыту в контексте развития британского градопланирования1, но его труды скорее исключение. Внимание исследователей было чаще обращено на отношения с французскими и итальянскими коллегами2 в силу традиционного образцового статуса, которым обладали эти страны в процессе профессионального обучения в Академии художеств, или на немецкий и нидерландский опыт3 — в свете работы архитекторов из Германии и Нидерландов на советских стройках и повышенного внимания к Веймарской республике и Германскому рейху в период Интербеллума. Художественная жизнь Великобритании отрефлексирована, но речь идет, как правило, не об архитектуре, а о культурной политике в целом в контексте работы Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) и налаживания взаимоотношений между СССР и Западной Европой4. В иностранной историографии сложилась традиция описывать британских интеллектуалов, увлеченных Советским Союзом, либо как радикальных утопистов, верящих в совершенное рационально устроенное общество5, либо как наивных и доверчивых интеллигентов, попавшихся на удочку циничных английских журналистов, прельстившихся роскошной жизнью в Москве6. Третий вариант — «квазирелигиозный» максимализм, возникший в поисках высших ценностей (Пол Холландер)7. Во время холодной войны многие ­исследователи, пытаясь объяснить увлечение советской культурой, принимали во внимание политические обстоятельства, но не допускали в качестве причин человеческий фактор, личное любопытство, выходившее за рамки культурной дипломатии и идеологических установок8. К тому же сами идеологические предпосылки могли быть достаточно гибкими. В конце концов, даже профессиональные дипломаты не могли полностью игнорировать тенденции общественного мнения, и их решения основывались не только на стратегических соображениях9. Ссылаясь на «Ориентализм» Эдварда Саида, Уорд предполагал, что при изучении контактов Запада с СССР как в западных, так и в советских и постсоветских текстах возникали отчасти заранее культурно сконструированные схемы как проекция собственного опыта или страха10.

Романтизированный образ СССР, сложившийся в британских интеллектуальных кругах в начале XX века, был не только следствием «квазирелигии», но являлся результатом интереса к русской литературе и философии, который действительно был характерен для культуры раннего европейского модернизма (впрочем, как и любой другой радикальный поиск). Этот интерес проявлялся в самых разных формах — от обзоров в журнале The Criterion под редакторством Томаса Элиота до любви к фильмам Пудовкина и Эйзенштейна. После Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова для британской интеллигенции образ России был основан на таких понятиях, как душа, простота, сострадание, религиозность11. Показательно, что уже в 1915 году некоторые авторы пытались убедить коллег, что за этим не кроется никакой «русской опасности» — «предрассудка, распространившегося в США и Великобритании»12. Как бы ни интерпретировали историографию, в любом случае даже с момента публикации Холландера прошло уже более сорока лет, и мы попробуем двигаться дальше, переключившись на сюжеты архитектуры.

Архитектурная секция ВОКС

Межвоенный период стал временем расцвета советской культурной дипломатии13, когда, пытаясь преодолеть дипломатическую изоляцию и показать преимущества прогрессивного социального порядка, советское правительство дало ВОКС широкие полномочия и относительную свободу. Управление ВОКС — Ольга Каменева и ее коллеги — понимало, что главную ставку в этой работе нужно делать на привлечение внимания западной интеллигенции, поскольку именно в этой среде формировалось в итоге общественное мнение. В связи с тем, что в СССР особая роль отводилась печатному слову, ВОКС в первую очередь дружил с литераторами (среди них было много британских писателей и философов, в том числе Бертран Рассел, Бернард Шоу). Во вторую — налаживал связи через сотрудничество с современными художниками и музейную работу. При этом достижения в области современной архитектуры рассматривались в контексте общей пропаганды социалистического строя и стояли в одном ряду с кинематографом, детьми и борьбой с проституцией. В информационных брошюрах ВОКС архитектурные новости могли попасть в сводки «Метро-сборника», «Курортного сборника» или в бюллетень «Общественное питание». К тому же в составе ВОКС сначала практически отсутствовали специалисты по архитектуре. Из 33 участников актива III Западного отдела ВОКС лишь два человека представляли зодчество14.

Архитектурная секция, входившая в сектор художественной культуры ВОКС еще с 1926 года, активизировала работу чуть позже, после образования в 1932 году Союза советских архитекторов (ССА). Именно тогда были сформулированы следующие задачи: «1) завоевание буржуазной прессы для пропаганды советской архитектуры; 2) организация выставок; 3) поощрение информации из-за границы путем организации докладов признанных иноархитекторов и получение статей и консультаций, помощь в проведении крупных мероприятий, связанных с иноархитекторами (съезды, конгрессы и т. д.); 4) разъяснение для заграницы принципиальных установок и позиций современной советской архитектуры»15. Очевидно, что, помимо репрезентативных целей (показать размах преобразований и передовых технологий), советские архитекторы были сами заинтересованы в информации об актуальных зарубежных практиках и индустриализации строительного производства — обо всем, что могло помочь им в их собственной работе. Учитывая масштабные планы в области строительства новых и преображения исторических городов, контакты в профессиональном архитектурном сообществе были крайне необходимы.

Переписка с иностранными организациями и частными лицами велась через ВОКС. От Союза архитекторов на письма отвечал чаще всего ученый секретарь ССА, член архитектурной секции ВОКС Давид Ефимович Аркин. В случае необходимости он делегировал ответы своим коллегам. К Аркину попадали и письма британских специалистов, которые шли через Англо-американский отдел ВОКС. Хотя Аркин свободно общался на английском, все письма официально переводились на русский язык, а ответы — на английский, и сохранить в них индивидуальный, личный тон было невозможно. Ответы всегда были предельно дружелюбны, но нейтральны. В эти годы в общении с иностранными профессионалами, как заметила Евгения Конышева, советские архитекторы представляли на международной арене именно государство16.

Советские чиновники понимали, что стране требовался опыт в области типового жилищного строительства, градопланирования, проектирования поселений в новых индустриальных районах. Этот вопрос волновал практически все европейские страны. Приглашая иностранных архитекторов, Советский Союз получал, с одной стороны, возможность завербовать специалистов, знакомых с инфраструктурой современного строительного производства, а с другой — показать миру, что эксперимент Современного движения17, о котором грезили многие западные функционалисты, был возможен лишь в условиях тотального обновления, то есть только в СССР. Среди зодчих, поверивших в этот шанс, были преимущественно немецкие, нидерландские и швейцарские профессионалы, разделявшие социалистические идеи (Ханнес Майер, Ганс Шмидт, Йоханнес Ниггеман, Март Стам, Лотта Безе и многие другие). В отличие от немецких и нидерландских архитекторов ни один британский специалист не работал в СССР. Причиной тому были и консервативные архитектурные предпочтения, и напряженные взаимоотношения двух государств: кризис англо-советских отношений в 1927 году («Военная тревога»), разрыв дипломатических контактов, разрыв торгового соглашения в 1932 году после краткосрочного перемирия, постоянное недоверие, угрозы санкций, подозрения в шпионаже. Сближение Москвы и Лондона происходит в середине 1930-х годов на фоне агрессивных военных планов Гитлера и Муссолини и снова обрывается в 1939-м после заключения пакта о ненападении между Германией и СССР.

Ровно в промежутки между эскалациями русско-британского противостояния попадают многочисленные выставочные проекты, связанные с русским искусством. В 1928 году русский департамент Бирмингемского университета организовал выставку в галерее «Рёскин». В ее составе было около 70 работ художников-эмигрантов: Наталии Гончаровой, Михаила Ларионова, Константина Коровина. Другая выставка русских авторов прошла в лондонской галерее «Блумсбери» в 1930 году. А в 1935 году, практически параллельно с визитом в Москву и приемом у Сталина представителя британского правительства Энтони Идена, в Лондоне состоялась выставка «Рисунки русской жизни», была организована персональная выставка Филиппа Малявина и еще одна масштабная выставка русской живописи18. Эти культурные инициативы в Великобритании стали возможными благодаря интенсивной работе Общества культурных связей между Британским Содружеством и СССР (SCR), основанного в 1924 году, когда Соединенное Королевство стало первой капиталистической страной, признавшей советское правительство. Общество получало дотации от ВОКС, но пользовалось абсолютной независимостью. Это была небольшая организация, существовавшая благодаря инициативе энтузиастов, увлекавшихся русской культурой и симпатизировавших советскому социальному эксперименту. С 1925 по 1937 год президентом Общества был поэт и критик Ласеллc Аберкромби, брат архитектора и урбаниста Патрика Аберкромби. Активное участие в работе Общества принимала также писательница Амабель Уильямс-Эллис, жена влиятельного зодчего Клафа Уильямса-Эллиса. Члены SCR активно популяризировали советскую архитектуру, организуя доклады и лекции, печатая буклеты и отчеты. Через SCR шло большинство запросов от британских архитекторов и градостроителей к их советским коллегам. Общество передавало все сообщения в посольство СССР или напрямую в ВОКС, а оттуда письма уже попадали в архитектурную секцию и к сотрудникам ­Союза архитекторов.

Какие только вопросы не приходили из Великобритании во второй половине 1930-х годов! Просьбы прислать образцы студенческих работ из Московского архитектурного института (МАРХИ), а также фотографии выставочных павильонов, киосков, зоопарков для выставок современной архитектуры (Аркин посоветовал взять материалы у Эль Лисицкого, Константина Мельникова и Вячеслава Олтаржевского); запросы снимков новых советских зданий для коллекции Королевского института британских архитекторов (RIBA) и журнала Studio; предложение написать рецензию на проект музея театрального деятеля Хантли Картера; сбор материалов о новых методах строительства для диссертаций; приглашение принять участие в выставке жилой архитектуры в Дублине; поиск работы в СССР и контактов практикующих архитекторов; проявляли даже любопытство по поводу устройства русской бани.

Функционализм vs традиционализм

В некоторых случаях адресаты ВОКС разделяли коммунистические взгляды, иногда были адептами Современного движения, но не всегда эти предпочтения совпадали. Модернизм, безусловно, не был синонимом коммунизма, хотя в 1930-е функционалистов часто обвиняли в «культурном большевизме». Дискуссии по этому поводу перерастали иногда в открытые конфликты. Например, в разгар строительства Выборгской библиотеки финский архитектор Бертель Юнг подошел в ресторане к столику, за которым сидели Гуннар Асплунд и Алвар Аалто, и громко воскликнул: «Так вот где сидят архитекторы-большевики!» В ответ Аалто встал и дал Юнгу пощечину, скандал потом долго пришлось улаживать. Аалто не был склонен объединять архитектуру и политику, но сохранять нейтральную позицию пионерам Современного движения было сложно. Если уж в Финляндии и Скандинавии возникали столь эмоциональные прецеденты, то тем более зарождение интернационального стиля встретило отторжение в Великобритании. В безордерной архитектуре и современных материалах многие британцы видели не только «красную», политическую угрозу, но и нравственную. Так, новообращенный католик Ивлин Во в романе «Упадок и разрушение» (1928) показал дезориентацию старого мира именно через отношение к архитектуре. Исчезновение авторитета традиций и знания, размывание границ человеческой морали и чести — все это получило архитектурное измерение. Об этом говорил один из героев, архитектор Отто Фридрих Силен, безжалостно перестраивающий старинный особняк. «Задачи зодчества, как я их понимаю, — внушал он журналисту, посетившему его, чтобы узнать, как продвигается его удивительное создание из железобетона и алюминия, — те же, что у искусства вообще. Архитектуре должно быть чуждо все человеческое. Фабрика — вот совершенное строение, ибо там живут не люди, а машины. Жилой дом не должен быть красивым»19. Собственно, и слово fall в названии романа (Decline and Fall) означает в том числе грехопадение. Равнодушие и холодный расчет модернистской утопии нивелировали, по мнению Во, не только архитектуру, но и личность.

В то же время и сторонники левых идей были уверены, что спасают мир от безнравственности и неправды, очищают искусство от мещанских вкусов и вульгарного прагматизма. В Лондонской архитектурной ассоциации — первой школе в Великобритании, где преподаватели и студенты начали открыто демонстрировать симпатии к интернациональному стилю, многие мастера и студенты разделяли коммунистические взгляды (Годфри Самюэль, Мэри Жаклин Тирвитт, Грэм Шенкленд). Протест в ассоциации был своего рода традицией. Школу основала в 1847 году группа студентов, пытавшихся изменить подход к традиционному архитектурному образованию в Великобритании. Когда в начале 1930-х годов идеи европейского функционализма проникли в Англию, ассоциация с энтузиазмом приняла эксперимент. В 1938-м в студенческом журнале Focus члены ассоциации писали: «Мы были рождены цивилизацией, чьи лидеры, идеалы, культура потерпели фиаско. Они до сих пор имеют вес. Но мы, следующее поколение, не можем примириться с их властью. Мы уверены, что их действия приведут лишь к несчастью… Сегодня на студентов в нашей профессии ложится ответственность бóльшая, чем когда бы то ни было»20. Лондонская архитектурная ассоциация вскоре установит тесные контакты с SCR. Здесь, в особняке на Бедфорд-сквер, будут проходить лекции и встречи, посвященные новому советскому строительству, а секретарь ассоциации Фрэнк Йербюри посетит Советский Союз и станет впоследствии активным участником советско-британского архитектурного общения.

Стоит отметить, что и в Советском Союзе, несмотря на, казалось бы, более ограниченную возможность выбора между художественными направлениями и политическими взглядами, не существовало однозначных, раз и навсегда выбранных стилистических предпочтений. Анализ взаимоотношений между школами европейского традиционализма и функционализма позволяет вспомнить о параллельном развитии в советской архитектуре этого же периода конструктивизма/рационализма и ретроспективного направления, осваивавшего классическое наследие. Даже в разгар эксперимента советского авангарда более традиционное направление не теряло полностью свою актуальность, о чем свидетельствуют и работы Ивана Владиславовича Жолтовского (Дом Советов в Махачкале (1926–1932) и здание Госбанка в Москве (1927–1930))21, и классицизирующие тенденции ленинградской школы, и поиски между авангардом и более конвенциональным пониманием архитектуры, отразившиеся в творчестве Бориса Михайловича Иофана22. Анатолий Васильевич Луначарский и вовсе выступал против противопоставления традиционалистов и функционалистов, в равной степени поддерживая обе тенденции. Как заметил искусствовед Томас Флирль, в соответствии с замыслом Луначарского эта многогранность должна была отразиться в распределении трех главных премий на конкурсе проектов Дворца Советов. Жолтовский и Ле Корбюзье олицетворяли стилистические полюса, в то время как между ними идеально вставал монументальный, но лаконичный Иофан23. Однако вместо Ле Корбюзье премию получил Гектор Гамильтон, что вызвало невероятное раздражение со стороны членов Международного конгресса современной архитектуры (CIAM) и привело к целой кампании по дискредитации советской архитектуры.

CIAM направил два письма протеста на имя Сталина, а в архитектурной периодике стали появляться тексты о печальном состоянии архитектуры и строительного дела в СССР. Например, в 1932 году французский журнал La Construction moderne поместил неприятный текст с критикой не только советской архитектуры, но и просоветски настроенного журнала L’Architecture d’Aujourd’hui. Поэтому, принимая в Москве и Ленинграде французского архитектора Жозефа Ваго, ВОКС «провел сложную ответственную работу», чтобы L’Architecture d’Aujourd’hui подготовил специальный номер в ответ на «клеветнические выступления». Готовясь к следующему приезду Ваго в декабре 1932-го, ВОКС искал для него в качестве провожатого кого-либо из советских архитекторов «не из левых группировок, так как Ваго — эклектик по стилю своих работ, но имеет очень большой вес в европейской архитектуре»24.

Стилистические предпочтения как инструмент идеологического противостояния

Еще до того, как в СССР началась критика архитектурного авангардного эксперимента в лице ОСА, АСНОВА, «леонидовщины» и бичевание «отрицательных моментов конструктивизма», которые наконец-то «разоблачены пролетарской общественностью»25, приходилось искать подходящие формулировки, чтобы провести границу между правильным и неправильным модернизмом. В текстах, сопровождавших каталог выставки школы Баухауc, Ханнес Майер, работавший тогда в Союзе, объясняет, что экспозиция посвящена периоду «Красного Баухауcа» — марксистского учебного заведения. Предшествующий этап он описывает как интересный художественный эксперимент, обесцененный рекламой и превратившийся в «инфекционную болезнь немецкой архитектуры последних лет», «азбуку эстетствующих снобов»26. «Красный Баухауc» благодаря Майеру перешел с художественного уклона на социологический, обеспечивая стандартные потребности масс, а не буржуазную роскошь. В этом же каталоге Аркадий Мордвинов пытается пояснить, что, да, в Баухауcе порвали с «эклектической архитектурой, украшенческой, подражательной, реставрирующей древние стили». Но при этом конструктивизм Гропиуса — плохой, «формалистический», а Майера — хороший, «инженерный». Гропиус эстетизирует технику, увлекается художественными приемами и в результате создает предметы роскоши для музеев и буржуа, в то время как Майер добивается научного решения, отвечающего прямым функциям, «отвергая всякое эстетство», и запускает продукцию для рабочих масс27.

Когда Мордвинов критикует, кажется, что он, наоборот, хвалит: «Чашке — произведению школы Гропиуса, — где стекло стакана охвачено металлическим поясом, связанным с деревянной ручкой, где все внимание ушло на остроумное конструирование и выявление фактурных свойств разнородных материалов — стекла, дерева, металла — и их формальной выразительности, Ханнес Майер противопоставляет простую стандартную стеклянную чашку, отвечающую своему прямому назначению»28. Формулировки, связанные с критикой или защитой стилистических предпочтений, становились все более витиеватыми: их можно было подставлять практически к любым именам и объектам, в зависимости от цели: разоблачить скомпрометировавшего себя автора или похвалить надежного.

Позже, когда конструктивизм и рационализм уже были практически разгромлены, во время общения с иностранными коллегами на I Съезде советских архитекторов (1937), советский архитектурный истеблишмент уже не стеснялся нового курса. В Moscow Daily News — газете, выходившей на английском языке, — Александр Веснин давал бескомпромиссный комментарий: «Каждый архитектор должен любить классику; тот, кто не воспринимает красоту классики, не может быть архитектором… Однако некоторые советские архитекторы неправильно поняли задачу освоения классического наследия прошлого и оказались связанными классикой»29. В итоге во время подготовки к I Съезду советских архитекторов ВОКС и ССА оказались, по замечанию Евгении Конышевой, «в международных коммуникациях в идеологической ловушке»30. При составлении списка гостей оргкомитет следил, чтобы в него вошли уважаемые профессионалы, но в то же время они должны были быть дружественно настроены к СССР. В предварительные списки, делая пометку «левого направления», пришлось включить ряд представителей функционализма: Якобуса Ауда, Свена Маркелиуса, Алвара Аалто, Робера Малле-Стевенса, Франсиса Журдена.

От Великобритании на I Съезд архитекторов в Москву планировалось позвать более консервативных мастеров: Клафа Уильямса-Эллиса, сэра Раймонда Энвина (хотя к тому времени уже были опубликованы его критические тексты о русской архитектуре), нового председателя RIBA Перси Эдварда Томаса, секретаря RIBA сэра Иэна Макалистера. В случае свободных мест предлагались также кандидатуры архитектора Чарльза Боссома и директора Лондонской архитектурной ассоциации Говарда Робертсона31. Все расходы в России (проезд, питание, жилье) Союз архитекторов брал на себя. Для иностранных гостей была составлена короткая экскурсионная программа (обзорная поездка по Москве, посещение метрополитена, здания типографии «Правда» и канала Москва — Волга, осмотр выставки «Архитектура СССР», встреча со строителями в ЦПКиО, поездка в Коломенское и дом отдыха в Суханово). На выбор дополнительно предлагалась поездка в Ленинград или Харьков. Увы, хотя приглашенные ответили очень доброжелательно, никто, кроме Клафа Уильямса-Эллиса, не приехал, все уклончиво сослались на разные обстоятельства (в основном на нехватку времени). Из-за бюрократической сумятицы приглашения были высланы поздно. К тому же само время проведения московского съезда оказалось выбрано крайне неудачно: в 1937 году в Париже в мае открылась Всемирная выставка, а в июле проходили XIV Международный конгресс архитекторов и V Международный конгресс современной архитектуры CIAM. В итоге в Москву приехали лишь 17 иностранных делегатов, и не все из них воздержались от критики советской архитектуры32. Но то 1937 год, а в начале 1930-х, несмотря на все противоречия, скепсис и запутанную расстановку сил внутри профессионального сообщества, советский опыт неизменно вызывал обычное человеческое любопытство.

Первые организованные поездки британских туристов в СССР

С 1931–1932 годов в СССР начинают приезжать британские специалисты, чья профессиональная деятельность была связана с градопланированием, городским благоустройством и строительством нового жилья. Во многом этому поспособствовал активизировавший свою работу «Интурист». Государственное акционерное общество по иностранному туризму было основано еще в 1929-м, но в 1930–1931 годах в мире — из-за общей экономической депрессии — был зафиксирован массовый туристический кризис (в некоторых странах даже возникло общественное движение против заграничных поездок33). Ситуация исправилась в 1931 году: если в 1929-м страну посетили 2500 иностранцев, то в 1933-м — уже 8700. Народный фронт и роль СССР в антифашистском движении также способствовали популяризации образа России. В декабре 1935 года в Лондоне прошел Конгресс мира и дружбы с СССР, а на следующий год был достигнут пиковый показатель «Интуриста» — 20 400 человек. В 1931–1932 годы вышло несколько прекрасно оформленных путеводителей по Москве и Ленинграду на английском языке — с картами, цветными иллюстрациями, продуманной графикой и модной рекламой34.

«Красная газета» писала летом 1932 года: «Разноязычная речь на улицах, вереницы линкольнов у подъездов. Огромные пароходы у причалов. Шесть тысяч иностранных туристов посетили Ленинград в 1931 году — в полтора раза больше пройдет их в 1932 году… Туристы этого года любуются Эрмитажем и окрестностями, но больше всего стремятся попасть на заводы, в школы и профилактории. Друзья и враги одинаково интересуются нашими успехами, хоть и по разным причинам»35. Последнее замечание очень точно. Как говорил в своем докладе секретарь Лондонской архитектурной ассоциации Фрэнк Йербюри, посетивший Россию в 1932 году, англичане действительно ехали в СССР, чтобы убедиться в своих правых или, наоборот, левых убеждениях36. Как правило, гости находили ­подтверждения именно своим ожиданиям, поэтому в уцелевших личных воспоминаниях ценнее всего оказываются свидетельства, не укладывавшиеся в настроения, с которыми изначально путешественники отправлялись в Советский Союз. Сравним воспоминания Фрэнка Йербюри с отзывом Памелы Трэверс.

В 1932-м молодая и по-английски решительная, тогда еще просто журналистка Памела Трэверс отправляется в СССР в составе обычной туристической группы «Интуриста»37. Еще по пути в Ленинград она спорит со своими более доброжелательно настроенными попутчиками, солидными профессорами, скептически оценивает информацию, полученную от русских гидов, и очень колко отзывается обо всех продемонстрированных достижениях социалистического образа жизни. «Наш отель очень современный, очень уродливый, очень новый, хотя стены уже облупились. Из него вышла бы отличная тюрьма»38. Но зато наследие петербургской архитектуры заставляет Трэверс оставить насмешливый тон. Александро-Невская лавра напоминает ей о британской архитектуре XVIII века, старых английских усадьбах и поэтах-романтиках. В противостоянии Зимнего дворца и Главного штаба она видит олицетворение русской необузданности и европейской дисциплины. При этом общая запущенность, неприкаянность исторического наследия на фоне неразберихи и абсурда, по всей видимости, доводят писательницу до изнеможения: «Скорей бы уже уехать из Ленинграда! Несмотря на красоту, здесь какая-то мертвящая атмосфера. Великолепие XVIII века представляется странным неуместным наростом»39. Судя по всему, архитектурные вкусы Трэверс совпадали с предпочтениями Ивлина Во: «Мы стараемся избавиться от механизированного века, а они его обожествляют».

Стратегии гостеприимства

Примечательно, что и Трэверс, и Йербюри имели возможность свободно перемещаться по городу, несмотря на опеку гидов. Секретарь Лондонской архитектурной ассоциации специально подчеркнул в своем докладе, что слухи о том, как от туристов скрывают правду и держат на «коротком поводке», сильно преувеличены. Фрэнк Йербюри гулял по ночам, осматривал все, что казалось ему любопытным, и никто его не останавливал40. На фотографиях, сделанных им во время поездки, Ленинград предстает городом с чистыми улицами, благоустроенными скверами, ухоженными памятниками. В действительности, конечно, степень свободы иностранного туриста зависела от его статуса и личного опыта. Кто-то послушно следовал всем инструкциям, не отставая от гида, а кто-то требовал дополнительных пунктов программы. У кого-то были в России друзья или даже знакомые чиновники, что давало возможность с разных сторон и более объективно взглянуть на жизнь в советской России, а за другими, кто показался подозрительным, наоборот, наблюдали сотрудники «Интуриста». В конце концов особенности характера и умение вести диалог тоже сказывались на успехе путешествия.

Многие туристы возвращались в Англию «с сияющими глазами»41, но были и неприятные эпизоды. Перед ВОКС и «Интуристом» стояла сложная задача: помимо желания проявить радушное гостеприимство, нужно было составить туристические программы так, чтобы они оказались эффективны с точки зрения репрезентации советской экономики и культуры. При этом приходилось собирать справки, проверяя архитекторов на лояльность, искать среди них друзей, которые смогли бы опровергнуть дискредитирующую информацию о России. Многозадачность приводила к бесконечному выяснению отношений между ВОКС и «Интуристом». Председатель ВОКС Федор Николаевич Петров в 1932 году жаловался, что «Интурист» озабочен лишь количеством туристов и не использует возможности Общества культурной связи с заграницей: «Представляющие интерес для ВОКС иностранцы, уезжающие в СССР по линии других организаций, проходят совершенно помимо нас и по возвращении не используются для нашей зарубежной работы. <…> Многие из них, которые едут в СССР с определенными интересами и представляют ценность с нашей точки зрения, зачастую знакомятся с Советским Союзом в обычном туристическом порядке, недостаточно эффективно проводят свое путешествие, и, таким образом, возможность использовать их пребывание в СССР значительно снижается»42.

В случае с архитекторами это означало, что «упущенные» специалисты не получали возможности увидеть перспективы советского градостроительства, узнать о новых проектах и типологиях, ведь поездки британских архитекторов, организованные профессиональными сообществами и институтами, проходили при содействии ВОКС по специально составленным маршрутам (они постоянно менялись, и о них мы еще поговорим подробнее). Основную же часть путешественников, заказывавших туры через конторы «Интуриста», встречали гиды, работавшие по единой схеме. В Москве — Кремль, центральные ансамбли. В Ленинграде — Эрмитаж, бывшие царские пригородные резиденции. В мае 1932 года директор ленинградской конторы «Интуриста» товарищ Халецкий рассказывал в интервью, что «для ознакомления иностранных туристов с достижениями социалистического строительства будут проводиться экскурсии в районы новостроек, на Днепрострой, по Волге, на Турксиб. Будет проведена вторая расширенная полярная экскурсия в Советскую Арктику на ледоколе “Малыгин”»43. Демонстрация современной образцово-показательной архитектуры была необходима, и экскурсии, конечно, включали новые образцовые социалистические учреждения (дом культуры, детский интернат, санаторий или даже колхоз), но гиды не могли дать убедительного профессионального комментария, объяснить специфику материалов, особенности проектных и технологических решений.

В 1936 году коллеги просили заместителя председателя ВОКС Льва Николаевича Чернявского повлиять на лондонское отделение «Интуриста», обещающее путешественникам слишком многое. По приезде гости требовали показать объекты, на которые невозможно было оперативно организовать экскурсии, в результате начинались скандалы, сопровождающиеся жалобами и обидами, как это было, например, в случае с членами Английского общества сближения, возглавляемого Анитой Барр (делегация не смогла попасть в медицинские учреждения)44. Сотрудники ВОКС, в первую очередь переводчики, сообщали в письменном виде о некоторых инцидентах.

Английский искусствовед Курт Лондон, пишущий книгу о русском искусстве, возмущен тем, что на «Ленфильме» ему не показали фильм «Женитьба» (зато посмотрел «Юность Максима», «Подруги», «Семеро смелых», «Крестьяне» и даже отснятые материалы к картине «Петр I»), недоволен качеством перевода (пытался ангажировать знакомую переводчицу самостоятельно), осуждает музыкальные вкусы (в СССР «увлекаются третьесортным композитором [Иваном] Дзержинским, в то время как такого великого композитора, как Шостакович, держат в загоне»), не понимает, почему ему не дают вывезти из России книги без контроля на таможне. Вывод переводчицы: «Ясно чувствовалось, что он остался чем-то очень недоволен… хотя фактически ничего… враждебного нам не сказал, но интуитивно чувствовалось, что он не наш»45. Курт Лондон не узнал о том, какое отрицательное впечатление произвел, и благополучно отбыл на пароходе «Сибирь» обратно в Лондон.

