Красные и белые (fb2)

- Красные и белые 3962K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Витальевич Будницкий

Олег Будницкий
Красные и белые

ОТ АВТОРА

Гражданская война закончилась сто лет тому назад. Страсти по истории Гражданской войны не утихают и вряд ли утихнут в обозримом будущем. «Комиссары в пыльных шлемах» утратили свой романтический ореол: как выяснилось, чтобы привести доставшуюся им часть человечества к светлому будущему, они нагромоздили горы трупов. Из лучших, конечно, побуждений. Заменить красных на белых в героическом пантеоне тоже не слишком получается: их белые одежды оказались заляпанными в крови и грязи не в меньшей степени. Припоминаю эпизод, случившийся во время презентации моей книги «Деньги русской эмиграции: Колчаковское золото. 1918–1957» на книжной ярмарке в Красноярске. Я рассказывал среди прочего о финансовых проблемах правительства адмирала Колчака. И вдруг какая-то женщина, вне всякой связи с моим рассказом, воскликнула: «А вы знаете, что они здесь творили?» Они – колчаковцы, белые. В этом было что-то личное, возможно, семейная память.

Попытки примирения, признания того, что в Гражданской войне правых не было, не особенно успешны. День примирения и согласия с полным правом можно переименовать в День раздора: чем ближе к этому искусственному изобретению, тем ожесточеннее споры о нашем непредсказуемом прошлом. Останки генерала Антона Деникина, одного из самых видных вождей Белого движения, в 2005 году перезахоронили на родине, в Донском монастыре в Москве. Российское государство на траурной церемонии представлял бывший офицер КГБ Георгий Полтавченко. Позднее там же перезахоронили генерала Владимира Каппеля. Недалеко от них, за стеной монастыря, на Донском кладбище в «Общей могиле № 1 невостребованных прахов» покоятся останки бывшего подполковника Александра Егорова, разгромившего войска Деникина, и бывшего поручика Михаила Тухачевского, громившего войска Колчака. Обоих, уже Маршалов Советского Союза, расстреляли «свои». Адмирала Колчака не перезахоронишь: труп расстрелянного в спешке адмирала был спущен в прорубь в устье реки Ушаковки, и останки его покоятся где-то на дне Ангары.

Адмиралу Колчаку поставлен памятник в Иркутске. Воздвигнутый частным предпринимателем в Стерлитамаке бюст Колчака местные власти оперативно снесли. В Омске памятник адмиралу стоит на углу у входа в ресторан «Колчакъ»: натурально, название с твердым знаком на конце. Пивоваренный завод «Адмирал Колчак» в Иркутске производит пиво «Жигулевское колчаковское» и квас «Колчаковский». Без консервантов! Мемориальную доску, установленную в 2016 году на доме в Петербурге, в котором с 1906 по 1912 год жил адмирал Колчак, почти сразу демонтировали. Смольнинский районный суд удовлетворил иск нескольких жителей города о признании незаконным постановления правительства Петербурга о ее установке. В своем иске заявители ссылались на то, что адмирал Колчак считается военным преступником. В 1999 году суд Забайкальского военного округа признал его не подлежащим реабилитации; это подтвердил Верховный суд Российской Федерации. Как ни относиться к личности и деяниям адмирала Колчака, неясно, какие материалы рассматривали судебные инстанции – ведь адмирал был расстрелян без суда, а раз не было судебного решения, непонятно, как с формальной точки зрения можно его реабилитировать или не реабилитировать.

Остров Колчака, находящийся в Таймырском заливе Карского моря, с 1939 по 2005 год назывался островом Расторгуева, по имени урядника Степана Расторгуева, участника экспедиции барона Эдуарда Толля, открывшей остров в 1901 году. Колчак служил в экспедиции гидрографом, и остров первоначально был назван в его честь. Пятнадцатого июля 2005 года постановлением Правительства Российской Федерации «О переименовании географического объекта в Карском море» острову было возвращено имя Колчака.

Так войны памяти обернулись войнами с памятниками. В этом отношении мы на планете не одиноки. Со времени окончания войны между Севером и Югом в США прошло более полутора столетий, но когда после убийства афроамериканца Джорджа Флойда волнения полыхнули по всей стране, дело быстро дошло до сноса памятников конфедератам, удалением их портретов из Конгресса и ликвидацией где бы то ни было неосторожно вывешенных флагов Конфедерации.

В начале 1960‐х годов в популярнейшей книжной серии «Жизнь замечательных людей» (твердая валюта черного книжного рынка, ведь в СССР мало-мальски интересные книги были в дефиците, включая книги о красных командирах) вышла книга «Герои Гражданской войны», одна из настольных книг моего детства. Много лет спустя, работая над монографией о судьбе так называемого «золота Колчака», я обнаружил, что часть вырученных от продажи золота денег была направлена эмигрантским Советом российских послов на создание фонда пособий семьям героев Гражданской войны. Терминология в противоположных лагерях была одинаковой – вот только герои разные.

Этим разным героям и посвящена настоящая книга. Она состоит из биографических очерков о некоторых лидерах красных и белых, из «коллективных портретов» наиболее известных воинских соединений обеих сторон – Добровольческой армии белых и Конармии красных. Еще один коллективный портрет посвящен бывшим офицерам и генералам царской армии, служившим в армии Красной, так называемым военным специалистам. Собственно, они-то и сделали Красную армию боеспособной и занимали в ней львиную долю высших командных постов, чтобы позднее быть смытыми со страниц истории. В коллективной памяти бывших офицеров и генералов, из которых состояли практически полностью Полевой штаб Реввоенсовета Республики и ее высшее командование, заместили выходцы из рабочих и крестьян вроде Клима Ворошилова и Василия Чапаева. Над формированием этой ложной памяти потрудились сотни историков, писателей, кинорежиссеров, в том числе весьма талантливых.

В книгу вошли «моментальные фотографии» Красной армии в 1918 году и белого Крыма осенью 1920-го, когда «Русская Вандея» доживала свои последние дни. Записка о состоянии Красной армии генерал-майора Бориса Геруа, сбежавшего из Петрограда в Финляндию, была составлена в январе 1919 года. Подробное письмо о посещении врангелевского Крыма в сентябре – октябре 1920‐го принадлежит российскому послу в Париже Василию Маклакову. Важно, что оно написано 21 октября 1920 года, когда ничего еще, казалось, не было предрешено, и его наблюдения и оценки не были отягощены знанием уже свершившегося, что в значительной степени искажает воспоминания, написанные годы спустя. Эти уникальные документы были обнаружены мной за океаном, в архиве Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете в Калифорнии. Здесь находится крупнейшее собрание материалов о России за ее пределами, в том числе значительная часть архивов Белого движения.

В книгу включена также глава о Самуиле Маршаке, позволяющая понять, почему он пропускал в автобиографиях период Гражданской войны. Ибо в это время он публиковал не стихи для детей, а весьма ядовитые стихотворные фельетоны в периодике белого Юга, где изрядно доставалось и большевикам. К примеру, когда стало понятно, что Германия терпит поражение в Первой мировой войне, он не преминул напомнить, каким образом Ленин и его соратники прибыли в Россию в апреле 1917-го, и «посоветовал» им отправиться обратно:

Времена меняются, и теперь в упомянутой выше серии «Жизнь замечательных людей» вышли биографии Колчака и Деникина, да что там – императора Николая II! Основатель серии А. М. Горький, наверное, перевернулся бы в гробу, узнай он, какие люди относятся теперь к «замечательным». Заменить одних героев другими несложно. Сложнее объективно (недостижимая мечта, но надо к этому стремиться) оценить их мотивы и логику действий, понять, что они были за люди. Насколько удалось это автору книги – судить читателям.

АДМИРАЛ КОЛЧАК, ВЕРХОВНЫЙ ПРАВИТЕЛЬ РОССИИ

Хотя адмиралу Колчаку его соратники присвоили громкий титул «Верховный правитель России», в реальности колчаковцы контролировали Сибирь, некоторое время Урал, формально – Дальний Восток. На самом деле целые районы были под властью атаманов Семенова, Калмыкова, некоторых других. Дальний Восток де-факто контролировали японцы. Ситуация была сложная. Материальные ресурсы Колчака были весьма ограничены, да и по своим личным качествам адмирал никак не подходил на роль Верховного правителя. Почему же именно он, Александр Васильевич Колчак, оказался в этой роли? И почему именно он прежде всего ассоциируется с понятием российской контрреволюции?

Я думаю, судьба уготовила ему такую участь, потому что он был наиболее известным, авторитетным и уважаемым человеком из тех, кто оказался во главе Белого движения. Это был человек «с биографией».

Колчак и без «белой Сибири» остался бы в истории. Не в таком качестве и не со столь громкой известностью, но Колчак, если предположить, что он вдруг скончался в 1917 году, наверняка попал бы во все советские энциклопедии. Причем в качестве «положительного героя». За заслуги не столько на военном, сколько на научном поприще – в качестве исследователя полярных морей.

Начнем, однако, сначала. Фамилия Колчак турецкого происхождения. По семейному преданию, Колчак был потомком Колчак-паши, турецкого военачальника, сдавшего крепость Хотин русским войскам. Это было в царствование Анны Иоанновны. В Турцию Колчак-паша не вернулся – понятное дело, быть бы там ему бесславно посаженным на кол.

Не сразу Колчаки оказались на российской службе, не сразу были причислены к российскому дворянству. Скорее всего, это произошло после второго раздела Польши, когда один из Колчаков оказался записанным в русскую службу. Был ли он прямым потомком Колчака-паши или не был – история умалчивает, но потомки считали, что был. Будем и мы так считать. В роду Колчака были сплошь военные, а его отец, Василий Колчак, участвовал в обороне Севастополя в Крымскую войну, был ранен, пленен, и вся его жизнь была связана с армией и военной промышленностью. Он работал и служил на артиллерийском заводе, но продвигался по службе довольно медленно, генерала получил лишь по выходе в отставку, но после еще полтора десятка лет заведовал там лабораторией и слыл прекрасным специалистом по артиллерийскому делу.

Александр Васильевич Колчак родился в 1874 году в селе Александровском Санкт-Петербургского уезда. Он с детства увлекался географией, интересовался военно-морским делом. И совершенно не случайно, оставив гимназию, поступил в Морской кадетский корпус. Здесь, в отличие от гимназии, где успехами не блистал, учился отлично. Однако первое место в списке лучших сам уступил своему товарищу, поскольку был возмущен, что тому снизили баллы за дисциплинарный проступок. У него было обостренное чувство справедливости, он считал, что кадета должны оценивать прежде всего по достижениям в науках. По иронии судьбы его одноклассником в гимназии был некоторое время Вячеслав Менжинский, впоследствии известный чекист, – узок был круг этих революционеров и контрреволюционеров. Выйдя из корпуса в чине мичмана, Колчак отправился в плавание, как и положено военному моряку. Плавал в разных морях и океанах и на разных судах. При этом весьма увлекался науками – в первую очередь океанологией и гидрологией. Будучи человеком увлеченным и романтичным, он попросился в русскую полярную экспедицию барона Эдуарда Васильевича Толля, знаменитого полярного исследователя.

Экспедиция барона Толля собиралась на поиски земли Санникова, легендарной земли, которую русский промышленник Яков Санников вроде бы открыл еще в начале XIX века. Позднее разные люди тоже говорили о некой земле, но обнаружить землю Санникова никак не могли. Надеюсь, что многие читатели знакомы с романом Владимира Обручева «Земля Санникова» или хотя бы видели одноименный фильм и понимают, о чем идет речь. В романе, вышедшем в 1926 году, некий морской офицер докладывает о поисках земли Санникова. Имя этого офицера не называется, но это, несомненно, Колчак – в 1926 году о нем уже невозможно было писать вне «контрреволюционного» контекста. И вряд ли кто-то из миллионов советских школьников, читавших этот увлекательный роман, подозревал, что на первых же страницах встречается с тем, кто был известен им как враг и контрреволюционер.

Русская полярная экспедиция барона Толля была чрезвычайно увлекательной, в значительной мере авантюрной и даже фантастичной, особенно по меркам нашего времени. Толль и его товарищи отправились на яхте «Заря» в Карское, затем – в Сибирское море, известное также как море Норденшельда, а ныне море Лаптевых. Экспедиция продолжалась два с половиной года! Две полярные зимовки… Бывало, что Колчак с Толлем на собаках отправлялись верст на пятьсот вглубь Таймырского полуострова, добывая себе пропитание охотой и рыболовством. Били перелетных птиц и непуганых животных, никогда не встречавшихся с человеком. Одному из островов, который был ими обнаружен в ходе экспедиции, Толль дал имя Колчака. Впоследствии его переименовали в остров Расторгуева, сейчас имя Колчака ему возвращено.

Завершилась экспедиция трагически. Барон Толль считал, что они своей цели не достигли, раз земля Санникова не обнаружена. Толль не хотел признавать, что земля Санникова – миф. Возможно (по одним данным), это было скопление ископаемого льда, которое со временем растаяло, или (по другой версии) айсберги, которые наблюдатели приняли за горы. Так или иначе, раз землю Санникова они не нашли и не прошли Северным морским путем, получалось, что экспедиция была неудачной. И Толль, несмотря на то что экспедиция провела огромное количество наблюдений, замеров, собрала важнейшие сведения (потом они печатались многие годы отдельными выпусками), решил провести исследования острова Беннета. Толль остался на острове с несколькими спутниками. Как оказалось, навсегда…

Яхта «Заря» не смогла пробиться к берегам острова Беннета. Экспедиция вернулась в Петербург без своего начальника. О случившемся доложили в Русском географическом обществе, Академии наук. Было решено отправиться на поиски барона Толля. Экспедицию в Арктику возглавил лейтенант Колчак. Она была отчаянная. Плыли на вельботе (узкой весельной шлюпке), ночевали на льдинах.

Как бы то ни было, Колчак добрался до острова Беннета. Там он нашел записи Толля (которые были впоследствии изданы), его полевой архив, однако следы самого барона затерялись. Возможно, он увлекся научными изысканиями и слишком далеко отошел от места стоянки, предполагая, что успеет вернуться, и не смог. Возможно, Толль со спутниками попытался выбраться на материк. Но следов их так и не нашли. Было ясно, что все они погибли.

Для Колчака эти экспедиции были лишь началом. Впоследствии он выпустил монографию «Лед Карского и Сибирского морей». Это фундаментальное научное исследование. Колчака приняли в действительные члены Русского географического общества, наградили Константиновской медалью. Кстати, штришок из личной жизни: когда он с товарищами возвращался на Большую землю из экспедиции по поиску барона Толля, кто-то прислал им провизию и вино. Кто же? Некая молодая дама. Все были поражены. Оказалось, приехала невеста Колчака Софья Омирова, с которой он все не мог обвенчаться, поскольку постоянно находился в разъездах. Софья совершила это фантастическое путешествие за Полярный круг, чтобы прислать гостинцы своему возлюбленному. В Иркутске они обвенчались. Но медового месяца не получилось, поскольку началась Русско-японская война и Колчак тут же отправился на театр военных действий. Ему довелось воевать в Порт-Артуре. Вначале он командовал миноносцем, потом – береговой артиллерийской батареей. Сражался мужественно, но был ранен и оказался в японском плену. Из плена был отпущен под обязательство более не принимать участие в войне. Через Америку Колчак добрался до Петербурга. В царской России отношение к пленным было совсем не таким, как при советской власти, когда бывшие пленные словно носили на себе клеймо. В начале XX века это были герои. Вернувшись из плена, Колчак узнал, что награжден орденом и золотой саблей – за храбрость.

***

Война закончилась для российского флота печально: он был, по существу, уничтожен, особенно тяжелыми были потери в Цусимском сражении в мае 1905 года. Стало понятно, что нужно реорганизовывать систему управления флотом и строить новый флот. Офицеры объединялись в кружки, обсуждали проблемы возрождения русского флота. Вот они, ростки гражданского общества! Колчак вошел в один из таких кружков, видимо, в Центральный санкт-петербургский – так он официально назывался. И был весьма активным деятелем кружка, одно время даже его председателем. Это движение не было изолированным или нелегальным – кружок собирался с разрешения начальства.

Офицеры пришли к заключению, что необходимо создать Морской генеральный штаб, который бы занимался стратегическим планированием и разработкой общей программы реорганизации русского флота. Так думали не только офицеры, но и государственные деятели, в частности депутаты Государственной думы, в том числе весьма активно занимавшийся военными вопросами Александр Иванович Гучков. Кончилось тем, что Морской генеральный штаб был создан. И Колчак поступил туда на службу в качестве заведующего отделением русской статистики. Тогда же он написал военно-теоретическую работу «Какой нужен России флот», опубликованную в 1908 году в «Морском сборнике». Колчак рассуждал в ней о флоте, подчеркивал его значение. Это было важно потому, что исторически российский флот был слабым, его руководство находилось в руках не имевших к нему отношение людей и в войне он рассматривался в качестве вспомогательного средства.

Напомню, что во время одной из Русско-турецких войн в конце XVIII века русская эскадра под командованием адмирала Григория Спиридова обошла вокруг Европы и вошла в Средиземное море, потеряв по дороге половину судов. Многие моряки умерли в походе от болезней. В Чесменскую бухту, где стоял турецкий флот, корабли вошли в плачевном состоянии. У русских моряков был только один выход – атаковать, в противном случае они были бы тут же уничтожены. Императрица Екатерина II, имевшая смутное представление о состоянии российского флота, писала одному из своих послов: «Если Богу угодно, увидишь чудеса». Приведя ее слова, В. О. Ключевский с присущей ему иронией писал: «И чудеса уже начались, одно было налицо: в Архипелаге нашелся флот хуже русского». Он имел в виду флот турецкий.

Великой морской державой Россия никогда не была. Флот воспринимался здесь как нечто второстепенное и в начале XX века. К примеру, Балтийский флот во время Первой мировой войны был подчинен командующему Северным фронтом, конкретно – генералу Николаю Рузскому. Когда в 1917 году выясняли мнение старших военачальников по поводу отречения императора Николая II, командующего Балтийским флотом спрашивать не стали, поскольку он по должности подчинялся командующему Северным фронтом. Не спросили и Колчака, хотя Черноморский флот, которым он в то время командовал, был подчинен непосредственно Ставке, то есть был более самостоятельным, чем Балтийский, а должность Колчака соответствовала уровню командующего фронтом. К тому же ему подчинялась еще и созданная по его инициативе Отдельная черноморская морская дивизия (об этом – позднее). Сухопутные военачальники и даже некоторые морские теоретики считали, что флот должен защищать берега и морские базы, то есть выполнять сугубо оборонительные задачи. Колчак же был убежден, что флот должен проводить активные наступательные действия и играть самостоятельную роль. В чем был безусловно прав. Колчак настаивал на постройке мощных и в то же время быстроходных судов. Ошибся он лишь в оценке роли подводных лодок, считая, что они тихоходны, «слепы», поскольку обзор у них крайне ограничен, а потому не могут представлять собой серьезную силу. Так было в 1908 году. А уже в Первую мировую стало очевидным, что крупные, мощные суда – те же дредноуты – далеко не самые успешные и удобные в морских сражениях, важнее всего оказались маневренность и оснащенность судов поражающими средствами.

Реализацию программы морских офицеров тормозил Совет государственной обороны, который возглавлял великий князь Николай Николаевич, не придававший большого значения флоту; именно он не переводил бюджетные ассигнования на его модернизацию. Однако благодаря личной поддержке императора Николая II и Государственной думы программа была в конце концов утверждена, хотя и в несколько усеченном виде по сравнению с той, какую разработали военные моряки.

***

Возвратившись к полярным исследованиям, капитан 2‐го ранга Колчак вновь отправился в экспедицию. Он был назначен командиром ледокольного судна «Вайгач», на котором совершил переход из Петербурга через южные моря в Арктику, а оттуда во Владивосток. Однако через год Колчак вернулся в военно-морской флот; свою блистательную военную карьеру он продолжил на Балтике. Миноносцы, минное дело – вот чему он себя посвятил, став в этой области крупным теоретиком и практиком.

Когда началась Первая мировая, Колчак проявил себя как отличный начальник минной военно-морской дивизии. Балтийским флотом тогда командовал выдающийся флотоводец адмирал Николай Оттович фон Эссен. Парадокс российской истории: Эссен был этническим немцем и блестящим русским военно-морским офицером, который обеспечивал прикрытие Петрограда от мощного немецкого флота. Колчак как ведущий специалист минного дела принимал самое активное участие в разработке плана минирования Финского залива. Впоследствии он даже побывал в Соединенных Штатах Америки, где делился с союзниками своими знаниями минного дела.

На Балтике Колчак руководил атаками на транспортные суда, которые вывозили в Германию железную руду из Швеции. Швеция оставалась нейтральной, но при этом торговала с Германией и поставляла ей железную руду, в которой та весьма нуждалась. Колчак со своими миноносцами потопил пять судов противника, включая несколько транспортных, надолго задержав транспортировку руды. Но и это не все. Колчак организовал десант в Рижском заливе, сорвав тем самым наступление немецких войск на Ригу. Проявив себя талантливым военачальником, в один прекрасный день он неожиданно получил извещение о том, что его назначили командующим Черноморским флотом с производством из контр-адмиралов в вице-адмиралы. В морской иерархии выше был только чин полного адмирала; впоследствии он станет одновременно адмиралом и Верховным правителем России.

Перевод на Черное море Колчак воспринял с большим интересом. Перед ним поставили весьма серьезную задачу. В состав турецкого флота входили два мощных современных немецких крейсера – «Гебен» и «Бреслау». Формально Германия продала их Турции, но де-факто это были немецкие крейсеры, с немецким командованием и немецкими моряками. Колчаку следовало, во-первых, парализовать деятельность этих двух судов, во-вторых, способствовать осуществлению дерзкого плана: высадке десанта на Босфоре и захвату Константинополя. Это была вечная мечта… Но пришло время, и мечта стала преобразовываться в конкретный план. Однако Дарданелльская операция союзников завершилась колоссальной катастрофой для союзных войск и огромными потерями. В результате ее инициатор британский военно-морской министр (Первый лорд Адмиралтейства) Уинстон Черчилль подал в отставку, считая, что должен хотя бы так расплатиться за свою неудачно реализованную идею. И после всего этого – высадка на Босфоре. На первый взгляд, такая же авантюра.

Однако, похоже, это было не совсем так. Во всяком случае, в ходе Дарданелльской операции туркам пришлось несладко. К тому же их войска были сосредоточены в основном на Месопотамском фронте (в нынешнем Ираке) и на Кавказском, где они воевали против России. По данным разведки, получалось, что реально Босфор защищали две-три турецкие дивизии, не больше. По прибытии на место Колчак буквально через день повел свой флот в бой против «Бреслау» и отогнал крейсер от российских берегов, а впоследствии, поставив плотное минное заграждение при выходе из Босфора, буквально запер там немецкие крейсеры. В рамках Черноморского флота под общим командованием Колчака была создана Морская дивизия, прообраз морского десанта. Начальником дивизии был назначен генерал Александр Свечин, известный военный теоретик и практик. Словом, планы и действия были вполне реалистичны и профессиональны. Однако расположение звезд и все остальное были против России. На дредноуте «Императрица Мария» неожиданно произошел взрыв. Это было совершенно новое судно, построенное на верфях в Николаеве в рамках программы переоснащения флота. Мощный дредноут – и вот в один несчастливый октябрьский день 1916 года он взорвался. Взрывов была целая серия, на судне начался пожар, и команда отчаянно пыталась его потушить. Более трехсот моряков погибли, и дредноут упокоился вечным сном на дне севастопольской бухты. Что случилось с «Императрицей Марией», до сих пор неизвестно. Колчаку приписывают высказывание, будто он как командующий флотом заинтересован в том, чтобы объяснить происшедшее случайным возгоранием пороха, однако сам понимает, что это была диверсия. Однако, судя по обстоятельствам дела, диверсия представляется еще менее вероятной, чем самовозгорание пороха. Скорее всего, причиной катастрофы стала неосторожность членов команды.

По неписаным правилам чести в таких случаях все высшие чины, начиная с командующего флотом, должны были уйти в отставку, после чего следовало произвести разбирательство. Однако по настоянию военного министра разбирательство отложили до конца войны. Колчак находился в таком взвинченном состоянии, что, дабы его успокоить, лично Николай II и военный министр передали ему через одного из морских офицеров, что они не считают его виновным и полностью ему доверяют.

К февралю 1917 года Черноморский флот был в отличном состоянии, и Колчак пользовался колоссальным авторитетом. Это был военачальник, который жил у всех на виду, часто выходил в море, прекрасно знал матросов и младших офицеров и вел себя как храбрый и ответственный человек. Правда, человеком он был невыдержанным, нередко «топтал фуражку», иногда в буквальном смысле слова, мог устроить всем чудовищный разнос. Тем не менее в бытность свою командующим флота не подписал ни одного смертного приговора, что было редкостью для действующей армии. Февральскую революцию Колчак, как и многие другие военачальники, встретил если не с восторгом, то с пониманием. Он считал, что революция произошла вследствие неправильного ведения войны прежде всего высшими властями и что теперь ошибки будут исправлены. Собственно, так думало большинство образованного общества. Это был один из важнейших аргументов в объяснении необходимости революции: демократизация России должна была способствовать более эффективному ведению войны. Безумная мысль, что стало понятно довольно скоро.

У ныне не читаемого у нас замечательного политического писателя Карла Маркса в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» есть такая мысль: «Если вы на вершине государства играете на скрипке, то можете ли вы удивляться, что стоящие внизу пляшут?» Очень точно сказано! Некоторые российские политики были всерьез убеждены, что царский двор и люди, близкие ко двору, связаны с немцами. Шпиономания, охватившая верхи, приняла карикатурно-уродливую форму в «низах». Приведу один трагический эпизод. 4 марта 1917 года на линкоре Черноморского флота «Императрица Екатерина II» началось брожение: матросы требовали убрать офицеров с немецкими фамилиями. В ту же ночь часовой не пустил мичмана Фока в пороховой погреб, подозревая, что тот хочет устроить взрыв с целью отвлечь команду от революционных событий. В ту же ночь мичман Фок застрелился. Так по-своему в «низах» разыгрывалась пьеса, которую поставили наверху. Колчак разъяснил матросам «глупость и преступность» их действий. Команда просила прощения.

В отличие от Балтийского флота, где матросы с первых дней Февральской революции начали убивать офицеров, на Черноморском было относительно спокойно, что добавило популярности вице-адмиралу. Конечно, дисциплина падала, но все-таки дела обстояли лучше, чем в других местах.

В июне 1917 года это относительное благополучие завершилось драматическими событиями: матросы потребовали, чтобы офицеры сдали личное оружие. Один из офицеров застрелился, вице-адмирал Колчак выбросил свою саблю за борт. В основном же офицеры подчинились. Колчака вызвали в Петроград для объяснений, и он подал в отставку, так как в бунте обвинили не бунтовщиков, а его самого. Возможно, это был предлог, чтобы в такой взрывоопасный момент вытащить его из Севастополя.

Любопытно, что популярность Колчака на флоте по-прежнему была велика. Протоколы матросских и солдатских комитетов фиксируют: подавляющее большинство из них были против ареста командующего. Ему по-прежнему верили.

Убивать офицеров на Черноморском флоте начали позднее, уже в дни Октябрьской революции, и особенно в начале 1918 года, когда, по злому замечанию Колчака, они реабилитировали себя перед своими коллегами из Балтийского флота: начали наконец делать то, что делает чернь во время революции. Даже если эта чернь одета в матросские бушлаты и солдатские шинели.

Итак, вызванный Временным правительством для разбирательства, Колчак оказался в Петрограде. Любопытно, что именно в эти дни в суворинской газете «Новое время» появилась статья, в которой говорилось, что главе правительства князю Георгию Львову следует уступить свое место Колчаку и что именно Колчак должен быть назначен премьер-министром. Впервые высказывается идея, что Колчак – тот человек, который мог бы править Россией.

Оказавшись не у дел, Колчак воспользовался предложением американского адмирала Джеймса Гленнона совершить поездку в США, чтобы поделиться с американцами опытом «минной войны» на море и сведениями о турецких войсках на Босфоре. Гленнон приехал в Севастополь как раз во время матросского бунта, а в Петроград они с Колчаком ехали одним поездом. Американцы, похоже, планировали десантную операцию в Дарданеллах, и это весьма вдохновило Колчака. Он отправился в Штаты, сделав по пути остановку в Англии. Здесь его тепло принимали, и он впервые в жизни полетал на самолете, после чего отправил своей возлюбленной Анне Тимиревой восторженное письмо о том, какая это мощь – авиация.

В США выяснилось, что никаких реальных планов высадки десанта у американского командования не было. Тем не менее к Колчаку отнеслись с должным пиететом, его даже принял президент Вудро Вильсон. Колчака, очевидно, рассматривали не только как героя войны, но и как одну из самых заметных политических фигур в России, хотя на самом деле в этом отношении он ничего из себя не представлял. На родину Колчак отправился через Японию, где и узнал о большевистском перевороте и о том, что Россия заключила перемирие с немцами, а значит – вышла из войны. Несмотря ни на что, для Колчака война была главнее всего. Он был фанатиком войны, считая ее одним из высших проявлений человеческого духа. В нем, блестящем ученом, уживались военный практик и теоретик. Поэтому, узнав, что его страна вышла из войны, Колчак предложил свои услуги Великобритании. Через английского посла в Токио стал проситься на английскую службу – хотя бы рядовым. Его приняли и отправили на Месопотамский фронт, в нынешний Ирак, где в числе прочих сражались и русские войска. Однако пока Колчак был в пути, русские войска перестали принимать участие в боевых действиях.

Колчак добрался до Сингапура, где британцы посоветовали ему отправиться на Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД) и возглавить охранную стражу, по существу, вооруженные силы КВЖД, которые должны были, по их замыслу, стать ядром антибольшевистских военных формирований. Оттуда в апреле 1918 года и начался его путь борьбы с советской властью.

Начальником, царем и богом КВЖД был генерал Дмитрий Хорват. Специальных «железнодорожных» войск там не было. Колчак попытался создать такие войска, однако сразу столкнулся с серьезным сопротивлением. На протяжении всей своей деятельности в качестве лидера антибольшевистского движения Колчак постоянно сталкивался с противниками… среди союзников. Точнее, среди тех, кто как будто был союзником. С одной стороны – есаул Григорий Семенов, который очень скоро стал именоваться генералом и не желал подчиняться Колчаку, с другой – Хорват, которому не нравилась активность Колчака, явно отодвигавшего его на второй план. Не нравилось и то, что Колчака поддерживали британцы и другие иностранцы, которые ценили его волю, властность и всероссийскую известность. За Семеновым же стояли японцы, видевшие в нем свою марионетку. Кончилось тем, что Колчак отправился в Японию и пробыл там несколько месяцев. В Японии и прошел «медовый месяц» Колчака с его возлюбленной Анной Васильевной Тимиревой: жена и сын Колчака остались в Севастополе и впоследствии выбрались во Францию. Адмирал их никогда больше не увидит.

Осенью 1918 года Колчак вернулся в Россию и отправился на запад, желая присоединиться к Добровольческой армии. Однако по дороге задержался в Омске, где к тому времени была сформирована всероссийская по названию, но чисто сибирская по сути власть. Уфимская директория, в основном эсеровская, и более правое Сибирское правительство объединились, образовав двуглавую гидру, причем между «головами» (Директорией, теперь уже Омской, и ее исполнительным органом – Всероссийским советом министров) не прекращалась борьба за власть. Тут‐то и появился Колчак, которому предложили должность военного министра. Он в нее вступил четвертого ноября, а в ночь на 18‐е произошел военный переворот. Лидеров Директории – эсеров Николая Авсентьева, Владимира Зензинова и Евгения Роговского, одного из членов правительства, заместителя министра внутренних дел, – арестовывают и на заседании правительства неожиданно (по официальной версии) предлагают Колчаку стать Верховным правителем. Колчак согласился, и подавляющим большинством голосов (13 за и 1 против) его избрали Верховным правителем России. Директория была распущена. Колчак, несомненно, знал о подготовке переворота: без предварительного согласования с кандидатом в диктаторы такие вещи не делаются. Жил он на квартире полковника Вячеслава Волкова, одного из тех казачьих деятелей, которые переворот осуществили; впоследствии, согласно условию его участия в перевороте, Волков был произведен в генерал-майоры. Так Колчак стал Верховным правителем и одновременно – полным адмиралом: высший морской чин ему присвоили на том же заседании. Получить в Омске, посреди Сибири, фактически от случайных и сугубо сухопутных людей чин адмирала и его принять – в этом уже чувствуется некоторое отсутствие вкуса.

В исследованиях о Колчаке принято утверждать, что диктатура для того времени и для той ситуации была эффективнее демократии. Да, в тот момент жесткая власть казалась более действенной, но ведь нам известно, чем все закончилось, – крахом режима. Идея третьего пути (революционного, но не большевистского), выдвигавшаяся сторонниками «демократической контрреволюции», не была реализована. В революционное время побеждают зачастую не те, кто лучше сумеет организовать армию, а те, кто сумеет убедить, увлечь, повести за собой массы. Мы знаем, что Колчаку и его сторонникам это как раз не удалось. По большому счету и боеспособную армию этим профессионалам военного дела создать не удалось тоже.

Так или иначе в конце 1918 – начале 1919 года, вплоть до весны, Колчаку сопутствовал успех. Кончилось же тем, что победили красные. Командовали войсками, которые в конечном счете нанесли поражение колчаковским генералам, Михаил Фрунзе и Михаил Тухачевский (мы поговорим о них позже). А история войск Колчака летом и осенью 1919 года – это история отступления с попытками контрнаступлений, иногда более или менее успешных. К осени обозначилась, по существу, катастрофическая ситуация на фронте. Но самым страшным было то, что почти вся Сибирь была охвачена повстанческим движением. Стихийно возникали партизанские и бандитские формирования. Не следует забывать, что Сибирь была местом ссылки и каторги, ссыльных и каторжных здесь хватало. И часто партизанами называли просто бандитов. Кроме того, в Сибири было немало столыпинских переселенцев, которые на новом месте отнюдь не процветали. Это была крайне ненадежная масса, которая ожидала большевиков и выступала против Колчака. Большевиков эти люди поддерживали просто потому, что в Сибири еще не испытали, что такое большевизм. А вот массовые порки, сожжение деревень, расстрелы и грабежи – все то, что учиняли некоторые колчаковские генералы и атаманы, – было на глазах. К тому же Колчак никогда не был реальным Верховным правителем даже Сибири. Забайкалье фактически контролировал Семенов, Чита была черной дырой, где в любой момент могли остановить поезд и ограбить пассажиров. Однажды Семенову удалось захватить эшелон с золотом на 43 с лишним миллиона рублей, который направлялся во Владивосток, откуда золото должны были доставить в Японию, под заем для поставок вооружения. Атаман остался совершенно безнаказанным, а захваченное золото пошло на содержание его войска.

Были в Сибири и атаманы «помельче» – Иван Калмыков, Борис Анненков, и на тех территориях, которые они контролировали, не действовала никакая иная власть. Наконец, войско Колчака было разношерстным, оно состояло из мобилизованных крестьян разных возрастов, казаков. Чехословацкий корпус, благодаря выступлению которого против большевиков в мае 1918 года советская власть рухнула от Поволжья до Дальнего Востока, со временем активную борьбу против большевиков прекратил, ограничиваясь преимущественно охраной Транссибирской магистрали. Чехи и словаки вели себя в зависимости от политической ситуации и своих собственных интересов. Поддержка ими Колчака стремительно падала: одним не нравилось жесточайшее подавление сопротивления режиму, другим, напротив, неэффективность диктатуры. Командующий американскими войсками в Сибири, охранявшими Транссибирскую магистраль, генерал Уильям Грейвс впоследствии писал в мемуарах, что никак не мог взять в толк, чем Колчак лучше большевиков: колчаковский террор не уступал по жестокости большевистскому.

Ресурсы Сибири не шли ни в какое сравнение с ресурсами европейской части России, в том числе человеческими. Большевикам было гораздо проще собрать массовую армию (ведь населения под их контролем было намного больше), а также обеспечить ее вооружением, одеть и обуть. А потому большевики имели значительное численное превосходство. Поначалу оно компенсировалось лучшим руководством и организацией войск белых, однако со временем Красная армия обучилась, усовершенствовалась, набралась опыта. Сказалась и роль военных специалистов.

В результате Омск был оставлен, а Колчак на своем поезде, с охраной и золотым запасом, медленно продвигался на восток. Между тем на Транссибирской магистрали, да и по всей Сибири, вспыхивали восстания против Колчака, организованные в том числе эсерами, которые не могли простить Колчаку то, что сделали люди, которые привели его к власти. В итоге поезд с Колчаком был заблокирован на станции Нижнеудинск, а сам адмирал оказался во власти чехословаков и французского генерала Мориса Жанена, командовавшего всеми союзными войсками в Сибири, кроме японских.

Кончилось тем, что союзники в обмен на то, чтобы чехословакам и другим иностранцам дали свободно выехать с охваченных восстанием территорий, передали Колчака Политцентру – эсеро-меньшевистской организации, захватившей власть в Иркутске. Однако там очень скоро власть перешла к большевикам. Колчак передал власть генералу Антону Деникину, а на восточной окраине России – атаману Семенову, подрывавшему и подтачивавшему его режим. Колчак вместе с Тимиревой, которая добровольно последовала за ним, оказался в тюрьме. Колчака допрашивали, и опубликованные протоколы его допросов – ценнейший источник для его биографов, поскольку, понимая, что его ждет, Колчак подробно и откровенно рассказывал о своей жизни. Но рассказать до конца не успел. Седьмого февраля 1920 года, из опасения, что адмирал будет освобожден наступавшими на Иркутск остатками каппелевских войск, по решению Иркутского военно-революционного комитета Колчак и последний премьер-министр его правительства Виктор Пепеляев были расстреляны на берегу реки Ушаковки, близ ее впадения в Ангару. Поскольку вырыть могилу большевики заранее не позаботились, тела были спущены в прорубь. Так закончился жизненный путь адмирала Колчака. По другим данным, распоряжение о бессудном расстреле Колчака отдал Ленин.

Мог ли Колчак объединить антибольшевистские силы и реализовать идею, альтернативную большевистской?

Колчак не был сильным политиком. Как и другие лидеры белых, он не решился сделать самое важное для привлечения симпатий большинства населения страны – дать гарантии того, что земля, захваченная крестьянами, останется в их собственности. Не решился Колчак пойти и на признание независимости отделившихся от Российской империи «окраин». И тем самым лишился их поддержки в борьбе с большевиками. При всех привлекательных личных качествах Колчака – честности, принципиальности, смелости – многие современники отмечали его политическую наивность, неумение разбираться в людях, вспыльчивость.

Что стало с близкими Колчаку людьми? Анна Тимирева, которая была виновата лишь в том, что любила Колчака, каким-то образом оказалась на свободе, но ненадолго. Ее арестовывали снова и снова: в 1921‐м, 1922‐м, 1925‐м, 1935‐м, 1938‐м. Восемь лет она отбыла в Карлаге. В 1949‐м снова была арестована. Освобождена без права проживания в пятнадцати крупных городах СССР до 1960 года. Ее сын от первого брака с адмиралом Тимиревым был художником. В марте 1938‐го его арестовали и в мае того же года расстреляли. В свои 23 года он был обвинен в том, что являлся пасынком Колчака, хотя Колчака ни разу в жизни не видел.

Софья Федоровна Колчак, законная вдова, жила в Париже и умерла в 1956 году. Сын Ростислав при поддержке соратников Колчака, бывших российских послов и некоторых французских общественных деятелей получил прекрасное образование; в 1939 году его призвали во французскую армию, хотя гражданство он получил только в 1947‐м. В 1940‐м, как и многие французские военнослужащие, Ростислав попал в плен, где пробыл до конца войны. Умер в 1965 году, когда ему было 55 лет. Внука адмирала – сына Ростислава и Екатерины Развозовой – назвали в честь обоих дедов: дед по матери Александр Развозов тоже был адмиралом. Контр-адмирал Александр Развозов был последним командующим Балтийским флотом, в том числе в его последнем Моонзундском сражении в октябре 1917 года. Развозов пытался сотрудничать с большевиками. Двенадцатого марта 1918 года его назначили на должность начальника морских сил Балтийского моря. Однако уже 20 марта уволили «за нежелание считать для себя обязательными декреты Совета Народных Комиссаров и за отказ подчиниться Коллегии Морского Комиссариата». В 1918–1919 годах контр-адмирал работал в Военно-морской исторической комиссии при Морском архиве в Петрограде. В сентябре 1919 года он был арестован ВЧК по обвинению в участии в военном заговоре и 14 июня 1920‐го умер в больнице тюрьмы «Кресты» от последствий операции по удалению аппендицита и отсутствия должного ухода. Колчак-внук окончил Сорбонну и женился на француженке. Отслужил во французской армии в Алжире, преподавал иностранные языки. Прекрасно рисовал и одно время работал карикатуристом в одной из французских газет. Несколько лет жил в США, где увлекся джазом. Трое его детей – сын и две дочери – живут в США. Александр Ростиславович Колчак скончался в Париже в 2019‐м на 86‐м году жизни. Вряд ли в роду Колчака остался кто-либо, кто говорит по-русски. Во всяком случае, без акцента.

ЛЕВ ТРОЦКИЙ – ВОЖДЬ КРАСНОЙ АРМИИ

Многие помнят, что в третьем издании «Большой советской энциклопедии» слово «троцкизм» было, а самого Троцкого не было. И не только в «Большой советской энциклопедии», даже в специализированной энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» статья «Троцкисты» была, а статьи «Троцкий» не было, хоть он и был ни много ни мало председателем Реввоенсовета Республики. Так в СССР писали историю. В результате кто-то мог решить, что псевдоним «Троцкий» появился от термина «троцкизм».

Между тем воины Красной армии десятилетиями приносили присягу, не подозревая, что ее текст написан в 1918 году «врагом народа» Львом Троцким. Точно так же и орденоносцы, кавалеры ордена Красного Знамени, понятия не имели, что этот орден придумал Троцкий, чтобы награждать людей, героически проявивших себя в боях с белыми, и дизайном ордена он занимался лично.

Мы будем говорить сегодня о Троцком как об организаторе Красной армии, не выходя за эти рамки, иначе просто утонем в событиях и подробностях жизни этого человека. Я надеюсь, что в основных чертах биография Троцкого известна читателям, и они представляют себе, кем был этот человек.

Став в марте 1918 года наркомом по военным и морским делам (наркомвоенмором), а затем и председателем Реввоенсовета Республики, Троцкий очень быстро отказался от идеи Карла Маркса о замене постоянной армии всеобщим вооружением народа. И стал строить армию по тому единственно возможному образцу, по которому она строилась во всем мире, то есть на регулярной основе. Что входило в понятие регулярной армии?

Прежде всего – принцип принудительности, то есть мобилизация, призыв, а не добровольчество. Во-вторых, дисциплина. И в-третьих – использование военной науки и ее носителей, то есть бывших офицеров и генералов. Вот на этой основе Троцкий и начал строить регулярную армию.

На самом деле Красная армия родилась не в феврале 1918 года (по советской традиции 23 февраля мы отмечаем День защитника Отечества, хотя ничего славного для Красной армии в этот день не случилось), а в августе 1918-го, в боях под Свияжском, под Казанью. Это сражение стало, по словам американского историка Уильяма Чемберлена, «Вальми русской революции». Напомню, что возле деревушки под названием Вальми 20 сентября 1792 года армия революционной Франции разбила войска интервентов.

Когда в начале августа под Казань прибыл Троцкий, он застал разрозненные отряды, в панике отступавшие под ударами меньших по численности, но намного лучше организованных войск Народной армии Комитета членов Учредительного собрания (Комуча), которыми командовал подполковник Владимир Каппель. И из этого, по сути, сброда – в данном случае слово «сброд» если и преувеличение, то небольшое – нужно было создать боеспособную армию.

Какими методами строилась Красная армия, как она создавалась? Каковы были стимулы? Как всегда – кнут и пряник. Едва прибыв на место, Троцкий издал приказ о создании концлагерей для паникеров, дезертиров и изменников делу революции. Особо провинившихся предполагалось расстреливать.

То, что Троцкий не шутил, выяснилось очень скоро. Этот случай ему припоминали потом всю оставшуюся жизнь. Один из полков в панике погрузился под Казанью на корабль, направляясь в Нижний. Под пушками миноносцев полк вынудили вернуться на берег, командир и комиссар были расстреляны, а вместе с ними, как писал Троцкий в мемуарах, «известное число» красноармейцев. Позднее утверждали, что был расстрелян каждый десятый, что напоминало децимации в Древнем Риме, но так ли это было на самом деле, неизвестно. Таким образом была восстановлена смертная казнь, против которой столь активно в 1917 году боролись большевики. Троцкий писал:

Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массу людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые и бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади.

Так он и действовал. Отсюда идея заградотрядов, которые появились уже в конце 1918 года. Это не было изобретением Троцкого, такова практика всех армий мира. Армии не состоят сплошь из героев, беззаветно готовых идти на пулеметы. Основная масса – обычные люди. Чтобы человек шел на смерть, на пулеметы, орудия противника и минные поля, он должен быть уверен, что если повернет назад, то его там ждет верная смерть. А впереди, может быть, победа и слава. Такой примитивной и жестокой логикой руководствовались военные во все времена. В разных странах заградотряды назывались по-разному и не всегда имели право на месте расстреливать дезертиров, но такие части существовали везде.

Троцкий, известный своей жестокостью, в этом отношении отнюдь не превосходил других вождей большевиков. Однажды Ленин телеграфировал Троцкому: не следует ли расстрелять в случае неудачного ведения боевых действий всех командиров, включая главнокомандующего Вацетиса? Троцкий счел, что Ленин погорячился. Сталин, прибыв в Царицын, при возникшем в отношении инженера Алексеева подозрении, что он заговорщик, приказал расстрелять и его, и его сыновей, а также людей, с ним знакомых. По подозрению в нелояльности и из опасений по поводу их возможной измены Сталин приказал погрузить на баржу находившихся в то время в Царицыне бывших офицеров, служивших в Красной армии, и – надо же было такому случиться! – баржа затонула вместе со всеми офицерами. Прибывший из Москвы бывший генерал царской армии Андрей Снесарев по распоряжению Троцкого был освобожден и таким образом случайно уцелел. В недалеком будущем он станет выдающимся военачальником Красной армии.

И хотя «формально-юридических» доказательств того, что баржу затопили по приказу товарища Сталина, не существует, современники были в этом абсолютно уверены. Как видим, методы, которыми действовали большевистские лидеры, были примерно одинаковы – это были методы устрашения. Ленин в этом плане был едва ли не хлеще Троцкого. В его письмах и телеграммах эпохи Гражданской войны «расстрелять» – одно из самых часто употребляемых слов. В начале августа 1918 года в телеграмме Пензенскому губисполкому и Евгении Бош Ленин инструктировал: «Необходимо… провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». И это до покушений на большевистских вождей и «официального» объявления красного террора!

Троцкий теоретически обосновал необходимость насилия. Разъезжая в своем знаменитом поезде по России, он постоянно писал, диктовал, выступал с речами. И надиктовал книгу «Терроризм и коммунизм» – в ответ на одноименную книгу Карла Каутского, который резко критиковал российских большевиков. Вот что писал Троцкий:

Устрашение есть могущественное средство политики, и международной, и внутренней. Война, как и революция, основана на устрашении. Победоносная война истребляет, по общему правилу, лишь незначительную часть побежденной армии, устрашая остальных, сламывая их волю. Так же действует революция: она, убивая единицы, устрашает тысячи. В этом смысле красный террор принципиально не отличается от вооруженного восстания, прямым продолжением которого он является. «Морально» осуждать государственный террор революционного класса может лишь тот, кто принципиально отвергает на словах всякое вообще насилие, стало быть, всякую войну и всякое восстание. Для этого нужно быть просто-напросто лицемерным квакером.

