Знойные ветры юга. Ч. 2 (fb2)

- Знойные ветры юга. Ч. 2 (Третий Рим [Чайка] - 9) 774K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Чайка

Дмитрий Чайка
Знойные ветры юга ч.2

Глава 22

Ноябрь 633 г. Кесария Палестинская.

Кесария Косте решительно не понравилась. Всего лишь небольшой городок, еще не оправившийся от разорения бесконечной войной. Крошечные дома, прилепившиеся друг к другу, с плоскими крышами, как и везде на Востоке, были построены на скорую руку там, где когда-то прошли пожары. Театр и цирк еще были целы, но состояние их было плачевным. Никто не собирался их ремонтировать. В городе, по большей части, звучала греческая речь, и Коста чувствовал себя здесь, как рыба в воде. И тот человек, к которому он шел, тоже свободно говорил по-гречески. Да иначе и быть не могло. Как еще вести дела в Сирии и Палестине, где две трети купцов — греки?

— Почтенный Ицхак! — коротко поклонился Коста, войдя в лавку иудейского купца. — Как поживает твоя семья? Здоровы ли они?

— Слава Яхве! — Ицхак провел руками по лицу. — Моя семья сейчас очень далеко отсюда, и это делает меня счастливым. Я просто веду здесь дела.

— Тергестум! — понимающе кивнул Коста. Он слышал об этом месте. Уже несколько купцов из Александрии вывезли туда своих близких.

— Говори, парень, зачем пришел? — Ицхак не слишком вежливо прервал едва начавшийся поток любезностей. — Не думаю, что ты приплыл сюда из Александрии для того, чтобы поинтересоваться моей семьей.

— Ваша проницательность поистине безгранична, почтенный, — сказал Коста с самым серьезным видом. — Это письма для вас, из Александрии. И мне нужен некто Стефан. Где его найти?

— В таверне, у порта, — махнул рукой купец куда-то вправо. — Он отъедается за месяцы лишений. По-моему, в Кесарии скоро не останется ничего съестного. Его брат тоже с ним, если тебе вдруг интересно.

— Не интересно, — помотал головой Коста. — Мне велено просто письмо передать.

— Тебе тут Стефана каждый покажет, — объяснил купец. — Он же нашел своего брата, весь Восток гудит и рвет на себе волосы. Наш проконсул, чтоб ему пусто было, ходит счастливый, как кот, укравший рыбу с хозяйского стола. Я думаю, он имеет какое-то отношение ко всему этому делу. Ты что, не слышал эту историю? Ты серьезно?

Коста отрицательно помотал головой, он не слышал. Он был человеком сугубо приземленным и не любил досужие сплетни. Порт был неподалеку, и ту самую таверну он нашел очень быстро. Стефан был там, Ицхак не ошибся. Евнух со свежим шрамом на лице и смуглый голубоглазый громила со странно знакомым лицом сидели за лучшим столом, уставленным яствами так, что на нем уже и места не оставалось. Громила заставил Косту напрячься. Этот мужик, под рубахой которого перекатывались могучие мускулы, был опасен. Такой зарежет, и не поморщится. Он сидел расслабленно, только расслабленность эта была обманчива. Его нож длиной в локоть лежал рядом так, что вытащить его и вскрыть кому-нибудь глотку мужик сможет одним движением. Коста видел похожих парней в банде Глыбы. Налетчики, грабители, убийцы… Только в отличие от них, этот не казался тупым, как колода душегубом. Его глаза были умны и насмешливы. Евнух тоже показался ему довольно странным. По крайней мере, раньше Коста таких евнухов не встречал. Взгляд его был острым и оценивающим, словно у воина перед схваткой. Коста поежился и решительно направился к ним.

— Почтенный Стефан? — спросил он.

— Это я, — высоким мелодичным голосом ответил тот. — Чего тебе надо, парень?

— Вам письмо, — коротко ответил Коста и протянул запечатанный свиток.

Евнух жадно вцепился в папирус и начал читать. По мере того, как он читал, на его лице нетерпение сменилось выражением счастья, и он что-то сказал громиле напротив. Арабского языка Коста пока не понимал, он еще учил язык египтян.

— Ответ будет? — спросил Коста.

— Будет, — кивнул Стефан. — Завтра придешь сюда в это же время. А куда ты плывешь, парень?

— В Константинополь плыву, — ответил Коста.

— Ты знаешь Сигурда Ужас Авар? — удивил его евнух.

— Да кто же его не знает, — усмехнулся Коста. — Я даже знаю, где он пьет после службы.

— Тогда скажи ему, что Стефан шлет ему свой привет, — сказал евнух. — А еще скажи, что я скучаю по его стихам. Скажи это обязательно, не забудь!

— Сделаю, — кивнул изумленный Коста. Он и представить себе не мог, что могучий императорский гвардеец, сладкая мечта всех столичных вдовушек, пишет какие-то там стихи.

Коста вышел, а Стефан сказал на арабском.

— В начале июня нам надо быть в Александрии. Брат Само приедет, и мама с ним. Написано так, что посторонний не поймет, но сомнений нет. Это письмо от нашего брата.

— Ты что, шутишь? — наклонился вперед Надир. — Они переплывут море, чтобы увидеться с нами?

— Ты просто не знаешь нашего брата, Никша, — покачал головой Стефан. — А когда узнаешь, то больше не будешь задавать таких глупых вопросов. Тебе и, впрямь, суждено великое будущее. Да и мне, пожалуй, тоже, если я закончу к тому времени свою книгу. Я в ссылке, а тут ведь все равно заняться нечем. Эта жратва мне уже в рот не лезет. Рассказывай дальше про обычаи арабов. И не пропусти ни одной мелочи. Это очень важно.

— Я тебе расскажу по дороге, — сказал Надир. — Мне тоже осточертел этот городишко. А раз так, может быть, сходить в Аравию, заработать деньжат? А, братец?

— Можно, — ответил, подумав Стефан. — Но в конце мая мы должны быть в Александрии. Что повезем в Аравию, брат?

— Как что? — удивился Надир. — Железо, конечно. Что еще нужно людям, которые мечтают умереть в бою?

* * *

В то же самое время. Верхний Египет.

Вацлав и представить себе не мог, что Египет окажется настолько огромен. Он шел по Нилу уже не первый месяц, но вокруг него была все та же картина. Две узкие полоски земли вдоль берегов, на которых разбросано бесчисленное множество крошечных домишек, покрытых местным камышом. В Египте не было зимы, лета, осени и весны. Тут жили совсем иначе. Египет знал лишь три времени года — время засухи, время разлива и время всходов. Так было последние несколько тысяч лет, и жизнь египтян оставалась неизменной, подчиняясь неумолимому колесу судьбы.

Сейчас наступило время Перет — время всходов, и берега реки покрылись ровной нежной зеленью. После месяцев иссушающей жары, превращавшей землю в подобие камня, после месяцев разлива, когда Нил казался бескрайним, привычная любому северянину свежая травка и листья казались каким-то чудом. Изумрудные поля и веселые люди, поющие протяжные песни, говорили о том, что урожай будет добрым. На этот раз Нил смилостивился над своими детьми. Он дал воды не много, и не мало. Он дал ее ровно столько, сколько нужно для того, чтобы удобрить поля. Малый разлив — голод. Большой разлив — наводнение и разрушенные дома. Местная жизнь оказалась очень хрупка и очень непривычна. Для начала Вацлаву запретили пить воду, только противное кисловатое пиво. Воду можно было бы прокипятить, но Нил был до того грязным и мутным, что Вацлав беспрекословно подчинился. Пить такую воду — чистое самоубийство.

Как его занесло в такую даль? Очень просто, он получил приказ. Ему нужен истинный повелитель этой земли, ее патриарх. Владыка Вениамин прятался от властей, и по слухам, он укрылся в одном из монастырей в Верхнем Египте, где власть императоров была эфемерна. Здесь людей держали в капкане две пустыни, обнявшие великую реку, а вовсе не солдаты префекта. Их тут было очень мало, а значит, чем дальше на юг, тем больше тех, кто не боялся верить так, как верили их отцы. Монастыри южных пустынь были оплотом монофизитов.

Лицедеи, с которыми он путешествовал, делали вид, что идут поклониться святым местам, а представления они давали для того, чтобы не умереть с голоду. Пока что им верили. Толстяк Евномий никуда не поехал, он остался охранять дом, который купили артисты после того дела в Константинополе. А еще артисты дали клятву служить новому господину, в щедрость и силу которого они уверовали безоговорочно сразу же после аванса. Они поднимались вверх по реке очень долго, пока не случилось вот это…

— Прости меня, святой отец, я грешна, — Анна поцеловала руку священника.

— Ты желаешь принять причастие, дочь моя? — немолодой уже смуглый египтянин пристально смотрел на лицедейку. — Это нелегко. Твое племя грешно изначально. Когда ты творила блуд в последний раз?

— Я живу в браке, святой отец, — опустила глаза Анна, и добавила. — А блуд у меня был год назад. Мы тогда с голоду умирали. С тех пор я верна мужу, и мне уже отпустили этот грех. Я хочу принять причастие и исповедоваться.

— Ты великая грешница, — поджал губы священник. — Ты нечиста. Как я могу допустить тебя до святых даров?

— Я молилась и держала пост, святой отец, — упрямо сказала Анна. — Ты не можешь лишить меня причастия.

— Не могу, — нехотя согласился священник, поднося лицедейке кусочек сухой лепешки и вино. — В чем твой грех, дочь моя?

— Я лгу людям, святой отец, — покаянно опустила голову Анна. — Я притворяюсь, что иду к святым местам, но это не совсем так. Точнее, я иду туда, но не только за этим.

— А зачем же еще? — удивился священник.

— Я ищу преосвященного Вениамина, — кротко ответила Анна. — Отведи к нему меня и моих спутников.

— Что? — побледнел священник. — Ты служишь Киру, этому исчадию Сатаны? Говори! Ведь ты на исповеди! Господь покарает тебя за ложь!

— Нет, — замотала головой Анна. — Кир — истинный дьявол во плоти. Мы все ненавидим его. Со мной плывет человек, который должен передать пророчество самому преосвященному.

— О чем оно? — изумился священник.

— Я знаю не все, святой отец, — подняла глаза Анна. — Я ведь всего лишь служанка того, кто идет со мной. Поговори с ним сам. Но он говорит, что наша земля и наша вера спасутся. Власть императоров в Египте рухнет.

— Господи боже! — священник упал на колени перед иконой. — Я ведь верил. Я молился, чтобы это случилось.

Он встал, отряхнул колени и посмотрел на лицедейку тяжелым, словно камень, взглядом.

— Вы увидите преосвященного, дочь моя, — спокойно сказал он. — Но если он почует ложь, вам не уйти. Ваши кости развеет ветер пустыни. Ты готова к этому?

— Я готова, святой отец, — спокойно ответила Анна. — Тот, кто прибыл со мной, передаст владыке печальную весть. Менас, брат нашего патриарха, стал мучеником на его глазах.

* * *

Две недели спустя. Константинополь.

Столица встретила Косту привычным шумом. Он вдыхал вонь толпы и чарующие запахи, несущиеся из таверн. Коста уже успел возненавидеть пресный египетский хлеб, кислое пиво и плавящее мозг солнце, а теперь он словно попал в рай. Он наслаждался прохладой и всем тем калейдоскопом цветов, вкусов и запахов, что обрушила на него столица прямо в порту. Он вдыхал родной воздух полной грудью, и не мог надышаться. Он и не думал, что так соскучился по этому городу. Контора торгового дома была в гавани Неорион, и Косту там уже ждали. Он сдал груз и письма, а потом рассказал Марку о необычных людях, с которыми он познакомился по дороге. Он и не думал, что потом все повернется именно так…

Коста несся со всех ног на Константинов форум. Купец Марк любезно просветил его, с кем он имел честь беседовать в Кесарии, и парень устремился в таверну на Форосе со всех ног. Туда, где в воскресный день Сигурд Ужас Авар любил посидеть со своим закадычным другом Хаконом. Эта таверна тоже принадлежала Торговому дому, поэтому Коста знал ее прекрасно. Там было дорого, очень дорого, не по карману простому приказчику. Если быть честным до конца, то Коста вовсе не собирался никуда идти и какие-то там приветы передавать, но когда он узнал… Отказать брату самого государя? Увольте! Он не самоубийца!

Данов в таверне еще не было. В углу стоял богато накрытый стол, на который служители поставили большой кувшин вина. Щуплый безбородый человечек с острой лисьей мордочкой сидел на скамье с похоронным видом, словно ожидая чего-то. Его трагический вид был так забавен, что Коста из своего угла за решетчатой перегородкой смотрел только на него. Ему все равно было скучно, а в таверне было еще пустовато, обеденное время только началось. К императорскому евнуху (а это был он, вне всякого сомнения) подошел служитель и что-то негромко сказал. Евнух с горестным вздохом достал кошель и отсчитал горсть мелкого серебра. Его расстроенный вид был так потешен, что Коста даже улыбнулся. Но тут евнух воровато оглянулся и, убедившись, что на него никто не смотрит, провел рукой над кувшином. Выражение горя на его личике сменилось на торжествующую гримасу.

— Ах, ты сволочь! — выпучил глаза Коста, который понял все и сразу. Ведь прямо в этот момент в таверну вошел Сигурд Ужас Авар и Хакон Кровавая Секира, два наемника-дана, известных всему Константинополю. Сигурд небрежно кивнул евнуху и жестом отпустил его. Тот коротко поклонился и ушел.

— Твою мать! — Коста выскочил из-за своего стола и накрыл рукой кувшин.

— Тебе руку ломать, дурак? — спокойно спросил Сигурд, который посмотрел на Косту с каким-то нездоровым любопытством. — Совсем жить надоесть?

— Тебе Стефан шлет привет, — ответил Коста. — Он просил передать, что скучает по твоим стихам. А вино в кувшине отравлено.

— Садись, — сказал Хакон, который соображал чуть быстрее своего могучего друга. — Говори все, что видел.

— Тогда вам тоже придется мне кое-что рассказать, — нахально ответил Коста, жестом заказывая еще вина. — Если вы хотите жить, конечно…

* * *

На следующий день.

Впервые за долгие месяцы Василий был по-настоящему счастлив. Он потратил почти все свои невеликие накопления. Даны пили и жрали за десятерых, и только блестящая идея, посетившая Василия, могла спасти его от полного разорения и нищеты. Он отравит их, а винить будут таверну, а не его. Он-то тут при чем? В то утро работа горела в его руках. Он и песенку какую-то начал напевать, чего не случалось уже очень долгое время. И даже какой-то дан, присланный господином протоасикритом, не смог испортить ему отличного настроения.

— Патрикий сказать, тебе с бумагами во дворец Буколеон идти, — сказал дан. — Быстро идти, он ждать.

— А какие бумаги с собой взять? — растерялся Василий.

— Я не знать, — равнодушно пожал плечами наемник. — Я только проводить. Ты быстро идти. Он злой быть, если ты опоздать.

— Святые угодники, — засуетился Василий. — Да что же мне взять-то? Вот это, скорее всего! Но я еще это и это возьму. Вдруг понадобится! Во дворец Буколеон? Император в Антиохии. Патрикий что, самой императрице докладывает? Странно как…

Василий почти побежал за могучим наемником, от которого разило застарелым потом и вином. Он едва поспевал, а кипа свитков папируса только мешала ему. Он то и дело ронял что-нибудь, а потом бросался поднимать, с отчаянием глядя в удаляющуюся спину варанга.

— Господи боже! — чуть не плакал Василий. — Не потеряться бы! Я же не найду патрикия в этом дворце! Еще опоздаю! Он же меня прибьет!

Но он успел. Дан остановился перед массивной дверью и жестом остановил евнуха.

— Тут стоять! Ждать!

— Уф-ф! — Василий вытер со лба проступивший пот. — Успел! Ну, надо же, страсть какая! Надо в церковь зайти, свечку поставить!

— Вас ждут, — из двери вышел толстый евнух с одутловатым лицом. Он был очень стар, даже удивительно, что его еще держали на службе. А еще, этого евнуха знали все…

Это же протовестиарий^[1] императрицы, — мелькнула запоздалая мысль, но ноги уже сами внесли его в покои. Он не ошибся, и листы папируса веером упали на пол. Василий рухнул на колени и протянул руку, чтобы поцеловать край платья той, чьего имени страшились все без исключения в этом дворце.

— Кирия! — просипел он внезапно севшим голосом. — Вы осчастливили своего слугу. Позвольте припасть к вашим ногам!

— Не приближаться к госпоже! — услышал он рык, мало похожий на человеческую речь. Могучая рука оттащила его назад. Василий поднял глаза и попытался потерять сознание от ужаса. На него насмешливо смотрели Хакон и Сигурд, и выглядели они здоровее некуда.

— Говори, — протовестиарий императрицы смотрел на него укоризненным взглядом. — Кто надоумил тебя отравить слуг нашей госпожи?

Императрица Мартина сидела в высоком резном кресле, а ее лицо напоминало застывшую маску. Лишь иногда нервный тик трогал короткой судорогой эту каменную личину, делая молчание повелительницы мира еще более жутким. Роскошь ее одежд и усыпанная камнями диадема лишь подчеркивали усталость и страх этой женщины. Ее муж старел, а пасынок Константин, ставший младшим василевсом, свою мачеху люто ненавидел. Сын эпилептички Евдокии был слаб здоровьем, но уже успел родить наследника. И это еще больше все запутало.

Евнух, стоявший на коленях, вдруг внезапно осознал, что она боится еще больше, чем он сам. Она, в отличие от него, живет в этом страхе долгие годы. Она просыпается в холодном поту по ночам, потому что видит в своих снах, как ее детям отрезают носы и выкалывают глаза. Злейшему врагу не пожелаешь такой судьбы.

— Как же она живет со всем этим? — посетила Василия несвоевременная мысль.

— Отвечай на вопрос! — с нажимом сказал ему слуга императрицы. — Тебе приказал патрикий Александр?

— Никто мне не приказывал, — с отчаянной смелостью крикнул Василий. — И я никого не травил!

— Вот твой кувшин, — показал рукой протовестиарий. — Выпей из него и можешь идти.

— Я не буду из него пить, — побледнел Василий, который внезапно все понял. За ним следили. Даны не стали пить отравленное вино, и нажаловались своей госпоже. — Я не знаю, что там. И я ни в чем не виноват! Госпожа, клянусь! Меня оговорили! Умоляю!

— Сигурд! — Мартина произнесла всего одно слово, и этого оказалось достаточно. На шее Василия сомкнулась гигантская лапа дана, а тщедушный евнух краем затухающего сознания почувствовал, как хрустнула его гортань и шейные позвонки. Он провалился в темноту.

— Это он! — прошептала Мартина. — Я знала, я чувствовала! Это все Константин! Они спелись с Александром! Они ждут, когда наш василевс покинет этот мир! Мои дети в опасности!

— Варанги умрут за вас, госпожа, — сказал Хакон, который удостоился ее милостивого взгляда. — Дайте приказ, и мы перебьем всех ваших врагов.

— Я услышала тебя, Хакон, — мягко сказала Мартина. — Ты и Сигурд — самые преданные мне люди. Я щедро награду вас. — И она отпустила их взмахом руки.

— Слушай, Сигурд, — сказал командир гвардии, когда они вышли за дверь. — Ты смотри, какой ловкий парень этот Коста. Не зря мы накормили его вчера до отвала. Если бы он не сказал нам, как правильно сделать, мы бы эту сволочь просто зарезали, и еще и виноваты остались.

— Да, — почесал косматую башку Сигурд, а потом убежденно сказал. — Хорошо, что я ему руку не сломал. Не иначе, сам Локи поцеловал в колыбели этого проныру. Я вису про него сложил. Хочешь послушать?

— Не хочу! — отрезал Хакон. — Я и так чуть не умер позорной смертью. Не усугубляй моих страданий, дружище, мне и так на редкость дерьмово.

Глава 23

Январь 634 года. Братислава.

Боец пятой роты Дражко все больше и больше становился княжичем Святославом. Теперь его выдергивали из Сотни под разными предлогами не реже раза в месяц. Он то сидел за перегородкой, когда шло заседание боярской Думы, то присутствовал на совещаниях, в которых участвовали самые доверенные люди его отца. Многие знали, что княжич служит в Сотне, но болтать об этом было, мягко говоря, не принято. Самослав, взвесив все хорошенько, решил, что лучше рискнуть секретностью, чем получить через три с половиной года хорошо выученного воина вместо наследника престола. Ну, а новогоднюю неделю князь и вовсе проводил с семьей, уделяя Святославу львиную часть времени.

Камин в гостиной весело потрескивал сухими до звона дубовыми дровами. Княгини сели на диваны, расправив пышные тяжелые платья. Они чутко, словно наседки, следили за младшими детьми, которые носились по зале, оглашая комнату истошными воплями. Милица качалась на своем кресле и просто смотрела на огонь. К керосиновой лампе она уже привыкла, и не обращала на нее больше ни малейшего внимания. Берислав погрузился в очередную книгу, подаренную ему теткой Марией. Он рос робким и застенчивым мальчишкой, которому было интереснее с сестрой Умилой, чем со сверстниками. Та тоже любила читать. Бериславу едва стукнуло шесть, но он уже читал запоем, иногда даже засыпая с книгой в руке. Князь не возражал, да и глупо было бы.

Владимир и Кий поколотили друг друга не на шутку. Их растащили в стороны, и теперь они ревели в голос, протягивая в сторону обидчика сжатые кулачки. Радегунда скромно спряталась в гуще маминых юбок, и смотрела на дерущихся мальчишек с жадным любопытством. Ей было жутко весело. Она явно начинала понимать всю жестокую правду жизни, преподанную ей многоопытной матерью.

Святослав что-то показывал в своей новой книге невесте, в которой теперь сложно было узнать диковатую степную замарашку. Напротив, Юлдуз нарядили не хуже княгинь, а ее черно-смоляные непокорные волосы были тщательно расчесаны и убраны под расшитую мелким жемчугом повязку. Чистая нежная кожа девушки словно светилась изнутри, вызывая завистливые вздохи обеих княгинь. Калым за юную ханшу уже был отправлен в степь, а приданое получено, пересчитано и положено в ее личную казну. Теперь расторжение будущего брака могло закончиться только войной, ибо позор необычайный.

— Ненавижу все эти тряпки, — шепнула она едва слышно. — Так неудобно в них.

— Потерпи, так нужно, — выдохнул Святослав. — Это семейный вечер. Ты же княжна.

— Это что такое? — ткнула она пальцем в очередную картинку. — Почему конь в железе весь. Я такого не видела никогда.

— Это персидские катафракты, — пояснил Святослав. — Их легкая конница великого Александра в пух и прах расколотила. Я, правда, так и не понял, как они это сделали.

— Твой дядя пишет, — отозвался князь, который по своей привычке смотрел на огонь с кубком в руке, — что арабы без доспехов и сейчас персов колотят. Вот тебе и тяжелая конница, сын.

— Да как же так? — удивился Святослав. — Нас учат, что сильнее мораванского всадника и нет воина на свете. А тут какие-то арабы полуголые.

— Вас учат правильно, — кивнул князь. — Но, видишь ли, араб не станет ждать, когда клибанарий разгон возьмет и проткнет его копьем на всем скаку. Он в сторонку уйдет, и тяжелого всадника измотает постоянными наскоками. Арабские лошади очень подходят для такой войны, они выносливы просто невероятно. А конь в тяжелом железе устает быстро, ему отдых нужен.

— Так что же делать? — растерялся княжич.

— Головой все время думать, — постучал себе по лбу Самослав. — Военное дело не стоит на месте. Оно все время меняется, а ты должен меняться вслед за ним, иначе непременно проиграешь. Вот лет через пять-десять у франков неплохая конница появится. Не как у нас, конечно, но очень даже ничего себе. Как думаешь, кто с ней биться будет?

— Другая конница, — непонимающе посмотрел на отца Святослав.

— Этак мы совсем без конницы останемся, сын, — хмыкнул князь. — Два-три сражения, и все. Война — это не дурацкий подвиг, как у тебя тогда, в Тергестуме… Война — это, прежде всего, логистика.

— Чего? — растерялся княжич. — Я и слова такого не знаю.

— Еда в достатке, чистая вода, госпитали, здоровый личный состав, место для ночлега, — пояснил князь. — Походные кузни, запас стрел и даже хорошая обувь. Ну что, догадался, наконец, кто с конницей франков биться будет?

— Пехота? — осенило вдруг княжича. — Против обычной конницы мы фулкон учимся ставить. А если таранный удар готовится, то нужны копья длинные, вагенбурги и рогатки. А за ними — рота арбалетчиков. Залп в упор не каждый доспех выдержит.

— Молодец, — кивнул довольный князь. — Вот теперь ты понял, что такое война. Твой враг еще только свою конницу учит, а ты уж придумал, как ее бить будешь. Война еще не началась, а ты уже на шаг впереди врага идешь.

— А кто наш самый опасный враг, отец? — спросил Святослав.

— Тебе дадут прочесть записки твоего дяди Ратко, — повернул к нему голову князь. — Он много времени провел с арабами. Прочти то, что он написал, и все поймешь. Его работе цены нет. Он участвовал в двух сражениях вместе с ними, и даже как-то умудрился остаться в живых. Отчаянный он все-таки малый. Никогда бы не подумал.

— Я увижу его когда-нибудь? — спросил Святослав.

— Увидишь, — кивнул князь. — И второго своего дядю увидишь тоже. Я возьму тебя с собой. И не смотри на меня, как побитая собака. Твоих дружков я возьму тоже, куда деваться.

— Отец! — Берислав оторвался от книги. — А можно я не пойду в Сотню? Я не люблю войну.

— Что же ты любишь? — спросил Самослав в наступившей оглушительной тишине. Вопрос был глупым, он и так знал ответ. Князь в этот момент просто растерялся.

— Я люблю узнавать новое, — смущенно ответил мальчишка. — Я люблю читать. Я люблю беседовать с владыкой Григорием. Я хочу стать таким, как он. Ведь твой наследник Святослав, а не я. Мне не обязательно становиться воином.

— И речи быть не может, — насупился князь, сжав серебряный кубок так, что побелели пальцы. — Ты пойдешь в Сотню, и будешь учиться там достойно. Как твой брат.

Вечер был безнадежно испорчен. Испорчен для всех, кроме одного человека. Посеянные им семена начали, наконец, давать свои всходы.

* * *

В то же самое время. Константинополь.

Зимние шторма задержали Косту в столице до весны, но он был только рад этому. Товар для Александрии был подготовлен, а груз соды и изысканного стекла, привезенного из Египта, уже отправился в словенские земли. С ними же поехали папирусы, изрисованные какими-то картинками, и безделушки, извлеченные из разграбленных могил. Даже пара статуй с бородами, похожими на кошачьи хвосты, были тщательно упакованы в деревянные ящики.

Коста так и не понял, кому могло понадобиться все это барахло. Впрочем, его это не касалось. Заплатят, он гору такого дерьма на продажу привезет. Коста тронется в обратный путь через пару месяцев, а пока что парень наслаждался вкусной едой, привычным гомоном толпы и изобилием товаров на рынках.

Город еще не чувствовал приближающейся беды, хотя купцы из Дамаска рассказывали, что арабские отряды уже не раз подходили к окрестностям города. Жители столицы легкомысленно отмахивались от них. Подумаешь, дикари из пустыни. Непобедимый император прихлопнет их, как муху. Он сокрушил могучую Персию, что уж говорить о каких-то полунищих наемниках, воюющих на облезлых верблюдах. Это же просто смешно.

Коста, будучи воином Тайного Приказа, относился ко всему происходящему крайне серьезно. Ведь и знал он куда больше, чем обычный лавочник, который годами не покидал городских стен. Он был дельцом до мозга костей, и там, где люди видели только беду, он искал возможность подзаработать немного деньжат. Или много, как получится.

Он сидел в своей любимой таверне, вдыхая ароматы готовящейся еды. Здесь было тепло, и даже жарко от множества людей, набившихся сюда. Время-то было обеденное. Огромный очаг ласкал теплом иззябшие тела, а три раба носились по залу, разнося заказы. Грубо сколоченные деревянные столы принимали тарелки, горшки и кувшины, содержимое которых проваливалось в бездонные глотки завсегдатаев. Повара стучали ножами, кроша мясо и зелень, шкворчали сковородки, где на сале пережаривалось мясо и овощи, а огромная печь выдала из своей утробы несколько пышных хлебов, сразу же наполнивших харчевню умопомрачительным запахом.

Миха сидел рядом, а его промокший от снега плащ сушился у очага, капая на стертые плиты пола талой водицей. Зима пришла и сюда. Было до того холодно, что на улице то и дело находили замерзших насмерть бродяг. И даже Золотой Рог подернулся синевато-прозрачной коркой льда, что случалось далеко не каждый год.

— Хозяин, тут неплохое дельце наклевывается…, - Миха заговорщицки понизил голос. — Получка от государя — дело, конечно хорошее, да только на хорошую жизнь в столице ее никак не хватает. Ты как, в деле?

— Никаких дел, — отрезал Коста. — Меня крокодилам скормят, если узнают. И мне это такой человек обещал, что свое слово железно держит. Ему врать вера не позволяет.

— Что? Вообще никогда не врет? — раскрыл рот Миха.

— Когда для дела нужно, то врет только так, — успокоил друга Коста. — Это для них даже грехом не считается. А так ни-ни, особенно со своими. Так что не могу я ни в какие новые дела влезать, только-только из старых выпутался.

— Жа-а-аль, — разочарованно протянул Миха. — Дело верное. Там пару сотен можно поднять, не меньше. Но мне без тебя боязно. Уж больно хорошо у тебя получается продумать все мелочи. Я не умею так.

Коста для себя уже давно все решил. Он не будет ввязываться в новые авантюры. Слишком уж страшно просыпаться, когда в комнате сидит и терпеливо ждет твоего пробуждения штатный княжеский душегуб, приносящий жертвы богине смерти.

— Что на улице слышно? — спросил Коста, с шумом прихлебывая подогретое вино с медом и корицей.

— Да ничего не слышно, — пожал плечами Михаил. — Мелочь всякая забилась в норы и не высовывается. Холодно очень. Пара сявок замерзла насмерть, теперь все тепла ждут.

— Что же они делают? — заинтересовался Коста. — Неужели опять в кости режутся?

— Конечно, — кивнул Миха. — Кто потолковей, тот в словенские куклы играет. Как их называют? Забыл… Шахматы, вот! А остальные в кости, как обычно.

— А Фока еще играет? — на лице Косты мелькнула застарелая боль.

— Само собой, — кивнул Миха. — Новичков опускает до земли. Они ему потом как собаки служат, чтобы тот долг отработать. Да только он как-то очень уж хитро договаривается с ними. Сколько ни трудись, а долг только больше становится. Он раньше по тавернам играл, да его теперь уже хорошо знают и гонят отовсюду. На одних несчастных и держится, которые недавно бродягами стали.

— Он все так же вторые кости в рукав прячет, когда жульничает? — спросил молодой купец.

— Конечно, — кивнул Миха. — Он же ничего не умеет больше.

— Руки бы сломать этой мрази, — простонал Коста, которого захлестнули давно забытые воспоминания. — Он бы у меня поиграл…

— Так я с тобой насчет него и хотел поговорить, — обрадовался Миха. — Мне верный человек шепнут, что он хорошие деньги скопил, хозяин. Его опустить — благое дело. Таким можно даже святому отцу на исповеди похвалиться. Он же сволочь, каких поискать!

— Я в деле, — решительно сказал Коста. — Рассказывай все, что знаешь!

— О как! — удивился Миха. — Чего это ты передумал? А крокодилы как же? Или Фока тебе тоже задолжал?

— Еще как задолжал! — криво усмехнулся Коста. — Видишь ли, мой отец не сразу попал в кабалу к ростовщику. Сначала он крупно проигрался в кости. И догадайся, кому?

* * *

В то же самое время. Мекка.

— Клац! — удар в челюсть был таким, что зубы Надира остались во рту лишь каким-то немыслимым чудом. За первым ударом последовал второй, потом третий, а за ним удары посыпались и вовсе без счета.

— Вот ведь упрямая скотина! Я чуть руку об него не сломал, а он еще и улыбается! — Аль-Каака посмотрел на Надира с немалым уважением и поморщился, глядя на разбитые в кровь кулаки. — Немногие устояли бы после такого на ногах. Ладно, живи, сволочь. Брат выкупил твою службу, и я отпускаю тебя с миром. Ты больше ничего не должен бану Тамим.

— Я слышал, что вы воюете в Персии. Почему вы здесь? — спросил Стефан у Халида ибн аль-Валида, который с веселым задором смотрел, как его друг выплеснул свой гнев на беглого слугу.

— Хадж, — коротко сказал Халид. — Разве ты не видишь, что наши головы обриты? Мы взяли самых резвых верблюдов и приехали сюда. Клянусь Аллахом, я вернусь так быстро, что в войске даже не заметят моего отсутствия^[2].

— Видимо, это судьба, — философски произнес Стефан, глядя, как Надир сплевывает кровавую слюну. Под обоими его глазами наливались феерических размеров кровоподтеки. — В бескрайней Аравии полно места, но мой брат приехал сюда именно в тот день, когда ему суждено было получить в морду за то, что он сделал.

— Он это заслужил, — пожал плечами Халид. — Разве это не есть высшая справедливость?

— Воистину, — согласился Стефан. — Это даже удивительно.

— Ничего удивительного, — махнул рукой Халид. — Такова воля Аллаха! Он всегда воздает по заслугам. У твоего брата тоже обрита голова, именно поэтому Аль-Каака не убил его совсем.

— А куда подевалась шапка Хормуза? — вспомнил вдруг Стефан. — Я такое чудо видел только при дворе шахиншаха. Там каждый второй в такой шапке. Она же стоит немыслимых денег.

— Я подарил ее халифу, — усмехнулся Халид, — а он вернул ее мне назад. Сказал, что это не по обычаю. Одежда убитого воина принадлежит тому, кто его сразил. А шапка, как ни крути, это тоже одежда.

— И куда же ты ее дел? — жадно спросил Стефан.

— Продал, — пожал плечами Халид. — Сто тысяч персидских драхм на дороге не валяются. Кстати, а зачем вы здесь? Ты же нашел своего брата, так почему не вернулся в свои земли?

— Мы здесь по торговым делам, — ответил Стефан. — Мы везем груз железных прутов, думаем добраться до Йемена и обменять на пряности. Там они дешевле.

— Я заберу всё, — Халид развернул его к себе и схватил за грудки. — Даже не думай продать кому-нибудь хотя бы ритл^[3]. Я сведу тебя с моим дядей. Он даст тебе хорошую цену. Понял?

— Конечно, — кивнул Стефан. — У него есть перец, корица и гвоздика?

— Мой род торгует в этих землях уже триста лет, — уверил его Халид. — У моего дяди есть все, что захочешь.

— Может быть, о Меч Аллаха, тебя заинтересует не железо, а мечи и копья? — Надир горделиво выпрямился и посмотрел на полководца с необыкновенно важным видом. Ну, насколько это было возможно, когда твои глаза превратились в две щелки, а губы напоминают размером две лепешки.

— Ты спятил? — простонал Стефан. — Я едва договорился с проконсулом, чтобы воины пропустили груз железа! Нам же головы отрубят, если мы повезем оружие!

— Я не ромей, а добрый мусульманин, — пожал плечами Надир. — Мне плевать на твоего проконсула. И на императора тоже плевать.

— Если ты привезешь мне сотню мечей с клеймом мастера Лотара, — пристально посмотрел на него Халид, — я куплю у тебя их все и заплачу перцем, серебром или золотом. Как пожелаешь. Я видел такой меч, его взяли с тела Мусайлимы-лжеца. Доброе оружие.

— Через год встретимся на этом же месте, — с достоинством ответил Надир. — Ты получишь свои мечи!

— Ты сказал свое слово, купец, и ты услышан, — недобро усмехнулся Халид, — Если не привезешь, тебе лучше не появляться в землях Ислама. Сегодняшняя взбучка покажется тебе нежной лаской. Я не люблю хвастливых рабов, даже бывших. Тебе придется отрастить вторую шкуру, мавали, потому что из первой я сделаю себе даф^[4].

Халид повернулся на пятках и ушел, а Стефан повернулся к брату.

— Что же ты наделал, проклятый дурак? — простонал он. — А если Само не даст нам сотню мечей? Ноги нашей не будет больше в этих землях.

— Пошли поскорее к его дяде, — ответил Надир. — Меняем железо на перец и мчим назад, в Кесарию. Если все сделаем быстро, то через полтора месяца будем дома. Я чувствую, у старшего братца найдется сотня лишних мечей для нас с тобой. Милосердный Аллах не оставит мою шкуру без своей защиты, я это точно знаю.

— Милосердный Аллах? — задумчиво спросил Стефан. — Я бы не переоценивал его любовь. Ты видел, сколько отрядов пришло в Мекку только за эту неделю? Будет большая война, Никша. Такая большая, какой до сих пор не бывало. Нам бы донести свои задницы до Кесарии. Я, пожалуй, зайду к халифу и сделаю еще одно пожертвование. Охранная грамота нам не помешает.

— Лучше я попаду на небо, прожив богатую жизнь, чем нищим праведником, — легкомысленно махнул рукой Надир. — Выкрутимся как-нибудь!

Глава 24

3 февраля 634 года. Окрестности Газы. Деревушка Датин.

Идея немного заработать оказалась крайне неудачной. А ведь они почти добрались…

Небольшой караван, который шел на север, то и дело обгоняли всадники и пехота на верблюдах. Тут не было другой дороги, а этот путь был известен тысячи лет. Раньше по нему везли пряности и благовония, а теперь вот шли войска. На призыв халифа откликнулись тысячи арабов. Поток серебра, который пролился на нищие еще недавно земли был таков, что разум помутился даже у самых стойких и благоразумных. Целые племена снимались с места и шли в поход вместе с женами и детьми так, как всегда идут воевать кочевники. Невозможно было ударить им в тыл, потому что у них не было тыла. Невозможно было перерезать пути снабжения, потому не было никаких путей снабжения. Не было вообще ничего, кроме оружия, горсти фиников и всесильной веры, поселившейся в их сердцах. Да и как тут не уверовать, когда Аллах посылает войскам правоверных одну победу за другой.

— Похоже, мы крепко влипли, брат, — сказал Надир, когда десяток всадников устремился к ним с самыми дружелюбными лицами. Хурджуны, верблюды и добыча были для этих людей единым понятием. Ведь именно для этого они и пошли на войну.

— У меня есть грамота халифа, — негромко ответил Стефан. — Ты говоришь с ними. У меня уж очень говор приметный.

— Заметано, брат, — кивнул Надир, на всякий случай проверяя ход ножа, который он все-таки выпросил у своего брата. Он, бывало, целыми вечерами натирал его тряпочкой, удаляя малейшие пятнышки ржавчины. Впрочем, здесь было куда суше, чем в Кесарии, и его драгоценному ножу ничего не угрожало.

Всадники были из Йемена, о чем свидетельствовали смуглые, почти черные лица. Те земли имели тесные связи с эфиопами, а когда-то и вовсе входили в состав их царства Аксум. Римский император Юстин попросил эфиопов навести порядок в тех землях, когда царь Зу Навас, ревностный иудей, устроил там резню христианского населения.

— Я разберусь, — сказал Надир и рявкнул на всадника, который схватил под уздцы его верблюда. — Читать умеешь?

— Нет! — растерялся всадник, который сделал правильный вывод, что если жертва орет повелительным голосом, то все это может оказаться для него лично трагической ошибкой, несовместимой с жизнью.

— Тогда чего лезешь? — еще громче заорал Надир. — Главный кто?

— Я главный, — ответил тот, но руку убрал.

— Ты? — презрительно посмотрел на него Надир. — Войском кто командует?

— Амр ибн аль-Ас, — ответили ему.

— Веди, — милостиво кивнул Надир, делая повелительный жест. — И пошевеливайся, это дело самого халифа.

Всадники стушевались и потрусили в сторону лагеря, негромко переговариваясь между собой, и поглядывая на необычных купцов с любопытством.

— Уф-ф, — шепнул Надир брату. — Кажись, получилось. Дальше ты сам.

— Угу, — ответил Стефан. — Нож давай сюда!

— Нет! — побледнел Надир.

— Да! — нажал Стефан. — Без подарка никак нельзя. А у меня ничего подходящего больше нет.

— Да чтоб они все провалились, — прорычал Надир, расстегивая пояс. — На! Задавись! Я же его только наточил! Лезвие до того острое, что блоху побрить можно.

Лагерь мусульман раскинулся на тысячи шагов. Убогие палатки из палок и плаща поверх них сменялись довольно большими шатрами вождей племен и знатных воинов, шедших в поход со своими слугами. Резкий запах тысяч верблюдов ударил в нос Стефану, который даже поморщился. Он привык к этой вони, но здесь этих животных было уж очень много и этот запах, казалось, можно было резать ножом. Лагерь жил обычной жизнью, воины болтали, проверяли оружие и собирали верблюжье дерьмо для костра. Ведь любой ребенок в пустыне знает, что нет ничего лучше, чем это топливо, сухое, словно камень.

— Тут ждите, — бросил всадник, передав их охране самого большого шатра. — Эмир позовет вас, когда освободится.

— А знаешь, почему я на самом деле из бану Тамим бежал? — грустно сказал Надир, когда вечер упал на лагерь арабского войска. У командующего все еще не нашлось времени, чтобы принять их. — Хочешь, расскажу?

— Давай, — кивнул Стефан. — Я думал, тебя сам Пророк благословил. Он любил такие вещи. Мог подойти к незнакомому человеку и коснуться его.

— Если бы…, - грустно ответил Надир. — Я ни разу не поминал его, ты же сам слышал. Солгать о нем, это ведь грех немыслимый. Я только туман напускал для важности. Там все куда проще было. Мой род с соседним родом кровниками были, и резались уже лет пятьдесят. А Посланник, да благословит его Аллах и приветствует, начал кровную вражду запрещать. А как ее закончить, если наши у них на одного мужчину больше убили? Позор ведь великий будет, если замириться. А тут я истинную веру принял, и им меня отпустить пришлось…

— А что дальше было? — заинтересовался Стефан.

— Что-что! — раздраженно ответил Надир. Он опустил плечи, и отчаянный циничный здоровяк даже сам на себя не похож стал. — По старому обычаю поступить решили. Там, в Аравии, до Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, много забавных обычаев было. Например, в голодный год маленьких девочек живьем закапывали. Девочка ведь не человек! Когда девочка рождалась, в семье траур был, словно умер кто. Сейчас за это наказание положено. А еще лет десять назад…, - он махнул рукой. — Никогда не слышал, как девчушка лет пяти-шести плачет, когда ее собственный отец закапывает? Она же понимает все, умоляет пощадить… Я ночами потом не спал, от собственного крика просыпался. А ему хоть бы что, хозяину моему… Похвалялся потом тем, что сделал, когда пьяный был… Ненавижу его… И пьяниц ненавижу с тех пор.

— Так что с тобой сделать хотели? — напомнил ему Стефан, когда брат замолчал, вспоминая что-то. Стефан слышал о некоторых старых обычаях, но брата не перебивал, давая выговориться.

— Когда не хотели больше кровь лить, — продолжил Надир, — то соседнему племени могли такого, как я, на расправу выдать. Я же мавали, вчерашний раб, чужак… По мне не заплачет никто. Я разговор случайно подслушал и понял, что бежать надо. Через пару недель кровники приехать должны были. Это сразу после хаджа было. Ну, я и прожужжал всем уши, что мне великое будущее суждено, украл верблюда, еду и на побережье подался. Сначала с купцом одним в Индию сходил, а потом к ватаге прибился, чтобы таких купцов грабить. Ну, а дальше ты все и сам знаешь…

— Эй, вы! — к ним подошел стражник. — Эмир ждет, пошевеливайтесь!

Амр ибн аль-Ас, сначала один из самых страшных врагов Пророка, а потом вернейший его воин, оказался немолодым уже человеком в грубом халате поверх просторной рубахи ниже колен. Его борода когда-то была черной, как смола, но теперь седых нитей в ней было куда больше. На голове эмира была накручена чалма, незаменимая в адском климате этой земли, а в руке он держал четки из драгоценного здесь янтаря. Ему было пятьдесят семь лет, но он все еще шел в бой, полный сил.

— Говорите, — коротко сказал он, с любопытством разглядывая Стефана. — Кто вы? Вы идете на север. Зачем? Ты не похож на жителя этой земли, и твой спутник тоже.

— Меня зовут Стефан, сиятельный эмир, — поклонился слуга императора. — Я и мой брат занимаемся торговлей. Мы из Кесарии. Я внес пожертвование в казну уммы, и милостивый халиф дал мне охранную грамоту.

— Покажи, — протянул руку Амр.

Стефан протянул ему свиток, и эмир начал читать, едва заметно шевеля губами. Печать халифа успокоила его совершенно, и он отдал грамоту назад.

— Вам не пройти дальше, — сказал Амр. — Впереди армия ромеев, и завтра мы дадим ей бой. Ты правоверный, купец?

— Я христианин, о великий, — ответил Стефан. — Мой брат Надир мусульманин…

— Раз так, Надир, — улыбнулся Амр. — У тебя есть отличная возможность попасть в рай. У меня каждый меч на счету.

— Позволь преподнести тебе подарок, величайший, — попробовал перевести разговор в другое русло Стефан.

— Мы хотели подарить тебе нож из стали вутц, — перебил его Надир. — Но если ты оставишь его мне, то я принесу тебе три головы, отрезанные этим самым ножом.

— Воистину, ты настоящий мусульманин! — Амр расплылся в улыбке. — Твои слова словно мед для моих ушей. Конечно, оставь его себе. Для меня нет лучшего подарка, чем голова врага!

Они вышли из шатра, а разъяренный Стефан повернулся к брату и схватил его за грудки.

— Да ты совсем дурак? — закричал он. — Ты что творишь? Что я маме скажу, если тебя убьют? Ты о ней подумал?

— Да чего ты так разорался? — удивился Надир. — Это мой нож, понял! Ты мне сам его подарил! И если надо разок подраться за такую хорошую штуку, то я подерусь. Я как-то раз бродягу за горсть фиников убил. Есть тогда очень хотелось, а он не отдавал. А уж за этот нож…

— Кольчугу хоть мою возьми, — застонал Стефан. — Должна налезть на тебя, я ее поверх толстого халата надеваю. И шлем тоже возьми. Вот ведь ненормальный!

— Это я-то ненормальный? — захохотал Надир. — Хилый парень без яиц, который пересек полмира, чтобы найти брата, которого потерял в пять лет! Ромейский евнух, который дрался с персами при Казиме! Писарь, который уложил на моих глазах пятерых пиратов с Сокотры! И это я ведь не все о тебе знаю! Нет, брат, из нас двоих ненормальный точно не я!

* * *

4 февраля 634 года. Там же.

Сергий, дукс^[5] провинции Палестина Прима носил еще и высокое звание кандидата^[6], чем гордился безмерно. Когда арабы вторглись в Палестину, он не мешкал. Вызвал городские отряды, призвал союзных арабов и выдвинулся из Кесарии на юг, к Газе. Ему удалось собрать пять тысяч воинов против трех тысяч у Амра ибн аль-Аса, что было вполне неплохо, если бы не одно но… Императорский евнух, эта сволочь, не выплатил жалование арабам-гассанидам. И если можно было сделать еще большую глупость перед самым сражением, чем эта, то таковая Сергию была не известна. На сердце у него было неспокойно и, как водится в подобных случаях, предчувствие его не обмануло.

— Командир, арабы уходят, — сотник Вардан, с которым Сергий воевал второй десяток лет, был чернее тучи. Дураком старый вояка точно не был, и чем заканчиваются фокусы столичных придурков, осознавал не хуже своего дукса.

— Дерьмо, — сплюнул Сергий. — Поднимай людей. Если я хоть что-то понимаю, наши друзья из пустыни появятся совсем скоро.

— Уже поднимаю, — кивнул сотник.

Опытные воины угадали. Армия арабов появилась через пару часов, и было их теперь в два раза больше, чем римлян. Плохой расклад. Очень плохой.

— Прощай, что ли, — сказал Сергий Вардану. — Если погибну, скажи моей, пусть молебен закажет побогаче. Вдруг поможет на том свете моей грешной душе.

— Конницу на фланги? — вместо ответа спросил сотник.

— На левый поставим всех оставшихся, — оценил поле боя Сергий. — Вдруг их командующий полнейший осел и позволит мне их фланг смять.

— Хорошая шутка, командир, — с серьезным лицом кивнул Вардану. — Пойду парням расскажу. Они обхохочутся.

Худшие опасения Сергия оправдались и в этот раз. Он сам поражался открывшемуся дару предвидения, да только это не радовало его совсем. Левый фланг с жидкой цепочкой бездоспешной пехоты оказался ловушкой, созданной специально для него. Как только он увяз в бою, увлекшись рубкой полуголых босяков с копьями, в тыл ему ударила арабская конница.

— Ну, хоть погибну, как воин, — подумал Сергий, дотянувшись ударом меча до рослого голубоглазого воина в странной железной шляпе и в нарядном халате, который резко выделялся на фоне бедных одежд остальных воинов. К его удивлению, меч скользнул о металл доспеха, а воин, который ловко орудовал длинным широким ножом, заорал:

— Это был почти новый халат, сволочь! У меня же другого нет! Н-на!

И он широким взмахом отсек переднюю ногу коня дукса. Несчастный жеребец завизжал от боли и начал заваливаться на бок.

— Ножом? Как он это сделал? — промелькнула быстрая мысль в голове Сергия и тут же погасла вместе с сознанием. Огромный кулак мусульманина опустился на его лицо.

Очнулся Сергий от того, что на голову ему кто-то вылил ведро воды. Голубоглазый громила стоял рядом с пожилым арабом с властным лицом и показывал на него грязным пальцем. Оружие и доспех громила любезно снял и аккуратно положил рядом с собой. Сергий неплохо понимал язык людей пустыни. Еще бы! Он служил на пограничье уже двадцать лет.

— Вот этот самый нарядный был, эмир, — сказал голубоглазый. — Я подумал, он тебе пригодится.

— Да-а! — растянул губы в людоедской улыбке пожилой араб. — Он-то мне и нужен! Сам Аллах послал тебя сюда, Надир! Ты получишь вознаграждение как лучший из воинов.

— Мы спешим! — Сергий увидел худого безбородого мужчину, который стоял рядом с тем, кого называли Надир. И, без сомнения, это был евнух. Откуда он здесь?

— Да ладно тебе, брат, — примирительно сказал громила. — Пара дней погоды не сделает. Мы успеем! Хорошие деньги на дороге не валяются! Тем более, он мне почти новый халат испортил.

Брат? — изумился Сергий, и тут его пронзила молния понимания. Он же слышал эту историю. Ее все на Востоке слышали. Тигран, жадная сволочь, хвалился, когда был пьян, что заработал кучу золота на этом деле, ставшем легендой.

— Ты же Стефан, слуга императора! — крикнул Сергий в отчаянии. — Помоги мне!

— Боюсь, это не в моих силах, дукс, — грустно покачал головой евнух. — Ты изрядно насолил этим людям, и они жаждут твоей крови^[7].

— Скоро освежуют больного верблюда, — Амр ибн аль-Ас ласково посмотрел на Сергия. — Тебя казнят по старому обычаю, ромей. А вам, странные братья, я советую пойти с войском до Газы. На дорогах сейчас неспокойно.

Эмир развернулся и ушел, а Стефан толкнул брата в бок.

— А это еще что за обычай? Ты мне про него ничего не рассказывал.

— Это когда виновного зашивают в сырую шкуру верблюда и оставляют на солнце.

— И что? — недоуменно посмотрел на него Стефан.