Другой британский историк, мистер Хилл, готовит книгу о советской архитектуре и просит посетить Новгород, а также хочет делать зарисовки в пригородных дворцах-музеях («особенно его интересовали прибрежные места»). Во всех просьбах Ленинградское отделение ВОКС ему отказало, на что Хилл возмутился, «не стесняясь в выражениях». ВОКС предупреждает московских коллег: «Хилл де-юре интересуется, по его словам, архитектурой, по словам английского консула, театром, а де-факто, принимая во внимание людей, его рекомендовавших… можно предполагать, что его интересы намного “шире”»46.

Председателю ВОКС Александру Яковлевичу Аросеву идут жалобы о «возмутительно наглом поведении» американской журналистки и писательницы Эрнестины Эванс (это был уже второй ее тур в СССР). Пользуясь покровительством Английской миссии, где Эванс живет в гостях у леди Мюриэл Пэджет, она слишком часто обращается в ВОКС с просьбами организовать посещение школ, институтов или больниц. Больше всего сотрудников ВОКС обижает частота запросов и тон: «Не просит ей то или иное устроить для посещения, а требует — нагло крича», «Они просто были наглы»47.

Понятно, что потребность в подобных отчетах возникала в случае неприятных ситуаций. Проблемных эксцессов было не очень много, и чаще они происходили с теми, кто путешествовал индивидуально, по особой рекомендации, имел в России личные контакты. Обращает на себя внимание стиль негативных комментариев, сохранившихся в архивах ВОКС. Перечисленные эпизоды случились в 1936–1937 годы, когда регламенты приема иностранцев ужесточились. Если в 1932 году процесс приема туристов складывался отчасти стихийно, механизм принятия решений был гибким, а главной задачей была романтическая установка на приобретение друзей, то в 1936-м уже составлялись перечни учреждений, возможных к посещению, и списки людей, которых спецотдел выделял для приема иностранцев и проведения экскурсий. Например, в Ленинградском отделении ВОКС в этот список были включены Иосиф Абгарович Орбели от Эрмитажа и Исаак Израилевич Бродский от Академии художеств. За общение с архитекторами ответственными были утверждены Лев Григорьевич Ильин, Борис Генрихович Крейцер, Михаил Николаевич Мейсель, Александр Сергеевич Никольский. На каждого обслуживаемого ВОКС иностранца теперь составлялся формуляр с указанием имени, профессии, страны и места жительства. Туда же, помимо детальной программы пребывания, нужно было заносить информацию о том, где гость остановился, с кем, где и когда виделся и беседовал.

Обслуживающий туристов персонал ВОКС и «Интуриста» не всегда мог справиться с потоком просьб из-за бюрократизированности процесса, роста ксенофобии и довлевшей ответственности. Неудивительно, что в этой напряженной ситуации доклады ВОКС нередко носили оборонительный характер. Но высокомерный взгляд и снобистские комментарии, которые часто позволяли себе гости, также вызывали искреннее разочарование. Обидно было, когда британские туристы относились ко всему свысока, жаловались на питание, высмеивали очереди в магазины и манеру одеваться, особенно за пределами Москвы. Переводчица Шапова в конце своего рассказа о выслушанных насмешках добавляет очень личную, что не характерно для формата этих документов, приписку: «Если Вы хотите, чтобы люди уехали с хорошим впечатлением о Советском Союзе, то не посылайте их на периферию»48. Жалобы могли быть на слабый сервис, отсутствие горячей воды в гостиницах, клопов, мусор, невкусную еду, неприветливость персонала. Хотя были и обратные случаи: в 1935 году Ромен Роллан, описывая уровень сервиса, отмечал, что продукты ему привозили из Кремля и буквально «завалили слугами»: «Прикреплены сиделка, повар из Кремля и т. д., которые нам больше мешают, чем помогают, ибо, не помещаясь в кухне, они заполняют весь коридор»49. «Технику гостеприимства», или «массаж эго» (термины, введенные Полом Холландером50), по-разному отрабатывали на гостях в зависимости от их статуса и той роли, которую они могли бы сыграть для защиты советского строя и образа жизни. Как мы увидим дальше, к архитекторам ВОКС относился с заметным уважением и ответственно готовился к их приезду.

Британские архитекторы в СССР в 1930-е годы

Клаф и Амабель Уильямс-Эллис

До 1931 года никто из известных британских архитекторов не приезжал в Советский Союз. В 1927 году Эбенизер Говард был избран почетным членом Ленинградского общества архитекторов, однако вряд ли можно считать этот акт установлением профессионального общения. Но в 1928 году в России побывала супруга архитектора Клафа Уильямса-Эллиса Амабель, совершившая поездку вместе с братом — ­британским интеллектуалом, политиком-лейбористом Джоном Стрейчи. Очарованная увиденным, она уговорила приехать в Союз и своего супруга. Клаф Уильямс-Эллис был скорее традиционалистом, если рассматривать его эстетические взгляды, к тому же, в отличие от супруги, он совершенно не верил в лозунги советской революции. Но близкое знакомство с советским послом и напор Амабель убедили архитектора в необходимости поездки. Подходящий момент настал в 1931 году на фоне успеха англо-советского торгового союза: в Британии открылись конторы «Интуриста», а дипломат Григорий Сокольников на апрельском приеме в Лондоне заявил, что «мировой кризис остановился у советской границы»51, убедительно доказывая на цифрах (60 % экспорта британской машиностроительной индустрии, по данным Сокольникова, в 1931-м уйдет на советский рынок), что бойкот СССР невыгоден прежде всего не Советам, а тем, кто сокращает торговлю.

Амабель первой инициировала переписку с Англо-американским сектором ВОКС через SCR и советское посольство в Лондоне. Лично и через секретаря она написала несколько писем, в которых рассказала о своем первом путешествии, о том, как мечтает снова приехать в СССР, готовит к печати сборник Russian Stories, читает лекции о России, общается с архитекторами и политиками в Ливерпуле и Лондоне, проводит встречи в Ассоциации рационалистической прессы (Rationalist Press Association, британское антирелигиозное объединение, основанное в 1899 году). Она хвалит информационный буклет, посвященный плану первой пятилетки («это лучший образец визуальной пропаганды, который вы когда-либо создавали»52), восхищается журналом «СССР на стройке» («там всегда такие прекрасные фотографии») и, конечно, пишет о своем супруге, выдающемся архитекторе и градостроителе (не исключая возможности получить в Советском Союзе контракт, как Ханнес Майер или Ле Корбюзье).

«Я очень хорошо знаю, что ему самому было бы приятно помочь в какой-то работе, которая ведется, — особенно в области градопланирования и жилого строительства… Он эксперт в этом вопросе и проводит все свое свободное время, пытаясь воплотить более разумные общественные меры здесь, в Англии, где мы настолько плотно держимся традиции, что страна и город почти разрушены бестолковым использованием. На самом деле не мне говорить о его профессиональном статусе, но он очень хорошо известен в Англии, поскольку пишет так же хорошо, как строит. <…> Насколько мне известно, ни к одному из известных архитекторов Англии не обращались с просьбой помочь с вашими великолепными проектами в России, и никто даже не приезжал посмотреть на то, что вы делаете, хотя многие видные немецкие и французские архитекторы посещали страну. Я намекнула об этом одному моему другу, атташе в вашем посольстве, но не рассказала мужу, поскольку для него было бы интереснее, если бы инициатива никоим образом не исходила от него!»53

Подчеркнутые фразы — это слова, которыми заинтересовались сотрудники ВОКС. Писательнице ответили, что с радостью сделают все возможное, чтобы визит супругов прошел с пользой, и предоставят контакты всех архитектурных организаций. Несмотря на характер «сюрприза», который, по замыслу Амабель, должно было иметь приглашение Уильямса-Эллиса в Россию, она на всякий случай убедила мужа также написать несколько писем от своего имени. В них архитектор объяснял, что последнее время интересуется и много занимается градопланированием, хорошо изучил опыт континента и США и теперь, вдохновленный рассказами очевидцев и публикациями в «СССР на стройке», хотел бы познакомиться с советской практикой и сам готов прочитать лекции. К тому же Королевский институт британских архитекторов как раз намеревался возобновить отношения с русскими коллегами, и Клаф Уильямс-Эллис был рад встретиться с ведущими советскими зодчими54. К письмам он приложил вырезки о своей работе и британское издание Who is Who.

Исидор Самуилович Амдур, возглавлявший на тот момент Англо-американский сектор ВОКС, заверил Уильямса-Эллиса, что обеспечит доскональное знакомство со всеми этапами развития и тенденциями в советской архитектуре: «Мы считаем очень желательным восстановить отношения между британскими и советскими архитекторами и сделаем все от нас зависящее для достижения этой цели»55. ВОКС действительно рекламировал Уильямса-Эллиса как одного из наиболее крупных современных английских архитекторов, организовал ему поездку в Харьков, а предлагая провести его лекцию разным организациям (Союзстандартжилстрою, Центральному банку коммунального хозяйства и жилищного строительства), просил по возможности оплатить доклад гостю, поскольку тот «не имеет достаточно средств для путешествия»56. Уильямсу-Эллису дали контакты и рекомендовали Алексея Викторовича Щусева и Московское архитектурное общество, Николая Александровича Ладовского и Объединение архитекторов-урбанистов (АРУ), Александра Александровича Веснина и Общество современных архитекторов.

В июле 1931 года Клаф и Амабель Уильямс-Эллис приехали в Россию: маршрут проходил через Ленинград, Москву, Орёл и Харьков. За исключением того, что у Амабель украли в Москве фотоаппарат, тур прошел без накладок. Масштаб планов сначала впечатлил зодчего, но вскоре он сформировал более скептическое отношение ко всему, что было показано на многочисленных экскурсиях, и в результате отказался от намерений работать в СССР. В то время как супруга Эллиса восхищалась Россией, архитектор после возвращения крайне резко отозвался о советском зодчестве, выразив мнение, что, хотя «энтузиазм русских» похвален и заразителен, при таких низких стандартах и такой отсталой индустрии, как в Союзе, следует строить из дерева, используя крестьянский труд57.

Тем не менее некоторое время семья Уильямс-Эллис обменивалась письмами с ВОКС: им высылали фотографии современной советской архитектуры, книги. Амабель предлагала организовать выступления советских специалистов по дошкольному образованию и просила рассказать про «политехнизацию» советских школ.

Фрэнк Йербюри

В 1931 году SCR начало проводить ежегодные обеды «Мы-были-в-России» (We-have-been-to-Russia), на которых недавние туристы делились впечатлениями от поездок. Британские специалисты, чья профессиональная деятельность была связана с городским благоустройством и строительством нового жилья, заинтересовались возможностью получить информацию о нетривиальном профессиональном опыте. В то же время в июне 1931 года британское посольство в Москве сообщило в Министерство иностранных дел в Лондоне о растущем интересе Советского Союза к организации городского хозяйства58, после чего состоялся ряд ознакомительных поездок. В 1931 году московский инженер инспектировал лондонское метро59, а на следующий год в Москве группа инженеров Лондонского метрополитена консультировала проектировщиков Московского метрополитена. В 1932-м в СССР также приезжал лорд Марли, член SCR и глава комитета по городам-садам и пригородам, созданного в 1931 году при британском Министерстве здравоохранения. Марли особенно увлекла идея биробиджанского проекта60. Тогда же инженер, сотрудник Министерства планирования Кеннет Додд изучал в России строительство новых здраво­охранительных объектов и в 1933-м опубликовал отдельный доклад по итогам этой поездки, описав «величайшую систему государственного планирования, которую когда-либо видел мир»61. Одним из очевидных преимуществ этой системы для городской реконструкции Додд считал централизацию административного ресурса, в то время как на Западе возможности проводить масштабные городские реформы мешала частная собственность и слишком большое число вовлеченных сторон. В 1932 году в Москве гостили Сидни и Беатрис Уэбб — лидеры фабианского социализма (сторонники постепенного преодоления капитализма, сотрудничавшие с лейбористами), настроенные очень лояльно: итогом их путешествия стал двухтомник Soviet Communism: A New Civilization?, популярный в британских гуманитарных кругах62.

Любопытный доклад прочел на заседании попечительского совета Лондонской архитектурной ассоциации Фрэнк Йербюри, вернувшийся из России все в том же 1932 году. Йербюри, как упоминалось выше, отправился в СССР вместе с коллегами. В июле 1932 года это турне анонсировалось в газетах: «14 июля в Ленинград приезжает из Лондона группа английских архитекторов. Цель их поездки — ознакомление с новыми стройками правительственного и промышленного типа — со вновь построенными зданиями клубов, театров и школ. Из Ленинграда английские архитекторы поедут в Москву, Нижний Новгород и Сталинград. В начале августа приедет вторая группа английских архитекторов»63. Героем следующей заметки в номере от 19 июля оказался сам Йербюри: «В Доме инженерно-технических работников им. Молотова состоялась встреча архитектурной общественности Ленинграда с экскурсией архитекторов Англии. На встрече гости обменялись своими впечатлениями о виденном в Ленинграде за четыре дня. Вкратце представитель группы, секретарь архитектурного общества Англии м-р Иейбург, формулировал свои впечатления следующими словами: “Я пришел, увидел и побежден”. Другой представитель этой группы, архитектор Герберт Вильямс, заявил: “Я поражен всем виденным. Мое единственное желание — остаться в СССР для работы”»64.

Судя по газетным хроникам и фотоархиву самого Йербюри65, для британских зодчих составили очень разнообразную экскурсионную программу. Как уже отмечалось, не все гости были апологетами модернизма, но ВОКС в первой половине 1930-х годов еще делал ставку на показ прогрессивной архитектуры, в которой у советских архитекторов было как будто меньше конкурентов. Маршрут, как и большинство подобных путешествий в 1930-е, начинался в Ленинграде, куда путешественники приплывали прямо из Лондона. В Ленинграде (о нем Йербюри рассказывает подробнее всего) им показывали Эрмитаж, Аничков дворец, Казанский собор с экспозицией музея атеизма и основные исторические ансамбли. Кроме того, английские архитекторы осмотрели совсем недавно построенные здания: Василеостровскую и Московско-Нарвскую фабрики-кухни, ДК Горького и ДК имени Первой пятилетки. В Москве их ждали Кремль, Красная площадь, здание газеты «Известия», Первый Дом Советов и Дом Наркомфина. В Нижнем Новгороде — старые усадьбы и новый Дом Советов. Затем — живописное путешествие по Волге: Казань, Саратов, Самара, Сталинград и другие города, в которых Йербюри интересовался уже не столько архитектурой, сколько этнографическим и историческим колоритом.

Был ли «м-р Иейбург» действительно побежден? По его собственным уверениям, он специально ничего не читал ни до, ни после поездки, чтобы сохранить свежее непредвзятое восприятие, хотя страна показалась ему «полной противоречий и странностей». Например, Йербюри был поражен контрастом в образе жизни и положении разных слоев общества. Ожидая увидеть пример классового равенства, он с удивлением обнаружил обратное. Оказалось, что есть разные категории билетов на поезда и пароход. Что публика на московском турнире по теннису одеждой и манерами сильно отличается от рабочих, гуляющих в парках. Что в нижних отделениях на волжских пароходах едут оборванные крестьяне («каких, я думал, в наши дни уже не бывает»), в то время как на верхних палубах джентльмены в белых костюмах любуются живописными берегами. Наконец, что рабочие живут в настолько тяжелых условиях, что «в водке ищут забвения»66. При этом он признает, что при фабриках есть бесплатные ясли, а государство создало прогрессивную систему здравоохранения, организовав сеть общедоступных детских клиник, женских консультаций, санаториев. Особо теплые чувства вызвали у Йербюри гребные клубы на Москве-реке и в парках культуры и отдыха. Сами парки под конец тура ему несколько надоели, видимо, подобные образцовые пространства для организованного досуга английским гостям показывали слишком часто. Фрэнк и его попутчики очень быстро устали от плакатов (антирелигиозных, антикапиталистических и антимилитаристских) и долгих агитационных выступлений.

Одним из лучших современных проектов в СССР архитектор назвал мавзолей на Красной площади и систему его подсветки. В целом же новые здания, по мнению Йербюри, не представляли интереса с точки зрения формы, композиции, фактуры. Британских архитекторов разочаровало низкое качество материалов и неквалифицированный ручной труд, из-за чего дома уже в первые месяцы после снятия лесов «выглядели старыми». Монотонность цветовых решений, обширные плоскости остекления в условиях холодного и сырого климата, небрежность отделки — все это бросилось в глаза Йербюри и его коллегам. Что им показалось действительно примечательным, так это типологии, придуманные советскими архитекторами для воплощения нового образа жизни: клубы для рабочих с театрами и детскими комнатами, фабрики-кухни, жилмассивы. Но и здесь нашлось место для критики. После осмотра Дома Наркомфина Йербюри пришел к выводу, что идея «пасти» людей группами, исходя из их ведомственной занятости, нецелесообразна, поскольку отнимает у человека право выбирать себе соседа. Причину всех этих неурядиц архитектор видел в том, что новая советская архитектура оказалась результатом слома, а не естественного развития. Желание порвать с прошлым было сильнее логики и здравого смысла.

Рискнем предположить, что даже лояльно настроенной британской архитектурной общественности примеры нового строительства в России казались слишком радикальными. Про здание Центросоюза, строительство которого в этот момент шло по проекту Ле Корбюзье в Москве, Йербюри даже не упоминает. Ему явно интереснее рассказывать о Кваренги и о симпатичной девушке из московского загса, чью фотографию он потом показывает во время своего доклада для архитекторов в Лондонской архитектурной ассоциации. Зато, как только Йербюри попадает на строительную площадку к Борису Иофану и видит только что завершенный Дом правительства (Первый Дом Советов на Берсеневской набережной), он сразу смягчает свои оценки. Иофан для него — многообещающий талантливый архитектор, а Дом Советов — знак того, что русская архитектура выходит из тупика. Вероятно, английских путешественников водили и в советские архитектурные мастерские, поскольку Йербюри восторженно рассказывает о том, что советские зодчие обладают лучшей в мире техникой рисунка и создают совершенно неподражаемые подачи. «Нет ничего, чему английский архитектор мог бы научить русского коллегу»67. Как показалось английским гостям, для воплощения этих замыслов недоставало хороших рабочих. Сложности возникали и от необходимости разрабатывать типовые проекты для самых разных регионов огромной страны.

Во время посещения мастерских путешественники, по всей видимости, подробно расспрашивали принимающую сторону, как организована работа советского архитектора: каков размер жалованья, можно ли участвовать в конкурсах самостоятельно, сколько женщин трудится в проектной группе, как проходит студенческая практика. Возможность получить работу в СССР часто обсуждалась в те годы в профессиональных кругах, и Йербюри призывает коллег оставить подобные прожекты, указывая на то, что в пересчете на фунты зарплата окажется маленькой. А главное, любой английский специалист столкнется с огромной конкуренцией даже в лице студентов.

Йербюри и его спутники особенно уважительно пишут об отношении к историческому наследию и бережной реставрации, результаты которой были видны повсеместно (хотя некоторые особняки и церкви и были отданы под новые функции). «Я думал, что увижу страну, где не осталось и следа от былой красоты», но трудно представить «более прекрасный пейзаж, чем в Ленинграде»68.

Спустя два года, в марте 1934-го, в СССР отправилась коллега Йербюри, Мэри Жаклин Тирвитт, выпускница курсов Королевского садоводческого общества и бывшая студентка Лондонской архитектурной ассоциации69. Тирвитт в 1940-е годы станет одним из деятельных членов британской группы по исследованию современной архитектуры MARS. Она, как и многие ее единомышленники, развивала идеи модернистского градопланирования, но не корбюзианской версии, а адаптированной концепции города-сада и идеи Патрика Геддеса. В 1940-е годы Тирвитт сотрудничала с журналом The Architect’s Yearbook, основанным Джейн Дрю. Авторы издания размышляли о том, как утопические социальные и эстетические проекты модернизма 1930-х могут помочь послевоенному британскому строительству70, и статья Мэри Жаклин Тирвитт открывала первый номер журнала в 1945 году71.

Интерес к советскому градостроительному эксперименту

Разочарование в традиционных подходах к управлению городом после Первой мировой войны и в ходе тяжелых испытаний мировой экономики не только форсировало манифесты радикальных модернистов, но и расшатывало устои и более консервативных кругов британской общественности. В 1930-е годы сложно было отрицать актуальность идей социальной справедливости и не соблазниться рациональными научными методами проектирования. С этим связан интерес к Генеральному плану реконструкции Москвы 1935 года и надежда на то, что опыт Советского Союза подскажет альтернативные пути развития урбанистики. А уж фотографии в журнале «СССР на стройке» действительно были первоклассного качества, даже для тех, кто видел угрозу в советском режиме. Закономерно, что в 1936 и 1939 годах последовали еще два организованных приезда английских специалистов в Россию72. По случайному совпадению ровно в этот момент (1936) в Лондоне находилась советская делегация Николая Булганина (в то время — председателя исполкома Моссовета).

Как и в случае с Тирвитт, британских гостей интересовала не столько архитектура, сколько градостроительная политика. В 1936 году группу экспертов по городскому планированию и управлению возглавили сэр Эрнест Саймон (промышленник из Манчестера, член парламента от либеральной партии), Уильям Робсон (профессор Лондонской школы экономики) и Джон Джукс (также экономист из Манчестера, эксперт по вопросам промышленности). Саймон дружил с уже упомянутыми фабианцами Сидни и Беатрис Уэбб, а Джукс придерживался скорее либеральных взглядов, «манчестерского прагматизма», не поощрявшего особо излишнего государственного вмешательства в экономику. Саймон попытался собрать максимально объективные и полные данные, его расспросы сильно задерживали группу, поскольку половина времени уходила на перевод. Особенно внимательно он осматривал жилые дома, общался с жителями, заглядывал в окна, чтобы оценить реальные условия проживания рабочих. Группе показывали образцовые квартиры, но Саймон, сопоставляя статистическую информацию, заподозрил, что обычные квартиры должны быть перенаселены: по его оценкам, для половины московских семей метраж составлял менее трех квадратных метров на человека73. Тем не менее он пришел к выводу, что Москва гораздо лучше приспособлена для решения урбанистических проблем, чем Лондон и другие крупные европейские города. Как и Кеннет Додд, Эрнест Саймон видел особую прелесть в свободе советских архитекторов от частной собственности и инвесторов. Результатом этого путешествия, помимо нескольких статей, стала популярная в дальнейшем у английских урбанистов книга Moscow in the Making74. Джункс также описал советские эксперименты в исследовании Ordeal by Planning75.

Вторую делегацию, 1939 года, организовала Ассоциация архитекторов, строительных инспекторов и технических ассистентов (AASTA), SCR и туристическая фирма Prospect Tours (анонс этой поездки был опубликован в журнале The Architects and Building News)76. Турне прошло 19 августа — 10 сентября 1939 года, и ему предшествовала долгая переписка с ВОКС. Архитекторы редко просили показать им конкретные объекты, обычно все запросы были изложены обобщенно. Однако в этот раз SCR сформулировало более четкие пожелания британской делегации: они хотели узнать об общем уровне развития строительной индустрии в рамках пятилетки, об основных проблемах и условиях работы советских архитекторов, увидеть детальные планы развития Москвы, Ленинграда, Ростова-на-Дону, осмотреть выставку «Сталинский план реконструкции Ленинграда в третью пятилетку», провести встречи в московском Госплане, Союзе архитекторов и Моссовете. В ВОКС постарались учесть все просьбы, хотя их раздражало, что SCR берет на себя слишком много, например обещает поездку на Днепрогэс или приемы в Московском отделении ВОКС. Секретарь SCR Джудит Тодд хотела уделить группе особое внимание, надеясь, что по возвращении туристы прочтут лекции о достижениях советской архитектуры. Чтобы не промахнуться с программой, в SCR воспользовались всеми своими контактами и даже обратились к Александру Никольскому с просьбой посоветовать, что посмотреть в Ленинграде и Ростове-на-Дону. Кстати, посещение Ростова-на-Дону в итоге заменили на экскурсию по Киеву: архитектурная секция ВОКС (Николай Колли, Яков Корнфельд, Николай Былинкин, Михаил Бархин) решила, что ехать в Ростов-на-Дону и на Днепрогэс «нежелательно и нецелесообразно», а Киев с архитектурной точки зрения представляет «неизмеримо больший интерес»77.

В результате маршрут делегации AASTA был следующим. В Москве: обзорная экскурсия по городу, стадион «Динамо», Речной вокзал в Химках, канал Москва — Волга, ДК завода им. Сталина и ДК комбината «Правда», Библиотека им. Ленина, ЦПКиО, метрополитен, Музей революции, Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, строительные площадки Дворца Советов и театра Красной Армии, интерьер московского Дома пионеров, новые жилые дома на улицах Горького и Первой Мещанской, Никитском бульваре, шоссе Энтузиастов и Можайском шоссе, экспериментальное скоростное строительство на Калужской улице, чай в Доме архитектора78. В Ленинграде: долгая обзорная экскурсия (Невский проспект (тогда — проспект 25 Октября), стрелка Васильевского острова, Петропавловская крепость, Кунсткамера, Меншиковский дворец, Академия художеств, Сенатская площадь (Декабристов), Адмиралтейство, Строгановский дворец, Казанский собор, Конюшенная площадь, Дворцовая площадь, Мраморный дворец, Летний сад, Инженерный замок, Публичная библиотека, Александринский театр), первый жилой дом Ленсовета на Карповке и Дом политкаторжан, Щемиловский жилмассив и кварталы на Троицком поле, новый жилой район на Малой Охте, только что достроенный Володарский мост, жилые дома и Дом Советов на Московском проспекте, ДК им. А. Горького, Эрмитаж с посещением Особой кладовой, прием в Доме архитектора и доклад главного архитектора Ленинграда Николая Варфоломеевича Баранова «Реконструкция Ленинграда»79. Харьков: новые жилые дома и клубы. В Нижнем Новгороде (к тому моменту он уже был переименован в Горький): автозавод. Киев: дом СНК, дом Верховного Совета Украины и новые жилые дома. Как видим, ни в Москве, ни в Ленинграде программа не предполагала показа проектов советского авангарда. Исчезли из экскурсий здание газеты «Известия» и Дом Наркомфина, фабрики-кухни и ДК им. Первой пятилетки. Только что завершилось строительство Центросоюза, но о нем и Ле Корбюзье — ни слова.

В Ленинграде делегацию AASTA сопровождал архитектор Михаил Николаевич Мейсель, написавший подробный отчет о встрече. Пароход «Кооперация», на котором гости (в основном студенты-архитекторы) приплыли в Ленинград, опоздал, поэтому вечерняя обзорная экскурсия была сокращена. Остальные дни прошли без накладок — от визита в Эрмитаж до осмотра квартир рабочих завода «Большевик». После приветствия Александра Ивановича Гегелло и выступления Николая Баранова в Доме архитектора состоялась дискуссия между советскими и британскими коллегами. Несмотря на то что активное участие в ней приняли только несколько человек, в ходе беседы прозвучали интересные замечания. Миссис Лентал «потрясена всем виденным в этом новом мире — СССР», признавая, что советская практика «в их условиях является лишь мечтой». Остальные гости «поражены и восхищены размахом, масштабом вашего строительства и его темпом», однако «не удовлетворены уровнем вашей строительной техники, который у нас в Англии значительно выше». Но главный удар был нанесен по стилю: «Нам совершенно непонятен ваш отход от творческих позиций конструктивизма и переход к освоению классического наследия в архитектуре. Нам не ясно, почему вы строите не экономичные, скромные жилые дома для рабочих, а дворцы с колоннами для рабочих»80. Члены AASTA оказались намного более прогрессивными в своих архитектурных взглядах, чем Йербюри.

Надо сказать, что эти реплики в общем совпадают с тоном заметок, которые по итогам поездки были опубликованы в британской прессе. «Замечательное приключение» дало возможность взглянуть с разных сторон на современную советскую практику, которая при всех масштабах вызывала у британских архитекторов сомнения из-за утопичности замыслов и «реакционности» в вопросах стиля81. Бертрам Паркс в статье для The Illustrated Carpenter and Builder также описывает размах строительства, омраченный дефицитом материалов, деревянными перекрытиями, низким качеством краски, фурнитуры, отделки. Единственное, что вызвало одобрение Паркса, — уровень реставрации исторических зданий в Ленинграде, но автор неожиданно объясняет это тем, что в работе, по его наблюдениям, задействованы в основном женщины82. Самый дружелюбный очерк о путешествии подготовил Артур Линг для журнала Keystone (орган AASTA)83. Он тоже был в восторге от исторического наследия Ленинграда, а также от масштаба запланированных строек и системности градостроительного подхода. Стилистический выбор советских архитекторов Линг описал уклончиво, а здание Ленинской библиотеки привел в пример как попытку рационализации классической архитектуры.