И далее:

Но чем же ваша тактика отличается в таком случае от тактики царизма? – вопрошают нас попы либерализма и каутскианства. Вы этого не понимаете, святоши, но объясним. Террор царизма был направлен против пролетариата, царская жандармерия душила рабочих, боровшихся за социалистический строй. Наши чрезвычайки расстреливают помещиков, капиталистов, генералов, стремящихся восстановить капиталистический строй. Вы улавливаете этот оттенок, да? Для нас, коммунистов, его вполне достаточно.

***

Для того чтобы создать многомиллионную армию – к концу 1919 года в ней насчитывалось более трех миллионов человек, а к концу 1920-го – пять с половиной миллионов, – ее следовало строить как регулярную. Этим и занимался Троцкий, встречая весьма упорное сопротивление соратников-большевиков. Я говорю прежде всего о так называемой военной оппозиции, в которой особо выделялась царицынская группа. Напомню, что Царицын был одним из важных (хотя и не столь важным, как это впоследствии изображали в сталинские времена) пунктов, за которые шли сражения красных и белых. Царицын защищала 10-я армия, которой командовал Клим Ворошилов. Здесь, в Царицыне, Ворошилов и сблизился со Сталиным, который приехал туда как политический руководитель. Они и некоторые другие царицынские деятели отказывались признать назначенного командующим Южным фронтом бывшего генерала Павла Сытина, которого даже посадили под домашний арест. Дошло до того, что командование армии не посылало никаких данных в штаб фронта. И тогда – дело было в октябре 1918 года – Троцкий направил телеграмму в ЦК и Ленину. Цитирую:

Категорически настаиваю на отозвании Сталина. На Царицынском фронте неблагополучно, несмотря на избыток сил. Ворошилов может командовать полком, но не армией в 50 тысяч человек. Я обязал их дважды в день представлять оперативные разведывательные сводки. Если завтра не будет это выполнено, я отдам Ворошилова под суд и объявлю об этом в приказе по армии.

Троцкий приехал в Царицын, у него состоялся крутой разговор с Ворошиловым. Ворошилов ему заявил, что будет исполнять лишь те приказы, которые сочтет правильными. Именно это отличает партизанщину от регулярной армии: военачальник не может выполнять лишь те приказы, которые сочтет правильными. Ведь если это распространить на всю армию, она прекратит свое существование. Троцкий пригрозил Ворошилову отправить его под конвоем в Москву, и тот наконец пообещал соблюдать дисциплину. Однако слова своего не сдержал. Под суд Ворошилов не пошел, но в декабре 1918 года его перевели на Украину, а вместо Ворошилова прислали Александра Егорова, бывшего подполковника царской армии и будущего Маршала Советского Союза. Тогда соратник Ворошилова и Сталина Ефим Щаденко собрал актив 10‐й армии и показал всем погоны, заявив, что к ним едет генштабист Егоров, а с ним 70 офицеров Генштаба, которые готовят сдачу армии белым. Такими были методы политической борьбы. Этот Щаденко впоследствии стал членом Реввоенсовета Первой конной армии, а в 1937 году – начальником управления кадров Красной армии. Он принимал самое активное участие в репрессиях против военных специалистов, в частности того же Егорова, которого люто ненавидел со всей силой «пролетарской ненависти». Хотя пролетарием он был относительным: по профессии Щаденко был портным. А что касается Ворошилова, то Троцкий, кажется, не ошибся, сказав, что Ворошилов может командовать максимум полком. Сталин отправил своего друга в отставку с поста наркома обороны после позора Финской войны.

На VIII съезде партии большевиков в марте 1919 года шли бурные дебаты о том, как строить армию. Военная оппозиция, которая по численности не уступала тем, кто поддерживал линию ЦК, готова была сорвать деятельность Троцкого. Собственно, твердой линии у ЦК не было. Ленин тоже не очень-то жаловал военспецов и готов был от них избавиться. Остановили Ленина сугубо прагматические соображения – военспецов оказалось много, стало ясно, что они незаменимы. Характерна, однако, его реакция на сообщение о численности военных специалистов в Красной армии:

Когда мне недавно т. Троцкий сообщил, что у нас в военном ведомстве число офицеров составляет несколько десятков тысяч, тогда я получил конкретное представление, в чем заключается секрет использования нашего врага…

Главное объяснение, почему большевики не хотели использовать в армии военспецов, – они боялись измены. Действительно, такие случаи были: в 3‐й армии, по утверждениям ее политического руководства, десять процентов офицеров перешли к противнику. Некоторые военачальники, занимавшие крупные посты, перебежали к белым: полковник Носович, начальник штаба Северо-Кавказского округа, генерал Архангельский, начальник Управления по командному составу Всероссийского главного штаба (Всероглавштаба), посылал офицеров к Деникину, а потом и сам к нему перешел. Вся Академия Генштаба в Казани во главе с генералом Андогским перешла к белым, Андогский потом служил у Колчака. Однако изменников было гораздо меньше, чем тех, кто служил добросовестно. С другой стороны, как справедливо писал Троцкий, «у нас ссылаются нередко на измены и перебеги лиц командного состава в неприятельский лагерь. Таких перебегов было немало, главным образом, со стороны офицеров, занимавших более видные посты. Но у нас редко говорят о том, сколько загублено целых полков из‐за боевой неподготовленности командного состава, из‐за того, что командир полка не сумел наладить связь, не выставил заставы или полевого караула, не понял приказа или не разобрался по карте». А ведь красных командиров из «низов» было очень много.

В итоге линия Троцкого на профессионализацию армии возобладала, благодаря чему и состоялась Красная армия. Именно поэтому красные победили белых.

Приведу цифры: на стороне красных воевали 70–75 тысяч бывших офицеров старой армии. На стороне белых – около 100 тысяч.

Теперь о прянике. Троцкий, кроме того что был, видимо, лучшим оратором революции и умел зажигать людей, неутомимо ездил по фронтам и «материально стимулировал» бойцов Красной армии. Сохранились записи одного из его адъютантов о том, как несколько дней они плыли на пароходе по Волге, постоянно встречаясь с воинскими частями. Троцкий произносил речи и раздавал награды. К примеру, по 250 рублей всем, кто стоял в строю. В одной из частей он спросил, кто наиболее отличился. Командование выделило двадцать человек, восемнадцать получили от Троцкого портсигары, а двоим не хватило. Тогда он снял с руки часы и подарил одному бойцу, а другому – свой личный браунинг. Слухи летели впереди него: глава Красной армии строг, но справедлив. С одной стороны, беспощадно карал тех, кого заподозрил с готовности к измене, а с другой – вовремя выданной наградой, вовремя сказанным словом умел привлечь и поддержать. Борису Думенко, который впоследствии был расстрелян по недоказанному обвинению в убийстве комиссара, он вручил орден Красного Знамени, назвав его «первой шашкой Республики». Такое не забывалось.

Перед Троцким стояла задача, с одной стороны, организовать людей в боеспособную армию, с другой – организовать тех, кто работал бы на армию, вооружал, снабжал, одевал, лечил и т. д. Нужно было создать систему. И он ее создал. Троцкий был блестящим организатором, но прежде всего – политиком. Ему требовалось вдохновить и Красную армию, и сторонников большевиков, которые в тяжелейших условиях поддерживали советскую власть.

На своем знаменитом поезде он совершил 36 поездок. Общая протяженность его поездок – 105 тысяч километров. По другим данным, в два раза больше. 105 тысяч – это все равно что два с половиной раза обогнуть земной шар по экватору (длина экватора – 40,75 тысячи километров).

В поезде был специальный вагон, в котором размещался гараж на несколько автомобилей. Троцкий объезжал и те места, где не было железных дорог. Это еще сотни, а то и тысячи километров. Он вдохновлял, наказывал, поощрял. И писал. В поезде выходила газета, которая называлась «В пути». Ее передовицы нередко перепечатывали армейские, фронтовые и общероссийские газеты. Приказы и речи Троцкого за годы войны составили впоследствии пять томов. В поезде была написана и книга «Терроризм и коммунизм». Троцкий был мотором Красной армии, ее организатором и вдохновителем. Одна из причин, почему красные победили белых, заключается в том, что красных возглавляли политики, в то время как белых – военные. Троцкий в наибольшей степени воплощал собой эту разницу.

Троцкий – одна из самых ярких фигур революции и Гражданской войны, он был признанным вождем Красной армии, вторым человеком в партии и в стране. Точнее, в Совдепии, как называли территории, контролировавшиеся большевиками. Он пользовался абсолютным доверием Ленина. Ленин даже выдал ему документ, в котором говорилось: «…зная строгий характер распоряжений товарища Троцкого, всецело к ним присоединяюсь. Ленин». Однако Троцкий им ни разу не воспользовался, ему хватало его собственных полномочий. Когда в сентябре 1918 года страна была объявлена единым военным лагерем и был создан Революционный военный совет Республики, Троцкий стал его председателем. В его руках была сосредоточена колоссальная, гигантская власть. Тем страшнее были его ошибки. Его приказ о немедленном разоружении чехословацкого корпуса – одна из грубейших ошибок, которая, по сути дела, спровоцировала мятеж так называемых белочехов. Это безусловно так. Троцкий настаивал на том, чтобы держать больше войск на Восточном фронте, а после весны 1919 года следовало перебросить больше войск на юг, – впоследствии он признал это сам.

Что создало Троцкому такой гигантский авторитет во время Гражданской войны? Чем еще он обладал, кроме решительности, жестокости, умения зажечь, уговорить, вдохновить, убедить? Ведь после его выступлений тысячи дезертиров с криками «ура!» записывались в Красную армию. Троцкий был безусловно храбрым человеком, он появлялся в самых горячих точках. В Свияжске безопасность Троцкого была настолько не гарантирована, что военные потребовали от него перейти на миноносец, чтобы в случае чего можно было на нем уйти. И что же? Троцкий принял участие в налете флотилии на Казань. Флотилией командовал Федор Раскольников, знаменитый уже тогда.. Под артиллерийским огнем белых миноносец, на котором был Троцкий, прорвался к Казани. Открыв огонь по стоявшим здесь пароходам и баржам, миноносец попал в баржу с нефтью. Стало светло как днем, а миноносец к тому же потерял управление. Красные ожидали, что их немедленно расстреляют береговые батареи. Но от внезапности налета на берегу возникла такая паника, что никто по ним не стрелял. И они с грехом пополам вернулись обратно.

Был еще один знаменитый эпизод в октябре – ноябре 1919 года, когда нависла угроза над Петроградом и Ленин предлагал город сдать. Сдав Петроград, можно было сократить линию фронта. Кроме того, Ленин считал главным отбиться от Деникина, который шел к Туле, а Тула – это оружейные заводы, к тому же до Москвы рукой подать. Троцкий выступил против сдачи Петрограда. Редкий случай, когда Троцкого поддержал Сталин. Троцкий сам отправился в войска: организовывать, мобилизовывать, вдохновлять – и даже сам, взгромоздившись на коня, вернул один полк на его позиции. Троцкий отнюдь не был хорошим наездником, но это не имело значения. Значение имело то, что, как говорили ему служившие при нем бывшие царские офицеры, «в те места, где вы бываете, в старой армии не то что главнокомандующий, а начальник дивизии не совался». За Петроград Троцкий был награжден орденом Красного Знамени.

Позднее Троцкий напишет, что колебался, брать или не брать орден. Ведь он был председателем Реввоенсовета, то есть, по существу, главнокомандующим, и сомневался, не будет ли его награждение неправильно воспринято. В конце концов Троцкий решил, что, если откажется, тем самым принизит награду, а значит, и других награжденных.

Вскоре выяснилось, что орденом Красного Знамени решено наградить и Сталина. Калинин возмутился: а Сталина-то за что? Зиновьев разъяснил: Сталин не может пережить, когда у кого-то есть то, чего нет у него. Отношения между Троцким и Сталиным были напряженными, поэтому Сталина тоже решили наградить орденом Красного Знамени. Мнение о том, что Сталин был человеком скромным и дело революции ставил превыше всего, не соответствует действительности. Напомню, что это именно он добился того, чтобы в 1922 году Царицын назвали Сталинградом… Впрочем, в следующем году Гатчину назвали Троцком (в 1929‐м переименовали в Красногвардейск).

Итак, Гражданская война завершилась победой. Троцкий остался председателем Реввоенсовета. Будучи человеком редкостно самоуверенным, чему способствовал ореол победителя и героя Гражданской войны, создателя и вождя Красной армии, он был убежден, что массы и партия его всегда поддержат. И жестоко ошибался. Когда началась борьба за власть, когда стало понятно, что Ленин не жилец, Троцкий развязал дискуссию о партийной демократии, и в итоге бывшие соратники-соперники – Сталин, Каменев и Зиновьев – его слопали. В январе 1925 года он был снят с поста председателя Реввоенсовета, впоследствии его вывели из Политбюро, исключили из партии, выслали в Алма-Ату, а потом – в Турцию. Ну а дальше – Мексика и смерть от удара ледорубом, который нанес агент НКВД.

Какой можно сделать вывод? Гражданская война – война особая. Здесь, кроме пушек, пулеметов, армий и военных знаний, нужно что-то еще. Какая-то энергетика, вплоть до бесноватости, абсолютная решимость, способность повести за собой полуграмотные массы. Этими качествами обладали большевистские лидеры и не обладал ни один из лидеров белых. Ну, может быть, за исключением Врангеля. Но даже из большевистских лидеров ни один до Троцкого недотягивал.

ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ

Добровольческая армия и Конармия – уникальные явления времен Гражданской войны, очень разные и показательные. История их изучена недостаточно. Многое замалчивалось, многое трактовалось с точки зрения победителей. Сравнительно недавно представилась возможность изучать ее по-настоящему – открылись архивы.

Начнем с Добровольческой. Сразу хочу сказать, что мы говорим именно о Добровольческой армии, то есть о воинском формировании, а не о Белом движении в целом. Очень часто эти два понятия путают, и Вооруженные силы Юга России называют Добровольческой армией. Между тем Вооруженные силы Юга России возникли в начале января 1919 года, после того как атаман Петр Краснов подчинился генералу Деникину, и произошло объединение Добровольческой армии и армии Всевеликого войска Донского под единым командованием. Но и современники, а потом историки и литераторы, по-прежнему называли «добровольцами» без различия все войска белых – и Добровольческую армию, и другие вооруженные формирования белых.

Мы пойдем от истоков, от начала Белого движения. Начну со стихов, потому что у очень многих Белое движение ассоциируется с тем романтическим обликом, который создан в стихах Марины Цветаевой.

Напомню, что муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон был «добровольцем», а ее стихи написаны в марте 1918 года. Это цикл «Дон» из сборника «Лебединый стан»:

Что здесь не так? Предпоследняя строка: «старого мира – последний сон», потому что Добровольческая армия не шла ни под монархическими лозунгами, ни под лозунгами реставрации. Ни в коем случае! Многие офицеры (возможно, большинство) были монархистами, но Добровольческая армия не ставила своей задачей реставрацию монархии и старого строя. На всякий случай напомню, что генерал Лавр Корнилов, первый командующий Добровольческой армией, арестовывал императрицу Александру Федоровну. Многие считали его «демократическим» генералом. Собственно, он и сам называл себя «сыном крестьянина-казака», подчеркивая свое происхождение из «низов». При этом именно Лавр Корнилов возглавил так называемый Корниловский мятеж – выступление против Временного правительства.

Корниловский мятеж – темная история. Похоже, существовало некое недопонимание между властью в лице министра-председателя Александра Керенского и главнокомандующим генералом Корниловым, назначенным на этот пост самим Керенским, связанное с необходимостью восстановления воинской дисциплины в армии. Стоял вопрос: как это сделать? Генерал Корнилов не собирался устраивать контрреволюционный монархический переворот, он хотел навести порядок в армии и тылу, поскольку без этого невозможно было вести войну. И полагал, что Временное правительство пойдет ему навстречу. Политически Корнилов был человеком неопытным, а вокруг него крутились темные личности: Завойко, Филоненко… Не вполне ясную посредническую роль играл Борис Савинков. Переговоры шли до последнего дня. Василий Маклаков в разговоре по телеграфному аппарату с Корниловым говорил: «Ну вас же неправильно поняли, правда?», подсказывая ему выход из создавшегося положения. Совершенно ясно, что Корнилов не собирался устраивать путч с целью восстановления монархии.

Скажу больше: некоторые офицеры не шли в Добровольческую армию именно потому, что она не выдвинула монархического лозунга. Граф Федор Келлер, один из прославленных кавалерийских начальников эпохи Первой мировой, не рекомендовал и даже запрещал подчиненным идти в Добровольческую армию именно по этой причине. И если мы посмотрим программные документы, скажем, декларацию Добровольческой армии, то увидим, что она написана лидером русских либералов Павлом Милюковым, который какое-то время был монархистом. Милюков считал, что в России должна остаться конституционная монархия, хотя в декларации, разумеется, об этом нет ни слова.

Пойдем дальше. «Молодость – Доблесть – Вандея – Дон». И доблесть, и Вандея, и Дон, и молодость – все это было. Однако основателем Белого движения был довольно пожилой, по понятиям того времени, человек, 60-летний генерал Михаил Васильевич Алексеев. Это был, несомненно, самый авторитетный русский полководец эпохи Первой мировой войны, начальник штаба Верховного главнокомандующего, фактически командовавший русской армией при номинальном главнокомандующем императоре Николае II, а затем, в апреле – мае 1917 года – главнокомандующий русской армией.

Уже 2 ноября 1917 года по старому стилю, то есть через неделю после большевистского переворота, Алексеев отправился на Дон, чтобы организовать сопротивление большевикам и немцам. Он считал, как и очень многие, что большевики – это немецкие агенты и что необходимо возродить русскую армию и вести борьбу с захватчиками, которые, используя изменников-большевиков, устроили в России революцию. Первоначально то, что потом стало Добровольческой армией, называлось Алексеевской организацией.

Алексеев рассчитывал на поддержку донского казачества: казаки считались наиболее государственным элементом в России, отсюда у Цветаевой – «Вандея»: как мы помним, там в годы Французской революции вспыхнул крупный контрреволюционный мятеж.

Еще летом 1917 года атаманом Войска Донского был избран один из самых прославленных кавалерийских военачальников эпохи мировой войны генерал Алексей Максимович Каледин. Алексеев его прекрасно знал, он знал, что это человек государственно мыслящий, патриот, и рассчитывал на его поддержку. Но оказалось, что и Каледина казаки не очень-то поддерживали, да и спасать Россию не стремились. Хотели отсидеться, не допустить к себе ни большевиков, ни монархистов и вовсе не жаждали возвращения старого мира. Ожидаемой поддержки Алексеев не получил. Более того, Каледин, по существу, запретил Алексееву объявлять о формировании антибольшевистских сил.

Что такое армия? Среди прочего это – деньги. Деньги – нерв войны, так еще Марк Туллий Цицерон говорил. Деньги пообещали Алексееву московские финансисты и промышленники. Дескать, «ничего не пожалеем, жен, детей наших заложим», подобно Козьме Минину. В итоге Алексеев получил из Москвы 800 тысяч рублей – ничтожную сумму, гроши. Отчасти так мало потому, что люди не хотели давать деньги на непонятно насколько надежное, а скорее безнадежное дело. Отчасти потому, что своя рубашка ближе к телу, тем более свой рубль. Кроме того, большевики наложили арест на сбережения, хранившиеся в банках, и стало невозможно осуществлять пожертвования. Для сравнения скажем, что ростовская плутократия, как ее называл генерал Деникин, собрала для Добровольческой армии 6,5 миллиона рублей, а новочеркасская – 2 миллиона. Дон встал за Россию-матушку, но не казаки, а городская буржуазия.

Генерал Алексеев рассчитывал на массовый приток добровольцев. Ничего подобного не произошло. Людей было мало; даже офицеры, находившиеся в Ростове, Новочеркасске и Таганроге – трех наиболее крупных городах на Дону, – шли в Добровольческую армию неохотно. По разным причинам: устали от военных действий, не хотели участвовать в братоубийственной войне, не верили в успех. Энтузиазм проявляла только местная молодежь – студенты, гимназисты: относительно «молодости» Цветаева была права.

Однако зачинателем движения, повторюсь, оказался немолодой человек без малейшего флера романтики, считавший это дело своей миссией. Кстати, многие из тех, кто участвовал в создании Белого движения, впоследствии говорили о нем как о важнейшем деле своей жизни. Среди них – Петр Струве, приехавший на Дон и состоявший в Совете при генералах.

Судьба движения изначально складывалась непросто. Людей мало, денег практически нет. Содержание офицеров составляло в ноябре 100 рублей, потом 150, 200, 270. Это были сущие копейки. Однако, понимая это, люди шли на лишения. Поскольку мощной финансовой базы у армии не было, движение сразу стало делом патриотов-энтузиастов.

Первые, начальные дни, недели, месяцы Белого движения – при всех сложностях, лучшее его время с точки зрения морально-этической. Забегая вперед, скажу: когда армия вынуждена была покинуть Ростов и отправиться в свой знаменитый Ледяной поход на Кубань, она насчитывала менее четырех тысяч человек – вместе с гражданскими лицами и с обозом.

Когда же Алексеевская организация стала Добровольческой армией и кто еще, помимо генерала Алексеева, принимал участие в ее формировании?

Вскоре на Дон удалось пробраться участникам Корниловского мятежа, сидевшим в тюрьме в Быхове. Их выпустили по распоряжению главнокомандующего генерала Николая Духонина, и они пробрались на Дон. Сам Духонин был растерзан толпой революционных солдат и матросов на глазах нового главковерха – большевика прапорщика Николая Крыленко. Ну а русский язык «обогатился» еще одним выражением, обозначающим бессудное убийство: «отправить в штаб к Духонину».

Отношения между генералами Алексеевым и Корниловым сложились весьма непростые – они друг друга недолюбливали. Алексеев считал Корнилова выскочкой, и, в общем, не без оснований, поскольку тот сделал головокружительную карьеру: начинал Первую мировую начальником дивизии, а в 1917‐м стал главнокомандующим. Как полководец Корнилов до этого уровня недотягивал. Но это был, что называется, харизматический лидер, человек безусловной личной храбрости. Он прославился тем, что бежал из австрийского плена, пробрался в Россию, стал очень популярным, за ним шли войска, в него верили.

Алексеев арестовывал генерала Корнилова после его выступления в августе 1917 года, правда, делал это прежде всего для того, чтобы спасти жизнь генералов, которых солдатская масса просто бы растерзала. Понятно, что Корнилов особой любви к Алексееву не испытывал. Отношения между ними были столь острыми, что ходили даже слухи о взаимных заговорах и даже организации покушений. Но постепенно удалось как-то отношения урегулировать и разделить власть. Сложился триумвират – Алексеев, Каледин, Корнилов. Каледин поначалу негостеприимно встретил Алексеева и поддержал его «добровольцев» лишь постольку-поскольку. Но закончил тем, что стал поддерживать всецело. Когда в Ростове произошло восстание и власть захватили большевики, выяснилось, что у Каледина нет надежных донских войск, чтобы ликвидировать советскую власть. Тогда он обратился к Алексееву, и при помощи его ничтожных тогда сил Ростов был захвачен, а советская власть ликвидирована. Тогда-то и было позволено Алексееву открыто агитировать за вступление в Добровольческую армию, до этого же все шло по частным каналам: официально не было объявлено, что создается армия, и не был издан приказ офицерам в эту армию вступать.

По мнению Деникина, четкий приказ мог бы подействовать на очень многих. Добровольчество – дело тонкое. А если офицер получает приказ – тем более от хорошо известного, знаменитого генерала, – он вполне мог подчиниться, доверясь ему.

В конечном счете структура сложилась такая: Алексеев ведал политикой и финансами. Корнилов был назначен командующим, и только тогда – подчеркиваю это – появилось название «Добровольческая армия». Это произошло 26 декабря 1917 года, о чем на следующий день было официально объявлено в газетах.

Каледин ведал делами на Дону, генерал Деникин, который вечно мирил Алексеева и Корнилова, был назначен начальником первой дивизии. Это была весьма условная дивизия, поскольку численность всей Добровольческой армии не превышала четырех тысяч человек. Фактически он стал просто заместителем Корнилова, что было объявлено потом и официально – чтобы в случае гибели командующего (об этом, конечно, не говорили) было ясно, кто станет преемником, и в армии не возникло разброда.

Так впоследствии и получилось. Армия была беспрецедентной по насыщенности генералами и старшими офицерами, в ней генералы командовали батальонами, полковники – ротами. Вся привычная субординация рухнула. Под натиском красных Добровольческая армия вынуждена была оставить Дон, по крайней мере города. Стало очевидно, что противостоять превосходящим силам красных не удастся.

Нам точно известно, когда начался знаменитый Ледяной поход: 9 (22) февраля 1918 года. Известно и место, где было сказано: «Мы отсюда уходим и будем двигаться дальше», хотя конечный пункт этого движения пока еще не был определен. Так сказал Корнилов со ступенек парамоновского особняка на Пушкинской улице Ростова-на-Дону, ныне это библиотека Южного федерального университета (ранее – Ростовского государственного университета). Здание сохранилось в своем первоначальном виде.

Возник спор, куда двигаться дальше. Корнилов считал, что следует перезимовать в верховьях Дона, а с наступлением тепла уже решать, как быть. Алексеев, человек более грамотный и в военном отношении, и политически, нежели Корнилов, считал, что идти нужно на Кубань. Если уйти в верхнедонские станицы, можно попасть в капкан: с одной стороны разольется Дон, с другой – красные захватят железную дорогу, и все, деваться будет некуда. А вокруг степи. И неизвестно, как к этим четырем тысячам отнесутся в станицах, смогут ли и захотят ли прокормить. Потому он настаивал на походе на Кубань – там еще не было большевистской власти, и ему казалось, что кубанское казачество поддержит «добровольцев».

В конце концов было решено идти на Кубань. В марте – начале апреля 1918 года горстка добровольцев с боями прорвалась с Дона на Кубань; этот марш-бросок получил название «Ледяной поход». Поначалу «добровольцы» неизменно били во много раз превосходившие их численно войска красных. Почему – думаю, понятно. Во-первых, отступать было некуда, шла война на истребление, причем с обеих сторон. Во-вторых, в профессиональном отношении эта малочисленная армия существенно превосходила противостоявшие им силы красных.

Поход отличался крайней жестокостью с обеих сторон. Деникин рассказывает жуткие вещи. Еще накануне Ледяного похода начальника железнодорожной станции Матвеев Курган красные зверски мучили, узнав, что двое его сыновей вступили в Добровольческую армию. Они вспороли ему живот и живым закопали в землю. Когда тело выкопали, у него были скрючены пальцы: он пытался разрыть землю и выбраться из могилы. Один из сыновей, увидев захваченных большевиков, словно обезумел: схватил винтовку и нескольких тут же пристрелил. У Романа Гуля в его автобиографическом романе «Ледяной поход (с Корниловым)» воспроизведен эпизод расстрела пленных красноармейцев. Приходит офицер и спрашивает: «Есть ли желающие на расправу?» – то есть имеются ли желающие расстреливать. Гуль был уверен, что никто не вызовется, однако желающие нашлись. И каждый из них что-то бормотал в свое оправдание. После Ледяного похода Гуль ушел из Добровольческой армии, поскольку не мог этого принять.

У Деникина есть замечательный момент в его «Очерках русской смуты». Под Кореновской на Кубани шел ожесточенный бой, большевики сражались на удивление хорошо.

«Среди офицеров разговор:

– Ну и дерутся же сегодня большевики!..

– Ничего удивительного – ведь русские…

Разговор оборвался. Брошенная случайно фраза задела больные струны…»

Екатеринодар, к которому шли добровольцы, оказался захваченным большевиками. Добровольцы опять оказались на враждебной территории; где-то надо было соединиться с отрядом кубанского полковника Виктора Покровского, но где он, было непонятно. Подошли к Екатеринодару, начались бои за город. Штурм закончился неудачей, и опять встал вопрос: что делать дальше? Корнилов со свойственной ему, я бы сказал, упертостью считал: штурмовать город, во что бы то ни стало взять его, иначе все бессмысленно. Остальные военачальники предчувствовали, что новый штурм для Добровольческой армии будет равнозначен самоубийству. И здесь произошло почти невероятное: в дом, где находилась штаб-квартира белых, попал снаряд, который убил одного Корнилова. Совершенно фантастическая история – чтобы единственным снарядом был убит командующий армией!

Но то был, как ни цинично это звучит, знак судьбы, который спас Добровольческую армию, ибо военный совет принял решение отказаться от нового штурма и уйти.

С Кубани добровольцы ушли в верхнедонские станицы, соединились с отрядом Покровского. Это были еще три тысячи штыков, в общей сложности их стало около шести тысяч.

В конце июня 1918 года окрепшая Добровольческая армия вновь пошла на Кубань. Эта операция вошла в историю Белого движения как Второй Кубанский поход. В июне к армии присоединился отряд полковника Михаила Дроздовского, пришедший с румынского фронта, в его составе было около трех тысяч человек. Получалось уже восемь-девять тысяч человек личного состава. Но им противостоял гораздо более многочисленный противник: войска красных на Северном Кавказе во главе с бывшим подъесаулом и бывшим фельдшером Иваном Сорокиным превосходили армию белых более чем в три раза.

Казалось, это то превосходство, которое ничем не одолеть – ни мастерством, ни отвагой, ни отчаяньем. Тем не менее «добровольцы» разбили превосходящие силы красных и очистили от них Кубань и Северный Кавказ. Екатеринодар перешел в руки белых. Надо сказать, что у противников большевиков снова были стратегические разногласия. Донской атаман Петр Краснов считал, что нужно идти не на Кубань, а на Царицын. Задним числом трудно предполагать, что было бы, если бы белые взяли этот, как его называли, «красный Верден». Возможно, это могло изменить ход Гражданской войны. Но история, как известно, сослагательного наклонения не имеет.

Однако план Деникина был вполне резонен. Во-первых, нельзя было оставлять у себя в тылу мощные силы красных, которые в любой момент могли нанести удар; с военной точки зрения это было бы безумием. Во-вторых, кубанское казачество, уже ощутившее на себе, что такое большевизм, с гораздо большей охотой было готово с ним бороться. А это серьезная мобилизационная база. Плюс продовольственные ресурсы. Кончилось тем, что весь Северный Кавказ оказался в руках белых, а Добровольческая армия значительно усилилась. Тем временем немцы, которые контролировали Донскую область и поддерживали атамана Краснова, ушли. Они давали атаману военное снабжение: снаряды, патроны, винтовки. В ответ на упреки в германской ориентации Краснов саркастически заметил: «Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии!» Для иронии почва была. Среди противников большевиков на Юге России возникло двоевластие: Донская армия (командующий – генерал Святослав Денисов) под эгидой Краснова и Добровольческая армия во главе с Деникиным…

Деникин считал необходимым объединить все силы, претендуя на то, чтобы их возглавить. Краснов также претендовал на лидерство. Решающую роль сыграло вмешательство союзников, которые к тому времени начали оказывать поддержку Деникину. На Краснова оказали давление, он признал власть Деникина, подал в отставку и уехал на Северо-Запад. Так в результате объединения Добровольческой армии и армии Всевеликого войска Донского 8 января (по новому стилю) 1919 года возникли Вооруженные силы Юга России.

Деникин стал главнокомандующим Вооруженными силами Юга России, а Добровольческая армия была передана под командование генерала Петра Врангеля, впоследствии главного противника Деникина. Она стала называться Кавказской Добровольческой армией. Врангель командовал ею недолго, поскольку заболел тифом. Армия на некоторое время практически перестала существовать, точнее, на ее основе возникло несколько группировок. Кавказская армия отдельно, Азовско-Крымская армия во главе с генералом Александром Боровским, бывшим командующим студенческим батальоном Добровольческой армии, – отдельно. Группировкой войск, которая действовала на харьковском направлении, стал командовать генерал Владимир Май-Маевский. В мае 1919 года он был официально назначен командующим Добровольческой армией. Генерал Май-Маевский был известен советским людям благодаря популярному телесериалу «Адъютант его превосходительства» (1969). Главным героем фильма, собственно, был не сам генерал, а советский разведчик, пробравшийся в близкое окружение генерала. Фамилия генерала в фильме была изменена, но имя и отчество – Владимир Зенонович – не оставляли сомнения, о кем идет речь. Эта история, конечно, на 90 процентов была выдумана. В ноябре 1919 года после замечательных успехов – взятия Харькова, захвата Донбасса – за неудачу под Тулой и Орлом и разложение, выразившееся в пьянстве и кутежах, Май-Маевский был снят с командования. А в ноябре 1920‐го умер в Севастополе от разрыва сердца, накануне эвакуации за границу.

Командующим Добровольческой армией вновь стал Врангель. Ненадолго, поскольку от армии к тому времени мало что оставалось, и в начале 1920 года она была сведена в корпус, ибо численность армии была почти такой же, как в начале 1918 года, – около пяти тысяч человек. Добровольческим корпусом стал командовать другой прославленный белый генерал, последний командир Преображенского полка Александр Кутепов. Как и другие части Деникина, не попавшие в плен под Новороссийском, остатки «добровольцев» эвакуировались в Крым. Там Врангель преобразовал Вооруженные силы Юга России в Русскую армию, сам став ее главнокомандующим. Но это уже другая история.

ГЛАЗАМИ ВРАГА: КРАСНАЯ АРМИЯ, ГОД 1918‐Й

В конце 1918 года в Париже российские дипломаты и политики, находившиеся за рубежом, учредили Русское политическое совещание за границей. На мирной конференции, созванной в январе 1919 года державами – победительницами в Первой мировой войне, должны были решаться судьбы мира. Русское политическое совещание, в отсутствие признанного российского правительства, должно было стать «суррогатом» национального представительства. Разумеется, речь шла о представительстве антибольшевистской России. В то время великие державы не признавали правительство большевиков, а российские послы, назначенные уже не существующим Временным правительством, по-прежнему сохраняли свой дипломатический статус. Подавляющее большинство сотрудников русских дипломатических миссий тоже не признали большевиков, и тогда нарком по иностранным делам Лев Троцкий объявил всех российских послов уволенными. Однако ни сами послы, ни правительства, при которых они были аккредитованы, не обратили на это никакого внимания.

В состав Русского политического совещания вошли бывший глава Временного правительства князь Г. Е. Львов, российские послы В. А. Маклаков (Париж), Б. А. Бахметев (Вашингтон), М. Н. Гирс (Рим) и некоторые другие, бывшие министры иностранных дел императорской России С. Д. Сазонов и А. П. Извольский, глава Архангельского правительства, старый революционер-народник Н. В. Чайковский и еще ряд видных политиков и дипломатов. При Совещании работали эксперты в военной и экономической областях и, разумеется, в области международного права. Деятельность Русского политического совещания продолжалась до июля 1919 года. Эти представители России к участию в конференции допущены не были. Тем не менее переговоры с ними велись, но в неофициальном порядке, и деятельность Совещания не прошла впустую, хотя большинства поставленных целей оно не достигло, да и не могло достигнуть в отсутствие признанного правительства.

Мы не станем здесь подробно рассматривать историю российской дипломатии в изгнании. Заинтересованного читателя я отсылаю к другим книгам, моим и моих коллег. Это несколько затянувшееся введение позволяет понять контекст, в котором была составлена записка о состоянии Красной армии, а также объяснить, где и при каких обстоятельствах она была обнаружена.

Документы, относящиеся к деятельности Русского политического совещания, оказались в конце концов в крупнейшем собрании материалов по истории России за ее пределами – в архиве Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете в Калифорнии.

Изучая протоколы заседаний Совещания, я неожиданно обнаружил на полях некоторых из них карандашные, очень похожие, хотя и несколько шаржированные, наброски портретов В. А. Маклакова, Б. А. Бахметева, генерала Н. Н. Головина, Б. В. Савинкова, Н. В. Чайковского. Установить личность «хулиганствующего» автора стоило некоторых усилий, хотя и не слишком больших. Им оказался генерал-майор Борис Владимирович Геруа. Заодно выяснилось, что, кроме замечательных рисунков, он оставил нечто более существенное для истории – записку о состоянии большевистской России, точнее, России под большевиками, в том числе о том, что знал лучше всего, – об армии. Причем свою записку генерал Геруа составил в самом начале 1919 года, только что выбравшись из Советской России.

Послереволюционных эмигрантов в советской историографии и публицистике было принято называть белоэмигрантами. В описании архивных дел в российских архивохранилищах эта терминология сохранилась до настоящего времени. Скажем, «письма белоэмигранта писателя И. А. Бунина». Что уж говорить о военных, до вынужденной эмиграции, как правило, служивших в антибольшевистских вооруженных формированиях. В случае Геруа парадокс заключался в том, что в период Гражданской войны, находясь в России, он ни в какой армии, кроме Красной, не служил.

Б. В. Геруа был потомственным военным с наследственной склонностью к искусству. Его прадед Клавдий Героа (Клод Геруа), «архитектор, профессор и академик», переехал из Парижа в Санкт-Петербург в царствование императрицы Екатерины II, в 1774 году стал академиком архитектуры. Дед Александр Клавдиевич Геруа пошел по военной линии. В 1812 году в чине капитана он принимал участие в войне с Наполеоном, в 1814‐м брал Париж. Четырнадцатого декабря 1825 года, в день выступления декабристов, полковник А. К. Геруа привел Лейб-гвардии Саперный батальон на защиту Зимнего дворца. Закончил он службу генерал-майором, генерал-адъютантом и членом Военного совета. Отец Владимир Александрович Геруа также завершил службу в чине генерал-майора, его последняя должность – командующий Минской бригадой.

Единственным членом семьи Геруа, дослужившимся до более высокого чина, был старший брат Б. В. Геруа Александр Владимирович (1870 – не ранее 1944), ставший генерал-лейтенантом в 1917 году. Его последняя должность в период Первой мировой войны – начальник штаба Румынского фронта. Во время Гражданской войны он был представителем Вооруженных сил Юга России в Румынии, где и жил впоследствии на положении эмигранта. В 1944‐м, после вступления Красной армии в Бухарест, 74-летний генерал был арестован СМЕРШ, вывезен в СССР и сгинул то ли в подвалах Лубянки, то ли в ГУЛАГе.

Борис Геруа родился в 1876 году. Окончил Пажеский корпус (1895) и Николаевскую академию Генштаба (1904; по 1‐му разряду). В промежутке между корпусом и академией служил в Лейб-гвардии Егерском полку. Будучи младшим офицером Лейб-гвардии Егерского полка, посещал Рисовальную школу Общества поощрения художеств в Петербурге. После окончания академии по собственному желанию отправился в Маньчжурию, на театр боевых действий. Во время Русско-японской войны и в последующие годы служил на различных штабных должностях, прошел положенное «цензовое» командование ротой и батальоном. С 1912 года Геруа – экстраординарный профессор по тактике Николаевской военной академии, в том же году он получил чин полковника. В 1913–1914 годах Геруа – ординарный профессор Николаевской военной академии. В Первой мировой войне он принимал участие с сентября 1914 года, занимал различные штабные и командные должности, в том числе командовал Лейб-гвардии Измайловским полком, был начальником штаба дивизии и армии. В 1916 году за боевые заслуги был произведен в генерал-майоры, награжден Георгиевским оружием. С июля 1916 года Геруа – генерал-квартирмейстер войск гвардии, с декабря 1916-го – Особой армии. К Февральской революции Геруа отнесся, судя по его мемуарам, с бессильным раздражением; в мае 1917‐го получил назначение на должность начальника штаба 11‐й армии.

Следующий поворот в судьбе Геруа был связан с выступлением генерала Л. Г. Корнилова.

В связи с делом Корнилова, Деникина и Маркова, – вспоминал Геруа, – я и мой генерал-квартирмейстер полковник Н. В. Соллогуб были вызваны из штаба XI армии из Каменец-Подольска в Бердичев, где это дело разбиралось. Там меня допрашивали, но, в конце концов, отпустили, несмотря на то что я, будучи начальником штаба XI армии, состоял фактически в заговоре с Деникиным и Марковым и готовился к задуманному военному перевороту. Чтобы обвинить меня, не хватило документальных доказательств. Отпустив, предложили принять корпус ¹.

В условиях стремительного разложения армии Геруа предпочел отказаться от этого назначения и предложил свои услуги Академии Генерального штаба. Начальник академии генерал А. И. Андогский, бывший «адъюнкт» Геруа, с радостью согласился принять на службу своего бывшего шефа: с 22 сентября 1917 года Геруа вновь стал ординарным профессором Николаевской военной академии. После захвата власти большевиками генерал Геруа вместе с Академией как бы «автоматически» оказался на службе в Красной армии.

В феврале 1918-го, когда при наступлении германских войск хитроумный Андогский договорился об эвакуации Академии вглубь страны, Геруа отказался выехать вместе с Академией из Петрограда. «Мои мысли были направлены на запад, моя семья в качестве авангарда уже перебралась из Финляндии в Стокгольм, – вспоминал Геруа, – и потому я остался в Петербурге. Но мои вещи, для временного сокрытия моего дезертирства, поехали в Екатеринбург и потом в Сибирь».

В данном случае мемуариста отчасти подвела память, а о чем-то он, по-видимому, сознательно умолчал. На самом деле Академия эвакуировалась в Казань, где после захвата города в июле 1918 года чехословацкими войсками и отрядом подполковника В. О. Каппеля благополучно, почти в полном составе, перешла на сторону антибольшевистских сил. Впоследствии она оказалась аж на острове Русский близ Владивостока. Что же касается Геруа, то «дезертир» был назначен на сравнительно высокий пост – начальника штаба Северного участка отрядов завесы и Петроградского района. «Завеса» была создана после заключения Брестского мира. Она состояла из отдельных отрядов, которые рассматривались в качестве прообраза будущих фронтовых формирований. Отряды «завесы» послужили основой для первых регулярных соединений Красной армии. Какова была в этом роль Геруа и чем он занимался после того, как в должности начальника штаба был сменен на полковника Генштаба Л. К. Александрова, нам неизвестно. Судя по детальной осведомленности, которую демонстрирует Геруа в публикуемом ниже фрагменте записки, где речь идет о Красной армии, он наблюдал ее формирование изнутри. И, очевидно, в нем участвовал. Вряд ли две его поездки в Москву в сентябре и декабре 1918 года, о которых он упоминает, были туристическими.

Одиннадцатого января 1919 года (30 декабря 1918‐го по старому стилю, поясняет Геруа живущим по юлианскому календарю противникам советской власти) он бежал из Советской России, перейдя финскую границу. В Финляндии, в Гельсингфорсе, как Геруа по-имперски именовал Хельсинки, им была составлена записка о ситуации в Советской России. Записка датирована 29/16 января 1919 года (записка писалась за границей, поэтому автор сначала ставит дату по новому стилю). Пафос записки – побудить страны Антанты активнее вмешаться в русские дела. Геруа писал:

Приводя доводы за и против вмешательства в дела европейской России, изнемогающей под дикой пугачевщиной, ее все еще продолжают рассматривать в Европе как революционное проявление воли народа; когда же хотят убедить в необходимости вмешаться, то обращают исключительное внимание на бросающуюся в глаза внешность: на экономический развал; на бюджет, в котором расходы в 11 раз превосходят доходы; на паралич транспорта и торговли; на вандализм в области искусства; на разрушение всех форм государственной жизни; но, к сожалению, забывают, что в этих уродливых рамках корчатся и духовно калечатся 80 миллионов русских людей; что образованная часть этого народа, переживая величайшую душевную трагедию, постепенно опускается; с каждым днем теряя надежду на выручку, буржуазия выдыхается; незаметно для самой себя она начинает перерождаться, утрачивая патриотическое и государственное чутье; внизу же бурлит толща народная; она осталась темной, но еще вдобавок ослеплена брошенными ей лозунгами; эта масса – крестьянство – далека от самого приблизительного понимания идей социализма; глубокий собственник по своей натуре, мужик, как и встарь, берет вилы, как только кто-нибудь подбирается к его собственному тулупу…

Холодно наблюдать со стороны эту нравственную агонию – бесчеловечно. Нужна помощь – и немедленная.

Кому адресована записка? Можно с уверенностью утверждать, что Русскому политическому совещанию в Париже, в заседаниях которого Геруа впоследствии участвовал. Привожу ниже фрагмент записки, который относится к Красной армии. Ее ценность заключается в том, что это прежде всего аналитика, а не пропаганда. Геруа пытался – и не без успеха – оценить реальное состояние Красной армии, ее сильные и слабые стороны. Мной даны минимально необходимые пояснения, в которых не нуждались современники автора записки.

В начальный период строительства армии, после того как старая боевая армия дружными усилиями большевиков во главе с Крыленко ² и при неожиданном пособничестве генерала М. Бонч-Бруевича ³ была превращена в пустое место, решительно отметались предложения назвать воссоздаваемую армию «русской» или «народной». Армия должна была быть классовой – отсюда ее название «рабоче-крестьянской». Армия должна была составить авангард мировой революции – отсюда ее название «красной». Член «Высшего военного Совета», представлявшего в начале 1918 г. верховную ступень военного командования, армянин Прошиан ⁴ , левый с. р., заявил по поводу названия армии: «Я первый не пойду в армию, которая будет называться русской».

Эти принципиальные решения не мешали впадать в противоречие, выразившееся в формировании частей по национальностям, в частности – в образовании латышских и китайских батальонов, получивших теперь заслуженную славу палачей».

Последнее требует пояснения, ибо тезис об инородческом характере Красной армии был расхожим в антибольшевистской пропаганде, особенно на начальном этапе Гражданской войны.

На самом деле части латышских стрелков, состоявшие из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний, были созданы еще в императорской армии в период Первой мировой войны. В 1916 году они были развернуты в стрелковую дивизию. В декабре 1916 года в дивизии насчитывалось 35 тысяч стрелков, тысяча офицеров. В запасном полку численность личного состава колебалась от 10 до 15 тысяч человек. К осени 1918 года в состав РККА входили 24 тысячи латышских стрелков.

Китайские части в составе РККА формировались в основном из рабочих, завезенных в Россию в период Первой мировой войны. Они играли существенно меньшую роль, нежели хорошо подготовленные в военном отношении латышские части. По нашему мнению, роль китайских частей сильно преувеличивалась противниками большевиков. Определенную роль в этом играли публикации на страницах большевистской печати. Так, 9 мая 1918 года «Правда» опубликовала воззвание бывшего командира революционного китайского батальона Тираспольского отряда Сан Фуяна, прибывшего в Москву.

Революционеры братья-китайцы! – говорилось в нем. – Кто за освобождение порабощенных – в наши ряды! Кто за защиту власти рабочих и крестьян – иди к нам… Товарищи! Все в ряды Красной армии, в ее китайский батальон.