— Как что? — еще более удивленно посмотрел на него громила. — Если очень сильно повезет, то он задохнется. А если нет, то сохнущая кожа начнет сжиматься, и сломает ему хребет, руки, ноги и вообще все кости, какие есть теле. Не приведи Аллах умереть такой смертью!

— Мило, — коротко прокомментировал Стефан. — Надо записать, а то забуду.

Сергий глухо завыл, у него ведь даже ножа не было, чтобы перерезать себе горло.

* * *

— Наш повелитель приказал начать с вами войну, если вы не согласитесь принять нашего закона. Присоединяйтесь к нам, будьте нам братьями, и мы не сделаем вам зла. Если не захотите этого, платите нам дань, а мы будем защищать вас от тех, кто будет вредить вам. Если же и на это не согласны, то знайте, что мы будем вести с вами войну до тех пор, пока не исполнится воля Божия!^[8] — прокричал всадник, гарцующий у ворот Газы.

— Они сдадутся, — Стефан, приложив ладонь ко лбу, смотрел на стены города, где было откровенно пустовато. Воины императора разбежались кто куда, и арабы, к собственному изумлению, обнаружили, что Палестина практически беззащитна.

— И я так думаю, — кивнул Надир. — Надо домой мчать. Я свою долю получил, а значит, дальше священная война пойдет без меня.

— Круто арабы дела ведут, — поморщился Стефан.

За несколько дней в окрестностях Газы армия Амра перебила больше четырех тысяч человек, и еще многие тысячи погнала в Аравию в виде рабов. Такого зверства в этих землях не видели со времен персов, да и тогда было полегче. И вот теперь перед жителями Газы встал простой выбор, сдаться и пойти под власть дикарей из пустыни, или повторить участь жителей из окрестных селений. Город этот был населен иудеями на две трети, а ее синагога была самой большой и красивой на Востоке. Ее мозаики вызывали восхищение всех, кто видел их. У иудеев не было ни одной причины умирать за интересы константинопольского императора, ведь он только что издал указ об их насильственном крещении. Указ был проигнорирован почти повсеместно, но градус взаимной ненависти поднялся до совсем уже невиданных высот. Итак, выбор был очевиден, ведь гарнизон Газы откровенно слаб, а город переполнен беженцами. Ему не выдержать осады.

— И так будет везде, — горестно вздохнул Стефан. — Несчастная Империя, управляемая жадными тупоумными дураками! Несчастные ее люди, которые страдают из-за тех сволочей, что прячутся за неприступными стенами Константинополя! Поехали домой, брат. До Кесарии еще неделя пути.

— Если пойдем быстро, уложимся в пять дней, — прикинул Надир. — Не будем терять времени.

Глава 25

Февраль 634 года. Третье жупанство Префектуры Норик. Бывшее жупанство Моимира. Бывшие дулебские земли. Граница с Баварским королевством.

Любим надел тяжелую соболью шапку, что почти упиралась в потолок избы, и гордо подбоченился. Жена Цветана, младшая дочь жупана Святоплука, одобрительно смотрела на него, обхватив объемистый живот. Она была непраздна. После казни Моимира князь на это место Любима поставил. Очень уж государь доволен остался, как его рота франков в лесах резала. Да и бабы с детьми все это время сыты были, пока в лесах прятались. Отличился, в общем, староста Любим, а тут такой счастливый случай подвернулся! Жупана за измену казнили! Повезло, что еще можно сказать! Бывший десятник Моимирову дочку, за которой чуть не год бегал, тут же очень быстро разлюбил. На кой ему поганую кровь предателя своей геройской кровью разбавлять? Зато у жупана Святоплука как раз младшая дочь, что от третьей жены, заневестилась. Тут-то Любим уже не растерялся. Жупан Святоплук у государя в большой чести и в доверии был. Он как раз после его болезни в гору пошел. Святоплук теперь не абы кем, а целым префектом стал, и в Новгород переехал. Все дулебские земли под ним, чехи, часть хорутан и всякая мелочь вроде лучан, гбанов, седличей и лемузов. Государь недавно страну на префектуры разделил, уж больно большой она стала.

— Ух, какая ты у меня пышная! — Любим потрепал жену по объемистой заднице. Любил он это дело, жену по заднице шлепать. Такая красота досталась, аж сердце от восторга заходится. Фунтов двести пятьдесят той красоты, никак не меньше. Дочки у знати были откормлены на зависть простым родовичам. У тех полнеть не получалось никак, слишком уж много забот было.

Жили они богато. Здоровенная Моимирова усадьба, огороженная частоколом, досталась Любиму со всеми службами, и он нарадоваться не мог своей новой жизни. Большая изба с печью, что топилась по белому, хлев, конюшня, погреба, дома дворни, которая тоже досталась ему. Челяди гнали много, особенно из германских земель. Рабство в княжестве под запретом было, да только дворовый человек, у которого ни кола, ни двора, от раба немногим отличается. Он ведь и еду, и одежду от хозяйских милостей имеет. Вот так вот!

— Я в объезд! — важно сказал Любим, надевая тяжелую шубу.

— Холодно же, — недоуменно посмотрела на него Цветана. — Зима ведь. Неровен час, на волков напорешься.

— Я пару ребят возьму, и самострел, — отмахнулся Любим. — Что мне те волки!

— Да зачем тебе ехать-то? — не унималась жена. — Добрые люди по избам сидят, и в шахматы с шашками играют. В лесу варнаки одни бродят, да изгои безродные. Чего ты там забыл?

— С личным составом надо работать! — важно поднял палец жупан. Любимая присказка князя, которую он слышал неоднократно, поразила его в свое время своей точностью и простотой.

— Обними хоть на прощание, пень ты бесчувственный! — пустила слезу жена. — Я тут сколько дней одна буду.

— Чего это я бесчувственный? — Любим обнял жену, не забыв на прощание как следует облапить пышные телеса. — Все! Бывай! За ключницей пригляди покрепче. Что-то уж слишком довольная ходит, стерва. Не иначе, харчи из погреба таскает.

— Пригляжу! — поджала губы жена и опустилась на лавку, потирая низ живота. — Тянет что-то сегодня сильно. Вернись поскорее, Любим, ведь мне рожать скоро.

— Вернусь! — Любим вышел из избы и плотно притворил дверь. — И не волнуйся так. Я тебе повитуху с лицензией из самого Новгорода выписал. От нее точно толку будет больше, чем от меня.

Колючий ветер, словно глумясь, бросил ему в лицо горсть сухой ледяной крупы, и Любим поморщился. Погода дрянь, но делать нечего. Он свои земли объезжал регулярно, и за порядком следил тщательно. Не приведи боги, ревизор из Братиславы чего непотребное увидит, и самому боярину Люту доложит. Так ведь можно и боярской шапки лишиться. Случаи бывали… А ему, Любиму, шапка эта очень к лицу. Так ему жена сказала.

Дворовые парни были уже готовы, чай не в первый раз едут. Они запрягли коней, уложили в сани копья, сабли, луки и хозяйский арбалет. И на волка нарваться можно, и на залетную банду германцев. И бавары, бывает, балуют, и тюринги, и словене с севера набегают. Это же самая граница. Правда, сейчас балуют куда меньше, чем раньше. Герцог Теодон рубежи строго блюдет, а особенно лихих графов и вовсе волкам на корм пустил. Но бывает всякое…

Дворовые были в толстых тулупах, которые охотничья стрела не возьмет, в меховых шапках и коротких валенках, обшитых по низу кожей. Ох, и хороша обувка! Лучше нет по такой погоде! Говорят, в Драгомирове шерсть валяют на государевой мануфактуре. Туда ее обры каждую весну и осень возами везут, а назад эту вот обувку забирают и торгуют ей потом в Братиславе и Новгороде на торге. Чудные дела творятся! Ведь едва десять лет прошло, как всадники тот городок вчистую разорили, а теперь не разлей вода с тамошними мастерами. Вон чего княжье серебро с людьми делает, раз людишки вековую ненависть позабыли.

Сани были запряжены тройкой. Такое только знатные люди могли себе позволить. И быстро, и красиво и по богатому. Пристяжные кони, перевитые затейливой упряжью, картинно выгибают шеи в стороны, вгоняя в оторопь лесную деревенщину.

— У-ух! — Любим предвкушал то удовольствие, что получит и от гонки по едва припорошенному снежком льду, и от завистливых взглядов родовичей.

— Н-но! — скомандовал кучер. — Пошла, родимая!

Кони тронулись не спеша, понемногу набирая ход. Они шли ровно, не тряско, и Любим укрылся медвежьей шкурой, что спасала от лютой стужи. Ехать недалеко. Первый староста жил в часе пути. По дороге жупан пару весей посетит, поболтает с родовичами, примечая все вокруг. Добрый хозяин знает, когда и что посмотреть нужно. А потом он поговорит со старостой, удивляя его своей осведомленностью в мелких, казалось бы, делах. А почему нет! Пусть не расслабляется!

У старосты Любим оказался как раз к обеду. Крепкая изба с печной трубой сразу выдавала его жилище. Тут его не ждали, и по двору забегали заполошные бабы, отпирая погреба, откуда понесли провесные окорока, сало, грибы и квашеную капусту. Сам жупан в гости прибыл, как-никак.

— По добру ли доехал, боярин? — коротко поклонился староста.

— Да слава богам, Тишила, — ответил Любим, кивая своим людям. Они тут заночуют.

— Откушай с нами, — сказал староста. — Ты по делу какому или с обычным объездом?

— И по делу тоже, — ответил Любим. — Сооруди пока чего покрепче.

— Сделаю, боярин, — понятливо кивнул староста. — Может с дорожки настойки? У меня есть! Из самой Братиславы! Как знал, берег для такого случая.

— Можно, — довольно кивнул Любим.

Он осушил чарку одним глотком и довольно крякнул.

— Хороша!

Они сели за стол, который две жены старосты забросали едой и закусками в мгновение ока. Любим навернул на вилку копченый свиной окорок, порезанный тонко, словно бумажный лист. Тут, в лесу, тоже знали городское вежество, и руками не ели. Только если темные селяне, особенно из тех, кого сюда княжьи люди на поселение пригнали. Окорок был хорош! Вторая чарка пошла под соленый груздь и кашу, а третья — под белужий пласт с черной икоркой. Солью местный староста обижен не был.

— Я к тебе чего приехал, Тишила, — жупан сыто рыгнул и откинулся на спинку скамьи. — Дело у меня к тебе есть. Если выгорит, то и тебе, и мне, и нашим внукам хватит.

— Что за дело? — насторожился староста.

— У тебя конопля тут растет?

— Само собой, — удивился староста. — А мешки и веревки мы, по-твоему, из чего делаем? Да и рубахи с портами тоже… Лен да конопля…

— Думаю я одну весь целиком на выращивание конопли перевести, — сказал Любим.

— Чего? — неприлично раскрыл рот староста. — А жито как же?

— А жито из других весей им на прокорм давать, — пояснил Любим.

— Тебе, боярин, хватит, пожалуй, — староста решительно убрал выпивку подальше.

— Да погоди ты, — поморщился Любим. — Ты же не знаешь ничего. Государь большие корабли строит. Слышал?

— Ну, так…, - покрутил рукой староста. — Нам тут это дело без надобности.

— Не скажи, — покачал головой Любим. — Я по теплу в Братиславу поеду, чтобы к государю на прием попасть. Хочу веревочную мануфактуру поставить. Ты хоть представляешь, сколько веревок на каждый корабль нужно?

— Нет, — честно признался староста.

— И я нет, — развел руками Любим. — Но люди говорят, что много. Очень много.

— Так это же…, - начал понимать Тишила.

— Батистовые портянки носить будем! — заклинание, приманивающее богатство, само вырвалось из уст жупана.

— Я, боярин, этим делом займусь, — задумался староста. — Тут надо с подходцем все сделать, не то на вилы взденут.

— Потому к тебе и приехал, — Любим требовательно протянул руку к выпивке. Староста не стал противиться и налил по чарке.

— А верно говорят, боярин, — спросил он, — что есть такие земли, где сейчас тепло, как летом? Купцы на торгу говорили, а я рядом стоял и слышал.

— Брешут, — убежденно сказал Любим. — Зима же на улице. Аж нос на улицу высунуть страшно, еще обморозишь ненароком. Не может быть зимой тепло. Брешут эти купцы, я тебе точно говорю!

* * *

В то же самое время. Кесария Палестинская.

Приморские земли Палестины в это время года были истинным раем. Солнышко ласкало кожу, а не жарило с привычной неистовой злостью. Зеленеющие сады и виноградники наслаждались теплом, а тень раскидистых деревьев дарила отдых уставшим путникам. В такие дни Стефан любил эту землю. Он ненавидел испепеляющую жару, что царила тут большую часть года, но делать нечего. Помилование из Константинополя так и не пришло, и видимо, уже никогда не придет. Ему придется коротать свой век в этих землях.

— Кажись, добрались, — обрадовано сказал бывший доместик, когда стены Кесарии показались на горизонте. — Хвала господу нашему! Теперь осталось пошлину заплатить этому кровососу Тиграну, и ждать, когда первый же корабль поплывет в Тергестум.

— А я думал, мы в Константинополь свой груз отправим, — изумленно посмотрел на него Надир. — Почему в Тергестум-то?

— Потому, — вздохнул Стефан. Он многое рассказал брату по дороге, но тот понимал еще далеко не все. — Во-первых, в Словении пряности дороже, а во-вторых, мечи мы будем покупать именно там.

— Ты думаешь, брат Само нам их продаст? — лицо Надира разочарованно вытянулось. — Да у него же денег куры не клюют. Что ему стоит-то мне их просто подарить? В честь долгожданной встречи, так сказать…

— Знаешь, каких людей не любит наш брат? — едва сдерживая гнев, сказал Стефан. — Мелких! Понимаешь ты? Мелких! Таких, как ты, Никша! Он подарит тебе эти несчастные сто мечей, но ты для него навсегда останешься обычным лавочником. Он никогда не примет тебя, как равного! Это ты понимаешь, жадный осел?

— Вон оно чего! — почесал затылок Надир. — Мелкий, говоришь? Я, кажется, понял, о чем ты говоришь… Не вопрос, тогда сыграем по-крупному, брат. Ты еще удивишься, до чего я не мелок.

— Ну, так удиви меня, — поднял бровь Стефан. — Я в предвкушении…

— Не придумал еще, — сквозь зубы ответил Надир. — Поехали быстрее. Жрать охота, просто сил нет. Меня от фиников воротит уже. Пойдем в порт, в нашу харчевню?

— Само собой, — кивнул Стефан. — Я возьму вымя свиньи в острой подливке, сонь в меду и пирог с почками. И еще родосское печенье. Хочется сегодня побаловать себя.

— А я закажу жареного ягненка, — проглотил набежавшую слюну Надир. — Без этих твоих подливок. Вы, ромеи, только портите хорошее мясо. Открой мне тайну, брат! Как вы можете жрать жареных мышей? Меня ведь чуть наизнанку не вывернуло, когда я это в первый раз увидел.

— Вкусно же, — пожал плечами Стефан, — вот и едим. А с хорошим вином так и вовсе песня. А ты, бедолага, даже выпить не можешь.

— Мне нельзя! — поднял перед собой руки Надир. — Вино у нас под запретом! Пьяный человек уподобляется нечистому животному.

— Ладно, пошли уже, — вздохнул Стефан. — Вон! Коммеркиарий уже несется к нам. Видишь, какая радостная рожа. Думает, что ему мы тоже заплатим.

— А мы не заплатим? — поднял бровь Надир.

— Заплатим, — вздохнул бывший доместик. — Только не ему, а самому проконсулу. Этот жадный шакал нипочем не давал железо вывозить.

— Ладно, — махнул рукой Надир. — Мы вроде бы внакладе не остаемся. И даже совсем наоборот. Разберемся с делами, и пойдем в харчевню. Я там своего ягненка съем, а ты вина напьешься. Ты знаешь, что с такими, как ты, происходит после смерти? Ведь сказано: «Если человек умрет пьяницей, то он встретит Аллаха как идолопоклонник!»

— Да что за жизнь! — горестно вздохнул Стефан. — Бедный я, бедный! С собственным братом выпить не могу! Вот Само — это да! Этот точно с собой пару бочек привезет, я его знаю!

— А знаешь, брат, — задумчиво повернулся к нему Надир, — почему этот мытарь сияет, как старая шлюха при виде пьяного матроса?

— Почему? — не понял Стефан.

— Мы тут одни, брат! Караваны нынче боятся идти в те земли. Ромейские купцы еще не договорились с арабами, а арабы — с ромеями. А это значит…

— Это значит, что мы заработаем куда больше, чем рассчитывали, — задумался Стефан. — Как думаешь, успеем еще раз съездить?

— Успеем! — кивнул Надир. — Только выезжать надо сразу, а потом ехать из Мекки в Александрию. Иди к проконсулу, договаривайся про железо. И не забудь его долю занести.

— И не забыть отправить с Ицхаком весть брату, — задумался Стефан. — Три недели по морю до Тергестума и потом почтой до Братиславы. Да, должны успеть… Тогда мечи брат Само привезет с собой. Он, наверное, сейчас в Братиславе своей сидит, и дрыхнет до полудня. Там сейчас такой холод собачий, что из дома не выйти. Кстати! Тебе не кажется, брат, что милосердный господь поразил нас обоих безумием?

* * *

В то же самое время. Гамбург.

Небольшой острог, срубленный на огромном острове, омываемом Лабой со всех сторон, стал новым форпостом княжества в северных землях. Каменный замок строился вокруг него, и его стены поднялись уже на треть. Вышата перевез своих людей сюда, оставив устье Альстера за собой. Как-никак, тридцать три коровы за ту землю заплачено. Люди, которые жили раньше в добротных избах, теперь снова переселились в землянки. Старое жилье осталось на берегу, и сгорело дотла, когда напали франки. Здесь все было временным, потому что, как только встанет замок, острог разберут по бревнышку и построят из него еще один склад. Склады тут как раз были капитальными. Контора Вышаты, она же его дом, позже превратятся в пристанище кладовщиков и писарей, а пока что лучше дома в Гамбурге не было. Именно поэтому герцог Тюрингии Радульф и великий князь Самослав встретились именно здесь.

— Ну, что? — усмехнулся князь, когда все положенные приветствия прошли, а запеченный бараний бок был съеден уже наполовину. Половина осталась и в кувшине, что стоял перед самыми могущественными людьми в этих землях.

— Теперь ты веришь, что я тогда не спятил?

Легкое тепло потекло по жилам собеседников и подарило ту приятную легкость членам, что бывает при употреблении хорошего алкоголя. А тут, на столе алкоголь был первосортным. Небольшое хобби талантливого самоучки Григория превратилось понемногу в серьезный бизнес. Епископское подворье с продажи различных настоек, водок и бренди зарабатывало куда больше, чем бросали в церковную кружку прихожане. Князь не баловал свою епархию, приучая церковь жить на свои. Доля в производстве жаток и книгопечатная мастерская тоже вносили свой вклад в церковную казну. И, как следствие, собор в Братиславе рос понемногу, удивляя своими будущими размерами язычников. Они все еще молились на капищах в священных рощах, почитая княгиню Людмилу за живую ипостась Богини.

Новый герцог Тюрингии от ранения оправился совершенно, голова у него была весьма крепкая. Плечистый мужик лет тридцати с бритым по обычаю франков затылком расслабленно сидел, и вертел в руках кубок. Рубаха из толстого полотна была расстегнута у ворота, обшитого богатой золоченой тесьмой. Он был слегка смущен.

— Словно во сне все, князь, — покаянно сказал Радульф. — Только когда мне твой человек полный ларец золота принес, я и поверил.

— Я слышал, ты уже сербов почти выбил из Тюрингии, — чуть усмехнулся Самослав.

— Совсем немного осталось, — серьезно ответил Радульф. — К лету управлюсь. Мы с Дерваном уже договорились обо всем. Я ему парочку упрямых родов скормлю, пусть разорит их вконец. Там добрые земли, я их потом своими людьми заселю. В отцовских владениях за Маасом тесновато становится.

— Что у франков делается? — спросил Самослав.

— Да ничего нового, — пожал плечами Радульф. — Только вот молодая королева померла в родах. Степнячка которая.

— Это хана Октара дочь? — вскинулся Самослав.

— Она, — кивнул герцог.

— Сама померла или помог кто? — вопросительно посмотрел на него князь.

— Точно не знаю, но ничему не удивлюсь, — шумно хлебнул из кубка Радульф. — У нашего Дагоберта сына два, и королевства тоже два. И эта тоже мальчишкой разродилась. Но померла вот… И мальчишка помер… Так что получается, очень уж вовремя все это случилось.

— Хм, — задумался князь. — А сделай-ка для меня кое-что…

— Что именно? — насторожился герцог.

— Узнай, кто роды принимал, кто рядом был в это время. Вообще все, что можно узнай. Любые подробности, любые имена…

— Узнаю, — кивнул герцог. — Я сейчас в Нейстрии в чести. Королек наш поиздержался изрядно, а тут я ему целое герцогство сохранил, да еще и гору денег отвалил за должность. Непременно узнаю. Да только думаю я, тут и узнавать нечего. Нантильда ее отравила, больше некому.

— Ты все-таки узнай, Радульф, то, что я прошу, — задумчиво сказал князь. — Знать и догадываться — разные вещи. Тут ошибиться нельзя никак. Мне нужны имена…

Позже, когда герцог уже уехал к себе, князь сказал Звонимиру.

— Я ему не особенно доверяю. Нам во Франкию человечка толкового надо послать, разведать там, что к чему. Есть кто-то на примете?

— Есть, государь, — серьезно кивнул Звонимир. — Не человек, а чистое золото. Во всем княжестве лучше него и нет никого. Людей обрабатывает так, как ни один из нас не умеет. Даже ты, княже…

— Почему не знаю? — заинтересованно спросил князь. — Кто такой? Что уже сделал?

Вместо ответа боярин протянул ему свиток. Он был невесел.

— Прости, княже, — покаянно повесил он голову, — что раньше тебя в известность не поставил. Последний материал перед самой поездкой получили. Не хотел отдавать в Братиславе, побоялся, что тогда ты не поедешь никуда. Или вовсе сгоряча глупостей натворишь. А с Радульфом у нас давно уговор о встрече был. Ее сорвать никак нельзя было.

— Твою мать! — выдохнул Самослав, как только прочел свиток до половины. Он утер со лба проступивший пот и продолжил чтение. — Твою мать!

Глава 26

Апрель 634 года. Братислава.

— Как это слово божье толковать по-своему, ваша светлость? — выпучил глаза владыка Григорий. — Это великая ересь! Я на такой грех пойти не могу!

— Грех? А когда франки Новгород осаждали, — сказал Самослав, — ты какими словами воинов благословлял? Забыл? Око за око, зуб за зуб! Что же ты им не советовал простить своих обидчиков? Почему не просил подставить щеку? — Князь задумался. — Забыл, какую подставлять нужно, правую или левую…

— Это совсем другое было, — смутился Григорий.

— А что же ты про единую божественную энергию не проповедуешь? — князь поднял на него тяжелый взгляд. — Сам патриарх Константинопольский тебе грозные письма шлет, а ты его не слушаешься. Или это тоже ересь?

— Ересь, и еще какая, — опустил плечи Григорий. — Я истинного православия придерживаюсь, государь. Я молюсь так, как заповедал нам святой Афанасий Александрийский и Василий Великий. И от установлений Халкидонского собора я не отступлю!

— Как ты думаешь, Григорий, — терпеливо сказал князь, — почему я в море язычников терплю вас, попов? Почему позволяю церкви строить? Почему младшего сына разрешил крестить?

— Да потому что выгодно тебе! — выкрикнул внезапно побагровевший епископ. — Божеского в тебе, великий князь, ни на грош! Одно искушение диавольское, сребролюбие и гордыня превеликая!

— Почему бы это? — Самослав даже немного растерялся от такого напора.

— А поехали на капище, что в запретной роще стоит, — брызгал слюной владыка. — Я тебе истукана тамошнего покажу!

— Так я там был недавно и жертвы приносил, — удивленно посмотрел на него князь. — Я ведь верховный жрец, как-никак. Забыл?

— Куда у истукана борода делась? — обвинительно уставил на него палец. — Нет бороды! Одни усы! И истукан тот весьма на тебя смахивает! Богом живым себя почитаешь? Покарает тебя господь за гордыню твою!

— Да ты, владыка, совсем берега потерял? — на скулах князя заходили желваки. — Ты так и не понял ничего? Ты сначала мой слуга, а потом своего господа. Князья попам служить не будут, даже если они христианство примут. Иди и думай, как твою веру на службу государству поставить! Сделай так, чтобы господу твоему были угодны не бургундские монахи, на которых от жира ряса лопается, а простой крестьянин-труженик, или честный купец! Или воин, который за свою землю кровь проливает!

— Это будет сложно, — глубоко задумался Григорий. — Сказано в Писании: не убий!

Владыка уже успокоился совершенно и занялся решением новой проблемы. Его острый ум заработал на полную мощь. Он не всегда понимал князя, но доверял его чутью полностью. Григорий не был закосневшим догматиком, совсем напротив, он понимал, что вера в Бога — это, прежде всего, источник морали и утешение для истерзанных этой жизнью людей. Ну и власть над этими самыми людьми, как без этого… А еще он любил вызовы, которые ставил перед ним государь, ведь пока все они были только на пользу церкви. Они частенько дискутировали с князем на повышенных тонах, но каждый раз находили компромисс. Да у него и вариантов не было. Уж больно слаба была церковь, и даже триумфальная победа над черной оспой еще не делала ее всесильной.

— А мне плевать, что тебе сложно! — рявкнул князь. Он разошелся не на шутку, и ни на какие компромиссы идти не собирался. — Иди и думай! И если еще раз ко мне какая-нибудь сволочь сунется, и попросит, чтобы я тебе земельки нарезал с крестьянами, я эту сволочь отправлю соль рубить! Пожалей людей, Григорий! Я ведь знаю, кто их ко мне шлет!

— Неужто ересиархом мне стать суждено? — грустно сказал Григорий. — На что ты меня толкаешь, княже!

— На собственную патриаршую кафедру я тебя толкаю! — рявкнул Самослав. — Просто за волосы тебя туда волоку! Или ты до сих пор не понял этого? А может, ты не знаешь, кем епископ становится после смерти, если он целую страну к кресту приведет? Разве не этого ты всей душой желаешь, обуянный своей собственной гордыней? Что, мала цена за одну услугу, Григорий? Так ничего больше я тебе предложить не смогу! Больше ведь ничего и быть не может! Иди!

Князь повелительно уставил палец на дверь, и владыка Григорий ушел, полный достоинства. Задача была архисложная, и от нее до ереси был один шаг. Хотя нет, еще меньше… Сама постановка вопроса была кощунственной. Вера в Бога ставилась ниже, чем служение светской власти. Хотя и это Григорий прекрасно понимал. Он, будучи рядовым монахом в Бургундии, не видел Бога в стенах своего монастыря. А вот жадность, пьянство и прочие пороки били там ключом. Редкие подвижники, такие как святая Радегунда и Григорий Турский, общую картину изменить не могли. На епископские кафедры в Галлии частенько попадали откровенные развратники, садисты и бандиты, не гнушавшиеся пытками отнимать достояние у богатых горожан. Архиепископом Парижа как-то пытались выбрать сирийского купца, не служившего церкви ни дня. А сколько убийств бывало в святых стенах? Покойный папа Григорий Великий попытался навести хоть какой-то порядок, но он давно умер, а нынешний епископ Рима Гонорий не стоил и его мизинца. Он еще и еретиком был, ко всему прочему, поддержав постулат о единой божественной энергии, который разрывал земли Империи на куски. В общем и целом, братиславский владыка был реалистом, и задачу, скрепя сердце, принял к исполнению. Тем более, что собственных земельных угодий у церкви не было, а значит, не было и ресурса противостоять самому князю. Да и богатые прихожане пока еще массово не умирали, завещая свои богатства церкви. Они были не стары и полны сил. Григорий прекрасно понимал, что без поддержки великого князя вся его епархия рухнет в один момент, словно шалаш из веток под напором урагана.

Владыка рассеянно кивнул двум профессорам из университета, которые робко стояли перед дверью, прижимая к груди объемистую кипу листов. Леонтий и Ницетий раскланялись с епископом и, подчиняясь кивку стражника, вошли в покои князя. Вечерний полумрак разгоняла керосиновая лампа на столе государя, немыслимая роскошь пока еще. Уж больно дорого стоила нефть, которую привозили издалека в дубовых бочонках. В углу покоев трещал камин, любимая княжеская забава, пожиравшая впустую кучу дров. Даже местные богатеи, охотно перенимавшие всякие новшества, что шли из дворца, не спешили класть себе такую чудную печь. Потому как баловство и грязь в доме!

— Излагайте! — кивнул князь. — Только быстро и по делу!

Он только что вернулся из Гамбурга, и дел было по горло. День его был расписан по минутам.

— Да…, - замялись ученые. — Мы поручение ваше исполнили со всем тщанием, ваша светлость. Про Тайный приказ которое… Вот!

Леонтий положил на стол стопу листов.

— Вы же не думаете, что я все это читать буду? — поднял бровь князь. Но первый лист взял в руку и пробежал глазами. — Ной? Авраам? Моисей? Вы спятили, почтенные?

— Так положено все научные сочинения начинать, государь, — развели руками ученые. — От сотворения мира господом нашим… Любой труд возьмите. Традиция…

— Ладно, — сдался князь. — Где тут суть вашего предложения?

— На последней странице, — понурились ученые. Они скорее разозлили князя, чем восхитили фундаментальностью своего труда.

— Ах, вот как? — выпучил глаза Самослав, прочитав написанное, и глубоко задумался. — Сговорились вы все, что ли… Можете идти, почтенные! Я обдумаю все, что вы написали.

Ученые ушли, а князь повернулся к камину, бездумно глядя на пляшущие языки огня. Это было больно, очень больно. Конечно, женщинам свойственно желать лучшего своим детям, но поступать так… Несмотря ни на что, Марию он любил и был уверен, что она тоже любит его. Любит так, как присуще знатной женщине, для которой рациональная необходимость и материнский инстинкт стоят куда выше, чем чувства. А ведь с ее точки зрения, она и не делает ничего плохого. Она же верна ему! Она просто борется за будущее для своего сына. Все так, как принято в это поганое время. И она тоже человек своего времени, а не тургеневская девушка, чей образ он сам себе нарисовал, тщательно отбрасывая в сторону все, что не ложилось в этот шаблон. Разве не его вина в том, что он допустил ошибку?

— А чего ты хотел, дурак, когда брал вторую жену? — спросил он сам себя.

Наивно было думать, что дочь бургундского сенатора смирится с участью статиста, едва заметного в тени живой богини. Еще более наивной была надежда, что она примет первородство мальчишки, рожденного от бывшей служанки, приживалки в доме родного отца? Конечно же, все это слишком нелепо, чтобы быть правдой. А настоящая правда вылезла наружу самым гнусным образом. Мария была гораздо умнее и хитрее Людмилы, а теперь вот выяснилось, что она хитрее его самого… Точнее, работает куда тоньше, планируя результаты своих действий на годы вперед. Хорошо, что путь из Гамбурга занял столько времени, иначе князь мог бы сделать то, о чем потом сильно пожалеет. У него было время подумать, а потому желание утопить эту коварную суку в проруби сначала сменилось на желание сослать ее в Дакию, в единственный имеющийся в Словении монастырь, а потом и это желание пропало, оставив после себя лишь обиду и глухую злость.

— А на кого ты злишься, собственно? — вновь спросил князь самого себя. — Посчитал себя очень умным? Ну, получи! Умыли тебя. Надо было или десяток жен брать, как бояре советовали, или с одной жить…

Выходов из этой ситуации было немного, и все они не слишком приятны. Все варианты заканчивались примерно одинаково…

— Государь! — стражник просунул голову в дверь. — Княгиня Мария к вам.

— Зови! — кивнул Самослав и вновь уставился на огонь. Что-то давило в груди, глухо и тягуче. Так, словно сердце сжала ледяная рука.

— Само! — ослепительно улыбнулась Мария, которая бросилась к нему прямо с порога. — Я так соскучилась!

Князь не стал вставать и молча показал ей на кресло, стоявшее в паре шагов. Такого холодного приема раньше не бывало, и Мария застыла, обескураженная. На ее лице выражение радости сменилось полнейшей растерянностью.

— Что-то случилось? Я не вовремя? Прости, но я думала…

— Ты вовремя! — сказал Самослав. — Сядь!

— Да что с тобой такое? — с обидой произнесла Мария. — Ты зашел к Людмиле, а ко мне заходить не стал. Я понимаю, она еще одну дочь тебе родила. Но ведь и я достойна твоего внимания.

— О да! — повернулся к ней князь. — Достойна, не сомневайся. Ты даже не представляешь, как тебе повезло, что мы не встретились пару недель назад.

— Чем я провинилась? — губы Марии мелко задрожали. — Я не понимаю…

— Вон те три свитка, — показал князь на свой стол и снова отвернулся к огню. — Возьми и прочти от начала до конца. А когда прочтешь, хорошенько подумай, прежде чем открыть рот.

Мария молча села в кресло, небрежно смяв платье из бесценного шелка. Она не стала плакать, чего боялся князь. Он терпеть не мог женских слез. Она просто погрузилась в чтение, бегло проглядывая листы бумаги, исписанные убористым почерком.

— Как это понимать? — спросила она ледяным тоном. — Кто посмел следить за мной? Кто посмел подслушивать?

— Я посмел, — Самослав по-прежнему смотрел на огонь, и не смотрел на жену. — Я как-то приказал Горану записать твои разговоры с некоторыми людьми. Знаешь, на всякий случай… Как будто сердце подсказало, что что-то неладно. И вот оно не подвело.

— Ну, и что такого в этих разговорах? — холодно спросила Мария. — Да, я беседовала с владыкой Григорием, и что? Да, я говорила со Святославом! Я подарила ему новогодний подарок, и ты об этом знал. Это преступление?

— Конечно, преступление, — Самослав любовался лепестками пламени, которые лизали дубовые чурбаки. Он боялся отвернуться от них, чтобы не видеть ту, которую так любил. Точнее, все еще любит.

— Это не просто преступление, Мария, — сказал он. — Это измена.

— Измена? — побледнела Мария. — Само, ты сошел с ума? Я ни в чем не виновна.

— Виновна, — припечатал князь. — Я признал тебя виновной.

— Да что я сделала? — заплакала, наконец, Мария. — Что тебе наболтали про меня?

— Дети, — отрывисто сказал Самослав. — Ты играешь судьбами моих детей, пользуясь тем, что я почти все время провожу в походах или в полюдье. Меня вечно нет дома, и я упустил их. Людмила слишком глупа, чтобы распознать твою игру, но я-то ее вижу. Теперь вижу… Так что не притворяйся и прекрати реветь. Я терпеть этого не могу.

— Я не понимаю, — растерянно посмотрела на него Мария, продолжая всхлипывать. На ее лице растерянность сменилась ужасом, исказив гримасой и без этого не слишком правильные черты лица. Правда, муж не видел этого, он так и не повернулся в ее сторону. Он не смог преодолеть себя.

— Ты почти два года с помощью Григория обрабатывала Берислава, — сказал после раздумья князь. — Я бы никогда не понял этого, ведь он и, правда, не слишком годится в воины. Но твоя фраза о том, что он станет отличным епископом Братиславским когда-нибудь… Это и выдает твои истинные мысли, Мария. Я разобрался в этом, и выяснилось, что владыка Григорий проводит с моим сыном куда больше времени, чем я сам. Ты лишила меня наследника, понимаешь? А я не смогу исправить то, что уже случилось. Теперь главное! Святослав!

— При чем тут Святослав, я не понимаю, — растерянно шептала Мария. — Я просто хотела подружиться с ним. Ведь ты сам одобрил мои подарки. Я не делала и шага без твоего позволения.

— Молодец, — отдал ей должное князь. — Это высокий уровень, я восхищен. Только теперь и этот мой сын стал как бы не совсем мой. Он неуправляем. Сначала появились эти книги про Египет, потом мечты про собственный корабль. А еще кто-то намеренно разжигает в нем обиду за тот случай в Тергестуме. А еще твой совет про судовую рать! Хороший совет, кстати… Но теперь вместо того, чтобы получить наследника престола и воспитывать его десять-пятнадцать лет, я получу воина, который бредит морскими походами и завоеваниями. В лучшем случае он захватит какую-нибудь страну и будет править там, как Виттерих. То есть, бестолково и сумбурно, не заглядывая в будущее дальше завтрашнего дня. В худшем случае он сложит свою буйную голову в одном из таких походов. Он не захочет проводить время на заседаниях Думы и на заседаниях суда. Он не станет разбираться, кто и у кого украл корову. А ведь это его долг, моя дорогая!

— Но я не виновата в том, что…, - попыталась откреститься от обвинений Мария.

— Замолчи! — рявкнул князь. — Я уже сказал, ты признана виновной в измене. И сейчас я решаю твою судьбу. Замолчи, или встретишь утро в подвале Тайного Приказа.

— Ты сошел с ума, — прошептала Мария. — Я королева, а не какая-то девка!

— Ты королева? — усмехнулся Самослав. — Ты хоть знаешь, кто был твоим первым мужем? Безродный словенский мальчишка, сирота! Я сделал его королем!

— Да мне плевать! — на лице Марии не осталось ни слезинки. Перед Самославом сидела не растерянная женщина, а сильный и умный боец, с которого вдруг слетела дурацкая личина плаксивой бабы. — Я же не дура, я прекрасно знала, что он самозванец. Многие об этом догадывались. Настоящий Хильдеберт лет на пять старше. И что это меняет? Да ничего! Я королева! И моя дочь тоже королева! Ты не посмеешь кому-нибудь сказать об этом, ведь тогда Дагоберт заберет назад Аквитанию и Бургундию. Южная знать не станет служить ублюдку.

— Ты права, — неохотно признал князь. — Это не в моих интересах. Но ты ошибаешься в одном. Если я приму решение, остановить меня будет некому. Это ты понимаешь?

— Конечно, ты можешь сделать все, что угодно, — презрительно ответила Мария. — Князь убьет собственную жену! Да кого это вообще волнует! Королев у франков режут чаще, чем свиней на крестьянском хуторе. Ах нет, извините, ваша светлость! Их иногда забивают кулаками, душат в собственной постели, травят за обедом или привязывают к конскому хвосту! Что из этого вы сделаете со мной?

— Ничего, — пожал плечами князь. — Но и без последствий твои дела точно не останутся.

— Я готова, — опустила глаза Мария, а ее голос дрогнул. — Я не виновата ни в чем, и пусть святая Радегунда будет мне свидетельницей. Я господом Богом клянусь в этом!

— Я даю тебе выбор, — сказал князь, все так же глядя на огонь. — Ты едешь в монастырь и живешь там до конца своих дней. У нас, оказывается, есть один, в Дакии. Глушь редкостная, если тебе вдруг интересно.

— Или? — подняла бровь Мария.

— Или ты даешь клятву на верность Моране, — жестко сказал князь. — Пятеро высших чинов Тайного Приказа засвидетельствуют ее. Если ты сделаешь хоть один шаг, который вызовет мое беспокойство, то о твоей клятве узнают все. Тебя не примет даже собственный отец. Ты станешь прокаженной для всех христиан.

— Зачем ты делаешь это со мной? — не на шутку испугалась Мария.

— Ты будешь служить государству. Ты искупишь то зло, что причинила моей семье. И тогда, может быть, я когда-нибудь прощу тебя.

— Я не присягну языческому демону, — побледнела Мария. — Моя душа после смерти попадет в ад.

— В Дакии ты попадешь в ад уже при жизни, — успокоил ее муж. — Там монастырь не просто бедный, но еще и с очень строгим уставом.

— За что? — на глазах Марии снова появились слезы, но теперь абсолютно искренние. — Я же добрая христианка. Для меня это смертный грех!

— А для меня смертный грех толкать на верную смерть мальчишку, который тебе поверил, — жестко ответил князь.

— Он воин, — твердо ответила Мария. — Или ты, воспитывая из него бойца, надеялся, что стрелы испугаются высокого происхождения и будут облетать его стороной? Любой человек может умереть! В любую минуту! От пустячной царапины, от простуды или от того, что его лягнула лошадь. Только господу нашему известно, кто и когда погибнет.

— Ты решила немного помочь Богу? — усмехнулся князь. — И слегка ускорить события?

— Я ни в чем не виновата, — ледяным тоном ответила Мария. — И ты это когда-нибудь поймешь! Ты караешь невиновного, Само, и этот грех будет на твоей совести!

— Я тебе больше не верю, — повернулся к ней князь. — Так каков твой выбор?

— Я дам клятву Моране, — выдавила из себя Мария. — Я не хочу идти в монастырь.

— Тогда собирай вещи, — снова отвернулся князь. — Ты выезжаешь через неделю. Ты поедешь в Бургундию, Аквитанию и Испанию. Радегунду возьмешь с собой, пусть познакомится с будущим мужем. А Владимир останется здесь, бабушка присмотрит за ним. Звонимир скажет, что ты должна будешь сделать.

— Испания? — растерялась Мария. — Но это же…

— Да, это довольно далеко, — с удовлетворением сказал князь. — У тебя будет много дел, моя дорогая. Может быть, ты управишься с ними за год, а может, потребуются и все два. Но ты за меня не волнуйся, я навряд ли успею соскучиться по тебе так быстро.

Глава 27

Апрель 634 года. Константинополь.

Большая игра! Сладкая мечта любого шулера! Она втягивает в свой водоворот любого, никто не может устоять против ее чар. Она возносила на небо, и она же роняла с небес в грязь. Можно было прожить долгую жизнь и не познать ее сладостного вкуса. Можно было не услышать про нее, когда она была совсем рядом. Можно всю жизнь охотиться за новичками, неискушенными в благородной игре тессера, или в кости. Можно просто прожить жизнь напрасно…

В Империи в кости играли все. От младенца и до глубокого старика, и от раба до императора. Только пьяные матросы играли двумя кубиками, радуясь, как дети, когда у противника выпадала двойка, а у них самих — двенадцать. Это забава для дурней, а не для настоящих знатоков. Они, знатоки, играли пятью кубиками, а правила в этой игре были не проще, чем в этой новой напасти, захватившей Константинополь — шахматах. Как можно сжульничать при игре в эти проклятые шахматы, Фока решительно не представлял. Его тактика был простой, как топор. Он вначале играл честно, подливая противнику вина, а когда тот полностью терял контроль, бросал на стол свои собственные кости, геометрия которых была, мягко говоря, далека от идеала. Этот фокус работал уже многие сотни лет, и не давал сбоев. Правда, сам Фока был довольно известен, как нечистый на руку игрок, а потому самые сладкие куски уже давно проходили мимо него. В таверны, где резались в кости приезжие купцы, его давно не пускали. Хозяева слишком уж дорожили денежной клиентурой, чтобы терять ее из-за такого. Фока уже привык к тому, что его удел — мелкие провинциалы, которых Константинополь переваривал и выплевывал, словно обглоданную кость, но тут фортуна повернулась к нему лицом. Сначала один мальчишка принес весть, потом другой, потом третий…

Сигурд Ужас Авар, этот простодушный олух, оказывается, любил перекинуться в кости. В этом не было ничего удивительного, все варвары азартны. Но тут было кое-что еще. Сигурд, обласканный самой императрицей, таскал на себе в виде цепей и браслетов целое состояние. Так делали многие из данов, не признававших иного способа хранения денег, но Сигурд был вне конкуренции…

Фока уже пару раз сыграл с ним, и проиграл какие-то пустячные суммы, втираясь в доверие. Ведь у него и на этот случай имелись подпиленные кости. Фока уже очень давно не испытывал такого удовольствия. Ни одна шлюха не могла подарить ему такого острого чувства. Острого, словно индийский перец, ощущения охотника, который сидит в засаде, пока искусные загонщики ведут уставшего от гонки зверя прямо под удар его копья. Последний удар! И он должен состояться сегодня! Но все получилось совсем не так.

Жертва сидела в таверне на Форосе, в отдельной комнатке, дверь в которую была плотно закрыта. Хакон Кровавая Секира, тоже известный всему Константинополю, сидел рядом, и шумно прихлебывал из огромного кубка. Рубиновые капли на густой бороде переливались багрянцем в неверном свете масляных ламп.

— Ты еще кто такой? — недовольно спросил Фока у худого, как палка, парня с черной смоляной бородкой. Тот болтал о чем-то с данами, лениво перекидываясь с ним кубиками.

— Тебе-то что за дело? — враждебно спросил тот. — Проваливай! Не видишь, тут приличные люди играют!

— Так мы вроде бы с Сигурдом договорились играть сегодня, — растерялся Фока.

— Так и мы договорились, — кивнул парень. — Вали отсюда. У нас крупная игра, а у тебя все равно таких денег нет.

— Почему это у меня нет? — сердце Фоки забилось в предвкушении. — Я тоже по крупному играть готов. Двадцать номисм на кону, как договаривались.

— Я помнить тебя, ромей, — сказал дан. — Деньги показать! На медь только дети играть. Мне надоесть возня мышиный. Смешно есть. Я Ужас Авар, а не Ужас Мышей!

И дан громогласно захохотал, жутко довольный своей невероятно тупой шуткой. Фока бросил на стол кошель, глухо звякнувший до боли знакомым звуком. Дан развязал его и удовлетворенно кивнул.

— Ты достойный человек, Сигурд играть с тобой. Сигурд надоесть нищий дурак. Ты садиться за стол!

— Ну что же, — худой парень остро посмотрел на Фоку и протянул. — Так будет даже интересней. Больше денег на кону, больше выигрыш. Сигурд, раз тут такая игра пошла, может и кости посерьезнее достанем? На столе золото, пусть и кости будут золотые.

— Ого! — восторженно заорал Сигурд. — Да! Сигурд как настоящий патрикий играть!

Дева Мария! — прошептал Фока, увидев такую роскошь. Да кто этот парень? Золотые тессеры использовала только патрикии, да и то не все, только самые богатые из них. Знать по большей части играла в тессеры, сделанные из слоновой кости и серебра. Но золото! С таким Фока сталкивался впервые, и теперь судорожно думал, как выйти из этой непростой ситуации. Его кости, припасенные для этой игры, никуда не годились. Подменить их будет невозможно.

— Во что играем? — спросил Фока, едва скрывая злость.

— В числа! — сказал дан. — Сигурд любить числа!

— Я тоже играть, — спокойно сказал Хакон. — И я любить числа.

— Ну, в числа, так в числа, — пожал плечами Фока. Из всего многообразия игр тупоумный наемник выбрал самую простую и незатейливую. Ту, в которую резались все стражники, скучающие на посту последнюю тысячу лет.

— Играем по номисме на кон, — сказал худой парень и положил на стол монету. Игроки ответили. Ставка была неслыханной, и Фока замер. С одной стороны, эти люди были невероятно опасны, а с другой выигрыш будет таким, что он заработает больше, чем за последние несколько лет. Только не сегодня, сегодня они должны войти во вкус. Решено, он в игре. На обоих данах висело десять фунтов золота, не меньше. Он обязательно придумает, как выиграть. С его-то опытом.

— Сигурд загадывать три! — дан потряс стаканом и поставил его на стол донцем вверх.

Выпало шесть и два, а расстроенный Сигурд изрек длиннейшую тираду на родном языке. И по его тону было понятно, что это совсем не благодарственная молитва.

— Пять! — сказал Хакон и бросил кости. — Ха!

Выпала пятерка и единица, и он забрал половину денег. Если бы пятерок было две, то он взял бы все, что было на столе. Ход перешел к худому парню, который так и не представился. Он проиграл, и спокойно передал стакан Фоке. Игра была долгой, и ее смысл был в том, что если никто долго не угадывал, то ставка могла вырасти до неба, ведь деньги забирались только тогда, когда кто-то называл правильную цифру.

Стол был завален монетами, которые переходили по кругу от одного участника к другому. Фока злился, ведь победить там, где идет честная игра, почти невозможно. Ведь тут работает слепой случай, а не умение.

— Три! — спокойно сказал худой парень и снова проиграл.

Три? — поразился Фока. — Почему опять три? Он называет тройку примерно каждый второй ход. Зачем? Ведь он теряет деньги! Фока задумался и простонал едва слышно:

— Ах, ты сволочь поганая! Ты же специально проигрываешь!

Он оказался прав, худой проигрался данам в пух и прах, и вскоре встал из-за стола.

— Парни! Вы просто любимчики ваших богов! Вы меня раздели! — с сожалением в голосе сказал он.

— Ха-ха-ха! — захохотал Сигурд. — Приходи еще играть, ромей. Бог Локи благоволить нам сегодня!

— Я отыграюсь, — решительно сказал худой. — Но не сегодня.

— Завтра! — ткнул в него пальцем Сигурд. — Ты приходить завтра! Сюда приходить! Мы служба закончить!

Фока тоже выиграл. Еще неделю назад выигрыш в пять солидов сделал бы его счастливым, но сегодня он чувствовал себя ограбленным до нитки. Он оказался на улице, вдохнул вечерний воздух, и столкнулся с худым парнем, который вышел вслед за ним, вытирая капли вина с бороды. Видно, решил залить горе.

— Ты проиграл, — утвердительно сказал Фока.

— Не твое дело, — пожал плечами худой.

— Ты поддавался, а значит, ты жульничаешь, — усмехнулся Фока. — Завтра ты их разденешь. Я прав?

— Пошел в задницу! — лениво ответил парень.

— Я тебя не знаю, а значит ты здесь недавно, прыткий паренек, — угрожающе сказал Фока. — Тут есть серьезные люди, и им может очень не понравиться то, что ты делаешь у них под носом. Они могут денежки твои отобрать, а тебя самого отправить поплавать в залив. Там не городские термы, водичка очень холодная.

— Чего ты хочешь? — парень поморщился, и было видно, что его проняло всерьез.

— Половину, — жестко сказал Фока.

— Тогда готовь пять сотен, мужик, — ответил парень.

— Сколько? — открыл рот Фока.

— Пять сотен, — спокойно ответил проигравшийся только что в пух и прах игрок. — Иначе мне незачем с тобой делиться. Я хочу снять все золото, что на них висит, а у самого деньжат маловато. Или ты в деле, или иди в задницу. Можешь говорить что хочешь, и кому хочешь. Я возьму свои деньги и исчезну отсюда навсегда. И меня никто и никогда не найдет. Как ты понимаешь, я приехал издалека.

— А ты не мелочишься, парень, — Фока облизнул пересохшие губы. — Да кто ты такой? Откуда ты взялся?

Вместо ответа он получил лишь презрительный взгляд.

— Я согласен! — Фока словно услышал свой голос со стороны. Он и не думал, что его губы смогут произнести такое. Большая Игра захватила и его самого. Она, словно вихрь закрутила его в свой водоворот. Он задал вопрос, который волновал его больше всего. — Но почему золотые тессеры?

— Они приносят мне удачу! — худой парень развернулся и ушел восвояси.

* * *

— Сколько ты сказал, тебе нужно? — широкоплечий мужчина с оловянным взглядом разглядывал Фоку, словно какое-то необычное насекомое. — Или мне все-таки послышалось?

— Пятьсот номисм, господин, — Фока снова облизал пересохшие губы. Сегодня он делал это очень часто. — И они нужны мне завтра к вечеру.

— Рассказывай все с самого начала, — сказал самый могущественный человек ночного города. Тот, кто уже лет десять правил грабителями и попрошайками. Они все платили ему дань. Никто не знал, как его зовут. Его называли Глыба. Правда, называли только за глаза. В глаза его величали «Господин», и никак иначе.