Консервативная среда, представителями которой были приезжавшие в СССР английские зодчие, давала серьезную почву для скепсиса и мешала советской стороне произвести то впечатление, на которое она рассчитывала. Даже лояльно и оптимистично настроенные коллеги обращали внимание в основном на богатое историческое наследие русского зодчества. Недостатки инфраструктуры, качества строительства и бедность повседневной жизни наложили отпечаток на восприятие эксперимента. Используя формулировку одного из коллег Йербюри, большинство путешественников приходило к выводу, что жизнь в Союзе не всегда рай, «как считает мистер Бернард Шоу». К этому прибавилась и дискуссия о стилистических приоритетах: авангард vs пассеизм. Однако фраза «Я поражен всем виденным», произнесенная английским архитектором в интервью «Красной газете», также не была лицемерием. В советской практике архитекторы видели движение, силу желаний и намерений. Когда перед специалистами стояли задачи городского развития, они были заинтригованы теми преимуществами, которые мог дать советским коллегам радикальный импульс обновления и уникальный хозяйственный порядок. Отклики британцев совпадали и с отзывами других иностранных архитекторов. Норвежский зодчий Гарольд Хальс в 1937 году так сформулировал эти впечатления: «Мне кажется только, что ваши планы оперируют слишком большими масштабами… Но существует одна важная разница между нами и вами: то, о чем мы только мечтаем, вы проводите в жизнь»84.

Советские архитекторы в Великобритании в 1930-е годы

В отличие от британских архитекторов, советским коллегам было намного сложнее совершить заграничный вояж. Все международные связи контролировал отдел культуры и пропаганды ЦК ВКП(б), а после 1935 года — отдел культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б). При этом решение о поездках архитекторов за границу принимались на более высоком уровне, постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР и курировались лично Лазарем Кагановичем85. Как только ВОКС наладил работу архитектурной секции и на адрес ССА стали приходить письма из Англии, советские архитекторы регулярно получали приглашения на самые разные конференции, от крупных международных градостроительных конгрессов до небольших локальных собраний по вопросам школьного или больничного строительства. Знакомство с этим опытом требовалось для повышения квалификации советских зодчих и инженеров. Каро Алабян, ответственный секретарь ССА, пытался убедить начальство в необходимости зарубежных командировок. А еще в 1922 году Жолтовский предлагал большевистскому руководству купить итальянскую виллу Ротонда для устройства там русского художественного института (возможно, это была авантюра, но вопрос одно время действительно обсуждался86). Как в 1922-м, так и в 1932-м заграничные командировки не считались вопросом первой необходимости, за исключением нескольких поездок инженеров (например, когда в 1931 году нужно было посмотреть, как устроено лондонское метро, и найти возможного подрядчика по поставке оборудования87, или в 1937-м — познакомиться с особенностями городского коммунального хозяйства). Еще одна образовательная поездка была организована для аспирантов Академии архитектуры в Европу в октябре 1935-го — январе 1936 года88. Советские архитекторы участвовали в XIII Международном архитектурном конгрессе в Риме в 1935 году, несколько путешествий смогли совершить наиболее высокопоставленные члены ССА. Но даже в этих случаях Великобритания и Лондон стояли в «рейтинге» после Италии, Франции, Германии и Швеции. Возможно, пренебрежение британским опытом было связано с тем, что, несмотря на английское происхождение идей города-сада, в начале века Англия зарекомендовала себя скорее как страна слишком традиционного вкуса и серьезных городских социальных проблем.

Тем не менее сохранились записки Александра Гегелло по мотивам путешествия, во время которого он посетил Стокгольм, Лондон и Париж (1936), а также блокнот Владимира Алексеевича Щуко (он ездил в Европу и США в 1934-м), в которых есть отклики на Великобританию. Гегелло сделал набросок довольно сурового выступления: «Основное, что нам показывали и что мы изучили, — это, так сказать, достижения многовековой капиталистической культуры и достижения современной техники и науки в разных областях строительства и городского хозяйства. И в этом отношении нам есть чему поучиться у капиталистов. Но в то же время мы не могли не видеть и не замечать те резкие контрасты жизни этих городов, которые так хорошо иллюстрируют противоречия капиталистического мира… Мы видели красивые улицы, заполненные хорошо одетой толпой, по которым сплошной лентой тянутся элегантные легковые машины, автобусы, троллейбусы. Мы видели прекрасные здания, дома, школы, кино. Но рядом с прекрасными жилыми домами мы видели в Париже и Берлине целые кварталы, целые поселки жалких лачуг и хижин из досок и фанеры, земли, в которых ютятся и живут целыми семьями с детьми и убогим скарбом массы рабочего люда. В Лондоне мы видели на окраинах целые улицы безрадостных, мрачных, черных от дыма и копоти, однообразных, похожих на тюрьмы домов»89.

Блокнот Щуко более личный, в нем есть короткие дружеские зарисовки коллег — Бориса Иофана и Владимира Гельфрейха, сделанные в момент переезда на пароходе «Олимпик» из Англии в Нью-Йорк, и будничные записи, из которых мы узнаем, что 1 сентября архитектор заселился в отель в центре Лондона в старом кирпичном доме. Британская кухня впечатления на Щуко не произвела, хотя в пабе «Лев» недалеко от Мраморной арки он запивал устрицы «Вдовой Клико». Кроме Британского музея, Альберт-холла и советского полпредства в старинном симпатичном особняке, Щуко повезло увидеть Хрустальный дворец в Сайденхэме, который сгорит через пару лет. Рабочие кварталы показались ему обычными, он записал в блокноте, что рабочие одеты так же, как и в СССР. Общее впечатление от Лондона, «особенно после Парижа», у архитектора сложилось мрачное: чернеющий белый камень на фоне кирпичных стен, страшный хаос на перекрестках и плохо регулируемое движение. Зато Щуко отметил выразительный романтический силуэт Тауэра, «красивое нагромождение башен», митинги в Гайд-парке, во время которых все сидят прямо на газоне, и особенно впечатлившую его щедрую уличную иллюминацию90.

Бертольд Любеткин и конъюнктура западноевропейского архитектурного рынка в 1920–1930-е годы

Бертольд Любеткин в Париже

В том, что среди английских специалистов возник интерес к советскому архитектурному и градостроительному эксперименту, важная роль принадлежала Бертольду Романовичу Любеткину, эмигранту из России, который в конце 1930-х годов сумел стать одним из лидеров британского Современного движения. Его творческое наследие включает в себя десятки реализованных проектов жилой и общественной архитектуры, и это один из немногих архитекторов русского происхождения, удостоившийся в Великобритании обстоятельной монографии с полной публикацией своих работ91. Его успех уникален, поскольку в Британии русским эмигрантам в период между войнами было особенно сложно выстраивать профессиональную карьеру, тем более в архитектуре — области с высокой конкуренцией, требующей хорошей социальной интеграции (а когда речь идет о модернизме — еще и с ограниченным рынком заказчиков).

Любеткину было всего двадцать лет, когда он уехал из России, но либеральные взгляды семьи, события революции, наконец, учеба в петроградских и московских Свободных государственных художественных мастерских, преобразованных в 1920 году во Вхутемас, оказали решающее влияние на его художественные предпочтения. Это в первую очередь вера в эксперимент авангарда и новой архитектуры. После Москвы он учился в Варшавском политехническом университете (1923–1924), затем переехал в Париж, где посещал Специальную школу архитектуры (École Spéciale d’Architecture, 1925) и Школу изящных искусств (École des Beaux Arts, 1926), а в 1930–1931 годы в качестве слушателя ходил на лекции в Институт городского планирования при Сорбонне (Institut d’Urbanisme de la Sorbonne). Он также получил возможность посмотреть, как работает мастерская Огюста Перре, опекавшего в то время группу студентов Школы изящных искусств. Учитывая, насколько насыщенной была творческая жизнь в межвоенном Париже, трудно представить, что молодой, открытый всему новому Любеткин ограничился бы только официальными уроками.

Даже в беглых набросках его поздних неопубликованных воспоминаний «Самиздат»92 перед нами предстает разнообразная культурная среда, в которой контакты с русскими художниками и писателями оказываются очень интенсивными. Одним из первых, кто навестил его в Париже, был художник Бела Уитц, также недавно приехавший из России и на короткое время получивший пост в венгерском правительстве Белы Куна. Любеткин собрал хорошую коллекцию русских художников, включая работы Малевича, Родченко, а Уитц привез ему рисунки Татлина и Поповой. К сожалению, позже Любеткин оставил чемодан с этими работами у отца своей знакомой Прасковьи Шуберской, но, вернувшись за ним в Париж сразу после войны, отыскать следов коллекции уже не смог.

Любеткин встречался в кафе La Closerie des Lilas и других модных заведениях с Эренбургом, Малевичем, Родченко, Сутиным, Гончаровой, Ларионовым. С Анненковым организовал группу Vingt-Cinq в поддержку современного искусства. В «Самиздате» Любеткин вспоминает, как за тарелкой борща встретил в одном заведении своего петербургского профессора, архитектора Дубинского. Вместе с другим знакомым из России, художником (а в будущем архиепископом Цюрихским) Владимиром (Бобкой) Родионовым93 они вместе расписали клуб циркового акробата Роланда Тутина Trapèze Volant, открытый в старом гараже, а позже работали над оформлением павильона Камеруна для Международной колониальной выставки (1931).

Работа для советского торгпредства и контакты с советскими коллегами

Плачевное финансовое положение вынуждало Любеткина использовать любую возможность, браться за любую работу и любой контакт. Начинающий архитектор-эмигрант без диплома, опыта и связей практически не имел шанса на профессиональные заказы. Но Любеткина спасло торгпредство СССР во Франции, для которого он периодически работал в качестве переводчика, получая «мизерную плату… которой хватало лишь на проезд»94. Вскоре художник и дизайнер Франсис Журден убедил торгпредство поручить Любеткину более ответственное задание. В это время советское правительство проводило активную внешнюю торговую политику и было заинтересовано в популяризации советских товаров. С этой целью СССР участвовал в многочисленных европейских торговых выставках. Парижский офис получил готовый проект павильона «в стиле Мельникова», но нужно было грамотно перевести документацию и организовать постройку. Любеткину предстояло найти подходящие местные материалы, реализовать проект и сопровождать конструкцию на всех торговых выставках. В пояснительной записке от 9 августа 1929 года архитектор писал, что, поскольку расходы на однократное возведение павильона нецелесообразны, он придумал разборную конструкцию и немного изменил пропорции. В результате форма и размер сооружения могли меняться в зависимости от количества экспонатов, а конструкция выдерживала четыре монтажа95. С 1928 по 1931 год этот павильон побывал на выставках в Страсбурге, Марселе, Бордо и Нанси. Также Любеткин выполнял роль курьера и переводчика. В выданном ему 24 мая 1930 года удостоверении отмечалось, что бюро выставок торгпредства было «вполне удовлетворено… как с технологической, так и с художественной стороны»96. Эта бумага была подписана секретарем В. ­Железняк, которая, по воспоминаниям впечатлительного Любеткина, рассказывала, как однажды «рассекла пополам белогвардейца».

В 1929 году архитектор получил первый полноценный заказ. Вместе с Жаном Гинзбергом97, которого он знал еще по учебе в Варшаве, приятели основали студию и приступили к работе над жилым домом по адресу авеню Версаль, 25: заказчиком был отец Гинзберга. Новых заказов не последовало, к тому же старший Гинзберг не спешил расплачиваться с юными архитекторами, поэтому партнеры скоропостижно расстались, а Любеткин снова оказался без источника дохода. Теперь казалось, что только работа в Союзе поможет спасти сложное карьерное положение. Григорий Сигалин, с которым Любеткин также учился в Варшаве, уверял его, что «только в России можно реализовать те масштабные проекты, о которых он мечтал»98. Любеткин всерьез рассматривал возможность вернуться в СССР и активно искал способ получить там работу. Он принимал участие в советских конкурсах, программы которых доходили до Парижа: в 1925-м — на проект Политехнического университета в Свердловске, в 1931-м — на проект здания Центросоюза и строительства Дворца Советов. В 1931–1932 годах вел переписку на русском языке с кем-то из советских чиновников (подпись неразборчива, но, скорее всего, это Гевразий Кивкуцан, бывший председатель бюро выставок советского торгпредства в Париже). Кивкуцан, в частности, сообщает Любеткину: «С вашим приездом сюда творится поистине что-то невероятное. Вы давно стремитесь, а вы и поныне там»99. При этом он убеждает в необходимости переезда, описывая архитектору «загнивающий капитализм», который «не может строить ничего грандиозного»: «Возьмите, к примеру, известного архитектора Корбюзье — что “грандиозного” он может строить во Франции, кроме вилл с изысканными ванными и туалетными помещениями для какой-либо кокотки, куда больше — он может приложить свои несомненные таланты и архитектурную изобретательность, кроме как к этим поистине карликовым объектам в сравнении с огромной степенью технического прогресса, достигнутого передовой архитектурной мыслью». В следующем письме, в марте 1932 года, корреспондент отвечает Любеткину: «Сочувствую всем вашим несчастьям и охотно повторяю свое согласие помочь вам найти работу в Союзе». Подчеркивая, что проект Дворца Советов Любеткина оказался среди отмеченных жюри, Кивкуцан напоминает о необходимости получить гонорар: «Это еще один показатель, что вам надо ехать, и аргумент за то, что вас здесь используют и дадут интересную работу»100.

Параллельно Любеткин обсуждал помощь в переезде с одной из родственниц в России. Она предложила обратиться за содействием к Борису Иофану как к наиболее влиятельному представителю советского архитектурного истеблишмента. Любеткин отправляет родственнице эмоциональный ответ: «Работать на Западе для враждебного мне класса, подоблять вкусам оголтелой буржуазии и строить дома для разбухших “индивидуалистов” — я больше не желаю и не могу»101. Архитектор в качестве главного конкурентного преимущества пытался подчеркнуть свое знакомство с технической базой европейской архитектуры, объяснял, что работает для торгпредства, участвует в конкурсах, пишет статьи про советскую архитектуру, читает лекции об искусстве СССР. Подчеркивает, что не «плавает на яхте, как могут подумать недоброжелатели, ошибочно считая его “иностранным специалистом”, который, мол, задавлен кризисом и желает переехать в Союз. <…> Я же не собираюсь приехать для отработания своего времени, а для того чтобы содействовать в меру возможностей общему великому делу строительства нового быта».

Хотя Любеткин специально отмечал, что причины переезда у него исключительно идеологические, все-таки именно отсутствие возможности профессионально реализоваться на Западе побуждало русских архитекторов (и не только) задуматься о возвращении в Россию. Сам Любеткин вспоминал, что вместе со своими ближайшими друзьями — Прасковьей Шуберской и ее мужем, пианистом Алексеем Чичкиным — они решили, что «с них хватит Запада». Первым уехал Чичкин, чтобы подыскать в Москве жилье. С собой он увез один из чемоданов с вещами Любеткина. Больше вестей от Чичкина не было. Мрачные догадки о судьбе друга и исход конкурса Дворца Советов, разочаровавший сторонников Современного движения, наводили на мысль, что идея вернуться в Союз очень спорна. Но и во Франции, по-видимому, противоречия между творческими и политическими убеждениями не внушали Любеткину оптимизма. «Какой счастливый был Бобка, что его никак не волновали все эти интеллектуальные споры»102, — замечает в воспоминаниях он про Владимира Родионова. В течение нескольких лет, с 1931-го по 1934-й, судьба Любеткина могла решиться в любой момент.

Бертольд Любеткин в Лондоне

Как раз в это время у архитектора неожиданно появляются дружеские контакты в Лондоне. Еще в 1929 году советское торгпредство послало Любеткина в его первую командировку в Англию — присмотреться к молодым архитекторам, которые могли бы принять участие в конкурсе на проект Дворца Советов. Он обратился за помощью к секретарю Королевского института британских архитекторов сэру Иэну Макалистеру, и тот среди прочих кандидатур порекомендовал поговорить с Клафом Уильямсом-Эллисом. Клаф принял посланника радушно, но отказался от возможности принять участие в конкурсе, сославшись на неблагоприятный московский климат и низкие гонорары.

Лондон в 1929 году вряд ли мог показаться Любеткину местом, где он может реализовать свои модернистские амбиции. И не только потому, что модернизм в Англии начнет динамично развиваться чуть позже, с начала 1930-х. Культурной и политической столицей Русского зарубежья оставался Париж. Количество русских эмигрантов, оказавшихся в европейских странах после революции, зависит от методов подсчета, но даже при всех погрешностях видно, что бывшие подданные Российской империи редко делали выбор в пользу Британии. Например, в 1920 году при более 550 000 русских эмигрантов в Германии и около 175 000 во Франции на Англию приходится от 5000 до 15 000 приезжих из России103. В Британии русские эмигранты сопротивлялись процессу интеграции104, что было связано с рядом обстоятельств. В первую очередь надеясь на возвращение в Россию (если не в ближайшем будущем, то хотя бы в следующем поколении), они стремились сохранить русскую культуру, язык, традиции. И если во Франции и многих других странах они могли проживать по нансеновскому паспорту, избегая натурализации, то в Британии законы об эмиграции были намного суровее. Получить работу или стипендию на образование было невозможно, если претендент не прошел процесс натурализации (исключение делалось лишь для знатных фамилий и высокопоставленных чиновников царской России). Начиная с Акта об иностранцах 1905 года миграционный офис был вооружен полномочиями отказывать во въезде «нежелательным»: сначала это были те, кто не мог представить доказательства своей экономической независимости, а после дополнительных законов 1914, 1919 и 1920 годов, для того чтобы перебраться в Великобританию, нужно было не только иметь сбережения, но и получить разрешение на работу в Министерстве труда. Правительство официально заявило, что российские беженцы не допускаются в страну, за исключением особых случаев, и все визы выдавались в индивидуальном порядке105. Зато Англия, в отличие от Франции, не ограничивала сферы деятельности, в которых могли быть заняты эмигранты. Иностранцы здесь были допущены к нескольким свободным профессиям, таким как врачи, дантисты, адвокаты и архитекторы, и могли претендовать на те же условия, что и британские подданные.

Любеткину повезло. В Париже Паша Шуберская представила его своей подруге по Кембриджу Маргарет Гардинер, а та свела архитектора с Маней Харари и Солли Цукерманом. Семья Харари уехала из Российской империи в 1914 году, ее отец, Григорий Бененсон, был успешным предпринимателем, владельцем большого нефтяного бизнеса. Маня получила хорошее гуманитарное образование, занималась переводами русской литературы, и после войны именно она перевела и опубликовала в Лондоне «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. Соломон (Солли) Цукерман также был неординарным молодым человеком: врач, зоолог, во время Второй мировой войны он будет привлечен в качестве консультанта по бомбардировкам британским Управлением специальных операций. Харари начала помогать архитектору и позже стала одной из его первых лондонских заказчиц. Пользуясь этими контактами, Бертольд Любеткин приехал в Англию, как он потом писал, чтобы «исследовать возможности». У него не было ни пенни, приходилось скитаться по случайным знакомым и даже делить по очереди одну кровать с другим эмигрантом, Моше Перлманом. В 1931 году Маня познакомила Любеткина с Годфри Самюэлем, который только что окончил курс в Лондонской архитектурной ассоциации и, как все в этой школе, был полон бунтарских намерений. Самюэль и его друзья, также выпускники ассоциации, Фрэнсис Скиннер, Майкл Дагдейл, Энтони Читти, Линдси Дрейк и Валентин Хардинг, сразу подпали под обаяние Любеткина — интересного и ироничного собеседника, с его флером континентальной экстравагантности. В 1932 году приятели приняли решение об открытии собственной архитектурной практики — так начинается история фирмы Tecton.

Несмотря на то что Любеткин быстро нашел единомышленников, первые два года в Лондоне дались ему тяжело. Заказов не было, а те, что подворачивались, часто срывались. Небольшие гонорары, что получал Tecton, приходилось делить на семерых. К тому же Любеткин позвал в Лондон Григория Сигалина. Вместе с ним они нашли неожиданный выход из финансового кризиса. У семьи Сигалина в Варшаве был молочный бизнес: производство кефира на кефирных грибках, которые родственники привезли в свое время с Северного Кавказа. Отец Сигалина присылал в Лондон грибок, друзья покупали на станции «Виктория» молоко, везли в Хэмпстед и там готовили кефир. Благодаря знакомому врачу, доктору Гейнсборо, они смогли отладить дистрибуцию нового полезного молочного напитка через несколько лондонских больниц.

Гейнсборо представил Любеткина архитектору польского происхождения Аммону Пиличовски, в сотрудничестве с которым они построили таунхаусы в Пламстеде (на Дженеста-роуд, 1933–1934). И в те же годы благодаря дружбе с Солли Цукерманом состоялся еще один важный заказ: павильоны для горилл (1933) и пингвинов (1934) для Лондонского зоопарка. В дружеской беседе Цукерман рассказал Любеткину о судьбе двух горилл, прибывших в Лондон и ютящихся в старом вольере для лемуров. Любеткин предложил построить функциональное современное здание для бедных животных, и благодаря своему воодушевлению и связям (в том числе при поддержке своей будущей свекрови, влиятельной маркизы Ридинг) Цукерману удалось пролоббировать проект. «Хочешь работать в Зоопарке?» — предложил он Любеткину. «Смотрителем?» — «Нет, дизайнером», — ответил Солли106. Вслед за контрактом с зоопарком последовало приглашение от Уипснейдского зоосада. Любеткин вступил в группу MARS и утвердился в качестве представителя прогрессивной британской архитектуры.

После переезда в Лондон Бертольд Любеткин оказался не только одним из первых представителей Современного движения в Великобритании, но и ценным источником информации для коллег по цеху. В 1932 году он опубликовал статью, посвященную советскому градостроительству107, а в декабре того же года выступил с докладом для Института ландшафтных архитекторов в стенах Лондонской архитектурной ассоциации108. Главный вопрос, интересовавший автора и аудиторию, — типовое строительство и схемы развития новых советских городов. Любеткин воздержался от каких-либо оценочных политических суждений. Он внимательно проанализировал опыт первых советских строек в индустриальных районах, рассказал о решениях, предложенных приглашенными иностранными специалистами (Эрнстом Маем и его коллегами), привел в пример варианты поселений, разработанных ими для Щегловска (Кемерово), Магнитогорска. И хотя большая часть проектов представляла собой лишь нереализованные бумажные схемы, Любеткин отметил свободу творчества, предоставленную советским архитекторам, которые не зависят, в отличие от западных зодчих, от желаний частных заказчиков. Архитектор признал (цитируя переписку между Моисеем Гинзбургом и Ле Корбюзье), что многие утопические мечты о тотальной дезурбанизации в условиях современной советской строительной инфраструктуры были невозможны, но не без романтизации рассказал про дома-коммуны для рабочих и новые типологии жилья, основанного на коллективизации быта.

В 1934-м Бертольд Любеткин все-таки доедет до Союза, чтобы принять участие в Первом Всесоюзном совещании советских архитекторов, забрать гонорар за конкурсный проект Дворца Советов и в надежде получить заказ. Работы в СССР он не получил, зато на обратном пути познакомился с будущей женой Маргарет Чёрч109, что и определило его дальнейшую судьбу.

Возможно, переезд в Англию спас Любеткину не только творческую карьеру, но и жизнь. Его отец погиб в 1942 году в Освенциме, страшная участь ждала и многих его знакомых, оставшихся в Париже. Григорий Сигалин позже все-таки уехал в Россию. Вместе с архитектором Генрихом Блюмом в июне 1935 года он написал в ВОКС письмо, в котором попросил оказать содействие в визите в СССР: «Цель нашей поездки научная. В частности, мы хотели бы познакомиться с постоянной выставкой архитектуры и поселковым рабочим строительством… Мы хотели бы указать, что мы связаны с архитектурным миром СССР, так как приняли участие в конкурсах на Дворец Советов и Дворец Техники»110. В рекомендательном письме ВОКС говорилось, что Сигалин и Блюм — известные в советской архитектурной среде польские архитекторы, которые давно спрашивают о переходе на постоянную работу в СССР111. В результате переезд состоялся. Григорий Сигалин был принят в 5-ю архитектурно-проектную мастерскую Моссовета под руководством Даниила Фридмана, работал над проектом здания Наркомата оборонной промышленности. 10 февраля 1938 года был арестован, обвинен в шпионаже в пользу Польши и расстрелян через шесть дней. Генрих Блюм уехал в Чехословакию, работал в Брно, погиб в 1942 году в концентрационном лагере.

В архиве Любеткина в RIBA сохранились русскоязычные письма послевоенного периода, отправленные ему разными знакомыми, встреченными им в Польше и Франции в 1920–1930-е годы. И все-таки, несмотря на контакты с эмигрантами из бывшей Российской империи, Бертольд Любеткин после натурализации в 1939-м не позиционировал себя как русский архитектор. После войны началась обширная проектная работа, а его имя стало ассоциироваться с английским интернациональным стилем.

Английская архитектура и урбанистика в советской печати

«Великобритания и Советский Союз сегодня стоят как два гиганта старого и нового мира, готовых для смертельной битвы… Ввиду военной угрозы, нависшей над миром, тесная связь, знание и понимание положения и жизни друг друга необходимы сейчас для русских и британских рабочих»112, — взывала британская учительница и активистка Кэти Кент, организовавшая приезд английской женской делегации в Россию в 1928 году и выступавшая по всей Великобритании с докладами о положении советских женщин. В 1920-е годы в Советском Союзе публиковались десятки книг об Англии: о жизни рабочего класса, о политических группировках, об истории забастовок. Интерес тянулся еще из дореволюционного периода: Великобритания играла ведущую роль в мировой политике, тексты Карла Маркса анализировали именно английский опыт эволюции рабочего движения, а британские урбанисты предложили концепцию города-сада — магистральной градостроительной теории при планировании новых районов и рабочих поселений. Выставки английского политического плаката, разоблачающего «пошлость, тупость буржуазии и мещанства»113, проходили в Москве в 1932, 1935 и 1937 годах. Но вопросам английской архитектуры в советской печати практически не уделяли внимания: за исключением обзора рабочих поселков в Англии и Америке Павла Мижуева (1925)114 мы не обнаружим ни одной обстоятельной публикации.

В хронологических рамках «Культуры I», условно до 1932 года, в периодике особое внимание уделялось экспериментам Германии, что совпадало с общим повышенным вниманием к немецкой культуре в первой трети XX века. Выставки современной архитектуры, прошедшие в начале 1930-х годов в Москве, Ленинграде, Харькове, — снова про Германию и Нидерланды115. В книге «Архитектура современного Запада», вышедшей в свет в 1932 году, не был представлен ни один британский зодчий. Нет обзора английской практики и в других изданиях, включая первые годы существования журнала «Архитектура и строительство СССР» (начал выходить в 1933 году), где в иностранных обзорах преобладали примеры из Франции, Нидерландов, Италии и Швеции. После 1932 года немецкие проекты исчезают из обзоров, и на первый план выходит французская школа. Подпи­си к иллюстрациям в журнале «Современная архитектура», который издавался в 1928–1930 годы, были на русском и немецком языках, но в журнале «Академия архитектуры», выходившем в 1935–1937 годах, — уже на русском и французском.

Архитектурные интересы английского происхождения (стиль Адамов, движение искусств и ремесел, концепция города-сада) в творчестве русских архитекторов не исчезли бесследно после революции, наоборот, они продолжали вдохновлять советских зодчих116. Не ушло (во всяком случае, в 1920-е) и само понятие англоманства: вспомним, например, характеристику «энглизированного типа мужчины», которую дал архитектор Михаил Барщ Ивану Жолтовскому117. Однако знание английской архитектуры было непроговариваемым сюжетом в официальных дискуссиях. На страницах «Архитектуры СССР» вплоть до 1937 года Англия упоминается в основном лишь в обзорах зарубежной прессы. Пересказываются публикации о стандартах жилья, истории промышленной архитектуры, борьбе с трущобами, больничном строительстве; рассказывается о статье Николауса Певзнера «Новая архитектура в Англии»; даются обзоры книг по паркостроению, сообщается о столетии RIBA.

Отзывы чаще критические: «эклектическая мешанина», «монастырско-феодальный ансамбль»118, «стилизаторское» влияние на архитектуру колоний, «жалкий уровень современного обескровленного буржуазного зодчества»119, цитаты из Энгельса про «варварское равнодушие» английских домов120. Образ Лондона складывался унылый: «Из современных европейских столиц Лондон в наибольшей степени сохранил все отрицательные особенности, характерные для крупного города XIX века. Однообразие архитектурных форм и слабая степень озеленения, узкие улицы с высокими зданиями и крайне неравномерное распределение жителей по кварталам, разбросанность железнодорожных вокзалов»121. «Ни с архитектурной, ни с планировочной точки зрения город не представляет большого интереса и не может (за исключением парков, системы озеленения и планировки двух-трех центральных участков) служить для нас таким же поучительным образцом, как Париж»122. Гибель Хрустального дворца советские авторы использовали в качестве эффектной метафоры крушения всех надежд западной современной архитектуры123.