Несмотря на приказ военного комиссариата Москвы от 13 мая 1918 года направлять в формирующийся батальон всех китайцев, служивших в Красной армии, в начале июня он насчитывал лишь 180 человек. В августе 1918 года в Москве был создан штаб по формированию китайских боевых отрядов. Уполномоченные штаба находились в разных городах страны, где имелось китайское население, входили в местные военные комиссариаты. Создаваемые китайские отряды вливались в интернациональные части Красной армии. Видимо, большую роль, чем в центральных районах страны, китайские части играли на Востоке. Осенью 1918 года в боях против чехословацких войск, а затем войск А. В. Колчака принимал участие 225‐й китайский стрелковый полк, входивший в состав 29‐й стрелковой дивизии 3‐й армии. По-видимому, к концу 1918 года в составе Красной армии служили несколько тысяч китайцев. Всего за годы Гражданской войны было создано свыше 250 интернациональных отрядов, рот, батальонов и полков. Общая численность граждан иностранных государств (при вступлении в РККА они принимали гражданство РСФСР) в составе Красной армии в 1918–1920 годах оценивается в литературе в 250–300 тысяч человек.

Вернемся, однако, к записке генерала Геруа:

И если сам народ, отчасти в силу своей исконной пассивности, отчасти в силу своей темноты, еще не в состоянии сбросить с себя иго большевизма, то остается только один путь: прийти к нему на помощь извне. Придти возможно скорее, чтобы спасти страну от превращения в дикий пустырь, а народ – от духовного и волевого обнищания.

Совершенно очевидно, что создавшийся вокруг Совдепии белогвардейский фронт недостаточен для организации настоящего удара по большевизму. Поэтому незамедлительное вмешательство держав Согласия является совершенно необходимым. Прежде чем переходить к возможным формам этого вмешательства, посмотрим, что представляет из себя в настоящее время в военном отношении общий противник культуры – Советская Россия.

Как уже было упомянуто выше, большевики, едва успев развалить старую армию, обратили исключительное внимание на образование новой. Они понимали, что без казенного орудия принуждения, проданного им и поставленного в условия преданности, им не удержать власти. Латышей и китайцев не могло хватить на всю Россию, не говоря уже про то, что на Совдепию напирал со всех сторон и внешний враг.

Весной 1918 года было решено создать миллионную армию, а осенью – уже трехмиллионную, причем введена общеобязательная воинская повинность. Приступлено к всеобщему воинскому обучению. Открыт целый ряд курсов и школ для подготовки «красных» офицеров. В пользу армии делались специальные поборы – деньгами и вещами. Митинги посвящались главным образом военному положению Совдепии и идее создания крепкой, многочисленной и политически послушной советской армии. Интенсивная мобилизация людей в возрасте от 23 л[ет] до 40 л[ет] (людей, «не эксплуатирующих чужого труда») не дала, однако, желательной численности. Объясняется это неналаженностью учетного аппарата и массовым дезертирством. К началу 1919 года в армии вместо полагающегося миллиона состояло не более 500 000 человек, из них настоящего боевого элемента около 300 000. Едва ли и впредь мобилизационные расчеты большевистского Главного Штаба оправдаются в полной мере.

Боевая надежность армии характеризуется следующими данными.

Организация продолжает носить незаконченный характер. Штаты не заполнены. В пехотном полку должно быть 3581 чел., а налицо нередко состоит менее одной тысячи. По сведениям, к началу января в одном из полков 18-ой дивизии состояло всего 100 человек. Множество мелких, случайных и совершенно ненужных отрядов и команд. Есть такие, в которых «кормятся» только ловко пристроившиеся штабы отрядов или команд, а остальной личный состав месяцами и безнадежно «ожидается». В 6-ой армии, кроме двух дивизий, числилось 11 отдельных отрядов численностью от 50 до 1600 человек.

Снаряжение и одежда удовлетворительны, но вооружения не хватает, хотя и считают, что налицо имеется 1 100 000 винтовок. Заводы изготовляют ничтожное количество новых винтовок. В декабре повсюду были расклеены воззвания о сдаче оружия в районные советы всеми «партийными товарищами и организациями». Явный показатель недостатка в армии вооружения.

Кавалерии почти не существует: нет лошадей. Еще в октябре прошлого года центральная власть искала такого ремонтного ⁵ генерала, который сумел бы поставить в армию тысяч 15 лошадей.

Недостаток запряжек, особенно в парках, является причиной слабой численности артиллерии. Насчитывалось, в общем, немного более 1000 орудий на все фронты, но число действующих меньше. Артиллерийских офицеров, умеющих вести огонь, очень мало. Артиллерия преимущественно в невежественных руках.

Инженерные войска распылены в виде мелких частей. Все в состоянии незаконченного формирования.

Внешний вид армии, по сравнению с положением в середине прошлого года, улучшился. Но дисциплина по-прежнему условная. Сам видел части, идущие на фронт вразброд со стрельбой из строя на ходу вверх, – к ужасу прохожих. На фронте применяется только одно наказание – расстрел. В случаях непослушания он применяется обязательно. Поэтому такие случаи редки.

Комитеты уничтожены в строевых частях, в тыловых учреждениях, а также в центральных военных управлениях, но зато в строевых частях введены недавно «партийные коллективы» – институт [одно слово неразборчиво] комитетов. Так как это главным образом политический институт, то о нем ниже, когда я буду говорить о политической надежности армии. Функции комитетов сосредоточены в лице комиссаров – где одиночных, где парных, а отчасти переданных «партийным коллективам». Комитеты были выброшены из армии во имя признанного принципа единоначалия. С ними пало и выборное начало. Но вне армии сохранены и комитеты, и выборное начало. Без этого рабочие и крестьяне могли бы легче выйти из рук. Комиссары назначаются, а не выбираются.

Командование. Комиссары, надзирающие за военными специалистами, невежественны в военном отношении, не исключая и верховного надзирателя – Троцкого, который, нахватавшись верхов, все же остался совершенно несведущ в чисто технической области; комиссары не скрывают своего недоверия к приглашенным специалистам и не могут не сознавать, что они по военным вопросам в руках этих специалистов; в своих речах вожаки выражают уверенность, что «в недалеком будущем» на смену «белогвардейским офицерам-предателям» придут «красные командиры», лихорадочно изготовляемые на многочисленных офицерских курсах, а из этих верных советской власти офицеров получатся и «красные генералы». Пока же комиссарам, комплектуемым нередко из числа полуграмотных солдат и бойких рабочих, развязно берущихся за абсолютно незнакомое им дело, приходится играть жалкую и презренную роль; даже подсматривание за личным составом – то есть основная их задача – не может выполняться ими осмысленно, настолько они несведущи в военных вопросах. Все сводится к мелочным придиркам, имеющим целью проявить власть и отстоять достоинство комиссара. В крупных же вопросах этих «товарищей» можно провести как угодно и получить их подпись на любое распоряжение, существенно расходящееся с интересами советского правительства.

Мне известны случаи намеренной засылки воинских эшелонов не туда, куда нужно, бессмысленного сосредоточения военных запасов, преступного, с точки зрения большевистских интересов, проектирования укреплений и т. п. Все подобные распоряжения были утверждены и одобрены комиссарами, причем в некоторых случаях – самим Троцким.

В одном из центральных военных управлений, отвечающих прежнему управлению Генерала Квартирмейстера Генерального Штаба, мне случилось наблюдать комиссара из латышей. Он сидел в очень большом кабинете, читал газету, говорил по телефону с другими латышами, но я не заметил, чтобы он принимал какое-либо участие в работе управления. Он откровенно чувствовал себя на одном из наблюдательных пунктов большевизма, не более.

Военные специалисты – старший и средний командный состав – работают в громадном большинстве, я сказал бы, конфузясь. Это кладет на все распоряжения отпечаток нерешительности, вялости, неискренности. Но нельзя закрывать глаз на то, что люди, втягиваясь в дело, мало-помалу, в силу прежних привычек начинают работать как следует, а иногда даже и с увлечением. Этому способствует и создавшаяся атмосфера безнадежности: переживаемая вначале душевная драма с течением времени уступает место апатии, а для некоторых характеров – нездоровому озлоблению, которое переходит в желание поддержать большевиков против недосягаемых и тщетно ожидаемых избавителей. Таким образом, командный состав представляет собою как бы гарнизон большевистской крепости, большая часть которого готова изменить, часть же, изверившаяся в активность осаждающего, решилась, чтобы улучшить свое положение, на вылазку и на бой с ним.

Пусть осаждающий учтет этот перелом в психологии осажденного и все значение времени для подобного перелома.

Нужно понять еще, что переход целых и притом крупных частей на Белую сторону почти невозможен вследствие трудности подготовить соответствующее настроение солдат, особенно без нажима извне; переход же отдельных лиц командного состава, уже принимавших участие в гражданской войне на стороне красных, невозможнее по другой причине: их ждет расправа белых. В результате создается или настроение отчаяния, заставляющее людей желать победы большевикам, или стадное чувство, при котором кажется, что выгоднее не отделяться, держаться в кучке и спасительнее нести один массовый ответ.

Наконец, несомненно существует и такая часть командного состава, которая сразу ухватилась за возможность сделать так называемую «революционную» карьеру. Среди таких есть и старые, и молодые. Тип слишком хорошо известный, пока еще не подаривший большевикам Бонапарта.

Низший командный состав слагается из офицерства прапорщичьего типа и из новых «красных» офицеров. Среди первой, старой категории немало людей с «белогвардейской» душой; в общем же это народ усталый, серый и пассивный. Вторая категория, которую довольно успешно изготовляли упомянутые выше курсы, угрожает развернуться в кадр бодрых, большевистски настроенных и достаточно сведущих офицеров.

И здесь время играет первостепенную роль. Чем дольше позволить развиваться этому институту, тем более окрепнет армия в качестве чисто большевистского орудия. При полной или относительной политической безучастности старшего командного состава, удаляющей его от солдата, какое громадное значение будет иметь офицерская молодежь, равномерно влитая в ряды с большевистской «словесностью» в кармане?

В общем итоге о боевой надежности армии можно сказать, что за год достигнуто в этом смысле много: главное, переход к единоначалию, повышение дисциплины, некоторое подобие внутреннего порядка, освежение младшего командного состава.

Тем не менее армия сохраняет еще все черты иррегулярных войск. Лучше всего это вырисовывается в тактике. Войска не ведут войны, а выходят «на работу». Отработав, стихийно возвращаются на квартиры, жмущиеся обыкновенно к железной дороге. Служба охранения и разведки случайна и совершенно ненадежна. Рыть основательный окоп красноармейцу лень. Крайняя подверженность панике, чему способствуют самочинные и ложные донесения, посылаемые неизвестно кем помимо начальников по железнодорожному проводу. При первых тревожных признаках стремление к «эвакуации» и к подрыванию сооружений и складов (чисто пассивные тенденции). Необыкновенная любовь к разным техническим средствам вроде бронированных поездов, броневых автомобилей и суеверное упование на них или, наоборот, страх перед ними. Из плюсов – способность к частному порыву, если есть личный пример и пылкий предводитель.

В заключение опять-таки приходится подчеркнуть элемент времени; с течением времени картина может и даже должна измениться в сторону улучшения армии. За первый год строительства она получила некоторую определенную форму, не считаться с которой было бы опрометчиво. Уже теперь нужно стремиться бить эту армию регулярством, то есть качеством. Пройдет еще год – понадобится не только стройная организованность действий, но и превосходные силы.

Политическая надежность Красной армии характеризуется негласным, но всеми видимым делением ее на верных и неверных; о первых усиленно заботятся, о вторых – весьма условно, включительно до того, что на дезертирство этой второй категории солдат смотрится сквозь пальцы. Хотя, с другой стороны, дезертирство с фронта достигло таких размеров, что в Москве недавно образована особая комиссия для выработки мер по прекращению этого явления. Отбор верных и обработка неверных вручена большевистским ячейкам, установленным в каждой отдельной боевой части; эти ячейки получили название «военных партийных коллективов» и по существу являются, как уже отмечалось, отделениями, чрезвычайно вкрапленными в войска. В инструкции коллективам указано, что они «не являются формальною властью, но ведут работу в самом тесном контакте с военною властью». Контакт этот выражается в тщательном надзоре за командирами и за политической благонадежностью остального личного состава; для исполнения этой функции избирается каждым коллективом «осведомительное бюро» из 3‐х лиц, заседающих ежедневно. Таким образом, создана скрепа, имеющая целью уберечь армию от политического развала, на возможность чего, очевидно, были веские указания. Возникавшие волнения носили, впрочем, чисто животный характер и усмирялись отпуском того или иного продукта и обещаниями на будущее.

Части, признанные целиком ненадежными, то есть способными выйти на улицу с оружием, распускаются или отправляются на фронт (вроде полка городской охраны в Петербурге – бывшего Семеновского).

В общем, за армией центральная власть смотрит в оба и, несмотря на далеко неполную устойчивость красноармейцев в политическом отношении, держит их в послушании. Агитация, коллективы и подачки делают свое дело.

Геруа вполне справедливо отмечал низкий уровень дисциплины и морально-политической подготовки Красной армии. Столь же справедливо он писал о том, что армия все еще мало напоминает регулярную, указывал на отсутствие кавалерии и другие недостатки. В то же время он предупреждал: «пройдет еще год», и для победы над большевиками «понадобится не только стройная организованность действий, но и превосходные силы». И в самом деле – не прошло и года, как кавалерия, прежде всего Первая конная армия, сводный конный корпус Бориса Думенко и др., стала ее ударной силой. И важнейшую роль в том, что Красная армия оказалась способной нанести поражение войскам белых, возглавляемым опытными военачальниками, сыграли вовсе не «инородцы» и не «рабочие и крестьяне», а бывшие офицеры царской армии (кадровые и офицеры военного времени), именуемые большевиками «военными специалистами». В том числе бывшие сослуживцы Бориса Геруа.

В заключение – несколько слов о судьбе Бориса Геруа. В начале 1919 года он был направлен генералом Н. Н. Юденичем в Англию, где занял должность председателя Особой военной миссии по оказанию материальной помощи армиям белых. Видимо, оттуда наезжал в Париж и участвовал в заседаниях Русского политического совещания. После ликвидации деятельности миссии в 1920 году поселился в Лондоне, в очень неплохом районе – Челси. В эмиграции вновь стал заниматься живописью, продолжил художественное образование в школах Челси и Слейда. Развелся с женой. Во время учебы в Школе искусств Челси познакомился и сошелся с Дороти Баркворт. Писал портреты, пейзажи, занимался книжной графикой. Участвовал в выставках Королевского общества художников-портретистов. Его картины – на мой вкус, вполне симпатичные – находятся в нескольких музеях не первого разряда, иногда продаются на аукционах. В 1935 году Геруа был избран действительным членом Королевского общества поощрения художеств. Печатал статьи по военным вопросам в специализированном эмигрантском издании «Вестник военных знаний». Писал мемуары, которые сопровождал собственными рисунками.

Борис Геруа скончался 28 февраля 1942 года в Сент-Мэри (Девоншир) и был похоронен на местном кладбище. В 1969‐м, посмертно, были опубликованы его мемуары (Геруа Б. В. Воспоминания о моей жизни: В 2 т. Париж: Танаис, 1969). Мемуары весьма интересные, но, к сожалению, не охватывают период его службы в Красной армии и жизнь в эмиграции.

Зато внучатый племянник Дороти, Джон Элверсон, сын британского офицера, родившийся в Кении, разводивший скот в Ботсване, затем основавший компанию, которая производила нечто, связанное с компьютерами, и завершивший трудовую деятельность в крупной компании по производству авиационных двигателей в Шотландии, в 2018 году выпустил книгу о жизни Бориса Геруа. Книга называется «To Serve the Russian Empire: The Autobiography of Boris Héroys» («На службе Российской империи: Автобиография Бориса Геруа»). В основу книги легли, кроме воспоминаний самого Геруа, записи Дороти, а также заметки внуков Бориса – Клода и Александра. Элверсон счел биографию Бориса Геруа эпической, вдохновляющей и пробуждающей у читателя мужество, преданность стране и смелость воплотить в жизнь самые захватывающие мечты. Если самой захватывающей мечтой генерал-майора Генерального штаба Бориса Геруа было стать живописцем средней руки, то жизнь, в общем, удалась. Я не иронизирую: счастье у каждого свое.

ГЕНЕРАЛ АНТОН ДЕНИКИН

Генерал Антон Деникин – несомненно, один из самых выдающихся деятелей антибольшевистского военного движения, выдающихся не только в военном и политическом отношении, но и в интеллектуальном плане. Он был главнокомандующим Вооруженными силами Юга России в период их наибольших успехов и в то же время – наибольшего позора: позора еврейских погромов, массовых грабежей и разложения. Войска под командованием генерала Деникина достигли значительных успехов в борьбе с большевиками и ближе всего подобрались к Москве. И им же было суждено потерпеть одно из самых сокрушительных поражений, сопоставимых с катастрофой Белого движения в Сибири. Но деникинская катастрофа ярче запечатлелась в памяти современников – очевидно, вследствие того, что деникинские войска всего за несколько месяцев до крушения действовали особенно успешно в сравнении с любыми другими противниками большевиков.

Биография Деникина необычна и во многом опровергает стереотипные представления об императорской России. Отец будущего царского генерала Иван Ефимович Деникин родился в семье крепостных аж в 1807 году. До наполеоновского нашествия! Помещик сдал Ивана Деникина в 27-летнем возрасте в рекруты, и он 22 года прослужил в русской армии рядовым. Потом сдал экзамены на первый офицерский чин и был произведен в прапорщики. Служил в Царстве Польском. В 1869‐м вышел в отставку майором пограничной стражи. Женился на Елизавете Вржесинской (1843–1916), происходившей из семьи разорившихся шляхтичей и зарабатывавшей на жизнь шитьем. Причем ей приходилось содержать и себя, и своего престарелого отца. Нетрудно подсчитать, что отставной майор был старше жены на тридцать четыре года. Антон родился в 1872 году, когда отцу исполнилось шестьдесят пять лет. Отчасти он пошел по стопам отца: женился поздно, когда ему шел сорок шестой год, на женщине моложе его на двадцать лет. Вначале он познакомился на охоте с отцом своей будущей жены, и тот пригласил его на крестины новорожденной дочери. Когда девочке исполнилось три года, молодой офицер Антон Деникин подарил ей куклу. Предложение Ксении Чиж Деникин сделал в 1916 году, уже будучи генералом. Но то война, то революция, то заключение в тюрьме – жениться было недосуг. В конце концов они обвенчались 25 декабря 1917 года: война войной, а любовь любовью.

Вернемся, однако, в русскую Польшу конца XIX века, в городок Влоцлавек (Влоцлавск) Варшавской губернии. Будущий русский националист, несгибаемый сторонник сохранения «единой, неделимой» России, генерал Деникин, как мы только что выяснили, был наполовину поляком. В детстве говорил с отцом по-русски, с матерью – по-польски. Впоследствии знание польского языка очень помогло, когда в 1917 году, пробираясь на Дон, он выдавал себя за польского помещика. Антон Деникин рос в нищете. Отец получал пенсию 36 рублей. Семье не хватало денег до конца месяца, отцу приходилось занимать, потом возвращать, потом опять занимать, и далее по кругу. После смерти отца в 1885 году пенсия, которую выплачивали матери, сократилась до 20 рублей. То есть жизнь Антона была тяжелая и не слишком радостная, но Деникин-младший всегда мечтал, как отец, стать офицером. Однако для этого необходимо было получить образование.

Антон упорно учился в начальной школе, потом в реальном училище. С 13 лет подрабатывал репетиторством. С детства Деникин еще и писал – как водится, стихи, которые посылал в столичный журнал «Нива». Вот одно из его стихотворений, написанное в 13–14-летнем возрасте: «Зачем мне жить дано, без крова, без привета? Нет, лучше умереть, ведь песня моя спета». Однако редакцию его творчество не впечатлило. Писал также сочинения для своих одноклассников-поляков. Причем не за деньги, а просто по-товарищески. И, вероятно, «из любви к искусству». По нескольку штук на разные темы. Один раз учитель сказал кому-то из облагодетельствованных им соучеников: «Признайтесь, это писали не вы, а какой-нибудь варшавский студент».

Материальные проблемы в конце концов решили, сдавая квартиру восьми ученикам училища. Делать это можно было только с разрешения директора училища. Оно было получено, причем самого Деникина назначили старшим по комнате. Этому способствовала репутация прилежного ученика, в особенности по математике. Антона даже прозвали Пифагором. Деникин закончил реальное училище в Ловиче с отличными отметками по математике, что позволяло ему без проблем поступить в высшее техническое учебное заведение. А в то время должность инженера сулила не только прочное положение в обществе, но и очень приличные деньги. Однако Антон избрал карьеру военного. Окончив военно-училищный курс при Киевском пехотном юнкерском училище в 1892 году, подпоручик Деникин был назначен во 2-ю артиллерийскую бригаду, расквартированную в уездном городе Бела Седлецкой губернии, в полутора сотнях верст от Варшавы. Это было захолустье. Поначалу Деникин получал 51 рубль жалованья. Правда, денежное содержание довольно быстро выросло, ибо его карьера на военном поприще, хотя и не без сложностей, была довольно успешной.

Деникин стал православным не только по требованию закона, но и по велению души, определившись уже в подростковом возрасте. «С 9 лет я стал церковником, – вспоминал он много лет спустя. – С большой охотой прислуживал в алтаре, бил в колокол, пел на клиросе, а впоследствии читал Шестопсалмие и Апостола». Позднее Деникин прошел «все стадии» религиозных «колебаний и сомнений». Он очень подробно описывает в мемуарах, как они с одноклассниками обсуждали проблемы бытия Бога – ни больше ни меньше. В седьмом классе училища Антон

буквально в одну ночь пришел к окончательному и бесповоротному решению:

– Человек – существо трех измерений – не в силах осознать высшие законы бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, но всецело приемлю христианство и православие.

В 1895 году Деникин поступил в Академию Генерального штаба. Это было очень непросто. Возможности были равные, но конкурс огромный. Первичные экзамены при штабах военных округов сдавали 1500 офицеров. К Генеральному штабу в итоге причислялись 50 человек, половина академического выпуска – 3,3 процента от исходного числа претендентов. Деникин поступил с первого раза. Однако после первого курса сдал экзамены не очень хорошо и был исключен. Тогда он снова сдал экзамены и вновь поступил! На этот раз окончил курс с хорошими отметками, был произведен в капитаны и причислен к Генеральному штабу. Однако новый начальник Академии генерал Николай Сухотин (друг военного министра А. Н. Куропаткина) пересмотрел правила подсчета баллов, и Деникин вместе с еще тремя офицерами в «причисленные» не попал.

Тогда Деникин подал жалобу на Высочайшее имя. Это был колоссальный скандал. Чтобы замять дело, Куропаткин согласился предоставить всем четверым вакансии по Генеральному штабу – с условием, что они напишут прошение, а Деникин отзовет жалобу. Деникин на это не пошел. Трое остальных написали и были причислены. Деникину пришлось выдержать серьезное давление. На представлении (которое было задержано из‐за деникинской жалобы) выпускников всех военных академий императору во дворце академическое начальство опасалось, что Деникин пожалуется непосредственно царю. Когда император в сопровождении Куропаткина подошел к Деникину и спросил: «Ну, а вы как думаете устроиться?» – то получил ответ: «Не знаю. Жду решения Вашего Императорского Величества». Куропаткин доложил: «Этот офицер… не причислен к Генеральному штабу за характер». Деникин ничего не сказал… Николай II «нервно обдернул аксельбант», задал два малозначащих вопроса и пошел дальше. Характер в самом деле у Деникина имелся.

Деникин вернулся в свою бригаду. Прошло года два, страсти улеглись, и он вдруг решил написать личное письмо Куропаткину с объяснением всей этой истории, и написал не по уставу, а как частному лицу, обращаясь к нему по имени-отчеству: «Алексей Николаевич». Страсти к тому времени поостыли, Куропаткин прочел письмо, направил запрос в Академию (генерал Сухотин уже не был ее начальником), верно ли то, о чем написал Деникин; там подтвердили, что Деникин написал правду. И Куропаткин на первой же аудиенции у государя, «выразив сожаление, что поступил несправедливо», испросил повеление причислить Деникина к Генеральному штабу. У военного министра тоже был характер.

Вскоре капитана Деникина перевели в штаб 2‐й пехотной дивизии как причисленного к Генеральному штабу.

Политические воззрения Деникина, которые он сохранил по крайней мере до революции 1917 года, сложились в годы учебы в Академии Генерального штаба. Как признавался позднее будущий вождь Белого движения, он «приял российский либерализм в его идеологической сущности, без какого-либо партийного догматизма». «В широком обобщении» это приятие привело Деникина «к трем положениям: 1) Конституционная монархия, 2) Радикальные реформы и 3) Мирные пути обновления страны».

Как мы знаем, хуже всего обстояло дело с мирным обновлением.

Деникин прошел все ступени военной лестницы: командовал ротой, батальоном, полком, служил на штабных должностях. Служил в Варшаве, откуда «отпросился» на Русско-японскую войну, где себя блестяще проявил. Участвовал в Мукденском сражении. Особенно отличился в должности начальника штаба Урало-Забайкальской дивизии генерала П. И. Мищенко, которая специализировалась на конных рейдах в тыл противника. Деникин закончил войну в чине полковника, был награжден орденами Святого Станислава 3‐й степени с мечами и бантами и Святой Анны 2‐й степени с мечами.

В 1907–1910 годах служил в Казанском военном округе в должности начальника штаба 57‐й пехотной резервной бригады в Саратове. В 1910–1914 годах командовал Архангелогородским пехотным полком, базировавшимся в Житомире. Деникин был идеальным служакой. Но не только. Склонность к литературе никуда не делась. В 1898 году в военном и литературном журнале «Разведчик» был напечатан его первый рассказ. Впоследствии Деникин под псевдонимами И. Ночин и Иван Ночин опубликовал десятки статей и очерков в «Варшавском дневнике», «Офицерской жизни», «Военном сборнике», «Русском инвалиде». Но чаще всего он печатался в «Разведчике», в разделе «Армейские заметки».

Деникин выступал за улучшение системы отбора и подготовки командного состава, против бюрократизма, подавления инициативы, грубости и произвола по отношению к солдатам; ряд статей он посвятил анализу сражений Русско-японской войны, в которых участвовал лично. Указывал на германскую и австрийскую угрозу, считал необходимым проведение скорейших реформ в армии; в 1910‐м предлагал созвать съезд офицеров Генштаба для обсуждения проблем армии; писал о необходимости развития автотранспорта и военной авиации.

В июне 1914 года, менее чем за месяц до начала мировой войны, Деникин был произведен в генерал-майоры и назначен на должность генерал-квартирмейстера 8‐й армии, которой командовал генерал Алексей Брусилов. Вскоре после начала Первой мировой Деникин попросился в строй и в конце августа 1914 года был назначен командиром 4‐й бригады «железных стрелков». Позднее бригада была преобразована в дивизию. «Железные стрелки» отличились во многих сражениях 1914–1916 годов, их бросали на наиболее трудные участки, так что они даже получили прозвище «пожарная команда». За отличия в боях Деникин был награжден Георгиевским оружием, орденом Святого Георгия 4‐й и 3‐й степеней. За прорыв неприятельских позиций во время наступления Юго-Западного фронта в 1916‐м и взятие Луцка он был вновь награжден Георгиевским оружием, украшенным бриллиантами, и произведен в генерал-лейтенанты. В сентябре 1916 года Деникин стал командующим войсками 8‐го армейского корпуса.

Военная карьера Деникина продолжала идти по восходящей и после Февральской революции. В апреле 1917 года он был назначен начальником штаба Верховного главнокомандующего, в мае – главнокомандующим армиями Западного фронта, в июле – главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта. На офицерском съезде в мае 1917 года выступил с резкой критикой политики Временного правительства, ведущей к развалу армии. На совещании в Ставке 16 июля в присутствии членов Временного правительства Деникин выступил с речью, в которой сформулировал программу укрепления армии из 8 пунктов, фактически он потребовал отмены демократических преобразований. Среди прочего Деникин предлагал «создать в резерве начальников отборные, законопослушные части трех родов оружия как опору против военного бунта и ужасов предстоящей демобилизации». В будущем подобного рода формирования назовут заградотрядами. Среди его предложений было также введение военно-революционных судов и смертной казни на фронте и в тылу за тождественные преступления.

Свою речь Деникин завершил, обращаясь к Керенскому и другим министрам Временного правительства, патетическими словами:

Ведите русскую жизнь к правде и свету – под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность: за эту свободу вести в бой войска, под старыми нашими боевыми знаменами, с которых – не бойтесь! – стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.

Но вы – вы втоптали наши знамена в грязь.

Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними.

…Если в вас есть совесть!

Керенский поблагодарил генерала за искренние слова. Впоследствии в своих показаниях Верховной следственной комиссии по делу генерала Корнилова глава Временного правительства заявил: «Генерал Деникин впервые начертал программу реванша – эту музыку будущего военной реакции». Задним числом, в эмиграции, Деникин писал:

В этих словах – глубокое заблуждение. Мы вовсе не забыли галицийского отступления 1915 г. и причин, его вызвавших, но вместе с тем мы не могли простить Калуша и Тарнополя 1917 г. И наш долг, право и нравственная обязанность были не желать ни того, ни другого.

Двадцать седьмого августа 1917 года Деникин, получив известие о выступлении генерала Л. Г. Корнилова, направил Временному правительству телеграмму в поддержку его требований: доведения войны до победного конца и созыва Учредительного собрания. Двадцать девятого августа Деникин был арестован и помещен на гауптвахту в Бердичеве, затем переведен в Быхов, где находились в заключении Корнилов и его соратники. Девятнадцатого ноября 1917 года по распоряжению Верховного главнокомандующего генерала Н. Н. Духонина Деникина освободили из-под ареста, как и некоторых других арестованных по корниловскому делу. На следующий день Духонин был убит революционными матросами. По словам Деникина, «толпа матросов – диких, озлобленных на глазах у „главковерха“ Крыленко растерзала генерала Духонина и над трупом его жестоко надругалась». После этого словарь русской революции пополнился еще одним эвфемизмом убийства: «отправить в штаб к Духонину». По случаю бессудной расправы с Духониным назначенный главнокомандующим прапорщик Николай Крыленко, будущий прокурор Республики, писал Троцкому: «Возбуждение дела с обязательными допросами матросов едва ли целесообразно». Троцкий был вполне согласен: он считал, что если и предавать убийц суду, то революционному, «который должен быть создан демократическими солдатскими организациями при Ставке и руководствоваться не старой буквой, а руководствоваться революционным правосознанием народа». Это означало де-факто индульгенцию убийцам.

Деникин сбрил бороду и, судя по фотографии того времени, побрившись наголо, с удостоверением на имя «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского» пробрался в столицу донского казачества Новочеркасск. Никому не могло прийти в голову, что говорящий по-польски бритый господин – это генерал Деникин! В поезде Деникин «увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся»:

Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственное веками накопившееся озлобление, ожесточение тремя годами войны и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни; царило одно желание – захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя все, что так или иначе выделялось. Сплошная апология невежества…

Говорили обо всем: о Боге, о политике, о войне, о Корнилове и Керенском, о рабочем положении и, конечно, о земле и воле. Гораздо меньше о большевиках и новом режиме. Трудно облечь в связные формы тот сумбур мыслей, чувств и речи, который проходили в живом калейдоскопе менявшегося населения поездов и станций. Какая беспросветная тьма! Слово рассудка ударялось как о каменную стену. Когда начинал говорить какой-либо офицер, учитель или кто-нибудь из «буржуев», к их словам заранее относились с враждебным недоверием. А тут же какой-то по разговору полуинтеллигент в солдатской шинели развивал невероятнейшую систему социализации земли и фабрик… И каждому слову его верили, даже тому, что «на Аральском море водится птица, которая несет яйца в добрый арбуз и оттого там никогда голода не бывает, потому что одного яйца довольно на большую крестьянскую семью». По-видимому, впрочем, этот солдат особенно расположил к себе слушателей кощунственным воспроизведением ектеньи «на революционный манер» и проповеди в сельской церкви:

– Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольемся воедино. Возьмем топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдем вспарывать животы буржуям. Аминь.

Деникин добрался до Новочеркасска, а затем здесь и в Ростове-на-Дону вместе с генералами Алексеевым и Корниловым занимался формированием Добровольческой армии. Командующий армией Корнилов назначил Деникина своим помощником. Деникин констатировал: «Функции довольно неопределенные. Идея жуткая – преемственность». Писал он это, уже зная, кто из них погибнет. А тогда, в начале 1918-го, шансы были равны, но Деникину повезло больше.

О Добровольческой армии и ее Ледяном походе мы уже говорили. Не буду повторяться, перейду сразу к тому времени, когда Деникин уже возглавил Вооруженные силы Юга России, когда войска белых контролировали Дон и Северный Кавказ и весной – летом 1919 года шли от победы к победе.

Двенадцатого июня 1919 года Деникин признал адмирала Колчака Верховным правителем России и Верховным главнокомандующим. «В ответ» Совет министров Омского правительства назначил Деникина заместителем Верховного главнокомандующего. Почему Деникин признал главенство Колчака? Нипочему, просто решил уступить. Окружение Деникина этого ему не советовало. Его соратники не понимали, почему Верховным правителем должен быть Колчак, а не Деникин. Поступок Деникина говорит о нем самом, а не о соотношении сил войск противников большевиков на востоке и юге страны. Объединение сил под чьим-либо хотя бы номинальным главенством было очень важным в международном аспекте: речь шла о признании союзниками одного из антибольшевистских правительств. Очевидно, что они не могли признать несколько правительств. Но вопросы оставались: кто из них в конце концов окажется главным? Кто первым войдет в Москву? За кем пойдет Россия? Вдруг они ошибутся с выбором? Признанием власти Колчака Деникин открыл путь к признанию единого, хотя бы формально, антибольшевистского правительства. Деникин оказался человеком, способным в ущерб собственному самолюбию уступить ради общего дела.

Деникина отличали скромность и в некоторых случаях чрезмерная экономия. Назначенный ему Особым совещанием оклад он себе снизил в два раза. Одиннадцатого июля 1919 года он писал жене: «Особое совещание определило мне 12 000 рублей в месяц. Вычеркнул себе и другим. Себе оставил половину (около 6300 рублей). Надеюсь, ты не будешь меня бранить». До этого Деникин получал около 1000 рублей в месяц. Это были гроши в условиях высочайшей инфляции. Жесткое ограничение окладов чиновников и офицеров ни к чему хорошему не приводило. Если не было возможности прожить на зарплату, это служило «оправданием» взяточничеству, царившему у белых, особенно в тылу, а также мародерству и грабежам на фронте. Это была мина замедленного действия. Надежды главкома на «самоотверженную скромность» офицеров были по меньшей мере наивными. Но пока армия Деникина шла от победы к победе.

Двадцать четвертого июня 1919 года его войска взяли Харьков, 27 июня – Екатеринослав, 30 июня – Царицын. Почему белые одерживали победы, ведь красные нередко превосходили их в численности, иногда в несколько раз? Этому способствовала лучшая организованность и, бесспорно, полководческое мастерство Деникина и его генералов. Он превосходил в этом отношении своих противников (среди которых встречались его соученики). Немаловажную роль играла усталость населения от большевистского режима. Правда, как мы увидим, до поры до времени.

Третьего июля 1919 года Деникин в Царицыне подписал «Московскую директиву», ставившую задачу захвата Москвы – «сердца России». Впоследствии его критиковали за эту директиву, в особенности генерал Врангель, считавший, что надо было идти на соединение с войсками Колчака. Крепость задним умом – дело обычное. Однако в тот период, когда белые шли от успеха к успеху и казалось, что Красная армия вскоре развалится, голоса скептиков были едва слышны. Они тонули в восторженном хоре. Решающим фактором в дискуссии стали действия Красной армии. Она нанесла поражение колчаковским войскам раньше, чем стало достижимым соединение войск двух крупнейших центров антибольшевистского движения. На мой взгляд, представление о возможностях колчаковской армии современники сильно преувеличивали. Население Сибири было немногочисленным, и мобилизационная база там была не столь обширной, как в южных и центральных областях России. Когда Добровольческая армия контролировала только Кубань, это была другая история, другое соотношение сил, но очень скоро ситуация радикально изменилась.

Деникин имел гораздо больше шансов на успех, чем Колчак. В июле 1919 года большевики определили его как главную угрозу, выпустив воззвание «Все на борьбу с Деникиным!». Деникина обвиняли в стратегическом просчете: «поход на Москву» привел к тому, что фронт оказался растянут, снабжение затруднено, белые заняли обширные территории, которые оказались не в состоянии удержать. Наступление на Москву по двум направлениям вело к распылению сил и делало войска крайне уязвимыми для контрударов красных. В ответ на эти обвинения Деникин резонно указывал, что Гражданская война имеет особые законы и подходить к операциям только с точки зрения военной стратегии нельзя.

Армия Деникина заняла Донецкий бассейн, значительную часть Украины, в том числе Херсон, Николаев, Одессу, Киев, Чернигов… В сентябре – октябре 1919‐го белые заняли Курск, Воронеж, Орел, подходили к Туле, до Москвы было уже рукой подать. Численность Вооруженных сил Юга России достигла приблизительно 150 тысяч человек. Под контролем Деникина находились территории 16–18 губерний и областей общей площадью 810 тысяч квадратных верст с населением около 42 миллионов человек. Однако время наибольших успехов оказалось прелюдией краха.

В чем была трагедия Белого движения и Деникина как командующего? Чем больше территорий они контролировали, чем больше росла их армия, тем хуже она становилась. Теперь ее большинство составляли мобилизованные, то есть люди, которые шли воевать не по своей воле; они разительно отличались от «добровольцев». Кроме того, у этой разраставшейся, огромной, по понятиям Гражданской войны, армии, состоявшей не из нескольких тысяч, а уже из десятков тысяч человек, не было организованного тыла, не было системы снабжения. Поэтому армия занималась самоснабжением, а самоснабжение – это мародерство, грабеж мирного населения. Похоже, что командование, и сам Деникин, смотрели на это сквозь пальцы. Доходило до того, что белые обирали трупы убитых красноармейцев и красных командиров не только с целью, скажем, снять сапоги, но и деньги в карманах поискать: денежная система оставалась очень пестрой, и одни и те же денежные знаки (керенки) ходили по обе стороны фронта. О том, что так было, писали в мемуарах сами белые, и списать это на красную пропаганду невозможно. Среди прочих преимуществ в руках красных был печатный станок, они могли напечатать сколько угодно денежных знаков и неплохо, по сравнению с белыми, платить красноармейцам.

На Украине, да и в Центральной России, деникинцы «отметились» кровавыми еврейскими погромами, сопровождавшимися редкостными зверствами, изнасилованиями и грабежами. Деникин, как и некоторые другие военачальники белых, издал немало приказов, осуждавших погромы, запрещавших насилие в отношении евреев, грозил погромщикам жестокими карами. Но все ограничивалось словами.

Главнокомандующий писал жене:

Нет душевного покоя. Каждый день – картина хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. Помощи в этом деле ниоткуда не вижу. В бессильной злобе обещаю каторгу и повешение…

Но не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла.

Получалось, что чем дальше к центру России приближалась деникинская армия, тем менее боеспособной и управляемой она становилась. И потому не выдержала мощных контрударов красной конницы, покатилась обратно на юг. Что еще очень существенно: Гражданская война не сводится к военным действиям, это война идеологий. Идеологическую борьбу белые красным проиграли. Проиграли безоговорочно. Они не смогли выдвинуть привлекательных лозунгов, а главное, не смогли заинтересовать крестьян. Это уже не об идеях, а о вполне материальном. Попытки Деникина провести аграрную реформу, в том числе гарантировать крестьянам, что уже захваченная земля останется за ними, успехом не увенчались. Деникин, несомненно, испытывал давление справа, хотя сам ориентировался на либералов – на кадетов. Хотя в Особом совещании при главнокомандующем, этом квазиправительстве, кадеты были в меньшинстве, Деникину они были наиболее близки: об этом говорил он сам, об этом писали и кадеты: «Мы в меньшинстве, но Деникин с нами».

Поскольку реформы провести не удалось, не удалось привлечь на свою сторону большинство населения. После красной продразверстки, после террора приходили белые; их ждали как освободителей, однако начиналось все то же: реквизиции, грабеж и полная неизвестность в будущем. Официальной доктриной Деникина стало «непредрешенчество», то есть отказ от решения вопроса о форме государственного устройства России до изгнания большевиков. Вряд ли это могло кого-то вдохновить и тем более конкурировать с простыми и привлекательными большевистскими лозунгами. Лозунги были, конечно, демагогическими (возможно, сами большевики в них искренне верили, но это в данном случае не принципиально). То, что это утопия, за попытку построения которой придется заплатить миллионами жизней, стало понятным лишь годы спустя.

Люди, в особенности мемуаристы и историки, крепки задним умом. Тем важнее свидетельства умных и наблюдательных современников. Одно из них оставил российский посол в Париже Василий Маклаков, посетивший «Русскую Вандею» в октябре 1919 года, когда исход Белого дела был неясен. Он поехал в Россию, чтобы своими глазами увидеть «национальное возрождение». И вот что увидел:

Деникину удалось создать, по-видимому, прекрасную армию, оговариваюсь, я армии не видал, но только об ней слышал, и невольно мой скептицизм заставляет думать меня: не потому ли она кажется мне столь прекрасною, что я ее не видал. Но это все-таки избыток скептицизма. Похвалы про армию слышал со всех сторон, от самых больших скептиков, и потому я думаю, что это правда. Армия возродилась, вошла во вкус войны, выдвинула молодых и талантливых генералов и с этою армиею можно быть спокойным. Но зато в России, кажется, только и есть хорошего, что эта армия. Деникин сам в своих речах говорил, что тыл отстает от фронта… Тыл просто никуда не годится и больше всего потому, что я не вижу в нем никакого идейного одушевления, никакой жажды работать и абсолютно никакого организационного таланта. Армию действительно встречают с восторгом, но затем восторг сменяется озлоблением, так как никакой пользы от прихода Добровольческой армии население не видит. А правящие классы, в пользу которых немедленно издается ряд декретов, отмена всяких национализаций и т. п., эти правящие классы тоже недовольны. С одной стороны, потому, что им приходится действовать в прежней обстановке неуверенности в завтрашнем дне и в личной безопасности. Потому вся энергия, поскольку она оставалась, уходит на удовольствия и на наживу. Процветают развлечения и спекуляция. Спекулируют и воруют все, и чиновники больше всех, так как Бернацкий (М. В. Бернацкий – министр финансов в «правительстве» Деникина. – О. Б.) своею бережливостью и скопидомством ставит их в абсолютную невозможность жить без спекуляции. Вместе с тем у всего русского общества нетерпеливое ожидание, когда же мы будем в Москве. Но про приход в Москву они говорят так, как будто этот приход должны делать и сделать за них, помимо них. Хорошо еще, если эта задача возлагается только на Добровольческую армию. Не менее часто этого просто-напросто требуют от союзников или немцев.

Надо сказать, что у красных были также преимущества материальные и географические – они контролировали не только большую часть населения, но также важнейшие узлы железных дорог, военные заводы. А снабжение союзниками белых никогда не было столь обильным, как писали советские пропагандисты. Никогда оно не было достаточным, а Деникин не был политиком не только на «внутреннем фронте», но и в области международных отношений. Он безнадежно испортил отношения с французами. С англичанами его отношения были существенно лучше во многом благодаря Уинстону Черчиллю; они в гораздо большей степени снабжали деникинскую армию, но тоже не вполне бескорыстно. Деникин не желал ни в коем случае давать союзникам торговых гарантий, преимуществ – относительно поставок за границу хлеба, каменного угля и т. д. Он считал, что это приведет к расхищению русских богатств, которые еще пригодятся для восстановления России. Но чтобы Россию восстанавливать, нужно было победить большевиков, а для этого обеспечить снабжение армии и взамен что-то поставлять за границу. Деникин такие сделки запрещал или жестко лимитировал.

Еще одной его крупной, если не роковой, ошибкой была великодержавная политика в национальном вопросе – ведь боевые действия велись в национальных и квазинациональных (я имею в виду казачество) районах. Там было множество «самостийников», людей, которые хотели основывать какие-то свои независимые или полунезависимые государства, республики и т. д., и т. п. Или, во всяком случае, добиться большей независимости от центральной власти. Деникин с этим беспощадно боролся. Но ведь его главной опорой были кубанские и донские казаки. В ноябре 1919 года по его приказу была, по сути, разогнана Кубанская рада и после скоротечного военно-полевого суда был публично, на площади, повешен член рады священник Алексей Кулабухов. Так были безнадежно испорчены отношения с кубанскими казаками. Деникин ни на «миллиметр» не хотел отойти от лозунга «единой, неделимой» России. Его войска сражались на Украине со сторонниками независимости не менее ожесточенно, чем с красными. Он и слышать не хотел о признании независимости Финляндии и прибалтийских республик. В чем была главная причина неудач генерала Юденича, командующего войсками белых на Северо-Западе, стоявших буквально у стен Петрограда? В том, что в конечном счете он не получил помощи от финнов, которую предлагал Карл-Густав Маннергейм, бывший генерал-лейтенант русской гвардии, и от эстонцев – на территории которых базировалась армия Юденича. Эстонцы понимали, что, если белые победят, независимости им не видать. То же получилось с поляками. Когда польская делегация приехала к Деникину, тот рассматривал их как союзников, а между тем поляки приехали посмотреть, стоит ли иметь дело с белыми. Впрочем, они уже заранее знали, что их территориальные претензии никогда не будут приняты белыми вообще, и Деникиным в особенности.

В этой ситуации следовало быть реалистом: маневрировать, находить среднюю линию, не быть таким прямолинейным. В общем, быть политиком. Один из современников сказал о Деникине: «Чудесный, должно быть, человек, – вот такому бы быть главой государства. Но, конечно, с тем, чтобы при нем состоял премьер-министр, хоть сукин сын, да умный». Сам Деникин как-то сказал посетившей его кадетской делегации, перефразируя высказывание римского императора Диоклетиана: «Моя программа сводится к тому, чтобы восстановить Россию, а потом сажать капусту».

Проблема была в том, что генерал не вполне понимал, что именно нужно для восстановления России: еще раз повторю, возможно, главная причина победы большевиков заключалась в том, что во главе белых стояли военные, а во главе красных – политики.

Вслед за оглушительными победами пришли оглушительные поражения, и в конце концов последовала Новороссийская катастрофа. Войска Деникина были прижаты красными к черноморскому побережью. Эвакуация была организована поздно и плохо. Всего удалось эвакуировать в Крым, при помощи англичан и французов, по разным оценкам, 35–40 тысяч человек. Свыше 20 тысяч, в том числе около 10 тысяч офицеров, были захвачены в плен. Судьбы их сложились по-разному: одни пали жертвами бессудных расправ, другие были мобилизованы в Красную армию: в апреле 1920 года началась война с Польшей, красные остро нуждались в военных специалистах и были готовы закрыть глаза на прежнюю службу у белых.

Деникин, поняв, что утратил доверие большинства высшего командного состава, да и войск в целом, 22 марта (4 апреля) 1920 года добровольно подал в отставку. Он передал власть Врангелю, своему злейшему критику, считая, что в интересах дела власть должна перейти к тому офицеру, который пользуется в данный момент наибольшей поддержкой. Тому самому Врангелю, которого совсем недавно, по существу, выслал в Константинополь за недопустимое в армии нарушение субординации. Это еще раз характеризует Деникина.

Рядовой участник Белого движения биограф Деникина Дмитрий Лехович писал:

Его цельной натуре не был свойствен тот внутренний разлад, который так сильно сказался в духовном облике русской интеллигенции прошлого века. И тем не менее по складу своего ума, характера и темперамента он был типичным русским интеллигентом, либеральным, образованным, идеалистом, искавшим в жизни правду и справедливость, отрицавшим насилие. И эти черты, шедшие вразрез с тем, что требовалось в борьбе не на жизнь, а на смерть с диктатурой Ленина, мешали Антону Ивановичу стать подлинным вождем.

