Почти полный список наихудших кошмаров (fb2)

- Почти полный список наихудших кошмаров [litres][A Semi-Definitive List of Worst Nightmares] (пер. Светлана Леонидовна Дорохова) 3812K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристал Сазерленд

Кристал Сазерленд
Почти полный список наихудших кошмаров

Посвящается Челси, Шанае

и всем, кто когда-либо испытывал страх:

вы смелее, чем думаете

1
Парень на автобусной остановке

Эстер Солар вот уже как полчаса топталась у входа в Центр реабилитации и ухода Лилак-Хилл, когда стало известно, что проклятие вновь дало о себе знать.

Ее мать, Розмари Солар, позвонила по телефону и объяснила, что больше ни при каких обстоятельствах не сможет забирать свою дочь. Она обнаружила на капоте их семейного автомобиля черную, как ночь, кошку с дьявольски желтыми глазами-щелочками – этого дурного предзнаменования было вполне достаточно, чтобы не позволить ей сесть за руль.

Однако Эстер это известие ничуть не смутило. Спонтанное проявление страхов было не новым явлением в семействе Солар, поэтому она отправилась пешком к автобусной остановке, располагавшейся в четырех кварталах от Лилак-Хилл. При ходьбе ее красный плащ развевался на вечернем ветру, отчего привлекал внимание прохожих.

По дороге она размышляла над тем, кому обычно нормальные люди звонят в подобных случаях. Отец до сих пор прятался в подвале, куда добровольно заточил себя шесть лет назад. Юджин отсутствовал (он, как подозревала Эстер, в очередной раз выпал из реальности – такое случалось время от времени). А дедушка утратил навыки мелкой моторики, необходимые для управления транспортом (не говоря уже о потере памяти – он напрочь забыл, что она – его внучка).

Выходит, в трудной ситуации практически некому было выручить Эстер.

Для вечера пятницы на остановке оказалось на удивление безлюдно. Только один человек сидел на скамейке – высокий чернокожий парень, одетый как персонаж фильма Уэса Андерсона^[1]: в желто-зеленых вельветовых штанах, замшевой куртке и натянутом на голову берете. Юноша тихонько всхлипывал, поэтому Эстер повела себя так, как полагается вести, когда совершенно незнакомый человек проявляет в твоем присутствии чересчур много эмоций – она не обратила на него внимания. Села рядом с ним на скамейку, достала потрепанный томик «Крестного отца» и постаралась изо всех сил сосредоточиться на чтении.

Мерцающие над головой фонари гудели подобно осиному гнезду. Если бы Эстер не подняла глаза, следующий год ее жизни сложился бы совершенно иначе, однако она принадлежала к семейству Солар, а Солары имели отвратительную привычку совать нос в чужие дела.

Парень трагично шмыгнул носом. Эстер вскинула голову. На его скуле расцветал синяк, казавшийся во флуоресцентном свете темно-фиолетовым, а из пореза на брови сочилась кровь. Узорчатая рубашка – очевидно, из секонд-хенда середины 1970-х годов – была порвана в районе воротника.

Молодой человек снова всхлипнул и покосился на нее.

Обычно Эстер избегала разговоров с людьми, если в этом не было крайней необходимости; иногда она избегала разговоров, даже если эта крайняя необходимость была.

– Эй, – наконец заговорила она, – с тобой все в порядке?

– Меня, кажется, ограбили, – ответил он.

– Кажется?

– Я не помню, – парень показал ей рану на лбу. – У меня нет телефона и кошелька, поэтому, скорее всего, ограбили.

В это мгновение она узнала его.

– Джона? Джона Смоллвуд?

За эти годы он изменился, хотя у него по-прежнему были те же широко распахнутые глаза, та же сильная челюсть, тот же пристальный взгляд, каким он обладал уже в детстве. А вот растительности стало больше: на лице пробивалась щетина, на голове красовалась густая шапка черных волос, зачесанных вверх в стиле помпадур. По мнению Эстер, он походил на Финна из фильма «Звездные войны: Пробуждение силы», что, на ее взгляд, было очень даже хорошо.

Молодой человек оценивающе посмотрел на нее: своей внешностью она напоминала картины Джексона Поллока благодаря темным веснушкам, усеивавшим лицо, грудь и руки, и гриве персиково-рыжих волос, спускавшихся ниже бедер.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Ты меня не помнишь?

Они дружили всего год, к тому же тогда им было по восемь лет. Но Эстер все равно ощутила легкую грусть, оттого что он, похоже, ее забыл – она-то точно о нем не забывала.

– Мы вместе ходили в начальную школу, – пояснила Эстер. – Я училась с тобой в одном классе, у миссис Прайс. На праздник ты прислал мне валентинку.

В тот день Джона подарил ей пакетик конфет в форме сердечек и самодельную открытку с двумя нарисованными половинками груши и надписью: «Мы с тобой – идеальная груша^[2]». Внутри открытки он предлагал встретиться с ним на перемене.

Эстер прождала его, но Джона так и не появился. С тех пор она больше его не видела.

До сегодняшнего дня.

– Ах да, – медленно протянул Джона, судя по выражению лица, наконец узнавший ее. – Мне понравилось, что ты устроила протест против смерти Дамблдора возле книжного магазина неделю спустя после выхода фильма.

Вот что Эстер сама запомнила из того эпизода: она маленькая, семи лет, с ярко-рыжей стрижкой «под горшок» бастует возле местного книжного магазина с табличкой «СПАСИТЕ ВОЛШЕБНИКОВ!» в руках. А после – отрывок из шестичасовых новостей, где журналист, опустившись перед ней на колени, спрашивает: «Ты понимаешь, что книга была издана много лет назад, и ее конец уже нельзя изменить?», – а она молча хлопает глазами, глядя в камеру.

– Какой ужас, что тот инцидент был записан на видео, – сказала она сейчас.

Джона кивком головы указал на ее наряд: кроваво-красный плащ с капюшоном, завязанный лентой на шее, и плетеную корзину возле ног.

– Ты все такая же странная. Почему на тебе костюм Красной Шапочки?

Вот уже несколько лет Эстер не приходилось отвечать на вопросы о своей склонности носить костюмы. Люди на улице всегда были уверены, что она просто направляется на костюмированную вечеринку – или же возвращается с нее. Учителя, к своей досаде, так и не сумели отыскать в ее нарядах ни одного изъяна, поскольку те не противоречили школьной форме, а одноклассники уже привыкли видеть ее в образах Алисы в Стране чудес, Беллатрисы Лестрейндж или кого-то еще. И вообще, им было все равно, в чем она ходила, до тех пор пока она тайком поставляла им сладости (подробнее об этом будет чуть позже).

– Я была в гостях у бабушки с дедушкой. Мне он показался подходящим, – сказала она. Ее ответ, похоже, удовлетворил Джону, потому что он понимающе кивнул.

– Слушай, у тебя есть с собой деньги?

У Эстер действительно были с собой деньги – они лежали в корзинке Красной Шапочки. Заработанные 55 долларов она планировала отложить в свой фонд «Как можно скорее убраться из этого захолустья», который на сегодняшний день составлял в общей сложности 2235 долларов.

А теперь вернемся к вышеупомянутым сладостям. Дело в том, что во время учебы Эстер в предпоследнем классе в столовой средней школы Ист-Ривер произошли кардинальные изменения, в результате которых в школьном меню осталась только здоровая еда. Исчезли пицца, куриные наггетсы, картофельные шарики, картофель фри, бутерброды «Неряха Джо» и чипсы начос, отчего учиться в средней школе стало почти невыносимо. Теперь слова «Мишель Обама» произносились со злостью всякий раз, когда в меню добавлялось новое блюдо вроде лука-порея, супа из цветной капусты или пирога с брокколи на пару. Эстер в сложившейся ситуации увидела возможность для многообещающего бизнеса: она приготовила из сухой смеси целую коробку двойных порций шоколадного брауни и на следующий день принесла в школу, где продала каждое пирожное по пять долларов и получила отличную прибыль в пятьдесять. С тех пор она стала своего рода Уолтером Уайтом^[3] в области вредной еды; в скором времени ее торговая империя разрослась настолько, что покупатели в школе окрестили ее «Браунибергом»^[4].

Недавно она расширила сферу своей деятельности до территории Центра реабилитации и ухода Лилак-Хилл, где самыми аппетитными блюдами в меню были пережаренные хот-доги и пресное картофельное пюре. Одним словом, бизнес процветал.

– А что? – медленно проговорила она.

– Мне нужен билет на автобус. Можешь дать мне наличные? А я зайду с твоего телефона переведу их тебе со своего банковского счета.

Вся эта затея выглядела чертовски сомнительной, однако Джона был в синяках, крови и слезах, да и ей он до сих пор виделся милым маленьким мальчиком, который когда-то из симпатии нарисовал ей картинку с двумя половинками груши.

Поэтому Эстер согласилась:

– Сколько тебе нужно?

– А сколько у тебя есть? Я возьму всю сумму и столько же переведу.

– У меня есть пятьдесят пять долларов.

– Тогда я возьму пятьдесят пять долларов.

Джона встал и подсел к ней. Он оказался гораздо выше, чем она думала, и худее, словно стебель кукурузы. Она видела, как он открыл на ее телефоне банковское приложение, авторизовавшись, вошел в профиль, ввел реквизиты ее счета, которые она продиктовала, и перевел деньги.

«Перевод средств прошел успешно», – возвестило приложение.

После этого Эстер наклонилась к корзинке, открыла крышку и отдала ему пятьдесят пять долларов, которые заработала сегодня в Лилак-Хилл.

– Спасибо, – поблагодарил Джона, пожав ей руку. – Ты молодец, Эстер, – потом встал, подмигнул ей и ушел. Опять.

Вот так в конце лета, теплым влажным вечером, Джона Смоллвуд выманил у Эстер пятьдесять пять долларов и примерно за четыре минуты украл:

• бабушкин браслет – прямо с ее запястья;

• айфон;

• рулетик фруктовой пастилы из корзинки, который она припасла на обратную дорогу домой;

• читательский билет (с него он позже потратил 19,99 долларов на возмещение штрафа за испорченный рисунком лобстера экземпляр «Ромео и Джульетты»);

• томик «Крестного отца»;

• почти полный список наихудших кошмаров

• и ее достоинство.

Все это время Эстер прокручивала в голове то неловкое воспоминание о протесте против смерти Дамблдора, поэтому не сразу поняла, что ее обокрали. Только когда через шесть минут и девятнадцать секунд прибыл ее автобус, она воскликнула: «Меня обокрали!» На что водитель ответил ей: «Голодранцев не вожу!» – и захлопнул двери перед ее носом.

(Возможно, Джона украл у нее не все достоинство – водитель автобуса лишил ее тех жалких остатков, которые тот не сумел выскрести из укромных уголков ее души).

Очевидно, что история о том, как Джона Смоллвуд обокрал Эстер Солар, довольно проста. А вот история о том, как она влюбилась в Джону Смоллвуда, немного сложнее.

2
Дом света и призраков

Всего у Эстер ушло три часа тринадцать минут и тридцать семь секунд на дорогу до дома, который располагался на самом отшибе пригорода. Поскольку в свое время город стал расширяться в противоположном направлении от того, что задумывали застройщики, ее жилой район оказался в непроходимой глуши.

В какой-то миг ее долгого пути небо разверзлось, и на город обрушился ливень, так что до крыльца Эстер добралась промокшая, продрогшая и грязная.

Дом Соларов, как обычно, весь сверкал огнями, напоминая светящийся драгоценный камень на фоне темной улицы. Легкий ветерок гулял между деревьями, росшими во дворе перед домом и образовавшими настоящий лес посреди пригорода. Несколько лет назад некоторые соседи пожаловались на постоянно горящий свет. В ответ на их претензии Розмари Солар высадила на лужайке восемь дубов, которые из саженцев выросли в гигантские деревья и всего за полгода заполонили весь участок. Когда они подросли, она развесила на их ветвях сотни назаров^[5]: сине-черно-белые стеклышки отзывались жутким звяканьем при каждом дуновении ветра. По словам Розмари, назары отпугивали зло. Но до сих пор им удавалось отпугивать лишь девчонок-скаутов, свидетелей Иеговы и охотников за сладостями на Хеллоуин.

Юджин сидел на ступеньках, ведущих к ярко освещенному крыльцу. При этом выглядел так, будто вернулся из прошлого с концерта «Битлз»: с прической Ринго и манерой одеваться Джона.

Эстер и Юджин были близнецами, во что никто никогда не мог поверить. Его волосы были темными, а ее – светлыми. Он был высоким – она низкой. Он был стройным – она пухленькой. Ее кожу усеивали веснушки – его была чистой.

– Привет, – сказала Эстер.

Юджин поднял голову.

– Я сказал маме, что ты еще жива, но она уже подбирает в интернете подходящие гробы. Твои похороны пройдут в розово-серебристых тонах – так мне, во всяком случае, сообщили.

– Фу. Я же специально просила изысканные похороны в особых цветах: черном и слоновой кости – причем раз сто!

– Она просмотрела слайд-шоу по случаю твоей внезапной смерти, которое делала в прошлом году, и добавила к нему новые фотографии. Оно по-прежнему заканчивается песней «Время твоей жизни»^[6].

– Боже, как банально. Даже не знаю, что ужаснее: умереть в семнадцать лет или иметь самые заурядные похороны на свете.

– Я тебя умоляю! Похороны в розово-серебристых цветах – это не банально, а невероятно пошло. – В глазах Юджина промелькнула неподдельная тревога. – Ты как, в порядке?

Эстер отжала свои длинные волосы; намокая, они всегда приобретали кроваво-красный оттенок.

– Да. Меня ограбили. Ну, не совсем ограбили – надули. Джона Смоллвуд. Помнишь парня, который в начальной школе на День святого Валентина заставил меня ждать и не пришел?

– Тот, в которого ты была по уши влюблена?

– Он самый. Оказывается, он талантливый карманник. Украл у меня пятьдесят пять долларов и мою фруктовую пастилу.

– Двойной обман. Надеюсь, ты собираешься ему отомстить.

– Само собой, братец.

Юджин встал, обнял ее за плечи, и они вместе вошли в дом: прошли под подковой, прибитой над перемычкой двери, сухими пучками болотной мяты, болтающимися в дверном проеме, и переступили через дорожки соли, оставшиеся с предыдущей ночи.

Дом Соларов походил на старую пещеру в викторианском стиле, где даже свет излучал мутное, тусклое сияние. Внутри он был полностью обшит панелями из темного дерева, устлан красными персидскими коврами, а стены имели бледно-зеленый оттенок гнили. Дом был из тех, где в стенах обычно живут призраки, а обитатели, по мнению соседей, прокляты; в случае с семьей Солар оба варианта являлись правдой.

Если бы внутрь впускали незнакомцев, они бы заметили следующее:

• Все выключатели в доме удерживались изолентой во включенном положении. Солары обожали свет, а Юджин – больше всех. Специально для него коридоры украсили гирляндами, а всю свободную поверхность мебели (зачастую и большую часть пола) занимали лампы и свечи.

• В доме остались подпалины после Великого пожара 2013 года, когда выключился свет и Юджин в панике выскочил из своей спальни в коридор, попутно сбив около двух дюжин упомянутых свечей, отчего загорелся гипсокартон.

• Лестницу на второй этаж преграждала груда старой ненужной мебели. Главная причина состояла в том, что Питер Солар как раз завершал ремонт наверху, когда у него впервые случился инсульт, и работы быстро прекратились. Но отчасти еще и потому, что на втором этаже, по мнению Розмари, действительно водились призраки. (Как будто призрак станет блуждать лишь по одной половине дома, позволяя его обитателям спокойненько прохлаждаться внизу и не проявляя никакой паранормальной активности. Не смешите меня.)

• На стенах не было ничего, кроме заклеенных изолентой выключателей и штор, закрывавших окна по ночам. Никаких картин. Никаких плакатов. И уж точно никаких зеркал. Никогда.

• Кролики на кухне.

• Злобный петух по имени Фред, который повсюду следовал за Розмари Солар по пятам и был, по ее словам, духом, прибывшим прямиком из литовского фольклора.

В гостиной действительно тихонько играла группа Green Day. Розмари Солар, женщина лет сорока, сидела на диване напротив телевизора и смотрела похоронное слайд-шоу, которое составила несколько лет назад на случай, если кто-то из ее детей внезапно умрет. Каштановые волосы рассыпались по плечам, при каждом ее движении раздавался звон: тонкие хрупкие запястья и пальцы были унизаны серебряными кольцами и талисманами удачи. Монетки, вшитые в одежду – на подоле и рукавах, – пристроченные металлической нитью с внутренней стороны каждого кармана, звякали, словно капли дождя.

Отличительными особенностями своей матери Эстер считала следующее:

• В молодости Розмари была чемпионкой по роллер-дерби^[7] и носила прозвище «Бестия». На всех фотографиях, которые есть у Эстер, ее мать запечатлена на треке в специальной форме. На снимке она выглядит почти как Юджин: те же темные волосы, те же карие глаза, та же бледная кожа, лишенная веснушек, усеивающих тело Эстер. Просто поразительно.

• К восемнадцати годам Розмари уже была однажды замужем за мужчиной, который оставил тонкий изогнутый шрам в форме буквы «С» на ее левой брови. Имя мужчины и то, как сложилась его дальнейшая судьба, никогда не упоминались. Эстер нравилось представлять, что вскоре после ухода Розмари его постигла долгая и мучительная смерть: быть может, его сожрали дикие псы или медленно сварили в огромном чане с маслом.

• По профессии Розмари была садоводом, а потому обладала способностью выращивать растения одним лишь прикосновением. Казалось, цветы в ее присутствии расцветали и даже склоняли свои головки, стоило ей пройти мимо. Дубы на лужайке перед домом слушались ее, когда она шепотом уговаривала их расти. В ней всегда ощущалась толика волшебства.

Последнее качество Эстер особенно любила в Розмари. Чувствовала его с самого детства: даже если вера в фей, Санту и письма из Хогвартса прошла, девочка по-прежнему ощущала звонкую вибрацию силы, исходившую от мамы.

В представлении Эстер магия была некими узами. Невидимой серебряной нитью, связывавшей их сердца, несмотря на расстояния. Именно она приводила Розмари по ночам в спальню Эстер, когда той снились кошмары. Именно она заставляла утихнуть головную или зубную боль, успокоить расстроенный живот, как только мама прикладывала ладонь ко лбу.

А потом на них, как обычно, обрушилось проклятие. У Питера случился инсульт, после чего он закрылся в подвале. С деньгами стало туго. Розмари пристрастилась к азартным играм, и из-за боязни проиграть ее медленно поглотил страх неудачи. Узы, связывавшие мать и дочь, постепенно начали слабеть, угасать и в конце концов порвались. Нет, Эстер не стала любить свою мать меньше, просто магия рассеялась, и Розмари медленно, но верно превратилась в человека – окончательно и бесповоротно.

А в мире практически ничего не было хуже людей.

Розмари спрыгнула с дивана и притянула Эстер в удушающие объятия, сжимая под мышкой недовольного Фреда. От нее исходил аромат шалфея и можжевельника. Одежда пропиталась запахом полыни и гвоздики. В дыхании угадывались легкие нотки мяты. Все эти травы были призваны уберечь от неудачи. Розмари Солар благоухала как ведьма – впрочем, таковой ее считали многие жители в округе и таковой, возможно, ей самой нравилось себя считать, но Эстер-то знала правду.

– Я так волновалась, – сказала Розмари, убирая мокрые волосы с лица дочери. – Где ты была? Почему не отвечала на звонки?

Эстер некоторое время наслаждалась этим прикосновением и проявленным беспокойством, ее даже охватило желание раствориться в маминых объятиях и поддаться утешению Розмари, как это бывало в детстве. Но сейчас банального обезболивающего свойства ее рук было недостаточно, чтобы компенсировать очередную пропажу денег, а потому она отстранилась.

– Если бы ты заехала за мной, как положено, меня, возможно, не ограбили бы самым жестоким образом по пути домой, – случай с Джоной едва можно было назвать ограблением, но Розмари необязательно было об этом знать. Порой Эстер нравилось вызывать у нее чувство вины.

– Тебя ограбили?

– Жестоким образом. Ты должна была меня забрать.

Лицо Розмари приобрело страдальческий вид.

– Но я увидела черную кошку.

Уже не в первый раз Эстер обожгло это необъяснимое явление «к себе – от себя», которое характеризовало их отношения последние несколько лет. «К себе» притягивало ее, вызывало желание прижать к щеке Розмари ладонь и заверить ее, что все будет хорошо. А «от себя» – всевозможные дурные мысли – напротив, отравляли ее нутро, поскольку это было несправедливо. Несправедливо то, кем стала ее мать. Несправедливо, что все Солары обречены жить в нелепом страхе.

– Иди сообщи своему отцу, что ты в безопасности, – наконец произнесла Розмари.

Эстер подошла к кухонному лифту, отыскала лежавшие внутри ручку и блокнот и написала записку: «Я в безопасности. Пожалуйста, не обращай внимания на все предыдущие сообщения. Скучаю по тебе. С любовью, Эстер». Потом свернула листок, положила его в кухонный лифт и покрутила колесо – благодаря этому механизму крохотный подъемник опускался в подвал. Когда-то его применяли для доставки дров в котельную, нынче же использовали только для общения.

– Привет, Эстер, – разнесся по шахте голос Питера Солара минуту спустя. – Рад слышать, что ты не пропала.

– Привет, пап! – крикнула она в ответ. – Что смотришь на этой неделе?

– Сериал «Морк и Минди»^[8]. Ни разу не видел его, с тех пор как он вышел. Забавный фильм.

– Здорово.

– Люблю тебя, дорогая.

– И я тебя люблю.

Закрыв дверцу лифта, Эстер отправилась к себе в комнату. Сотни свечей в коридоре отзывались шипением, когда капли воды стекали с ее волос и одежды на пол. Ее спальня напоминала противорадиционные убежища из постапокалиптических фильмов, где герои хранили все предметы искусства Лувра, Рейксмузея и Смитсоновского музея в попытке спасти все возможное от человечества. Большая часть мебели когда-то принадлежала ее бабушке и дедушке: черный металлический каркас кровати, письменный стол из тикового дерева, резной сундук, который дедушка привез откуда-то из Азии, персидские ковры, почти полностью устилавшие деревянные полы. Все, что она смогла спасти из их причудливого жилища. В отличие от остальной части дома, его пустой, скудной обстановки, не считая заклеенных выключателей, ламп и свечей, стены ее комнаты украшали картины в рамах, индийские гобелены и книжные полки – красные обои под ними едва виднелись.

А еще костюмы. Костюмы были повсюду. Костюмы, вываливавшиеся из большого платяного шкафа. Костюмы разной стадии готовности, свисавшие с потолка. Костюмы, приколотые к трем винтажным манекенам: огромные кринолины, сверкающие черные платья и болотно-зеленые полоски кожи, настолько мягкой, что на ощупь она напоминала растаявший шоколад. Павлиньи перья, нитки жемчуга и латунные карманные часы, показывавшие разное время. Швейная машинка «Зингер» – ее покойной бабушки, – накрытая лоскутами бархата и шелка, готовыми для выкроек. Дюжина масок, висевших на каждом столбике кровати. Целый комод косметики: баночки с золотыми блестками, бирюзовые тени, пудра для лица цвета белой кости, жидкий латекс и красная помада, яркая до рези в глазах.

Юджин обычно отказывался сюда заходить, поскольку из-за такого обилия вещей комната выглядела темнее, чем была на самом деле. А еще потому что скотч не удерживал выключатели неизменно в рабочем положении, и теоретически какой-нибудь мстительный призрак мог в любое время при желании выключить свет. (Мстительные призраки особенно беспокоили Юджина. Он часто думал о них. Даже очень часто.)

Эстер поставила корзинку на пол и начала снимать мокрый плащ, когда возле заваленной одеждой вешалки в дальнем углу комнаты заметила духа. Хефциба Хадид, скрытая наполовину грудой шарфов, стояла с широко распахнутыми глазами, словно случайно обнаруженный призрак.

– Боже мой, Хеф! – выдохнула Эстер, прижав руку к груди. – Мы же договаривались. Ты не можешь молча прятаться здесь.

Хефциба с виноватым видом вышла из угла.

За первые три года их дружбы Эстер сделала вывод, что Хефциба – ее воображаемая подруга. По правде говоря, та ни с кем не общалась, да и учителя никогда не вызывали ее, потому что она ни с кем не общалась. Девочка просто крутилась рядом и повсюду следовала за Эстер, которая, впрочем, ничуть не возражала, поскольку никто особо не стремился с ней дружить.

Все во внешности Хефцибы было тонким и длинным: тонкие, длинные волосы, тонкие, длинные руки и ноги. Волосами пепельного цвета и светлыми глазами она походила на Бар Рафаэли^[9].

Не успела Эстер скинуть плащ, как Хефциба заключила ее в грубые объятия – редкое проявление любви с ее стороны, – а после, вернувшись на свое место в углу, вопросительно посмотрела на нее: «Что случилось?» За десять лет своего знакомства они научились прекрасно общаться без слов. Эстер знала, что Хеф может говорить – однажды подслушала ее разговор с родителями. Однако Хефциба поняла это и потом месяц не разговаривала с Эстер. Точнее, не не разговаривала. В общем, неважно.

– Меня ограбил Джона Смоллвуд. Помнишь мальчишку из класса миссис Прайс, который обманом заставил меня влюбиться в него, а после исчез?

Хефциба одарила Эстер презрительным взглядом, который та истолковала как «Помню». А потом жестами показала: «Он тебя снова обманул?»

– Да. Выманил у меня пятьдесят пять долларов, украл бабушкин браслет, мой телефон и фруктовую пастилу. – Хефциба пришла в ярость. – Да, знаю, фруктовая пастила – это удар ниже пояса. Я тоже очень зла.

«Но мы же все равно пойдем на вечеринку, да?» – показала Хеф. Как бы здорово они ни общались в детстве, в подростковом возрасте стало ясно: им требуется более сложная система общения, чем мимика. Поэтому родители Хефцибы оплатили им троим: Хеф, Юджину и Эстер – обучение языку жестов.

Эстер по-прежнему не желала идти на вечеринку. Она с самого начала туда не хотела. Ведь вечеринки – это люди, люди – это глаза, глаза – это испытующие взгляды, впивающиеся в кожу, будто маленькие осуждающие долгоносики, а осуждение – это прилюдный приступ гипервентиляции, который ведет к еще большему осуждению. Однако Хеф скрестила руки на груди и кивком головы указала на входную дверь – этот жест Эстер истолковала как «Это дружеская просьба, и она не обсуждается».

– Ох, ну ладно. Дай мне только собраться.

Хефциба улыбнулась.

«Нам, наверное, нужно взять Юджина с собой», – показала она.

– Точно, если мама уйдет. Нам нельзя оставлять его здесь одного.

Юджин не только не переносил темноту, но и не мог по ночам оставаться дома один. «Когда ты один, они приходят за тобой», – так он всегда говорил.

Поэтому Эстер отправилась за братом.

Комната Юджина представляла собой противоположность ее спальни: голые стены и полное отсутствие мебели, за исключением одинокой кровати, стоявшей в центре комнаты точно под люстрой. Юджин лежал на тонком матрасе и читал в окружении дюжины ламп и втрое большего количества свечей, словно присутствовал на своих похоронах. В некотором смысле так оно и было. Каждый день с приходом ночи, когда солнце садилось, Юджин исчезал, а на его место приходило опустошенное существо: оно тихо передвигалось по дому и впитывало в себя каждую частичку света, отчего его кожа ярко сияла, разгоняя тьму.

– Юджин, хочешь пойти на вечеринку? – предложила Эстер.

Он оторвался от книги.

– Куда?

– На старый никелевый завод. Там будут костры.

Огонь, по мнению Юджина, был единственным надежным источником света, а потому брат боготворил его больше любого пещерного человека. Он никогда не выходил из дома без фонарика, запасных батареек, зажигалки, спичек, растопки, промасленной тряпки, палочек для огня, лучкового веретена, кремня и нескольких стартеров для розжига. Благодаря бойскаутскому прошлому Юджин с восьмилетнего возраста мог сложить маленький костер из подручных средств. Он отлично бы дополнил любую группу выживших после апокалипсиса, если бы не один досадный факт – Юджин не мог находиться на улице без света в период от сумерек до зари.

Юджин кивнул и закрыл книгу.

– Тогда я иду на вечеринку.

Эстер переоделась в наряд Уэнсдей Аддамс^[10], и все трое отправились в путь. Три самых странных в городе подростка: призрак, не умевший говорить, мальчик, ненавидевший темноту, и девочка, одевавшаяся другими людьми, куда бы она ни шла.

* * *

Через час показался никелевый завод: замок из металла и ржавчины; он ярко, словно разгорающиеся угли, светился изнутри от пылающих костров, на окнах без стекол мерцали тени— подростки, будто мотыльки, танцевали вокруг огней.

– Что ж, добавим странности этому месту, – проговорила Эстер, когда они шли к складу.

Временами на заводе проводили выставки художников и показы авангардного кино, а модные парочки устраивали свадебные фотосессии, но в основном здесь обитали подражатели Бэнкси^[11] и по выходным напивались старшеклассники. Вход на склад преграждал временный забор из сетки, как будто он мог помешать орде безумных подростков попасть на вечеринку в последние выходные летних каникул. Край забора уже был разрезан кусачками и отогнут. Ведь эти дети как лисы, стремящиеся пробраться в курятник, – всегда найдут лазейку.

Из портативных колонок лилась музыка. Смех и разговоры отдавались гулким эхом в просторном помещении склада. В пятнадцати шагах от забора Эстер замерла как вкопанная, врезавшись в силовое поле. Хеф и Юджин прошли вперед еще пять шагов, прежде чем осознали, что ее рядом нет. Они остановились и оглянулись на нее.

– Вы идите вперед, – сказала Эстер. – А я несколько минут постою здесь, подышу воздухом.

Хеф и Юджин обменялись взглядами, но ничего не сказали. Молчание Хефцибы не было чем-то удивительным, поскольку она не говорила, а вот Юджин промолчал, потому что не хотел показаться проклятым лицемером.

– Глотни для храбрости, а после присоединяйся к нам, – наконец сказал он. Потом взял Хеф под руку, и они вместе вошли внутрь.

– Итак, социофобия, – сказала Эстер сама себе, откупорив одну из нескольких теплых бутылок вина, которые стащила из маминой коллекции. – Пора тебя заглушить.

С этими словами девушка сделала три глотка. Послевкусие показалось странным, словно вино перебродило, но ей было все равно: подростки употребляли алкоголь не за его вкусовые качества. Он был эффективным средством сделать тебя круче, веселее и общительнее.

Хуже всего то, что социофобия влияла не только на твой образ мышления, манеру говорить или вести себя рядом с другими людьми. Она влияла на то, как бьется твое сердце. Как ты дышишь. Что ешь. Как спишь. Тревога четырехлапым якорем пронзала твою спину: входила по одному крюку в каждое легкое, в сердце, в позвоночник; его тяжесть прогибала вперед, утаскивала в темные глубины морского дна. Хорошая новость заключалась в том, что со временем ты к ней привыкал. Привыкал к удушью, к состоянию на грани сердечного приступа, которые преследовали повсюду. Тебе лишь оставалось схватить один из крюков, торчащих из грудины, легонько его встряхнуть и сказать: «Послушай, гадина, мы не умрем. У нас еще есть тут дела».

Эстер так и попыталась сделать. Она несколько раз глубоко вздохнула, попробовала расширить легкие вопреки сокрушительно сжимавшейся грудной клетке, но это не особо помогло: социофобия – та еще стерва. Поэтому Эстер выпила еще вина и стала ждать, пока алкоголь вступит в схватку с ее демонами, ведь она – совершенно здоровая и вменяемая семнадцатилетняя девушка.

3
Парень у костра

Эстер расхаживала из стороны в сторону перед входом на склад: балансировала на ржавой балке, упавшей с крыши, и время от времени поглядывала на длинные тени, отбрасываемые мерцающим светом костра на бетон. Она думала пойти на вечеринку. Возможно, даже хотела этого. Девочка спрыгнула с балки, отогнула сетку в заборе и замерла, уговаривая себя ступить внутрь. Найди Юджина. Найди Хефцибу. Все хорошо. С тобой все будет в порядке.

Но в это мгновение группа пьяных малолеток высыпала на улицу и направилась к ней. Эстер отпустила сетку и быстро, как испуганный енот, нырнула в темноту. Она не смогла бы дать внятный ответ на вопрос, почему болтается здесь, поскольку не знала его сама. Как объяснить незнакомцам, что их окружает силовое поле – гудящий невидимый барьер, – который отталкивает ее?

Поэтому Эстер взобралась по огороженной лентой, прогнившей лестнице на второй этаж склада, прошла по извилистым коридорам и расчистила себе место на полу, чтобы сесть. Надолго приникла к горлышку бутылки с вином, а после огляделась по сторонам, когда глаза привыкли к слабому освещению. Отблески костра пробивались сквозь щели в полу. Юджин не смог бы долго продержаться в этом помещении: тусклый свет постоянно подрагивал, к тому же здесь кто-то уже побывал – скорее всего, подростки, – и забрызгал все стены красной краской, похожей на кровь. Слова «УБИРАЙСЯ УБИРАЙСЯ УБИРАЙСЯ», написанные пальцами, повторялись снова и снова. У Юджина случилась бы паническая атака или самовозгорание.

Однако Эстер была чуточку смелее и, возможно, даже немного пьяна. Она лежала на животе рядом с большой щелью, откуда была видна вечеринка, рисовала узоры в пыли и, продолжая пить, смотрела, как вереница черных жучков ползет по ее предплечью и спускается к кончикам пальцев. Она была не прочь оставаться на задворках, следить за происходящим с высоты. Юджин стоял у огня и, как и она, пил вино из украденной у Розмари бутылки. Эстер некоторое время наблюдала за братом, пытаясь понять, как ему удалось вписаться в эту странную социальную головоломку, никак не укладывавшуюся у нее в голове.

Юджин пользовался непринужденной, загадочной популярностью, которая сбивала его с толку не меньше, чем Эстер. Ему полагалось быть главной мишенью каких-нибудь отморозков: он был худым, женоподобным, одевался экстравагантно, всерьез увлекался демонологией, религией и философией. Он был умным, спокойным, задумчивым и кротким, но прежде всего его звали Юджин. Средняя школа должна была стать для него ожившим кошмаром, но этого не произошло.

Дейзи Эйзен отчаянно пыталась с ним флиртовать, совершенно не замечая, что его взгляд, скользя мимо нее, то и дело останавливался на статном чернокожем парне, который что-то рассказывал группе ребят по другую сторону костра. Эстер принялась следить за его энергичными движениями: как он взобрался на наковальню, чтобы его могли лучше видеть, как держал в каждой руке по стакану и отпивал из них, пока рассказывал свою безумную историю. Этот парень двигался как персонаж театра теней, словно актер на сцене прошлого столетия. Понятно, почему Юджин был так им очарован.

А потом он обернулся.

И уже второй раз за день Эстер узнала его.

В теплом свечении костра стоял Джона Смоллвуд. Даже со своего места она видела: синяк, наливавшийся днем на его щеке, исчез, а порез на брови затянулся. Значит, он был либо а) шотландским горцем, либо б) неплохим гримером, но и то и другое казалось ей маловероятным.

Обычно Эстер не была склонна к вспышкам агрессии, однако сейчас ею на долю секунды овладело желание разбить бутылку вина о стену и выпустить Джоне кишки. Когда она вспомнила, что кровь занимает сороковую строчку почти полного списка, поперхнулась и решила ему просто врезать. Оставив бутылку наверху, она сбежала по лестнице, пролезла сквозь дыру в сетчатом заборе и направилась прямиком к костру; ярость на время вытеснила якорь тревоги из ее груди и придала необычайную смелость.

Джона не сразу ее узнал, поскольку она была в костюме Уэнсдэй Аддамс – именно такую реакцию она ждала на свои костюмы. Замешательство. Дезориентация. Это была маскировка от хищников.

Когда она находилась уже в трех шагах от него, в его мозгу что-то щелкнуло. Сопоставив ее лицо с воспоминанием «девушка, которую я ограбил на автобусной остановке и бросил умирать», Джона выкрикнул: «Вот черт!» Поспешно свалился с наковальни и, отбросив один из стаканов, бросился бежать, но было слишком поздно. Эстер была уже рядом. Она схватила его за грудки и замахнулась. Ей никогда раньше не доводилось кого-то бить по-настоящему, с намерением причинить реальную боль. Ее кулак просвистел в двух дюймах к северу от намеченной цели (левый глаз), мягко скользнул по левой стороне лба, после чего легким ветерком пролетел над волосами.

– Ты меня ударила! – воскликнул Джона, совершенно ошарашенный таким поворотом событий. – По волосам.

– Ты украл у меня деньги! И мою пастилу!

– Было очень вкусно, – он с таким смаком произнес каждый слог, что у Эстер задергался глаз, как у мультяшного злодея.

И в этот самый миг зазвучали сирены.

– Вот черт! Бежим!

Несмотря на то, что еще недавно Эстер весьма неудачно съездила ему по левой стороне головы, Джона, выбросив второй стакан, схватил ее за руку и потащил за собой вглубь склада. В первую очередь Эстер подумала о Юджине, который не мог убежать, не мог покинуть свет костра. Но крики копов уже догоняли их, лучи фонариков прыгали по стенам. Послышался лай полицейских собак, за ним – радостные визги подростков, которые знали очистительный завод как свои пять пальцев: все его закутки, секретные места, скрытые щели, извилистые проходы и достаточно большие дыры в проржавевших котлах, куда можно было пролезть и спрятаться. Они знали, что смогут быстро убежать, а потому громко улюлюкали и смеялись. Внезапно наступила тишина, как если бы завод разом их проглотил, одного за другим. Остались лишь Эстер и Джона – и их тяжелое, но тихое дыхание. Ребята понимали: несмотря на бегство, их заметили, а потому им вряд ли удастся скрыться.

Во вторую очередь Эстер подумала о том, что ей вообще не следовало бежать. Надо было остановиться и подождать, пока копы признают в Джоне Смоллвуде мелкого преступника, несколько часов назад укравшего у нее пятьдесят пять долларов и столь желанную фруктовую пастилу. Но она этого не сделала. Эстер все время бежала и бежала, а Джона не отпускал ее. Вскоре они выбрались наружу и, нырнув в ближайшую рощицу, стали пробираться сквозь кусты, но вдруг споткнулись. Она упала на него сверху; ее правое колено оказалось между его ног, а грудь прижалась к его груди, при этом ее ладонь осталась в его руке.

Луч фонарика мелькнул над ее головой. Собака зарычала. Джона ухватил ее за распятие (важную деталь любого костюма Уэнсдэй Аддамс) и притянул к себе, так что ее нос уткнулся в его шею, и ей не оставалось ничего другого, как раз за разом вдыхать его запах. Не аромат шампуня, стирального порошка или парфюма (или – будем честными, он же все-таки подросток – дешевого дезодоранта «Акс»), а именно его самого. Подобный запах ощущаешь, когда входишь в спальню человека или садишься в его машину; он не плохой и не хороший – он просто принадлежит ему. Это его сущность. Обычно на знакомство с человеком уходят годы, прежде чем ты узнаешь его истинный запах. Требуется отделить аромат духов от пота, шампуня и порошка. Однако он раскрылся перед ней уже сейчас.

Копы приближались. Джона прижал палец к ее губам, теснее привлек к себе словно в попытке сделать их тела меньше, чем они были на самом деле. Но это оказалось непросто: он был длинным, а она широкой, и ее кровь пульсировала в венах столь оживленно и шумно, что наверняка походила на маяк в темноте. Пока она вдыхала его аромат, с ней начало происходить нечто любопытное: застрявший внутри якорь слегка ослабил хватку, позволив ее легким раскрыться. Когда страдаешь тревожным расстройством, у тебя особо нет возможности сделать глубокий вдох. Твоя грудная клетка слишком узка, чтобы съежившиеся легкие могли расправиться шире половины своего размера.

И тем не менее в течение нескольких секунд спокойствия в темноте Эстер не переживала из-за велоцирапторов, пум или беспричинного вторжения пришельцев – всего того, что неизменно беспокоило ее перед сном. Она даже не сильно волновалась по поводу ареста, потому что Джона не выглядел встревоженным.

А после им в лица ударил луч фонаря: ее нос по-прежнему упирался в шею Джоны, а его палец прижимался к ее губам.

Рот Джоны растянулся в потрясающей улыбке.

– Добрый вечер, офицер, – приветливо сказал он, как будто полицейские не застали его только что в неловком положении. – Какие-то проблемы?

– Вы нарушили частную собственность, – сообщил коп, представлявший собой не более чем глубокий голос и блуждающий в темноте яркий луч.

– Правда? А мы всего-навсего хотели понаблюдать за ночными птицами. Говорят, неподалеку видели редкую сипуху… Эй, ай, эй, ладно, мужик, ладно, господи! – завопил Джона, когда коп выволок его за шиворот из-под тела Эстер. Появились еще несколько полицейских; дородная дама (наверное, бывший боец смешанных единоборств) тоже подняла Эстер на ноги и повела к мигающим огням у входа на склад.

Юджин, как выяснилось, даже не пытался убежать от полиции, поэтому никто не обращал на него внимания. Он стоял возле одной из патрульных машин, утопавших в красно-синих огнях, сунув руки в карманы, словно ждал встречи у «Старбакса», а не своего ареста.

«Прячься», – велела ему Эстер одними губами. Юджин огляделся по сторонам, пожал плечами и вернулся к костру, где собирался оставаться до рассвета, не в силах покинуть светящийся круг раньше восхода солнца. Порой, когда свет падал под определенным углом, тело брата казалось ей прозрачным. Знаете, как причудливые воспоминания из детства, не поддающиеся объяснению, полузабытые сны о чем-то невозможном? Книга, слетевшая с полки сама по себе; вдох, сделанный под водой; черный сгусток тени в конце коридора – с зубами, когтями и ослепительно-белыми глазами. У Эстер все они касались Юджина. В детстве он, сильно расстроившись или испугавшись чего-то, начинал мерцать. Словно лишь проецировался в реальность, но на самом деле не являлся ее частью и мог в любое время выпасть из нее.

Мальчик, сотканный из светлячков.

В то время, когда Ронда Раузи^[12] толчком в голову усадила ее, будто преступницу, в полицейскую машину, Эстер увидела, как ее брат на мгновение растворился в воздухе. А после на заднее сиденье рядом с ней затолкали Джону. Таким образом Джона Смоллвуд в тот же день, когда ограбил ее, составил Эстер Солар компанию в ее первом аресте.

Впрочем, позже выяснилось, что они были не совсем под арестом, о чем следовало догадаться по тому, что им не надели наручники и не зачитали права. Полицейские отвезли их обратно в город, сопроводили в участок и заперли в отдельных камерах, которые они называли «обезьянником». В камере Джоны было пусто, а вместе с Эстер сидела очень худая женщина в красном парике, ковырявшая ранки на руке. Она представилась пресвятой девой Марией.

Эстер пыталась объяснить Ронде, что произошла большая несправедливость: Джону следует обвинить в краже, а ее освободить, – но женщина, пропустив ее слова мимо ушей, только сказала:

– Один телефонный звонок.

У Эстер не было телефона (само собой), и она не помнила номера никого из родственников, кроме дедушки— только это бы не помогло. Поэтому она позвонила Хефцибе.

Эстер: «Хефциба, меня задержала полиция. Передай моей маме, что нужно внести за меня залог».

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Я так понимаю, раз ты ответила на звонок, тебе удалось сбежать, когда нагрянули копы».

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Знаю, что мама проторчит в казино до рассвета, но ты должна ей сказать, где я, ладно?»

Хефциба: (молчание)

Эстер: «А еще я оставила Юджина на заводе одного. Можешь его спасти?»

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Теперь я снова стану закоренелой преступницей».

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Что ж, отлично поговорили».

Женщина-полицейский проводила Эстер обратно в камеру. На этот раз она легла на пол лицом вниз, чтобы не пришлось общаться с Джоной, который сидел со скрещенными ногами в дальнем углу своей камеры и наблюдал за ней.

– Я бы на твоем месте не лежал на полу, – сказал Джона.

На что она ответила:

– А жить мне можно?

Он продолжил:

– Подумай о том, сколько на этом полу было мочи, рвоты и крови. Сама знаешь, копам платят не так много, чтобы они тут еще и убирались.

– Вообще-то он прав, – прохрипела дева Мария. – Я только на прошлой неделе здесь нассала.

– И правда воняет мочой. – Эстер села, копируя позу Джоны, – прислонилась спиной к прутьям решетки.

После этого парня вывели из камеры: настал его черед делать звонок, который, судя по количеству криков и ругательств, прошел не так гладко, как у нее.

– Знаешь, я все думал о тебе, с тех пор как сегодня днем тебя ограбил, – сказал Джона, вернувшись в камеру. Полицейский за ближайшим к ним столом вскинул брови и посмотрел на него поверх очков. – Это метафора для… э-э-э… секса, – быстро пояснил Джона. Коп прищурился, но вернулся к своему телефону.

– О том, как получить прощение за свое чудовищное преступление? – спросила Эстер.

– Нет, о твоей странной семье – ты еще делала о ней презентацию в начальной школе.

– А-а-а, – Эстер специально перевелась в среднюю школу Ист-Ривер, поскольку никто из учеников ее третьего класса (кроме Хефцибы) туда не пошел, а значит, никто не помнил ее доклад о проклятии семьи Солар.

– Напомни, в чем там заключается их странность? Непереносимость лактозы или что-то такое?

– В точку. Они не переносят молоко.

– Нет, не то. Фобии, верно? У каждого из них свой собственный сильный страх. Боязнь пауков, высоты и все такое. Проклятие самой Смерти. То, чего ты боишься, однажды тебя убьет.

– Как ты все это запомнил?

– Когда мне было восемь, я обращал на тебя много внимания. Очень много.

Эстер покраснела, а после напомнила Джоне два правила этого проклятия:

• Проклятие могло обрушиться на Соларов в любое время без всякого предупреждения, как болезнь, дремлющая в крови и поджидающая подходящего момента для удара. Реджинальд, ее дедушка, не боялся воды до тридцати лет, пока Смерть не поведал ему, что однажды он утонет. А у Юджина, напротив, страх темноты развился еще в детстве.

• То, чего ты боишься, завладеет твоей жизнью и в конце концов убьет тебя.

– А что насчет тебя? – поинтересовался Джона. – Чего ты боишься?

– Ничего.

– Ты не можешь быть особенной и подводить остальных членов своей проклятой семьи. Хочешь опозорить свой род?

– Не смешно.

– Да, я помню тот доклад. Твой двоюродный брат боится пчел. Дядя – микробов. Дедушка – воды. Папа был ветеринаром и еще не осознал свой страх.

– Сейчас он его знает. У него агорафобия^[13]. Он уже шесть лет не выходит из подвала.

– Ну вот, теперь твой черед. Ты должна чего-то бояться.

– Я не знаю.

– Уверен, у тебя есть страх. Нужно только его найти.

– Очень воодушевляюще.

– Спасибо.

Все остальное время они молчали, пока отец Джоны, Холланд, не приехал внести за сына залог (точнее забрать его, потому что официально он не был арестован). Джона выглядел бы в точности как Холланд, если бы был больше и тучнее. Большие тучные плечи, большой тучный живот, большие тучные волосы.

– Привет, пап. Мы можем подвезти Эстер домой? – спросил Джона, когда бюджетная версия Ронды Раузи выпустила его из камеры. Холланд смерил Эстер своими злобными глазками и развернулся к выходу – по всей видимости, это означало «да», потому что Джона сказал ей: – Идем.

Машина Холланда представляла собой «универсал» 1980-х годов тыквенного цвета. Кожаная рыже-коричневая обивка сидений сильно потрескалась, настолько, что оставила на ногах Эстер царапины. Но она ничего об этом не сказала – только продиктовала свой домашний адрес.

Когда машина затормозила перед старым викторианским особняком, Джона воскликнул:

– Бог ты мой!

Ее дом, как обычно, излучал яркое сияние, отчего дубы отбрасывали длинные тени на другую сторону улицы. Назары перешептывались на ветру, напевая свою тихую зловещую песенку о том, что любого, кто пожелает Соларам зла и осмелится подойти слишком близко, настигнет ужасная кара. Эстер выскочила из машины, не успела та остановиться. Вот почему она никогда не приглашала домой своих школьных товарищей.

– Эстер, подожди! – окликнул ее Джона. Девочка не стала ждать, но он оказался быстрее и догнал ее между деревьями. – Эй, у меня для тебя кое-что есть. Браслет я уже продал, денег тоже не осталось, но могу отдать тебе вот это, – он сунул руку в карман и протянул Эстер ее телефон.

– Ну надо же, спасибо.

– Прости, что обокрал тебя.

– Да, конечно.

– Еще увидимся, Эстер.

– Ни за что.

Джона послал ей воздушный поцелуй и вернулся обратно к дороге; отцовский автомобиль, тронувшись с места, покатил прочь.

Эстер разблокировала телефон. Внутри было пусто. Все ее фотографии, контакты и приложения исчезли. Мобильник полностью почистили и сбросили до заводских настроек – одним словом, подготовили к продаже на черном рынке. В списке фигурировал только один контакт: «Джона Смоллвуд»; рядом с его именем красовалось красное сердечко, а внизу был записан номер. Ее палец завис над кнопкой «Удалить». Нельзя хранить телефонные номера негодяев, которые грабят тебя и оставляют на автобусной остановке или в восемь лет бросают одну в День святого Валентина, даже если выглядят как Финн из «Звездных войн», одеваются как Бесподобный мистер Фокс и пахнут как опьяняющий парфюм.

Эстер не до конца понимала, почему сохранила его номер. Наверное, это было связано с убежденностью, что она больше никогда не увидит Джону Смоллвуда.

Однако спустя всего шестнадцать часов и семь минут ее предположение оказалось в корне неверным.

4
Гирлянды и серийные убийцы

В доме, как она и предполагала, оказалось светло, но пустынно. Эстер прошла на кухню и осмотрела ящики в поисках книжечки, куда Розмари на экстренный случай записала все их номера. Вокруг ее ног в надежде на еду скакали кролики – маленькие, серые, надоедливые существа. Кролики, как и все, что Розмари притаскивала домой: ромашковый чай, которым она мыла руки перед игрой в игровые автоматы; листья шалфея, которые она носила в кошельке; монетки, которые она пришивала к одежде; подкова и этот чертов злобный дух-петух, – должны были приносить удачу. Многие для этих целей носили с собой кроличью лапку, но ее мать расценила иначе: зачем покупать одну лапку, если можно купить целого кролика и получить в четыре раза больше удачи, не пролив ни капли крови?

Эстер набрала номер Розмари, но та не взяла трубку. Потом проверила все комнаты на первом этаже – ее матери нигде не было. Розмари считала их дом населенным призраками, однако на самом деле единственными призраками в этих стенах были ее родители. (Впрочем, это не означало, что Эстер станет осматривать комнаты наверху – обычно так начинаются все фильмы ужасов.) Она позвонила Юджину и Хеф, но у обоих звонки сразу переключались на голосовую почту.

Следующий поступок Эстер стал доказательством того, как сильно она любит своего тупого братца. Она отыскала в гараже давно забытый велосипед, накачала колеса, обвесила его полудюжиной велисипедных фар, которые откопала в комнате Юджина, и обмотала свою грудь и туловище гирляндой – на всякий случай. Вы хоть раз видели фильм ужасов, где убивают человека, обвитого бешено мигающей гирляндой? Конечно же нет. Никто не хочет убивать странных людей. Иначе копы станут задавать слишком много вопросов. К тому же трудно забыть Уэнсдэй Аддамс, наряженную в гирлянду. Убийцы обычно ищут бродяг и проституток – людей второго плана, которых никто не вспомнит и по которым никто не будет скучать.

Ее же точно никто не забудет.

Близилось раннее утро, на улице было еще темно и тихо. Эстер медленно проехала мимо супермаркета «Севен-элевен» – единственного работающего в это время заведения, а значит, ее последнего известного местонахождения, если кто-то все же решит ее убить. Она думала об этом слишком часто. А вдруг Джона Смоллвуд будет последним, кто видел ее живой (кроме ее убийцы, разумеется)? Что тогда полиция будет делать с зернистой видеозаписью с камер наблюдения супермаркета, где видно, как она проезжает мимо с обмотанной вокруг груди гирляндой? Просто решат, что она съехала с катушек и потом слетела где-нибудь с обрыва? Скорее всего. В итоге ее изуродованный труп обнаружат лишь через несколько месяцев, а то и лет.

– Соберись, Эстер, – пробормотала она.

Яркие огни магазина остались позади, и она покатила по мрачным, темным закоулкам. Вскоре улицы и вовсе закончились, и ей пришлось ехать через промышленную часть города, куда забирались лишь серийные убийцы да пьяные подростки.

– Иду к черту, Юджин, – бубнила Эстер, качая головой и как можно быстрее крутя педали; ее сердце громко ухало в груди. – Иди к черту, Юджин. Я серьезно, Юджин, иди к черту.

Когда она наконец добралась до завода, свет внутри уже не горел. Больше не было ни ярко пылающих костров, ни вопящих подростков, ни длинных теней, танцующих в окнах. Эстер оставила свой велосипед и пролезла через дыру в заборе, мигающие огни вокруг ее тела прорезали непроглядную тьму. Две фигурки ютились возле того, что осталось от костра, который сейчас представлял собой лишь яму с тлеющими углями. Хефциба обнимала Юджина за плечи и что-то шептала ему на ухо, возможно, даже напевала, пытаясь успокоить его, пока огонь угасал. Юджин сформировал вокруг них своего рода оградительный круг из фонариков, чьи лучи смотрели внутрь – это был островок яркого света среди теней. Если кто из посторонних наткнулся бы на них, то, скорее всего, принял бы за духов: мертвенно-бледная девушка с пепельными волосами и в пепельном платье тихонько напевает о любви и смерти, а молодой человек в наряде из увядшего воспоминания подрагивает в призрачном сиянии.

В детстве Юджин несколько раз пробовал проходить лечение, когда у семьи еще были средства на подобные процедуры, – до того, как Розмари начала спускать все свободные деньги на игровые автоматы. Однако та горячность, с какой он верил в свои иллюзии: их логичность, тщательность деталей, с какой описывались чудовища, обитающие в темноте, – словно передавалась каждому психотерапевту, с которым он общался. Его рассказы наводняли их сознание полузабытыми ужасами, когда-то увиденными или услышанными в детстве: теми, в нереальности которых они убеждали себя всю жизнь; теми, которые большинство людей благополучно переставали замечать после того, как достигали определенного возраста. Но вот появился мальчишка не старше одиннадцати, двенадцати, тринадцати лет, который почти убедил их, что эти невозможные воспоминания – правда.

С тех пор после сеансов с Юджином Соларом больше никто не мог спать в темноте.

Хефциба заметила Эстер, топтавшуюся у входа на склад, и с радостной улыбкой помахала ей, однако говорить или петь в ее присутствии прекратила. Раньше Эстер часто расстраивалась, что Хеф шепчется с Юджином, а не с ней. Что он, в отличие от нее, знает, как звучит ее голос по-настоящему. И только через пару лет Эстер выяснила, что Хефциба влюблена в него. Та магия, которая когда-то ярко пылала в их матери, продолжила жить в Юджине, и его чары сделали с ней то, чего не сумел ни один психотерапевт: заставили ее снова говорить.

– Спасибо, что вернулась за ним, малышка, – поблагодарила она Хеф.

«Не за что», – жестами ответила та.

Эстер села по другую сторону от Юджина и тоже обняла его рукой, так что он оказался надежно зажат между ними, а следовательно, демоны должны были сожрать их первыми. Так они сидели, тесно прижавшись друг к другу, до самого рассвета: Хеф и Эстер держались за руки за спиной Юджина, а пальцы Юджина крепко сжимали стебель тысячелистника из сада Розмари в тщетной попытке набраться смелости от сильного пряного аромата дьявольской крапивы. Когда небо наконец посветлело, он встал, вышел под серые солнечные лучи и принялся вдыхать их, словно не в силах напитаться. Он злился на себя, чувствовал опустошение и, прежде всего, неизменное потрясение, что сумел пережить еще одну долгую ночь в темноте.

– Идем, мой чудоковатый красавчик, – сказала Эстер, поднявшись на цыпочки, чтобы положить подбородок на плечо брата. Пусть они и выглядели по-разному, чувствовали по-разному, расходились во взглядах по многим вопросам, но она никогда не считала Юджина никем иным, кроме как половинкой своей души, – давай отведем тебя домой.

5
Смерть и лобстеры размером с лошадь

Когда близнецы в конце концов вернулись домой, Розмари не спрашивала у них, где они провели всю ночь, – потому что самой Розмари не было дома. Их отец Питер, заслышав шаги, окликнул детей снизу, но они ему не ответили. Чуть позже Эстер спустила ему записку в кухонном лифте. Многим детям изрядно досталось бы за то, что они игнорируют родителей, но Питер в ближайшем будущем не собирался выходить из подвала, дабы их наказать.

Несколько лет назад Юджин предпринял целую серию попыток выкурить Питера из его берлоги, а для этого всю неделю:

• включал пожарную сигнализацию и делал вид, будто задыхается от дыма наверху лестницы в подвал;

• жарил несколько дюжин полосок бекона и оставлял тарелку наверху лестницы в подвал;

• сбрасывал бомбы-вонючки с лестницы в подвал.

Увы, Голлум по-прежнему оставался в своей пещере, и дети Соларов больше не боялись наказания со стороны обоих родителей.

Вот что они потеряли в лице Питера Солара: мужчину, который обожал пешеходные прогулки, поэзию и водил своих детей в зоопарк, где в подробностях объяснял им каждый проводимый комплекс мер по охране природы. Мужчину, который брал их на гаражные распродажи, покупал бинокль и отправлялся с ними в недельные экспедиции по наблюдению за птицами. Мужчину, который научил их играть в шахматы, читал им на ночь, сидел у их кроватей и гладил по волосам, когда они болели.

Питера Солара. Своего отца. Вот кого они потеряли.

Юджин вынес одеяло на задний двор и устроился на солнышке, скромно пробивавшемся сквозь кроны дубов; сон его был прерывистым. По словам брата, преследующие его во снах существа ненавидели солнечный свет, а потому если он и засыпал – что бывало нечасто, – то обычно под лучами солнца. Эстер дремала в своей постели, периодически проваливаясь в вязкий, тяжелый туман, наползавший во время дневного сна, – в такой момент начинает казаться, что Джона Смоллвуд (красное сердечко) прислал тебе сообщение с вопросом, что такое наваррофобия.

ДЖОНА СМОЛЛВУД ❤:

Что такое наваррофобия?

Эстер резко села в кровати. Джона Смоллвуд прочитал – точнее, читает сейчас – ее почти полный список наихудших кошмаров.

Прежде чем ответить ему, она вошла в список контактов и удалила дурацкое сердечко рядом с его именем.

ЭСТЕР:

Боязнь кукурузных полей. Верни мне мой список немедленно и больше не смей в него заглядывать!

ДЖОНА:

Ты и правда боишься всех этих вещей? Некоторые из них довольно глупые. Кто вообще боится мотыльков?

ЭСТЕР:

НЕ СМЕЙ. ЗАГЛЯДЫВАТЬ. В НЕГО.

ДЖОНА:

Ладно, ладно. Занесу его тебе сегодня вечером.

ЭСТЕР:

Положи его в почтовый ящик, удали мой номер телефона, а потом пусть тебя похитят инопланетяне и больше никогда не возвращают на эту планету.

ДЖОНА:

Я заглянул. Не смог удержаться.

В ответ Эстер отправила ему пять строчек сердитых смайликов, а после легла спать.

* * *

Розмари разбудила их днем и повезла в Лилак-Хилл навестить дедушку, Реджинальда Солара. Здание центра выглядело так, будто некогда было тюрьмой, а теперь здесь пахло сыром – едва ощутимо и смертью – очень сильно. Если бы у Тима Бертона и Уэса Андерсона родился внебрачный ребенок и этот ребенок, повзрослев, стал архитектором/дизайнером интерьера, который специализируется исключительно на строительстве/украшении унылых домов престарелых, то Центр реабилитации и ухода Лилак-Хилл стал бы его шедевром. Блестящие полы оливкового цвета, оранжевые кресла с обивкой из кожзама и обои с узором из крошечных лобстеров, и это несмотря на то что: а) город располагался в часе езды от побережья, и б) большинство пациентов не могли победить в одиночном бою даже лобстера.

Однако раньше Реджинальд Солар, будучи еще в полном расцвете сил, мог отметелить лобстера размером с лошадь – так было до того, как слабоумие настигло его во сне. (По его заверениям, если бы он не спал, оно бы никогда не вонзило в него свои когти.)

Пока они шли по ярко освещенным коридорам в сторону палаты Реджа, Юджин бесшумно передвигался от одного окна к другому на случай, если внезапно отключится электричество. В руке он, как это всегда бывало в ненадежных зданиях (а именно в зданиях, где выключатели не удерживались изолентой в рабочем положении, где не было генератора и запасного генератора), держал фонарик – тот самый черно-желтый промышленный фонарик, который Питер брал с собой на вызовы, когда еще выходил из дома.

Весь коридор заполонили высохшие скорлупки в форме людей – они сидели, сгорбившись, в своих креслах-каталках, какие-то взлохмаченные и расплывчатые, словно пауки уже начали плести паутины в их волосах.

– Я могла бы править этим местом даже с маленькой армией лобстеров, – пробормотала Эстер себе под нос. – Тридцать, сорок лобстеров максимум – и я королева. – Чем дольше она думала об этих животных – их глазках-бусинках, многочисленных лапках, о том, как они ползают и как больно ранят клешнями, – тем более неуютно ей становилось. Не укради Джона ее почти полный список наихудших кошмаров, она, наверное, добавила бы в этот перечень лобстеров – на всякий случай.

Вскоре они увидели Реджинальда Солара, некогда детектива убойного отдела, а нынче владельца нефункционирующего мозга внутри тела, обтянутого пергаментной кожей. Эстер всегда поражалась тому, что с каждой их новой встречей дедушка выглядел все хуже. Словно он глиняная статуя, которую забыли на улице: во время дождя капли постепенно смывали с него плоть, оставляя глубокие борозды по всему телу и собираясь лужицами всего того, кем он был раньше, у его ног. На голове у него была красная шапочка – последнее, что бабушка связала ему перед смертью; он сидел в кресле-каталке напротив шахматной доски и играл сам с собой (а в конце всегда проигрывал).

– Привет, дед, – поздоровался Юджин и сел на пустой стул напротив Реджа.

Редж ничего не ответил, даже не заметил их присутствия, лишь продолжил смотреть на шахматную доску, пока не сделал единственный доступный ему ход – тот, который вел его прямиком к поражению.

– Ты все время выигрываешь, старый хрыч, – промямлил он Юджину. Формально Реджинальд был еще жив, однако душа его еще несколько лет назад умерла, оставив после себя тощий труп, который медленно и тяжело брел к могиле.

– Расскажи нам о проклятии, – попросил Юджин, после того как заново расставил фигуры на доске. Несмотря на тот бурный поток, который выливался из его сознания, Редж по-прежнему мог с предельной ясностью описать те его несколько личных встреч со Смертью, поэтому Юджин всегда задавал ему только этот вопрос.