Несмотря на общую тенденцию, одобрительно упомянуто новое здание RIBA, где моделями для барельефов, олицетворяющих отрасли строительной промышленности, стали рабочие, участвовавшие в возведении здания. Также хвалебным оказался обзор транспортного строительства в Лондоне. Автор признал, что архитектура лондонского метро качественнее гражданской архитектуры благодаря отделке, современному освещению и продуманности деталей. Он описал «изумительные лондонские вагоны метро, которые так неохотно покидаешь, эти прекрасные станции, на которые не успеваешь любоваться»124. Отмечались некоторые успехи в области физкультурных типологий: «В фабрично-заводской архитектуре и в архитектуре физкультурных сооружений англичане хорошо усвоили принципы новой архитектуры, в то время как в жилищном строительстве они все еще несут на своих плечах тяжелое наследство традиций»125. Удачи английских инженеров (потолочное отопление, керосиновый радиатор, оборудование школ усовершенствованными форточками и пандусами вместо лестниц) получали одобрение легче, чем стилистические жесты архитекторов.

Критика всей западной архитектуры после 1935–1936 годов, если речь не шла о технологиях, все чаще колебалась между оценками «деградация» и «творческий голод»126. Нельзя сказать, что после 1937 года резко увеличивается количество британских проектов, попадающих в архитектурные рецензии. Скорее, доля британского материала повышается на фоне постепенного сокращения репортажей о европейской архитектуре в целом. К 1939 году «Архитектура СССР» в основном пишет только о практике США, Великобритании (будущих союзников СССР по антигитлеровской коалиции) и совсем редко — Франции. В обзорах прессы постоянно цитируются британские издания: The Architectural Review, Architects’ Journal, Design and Сonstruction, Journal of RIBA, The Structural Engineer. Чаще всего мелькают сюжеты про технологии: скоростное строительство, стандартизация, противовоздушная маскировка, виды кирпича, металлические конструкции, цементная промышленность и сноукрит (популярный в 1930-е тип светлой блестящей цементной штукатурки). В 1939–1940 годах об английской архитектуре регулярно писал В. Гроссман: о новых гражданских аэропортах (Гатвик, Бирмингем), малоэтажном строительстве и децентрализации города, «идеальном городе грез» Роберта Оуэна, оптимизации экономических показателей в строительной индустрии в условиях войны. Много внимания в это время уделяли такому насущному для советской архитектуры вопросу, как типовое серийное коттеджное строительство. Хотя здесь Англия и уступала Америке по уровню индустриализации строительства, но «чрезвычайная умеренность и пропорциональность» английского дома компенсировалась удобным оборудованием и вытекающей отсюда экономичностью127. С 1942 года журнал «Архитектура СССР» перестал выходить в ежемесячном формате (в условиях военного времени издавалось 1–4 выпуска в год), однако практически в каждом номере публиковались материалы, посвященные постановке архитектурного дела у союзников.

Глава 2. Вторая мировая война

Англо-советский альянс и «беспрецедентный энтузиазм»

Годы Второй мировой войны оказались в истории советско-британских архитектурных связей по интенсивности и эмоциональности контактов совершенно особенным временем. Поддержка и опыт стран, сформировавших коалицию союзников в борьбе против нацизма, практически нивелировали взаимную подозрительность и напряжение. Как отмечала исследователь Юлия Косенкова, «на какой-то краткий миг произошло ослабление гипнотизирующего воздействия идеологем»1. Выступление по радио Уинстона Черчилля 22 июня 1941 года легитимизировало комплементарный лексикон в отношении Советского Союза: с Советами теперь ассоциировали патриотизм, храбрость, доблесть, подвиг, титанический труд2. «Мы обещаем всю нашу помощь России», «Вся помощь — Советскому Союзу» — эти слова премьер-министра3 имели невероятный эффект, с которым ему потом пришлось бороться. Миссис Клементина Черчилль лично возглавила в 1942 году Фонд помощи России Красного Креста (а в 1945 году наотрез отказывалась возвращаться из Москвы, несмотря на раздраженные телеграммы мужа4). Жена советского посла Ивана Михайловича Майского Агния Александровна координировала действия со стороны советского посольства.

26 мая 1942 года в Лондоне Вячеслав Молотов и Энтони Иден подписали Договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны (Англо-советский союзный договор). Новости о героическом сопротивлении советского фронта, о блокаде Ленинграда, гибели огромного количества исторических памятников вызвали мгновенный отклик и чувство солидарности. В начале 1943 года почти 90 % опрошенных британцев поддерживали СССР5. У Общества культурных связей (SCR) появились многочисленные филиалы в городах Англии и Шотландии, в них вошли известные писатели, художники, киноактеры (например, Вивьен Ли и сэр Лоуренс Оливье, Сомерсет Моэм и Стивен Спендер). Параллельно шла просоветская кампания, организованная Питером Смоллеттом, главой русского отдела в британском Министерстве информации. К пропаганде присоединились философ Джон Макмюррей, историк Кристофер Хилл и другие участники будущего знаменитого списка «криптокоммунистов» Джорджа Оруэлла6. Министерство информации популяризировало героизм советских воинов, но одновременно (особенно к концу войны) отслеживало просоветские организации и стремилось минимизировать их влияние7. Да и энтузиазм по поводу коммунизма разделяли не все. Так, в 1942 году Бертольд Любеткин выступил инициатором установки и автором памятного бюста Ленину на Холфорд-сквер, где политик жил в 1902–1903 годах. Бюст простоял недолго, вызвав возмущение местных жителей. В результате Любеткин с коллегами ночью демонтировали памятник с помощью крана и «похоронили» прямо на площади.

Тем не менее к тому моменту, когда Красный Крест перестал принимать пожертвования в январе 1948 года, англичане собрали в помощь СССР 7,5 миллиона фунтов стерлингов. Вплоть до 1950 года в Москву продолжали идти посылки с медицинским оборудованием, одеждой, книгами. В советское посольство постоянно шли письма и подарки, а желавшие помочь даже возмущались, что процесс отправки помощи не отлажен должным образом.

Сводки о событиях на советско-германском фронте регулярно публиковались в бюллетене и в «Англо-советском журнале» — ежеквартальном издании, которое выпускало SCR. В память годовщины вторжения фашистских войск в СССР в 1942 году Общество организовало передвижную выставку «Восточный фронт», оформлением которой занимался архитектор Эрно Голдфингер. Тогда же при участии Голдфингера была проведена выставка «25 лет [советского] прогресса». В 1943–1944 годах последовали выставки «Начало восстановления Советского Союза», «Внутренний фронт СССР» и «Города-герои: Ленинград и Сталинград». На пике деятельности, в начале 1940-х, на выставки SCR приходило до 7000 посетителей. Так, экспозицию в 1944 году посмотрели 7250 человек (и это только в галерее Уайтчепел, дальше выставка путешествовала по другим площадкам). Выставку о Восточном фронте вместе с советским послом открывал лично министр информации, консерватор Брендан Бракен.

Общество культурных связей с СССР в 1940-е годы организовывало десятки событий: выставки, концерты, лекции. Во время недель англо-советской дружбы по Лондону и Манчестеру ездили автобусы, украшенные тематическими растяжками, в церквях проходили службы молитвенной помощи советскому народу, университеты устраивали благотворительные танцы, туристы, побывавшие до войны в СССР, выступали с лекциями (например, Клаф Уильямс-Эллис). В 1941 году в Лондоне шли фестивали советского кино, концерты произведений Дмитрия Шостаковича. 9 марта 1942 года в Альберт-холле состоялся концерт в поддержку сбора медикаментов для России (дирижер Малколм Сарджент), 22 июня 1942 года «Ленинградская симфония» прозвучала в исполнении оркестра Лондонской филармонии (дирижер Генри Вуд), 27 июня 1943 года в том же Альберт-холле состоялся митинг и концерт в память второй годовщины фашистского вторжения в Советский Союз. Общество культурных связей с СССР совместно с Женским англо-советским комитетом стало инициатором движения «Привет от английских школ советским школам»8. Альбомы со словами поддержки и дружескими приветствиями собирали для советских женщин жительницы Шотландии и Англии. В ответ, чтобы «вызвать большое оживление интереса к Советскому Союзу»9, в Британию были отправлены 13 альбомов приветствий от участниц Московского англо-фашистского женского комитета и большой альбом, оформленный Анной Остроумовой-Лебедевой и Верой Милютиной10.

Многие недавние эмигранты пытались найти работу в Министерстве информации или любом другом ведомстве, используя свои знания русского языка и знакомство с культурой и природой территорий, входивших в состав бывшей Российской империи. Так, Любеткин составил для службы внутренних дел доклад о Каракумах и особенностях строительства в этом регионе11. Одному из знакомых он писал, что идеальной работой для него была бы служба «где-то на Среднем Востоке, чтобы его архитектурные знания можно было бы соединить со знанием местности и языка», и не в офисе, а «поближе к фронту»12. Но попытки внести свой вклад в дело борьбы с фашизмом ни к чему не привели. Знакомый Любеткина, занимавший должность в Королевских военно-воздушных силах, извинялся в письме за то, что у него не получается помочь архитектору, а также объяснял, что их ведомство практически прекратило принимать лиц русского происхождения на службу13 и что русские службы поступают так же. Возможно, поэтому Любеткин в анкетах военного времени указывал европейское происхождение и местом рождения называл Польшу14 (правда, во французских документах 1920-х годов он также часто указывал польское происхождение15).

Еще до заключения Англо-советского союзного договора по всей Великобритании возникли Комитеты британо-советского единства и дружбы. Их организовывали не на правительственном, а на частном уровне по инициативе церковных деятелей, профсоюзных работников, бизнесменов, бывших военнослужащих, учителей. В феврале 1942 года эти комитеты были объединены в такой же негосударственный Национальный совет британо-советского единства (National Council for British-Soviet Unity), чтобы способствовать «дружбе, основанной на знаниях, взаимопомощи и полном взаимопонимании»16. К 1945 году в него входило около 300 организаций, а работа носила массовый характер, значительно превосходивший масштабы деятельности SCR. Так, комитеты взяли на себя создание сети породненных советских и британских городов. На предложение установить братские отношения из 50 городов откликнулись лишь 15, и в результате в ходе войны только Манчестер, Ковентри и Котбридж стали городами-побратимами Ленинграда, Москвы и Сталинграда. В условиях войны у ВОКС не было возможности быстро реагировать на письма, оперативно обмениваться альбомами, марками, книгами и другими сувенирами, собирать приветствия по фабрикам и профсоюзам. А именно об этом настойчиво просило руководство Объединенного комитета помощи СССР, работавшего под патронажем советского посла: «Это новое явление, и, возможно, оно не продлится долго после окончания войны, если не будут приняты меры для поддержания возникшего интереса… не отвечая взаимностью, мы играем на руку тем, кто по-прежнему недружелюбен к Советскому Союзу». В результате «закрепить нынешний беспрецедентный энтузиазм»17 не получилось.

Архитектурно-просветительская работа SCR и проблемы послевоенной реконструкции

Зато британские архитекторы возобновили общение с советскими коллегами с возросшим воодушевлением и вниманием. Одно из первых сообщений со словами поддержки Союз архитекторов получил через ВОКС от президента Королевского института британских архитекторов уже 2 июля 1941 года: «Мы объединены с вами решением никоим образом не прекращать борьбы, пока победа над агрессором не будет обеспечена»18. В ответ 30 июля 1941 года советские архитекторы отправили радиограмму: «У нас общий враг, этот враг несет с собой звериную ненависть к свободе, культуре человечества… Мы, архитекторы, предоставили себя в распоряжение нашего правительства, ведущего народ на борьбу с хищным агрессором… В этот исторический час мы выражаем свою глубокую симпатию нашим британским коллегам и всему британскому народу» (среди подписавших — Веснин, Алабян, Иофан, Чернышёв, Щусев, Аркин)19. В 1942 году в журнале RIBA вышла заметка, посвященная англо-британской дружбе, в которой цитировалось радиовыступление Виктора Веснина: «Пока идет борьба, дружба с Англией крепнет»20 (в 1944 году Веснину была присвоена золотая медаль RIBA).

Если письмо советских архитекторов соблюдает необходимую в те дни суровую официальную тональность, то поток вопросов и приветствий от британских архитекторов и инженеров, обрушившийся на SCR, свидетельствует о живом интересе, возникшем в ходе решения насущных и сложных проблем, вставших как перед Англией, так и перед СССР. Очевидно, что масштабные разрушения памятников архитектуры, а также задача в короткие сроки восполнить утраченный жилищный фонд способствовали заинтересованности в обмене опытом. Помимо представителей RIBA, в ВОКС передавали письма университетские библиотеки, архитектурные журналы, инженерные ассоциации, Британский институт стандартов, городские планировочные комитеты, независимые специалисты. Встречаются даже письма от британских студентов, которые хотели приехать работать в Союз после войны, а пока мечтали найти русского друга по переписке, студента-архитектора.

Библиотеки делали запросы на книги по истории и современному строительству за последние пять лет. Офис Джейн Дрю (той самой, что будет потом работать с Ле Корбюзье в Чандигархе) переписывался с Николаем Колли по поводу информации об устройстве советской кухни, стандартизации мебели и фотографий современной русской архитектуры. Сэр Патрик Аберкромби сообщал о намерении своего сына посетить Россию после войны и благодарил за прекрасно иллюстрированный календарь, предлагая заодно выпустить его на английском языке «в продолжение и укрепление русско-английской дружбы»21. (Британские корреспонденты нередко высказывали пожелание получать советские материалы сразу с переводом или синопсисом текстов на английском.) Уже знакомый нам Фрэнк Йербюри благодарил ВОКС в лице Лидии Кисловой за информационные брошюры и номера журнала «Архитектура СССР», заверяя, что «любые новости про вашу архитектуру нам нужны» и «как можно быстрее хотелось бы получить информацию о новейших методах в вашем строительстве»22. Журналист из The National Trade Press, прочитав статью в The Times о планах на сотрудничество между британскими и русскими архитекторами после войны, просил Давида Аркина дать информацию о советских торговых центрах для издания Reconstruction After Victory. Почетный секретарь Объединения техников-строителей Юго-Восточного Лондона Сидни Гейдж спрашивал контакты инженеров в Сталинграде для регулярного и полезного обмена.

Обычно на все запросы отвечали члены архитектурной секции ВОКС. Например, когда Эдвард Картер от имени RIBA интересуется материалами, используемыми при строительстве жилых домов, Давид Аркин объясняет, что, хотя советские институты активно заняты разработкой типовых проектов для массового жилья, в военное время строительство ведется исключительно из местных материалов. Компетенции Аркина хватает, чтобы рассказать и про тонкостенные кирпичные своды без опалубки, и про сталинградские стройки в условиях дефицита леса. Если в английский отдел ВОКС передавали узкоспециализированные вопросы (влияние промерзания и оттаивания фундаментов на устойчивость зданий, методы защиты свежеуложенного бетона от замерзания, передвижные строительные леса и краны, рецептуры цемента, номенклатура технической документации при планировании поселений, переработка материалов в паровых камерах), их адресовали специалистам из профильных организаций. Советские специалисты отвечали подробно, высылали издания по близким темам. Когда речь шла об экспериментах в типовом строительстве, отправляли информацию по довоенному периоду (Иваново-Вознесенск) или опыту военного времени (Свердловск, Нижний Тагил, Куйбышев, Тбилиси). Иногда ограничивались дружелюбными общими описаниями, ссылаясь на то, что советских архитекторов волнуют как раз те же самые вопросы и сейчас все находится на стадии разработки, что целесообразно было бы объединить усилия, подготовить общую терминологию и единые стандарты.

Общество культурных связей «СССР — Великобритания» наладило через ВОКС обмен архитектурной периодикой, книгами на актуальные профессиональные темы; британские архитекторы регулярно (насколько это было возможно в условиях военного времени) получали журнал «Архитектура СССР», а также выпускавшийся на английском языке специальный журнал архитектурной секции ВОКС Architectural Chronicle. В 1944 году SCR запустило серию бюллетеней о планах советской послевоенной реконструкции (Soviet Reconstruction Series). Эти брошюры были посвящены реставрации и восстановлению городов в СССР, проектам новых районов.

Вице-президентом SCR был сэр Чарльз Рейли (глава архитектурной школы в Ливерпульском университете, один из лидеров британского неоклассицизма, воспитавший при этом многих английских модернистов), но специальная архитектурно-планировочная секция возникла лишь в феврале 1945 года. В ее состав вошло более 70 участников, включая известных британских зодчих, например сэра Патрика Аберкромби, Гордона Стефенсона, Питера Шепарда, эксперта по жилищному строительству Элизабет Денби, представителей интернационального стиля Уэллса Коутса, Эрно Голдфингера, Артура Линга, Мэри Жаклин Тирвитт, Бертольда Любеткина23. Поздравляя коллег с новой секцией, Каро Алабян писал английским коллегам: «Грядущая победа над гитлеровской Германией ставит перед архитекторами наших стран громадные задачи послевоенного строительства… Миллионы людей должны получить жилье… Из руин и пепла должны быть рождены новые, цветущие города… В свете осуществления этих благородных задач сотрудничество архитектурных сил Советского Союза и Великобритании приобретает большое значение»24.

Артур Линг и Чарльз Рейли вели переписку с Давидом Аркиным и Каро Алабяном. В июне 1945 года Линг отправил Алабяну сразу несколько писем, в которых рассказывал, с каким успехом в архитектурно-планировочной секции SCR прошла первая лекция, собравшая 60 человек. Он был полон планов: предлагал показывать советское кино о реконструкции и звал советских архитекторов в Лондон. Его интересовало буквально все: отношения советских архитекторов с властями, зарплаты, условия труда, распределение заказов, передача проекта при переходе на другую работу, формирование цен на материалы. Большие надежды, которые возлагали Артур Линг и его коллеги на общение с советскими специалистами, были связаны с тем масштабным обновлением городов, о котором прогрессивные архитекторы мечтали еще до войны, а теперь получили возможность реализовать на практике из-за трагических обстоятельств военных разрушений.

Большинство членов архитектурно-планировочной секции SCR принимали непосредственное участие в разработке плана Большого Лондона. Артур Линг занимался градостроительными вопросами еще в 1930-е, возглавлял комитет по городскому планированию при группе MARS, в войну готовил планы развития Лондонского графства, а после 1945-го работал на ключевых позициях в архитектурных комитетах. Гордон Стефенсон руководил отделом в Министерстве городского и государственного планирования (его начальником был лейборист Льюис Силкин, побывавший до войны в СССР и поддерживавший контакты с SCR). Питер Шепард также работал над планом реконструкции Лондона под руководством своего крестного Патрика Аберкромби. Шенкленд будет проектировать после войны город Хук в Гемпшире. Логично, что интерес к советскому опыту, планам реконструкции Москвы, восстановлению Сталинграда, организации строительного дела в СССР повлиял на работу британских архитекторов пусть не напрямую, но косвенно. Конечно, применить на практике знания, полученные в процессе переписки и обмена периодикой, было практически невозможно: для этого требовались поездки, обучение, более интенсивное общение, невозможное без поддержки на государственном уровне. Но советский пример вдохновлял на выход за рамки привычных схем, на масштабный и смелый подход, в котором архитекторы, не принимая во внимание соображения коммерческой целесообразности, могли системно учитывать разные аспекты человеческой деятельности, комплексно управлять городскими функциями. Если в 1930-е годы подобный метод был невозможен, то централизация военного времени давала шанс подобным решительным проектам.

Архитектурная секция ВОКС в годы войны

В 1943-м при Совете народных комиссаров СССР был создан Комитет по делам архитектуры во главе с Аркадием Мордвиновым. В условиях войны, когда потребовалась дополнительная централизация управления архитектурой, комитет взял на себя контроль над всей проектной деятельностью25. При этом международная переписка все равно оставалась в ведении ВОКС, а курс на освещение опыта Англии и США, взятый в начале войны, был неизменным вплоть до 1945 года. В первом же выпуске военного сборника «Архитектура СССР» была помещена статья В. Гроссмана «Строительство военного времени в Соединенных Штатах Америки и Англии», посвященная практике индустриального производства сборно-разборных домов в США и восстановлению британского Ковентри, разрушенного нацистской авиацией в ноябре 1940 года26. Трагические обстоятельства решено было использовать для масштабной модернизации города, избавления от трущоб, изучения темпов роста населения и потребностей на ближайшие 8–10 лет, децентрализации промышленных предприятий, проектирования периферийных районов в виде городов-спутников. Такой подход будет реализован впоследствии и в СССР при восстановлении Сталинграда, Минска, Киева и городов меньшего масштаба. В статье Гроссман также цитировал заметку из журнала Architectural Forum, в которой шла речь о стиле новой архитектуры: «Ретроспективные итало-шведские псевдоренессансные аркады во вновь реконструируемых кварталах Ковентри показывают, что отдельные английские архитекторы еще не почувствовали новых веяний в архитектуре и что умы этих архитекторов нуждаются в реконструкции, прежде чем допустить их к восстановлению своих разрушенных городов»27. Уже в 1942 году болезненный и далеко не очевидный выбор «реконструкция или воссоздание» в понимании «тотальное обновление или копирование прошлого» стоял не только перед британскими, но и перед советскими авторами.

В конце того же номера был помещен короткий текст о выставке «Английская архитектура» в московском Доме архитектора. Автор обзора подчеркнул, что «советские архитекторы ценят лучшие достижения классической архитектуры Англии» (особенно «тот вклад, который сделан британскими мастерами в архитектуру жилого дома»), чтят имена Иниго Джонса, Кристофера Рена, Уильяма Чемберса и основоположника движения городов-садов Эбенизера Говарда и что ССА состоит в теснейшей дружбе с RIBA в преддверии обмена опытом. Ведь «Архитекторы Советского Союза и Великобритании объединены не только родством творческих и профессиональных интересов, но и общностью своих усилий и стремлений в великой освободительной борьбе, которую оба народа ведут против общего врага, за счастье и прогресс всего человечества»28.

В последующих выпусках военного времени можно найти информацию об устройстве английских убежищ, одноэтажном жилищном строительстве, развитии заводских методов домостроения (и сохранении эстетических требований даже при машинном производстве, поскольку зодчие примирились с мыслью, что Уильям Моррис уже «не мог бы им помочь в наш век»29). В связи с актуальностью вопроса восстановления и реставрации пострадавших исторических памятников в сокращенном виде была опубликована записка Общества защиты старинных зданий в Англии. Отдельный материал был посвящен плану Патрика Аберкромби и Дж. Г. Форшоу по реконструкции Лондона30. Обзор архитектурной практики других европейских государств в «Архитектуре СССР» военного времени отсутствует.

Секретариат ССА писал в управление агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), что в связи с заключением англо-советского договора и первой годовщиной войны CСА проводит ряд мероприятий по укреплению культурных связей с архитектурной общественностью Великобритании31. 10 февраля 1942 года Алабян сообщил в ВОКС Владимиру Кеменову, что Академия архитектуры СССР, приступая к восстановлению городов и архитектурных памятников, разрушенных немцами, просит помочь в получении материалов, освещающих зарубежный опыт в области послевоенной реконструкции и ускоренного строительства военного времени. Письма с просьбой дать совет по организации сотрудничества между советскими и британскими архитекторами были разосланы в 1943–1944 годах ведущим английским зодчим, чьи контакты были известны ВОКС (сэр Банистер Флетчер, сэр Эдвин Лаченс, Клаф Уильямс-Эллис, Роберт Аткинсон, Патрик Аберкромби, Иэн Макалистер)32. В результате советские архитекторы получили полную библиографию по современному строительству в Британии за последние 20 лет33. Книги и журналы в Москву высылали библиотека RIBA, Ассоциация городского и государственного планирования, AASTA и другие организации. Через посольство СССР в Великобритании член правления ВОКС Лидия Кислова получала брошюры о британском послевоенном строительстве, диаграммы и иллюстрации к плану Большого Лондона Патрика Аберкромби. У SCR порой запрашивали очень конкретную информацию: текст доклада министра по строительству лорда Джона Рейта о плане реконструкции от 26 февраля 1941 года, доклад Королевской комиссии по размещению промышленного населения, даже доклад о методах строительства в США специальной комиссии, ездившей в Америку по поручению Министерства работ и строительств.

В январе 1944 года к процессу подключился и Комитет по делам архитектуры при Совнаркоме СССР, подготовивший проект письма для отправки в организации Великобритании, США и Швеции. Составлением обращения занимался начальник Бюро научно-технической информации и изобретательства Вячеслав Олтаржевский. В тексте пояснялось, что в ходе работ «по восстановлению городов и селений, разрушенных немецкими захватчиками, комитет чрезвычайно заинтересован в использовании опыта в этой области дружественных нам стран». Письмо включало в себя запрос на материалы по строительному законодательству, принятым стандартам, рекомендуемой типизации жилищного строительства, временным проектам военного периода34.

На фоне складывающихся контактов удалось осуществить обмен книгами и письмами между искусствоведом, историком архитектуры Георгием Лукомским, уехавшим из России в 1920 году, и его братом, историком, геральдистом Владиславом Лукомским. (Правда, понадобилась справка о Георгии Лукомском: секретарь посольства СССР в Великобритании узнал для ВОКС, что искусствовед работает в Лондоне во Французском Институте, читает лекции о русском искусстве, пишет книги, владеет неплохой коллекцией русских художников, как относится к советской власти — «непонятно»35.)

В каком-то смысле взаимодействие между СССР и союзниками можно было бы считать продолжением отношений, сложившихся в период индустриализации, главным содержанием которых было освоение советскими строителями зарубежных инноваций. Действительно, для советских архитекторов, выступавших исключительно как представители официальных государственных структур, знакомство с опытом Великобритании в сфере технологий восстановительного строительства имело злободневную важность. Однако со стороны ССА ключевой темой переписки с британскими коллегами были не только новые технологии. На своих встречах члены архитектурной секции ВОКС знакомились с книгами и фотографиями, присланными из Королевского института британских архитекторов, читали лекции о классической и современной архитектуре Англии. Планировали выступления на радио на английском языке, посвященные англо-советским связям, а также радиолекции на русском о современной британской архитектуре. Поскольку в 1936 году RIBA выбрал своими членами Каро Алабяна, Николая Колли, Александра Никольского, Давида Аркина и Григория Симонова, в ответ в 1942 году предлагалось избрать почетными членами ССА руководителей RIBA: Уильяма Анселла, Гарри Стюарта Гудхарта-Ренделя, Перси Томаса, сэра Банистера Флетчера36. В 1942 году в московском Доме архитектора прошел Английский день, в рамках которого была организована выставка фотографий английской архитектуры и был прочитан доклад.

На работу архитектурной секции тем не менее поступали жалобы от правления ВОКС: сотрудники медленно отвечали на письма, задерживали подготовку выставок, затягивали организационные вопросы. Так, присланные еще в 1943 году материалы по строительству малоэтажных домов, а также об исторической застройке и новой планировке Лондона, аэродромов и по английскому парковому искусству долго лежали без использования. Только в 1944 году было принято решение показать фотографии и чертежи на выставках в МАРХИ и Доме архитектора, фотографии аэропортов послать Центральному аэроклубу в Москве, а часть документов передать для дальнейшей работы Андрею Чалдымову.

Сохранение и реставрация разрушенных памятников архитектуры

На заседаниях ССА много говорили и о необходимости работы секции пропаганды русской архитектуры, архитектуры народов СССР и советской архитектуры. Требовалось проводить выставки, лекции, доклады, записывать выступления для радио, публиковать статьи в советских и иностранных журналах, снимать популярное документальное кино. Отдельно планировалось издание «особого бюллетеня, посвященного разрушенным немецкими фашистами памятникам в освобождаемых районах». Выставки предлагалось показывать в фойе театров, кинотеатров, в клубах и воинских частях, общественных учреждениях освобождаемых городов. Нужно было также готовить диапозитивы для лекторов, отправлять в Англию брошюры, посвященные шедеврам русского зодчества, с подписями на английском языке.

Возникло искреннее желание быть услышанными, рассказать о собственной архитектурной традиции, доказать единство архитектурных интересов и архитектурного наследия, а главное — разделить общую боль утрат военного времени. Именно теперь советским архитекторам хотелось показать историческое архитектурное наследие — средневековую архитектуру, близкий англичанам неоклассицизм, старинные парки — масштабно, в качественных снимках, с подробными и понятными пояснениями. Утрата исторического наследия в результате авианалетов и намеренных подрывов оказалась не просто колоссальной материальной потерей, а гибелью важных ориентиров для самоидентификации. Разрушения исторических памятников были наиболее эмоционально свободно обсуждаемым сюжетом в профессиональной переписке. Британцы, также потерявшие в результате бомбардировок ценные архитектурные исторические достопримечательности, могли понять чувства коллег. «Соболезную утратам в результате действий немецких вандалов… Мы в Англии знаем, что такое утрата бесценных произведений искусства. В том изучении архитектуры, которое инициирует советское правительство, есть основа для великой школы архитектуры», — писал в ВОКС архитектор Альберт Эдвард Ричардсон в 1945 году37.