Лехович явно преувеличивает отрицание Деникиным насилия. И дело не только в том, что он был профессиональным военным, и очень успешным. Белый террор оказался ничуть не лучше красного, и на Юге он был не менее свирепым, чем в колчаковской Сибири.

Показательно, как оценивали личность Деникина и его деятельность главкома противники или, скажем аккуратнее, критики. Генерал Врангель, вложивший столько энергии в противодействие своему командующему, писал:

Среднего роста, плотный, несколько расположенный к полноте, с небольшой бородкой и длинными, черными, с значительной проседью усами, грубоватым низким голосом, генерал Деникин производил впечатление вдумчивого, твердого, кряжистого, чисто русского человека. Он имел репутацию честного солдата, храброго, способного и обладающего большой военной эрудицией начальника…

…Один из наиболее выдающихся наших генералов, недюжинных способностей, обладавший обширными военными знаниями и большим боевым опытом, он в течение великой войны заслуженно выдвинулся среди военачальников. Во главе своей Железной дивизии он имел ряд блестящих дел. Впоследствии, в роли начальника штаба Верховного Главнокомандующего в начале смуты, он честно и мужественно пытался остановить развал в армии, сплотить вокруг Верховного Главнокомандующего все русское офицерство. Всем памятна была блестящая прощальная речь его, обращенная к офицерскому союзу в Могилеве. Он отлично владел словом, речь его была сильна и образна. В то же время, говоря с войсками, он не умел овладеть сердцами людей. Самим внешним обликом своим, мало красочным, обыденным, он напоминал среднего обывателя. У него не было всего того, что действует на толпу, зажигает сердца и овладевает душами. Пройдя суровую жизненную школу, пробившись сквозь армейскую толпу исключительно благодаря знаниям и труду, он выработал свой собственный и определенный взгляд на условия и явления жизни, твердо и определенно этого взгляда держался, исключая все то, что, казалось ему, находилось вне этих непререкаемых для него истин.

Судьба неожиданно свалила на плечи его огромную, чуждую ему государственную работу, бросила его в самый водоворот политических страстей и интриг. В этой чуждой ему работе он, видимо, терялся, боясь ошибиться, не доверяя никому, и в то же время не находил в себе достаточных сил твердой и уверенной рукой вывести по бурному политическому морю государственный корабль.

Донской атаман генерал Петр Краснов, очень не любивший Деникина, вспоминал:

атаман (Краснов писал о себе в третьем лице. – О. Б.) считался с обаятельной внешностью Деникина, с его умением чаровать людей своими прямыми, солдатскими, честными речами.

Профессор Петроградского университета, юрист, возглавлявший одно время деникинское ведомство пропаганды, Константин Соколов в мемуарах, изданных через год после отставки Деникина, писал:

В генерале Деникине я увидел не Наполеона, не героя, не вождя, но просто честного, стойкого и доблестного человека, одного из тех «добрых» русских людей, которые, если верить Ключевскому, вывели Россию из Смутного времени.

Наполеона среди вождей белых не оказалось. Да и «русская смута» уж очень отличалась от Французской революции. В такой же мере, как французская свобода от русской воли.

Сразу после отставки Деникин отправился в Константинополь, а оттуда на британском судне – в Англию. В Лондоне его встретили с почетом: генерала принял Уинстон Черчилль, в британской прессе появились о нем благожелательные статьи. Он категорически отверг предложение лидера кадетов Павла Милюкова считать себя по-прежнему носителем верховной власти, переданной ему Колчаком. Деникин не хотел мешать Врангелю, а главное – он устал и искренне хотел уйти в частную жизнь. Правда, его частная жизнь была совершенно не обеспечена. Двадцать первого апреля 1920 года российский поверенный в делах в Лондоне Евгений Саблин писал:

Генерал Деникин передал мне вчера для размена 23 тысячи царских (бумажных) рублей, несколько сотен керенок, австрийских крон и турецких лир и коробочку, содержащую 49 рублей монетами десятикопеечного достоинства чеканки 1916 года.

Это весь капитал бывшего Главнокомандующего!

Для ясности: в переводе на твердую валюту «основной капитал» Деникина составлял менее 13 фунтов стерлингов. Между тем на его попечении были девять человек: кроме жены и годовалой дочери – двое детей генерала Корнилова, дочь покойного командира Архангелогородского полка, которым он некогда командовал, родственники жены… Деникин отказался от содержания, предложенного ему британцами. Переехал в Бельгию, где жизнь была дешевле, а в 1922 году – в Венгрию, где, по эмигрантским меркам, жить было еще дешевле. Видимо, какие-то суммы от российских представителей он получил; во всяком случае Совет российских послов в Париже переводил генералу пособие на воспитание детей генерала Корнилова. Правда, дочь Корнилова Наталья была уже вполне взрослой девицей и вскоре вышла замуж за генерала Алексея Шапрона дю Ларре.

В основном в Венгрии, вдали от эмигрантской суеты, была написана его главная книга – пятитомные «Очерки русской смуты» (1921–1926). Это не только первоклассный источник по истории революции и Гражданской войны в России, это отличная русская проза. Деникин не полагался только на память. В его личном архиве сохранились различные материалы по истории Белого дела; участники Белого движения предоставляли в его распоряжение свои воспоминания, присылали ему аутентичные документы. В 1925 году Деникины вернулись в Брюссель, в 1926‐м переехали в эмигрантскую столицу – Париж.

В Париже вышли также его книги «Офицеры» (1928) и «Старая армия» (ч. 1–2, 1929–1931). Литературные заработки и гонорары от чтения лекций были единственным средством его существования. В 1930‐е годы в условиях нарастания военной угрозы Деникин много писал и выступал с лекциями по проблемам международных отношений; занимал антинацистскую позицию, что ни в коей мере не означало его примирения с советским режимом. Выпустил в Париже книги и брошюры «Русский вопрос на Дальнем Востоке» (1932), «Брест-Литовск» (1933), «Кто спас советскую власть от гибели?» (1937), «Мировые события и русский вопрос» (1939). В 1936–1938 годах публиковался в газете «Доброволец» и некоторых других русскоязычных изданиях. После капитуляции Франции в июне 1940 года Деникины перебрались на юг Франции в местечко Мимизан, прозванное «жемчужиной Серебряного берега». Ближайший крупный город – Бордо – находился без малого в 100 километрах. Генерал тяжело переживал поражения Красной армии и радовался ее победам, однако, в отличие от многих эмигрантов, не верил в эволюцию советской власти.

Немцы приглашали его сотрудничать, Деникин отказался. В 1942 году в «Парижском вестнике», по точному определению генерала, «газете немецкой пропаганды на русском языке», появилась очередная статья, обличавшая роль «жидомасонов» в истории русской революции. Среди прочего автор, некий полковник Феличкин, безо всякой связи с текстом статьи в открытую доносил на Деникина:

Ярый противник сближения России с Германией Деникин, парализуя дальновидную политику ген. П. Н. Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь.

«Дальновидность» Краснова заключалась в том, что в 1941 году он приветствовал нападение Германии на СССР, а в 1943‐м согласился возглавить Главное управление казачьих войск имперского Министерства восточных территорий. В 1947 году, на 78‐м году жизни, Краснов закончил свои дни на виселице в Москве.

В мае 1945 года Деникин вернулся в Париж, но, опасаясь насильственной депортации в СССР, через полгода эмигрировал в США. По иронии судьбы – по польской квоте, ведь он был уроженцем Царства Польского. В мае 1946‐го Деникин писал в частном письме:

Советы несут страшное бедствие народам, стремясь к мировому господству. Наглая, провокационная, угрожающая бывшим союзникам, поднимающая волну ненависти политика их грозит обратить в прах все, что достигнуто патриотическим подъемом и кровью русского народа.

В Нью-Йорке он продолжил работу над воспоминаниями, начатыми еще во Франции. Летом 1947 года, спасаясь от нью-йоркской жары, поехал к друзьям в Мичиган, где и умер от сердечного приступа в больнице университетского города Энн-Арбор. Деникина похоронили с воинскими почестями на кладбище Эвергрин в Детройте. 15 декабря 1952 года прах Деникина был перенесен на русское кладбище Святого Владимира в Джексоне (штат Нью-Джерси), ближе к Нью-Йорку, к русской колонии. Но на этом посмертные «путешествия» генерала, точнее, его останков, не закончились.

Второго октября 2005 года прах Деникина и его жены с согласия их дочери Марины Деникиной-Грей был перезахоронен в некрополе Донского монастыря в Москве, одновременно с прахом русского философа-эмигранта Ивана Ильина и его жены. Может быть, и правильно – хотя я не сторонник того, чтобы прах покойных тревожили, тем самым как бы поправляя историю. Но в какой чудовищной форме это было сделано, с разного рода политическими и общественными деятелями, спешившими урвать свою долю славы в связи с происходящим, в том числе с представлявшим российскую власть отставным офицером КГБ, ряжеными казачками… Деникина и Ильина похоронили недалеко друг от друга. Иван Ильин был злобным критиком Деникина и поклонником генерала Врангеля. Думаю, оба покойника не обрадовались бы такому соседству.

Говорят, что смерть всех примиряет, но тексты-то остаются. Ильин писал, к примеру, что «деникинщина есть керенщина внутри Белого движения». Или – об «Очерках русской смуты»: «Эта книга написана плебеем, который не справился со своим рангом». Кстати, будучи ярым сторонником Белого движения в его врангелевском изводе, настолько ярым, что даже письма свои Врангелю подписывал «Белый», Ильин всю Гражданскую войну читал лекции в Московском университете и получал жалованье от большевиков, пока в 1922 году они не выслали его за границу. В 1933‐м, после прихода в Германии к власти нацистов, Ильин, который жил в Берлине, опубликовал в парижском «Возрождении» статью «Национал-социализм. Новый дух», в которой писал:

…я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев… До сих пор европейское общественное мнение все только твердит о том, что в Германии пришли к власти крайние расисты, антисемиты; что они не уважают права; что они не признают свободы… Что сделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе.

Цитирование можно продолжить. Все-таки когда люди желают увековечить память каких-то исторических деятелей, надо позаботиться о том, чтобы избежать подобных неловкостей.

Генерал Деникин вернулся на родину не только в виде праха. Вышло несколько его биографий разного качества, в том числе в горьковской серии «Жизнь замечательных людей». Тут уж время ворочаться в гробу Алексею Максимовичу – явно не таких людей относил он к «замечательным». Словно в наказание автор этой биографии главу о последних годах жизни Деникина назвал «Ленточка моя финишная». Лучшей биографией Деникина, на мой взгляд, остается книга Дмитрия Леховича, вышедшая по-английски в 1974 году, а в русском переводе в 1992‐м.

Научная биография Деникина все еще ждет своего автора. Материала более чем достаточно: архив Антона и Ксении Деникиных сохранился и находится в 90 коробках документов в Бахметевском архиве Института русской и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете в Нью-Йорке. Адрес – 114-я Западная улица, 535 (535 West 114^th Street), 6‐й этаж. Чтобы попасть в архив, не нужно ни отношения, ни аффилиации с какой-нибудь научной институцией; только удостоверение личности с фотографией. Коробку с бумагами вам принесут в течение пятнадцати минут. Документы можно фотографировать безо всяких ограничений. И совершенно бесплатно. Их нравы…

КОММУНИСТЫ И ГЕНШТАБИСТЫ

Пришедшие к власти большевики собирались ликвидировать не просто доставшуюся им «в наследство» старую армию, но и вообще армию старого типа как таковую. Законодательно это было обеспечено двумя декретами Совета народных комиссаров, изданными одними из первых, 16 (29) декабря 1917 года. Один из декретов имел название «Об уравнении всех военнослужащих в правах», а другой – «О выборном начале и об организации власти в армии». Первым декретом отменялись все чины и звания от ефрейтора до генерала, титулование, ордена, офицерские организации, институт вестовых. Отныне армия республики должна была состоять «из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии». Второй декрет определял порядок выборов командиров. Командиры частей вплоть до полкового уровня выбирались напрямую солдатами, выше – соответствующими съездами. Правда, остатки здравого смысла сохранялись: на должность начальника штаба съезды должны были избирать «из лиц со специальной подготовкой». При таком порядке часть офицеров сразу оказалась за бортом, они просто не были выбраны ни на какие должности. То, что получилось в результате, очень мало напоминало армию.

Крайне резко по этому поводу высказался генерал Януарий Цихович, до начала декабря 1917 года командующий 7‐й армией, в ответ на телеграмму Николая Крыленко о демократизации армии: «Армия уже демократизирована до такой степени, что на мировой чаше весов она исчезла, и никто с ней не считается». Цихович отмечал, что снятие погон, единственного знака, по которому «можно хоть приблизительно отличить полки многомиллионной армии, превращает ее в серое скопище человеческих тел».

Взлет самого прапорщика Крыленко, который вскоре после Октябрьского переворота 1917 года был назначен Верховным главнокомандующим, как будто подчеркивал, что для новой власти важна не специальная военная подготовка или особые дарования, проявленные в бою, а лишь преданность делу революции. И раз отныне в стране все граждане свободны и равны, то и прапорщик может стать Верховным главнокомандующим.

В соответствии с марксистской доктриной о том, что регулярную армию необходимо заменить всеобщим вооружением народа, в преамбуле декрета об организации Красной армии, изданного 15 (28) января 1918 года, говорилось, что старая армия служила

орудием классового угнетения трудящихся буржуазией. С переходом власти к трудящимся и эксплуатируемым классам возникла необходимость создания новой армии, которая явится оплотом Советской власти в настоящем, фундаментом для замены постоянной армии всенародным вооружением в ближайшем будущем и послужит поддержкой для грядущей социалистической революции в Европе.

Коротко и ясно. Такова была теория. Очень скоро началась проверка теории реальностью.

Россия находилась в состоянии войны с Германией, а ее декларируемое стремление к миру было лишь ширмой. Германия играла по своим правилам: предъявила ультиматум с требованиями новых территориальных уступок со стороны России и оккупировала некоторые территории бывшей Российской империи. Тем временем противники советской власти внутри страны взялись за оружие. В общем, советская власть нуждалась в армии.

Выяснилось, что никакую армию на основании одной лишь марксистской теории и идей демократизации не построишь. Тогда и начался откат назад. Большевики стали привлекать на службу «бывших» военных специалистов: бывших офицеров, бывших генералов. Так и говорили: «Бывший генерал Генерального штаба такой-то». Сразу возник вопрос: на каких основаниях их привлекать? В качестве командиров или консультантов? Надо сказать, что офицеры царской армии с самого начала существования советской власти служили консультантами, к примеру, на мирных переговорах с Германией. Среди них были убежденные противники власти большевиков, кое-кто впоследствии воевал на стороне белых. Однако в тот момент они считали, что вопросы войны и мира столь важны для России – а большевики, совершенно несведущие в военных и дипломатических вопросах, таких дров наломают, – что лучше уж быть при них консультантами, чем все пустить на самотек. Консультантом при большевистской делегации в Брест-Литовске был генерал-майор Владимир Скалон, последний генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандующего. Происходившее произвело на него столь гнетущее впечатление, что в день прибытия, 29 ноября 1917 года, после нескольких часов переговоров он вышел в соседнюю комнату и застрелился.

На следующий день возглавлявший германскую делегацию генерал Макс Гофман сказал сменившему Скалона генерал-майору Генерального штаба Александру Самойло: «А! Значит, вы назначены замещать бедного Скалона, которого уходили ваши большевики! Не вынес, бедняга, позора своей страны! Крепитесь и вы!» Самойло «укрепился» настолько, что стал впоследствии командующим Восточным фронтом Красной армии. Да и вообще был крепок: прожил 94 года, скончался в 1963 году. И ни разу не был арестован – возможно, потому что вовремя ушел в тень: в 1921 году он возглавил Центральную комиссию охоты и рыболовства при Главном штабе РККА, затем преподавал военное дело в высших (невоенных) учебных заведениях. В 1942 году Самойло был награжден орденом Ленина «за 50-летнюю непрерывную военную службу на командных должностях». То есть ему зачли службу в царской армии! Самойло пережил и Ленина, и Сталина. В 1953 году его внучку, студентку МГУ, затоптала насмерть толпа во время похорон Сталина. Если это была кара за грехи генерала, то судьба выбрала явно не тот «объект». Среди консультантов на мирных переговорах был также бывший генерал от инфантерии Юрий Данилов, который некогда был близок к великому князю Николаю Николаевичу, Верховному главнокомандующему армией Российской империи в 1914–1915 годах. Он успел недолго послужить в Красной армии, затем уехал на Украину, занимал командные должности в армиях белых. Умер в 1937 году в Париже.

Когда переговоры сорвались и в феврале 1918 года немцы перешли в наступление, встречая лишь символическое сопротивление, возникла угроза захвата Петрограда. Большевистские вожди запаниковали и созвали совещание офицеров Генштаба, чтобы понять, как вести себя в сложившейся ситуации. Генералы среди прочего рекомендовали правительству переехать в Москву, хотя и полагали, что немцы Петроград захватывать не станут. Так что советское правительство отправилось в Москву в том числе по совету военных специалистов.

Характерно, что генерала Алексея Маниковского, управляющего Военным министерством, вместе с другими министрами Временного правительства 25 октября 1917 года арестовали в Зимнем дворце, но через несколько дней отпустили, поскольку армия оставалась под ружьем, и надо было решать проблемы ее снабжения, управления – а потому без Военного министерства было не обойтись. Военное министерство, в отличие от других министерств, не бастовало: его служащие понимали, что если армия останется вообще без какого-либо управления, это усугубит анархию, в которую погружалась страна. Маниковский, как и другие «бывшие», пытался сохранить остатки боеспособности армии, выступил против выборности командиров, так что на свободе пробыл недолго и уже 20 ноября 1917‐го вновь был арестован вместе с последним начальником Генштаба русской армии генералом Владимиром Марушевским. Правда, уже 1 декабря обоих выпустили под честное слово: без военных специалистов большевики обойтись не могли.

Марушевский бежал в Финляндию, впоследствии был командующим войсками Северной области; умер в эмиграции в Югославии. Маниковский служил в РККА, в 1918–1919 годах был начальником Артиллерийского управления, одно время – начальником Центрального управления снабжения РККА. Погиб в железнодорожной катастрофе в январе 1920 года. Это был выдающийся специалист. Каким-то образом он умудрился в годы Гражданской войны написать капитальный труд «Боевое снабжение русской армии в мировую войну». Маниковский занимался именно этим и был, возможно, наиболее осведомленным человеком в этом вопросе. Книга вышла в трех выпусках в 1920–1923 годах, в 1937‐м она вышла третьим изданием; объем однотомника превышал 700 страниц.

Советская власть первое время применяла по отношению к военным специалистам по большей части политику кнута, однако, когда выяснилось, что без военспецов армию не создать, стала применять и политику пряника. Первым генералом, пошедшим служить большевикам, стал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. В годы Первой мировой войны особых дарований он не проявил и накануне Февральской революции занимал должность генерала для поручений при Ставке Верховного главнокомандующего; накануне Октябрьского переворота он был начальником гарнизона Могилева. По словам очень не любившего Бонч-Бруевича генерала Бориса Геруа,

на войне он бесцветно занимал высшие штабные должности. А в первые же дни прихода к власти большевиков Бонч-Бруевич, этот оплот консерватизма и исторических основ русской монархии, пристал к новым господам. Все равно, какие господа. Кто палку взял, тот и капрал! С привычной услужливой ужимкой он сразу предложил им свои услуги, открыв собой линию «военспецов».

Возможно, это объяснялось и тем, что у него были личные связи с большевиками: его родной брат Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич был управляющим делами Совнаркома, человеком, лично близким к Владимиру Ленину. Михаил Бонч-Бруевич стал военным руководителем (военруком) Высшего военного совета, однако и здесь дело у него не задалось, и в августе 1918 года Бонч-Бруевич ушел в отставку. В конце 1918 – начале 1919 года он преподавал в Межевом институте, затем возглавлял работу по созданию Высшего геодезического правления, которым и руководил до 1923 года.

Социалистическая революция в Европе явно запаздывала, а первые же боестолкновения Красной армии с более-менее хорошо организованным противником показали утопичность представлений о том, что «вооруженный народ» способен противостоять войскам, которыми руководят профессиональные военные. Двадцать первого марта 1918 года был издан указ Высшего военного совета об отмене выборного начала в Красной армии. Таким образом, практика выборов командиров не продержалась и трех месяцев. Привлечение в Красную армию бывших генералов и офицеров, которые занимали почти все должности в Высшем военном совете, учрежденном 3 марта 1918 года, изначально вызвало недовольство и резкую критику партийцев. Так, против высказалась фронтовая коллегия Московского областного комиссариата по военным делам:

Является странным, что правительственная Коммунистическая партия, всегда и всюду указывавшая на абсолютнейшую бездарность царских генералов (чего не отрицала, в большинстве случаев, и буржуазная печать), вдруг стала рьяно защищать таланты тех же самых царских генералов.

«Бывшие» и в самом деле норовили покуситься на святое. Восьмого июля 1918 года М. Д. Бонч-Бруевич направил в Высший военный совет записку, в которой среди прочего предлагал отменить наименование армии рабоче-крестьянской и красной. Он указывал, что «защита родины от внешнего врага есть не только обязанность рабочих и крестьян, но и священное право каждого гражданина без различия партий и классов». На это большевики пойти не могли. Двенадцатого июня 1918 года Совнарком издал декрет о призыве на военную службу «всех рабочих и не эксплуатирующих чужого труда крестьян», родившихся в 1893–1897 годах, то есть армию планировалось комплектовать по классовому принципу.

В 1918 году была поставлена задача сформировать 60 дивизий, для которых, по оценке специалистов Высшего военного совета, необходимо было привлечь около 55 тысяч офицеров. Обучить необходимое число новых красных «офицеров» в столь сжатые сроки было невозможно. Выход оставался один – привлекать «бывших». Но как? Из армии их фактически выгнали. Положения, согласно которым они обеспечивались пенсией за выслугу лет, боевые заслуги и так далее, советская власть отменила. Бывшие офицеры разъехались по всей стране в поисках заработка, а то и просто пропитания.

Михаил Бонч-Бруевич, фактически исполнявший роль заведующего хозяйственной частью армии, обращался к бывшему военному врачу Эфраиму Склянскому, второму лицу после Льва Троцкого в советской военной иерархии, с просьбой обеспечить увольнявшихся офицеров хотя бы двухмесячным выходным пособием. Бывшим офицерам трудно было сразу найти хотя бы какой-то заработок в силу того, что у них была далекая от гражданских нужд профессия. Склянский ответил, что никаких пособий не будет и что у увольняющихся есть один выход: вступать в Красную армию. Иными словами, речь шла о том, чтобы заставить офицеров вернуться в армию просто потому, что иной возможности заработать средства к существованию у них не было. Это было вполне в духе политики большевиков.

Еще до захвата власти Ленин писал:

Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учета и контроля… Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. Нам этого мало…

Пролетариат сделает так, когда победит: он посадит экономистов, инженеров, агрономов и пр. под контролем рабочих организаций за выработку «плана», за проверку его, за отыскивание средств сэкономить труд централизацией, за изыскание мер и способов самого простого, дешевого, удобного и универсального контроля. Мы заплатим за это экономистам, статистикам, техникам хорошие деньги, но… но мы не дадим им кушать, если они не будут выполнять этой работы добросовестно и полно в интересах трудящихся.

Такая же «методика», наряду с прямым принуждением, была применена по отношению к бывшим офицерам. Возможно, отчасти поэтому к большевикам пошел служить генерал-майор Павел Лебедев, который, как и многие другие, в декабре 1917‐го оказался за бортом. У безработного генерала было пятеро детей. Его жена с детьми еще в августе 1917 года уехала в Ейск, где еще не ввели карточек и можно было на рынке покупать продукты. Отставной генерал приехал к семье, завел двух коров, огород. Через недолгое время Павла Лебедева арестовала ЧК. Еще бы: приехал какой-то генерал и спокойно живет, огородничает! Но за несколько дней до этого кто-то из сослуживцев Лебедева прислал из Москвы телеграмму, в которой указывалось, что Ленин зовет бывшего генерала служить. Я не думаю, что Ленин лично знал Лебедева, скорее генерал просто оказался в списке, который представили председателю Совнаркома. Жена Лебедева пошла с этой телеграммой в ЧК. Когда там увидели, что сам Ленин вызывает Лебедева на службу, его тут же освободили. Так, согласно справке на сайте Министерства обороны РФ, в мае 1918 года Лебедев добровольно вступил в Красную армию и был назначен на должность начальника Мобилизационного управления Всероглавштаба. Как бы то ни было, карьеру у красных Лебедев сделал блестящую. В мае – июле 1919 года он служил начальником штаба Восточного фронта, в июле 1919‐го временно исполнял должность командующего Восточным фронтом. В июле 1919 года был назначен начальником Полевого штаба Реввоенсовета Республики. Под его руководством разрабатывались важнейшие операции Красной армии. В феврале 1921‐го Всероссийский главный штаб Наркомата по военным и морским делам, ведавший организацией и комплектованием Красной армии, и Полевой штаб Реввоенсовета Республики были объединены и получили название Штаб РККА. Лебедев возглавлял его до апреля 1924 года. Его первым заместителем служил Борис Шапошников, бывший полковник и будущий Маршал Советского Союза.

В 1925 году на должность, которую занимал Лебедев, назначили Михаила Фрунзе, а Лебедева «передвинули» на должность начальника штаба и помощника командующего (Ионы Якира) Украинским военным округом. Лебедев жил в Харькове, где находилось управление округом. В партию он не вступил и умер в 1933 году. В 1937‐м какому-то ретивому сотруднику НКВД пришла в голову мысль посмертно счесть Лебедева врагом народа: семью выселили из квартиры, а мебель вывезли на склад. Возможно, кому-то просто приглянулась квартира бывшего начштаба округа. Вдова Ольга Лебедева, не дожидаясь обычной в таких случаях высылки, немедленно отправилась в Москву, пробилась к наркому Ворошилову, который приказал оставить семью Лебедева в покое…

Призыв бывших офицеров стал главным способом комплектования командного состава Красной армии. Двадцать девятого июля 1918 года вышел декрет «О призыве и приеме на военную службу бывших офицеров, врачей, фельдшеров, лекарских помощников и военных чиновников», родившихся в 1892–1897 годах. Причем если в декрете о призыве рабочих и крестьян какие-либо карательные меры в отношении уклонившихся от службы не декларировались (они появились в приказе Наркомата по военным делам), то бывшим офицерам и лицам других категорий, поименованным в декрете от 29 июля 1918 года, грозили судом революционного трибунала. Впоследствии призывы бывших офицеров разных возрастных категорий проводились неоднократно.

Декретом Совнаркома от 1 октября 1918 года в РККА призывались офицеры, не достигшие 40-летнего возраста. На 15 ноября 1918 года, по данным Мобилизационного управления Всероссийского главного штаба Наркомата по военным делам, в Красную армию были призваны 20 488 бывших генералов и офицеров старой армии. Но и этого было мало: 23 ноября 1918 года приказом Реввоенсовета Республики (2 сентября 1918‐го он сменил Высший военный совет) в Красную армию призывались все бывшие обер-офицеры, штаб-офицеры и генералы, не достигшие к 1 января 1918 года, соответственно, 50-, 55- и 60-летнего возраста.

Неудивительно, что в 1918 году 76% командного и административного аппарата Красной армии составляли бывшие офицеры царской армии и менее 13% – молодые красные командиры (про оставшиеся 11% нет данных). До конца 1918 года на краткосрочных курсах было подготовлено всего 1773 красных командира, причем, естественно, младшего звена.

Назначение на командные посты в Красной армии «бывших» вызывало острое недовольство значительной части большевиков. Своего рода манифестом будущей «военной оппозиции» стала статья Абрама Каменского «Давно пора», опубликованная в «Правде» 25 декабря 1918 года. Каменский, революционер со стажем, видный деятель Донецко-Криворожской республики, комиссар 5‐й армии, которой командовал Клим Ворошилов, управляющий делами РВС Северо-Кавказского военного округа, явно в пику председателю Реввоенсовета Республики Льву Троцкому писал:

На фронте я провел 8 месяцев, начиная с апреля сего года, когда на Украине создавались бессистемные отряды, и на моих глазах, при моем даже участии, происходило переустройство отрядов в настоящую армию. Мы были отрезаны от мира несколько месяцев, что творилось у нас в Советской России мы совершенно не знали, но сама жизнь диктовала необходимость изменить эти уродливые формы отрядной системы и пересоздать их в полки… Нашей армией руководил не только не генеральный штаб, но даже совершенно не знавший ранее военной службы – старый заслуженный партийный товарищ Ворошилов… Нам часто указывали, что ведение войны это такая тонкая штука, что без военных специалистов мы никак обойтись не можем. Военная специальность, хотя и тонкая штука, но все же это одна из составных частей общей более тонкой штуки – ведения всего государственного механизма, однако мы взяли на себя смелость ведения государства актом Октябрьской революции. Много, очень много уродливого было и есть в нашем строительстве, но мы не только не звали вначале «заморских князей», а за саботаж гнали их в шею… И кое-как справлялись… На фронте им не место. Послать какого-нибудь генерала вести войну против однокашника, генерала Краснова – это все равно, что поставить охранять овец от бурого медведя серого волка… Пусть будут невинные ошибки наших доморощенных рядовых, – они менее принесут вреда, чем злостная, хитрая механика Николаевских военных специалистов.

Троцкий ответил на это статьей «Военные специалисты и Красная армия», написанной 31 декабря 1918 года во время очередного выезда на фронт. Находясь в Лисках Воронежской области, он писал:

У нас ссылаются нередко на измены и перебеги лиц командного состава в неприятельский лагерь. Таких перебегов было немало, главным образом, со стороны офицеров, занимавших более видные посты. Но у нас редко говорят о том, сколько загублено целых полков из‐за боевой неподготовленности командного состава, из‐за того, что командир полка не сумел наладить связь, не выставил заставы или полевого караула, не понял приказа или не разобрался по карте. И если спросить, что до сих пор причинило нам больше вреда: измена бывших кадровых офицеров или неподготовленность многих новых командиров, то я лично затруднился бы дать на это ответ.

Опытный полемист ударил по Каменскому изо «всех орудий», подключив и теорию, и иронию:

До сих пор мы думали, как думали и наши социалистические учителя, что военное искусство становится тем сложнее, чем сложнее техника, и что быть хорошим начальником дивизии так же трудно, как быть хорошим техническим руководителем завода. Теперь мы узнаем, что все это ошибочно. Нужно просто быть коммунистом, а все остальное приложится.

И, поймав Каменского на неудачном обороте, о том, что «мы… кое-как (!! – восклицательные знаки Троцкого) справлялись», припечатал: «Вот это называется поставить вопрос на надлежащее место».

Троцкий также напомнил, по сути, о необходимости использования «буржуазных» специалистов в любой области, в чем он был совершенно солидарен с Лениным:

Мы знаем, что телеграфисты саботировали нас, саботировали железнодорожные инженеры, саботировали учителя гимназий, профессора университетов, врачи. Не сделать ли отсюда вывод, что мы можем, раз мы в октябре взяли власть, обойтись без медицины? Можно даже привести несколько спасительных примеров того, как коммунист где-нибудь в Чухломе, отрезанный от Советской Республики, с успехом перевязал тетке палец и совершил еще некоторые другие медицинские подвиги, не будучи нисколько отравлен буржуазной медицинской премудростью. Такая философия не имеет ничего общего с марксизмом, – это философия опрощенства, знахарства, невежественного бахвальства.

ЦК по настоянию Троцкого вынес Каменскому выговор. Он выражал настроения значительной, возможно, большей части большевиков, связанных с военной работой. Но решающая схватка развернулась на VIII съезде РКП(б) в марте 1919 года. Против линии Троцкого выступила военная «оппозиция». Беру слово «оппозиция» в кавычки, поскольку под оппозицией обычно понимается меньшинство. На самом деле «оппозиционеры» в вопросе о строительстве армии были на съезде в большинстве. Протоколы съезда были опубликованы еще в советское время, в 1959 году, однако протоколы заседаний военной секции обнародовали только 30 лет спустя, в 1989‐м. Их напечатали в журнале «Известия ЦК КПСС», порожденном временем гласности. Интереснейший был журнал! Жаль, он прекратил свое недолгое существование вместе с КПСС. Последнюю не жаль, а вот журнал можно было бы сохранить, пусть под каким-то другим названием.

В состав военной оппозиции входили видные большевики Емельян Ярославский, Георгий Пятаков, Георгий Сафаров, Розалия Землячка, Андрей Бубнов, Филипп Голощекин, Климент Ворошилов и другие. Наиболее активными ораторами от оппозиции были Сергей Минин и Владимир Смирнов. Минин был членом РВС 10‐й армии (командующий – Ворошилов), входил в группу «царицынцев», которой покровительствовал Сталин. Смирнов, в 1917 году один из руководителей московских большевиков, был членом РВС 5‐й армии. Собственно, военная оппозиция не отрицала возможности использования военспецов в Красной армии; ее участники полагали, что «бывших» можно привлекать в качестве консультантов, но ни в коем случае не доверять им командных постов. Троцкий на съезде отсутствовал: в связи с обострением военного положения он уехал на Восточный фронт. Тезисы ЦК по военному вопросу отстаивал Григорий Сокольников, член ЦК РКП(б) и РВС Южного фронта.

В ходе дискуссий оппозиционеры открытым текстом называли военных специалистов «белогвардейцами», хотя те служили в Красной армии. Минин даже заявил, что «под видом борьбы с отрядной системой пустили целую шайку белогвардейцев». Оппозиционеров возмущало, что военспецам много платят. В частности, речь шла о бывшем генерале Павле Лебедеве, получившем «денежное пожалование» (премию) в 2000 рублей. Информация об этом была напечатана в «Известиях». Зарплата красноармейцев составляла 450 рублей в месяц. Один из делегатов предложил, чтобы командиры получали не больше, другие, напротив, возмущались, что на эти деньги невозможно прожить. В любом случае денежное содержание солдат белых армий было значительно ниже. Большевикам везло во многих отношениях: одним из весьма важных и недооцененных историками факторов было то, что в их руках оказался денежный станок, ведь керенки ходили по обе стороны фронта. Как бы то ни было, среди прочих пунктов в тезисы оппозиции был включен следующий: «Денежные награждения за боевые заслуги и чрезмерная оплата труда командного состава не должны иметь места, как разлагающее и развращающее действие на Красную армию».

Приведу некоторые выразительные тезисы, написанные, очевидно, Мининым. Сын священника Сергей Минин успел поучиться на юридическом факультете Венского университета и историко-филологическом факультете Дерптского:

Патриотических или иных метафизических идей, или сознания вынужденности сотрудничества «в силу вещей» недостаточно для поручения представителям мелких и среднебуржуазных слоев ответственной роли руководительства в революционной пролетарской войне. Для этого необходимо для них классовое сознание общности своих интересов с интересами пролетариата и понимание его исторической миссии.

Особенно интересно замечание о «патриотических или иных метафизических идеях». То, что для офицера было основой основ, одной из важнейших причин, почему он служил в армии и готов был проливать кровь и отдавать жизнь, – патриотизм – было для большевиков, которые мыслили не патриотическими категориями, а категориями мировой революции, «метафизикой». Собственно, само понятие «отечество» было табуировано, его «реабилитировали» лишь в 1938 году, когда все в большей степени определялся поворот в сторону национал-большевизма. Но пока что это была музыка будущего.

К обвинению в «неправильном» классовом сознании Минин добавлял обвинение в «профнепригодности»:

Верхи аппарата буржуазного военного господства, ответственные организаторы и администраторы империалистической позиционной армии, руководители буржуазной военной политики, генералы и генштабисты, поскольку пролетарской классовой политики они не понимают и не признают, а буржуазные методы военного дела считают аполитичными, внеклассовыми и единственно правильными, никакой пользы для Красной армии принести не могут и потому для Красной армии не нужны.

…Маневренной войны они практически не знали… Лишенные всяких зачатков инициативы, вследствие притупления этого качества самой сущностью позиционной войны, развращенные старой кастовой замкнутостью, привилегиями, угодничеством, бюрократизмом и культом диплома и значка, они могут только подавлять волю и творчество широких масс и вносить разложение и задержку в развитие организованности и боеспособности Красной армии.

На заседании военной секции оппозиция получила при голосовании почти двукратный перевес – 37:20. Но решающей на съезде была позиция двух человек: отсутствующего Троцкого, а главное – Ленина. Вождь большевиков прислушивался в военном вопросе к Троцкому больше, чем к кому-либо другому. При этом сам он испытывал серьезные сомнения относительно привлечения военных специалистов.

В августе 1918 года, когда Троцкий находился на фронте под Свияжском, Ленин запросил его мнение насчет предложения, «внесенного одним из видных членов партии, заменить всех офицеров генерального штаба коммунистами». Двадцать третьего августа 1918 года Троцкий дал в ответ телеграмму, завершавшуюся следующей фразой:

Больше всего вопят против применения офицеров либо люди панически настроенные, либо стоящие далеко от всей работы военного механизма, либо такие партийные военные деятели, которые сами хуже всякого саботажника: не умеют ни за чем присмотреть, сатрапствуют, бездельничают, а когда проваливаются – взваливают вину на генштабов.

Однако сомнения все-таки не покидали Ильича. В марте 1919 года на вечернем заседании Совета народных комиссаров в связи с сообщением об очередном предательстве кого-то из «бывших», служивших в Красной армии, Ленин направил Троцкому «записочку» с вопросом: не прогнать ли всех военспецов? На обороте записки Троцкий написал: «Детские игрушки». По воспоминаниям Троцкого, «сердитые слова произвели, видимо, впечатление. Ленин ценил категорические формулы».

Однако на следующий день, заручившись справкой штаба, Троцкий пошел к Ленину и

поставил ему вопрос: «Вы знаете, сколько у нас в армии царских офицеров?» – «Нет, не знаю», – ответил он, заинтересованный. «Приблизительно?» – «Не знаю». Он категорически отказывался угадывать. «Не менее 30 тысяч!» Цифра прямо-таки поразила его. «30 тысяч…» – повторял он. «Теперь подсчитайте, – наступал я, – какой среди них процент изменников и перебежчиков – совсем не такой уж большой. Тем временем армию мы построили из ничего, и эта армия растет и крепнет!»

Через несколько дней, 13 марта 1918 года, выступая на митинге в Петрограде, Ленин подвел итог собственным сомнениям в вопросе о военной политике:

Когда мне недавно тов. Троцкий сообщил, что у нас в военном ведомстве число офицеров составляет несколько десятков тысяч, тогда я получил конкретное представление, в чем заключается секрет использования нашего врага: как заставить строить коммунизм тех, кто является его противником, строить коммунизм из кирпичей, которые подобраны капиталистами против нас. Других кирпичей нам не дано!

Характерно, что Ленин называет «своих генералов» врагами. Ну а кирпичи, когда в них прошла нужда, просто «разбили». Мироощущение Ленина мало чем отличалось от взглядов «оппозиционеров», но тактически он был, конечно, на голову выше их. Съезд принял «ленинскую» резолюцию, то есть военных специалистов продолжили широко (насколько это возможно) привлекать в Красную армию и доверять им командные посты, однако под жестким политическим контролем. Заботилось об этом специальное Бюро военных комиссаров.

Чем более многочисленной становилась Красная армия, тем больше нужно было военных специалистов, офицеров. А росла Красная армия очень быстро. На 15 апреля 1919 года в армии числились 1 450 000 человек, хотя боевой состав не превышал 450 000. К концу 1919 года Красная армия составила 3 миллиона человек. А к концу 1920 года – уже 5,5 миллиона. Это была колоссальная машина, требовавшая профессионального управления. Сколько бывших офицеров в конечном счете удалось привлечь в ряды Красной армии? Военные историки оценивают это число приблизительно в 70–75 тысяч человек, так что рекрутинговую кампанию большевиков можно в целом оценить как весьма успешную. В конце 1917 – начале 1918 года в русской армии насчитывалось около 250 тысяч офицеров (кадровых и военного времени) и генералов. Около 100 тысяч оказались в итоге в различных армиях белых. Остальным удалось избежать участия в братоубийственной войне.

Около 8 тысяч бывших офицеров вступили в Красную армию добровольно, 48,5 тысячи были призваны по мобилизации и 12 тысяч перешли к красным из армий белых или были мобилизованы из числа военнопленных. Каким путем попали в Красную армию еще несколько тысяч человек, неизвестно. На первых этапах Гражданской войны противники убивали друг друга беспощадно, рубили, расстреливали, потом поняли, что «человеческий материал» ценен, тем более профессиональный; военные порой успевали послужить по обе стороны фронта. Классический пример – литературный. Герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов побывал и у красных, и у белых. Из реальной жизни на сторону красных перешел штабс-капитан колчаковской армии Леонид Говоров, впоследствии – Маршал Советского Союза. Если брать высший и старший командный состав, то в Красной армии служили 775 бывших генералов (из них 252 – Генерального штаба) и 1726 бывших штаб-офицеров, из них 980 полковников и 746 подполковников.

С ростом численности армии доля бывших офицеров в ее командном составе снижалась: их просто физически не хватало. К концу Гражданской войны они составляли около 34% командиров, преимущественно высокого уровня. Командиров, выдвинувшихся из бывших унтер-офицеров, было 13%, прошедших советскую военную школу – 10%, не имевших военного образования – 43%.

Лучше всего получить представление о том, насколько военспецы были важны для Красной армии, помогут следующие цифры: военные специалисты составляли 85% командующих фронтами, 82% командующих армиями, до 70% начальников дивизий, 83% начальников штабов армий. Все начальники штабов фронтов, более половины начальников штабов дивизий и, видимо, большая часть командиров полков также были бывшими офицерами и генералами.

Генерал А. И. Деникин не без оснований утверждал, что Красная армия строилась «исключительно умом и опытом старых царских генералов», что «все органы центрального военного управления возглавлялись генералами-специалистами» и что «особенно широко был представлен Генеральный штаб». Действительно, практически весь Полевой штаб Реввоенсовета Республики состоял из бывших офицеров и генералов. Это и были подлинные «строители» Красной армии. Что бы они ни думали о целях и методах правящей партии, профессионализм брал свое. Главнокомандующими Вооруженными силами Республики были последовательно бывший полковник Иоаким Вацетис (сентябрь 1918-го – начало июля 1919-го) и бывший полковник Генерального штаба Сергей Каменев (июль 1919-го – апрель 1924-го).

В 1918–1920 годах на основных фронтах Гражданской войны в должности командующих состояли 20 человек, 17 из них были бывшими офицерами и генералами. Приведу полный список: генералы Генштаба – Владимир Егорьев, Павел Лебедев, Дмитрий Надежный, Владимир Ольдерогге, Дмитрий Парский, Александр Самойло, Павел Сытин; полковники Генштаба – Сергей Каменев, Михаил Свечников; полковники – Иоаким Вацетис, Владимир Гиттис, Петр Славен, Василий Шорин; подполковник Генштаба Федор Афанасьев; подполковники – Александр Егоров, Михаил Муравьев; подпоручик Михаил Тухачевский.

Из них изменил советской власти только командующий Восточным фронтом левый эсер подполковник Михаил Муравьев, 10 июля 1918 года поднявший восстание и объявивший Германии войну. Это произошло вскоре после левоэсеровского выступления в Москве 6 июля 1918 года. Однако уже 11 июля 1918 года Муравьев был убит в Симбирске латышскими стрелками.

Опасения измены со стороны военспецов были небеспочвенны. Изменили советской власти 5 (из 82) командующих армиями и 7 (из 77) начальников штабов армий. Генерал-лейтенант Алексей Архангельский с декабря 1917 года возглавлял Управление Главного штаба (с мая 1918 года – Всероглавштаб) по командному составу. Способствовал отправке офицеров на Юг, в Добровольческую армию. Когда возникла угроза разоблачения, бежал в расположение войск Деникина. С февраля 1919 года – участник Белого движения. Бывший генерал-лейтенант Генштаба Владимир Нотбек занимал пост военного руководителя Приволжского военного округа; находился в Самаре, когда в июне 1918 года ее захватили части чехословацкого корпуса. Вступил в русско-чешский полк рядовым стрелком, сражался против красных; затем служил в колчаковской армии. Преподаватели и большинство слушателей Академии Генерального штаба, эвакуировавшейся в Казань, после захвата города в августе 1918 года войсками Комуча и чехословаками отправились к белым. Правда, были слушатели, обучавшиеся по ускоренному курсу, социально близкие советскому государству, – по большей части они ушли с красными войсками. А преподавательский состав во главе с генералом Александром Андогским и старшекурсники – все перешли на сторону белых. Генерал Александр Андогский потом служил в армии Колчака. Было немало случаев перехода на сторону противника или снабжения его информацией и на более низких ступенях армейской иерархии.

Политический контроль за военспецами осуществляли комиссары. «Комиссар – это есть дуло револьвера, приставленное к виску командира», по определению одного из комиссаров эпохи Гражданской войны. Понятно, что командовать войсками с дулом револьвера у виска было некомфортно. Тем паче что, кроме комиссаров, надзор осуществлял Особый отдел ВЧК. От арестов никто не был застрахован. Три месяца, с ноября 1918‐го по февраль 1919 года, находился под арестом бывший генерал-лейтенант, командующий Северным фронтом Дмитрий Парский. Дело кончилось сравнительно благополучно: его перевели на военно-научную работу.

В июне – июле 1919 года возникло дело о заговоре в Полевом штабе РККА. Были арестованы бывший начальник штаба Западного фронта бывший капитан Н. Н. Доможиров, начальник разведывательного отделения Полевого штаба бывший капитан Б. И. Кузнецов, порученцы начальника Полевого штаба бывшего генерал-майора Генштаба Федора Костяева и главкома Иоакима Вацетиса, а затем и они сами. Для Костяева это был уже второй арест; первый случился в августе 1918 года, однако не имел серьезных последствий. Исследователи расходятся во мнениях о том, что лежало в основе дела генштабистов: неосторожные разговоры, внутренняя борьба в большевистских верхах, стремление чекистов выслужиться (руководил следствием печально известный чекист Иван Павлуновский) или же необходимость найти виноватых в тогдашних неудачах Красной армии. Как бы то ни было, Вацетис и Костяев после трех с лишним месяцев заключения были освобождены за недоказанностью обвинений, правда, прежних позиций не обрели, а были направлены всего лишь на преподавательскую работу. Остальные арестованные по делу были амнистированы в ноябре 1919 года в связи с годовщиной Октябрьской революции. Это наводит на мысль о том, что скорее всего заговор был чекистским изобретением.

Служили «бывшие» не только за совесть, но и за страх: отчасти гарантией верности служили их семьи, ставшие де-факто и де-юре заложниками. Правда, мне неизвестны случаи, чтобы репрессии в отношении родственников перебежчиков практиковались на самом деле. Мотивы службы бывших офицеров в Красной армии были различны: от увлечения революционными идеями и стремления сделать карьеру (когда еще поручик мог стать командующим фронтом, а окончивший предпоследним в своем выпуске Академию Генштаба полковник – главнокомандующим?) до невозможности иным способом заработать на жизнь. Служили советской власти отчасти «по привычке»; ведь речь шла о людях военных: власть, какой бы она ни была, мобилизовала – надо служить. Другие служили, так как считали, что советская власть, по крайней мере, защищает Россию от раздела ее иностранцами. Это был серьезный мотив.