Сбиваясь, перепрыгивая с одной мысли на другую, Фока выложил все, что знал, все, что видел и даже все, что он обо всем этом думает. Глыба несколько раз задал короткие, уточняющие вопросы и глубоко задумался.

— Значит, пять сотен у того парня и гора золота у данов, — задумчиво сказал он. — В кошелях и в виде цепей и браслетов. Да, я видел это золото. Весь город его видел… Почему не пошел к ростовщикам?

— Да кто же мне даст такие деньги, господин? — горько усмехнулся Фока.

Разве сунул бы он голову в пасть крокодила, если бы мог занять деньги так просто? И он выдавил из себя неохотно.

— А еще мне нужна защита. Я не доверяю тому парню. Уж больно он круто берет. Как бы не кинул меня…

— Прямо как ты его? — понимающе ухмыльнулся Глыба. — Да вы друг друга стоите, как я погляжу. Я дам тебе денег, Фока, но есть два условия.

— Конечно, господин, — понимающе кивнул шулер. Иначе и быть не могло.

— Ты получишь третью часть от заработка, — жестко сказал Глыба. — И мои парни пойдут с тобой, чтобы все было ровно. Они посторожат ту таверну, пока ты будешь играть. Я получу свои деньги в любом случае.

— Да, господин, — покорно склонил голову Фока.

— Что будешь делать потом?

— Уйду на покой, господин, — склонил голову Фока. — Вы же знаете ту лавчонку на форуме Аркадия, которую недавно забрали за долги? Ее как раз продают. В смысле, вы забрали, и вы продаете…

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Глыба. У него все сошлось, а он любил детально разобраться в каждом деле, за которое брался. — Завтра ты получишь деньги прямо у таверны. Можешь идти.

— Господи Иисусе! — шептал Фока обкусанными губами, когда ноги вынесли его из вполне приличного дома на окраине. — До чего страшно-то! Неужели получилось? Ну, а как иначе денег поднять? Никак! Только рисковать! Лавчонку? Выкуси, проклятый шакал! Чтобы ты знал, где лежат мои деньги? Да ни за что! На корабль и в Сиракузы! Никак не ближе! Женюсь на какой-нибудь молодке и заделаю ей пяток детей. Я заслужил достойную жизнь.

* * *

Игра шла весь вечер и всю ночь, и гора золота на столе поражала воображение. Игра была честной, а потому солнце, которое встало за стеной харчевни, на результат повлияло мало. Денег было слишком много, чтобы выиграл кто-то один. Золото кочевало по столу, перемещаясь от одного игрока к другому. Даны были пьяны, а Фока изрядно устал. Его внимание притупилось, и он держался на одной лишь воле. У него не было выбора. Таверну обложили люди Глыбы, которые встретят победителя на выходе. С худым парнем, который назвался Петром, они обговорили все досконально. Кто говорит и что. Какие будут условные сигналы, и в какой именно момент. И чем больше Фока говорил с ним, тем больше убеждался в том, что рядом с ним сидит жулик высочайшего уровня. Умный, хитрый, и продумывающий каждую мелочь. Этот парень был очень опасен, но когда он сказал, что выиграет Фока, а потом они просто поделят деньги, старый шулер поверил ему окончательно. И впрямь, какой дурак будет отдавать деньги другому.

— Вторая стража, почтенные господа, — аккуратно постриженный паренек лет пятнадцати просунул голову в дверь. Он выглядел слишком благообразным и чистым для трактирного служки. Может, хозяйский сынок? Впрочем, Фоке было плевать, и он выбросил эту странность из головы.

— Вы просили предупредить, — настойчиво сказал паренек. — Вам на службу.

— А, демоны! — прорычал Сигурд. — Уже идти пора! Хакон! — ткнул он локтем товарища, который уже начал клевать носом.

— А? Чего? — вскинулся тот. — Утро уже?

— Ага, — с сожалением сказал Сигурд.

— Так, просто деньги по кругу погоняли, — презрительно сказал худой чернявый парень. — Скука! А может, все на один кон поставим?

Именно так они и договорились с Фокой, и тот удовлетворенно кивнул. Сейчас парень подменит кости, и партия закончится.

— Согласен! — сказал Хакон.

— Согласен! — вторил Сигурд. — Локи любит Сигурд! Сигурд сделать себе цепь толщиной в рука! Все завидовать Сигурд!

— Ну, тогда я согласен, — сдался Фока. — Я как все.

— Вы бы, почтенные господа, поостереглись, — пугливо сказал парнишка-слуга. — Неровен час, случится чего. Вон золота на столе сколько, а на улице неспокойно сегодня.

— А чего там? — спросил Фока, до которого и, впрямь, донеслись какие-то вопли и стоны.

— Да бродяги какие-то с патрулем данов сцепились, — пояснил парнишка, а Фока побледнел, как полотно. — Даны их перебили всех. Кровищи — жуть! Хоть стены крась!

— Четыре! — азартно крикнул Сигурд и разочарованно уставился на тройку и единицу.

— Матерь божия! — Фока побледнел, как полотно. Он вскочил и кинулся к двери. — Да что там такое творится?

— Сядь и играй, — спокойно сказал Хакон, до которого дошел ход. — Мои парни свое дело делать. Мы сейчас закончить, и я разобраться.

— Да, прости, — вытер пот Фока. — Бросай.

— Два! Молю тебя, Локи! — сказал Хакон, тряся стаканом. — Я тебе принести в жертву барана и овцу. Два!

— С ума сойти! — выдохнули все, увидев две двойки, который упали на стол.

— Я победить! — торжествующе сказал Хакон и сгреб золото к себе, похоронив кости в груде монет. — Вы домой идти, парни! Тут больше ничего вашего нет.

— Да как же так! — позеленел Фока. — Мне ведь теперь конец!

Он моментально все понял. Не он в этой игре был охотником. Напротив, он стал дичью, впервые в своей долгой жизни.

— Господи! Господи! — шептал он побелевшими губами. — Хоть бы его даны прирезали! Молю тебя, господи!

Он вышел на улицу и бессильно привалился к стене харчевни. Милосердный господь остался глух к его мольбам. Тела налетчиков и убийц лежали рядком вдоль стены, но Глыбы среди убитых не было. Фока повернулся к худому парню, который по-свойски беседовал с данами на каком-то лающем наречии. Те смеялись и похлопывали его по плечу. Служка из таверны стоял рядом с ними и улыбался во весь рот.

— Ты обманул меня, сволочь! — завизжал Фока и бросился к худому.

— Умей проигрывать, — лениво ответил тот, глядя, как шулер корчится на земле, хватая воздух. Стоявший рядом Хакон коротким ударом сбил его с ног. — Ведь так ты говоришь тем, кого лишаешь последнего?

— Ты обманул, — обреченно прошептал Фока. — Я проклинаю тебя!

— Вот ты неблагодарный все-таки! — возмутился худой. — Я вообще-то, тебе жизнь спас.

— Как это? — открыл рот Фока.

— Вот эти, — парень ткнул в лежавшие тела, — тебя должны были прирезать и забрать деньги. Их хорошенько расспросили перед тем, как добить. Если не веришь, сам у стражников спроси.

— Господин ждет тебя! — рядом с Фокой нарисовался мальчишка лет десяти. — Не дури, мужик, тебе не уйти, все улицы вокруг перекрыты. Просто иди за мной.

— Так почему золотые тессеры? — крикнул Фока в отчаянии. — Я хочу узнать перед тем, как умру! Стой! Я понял! Металл мягкий, легко нужную форму придать. И двоек там было больше, чем нужно. Почему именно золото? Чтобы я свои кости из рукава не вытащил. Проклинаю тебя, сволочь! Ты же меня на лютую смерть обрек!

— Не говори ерунду, — укоризненно посмотрел на него парень, — ты не умрешь. Ты просто проиграл в кости, так иногда бывает. Тебе сегодня не повезло, видно ты прогневал господа нашего. Иди, тебя уже заждались. Я не думаю, что ты умрешь раньше, чем выплатишь все до последнего нуммия. Если Бог смилуется над тобой, глядишь, и выкрутишься как-нибудь со временем. Можешь не благодарить за спасенную жизнь, Фока. Хотя, если честно, я тебе совсем не завидую…

* * *

— Скажи, хозяин, — сказал, наконец, Миха, когда деньги были посчитаны и разделены. — Зачем было так все усложнять? Почему вы просто не прирезали его и не забрали деньги? Кто этим двум данам что-то может сделать? Они ведь самой императрице служат, а он обычный жулик. Его же половина Константинополя знает. Или ты опять справедливости захотел?

— Справедливости, — прошептал Коста едва слышно. — Той, которой я служить поклялся верой и правдой, до конца дней своих. Справедливое возмездие — вот истинная добродетель перед ликом Мораны.

Он помолчал, а потом произнес громко и отчетливо.

— Сказано в Писании: Душу за душу, око за око, зуб за зуб! Какой мерою мерите, такой и отмерено будет вам. Вот почему я с ним так поступил! Так святые отцы заповедали. Понял?

— Хозяин! — удивленно посмотрел на него Миха. — Там совсем не так было. Я давеча у причастия стоял, так святой отец прочел: «И сказал им: замечайте, что слышите. Какой мерою мерите, такой отмерено будет вам и прибавлено будет вам, слушающим». Там как бы смысл другой совсем. Там точно не про месть!

— А! — махнул рукой Коста. — Начхать! Я на проповеди так слышал.

— А где это ты слышал? — заинтересовался Михаил.

— Там! — махнул рукой Коста. — Далеко отсюда. Там тоже в Иисуса Христа веруют, но они как-то по-своему слово божье толкуют. И мне их толкование очень нравится, Михаил. Куда больше, чем здешнее.

Глава 28

Через неделю. Апрель 634 года. Братислава.

Главная улица Братиславы была полна народу. Ее и делали для таких случаев широченной, без малого в пятьдесят шагов. И теперь горожане толпились у фасадов богатых домов, пропуская княжеский выезд. Давненько они не видели такого пышного зрелища. Как будто половина города снялась с места и поехала куда-то. Княжеская охрана, сверкающая позолотой доспехов и оружия, выехала из ворот замка первой, окружая карету княгини-матери. Рядом с ней ехал сам государь, которого сопровождала молодая княжна-степнячка, которая притягивала к себе взгляды людей яркой, немного диковатой красотой. Жеребец, на котором она ехала, стоил просто неимоверных денег. По слухам, сам княжич Святослав ей его подарил. Обе княгини ехали рядом, сидя спиной друг к другу на чудных бабских седлах. Длинные шлейфы их платьев, уложенные хорошо продуманными складками, доставали до конского хвоста. Языческая часть горожан приветствовала Людмилу восторженными криками, радуясь безмерно, когда удавалось поймать её взгляд или улыбку. К ней тянули руки, к ней протягивали детей, чтобы она коснулась их, но воины отгоняли страждущих. Благословляла княгиня только на капище.

— Вуйко! — Липка, которая стояла в толпе вместе со всеми, толкнула локтем брата. — А куда они все собрались-то?

— Говорят, в Солеград едут, — ответил Вуйк. — Княгиня Людмила назад вернется. Она государя провожает.

— До чего же молодая княжна хороша! — завистливо сказала Липка. — Как живой огонь прямо! Волосы какие, я просто помру сейчас! Словно искрами переливаются!

— Да ты у меня не хуже, — подбодрил ее брат. — Вот Вацлав вернется, на руках тебя носить будет. Ты же ему такого сына родила!

— Я жертвы Богине приносила за сына, — Липка оглянулась в сторону дома, где с малышом сидела старуха-приживалка, взятая для домашних дел. — Когда же Вацлав вернется, Вуйко? Я все глаза выплакала! Словно вдова какая живу!

— Летом будет, — уверенно ответил Вуйк. — Мне в Приказе шепнули по секрету. У него служба государева, сестренка. Боярскую шапку задаром не дают.

— Мне муж живой нужен, а не эта шапка проклятая, — с тоской сказала Липка, жадно вглядываясь в разноцветную княжескую свиту.

— Смотри, какое ожерелье у княгини! — ткнул пальцем Вуйк в Людмилу, которая как раз проезжала рядом. — С ума сойти!

— Я перед родами на капище была, — похвалилась Липка, — она сама благословила меня. Потому-то я и родила легко.

— Да слышал уже, все уши прожужжала! — поморщился Вуйк, которому эта история, рассказанная в сотый раз, уже изрядно надоела. — Смотри лучше, как княжна Юлдуз в седле сидит. По-мужски! Ох! Да она в штанах!

— И впрямь! — удивилась Липка, пытаясь разглядеть степнячку из-за чужих голов. — Надо же! И как государь дозволил?

— Самого болгарского кагана дочь, — пояснил Вуйк. — Своевольна, говорят, без меры. Как будто парень какой, а не девка.

— Как думаешь, у нее ноги кривые? — с нешуточной надеждой в голосе спросила Липка. — Степняки ведь все кривоногие.

— Не знаю, — с сожалением сказал Вуйк. — Но я бы посмотрел, какие там у нее ноги. И не ноги тоже… Справная девка, глаз не оторвать. У-ух, я бы с такой…!

— Жениться бы тебе, Вуйко, — зазвенела Липка колокольчиком смеха. — Уже на будущую княгиню засматриваешься. Глаза не сломай.

— Да куда мне, — махнул Вуйк. — Княгини, они для князей. А я кто?

— У боярина Горана есть внучка не просватанная, — прозрачно намекнула Липка. — Мне жена Волка сказала. Мы с ней иногда в картишки играем.

— Чья дочь? — резко повернулся к ней Вуйк.

— Ворона, — пояснила Липка, — старшего сына боярина. Они не спешат, все жениха богатого ищут. Подумай, братик.

— Подумаю, — почесал затылок Вуйк, — но сначала Вацлава дождусь. Пусть он пощупает, как там и что. Так-то я не против жениться. Самого большого боярина Горана внучка, ишь ты! Еще бы отдали ее за меня.

Княжеская процессия подошла к городским воротам, на которых никаких ворот еще не было, был лишь проем в недостроенной крепостной стене. Стены построили едва наполовину, и леса, окружавшие ее, были пусты. Каменщики тоже люди, и стояли в толпе горожан, оживленно комментируя нечастое зрелище. Тут процессия разделилась, и свита Людмилы повернула назад во дворец, а Мария, которой захотелось немного прокатиться, прежде чем пересесть в карету, поехала рядом с юной княжной.

— Я зачем вы, ваша светлость, в такую даль едете? — спросила Марию снедаемая любопытством Юлдуз.

— Сестру еду навестить, — пояснила та. — И отца своего тоже. Я их четыре года не видела.

— А почему вы так странно на коне ездите? — наивно посмотрела на нее девчонка. — Так ведь и упасть можно, если лошадь на галоп перейдет. Храбрая вы! Я бы ни за что не рискнула!

— Да, я хорошо на коне езжу, — милостиво кивнула ей Мария. — Ты тоже научишься скакать так, как подобает настоящей пани. А это седло мне сам государь подарил.

— А можно я немножко Ветерка разомну? — наивно захлопала Юлдуз длиннейшими ресницами. — Он у меня заскучал совсем. Такому жеребцу вредно шагом ходить, он ведь и заболеть может. Я это точно знаю, я же в кочевье выросла.

— Заболеет? — растерялась Мария. — Ну, тогда можно, конечно…

— Мне княгиня Мария разрешила! — завопила во все горло Юлдуз и издала резкий, гортанный крик, с которым конная лава степняков атаковала врага. — Алхаа! Алхаа!

Ветерок всхрапнул и сорвался с места, словно стрела, пущенная из лука. Не успела княжеская свита опомниться, как иссиня-черный конь, к холке которого прижалась хрупкая девичья фигурка, улетел куда-то вдаль, стремительно превращаясь в точку на горизонте.

— Да чтоб тебя! — выругался Бранко. — Догнать княжну!

Он послал за ней трех всадников, но куда там! Девчонки и след простыл, а найти ее так и не смогли. Юлдуз появилась через полчаса, улыбаясь во весь рот, и, словно ничего и не было, потрусила около кареты княгини-матери. Она всегда искала защиты у нее, когда устраивала какую-нибудь проказу. Милица, которая болтала с ней на родном языке, полюбила девчонку без меры. Сколько их таких она нянчила в аварском кочевье.

— Князь зовет! — воин охраны передал приказ и уехал, не дожидаясь ответа. Неподчинение было попросту невозможным и Юлдуз, глубоко вздохнув, тронула пятками коня.

— Ты что творишь? — сурово посмотрел на нее князь. — Под замок захотела?

— Мне сама княгиня разрешила, — сверкнула узкими глазенками девчонка и скривила жалостливую мордочку. — Я только Ветерка немного размяла. Он же скучает. Ему же нужно поскакать иногда…

— Я не твой отец, — ответил Самослав, — и терпеть твои выходки не стану. Еще раз что-то подобное устроишь, поедешь домой. Поняла?

— Поняла, — кивнула головой княжна.

— А раз поняла, отдай коня и садись в карету с княгиней Милицей.

— Нет! — побледнела Юлдуз. — Не сяду!

— Не понял! — изумился князь. — Мне сейчас что-то послышалось?

— Простите, государь, — прошептала девчонка, глаза которой стали наполняться влагой. — Я не буду больше. Не забирайте Ветерка. Пожалуйста! Ведь я так мечтала об этой поездке!

— Пошла в карету! — бросил князь и отвернулся. — И мать ко мне не подсылай. Все равно на коня не сядешь.

— Слушаюсь, государь! — склонила голову Юлдуз, и покорно потрусила к карете. На ее хорошеньком личике отразилась напряженная работа мысли. Она думала, как ей выкрутиться, и это понимали все, кто стоял рядом с князем.

— Вот ведь оторву Святослав себе нашел, — в сердцах сказал князь.

— Внуки у тебя, княже, просто на загляденье будут, — усмехнулся в усы Бранко.

— Если эта чертовка шею себе свернет, — тяжело вздохнул князь, — я этого не переживу. Ну, что ж за девка! Скорее бы свадьба! Сразу после выпуска женю! Пусть Святослав с ней сам мучается. Вернешь ей коня через три дня. Она же в карете с ума сойдет. И глаз с нее не спускай до самого корабля!

* * *

Через месяц. Май 634 года. Тергестум.

Корабли ждали князя в гавани. Воины, мальчишки из Сотни и матросы начали грузить в трюм всю ту объемистую кладь, которую везли на двух десятках телег. Запас еды на такую прорву народа, сундуки с одеждой княгини и княжны, и даже горшки с огненной смесью. Все это нашло свое место в трюме рядом с сотней мечей, упакованных в кожаные мешки. Письмо Стефана все-таки дошло вовремя, и Самослав, который безмерно удивился такой странной просьбе, оружие с собой взял. Он выгреб почти весь запас, который лежал у него в арсенале.

Они пробудут в Тергесутме несколько дней, пока корабли готовят к походу. Княжеское семейство же погостит у герцога Виттериха.

— Герцогиня! — Самослав коротко поклонился невысокой пышнотелой девушке лет семнадцати с задорно вздернутым носиком. Она с любопытством разглядывала его. Волосы герцогини были светлые, как у многих германцев, и лежали на спине и плечах густой соломенной волной. Готы в Испании раньше женились только на своих, таков был старый закон, а потому перепутать их с римлянами было решительно невозможно.

— Много слышала о вас, ваша светлость, — сказала Баддо низким грудным голосом. — Мне муж только про вас и говорит. Он считает вас самым великим правителем на свете.

— Он преувеличивает, — отмахнулся Самослав. — Я привез подарок. Такой хозяйке, как ты, должно понравиться. Полюбуйтесь! В Братиславе специально для тебя мастера сделали.

— Красота какая! — ахнула Баддо, увидев тарелки и кубки, сделанные из серебра. Посуда была довольно простой, но в холостяцком логове Виттериха в принципе не водилось приличной посуды, до этого цепкие ручки его жены пока не дошли. Тут совсем недавно вообще ни одной одинаковой тарелки не было, так что подарок оказался весьма кстати.

— А это тебе, Виттерих! — князь показал на объемистый баул, из которого герцог с восторженным ревом достал позолоченный шлем и двойного плетения юшман, пластины которого тоже были покрыты золотом.

— Да мне и отдариться нечем, — расстроился герцог, понимая стоимость того, что привез ему Самослав.

— Мы же друзья, — хлопнул его по плечу князь. — Потом отдаришься. Что тут у вас происходит?

— Да странные дела творятся, государь, — почесал затылок Виттерих. — Пару раз мои парни на юге на хорватов натыкались. Их князь Клук откуда-то добрым оружием разжился. Даже странно.

— Что же, так и должно быть, — пожал плечами князь. — Надеюсь, ты не думал, что будешь грабить ромейских купцов, захватывать ромейские города, а они будут просто плакать в кулачок? Слуги императоров опасны даже тогда, когда сами императоры слабы. Именно они правят империей на самом деле. Натравить одно племя варваров на другое — обычное дело. Узнай, не подарили ли Клуку плащ патрикия.

— Похоже на то, — кивнул Виттерих. — Болли с парнями недавно под Салоной был. Они там с ними и столкнулись. Отряд сильный, правильный строй знают, даже шлемы у многих есть. Мои ребята в старом дворце отсиделись. Там еще этот чудак жил, который капусту выращивал. Как его, дьявол… забыл… Да и пес с ним! Болли сказал, что у князя хорватов сильно нарядный плащ с красной полосой был. Он так нос задирал, что того и гляди упадет. Сквозь зубы разговаривал с ним, как будто не ярл перед ним, а собачьего дерьма кусок.

— Что и требовалось доказать, — кивнул Самослав и повернулся к Баддо. — А кто у вас еду пробует перед тем, как к столу подавать?

— Никто, — Баддо сглотнула слюну и посмотрела на Самослава с плохо скрываемым ужасом. — Тут что, такая же жизнь, как в Испании? У моего деда два специальных раба еду пробуют. А вино особенно… Я думала, хоть тут…

— Не расслабляйся, герцогиня, — сочувственно посмотрел князь на расстроенную девчонку. — Ничего не пейте и не ешьте из того, к чему прикасались чужие руки. Никогда! И заведи двух рабов, как твой дед. Старик точно не глуп, раз дожил в полном здравии до таких лет. Мы погостим здесь недельку, а потом уйдем, когда корабли подготовят к походу. Нас с тобой, Виттерих, ждут великие дела. Заканчивай ремонт порта, он нам понадобится.

— Я тут, твоя светлость, вон чего предложить хотел, — сказал смущенный Виттерих. — Думается мне, что лучше с купцами полюбовно договориться. Море пустеет, за добычей аж к Сицилии идти приходится. А там недолго и на императорский флот нарваться. Ромеи пока не знают, что огненная снасть у нас только на твоих кораблях есть. Неровен час, топить начнут.

— Морское страхование? — задумался князь. — Я в доле. Пошлем-ка гонца в Братиславу, к Збыславу. Пусть обсчитает эту идею. Цена назначим…, в сотую часть от стоимости груза. Мы не станем жадничать, но в Равенну корабли пропускать все равно не будем. Пусть подергаются.

А в это самое время Мария ехала в карете, невидящим взглядом уставившись в окно. Ее разместят в одном из богатых домов Тергестума. Радегунда, которой было скучно на руках у няньки, хныкала, пытаясь привлечь внимание матери, но тщетно. Мама не слышала ее, она вспоминала…

* * *

В Черном Городе княгиня никогда не была. Сюда вообще мало кто по доброй воле приходил. Слуг князя боялись до икоты, и даже говорить о них считалось дурным тоном и плохой приметой. Христиане в таких случаях крестились и поминали какого-нибудь святого, а язычники целовали амулет, висящий на шее. И все без исключения называли воинов Тайного Приказа иносказательно. Они… Или ТЕ… Или Черные… Так, словно само слово навлечет беду на того, кто его произнес.

— Государыня! — Горан, три его сына и Звонимир поклонились Марии.

Кабинет главы Тайного Приказа был обставлен откровенно скудно, если не сказать хуже. У купца средней руки контора выглядела куда богаче. Из ценного в этой комнате были только серебряные гривны на шеях Горана и Звонимира, честно заслуженные еще в те незапамятные времена, когда сегодняшние бояре самолично шли в бой с секирой в руках. Звонимир до сих пор любил это незатейливое оружие, обращаясь с топором нежно, почти играючи. Редко какой мечник в учебном бою мог устоять против него.

Стол Горана поражал своей основательностью и пустотой. Бумаг на нем не было, боярин читал едва-едва, воспринимая информацию исключительно на слух. Но зато он почти ничего не забывал, храня в своей безразмерной памяти немыслимое количество людей, дел и фактов. Вот так вот странно все и получилось. Многие из тех, с кем он жил в одной веси, так и остались в ней же, ковыряя землю железным наконечником сохи. А вот он сам, Звонимир, Горазд, Зван и даже хилый слабак Збыслав волей князя вознеслись наверх, почти на самое небо.

Из всех богов в Черном Городе почитали одну Морану, отдавая должное остальным богам лишь во вторую очередь. Даже христианский Иисус не отрицался местными обитателями, но Морану они ставили куда выше. Потому как не богиня это, а смысл их жизни. Княгине бояться было нечего, но и у нее щемило сердце от любопытных взглядов, которые бросали на нее здешние служащие, что встречались ей по дороге. Люди здесь были молчаливы, в отличие от других Приказов, но взгляды их были быстрые и острые, словно нож.

— Пойдем! — Самослав кивнул Горану, и тот открыл незаметную дверь, за которой открылся вход в подвал, куда вели каменные ступени. — Не будем затягивать.

Первым спустился Горан, а за ним его сыновья и Звонимир. Мария гордо подняла голову и шагнула в густую тьму, едва прорезаемую светом факелов на стенах. Спуск был недолог. Границы помещения, в центре которого стоял пьедестал со статуей, терялись в кромешной тьме. Вокруг статуи расположились кругом бронзовые жаровни, в которых горел огонь. Свет его не добивал до стен, и Марии стало жутковато. Помещение казалось бесконечным, и княгине мерещилось, что сами демоны ада смотрят на нее из этой темноты. Она даже губу прикусила до боли, чтобы не показать, как ей сейчас страшно. Пятеро мужчин встали вокруг статуи, образуя знак звезды, и на лицах их появилось выражение необыкновенной торжественности. Князь встал в стороне, не произнося ни звука.

Бронзовая статуя изображала молодую женщину с весами в одной руке и мечом в другой. Вот ты какая, Морана… Мария пугливо подняла глаза на нее и отвела их в сторону. Ей показалось, что богиня смотрит на нее с насмешкой. Княгиня хотела перекреститься, и уже подняла было руку, но рука ее бессильно упала вниз. Не к месту и не ко времени это было. Горан, который понял все, одобрительно кивнул ей. Не ко времени… Она попытается потом отмолить свой грех, да только непростителен он. Гореть ей в адском пламени.

— Плевать, — шепнула Мария. — Лучше ад потом, чем прямо сейчас. Я обязательно что-нибудь придумаю. Я верну все, что потеряла.

— Готова ли ты, Мария, дать клятву самой Справедливости? — спросил ее Горан.

— Справедливости? — растерялась Мария. Она думала, что перед ней просто языческий демон.

— Перед тобой не богиня, государыня, — пояснил Горан. — Богиня вездесуща и непознаваема, она не станет жить в мертвом дереве или металле. Она живет в сердцах тех, кто поклоняется ей. А перед тобой просто римская статуя, кусок бронзы. Она символ того, чему мы все служим. Ты видишь весы в одной руке. Это значит, что ты должна взвесить и хорошее, и плохое прежде, чем решить чью-то судьбу. И лишь когда ты сама придешь в равновесие, то можешь сделать шаг. Нам не дозволено руководствоваться собственной злобой, алчностью или суетными желаниями. Только законом или справедливостью, когда закона мало. Не всегда буква закона соответствует его духу. Бывает и так, что они противоречат друг другу. Для нас дух его — это и есть чистая, истинная справедливость. Ей-то мы и служим.

— Но вы пытаете и убиваете людей, — возразила Мария.

— Если это необходимо, — кивнул Горан. — Если во имя высшей цели нужно пытать и убивать, мы пытаем и убиваем. Зло не есть зло, если служит добру. Это всего лишь осознанная необходимость. Необходимость тяжелая, словно камень, княгиня. Не всегда мы спим спокойно. Иногда мы просыпаемся в поту, боясь, что совершили страшную ошибку. Напрасная кровь — великий грех перед лицом Мораны.

— А ложь? — Мария впитывала каждое слово, с удивлением отмечая, что все, что она слышит, кажется ей… правильным, что ли…

— Если для дела нужно солгать, мы лжем, — подтвердил Горан ее догадки. — Но только во имя справедливости и торжества закона. Ложь во имя корысти или властолюбия — грех.

— А меч? — Мария посмотрела прямо в глаза Горана.

— Это значит, что мы караем виновных, — ответил ей боярин. — Это наш долг, княгиня. Не привилегия, но долг. Но караем мы только тогда, когда груз вины преступника приказывает нам карать. Только когда сумма грехов такова, что тянет весы вниз, мы и обнажаем меч. В иных случаях это не дозволено никому, даже мне.

— Значит, я могу лгать и убивать налево и направо, если это нужно для высшей цели? — задумчиво произнесла Мария.

— Весы, княгиня! — напомнил ей Горан. — Не забывай про весы. Если твоя цель уравновесит то зло, что ты готова совершить, то да, можешь.

— Что это за цель, про которую ты все время говоришь? — задала последний вопрос Мария. — Должно быть то, ради чего вы делаете все это.

— Мы все служим своей стране, княгиня, — пояснил Горан. — Процветание державы — это и есть наша высшая цель. Так что, ты готова?

— Готова! — твердо сказала Мария и стала повторять слова клятвы вслед за убеленным сединой боярином. Ей теперь очень многое стало понятным.

— Клянешься? — спросил ее Горан.

— Клянусь! — твердо ответила Мария, но с ужасом закрыла глаза руками, потому что по ним резануло нестерпимым светом.

Позади статуи вспыхнул и погас столб яркого огня, а за ней в неверном свете показалась высеченная в камне надпись, девиз Тайного Приказа: ЦЕЛЬ ОПРАВДЫВАЕТ СРЕДСТВА.

— Ты дала священную клятву, княгиня Мария, — спокойно сказал ей Горан, — и богиня Морана приняла ее. Такая клятва дается лишь однажды. У нас нельзя покаяться, или пожертвовать на церковь, или уйти в монастырь, чтобы замолить грех. Наказать виновного — добродетельный поступок для того, кто верит в высшую справедливость. Напротив, оставить зло и предательство без должного воздаяния — величайший грех перед лицом богини. Для отступника же предусмотрено лишь одно наказание.

— Смерть! — прошептала Мария, которая только сейчас окончательно поняла, в какую ловушку она угодила. Любой человек из тех, кого она видит перед собой, убьет ее без раздумий, если клятва будет нарушена. Ей вдруг стало нехорошо, и она, теряя сознание, упала прямо в руки мужа, который прямо сейчас встал рядом, заботливо поддерживая ее под локоть. Он явно о чем-то догадывался.

Глава 29

Начало июня 634 года. Александрия.

— Смотри, Дражко, какая огромная штуковина! — Лаврик даже весло бросил и уставился за борт с тупым недоумением. — Да это чего такое, а?

— Это же Александрийский маяк! — ответил Святослав, который посмотрел в щель, из которой торчал нижний ряд весел. Они с Лавриком одним веслом гребли, попадая в такт барабанного боя. — Греби, давай! Тебе ведь на Истории рассказывали. Ты там спал, что ли, троечник несчастный? Это же одно из чудес света, которые Геродот описал. Их всего два осталось — пирамиды и маяк этот. Вон наверху статуя бога Посейдона стоит. Ее христиане убрать хотят, да только не знают, как.

— До чего здоров! — восхищенно протянул Лаврик. — Это не люди делали! Это сам бог, небось, построил, а потом наверх взобрался!

— Люди построили, — заспорил Святослав. — При царе Птолемее втором.

— Бог! — убежденно сказал Лаврик. — Людям не осилить такого. Точно, бог! Вон же он стоит, я его отсюда вижу!

На палубе раздались крики, и три княжеских дромона причалили в Большой гавани Александрии, выделяясь на фоне купеческих лоханей хищными обводами корпуса и окованными медными листами башенками на корме, из которых торчали бронзовые головы драконов.

Портовый чиновник-коммеркиарий бросился было к кораблям, но остановился. На купцов гости не были похожи совершенно, а десятки крепких мужчин на палубе заставили его сердце екнуть. Да и люди эти явно были варварами с севера. А у кого же из северных варваров есть такие корабли, да еще и с драконами на корме… И этот белый флаг с крестом святого Андрея… У кого же такой странный стяг, с синим косым крестом?

— Мама! — прошептал чиновник, и хотел было задать стрекача, как резкий окрик остановил его.

— Стоять! Куда пошел?

На него смотрел плечистый здоровяк с бритым подбородком и длинными пшеничными усами. На его воловьей шее висел серебряный обруч, а отделке широкого воинского пояса мог позавидовать иной патрикий. Как и рукояти его ножа.

— Так я это…, - замялся чиновник и ткнул рукой куда-то вдаль. — Туда!

— Сообщи префекту, что его светлость князь Словении Самослав Бериславич с дружеским визитом прибыл.

— Чего? — растерялся чиновник.

— Не, — почесал голову воин. — Я слышал, конечно, что вы тут чудные ребята, но я думал, что хоть латынь понимаете. — Он произнес отчетливо, почти по слогам — С дру-жес-ким ви-зи-том!

— Я обязан корабли досмотреть, — отважно пискнул чиновник.

— Храбрый ты парень, — с уважением посмотрел на него воин. — Тогда вот что еще своему префекту передай. Я, Бранко, начальник охраны князя Самослава, ни одну вашу сволочь на борт не пущу. А чтобы вам так обидно не было, передай еще, что у меня тут три огнеметных расчета, полная пехотная тагма в железе и гвардейская хорутанская полусотня, где каждый воин быка повалить может. Ты здесь в порту нормальные стены видишь? — Бранко широко повел рукой.

— Не-ет! — замотал головой бледнеющий на глазах чиновник. Город был серьезно укреплен только со стороны суши, как и Константинополь.

— А что это значит? — Бранко поднял палец вверх. — А это значит, что я твою Александрию к вечеру на копье возьму, спалю к еб…й матери и даже не вспотею! Последние слова запомнил? Про мать которые? Вот так и передай своему начальству, слово в слово!

— Я мигом! — облизнул пересохшие губы чиновник и скрылся за портовыми складами, поражая привычных ко всему воинов скоростью, с которой он исчез в хаосе портовых сооружений.

— Подождем, — сказал князь, который наблюдал за этим спектаклем с палубы корабля. — Не будем сходить на берег, пока они нас не встретят со всей торжественностью.

— А на кой им это, княже? — засомневался Бранко.

— Вот увидишь, — пообещал князь. — Готовь людей, удивим местное население.

* * *

Местное население не только удивилось, но и изрядно напугалось. После многих лет войн и разорения в дружеский визит нескольких сотен воинов верилось очень слабо. Полтысячи закованных в железо княжеских пехотинцев, шагающих в ногу под бой барабана, с развернутыми знаменами, впечатление произвели совершенно неизгладимое. На их фоне лимитанты, охраняющие границы Империи, городские отряды и наемники-берберы казались каким-то смехотворным сбродом, случайно взявшим в руки оружие. Дворцовые схоларии стояли в Константинополе, и только они могли бы посрамить князька варваров, если не выучкой, то хотя бы красой одежд. Это прекрасно понимал и префект Египта Кир, который с любезным выражением лица принимал у себя архонта склавинов, о личности которого ходило столько различных слухов. У него и выбора не было, ведь он лично обозрел армию варваров, выстроенную с ровные шеренги на площади, где располагался мавзолей Александра. Точнее то, что от него осталось. Потому-то и выражение лица префекта светилось неподдельной радостью от прихода столь дорогого гостя, важнейшего торгового партнера Империи.

— А что это за знамя такое у вашего войска? — спросил Кир, когда положенные приветствия прошли, а они с князем укрылись за толстыми дверями его покоев. — Уж больно святого Георгия-змееборца всадник на нем напоминает.

— Это он и есть, — кивнул Самослав. — Мы почитаем этого святого как ипостась бога войны Яровита.

— Это ересь великая! — нахмурился Кир.

— Не ты ли, владыка, унию с монофизитами заключил в прошлом году? — усмехнулся Самослав. — Разве их воззрения не ересь?

— Это тяжкая необходимость, — поморщился Кир. — Еретики пока еще властвуют над многими умами в этой земле.

— Вот и для меня это необходимость, — пожал плечами Самослав. — Это тоже уния, но с теми, кто верит в старых богов.

— Вот как? — Кир посмотрел на князя с немалым уважением. — Вы ведете свой народ к христианству?

— Безусловно, — кивнул князь и сказал с самым серьезным выражением лица, на которое был способен. — Но это случится без крови и насилия. Ведь сказано: Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Послание Иоанна, глава первая, стих шестнадцатый. Не так ли, преосвященный?

— Несомненно, несомненно, — рассеянно кивнул патриарх, который как-то странно посмотрел на князя. Так, словно искал издевку в его словах. — Так зачем вы здесь, патрикий? Я же не ошибаюсь? Наш василевс удостоил вас этой высочайшей чести.

— Я предпочитаю быть тем, кто я есть, — усмехнулся Самослав. — Я господин в своей земле, и я не служу императору. А здесь я по очень простой причине, я встречаюсь с руководителем своего торгового дома.

— Торгового дома? — наклонился вперед патриарх. — Я знаю, что здесь работает ваша контора. Разве к лицу персоне, подобной вам, интересоваться столь низменными материями?

— Я же варвар, — усмехнулся князь. — Мне простительно. Мы пробудем здесь несколько дней, преосвященный. Воинам нужно отдохнуть. Они не прочь выпить и развлечься с женщинами. А кентархам кораблей необходимо пополнить запасы воды и провианта. А потом мы уйдем.

— Вы получите все необходимое в кратчайшие сроки, — уверил его Кир. — Мы не станем задерживать вас здесь без необходимости.

* * *

— Брат! Само! — Стефан за прошедшие годы изменился так, что Самослав едва узнал его.

Рыхлый нескладный юноша превратился в прокаленного солнцем мужчину, худого и резкого в движениях. Его щеку пересекал шрам, а в глазах появилась та жесткость, что больше присуща воинам, чем людям, чье оружие — чернильница. Рядом с ним стоял плечистый бородатый здоровяк, неуловимо похожий и на Стефана, и на мать, которая вцепилась в обоих сыновей так, словно боялась отпустить их. Ее глаза сияли, словно два солнца, и столько любви в них было, что Самослав даже отвернулся на мгновение, чтобы смахнуть непрошеную слезу.

— Никша! — раскинул руки князь. — Вот ведь вымахал здоровый какой! Я же последнее, что помню, это как ты рыбу вытаскивал из отцовской верши. А еще помню, как мама тебя на руках в лес тащила.

— И я это помню! — раскрыл рот Надир, на которого обрушилась еще одна лавина воспоминаний. — Помню! Она еще звала тебя, а ты не шел! Само! Брат!

Он бросился обниматься, всхлипывая едва слышно, что в исполнении такого громилы выглядело даже немного комично. Надир говорил, с трудом подбирая слова. Родная речь так и не вернулась к нему до конца, как ни старался Стефан те долгие недели, что они проводили бок о бок. Надир говорил с необычным акцентом. Буква П давалась ему с большим трудом, и он то и дело вместо нее произносил Б.

— Стол накрыт, мама? — повернулся князь к Милице.

— Готово все, сыночек, — кивнула княгиня. — Я распорядилась. Да только Никша у нас не пьет совсем. Ему его бог не позволяет. Я ему говорю, какой у тебя бог суровый! Может, нашим богам молиться будешь? А он не соглашается ни в какую!

— Вот значит, как? — пристально посмотрел на него Самослав. — Ну, а мне мой бог все дозволяет. И я клянусь всеми богами, какие только есть, что мы с Ратко будем сегодня в дрова. Ты как, брат?

— Воистину, — кивнул Стефан. — Я хочу забыть хотя бы ненадолго многое из того, что видел. Выпивка из Словении — самое лучшее, что можно придумать для этой цели.

— Все дела — завтра! — сказал князь. — Сегодня у нас праздник.

* * *

Надир вглядывался в огромную карту, нарисованную на коровьей шкуре, и от натуги шевелил губами. Ему показали, где находится Аравия, где Тигр и Евфрат, а где Мекка и Медина. Он кое-как принимал для себя мысль, что бескрайний мир может быть таким маленьким. Маленьким до того, что расстояние в три недели пути по пескам, солончакам и оазисам можно просто закрыть ладонью.

— Вот здесь я жил, — сказал он, наконец, и ткнул пальцем в остров, который был известен князю как Бахрейн. — Только тут один остров нарисован, а их там полсотни.

— Поправим, — кивнул Самослав. — А еще что видишь знакомое?

— Здесь был! — Надир ткнул пальцем в небольшой остров на западе Индии. — Дальше не ходил. Мой купец назад пошел, испугался. Я теперь понял, почему. Ему вот так нужно было плыть, — Надир провел пальцем и остановился на восточном берегу Индостана. Парни говорили, что сначала нужно на юг плыть, а потом на север. Тут самые дешевые пряности продают.

— Ты был в Мумбаи? — заинтересовался князь.

— Сопара^[9], - покачал головой Надир. — Город богатый, кораблей много. Но тут тоже ошибка. Один остров нарисован, а их там семь.

— Смог бы сам за пряностями сходить? — испытующе посмотрел на него Самослав.

— Сам нет, — покачал головой Надир. — Людей нужно найти, корабли купить. Это не так просто, брат. И лучше к каравану присоединиться. Иначе весь твой груз достанется разбойникам с Сокотры.

— Что еще за Сокотра? — наморщил лоб князь.

— Остров такой, недалеко от Йемена, — пояснил Надир. Он запирает путь в Ворота Скорби^[10]. Твоя шкура врет, брат. Тут этого острова нет, а я его хочу забрать себе!

И Надир торжествующе посмотрел на Стефана, как бы говоря: Ну как? Не слишком мелко?

— Покажи, где он примерно находится, — заинтересовался Самослав, — и что там еще есть, кроме кучки босяков, грабящих корабли.

— Он находится тут, — Надир ткнул в шкуру обкусанным ногтем. — А славен он своими смолами! Я с собой взял, чтобы показать.

Он высек огонь и поджег щепки в круглой бронзовой жаровне, которую притащил сюда заранее. Огонек жадно пожирал сухое дерево, а Самослав и Стефан с любопытством ждали, что будет дальше. Надир достал из кармана какой-то шарик и бросил его в огонь.

— Ладан! — охнул Стефан, когда густой аромат распространился по каюте.

— Лучший ладан из всех, — подтвердил Надир. — И там еще мирра есть, и алоэ. Мне нужно две сотни крепких парней и такой корабль, как у тебя, брат. Тогда мы закроем выход из Красного моря и получим контроль над Йеменом. Никто в море даже воздух испортить не посмеет без нашего разрешения.

— Это серьезно! — задумался Самослав. — Сокотра, говоришь? Что же, брат, мне нравится твое предложение. Ты получишь этот остров.

— Стефан, — повернулся он ко второму брату. — Ты сможешь составить договор с халифом мусульман? Мы купим у него эту Сокотру.

— Конечно, смогу, — кивнул Стефан. — А чем я, по-твоему, занимался в канцелярии императора?

— Зачем покупать, если этот остров им не принадлежит? — удивился Надир.

— Если он им не принадлежит, — назидательно сказал Стефан, — значит, они его отдадут совсем недорого! Что тут непонятного? А может быть, Само, стоит включить в договор, что только наш род имеет право на эту землю? Во веки веков?

— Да, пожалуй, — задумчиво ответил Самослав. — И включи туда вообще все острова южнее и восточнее Аравии. Думается мне, что кочевник, который видел море пару раз в жизни, продаст нам по сходной цене половину земного шара.

— Шара? — удивился Надир. — Земля плоская, брат! Она стоит на трех слонах и черепахе!

— Тебе еще очень многое предстоит узнать, Никша, — сочувственно посмотрел на него князь. — Так много, что я тебе даже немного завидую. Жаль, что ты не пьешь. На трезвую голову поверить в это будет непросто. Но Сокотра — это мелочь! Тебе нужен другой кусок земли, подальше. Видишь вот этот некрасиво свисающий полуостров и маленький островок на его юге? Я не знаю, как его называют те, кто на нем живет, но мне он известен, как Сингапур. Он нужен нашему роду, и ты его завоюешь.

— А для чего? — удивился Надир, трезво оценивая то расстояние, что придется пройти.

— Гвоздику и мускатный орех добывают вот тут, — ткнул князь в район Моллукских островов и провел по карте рукой. — А потом везут вот так, прямо через этот пролив. Я не сказал, что Острова Пряностей нам когда-нибудь тоже придется завоевать?

— Не сказал, — помотал головой ошарашенный Надир.

— Ну, вот теперь сказал, — успокоил его Самослав. — Но это не сейчас, а примерно лет через двадцать-тридцать. Мы пока не сможем вывести эскадру в Индийский океан. Купи себе какую-нибудь лохань побольше и отправляйся в плавание. Займись разведкой, найди верных людей на местах и надежных проводников. Изучи все гавани на пути туда, договорись с тамошними правителями о проходе торговых кораблей. И Сокотра твоя нам тоже очень сильно пригодится. Начни пока с торговли индийскими пряностями и ладаном, а потом начнем работать по-крупному.

— Да, — почесал затылок Надир. — Мне бы кораблик хоть какой-нибудь! Хорошие корабли в Индии делают, из тикового дерева. А это долго и дорого.

— Да никак пока, — развел руками князь. — Впрочем! Скажи-ка, Ратко, ты давно перечитывал Плутарха?

— Давненько, — кивнул Стефан. — А что?

— А напомни мне, чем занималась Клеопатра, когда Антоний прибежал к ней после битвы при Акциуме? — возбужденно спросил князь.

— Да иди ты! — выпучил глаза Стефан. — Думаешь, получится?

— Думаю, да! — уверенно кивнул Самослав. — Но этот вопрос надо тщательно проработать.

* * *

Они пробыли в Александрии совсем недолго, но оставили по себе неизгладимую память. В портовых харчевнях закончилось вино, у их завсегдатаев — зубы, а у местных дам облегченного поведения — силы. У них болело все, что только могло болеть. И они еще никогда не зарабатывали столько. В гавань потянулись мимы, жонглеры и гимнасты, найдя себе неизбалованную, а главное, состоятельную публику. Воины, дорвавшиеся до культурного досуга, денег не жалели. Доброе словенское серебро просто засыпало гавань столицы Египта. Заработки были таковы, что некоторые из артистов уже задумались о том, чтобы совершить турне по варварским городам, раз уж там такого рода зрелища были незнакомы. А всего дел-то! Купить место на корабле, и доплыть до Тергестума, откуда до Солеграда всего пара недель пути. А там дальше кипит Новгородский торг, слухи о богатстве которого докатились даже до этих мест. Многие задумались, строя планы на следующий год, ведь в Египте народ, задавленный податями, откровенно обнищал.

Княжеские дромоны вышли из гавани Александрии и пошли на восток, туда, где за крайним, пелузианским, рукавом Нила заканчивалась власть василевса. Этот рукав давно затянуло илом, и великий некогда город Пелузий влачил теперь жалкое существование, будучи простой пограничной крепостью. Море уходило от него все дальше и дальше. Тут начиналась пустыня, и правили в ней ветер и солнце, и именно они решали, жить путнику или нет, а не какие-то там далекие императоры. Здесь можно было идти несколько дней, и не встретить ни одной живой души, ведь караванные тропы проходили гораздо южнее. Да и не было их сейчас, караванов. Синайский перешеек и Газу захватили арабы, и ни один из купцов не пошел бы в те земли даже под страхом смерти. Теперь только пустыня, перерезанная с запада на восток караванной тропой, отделяет богатейшую провинцию Империи от хищников из Аравии.

— Огонь, княже! — Бранко заглянул в каюту, и Самослав рывком поднялся с узкой кушетки. — Ждут нас!

Их и, вправду, ждали. На берегу горел костер, который был виден издалека в густой южной тьме, которая падала в этих местах, словно горная лавина. Вечера здесь наступали как-то очень быстро, и это было непривычно для людей севера. Вот вроде бы еще день, и ярко светит солнце, а вот уже и ночь наступила. Яркий огонек в пронзительной чернильной темноте звал к себе, ведь он означал, что месяцы кропотливой работы десятков людей увенчались, наконец, успехом. Княжеские корабли бросили якорь на мелководье, и уже через несколько минут Самослав обнял Вацлава, который загорел до того, что стал похож на какого-то грека. Два десятка звероватого вида египтян с фанатичными взглядами окружили простой шатер, к которому князь и направился. Именно там его ждал худой, со впалыми щеками мужчина лет сорока пяти, одетый в пропыленную тунику и выгоревший на солнце коричневый плащ. Ничто не говорило о его высочайшем сане, кроме, пожалуй, повелительного взгляда. Вениамин I, тридцать восьмой папа Александрийский, блюститель престола святого Марка, самый почитаемый и самый ненавидимый человек в этой земле. И уж точно, самый разыскиваемый, за его голову было объявлено неслыханное вознаграждение.

— Благослови, святой отец, — склонил голову Самослав.

— Зачем тебе мое благословение? — оторопел патриарх. — Ты же язычник!

— Разве это может служить препятствием для нашей дружбы? — поднял на него глаза князь. — У нас слишком много общих врагов, чтобы обращать внимание на такую мелочь. Враг моего врага — мой друг. Я живу по таким правилам, святейший.

— Я никогда не думал об этом в таком ключе, — немного растерялся Вениамин, — но в твоих словах есть смысл. Я много говорил с Вацлавом, пока добирался в эти места, и он прояснил мне смысл нашей встречи. Это очень умный и благонравный юноша, хоть и не пришел еще к свету истинной веры. Счастлив тот владыка, который имеет таких слуг. Я внимательно слушаю твои предложения, князь. А потом ты выслушаешь мои. Ты производишь впечатление разумного человека, и я думаю, мы с тобой сможем договориться.

Глава 30

Конец июня 634 года. Медина.

Пустынный оазис среди гор Хиджаза был истинным бриллиантом Аравии. Десятки тысяч человек нашли пропитание на его щедрой земле, зеленеющей множеством финиковых пальм. Даже лютая, испепеляющая жара, влажная от близкого моря, и почти полное отсутствие дождей не делали эту землю менее желанной. Тут жило когда-то множество племен, враждовавших друг с другом, но теперь здесь царил мир. Самые сильные племена, исповедавшие иудаизм, были изгнаны из священного города, а самое непокорное из них, бану Курайза, было и вовсе истреблено. Его мужчин казнили, а женщин и детей сделали рабами. По странному совпадению, именно это племя служило когда-то верой и правдой персам, собирая для них дань в этих местах. Теперь Медина была нерушимым оплотом мусульманской веры, а ее жителей, принявших ислам, называли ансарами. Это был вторая по почету каста мусульман, сразу после мухаджиров, спутников Пророка, ушедших с ним в изгнание. Сейчас здесь царил мир и покой, и лишь призыв на молитву нарушал тишину его улиц.

Караван верблюдов, принадлежавший Стефану и Надиру, вышел из Александрии налегке. Пока что еще здравый смысл не покинул братьев окончательно, и им хватило ума не загружать оружие в гавани Александрии. Это закончилось бы скверно. Караван вышел к побережью недалеко от Пелузия и уже там принял груз с кораблей, которые терпеливо ждали их здесь. И не только их… Они разминулись с какими-то египтянами, которые направлялись на юг, и судя по направлению, они явно хотели обойти через пустыню Вавилон Египетский^[11], набитый наемниками епископа Кира.