Просматривая на заседании архитектурной секции в марте 1944 года английские журналы с отзывами на выставку «Разрушения памятников русской культуры немцами», Колли, Иофан, Аркин, Бунин пришли к выводу, что для Англии и США необходимо готовить новую выставку «Шедевры русской архитектуры» («Лучшие памятники русской архитектуры»). Лидия Кислова рассказывала: «Несмотря на скромные размеры, эта выставка произвела огромное впечатление. Об этом можно судить по английской печати… Характер разрушений произвел большое впечатление, и через снимки разрушенных памятников многие ознакомились с самими памятниками, которых они до сих пор не знали. Фотографии стен Волоколамского монастыря обошли целый ряд журналов»38.

Новые выставки требовалось организовать обязательно с хорошими фотографиями: «Сейчас особенно важно показать блестящие образцы русской архитектуры; до войны такие выставки были плохо организованы, с малоубедительным материалом»39. Фотоподборку лучших памятников русской архитектуры для этих проектов объемом 50–60 фотографий поручили сделать Колли и Аркину, за содержание отвечал директор Музея архитектуры Владимир Иванов. ВОКС брал на себя оформление и финансирование. Переписка по вопросу организации выставки шла медленно, отсутствовала возможность сфотографировать разрушенные памятники на лишь недавно освобожденных территориях. Но главным «узким местом» всех подобных проектов, как сетовал академик Алексей Щусев, был дефицит в стране фотобумаги.

В августе 1945 года Комитет по делам архитектуры при Совнаркоме СССР установил контакт с Обществом охраны старинных зданий Лондона, направив английским коллегам списки объектов, разрушенных немцами, и запросив материалы по охране памятников, в частности по вопросу укрепления зданий «путем пропитки цементными растворами» и фиксации штукатурки с фресковой или масляной росписью, а также украшенных мозаикой. Рейли как-то в переписке с руководителем сектора гражданского строительства Академии коммунального хозяйства Н. Ветчинкиным пожаловался на то, что по сравнению с СССР Британия отстает в деле утилизации стройматериалов и расчистки территорий и реставрации, поскольку официально в стране разрешено лишь ремонтировать здания с применением новых материалов, но строить новые дома на месте разрушенных пока запрещено40.

В 1944-м английский город Ковентри и Сталинград стали побратимами. Впоследствии Алексей Щусев называл план восстановления Ковентри одним из «прецедентов» своего проекта реконструкции Истры 1942 года. Это был первый проект восстановления исторического города в СССР, и, как образцовый для всей страны, он удостоился публикации в виде отдельного альбома. Несомненно, издание являлось в момент его подготовки нормативным во всех отношениях, включая ссылки на опыт союзников41. Обе стороны подчеркивали предпосылки для архитектурного взаимопонимания. Заметка про англо-советские связи в журнале RIBA цитировала радиорассказ Виктора Веснина, перечислявшего английских экспертов, работавших на Руси и в России: от английских мастеров на строительстве Кремля до Чарльза Камерона42.

В переписке 1940-х годов часто обсуждали уничтожение памятников русского и английского неоклассицизма. Каждая из сторон видела в этих произведениях одну из вершин развития национального искусства, а главное — точку трагического соприкосновения. Тему подробно обсуждали в 1945 году Давид Аркин с Ричардсоном, подчеркивая, что классицизм XVIII века был не каким-то «подражательным» академическим стилем, а «мощным архитектурным движением… Будучи международным, общеевропейским, это движение создавало в то же время ярко выраженные национальные образцы»43. Ричардсон перечислял Аркину свои научные работы, посвященные истории XVIII века, в том числе русским памятникам в Ленинграде и Калуге. По мнению Ричардсона, наследие русского классицизма свидетельствовало о глубоких корнях советской традиции и обеспечивало ресурс для дальнейшего развития. Архитектор мечтал собрать лучшие образцы европейского классицизма в одном «полностью альтруистическом» издании, которым могли бы пользоваться «архитекторы любой национальности»44. В другом письме он говорил про классическую архитектуру, «которая принадлежит всем нациям»45. Интерес к русскому наследию XVIII–XIX веков возник и у британского Георгианского общества, предложившего провести выставку, посвященную России.

Бюллетени ВОКС подробно рассказывали про разрушенные немцами памятники, так же как и британская сторона присылала шокирующие фотоотчеты из разгромленных городов Англии. Советской стороне было сложнее: помимо уже упомянутого дефицита фотобумаги, многие территории еще только освобождались после оккупации (Новгород, Псков, Чернигов). Конечно, членам архитектурной секции ВОКС в ответ на британскую книгу, посвященную результатам немецких бомбардировок, хотелось выслать аналогичное издание46, но для этой работы пока не хватало ни времени, ни людей, ни материальных ресурсов. Тем не менее на заседаниях секции шли активные обсуждения, в ходе которых складывалась стратегия повествования об утратах.

«В окрестностях Ленинграда и в самом Ленинграде все приводится в порядок. Вместо дворцов немцы оставили такую ­помойную яму, что нужно бы дать эти снимки за границу». «По поводу утрат надо не только выразить протест, но надо, чтобы знали, что это невосстановимые утраты» (член правления ВОКС Лидия Кислова).

«В вопросе восстановления памятников и дворцов Ленинграда были тенденции оставить все сломанным — кучу мусора, — как руины Колизея в Риме. Такого мнения придерживались виднейшие лица — наши друзья. Сейчас эти лица изменили свое мнение» (Алексей Щусев)47.

Президент RIBA Перси Томас 24 сентября 1945 года отправил в ССА телеграмму, ужасаясь страшным потерям союзника48. В ответ Давид Аркин поблагодарил Томаса за чувства, которые должны найти немедленный отклик «у всех тех, кто ценит сокровища человеческой культуры и бессмертные творения искусства». Аркин перечислил разбомбленные ансамбли Великого Новгорода, Пскова, Чернигова, Нового Иерусалима, Пушкина, Павловска, Петергофа, Гатчины и подчеркнул, что восстановление — общая задача, исторический долг архитекторов Англии и СССР. В какой-то степени советские архитекторы видели свою миссию не просто в восстановлении собственной архитектуры, а в возвращении общечеловеческого наследия, создании экспериментальной базы для всей мировой культуры. Как было указано в описании к выставке «Архитектура народов СССР», которая готовилась сразу после войны, «советская эпоха вернула архитектуру людям»49.

К сожалению, несмотря на общие задачи и цели, все результаты профессиональных контактов военного времени за считаные месяцы потеряли свою актуальность. Даже насущная проблема стандартизации не могла противостоять ходу политической истории. После разгрома нацистской Германии и Японии англо-советские отношения перешли в фазу холодной войны. Фултонская речь Уинстона Черчилля 5 марта 1946 года и последовавшая статья Евгения Тарле и интервью Сталина50, боязнь коммунистической угрозы и страх новой войны, глобальная борьба за влияние и конфронтация не способствовали триумфу культурной дипломатии. Представление СССР стратегическим противником стимулировало культурологические исследования, о чем свидетельствует выход в 1948 году монографии Артура Войса Russian Architecture. Trends in Nationalism and Modernism51, а также трехтомника The Soviets and Ourselves52, изданного в 1945–1947 годах, чтобы «поспособствовать взаимопониманию и предотвратить недопонимание»53, но цель не была достигнута. Скорее, наоборот, наметилось идеологическое противостояние, особенно заметное во взаимных оценках литературы, жи­вописи54. Выставка советской графики, проходившая в Лондоне в Королевской академии в апреле 1945 года, получила резкие отклики в прессе, что вызвало раздражение советских критиков, предлагавших в ответ «нашим друзьям англичанам откровенно сказать, какого мы о них мнения»55. После смерти Чарльза Рейли в 1948 году его должность в SCR предложили сэру Патрику Аберкромби, однако он отклонил приглашение, сославшись на то, что возглавил только что созданный Международный союз архитекторов (UIA/IUA станет после войны наиболее влиятельной международной организацией архитекторов, своего рода Организацией Объединенных Наций в области архитектуры56). Интересоваться советской архитектурой стало как минимум немодно, в худшем случае — опасно. Антизападная повестка сложилась и в советской архитектурной дискуссии, принявшей тезис о том, что советская архитектура, вне всяких сомнений, превосходит буржуазную57. И все-таки, хотя в архитектуре художественный поиск должен был быть оправдан актуальными идейными установками, именно тесные связи военных лет позволили ослабить давление накалявшегося политического противостояния и не прерваться советско-британским архитектурным отношениям с началом холодной войны.

Глава 3. Оттепель

Культурная конфронтация накануне оттепели

Обострение отношений

После войны работа по продвижению инициатив ВОКС в Великобритании была практически саботирована. Из семнадцати фотовыставок, присланных из Москвы в 1952 году, были показаны лишь четыре. Отчеты из SCR поступали формальные, сокращалось и количество членов Общества. Если в 1950 году работали 104 отделения SCR, то к 1951 году их осталось лишь 401. В 1948–1950 годах в SCR были приняты 237, 284 и 256 человек соответственно, а официально за три года Общество покинули 207 членов (большинство из них указывало в анкете, что это решение вызвано не «несогласием с советской политикой», а «другими причинами»2). Публичный эффект от отзывов иностранных гостей, вернувшихся из Советского Союза, был минимальный. ВОКС жаловался в советское посольство в Лондоне, что прием делегаций советских культурных деятелей проходит в обстановке «помех и провокаций» со стороны представителей Общества. В ответ лондонское посольство и уполномоченный ВОКС в Великобритании объясняли, что проблемы (низкая посещаемость мероприятий, отсутствие рекламы концертов, молчание прессы, агрессивные вопросы публики) возникают из-за слабых организационных возможностей SCR, антисоветской политики лейбористов, капиталистической пропаганды и недостатка средств. К тому же руководство лейбористской партии и большинство профсоюзов объявили о запрете на вступление в члены Общества англо-советской дружбы3.

В этой печальной ситуации, если судить по отчетам лондонского SCR, их основным методом работы была организация вечерних коктейлей в советском посольстве для низовых активистов и поиск дружественно настроенных студентов в среде Лондонского университета. В 1951–1953 годах Общество продолжало отвечать на письма (около 600–700 в год), печатать листовки и брошюры, проводить лекции. Любимым форматом стали месячники дружбы, во время которых шли митинги, фотовыставки, концерты советских артистов и показы фильмов. Члены SCR также вручали декларации дружбы, адресованные советским профсоюзам разных городов. Первый секретарь посольства СССР в Великобритании Ю. Бруслов обращал внимание ВОКС, что выставки, собранные исключительно из фотографий и диаграмм, кажутся английской публике скучными: их следует дополнять фильмами, экспонатами, макетами; показ советского кино сталкивался с трудностями (в британском прокате использовались 16-миллиметровые проекторы, а отечественные ленты присылались на широкой 35-миллиметровой пленке); наконец, не учитывался контекст, в котором предлагалось ставить пьесы советских авторов («Английская общественность в целом не склонна оказать необходимую поддержку тем нашим пьесам, которые изображают англичан в довольно неприглядном виде»), — и поэтому он рекомендовал ВОКС внимательнее относиться к выбору тем, например, про созидательный труд советских людей4.

По результатам встреч с иностранными коллегами советские профессиональные союзы должны были отчитаться перед ВОКС, доказав эффективность своей просветительской работы. Наилучшим результатом считались статьи в заграничной периодике, комплиментарно описывающие жизнь в Союзе. Перед выездом из СССР члены делегации деятелей культуры в 1953 году на приеме в ВОКС даже дали обещание по возвращении домой приложить все силы «для лучшего понимания в нашей стране достижений советского народа»5. В действительности организовать это было практически невозможно, поскольку даже лояльно настроенные интеллектуалы не всегда могли опубликовать подобные тексты в популярных газетах и журналах. Писательница Дорис Лессинг жаловалась, что ее агенты в редакциях отказываются принимать «прогрессивные» и готовы печатать «только антисоветские» статьи, о чем сообщают открыто6. После возвращения в Лондон Лессинг сокрушенно призналась в «личной» переписке переводчице Оксане Кругерской: «Сейчас, когда я вернулась в Англию, я нахожусь в некотором состоянии уныния — когда подумаешь, какие огромные усилия мы с Арнольдом прилагали, чтобы сохранить мир в делегации, и когда видишь перед собой, какой крепкий барьер воздвигнут прессой и Британской радиовещательной корпорацией, невольно думаешь, “какого черта надо было так стараться”»7. Секретарь SCR Элеонора Фокс на встрече в Москве в сентябре 1952 года объясняла работникам ВОКС, что все упирается в политические вопросы «со времени ухудшения положения с антисоветской пропагандой». Издательства не брались за советские произведения, а Министерство торговли Англии не разрешало ввозить в страну советские журналы и книги для свободной торговли, их можно выписывать только через специальную подписку отдельных организаций (обычно этим занималось SCR). Предвзятый характер выборочного освещения советских достижений западными коммунистами также не встречал сочувствия в английской прессе8.

В мае 1951 года, открывая вечер, посвященный творчеству Роберта Бёрнса, поэт Алексей Сурков рассказывал о своей недавно завершившейся поездке в Великобританию, во время которой он пытался объяснить английским и шотландским коллегам, что «железный занавес не с той стороны поставлен», что в СССР читают Бёрнса больше, чем во всей Англии, и что в Союзе издано более 33 миллионов экземпляров книг английских писателей, а слухи о враждебности СССР распространяет британская пресса с ее «человеконенавистническим бредом»9. На следующий год в Москву из Англии приехала группа в рамках программы «Писатели в защиту общего мира». В ходе этого визита даже официальные встречи сопровождались постоянными стычками, неудобными вопросами и взаимными обвинениями. В то время как писатель Альфред Коппард пытался убедить советских литераторов, что к концу путешествия он и его коллеги если не целиком примут «вашу точку зрения», то во всяком случае смогут «быть вашими сердечными друзьями», то шотландский поэт Дуглас Янг перечислял действия советских властей, указывающие на фундаментальные «различия в оценке человеческих ценностей»10. В ходе одной встречи с делегацией английских писателей в 1952 году Алексей Сурков, не скрывая раздражения, заметил: «Мы живем все время с мечтой о мире и с ружьем под изголовьем, потому что нас в окружающем нас мире не полюбили принципиально и до сих пор нас не по нашей вине не любят принципиально»11.

Однако «нелюбовь» расползалась с двух сторон: советская художественная критика была так же сурова по ­отношению к британской культуре. В 1947 году на заседании художественной секции ВОКС, осматривавшей в Московском союзе художников выставку английской графики, профессор Алексей Сидоров пришел к выводу, что «только советское искусство является искусством людей для людей», а внимание и симпатия к человеку в современном английском искусстве случайны. Художник Евгений Кибрик поддержал коллегу, добавив, что «искусство модернистов — искусство художников, далеких от действительности», что обрекает их на сухость, мертвенность, бесперспективность, в то время как реалистическое же искусство всегда было «активным и страстным»12. ВОКС собирал «факты о жизни английского народа» за 1949–1950 годы, подбирая вырезки из английских СМИ, рисующие ситуацию трагедии с жилищным вопросом, неудачи лейбористов в вопросах муниципального строительства, нехватку школ, урезание строительных бюджетов, судьбы рабочих, привлеченных к суду за то, что не имеют жилья… «Дети рылись в помойном ведре и ели из посуды для свиней». «Бездомные не хотят ждать спокойно»13.

Главным словом в переписке 1946–1952 годов становится «нецелесообразно» (тут вспоминается булла Non Expedit папы Пия IX, запрещавшая католикам участвовать в политической жизни Италии). Нецелесообразно посылать коллегам журнал «Крокодил»14 (заведующий английским отделом ВОКС просил советское посольство прекратить практику журнала Russia Today перепечатывать карикатуры про «внутреннюю советскую жизнь»15). Нецелесообразно приглашать делегации английских ученых для ознакомления с «великими стройками коммунизма»16. Нецелесообразно участие советских скульпторов в выставке лондонского Института современного искусства17. Нецелесообразно отправлять дополнительно советских артистов в Шотландию, чтобы помочь расширению общества «Шотландия — СССР» (поскольку для месячников дружбы ВОКС в 1951 году уже отправляли несколько советских делегаций18). Наконец, «нецелесообразно активизировать в настоящее время переписку между советскими и английскими городами»19. Константин Симонов, уговаривая разрешить приезд актрисы Эдит Эванс, приводил ВОКС следующие доводы: «Вам, конечно, видней, но мне лично кажется, что это приглашение имело бы смысл поддержать и что ничего, кроме хорошего, из этого бы не вышло. Особенно это важно было бы потому, что это разрядило бы атмосферу некоторого раздражения и, я бы сказал, некоторого удивления и досады в английских аристократических кругах оттого, что уже многие годы никому из представителей английского театрального мира не удавалось лично познакомиться с последними достижениями советского театра»20.

Архитектура как последний оплот культурной дипломатии

Архитектура в эти годы практически не упоминалась в контексте культурных контактов: в месячниках дружбы принимали участие музыканты, цирковые артисты, писатели, но никогда —архитекторы; в состав культурных делегаций британские зодчие и инженеры стали входить только после 1953 года. Можно было бы предположить, что, оставаясь сферой, ориентированной на технические инновации и практический результат, архитектура не рассматривалась как метод идеологической борьбы. Но на самом деле архитектура — даже как тема для политической дискуссии — оставляла шанс на обратное сближение, особенно в силу специфики разрушений военного времени. Итогом работы, которую вели в годы войны SCR и ССА, стала выставка «Архитектура СССР» в Королевском институте британских архитекторов в марте 1948 года. За 17 дней экспозицию посмотрели 4000 посетителей. Она включала в себя три раздела: про исторические памятники, современную архитектуру и работу, проведенную после войны, — реставрацию и реконструкцию. К выставке была издана небольшая брошюра. В связи с особым интересом к проекту RIBA попросили ССА прислать побольше материалов и советских архитектурных журналов, но, к сожалению, на тот момент все доступные издания закончились. В распоряжении SCR и советского представительства ВОКС в Лондоне были также фотографии для выставки «Архитектура Москвы» и некоторые другие снимки, присланные ранее, — из них периодически собирали небольшие экспозиции, приуроченные к памятным датам (800-летие Москвы, 30-летие СССР). Печать качественных фотографий и хороших выставочных каталогов, отсутствие макетов и других изобразительных материалов все еще оставались ключевыми проблемами ВОКС в реализации масштабных планов по популяризации советской культуры.

ВОКС продолжал вести переписку по разным архитектурным вопросам. Артур Линг для себя и своих коллег, ­работавших над планом Большого Лондона, запрашивал информацию о стилях советской архитектуры 1920–1930-х годов, о новых городах и нормативах, теплоснабжении жилых районов21. Студент из Ливерпуля хотел узнать об архитектурном образовании в СССР, бирмингемский инженер запрашивал копию статьи про туристические базы, другие специалисты уточняли, как подписаться на советские архитектурные журналы. Продолжал выходить бюллетень архитектурно-планировочной секции SCR. Шел интенсивный обмен книгами с актуальной информацией по стандартизации строительства и градостроительным экспериментам. Из Великобритании приходили британские архитектурные журналы: Journal of RIBA, Architectural Association Journal, Journal of Institution of Heating & Ventilating Engineers. В 1946 году Жолтовского, Щусева, Мордвинова избрали членами RIBA, а Виктору Веснину была присуждена золотая медаль Института британских архитекторов. Но и в этой идиллической атмосфере все равно разразился неожиданный скандал.

Спор о советской эклектике

Для майского номера Architectural Review 1947 года Давид Аркин, Андрей Бунин и Николай Былинкин подготовили статьи о послевоенной реконструкции в Советском Союзе. Редакции журнала показалось, что советские зодчие возвращаются к эклектике и стилям прошлого, в то время как во всем мире актуальными были задачи более современной архитектуры, о чем и было упомянуто в предисловии к номеру. Статья породила дискуссию в британской прессе, отголоски которой дошли до ВОКС. В 1947 году в ССА пришло письмо от архитектора- марксиста Эндрю Бойда, писавшего, что большинство советских проектов, опубликованных в Architectural Review, кажутся настолько далекими от ведущих архитектурных концепций других стран, что сбивают с толку. Бойд вслед за редакторами британских журналов объясняет странный разворот к несуразностям исторических пышных стилей тем, что советские зодчие потакают слишком народным вкусам, далеким от понимания задач искусства и развития техники. В конце письма Бойд просил разъяснить «эстетическую позицию» советской архитектуры. Он уточнял, что это не праздное любопытство, а важный вопрос для всех, кто в настоящее время «пересматривает свои архитектурные убеждения», ведь первоначальное вдохновение Современным движением уходит, а вместо него приходят разочарование и негативные последствия22. Словно подтверждая слова Бойда, почти одновременно студент Джон Ханна рассказывал советскому коллеге, что в Англии идет оживленная дискуссия, подобная битве стилей Рёскина и Уистлера23.

Комментарий редколлегии Architectural Review показался обидным и был расценен как клеветнический, а письма, посыпавшиеся в ВОКС, свидетельствовали о том, что позицию советских зодчих необходимо донести более развернуто. Новые статьи Аркина и Бунина были опубликованы почти год спустя, в мартовском номере Architectural Review за 1948 год. Причем английская редакция, по-видимому, не подозревала, что чем-то оскорбила коллег: секретарь журнала сопроводил бандероль с новым выпуском добродушными приветствиями.

Защитить советскую архитектуру от нападок решил урбанист Грэм Шенкленд, важная фигура в истории британского градопланирования 1960-х годов, опубликовавший статью Architecture in Soviet Democracy24. Шенкленд признавал, что споры по поводу вариаций, которые обнаруживаются между полюсами функционализма и традиционализма, идут не только в СССР, но и в Англии, Швеции, Швейцарии. Он хорошо знал советскую периодику, ссылаясь на публикации в журнале «Архитектура и строительство СССР» и другие источники. Например, он говорил о том, что в СССР авангард был разгромлен за формализм, и в то же время цитировал Андрея Бурова, критиковавшего механическое воспроизведение образцов ордерной архитектуры в статье «На пути к новой русской архитектуре», и даже рассказывал про сибирских крестьян, обратившихся через журнал «Молодой колхозник» к советским архитекторам с жалобой на проекты клубов, напоминающих старые помещичьи дома25. Впрочем, эти статьи лишь вызывали в ВОКС новую панику. 12 апреля 1948 года в ответ на просьбу редактора и постоянного автора Architectural Review, историка Николауса Певзнера поделиться информацией об устройстве советских архитектурных факультетов английский отдел ВОКС ответил первому секретарю посольства Борису Караваеву, что, «учитывая неоднократные клеветнические выступления журнала по адресу советской архитектуры (см. номера журнала за май 1947-го и март 1948-го), архитектурная секция ВОКС и все связанные с нею советские архитектурные учреждения приняли решение порвать всякие отношения с редакцией этого журнала. Вам лично надлежит впредь не принимать от редакции никаких поручений подобного рода»26.

Тем не менее кажется, что неслучайно в сопроводительных материалах к выставке «Архитектура СССР» появилась отдельная фраза, про натуральный мрамор всех сортов, который используется «не как намеренная попытка “роскоши”, а как наиболее целесообразный способ использовать материалы, которыми богаты различные районы страны»27.

Чтобы снять напряжение и предоставить своим коллегам наиболее достоверную информацию о реальном положении дел в советском строительстве, Артур Линг в мае 1949 года собрал у британского профессионального сообщества вопросы советским архитекторам. Анкета охватывала широкий круг проблем. Рассматриваются ли в СССР архитектура и градостроительство как отдельные профессии? Насколько подробно студенты изучают историю архитектуры и до сих пор ли используют эти знания при проектировании? Как выстраиваются взаимоотношения между архитекторами, строителями и рабочими? Как оплачивается труд зодчего? Целесообразны ли поездки молодых архитекторов в Италию или Грецию? Возможна ли частная практика? Может ли архитектор рассчитывать на то, что здание будет построено точно в соответствии с его проектом? Какую при этом он несет ответственность за ошибки и неудачи? Могут ли будущие жильцы высказывать свои пожелания по поводу будущего дома и квартиры? Сколько часов в неделю работает русский каменщик и сколько кирпичей кладет за час? Состоянием дел в советской строительной индустрии интересовались серьезные мастера. Сам Линг в очередной раз задавал болезненный вопрос про стиль, предпочитаемый советскими зодчими, рассказывая, что застал в свое время в Москве моду на Ле Корбюзье и Людвига Миса ван дер Роэ, которую позже сменила «напыщенная классическая мода».

Клаф Уильямс-Эллис интересовался, не стоит ли предоставить архитекторам возможность более активно заняться экспериментами. Максвелл Фрай и Джейн Дрю практично уточняли информацию о методах монтажа крупноформатных типовых элементов, отоплении, бетонировании, использовании алюминиевых рам. Чарльз Холден спросил, используется ли при строительстве в СССР дерево.

Планы по организации командировок

Стилистические разногласия отступали на второй план (да и были ли они действительно так важны?), когда речь шла о возможности поделиться опытом реставрации и реконструкции. В архитектурной секции ВОКС к этому времени числилось уже около 50 человек, среди них — Павел Абросимов, Александр Гегелло, Борис Иофан, Алексей Душкин, Михаил Минкус, Лев Руднев. Председателем секции был Каро Алабян, а секретарем — Давид Аркин (ему адресована основная часть официальных писем). Советские архитекторы регулярно получали приглашения приехать в Англию на всевозможные конференции. Английская Федерация жилищного строительства и планирования городов звала Алабяна не только принять участие в конференциях в Гастингсе (1946) и в Париже (1947), но и войти в ее совет. Совет Ковентри тщетно просил обмена делегациями со Сталинградом, но в результате советские специалисты не смогли ни приехать, ни выслать рабочие материалы28. В 1946 году Жолтовский, Щусев, Мордвинов и Веснин пропустили церемонии собственного награждения в RIBA. Когда в 1947 году советских коллег ждали в Лондоне на праздновании юбилея Архитектурной ассоциации, Алабян направил специальное письмо председателю ВОКС Владимиру Кеменову с просьбой разрешить выезд в Англию, учитывая, что страну «еще ни разу не посещали советские архитекторы». Он даже представил рекомендованный состав: Симонов, Щусев, Гегелло, Дмитрий Чечулин, Николай Баранов, Аркин, Александр Власов, Былинкин. Ответ Комитета по делам архитектуры при Совете министров СССР (подписанный, кстати, Симоновым), не оставлял шансов: «В связи с большой восстановительной работой, проводимой архитекторами Союза Советских Социалистических Республик, советским архитекторам не представляется возможным принять участие»29.

SCR намекали Москве, что обмен делегациями в ближайшее время необходим. Просили прислать хотя бы пару человек, кто мог рассказать о планах СССР на послевоенную реконструкцию городов. При этом подчеркивалось, что письменный обмен материалами — ничто по сравнению с личным визитом. Лишь в начале 1950-х русские архитекторы наконец отправились с рабочими командировками за границу: в 1952 году были совершены поездки в Румынию и Чехию, в 1953-м — в Португалию, Финляндию, Румынию, Францию, ГДР, Польшу, в 1954-м — в Польшу, Грецию, Венгрию, Китай. С ответными визитами приезжали в Москву иностранные коллеги. Именно в это время состоялись и первые рабочие архитектурные поездки между Лондоном и Москвой, заложившие основы тесного профессионального общения в течение последующих десяти лет. Начиналось «бабье лето» в англо-советских отношениях30.

«Рай для планировщиков». Путешествия в СССР

Первая послевоенная британская делегация: 1953 год

В 1945 году сэр Эрнест Саймон все еще продолжал называть Москву «раем для планировщиков»31, а профессиональный интерес урбанистов во главе с Артуром Лингом был, кажется, сильнее страха новой мировой войны. Во всяком случае, проблемы послевоенной реконструкции волновали архитекторов больше газетных передовиц. От обмена текстами и фотографиями нужно было переходить к практике полевого наблюдения, поэтому в начале 1950-х годов начинаются переговоры лондонского штаба SCR о приезде специалистов из Великобритании в Советский Союз. Председатель архитектурной секции общества «Шотландия — СССР» также попросил Академию архитектуры пригласить в СССР группу английских архитекторов, включая Аберкромби, чтобы познакомиться с работой советских зодчих32.