– В первый раз я повстречал Мужчину, Ставшего Смертью… – начал он; его речь была невнятной, голос – хриплым, взгляд – отстраненным. Теперь история рассказывалась им машинально, вспоминалась без былого очарования и страсти, хотя медсестры удивлялись тому, что он вообще ее помнил. – В первый раз я повстречал его, – повторил дед, силясь сложить губы и язык в слова, которые мозг больше не распознавал, – во Вьетнаме.

Весь день Редж неторопливо излагал свою историю с большим количеством подробностей: влажность джунглей, яркие краски военного Сайгона, сладость вьетнамского горячего шоколада и Мужчина, Ставший Смертью – молодой человек с рябым лицом, таким же измученным войной, как и у них. Юджин отдыхал в кресле у окна, прикрыв тонкие веки от солнца. Эстер лежала на полу, ее голова покоилась на подушке, тело укутывал плащ из соколиных перьев, потому что сегодня она была валькирией Фрейей, древнескандинавской богиней смерти.

Вот что она вспомнила о своем дедушке, пока тот говорил:

• Весь мир знал его как крутого детектива убойного отдела, она же знала его как дедулю – мужчину, который выращивал сады орхидей и разрешал ей срывать цветы, когда остальным это запрещалось.

• Единственные, кто ему нравился из животных, были птицы, пока Флоренс Солар не спасла щенка (Редж очень не хотел его оставлять). Щенок хвостом ходил за дедушкой по оранжерее, в то время как тот ухаживал за орхидеями. Он делал вид, будто ненавидит собаку, а сам был ею одержим. Кличку псу так и не дали, и дедушка обращался к нему лишь словами «иди отсюда», хотя при этом позволял спать у себя на коленях во время просмотра телевизора и в изножье кровати – каждую ночь.

• Его смех. Когда дедушке казалось что-то особенно смешным, он откидывал голову назад. Подушечкой указательного пальца всегда вытирал правый глаз под стихающий смех, плача от счастья или горя.

Воспоминания о смехе, наверное, больше всего расстроили Эстер. У нее не было ни одной записи с ним; когда Реджа не станет, звук продолжит жить лишь в ее несовершенном воспоминании, где со временем исказится или вовсе забудется. Из уголка ее правого глаза скатилась слезинка, и она указательным пальцем стерла ее, а затем вновь проиграла в голове дедушкин смех, уже сомневаясь, таким ли он был на самом деле.

История подошла к концу. Девочка встала, потянулась, прижалась губами к восковому лбу Реджа. Тот спросил, кто она: ангел или демон, пришедший забрать его душу, – и на этом они покинули дедушку.

6
Проклятие и жнец

Вечером солнце зловеще пряталось за горы – раскаленный круг четвертака тонул на дне неба, – и семейство Соларов готовилось к очередной ночи в своих окопах. К очередной битве против вечно надвигавшейся тьмы. Этот ритуал совершался каждый вечер на протяжении шести лет.

Юджин как обезумевший шнырял по коридорам дома, вооруженный спичками и новенькой любимой зажигалкой в виде дракона, изрыгающего пламя из задницы, и зажигал свечи. Процедура была долгой. Время от времени он выглядывал в окно и бормотал: «Черт. Черт меня побери. Чертов закат!» – или что-то в этом роде, а после продолжал щелкать языком улыбающегося дракона, пока из его недр не вырывалось голубое пламя. Порой он спрашивал у Эстер, который час, и она, сверившись с телефоном, говорила: «Пять тридцать два» или «Без четверти шесть». В ответ, какое бы число она ни называла, Юджин чертыхался и начинал двигаться еще быстрее; свечи зажигались даже без прикосновения к ним – сияние, которое он прежде впитал кожей, слетало с кончиков пальцев на фитильки. Не многие могли зажечь свечу одной только силой воли, а Юджин Солар мог. Со временем уже весь дом гудел от электричества, светился огнями, а в воздухе пахло горелыми фитилями и расплавленным воском.

Роль Эстер в этом маниакальном ритуале сводилась к обеспечению безопасности: она закрывала все окна, задергивала шторы, посыпала пороги дорожками соли и проверяла, надежно ли заперта входная дверь. Она как раз завершала последний пункт этого действа, ее рука зависла в нескольких дюймах от замка, когда на дверь с другой стороны обрушилась череда ударов, пробудившая сильную тревогу. Все жители в округе знали: к их дому не следует подходить (все равно никто не откроет), а значит, стучавшийся почти наверняка был жестоким грабителем. Эстер уже обдумывала имеющиеся у нее варианты – позвонить в полицию, схватить на кухне нож, самой забаррикадироваться в подвале вместе с отцом, – но жестокий грабитель окликнул ее.

– Эстер! Эстер, открой! – прокричал знакомый голос.

На пороге ее дома стоял Джона Смоллвуд. И рыдал.

Эстер опустилась к почтовой щели.

– Я на это больше не куплюсь, – отрезала она. – Ты уже однажды украл у меня пастилу. Тебе не стыдно? Хочешь украсть еще одну?

– Открой чертову дверь! – завопил Джона.

– Просунь список в щель для почты и…

Джона вновь заколотил в дверь.

– Ну же, открой, это срочно!

Вот что слышит человек, страдающий тревожным расстройством: «Я пришел убить тебя и твою семью».

Эстер оглянулась – Розмари и Юджин, стоявшие за ее спиной, уже испарились, растворившись в доме после первого стука. Теперь они не покажутся из своих укрытий, пока горизонт не будет чист.

Так что Эстер с осознанием, что рискует одна, и достаточной уверенностью, что Джона не убийца, сделала глубокий вдох и открыла дверь.

– Я сбил его мопедом! – с этими словами Джона влетел в дом. В сложенных ладонях он держал то, что в первую секунду она ошибочно приняла за мокрую ушанку – пушистую русскую шапку, – а на самом деле оказалось бездыханным тельцем котенка. Мопед Джоны кремового цвета валялся во дворе перед домом, между корнями деревьев, его колеса до сих пор вращались.

Котенок явно не дышал.

– Думаю, он мертв, – сказала она, нежно накрыв ладонями руки Джоны.

– Он не мертв! – парень отдернул руки с котенком и прижал его к груди.

– Чего ты от меня хочешь?

– Твой отец же ветеринар, да?

– Джона, он не… Он не выходил из подвала уже шесть лет. И за все это время не видел ни души.

Джона Смоллвуд, стоило отдать ему должное, не считал это чем-то странным, в отличие от большинства людей, кто знал о состоянии Питера Солара.

– Где подвал? – спросил он.

Тогда Эстер проводила его к оранжевой двери, куда ее отец вошел холодным утром вторника шесть лет назад и откуда больше не выходил. Они вместе спустились по лестнице; перья ее плаща вздымали клубы пыли с деревянных ступенек. Даже здесь, внизу, выключатели были заклеены изолентой, еще с тех времен, когда Юджин навещал их отца.

Подвал, в котором сейчас заключалась вся жизнь Питера Солара, выглядел именно так: будто его не покидали шесть лет. Стены закрывали длинные полосы красной ткани, что делало помещение похожим на наркопритон. Из мебели имелась только та, что находилась здесь в тот день, когда он решил отсюда не выходить. Стол для пинг-понга, диван, бывший модным в 1980-е годы, четыре разномастных барных стула и черно-белый телевизор. Все эти вещи окружал обычный подвальный бардак: лестница, три лампы, гора настольных игр, мешки со старой одеждой, много лет назад отложенной для сдачи в секонд-хенд, клюшки для гольфа, гитара, две искусственные елки (обе круглый год стояли наряженные игрушками и гирляндами, поскольку Питер обожал Рождество), граммофон Реджинальда и десятки опасно покосившихся стопок книг и газет.

Шесть лет назад этот подвал казался Эстер невероятно классным. Глядя на него, она видела Выручай-комнату из «Гарри Поттера» и верила, что ее отец – эксцентричный волшебник, заслуживающий места в Хогвартсе. Сейчас же она чувствовала запах бледной человеческой кожи, не видевшей солнечного света полдюжины лет, и видела тонкий слой жира, который осел на гробнице, ставшей его жизнью.

Эстер было одиннадцать лет, когда однажды днем Питер Солар спустился сюда, чтобы по просьбе Юджина включить второй генератор. Возможно, он слишком сильно горевал о своем брате, дяде Харольде, – тот недавно скончался из-за своей боязни микробов, – или ужас перенесенного инсульта загнал его, ищущего утешения, в темноту, или просто-напросто настал его черед стать жертвой проклятия. Какой бы ни была причина, с ним случилось следующее.

У подножия лестницы у него произошла паническая атака: он вдруг обнаружил, что не в силах подняться дальше второй ступени. В тот день Питер уволился с работы, нанял сантехника для починки туалета в подвале, заказал столько консервов, что хватило бы пережить два конца света, и поклялся больше никогда не выходить на поверхность.

К слову сказать, эту клятву он до сих пор не нарушил.

Питер в клетчатом банном халате и тапочках сидел на диване, потягивал домашние спиртные напитки и слушал рождественские песни. До собственного погребения он всегда выглядел безупречно: волосы гладко зачесаны назад, кончики усов подкручены. Первый год он еще старался следить за внешностью. А после к нему перестали ходить. Сначала коллеги по работе, потом его лучшие друзья и даже собственная сестра. Они слишком рано махнули на него рукой. Эстер, Юджина и Розмари хватило еще как минимум на два года, прежде чем и они перестали его навещать. Им было слишком больно наблюдать за тем, как он медленно превращается в подобие человека.

Теперь Питер Солар представлял собой дикаря. Волосы спутались и свалялись. Растрепанная борода пестрела сединой. Будучи подтянутым, он сделался большим; не совсем толстым, но широким и массивным. Он напоминал Эстер какого-то героя из легенды. Викинга после долгого, одинокого путешествия по морю, обветренного солнцем и солью.

Левая половина его лица обвисла и начала застывать, а левая рука, скрючившись, загнулась к телу. Как сказали врачи, случился еще один инсульт – в этот раз хуже предыдущего. Прошло три месяца, прежде чем кто-то узнал. Питер чувствовал, что-то не так, но настолько боялся перспективы выйти из подвала, что не осмелился попросить о помощи. Два инсульта за три месяца. С этим знанием было трудно находиться тут. Как бы сильно Эстер ни любила отца, каждая встреча с ним (что бывало нечасто) напоминала ей о том мужчине, которого она знала прежде. О мужчине, которого она не смогла спасти.

Прошли месяцы с тех пор, как она в последний раз решилась взглянуть на разрушенные останки своего отца.

– Пап… – окликнула она, и он обернулся; свет блеснул на застывшей стороне его лица. У Питера были ее глаза. Точнее, это у нее были его глаза – в которых бушевала буря. Глаза, которые разбивали ей сердце.

Джона уже пробирался к нему между грудами хлама.

– Я сбил его мопедом! – сказал он и прижал мокрого котенка к груди одичавшего мужчины.

Питер уже очень давно не общался с незнакомыми людьми. Но еще дольше он не занимался медициной. Эстер попыталась вспомнить, когда отец в последний раз лечил животное. Близнецам тогда было по десять или одиннадцать лет, и он возил их на велосипеде на детскую площадку рядом с домом. На обратном пути Эстер обнаружила в сточной канаве птицу, сбитую машиной, раненую и брошеную умирать.

Воробушек находился в плачевном состоянии, и Питер наверняка с самого начала знал, что тот умрет, но не мог сказать этого дочери. Он взял птицу в руки и отнес ее домой, после чего они вдвоем всю ночь выхаживали ее: кормили, поили и согревали. Эстер назвала воробушка Счастливчиком. А утром он умер, его маленькое сердечко перестало биться. Питер молча баюкал дочку на коленях, пока она плакала, уткнувшись ему в плечо.

Вскоре после этого он спустился в подвал, и все изменилось.

Эстер все ждала, что он испугается, и у него случится приступ паники от такого внезапного и неожиданного вторжения в личное пространство, но этого не произошло. Она отошла в тень и стала наблюдать за ними: Питер отставил в сторону свой крепкий джин, перевел взгляд с нее на Джону, потом – на котенка в своих руках, приказал парню (из-за инсультов его речь была медленной и невнятной) достать аптечку из-под стопки газет и принести ему. Она смотрела, как отец отыскал источник кровотечения и остановил его, как вновь расправил сдавленное легкое, как вколол котенку обезболивающее, зашил рану, вправил сломанную лапку и сказал – пусть не со стопроцентной уверенностью, но почти, – что других смертельных ран нет, только сильная контузия, которая может привести к необратимому повреждению мозга. Это могут быть легкие приступы, которые продлятся несколько дней, но с ними несложно справиться. Все эти манипуляции Питер проделывал одной рукой, а когда не мог делать сам – с помощью Джоны.

– Положи сюда руку, очень аккуратно, – направлял Питер. Джона прижал ладонь к тонким ребрам котенка. Его рука двигалась вверх-вниз, вверх-вниз вместе с частыми вздохами животного. От его прикосновения котенок слабо пискнул.

– Похоже, бездомная, – заключил Питер и здоровой рукой передал Джоне закутанного котенка. Тот с большой осторожностью взял его в ладони, будто тот был сделан из стекла. – Шерсть свялялась, организм истощен, и у нее глазная инфекция. Эстер, – обратился Питер к дочери, – у нас там наверху, в гараже, еще должно оставаться кошачье молоко. Можешь принести его сюда?

Сперва Эстер хотелось ответить: «А с чего ты взял, будто знаешь, что происходит там, наверху?» Однако он впервые за шесть лет проявил интерес к чему-то за пределами оранжевой двери, ведущей в подвал. Поэтому лишь сказала: «Конечно», – и оставила Джону баюкать, словно ребенка, контуженое животное, сидя с ее отцом на старомодном диване.

Весь следующий час Питер учил Джону кормить котенка молочной смесью с истекшим сроком годности, обрабатывать пораженные инфекцией глаза, выводить блох, распутывать шерсть, держать его в тепле и проверять дыхание.

Эстер с опаской следила за Джоной. Ее отец и так все потерял. Потерять еще больше в результате кражи будет совсем непростительно. Так что она не спускала глаз с длинных пальцев своего знакомого, чтобы те ненароком не нырнули в карман отцовского халата или не блуждали в опасной близости с золотыми часами на его запястье, но Джона, похоже, был полностью поглощен кошкой. В конце концов она расслабилась в его присутствии. И даже странным образом ощутила… спокойствие.

– Можешь забрать ее к себе? – спросил Питер у Джоны.

– Нет. Лучше не стоит, – ответил тот, поглаживая кошачий нос. – Сейчас это не самое приятное место.

– Уверен, Эстер не против тебе помочь и присмотрит за ней здесь.

Вот так на Эстер взвалили обязанность по уходу за дурацкой кошкой Джоны, которую он назвал Флейонсе Ноулз^[14].

Ну естественно.

* * *

Перед тем как ребята вышли из подвала, Питер положил здоровую руку на плечо Эстер.

– Рад был тебя видеть, – сказал он. На секунду показалось, будто Питер собирается обнять дочь, но он, помешкав, лишь поднял стакан с джином.

– И я тоже, – ответила она, выдавив из себя улыбку. А в голове все это время крутилось только одно слово – «прости, прости прости», хотя она и не понимала, за что просила прощения. За то, что не навещала чаще? За то, что в те дни, когда больше всего скучала по нему прежнему, думала, как было бы проще объяснить его отсутствие, если бы он просто умер? – Не хочешь подняться на ужин?

Настал черед Питера натянуть фальшивую улыбку.

– Может, в следующий раз.

Эстер отчаянно хотелось спасти отца, вернуть его из того состояния полусмерти, которое стало его жизнью. И с каждым напоминанием о том, что она не может его спасти, от ее сердца откалывался еще один кусочек.

* * *

– Не хочешь остаться на ужин? – предложила она Джоне, как только они поднялись наверх: Эстер не знала, как еще утешить его по поводу котенка, возможно, получившего повреждение мозга – ей совсем не хотелось оставлять это на своей совести. Вот так Джона на следующий день, после того как ограбил ее на автобусной остановке, а потом вместе с ней был задержан полицией, познакомился за ужином с ее семьей. Чтобы освободить место на столе для его тарелки, Эстер пришлось сдвинуть в сторону две лампы и дюжину свечей, а еще соскрести слой воска, накапавшего за несколько лет. Джона ничего не сказал про обитавшего в подвале отца, про заклеенные выключатели, про Юджина, державшего ладонь над пламенем свечи чересчур долго и почти не замечавшего, когда кожа начинала гореть и пузыриться. Но ему никак не удавалось не пялиться на петуха, восседавшего на плече Розмари.

В списке странных вещей семейства Соларов Фред, большой черный петух с хвостом из огненных перьев, торчавших из зада, занимал, безусловно, верхнюю строчку. Три года назад Розмари купила его у литовской прачки за тысячу долларов, и с тех пор Фред терроризировал их дом. Зачем вообще покупать петуха за тысячу долларов? Затем, что, по словам продавшей его женщины, петух Фред был, на самом деле, вовсе не петухом – он был Айтварасом, сверхъестественным духом, приносившим удачу всем, кто с ним проживал.

Пока что Фред кроме петушиной сущности ничего им не принес, хотя Розмари это не мешало верить, что, если она будет хорошо с ним обращаться, он дарует их дому «богатство и зерно», а после смерти самовозгорится.

Джона медленно жевал, глядя на Фреда. Фред взирал на него в ответ, наклоняя голову из стороны в сторону, поскольку именно так делали петухи.

– Итак, Джона, – попыталась завести непринужденный разговор Розмари; подобную привычку, похоже, вводили внутривенно всем людям после того, как они производили на свет потомство, – чем ты занимаешься в свободное время?

– В основном рисую грим, – ответил Джона с набитым ртом, жуя слегка подгоревшую лазанью из магазина – фирменное блюдо Розмари. – Ну там, огнестрельные ранения, порезы на лбу, синяки и прочее, – Джона бросил на Эстер виноватый взгляд. Она прищурилась и прижала язык к зубам изнутри. Ах ты маленький засранец. Значит, в тот вечер на остановке опухшая щека и порез на брови все-таки были подделкой.

– Какой полезный навык, – медленно протянула Эстер.

Джона подмигнул ей.

– Время от времени пригождается.

– Ты хочешь этим заниматься, когда вырастешь? – спросила Розмари.

– Мам, ему не семь лет.

– Прости, когда закончишь школу.

– Да, хочу работать в кинематографе. Я много тренируюсь по обучающим видеороликам с «Ютьюба». Сейчас учусь делать пластический грим вроде накладных носов из «Властелина колец». Папа ненавидит мое увлечение, говорит, я никогда этим не заработаю, а я все равно откладываю деньги на поступление в киношколу, без его ведома.

– О, а Эстер занимается выпечкой, чтобы заработать на колледж. У тебя есть работа?

– М-м-м… это больше похоже на предпринимательскую деятельность.

Эстер не сумела удержать язык за зубами:

– Точнее сказать, обчищает беззащитных граждан на автобусных остановках.

Джона с робким видом пожал плечами.

– По крайней мере, ты знаешь, что все украденные средства идут на благотворительные цели.

В это мгновение Фред решил проявить свою дьявольскую сущность: спрыгнул с плеча Розмари, устроив на столе настоящий переполох (наверное, потому что Флийонсе спала у Джоны на коленях и привлекала к себе больше внимания, чем он). Свечи и лампы разлетелись в стороны. Тарелки упали на пол и разбились, а недоеденная еда разметалась по столу, дереву и стенам. Фред пронзительно вскрикнул, хлопнул крыльями – его работа по вредительству была окончена – и заковылял на кухню пугать кроликов.

Как только он ушел, Розмари с закрытыми глазами распростерла руки над пролитым воском и разбросанной лазаньей.

– Случится что-то плохое, – зловеще произнесла она. – Это дурной знак.

– Дурной знак для моего желудка, – проворчал Юджин и, опустившись на колени, принялся собирать ужин с пола.

– Думаю, тебе лучше уйти, – обратилась Эстер к Джоне.

На удивление, тот не стал возражать.

* * *

Вечер был теплым, с тяжелым от сырости воздухом. Среди дубов слышался стрекот сверчков. Тихо пели назары.

– Ты когда-нибудь ненавидел свою семью? – поинтересовалась Эстер.

Джона усмехнулся.

– Постоянно. Мне кажется, можно любить человека и все равно не одобрять то, что он делает. Твоя семья… они странные, но любят тебя.

– Я знаю.

– Так что это такое? – спросил Джона, доставая почти полный список наихудших кошмаров, который украл у нее на остановке. Этому перечню было уже шесть лет, бумага истончилась на сгибах; в нем перечислялись ее страхи: от написанных едва разборчивым, как курица лапой, почерком (3. Тараканы) до чуть более читаемых записей, сделанных зелеными чернилами в день кражи (49. Мотыльки-насекомые и люди-мотыльки). Со временем она стала приклеивать к списку дополнительные листы бумаги и цветные стикеры, чтобы иметь больше места для отслеживания всего, что кажется ей пугающим и что однажды может стать большим страхом. Здесь были фотографии, небольшие графики, распечатанные из «Википедии» определения и карты с улицами/городами/странами/океанами, которых следовало избегать любой ценой.

– Страхи, если их избегать, не могут перерасти в полноценные фобии, а фобии, если их нет, не могут тебя убить, – пояснила она, забирая у него хрупкие листы. Список представлял собой дорожную карту последних шести лет ее жизни: темнота появилась под номером два, в то самое время, когда у Юджина развилась боязнь ночи. Высота возникла под номером двадцать девять, после их первой поездки в Нью-Йорк, когда у нее случился приступ паники на вершине Эмпайр-стейт-билдинг. Так, страх за страхом, Эстер составляла перечень тех вещей, с помощью которых проклятие могло до нее добраться, – каждое слабое место, через которое оно могло проникнуть в ее кровь. Она не хотела жить так, как Юджин, или отец, или мать, или тетя, или дядя (когда тот еще был жив), или кузены, или дедушка.

Проклятие и так уже забрало трех представителей семейства Соларов:

1. Дядя Харольд, брат Питера, боялся микробов, а умер от обычной простуды. Как сказал Юджин, он сам накликал на себя беду: почти два десятилетия Харольд принимал ненужные антибиотики, герметически уплотнил весь дом, чтобы уличный воздух не мог попасть внутрь, и носил хирургические маски, куда бы ни пошел. Из-за отсутствия контакта с инфекцией его имунная система стала настолько хрупкой, что хватило даже слабого вируса, чтобы его убить.

2. Мартин Солар, двоюродный брат Эстер, боялся пчел. В четырнадцать лет он, отдыхая в летнем лагере, растревожил улей и свалился в овраг, пытаясь спастись от пчелиных укусов. Юджин утверждал, что его убил овраг, а не пчелы.

3. Пес Реджа, Исчезни, боялся котов – именно они гнались за ним, когда пес вылетел на дорогу перед грузовиком.

Да, все эти Солары умерли из-за своих страхов. Эстер не могла позволить, чтобы сильный, пробирающий до костей ужас завладел ее жизнью и в конечном счете привел к смерти. Поэтому, если при мысли о чем-то она испытывала страх, тут же заносила его в свой список и впоследствии всегда избегала. Ведь если не зацикливаться на тревоге, не потокать ей, она не сможет тебя достать.

– Я пытаюсь перехитрить проклятие, – добавила Эстер. – Спрятаться от Смерти.

– Ты же не веришь во всю эту вуду-чепуху?

– Верю ли я, что мой дедушка несколько раз встречался со Смертью и тем самым навечно проклял нашу семью? – Ей хотелось сказать «нет», но Джоне Смоллвуду, с круглыми, точно монетки, глазами и преступно полными губами, невозможно было солгать. – Да. Я верю. Юджин считает все это глупыми сказками, что у Соларов просто предрасположенность к психическим заболеваниям, но… Редж Солар – захватывающий рассказчик.

– Значит, твой дедушка утверждает, будто Смерть – это живой человек?

– Да. Они с ним вроде как были друзьями. Познакомились во Вьетнаме. И потом еще несколько раз встречались.

– Тогда попробуй его отыскать. Поговори с ним, попроси снять проклятие.

– Ты хочешь, чтобы я искала Смерть?

– Конечно. Если ты веришь, что Смерть – это просто какой-то парень, который разгуливает по свету и действительно знает твоего дедушку, значит, можно найти его и поговорить.

– В этом и правда есть смысл.

– А почему верхняя строка пустая? – чернила в цифре «один» растеклись от старого кофейного пятна, само число наполовину съели мотыльки (потому эти мохнатые гады и записаны под номером сорок девять), однако страха указано не было.

– Она для одного большого страха, – пояснила Эстер. – Через него проявляется проклятие. Сначала этот большой страх захватывает твою жизнь, а после забирает ее. Мой дедушка боится воды. Папа – выходить из дома. Юджин – темноты. Тетя – змей. Мама – неудачи. Если я оставлю эту строку пустой, а все остальное напишу под ней…

– Тогда ничто не сможет тебя настичь?

– Именно. Благодаря этому списку я жива. Всего, что здесь указано, я боюсь одинаково. Они служат своего рода пошлиной. Некой дамбой, чтобы не подпустить тот самый большой страх.

– Забыла про ураган «Катрина»? Он разрушает любые дамбы.

– Спасибо, доктор Фил^[15].

Джона спустился с крыльца и зашагал сквозь деревья к своему мопеду. Эстер последовала за ним.

– Куда ты делся? – спросила она. – Когда исчез.

Парень пожал плечами.

– Менял школы. Как и многие дети.

– После твоего ухода все стало просто ужасно. Без тебя люди снова стали злыми.

– О чем ты?

– Помнишь, как мы познакомились?

– Мы учились в классе миссис Прайс.

– Со мной и Хеф никто никогда не говорил. До твоего появления дети обычно обзывали меня уродиной. Рыжие волосы, море веснушек… Надо мной вечно издевались. А Хефциба вообще была для них легкой мишенью. Они толкали ее и били, пытаясь заставить говорить. Рядом с нами никто не садился. Все считали, что мои веснушки и ее немота – заболевания, и боялись их подхватить.

– Эти дети – придурки.

– А потом на одной из перемен ты подсел к нам. Ничего не говорил, просто ел свой обед и сердито глядел на каждого, кто проходил мимо и мог нас побеспокоить. Уже через неделю ты стал моим лучшим другом.

– Я помню это. Мы были чудаками. И нам приходилось держаться вместе.

– А потом ты ушел. Мы с Хеф вновь остались единственными чудаками в школе. Ты был нужен нам, но ты исчез.

– Эстер, мне нечего сказать, – Джона провел руками по волосам. – Прости, что меня не было рядом, но это не мое решение. Мне было восемь лет. Я не обязан был вас защищать.

Глядя ему в спину, Эстер размышляла о своей семье. Юджин умрет от темноты. Отец умрет в подвале. Дедушка утонет. А в один из дней Розмари Солар порежется осколком разбитого стекла, или споткнется о черную кошку, или пройдет под лестницей, после чего на нее несколько секунд спустя свалится что-нибудь тяжелое.

Один большой страх захватывает твою жизнь. Один большой страх ее забирает. От своей судьбы не убежать, как не уберечь от нее и своих родственников – так дедушка говорил Эстер с самого детства.

Если только… Если только…

– С чего бы ты начал? – торопливо поинтересовалась она у Джоны, когда тот поднял мопед с переплетенных корней деревьев. – Если бы искал Смерть? Если бы хотел найти его и попросить об одолжении, с чего бы ты начал?

Сначала Джона задумался, а потом ответил вопросом на вопрос:

– Что ты делаешь завтра?

Она уже собралась было ему соврать. Беззаботно сказать: «О, в выпускном классе я уезжаю в Непал изучать традиции шерпов^[16]», – чтобы Джона забыл об ее существовании. Но в это мгновение она вспомнила его истинный запах – как он пах прошлым вечером на складе; каким грустным он казался, когда думал, будто Флейонсе умрет у него на руках, А еще – даже если он ограбил ее, бросил одну, вынудив идти домой пешком три часа под дождем, – она не хотела прощаться с ним. Только не опять. Только не сейчас.

Поэтому Эстер ответила:

– Ищу Смерть.

А он сказал:

– Звучит здорово.

– Только как?

– Помнишь высказывание: «Каждый день надо делать дело, которое тебя пугает»^[17]?

– Ага.

– Вот так мы и найдем Смерть. Все боятся умирать, верно? Возможно, это и привлекает Смерть. Возможно, это и приведет его к тебе. Страх. Вот как мы поступим: мы найдем его, поговорим и попросим снять проклятие.

– И больше никаких больших страхов?

– Больше никаких больших страхов. Согласна?

Эстер взвесила свои варианты. На одной чаше весов находилась верная смерть – для нее и тех, кого она любила. Шесть лет она остерегалась всего, что вызывало у нее даже малейший страх, с целью спасти себе жизнь. Пока ты избегаешь проклятия, оно не может тебя убить – вот почему план броситься с головой в омут страха, по ее мнению, граничил с безумием.

С другой стороны, имелся шанс, пусть небольшой, всех спасти. Спасти Юджина от темноты. Спасти маму от неудачи. Спасти папу из подвала. Спасти дедушку от утопления. Таким шансом стоило воспользоваться.

Маленькая искорка, в которой Эстер позже распознала храбрость, пробежала по ее спине, когда она кивнула и ответила:

– Да.

Эстер заметила: несмотря на завывающий в деревьях ветер, все назары притихли, словно одобряли присутствие Джоны Смоллвуда в доме. После его ухода она добавила лобстеров в список пятидесятым номером, потом вошла в дом и еще восемь раз проверила все замки на дверях, прежде чем легла спать.

7
1/50: Лобстеры

На следующий день Эстер проснулась рано утром, оделась в бабушкину форму стюардессы 1960-х годов оттенка яичного желтка и принялась ждать приезда Джоны. Потом, прошатавшись по дому еще полчаса, решила написать ему, что заболела. Наверное, охота на Смерть была не такой уж отличной идеей.

ЭСТЕР:

Я подхватила корь. Пожалуйста, не приезжай.

Джона ничего не ответил, так что Эстер пришла к выводу: одной проблемой стало меньше, больше она никогда его не увидит. От этой мысли она испытала одновременно облегчение и легкую… грусть? Сегодня последнее воскресенье летних каникул, скоро начнется школа, и ей предстоит много всего испечь, если она хочет вырваться из поля притяжения своего города, засасывающего подобно черной дыре. Однако крошечная часть ее души по-прежнему испытывала интерес к Джоне. Крошечная часть ее души чувствовала спокойствие в его присутствии. Крошечная часть ее души скучала по нему, когда его не было рядом.

Не прошло и десяти минут, как снаружи послышался отчетливый рев мотора – мопед припарковался возле ее дома. Она выскочила на крыльцо.

– Ты когда-нибудь одеваешься нормально? – первое, что спросил Джона при виде нее.

Эстер окинула взглядом его одежду.

– А ты знаешь, что выглядишь так, будто отоваривался в комиссионке с Маклемором^[18]? – Тут она вспомнила, что должна быть сильно больна и заразна, и принялась кашлять. – Я же тебе сказала, у меня корь.

– У тебя нет кори.

– Я сильно больна корью.

– Ты не больна корью.

Эстер всплеснула руками:

– Ладно! Это дурацкая затея. Я не хочу этим заниматься.

– Такая отговорка не принимается.

– А какая же принимается?

– Например, что тебе нужно срочно поменять обивку дивана.

– Это очень странная отговорка.

– Да, но сейчас ты не можешь ею воспользоваться, поэтому меня она устраивает. И вообще, думаешь, я мог бы бросить свою крошку? Где там моя маленькая Флийонсе? Скажи ей, что папочка пришел.

– Ох, ну ладно. Заходи. Она в гостиной.

По мнению Эстер, выявленное Питером сотрясение мозга вполне могло остаться у Флийонсе навсегда. Язык уже вываливался изо рта, а голова клонилась набок, словно набитая с одной стороны песком, отчего кошка передвигалась (с гипсом это по-прежнему давалось ей с трудом) по диагонали. Но Джона, похоже, ничего не замечал. Они вместе с Эстер устроились в гостиной, где он по капле кормил животное из шприца молочной смесью для котят.

Во время кормления Флийонсе Джона поглядывал по сторонам: рассматривал голые стены; скопление свечей и ламп в каждом углу комнаты; груду ненужной мебели, загораживавшей лестницу; пучки сухих трав, свисавших с каждого окна и дверного проема; кроликов, обитавших на кухне, а сейчас грызших нижнюю часть дивана.

– Я так понимаю, у вас дома бывает не много гостей? – спросил он.

– Нет, напротив, мы постоянно устраиваем вечеринки. Просто люди все время приносят лампы в качестве подарков. Это уже становится настоящей проблемой.

– Дай мне посмотреть твой список, – попросил он, и Эстер протянула ему листок. Джона аккуратно его развернул и принялся изучать, периодически отпуская комментарии «хм-м-м», «ясно», «не совсем понимаю, что это, но ладно». И в конце: «Черт, я бы и сам от такого держался подальше. Это же дико страшно!»

– Итак, пойдем в обратном порядке, – заключил он и с этими словами вернул листок Эстер, которая по-прежнему не понимала, что происходит.

Джона положил Флийонсе обратно в лежанку и вручил Эстер мотоциклетный шлем.

Некоторое время они ехали – справедливее будет сказать, еле ползли, – пока не очутились на самой окраине города. День выдался теплым, последние часы лета не спешили уходить. В округе почти ничего не было, кроме полей, заросших длинной, выгоревшей на солнце травой – она колыхалась на ветру, будто под водой. Джона остановился напротив вывески: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ».

– Куда мы идем? – поинтересовалась Эстер, после того как слезла (весьма неуклюже) с мопеда и, миновав вывеску, нырнула вслед за ним в густые заросли. В это мгновение мозг решил напомнить ей, что убийцу Зодиака так и не поймали^[19]: и хотя Джона был слишком молод для того, кто в 1960-е годы убил восемь человек, у человека с тревожностями обычно напрочь отсутствует логика. Она выудила из сумки связку ключей от дома и зажала ее между пальцами на случай, если он попытается ее задушить.

Они шли минут десять, потом еще пятнадцать, шагая по узкой тропинке, отчего на ее ногах оставались царапины, а из-под фуражки выбивались длинные пряди рыжих волос. В конце их пути она была похожа на стюардессу, выжившую в крушении самолета.

Тут где-то неподалеку послышался шум волн, разбивавшихся о берег. Заросли кустарника расступились, и перед ними предстало чистое озеро. Поблизости никого, кроме них, не было. Солнечные лучи, проникая сквозь утреннюю дымку, отражались в воде, отчего вокруг все приобретало янтарное сияние. Пляж из белого камня был усеян мелким мусором из озера: морскими водорослями, ракушками, осколками зеленого стекла, отполированного до гладкости волнами. Завывал ветер. Плескалась вода. Восхитительное зрелище – как в начале фильма ужасов.

– Ты ведь не собираешься меня убивать? – спросила Эстер, хотя Джона уже приступил к приготовлениям (хотелось надеяться, не для ее убийства). Он достал из кармана экшен-камеру «Гоу-Про» и пристегнул ее к голове.

– Мне вот любопытно, где ты ее взял? – поинтересовалась она.

– Нашел, – ответил Джона.

– Ага, нашел в чьем-нибудь рюкзаке.

– Ты судишь предвзято.

– Я основываюсь исключительно на прошлых наблюдениях и личном опыте.

– Давай, – скомандовал он и в следующую секунду разделся, скинув с себя все вещи вплоть до трусов. Только Эстер не собиралась делать то же, поскольку а) у нее имелись растяжки, целлюлит и прочие банальные несовершенства тела и б) она не знала, что сегодня вдруг понадобится оголяться, а потому не надела какое-нибудь миленькое нижнее белье, которое специально берегла для возможных сексуальных контактов, – в настоящее время их число составляло ноль. Хотя нынешняя ситуация ни в каком виде и ни в какой форме не походила на возможный сексуальный контакт.

Эстер разгладила свое платье спереди.

– Пожалуй, я останусь в одежде.

– Как пожелаешь. Ха! – ответил Джона. Потом убежал куда-то вглубь пляжа, порылся в траве и вытащил на берег прелестную гребную шлюпку, покрытую частично бледно-голубой, частично белой краской, напоминавшей глазурь на торте. – Тогда можешь плыть на ней, – предложил он, вернувшись к Эстер. После бега он запыхался, его карие глаза стали еще больше от волнения. Эстер показалось забавным то, как парень с волевым подбородком и щетиной мог выглядеть настолько юным и уязвимым.

– Откуда ты узнал, что она там? – спросила Эстер.

– Мама частенько приводила нас сюда в детстве.

Вот так теплым летним утром, два дня спустя после того, как ее ограбили, Эстер Солар в униформе стюардессы выплыла на озеро в компании Джоны Смоллвуда.

В лодке хватало места для двоих, но Джона предпочитал плыть рядом с бортом. Они отплывали все дальше и дальше от берега, пока туман не поглотил землю, и остались только они – два одиноких человека среди сверкающей бездны. Озеро здесь было глубоким, но прозрачным; Джона то и дело нырял в воду с пристегнутой к голове камерой, бросаясь в стаи серебряных рыбок, и его тело длинной тенью скользило в глубине. Все дно покрывали колышущиеся морские водоросли из тех, где обычно обитали огромные белые акулы (вряд ли они водились в озере, но Эстер боялась их даже в бассейнах) и тот жуткий русалочий народ из «Гарри Поттера». Как хорошо, что Эстер находилась в лодке.

Вдали от берега располагался небольшой карстовый остров из белых камней – он торчал из воды точно одиночный зуб акулы. Как только лодка причалила к нему, Джона уселся на мелководье и принялся разглядывать каменистое дно озера. Эстер тоже посмотрела вниз и увидела десятки тел в твердых панцирях мутно-зеленых и венозно-голубых оттенков. Лангусты.

Пресноводные лобстеры. Последний страх из ее списка. Джона собирался натравить на нее ракообразных существ.

Эстер с такой силой зажала ладонями глаза, что кожу обожгло.

– Даже не смей подносить ко мне одну из этих штуковин.

– Лобстеры для скорпионов – русалки, – сказал Джона. Эстер слышала, как он соскользнул в воду. – Почему ты их так боишься?

– Во-первых, у них клешни. Во-вторых, они вызывают пищевое отравление. В-третьих, они похожи на лицехватов из «Чужого». В-четвертых, у них глаза-бусинки. В-пятых, звук, который они издают во время варки…

– Какой звук?

Эстер изобразила писк, раздающийся во время варки лобстеров.

Джона покачал головой (во всяком случае, ей показалось, что он покачал головой – она по-прежнему зажимала глаза руками).

– Ага, посмотрим, как ты запищишь, если тебя бросить в кипящую воду.

Лодка слегка покачнулась. Эстер поглядела в щель между пальцами. На сиденье напротив нее лежал лобстер, его черные глазки-бусинки неотрывно смотрели на нее. «Я убью всех, кого ты любишь», – проскрежетал он на своем лобстерском языке. Его усики дернулись. Она резко вскочила с места. Потеряла равновесие… и опрокинулась назад, в воду. Лобстер, как ей представлялось, был доволен. Эстер вынырнула на поверхность воды, ловя ртом воздух: она была в шоке от холода, глубины озера и внезапно охватившей ее паники, что тут могут водиться пресноводные акулы, или стаи пираний, или одни из тех питающихся плотью паразитов, которые заползают в уретру, когда ты писаешь, и откладывают личинки в твоих почках.

– Эстер? – тихо пророкотал голос.

«Лобстер, – такова была ее первая абсурдная мысль. – Он знает мое имя. – А потом: – Ради бога, только не писай».

Отыскав ногами опору в виде камней, она откинула с глаз мокрую завесу из волос. Стоять на булыжниках оказалось слишком скользко, поэтому она ухватилась за борт лодки и подтянулась. Из-за другого края лодки выглядывали, словно куклы-марионетки, два лобстера.

Тут Джона заговорил с ужасным английским акцентом, будто выразительный священник из фильма «Принцесса-невеста»:

Две равно уважаемых лобстерских семьи

На озере, где встречают нас событья,

Ведут клешнями междоусобные бои

И не хотят унять кровопролитья^[20].

– Что ты делаешь? – спросила Эстер. Самого Джону она почти не видела, только его длинные темные пальцы, которые заставляли лобстеров танцевать, целоваться, театрально изображать самоубийство (то есть плюхаться обратно в воду) – и все это с измененными на водную тематику строчками из «Ромео и Джульетты».

– Показываю Лобстера Шекспира, ясное дело, – сказал Джона.

– Но вот клешня, по счастью, – пронзительно взвизгнула лобстер Джульетта неприятным женским голоском. Лобстер Ромео уже сбросился в воду, откуда быстренько сбежал к камням – наверное, ему не терпелось поделиться с сородичами историей своего невероятного спасения. – Сиди в чехле! Будь здесь, а я умру. – Джона изобразил, как лобстер Джульетта закалывает себя в грудь собственной клешней, а после, ахнув, тоже падает в воду и тонет, постепенно опускаясь на белое песчаное дно.

Джона подтянулся на бортике лодки и с озорной улыбкой уцепился за него руками, в точности как Эстер.

– Не смешно, – заявила она.

– Тогда почему ты улыбаешься? – спросил он.

Стоило признать, тут он был совершенно прав.

После того как лобстеры, лишившись всякого уважения, сдались на милость судьбы, они уже меньше напоминали лицехватов. Весь следующий час ребята провели в воде – Эстер по-прежнему в одежде и обуви. Они ныряли под воду, пытаясь определить, как долго смогут задерживать дыхание, сколько лобстеров поймают рукой, какое количество уложат на дно лодки. Они взбирались на вершину каменного выступа, «бомбочкой» прыгали в воду и шли ко дну, пока весь воздух не выходил из легких. А потом ждали под водой Смерть, но тот так и не приходил.

Под конец уже вся лодка кишела черными глазками-бусинками и подвижными усиками. У Эстер с Джоной сбилось дыхание, легкие горели огнем, но они по-прежнему были живы. Когда туман рассеялся, они, лежа на спине, раскачивались на воде в последних теплых лучах летнего солнца, однако Смерть все не приходил. А еще от Эстер не укрылся тот факт, что Джона не казался таким уж несчастным – ее это раздражало еще сильнее, потому что, по идее, не должно возникать мыслей «А этот парень, на самом деле, вполне себе привлекателен» по отношению к человеку, который обманул тебя и бросил.

Вскоре большую часть улова ребята выбросили обратно в воду, за исключением двух «счастливчиков». Проголодавшись, они вернулись на берег, где Эстер развела на пляже небольшой костер. (Разумеется, Юджин передал ей свои знания по добыванию огня.) В это время Джона куда-то убежал, а через десять минут вернулся с кастрюлей, двумя тарелками, столовыми приборами, свечами, покрывалом для пикника, буханкой хлеба и весьма впечатляющим набором приправ, в том числе с соусом из лобстеров.

– Я нашел домик у озера, – пояснил он.

– И он был… заброшен? – с надеждой спросила она.

– Да. Я точно не вламывался туда.

– Джона.

– Что? Мы всего лишь позаимствовали на время, клянусь. Я потом все верну. Они даже не узнают. Тем более дверь была не заперта. Люди, которые не запирают двери, слишком богаты, чтобы беспокоиться о краже.

– Да, или они – пожалуйста, услышь меня – живут на большой частной территории и не предполагают, что кто-то вторгнется к ним.

Затем они еще некоторое время спорили, испытывают ли лобстеры боль и гуманно ли кидать их в кипящую воду, или сначала стоит отрезать им головы. Поскольку в едином мнении, как лучше всего убивать ракообразных, они не сошлись, пришлось выпустить лобстеров обратно в воду. Те скрылись в глубине озера с быстротой, с какой позволяли их маленькие лапки.

Итак, вместо настоящих лобстеров Эстер и Джона решили съесть буханку хлеба с соусом из лобстеров.

– Знаешь, мы могли бы и дальше так делать, – сказал Джона, жуя хлеб. – Каждое воскресенье на протяжении следующего года. Пятьдесят страхов. Пятьдесят недель. Пятьдесят видеороликов. – Он постучал пальцем по камере. – Что скажешь?

– Зачем ты вообще снимаешь?

Джона небрежно пожал плечом.

– Может, однажды использую отснятый материал для получения стипендии в киношколе. Тогда отцу придется меня отпустить.

– Очень надеюсь, я не увижу ни один из этих роликов в Интернете. Никогда. Пообещай мне.

Джона клятвенно прижал руку к груди.

Тут Эстер задумалась над предложением Джоны: возможностью проходить все пункты ее списка не в одиночестве. Возможностью, пусть и небольшой, жить без страха. Но это испытание было труднее, чем Джона себе представлял. Для нее проклятие было настоящим – его бремя она несла каждый день. Где-то в этом списке, возможно, таилось то, что могло ее убить. Попытка остерегаться его сулила долгую жизнь. А встреча с ним вела к страху, опустошению и неминуемой смерти. То, что лобстеры не оказались ее большим страхом, не означало, что и змеи, высота или иголки им не станут. Но как только она это выяснит, как только этот страх доберется до нее, он поглотит ее целиком.

– Страх погубил жизни всех дорогих мне людей, – наконец произнесла Эстер. – Я не хочу становиться как они. И не думаю, что хочу узнавать свой большой страх. Лучше жить и бояться, чем не жить вообще.

– А вдруг ты ничего не боишься?

– Ты же сам сказал: всего чего-то боятся.

– Да, но что, если твой большой страх – это, допустим, комета Галлея, а ты всю жизнь напрасно избегала приятных вещей? Какая трата времени!

Эстер никогда не думала об этом в таком ключе, и стоило признать: Джона мог быть прав. Но все же она считала, что риск слишком велик.

– Я не могу, – сказала Эстер. – Просто не могу.

Джона не стал вычеркивать пункт «50. Лобстеры» из списка, после того как соответствующий страх был побежден. Вместо этого парень оторвал полоску бумаги с ним, сунул в рот, разжевал и проглотил.

– Ты передумаешь. Как только увидишь ролик, обязательно передумаешь.

Смерть не пришел за ними на пляже, не пришел, когда они возвращались на мопеде Джоны домой, и даже потом, когда они избежали пищевого отравления от просроченного соуса с лобстерами.

В представлении Эстер причина крылась в следующем: просто Смерть большую часть дня был занят из-за взорвавшейся в машине бомбы в Дамаске и особо упрямой вдовы, которая отказывалась покидать свою смертную оболочку. Его темная мантия, будто смола, окутывала скелет, бесшумно ступавший по больничному коридору отделения паллиативной помощи. Высотой восемь футов, в одной руке – коса, на плече – ворон; его тьма растекалась в стороны, заполняя собой все пространство от пола до потолка, хотя проходящие мимо медсестры и посетители ничего не видели.

Беловолосая женщина, теперь больше напоминавшая живой прах, резко проснулась на больничной койке и уставилась широко распахнутыми глазами на нечто невидимое глазу, но осязаемое. Она потянулась рукой к кнопке вызова, но напрасно. Ее время пришло. Жнец стоял в изножье ее кровати, плащ клубился вокруг него, будто он был под водой, хотя воздух оставался безветренным. Женщина простерла руку к Смерти. Потянулась к нему, принимая судьбу, приготовившись ощутить боль… О нет, постойте, вообще-то она показала ему кукиш.

Мрачный Жнец провел возле постели женщины всю ночь, постукивая своими костлявыми пальцами по металлической перекладине койки, временами сверяясь с часами и снова выбивая дробь. Из чтива рядом нашелся лишь дрянной журнал с семейством Кардашьян на обложке. Смерть вздохнул и, взяв его, принялся лениво перелистывать страницы.

Ночь предстояла долгая.

* * *

На следующее утро из сна Эстер вырвал стук во входную дверь (звонок отключили еще много лет назад, в то же время, когда убрали коврик «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ») – от такого звука у всех обитателей ее дома пробежал мороз по коже. Все звуки, наполнявшие воздух несколько секунд назад – пение птиц, шипение масла на сковородке, тихое мурлыканье Юджина себе под нос – смолкли, словно дом перестал дышать. Это была защитная тактика, к какой прибегали животные в лесу во время охоты на них. Оставаться неподвижными. Сохранять молчание. Ждать, пока угроза минует. Подобную стратегию люди обычно применяли с целью избежать общения со стучавшимися в дверь религиозными фанатиками или политическими агитаторами.

Эстер тоже стала частью этой общей тишины. Она неподвижно лежала в кровати, затаив дыхание, пока шаги незваного гостя не сбежали по ступеням и не пересекли засаженную дубами лужайку. Затем послышался звук трогающегося с места мопеда, заглушаемый деревьями и закрытым окном ее спальни. Дом вновь ожил. Юджин пронесся по коридору. Фред закукарекал. Розмари снова включила плиту. Эстер представила, как ее мать выбирается из того места, где любила прятаться, – из подпола под раковиной, который она расчистила после первого просмотра «Комнаты страха».

Кто-то открыл входную дверь. Затем последовал крик Юджина:

– Эстер! Доставка!

Эстер вылезла из кровати и отыскала брата на кухне. В руке он держал коробку, завернутую в газету. На ней толстым черным маркером была выведена цитата:

«Все, о чем вы мечтаете, находится на другой стороне вашего страха».

Джек Кэнфилд

– Это от Джоны, – догадалась Эстер и, вернувшись в свою комнату, взяла телефон. Она уже знала, что найдет внутри коробки.

ЭСТЕР:

Я не стану смотреть видео.

ДЖОНА:

Почему?

ЭСТЕР:

Потому что я не передумаю.

ДЖОНА:

Передумаешь, детка. Еще как передумаешь.

Эстер не посмотрела видео. Она не передумала.

8
Взломщик шкафов

В то утро Эстер заварила кофе не водой, а энергетиком «Ред Булл».

– Хочу уйти в четвертое измерение, – объяснила она Юджину. Тот скривился, когда она, сидя по-турецки на кухонном полу, сделала глоток своей химозной бурды.

Перед ней на покрывале для пикника лежала гора сладостей, которые она собиралась принести в школу и продать на этой неделе – все, что испекла накануне вечером: дюжина двойных шоколадных брауни, шотландский песочный бисквит с мятой, две дюжины печений, две дюжины батончиков из воздушного риса и один целый карамельный пирог. Каждое лакомство она завернула отдельно и сложила в рюкзак все, что могла унести.

Необъяснимый всплеск подросткового ожирения в конце прошлого года (несмотря на изменения в питании столовой) привел к тому, что среди учителей поползли слухи, будто Брауниберг поставляет ученикам сладости. Эстер никак нельзя было попадаться: это означало бы отстранение от занятий, а отстранение – конец ее маленького бизнеса. В прошлом году ей удалось заработать приличную прибыль – пока что этого было недостаточно для поступления в колледж, для побега отсюда, зато на резервный фонд пары тысячи долларов хватало.

Когда новая партия сладостей была уложена, Эстер поднялась к себе и переоделась Элеонорой Рузвельт. На шее – три нитки жемчуга, волосы убраны с лица и заколоты волнами, ноги обтянуты тонкими чулками, практичные коричневые ботинки – под стать военному времени. Эстер нравилось наряжаться сильными женщинами – так она сама чувствовала себя сильной, словно влезала в их шкуру. В первый учебный день ей требовалось выглядеть устрашающе. А кто как не Элеонора Рузвельт лучше справится с боем? (Ну, может, еще Чингисхан, хотя ее задачей было пережить этот день с достоинством, а не изнасиловать и перебить всех учеников, а потом с помощью грубой физической силы захватить их шкафчики, дабы все последующие поколения старшеклассников носили ее ДНК. Поэтому Элеонора казалась ей более безобидным вариантом.)

По дороге в школу Юджин вел себя тише обычного – одним словом, не разговаривал вообще. Всякий раз, как они останавливались на светофоре, он надавливал большим пальцем на свежий ожог на ладони и при этом никогда не морщился от боли. Иногда он ускользал в тень, притаившуюся в его голове, куда не мог проникнуть даже самый яркий луч. Эстер не знала, как ему помочь, поэтому просто держала руку на его предплечье, пока он вел машину, в надежде, что этого будет достаточно, дабы показать ему свою любовь.

По пути они заехали за Хеф; девочка выплыла из дома и приблизилась к машине – высокая, долговязая и, как всегда, похожая на привидение.

«Как прошло твое приключение с Джоной?» – жестами спросила она.

– Я больше не боюсь лобстеров, – ответила Эстер.

Хефциба округлила глаза.

«Сработало? С ума сойти!»

– Не слишком обольщайся. Я больше на это не пойду.

«Почему?»

– Потому что испытывать судьбу – слишком опасно.

Хефциба наградила ее неодобрительным взглядом, но Эстер отвернулась прежде, чем подруга успела спросить что-то особенно волнующее и воодушевляющее об ее встрече со страхами.

Как только Юджин свернул на знакомые улицы, неумолимо приближавшие их к школе, Эстер начала потеть. Так бывало всегда, каждый учебный день. Сначала пот, потом волнение, бухающее сердце и рука, которая сжимает горло и заглушает слова еще до того, как они сорвутся с губ. Эстер представила себя такой, какой видели ее одноклассники: уродливой, неполноценной и непозволительно странной. Непричесанные рыжие волосы спадают непокорными кудрями ниже бедер – с такой длиной она чувствовала себя в безопасности, а потому очень боялась их отрезать. Кожа усыпана веснушками: не теми симпатичными крапинками на щеках, как у других людей, а темными большими пятнами, придававшими ей нездоровый вид. Сшитая вручную одежда с кривыми, неидеальными стежками, как она сама.

В попытке успокоиться Эстер развернула записку, написанную для нее Розмари, и принялась ее читать. Она писала одну и ту же записку в начале каждого учебного года.

«Для сведения заинтересованных лиц.

Просьба освободить Эстер от участия во всех классных обсуждениях, презентациях и спортивных мероприятиях. Просьба не вызывать ее и не выделять на уроке, не читать ее работу перед всем классом и в целом не пытаться каким-либо образом признать ее существование.

С наилучшими пожеланиями,

Розмари Солар»

Эстер, крепко сжав записку в руке, сделала глубокий вдох. Еще один год посторонних взглядов. Еще один год насмешек. Еще один год отчаянных попыток затеряться.

Добравшись до школы, она первым делом перед началом урока подошла к своему шкафчику. Собиралась выложить туда всю выпечку, чтобы потом целый день не расхаживать по школе преступницей, благоухающей ароматами ванили.

– Вот ты хитрый мерзавец, – пробормотала она, открыв дверцу.

Внутри ее надежно запиравшегося шкафчика, ровно посередине, лежал одинокий рулетик малиновой пастилы.

9
Ужасная тайна Дэвида Блейна

Остаток недели прошел следующим образом. Во вторник Эстер повесила на свой шкафчик второй замок в дополнение к первому – на этот раз цифровой, чтобы Джона не мог его взломать. Днем она обнаружила внутри еще три рулетика пастилы, а также бабушкин украденный браслет. Замки при этом выглядели нетронутыми.

В среду: свой читательский билет, экземпляр «Ромео и Джульетты» из той же библиотеки (теперь на обложке вместо людей красовались два лобстера в нарядах елизаветинской эпохи) и семь рулетиков фруктовой пастилы.

В четверг: Юджин помог Эстер укрепить ее шкафчик очень прочными магнитами и новым замком. К тому времени молва о Джоне Смоллвуде, бесспорно искусном воре, разлетелась по всей школе, и после уроков возле ее шкафчика собралась небольшая группа ребят, желавших посмотреть, сумел ли Джона вскрыть его сегодня. Эстер терпеть не могла, когда за ней наблюдали, но вдруг осознала: все эти люди пришли не ради нее – они хотели увидеть магическое представление. Внутри шкафчика обнаружилась дюжина рулетиков пастилы и пятьдесят пять долларов в конверте.

– А этот парень хорош, – восхитилась Дейзи Эйзен.

– Здесь чувствуется влияние Дэвида Блейна^[21], – серьезно заключил Юджин. Близнецы были твердо уверены, что Блейн способен творить настоящую магию.

– Возможно, – с усмешкой согласилась Эстер.

В пятницу: как хорошо, что она переложила все свои нелегальные запасы выпечки, потому что сегодня на процесс отпирания шкафчика пришли посмотреть даже некоторые из учителей. Утром Эстер специально во избежание взлома заклеила дверцу изолентой. Шкафчик по-прежнему выглядел нетронутым, но стоило ей разрезать ленту маникюрными ножницами, взятыми взаймы у учителя английского, как на пол сошла небольшая лавина из фруктовой пастилы. Толпа возликовала. Там же, между учебниками по биологии и математике, была втиснута нераспечатанная коробка, которую Джона привез к ней домой в понедельник утром.

– Уверена, это вполне можно считать домогательством, – сказала она, вытащив коробку, завернутую в газету, с написанной на ней дурацкой вдохновляющей цитатой.

«Только если тебе самой это не нравится», – показала Хефциба.

– Боже мой, Хефциба, ты такая умная! – Ведь ей на самом деле это нравилось. Все эти ежедневные трюки Джоны были для Эстер сродни личному магическему представлению.

Спрятав коробку в сумку, Эстер вместе с Юджином и Хеф отправилась домой. По пути она все гадала, не посыпал ли кто Джону в детстве какой-нибудь волшебной пыльцой.

* * *

Как только Эстер оказалась в своей комнате, она сразу же бросилась ему писать.

ЭСТЕР:

Ты вломился ко мне в дом?

ДЖОНА:

Нет! Твоя мама принесла мне коробку из твоей комнаты. Сам я никуда не проникал.

ЭСТЕР:

Как ты догадался, что я еще не открывала ее и заодно решила больше никогда с тобой не видеться?

ДЖОНА:

Потому что иначе ты бы написала мне: «Встречаемся в воскресенье».

ЭСТЕР:

Как самонадеянно.

ДЖОНА:

Открой коробку.

ЭСТЕР:

Надеюсь, там не отрезанная голова Гвинет Пэлтроу.

Эстер развернула газету. Внутри оказалась коробка, а в ней – флешка.

ЭСТЕР:

Хочешь запустить вирус в мой ноутбук?

ДЖОНА:

Мой коварный план провалился.

ЭСТЕР:

Уверяю тебя, меня вряд ли это убедит.

ДЖОНА:

Ключевое слово – «вряд ли». А теперь уже посмотри этот чертов клип, женщина.

Эстер послушалась его. Она вставила флешку в ноутбук и, как только медиаплеер открылся, запустила видео.

Ролик был коротким – всего две минуты тридцать семь секунд, если быть точной, – но красивым. Эстер не могла взять в толк, где Джона приобрел такие навыки кинематографии: материал с экшен-камеры выглядел в точности как трейлер фильма. Фон был приглушен и размыт, а сама Эстер ярко сияла. Она светилась словно румяное масленое солнышко. Волосы напоминали сахарную вату. Глаза – голубые леденцы. Из отснятого материала он смонтировал короткую историю: как будто они были отважными исследователями, ныряющими в неизвестность навстречу своим страхам.

В основном Джона снимал Эстер, когда та не знала, что ее снимают. Пока она плыла рядом с лодкой, ее волосы в воде расходились веером как у русалки – это выглядело особенно странно, ведь на ней были одежда и обувь, а в каждой ладони находилось по лобстеру. Богиня ракообразных, владычица твердопанцирных. А вот и последний кадр: она стоит у себя на крыльце и улыбается в камеру, влажные волосы – завиток красного сорбета, на щеках – яркие веснушки.

– Кто мы, Эстер Солар? – раздался голос Джоны из-за кадра.

– Пожиратели страхов, – ответила Эстер. Вот только эти слова говорила не она – точнее, в воспоминаниях она произносила их иначе. Она помнила, как сильно удивилась, что Джона съел клочок бумаги, однако эта Эстер… Эстер на экране походила на волчицу: изо рта вырывалось горячее дыхание, широко распахнутые глаза пылали огнем. Она никогда не видела себя такой. Временами, когда она смотрелась в зеркало, ее отражение блекло по краям. Не как у мерцающего Юджина, который то появлялся, то исчезал. Нет, ее края были мягкими, цвет – тусклым, иногда маленькие частички отделялись от нее и, уплывая, растворялись в воздухе. Но только не на видео. Здесь она выглядела цельной и неделимой, а насыщенность изображения была выкручена настолько, что россыпь веснушек на коже напоминала осенний листопад.

В конце ролика появилась рамка с надписью «1/50».

– Каждое воскресенье на протяжении следующего года, – сказал ей Джона у озера. – Пятьдесят страхов. Пятьдесят недель. Пятьдесят видеороликов. Пятьдесят возможностей встретиться со Смертью лично и попросить его снять проклятие.

Эстер взяла в руки телефон и отправила ему сообщение, содержавшее всего три слова.

ЭСТЕР:

Встречаемся в воскресенье.

10
2/50: Мотыльки

Сорок девятым страхом почти полного списка наихудших кошмаров Эстер Солар числились мотыльки – благодаря неоднократному просмотру «Человека-мотылька» и «Молчания ягнят», а также одному весьма травматичному столкновению с обычной домашней молью во время учебы в средней школе. (Насекомое залетело ей в рот.)

Шел дождь; Эстер в наряде Жаклин Кеннеди Онассис^[22] сидела на крыльце своего дома, уперев локти в колени. Ее почти полный список наихудших кошмаров лежал в раскрытом виде рядом с ней. Строка «49. Мотыльки-насекомые и люди-мотыльки» была обведена ручкой.

Вскоре к дому подъехал Джона. Оставив свой мопед под дождем, он побежал к крыльцу с поднятыми над головой руками. Эстер с облегчением и признательностью отметила, что тот оделся не как Человек-мотылек.

– Вот блин, Джеки О! – воскликнул Джона при виде нее. – В наше время немногие умеют стягивать белые перчатки. – Затем сел рядом с ней: не вплотную, чтобы не касаться, но достаточно близко, отчего она ощущала излучаемое его кожей тепло, когда влажная одежда высыхала. От него сильно пахло его собственным ароматом; сам Джона, как и Эстер, был одет в наряд прошлой эпохи – оранжевые вельветовые брюки и бледно-голубую шелковую рубашку с оборками; на голове красовалась густая шапка волос.

– Если память мне не изменяет, я сообщила тебе, что сегодня меняю обивку дивана, – сказала Эстер, постучав пальцем по экрану телефона. Она прислала ему сообщение утром, сразу после того как проснулась в панике, что ей придется снова с ним встречаться. Попытаться стоило. Не получив от него ответа, она все-таки смирилась с тем, что Джона Смоллвуд – это паразит, от которого не так-то просто избавиться, а потому уселась на крыльце и стала ждать его в состоянии возрастающего беспокойства.

– Вот поэтому я принес это, – заявил он, расстегнув рюкзак и покрутив в пальцах мебельный степлер.

– Ты когда-нибудь дашь мне возможность пропустить встречу со страхом?

– Нет.

– Какая отговорка подойдет на следующей неделе?

– Нарисовать граффити на объекте общественной собственности.

– Так нечестно. Ты же знаешь, что я этого не сделаю.

Джона просиял:

– Ага, на это и расчет.

Смена кадра: вот Джона и Эстер уже дома, сидят спинами к нам перед видавшим виды диваном.

Он повернулся к ней и сказал:

– Ты действительно пошла и купила диван специально для того, чтобы его перетянуть, лишь бы не встречаться со своим страхом мотыльков?

Эстер тоже повернулась к нему. Их лица разделяли всего несколько сантиметров.

– Я нашла его на улице и тащила до дома два квартала, но да.

– Отвратительно. На этом диване явно произошло преступление.

– Поэтому мы и должны поменять на нем обивку, – сказала она и дважды щелкнула пустым степлером.