Так что служили и по принуждению, и искренне – не за страх, а за совесть. В последнем случае – особенно когда дело касалось защиты Отечества, даже если Отечество теперь называлось социалистическим. Наиболее ярко это проявилось в период Советско-польской войны 1920 года, когда речь шла о защите территориальной целостности России, что было одной из основ мировоззрения российского офицера. Большевикам удалось привлечь к агитации за вступление в Красную армию одного из самых известных русских военачальников Первой мировой войны – генерала Алексея Брусилова. В мае 1920 года приказом Реввоенсовета было создано Особое совещание при главнокомандующем Вооруженными силами Республики. В состав Совещания, председателем которого был назначен Брусилов, вошли бывшие царские генералы: М. В. Акимов, П. С. Балуев, А. И. Верховский, А. Е. Гутор, А. М. Зайончковский, В. Н. Клембовский, Д. П. Парский, А. А. Поливанов, А. А. Цуриков. Особое совещание должно было давать рекомендации и советы по организации снабжения Красной армии и по борьбе с поляками, или, как их именовали, белополяками. Вот уж кто не имел ничего общего с белыми, сражавшимися за «единую, неделимую…»! Тридцатого мая 1920 года в «Правде» было опубликовано воззвание Брусилова «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», в котором говорилось:

В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старые боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-Крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честною службою, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из‐за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку Россию.

Это был совершенно не коммунистический текст, явно адресованный офицерам по обе стороны фронта. На патриотический призыв откликнулось некоторое число бывших офицеров, хотя какое именно, мы вряд ли когда-нибудь установим. В политике советской власти как будто произошел сдвиг: ведь в 1918 году тот же Брусилов был арестован ВЧК «в профилактических целях». Однако сдвиг этот оказался видимостью: с момента создания Особого совещания ВЧК следила за генералами, и вскоре трое из них – Гутор, Зайончковский и Клембовский – были арестованы. Двое – скорее всего за польские фамилии. В 1921 году Клембовский умер в тюрьме, Зайончковский с того же времени стал секретным осведомителем ЧК-ГПУ. Гутора освободили в 1922‐м, уволили в отставку в 1931‐м, расстреляли в 1938‐м. Небезопасно было иметь дело с советской властью.

Генералы, служившие у красных, вызывали у многих современников не слишком позитивные чувства. Историк Юрий Готье записал в дневнике о том, как слушал 18 июня 1920 года доклад Парского в военно-исторической комиссии о Рижской операции августа 1917-го:

Генералы говорили о том, как их били, и мне не чувствовалось, чтобы кому-нибудь из них было особенно больно за себя, за армию, за Россию. Прежде столовые, теперь паек, вот все, что стояло и стоит на первом плане у русских вождей. Слушатели были большей частью обезьяны, настоящие горильи хари, призванные составить новое русское офицерство во славу мирового пролетариата. Было интересно, но я ушел с чувством боли, стыда и жалости.

Большевикам удалось создать массовую и в целом управляемую армию, обеспечить профессиональный уровень командования и в то же время контроль за военными специалистами, многие из которых служили красным лишь в силу сложившихся обстоятельств, найти, по словам С. С. Каменева, «удачное сочетание коммуниста и генштабиста». Эта гремучая смесь и дала, по выражению того же Каменева, «все 100% командования». Наряду с политическими причинами, это и обусловило в конечном счете победу красных в Гражданской войне.

Несколько штрихов к вопросу о том, как «делалась» история и формировалась память о Гражданской войне и ее военачальниках. Во времена Сталина и его наркома Ворошилова – автора, в частности, выпущенной к пятидесятилетию вождя брошюры «Сталин и Красная армия» (1929), в которой его патрон объявлялся ее создателем, – большинство деятелей Гражданской войны (и из «бывших», и из большевиков) были уничтожены. На зачищенном поле истории Гражданской войны остались Сталин, Ворошилов, Буденный и вовремя умершие, вроде Михаила Фрунзе, или погибшие в ее ходе Василий Чапаев, Александр Пархоменко и Николай Щорс. Над созданием фейковой, говоря современным языком, истории Гражданской войны трудились сотни небесталанных литераторов, режиссеров, не говоря уже об историках. На последних страницах «Хождения по мукам» «красного графа» Алексея Толстого Рощин и Катя в Большом театре слушают доклад об электрификации России, и Рощин показывает своей возлюбленной: «с краю – худощавый, с черными усами – Сталин, тот, кто разгромил Деникина…» Рощин, кстати, военспец – его прототипом был бывший штабс-капитан императорской армии, затем комбриг (позднее – комдив и генерал-лейтенант) РККА Евгений Шиловский, зять Алексея Толстого. Правда, Толстой, прежде чем определить Рощина к красным, отправил его послужить к белым, чтобы показать, как там все было ужасно. Надо же было замаливать грехи: в свое время граф писал, что большевики, подобно царю Эдипу, должны вырвать себе глаза… Шиловский вошел в историю литературы не только этим – он был вторым мужем Елены Нюренберг-Неёловой, ушедшей от него к Михаилу Булгакову. Так что угодил еще в один роман – «Мастер и Маргарита», натурально, в качестве Маргаритиного мужа.

Но вернемся от литературы к истории. В начале 1960‐х годов в популярнейшей книжной серии «Жизнь замечательных людей» (твердая валюта черного книжного рынка, ведь в СССР мало-мальски интересные книги были в дефиците, даже книги о красных командирах) вышли «Полководцы Гражданской войны», а вслед за ними – «Герои Гражданской войны». Настольные книги моего детства. На самом деле оба тома – о полководцах. В двух книгах всего 29 биографических очерков. При этом о военных специалистах – командующих фронтами – только четыре: о Каменеве, Егорове, Тухачевском и Шорине. Остальных как будто смыло со страниц истории.

Последующая судьба военных специалистов требует отдельного разговора. Приведу лишь краткую справку о командующих фронтами, коих, исключая Муравьева, было 16. Половина из них умерли своей смертью. До начала Большого террора умерли Федор Афанасьев, Павел Лебедев, Сергей Каменев (был объявлен врагом народа посмертно), Петр Славен (умер в Латвии в 1919 году). Половина была расстреляна: Владимир Ольдерогге в 1931 году, в 1937–1938‐м – Иоаким Вацетис, Владимир Гиттис, Александр Егоров, Михаил Свечников, Петр Сытин, Михаил Тухачевский, Василий Шорин. Пережили Большой террор трое: Владимир Егорьев, Дмитрий Парский (правда, в начале 1930‐х три года провел в ссылке), Александр Самойло.

Считается закономерностью, что революция пожирает своих детей. Похоже, этот мрачный тезис следует дополнить: с не меньшим аппетитом она пожирает приемышей.

В заключение, чтобы не завершать на совсем минорной ноте: в годы Великой Отечественной войны начальниками Генерального штаба Красной армии были бывший полковник Генштаба маршал Борис Шапошников, бывший штабс-капитан маршал Александр Василевский, бывший прапорщик генерал армии Алексей Антонов. Все эти бывшие офицеры дожили до того времени, когда командный состав Красной армии вновь стал именоваться офицерским.

МИХАИЛ ФРУНЗЕ – ТЕРРОРИСТ, ПОЛКОВОДЕЦ, ПОЛИТИК

Михаил Фрунзе – одна из самых ярких фигур Гражданской войны. Он командовал важнейшими войсковыми соединениями Красной армии в важнейших сражениях, в частности Южной группой войск Восточного фронта, в 1919 году действовавшей против Колчака и одержавшей блестящие победы. В одном из решающих боев Фрунзе лично поднимал в атаку чапаевскую дивизию. Он командовал Восточным фронтом, Туркестанским фронтом, затем Южным фронтом, тем самым, который загнал Врангеля в Крым, а затем вынудил его войска эвакуироваться в Турцию.

Повторю: Фрунзе – одна из центральных фигур Гражданской войны, но интересен он не только этим. Фрунзе прожил всего 40 лет и 9 месяцев. Из своей сознательной жизни – если считать сознательной жизнь с 16-летнего возраста – треть провел в тюрьме и ссылке. Но за оставшееся время успел сделать очень много.

Фрунзе был сыном фельдшера, родился в Пишпеке, который потом назывался Фрунзе, а теперь – Бишкек. Он рано осиротел: отец умер, когда мальчику было двенадцать лет. Семья была многодетная, учился Михаил на общественное пособие, гимназию в городе Верном (Алма-Ата) закончил с золотой медалью.

Шестнадцатого марта 1904 года гимназист выпускного класса Михаил Фрунзе писал своему товарищу в связи с событиями Русско-японской войны:

Мы постоянно с нетерпением ожидаем известий с Дальнего Востока. Дела наши как будто начинают там поправляться. Жаль вот только, что у нас в России среди студенчества опять происходят беспорядки. В Петербурге закрыт Горный институт, прикрыты женские медицинские курсы и, как говорят, университет. В Москве – Бестужевские педагогические курсы для женщин. Это все на руку японцам. Они очень рассчитывают на эти беспорядки, а в особенности на смуты, могущие произойти в Финляндии, Польше и на Кавказе среди евреев и армян.

Совсем не похоже на мысли «пламенного революционера». Такой текст скорее мог быть написан русским патриотом правых взглядов. А уже в ноябре Фрунзе был арестован за участие в студенческих волнениях.

Перелом произошел в столице, и очень скоро. Фрунзе поступил в Политехнический институт на экономическое отделение, институт считался одним из лучших. Он был создан по указанию и наметкам С. Ю. Витте, в нем преподавали блестящие профессора, и не только по техническим дисциплинам, но и по гуманитарным. Там, окунувшись в атмосферу всеобщего недовольства, вызванного неудачной войной, закосневшим самодержавием и бюрократией, Фрунзе очень быстро оказался в гуще общественной жизни и стал принимать в ней самое активное участие.

Ведь войну собирались завершить очень быстро, «закидать шапками» «этих макак», а вышло, по словам генерала М. И. Драгомирова, что это была война макак с кое-каками. Такая вот печальная острота. Война с Японией стала шоком. И дело не в отсутствии патриотизма, а как раз во все нарастающем его присутствии, недовольстве тем, как власть эту войну ведет. Пятнадцатого ноября 1904 года в письме другу, еще не закончившему гимназию, Фрунзе советует:

Познакомься с развитием социализма, так как первенствующая сейчас партия – социал-демократов – вся основана на социализме. Я хотя кое в чем и не согласен с программой этой партии, за неимением какой-либо другой прогрессивной партии принужден следовать за ней. Потом, может быть, обоснуем партию особую, национал-прогрессистов, а теперь же это сделать невозможно, ибо я считаю себя неподготовленным к тому, чтобы составлять партию.

Партию собрался «составить» – ни больше ни меньше! В 19 лет!

И это – не бравада и похвальба. Здесь чувствуется стремительный дух, мощная энергетика, целеустремленность. Партию национал-прогрессистов он не создал, стал членом партии большевиков. Участвовал, по некоторым данным, в шествии 9 января 1905 года в Петербурге, потом отправился, уже по партийной линии, в Иваново-Вознесенск и в Шую, туда – думаю, всем, кто учился в советской школе, это известно, – где и возник первый Совет рабочих депутатов, точнее – Совет рабочих уполномоченных. Иваново-Вознесенский совет, поскольку там был Фрунзе, стал образцовым и в некотором роде – моделью для всех остальных Советов в будущем, во всяком случае так говорилось в советских учебниках истории. Главный Совет, конечно, был в Петербурге. Однако его председателем был беспартийный помощник присяжного поверенного Георгий Хрусталев-Носарь, а реальными руководителями – Лев Троцкий и Александр Парвус. Позволю себе немного отступить от основного сюжета и сказать несколько слов о Хрусталеве-Носаре, практически исчезнувшем со страниц истории, хотя его судьба весьма необычна и в то же время характерна для русской революции и Гражданской войны.

Хрусталев-Носарь родился в семье ссыльного народовольца, участвовал в событиях 9 января 1905 года – распространял революционные воззвания священника Георгия Гапона, потом собирал пожертвования для бастующих рабочих, стал первым председателем первого «Совета рабочих делегатов», был арестован и приговорен к ссылке в Сибирь. Ссылку он должен был отбывать в Березове Тобольской губернии (куда в свое время сослали светлейшего князя Александра Меншикова; см. знаменитое полотно Василия Сурикова). Но там Хрусталев-Носарь не задержался и уже в марте 1907 года бежал за границу. Вступил в РСДРП, однако в 1910 году из партии вышел. Был плодовитым публицистом: часто публиковал в российской периодике статьи на политические, социальные и экономические темы. В 1913 году ненадолго угодил во французскую тюрьму за присвоение чужого имущества. Во время Первой мировой войны занял патриотическую позицию и в 1915 году вернулся в Россию. Здесь за побег из ссылки был приговорен к трем годам каторги. После Февральской революции уехал в родной Переяслав (тот самый, где некогда состоялась Переяславская рада), был избран председателем земской управы, а в 1918 году создал крошечную «Переяславскую республику». По словам Василия Шульгина, встречавшегося с Носарем,

в то время как керенщина гуляла по лицу матушки-России, дезорганизовывая все и вся (а в наших краях общерусскому разложению еще деятельно в этом помогала украинская ржа), у Хрусталева-Носаря в его «Переяславской республике» было благорастворение воздухов и изобилие плодов земных. В Киев доходили фантастические слухи о полном порядке, царящем под управлением сего бывшего забастовщика.

Шульгин утверждал, что к тому времени Носарь стал сторонником конституционной монархии и русским националистом. В мае 1919 года большевики расстреляли Носаря, а тело бывшего председателя Петербургского Совета бросили в Днепр.

Вернемся, однако, к нашему главному герою. В Иваново-Вознесенске Фрунзе стал профессиональным революционером. В декабре 1905 года он приезжал в Москву, участвовал в вооруженном восстании. Фрунзе впоследствии утверждал, что получил начальное военное образование, стреляя в урядника в Шуе, среднее – воюя против Колчака, а высшее – на Южном фронте, в борьбе с Врангелем.

На самом деле покушение на полицейского урядника 21 февраля 1907 года относится, конечно, к терроризму. Он и был арестован за покушение, то есть за террористический акт. Фрунзе грозила смертная казнь, к которой он был приговорен, между прочим, дважды. Но приговор в исполнение так и не был приведен. В случае с урядником некий врач Иванов показал на суде, что во время покушения Фрунзе был у него на приеме, то есть лжесвидетельствовал, хотя ни разу в глаза не видел самого Фрунзе.

Тогда многие сочувствовали революционерам, борцам за всеобщее освобождение. И потому давали ложные показания, что считалось не аморальным и бесчестным, а напротив – помощью борцам за правое дело.

По происхождению Фрунзе был молдаванином, а его фамилия в переводе на русский означает «лист». В Шуйском краеведческом музее есть неплохая экспозиция, посвященная Фрунзе. Там представлены и документы, и письма. Впрочем, подлинных документов совсем немного. Главное известно от его старшего адъютанта, одного из первых биографов, который, в свою очередь, пересказывал то, что ему рассказала мать Фрунзе. Поэтому многие сведения о Фрунзе, устоявшиеся в общественном сознании, на самом деле – рассказы матери, которые нередко искажают реальность. Тем более что рассказывала она через много лет после смерти любимого сына. Должно быть, поэтому о Фрунзе существует такое множество легенд.

Второй раз смертную казнь ему заменили шестилетней каторгой. Судил его военный суд, утверждал приговор командующий Московским округом. Потом Фрунзе вышел на поселение, оказался в ссылке, бежал, жил под чужими фамилиями, последняя была – Михайлов: ему передали документы пропавшего без вести земляка.

После Февральской революции Фрунзе организовывал милицию и Советы в Минске, потом участвовал в захвате большевиками власти в Москве в октябре 1917 года. Позже возглавлял партийную и советскую власть в Иваново-Вознесенске, был военным комиссаром Ярославского военного округа. И наконец, стал командующим 4‐й армией Восточного фронта.

Почему это назначение получил именно он? Потому ли, что у него революционная биография? Безусловно. Но еще и потому, что Фрунзе обладал особым, редкостным организаторским талантом, буквально с молодых лет. Он был человеком решительным и храбрым, лично водил войска в атаку, что для командарма даже как-то неуместно. Когда возникла такая необходимость, Фрунзе взял в руки винтовку и повел в атаку один из полков чапаевской дивизии.

Впоследствии лихо ездил на автомобиле. За несколько месяцев угодил в три аварии. Это был человек, прекрасно приспособленный для войны, для решительных действий, без страха и колебаний. Каким он был полководцем? Трудно сказать. Не верится, что человек, не имевший военного образования, не принимавший участия в настоящей войне, вдруг сразу оказался способным командовать армией, группой армий, фронтом. Здесь одной личной храбрости недостаточно. Нужны знания, навыки, нужен профессионализм. Тем не менее он умел мобилизовать знания и умения других, качество тоже очень ценное. Военные специалисты были начальниками его штабов или заместителями, они всегда были при Фрунзе. И тогда, когда он командовал армией, и когда стал командовать группой войск, и когда командовал Восточным фронтом. Его всюду сопровождал Федор Федорович Новицкий, бывший генерал-лейтенант царской армии, который был его заместителем еще в бытность Фрунзе военным комиссаром.

Начиная с Туркестанского фронта его помощником был бывший полковник Александр Карлович Андерс, опирался Фрунзе и на начальника штаба Южного фронта бывшего подполковника Ивана Христиановича Пауку; армиями Южного фронта командовали у него бывшие офицеры царского времени – Владимир Лазаревич и Август Корк. Фрунзе возил их с собой, умел к ним прислушаться, учился у них, понимая, что без их знаний он стоит немного. Именно сотрудничество с ними стало важнейшим условием не только побед, но и просто выживания.

Бывшего поручика Михаила Тухачевского, который получил военное образование и имел опыт реальной войны, хотя не командовал ни частями, ни соединениями, можно представить себе в роли самостоятельно планирующего операции и принимающего решения, что он и делал. Фрунзе – нет. Обычно коммунисты выступали в роли комиссаров при командующих, Фрунзе же был командующим, причем командовал тремя фронтами! Почти все остальные командующие (17 из 20) были в прошлом офицерами или генералами Генерального штаба, за исключением Владимира Антонова-Овсеенко и Григория Сокольникова.

***

Есть легенда, что если бы в Крыму был Фрунзе, а не «тройка» в составе Георгия Пятакова, Белы Куна и Розалии Землячки, там не было бы массовых репрессий против офицеров. Я в этом сильно сомневаюсь, исходя из деяний самого Фрунзе. Вот его донесение Троцкому, с копией Ленину «О неустойчивости ближнего тыла». Оно датируется 17–18 марта 1919 года. Фрунзе только что вступил в должность командующего армией, и перед ним стояла задача подавить крестьянское восстание в ряде уездов Самарской губернии. Крестьяне там выдвигали следующие лозунги: «Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции!», «Долой коммунистов и коммуну!» – то есть выступали за Советы без коммунистов, выдвигали фактически кронштадтский лозунг, только уже весной 1919 года. Вот что докладывал Фрунзе: «При подавлении движения убито, пока по неполным сведениям, не менее 100 человек. Кроме того, расстреляно свыше 600 главарей и кулаков». В бою погибли всего около ста человек, зато потом всех тех, кого сочли ненадежными, просто расстреляли. «Село Усинское, в котором восставшими сначала был истреблен целиком наш отряд 170 человек, сожжено совершенно». При этом Фрунзе отлично понимал, почему восстали крестьяне: «Движение выросло на почве недовольства экономическими тяготами и мероприятиями, а в силу несознательности населения было направлено и использовано должным образом». С несознательными именно так и поступали – расстреливали потенциальных главарей и сжигали дотла села, где произошло убийство красноармейцев. Фрунзе был ничем не лучше Тухачевского, подавлявшего Тамбовское восстание, или Пятакова, Белы Куна и Землячки, осуществлявших «красный террор» в Крыму. Получи Фрунзе соответствующее указание, нет сомнений, что он бы его выполнил.

Трудно сказать, почему именно его фигура овеяна романтическим флером. Да, он участвовал в важнейших сражениях Гражданской войны, в которых были разбиты армии Колчака (точнее, колчаковского генерала Михаила Ханжина), и 50 дней руководил Южным фронтом, как раз тогда, когда был разгромлен Врангель.

Что было дальше? Фрунзе выполнял очень интересные миссии – не только военные, но и дипломатические. Одно время он был спецпосланником в Турции, уже после окончания Гражданской войны. Напомню, что там как раз произошла кемалистская революция. Мустафа Кемаль (впоследствии Ататюрк) обратился с письмом к Ленину с просьбой о признании – которое было немедленно получено – и о помощи. Сразу по окончании Гражданской войны Российской Федерацией были заключены договоры с Турцией и Закавказской Федерацией. Фрунзе отправился подписывать договор от имени Украины. Добирался он нелегально на итальянском пароходе с документами все того же Михайлова, а параллельно шло советское судно, которое везло в Турцию вооружение и миллион рублей золотом. В поддержку новому режиму.

Зачем все это было нужно большевикам? Думаю, они рассматривали свои действия как средство подрыва Антанты и мирового империализма и как некую возможность для дальнейшего развития мировой революции. Вот некоторые данные: советские республики поставили Турции, которая в 1921–1922 годах воевала с греками, около 40 тысяч винтовок, сотни пулеметов, 54 орудия с многотысячным комплектом снарядов и огромное количество другого военного снаряжения. Более того, через Азербайджан турок снабжали нефтью, бензином и керосином. В общей сложности кемалистскому правительству была оказана финансовая помощь на сумму не менее 10 миллионов рублей золотом. Ленин, по сути, подарил Турции примерно 20 тысяч квадратных километров территории с населением почти в полмиллиона человек, проживавших в городах Карсе, Ардагане, Артвине и других населенных пунктах Карсской области, части Батумской области и части Эриванской губернии. В Стамбуле можно видеть памятник, на котором по левую руку от Кемаля Ататюрка стоит Михаил Фрунзе, герой национально-освободительной борьбы турецкого народа. Рядом с Фрунзе – Климент Ворошилов, который одно время был там военным советником. Туркам оказывали помощь и военные специалисты. Фрунзе поехал туда не один, а, естественно, с командой военспецов, в частности с Андерсом.

Пик военной карьеры Фрунзе пришелся на 1925 год, в январе он сменил Троцкого на посту председателя Реввоенсовета Республики и одновременно был назначен наркомом по военным и морским делам. Считается, что именно Фрунзе играл важнейшую роль в военной реформе 1924–1925 годов и, в частности, настаивал на введении в армии единоначалия.

Однако когда Фрунзе называют военным теоретиком, к этому следует относиться с осторожностью, ибо его теоретизирование в области военного дела всегда было тесно связано с коммунистической идеологией. Вот несколько цитат из его статьи «Единая военная доктрина и Красная армия»: «Государство должно всем весом своего влияния в кратчайший срок покончить с теми остатками политической разъединенности, которые до сих пор наблюдаются в Красной армии. Люди с идеологией, враждебной идеям труда, должны быть оттуда изъяты, если не перекуются». Как видим, речь идет о курсе на ликвидацию военных специалистов в армии, который был реализован в конце 1920‐х – начале 1930‐х годов. Большевистские вожди, включая Фрунзе, отчетливо понимали, что, если руководствоваться коммунистической доктриной, оставлять армию в руках военных специалистов нельзя. Их необходимо, использовав, убрать, заменить своими. Именно в этом смысле понимал единоначалие Фрунзе. А вот собственно военная часть вопроса – стратегия:

Общая политика рабочего класса, класса активного по преимуществу, класса, идущего на завоевание всего буржуазного мира, не может не быть активной в самой высокой степени. Самим ходом революционного исторического процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению, когда для этого сложится благоприятная обстановка. Таким образом, в этом пункте мы имеем полное совпадение требований военного искусства с общей политикой.

Так понимал Фрунзе военную стратегию: нападение. Упреждающие удары…

Мировая революция на штыках – это ничем не отличается от того, что говорили и писали Троцкий, Тухачевский и другие. Фрунзе отлично понимал военную отсталость Советской России и говорил примерно так: ну да, у нас техника не очень, и наш потенциальный противник будет иметь техническое преимущество, но зато у нас просторы, мы можем вести маневренную войну, и в этом будет залог нашего успеха. Мне доводилось читать в биографиях Фрунзе советского времени, что, дескать, это все и оправдалось во время Великой Отечественной войны. Думаю, что когда противник доходит до Москвы и до Волги, это сомнительное маневрирование.

Фрунзе написал три тома трудов, и его воззрения в целом несколько сложнее. Но квинтэссенция его военной доктрины и его мироощущения выражены, на мой взгляд, именно в этом фрагменте. Война должна вестись революционная, наступательная и маневренная.

Наконец, вопрос, который всегда ставится историками и не историками. До каких высот мог бы дойти Фрунзе, если бы выжил после операции? И насколько правдива версия о его устранении? С моей точки зрения, это легенда. Литература – великая сила. Борис Пильняк написал «Повесть непогашенной луны», где в образе командарма Гаврилова, умершего во время операции, многие узнали Фрунзе. Повесть была напечатана в майском номере «Нового мира» за 1926 год. Тринадцатого мая 1926 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило, что повесть является «злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии». Главному редактору журнала В. П. Полонскому был объявлен строжайший выговор, а тираж майского номера журнала конфискован. Часть номеров все же попала в руки читателей: решение о конфискации состоялось, когда журнал был в продаже уже два дня. Это как будто подтверждало слухи: если власти так боятся, значит точно – Фрунзе устранили.

Действительно, обстоятельства выглядели несколько странными: человек чувствует себя неплохо, однако решением ЦК его заставляют идти на операцию. Вскоре после операции Фрунзе умирает – не во время самой операции, а от последствий наркоза. Фрунзе умер от паралича сердца через 39 часов после операции. В то время было много «случайных» смертей: бывший заместитель Троцкого Эфраим Склянский утонул в Америке, председатель ЦИК СССР Нариман Нариманов внезапно умер от сердечного приступа, первый секретарь Закавказского крайкома партии Александр Мясников погиб в авиакатастрофе. Все врачи, оперировавшие Фрунзе, умерли в 1934 году. Причем врачи были первостатейные – В. Н. Розанов, И. И. Греков, А. В. Мартынов – блестящие хирурги. Пильняка расстреляли в 1938 году – не за «Повесть…», а за «шпионаж» в пользу Японии. Еще бы: побывал в Японии, написал книгу «Корни японского солнца», – «оснований» для НКВД в эпоху Большого террора более чем достаточно.

Версия, что Фрунзе был устранен по указанию Сталина, вызывает у меня сомнение. «Кандидатом в убийцы» назначили известного врача Алексея Очкина, который давал наркоз, эфир с хлороформом. Сочетание эфира и хлороформа дало в итоге такие катастрофические последствия. Наркоз был длительный, наркотического материала израсходовали довольно много: 60 граммов хлороформа и 140 граммов эфира. Похоже, врачи допустили ошибку. Я читал в медицинских трудах, что, когда человек сильный, активный и возбужденный, наркоз может негативно сказаться на организме, прежде всего на деятельности сердечно-сосудистой системы, что с Фрунзе и произошло.

Однако остается вопрос: зачем нужна была операция, если он чувствовал себя неплохо? Я консультировался с врачами, специалисты говорят, что язву желательно оперировать как раз в период затишья, а не во время обострения.

У Фрунзе было давнее желудочное заболевание, в 1906 году его брат – он был врачом – диагностировал это после операции по удалению аппендицита. С того времени у Фрунзе бывали очень сильные боли и кровотечения. Он выпадал иногда на несколько дней из жизни и активной деятельности, и в этом смысле логика действий ЦК понятна. Необходимо не только вылечить болезнь, но и сделать очень нужного человека активным и трудоспособным.

А была ли логика в том, чтобы Сталин устранил Фрунзе?

Я ее не усматриваю по одной причине: Фрунзе был назначен вместо Троцкого совершенно сознательно, поскольку был человеком других взглядов. Никаких признаков нелояльности к тогдашнему партийному руководству у Фрунзе замечено не было, отношения были вполне нормальные. Идти на такой риск, втягивать в эту историю множество людей… И ведь дело было в 1925 году, осенью, Сталин был еще не тот, и ситуация не та.

Версию убийства повторил режиссер Евгений Цымбал в своем замечательном фильме «Повесть непогашенной луны» (1990, сценарий Витаутаса Жалакявичюса, в роли Фрунзе Владимир Стеклов). Сила искусства велика, но, повторяю: у нас нет серьезных доказательств, а значит, и реальных оснований считать, что Фрунзе был убит. Однако версия эта, столь живучая, еще более способствовала созданию романтического и мученического образа Фрунзе.

ПЕРВАЯ КОННАЯ АРМИЯ

Первая конная армия официально начала свое существование 19 ноября 1919 года, была распущена 21 мая 1921-го.

Почему именно конная армия? Как ни странно, в значительной степени это объясняется успехом рейда Константина Мамонтова, белого генерала, который совершил блистательный набег на тылы Красной армии и продемонстрировал, на что способна мощная конная группировка. Видимо, именно это и послужило толчком к укрупнению существовавших в Красной армии конных формирований. Первые крупные конные формирования красных создал Борис Думенко. Но он был тяжело ранен, считалось, что смертельно, «наследство» перешло к Семену Буденному, и на Буденного как на будущего командарма уже ориентировались те, кто инициировал создание конной армии: Ворошилов и командующий Южным фронтом Александр Егоров, бывший подполковник царской армии, и будущий «враг народа», один из первых расстрелянных маршалов…

При Егорове членом Реввоенсовета был Сталин, который считал себя одним из создателей Первой конной армии и всю жизнь очень нежно к ней относился. Если уж мы заговорили о репрессиях, то в этом плане конармейцы были словно заговоренными. Мне неизвестно, чтобы кто-либо из видных конармейцев, включая военных специалистов, был репрессирован в период Большого террора, когда ряды героев Гражданской войны изрядно поредели. Это было культовое воинское образование, этакий архетип Красной армии эпохи Гражданской войны. Можно даже сказать, что Первая конная – это почти миф. Миф об отлично организованной неостановимой революционной силе.

«Невероятная сила» насчитывала 17–19 тысяч сабель, это на самом деле мощная сила, но, конечно, число бойцов сильно колебалось в зависимости от ситуации, обстановки, побед и поражений, длительности похода и так далее. А непобедимой Первая конная не была, и наиболее тяжелые ее поражения относятся к Советско-польской войне. Это август – сентябрь 1920 года.

Но сначала о победах. Первая конная сыграла важную роль в разгроме войск Деникина. Уже первые сражения, в которых она участвовала, проходили на важнейших участках фронта. Речь идет о Воронежско-Касторненской операции, сражении под Касторной, операции в Донбассе, взятии Ростова-на-Дону и Егорлыцкой операции 1920 года, одной из образцовых для Красной армии. В районе среднего Егорлыка в конце февраля 1920‐го произошло самое крупное конное сражение эпохи Гражданской войны. Там конная группировка белого генерала Александра Павлова столкнулась с Первой конной армией. В сражении одновременно с обеих сторон участвовало около 25 тысяч сабель. Трудно даже вообразить себе такое побоище.

Мне неизвестны аналоги подобных конных сшибок XX века. Первая мировая война была позиционной, это была окопная война. Кавалерия перестала играть существенную роль уже в период Англо-бурской войны, когда появились и стали широко применяться пулеметы. Конные сражения эпохи Гражданской войны кажутся на первый взгляд реликтом конных битв прошлого. Гражданская война в России была маневренной: сплошной линии фронта, как правило, не было, боевые действия велись нередко вдоль железных дорог, других путей сообщения. В этой ситуации оперативная переброска кавалерии на решающие участки сражений играла важную роль. Основную массу Красной армии, так же как и войск белых, составляла пехота, однако роль кавалерии была далеко не исчерпана.

Первая конная заслуженно стала самым прославленным воинским соединением красных эпохи Гражданской войны. Несомненно, однако, что ее роль была гипертрофирована впоследствии в историографии и, главное – в пропаганде. Конармию возглавил «красный генерал» из крестьян Семен Буденный, комиссаром был Клим Ворошилов – из рабочих. В ее создании сыграл немалую роль Сталин. Это обстоятельство стало решающим в последующей мифологизации истории Первой конной в 1920‐е и в особенности в 1930‐е годы. О Первой конной слагались стихи, ставились пьесы, снимались фильмы, писались картины. Из наиболее известных и тиражируемых – картина художника Михаила Авилова «Приезд тов. Сталина в Первую конную армию в 1919 г.» (1933) и знаменитая картина художника-баталиста Митрофана Грекова «Трубачи Первой конной» (1934). Самое важное, что было написано о Первой конной – конечно, «Конармия» (1923–1925) Исаака Бабеля. Книга, которая обессмертила Первую конную и очень не понравилась Буденному. Командарм атаковал писателя вскоре после первых журнальных публикаций рассказов из цикла «Конармия», опубликовав статью «Бабизм Бабеля из „Красной нови“» (1924). Победное шествие «Конармии» в литературе не давало Буденному покоя и в дальнейшем: в 1928 году появляется его письмо с критикой бабелевской прозы в «Правде». Вдобавок к обвинению Бабеля в «карикатурно-пасквильном» изображению бойцов Первой конной, он обвинил писателя в «эротомании». Тогда за Бабеля вступился Горький. В 1940 году вступиться было некому… Вряд ли тексты писал сам Буденный, но то, что суть его претензий к Бабелю передана верно, сомневаться вряд ли приходится.

Семен Буденный не был таким простым рубакой, как его иногда изображают, все-таки человек был с биографией. С 1903 года служил в армии, участвовал еще в Русско-японской войне, потом в Петербурге был в высшей школе наездников, был одним из лучших наездников России, прошел Первую мировую. Он и в столицах живал, и со всякими людьми общался, и его удивительное политическое долголетие и умение выживать в самых разных ситуациях – оттого, что он был очень неглуп, хотя образования не получил и с литературным языком были сложности.

Командиром он был замечательным. Гражданская война – война особая, там личным примером брали. Когда Борису Думенко, первому командиру крупных конных частей и их создателю, Троцкий вручал орден Красного Знамени за номером 5, он сказал: «…вы – первая шашка Республики!» Это была «сермяжная правда»: командир должен был доказать свое первенство делом – шашкой.

В командиры из партизанских вождей выросли многие. Орден Красного Знамени номер 6 получил Буденный. Вначале он был «шашкой номер 2», но потом роли поменялись, и первенство перешло к Буденному. В значительной степени это произошло потому, что Думенко надолго выбыл из строя в связи с тяжелым ранением.

Судьба Думенко, думаю, многим известна: он стал командиром Сводного конного корпуса. С Буденным у них были очень острые отношения, и кончилось это печально. Думенко был арестован – уже после взятия Новочеркасска его корпусом и после убийства комиссара этого корпуса. В убийстве обвинили Думенко. Так это или не так, неизвестно. Якобы один из ординарцев штаба, будучи в сговоре с комкором, убил комиссара Микеладзе. Конкретных доказательств предъявлено не было, просто существовало мнение, что Думенко – убийца комиссара. Обвиняли его также в создании атмосферы ненависти к политработникам. Возможно, главной причиной предания суду Думенко послужили сомнения в его надежности, сведения об антисоветских настроениях комкора и его окружения. Кончилось дело тем, что в мае 1920 года Думенко вместе со всем своим штабом был расстрелян в Ростове. Первая конная, включавшая дивизию, которой ранее командовал Думенко, к этому времени ушла на фронт. Прежде чем отправиться на польский фронт, бойцы, ранее служившие под началом Думенко, требовали его освобождения, говорили об абсурдности обвинений. Их убедили, что они могут не беспокоиться, что пролетарский суд решит дело по справедливости. «Справедливый пролетарский суд» решил расстрелять всех. И всех расстреляли.

Правда, начальника снабжения одной из бригад Сергея Кравченко не добили. И впоследствии он рассказал кое-какие подробности о расстреле Думенко и его товарищей. Расстреливали их на ростовском Братском кладбище после наступления темноты. Стреляли, как водится, в затылок, но в темноте Кравченко лишь ранили в шею и плечо. Вот фрагмент его показаний:

После того как нас зарыли, оказавшись раздетым, я как-то опомнился, стал кричать, чтоб меня добили, но исполнители разбежались. Оставшись до половины зарытым землей, после того как на мои просьбы не получил ответа, то из могилы стал вылезать в одной рубашке и брюках, пошел в балку, где в сарае пролежал до 4‐х часов следующего дня. Набравшись новыми силами, я пошел в городской распределительный пункт. Будучи весь в крови, я заявил, что якобы ранен грабителями на станции-вокзале. При записи я указал, что являюсь красноармейцем 1‐го кавалерийского полка Кравцов Сергей Иванович. Из распределителя я был направлен в госпиталь. С этого момента я стал носить фамилию Кравцов.

В 1923 году Кравцов-Кравченко был арестован за участие в бандах на Северном Кавказе. Куда ж еще было податься бывшему красному коннику, которого могли опознать (однажды это случилось) сослуживцы и знакомые? По случаю амнистии в связи с 5-летней годовщиной Октябрьской революции Кравченко задним числом заменили расстрел 10-летним заключением. Отсидев свое, он работал на заводе «Ростсельмаш». Одна годовщина «Великого Октября» его спасла, другая погубила: он был убит в родной Сальской степи в пьяной драке, случившейся у него с чабаном во время празднования 40-летнего юбилея Октябрьской революции. Характерно, что Кравченко было строго-настрого запрещено указывать место расстрела Бориса Думенко, в крайнем случае указывать Кизитериновскую балку между Ростовом и Новочеркасском. Очевидно, власти опасались, что место предполагаемой могилы Думенко и его штаба на Братском кладбище, находящемся недалеко от центра Ростова-на-Дону, может стать местом паломничества. Реабилитировали Думенко только в 1964 году.

К истории отношений Буденного – Думенко. Говорили, будто однажды Думенко приказал выпороть Буденного: к нему обратилась растерзанная казачка, утверждавшая, что ее изнасиловали казаки, которыми командовал Буденный. Буденного, который был заместителем Думенко, тут же разложили на лавке и дали ему плетей. И этого он не простил. Серьезный был товарищ.

***

Ходили легенды, что Первая конная сплошь состояла из казаков. На самом деле в состав Первой конной в разное время входили от 70 до 77% крестьян; сюда, видимо, включали и казаков. Буденный казаком не был, он был иногородним – так казаки называли людей пришлых, не казацкого рода. Многие иногородние были крестьянами, которые отлично умели сидеть на коне и управляться с шашкой. Они иначе относились к происходившему, чем казаки. Но и многие казаки из малоимущих поддерживали красных. Кроме того, в Первой конной были мобилизованные, в том числе бывшие деникинцы, которые попали туда после Новороссийской катастрофы.

Случаи перехода с одной стороны на другую по несколько раз были не единичными, а массовыми. «Человеческий материал» был дорог, особенно те, кто умел воевать, да и рядовых пленных (кроме первых месяцев ожесточенных боев) не расстреливали. Им, как правило, наскоро «промывали мозги» и мобилизовывали в свою армию. Белые – красных, красные – белых.

Судьба Григория Мелехова из «Тихого Дона» – типичный случай. Так вот, в Первой конной были 70–77% крестьян, 20–25% рабочих и 3–4% интеллигенции. Примерно пятая часть конников была совершенно неграмотной, и подавляющее большинство плохо умели читать и писать.

Первая конная по своим облику и поведению мало напоминала регулярную армию. Это было нечто, скорее похожее на средневековую казачью вольницу. И управляться с этими конниками было крайне тяжело. Сошлюсь на Бабеля. Помните, как он появился в Конармии с документами на имя Кирилла Васильевича Лютова – как еврею ему появиться там было небезопасно. «Начдив-шесть» Павличенко бабелевской «Конармии» (в жизни это был Иосиф Апанасенко) говорит, услышав, что Лютов – кандидат прав Петербургского университета: «А, так ты из киндербальзамов! Присылают вас таких, а у нас за очки режут». Это не писательские фантазии, это реалии Первой конной.

Когда Лютова, альтер эго Бабеля, приводят к казакам, с которыми он должен делить и кров, и пищу, его с сочувствием представляют: «Вот человек, пострадавший от образования».

Мы располагаем замечательным документом, характеризующим Конармию изнутри. Я имею в виду не «Конармию», а дневник Бабеля за июль – август 1920 года. Напомню, что одним из выдающихся подвигов Конармии был тысячекилометровый марш с Дона на Украину, на советско-польский фронт. В апреле 1920 года они отправились на театр боевых действий, в начале июня с ходу прорвали фронт под Самгородком, захватили в тылу польской армии Житомир и Бердичев, тем самым вынудив поляков стремительно отступить. Поляки в начале войны захватили Киев, но вынуждены были его оставить. В ходе наступления конармейцы оказались в нескольких десятках километров от Львова…

Между историками давно идет спор о том, кто виноват в поражении Красной армии под Варшавой – командующий Западным фронтом Тухачевский, Юго-Западным – Егоров или Сталин, который должен был координировать действия фронтов. Одни считали, что следовало двигаться на Львов, поскольку он рядом; другие настаивали на Варшаве. Почему же Первая конная не была своевременно переброшена на Западный фронт под командование Тухачевского, если главной целью была Варшава? Одно из объяснений: завидя Львов, где можно было здорово поживиться, конники не захотели уходить, повернуть их удалось лишь с большим трудом, но было уже поздно. Это лишь одна из причин, но, возможно, из многих подобных причин поражение под Варшавой и сложилось.

Бабель записал разговор с начальником штаба 6‐й дивизии, прославившейся и героически, и печально, бывшим полковником Константином Жолнаркевичем (Жолнеркевичем): «Что такое наш казак? Пласты: барахольство, удальство, профессионализм, революционность, звериная жестокость. Мы авангард, но чего? Население ждет избавителей, евреи – свободы – приезжают кубанцы…» Другой командир, начальник артиллерийского дивизиона Максимов, говорил: «Наша армия идет зарабатывать. Не революция, а восстание дикой вольницы. Это просто средство, которым не брезгует партия».

Это было действительно так. Когда Первая конная в январе 1920 года захватила Ростов, начался невиданный грабеж. Ростов – богатый город, его называли русским Чикаго. Думенковцы разграбили захваченный ими Новочеркасск, буденовцы – Ростов. И это очень повлияло на ход боевых действий. Возникла так называемая Батайская пробка. С ходу Дон не форсировали, белые очень быстро укрепились, и попробуй теперь взять их в лоб. Пытались атаковать, но несли огромные потери. Это вызвало тревогу на самом верху. Знаменитый Яков Петерс, который был в это время представителем ЧК в расположении Первой конной и соседней 8‐й армии, телеграфировал в Москву: «Армия Буденного разлагается с каждым днем. Установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин. По слухам, были случаи убийства наиболее сознательных товарищей».

Ленин телеграфировал Ивару Смилге и Серго Орджоникидзе: «Крайне обеспокоен состоянием наших войск на Кавказском фронте… полным разложением у Буденного». Не надо, правда, думать, что пьянствовали только в Первой конной. Орджоникидзе, которого собирались отправить вразумлять Буденного, был немногим лучше. Ленин телеграфировал Орджоникидзе – секретно, разумеется:

Реввоенсовет 14, члену РВС т. Орджоникидзе. Т. Серго! Получил сообщение, что Вы + командарм 14 пьянствовали и гуляли с бабами неделю. <…> Скандал и позор! А я-то Вас направо-налево нахваливал!! И Троцкому доложено… Ответьте тотчас: 1) Кто дал Вам вино? 2) Давно ли в РВС 14 у вас пьянство? С кем еще пили и гуляли? 3) То же – бабы? 4) Можете по совести обещать прекратить или (если не можете) куда Вас перевести? Ибо позволить Вам пить мы не можем. 5) Командарм 14 пьяница? Неисправим? Ответьте тотчас. Лучше дадим Вам отдых. Но подтянуться надо. Нельзя. Пример подаете дурной. Привет! Ваш Ленин.

О грабежах, осуществлявшихся белыми, я упоминал в предыдущих главах. Особо отличились грабежами и убийствами мамонтовцы. Более того – с награбленным они тут же отправились домой. Не развивать успех – рейд генерала Константина Мамонтова был блестящим, – а доставить домой то, что захватили в Козлове, Тамбове и других городах. Мамонтов, этот выдающийся белый генерал, был потом Врангелем уволен. Есть некоторая симметрия: белые в своем поведении мало чем отличались от красных, таков стиль Гражданской войны, и особенно конных формирований.

Когда говорят о Первой конной, почти никогда не называют тех, кто управлял армией, – кроме Буденного. Я имею в виду начальников штабов. Начальниками штаба Первой конной были, разумеется, профессионалы, бывшие офицеры царской армии полковник Николай Кононович Щолоков, потом подполковник Леонид Лаврович Клюев. В отличие от подавляющего большинства военспецов, которые служили в Красной армии, они получили от советской власти генеральские чины и умерли в своих постелях.

После блестящих побед в 1920 году – прорыва у Самгородка и взятия Житомира – последовали поражения и отступление, превратившееся в паническое бегство и переросшее в массовое насилие, редкое по жестокости даже для Гражданской войны. Конармейцы по дороге устраивали резню, еврейские погромы, убивали советских работников. «Краса и гордость революции» проявила себя самым страшным и диким образом: речь шла о сотнях убитых и изнасилованных. Что было делать в этой ситуации? Война еще не закончилась, необходимо было воевать с Врангелем. И тогда было принято решение: расформировать 6-ю дивизию (ту самую, в которой служил Бабель), а зачинщиков предать революционному военному трибуналу. Причем суды должны были руководствоваться «не столько формальной стороной, сколько революционной совестью и важностью переживаемого Первой конной армией момента».

Перед революционным правосудием стояла и другая задача: «Оживить все здоровые и сознательные элементы и поднять боеспособность армии на должную высоту». Это означало, что часть «нездоровых элементов» следовало уничтожить. Была устроена показательная расправа.

Особая бригада Константина Степного-Спижарного окружила 6-ю дивизию и потребовала выдать зачинщиков. В этой бригаде до 30% личного состава составляли коммунисты; она была отлично вооружена, в том числе артиллерийскими орудиями и пулеметами. Сам Степной-Спижарный, сын профессора Московского университета, бывший штабс-капитан, вступил в РКП(б) в 1918 году. Зачинщиков выдали сразу, и в Елизаветграде был устроен публичный суд. Перед судом предстали 387 человек. В первый день 141 из них вынесли смертный приговор и тут же публично расстреляли. Во второй день – еще 57 человек. Командиры были разжалованы и приговорены к различным срокам заключения, но в ознаменование трехлетия революции их помиловали, поскольку это был важный кадровый резерв, и сразу отправили на фронт. Среди них были прославленные Иосиф Апанасенко и Василий Книга. «Прославленный Книга» – пишет о нем Бабель в «Конармии».

Жестокие меры привели Первую конную в чувство, и ее бросили против Врангеля, где она хорошо себя проявила, хотя «вольница» и стремление пограбить никуда не делись. Был такой забавный эпизод: конармейцы захватили знаменитый заповедник Аскания-Нова и тут же начали охотиться на редких животных. Один конармеец захотел прокатиться верхом на страусе и даже вскарабкался на него, но страус насилия не потерпел и сбросил конармейца. Это была «краса и гордость» революции в действии.

Первая конная сражалась в Северной Таврии, пытаясь не дать уйти в Крым конным врангелевским частям. Несмотря на то что конармейцы взяли верх, подавляющее большинство врангелевцев успели уйти за перешеек и затем эвакуироваться в Турцию.

Такой была Первая конная. Позднее «плохие» страницы были стерты из ее истории, над ее имиджем поработала целая бригада драматургов (например, Всеволод Вишневский, «Первая конная»), режиссеров, актеров, художников и композиторов, и образ Первой конной стал идеальным, а ее командиры – неприкосновенными.