Первая поездка, призванная, как подчеркивал ВОКС, «укрепить взаимопонимание между нашими двумя народами» и имевшая «широкий представительный характер»33, состоялась в сентябре 1953 года. Группа из десяти английских архитекторов совершила трехнедельное путешествие в СССР по официальному приглашению ССА. В записках для Союза архитекторов ВОКС подчеркивал, что все участники группы по своим убеждениям были представителями современной архитектуры. Ее состав получился весьма представительным, хотя многие британские архитекторы, как потом вспоминал инженер Нейрес Крейг, упустили «возможность бесплатно путешествовать по обширным территориям Советского Союза и наслаждаться типичным русским гостеприимством». Крейг, помогавший с рассылкой приглашений, объяснил отказы тем, что многие специалисты совершали «прибыльные лекционные туры по США», а из-за холодной войны советская виза в паспорте ставила такие поездки под угрозу34. Тем не менее в СССР отправились Бертольд Любеткин, Фрэнк Йербюри (бывший секретарь Лондонской архитектурной ассоциации, а на тот момент директор Строительного центра), Артур Линг (глава отдела планирования Совета Лондонского графства), Фрэнк Тиндалл (сотрудник Управления по планированию шотландского округа Ист-Лотиан), Дуглас Джонс (городской архитектор Бристоля), Фрэнсис Йорк (один из лидеров Современного движения в Великобритании, член группы MARS, в 1935–1937 годах работавший в партнерстве с Марселем Бройером, а после войны вместе с Юджином Розенбергом имевший обширную практику в Англии), Колин Пенн (учился вместе с Йорком в Бирмингеме, вместе они опубликовали в 1939 году монографию о современной архитектуре35), Нейрес Крейг (сотрудник офиса Пенна), а также архитекторы Рассел Стюарт Эллис и Сесил Хендисайд. Несмотря на то что гости представляли самые разные архитектурные организации, местные отделения ССА встречали английских зодчих как делегацию архитекторов из RIBA.

Только на то, чтобы добраться до Москвы, ушло несколько дней. Летели из Хитроу до Брюсселя, потом — Прага, Варшава (прогулки по городу не были разрешены), таможня в Минске и, наконец, специальный рейс в Москву, где в аэропорту гостей встретил секретарь ССА Иван Маркелов. Программа, составленная Союзом архитекторов и ВОКС, была плотной, организаторы делали все возможное, чтобы не сорвать ни одного пункта в расписании, даже если непогода угрожала очередному перелету. (Нейрес Крейг, например, добравшись до Еревана, был так обессилен, что вышел на ужин в домашних тапочках, закапанных зубной пастой. В результате он оказался в крайне неловкой ситуации, поскольку ему пришлось танцевать с супругой министра культуры.)

Маршрут

В столице гостям показали Кремль, улицу Горького, метрополитен (станции «Таганская» и «Комсомольская»), речной порт в Химках, ЦПКиО, новые дома в начале Ленинского проспекта. Гости посетили стройплощадку Московского государственного университета, Всесоюзную строительную выставку, МАРХИ и Мосгорисполком. Александр Власов, возглавлявший Архитектурно-планировочное управление, лично показывал гостям и свою мастерскую, и стройку МГУ (вместе со Львом Рудневым), рассказывал о градостроительных планах в столице. Обширная культурная программа включала несколько походов в Большой театр («Лебединое озеро», «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила»), поездку в дом отдыха Союза архитекторов в Суханово, показы фильмов («Трактористы», «Сталинград»).

Из Москвы архитекторы отправились в Сталинград. Василий Симбирцев, главный архитектор города, показывал гидроэлектростанцию, Волго-Донский канал и Детскую железную дорогу, здание областной партийной школы, благоустройство набережной. После Сталинграда — Ростов (общая короткая ознакомительная экскурсия), Ереван (с акцентом на Центральный рынок, площадь Республики, Армянский академический театр оперы и балета), Киев (осмотр исторической части и визит в образцовый колхоз) и, наконец, Ленинград. В Ленинграде британские гости объехали исторические центральные ансамбли, главные музеи (Эрмитаж, включая удивившую британцев своим масштабом коллекцию импрессионистов, Русский музей), бывшие императорские резиденции (Петергоф, Павловск, Пушкин). Отдельным пунктом программы стали жилые кварталы в районе Нарвских ворот и проспекта Стачек. В Кировском театре слушали «Отелло».

За время путешествия английская делегация общалась с архитекторами, инженерами, историками. Владимир Пилявский в 1968 году использовал возможность написать письмо Бертольду Любеткину, ссылаясь именно на визит 1953 года36. Во время одной из бесед Любеткин говорил о Кваренги, и Пилявский просил поделиться информацией о том, какие материалы, связанные с итальянским зодчим, могут быть в Англии или Германии.

В общей сложности путешественники проехали и пролетели около 13 000 километров (им был предоставлен специальный самолет). Членам английской делегации передали 188 книг по русской и советской архитектуре и 660 фотографий. Эти цифры, впрочем, мало иллюстрируют размах, с которым принимали британских гостей. Архитекторов поселили в номерах отеля «Националь», в Москве предоставили комфортабельные ЗИМы, в Большом театре разместили в ложах рядом с Георгием Маленковым, Вячеславом Молотовым и другими членами правительства. Но особенно эмоционально гости описывали все, что касалось питания. Йорк несколько раз, отвлекаясь от архитектурной повестки, рассказывал в своем путевом очерке о черной и красной икре, борще, бутербродах, бараньих отбивных, осетрине и в целом о многочасовых ужинах, когда из-за стола поднимались далеко за полночь37. Крейг в мемуарах также отмечает, что каждый ужин длился с шести вечера и до полуночи. Невозможность гулять по Москве в воскресенье сначала огорчила англичан, но была компенсирована опять же гастрономическими опытами. На воскресный завтрак перед утренним омлетом гостей угощали водкой, лососем и икрой, после чего делегацию увезли в дом отдыха в Суханово, где обед оказался столь масштабным, что съесть его было просто невозможно38. Там же гости, в промежутках между трапезами, гуляли и смотрели фильм «Трактористы».

Что уж говорить о том, с какой теплотой путешественники описывают Сталинград и Ереван, где, вдали от столицы, атмосфера была намного непринужденнее. Симбирцев устроил праздничное застолье прямо во время прогулки по Волге. В Ереване показ слайдов с рассказом об армянской архитектуре был совмещен с ужином и шашлыком в гостях у одного из архитекторов. А визит на коньячный завод, пикник в горах и танцы до трех ночи превратили день в Ереване в «особенно хороший». Даже людей на улицах британцы описывают как более веселых, в более ярких одеждах. Сразу несколько фотографий дружеских посиделок (названных vodka session) сопровождают архитектурные отчеты Йорка и опубликованы среди снимков с архитектурными достопримечательностями. Устоять перед «хорошим грузинским рислингом» и кухней, «похожей на французскую», было сложно не только архитекторам. В дальнейшем туристами из европейских стран поездки в Советский Союз будут восприниматься как своеобразное алкогольное турне, что будет работать на образ особого русского дружелюбия39.

Не стоит думать, что гостеприимство сводилось к дегустациям и затмевало главную цель поездки: знакомство с современной советской архитектурой. Участники турне по возвращении выступили с лекциями и опубликовали ряд статей с подробными рассказами о ключевых процессах в советской архитектуре40. Через год вышли материалы симпозиума, на котором участники поездки в СССР дали всесторонний обзор техники, оборудования, материалов, организации строительного дела41. Профессиональные отзывы не были однозначными.

Впечатления английских специалистов

Первое, на что обратили внимание гости в Москве, — это широкие улицы. Йербюри, побывавший в городе в 1932 году, вспоминал узкие, покрытые булыжником дороги и обилие деревянных домов. Теперь же в Москве, Ленинграде и Киеве путешественники увидели проспекты до 150 метров шириной и зеленые бульвары. ЦПКиО они сравнили с садами наслаждений, что со стороны англичан, безусловно, было высокой оценкой ландшафтного дизайна. Вторая особенность — чистота московских улиц и метро, в котором нельзя было курить, не было мусора и полностью отсутствовала реклама (отчего британцам показалось, что ждать поезда в такой ситуации даже скучно). Специалистов заинтересовало устройство подземных вестибюлей, в которых огромные залы соединяли разные платформы. Павильоны светлее, эскалаторы быстрее, чем в лондонском метро, но вагоны несколько ниже. Крейгу показалось, что атмосфера московского метро напоминает храм, а не подземную железную дорогу.

Еще одно серьезное впечатление во всех городах (кроме, по понятным причинам, Сталинграда) — это исключительно быстрый темп восстановительных работ и практически отсутствие следов войны. Британские коллеги признавались, что это их «почти смутило, учитывая актуальность вопроса» в Англии. Насколько сложно было этого добиться, стало понятно после того, как дружелюбный пилот их самолета несколько раз довольно низко опускался над землей, чтобы можно было рассмотреть не только города, но и сельские ландшафты. Так архитекторы увидели и амбициозные новые стройки, и масштаб военных разрушений: бесконечные воронки от снарядов вокруг Сталинграда и Киева. Английские путешественники отметили уровень реставрации исторических памятников, профессионализм, сложные экспериментальные решения советских реставраторов. И если убранство «византийских», как определили их путешественники, зданий в Кремле вызвало скепсис, то система температурно-влажностного режима в Благовещенском и Успенском соборах — уважительное восхищение. «Сразу начинаешь думать о Вестминстерском аббатстве», — поделился Дуглас Джонс42. В первую очередь они имели возможность наблюдать за реставрационными работами в Кремле и ленинградских пригородах. Про Ленинград гости говорят, что это, «несомненно, самая богатая часть наследия мировой архитектуры XVIII века». Конечно, в 1953 году далеко не все в дворцовых комплексах было восстановлено. Русские эмигранты, помнившие дореволюционный Петербург и посетившие город в 1960 году, говорили, что застали его все еще в «плачевном положении»43. Но уровень реставрационных работ, проводимых советскими специалистами, действительно показался английским коллегам уникальным. Они сравнивали ход реконструкции в Союзе с ситуацией в Великобритании, и реставрация, пожалуй, оказалась единственной областью, в которой они засвидетельствовали абсолютное превосходство русских мастеров.

Отзывы о современной архитектуре были иными. Английские коллеги с интересом расспрашивали, как организована работа советского архитектора, как устроена мастерская, что находится в компетенции главного архитектора, как распределяются заказы. Им показалось необычным, что градопланирование не выделено в учебных заведениях в отдельную профессию, что в мастерских занимаются одновременно проектированием разных типологий зданий, что у Власова, которого англичане охарактеризовали как «очаровательного скромного человека, похожего на Уинстона Черчилля», треть сотрудников — женщины. Визит в его мастерскую занял почти целый день. Гости обсудили десятилетний план реконструкции Москвы, сфотографировали макеты, наброски и эскизы развития разных городских территорий. Вместе с Власовым они осмотрели одну из крупнейших строек — здание Московского университета. Здесь их сопровождал «очаровательный» Лев Руднев, однако стиль проекта, особенно интерьеров, английским архитекторам показался специфическим.

Архитекторов впечатлил размах строительства жилых домов для рабочих, которое уже шло в Москве и Сталинграде и было запланировано по всему Союзу. Их заинтересовали новые краны, некоторые методы фабричного производства элементов с готовой отделкой (например, бетонные полы с паркетом), планировка подземных дорог и переходов под большими магистралями для обеспечения доступа к водопроводным трубам, канализации и электротехническому оборудованию. Однако ни технические изобретения, ни скорость строительства жилого многоквартирного дома (6–8 месяцев) не смягчили общего негативного впечатления от уровня жилой архитектуры. Планы застройки улиц показались слишком монотонными, фасады — однообразными и громоздкими. Эркеры и ордерные элементы, с помощью которых, как объяснял Власов, советские архитекторы пытаются избежать однообразия, трактовались гостями как слишком формальные и неуместные. Отсутствие частной собственности давало грандиозные преимущества в области строительства массового жилья, но русские зодчие, по мнению иностранных коллег, им не воспользовались: типовые элементы, отделка были низкого качества, мебель внутри квартир выглядела плохо, планировки были неудобные (хотя гостям явно показывали большие квартиры — они перечисляют две спальни, гостиную, столовую, кухню, комнату для прислуги). Все здания строились слишком высокими, а домов с квартирами на одну-две семьи не было. Старые московские кварталы показались гостям намного уютнее. Образцовая колхозная архитектура также оказалась «много ниже английских стандартов» сельской застройки. Архитекторы удивились, что в Сталинграде, где жилая проблема была задачей номер один, серьезные бюджеты шли на строительство общественных зданий, планетария, благоустройство центра. Йорк называет это феноменом, общим для СССР44. Но раздражение, вероятно, вызвала не столько типология (мемориальный характер набережной 62-й Армии в пережившем катастрофическое разрушение Сталинграде был очевиден), сколько эстетические предпочтения.

Участникам поездки бросается в глаза, что в мастерской Власова повсюду лежат книги с итальянской архитектурой, студенты и в Москве, и в Ленинграде «помешаны» на классицизме, а рисунку и подаче обучают (как им рассказали коллеги, окончившие Академию художеств в 1908 и 1914 годах) ровно так же, как и до революции45. Стиль советской архитектуры они называют народным реализмом, проводя сравнение с Англией Викторианской эпохи: страна активно развивается, у нее есть жизненная сила, мощь, грандиозные технические достижения, но в архитектуре популярны анахронизмы. В страсти к украшательству английские архитекторы видят «византийское» происхождение и недоумевают, почему в СССР отказались от конструктивизма. При этом о проектах 1920-х — начала 1930-х годов англичане практически не упоминают, здание Центросоюза называют «довольно мрачным», а образ остальных памятников советского авангарда Бертольд Любеткин сравнивает с эстетикой колючей проволоки и крематория46.

Дуглас Джонс предположил, что в будущем советским зодчим никуда не деться от современной архитектуры, называя три предпосылки. Во-первых, из-за развития методов индустриализации и производства типовых элементов. Во-вторых, из-за торговли, которой нужны витрины. И в-третьих, в силу неминуемой эволюции вкусовых предпочтений. Дуглас считал, что, развиваясь интеллектуально, «массы» будут формулировать более четкий запрос на неординарную архитектуру47. Бертольд Любеткин после возвращения в Лондон посвятил целое эссе советской архитектуре 1920–1930-х годов, пытаясь ответить на вопрос, почему эксперимент авангардной архитектуры потерпел в Советском Союзе фиаско. Он подчеркивает ее бумажный характер, утопичность, а главное — несоответствие функционализма вкусам широкой публики, главного заказчика — советского народа48. Высокомерный тон британских коллег был связан с тем, что они сами, как представители Современного движения и участники группы MARS, совсем недавно прошли через болезненную и ожесточенную дискуссию о том, какому направлению отдать предпочтение в процессе реконструкции — интернациональному стилю (с трудом пробивавшему себе дорогу в Великобритании накануне войны) или более традиционным практикам. В этой ситуации им важно было доказать очевидные преимущества современной архитектуры. В октябрьском номере Architects’ Journal за 1953 год фотографии станции метро «Комсомольская» и вид на террасу набережной 62-й Армии в Сталинграде были опубликованы с подписью: «Как бы мы ни были удручены результатами реконструкции в отдельных городах, мы все-таки должны благодарить судьбу за то, что ни одно из наших послевоенных неоклассических зданий не было создано из-за необходимости подчиняться линии партии»49.

Делегация 1955 года

Отзывы членов следующей делегации английских архитекторов, приезжавших в СССР в 1955 году, когда в советской архитектуре был взят курс на модернизацию50, были мягче. В этой британской миссии приняли участие Сидни Уильям, Чарльз Филлипс (помощник министра жилищного хозяйства и местного самоуправления), Джон Генри Форшоу (главный архитектор Министерства жилищного хозяйства и местного самоуправления Лондонского графства), Мортимер Вильмот Беннет (начальник департамента Министерства общественных работ), Ральф Кольер Бевен (руководитель отдела методов строительства научно-исследовательского центра Управления исследовательских работ), Пауль Фут (профессор Оксфордского университета). Группа находилась в СССР с 14 по 28 сентября 1955 года. Программа приема была составлена архитектурной секцией ВОКС с учетом пожеланий британской стороны. В чем-то маршрут совпадал с экскурсиями 1953 года, но появилось и много новых объектов51.

В Москве гости увидели улицу Горького, Советскую площадь, Ленинградское шоссе, речной порт в Химках, площади Маяковского и Восстания, Смоленскую площадь, ЦПКиО, Большую Калужскую улицу, Ленинские горы, МГУ, метро. Побывали на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке и в ресторане «Золотой колос», в Большом театре. Поскольку члены делегации интересовались новым жилищным строительством и производством железобетонных изделий, в Москве, помимо дружеской встречи в Доме архитектора с членами ССА и представителем Государственного комитета Совета министров СССР по делам строительства, были организованы профессиональные визиты к заместителю председателя Государственного комитета Совета министров СССР по делам строительства и в Центральный исследовательский институт промышленных сооружений (ЦНИПС), встреча с председателем Мосгорисполкома и начальником Главмосстроя Владимиром Промысловым. Ответственный секретарь правления ССА Павел Абросимов рассказал про план развития Москвы. Гостям показали Всесоюзную строительную выставку, Люберецкий электромеханический завод и Государственный проектный институт «Проектстальконструкция». Британские архитекторы познакомились с методом крупнопанельного строительства в павильонах строительной выставки и на Песчаной улице.

После Москвы, так же как и предыдущая делегация, британские зодчие отправились в Сталинград. Здесь им рассказали о восстановлении города, показали Музей обороны Царицына — Сталинграда, Дом техники завода «Красный Октябрь», планетарий, жилые кварталы «Красного Октября» и тракторного завода. В Доме архитектора группа смотрела документальный фильм о Сталинградской битве. На катере по Волго-Донскому каналу путешественники дошли до третьего шлюза, осмотрели Сталинградскую ГЭС, театр, железнодорожный и речной вокзалы, архитектор Форшоу по специальному запросу съездил в новую больницу. Из Сталинграда вылетели в Сочи, где изучили санаторно-курортное строительство, дендрарий, театр, побывали на курорте Мацеста, на озере Рица, в Гагре. Затем снова вернулись в Москву, где часть группы посетила мастерские Моспроекта, а Форшоу — корпуса Боткинской больницы. Британских специалистов также возили в дом отдыха в Суханово и в усадьбу Останкино. Кремль и мавзолей также включили в программу. Наконец, в завершение тура поехали в Ленинград, где гостей ждала общая экскурсия (площадь Декабристов, Летний сад, площадь Жертв Революции (Марсово Поле), Смольный, Дворцовая площадь), беседа о жилищном строительстве и реконструкции города с председателем Ленгорисполкома, посещение факультета архитектуры Академии художеств. Британская делегация побывала на стадионе им. Кирова, им показали новое строительство в районе проспекта Сталина (Московского проспекта), крупнопанельный дом на Щемиловке. В программу были включены Кировский театр, Эрмитаж и Петродворец. Домой английская делегация возвращалась через Хельсинки.

В марте 1956 года члены делегации поделились своими впечатлениями от поездки на встрече в Королевском институте британских архитекторов. Все участники беседы отмечали теплую и душевную встречу, а Филлипс и вовсе был «потрясен уровнем приема и почтительности»52. Хотя программа была насыщенной и не оставляла буквально ни одной свободной минуты, даже этого оказалось недостаточно, чтобы серьезно ­погрузиться в вопросы организации строительного дела в СССР. Русские специалисты на заводах и в институтах великодушно и подробно отвечали на многочисленные вопросы, однако досадно много времени уходило на последовательный перевод. Сильное впечатление на английских архитекторов произвели новые технологии: искусственное небо для изучения освещенности в разное время суток, тесты железобетонных опор и опыты с преднапряженной арматурой, эксперименты по изучению термостойкости и пожаропрочности бетона, бурению в условиях мерзлоты. Они также отметили общий курс на тотальную индустриализацию всех строительных и инженерных деталей и стандартизацию школьного, больничного и, конечно, жилищного строительства. В проектных мастерских, на заводах и на строительных площадках все было аккуратно организовано. Гости не без удивления обратили внимание на то, что на фабриках работает много женщин, которые управляют даже огромными машинами.

Что касается качества работ, ничего не изменилось: и в этот раз британские архитекторы снова разочарованы грубостью отделки, «ужасными» краской, гипсом и плиткой (исключение — реставрационные проекты, которые реализуются с несравнимо большей тщательностью). Размах жилищной застройки и тотальная стандартизация обернулись невозможностью контролировать качество изделий, а слишком большое количество единообразных элементов ограничивало фантазию проектировщиков и порождало унылый результат. Отсюда — разница между масштабом научных исследований и прозаичностью практики.

Выводы принимающей стороны

Любопытно, что в отчете ССА53 критические замечания английских коллег зафиксированы честно и подробно, что, наверное, является свидетельством искренней заинтересованности русской стороны в объективных комментариях (кстати, английские делегаты в беседе отмечали недостаток осведомленности русских архитекторов о том, что происходит за границей). Согласно отчету, английские специалисты высказали мнение, что в целях экономии в жилищном строительстве можно было бы понизить высоту потолка с 3 до 2,5 метра, сузить ширину лестниц, избежать перерасхода древесины за счет уменьшения дверных обвязок и оконных переплетов. Члены делегации не поняли, почему при тех прогрессивных конструкциях бескаркасного крупнопанельного строительства, которые разрабатывают советские инженеры, на практике до сих пор использовались традиционные наружные водосточные системы. Гости критиковали качество отделочных работ и внутреннее оборудование квартир, также обращали внимание на перенасыщение фасадов деталями, «что удорожает строительство и придает жилому дому несвойственный ему вид». Нецелесообразным показалась и наружная облицовка стеновых панелей керамикой, которую иностранные коллеги предложили заменить на элементы из бетона. Полное недоумение вызвали размеры, роскошь отделки в ущерб гигиеническим нормам (плюшевые портьеры) в новых санаториях в Сочи. Лишь скромный и комфортный санаторий «Чайка» произвел хорошее впечатление. Авторы отчета подчеркнули, что из всех станций метро англичанам также понравились только те, в которых не было чрезмерного декора («пл. Свердлова» («Театральная»), «Калужская», «Курская»).

Члены делегации захотели получить схематичные планы русских городов после реконструкции, чем застали русскую сторону врасплох: оказалось, что таких карт попросту нет. Было рекомендовано срочно изготовить карты наподобие той схемы Лондона, что англичане привезли в подарок советским архитекторам. В отчете есть и положительные отзывы гостей — о крупно­панельном строительстве, сроках строительных работ, удобстве московского метро, интересной встрече в ЦНИИПС, просторе новых проспектов, озеленении в Сталинграде и, конечно, об уровне реставрационных проектов. Наконец, в завершение отчета члены ССА напоминают об атмосфере радушных встреч и ценности человеческого общения.

Акцент в этом документе сделан именно на критике излишеств, как будто авторы призывали в свидетели английских коллег, защищая ту новую линию, которая стала официальной в советской архитектуре в середине 1950-х, а по факту существовала задолго до начала хрущёвских реформ54. Кстати, и знаменитое постановление № 1871 «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» вышло уже спустя полтора месяца после приезда английской делегации и написания отчета, подготовленного ССА. Тон официального отчета, конечно, не позволяет расшифровать подлинные эмоции русских архитекторов. За сохранившимися архивными документами трудно разглядеть и драму, которая развивалась на фоне спора о стиле и эстетических предпочтениях. Но совершенно точно можно сказать, что масштабы послевоенной реконструкции, необходимость индустриализации строительного сектора и серьезного прогресса в области технических достижений заставляли и советскую, и британскую стороны идти на сближение: сравнивать собственный опыт и практику коллег, знакомиться с техническими новинками, отлаживать обмен информацией.

В 1956-м прошел официальный визит Никиты Хрущёва и Николая Булганина в Великобританию (отдельная роль в истории этого приглашения принадлежала сэру Уильяму Гуденафу Хейтеру, послу Великобритании в СССР в 1953–1957 годах, убедившему Энтони Идена принять в Великобритании советских лидеров55). Тот же год стал очередным испытанием для культурных мостов между СССР и западными странами после Венгерского и Суэцкого кризисов, а также разочарования в коммунизме после XX съезда. Но и в этот раз архитектурные контакты почти не пострадали от внешних обстоятельств. В 1956 году сэр Фредерик Осборн, один из лидеров Ассоциации городского и сельского планирования (Town and Country Planning Association, TCPA), смог обсудить обмен профессиональными делегациями с членом Государственного комитета СССР по делам строительства А. Кудрявцевым во время Международного конгресса по жилищному строительству и планированию в Вене. Благодаря этим переговорам в мае 1958 года Осборн вместе с коллегами-градостроителями и несколькими чиновниками доехали до Москвы и Ленинграда.

Делегация Осборна 1958 года

Вместе с Осборном в Москву прибыли Ричард Эдмондс (председатель комитета по градостроительству Совета Лондонского графства, член лейбористской партии), Генри Уэллс (инженер, председатель корпорации развития нового города Хемел-Хемпстед), Майлз Райт (профессор департамента гражданского проектирования Ливерпульского университета), Денис Райли (руководитель департамента по планированию Совета графства Стаффордшир), Э. Эллиот (руководитель технического департамента Министерства жилищного хозяйства и местного самоуправления). Маршрут группы был уже отработан на предшествующих делегациях: Москва, Ленинград, Киев, Сочи, Краснодар, Сталинград. Важным новым пунктом в программе был жилой район Черёмушки в Москве — образцовый эксперимент, демонстрировавший результаты масштабной архитектурной и строительной реформы, идущей в Советском Союзе. Архитекторов также познакомили с планами Отрадного в Москве и Сосновой Поляны в Ленинграде — путешественники в своих очерках называют их, по английской привычке, городами-сателлитами. Лаконичный дизайн, разнообразие вариантов малоэтажного жилья, продуманные зеленые зоны в этих новых проектах действительно давали повод сравнить эксперимент советских градостроителей с опытом английских урбанистов, тем более что с ним совсем недавно внимательно познакомились советские архитекторы (в 1956 году состоялась поездка членов ССА в Великобританию, и уже в 1958 году вышла первая монография Андрея Иконникова о современной английской архитектуре56). Во всяком случае, из объяснения советских архитекторов у путешественников сложилось впечатление, что новые районы Москвы и Ленинграда вдохновлены именно британским опытом57.

На встрече в Ленинградском отделении ССА 20 мая 1958 года58 британские архитекторы рассказали о проблемах английского градостроительства (ограниченная территория острова, нехватка территорий для строительства промышленных предприятий) и основных приоритетных направлениях (переход к «гуманизированному модернизму», сохранение естественного природного ландшафта и исторических памятников). Вспоминая новые города-сателлиты и микрорайоны с террасными домами в пригородах Лондона и Глазго, Райт подтвердил, что жилые дома, которые они увидели в России, «по своему характеру весьма близко подходят к скандинавским и английским представлениям об эстетике». Ленинградские архитекторы попросили коллег честно рассказать, что из увиденного в СССР им не понравилось. В ответ последовали неприятные признания: когда в России строительство велось в небольших масштабах, качество его было непревзойденным, но строительство жилья для страны с 200-миллионным населением отодвинуло вопросы качества на второй план. Осборн выразил сомнения насчет того, что люди в России хотели бы жить в высоких домах, и предложил равномерно заселять пригороды. Строительство высотных зданий он и вовсе назвал «совершенно ненужным» делом. Владимир Витман в этот момент не растерялся и вспомнил, что в Лондоне вокруг собора Святого Павла планируется как раз высотная современная застройка, что, на его взгляд, является грубейшей градостроительной ошибкой. Райт попытался защитить проект, объяснив, что собор будет видно через просветы между домами, и в этот момент председатель Аркадий Любош предложил не отрываться от дискуссии, поскольку Лондонский совет все равно уже все решил.

Далее последовали шутки про то, что скоро «через пролив в Англию проберется из Гавра Раймон Камю со своими блочными домами», и встреча завершилась в очень непринужденном формате, который невозможно было бы представить себе еще несколько лет назад. Позже Эдмондс писал, что он был «в объятиях друзей», которых он приобрел в лице советских коллег не только благодаря сердечному приему во время поездки 1958 года, но и еще раньше, когда советские специалисты приезжали в Великобританию59. Осборн в своих воспоминаниях не без удивления рассказывал, что не встретил в Союзе никакой пропаганды и что свободно гулял по Ленинграду и фотографировал достопримечательности60. Вдобавок во время поездки в Москве как раз проходил футбольный матч между сборными СССР и Англии, ко всеобщему счастью закончившийся ничьей, со счетом 1:1. Тем не менее дружелюбная атмосфера не помешала Уэллсу по возвращении сказать, что «русским нечему научить нас в вопросах градостроительства»61.

Мощные индустриальные возможности и техническое превосходство превращали СССР в альтернативу США62, но реализация на практике решений в жилищном строительстве вызывала ряд вопросов, к тому же эти масштабы не соответствовали потребностям британского градопланирования. Различия в повседневных привычках, образе жизни, манере одеваться не всегда воспринимались с симпатией или как романтическая экзотика, часто они давали повод для циничного снобизма.