Спустя три с половиной часа Джона, Юджин и Эстер сидели на перетянутом диване. На продавленном, кривобоком уродце с желтыми цветочками. Возможно, они были не самыми лучшими обивщиками мебели. Или, напротив, были великолепными обивщиками, просто этому дивану уже ничто не могло помочь.

Как бы то ни было, ситуация с диваном выглядела не слишком привлекательно. Хотя Флийонсе, похоже, ничуть не возражала. Она восседала на плече Джоны и урчала как работающая газонокосилка, пока тот с отсутствующим видом теребил ее уши. Слюна тонкой ниточкой вытекала из уголка ее пасти.

Ребята смотрели «Человека-мотылька» и передавали друг другу миску с попкорном.

– Откуда взялся этот уродливый диван? – поинтересовался Юджин с набитым ртом. Эстер и Джона одновременно пожали плечами, не отрываясь от экрана. Они как раз дошли до эпизода, где один парень по имени Гордон слышит пророчество из своей раковины о том, что девяносто девять погибнут. Джона поставил фильм на паузу.

– Хочешь убедить меня, что боишься какой-то говорящей раковины? – спросил он.

– Эта раковина с помощью мотыльков предсказала убийство девяноста девяти человек, – ответила Эстер.

– Со сверхъестественными раковинами лучше не шутить, – добавил Юджин.

– Этой тупой раковине не помешало бы как следует пересмотреть свои жизненные ценности. Все, идем. Хватит тянуть время. Давай найдем мотыльков.

– Уверен, что не хочешь сначала посмотреть «Молчание ягнят»? – с надеждой предложила Эстер.

– Не-а.

– Ладно. Но если моя раковина начнет делать предсказания, ты первый об этом узнаешь.

– Юджин, приятель, хочешь пойти с нами? – спросил Джона.

– А куда вы идете?

Джона что-то прошептал ему на ухо. Юджина передернуло.

– Боже мой! Нет.

Вот так Эстер поняла, что ее ожидает нечто плохое.

* * *

К полудню они прибыли в заповедник бабочек. Им оказалось огромное стеклянное сооружение, похожее на оранжерею, только больше, сплошь заполненное растениями, отчего напоминало часть декораций к «Парку юрского периода». Поскольку за вход требовалось платить, Джона сказал:

– Да, так я и думал.

Тогда они отыскали боковую дверь и, несмотря на протесты бешено колотящегося сердца Эстер, тайком прошмыгнули внутрь, не заплатив за билет.

– Прошу внести в протокол: я в полнейшем ужасе от такого вопиющего пренебрежения правилами, – заявила она, но Джона лишь цыкнул на нее, пристегивая экшен-камеру ко лбу.

– Ты не могла бы пару секунд помолчать и посмотреть, где находишься?

Она замолчала. И огляделась по сторонам.

Над их головами возвышался высокий стеклянный потолок, его белый каркас удерживал многие сотни фрагментов. Еще здесь были беседка, пруд, небольшой мостик, перекинутый через ручей, угрожающе здоровая статуя мотылька, заросли папоротника и цветов и травяная площадка, где резвились дети. И бабочки – повсюду. В основном оранжевые, бабочки Монархи – она смутно помнила их название с начальной школы; из-за их большого скопления на деревьях казалось, будто наступила осень.

Джона вел себя как типичный Джона Смоллвуд: водил ее по всему заповеднику и, чрезмерно подражая манере Дэвида Аттенборо^[23], рассказывал о каждом виде бабочек, который им встречался, а Эстер смеялась.

Пока они не добрались до мотыльков.

Мотыльки, те еще асоциальные типы, обитали в собственном небольшом павильоне в дальнем конце заповедника по двум причинам:

1. Мотыльки, будучи по натуре злыми, скорее всего, покушались на более привлекательных бабочек, поэтому их требовалось изолировать как любого серьезного преступника.

2. В заповедник бабочек приходили смотреть не на мотыльков, и мотыльки это знали, что только способствовало росту их злости.

По сути, это был замкнутый круг. Ненависть порождала еще больше ненависти, но Эстер ничего не могла с собой поделать. Мотыльки вызывали у нее отвращение.

Как только они ступили на территорию мотыльков, ее дыхание сделалось глубоким и частым – ни одно насекомое не должно быть таким жирным. А эти были огромными, волосатыми, с мощными лапками и мохнатыми усиками. Здесь были собраны мотыльки всех возможных видов и размеров. Даже встречалось несколько видов с мертвыми головами – точнее, маленькими черепушками – на спинках – уже достаточное доказательство того, что мотыльки – предвестники смерти и с ними лучше не связываться.

Эстер старалась не делать лишних движений. Джона, напротив, проявлял ко всему живой интерес.

Тут один белый пушистый мотылек – чудовище с черными глазками-пуговками – подлетел к нему и сел на руку. Джона погладил его. Буквально провел пальцем по его спинке, как если бы это был крохотный щенок.

– Он похож на Покемона, – сказал Джона, подняв мотылька на уровень глаз, чтобы рассмотреть его ближе. – Приведи ко мне орлов, – прошептал он. – Покажи, что такое скорость! – А потом подбросил в воздух. Мотылек замахал крыльями и отправился по своим мотыльковым делам. Например, заползать мертвецам в рот или терроризировать маленькие городки.

– Толкиен много чего знал, но был совершенно не в курсе темных мотыльковых душ. Мотылек ни за что бы не помог Гэндальфу, – заметила Эстер. – Самая неправдоподобная часть Средиземья.

– Твоя очередь, – Джона указал на самого большого мотылька в павильоне – коричневого монстра с узором на крыльях, который отлично украсил бы стену магазина «Урбан Аутфиттерс».

– Я не стану прикасаться к этой штуковине.

– То же самое думает и он.

– Мерзость.

– Ну же, они совсем не пугливые. Уж точно не станут прыгать тебе в лицо. Это бабочек стоит опасаться.

– Я сделаю это при одном условии.

– Ладно.

– Расскажи, как ты умудрялся каждый день залезать ко мне в шкафчик.

– Волшебники никогда не раскрывают своих секретов.

– Как хорошо, что ты карманник, а не волшебник.

Джона улыбнулся, когда большой мотылек переполз на его руку, несколько раз взмахнул огромными крыльями и замер.

– Хефциба дала мне коды от замков и помогла с изолентой.

– Вот же проныра! А магниты?

– Юджин выступил отличным двойным агентом.

– Меня окружают одни предатели.

Джона поднес к ней мотылька.

– Они оба считают, что тебе очень полезно встретиться со своими страхами.

– Лицемеры! – воскликнула Эстер. После чего закрыла ладонью рот, чтобы а) остановить тошноту, б) предотвратить волнение и в) заглушить крик. – Боже мой, – произнесла она сквозь сжатые пальцы, – он такой большой!

– И так он тоже думает.

– Заткнись или я снова тебе врежу.

– Пожалуйста, не делай мне больно, – как и в случае с предыдущим мотыльком, Джона провел пальцем по его спине. Заглянув в большие глаза-бусинки, Эстер решила, что насекомое выглядит не таким уж злобным.

– С бедными мотыльками действительно обходятся очень несправедливо, – сказал Джона. – Все только и говорят, что о бабочках и их эффекте. А как же мотыльки? Что произойдет, если они взмахнут своими крыльями? Максимум, что досталось мотылькам, это фильм с Ричардом Гиром.

Он снова протянул Эстер мотылька, и на этот раз она позволила ему переползти к ней на руку; следовало отдать насекомому должное, следующие несколько минут оно спокойно сидело на ладони. Но стоило Эстер наконец признаться самой себе: ладно, возможно, мотыльки не совсем плохие и даже по-своему милые, – как Джона пересадил его обратно на пальцы, а после вернул на ветку дерева.

– Ну что, уходим? – спросил он.

– Как, пытка уже закончилась? Тогда да, еще бы.

Они уже направлялись к выходу в главном павильоне с бабочками, когда какой-то мальчишка врезался в ствол дерева, и все монархи оранжевым вихрем взметнулись вверх. Казалось, будто вся оранжерея взлетела в воздух, словно сила притяжения мгновенно перестала действовать. Все находившиеся поблизости взрослые бросились на помощь плачущему (а значит, явно живому) малышу, а Эстер с Джоной медленно кружились на месте, глядя вверх на разыгравшуюся огненную бурю. Она протянула руку к яркому и неистовому взрыву, опасаясь, что может обжечься. Бабочки лениво кружили, словно птицы, поднимаясь единым потоком навстречу солнцу. Одна из них присела на вытянутые пальцы Эстер, за ней – вторая, третья, но вскоре смерч и их унес за собой.

Лишь через несколько минут бабочки успокоились и вернулись на свои места – зелень вновь накрыла ранняя осень.

– Это, – произнесла Эстер, – было нереально!

– Эй! Эй, вы двое! А ну вернитесь к кассе и оплатите входной билет!

– О черт, бежим, – проговорил Джона, бросившись к выходу.

Эстер никогда не была бегуньей. Ей больше подходило толкание ядра. И все же во времена крайней необходимости она могла изменить своим принципам. Поскольку незаконное посещение фермы бабочек не стоило того, чтобы второй раз за несколько недель садиться в тюрьму, она побежала за Джоной. Тот распахнул боковую дверь, и они, выскочив под проливной дождь, помчались со всех ног. По мнению Эстер, с этим парнем приходилось слишком часто бегать, зато Джона получал истинное удовольствие: он несся под дождем, стуча каблуками по мостовой, пока они совершали свой великий побег. Эстер, стараясь изо всех сил, чтобы декольте не раскрылось, плотно прижимала руки к груди.

Вскоре они остановились под деревом и оглянулись посмотреть, не бежит ли за ними работник заповедника. Но кто станет ради мизерной зарплаты преследовать под дождем двух подростков-хулиганов? Да и вообще, сколько людей, жаждая посмотреть на бабочек, станет ломиться в заповедник бабочек? Вряд ли много.

Эстер стянула белые перчатки. Во время побега ее шляпа-таблетка потерялась где-то по дороге, а костюм Джеки О промок.

– Почему рядом с тобой я все время оказываюсь мокрой? – посетовала она, выжимая перчатки. От этих слов Джона плашмя повалился на влажную траву, не в силах вздохнуть от хохота. Только погодя Эстер осознала, что сказала. – Боже мой. Боже мой, – пробормотала она и, сгорая со стыда, быстро отступила под дождь.

Задыхаясь от смеха, Джона прокричал:

– Стой, подожди!

И хотя она не стала ждать, он все равно ее догнал: поймал, зарылся лицом в плечо и продолжил смеяться. Вот козел.

– Прости, что из-за меня ты все время мокрая, – сказал он.

– Это не смешно! – Она отдернула плечо. – И ты не смешной!

– Чуточку смешно.

– Я ухожу домой.

– Ты собираешься идти пешком под дождем? Потому что я смогу вернуть мопед только после закрытия.

– Именно так я и шла в тот день, когда ты меня ограбил.

– Обокрал, Эстер. Я тебя обокрал. А не ограбил. Иначе я чувствую себя каким-то головорезом. Карманная кража требует особой искусности.

– Да все равно. Я позвоню маме. Может, она подвезет нас обоих, – Эстер знала, что Розмари не ответит, тем более если играет в автоматы, но все же набрала ей три раза. – Не могу дозвониться.

– Если хочешь, можем пойти ко мне. Пока дождь не стихнет. Здесь недалеко, пара минут ходьбы.

– Да?

– Единственное, мой дом… Не особо приятный.

– Как и мой.

– Да, но тут другое.

– Тебе решать.

Джона потер шею. Эстер на миг показалось, будто он сейчас откажется. Но вот он поднял взгляд от тротуара, его неуверенное выражение лица сменилось усмешкой. Усмешкой, за которой, как ей впервые показалось, таилась легкая грусть.

– Тебе нужно снять мокрую одежду, – сказал он, потерев пальцами ткань ее рукава. – Может, впредь стоит носить с собой сменные вещи? Раз ты все время рядом со мной оказываешься мокрой.

– Ты когда-нибудь дашь мне об этом забыть?

– Даже не надейся, Солар. Даже не надейся.

11
Шекспир, звезды и морской Оптимус Прайм

Заявление «здесь недалеко» оказалось весьма преувеличенным. Относительно центра города дом Джоны находился не ближе, чем дом Эстер, хоть сам жилой комплекс и был новее. Улица выглядела симпатично, а вот дом его казался грустнее и обшарпаннее остальных – наподобие того, какой тебе обычно достается в самом начале игры «Симс», когда у тебя есть шестеро детей, но при этом нет денег и другого выбора.

Внутрь они не пошли. А сразу побежали под дождем на задний двор. Лужайка быстро сменилась дикими, запущенными зарослями; трава здесь поднималась выше головы Эстер.

Джона провел ее через сетчатую дверь на веранду.

– Ну вот, мы в моем царстве, – сказал он, снимая куртку.

Эстер тоже скинула промокший пиджак и отжала волосы, попутно пытаясь придумать безобидную тему для начала разговора. Она не глазела на дыру размером с кулак в стене из гипсокартона и на картонку, приклеенную скотчем к одной из дверных перегородок. Ее взгляд был прикован к стенам и потолку. Каждый квадратный сантиметр свободного пространства был занят росписью. На потолке развернулась морская картина из зеленых и ярко-коралловых вихрей, будто «Звездная ночь»^[24] на дне океана. В ее водоворотах обитали русалки, рыбы, акулы и, как ни странно, даже Оптимус Прайм^[25] с хвостом. Джона заметил, куда смотрит Эстер.

– Все не так плохо, как кажется. Мы просто играем здесь и стараемся не путаться под ногами у Холланда, – пояснил он, стащив с верхней книжной полки одеяла. – Моя сестра Реми любит картинки, поэтому я рисую ей все, что она захочет. Так у Трансформеров иногда появляются жабры.

Ко всему прочему здесь встречались истории из детства самой Эстер; они перемежались рассказами ребенка, который либо а) слишком быстро рос, либо б) обладал безупречным вкусом в развлечениях – в зависимости от того, чем в вашем представлении надлежало заниматься ученику начальных классов. На одной из картин Винсент Вега^[26] держал пистолет у головы Оскара Ворчуна^[27]; в другом углу притаился Рюк из «Тетради смерти»; а Дэдпул распевал с Джастином Бибером рождественские гимны.

Даже некоторые участки пола были закрашены, отчего создавалось впечатление, будто стены – это водопад.

За спиной находилась дверь, ведущая в остальную часть дома, на которой был изображен Мрачный Жнец из воображения Эстер: темные одежды со стекающими по ним смолой, длинные костлявые руки, бережно сжимающие косу. Но, как и предыдущие настенные истории, эта также была переделана и изменена до абсурдности. На голове Смерти красовался венок из оранжевых и фиолетовых цветов, а на шее висела дощечка с надписью: «Отрываюсь на полную катушку так, что эти сволочи хотят меня найти». А в это время две маленькие фигурки, приплясывая у его ног, опутывали его костлявые пальцы веревкой. Маленькая рыжеволосая девочка и маленький темнокожий мальчик. Два ловкача, которые не боятся Смерти.

– Ах да. Это мое последнее творение, – произнес Джона странным голосом, как будто… стеснялся? С каких это пор Джона Смоллвуд стесняется? Затем он откашлялся. – Я, э-э-э… Я нарисовал его для тебя.

Эстер уже догадалась: пусть фигура Жнеца и занимала собой всю дверь, но именно девочка – размером не больше предплечья – светилась во всей красе. Ее тело окружал золотой контур, и даже многочисленные веснушки, усеивавшие кожу, сверкали на свету.

Она прекрасно понимала, что большинство девочек-подростков мечтают о том, чтобы какой-нибудь парень нарисовал их на стене, однако это была опасная территория. Всем известно, настенные рисунки – прямой путь к чувствам, а Эстер не могла этого допустить. Потерять Джону в первый раз было паршиво, но эта история преподала ей ценный жизненный урок: если не подпускать людей близко к себе, они не причинят тебе боль своим уходом. Так она делала до сих пор и так планировала поступать дальше.

Вот только если человек нарисовал тебя на стене, ему нельзя такое говорить. Ты не можешь бросить ему в лицо: «Прости, но я слишком подавлена эмоционально, чтобы изображать меня на стене». Поэтому Эстер, когда он накинул одеяло на ее дрожащие плечи, просто сказала: «Красиво». Потому что так оно и было.

Солнце клонилось к закату, его тусклые оранжевые лучи пробивались сквозь сетки на веранде, отчего тела ребят отбрасывали длинные тени на стену и казались выше Жнеца. На мгновение они стали очень близки: Эстер практически прижималсь грудью к Джоне и с легкостью могла его поцеловать, да и он, скорее всего, очень этого хотел, но она не стала. Невзирая на рисунок на стене.

Когда солнце село, они включили свет и вместе легли на пол, глядя в потолок. Джона показал ей все припрятанные в комнате маленькие пасхалки, которые она не заметила поначалу. По его словам, он много лет работал над картиной, изменяя те или иные детали каждые несколько недель. Среди бушующих волн прятались созвездия – сестры, мамы и его самого. Джона проследил за ними пальцем. Дева. Скорпион. Рак. Поскольку он не мог все время быть рядом с Реми, читать ей или помогать с домашней работой, то придумал кое-что получше – подарил ей звезды.

– Расскажи мне о них, – попросила Эстер, и Джона, улыбаясь про себя, заговорил. Его мама, Ким, погибла в автомобильной аварии девять лет назад. В детстве Эстер встречалась с ней всего несколько раз и запомнила ее как невысокую, но властную женщину; ее смех был настолько веселым и заразительным, что никто в комнате не мог удержаться от улыбки. Джона сказал, что она любила носить коралловый цвет: коралловая одежда, коралловая обувь, коралловая помада. Ей нравилось, как этот цвет выделялся на фоне ее темной кожи – с ним она чувствовала себя утренней зарей.

Реми, которой сейчас было девять, во всем походила на маму: невероятно умная, немного непослушная и почти одержимая Шекспиром. Днем она строила из себя независимую особу, а по вечерам требовала, чтобы Джона все время находился с ней рядом.

– Джеки О, почему ты постоянно ходишь в костюмах? – спросил он после того, как закончил рассказ.

Эстер не хотелось говорить Джоне правду. Ведь костюмы появились отчасти из-за него. Когда он ушел из начальной школы, бросил ее на растерзание жестоким одноклассникам, она сдалась. Ей было невыносимо терпеть их оскорбления, недобрые смешки, горячие следы на теле, которые оставляли их взгляды, скользя по коже. Люди продолжали бы ее дразнить, как бы она ни одевалась, поэтому однажды утром, вскоре после ухода Джоны, Эстер решила нарядиться совершенно другим человеком – ведьмой.

Дети по-прежнему относились к ней плохо, но почему-то в костюме эта боль ощущалась меньше. Обидные реплики предназначались тому персонажу, в чьей одежде она была, а не самой Эстер; взгляды и слова отскакивали от нее, словно оружие от доспехов.

А после того как проклятие обрушилось на ее брата и родителей, Эстер продолжала носить костюмы уже как способ спрятаться от страха. Смерть искал Эстер Солар; до тех пор пока она одевалась не собой, Он не мог, как она надеялась, ее найти.

Но всего этого Эстер, разумеется, не сказала Джоне. Вместо этого дала ему единственное разумное, на ее взгляд, объяснение:

– Наверное, мне не нравится, когда люди… смотрят на меня.

– Тогда ты нашла довольно забавный способ это показать, – он погладил пальцами жемчужные бусы на ее шее. – Ты выделяешься в толпе. Люди смотрят на тебя всюду, куда бы ты ни пошла.

– Да, но, глядя на костюм, они видят не меня. А лишь историческую личность или мультяшный персонаж.

– Я вижу тебя.

Эстер засмеялась:

– Нет, не видишь.

– Вижу.

– Тогда ты видишь слишком много.

– Хочешь узнать, что я вижу?

– И что ты сделаешь, нарисуешь меня как одного из своих Оптимусов Праймов?

– Почему бы и нет? – сказал он, затем встал и скрылся за дверью со Смертью, растворившись в темном доме. – Закрой глаза, – попросил он, вернувшись через несколько минут. Послышались шаги, хлопнула дверь, что-то тяжелое проскребло по деревянному полу. – Все, открывай.

Эстер открыла глаза. В углу комнаты Джона установил мольберт и накрыл его тканью, чтобы она не могла увидеть размер и форму холста.

– Много времени это займет? – спросила она. – Мне можно шевелиться?

– Думаю, да, так что можно.

Тут из дома вышла маленькая девочка – Реми, предположила Эстер; пока Джона рисовал, она устроилась у него на коленях. Сестра была очень на него похожа: тепло-коричневая кожа, темные волосы, полные губы, большие карие глаза, делавшие ее похожей на героиню диснеевских мультфильмов. Переведя взгляд с холста на Эстер, Реми захихикала. Джона прижал палец к губам – он не призывал ее замолчать, а просил не выдавать их тайну, – тогда она с широкой улыбкой высвободилась из его рук и ушла играть во двор. Эстер плотнее закуталась в одеяло, села на стул возле одной из сеток и, облокотившись на подоконник, принялась наблюдать за сестрой Джоны: девочка, в отличие от других детей, играла тихо, словно мышка.

Все это время Эстер не давал покоя вопрос: как Джона ее изобразил? Как Элеонору Рузвельт? Стюардессу 1960-х годов? Красную Шапочку? Оптимуса Прайма с жабрами? Потом она уже начала волноваться. Вдруг нарисованная им версия – вовсе не та Эстер, какой она себя считала? Но что еще хуже, вдруг он нарисовал ее в точности такой, какой она себя считала: всю в веснушках, неуклюжей и переживающей по любому поводу? Если честно, ей хотелось узнать, как ее видит Джона, потому что сама она уже не понимала. Не понимала, что осталось под теми костюмами, которые она носила каждый день.

Сеанс рисования длился недолго, всего двадцать минут, потому что хлопнула входная дверь, внутри дома зажегся свет и из коридора донесся звук тяжелых шагов.

Джона резко подскочил и сказал:

– Тебе, наверное, лучше уйти.

– Можно посмотреть рисунок? – спросила Эстер, когда он свалил все краски и кисти в угол и накрыл их тканью.

– Он еще не закончен.

– А когда будет?

– Когда ты будешь готова его увидеть.

– Ты сама загадка.

Дождь на улице давно закончился, да и вещи почти высохли, так что Эстер, сбросив одеяло, выскользнула вслед за Джоной из задней двери. Реми проводила их взглядом. Эстер помахала ей на прощание. Девочка не помахала в ответ.

– Подожди меня в конце улицы, – попросил Джона, выпустив Эстер из боковых ворот.

Вечер был влажным и теплым; Эстер расхаживала по тротуару, закинув пиджак на плечо, и смотрела на то, как облака рассеиваются полосами, а за ними проглядывают звезды. Потом она, встав под фонарем, принялась медленными кругами ходить по периметру отбрасываемого им света. Время от времени запуская пальцы в темноту – ей хотелось ощутить то, что Юджин чувствовал в этих тенях.

Там не было пусто, говорил брат. Во тьме обитало то, что видел только он. Слышал только он. Ужасные худые создания прятались в полутемных углах его спальни в ожидании, пока он уснет. А когда он уже не мог держать глаза открытыми, они приходили. Иногда Юджин видел, как они наблюдают за ним. Иногда чувствовал, как они тяжело опускаются на край его кровати даже при включенном свете. Взбираются на его тело. Садятся ему на грудь и накрывают его лицо своими длинными черными волосами.

Юджин называл это сонным параличом. Играми разума. Эстер же понимала: это проклятие.

Где-то на улице залаяла собака. Эстер отдернула руку в страхе, что нечто схватит ее за пальцы и утащит в бездну.

– Боишься, что тьма тебя укусит? – раздался голос Джоны у нее за спиной, и она подпрыгнула.

– Больше не делай так, – Эстер оглянулась на его дом. – Почему мы сбегаем тайком, как семья фон Траппов из Австрии?

– Дай мне список.

Она протянула листок. Джона оторвал от него строчку про мотыльков, чиркнул спичкой и поджег клочок бумаги в руках.

– Больше есть не хочешь?

– Просто в прошлый раз, когда я съел бумагу, мне не пришло в голову, что она очень старая и, должно быть, ужасно грязная. Если я умру от Эболы, мой призрак не оставит тебя в покое.

– Сомневаюсь, что, съев бумагу, ты заразишься Эболой, – мерцающий огонек поглотил листок, превратив его в пепел за считаные секунды. Эстер почувствовала, что освободилась от страха мотыльков. Ребята смотрели, как обгорелые частички уплывают в ночное небо, и она впервые подумала: возможно, это и вправду работает. – И когда я увижу ролик о сегодняшнем дне?

– Через сорок восемь недель.

– Что?

– Таков уговор. Остальную часть моих гениальных кинематографических способностей ты увидишь только в конце. Мне же нужен какой-то козырь, Солар, чтобы ты возвращалась ко мне каждое воскресенье.

– Зачем ты вообще это делаешь? Какой тебе от этого прок?

Джона, казалось, очень тщательно обдумал свой ответ.

– Ты видела мой дом. Я знаю, что значит жить в страхе. И пусть пока не могу помочь сестре, зато помогу тебе.

Это была лучшая, по мнению Эстер, причина.

Они вернулись пешком к уже закрытой ферме бабочек, а после Джона в удушливой ночи отвез ее домой.

– Увидимся в воскресенье, – сказал он, остановившись перед ее домом, – тот, как всегда, ярко светился на фоне темной улицы.

– Прости. В воскресенье я занята. Нужно срочно изрисовать объект общественной собственности.

Джона усмехнулся:

– Поверю, только когда увижу сам.

Эстер вошла в дом. Несмотря на то что каждый выключатель здесь был заклеен изолентой; одутловатый Питер обитал в подвале; Розмари, игравшая в казино, должна была вернуться лишь через нескольких часов; в темноте, по словам Юджина, их поджидали демоны; петух Фред на кухне клевал муравьев и кричал на кроликов, потому что боялся их; лестница наверх была перегорожена магазинными тележками и мебелью, а наверху потенциально обитал мстительный призрак, она чувствовала себя в безопасности. Она не боялась хлопка входной двери или тяжелого топота ботинок и, какой бы странной ни была ее семья, никогда не переставала это ценить.

В ту ночь Эстер проверила замки на всех дверях лишь пять раз, а после легла спать.

12
Король склада

Хефциба Хадид, как уже упоминалось ранее, была лучшей подругой Эстер еще с начальной школы. Каким же образом девочка с селективным мутизмом завела дружеские отношения и поддерживала их? Для начала она выбрала самого странного ребенка в классе с самой буйной фантазией. В возрасте шести лет Эстер Солар занимали всего три идеи:

1. Построить гигантскую крепость из песка и заполнить ее подвал печатными станками, чтобы тем самым начать свое становление как Властелина мира.

2. В случае если крепость построить нельзя, с радостью переключиться на обустройство маленького, освещенного свечами бункера под домом бабушки и дедушки. Разработав план, она даже начала самостоятельноего копать. Очевидно, успокоить ее не составляло труда.

3. Стать джедаем.

Поскольку в то время Эстер имела слабое представление о реальном мире, ей было несложно принять тот факт, что Хеф – ее воображаемая подруга. А когда она узнала, что на самом деле Хеф – настоящий человек, то уже слишком к ней привязалась, чтобы злиться из-за их случайной дружбы.

Но как же у ребенка мог развиться селективный мутизм? Согласно статье в «Википедии», которую прочитала Эстер, селективный мутизм – это социальное тревожное расстройство. Теперь вы, наверное, подумали: «В детстве у Хефцибы, видимо, была какая-то травма, поэтому она не разговаривает в школе». Увы, это не так. Дети с селективным мутизмом переживают травмы не чаще, чем дети без него, и в других ситуациях (то есть дома) практически всегда ведут себя уверенно. К тому же у Хеф замечательные родители, пусть, как и она, скитаются по дому, словно высокие бестелесные призраки. Самую сильную травму они нанесли своей дочери, назвав ее Хефцибой (а это наверняка было весьма травматично) и позволив ей одеваться самой (не менее травматично). А в остальном они были хорошими людьми, и Хеф росла здоровой и счастливой.

Обнаружив, что другие тоже видят Хефцибу, Эстер стала после уроков приглашать ее к себе домой; поскольку они не могли нормально разговаривать, то много играли в компьютерные игры и смотрели фильмы. Благодаря Хеф в Эстер проснулась безграничная любовь к костюмам. Было это в конце нулевых, когда люди еще покупали те древние блестящие пластинки под названием DVD. Если появление и развитие «Нетфликса» и оказывало негативное влияние, то оно проявлялось в обилии дополнительных материалов на DVD, которые включали в себя, помимо прочего, комментарии режиссеров и актеров, а также интервью с художниками по костюмам.

Именно Хеф превратила малюсенькие двадцать минут в запланированный 653-минутный марафон по расширенному выпуску «Властелина колец» и случайно включила звук на комментариях Питера Джексона, Фрэн Уолш и Филиппы Бойенс; тем не менее, это открытие захватило их обеих. Лишь спустя почти одиннадцать часов помутнение, вызванное орками и сладким, рассеялось, и перед ними предстало раннее солнечное утро. Тогда-то Эстер и поняла, что хочет стать художником по костюмам.

К тому времени как девочки перешли в среднюю школу, Хеф потеряла интерес к фильмам; вместо них она сильно увлеклась ядерными реакторами IV поколения на расплавах солей (она явно собиралась быть суперзлодеем) и загорелась идеей стать физиком, так что их увлечения, можно сказать, оказались на перепутье. Главным преимуществом немой лучшей подруги было то, что она не стремилась постоянно рассказывать Эстер о фториде урана. А Эстер, в свою очередь, не доставала ее последними вопиющими ошибками в костюмах исторических драм, так что они идеально подходили друг другу.

Вот почему днем в понедельник, после встречи с третьим из пятидесяти страхов (мосты, а точнее, прыжки с моста – тогда Эстер в очередной раз промокла), она написала Хеф с просьбой помочь им с Юджином расчистить дедушкин склад, который тот арендовал после своего переезда в Лилак-Хилл. Эстер не совсем понимала, что заставило человека с деменцией с тельцами Леви арендовать место для хранения всех своих пожитков, – может быть, надежда на внезапное изобретение лекарства? – но, тем не менее, Реджинальд это сделал. А теперь оплаченный ранее срок аренды подошел к концу, и его внукам предстояло разобрать все нажитое и решить, что оставить, а что выкинуть – слишком утомительное занятие без компании Хефцибы и – пришла она к выводу в последнюю минуту – Джоны Смоллвуда.

* * *

Складские боксы Storage King^[28] располагались внутри огромного хранилища, где царила атмосфера «Матрицы». Каждый последующий коридор представлял собой безликую копию предыдущего – нескончаемая череда дежавю. Арендованный Реджем контейнер находился настолько глубоко внутри склада, что Эстер начала переживать, смогут ли они найти обратный путь из этого лабиринта. Но вот перед ними предстала небольшая роллетная дверь синего цвета, позади которой хранились самые любимые дедушкины вещи.

– Очень надеюсь, это не похоже на «Молчание ягнят», – проговорила Эстер. – Я не переживу, если дедуля окажется серийным убийцей.

– Или каким-нибудь трансвеститом, обожающим лосьоны, – добавил Юджин.

«На дворе двадцать первый век, – показала жестами Хеф. – Ваш дедушка при желании может быть кем угодно, даже трансвеститом».

– Это правда, – согласилась Эстер. – Ну что ж, поехали.

Эстер повернула ключ в замке и подняла дверь – задача эта оказалась не из легких, потому что «Сторадж Кинг», даже будучи щедрым правителем, не слишком заботился о смазывании подъемного механизма. Внутри царила полная тьма. При виде нее Юджин отпрянул и попятился по коридору, испугавшись, что какой-нибудь безымянный кошмар выскочит из темноты и схватит его. Эстер нашарила рукой выключатель и щелкнула им, осветив маленькое помещение, которое – за исключением небольшой деревянной коробки в углу – оказалось абсолютно пустым.

– Юджин, все в порядке, – позвала она брата, поднимая с пола коробку.

– Что за чертовщина? – проговорил Юджин. Эстер проверила номер на ключе – все верно, они пришли к правильному боксу, тому самому арендованному Реджинальдом, куда он сложил все свое драгоценное имущество, прежде чем отправиться в дом престарелых.

Тогда выдался трудный месяц: все содержимое дома бабушки и дедушки сжалось до размеров комнаты в пять квадратных метров. По настроению этот период напоминал время до похорон – еще более гнетущий, чем после, потому что человек, который скоро умрет, был все еще рядом, и окружающие ждали, что ради него ты будешь держать себя в руках. Тем не менее, все горько плакали, когда помогали дедушке перебирать воспоминания длиною в семь с лишним десятилетий и решать, что стоит оставить, а что – нет. Царила невыносимая печаль. Себе они забрали немало вещей: все те сентиментальные мелочи, от которых невозможно было избавиться, вроде фотографий, украшений и безделушек, привезенных из далеких отпускных путешествий. Сейчас большинство этих предметов хранилось в комнате Эстер. И все же нет ничего хуже, чем перебирать чью-то жизнь, пока этот человек сидит в нескольких шагах от тебя, а ты говоришь ему: «Дедуль, я знаю, что ты любишь этот старый радиоприемник и последние тридцать лет слушал его каждый день, но у нас дома просто некуда его поставить, поэтому он отправится на барахолку».

С самого начала ты чувствуешь себя стервятником, пытающимся урвать лучшие куски. Эстер хотела (и получила) бабушкин браслет. Юджин хотел (и получил) коллекцию монет Реджа. Кузены унесли карманные часы, старые книги и все хрустальные бокалы для шампанского, некогда принадлежавшие Флоренс Солар. Дядя Харольд (тогда еще живой) увлекся домашним баром. У Питера (еще не закрывшегося в подвале) имелось всего одно желание – отцовские очки для чтения. Но он пока не мог их получить, потому что Реджинальду они были все еще нужны – во всяком случае тот надеялся ими воспользоваться, хотя Эстер не видела, чтобы за последние три года он что-то читал.

Большую часть мебели продали, дабы оплатить пребывание в Лилак-Хилл. Любимые бабушкины столовые приборы и посуду сдали в комиссионный магазин; та же участь постигла и костюмы Реджа, которые он больше не носил. И кресло, где он обожал сидеть и читать свои страшные детективы. И катану, привезенную из Японии. Все это пришлось отдать.

День за днем, комната за комнатой, дом пустел. Там, где дедушка жил, создавал семью, смотрел, как умирает его жена, не осталось ничего, кроме застоявшегося воздуха, заключенного в четырех стенах. Сняли обои, сорвали ковер, поменяли светильники, обновили ванные комнаты, а потом, когда дом очистили от всего, что говорило об его владельце, продали инвестору из Греции с единственным условием: оранжерея орхидей на заднем дворе останется нетронутой и полной цветов. Прибыль поделили между Питером, тетей Кейт и (тогда еще живым) дядей Харольдом, а Реджинальд поселился в Лилак-Хилл, ожидая прихода Жнеца, хотя и полагая, что на самом деле этого не произойдет.

Эстер решила обратиться к сотруднику склада, сидевшему за стойкой, – крепкому детине с козлиной бородкой и в бейсболке.

– Э-э-э… мы тут пришли забрать вещи из дедушкиного контейнера, но он оказался пуст, – сообщила она, возвращая ключ.

– Сейчас гляну в системе, – ответил парень. Щелкнул мышкой, постучал по клавишам. – Да, кто-то действительно приходил сегодня утром и все унес. Мы оставляли вам с десяток сообщений, но нам никто так и не перезвонил, пока в конце концов не явился другой владелец ключа.

– Но никакого другого владельца нет, – возразил Юджин.

Парень снова сверился с экраном компьютера.

– Прошу прощения, но, похоже, есть. Еще один держатель ключа был зарегистрирован в то же самое время, когда ваш дедушка впервые арендовал складской бокс.

– У кого же этот ключ? – спросила Эстер. – Может, у тети Кейт?

– Я не располагаю именем и контактами, знаю только, что он есть и сегодня утром этот человек вынес все вещи.

– Так что же получается, какой-то незнакомец может прийти к вам в любое время и украсть все дедушкины вещи? – возмутился Юджин.

– Он ничего не крал, парень. У него был ключ. Очевидно, ваш дедушка ничуть не возражал против его присутствия здесь.

– А как он выглядел?

– Сюда много кто приходит, по разным причинам. Смотрели «Во все тяжкие»? Так вот я предпочитаю не обращать особого внимания на наших клиентов. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Может, это освежит вашу память, – Юджин пододвинул к нему десятидолларовую купюру.

Сотрудник со вздохом убрал деньги в карман.

– Я правда не помню. Воспоминание о нем как будто… смазанное. Невысокий тип в черном пальто с безобразными шрамами на лице. Немного странный, но в таком месте это мало о чем говорит.

Эстер и Юджин обменялись взглядами. Между ними редко возникала телепатия, характерная для близнецов, однако сейчас Эстер была абсолютно уверена: они думали об одном и том же.

– Спасибо, – сказала она. – Можете закрыть нашу учетную запись. Внутри ничего не осталось.

Очутившись на улице, четверо ребят перешли дорогу и в круглосуточном магазине купили себе по мороженому «Рокет поп». Затем устроились на газоне возле тротуара; дерево своей кроной заслоняло солнце, а запертая коробка стояла между ними ровно по центру.

– Слышал, что он сказал? – обратилась Эстер к Юджину. – У него шрамы на лице. Это точно он.

Юджин погладил коробку.

– Шрамы могут быть у любого. Это не признак Мрачного Жнеца. Если бы парень со склада сказал, что у него были плащ, коса и костлявые пальцы, я бы с большей вероятностью поверил, что это он.

– Погодите, только потому, что у парня на лице были шрамы, вы решили, будто он – Смерть? – спросил Джона. Хеф, слышавшая эту историю почти столько же раз, сколько и близнецы, решительно кивнула. – Я что-то пропустил?

– Это старая семейная легенда – дедушка рассказывал ее нам в детстве, – пояснил Юджин. – Просто у Эстер богатое воображение. Редж никогда не заставлял нас в нее верить.

Эстер пожала плечами.

– Иногда люди рассказывают правдивые истории так, чтобы они казались вымышленными, потому что это придает им достоверности.

Юджин закатил глаза.

– Это еще что такое? – удивилась она. – Парень, который верит в демонов, не верит в Смерть?

– Я верю в то, что вижу своими глазами.

Тем временем Джона быстренько расправился с запертой коробкой. Эстер не видела, как он это сделал, но замок под его пальцами раскрылся за считаные секунды. Внутри коробки оказался небольшой альбом, полный газетных вырезок. На них в основном говорилось о серии нераскрытых убийств и пропавших детях: сестры Боуэн (убиты); братья и сестры Киттредж (все четверо пропали); маленькая девочка по имени Исла Эпплбаум (убита); два мальчика – школьные друзья, обоим по семь лет – числились до сих пор пропавшими без вести спустя пять недель после того, как их видели живыми в последний раз, в 1996 году они вместе возвращались домой со школы; и Алана Шепард (убита). Мелькали заголовки: «Сенокосец подозревается в исчезновении Эпплбаум», «Во втором подтвержденном убийстве Сенокосца не найдено зацепок». Десятки статей об этих делах и нескольких других из близлежащих штатов. А на последней странице – еще одна вырезка, короткая, без подробностей, заметка о мужчине, утонувшем в собственной ванне.

– Возможно, твой дедушка все-таки был серийным убийцей, – пробормотал Джона, листая страницы. – Господи, хранить такое просто отвратительно!

– Он был детективом убойного отдела, – пояснил Юджин, после чего вновь открыл альбом на вырезке о сестрах Боуэн. – Это было его дело. Того парня так и не поймали. И деда это сильно подкосило.

Джона прочитал статью о похищении двух маленьких девочек неподалеку от того места, где они сидели сейчас. Первые предполагаемые жертвы убийства так называемого Сенокосца.

– Фу, – выдавил он, – люди – самые мерзкие существа.

– Доказано, что последнюю девочку, – добавила Эстер, – Алану Шепард, убил тот же парень.

– Боже.

– Да. От такого долго оправляются. Редж, ясное дело, не имел никакого отношения к убийствам, но… в их смерти винил себя. Особенно Аланы Шепард. Они со Смертью из-за этого даже подрались.

– Что? Ваш дедушка…

– …заехал Смерти прямо в челюсть, – сказал Юджин. – Так он говорит.

– Класс. Но как вообще можно познакомиться с Мрачным Жнецом? – поинтересовался Джона. – Хотелось бы знать, ведь мы сами пытаемся это сделать.

– Точных сведений нет, но, думаю, имеет смысл отправиться туда, где наверняка будет Смерть, – ответила Эстер. – Например, в военный Сайгон. Если хочешь встретиться со Жнецом, стоит начать оттуда.

– Во Вьетнаме, где встречают нас событья? – спросил Джона.

– Именно.

Тогда-то Эстер впервые поведала Джоне все, что знала о Мужчине, ставшем Смертью.

13
Мужчина, Ставший Смертью

История о том, как все члены семьи Соларов оказались прокляты большим страхом, началась в Сайгоне в 1972 году.

На благоухающих улицах города стоял теплый тропический вечер, его жителей окутывала вязкая дымка из остатков дневной жары и многолетней усталости, вызванной нескончаемой войной. В городе всюду присутствовало французское наследие: маленькие бистро, куда частенько захаживали дипломаты с семьями; белые колонны здания почты в стиле неоклассики и мраморные статуи оперного театра с обнаженными торсами; усаженные деревьями улицы; разноцветные колониальные террасы, слипшиеся вместе, словно маленькие квадратные ириски, растаявшие на солнце.

Несмотря на то что везде виднелись последствия войны, Сайгону удалось избежать худшего; город, жалкий и полуразрушенный, по-прежнему сохранял свое величие, на его оживленных улицах кипела жизнь. Маленькие вьетнамские женщины, сидя в дверных проемах, рубили мясо на пнях, зажатых между коленями. В то время улицы, как и сейчас, наводняли мопеды: они гудели, ворчали и лавировали между собой, беспорядочный поток растекался по каждому главному проспекту и точно так же заполнял каждый крошечный переулок. Старики с обветренными на солнце лицами чинили перевернутые велосипеды, зазывали американцев в свои рестораны или курили, привалившись к капотам своих бело-синих такси в ожидании пассажиров.

Целый город раскачивался от волнения; встревоженное население занималось своими вечерними делами, не понимая, когда закончится война, и пока не осознавая, что всего через пару лет северяне захватят город и удержат его.

Так в одном задымленном безымянном заведении, куда часто забредали солдаты, Реджинальд Солар впервые повстречал молодого Джека Горовица, который еще не был Смертью, но вскоре должен был им стать. В тот день дедушка Эстер только прибыл в Сайгон, чтобы занять место своего товарища – лейтенанта, погибшего неделю назад. Тем вечером члены его взвода пили в баре, но даже не подозревали, что их новый командир находится среди них.

Мужчина, Ставший Смертью, сидел в одиночестве поодаль. Все знали его как рядового Джека Горовица восемнадцати лет, родившегося на юге и выросшего на ферме, а также как самого эксцентричного чудака на свете.

– Я точно вам говорю, он чертов колдун, – сказал рядовой Хэнсон, единственный среди всех солдат, кого дедушка Эстер называл по имени.

– Он вампир, – вторил ему другой. – Нужно вогнать ему в сердце кол.

Однако ни один из них не говорил о том, во что они искренне и безоговорочно верили относительно странного Джека Горовица: что тот был вополощением Смерти. Возможно, не самим Мрачным Жнецом, но по меньшей мере его кузеном, дурным предзнаменованием, посланным следить за ними в джунглях, служить маяком для Всадников, дабы те пришли растоптать их смертные души. Как можно догадаться, солдаты к тому времени уже свыклись с присутствием смерти. В 1972 году война для американских войск почти подошла к концу, и те, кто остался во Вьетнаме, постепенно сблизились со Жнецом. Они знали его на звук, запах, вкус горелой плоти, остававшийся на языке. Иногда он бывал громким: крики, сопровождавшие оторванные конечности, или шрапнель, разрывавшая кожу и мышцы, застревавшая глубоко в кости. Иногда бывал тихим: инфицированная рана, отравленный водный источник, последний судорожный вздох измученных легких, испускаемый в глухой ночи, когда все, кроме мертвых, спят.

Да, они стали очень близки со смертью, отчего в них поселилась глубокая уверенность, что молодой Джек Горовиц – его последователь. На это у них было три причины:

1. До его появления дела их взвода складывались неплохо по сравнению с другими размещенными поблизости отрядами. Конечно, они потеряли много бойцов, но эти потери были намного меньше среднего показателя. Но как только появился Горовиц, солдаты стали пропадать в джунглях.

2. Сам Горовиц был ранен восемь раз. И ни разу за эти восемь ранений он не вскрикнул, не вздрогнул и не покрылся испариной. Лишь вонзал боевой нож в руку, ногу или живот, выковыривал пулю, а после заштопывал себя. При этом не дожидался, пока стихнут залпы. Просто садился на землю посреди перекрестного огня – случайная пуля отскакивала от шлема, – некоторое время возился с ранами, зашивал разорванную плоть и снова бросался в бой, виляя по джунглям словно горностай.

Разумеется, многих солдат подобное убило бы – или по крайней мере отправило в эвакуационный госпиталь вместе с безвозвратным билетом в Штаты. Всякий раз, когда Горовиц получал ранение, весь взвод вздыхал с облегчением. Уж на этот раз рана окажется настолько серьезной, что его отправят домой.

Но этого не происходило. Горовиц возвращался из госпиталя всего с парой-тройкой швов – пули оставляли на нем лишь царапины. Тот единственный раз, когда они были уверены в его смерти – тогда его грудь пронзили два снаряда, – оба патрона вошли в кожу не глубже одной восьмой дюйма. Наверное, все дело было в углах выстрелов, отскочивших от грудины, хотя ближайший к нему солдат клялся, будто видел, как они распороли грудь Горовица.

3. То, как Горовиц дышал по ночам. Большинство солдат в отряде не спали – по-настоящему – уже много месяцев. Они лежали без сна на своих койках и прислушивались к тихому дребезжащему дыханию Горовица. Поскольку этот звук ужасно напоминал смерть, они не могли больше ни на чем сосредоточиться, а потому были вынуждены и дальше слушать свистящий хрип – вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох – его надсадных легких.

* * *

Тем вечером в баре также одиноко сидел лейтенант Реджинальд Солар, уже опытный боевой ветеран в возрасте тридцати пяти лет. У него, как и у внучки, были рыжие волосы, быстро сгорающее на солнце лицо и кожа, практически вся усеянная десятками веснушек всевозможных оттенков. Однако в отличие от внучки, у него были большие уши и большой нос, который с возрастом только увеличивался в размерах; при этом он отличался нетипичной красотой и в офицерской форме, как подтверждали его портреты того времени, выглядел безупречно.

Подчиненные лейтенанта Реджинальда Солара за глаза называли его Молочником, потому что даже при всем разнообразии доступного алкоголя Редж предпочитал молоко. Коровье, козье, кокосовое – любое молоко, которое мог достать. Поскольку сам он был сыном жестокого алкоголика, спиртное побывало у него во рту лишь однажды, когда ему было восемнадцать лет, и он хотел узнать, как эта жидкость могла превратить добродушного мужчину в чудовище. На удивление, опьянение сделало его не злым, а грустным, но он все равно решил избегать алкоголя.

Во время войны так же сильно, как и жены, ему не хватало клубничного молочного коктейля. Впрочем, он не отказывался и от горячего шоколада с корицей, который вьетнамцы готовили из сгущенного молока с сахаром. Его-то он и потягивал в вечер своего первого знакомства с Мужчиной, Ставшим Смертью.

Ходили слухи, будто их взвод проклят, но Редж не был ни набожным человеком, ни суеверным (для первого он слишком многое повидал на войне, для второго – слишком долго пробыл офицером), а потому без колебаний согласился на перевод.

И вот что он услышал, пока пил горячий шоколад:

– Я сам видел, как вяли цветы и трава там, где он проходил. Говорю вам, он колдун, а еще магнит для пуль и ходячее невезение, черт побери. Надо нам самим с ним разобраться, раз Чарли не может сделать свою работу.

– Сомневаюсь, что этот парень может умереть. Вдруг мы заколем его ножом, а он просто залатает себя, как в джунглях, и отправится к начальству?

Реджинальд оглянулся через плечо на мужчину, о котором шла речь. Джек Горовиц пил, к огромному удивлению Реджа Солара, теплое молоко. Горовиц нисколько не походил на вампира, да и в принципе на любое сверхъестественное существо. Он был молод, не больше восемнадцати, с глубокими рубцами от угрей на щеках и подбородке, словно кожу его лица искусали термиты. Однако кроме шрамов больше ничто его не выделяло; любой, кто его встречал, потом не мог вспомнить ни его цвета глаз или волос, ни голоса. Сходились лишь в одном: он был а) низким и худым, б) весьма непривлекательным и в) пугающе спокойным.

К концу вечера беспокойство солдат по поводу бессмертия Горовица сильно возросло, а заговор против него оказался продуман до мелочей, так что Реджинальду в конце концов пришлось отозвать молодого рядового в сторону и поговорить с ним лично.

– Рядовой Горовиц, – произнес он, после того как вслед за юношей вышел из бара. Реджинальд был не из тех, кого легко напугать, однако то, как Горовиц бесшумно двигался, как беззвучно ступал, было по меньшей мере странно.

– Лейтенант Солар.

Реджинальд махнул рукой в сторону пары табуретов на обочине дороги – их здесь оставили мужчины в азиатских шляпах из осоки, курившие самокрутки.

– Пожалуйста, присаживайся, – Горовиц сел. Стул царапнул по земле, не издав ни звука. – Как ты себя чувствуешь? Слышал, недавно тебя ранили в плечо.

– О, ерунда, я почти ничего не почувствовал. Всего лишь царапина.

– Не возражаешь, если я взгляну?

– В полевом госпитале мне посоветовали не открывать рану, чтобы избежать инфекции.

– Понимаю, понимаю. И все же позволь посмотреть.

– Да, сэр.

Горовиц встал, снял китель и сдвинул повязку на левом плече. Под ней оказалась ссадина от пули размером с палец. Свежая рана, не больше пары дней, выглядела ровной и была покрыта розовой кожицей. На ее месте образовался шрам.

– На тебе все быстро заживает, – заметил Реджинальд.

– Как я и сказал, царапина.

– Знаешь, почему я вызвал тебя на этот разговор?

– Потому что другие считают меня колдуном и собираются убить во сне.

Реджа поразила его честность и невозмутимый тон.

– Ты слышал их? Не думаю, что они на самом деле собираются тебя убивать.

– О, уверяю вас, еще как собираются. Хотя повода для беспокойства нет. У них все равно ничего не выйдет.

Повисло молчание.

– Так ты?..

– Кто?

– Э-э-э… колдун?

Горовиц улыбнулся:

– Вы не производите впечатления суеверного человека, лейтенант Солар.

– Нет. Но ты так и не ответил на мой вопрос.

– Я не колдун.

– Похоже, ты не раз оказывался на волоске от гибели. Только недавно, насколько я слышал, получил две пули в грудь.

– Ну, что тут скажешь. Мне все время везет.

– Чужая удача, как правило, раздражает менее удачливых, особенно в самый разгар войны.

– Предлагаете мне перестать быть удачливым?

– Возможно, тебе следует быть чуточку менее удачливым и вообще не попадать под пули.

Горовиц рассмеялся:

– Запомню это на будущее.

– И еще одно. Я тут слышал разговор ребят… Уверен, это неправда… В общем, они говорят, что никогда не видели, чтобы ты наставлял оружие и уже тем более спускал курок.

– О, все верно. Я никого не убивал. С моей стороны было бы несправедливо применять оружие.

– Что, прости?

– Видите ли, лейтенант, я никогда не промахиваюсь. Даже стреляй я в джунгли, не прицеливаясь, моя пуля непременно угодит в грудь какого-нибудь бедного вьетнамца.

– В том и смысл. Это нам и нужно от тебя.

– Нет, лейтенант. С моей стороны было бы совершенно несправедливо сражаться в этой войне. Я – третья непредвзятая сторона.

– Тогда какого черта ты, будучи непредвзятой стороной, отправился во Вьетнам?

– Потому что, сэр, меня призвали, но не Соединенные Штаты. Меня призвал Смерть.

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Смерть?

– Все верно. Смерть. Мрачный Жнец. Называйте как угодно. Меня отдали к нему в подмастерья, и для обучения ремеслу он отправил меня сюда.

– Каким образом тебя мог призвать Смерть?

– Я не знаю, почему он выбрал именно меня, но это так. Каждую ночь на протяжении месяца Смерть оставлял на моей подушке орхидеи в качестве предупреждения о своем приближении.

– Орхидеи?

– Видимо, Смерть ненавидит их. Боится их силы, потому и сделал своей визитной карточкой.

– Как тебе удалось пройти психологический тест?

– Увы, я не проходил тест.

Реджинальд снял очки для чтения. Потер глаза. Господи.

– Послушай, Горовиц, ты не можешь так себя вести. Ты вызываешь беспокойство у других солдат. Будешь и дальше строить из себя чудаковатого придурка, вынудишь одного из них зайти слишком далеко – он тебя зарежет. Я не могу этого допустить.

– Меня отправили сюда забрать одну конкретную душу. Это мое первое задание. Станет ли вам легче, если я скажу, за кем пришел?

Реджинальд поерзал на стуле.

– Разве это не нарушит космическое равновесие? – спросил он; его охватила легкая паника.

Горовиц некоторое время смотрел на лейтенанта, а потом кивнул.

– Возможно. Тем не менее, это страшная работа.

– Как и война. Попроси Жнеца оставить нас в покое.

– Уверяю вас, хозяин не станет меня слушать.

– Зачем ему вообще нужен подмастерье? Почему он не может выполнять свою грязную работу сам?

– Я должен стать Смертью, когда его не станет.

– Правда? И куда же он денется?

– Смерть умрет.

– Смерть не может умереть.

– Что за чудовищные создания были бы люди, если бы не могли умереть. Смерть ничем не отличается от них. Смерть умирает, потому что должен, потому что все умирает. Сейчас он в отпуске на Средиземном море. Слышал, в это время года там хорошо. Он оставил войну на попечение своих учеников, и я, как уже объяснял, один из них.

Редж уставился на Горовица, не в силах подобрать слова.

– Ладно, сделай одолжение – прикуси на время язык. И не смей никому плести эти небылицы про Смерть. Свободен.

Горовиц кивнул, встал и зашагал по темному переулку к шумным улицам города.

– Горовиц! – окликнул его Редж, прежде чем парень свернул за угол. – Задержись на минутку.

– Да, сэр?

– Если ты и правда ученик Смерти, тебе не составит большого труда сказать мне… – Редж не сдержался, и его лицо расплылось в легкой улыбке. Если он не верит, это не значит, что нельзя спросить. – Как я умру?

– Знать заранее – ужасно. Знание – это проклятие, которое способно многих свести с ума.

– Думаю, я справлюсь.

– Вы утонете, сэр.

Редж не смог не засмеяться – ведь он был отличным пловцом.

– Теперь я, наверное, больше никогда не войду в воду.

– Поскольку вам стало известно, вы уже изменили свою судьбу, а вместе с ней и свою смерть. Может быть.

Улыбка Реджа стала шире.

– Я так понимаю, про утопление была шутка?

– Возможно. Но станете ли вы рисковать, обладая таким знанием?

– Хм-м… – Тут он задумался. О бурном океанском прибое, о том, как соль обжигает горло и нос, после того как волна выбрасывает тебя на берег. Об отчаянном пылающем крике легких, когда ты ныряешь слишком глубоко, и возникающими перед глазами черными точками, как только ты поднимаешься на поверхность. Люди полагают, будто утопление приносит спокойствие, но Редж провел в воде достаточно времени, чтобы считать иначе: он не хотел уходить таким образом.

– Свободен.

На следующий день Джек Горовиц отправился в самоволку – в тот же день война для Реджинальда закончилась из-за ранения в сердце.

Поправляя здоровье в импровизированном госпитале перед отъездом домой, Редж размышлял о Джеке Горовице, а вернувшись в Штаты, стал думать о нем чаще. Всякий раз, когда он шел на пляж, или принимал ванну, или ездил на рыбалку, его начинал терзать внутренний страх. «Ты утонешь», – шептал страх, стоило Реджу попасть в бурное течение, волне – сбить его с ног или грудь – сдавить от слишком долгого пребывания под водой. «Вот как ты умрешь». Какое-то время рациональная часть мозга Реджинальда сопротивлялась этому голосу. Какое-то время она побеждала.

В конце концов Реджинальд Солар был разумным человеком: он не верил ни в призраков, ни в проклятия, а особенно – в Мрачного Жнеца.

Но что, если?

Что, если?

Вскоре страх начал усиливаться, а голос разума – слабеть, и Реджинальд перестал ходить на пляж.

Перестал ходить на рыбалку.

Перестал принимать ванну.

Медленно, но верно, день за днем, проклятие знать свою судьбу поселилось в его голове и прочно там укоренилось. Редж уехал подальше от побережья, стал обходить стороной водосточные канавы, оставаться дома во время дождя. Каждый день, избегая воды, он подкармливал свой страх, и с каждым днем этот страх становился чуточку сильнее, чуточку беспощаднее, пока не вырос в нечто огромное, уродливое и полностью контролирующее его жизнь. Потом у Реджа родились дети. Но его страх был настолько велик, что передался и им: теперь каждый из них знал – неизвестно откуда, – как именно он умрет, и боялся этого знания столь же сильно, как и их отец.

Время от времени Редж задумывался о том, что сталось с Горовицем. Он считал, будто тот просто дезертировал, как только со стороны боевых товарищей посыпались угрозы его жизни. Но уже через пять лет после окончания войны он узнал от пьяного в стельку, полного раскаяния рядового Хэнсона, что ранним утром они с группой солдат связали Горовица, заткнули ему рот кляпом, привязали к ногам булыжники и бросили в воды реки Сайгон. Горовиц, как поведал Хэнсон сквозь рыдания, даже не сопротивлялся и относился ко всему происходящему со спокойствием, словно это была воскресная прогулка на пляж.

К тому времени сам Хэнсон умирал от эмфиземы, потому что выкуривал по две пачки сигарет в день – эту дурную привычку он приобрел во Вьетнаме, – остальные же причастные к убийству Горовица погибли еще до окончания войны. Так что предстать перед военным трибуналом было некому. Тем не менее, Редж отправился к своему начальству и объяснил, что случилось, а в ответ ему сообщили: никаких записей о том, что рядовой Джек Горовиц служил на войне, нет, как нет и свидетельства о рождении и номера страхового полиса, доказывавших его существование. Все это Реджу показалось чертовски странным (но, заметьте, не настолько странным, чтобы поверить, будто мертвый мужчина на самом деле был учеником Смерти).

Хэнсон умер через месяц от мучительной боли – захлебнулся на больничной койке из-за скопившейся в легких жидкости. «Справедливая смерть», – подумал тогда Редж.

У Горовица не было ни могилы, ни памятника, ни места, куда Реджинальд мог прийти и оплакать бедолагу, с которым был знаком всего несколько часов – несчастного мужчину, чье психическое расстройство стоило ему жизни.

Вот почему для Реджинальда стало большим потрясением, когда в 1982 году далеко не мертвый Джек Горовиц появился на пороге его дома и попросил быть шафером на свадьбе.

14
4/50: Замкнутые пространства

Вот так все и началось. Эстер не понимала, как встречи с Джоной исключительно по воскресеньям переросли в нечто большее, но после дня в «Сторадж Кинг» он стал почти каждый день после школы приходить к ней домой и помогать с выпечкой. Джона обучал ее и Юджина Шекспиру, в котором те были не сильны, а они в свою очередь обучали его математике, в которой он был не силен. Сидя на неудобном, плохо обитом диване, они смотрели фильмы ужасов: «Бабадук», «Зловещие мертвецы-2» и «Птицы», – и пытались придумать новые способы привлечь Смерть, записывали в почти полный список наихудших кошмаров Эстер все безумные вещи, которые могли бы попробовать.

Чудаковатая Флийонсе повсюду ходила за Джоной, вывалив язык набок, однако он обращался с ней как с самой лучшей кошкой на свете: баюкал и таскал на руках, словно младенца, разговаривал с ней как с человеком, а еще временами носил на шее, будто шарф – это она особенно любила.

Иногда Джона звонил Эстер по телефону до прихода отца, чтобы обсудить список, альбом с вырезками Реджинальда, Сенокосца или вопрос, кто и зачем вынес все вещи со склада. При этом он никогда не говорил о школе, своих родителях или доме, что полностью устраивало Эстер, поскольку ей самой не хотелось говорить о школе, своих родителях или доме. Он ставил ее на громкую связь, пока расписывал стены, или помогал Реми с домашним заданием, или работал над портретом Эстер. И пусть она ненавидела телефонные звонки (они находились под номером 41 в ее списке), присутствие Джоны на другом конце провода ее устраивало. Хотя и не до такой степени, чтобы вычеркнуть их из списка – она по-прежнему не могла звонить незнакомым людям, – но все же.

Эстер всегда могла сказать, когда отец Джоны вернулся домой: в такие мгновения Джона бормотал «мне пора» – или звонок резко обрывался, и Эстер понимала, что перезванивать не нужно. После того как это происходило, она весь оставшийся вечер думала о нем и Реми: представляла их в комнате, где стены были полны жизни и цвета, даже если дом по соседству оставался мертвым, темным и пустым.

Наступило воскресенье – день встречи с четвертым страхом; Джона пришел утром навестить Флийонсе и «подержать ее за лапку», поскольку сегодня должны были снять гипс. Второй раз за четыре недели Эстер спустилась в подвал; пусть Питер ничего не говорил, но она видела, что его переполняло счастье (возможно, это было как-то связано со стаканом джина, который он опрокинул в 9 утра, но скорее всего – с присутствием других людей). Он перекладывал свои груды хлама точно безумный фокусник, совал Эстер в руки старые фотографии, пока занимался кошкой, рассказывал Джоне истории из ее детства – только теперь они казались выдуманными, поскольку были слишком нормальными и оторванными от всего, что напоминало ее нынешнюю жизнь.

Эстер и Юджин на игровой площадке с папой до того, как тот стал агорафобом.

Эстер и Юджин в орхидейной оранжерее Реджа Солара: близнецы сидят на коленях у деда, когда тот еще в здравом уме.

Если однажды что-то было правдой, а потом перестало, можно ли вообще считать это настоящим?

Джоне приходилось ласково успокаивать кошку, спрашивать, почему она мяукает, поскольку Питеру потребовалось в семь раз больше времени, чтобы снять с нее гипс и провести надлежащий осмотр. Язык у Флийонсе по-прежнему вываливался изо рта, а с такой координацией она никогда не смогла бы лазить по деревьям и ловить мышей. Однако Джона ничуть не расстраивался, что его кошка, даже по самым скромным меркам, была убогой. Когда осмотр закончился, он, как и всегда, взял ее на руки, как младенца.

Сидя на диване, Эстер старалась ни к чему не прикасаться. Старалась не коситься на их с Юджином фотографии в рамках, которые Питер хранил на прикроватной тумбочке – на эти окна в давно ушедшее прошлое. Она не могла точно вспомнить, когда они перестали спускаться сюда. В одиннадцать лет им было еще весело здесь: благодаря усыпанным звездами елкам и запаху старых книг создавалось впечатление нескончаемого Рождества. Она лишь помнила, что Юджин первым прекратил сюда спускаться. Когда Питер пропустил очередную бейсбольную игру, очередной день рождения, очередное родительское собрание, несмотря на все уговоры брата. Близнецы постепенно взрослели, а ситуация только усугублялась, им все труднее становилось находиться рядом с отцом, поэтому в один прекрасный день они просто… не пришли.