Надир нанял отца и двух сыновей, выходцев из нищего бедуинского рода, знавших все тропы и колодцы от Дамаска до самого Йемена. Потому-то они двигались, не теряя времени, и дошли до Медины меньше, чем за месяц. Тысяча миль для пяти верблюдов не бог весть какой путь, а поклажа была не слишком тяжела.

— Знаешь, брат, — задумчиво сказал Надир, когда яркая зелень оазиса показалась впереди. — Когда ты сказал, что я мелкий человек, я сначала обиделся. А теперь вот понимаю, что и, правда, мелкий я, словно мышь. Мне и в голову прийти не могло такое… Ведь для меня пределом мечтаний была собственная лодка, десяток головорезов в команде и дом на острове Аваль. Я ведь теперь эмиром Сокотры могу стать, а для брата Само это такая мелочь, словно я надел земли с тремя пальмами попросил. И еще этот… как его… Сингапур! У меня до сих пор это все в голове не укладывается!

— Брат Само плохого не посоветует, — пожал плечами Стефан. — Просто делай то, что он говорит, и все. Я же делаю, и не пожалел об этом ни на минуту. И кстати, мечи он тебе подарил. Наш груз пряностей поедет в Словению, а деньги за них мы получим в Газе. А на них-то ты и купишь свой корабль и наймешь бойцов для захвата Сокотры. Сейчас вся серьезная торговля будет из Кесарии перебираться именно в Газу. Во-первых, намного ближе от Йемена, во-вторых, там нет больше имперских мытарей, а в-третьих, иудеи прекрасно поладили с халифом.

Он глубоко вздохнул и продолжил.

— К великому моему сожалению, пастухи и торговцы из пустыни проявляют куда больше государственной мудрости, чем римские сенаторы. Господь милосердный, кому приходится служить!

— Так служи праведному делу, — непонимающе посмотрел на него брат. — Прими истинную веру, и ты спасешь свою душу. Я же вижу, как ты страдаешь, брат. Ромеи — гнилой народ, а ты совсем не такой. Аллах видит все, он не зря даровал мусульманам столько побед.

— Я уже как-то отвечал на этот вопрос, — грустно сказал Стефан. — Мне уже нечего обрезать, все обрезали до вас. Не нужно больше касаться этого вопроса, брат. Я не предам того, во что верю всей душой.

* * *

Жилище халифа по меркам империи был бедным, если не сказать хуже. Глинобитный дом на несколько комнат, с плоской крышей, как и везде на Востоке. Старая резная мебель, бронзовые светильники и вытертые ковры на полу, вот и вся роскошь. Даже не скажешь, что потоки золота, серебра и рабов потекли в эти земли рекой. Небогатой была и одежда халифа, как и у Умара ибн Хаттаба, его правой руки. Тот и вовсе был аскетом, не слишком много внимания обращая на мирские радости. Нижние рубахи из белого полотна и плотные халаты, незаменимые в лютую жару, которая изводила эти места летним зноем^[12], были их одеждой. И теперь два самых могущественных человека в этой части света внимательно слушали ромейского евнуха и его брата, правоверного мусульманина. Странная пара, весьма странная…

— Нас не интересуют деньги, — ответил после раздумья халиф. — У нас их предостаточно. Для этого нет нужды торговать землей, которую создал милосердный Аллах. Да это вообще противно всем обычаям. Землю можно лишь завоевать. Так сделали наши предки, когда пришли сюда.

— Тогда у меня есть другое предложение, о, халиф, — вступил в разговор Надир, когда Стефан растерянно посмотрел на него. Он был в замешательстве.

— Какое же? — с ленцой спросил Абу Бакр.

— Отдайте мне этот остров бесплатно, — спокойно ответил Надир, а когда брови халифа взлетели вверх, пояснил. — Я поведу священную войну. Сам, на свои деньги соберу воинов и водружу там знамя ислама. Разбойные нападения на корабли мусульман прекратятся навсегда, а эта земля будет платить закят в казну уммы, как должно.

— Мы согласны, — кивнули оба. — Мы даруем тебе этот остров с тем условием, что люди там будут исповедовать истинную веру. Мы позволим наследовать эту землю только твоей родне, но с условием, что эмир Сокотры будет мусульманином.

— Величайший готов утвердить это решение своей печатью? — спросил Стефан, а голова Абу-Бакра ас-Сиддика медленно качнулась в знак согласия. Повелитель правоверных выглядел довольно скверно. Жить ему осталось совсем немного, всего каких-то пару месяцев.

Братья вышли на улицу, вдохнув прохладный вечерний воздух. Они обсудили не все. Речь про далекие острова даже не зашла.

— Наивный кочевник, да? — усмехнулся Стефан, и Надир согласно кивнул головой. Они поняли друг друга без лишних слов. — Брат Само слишком низко оценивает этих людей. Они точно не глупцы. Их предки веками торговали пряностями. Они вцепятся в тебя, как клещи, если поймут, что там пахнет большими деньгами.

— Начнем с малого, — пожал плечами Надир. — С Сокотры! Но пока я съезжу в Сирию.

— В Сирию? — удивился Стефан. — Это еще зачем?

— Я же обещал кое-что Халиду ибн аль-Валиду, — ответил тот. — Продам ему мечи, а потом поеду в Йемен. Не ждать же мне его тут еще полгода.

— Тогда сначала идем в Газу, — согласно кивнул Стефан. — Само сказал, что Ицхак уже перебрался туда. Там получим деньги за специи, а я сяду на корабль и поеду в Кесарию. Я в ссылке, вообще-то. Мне положено страдать. И я действительно страдаю без хорошей пищи, приличествующей слуге императора. От этих проклятых фиников меня мутит. Я уже видеть их не могу.

* * *

Месяц спустя. Конец июля 634 года. Окрестности деревушки Аджнадайн (совр. Израиль, 40 км от Иерусалима).

Идти в Сирию не пришлось. Надир добрался до цели уже через три дня после того, как расстался с братом. Отряды мусульман шли в Палестину, где и сбивалась в огромный кулак под командованием Халида ибн аль-Валида. Арабы шли так, словно это была не война, а переход в новое кочевье. Так, словно на старом месте закончилась трава для скота, и они уходят на другие пастбища. Сначала шел арьергард, который должен был разведать путь. За ним — воины рода, а следом — верблюды с поклажей, женщинами и детьми. Замыкал этот табор, мало похожий на войско, еще один сильный отряд, который охранял свое племя от нападения с тыла.

На севере, у Иерусалима, собиралась армия ромев, которых вел брат императора Феодор, и их ждали именно здесь. Василевс Ираклий болел, и в поход пойти не смог. Он остался в Эмессе. В отличие от арабов, ромеи ждать не могли. Они собрали двадцать тысяч человек^[13], а такую прорву народа надо было кормить каждый день. И если араб вез в своих хурджунах месячный запас фиников и сушеного мяса, то за войском императора тянулись сотни повозок. Ромейскому воину нужно было три фунта зерна в день, и никак не меньше. Из Сирии и Финикии выгребли уже все запасы продовольствия, безжалостно взыскивая все подати и недоимки, и эти провинции стояли на грани голода. Именно поэтому ромеи просто не могли не вступить в бой, и Халид ибн аль-Валид, принявший под свое командование корпуса мусульман, что опустошали окрестности Дамаска и Иерусалима, просто спокойно ждал. Ему незачем было спешить, ведь он нашел отличное место для битвы.

Надир провел свой караван почти до самого центра лагеря, в котором палатки и верблюды раскинулись широко, заняв собой немаленькую долину. Он расположился неподалеку от шатра эмира и подошел к нему без тени сомнения.

— Нельзя! — стража скрестила копья. — Эмир занят. У него командующие.

— Это срочно! — подбоченился Надир. — Передайте ему, что Надир ибн-Берислав выполнил свое обещание и привез ему сотню лучших мечей в мире. И у меня сообщение от самого халифа, да будет доволен им Аллах.

Стражники переглянулись и один из них зашел в шатер. Через минуту воин вышел и мотнул подбородком в сторону входа.

— Иди! Тебя ждут!

Надир глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Как там сказал брат Само? У тебя никогда не будет второго шанса произвести первое впечатление. Умен брат! И ведь захочешь сказать лучше, и не скажешь. Потому-то и зашел Надир в шатер, одетый в шелковый халат и в поясе, отделанным золотом. Брат просто засыпал его подарками. Одна рукоять тяжелой сабли на поясе стоила, как небольшое стадо верблюда.

— Ты ограбил монастырь, мавали? — насмешливо произнес Халид ибн аль-Валид. — И судя по твоему имени, у тебя, наконец, появился отец.

Стоявшие вокруг знатнейшие воины засмеялись в голос. Амр ибн аль-Ас, Шурахбиль, Абдаллах, сын Умара, Абд Ар-Рахман, сын халифа Абу Бакра, и Дирар ибн аль-Азвар, богатейший человек Мекки, владевший тысячей верблюдов, все они смотрели с любопытством на Надира. Каждый из них знал свою родословную наизусть. Сам Халид ибн аль-Валид был потомком Адама в пятьдесят третьем поколении, помня каждого из своих предков поименно.

— Мой род один из знатнейших в северных землях, — с достоинством ответил Надир. — Не моя вина, что в детстве меня захватили в плен. — Он протянул рубль. — Это мой старший брат Самослав!

— Я слышал про владыку северных земель, — Халид задумчиво покрутил в руках рубль, поглядывая то на Надира, то на монету. — Он добрый воин. А ты, значит, стал купцом.

— Я стал эмиром Сокотры, — ответил Надир. — Величайший даровал мне ту землю и позволил повести свое войско на священную войну. Но я дал тебе обещание, и я его исполнил. Я привез тебе сто мечей работы мастера Лотара.

— И сколько же ты хочешь за них…, эмир? — с нажимом на последнее слово спросил Халид. Он уже не улыбался, а его глаза были холодны и серьезны.

— Столько, сколько ты готов будешь дать из будущей добычи, — небрежно сказал Надир. — На эти деньги я найму войско, и очищу воды Йемена от пиратов. Я принесу свет истинной веры в ту землю. Сам халиф, да будет доволен им Аллах, поручил мне вести священную войну на море.

— Тогда, может быть, ты встанешь завтра плечом к плечу вместе со своими братьями по вере? — испытующе посмотрел на него Халид. — Начни свою войну прямо сейчас. Нам понадобится каждый меч, особенно такой красивый, как у тебя.

— Несомненно, — кивнул Надир. — Почтенный Амр ибн аль-Ас засвидетельствует, что я не трус. Я бился под Газой вместе с ним.

— Это так? — изумленный Халид повернулся к Амру, который откровенно наслаждался этим зрелищем.

— Парень зверь, — кивнул тот, с усмешкой поглаживая седую бороду. — Помнишь тут смешную историю, Халид, когда мы зашили в сырую шкуру дукса ромеев. Это он его пленил. У него еще брат евнух. Ну, тот самый…

— Что же, — сказал после раздумья командующий. — Стефан твой брат? Какая, однако, странная у вас семья. Добро пожаловать, Надир ибн Берислав, эмир Сокотры. Мы обсудим цену твоих мечей после победы. Для благого дела мы не пожалеем золота.

— Позволь мне встать в первом ряду в завтрашнем бою, — произнес Надир. — Окажи мне эту честь.

Не прошло и часа, как верхушка войска мусульман стояла на самом высоком холме, что был в этих землях. Лагерь ромеев раскинулся в миле отсюда и, судя по столбам пыли, войско было весьма и весьма сильным. Надир стоял в толпе знатнейших воинов, и ни один из них даже не покосился в его сторону. Они приняли его как равного, и это было главным.

Хорошо, что я не начал торговаться с ним, — билась мысль в голове Надира. — Ведь тогда все эти люди считали бы меня всего лишь купчишкой, братом настоящего воина, дурной порослью великого рода. Хорошо, что они не спросили, кем был мой почтенный дед, ведь его имя мне неизвестно вовсе. Великий позор для любого араба не знать своих предков.

А ведь все эти знаменитые эмиры и полководцы не гнушались торговлей, это Надир знал точно. Торговали их отцы и деды, да и они сами еще совсем недавно. Только теперь войной эти люди зарабатывали куда больше, чем раньше, когда продавали шерсть, скот и специи. Теперь они зарабатывали мечом, поднявшись неизмеримо выше того уровня, на котором были всего лет десять назад. Они понемногу становились знатью, для которой торговля всегда была делом низменным.

— Надо разведку послать, — негромко сказал Халид, приложивший ладонь козырьком ко лбу. — Понять бы, сколько их.

— Я пойду, — вышел вперед Дирар ибн аль-Азвар, который начал стягивать с себя доспехи и рубаху. Все недоуменно посмотрели на него, а он ответил на незаданный вопрос. — Жарко же!

Полуголый всадник на легком коне поскакал вперед, а Халид ибн аль-Валид лишь покачал головой. Лихость командира тысячи всадников была чрезмерной даже для него самого. Дирар скрылся за холмами, а воины стали ждать, переговариваясь между собой. Время тянулось медленно, очень медленно…

— Вон он! — заорал кто-то из воинов, тыча пальцем вдаль, где поднялся легкий клуб пыли. — И за ним гонятся!

— Проклятье! — ругнулся командующий. — Не приведи Аллах такой воин погибнет глупой смертью. В этом нет чести.

И впрямь, за Дираром гналось почти три десятка воинов, растянувшихся в длинную цепочку. Он сам скакал впереди, словно дразня их.

— Что делает этот безумный? — проревел Халид. — Кто-то может мне объяснить?

— Он хочет подраться, Халид, — примирительно сказал Амр ибн Аль-Ас. — Он еще молод. Кровь играет.

— Он просто дурак, — выплюнул Халид ибн аль-Валид, напряженно вглядываясь вдаль. Там Дирар сразил копьем ромея, скачущего впереди.

Воины, стоявшие на холме, разразились криками, разглядывая неслыханное зрелище. Резвый, безмерно выносливый жеребец Дирара то подпускал к себе всадника, то вновь ускорялся с места, отрываясь от погони. И каждый раз кто-нибудь из воинов императора падал в пыль под копыта собственного коня. Лошади ромеев начали уставать, ведь они и в подметки не годились неимоверно дорогому жеребцу Дирара. Обычный воин просто не мог позволить себе такую роскошь.

— Десять! — ревели восторженные воины, азартно наблюдающие за боем.

А ведь он хорош! — завистливо думал Надир, который биться на коне не умел вовсе. Он был не ровня стоявшим рядом с ним воинам, которые учились искусству войны с малых лет, пока сам он собирал кизяк и стриг баранов. Надир немало повоевал, но его спасала лишь бычья сила и хорошая реакция. Он и близко не смог бы повторить того, что делал на его глазах этот полуголый парень.

— Пятнадцать!

Ах, ты! — восхищался Надир, глядя, как тот играет в ромеями, словно с детьми. Дирар всегда делал так, что между всадниками и им самим был только один воин. И этого самого воина он неизменно убивал, пуская своего коня вскачь по крутой дуге. Ромеи бросались за ним, и снова вытягивались в тонкую цепочку, в результате чего первый из них погибал снова.

— Девятнадцать! — восторженно заорали воины, которые вели себя как дети, подбадривая собрата криками и улюлюканьем. — Он убил девятнадцатого^[14]! Они бегут!

Потный, грязный и улыбающийся во весь рот Дирар подъехал к воинам, которые приветствовали его радостным ревом. Они похлопывали его по плечам, все, кроме Халида ибн аль-Валида, который был хмурым и молчаливым.

— Ну, и сколько их там? — спросил он гордого своей победой разведчика.

— Сколько? — лицо воина приняло крайне задумчивое выражение, и немного погодя он ответил. — Много! Очень много! Ромеев как песка в пустыне!

— Прекрасный ответ! — выдохнул сквозь зубы взбешенный Халид. — Спасибо тебе, Дирар! Я теперь всегда буду посылать в разведку именно тебя! А лучше пошлю твою сестру, от нее будет больше толку^[15]. Пойдемте, братья, битва будет завтра. Думаю, ромеи не станут затягивать нашу встречу.

Глава 31

30 июля 634 г. (в 28-й день месяца джумада-аль-ула, 13 г. хиджры). Там же.

Подарки брата пришлись как нельзя кстати. Арабы, как и все варвары в то время, оценивали знатность рода воина по его оружию. А раз так, то самым знатным воином в стане мусульман, без всякого сомнения, был эмир Сокотры Надир ибн Берислав. Его кольчугу двойного плетения, усиленную спереди толстыми пластинами, только ленивый не потрогал, вздыхая завистливо. А уж кольчужных перчаток, наручей, поножей и железных пластин, закрывавших бедро, тут и вовсе никто не имел. Шлем, украшенный позолотой, ростовой щит, обтянутый кожей, драгоценный чеканный пояс и роскошный кривой меч со странным острием, более широким, чем остальное лезвие, все это сделало Надира объектом самого пристального внимания. Впрочем, даже одного шлема было бы достаточно, чтобы удивить воинов, ведь лица Надира видно не было. Шлем закрывал его голову, словно железный горшок. И когда он встал в центр войска, рядом с Халидом ибн аль-Валидом и Абдаллахом, сыном самого халифа, никто даже глазом не повел. Все признали, что Надир имеет на это полное право. Как выяснилось позже, это было довольно опрометчиво с его стороны, ведь прямо перед ним стоял наместник Эмессы, патрикий Вардан, который и командовал вражеским войском, на словах подчиняясь брату императора. А полководца ромеев окружали лучшие воины этой армии…

* * *

Двадцать тысяч человек, даже построенные в несколько рядов, все равно займут не одну милю. Так было и на этот раз. Огромная долина, куда ни кинь взгляд, была заполнена воинами. Конница стояла на флангах, как водилось всегда, а сильный отряд мусульман в четыре тысячи человек стоял в резерве, охраняя лагерь, женщин и детей.

— Это еще что такое? — удивился Халид, увидев, как от войска ромеев отделилась какая-то фигурка, которая была похожа на воина так же, как сам Халид походил на ромейского епископа. Впрочем, это и был ромейский епископ, и он остановился перед войском мусульман.

— Кто и вас будет говорить со мной? — спросил он на чистейшем арабском языке. А когда вперед вышел Халид ибн аль-Валид, добавил:

— Ты ли командир этих воинов?

— Они почитают меня таковым, — сказал Халид, — коль скоро я повинуюсь Аллаху и следую примеру Его Пророка. Однако если я не буду этого делать, то у меня не будет никакой власти над ними и никакого права требовать, чтобы они подчинялись моим приказам.

— Что же, — кивнул головой епископ, — тогда я передам это послание тебе. Итак, знай же, о араб, что ты вторгся в землю, в которую не осмеливается вторгаться ни один царь. Персы вторгались в нее и в отчаянии возвращались к себе. Приходили и другие, кто сражался не на жизнь, а на смерть, но не могли добиться того, к чему стремились. До сих пор ты одерживал верх над нами, но победа не всегда будет на твоей стороне. Мой повелитель, Вардан, намерен поступить с вами великодушно. Он послал меня, чтобы я сообщил тебе: в случае, если ты уведешь свою армию с этой земли, он даст каждому из твоих воинов по динару, одежду и тюрбан, а тебе будет дано сто динаров, сто одежд и сто тюрбанов^[16].

— Я даю вам выбор, — спокойно ответил Халид, — принять ислам, платить нам дань или биться с нами. Ну, а что касается красивой одежды, то мы и так снимем ее с вас.

Епископ не ответил ничего и пошел в сторону римского войска. Там многоопытный Вардан уже вывел в первую линию лучников и пращников. Он не слишком надеялся на то, что арабы примут столь щедрое предложение.

В небо взвились тысячи стрел и камней, раня и убивая десятки мусульман. Римские луки били дальше, а пращников у арабов не было вовсе. Войско прикрылось щитами, но были они далеко не у всех. Какой хороший шлем, — отстраненно подумал Надир, когда уже вторая стрела чиркнула по металлу и ушла в сторону. — Если бы не он, я бы уже кормил ворон. Он прикрылся щитом, то и дело чувствуя, как в него впивается очередное острие.

— Почему мы стоим, эмир? — взбешенный Дирар подскакал к центру войска и смотрел на командующего налитыми кровью глазами. — Почему мы ждем, когда Аллах, Всевышний, на нашей стороне? Клянусь Аллахом, наши враги подумают, что мы их боимся. Прикажи атаковать, и мы атакуем вместе с тобой.

— Вызывай их на бой, — ответил Халид. — Выбивайте лучших воинов и командиров.

— Давно бы так! — сплюнул Дирар и развернул коня.

— Поединок! — из рядов арабов вышло сразу несколько человек, и стрельба прекратилось. Противостояние лучших бойцов — священный обычай, какому бы богу ни молился воин.

— Ну что, эмир Сокотры, — насмешливо посмотрел на Надира Халид. — Покажешь, на что способен самый красивый воин в нашей армии?

— Само собой, — Надир сделал шаг вперед и тоже заорал. — Поединок!

Его появление вызвало в армии ромеев настоящий фурор. Воины чуть не передрались, выясняя, кто будет с ним биться. Ведь в случае победы все то богатство, что нес на себе Надир, достанется победителю. И на эту добычу не посмеет посягнуть даже император, она была священна. Победил в этом споре трибун полка Агван, он тоже по достоинству оценил экипировку Надира. Получить за один бой больше сотни солидов было незазорно даже ему, командующему тремя тысячами воинов.

Как и многие высшие чины армии, Агван был выходцем из Армении, и воевал уже лет двадцать, пройдя с императором до самого Ктесифона. Крепкий смуглый мужчина оценивающе смотрел на противника. Они уже обменялись несколькими ударами, изучая друг друга. Очень странно. Агван шкурой чувствовал его неуверенность. И вроде бы здоровый, как бык, и реакция отличная, но оружие держит, словно новичок. Какой интересный у него меч! Изогнутый клинок с толстым концом. Удар таким будет поистине страшным.

Раздумье чуть не стоило трибуну жизни. Только отточенные навыки воина позволили ему уклониться от неминуемой гибели. Легкий ветерок из-под клинка мазнул по коже его лица. А он довольно быстр! Удар! Агван сделал выпад, который араб принял на щит. И щит у него тоже хорош! — подумал Агван. — Армейский скутум, только очень уж нарядный. Где его взял этот дикарь?

Есть! Агван торжествующе взвыл, достав в выпаде грудь врага. Сейчас хрустнут ребра! Кольчуга плохо держала такие удары. Но нет, араб только поморщился. Крупные пластины, вплетенные в кольчужный доспех, приняли удар на себя. Зазвенела сталь…

Да как же тебя достать? — думал Агван, обходя своего врага по кругу. Щит араба уже был изрублен. Ему осталось жить два-три удара, не больше. Впрочем, и собственный щит трибуна тоже дышал на ладан. Могучий араб колотил по нему с неистовой силой. Ноги? — напряженно думал Агван, отбивая очередной удар. — Нет! Ноги защищены на зависть. — Он уже несколько раз доставал своего врага, и для любого другого эти удары были бы смертельны. В голове трибуна билась отчаянная мысль. — В глаз его ткнуть, что ли! Да где он взял такой шлем? Никогда ничего подобного не видел!

— Сразимся на ножах? — спросил Агван на ломаном арабском. Он уже стал терять силы. Тяжелая схватка вымотала его, а противник все еще был полон сил. Агван не мог поразить неуклюжего врага, как ни пытался. Все огрехи этого громилы искупались безупречной защитой.

— Можно! — ответил араб на хорошем греческом.

— Снимай шлем, — сказал Агван. — Я хочу видеть твои глаза, когда зарежу тебя, дикарь.

— Ну, смотри, — хмыкнул тот и отбросил шлем в сторону.

— Да кто ты такой? — удивился патрикий, разглядывая светло-русого мужичину с голубыми глазами. — Ты не араб!

— Ты тоже не грек, — торжествующе усмехнулся тот, делая выпад ножом.

— Чего радуешься, скотина? — сберегая дыхание, спросил трибун, которого глодал червь сомнения.

Тут было что-то не так. Движения врага изменились, пропала куда-то его странная неуклюжесть. Напротив, движения его стали экономными и плавными. Агван отбил нож почти у самых глаз, и тут у него в голове словно взорвался огненный шар. Его что, ударили в пах? Но ведь это же недостойно честной схватки! Нож варвара уже вошел в его горло, рассекая гортань, а Агван еще слышал ненавистный голос.

— Еще бы мне не радоваться! Ты сделал ошибку, ромей! Драться на ножах я умею куда лучше, чем биться мечом. Честно говоря, я вообще делал это сегодня в первый раз.

Мусульмане, которые стояли неподалеку, торжествующе взвыли, а Надир надел шлем и потащил убитого врага в сторону своих. С тела имперского трибуна можно было снять немало ценностей. Его приветствовали, хлопали по плечам и спине, а он понимал, что остался жив лишь благодаря подаркам своего старшего брата. Да и тяжелые сапоги на толстой подошве показали себя как нельзя лучше. Особенно окованный металлом носок.

— Хороший доспех, — с усмешкой посмотрел на него Халид ибн аль-Валид. — Если бы не он, на Сокотре стало бы одним эмиром меньше.

— Только великий Аллах решает, кому жить, а кому нет, — сухо ответил Надир.

— Воистину так, — согласился Халид, который и сам уже сразил двух воинов. — Смотри, что творит этот ненормальный!

А на поле боя бесновался Дирар, который снова снял доспех и воевал голый по пояс. Лоснящееся от пота смуглое тело было перевито канатами сухих мышц, а на его груди кровоточили несколько неглубоких порезов. Дирар читал стихи, сочиненные в горячке боя.

Мекканец уже сразил в поединке нескольких врагов. Дуксы Филадельфии и Тивериады^[17] погибли в поединках с ним. Никто больше не отзывался на его призыв.

— Бой десять на десять! — заорал он. — Ну, кто со мной!

Из строя арабов вышел Халид ибн аль-Валид и несколько воинов. Надир вздохнул, с сожалением посмотрел на труп, одетый в роскошный пластинчатый доспех, и тоже сделал шаг вперед.

— Удивил, — хмыкнул Халид, но глаза его потеплели. В них уже не было того презрения, что он испытывал к этому странному выскочке еще совсем недавно. — Наверное, я зря сомневался в тебе. Ну, пошли, Надир ибн Берислав, убьем этих неверных.

— Почему мы не бьемся всей силой? — спросил Надир.

— Все просто, — ответил Халид. — Их стрелки гораздо лучше наших, и они сейчас выжидают. Как только мы выбьем их самых умелых бойцов и командиров, то тут же пойдем в атаку. Осталось недолго, парень. Просто поверь мне, ведь я делаю это уже не в первый раз.

* * *

Две армии откатились назад, потеряв убитыми многие тысячи. Люди устали так, что уже не имели сил поднять меч или копье. Они даже дышали хрипло и со свистом, словно загнанные кони. Спасительная темнота развела воинов в стороны.

Надир сомневался зря, его добыча была цела. Никто не прикоснулся к ней. Слуги, оставшиеся в лагере, раздели мертвого ромея догола, положив золото и оружие в одну сторону, а одежду и нарядные сапоги в другую. Надир лежал неподалеку от шатра Халида, сунув под голову хурджун. Его тело болело во всех местах сразу, и он с немалой завистью смотрел на полководцев-арабов, которые выглядели так, словно и не они только что бились с самого полудня до темноты. А ведь многие из них были куда старше него самого. Тот же Халид ибн аль-Валид старше лет на десять, а Амр ибн аль-Ас и вовсе был стариком.

Слуги смотрели на Надира такими умильными глазами, что он махнул рукой. Он как бы сказал им: забирайте, мол, эти тряпки себе, чем обрадовал нищих кочевников до крайности. Для них шелковая рубаха, цветастые штаны и сапоги тонкой кожи были неслыханным сокровищем. А кровь… А кровь и отстирать можно. В моче с золой замочить, и прополоскать потом. Дел-то!

К шатру командующего привели насмерть перепуганного араба, из-за пазухи которого вывалился простенький медный крестик. Бедолага в простых сандалиях на деревянной подошве и в халате, изобилующем заплатками, шептал молитвы, едва заметно шевеля дрожащими губами.

— Господин, господин, — униженно склонился он, когда из шатра вышел весьма недовольный Халид ибн аль-Валид. — Мне велели передать вам послание.

— А что, никого больше не нашли? — изумился эмир мусульман, разглядывая гонца, словно диковинную зверюшку.

— Никто не согласился больше, — испуганно посмотрел на него посланник. — А у меня семья там… Мне награду пообещали… Не погубите, господин, позвольте слово сказать и уйти. Меня зовут Давид, я маленький человек! Я всего лишь поручение выполняю!

— Говори! — бросил Халид. — Если скажешь правду, останешься в живых. Если солжешь, то умрешь.

— Сиятельный Вардан огорчен этим ненужным кровопролитием, — проблеял араб, — и желает избежать его. Он готов подписать с тобой договор и спасти жизнь тем, кто еще жив. Сражение должно быть остановлено до конца переговоров. Он предлагает, чтобы утром вы с ним встретились один на один посередине между двух армий и обсудили условия мира^[18].

— Если твой повелитель затевает обман, — ответил Халид, — то, именем Аллаха, мы сами искусны в хитростях, и никто не может сравниться с нами в том, что касается военной стратегии и уловок. Если у Вардана есть тайный замысел, то он лишь приближает свой конец и истребление всего вашего войска. Если, с другой стороны, он говорит правду, то мы не станем заключать мир, пока не будет согласия платить нам джизью. Что же касается каких бы то ни было даров, то в любом случае все ваше скоро станет нашим.

— Так я пойду? — втянул голову в плечи Давид и бочком двинулся в сторону.

— Иди, — пристально смотрел на него Халид. — И вспоминай почаще мои слова. Если ты солгал, поклоняющийся распятому пророку Исе, то тебе конец, Ты увидишь, как сдирают кожу с твоих близких. А потом ее снимут с тебя самого. Я ненавижу лгунов.

— А! — махнул рукой Давид, который отошел уже шагов на семь. — Все равно пропадать мне, а тебе я верю больше, чем ромеям. Я много слышал о тебе, эмир. Если ты сказал, что сдерешь с меня шкуру, значит, так оно и будет. Слушай правду! Убьют тебя завтра на переговорах, в холмах засада будет…

— Ну вот, — довольно погладил бороду Халид. — Я почему-то так и подумал. Завтра, когда мы разобьем ромеев, забейся куда-нибудь подальше и кричи, что ты под моей защитой. Если великий Аллах смилуется над тобой, то останешься жив.

Какая веселая у него жизнь, — подумал Надир, которого захлестнуло непонятное веселье. — Все хотят его убить. Вот оно, каково эмиром быть! А я ведь теперь тоже эмир! Ну, почти… Поспать бы до утра, устал как собака.

Но вместо этого он, словно со стороны, услышал свой собственный голос.

— Я пойду с тобой, Халид ибн аль-Валид. Я неплохо владею ножом. У меня как раз есть подходящий для того, чтобы вскрыть какую-нибудь ромейскую глотку.

* * *

И кто меня тянул за язык, — тоскливо думал Надир, вытирая нож о рубаху зарезанного им ромея. — Я хочу доказать этим людям, что я не хуже их? И кому из них это нужно? Спал бы сейчас, и сил набирался. Ведь денек завтра будет не лучше, чем этот. Дирар ибн аль-Азвар, напротив, веселился от души. Этот парень был какой-то двужильный. Он вышел из вчерашнего боя, покрытый кровью с головы до ног, и не выглядел уставшим ничуть. Доходило до того, что воины императора просто бежали, завидя его полуголую фигуру. «Голый дьявол», так его звали в войске императора, считая демоном пустыни, который перешел на службу арабам.

— Мне пришла в голову отличная шутка, — белозубо улыбнулся он, подмигнув десятку воинов, которых привел с собой. — Парни, вы просто обхохочетесь!

А в это время Халид ибн аль-Валид разговаривал с наместником Эмессы Варданом, который только что пришел со стороны лагеря римлян. Оба войска уже строились друг напротив друга, ожидая сигнала.

— Чего ты хочешь, пастух? — Вардан презрительно смотрел на предводителя мусульман. Для него, усыпанного золотом и камнями, было позором разговаривать с человеком, одетым в потертый шерстяной халат. — Тебе предложили хорошую одежду и золото. Бери и уходи, обрадуй свою нищую семью.

— Ромейская собака! — фыркнул Халид. — Прими ислам или плати джизью! Это твой последний шанс. Больше предложений не будет!

— Сдохни, сволочь! — Вардан обнажил меч и заорал. — Ко мне!

Из-за кустов, которые росли в полусотне шагов, к ним бросился десяток ромеев.

— Дирар! Да как же ты так! — выдохнул Хадид. — Неужели погиб?

— Вы еще кто? — растерялся Вардан, увидев вокруг себя незнакомые лица. До него внезапно дошло, что это арабы, которые зачем-то переоделись в одежду и доспехи убитых.

— Привет! — улыбающийся во весь рот Дирар вышел вперед. Он, в отличие от своих людей, по-прежнему был голым по пояс.

— Ну, ты и сволочь, сын аль-Азвара! — не выдержал Халид. — Я уже было подумал, что прирезали тебя в этих кустах!

— Не обижайся! — примирительно сказал Дирар. — Я же пошутил!

— Заклинаю тебя, — побледнел Вардан, — во имя того, во что ты веришь, убей меня сам; не подпускай ко мне этого дьявола.^[19]

— Чего ждешь! — скомандовал Халид Дирару, и уже через секунду голова Вардана слетела с плеч.

— Наденьте его глупую башку на копье и поднимите повыше, — скомандовал эмир мусульман. — Пусть ромеи порадуются перед битвой.

А оба войска уже были готовы. И если в рядах мусульман ревели от восторга, то ромеи угрюмо молчали. Он уже проиграли это сражение в своих сердцах, а значит, проиграли его и на поле боя.

А что это значит? Это значит, что путь на Дамаск будет открыт. Жемчужина Империи, ее богатейший город, останется без защиты. Дамаск стоит в плодороднейшем оазисе, который дает пропитание десяткам тысяч сирийцев. Возместить эту потерю императору будет просто нечем.

Глава 32

Октябрь 634 года. Префектура Силезия. Земли ляхов — слензан.

Место это было заселено людьми с незапамятных времен. Только поначалу кельтов сменили германцы, германцев-силингов сменили вандалы, а тех — слензане, ветвь многочисленного к тому времени словенского племени, которое осторожно, с оглядкой, выходило из своих глухих лесов, занимая пустующие территории, оставленные немцами, исконными хозяевами той земли. Здесь, в верхнем течении Одры шел один из рукавов Янтарного пути, соединявшего Балтику и Средиземноморье. Эта земля была невероятно богата. В ее недрах лежало золото, серебро, уголь, железо и даже уран. И пахотная земля в Силезии тоже была весьма неплохой. Потому-то именно здесь решил Великий Князь Самослав вбить еще один гвоздь в крышку гроба словенской вольницы.

— Вот доброе место, государь, — Стоян, префект Силезии, ткнул пальцем в остров посередине реки.

Он ушел в отставку год назад по просьбе князя, когда тот разделил страну на несколько больших областей, будучи не в силах управляться с лоскутным одеялом из жупанств и ханств. Изменить это в одночасье было совершенно невозможно, уж слишком сильны были традиции, да и времени прошло совсем немного. Потому-то градоначальник Братиславы считался жупаном и владыка племени лемузов, в котором было от силы полтысячи семей, тоже считался жупаном, и был равен ему по статусу. Пока это было так, как ни старался князь переселять целые семьи в разные концы княжества, давая скот и хорошие подъемные.

— А ведь я был здесь когда-то, — неожиданная мысль пронзила Самослава, словно молния. Это же Соборный остров, который находился в центре Вроцлава. Правда, он тогда уже островом не был, тот рукав Одры засыпали. Князь ответил. — И, впрямь, Стоян, место доброе. Кого поселим тут?

— Две сотни воинов хотят в отставку выйти, государь, — ответил тот. — У всех выслуги больше десяти лет. И ранен каждый не по разу. Потом думаем еще три сотни здесь расселить. Чтобы, если беда какая, полную тагму поднять можно было. Тут же граница, как-никак.

— С женами у них как? — спросил Самослав.

— Отбою нет, — усмехнулся в усы Стоян. — Бабы в драку лезут за таких справных женихов. Ведь по деревенским меркам каждый из них просто богач.

Желание увеличить количество драгун до двух легионов столкнулось с банальной проблемой. Деньги! Пять рублей серебром в месяц на такое количество людей были колоссальной суммой. И эта проблема усугубилась еще одной, очень странной для этого времени. По крайней мере, незадолго до поездки на север у князя и боярина Збыслава состоялся вот такой вот разговор.

— Не сможем, государь, — отчаянно мотал головой глава Денежного Приказа. — Никак не сможем!

— Да о чем говоришь-то? — насупился князь. — Мне Дакию кем-то прикрывать надо. И север беспокойный. То одна банда лезет, то другая. И ляшские земли надо чистить постоянно. А ты говоришь, что у нас на войско денег нет?

— Деньги как раз есть, государь, — Збыслав сморщился, как от зубной боли. — Вот сколько у нас в государстве справная корова стоит?

— Как сколько? — растерялся Самослав. — Три солида, или девять рублей.

— Это в глухих весях, княже. А тут все пятнадцать, — припечатал Збыслав. — И уже пару лет как. А если она хорошие удои дает, и стельная та корова, то и двадцать рублей могут попросить! Особенно тут, около столицы. Наши города молока, масла, творога и сыра просто неимоверную прорву потребляют, а боярыни наши давно уже разучились коров доить. Мои жены вот точно разучились.

— Инфляция? — безмерно удивился князь. — Да как же…

— Не поспеваем, государь, — подтвердил боярин. — Ты мне про эту инфляцию когда-то давно рассказывал, а я и запомнил. Вот это она самая и есть. Серебра и золота у нас хватает. Мы же твердой монетой жалование платим. А вот скота от этого сильно больше не становится. Точнее, становится, уже целые фермы на развод построили… Но серебра все равно слишком много. Нас только торговля с ромеями и спасает. Излишки серебра туда уходят. Но если мы еще один легион снарядим, то все совсем плохо будет.

— Что ты предлагаешь? — задумался князь.

— Досрочный выход в отставку предлагаю, — жестко сказал Збыслав. — Тех, кто десять лет и более отслужил, на землю сажать. А новобранцам по-другому платить. Мы небольшой опрос провели и выяснили, что пойдут парни служить. И с охотой пойдут! Многие в своих весях от тоски волком воют. Добычи хотят, славы хотят, бороду сбрить хотят. О тех взглядах мечтают, что девки на воинов бросают. Так что пойдут и за меньшие деньги служить. В первый год будем рубль платить, со второго — два, с четвертого — три, с шестого — четыре, а с восьмого — пять. И слава Велесу, до восьмого года службы у нас едва половина доживает.

— Да что б тебя молния ударила! — возмутился князь, которого цинизм финансовых властей бесил еще тогда, когда он служил своей бывшей Родине. — Ты же о наших воинах говоришь, Збых! Не забывай об этом!

— Я за деньги государства отвечаю, — с достоинством, и даже с небольшой обидой в голосе ответил боярин. — И мне за них тоже воевать приходится. Да только не все это замечают, княже.

— Все равно плохо, — нахмурился князь. — В одном строю будет стоять тот, кто два рубля получает, и тот, кто пять. Один до твоих изменений на службу нанялся, а другой — после. Несправедливо! Так и до бунта недалеко.

— Надо жалование понизить тем, кто меньше восьми лет выслужил, — жестко сказал Збыслав.

— Ну, уж нет! — захохотал Самослав. — Я еще жить хочу! Последний, кто так с воинами пошутил, император Маврикий был. Знаешь, что с ним случилось?

— Убили его, — засопел Збыслав, — а потом война с персами началась. А потом на обломки двух империй арабы пришли.

— А все из-за такого умника, как ты! — князь обвинительно уставил палец на своего боярина. — Нашептал какой-то евнух императору, что казна может денег сэкономить. Ну и да, неплохо так сэкономили… Весь восток в руинах лежит и ждет не дождется, когда арабы придут.

— Тогда пусть первый легион какой-нибудь заслуженный будет, — выдал неожиданную идею Збых. — С собственным именем. Ну, как у римлян. Двенадцатый Молниеносный, пятый Клавдиев, четвертый Скифский…

— Первый Германский! — князь хлопнул ладонью по столу. — Был такой! Франки ведь германцы? Германцы! А они их били? Били! Голова! Хорошая идея, красивая! Только это все равно проблему не решает. Ты, Збыслав, иди еще думай. Твоя экономия не должна мое войско развалить.

Он вспоминал этот разговор, стоя на крутом берегу Одры. Эта река уже не станет германским Одером, да и город Бреслау не должен появиться в этом мире никогда.

— Из какой тагмы воины сюда сядут? — неожиданно спросил он Стояна.

— Из шестой почти половина, государь, — удивлено ответил тот. — И из остальных понемногу. В шестой больше всего потерь было, когда в Дакию ходили. Им туго пришлось, когда в засаду попали в том ущелье.

— Вратислав^[20]! В честь командира шестой тагмы город назовем, — решительно сказал князь. — Он погиб, когда отход своих ребят прикрывал. Герой, мать его за ногу. Сам убил бы дурня!

— Спасибо, государь! — Стоян растрогался до слез. — Да парни за тебя… Эх!

— Дашь каждому по десять мансов доброй земли^[21], - сказал князь. — Пусть пока селятся на острове и ставят острог. Каменный город потом построим. Не к спеху. Вторых жен пусть возьмут из местных ляхов.

— Сделаю, государь, — кивнул Стоян.

— И вот еще что, — сказал Самослав. — Эти наделы будут неделимы во веки веков, и продаже не подлежат. С такого надела хозяин обязан одного драгуна на коне выставить в случае войны. Сыновья в войско пойдут, и наследовать смогут, только если не меньше десяти лет в армии прослужат.

— А если слишком много сыновей будет? — почесал голову Стоян. — Как отцово наследие делить? Или наоборот, совсем сыновей не будет?

— Придумаем потом что-нибудь, — отмахнулся князь. — Земли свободной пока полно, а дальше пусть у других князей голова болит. Я до этого точно не доживу.

— Тут еще вот что, государь, — замялся Стоян. — Воины беспокоятся, кто они теперь в этой новой жизни будут. Сам понимаешь, любой воин куда выше сиволапой деревенщины себя почитает. И обратно деревенщиной становиться никто не хочет. Обидно им будет, если с простыми родовичами их сравняешь.

— Однодворцами^[22] станут! — вспомнил князь термин из своего прошлого. — Они к воинскому сословию будут приписаны. И станут пограничную службу за свой надел нести.

— Добро! — кивнул префект. — Это им понравится. А кони, коровы и инвентарь?

— А это тебе с боярыней Любавой поговорить надо, — хищно улыбнулся князь. — У нее купите. Там у каждого воина уже по мешку серебра скоплено. Пусть растрясут малость, казна не бездонная.

* * *

В то же самое время. Шалон-на Соне. Бургундское королевство.

Сестра Клотильда почти не изменилась. Такая же недалекая смешливая курица, как и раньше. Мария едва выдерживала ее общество, так утомительны были пересказы сплетен, слухов и знамений, произошедших за эти годы. Ей даже на миг показалось, что сестра стала еще глупее, чем раньше. Впрочем, это было неудивительно. С чего бы это ей умнеть? Она спала до обеда, шла в церковь, а потом сплетничала со знатными дамами, которые приезжали к ней в гости. Для чего нужен ум, при такой-то жизни? Клотильду устраивало такое существование, а она сама полностью устраивала патриция Виллебада, который и правил Бургундией совместно с преподобным епископом Флавианом, отцом королевы. Жизнь тут, в отличие от Новгорода и Братиславы, показалась Марии невероятно медленной, скучной и тягучей, словно мед. И она с удивлением призналась сама себе, что ей не нравится здесь. Ей безумно хотелось домой, в Братиславу. До того хотелось, что даже субботние посиделки за преферансом она вспоминала со скупой слезой. С Людмилой хоть поругаться можно было всласть. Княгинюшка простовата, конечно, но совершенно точно не так беспросветно глупа, как большая часть здешнего бабья. И ее колкости отличались изрядным остроумием. Людмила когда-то довольно много читала, пытаясь угнаться за своим мужем. Да и сейчас она частенько заглядывала в те книги, что Мария дарила ее детям. Только не признавалась в этом никому.

А еще Мария жутко соскучилась по своему мужу. Что бы там ни думал себе князь Самослав, жена его искренне уважала, а это значило для нее куда больше, чем какая-то там любовь. Она, как и многие знатные люди того времени, да сих пор плохо понимала значение этого слова. Муж и жена рука об руку шли по жизни, владели общим имуществом, рожали детей и вместе отбивались от врагов. А если они еще и испытывали друг к другу хоть какое-то подобие симпатии, то это и вовсе было прекрасно. О большем и мечтать было нельзя. Девочек выдавали замуж родители, не спрашивая, нравится им избранник или нет. Многие женихи и невесты на момент помолвки еще и ходить толком не умели. Какая уж тут любовь? А вот теперь Мария поняла по-настоящему, что это такое. Любовь — это когда тебе одиноко по ночам, когда ты от тоски спать не можешь и в подушку плачешь, понимая, чего лишилась. Мария и раньше скучала по мужу, но она знала, что увидит его вскоре. Знала, что увидит в его глазах желание и интерес к ее делам и мыслям. А теперь?… Разве теперь она нужна кому-то? Она частенько замечала жадные взгляды местных графов и герцогов. Но это было не желание, а просто похоть. Она была призом, как вепрь весом в тысячу фунтов. Им нужна была не она сама. Им хотелось поиметь жену того, кто поимел самого короля франков. Они хвалились бы этим до конца жизни, измазав ее грязью с головы до ног. Они ведь до сих пор были хуторянами по своей сути. Хуторянами, которые брили наголо загулявшую жену и выгоняли ее из деревни прочь. Потому-то ей было неимоверно скучно с ними. Скучно до того, что у молодой женщины, долго жившей без мужской ласки, вместо желания возникало чувство какой-то гадливости. Их мысли были простыми и примитивными, и редко выходили за границы их собственного графства. Константинополь? Да, слышали что-то такое. Там император правит. А еще оттуда везут всякие роскошные штуки. На этом их познания заканчивались. Война с Персией? Нет, не знаем! Наступление арабов? Им даже не ведомо было, что это за арабы такие. А самое плохое, что эти люди при всем своем незнании, не понимали даже, для чего им это все это нужно было знать. Они были крайне нелюбопытны. Мария много лет жила в настоящем котле, где бурлили идеи и новые мысли, и общение с этими людьми мучило ее почти физически.

Жалела ли она о том, что сделала? Да ничуть! Она жалела лишь только о том, что посчитала себя хитрее других и попалась. А еще ей было страшно. Она ведь присягнула языческому демону, как бы он там ни назывался. А для искренне верующего человека это было невыносимо. Она втягивала голову в плечи, заходя в церковь. Ей казалось, что господь прямо сейчас видит ее, и горестно качает головой. Как же ты пошла на это, дочь моя? — как бы вопрошал он. А еще ей приходилось врать на исповеди, а это и вовсе прямой путь в адское пламя. И от всего этого Мария страдала не меньше, чем от разлуки с сыном и мужем.

— Господи! Господи! Прости меня, если сможешь! — плакала она, глядя на икону в собственных покоях. В церкви она так молиться не могла. Она считала, что недостойна быть там. А потому ей было там нехорошо, и она убегала прочь со службы, как только могла это сделать, чтобы на нее не косились недоуменно.

— Я найду выход из этого всего, — исступленно думала она. — Я выберусь из той западни, в которую попала. Я вымолю прощение у господа. Только кто мне его даст? Григорий? Сомнительно. Он и сам подручный моего дорогого муженька. Да что же мне делать?

— Хозяйка! — бессменная служанка Ада, которая была с ней уже лет пятнадцать, заглянула в комнату. Она до сих пор не называла ее королевой, помня еще сопливой девчонкой.

— Чего тебе? — недовольно спросила Мария, которой безумно хотелось поплакать еще немного.

— Там герцог Орлеанский приехал. Встретиться хочет.

— Проведи его в гостиную, — Мария уже пришла в себя. Она вновь была холодна и собрана. — Посади за стол спиной к двери и предупреди Яромира. Я выйду через четверть часа. Дай ему пока вина и холодного мяса.

* * *

Королева Мария жила на загородной вилле, принадлежавшей когда-то королю Гунтрамну, а охраняла ее полусотня отборных бойцов в таких доспехах, что ханские нукеры… в смысле, лейды герцога Орлеанского, чуть слюной не подавились от зависти.

Хан Октар с любопытством разглядывал женщину лет двадцати пяти, что сидела перед ним и держала кубок, из которого изредка делала мелкие глотки. На ее груди тускло мерцал золотой медальон с изображением того, кого хан ненавидел больше всего на свете. Октар с шумом отхлебнул вина и забросил в рот кусок свинины. Мясо было острым и жирным, прямо как он любил. Октар вытер сальные руки о голенища сапог и сыто откинулся на высоченную резную спинку кресла.

— Зачем ты позвала меня… королева? — Октар выделил последнее слово, намекая, что знает, чего стоит этот ее титул. — Я бы подумал, что это ловушка, но мой епископ поклялся богом, что это не так. Он даже своего племянника в заложники оставил.

— Ты можешь называть меня княгиней. Я сейчас ношу этот титул, и он куда выше, чем прежний, — спокойно ответила ему Мария. — Ханы и владыки племен служат моему мужу. У меня есть для тебя кое-что. Это касается твоей покойной дочери и внука.

— Не тронь мою дочь! — хан начал наливаться кровью. — Она была отрадой моего сердца, и она умерла в родах. Мы тут вдвоем! Что помешает мне просто перерезать тебе глотку?

— Может быть, тебе помешает вот это? — любезно спросила Мария, когда в высокую спинку стула, совсем рядом с ухом герцога впился тяжелый арбалетный болт. — Там, за перегородкой, сидят два стрелка, если вдруг тебе снова придут на ум глупые мысли.

— Убедительно, — насупился хан, и снова отхлебнул из кубка. — Говори, что хотела, княгиня.

— Вот имена тех, кто был рядом с твоей дочерью, когда она рожала, — Мария пододвинула к хану лист бумаги. — И тех, кто ухаживал за ней после родов.

— Я не мастак разбирать эти крючки, — угрюмо посмотрел на нее Октар. — Ты хочешь сказать, что моя дочь умерла не сама?

— Я думаю, что тебе стоит, как следует расспросить вот у этих людей, — Мария кивнула на лист, который так и лежал перед ханом. — Они знают точно.

— Это всё? — холодно посмотрел на нее хан.

— Не всё, — ответила Мария. — Князь Самослав не враг тебе. И уж тем более тебе не враг мой племянник, юный Хильдеберт, король Бургундии. Если вдруг когда-нибудь у тебя возникнут разногласия с королем Дагобертом, то просто вспомни, что Орлеан всегда был частью Бургундии, а не Нейстрии. И тебе здесь всегда будут рады. Напротив, выступив не на той стороне, ты погубишь остатки своего народа, хан Октар.

— Я проверю твои слова, княгиня, — хан гадливо держал лист за уголок, словно это было ядовитое насекомое. — Но это будет не быстро, нужно проявить осторожность в этом деле. Я не хочу погубить своих людей, втянув их в безнадежную войну из-за мести. Гнев — плохой советчик в делах.

— Мой муж говорит, — улыбнулась княгиня, — что месть — это блюдо, которое подают холодным. Я думаю, ты вполне насладишься им, когда придет время.

— Хорошо сказано, — усмехнулся Октар, — надо запомнить.

— Но мы, римляне, любим другое выражение, — негромко сказала Мария. — Cui bono? Ищи, кому выгодно!