Несмотря на то что советские архитекторы и инженеры разрабатывали уникальные технологические решения, вызывавшие интерес и признание иностранных специалистов (причем не только в области строительства, но и в первую очередь — в сфере космических исследований, авиастроения, машиностроения; сколько наград получил советский павильон на «Экспо-1958» в Брюсселе!), в рамках международного общения приходилось практически извиняться за недавние «ошибки» эстетического выбора. В августе 1957 года, во время VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, в Москве прошел семинар по градостроительству и архитектурно-строительному образованию для молодых архитекторов. Павел Абросимов использовал возможность приветствовать участников семинара, чтобы не только рассказать о ходе индустриализации строительной отрасли, но и объяснить суть произошедшей стилистической революции: «Вы слышали, что около трех лет тому назад творческая деятельность советских архитекторов была справедливо подвергнута серьезной критике. Эта критика была правильной и своевременной. Нас критиковали за то, что мы не шли в ногу с развитием техники, создавали проекты и строили по старинке. Мы строили уникальные сооружения, украшали их без меры, подражали часто произведениям прошлых, давно ушедших эпох… не использовались великие преимущества нашей социалистической экономики»63.

V Конгресс Международного союза архитекторов

1958 год можно было бы назвать пиком сближения британских и советских архитекторов и оптимизма от ожидания профессионального сотрудничества. Британские архитекторы приняли участие в V Конгрессе Международного союза архитекторов в Москве в июле 1958 года. Патрик Аберкромби, активно участвовавший в подготовке конгресса, ушел из жизни в 1957 году. Вместо него делегацию британских архитекторов возглавили Артур Линг и его коллега по отделу планирования Совета Лондонского графства и вице-президент Международного союза архитекторов Роберт Мэтью. Всего из Великобритании приехало двадцать участников, включая Альберта Беллами, Артура Шофильда, Томаса Шонберга и журналистку Монику Пиджен. На конгрессе планировалось тринадцать иностранных докладов, один из которых, про восстановление городов после войны и города-сателлиты, прочел Артур Линг, его речь даже была опубликована на страницах «Строительной газеты»64, а через пару дней рассказ Линга о поездке по СССР был напечатан в «Правде»65.

К конгрессу было решено заранее издать бюллетени на английском и французском языках, подготовить материалы для рассылки в иностранные издания, организовать вместе с ТАСС радиотрансляции для европейской аудитории, выпустить альбомы по реконструкции главных городов всех республик. Чтобы обеспечить высокое качество монографии «Планировка и застройка Ленинграда, 1945–1957», ее отправили печатать в Лейпциг. Радиоприемники для синхронного перевода были изготовлены на заводе в Ленинграде по спецзаказу ССА. Встречей и сопровождением всех иностранных участников занимались сотрудники Союза архитекторов. Судя по регистрационным карточкам участников конгресса, студентов заселяли в гостиницу «Киевская», а практикующих архитекторов и более солидных делегатов — в гостиницу «Украина». Гости конференции обедали в своих отелях, в гостинице «Украина» была расширена зона ресторана и пристроен дебаркадер для дополнительных столиков. Государственный комитет по культурным связям с зарубежными странами при Совете министров СССР следил за подготовкой и согласовывал все решения, что, впрочем, не спасло от накладок и задержек: за пять месяцев еще не были готовы переводы докладов и тексты для печати, не были разосланы приглашения архитекторам и не был снят фильм о советском градостроительстве.

Разрабатывая план мероприятий по приему гостей, Союз архитекторов составил перечень объектов нового строительства и исторических памятников, рекомендуемых для осмотра иностранными делегациями66. В Москве в обязательную программу входили новые ансамбли площади Революции, площади Свердлова, Охотного Ряда и Манежной площади. С ними показывали реконструированные магистрали (улицу Горького, Можайское шоссе, Большую Калужскую улицу (Ленинский проспект)). Были также рекомендованы районы нового строительства около МГУ, на Калужском шоссе, Ново-Песчаных улицах, Ярославском и Ленинградском шоссе. Высотные здания (включая 8–9-этажные) — на Котельнической набережной, на Большой Калужской и Садовой-Триумфальной улицах и улице Чкалова. Станции метрополитена — «Дворец Советов» («Кропоткинская»), «Маяковская», «Белорусская», «Электрозаводская», «Измайловская», «Таганская», «Калужская», «Курская», «Комсомольская», «Арбатская», «Площадь Революции». Фигурировал и Речной вокзал в Химках, и павильоны Всесоюзной сельскохозяйственной выставки (как пример паркового устройства и нового зеленого строительства). При этом первоначально внесенное в список здание МГУ было вычеркнуто (как и гостиница «Советская» и Театр Советской армии): видимо, чтобы не перегружать программу новыми, но стилистически стремительно устаревшими проектами. Исторические экскурсии включали в себя Кремль, дом Пашкова, Голицынскую больницу, церкви Грузинской Богоматери и Святителя Филиппа, Манеж, больницу им. Н. В. Склифосовского. Для желающих также проводились экскурсии в Коломенское, Останкино, Кусково, Царицыно (к руинам) и в Троице-Сергиеву лавру.

Практически все иностранные делегаты планировали посетить Ленинград, поэтому здесь также были спланированы маршруты по историческим достопримечательностям (Стрелка Васильевского острова, Дворцовая площадь, Петропавловская крепость, Академия художеств, площадь Декабристов, Марсово Поле, Мраморный, Таврический и Смольный дворцы), по резиденциям, где велась активная реставрация (Петродворец, Пушкин, Павловск) и новым стройкам (Стадион им. Кирова и парк Победы на Крестовском острове, проспект им. Сталина (Московский), район Автово). Гости при желании также имели возможность заказать поездку в Баку, Ереван, Киев, Сочи, Сталинград, Тбилиси.

В начале 1960-х годов перечень современных объектов, которые можно было показать иностранным специалистам, значительно расширился: теперь в него входили жилищное строительство в Хорошево-Мневниках и Филях-Мазилово, Новых Кузьминках, жилые дома на Фрунзенском Валу, ДСК № 1, гостиница «Юность», Дворец пионеров, Кремлевский дворец съездов, кинотеатр «Россия», Дом транспортного агентства, выставочный павильон в Сокольниках. Фотографии этих же объектов высылали архитекторам, когда приходили запросы на материалы по современной советской архитектуре. Иногда к московским и ленинградским проектам добавляли лагерь «Артек», Киевский автовокзал или певческую эстраду и жилой район Антакальнис в Вильнюсе.

Отдельного внимания заслуживают отзывы британцев о районе Черёмушки, который оказался во время конгресса своего рода тестом на современность советской архитектуры. Роберт Мэтью признал 9-й квартал Черёмушек наиболее удачным экспериментом из всего, что он видел в Советском Союзе, свидетельством «правильного пути», уточнив, правда, что «московским архитекторам придется еще немало потрудиться, чтобы обеспечить наилучшие условия для жизни людей»67. Другие английские гости, оставившие записи в книге отзывов конгресса, писали про четырехэтажные дома в Черёмушках, что это лучшие конструкции из всех, что они видели в России. Особенно трогательно замечание одной английской художницы: «Строительство домов здесь имеет те качества, которые мне нравятся: свободная посадка деревьев, планировка квартала, детские площадки, вопросы отопления и другие бытовые удобства. Я уверена, что люди, проживающие здесь, будут счастливы в своих прекрасных домах»68.

Творческие поездки советских архитекторов 1956–1957 годов

Организационные вопросы

В марте 1954 года секретариат правления Союза советских архитекторов подготовил проект письма председателю Совета министров СССР Георгию Маленкову о назревшей необходимости организовать творческие командировки архитекторов, историков архитектуры, а также возобновить практику пенсионерских поездок с целью «широкого ознакомления творческих и научных сил советской архитектуры с зарубежной архитектурной практикой и ценностями мирового зодчества»69. Для практического изучения новейших достижений предлагалось направлять специалистов как в страны народной демократии (особенно в Чехословакию, Венгрию), так и в некоторые капиталистические страны, «в первую очередь — в Италию, Швецию, Францию, Англию». На проекте письма есть также любопытная ремарка Давиду Аркину: «Уважаемый Давид Ефимович! Не следует ли в этом письме сказать об использовании виллы в Италии — собственности СССР?» Видимо, идея Жолтовского выкупить виллу Ротонда для устройства в ней Русского института в Италии по образцу Французской академии вызвала в свое время столь эмоциональный отклик, что после войны все еще не теряла своей актуальности.

Здесь трудно удержаться, чтобы не отвлечься на один русско-итальянский эпизод профессиональных поездок 1950-х годов. В 1957 году было организовано путешествие для пятнадцати архитекторов в Италию, маршрут был составлен по просьбе и по рекомендациям Жолтовского. Леонид Павлов, Юрий Шевердяев и Сергей Никулин вспоминали потом на вечере в Союзе архитекторов, как досадно было не попасть на виллу Ротонда, которая казалась им такой родной, знакомой и «своей». Рассказ был настолько непосредственным и эмоциональным, что позволим обширную цитату Леонида Павлова: «Мы появились у высокого каменного забора, и тут нас постигло первое разочарование: нас не хотели пускать туда. Это было особенно обидно, потому что мы вспоминали рассказы И. В. Жолтовского, что он когда-то пытался купить эту виллу для Академии художеств России для того, чтобы основать там филиал Академии художеств, и даже в советское время еще теплились какие-то надежды, но потом вся эта затея погибла. И нам было особенно обидно так ждать около почти что “своей” виллы… Мы так хорошо знаем все эти фасады, что уже издалека их угадывали, и наш гид-итальянец был совершенно очарован и с чисто юным энтузиазмом кричал нам “Браво!” и хлопал в ладоши… Уехали мы из Падуи уже ночью, приехали в Венецию ночью, погрузились на катера и ехали по этим великолепным каналам, распевая русские песни — “Ермака”, все, что связано с водой. Итальянцы нас терпеливо слушали»70.

Эта чудесная итальянская командировка 1957 года — результат письма, которое Павел Абросимов все-таки отправил в мае 1955 года в ЦК КПСС. Текст обращения был изменен и оброс подробностями. Первым пунктом шла просьба командировать сотрудников ССА для изучения «новейших достижений и усовершенствований в области строительства, оборудования и отделки жилых домов, школ, гостиниц, магазинов, больниц и других зданий, благоустройства и озеленения городов» в Чехословакию, Венгрию и ГДР. Во втором пункте фигурировали Швеция и Дания («экономическое» жилищное строительство). Наконец, в третьем пункте речь шла об Англии, куда необходимо было отправить группу с ответным визитом (смотреть жилищное, больничное, школьное строительство и городское благоустройство). На четвертом месте шла Франция (опыт железобетонного строительства). На пятом — Италия и Греция (классические памятники мирового зодчества для расширения кругозора). В последних пунктах упоминалась Индия и Конгресс Международного союза архитекторов в Гааге в 1955 году71.

В этот раз письмо, а вместе с ним и другие подобные просьбы получили ход. Поскольку в Советском Союзе возник запрос на форсированную модернизацию всей строительной индустрии, а жилая проблема в количественном отношении не шла ни в какое сравнение с аналогичными задачами в других странах (даже пострадавших во время войны), то хозяйственные вопросы оттеснили на второй план идеологические. Со второй половины 1955 года начинаются регулярные поездки советских архитекторов за границу, притом что в остальном культурное сотрудничество второй половины 1950-х годов развивается на фоне противоречивых событий. В начале февраля 1956 года в Великобританию приехал министр культуры СССР Николай Михайлов, заключивший соглашение об организации визитов и обменов в культурной и технической сферах. Планам помешали международные эскалации конфликтов 1956–1957 годов, но уже в марте 1959 года в Москве в Государственном комитете по культурным связям с зарубежными странами при Совете министров СССР состоялись очередные переговоры с делегацией Британского Совета, в результате которых была подписана «Программа обмена в области культуры, образования, науки и техники между СССР и Соединенным Королевством в 1959 году и I квартале 1960 года». Были запланированы поездки для обмена опытом, выставка английских книг, фестиваль П. И. Чайковского в Лондоне, обмен делегациями библиотекарей, гастроли советского цирка, неделя советских фильмов, приезд Бенджамина Бриттена и Питера Пирса, гастроли Мстислава Ростроповича, выступление оркестра Ленинградской филармонии на Эдинбургском фестивале.

ВОКС отчитывался, что мероприятия проходили в условиях политики «замораживания» культурных связей со стороны реакционных английских кругов, но на фоне роста интереса и симпатий к Советскому Союзу. Работать стало сложнее, поскольку в мае 1955 года в Лондоне при Британском Совете был организован Комитет по культурным связям с СССР, в задачи которого теперь входили все контакты с целью продвижения британской культуры (Soviet Relations Committee). Комитет возглавил Кристофер Мэйхью, отвечавший в партии лейбористов за антикоммунистическую пропаганду в 1948–1950 годах. Новый комитет создал критическую конкуренцию для SCR и, как было указано в справке о культурном сотрудничестве с Великобританией за 1955 год, только усложнил и без того непростую работу, коммерциализируя и занижая уровень мероприятий72. Дни SCR фактически были сочтены. Британский Совет постепенно взял под контроль большинство международных культурных мероприятий, а позже передал их в ведение ассоциации «Великобритания — СССР». ВОКС жаловался на препятствия, чинимые английскими чиновниками в лице руководства Британского Совета. Больше всего претензий у чиновников ВОКС было к Мэйхью, который срывал гастроли крупных коллективов, запрещал импресарио отправлять в Москву хороших артистов и не дал снять документальный фильм о Советском Союзе для показа по английскому телевидению (отказываясь разрешить советской стороне согласовать дикторский текст и монтаж). В 1959 году во время недели советского кино во многих британских городах русских актеров встречали полупустые залы, в чем ВОКС также обвинял Мэйхью, СМИ и власти на местах. Некоторые газеты опубликовали насмешливые заметки, рассказывая, что впечатление советских артистов о Лондоне сформировано романами Диккенса. Хотя The Times при этом отмечал перемены в советской политике, выражая оптимизм по поводу «нового либерализма»73. Советские журналисты, освещавшие визиты советских делегаций в Великобританию, старались отвечать синхронно. Например, к дикторскому тексту к документальному фильму «Пятнадцать дней в Великобритании» о поездке сотрудников Министерства сельского хозяйства СССР осенью 1956 года редактор делает ремарки и просит «сказать скромнее» про высокоразвитую и квалифицированную сельскохозяйственную инфраструктуру Англии, напомнить про взаимоотношения лендлордов с фермерами, вместо оценки «высоко» — говорить «хорошо», вместо «часто» — «нередко»74. Еще один момент, о котором постоянно требовалось помнить всем участникам культурных посольств, — это антивоенные цели СССР. В отчетах 1950-х годов авторы всегда старались подчеркнуть проведенную просветительскую работу. Иногда авторы находили яркие поэтические образы в самых неожиданных ситуациях. Вот как описывают советские студенты отправление в Англию в 1955 году на борту бывшего бомбардировщика: «Распахнулись створки в брюхе самолета, и туда, где раньше таился смертоносный груз, улеглись наши мирные чемоданы».

Доклады советских архитекторов о Британии 1956–1957 годов хотя и содержали критические замечания, но были выдержаны совершенно в иной тональности.

Советские делегации 1955–1956 годов

В сентябре 1955 года небольшая группа советских специалистов по жилищному строительству посетила Нидерланды, Великобританию, Францию и Италию. В «неустанной заботе о развитии строительной индустрии» делегация побывала в 32 городах75. Маршрут включал в себя заводы и исследовательские «станции в Лондоне, Ноттингеме, Ньюмансе», производство 12-тонных железобетонных конструкций и предварительно напряженных балок больших пролетов, постоянную строительную выставку. Руководителя делегации Владимира Кучеренко лично принял Энтони Иден. Советские специалисты осмотрели несколько жилых районов и городов-сателлитов (Харлоу, Кроули и др.).

Советские архитекторы отчитывались, что проекты британских коллег отличаются простотой «без украшательств»: лицевой кирпич не покрывается штукатуркой, подвалов в новых жилых домах нет, первые этажи заселены. Крупноблочное и крупнопанельное строительство практически не ведется. При этом качество работ отличное, механизированные инструменты удобные и служат в три-четыре раза дольше советских. Женщины в строительстве почти не работают. В качестве полезных для советской практики примеров подробно описаны лицевой силикатный и бетонный кирпич, тонкостенная пустотная керамика, гипсовые вяжущие смеси, крупнопористый беспесчаный бетон, используемый вместо кирпича. Было собрано много статистических данных по жилищному строительству, на которое в начале 1950-х годов в Англии уходило 30 % от общего строительного бюджета. В финальном докладе группы было отмечено, что в новых домах рекомендуемая полезная площадь в квартире на пять человек с тремя спальнями не должна превышать 77–78 квадратных метров, что небольшие города-спутники строятся на 50 000–80 000 человек, а новые дома в пригородах в основном имеют два — четыре этажа (при высоте потолков 2,4–2,6 метра). По мнению делегации, опыт Англии доказывал целесообразность развития цементной промышленности и вывода ее «в одинаковые условия с ведущими отраслями тяжелой промышленности». Для 1955 года отчет идеально подтверждал правильность рационализации, которую выбрала для себя отечественная архитектура, и следующие путешественники пришли к тем же выводам.

23 апреля — 11 мая 1956 года в Великобритании гостили члены ССА во главе с Каро Алабяном. Визит готовили почти год. Английская сторона, и SCR, и британские члены МСА с начала 1955 года спрашивали, когда же состоится ответная поездка русских зодчих в Лондон, просили прочитать доклады и обещали организовать поездки на любые интересные для наших специалистов объекты. Постепенно ССА определился с составом группы и докладчиков: Каро Алабян (председатель архитектурной секции ВОКС, руководитель второй мастерской Института «Моспроект», до 1950-го — ответственный секретарь правления ССА, до 1953-го — вице-президент Академии архитектуры), Вячеслав Шквариков (секретарь правления ССА), Павел Красильников (начальник отдела норм проектирования, стандартизации и научно-исследовательских работ Госкомитета Совета министров СССР по делам строительства), А. А. Румянцев (главный инженер мастерской № 7 Моспроекта)76. В качестве сюжетов для лекций по просьбе английских архитекторов были предложены: массовое строительство жилых домов из сборного железобетона, культурно-бытовое строительство, застройка Москвы и промышленных городов (Челябинск, Сталинск (Новокузнецк), Горький, Куйбышев), восстановление разрушенных Сталинграда, Ростова-на-Дону и Воронежа77. Поскольку SCR было запрошено «максимальное количество наглядных пособий»78, то делегация везла с собой фотоальбомы с видами Магнитогорска, Рустави, Ангарска, три документальных фильма о реконструкции Москвы, восстановлении разрушенных во время войны городов (Сталинград, Ленинград, Киев, Минск, Севастополь, Новгород), а также цветной фильм о сборном железобетоне.

В Лондоне архитекторы совершили обзорную экскурсию по городу, сходили в Британский музей, Национальную галерею, съездили в Гринвич. Советской группе показали новые микрорайоны на западе Лондона (Рохемптон, Алтон). В последующие дни делегация доехала до нового города Харлоу и довоенного города-сада Вельвин, посмотрела новые школьные проекты в Хартфорде, исторический курорт Бат, вместе с Бертольдом Любеткиным в выходные объехала сельские пригороды вокруг Лондона. Затем их ждала поездка в северные графства и в Шотландию: Стратфорд-он-Эйвон, Бирмингем, Ковентри, Глазго и Эдинбург. Здесь также их ждали исторические экскурсии и обзоры современного строительства. Архитекторов сводили на выставку строительной промышленности и выставку строительных и отделочных материалов. Повезло застать и знаменитую футуристическую экспозицию «Идеальный дом», которую проводила в 1956 году газета Daily Mail. Румянцев и Красильников дополнительно съездили на завод железобетонных изделий. Из Лондона архитекторы возвращались через Париж, где получилось провести целый день, осматривая достопримечательности.

Подобный маршрут — Лондон, Бирмингем, Ковентри, Страт­форд-он-Эйвон, Бат и университетские Кембридж и Оксфорд — станет типовым для советских туристов, причем не только архитекторов. Незадолго до визита советских зодчих, в 1955 году, по приглашению Национального союза студентов Англии приезжало 30 советских студентов, проследовавших практически по тому же маршруту, за исключением городов-сателлитов и новых строек79.

Везде советскую делегацию встречали главные архитекторы местных муниципальных советов, водили по своим проектам: президент RIBA, главный архитектор Хартфордшира Чарльз Герберт Эслин, главный архитектор Ковентри Артур Линг, главный архитектор Лондонского графства сэр Джон Лесли Мартин. За две недели было организовано множество встреч: в SCR, RIBA, в Лондонской архитектурной ассоциации. Это были публичные лекции, дружеские приемы, деловые обеды. Вячеслав Шквариков отдельно встречался с Любеткиным, чтобы узнать об организации архитектурного образования. В корреспонденции Бертольда Любеткина сохранились машинописные тексты докладов Алабяна и Шкварикова80, а также письмо Каро Алабяна, в котором тот благодарит Любеткина за теплый прием и просит оказать своему коллеге Заславскому содействие в знакомстве с британским зодчеством81. Десятки подаренных книг, дружеские домашние вечеринки, совместные поиски утерянного по дороге из Ковентри пальто Каро Алабяна (позже его нашел Артур Линг и переслал в Москву). Даже этих немногих деталей, прорвавшихся в официальные рапорты и переписку, достаточно, чтобы поверить в непринужденную и легкую атмосферу поездки. «Английские архитекторы, английская интеллигенция дружелюбно настроены в отношении советских архитекторов и советских людей. Их выступления были проникнуты симпатией к советским людям, дружественным, любовным отношением»82, — делились впечатлением архитекторы после возвращения домой.

В Москве участники архитектурной миссии выступили с докладами и лекциями о градостроительной ситуации в Англии, школьном и жилищном строительстве. В целом идея города-сателлита, спутника, в котором удобно распределены жилье, школы, торговые центры и бытовые службы, нравилась советским архитекторам. Разгрузка Большого Лондона казалась верным стратегическим решением. В распоряжении советских зодчих теперь были детальные планы реконструкции Лондона, проекты застройки Харлоу, Хартфорда, Хэмпстеда, Кроули, лондонских комплексов Черчилль-Гарденс в Пимлико и Холлфилд-Эстейт в Паддингтоне, района Поплар и всего Ковентри.

Контур британских новых городов очерчивался автострадами, а система пешеходных и велосипедных дорог существовала независимо от больших магистралей. Малоэтажное строительство, лишенное жестких схем, подстраивающееся в каждом конкретном случае под ландшафт, грамотное и обширное озеленение участков выглядели камерно, уютно, комфортно. И с экономической, и с социальной точки зрения спутники были выходом для любого стремительно разраставшегося старого города. Недостатками этого опыта советские архитекторы считали отсутствие единой композиционной идеи между кварталами и комплексами, полукустарные методы строительства, ограниченное применение сборных конструкций. Но моментов, которые хотелось взять на вооружение, было больше. В советских городах тоже предлагалось отказаться от периметральной застройки жилых кварталов, раскрыть пространство, чтобы дать всем жилым домам максимальное проветривание и солнечное освещение. В новых британских проектах отсутствовали традиционные приемы (эркеры, выносные карнизы, разнообразные переплеты окон): это убедило советских архитекторов «более решительно переходить к разумной простой архитектуре», отказываться от дорогостоящих элементов (горизонтальные выступающие пояса, наличники, криволинейные сложные профили карнизов), с которых в конечном счете «начинается порча фасадов зданий под влиянием атмосферных осадков»83. Логичным казалось и снижение перерасхода бетона за счет легких и более эффективных теплоизоляционных материалов (предлагались ячеистый бетон, керамзитобетон, минеральные плиты, стекловолокно). Качество кирпичных, столярных, отделочных работ также необходимо было повышать.

Поездка Николая Колли

Буквально за месяц до визита Алабяна и коллег в Лондон приезжал Николай Колли, которого в последний момент отправили в Англию для участия в работе школьной комиссии Международного союза архитекторов. Поездка оформлялась так спешно, что в результате Колли не успел вовремя получить визу и опоздал на основные заседания и доклады. Однако он смог посмотреть новые школы в Лондоне (в Баттерси, Чизвике), в Харлоу, Хартфордшире. Так же как и участникам майской делегации, ему показали жилые комплексы Черчилль-Гарденс и Холлфилд-Эстейт. Чарльзу Эслину он привез материалы по строительству школ в СССР, разработанные Научно-исследовательским институтом общественных сооружений Академии архитектуры СССР (типологии, фотографии некоторых типовых проектов в Москве и Ленинграде, типовые планировочные элементы школьных зданий: классы, кабинеты, лаборатории). Осматривая английские школы, Колли обратил внимание на их небольшую вместимость, малую этажность, свободную планировку классов, интегрированное в школьную среду современное искусство, пешую доступность для младших школьников, максимальную ориентацию на ребенка и «радостный, не казенно-официальный» облик84. В целом отзыв Колли совпадает с впечатлениями Шкварикова, который рассказывал про сотрудничество между педагогами и зодчими, отсутствие жестких норм и регламентов, децентрализацию функциональных зон — все, что, по его мнению, положительно влияло на развитие творческих способностей и учебный процесс.

ССА попросил Колли поделиться впечатлениями о жилищном строительстве в отдельном отчете, что архитектор сделал очень обстоятельно. Он рассказал, что поэтажное расположение квартир, популярное в многоквартирных домах СССР, Франции или Германии, не получило распространения в Англии, поскольку оторванность дома от земельного участка не соответствовала бытовым традициям англичан и, как справедливо замечает Колли, не отвечала «их представлению о правильном типе жилища». Архитектор видел в этой традиции свои недостатки: чрезмерную протяженность улиц из-за бесконечно прирастающих друг к другу двухэтажных домов и нарушение целостности общего дизайна, поскольку каждый арендатор сам следил за фасадом своего дома. С другой стороны, популярность террасных домов породила современный тип, мазонетт (мезонет) — двухэтажную квартиру, приспособленную к многоэтажному многоквартирному жилью галерейного типа (когда двери квартир выходят на балконы-галереи, что позволяет сократить число лестниц и лифтов). Эта камерная типология, распространенная в пригородах и новых сателлитах, идеально подходила, по мнению Колли, для создания дружелюбной городской среды. Особенно архитектор восхищался тем, как английские планировщики учитывали местные особенности рельефа, сберегая при застройке каждое старое дерево, сохраняя великолепные многовековые дубы: «Старые вязы своими могучими кронами осеняют новые современные комфортабельные дома. Деревья окружены газонами, а не закованы в бетон и асфальт»85. Колли нравится и то, что планы новых районов не следуют формальным требованиям периметральной застройки кварталов или осевых парадных симметричных композиций, а в каждом случае достигают наиболее экономичных и рациональных в отношении санитарно-гигиенических и бытовых требований решений.

Лишь ближе к центру Лондона Колли находит недостатки в новой застройке: в Паддингтоне решение показалось ему «надуманной формалистической декорацией». Архитектор упоминает об острой проблеме нехватки жилья и движения сквоттеров, захватывающих старые здания. Но в целом рассказ Колли кажется даже восторженным. Он хвалит организацию строительных работ и дома, которые сдаются в эксплуатацию «без недоделок» (подчеркнуто автором в отчете). Восхищается профессионализмом английских архитекторов и тем широким ассортиментом материалов, которыми они могут пользоваться. Советского архитектора впечатлило разнообразие кирпича разных категорий, фактур, цвета и прочности, пустотелые и легкие бетонные блоки, влагоизоляционные материалы, металлические оконные переплеты, инновационные виды линолеума, древесно-волокнистая плитка, резиновые рулонные напольные покрытия, в том числе дешевый, пропитанный битумом картон, покрашенный эмалевой краской.

Самые интересные страницы доклада Колли — те, где он описывает свои прогулки по городу. Разноцветные огни уличных фонарей, выхватывающих город из тумана ярким калейдоскопом. Смену караула у Букингемского дворца. Живописные чистые парки и цветочные кашпо, выставленные даже на самых шумных улицах. Правила автомобильного движения, в которых «больше разрешено, чем запрещено», что парадоксально оказывает на автомобилистов воспитывающее и дисциплинирующее действие, которое Колли предлагает распространить и на Москву. Даже почерневшие от копоти стены не кажутся Колли суровыми. Он описывает оживление газет, ждавших приезда Булганина и Хрущёва: «Простотой обращений, отзывчивостью и доступностью т. Маленков завоевал симпатии самых широких слоев англичан, в том числе и лондонцев». Кажется, что Колли оказался в каком-то параллельном мире. С первых минут он помнит лишь дружеские улыбки и внимание, поясняя: «Да, лондонцы корректны, но это не корректность официальности, а корректность хорошо воспитанных и культурных людей, готовых охотно и отзывчиво оказать вам помощь и содействие в большом незнакомом городе»86.