Эстер снова включилась в разговор в тот миг, когда Питер сказал:

– Не хочешь как-нибудь прийти сюда на ужин? Я готовлю немного – у меня здесь только газовая плита, – но мы могли бы втроем что-нибудь заказать. Я накоплю на нечто особенное.

– Конечно, – ответил Джона, пожав Питеру руку и похлопав его по спине. – Звучит здорово.

– Тебе не нужно ужинать с ним, если ты не хочешь, – тихо проговорила Эстер, как только они вышли из дома. Ребята как раз направлялись на съемки встречи с четвертым страхом, о чем она сильно переживала: боялась, что Джона замурует ее в гробу или вроде того. – Никаких обязательств.

– Что? У тебя нормальный отец. Мне он нравится.

От этих слов сердце Эстер словно увеличилось в три раза, как у Гринча.

Далее им предстояла очередная долгая поездка на мопеде в некое неожиданное место. Приехав, они спешились и еще двадцать минут продирались сквозь заросли кустарников, которые то и дело цеплялись за ее наряд (Индианы Джонса – с хлыстом, шляпой и коричневой кожаной курткой) и выдергивали из хвоста волосы, ниспадавшие на плечи неряшливыми локонами.

Сначала Эстер решила, что Джона снова привез ее в заброшенное место, чтобы убить, но чем дальше они шли, тем больше людей встречали. Людей с касками и фонариками на головах. Людей с веревками и пристегнутыми к обвязкам карабинами. Только добравшись до входа в пещеру, Эстер поняла, в чем заключался план Джоны, оказавшийся в разы хуже того, что она себе представляла. Не успела она возразить, как он взял снаряжение у экскурсовода – парня в футболке с надписью «Иисус чертовски любит тебя».

– Я провожу границу, – заявила она, когда он вернулся к ней и вручил каску. – Образно провожу границу на проклятом песке. – А поскольку Джона, похоже, не осознал всю серьезность ситуации, отбросила шлем, подняла с земли палку и уже буквально начертила линию на песке. Они стояли в двадцати футах от входа в пещеру, куда Джона организовал спелеологическую экскурсию.

– Исключено, – сказал Джона, уже натянувший каску.

– Я серьезно. Необходимо установить несколько основных правил. И правило номер один – никаких пещер. Никогда. Ты разве не смотрел «Спуск»?

– Нет.

– А я смотрела и знаю, чем заканчивается эта история, поэтому ни за что – ни за что – не войду в пещеру.

– Группа, минуточку внимания! Проверьте, чтобы все надели каски, и следуйте за мной для инструктажа по технике безопасности, – с этими словами парень с Иисусом на футболке вошел в пещеру и беззаботно зашагал навстречу своей смерти. Тут какой-то мальчишка в спелеологическом снаряжении пробежал мимо них и нырнул в темноту вслед за парнем.

– И ты позволишь этому ребенку раньше тебя исследовать пещеру? – спросил Джона.

– Этого ребенка поймают и сожрут злобные плотоядные человекоподобные троглобионты^[29]. – Ее слова долетели до слуха родителей того самого ребенка. – Простите, – тут же исправилась Эстер. – Разве вы не смотрели «Спуск»? – Мужчина и женщина одновременно покачали головами. – Уверена, с ним все будет хорошо. Просто замечательно.

Этот ребенок непременно умрет.

– Ты что, выучила страницу в Википедии об этом фильме? – спросил Джона. – Вот скажи, ты боишься замкнутых пространств в целом или того, что, на твой взгляд, может находиться внутри этих замкнутых пространств?

– Я боюсь зайти в пещеру и застрять в узком тоннеле, где какое-нибудь существо начнет пожирать мои ноги, пока я не смогу пошевелиться из-за того, что оказалась в замкнутом пространстве. Так что и то и другое. Поэтому я не пойду в пещеру.

– Пойдешь.

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Хочешь, чтобы видео этой недели получилось всего на тридцать секунд? Хочешь, чтобы в конце него появилась надпись в рамочке: «Эстер сдалась уже после четырех недель, потому что она – трусиха»?

– Что ты вообще делаешь с этими роликами?

– Не твое дело. Иди уже в эту чертову пещеру.

– Но… я боюсь.

Джона поднял с земли каску Эстер, водрузил ей на голову поверх шляпы Индианы Джонса и дважды постучал по ней костяшками пальцев.

– Вот поэтому ты и должна это сделать.

– Ненавижу тебя.

– Как грубо. А теперь заходи в пещеру.

В конце концов она послушалась. Несмотря на то что четырехлапый якорь глубже вошел в ее позвоночник, царапая внутреннюю часть грудины и мешая сердцу полноценно биться, она послушалась. Эстер включила фонарик на каске и словно в трансе побрела к входу: ноги дрожали, тело лишилось чувствительности. Но с другой стороны, нельзя одеться как Индиана Джонс, а после отказаться входить в пещеру, рассудила она и призвала на помощь всю силу костюма, чтобы почувствовать себя смелой.

– Такими темпами мы никогда не встретим Смерть, – пробормотал Джона у нее за спиной. – Какие-то проклятые плотоядные троглодиты или как их там. Блин, эта девчонка слишком много смотрит телевизор.

Первая пещера оказалась не такой страшной, как поначалу думала Эстер. Во-первых, в группе помимо них находилось еще около десятка других людей – потенциальная приманка для чудовищ, значит, ее хотя бы не съедят первой, – а во-вторых, совсем рядом располагался выход, куда пробивались пучки солнечных лучей. Парень с Иисусом на футболке представился – назвался молодым священником по имени Дэйв – и рассказал им, какие меры безопасности следует соблюдать во время двухчасовой подземной экспедиции. Он упомянул много разных особенностей, но ни словом не обмолвился про обитающих в пещерах плотоядных животных, что было с его стороны большим упущением. По пути им встретятся узкие проходы, местами – вода, но «ничего особо сложного, беспокоиться не о чем». Тысячи людей уже проделывали это раньше, и никого из них не съели.

После инструктажа священник Дэйв лично подошел к Эстер и сказал, что Джона сообщил о ее клаустрофобии. Девушка состроила гримасу. Хуже глупого страха может быть только ситуация, когда остальные знают о твоем глупом страхе. Но священник Дэйв отнесся к этому спокойно: он сказал, что раньше тоже страдал сильной клаустрофобией, и она может, если хочет, идти вместе с ним в начале группы. На ее взгляд, это предложение звучало весьма заманчиво, потому что так он мог вывести ее из пещеры в безопасное место, в то время как всех остальных съедят.

Эстер заставила Джону идти рядом с собой.

– Надеюсь, что ради меня ты пожертвуешь своей жизнью, если возникнет такая необходимость. И я сейчас не шучу.

На что Джона ответил:

– Нет, я просто скормлю чудовищам ребенка, – эти слова долетели до слуха родителей ребенка, которые тут же благоразумно перешли в конец группы, решив держаться от них как можно дальше.

Экскурсия началась вполне сносно. Тоннель оказался достаточно высоким и широким: Эстер могла выпрямиться в полный рост и достать до стен вытянутыми руками. Вместо камней и грязи они шли по металлическому настилу, отчего стало еще спокойнее, потому что его наличие убедительно доказывало: люди бывали здесь раньше и жили достаточно долгое время, пока строили платформу.

Далее их путь пролегал через внутренности какого-то огромного известнякового зверя: группа разглядывала белые змеящиеся трубки его кишечника, ржаво-красную кровь вен, торчащие из пасти сталактитовые зубы-штыки, довольно острые, чтобы пронзить кожу и кости. Эстер как можно быстрее проскользнула под этими нависающими смертельными челюстями, прекрасно понимая, что любое землятрясение может их расшатать.

Чем глубже они спускались в пещеру, тем прохладнее становилось. Шепот эхом отскакивал от стен. Свет от вспышек фотокамер совершал странные движения: дотягивался до теней, не в силах их разогнать. Время от времени священник Дэйв делал остановки, указывая на то или иное пещерное явление. Сталагмиты. Подземные реки. Облепившие потолок светлячки, заливавшие весь тоннель голубым дымчатым сиянием. Когда группа вошла в очередной зал – платформа, слава богу, по-прежнему оставалась под их ногами, – Дэйв попросил всех выключить фонарики, чтобы испытать так называемый «пещерный мрак» – непроницаемую темноту, в которой не видно даже собственной руки перед лицом (или приближения кровожадных хищников).

Эстер до последнего не выключала свет. Все участники экскурсионной группы выжидающе уставились на нее – девушка чувствовала, как их осуждающие взгляды вот-вот просверлят дымящиеся дыры в ее коже. Щеки пылали, ладони покрылись потом – так бывало всегда, когда казалось, что люди осуждают ее, хотя в эту минуту ее на самом деле все осуждали. Она практически слышала их мысли, отзывавшиеся в темноте. «Трусиха, слабачка, обманщица», – скандировали они. Ей не хотелось выключать свет, но и оставаться единственной, кто этого не сделал, – тоже, в то время когда какой-то шестилетка ничего не боялся.

– Если хочешь, держись за меня, – тихо предложил Джона.

Эстер обхватила его руками за талию, прижалась щекой к груди и как можно крепче вцепилась, словно он – ее последняя соломинка, а сила тяжести вот-вот прекратит действовать. По сути, так она себя и ощущала. После этого Эстер зажмурилась и выключила свет. Ощутить, как сразу изменилось восприятие, было невозможно, поскольку ее глаза оставались плотно закрытыми, однако люди тут же начали переговариваться о том, как великолепна эта непроницаемая тьма. А Эстер все ждала, когда длинные клыки вонзятся в ее шею.

– Обалдеть, это потрясающе! – выдохнул Джона. – Эстер, ты как?

– Хорошо.

– Ты же так и не посмотрела, да?

– Со мной все хорошо.

– Открой глаза.

– Хватит указывать мне, что делать.

Но потом она очень медленно открыла глаза. Трудно сказать, что именно в этот миг изменилось.

Было темно. Точнее, очень темно. Эстер поводила рукой перед лицом и ничего не увидела. Наставила кончик пальца на свой глаз, но даже не смогла оценить его близость, пока тот не коснулся ресниц. Абсолютная, дезориентирующая, невероятная чернота. Эстер даже усомнилась, испугался бы Юджин, окажись он тут. Ведь его беспокоила не столько сама темнота, сколько обрывки того, что он видел в этой темноте. Тут крыло, там конечность – чья-то рука с когтями, высовывающаяся из шкафа. Здесь же невозможно было этого бояться – потому что попросту невозможно было ничего рассмотреть.

Нынешняя ситуация заставила Эстер вспомнить те первые месяцы, когда у Юджина появился страх ночи, когда он засыпал, только если держал ее за руку. Возможно, связь Эстер с матерью со временем и ослабла, но та магия, что существовала между ней и братом, по-прежнему оставалась. И была сильна.

Спустя несколько минут исследователи пещер вновь включили свет – глаза резануло от внезапной яркости, – и экскурсия продолжилась. Безопасную металлическую платформу вскоре сменили более узкие и маленькие проходы, лишавшие всякой надежды на выживание. Эстер пришлось согнуться. Затем ползти на четвереньках. А после – попрощайся со своей кровеносной системой – уже каждый был вынужден пробираться через отверстие, куда с трудом помещались плечи и живот священника Дэйва.

По его заверениям, звучавшим по другую сторону дыры, это худшая часть их приключения. На всем протяжении пути это единственний узкий проем, а дальше они «пролетят со свистом».

Эстер по-прежнему находилась в первых рядах группы. Так что у нее не оставалось выбора – она должна была идти первой.

Она, как Дэйв, легла на живот и поползла вперед по-пластунски. Камни царапали каску и плечи, вжимались в бедра и живот из-за небольшого уклона. По мере того, как она продвигалась вперед, пространство сужалось в попытке схватить и поглотить ее тело.

Однако Эстер не собиралась тратить время впустую. Ей нужно было проползти через эту дыру до того, как пещера рухнет (что она считала неизбежным); выдержать две недели под землей, питаясь телом Дэйва, который (трагически) погибнет от несчастного случая. Затем написать великую историю своего выживания и сценарий для экранизации книги. Возможно, получить за это «Оскар». Ну, или на худой конец «Золотой глобус».

Впереди тоннеля ее ждал небольшой изгиб и лужа в два дюйма глубиной. (Ну, конечно, конечно, конечно, она снова промокнет.)

– Черт тебя побери, Джона, – пробормотала она себе под нос и поползла вбок, безуспешно пытаясь не думать о землетрясениях, внезапных обрушениях и паводках. – Будь ты проклят, будь ты проклят, будь ты проклят.

Самая узкая часть тоннеля начиналась прямо за изгибом, где опускался потолок; Эстер пришлось повернуть голову набок, чтобы держать нос и рот дальше от воды. Ей удалось продвинуться еще на фут, прежде чем обе руки, согнутые в локтях, оказались прижаты к телу. Она даже не могла отстранить щеку от грязной жидкости больше чем на дюйм.

Черт.

Спокойнее, не сходи с ума.

Эстер попыталась вытащить одну руку из-под себя и просунуть ее вперед, но лишь сдавила себе ребра. Попробовала упереться ногами в камень и протиснуться дальше, но не смогла найти точку опоры. Назад. Ползи назад. Постаралась с помощью локтей сдвинуть себя в обратную сторону, однако половина ее тела по-прежнему оставалась зажата в повороте тоннеля.

Черт.

Приступ гипервентиляции начался у нее раньше, чем она осознала, что паникует.

– Эй, эй, эй, – раздался голос священника Дэйва, который вдруг возник напротив ее лица. (Его появление напомнило ей о том, насколько быстро какое-нибудь нечто может незаметно подкрасться к тебе в пещере.) – Дыши глубже. Послушай меня, дыши глубже.

– Я застряла, – с трудом выдавила из себя Эстер. – Я застряла.

– Ты не застряла. Сейчас я помогу тебе выбраться, ладно?

Эстер кивнула. Дэйв уже подложил свою руку под ее щеку, чтобы она могла дать шее отдых и при этом не утонуть.

– Вы смотрели «Спуск»? – спросила она, когда у нее выдалась минутка перевести дыхание.

– Да. Именно так я, в принципе, и заинтересовался спелеологией.

– Да что с вами не так? – прокряхтела она.

Дэйв усмехнулся:

– Возможность увидеть то, что люди никогда раньше не видели, раскрыть тайны, которым уже миллиарды лет, – я просто не мог такое упустить. К тому же я до чертиков боялся замкнутых пространств, но не мог позволить страху взять надо мной верх и поэтому нашел способ просто наслаждаться им.

– Вам нельзя говорить «до чертиков». Вы же пастор.

– Вообще-то, священник. Послушай, Эстер, я сотню раз проходил через эту систему пещер. И меня ни разу не съели. Даже не покусали. Так что как насчет того, чтобы выбраться отсюда и увидеть на другой стороне прекрасную каверну^[30]?

Эстер вспомнила коробку, которую Джона прислал после встречи с ее первым страхом. «Все, о чем вы мечтаете, находится на другой стороне вашего страха», – было написано на ней. На самом деле она никогда не мечтала увидеть прекрасную каверну в системе пещер, зато очень хотела оказаться в открытом пространстве, а потому решила: то, чего ей хотелось, в некотором смысле находилось на другой стороне ее страха. И снова кивнула.

– Тогда ползи на меня, ладно? – призвал Дэйв. – Как ты делала до этого. Потихоньку, по чуть-чуть.

По мере того как Эстер дюйм за дюймом продвигалась вперед, ее телу становилось все просторнее. Руки освободились, камень перестал давить на грудную клетку, и спустя пару минут тоннель полностью вытолкнул ее – в ту самуюкаверну, невероятно живописную, как и обещал священник Дэйв. А еще на другой стороне обнаружилась самая прекрасная вещь на свете: вернулась металлическая платформа. Значит, люди были здесь и их никто не съел.

– Молодчина! – похвалил ее Дэйв, похлопав по спине. – Почему бы тебе не осмотреться вокруг, пока я помогаю выбраться остальным?

Эстер встала на ноги, выпрямилась, сделала несколько глубоких вдохов. Все закончилось. Она сделала это. Тоннель не обрушился, она не утонула во время паводка, и ее даже не сожрали плотоядные человекоподобные троглобионты. Едва Эстер, так и не тронутая чудовищами из «Спуска», покинула сырую темноту тоннеля, ей наконец стал понятен смысл цитаты, написанной Джоной на коробке.

Эстер и не предполагала, что на другой стороне страха может находиться нечто хорошее или полезное. Ведь страх – это сознательный барьер, который удерживает живое существо от смерти, поэтому его ни в коем случае нельзя переступать. Однако, стоя посреди пещеры, построенной руками самой природы, Эстер увидела образованное в потолке отверстие, куда проникал зеленоватый солнечный свет, а прямо под ним – водоем цвета хризолита: за миллионы лет это углубление в камне образовалось в результате дождей, ветров и паводковых вод. На стенах, поглощая дневной свет, росли ярко-изумрудные растения и мох; возле гнезд сновали птички, принесшие своим щебечущим от голода птенцам жирных червяков.

Эстер перешагнула этот барьер страха – и выжила; она нашла не верную, как предполагала, смерть, а невиданное великолепие.

Какие еще прекрасные вещи скрывал от нее страх? От каких открытий так долго удерживало проклятие?

Впервые за долгое время ей захотелось это узнать.

15
Помимо мотыльков и лобстеров, существуют и другие прямые дороги к Смерти

Эстер увидела их во вторник утром, перед школой – почти за неделю до встречи с пятым страхом. Дверь в ванную была приоткрыта: Юджин, глядя в зеркало, сбривал на лице свое жалкое подобие растительности. Пока он крутил запястьями, нанося крем для бритья, она краем глаза уловила красную вспышку – череду длинных порезов, тянувшихся по его рукам.

– Видела бы ты второго, – сказал Юджин, когда их глаза встретились. Он проследил за ее взглядом, а после захлопнул дверь. В тот день на нем была кофта с длинными рукавами. По правде говоря, он на протяжении многих месяцев каждый день, даже летом, носил длинные рукава.

Эстер было скверно на душе. Как такое могло случиться: столько времени любимый человек испытывал боль, а она ничего не замечала?

Разумеется, Юджином уже не впервые овладевала грусть. Депрессия – очень коварная дрянь. Как в той ситуации с маленькой девочкой: врачи полагали, будто ребенок вылечился от ВИЧ с помощью интенсивной антиретровирусной терапии, поскольку после нее вирус не был выявлен в крови, но как только лечение отменили, болезнь снова вернулась. Депрессия, как и ВИЧ, великолепно умеет прятаться. Она скрывается в дальних уголках сознания, ждет, пока выстроенные тобой стены, в конце концов падут. Депрессия может оставаться незамеченной многие месяцы, а то и годы. Ты счастлив и здоров, тебе кажется, что ты вылечился, ты уцелел, а потом бац! – и она снова тут, возникает из ниоткуда. Представьте, будто вы пережили крушение «Титаника»: вы думаете, что выжили, победили смерть в ее игре, а потом, несколько лет спустя, «Титаник» начинает охотиться за каждым уцелевшим, убивая одного за другим на улицах Нью-Йорка. Речь идет о мести в духе фильма ужасов «Я знаю, что вы сделали прошлым летом», только в качестве обезумевшего убийцы выступает пассажирский лайнер весом в 46 328 тонн, рассекающий море тумана. Вот насколько абсурдной бывает депрессия.

Поскольку Юджин боялся темноты, ему суждено было умереть от нее. Таков принцип проклятия. Эстер всегда задавалась вопросом, как именно она его убьет, пока тем утром не увидела его изрезанные запястья – их образ навсегда отпечатался в ее голове – и не поняла: темнота может жить внутри человека и съедать его изнутри.

Сидя в машине в ожидании Розмари и Юджина, Эстер сделала то, что ненавидела всей душой. Она позвонила по телефону.

Джона поднял трубку после третьего гудка.

– Солар, что случилось? – спросил он. Судя по звуку, он ел хлопья.

– Я очень боюсь потерять Юджина. Проклятие убьет его раньше, чем я разрушу его. Мы прикладываем недостаточно сил.

Джона секунду помолчал.

– Если ты так беспокоишься за него, может, ему стоит обратиться к психотерапевту? – Люди все время так говорят, когда человек психически болен. Как будто можно запросто кого-то вылечить, исправить, исцелить. Эстер задумалась о том, к кому бы она могла обратиться. К кому-то неравнодушному, кто мог бы помочь Юджину. К родителям? Людям, столь отягощенным собственными страхами, что сами едва живут? Или, может быть, к школьному психологу? К тому, кто, взглянув на ее брата, увидит в нем не многогранного выдающегося парня, каким он был, а просто задачу, которую необходимо решить; болезнь, которую необходимо вылечить; тьму, которую необходимо спрятать под замок?

Снятие проклятия имело для Эстер такое же значение, как и посещение психотерапевта. Если не большее.

Когда Эстер ничего не ответила, Джона сменил тактику; его голос вновь приобрел веселые, игривые нотки.

– Слушай, я же не виноват, что ты боишься какого-то дурацкого Человека-мотылька, который никогда не привлечет внимание Смерти.

– К твоему сведению, этот Человек-мотылек предсказал гибель сорока шести человек в результате обрушения Серебряного моста в 1967 году.

– Почему ты мне звонишь? Обычно я тебе звоню. Мне казалось, ты ненавидишь звонить по телефону. Так указано в твоем списке.

Эстер проверила на телефоне прогноз погоды.

– У меня есть кое-какая идея на это воскресенье. Нечто безумно опасное, что, весьма вероятно, приведет нас к преждевременной кончине.

Джона похрустел хлопьями, а после проглотил их.

– Вот это совсем другое дело. Я согласен.

Возможно, Юджин тоже ищет Смерть, но они найдут его первыми, чего бы ей это ни стоило.

16
5/50: Молния

Одного страха недостаточно, чтобы привлечь внимание Смерти. Не имеет значения, насколько сильно он пробирает тебя до костей. Нужно искренне верить в то, что ты погибнешь. Эта вера служит своего рода маяком. Сигналом, посланным Жнецу, добавить тебя – пусть и временно – в его список.

«Найди меня, – сообщает этот сигнал. – Приди и забери мою душу».

Во всяком случае, такова была теория Эстер, которая могла оказаться полностью неверной. Вполне возможно, твоя смерть уже предопределена, Жнец знает точное время и место, когда ты умрешь, а потому не обращает на тебя внимания до тех пор, пока не пробьет твой час. Но Эстер такой расклад не устраивал.

Так совпало, что в воскресенье, в день встречи с пятым страхом, во второй половине дня, согласно прогнозу, ожидалась ненастная погода. Гроза, как отголосок быстро уходящего летнего тепла, должна была прокатиться по окраинам города. Несмотря на то что в списке под номером сорок шесть значилась не молния (а кладбища), Эстер попросила Джону поменять страхи местами, и тот, к ее большому удивлению, согласился.

На этой неделе она не стала прибегать к нелепой отговорке («Я изготавливаю дамские шляпки, прости»). Как только Джона подъехал, Эстер сразу подбежала, села позади него на мопед и указала местоположение поля, где в точности пройдет буря. Сегодня на ней был костюм Мэри Поппинс: белая блузка, черная юбка, красный галстук-бабочка и зонт. Вместе они отправились к поросшим травой равнинам, окаймлявшим город, где на многие мили вокруг ничего было не видать. Даже чахлого деревца. Джона взял с собой еду для пикника: они ели под лучами полуденного солнца и постоянно проверяли на телефонах метеорадары, желая убедиться, что гроза и молния по-прежнему идут в их сторону. Вокруг колыхалась выгоревшая на солнца трава, похожая на море светлых волос. Когда им стало скучно, они включили «Богемскую рапсодию», крутили ее без остановки и во время каждого звучания песни выкрикивали: «Гром и молнии, я очень-очень вас боюсь!»

И вот вдалеке послышались первые раскаты грома; они заставили ребят замолчать и впервые обратить внимание на бурю, собиравшуюся на горизонте точно складки серого шелка.

– Черт, – медленно произнес Джона, поставив песню Queen на паузу. – Только посмотри на это.

Они сидели в сгущавшейся темноте и наблюдали, как грозовой очаг движется по равнинам. Там, на горизонте, свободном от домов, гор и деревьев, граница бури казалась живой и голодной. Она с грохотом засасывала все, что попадалось на ее пути, сотрясая землю и надвигаясь на ребят стеной.

– Это очень глупо, – сказал Джона. – Мы же на самом деле можем погибнуть.

– В этом весь смысл, – Эстер уложила его на траву рядом с собой, потому что им нельзя было стоять и даже сидеть, если они хотели выжить в буре, которая, накрыв их собой, начнет шарить своими электрическими пальцами в поисках подходящего места для удара.

– Напомни мне, почему я согласился, чтобы план этой недели составляла ты?

– Потому что думал, что я струшу.

– Мне придется всерьез пересмотреть это мнение.

Воздух застыл, стал прохладным, как будто буря, дабы напитаться, вытягивала из атмосферы все силы. Опустилась тьма. Пошел дождь: сначала сыпалась морось, а после с неба стали стремительно падать огромные капли, жалившие кожу Эстер.

– Ты снова намокнешь рядом со мной, – усмехнулся Джона.

– По-прежнему ничуть не смешно.

– Зато правда!

В следующий миг сверкнула молния. Эстер никогда не оказывалась в непосредственной близости от молнии. Ей все время приходилось отсчитывать до грома секунды – четыре, пять, шесть, семь, – чтобы понять, насколько далеко обрушился удар. Сейчас же между ударом и грохотом не прошло и секунды. Яркая вспышка расколола небо в то же мгновение, когда ее барабанные перепонки взорвались, а земля под ней содрогнулась. Это было так неожиданно, так резко: казалось, мир на несколько секунд выпал из реальности; раскат грома постепенно удалялся от них, как если бы хотел предупредить всех жителей города о приближавшейся буре. Однако они находились в эпицентре, в самом начале звука, до удара которого не требовалось отсчитывать три-четыре-пять секунд. Потому что он начинался с них.

Джона взял Эстер за руку – это и правда было глупо, вот только теперь они не могли убежать. Их души превратились в мишени, простиравшиеся до небес и умолявшие молнию их пронзить. Сверкнула еще одна вспышка, и Эстер впервые поняла, почему к молнии применялся термин «удар». Она разрезала воздух, чтобы яростно вонзиться в землю. Эстер зажмурилась. Ей не хотелось видеть появление Смерти. Они с Джоной крепко держались за руки, и от его близости по ее коже бегали приятные мурашки. С каждым ударом молнии Джона повторял что-то вроде: «Охренеть, она была так близко, ты это почувствовала, мать моя женщина, ты меня буквально вгонишь в гроб!»

Но вот удары стали раздаваться реже, раскаты грома – отдаляться. Небо просветлело, а они не погибли.

Когда дождь окончательно утих, Эстер открыла глаза и села. Каким-то удивительным, чудесным образом они остались живы. Однако на мгновение, на долю секунды ей показалось, будто она увидела темную фигуру, удалявшуюся по траве. Смерть не был таким, каким его изображали в фольклоре: высоким костлявым скелетом в мантии и с косой в руке. Он был невысоким человечком в темном пальто и черной шляпе.

Смерть был таким, каким его описывал дедушка. Джеком Горовицем.

Эстер моргнула, и фигура исчезла, ее поглотила высокая, трепетавшая на горизонте трава. Но девушка была практически уверена, что ей это не привиделось.

Вот как Эстер представляла это в своей голове: в то утро женщина, которая должна была умереть не раньше 5 мая 2056 года, при выходе из дома забыла ключи от офиса, поэтому ей пришлось возвращаться за ними – это добавило лишних двадцать пять секунд к ее ежедневной дороге до работы. Наверное, в обычной повседневной жизни двадцать пять секунд – это не так много. Да и вообще за двадцать пять секунд мало что можно успеть. Подогреть чашку кофе в микроволновке. Постоять в позе йоги. Прослушать чуть меньше половины инструментального вступления «Дороги на небеса»^[31]. Эти маленькие победы люди одерживают изо дня в день, и при этом их не убивают.

Однако вышеупомянутой женщине не так повезло. В прекрасно отлаженном механизме смерти двадцать пять секунд стали той самой разницей между благополучным приходом на работу и похоронами почти на четыре десятилетия раньше положенного срока. Так уж вышло, что внезапное проявление свободной воли нарушило все расчеты Смерти, и женщина оказалась в «нужном» месте и в «нужное» время, когда металлический обломок, отлетевший от промышленной газонокосилки, ее обезглавил.

Этот ужасный причудливый инцидент, если он когда-либо имел место, вынудил жителей города еще долгие годы рассуждать о жестокой природе конечного предназначения Смерти. Сколь педантичен, должно быть, Жнец, говорили они, раз так идеально спланировал, рассчитал время смерти женщины: выйди она из дома секундой раньше или позже, остановись она завязать шнурок, не реши она вернуться за ключами и еще много чего, она по-прежнему была бы жива. О предопределенности судьбы еще много чего можно было сказать: почему на участке не было дома; как тот самый осколок оказался в высокой траве; почему покос травы был запланирован на полдень, а выполнявший его рабочий из-за назначенного слушания об опеке перенес работу на утро. Если бы его жена не обнаружила у него сообщение от любовницы, раскрывшее их двухлетний роман, никакого слушания не произошло бы. И так далее и тому подобное. Сотни тысяч решений и возможностей выстроились в одну бесконечную цепочку, которая привела к тому самому событию, когда кусок трубы длиной в два фута попал в лезвие газонокосилки, отскочил от него, вошел в левый висок женщины и вышел с другой стороны.

Люди и не подозревали, что подобное развитие событий порой становилось для Смерти такой же неожиданностью.

Из-за внезапного изменения в графике он не успел забрать душу младенца, умершего от СВДС^[32]. (К моменту появления Смерти родители успешно провели ему сердечно-легочную реанимацию; теперь ребенок доживет до семидесяти семи лет.) Таким образом у Смерти выдался пятнадцатиминутный перекур. Поскольку от привычки выкуривать пачку сигарет в день он избавился много лет назад, ему захотелось немного прогуляться по сельской округе и подумать – о жизни, смерти и обо всем, что происходило между ними. Именно во время такого неожиданного и незапланированного кризиса Жнец наткнулся на двух подростков, лежавших в траве, пока над ними бушевала гроза. Он тут же всполошился. Только сегодня утром он забрал одну душу, которой не суждено было умереть, теперь еще и эти двое. Это что, начало какого-то разрушительного восстания против смерти? Сколько же дополнительной бумажной волокиты потребуется? Сможет ли он, как и раньше, уезжать в отпуск на Средиземное море, в случае если весь жизненный цикл отправится к чертям?

Не имея права вмешиваться, Жнец прибегнул к единственному возможному варианту: поедая смесь из сухофруктов и орехов, он стоял в высокой траве и наблюдал за ними издалека с надеждой, что молния не ударит в них и не поджарит изнутри. Так продолжалось до тех пор, пока гроза не закончилась, никак не затронув ребят; после этого он отошел подальше и еще немного подождал: подростки, поднявшись на ноги, принялись, как обезумевшие, нарезать круги по пустому полю, вскидывать руки в воздух и орать во всю глотку о своем бессмертии. Девочка, вполне возможно, могла заметить его, но, поскольку люди, как правило, не умели подолгу заострять внимание на пугающих их вещах, быстро отвлеклась на мальчишку рядом.

Впрочем, Смерть ее узнал. Разрез глаз, рыжий оттенок волос, буйная россыпь веснушек на лице и – пожалуй, самое красноречивое— практически волчий взгляд, в котором горел вызов.

На протяжении многих лет Реджинальд Солар постоянно препятствовал работе Смерти, поэтому с его внучки также следовало не спускать глаз, чтобы не позволить ей учинять всякие выходки, на которые она явно была способна.

Однако в реальности Эстер не сообщила Джоне, что Смерть, возможно, приходил и наблюдал за ними.

Только после того, как они, оба мокрые насквозь, поднялись на ноги, Эстер сказала ему:

– Кажется, сработало.

17
6/50: Скалы

В ночь перед встречей с шестым страхом Эстер не спалось. Она лежала в постели, периодически проваливаясь в сон, пока ее не разбудил резкий толчок в теле, как при падении с лестницы. Это ощущение полностью вернуло ее в сознание, и мозг тут же подкинул образ волны, обрушивающейся на ее дом. Окна разбиваются, осколки пригвождают ее к стене. Цунами. Они жили в часе езды от побережья, а потому этот страх был совершенно беспричинным – она знала это, но все равно продолжала прокручивать картину у себя в голове снова, снова и снова – при этом всякий раз ее накрывало волной (ха!) адреналина.

После двух часов бесплодных попыток спасти Юджина и перспективы захлебнуться в мутной воде спальни она сдалась. Собрала свои постельные принадлежности и ушла на кухню, где устроилась на лавке – вполне безопасном месте при маловероятном/невозможном наступлении цунами. (В конце концов, дерево не тонет.)

Такое с ней уже случалось. Первый приступ боязни настиг ее в одиннадцать лет: беспричинный страх, не дававший уснуть, предстал в образе пумы (животное никогда не встречалось в этих краях), которая собиралась проникнуть в дом через черный ход (запертый), пробраться к двери спальни (закрытой) и растерзать ее. Эстер всю ночь провела в комнате Юджина, сидела, забившись в угол, и глядела на дверь в тревожном ожидании, когда огромная кошка придет их съесть.

Она была абсолютно уверена, что это произойдет. Но нет.

К тому времени как утром прибыл Джона, Эстер ни минуты не спала. Глаза пекло от усталости, и ей совсем не хотелось заниматься теми глупыми, безрассудными вещами, которые он приготовил для нее в этот день. (Сегодняшний страх «скалы» ничего хорошего не предвещал.) Поэтому в попытке «оттянуть встречу со страхом на несколько часов» она воспользовалась своей нелепой отговоркой – изготовление дамских шляпок. Они с Джоной сидели на желтом диване и сооружали шляпы из коробок от хлопьев, рулонов туалетной бумаги и проволоки, которую вытащили из мусора. Джона даже украсил свою шляпу маленькими бумажными цветами и бабочками, а из салфеток сделал перо.

– Показушник, – пробормотала Эстер и покачала головой, когда он в шляпе принялся расхаживать по гостиной, попивая чай из воображаемой чашки.

А после неизбежно наступило время издевательства над Смертью. Джона попросил Эстер переодеться в пляжную одежду. У нее нашелся лишь купальный костюм, который она приобрела в благотворительном магазине: уродство начала двадцатого века длиной до колен, в бледно-желтую полоску, с воротничком «Питер Пэн» и большим бантом на спине. Увидев ее в этом наряде, Джона еще добрых двадцать минут катался по полу от смеха.

– И завершающий штрих, – сказал он, наконец отсмеявшись. Затем снял с себя картонную шляпу, надел ее на голову Эстер и завязал под подбородком. – Теперь ты готова ко дню на пляже 1900 года.

– Какая отговорка подойдет на следующей неделе?

– У тебя нет времени на кукурузные поля, потому что ты слишком занята свиданием с Джоной Смоллвудом.

– Я не встречаюсь с мальчиками, которые смеются над моим выбором купальника.

– Я бы на твоем месте был осторожнее с тем, кто не засмеялся бы над твоим выбором купальника.

– Джона, будь серьезнее. Нам нужно сосредоточиться на списке. Я волнуюсь за Юджина.

– Так возьми его с собой, вовлеки в какое-нибудь ужасное действо. Ему и Хефцибе это пойдет на пользу. И я абсолютно серьезен. Пойдем со мной на свидание.

Джона смотрел на нее, ожидая ответа. Эстер почувствовала в груди нечто странное, будто вокруг сердца сжалась невидимая нить. Подобное она уже испытывал раньше, в начальной школе, когда на перемене Джона сидел рядом с ней и всем своим видом отпугивал злобных ребят, которые дразнили ее по поводу волос, веснушек или одежды. Эстер помнила его нахмуренный лоб, свирепый взгляд карих глаз. Они словно говорили: «Никто не обидит тебя, пока я рядом». То же самое они говорили и сейчас – Эстер очень хотелось им верить, потому что Джона такой красивый и милый, а его запах – истинное наслаждение.

Но однажды он уже подарил ей чувство безопасности, а после ушел. Она до сих пор не забыла, как это больно: полагаться на кого-то и потом разочаровываться в нем.

– Надо будет подумать, насколько сильно я хочу держаться подальше от кукурузных полей, – наконец сказала она.

– Насколько сильно ты хочешь избежать страха. Обычно я так вынуждаю девчонок встречаться со мной.

– Наверное, таких было много, да?

– Даже не пытайся выставить меня бабником, Эстер Солар! – выкрикнул он в окно. – Со мной этот номер не пройдет!

Эстер зажала ему рот рукой.

– Господи, ладно, давай уже поедем.

Губы Джоны расплыли в улыбке под ее ладонью.

– Возьми с собой брата.

– Юджин ненавидит океан.

– Тем более. Ты иди за ним, а я пока все организую, – Джона расстегнул черную спортивную сумку, которую принес с собой. Эстер только сейчас заметила, что в ней имеется сетка.

– А это для чего?

– Разве я тебе не говорил? Купил для кошки. Хочу брать ее с собой в наши приключения, – с этими словами он поднял Флийонсе с дивана, аккуратно посадил в переноску, висевшую на плече, и отправился по своим делам, попутно скармливая кошке сухой корм и что-то ей нашептывая. Эстер показалось, что чувство, вспыхнувшее в ее сердце при виде этой картины, очень напоминало любовь.

Таким образом в шестое воскресенье, проводимое с Джоной, Эстер позвала Юджина и Хефцибу составить им компанию в их поисках Смерти.

Пляж располагался в часе езды от города, хотя Реджинальду Солару даже такое расстояние казалось недостаточным: его страх необъятной воды был настолько велик, что после окончания войны он не приближался даже к бассейну. Эстер тоже боялась океана, в основном из-за дедушки, а еще потому что там водились акулы, пираньи и теоретически Ктулху.

К побережью они отправились на машине Юджина. Флийонсе лежала у Джоны на коленях и громко урчала. Хеф была во всем белом, включая длинные ленты, вплетенные в пепепельные волосы. Юджин молча смотрел на ровную дорогу перед собой. Временами, когда солнечный свет падал на него странными пятнами, пальцы, сжимавшие руль, казались стеклянными.

Вскоре они подъехали к холодному пустынному пляжу. Неровный скалистый берег резко спускался к плоской поверхности голубого океана. Люди приезжали сюда летом нырять со скал, но сегодня солнце светило тускло, а с воды дул прохладный ветер, принося с собой запах морских водорослей и соли. Вокруг, покуда хватало глаз, не было ни одного дерева. Ни домов, ни магазинов, ни каких-либо построек. Лишь ровный луг, резко и неожиданно погружавшийся в воду.

Четверка ребят, выбравшись из машины, плечом к плечу зашагала к краю скалы, Флийонсе семенила на поводке рядом с Джоной. В пяти футах от обрыва Эстер остановилась. Не выдержав, замотала головой. В присутствии друзей ей отчаянно хотелось казаться храброй, но ноги отказывались идти. Высота буквально физически отталкивала ее. Однажды она видела ролик на «Ютьюбе», где два украинца забрались на Шанхайскую башню; ее тогда стошнило.

Эстер вдруг почувствовала острую необходимость ощутить всем телом твердую землю, а потому легла на спину.

– Ты как? – спросил Джона, склонившись над ней.

Эстер слабо махнула рукой в его сторону. Жест был призван сообщить: «Я в порядке», – но вышел не слишком убедительным. Джона сел по-турецки рядом с ней.

– Ты сможешь, Эстер, – сказал он. – Вспомни все, что тебе уже удалось сделать.

– Я не такая, как ты. Я не бесстрашная.

– Думаешь, я не боюсь? Боже, да я в той пещере чуть в штаны не наложил! Кстати, я посмотрел «Спуск» – больше никогда не полезу в пещеру.

– Подлый лицемер.

– Слушай, люди, которые ничего не боятся, – глупцы, потому что не понимают, что такое страх. Будь я бесстрашным, я бы прыгнул с самолета без парашюта или еще раз отведал стряпню твоей мамы, – услышав это, Юджин усмехнулся. – Ну вот, он понимает, о чем я говорю. Ты должна бояться. Страх защищает. Он должен пробирать тебя до костей, – Джона коснулся пальцами ее ключицы, – чтобы храбрость имела значение.

Эстер взглянула на него.

– Что, если я умру?

– Что, если ты будешь жить?

В эту секунду Эстер услышала крик. Краем глаза уловила бледное размытое пятно – высокого призрака во всем белом.

– Это что?.. – только и успела она сказать, прежде чем Хефциба Хадид, полностью одетая, с визгом прыгнула с края обрыва: мгновение она размахивала длинными конечностями, а после исчезла из виду.

– Твою мать! – завопила Эстер.

Все трое мгновенно вскочили на ноги и бросились к скале. Хеф была уже в воде, белое кружево ореолом расходилось в стороны в том месте, где она вынырнула на поверхность. Девушка легла на спину и, лениво перебирая в воде ногами, двинулась в сторону каменистого берега, словно персонаж с картины импрессионистов.

– Ты в порядке? – крикнула ей Эстер. Хефциба с восторгом показала два больших пальца вверх. – Хеф – сорвиголова? – Она опустилась на колени, чтобы лучше видеть с обрыва, не боясь при этом упасть вниз и разбиться. – Как я такое пропустила?

– Хеф – тот еще дикий зверь, – произнес Юджин. – Как ты могла этого не заметить?

Эстер отодвинулась от края и уже собралась сойти вниз по тропинке, ведущей к океану, чтобы помочь Хеф выбраться из воды, когда Джона остановил ее кивком головы.

– Я помогу ей. А ты прыгай. – После чего повесил Флийонсе на шею – кошка довольно свесила лапы, напоминая самую уродливую в мире накидку-чучело.

Эстер заставила себя подняться на ноги; ветер закручивал ее рыжие волосы вокруг тела подобно огненной буре. Стоя над пропастью, она ощутила то, чего не чувствовала раньше. Появился былой страх – застрявший в груди якорь, который тянул ее назад от края и шептал: «Нет, нет, нет». А помимо него нечто новое – соблазн. Что-то там внизу, в воде, шептало: «Да, да, да. Иди вперед, дальше, в неизвестность». Состояние между ощущением разрушения и волнением.

«Все, о чем ты мечтаешь, находится на другой стороне твоего страха», – напомнила она себе. Что на этот раз скрывал от нее страх?

Эстер обнаружила у адреналина одну особенность: она никогда раньше не задумывалась о том, насколько сильное он вызывал привыкание. До недавнего времени адреналин был врагом, тем, что впрыскивалось в вены против ее воли. Она не понимала, как прыжок с моста в обмотанной вокруг щиколоток резинке мог приносить удовольствие. Но теперь осознавала: все дело в контроле. Ты сам выбираешь, когда, где и как произойдет этот всплеск, а не ждешь, пока адреналин настигнет тебя в постели перед сном.

Эстер по-прежнему не знала, какая из этих двух ипостасей победит, какая окажется сильнее. В эту минуту Юджин подошел к краю обрыва, остановился рядом с ней и сказал:

– Джона только что дал мне напутствие.

– Вообразил себя философом. И что он сказал?

– Что-то там про дракона и рыцаря.

– Разумеется. Классика жанра.

– Ну так что? Ныряем или как? – Юджин протянул ей руку. Рукава, как обычно, прикрывали его запястья.

Внизу, у подножия утеса, Джона вытащил Хефцибу из воды, а после крикнул им, что выбрал для камеры отличный ракурс и они могут прыгать в любое время.

Эстер взяла Юджина за руку – по сравнению с ее кожей его ладонь была холодной, как у трупа.

– Будь проклят тот день, когда я встретила этого парня, – пробормотала она. А после брат с сестрой, сосчитав до трех, одновременно с криками бросились вниз. Во время падения Эстер не боялась, что ветер отнесет ее в сторону и она упадет прямо на камни. Не боялась удариться о мелководье, уйти на дно океана и сломать себе позвоночник. Она даже не боялась Ктулху. (Ну ладно, может, чуть-чуть.) Зато ее волновала готовность Юджина прыгнуть. Взгляд, каким он смотрел на плескавшуюся воду внизу, – будто там его дом. Как легко он шагнул с края обрыва, как стремительно – быстрее нее – летел к земле под действием магнитного поля. Как сверкнул на солнце, ударившись о воду – в точности как образ Тайлера Дердена^[33], который четыре раза мелькает на экране, прежде чем предстает как полноценный персонаж. Предвещая неожиданный поворот.

Юджин боялся демонов, чудовищ и больше всего темноты, но совсем не боялся смерти. И Эстер это пугало сильнее всего.

Она вошла в воду ногами, инерция и тяжесть тела утягивали ее все глубже вниз, вниз, вниз. От пронзительного холода ломило кости, легкие сжались. Мозг в этот миг завопил: «Наверх, наверх, наверх!» Юджина нигде не было. Исчезло все. Остались только Эстер и Ктулху в темной холодной бездне. Она рванула на поверхность и вынырнула одновременно с братом. Оба жадно глотнули ртом воздух. Юджин со смехом и криками окатил ее водой. Она подплыла к брату и игриво толкнула его вниз, заметив, как при погружении в воду свет словно прошел сквозь него и сделал прозрачным.

Сколько времени у нее еще осталось? Как скоро он исчезнет навсегда? Как скоро, погаснув, больше не вернется обратно? Осталось недолго.

– Эй! – окликнула его Эстер, когда Юджин снова показался на поверхности, и приложила ладони к его щекам. Его кожа обладала странным магнетизмом: при каждом прикосновении к брату она ощущала спокойствие, будто срабатывали магические чары близнецов. – Я люблю тебя. Помни об этом.

– Не будь странной, – усмехнувшись, сказал он и оттолкнул ее. – Я хочу попробовать еще. Давай найдем скалу повыше!

Эстер улыбнулась в ответ – их безбашенность как раз привлечет внимание Смерти. Может, тот придет посмотреть на их безрассудство, как в прошлый раз.

Весь оставшийся день они вчетвером ныряли со скал, с каждым разом становясь все отважнее, забираясь все выше. Разбегались и прыгали, делали в воздухе сальто… После обеда Юджин съездил в «Волмарт» на побережье и купил четырех надувных дельфинов, на которых они потом скатывались с обрыва прямо в воду, словно вступая в бой с самим Посейдоном. По словам Джоны, получилось снять невероятный материал.

Под водой Эстер обнаружила красоту, которую от нее на самом деле скрывал страх: приливные бассейны, заполненные оранжевыми морскими звездами и зелеными кораллами – порталы в другой мир; стайки рыб, танцевавшие вокруг ее тела каждый раз, когда она ныряла; соль, высыхавшая спиралевидными узорами на коже.

В тот день они не повстречали Смерть, зато Юджин и Хефциба выглядели юными и счастливыми, как никогда прежде, и уже за одно это Эстер чувствовала безмерную благодарность.

– Встречаемся в воскресенье для похода на кукурузные поля? – спросил Джона по пути домой. Эстер сидела рядом с ним на заднем сиденье; ее голова покоилась на его плече, а просолившаяся Флейонсе грела ей колени своим телом.

– Прости, не могу, – сонно пробормотала Эстер. Они были так близко, что ею внезапно овладело желание прикоснуться губами к его щеке и обнять руками за шею – ничего подобного она не испытывала ни к кому раньше.

– Почему?

– У меня свидание.

Джона улыбнулся с небывалым озорством.

– Значит, увидимся в воскресенье.

18
7/50: Кукурузные поля

В выходные, накануне встречи с седьмым страхом, начала пропадать мебель.

В субботу утром, когда Эстер проснулась, пропали микроволновка и обеденный стол. Она уже научилась не удивляться столь внезапным исчезновениям, поэтому сварила себе овсянку на плите и заперла – на всякий случай – ноутбук в сундуке у изножья кровати.

В воскресенье утром пропал телевизор. Стационарный телефон. Мультиварка. Старое кресло Реджа.

Юджин предпочитал не обращать на это внимания и не делать поспешных выводов насчет Розмари – может, она все-таки не продала их вещи в Интернете в очередной раз, – но Эстер считала полезным порой присматривать за матерью, дабы убедиться, что все не зашло слишком далеко. Для этой цели она разработала специальную шкалу оценки степени их банкротства в тот или иной момент:

5-й уровень опасности. Розмари заказывает готовую еду = еще не на мели. Готовность нормальная. Требуемые меры: нет.

4-й уровень опасности. Лапша быстрого приготовления два ужина подряд = средняя степень банкротства. Готовность выше среднего. Требуемые меры: общее наблюдение за ситуацией. Вмешательство при необходимости.

3-й уровень опасности. Не куплены продукты. При отсутствии еды Розмари предлагает детям найти работу = высокая степень банкротства. Готовность повышенная. Требуемые меры: попытка предотвратить продажу крупной бытовой техники и мебели через Интернет.

2-й уровень опасности. Дальние родственники начинают звонить домой с требованием вернуть деньги, взятые у них взаймы = полное банкротство. Готовность чрезвычайная. Требуемые меры: в ответ на звонки родственников слезно рассказывать, что у Розмари накопились счета, а папа не может работать; также пытаться убедить их в том, будто они совершенно, абсолютно, однозначно не разорены из-за того, что мама играет в автоматы чаще обычного. Запереть спальню, дабы предотвратить расхищение оставшихся семейных реликвий.

1-й уровень опасности. Готовность максимальная. Обручальное кольцо Розмари находится на «чистке» = крайняя степень банкротства (такое случалось всего однажды). Неизбежное выселение из дома. Требуемые меры: спрятать все ценные вещи, при этом очень надежно. На вопрос Розмари, где та или иная вещь, отвечать: потерялась. Выдержать ее ярость. (Памятные медали Реджа, самое дорогое имущество Эстер, в настоящее время закопаны на заднем дворе Хеф, чтобы Розмари не могла их продать.) Сложить оставшиеся ценные вещи в чемодан, быть готовым в любой момент переехать к Хефцибе или к кому-нибудь из разгневанных родственников. Приготовиться перейти под опеку государства.

В то воскресное утро еды в доме не оказалось. Когда Эстер поинтересовалась у Розмари о покупке продуктов, та предложила ей найти настоящую работу, вместо того чтобы продавать выпечку. Тогда Эстер спрятала украшения своей покойной бабушки под половицей в спальне Юджина, под его кроватью. Затем нарядилась в костюм женщины с картины Клода Моне «Дама с зонтиком, повернувшаяся налево», вышла на крыльцо и уже привычно принялась ждать Джону.

В прошлый раз она согласилась на свидание с ним под влиянием моментной признательности, поэтому теперь надеялась, что он: а) не вспомнит о данном согласии и б) больше никогда об этом не заговорит.

Сегодня Джона прибыл к ней в отглаженном коричневом костюме, рубашке цвета заварного крема и узорчатом галстуке-бабочке. С точки зрения Эстер из всех его нарядов этот был самый отвратительный, но сам Джона придавал ему некое очарование. Он вообще умудрялся все делать очаровательным. Отчасти в этом и заключалась проблема. Она паниковала бы рядом с ним гораздо меньше, не выгляди он столь восхитительно.

В честь такого события он даже изготовил для нее бумажную бутоньерку (приклеив к одному из лепестков трупик мотылька, как романтично), так что теперь она не могла отказаться.

Но поскольку кукурузные поля пугали Эстер намного меньше, чем свидание, она настояла в первую очередь отправиться туда.

– В кукурузных полях нет ничего страшного, – сказал Джона, остановив мопед под деревом. Спешившись, они зашагали к расположенной вдалеке ферме. – Что такого может тебе сделать кукуруза?

– Она из разряда темноты, – пояснила Эстер. Девушка шла, опираясь на свой зонтик как на трость, а другой рукой придерживая длинное белое платье. – Пугает то, что находится в самом кукурузном поле.

– Да что такого там, черт возьми, может быть?

– Дети. Выстриженные круги. Пугала. Серийные убийцы. Торнадо. Пришельцы. Я тебе говорю, кукурузные поля – это сущий кошмар. Они на самом деле могут быть эпицентром зла.

– Почему плохой репутацией пользуется именно кукуруза, а не пшеница или сахарный тростник? Меня тошнит от такой дискриминации против мотыльков и кукурузных полей.

– В первый раз приступ паники у меня случился после просмотра «Знаков» в тринадцать лет. – Эстер не понимала, почему рассказывает об этом Джоне; она никогда не делилась ни с кем такими вещами. Но рядом с ним было легко говорить. Постоянная скованность в плечах, возникавшая в компании других людей, в его присутствии, казалось, улетучивалась. Джона дарил ей спокойствие. С ним становилось легче говорить о пугающих вещах.

– Ну да, Мел Гибсон – страшный чувак.

– Мы с Юджином смотрели фильм дома у Хеф. В ту ночь я не сомкнула глаз. Клянусь, я слышала за окном щелчки, которые обычно издают пришельцы по радионяне. Как только утром мы вернулись домой, я решила отправиться на пробежку вокруг квартала, чтобы снять напряжение и тревогу. И тут один из пришельцев начал меня преследовать.

– Это что, были галлюцинации?

– Нет. Я никого не видела. Даже не была рядом с кукурузным полем. Я просто знала, что он там, у меня за спиной. Я бежала до тех пор, пока не свалилась от усталости. Тогда я заползла под ближайшую машину и спряталась от пришельца. Расцарапала до крови руки и колени, выплакала все слезы, меня колотила дрожь. Я понимала, что вот-вот умру.

– Боже, да ты еще более чокнутая, чем я думал.

– Ну спасибо.

Когда они подошли к краю кукурузного поля, Джона опустился на колени и достал из рюкзака дрон. Дрон, черт его побери!

– Наверное, мне даже не стоит спрашивать, где ты его взял, – проговорила Эстер.

– Лучше тебе ни о чем не знать, – ответил он, прикрепил камеру к беспилотнику и запустил его в воздух.

Затем Джона с Эстер нырнули в поле. Они бежали по дорожкам между кукурузой, а дрон, то вращаясь, то опускаясь, летел над их головами. Эстер представила себе, как этот кадр выглядел сверху: длинная зеленая лента на шляпе подобно морским водорослям развевается за спиной, мятный зонтик болтается сбоку, вздымающаяся юбка платья грозит поднять ее в воздух. Тут Эстер вспомнила о том долгом ужасном утре, когда ей пришлось бежать со всех ног, когда страх впервые вонзил в нее свои когти. Тогда она впервые почувствовала то, что Юджин испытывает каждую ночь. Она сидела возле машины, склонившись над сточной канавой, и тяжело дышала, пока слезы ручьями текли по щекам. Разумом понимая, что реальной угрозы нет, она все равно не могла избавиться от уверенности в неотвратимой смерти.

Ребята повернули. Дрон последовал за ними. Кукурузные стебли принялись вздыхать на ветру, будто дышали и даже перешептывались. Джона замедлил шаг; вскоре они окончательно остановились и прислушались. Солнце нещадно палило. Капельки пота стекали по ее спине. Дрон угрожающе кружил над ними.

Внезапно у Эстер заслезились глаза.

– Нас не должно быть здесь, – тихо произнесла она. До ее слуха доносился настоящий шепот. «Бегите, бегите, бегите, – твердила ей кукуруза. – За вами идут».

Кукурузное поле напоминало море, и они слишком удалились от безопасных берегов. Стебли возвышались над их головами. Кукуруза затопила собой весь мир. Она была везде и всюду, ребята тонули в ней и шли на дно. Эстер ощутила приступ паники, той самой, что захлестывает тебя под водой: ты отчаянно рвешься на поверхность, но не знаешь, успеешь ли выбраться раньше, чем со случайным вздохом в легкие хлынет вода.

«Убирайтесь, убирайтесь, убирайтесь», – продолжала вздыхать кукуруза. Или же это говорила иррациональная часть ее мозга. Именно она заставляла Эстер бояться акул в бассейнах, притаившихся за шторкой ванной убийц и внезапного нападения велоцирапторов.

– Мне нужно выбраться отсюда! – воскликнула Эстер. Теперь она уже паниковала по-настоящему и, крутясь на месте, искала глазами выход. Кукуруза шептала, шипела, хватала ее за волосы, тянула за одежду. В стеблях шевелились какие-то существа. Она чувствовала их. Видела оставляемые ими тени. Кукуруза пыталась запереть ее в ловушке, чтобы отдать им на съедение.

В такие моменты большинство людей говорит: «Дыши». В такие моменты большинство людей говорит: «Успокойся». В такие моменты большинство людей говорит: «Пришельцев не существует».

Но Джона Смоллвуд не относился к большинству. Он положил руки на плечи Эстер и сказал:

– Проклятие не делает тебя интересной.

Заявление оказалось настолько необычным, что мгновенно вырвало Эстер из пучины паники.

– Что?

– Ты думаешь, будто проклятие – самое интересное в тебе, но это не так. Оно даже не входит в лучшую пятерку твоих отличительных черт. Твоя боязнь кукурузных полей и пришельцев не делает тебя особенной. Страх каждого человека выглядит одинаково.

– Да как ты смеешь? – с сарказмом заявила Эстер, тяжело дыша. Она окончательно пришла в себя. – Я и есть особенная.

– Неужели ты позволишь М. Найту Шьямалану^[34] так с тобой поступить? Это как плакать под песню “Nickleback”. Имей к себе хоть каплю уважения.

Она неуверенно усмехнулась.

– А что входит в лучшую пятерку?

– Пятерку?

– Моих самых интересных отличительных черт.

– Нарциссизм.

– Не может такого быть.

– Предлагаю сделку. Пятую особенность я назову сейчас, а остальные четыре потом, когда у тебя обязательно случится очередная истерика по поводу наших забав.

– Идет.

– Под номером пять – твой цвет волос.

– В клубничном блонде нет ничего интересного.

– А это не клубничный блонд. Они персиковые. У тебя волосы цвета летней орхидеи, – пояснил Джона, после чего пропустил между пальцами прядь тех самых волос.

– По-моему, кто-то перечитал Шекспира.

– Почему бы тебе не рассказать мне историю? Я хочу больше узнать о Джеке Горовице.

– Ладно, – согласилась Эстер. Переведя дыхание, она поведала Джоне Смоллвуду о второй встрече ее дедушки со Смертью.

19
Прекрасный день для пышной свадьбы

Поздним утром 4 октября 1982 года Джек Горовиц – Мужчина, Ставший Смертью – позвонил в дверь Реджинальда Солара и попросил быть шафером на его свадьбе. Редж, к тому времени отец двух сыновей и одной дочери, только взглянул на знакомое рябое лицо человека, стоявшего на пороге его дома – человека, которого, как помнится, он считал мертвым, – как тут же грохнулся в обморок. Когда через полминуты он пришел в себя, Горовиц стоял над ним и обмахивал платком.

– Господи, я уж решил, что напугал вас до смерти. Было бы неловко, если бы мой хозяин пришел по вашу душу, – я сегодня сказался больным. Здравствуйте, лейтенант.

– Ты же мертв, – произнес Редж, глядя на призрак Горовица, казавшийся удивительно живым. Красные шрамы покрывали его изрытое оспинами лицо, кожа выглядела более воспаленной, чем могла быть у призрака. У призраков вообще есть кожа?

– Совсем напротив, – Горовиц протянул ему руку. Реджинальд не принял ее и остался неподвижно лежать на полу.

– Не понимаю. Ты же был убит. Тебя утопили в реке во Вьетнаме.

– О нет. Я действительно провел в воде некоторое время. Те парни крепко меня связали. Долго плавал среди валунов в поисках острого камня, чтобы разрезать им путы.

– Ты… Почему ты здесь?

Горовиц безмятежно улыбнулся.

– Дело в том, что мне требуется свидетель на свадьбе. Шафер, если позволите. А вы первый и – надеюсь, простите мне это признание – единственный человек, кто приходит на ум. У меня не так много друзей, – Горовиц покосился на свою протянутую руку. – Желаете, чтобы наш дальнейший разговор проходил в горизонтальном положении?

Редж с помощью Горовица поднялся на ноги и сказал:

– Шафер? Горовиц, да ты же едва меня знаешь. Мы встречались всего раз, в ночь перед твоей смертью.

– Да, но при этом вы оплакивали меня. Стремились восстановить мою честь. И я, можно сказать, привязался к вам, Реджинальд Солар. А поскольку закон предписывает присутствие на свадьбе свидетеля – того, кто знает меня, – мне бы хотелось, чтобы этим человеком были вы.

– Я считал, что тебя убили по моей вине.

– Увы, меня, как я уже объяснял вам в 1972 году, очень сложно убить.

Редж, разумеется, до сих пор не верил в то, что Горовиц – ученик Смерти, даже несмотря на его удивительное спасение. И все же пригласил его в дом, где они вместе выпили молока, пока Горовиц объяснял, что Смерть тоже может любить. Он в самом деле мгновенно влюбился во вьетнамскую женщину, которая обнаружила его в реке плавающим лицом вниз – он сильно ослабел за те несколько дней попыток освободиться.

– Ты хотел сказать, несколько минут, – поправил его Реджинальд.

– Уверяю вас, лейтенант, несколько дней.

Реджинальд покачал головой и плеснул им еще по стакану молока. Горовиц продолжил рассказ. Мрачному Жнецу не полагалось влюбляться – такое поведение сильно порицалось, объяснял он. На весь срок пребывания в должности Смерти ему даровалась долгая жизнь и освобождение от такого неприятного дела, как смерть, в отличие от его спутника. И это, разумеется, стало причиной некоторых неприятностей в прошлом. Горовиц не мог утверждать наверняка, но ходили слухи, будто «черный мор» 1346–1353 годов стал прямым следствием депрессии Жнеца, вызванной внезапной и неожиданной гибелью его любимого человека: тот был убит в результате несчастного случая, который даже Смерть не мог предупредить. Доведенный до отчаяния, он ходил по улицам Европы на протяжении семи лет; десятки крыс, зараженных бактериями чумной палочки Yersinia pestis, бежали за ним. В состоянии глубокой скорби он прикасался к щекам юных влюбленных, пока те спали, дабы они тоже познали его горе.

Горовиц называл это тяжелое испытание «тыловым кошмаром» – и все же продолжал любить женщину по имени Лан. Любой, кто осмеливался любить, так или иначе рисковал потерять любимого человека, так почему он должен отличаться от них? Едва ли из-за ее смерти он впадет в неистовство, к тому же она красива, молода и здорова, так с чего ей умирать в течение последующих пятидесяти лет? Пока она будет стареть, он останется молодым. А после, когда она мирно уйдет во сне в окружении своих детей, внуков и правнуков, он подготовит себе преемника, сложит полномочия и встретится с ней в загробной жизни. Даже будучи Смертью, однажды ему придется умереть, но он может выбрать как, где и когда (одно из немногих преимуществ его работы).

Мужчины говорили до полудня – в основном о войне и минувших годах после ее окончания. Реджинальд показал Горовицу фотографии своей жены и детей, а тот в свою очередь показал снимки маленького белого домика, который купил на острове Санторини. С голубыми ставнями, голубой дверью и маленькой козой, пасущейся во дворе, идеальном для приготовления сыра. Лан, его суженая, обожала оливки, солнце и просыпаться под шум волн, разбивающихся о скалы – именно это и обеспечил ей Горовиц.