Глава 33

Январь 635 года. Южный Йемен. Адана (в настоящее время — Аден).

Эти места, без сомнения, были жемчужиной Аравии. Здесь было в достатке воды, ведь ветер с моря частенько приносил сюда дожди. Узкая полоска земли между океаном и горами была густо покрыта зеленью и заселена так плотно, что и свободный клочок сложно найти. Древний, словно сама Аравия, город Адана, был преимущественно населен персами. Но и арабов тут тоже было немало, как немало было на улицах индусов и эфиопов, притягивавших к себе взгляды ярким непривычным видом. Их корабли ждали в порту, который с незапамятных времен располагался в уютной бухте, окруженной кольцом скалистым полуостровом. На нем и стоял старый город, и взять его со стороны суши было весьма непросто. Слишком уж узким был перешеек, отделявший Адану от аравийского берега. Тут-то Надир и нанял корабли, которые перевезут его воинов на остров.

Будущий эмир пришел сюда с сотней всадников, которых выделил ему Халид ибн аль-Валид. Они все равно возвращались в Йемен, чтобы отвезти добычу своим семьям. За мечи Надиру заплатили минимум вдвое больше, чем он рассчитывал, ведь на дело священной войны командиры армии мусульман золота не пожалели. Но вот везти такую прорву денег на пяти верблюдах с тремя слугами было как минимум неразумно. Здравый смысл Надира буквально кричал, что без могущественной родни он проживет ровно столько времени, сколько сможет провести без сна. Даже самый порядочный человек возьмет грех на душу, когда увидит, что одно движение ножа по чужому горлу решает все его проблемы сразу. А окружали Надира только порядочные люди… Ведь христиане даже молят своего бога, чтобы он не вводил их в искушение, что уж говорить о простых бедуинах. Они точно не смогли бы устоять. Так что, обдумав ситуацию, как следует, Надир решил, что настала пора остепениться. Другого выхода из этой ситуации он просто не видел, а жить ему очень хотелось… На счастье, подходящий тесть как раз шел в Йемен вместе с ним. Он вел воинов своего рода домой.

— Скажи, о почтенный Азиз ибн Райхан, — спросил Надир как-то раз у старейшины одной из самых сильных семей бану Химьяр, племени, кочевавшего на юге Йемена, — а нет ли у тебя на примете невесты достойной?

— Жениться решил? — поднял на него глаза пожилой бедуин с проницательными умными глазами.

— Мне наш халиф Сокотру пожаловал, — пояснил Надир, — а эмир без жены, сам понимаешь, это даже неприлично как-то. Мой старший брат эмир Словении, и милостивый Аллах подарил ему двух жен и шестерых детей.

— А какой калым ты готов дать за будущую жену? — не на шутку заинтересовался почтенный старейшина, который находился в постоянном поиске хорошего мужа для одной из своих многочисленных дочерей, племянниц и подрастающих внучек.

— Тридцать верблюдов дам, — сказал после недолгого раздумья Надир.

— Дай пятьдесят! — азартно воскликнул Азиз. — И ты получишь красивейшую из дочерей Йемена. Ее лицо как полная луна, а брови как крылья сказочной птицы. Ее голос — словно журчащий ручей, а волосы достают до пят. И ей недавно исполнилось двенадцать, она уже роняет женскую кровь. Тебе не придется долго ждать, чтобы взять на руки собственного сына, ведь она уже готова к материнству. Ты закончишь свою старость в спокойствии, Надир, потому что женщины из моей семьи рожают могучих бойцов.

— А сколько воинов сможет собрать в поход ее род? — Надир пропустил мимо ушей достоинства будущей жены. Язык арабов был цветистым и образным, а любящий отец мог хвалить свою дочь до самого рассвета и ни разу не повториться.

— Три сотни выставит мой род, и еще три тысячи может дать все племя Химьяр, — гордо сказал Азиз.

— Три сотни? Я ее уже люблю, почтенный Азиз, — уверил своего будущего тестя Надир. — Ты даешь мне три сотни воинов, я завоюю Сокотру, а потом мы играем свадьбу. Клянусь Аллахом, сорок верблюдов — прекрасный калым за такую жену. Нет ли в ней какого изъяна, раз она засиделась в девках до такого почтенного возраста?

— Нет в ней никаких изъянов, — обиженно засопел Азиз. — Она благоуханный цветок Аравии. Я мог выдать ее замуж еще три года назад, но я берёг мою птичку, все ждал хорошего человека. Хоть ты и кажешься мне достойным женихом, Надир, но меньше, чем за пятьдесят верблюдов я такую красоту не отдам. По рукам?

— По рукам! — кивнул Надир. — Знаешь ли ты, у кого можно нанять корабли, чтобы перевезти воинов? — спросил Надир.

— Это как раз очень просто, — кивнул Азиз. — Я сведу тебя с нужными людьми.

* * *

Остров Сокотра. Городок Хаджрия. В настоящее время — крошечная деревушка Сук.

Они причалили под утро. Убогий городишко, где каждый первый подрабатывал грабежом на морских дорогах, спал сном праведника. Тем удивительнее для его обитателей было проснуться от того, что двери их хижин открыли вооруженные до зубов люди, и пинками погнали их к берегу, где стояли вытащенные на песок корабли и полыхал большой костер. Здесь жило всего полсотни семей, а потому о сопротивлении почти никто не помышлял. Самых отважных и глупых закололи сразу, а остальные решили подождать, чем все закончится. Ведь если их не убили сразу, значит, есть вероятность, что этого не случится и потом.

Захватчики были простыми арабами из Йемена, каких местные видели множество раз. А вот рослый воин, закованный в железо от кончиков пальцев ног и до самых глаз, притянул к себе все взгляды. Особенно привлекали всеобщее внимание рукоять его меча и пояс, который стоил немногим больше, чем любая из посудин, стоявших на берегу. Для нищих рыбаков, промышлявших разведением скота и ловлей жемчуга вперемешку с разбоем, это было неслыханным богатством. Воин ходил вдоль ряда понурых мужчин, стоявших на коленях, и поигрывал обнаженным мечом. Они опустили глаза вниз, только изредка поднимая их, чтобы снова полюбоваться блеском камней и золота, которым был увешан странный воин.

— Кто здесь главный? — спросил Надир, сняв шлем, похожий на железный горшок с прорезями для глаз. Вид его был необычен. Тут, на островах, народ был черный, словно головешка, ведь до эфиопского берега отсюда было куда ближе, чем до Аравии.

— Я главный! — дерзко поднял голову рослый мускулистый малый с курчавыми волосами и вывернутыми губами.

— Неправильный ответ! — назидательно поднял палец Надир, когда его странный меч с широким острием развалил смельчака почти до пояса. — Так кто здесь главный?

— Ты главный! Ты! — с готовностью ответили рыбаки, которые очень быстро разгадали эту немудреную загадку.

— Так! С этим мы разобрались. Следующий вопрос! Кому мы здесь поклоняемся? — продолжил разговор Надир, которому меч очень понравился. Брат предупреждал, что удар им будет страшен, и он не обманул. Судя по бледным лицам пиратов, они тоже прониклись в должной мере.

— Мы молимся богиням Манат, аль-Лат и аль-Узза, дочерям Аллаха! — нестройно ответили жители деревушки.

— М-да, как все запущено, — задумался Надир. — Вы многое пропустили, парни! Мы теперь поклоняемся самому Аллаху милосердному. И никаких дочерей у него не было, и нет! Эти бабы, которых вы тут поминаете — просто демоны. Так учит пророк Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует! И он говорит, что идолопоклонство, которому вы все тут привержены, наказывается смертью. Итак, кто готов умереть за своих идолов? Вот за этих, которые в костре горят! Никто? А кто готов принять истинную веру и немедленно отправиться со мной за добычей? Все! Отлично! Повторяем за мной…

— Ты был очень убедителен, зять, — с усмешкой сказал Азиз ибн-Райхан, который веселился от души. Грабить тут было нечего, а потому Надир платил его воинам из своего кармана.

Когда жители городка отряхнули колени и убедились, что их никто убивать не собирается, они узнали, что их жизнь только что круто поменялась. Более того, теперь они, как правоверные мусульмане могут пойти в поход на проклятых язычников, живущих в соседней деревне. Там не будет большой добычи, но вот дальше стоял город Тамрида, с незапамятных времен заселенный греками-несторианами. Новый эмир клятвенно пообещал, что выкуп, взятый с его жителей, он отдаст своим воинам весь, до последней драхмы. Народ воспрянул, ведь жизнь в этом забытом всеми богами захолустье стала понемногу налаживаться.

* * *

В то же время. Тур. Австразия.

Королева Нантильда истово молилась в базилике святого Мартина. Ей было безумно страшно. Скверно у нее было на душе, очень скверно. И на то была очень серьезная причина.

Тур, хоть и был окружен с трех сторон бургундскими землями, принадлежал королевству Австразия. Это было в Галлии обычным делом, ведь все наследие великого Хлодвига считалось общим достоянием царственного рода Меровингов. Братья-короли, которые несколько раз делили Франкию на уделы, породили неимоверную путаницу. Эта путаница усугублялась тем, что короли непрерывно погибали в войнах и от ножа убийц, присланных другими братьями, а потому передел земли носил нескончаемый характер. Города, герцогства и графства переходили из рук в руки по нескольку раз. И никого не удивляло, а как это королю Австразии, сидевшему в далеком Меце, принадлежит половина Марселя. Бывало и такое, что несчастные горожане и сами не знали, кому именно из королей они принадлежат в данный момент, ведь налоги требовали все. И королевские лейды тоже грабили одинаково, не разбирая своих и чужих. Только при Хлотаре II, перебившем почти всю свою родню, стало полегче. Правда, он не довел такое богоугодное дело до конца, упустив мальчишку Хильдеберта, и это породило массу новых проблем. В воздухе отчетливо пахло новой большой войной.

Нантильда искренне думала, что сделала все чисто. Несколько капель яда добавили в вино, которым напоили проклятую степнячку после родов, и дело сделано. Мальчишка умер с ней вместе, по той же причине…

— Ну что ей стоило родить девчонку? — шептала искусанными губами Нантильда. — Ну, что ей стоило? У нашего короля уже есть два сына. Мой Хлодвиг наследует Нейстрию, а Сигиберт — Австразию. Не нужен еще один наследник, никому не нужен. Это же ведь опять война, опять кровь. Я же, как лучше сделала. Так ведь для всех будет лучше! Для всех, господи!

Юному Сигиберту исполнилось четыре года, и уже два из них он жил с матерью в Меце, куда его вытребовала буйная восточная знать. Австразийские лейды с каждым годом забирали себе все больше и больше власти, но при этом жить не могли без собственного короля. И ведь все шло просто отлично, пока к ней не пришел тот человек…

— Проклятье! — шептала Нантильда. — Да как это могло получиться? Как? Я же этих людей сама подбирала. Они мне по гроб жизни обязаны. Кто из них мог проболтаться? Может, остальные служанки королевы заподозрили неладное и стали трепать языком? Да, это они, больше некому! А это еще кто такая?

Нантильда потеряла дар речи. В базилику вошла незнакомая женщина с таким высокомерным выражением лица, что Нантильде захотелось схватить ее и дать плетей. Только охрана из богатырского сложения воинов в роскошных доспехах наводила на мысль, что сделать это будет не только непросто, но и попросту небезопасно.

— Радегунда, сокровище мое, — нравоучительно сказала незнакомка. — Ты в храме божьем, и ты королева. Прекрати корчить рожицы! Веди себя, как подобает!

— Радегунда? — ахнула Нантильда. — Так это же… Что ОНА тут делает?

— Ваше величество! — архиепископ бросился к княгине и протянул руку для поцелуя. — Ваши подношения доставили. Ваша щедрость воздастся вам сторицей!

— Пустое, святой отец, — отмахнулась та. — Благословите нас с молодой королевой. Она едет к своему жениху, в Аквитанию. Мы не могли не поклониться святому Мартину, поэтому сделали большой крюк.

Нантильда впилась жадным взглядом в ту, кто был женой двух самых страшных врагов ее собственного мужа, и впитывала каждое ее слово, каждый жест и даже каждое движение брови. Какое платье? — завистливо подумала она. — Шелк? Конечно, шелк! Красиво-то как! И грудь открытая! Стыдоба! Ненавижу ее! — билась в голове отчаянная мысль. Почему-то рядом с ней Нантильда, происходившая из знатной семьи, почувствовала себя какой-то вульгарной деревенщиной, с таким изяществом и достоинством вела себя эта чужестранка. Нантильда посмотрела на аккуратные, чуть удлиненные ноготки этой стервы, и до боли сжала пальцы в кулаки. Неровные, обкусанные ногти впились в кожу ладоней, но она этого даже не заметила. Ее руки тоже не знали труда, но по сравнению с узкими холеными ладошками княгини они скорее походили на две лопаты. Пальцы Нантильды были густо унизаны перстнями, в отличие от соперницы, но даже это не радовало королеву. Она показалась сама себе простой горожанкой, торговкой с рынка, которая с завистью смотрит из толпы на королевский выезд.

Княгиню окружала почти осязаемая аура власти, которая ни на секунду не давала усомниться в ее статусе. И это породило еще большую ненависть со стороны Нантильды. Ненависть и зависть. Ей тоже захотелось стать такой, как Мария. Красивой, властной и уверенной в себе. Уверенной настолько, что ей даже обвешиваться украшениями не нужно. Все и так всё понимали. Вдобавок ко всему, княгиня выглядела так, словно пьяный муж ни разу в жизни не колотил ее. А может и, правда, не колотил? — подумала вдруг Нантильда. — Как ее вообще ударить можно? Она же такая…

— Королева Мария! — воскликнула Нантильда, натянув на лицо маску любезности. — Какими судьбами?

— Это королева Нантильда, супруга его величества Дагоберта, — пояснил епископ, когда княгиня повернулась к нему с самым растерянным видом. Она явно не знала, как себя вести с этой незнакомкой.

— Здравствуй, Нантильда! — лицо Марии расплылось в искренней улыбке. — Ты же мать короля Хлодвига? А мы вот с молодой королевой решили навестить моих отца и сестру. А потом заглянем в Тулузу. Радегунде уже пора познакомиться с женихом.

— Может быть, после службы заглянем ко мне? — предложила Нантильда. — Я остановилась здесь, в монастыре. Поболтаем!

— Лучше ко мне, милочка, — улыбнулась Мария. — У меня есть вкуснейшая наливка, которую благословил сам преосвященный Григорий. И я подарю тебе чудесный платок из персидского шелка. Я везла его Гизеле Васконской, но отдам тебе. Тут такого ни у кого нет! Остальные жены короля Дагоберта просто помрут от зависти!

— Пойдем, конечно! — глаза Нантильды загорелись. Она была весьма богата, но отказаться от шелкового платка, привезенного из далекой Персии? Увольте! Она же не полная дура!

— А у нас совсем недавно говорили о тебе, — Мария взяла Нантильду под руку, когда они вместе вышли из базилики. — И тут ты, собственной персоной! Такое совпадение, просто удивительно!

— И кто же обо мне говорил? — не на шутку удивилась Нантильда.

— Герцог Орлеанский недавно был в Шалоне, — легкомысленно махнула рукой Мария, и затараторила. — Я искала отца, а он был у майордома Виллебада в гостях. И герцог Октар тоже был там. Он такой страшный! Моему мужу тоже служат аварские ханы, но у нас они не такие суровые. Даже улыбаются иногда. А этот вот прямо дикарь! И смотрит исподлобья так, что я даже напугалась немного…

— Герцог был в Шалоне? — довольно резко перебила ее Нантильда, которая ощутила холодок, пробежавший по спине. Пустопорожняя трескотня словенской княгиня начала ее изрядно утомлять. — И при чем тут я? О чем они говорили?

— Да я и не помню уже, — сморщила носик Мария. — Мужские дела — это такая скука, и это было месяца три назад. Я и вспомнила об этом разговоре только потому, что герцог произнес твое имя.

— Герцог Орлеана был в Шалоне-на-Соне и говорил обо мне? — почти по слогам спросила Нантильда.

— Ну да, я же только что тебе об этом сказала, — Мария даже обиделась немного. — Ты меня совсем не слушаешь, милочка? Хотя… он еще свою дочь вспоминал. Ну, вот мы и пришли. Зайдем?

— Разумеется! — решительно кивнула королева. — Раз сам епископ Григорий благословил… Только, моя дорогая, я отлучусь ненадолго. Мне нужно дать несколько распоряжений своим лейдам.

— Конечно, милочка, конечно! — прокудахтала Мария. — Я буду тебя ждать.

Господи! Господи! — шептала Нантильда, которая почти бежала в свои покои. — Спасибо тебе! Ведь я не верила сначала. Тот каноник из монастыря святого Германа пришел и сказал, что ему было видение. Что я должна поклониться святому Мартину, и так избегну большой беды. Он сказал, что мой самый большой грех больше не тайна. Видит Бог, я озолочу его!

— Королева! — неприметный слуга поклонился ей, преданно заглядывая в глаза. — Вы так взволнованы! Что-то случилось?

— Случилось! — резко бросила королева. — Помнишь то дело, что я тебе поручала? Баба и младенец…

— Конечно, помню, — удивленно посмотрел на нее слуга. — Только вы же велели забыть об этом.

— Не все забыли, — зло усмехнулась Нантильда. — Быстро скачи в Клиши. Тех двух дур — в прорубь. Сделаешь все тихо, чтобы никто ничего не узнал. — И она добавила, увидев невысказанный вопрос на его лице. — Поспеши! Не то меня, если повезет, просто сгноят в монастырской келье, а тебя изломают на колесе и скормят воронам. Кто-то из них мог открыть рот.

Глава 34

Май 635 года. Город Тамрида (в настоящее время — город Хадибу). Остров Сокотра.

Последний раз такое зрелище в египетских землях наблюдали лет семьсот назад, когда Клеопатра пыталась сбежать из Александрии, приказав перетащить корабли волоком в Красное море. Видимо, она подготовилась немного хуже, чем княжеская экспедиция, и это стоило ей жизни. Целая флотилия из разнокалиберных судов подошла к египетскому берегу чуть восточнее Пелузия. Перешеек, ведущий к Красному морю, был уже исхожен вдоль и поперек, и княжеских людей ждала здесь целая орава горластых смуглых бедуинов, нанятых за полновесное железо. Им платили копьями и ножами. Серебро в кочевье было им без надобности.

Княжеский дромон вез в своих трюмах мастеров, инструмент и оружие, а трофейный александрийский зерновоз из Тергестума был забит чудными деревянными конструкциями, которые мастера из Праги начали собирать, изумляя бедуинов количеством дефицитного в этих местах дерева и гвоздей, которые на эти самые конструкции пошли. Мастера собирали крени — специальные полозья, на которые потом поставят драккары. Только были эти полозья совсем не похожи на своих примитивных собратьев, которые помогали тащить лодку с грузом на далеком севере. Тут все было намного сложнее и легче одновременно. Сложнее — потому, что у драккаров был киль. А легче потому, что пять кораблей вместе с припасами потащат по песку верблюды, а не люди. Что такое сто миль для такого каравана — да просто тьфу! А потому третий взвод шестой роты воспринял десятидневную прогулку по пескам просто как забавное приключение, внезапно свалившееся им на голову. Что такое пойти пятнадцать миль в день, когда впереди тебя ждет море, в котором невозможно утонуть. Море, где на воде можно лежать, словно на койке в родной казарме.

Они поставили паруса, и пошли вдоль африканского берега. Маршрут был выверен досконально. Сначала полторы тысячи миль на юг, а затем еще триста вдоль Африканского рога, откуда до архипелага Сокотра рукой подать. Мелкие острова будут видны невооруженным взглядом.

Так оно и получилось. Вся дорога заняла почти месяц, а мальчишки, которые почернели под безжалостным солнцем, за это время увидели больше, чем за всю свою прошлую жизнь. Если бы кто-нибудь раньше сказал Святославу, что такое возможно, то он смеялся бы до слез. Вид острова, покрытого лесистыми горами, заворожил его. Заворожил настолько, что он чуть весло не бросил. По крайней мере, парень никогда не видел драконьего дерева, о котором рассказывал дядя Никша. Да и где бы он мог его видеть? А тут вот оно растет! Чудное какое! Словно из другого мира пришло. Впрочем, и остальные ребята тоже рты в изумлении пораскрывали, потрясенные открывшимися видами. Третий взвод шестой роты был переведен в судовую рать, и программа у них весьма сильно поменялась. Видно, отец решил все-таки загладить свою вину и сделал сыну поистине царский подарок. Ну, так хотелось думать самому Святославу.

— Слушай, Дражко, а с чего это нам честь такая? — задумчиво произнес Лаврик, морща лоб в неимоверном умственном усилии. Тамрида была прямо перед ними, и они спустили парус, чтобы подойти к городку на веслах.

— Ты это о чем? — лениво спросил Святослав, который отвлекся от собственных мыслей.

— Княгиню охранять — нас всегда ставят. К болгарам в поход мы ходили. В Александрию с великим князем — тоже наш взвод. И сейчас вот опять… Да нам же все парни в Сотне завидуют! Они и не были нигде.

— Так это из-за Дражко все, — с непроницаемым лицом сказал паренек по имени Туга, который ворочал соседним веслом.

— Почему это? — удивился Лаврик.

— Так он самого великого князя сын, — прыснул в кулак Туга, и ребята рядом подхватили этот смех. Уж больно забавно было смотреть на пунцового Святослава и растерянного Лаврика.

— Вы что, знаете? — еле смог вымолвить Святослав.

— Знаем, конечно, — хохотали мальчишки. — Да все до единого знаем! Только слово дали не болтать об этом. А ты что, Лаврик, не знал?

— Не знал, — растерянно ответил тот, укоризненно глядя на княжича. — Ты же старосты сын, из дедошан… Дражко, да как же это…

— Вот ведь дурень! — Туга даже всхлипывать начал от смеха. — Простите, парни, я слово нарушил. Я не могу больше на этого недоумка спокойно смотреть!

Теперь хохотали уже все, кто шел на драккаре. И мальчишки из сотни, и даже даны во главе с ярлом Болли Горелая Борода, который командовал этим походом. Вячко и Айсын хлопали Лаврика по плечу и утешали. Ничего, мол, дружище, и дураком тоже прожить можно.

— Навались на весла! — рявкнул Болли, который вытер проступившие слезы. — Ты, который невеликого ума, тоже греби! И хватит ржать! Ну, чисто кони! Р-р-раз! Р-р-раз! Р-р-раз! Р-р-раз!… Табань! Кажись, на месте!

* * *

Тамрида никаких укреплений не имела. Небольшой городок на полтысячи душ мирно сосуществовал с соседями, иногда объединяясь с ними для торговли и разбоя. Одно другому совершенно не мешало. Только в городе этом, в отличие от береговых селений, с незапамятных времен жили греки. Никто даже и не помнил, когда они тут поселились. Самые смелые уверяли, что они потомки моряков критянина Неарха, флотоводца великого Александра. Более приземленные считали, что их предками были купцы из Айлы, разрушенного арабами порта на Красном море. В любом случае, греки тут жили уже не одно столетие, и были христианами несторианского толка, принятого в Персидской империи. Они разделяли божественную и человеческую ипостась Иисуса Христа, считая, что это не единое целое, а две различных сущности, соединенных незримой связью. Тягчайшая ересь, по мнению священнослужителей Империи. Впрочем, тут им это не мешало, за исключением того, что новый эмир обложил их налогом в свою пользу, и джизьей, налогом на неверных, который должен был поступать прямиком в казну мусульманской уммы. Греки приуныли, но деваться было некуда. На остров переселились полсотни семей бедуинов из рода Алии, юной жены нового владыки. Они-то, совместно с мусульманами-неофитами и образовали гвардию правителя, подавляя малейшее недовольство новыми порядками. Лучший дом Тамриды занял эмир, и всем жителям пришлось с этим смириться. У них, собственно, и выбора не было.

— Брат! — Надир широко раскинул руки, обнимая Стефана, который прибыл на одном из кораблей. — Чего тебе в Кесарии не сидится? Ты же хотел спать до полудня и жрать своих жареных мышей? Что случилось?

— Я свою книгу про арабов, наконец, закончил, — стеснительно ответил слуга императора, — А теперь вот хочу про Индию написать. Я свои записи передал в Константинополь и брату Само, и понял, что мне и заняться больше нечем. Ну, поспал, ну поел… А дальше что? Я уже от безделья начал с ума сходить. Поэтому, когда Болли в Кесарию зашел, чтобы товары выгрузить, я все бросил и уплыл с ним. Я как крест святого Андрея на флаге увидел, чуть ума от радости не лишился.

— А тебе за это ничего не будет? — подозрительно спросил Надир. — Ты же вроде бы в ссылке… Как ты там говорил? Тебе положено страдать!

— Лучше молчи, — махнул рукой Стефан. — Тюрьма по мне плачет. Но мне уже кажется, что все давно позабыли про меня. Я в канцелярию императора письма шлю, а мне не отвечает никто. И распоряжений никаких не дают. Думаю, там всех все устраивает. Главное, чтобы я у них под ногами не путался.

— Скоро выходим, брат, — сказал Надир. — Ваши люди отдохнут неделю-другую, и тронемся в путь. Мы ждем только попутного ветра. Летом он дует на восток, а зимой — на запад. Через год вернемся.

— Ты же только женился, — усмехнулся Стефан. — Уже хочешь из дома сбежать?

— Может, если даст Аллах, — воровато оглянулся Надир и понизил голос до шепота, — через год моя жена хоть немного повзрослеет, и на настоящую бабу похожа станет. Я, честно говоря, семейную жизнь себе как-то по-другому представлял. Я, когда на нее лезу, все время раздавить боюсь. Ну, просто птенчик какой-то, а не жена. И вместо сисек у нее два прыща. Даже подержаться не за что. Хотя хозяйка добрая, тут ничего плохого не скажу.

— Я тебе в этом деле не советчик, — развел руками Стефан. — Ты же знаешь, я не по этой части. Но племянника с тетей обязательно познакомь. Правда, он немного постарше будет, и арабского не понимает.

— Я переведу, — кивнул Надир. — Тащи его вечером сюда. У нас, арабов, родня — это первое дело. Надо будет его еще и с ее братом познакомить. Он тут за меня останется. Хороший парень, только слишком горяч. Ты подарки приготовил?

— Само собой, — кивнул Стефан. — Мы семью не опозорим.

Вечером Святослав, оба его дяди и Бадр, шурин дяди Никши сидели за столом, на котором лежали лепешки, зелень и куски вареной баранины. Жена дяди подала еду и стояла неподалеку, не вмешиваясь в беседу и не говоря ни слова. Тетка Алия, укрытая платком, привела Святослава в полное замешательство, уж больно молода. Щуплая пигалица с едва наметившейся грудью скромно стояла, опустив глаза в пол, и на все вопросы отвечала односложно. Даже богатое ожерелье, поднесенное ей Святославом, заставило ее поднять смуглую симпатичную мордашку лишь на миг, а потом она снова опустила взгляд вниз. Почтенный Азиз ибн Райхан хорошо воспитывал своих дочерей. Алия поблагодарила за подарки и ушла на свою половину. Женщине не пристало сидеть с мужчинами за одним столом.

— Ну, можно считать, что познакомились, — махнул рукой Надир. — А ты племянник, по-арабски совсем не понимаешь?

— Нет, — удивленно посмотрел на него Святослав. — Латынь знаю, греческий, степной говор и язык кельнских франков. Его худо-бедно все германцы понимают. А арабский нет, не знаю.

— Зря! — поднял палец вверх Надир. — Будем учить.

— А зачем? — все так же удивленно смотрел на него Святослав. — На кой он мне?

— Ты еще удивишься, — усмехнулся Надир. — Отец разве ничего не сказал тебе? Ну, тогда и я не буду. А! Забыл! Тебе еще персидский выучить придется и язык коптов^[23].

— Да мы же в походе! — возопил Святослав. — Когда мне это все учить-то?

— Ну, а вечера на что? — удивился Надир. — К вашему отряду прикреплен наставник Стефан. Он сам себя прикрепил. Он и будет вас персидскому учить.

— А язык коптов? — спросил ошарашенный новостями Святослав.

— Тут с нами один ушлый малый из Александрии плывет, — ответил Стефан. — Он в торговом доме твоего отца трудится. Его зовут Константин. Рекомендую познакомиться, этот парень далеко пойдет. Я месяц плыл с ним на одном корабле, и я тебе скажу, племянничек, это что-то…

* * *

В то же самое время. Город Аврелианум (в настоящее время — Орлеан). Нейстрия.

Древний город, населенный римлянами, сирийцами и иудеями, давил своими каменными стенами на привыкших к степным просторам кочевников. Хан Октар ненавидел города, а потому при малейшей возможности сбегал оттуда, поселившись на одной из вилл. Многолюдство угнетало его безмерно. Оно душило его, словно удавка. Крики и толкотня приводили его в бешенство, как приводили в бешенство непрерывные склоки христиан и иудеев, жалобы которых стекались к нему со всех сторон. И он сам, и его племя приняли завет Христа, иначе было просто невозможно, но всадники не забывали своих старых богов, по привычке принося жертвы Великому Небу и богине Умай. Здесь они были уже не первыми пришельцами, ведь в окрестностях городов жило множество потомков алан, готов и бургундов, которых потом сменили франки. Франки так и остались жителями хуторов, и их речь была почти не слышна в городах. Да и мало их было южнее Луары.

— Мы никогда не станем тут своими, — с горечью сказал Октар старшему сыну. — Зря я польстился на посулы этого лживого демона, Дагоберта.

— Ты уверен, отец, что это он убил мою сестру? — испытующе посмотрел на него Бумын, широкоплечий рябой здоровяк, сидевший с ним за столом.

— Не знаю, — резко ответил Октар. — Я уже ни в чем не уверен. Сердце говорит, что моя девочка умерла плохой смертью, но он же поклялся на могиле отца… Мы ходили с ним в базилику святого Вицентия, и он поклялся. Понимаешь?

— Тогда что тебя беспокоит, отец? — не понял Бумын. — Король не станет шутить такими вещами. Его же Христос покарает.

— Кого может покарать бог, который не стал защищать самого себя? — поморщился Октар. — Я говорил со служанками, имена которых мне дала та бургундская стерва. И знаешь, что?

— Что? — подался вперед Бумын.

— Две из них недавно пропали, — горько усмехнулся Октар. — Вот были люди, и нет их. Как будто не было никогда. Я спрашивал майордома, спрашивал дворцового графа. Они не никогда не слышали этих имен. Но они лгут, сын. Лгут, как последние рабы. Их глаза бегают так, словно они украли коня. Я заплатил кое-кому, и выяснил, что жена проклятого колдуна оказалась права! Мой каган соврал мне, а жена самого лютого врага сказала правду! Ты это понимаешь?

— И что ты думаешь? — Бумын даже плеснул вином на стол от неожиданной догадки.

— Они убили мою дочь, убили моего внука, а потом убили тех, кто ее убил, — все так же горько сказал Октар. — Cui bono! Ищи, кому выгодно! Так сказала бургундская ведьма.

— Женам короля это выгодно, — тут же сообразил Бумын и заревел. — Ведь они уже поделили королевства между своими сыновьями! Я вырежу печень этим лживым сукам и накормлю ей нашего королька! Я возьму десять жизней за жизнь моей сестры!

* * *

Две недели спустя. Вилла Клиппиакум (в настоящее время-Клиши, предместье Парижа)

— Ты еще кто такой? — Дагоберт недоуменно смотрел на угодливо склонившегося человечка в полотняной рубахе до колен и мягких кожаных туфлях.

— Я Доссо, ваше величество, — робко ответил человечек, благоговейно рассматривая длинные, расчесанные на пробор волосы Дагоберта, достающие до пояса. — Я слуга герцога Орлеанского. Виночерпий я.

— Зачем ты притащила его сюда? — Недовольно посмотрел на жену король. — Ты будешь теперь приводить ко мне всю шваль, какую встретишь на улице?

— Выслушай его, мой король, — скромно опустила глаза Нантильда. — Он мой верный слуга. И твой тоже. — Говори, Доссо! Расскажи все, что слышал, и не пропусти ни единого слова.

— Ну, это… Бумын, значит, это который нашего герцога сын, — начал свой косноязычный рассказ виночерпий, — он ее величеству обещал печень вырезать и этой печенью ваше величество накормить. И печень ее величества Рагетруды тоже сказал, что вырежет. А еще он сыновей ваших обещался убить.

— Что-о? — выпучил глаза Дагоберт. — Да что ты такое несешь?

— Он сказал, что за жизнь своей сестры десять жизней возьмет! Вот! — выпрямился слуга. — Я своими ушами слышал! Разрази меня гром! Святым Мартином и святым Дионисием клянусь, все так и было!

— Вон! — прошептал бледный, как мел Дагоберт. — Пошел вон! — а когда виночерпий кубарем выкатился из его покоев, мертвым взглядом посмотрел на жену. — Ты же сказала, что никто ничего не узнает!

— А никто ничего и не знает, — хладнокровно ответила Нантильда, хотя ни малейшего хладнокровия не ощущала. Напротив, ей было безумно страшно. Королев франков убивали и за куда меньшие прегрешения. — Никто ничего не докажет.

— Да никто ничего и не станет доказывать, дура! — заревел Дагоберт. — Одного подозрения достаточно! Ты втравила меня в это!

— Я? — подбоченилась Нантильда. — Ты же сам сказал, что если выделить удел третьему сыну, то нас даже воробей заклевать сможет. Бургундский ублюдок тут же пойдет войной. И все пойдут вместе с ним, даже твой младший брат! Ты сам сказал, что мы в западне! Герцог Само опутал нас целой сетью своей родни!

— Да, Само…, - сморщился, словно от уксуса Дагоберт. — Везде торчат уши этой сволочи. Если мы раздробим свою страну на куски, нам конец. Это все древние обычаи, будь они прокляты…

— Вот видишь, — Нантильда оплела его шею руками и впилась взглядом в его зрачки. — Мы все сделали правильно, мой царственный супруг. Просто нужно еще кое-что исправить. И мы это исправим! Я клянусь тебе!

Глава 35

Июнь 635 года. Недалеко от города Сопара (в настоящее время — северный пригород г. Мумбаи, Индия).

Никакого большого острова они не нашли. Проклятая карта опять врала! Вместо него была целая россыпь из семи островов^[24], как и уверял брата Надир. Это было очень странно, потому что в мудрости князя Самослава никто не сомневался. Тем не менее, Надир не унывал и напевал какую-то невероятно тягучую мелодию, от которой у его брата сводило скулы. Что-то там про резвого верблюда и его славного всадника, который пойдет в поход, зарежет и ограбит своих соседей, а потом с гордым видом бросит окровавленные обноски к ногам некой девицы, которая после такого подвига непременно воспылает к герою неземной любовью. Созерцание когда-то принадлежащих невинно убиенным людям предметов быта должно будет сподвигнуть ту девицу на ряд крайне необдуманных и порицаемых в патриархальном обществе поступков. По крайней мере, герой песни, истомленный буйством юной плоти, на это крепко надеялся. Судя по всему, эта песня была бесконечной, потому что Надир после получаса протяжного воя только-только закончил описывать невероятную стать своего вонючего и слюнявого друга, и перешел к восседанию на оного.

— Брат, прекрати! — не выдержал Стефан, за что удостоился благодарных взглядов гребцов. — Я уже мечтаю перерезать себе горло.

— А? — недоуменно посмотрел на него Надир. — Что не так? Хорошая же песня!

— Песня дрянь, — расстроил его брат. — Ты зачем нас в эту бухту притащил?

— Узнаешь! — усмехнулся Надир. — Тут со мной пять лоханок с парнями из Сокотры. Пусть работают, я не собираюсь кормить эту шваль за свой счет.

— Ты что, грабить кого-то собрался? — неприятно удивился Стефан. — Ты для этого своих негодяев с собой потащил? Мы же торговать идем. К чему нам неприятности?

— Они что, похожи на торговцев? — терпеливо, как ребенку, начал пояснять Надир. — Они пираты, брат, и ничего другого делать не умеют. Ты забыл, что я обещал халифу прекратить разбой в водах Йемена? Вот и скажи, зачем они мне на Сокотре? Но если тебе станет легче, то они всего лишь воздадут плохим людям по справедливости.

— Ну-ну, — покачал головой Стефан. — И для этого ты прячешь наши корабли в этой бухте?

— Для этого, — усмехнулся Надир. — Ты скоро все поймешь!

Небольшой отдых еще никому не мешал. Архипелаг был небольшим, но корабли вокруг него так и сновали. Город Сопара остался чуть севернее, и они ушли оттуда, пополнив запасы провизии и воды. А вот теперь самый большой из драккаров, на котором были убраны весла, курсировал туда-сюда, стараясь не удаляться от бухты дальше, чем на пару миль. Так прошла три дня.

— В барабан бьют! — крикнул наблюдатель, который не спускал глаз с корабля. — И они выбросили флаг «Прошу помощи»! К оружию!

— Больной на голову! — бурчал про себя Стефан, который в очередной раз в своей жизни натягивал кольчугу и готовил к бою арбалет. — Жадный дуралей!

Впрочем, команда, которая была укомплектована в плавание кожаными кирасами и шапками, его гнева не разделяла. Напротив, идея эмира была горячо одобрена всеми участниками экспедиции, благо он рисковал и своей шкурой тоже.

— На весла, бездельники! — заревел Болли. — Лучники — готовьсь! Бить по команде!

Флотилия из десятка небольших корабликов вырвалась из бухты, словно рой злых шершней. Самые крепкие сели на весла, а мальчишки из третьего взвода натянули тетиву и вглядывались в горизонт, опустив наконечник стрелы вниз. Они смотрели туда, где слишком жадный и слишком наивный персидский капитан, который шел с юга, решил поправить свои дела и полакомиться проходящим мимо судном, на котором увидел десяток одетых в нарядные халаты купцов. Кое у кого и золотые цепи на шеях висели, а такого вызова ни один уважающий себя морской волк терпеть не станет. Персидские матросы улюлюкали и потрясали оружием, припустив за незнакомого вида корабликом, богачи на котором суматошно забегали, заламывая руки. Они были в полном отчаянии. Уже и несколько стрел впилось в борт драккара, когда нападавшие вдруг заметили, что охотники тут вовсе не они. Стая хищных корабликов окружила их дугой, и вот-вот подойдет вплотную. Ветер был не слишком силен, и уйти от драккаров, где на веслах сидели могучие, словно дикие быки, даны, персидский корабль не мог при всем своем желании. Капитан понял свою ошибку, но было уже слишком поздно. Сразу несколько крюков взвились в воздух и вгрызлись своими зубами в борт корабля.

— Оружие бросить! Руки поднять! — заревел Надир и поморщился, когда в его кирасу ударила стрела. Впрочем, стрелявшего тут же упокоил Айсын, который был отменным лучником. Следующий залп и вовсе скосил всех, кто стоял в тот момент на ногах. Самые умные давно лежали на палубе лицом вниз и читали молитвы. Уже через четверть часа на корабль высадилась абордажная команда и приступила к инвентаризации груза.

— Гвоздика, мускатный орех, белый перец, — с удовлетворением сказал Надир, осмотрев мешки, горшки и корзины, где лежало добра на несколько сотен солидов. — И еще травы какие-то. Ну, что же, мне уже нравится торговать специями. Может, останемся тут на месяц-другой, брат?

— А возвращаться как будешь? — напомнил Стефан.

— Да, — поморщился Надир. — Вот шайтан. Я совсем забыл про ветер. Тогда в путь! Нам еще нужно нужно попасть в Музирис^[25]. Закупаться пряностями мы будем именно там.

* * *

В то же самое время. Братислава.

Младшую дочь князя назвали Видна, и она полностью оправдывала свое имя. Девчонка росла как две капли воды похожая на свою мать. И, как в таких случаях обычно водится, отец в ней души не чаял. Суровый воин, одного взгляда которого страшились умудренные годами мужи, таял, словно масло на сковородке, когда белокурая малышка с огромными бездонными глазищами лезла к нему на колени во время совещаний с боярами. Удержать ее было невозможно, и еще ни одной няньке это не удалось. Юная княжна, которая бегать научилась быстрее, чем ходить мастерски выбирала момент, выкручивала руку из нянькиной ладони и неслась в отцовский кабинет, где немедленно забиралась к нему на колени, уткнувшись носом в грудь. Там ее достать никто не смог бы, и она об этом прекрасно знала. Девчонка торжествующе смотрела на фыркающих в усы бояр и вцеплялась в отца намертво, словно клещ. Самослав тяжко вздыхал, но тронуть этот, прижавшийся к нему, комочек счастья не смел, и совещание шло своим чередом. Он понимал, что совсем скоро дочь будет из него веревки вить, и это наполняло его тем сладостным чувством, что знакомо только счастливым отцам маленьких девочек.

— Гонец из Бургундии прискакал, государь, — Звонимир поглядывал на княжну с легкой улыбкой. У него самого было три дочери. — Дагоберт всех орлеанских обров под нож пустил.

— Подробности! — резко сказал Самослав, в голове которого забрезжило какое-то смутное воспоминание.

— В одну ночь всех порешили, — продолжил Звонимир. — Отряды лейдов и свободных франков под утро оцепили дома и перебили всех. Это высокий уровень, государь. Я впечатлен. Ни малейшей утечки не допустили, а несколько тысяч душ пустили в расход. Ни один не ушел. Сам хан Октар и его сыновья страшной смертью погибли.

— Княгиня? — вопросительно посмотрел на него Самослав, а давно забытое воспоминание вспыхнуло так ярко, словно он прочел об этом только вчера. Девять тысяч болгар, откочевавших из придунайских земель после ссоры с аварами, были убиты по приказу короля Дагоберта, «доброго короля», каким он остался в народной памяти. Болгары попросили убежища в Баварии, которая была тогда вассалом франков. Всех их убили ночью, одновременно, в совершенно разных местах. И ни один из них не смог спастись. «Ночь длинных ножей» была идеально спланирована, и так же идеально исполнена. Вот тебе и Темные Века! Недооцениваем мы своих предков.

— Несомненно, это дело рук княгини Марии, — кивнул Звонимир. — Мы пока не знаем как, но ее светлость одной операцией истребила всю легкую конницу франков. У нас даже Вацлав так не смог бы. У него свои методы, хм… весьма специфические. Но княгиня куда тоньше работает. Я в восхищении, государь.

— Да-а… Ты в восхищении, а я вот с ней живу, — пробурчал себе под нос Самослав, который поглаживал по спинке крепко прижавшуюся дочь, чувствуя как колотится ее сердечко. — Надо написать ей что-нибудь этакое, ободряющее. Ведь старается княгиня, изо всех сил старается.

— Еще новости есть, государь, — продолжил Звонимир. — Купец Приск умер.

— Да, я ждал этого, — искренне расстроился князь. — Мне докладывали, что он сильно сдал в последнее время. Приск жену свою очень любил. Она умерла в том году, и он быстро угас.

— Княгиня с его младшим зятем контакт наладила, государь, — продолжил Звонимир. — Он на Большой торг приедет, просит о личной встрече. Он готов подтвердить, что ваша доля в целости и сохранности, а дела пойдут по-прежнему, без сбоев.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул князь. — Приска жаль, конечно, но дела не должны страдать. Да и лет ему уже немало было. Он прожил достойную жизнь. Если, конечно, так можно сказать о потомственном работорговце.

— Это еще не все, — продолжил Звонимир. — Княгиня попросила сестру, и та другого зятя Приска, который франк, графом в Арелате назначила. Если он все правильно будет делать, то и до герцога Прованса дорастет. Этот франк у нее теперь с руки ест.

— Однако! — князь откинулся на спинку стула, переваривая полученную информацию. — Неплохо поработала моя женушка. Портовый город — это очень серьезно. Это можно будет использовать. У тебя все?

— Пока все, государь, — кивнул Звонимир. — Ее светлость сейчас должна быть в Толосе. Там как раз мастера к строительству королевского замка приступили. Тот, что мы за королеву Радегунду в приданое даем. Княгиня должна инспекцию объекта произвести и проверить расходы. Мы туда дьяка из ведомства боярина Збыслава послали, да что-то там не слишком хорошо дела идут.

— Воруют? — с мученическим видом спросил князь.

— Воруют, — обреченно ответил Звонимир. — И есть подозрение, что наш дьяк в первых рядах.

* * *

В то же самое время. Толоса (в настоящее время — Тулуза). Аквитания.

В подвале строящегося замка изрядно воняло горелым мясом. Сводчатый потолок был девственно чист. Его свежая кладка еще не успела закоптиться от множества горящих факелов, и известковые швы были белоснежны. Тут было нестерпимо душно, ведь на дворе стояло лето, а здесь горел огонь. Сколоченная на скорую руку дыба приняла два исхлестанных бичами тела, под ступнями которых исходили последним жаром остывающие угли.

— Я все скажу! — верещал полный, бородатый мужчина, по лицу которого катились крупные, словно горошины слезы. Его спина была рассечена чуть ли не до костей и обильно сочилась кровью.

Его сосед оказался покрепче, и только изрыгал проклятия на наречии саксов. Германские языки для ругани подходят как нельзя лучше, и стоящие рядом воины с наслаждением впитывали незнакомые ранее речевые обороты.

— Позовите королеву! — рыдал полный. — Позовите, умоляю! Я все скажу!

— Не положено, — ответил старший из воинов. — Сказано, полсотни плетей, значит, полсотни. Окула, твоя очередь! Я умаялся уже!

Своды подземелья снова огласили вопли, но вскоре они затихли. Положенная порция ударов была выдана. А по крутой лестнице, выметенной ради такого дела начисто, спускалась княгиня Мария, брезгливо морщась и бережно приподнимая подол нарядного платья. Она окинула взглядом помещение и села на стул, который раскрасневшиеся от натуги воины заботливо отодвинули от гаснувшей жаровни. Княгиня достала из рукава платок, пропитанный благовониями, и прижала его к носу. Вонь горелого мяса нужно было чем-то перебить.

— Помилуй, государыня! — ревел белугой дьяк. — Грешен я! На княжье добро покусился! Останови пытку, молю! Нет больше мочи терпеть!

— Из каких будешь? — брезгливо спросила его княгиня.

— Монах я из Бургундии, — торопливо пояснил тот, — расстрига. Семь лет назад на Большой торг пришел, да боярину Збыславу поклонился. Меня за грамотность в подьячии и взяли сразу. Помилуй, матушка! Верой и правдой служил сколько лет! Бес попутал!

— Готов украденное выдать? — спросила княгиня.

— Готов! — завопил. — Но половину вот этот нехристь себе забирал. Пьяница проклятый! Саксонская рожа! Аспид ненасытный!

— Он заговорил? — спросила княгиня, показывая на матерящегося сквозь зубы сакса.

— Нет пока, ваша светлость, — с сожалением развели руками воины. — Крепкий, гад. Тут настоящий кат нужен. Пыточное дело — наука тонкая, мы ей не обучены.

— Значит, придется продолжить, — поморщилась княгиня и показала на дьяка. — Этого с дыбы снимите и деньги, которые он выдаст, принесете в мои покои.

Дьяка утащили, а с саксом воины продолжили. Упрямый германец только хрипел и выл, но ни в чем не признавался. Он уже от боли пару раз сознание терял, и его приходилось отливать водой.

— Что тут происходит? — услышала княгиня чей-то рев.

Герцог Эйгина, отец королевы, собственной персоной, спустился в подвал, когда услышал невероятные вести.

— Ты чего это тут распоряжаешься? — заорал он. — Ты что, дурная баба, совсем спятила? Это же племянник моей жены!

— Он вор, — жестко ответила Мария. — Он крал деньги моего мужа. На него подельник показал. Я в своем праве.

— Тут не твоя Словения, — на лице герцога заходили желваки. — Нет тут у тебя никаких прав. Ты здесь никто!

— Ну, раз так, — встала Мария, уперев руки в бока, — то помолвка твоего внука с моей дочерью разрывается, а ты, герцог, вернешь мне все до последнего солида. Твою шкуру пока что защищает союз с баварами, алеманнами, бретонами и бургундцами. Ты забыл? Одно мое слово, и никто из них даже мизинцем не пошевелит, когда лейды короля Дагоберта будут рвать тебя конями, как Орлеанского герцога и его сыновей. Ты все еще хочешь сказать, что я тут никто? Повтори это еще раз, и я не поскуплюсь на заупокойную службу за тебя, за твою дочь, за зятя и внука. Ну же! Ты готов умереть, герцог?

— Эй! Эй! Эй! — поднял перед собой руки Эйгина, который уже знал о судьбе своего северного соседа и совсем не желал повторить его судьбу. — Мы сейчас во всем разберемся.

— Я уже сама во всем разобралась, — твердо ответила Мария. — Украдено почти пятьсот солидов. Мой приговор — смерть.

— Не горячись, королева! — облизнул пересохшие губы герцог. — Мы же родня. Не дело это… И не принято у нас так. У нас в Правде нет казни как наказания, только штрафы. Даже за убийство беременной бабы вира положена. А тут мальчишка просто немного денег скроил.

— Хорошо, — ответила Мария. — Пусть живет, но у меня будет несколько условий.

— Говори, — сжал зубы Эйгина, который бросал кровожадные взгляды на своего незадачливого племянника.

— Ты выплатишь мне виру за сказанные слова! — ледяным тоном сказала княгиня. — Потом ты выплатишь виру за его проступок, — Мария ткнула пальцем в висящее тело. — И он больше не приблизится к этой стройке. И никто из твоих людей к ней не приблизится. Я привезла сюда нового человека, он примет здесь дела.

— А второй где? — вспомнил вдруг герцог. — Мне сказали, что ты велела двоих схватить.

— А вот это уже не твое дело, родственничек, — жестко сказала Мария. — Он подданный Словении и давал клятву верности князю. Он ее нарушил и будет казнен. У нас в государстве нельзя купить жизнь за золото. Его голова и куски тела будут висеть на кольях у ворот, пока новые городские стены не закончат. Каждый, кто берет в руки княжеские деньги, должен знать о его судьбе. Такова моя воля!

— Тут у нас в Аквитании летом весьма жарко, — удивился герцог. — Вонять же будет!

— Значит, стройте быстрее, — пожала плечами Мария и мило улыбнулась. — Я пойду, пожалуй. Твоя дочь Гизела — такая душка, герцог! Она просто прелесть! Мы с ней стали такими подружками, просто не разлей вода! Здорово, правда? Мне надо спешить, она ждет меня на партию в преферанс.

— Какая женщина! — восторженно прошептал Эйгина, глядя, как колышутся юбки поднимающейся наверх Марии. — Разрази меня гром! Какая женщина! Если ее дочь хоть немного похожа на нее, то я спокоен за Аквитанию, она попадет в надежные руки. Видит бог, мой внук растет таким же олухом, как и его отец.

Глава 36

Август 635 года. Город Муцири (в настоящее время — г. Кочин, штат Керала, юго-запад Индии).

Они дошли до цели. Легендарный Музирис, о котором писал Плиний Старший раскинулся перед путешественниками во всей свой непривычной красе. Римлян и греков тут называли яванами. Впрочем, персов здесь тоже так называли, отличая их от эфиопов, которые тоже были яванами, но черными. А еще сейчас был сезон дождей, и это было совершенно невыносимо для людей запада. Делать в такое время было совершенно нечего, а потому третий взвод шестой роты сидел под навесом из тростника и внимал, раскрыв рты.

— «Для тех, кто направляется в Индию, Окелис, что на Красном море — лучшее место для посадки. Если дует ветер, называемый Гиппалус (юго-западный муссон), то через сорок дней можно прибыть на ближайший рынок в Индии, который называется Музирис. Это, однако, не очень желательное место для высадки из-за пиратов, которые часто посещают его окрестности, где они занимают место под названием Нутриас. На самом деле, оно не очень богато товарами. Кроме того, сам торг находится на значительном расстоянии от берега, и грузы приходится перевозить на лодках либо для погрузки, либо для разгрузки. На данный момент, когда я пишу эти страницы, имя Короля этого места — Келебот.»