Через Первую конную прошли многие выдающиеся военачальники Красной, а впоследствии – Советской армии. Вот как Сталин приветствовал Первую конную по случаю ее двадцатилетия: «Бойцам и руководителям Первой конной армии в день ее 20-летнего юбилея боевой привет! Привет Буденному, Ворошилову, Кулику, Тимошенко, Щаденко, Городовикову, Апанасенко, Тюленеву, Черевиченко, Еременко и другим, положившим основу Конной армии и превратившим ее в грозную силу!» К этому списку тогдашних и будущих маршалов и генералов (это звание в Красной армии введут в 1940 году) следует добавить будущих генерала армии Дмитрия Лелюшенко, маршала танковых войск Павла Рыбалко и некоторых других военачальников, тоже служивших в Первой конной. Правда, практически все старшие военачальники-конармейцы во время Великой Отечественной войны проявили себя не лучшим образом; выдвинулись же те, кто не занимал в Гражданскую видных постов. При таком отношении генсека даже волос с головы этих людей упасть не мог. Исключением стал будущий маршал Григорий Кулик, но об этом поговорим позже. Сталин вспомнил и павших: «Вечная память и слава товарищам Пархоменко, Дундичу, Морозову, Литунову, Бахтурову, многим другим…»

Характерно, что не упоминается ни один из военспецов. Ни Клюев, ни Щолоков, ни Жолнеркевич – никто из тех, кто осуществлял оперативное планирование боевых действий. Между тем Апанасенко (бабелевский Павличенко), разжалованный, едва не расстрелянный, впоследствии дослужился до генерала армии, был заместителем командующего Воронежским фронтом и был смертельно ранен в августе 1943‐го на Курской дуге.

В бреду он представлял себе переправу через Стырь в августе 1920 года. Последними его словами были: «Сыны Революции…» – и адъютант не мог взять в толк, о чем генерал бредит.

Добавлю, что в 1920‐м была создана также Вторая конная армия, которой командовал сначала Ока Городовиков, затем Филипп Миронов. Она сыграла видную роль в борьбе с Врангелем. История Филиппа Миронова заслуживает отдельного разговора. Его, бывшего войскового старшину, кавалера шести царских орденов и двух орденов Красного Знамени, дважды арестовывали, один раз приговорили к расстрелу, затем помиловали и назначили командармом. Второй из арестов случился в феврале 1921 года, а в апреле он был убит часовым в Бутырской тюрьме.

В Гражданскую все было возможно: на месте Миронова мог быть Буденный, а на месте Буденного – Миронов, но все сложилось, как сложилось. Страшное это время – Гражданская война.

САМУИЛ МАРШАК ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛЕНИНА

Да-да, я о лауреате Ленинской (и четырех Сталинских) премий, кавалере двух орденов Ленина, возможно, самом читаемом в советские, постсоветские и прочие времена поэте, писавшем на русском языке. Ибо все мы родом из детства.

Вот фрагмент одного из первых стихотворений Маршака, напечатанных в Екатеринодаре, тогдашней столице Белого движения на Юге России, объясняющих, наряду с прочими, заголовок этой главы. Стихотворение называется «Нах Фатерланд (Новый походный марш)». Оно было опубликовано в газете «Родная земля» 14 октября 1918 года. В это время уже совершенно ясно определилось поражение Германии на Западном фронте, и было понятно, что окончание мировой войны – дело нескольких месяцев или недель. Как оказалось – дней. Соответственно, германские войска должны были покинуть и территорию бывшей Российской империи. Стихотворение содержало следующие строки:

Думаю, не следует напоминать, что в апреле 1917 года в пломбированном вагоне в Россию, проехав через Германию, вернулся Ленин. Идея о том, что большевики – всего лишь немецкие агенты, была широко распространена среди их противников, была постоянным мотивом антибольшевистской пропаганды. Казалось: уйдут немцы, и наваждение рассеется. Кто бы мог подумать, что вектор в пропагандистской войне вскоре радикально изменится: теперь большевики, оказавшиеся вовсе не наваждением, а константой, будут обвинять белых в том, что они – наймиты Антанты. Добавлю, «Родная земля» была органом Юго-Восточного Комуча, а ее издателем и редактором был эсер Григорий Шрейдер, в 1917 году – городской голова Петрограда. 24 октября 1917 года Шрейдер возглавил Комитет общественной безопасности, созданный Петроградской городской думой для ликвидации большевистского выступления, однако ликвидированной оказалась сама дума. В ноябре Шрейдер был арестован за отказ подчиниться распоряжению большевистских властей о роспуске городской думы, однако вскоре его освободили. Тогда большевики еще не решались расправляться с социалистами. Чтобы закончить с этим сюжетом: белые были готовы терпеть левых союзников (на почве борьбы с большевиками) лишь до определенного момента – в 1919 году Шрейдер был арестован и выслан за границу. Наверное, к лучшему: он умер в Медоне (пригороде Парижа) в 1940 году в 80-летнем возрасте, избежав скорбной участи большинства своих товарищей по партии, оставшихся в России.

Процитированное выше ерническое стихотворение было подписано одним из «традиционных» псевдонимов Маршака 1912–1913 годов: «Д-р Фрикен». Как Маршак дошел такой до жизни и как он вообще оказался в Екатеринодаре? В мае 1917 года в Екатеринодар перебрались родители Маршака: отец, Яков Миронович Маршак, нашел там работу, да и прокормиться на юге было проще. Вместе с родителями Самуила Яковлевича уехала на Кубань его жена Софья с трехмесячным сыном Иммануэлем. Маршак остался в Петрограде, где у него были литературные дела. Весной – в начале лета 1918 года он работал в детской колонии в Петрозаводске. Очевидно, летом или ближе к осени 1918‐го воссоединился с родными в Екатеринодаре. Положение семьи было нерадостным: в ноябре 1917 года умерла мать Самуила Яковлевича, в 1918‐м переболела тифом жена; жить было тяжело, они с трудом выживали. Мы не знаем, каким образом Маршак пробрался в Екатеринодар. Возможно, через Украину. Екатеринодар 17 августа 1918 года был взят «добровольцами», после чего наступило их время – в прямом и переносном смысле слова, ведь они продолжали жить по старому стилю, так что время пошло назад, и вместо 17 августа вновь наступило 4‐е. Белые сохраняли контроль над городом до 17 марта 1920-го. Значительную часть этого времени Екатеринодар был столицей Белого движения.

Самуил Маршак стал зарабатывать на жизнь пером. При власти белых на Кубани выходило около двадцати газет; столько же – в Ростове-на-Дону. Газеты были разной направленности, цензура работала и временами свирепствовала, но все это не шло ни в какое сравнение с Советской Россией. Советской цензуре посвящено датированное ноябрем 1918 года стихотворение Маршака «Несчастье Валаама». Смысл названия поясняет эпиграф – строки Владимира Соловьева, то ли неточно воспроизведенные по памяти, то ли сознательно переиначенные, но совершенно адекватно передающие изначальный смысл:

Ну а теперь – собственно стихотворение Маршака:

Официозных ослов хватало и в стане белых, и Маршак посвятил немало ядовитых строк официальной печати «лебединого стана», в особенности деникинскому ведомству пропаганды – ОСВАГу (Осведомительно-информационному агентству). Разница с «Совдепией» заключалась в том, что под властью белых критика политики властей и официальной печати, хотя и очень ограниченная, была возможна, а при советской власти – исключена.

Маршак стал заведующим редакцией и штатным фельетонистом газеты «Утро Юга». Это был орган «Союза Возрождения России». «Союз Возрождения» возник в марте – мае 1918 года в Москве как коалиция политических партий левого и центристского толка, противостоявших большевикам и их тогдашним союзникам левым эсерам. Союз был учрежден представителями кадетов, народных социалистов и эсеров; позднее в него вошли меньшевики и некоторые другие социал-демократические группы. Это было нечто вроде левоцентристской коалиции. Газета выходила с 23 ноября (6 декабря) 1918 года по 4 (17) марта 1920-го. Она была преемницей закрытой властями «Родной земли». Как и ее предшественница, газета была умеренно социалистического направления. Среди ее сотрудников были В. А. Мякотин, А. В. Пешехонов, А. А. Яблоновский, но подлинной «звездой» был фельетонист «доктор Фрикен» – С. Я. Маршак.

Маршак эпизодически публиковался и в некоторых других изданиях, но львиная доля его текстов 1918–1919 годов появилась на страницах «Утра Юга». Почти все его стихотворные тексты появлялись за подписью «д-р Фрикен». В целом это тексты на злобу дня, причем значительную долю занимали местные сюжеты, нередко это были «маленькие фельетоны» на бытовые темы. По большому счету это поденщина, но среди десятков стихотворных текстов встречаются, на мой взгляд, просто превосходные. В 1919 году в Екатеринодаре вышел сборник «д-ра Фрикена» «Сатиры и эпиграммы». Сборник объемом 62 страницы, включавший 40 стихотворений, – первая книга Маршака. Не входившая ни в какие перечни его сочинений.

Среди «всероссийских» (в данном случае – украинских) объектов его сатиры – Симон Петлюра, Владимир Винниченко, в целом деятели украинского национального движения. И конечно, большевики. Из наиболее ярких антибольшевистских текстов особо выделяются «Дебаты о Петрограде», опубликованные в дни, когда войска белых вели наступление на Петроград:

Претензия, которую Маршак «предъявил» большевикам в одной из первых публикаций в Екатеринодаре, – их покушение на исторические названия. В честь годовщины Октябрьского переворота Невский проспект был переименован в проспект 25 Октября. «Д-р Фрикен» отозвался на это фельетоном «Гибель Невского проспекта», в котором писал:

Так и стало, и очень скоро. Правда, именами большевистских вождей, больших и малых, стали называть не далекие планеты, а то, что поближе, – города, улицы, площади, проспекты. Гатчина стала Троцком, Царицын – Сталинградом, Елизаветград – Зиновьевском, и, думаю, не стоит напоминать, как стал называться Петербург. Что же касается Луначарского, то его имя носили (и носят в большинстве случаев до сих пор) полторы сотни улиц в бывшем СССР, не считая площадей, проспектов, переулков, проездов и даже въездов. Впрочем, Луначарский был не самым вредным из большевиков, а если чем и грешил, то преимущественно графоманией и отсутствием вкуса.

Маршак отдал дань теме распространения социалистической революции среди, скажем политкорректно, не самых подготовленных к ней народов бывшей Российской империи. На основе перехваченного (или якобы перехваченного) донесения «ташкентского комиссара» о том, что для организации советской власти у киргизов (Маршак явно не дифференцировал народы Средней Азии) необходимы «денежные знаки», он сочинил следующий фельетон:

В общем, доставалось Владимиру Ильичу от Самуила Яковлевича.

Не менее ядовито высмеивал «д-р Фрикен» правых. На основе газетных публикаций о том, что совет Национального центра (антибольшевистская организация правоцентристского толка) под председательством Василия Шульгина вынес постановление о необходимости диктатуры, он написал «маленький фельетон» «Диктатура и ее пророк» (опубликован в марте 1919 года). Предварительно поясню: 2 марта 1917 года Шульгин вместе с Александром Гучковым в качестве представителей Государственной думы приняли отречение императора Николая II:

По случаю ставшего известным намерения деникинского министра финансов профессора Михаила Бернацкого ввести винную монополию «д-р Фрикен» в октябре 1919 года опубликовал «Новую застольную песню»:

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Еще один объект сатиры «д-ра Фрикена» – союзники, на которых противники большевиков возлагали столько надежд. В отношении к союзникам Маршак был не оригинален: белые не могли существовать без их поддержки и одновременно подозревали, что союзники стремятся к ослаблению, а то и расчленению России. В стихотворении, озаглавленном «Дружеский привет» (декабрь 1919 года), Маршак напоминал о русском мужике, который

В годы Гражданской войны, по выражению Питера Кенеза, антисемитизм стал «козырной картой» в пропаганде белых. Не сумев предложить привлекательных для масс лозунгов, руководство белых сквозь пальцы смотрело на антисемитскую пропаганду, используя ее, сознательно или неосознанно, в качестве средства для мобилизации масс. Николай Львов писал в официозе белых «Великая Россия», что «нигде революция не носила такого антинационального характера, как у нас» и что «отрицать факт возглавления большевистской революции евреями нельзя».

Фельетонист «Юга России» Н. Яковлев (вероятно, это был псевдоним Маршака) иронизировал по поводу публикаций «Великой России», винивших во всех бедах «всемирного еврея»:

Даже парижский мирный конгресс выполняет волю молчаливого полковника американской службы еврея Хауза. За Хаузом стоит всемогущий американский банкир Шиф, который находится в явном контакте с Троцким-Бронштейном.

Вот троица, властвующая над миром.

«Д-р Фрикен» отреагировал на лекцию в Екатеринодаре некоего Е. Ножина, рассказывавшего слушателям о том, что корень всех зол – франкмасоны и, конечно, евреи, фельетоном «Ученое открытие» (май/июнь 1919 года):

Не обошел вниманием «д-р Фрикен» и еще одну излюбленную тему антисемитской (как, впрочем, и филосемитской) публицистики – вопрос о «проценте» евреев среди большевиков. Правда, результаты получались, как правило, разные. Этому не теряющему популярности сюжету посвящен его фельетон «Два комиссара» (март 1919 года):

* * *

Гражданская война разделила «мастеров культуры» на два лагеря: одни служили в РОСТА (советском Российском телеграфном агентстве), другие – в ОСВАГе. Пропагандистские органы, конечно, могли называться по-другому, это не меняло сути дела. Однако при смене власти у некоторых «мастеров» легко менялись если не убеждения, то место службы. Едкие стихи о деятелях литературы и искусства, сознательно или в силу оппортунизма сотрудничавших с большевиками, публиковал знаменитый поэт-сатирик Lolo (Л. Г. Мунштейн), уехавший в конце 1918 года сначала в Киев, затем в Одессу, ну а далее – по обычному маршруту через Константинополь во Францию: «Грустя о Чехове, я вспоминаю „Чайку“, о Горьком сетуя, я помню… чрезвычайку», или, уже не об отдельной личности, а о явлении:

Прочитав (или якобы прочитав) в советских газетах, что по возвращении с фронта Троцкий устроил вечер, на котором присутствовали в значительном числе киргизы и китайцы, а в концертном отделении вечера приняли участие Кусевицкий, Роберт Адельгейм и другие артисты, Маршак в декабре 1919 года разразился фельетоном «Наркомы и киргизы» (дались ему киргизы!).

Поначалу «шипел наполненный бокал» и «гремел „Интернационал“». Ну а когда

Понятно, что рассказ кочевников-«киргизов» – «фигура речи». А вот услышать рассказы драматического актера Роберта Адельгейма Маршак теоретически мог: в 1920–1930‐е годы тот, как и его брат-актер Рафаил, жил в Петрограде, ставшем вскоре Ленинградом, в одно время с Маршаком. То ли в 1927‐м, то ли в 1931 году братьям были присвоены звания народных артистов РСФСР. А вот с пианистом и дирижером Сергеем Кусевицким Маршак разминулся: когда он вернулся из Краснодара (как с 1920 года стал называться Екатеринодар) в Петроград, Кусевицкий был уже в Париже. В 1923 году Кусевицкий уехал в США и с 1924 года в течение четверти века был руководителем Бостонского симфонического оркестра.

В общем, в точности по «Перекати-поле» (декабрь 1919 года) Маршака, то есть «д-ра Фрикена», посвященном «беженцам – актерам и журналистам»:

Кто докатился до Парижа, кто – до Берлина или Праги, а кто – до Москвы…

Была еще одна тема, волновавшая жителей России: белых, красных, зеленых и всех прочих – проблема дороговизны, дефицита и спекуляции. Ненависть к спекулянтам в одинаковой мере испытывали и красные, и белые. В сознании «простого человека», и без того не жаловавшего торговцев, любая торговля в период инфляции и дефицита выглядела спекуляцией. Спекулянтов обличал Максимилиан Волошин:

«Экономику дефицита» и тщетность силовых методов в борьбе со зловредными торговцами хорошо понимал «д-р Фрикен», посвятивший проблеме борьбы со спекуляцией «маленький фельетон» под устрашающим названием «Город мертвых» (ноябрь 1919 года). На мой вкус, это один из лучших текстов Маршака екатеринодарского периода:

Одно из немногих стихотворений, подписанных Маршаком собственным именем, было вовсе лишено юмора или иронии. Это стихотворение посвящено трагедии Гражданской войны и озаглавлено «Кто скажет?» (январь – февраль 1919 года). Его пафос – «довольно крови»!

Напоминали разве что поэты. Но к их одиноким голосам мало кто прислушивался. В том же 1919 году Максимилиан Волошин завершил свою «Гражданскую войну» следующими строфами:

Если и существовал некто, к кому возносил молитвы Волошин, он этим молитвам явно не внимал.

Большинство фельетонов «д-ра Фрикена», как и положено фельетонам, были однодневками. Кому, кроме узких специалистов, интересны ныне дебаты в Кубанской раде, полемика между кубанскими и донскими газетами разного толка или скандал по поводу издания, уличенного в плагиате? Однако некоторые фельетоны Маршака не утратили актуальности, по крайней мере отчасти, столетие спустя после публикации, как едва ли не первый «маленький фельетон» «д-ра Фрикена» в «Утре Юга» от 29 ноября (11 декабря) 1918 года под заглавием «Кому живется весело»:

С рафинадом и песком проблем, кажется, уже нет – разве что с их излишним потреблением. Но вот с остальным…

Четвертого марта 1920 года Красная армия взяла Екатеринодар. Теперь время вновь пошло вперед: на «красном» календаре было уже 17 марта. «Утро Юга», конечно, закрыли, а в редакции газеты уполномоченный ЧК в первый же день реквизировал пишущую машинку. Согласно рассказам сына Самуила Маршака Иммануэля, отец вспоминал, что после этого якобы отправился в ЧК, в тамошней неразберихе отыскал редакционную машинку среди ее конфискованных «сестер» «и преспокойно вынес ее мимо единственного стоявшего около ворот часового». Иммануэль, как и отец, был вундеркиндом: окончил школу в 15 лет, а в девятнадцать уже окончил физический факультет Ленинградского государственного университета. «Воспоминания» о событиях 1920 года он написал на основе собственных смутных воспоминаний о рассказах отца и, возможно, каких-то семейных преданий: ведь в 1920 году ему исполнилось три года.

Согласно рассказу Иммануэля Маршака,

в первые же дни после освобождения города с отцом произошло другое происшествие, которое могло обернуться очень серьезным образом. Он зашел в чью-то квартиру, в которой была устроена засада, – в ней задерживали всех, кто бы туда ни являлся (очевидно, искали какие-то связи). Отца тоже задержали, и он провел там чуть ли не две недели в компании с большим количеством малознакомых и вовсе незнакомых людей. Время от времени кого-нибудь из квартиры уводили на допрос. И вдруг отца выпустили (мой дед, который пришел его встречать, рассказывал, что охранявшие квартиру военные неохотно с ним расставались – очень им по душе пришлись его жизнерадостность и живые беседы). Оказалось, за него поручилась та самая молодая подпольщица-большевичка Дора, которую отец укрывал при белых, когда она заболела тифом. И не только поручилась, но, насколько я могу судить по смутным воспоминаниям о рассказах отца, она именно познакомила его с бывшим начальником политотдела освободившей Краснодар Девятой армии… Михаилом Александровичем Алексинским, который вскоре возглавил Кубано-Черноморский отдел народного образования.

Подобно Станиславскому, могу лишь воскликнуть: «Не верю!» Как это – зашел в «чью-то» квартиру?! Исследователь кубанского периода жизни Маршака называет его арест случайным, никак не связывая с газетной работой Самуила Яковлевича. Святая простота! В случайность ареста «д-ра Фрикена» так же сложно поверить, как в то, что в течение двух недель пребывания в заключении Маршак лишь развлекал чекистов, а на допрос водили каких-то других людей. Апокрифом выглядит и история с тифозной подпольщицей Дорой, так и оставшейся бесфамильной. А ведь это по всем законам жанра должно было стать центральным эпизодом жизни Маршака при белых! Гипотетическая Дора водила (якобы) знакомство с начальником политотдела армии, значит, была отнюдь не из рядовых партийцев.

Думаю, все было проще: в течение двух недель шла проверка. Вряд ли чекисты тщательно изучали публикации Маршака, тем паче что почти все они появлялись под псевдонимами, а большинство было критично по отношению к кубанским самостийникам, да и вообще порядкам на белом Юге. Новая власть нуждалась в работниках на самых разных «фронтах», в том числе на «детском» – проблема сиротства, беспризорничества была чрезвычайно острой. Очевидно, Маршак был сочтен достаточно лояльным для привлечения его к работе с детьми, причем по профилю. Он был далеко не единственным из сотрудников антибольшевистских органов, привлеченных к работе с детьми. Его ближайшие соратники по детским учреждениям в Екатеринодаре – Краснодаре Елизавета Васильева и Борис Леман и вовсе служили в деникинском ОСВАГе! В общем, своеобразная компания руководила Детским городком.

Областной отдел народного образования был создан в Краснодаре 31 марта 1920 года. А уже 2 апреля Маршак был назначен заведующим секцией детских приютов и колоний. Несомненно, при этом назначении был учтен его опыт работы в такого рода учреждениях.

А как же сборник «Сатиры и эпиграммы», содержавший высокую концентрацию откровенно антибольшевистских текстов? Думаю, он в руки чекистов не попал. Тираж был невелик, и вполне резонным представляется предположение, что Маршак предпринял меры для уничтожения доступных экземпляров. О самом существовании этой опасной книжки он никогда не упоминал, как и не сообщал никаких подробностей о своей жизни при белых. Сборник считался безвозвратно утраченным. Публичной библиотеке в Ленинграде его подарил, вместе с альбомом, содержащим собрание вырезок газетных публикаций Маршака, включая екатеринодарский период, его друг и почитатель Дмитрий Ефимов в 1961 году, когда это уже не представляло особой опасности. Возможно, на условиях конфиденциальности. В Ленинке книжки не было. В том же 1961 году в главную библиотеку страны передали из Публички микрофильм, несомненно, без указания подлинного имени автора. И сборник сочли принадлежащим перу врача-психиатра Аркадия Александровича фон Фрикена (1869–1940), автора научных работ! Если существовал реальный доктор Фрикен, зачем искать кого-то еще? Автор «Сатир и эпиграмм» до сих пор обозначен в библиографической карточке Российской государственной библиотеки: Фрикен, Аркадий Александрович. И никаких Маршаков.

Что было дальше, хорошо известно. Маршак, патриарх советской детской литературы, сам вкратце изложил это 27 сентября 1962 года в письме к краснодарским детям, попросившим его прислать воспоминания о Краснодарском театре для детей, которым он руководил в начале 1920‐х годов:

Возник он вскоре после освобождения Краснодара от «белых». Времена были суровые и трудные. У областного отдела народного образования (во главе которого стоял очень чуткий и хороший человек – Михаил Александрович Алексинский) едва хватало средств на школы и детские дома. И все же он помог нам (группе писателей, художников, музыкантов, актеров и педагогов) организовать не только театр для детей, но и целый Детский городок, в котором были и детская библиотека, и мастерские, и детский сад. Но театр был как бы сердцем Детского городка…

Не знаю, стал ли бы я детским писателем, если бы не этот театр. До того я писал только для взрослых.

Для взрослых у Маршака получалось писать совсем неплохо. Для детей вышло по меньшей мере не хуже.

Работу Детского театра заметили. В результате в краснодарский Оботнароб (не пугайтесь: это всего лишь Областной отдел народного образования) 29 апреля 1922 года пришла телеграмма Луначарского с просьбой откомандировать в Москву в распоряжение Наркомпроса Маршака с семьей и его сотрудников по Детскому городку: Елизавету Ивановну Васильеву и Бориса Алексеевича Лемана.

Для справки: Васильева, урожденная Дмитриева, соавтор Маршака по ряду пьес для детей, поэтесса, прославившаяся в свое время под псевдонимом Черубина де Габриак. В соавторстве с Маршаком ею были написаны «Финист – ясный сокол», «Таир и Зорэ», «Летающий сундук», «Опасная привычка», «Зеленый мяч», «Волшебная палочка» и некоторые другие пьесы. Сборник их совместных пьес «Театр для детей», вышедший в 1922 году с предисловием Лемана в Краснодаре, пользовался необычайным успехом и к 1927 году выдержал четыре издания! Маршак признавал, что благодаря Васильевой вообще стал писать для детей. Их сотрудничество продолжилось и в Петрограде – Ленинграде.

Борис Леман – поэт, критик, историк, музыковед, театровед; кроме прочего, в 1921–1922 годах он возглавлял кафедру Древнего Востока Кубанского университета. Одиннадцатого июня 1921 года Леман был арестован Кубанской ЧК и 5 августа 1921 года приговорен к пяти годам принудительных работ условно по обвинению в уклонении от службы в армии. Васильева и Леман были антропософами. В апреле 1927 года обоих арестовали за «активную борьбу с рабочим классом при царском правительстве и при белых». Лемана приговорили к трем годам лагерей. Васильева в том же году была выслана из Ленинграда в Ташкент, но, кажется, не за «активную борьбу…», а по делу антропософов. Там она в 1928 году и умерла. Леман после освобождения был выслан в Среднюю Азию, занимался музыкально-педагогической деятельностью. В 1940‐е годы заведовал музыкальной частью и дирижировал в Музыкально-драматическом театре Алма-Аты. Там и умер в 1945‐м.

По приезде в Москву Маршак побывал у Луначарского (попал-таки «в объятия Луначарского»). Уже в июне он с семьей был в Петрограде, а 26 июня в его трудовой книжке появилась запись о том, что он «поступил инструктором эстетического воспитания в Петроградский губернский отдел народного образования».

Началась новая жизнь. Жизнь Маршака, о которой мы как будто знаем все или почти все. Почти…

МИШКА ЯПОНЧИК – В ЖИЗНИ И В КИНО

Одесса-мама и Ростов-папа – две «общеизвестные» столицы преступного мира дореволюционной России. Да и в советскую эпоху людям, проезжавшим через Ростов, эти «ворота Кавказа», или отправлявшимся на отдых в Одессу, советовали присматривать за чемоданами. И уж во всяком случае не увлекаться ночными прогулками. В отличие от Ростова-на-Дону, Одессе повезло. У нее был Бабель. Так же, как и целая плеяда писателей поменьше, не менее увлеченных бандитской романтикой родного города. «Одесские рассказы» Исаака Бабеля, сразу приобретшие оглушительную популярность и разошедшиеся на цитаты, так и просились на экран.

Эта глава, собственно, посвящена тому, «из какого сора» (Ахматова) вырос бабелевский Беня Крик. В данном случае в его кинематографической ипостаси. И что собой представлял прототип бабелевского персонажа, легендарный одесский налетчик и красный командир Мишка Япончик, в миру – Моисей Винницкий.

В 1925 году Бабель начал писать сценарий киноповести «Беня Крик» по мотивам «Одесских рассказов» для 1‐й фабрики «Госкино». Киноповесть была опубликована в московском журнале «Красная новь» (1926, № 6) – с примечанием редакции: «Предлагаемая вниманию читателя вещь представляет собой киноповесть, сценарий для кино. В основу его взяты „Одесские рассказы“ И. Бабеля» – и одновременно в одесском журнале «Шквал» (1926, № 22–27) под названием «Карьера Бени Крика». В 1926 году «Беня Крик» вышел отдельным изданием в издательстве московской артели писателей «Круг». В основу киноповести легли рассказы «Король» и «Как это делалось в Одессе». Использованы были также некоторые линии рассказа «Фроим Грач», на что, кажется, не обратили внимания в киноведческой литературе. Понятно, что перенести на экран бабелевскую прозу без потерь – к тому же фильм немой – было невозможно. Кроме того, в киноповести (и, соответственно, в фильме) была оригинальная часть, в которой рассказывалось о гибели Бени Крика после установления в Одессе советской власти. Для Бабеля третья, заключительная часть киносценария оказалась наиболее трудной. Для нас – по причинам, о которых будет сказано ниже, – она-то и представляет наибольший интерес.

Директор 1‐й фабрики Госкино, бывший одессит Михаил Капчинский, предполагал, что «Беню Крика» сможет поставить Сергей Эйзенштейн параллельно со съемками в Одессе южных эпизодов фильма «1905 год» (впоследствии – «Броненосец Потемкин»). Эйзенштейн проявлял интерес к сценарию Бабеля, но, по-видимому, проведение параллельных съемок двух фильмов оказалось делом нереальным.

Известный кинокритик и историк «еврейского кино» в России Мирон Черненко досадовал:

По ничтожной производственной случайности изменилась вся история советского кино, ибо сними Эйзенштейн «Беню Крика», «Броненосца Потемкин» могло и не быть, а его место заняла бы сага о похождениях одесского бандита, выходца из еврейской Молдаванки, на протяжении всей своей уголовной жизни воплощавшего в жизнь популярный большевистский лозунг первых лет революции – «грабь награбленное».

Как бы то ни было, советско-еврейский «Крестный отец» не состоялся.

После разрыва с Капчинским Бабель передал сценарий «Бени Крика» на Одесскую кинофабрику ВУФКУ (Всеукраинское фотокиноуправление). Фильм поставил Владимир Вильнер, несостоявшийся адвокат, зато вполне успешный театральный режиссер. Он ставил спектакли в Московском драматическом театре (бывшем театре Корша), а в Одессу приехал для того, чтобы поставить «Собор Парижской богоматери» Виктора Гюго в местном государственном театре («державной драме»). И вместо этого снял первый в своей жизни фильм.

Думаю, здесь уместно сказать о Владимире Бертольдовиче Вильнере (1885, Гродно – 1952, Киев). Учился он в Женевском университете (1906); окончил юридический факультет Петербургского университета (1912), а также драматические курсы А. Петровского в Петербурге. Работал актером, во время Первой мировой войны служил в армии. В 1918–1926 годах работал режиссером в театрах Харькова, Краснодара, Новороссийска, Москвы. В 1926–1928 годах работал на Одесской кинофабрике, где, кроме «Бени Крика» (1926), впоследствии снял «Цемент» по одноименному роману Ф. Гладкова (1927) и мелодраму «Глаза, которые видели (Мотеле Шпиндлер)» (1928) – о жизни еврейского местечка в период Первой мировой войны. Затем вернулся в театр, работал режиссером, в том числе главным режиссером в театрах Киева, Куйбышева, Москвы, руководил фронтовыми гастрольными театрами во время Великой Отечественной войны. Карьера его складывалась как будто вполне успешно: он стал народным артистом УССР (1940), профессором (1947). Последнее место службы Вильнера – театр музыкальной комедии в Киеве (1947–1950). Не будем гадать, связан ли уход Вильнера из театра с кампанией борьбы против «безродных космополитов» или на то были иные причины.

Работа над фильмом была завершена к концу 1926 года. Получился своеобразный триптих. В первой части рассказывается о подвигах Бени Крика при царском режиме. Попытки полиции задержать бандитов ни к чему не приводят. Доносчик (мелкий маклер Маранц) разоблачен и убит, намерения полиции захватить налетчиков скопом во время свадьбы Двойры, сестры Бени, терпят крах, поскольку как раз в это время подручные «короля» поджигают полицейский участок. После свержения самодержавия столь же безуспешны попытки милиции Временного правительства справиться с Беней. Наконец, в третьей части, действие которой разворачивается во время Гражданской войны, Беня, пытаясь приспособиться к новым условиям и использовать в своих целях советскую власть, организует «революционный» полк, состоящий из бандитов, намереваясь не сражаться на фронте, а заниматься привычным делом – грабить, прикрываясь красным знаменем. Однако большевики, в частности рабочий, а затем комиссар Собков, раскусывают задуманную Беней интригу. В поезде по дороге на фронт они спаивают Беню и его соратника Фроима Грача, отцепляют вагон, в котором едут, от эшелона с революционно-бандитским полком, а затем расстреливают Беню и Фроима.

Фильм как зрелище, на мой взгляд, вполне удался. Он динамичен, при всех неизбежных потерях при переносе бабелевской прозы на экран, временами режиссеру и актерам удается передать ее своеобразие (свадьба Двойры, к примеру). На мой непрофессиональный взгляд, весьма неплохо сыграли актеры, хотя, может быть, Беня (известный украинский актер Юрий Шумский) выглядит несколько жестче, чем в бабелевской прозе. Хороши и Мендель Крик (Матвей Ляров), и налетчик Колька Паковский (Николай Надемский). Не удался (да и вряд ли мог удасться) образ большевика Собкова (Сергей Минин), лишенный ярко выраженных индивидуальных черт.

Если вычленить политическую составляющую фильма и свести его задачу к развенчанию бандитизма, о чем открыто говорили его создатели, она довольно проста: царская полиция не смогла справиться с налетчиками вроде Бени, та же участь постигла и милицию Временного правительства. Только большевики смогли покончить с бандитами, правда, до этого кратковременно посотрудничав с ними.

Еще до начала съемок противники «героизации» Бени Крика развернули кампанию против будущего фильма. Наряду с прочим, их подозревали в антисемитизме!

Теперь ставят «Беню Крик» – апофеоз еврея-хулигана: плохая услуга евреям, плохое средство для борьбы с хулиганством!.. Не проявляется ли в этих сценах скорее скрытый, быть может, бессознательный антисемитизм мещан-постановщиков? —

задавался вопросом бдительный кинокритик Ф. Шипулинский в статье «Евреи на экране», напечатанной во влиятельном журнале «Советский экран».

Вильнер был вынужден защищаться. Он говорил корреспонденту одесских «Вечерних известий» в день премьеры фильма:

Бабель-беллетрист, талантливо показавший нам подвиги дореволюционного Бени, передал перо Бабелю-сценаристу, развернувшему историю одесской банды в вихревые, первые годы революции.

Не только имя сценариста заставило ВУФКУ взяться за воскрешение подвигов «молдаванских героев». Сценарий Бабеля метко охватил чрезвычайно характерную для Украины страничку Гражданской войны. Жизнь и подвиги Япончика, не без корысти, конечно, предлагавшего революции свой наган, сейчас в свете исторических материалов предстают перед нами как гримаса первых революционных лет.

Разрешение идеологической линии картины требовало большого внимания и осторожности. Мне как постановщику приходилось все время отделываться от воздействия насыщающих одесский воздух романтических легенд о «благородном налетчике» Мишке Япончике и ориентироваться на необходимость затушевывания какой бы то ни было бандитской героики… Мы стремились уйти не только от романтики, но также лишить картину выдвинутого на первый план героя. Мы не интересовались «бытовым историзмом» и портретным сходством отдельных лиц с их прототипами. Основными целями для нас были задачи чисто художественного порядка.

В рецензии некоего Альцеста, опубликованной на следующий день в той же газете, подчеркивалось, что кампания против фильма, начавшаяся задолго до его выхода на экран, была поспешной и необдуманной. По мнению рецензента, фильм Вильнера не заслуживал упрека в апологии хулиганства и романтическом смаковании похождений известного налетчика. «Фильм, снятый по сценарию Бабеля, разрушал легенду о Мишке Япончике», – писал критик Д. Маллори в журнале «Советский экран».

Почему же реальный Япончик был так популярен в Одессе и почему этого не могли ему простить оппоненты фильма? – задаются вопросом историки кино Юрий Морозов и Татьяна Деревянко. – Мишка Япончик, таким было прозвище Михаила Винницкого, вошел в сознание значительной части населения Одессы не только как удачливый налетчик и грабитель. Мишка олицетворял своеобразный вызов, брошенный официальным властям еврейской «улицей», пусть даже в такой уродливой форме.

Япончик всегда брал верх над царской полицией, он был фактическим хозяином города во времена керенщины, он спас Молдаванку от деникинского погрома. Истории, в которых участвовал Мишка, передавались из уст в уста, обрастали невероятными подробностями и стали той фольклорной средой, из которой вышел бабелевский Беня Крик по прозвищу Король.

Советская власть сразу поняла, какую опасность представляют для нее Япончик и две тысячи находившихся в его подчинении бандитов. Возникла идея организовать революционный полк «под командованием Михаила Винницкого» и увезти его из города на фронт. Мишка, который пытался заигрывать с большевиками, в эту ловушку попался, возможно, из честолюбия. Ему нравилось ездить по городу на белой лошади во главе полка. Обратно в Одессу Япончик уже не вернулся, его убили на какой-то железнодорожной станции. Но память о нем осталась. Поэтому советская власть и решила развенчать «народного героя» Молдаванки. Речь шла о «низведении этой личности, темной во всех отношениях, к образу, далекому от романтизма». Выполнить столь неблагодарную работу должен был фильм «Беня Крик».

Мирон Черненко полагал, что

на экраны страны, правда, ненадолго, вышла вполне реалистическая лента, сохранившая нам живые картины тогдашней одесской жизни, а также основные мотивы цикла бабелевских новелл о похождениях «короля Молдаванки»: историю убийства Менделя Маранца, «стучавшего приставу», эпизод еврейской свадьбы со всеми экзотическими подробностями бандитского быта, поджог тюрьмы, историю убийства «юного Мугинштейна», смерть Левки Быка и их похороны…

Но для советского кинематографа этого было совершенно недостаточно, и в естественное течение сюжета врывалась драматургическая фантасмагория совершенно иного характера, не имевшая ничего общего с прозой Бабеля, хотя самим Бабелем и написанная, зато имевшая прямое отношение к уже сложившимся и обязательным для всех без исключения стереотипам отечественного кинематографа.

«Фантасмагорией» покойный кинокритик счел историю «Н-ского революционного полка», служившего прикрытием для банды Бени Крика, продолжавшей заниматься грабежами и прочими преступными делами. В конечном счете терпение советской власти заканчивается, и

назначенный Бене в комиссары революционный рабочий Собков, как водится у большевиков, стреляет Бене в затылок, и фильм кончается голыми ступнями Бени Крика и Фроима Грача, торчащими из-под мешковины в кабинете одесской ЧК.

Если у Вильнера и было намерение «развенчать» Беню Крика, то воплотить его в жизнь ему не слишком удалось. Притом что, как здесь уже говорилось, в фильме Беня изображен гораздо более жестким, чем в рассказах Бабеля, тем не менее он выглядит более человечным по сравнению с Собковым и его товарищами, сначала спаивающими бандитов, а потом их хладнокровно расстреливающими. Особенно если учесть, что поначалу в фильме Собков сотрудничает с Беней Криком. Это не прошло мимо внимания цензоров, выжимки из заключения которых сохранились в «деле» фильма в архиве «Госфильмофонда»:

Как и в литературной основе, фильм является попыткой романтизации уголовщины с приданием ей черт «одесского обаяния». Кощунственным извращением исторической правды является клеветническая трактовка отношения к уголовным элементам и выведенному в фильме образу большевика, видящего в банде Бени Крика опору для своей революционной деятельности. Фильм, как и произведение Бабеля, является откровенно антисоветским. Фильм демонстрировался только в Украине.

На самом деле и на Украине «Беня Крик» показан не был, во всяком случае широко. По одной из версий, его премьера состоялась в январе 1927 года в Киеве, и фильм сразу же был запрещен к показу по распоряжению украинских партийных органов. По другой версии, основанной на свидетельстве знаменитого сценариста Алексея Каплера, на просмотре «Бени Крика» в Харькове (тогдашней столице Украины) присутствовал генеральный секретарь ЦК компартии УССР Лазарь Каганович и остался недоволен «романтизацией бандитизма». С этой формулировкой фильм вскоре был снят с проката.

Создатель образа Бени Крика и автор сценария Исаак Бабель прокомментировал это прискорбное событие. На вопрос корреспондента одесских «Вечерних известий», как он относится к снятию «Бени Крика» с проката, Бабель сказал:

Я считаю, что в постановке была допущена ошибка и с моей стороны, и со стороны фабрики. С моей стороны – в том, что я не поставил непременным условием непосредственное свое участие в постановке, а фабрики – в том, что к этой постановке она меня не привлекла. Фильма поставлена не так, как я ее написал, написал я ее не так, как она поставлена. В дальнейшей своей работе в кино это условие мое ставится как обязательное.

Это не было обязательным «покаянием». Все-таки на дворе стояли 1920‐е, а не 1930‐е годы. Бабелю в самом деле не понравился фильм, и он писал лично близкой ему Тамаре Кашириной в январе 1927 года: «Картина очень плохая».

Если что-либо и мог «предъявить» режиссеру Бабель, то, во всяком случае, не отступление от сценария. Вильнер строго ему следовал. Впрочем, редко кто из писателей бывает доволен воспроизведением своих книг на экране. Не будем вдаваться в теоретизирования по поводу сложных взаимоотношений литературы и кино, заметим лишь, что своеобразие бабелевской прозы делало особенно сложной создание ее кинематографической версии, тем более средствами немого кино.

Что бы ни думали исследователи о качестве фильма и причинах его фактического запрета, они не сомневались ни в наличии бандитских традиций Одессы, ни в многочисленности одесского, преимущественно еврейского, преступного мира, ни в его «славной» истории. Так же, как в реальной основе – разумеется, преображенной бабелевским талантом, – рассказов и, соответственно, киноповести. «Фантасмагорией» казалась разве что история революционного полка, состоявшего из налетчиков, так же как убийство Бени Крика в поезде – в духе американских вестернов.

Между тем Одесса как столица преступного мира, как и борьба еврейских Робин Гудов с еврейскими же богачами и царской полицией, – чистой воды литературно-кинематографическое творение, в которое уверовали и сами одесситы, и многочисленные литературо- и киноведы.

Увы, сухая статистика часто противоречит распространенным мифам и легендам, созданным постфактум. Одной из таких легенд стала столица криминального мира Одесса-мама. На самом деле в 1913 году на 100 тысяч одесситов приходились 224 осужденных, в то время как в Баку – 353, Казани – 384, Нижнем Новгороде – 400. В 1912 году из 620 тысяч жителей Одессы евреи составляли около 200 тысяч, вторую по численности группу населения после русских. В то же время в 1913 году в Одесском судебном округе были осуждены за различные преступления всего 122 лица иудейского вероисповедания, тогда как в Киевском – 222, а в Варшавском – 659. За решетку были отправлены 21 рецидивист-еврей и 116 рецидивистов-«русских» (православных). Таким образом, согласно судебной статистике, роль евреев в городской преступности была незначительной, во всяком случае, непропорциональной по отношению к еврейскому населению.

По данным Департамента полиции, до 1917 года в Одессе не было зафиксировано ни еврейской, ни какой-либо другой организованной преступности. Никакой информации о преступных синдикатах не появлялось и на страницах одесских газет, столь падких на сенсации. Впрочем, в этом отношении одесские газеты не отличаются от любых других. Предполагаемый прототип Бени Крика Михаил (Моисей Вольфович) Винницкий (известный также как Мишка Япончик) предреволюционное десятилетие провел на каторге за участие в анархистских экспроприациях и никак не мог совершить приписываемые ему криминальные подвиги. Среди достоверно известных «подвигов» Винницкого, входившего в анархистскую группу «Молодая воля», были налеты на мучную лавку Ланцберга и квартиру Ландера. Арестован он был случайно, в публичном доме на Болгарской улице (на этой же улице располагалась еврейская школа, четыре класса которой закончил будущий «король»). Так что от хедера до борделя расстояние было небольшим. Приписываемое ему молвой убийство полицмейстера вряд ли произошло в действительности: это не подтверждается никакими документами, да и суд приговорил 2 апреля 1908 года Винницкого «всего» к 12 годам каторги. Даже учитывая несовершеннолетие подсудимого (Винницкий родился 30 октября 1891 года), в случае совершения теракта, к тому же с использованием взрывчатки, так «легко» он бы не отделался. Освободила мало кому известного анархиста Февральская революция. Так что устроить поджог тюрьмы или полицейского участка в Одессе в царское время Мишка Япончик (прозванный так за широкие скулы и «восточный» разрез глаз) не мог по определению.

В то же время я бы не спешил соглашаться с исследователем еврейской преступности в Одессе Ильей Герасимовым в том, что «расхожее представление о том, что прототипом Бенциона Крика был налетчик Мишка Япончик (Винницкий), является лишь мифом». Карьера короля Молдаванки была стремительной, но очень короткой – в общей сложности менее двух лет. Но зато каких!

В пользу версии о том, что рассказы о Михаиле Винницком или сведения, полученные от чекистов, к которым был близок писатель, действительно послужили «гвоздем», на которые Бабель «повесил» свои «Одесские рассказы», говорит третья, «фантасмагорическая», часть его киноповести. Ибо, как ни удивительно, именно она ближе всего к реальности.

Неожиданное подтверждение находят и некоторые эпизоды фильма, относящиеся к дореволюционному периоду. С той поправкой, что события имели место в другое время и в другом месте. Так, историки В. Савченко и И. Шкляев указывают несколько случаев, когда люди Мишки Япончика организовывали освобождение из заключения своих товарищей (а заодно и политических), причем дважды совместно с большевиками. Массовый побег из городской тюрьмы, который произошел в ноябре 1917 года, был организован людьми Мишки Япончика при участии большевиков. В январе 1918‐го благодаря стараниям Япончика из Бульварного полицейского участка были освобождены тридцать уголовников. Двенадцатого декабря 1918 года из того же участка и как будто опять совместно бандитами и большевиками были освобождены 56 уголовных и политических заключенных. В тот же день толпа, ведомая большевиками и примкнувшими к ним примерно 400 «гвардейцами» Япончика, взяла штурмом городскую тюрьму, взорвав гранатой ворота. Были освобождены около 700 уголовных и политических заключенных, а начальник тюрьмы, спрятавшийся в сарае, заживо сожжен.

Все эти «подвиги» совершались в период смены властей или фактического безвластия. Думаю, небесполезна будет приведенная ниже хронологическая канва смены властей в Одессе в 1917–1920 годах.

• Временное правительство: март – 7 декабря 1917 года.

• Переходный период (троевластие): 7 декабря 1917 года – 27 января 1918 года. Действовали одновременно несколько властей: Одесская городская дума, Военный совет и Румчерод – Совет Румынского фронта, Черноморского флота и города Одессы.

• Первый период советской власти: 27 января – 13 марта 1918 года.

• Австро-немецкая оккупация: 13 марта – 26 ноября 1918 года, при этом управление городом осуществлялось украинскими властями.

• Центральная рада: 13 марта – 30 апреля 1918 года.

• Правительство гетмана Скоропадского: 30 апреля – 26 ноября 1918 года.

• Переходный период (троевластие): 26 ноября – 17 декабря 1918 года. Польская стрелковая бригада; Директория Украинской народной республики (петлюровцы; командующий – генерал В. В. Бискупский); Добровольческая армия (командующий Черноморским флотом белых вице-адмирал Д. В. Ненюков).

• Французская интервенция и Добрармия: 18 декабря 1918 года – 5 апреля 1919 года.

• Двоевластие: 3–6 апреля 1919 года. Французы и Добрармия; Одесский совет и атаман Григорьев.

• Второй период советской власти: 5–6 апреля – 23 августа 1919 года.

• Добровольческая армия: 23 августа 1919 года – 6 февраля 1920 года.

• Украинская Галицкая армия Западно-Украинской народной республики (генерал В. Н. Сокира-Яхонтов): 6–8 февраля 1920 года.

• Советская власть: с 8 февраля 1920 года.

Нетрудно понять, почему история с поджогом полицейского участка перенесена Бабелем в дореволюционную эпоху: кроме сугубо художественных соображений было и политическое – налетчик ненароком мог оказаться «борцом с белогвардейцами и интервентами»! С соответствующими последствиями для автора.