– Уверен, вы будете там счастливы, – заверил его Редж, возвращая снимки.

– Реджинальд, я вынужден просить тебя сохранить мою страшную тайну.

– Э-э-э…

– Моя возлюбленная, она… В общем, она не знает, кто я. Или, точнее, что я. Знаю, с моей стороны несправедливо ничего ей не говорить, но кто тогда, узнав правду, полюбит такого, как я?

– Если ты ей не рассказал, то я и подавно не стану, – ответил Редж, хотя и считал иначе: человек имеет право знать, что выходит замуж за возможного психа, возомнившего себя Мрачным Жнецом. Но раз женщина до сих пор не поняла, что Горовиц болен психозом и несет бред, он не станет ей об этом сообщать.

Свадьба Горовица состоялась на следующий день в местной городской часовне. На Лан был бледно-розовый сарафан, шею украшала нить жемчуга. Мужчина, ставший Смертью, нарядился в лавандовый смокинг, рубашку с рюшами и белые сверкающие туфли. Реджинальд считал, что предполагаемый Жнец должен обладать хорошим вкусом, но поскольку Горовиц родился на юге и вырос, как сам утверждал, на ферме, от него не стоило ожидать особого стиля.

Бабушка Эстер, Флоренс Солар, тоже присутствовала на этой свадьбе, однако у Эстер не было возможности узнать ее мнение о Жнеце и его невесте: она умерла в ту самую ночь, когда дедушка впервые рассказал ей эту историю. Интересно, знала ли она, что Горовиц был Смертью? Поразилась ли, обнаружив в миг своего последнего вздоха, что молодой человек с рябым лицом, на чьей свадьбе она была почти три десятка лет назад, пришел забрать ее бессмертную душу?

После свадьбы пути двух мужчин снова разошлись; Редж по-прежнему не считал Горовица Смертью, но был рад узнать, что тот все-таки жив, здоров и счастлив.

Пока Эстер рассказывала эту историю, Джона, слушая ее, рассеянно сплел венок из кукурузных листьев и надел ей на голову.

– Королева Смерти, – заявил он в конце рассказа. К тому времени солнце почти скрылось за горизонтом, у дрона сели батарейки, а кукуруза все так же шепотом призывала их уйти.

– Хочешь теперь отправиться на свидание? – предложила Эстер.

Джона согласился, и они двинулись в путь.

* * *

– Чтобы закадрить девчонку, нужно сделать четыре простых шага, – объяснял Джона спустя час. Они с Эстер стояли напротив фургончика с мексиканским фастфудом. – Сначала я покупаю им мексиканскую еду, потом – пиво, потом везу в свое любимое место, а после достаю свое секретное оружие.

– Я искренне надеюсь, что под секретным оружием ты имеешь в виду не гениталии.

– Фу, Эстер! Что за пошлости у тебя в голове в самом деле.

– Постой, хочешь сказать, ты сейчас пытаешься меня закадрить?

– Я пытался это сделать еще с начальной школы. А ты была вечно занята и не замечала. Думаешь, я помогаю обивать диваны абы кому?

– Бросить человека и не общаться с ним на протяжении шести лет – никудышный способ его закадрить.

– Согласен.

– Кстати, где ты был? Ты мне так и не ответил.

– Ты не спрашивала.

– Спрашиваю сейчас.

– Это долгая история, связанная с путешествием во времени и попыткой убить Гитлера. Поверь мне, тебе это будет неинтересно.

Ребята съели по буррито, сидя на водосточной трубе рядом с фургончиком, а после, запрыгнув на мопед, ехали до тех пор, пока не добрались до таблички «Добро пожаловать» на окраине города. Они устроились по другую сторону от нее, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, – теперь они официально выехали за пределы того места, которое засасывало их словно черная дыра. Это было потрясающе, здесь Эстер могла дышать свободно. Всего два шага от границы – и путы вокруг груди ослабли, а металлический колпак, сдавливавший мозг, исчез.

– Твое здоровье, – сказал Джона и вручил ей теплую банку пива, которую достал из внутреннего кармана куртки.

– Неужели этот метод и правда работает? – удивилась Эстер.

Джона промолчал. Они открыли банки и принялись наблюдать за шоссе, ведущим из города: за машинами, уходящими за горизонт событий, будто им это ничего не стоит – и нет ничего проще, чем убежать туда. Эстер не требовалось спрашивать у Джоны, почему это его любимое место. Они смотрели, как автомобили окунаются в неизвестность, которую им суждено узнать лишь через несколько лет. А может, вообще никогда.

Внезапно Эстер задумалась о том, чем бы она хотела заниматься после школы, но как ни старалась представить себя в качестве студентки колледжа или путешествующей по Азии экономно и налегке с одним рюкзаком, все ее мысли неизменно возвращались к одному – к Юджину. Он был якорем. В глубине души она понимала, что брат недостаточно здоров для учебы в колледже, а потому не сможет уехать из дома. До тех пор пока Юджин остается болен – пока проклятие действует на него, – она вынуждена сидеть здесь.

Эстер очень хотела спасти ему жизнь, но не меньше хотела дать возможность себе.

– Расскажи мне о своих родителях, – попросил Джона. – Какими они были до проклятия?

Эстер улыбнулась, вспомнив прежних Розмари и Питера.

– Больше всего на свете папа любил поэзию и Рождество. Звучит невероятно скучно и нелепо, знаю. Но я никогда не видела, чтобы взрослый мужчина с таким восторгом ждал рождественское утро. А что касается поэзии, то он каждый день по дороге в школу читал нам лимерики^[35]. Все время новые. Даже не знаю, писал ли он их сам или находил в интернете и заучивал, но они всегда были ужасны и заставляли нас смеяться.

Джона улыбнулся.

– А твоя мама?

– Мама раньше выращивала растения в ящиках под окнами. Говорила, это сады для фей, которые охраняют наш покой, пока мы спим. Она до сих пор работает садоводом, но сейчас все иначе. Тогда она могла вырастить что угодно и где угодно без солнца и воды. Она обладала магией. Я была без ума от этой женщины. Мы повсюду ходили вместе, она обсуждала со мной все на свете. Была моей лучшей подругой. А потом… ничего не стало. Она постепенно замкнулась в себе, отдалилась и бросила нас одних.

Джона потянулся к Эстер и взял ее за руку. У девушки не нашлось сил, чтобы остановить его и отмахнуться от мыслей: неужели вначале все люди испытывают нечто подобное, неужели то же самое она чувствовала еще тогда, когда они были детьми? Раньше Эстер любила Джону – так, как способны любить дети, в этом она была абсолютно уверена. Тот короткий отрезок времени он служил для нее ярким лучом света в темном царстве.

И, о боже, как от него пахло! Будь ее воля, она бы заключила его аромат в пузырек и по капле наносила на шею каждый день. Пока они пили теплое пиво, Эстер думала о том, как просто вновь влюбиться в Джону Смоллвуда. Как просто позволить ему вновь стать частью нее – но в этом-то и заключалась проблема. Эстер не питала иллюзий насчет того, кем был Джона: карманником, опытным мелким преступником, малолетним алкоголиком (впрочем, как и она), нарушителем общественного порядка, а также – без всякого сомнения – лучшим человеком из всех, кого она встречала. Джона был настолько хорош, что сбивал этим с толку. Эстер пугало то, что, если она подпустит парня слишком близко, станет полагаться на его защиту, как бывало в детстве, – он снова исчезнет, и ей придется в одиночестве собирать разбитые осколки.

Тем вечером Эстер могла влюбиться в Джону, но это было небезопасно, так что она сделала единственно возможное: положила голову ему на плечо, выпила пиво, которое он ей дал, и принялась мечтать о том дне, когда сможет со скоростью света рвануть за горизонт событий, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

– Я по-прежнему жду твое секретное оружие, – напомнила она через некоторое время.

– Погоди, сейчас увидишь, – с этими словами Джона Смоллвуд встал и начал танцевать посреди дороги.

– Милая Кэролайн, пам-пам-пам, – напевал он, приплясывая, – столь хорошо еще не было никогда. О-о-о, милая Кэролайн, пам-пам-пам! В последний раз я приводил сюда Кэролайн, иуменянебыловременивыучитьновуюпеснюдлятебя. – Последнюю часть предложения он попытался соединить в одно слово, чтобы оно подходило под мелодию.

Эстер покачала головой.

– Не могу поверить, что тебе удалось произвести впечатление хотя бы на одну девушку.

– Давай, потанцуй со мной, пам-пам-пам!

– Ну уж нет.

– Почему нет, Эстер Солар? – настаивал он по-прежнему в ритме «Милой Кэролайн»^[36].

– Потому что то же самое уже делали герои «Дневника памяти», и это будет повторением.

– Но они танцевали не так, пам-пам-пам!

– Знаю. Я в курсе. Потому это и выглядело красиво.

– Ты ранишь меня в самое сердце, – пел он, не переставая танцевать. Тогда Эстер достала телефон и принялась снимать его на камеру, отчего Джона заголосил еще громче. – МИЛАЯ КЭРОЛАЙН, ПАМ-ПАМ-ПАМ! – закричал он в ночное небо. – КАК ЖАЛЬ, ЧТО Я НЕ ВЫУЧИЛ ПЕСНЮ ДЛЯ ЭСТЕР!

– Хватит позориться. Я не стану участвовать в этом балагане. Прошу тебя, перестань уже петь эту дурацкую песню.

– Перестану, если ты составишь мне компанию.

– Мимо нас проезжают люди – они увидят меня.

– Нет. Они увидят «женщину с зонтиком, обращенную влево»^[37]. Только их это не волнует.

– Меня волнует.

– Ты слишком часто волнуешься. По поводу многих вещей.

– Странный ты человек, – заключила Эстер, а про себя решила, что он прав. Глядя на проезжавшие мимо машины, она представила, какую картину, высунувшись из окон, увидят люди: одетый в белое призрак со вспышкой рыжих волос. Хотелось надеяться, что знакомые не смогут узнать ее по этим признакам. В конце концов она встала, допила остатки пива и пристроилась рядом с Джоной. – Только не смотри на меня.

– Не буду. Обещаю.

После этого она принялась исполнять ковбойский танец, которому еще в детстве ее научила бабушка.

Эстер точно поняла, когда Джона нарушил свое обещание – в это мгновение он повалился лицом на асфальт, как любил делать, если она, по его мнению, выглядела особенно нелепо. – Ты танцуешь как Элейн из «Сайнфелда»^[38], – выдавил он минуту спустя, после того как сумел заговорить сквозь смех.

– Ненавижу тебя, – буркнула Эстер, но танцевать не перестала.

Джона тоже некоторое время не останавливался, а потом взял ее за руку, прокрутил на месте и притянул к себе, так что они оказались лицом к лицу, как в вальсе. Он тихонько напевал себе под нос, пока они медленно переступали с ноги на ногу, соприкоснувшись головами. Эстер нравилось чувствовать его рядом. Нравился пробуждавшийся в животе трепет, похожий на стаю встрепенувшихся оранжевых бабочек.

И в этом, разумеется, заключалась проблема.

Эстер положила руку ему на грудь и нежно оттолкнула.

– Я не могу, – тихо произнесла она, не в силах на него взглянуть. В ее сердце происходило нечто странное – причиняющее боль.

– Почему?

– Потому что… – Почему? Причин была масса. Потому что она недостаточно хороша. Потому что часть ее внутри прогнила, сломалась и была недостойна любви. Потому что в конце концов Джона об этом узнает, а зачем что-то начинать, если конец все равно неизбежен? Потому что однажды он уже ушел, и в этом было мало приятного; восьмилетки могут быть теми еще засранцами – травля, которую она перенесла за время его отсутствия, оставила глубокий след в ее душе. Какова бы ни была причина, она больше не могла вручить другому человеку такую власть над собой.

Эстер хотела все это сказать Джоне, но в попытке облечь мысли в слова возникла ошибка, и ей удалось выдавить из себя лишь:

– Потому что просто не могу, ясно? – Иногда лучше не получать желаемое. Иногда лучше не трогать красивую вещь из страха ее разбить.

– Ясно, – прошептал Джона, погладил ее щеку большим пальцем, но больше ничего не сказал: нельзя заставить кого-то любить против его воли.

Сквозившая в голосе Джоны боль разрывала ей сердце, ведь она научилась прекрасно говорить на этом языке, но все равно не могла дать ему то, чего он хотел. Не могла дать себе то, чего хотела сама.

– Милая Кэролайн, пам-пам-пам, – пропели они вместе, на этот раз гораздо тише, потому что это были практически единственные известные им слова. – Столь хорошо еще не было никогда.

20
8/50: Вождение автомобиля

– Значит, ты никогда не водила автомобиль? – спросил Джона.

Эстер сидела на месте водителя в машине Холланда Смоллвуда, в уродливом «универсале» 1980-х годов тыквенного цвета, и отказывалась заводить мотор, поскольку ей не хотелось а) погибнуть самой и б) быть убитой отцом Джоны.

– Пробовала как-то раз, но у меня случился приступ паники, поэтому я занесла этот пункт в свой список и больше никогда к нему не возвращалась.

– Позволь уточнить: как только у тебя появляется шанс потерпеть неудачу, ты решаешь больше никогда этого не делать?

– Именно. И от мысли, что я ни разу не потерпела неудачу, мне становится очень-очень хорошо. Идеальное психологическое здоровье. Я – гений.

– Сегодня научишься, – заверил ее Джона и кивнул на рычаг переключения скоростей. – Холланд ездит на механике.

– У меня не получится.

– Блин, даже мой слабоумный отец – и тот может ездить на механике, так что ты точно справишься.

– Нельзя говорить «слабоумный». Это не политкорректно. Тем более, если я разобью машину Холланда, он меня убьет.

– Нет, он убьет меня. Потом тебя. А потом твою семью. Поэтому у тебя будет время сбежать в Мексику, прежде чем он начнет тебя преследовать. Заводи мотор.

– Нет.

– Эстер, посмотри на свой костюм. Погляди, кто ты сегодня. Стал бы фильм «Убить Билла» таким интересным, если бы Невеста отказывалась водить машину?

Эстер окинула взглядом свой желто-черный кожаный комбинезон, который выбрала сегодня, и глубоко вздохнула.

– Пробуди в себе Уму, – кивнула она. – Пробуди свою внутреннюю оторву.

Поначалу, если честно, получалось весьма неплохо. Эстер оказалась не таким плохим водителем, каким считала себя; и хотя у нее не было даже пятой части требуемой для вождения координации, она никуда не врезалась. Джона старался уводить ее подальше от общего движения и перекрестков, чтобы ей не приходилось останавливаться и трогаться заново. В основном они держались небольших дорог на окраине города – длинных, прямых, без светофоров и знаков «Стоп».

День мог бы завершиться совсем иначе, если бы в одном захолустье вдруг не решили построить торговый центр: для облечегения возведения белой махины проводились дорожные работы.

Женщина в светоотражающем жилете остановила их автомобиль и не давала проехать, пока грузовик переезжал с одной строительной площадки на другую. Эстер оказалась первой в веренице машин. В ожидании она поправила зеркало заднего вида, чтобы сосчитать количество выстроившихся сзади машин. Их получилось шесть, и каждые несколько секунд останавливались новые.

– Я не смогу этого сделать, – тихо проговорила она, встретившись глазами в зеркале со стоящим прямо позади нее мужчиной. – Давай поменяемся местами.

– Что?

– На меня смотрит слишком много людей. Они все видят меня.

– Никому нет до тебя дела, Эстер.

– Они разозлятся, если я заглохну.

– Смотри, она показывает нам ехать. Трогайся.

И правда: женщина в строительной форме перевернула табличку «Стоп» и теперь призывала их ехать, размахивая знаком «Осторожно».

Эстер включила первую передачу, но отпустила сцепление слишком быстро, и машина, дернувшись, заглохла. Мужчина сзади посигналил. Женщина-строитель со смехом отступила назад.

– Я же сказала тебе, что у меня ни черта не получится! – воскликнула Эстер. От обжигающих, точно фары, взглядов водителей у нее закипала кровь.

– У тебя все получится, Эстер, – настаивал Джона. Должно быть, на ее лице читалась паника, потому что он сжал ее плечо и заговорил четким тихим голосом. Ее бросало то в жар, то в холод. В пальцах ощущалось знакомое покалывание. – Послушай меня. Ты сможешь.

Водитель в машине позади снова принялся сигналить. Джона опустил стекло.

– Хочешь, чтобы я к тебе подошел? Так я сейчас выйду, придурок! Она только учится!

Эстер снова завела машину, включила первую скорость. Ремни, опутывающие грудь, начали сжиматься, сдавливая ребра все туже и туже. Она пыталась плавно отпустить сцепление, но у нее дрожали ноги, тело под желтой кожаной курткой сильно вспотело, солнце палило в ветровое стекло и обжигало кожу. Ей не хватало воздуха.

Автомобиль дернулся, двигатель снова заглох. Они резко встали. Несколько водителей одновременно засигналили. Эстер осознала, что у нее приступ удушья, только когда не смогла сделать вдох. Руки тряслись, она не могла дышать.

Не могла дышать.

Джона уже выскочил из машины и, наклонившись к ней, отстегивал ремень безопасности. В салоне было жарко, как в печке, ее кожа словно покрылась иголками – все вокруг это видели, они смотрели на нее. Покалывание с пальцев перешло к рукам: оно ползло вверх и растекалось по шее, где невидимые руки сжимали пищевод.

Ты умираешь, ты умираешь, боже, ты умираешь.

Вот оно, свершилось. Столько недель они искали Смерть, и он наконец соизволил посетить их мероприятие. Но Эстер сейчас думала только об одном: какая дурацкая это была затея и как сильно она не хотела умирать.

В следующий миг она почувствовала движение машины; ее щека прижималась к горячей потрескавшейся коже заднего сиденья. Она не помнила, как попала сюда. Время будто искривилось. Каждые несколько секунд слышался звук льющейся воды, по которому она вскоре распознала, что ее рвет. Никаких спазмов не было. Рвотная масса без усилий вытекала изо рта и скапливалась на коврике.

Ты умираешь, ты умираешь, ты умираешь.

Затем машина остановилась; Джона вытащил ее с заднего сиденья и отнес к дереву.

– Мне жаль, мне очень жаль, – между всхлипами выговорила она, но Джона уже ушел. Неужели он бросил ее умирать, как Билл оставил Невесту? Впрочем, это было вполне справедливо, расценила Эстер. Ведь она облевала машину его отца.

По правде говоря, она даже удивлена, что он так долго ее терпел. Обычно хватало всего нескольких прилюдных приступов паники, прежде чем люди списывали тебя со счетов как безнадежного человека. Слишком слабого. Требующего слишком много хлопот. С кем слишком мучительно находиться рядом. Разве не точно так же она поступила со своим отцом? Так почему она заслуживала другого отношения?

Эстер огляделась по сторонам в полной уверенности, что Джек Горовиц где-то рядом, только и ждет, как бы сцапать ее бессмертную душу. Паника накрыла ее с новой силой.

Однако тут вернулся Джона с бутылкой холодной воды в одной руке и коробкой салфеток – в другой. Он опустился на землю рядом с Эстер, которая стянула с себя желтую куртку, легла спиной на траву и попыталась перевести дыхание.

– Все хорошо, все хорошо, – сказал Джона, прикладывая влажную салфетку к ее лбу.

Может быть, не в этот раз и не в следующий, но Джона в конце концов все-таки устанет от нее. Настолько расстроится из-за ее неспособности быть нормальной, что уйдет. Возможно, будь она сексуальной и уверенной в себе, не имей кожу, словно минное поле, усыпанную веснушками, она могла бы как-то оправдать свою сумасбродность, надломленность и чудаковатость. Но в нынешней ситуации в ней не было ничего привлекательного, отчего бы он захотел еще долгое время выносить ее бред.

Люди быстро устают от психических расстройств, когда понимают, что с ними никак нельзя справиться.

– Твоя спальня, – вдруг сказал Джона.

– Что?

– Под номером четыре. В списке твоих самых интересных отличительных черт. Твоя спальня.

– А вот это наглое вранье. Ты просто придумываешь на ходу, да?

– Ага. Чтобы не слишком распускать нюни из-за всей этой фигни.

– А под номером один, наверное, будет форма ногтя на моем пальце ноги или что-то в этом духе.

– Нет, это точно идет под номером три. У тебя прелестные ногти. – Когда Эстер стало лучше и она смогла сесть, Джона сказал: – Давай я отвезу тебя домой.

Эстер покачала головой.

– Не домой.

– Ладно. Тогда… Я показал тебе свое любимое место. Почему бы тебе не показать мне свое?

Когда они сели обратно в пропахшую рвотой машину (Джона, разумеется, за руль), она попросила отвезти ее на парковку местного торгового центра.

– Итак… мы на парковке, – заявил он, припарковавшись.

Эстер до сих пор дрожала, обливалась потом и вообще была не в себе. Будь прокляты эти панические атаки.

– Когда нам было по одиннадцать лет, мама привезла нас сюда утром в канун Рождества.

– Сделать последние покупки?

– Не совсем. В машине она объяснила нам, что не сможет в этом году купить подарки. Два месяца назад папа заперся в подвале, Редж содержался в Лилак-Хилл, а ее уволили с работы, так что у нас не было денег. Ни копейки. Даже на еду.

– И это твое счастливое воспоминание?

– Тогда мы провели здесь целый день, только мы втроем. Мы ходили по территории магазина, спускались с этажа на этаж и подбирали любую мелочь, которую удавалось найти. Собрали мы немного, всего несколько долларов, зато днем на это можно было купить каждому по пряничному человечку. Маме, к сожалению, не хватило, поэтому два четвертака она решила сохранить – сказала, будто они счастливые. Она не откусила ни кусочка от наших пряников, а позже, когда мы вернулись домой, проплакала всю ночь.

– Постой, может, я чего-то не понимаю, но эту историю с трудом можно назвать веселой.

– Это мое последнее воспоминание о ней настоящей. Последний раз, когда мы действительно были семьей, понимаешь? И пусть папа по какой-то причине заперся в подвале, мы с Юджином верили, что на Рождество он все-таки выйдет и удивит нас. Папа обожал Рождество, любил его больше, чем мы, и никогда не пропускал. Нас не волновало, что мы не получим подарки, что провели канун Рождества, подбирая монеты, – потому что тогда мы думали: мама с нами, папа вернется на следующий день, а на ужин мы будем есть пряники. Жизнь была прекрасна.

– Но твой отец так и не вышел из подвала.

– Думаю, это ее и подкосило. Рождество. Бесконечное ожидание того, чего не случится. Следующую неделю мы каждый день ужинали у нашей тети Кейт, а потом мама выиграла три штуки баксов в игровых автоматах. Счастливые четвертаки на самом деле оказались счастливыми. В тот день она пришла домой с целой горой запоздалых рождественских подарков: сотовые телефоны, книги, всевозможные лакомства – все, что она так хотела нам купить, но не могла позволить. Себе она приобрела единственную вещь – бусы из тигрового глаза на удачу. Я не испытываю к маме ненависти из-за того, кем она стала. Хотела бы, но не могу. Я слишком сильно ее люблю. В этом-то и загвоздка. В этом кроется проблема любви. Однажды полюбив человека, ты всегда, кем бы он ни был, будешь позволять ему уничтожать тебя. Из раза в раз. Даже самые лучшие люди находят способ ранить тех, кого любят.

– Моя мама погибла в автомобильной аварии вскоре после рождения Реми, – тихо произнес Джона. – В тот день, когда я исчез. В день святого Валентина. По этой причине я ушел из школы. Меня сняли с занятий до начала перемены. После ее смерти все пошло наперекосяк.

– Господи, Джона, я понятия не имела! Черт. Мне так жаль… – все эти годы тихие злобные голоса нашептывали ей, якобы Джона ушел из-за нее. Потому что другие дети обзывали и всячески обижали ее, и ему надоело постоянно заступаться, противостоять их жестокости. Но это, разумеется, оказалось неправдой. А Эстер, разумеется, провозгласила себя пупом земли. Тревожные люди всегда полагают, будто мир вращается вокруг них, но знание правды не избавляет их от склонности верить в ложь. – Расскажи мне о ней.

Джона улыбнулся.

– Она преподавала литературу, хотя всегда хотела быть актрисой. Поэтому так любила Шекспира. Клянусь тебе, она начала читать мне произведения Шекспира раньше, чем книжки с картинками! А еще она купила мой первый набор красок, увидев, как хорошо у меня получается рисовать. Она была единственной, кто не посмеялся надо мной, когда я сказал, что в будущем хочу стать гримером в кино. Кстати, я рассказывал ей о тебе.

– Не может быть.

– Это правда. Я поделился с ней тем, что тебя дразнят в школе, потому что меня это сильно расстраивало. Тогда она усадила меня за стол, привела цитату: «Каждой тирании нужно добиться той точки опоры, чтобы люди с чистой совестью хранили молчание^[39]», потом объяснила ее значение и сказала, что мне нужно делать. На следующий день я впервые сел рядом с тобой.

– Ее смерть буквально погубила моего отца. Раньше он был хорошим парнем, но его горе вскоре переросло в глубокую депрессию, депрессия привела к выпивке, а выпивка сделала озлобленным.

Эстер не знала, что сказать, поэтому сделала единственно возможное в подобной ситуации: положила руку Джоне на плечо и прижалась к нему головой.

– Однажды, – сказал он, – каждый человек в мире проснется и поймет, что его родители – такие же люди, как и он сам. Иногда они бывают хорошими, иногда – не очень.

Прежде чем отправиться домой, Эстер с Джоной купили себе по прянику в том самом магазине, куда шесть лет назад Розмари Солар привозила своих детей. Эстер сделала себе мысленную пометку добавить пряничного человечка в список запрещенных сладостей, продаваемых в школе.

Возле машины они заметили блеснувший в темноте четвертак, но никто из них не остановился, чтобы его подобрать.

* * *

Тем вечером Джона решил отправиться на встречу с отцом Эстер, на которую, по его словам, она тоже была приглашена. Эстер пыталась его отговорить – Джона не обязан нести эту ношу, – но он был непреклонен. Сказал, что уже пообещал Питеру прийти, к тому же он совсем не прочь провести вечер в заплесневелом подвале, потому что ему не нужно возвращаться домой. Как заверил ее Джона, Холланд не обращался жестоко с Реми. По факту он вообще почти ее не замечал.

Незадолго до заката Джона уехал и через полчаса вернулся с бутылкой дорогого виски. Эстер не стала спрашивать, где парень его достал. Молодой человек привычным жестом повесил кошку на шею, будто шарф, и они вместе спустились в подвал.

Только оказавшись внизу, Эстер обрадовалась, что Джона все-таки решил остаться. Тот хлам, который в обычное время высился опасными стопками, сейчас был аккуратно разложен и убран к стенам. Полы сверкали чистотой. В центре комнаты стоял стол, окруженный тремя стульями, а полоска ткани, прежде украшавшая стены, превратилась в скатерть. Сам Питер сиял: парализованная половина его тела блестела в тусклом свете точно отполированное дерево. Эстер видела образовавшиеся под его кожей годичные кольца – опаловые вены белыми прожилками пронизывали темное дерево.

Питер вымыл волосы, постриг бороду. На протяжении четырех недель отец Эстер, как он сам поведал, питался одним рисом и фасолью, чтобы потом со спокойной душой потратить скрупулезно отложенные средства на этот ужин. Эстер и Джона предложили заплатить за заказанную им тайскую еду, но Питер ничего не хотел слышать.

Так они провели вместе несколько часов. Джона вновь стал прежним: таким, каким Эстер впервые увидела его на никелевом заводе, когда он с напитком в каждой руке рассказывал какую-то грандиозную историю группе подростков. Тем, кто нарисовал красочную галактику, чтобы скрыть живущую внутри него тьму.

Было очевидно, что Питер восхищается им.

– Нам нужно как-нибудь собраться еще раз, – сказал он и поднял здоровую руку для тоста. – За новых друзей.

Ребята тоже подняли свои бокалы с виски.

– За новых друзей, – повторили они с Джоной в один голос.

Глядя на Питера с Джоной, Эстер пришла к выводу: возможно, она была слишком категорична к своей матери в том, что та не бросила отца, несмотря на всю причиненную ей боль.

Возможно, любить человека и оставаться с ним, даже если ты этого не хочешь, не такая уж большая катастрофа, как ей казалось.

21
9/50: Гуси как дьявольское воплощение

В воскресенье, в день встречи с девятым страхом, Джона не успел и рта раскрыть, как Эстер, подняв руку, объяснила ему, почему так боится гусей:

– а) Из-за столкновения с канадскими гусями самолет был вынужден совершить аварийную посадку на реку Гудзон, и б) гуси сами по себе – страшные, ужасные дьявольские твари.

– В кои-то веки, – сказал Джона, доставая из рюкзака прихватки и обматывая ими запястья, – я с тобой согласен. – Он смерил Эстер взглядом, оценивая ее броню имперского штурмовика^[40]. – Я принес перчатки и защитные очки, но тебе они, как вижу, не понадобятся.

– Мне уже доводилось сражаться с гусями, – ответила она и надела шлем, молясь про себя Большой яме Каркуна^[41], чтобы тот сумел защитить ее лицо от увечий. – Больше я не намерена встречаться с ними без экипировки.

– Ну что, готова?

– К чему, к гусям? – Ее голос заглушал шлем, дыхание обдавало лицо теплом, но ей было все равно, потому что их ждали гуси. – Нет. Но идем.

Они отправились в парк рядом с ее домом, где местные гуси состояли сплошь из острых клювов и ненависти. Пруд оставался оцепленным почти десять лет, с тех пор как птицы чуть не заклевали маленького ребенка насмерть. Вся лужайка была утыкана табличками: «ОСТОРОЖНО: ЗЛЫЕ ГУСИ».

Ну все, им крышка.

– Гуси – единственные из всех птиц, которые смогли убить человека, – сказала Эстер. Джона в эту минуту пристегивал экшен-камеру ко лбу.

– Неправда, – возразил он.

Гуси встретились с девушкой глазами и зашипели, хотя находились в пятидесяти футахот них.

– А вот я уверена, что это правда. И теперь они готовы взяться за нас.

Джона, перекрестившись, извлек из рюкзака хлебную палочку. Затем ребята обменялись кивками, прекрасно осознавая, что, возможно, это их конец.

Вот какую картину Эстер нарисовала в своей голове: дальний план, они с Джоной находятся в одной стороне экрана, стая гусей – в другой; они шагают навстречу птицам под эпическое произведение Карла Орфа «О Фортуна». Они переходят на бег, гуси – тоже. С обеих сторон раздается боевой клич. Джона вскидывает хлебную палочку вверх и кричит: «ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!» Масштабный кадр сверху: армии вот-вот столкнутся, гуси значительно превосходят в численности двух млекопитающих воинов. Крупным планом – шлем штурмовика. Затем – голова гуся с кровожадным выражением морды (точно таким же, как и в обычном состоянии). А после – кадр того, к чему все это привело: их армии встречаются в центре экрана, два цунами врезаются друг в друга; гуси нападают на людей, и во все стороны летят перья.

В реальности же Эстер во время схватки потеряла Джону из виду, но услышала его крик: «Забирайте хлеб, ублюдки! Забирайте его!» Птицы наступали со всех сторон, пытались ущипнуть ее за пластиковый костюм, ища слабое место в броне. Они яростно шипели, вытягивали шеи, громко хлопали крыльями, не зная, как лучше поступить: съесть хлебную палочку, убить незваных гостей или и то и другое.

– Их слишком много! Бежим, бежим! – закричала Эстер. В это мгновение один гусь укусил Джону за лодыжку и сбил его с ног. Парень с воплем повалился на землю, открыв доступ к груди и рукам десятку разъяренных клювов.

– Уходи без меня! – произнес он между укусами гусей. – Уходи без меня!

– Ответ отрицательный, Призрачный гонщик! – Подстегиваемая приливом адреналина, Эстер нырнула в эпицентр дьявольского птичьего торнадо и подхватила Джону под руки. Но гуси оказались быстрыми и умели держать обиду: пока она тащила своего друга через парк, они продолжали преследовать ее, создавая своим шипением, укусами и хлопаньем крыльев зловещую какофонию. В конце концов гуси решили, что ушли слишком далеко со своей территории, и замерли на лужайке, будто часовые в ожидании, когда эти двое перегруппируются и нанесут новый удар.

Эстер выпустила Джону из рук и плюхнулась на колени; из-под ее шлема вырывалось тяжелое дыхание. Она стянула парня с себя, затем сорвала перчатки, чтобы можно было разорвать рубашку на груди Джоны и осмотреть полученные раны. Тот стонал, корчился на земле и бормотал без остановки: «Я не чувствую ног». На его плечах от ударов гусиных клювов красовалось три кровавых волдыря, и еще с десяток – на ногах и щиколотках. Других серьезных повреждений не оказалось.

Эстер покосилась в сторону гусей. В ее воображении вновь зазвучала «О, Фортуна».

– Это еще не конец, – сказала она, покачав головой. – Они придут за нами в самый неожиданный момент.

Джона медленно поднялся на ноги, покачнулся. Гусь шикнул на него, и парень вздрогнул от страха.

– Проклятье. Чертовы гуси.

22
И взрослые еще удивляются, почему подростки пьют

Через несколько дней произошло повышение до 2-го уровня опасности. Из дома Соларов постепенно пропадала мебель, а это означало, что у Розмари началась полоса неудач. Но тут не было ничего удивительного. Деньги из игровых автоматов напоминали волну: то прибывали, то убывали, то прибывали, то убывали. Во время прилива дом утопал в мебели, электронике и продуктах, а потом медленно пустел, по мере того как деньги уплывали и боги автоматов забирали то, что было ими даровано. Уведомления о просроченных платежах по кредиту накапливались, даже невзирая на зарплату, получаемую Эстер за работу садоводом.

В пять часов вечера позвонила тетя Кейт, которая желала поговорить с Розмари – так происходило только тогда, когда та одалживала приличную сумму денег. В ответ Эстер поступила так, как от нее требовалось: она расплакалась. Это было несложно. Ей даже не приходилось притворяться. Она чувствовала, что волна убывает быстрее обычного и уносит за собой ее жизнь. Такая волна могла означать лишь одно – приближается цунами, которое уничтожит все на своем пути.

После разговора с тетей Эстер весь день и большую часть вечера ждала Розмари. В их доме не было еды, буквально ни крошки, а мама обещала принести домашнюю пиццу.

– Она не придет, Эстер, – не выдержал Юджин, когда его сестра набрала Розмари в девятый раз. – Иначе уже была бы дома.

К одиннадцати часам вечера у Эстер сильно урчало в животе, поэтому она решила отправить матери сообщение в пассивно-агрессивной форме.

ЭСТЕР:

Насчет ужина можешь особо не беспокоиться.

РОЗМАРИ:

Хорошо х

ЭСТЕР:

О, так ТЕПЕРЬ мы замечаем телефон?

РОЗМАРИ:

Прости, занята х

Эстер хотела отправить Розмари еще парочку сообщений со словами «Неужели ты не понимаешь, какую боль причиняешь своей семье?» и «Будь проклят твой эгоизм!», – но понимала, что это лишь вызовет у нее слезы, а потом Эстер будет чувствовать себя виноватой. Да и все равно это ничего не решит.

Ее ужасно злила сложившаяся ситуация: хотелось что-нибудь ударить, расцарапать, разорвать на клочки. Неужели Юджин испытывал похожие чувства, перед тем как провести лезвием бритвы по коже? Она даже задумалась, а не попробовать ли самой. Должна же быть причина, почему он это сделал. Может, это приятно?

В конце концов она решила остановиться на том, чтобы опустошить четвертую часть бутылки водки, пока ее не захлестнет другого рода боль – «о боже, моей печени конец». Ведь что может быть лучше саморазрушения?

После этого она написала Джоне.

ЭСТЕР:

Чем занимаешься?

ДЖОНА:

Рисую. А ты чем занимаешься?

ЭСТЕР:

Рассматриваю алкоголизм как легальную форму подросткового бунта.

ДЖОНА:

Приноси свой бунт ко мне. Нельзя же бунтовать одной.

Так Эстер и сделала. Юджин отвез ее на машине к Джоне. Они припарковались в четырех домах от него и тайком прокрались на задний двор, хотя в этом и не было необходимости – отца Джоны не было дома.

Устроившись за домом, ребята пили вместе до тех пор, пока все вокруг не начало казаться им смешным. Джона изрисовывал акварелью страницу за страницей: его рисунки из ярких и красивых в трезвом состоянии постепенно, по мере опьянения, превращались в бесформенные, хаотичные кляксы. Юджин описал ему призраков, которых видел в темноте, и тот изобразил на бумаге безобразных существ с белыми глазами и кожей из капающей смолы.

Затем Джона взялся за портрет Эстер. Спустя некоторое время Юджин, заглянув к нему через плечо, сказал: «Это же…», – но Джона в ответ шикнул на него.

– Не порти сюрприз, – предупредил он.

– Что-то я не понимаю, – нахмурился Юджин.

Джона лишь покачал головой.

– Она все поймет, приятель, – сказал он, взглянув на Эстер. – Она поймет.

Девушка покраснела и поджала губы, стараясь подавить улыбку.

После того как сеанс позирования закончился, Джона сел рядом с Эстер и испачканными в краске пальцами стал выписывать круги на ее ладони. Отхлебнув водки, Эстер принялась изливать свою злость. Она заявила, что завтра выразит матери все свое недовольство. Она сделает это, обязательно сделает, она все выскажет.

На рассвете брат с сестрой, ни разу несомкнувшие за ночь глаз, отправились домой. Эстер не стала узнавать, насколько Юджин трезв, чтобы садиться за руль, потому что считала: его алкогольное опьянение может наконец привлечь внимание Смерти.

Однако Юджин все-таки был трезв – по крайней мере настолько, чтобы никуда не врезаться, – а потому до дома они добрались без единой встречи с Жнецом. Утро выдалось прохладное – об этом можно было судить по инею на опавших листьях во дворе их дома, – но девушка этого не почувствала, несмотря на опущенные окна автомобиля всю обратную дорогу. Машина Розмари стояла на подъездной дорожке, а значит, сама она была дома и а) обнаружила отсутствие детей, но ей было все равно, или б) даже не удосужилась проверить, в своих ли они спят кроватях.

Эстер не знала, что из этого хуже. Хлопнув дверцей машины, она зашагала босиком к дому под звон назаров, переполненная алкоголем и решимостью сказать матери все, что о ней думает.

– Эстер, не надо! – окликнул ее Юджин, закрыв машину.

– Почему, черт возьми?

– Думаешь, она и без того недостаточно паршиво себя чувствует? Твои крики не помогут делу.

– Зато они помогут мне почувствовать себя лучше.

Эстер обнаружила маму в коридоре: та лежала на полу с подушкой под головой, свернувшись калачиком и приложив ладонь к оранжевой двери, ведущей в гробницу ее мужа. Вся язвительность Эстер мигом испарилась. В другой руке, прижатой к груди, Розмари крепко сжимала медальон, где хранилась их с Питером свадебная фотография. Пол под подушкой был усеян листьями шалфея с записанными на них пожеланиями. «Освободи его, – мелькали слова. – Освободи его, освободи его, освободи его».

Эта картина была веским доказательством того, к какому разрушению приводила любовь. Своеобразным напоминанием: впуская человека в свою душу, ты даешь ему силу в итоге погубить тебя.

Эстер хотелось разбудить Розмари. Заставить ее страдать за то, кем она стала. Хотелось узнать, почему она по-прежнему оставалась в отношениях, которые практически уничтожили ее. Хотелось, чтобы злость самой Эстер обжигала вены матери и причиняла ей боль изнутри. А потом она заметила искусанные кончики пальцев Розмари.

Вот какой увидела ее Эстер в своей голове: вся мамина кожа – уши, нос, шея, – испещрена крохотными дырочками от разложения, словно изъеденная термитами. Дома, зараженные термитами, становятся полыми и начинают разрушаться под собственным весом. Интересно, с людьми происходит то же самое?

– Ты это видишь? – спросила она у Юджина, касаясь раскрошенных кончиков пальцев Розмари. От них отламывались маленькие кусочки кожи и костей. – Наша мать состоит из дерева.

Однако Юджин куда-то исчез. Эстер обыскала весь первый этаж и двор, но он как сквозь землю провалился. После получасовых поисков она сдалась, принесла с кровати Розмари одеяло и накрыла маму. Та пошевелилась, но не проснулась.

– Хочешь пойти в школу? – спросил у нее Юджин, вновь появившийся три часа спустя. Так долго он еще не отсутствовал. По возвращении от него пахло влажной землей, деревом и каким-то темным, таинственным ароматом, который Эстер не смогла распознать. Она задавалась вопросом, где он все это время был и хотелось ли ей на самом деле знать ответ.

– Уже почти полдень, – ответила она, покосившись с дивана на брата; Флийонсе теплым пушистым комочком свернулась у нее на животе. – Так что нет.

Юджин проверил телефон. Эстер заметила, как его тело несколько секунд померцало, прежде чем вновь приняло четкие очертания.

– Хм, – он огляделся по сторонам, – похоже, я потерял счет времени.

С этими словами Юджин ушел в свою комнату. Остаток дня они провели за тем, что отсыпались после похмелья. Мать, проснувшись, даже к ним не зашла.

23
Холодный поцелуй Смерти

В выходные перед Днем благодарения отключили отопление. Эстер проснулась в постели, дрожа всем телом, дыхание вырывалось из ее рта клубочками пара. В доме стояли холод и мрак – казалось, будто даже лампы со свечами не могли вынести всей тяжести тьмы. В дверном проеме ее комнаты маячил Юджин, похожий на мстительный призрак, морозом вырванный из сна; выглядел он так, будто плакал.

– Отопления нет, – сказал он. – В холоде все кажется темнее.

– Не можешь уснуть? – спросила Эстер.

Юджин потер руки, его кожа мгновенно покрылась мурашками.

– Я никогда не сплю. Можно войти?

Эстер кивнула. Юджин вошел и, свернувшись калачиком, лег на кровать спиной к ней. Он дрожал. Рыдает, догадалась она. На другой половине кровати ощущались слабые толчки – последствия того ужасного события, которое довело его до отчаяния и вынудило прийти к ней. Она прижала ладонь к тонким ребрам, выпиравшим на его спине, в надежде, что брат почувствует спокойствие, которое им всегда удавалось передавать друг другу через кожу.

– Почему ты грустишь? – прошептала Эстер. Возможно, это излишний вопрос. Ведь среди разбитых остатков семьи Соларов поводов для грусти было хоть отбавляй. И все же, как бы ужасно ни складывалась ситуация, Эстер никогда не испытывала потребности бритвой резать себе кожу.

Юджина беспокоило нечто другое. Более серьезное.

– Не знаю, – прошептал он в ответ. – Я сам по себе такой.

Эстер не могла исправить этот изъян. Не могла ему помочь. Не могла устранить печаль Юджина, как не могла изменить цвет его карих глаз и черных волос. Разумеется, можно было временно их поменять – покрасить волосы, вставить контактные линзы, – но по своей сути они все равно оставались прежними. Она не могла ему помочь, не знала, как ему помочь, и эта беспомощность ее убивала.

Уже не в первый раз она жалела о том, что его травмы не видны. Жалела, что ту опухоль, поселившуюся в его мозгу, приводившую в такое состояние, нельзя увидеть, вырезать, а потом зашить и наложить повязку, как на любую другую рану.

Юджин все время находился в ожидании того, что сейчас кто-то выпрыгнет и напугает его, хотя этого никогда не происходило. Ждал, что в зеркале позади него появится чье-то лицо. Ждал, что демон схватит его за лодыжку, высунутую из-под одеяла. Ждал, что резко погаснет свет и за ним устроит слежку серийный убийца в очках ночного видения.

Для ребят в школе, которых привлекала исходившая от него магия, он был высоким, темноволосым и прекрасным – юношей-колдуном, сотканным из тайн. Для Эстер же – тощей фигурой, излишне вытянутой ириской. А позади него влачилась густая черная масса, тянущая его назад, вниз; разбухшее смоляное существо, с которым он сражался изо всех сил, но не мог победить. Юджина без тьмы не существовало. Наверное, в этом и крылась проблема.

Возможно, Юджин боялся не того, что пряталось в темноте.

Возможно, Юджин боялся тьмы, таившейся внутри него самого.

* * *

В следующий раз, когда Эстер проснулась утром, весь коридор был покрыт белой изморозью. Розмари сидела на кухне, завернувшись в одеяло, и грела руки о дымившуюся чашку кофе. Из-под множества слоев ткани выглядывала голова Фреда, а в ее ногах ютились четыре пушистых кролика.

– Отопление, – сказала она, указав рукой на покрытые инеем стены, вдруг Эстер не заметила, – сломалось.

До конца недели в доме царил невероятный холод. Страну сковал лютый мороз, который проникал в жилища сквозь щели в дверях и окнах, сбрасывал одеяла с ног, отчего розовая нежная кожа пальцев за ночь превращалась в камень. Смерть занимался одинокими стариками в их домах и бездомными на улицах. Качал новорожденных младенцев в колыбельках, целуя их в щеки и поражая легкие пневмонией. Бродил по зарослям облетевшего леса, касаясь пальцами белок, зайцев, енотов и лис, которые с возвращением тепла сгниют и разбухнут в своих норках, поскольку их крохотные тельца не в силах противостоять стуже.

Холод добрался и до Соларов. Он гулял по пустевшим со стремительной скоростью коридорам их мрачного дома. Пробирал до костей и заставлял дрожать во сне.

В понедельник у Эстер начался кашель и онемели пальцы.

Во вторник она не выдержала.

– Вызови кого-нибудь его починить, – обратилась она к матери, стуча зубами. Они с самого начала будто играли в игру, кто дольше не замерзнет. Но не слишком справедливо соревноваться с мальчиком-призраком и женщиной из дерева. – Я заплачу за ремонт. У меня есть немного отложенных денег. Я заплачу.

На ее слова Розмари ответила улыбкой. Мать улыбалась, потому что знала: она выиграла.

* * *

Специалист по отоплению пришел накануне Дня благодарения, когда Эстер только вернулась со школы и была дома одна. Она впустила его в дом, а на кухне старалась стоять ближе к ножам для мяса на случай, если мужчина задумал неладное. Но поскольку тот расхаживал по дому, не предпринимая попыток напасть, она немного успокоилась. Как объяснил слесарь, обычно он не работает перед Днем благодарения, но для Розмари сделал исключение, поскольку они знакомы по казино.

Относительно отопления ситуация обстояла неважная. Парень целых десять минут разглядывал и щупал трубы, а потом поинтересовался у Эстер, где ее мама. Она стала диктовать ему телефон Розмари, но тот ответил, что у него уже есть номер, и вышел на крыльцо, чтобы ей позвонить.

Эстер принялась подслушивать сквозь почтовую щель в двери. До нее доносилась лишь часть разговора, со стороны мужчины.

– Вся система отопления вышла из строя. Придется полностью ее менять. Никогда не видел ничего подобного, – сказал он. И добавил: – Две тысячи. – Он озвучил цену за работу. – Минимум две тысячи, и это с учетом скидки по дружбе.

Эстер ушла, не дождавшись окончания разговора. Отправилась прямиком к Джоне. Они должны были вместе отправиться в поход, но у нее не было на это сил. Поэтому они сидели в лютый мороз на водосточной трубе возле его дома и смотрели на увядавший мир: голые деревья без листьев, машины с облупившеся краской, мокрый мусор, скопившийся на соседских лужайках, и бесцветное мутное небо.

Одним словом, это была та еще помойка.

Джона обнял ее рукой за плечи, хотя знал, что этого делать нельзя.

Эстер сказала:

– Ненавижу это место.

А он ответил:

– Поделись со мной.

Тогда она сказала:

– Ты никогда не чувствовал себя розой, растущей на компостной куче?

Он ответил:

– Нет. – И добавил: – А кого ты считаешь компостной кучей – свою семью? Или этот город? Или меня?

– Как ты мог подумать, что компостная куча – это ты?

– Потому что я не роза. Значит, скорее всего, отношусь к куче.

– Ты – роза. Самая прекрасная из всех, что я видела.

– Хватит меня кадрить, – Джона игриво подтолкнул ее локтем, а потом намотал прядь ее волос на палец и задумчиво уставился на него. – Ты выберешься отсюда, Эстер.

– И заберу тебя с собой.

– Разумеется.

На некоторое время они замолчали, потому что оба совершенно не умели врать.

* * *

Когда холод стал забираться своими длинными пальцами под куртки, ребята ушли в дом. Джона продолжил работать над портретом Эстер, а она делала все возможное, чтобы он не заметил ее слезы. Две тысячи. Две сотни – уже огромная сумма, но две тысячи? Это их разорит.

Джона молча собрал краски, подошел к Эстер и лег рядом на одеяло. Смахнул слезинку с ее ресниц, накрыл ладонью ее щеку, но заговорить не пытался, потому что никакие слова не могли бы исправить ситуацию. Так они вместе и уснули, прижавшись друг к другу в попытке спастись от холода, в мечтах о другой – какой угодно – жизни, отличавшейся от той, что была у них.

Эстер проснулась от резкого толчка. Солнце уже село; над ней с криками возвышался мужчина. Она не могла разобрать большую часть его ора, за исключением слов «шлюха» и «залетела». Джона грубо подтолкнул ее к двери, приговаривая: «Уходи, уходи, ради бога, уходи, Эстер!» Она двигалась как во сне: хотела идти быстрее, но была не в силах заставить свое тяжелое, сонное тело выполнять ее команды.

Реми пряталась на заднем дворе: сидела неподвижно в длинной траве за домом. Она видела, как Эстер, спотыкаясь, брела к боковой калитке со скомканным шарфом в руках.

Когда Эстер наконец удалось унять дрожь, она отправила Джоне несколько сообщений.

ЭСТЕР:

Черт.

Прости меня.

Черт черт черт.

Нам нельзя было засыпать.

Ты как там?

Пожалуйста, дай мне знать, что с тобой все в порядке!

Некоторое время она стояла в конце улицы, пока не включились уличные фонари, а солнце не скрылось за горизонтом. Эстер обожала осенние закаты, наполненные свежестью и прохладой; прозрачные стекла больших окон в последние минуты окрашивались в зеленоватые краски, прежде чем все небо заволакивала чернота. Это было единственное время года и единственное время суток, когда магия, подобная той, что жила в сказках, казалась настоящей. Маслянистое летнее солнце постепенно угасало, отчего все вокруг становилось тоньше: свет, воздух, пространство между реальностями.

В такие ночи, как сегодня, сквозь небеса могло просочиться нечто невероятное из других миров – Эстер была в этом уверена.

Тут в доме Джоны послышался треск. Разбилось стекло. Эстер со вздохом втянула холодный воздух. Удивительно, что такая красота могла существовать среди такого уродства.

Джона не вышел. Не ответил на ее сообщения. В окнах его дома не зажегся свет. И нечто невероятное не просочилось сквозь небеса в наш мир.

Эстер шла домой в темноте, размышляя о том, кто она: трусиха, раз не позвонила в полицию, или по-прежнему мечтающая о магии старшеклассница, в то время как всем кругом предельно ясно – магии нет. Во всяком случае, для нее.

Назары встречали ее приветственным шепотом, пока она петляла меж дубов. Дом, как всегда, горел яркими огнями.

Розмари спала на диване, свернувшись калачиком, лицо ее опухло от слез. Она была похожа на маленького ребенка; кольца болтались и соскальзывали с худых костяшек пальцев. Пол рядом с ней был заставлен чашами с водой и травами, сулившими процветание: базилик, лавровый лист, ромашка. Из ладоней просыпались бобы тонка. Подобные крайние меры служили для того, чтобы привлечь деньги в кратчайшие сроки.

При виде заплаканного маминого лица Эстер самой захотелось разрыдаться. Ее злило не только их банкротство, но и то, что все, к чему они прикасались, сворачивалось и прокисало, рассыпалось в их руках. Эстер ненавидела их жизнь. Ненавидела те кусочки жизни, которые они сами выбирали себе и которые сыпались на них будто перхоть – неприятная и надоедливая. Злило то, что она не могла вытащить своего отца из грязной ямы, ставшей его существованием; он утонет в ней, а она будет смотреть на его предсмертные булькающие вздохи, потому что оказалась «недостаточной» – недостаточно сильной, недостаточно умной, недостаточно смелой, недостаточно, недостаточно, недостаточно, чтобы его спасти.

Недостаточно, чтобы спасти Юджина. Недостаточно, чтобы спасти ее дедушку. Недостаточно, чтобы спасти Джону. Недостаточно даже, чтобы спасти себя саму.

«Если папа умрет, – думала она, глядя на мать, – ей придет конец. Если он умрет, она погибнет, и нашей семьи не станет».

Эстер хотела проигнорировать ее. Хотела пройти мимо, скрыться в своей спальне и захлопнуть дверь. Но не могла. Просто не могла. Пока Розмари лежала на диване, подперев щеку рукой, неподвижная и бледная, точно статуя, Эстер хотелось накричать на нее, сказать, что все это ее вина и только ее, но также не могла этого сделать. Связывавшая их некогда магия нашептывала Эстер: «Утешь ее». Поэтому девочка прижала руку к маминой липкой щеке, до сих пор влажной и теплой от слез. Розмари распахнула глаза и посмотрела на дочь, ее лицо озарилось слабой сонной улыбкой.

– Привет, малышка, – прошептала она, не до конца пробудившись ото сна.

– Привет, мам, – прошептала Эстер в ответ. Затем присела рядом с ней и опустила голову на диван, позволив пальцам Розмари перебирать ее волосы, как когда-то в детстве. Вдыхая мамин запах, Эстер пыталась вспомнить, когда именно они стали отдаляться. Разрыв не был внезапным – напротив, он происходил медленно, шаг за шагом, отчего разделявшее их расстояние казалось незаметным, пока не стало непреодолимым.

– Я заплачу, – проговорила Эстер. Эти слова она произнесла дважды и лишь потом поняла, что изо рта не доносится ни звука – только дыхание. Она прочистила горло. – Я заплачу.

– Нет, не нужно, – возразила Розмари, но Эстер уловила, как при этом расслабились мамины руки. – Ты таким трудом зарабатывала эти деньги. Откладывала для учебы в колледже…

– У тебя есть кто-нибудь… – Сказанное прозвучало не как вопрос, потому что вопросы задаешь, когда хочешь получить ответ, а она его уже знала. – Есть кто-нибудь, кто мог бы одолжить тебе денег?

– Нет.

Тем же вечером Эстер с помощью телефона перевела маме деньги на починку системы отопления. Две тысячи долларов. Почти все деньги, которые она заработала на продаже выпечки. Пока Розмари благодарно целовала дочь в щеки, веки и лоб, Эстер гадала, смогут ли они когда-нибудь найти обратный путь друг к другу? Или же разделявший их континентальный разлом будет и дальше отдалять их – настолько медленно и безболезненно, что ни одна не захочет его остановить?

– Я верну тебе деньги, – заверила ее Розмари, моя руки в ромашковом чае. – Я все тебе верну, обещаю.

Можно ли спасти человека, который тонет в самом себе?

24
15/50: Трупы

На День благодарения Джона написал Эстер, что с ним все в порядке, просто до воскресенья он не мог никуда выходить. Сегодня было как раз воскресенье, поэтому Джона появился у нее еще до рассвета: лежал на полу ее спальни и листал книги с ее полок как у себя дома.

Эстер не спрашивала, почему он явился в такую рань. Почему влез к ней в окно, думая, что она спит, и некоторое время плакал на полу, пока она не выбралась из постели и не легла рядом с ним, нежно прижав ладонь к темному налившемуся на его скуле синяку. Джона, конечно, был талантливым гримером, но не настолько. Она чувствовала под рукой распухшую кожу. Его глаз практически полностью заплыл и выглядел слишком ужасно, чтобы быть подделкой.

– Я нашел другой способ встретиться со Смертью, – прошептал он, пока она водила кончиками пальцев по его свежему синяку. – Нужно просто убрать посредника. И привести Смерть прямо к нам.

– Как?

– Я мог бы убить отца, – вполне серьезно заявил Джона.

Эстер покачала головой.

– Не губи свою жизнь. Тем более из-за него. Совсем скоро ты окончишь школу и уедешь в колледж.

Джона отстранился от ее руки, взглянул на Эстер как на идиотку и горько рассмеялся.

– Думаешь, я оставлю Реми с ним одну? Думаешь, Холланд позволит мне уехать? Неужели ты не понимаешь? У меня нет выхода. Пока Реми не вырастет, этот город… для меня потолок.

– Но… ты же такой талантливый! Ты сам говорил моей маме, что хотел бы поехать в Голливуд.

– Ну да, нельзя же чужим родителям говорить, что все твои карьерные перспективы ограничиваются лишь полным рабочим днем в закусочной, пока твоя младшая сестренка не пойдет в колледж. Вот и все, что у меня есть, Эстер. Это, – Джона махнул рукой на кинооборудование, которое принес с собой, – наверное, моя самая большая возможность поработать в кино, во всяком случае пока Реми не повзрослеет.

– Это долгий срок.

– Но он короче тюремного срока за убийство. На данный момент других вариантов у меня нет, – Эстер видела, что Джона пытается ее рассмешить. Но ей было не смешно. – Ты бы оставила Юджина? – наконец спросил он.

Они оба знали ответ.

Нет. Ни за что.

Велев Джоне приложить лед к опухшему лицу, Эстер вновь легла спать с мыслями о том, что последние несколько месяцев считала этого парня своим спасителем, – хотя отнюдь не была беспомощной барышней. Так она думала до сих пор, пока не поняла: они оба, каждый из них, по крупинкам спасают друг друга.

В 10 утра, после того как Джона полчаса пытался растолкать Эстер и даже сажал ей на лицо Флийонсе, она наконец встала с постели. Вместе они спустились на кухню, где девушка приготовила им завтрак (что оказалось непросто, потому что у Соларов до сих пор было мало еды). В разговоре они не упоминали ни утреннюю беседу, ни синяк на скуле Джоны – ничего, что могло бы их расстроить. Вместо этого Джона уже в сороковой раз спросил, каким образом они собираются смотреть на трупы.

Встречу с пятнадцатым страхом Эстер решила спланировать сама: во-первых, для этого она придумала кое-что интересное, а во-вторых, боялась, что, позволь она Джоне действовать самостоятельно, он вырыл бы могилу и притащил бы свежий труп к ней домой.

– Неважно, – отмахнулась она, складывая на тарелке улыбающуюся рожицу из оставшейся овсянки.

– Я не хочу смотреть на мертвых щенков, – пожаловался Джона, сидя на полу, – к этому времени на кухне не осталось ни одного стула. По мнению Эстер, кролики ужасно справлялись со своей задачей по привлечению удачи. – Я очень расстроюсь, если ты заставишь меня на них смотреть.

– Не будет никаких мертвых щенков, – помолчав, она добавила: – Я почти в этом уверена. А вот мертвые младенцы могут быть.

– Ты водишь меня на очень странные свидания.

Эстер еле сдержала улыбку – его упорство было трудно не оценить.

– Мы не встречаемся.

Джона усмехнулся:

– Ну почему все мои девушки так говорят?

Нарядившись в костюм Клепальщицы Роузи^[42], Эстер дала Джоне указания, как добраться до Колледжа медицинских наук – небольшого исследовательского института, чудом оказавшегося в их городе. В воскресное утро после Дня благодарения на территории кампуса царила тишина. Лишь изредка попадались один-два студента, но в основном было безлюдно.

– О, я знаю, на что мы идем смотреть, – сказал Джона. В это время они направлялись к библиотеке колледжа. – Вообще-то, Эстер, студенты-медики не являются трупами. Да, они, может, и выглядят как зомби, но у них есть пульс. Шокирует, понимаю.

Позади библиотеки пряталось небольшое приземистое здание, куда они, по всей видимости, и шли. Вывеска над входом гласила: «Музей человеческих заболеваний».

– Что это? – спросил Джона.

– Это музей, – пояснила Эстер, – представь себе, человеческих заболеваний.

– Ну, спасибо, Капитан Очевидность.

Как позже выяснилось, Музей человеческих заболеваний также не пользовался большой популярностью по воскресеньям. А может, вообще никогда. Смотрительница музея безмятежно спала в своем кресле, и, чтобы привести ее в чувства, Эстер пришлось звонить в колокольчик.

Джона оплатил входные билеты. Перед началом экскурсии женщина попросила их с уважением относиться к представленным в музее экспонатам. Каждый из трех тысяч образцов принадлежал настоящим людям – людям с такой же богатой и сложной судьбой, как у них, поэтому плохое обращение стало бы неуважением к их памяти и щедрым пожертвованиям, которые они сделали после своей смерти.

Внутри залы музея больше напоминали холодные пустые больничные коридоры. Обстановка была далека от роскошной. Эстер ожидала увидеть деревянные полы, темные стены и кроваво-красные сердца, подвешенные в стеклянных сосудах. На деле же все оказалось по-больничному прозаично: зеленый линолеум на полу, белые стены, пластиковые стеллажи и монохромные образцы тканей – все они благодаря процессу консервации приобрели непривлекательный гнойно-желтый цвет. Каждый образец содержался в формалине, был заключен в прозрачный стеклянный сосуд и украшал полку, словно отвратительная статуэтка.

Эстер и Джона бесшумно расхаживали по музею, время от времени останавливаясь напротив наиболее жутких экспонатов: скрюченная артритная рука, походящая на мертвого паука; черное как смоль легкое, принадлежащее шахтеру начала двадцатого века; нога с прогнившей из-за гангрены плотью, искривленная от лодыжки до коленной чашечки; матка с выросшей в ней опухолью из волос и зубов.

И повсюду наблюдались свидетельства Смерти. Результат его действий отпечатался в каждом мышечном волокне, в каждом осколке кости, в каждой клеточке, родившейся и выросшей, чтобы в конце концов погибнуть от его руки. На всем в этом помещении лежала его тень. Эстер, качая головой, глядела на непостижимые масштабы разложения и разрушения.

Все они некогда были человеческими существами. Совокупность их счастья и грусти казалась огромной. Общая память, хранившаяся в их головах, могла заполнить все серверы мира. Та отрубленная ступня когда-то была настоящим человеком, который жил, дышал, ходил со своими мыслями, воспоминаниями и эмоциями. А тот кусочек мозга раньше содержал накопленные десятилетиями мысли, делавшие его донора той личностью, какой он был.

Столько потраченного впустую труда. То, что живое существо сначала есть, а потом умирает, кажется таким невероятным. Таким непрактичным. Таким… расточительным, что ли.

Но куда в конечном счете все девается? Эстер помнила первый закон термодинамики: энергия не может быть создана или уничтожена; все малейшие частицы, из которых состоит человек, после его смерти перераспределяются, но куда уходит память? Радость? Талант? Страдания? Любовь?

Если ответ – «никуда», то какого черта мы вообще что-то делаем? Какой смысл в этих телесных сгустках, обладающих сознанием, которые едят, пьют, любят и вырастают из собранных воедино кусочков вселенной?

– Меня сейчас, по-моему, стошнит, – проговорил Джона при виде вышеупомянутой матки. К этому времени ребята уже осмотрели почти половину экспозиции.

– Может, пойдем отсюда и что-нибудь съедим? Как насчет тако? – предложила Эстер, указывая на отрубленную ступню, на подошве которой красовалась огромная, похожая на цветную капусту, бородавка, странным образом напоминавшая качество еды, продаваемой в фургончике с тако.