Стефан внимательно смотрел на сидящих перед ним на песке мальчишек, которые слушали его, раскрыв рот. Эрудиция императорского слуги была такова, что этих вечерних занятий ждали с нетерпением. Бывало и такое, что даже даны приходили послушать, присев неподалеку. Стефан, который взял с собой целый мешок со свитками, нужное место из Плиния просто зачитал.

— «К царству Кероботра принадлежит Тиндис, очень известное местечко у моря. Музирис принадлежит к тому же царству и процветает благодаря кораблям, приходящим сюда из Ариаки и из Греции; это местечко лежит у реки и отстоит от Тиндиса вдоль по реке и морю на 500 стадий, а от устья реки на 20 стадий.» — Стефан свернул свиток и посмотрел на мальчишек.

Его занятия нравились всем без исключения. Он не ставил оценок и не задавал домашку. И контрольных у него тоже не было. На его занятия вообще можно было не ходить. И, как водится в таких случаях, посещаемость была стопроцентной, а руки тянулись вверх с таким старанием, что взводный даже прослезился от чувств.

— Так вот! — сказал Стефан. — Мы видим перед собой легендарный город, о котором писал Плиний полтысячи лет назад. В этих местах растет черный перец, и сюда везут прочие пряности на продажу. Видите, римский автор не ошибся. Нам пришлось подняться вверх по реке, чтобы добраться до города.

Мальчишки понятливо закивали головами. Сам торг находился выше по течению реки, и крупные корабли зайти туда не могли. Впрочем, драккаров это не коснулось никак, и они спокойно пришвартовались в порту, оставив на рейде трофейный персидский корабль. Он был слишком велик.

— Этот город расцвел благодаря торговле с римским миром, — продолжил Стефан. — А теперь он превратился в тень самого себя прежнего. Ведь Римская империя когда-то привозила сюда сто миллионов сестерциев каждый год, и это стало одной из причин ее упадка.

— Учитель! Рим пал из-за того, что там ели слишком много перца? — беспокойный Лаврик и тут не удержался с вопросом. — Нас по-другому учили!

— Конечно же, это только одна из причин, далеко не самая важная, — терпеливо пояснил Стефан. — Рим вывез сюда огромное количество золота и серебра, а эти деньги можно было пустить на армию, или на то, чтобы снизить подати с крестьян. Но их просто проели, и в стране стало мало хорошей монеты. Поэтому монету стали портить. Великий Рим катился под откос, а на похоронах богачей корзинами бросали в погребальные костры драгоценную корицу, которая стоила немыслимых денег. Люди жили так, словно завтра никогда не настанет. Кто помнит, что попросил Аларих в виде выкупа, когда взял Рим?

Взвился лес рук, и в глазах мальчишек читалась немая мольба: Меня! Меня спроси!

— Вот ты! — ткнул Стефан наугад.

— Воин Хуги, учитель! — жилистый мальчишка из франков встал и стукнул кулаком в широкую грудь. — Король готов Аларих попросил пять тысяч фунтов золота, тридцать тысяч фунтов серебра, четыре тысячи шелковых туник, три тысячи кож, окрашенных в алый цвет и три тысячи фунтов перца!

— Молодец! Ты рассказал даже больше, чем я спрашивал, — улыбнулся Стефан, а юный воин гордо посмотрел на своих товарищей и сел на песок. — Как видите, шелк и перец ценились наравне с золотом и серебром. Собственно, во многих землях это и сейчас так происходит. Только в Словении великий князь Самослав не разрешает платить солью или пряностями. Он платит твердой монетой, и это весьма похвальный обычай. Многие великие императоры древности могли бы только позавидовать ему. Например, римские легионеры частенько получали жалование солью, да и то с задержкой. Что же, — добавил он. — На сегодня занятие закончено. Завтра мы с вами обсудим правление великого императора Маврикия и его ошибки, которые привели к тому, что мир вокруг нас безвозвратно изменился к худшему.

— Учитель! Учитель! — потянулись вверх руки. — А занятие по персидскому будет?

— Будет, — улыбнулся Стефан. — Сразу после ужина. Приходят только те, кто хочет выучить это язык.

Как и всегда, пришли все до единого, даже самые ленивые к учебе. Ведь сидеть с товарищами у костра и заниматься делом куда лучше, чем не делать совсем ничего и любоваться на опостылевший ливень, который мог длиться часами. Осталось всего несколько недель. Скоро закончится сезон дождей, сменится ветер, и они поплывут домой. Сорок дней до Сокотры, еще столько же до Синая, две недели до Средиземного моря и еще столько же до Тергестума. А оттуда до родной Братиславы рукой подать. На все про все полгода, не больше…

Коста бродил по рынку, который бил по глазам невероятным изобилием товара и шумом. Город был деревянным почти сплошь, за исключением храмов, высеченных в скалах с невероятным искусством. Каждый торговец сидел под навесом из тростника, что в здешнем климате было делом совершенно необходимым. Лютое южное солнце сменялось проливным дождем, который вновь сменялся солнцем. Раскаленная земля впитывала влагу, словно губка и даже шипела, когда на нее падали первые капли. От горячего пара, который поднимался в воздух, дышать было трудно. Духота здесь стояла просто неимоверная, и Косте здесь не нравилось. Греков тут, кроме него, больше не было, зато было много персов и незнакомых людей крайне непривычного вида. Они приплыли с огромных островов на востоке, где процветало государство Шривиджая. Купцы из той страны знают дорогу к островам пряностей, которые они везут на запад и перепродают втридорога. Впрочем, так любимую римлянами корицу выращивают неподалеку, на Сихале^[26], огромном острове, до которого отсюда неделя пути.

— Сколько же эти пряности стоят на своих островах? — бурчал про себя Коста, которого обуяла жадность. — Наверное, столько же, сколько у нас стоит просо. Уж больно далеко везти.

Он смог договориться с Вацлавом, и ему дозволили вложить две сотни солидов собственных денег в эту экспедицию. И даже по самым скромным оценкам, он заработает впятеро от этой суммы. Если, конечно, они не попадут в шторм… Если их не перехватят пираты… Если он не помрет от укуса змеи, как один из парней с Сокотры… Если он не сгорит от непонятной лихорадки, как тот крепыш-дан… Если он не напьется дурной воды… Очень много если, которые делали бессмысленным любой заработок. Мертвецу деньги без надобности. Купленный тут товар нужно будет еще довезти до места, там продать, а потом суметь как-то исхитриться, чтобы сохранить вырученные деньги. Тут Коста, скрепя сердце, согласился с условиями, что ему выкатило начальство. Он заплатит десятую часть от вырученных денег, но зато все они попадут в Солеградское хранилище и будут там лежать в полной безопасности. Скромность, вот источник долголетия, — утешал себя Коста, который возвращаться в Египет пока не собирался. У него был свой собственный план, безмерно наглый и опасный, как обычно. И позволение на этот план он получил у самого князя, когда тот гостил в Александрии. Коста услышал краем уха одну фразу, которую тот обронил, и это изменило всю его жизнь. Он набрался смелости и обратился к государю с деловым предложением и, к невероятному удивлению Косты, великий князь Самослав внимательно выслушал его и даровал ему монополию на продажу нового товара сроком на пятнадцать лет. Времени на поиск ему дано два года, и всю первую партию должен получить сам государь. Лично! Он так и сказал: я тебе голову оторву, пацан, если хоть одно зерно на сторону уйдет.

— Кофе! Что это за проклятый кофе? — крутил Коста в голове одну и ту же мысль. Он вспоминал каждое слово, которое услышал тогда от князя. — Какие-то ягоды, которые нужно высушить, обжарить, размолоть и пить. На вкус напиток горький, к нему нужно привыкнуть. Дарит бодрость. Растет кофе где-то в горах Аксума, на равнине его не сыскать. Пусть господь милосердный будет мне свидетелем! — шептал он. — Я найду эти проклятые ягоды!

* * *

Август 635 года. В то же самое время. Измаил. Дакия.

Узкое травяное щупальце, которое Великая Степь запустила в расщелину между Дунаем и южными Карпатами, обживалось новыми людьми. Из Константинополя потянулись первые даны, которым осточертела служба в императорских варангах. Они потребовали обещанный князем надел, и получили его. Почва тут была жирна, словно масло, не чета тощей пашне в холодной Дании. Сюда же пошли на поселение и отставники из княжеских воинов, которых испоместили вдоль рек, щедро наделяя землей. Вот уж чего-чего, а земли у великого князя пока еще было в достатке. Данам было обещано по три манса доброй пашни, но могли дать и пять, и десять, если те могли ее обработать. Все едино, с надела будут службу требовать. С пяти мансов придется выставить пешего воина, с десяти — драгуна, а если взял больше — будь любезен, приведи с собой послужильца с добрым оружием. Потому-то воины, которые, выпучив глаза, нахватали земель, теперь терялись в раздумьях. А когда раздумья заканчивались, брали себе вторую, а то и третью жену. Нужны были рабочие руки и много крепких детей, иначе с таким большим хозяйством никак не управиться. Для такого дела покупали у болгар рабынь и брали за себя девчонок из романских сел. Даже вольные словенки из Семи Племен шли в жены охотно, получая понятную и сытую жизнь, а их отцы и братья шли в батраки, получая в оплату соль. Соль за Дунаем была втрое дороже, чем в княжьих владениях. А ведь любой ребенок знает, что много соли — сытая зима.

Дакия стала военным округом, а не простой префектурой, потому как рядом и Степь, и непокорные племена Фракии. Да и в местных горах какого только народу не водилось. И весь этот народ на редкость боевой был, раз за столько лет бесконечных вторжений варваров выжить сумел, да еще и свой язык, и веру христианскую сохранить. Потому-то здесь каждый поселенец был воином, готовым по команде старосты-сотника свое место в строю занять.

Там же встал и второй легион, который своего имени пока не заслужил. Командиром его был назначен боярин Стоян, прекрасно известный всей армии. Он же военным округом командовал, приняв на себя и гражданскую власть. Служба тут была самой обычной, только поначалу одного воины понять не могли — на кой ляд они молодые деревья в лесах выкапывать должны, а потом в ровную линию высаживать. На два дня пути! От самых предгорий Карпат и до Дуная, где княжеские люди уже срубили острог, названный чудным именем — Измаил. Плевались воины, но деваться некуда — приказ есть приказ. Дежурные сотни копали ямы, втыкая саженцы не по-людски, а с наклоном, чтобы срослись они потом в плотную стену. Они матерились и поминали демонов, но чем дальше, тем понятней становился результат их работы. Переплетение молодых деревьев с неизбежно разраставшимся подлеском превратит этот кусок земли в непроходимую для степной конницы преграду, Засечную черту. Не сейчас, так через десять — пятнадцать лет любая конная орда разобьется о непроходимый бор и пойдет туда, где неодолимой скалой встанет на ее пути каменная крепость Измаил. После осознания этого факта ругани становилось меньше, а результата больше. Ведь и эти воины хотели, выслужив положенный срок, сесть на нетронутую плугом плодородную землю. А где такая земля — там всегда будут рядом лихие всадники с арканом в руках, не к ночи будь помянуты.

— С юга новости есть? — спросил князь у Звонимира, который сопровождал его в этой поездке. Слишком много встреч было намечено с задунайскими племенами и с пограничными степняками-болгарами.

— От наших пока нет, государь, — ответил Звонимир. — Слишком рано еще. А у ромеев все, как ты и говорил. Колотят их в хвост и в гриву. Арабы Дамаск взяли^[27].

— Подробности будут? — резко спросил князь. Весть была ожидаемой, но Дамаск — жемчужина Сирии и центр богатейшего оазиса. Важна была каждая деталь.

— Его защищал зять императора Фома, — начал рассказ Звонимир. — С ним была его жена и просто горы всякого добра. Одной парчи на десятки тысяч солидов. Крепость Дамаска для арабов почти неприступна, стены в двадцать пять локтей, да только странная история там вышла, государь. Сам Халид ибн аль-Валид и его друг аль-Каака ибн Амр на стену крюки забросили, внутрь залезли, а потом стражу у ворот перебили и впустили войско. Горожане в тот день кровью умылись. Резня была такая, что только сам Абу Убайда ее остановить смог. Он вообще, в отличие от Халида, склонен договариваться. Ну, арабы по своему обычаю и разрешили тем, кто хочет город покинуть, спокойно уйти со всем своим добром…

— Стой! — поднял руку князь. — А стража где была? Почему стену не охраняли?

— Священник-монофизит по имени Иона рассказал арабам, что в городе церковный праздник, и стражи не будет. Взамен попросил себе и своей невесте безопасный проход. Так вот, зять императора на глазах арабов погрузил целые возы парчи и поехал из города. Арабы им поклялись, что три дня их никто пальцем не тронет. Ну и сдержали обещание. Позади обоза шли до самой Антиохии.

— А потом? — усмехнулся князь.

— А потом напали и перебили всех, включая императорского зятя, — развел руками Звонимир.

— А невесту хоть предателю отдали? — вспомнил князь.

— Она руки на себя наложила, когда узнала, что из-за нее столько людей погибло, — ответил Звонимир. — Взамен Халид тому Ионе императорскую дочь предложил в жены. Он его так отблагодарить хотел. Да только у того ума хватило отказаться. Тогда Халид ее к отцу отправил.

— Врут! — уверенно сказал князь. — Быть того не может!

— Может, и врут, не знаю, — пожал плечами Звонимир. — Мы не проверяли, нам эти сведения без надобности. Только императорская дочь теперь во дворце, Иона ислам принял и в войско мусульман вступил, а Дамаск принадлежит арабам.

— Да что ж за люди-то! — расстроился Самослав. — Один погиб из-за своей жадности, другой родной город врагу сдает, чтобы с невестой увидеться! Она бы в городе жива осталась! Безумие какое-то!

Князь сплюнул презрительно и тронул пятками коня. Он уже осмотрел острог, построенный по заведенной им моде. Двести на двести шагов, четыре башни по углам и башня с воротами. Не бог весть, какая твердыня, но степняков и словен удержит. Тем более, что река — вот она, за спиной. Подвоз провианта остановить не получится. Ниже дунайских порогов будет курсировать небольшая флотилия, оснащенная огненным боем. Это место было тем бутылочным горлышком, через которое в западную Европу врывались орды кочевников. И если его перекрыть, то степнякам придется идти через топкие низовья Дуная, которые для конницы подходят не слишком хорошо, или через карпатские перевалы, которые тоже будут запечатаны намертво каменными замками.

— Должно получиться, — прикинул Звонимир, разглядывая ряды тонких прутиков, рассаженных в шахматном порядке. — Переплетем молодые деревца между собой так, что дикий зверь не пройдет, не то, что конное войско.

— Да, нам бы лет десять-пятнадцать спокойной жизни, — ответил князь.

— Лишь бы хан Кубрат не помер раньше времени, — поддержал его Звонимир.

— Не помрет, — рассеянно ответил князь. — Он еще лет тридцать проживет. Мы должны все успеть за это время. А вот потом тяжко будет.

— А? — неприлично раскрыл рот Звонимир и схватился за амулет на шее. Он привык, что князю ведомо многое, но такое…

— А скажи, княже, — решился он, наконец, задать давно мучивший его вопрос. — Ты княгиню в измене обвинил за то, что она наследника Святослава с пути истинного сбивала. А теперь получается так, что по ее задумке все вышло. Зачем было его в такую даль посылать? А вдруг случится что в пути?

— Что касается княгини, то ее вина доказана. Не будем больше об этом, — поморщился князь. — А что до Святослава, то все под богом ходим, Звонимир. Иначе никак не выходит. К тому все идет, что его судьба будет прочно с морем связана. Нам без моря никак нельзя, через него вся торговля идет. Кто морем владеет, тот владеет миром. Потому-то Святославу с дядями познакомиться поближе нужно. И края те узнать, как следует. Я много думал, прежде чем послать его туда. Ты думаешь, мне не страшно? И не только в моем сыне дело, а и в том, что наследник державы погибнуть может. Если это случится, то такая буря поднимается, что только держись! Убийцы по мою душу косяком пойдут. И от франков, и от ромеев, и даже от наших бояр.

— Не слыхать таких разговоров, государь, — сощурился Зван. — Я бы знал.

— Ты не понимаешь, — вздохнул Самослав. — Их пока нет, но они непременно начнутся. Сначала тихо, шепотом, а потом в полный голос. Если он погибнет, то моя власть вдвое слабее станет. Об этом любой дурак через месяц догадается. Сейчас убивать меня никакого смысла нет. Невыгодно! Если я умру, Святослав на трон сядет, и с ближним кругом вместе править будет, пока своего ума не наживет. Да и отомстит Святослав за мое убийство, парень он отчаянный и в крови замараться не побоится. А вот если князем станет Берислав…

— Да, — кивнул Звонимир. — Много желающих будет вместо ребенка править. Теперь все куда яснее стало. Только тогда еще более непонятно мне, зачем ты жизнью наследника рискуешь? Пусть он сидит здесь, в Словении, и носу отсюда не кажет.

— Такова цена за ключ к морским дорогам, Зван, — горько сказал Самослав. — Она велика, и уменьшить ее я не сумел. Ты все узнаешь, но позже. Время не пришло, да и может не получиться то, что задумано. Слишком уж сильно я хочу поменять предначертанный ход событий. И этот риск — совсем небольшая цена за миллионы спасенных жизней в будущем.

Глава 37

Октябрь 635 года. У побережья Синда (в настоящее время — бухта Коранги, неподалеку от г. Карачи, Пакистан).

Его величество махараджа Пулакешин II^[28], Великий Воин, Рука Вишну и Слон, Подпирающий Земную Твердь, держал порядок в стране Западных Чалукьев железной рукой. Города процветали, ремесленники производили немыслимой красоты стекло и ткани, и даже портовые чиновники брали взятки умеренно, предпочитая не злить купцов лишний раз. Побережье на сотни миль пути управлялось спокойно и мудро, а вот дальше на север, в прибрежных персидских провинциях, начинались дикие места и полнейшее безвластие. В прошлый раз княжескому каравану повезло, но боги удачи капризны, и не дают разгуляться слишком сильно. Именно этого и опасался Надир, который когда-то сам недолго пожил в этих местах, и повадки их обитателей знал прекрасно. Огромная бухта Коранги, что раскинулась между рекой Хаб на западе и великим Индом на востоке, была усеяна крупными, мелкими и совсем крошечными островами, которые отделялись один от другого узкими протоками. В этой мешанине ничего и никого найти было невозможно, и именно этим воспользовались местные жители, которые основали несколько крупных разбойничьих баз, которые были скорее настоящими городами, с таким размахом вели дела вожди бавари, здешних пиратов.

Бавари тысячу лет назад грабили купцов из Египта Птолемеев, потом грабили купцов с римского Востока, и еще столетия позже будут грабить купцов-мусульман, когда те выйдут на морские дороги. Они грабили вообще всех, кто плыл мимо, уж больно место для морского разбоя было удобное, а моряки в то время не рисковали удаляться от берегов, страшась открытого моря. Это зло было совершенно неистребимо, и спасались от него торговцы только тем, что сбивались в большие караваны. Впрочем, и это помогало далеко не всегда. Большие караваны купцов бывали атакованы очень большими эскадрами пиратов. Случалось и такое. Как, например, сегодня…

Впереди шел трофейный перс и корабль, купленный в Музирисе. Драккары растянулись цепочкой следом за ними, не теряя флагман из виду. Зимний муссон дул на юго-запад, а потому корабли бежали споро, поймав парусом соленый ветер. Весла почти не использовались, только вечером, когда кораблики вытаскивали на берег для ночевки.

— Белый флаг с красным крестом! Нападение! — заорал остроглазый мальчишка на переднем драккаре.

На десятке мелких кораблей, что сопровождали бесценный груз, началась деловитая суета. Воины надевали кирасы и натягивали тетиву на луки. Сердце мальчишек колотилось, как птица к клетке, нет пока привычки к бою. Хотя… Четырнадцать лет, взрослые мужи по этой непростой жизни. Бывшие пираты с Сокотры доспехов не имели, зато неплохо били из коротких луков и отчаянно резались длинными ножами в абордажной схватке. Они тоже готовились к сражению, молясь единому богу, которому присягнули совсем недавно. Порядок действий был в них вбит в прямом смысле этого слова свирепым, словно пустынный волк эмиром. Он бил непонятливых до тех пор, пока они четко и уверенно не повторили, как должны действовать при нападении пиратов.

К сражению готовились и гренадеры, которых было по два на каждый корабль. Даны вскрывали ящики, где переложенные тряпками и соломой, ждали своего часа глиняные шары, наполненный слезами великой Хель, дочери Локи, богини смерти.

Пиратов было вдвое больше. Рой лодок-дау, с одной и двумя мачтами вырвался из пролива между островами и устремился наперерез жирным купцам. Ну, так они думали…

Такие нападения всегда протекали примерно одинаково. Две-три лодки, набитые полуголыми головорезами, окружали корабль, обстреливали его из луков, а когда выбивали охрану, в борта вцеплялись крюки с веревками, по которым забиралась абордажная команда. Груз шел ручным торговцам, не гнушавшимся скупкой краденого, команда продавалась в рабство, а почтенный купец теоретически имел шанс выбраться на волю, заплатив за себя немалый выкуп. Так должно было быть и сегодня, но сегодня пиратам не повезло…

Оба больших судна в караване принадлежали к тому типу, который здесь называли патамар. Длина шагов в сорок, сшитый веревками корпус и три мачты с косыми парусами. Эти корабли имели вместительный трюм и высокие борта, куда выше, чем небольшие лодки, которые неслись к ним, словно волчья стая.

— Ближе подпускай! Ближе! — хищно скалился Надир, который как-то не выдержал и в бытность свою дома метнул один из шаров в старый глинобитный сарай. Он никогда в жизни не испытывал такого восторга, как в тот день, когда любовался на полыхающую крышу и перекошенные от ужаса лица горожан. Причем второе зрелище доставило ему куда большее удовольствие, чем первое.

Рядом с братом, одетый в кольчугу и с арбалетом в руках стоял Стефан, который матерился на греческом, тюркском, датском, персидском и арамейском языках, к вящему восторгу Святослава и его друзей, которые приготовились к стрельбе, и только ждали команды.

— Бей! — заорал Надир, и в пиратов полетела туча стрел. Пятерка лучников, на славу обученных в Сотне, выкосила всех в первой лодке, которая подошла слишком близко.

Засвистели стрелы в ответ, но еще редко и неуверенно. Мелкие лодчонки качало на волне, и меткость у пиратов оставляла желать лучшего.

— Да вы чего творите? — обиженно заревел Надир, когда экипаж еще одной лодки был расстрелян в упор. — Хоть одного поближе подпустите!

Святослав усмехнулся, показывая ему на левый борт. Их брали в клещи. Эмир запалил фитиль и, приплясывая от возбуждения, встал у борта, не обращая внимания на летящие стрелы. Убить его могло, пожалуй, лишь попадание в глаз. Выдубленная кожа кирасы примет кривую стрелу, выпущенную из слабого лука.

— Н-на! — азартно заорал он, бросая глиняный шар в деревянный борт дау, приблизившегося шагов на десять. — Получи, сволочь!

Вспыхнувший огонь в мгновение ока взялся за парус, сделанный из тонкой циновки, а пираты-бавари завопили от ужаса. Не отставали и другие команды. Пиратов, которые шли на абордаж, встречали залпом из двух-трех гранат, после чего те с воплями прыгали за борт. Там их расстреливали, словно в тире или добивали копьями.

Впрочем, ничего еще не было предрешено. Пираты имели существенный перевес, и моряки схватились не на жизнь, а на смерть. Бавари еще не поняли, на кого нарвались, заранее празднуя победу, и далеко не сразу поняли свою ошибку. Половина пиратов бросилась на два патамара, справедливо рассудив, что самый ценный груз лежит именно там, а не в странных лодках с высокими носами, которые чуть не черпали бортом морскую воду. И пока они вцепились в большие корабли, словно стая волков в загнанных оленей, их товарищи уже полыхали, словно свечи.

Очень скоро море было усеяно обгорелыми остовами пиратских кораблей и телами незадачливых морских разбойников. Они не привыкли биться так. Они привыкли нападать на купцов, а не на воинов, которые обучены бить из лука, стоя на качающейся палубе. Они не привыкли к тому, что корабль может вспыхнуть, словно сухой хворост. Они не привыкли к тому, что их не боятся, а какие-то мальчишки, весело перекрикиваясь на каком-то непонятном наречии, добивают их, как раненых зверей, когда они пытаются спастись вплавь. Немногие сумели уйти в путаный лабиринт островов. Два корабля, где капитаны быстро поняли все и сразу, да десяток человек, который плавали, словно дельфины, только они и смогли сбежать с поля боя, чтобы объявить своим братьям, что привычный порядок вещей безвозвратно сломан. Самые умные понимали, что эти корабли, на которых развевается странное полотнище с косым крестом, сюда еще обязательно вернутся. Они вернутся тогда, когда ветер сменит направление, и понесет корабли в сторону Индии. И тогда они будут ждать их. Они, бавари, правят в этих местах столько времени, сколько существует море, и не чужакам с запада лишать их законного куска хлеба.

* * *

В то же самое время. Гиспалис (в настоящее время — Севилья). Королевство вестготов. Испания.

Словенский дромон отошел от речной пристани и поймал ветер большим прямоугольным парусом. Мария смотрела на удаляющийся город, закусив до боли губу. Она сделала очень много за те полтора года, что ее не было дома. Так много, сколько не делал еще ни один из слуг князя, но на сердце ее было неспокойно. Сердце подсказывало ей, что еще ничего не закончено, и свидетельством тому были два письма, что она получила от мужа. Они были… Мария пыталась подобрать правильное слово… Вежливы! Да, именно вежливы. Так не пишут любимой женщине и матери своего сына. Ее Само так и не преодолел ту отчужденность, которая, словно ледяная стена, разделила их в тот день. Ей было очень, очень больно. Она все бы отдала, чтобы вернуть все назад, потому что безумно устала, проведя долгие месяцы в тряской карете. Даже Людмила, эта дура набитая, вспоминалась теперь со слезой. Внезапно стало ясно, что вовсе и не дура она по сравнению с дубоподобными герцогинями и графинями, коих Мария встретила без счета за это время. Глупые, жадные, вульгарные и суеверные бабы, которые отличались от крестьянок только количеством золота на них. С ними было безумно скучно. Даже с сестрой Клотильдой… Мария вдруг осознала, что ее собственные требования к окружавшим людям выросли за эти годы просто неимоверно.

Мария просто отвыкла от откровенных дикарей и тупиц при власти, потому что в Словении даже женщины начинали учить грамоту вслед за княжескими женами. Общий уровень европейской знати за последние полсотни лет катастрофически упал, ведь раньше получить должность графа неграмотному человеку было совершенно невозможно, а теперь это было обычным делом. Король Нейстрии Хильперик, любивший выкалывать провинившимся глаза, писал стихи! Стихи! Свирепый дикарь, задушивший собственную жену, любил читать римских авторов! Так было до того, как образование передали церкви. Теперь же именно монастыри стали последними очагами мудрости в том море мрака, в который постепенно погружалась Европа. И только епископ Исидор, последний титан мысли, который мог тягаться с древними авторами, дозволял существовать школам, пронизанным языческими традициями. Такого даже в Константинополе не было, зато именно так было в Братиславе, где князь Самослав старательно раздувал огонь учености в глухих словенских лесах.

Все города королевств Запада показались Марии дремучим захолустьем, кроме Гиспалиса, пожалуй. Удивительный город, сохранивший свои школы, где давали классическое римское образование. Отсюда выходили люди, изучившие риторику, логику и грамматику, триаду, которую позже назовут тривиум. Были и те, кто проходил следующую ступень — арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Семь свободных искусств, как назовут эти дисциплины столетиями позже.

В Испании, если не брать в расчет постоянные склоки знати, жизнь была вполне сносной. Дикость и разорение, которые захлестнули имперские земли после варварских нашествий, тут почти не ощущались. Не сравнить с Британией или северной Италией, где случился форменный Апокалипсис. А уж испанская Бетика, откуда римских наместников выпроводили всего-то лет десять назад, и вовсе жила так, словно старый Рим никуда не уходил. Сотня тысяч германцев на два миллиона римлян рождали равновесие, в котором два народа понемногу сливались в один. Готы и свевы приняли православную веру и разрешили браки между римлянами и германцами, и совсем скоро соломенно-желтые волосы исчезнут навсегда с улиц испанских городов, вытесненные чернявой местной породой.

Тут, в Испании, все дышало римской стариной, почти совершенно забытой в Бургундии. Той самой стариной, от которой остались одни лишь воспоминания. Впрочем, Мария приехала в эту даль не для того, чтобы оценить местные красоты. Она перевалила Пиренеи, чтобы поговорить с двумя самыми могущественными людьми в этих землях. И этот разговор определит будущее Испании на многие десятилетия вперед. И, пожалуй, не только Испании. Ее многомудрый муж решил вмешаться в естественный ход событий, и сделать шаг, который сыграет свою роль тогда, когда она сама уже будет очень стара. Прямо как два ее собеседника…

Епископ Исидор^[29] был широко известен далеко за пределами Испании. Последний из отцов церкви, последний из античных энциклопедистов, да и вообще последний из поколения церковных титанов времен становления христианства. Ему было за семьдесят, как и второму старцу, который сидел за столом рядом с ним. Но если преосвященный Исидор выглядел откровенно скверно, то герцог Хиндасвинт был мужчиной крепким, сильным, с пронзительными умными глазами.

— Почему сюда приехала именно ты, королева? — прямо спросил ее герцог. — Ты женщина, зачем ты взяла на себя такую ношу?

— Князь не может покинуть страну, это было бы неразумно, — пояснила Мария. — А я все равно была в Аквитании. Молодой король Хильперик — жених моей дочери. Нужно было разобраться с кое-какими делами.

— Мы тут уже наслышаны, как ты разбираешься с делами, дочь моя, — укоризненно покачал головой епископ, а герцог Хиндасвинт заулыбался в бороду. — Пристало ли королеве проявлять такую непомерную жестокость?

— Испанская принцесса, а потом королева франков Брунгильда всегда была образцом для меня, — не меняясь в лице, ответила Мария. — Она без малейших сомнений карала преступников.

— Она плохо закончила, — махнул рукой Исидор. — Помнится, ее к хвосту коня привязали и разметали о камни. Сколько раз я предостерегал ее от этого! Эх! Премудрая была государыня, но гордыня безмерная обуяла ее. Потому-то и наказал ее господь.

— Да брось, святой отец, — вступился за Марию герцог. — С ворами по-другому нельзя. Я в своих владениях тоже так делаю. И ты знаешь, помогает иногда! Переходи к делу, королева!

— Святой отец, — сказала Мария. — Епископ Григорий просил твоей помощи, чтобы прояснить один важный вопрос. Настолько важный, что он не осмелился доверить его письму или посланцу.

— Какой же? — заинтересовался. — Епископ Братиславский — ученейший муж, который совершил невозможное. Мы уже много лет переписываемся с ним. Создать епархию в этих диких местах! Это же просто подвиг на ниве святой веры! Наверное, он страдает от нападок язычников?

— Ни в коем случае, преосвященный, — уверила его Мария. — Я добрая христианка, и мой сын Владимир крещен.

— Да… — ухватился за бороду Исидор. — Воистину, это удивительно! Твой муж язычник, но покровительствует христианам. Он, наверное, иудеев тоже опекает, как наша продажная знать?

Старец сел на своего любимого конька. Епископ Исидор, при всей широте своего кругозора и обширности знаний, иудеев терпеть не мог. Терпеть не мог настолько, что на четвертом Толедском Соборе было принято несколько канонов, которые запрещали евреям владеть рабами-христианами, а также запрещали христианам принимать от иудеев какие-либо дары. Впрочем, на этот запрет всем было плевать, ведь иудеи, не платившие церковную десятину, обогащали своими податями герцогов и графов, которые стояли за них горой.

— Мой муж не притесняет иудеев, — пояснила Мария, — но они не спешат приезжать к нам. У нас запрещено селиться вместе людям одной веры. Христиане живут рядом с язычниками, а наш единственный мусульманин — рядом с огнепоклонником-персом. Это сделано намеренно. Нарушение этого правила неизбежно закончится взаимной ненавистью и резней. А еще у нас один закон — Уложение государево, и мы все подчиняемся ему. Иудеи же живут по своему Закону, который ставят превыше законов земных. Потому-то в наших землях их почти нет. Ведь у нас все равны перед Уложением, и иудей, и словен, и германец. И ни для кого особых условий не будет, ни за какие деньги. Князь Самослав этого просто не позволит.

— Вот видишь! — епископ бросил укоризненный взгляд на герцога. — Вот истинный владыка, которому золото не застит взор! Поучиться бы тебе, герцог! Ведь в синагогах иудеи поклоняются Сатане, а Антихрист, враг Божий, непременно будет иудеем!^[30]

— Я хотела поговорить именно про золото, святой отец, — мягко сказала Мария, а герцог Хиндасвинт навострил уши. Золото он любил безмерно. — Епископ Григорий изучил все книги отцов церкви, но не нашел ответ на вопрос, который задал ему государь. Он смиренно просит твоей помощи. Как сделать так, чтобы выдача денег под проценты не считалась грехом? Как обосновать это с точки зрения христианской морали?

— Это совершенно невозможно! — отрезал Исидор. — Ростовщичество — грех великий! И никаких исключений быть тут не может! Этому мерзкому делу нет оправданий!

— Я все-таки попробую оправдать, — все так же мягко сказала Мария. — Видишь ли, святой отец, ростовщичество неистребимо, как неистребимы грехи людские. Оно было всегда и всегда будет. И раз христианам запрещено заниматься этим промыслом, то кто им будет заниматься, как ты думаешь? Те же, кто и сейчас! И эти люди столетиями будут копить золото. И когда-нибудь может настать такой момент, что владыки земные станут послушны им, опутанные долгами, словно паутиной. Сделай выбор в сторону меньшего зла, владыка, прошу тебя! Ведь сказано во Второзаконии: «Чужеземца можешь ты притеснять, но долг брата твоего прости ему.» Разве не этим они руководствуются, когда дают деньги в рост?

— Ах, ты ж… — епископ чуть не выругался, ведь королева ударила в самое больное место, по его ненависти к иноверцам. Несложная манипуляция дала свой результат. Острый ум Исидора осмыслил ситуацию тут же. Тем более, что ростки того, о чем говорила Мария уже вовсю пробивались в Испании, где иудеев было бессчетное количество. Их в городах на побережье было больше, чем христиан.

— На что ты толкаешь меня, женщина? Чтобы я своим авторитетом в церкви дал дорогу этой погани, ростовщикам?

— Поставь условия, святой отец, — кротко сказала Мария. — Ограничь процент. Запрети брать проценты с тех, кому нечего есть. Запрети порабощать за долги. Запрети изгонять из жилища и забирать последнее. Запрети начислять больше третьей части долга, как сделал когда-то император Траян. Или еще что-нибудь… Разве плохо, если купец, который хочет обогатится, заплатит за это малую толику? А если святая церковь получит пожертвование с этих нечистых денег и сама поможет несчастным? Будущее мира в твоих руках, преосвященный. Тебя будут благословлять и через столетия.

Хиндасвинт сверлил княгиню взглядом. То, что она предлагала, было необычайно смело, но зато сулило огромные возможности. Он и сам частенько залезал в долг, и неподъемное ярмо процентов ложилось тяжким бременем на его доходы. Замолчал и епископ, погрузившийся в размышления.

— Мне надо подумать, дочь моя, — сказал он, наконец. — Оправдать ростовщичество я не смогу. Меня анафеме предадут за это, но я напишу кое-что, что позже можно будет развить в новую идею.

— Я и не прошу о большем, — смиренно сказал Мария. — Прими от меня небольшой дар, святой отец. Мы сделали все, чтобы твои труды жили в веках.

— Что это? — прошептал Исидор, руки которого затряслись. Несколько книг в роскошном переплете с позолоченными буквами приковали его взор. — Это же…

— Это «Этимологии»^[31], - улыбнулась Мария. — Труд всей твоей жизни. В Братиславе напечатаны сотни экземпляров, которые будут разосланы всем архиепископам христианского мира и в самые уважаемые монастыри. Мой муж возьмет все расходы на себя. Это его подарок тебе. Только помоги нам!

— Но я же еще не закончил, — прошептал епископ, который жадно хватил книги и начал их листать. На его лице был написан неописуемый, почти детский восторг. — Епископ Сарагосы Браулио продолжает мой труд!

— Однако! — крякнул Хинтасвинт, который по достоинству оценил этот подарок. Княгиня купила почтенного прелата с потрохами. — Это серьезно! Что же ты хочешь обсудить со мной, королева Мария?

— А вот с тобой, герцог, как раз все просто, — махнула рукой княгиня. — Мой муж предлагает тебе занять трон Испании. Если ты решишь это сделать, то получишь в свое распоряжение сто тысяч фунтов соли. Ты можешь распорядиться ими, как посчитаешь нужным. Например, сделаешь богатые пожертвования в приходы епископов, которые избирают короля. Или еще как-нибудь. Также ты сможешь получить две тысячи наемников — саксов сроком на год. Казна Словении оплатит их найм. И армии Бургундии и Аквитании поддержат тебя, если ты попросишь их помощи.

— Что же хочет твой муж за эту услугу? — Хиндасвинт со свистом втянул в себя воздух. Он еще не забыл постановление четвертого Толедского собора о том, что королей убивать больше нельзя под страхом отлучения от церкви. Но вот про герцогов и более мелкую знать в том постановлении ничего сказано не было, и это обещало хорошие перспективы.

— Ничего невозможного! — ослепительно улыбнулась Мария. — Первое! Тебе наследует сын Реккесвинт, а ему — твой правнук Виттерих младший, наследник герцога Тергестума. Твоя внучка Баддо недавно родила мальчика.

— И на ком же будет женат мой правнук? — Хиндасвинт вычленил из сказанного главное. Он был старым политиком.

— На младшей дочери великого князя, — улыбнулась Мария. — Княжна Видна уже просватана за него.

— Это будет непросто, — задумался Хиндасвинт. — Последний собор запретил занимать трон иноземцам. Но это можно обойти, если мальчишка будет воспитываться здесь. А второе условие?

— Сущая безделица, — легкомысленно сказала Мария. — В Испании, на самом юге, есть какая-то бухта с высокой скалой, на которой водятся обезьяны. Она по какой-то непонятной причине приглянулась моему мужу. Он питает слабость к этим забавным животным. Я не знаю, как это место называете вы, но он называет его Гибралтар. Ты передашь Словении восточную часть этой бухты и полуостров вместе со скалой и этими дурацкими обезьянами. Навечно!

Глава 38

Ноябрь 635 года. Братислава.

— Ну, надо же, ворота поставили, — механически отметила Мария, въезжая в город, который она покинула полтора года назад. — И стены почти достроили. И башни…

Она высадилась в Тергестуме и проделала обратный путь за месяц, приехав домой, когда снег уже плотно укрыл своим одеялом промерзлую землю. Она торопилась, ведь малейшее промедление в Испании, и осенние шторма заставили бы ее зимовать в этой стране. А ей не хотелось провести на чужбине еще полгода. Ей безумно хотелось увидеть мужа и сына. Ей хотелось во дворец, в свои покои, и все то время, что Мария провела в пути, она думала, как поведет себя по приезду, оттачивая каждое слово, что скажет дома, каждое движение брови и малейшие интонации. Она отлично подготовилась, да только это все ей совершенно не пригодилось. Ее многомесячные размышления пошли псу под хвост, когда она с немалым удивлением обнаружила саму себя рыдающей на груди у мужа.

— Прости… Прости… Прости… Я дура! Я такая дура! Я только там поняла, что натворила. Это было ради сына все… Золото, имения, деньги… Не нужно мне ничего больше. Все забери! Только прости меня! Верни мне мою старую жизнь, умоляю!

Самослав молчал, просто поглаживая ее по спине, словно маленькую девочку. Он еще никогда не видел ее такой. Холодная и рациональная до мозга костей стерва, которая и покорила его когда-то своей непохожестью на остальных женщин, вела себя, как самая обычная баба. Та, для кого семейный уют и возможность уткнуться в крепкое плечо оказались куда важнее, чем золото и власть. Это было так неожиданно, что ледяная стена отчуждения дала трещину, а потом и вовсе брызнула мелкими осколками, впустив в его душу то самое, почти позабытое чувство. Самослав крепко прижал к себе жену, чувствуя, как дрожат в рыданиях ее плечи. Сыграть так было невозможно, он это понимал, а потому поверил ей. Собственно, ничто другое, никакие ухищрения, не смогли бы пробить ту стену, кроме искреннего раскаяния. И оно пробило ее.

— Не прогоняй меня, Само! — она смотрела на него глазами, полными слез. — Мне же было так плохо без тебя и без сына. Не мучь меня больше! Я уже получила свое наказание! — всхлипывала она. — Если мне суждено попасть в ад, то я знаю, каков он. Я в нем провела больше года. Одиночество и холодная постель — вот что такое настоящий ад. Знать, что тебя больше не любят и не ждут — это хуже, чем пытка. Лучше убей, но не гони от себя! Я больше не вынесу этого. Я руки на себя наложу и сгорю в адском пламени! Прости меня!

— Прощу, — кивнул после раздумья князь. — Но это будет в последний раз.

— Я всеми святыми клянусь! — жарко зашептала Мария, заглядывая ему в глаза. — Никогда! Ничего! Ни словом, ни делом…

— Я приду после ужина, — нежно поцеловал ее Самослав. — У меня сегодня несколько встреч. Ты иди пока, отдохни с дороги. Для тебя уже приготовили ванну.

— Ванна, — застонала в предвкушении Мария. — Я мечтала об этом столько недель!

— Я выписал из Константинополя евнуха-массажиста, — сказал ей Самослав. — Он отменный мастер. У Горана сильно поясница болела, так он его на ноги поставил. Представляешь? Ты просто родишься заново, когда он закончит с тобой работать.

— Ты не хочешь услышать, как все прошло в Испании? — удивилась Мария.

— Не хочу, — покачал он головой. — Все дела завтра.

Мария приняла горячую, пахнувшую какими-то травами и благовониями ванну. Каменное, римского типа корыто сменило медное, полированное изнутри, безумно приятное для обнаженного тела. Мария пролежала в ней пару часов, заставляя подливать и подливать горячую воду, и лежала бы дальше, но время шло к ужину, и она должна поторапливаться. Мария с неохотой вышла из ванны, чувствуя, как от сладкой истомы подгибаются ноги, и отдала себя в руки служанок, которые завернули ее в большое полотно. Густые смоляные волосы потомственной римлянки смазали какими-то снадобьями, которые в Словении готовили знахарки, а после этого умастили тело маслами из многочисленных склянок и флакончиков.

Массажист, лысый евнух с одутловатым лицом вцепился в ее спину длинными цепкими пальцами, разминая каждую жилочку. Она даже застонала от наслаждения, когда он прошелся по ее спине, шее и плечам. Мягкая нега накрыла ее с головой, и как закончился массаж, Мария даже не заметила.

Самослав, который зашел в покои жены, озадаченно посмотрел на нее, спящую сном младенца, и тихонечко прикрыл за собой дверь. Он не посмел разбудить ее, боясь разрушить то ощущение счастья, что было написано и на ее лице, и на лице Владимира, который лежал рядом и не сводил с матери обожающих глаз.

— Значит, он обещал подумать? — Самослав барабанил пальцами по столу. — И нечто такое напишет, на что сможет сослаться владыка Григорий. Это уже кое-что, с этим можно будет работать. Пока что и христианство, и ислам выступают единым фронтом против ссудного процента, и это нам на руку. Мы сможем опередить их лет на сто.

— Скажи, Само, — спросила Мария. — Ты знаешь, что я стараюсь не перечить тебе, но преосвященный прав. Ростовщичество — низменное занятие. Для чего тебе заниматься этим самому? Отдай это кому-нибудь, пусть он платит налоги в казну.

— Не могу. Тогда этот кто-то станет богаче меня, — покачал головой князь. — Заемные деньги — кровь экономики, без них никак нельзя. Я и христианство не принимаю в том числе из-за этого. Мне тогда либо придется деньги бесплатно раздавать, либо, как у мусульман, какие-то хитрые ходы придумывать, чтобы это выглядело завуалировано, и не вступало в противоречие с религиозными постулатами. А своими руками создать класс могущественных магнатов — уволь, моя дорогая! Это закончится очень скверно, а я не самоубийца! Сейчас Збыслав настоящий банк организует.

Он посмотрел на непонимающее лицо жены и пояснил.

— Аргентариа, если на латыни. Как лавка менялы, только намного, намного больше. С множеством контор по всему миру.

— Приличествует ли это государю, муж мой? — спросила после раздумья Мария. — Дело это презренное. Государи же покоряют народы, и тем составляют себе славу.

— Да плевать я на эту славу хотел, — совершенно искренне ответил ей Самослав. — У меня этой славы и так столько, что хоть лопатой грузи. Золото, серебро и плодородные земли — вот источник настоящей власти. А еще умелые ремесленники, купцы, преданная армия и тайная служба. Все империи, построенные великими завоевателями, разваливаются после их смерти, погружая все вокруг в кровавый хаос. Умирает великий царь, и все! Наследники не могут удержать разнородные территории с ограбленными до нитки людьми. Вспомни великого Александра. Процветают только те страны, что соединяют разные уголки торговыми путями, создавая для людей простую, понятную и сытую жизнь.

— Как раз то, что делаешь ты, — задумчиво ответила Мария. — Кстати, муж мой, за тобой должок.

И она подошла и впилась поцелуем в его губы.

— Это же рабочий кабинет, — попробовал возразить Самослав, который сам жадно водил руками по ее телу. — Может, вечером…

— Твой стол прекрасно подойдет! — жарко зашептала Мария. — Я ждала этого полтора года! Сейчас! Прямо здесь и сейчас! Иначе я за себя не отвечаю! А потом да, ты придешь вечером. Я хочу хоть немного наверстать упущенное.

— Государыня! — высшие чины Словении склонились в низком поклоне. Говорил за всех Горан. — Мы счастливы видеть вас здесь. Мы попросили великого князя разрешить вам присутствовать на заседаниях Малого Совета. Мы считаем, что вы достойны этой чести.

— Малый Совет? — подняла бровь княгиня. — Это еще что такое?

— Это ближний круг, — пояснил Самослав. — Те люди, которые возьмут власть в свои руки, если со мной вдруг что-то случится. Они будут править совместно с молодым князем, пока он не достигнет двадцати одного года.

— Скольки? — широко раскрыла княгиня. — В пятнадцать лет король уже правит сам. Так заведено у франков.

— Мы не франки, — пожал плечами князь. — У нас все по-другому. И даже после этого возраста решение Совета будет весить больше, чем решение самого князя. Но это решение должно быть принято двумя третями голосов.

— Но зачем? — только и могла вымолвить Мария. — Зачем тебе это?

— Власть кружит голову любому, — пояснил Самослав, — даже мне. Нужен противовес воле князя, иначе решение одного человека может угробить целую страну.

Это как раз Марии было совершенно понятно. В Европе абсолютной властью не обладал ни один из монархов, завися от решений знати, а то и вовсе от мнения константинопольского охлоса на Ипподроме. Или от криков черни на Мартовском поле, как у Меровингов. Именно воины-франки, поднимая потомка Меровея на щит, делали его королем.

— Да, это разумно, — кивнула она, немного подумав. — Кто же входит в этот Совет?

— Лют, Горан, Звонимир, — начал перечислять Самослав. — Деметрий, Збыслав, Святоплук, Ворон и Будимир, префект Братиславы. Девятый — епископ Григорий, но он допущен не ко всем вопросам. Теперь вот и ты, Мария, будешь присутствовать здесь. Это их решение, не мое.

— Мы считаем, что княгиня достойна, государь, — важно кивнул большой боярин Лют, бессменный глава Земского Приказа. — Как она все ловко обстряпала в Испании! Любому мужу впору! Выход в Океан теперь наш. Потомки спасибо скажут за такое приобретение.

— А если епископ Исидор как-то поможет нам с ссудным процентом, я в тот же день крещусь, — усмехнулся Збыслав в жидкую бороденку. Он был умен, а новая жизнь во всей ее сложности подточила в нем веру в старых богов. Теперь Велеса и Перуна почитали лишь крестьяне, да и то в тех землях, куда еще не добиралась черная оспа. Привить все население разом было совершенно невозможно.

— Что у нас на повестке дня, бояре? — прервал славословия князь.

— Хорваты, государь, — ответил Звонимир. — Они по осени изрядно потрепали Далмацию. Окрестности Тергестума разорили, людишек кое-каких побили смертно и в полон увели.

— Война? — задумался князь.

— Неразумно, государь, — ответил Деметрий. — Войско нужно на втором этапе двинуть, иначе потери большие будут. Хорваты сейчас большую силу набрали. Оружие доброе у них, правильный строй знают. Ромеев колотили так, что пух и перья летели. Зато сейчас они лучшие друзья.

Второй этап? Это еще что такое? — билась в голове княгини суматошная мысль. — Командующий боится потерь? Он же не трус! Чем более кровопролитна битва, тем больше славы! — ну, так она думала до сих пор, читая старых авторов. — Странно-то как! — она не показывала своей растерянности, но тут все явно понимали, о чем идет речь.

— Вацлав? — задумчиво произнес Горан.

— Скорее Волк, — ответил ему князь. — Пусть он отработает.

— Согласны, — кивнули бояре. — Волка послать, а по весне войско на хорватов двинем. В Норике земель пустых до сих полно. Пару тысяч семей легко разместим.

Да что же тут происходит? — напряженно думала Мария. — Надо будет у Само узнать. Я ведь, как полная дура сижу, и не понимаю ничего. А они как раз друг друга вообще без слов понимают. Ничего, я во всем разберусь…

— У нас остался последний вопрос, бояре, — сказал Самослав. — Княгиня Мария готова принести клятву на верность наследнику Святославу. И она поклянется Иисусом Христом, Святым Георгием и Мораной, воплощением справедливости, что будет служить ему верой и правдой. И она готова к этому шагу, зная, что такую клятву нарушить нельзя. Не так ли, моя дорогая?

— Безусловно, — кивнула Мария с каменным лицом.

Она и сама не поняла, как сумела не сорваться на бессильный крик. Ведь она точно знала, что пути назад не будет. Армия и тайный Приказ отвернутся от нее тут же. Точнее, они отвернутся от ее могилы, и от могилы ее сына.

— Я дам клятву прямо сейчас, — ответила она, когда все-таки сумела проглотить тугой комок, застрявший в ее горле. — Я буду помогать великому князю Святославу изо всех своих слабых сил, если вдруг прогневаю господа нашего, и он заберет моего мужа раньше, чем меня. Пусть Иисус Христос, Святой Георгий-змееборец и Морана, воплощение справедливости будут свидетелями этой клятвы.

* * *

Два месяца спустя. Январь 636 года. Бывшая имперская провинция Далмация. В описываемое время — земли племени хорватов.

Младший сын Горана сам о собольей шапке мечтал давно, но пока носил каракулевую папаху с золотой кокардой в виде волчьей головы. Боярский сын был самую малость тщеславен. Могучий и свирепый, словно зверь, в честь которого был назван, он привел в Далмацию роту егерей, которыми в Тайном Приказе и командовал. Полторы сотни охотников и звероловов, что в лесах и горах были, как дома, шли на лыжах, одетые в белые маскировочные халаты. Сын боярский великим государственным умом не блистал, зато бойцом и тактиком был отменным. Он взял под командование отряд воинов, обученных князем для проведения тайных операций. Они же проводили полевую разведку и брали языков в походе. Они же могли точным выстрелом из кустов лишить какое-нибудь племя толкового вождя, чем сберегали войску немало жизней.