Сотрудничество бандитов с большевиками не сводилось к совместному штурму тюрем и вовсе не являлось случайным эпизодом. После окончания Гражданской войны известный деятель партии большевиков, прокурор Российской республики Н. В. Крыленко писал:

В наших глазах каждое преступление есть продукт данной социальной системы, и в этом смысле уголовная судимость по законам капиталистического общества и царского времени не является в наших глазах тем фактом, который кладет раз и навсегда несмываемое пятно… Мы знаем много примеров, когда в наших рядах находились лица, имевшие в прошлом подобные факты, но мы никогда не делали отсюда вывода, что необходимо изъять такого человека из нашей среды. Человек, который знает наши принципы, не может опасаться, что наличие судимости в прошлом угрожает его поставить вне рядов революционеров.

Впрочем, идея возвращения преступников к честной жизни – вплоть до освобождения этих преступников в надежде на то, что при новой власти они исправятся, – нашла не только теоретическое, но и практическое воплощение в жизнь еще при Временном правительстве. В марте 1917 года «Русские ведомости» опубликовали сообщение своего корреспондента из Одессы следующего содержания:

В одном из ресторанов состоялся своеобразный митинг представителей уголовного мира. Митингом руководил отпущенный под честное слово из тюрьмы приговоренный к бессрочной каторге начальник разбойничьей шайки, наводившей ужас в Бессарабии, Катовский.

Ораторы единодушно отмечали, что прежний строй способствовал росту преступности и что теперь положение изменилось и необходимо взяться за честный труд… Для обсуждения практических вопросов о возвращении к честной жизни созывается новое собрание.

Упомянутый в заметке Катовский вошел в историю Красной армии под более благозвучной фамилией Котовский («кат »– по-старорусски «палач»). Григорий Котовский стал комбригом, одним из самых прославленных героев Гражданской войны. О нем сняли фильм, в котором бывший бандит изображался, конечно же, Робин Гудом. Михаилу Винницкому повезло меньше, хотя шанс попасть в герои – и не бандитского эпоса, а Красной армии – у него был не меньшим, чем у его более удачливого коллеги.

Мишку Япончика хорошо знали в большевистском руководстве Одессы. Секретарь оперативного штаба одесского Военно-революционного комитета Филипп Анулов (настоящая фамилия Френкель) вспоминал: «Большие услуги штабу ВРК в доставке оружия оказывал Мишка Японец, который за сравнительно небольшую плату продавал штабу, главным образом, лимонки и револьверы».

Проблема денег для большевистского подполья была весьма актуальной, и, вероятно, не на пустом месте возникла в фильме тема «материальной помощи» Бени Крика большевику Собкову (который впоследствии, по фильму, его и застрелил). Приведем характерный фрагмент совершенно секретного доклада лидера одесских большевиков Софьи Соколовской, писавшей в Центральный комитет:

Одесский пролетариат – это бандиты-спекулянты, гниль… возможно, что мы попадем в самое отчаянное положение, накануне падения Одессы останемся без средств, а в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг и, пожалуй, под грохот боя с нашими войсками будет классически безмолвствовать.

По воспоминаниям Федора Фомина, служившего начальником Особого отдела 3‐й Украинской советской армии с апреля 1919 года в Одессе, Мишка Япончик со своим адъютантом явился в Особый отдел 3‐й армии, где поведал о своей революционной борьбе с буржуазией, правда, как мы знаем, весьма своеобразной. Заметим, что непосредственная «экспроприация экспроприаторов» в качестве способа ликвидации буржуазии как класса вполне укладывалась в канон одного из течений анархизма. Так что бывший электрик завода «Анатра» и анархист Михаил (он же Моисей) Винницкий, возможно, был искренен. Хотя бы отчасти. Как бы то ни было, Мишка Япончик предложил свои услуги Красной армии и испросил мандат на формирование вооруженного отряда.

После некоторых колебаний Реввоенсовет 3‐й Украинской советской армии и губернский комитет компартии разрешили М. Я. Винницкому сформировать боевую часть. По-видимому, немаловажную роль при этом сыграли знакомство по подпольной работе и, конечно, тяжелейшая обстановка в городе и губернии, где явно ощущалась нехватка военных сил. Отряд был сформирован не позднее середины мая 1919 года. В Российском государственном военном архиве сохранился приказ начальника штаба 3‐й Украинской советской армии от 23 мая 1919 года «товарищу Мишке Японцу» передать одно легкое орудие со всеми снарядами «в распоряжение командира партизанского отряда товарища Дмитриева». Таким образом, отряд Винницкого располагал даже артиллерией!

Один из современников вспоминал шествие отряда Мишки Япончика по одесским улицам 20 июля 1919 года, незадолго до отправки на фронт:

Впереди шли музыканты. Люди Япончика собирали их по всему городу. Трубачи и флейтисты из Оперного театра, нищие скрипачи, побиравшиеся по дворам, гармонисты из слободских пивнушек – все они сегодня шли рядом, играя походные марши и знатные молдаванские мелодии. Позади оркестра, на белом жеребце – сам Япончик в кожаной фуражке, как у Котовского, в офицерском френче и красных галифе… Рядом несли огромное знамя из тяжелого малинового бархата. На нем было вышито полное название полка: «Непобедимый революционный одесский железный полк Смерть буржуазии».

Другой мемуарист, описывая, по-видимому, то же самое шествие, «усадил» Мишку на коня другой масти:

впереди командир на вороном жеребце и с конными адъютантами по бокам, за ними два еврейских оркестра с Молдаванки, потом шествует пехота с винтовками и маузерами, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки, правда, головные уборы были разнообразнейшие – от цилиндра и канотье до фетровых шляп и кепок. За двухтысячным отрядом пехоты везли несколько орудий со снарядными ящиками.

Впрочем, как бы ни расходились мемуаристы в описании Мишкиного воинства, одно бесспорно: это было весьма «кинематографическое» зрелище. Вот только убивали в 1919 году по-настоящему, а не по-киношному. Комиссаром отряда был назначен популярный в Одессе революционер-анархист Александр Фельдман, политбойцами были направлены несколько десятков студентов Новороссийского университета, была создана большая библиотека и даже «имелся граммофон с изрядным запасом агитационных пластинок». То есть отряд Винницкого рассматривался как «настоящая» воинская часть, а вовсе не прикрытие бандитского синдиката, как это показано в фильме.

В начале июля 1919 года отряд Мишки Япончика был переименован в 54‐й Украинский советский полк (по утверждению некоторых мемуаристов – имени Ленина), который стали готовить для отправки на фронт, поскольку положение становилось все более угрожающим. Когда запахло жареным, многие бойцы попытались увильнуть от отправки на передовую, в том числе получая за взятки в военном госпитале справки о непригодности к воинской службе. Показательно, что об этом «сигнализировал» сам командир полка, и вообще в борьбе за укрепление воинской дисциплины Винницкий и Фельдман тесно сотрудничали. Это опять-таки показывает серьезность намерений Мишки Япончика сделать военную карьеру.

Двадцать третьего июля 1919 года полк был отправлен на фронт в распоряжение начальника 45‐й стрелковой дивизии. Им был не кто иной, как прославленный впоследствии (и затем расстрелянный) Иона Якир. Часть полка разбежалась еще до отправки, часть – по дороге; за полком, ввиду его сомнительной благонадежности, было решено установить специальное наблюдение ВЧК. На фронт в составе полка из 2202 прибыли в итоге 704 бойца. Неизвестно, сколько в его составе было бывших бандитов, а сколько – «обычных» одесситов, преимущественно евреев, успевших понять, что единственной властью, при которой они не только могут чувствовать себя в безопасности, но и рассчитывать на какую-нибудь карьеру, является власть советская.

Дезертирство также не являлось спецификой полка Мишки Япончика. Оно носило в годы Гражданской войны массовый характер. Общее число дезертиров в Красной армии в 1918–1920 годах составило около 4 миллионов человек. Не исключено поэтому, что особое внимание полку уделялось в связи с прошлым его командира. Начальник 45‐й дивизии И. Э. Якир сначала отказывался принять в дивизию этот полк, а потом предложил своему штабу его разоружить. Однако на комиссара дивизии А. Я. Гринштейна Винницкий произвел вполне благоприятное впечатление:

Мишка Япончик – молодой человек, среднего роста. Особенно поражал наивный, почти детский взгляд его иссеро-синих глаз… Говорил он мягко и толково. Сам указал на плохое политическое состояние полка, выражал всяческое опасение, но все же за боеспособность людей ручался головой.

Заметим, что этот молодой человек с почти детским взглядом был жестоким убийцей, на совести которого было немало жизней. Так, жертвами его подручных стали купцы Масман, не заплативший по бандитскому «мандату» 10 тысяч рублей, Литейман, отказавшийся платить 50 тысяч, Энгель, «задолжавший» Япончику 25 тысяч. Этот защитник евреев, сформировавший боевую дружину для борьбы с погромщиками, без колебаний расправлялся с единоверцами, по-большевистски руководствуясь классовым принципом. Говоря это, я вовсе не иронизирую. Тридцатого мая 1919 года в «Известиях Одесского Совета рабочих депутатов» появилось письмо Мишки Япончика, в котором он сообщал «городу и миру» о своей революционной деятельности, отвергал обвинения в бандитизме и, в частности, писал:

Я лично всей душой буду рад, когда кто-нибудь из рабочих и крестьян отзовется и скажет, что мною был обижен. Заранее знаю, что такого человека не найдется.

Что касается буржуазии, то если мною предпринимались активные действия против нея, то этого, я думаю, никто из рабочих и крестьян не поставит мне в вину. Потому что буржуазия, привыкшая грабить бедняков, сделала меня грабителем ея, но именем такого грабителя я горжусь, и покуда моя голова на плечах, для капиталистов и врагов народа буду всегда грозой.

Вернемся, однако, на «петлюровский фронт». Комиссар полка А. Фельдман вслед за Винницким выразил уверенность, что часть вполне боеспособна, и поручился за нее перед Якиром. Дальше начинаются загадки. Винницкий проявил себя толковым и смелым командиром. В первой же боевой операции 54‐й Украинский советский полк, используя свое преимущество в огневой мощи (в полку насчитывалось около 40 пулеметов), «совершил удачную атаку при помощи ручных бомб», обратив петлюровцев в бегство.

Однако ночью, по словам Гринштейна, «на полк напал панический страх, и он побежал». А. А. Гончаров, командир 1‐го Приднестровского советского стрелкового полка, утверждал, что полк Винницкого «занял отведенный участок, растянувшись по полю и не желая окапываться. А ночью, раздобыв два состава, бандиты удрали в Одессу через Знаменку». Все это выглядит весьма странно. После успешно проведенного боя вдруг запаниковать и уехать… Одесский историк И. Шкляев предполагает, что, «вероятно, мы имеем дело с умело проведенной провокацией, вынудившей личный состав полка, состоявшего только из жителей Одессы, бросить все и отправиться в родной город».

Мне это предположение не представляется убедительным. С полком довольно много работали, перед отправкой на фронт комендант Одессы торжественно вручил Винницкому серебряную саблю, да и вообще в то время у большевиков каждый боец был на счету. К тому же полк неплохо проявил себя в бою. Зачем же его провоцировать на бегство? В общем, здесь загадка, ключа к которой у нас нет.

Как бы то ни было, Мишка Япончик вместе со своим штабом, захватив на станции Бирзула паровоз с классным вагоном, отправился в Одессу. Выяснив путь следования поезда, командование решило перехватить его в Вознесенске. Туда были переброшены отряды одесских коммунистов, созданный председателем Вознесенского уездного комитета партии М. Синяковым отряд и конники начальника вознесенского боевого участка Н. И. Урсулова (Урсуляка). Согласно воспоминаниям Фомина, «по распоряжению чекистов» Урсулов расстрелял Мишку Япончика. Была убита также его жена Лиза.

Впрочем, и в истории гибели Япончика все довольно зыбко. По-видимому, наиболее достоверная ее версия приведена в докладе уездного военного комиссара М. Синякова (а не партийного руководителя, как следует из воспоминаний Фомина) одесскому окружному комиссару по военным делам:

4‐го сего августа я получил распоряжение со станции Помошной от командующего внутренним фронтом товарища Кругляка задержать до особого распоряжения прибывающего с эшелоном командира 54‐го стрелкового советского украинского полка Митьку (так!) Японца. Во исполнение поручения я тотчас же отправился на станцию Вознесенск с отрядом кавалеристов вознесенского отдельного кавалерийского дивизиона и командиром названного дивизиона товарищем Урсуловым, где распорядился расстановкой кавалеристов в указанных местах и стал ждать прибытия эшелона. Ожидаемый эшелон был остановлен за семафором. К остановленному эшелону я прибыл вместе с военруком, секретарем и командиром дивизиона и потребовал немедленной явки ко мне Митьки Японца, что и было исполнено. По прибытии Японца я объявил его арестованным и потребовал от него оружие, но он сдать оружие отказался, после чего я приказал отобрать оружие силой. В это время, когда было приступлено к обезоруживанию, Япончик пытался бежать, оказал сопротивление, ввиду чего и был убит выстрелом из револьвера командиром дивизиона. Отряд Японца в числе 116 человек арестован и отправлен под конвоем на работы на огородные организации.

Здесь, как видим, обошлось без романтики. Особенно сильное впечатление производит средство революционного перевоспитания бандитов – их отправили копать огороды!

Согласно воспоминаниям Фомина, Япончик был убит 29 июля, если верить докладу Синякова – 4 августа 1919 года. Его убийца, красный командир Никифор Урсулов (Урсуляк), был награжден за свой подвиг – выстрел в спину – орденом Красного Знамени.

Ненадолго пережил командира полка его комиссар. Александр Фельдман, после очередной смены власти находясь в подполье, 16 октября 1919 года был убит неизвестными на улице выстрелами в спину. По одной из версий, ему отомстили бандиты, ошибочно считая его причастным к гибели «короля». Имя Фельдмана до 1945 года носил знаменитый Приморский (Николаевский) бульвар в Одессе.

Хоронить Михаила Винницкого собрались, по преданию, все евреи Вознесенска, много было приезжих из Одессы. Знаменитого бандита отпевал не менее знаменитый кантор хоральной синагоги Пиня Миньковский и певчие – солисты прославленного Одесского оперного театра.

Так закончилась земная жизнь Михаила Винницкого, более известного как Мишка Японец. А через два года Япончик возродился – в литературе, а затем и в кино, под «псевдонимом» Беня Крик. Бабель наверняка знал обстоятельства гибели Япончика. Тем не менее он изобразил дело, как говорят в Одессе, «с точностью до наоборот». Сохранив, правда, главное в истории его гибели – выстрел в спину. В бандитском искусстве большевики превзошли профессионального налетчика, не слишком удачно попытавшегося «перековаться». Возможно, именно это стало главной причиной фактического запрета фильма.

Как видим, бабелевский Беня Крик имеет к своему предполагаемому прототипу гораздо меньшее отношение, чем, скажем, его же Савицкий из «Конармии» – к реальному начдиву Семену Тимошенко. Так же, как бабелевская Одесса – к Одессе реальной. Но это, впрочем, уже неважно.

Не Одесса создала Бабеля – Бабель создал Одессу.

МИХАИЛ ТУХАЧЕВСКИЙ – «КРАСНЫЙ НАПОЛЕОН»

Михаил Тухачевский. Поразительная фигура, ярчайшая. Гвардеец, потомственный дворянин, служил в Лейб-гвардии Семеновском полку – и вдруг красный командарм…

Он принадлежал к древнему, но оскудевшему роду. Можно с уверенностью сказать, что один из предков Тухачевского служил в Семеновском полку еще при Петре Великом. По семейной традиции служил там и Тухачевский. Но отец его был не военным, а весьма небогатым помещиком и вольнодумцем. Женился он на неграмотной крестьянке, причем она, по одним данным, такой и осталась, по другим – позднее все-таки грамоте выучилась. Звали крестьянку Мавра, трое первых детей родились у них еще вне брака, в их числе и Михаил. Всего детей было девять, и семья жила в постоянной нужде.

Отец причислил Михаила к роду Тухачевских, а следовательно, к дворянству через несколько лет после рождения. Обращаю внимание еще на одно обстоятельство: Николай Николаевич Тухачевский был убежденным атеистом и в таком духе воспитывал всех своих детей. У детей, по легенде, были три кота, которых звали Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух. И любимая шуточка у детишек была такая: «Где этот чертов Бог Отец?» – что приводило в неистовство француженку-гувернантку, убежденную католичку. Такой у них был способ срывать домашние занятия.

Семья стремительно нищала: в Смоленской губернии они продали имение, приносившее одни убытки, и перебрались в Пензенскую. Здесь Михаил учился в гимназии, потом поступил в кадетский корпус, а после него – в Александровское военное училище.

Тухачевский с детства мечтал быть военным. Мечтал страстно. Некоторые мемуаристы, вспоминая о его детских годах, отмечали, что Тухачевский имел обыкновение принимать позу Наполеона и вставать перед зеркалом, сделав важное лицо. Тухачевский привык полагаться только на себя и старался всегда быть первым. Только окончание училища в числе первых по успеваемости позволяло ему выбирать, в какой полк идти. Он закончил первым и выбрал лейб-гвардию, Семеновский полк, как и полагалось по традиции. Был фельдфебелем в училище, отличался крайней строгостью и даже жестокостью по отношению к своим товарищам. Да и впоследствии многие вспоминали, что у него не было близких друзей, и что он был человеком рациональным, холодным, вежливым, воспитанным.

С детства Тухачевский занимался гимнастикой, упражнялся с гирями, физически был крепок и силен. Что называется, настоящий красавец-мужчина – это видно по фотографиям… Один француз, оказавшийся с ним в немецком лагере для пленных офицеров «Ингольштадт», вспоминал:

Это был молодой человек аристократически раскованный, худой, но весьма изящный в своей потрепанной форме. Бледность, латинские черты лица, прядь волос, свисавшая на лоб, придавали ему заметное сходство с Бонапартом времен Итальянского похода.

Тухачевского не случайно сравнивали с Бонапартом – поражала стремительность карьеры. У Тухачевского в чем-то она была более удивительной, чем у настоящего Бонапарта. Наполеон путь от младшего лейтенанта до дивизионного генерала прошел за 10 лет, командующим армией стал в 27-летнем возрасте. Но за его плечами был опыт командования различными войсковыми соединениями и воинские победы, включая Тулон. Тухачевский же стал командармом, не командуя до этого никакими воинскими частями, даже взводом. Он стал командармом в 25 лет. В Первую мировую войну он вышел из училища почти сразу на фронт. Выпуск, а через пару месяцев уже война. Тухачевский был младшим офицером роты, то есть заместителем командира роты. Не считая того, что в ноябре 1917 года солдаты его избрали командиром роты, но эта рота никакого участия в боевых действиях не принимала, и это было очень недолго.

На войне, на которую вскоре после выпуска попал Тухачевский, он проявил себя необыкновенным воякой. До февраля 1915 года, когда попал в плен, он был награжден пятью орденами и представлен к шестому. По подсчетам Юлии Кантор, одного из биографов Тухачевского, он получал орден в среднем раз в три недели. Это было действительно необычайно, а Тухачевский еще был недоволен, что ему не дали Георгия, а дали командиру роты, хотя по мнению Тухачевского, именно он первым перешел горящий мост (тоже наполеоновский сюжет!), благодаря чему в конечном счете удалось одержать победу над австрийцами.

Очень интересно поведение Тухачевского в плену, взгляды, которые он высказывал товарищам по заключению. Перед ними он раскрывался, может быть, в большей степени, чем перед соотечественниками. И понятно почему – это были иностранцы, с которыми его путь и карьера вряд ли могли пересечься. Тухачевский несколько раз пытался бежать, но терпел неудачу за неудачей. Однажды он чуть было не добрался до голландской границы. Бежал Тухачевский вместе со своим товарищем Филипповым в повозке с грязным бельем, перепугав безоружного солдатика, который это белье вывозил. За плечами у Тухачевского было уже четыре побега, когда его определили в лагерь «Ингольштадт», форт в Баварии, специальную тюрьму для офицеров, склонных к побегу. После очередной неудачной попытки Тухачевский оказался в тюремной камере с Ролланом Гарро, знаменитым французским летчиком. Он приятельствовал со своим товарищем по несчастью капитаном Шарлем де Голлем (де Голль впоследствии о Тухачевском вспоминал). Первую биографию Тухачевского написал сидевший с ним француз Реми Рур, который воспроизвел чрезвычайно интересные высказывания Тухачевского.

Биографий Тухачевского вышло великое множество. Может быть, больше, чем любого другого полководца Гражданской войны. Назову только книги объемом более пятисот страниц: это исследования Бориса Соколова, Сергея Минакова и Юлии Кантор, которой удалось разыскать о нем интереснейшую информацию в немецких архивах. У педантичных немцев хранятся архивы лагерей эпохи Первой мировой войны, содержащие, к примеру, перечень взысканий, а также блюд, которыми «потчевали» тогда пленных офицеров.

И все-таки Тухачевскому удалось бежать. Через Швейцарию он добрался до Парижа, и российский военный агент граф А. А. Игнатьев – тот самый! – через Лондон отправил его на родину. В Петрограде Тухачевский оказался 16 октября 1917 года. Февральскую революцию и разложение армии он «пропустил». После возвращения Тухачевский служил в своем полку, который стоял недалеко от Киева, или жил у родственников в имении под Пензой, «пропустив» и Октябрьскую революцию. После того как солдаты избрали его командиром роты, командовать ею ему не пришлось. Тухачевский поступил на службу в военный отдел ВЦИК, а 5 апреля 1918 года вступил в партию большевиков по рекомендации старого друга семьи, музыковеда большевика Николая Кулябко и Авеля Енукидзе, заведовавшего военным отделом ВЦИК. Как видим, Тухачевский на удивление быстро сделал свой выбор. Чем это объяснялось?

Об этом можно только гадать, однако, полагаю, карьерные соображения были у него на первом плане. К тому же для него все это было взаимосвязано: революция, Бонапарт – и он, Тухачевский. Дело было весной 1918 года, и не существовало никаких гарантий, что большевиков через две недели не сместят, как это случилось с Временным правительством. Правда, кроме возможности сделать карьеру, у Тухачевского, видимо, были некоторые воззрения, из‐за которых большевистская власть оказалась ему близка. Процитирую фрагмент первой биографии Тухачевского, выпущенной его соузником по «Ингольштадту». Тухачевский говорил, француз записывал: «Латинско-греческая культура – это не для нас. Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества. Гармонию и меру – вот что нужно уничтожить прежде всего». И далее: «Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошивший Россию, мы встряхнем ее, как пыльный коврик, а потом встряхнем весь мир». В отрицании христианства Тухачевский пошел еще дальше. Как-то раз он соорудил из цветного картона Перуна и устроил ему шуточное поклонение, говоря, что славянам нужно вернуться к натуральной религии, к язычеству. Позднее, в порядке шутки (а может быть, и не совсем шутки), он подал в Совнарком проект постановления об отмене христианства и замене христианства язычеством как натуральной славянской религии, утверждая, что это пойдет на пользу делу революции. Шутку не поняли, проект даже начали рассматривать, что очень Тухачевского развеселило. Случайно или нет – его предложение напоминает робеспьеровскую идею о замене христианства культом Верховного Существа.

Но, конечно, главным, что его вело, было все-таки честолюбие. Тот же Реми Рур писал:

У него была холодная душа, которую разогревал только жар честолюбия. В жизни его интересовала только победа, а ценой каких жертв она будет достигнута, его не заботило. Не то чтобы он был жестоким, просто он не имел жалости.

Карьера Тухачевского у красных была блистательной. Сначала он стал военным комиссаром Московского района обороны – это довольно ответственная должность, – а уже летом 1918 года поехал в Поволжье командовать 1‐й армией!

Правда, армию следовало еще создать, так как ее практически не существовало. Тухачевский не только справился с этой задачей – тем же летом 1918 года он одержал со своей армией блистательные победы. После покушения Фанни Каплан он дал Ленину телеграмму, которую потом цитировали во всех советских учебниках: «Взятие вашего родного города – это ответ на одну вашу рану, а за вторую будет Самара». При этом Тухачевский обращался к Ленину со словами: «Дорогой Владимир Ильич». Не всякий военспец мог себе такое позволить. Тухачевский себя позиционировал не как просто военспеца, а как большевика-военспеца. Он утверждал, что все высокие чины старой армии – это рухлядь. Рухлядью он называл людей, у которых нет революционного порыва. Опираться он призывал на таких, как он: молодых, горящих идеей Революции.

Итак, Тухачевский во главе 1‐й, а потом 5‐й армии Восточного фронта одерживает целый ряд блистательных побед. Блистательных, конечно, по меркам Гражданской войны, которая все-таки не вполне «нормальная» война. Он одержал победу сначала над Народной армией Комуча, потом – над армиями Колчака. Пятая армия играла решающую роль в Златоустовской операции, которая считается одной из классических операций Красной армии.

После побед над Колчаком Тухачевский был назначен командующим Кавказским фронтом, который в это время воевал против Деникина. Это очень серьезный скачок в карьере. Именно Кавказский фронт во главе с Тухачевским довершил разгром деникинских армий и взял Новороссийск, последний оплот деникинцев на побережье, вынудив остатки войск белых эвакуироваться в Крым.

После этого Тухачевский назначается командующим Западным фронтом, действовавшим против Польши. Это был «звездный шанс» Тухачевского – так сложилось и у Бонапарта, когда во главе армии, рожденной Французской революцией, он отправился в Итальянский поход. Теперь ему, Тухачевскому, предстояло сделать нечто подобное, отправившись в Польшу. Начался поход успешно. Западный фронт громил польские войска и прошел около 500 километров, преодолевая примерно по 20 километров в день. Это с боями и не на автомобилях, а пешком или в конном строю. Это был лихой марш, он привел войска Западного фронта под стены Варшавы.

С чем Тухачевский шел на Польшу? Процитирую фрагмент одного из его приказов – возможно, самого знаменитого:

Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на Запад. На Западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад!.. На Вильну, Минск, Варшаву – марш!

Совершенно бонапартовское заявление! Единственным из лидеров большевиков, кто не очень-то верил в то, что подобным образом можно разжечь мировую революцию, был Троцкий. Он уже поруководил, повоевал и хорошо представлял себе, что происходит, что может и чего не может произойти. Троцкий к тому же хорошо знал Запад. А вот что писал Ленин Сталину 23 июля 1920 года, когда наступление развивалось успешно:

Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого нужно советизировать Венгрию, а, может быть, также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно.

С Польшей как бы вопрос уже решен – что там Польша! Курс на Италию! Как видим, «бонапартистские» и не только бонапартистские идеи были и у Ленина. Однако Тухачевский на самом деле не был Бонапартом и не имел настоящего опыта руководства столь крупными войсковыми соединениями. Да и гением Тухачевского не назовешь, потому что военный гений – это человек, среди прочего способный быстро обобщать свой и чужой опыт. Хотя человеком он был исключительно талантливым и способным. А опыт у него имелся лишь Гражданской войны. Это особая война, в ней следует учитывать не только способность войск вести боевые действия, но и настроения тыла, настроение армии противника, множество других политических и психологических факторов. А потому порой можно пренебречь правилами ведения боевых действий. Но где проходит грань между учетом особенностей Гражданской войны и авантюризмом, не всегда удается различить. Авантюризм Тухачевского проявился уже в борьбе против Колчака, когда Тухачевский однажды слишком увлекся и ушел вперед, обнажив свой фланг. Тогда командующий фронтом Владимир Ольдерогге, из генштабистов, которого впоследствии Тухачевский поносил в одной из своих статей (правда, Ольдерогге был уже к тому времени расстрелян в ходе так называемой операции «Весна»), заставил его притормозить и установить связь с соседними соединениями, чтобы не получить удар во фланг.

Под Варшавой получилось именно то, против чего Ольдерогге предостерегал Тухачевского. Правда, значительная часть вины лежит на командовании Юго-Западного фронта и лично Сталине. Войска Юго-Западного фронта, наступавшие на Львов, должны были повернуть в поддержку Западного фронта, усилить эту группировку, но они продолжали наступать: слишком близка была добыча. Упустили время, возник зазор, и этот зазор использовали поляки.

Правда, некоторые военные историки и теоретики считают, что даже если бы приказ был выполнен, это бы все равно не помогло. Паническое бегство, а затем отступление польских войск для опытного военачальника не стало бы основанием полагать, что это уже разгром. Количества пленных и захваченных артиллерийских орудий – этого важнейшего показателя разгрома противника – было недостаточно для того, чтобы убедиться, что противник наголову разбит. Между тем поляки и их советники, прежде всего французский генштабист Максим Вейган, командующий польскими войсками Юзеф Пилсудский и начальник польского штаба генерал Тадеуш Розвадовский, разрабатывали план контрудара.

До сих пор историки спорят о том, кто составил план контрнаступления. Похоже, что решающую роль все-таки сыграл Пилсудский.

Так или иначе, Польша получила помощь вооружением и интеллектуальную поддержку в лице Вейгана, а также французских добровольцев, одним из которых был тогда никому не известный капитан де Голль. Среди добровольцев были и американские летчики. Когда Тухачевский стал огибать Варшаву с севера, рассчитывая заодно отрезать Данциг, через который поступало снабжение для польской армии, он нарвался на контрудар такой силы, что под Варшавой Красная армия была буквально разгромлена. Случилось то, что польская историография и собственно польский народ называют «чудом на Висле».

В битве под Варшавой поляки потеряли 4,5 тысячи убитыми, 22 тысячи ранеными, 10 тысяч пропавшими без вести, скорее всего, тоже погибшими. Потери Красной армии: 25 тысяч убитыми и тяжело раненными, 66 тысяч плененных и 45 тысяч интернированных в Восточной Пруссии (конный корпус Г. Д. Гая и некоторые другие части) – они оказались отрезанными и перешли германскую границу. Потери составили 65–70 процентов личного состава Западного фронта. Чудовищные потери. На каком-то этапе Тухачевский потерял управление войсками. Он тяжело переживал произошедшее, но, как ни странно, на его дальнейшей карьере поражение под Варшавой почти не отразилось. Более того, Тухачевский и впоследствии привлекался к решению самых важных для советской власти задач, например подавлению Кронштадтского мятежа. Он командовал 7‐й армией, которая брала Кронштадт, а, как известно, Кронштадтское восстание было подавлено с необыкновенной жестокостью. Вслед за этим Тухачевский подавлял Антоновское восстание на Тамбовщине – лично по решению Ленина, и информация об этом в центральных газетах не публиковалась. Как будто не хотели бросить тень на светлый образ «красного Наполеона». А Тухачевский словно не ведал сомнений: подавить так подавить, невзирая на то, что на этот раз противник – не «польские паны», а русские крестьяне.

Правда, в одной из биографий Тухачевского приводится некое свидетельство родственников о том, что перед тем, как отправиться подавлять Тамбовское восстание, он якобы пил целые сутки. Но на Тухачевского это не похоже. Сомневающийся человек не ведет себя так, как вел себя Тухачевский при ликвидации антоновщины. По прибытии в Тамбов он издал «истребительный приказ» № 130, популярное изложение которого опубликовала полномочная комиссия ВЦИК: «Рабоче-крестьянская власть решила в кратчайший срок покончить с разбоем и грабежом в Тамбовской губернии и восстановить мир и честный труд», то есть восставшие – разбойники и грабители. «Все, поднимающие оружие против советской власти, будут истреблены. Всем участникам бандитских шаек остается одно из двух: либо погибать, как бешеным псам, либо сдаваться на милость советской власти». Далее говорилось:

Согласно приказу красного командования и правилам о взятии заложников, семья уклонившегося от явки забирается как заложники, а на имущество накладывается арест. Семья содержится две недели в концентрационном лагере. Если бандит явится в штаб Красной Армии и сдаст оружие, семья и имущество освобождаются от ареста, в случае же неявки бандита в течение двух недель семья высылается на север на принудительные работы, а имущество раздается крестьянам.

Заложников публично расстреливали, если те не выдавали оружие и «бандитов». Сохранились документы: в одной деревне расстреляли пятерых, в другой – двенадцать человек, и далее по нарастающей. Есть основания считать, что Тухачевский намеревался использовать химические снаряды и что какие-то острова и лесочки ими даже обстреливали, но документальных подтверждений массированного использования химического оружия нет. Однако его не использовали вовсе не из гуманных соображений, а из соображений неэффективности. Но и без химического оружия ужасов хватало. В Тамбовской губернии были созданы концлагеря на 15 тысяч человек, и они отнюдь не пустовали. А расстрелы заложников по приказу Тухачевского проводились регулярно.

Тухачевский занимал виднейшие посты в Красной армии, был начальником Генштаба и первым заместителем наркома обороны, выпустил более 120 научных работ по теории современной войны. Он стал признанным строителем Красной армии, одним из первых Маршалов Советского Союза. Маршал Георгий Жуков называл его гигантом военной мысли и на Иеронима Уборевича и Тухачевского смотрел, как сам он вспоминал, снизу вверх, для него это были небожители. Тухачевскому принадлежит большая заслуга в создании современной, по меркам 1930‐х годов, Красной армии, в особенности бронетанковых и воздушно-десантных войск. При нем впервые были проведены учения с выброской воздушного десанта.

Уничтожение Тухачевского и высшего генералитета в 1937 году нанесло Красной армии колоссальный ущерб. История не знает сослагательного наклонения, но если вообразить, что в 1941 году фронтами командовали бы не товарищи Ворошилов, Тимошенко и Буденный, а, к примеру, Уборевич, Тухачевский и Егоров, возможно, это была бы несколько другая война.

Тухачевский как личность симпатий у меня не вызывает. Это был человек, созданный для войны, считающий делом своей жизни войну. На войне убивают, и он каких-либо колебаний в этом отношении не испытывал. Даже если противниками были соотечественники.

ПИЛСУДСКИЙ ПРОТИВ ТУХАЧЕВСКОГО: СОВЕТСКО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА 1920 ГОДА

Советско-польская война на самом деле началась раньше, боевые действия велись уже в 1919 году. Однако до 1920 года сражались не слишком активно, и объяснялось это в значительной степени тем, что, как ни парадоксально, поляки не желали поражения Красной армии от белых. Потому что с белыми, провозгласившими лозунг единой неделимой России, договориться о границах было бы труднее. Независимость Польши признавали, в общем-то, все. Речь шла о том, в каких границах.

Когда была провозглашена независимость Польского государства, его границы не были четко определены. Польша стремилась эти границы как можно дальше расширить. Она воевала не только с Советской Россией: у Польши были столкновения и с чехами, и с немцами – по поводу Силезии. Мечтой польских политиков было восстановление Великой Польши в границах 1772 года. Особенно сложные отношения были с Литвой – в споре по поводу принадлежности Вильно. Пилсудский хотел, чтобы Советскую Россию и Польшу разделяло как можно большее пространство. Он предполагал (и не без оснований), что Россия будет вести себя агрессивно по отношению к Польскому государству, ибо на знаменах большевиков были начертаны слова о мировой революции. А первой страной по дороге в Европу как раз была Польша. Поэтому Пилсудский планировал создать буфер из территорий, даже никогда не принадлежавших Польше.

Советско-польская война началась 25 апреля 1920 года, перемирие было заключено 12 октября того же 1920 года. Страной-агрессором была Польша, хотя поляки утверждали, что советские войска наверняка сами начали бы наступление, не опереди их войска польские. Такая вероятность существовала, подобные разговоры велись. Однако войну начала все-таки Польша. Она заключила союз с Симоном Петлюрой, при этом Петлюра даже пошел на то, чтобы признать польской Восточную Галицию. А уже 6 мая польские войска захватили Киев.

В то время на западе советских войск было немного. Это не был главный театр военных действий, основные события развивались на юге, но активная переброска войск на запад сразу же началась. Западный фронт возглавил Михаил Тухачевский, Юго-Западным командовал Александр Егоров. На Юго-Западный фронт была переброшена Первая конная армия, совершившая свой знаменитый тысячекилометровый марш из Ростова-на-Дону и с ходу прорвавшая польский фронт. Конармейцы навели настоящую панику в ближних тылах польских войск, заставив поляков стремительно отступать. Пилсудский впоследствии поражался, как такое могло произойти. Ведь с точки зрения тогдашней военной теории конница свое уже отжила. Какие там кавалерийские атаки при наличии пулеметов! Просто скосят всех, и конец. Оказалось, ничего подобного, конница в то время была еще грозной силой.

По стилистике своей, по военным действиям, по подходам это была уже не Гражданская война, а первое настоящее столкновение Красной армии с армией иностранного государства. Появляется риторика не коммунистическая, а скорее национальная. Обычно говорят о воззвании генерала Алексея Брусилова, который призывал офицеров сражаться, вступать в Красную армию, потому что речь идет об интересах исторической России и о войне с исконным противником, а по существу – с русской колонией, бывшим Царством Польским. Эту же риторику можно найти в знаменитом и часто цитируемом приказе Тухачевского. На самом деле приказ писал не только Тухачевский, но и члены Реввоенсовета Западного фронта Ивар Смилга и Иосиф Уншлихт, а также начальник штаба Западного фронта бывший полковник Николай Шварц. Часто цитируют слова приказа: «Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару». Но почти никогда не цитируется начало. Вот оно:

Красные солдаты! Пробил час расплаты. Наши войска по всему фронту переходят в наступление. Сотни тысяч бойцов изготовились к страшному для врагов удару. Великий поединок решит судьбу войны русского народа с польскими насильниками. Войска красного знамени и войска хищного белого орла стоят перед смертельной схваткой. Прежде чем броситься на врагов, проникнитесь смелостью и решительностью. Перед наступлением наполните сердце свое гневом и беспощадностью, мстите за сожженный Борисов, поруганный Киев, разгромленный Полоцк, мстите за все издевательства польской шляхты над революционным русским народом и нашей страной.

Тут другой обертон. Сам Пилсудский постоянно подчеркивал, что, несмотря на всю свою революционную риторику, Тухачевский шел по пути генерал-фельдмаршала Паскевича-Эриванского, командующего русскими войсками, который подавил Польское восстание 1830–1831 годов. В Польше неоднократно вспыхивали восстания против русского владычества. И повторю: по существу, впервые, не считая незначительных столкновений с немецкими войсками в начале 1918 года, Красная армия вела полномасштабную войну как бы с иностранным государством. «Как бы» – потому что это государство еще недавно было частью Российской империи.

Мало кто знает, что Юзеф Пилсудский, возглавлявший польскую армию, глава Польского государства, в молодости был социалистом – и не только в молодости. А его старший брат Бронислав получил пятнадцать лет каторги за участие в заговоре Александра Ульянова. Младший же – пять лет ссылки. У Пилсудского была богатая биография, но постепенно из социалиста он превратился в ярого националиста, в символ польского сопротивления и польской государственности.

Но вернемся к боевым действиям. Удар Первой конной и наступление Западного фронта привели к тому, что польские войска ушли из Киева, и началось их быстрое отступление.

На Юго-Западном фронте события развивались с переменным успехом, там войск было значительно меньше. На Западном фронте первые попытки наступления Красной армии тоже были не слишком успешны. Отчасти это объяснялось тем, что не хватало людей, боеприпасов, шла относительно медленная переброска войск. Интересно, что Тухачевский мобилизовывал дезертиров. По его оценкам, можно было мобилизовать до 40 тысяч дезертиров. На самом деле удалось мобилизовать 100 тысяч. Дезертирство в годы Гражданской войны носило массовый характер. Численность Красной армии к концу войны достигла 5,5 миллиона человек. А дезертиров за время войны насчитывалось около 4 миллионов. Путь от дезертира до красноармейца и обратно был недолог.

Многие дезертиры имели военный опыт и Первой мировой, и Гражданской. Людям надоело воевать, а многие не совсем понимали, за что воюют.

Польская армия, как и Красная армия, создавалась практически с чистого листа. Существенной в этом деле стала переброска из Франции семидесятитысячной польской армии, сформированной для борьбы с Германией, которой командовал генерал Юзеф Галлер. Это были боеспособные части.

В июле – начале августа начинается стремительное наступление войск Западного фронта на Варшаву. Здесь уместно вновь процитировать финальную часть знаменитого приказа от 2 июля 1920 года:

Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на запад. На западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках принесем мы счастье и мир трудящемуся человечеству. На запад! К решительным битвам, к громозвучным победам! Стройтесь в боевые колонны, пробил час наступления! На Вильну, Минск, Варшаву марш!

Части Красной армии взяли Вильно, Минск и пошли в наступление на Варшаву. Я уже говорил, что за три недели части Западного фронта прошли около пятисот километров, делая примерно 20 километров в день. И это в условиях боевых действий! Иногда поляки отступали, чтобы не нести потери, иногда бежали в панике. Позднее Пилсудский признавал, что люди, которые готовы были уже сдать Варшаву, собирали чемоданы, чтобы убежать, и были готовы на все в ужасе перед наступавшими красноармейскими массами.

И когда уже казалось, что Польша накануне краха и красные воины вот-вот ворвутся не только в Варшаву, но и в Берлин (такова была их дальнейшая цель), произошло «чудо на Висле». Красная армия попыталась обойти Варшаву с севера, но получила мощнейший контрудар, после чего стремительно обратилась в бегство, неся колоссальные потери. Это было самое тяжелое поражение в истории Красной армии этого периода, катастрофическое по своим масштабам.

Говоря об авторстве «чуда на Висле», первым следует назвать Пилсудского. Сыграли свою роль и советы опытного военачальника французского генерала Максима Вейгана, прибывшего в Польшу во главе специальной миссии. Но все-таки окончательное решение принимал Пилсудский.

Почему произошла катастрофа? Ответ на поверхности. Невозможно, пройдя сотни километров, не имея резервов, измотанными и существенно сократившимися войсками продолжать наступление в том же темпе. Были неверно оценены силы противника, его способность к сопротивлению и нарушено взаимодействие фронтов – Западного и Юго-Западного, наступавшего на Львов.

Часто вину за поражение под Варшавой возлагают на командование Юго-Западного фронта – Александра Егорова, но в особенности – на Иосифа Сталина, члена РВС, который был главнее всех военачальников как член Политбюро: он не выполнил директиву главкома Сергея Каменева и не передал в оперативное управление Западного фронта 12-ю армию и Первую конную. Это так, но все-таки для того, чтобы Первая конная попала на Западный фронт, следовало сделать четыре перехода. А Первая конная была уже далеко не в том состоянии, что в начале войны. Она вела бои, несла большие потери, особенно в командном составе. Переброска Первой конной на Западный фронт не гарантировала победы. К тому же технически в столь короткое время это сложно было сделать. Как бы то ни было, командование Юго-Западного фронта хоть и попыталось выполнить директиву главкома, но с большим опозданием.

В этой связи хотелось бы сказать несколько слов в пользу Иосифа Виссарионовича. Он был одним из тех немногих людей в большевистской верхушке, которые не особенно полагались на восстание польских рабочих и крестьян. Он писал в «Правде», что «польское общество является однородным и национально спаянным, отсюда его единство и стойкость, его преобладающее настроение – чувство отчизны передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость, отсюда стойкость польских войск». Он скептически относился к предположению о том, что в ходе наступления Красной армии зажжется пожар мировой революции. Во всяком случае, в Польше. Не верил в «революционизирование» Польши и Троцкий. Но это «неверие» никак не проявлялось в период успехов и наступления Красной армии.

Наряду с командованием Юго-Западного фронта в поражении виноват, несомненно, Тухачевский. Точнее, виноват в первую голову он, командующий Западным фронтом. Возможно, Пилсудский был прав, когда говорил, что Тухачевский – абстрактный полководец: он мыслит абстрактными, шахматными категориями, не соотнося свои планы с реальным состоянием войск. А состояние войск было далеко не блестящим после изматывающего 500-километрового марша. Да и противника Тухачевский явно недооценил. Путь от поручика, заместителя командира роты до командующего фронтом он явно прошел слишком быстро.

После окончания войны между заинтересованными сторонами развернулась острая полемика. Начал ее Тухачевский. В 1923 году он выпустил в Смоленске курс лекций, которые читал в Военной академии РККА, под названием «Поход за Вислу». Небольшая брошюра, 54 страницы. В ответ Пилсудский выпустил книгу «1920 год», по объему раз в пять превышающую брошюру Тухачевского. В ней Пилсудский резко критиковал Тухачевского, отдавая ему должное как сильному командующему и сочетая с некоторой данью уважения. Позднее, в 1929 году, Егоров выпустил книгу «Львов – Варшава: взаимодействие фронтов». Выждав паузу, он обрушился на Тухачевского. Но Тухачевский на его выпад не ответил. Была уже не та ситуация и не то время, когда можно было полемизировать с Егоровым, за которым стоял Сталин. Зато в брошюре Тухачевского имеется откровенная критика командования Юго-Западного фронта – не только Егорова, но, по сути, и Сталина.

Там есть замечательная глава «Революция извне», в которой Тухачевский показывает, как должна была начаться революция; пишет о польских рабочих и крестьянах, которые должны были поддержать Красную армию. Как только войска вступили на территорию Польши и захватили первый крупный польский город, Белосток, был образован Польревком. В него входили Юлиан Мархлевский, Феликс Дзержинский (последний был начальником тыла Западного фронта). Кроме них, туда входили также Эдвард Прухняк, секретарь военного отдела ЦК компартии Польши, и Феликс Кон, старый революционер. Они попытались сформировать польскую Красную армию, откомандировали в нее поляков из Красной армии российской, но из этой затеи ничего не вышло.

Ожидаемая революция в Польше не состоялась. Надежды на нее были чистой воды марксистской догматикой. Ленин утверждал: «Мы хотели штыком прощупать Польшу», то есть прощупать возможность мировой, а для начала – европейской революции. Над этими идеями впоследствии всласть поиздевался в своей книге Пилсудский. Он писал, что глубоко уважает Карла Маркса, но не его последователей и догматиков, и что он никогда не был поклонником теории исторического материализма. Он напомнил Тухачевскому риторический вопрос Карла Маркса: «Неужели Европа будет казацкой?» И подчеркивал, что даже Карл Маркс страшился продвижения России на Запад, а с тех времен ничего не изменилось.

Процитирую еще один отрывок из его книги, четко отражающий мировоззрение Пилсудского и тех, кто стоял во главе Польского государства, а также, вероятно, и подавляющего большинства польского населения:

Итак, по господину Тухачевскому, мы являемся белополяками. Возможно, это вызовет у некоторых читателей радостное биение сердца, я же этим определением нисколько не обижен, ибо гербом нашего государства является орел, и не какого-либо иного, а именно белого цвета. Когда, имея, как и каждый орел, искривленный клюв и острые когти, он развернул свои крылья в войне с господином Тухачевским в 1920 году, сумел противопоставить себя двуглавому уроду, хотя этот последний и перекрасился в красный цвет.

То есть Пилсудский рассматривал продвижение Красной армии как продолжение имперской политики России. И что самое интересное – с Пилсудским были согласны многие деятели Белого движения и люди, настроенные антибольшевистски. Борис Бахметев, российский посол в США, поддерживавший Белое движение, писал другому послу в Париже Василию Маклакову, что невозможно с легким сердцем поддерживать Врангеля, оттягивающего на себя часть войск красных, если большевики, по сути, делают русское национальное дело. Мол, все пройдет, включая большевиков, а территория останется. Не случайно генерал Брусилов воззвал к русским офицерам, призывая их забыть все обиды и идти служить в Красную армию, уповая на то, что она делает русское национальное дело.

Все переплелось: и старый «спор славян между собою», и надежды на мировую революцию – и вылилось в грандиозное побоище, закончившееся поражением Красной армии. В конечном счете граница между Россией и Польшей была установлена существенно восточнее линии Керзона.