Джона только взглянул на нее, как его мгновенно вырвало посреди зала; кусочки скромного овсяного завтрака забрызгали пропитанные формалином останки больных мертвых людей. Эстер быстро усадила его и побежала за водой – точно так же Джона поступил в прошлый раз, когда ей было плохо. Таким образом в воскресный день в начале декабря их навсегда выгнали из Музея человеческих заболеваний.

25
17/50: Куклы

За неделю до Рождества окружающий мир сделался таким же суровым и мрачным, как беспокойные кошмары Юджина. Последние листья облетели с деревьев, город накрыло одеялом холода, а Эстер с Джоной продолжали свои поиски Смерти, невзирая на усилившееся давление со стороны школьных учителей: «ВЫ ДОЛЖНЫ УСЕРДНО УЧИТЬСЯ И ХОРОШО СЕБЯ ВЕСТИ, ИНАЧЕ ВАША ЖИЗНЬ ПОЙДЕТ ПОД ОТКОС. РЕБЯТА, МЫ СЕЙЧАС НЕ ШУТИМ».

В воскресенье, накануне Рождества, четверо ребят встретились дома у Хефцибы, поскольку только у нее имелись жуткие куклы, необходимые им для съемки семнадцатого страха. А еще главным образом потому, что ее дом был самым красивым, ее родители общались друг с другом тихими голосами, а одна из бабушек всегда приносила в канун Рождества свежеприготовленные пропитанные ромом пирожные «картошка», от чьей крепости (во всяком случае, во времена их учебы в начальной школе) они могли захмелеть. Вторая же бабушка приносила латкес^[43] с яблочным соусом в надежде перещеголять первую, но по-настоящему в результате этой борьбы выигрывали их желудки.

Дома у Хефцибы всегда складывалось впечатление, что именно таким и должно быть Рождество: теплым, ароматным, праздничным и отчетливо ближневосточным (в конце концов младенец Иисус был родом оттуда). Хадиды, будучи наполовину христианами, наполовину иудеями, были большими поклонниками Крисмуки^[44] и украшали дом соответствующим образом.

За десять лет до рождения Хеф ее родители работали иностранными корреспондентами и жили в нескольких разных городах. Их дом представлял собой своего рода перечень тех мест, где им довелось побывать: полы устилали афганские ковры ручной работы; в столовой стояли тяжелые балийские кресла с замысловатыми резными спинками; гостиная и комната отдыха были выполнены в скандинавском стиле, чей минималистичный дизайн спорил с японской декоративной перегородкой и расставленной по всему дому перуанской керамической посудой.

Хефциба родилась в Иерусалиме, но первые годы своей жизни провела в переездах между Парижем, Римом и Москвой и даже пошла в первый класс в Нью-Дели, прежде чем ее родители приехали в Соединенные Штаты и решили тут остаться. Им до сих пор приходилось иногда путешествовать по работе, чаще всего в Мексику или Канаду, а отец Хеф, Дэниел, даже освещал первые дни гражданской войны в Сирии, пока журналисты не перестали из страха туда приезжать, – но в основном они работали из дома.

Четверо ребят приступили к съемкам встречи с семнадцатым страхом после ужина, когда за окном было темно и холодно, а в подвале, где Хефциба хранила свои детские игрушки, царила подходящая атмосфера фильмов ужасов. Игрушки перенесли сюда по просьбе Эстер где-то под конец начальной школы, когда та стала оставаться с ночевкой у Хеф и не могла сомкнуть глаз, находясь в одной комнате с куклами, которые явно были созданы с главной целью – стать объектом одержимости дьяволом.

Джона заставил Эстер стоять в окружении кукол и с выключенным светом на протяжении пяти минут. Поначалу у нее чуть не случился приступ удушья из-за воспоминаний о том, как куклы из фильмов оживают и вгрызаются в яремные вены людей, но чем дольше она находилась здесь, тем спокойнее становилось ее дыхание. Куклы не шевелились. Не моргали. Не тянули свои жуткие фарфоровые пальчики, чтобы выколоть ей глаза, пока она не видит.

В конце концов, по истечении пяти минут, ей даже стало их жаль. Этих маленьких девочек, застывших во времени, одиноких и брошенных в темноте, с нарисованными улыбками на неподвижных лицах. Именно Эстер приговорила их к заточению несколько лет назад, в точности как Смерть приговорил ее семью к жизни в страхе.

Как только Джона включил свет, она по очереди отнесла все куклы обратно наверх.

* * *

Рождественское утро Эстер и Юджин проводили в Лилак-Хилл. День выдался отнюдь не радостным. Накануне вечером Реджинальд упал – из-за приступа обморока, – а сегодня мучился от боли и не мог вспомнить, почему. На это зрелище было невыносимо смотреть. Как во время болезни ребенка или животного: ты не можешь объяснить ему, что происходит, а он все продолжает плакать; вместе с ним хочется плакать и тебе, потому что в этой ситуации ты абсолютно ничего не можешь сделать. По словам медсестер, у дедушки был синяк: он растекался по боку, от бедра до подмышки, будто акварельное грозовое облако; ему было трудно дышать, сидеть или передвигаться. Четыре сломанных ребра.

У Реджа настолько сильно тряслись руки, что он не мог есть сам, и Юджину приходилось ему помогать. Дедушка постоянно давился едой, потому что болезнь лишила его способности нормально глотать пищу, и почти все время плакал, когда его внуки находились рядом, хотя даже не замечал их присутствия и никого из них не узнавал. Большую часть времени Юджин сидел и сердито смотрел в окно – в душе Эстер испытывала такие же чувства. Если она повстречает Смерть в темном переулке, то будет действовать решительно и беспощадно.

Вот что Эстер вспомнила в тот день о Редже:

• Историю, которую рассказала ей Розмари: когда они с Юджином были маленькими, Редж почти каждый день приходил к ним без предупреждения. Вытаскивал их из детских кроваток и будил, даже если они спали, только чтобы почитать им книгу, поиграть или сводить на прогулку по саду, где они смотрели на птиц, цветы и деревья.

• Он очень любил Джонни Кэша, а потому постоянно пел Флоренс Солар его песню «Я не переступаю черту», хотя не обладал ни голосом, ни слухом.

• Всякий раз, когда Эстер хотелось убежать из дома, она звонила дедушке. Он приходил и забирал ее, делая вид, будто спасает от жестокой тирании. Затем они вместе по-шпионски тайком ускользали, хотя Питер и Розмари прекрасно знали о его приходе, и отправлялись домой к Реджу и Флоренс есть рыбные палочки – любимую еду Эстер в детстве.

Перед уходом медсестра отвела ребят в сторону и сообщила им, что ситуация с галлюцинациями Реджа ухудшилась. Он пугает других пациентов своими разговорами о том, что Смерть находится среди них и однажды они играли в шахматы, а еще о том, что время его гибели уже близко.

– Смерть приходил сюда? – переспросила Эстер. – Вы его видели?

Медсестра посмотрела на нее как на сумасшедшую, а потом еще раз объяснила: деменция с тельцами Леви вызывает повторяющиеся зрительные галлюцинации, поэтому нельзя верить всему, о чем говорит Редж. Юджин, выгнув брови, покосился на сестру.

– Она хочет сказать, что дедушка сейчас болен, – сказала Эстер после ухода медсестры.

– Нет, не сейчас, а был всегда.

– В демонов ты веришь, а в Смерть – нет, – напомнила ему сестра.

Юджин вновь отвернулся к окну.

– Повторяю еще раз: я верю лишь тому, что вижу своими глазами.

* * *

По возвращении домой брат с сестрой не обнаружили ни одного подарка; не было ни елки, ни украшений, если не считать тех, что постоянно находились внизу. Эстер сидела на верхней ступеньке лестницы в подвал, слушала рождественские гимны, доносившиеся из проигрывателя, и размышляла о том, следует ли ей сообщить Питеру, что у его отца совсем поехала крыша. Изменит ли это что-нибудь? Склонит ли его к тому, чтобы выбраться из подвала и выйти наружу, или же неизбежность смерти Реджа лишь еще глубже его закопает?

Где-то после полуночи в окне ее комнаты показался Джона с разбитой губой.

– Давай я позвоню в полицию, – предложила она, прижимая рукав своей толстовки к его губам, но Джона покачал головой.

– Если мы окажемся под опекой государства, они нас разлучат. И я, возможно, никогда больше не увижу сестру, – ответил он. – Лучше расскажи мне историю. Это то, что мне сейчас нужно.

Пока голова Джоны покоилась на ее коленях, Эстер, зарывшись пальцами в его волосы и зажав рукавом порез на губе, поведала историю о третьей встрече ее дедушки со Смертью.

26
Сестры Боуэн

Утром 30 сентября 1988 года Кристина и Мишель Боуэн, семи и девяти лет соответственно, ждали школьный автобус на остановке, расположенной всего в двухстах ярдах от дома. К ним подъехал «Кадиллак-Кале» мятного цвета, и сидевший за рулем мужчина сказал, что автобус проколол шину и не приедет, но он, если они желают, может их подвезти. Девочки согласились: мужчина не был похож на незнакомца вроде тех, о которых им рассказывала мама, – которые предлагали конфетку или заманивали в немаркированный фургон симпатичным щенком. К тому же машина была красивой и чистой, стекла во всех окнах опущены, а сам мужчина был не в длинном темном плаще, как одевались, по мнению девочек, все незнакомцы.

То, как сестры Боуэн садились в «Кадиллак-Кале» видел сосед, не заподозривший ничего дурного, потому что девочки делали это добровольно. После их еще раз видели живыми – через полчаса у бензоколонки, где водитель заправлял машину. К тому времени они уже находились за много миль от школы; сидевшие на заднем сиденье девочки плакали, но работник станции решил, что этот мужчина – их отец, поэтому ничего плохого не заподозрил.

Их объявили в розыск уже днем, после того как сестры не вернулись из школы, в то же самое время, когда в полицию поступило анонимное сообщение о замеченном на окраине города странном мужчине, выбрасывавшем мусор в пересохшее русло реки. Разбираться с последней ситуацией назначили детектива убойного отдела Реджинальда Солара, который обычно не занимался подобными делами, но его смена как раз закончилась и он жил неподалеку от свалки. К тому же все были слишком заняты поисками пропавших сестер Боуэн, чтобы обращать внимание на какого-то негодяя, сбрасывавшего мусор. Поэтому после окончания своего рабочего дня Редж в полной уверенности, что девочки найдутся в гостях у подружки, отправился на Литл-Крик решать вопрос с незаконной свалкой.

Стояла ранняя осень; за долгие годы отсутствия дождя река высохла и оставила после себя широкое русло из песка, с деревьями и низким кустарником. С высоты моста Реджинальд не заметил ни намека на мусор, поэтому припарковал машину, подержанную «Тойоту-Крессиду», на обочине дороги и прямо в костюме спустился вниз по крутому склону реки. Наступал вечер; трещали сверчки, по образовавшемуся ущелью гулял легкий и недостаточно прохладный ветерок – по спине Реджа стекали капельки пота. Тогда он снял пиджак и перекинул его через руку. В воздухе пахло одновременно костром, древесной смолой и стоячей водой, которая била из подземного источника: поскольку после выхода на поверхность ей было некуда деваться, она оседала на земле и начинала гнить.

Как однажды Реджинальд сказал Эстер, существует разница между хорошим и прирожденным детективом. Хороший детектив опирается на звуки, образы и запахи. Прирожденный детектив тоже, но при этом обладает другим, особым чутьем, где-то в области груди или в душе, которое ведет его даже тогда, когда другие органы чувств не способны. Реджинальд остановился и прислушался к тишине; его глаза увлажнились. Он знал, сам не осознавая откуда и еще не видя, что сестры Боуэн находятся в этом русле. Он не мог объяснить этот феномен – лишь говорил, будто мертвые тела по мере приближения к ним издают звук, похожий на зловещую гудящую тишину, которая ощущается в зубах и слизистой желудка.

Тогда-то он и увидел следы на песке от двух, местами трех пар ног. Между троицей явно произошла потасовка, обладатель самых маленьких отпечатков отказывался идти, и некоторое время его тащили. Редж шагал рядом со следами, стараясь их не затоптать, и натягивал перчатки, чтобы подбирать попадавшиеся ему на пути вещицы: медальон со сломанной застежкой, как будто его сорвали с шеи; детская шапочка; книга Шела Силверстайна «Свет на чердаке»; рюкзак с выложенным блестящими золотыми буквами именем «Кристина» на кармашке.

А после обнаружил то, что понял еще в тот миг, когда с моста глядел на русло реки из машины, не потому что увидел, а потому что почувствовал их самих, отголоски их жизней: обнаженные тела сестер Боуэн, лежавшие лицом вниз на песке. Их разделяли десять футов, старшая девочка протягивала руку к младшей сестре.

Эстер не стала вдаваться в подробности того, что с ними сделали, – к сожалению, это дедушка любезно решил опустить. Только сказала, что они были тщательно причесаны, их школьная форма аккуратно сложена рядом, носки убраны в блестящие черные туфельки. При виде этой картины складывалось впечатление, будто никаких признаков насилия нет. Но и принять за спящих их ни в коем случае было нельзя. Грудные клетки не поднимались с дыханием, а лица утыкались в песок.

Некоторое время Реджинальд стоял неподвижно и просто смотрел, пока тело не выдержало. Он упал на колени, и его дважды вырвало на песок; горячие слезы стекали по щекам. От ужаса и отвращения в его теле закипала кровь. В это мгновение он краем глаза заметил двинувшуюся тень. Быстро выхватил оружие и наставил пистолет на мужчину в темном пальто и черной шляпе – тот сидел на коряге костяного цвета и глядел на мертвые тела детей. Дедушка Эстер к своему потрясению его узнал: это был не кто иной, как Джек Горовиц.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил у него Редж.

– А ты как думаешь, почему я здесь? – ответил тот.

– Горовиц, мне нужно, чтобы ты поднял руки вверх.

– А я должен просить тебя не быть сейчас глупцом.

– Ты находишься на месте преступления. Я вынужден тебя арестовать.

– Сегодня я побывал уже на многих местах преступления, Редж. Очень многих. Так что сейчас совсем не настроен на людей.

Реджинальд Солар не опустил пистолет. От его внимания не укрылось, что Горовиц спустя тринадцать лет после их первой встречи не постарел ни на день.

– Ты правда думаешь, будто это я их убил? – спросил Горовиц, поднимая на него большие глаза в обрамлении черных ресниц. В свете дня его шрамы выглядели куда хуже – они бугрились под кожей, искажая черты лица. Могло показаться, будто рябая кожа делала его похожим на чудовище, но она оказывала совершенно противоположный эффект. Большинство людей сочли бы его приятным человеком, вызывавшим сочувствие, необходимость защищать и следовать за ним, когда бы ни попросил. Это качество в ближайшие десятилетия сделало бы бывшего рядового очень успешным Жнецом.

Реджинальд Солар не верил, что Джек Горовиц убил этих детей. Хоть и считал чертовски странным появление Джека Горовица в высохшем русле реки, где тот смотрел на их тела, но все равно не верил. А потому вот как он поступил: убрал пистолет в кобуру, вызвал подкрепление и сел на корягу рядом со своим так называемым другом – Мужчиной, Действительно Ставшим Смертью. Теперь они оба взирали на двух светловолосых девочек, лежавших лицом на песке.

– Проклятье, – произнес Реджинальд после минуты молчания. Его потрясение было вызвано развернувшейся перед ним ужасной картиной, а еще он впервые искренне поверил в то, что Горовиц был именно тем, кем себя называл. Горовиц – воплощение Смерти, иначе зачем еще ему быть здесь? Редж стянул с головы шляпу и вытер несколько скупых слезинок. – Твою мать. И давно ты здесь?

– С тех пор как это произошло. Я почему-то не могу сдвинуться с места.

– Что?

– Мне кажется, это приступ паники.

Редж окинул Горовица внимательным взглядом. Тот сидел на коряге неподвижно, сложив на коленях сжатые в кулаки ладони, а в остальном не выказывал других признаков тревоги.

– Ты уверен?

– Еще как. Сердце бьется учащенно, мне не хватает воздуха, руки и ноги немеют, и кажется, будто я сейчас умру от сердечного приступа, хотя понимаю, что это невозможно. Потому что меня нет в моем списке.

– Понимаю, – Редж откашлялся и несколько раз похлопал Горовица по спине. – Дыши глубже, старина.

– Зачем вы поступаете так друг с другом? – произнес Горовиц. Редж впервые заметил, что тот действительно с трудом выталкивает слова сквозь сдавленные вздохи. Мужчина не сводил взгляда с девочек, и как бы Реджу ни хотелось самому встать, вернуться домой и обнять собственных детей, он тоже не мог этого сделать. Девочки умерли не так давно. Слабые кровоподтеки – трупное посинение – только начали проявляться на ребрах, руках и плечах, но с такого расстояния, если прищуриться, могло показаться, будто на коже всего лишь румянец от жары.

Реджинальд встал – в конце концов он был здесь для того, чтобы вести расследование, а не слабо утешать человека, который меньше всего в этом нуждался, – и принялся оцеплять место преступления.

– Наверное, ты выбрал не ту работу, – сказал он Горовицу, который весь побледнел и теперь дышал, зажав голову между коленей.

– Ты хоть раз задумывался, что Смерть может не хотеть быть Смертью? – спросил Горовиц.

– Так не будь им.

– Как я уже говорил во Вьетнаме, меня призвали. Я был лишен права выбора. Видимо, у нас нехватка персонала.

– Тебя силком отправили на работу в качестве Мрачного Жнеца, потому что в загробной жизни не хватает опытных специалистов?

– Нынче стало больше людей. И больше смертей. Мы не справляемся с нагрузкой.

– И при этом, я так полагаю, получаете мизерную зарплату.

– Вознаграждение меньше, чем ты думаешь. – Молчание. – Она умерла, Редж. Лан умерла.

Редж мгновенно вспомнил день их свадьбы. Широко улыбавшуюся Лан в бледно-розовом сарафане, с нитью жемчуга вокруг шеи, в белых кружевных перчатках. Им довелось общаться всего раз и то коротко, но он знал, как Горовиц ее обожал. Это читалось во взгляде, которым он смотрел на ту женщину – точно так же Редж смотрел на свою жену Флоренс.

– Когда? – грустно произнес он. – Как?

– Смерть пришел за ней, пока я спал. Тогда я все еще был его учеником. И ничего не мог сделать. К тому времени мы были женаты всего месяц, а в нашем маленьком домике в Греции прожили и того меньше. Волна унесла ее в море, и море не отпустило.

– Господи.

– Теперь я – Смерть, разрушитель миров, – процитировал он Бхагавадгиту; Редж помнил, что те же самые слова пришли на ум Джулиусу Роберту Оппенгеймеру во время первого испытания атомной бомбы.

– Полагаю, ты не скажешь мне, кто это сделал?

Горовиц покачал головой.

– Ты его не поймаешь.

– Поймаю. Если назовешь его имя.

– Если я скажу тебе, кто это, ты его убьешь, а я не могу этого допустить, потому что его время еще не пришло.

– Чушь собачья, Горовиц. Бред. Ты знаешь, что этот урод заслуживает смерти, поэтому назови мне имя.

– Тебе нужно имя? Как насчет Эден Грей? Арджуна и Ратна Малхотра? Юкико Андо? Карлотта Бианчи? Все это – имена убитых детей, чьи души я сегодня забрал. Эти девочки не первые и не последние. Они не какие-то особенные.

– Так почему бы тебе не прибыть на следующее место преступления на несколько минут раньше и не предотвратить убийство?

– Я не скажу тебе имя.

В это мгновение Реджинальд Солар, весьма спокойный человек, сжал ладонь в кулак и двинул Смерти в челюсть, тем самым доказав, что у Жнеца тоже есть кровь.

По пути домой к своей жене и двум маленьким детям Реджинальд заехал в придорожную оранжерею, где местная жительница выращивала орхидеи. Купленными у нее растениями он заставил все заднее сиденье и багажник своей «Тойоты-Крессида». По возвращении домой сразу же поднялся наверх к детям, игравшим перед ужином. Долгое время он сидел и наблюдал за ними, отмечая про себя их разный цвет глаз, особенность прически, пронзительный смех.

После ужина он вышел в сад и принялся сооружать оранжерею, где собирался посадить новые орхидеи. В девять часов вечера начался дождь, перешедший из-за грозового фронта в сильный ливень. Он продлился несколько недель, отчего вызвал на месте преступления внезапный паводок, снесший потоком коронера и судебного фотографа – их тела нашли ниже по реке неделю спустя. Сестры Боуэн так и не были найдены.

Однако Реджинальд работал под дождем, невзирая на свой страх воды, и на рассвете оранжерея была готова. Высадив туда все орхидеи, он вернулся в полицейский участок и приступил к долгому, трудному расследованию убийства, еще не зная, что именно это дело будет преследовать его всю оставшуюся жизнь.

Тогда он никому не сказал – ни коллегам, ни капитану, ни даже своей жене, – что две маленькие девочки, бледные и прозрачные, точно паутинка, стали повсюду следовать за ним. В ту ночь они стояли у изножья его кровати, глядя на него немигающими мертвыми глазами. Утром шли за ним по полицейскому участку и прятались под рабочим столом, свернувшись, словно бутон призрачного цветка. Днем вместе с ним бродили по оранжерее, шепотом уговаривая орхидеи расти. А когда через два дня после их смерти он прибыл к теперь уже бурному потоку реки – ни к одному большому водоему он ближе не подходил, – они кричали не смолкая, но их голоса были слышны только ему.

27
18/50: Кладбища

Обычно подростки планируют отметить Новый год массой способов:

1. Напиться и сделать неправильный жизненный выбор. Очень популярное времяпрепровождение.

2. Мечтать напиться, но вместо этого отправиться с родителями смотреть салют, потому что не получится достать алкоголь.

3. Полностью игнорировать празднование Нового года из-за сильного давления со стороны: все обещают, что ты отлично проведешь время, а на деле ночь оборачивается ужасным разочарованием.

Поскольку нынешний Новый год приходился на встречу с восемнадцатым страхом кладбищ, Эстер, Джона, Хеф и Юджин дружно решили отметить его на кладбище Парадайз-Пойнт.

Кладбище считалось самым старым в городе, плиты его многочисленных могил торчали из земли, будто кривые бетонные зубы. Здесь по-прежнему хоронили людей, поэтому надгробия представляли собой странную мешанину из стилей: от готических чудовищ девятнадцатого века до причудливых блоков из черного мрамора, которые в 1980-1990-е годы явно были нарасхват и сильно отличались от нынешних – гладких, белых и минималистичных.

В способе захоронения тел не прослеживалось какого-то видимого принципа. Двухсотлетние могилы соседствовали с умершими людьми, погребенными всего несколько месяцев назад; казалось, будто их останки впихивали туда, где имелось место. Ребята шли по дорожке через старую часть кладбища, скрытую в тени деревьев; здешние могилы поросли мхом, надгробия потрескались, а каждая вторая статуя напоминала Плачущего ангела из сериала «Доктор Кто». Далее они оказались в новой части, местами усеянной мавзолеями и блестящими мраморными плитами.

Ровно в полночь грянул салют. Четверо ребят, взобравшись на ограждение кладбища, смотрели, как яркие одуванчики, точно звезды, взрываются в небе и гаснут в ночи. Джона стоял позади сидящей на стене Эстер. Как только часы пробили двенадцать, он положил руки ей на талию и коротко, так что Юджин и Хефциба не увидели, прижался губами к крошечному участку голой кожи на ее затылке. Эстер блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь возникшим ощущением: казалось, будто поцелуй способен, расплавив кожу, проникнуть внутрь нее подобно брошенному раскаленному никелевому шару.

Ребята не планировали ночевать на кладбище. Во-первых, на улице был мороз. Каждый из них, чтобы не замерзнуть, закутался в несколько слоев одежды, но при этом все равно тер ладони друг о друга и дышал на пальцы, спасая их от онемения. Во-вторых, Юджин ни за что не остался бы в полной темноте даже на какое-то время – а тем более на кладбище. Ему нужны стены. Нужно электричество. Нужно все, что человечество изобрело, чтобы отгородиться от прежней дикой природы – пространства и времени, где было полно чудовищ, забытых всеми, кроме тех, кого они по-прежнему преследовали. Дюжины фонариков и ламп на солнечных батарейках, которые они взяли с собой, было недостаточно.

Но именно Юджин обнаружил маленькие могилки сестер Боуэн, Кристины и Мишель – их прямоугольные мемориальные доски располагались рядышком в траве. На самом деле, девочки не были похоронены здесь. Земля под плитами до сих пор ждала их тела, которые Литл-Крик десятилетия назад забрала и не отдавала. Именно Юджин сложил и разжег костер. Именно Юджин, преклонив колени перед могилами, предложил остаться и выпить, вместо того чтобы вернуться в дом Соларов.

Они не собирались засыпать, но огонь был таким теплым, вино – крепким, а призрачный шепот убаюкивал и погружал в прерывистую дремоту.

Эстер проснулась некоторое время спустя оттого, что Юджин цеплялся за ее запястье. Костер почти прогорел, и тлеющие угли излучали лишь слабый мерцающий свет. Юджин пребывал в панике, с расширенными глазами цеплялся за горло и пытался сделать вдох.

– Эстер. Эстер. Эстер! – прошептал он, чтобы никого не разбудить. – Там в темноте что-то есть. Я слышу его.

– Эй, все в порядке. Здесь еще светло. Ты в безопасности, все хорошо.

Костер тихонько треснул. Возле ствола ближайшего дерева хрустнула ветка. Юджин сдавленно всхлипнул.

– Оно убьет меня.

– Эй-эй, посмотри на меня. Юджин, посмотри на меня. Соберись. Возьми себя в руки. Вспомни. Первые пять предметов, которые ты видишь. Перечисли их, – этот старый прием остался еще со времен сеансов Юджина с психотерапевтом и до сих пор иногда помогал. – Ну же, Юджин, назови мне пять предметов, которые ты видишь.

– Волосы. Трава. Кофта. Могила. Огонь.

– Молодец, хорошо. Очень хорошо. А теперь назови четыре вещи, которых ты можешь коснуться.

– Камень, – сказал Юджин, приложив ладонь к пустой могиле Мишель Боуэн. – Земля. – Он коснулся почвы. – Ткань. – Рукава Эстер. – Кожа. – Ее щеки.

– Три звука, которые ты слышишь.

– Стук сердца. Твой голос. Вечеринка где-то неподалеку.

– Два запаха, которые ты чувствуешь.

– Горящего дерева. Твоих грязных носков.

– Это невозможно. Ты врешь.

– Возможно.

– Ох, и последнее. Один вкус, который ты ощущаешь.

– Неминуемой гибели.

– Согласно опросу, такого не может быть.

– Ну, не знаю. Тогда слюна? Я не ел весь день.

Они по-турецки сели на траве, Эстер выложила из сумки выпечку, которую таскала с собой. После оплаты ремонта отопления у нее почти не осталось сбережений, но она намеревалась начать все сначала и продолжала тайком носить сладости в школу.

– Ты помнишь, когда он появился? – спросила Эстер, поглощая кусок карамельного песочного бисквита. – Твой страх темноты. Я вот даже не помню, когда начала вести свой список.

Юджин ответил, не отрываясь от еды:

– Помню.

– Можешь рассказать?

– Помнишь тот вечер? Когда все изменилось?

– День бабушкиной смерти.

Юджин кивнул.

– Мы как раз ехали в машине к деду и бабушке на ужин и слушали радио. В новостях передавали известие о пропавшей девочке. Алане Шепард. Помнишь такую? Ей было как нам тогда, десять или одиннадцать лет. К тому времени она отсутствовала уже три дня, и в конце концов ее обнаружили у плотины за городом. Ее изнасиловали, закололи отверткой, а тело забросали кирпичами. До этого я никогда не обращал внимания на чью-то смерть. Даже толком не осознавал, что значит умереть. Но я до сих пор отчетливо вижу ее перед собой, как тогда – в своей голове. Заваленное тело среди кувшинок. Навечно заключенное во мрак. Я всегда боялся темноты, но после того вечера больше никогда не засыпал без света.

Эстер закрыла глаза. Она тоже прекрасно помнила ту историю, но не потому, что услышала ее по радио, а потому что, приехав к бабушке и дедушке, обнаружила Реджинальда Солара плачущим. Реджа, рожденного в 1940-е годы – во времена, когда быть мужчиной означало втирать грязь в раны, пить на завтрак виски и обладать эмоциональным интеллектом мокрой тряпки. Мужчины не плачут, и Реджинальд Солар точно никогда не плакал, поэтому Эстер была потрясена до глубины души при виде рыдающего дедушки с невнятно звучащей на фоне аудиозаписью Джонни Кэша. Дом утопал в вазах с орхидеями, их дурманящий аромат разносился по коридорам. В помещении пахло как в цветочном магазине – зеленью и свежестью; благоухание перебивало даже запах запеченной в духовке баранины с розмарином и чесноком.

Редж окружил себя пурпурными цветами, как Юджин спустя несколько недель – лампами. Выстроил защитную преграду. Броню против страха.

Флоренс Солар впала в панику. Питер хотел звонить 911.

Реджинальд плакал по двум причинам:

1. В глубине души он уже знал, что криминалистам понадобится несколько недель, чтобы сложить общую картину: найденное на теле убитой девочки ДНК приведет к нераскрытому преступлению, преследовавшему его больше десяти лет.

* * *

Убийца сестер Боуэн так и не был схвачен. Расследование этого дела несло столько несчастий, что его сочли проклятым, своеобразной современной гробницей Тутанхамона. Капитан полиции поклялся не прекращать поиски, пока убийца не будет пойман, – а потому умер от сердечного приступа после пяти бессонных ночей. Материалы дела пропали. Улики оказались испорчены. Два свидетеля похищения давали противоречивые показания по каждой детали увиденного (вплоть до того, что работник заправочной станции уверял, будто одна из сестер была мальчиком, а похитивший их мужчина напоминал своими конечностями паука-сенокосца). Художник-криминалист потерял глаз в автомобильной аварии сразу после того, как нарисовал подозреваемого. А во время рождественской вечеринки в полицейском участке, спустя несколько месяцев после убийств, три четверти персонала были госпитализированы в результате выпитого яичного коктейля, который, как выяснилось позже, был заражен сальмонеллой.

Допросу подверглись около шестидесяти четырех человек, но имя подозреваемого так и не было названо. По собраным образцам ДНК, которые впервые стали учитываться при вынесении приговора в Соединенных Штатах в 1988 году, так и не было найдено совпадений. Лишенное улик, мотива, орудия убийства, подозреваемого и каких-либо зацепок дело, к огромному сожалению Реджа, зависло.

И лишь спустя пять лет группа подростков, решившая вместо школьных занятий выпить, спустилась к берегу реки и обнаружила орудие убийства – отвертку – недалеко от того места, где были брошены девочки.

Дело вновь открыли, но как только с коробки в облаке пыли была снята крышка, проклятие возобновилось. Следственного репортера, делавшего копии материалов дела, задушили во время ограбления по дороге домой. Еще один капитан полиции умер от сердечного приступа. Некоторые предполагаемые свидетельства проклятия были настолько притянутыми за уши, что аргументы в его пользу теряли состоятельность (одной из дочерей двоюродного брата полицейского диагностировали лейкемию в тот же день, когда дело было повторно открыто). Однако все происходившие плохие события непременно связывались с теми людьми, кто даже смутно знал о проклятии – например, с Реджинальдом Соларом, первым обнаружившим тела.

Куда бы Реджинальд ни шел, он нес на себе печать смерти. Она чувствовалась в нем самом. Ощущалась в распространявшемся от него запахе. Люди знали, сами не понимая как, что его преследует неудача: она исходила от него, сочилась из кожи, будто гной из инфицированной раны. Возможно, так оно и было. Возможно, Смерть действительно оставил свою печать на дедушке Эстер, но для нее он всегда оставался хорошим, добрым человеком, которого сломили пережитые ужасы и кому не давала спать по ночам страшная правда. Ему так и не удалось поймать убийцу сестер Боуэн, и вот во второй раз – а может, далеко не второй – убийца нанес новый удар.

2. Вторая причина, почему ее дедушка плакал, заключалась в том, что тот был абсолютно уверен: его любимая жена всего через несколько часов умрет от аневризмы мозга, – и был по понятным причинам очень сильно этим огорчен.

* * *

Редж прекратил плакать вскоре после приезда внуков. Он посадил их к себе на колени и, вставив за уши по цветку орхидеи, поведал им – одиннадцатилетним детишкам – о Мужчине, Ставшем Смертью, о войне во Вьетнаме и других ужасных поступках, которые люди совершают по отношению друг к другу. Рассказал о том, что стоит остерегаться незнакомцев, что чудовище на самом деле существует и прячется в темноте, поджидая заблудившихся детей. Рассказал о сестрах Боуэн в приемлемых, по его мнению, для одиннадцатилеток подробностях, коих оказалось чересчур много. Рассказал о призраках преследовавших его детей: тех, кого он не смог спасти, кто умер, потому что он, будучи недостаточно хорошим детективом, не сумел поймать убийцу. После рождения внуков лишь сестры Боуэн появлялись у изголовья его кровати. В ту ночь, когда была найдена Алана Шепард, каждое его пробуждение стало сопровождаться еще семью детьми-призраками: они спрашивали о своих родителях, просили покормить или почитать им и плакали, если он этого не делал.

В тот вечер дедушка объяснил Эстер и Юджину, что монстры на самом деле существуют и выглядят в точности как они. Внуки ни на миг не усомнились в его словах – у них не было повода. Они только слушали и впитывали все как губки, потому что были детьми и потому что прежде никто не воспринимал их так серьезно.

Реджинальд поведал им свою проклятую жизнь меньше чем за полчаса и вслелил в их крохотные, отчаянно бившиеся сердца страх, с которым дети сталкиваются только с возрастом, когда постигают значение бренности бытия благодаря смерти пожилого родственника. Они уже знали о дедушкиной главной боязни воды: он больше не принимал душ, а протирал тело влажной тряпкой из страха поскользнуться в ванне и утонуть. Но именно в тот вечер они уяснили: проклятие убьет их, проклятие, которое Смерть наслал на Реджа, рассказав тому об утоплении, обрело реальность в их головах.

Эстер и Юджин ужинали молча, напуганные каждый по-своему существованием Смерти.

На следующее утро Флоренс умерла, как и предрекал Реджинальд, от анверизмы мозга. Спустя неделю, когда история о проклятии переросла в сознании Эстер в нечто большее и темное, чем предполагал ее дедушка, она начала составлять свой почти полный список наихудших кошмаров – чтобы защититься от Жнеца.

Итак, из каких ингредиентов состоит убедительное проклятие? Смешайте одну часть ученика Смерти с двадцатилетней войной и внезапной смертью любимой бабушки, затем приправьте эту смесь серийным убийцей детей в лице мужчины, ставшего известным как «Сенокосец».

И вы, дамы и господа, получите проклятие.

28
21/50: Заброшенные здания

Одним январским днем, ближе к вечеру, Юджин, Хеф и Эстер встретились с Джоной возле центрального госпиталя «Пичвуд». Из-за открытия новой государственной больницы в середине 1990-х годов «Пичвуд» оказался заброшен и вскоре выкуплен застройщиком, который собирался полностью отремонтировать весь комплекс, а после продать бывшие больничные палаты богачам в качестве квартир за миллионы долларов. Общественность на это только посмеялась: кто захочет жить в здании, где умирали тысячи людей? Позже застройщик обанкротился и повесился среди остатков психиатрического отделения. Тело нашли три недели спустя, когда дикие собаки уже изрядно обглодали его ноги.

За двадцать лет запустения природа завладела «Пичвудом». Растительность опутала фундамент, постепенно утянув мертвый госпиталь обратно в землю и сдавив снизу в своих удушающих объятиях. За это время «Пичвуд» давно разобрали по частям, как старую машину: оконные рамы, систему кондиционирования, больничные койки… Все ценное растащили, расхватали и разворовали, оставив каркас гнить под действием стихий. Теперь здание стояло на открытой равнине, а некогда окружавшая его парковка растрескалась и вздулась из-за проросших сквозь асфальт сорняков.

Замок на сетчатом заборе, которым была оцеплена территория, Джона взломал. И снова никто не видел, как он это провернул: просто взял в руки замок, и тот со вздохом раскрылся перед ним – будто все это время ждал его прикосновения и теперь, почувствовав, содрогнулся от удовольствия. Эстер всегда удивляло, с какой легкостью Джона мог отпирать запертые вещи; складывалось впечатление, будто так же умело он обращался и с замкнутыми людьми.

Они пересекли парковку и подошли к белому зданию. Хефциба бежала впереди всех, ее волосы подобно дыму развевались за спиной. Она выглядела так, словно вернулась к себе домой. Серый иней лоскутным одеялом устилал землю среди выбеленой снегом травы, дыхание облачками пара распускалось перед их лицами, но Эстер была слишком взволнована, чтобы замечать холод. Под двадцать первым номером в ее списке числился страх заброшенных зданий, и Джона привел их в самое пугающее место во всем городе. Даже вандалы стали бояться заходить сюда, после того как среди этих руин пропали двое подростков незадолго до рождения Эстер и Юджина. Полицейские нашли разбросанные по палате баллончики с краской, рюкзаки и недоеденные школьные обеды, но тела мальчиков так и не обнаружили. Ходили слухи, будто в пропаже детей виноват Сенокосец, но полиция эти факты не подтвердила.

Эстер застегнула куртку своего костюма Амелии Эрхарт^[45]. Внезапно идея нарядиться как самая знаменитая женщина всех времен, пропавшая без вести, показалась ей не самой лучшей.

Юджин уже приблизился к разбитому окну подвала, когда его ноги вдруг отказались идти дальше. Юноша энергично замотал головой.

– Я не могу, – произнес он запыхавшимся голосом. – Слишком темно.

– Понимаю тебя, приятель, – сказал Джона, опустив руку ему на плечо. Юджин, как и недавний замок, заметно расслабился под его прикосновением. – Поэтому я весь день кое-что обустраивал специально для тебя.

– Ты приходил сюда один?

– На меня всего-то два раза нападал полтергейст. Пара пустяков.

– Ладно, – ответил Юджин, сделал еще три быстрых глубоких вздоха и посмотрел на Эстер. – Ладно.

Ребята по очереди вошли в подвал. Первой шагала Хефциба, как самая смелая, безрассудная и странная. Следующим шел Джона, за ним – Эстер, а последним, когда вошедшие взяли в руки по заженному факелу, которые Джона приготовил заранее, в темноту скользнул Юджин. Держа в одной руке фонарик, он прижимался спиной к кирпичной стене, пока глаза привыкали к изменившемуся освещению.

– Все в порядке, приятель? – поинтересовался у него Джона и протянул четвертый факел; в свете пламени Юджин казался вылепленным из воска.

Даже Хефциба старалась держаться поблизости, когда ребята спускались глубже в подвал. Больничные стены, как во всех старых зданиях, вздыхали. Ветер завывал в окнах без стекол, бетонные плиты со стоном сдвигались. Вода капала из давно изъеденных ржавчиной труб. Здесь будто играл камерный оркестр. Все здание было живым и знало об их присутствии – ощущало незваных гостей как впившуюся в кожу занозу.

Джона привел их в отделение психиатрии, где застройщик был найден повешенным. Помещение оказалось освещенным даже лучше, чем дом Соларов. Где-то в дальнем коридоре гудел генератор, вдыхавший жизнь в сотни желтых лампочек, разложенных сеткой на полу.

Юджин усмехнулся:

– В тебе можно никогда не сомневаться.

– Да, и это только половина того, что я придумал, – Джона повозился в углу и достал три маски для сна вроде тех, что носят в самолетах. – Наденьте их и подождите здесь, а я пока выключу свет.

– Приятель, такими вещами не нужно шутить.

– А я и не шучу.

– Ну конечно, черта с два.

Джона взял лицо Юджина в свои ладони.

– Эй, эй, эй, – произнес он. Юджин схватил Джону за запястья, но оттолкнуть не попытался. – Ты мне веришь? – Юджин задумался на мгновение, потом покосился на Эстер – та кивнула ему.

Юджин с трудом проглотил комок в горле.

– Если она верит тебе, то и я верю.

– Тогда доверься мне, – попросил Джона и надвинул маску на глаза Юджина. – Я не допущу, чтобы с вами что-то случилось. – До слуха Эстер донеслось частое дыхание брата, когда она тоже натянула маску. – Вернусь через минуту, – предупредил Джона, сжав ее руку. – Не снимайте маски.

Юджин держался за свою сестру как за буек среди бушующего моря. Когда он чего-то боялся, ему больше никто, кроме нее, не был нужен, и она испытывала те же чувства. В детстве Эстер, испугавшись, всегда бежала к Юджину, а не к родителям. Его кожа излучала магию; как только она прижималась ладонями к его спине или рукам, либо брала его за руку – все плохое мгновенно отступало. Быть может, это свет, который Юджин впитывал по ночам, делал его волшебным.

Свет погас, и Эстер практически ощутила, как на нее обрушилась темнота. Юджин ахнул. Вслух. Крепко стиснул ее пальцы; Эстер показалось, что он вот-вот закричит, на него нападут и утащат, но ничего не произошло.

Затем послышались шаги – вернулся Джона.

– Снимайте маски, – скомандовал он запыхавшимся голосом.

Ребята скинули повязки.

Свет в помещении не горел; было более тускло, чем раньше, но при этом не темно. Вовсе нет. Юджин молча открыл рот и, медленно кружась на месте, разглядывал потолок, стены, пол. Вдоль стен тянулся десяток черных огней, и в их неоновом свечении каждая поверхность в комнате сияла. Все вокруг было покрыто фиолетовыми, розовыми, зелеными, красными и оранжевыми брызгами флуоресцентной краски – галактика ярких звезд освещала темноту. В черной бездне плавали планеты, звезды, космические корабли, туманности и внеземные существа.

Джона нарисовал Вселенную.

– Еще я принес вот это, если захочешь попробовать, – сказал он, бросая Юджину тюбик с краской. Поймав тюбик, тот озадаченно уставился на него. – Это флуоресцентная краска для тела, – пояснил Джона. – Свет будет исходить прямо от твоей кожи. Ты сможешь передвигаться в темноте без фонарика, огня и всего остального.

Несмотря на холод, Юджин разделся до трусов, ребята тут же разукрасили его тело замысловатым геометрическим узором, отчего каждый дюйм обнаженной кожи ярко вспыхнул. Он был похож на дикого неонового демона из другого измерения. Эстер нарисовала в центре его груди светящееся красно-белое сердце – защиту против страха и демонов, присланных проклятием его убить, живших в его голове.

– Как думаешь, поможет? – тихо спросил он, стоя у края дверного проема, ведущего в темноту.

– Уверена, – ответила Эстер. После чего сжала его разрисованную ладонь.

Джона также установил черные огни в коридорах, окружавших сияющую комнату-галактику, поэтому Юджин мог впервые за долгое время беспрепятственно двигаться в темноте. Он поднес покрытые краской пальцы к невидимому барьеру, который на протяжении шести лет сдерживал его, и погрузил руку в жуткую темноту, проверяя, осмелятся ли чудовища его укусить.

Ничего не случилось.

Эстер была рада царившему полумраку – тот почти полностью скрыл ее слезы, когда брат шагнул в неосвещенный коридор, точно исследователь океанских глубин в самом первом водолазном скафандре. Благодаря черным огням его кожа засияла. Юджин вскрикнул: не от боли, а от восторга. С радостными возгласами побежал, подпрыгнул и засмеялся, приходя в трепет от невообразимой свободы. Эстер не знала, видел ли он тех чудовищ, которые, по его заверениям, обитали в тенях, но если и так, то в этот вечер он не обращал на них внимания.

«Спасибо», – поблагодарила она Джону одними губами.

Тот кивнул и небрежно улыбнулся, как будто не он только что сотворил самое удивительное чудо на свете.

Тогда она сделала то, на что у нее до сих пор не хватало смелости: она шагнула к Джоне и, положив руки ему на грудь, поцеловала. Его кожа была теплой на ощупь. Упиваясь вкусом краски на его губах, Эстер привлекла юношу к себе, и они слились в крепком поцелуе в окружении яркого сияния Вселенной.

29
Угасающий свет

Когда тем же вечером раздался звонок Розмари, Эстер на миг задумалась: неужели ее мать дома и теперь интересуется, где дети?

– Я только что разговаривала по телефону с Лилак-Хилл, – сообщила она. – Состояние Реджа стремительно ухудшается. Медсестры по его просьбе собираются прекратить питание и подачу воды.

– Сколько еще он проживет после этого? – спросила Эстер.

– Недолго, – ответила Розмари. – Совсем недолго.

30
24/50: Погребение заживо

Поиски Смерти были прекращены на всю неделю, предшествовавшую встрече с двадцать четвертым страхом, – вместо них ребята все время проводили с Реджинальдом Соларом в Лилак-Хилл. Каждое воскресенье Эстер и Джона выходили из дома и сталкивались с новым страхами, которые с каждой неделей пугали их все меньше и меньше, потому что скалы, гуси и кладбища кажутся уже не такими страшными, когда любимые и дорогие тебе люди начинают угасать на твоих глазах.

И именно на неделе перед встречей с двадцать четвертым страхом у Питера Солара случился очередной удар. Как обычно, он никому ничего не сказал из боязни, что его заставят выйти из подвала. Через два дня после случившегося Джона обнаружил его в туалете: тот был не в состоянии сдвинуться с места. Для Эстер это было самое ужасающее и душераздирающее зрелище. Питер плакал, пока Джона приводил его в порядок, натягивал штаны, помогал встать. Отец делал все возможное, чтобы дочь не видела его в таком виде. Но Эстер видела, и эта картина разбивала ей сердце.

Но хуже всего дело обстояло с Джоной, который все чаще появлялся у нее дома со свежими синяками. Иногда она замечала их сразу, а иногда понимала, что ему больно, только когда дотрагивалась до его руки, груди или спины и он морщился от боли. В такие моменты Эстер представляла себе, как убивает его отца; в ее воображении он выступал скорее не человеком, а огромной тенью, отвратительным злодеем из мультфильма.

– Наверное, нет необходимости хоронить меня заживо, – сообщила она Джоне, Хефцибе и своему брату воскресным утром – в день встречи с двадцать четвертым страхом. – Я и без того чувствую, будто тону.

Эстер ожидала, что Джона станет возражать – еще ни одного страха они не пропускали. Но тот, напротив, лишь кивнул.

– Хочешь, я не знаю, заняться тем, чем занимаются обычные подростки? Например, сходить в кино?

Так они и решили. Но на этот раз в кинотеатре люди пялились на них больше обычного. Они наклонялись друг к другу, перешептывались и указывали на них пальцами, что, по мнению Эстер, было верхом неприличия. Только позже она поняла, что они смотрят и показывают не на Юджина, Джону или Хефцибу. Все их внимание направлено на нее.

– Почему на меня все смотрят? – шепотом спросила Эстер у Джоны.

– Возможно, потому, что ты оделась как Мия Уоллес^[46], – предположил он, оглядываясь по сторонам. Но Джона, в отличие от нее, похоже, не замечал устремленных в их сторону взглядов.

После фильма Юджин отвез Хеф домой, а Эстер с Джоной решили прогуляться пешком.

– Как думаешь, Смерть чего-нибудь боится? – вдруг спросил он.

Эстер знала наверняка, что Смерть боится двух вещей, поскольку ей об этом рассказывал дедушка. В Средиземном море и в водах Японии обитает вид крошечных, биологически бессмертных медуз под названием «туритопсис дорн», которые то стареют, то молодеют, точно переменчивый Бенджамин Баттон. Ей нравилось представлять, что именно сюда Смерть любил приезжать в отпуск, когда у него выдавалась свободная минутка, когда в мире не было ни войн, ни голода, ни подростков, специально ведущих себя безрассудно с целью привлечь его внимание. Еще Эстер нравилось представлять, как Жнец плавает на спине над стаей медуз, похожих на пузыри тягучей соленой воды. Нравилось представлять, что это любимое времяпрепровождение Смерти – плавать среди ярких прекрасных существ, которые ему не требуется или не разрешается удалять с поверхности земли.

В то же время Эстер знала, что Смерть не мог прикоснуться к этим существам и боялся их. Они покачивались под лучами солнца бесконечно долго, не ведая ни богов, ни людей, ни чудовищ, ни даже Смерти. Они были единственными на всей планете, кто заставлял Смерть чувствовать себя маленьким и беззащитным, за исключением его второй большой любви и второго страха – орхидей.

Смерть хранил каждый подарок, который преподносила ему жизнь, но к этому не мог прикоснуться.

– Смерть боится орхидей, – сказала она Джоне. Тот кивнул в ответ, как будто понял, о чем речь, но ничего не сказал. Было очень непривычно и странно видеть Джону Смоллвуда таким печальным и тихим. В нем словно погас свет.

Перед уходом он поцеловал ее в лоб, а она крепко обняла его за талию.

После этого они не виделись и не общались почти неделю.

31
На пороге Смерти

ЭСТЕР:

Тебя ждать сегодня днем?

Вчера Флийонсе скучала по тебе.

Ладно, я тоже по тебе скучала.

Ты меня игнорируешь, потому что тебя напугал мой ковбойский танец?

Или ты умер? Если не ответишь мне, я решу, что ты мертв, и вызову полицию.

Господи, Джона, пожалуйста! Прошу тебя, дай мне знать, что с тобой все в порядке.

На протяжении всей недели Эстер каждый день присылала Джоне по сообщению; он видел их, но не отвечал. В воскресенье, когда он не явился к ней домой в их обычное время встречи, она поняла, что у нее есть всего два варианта: позвонить в полицию или проведать Джону самой. Но оба ее не привлекали. Если она позвонит в полицию, у Джоны заберут Реми, и он никогда Эстер этого не простит. Если она сама придет к нему, а Джона окажется мертвым в луже крови, с раскроенным черепом…

Нет. Даже не смей так думать.

Эстер отправилась к Джоне в костюме Матильды Уормвуд^[47]. В такие дни необходимо выглядеть устрашающе.

Снаружи его дом выглядел вполне миролюбиво, но так же миролюбиво, к сожалению, выглядят трупы после бальзамирования, перед тем как оказаться в открытом гробу. Эстер открыла боковую дверь. Из дома доносился шум: кто-то кричал, слышался стук о стену.

Дверь на заднем крыльце была распахнута. Большая часть гипсокартона оказалась сорвана, а роспись на потолке испорчена тупым предметом. Реми сидела в углу и плакала.

– Где Джона? – в панике спросила у нее Эстер. – Где он?

Реми молча указала на дом.

Эстер отворила дверь и переступила порог Смерти. Внутри ее встретил тускло освещенный коридор. Она медленно двинулась по нему, выверяя каждый шаг. Снова шум. Кряхтенье. Вскрик от боли. Наверное, впервые в жизни вместо того, чтобы убежать, она кинулась в драку; всплеск адреналина заставил ее броситься навстречу своему страху.

В гостиной Холланд Смоллвуд, отец Джоны, держал сына за шею, прижав к стене.

– По-твоему, я похож на гребаного психа? – кричал он. – Вот так выглядят психи? Смотри на меня! Так выглядят психи?

Джона, всегда такой высокий и красивый, словно герой комиксов, сейчас плакал. Рядом со своим отцом он казался маленьким ребенком. Закрыв глаза, он дрожал всем телом и даже не пытался защититься, лишь слабо поднимал руки.

– Пожалуйста, – бормотал он, – прости!

Холланд снова впечатал его в стену.

– Прекратите! – завопила Эстер и уже в следующую секунду попыталась оттащить мужчину от Джоны. Что-то твердое заехало ей по скуле. Локоть? Кулак? Она поняла, что упала, только когда оказалась на полу, горизонт перевернулся и стал вертикальным. Мир накренился вбок, будто старый проектор застрял на смене кадров.

– Убирайся к черту из моего дома! – закричал на нее Холланд. Она сжалась в комок и закрыла голову руками. Эстер казалось, он сейчас ударит ее, но ударов не последовало.

У Джоны была рассечена губа. Повсюду виднелись капли крови. Кровь, слюна, стекло, куски сломанного стула. Джона глядел на Эстер, тяжело ловя ртом воздух.

Вдруг на помощь ей пришла маленькая девочка. Реми подняла Эстер на ноги и, подталкивая к выходу со словами: «Уходи, уходи, уходи», довела ее до входной двери. Выставила ее на веранду и тут же юркнула обратно в дом. Как если бы иммунная система избавлялась от болезнетворной бактерии.

Эстер услышала тяжелые шаги вверх по лестнице. Прижала ладонь к горячей, пульсирующей шишке на щеке, куда пришелся удар Холланда.

Джона вышел к ней через минуту. Его губа уже порядком распухла. Эстер вытерла рукавом остатки крови с его лица, а потом крепко сжала его в объятиях. Он держал руки опущенными по бокам, пока она продолжала стискивать его – казалось, надави она достаточно сильно, и он превратится в граненый алмаз.

Джона выглядел опустошенным. И никак не реагировал на ее прикосновения.

– Я больше этого не вынесу, Эстер, – наконец произнес Джона. – Я больше не могу быть храбрым за нас двоих. – А после, не выдержав, рухнул на нее, и тяжелые рыдания сотрясли все его тело. Горячие слезы текли по щекам Эстер, пока она гладила его шею и шептала: «Мне жаль, мне очень жаль, очень-очень жаль». А что еще она могла сказать? Что еще тут можно было сделать? Они – всего лишь подростки, а потому бессильны, и пока не станут взрослыми, им остается только одно: позволять внешним силам ломать и коверкать их судьбы.

Этого мгновения Эстер ждала долгие месяцы. Оно было неизбежно. Мгновения, когда Джона осознает, что с ней не оберешься проблем и она того не стоит.

Люди относятся к психическому заболеванию другого человека с пониманием лишь до определенного момента. Дальше их терпение иссякает. Она это знала, потому что нечто подобное порой испытывала сама – к Юджину. К своей матери. К своему отцу. Желание взять их за плечи, как следует встряхнуть и сказать: «Стань лучше! Будь лучше! Возьми себя в руки, ради бога!»

Эстер давно знала, что этот день однажды настанет. Так оно и произошло. Но она нисколько не винила Джону, потому что на его долю выпали испытания куда хуже. Боль, которую они приносили, была невыносимой. Причинять боль себе довольно легко, однако, раня другого человека, ты разрушаешь себя.

– Ясно, – сказала Эстер, отстранившись от Джоны. – Ладно.

– Эй, эй, погоди. Ты куда? – окликнул ее парень и, догнав на лужайке, провел большим пальцем по синяку, наливавшемуся на ее скуле. Коснувшись щеки, он стиснул челюсти, выдвинув подбородок вперед; Эстер никогда не видел его таким злым.

– Просто ты сказал… что больше этого не вынесешь.

Джона покачал головой и нежно поцеловал ее опухшую щеку.

– Не тебя. Я имел в виду не тебя.

От этих слов Эстер разрыдалась и уткнулась ему в грудь. Что она сделала с собой? Как позволила такому случиться? Как парень, ограбивший ее на автобусной остановке, стал тем, из-за кого она слетела с катушек?

– Прости, я такая сумасшедшая, – всхлипывала она. – Прости, что втянула тебя во все это. Прости, что ничего не могу исправить для тебя.

– Эй, ты не сумасшедшая. И ни во что меня не втягивала. Мы вместе это начали, – сказал он, – и вместе закончим.

Ребята вошли в заросли длинной травы за домом Джоны. Они шли до тех пор, пока единственным источником света не остались садовые фонари на солнечных батарейках, которые они стащили с соседского двора. Джона установил огни на земле в виде кольца, подобно мифическому волшебному кругу. Небо над ними было тяжелым, целиком пронизанным магией, а в пространстве вокруг Эстер чувствовала невидимую опасность. Эта древняя опасность была из тех прошлых времен, когда электричество, машины и Интернет еще не вынудили людей позабыть о том, что может таиться в темноте. Их окружал клубящийся сгусток неизвестной угрозы. И от этого ощущения по рукам Эстер бежали мурашки. Ей приходилось часто и прерывисто хватать ртом воздух. Глаза слезились, потому что она не могла заставить себя моргнуть.

– Я никогда не избавлюсь от этого страха, – сказала Эстер, когда Джона установил последний фонарь на земле. – Было глупо считать, будто я смогу разрушить проклятие.

– Почему бы тебе не свалить, гигантская стерва?! – выкрикнул Джона. На мгновение Эстер показалось, что он обращается к ней, но нет – тот сложил ладони рупором у рта и кричал в сторону теней. – Да, ты, невоспитанный смердящий забулдыга! Я тебя вижу, ублюдок. Давай чеши отсюда!

– Ты собираешься выкрикивать шекспировские ругательства в темноту?

– Есть идеи лучше?

Эстер повернулась к окутанному тьмой пространству.

– Проваливай, – слабо выдавила она.

– Ну же, Солар, ты можешь гораздо лучше. Ты гнусный истребитель божьих созданий! – пророкотал Джона. – Плаксивый толстозадый тупица! Отсоси у меня, пустоголовая трусливая судомойка!

– Да! – добавила Эстер. – Иди к черту, кусок дерьма! Ты… э-э-э… ведро с членами!

– Ты тупой унылый козел!

– Насадка клизмы!

– Ты жалкая яйцеголовая язва! Силой Христа изгоняю тебя, тварь! Тебе пристало быть только в аду! – Джона обернулся к Эстер, его опухшие губы изогнулись в кривоватой ухмылке. – Ну что, лучше?

Эстер улыбнулась.

– Лучше. – Затем сделала глубокий вдох. Собралась с силами и задала трудный для нее вопрос: – Почему ты остаешься? Каждый раз, когда я думаю, что уже надоела тебе… ты берешь и возвращаешься.

– Ты правда не понимаешь? – Джона отступил на шаг. Потер глаза. – Потому что я… я вроде как люблю тебя, Эстер.

– Почему?

– Почему? Потому что… ты гораздо смелее, чем думаешь. Послушай, я действительно соврал, что не помню, как мы познакомились в детстве. Я прекрасно помню, как над тобой издевались. Помню, как ты стискивала зубы, вскидывала подбородок и продолжала гнуть свою линию, даже когда тебя травили. Знаешь, многие дети расплакались бы, но ты… Ты смелая, Солар. И всегда такой была.

– Я тебе нравлюсь только потому, что ты не видишь меня настоящую.

– Я вижу.

– Тогда покажи мне портрет. Позволь убедиться.

– Никакая краска на холсте ничего не изменит, если ты до сих пор этого не поняла. Я знал, что для тебя это будет тяжело, но… думал, ты чувствуешь то же самое.

– Юджин периодически выпадает из реальности, иногда даже на несколько часов. Мой отец превращается в камень. Мать пожирают термиты. Я даже не уверена, существует ли Хефциба по-настоящему. Ты единственный небезразличный мне человек, кто действительно прочен и осязаем, и я не хочу… тебя погубить.

Однако Эстер не сказала, не добавила, что помимо прочего не хочет давать Джоне возможность погубить и ее. Любовь – это ловушка, липкая патока, призванная связать двух людей вместе. От нее невозможно спастись; люди сами привязывают этот груз к ногам, а потом, бросаясь с ним в воду, удивляются, почему идут ко дну. Эстер видела подобное уже не раз. Видела то чувство, которое люди называют любовью, о котором снимают романтические фильмы, и оно пугало ее до чертиков.

Дедушка любил бабушку, но после ее смерти сошел с ума. Мама любила папу, но его потеря уничтожила ее, превратив в изъеденное термитами дерево.

Несмотря на то, что Джона представлял для нее явную и непосредственную угрозу, Эстер все же позволила ему заправить прядь ее волос за ухо. Позволила наклониться ближе и прижаться к ней опухшими губами. Она дернулась назад, боясь причинить ему боль, но Джону это ничуть не смутило. Погрузив руку в ее волосы, он с силой притянул Эстер к себе, крепко впившись в нее ртом. Он целовал ее так, будто отправлялся на войну и это был его последний в жизни поцелуй.

А потом он прервался. Их лбы соприкоснулись.

– Пожалуйста, докажи, что я не права, – тихо попросила Эстер, касаясь губами кожи его руки.

– Боже мой, ты не права в очень многом, я даже не знаю, с чего начать. В чем именно я должен доказать твою неправоту?

– В основном относительно смерти. И любви.

– Я никак не смогу доказать твою неправоту относительно любви, пока ты тоже не полюбишь меня.

Стоит только признаться человеку в своих чувствах, как внезапно появляется угроза многое потерять. Ты добровольно предоставляешь ему возможность причинить тебе боль.

У Эстер никогда не возникало каких-то грандиозных озарений. Она, безусловно, отмечала в Джоне его важные качества: доброту, силу, стремление защитить ее, когда никто не мог этого сделать. Но именно незначительные детали, что накапливались за время их общения, делали Джону Смоллвуда исключительным. Как он улыбался, когда придумывал какую-нибудь шалость; с каким волнением смотрел на нее широко распахнутыми глазами в минуты, когда она сталкивалась со своим страхом; как вилял бедрами во время танца; как падал на землю, когда что-то казалось ему невероятно смешным.

Эти тысячи крошечных мгновений вынуждали Эстер все больше и больше неосознанно влюбляться в него. Тысячи крошечных частичек его души, разлетаясь в стороны, глубоко вонзались в нее.

– Ты неравнодушна ко мне, Солар?

Эстер не ответила.

– Будь я проклят.

– Докажи, что я не права, – вновь прошептала она.

– Ты ужасно не права, – ответил он. Затем поцеловал ее в лоб, в кончик носа, в губы. Пока они стояли, обнявшись, под изношенным покрывалом из звезд, Эстер не покидала мысль: именно так вначале всегда и бывает. Даже рядом с ним, с самым замечательным человеком во Вселенной, она не переставала думать, что любовь подобна плотоядному растению. Снаружи – сладкий нектар, но только ты, плененный ароматом, сделаешь шаг ему навстречу, как оно мгновенно тебя проглотит.

Целиком, со всеми потрохами.

32
Юджин

Они спали на закрытой веранде, накрывшись одеялом и тесно прижавшись друг к другу, под плеядами нарисованных звезд. Эстер проснулась рано утром от двадцати трех пропущенных звонков и двух текстовых сообщений – все они поступили от мамы.

МАМА:

Перезвони мне немедленно.

Это Юджин, Эстер. Юджин.

33
Мальчик-тень

Построенный вместо «Пичвуда» центральный госпиталь «Мерси» представлял собой большое, напоминавшее геометрическую головоломку здание сплошь из стекла, стали и бетона. Несмотря на современный внешний облик, внутри он был таким же, как и любая другая больница иной эпохи: длинные, ярко освещенные коридоры, лишенные тепла и уюта, уродливые промышленные полы и едкий запах отбеливателя в (неудачной) попытке скрыть зловоние смерти.

Эстер шагала по коридорам с застрявшими со вчерашней ночи травинками в волосах. Ее костюм Матильды Уормвуд был порван и испачкан в грязи. В таком стерильном помещении она выглядела совершенно неуместно – дикаркой, вышедшей из джунглей.

Хотя, возможно, в психиатрическом отделении она, напротив, казалась своей. Может быть, именно здесь было ее место.

Розмари рассказала Эстер о случившемся по дороге в больницу, после того как подобрала ее на машине в конце улицы, где жил Джона. В их районе отключили электричество, и Юджина внезапно поглотила тьма. Нечто схватило его, протащило сквозь пространство, а после выкинуло: он был весь в поту, кричал, и от него пахло землей и гнилью. «Могильный запах», – сообразила Эстер.

Когда снова включили свет, Юджин пришел в себя всего за пару минут. Розмари заварила ему чай и вставила за ухо стебель тысячелистника.