Все три сына Горана служили Моране, и их обязанности разделились как-то сами собой. Брат Тур ловил душегубов и воров, отправляя их на каторгу, или развешивая вдоль дорог в самых живописных позах. Все зависело от потребностей в рабочих руках у соляной промышленности Словенского княжества. Жупан Горазд, который знал свою убыль за сезон плюс-минус пять голов, слал телеграфом заявки на людей каждые три месяца. Сеть башен дотянулась уже и до крайнего юга княжества. Ворон же занимался политическим сыском, подкупая служанок, ключниц и даже дворовых мальчишек, которые за пригоршню меди стучали на своих хозяев так, что позавидует голодный дятел, терзающий беззащитное дерево в надежде вытащить упитанную личинку из-под его коры.

Своих коней егеря оставили в Салоне, чтобы пройти полсотни миль до безымянного ромейского городка, в котором теперь правил Клук, князь балканской ветви племени хорватов, которые лет сто назад откололись от своих братьев, так и оставшихся жить чуть восточнее Праги.

Городок показался как-то внезапно, он словно выпрыгнул из-за леса. Здесь и в хорошие времена проживала от силы пара тысяч христианских душ. Теперь же тут обосновался сам князь Клук, его жены, ближняя дружина с семьями и пара сотен рабов из местных. И все они укрылись за невысокими стенами, сложенными из обломков общественных зданий, которые растаскивались на кирпичи еще со времен Аттилы, огнем и мечом прошедшего по этим местам. Когда твою землю опустошил «Бич божий», выбор между театром и городскими укреплениями становится прост и очевиден.

— Часовой один, старшой, — егерь, заросший до глаз чех, ударил кулаком в грудь. — Ножом возьмем, даже не пикнет.

— Верши, Ота, — кивнул Волк, который уже распланировал будущую операцию, оглядев городок с ближайшего холма.

Егерь кивнул и скрылся в предрассветной темноте. До восхода оставался примерно час, и этот час нужно потратить с пользой. Легкая тень мелькнула у стены, куда взлетел трехзубый крюк с веревкой. Железо глухо звякнуло о камень, но ветер, который нес куда-то ледяную поземку, утащил в сторону и этот звук. Часовой ходил у ворот туда-сюда, приплясывая от пробирающего до костей холода. Он с надеждой поглядывал на небо, ожидая первых лучей солнца. Ведь тогда наступит его очередь идти спать, а стражу примет другой бедолага, которого вытащат от теплого очага и уютного бабского бока.

Всхлип часового был коротким и тихим. Нож, который князь называл непонятным словом «финка» перерубил шейные позвонки и прорезал гортань. Потому и закричать часовой не смог. Название у ножа было дурацкое, зато сам нож убоистый, и для потайных дел подходил, как нельзя лучше. Через минуту тяжелый брус, запиравший ворота, был сброшен, а в город потянулись бесшумные тени, груженые вязанками валежника.

— Дома, где рабы живут, не трогать! — скомандовал Волк. — Воинов бить без пощады! Баб и детей — выпускайте. Пусть бегут. Нам они без надобности.

— А если мальчонка какой с ножом кинется? — спросили воины. — Или баба дурная?

— Коли оружие в руки взял, значит, воин, — ответил, подумав, Волк. — Воина не зазорно убить. Вопросы? Нет? Поджигай!

Предрассветная тьма, она самая темная, а потому, когда первые языки пламени взметнулись к черному безлунному небу, яркий свет резанул по непривычным глазам. Вспыхнули все дома, кроме лачуг и самого большого строения, где поселился сам князь Клук.

— А чего вон тот дом не палим, старшой? — спросил чех, преданно заглядывая начальству в глаза.

— Вот ты недалекий, все-таки, Ота, — покровительственно сказал Волк. — Во-первых, там казна хранится. А казна — это добыча. Нам с нее доля положена. А во-вторых, мне одежда нужна, что в том доме лежит. Вся, до последней тряпки.

— Одежда? — раскрыл рот Ота. — А на кой она тебе? Ты что, вконец обносился, старшой?

— Там облачение ромейского патрикия лежит, — терпеливо пояснил Волк. — Большие такие четырехугольники на ней впереди и сзади нашиты. И пестрая та одежда до того, что кровь из глаз закапать может. Вот она-то мне и нужна. А остальное себе забирайте. Мне ношеное тряпье без надобности.

— Ты что, одежду патрикия носить станешь? — еще больше поразился Ота, который командовал взводом, а потому имел право на некоторые вольности.

— Нет, — покачал головой Волк. — Она вместе с башкой Клука в Константинополь поедет. Пусть император Ираклий порадуется.

Глава 39

Февраль 636 года. Братислава.

— О, новенький! — мальчишки восьмой роты пристально разглядывали Берислава, которому недавно стукнуло положенное число лет. Как ни просил он отца, тот был непреклонен в своем решении.

* * *

За полгода до этих событий.

— Отец, прошу! — глаза мальчишки наливались слезами. — Я не хочу быть воином, я не хочу быть наследником! Пусть Кий будет. Он же злой, как маленький волчонок. Они с Вовкой дерутся все время. У тебя четверо сыновей! Зачем мне идти туда?

— Не Кий второй наследник, Берислав, а ты! — грустно посмотрел на него отец. — Ни я, ни ты, ни твоя мама себе не принадлежим. Мы служим государству. От нас тысячи людей зависят. Твой брат сейчас где-то в Индии. Если с ним что-то случится, править тебе. Таков закон.

— А если я откажусь? — поднял глаза Берислав.

— Тогда в стране будет смута, — пояснил князь. — Твои младшие братья слишком малы. Люди подумают, что власть нашего рода слаба, и это неизбежно приведет к войне, которую ты так не любишь. Наши земли наслаждаются миром только потому, что мы все время воюем, Берислав. Это ты понимаешь? Как только меч остается в ножнах слишком долго, он начинает ржаветь. Я вот только что вернулся из похода на сербов-лужичан. Как ты думаешь, зачем я туда ходил?

— Они не подчинились тебе? — понятливо кивнул Берислав.

— Они не подчинились нам, — сделал нажим на последнем слове отец. — От их земель до стен Братиславы неделя пути. Неужели ты думаешь, что я позволю им жить так, как они хотят? Чтобы потом получить набег прямо на столицу?

— Ты разорил их земли, — обвинительно посмотрел на отца Берислав. — Ты казнил их вождя, а самих лужичан выселил с их земель.

— Я давал им выбор, — ответил князь с каменным лицом. — И они его отвергли. Каждый правитель несет ответственность за свои решения. Владыка Акамир принял свое решение, сын, и оно стоило ему жизни.

— Господь призывает к добру и смирению, отец. Так можно победить любого врага.

— Еще никто и никогда не победил смирением, — мягко пояснил князь. — Побеждает только сила. Хочешь, я расскажу тебе про один народ, который решил, что можно жить без насилия?

— Хочу! — загорелись глаза мальчишки. Он был чрезвычайно любознателен.

— На одних далеких островах жил народ под названием маори. Они постоянно воевали друг с другом, разоряли земли соседей, уводили их в рабство и убивали. Они были людоедами.

— Как бойники у лютичей? — переспросил Берислав.

— Отличный пример, — кивнул князь. — Этот народ похож на бойников. Он тоже живет войной и презирает трусов. Только бойники могут уйти со своих земель, а маори живут на островах, и их мир со всех сторон омывается океаном. Так вот, однажды, самое слабое племя под названием мориори решило бежать. Оно село на большие лодки и поплыло, куда глаза глядят. Им немыслимо повезло, и они наткнулись на остров в открытом океане. Там-то они и остались жить. И они полностью отказались от насилия.

— А почему? — с любопытством спросил Берислав.

— Те острова оказались холоднее, чем та земля, откуда они приплыли, — пояснил отец. — Там плохо росло зерно, которым питались мориори. Им пришлось ловить рыбу и собирать выброшенных на берег моллюсков. Войны привели бы к тому, что их народ погиб. На тот момент они приняли верное решение. Все их войны свелись к тому, что они били друг друга палками до первой крови. При этом палка не должна быть толще большого пальца и не длиннее руки. Их вожди постановили: «Отныне и навеки, с этого дня, пусть никогда не будет войн! Да сгниёт ваше чрево в тот день, когда вы осмелитесь ослушаться!». Так они жили двадцать четыре поколения, мирно и счастливо.

— А что случилось потом? — с жадным интересом спросил Берислав.

— А потом на этот остров приплыли их родственники маори, — пояснил отец. — Хотя маори было намного меньше, они легко завоевали остров, а его жителей истребили или превратили в рабов. Мальчиков они сделали евнухами, потому что по их понятиям потомство трусов не имеет право на жизнь. Остальные же превратились в домашний скот, и их участь была ужасна. Многие из мориори умирали от тоски или бросались со скал. И ты знаешь, никто из маори не раскаялся в содеянном, ведь они поступали в соответствии со своими обычаями. Понимаешь, сын? Они считали, что поступают правильно! Для воина маори трус, который не хочет драться за свою свободу — это мерзость перед лицом их богов. Они делали благо, когда освобождали землю от таких людей. Они делали благо, когда насиловали их женщин. Ведь у этих женщин был шанс родить детей от настоящих людей. Теперь от народа мориори остались жалкие остатки, и весь он является плодом насилия маори над женщинами-рабынями. Вот так вот…

— А разве мориори не пробовали дать отпор? — удивился Берислав.

— Молодежь хотела это сделать, но старейшины запретили им. Они не стали ломать традиции.

— Но ведь традиции можно поменять, — удивился Берислав. — Сказано у Экклезиаста: «Время собирать камни и время разбрасывать камни».

— Традиции менять можно и нужно, сын, — кивнул отец. — Да только люди никогда не меняются. Они всегда остаются прежними, глупыми, жестокими и жадными. Помни об этом, когда какая-нибудь очередная блаженная глупость придет тебе в голову. Твоя доброта может погубить многие тысячи, в то время, как моя жестокость их спасает.

— О, новенький! Из каких будешь? Как зовут? — посыпались со всех сторон вопросы.

— Иржи я, — стеснительно ответил Берислав. — Попович. Родные от оспы умерли, а меня сюда отдали.

После долгих раздумий его сделали сыном священника. Только так и можно было объяснить грамотность и чистые руки того, кто никогда не знал труда.

— Да… — протянул крепкий мальчишка, на голову выше Берислава. — Не повезло тебе, пацан. Вляпался ты по самые уши.

— Почему это? — не понял Берислав.

— Узнаешь! — многообещающе протянул мальчишка. — Чего встал? Метлу видишь? Мети! Сегодня твоя очередь.

— Так твоя же очередь, Арни? — удивились мальчишки.

— Его очередь, — жестко сказал мальчишка, что был родом то ли из тюрингов, то ли из франков, то ли из саксов. Он и сам этого толком не знал, будучи приемышем, отданным из лесной веси в Сотню за свирепый нрав. Беспокойный был малец, и работник из него рос, как арбалетный болт из коровьего дерьма. — Я так сказал.

Господь терпел и нам велел, — думал Берислав, — выметая убитый ребячьими пятками до каменного состояния земляной пол. — Всего восемь лет осталось… Всего восемь…

* * *

В то же самое время. Сокотра.

— Ну что, брат, — лениво спросил Стефан. — Как жена? Подросла хоть немного?

— Самую малость, — все так же лениво ответил Надир. — И не во всех местах. Дитё дитём, и тоща, как весло. Надо было вдову какую-нибудь за себя брать. Но нельзя, засмеют. Э-эх!

Тростниковый навес защищал их от солнца, которое пекло тут зимой весьма и весьма умеренно. Скорее ласкало своими лучами, чем пекло. Не сравнить с летом, когда все вокруг превращалось в раскаленную сковороду. Они лежали на кушетках, застеленных мягкими покрывалами, которые слуги вынесли на улицу. С моря дул свежий ветерок, даря блаженную негу двум мужам, которые только что поддались греху чревоугодия. Недавний обед привел их в состояние полнейшего счастья. Тут прекрасно готовили ягнятину, и Стефан, потерявший доступ к высокой кухне, почти примирился с действительностью.

Глинобитный одноэтажный дом с плоской кровлей, который служил дворцом новому владыке, был убран коврами и уставлен новой посудой. Скромная, но весьма деятельная амира^[32] оставалась почти невидимой, но хозяйство в своих маленьких ручках держала крепко, не ослабляя вожжи ни на миг. Она подала мужу и деверю молодого барашка, и унесла остатки еды, как обычно, не проронив ни слова.

Они отдыхали уже не первую неделю. Продуманные люди братца Само решили обойти ненасытных александрийских мытарей и перегрузить бесценную поклажу в княжеские корабли прямо с берега. А для этого им пришлось задержаться здесь, на Сокотре, чтобы перебраться через Синайский перешеек во второй половине марта. Средиземное море ранней весной бывает неласково. Впрочем, купцы и тут не теряли времени даром, скупая у местных мирру, ладан, алоэ и кровь драконьего дерева. И специи, и эти диковинные товары с руками оторвут на Большом Торге, куда придут купцы из четырех франкских королевств.

Серебро и перец пролились щедрым дождем на островитян, остававшихся в стороне от главных торговых путей. Когда затянуло песком Канал Фараонов, а Красное море подмяли под себя эфиопы из царства Аксум, остров покинула колония индийских купцов. Им больше нечего было тут делать. Они ушли в Адану, в главный порт Йемена, а Сокотра превратилась в далекое захолустье, прибежище пиратов и рыбаков.

— Что там племянник наш делает? — спросил Надир, лениво отгоняя от себя назойливую муху.

— Да их взводный гоняет, как скаковых лошадей, — с немалой толикой удивления ответил Стефан. — Вот не думал я, что у воинов жизнь такая тяжелая. Времени только на поспать и поесть оставляет. Ну, и на занятия мои.

— Правильно гоняет, — одобрил Надир. — Я, когда за деньги буду свое войско нанимать, тоже так сделаю. От безделья лишняя дурь в голове бродит. А когда человек с оружием дурить начинает, это всегда плохо заканчивается.

— В Медину когда поплывешь? — спросил Стефан. — Тебе надо новому халифу поклониться.

— Да вместе с людьми Само и выйдем, — ответил Надир. — Я в Джидде остановлюсь и заверну в Мекку. Время хаджа наступило, брат. Я должен прикоснуться к святыне. А потом уже в Медину двину. Нужно халифу закят передать за Сокотру. Ну, и со своего дохода тоже… Умар ибн аль-Хаттаб шуток не понимает.

— Много? — спросил Стефан.

— Сороковая часть, — ответил Надир. — Терпимо. Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, довольствовался малым. Да и тратил он это не на себя. Персы в свое время куда больше брали.

— Удивительно, как жизнь поворачивается, — муха перелетела на Стефана, и уже он героически с ней боролся, побеждая послеобеденную лень. Лень и муха побеждали безоговорочно, и Стефан смирился с поражением.

— Ты о чем? — приоткрыл один глаз Надир, который почти уже погрузился в дрему.

— На севере братец Само выпрыгнул, словно из ниоткуда. Варвар, бывший раб, нищий лесовик, а смотри, что делает! Самого императора за глотку держит. Да он, откровенно, говоря, не слабее нашего императора будет. А на юге мусульмане войско василевса бьют. И кто бьет? Арабы! Презренное мясо, наемники, которые за еду служили! Великие воины и полководцы — это вчерашние погонщики верблюдов и торговцы шерстью! Немыслимо!

— Такова воля Аллаха! — философски пожал могучими плечами Надир. — Его пути неисповедимы, он награждает достойных и карает грешников. Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, посылал как-то шахиншаху Хосрову письмо, предлагая принять истинную веру. А шах что сделал? Высмеял его за то, что он письмо собственной рукой подписал. Хосров сказал всем, что, мол, нищий какой-то ему пишет, у которого даже собственной печати нет. Вот и покарал господь шахиншаха за гордыню его. А как думаешь, брат, наши персов разобьют?

— Разобьют, — кивнул Стефан. — Персы ислам примут.

— А ромеев тоже разобьют? — не на шутку заинтересовался Надир.

— Империя будет жить, — торжественно ответил Стефан. — Так брат Само сказал. А ему многое ведомо. Он колдун языческий, прости меня, господи! Грешен я, бесовщину поганую поминаю! Но наш брат часто прав бывает. Я в этом уже не раз убеждался.

— Ну, не знаю, — протянул Надир. — Само сказал мне тот остров забирать. Как его… Сингапур! А я с купцами в Индии переговорил! Хрен его заберешь! Там куча зубастых царьков — страна Джамби, Кедах, Палембанг. И к островам с пряностями не пускают никого. А ведь еще есть пираты, Чалукьи, Паллавы и князья с острова Сихала^[33]. Да нас там в клочья порвут.

— Знаешь, как надо есть слона? — спросил Стефан, который все-таки сделал над собой могучее усилие и прогнал муху.

— Как? — отозвался Надир, который перевернулся на другой бок и теперь смотрел на брата.

— По частям, — ответил Стефан. — Император Октавиан Август говорил: поспешай медленно. Вот и ты не спеши. У меня есть стойкое подозрение, что брат Само знает больше, чем мы.

— По частям, говоришь? — ответил Надир, смежив веки. — Это он дело говорит. Я, пожалуй, вздремну. И тебе того же советую. Нам в путь через три дня. Надо выспаться, как следует.

* * *

Март 636 года. Антиохия (в настоящее время — Антакья, Турция).

Император Ираклий хмуро смотрел на облачение патрикия, подброшенное к резиденции куропалата вместе с отрубленной головой. Отнести такой подарок к Большому Дворцу у посланника духу не хватило. Такое дело пыткой закончится и усекновением головы на Бычьем форуме. Это же измена в чистом виде. Голову закопали после опознания, а вот парадное облачение послали ко двору, в саму Антиохию. Василевс Ираклий сильно сдал за последние годы, и дышал со свистом. Его часто мучили головные боли, сжимающие череп, словно раскаленный обруч. Лишь кровопускания немного помогали ему, да и то на время.

— Кто это сделал? — спросил император у протоасикрита Александра, который тоже выглядел весьма нерадостным. Ведь усилить хорватов было его идеей.

— Точно неизвестно, ваша царственность, — нехотя ответил тот, — но я думаю, что это люди князя Само. Больше просто некому. Германцы Виттериха взяли бы город штурмом и сожгли его. А тут… город цел, женщин и детей выпустили. Этот языческий предрассудок есть только в Словении.

— Что еще за предрассудок? — поднял на него тяжелый взгляд император.

— Они считают грехом лить кровь женщин и детей, — развел руками Александр. — Говорят, что это недостойно воина.

— Дикость какая, — изумился Ираклий. — Никогда не понимал этих варваров. Вот арабы за милую душу режут и детей, и баб. И особенным грехом это не считают.

— Я хотел вам кое-что рассказать, — помялся Александр, — про доместика Стефана. Бывшего доместика…

— Он вроде бы в ссылке, — наморщил лоб Ираклий. — И он шлет весьма толковые доклады оттуда. Ты же сам мне говорил об этом.

— Он прислал еще один доклад, ваша царственность, — продолжил Александр. — Там описана Индия. Он посетил ее.

— Что он посетил? — растерялся император, а его брат Феодор, по обыкновению, сидевший молча неподалеку, начал хохотать в голос.

— Индию, ваша царственность, — пояснил Александр. — И его доклад о тамошних делах выше всяких похвал.

— Хорошо же у нас отбывают ссылку! — Феодор утер проступившую слезу. — Что же ты не рассказываешь, что он поплыл туда с братом, новым эмиром какого-то занюханного островка у побережья Йемена?

— С братом? — еще больше растерялся Ираклий. — У него что, есть еще один брат? И этот тоже князь?

— Эту историю на Востоке каждый купец знает, — пояснил Феодор. — У князька Само два брата. И младший из них оказался в рабстве у бедуинов. Так наш доместик разыскал его там, представляешь? Ты думаешь, почему его доклады из Аравии так подробны и точны? Он искал своего брата, и он его нашел. Он же, пока его искал, в нескольких сражениях участвовал на стороне мусульман.

— Кто участвовал? — император чуть не поперхнулся. — Стефан?

— Стефан, — кивнул Феодор. — Я тебе принесу его записи, почитаешь. Помнишь, у него еще ручная баллиста была, из которой он во время бунта десяток ткачей положил? Так вот, с ней-то он и воевал. Бил персов, стоя в строю лучников.

— Но зачем? — император был ошеломлен. — Зачем евнуху воевать? Он ненормальный? Ах, да! Это же Стефан… Конечно же, он ненормальный! Я все время забываю, о ком говорю.

— Хоть у кого-то в империи осталось мужество, — не обращаясь ни к кому конкретно, промурлыкала императрица Мартина. Она даже смотрела в сторону, получая невыразимое наслаждение от этой ситуации. — Может быть, нам пора ставить евнухов командовать армиями? У бородатых мужей это получается не слишком хорошо.

Феодор побагровел так, что у присутствующих появились нешуточные опасения за его здоровье. Даже глаза его покрылись сетью кровяных прожилок. Это был удар ниже пояса. Именно он потерял армию в битве у Аджнадайна.

— Ну, а что? — с самым невинным видом продолжила императрица. — Великий Нарсес вернул империи Италию, а великий Стефан вернет нам Палестину и Сирию.

Феодор был совершенно уничтожен, и смотрел на племянницу с нескрываемой ненавистью. Но Ираклий уже погрузился в раздумья, сопоставляя новые факты в длинную логическую цепь.

— Стефан договаривается с арабами, и они его не трогают! Потом он находит своего брата, которого продали им в глубоком детстве. Потом его брат внезапно оказывается князем и весьма богатым человеком. А потом Само приплыл в Александрию! — император стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Он сказал епископу Киру, что приехал на встречу с какими-то купцами. Да это же просто смехотворное вранье! Какие еще купцы! Он сговорился с мусульманами у нас за спиной! За этот договор халиф и назначил эмиром бывшего раба! Это измена!

— Прикажете схватить бывшего доместика Стефана? — с каменным лицом спросил патрикий Александр. — Думаю, без него тут не обошлось.

— Тащите эту сволочь в Константинополь! — рявкнул Ираклий. — Мы не станем казнить его, но остаток жизни он проведет в каменном мешке, на хлебе и воде. Пусть его братья знают, что мне достаточно шевельнуть пальцем, и голова моего неверного слуги тут же слетит с плеч.

— Это может сильно повредить нашей торговле, государь, — сказал Александр. — Но теперь это уже неважно. Я полагаю, что архонт Само ударит нам в спину этим летом, когда вы поведете войско, чтобы отвоевать Сирию.

— Так чего вы ждете? — налился кровью император. Раскаленный обруч вновь сжал тисками его многострадальную голову. — Мы не выдержим еще одну войну на два фронта! К черту торговлю! Мне плевать на завывания купцов и столичного простонародья. Зачем я кормлю целую ораву твоих шпионов, Александр? Раздавите уже, наконец, эту змею!

— Будет исполнено, государь, — сказал протоасикрит Александр, и добавил. — Может быть, ваша царственность, нам стоит послать в летний поход гвардию варангов? Это наша лучшая пехота.

— Пожалуй, — согласился император, не обращая внимания на бледность собственной жены. — Для охраны дворца от черни хватит и других бездельников.

— Ваша мудрость не знает границ, — Александр низко склонился и не разогнул спину, пока торжествующая улыбка не сошла с его лица. Он вновь стал совершенно спокоен, когда произнес. — Воистину, это самое верное из ваших решений, государь. Варанги неудержимы в бою, они пинками и затрещинами разгонят этих дикарей-арабов.

Глава 40

Начало июня 636 года. Братислава.

— Бегом! Бегом! Бегом! — ревел взводный, который бежал рядом и подгонял Берислава затрещинами. — Вот ведь навязался на мою голову, сраный слабак! Да где ты рос, недотепа? У мамки под юбкой?

Кросс! Это было то, что Берислав ненавидел всей душой. Юркие жилистые пацаны из его взвода бегали легко, словно лесные тарпаны. Они едва касались носками ног земли, а вот он…! Берислав и в подметки не годился тем, с кем его свела судьба. Он был настолько же хуже их там, где нужна была сила и ловкость, насколько все они вместе взятые уступали ему самому в учебе. Там ему равных не было, и только так он смог приспособиться к жизни в мужском коллективе, подсказывая всем подряд, давая списать, а то и вовсе, повторяя в казарме с мальчишками то, что они не усвоили в классе. Именно это и спасало его от колотушек, неизбежных для самого слабого пацана во всей роте. А уж для Арни он и вовсе стал вторым учителем, ведь здоровый мальчишка был довольно туповат. Берислав делал за него домашние задания и помогал на контрольных, и только это не давало его жизни превратиться в сущий ад. Впрочем, учеба закончилась в начале мая, и начались непрерывные тренировки, после которых Берислав падал без сил. Он уставал так, что даже есть не хотел. А здесь он хотел есть всегда, даже во сне. Он и не знал раньше, что такое голод. А теперь вот, когда нежный жирок сошел с его тощего синеватого тела, запредельные нагрузки требовали еды день и ночь. До того доходило, что он огрызаться начинал, когда кто-то пытался оттолкнуть его в очереди за кашей. Он! Огрызаться! Вот бы мама удивилась! Он вроде бы почти втянулся в местную простую и понятную жизнь. Но начались каникулы, и втягиваться нужно по-новому. Бег и подтягивание — это просто ужасно!

— Как он, Милан? — спросил глава школы Хотислав, который наблюдал с пригорка, как гоняли малышей из восьмой роты. — Совсем плохо?

— Совсем, боярин, — развел руками тот. — Взводный волком воет. Спит и видит, как бы избавиться от него. Думает, что он сынок какого-то жупана, которого тот от ключницы прижил, и нам за ненадобностью сплавил. Злится, считает, что мы его тут за взятку держим, а с ним не делимся. Я не разубеждаю.

— Может, в роту к лекарям его переведем? — задумчиво сказал Хотислав.

— Рано еще, — возразил Милан. — Он же первогодок. Да и государь осерчает. Подумает, что мы свою работу плохо делаем. Полгода всего прошло, как он у нас.

— Позови-ка его ко мне после занятий, — Хотислав повернулся и собрался идти к себе. — Надо что-то с мальцом делать, Милан, иначе сломают его тут. Вот тогда настоящая беда будет! Как мы тогда государю в глаза смотреть будем?

— Это что за мальчонка гарцует, боярин? — спросил ротный, взгляд которого упал на черного, как смоль жеребца, которого выезжали на школьном ипподроме. Там сейчас было непривычно пусто, только всадник этот.

Конь творил чудеса. Словно не конь это был, а обезьянка дрессированная. Милан даже рот раскрыл в удивлении. Конь поднимал ногу и замирал по команде. Конь бил копытом соломенное чучело, разрывая его в клочья железной подковой. Конь словно превращался в птицу, перелетая через самые заковыристые препятствия. Щуплый всадник достал из колчана красивый, покрытый блестящим лаком лук и положил в мишени дюжину стрел на полном скаку. Всадник с гиканьем пустил коня галопом, а потом встал на одну ногу и спрятался за массивным туловом. От резкого толчка с головы мальчишки слетел колпак, и на спину упала роскошная волна иссиня-черных, с искрой, волос.

— Так это же… — промычал ротный.

— Княжна Юлдуз, — подтвердил его догадку Хотислав. — Дурь сгоняет. Сам государь распорядился. Чтобы на глазах была, значит. Умаялись ее по лесам ловить. Она давеча двух варнаков приголубила. Слышал?

— Не-е-е… — замотал башкой Милан.

— Да сбежала опять на охоте, — сказал Хотислав, — и на беглых напоролась. Государь эту забаву не жалует, сам знаешь, а вот княгиня Мария любит с соколом позабавиться. В общем, беглые хотели коня у нее взять, а саму ссильничать. Она тогда одного конем насмерть стоптала, а второго плетью по глазам ударила и метательным ножом в горло добила. Государь волком воет. Дни считает до свадьбы наследника. Он ей вообще запретил за пределами школы на коня садиться. Только здесь теперь княжна и может пар выпускать. Три раза в неделю. А если хорошо себя ведет, то четыре.

— Не, ну так-то у нее зачет за полугодие, — посмотрел опытным взглядом ротный на ипподром, где княжна продолжала свои упражнения. — Я бы даже сказал, автомат.

Истерзанное тело болело везде, где только могло болеть. Берислав даже не представлял раньше, что болеть могут даже уши. Стандартная дистанция в две мили, которую тут почему-то называлась «трешка» давалась ему хуже всего. Мальчишки на себе его тащили, чтобы дойти до финиша. И неизбежно их взвод был последним, а потому получал наряды вне очереди. Берислав прятал глаза от друзей, которые смотрели на него волком. Хотя… Какие они ему друзья! Он же слабак, обуза для всех. Нет у него здесь друзей. Владыка Григорий и сестра Умила — вот и все его друзья в этой жизни.

— Воин Иржи! — услышал он злобный рык взводного над ухом. — За мной!

— Есть, — выдохнул Берислав и поднялся с койки, провожаемый недружелюбными взглядами товарищей.

— Боярин Хотислав зовет, — сказал взводный, когда они вышли на улицу. — Бегом!

Берислав потрусил, кое-как переставляя гудящие ноги. Отроки в Сотне передвигаться должны были только бегом, и никак иначе. Особенно, когда приказ поступал. Палаты боярина Хотислава одним входом были обращены внутрь периметра Сотни, а другим выходили на волю, куда мальчишка, попавший в учебу, может выйти только через восемь лет, или в любой момент, если его выгонят. А может, и меня выгонят? — закралась в душу Берислава трусливая мыслишка. Вот бы!

— Даже не надейся! — огромный, похожий на медведя боярин сурово уставился на княжича, проникая острым взглядом в самую душу. Сколько через него таких мальчишек прошло! Да он их насквозь видит. Отрубленная когда-то левая рука ниже локтя оканчивалась протезом, искусно вырезанным из дерева. Искусно до того, что поначалу увечье главы Сотни даже в глаза не бросалось. Сам мастер Хейно тот протез резал.

— Даже не надейся, — повторил Хотислав. — Не выгоню. Ты думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься, княжич Берислав?

— Да я и не надеюсь, — тихо ответил княжич. — Мне государь уже все объяснил. От меня жизни тысяч людей зависят, я же второй наследник. А какой из меня воин? Так, недоразумение одно! Только подвожу всех.

— Хорошо, что ты сам это понимаешь, — голос Хотислава внезапно потеплел. — Значит, будет толк из тебя.

— Какой толк? — поднял на него тоскливый взгляд Берислав. — Мне никогда не стать такими, как они! Никогда! Я во дворце рос, на мягкой перине спал. А они в это время за птичьими яйцами лазали, и силки ставили на зайцев, чтобы зимой с голоду не подохнуть. Они же бегают, как кони. А я? Да я и не бегал никогда.

— Ты поэтому за других казарму метешь? — спросил внезапно боярин. — Зачем ты делаешь это?

— Боюсь, — едва слышно ответил княжич, и опустил плечи. — Иначе поколотят меня.

— Ну и что? — хладнокровно спросил боярин. — Ты воин, дерись.

— Боязно мне, я боли боюсь, — все так же тихо ответил Берислав. Он стоял пунцовый от стыда и прятал глаза.

— Тебе брат не рассказывал, как он поступил, когда его один парень из старшей роты на деньги поставить хотел? Тот его сильно обижал.

— Нет! — поднял изумленный взгляд Берислав. — Да кто может Святослава обидеть? Он же сам кого хочешь обидит! Я его видел на днях. Да он лозу лучше всех рубил. Его ротный хвалил при всех.

— Он друзей привел, и они парня того изувечили, — ответил Хотислав. — Твой брат ему руку обухом топора в крошево разбил. Не потерпел княжич Святослав обиды и наказал недруга.

— Ох! — Берислав даже рот прикрыл рукой. — Топором по руке! Вот страсть-то какая!

— Ты тоже не должен никому обиду спускать, — весомо произнес Хотислав. — Никому и никогда! Не может княжий сын размазней быть. Иначе умоется кровью наша земля, понимаешь?

— Так как же мне быть? — с мукой в голосе спросил Берислав. — Я же не такой, как брат.

— А ты представь, что ты, это он, — весело подмигнул Хотислав.

— Как это? — раскрыл рот княжич.

— Этому меня сам государь научил, — похвалился вдруг боярин. — Этот прием называется «надеть маску». Если ты не знаешь, как поступить, то представь, что ты тот человек, кто точно знает правильный ответ, и посмотри вокруг его глазами.

— Так вот почему на меня взводный орет все время, — прошептал Берислав, который внезапно все осознал. Ему еще недавно казалось, что весь мир ополчился против него. — Он ведь не злой совсем. Просто ему влетает за меня!

— И еще как влетает, — ухмыльнулся боярин. — Он еще и премии лишился. Чей взвод хуже всех результат покажет, у того жалование пополам. Так что, чью маску надевать будешь?

— Брата Святослава, — решительно ответил княжич.

— А что бы он сделал, если бы последний пришел? — прищурился боярин.

— Пошел бы бегать, когда все отдыхают, — уверенно ответил Берислав. — И так каждый вечер, пока не стало бы получаться.

— Так чего стоим, боец? — ласково ощерился Хотислав. — И помни, что твой взводный на тебя очень зол. У него жена и пятеро детей, а ты его без премии оставил. Это я на всякий случай рассказываю, вдруг тебе это поможет, когда ты снова жалеть себя начнешь. Кругом, марш! Бегом на стадион, воин Иржи!

— Слушаюсь! — сказал Берислав.

— Стой! — задумался глава школы. — Еще кое-что есть. Если я услышу, что ты за другого полы метешь, я ту метлу лично об тебя сломаю. Ты еще не знаешь, что такое настоящая боль, парень. Теперь свободен!

Княжич выбежал опрометью, а боярин достал из шкафа бутыль из мутного зеленоватого стекла и плеснул оттуда в серебряную чарку.

— Не выйдет из него воина, слаб очень, — сказал он сам себе и влил в себя ароматное огненное зелье. Боярин крякнул довольно и добавил. — Один хрен лет через пять его в лекари переводить. Пусть хоть ножом биться научится и из лука стрелять. Вот ведь несчастье на мою голову свалилось! Надо князю сказать, пусть младших сыновей из-под мамкиной юбки вытащит. Ведь и этих мальчишек испортят, а мне потом с ними мучиться.

* * *

В то же самое время. Кесария. Палестина.

Радости подданных императора не было предела. Огромная армия ромеев наступала с севера, а нечестивые арабы бежали, оставив занятые ранее земли. Эмесса и Дамаск снова подчинились власти императора и, казалось, будущее великой Романии снова станет безоблачным. Не могут варвары из пустыни покорить тех, кто владел этой землей многие сотни лет, со времен Помпея Великого, что жил еще до рождества господа нашего, Иисуса Христа. Так шептались купцы на рынке и завсегдатаи таверн, когда вливали в себя для храбрости лишний кувшин вина. Ведь соседняя Газа, до которой было рукой подать, присягнула мусульманам, и возвращаться в лоно Константинополя не собирается. Иудейские купцы, по слухам, благоденствуют под властью халифа. Да и христиане, коих в том городе была едва ли половина, тоже восставать не спешили. Арабы железной рукой пресекли все распри, позволив всем веровать так, как требовала душа. Только плати джизью, налог на неверных. Все подати христиан и иудеев, вместе взятые, были вдвое ниже того, что они платили столичным мытарям. Особенно бесила людей синифия — подать в пользу сборщиков налогов. Они брали за свои труды двенадцатую часть сверх того, что шло в казну! Налог за то, что с тебя взяли налог! Тьфу! И многие, громко радуясь успехам армии государя, тайком выведывали, а правда ли, что если в новую веру перейти, то еще меньше платить можно? Выходило, что правда, и горожане вздыхали завистливо. Уж очень выгодно получалось верить в единого бога немного по-новому. Подумаешь, пророк другой! Бог-то ведь тот же самый!

Стефан, который вернулся в Кесарию с кораблем, что повез специи в Тергестум, поначалу наслаждался свалившимся на его голову покоем. Ему еще не успела наскучить местная неторопливая жизнь. Он спал, ел, читал что-нибудь, хотя раньше с удовольствием провел бы весь день в харчевне. Это все скука. Скука такая, что даже непременные кулинарные изыски и терпкое местное вино, которое он заедал разной морской живностью, не могли эту скуку скрасить. Он уже успел пристраститься к иному, куда более быстрому ритму жизни. Впрочем, вечера, когда дувший с моря ветерок уносил опостылевший дневной зной, были тут весьма неплохи. Стефан очень любил здешние вечера и их прохладу. Он снова начал покрываться благородным жирком, люто завидуя брату, который пошел в поход за корицей на остров Сихала, что венчал собой южную оконечность Индии. Корица там была отменная. Собственно, именно там и добывали самую лучшую корицу, а не какую-то дешевую дрянь, которую везли с восточных островов. Или не с островов, не суть… Продавцы пряностей какие только небылицы не рассказывали про свой товар. Многие и вовсе врали, что добывают корицу из гнезд гигантских птиц, которые живут на неприступных скалах. Впрочем, это все ерунда! Главное, что братец Никша сейчас жил полной жизнью, а Стефан ему люто завидовал.

Ссыльный слуга императора купил себе небольшой домик, справедливо полагая, что ему придется коротать тут долгие годы. А если так, то чего мелочиться? У него же есть деньги. Стефан прикупил и рабыню, одинокую старуху, родом откуда-то из Персии, которую отдали почти бесплатно. Несмотря на ее сопротивление, он выправил ей вольную. Стефан, будучи рабом императора, возненавидел рабство всей душой. Он зажил тихой, неспешной жизнью. Сон, еда, книги… Так было до сегодняшнего дня.

— Ты будешь Стефан? — три городских стражника вломились в дом без стука.

— Я, — коротко ответил тот. Сердце ушло в пятки, ведь такое начало разговора не предвещало ничего хорошего.

— Собирайся, с ними пойдешь, — сказал старший из тройки. — Сиятельный Тигран к себе вызывает.

— А зачем вызывает? — спросил Стефан.

— То нам неведомо, — пожали плечами стражники. — Нам велят человека привести, и мы его приводим. А если добром не пойдешь, мы тебе бока намнем. У нас это быстро.

— Я выйду через минуту, — кротко сказал Стефан. — Вот вам по кератию за беспокойство, почтенные воины, подождите меня на улице. Мне нужно отдать распоряжения служанке.

— Благодарствуем, добрый господин, — расплылись в улыбке стражники. — Не серчайте на нас! Сами понимаете, служба!

— Возьми кошель, Нилуфар, — Стефан сунул рабыне деньги. — Если я не вернусь, живи тихо, так, как будто ничего не случилось. Если вдруг спросят, где я, говори, что хозяин уехал по делам. А куда уехал, тебе не сказал. Ты всего лишь служанка. Сторожи дом, деньги экономь. Я скоро вернусь! А если не вернусь, то этот дом твой. Поняла?

— Да, господин, — испуганно посмотрела на него старуха. — Вы уж не бросайте меня одну! Я ведь без вас пропаду совсем!

— Вернусь я, не бойся! — ответил Стефан, понимая, что он, скорее всего уже не вернется сюда никогда. Что-то в груди тревожно екнуло, а он привык доверять своему чутью.

Он вышел на улицу и кивком подозвал к себе стражников.

— Пять солидов, и вы скажете, что не застали меня дома, — сказал Стефан, понимая, что в этой жизни меняется все, кроме одного. Государственные служащие брали, берут и будут брать взятки. И так будет до тех пор, пока всадники Апокалипсиса не посетят нашу грешную землю с последним визитом.

— Да ну, — отмахнулась от него стражники. — Нам влетит еще!

— Десять! — поднял ставку Стефан. Стражники крепко задумались. Сумма была немалой. Им столько и за полгода не заработать. Тут не столица, где золото на дороге валяется. Ну, так они слышали…

— Пятнадцать, и это мое последнее предложение, — поднял ставку доместик. — За двадцать солидов меня командир вашей стражи отпустит, а за пятьдесят — сам проконсул.

— А, дьявол с тобой, по рукам! — воровато оглянулись стражники, которые насчет своего начальства ни малейших иллюзий не питали. — Лучше мы эти деньги получим, чем они. Эти живоглоты за полсотни самого Иуду Искариота отпустят, мы их знаем. Только ты, господин хороший, прямо сейчас в порт беги и лодку какую-нибудь найми. Не приведи господь, поймают тебя. С нас ведь шкуру спустят.

— Дайте мне час, — убедительно сказал Стефан. — Скажете, что ждали меня у дома, да так и не дождались. А я пока в порт побегу.

— Добро! — кивнули стражники и весело загалдели. — По пять номисм на брата! Вот свезло, так свезло. Вот загуляем, парни! Все шлюхи наши!

— В порт! В порт! — шептал про себя Стефан, понимая пыль подошвами сандалий. — Лодку нанять, и в Газу. Ицхак меня приютит. За три золотых меня туда на руках отнесут. Вот этот рыбак подойдет! Он за солид три месяца в море горбатится.

— Эй, почтенный! — крикнул он рыбаку, который уже отходил в море. — Хочешь по легкому три солида заработать? Хочешь? Ну, я так и думал! Ставь парус и правь на юг. Я скажу, где меня высадить.

А ведь это измена! — забилась в голове Стефана тревожная мысль, когда гавань Кесарии Палестинской скрылась из виду. — Если попадусь, конец мне! Вот бедный я, несчастный! Хотя… Мне же и так конец! Ничего хорошего меня у проконсула не ждало. Кандалы меня там ждали. Кандалы и дыба в подвале Большого Дворца, я это сердцем чую.

Глава 41

Август 636 года. Долина реки Ярмук. Сирия.

Как и предполагал Стефан, почтенный Ицхак приютил его, не задавая лишних вопросов. А вот что делать дальше, бывший слуга императора решительно себе не представлял. Он ел, спал и читал, благо у купца была неплохая библиотека. Газа, которая должна была страдать под гнетом дикарей, не страдала от него ничуть. Страдали здесь только те, кто хотел перерезать горло своему соседу за признание Мессией некоего Иисуса из Назарета, или наоборот, за непризнание его таковым. Мусульмане, которые почитали Ису как предпоследнего пророка, резать друг друга за такую малость запретили категорически и развели христиан и иудеев по разным углам, позволив им иметь собственных судей. И многострадальные горожане задумались: а что, так можно было? Оказалось, что можно, и жизнь вновь потекла своим чередом, только налоги стали вдвое ниже, чем раньше. Тоска по вековечной власти римских императоров развеялась, словно дым, а сами императоры вспоминались теперь, как дурной сон. Простые ребята из пустыни проблемы тоже решали просто и эффективно: плати и молись, как твоя душа просит. Если ты не язычник, конечно. Язычников арабы за людей не считали. Для них был простой выбор — принять ислам или умереть. Впрочем, для недовольных путь был чист. Не нравится тебе власть халифа мусульман — собирай вещи и иди на все четыре стороны. Никто не тронет ни тебя, ни твоего добра, ни твоих дочерей. И понимание этого привело к тому, что мелкие городки и вовсе начали сдаваться без боя, бросив все три палестинские провинции к ногам арабов.

Резня и грабежи первых месяцев войны притихли, и даже замордованные крестьяне, которые не смогли отсидеться за стенами городов, начали пугливо выглядывать из тех щелей, куда забились. Купцам и ремесленникам-горожанам повезло куда больше. Меч войны обрушился на самых беззащитных, как это и бывает обычно. Но жизнь есть жизнь. Она требует пахать землю, собирать виноград и давить масло. Все это нужно и новым хозяевам тоже, и арабы, подумав немного, грабежи и бесчинства прекратили, обложив неверных джизьей.

Все это Стефан узнал в первую же неделю, после чего вновь погрузился в бесконечную скуку ничегонеделания. А хуже всего было то, что приличного повара в этих местах не водилось, хотя местное вино оказалось очень крепким и превосходным по качеству. Вино скрасило ему еще одну тоскливую неделю…

Именно безумная скука и полное непонимание того, что ему делать дальше и толкнули Стефана на очередную авантюру. Он решил уехать к брату Никше, и еще раз сходить в Индию, раз уж дорога домой для него теперь закрыта. Он сел на верблюда и поехал на юг вместе с караваном купцов, которые вдруг, пошептавшись о чем-то со встреченным отрядом арабов, резко повернули на север, в сторону Сирии. И судя по оживленным перебранкам, они ожидали от этой поездки хорошей прибыли. Почему? Да очень просто. Никто уже в этих землях не верил в мощь армии императора после падения Дамаска, жемчужины Востока. Иерусалим держался из последних сил, а его жители с испугом смотрели со стен на всадников, которые беспрепятственно разоряли городские окрестности. Остановить их тут было просто некому. Бывший слуга императора смиренно принял свою судьбу, ведь ни одному безумцу не пришло бы в голову отправиться в такой путь одному. Так Стефан и оказался в южной Сирии, в лагере мусульманской армии под командованием Абу Убайды, верного соратника Пророка. Впрочем, скромный воин отринул гордыню и передал военное командование старому знакомому Стефана, Халиду ибн аль-Валиду. Себе же Абу Убайда оставил снабжение и руководство духовной жизнью войска, чем немало удивил Стефана, которые привык, что за власть грызутся насмерть, а не уступают ее добровольно. И вот тогда бывший доместик решил, что раз уж занесла его сюда лихая судьба, то он запишет все, что увидит, чтобы оставить это знание потомкам. Ведь прямо на его глазах творилась история.

* * *

15 августа 636 года. Там же. День первый.

Поле боя Халид выбирал тщательнее, чем жену для своего старшего сына. Так тщательно, что ради этого оставил римлянам Дамаск и Эмессу, захваченные в прошлом году с таким трудом. Немыслимый поступок с точки зрения любого полководца, но только не для того, кто провел десятки битв, не потерпев поражения ни в одной из них. Эти города были оставлены еще и потому, что все отряды арабов, которые рыскали по Сирии и Палестине, были стянуты в единый кулак. Да еще и подкрепление от халифа Умара подошло буквально только что. Шесть тысяч всадников на конях и верблюдах ради такого дела покинули Персию, которую до этого с таким упоением грабили. Халиф был мудр, он бросил в Сирию все силы, которые имел. Ведь именно там решалась судьба новой веры.

Поле боя было отрезано с юга рекой Ярмук и ее обрывистым берегом, а с запада — вади ар-Раккад, пересохшим руслом, которое заполнялось только зимой, когда здесь лили дожди. Эти места были совершенно непроходимы, потому что представляли собой каменистые ущелья глубиной в добрую сотню локтей. В реку впадал ручей Аллан, который воины империи оставили у себя за спиной. Сорок тысяч привели ромеи и почти двадцать — арабы. Немыслимая сила для пустынного народа и истощенной бесконечной войной Империи^[34]. Римская армия была разнородна. В ней были как регулярные войска под командованием патрикия Григория, так и непременные армяне, которыми руководил неутомимый Ваган, который прошел бок о бок с императором всю персидскую войну. Сюда собрали грузин, исавров, киликийцев, наемников-славян и городские отряды из Сирии. Пришли и верные христианству арабы-гассаниды со своим вождем Джабалой, служившие легкой кавалерией. Командовал всем этим пестрым воинством сакелларий Феодор Трифирий, евнух, ответственный за императорскую казну. Удивительное назначение, но вполне обычное для империи ромеев. Там еще и не такое случалось. Титул вельможи, а не боевой опыт определял его возможность командовать хоть флотом, хоть пехотой. А еще у ромеев была интересная традиция назначать высшее командование перед самым походом, отчего боевая слаженность частей была предельно низкой, а в войсках творился перманентный бардак. С выплатой жалования — особенно. И даже великий сакелларий не смог решить этот вопрос окончательно, а потому по Сирии пронесся стон. Наемники грабили не хуже арабов.

К несчастью, во всем войске не было человека, подобного василевсу Ираклию, авторитет которого был бы непререкаем. Император болел и безвылазно сидел в Антиохии, а его брат куропалат Феодор как полководец больше не рассматривался. Уж слишком унизительным и тяжелым было его поражение при Аджнадайне два года назад.

Арабы выстроились так, как строились всегда — центр, ядро которого составила отборная тысяча, что воевала еще с самим Пророком, левое крыло, где встали воины с севера Аравии и правый фланг, где приготовились к битве йеменцы. Кавалерия встала позади, разбитая на четыре корпуса, главным из которых командовал неугомонный Дирар ибн аль-Азвар, «голый дьявол», наводивший ужас на ромеев своей свирепостью. Он и сейчас разделся до пояса, разминая худое, перевитое сухими жилами тело. Он улыбался во весь рот. Дирару было ужасно весело. Отдельным отрядом конницы командовал сам Халид, отдав резерв старому другу аль-Кааке ибн Амру, который пришел из Персии, будучи не в силах пропустить такую битву.

А позади войска был лагерь, где находились женщины и дети. Абу Убайда, сподвижник Пророка, сказал женам воинов: «Возьмите в руки шесты от шатров и соберите груды камней. Если мы победим, все будет хорошо. Однако если вы увидите, что кто-то из мусульман бежит с поля боя, бейте его шестами в лицо, забрасывайте камнями, показывайте ему его детей и говорите ему, что он должен сражаться за жену, детей и ислам». Ночь в лагере прошла в молитвах, а потому к утру все были готовы…

Два войска сблизились и по древнему обычаю вперед вышли бойцы — поединщики, краса и гордость обеих армий. Вся верхушка арабов вышла на этот бой, и множество командиров императорской армии. Жизнь и непрерывные поражения так ничему их и не научили. Закипели схватки тут и там, и десятки лучших воинов пали в них. Абд ар-Рахман ибн Абу-Бакр сразил пятерых, и остался непобежденным. А со стороны ромеев непобежденным остался ручной демон императора, который бесновался на поле с огромным топором. Никто больше не хотел выходить против него, ведь отважные воины пустыни привыкли биться против людей, а не против порождений шайтана.

— Ну, надо же! — удивился Стефан, который забрался на каменистый холм и теперь пытался разглядеть то, что происходило перед ним, скрытое клубами пыли. — Да неужели? Сигурд, дружище, это ты? И почему я не удивлен?

Поединки закончились, и стройные ряды войска ударились щитами друг о друга. С глухим стуком встретились копья, и первые тела убитых упали в сухую пыль. А ветер, который нес песок из пустыни, крепчал. И он дул прямо в лицо ромеям так, словно хотел помочь мусульманам в их безнадежном деле. Ведь их было вдвое меньше.

* * *

16 августа 636 года. Там же. День второй.

Ромеи просчитались. Во-первых, Халид выставил перед войском множество крепких дозоров, а во-вторых, на рассвете, когда армия императора пошла в наступление, правоверным мусульманам положено делать намаз. Чем они в этот самый момент и занимались. Взять арабов внезапной атакой не получилось. Дозоры, которые были изрублены до последнего человека, немного задержали наступающее войско, и дали возможность своим братьям сомкнуть ряды и встретить неприятеля с оружием в руках…

— Ветер! — удивленно шептал Стефан. — Опять поднялся проклятый ветер! Сам господь выступил против воинства Христова. Наши замотали лица платками. Ветер несет песок прямо в их глаза. За что, милосердный боже, ты отвернулся от сыновей своих? За что ты так жестоко караешь нас?