Воспоминания Колли хочется сравнить с не менее красочным в своих подробностях рассказом советских студентов, ездивших по обмену в Англию в 1955 году. В аэропорту они встретили группу британских студентов, направлявшихся в Москву, и англичане косились на русских молодых людей «пытливо и недоверчиво». На обратном пути в том же аэропорту случилось чудо преображения: «Вымокшие и продрогшие под английскими дождями и туманами советские студенты наконец вышли в Праге из самолета. Сразу же яркое горячее солнце ослепило нас. Неподалеку от самолета стояла группа улыбающихся, аплодирующих молодых людей. Кто это? Гостеприимные чехи или случайно встретившие нас соотечественники? Оказалось, что это были те самые английские студенты, которых заметно отогрело за время поездки русское солнце. У многих из них не осталось и следа от былой настороженности и недоверчивости. Они горячо и дружелюбно трясли наши руки и повторяли: “Москва — прекрасный город!.. Мы видели много красивого: физкультурный парад, сельскохозяйственную выставку, Волга — Дон! Замечательно отдохнули в Сочи!” Было заметно, что в лице многих из них мы приобрели настоящих друзей. Правда, как потом нам стало известно, кое-кто из этой группы оказался не совсем искренним и по возвращении домой успел выступить с необъективным рассказом о Советском Союзе. Однако ясно, что подобные заявления не могли быть сделаны от имени всей группы: слишком свежи у нас в памяти взволнованные, светящиеся радостью лица молодых англичан»87.

Делегация 1957 года

В сентябре 1957 года по приглашению Ассоциации британских планировщиков в Англию выехала еще одна небольшая делегация советских архитекторов в составе шести человек. В этот раз в группе были архитекторы из Ленинграда, Минска, Киева: С. И. Колесников (директор Горстройпроекта), Виктор Бабуров (заведующий кафедрой планировки населенных мест Московского архитектурного института, в 1951–1955-х — директор Научно-исследовательского института градостроительства), Г. Е. Мищенко (руководитель мастерской Института Генплана Москвы), Лев Мацкевич (главный архитектор Минска) и инженер М. И. Василевский. Сохранившаяся стенограмма доклада Василевского об этом путешествии не менее живая, чем отчет Колли. За три недели группа побывала в Лондоне, Оксфорде, Стратфорде-он-Эйвоне, Бирмингеме, Манчестере, Ливерпуле, Престоне, Глазго. Девятнадцать городов, Озерный край и десятки приемов архитекторы выдержали с трудом. Хотя, кажется, английская сторона сделала все, чтобы встречи проходили легко и неформально: «Как правило, в каждом городе, который мы посещали, мы наносили визит властям, визиты эти носили примерно одинаковый характер — мы стояли с рюмками в руках и говорили друг другу хорошие слова»88.

Как и Колли, Василевский был впечатлен размером Лондона и разноцветными огнями, увиденными еще с самолета (этот эффект разнообразия, по-видимому, был вызван тем, что в 1950-е годы в Лондоне использовались ртутные, люминесцентные, электрические и даже газовые лампы). В отличие от Колли, атмосфера Лондона показалась Василевскому специфической. Советские архитекторы не могли привыкнуть к обилию рекламы. «Самое неприятное — это реклама. Буквально все стены города заклеены рекламой. Либо полуголая женщина, которая курит папиросу, или что-нибудь ест, либо чистит обувь и т. п. Особенно назойлива реклама кока-колы. Я не удержался, купил бутылку, выпил, но во второй раз не стал бы пить. Обыкновенное ситро с аптекарским привкусом». Лондонский метрополитен показался «кошмаром» из-за мусора (в трущобах Манчестера грязь хотя бы компенсировалась свежим воздухом и природой). Но когда из зала архитекторов спросили, действительно ли в Лондоне воздух так страшно загрязнен, что нечем дышать, Василевский ответил, что ничего подобного не заметил. В автобусах и кинотеатрах можно было курить, что тоже казалось непривычным. Раздражала и «энергичная кривизна» улиц, причем везде, не только в столице. Василевский даже специально уточнял у британских коллег, почему они не строят ровные дороги, на что получил ответ, что из-за маленьких расстояний экономия на выпрямлении небольшая, а живописность при этом теряется, поэтому коэффициент непрямолинейности 1:1 или 1:2 не составлял проблемы для английских инженеров. Четыре раза советские архитекторы успели сходить в кино — и тут смешанные впечатления: «Американская кинопошлятина проникает в Англию очень сильно», в «Войне и мире» Пьер Безухов — «какой-то футболист из центра нападения».

Что касается серьезных профессиональных выводов, то и в этот раз советским зодчим понравилось бережное отношение к природе и старым деревьям, умение работать с ландшафтом, «очаровательное впечатление», которое производят дома в зелени. Высокие здания даже если появлялись в планах, то ради разнообразия ритмического акцента. Когда «милейший старик» cэр Фредерик Осборн пришел на встречу с советскими архитекторами, он подтвердил, что главной задачей Ассоциации британских планировщиков было сохранение природы и памятников старины. Другая, не менее важная функция организации, которая показалась Василевскому актуальной, — формирование общественного мнения по поводу определенных планировочных решений и воспитание министров и чиновников, ничего в архитектуре не понимающих.

Советские строители отметили, что высота потолков в новых квартирах в Британии часто бывает всего 2,3–2,5 метра, в то время как в СССР проектировщикам приходилось защищать высоту 2,7 метра. Поскольку более теплый климат позволял, английские архитекторы использовали упрощенные конструкции, газопровод закапывали всего на 30 сантиметров от цоколя. Оборудование апартаментов, организация кухни и ванны поразили гостей «больничной чистотой» и продуманностью: «Все это устроено совершенно замечательно, всюду холодильники, газ, тепло, электричество». Английские строители могли позволить себе работать только с местными материалами, не подстраиваясь под общегосударственные стандарты. Преобладание малоэтажного строительства снимало те амбиции по механизации, которые были актуальны в СССР: «Единственный кран на строительстве, который мы видели, был на строительстве собора в Ковентри».

Архитектурный отдел Совета Лондонского графства передал советским коллегам карты Лондона, Харлоу, Ковентри, планы Лондона 1939 и 1945 года, перспективный план на 1971 год, схемы военных разрушений и расчистки трущоб, фотографии с макетами реконструкции Харлоу и Ковентри. Эти материалы, а также литература и фотографии были переданы в ленинградский филиал Академии строительства и архитектуры.

Влияние британских городов-сателлитов

К 1958 году в московском и ленинградском ССА набралось огромное количество документов, связанных с английским градостроительством. Проекты городов-спутников и их реализованные варианты выглядели убедительно: и как способ избежать гиперурбанизации, равномерно распределить население, и как возможность создать гармоничную городскую среду. В 1957 году Александр Власов, выступая перед студентами на Международном семинаре молодых архитекторов и строителей, говорил, что в градостроительстве именно опыт Англии последнего периода для советских зодчих особенно важен89. А на следующий год, когда в Москве проходило Всесоюзное совещание по строительству, Никита Хрущёв прямо напутствовал советских градостроителей обратиться к опыту Англии: «Известно, что в Москве есть архитекторы, сопротивляющиеся строительству 4–5-этажных домов и всеми силами отстаивающие проекты много­этажных зданий. Не пора ли покончить с ненужной тратой государственных средств? Возьмем далее такой пример. В целях разукрупнения больших городов в ряде западных стран, в частности в Англии, развивается строительство городов-сателлитов, то есть спутников больших городов. Строят такие “спутники” в 40–50 километрах от центра большого города. Наши строители и архитекторы, бывая в западных странах, знакомились с таким строительством и внесли предложения о строительстве у нас городов-спутников. Правительство одобрило это предложение и приняло решение построить первые города-спутники вблизи Москвы. Что же надо еще? Надо строить!»90

В эти годы в СССР на смену многоэтажным домам сталинского периода и триумфальной магистральной застройке действительно пришли уютные микрорайоны живописной конфигурации, с домами в четыре-пять этажей, обилием зелени, перголами, пешеходными тропинками. Отчасти эта камерность была связана с начальной стадией эксперимента, нехваткой материалов и крупноформатных типовых элементов, лифтов и другого оборудования. Но опыт Великобритании помог советским архитекторам определиться с живописными планировочными решениями микрорайонов, подсказал программу озеленения. В некоторых случаях это влияние могло сказаться в мелочах: сравнивая оформление входов в подъезды Новых Черёмушек и зарисовки, сделанные советскими архитекторами в Англии, невольно можно заметить ряд схожих решений (игра с фактурами отделочных материалов, вырезы для посадки цветов).

Выступая через несколько месяцев после речи Хрущёва перед делегатами V Конгресса Международного союза архитекторов в Москве, Николай Баранов несколько раз ссылался на опыт Англии, ставя в пример города-спутники, традицию беречь ландшафт и эксперимент в Харлоу91. В 1960 году в плане работы правления ССА по культурным связям Англия шла третьим пунктом после США и Франции. Главной причиной интереса к Великобритании были города-спутники как вариант развития жилищного строительства92. За четыре года в СССР вышли сразу две книги, посвященные архитектуре Англии. Обе были написаны Андреем Иконниковым, на тот момент доцентом Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина АХ СССР. Иконников делал доклады о Великобритании уже с 1956 года93. Многое он брал из сообщений коллег, например информацию про специфический подход к трассировке дорог и «коэффициент непрямолинейности», естественную связь традиционных черт национальной архитектуры с типологиями блочного двухэтажного дома и дома галерейного типа, индивидуализм со стороны заказчиков, нарушающий эстетическое единство застройки.

В отличие от доклада, монография требовала более ответственного использования терминов и обоснования выбора профессиональных решений. Поэтому в тексте 1958 года у Иконникова появляется объяснение, почему путь, по которому шла английская архитектура сразу после войны, нельзя считать верным. Речь шла об «антигуманистическом характере функционализма», бесплодии интернационального стиля, необходимости в обстоятельствах нового времени «отделять то, что рационально и относится к достижениям техники, от того, что связано с особенностями общественного строя и буржуазной идеологией». При этом градостроительная практика Англии, по мнению автора, все равно выделялась среди других капиталистических стран, занимая ведущее положение в мире благодаря давним традициям в создании удобного комфортного дома94. Типология английского коттеджа и террасного городского дома даже в рамках интернационального подхода позволила сохранить английский почерк, малоэтажную застройку, помогла работать с фактурой, цветом, контрастом облицовочных материалов, ритмом расстекловки и других деталей. При этом Иконников сравнивает план разгрузки исторического центра и расселения трущоб Большого Лондона с планом реконструкции Москвы, «который пристально изучался английскими планировщиками». Интересны также данные, которые автор приводит, когда описывает непревзойденные зеленые качества английских городов: обилие деревьев, кустарников и цветов создает настолько здоровые условия проживания, что дети в новых городах-спутниках «выше ростом и крепче, чем в старых больших городах; ниже процент нервного травматизма», заодно и число работающих замужних женщин в новых городах выросло с 20 до 40 %95.

Вторая книга была написана после поездки в Лондон на VI Конгресс Международного союза архитекторов в 1961 году. В характеристике Лондона появляется необходимая для соблюдения условий жанра антикапиталистическая риторика. «Трезвый рационализм» новых жилых домов — результат исчезновения «легких денег» из колоний. Капиталистическая экономика порождает коммерческие здания — «безликие коробки из стали и стекла», однообразные «в своей холодной чопорности, несмотря на блеск стали и цветного стекла»96. С большим трудом налаживается обслуживание населения в Харлоу, не хватает магазинов и школ, не всем удается устроиться на работу в новом городе. Концепция сателлитов Лондона неожиданно получает московское происхождение: создать «по образцу Москвы» систему кольцевых и радиальных магистралей97. При этом английским архитекторам не вменяется в вину только «холодность» и обслуживание бизнеса. Автор признает, что «слепые силы, воздействующие на экономику», «не везде порождают невыразительность». Критика настолько художественно живая и поэтичная, что иногда кажется похвалой. Андрей Иконников рассказывает про очарование непрерывных лент домов с бесконечным повторением «одинаковых крылечек» с садиками перед каждой квартирой. «Мимо пройдут большие буржуазные жилища, еще более чопорные, еще более замкнутые. Между ними холодно сверкнут своими гранями стеклянные призмы новых небоскребов с конторами. Центр города встретит зеленой стеной парков и надменными белыми колоннадами фешенебельных особняков. Но их аристократизм неожиданно сменится мирской суетой Пикадилли, сумятицей рекламы, истерической пестрой коммерцией, пустившей в торговый оборот, кажется, все, о чем только можно подумать»98.

VI Конгресс Международного союза архитекторов 1961 года и выставка «Охрана и реставрация памятников архитектуры в СССР»

Поездка советских архитекторов на VI Конгресс Международного союза архитекторов в июле 1961 года стала последним ярким событием профессионального архитектурного сотрудничества эпохи оттепели. Незадолго до путешествия Павла Абросимова рекомендовали в почетные члены-корреспонденты RIBA, и в целом перспективы сотрудничества в этот момент казались максимально радужными. В Великобританию в качестве туристов приехало около 50 человек, включая Николая Баранова, Михаила Бархина, Александра Васильева, Александра Власова, Марка Григоряна, Алексея Душкина, Андрея Иконникова, Николая Колли, Евгения Левинсона, Дмитрия Меерсона, Михаила Посохина, Ивана Фомина и др.99 Посохин, Колли и Баранов просили разрешения вылететь вместе с супругами, но Комитет по внешним связям так и не дал разрешения, несмотря на все усилия. Обслуживанием группы занималась английская фирма «Политрэвел». В программу был включен уже ставший за эти годы стандартным маршрут через Харлоу, Кроули, Ковентри, Бирмингем, Оксфорд, Стратфорд-он-Эйвон. Помимо традиционных обзорных экскурсий и музеев, много времени занял осмотр новых жилых микрорайонов. К знакомым объектам жилищного строительства Лондонского графства в Рохемптоне и Алтоне прибавились районы Ист-Энда (Степни, Попплар, Ленсбери), Кройдон, Уимблдон, город-спутник Стивенидж. Отдельно делегация посетила могилу Карла Маркса на кладбище Хайгейт. Много времени заняло участие в пленарной сессии конгресса и мероприятиях, организованных вокруг советской промышленной выставки в «Эрлз-Корт», открытой к конгрессу (советские выставки проходили там также в 1968 и 1979 годах и были посвящены в целом образу жизни в СССР, в отличие от парных к ним английских выставок в Москве, имевших цели торгового сотрудничества100). В Архитектурной ассоциации прошла беседа о советском градостроительстве и системе архитектурного образования, в одном из кинотеатров был устроен просмотр документальных фильмов о ВДНХ и о строительстве в СССР (фильм про ВДНХ показался Николаю Колли «скучноватым», зрителей было мало, и руководство обязало советских архитекторов присутствовать в зале).

На конгресс приехали звезды мировой архитектуры, ведущие инженеры, критики. Советские архитекторы слушали выступления Пьера Луиджи Нерви, Генри Рассела Хичкока, Феликса Канделы, Яапа Бакемы, смогли пообщаться с Георгиосом Кандилисом, Корнелисом ван Эстереном, Пьером Ваго, Йоханнесом ван ден Бруком и Эрнестом Гросманом. Советскую делегацию пригласили на приемы у главного архитектора Министерства просвещения, в Строительном центре, в Совете Лондонского графства, RIBA, на обед в Архитектурной ассоциации и на пикник в Научно-исследовательском центре Цементно-бетонной ассоциации в Уэксхем-Спрингс.

Еще во время подготовки путешествия советской группы английская сторона заранее попросила разрешения устроить несколько неформальных встреч для советских архитекторов, разбив их на группы по три — шесть человек. Такими встречами в свободном формате должны были стать ужины в гостях у британских коллег, коктейли в проектных организациях и финальный праздник «с танцами, буфетом, напитками» от RIBA101. Это предложение было принято без энтузиазма, но, судя по дневникам Николая Колли, непринужденные вечерние посиделки и танцы до середины ночи все-таки состоялись. В блокноте Колли с заметками о поездке 1–19 июля 1961 года сохранилось множество подробностей102. Группа летела в Лондон первым классом, завтрак на борту включал в себя икру, севрюгу, лососину, «очень жесткую курицу» с рисом, красное вино и шоколад. (Дальше в ходе путешествия Николай Яковлевич с одинаковым вниманием фиксирует и цыплят в забегаловке Lancaster Barbicue, и обеды с видом на Темзу на террасе Роял Фестивал-холла с грейпфрутом, клубникой со сливками, кофе и белым вином.) Колли рассказывает про дружеские встречи с британскими зодчими, лидерами послевоенной английской архитектуры: Денисом Ласданом, Грэмом Шенклендом, Юджином Розенбергом, Уильямом Уолтером Бигли, директором Архитектурной ассоциации Эдвардом Картером и дизайнером Тео Кросби. Особенно трогательной была неожиданная встреча в фойе Роял Фестивал-холла с японским архитектором Кунио Маёкавой, который работал с Ле Корбюзье над проектом здания Центросоюза в Москве. Колли и Маёкава не виделись 31 год!

Несмотря на плотное расписание и указание «ходить группами, а не в одиночку», у архитектора оставалось время, которым он распоряжался совершенно свободно. Он смог посетить универмаг Selfridges, чтобы купить духи и шарф супруге Надежде. Вместе с Николаем Барановым они отправились в кино на «Сладкую жизнь» Федерико Феллини, но перепутали сеансы и попали на греческий фильм: сидели долго, поскольку не сразу поняли, что ошиблись. Вице-президент Международного союза архитекторов Роберт Мэтью, с которым Колли был хорошо знаком по встречам в Москве и Лондоне, вечером поймал Колли у отеля и повез к себе домой на ужин. Николай Яковлевич только поднялся в номер, чтобы захватить в подарок три банки икры, фигурку дымковской «Бабы с коромыслом» и бутылку «Столичной». Вместе они прокатились до пригорода Эйсон, посмотрели местные парки и ипподром, выпили хереса и пива в пабе, а потом поужинали дома у Джеймса. Через пару дней Колли встретился с женой Роберта Мэтью, которая отвела его на Оксфорд-стрит, чтобы подарить традиционный английский зонт с памятной гравировкой. Побывал архитектор и в гостях у Эрно Голдфингера в знаменитом особняке на Уиллоу-роуд в Хэмпстеде. Голдфингер пригласил Колли на вечер в честь Бакминстера Фуллера, так советский архитектор оказался еще и в гостях у художницы Магды Корделл. Голдфингер на собственном автомобиле отвез Колли, Власова, Баранова и Н. Н. Щетинина в Сити, показал Ист-Энд и жилой комплекс Голден-лейн.

Как советской группе удалось в 1961 году столь неформально проводить время, непонятно. Во всяком случае, подобная гибкость программы явно не приветствовалась, и позже в справках «Интуриста» о поездках архитекторов в Англию попадаются жалобы на такие несанкционированные встречи; например, в 1963 году была подвергнута остракизму туристка, которая «напросилась на приглашение английского архитектора Адамса посетить небольшой английский ресторанчик в вечернее время, пренебрегая рекомендациями сопровождающего»103. Конечно, Николай Колли находился в более выгодной ситуации, чем ­многие его коллеги по делегации. Он прекрасно знал языки (Баранов даже попросил Колли помочь на заседании градостроительной комиссии, поскольку не очень полагался на качество работы советской переводчицы), участвовал во всех приемах британских делегаций в Москве, сам уже бывал в Лондоне, поэтому ему легче давалось общение с иностранными коллегами. На конгрессе он удостоился рукопожатия принца Филиппа, герцога Эдинбургского. Роберт Мэтью и герцог обменивались шутками по поводу возможного шотландского происхождения Николая Колли, в то время как остальные участники советской группы удивленно наблюдали: «Весь разговор происходил очень торжественно, на глазах у всех гостей, в том числе и моих товарищей, которые несколько даже ошеломлены всей сценой».

После возвращения с конгресса были прочитаны доклады в Московском и Ленинградском отделениях ССА, напечатаны статьи, издана книга Андрея Иконникова о Лондоне, опубликованы рисунки и фотографии Александра Васильева104. Главный комплимент британским градостроителям по-прежнему касался ландшафтного дизайна, умения сохранить старые деревья и живописно расположить малоэтажные и высотные жилые корпуса с учетом особенностей участка. Советские специалисты хвалят за хорошее качество строительных и отделочных работ и гармоничную смешанную застройку города-спутники Харлоу и Стивенидж, жилые комплексы Голден-лейн, Килинг-хаус в Бетнал-Грин, Кастрол-хаус на Мэрилебон-роуд, блокированные дома на Холлингтон-роуд и другие проекты. Негативные отзывы были связаны либо со старыми кварталами (гнетущее впечатление от Вест-Энда: мало зелени, глухие стены, каменные трущобы), либо с резким вторжением высотных зданий в силуэт старого Лондона. Колли считает, что расположение многоэтажных домов имеет случайный характер, а их необходимость вызывает сомнения: «Едва ли этот комплекс зданий компании “Шелл” можно рассматривать как значительный вклад в архитектуру Лондона»105. Архитектура подобных конторских зданий, по его мнению, безлика и «не отличается самостоятельностью творческих исканий и находок»: везде «модная» стеклянная ­стена-экран с цветными стеклянными полосами и глухие торцы с облицовкой бетонными цветными или каменными плитами. Эта критика совпадает с оптикой Иконникова и других авторов, писавших о послевоенной английской архитектуре, хотя трудно не заметить, что все приведенные признаки совпадают с общей практикой интернационального стиля конца 1950-х — начала 1960-х годов, распространившегося в том числе и в советской практике.

После лондонского конгресса Николаю Колли долго приходили письма от британских коллег. Директор Лондонской архитектурной ассоциации Эдвард Картер просил Колли приехать еще раз, поскольку многие британские архитекторы, посмотрев советскую выставку в выставочном центре «Эрлз Корт» в Лондоне, заинтересовались планами развития советских микрорайонов106. В другой раз Колли просили помочь британскому молодому архитектору с работой в Москве107. Периодически приходили запросы на чертежи квартир или планы торговых центров для показа в рамках небольших выставочных архитектурных проектов в Великобритании.

Во время конгресса 1961 года родилась идея реставрационной выставки, которая очень заинтересовала историка, архитектора, члена Совета Лондонского графства Уильяма Уолтера Бигли. Благодаря его инициативе экспозиция превратилась в масштабный проект с сотнями фотографий, подробными аннотациями на английском языке, каталогом. Выставка была включена в правительственный договор культурных связей СССР с Великобританией, ее организацией занимались Союз архитекторов и SCR108. В июле 1965 года в присутствии министра культуры СССР Екатерины Фурцевой в залах RIBA открылась экспозиция «Охрана и реставрация памятников архитектуры в СССР». На ней были представлены кадры с разрушениями военных лет, фотоотчеты о реставрационных работах и снимки восстановленных зданий. Союз архитекторов показывал уникальную работу, проделанную реставраторами и археологами Виктором Балдиным, Алексеем Варгановым, Львом Давидом, Юрием Спегальским, Григорием Штендером, Любовью Шуляк. Перед лондонской публикой предстала вся история древнерусской архитектуры и русского зодчества XVIII–XX веков: памятники Великого Новгорода, Владимира, Москвы, Пскова, Рязани, Суздаля, Юрьева-Польского. В состав экспозиции также вошли материалы по истории архитектуры Азербайджана, Армении, Грузии, Латвии, Узбекистана, Украины, Эстонии. Отдельный раздел был посвящен истории ленинградских пригородов и восстановлению дворцовых резиденций Пушкина, Павловска, Петродворца, Гатчины.

Одновременно в Роял Фестивал-холле шла большая выставка советского театрального искусства с работами Александра Тышлера, Роберта Фалька, Николая Акимова, Петра Вильямса. В приветственной речи на открытии Екатерина Фурцева говорила о том, что «никогда еще культурные связи между Англией и Советским Союзом не были столь тесны и разносторонни». К сожалению, этим экспозициям были посвящены лишь две короткие заметки в газете «Советская культура»109. Передовицы «Правды» были заполнены новостями о событиях на Ближнем и Среднем Востоке.

Заключение

Постепенно в планах Союза архитекторов международная работа превратилась в несколько пунктов, повторявшихся из года в год: сотрудничество с редакциями иностранных журналов, публикации аннотаций к проектам на разных языках, обмен делегациями и выставками, организация совместных проектов. Британские архитекторы продолжали писать в Союз архитекторов, иногда приезжали отдельные специалисты, но таких активных и организованных групп, как во второй половине 1950-х годов, уже не было. В 1958 году ВОКС был преобразован в Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, и в 1960-е основная коммуникация реализовывалась в рамках официально подписанных на правительственном уровне соглашений о культурном сотрудничестве. Эти соглашения заключались ежегодно, но речь в них продолжала идти в основном о музыкантах, актерах, работниках высшей школы и инженерах, музейных сотрудниках. Архитектура в контексте культурного обмена почти не упоминалась, хотя ССА получал копии постановлений и должен был использовать квоты на заграничные командировки. В 1964 году Союз архитекторов даже не выбрал квоту по зарубежным командировкам1. Если судить по материалам архивов, в 1960-е годы в Англию отправляли туристические группы от Союза архитекторов, но не больше одной группы в год. Иногда поездки в Британию и вовсе не были запланированы, уступая в популярности дружественным социалистическим странам (Чехословакия, Румыния), Франции или Скандинавии, особенно частыми становятся поездки в Финляндию для членов Ленинградского отделения ССА.

К концу 1960-х годов отзывы о путешествиях стали носить более формальный характер. В 1969 году вышла Инструкция о порядке организации зарубежных связей и внедрения передового зарубежного опыта в области гражданского строительства и архитектуры2, которая требовала четкого технического обоснования поездок, а каждые полгода нужно было сдавать отчеты о внедрении результатов научных командировок. Вводилось понятие «научный туризм» — знакомство «с новейшими достижениями жилищного и гражданского строительства». Такие туристы самостоятельно оплачивали путевку (проезд, питание, проживание). При составлении маршрутов для экскурсионных групп советских архитекторов учитывался опыт поездки 1961 года. По возвращении из-за границы в трехдневный срок требовалось предоставить краткий отчет с предложениями по использованию нового опыта. Затем сотрудник сдавал более обстоятельный технический отчет в свое отраслевое управление. В случае приезда иностранных коллег также следовало руководствоваться строгими правилами: все встречи проводить в отведенных для этой цели помещениях; для телефонных разговоров использовать специальные аппараты; после каждой встречи в течение пяти дней предоставлять запись беседы в управление кадров.

В результате возник специфический жанр ни к чему не обязывающих отчетов с общими фразами о том, что «современная архитектура и строительство Англии представляют несомненный интерес»3. Основной вывод этих отчетов заключался в том, что советская архитектура даст фору Британии по степени индустриализации и решения крупных градостроительных задач, а у англичан, в свою очередь, нужно поучиться планировочным решениям микрорайонов, перенять качество отделки и подход к ландшафтному дизайну. Конечно, эти тезисы были сформулированы еще в конце 1950-х годов, когда они действительно были актуальны для советских градостроителей, получивших возможность по-новому организовать жизнь города и надеявшихся, учитывая опыт коллег, разработать оптимальные решения для городов Советского Союза.

Идея дезурбанизации и городов-спутников, вариативный подход к смешанной застройке, внимание к зеленым решениям получили развитие и в советской практике. Нельзя сказать, что определяющим здесь был британский опыт, но в период оттепели авторитет британских градостроителей, их удачи и ошибки помогали определиться с рядом решений в отечественных проектах. Рассказы советских архитекторов об Англии никогда не были поводом для выплеска эмоций и тех особых чувств, которым русские архитекторы так точно находили определения, когда речь шла о Венеции или Риме, где русских путешественников традиционно, уже какой век подряд захватывало «ощущение нереальности всего окружающего» и «путаница действительности с вымыслом… современности с давним прошлым»4. Британия, наоборот, представала очень реальной, ощутимой в каждой заботливо подобранной фактуре и почти ремесленной детали, в своей неприхотливой заботе о повседневности. И одновременно, несмотря на дневную суету и снобизм, — в смирении перед ритмами природы и теми физическими процессам, которые по длительности значительно превосходят человеческие.

В Великобритании контекст восприятия советского искусства в течение 1930–1950-х годов много раз менялся. Но энергия любопытства в отношении экзотической, смелой, необыденной советской, а потом и позднесоветской архитектурной дискуссии не исчезла. В этом отношении показателен интерес студентов и преподавателей Лондонской архитектурной ассоциации, где выход за рамки конвенциональных привычных источников был своего рода экстравагантной традицией, особенно в 1970–1980-е годы. Проводя интервью с выпускниками и преподавателями ассоциации, я обнаружила, что у каждого из них был свой творческий эпизод, связанный с русской архитектурой, и многие побывали в Москве и Ленинграде, несмотря на организационные сложности путешествия. В 1970 году доедет до СССР и Эрно Голдфингер5, приняв приглашение Союза архитекторов на семинар, посвященный строительству дворцов спорта и крупных сооружений для массовых мероприятий. В его путевом блокноте из этого тура совсем мало записей — пара технических зарисовок, имена некоторых архитекторов, названия достопримечательностей, суммы в копейках и совсем мелкими буквами главное слово: Spasiebo — thank you.

Примечания

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Заключение

 

 

 

 

Ксения Малич

«Пришел, увидел — побежден!»

Советские и британские архитекторы в 1930–1960-е годы

 

Редактор

Александр Извеков

 

Корректоры

Анна Быкова, Наталья Витько

 

Выпускающий редактор

Анастасия Робакидзе

 

Макет, верстка

Андрей Кондаков

Оглавление