Он сказал, что с ним все в порядке. С возрастом ему становится все легче переживать эти приступы. Она может идти в казино, если хочет, он и сам со всем справится.

Он сказал, что все будет хорошо.

Его нашел Питер. Тот, как и его отец, обладал неким шестым чувством в вопросах смерти. В то время, когда отец Эстер и Юджина еще жил во внешнем мире, экстрасенсорное восприятие помогло ему стать великолепным ветеринаром. Он знал неизвестно откуда, какое животное необходимо лечить, а какое уже хочет прибрать к своим рукам Смерть. Кто из них отмечен и, следовательно, не нуждается в помощи медицины. Питеру достаточно было находиться рядом с умирающим, чтобы услышать темную гудящую тишину – симфонию Смерти.

Ту же самую симфонию он уловил, как только в ванной, расположенной над подвалом, Юджин вонзил ветеринарный скальпель в каждое запястье.

Юджину Солару было семнадцать лет, когда он умер.

– Ты не зайдешь? – спросила Эстер у матери. Они с Розмари остановились возле двери в палату.

– Ты же знаешь, ему нужна только ты.

Девушка кивнула. Она вела бы себя точно так же. В случае болезни, грусти, смерти или и того и другого она хотела бы видеть только Юджина.

Эстер проводила маму взглядом: та шла по коридору в сторону сестринского поста. В последнее время она стала худой как скелет, кожа мягкими складками свисала на скулах.

Юджин лежал на больничной койке, уставившись открытыми, но безжизненными глазами в потолок. Эстер постучала по стене. Выйдя из позы трупа, он посмотрел на нее.

Юджину Солару было семнадцать лет, когда он умер. В те же семнадцать лет бригада скорой помощи против воли Юджина вырвала его из лап Жнеца – дважды.

– Привет, неудачница, – прохрипел он.

Питер успел как раз вовремя. В нужный момент. Вопреки трем сердечным приступам и страху, настолько огромному и ужасному, что на целых шесть лет запер его под землей, их отец, наполовину парализованный, взобрался вверх по ступеням подвала и добрался до ванной комнаты ровно в тот миг, когда требовалось спасти единственного сына. Еще тридцать секунд, сказали в скорой помощи. Еще тридцать секунд, и они не смогли бы вернуть Юджина с того света.

– По всей видимости, это тебе не везет в смерти, – сказала Эстер. – В кои-то веки у тебя что-то не получается.

– Ну уж нет. Ты разве не слышала? Я умер дважды. Так что у меня прекрасно получается умирать. А вот с тем, чтобы остаться мертвым, проблемы, – Юджин снова уставился в потолок. – Да уж, не на такой разговор я рассчитывал. Теперь все решат, будто это был крик о помощи.

– Наши родители вечно оказываются не к месту. Когда они тебе нужны, их нет рядом, но стоит только совершить самоубийство…

– Как они вмешиваются и все портят. Блин, ну что за хрень.

– Папа действительно вышел из подвала?

– Ага. И я не могу объяснить, как. Я вел себя тихо… Старался вести себя тихо. Я не звал на помощь, ничего такого, но… он все равно меня нашел. Из случившегося я запомнил немного – только как он ввалился в комнату и практически рухнул на меня. С таким же успехом это мог быть сон.

– Выходит, все это время было достаточно совершить попытку суицида.

– Теперь, если ты пристратишься к метамфетамину, мы точно снова объединим нашу семью.

Эстер рассмеялась, но ее смех быстро перешел в сдавленные рыдания. Она не понимала, как могла еще плакать, когда внутри уже ничего не осталось. Она села на край кровати и взяла в свои ладони его забинтованную руку.

– Не оставляй меня, – прошептала она. – Не оставляй меня здесь, с ними.

Эстер хотела донести до брата, что он – солнце. Яркое, палящее, ослепительное; без его тепла, без силы его притяжения, ставшей для нее ориентиром, она – ничто. Как жаль, что между ними не существовало телепатической связи близнецов, а потому она не могла вложить в его голову нужные образы и заставить его увидеть. Он для нее – все.

После минутного молчания Юджин, накручивая на пальцы кончики ее волос, сказал:

– Я не могу остаться, Эстер.

Она расплакалась еще сильнее, поскольку понимала значение его слов. Они подразумевали не «Я не могу остаться в больнице» или «Я не могу остаться в этом городе». Юджин говорил, что не может остаться на этой планете; это невозможно, когда столько демонов и призраков таится в темноте, когда столько пугающего и неожиданного поджидает в зеркалах, в затемненных коридорах, среди голых ветвей деревьев по ночам. Для такого создания, как Юджин, не годилась даже целая Вселенная, где слишком много тьмы, слишком много пространства между звездами, слишком много неизведанного в безграничной бездне.

– Станет лучше, – проговорила она сквозь слезы. – Обещаю тебе, станет лучше. Ты не будешь все время бояться.

– Не будь глупой, Эстер. Ты ведь не такая. Я больше не хочу так жить.

В отчаянии она хваталась за любые аргументы, любые причины, чтобы заставить его остаться.

– Ты помнишь, что, если умрешь раньше мамы, она включит на твоих похоронах то ужасное слайд-шоу?

– Скажу честно, это одна из причин, почему я так долго откладывал это событие. Вчера пытался найти это слайд-шоу, но она прячет его как семейную реликвию.

– Почему ты хочешь меня бросить?

– О, Эстер, – протянул он, когда она уткнулась лицом ему в грудь, – дело не в тебе. Вовсе нет. И никогда не было. Можно любить человека всем сердцем, но при этом ненавидеть себя настолько, что хочется умереть.

Однако Эстер не желала мириться с его поражением.

Пока нет.

Никогда.

– Ты должен бороться, Юджин. Всякий раз, как тебе захочется причинить себе боль, скажи мне, скажи Хеф, скажи маме, скажи папе, скажи Джоне, скажи своим друзьям. Даю тебе слово, один из нас обязательно откликнется: «Приходи, я стану твоей поддержкой и опорой». И мы вместе вступим в борьбу с твоими темными мыслями. Если пытаться справиться с ними в одиночку, твои шансы попасть в плен собственного разума резко увеличиваются.

– Не всегда для всего существует стратегия.

– Хватит. Замолчи. Я не стану мириться с тем, что сидит внутри тебя и заставляет настолько себя ненавидеть. Я не могу.

– Мысли об окончании школы, выпускном и поступлении в колледж… утомляют меня. Нагоняют жуткую усталость. Стоит мне подумать о будущем, как я чувствую пустоту. Даже если жизнь наладится, это чувство все равно вернется. Оно всегда возвращается.

– Дай мне свой телефон, – попросила Эстер.

– У меня его нет. Он где-то в сумке.

Эстер отыскала телефон в сумке, которую Розмари собрала брату с собой, нашла в поисковике номер горячей линии для самоубийц и добавила его в список контактов.

– Если когда-нибудь тебе захочется снова навредить себе, даже если ты не сможешь обратиться ни к кому из своих знакомых, позвони по этому номеру.

– По-твоему это так просто.

– Разумеется, это непросто. Ты же ведешь войну против самого себя. Каждый раз, когда одна из сторон наступает, страдаешь ты. Но дело не в том, чтобы выиграть войну с собственными демонами. А в том, чтобы прийти к перемирию и научиться жить с ними в согласии. Обещай, что не перестанешь бороться.

– Для чего? Ты ведь этого не делаешь.

– О чем ты?

– Ты не борешься. Считаешь себя такой смелой, а на деле тоже не сражаешься со своими демонами.

– Я пытаюсь. Пытаюсь уже долгие месяцы.

– Черта с два. Ты каждую неделю уходишь, занимаешься какой-то ерундой, которую практически не боишься. Твое сердце лишь на время ускоряет темп, но это ненастоящий страх.

– Мы уже близки, Юджин, я чувствую это. Мы почти поймали его. Или, точнее, привлекли его внимание. Я смогу все исправить.

– Жнеца не существует, Эстер. Проклятия – тоже. Джек Горовиц – обычный парень. Дед не утонет. По-моему, это уже всем известно. Это простая сказка на ночь, которую он рассказывал нам в детстве, причем, должен заметить, довольно бредовая. Я почти побывал в загробной жизни и не встретил там никого и ничего подобного.

– Тогда почему все это происходит с нами?

– Потому что жизнь необязательно должна быть проклята, чтобы превратиться в полное дерьмо. Слушай, дед все мне рассказал. Перед тем как он отправился в Лилак-Хилл, я спросил у него, настоящее ли проклятие, действительно ли он встречал Смерть. В ответ он просто рассмеялся. Сказал, мне давно следовало понять, что это всего лишь сказка.

Эстер смотрела на Юджина в ожидании, что тот сейчас замешкается, но этого не произошло.

– Но… в этом нет смысла. Он… он ведь долгие годы повторял нам, что проклятие существует.

– Это выдумка, Эстер. Сказка.

– А как же дядя Харольд? Как же кузен Мартин и пчелы? Как же дедушкина собака? Как же ты?

– Никто в это не верит, кроме тебя. Проклятие реально для тебя одной. Ты сама не даешь ему умереть.

Эстер уже собралась возразить, но Юджин либо от сильной усталости, либо от таблеток начал клевать носом и прикрыл глаза.

– Подвинься, – попросила она. Брат, насколько было возможно, сдвинулся в сторону, Эстер улеглась на узкую койку рядом с ним, аккуратно подлезла под его израненные руки и положила голову ему на грудь.

– Юджин, – прошептала она, уткнувшись в его больничную рубашку, под которой то поднимались, то опускались тонкие ребра, качавшие воздух против его воли, – ты не можешь меня оставить.

Юджин ничего не ответил, только прижал забинтованную руку к ее щеке. Они лежали с переплетенными руками и ногами, как когда-то на протяжении девяти месяцев в утробе матери, пока Эстер не почувствовала, что его прерывистое дыхание замедлилось и перешло в мерное сонное посапывание. Складки на его лбу разгладились. Напраженные мышцы плеч обмякли на простынях.

Разве могла смерть не казаться Юджину столь заманчивой, когда он обретал спокойствие и утешение лишь в бессознательном состоянии?

34
Предательство

В то утро Джона пришел сразу же, как только Эстер ему позвонила. Они вместе завтракали в унылой больничной столовой и ждали, пока Юджин пробудится ото сна и вернется в настоящий мир, который так отчаянно желал покинуть.

– Как думаешь, они специально делают больницы уродливыми? – спросила Эстер. В столовой были лимонные стены и оранжевые полы, а мебель выглядела так, будто ее принесли из старого офисного здания. Все время, пока они с Джоной стояли в очереди за едой, Эстер чувствовала на себе странный взгляд маленькой девочки лет тринадцати-четырнадцати с гипсом на руке.

– Господи, надеюсь, Юджина кормят не тем же, иначе он снова попытается покончить с собой, – заметил Джона, ставя на стол поднос с пресной яичницей и тостами.

Эстер набрала полный рот еды, но из-за странного ощущения проглотила ее с большим с трудом. Она подняла глаза. Девочка с гипсом по-прежнему сверлила ее взглядом. Эстер посмотрела на свой костюм Матильды Уормвуд, далеко не самый странный из всех у нее имевшихся.

– Та девчонка все время глазеет на меня, – сказала Эстер. – Мне от этого не по себе.

– Она явно глазеет на меня, – возразил Джона. – А знаешь, еда не такая уж плохая. Давай, съешь еще кусочек.

– Ну вот, она снова на меня смотрит.

– Прекрати смотреть в ее сторону, и она перестанет смотреть в нашу.

– Джона, я не шучу. Она смотрит прямо на меня.

– Наверное, потому что ты постоянно ходишь в костюмах. У тебя паранойя.

– У меня нет паранойи.

– Ешь уже свою яиницу.

– Я не голодна.

– Почему?

В этот миг в Эстер как будто что-то надломилось. Глаза наполнились слезами, горло сдавило, и она внезапно расплакалась.

– Потому что моя семья стремительно распадается, и… и… это моя вина. Я должна… больше стараться, чтобы вытащить папу из подвала. Должна больше стараться, чтобы разрушить проклятие, прежде чем оно убьет Юджина.

– Эй, эй, эй, это ни в коем случае не твоя… – начал Юджин и осекся, когда наблюдавшая за ними девочка вдруг оказалась у него за спиной.

– Эстер Солар? – спросила она. Эстер вытерла глаза и нахмурилась. – Не может быть! Это ты! Я твоя большая фанатка! Прости, что вмешиваюсь, но… можно с тобой сфотографироваться?

– Что? – недоуменно проговорила Эстер.

– Можно сделать с тобой селфи?

– Зачем?

– Я смотрю твой канал на «Ютьюбе».

– Мой… канал на «Ютьюбе»? Не понимаю.

– «Почти полный список наихудших кошмаров», – пояснила девочка, переводя взгляд с нее на Джону – вдруг она приняла их за других людей. – Вы там еще каждую неделю встречаетесь с новым страхом. Выпуск с гусями – мой самый любимый. Меня тоже в детстве укусил гусь, и я никогда…

Эстер посмотрела на Джону.

– Эстер, – начал Джона мягким умоляющим тоном, но она уже выскочила из-за стола, попутно опрокинув ярко-оранжевый поднос с больничной едой. Джона догнал ее у выхода из столовой.

– Они в сети, – проговорила она, тяжело хватая ртом воздух. Неясно, чем именно была вызвана одышка: дикой паникой, бегом, сильной яростью или всем сразу. – Ты выложил ролики в Сеть!

– Это должен был быть сюрприз на пятидесятый страх.

– Ты выставил меня полной дурой!

– Дурой? Ты их даже не видела. Ты не знаешь, сколько людей тебя любит.

– Не трогай меня! – выпалила Эстер, когда он попытался взять ее за руку. – Ты мне врал! Обещал, что никто их не увидит. Ты мне обещал. Обещал.

Джона отступил на шаг.

– Ладно, это правда, я соврал. Но хочешь знать, почему? Потому что непонятно, что мы будем делать, добравшись до первого пункта. Ты не боишься ни лобстеров, ни змей, ни крови, ни высоты. Все это ерунда. То, что тебя пугает на самом деле, я понял еще в день нашей первой встречи. Я знаю, что ты так сильно боишься занести в свой список.

– Да? И что же, доктор Фил? Давай, устрой мне сеанс психоанализа на основании своего многолетнего опыта!

– Ты издеваешься надо мной? Ты правда не знаешь? Ты должна знать.

– Да пошел ты! Ты ничего обо мне не знаешь.

– Я вижу тебя, Эстер. И говорю чистую правду. Ты думаешь, будто твой страх делает тебя интересной и особенной, но это не так. Думаешь, ты такая уникальная, раз повсюду носишь с собой список того, что не можешь делать, но это не так. Все люди боятся одних и тех же вещей. Все люди каждый день сражаются в одних и теже битвах.

– Ты не знаешь, что значит жить с проклятой семьей.

– Господи. Твоя семья не проклята. Уже долгие месяцы Юджин пытается донести до тебя, что он болен, но ты упорно не желаешь этого замечать. Закрываешь на все глаза. Ты хочешь простого решения для сложной задачи. Но его нет. Люди все время впадают в депрессию, страдают от игровой зависимости, получают сердечные приступы, умирают в авариях, терпят побои от тех, кто должен их любить, но все это не потому, что Смерть их проклял. А потому что так устроен мир!

– Сейчас речь не о тебе и твоей хреновой жизни.

– Черт тебя подери, Эстер! – в сердцах воскликнул Джона и пнул ногой мусорное ведро.

А потом Эстер сказала то, что должно было ранить больнее всего:

– Я смотрю, ты уже вовсю повторяешь за своим отцом.

В попытке взять себя руки Джона сделал глубокий вдох. А после заговорил тихим, сдержанным тоном:

– Ты так плохо думаешь о своей семье, потому что они не любят тебя так, как тебе того хотелось бы, но это не значит, что они не любят тебя всем сердцем. Их неидеальность не означает, будто они ни на что негодны.

– Ты обещал доказать мою неправоту.

– По-твоему, я тебя не люблю?

– Нет. Я знаю, что ты меня любишь. Просто это лишний раз доказывает: любовь – именно то, что я представляла себе с самого начала. Возможность причинить боль.

– Я вижу тебя, Эстер, – умолял Джона. – Я вижу тебя!

Каждый раз, когда маме следовало уйти от папы, она оставалась, поскольку ей не хватало сил и страх неизвестности оказался слишком велик. Но у Эстер было время для практики. Многие месяцы она училась быть храброй. И сейчас вновь предстояло проявить смелость.

Она больше не плакала. Лишь, покачав головой, ушла.

35
Великая кража орхидей

Все утро Эстер и Розмари провели в больнице: они входили в палату Юджина и выходили из нее вместе с докторами и медсестрами, которые из раза в раз повторяли, как же ему повезло, ведь он был на грани смерти. У Эстер еще никогда так сильно не болело сердце; до сегодняшнего дня она и не предполагала, что предательство и горе могуть вызывать боль, равносильную физической. При мысли о Юджине и его поступке ей не хватало воздуха. При мысли об отце и о том, что его доставили в больницу вместе с сыном, поскольку он слишком ослаб и не мог двигаться, глаза начинало щипать от слез. При мысли о Джоне и его предательстве Эстер становилось тошно.

Ее видели другие люди. Незнакомцы в Интернете были свидетелями ее самых личных, уязвимых состояний: в то время, как она промокла насквозь, в моменты бурных слез, приступа гипервентиляции, дрожи, слабости и трусости. Ей стоило огромных усилий впустить Джону в свою душу, а он просто взял и показал ее всем. С готовностью отдал им против ее желания. И это, по мнению Эстер, нельзя было прощать.

Более того, она ненавидела себя за то, что переживала из-за такой глупой мелочи, в то время как ее брат-близнец, ее собственная плоть и кровь, чудом остался жив.

Эстер положила голову на мамино плечо. Розмари выглядела, благоухала и звучала совершенно неуместно в этих бесцветных больничных коридорах. Сегодня она оделась в яркие многослойные одежды из шелка, пальцы по-прежнему были унизаны кольцами, ткань позвякивала монетками, пришитыми к подолу, рукавам и внутренней части карманов. Каштановые волосы уложены высоко на голове и украшены веточками тысячелистника, глаза налиты кровью. По мнению Эстер, она была похожа на безумную ясновидящую, спустившуюся из своей башни, чтобы сделать ужасное предсказание.

– О, забыла тебе сказать. Фред умер, – торжественно заявила Розмари, держа в руках чашку чая и глядя на плавающий сверху стебелек. Эстер знала значение этой чайной приметы, потому что мама повторяла его много раз: незнакомец придет.

– Что? Как это случилось?

– Не знаю. От него осталась только большая подпалина на кухне. Ты же знаешь, Айтварасы после смерти превращаются в искру.

– Ты считаешь, будто цыпленок самовозгорелся? – медленно произнесла Эстер.

– Фред был петухом, а не цыпленком. Точнее духом-петухом. И да.

– Ты видела, как это произошло?

– Нет, но, думаю, он пожертвовал собой ради спасения Юджина.

– Понятно.

Эстер встала. Розмари выловила из чая стебелек, положила его на тыльную сторону левой ладони и ударила по ней правой рукой. После одного удара стебелек соскользнул с кожи и упал на пол.

– Однажды придет незнакомец, – сказала мама. – Мужчина. Невысокого роста.

* * *

Днем поступил звонок из Лилак-Хилл. Розмари вывела Эстер из палаты Джоны и, пока они доставали банки «Кока-Колы» и пакетики чипсов из торгового автомата, сообщила: конец Реджинальда уже близок. Совсем скоро он уйдет.

– Медсестра сказала, что нужно с ним попрощаться, – добавила Розмари. – Сегодня. Не вечером, а прямо сейчас. Как можно скорее.

Эстер прижала пальцы к воспаленным глазам. Очень вовремя.

– Нужно сказать Юджину.

– Ни в коем случае. Твой брат ведь не может его навестить. Если ему сказать, он только расстроится.

– Но он никогда нас не простит, если мы не дадим ему возможности попрощаться.

– А я никогда не прощу себя, если не дам ему возможности поправиться. Ты знаешь, что я права, Эстер. Так что даже не уговаривай. Вы оба уже столько раз прощались с дедушкой.

– Юджин очень сильно любит его.

– Знаю, дорогая. Знаю. А теперь иди, пока он спит.

– Ты потом придешь?

– Редж – хороший человек, но я тоже давно попрощалась с ним. Сейчас Юджин нуждается во мне гораздо больше, чем он.

С языка Эстер чуть не сорвались слова: «Мы столько времени жили без тебя. С чего ты взяла, что одно твое присутствие здесь компенсирует эти годы одиночества?» Но она ничего не сказала. Хотя выражение лица все же выдало ее чувства, потому что Розмари притянула дочь к себе и крепко обняла. На мгновение Эстер ощутила вспышку некогда связывавших их уз, ярко пылавшую магию. Ей отчаянно хотелось раствориться в матери, хотелось, чтобы все стало прежним.

– Я знаю, что не оправдываю многие ваши ожидания, – прошептала Розмари. – Вы думаете, что я могла бы стать намного лучше. Если подобрать и заменить во мне некоторые детали, я буду хорошей мамой.

Слова больно обжигали, потому что были правдой; Эстер почувствовала, как вспышка дрогнула и погасла.

– Мама, прошу тебя… – Эстер со вздохом высвободилась из объятий и, подавшись вперед, прижалась головой к торговому автомату. – Я очень не хочу, чтобы ты так думала.

– Все хорошо, дорогая. Порой я осознаю, что даю вам с Юджином слишком мало. Это и правда так. Но я очень вас люблю. Больше всего на свете.

Эстер открыла глаза. Достаточно ли этой любви? Если человек не может предложить тебе ничего, кроме пустых обещаний и разочарования, можно ли этот недостаток компенсировать любовью? Эстер вспомнила о Джоне и его поступке: она открыла ему все самые уязвимые, потаенные уголки своей души, а он взял и раздал эти тайны чужим людям.

Она сжала мамину руку. Розмари поднесла ладонь дочери к своей щеке и поцеловала запястье.

– Моя красавица.

– Мне пора, – сказала Эстер и с этими словами ушла.

* * *

Эстер отправилась в Лилак-Хилл на маминой машине. Некогда обуревавший ее страх при мысли о том, что та заглохнет посреди дороги и все это увидят, теперь казался слабым и приглушенным после того, как Юджин побывал на волосок от Смерти. Она ехала медленно и осторожно, но почти не испытывала прежнего страха.

Вот о чем она думала в тот момент:

• Поскольку дедушка становился все ближе к смерти, его вероятность утонуть таяла с каждым часом. Неотвратимый факт того, что предсказание Жнеца на самом деле оказалось неверным, вселял в Эстер надежду и грусть одновременно.

• Реджинальд очень любил орхидеи, Джонни Кэша, птиц и свою жену, но ничего из этого не могло подарить ему утешение перед уходом из этого мира. Какая несправедливость.

Поэтому, вместо того чтобы отправиться к смертному одру своего дедушки, Эстер решила для начала сделать небольшой крюк и остановила машину в двух зданиях от дома, принадлежавшего на протяжении многих лет Флоренс и Реджинальду Соларам. Дом по-прежнему выглядел симпатичным и опрятным, каким был в те годы, когда Солары въехали в него после возвращения Реджа с войны. Оконные рамы сияли белизной, извилистая садовая дорожка петляла между зарослями цветов, а на маленьком крылечке развевался американский флаг.

Прежде чем выйти из машины, Эстер стала вспоминать четвертую встречу Реджинальда со Смертью – это событие произошло в том самом доме, на который она сейчас взирала сквозь вечерние сумерки.

Случилось это в оранжерее на заднем дворе, за день до бабушкиной смерти. Редж рассказывал ей эту историю всего раз, спустя день после того, как умерла Флоренс. Эстер и Юджину тогда было по одиннадцать лет. Джек Горовиц – худой, бледный, покрытый оспинами и ни капли не постаревший с той первой встречи с Реджом во Вьетнаме около сорока лет назад – постучался в стену оранжереи и вежливо помахал рукой через стекло.

Реджинальд снял садовые перчатки и открыл Смерти дверь.

– Я пришел сообщить новости, которые тебе не понравятся, – сказал Горовиц.

– Я умру.

– Нет. Ты умрешь позже, через несколько лет, от слабоумия. После постановки диагноза захочешь себя убить, но заболевание будет развиваться невероятно быстро. У тебя не будет времени.

– Черта с два.

Горовиц пожал плечами.

– Многие десятилетия ты интересовался, какой именно будет твоя смерть, а теперь, когда я тебе об этом сообщаю, ты не хочешь меня слышать.

– Если у меня диагностируют слабоумие, можешь даже не сомневаться, что я вставлю дуло пистолета себе в рот прежде, чем стану забывать, как выглядят мои внуки. Зачем ты пришел?

– Завтра рано утром – в 4:02, если быть точным, – самый любимый и дорогой тебе человек умрет от анверизмы мозга.

– Если тронешь хоть кого-нибудь из моей семьи, Горовиц…

– Я делаю тебе одолжение, за которое многие готовы пожертвовать всем, что у них есть.

– Да, и что же это за гребаное одолжение?

– Возможность попрощаться, – с этими словами Горовиц взял в руку непророщенную луковицу орхидеи. Та не засохла и не почернела от его прикосновения, чего следовало ожидать от Смерти. – Сегодня вечером ты пригласишь свою семью на ужин. Приготовишь роскошное угощение. Жареную баранину с розмарином и чесноком – то самое блюдо, которое готовил своей жене в первый раз, когда привел ее в дом.

– Какого черта ты…

– Уже позже, когда все дети и внуки разъедутся, ты вымоешь посуду, нальешь ей бокал красного вина, и вы вместе будете танцевать под «Серенаду лунного света», как в день вашей свадьбы. А перед сном положишь на ее прикроватную тумбочку свежий букет орхидей, как делаешь это каждую неделю со смерти тех маленьких девочек, и поцелуешь ее на ночь. Это хорошая смерть, Реджинальд. Лучше той, какой умрешь ты.

– А если я прямо сейчас отвезу ее в больницу?

– Аневризма все равно произойдет. Флоренс Солар впадет в кому и скончается в пятницу вечером. Отвезя ее в больницу, ты подаришь ей пять дополнительных дней, но они не принесут никакой пользы. Поэтому сделай это сегодня, мой друг. Это мой подарок тебе.

– Как бы мне хотелось никогда с тобой не встречаться, Горовиц.

Мужчина усмехнулся.

– Поверь мне, многие так считают. Почему орхидеи?

– Что?

– В тот день, когда начал расследовать убийство сестер Боуэн, ты принес домой дюжину орхидей. Я все никак не мог понять, почему.

– Все из-за тебя, жалкий ублюдок.

– Из-за меня?

– Разрежь орхидею на части, посади одну в новый горшок, и из этого отрезанного кусочка вырастет целое растение. Орхидеи похожи на гидр. Они неуязвимы – вот почему предыдущий Жнец использовал их в качестве своей визитной карточки. Он боялся их, и тебе тоже следует бояться. Тебе не удастся наложить на них свои грязные костлявые пальцы.

– Значит, если посадить этот зубчик, из него вырастет новый цветок, бессмертный? Вроде тех проклятых медуз, что насмехаются надо мной?

– Можешь ли ты в принципе что-нибудь вырастить? Если посадишь семя, прорастет ли оно или съежится в твоей тени, боясь зацвести? Зачем вообще что-то сажать, если в конце все равно придется это сорвать?

– Зачем вообще жить, если в конце придется умирать? – Горовиц погладил пальцем луковицу в руке. От его прикосновения она проросла и зацвела. Тогда он сунул распустившийся цветок в петлицу. – Я никогда раньше не занимался садоводством, но теперь, возможно, начну.

– Уходи, Горовиц.

– Заблуждение большинства людей – думать, будто Смерть не способен любить, – мужчина улыбнулся. А после Смерть, все еще восемнадцатилетний, в шрамах от угревой сыпи, надел шляпу и собрался уходить; орхидея на его груди пышно цвела. – Прощай, Редж. Мы увидимся с тобой еще дважды. Разумеется, в конце.

– А до этого?

– Я навещу тебя в доме для престарелых. Ты проиграешь мне партию в шахматы.

– Кто бы сомневался. Даже умирающему человеку не позволяешь выиграть.

– Знаешь, а ты должен был умереть еще во Вьетнаме, – вдруг сказал Горовиц, стоя в дверях. – На следующий день после нашей встречи. Из-за пули, попавшей в грудь, твое сердце должно было остановиться.

– Но… ты же сказал… я должен был утонуть?

– Знать свою судьбу значит изменить ее. Скажи я тебе правду, тебя бы никогда не ранили.

– Но меня ранили. И я не умер.

– Ты забыл? В это время я находился на дне реки.

– Тебя отправили за мной.

– Тогда ты должен был стать для меня первым. Потом, в день моей свадьбы в 1982 году, ты со своей чудесной супругой должен был попасть в лобовое столкновение с пикапом, но… я не мог этого допустить. В день, когда ты нашел тела сестер Боуэн, тебя должно было раздавить насмерть обрушившейся кирпичной стеной. Несчастный случай. Так бы и произошло, если бы я не позвонил с предупреждением о том, что кто-то сбрасывает мусор в Литл-Крик. В каждую нашу встречу, Реджинальд Солар, я приходил за твоей бессмертной душой.

Внезапно Реджу стало не по себе; он покосился на свои садовые ножницы. Если загнать их в грудь Смерти, умрет ли он?

– А на этот раз? – медленно произнес он.

– Успокойся. Сегодня я здесь исключительно из любезности: чтобы дать тебе и твоей жене время, которого у меня не было. Смерть не жесток, но настойчив, в этом я убедился на собственном опыте. Хотелось бы, чтобы это было неправдой, но все так.

– Ты спасал меня три раза. А их не спас ни разу, – Редж жестом показал на детей-призраков, которые даже сейчас повсюду следовали за ним.

– Еще одно заблуждение людей. Думать, будто Смерть не способен сожалеть, – Горовиц задумчиво закусил нижнюю губу. – У меня есть для тебя второй подарок. Тот, что я припас с тех пор, как погибли сестры Боуэн. Я не был уверен, смогу ли отдать его тебе, но… – Смерть вынул из кармана пальто конверт и вручил его Реджинальду. – Думаю, ты единственный из всех, кого я могу назвать своим другом.

Редж открыл конверт.

– Дурацкая открытка с соболезнованиями? – спросил он, чуть ли не задыхаясь от злости и горя. – Убирайся к черту из моего дома!

– Сделай одолжение: не смотри сегодня вечером новости.

После ухода Смерти Реджинальд, даже не прочитав, спрятал белую карточку в куртке и поднялся к себе в комнату, где его любимая жена, свернувшись калачиком, дремала на их кровати. Он присел рядом, погладил ее по волосам, а после заменил орхидеи на прикроватной тумбочке свежесрезанным букетом. Он думал было сказать ей: «Завтра ты умрешь. Что тебе всегда хотелось сделать, но никогда не находилось времени?»

А вместо этого произнес: «Почему бы нам не пригласить детей на ужин? Я хочу приготовить жаркое с розмарином и чесноком из нашего огорода».

В тот же вечер бабушка Эстер включила телевизор для просмотра шестичасовых новостей, пока резала травы и пила свое любимое красное вино.

Маленькая девочка, пропавшая без вести три дня назад, была найдена.

* * *

Эстер тихо захлопнула дверцу машины и зашагала по двору, стараясь при этом казаться незаметной и не вызывать подозрений. Однако добиться этого было непросто, поскольку обычно такой человек, напротив, выглядит очень заметно и очень подозрительно.

Оранжерея располагалась слева от дома, за живой изгородью и забором. Эстер перелезла через них. Прошло несколько лет, с тех пор как она в последний раз была здесь. Двор показался ей гораздо меньше, чем был в детстве. Птичник Реджа, где тот держал голубей, зябликов, длиннохвостых попугаев и временами перепелов, убрали и заменили травой. Овощную грядку, на которой когда-то с переменным успехом росли помидоры и почти безуспешно – салат, перекопали и превратили в обыкновенную клумбу. Лимонные деревья, среди которых они с Юджином играли в прятки, теперь росли намного теснее друг к другу. Раньше территория двора представлялась ей огромным королевством, с горами, реками, троллями и – если бы Эстер все-таки добилась своего – маленьким бункером, который она собиралась вырыть, чтобы потом там жить. Сейчас же это был просто двор.

Кухонные окна до сих пор украшали витражные бабочки – они смастерили их вместе с Юджином и бабушкой. Вернувшийся тогда домой Редж был потрясен, обнаружив покрытые цветными стеклышками окна и бокалы, расписанные пейзажами ненужные деревяшки на заднем дворе. Ему очень не хватало этого после смерти Флоренс.

Замка на двери в оранжерею не было. Оно и понятно, кому взбредет в голову красть цветы? С того времени в теплице осталось не так уж много орхидей. Новый владелец хотел сохранить несколько штук, но, поскольку ухаживать за сотнями растений было невозможно, срезал большую их часть и сложил в контейнер для зеленых отходов. Тем не менее, несколько десятков цветов все же росли.

Эстер взяла столько цветов, сколько могла унести; она планировала управиться за один раз, но возвращалась за новыми растениями снова и снова. Сначала забирала цветы, ставила горшки в тачку и тихо вывозила через калитку на улицу, а потом сгружала их в багажник машины или на заднее сиденье – а несколько штук даже привязала к крыше. Затем забрала стеблевые черенки – неуязвимую к смерти часть: их она сунула в рюкзак, распихала по карманам и разбросала как конфетти на лужайках и тротуарах по дороге в Лилак-Хилл.

Дом престарелых мирно спал в тусклом вечернем свете. Стояла тишина, слышались только завывание ветра в деревьях и случайный зов призраков. Эстер припарковалась как можно ближе к зданию центра, пронесла растения в палату Реджа через окно и расставила их по всей комнате – она старалась делать все быстро, боясь, что дедушка проснется и испугается или какой-нибудь врач застанет ее за этим занятием и разозлится. Но в палату заходила только медсестра: при виде цветов она нахмурилась, но ничего не сказала.

Когда все орхидеи (кроме оставшегося в машине одного растения) были перенесены в палату, Эстер изумилась получившемуся импровизированному райскому саду. Все поверхности были заняты пурпурными цветами. Казалось, в этом маленьком пространстве орхидеи передвигались сами по себе, как будто присутствие Реджа подпитывало их невидимой энергией.

«Неужели их всегда было так много?» – удивлялась Эстер, оглядываясь по сторонам. С тех пор как она вынесла их из оранжереи, растений словно стало больше, они будто заполнили даже стены и потолок. Зрелище напоминало натюрморты в стиле ванитас^[48]: белоснежная больничная койка Реджа, его обтянутый кожей череп, немногочисленные вещи – Библия, часы, очки для чтения, трубка, обручальное бабушкино кольцо – сложены рядом с кроватью. И везде, повсюду – принесенные ею цветы, чей аромат маскировал кислый запах смерти, исходивший от его кожи.

Эстер склонилась к дедушке, чтобы последний раз поцеловать его в лоб. «Я тебя люблю», – прошептала она ему на ухо, и его губы дрогнули, словно пытаясь что-то произнести. Но у него практически не оставалось сил – даже ответить, что он тоже ее любит. Тогда она вытащила свой телефон и нашла на нем слайд-шоу по случаю внезапной смерти, которое составила Розмари, как только Реджу поставили диагноз, – это был главный номер программы Эстер. Было бы нелепо оставлять его на похороны, где дедушка никогда его не увидит и не услышит, поэтому Эстер устроилась рядом с ним на кровати, как делала в детстве, прибавила звук и включила видео.

Пока на фоне играла песня Джонни Кэша, перед ними проносились кадры из жизни Реджа. Черно-белый снимок улыбающегося щекастого младенца. Маленький мальчик в гольфах толкает деревянную тележку. Худощавый подросток прыгает со скалы в океан. Свадебная фотография его и юной Флоренс Солар: в то время ей было всего девятнадцать, и она напоминала хиппи в своем свадебном платье 1970-х годов. Серия военных снимков, где дедушка улыбается в компании боевых товарищей. Редж в полицейской форме стоит возле своей «Тойоты-Крессида». Рядом со своими новорожденными сыновьями. Газетная вырезка о полученной благодарности за проявленную храбрость, когда он обезвредил вооруженного преступника. Рядом со своей новорожденной дочерью. Его снимки с тремя подросшими детьми. Он занимается садоводством. В отпуске. Ест. Готовит. Смеется. Танцует с любимой женой. На свадьбе своих детей. Держит на руках новорожденных внуков-близнецов. И еще много-много его фотографий с внуками. Вот маленькая Эстер причесывает и красит его; он держит за руку маленького Юджина, переходя через дорогу; его всего облепляют кузены; он читает близнецам со стаканом молока в руке.

А после приходит болезнь. Кожа в красных пятнах. Редеющие волосы. Слезящиеся глаза. Впалые щеки. Фотографии из Лилак-Хилл. Фотографии в кресле-каталке. Фотографии человека, отдаленно напоминающегося его, но уже не являющегося им.

Слайд-шоу заканчивалось песней Фрэнка Синатры «Это мой путь» – пусть и клише, зато подходившей случаю. Последняя фотография идеально совпадала с кульминацией песни: на ней был запечатлен профиль Реджа крупным планом в оранжерее, среди орхидей. Дедушка в полном неведении, что его снимают (скорее всего, Флоренс Солар); наклонившись к цветку, он внимательно рассматривает бутон.

Реджинальд Солар скончался спустя тридцать шесть секунд после окончания слайд-шоу, со слабой улыбкой на губах и с крепко зажатой в ладони пышно цветущей орхидеей.

* * *

Эстер дожидалась в палате, пока медицинский персонал констатирует наступление смерти, хотя и знала, что Реджинальда уже нет. Стоя у окна, она заметила идущего через парковку мужчину – невысокого, в темном пальто и шляпе, с тростью в руке, затянутой в перчатку. Она и сама не понимала, что именно в его облике заставило ее выскочить через окно и броситься к машине, чтобы отправиться за ним. Мужчина уже выезжал на дорогу, когда она поворачивала ключ зажигания. Но Эстер это ничуть не смущало: она каким-то образом знала, куда он направляется.

Через десять минут мужчина в пальто остановил машину на подъездной дорожке к старомодному домику с белыми оконными рамами, извилистой садовой дорожкой и американским флагом, развевавшимся на ветру. Перед домом, построенным Реджинальдом и Флоренс Солар. Перед домом, который она ограбила всего час назад.

Мужчина вышел из автомобиля. Эстер последовала за ним.

– Прошу прощения! – окликнула она его, но тот не услышал, а если и услышал, то не замедлил шаг. – Подождите!

Эстер догнала его у входной двери, когда он уже доставал связку ключей, собираясь войти в дом. Но прежде он обернулся, и она впервые увидела его столь отчетливо.

– Я могу вам чем-то помочь? – поинтересовался он. Мужчина был молод, немногим старше Эстер, и говорил с южным акцентом. На голове у него была черная шляпа вроде тех, что носили гангстеры в 1920-х годах, все лицо испещрено шрамами от угревой сыпи. Даже глядя ему в лицо, Эстер не могла различить цвет его глаз и волос.

В петлице его пиджака красовалась пышно цветущая орхидея.

– Вы были в Лилак-Хилл, – сказала она. – Вы знали Реджинальда Солара. Знали моего дедушку.

– Боюсь, что нет. Ни в коем случае.

– Не вынуждайте меня спрашивать.

– Спрашивать о чем?

– Вы – это он?

– Он – кто?

Эстер не хотелось показаться сумасшедшей – вдруг она ошибается, – поэтому добавила:

– Горовиц. Вы Горовиц?

Мужчина улыбнулся.

– Прошу прощения за мое появление в Лилак-Хилл. Я всего лишь купил дом Реджа после того, как он съехал.

– Так вы теперь живете здесь?

– Да. Сначала я приобретал дом с целью инвестирования. Но стоило мне в первый раз пройтись по нему, как… я влюбился.

– Тогда… что вы делали в реабилитационном центре?

– Несколько месяцев назад мне позвонили из складской компании. Они не могли связаться с семьей мистера Солара, и этот адрес был указан в качестве дополнительного контакта. Тогда я забрал все его вещи из контейнера, чтобы их не продали, не уничтожили или не сдали в реалити-шоу «Хватай не глядя», хотя я его обожаю. В конце концов мне удалось узнать, куда переехал Реджинальд, и сегодня я прибыл в Лилак-Хилл в надежде передать его семье сообщение через персонал центра. Я не знал, смогу ли связаться с кем-то из вас, и вот вы здесь. Можете войти и осмотреться, если хотите.

– Как такое может быть, что вы – это не он?

– А кто я, по вашему мнению?

– Ну… Смерть?

Мужчина удивленно посмотрел на Эстер.

– Должно быть, ваш дедушка – великолепный рассказчик, раз убедил вас поверить в то, что знаком со Смертью. Входите.

Эстер такой ответ показался весьма странным, тем не менее, она вошла в дом. Его внутренняя обстановка оказалась очень необычной; точно так же когда-то ее бабушка Джун в возрасте семидесяти восьми лет переехала в новую современную квартиру, но сохранила все «стариковские», как их называла Эстер, вещи. Складывалось впечатление, будто у всех пожилых людей имелись одни и те же предметы: полный шкаф тарелок и чашек, из которых никому не позволялось ни есть, ни пить; уродливый диван с цветочной обивкой; кресло-качалка; сушилка для трав; тяжелая деревянная мебель; десятки безделушек, скопившиеся за многие десятилетия (а теперь гордо выставленные на каждой свободной поверхности); выцветшие фотографии в разномастных рамках на всех стенах.

У входной двери стояли два собранных чемодана (старинные, из коричневой кожи – еще одна стариковская вещь).

– Вы куда-то уезжаете? – спросила Эстер, однако мужчина пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Молока? – донесся его голос из кухни.

– Нет, спасибо. Вы, э-э-э, так и не ответили на мой вопрос.

Мужчина появился на пороге кухни.

– На какой из двух: куда я уезжаю или являюсь ли воплощением Смерти?

– Было бы неплохо услышать ответ на последний.

– Будь я Смертью, а ваш дедушка знаком со мной, разве вас не утешило бы знание, что он ушел с другом?

Эстер не ответила. Мужчина улыбнулся.

– Коробки вон там.

Все вещи Реджинальда Солара со склада теперь хранились в комнате, которую Флоренс Солар когда-то использовала для шитья. Собранная в одном месте вся сущность жизни. Эстер просмотрела несколько коробок, пытаясь решить, что забрать сейчас, а за чем вернуться позже. В конце концов отобрала портрет Реджинальда в полицейской форме конца 1970-х годов, когда он был еще молод, красив и его не преследовали призраки.

На пути к входной двери она обнаружила Мужчину, Ставшего Смертью, в гостиной, где тот пил молоко.

Ей о стольком хотелось его попросить. Освободить папу из подвала. Вернуть Хефцибе голос. Позволить маме хотя бы один раз выиграть по-крупному, а потом избавить ее от зависимости. Снять проклятие. Снять проклятие. Снять проклятие.

Эстер только открыла рот, чтобы высказать все эти просьбы, как вдруг осознала:

• Реджинальд Солар все это время жил в страхе, но тот его не убил.

• Следовательно, проклятие, скорее всего, как утверждал Юджин, – выдумка, а Смерть – если сидевший перед ней мужчина на самом деле был ею – каким-то странным образом защищал, а не проклинал семейство Соларов.

• Чтобы проклятие продолжалось, в него необходимо верить, и единственный человек, который поддерживает в нем жизнь, – это Эстер.

Поэтому вместо просьбы снять проклятие Эстер спросила у него:

– Если бы члены вашей семьи считали себя обреченными жить и умереть в страхе, что бы вы им сказали, дабы облегчить их участь? И уменьшить их страх.

– Я бы сказал, что все умирают, независимо от того, живут они в страхе или нет. И этого – смерти – не стоит бояться.

– Спасибо, – поблагодарила его Эстер. – За остальными вещами мы придем в другой раз.

Поворачиваясь к двери, она вдруг кое-что заметила. На стене над его головой висела маленькая фотография в рамке. Выцветший на солнце полароидный снимок. Свадьба. Женщина в бледно-розовом сарафане с нитью жемчуга на шее. Мужчина в ужасном лавандовом смокинге, белых туфлях и рубашке с рюшами. А между ними – еще один мужчина: с рыжими волосами и кожей, покрытой веснушками, в полицейской форме. Мужчина, очень сильно походивший на Реджинальда Солара.

Мужчина, Ставший Смертью, перехватил ее взгляд.

– Это наша свадьба и моя возлюбленная, да упокоится она с миром. Как жаль, что лиц больше не разглядеть – это единственная фотография с того мероприятия. – Он был прав: лица действительно были расплывчатыми, как и имя на солдатской форме. Но Эстер знала. Она знала. – А теперь, если позволите, я должен идти. Хорошего дня, мисс Солар. Мне нужно успеть на самолет.

– Так куда вы все-таки летите? – снова спросила Эстер.

Мужчина надел шляпу, поднял чемоданы и улыбнулся.

– Слышал, в это время года на Средиземноморье очень хорошо.

36
Красная женщина

Последнюю орхидею Эстер принесла Юджину, который из-за большого количества лекарств даже не осознавал ее присутствия, – а после уснула на раскладушке рядом с его кроватью. Уже на рассвете она сообщила брату о смерти Реджинальда: некоторое время они плакали вместе, пока брат снова не провалился в сон.

Отпирая входную дверь дома Соларов, Эстер почувствовала в нем странность. Было утро, все еще темно, но свечи не горели, а лампы излучали тусклый свет. В окна пробивались солнечные лучи, но их было недостаточно, чтобы разогнать тени, сгустившиеся в углах комнаты. Эстер открыла дверь в подвал, спустилась вниз, однако там ее также встретила темнота. Ни мигающих гирлянд. Ни рождественских гимнов на повторе. Из тьмы ей улыбалась дюжина ее собственных изображений с фотографий, вынуждавших вновь поверить в существование призраков.

Питер сейчас находился в больнице, проходил начальные этапы реабилитации после инсульта. И без него дом лишился удерживавших его корней. Потерял свой якорь. Казалось, стоит только подуть сильному ветру с деревьев, и их жилище взмоет в небо, как одуванчик.

На кухне, как и утверждала Розмари, Эстер обнаружила большое обгоревшее пятно, где предположительно вспыхнул и превратился в искру Фред. Эстер сомневалась, что а) это вообще произошло и б) Фред на самом деле являлся духом, якобы отдавшим свою жизнь за Юджина. Быть может, один из кроликов просто напугал его до смерти, и тот в приступе неконтролируемой петушиной ярости спонтанно самовозгорелся. Однако Эстер все равно опустилась на колени перед выжженным на деревянном полу пятном – формой оно, если прищуриться, напоминало петуха – и мысленно поблагодарила существо, которое, по убеждению ее матери, держало их на плаву последние шесть лет.

Затем Эстер вернулась в свою комнату, села на кровать и принялась размышлять над тем, что проклятия не существует. Юджина так расстроило не заклинание, а всего лишь депрессия. Отца погребла в подвале не магия, а всего лишь тревога. Мать пристрастил к игровым автоматам не сглаз, а всего лишь зависимость. Впервые в жизни разбитые осколки семьи и ее самой, казалось, можно было склеить; и пусть проклятие нельзя разрушить, но психическое заболевание можно вылечить.

Эстер встала, окинула взглядом комнату, свои костюмы, за которыми она, по словам Джоны, пряталась. Неужели так оно и было? Все эти годы она убеждала себя, будто носит костюмы, чтобы спрятаться от людей и от Смерти. А на самом деле с помощью них стремилась скрыться от себя?

Глаза обожгли слезы отчаяния, боли и предательства. Она принялась разрушать клетку страха, выстроенную ею же самой, разрывать полоски шелка и уничтожать недорисованные выкройки, пока не рухнула без сил на ковер, в кучу цветных тканей. Рыдая на полу, она вдруг заметила, что деревянные половицы под слоями бумаги и ткани имеют синий цвет – такого точно не было, когда она несколько лет назад застилала их персидскими коврами. Эстер убрала часть устроенного ею бардака, и на полу проявились новые синие пятна: местами цвета были светлыми, местами темными, почти белыми или почти черными, но все они составляли столь знакомый ей круглый узор, потому что она каждый день наблюдала его в сотнях вариаций.

Эстер отогнула ковер и сдвинула кровать к стене комнаты. На полу, ровно там, где несколько минут назад та стояла, кто-то нарисовал огромный назар – синяя, белая и черная краска выцвела и облупилась. Поверх амулета для защиты от дурного глаза были рассыпаны десятки листьев шалфея: одни свежие, другие высохшие и раскрошившиеся, третьи почти обратившиеся в пыль, – и на каждом из них маминым почерком было выведено какое-то желание.

Сбереги ее.

Придай ей смелости.

Дай ей возможность уехать из этого города.

Не позволяй ей стать похожей на меня.

Покажи ей, как сильно я ее люблю.

Эстер сгребла горсть листьев и прижала к груди, когда из коридора донесся звук, от которого перехватило дыхание. Сердце забилось чаще, а мозг зашептал «беги, беги, беги» от страха, но она осталась на месте. «Пускай чудовища придут, – подумала она, крепко сжав в ладони мамины желания. – Пусть только попробуют меня схватить».

Эстер вышла в коридор и вдруг увидела то, чего не заметила раньше. На полу, у двери в ванную, Розмари выложила длинную цепочку из своих украшений: бусы из тигрового глаза, кольца с янтарем, назары, опоясывавшие лодыжки. Одежда – с вшитыми монетами, набитая травами для удачи и процветания – была аккуратно сложена рядом с побрякушками. Из ванной послышался еще один звук. Плеск воды.

Эстер распахнула дверь. Розмари в одном нижнем белье стояла на четвереньках; колени и подошвы ее ног были в алой крови. Под тонкой кожей проглядывали ребра. Сеточка голубых вен. Пугающий хребет позвоночника. Между коленями она зажала ведро с мыльной водой. Плитка была скользкая от отбеливателя, крови и чистящего средства. Эстер всегда казалось: если режешь запястья, жизнь вытекает из тебя спокойно и поэтично, собираясь аккуратными лужицами по бокам. Но все оказалось не так. Несмотря на поврежденную кожу, сердце продолжало жить, качая кровь со скоростью четыре мили в час. Стены покрывали кровавые дуги. Брызги были даже на потолке. Юджин изо всех сил старался умереть в этой маленькой комнатке, а его сердце изо всех сил старалось сохранить ему жизнь.

Эстер в ужасе ахнула при виде открывшейся картины, и Розмари только в эту секунду заметила ее присутствие.

– О нет, Эстер! – воскликнула она; ее худое тельце вскочило на ноги. Кровь струилась по ее рукам и коленям – кровь сына, которого она чуть не потеряла. Господи, бедная женщина… – Я сама справлюсь, – продолжала она, выталкивая дочь из ванной. – Ты не должна этого видеть. Я не хочу, чтобы ты это видела.

Эстер прижала руку к ее щеке. Вытерла пятнышко крови.

– Дедушки больше нет.

– О, дорогая, – Розмари попыталась обнять ее локтями, дабы не испачкать окровавленными руками одежду. – Дорогая, мне так жаль!

Эстер положилу голову на мамино плечо и обняла ее за тонкую талию в надежде, что Розмари почувствует то, для чего она не способна была подобрать слова: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю».

Нет ничего плохого в желании цепляться за то, что уже сломано. Все эти годы она осуждала Розмари, поскольку та осталась с ее отцом, когда могла порвать все связи и убежать. Но имела ли Эстер право ее судить? Розмари ушла от первого мужа, потому что тот был чудовищем, а Питер по-прежнему оставался хорошим, добрым, благородным человеком. Возможно, эти качества стоят того, чтобы остаться, даже если сам человек разбит.

Глядя на то, как ее мать вновь опустилась на колени и принялась вытирать кровь сына, Эстер наконец поняла женщину, которая ее вырастила. Однажды Джона сказал: когда-нибудь каждый человек на свете поймет, что его родители – такие же люди, как и он сам; иногда они бывают хорошими, иногда – не очень. Но он забыл кое-что упомянуть, именно в эту секунду она начала это осознавать: чаще всего люди не хорошие или плохие, не добродетельные или злые – они просто люди.

И порой любви – если ничего другого они тебе дать не могут, – более чем достаточно.

В этом она была уверена.

37
О братец

Несколько дней спустя, вернувшись с похорон Реджа, Эстер обнаружила у себя дома Хефцибу: та растянулась на ее кровати с Флийонсе на спине, открыв перед собой ноутбук. На экране мелькали знакомые фигурки, за которыми гонялась орда гусей-убийц. Глядя на них, Хефциба хихикала.

– Что ты делаешь? – прошептала Эстер.

Хеф обернулась и приподняла брови.

«Смотрю ваши веселые, бесстрашные похождения», – жестами показала она, улыбаясь.

Эстер захлопнула крышку ноутбука.

– Больше не смей это смотреть. Джона выложил эти ролики в Интернет, хотя я специально просила этого не делать. Неужели ты не понимаешь, насколько это подло?

«Ролики очень красивые».

– Но это не делает их нормальными.

«Понимаю, но… он не пытался обидеть тебя. Наоборот, хотел помочь. Мне кажется, ты должна дать ему шанс извиниться. И объясниться, – продолжала Хеф. – Это будет очень смелый поступок».

– Много ты знаешь о смелости, – взвилась Эстер. – У тебя самой не хватает духа поговорить со своей лучшей подругой. Как думаешь, каково мне, когда ты говоришь практически со всеми, кроме меня?

Хефциба медленно встала и, стиснув челюсти, молча вышла из комнаты.

– Давай, иди! – крикнула ей вслед Эстер.

Не прошло и минуты, как в дверях комнаты показался Юджин.

– Что ты ей сказала? – спросил он.

– То, что точно причинило ей боль.

Юджин поджал губы, его ноздри слегка затрепетали. Никому не разрешалось обижать Хефцибу, даже Эстер. Поэтому она быстро сменила тему:

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне ужасно надоело рассказывать всем, как я себя чувствую.

– Прости, – Юджин сел на край ее кровати, обхватив голову руками. Эстер похлопала его по спине. – Было странно видеть сегодня папу на улице, да? – Вопреки возражениям врача Питер все равно настоял на том, чтобы присутствовать на похоронах своего отца. Он надел красную вязаную шапочку Реджинальда и очки для чтения, а Эстер с Розмари по очереди катили его кресло-каталку.

– Это было приятно, – ответил Юджин. – Знаю, мне полагается весь день грустить из-за смерти деда, но я, наоборот, из-за всего происходящего чувствую себя… нормальным. Впервые за долгое время.

– В таком случае, может, стоит вернуть сеансы психотерапии? Только на этот раз по-настоящему их посещать, а не просто приходить с намерением напугать всех до смерти. Это ведь как с переломом: нельзя ходить со сломанной ногой и ожидать, что она заживет.

– Неужели наша суеверная Эстер Солар в кои-то веки признает существование психического расстройства, а не считает меня проклятым?

– Заткнись.

Юджин провел руками по волосам.

– На самом деле мне не очень хочется с кем-то говорить.

– Ничего не знаю. Если ты сломал ногу и отказываешься ехать в больницу, я сама тебя туда отвезу.

– Я не хочу, чтобы люди знали, будто я сумасшедший, понимаешь?

– Голубчик, ты порезал себе запястья ветеринарным скальпелем. Тебе не кажется, что уже слишком поздно думать об этом?

Юджин рассмеялся:

– Ни в коем случае. Я всегда могу прикрыться муками творчества. Скажу, что сделал это ради искусства.

– Отлично, к твоей легенде это только добавит загадочности. «Юноша-колдун испытывал такую мучительную боль, что не мог вынести еще один день». Все девчонки в школе с небывалой скоростью падут к твоим ногам.

– Ух ты! То, что надо. «Приключения юноши-колдуна», первая серия, в которой наш герой выживает в жестокой схватке с собственным разумом.

– Знаешь что? Это и правда отличная мысль. Ты мог бы написать веб-комикс о страдающем депрессией супергерое. Кто должен спасать психически больного супергероя?

– А это… не такая уж нелепая идея.

– К тому же я стала практически знаменитой в Интернете. И могла бы прорекламировать тебя на своем канале.

– Погоди, так ты намерена и дальше его вести?

– Я пошутила.

– Знаешь, если бы я действительно решил взяться за веб-комикс, мне бы очень пригодилась помощь одного очаровательного молодого художника.

– Ты можешь и дальше с ним дружить. Но он предал меня, когда обещал этого не делать, и я не могу его простить.

– Эстер.

– Что?

– Он же… не изменил тебе, не убил твою кошку, не ударил тебя, не похитил шесть девушек и не запер их в подвале.

– Ну, последний факт я не проверяла.

– Ты не проверяла наличие девушек в подвале? Блин, однажды тебя точно постигнет горькое разочарование. Всегда проверяй подвал.

– Юджин, предательство есть предательство.

– Ты уверена? Помнишь, когда нам было по семь лет и мы гостили у деда с бабушкой? Тогда бабушка нашла свою любимую дорогую тарелку: кто-то разбил ее и спратал под кроватью в гостевой комнате?

– Да, они почему-то обвинили в этом меня, хотя я понятия не имела, как она разбилась.

– Я ее разбил. И свалил все на тебя. Сказал, будто видел, как ты это сделала.

– Ах ты маленький засранец! Тогда из-за этого инцидента меня не взяли на плавание.

– Вот видишь! – воскликнул Юджин, хлопнув в ладоши. – Мы с Джоной оба подло предали тебя.

– Ты мой брат. Это другое.

– Почему?

– Потому что я тебя люблю.

– Его ты тоже любишь.

– Мы говорим сейчас о тебе, а не о нем.

– Но ты же все равно его любишь, да?

– Юджин.

– Ладно, ладно. Видимо, твое эмоциональное развитие не столь велико, как я думал, – Юджин встал, но перед уходом наклонился к сестре и поцеловал ее в лоб. – Если я смогу набраться смелости, чтобы прийти к психотерапевту и сказать… – Он шумно выдохнул и встряхнул головой. – Черт, как же тяжело! Если я смогу сказать психотерапевту: «Привет, меня зовут Юджин, и мне нужно снова как-то слепить вместе осколки разбитого разума, потому что меня часто посещают суицидальные мысли», тогда тебе хватит смелости простить его. Идет?

– Я подумаю над этим.

– Все, кого мы впускаем в свою жизнь, могут причинить нам боль. Иногда они так и поступают, иногда – нет, но это не является отражением нас самих или нашей силы. Любить того, кто делает тебе больно, не значит быть слабым.

– А вот оставаться с тем, кто делает тебе больно, – да.

– Господи! Скажи это жертве домашнего насилия. Скажи, что она трусиха, раз не может сбежать.

– Тут другой случай, и ты это знаешь.

– Я все понял. Ты считаешь маму слабой, потому что все эти годы она оставалась.

– Да.

– Считаешь, что она должна была бросить папу, как поступила с первым мужем.

– Да.

– Иногда мы проявляем храбрость, убегая, а иногда – оставаясь. И очень важно понимать разницу. Важно, наверное, для нас двоих.

Эстер никогда не задумывалась над этим.

– Значит, ты все-таки поговоришь с кем-нибудь? – спросила она.

– Только при одном условии.

– Я не могу вновь впустить его в свою жизнь. Пока нет. Я еще не готова.

– Я не стану заставлять тебя мириться с каким-то парнем против воли. Иначе что это за хреновая братская любовь? Ты всегда для меня на первом месте.

– Тогда что за условие?

– Ты пойдешь со мной.

– На сеанс психотерапии? Юджин, я же совершенно…

– Нормальна? Вменяема? Уравновешена? Счастлива? – Юджин покачал головой. – Понимаю, проработка того списка помогает тебе, и я считаю тебя очень храброй, поскольку ты встречаешься со своими страхами. Но, на мой взгляд, такой импровизированной самопомощи недостаточно. Если мне нужно что-то серьзенее, то и тебе тоже. Идем со мной.

В это мгновение Эстер вдруг осознала, почему Юджин не хочет идти к психотерапевту, хотя сама она прекрасно понимала, что это правильный поступок, который ему поможет. Сидеть напротив абсолютно незнакомого человека, выкладывать перед ним всю подноготную, чтобы он копался в ней, словно медиум – во внутренностях животного в поисках послания… От этой мысли ей сделалось не по себе. Она предпочитала все эмоции держать внутри, где можно было просматривать, фиксировать, контролировать их и следить за тем, чтобы они не выплеснулись наружу.

Тем не менее, она согласилась: ей хотелось, чтобы он пошел. Ей нужно было, чтобы он пошел. Ее жизнь зависела от его дальнейшего существования.

– Я знаю, ты считаешь любовь опасной. Но глядя на нас с тобой, я этого не вижу.

– Правда? Потому что у тебя возможностей уничтожить меня гораздо больше, чем у других. Я дала тебе эту власть вместе со своей любовью, а ты чуть не покончил с собой. Так почему я должна кому-то еще давать такое право?

– В том-то и дело. Это никак не связано с тобой. Возможно, любовь – вовсе не яд, как ты считаешь. Люди просто совершают ошибки. И, может быть, даже заслуживают нашего прощения, если причинили боль.

– Ох, в следующий раз втыкай скальпель глубже, о мудрейший и надоедливейший.

– Мне нельзя такое говорить – я эмоционально неустойчив, – усмехнулся Юджин. – Сейчас найду самого дешевого психотерапевта в городе и запишу нас на прием. – Он открыл ноутбук и поставил на пол перед ней. На экране был Ютьюб-канал «Почти полный список наихудших кошмаров». – Теперь пришло твое время сделать то, чего ты по-настоящему боишься.

38
Призраки из прошлого Эстер

На следующий день после похорон Реджинальда и развеивания его праха Литл-Крик по необъяснимым причинам начала пересыхать. Буквально за неделю вся вода ушла в подземные водоемы, а русло реки полностью высохло, став таким, каким было всегда до убийства сестер Боуэн. Останки девочек обнаружили за две недели до смерти Реджинальда неподалеку от того места, где он впервые их нашел – из грудных клеток обеих прорастали дикие орхидеи.

Эстер казалось странным жить в мире, где больше не существовало Реджинальда Солара. Смерть имела смысл в научном плане (перестройка атомов и прочее) и философском (вечная жизнь и отсутствие ценности, как у медуз, которых так ненавидел Жнец). Эстер прекрасно понимала – это вполне естественный и необходимый процесс, но попытка уложить в голове неоспоримый факт, что у дедушки больше нет тела, что электрические импульсы в его мозгу, определявшие его личность, больше не вспыхивают… теряла всякий смысл. Она была умным, (почти всегда) рациональным человеком, но все равно никак не могла понять, как такое возможно, что его больше… нет.

А мысль о том, что она тоже умрет, могла спровоцировать настоящую паническую атаку.