Опытнейший воин Ваган, который кое-как договорился с евнухом Феодором, взял командование на себя. Вчерашний день не привел ни к чему. Сражение прошло без особенного ожесточения, полководцы всего лишь прощупывали своими ударами оборону противника так, словно опытный копьеносец крутит финты древком, испытывая своего врага. И вот Ваган нащупал слабое место. Он переместился на левый фланг, которым командовал Канатир^[35], где встал на горе, окруженный двумя тысячами своих армян. Туда же он стянул конницу и приготовился к удару. Воины Йемена стали тем самым слабым местом, и он навалился на три ряда их пехоты строем в десять шеренг, ударив во фланг кавалерией.

— Они бегут! Они бегут! — не верил своим глазам Стефан, который даже не подумал о том, что и его самого могут зарубить в горячке боя. Лагерь мусульман раскинулся у подножия его холма, и туда текли разбитые отряды арабов, которых настигали императорские войска. Ну как войска… Наемники-славяне, набранные в Греции и на Балканах, стояли на левом фланге. Они-то и опрокинули пехоту арабов и начали грабить лагерь. Пожитки нищих бедуинов были для них хорошей добычей.

На пути бегущих воинов встали их жены, которые начали колотить своих незадачливых мужей палками. И в наступающих, и в тех, кто бросил свой строй, полетели тучи камней. Воины, оторопевшие от такой встречи, кое-как сбились в шеренгу и снова приняли бой. И только подкрепление, которое привел Амр ибн аль-Ас помогло отбросить войско ромеев назад.

— Ох! — выдохнул Стефан, ведь тут же посыпался и левый фланг мусульман, который раздавила тяжелая фракийская пехота. Побежали даже мекканцы, которых вел сам Абу-Суфьян^[36]. Ему сильно не повезло, ведь в лагере он нарвался на собственную жену, которая стукнула шестом от шатра прямо по морде его коня. Конь обиженно заржал и чуть не сбросил своего всадника.

— А ну, иди назад и дерись с ними, несчастный трус!^[37] — завизжала старая седая тетка с распущенными волосами. Платок слетел с ее головы. — Или мне, бабушке одиннадцати внуков, пойти туда за тебя!

— Да что б тебя, Хинд! — заорал Абу-Суфьян, совсем уже пожилой воин, которому пошел восьмой десяток. — Конь-то чем провинился?

Он сплюнул в пыль и криками начал собирать бегущих воинов, строя их в ровные ряды. Он удержал свой кусок лагеря, дождавшись, когда ему на помощь подошел сам Халид, сын аль-Валида со своим отрядом конницы. Римляне медленно, медленно отступали на свои позиции. Они еще не поняли, что Дирар ибн аль-Азвар, чья сестра Хавла сражалась сейчас в лагере, ударил отрядом конницы в одно из сердец римской армии.

— Дайрджан! Дайрджан! — орал он, пробиваясь к друнгарию, тысячнику, одному из командующих правым флангом ромеев. — Иди сюда, сволочь! Бейся со мной!

Телохранители встали стеной, но отборная конница арабов изрубила их, дав возможность Дирару прорваться прямо к командующему.

— Убил! — ахнул Стефан, увидев, как в двух сотнях шагов от него яркий плюмаж на шлеме сначала поник, а потом упал в пыль под копыта коней. — Ох! Это же…! Да как его…! Я ведь часто видел его во дворце!

Так закончился второй день этой битвы, после которой тысячи тел оставались лежащими на земле. И только спасительная темнота позволила безумно уставшим людям разойтись в стороны и начать хоронить своих убитых. Ведь по завету Пророка это нужно сделать до захода солнца. Не самая плохая мысль, учитывая, как жарко бывает в Сирии в середине августа…

* * *

17 августа 636 года. Там же. День третий.

Ваган вновь нащупал слабое место, и ударил между правым флангом и центром, прямо в то место, где смыкались корпуса Шурахбиля и Амра. И снова йеменцы приняли главный удар, и снова наемники-славяне прорвали их ряды.

— А ведь мы почти родня, — грустно думал Стефан, — вот смешно будет, если именно они меня и убьют. — Он видел, как мускулистые полуголые бойцы, одетые в одни лишь холщовые штаны, сначала засыпали бездоспешных арабов тучей дротиков, а потом ударили в копья, проломив их строй. Мечей у них было мало. Так мало, что почитай и не было совсем. Зато были топоры и булавы, которые заработали в сотне шагов от того места, где стоял бывший доместик императрицы. Жуткий хруст черепов и звериный вой косматых бородачей привел в ужас слугу императора. Неужто остатки бойников пришли сюда из Греции вместе с армией императора? Он так и не узнал этого, потому что вновь подошла кавалерия Халида и в очередной раз вытеснила армию ромеев из лагеря.

Разрозненные отряды арабов опять собрались в строй и двинулись на отряды северян, к которым подошла на помощь отборная армянская тысяча. Армяне не дали истребить славян, к которым, откровенно говоря, до этого боя никаких теплых чувств не питали вовсе. Как, впрочем, и к исаврам, и к данам и к гассанидам. Но тут было некогда вспоминать стычки у лагерного котла. Тут все дрались за свою жизнь.

Совсем скоро две армии вновь встали там, где и началась эта битва три дня назад. Стоило ли это таких жертв? Этого Стефан не понимал, зато понимал, что прямо на его глазах меняется мир. К лучшему или худшему, он еще не знал, зато видел совершенно отчетливо, что привычная жизнь уже никогда не станет такой, как прежде. Римский мир, казавшийся незыблемым, словно горы Тавра, рассыпался на мелкие осколки прямо на его глазах. И эти осколки глубоко ранили его сердце. Ведь он был воспитан, чтобы служить этому миру. Он жил ради этого. Он, как и любой императорский евнух, не мыслил себя вне его. Ведь римский мир был смыслом всей его жизни, его высоким служением, а сам доместик Стефан был его неотъемлемой частью. Кем он станет, если привычный порядок дел рухнет? Этого доместик не знал. Скорее всего, он станет просто никем.

Бой длился до темноты, и снова ни к чему не привел, кроме новых тысяч погибших, которые усеяли поле боя. Страшное зрелище представляют собой людские тела, когда по ним в очередной раз пронесется тысячный отряд конницы. Сколько раненых остаются после такого в живых? Да почти что и никого. Железные копыта строевых коней превращают тело человека в кровавое месиво, не давая ни малейшего шанса спастись.

И вновь люди, бившиеся целый день, копали ямы и раздирали свои шатры на саваны, чтобы достойно похоронить новых мучеников, ушедших прямиком в рай. Спасительная темнота подарила покой лагерю, где был слышен лишь непрерывный гул, состоявший из тысяч стонов и тысяч молитв. До следующей битвы оставалась одна ночь.

Глава 42

18 августа 636 года. Долина реки Ярмук. Сирия. День четвертый, или День Потерянных Глаз.

Луки у арабов были полным дерьмом. Это понимал даже Стефан, проведя с ними немало времени. Напротив, луки у римлян били дальше, а сами стрелки оказались куда лучше. По крайне мере, кто-то надоумил их, и они вместо того, чтобы засыпать армию мусульман тучей стрел, как делали это обыкновенно, начали бить прицельно, прямо в лица врагов.

Пехота сходилась бурными волнами, которые раз за разом разбивались о врага, словно о скалы. А из строя в лагерь тянулся ручеек раненых, множество из которых получили ранение в глаза. Фронт арабов опасно прогнулся, и армяне вновь подошли к границам лагеря. Женщины стали сбиваться в кучки и обсуждать что-то, суматошно размахивая руками. Раненых было так много, что даже Абу Суфьян сидел, привалившись бессильно к куче своих пожитков, пока жена промывала ему зияющую рану на месте левой глазницы. Какой-то меткий ромей достал и его тоже.

— Опять в лагерь ворвались! — удивился Стефан, хотя в последние дни это событие происходило так же регулярно, как восход солнца. То есть, каждый день.

Славяне и армяне прорвали редкую шеренгу йеменцев и вновь подошли к тому пригорку, где сидел Стефан.

— Хавла? — изумился доместик. — Вот ведь отчаянная баба!

Сестра Дирара ибн аль-Азвара взяла меч из руки убитого воина и повела в атаку женщин, вооруженных камнями и кольями. Невероятное зрелище, от которого Стефана даже передернуло. Слишком уж жутко выглядела толпа этих баб, которые шли защищать своих детей и израненных мужчин, лежавших тут и там. Их бегущим мужьям ничего не оставалось, как влиться в этот людской ком, который рос с каждым шагом. Хавла, истошно завывая, зарубила какого-то воина, но тут же сама упала под ноги другим, получив удар мечом по голове. Римлян вновь вытеснили на позиции, а Хавлу женщины уложили на землю и начали причитать. Она была недвижима, а повязка на ее голове промокла от крови.

Так закончился и этот день, когда был тяжело ранен Икрима ибн Абу-Джахль, командир трех тысяч всадников. Он, его сын и еще четыреста воинов дали клятву, что не отступят, пока живы. Они не отступили, и почти все они погибли. Сам же Икрима испускал дух на руках плачущей жены, пообещав, что не умрет, пока не услышит весть о победе. Он выполнил свое обещание. Лагерь арабов был завален ранеными, а семь сотен воинов лишились глаза, выбитого камнем и стрелой. И сегодня стоны раненых звучали куда громче, чем молитвы.

* * *

19 августа 636 года. Там же. День пятый.

Поредевшие войска стояли друг напротив друга, и даже на глаз воинов было ощутимо меньше, чем в первые два дня. Зато прибавилось могильных холмов, целое поле которых раскинулось позади обоих лагерей. Не сговариваясь, каждый из командующих поставил в строй вообще всех, кто мог стоять, чтобы армия каждого из них казалась больше. Такой невинной хитростью они пытались давить на врага в будущих переговорах. И пока переговоры шли, половина воинов стояла, опираясь на своего соседа. Раны их открывались при малейшем движении. Римское войско стояло так два часа, пока из его рядов не выехал богато одетый всадник с веткой в руке. Это был знак мира.

— Мой командующий, сиятельный стратиг Ваган предлагает перемирие на пять дней, — сказал он. — Нужно вывезти раненых и похоронить всех убитых. Жара. Если оставим тела непогребенными, и вы и мы просто умрем от болезней.

— Я не возражаю, — задумчиво сказал Абу Убайда. — Что думаешь, Халид?

— Я против, — твердо ответил тот. — Не будем затягивать. Мы должны закончить это дело. Иди, гонец, и передай своему господину, что наше предложение неизменно — ислам, дань или меч.

Гонец ускакал в лагерь, и римский строй сделал шаг вперед, а навстречу ему шагнул строй арабов. Тот день так и не привел ни к чему, кроме того, что хоронить теперь придется куда больше народу.

* * *

20 августа 636 года. Там же. День шестой, или День бушующего пожара.

Огромного роста воин в золоченом пластинчатом панцире, в роскошном шлеме и с изукрашенными драгоценными камнями ножнами выехал из рядов ромеев. Его провожали завистливыми взглядами с обеих сторон, ведь несколько сотен солидов воплоти скакали прямо перед воинами. По сравнению с ним даже памятный многим эмир Сокотры Надир ибн Берислав показался бы нищим оборванцем. Золотом была отделана даже упряжь коня. Ростом и шириной плеч патрикий не уступал никому в войске, кроме, пожалуй, Сигурда Эйнарсона.

— Эй, вы! — заорал ромей густым басом. — Пастухи! Я вызываю на бой вашего командующего! Выходи, погонщик верблюдов, если ты не трус!

— Это же сам патрикий Григорий, — толкнул локтем Халида Абу-Убайда. — На поединок зовет!

— Я пойду! — сказал Халид, и тронул было пятками конские бока.

— Даже не думай! — покачал головой Абу Убайда. — Я командующий, ты забыл? Я наслышан о нем. Он могучий боец, не надо рисковать, Халид. Он хочет переломить ход сражения в самый последний момент. Я пойду, а ты закончишь начатое, если я погибну. Если умру, то ты становишься главным, пока сам халиф не выскажет свою волю.

Абу Убайда передал Халиду знамя и выехал вперед. Огромный, сияющий золотом патрикий нависал над среднего роста жилистым арабом в пластинчатом доспехе, посеченном в множестве битв. Доспех Абу Убайды был прост, и не имел украшений. Его сняли с поверженного врага, и уже не раз отлетевшие пластины на нем крепились на прежнее место кожаными ремешками. От того-то доспех и выглядел пестро и неряшливо. Куда мельче был и конь араба. Но, в отличие от рослого ромейского жеребца, привыкшего носить чудовищную тушу своего всадника, конь Абу Убайды был необыкновенно резвым и выносливым, как и вся живность, выросшая в аравийских пустошах. Он мог взять разбег с места, мог отпрыгнуть в сторону, повинуясь движению мизинца всадника, тронувшего поводья, а мог ударить копытом, выученный драться не хуже боевого аланского пса.

Всадники сошлись, пробуя мечом крепость обороны друг друга. Меч принимался на щит или на плоскую часть клинка. Бить острием по острию означало безнадежно испортить драгоценное оружие, которое долго придется точить после такого варварства. Дело могло закончиться даже ремонтом, когда наваривалось новое острие вместо безнадежно испорченного неумелым хозяином.

Удар! Еще удар! Оба войска напряженно следили за поединком, где Бог выскажет свою окончательную волю. Ведь он не общается со своими детьми лично, он посылает им свои знамения. Победа в поединке — это и есть такое знамение, и потому-то арабы восторженно взвыли, когда патрикий, убедившись в том, что ему противостоит опытнейший боец, пустился наутек. Только он не знал, что Абу Убайда не только мечом хорошо владел, но и головой тоже. Немолодой воин ни на минуту не поверил своему врагу и пустился за ним, не приближаясь меньше, чем на пять шагов. Он раскусил замысел Григория. Через сотню шагов патрикий резко повернул коня, и хотел уж было смять щуплого араба, но тот ждал этого, и быстрым ударом меча вскрыл ему горло. Позолоченная туша имперского вельможи упала наземь, и все это богатство теперь принадлежало Абу Убайде по праву.

— До чего здоров! — покачал воин седой головой. — Слон какой-то, а не человек.

Абу Убайде из племени Курайш шел шестой десяток, как и многим соратникам Пророка, и он был славен тем, что убил собственного отца в битве при Бадре. Его почтенный отец остался верен язычеству, и фанатичный мусульманин не пощадил его. За это Аллах и даровал Абу Убайде эту победу. Так верил этот человек, который равнодушно бросил немыслимое богатство, лежавшее у его ног, и поскакал в строй, где и занял свое место. Ряды воинов вновь пошли друг на друга, опустив копья. Все жаждали победы, только вот милосердный господь уже послал знамение детям своим, и они прочли его.

Небольшой отряд конницы ударил в правый фланг ромеев, но основная ее часть навалилась на левый, где стояли славяне. Удар и пехоты и конницы привел к тому, что левый фланг начал пятиться назад, оголяя центр, где стояли армяне. И они тоже начали пятиться назад…

Отступление — вещь заразная. Первой побежала тяжелая кавалерия ромеев, измученная наскоками легкой конницы мусульман. Следом за ними начали отходить арабы-гассаниды. Пехота, оставленная на произвол судьбы, тоже начала отступать. Часть славян, которые в скорости бега не уступали лошадям, рванула за кавалерией в сторону Дамаска. И это были последние отряды, которым удалось ускользнуть. Большая часть армии двинулась на запад, чтобы переправиться через вади ар-Ракад. Там было единственное место, где можно было пройти, и не сорваться со скал. Но это место еще вчера ночью занял Дирар ибн аль-Азвар, который обрушил на спасающихся ромеев тучу стрел и камней. В сухом ущелье остались сотни тел, засыпанных лавиной щебня, который сошел на спасающихся людей. Остальные же были зажаты в угол между рекой Ярмук и вади ар-Ракад, и из этой западни не было спасения. Позади остатков ромейского войска оказался крутой обрыв высотой в сотню локтей.

Все было кончено к ночи. Стефан шел среди тысяч тел, усеявших крошечный кусок земли, за который шло такое ожесточенное сражение. Вот лежит армянин, вот полуголый славянин, оскаливший зубы в попытке нанести последний удар, тут исавр, а рядом с ним — христианский священник, имевший из оружия один лишь крест в руке. Он не дрогнул, и не отступил, и он умер вместе с воинами, дух которых пытался укрепить.

— Да что же это! — бывший доместик увидел десятки безоружных тел в сутанах. Святые отцы стояли в одном строю с солдатами императора, неся лишь святой крест в руке. Они не стали отступать и смиренно приняли свою судьбу. А вот здесь бились даны…

— Хакон! — Стефан встал на колени и закрыл глаза старого знакомого. Золотые браслеты и цепи были сорваны с него, но лицо дана уже потеряло выражение ярости, с которым он умер. И Стефан знал, почему…

— Ты уже в своей Валхалле, — горько сказал Стефан. — Ты ведь так стремился туда. Ты сидишь по правую руку от Одина и пируешь с друзьями. Спи спокойно!

— Хальфдан… Трюгги… Олаф… — шептал он, вспоминая имена парней, с которыми ходил в хазарские степи. — И вы погибли… Сигурд! Где ты, дружище? Я не брошу тебя воронам. Я же знаю тебя, упрямого громилу. Ты тоже не побежишь! Да где же ты?

Сигурд нашелся быстро. Он стоял на самом краю обрыва, опираясь на свой топор. Дан был ранен в левое бедро, и его штанина намокла от крови. Удар пришелся рядом с железной пластиной, которой тоже сегодня пришлось несладко. Сигурд переминался с ноги на ногу, слегка морщась от боли. Он смотрел на врагов прямым и бесхитростным взглядом голубых глаз, как бы спрашивая: Ну! Кто еще из вас хочет меня убить? Шлема на нем не было. Видно, ремни лопнули от удара, и он улетел куда-то в горячке боя. Лоб Сигурда был рассечен, и он то и дело смахивал кровь, которая заливала его глаза. Арабы взяли его в полукольцо, прижав к обрыву, но атаковать не спешили. Десяток смельчаков, уже отведавших удара огромной алебарды, сделанной для него в Новгороде на заказ, валялись у ног дана в самых живописных позах. Руки, ноги и головы этих воинов, по большей части, лежали отдельно от хозяев.

— Ну! Выходи биться! — хрипел Сигурд и попытался засмеяться. У него получилось плохо. Его смех скорее напоминал воронье карканье. Горло, забитое вездесущим песком, не могло издать иных звуков.

— Демон! Демон! — шептались суеверные арабы. — Демон императора!

— Это не демон, — сказал Стефан, выйдя в первый ряд. — Это Сигурд Эйнарсон, именуемый Ужас Авар. Это самый великий воин из всех, кто есть на свете. И он мой друг.

— Он сдастся? — с любопытством спросил Дирар ибн аль-Азвар. — Если он примет истинную веру, он останется жить и будет щедро вознагражден. — Скажи ему это!

— Сигурд, — подошел к другу Стефан, и его кости затрещали от дружеских объятий. — Они предлагают сдаться и принять их веру. Можешь не отвечать, я уже знаю твой ответ.

— Передай им, пусть поцелуют меня в зад! — засмеялся Сигурд. — Я сегодня буду пировать с Одином. Я взял тридцать жизней за одну свою. Это была славная битва, дружище, и я дошел до самого конца своего пути. Ты Хакона видел?

— Он убит, — коротко ответил Стефан. — Я видел его.

— Он ждет меня в Валхалле, — удовлетворенно кивнул Сигурд. — Мы договорились, что не будем пить там друг без друга. Вот он злится, наверное. Он там, а я еще тут. Ладно, дружище, отойди в сторонку. Я пойду и убью еще кого-нибудь из этих парней. Клянусь молотом Тора, это будет непросто. Нога почти не слушается!

— Прощай! — прошептал Стефан, по лицу которого покатились слезы.

— Копье мне! — крикнул Дирар, которому надоело ждать.

Он по-прежнему бился голым по пояс, и его тело было в потеках грязи, перемешанной с потом. Он засунул за пояс булаву, которая заканчивалась навершием размером с молодое яблоко, и вышел перед Сигурдом.

— Давно бы так! — хищно оскалился тот и перехватил поудобнее алебарду.

Шесть дней сражений как будто не сказались на нем, и он крутил огромным топором, словно прутиком, отбивая выпады копья. Легкий и быстрый, словно гепард араб несколько раз уклонился от просвистевшего над головой лезвия, готового развалить его пополам. И каждый раз это вызывало гневный вопль мусульман, болевших за своего. Абу Убайда и Халид тоже с любопытством смотрели на этот бой, и оживленно обсуждали что-то. Все-таки воинская доблесть — это вещь непреходящая, она не зависит от того, каким богам поклоняется враг.

Удача вскоре оставила дана. Раненая нога подвела его, и он запнулся на секунду. Дирару, который все это время выбирал удачный момент для удара, больше и не понадобилось. Он вонзил копье в стопу больной ноги Сигурда, и поле боя огласил медвежий рев. Дирар отскочил и хлестким ударом булавы ударил по голове своего врага. Сигурд застыл на мгновение, глядя вперед недоумевающим взглядом, а потом упал лицом вниз.

— Сигурд! — Стефан бросился к телу друга, ощупывая голову, где на правом виске кость ушла глубоко, образуя впадину. Мешанина волос и кровяных сгустков закрывала рану, сочившуюся темно-вишневой кровью.

— Сигурд! — заплакал он, размазывая слезы по грязному лицу. — Дубина ты упрямая! Ну почему все даны такие дураки? Почему для вас важнее смерть, чем жизнь? Теперь вот и ты решил отправиться в свою Валхаллу! Нет ведь ее! Ты попадешь прямиком в геенну огненную! А чьи стихи я буду теперь слушать? С кем буду пить вино? Кто будет задавать мне дурацкие вопросы, ответы на которые знает любой ребенок? Ты только о себе и думаешь! Не вздумай помереть, сволочь этакая!

— Добей демона! — бесновались арабы. — Добей, Дирар!

Стефан наклонился и приложил пальцы к могучей шее своего друга. Пульс! Тонкая ниточка пульса билась под его пальцами! А рядом стоял полуголый Дирар ибн аль-Азвар, который уже занес булаву для последнего удара.

— Халид, сын аль-Валида! — заорал Стефан, прикрывая собой тело друга. Он поднял руку и направил ее на командующего армией. — Ты давал мне обещание! Помнишь? Пришло время выполнить его!

— Остановись, Дирар! — Халид ибн аль-Валид выехал вперед. — Чего ты хочешь, Стефан? Я помню про данное обещание. Никто не назовет меня лжецом.

— Отдай мне моего друга! — попросил Стефан, слезы на лице которого уже высохли. Его лицо вновь стало жестким и решительным. — Моего друга и его оружие! Я обязан ему, он не раз спасал мою жизнь. Я отвезу его в Кесарию, к лекарю.

— Твой друг едва жив, — пожал плечами Халид. — Тебе не довезти его до Кесарии. Впрочем, дело твое… Дирар, я прошу тебя сохранить ему жизнь. Ты уже победил. Все золото, что на нем, твое.

— Забирай его, — равнодушно пожал грязными плечами Дирар. — Он все равно помрет в пути. И доспех его забирай тоже. У меня есть тысяча верблюдов, но нет ни одного слона, на которого его можно было бы надеть.

И Дирар захохотал, радуясь удачной шутке. Будет, что рассказать вечером у костра.

— Двадцать солидов тому, кто довезет моего друга живым до Кесарии! — заорал Стефан. — Двадцать золотых, если его сердце еще будет биться! Ну, кто хочет получить целую кучу золота?

— Я хочу, господин! — один из купцов, скупавших добычу у воинов, растолкал их локтями и вышел вперед. — У меня самые резвые верблюды в Палестине. Мы положим его на повозку и будем идти день и ночь!

— Так чего ты встал! — заорал Стефан. — Поехали быстрее!

* * *

Пять дней пути они прошли за три. Верблюды едва дышали, когда вошли в ворота Кесарии, одного из последних бастионов власти императоров в этой земле. Загнанные животные роняли пену из пасти, а грязная шкура обтянула их бока. Даже им, двужильным, нелегко дался этот переход. Едва дышали и люди. Кто-то из них рвал жилы, обуянный алчностью, а кто-то — беспокоясь за жизнь своего лучшего друга. Как могли сблизиться настолько непохожие люди? Этого не понимал никто, даже они сами. Ведь более нелепой пары невозможно было даже себе представить. Тем не менее, когда повозка, запряженная хрипящими от усталости верблюдами, остановилась у дома лучшего врача Кесарии, Сигурд еще дышал. Стефан поил его всю дорогу, смачивая платок в горячей мутной воде, а Сигурд глотал ее кое-как. Ему становилось все хуже. Его язык оставался сухим, как терка, а правый зрачок увеличился до того, что радужка глаза стала почти не видна.

— Дерьмо! Проклятое дерьмо! — шептал Стефан, глядя на осунувшееся лицо своего друга. — Так не должно быть. Потерпи еще немного, парень! Мы уже рядом!

— Почтенный Евгений не принимает, — из дому вышел надутый спесью слуга, который брезгливо оглядел грязных пропыленных путников.

— Скажи, что к нему пришла целая куча золота, — хмыкнул Стефан. — А еще передай, что если он немедленно не займется моим другом, я лично перережу ему горло. Что ты выкатил на меня глаза, скотина? Ты же раб? Ты знаешь, что мне будет за то, если я сначала перережу глотку тебе? Небольшой штраф и компенсация твоей стоимости хозяину.

Видимо, слуга прочел что-то в глазах этого странного евнуха. Что- то такое, отчего он поверил ему тут же и устремился внутрь дома со скоростью испуганной антилопы.

— Уже побежал? — удовлетворенно сказал Стефан самому себе. — Как хорошо, что он не знает законов нашей империи, ведь еще император Адриан запретил убивать рабов без причины. Правда, кто бы его еще послушал… Правильно говорит брат Само, доброе слово и нож у горла — это куда лучше, чем просто доброе слово. Интересно, откуда черпает свою мудрость мой старший брат?

Глава 43

Сентябрь 636 года. Братислава.

— Великий боже! — кудахтал ректор Леонтий, который уже в который раз обходил университетскую клинику на тридцать коек.

Неприметное каменное здание, чисто побеленное изнутри, с печами в подвале, с небольшими оконными проемами, куда был вставлен свинцовый переплет со стеклами, обошлось казне весьма и весьма недешево. Семь палат по четыре койки и одна, где стояло две. Тут же отдельно разместились операционная, стерилизационная, процедурная и даже клизменная, откуда всяческие жидкости естественного происхождения уходили по глиняным трубам в отхожие ямы, именуемые странным словом септик. Тут даже морг в подвале был, куда с зимы заложили глыбы льда. Камень, известка, разнорабочие, сухой лес… Леонтий не спал ночами, ругался со старшинами бригад, торговался за каждую копейку и увольнял тех, кто срывал сроки. Он уже руки хотел было на себя наложить, да ненавистная стройка, наконец, закончилась. Почтенный ректор узнал так много нового, что мечтал обо всем этом поскорее забыть. Проклятая клиника отняла два года его жизни. И вот теперь можно было выдохнуть! Теперь его мучения закончены навсегда! И осознание этого факта возносило ректора на самую вершину блаженства. Ведь он знал совершено точно, что ничего подобного даже в самом Константинополе нет. И уважаемый ректор чуть с ума не сошел поначалу, пытаясь понять, для чего нужно было все так усложнять. Он не понимал, но доверился своему чутью, которое говорило: Закрой рот и делай, как велят. Он заткнулся и сделал, и результат ошеломил его самого. Ректор Леонтий чуть не плакал от восторга, глядя на плоды своего труда.

— Да неужто закончились наши хлопоты! — причитал он, по-бабьи всплескивая руками. — Почтенный Илья, вот ведь счастье-то! Государь велел с первого сентября занятия на твоем факультете начинать!

— Да я и сам себе не верю! — честно признался княжеский лекарь. — Он с меня три шкуры содрал уже. И наглядные пособия сделай, и учебный план напиши. А я точно знаю, господин ректор, что так нигде не учат. Даже в самой Александрии.

— Признаться, почтенный Илья, — понизил голос ректор, — государь наш кругом прав. Так обучение куда лучше идет и результаты его вполне понятны и измеримы. А экзамены с оценками — это просто нечто невероятное! Вот скажи мне, откуда у лесного варвара столько мудрости?

— Сам иногда поражаюсь, — согласился Илья. — Я ведь все его советы на практике проверил и даже книгу потом издал. Не поверите, мне теперь лекари со всей Ойкумены пишут. От Испании до Ктесифона. У меня даже голова от такого внимания кружится.

— А кто у вас хирургию преподавать будет? — спросил вдруг Леонтий. — Я как-то этот вопрос упустил.

— Мастер Немил, — коротко ответил Илья. — Высочайшего уровня специалист. А уж знаток анатомии и вовсе лучший из всех, что я знаю. Он и анатомию тоже у нас преподавать будет. Государь настоял, чтобы будущие лекари строение человеческого тела знали. Мне думается, это весьма разумная идея.

— Кто-кто у вас преподавать будет? — неприлично раскрыл рот ректор. — Палач?

— Ну, палач, с кем не бывает, — развел руками Илья. — Я же говорю, высочайшего уровня специалист. И практика у него богатейшая.

— Матерь божья! — перекрестился бледный, как полотно ректор. — Ну, спасибо! Удружил, почтенный. Неужели никого не нашлось больше?

— Он лучший из всех, — пожал плечами Илья. — Его пособие по ампутациям нижних конечностей просто великолепно. Мастер Хейно зарисовки делал и лично резал оттиски для иллюстраций. Эта книга скоро в печать пойдет. А первое издание книги про трепанацию черепа расхватали вмиг и уже перепродают втридорога. Мы теперь второе издание готовим, дополненное. И княжеские мастерские по его рекомендациям медицинский инструмент выпускать начали! Его даже в империи покупают!

— Ох! — грустно вздохнул почтенный ректор, который упирался до самого конца, надеясь сделать университет светочем высоких наук. Он с большим трудом преподавание логики и риторики отстоял, а тут такие низменные материи, как медицина! А ведь еще факультет химии открыть придется, и горного дела с металлургией. А когда ректор заикнулся о том, чтобы отрокам теологию преподавать, то был послан его светлостью так далеко и надежно, что целый месяц не рисковал князю на глаза показаться. Он и не знал до сих пор, что можно так причудливо описать процесс размножения крупного рогатого скота словенским матом в переводе на баварское наречие. Получился потрясающий по силе шедевр не слишком изящной словесности. Почтенный ректор, когда в себя пришел, даже записал кое-что для памяти.

— Деньги-то будете за лечение брать? — с надеждой в голосе спросил Леонтий, вечно страдающий от скудости университетских фондов.

— С нуждающихся — нет, — отрезал Илья. — Бесплатно лечить будем.

— … …!!! — произнес ректор, а когда лекарь удивленно посмотрел на него, пояснил. — Так мне государь ответил, когда я факультет теологии хотел открыть. На редкость изящная грамматическая конструкция, коллега. Вы не находите?

— Государыня идет! — толкнул его локтем Илья, и они оба склонились в глубоком поклоне.

Княгиня Людмила, окруженная стайкой служанок, зашла в клинику и теперь оглядывалась с любопытством. Юная княжна Юлдуз увязалась с ней вместе, и теперь мать наследника, напоминающая правильностью черт римскую статую, оттенялась яркой, немного дикой красотой его будущей жены. Княжна тоже крутила головой по сторонам, отчего крупные, украшенные рубинами серьги едва слышно позвякивали.

— Что же вы, уважаемый ректор, женщин обижаете, — с укоризной спросила княгиня, когда все положенные приветствия были произнесены.

— Кто, ваша светлость? — совершенно растерялся ректор. — Я? Я обижаю?

— А разве в этой клинике будут женские болезни лечить? А младенцев выхаживать?

— Нет! — совершенно растерялся ректор и беспомощно повернулся к коллеге, ища его поддержки. — Да мы и не думали о таком… Да, почтенный Илья? Роды — это ведь дело естественное… Там уж как милостивый господь положит…

— Я тоже раньше так думала, — возразила княгиня. — Да только это совсем не так. Я с государем переговорила, и он дал свое согласие. Вы рядом еще одно крыло пристройте, под клинику женских и детских болезней.

— Что? — едва слышно прошептал ректор. — Еще одну клинику построить? Да я с ума сойду! Да мы только-только эту…

— Если вас деньги интересуют, — княгиня поняла бледный вид ректора по-своему, — то это не проблема. Я из своих средств все оплачу, можете не волноваться.

— Да я и не волнуюсь, ваша светлость, — промямлил Леонтий. — Ваш приказ будет исполнен в лучшем виде. Не извольте беспокоиться.

— Ну, вот и хорошо, — милостиво кивнула княгиня и добавила. — Пойдем, Юлдуз.

— Да, матушка, — кротко кивнула княжна и пошла за свекровью. Она сегодня была само послушание, ведь вся Братислава судачила о том, что княжна теперь скачет на ипподроме и дырявит из лука соломенные мишени, отчего во дворце, наконец-то воцарился порядок и покой. Девчонка добилась того, чего хотела.

— Еще одну клинику построить! — простонал Леонтий. — Я сегодня напьюсь до потери сознания!

— Я буду участвовать, — хмуро поддержал его Илья. — Я понятия не имею, как лечить женские болезни. Я же не повитуха.

— Господин Илья! — запыхавшийся гонец забежал в клинику. — Вас во дворец зовут. Срочно! Большая беда приключилась!

* * *

— Как это вышло? — черный от горя князь смотрел на тело Батильды, которая лежала на полу кухни, нелепо раскинув руки. Никто не посмел ничего здесь тронуть. — Говори!

— Дык, ваша светлость, — начал свой рассказ повар, который напряг в недюжинном усилии туповатое лицо. — Служанка вино вашей светлости налила и приготовилась нести. А госпожу Батильду в другое крыло позвали срочно. Я ей говорю: куда понесла, дура, тебя же заругают! А она рукой махнула и говорит: я это вино пила. Видишь, жива стою!

— А потом? — рыкнул князь.

— Я ее до твоей светлости не пустил, — продолжил повар, преданно глядя на князя. — Мы тут порядок хорошо знаем. Так не положено, говорю ей. Утренний инструктаж забыла, курица неумная? Без недельного жалования останешься! И я с тобой вместе, потому как видел и не донес. Стой и жди, говорю, не то стражу кликну. А потом госпожа Батильда пришла и сказала, значит: куда понесла, глупая? Я ведь не испробовала еще. А та засмеялась и отвечает: вот ты, почтенная, до княжьего вина охоча! Доброе вино, говорит, я сама отпила немного. Давай отнесу быстрее, а то государь осерчает. Он давно уже велел вина принести, а мы мешкаем.

— А Батильда что? — спросил князь.

— А она отругала ее, — степенно продолжил повар, — в чарку вино отлила и выпила. Она всегда так делала. А потом лицом покраснела, упала, дергаться стала и померла. Вот, значит, как все вышло, государь!

— Служанка где? — князь повернулся к Бранко, а тот показал подбородком вправо, где сидела хорошо знакомая горничная с подбитым глазом и смотрела на них затравленным взглядом.

— Так я тут же «Слово и дело» крикнул, — рисуясь перед высоким начальством, пояснил повар. — Она ведь с кухни сразу пошла, когда госпожа Батильда пробу налила себе. Тут ведь и дите малое догадается.

— Ее сразу же стража схватила, государь, — пояснил хмурый Бранко. — Потом лекарь Илья прибежал. Говорит, яд. Миндалем пахнет. Такой ромеи делают. У нас не умеют так.

— Нашли того, кто Батильду отозвал в другое крыло? — спросил князь.

— Его допрашивают уже, — пояснил Бранко. — Из дома взяли, бежать хотел. Раскололся тут же, как только первый палец отрезали. Мягкий оказался, как говно! Там все ясно, как день, государь. Ромейский купец подкупил обоих. Ты один в кабинете был, так она рассчитывала успеть в лесную заимку сбежать, пока тебя найдут. У нее уже и лодка приготовлена была, и еды припасено на два месяца. Она потом, когда успокоится все, хотела в Австразию уйти. Она рабыней из-под Кельна приведена была, как и Батильда. У нее дальняя родня там осталась. Если бы не этот повар, все могло бы получиться. Это он не дал ей вино отнести.

— Горан!

— Тут я, государь! — отозвался боярин. — Во все концы уже поскакали. Все обозы и корабли на неделю пути остановим и перетряхнем. Если этот человек за Дунай не успел уйти, то мы его найдем.

— Ты верный человек, Душан, и службу знаешь. Я щедро награжу тебя, — пристально посмотрел на повара Самослав. — Кравчим ко мне пойдешь? По деньгам не обижу.

— А что платишь? — степенно спросил повар, стараясь не смотреть на тело предыдущего носителя этого высокого звания.

— Рубль, — усмехнулся князь.

— Так я два рубля в месяц получаю на казенных харчах, — повар даже немного обиделся. — Мне на всю семью харчи дают, княже!

— Рубль в день жалования положу, — усмехнулся Самослав. — И казенные харчи, леший с тобой. Так что, пойдешь?

— Пойду! — торопливо ответил повар. — Век Перуна и Велеса молить за тебя буду, великий государь!

— Горан! — князь поднял тяжелый взгляд на старого боярина. — Всю прислугу во дворце заменить. Набрать из тех, кто Моране клятву давал. Даже того, кто дерьмо из отхожих ям убирает, из своих людей поставишь.

Князь посмотрел на нового кравчего, который ушел в себя, пытаясь понять, а рубль в день — это сколько же будет в месяц? А в год? Он этого так и не выяснил виду малограмотности, но нутром чуял, что много, очень много. Так много, что стоит за это жизнью рискнуть.

— Его тоже к присяге приведи, — князь кивнул на Душана, на лице которого застыло выражение неописуемого блаженства. — И всю его семью. Понял?

— Понял, государь, — кивнул Горан. — А у княгинь служанок тоже гнать? Княгиня Мария свою Аду чуть не с детских лет знает.

— Оставить только тех, кто больше пяти лет служит, — ответил после раздумья князь. — И у кого родни нет. Остальных вон. Всех ромейских купцов в Словении задержать и под караул посадить. Товар под охрану. И чтобы ни на копейку их добра не пропало. Малый Совет собери на завтра. Княжича Святослава пригласи туда и княжну Умилу.

— Исполню, государь, — ответил Горан, стараясь не показать своего удивления. Наследников пока еще на Малый Совет не приглашали. Что ж, видно время пришло.

* * *

— Что делать будем, бояре? — хмуро осмотрел соратников князь. — Высказываемся!

— Война! — ударил ладонью по столу Деметрий. — Нельзя такое прощать!

— Да! — согласно закивали головой Лют и Будимир, префект Братиславы.

На лицах остальных была написана задумчивость и сомнение. Даже Горан колебался.

— Что ты думаешь, сын? — резко повернулся к Святославу князь и тот даже покраснел, когда все присутствующие повернулись к нему. В их взглядах читалось ожидание.

Святослав задумался на несколько секунд. Он будущий правитель! Он не должен решать все с наскока, как простой воин. Дядька Стефан ведь столько рассказывал ему и об арабах, и о римлянах, и о том, как они ведут свою политику. Нет, война — это не то, что нужно сейчас! Не зря многие бояре молчат.

— Ромеи должны быть наказаны, отец, — осторожно сказал он. — Такое прощать нельзя. Но кто сказал, что наш ответ должен быть прямым, как копье?

— Что? — князь совершенно растерялся. Растерялись и бояре. — Да ты где успел нахвататься такого? Мне сына подменили, что ли? Или мне все это сейчас снится?

— Я с дядькой Стефаном много недель на одном корабле плыл, — стеснительно улыбнулся Святослав. — Он мне много чего рассказал. И пояснял на примерах. Я от него куда больше узнал, чем в школе.

«И куда больше, чем от тебя, отец!» — отчетливо прочитал Самослав в укоризненном взгляде собственного сына.

— Как, однако, заграничные поездки расширяют кругозор у нашей молодежи, — выдохнул изумленно князь. — Продолжай.

— Если в ромеев вцепимся мы вместе с арабами, то Константинополь не устоит, — продолжил Святослав. — Мы сожжем их корабли и перекроем подвоз продовольствия. Если бы это могли сделать авары и персы, то его взяли бы в прошлую осаду. Если за дело возьмемся мы, то город падет через пару месяцев. Если мы перевезем штурмовые отряды через Золотой Рог, где нет стен, то он падет еще быстрее. Но нам этого не нужно.

— Да что б я сдох, — отчетливо произнес Деметрий во внезапно наступившей тишине. — Почему этот Стефан не сидит здесь, вместе с нами?

— Он отказался, — поморщился князь. — Этот наивный парень считает, что его долг служить империи. Продолжай, сын.

— Если империя падет, то мы останемся с арабами один на один, отец, — ответил Святослав. — Дядя Стефан мне многое объяснил, он воевал вместе с ними. Они собирают народы перед собой, словно снежный ком. И когда они придут сюда, их будет много больше, чем нас. Они не умеют воевать в лесах и не знают, что такое настоящий холод. Мы, конечно же, их отбросим, но зато ослабеем очень сильно. Так сильно, что поднимут головы те, кто сейчас сидит тихо и не высовывается. Все захотят откусить кусок от наших земель. Так что империя нам нужна. Она станет нашим щитом от мусульман. Но наказать ромеев нужно. И я думаю, отец, ты уже знаешь, как.

Хлоп! Хлоп! Хлоп! В оглушительной тишине короткие аплодисменты княгини ударили по ушам бояр, словно барабанный бой. Мария откровенно потешалась, глядя на растерянное лицо мужа.

— И ведь захочешь, и не скажешь лучше, государь, — произнес, наконец, Горан. — Я что-то такое думал, но так складно не изложил бы. Дело говорит княжич Святослав.

— Ратко! — поморщился князь. — Этот упрямец должен быть сейчас в Кесарии, он же там свою ссылку отбывает. Если начнется… то, что начнется, то ему конец. Надо вытащить его оттуда. Пошлем Вацлава?

— Нет, государь, — покачал головой Звонимир. — Вацлав словен, он слишком приметен для Востока. Его схватят тут же. Косту пошлем.

— Этого прохиндея, который у меня монополию на продажу кофе выпросил? — заулыбался князь, вспомнив худого жуликоватого грека. — Думаешь, справится?

— Должен, государь, — кивнул Звонимир. — На редкость пронырливый малый, и обучен на славу. Он как раз еще здесь, на Большом Торге княжеские специи продавал. Ну, и себя не обидел, конечно…

— Значит, решили, — кивнул князь. — Скажи ему, что если он моего брата вытащит, то до конца жизни один кофе торговать будет. Что-то неспокойно у меня на сердце. Если за меня взялись, то уж про него точно не забудут. Не опоздать бы.

— Он завтра же поедет, государь, — уверил князя Звонимир.

— Ну, что же, бояре, — продолжил князь. — Я предложение наследника Святослава поддерживаю. Ромеи будут наказаны. Но прежде всего, должны быть вывезены из имперских земель наши купцы и наши товары до последнего бочонка. Как только наши люди окажутся дома, отпустим всех ромеев и вернем их собственное добро.

— Может, их того? — хищно оскалился Деметрий. — Пощипать малость? Пусть ответят за грехи своих господ.

— Отдадим им все, до последней копейки! — не меняясь в лице, сказал князь. — Извинимся за задержку и отпустим. Нам с ними еще работать. Вся наша торговля переезжает в Белград и в Тергестум, в Далмацию. В Константинополе нашего торгового дома больше не будет.

— Долго не будет, государь? — поднял на князя глаза Збыслав. — Потери очень большие ожидаются.

— Никогда больше не будет, — произнес князь, и бояре удивленно загудели. — Княжич прав. Наш ответ не будет прямым, как копье. Он будет извилист, как аварский лук, и столь же смертоносен.

— А когда ударим по ромеям, княже? — жадно спросили бояре.

— В начале следующей весны, — ответил Самослав. — Я планировал сделать это через два-три года, но такого удачного предлога больше не представится. Теперь мы не нападаем, а мстим за подлое нападение. Мы еще всех патриархов оповестим, и прокламации напечатаем. Пусть константинопольская чернь тоже просвещается. А то живут, и не знают ничего. Но прежде, чем мы начнем действовать, должно кое-что произойти. Я жду весть о разгроме ромейского войска. А когда это произойдет, то действовать придется тебе, сын.

— Мне? — удивился Святослав. — Но почему именно мне?

— Такова цена, наследник, — грустно усмехнулся князь. — И эта цена — ты! Ты даже не представляешь, что я предлагал взамен. Я пытался торговаться, но у меня ничего не вышло. Так что теперь ты — ключ к нашей будущей победе. Ты, Святослав, и никто иной. Слушайте, бояре, как все будет…

КОНЕЦ.

Примечания

1

Веститоры — евнухи, которые заботились о гардеробе императорской семьи. Протовестиарий — старший веститор. Он помимо одежд, заведовал личной казной членов императорской семьи.

(обратно)

2

Халид ибн аль-Валид, действительно, совершил молниеносный хадж в Мекку в январе 634 года после четырех подряд побед над персами. Западнее Евфрата к тому времени персидских войск уже не осталось, и его отлучка не повлияла на ход войны. В то время хадж в Аравии был ежегодным мероприятием.

(обратно)

3

Ритл — от греческого слова литра (аналог фунта). В то время 407 грамм.

(обратно)

4

Даф — восточная разновидность бубна.

(обратно)

5

Дукс — командующий войсками провинции. Военная власть была отделена от гражданской (ее главой был викарий) реформами Диоклетиана. Это решение очень сильно уменьшило сепаратистские настроения провинциальной знати.

(обратно)

6

Кандидат — придворный титул 4 класса (низшего из возможных).

(обратно)

7

Дукс Сергий посоветовал императору Ираклию лишить арабов торговых привилегий, что сэкономило казне 300 фунтов золота, или 21600 солидов. Соответственно, арабы их потеряли. В свете этой информации становится ясно, что поход на Палестину имел, в том числе, и экономические предпосылки.

(обратно)

8

Данный текст был приведен арабскими авторами. Нечто подобное происходило у каждого города, к которому подходили арабы. По большей части города сдавались, потому что арабы свое обещание выполняли безукоризненно честно.

(обратно)

9

Мумбаи, или Бомбей, был основан позже. Существующий остров был насыпан в 19 веке. До этого там был небольшой архипелаг. Основным портом был Сопара (или Шурапака), который располагался чуть севернее.

(обратно)

10

Пролив Баб-эль-Мандеб («ворота скорби» по-арабски) называется так из-за сложных условий навигации.

(обратно)

11

Древний город на территории современного Каира.

(обратно)

12

Климат Аравии в 7 веке был прохладнее, чем сейчас. Фактически, Аравия выиграла от климатического пессимума Раннего Средневековья. Было тепло, более влажно, и хватало травы для коней, что сильно помогло арабской экспансии.

(обратно)

13

Оценки количества воинов с обеих сторон сильно варьируют. Есть указание у арабских авторов, что римлян было 90 000, но данная цифра абсолютно нереалистична. Трезвая оценка — примерно по 20 тысяч воинов с каждой стороны.

(обратно)

14

Именно такая цифра зафиксирована в источниках.

(обратно)

15

Хавла бинт аль-Азвар — одна из женщин-героинь ранних арабских завоеваний, сподвижница Пророка Мухаммеда. Шла в бой рядом с братом. Ее именем названо несколько улиц в Саудовской Аравии.

(обратно)

16

Диалоги цитируются согласно текста арабского историка аль-Вакиди.

(обратно)

17

Филадельфия — современный Амман, столица Иордании. Тивериада — Тверия, Израиль.

(обратно)

18

Диалоги цитируются согласно текста арабского историка аль-Вакиди.

(обратно)

19

Диалоги цитируются согласно текста арабского историка аль-Вакиди.

(обратно)

20

В 10 веке город Вроцлав назывался Вратислава.

(обратно)

21

Около 40 гектар. С такого количества земли при Каролингах выставляли одного воина.

(обратно)

22

Однодворцы — потомки служилых людей в пограничных областях Российской Империи. Происходили из различных социальных групп — от городовых стрельцов и пушкарей до детей боярских. Несли пограничную службу по большей части в современной Воронежской, Белгородской и Курской областях. Позже стали государственными крестьянами или мелким дворянством. Не смешивались с иными сословиями чуть ли не до конца 19 века. Их называли «панки´». Фамилия Панков очень характерна для потомков однодворцев.

(обратно)

23

Копты — коренные египтяне. Слово происходит от арабского «кубт».

(обратно)

24

Остров, котором стоит город Бомбей (Мумбаи) имеет искусственной происхождение, и стал таковым в 19 веке. До этого он представлял собой архипелаг из семи островов.

(обратно)

25

Музирис — город на западном побережье Индии. Центр торговли пряностями с античных времен.

(обратно)

26

Сихала — Шри-Ланка.

(обратно)

27

Здесь идет речь о первом взятии Дамаска, в 635 году. Арабы позже оставили город, когда ромеи двинули на них огромную армию. Они подготовили удобную позицию для сражения южнее. После победы при Ярмуке в 636 году Дамаск был взят уже навсегда.

(обратно)

28

В правление махараджи Пулакешина II (610–642) Западные Чалукьи завоевали западное побережье Индостана от Гуджарата до Гоа. Их большой военный флот контролировал прибрежные воды и даже захватил Мальдивские острова.

(обратно)

29

Исидор Севильский, епископ Гиспалиса.

(обратно)

30

Мысль о сатанизме иудеев Исидор Севильский настойчиво внедрял в массы. Именно на его трудах воспитывались священники, которые много позже инициировали создание европейских антиеврейских законов. Уровень враждебности епископа был тем более удивителен, что Исидор был человеком с необыкновенно широким кругозором. При всем этом он был против насильственного крещения иудеев, которое предписывал император Ираклий. Исидор считал, что обращать людей в христианство нужно лишь при помощи убеждения. Также он предписывал грамотным людям учить не только греческий, но и иврит.

(обратно)

31

Этимологии — фундаментальный труд средневекового учёного Исидора Севильского, начатый около 615 года. Представляет собой энциклопедию, в которой все существующие в мире вещи и явления трактуются с христианской точки зрения, причём глубинная суть явлений объясняется через происхождение их названий.

(обратно)

32

Амира — производное от амир, эмир. Дословно — принцесса.

(обратно)

33

Сихала — Шри-Ланка, на котором в то время существовали крупные сингальские королевства.

(обратно)

34

Автор рекомендует либо совсем не читать статью в Википедии, где описана данная битва, либо прочесть ее как сугубо юмористическое произведение. Никакие двести тысяч воинов император Ираклий выставить просто не мог. И уж точно, арабы в то время не могли бы собрать сорок тысяч всадников в одном месте. Размер римской армии в сорок тысяч человек указан у Феофана Исповедника, а количество вообще всех сил арабов оценивается современными исследователями в 25–27 тысяч. Скорее всего, и тех и других было еще меньше из-за неизбежного дезертирства и нестроевых потерь, но приведенные цифры близки к реальности.

(обратно)

35

Командующий левым флангов ромеев Канатир — это не имя, а титул — Букинатор, трубач. Его имя не сохранилось. Имя другого командующего, Дайрджан — это искаженное военное звание друнгарий, тысячник. Замена личных имен титулами — обычное явление в источниках того времени.

(обратно)

36

Абу-Суфьян из мекканского бану Омейя — самый страшный и самый последовательный враг Пророка Мухаммеда, который позже стал его соратником. Сын Абу-Суфьяна Муавия стал пятым халифом и основал династию Омейядов, приведшую Арабский Халифат к высшему пику своего развития.

(обратно)

37

Согласно арабским источникам, Хинд в этот момент прочитала возвышенные стихи, которые вдохновили ее мужа на подвиги. Но автор позволил себе усомниться в этом и слегка реконструировал диалог, придав ему хоть какое-то правдоподобие.

(обратно)

Оглавление

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43