Поэтому Эстер, как и обещала, начала вместе с Юджином ходить на психотерапию. Ради экономии денег они посещали один часовой сеанс: пятьдесят минут отводилось брату, поскольку он больше всего в нем нуждался, и десять минут в конце – ей. Психотерапевт, доктор Клэр Бутчер, оказалась совершенно не такой, какой представляла себе Эстер. Во-первых, она не походила на психопата-убийцу с топором, как можно было предположить по ее фамилии^[49]. Во-вторых, Эстер считала, что всего за один сеанс Юджину поставят диагноз «шизофрения» или «хроническая депрессия», а после попытаются накачать транквилизаторами и поместить в больницу. Однако все произошло совсем не так: женщина каждый раз внимательно слушала его. Иногда делилась с Юджином стратегиями преодоления стресса: дыхательными упражнениями, подкастами для прослушивания с наступлением темноты, ссылками на видео по медитации и другими рекомендациями, если эти методы не помогали, – но никогда не давила на него, не выказывала недовольства или снисхождения. Они вместе разработали план, как отучить его от света, и Юджин, к большому удивлению, начал его воплощать. Он каждый вечер снимал по одной полоске изоленты с выключателя. Каждый вечер зажигал на одну свечу меньше, чем накануне. Возможно, весь этот путь займет не один год, но он постепенно пробивал собственную защитную плотину, выстроенную против страха, и при этом не тонул. Он учился плавать.

Эстер в свою очередь не сообщила доктору Бутчер ничего важного. «Я здесь только из-за Юджина», – сказала она в первую неделю сеансов, однако Юджин не собирался молчать. Он сразу поведал ей все, что отказывалась говорить Эстер: о проклятии, Смерти, Джоне, списке, их дедушке – даже о том, как его сестра иногда делит свою жизнь на списки. У него ушло две недели (хотя формально всего двадцать минут) на то, чтобы рассказать все детали, после чего доктор Бутчер сразу приступила к разработке методики для Эстер, консультируя ее по поводу тревоги, горя и сильной обиды из-за выложенных в сеть роликов.

Помимо этого, она что-то говорила про «страх перед обязательствами», про попытку Эстер «облегчить любую боль в будущем», ища недостатки в людях, с которыми она сблизилась. Находя оправдания, чтобы держаться от них подальше, избегая близости и глубоких привязанностей, отключая чувства для сохранения своего эмоционального благополучия, она изолировала себя не только от боли, но и в целом от жизни.

Эстер считала такое поведение вполне разумным. Однако доктор Бутчер была с ней не согласна. В связи с этим она предложила Эстер три способа контроля тревоги и страха:

1. Визуализация тревоги

В первую очередь требовалось представить тревогу как нечто отдельное от нее самой, как самое отвратительное и неприятное домашнее животное в мире (помимо Флийонсе). В голове Эстер тревога представала как черный бесформенный комок с зубами и волосами, торчавшими клочками из распухшего тела. Кожа покрыта скользкой смолой, во рту полно острых, как пики, зубов. При этом она была размером с грейпфрут, а потому плохо справлялась со своими крошечными крылышками летучей мыши и все время злобно ударялась о стены. Звали ее Гертрудой; всякий раз, когда эта тварь принималась шептать Эстер на ухо, что та слишком жирная, слишком уродливая; что она умрет; что люди осуждают ее, она недостаточно умная, смелая или хорошая, – девушка сбрасывала Гертруду с плеча и прогоняла прочь.

2. Исправление ошибок мышления

С этим было немного труднее. Все убеждения ее мозга о том, что она со стопроцентной вероятностью умрет во время цунами; что велоцирапторы точно находятся за окном ее спальни; что пума обязательно нападет на нее во сне, – являлись ошибками мышления, потому что они а) были маловероятны, б) могли оказаться не столь ужасны, если бы все-таки произошли… И в) даже если эти события произошли бы и оказались ужасны, Эстер могла неожиданно для себя пнуть велоцираптора под зад или сделать что-то еще в таком духе. Поначалу, как только тревога завладевала ее организмом и при воображаемой угрозе начинала вбрасывать в кровь адреналин, она с трудом проходила по кругу все эти шаги, но с каждым разом делать это было все легче и легче.

3. Открытие

Как утверждала доктор Бутчер, чтобы побороть свои страхи, необходимо с ними столкнуться. Не ждать, пока они уйдут, а искать их самим и встречаться лицом к лицу. Эстер такой способ был уже знаком – именно этим она и занималась на протяжении последних нескольких месяцев. Но, по мнению доктора Бутчер, ей бы не мешало вдобавок посмотреть те ролики на «Ютьюбе». Если этого не сделать, знание об их существовании будет и дальше мучить ее, отравляя сознание, и Эстер никогда не сможет от него избавиться.

* * *

Однако Эстер не стала смотреть видеоролики. И говорить с Джоной.

В некоторых национальных газетах освещались странные события, произошедшие на Литл-Крик, а также критиковались действия недавно скончавшегося Реджинальда Солара – это назвали недостатком системы правосудия – за нераскрытое убийство сестер Боуэн. Эстер вырезала статьи из газет и вклеивала их в альбом Реджа, где уже хранились старые отчеты о Сенокосце и одна причудливая, нелепая статья о мужчине, утонувшем в ванне.

Так прошли четыре недели – без единой встречи со страхами.

Именно в это время Эстер решила переоформить портрет Реджинальда Солара, который забрала у мужчины без имени, жившем в его старом доме, – мужчины, чье лицо она уже забыла. За стеклом и фотографией обнаружилась маленькая квадратная открытка с соболезнованиями, потертая и погнувшаяся от воды. В ней оказалось только имя, выведенное потекшими синими чернилами. Несмотря на неразборчивый почерк, Эстер была совершенно уверена, что надпись гласила: «Артур Уиттл». Она поискала это имя в Интернете, но не нашла ничего подходящего.

Затем наступило четвертое воскресенье без Джоны Смоллвуда. Эстер не заглядывала в свой список уже месяц, хотя знала его настолько хорошо, что в этом не было необходимости. Страхом этой недели, двадцать девятым, была боязнь призраков. Она вдруг задумалась, что бы Джона придумал на этот день. Вообще она часто, несмотря на всю боль, вспоминала о Джоне.

Эстер вернулась домой незадолго до полуночи. Она устроилась на работу в ближайшем супермаркете «Севен-элевен», чтобы помогать Розмари в оплате медицинских счетов за лечение Юджина и Питера, но при условии, что мать завяжет с игровыми автоматами. Пока что их договоренность соблюдалась. Машина Розмари стояла перед домом, как теперь бывало каждый день после самовольной эксгумации Питера из подвала. Эстер была не против работать каждую ночь, отставать в учебе, чувствовать под конец смены, будто подошвы ног обжигают раскаленные угли, – потому что ради воссоединения семьи можно вытерпеть любые лишения.

В доме было тихо и тускло. Довольно странно возвращаться в слабоосвещенный дом, когда все твои воспоминания о нем связаны с ярким светом. В первую очередь Эстер, как делала это каждую ночь, навестила Юджина. Его траурное ложе по-прежнему, как и на протяжении многих лет, окружали лампы, зато глаза закрывала маска, а сам Юджин, похоже, спал. И это ночью!

Затем Эстер отправилась на кухню, чтобы разогреть такитос, но по пути обнаружила Флийонсе: та сидела у подножия лестницы и, дергая хвостом, пристально смотрела на второй этаж.

– Флийонсе, маленькое чудовище, больше не делай так, – сказала Эстер. Вот почему домашние животные и дети казались ей такими жуткими – они видели то, чего не должны были.

Она взяла кошку на руки, отнесла на кухню и посадила на лавку, но Флийонсе сползла на пол (практически рухнула) и вернулась к лестнице. Девушка проследовала за ней и уставилась туда, куда неотрывно смотрела кошка, – на дверь в ее детскую спальню.

Затем она снова взяла Флийонсе на руки.

– Я серьезно, – сказала Эстер. – Хватит уже.

Кошка в ответ лишь мяукнула – звук больше походил на блеяние козла, чем на кошачье мурлыканье. Вдруг наверху раздался скрип дерева, и Флийонсе с шипением вырвалась из рук Эстер.

Там кто-то был.

Эстер уже собралась вызвать полицию или священника – а может быть, даже спалить весь дом. Но что-то остановило ее; оно взывало к ней, как тогда, на скале, несколько недель назад. Нечто наверху шептало: «Да, да, да».

Иди вперед, дальше, в неизвестность.

Тогда Эстер напомнила себе: чтобы побороть страх, с ним нужно столкнуться.

Снова скрипнуло дерево. Напоминало шаги. Эстер разблокировала телефон, включила камеру и нажала «запись».

– Почему мне кажется, что все это закончится кадрами из второсортного ужастика? – сказала она в камеру. – Итак, наверху что-то есть, и оно двигается. Для большинства домов такое явление вполне обычно, но на втором этаже нашего дома уже шесть лет никто не бывал. Так что, если смотреть на вещи реалистично, это, скорее всего, привидение. Давайте узнаем.

– Меня зовут Эстер Солар, и это мой двадцать девятый страх – призраки.

Никому не нужная мебель загораживала лестницу настолько давно, что уже начала постепенно срастаться. Эстер попыталась выудить из груды обеденный стул, но лозы ползучего винограда крепко удерживали его на месте. Оставался только один путь – лезть напролом. К счастью, теперь она а) стала опытным спелеологом и б) была совершенно уверена, что на лестнице не обитали плотоядные человекоподобные троглобионты. (Иначе они бы уже ее сожрали). Отыскав лазейку в одной из гор хлама, между магазинной тележкой и гардеробом, она поползла вверх. Через несколько минут к ней присоединилась Флийонсе: она размахивала лапами и продиралась сквозь завалы с поразительной ловкостью, распугивая крыс, летучих мышей и прочую живность, обитавшую на этой свалке последние шесть лет.

В конце концов Эстер выбралась на темную лестничную площадку, где попыталась включить свет. Лампочка сердито зажужжала, словно разбуженная пчела, но зажглась.

Все помещение наверху сохранял тонкий слой пыли, будто застывший во времени портрет прошлой жизни. Эстер толкнула дверь в спальню родителей, где те обитали до тех пор, пока Питер не исчез из их жизни. Она была точно такой же, как и в тот день, когда ее отец заперся в подвале: аккуратно застеленная кровать, еще не заклеенные изолентой выключатели, высыпанные из металлической коробки на комод мамины украшения, которые она носила ради красоты, а не ради привлечения удачи. Одежда – без вшитых в подкладку монет или сгнивших в карманах растений – по-прежнему висела в шкафу. Маленькая ванная комната застыла в ожидании покраски: плитка на полу застелена пленкой, закрытое ведро с краской стоит в углу. Складывалось впечатление, будто это место покинули в спешке, не успев даже собрать личные вещи и фотографии. На самом деле так все и было.

Розмари разбудила Юджина и Эстер среди ночи, вся дрожа, обливаясь потом и что-то бормоча про призраков. Торопливо спустила детей прямо в пижамах вниз, после чего они втроем перегородили лестницу. В ту ночь они спали на кухонном полу в кругу соли. Тогда это стало началом конца, хотя в то время воспринималось иначе.

По соседству располагалась комната Юджина – целиком заваленная игрушками, книгами и завешанная плакатами, при виде которых сердце Эстер болезненно сжалось. Это была детская комната. Комната нормального ребенка. Порой даже с трудом представлялось, что всего шесть лет назад Юджин был нормальным ребенком.

Последняя дверь вела в комнату Эстер. Толкнув ее, девушка вошла внутрь и включила белую лампу с хрустальными подвесками. Флийонсе то забегала внутрь, то выбегала наружу. Эта комната принадлежала маленькой девочке. Она была поразительно девчачьей. Феи на пододеяльнике, кукольный домик, который смастерил дедушка, и корзина с игрушками, среди которых в основном были куклы Барби и пупсы – уже тогда они казались ей чересчур детскими, когда мама вынудила оставить их. На кровати лежали меховые подушки, а на стенах висело несколько плакатов Тейлор Свифт времен песни ”Love Story”. Повсюду валялись вещи, невероятно крошечные и розовые – поразительно, что она вообще когда-то носила их.

Однако при виде фотографии на прикроватной тумбочке и самодельной открытки под ней у Эстер перехватило дыхание. Она стерла с рамки толстый слой пыли. На снимке она находилась ровно посередине – бледная, в веснушках, с огненным вихрем рыжих волос. Слева от нее стояла восьмилетняя Хефциба, такая же блеклая и призрачная, как и сейчас. А справа – дерзко ухмылявшийся Юджин. Все трое обнимали друг друга за плечи.

Открытку Эстер тоже хорошо помнила: на ней были изображены две кривоватые половинки какого-то фрукта – яблока, винограда или даже авокадо. «Мы с тобой – идеальная груша», – гласила надпись внизу.

Наверное, Розмари была права. Наверху и впрямь могли обитать призраки.

39
Как оправиться после подлого предательства твоего лучшего друга/возлюбленного за четыре простых шага

Шаг первый. Помирись со своей немой лучшей подругой.

Когда в понедельник утром перед школой Эстер постучалась в дверь, ей открыла Малка Хадид. Однажды ее муж, Дэниел, рассказал, что имя его жены на иврите означает «царица» – это имя всегда казалось Эстер подходящим. Малка обладала красотой, которая делала ее эфемерной, похожей на эльфийскую королеву из сказок. Глаза невообразимого оттенка янтаря и ниспадающие до груди рыжевато-коричневые волосы. Она была копией Хефцибы, только полнее и ярче, как если бы в изображении дочери увеличили теплоту и насыщенность цветов.

Малка, скрестив руки, выжидающе воззрилась на Эстер.

– Случайно не знаешь, почему моя дочь вот уже четыре недели ни с кем не разговаривает? – спросила она с израильским акцентом, который больше походил на смесь израильского, арабского и французского, поскольку Малка свободно владела четырьмя языками и говорила еще на трех.

– Скорее всего, я имею к этому отношение, – призналась Эстер.

Малка вздохнула:

– Проходи. Она в своей комнате.

Если спальня Эстер напоминала загроможденный музей, то комната Хефцибы походила на лабораторию безумного ученого. Ее дядя был знаменитым в Тель-Авиве физиком. Узнав о любви Хеф к науке, он начал каждый месяц присылать ей посылки с бунзеновскими горелками, телескопами, микроскопами, окаменелостями, подписками на рецензируемые журналы и большим, немного жутковатым бюстом Альберта Эйнштейна. С потолка свисали планеты, а одну стену целиком занимали статьи и иллюстрации любимого Хеф ядерного реактора IV поколения – уничтожающего отходы ЖСР (жидкосолевого реактора) от компании «Трансатомик», о котором Эстер знала намного больше, чем ей требовалось.

Хефциба сидела по-турецки на кровати, сложив руки на груди и поджав губы. С самого детства они еще никогда не расставались на столь долгий срок, и от одного вида подруги Эстер хотелось проклинать себя за то, что вела себя как сволочь.

Если бы человек мог быть домом, то фундамент Эстер возвела бы на Юджине и Хеф.

– Хефциба, – начала Эстер, но Хеф взмахом руки призвала ее к молчанию.

«Зайди за угол», – жестами попросила она.

– Пожалуйста, дай мне… – предприняла новую попытку Эстер, но Хеф снова ее прервала.

«Зайди. За. Угол», – показала она, делая акцент на каждом слове.

– Вообще-то я пытаюсь извиниться.

Хефциба со стоном плюхнулась спиной на кровать и, не глядя на Эстер, показала пальцами:

«Заткнись, стерва. Я пытаюсь с тобой поговорить. Зайди уже за этот чертов угол!»

Вот так Эстер узнала, что у них все будет хорошо. Слово «стерва» стало первым, которое они выучили на языке жестов и в средней школе употребляли его настолько часто, что в скором времени оно превратилось практически в ласковое прозвище.

«Стерва», – с ухмылкой ответила ей жестами Эстер.

Хеф подняла голову, ее серьезное выражение лица дрогнуло.

«Стерва».

Слабая улыбка.

«Стерва».

– Я очень сожалею о своих словах. Я как никто другой знаю, что невозможно просто взять и по одному желанию отключить страх. Я вела себя, погоди, – Эстер снова переключилась на язык жестов, – как «стерва».

Хеф кивнула. Облизала губы. Взмахом головы велела Эстер выйти за дверь в коридор.

Эстер послушалась. Скрипнули матрасные пружины, когда Хеф встала с кровати и зашагала по половицам к двери. В течение нескольких минут из-за стены доносилось лишь дыхание Хефцибы, пока в коридоре не показалась ее рука. Эстер взяла ее ладонь. Сжала.

– И все же отчасти ты была права, – наконец тихо произнесла Хеф из-за угла. Не показала жестами. А сказала. Вслух.

– Это… это твой голос? Боже мой, Хефциба, неудивительно, что ты столько лет не разговаривала. Он ужасен!

– Стерва, – хихикнула Хеф, после чего Эстер вытащила ее в коридор и заключила в быстрые, но крепкие объятия.

* * *

Шаг второй. Посмотри уже эти проклятые видеоролики.

Помирившись с Хефцибой, Эстер в конце концов пришла к выводу, что пришло время последовать совету доктора Бутчер и посмотреть канал Джоны.

После уроков они с Хеф вернулись к ней домой. Малка и Дэниел Хадиды работали над газетной статьей в своем домашнем офисе (об огромном количестве террористов-смертников в Стамбуле – Смерти снова предстояла куча дел), поэтому дом был в полном распоряжении девочек. Хеф подключила проектор в гостиной, а через некоторое время откуда ни возьмись появился Юджин. Он сказал, что больше не в силах выносить мамины ухаживания – неожиданно слышать такое от детей Соларов.

Ребята уселись на диване (с очень красивой обивкой) напротив экрана, где был открыт и ждал своего часа ролик о первом страхе.

– Ладно, включай, – сказала Эстер. Но стоило только Хеф двинуть мышкой, как она тут же передумала. – Нет, стой, подожди минутку. – Затем принялась расхаживать по комнате целых десять минут в ожидании, когда какой-нибудь бессознательный толчок подстегнет ее к просмотру.

«Все, о чем ты мечтаешь, находится на другой стороне твоего страха», – напомнила она себе.

Эстер понимала: как только все закончится, станет лучше. За последний месяц видеоролики, как и говорила доктор Бутчер, острой занозой засели в ее мозгу, и их полное игнорирование вело к появлению инфекции, которая, казалось, заражала все, за что девушка бралась.

Толчка так и не последовало. Между Эстер и кнопкой «запуск» словно выросла физическая преграда, прочное силовое поле, страх, который она испытывала лишь однажды. Эстер не могла включить запись, поэтому начала прокручивать страницу вниз. Хефциба тут же ее остановила.

– «Ты уверена, что хочешь читать комментарии?» – показала она жестами. А потом, вдруг вспомнив, что может говорить, добавила словами: – Ты действительно этого хочешь?

– Они очень плохие? – Разумеется, они плохие. Разумеется, мир ненавидит ее, осуждает и всячески оскорбляет.

– Я не знаю, никогда в них не заглядывала.

Эстер, пролистав страницу вниз, начала читать комментарии к видео «1/50: Лобстеры».

Обожаю эту девчонку!

А этой девке и правда храбрости не занимать

Боже, это было сильно. Я аж вспотела. О да, Эстер!

Как вообще кто-то может бояться лобстеров? Бред

Это называется фобия, придурок

Эстер чертовски храбрая

Зашел сюда после просмотра ролика с гусями. Я буквально орал, глядя в экран, твою ж мать!

Я офигеть как *ненавижу* лобстеров. НЕНАВИЖУ их. Эстер, ты крутая

ЕЩЕ ЕЩЕ ЕЩЕ ЕЩЕ ЕЩЕ пожалуйста

Фу, они отвратительны, похожи на лицехватов из «Чужого», скажите?

Теперь даже не знаю, как буду жить после 50/50

С чего эти видео стали популярными? Я не понимаю

ЗАТКНИ ПАСТЬ, ИДИОТ. ТЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ

У меня начался приступ паники уже от одного просмотра.

Терпеть не могу это дерьмо. Эти ролики – сплошная постановка.

Может, нароем инфу на этого кретина?

Я только за.^[50]

Однако самым популярным комментарием оказался следующий:

Привет, Эстер. Понимаю, что для тебя я всего лишь незнакомка из Интернета и мы с тобой никогда не встречались, но я хотела бы поблагодарить тебя за этот канал, потому что он изменил жизнь моей дочери. До «Кошмаров» она страдала сильной социофобией, и над ней постоянно издевались в школе. После просмотра твоих видео она решила кое-что попробовать, сама. На сегодняшний день она уже столкнулась со своим страхом змей, пауков и даже публичных выступлений (она показывала в классе презентацию о твоем канале – из-за панических атак мне приходилось до сих пор писать для нее освобождения от всех презентаций). Я расплакалась, когда она рассказала мне, что смогла, стоя перед классом, поделиться с учениками тем, что ей так сильно нравится. Я и не представляла, что это когда-нибудь будет возможно. Уверена, что говорю от лица всех зрителей: сердечно благодарю тебя за смелость! Поверь, для всех нас это значит больше, чем ты думаешь.

Многим людям нравился этот канал. Многие отвечали эмоциональной маме и высказывали такие же мысли. Их сын, их дочь, их брат, их сестра, они сами; «Почти полный список наихудших кошмаров» распространял храбрость точно вирус. Он был заразителен, и многие его мгновенно подхватывали. Каждый день появлялись новые видеоролики-подражатели, где люди сталкивались лицом к лицу со своими страхами, делали то, что обещали никогда не делать: катались на американских горках, пели на сцене, засовывали руку в банку с тараканами, занимались серфингом, катались на лыжах, прыгали на «тарзанке» и с парашютом. Неделю за неделей, страх за страхом они выходили в мир и все меньше боялись. Они каждый день делали то, что их пугало.

Теперь вновь настала очередь Эстер.

– Я готова, – объявила она и на этот раз не стала останавливать Хефцибу, когда та навела курсор мышки на кнопку «запуск» и щелкнула по ней.

Поначалу Эстер было не по себе. При виде себя на экране она морщилась и расстраивалась, что люди вопреки ее желанию смотрели на это лицо со всех ненавистных ей сторон. Испещренное веснушками, обрамленное чересчур длинными рыжими волосами; казалось, будто прикованные к ней тысячи глаз сдирают с нее кожу. Но, как и несколько месяцев назад, когда Джона впервые показал единственный на тот момент ролик, она вдруг взглянула на себя по-другому. Эстер увидела волчицу. Пожирательницу страхов. Эстер со стальным решительным взглядом – ту, кто в самых первых роликах боялся, а теперь, что бы ни случилось, победоносно шагал навстречу новому страху.

Помимо нее, в видео появилялись Юджин и Хефциба, а также Джона. Эстер время от времени выхватывала у него камеру и направляла на самого парня. Так странно: в видео Джона Смоллвуд не выглядел таким бесстрашным. В реальной жизни Эстер чаще всего была настолько сосредоточена на своей тревоге, что пропускала эти маленькие детали – проблеск нерешительности, закушенная губа, глубокий вздох, – когда Джона тоже заглядывал в лицо страху и сомневался, пусть всего на миг, хватит ли ему смелости выиграть этот бой.

Но не эти маленькие окошки в его страх ранили ее сердце больше всего. Не осознание того, что он тоже напуган и прячет свои тревоги ради нее: если он будет проявлять страх, она тоже будет бояться. Больше всего сердце ранило то, как он ее снимал. Эстер и представить не могла, что любовь можно показать как-то иначе, нежели словами. Но те способы, какими Джона ее запечатлел: крупные планы, мягкое освещение, скольжение камеры следом… все они излучали нежность и ласку в движущихся картинках. Если бы ей когда-нибудь пришлось описать пришельцам любовь без использования слов, она бы просто показала им ролики – этого было бы достаточно, чтобы понять всю красоту и ужас чувства.

К тому времени, как солнце село, они просмотрели все вышедшие видеоролики – до двадцать пятого страха. В этот миг Эстер осознала, что ее страх больше не принадлежит ей одной. Теперь его разделяли тысячи – или даже десятки тысяч – людей, и она обязана им и себе самой довести начатое до конца.

* * *

Шаг третий. Выстроить новую преграду от страха.

Комментарий той женщины о своей дочери стал первым, который Эстер распечатала и повесила на стену спальни поверх ободранных обоев.

За последующие недели и месяцы она напечатала еще тысячи таких слов, ставших кирпичиками в ее преграде от страха. Медалями за проявленную храбрость. Доказательствами, что ее встречи со страхами хоть немного оказали влияние – где-то, как-то, на кого-то.

Некоторые тайны могут быть никогда не раскрыты. Кто убил «Черную Георгину»^[51]? Что произошло с Д. Б. Купером^[52]? Кто на самом деле был «человеком из Сомертона»^[53]?

Однако загадка, которую можно решить, была сродни победе над пятьюдесятью страхами. Эстер могла идти вперед. Могла действовать. Могла добиваться истины.

Но не хотела заниматься этим одна.

Шаг четвертый. Отправь открытку с надписью «Мы с тобой – идеальная груша» обратно Джоне.

40
Почти полный список наихудших кошмаров

Двадцать недель спустя.

Снова стоял конец лета. Прошел почти год. Орхидеи буйно разрослись по всему городу и зацвели там, где их посеяли в день смерти Реджинальда Солара. Они проросли на лужайках перед домом, сквозь трещины в пешеходных дорожках, между корнями деревьев – сотни и сотни цветов восстали против смерти.

Литл-Крик, предпоследнее пристанище сестер Боуэн, после смерти Реджинальда все еще оставалась сухой. Пучок пурпурных орхидей торчал из песка там, где после похорон был развеян его прах.

Больница вернула Эстер цветы, украденные из дома Реджа, и сейчас они украшали крыльцо. Мужчина, Ставший Смертью, так и не заявил об ограблении в полицию. Дом Соларов теперь выглядел иначе: шесть из восьми дубов выкорчевали, подкова по-прежнему была прибита над перемычкой двери, но почти все назары убрали.

В каждой комнате происходило какое-то движение. Флийонсе увлеченно начищала область между задних лап, лежа на кровати Эстер. Родители семейства Соларов находились в ванной, где их сын пытался покончить с собой: Питер все еще сидел в кресле-каталке, но при этом выглядел гораздо здоровее; Розмари, согнувшись над ним, подстригала ему бороду, за которой он уже был не в силах ухаживать сам; на ее пальце вновь блестело обручальное кольцо. Из коридора исчезли свечи. Кровать Юджина больше не окружали лампы.

Второй этаж, некогда заваленный рухлядью, освободился после уборки, организованной Розмари. Эстер с короткой стрижкой «под мальчика» выглядывала из окна наверху. Сегодня на ней был разношерстный наряд: белые чулки с красными сверкающими туфельками Дороти, юбка до колен в бело-зеленую полоску, нитка жемчуга на шее и черная рубашка с белым воротничком, оставшаяся от ее костюма Уэнсдей Аддамс.

Хефциба встала рядом и сжала ее руку.

– «Ты готова?» – показала она жестами, глядя на двор из окна второго этажа. А потом произнесла вслух: – Там полно людей.

Эстер кивнула:

– Не могу поверить, что это почти конец.

Установленный снаружи проектор был направлен на экран, прикрепленный к фасаду дома. Лужайка усыпана одеялами и подушками. Два оставшихся дерева светились гирляндами и бумажными фонариками. Вывеска над дорожкой гласила: «ПОЧТИ ПОЛНЫЙ СПИСОК НАИХУДШИХ КОШМАРОВ». И кругом – люди. Люди на лужайке. Люди на покрывалах для пикника на свежем воздухе. Люди в шезлонгах в соседних дворах.

Предполагалось, что это будет небольшая вечеринка с просмотром последнего ролика «50/50», но информация о месте проведения просочилась в Сеть, и сюда прибыли люди со всего штата – некоторые даже из других штатов, – чтобы увидеть фильм и заодно познакомиться с его звездами.

Покровителями всех беспокойных, подавленных и напуганных.

В душе Эстер поднялась тревога при мысли о нескольких сотнях пар глаз, блуждавших по ее телу. Спустя пятьдесят недель якорь по-прежнему оставался в легких и время от времени давал о себе знать, но она научилась справляться с ним. Она выполнила несколько дыхательных упражнений, которым научила доктор Бутчер, спустилась вниз и вышла во двор. Стоило выйти на улицу, как она потонула в криках, аплодисментах и вспышках камер.

– Меня зовут Эстер Солар, – произнесла она в микрофон, установленный на крыльце, – и я – пожирательница страхов. – Толпа разразилась одобрительными возгласами. Эстер робко улыбнулась. От устремленных на нее глаз становилось не по себе, хотя нынешний опыт был уже не таким болезненным, как раньше. – Пятьдесят недель назад у меня бы случилась паническая атака от одной мысли о том, что я буду стоять здесь и говорить со всеми вами. На самом деле она случилась бы у меня от многих вещей, насколько вы знаете. Насколько вы видели. Но вот он – конец. Я сделала это. Мы вместе сделали.

– Благодаря Джоне многим из вас стала известна история о том, что каждый член моей семьи якобы был проклят и пострадал от одного большого страха. Знаю, вы долгое время пытались понять, в чем же заключается мой страх. Что ж… пришла пора это узнать. Сейчас я включу проектор.

Проектор стоял на одном из кофейных столиков бабушки и дедушки – его удалось выкупить из ломбарда за последние пару месяцев, когда большая часть зарплаты Розмари перестала уходить на игровые автоматы. Эстер включила проектор – на фасаде дома вспыхнуло изображение ее плывущей на бледно-голубой лодке по кристально чистому озеру – и подняла голову. В конце улицы на углу дома стоял Мужчина, Ставший Смертью, прислонившись к фонарному столбу и наблюдая за ней. Эстер остановилась, замерла на миг: она испугалась, что тот пришел за кем-то из них или даже за всеми сразу. Вдруг одно из яиц, которое она использовала в приготовлении кексов, оказалось заражено сольманеллой? Или сейчас проектор взорвется, и огромный огненный шар поглотит их всех целиком, без остатка?

Но нет. Горовиц – в этом она была убеждена – заметил ее взгляд и с улыбкой натянул шляпу вниз, а затем поднял руку в приветственном жесте. Эстер помахала ему в ответ. Он, тихонько посмеиваясь, развернулся, чтобы уйти, хотя она знала: в скором времени он вернется за ней.

– Кто это? – спросил Джона, подошедший к Эстер сзади. Он оглядел улицу, однако никого важного, разумеется, не увидел. Только мужчину. Затем Джона обнял ее за талию и поцеловал в шею. Сегодня на нем был нелепый терракотовый костюм, узорчатая (с маленькими тако) рубашка на пуговицах, полосатый галстук и берет. Флийонсе болталась у него на шее слюнявой меховой накидкой. Они стояли на лужайке в том самом месте, где его мопед врезался в корни деревьев после того, как сбил кошку.

– Никто, – ответила Эстер. Потом с улыбкой развернулась в его руках и, приподнявшись на цыпочках, поцеловала в губы. Эта ласка имела горько-сладкий привкус – как и все их нежности в последнее время. Джона получил полную стипендию в долгожданную киношколу и, чтобы начать учебу, должен был уехать из города в конце лета. Каждый день приносил Эстер как радость, так и грусть: Джона уезжает и одновременно сбегает. Никакая черная дыра не могла его удержать.

Как и не смогла удержать ее.

Одного она не сказала Джоне – и ни одной живой душе: на протяжении уже трех недель на ее подушке каждое утро появлялась одна-единственная пурпурная орхидея. Эстер не знала, почему и когда он придет за ней, однако Жнец выбрал себе следующего ученика. Теперь Эстер Солар была Девочкой, Которая Станет Смертью. Она уже знала, как поступит в первую очередь в качестве стажера: стоя с косой в руке и натянутом на всенушчатое лицо капюшоне возле кровати Холланда Смоллвуда, предупредит его, что, если он хоть раз притронется к Джоне, Реми или кому-либо еще, она позаботится о том, чтобы его смерть была долгой и мучительной.

– Готов увидеть его?

– До сих пор не верится, что ты не дала мне помочь тебе со съемкой последнего видео, – сказал он и нажал «запуск».

Перед началом последнего ролика «50/50» шла пятнадцатиминутная заставка с отрывками из прошлогодних видео. Это было нелегко. Эстер каждую неделю хотелось остановиться, уйти, поддаться панике и утонуть в ней. Легче было бояться. И тем не менее она каждую неделю выполняла те три шага, что дала ей доктор Бутчер. Визуализируй свою тревогу. Исправь ошибки мышления. Откройся своему страху.

Джона всегда подводил ее к краю, но никогда не толкал; Эстер самой предстояло совершить прыжок.

И она его совершала. Последние полгода они встречались с пауками, змеями, тараканами и клоунами. Сдавали кровь, посещали стоматолога, прыгали с моста с привазанной к щиколоткам эластичной лентой. Плавали с акулами в аквариуме, прыгали с самолетов и проводили в одиночестве долгие холодные ночи в дикой местности. Люди смотрели на них. Люди обожали их. Люди присоединялись к их крестовому походу против страха собственными испытаниями: ночевали в населенных призраками домах, давали интервью на радио, ходили на пляж в бикини.

Наконец настал черед последнего видео. «50/50». Того, который все ждали. Сначала экран оставался белым, а после Эстер вошла в кадр и села.

– Знаю, многие спорили и заключали пари на то, что же именно является моим самым большим страхом: лягушки, американские горки, серийные убийцы. Все эти вещи, безусловно, страшные, и я ни за что не хочу с ними встречаться, но дело в том, что они не пугают меня так сильно, как это, – сказала она, указав на камеру.

– Самый большой страх уже случился со мной. Он происходил на протяжении пятидесяти недель. Мой страх – быть увиденной, по-настоящему, такой, какая я есть. Долгое время я чувствовала себя не на своем месте и совершенно разбитой внутренне. Считала, что не создана для любви, боялась, что, если меня увидят – увидят настоящую, – все поймут, насколько я сломлена. А потом мой самый худший кошмар пришел в облике парня. Вы все его знаете. Именно он открыл этот канал и монтировал все видеоролики, кроме последнего – вот почему они получились в разы лучше этого.

До встречи с ним я делила себя на отсеки, как «Титаник». Была непотопляемой. И искренне верила, что такое разделение и водонепроницаемость никогда не дадут мне утонуть. Как видите, это довольно дурацкая метафора, учитывая случившееся с настоящим «Титаником». Если я была кораблем, то Джона Смоллвуд – айсбергом, который позволил миру хлынуть в мои легкие. После того как он причинил мне боль, казалось, я кану на дно бездны и навсегда останусь в этой тьме. Но люди – не корабли, у них больше отсеков. У «Титаника» их было шестнадцать. У меня – миллионы. По правде говоря, мои отсеки открылись не после его предательства. Он начал вскрывать их гораздо раньше.

Наверняка озабоченным взрослым в этой аудитории мои слова покажутся завуалированной метафорой секса, но это не так, – среди зрителей раздались смешки. Эстер на экране глубоко вздохнула, поправила якорь – он стал меньше, но все еще был на месте, – и продолжила: – Я никогда не относилась к числу людей, способных спокойно сказать «Я тебя люблю», но сейчас, Джона, все же скажу: ты один за другим открыл все мои внутренние отсеки и впустил в них мир. Мне пришлось дойти до пятидесятого страха, чтобы понять: я не утону, потому что все это время ты учил меня плавать.

Ты не разрушил меня. А нашел единственный способ для меня стать свободной.

Снимая это видео, Эстер волновалась, что оно никому не понравится. В нем не было ни приключений, ни юмора, ни кинематографичности, благодаря которым прославился их канал. Но когда пошли титры, толпа встала и начала аплодировать: не потому, что концовка оказалась великолепной, а потому что это путешествие стоило того. Джона сжал плечо Эстер, а потом вместе с ней, Хеф и Юджином поднялся на крыльцо, откуда их четверка могла обозревать империю, созданную их смелостью. Сотни людей, в сердцах которых как заноза сидел страх, за последние пятьдесят недель, пока наблюдали за ними, стали немного храбрее. Ребята, держась за руки, поклонились; прошла целая минута, прежде чем аплодисменты и возгласы зрителей стихли.

– Итак, кем ты оделась сегодня? – спросил Джона у Эстер, когда люди стали расходиться. – Обычно я неплохо угадываю, но этот наряд, похоже, из какого-то малоизвестного аниме, потому что я понятия не имею.

– Хм-м-м… Каждый предмет одежды был позаимствован из разных костюмов, но при этом я все равно осталась собой, – Эстер покружилась на месте. – Такое у меня, по всей видимости, чувство стиля.

– Боже ты мой.

– Понимаю, это выглядит даже хуже костюмов. Сегодня на меня глазеют больше обычного, – усмехнулась Эстер. – Кстати, у меня для тебя кое-что есть. В честь окончания эпохи.

– Да?

– Лучший подарок, который только можно получить, – раскрытая тайна. – Эстер сунула руку в карман, а после, вытащив, раскрыла ладонь, на которой лежала маленькая белая открытка с соболезнованиями. Та, что Горовиц вручил ее дедушке накануне смерти Флоренс Солар. Внутри нее потекшими чернилами было написано всего два слова.

– Я не понимаю, – смутился Джона.

– Потому что это лишь часть загадки, – ответила Эстер. – Помнишь альбом, найденный в хранилище? Последнюю страницу со статьей про мужчину, погибшего при странных обстоятельствах? – Она протянула ему статью – Джона перевел взгляд с открытки на газетную вырезку, которую они нашли в запертой коробке много месяцев назад. На черно-белом фото виднелась мелкая надпись на почтовом ящике, состоявшая из одного слова: «Уиттл».

– Не может быть, – произнес Джона, когда до него постепенно начало доходить. – Наверное, это совпадение.

Эстер помотала головой.

– Нет, не совпадение. И ты это знаешь. Джек Горовиц не мог спасти мою бабушку, но мог подарить моему дедушке утешение. То, чего он так давно хотел.

– Имя убийцы сестер Боуэн!

Эстер кивнула и развернула вырезку про неудавшееся ограбление, в результате которого пожилой мужчина утонул в собственной ванне. Это произошло на следующий день после смерти ее бабушки. Артуру Уиттлу на тот момент было 74 года. В открытой двери гаража виднелся «Кадиллак-Кале».

– Если верить этой версии событий, то твой дедушка, выходит, убил человека.

Эстер покачала головой.

– Возможно. Но если так, то он убил человека, который убил как минимум трех детей. Человека, который в силу своего преклонного возраста не мог предстать перед судом и отбыть тюремное наказание. Но… Пусть он там и был, но, думаю, этого не делал…

Тогда Эстер рассказала Джоне, что в ее представлении произошло в тот день.

Шел дождь; фигура в темном плаще – Реджинальд – стояла напротив обветшалого загородного дома. В руках он держал открытку с соболезнованиями, где было указано имя. Из-за дождя чернила потекли, тонкие синие струйки змеились по белой бумаге, но имя по-прежнему можно было прочесть: «Артур Уиттл». Реджинальд перевел взгляд с открытки на почтовый ящик: надпись на нем гласила «Уиттл».

Краем глаза он уловил какое-то движение, а после рядом с ним встал Горовиц: он тоже был одет во все черное и глядел на дом.

– Я еще не решил, убить мне его или сдать полиции, – тихо произнес дедушка Эстер.

– Тогда зачем я здесь?

Реджинальд убрал открытку в карман, и они вместе пошли по дорожке. Смерть подергал боковую дверь в гараж – та оказалась не заперта. Редж оглянулся на потемневшую улицу, черные деревья под проливным дождем раскачивались и трещали ветками на ветру. Окна домов напротив оставались тусклыми, занавески задернуты. Убедившись, что его никто не видит, он проскользнул внутрь. Горовиц уже осматривал гараж, руками в перчатках подбирал ненужный хлам и откладывал его в сторону – тайна этого мужчины захватила его с той же силой, что и ее дедушку. Машина, укрытая водонепроницаемым чехлом, стояла в тени. Горовиц помог Реджу откинуть ткань с бампера машины. Под ней оказался «Кадиллак Кале» мятного цвета. Автомобиль убийцы.

Мужчины переглянулись.

Смерть подергал ручку двери, ведущей в дом, и та тоже оказалась не заперта. Реджинальд подумал, не от его ли прикосновения открываются замки; ни один земной замок не мог остановить Жнеца.

В доме играла без остановки песня Эдит Пиаф «Нет, я не жалею ни о чем», ее громкие ноты заглушали шаги дедушки Эстер. Горовиц вообще ступал бесшумно. Смерть кивнул в сторону лестницы. Реджинальд достал табельное оружие и, держа его при себе, тихо поднялся по ступенькам; Смерть темной фигурой прикрывал его со спины. На стенах висели фотографии: Артур Уиттл в день своей свадьбы, Артур Уиттл со своими детьми, Артур Уиттл со своими внуками. В комнате наверху, тускло освещенной, витал дым. Уиттл сидел в черном кожаном кресле, посасывая сигарету, его белесые глаза неотрывно смотрели на экран приглушенного телевизора. Редж со вздохом опустил пистолет. Он не мог этого сделать. Убийство убийцы не сокращало число преступлений на планете и не приносило покоя семьям, которые никогда не узнают, что случилось с их пропавшими детьми, никогда не испытают облегчения.

Именно Горовиц, заметив нерешительность Реджинальда, схватил Уиттла за пучок оставшихся седых волос и потащил, брыкающегося и орущего, в ванную. Именно Горовиц в конечном счете открыл кран и держал старика под водой до тех пор, пока тот не перестал двигаться.

Реджинальд опустился на крышку унитаза и зарылся пальцами в волосах. Смерть, тяжело дыша, откинулся на облицованную плиткой стену; его перчатки и рукава насквозь промокли.

– Ты сказал, что потом мы встретимся еще дважды, – произнес Реджинальд, когда Жнец потянулся закрыть кран.

– Некоторые события даже Смерть не способен предсказать, – Горовиц встал и снял перчатки. – Я очень сожалею по поводу Флоренс, Редж. Я действительно ничего не мог сделать.

– Поминки состоятся в пятницу, если захочешь прийти.

Смерть кивнул и опустил мокрую руку на плечо дедушки Эстер.

– Я принесу молока.

* * *

– Будь я проклят! – воскликнул Джона, возвращая ей открытку. – Все эти годы Сенокосец был мертв?

– С тех пор как Артур Уиттл утонул в ванне, больше никто из детей не пропал. Для меня этого достаточно. Все так и должно быть.

Глядя на него, Эстер думала о том, как бы выглядела счастливая концовка, будь их жизнь фильмом. Сначала Джона сказал бы нечто ласковое, потом зазвучала бы музыка, они бросились бы навстречу друг другу и целовались под кроной одного из дубов, пока на фоне играла бы песня в стиле инди, а на экране бежали титры.

Но в жизни редко встречались счастливые концовки. Хорошие мгновения вновь неизбежно вели к плохим, а те в свою очередь – к хорошим, пока от них не оставались лишь пыль и воспоминания. Но настоящий миг – здесь, рядом с ним, в этот вечер – был чертовски хорошим, а хорошие мгновения стоит помнить. Если в конце концов Эстер и суждено превратиться в пыль и воспоминания, то ее судьба могла быть намного хуже, чем стать пылью и воспоминаниями вместе с карманником, опытным мелким преступником, малолетним алкоголиком, нарушителем общественного порядка… и лучшим человеком из всех, кого она встречала.

Стоя перед Джоной, она размышляла: люди на самом деле влюбляются в других, или же они влюбляются в собственные лучшие качества? Любовь – это зеркало, заставляющее наши прекрасные грани сверкать, будто звезды, и приглушающее даже самое ужасное уродство. Нам нравится любить, потому что любовь делает нас красивыми. И, возможно, в этом нет ничего плохого.

Возможно, мы все заслуживаем быть красивыми.

– Ну что? Готова увидеть самое интересное в тебе? – спросил Джона, постучав по накрытому тканью холсту, прислоненному к стене дома. По звуку складывалось впечатление, будто костяшки его пальцев стучат по чему-то твердому вроде стекла. – Готова ли ты спустя пятьдесят недель увидеть то, что вижу я?

Эстер вздохнула, размяла шею как боксер перед выходом на ринг.

– Ну давай, показывай, Смоллвуд.

Джона с озорной улыбкой на лице откинул ткань. На миг Эстер опешила. Перед ней не было ни холста, ни краски. А потом она, как парень и обещал, все поняла и с хохотом повалилась на землю, в точности как делал он.

Потому что этим портретом была она. Настоящая она.

И так было всегда.

Источники информации

Психическое здоровье – не такая простая вещь, как речь в конце книги по предотвращению самоубийств, где незнакомый вам автор говорит, что все наладится.

Поэтому я пойду немного дальше.

Некоторые члены моей семьи и друзья тоже страдали в одиночестве и тишине – эти люди рассказывали мне о своей невыносимой боли лишь спустя годы. О том, что думали покончить с собой или даже пытались это сделать.

Мне больно думать, что люди, которых я люблю и без которых не представляю этот мир – смелые, умные, жизнерадостные, – не искали помощи. Не говорили вслух. Они молча тонули на виду своих знакомых и ни разу не просили о спасении.

Я понимаю их проблемы, потому что мне и самой временами трудно говорить вслух.

В связи с этим умоляю вас прочитать статью Адама Сильверы «Счастье – это не что-то посторонее»^[54] – вы можете найти ее на его странице в Tumblr. Эта откровенная, пугающая статья навсегда изменила мой взгляд на психическое здоровье. Она чрезвычайно важна. Прочтите ее, прочтите, прочтите!

Надеюсь, эта книга станет для вас толчком говорить открыто и честно о проблемах психического здоровья с окружающими людьми. Спросите у своих друзей и членов семьи, как они себя чувствуют. Поделитесь с ними своими чувствами. Не стесняйтесь обращаться за профессиональной помощью. Примите участие в движении, выступающие «за» разговоры на подобные темы. Потому что это нормально.

Психическое заболевание не делает вас слабым – оно делает вас человеком.

И в случае возникновения чрезвычайной ситуации я призываю вас звонить по телефону Национальной горячей линии по предотвращению самоубийств: 1-800-273-8255^[55]. Специалист на другом конце провода поможет разглядеть ценность вашей жизни, даже если вы сами ее не видите.

Какими бы ни были ваши проблемы, мелкими или крупными (даже если их вовсе нет, вы можете помочь другому человеку), вам может пригодиться эта мантра. Произнесите ее вслух прямо сейчас и говорите до тех пор, пока ее слова не дойдут до самого сердца:

В обращении за помощью нет ничего постыдного.

В обращении за помощью нет ничего постыдного.

«Я не утверждаю, что будет просто, но, поверьте, оно того стоит».

Арт Уильямс

Примечания

Во время написания этой книги я просматривала множество онлайн-источников о борьбе с тревогой и страхом. Наиболее полезным и вдохновляющим оказалось выступление Дон Хюбнер «Переосмысление тревоги: учимся справляться со страхом» на «TEDxAmoskeagMillyardWomen» в 2015 году. Речь Хюбнер легла в основу совета психотерапевта Эстер, а также лично для меня стала бесценной (теперь я могу спокойно спать в темноте после просмотра фильмов ужасов).

Для описания Сайгона времен Вьетнамской войны я обращалась к фотографиям и рассказам из первых уст, но особо признательна статье Сары Мансфилд Тэйбер «Мое лето в Сайгоне, до наступления осени», опубликованной в «Literary Hub» 6 июля 2015 года, за создание подлинной картины в моем воображении. Все встречающиеся неточности допущены исключительно мной.

Все Шекспировские ругательства, употребляемые Джоной, взяты с сайта: www.pangloss.com/seidel/Shaker/ – бесконечно уморительного генератора оскорблений, который я настоятельно рекомендую использовать всем на постоянной основе. Вы, хныкающие болтливые девки.

Особая благодарность

Написание второй книги – совершенно непростой и нервозный опыт, который вдобавок ко всему усложняется затрагиваемыми в книге темами тревоги, панических атак и страха, пробирающего до костей. И я бесконечно благодарна всем тем, кто сумел немного облегчить его.

Челси Сазерленд, вдохновившей меня на эту книгу одним теплым амстердамским утром, когда наотрез отказалась садиться на проклятый голландский велосипед. История Эстер и ее борьбы со страхом почти полностью родилась в моей голове после того, как мы (отчасти против твоей воли) наконец вернулись под летними солнечными лучами из парка Вондела. Я безумно благодарна тебе, что в тот день ты встретилась со своим страхом. (Еще раз прости, что заставила тебя плакать.)

Второй моей сестре Шанае Сазерленд – одному из самых смелых людей, кого я знаю. Твоя сила, благородство и тепло вдохновляют меня каждый день. Без тебя этой книги не было бы.

Моим родителям, Софи и Филлипу, но особенно – моей маме, которая, как и Розмари, молча борется до победного конца. Во время работы над этой книгой мое сердце разбивалось каждый день, когда я думала обо всем, чем ты с готовностью пожертвовала (и продолжаешь жертвовать) ради своих детей. Вы оба прекрасны.

Моему покойному дедушке Реджинальду Кановски, в честь которого был назван дедушка Эстер. Еще до мечты стать писателем я хотела увековечить историю твоей жизни на бумаге. На страницах этой книги живет очень многое от тебя.

А также моей бабушке Диане Кановски, которая, как я ошибочно утверждала, никогда не прочтет мою первую книгу, потому что последняя слишком ужасна. Настоящим я отказываюсь от своего заявления и прошу прощения! Твоя постоянная поддержка многое значит для меня.

Кейт Салливан, которая столько раз обманным путем записывала меня в класс, что мне следовало нанять ее для подписывания книг; Роуз-Хелен Грэм – за то, что не давала мне сойти с ума, пока мы жили в кошмаре наяву под названием «Сассун-роуд». Но особенная благодарность вам обеим – за ваш необыкновенный энтузиазм.

Западно-тихоокеанскому Фонду Двухсотлетия, который финансово поддерживал меня, пока я училась за границей в Гонконге и параллельно работала над этой рукописью. Вы значительно упростили этот процесс. Ваша вера в меня и поддержка молодых австралийцев оказали огромное влияние.

Тэмсин Петерс, моей сестре во всех отношениях, кроме родственных. Однажды я напишу для тебя книгу о драконах!

Моей группе поддержки из родного города, которая опасно раздувает мое самолюбие: Рене Мартин, Каре Фаагуту, Кирре Моук, Алише Морган, Саре Фрэнсис, Жаклин Пэйн, Салли Робак и Даниэль Грин. Благодаря вам я чувстввую себя звездой даже в самые темные дни.

Эми Кауфман – за мудрые слова, спасшие мой рассудок в самый нужный момент.

Кэтрин Веббер – всегда и за все. Ты – бриллиант, и я тебя люблю. Только взгляни на нас: мы до сих пор писатели! #LAUWASA

А также остальным участникам #КомандаМалефисенты (#TeamMaleficent): Саманте Шеннон, Лизе Люддекке Каттералл, Леане Леатутуфу и Клэр Доннелли. Я знаю, что вы, ребята, всегда меня поддерживаете.

Моему непревзойденному агенту Кэтрин Дрейтон, чье мнение важно для меня больше всех. Как только я узнала, что тебе понравилась моя странная вторая книга, стало ясно: все будет хорошо!

Остальным сотрудникам «InkWell Management», а в особенности Ричарду Пайну – за теплый прием в Нью-Йорке и Линдси Блессинг – моей богине международного авторского права.

Чудесной Мэри Пендер из UTA – за исключительное мастерство в области передачи прав на экранизацию.

Моему редактору Стейси Барни, в жилах которой, я абсолютно уверена, течет магия. Одним легким касанием ты помогла этой книге расцвести. Мне не хватит слов, чтобы отблагодарить тебя за веру и терпение.

Также выражаю благодарность остальным членам команды «Putnam», в особенности Кейт Мелцер – за столь необходимые слова поддержки и Терезе Евангелиста – за очередную потрясающую обложку!

Всем сотрудникам «Bonnier Zaffre», особенно Эмме Мэтьюсон, которой я хотела стать, когда вырасту, и суперзвездам пиара Кармен Хименес и Тине Морис – за ваши тепло и доброту.

Моя очередная благодарность всем сотрудникам издательства «Penguin Australia», в особенности Тине Гумниор, выдающемуся рекламному агенту, а также Эми Томас и Лауре Харрис – вы обе говорили мне именно то, что я хотела услышать, и тогда, когда мне это было нужно. Как вам это удается?!

И моя последняя (но, разумеется, не по значимости) благодарность Мартину Сеневиратне, моему помощнику. Заварщику чая, группе поддержки по соблюдению сроков, знатоку мюсли и замечательному во всех отношениях человеку. Ты делаешь меня смелее каждый день; рядом с тобой меня не пугает ни один страх.

Примечания

1

Уэс Андерсон – американский кинорежиссер, сценарист, актер и продюсер. Является одним из представителей американского независимого кино.

(обратно)

2

Используется игра слов: «pear» – груша и «pair» – пара (пер. с англ).

(обратно)

3

Уолтер Уайт – главный герой американского телесериала «Во все тяжкие», занимающийся производством и продажей наркотиков.

(обратно)

4

Отсылка к одному из прозвищ Уолтера Уайта – «Гейзенберг», благодаря которому он стал узнаваемым как наркобарон.

(обратно)

5

Назар – атрибут традиционной доисламской тюркской апотропической магии, представляющий собой амулет от сглаза и имеющий форму синего глаза.

(обратно)

6

Песня американской панк-рок группы Green Day «Time of your life».

(обратно)

7

Роллер-дерби – контактный командный вид спорта на роликовых коньках, квадах. Является преимущественно женским видом спорта, но также приобретает популярность в соревнованиях среди мужских, смешанных и юниорских команд.

(обратно)

8

«Морк и Минди» – американский комедийный фантастический сериал (1978–1982 гг.).

(обратно)

9

Бар Рафаэли – израильская топ-модель.

(обратно)

10

Уэнсдей Аддамс – персонаж известной серии комиксов, сериалов, мультсериалов и фильмов «Семейка Аддамс», дочь Гомеса и Мартиши Аддамсов.

(обратно)

11

Бэнкси – псевдоним английского андерграундного художника стрит-арта, политического активиста и режиссера.

(обратно)

12

Ронда Раузи – американская актриса и реслер, в прошлом боец ММА, дзюдоистка. В настоящее время имеет контракт с WWE.

(обратно)

13

Агорафобия – боязнь открытого пространства.

(обратно)

14

Искаженное имя Бейонсе Ноулз – американской певицы в стиле R’n’B. Приставка «Фли» происходит отслова flea – блоха (англ.).

(обратно)

15

«Доктор Фил» – телевизионная программа, которую ведет Филлип Кэлвин «Фил» Макгроу, американский психолог и писатель.

(обратно)

16

Шерпы – народность, живущая в Восточном Непале, в районе горы Джомолунгма, а также в Индии.

(обратно)

17

Высказывание принадлежит Элеоноре Рузвельт, американской общественной деятельнице, супруге президента США Франклина Делано Рузвельта.

(обратно)

18

Речь идет о песне “Thrift Shop“ (пер. с англ. – комиссионный магазин), исполненной американским рэпером Маклемором.

(обратно)

19

Информация на момент написания книги.

(обратно)

20

Строчки из произведения У. Шекспира «Ромео и Джульетта» приведены в переводе Б. Пастернака, а после изменены.

(обратно)

21

Дэвид Блейн – американский иллюзионист.

(обратно)

22

Жаклин Кеннеди Онассис (Джеки О) – первая леди США с 1961 по 1963 год, супруга Джона Фицжеральда Кеннеди. Одна из самых популярных женщин своего времени, законодательница моды, красоты и изящества в Америке и Европе, героиня светской хроники.

(обратно)

23

Дэвид Аттенборо – один из самых знаменитых в мире телеведущих и натуралистов, пионер документальных фильмов о природе.

(обратно)

24

Речь идет об одной из наиболее известных картин нидерландского художника-постимпрессиониста Винсента Ван Гога.

(обратно)

25

Оптимус Прайм – основной персонаж мультсериалов, комиксов, фильмов, книг и видеоигр о трансформерах, бессменный лидер автоботов.

(обратно)

26

Винсент Вега – киллер, вымышленный персонаж из фильма «Криминальное чтиво».

(обратно)

27

Оскар Ворчун – монстр зеленого цвета, персонаж известной детской передачи «Улица Сезам».

(обратно)

28

Storage King – «Король склада» (пер. с англ.)

(обратно)

29

Троглобионты – животные и другие организмы, постоянно обитающие в пещерах, пещерных водоемах и трещинах горных пород.

(обратно)

30

Каверна – термин в геологии, обозначающий пустоты в горной породе неправильной или округлой формы.

(обратно)

31

«Stair way to Heaven» – песня британской рок-группы Led Zeppelin.

(обратно)

32

Синдром внезапной детской смерти.

(обратно)

33

Тайлер Дерден – персонаж романа Чака Паланика «Бойцовский клуб» и снятого по его мотивам одноименного фильма Дэвида Финчера.

(обратно)

34

М. Найт Шьямалан – американский кинорежиссер и сценарист индийского происхождения, известный своими мистическими триллерами, среди которых и фильм «Знаки».

(обратно)

35

Лимерик – стихотворный жанр английского происхождения, пятистишие абсурдистского содержания.

(обратно)

36

Песня «Sweet Caroline» была написана, исполнена и выпущена американским певцом Нилом Даймондом в мае 1969 года.

(обратно)

37

Имеется в виду картина Клода Моне.

(обратно)

38

«Сайнфелд» – американский телесериал в жанре комедии положений, транслировавшийся с 1989 по 1998 годы.

(обратно)

39

Слова принадлежат Томасу Джефферсону – деятелю Войны за независимость США, одному из авторов Декларации независимости (1776 г.), третьему президенту США в 1801–1809 годах, одному из отцов-основателей этого государства, выдающемуся политическому деятелю, дипломату и философу эпохи Просвещения.

(обратно)

40

Имперские штурмовики – персонажи «Звездных войн», воины Галактической Империи.

(обратно)

41

Большая яма Каркуна – место во вселенной «Звездных войн», углубление, располагающееся в Дюнном море на Татуине и являющееся местом обитания чудовища сарлакка.

(обратно)

42

«Клепальщица Роузи» – картина американского художника и иллюстратора Нормана Роквелла, написанная в 1943 году.

(обратно)

43

Латкес – классическое ханукальное блюдо из картофеля, очень похоже на драники. Часто подают с яблочным соусом или сметаной.

(обратно)

44

Крисмука – вдохновленный подростковым сериалом новый праздник в США, который объединяет в себе христианское Рождество и иудейскую Хануку.

(обратно)

45

Амелия Эрхарт – пионер авиации и американская писательница. Став первой женщиной-пилотом, перелетевшей Атлантический океан, была награждена Крестом Летных Заслуг. Автор нескольких книг-бестселлеров о своих полетах.

(обратно)

46

Мия Уоллес – вымышленный персонаж в фильме Квентина Тарантино «Криминальное чтиво», чью роль сыграла Ума Турман.

(обратно)

47

Матильда Уормвуд – девочка-гений, обладающая телекинетическими способностями, вымышленный персонаж книги Роальда Даля «Матильда» и одноименного фильма.

(обратно)

48

Ванитас – жанр живописи эпохи барокко, аллегорический натюрморт, композиционным центром которого является человеческий череп. Подобные картины (ранняя стадия развития натюрморта) предназначались для напоминания о быстротечности жизни, тщетности удовольствий и неизбежности смерти.

(обратно)

49

Фамилия Бутчер (butcher) с английского переводится как «мясник, убийца».

(обратно)

50

Оригинальная пунктуация сохранена.

(обратно)

51

«Черная Георгина» – прозвище жертвы оставшегося нераскрытым преступления, произошедшего в окрестностях Лос-Анджелеса в 1947 году. Убийство Элизабет Шорт остается одним из самых загадочных преступлений, совершенных в США.

(обратно)

52

Д. Б. Купер – псевдоним американского преступника, который 24 ноября 1971 года захватил самолет Boeing 727-51, следовавший из Портленда в Сиэтл. Случай с Дэном Купером остается единственным нераскрытым угоном самолета в истории коммерческой авиации.

(обратно)

53

«Случай с таинственным человеком из Сомертона», также известный как дело «Тамам Шуд» – уголовное дело, возбужденное по факту обнаружения тела неизвестного мужчины 1 декабря 1948 года на пляже Сомертон австралийского города Аделаида и нераскрытое до настоящего времени.

(обратно)

54

Adam Silvera – “Happiness Isn’t Just An Outside Thing”

(обратно)

55

Телефон горячей линии Центра экстренной психологической помощи МЧС России: 8 (495) 989-50-50 (анонимно, круглосуточно, бесплатно).

(обратно)

Флибуста

Почти полный список наихудших кошмаров (fb2)

Кристал Сазерленд Почти полный список наихудших кошмаров

1 Парень на автобусной остановке

2 Дом света и призраков

* * *

3 Парень у костра

4 Гирлянды и серийные убийцы

5 Смерть и лобстеры размером с лошадь

* * *

6 Проклятие и жнец

* * *

* * *

* * *

7 1/50: Лобстеры

* * *

8 Взломщик шкафов

9 Ужасная тайна Дэвида Блейна

* * *

10 2/50: Мотыльки

* * *

11 Шекспир, звезды и морской Оптимус Прайм

12 Король склада

* * *

13 Мужчина, Ставший Смертью

* * *

14 4/50: Замкнутые пространства

15 Помимо мотыльков и лобстеров, существуют и другие прямые дороги к Смерти

16 5/50: Молния

17 6/50: Скалы

18 7/50: Кукурузные поля

19 Прекрасный день для пышной свадьбы

* * *

20 8/50: Вождение автомобиля

* * *

21 9/50: Гуси как дьявольское воплощение

22 И взрослые еще удивляются, почему подростки пьют

23 Холодный поцелуй Смерти

* * *

* * *

* * *

24 15/50: Трупы

25 17/50: Куклы

* * *

* * *

26 Сестры Боуэн

27 18/50: Кладбища

* * *

* * *

28 21/50: Заброшенные здания

29 Угасающий свет

30 24/50: Погребение заживо

31 На пороге Смерти

32 Юджин

33 Мальчик-тень

34 Предательство

35 Великая кража орхидей

* * *

* * *

* * *

* * *

36 Красная женщина

37 О братец

38 Призраки из прошлого Эстер

* * *

39 Как оправиться после подлого предательства твоего лучшего друга/возлюбленного за четыре простых шага

* * *

* * *

40 Почти полный список наихудших кошмаров

* * *

Источники информации

Примечания

Особая благодарность

Примечания

1

2

3

4

5

6

Кристал Сазерленд
Почти полный список наихудших кошмаров

1
Парень на автобусной остановке

2
Дом света и призраков

3
Парень у костра

4
Гирлянды и серийные убийцы

5
Смерть и лобстеры размером с лошадь

6
Проклятие и жнец

7
1/50: Лобстеры

8
Взломщик шкафов

9
Ужасная тайна Дэвида Блейна

10
2/50: Мотыльки

11
Шекспир, звезды и морской Оптимус Прайм

12
Король склада

13
Мужчина, Ставший Смертью

14
4/50: Замкнутые пространства

15
Помимо мотыльков и лобстеров, существуют и другие прямые дороги к Смерти

16
5/50: Молния

17
6/50: Скалы

18
7/50: Кукурузные поля

19
Прекрасный день для пышной свадьбы

20
8/50: Вождение автомобиля

21
9/50: Гуси как дьявольское воплощение

22
И взрослые еще удивляются, почему подростки пьют

23
Холодный поцелуй Смерти

24
15/50: Трупы

25
17/50: Куклы

26
Сестры Боуэн

27
18/50: Кладбища

28
21/50: Заброшенные здания

29
Угасающий свет

30
24/50: Погребение заживо

31
На пороге Смерти

32
Юджин

33
Мальчик-тень

34
Предательство

35
Великая кража орхидей

36
Красная женщина

37
О братец

38
Призраки из прошлого Эстер

39
Как оправиться после подлого предательства твоего лучшего друга/возлюбленного за четыре простых шага

40
Почти полный список наихудших кошмаров