Напомню, что это такое. По предложению британского министра иностранных дел лорда Джорджа Керзона линия устанавливалась по этнографической границе Польши. Более того, Антанта заявила, что не будет поддерживать Польшу, если она пойдет дальше этих границ и станет воевать за еще какие-то дополнительные территории. Но поляки пошли и имели успех. Двенадцатого октября 1920 года в Риге Польша, Украина и РСФСР подписали прелиминарный мир, а в марте 1921-го – там же – окончательный. Граница была установлена так, что часть украинских и белорусских земель оказалась под властью Польши. Несмотря на то что Вильно (современный Вильнюс) должен был отойти к Литве и все это признали, некоторое время спустя одна из польских дивизий под командованием генерала Люциана Желиговского якобы взбунтовалась и захватила город – как бы без ведома польского правительства. Там провели плебисцит, и жители – в большинстве своем поляки – проголосовали за присоединение к Польше, а мятежного генерала Желиговского польские власти (кто бы мог подумать!) простили.

Вильнюс оказался под властью СССР в сентябре 1939-го, в период так называемого Освободительного похода Красной армии. И снова был включен в состав Литвы, «подарен» ей советским правительством. В свою очередь, Литва в 1940 году была поглощена Советским Союзом.

Необходимо вспомнить историю с нашими пленными. Десятилетиями никто о них не вспоминал. У нас вообще не любят вспоминать о пленных и о поражениях. Если послушать песни 1930‐х годов – красноармейцы постоянно били польских панов. Какие там пленные! Тем более десятки тысяч, а по некоторым данным – 110 тысяч человек.

Вспомнили о них только в связи с Катынью, причем не сразу, а в середине 1990‐х. Дескать, вы нам предъявляете претензии за расстрел польских пленных, а сами как с нашими пленными поступили? Аргумент аморальный: одно преступление не искупает другое. Массовых расстрелов советских пленных не было, однако условия содержания в лагерях были ужасны, и десятки тысяч человек умерли там от болезней и голода.

Польские историки утверждают, что сознательно советских военнопленных уничтожать не стремились. Это похоже на правду, ведь, с другой стороны, в РСФСР оказались десятки тысяч пленных поляков. Дело было в том, что никто не рассчитывал на такое количество пленных, не было приспособленных для их содержания лагерей. Что, конечно, не извиняет польские власти. Они были обязаны найти выход и не допустить массовой смертности. Согласно польским данным, 25 тысяч человек практически сразу перешли в различные антисоветские формирования – в армию Станислава Булак-Балаховича, генерала Бориса Пермикина, в украинские формирования (напомню, что Симон Петлюра был союзником поляков). С февраля 1921 года положение в лагерях стало улучшаться. Однако эту зиму тысячи военнопленных не пережили. В итоге из Польши в Россию вернулись более 66 тысяч пленных, а из России в Польшу – 26 с половиной тысяч. Главным научным итогом дискуссии о пленных стал выход огромного тома (свыше 900 страниц) документов «Красноармейцы в польском плену» (2004). Это замечательно, что вспомнили об этих людях и об их ужасной участи, даже если изначально не ради их памяти, а в политических целях.

Конечно, в ходе войны с обеих сторон были зверства. Увы, бойцы Красной армии, в особенности конармейцы, нередко сразу рубили пленных. В политдонесениях постоянно встречается: «рубка пленных». Политработники с этим пытались бороться, но это не помогало, потому что командование фактически «рубку» санкционировало. В таком поразительном источнике, как дневник Исаака Бабеля – а Бабель был в гуще событий и не думал о будущих дискуссиях, – содержатся просто жуткие сцены. Вот одна из них:

Атака вечером у фермы, побоище. Едем с военкомом по линии, умоляем не рубить пленных, Апанасенко умывает руки (Апанасенко – начдив 6‐й дивизии. – О. Б.). Шеко (начальник штаба 6‐й дивизии. – О. Б.) обмолвился – рубить. Это сыграло ужасную роль. Я не смотрел на лица. Прикалывали, пристреливали, трупы покрыты телами. Одного раздевают, другого пристреливают, стоны, крики, хрипы. Атаку произвел наш эскадрон, Апанасенко в стороне, эскадрон оделся, как следует… Ад. Как мы несем свободу, ужасно. Ищут в ферме, вытаскивают, Апанасенко – не трать патронов, зарежь. Апанасенко говорит всегда – сестру зарезать, поляков зарезать.

Таких сцен множество. Не лучше было и с другой стороны. Это была чудовищная по жестокости война, где у пленного было мало шансов уцелеть. Достоверно выяснить численность всех пленных мы никогда не сможем, потому что не знаем даже численность действующих войск, цифры колеблются. Тухачевский пишет, что у него было около 40 тысяч бойцов. Пилсудский утверждает: нет, на самом деле 200 тысяч.

Каков итог этой войны? С одной стороны – Красная армия ценой значительных потерь отстояла большую часть Украины и Белоруссии. Тогда они были как бы независимыми республиками. С другой – поляки остановили большевистское нашествие на Европу и не вполне вероятную европейскую революцию. Хотя, например, в Германии настроения были самые разные, и, прорвись туда Красная армия, как бы себя повели немецкие коммунисты и некоторая часть немецких рабочих, неизвестно. Один британский лорд цитировал в своих дневниках знаменитого английского историка Эдварда Гиббона, который писал, что, если бы Карл Мартелл в битве под Туром не остановил мавров, в Оксфорде изучали бы Коран. И комментировал, что битва под Варшавой, возможно, спасла Центральную и часть Западной Европы от более коварной опасности – фанатической тирании Советов. А известный историк Михаил Геллер добавил, что «чудо под Варшавой» отсрочило обязательное изучение марксизма-ленинизма в школах Восточной и Центральной Европы на одно поколение.

БЕЛЫЙ БАРОН – ГЕНЕРАЛ ВРАНГЕЛЬ

Барон Врангель – культовая фигура Белого движения, человек, который в известном смысле спас его честь. Потому что Новороссийская катастрофа была не только разгромом армии Деникина, белых войск на юге России, это была моральная катастрофа: паническая эвакуация, множество пленных, жестокость, безобразия, творившиеся в Новороссийске… Из разлагавшейся армии Врангель сумел создать армию действующую, одержавшую над красными ряд побед, армию, которая вела упорные арьергардные бои с превосходящими во много раз силами противника. Наконец, он сумел провести образцовую эвакуацию.

Но прежде – о личности генерала Врангеля. Что это был за человек? Как он вырос, сформировался как личность?

Отец генерала Николай Егорович Врангель был человеком незаурядным, одним из немногих Врангелей, кто избрал не военную карьеру, а карьеру предпринимателя. Поначалу он весьма неудачно взялся поставлять сухари русской армии в период Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и разорился. Но потом вновь встал на ноги: в Ростове-на-Дону долгие годы представлял российское Общество пароходства и торговли, входил в состав совета директоров ряда предприятий, в частности нефтяных. Нажил неплохие деньги, потом переехал с семьей в Петербург: Врангели держали квартиру из десяти комнат на углу Бассейной и Знаменской. Николай Егорович был потомком шведских (по другим сведениям – немецких) баронов, служивших России века с семнадцатого. По одной из линий он был потомком арапа Петра Великого, Ганнибала, то есть родственником Пушкина, а именно – троюродным внучатым племянником. Какие-то гены, может быть, сказались: Николай Егорович писал пьесы, в частности из истории Смутного времени, для актрисы Пелагеи (предпочитавшей имя Полина) Стрепетовой – была такая звезда русского драматического театра. А после революции, бежав в 1918 году из Петрограда, он написал замечательные мемуары – «От крепостного права до большевиков». Воспоминания увидели свет в 1924 году, год спустя после смерти Николая Егоровича; в 2003‐м вышли в издательстве «Новое литературное обозрение». Николай Николаевич Врангель, средний сын Николая Егоровича, был известнейшим историком искусства и критиком. Вскоре после начала Первой мировой войны он поехал на фронт в качестве сотрудника Красного Креста, заболел желтухой и умер. В 1916 году вышла посвященная ему книга – «Венок Врангелю».

Мария Дмитриевна, мать Петра и Николая Врангелей, также заслуживает отдельного разговора: то, что сделала для истории Белого движения эта удивительная женщина, невозможно переоценить. Но о Марии Дмитриевне мы поговорим в предпоследней главе нашей книги.

Вот в такой неординарной семье вырос Петр Врангель. Родился он в нынешнем Зарасае, в Литве. Рос в городе Ростов-на-Дону, о чем, думаю, не подозревают 99,9% жителей этого города, так как там это нигде не обозначено. Закончил реальное училище и по настоянию отца поступил в Горный институт. По образованию генерал Врангель был горным инженером. Дело это было необычайно перспективным. По окончании института он пошел служить в армию, как было положено, вольноопределяющимся и сдал экзамен на корнета кавалерии. Потом пару лет служил в Иркутске чиновником по особым поручениям при губернаторе. И тут началась Русско-японская война. Врангель пошел воевать, поступив в один из полков Забайкальского казачьего войска в чине хорунжего. Проявил себя как замечательный кавалерийский начальник, был награжден двумя орденами, и уже ни о какой гражданской жизни для него не могло быть и речи. Он закончил Академию Генерального штаба, потом Офицерскую кавалерийскую школу в Петербурге, служил в прославленном Конногвардейском полку.

Окончив академию, Врангель не пошел на военно-штабную должность, а остался в строю, вернулся в свой полк. Его, несомненно, привлекала светская петербургская жизнь – он был замечательным танцором, дирижером, организатором вечеров, что доставляло ему немалое удовольствие, а его жене Ольге Ивановне Иваненко, фрейлине императрицы, – немало хлопот и проблем. Так и жил ротмистр Врангель в Петербурге, вращаясь в блестящем обществе, когда началась Первая мировая война.

Ему было уже 36. Гвардия двинулась на фронт в первых рядах и почти вся полегла в первые же месяцы войны… Врангель отличился в бою уже в августе 1914-го, за что был награжден орденом Святого Георгия 4‐й степени. Это был первый из его четырех орденов за Первую мировую, не считая награждения Георгиевским оружием.

Его военная карьера развивалась весьма успешно и стремительно. В январе 1917 года Врангель получил чин генерал-майора. Если считать, что регулярную службу он начал в 1904 году, то путь, пройденный от хорунжего до генерал-майора за тринадцать лет, – самая быстрая карьера в русской армии того времени. Он был начальником кавалерийской дивизии, потом получил назначение на должность командира корпуса, но в командование не вступил. Врангель не хотел служить при Временном правительстве, а тут еще случился большевистский переворот – и он уехал в Крым наблюдать за происходящими событиями.

Он отнюдь не стоял у истоков Белого движения и примкнул к нему только в августе 1918-го, когда добрался до расположения деникинских войск. В Крыму его едва не расстреляли – просто потому, что он Врангель и барон: понятно, классовый враг. Ольга Врангель пришла к «товарищу Вакуле», начальнику местной ЧК, и сказала, что готова разделить участь мужа. Начальник так был этим тронут, что освободил генерала… В Крыму в то время случалось много удивительных историй.

Врангель присоединился к Добровольческой армии. Это был, бесспорно, талантливейший военачальник, и он очень быстро вырос до командующего Добровольческой армией. Когда соединились донские части и Добровольческая армия и Краснов признал главенство Деникина, образовались Вооруженные силы Юга России, Деникин стал их главнокомандующим. А Добровольческая армия должна была получить другого командира. Им стал Врангель. Но вскоре он заболел тифом, и, казалось, перспектив на выздоровление у него не было. Однако барон выжил. И тут выяснилось, что Добровольческой армией командует уже генерал В. З. Май-Маевский. Врангель получил под свое начало Кавказскую армию, которая вела наступление на Царицын, – это был ключевой пункт, и Врангель его взял. Победа принесла ему славу и необычайную популярность в войсках. Тогда же начались трения и разногласия между Деникиным и Врангелем. Они не сходились во мнениях в стратегическом вопросе – в каком направлении наступать. Деникин (который прибыл в Царицын, когда его взяли войска Врангеля) считал, что наступать надо по кратчайшему пути, на Москву. Врангель, напротив, полагал, что следует идти на восток, на соединение с войсками Колчака. И только объединившись, вести наступление на Москву.

Зная исход наступления на Москву, можно подумать, что Врангель был прав. Но на самом деле к тому времени войска Колчака под натиском красных уже отступали. Чтобы соединиться с ними, нужно было проделать тяжелый путь без каких-либо гарантий успеха. А наступление на Москву представлялось вполне реальным. Тем более что летом 1919 года белые одерживали одну победу за другой, один за другим брали города, захватили Донбасс, затем почти всю Украину и, казалось, шли к Москве победным маршем. Однако в октябре 1919 года этот победный марш обернулся поражением, а затем и катастрофой деникинских войск.

И вот тогда Врангель начинает распространять послания, адресованные Деникину, а фактически – направленные на его дискредитацию. Это, кстати, один из штрихов Гражданской войны: невозможно себе представить, чтобы в императорской армии какой-то командир мог писать письма с критикой своему непосредственному начальнику, да еще и предавать их огласке. Гражданская война списывала все. Или почти все. Врангель был чрезвычайно честолюбив, барон не сомневался, что именно он, а не Деникин, лучше подходит на роль вождя Белого движения. Кончилось тем, что Врангелю пришлось подать в отставку. По существу, он был выслан в Константинополь, откуда впоследствии «триумфально» возвратился. Триумфально в кавычках, потому что какой уж тут триумф, когда возвращаешься к разбитым и деморализованным войскам. Вернулся Врангель потому, что в марте (по новому стилю – в начале апреля) 1920 года Деникин решил уйти в отставку. Дело было в Крыму. Военный совет проголосовал за кандидатуру Врангеля, но назначил его своим приказом главнокомандующим все-таки Деникин. Врангель на британском броненосце «Императрица Индии» прибыл в Севастополь, чтобы возглавить остатки Вооруженных сил Юга России.

Врангель совершил невозможное: подтянул войска, сурово наказал казачьих и неказачьих генералов, пытавшихся проводить самостийную политику. Вооруженные силы Юга России были преобразованы и переименованы в Русскую армию. Но главное – Врангель иначе стал выстраивать стратегию Гражданской войны. Прежде всего он допустил возможность будущего федеративного устройства России. Лозунг «единая и неделимая» был им отброшен. Врангель готов был заключить союз с кем угодно, лишь бы то были противники большевиков. И второе: он взялся более решительно проводить социальную политику. Петр Струве, назначенный Врангелем министром иностранных дел (называлось «министерство» скромно – Управление внешних сношений), выдвинул лозунг: «Левая политика правыми руками». Он считал, что следует дать крен влево, но что эту левую политику должны проводить профессионалы. Бюрократы. Хотя бы и царские, но те, которые умеют делать дело. Кадеты, как и другие либеральные советники Деникина, были отставлены; во главе врангелевского гражданского правительства встал Александр Васильевич Кривошеин, бывший царский министр, соратник П. А. Столыпина. Во врангелевском правительстве оказались и многие другие деятели царского времени, в том числе бывший директор Департамента полиции Евгений Климович и сенатор Григорий Глинка, который, став начальником Управления землеустройства, подготовил закон о земле. Они и начали с земельной реформы. Было объявлено, что земля останется в собственности крестьян. Правда, крестьяне должны были заплатить некий выкуп, чтобы не опасаться, что полученное даром у них легко заберут. С другой стороны, мужики и так получили землю, с чего бы им за нее платить?

Похоже, Врангель учел некоторые достижения советской власти. К примеру, его правительство собиралось провести выборы в сельские, волостные Советы. Ведь сама по себе идея Советов неплоха, они представляют собой органы местного самоуправления. Другое дело, какую форму она приняла.

И самое существенное: Врангель не собирался идти на Москву, он не ставил целью завоевывать (в риторике белых – освобождать) Россию, понимая, что в его ситуации это нереально. Он считал, что Крым может стать очагом, образцом нормальной жизни, в отличие от большевистской России. Но «остров Крым» получился только много лет спустя – да и то в книжке Василия Аксенова; реальность 1920 года была гораздо прозаичнее, а соотношение сил не в пользу Врангеля. Правда, поначалу ему сопутствовал успех. Его войска вышли за пределы Крымского полуострова. Были моменты, когда они захватывали Юзовку, нынешний Донецк, и в Екатеринославе (впоследствии Днепропетровск, ныне Днепр) красные уже готовились к эвакуации. Захватывали на какое-то время Мариуполь, а также территории, которые относились к Таврической губернии. Задача была еще и набрать как можно больше продовольствия, чтобы в случае чего перезимовать в Крыму.

Чем объяснялись успехи Врангеля? Отчасти тем, что армия была действительно в хорошем состоянии, и ею командовал талантливый военачальник. Высокий, статный, во время Гражданской войны он носил черную черкеску с газырями… Затянутый в эту черкеску человек с зычным голосом умел разговаривать с войсками, умел издавать какие-то «вопли», которые приводили войска в неистовство. Врангель был не просто начальником, главнокомандующим, он был вождем, за которым шли в смертельную схватку. И это отношение к Врангелю у многих осталось на долгие годы. Но основная причина побед, думаю, заключалась в том, что главные силы красных были на польском фронте. Не случайно правительство Врангеля де-факто признала Франция. Это было парадоксом – ни Колчака, ни Деникина не признала ни одна из великих держав; Врангеля признали. Почему? Потому что он был необходим, чтобы оттягивать войска красных, которые в противном случае отправились бы на польский фронт. Франция всячески поддерживала Польшу. Когда же Советская Россия заключила с Польшей перемирие и войска красных были брошены против Врангеля, очень скоро он был вынужден отступить в Крым, так как возникла угроза, что его войска отрежут от полуострова и уничтожат.

Здесь начинается история о Перекопе, который считался неприступным, но никогда таковым, конечно же, не был. Однако и печать врангелевского Крыма трубила о неприступности Перекопа, и сам Врангель неоднократно заявлял, что его армия сможет отсидеться за перекопскими укреплениями и продолжить борьбу. Думаю, что он не верил в это с самого начала, поскольку скрытно готовил эвакуацию, настолько скрытно, что даже Кривошеин, глава врангелевского правительства, об этом не знал. Подготовкой судов и непосредственно эвакуацией руководил ближайший соратник и друг Врангеля, начальник его штаба генерал Павел Шатилов.

Перекопские укрепления были прорваны: красные на направлении главного удара превосходили белых только в живой силе в шесть раз, и шансов удержать укрепления практически не было. Командование красных действовало довольно искусно, хотя и положило при штурме Перекопа очень много бойцов; распространились даже слухи, дошедшие и до Парижа, – что красными командовали немецкие офицеры. Не исключено, что за немецкого офицера приняли командира 51‐й стрелковой дивизии Красной армии Василия Блюхера, который никакого отношения к немцам не имел. Впрочем, красные тоже утверждали, что Врангель – немец и в армии Врангеля полно немецких офицеров. Последнее утверждение не было столь фантастичным, как могло показаться на первый взгляд.

Потерпевшая поражение Германия стремилась заключить союз с Россией для ликвидации Версальского договора, и к Врангелю приезжала немецкая делегация во главе с Максом фон Шойбнер-Рихтером, позднее – одним из идейных наставников Адольфа Гитлера. Делегация вела переговоры о возможном союзе. Однако союз не состоялся. Врангель получал поддержку от Франции, а обещания помощи со стороны немцев носили не слишком реальный характер.

Перекоп отстоять не удалось, «зато» была проведена образцовая по тем временам эвакуация. Ушли из Крыма за пределы России, по разным данным, от 135 до 150 тысяч человек, из них половина – военнослужащие. То, что показывали в советских фильмах – чудовищная паника, стреляющиеся офицеры, люди, берущие штурмом корабли (как в популярнейшем фильме «Служили два товарища», 1968), – не соответствует действительности. Кроме Феодосии, где действительно возникли неполадки при посадке на корабли, в других местах эвакуация проходила организованно.

Врангель взошел на борт крейсера «Генерал Корнилов» одним из последних. Уехать в принципе могли все желающие. Командование, правда, распространило информацию: те, кто считает, что не подвергается лично непосредственной опасности, может оставаться в Крыму, никто не настаивает на том, чтобы люди уезжали. Оставшихся постигла печальная участь: офицеров расстреливали сотнями, если не тысячами. Называют чудовищные цифры, но даже если речь шла «всего» о нескольких тысячах, как считают некоторые историки, все равно это было редкостное по жестокости избиение.

После того как суда с врангелевской армией прибыли в Константинополь, началась другая история – история Русской армии в изгнании и попытки сохранить армейскую организацию в форме Русского общевоинского союза (РОВС). Замечу, что и в эмиграции Врангель не был готов сложить с себя регалии вождя. Он попытался создать правительство в изгнании, и называлось это квазиправительство Русским советом. Но признания Совет не получил и через год был распущен. Армии пришлось в тяжелейших условиях зимовать на полуострове Галлиполи и острове Лемнос.

В советской историографии было принято представлять дело так, будто Антанта активно готовилась начать новую интервенцию против Советской республики и потому содержала и кормила армию Врангеля, сохраняя ее в резерве. На самом деле никому в Европе новая война была не нужна, и вести эту войну Европа была неспособна. Франция содержала армию Врангеля до апреля 1921 года, то есть менее полугода, но пайки постоянно урезались и несколько раз предпринимались попытки убедить Врангеля армию распустить, перевести военнослужащих на положение беженцев. Однажды случился знаменательный эпизод: некое итальянское судно врезалось в яхту «Лукулл», на которой жил Врангель. Врезалось как раз в том месте, где была его каюта, но генерала в это время там не оказалось. Распространились слухи, что это было покушение.

Впоследствии Русскую армию расселили в Болгарии и Сербии. Отчасти это гостеприимство было небескорыстным: болгарское и сербское правительства получили серьезные деньги от российского посла в Вашингтоне Бориса Бахметева – речь шла о сотнях тысяч долларов, что по тогдашнему курсу лева и динара было гигантской суммой. Врангелевских солдат принимали в сербскую пограничную стражу, в сербских университетах появилось немало квалифицированных русских профессоров-эмигрантов.

Врангель жил в Сремских Карловцах, в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, а позднее, когда от его армии мало что осталось, перебрался в Брюссель. Армия перешла на «трудовое положение», военнослужащие постепенно перебирались в разные страны, прежде всего во Францию, где были востребованы рабочие руки, да и мужчины вообще. Потери мужского населения во Франции в период Первой мировой войны были столь велики, что многим француженкам просто не за кого было выходить замуж.

В Брюсселе Врангель получал содержание из особых фондов, созданных Русским общевоинским союзом, до конца своих дней, как и некоторые другие ветераны Белого движения.

Двадцать пятого апреля 1928 года, не дожив и до пятидесяти лет, Врангель скончался. Он умер от скоротечного туберкулеза, осложненного гриппом. Незадолго до смерти Врангель впал в истерическое состояние, был очень возбужден, не мог спать, постоянно кричал, отдавал какие-то команды… Есть версия, что он был отравлен, что некий большевистский агент якобы заразил его палочкой Коха. Но эта версия никаких документальных подтверждений не нашла. Через полтора года после смерти, в октябре 1929-го, тело генерала Врангеля перезахоронили в Белграде. Все-таки там, в Сербии, оставалось много бывших воинов русской армии, и в Сербии к нему относились с большим пиететом. Там его прах и покоится.

«ОСТРОВ КРЫМ», ОСЕНЬ 1920 ГОДА

О Белом движении, как и о многих других явлениях Гражданской войны, мы знаем в значительной мере по воспоминаниям его участников. Благо в эмиграции времени для создания мемуаров было более чем достаточно. Самые объемистые и наиболее информативные написал генерал Деникин – пятитомные «Очерки русской смуты». Генерал Врангель «ответил» двухтомными «Записками». В Берлине в 1920–1930‐е годы вышел двадцатидвухтомный «Архив русской революции», издававшийся правым кадетом Иосифом Гессеном. Основное содержание «Архива» составили мемуары о недавнем прошлом. «Ответом» «Архиву» справа стал семитомник «Белое дело», выходивший в 1920‐е годы в Берлине под редакцией близкого к Врангелю генерала Алексея фон Лампе. И это лишь вершина айсберга.

Однако воспоминания, как точно писал в свое время князь Петр Вяземский, – это «обдуманное воссоздание жизни». Прошлое часто предстает в них таким, каким хотелось бы его видеть мемуаристу, а не таким, каким оно было на самом деле. Однако существуют и альтернативные источники, создававшиеся в то время, когда история «делалась», когда еще не стала историей, а была настоящим. «Письма – больше, чем воспоминанья, на них запеклась кровь событий, это – само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное», – лучше Герцена не скажешь.

Конечно, и здесь есть свои но – цензура внутренняя и внешняя (особенно в военное время), вынужденная краткость, ограниченность сведений, просто неумение ясно излагать свои мысли. Таково подавляющее большинство писем. Но не в том случае, о котором пойдет речь. Ибо автором письма, обширные фрагменты которого будут приведены ниже, был Василий Маклаков, один из самых блестящих русских людей ХX века. Маклаков, прежде чем уйти в политику, был одной из самых ярких звезд русской адвокатуры. В 1905 году участвовал в создании партии кадетов, был депутатом Государственной думы II, III и IV созывов. Будучи членом ЦК партии кадетов, которая считалась партией левых либералов, находился в ней на самом правом фланге. Считался одним из лучших – многие считали его самым лучшим – ораторов России. Был ярким публицистом, блестяще говорил по-французски. В 1917 году Временным правительством был назначен главой русской дипломатической миссии во Франции, но прибыл к месту назначения на следующий день после большевистского переворота. Несмотря на то что Маклаков оказался послом без правительства, французское правительство считало его законным представителем России, которая «была и будет». Де-факто (а в случае с правительством Врангеля и де-юре) представлял в Париже интересы всех антибольшевистских правительств.

Маклаков дважды ездил в Россию: один раз в 1919 году, к Деникину, другой раз – в Крым, к Врангелю. По итогам этой поездки он составил неформальный «отчет» в виде длиннейшего (в оригинале – свыше 50 машинописных страниц) письма своему другу и во многом единомышленнику российскому послу в Вашингтоне Борису Бахметеву. По сути, это письмо – «моментальный снимок» врангелевского «острова Крым», последнего бастиона и последней надежды Белого движения. Термин «остров Крым» навеян романом Василия Аксенова, и использовать это название, когда речь идет о событиях прошлого, неисторично. Но в данном случае оно уж больно хорошо и точно, и надеюсь, читатели меня простят. По счастью, Маклаков диктовал, а не собственноручно писал свои письма (печатать на машинке он не умел). По счастью – во-первых, потому, что его почерк был чудовищен, и его корреспонденты, если письма были написаны им самим, чаще догадывались (с разным успехом) о содержании писем, нежели могли разобрать их текст. Во-вторых, то, что письмо писалось под его диктовку, в какой-то мере позволяет ощутить своеобразие маклаковской речи.

Семнадцатого сентября 1920 года парижская газета «Последние новости» проинформировала читателей, что накануне российский посол в Париже выехал в Крым и пробудет там около недели. Шестого октября там же появилось сообщение, что Маклаков выехал из Севастополя в Париж, 7 октября он добрался до места, а 13‐го появилось скупое, в три абзаца, интервью посла. В нем Маклаков констатировал, что «положение в Крыму благополучно. Многое издали трудно понять; отдельные факты, вне обстановки, представляются только иллюстрацией к предвзятым выводам. А к ним мы всегда были склонны».

Итак, 21 октября 1920 года, через две недели после возвращения, Маклаков воспроизвел свои впечатления и размышления о Крыме в письме к Бахметеву. Привожу обширные и наиболее интересные фрагменты этого письма:

Я вернулся из Крыма с очень сложным впечатлением, во всяком случае не похожим на прошлогоднее впечатление от Деникина. Характерной чертой прошлого года было полное несоответствие между моими поверхностными впечатлениями и настроениями людей, с которыми я там на месте беседовал; там были спокойны и оптимистичны, мне же казалось, что они сошли с ума. Там обижались, если я выражал сомнение, что они будут в Москве к январю, мне же казалось, что все там накануне катастрофы. Правда, я хранил смутную веру в то, что у них превосходная армия, но эту веру я мог питать только оттого, что сам этой армии не видел. Теперь все как раз наоборот: я ехал туда без всякого оптимизма; напротив, меня провожали напутствия политических единомышленников, которые предсказывали, что Врангель опять уже попал в колею Деникина и разделит его участь; там, на месте, среди наших единомышленников, я тоже встретил много малодушия в отличие от прошлогоднего оптимизма. И в то же самое время я пессимизма не вынес; я очень ясно вижу трудности, которые громадны; но потому-то я и не вынес пессимизма, что я ясно вижу, как, в отличие от прошлого года, все деятели в Крыму превосходно понимают эти трудности и по мере сил с ними борются; впервые мы и они говорим на одинаковом языке. Если даже мы можем быть и не всегда согласны, то язык у нас все-таки один, и если даже мы не согласимся, то понять друг друга можем…

Прежде всего, необходимо сказать несколько слов о личности тамошних деятелей; для такой маленькой территории они имеют свое значение.

Врангеля я раньше не знал; это человек очень колоритный и живая противоположность Деникина. Врангель представляет любопытный тип человека, который делает совершенно новое дело, работает совершенно новыми для себя приемами и еще не успел в этом новом деле ни усомниться, ни разочароваться. Я не буду говорить о нем как о военном, слыхал от всех, что здесь у него значительные дарования и глазомер, быстрота и натиск, большое воображение со столь же большой осторожностью, смелость и решительность, и легендарная осторожность. Вот те своеобразные качества, которые внушают к нему большое доверие. Он настоящий военный, любит военное дело и, в сущности, конечно, предпочел бы заниматься только им. Судьба заставила его быть политиком, и в этой новой для него роли политического деятеля во время революции он сумел довольно быстро разобраться и найти подходящий курс; он нашел его, вероятно, также отчасти интуитивным путем, отчасти тем применением здравого смысла, в котором Наполеон видел весь смысл военного гения. Он оценил имеющиеся в его распоряжении средства, наличные возможности и, оставляя в стороне всякие симпатии и антипатии, сознательно и без всякого зубовного скрежета, не насилуя себя и не притворяясь, пользуется всеми средствами для достижения поставленной им цели. Как военному приходится пользоваться и солдатами, и шпионами, и народными восстаниями, и ядовитыми газами, всем, всем, что может ему помочь, так и Врангель в своей политической задаче также спокойно пользуется всем тем, что может оказаться полезным для главной цели: избавить Россию от большевизма. В этом отношении спор может быть с ним только об одном – о вопросе факта, что может быть полезно и что вредно, никогда о вопросах симпатии. Конечно, даже в суждениях о факте людям свойственно руководствоваться известного рода предрассудками: одни думают, что демократия всегда всякое дело погубит, другие – что вне ее нет спасения.

Преимущества или недостатки Врангеля [в том], что у него нет этих недостатков; всем своим прошлым и всеми своими связями он принадлежит к той среде, которая провалилась; он хорошо понимает этот провал и как провал и лиц, и системы. У него нет ни малейшей мысли о возможности восстановить прошлое и никакого желания это делать. Как человек, работавший все время, а не злобствовавший из‐за границы, не выжидающий событий, а действующий, он всем своим существом оценил бездарную претенциозность своих бывших единомышленников. Он разорвал с ними и, вероятно, глубоко их презирает, кроме тех отдельных людей, которых лично знает, или для которых мы всегда в нашей оценке делаем исключение… Оттого-то он во всем государственном деле полагается на здравый смысл. Совершенно искренне готов использовать всякого – буквально всякого, кто ему покажется полезным, и на том месте, которое он считает для него подходящим. Наблюдая его очень часто в течение той короткой недели, что я там жил, я скажу, что я редко встречал человека, до такой степени отделившегося от всяких политических предрассудков, так внимательно вслушивающегося во все то, где ему кажется ключ к разрешению интересующего его вопроса: что сейчас нужно сделать для победы над большевиками.

…Меня невольно поражает та легкость, с которой Врангель был бы готов, если нужно, признать сейчас независимость любой национальности, войти в соглашение с Петлюрой и Махно, прислать своим представителем в Варшаву Савинкова и, как я сам был свидетелем, предложить на место управляющего прессой еврея Пасманика ⁸ . Все это он делает без малейшего усилия над собой, с той простотой, с которой действуют убежденные люди. А у него это не столько убеждение, сколько военная привычка использовать сразу все возможности. Но, будучи сам вне предрассудков и предвзятых точек зрения, готовый когда угодно их изменить, если обстоятельства это подскажут, не стесняющийся встать в противоречия с самим собой, отлично усвоивший свое новое положение как революционного вождя, Врангель отдает себе ясный отчет в настроении той среды, среди которой ему приходится действовать и в Крыму, и за границей; та основная политическая трудность, среди которой идет деятельность Врангеля, необходимость совмещать требования Запада и требования самой России или, по крайней мере, той ее части, на которую он опирается, – войско, для него совершенно ясна. Он никогда не повторит, как Драгомиров или Деникин, что мы не смеем ему давать советы, так как мы не понимаем России, или что Россия не нуждается в Западе.

Трудная проблема совмещения несовместимого для него совершенно ясна, и он не будет <…> проклинать заграницы за то, что она не понимает России, когда он идет путем, ему нежелательным. Он старается найти равнодействующие, но, строго различая, что предназначено для внутреннего и что предназначено для внешнего употребления, как он говорит. Словом, в отличие от прошлогоднего самодовольства Деникина, Врангель понимает проблему, жадно выслушивает всякое указание, может пойти всяким путем и, если его задача ему не удастся, то он будет несравненно менее виноват, чем многие другие.

Вторым лицом в Крыму является Кривошеин ⁹ , я не знаю, знакомы ли Вы с ним и имеете ли об нем представление; это тип, конечно, менее интересный и менее красочный, чем Врангель. Но это все-таки тип. Это хороший образчик того, что в политике называют rallié ¹⁰ . Как и Врангель, он хорошо понял необходимость иной политики и иного курса, но если Врангель разорвал с прошлым без всякого сожаления, то Кривошеин, в сущности, с ним даже не разорвал. Он принес с собою много разочарований, но зато и много принципиального недоверия; он просто понял, что то, что ему хотелось видеть в России, сейчас неприменимо; этот Кривошеин – прекрасный представитель новой формулы: левая политика правыми руками. В нем все достоинства и недостатки этой формулы: хорошая техническая подготовка, административный опыт, но зато и некоторая сдержанность в осуществлении новых программ. Как когда-то говорил Столыпин: «Вперед на легком тормозе». В этом отношении очень характерна его позиция в аграрном вопросе. Врангель с увлечением проводит аграрную реформу: говорю это без преувеличения, – с увлечением и без задней мысли. Для него это point d’honneur ¹¹ ; это требование армии; это оружие, которым он привлек к себе, по крайней мере, на первое время крестьян. Кривошеин проводит эту реформу без всякого увлечения и этого не скрывает. Он говорил мне: «Я всегда считал подобную реформу вредной для России; она понизит производительность сельского хозяйства, главного источника нашего богатства. Но сейчас она стала необходима и экономически, и политически; экономически, так как теперь нет возможностей, чтобы вести большое хозяйство, а политически, так как это есть орудие в борьбе с большевизмом». И раз он это понял, то уже он тут не лукавит. Он эту реформу проводит честно и не саботируя. Но, конечно, тот факт, что он стоит во главе этой реформы, сопоставление его прежних заявлений подрывает доверие к нему; малейшее замедление, малейшая неудача будут поставлены ему в вину как желание саботажа. Это уже не вина Кривошеина, это свойство его положения, это оборотная сторона медали в левой политике правыми руками. Лично у Кривошеина есть и другие минусы; при самых лучших намерениях он приносит с собою все-таки слишком много политических предрассудков; он не всегда достаточно ясно понимает неприемлемость некоторых старых имен, не всегда, может быть, понимает и их внутреннюю негодность, наконец, совершенно естественно ищет сотрудников среди своих старых сотрудников и, с другой стороны, на новых людей он также часто смотрит старыми глазами; он хорошо понимает, что это неправильно, и в каждом данном случае, если ему докажут противное, готов от своей оценки отказаться.

…Кривошеин лучше, чем кто бы то ни было, усвоил основное противоречие между идеологией Запада и России. Одним словом, и у Кривошеина не может быть таких ответов, какие нам давал Деникин. Но, конечно, нужно сознаться, что брак Кривошеина с левой программой не брак по страсти или склонности, а брак по расчету. Кривошеин и не притворяется, что это иначе; поэтому вся его правительственная программа формулируется им исключительно как программа деловая, компромиссная, как программа частичного соблазна. Нынче он успокоит крестьян, завтра сделает что-нибудь для горожан, рабочих, чиновников и т. п. Это политика чуткого и разумного доктора, который дает лекарство по мере обнаружения симптомов болезни. Но он поджидает этих симптомов и смотрит на них, как на болезнь; в нем нет упрямства и самодовольства Деникина, но в нем нет той программы реформ, которая идет вперед, предупреждая симптомы и устраивая все здание на новых началах.

У него, говоря истинным русским языком, сейчас не осталось никакой идеологии; сказать, что он явился создать новую Россию, провести, как это принято теперь говорить, программу февральской революции в пику октябрьской, сказать это, ему помешает добросовестность; он никогда не рассматривал февральскую революцию как благо, и под революционное знамя он не встанет, но совершенно так же он не развернет никакого из старых знамен, не только монархического или иной реставрации, но даже деникинского знамени Единой, нераздельной России. В отношении этого национального единства Кривошеин, в отличие от Сазонова, тоже охотно идет на большие уступки; мне кажется, в нем здесь говорят несколько иные мотивы, чем у Врангеля; у Врангеля несокрушимая вера в то, что как только большевизм будет сломлен, Россия немедленно воссоединится; а что русскому национальному самолюбию нисколько не обидно стать на позицию самоуправления национальностей. У Кривошеина иная идеология. Он и в вопросе о национальностях готов уступить так же, как он уступает в вопросе аграрном, уступить поневоле, без радости и воодушевления, но потому, что нет иного выхода, и он не виноват в том, что случилось. Потому-то Кривошеин сейчас не политическая программа, а исполнитель, техник, ремонтер. Идеологии нет у него, как ее вообще нет у Врангеля, и если скептики, подкапываясь под Врангеля, упрекают его в реставрационных замыслах, то они глубоко ошиблись по существу, правы в одном, что если бы это было нужно, если бы Врангель на минуту мог поверить в силу реставрационных элементов, то он бы не поколебался это сделать…

Но довольно говорить о лицах, буду говорить сейчас о политике, и вообще о положении Крыма.

Здесь, прежде всего, полезно идти путем сравнений; можно вообще сказать, что Врангель во всех отношениях идет путем, противоположным деникинскому. Во-первых, его военный план – в противоположность Деникину он твердо решил на Москву не идти. Он занял известную линию от Днепра до Азовского моря, часть Северной Таврии, достаточную, чтобы прокормить все население, из‐за нее не выходит; на случай неудачи он впервые укрепил Перекоп, и настолько сильно, что его можно считать неприступным. Свез в Крым большие запасы провианта и может там отсиживаться. Занимаемую им линию, от Днепра до Азовского моря, он занял настолько прочно, что рассчитывает, что какие бы силы на него ни были направлены, он этот фронт своими войсками способен удержать. Потому его военные действия не идут дальше того, чтобы время от времени из этой своей области делать вылазки. Его цель, говоря военным языком, – уничтожать живую силу противника. Он это до сих пор и делает. Как только узнает, что где-то собрались войска, он идет против них, наносит им удар и затем возвращается, взяв много пленных и забрав все те материалы, которые можно забрать. В этом отношении он очень осторожен и ни под каким видом не хочет рисковать быть отрезанным или завлеченным в предприятие, которое бы ему слишком дорого стоило. Он не раз мне говорил, что если бы нужно было, то он через неделю или через две недели может занять Одессу и Харьков, но не делает этого только потому, что удержать их был бы не в состоянии. Даже когда перед моим отъездом из Севастополя в связи с разговором о необходимости получения кредита кто-то указал, что легкость получения кредита зависит от военной удачи, он совершенно серьезно мне сказал, что, хотя подчинять стратегию политике есть ошибка, но что если бы в виде исключения оказалось нужным произвести в известный момент какое-нибудь впечатление, одержать эффектную победу, то мне только нужно дать ему условную телеграмму; он тотчас займет Одессу или Харьков. С другой стороны, когда ему сообщили, что Кубань готова к восстанию и что нужно только бросить туда кристаллы, как в насыщенный раствор, он эту экспедицию сделал, произвел на Кубань десант, но как только заметил, что готовность Кубани к восстанию преувеличена и что он встречает больше сопротивления, чем он предполагал, благодаря ряду случайностей и ошибок, в которых он не виноват, то он тотчас же, не желая ввязываться в длинную борьбу, отступил от Кубани.

Эта его стратегия, избавляя его от возможной катастрофы, имеет свою выгодную сторону. Во-первых, моральную, всякое там отступление сейчас же толкуется в большевистской прессе как знаменательная победа, и отголоски этого появляются и в европейской печати; так, например, за два дня до моего отъезда из Севастополя была получена телеграмма о занятии Мариуполя. Врангель хотел об этом вовсе не опубликовывать, так как по стратегическим соображениям не считал возможным остаться там более 2–3 дней. Тем не менее оказалось возможным задержаться дольше, занимаясь в то же время [очисткой] всех мариупольских складов, и известие попало в газеты. Ровно через неделю после моего приезда в Париже появилось известие об оставлении Врангелем Мариуполя; здесь начались волнения, что Врангель побежден, потерпел крупную неудачу. На самом деле, как Вы видите, это была удача, и очень крупная, ибо он оставался там больше двух недель. Но впечатление на некоторое время сохранялось. Во-вторых, другое неудобство – материальное. Хотя все эти столкновения с уничтожением живой силы и клонятся к выгоде Врангеля, ибо потери противника бесконечно больше, но все-таки же это изнашивает его силы, а главное, подвергает мирное население тех местностей, откуда он отступает, всем ужасам террора. Все это, конечно, большие неудобства, но выхода из них нет; поход на Москву потребовал бы тех расходов, которых у него нет.

Его система войны предполагает некоторые процессы в самой большевизии; он предполагает ослабление центральной власти большевиков, результатом которого получится то состояние, при котором может быть и с теми небольшими силами, которые есть у Врангеля, можно будет, если не начать поход на Москву, то водворение в близлежащих местностях, казачьих областях, Кавказе и т. д.

Теперь, во-вторых. С того момента, когда Врангель отказался от похода на Москву, конечно, на очередь ставится вопрос о прочной организации тыла, о внутренней политике и о создании внутреннего управления. Это вторая забота Врангеля, которой у Деникина, в сущности, не было. Именно в этой области и сказываются, как, с одной стороны, трудности, так, с другой, и государственные интересы. Посылаю Вам брошюры, в которых сущность и той и другой изложены. Хочу тут же Вам указать и на ту критику, которую это встречает; критика против аграрной реформы идет главным образом в том направлении, что она происходит слишком медленно, что ее саботируют люди, которым она поручена… замечу Вам, что тот, кто хотел бы саботировать эту реформу, рисковал бы, как только это обнаружится, вызвать на себя такой гнев Врангеля, который небезопасен.

А медленность реформы объясняется не только техническими условиями – сейчас трудно найти землемеров, планы, документы, – и близостью военных действий (все-таки факт, что в одно из заседаний земельного совета попал большевистский снаряд), но и тем еще, что вся техническая, практическая сторона дела переложена на земельные советы. Это был очень умный шаг. Благодаря этому разговоры о саботаже действительно до такой степени явно клеветнические, что на местах им никто не верит; с другой стороны, население мало-помалу захватывается комплексом тех практических вопросов, которые сами по себе всегда лучшая защита против предвзятых обвинений, но зато и оборотная сторона медали, что работа идет медленно. Эта почва и не так важна; медленность – упрек, которым пользуются враги Врангеля перед заграницей, там же, на месте, никто их в медленности не упрекает, а напротив того, благодаря публичности работы земельных комитетов, всем ясно видно, что, несмотря на медленность, реформа все-таки совершается, поэтому с этой стороны я считаю, что дело благополучно. Конечно, думать, что реформа непременно должна была состоять в том, чтобы передать землю даром, то она многих не удовлетворит, но, опять-таки, на местах никто на это не претендует.

Сами земельные комитеты, которые отдают землю одному, отказывая другому, были бы поставлены в бесконечно более трудное положение, если бы земли раздавались даром; тогда сейчас нашлись бы охотники, и развелась бы спекуляция. А так как в этой реформе вознаграждение помещиков поставлено совершенно вне связи с разделением земли и отнесено комитетом в будущее, причем даже сами основания этого вознаграждения не выработаны, то пока создается даже как будто бы иллюзия, что никакого вознаграждения нет. Все это делает реформу в общем приемлемой.

…Чтобы ни о чем не умалчивать, упомяну здесь о произведшем целую сенсацию назначении Климовича ¹² заведующим полицией.

У Деникина шпионаж и контрразведка были привилегией всякого отдельного ведомства; разведка была и при военных, и при морских ведомствах, и даже при Осваге, чтобы не говорить о Министерстве внутренних дел. Все это дело объединено и поставлено под власть одного заведующего полицией и внешней, и внутренней. На эту должность, к ужасу Запада, был назначен Климович. С той добросовестностью, которой отличается всякая полемика, здесь распустили слух, что это вовсе не полицейская должность, а непосредственного помощника Кривошеина, т. е. его политического вдохновителя; это, конечно, ложь, речь шла только о назначении техника, профессионала и, как говорит Кривошеин, нужно было выбирать: либо признать, что Россия пришла в то состояние, когда можно управлять ею на нормальных началах, т. е. без сыска, без административного произвола, так, как она управлялась при Львове и Керенском; если же такое управление в момент гражданской войны признается невозможным, то на должность заведующего разведкой, конечно, приходилось ставить не профессора, не либерала, а полицейскую собаку. Из всех пород собак этой породы Климович казался еще наилучшей… Поэтому, хотя я к этому отношусь спокойно, отмечая с грустью только повод к политической инсинуации безответных критиков, однако не могу скрыть от себя, что я вижу в этом все-таки опасность; мы хорошо знаем ту роль, которую может играть в политике тайная полиция и агентура; знаем те очки, которые она вставляет своим начальствам, знаем и то, что она не умеет различать между отдельными течениями, наконец, знаем маневр, которым она запугивает и застращивает власти перспективами комплотов и заговоров. Все это крайне опасно, но единственное средство борьбы с этим, как мне кажется, все-таки же в том, чтобы эту опасность видеть и держать Климовича в руках. Это все, что я могу им посоветовать.

Следующий по важности вопрос или даже, вернее сказать, несравненно более важный, чем какой бы то ни было, – это вопрос экономический.

Менее всего, конечно, нужно настаивать перед Вами на трагическом значении экономического вопроса в Крыму; но кое-чего Вы, может быть, не знаете. Прежде всего, Вы не знаете, вероятно, того, что хотя Франция и обещала нам помогать, и хотя она действительно помогает, но не делает этого даром. На золотой фонд в 300 миллионов ¹³ она не покушается, в этом Вы ошиблись; но простого кредита, ничем не обеспеченного, она нам тоже не дает. И если бы Вы представляли себе ее финансовое положение, и в особенности невозможность сейчас удовлетворить законные претензии опустошенных местностей, и недовольство жителей этих опустошенных местностей, которые требуют, чтобы о них заботились в первую голову, и то давление, которое оказывают именно эти недовольные на французское правительство в смысле большей требовательности к Германии, настаивать на немедленной уплате обещанной по Версальскому миру контрибуции и вознаграждения; если бы Вы, одним словом, учли тот обстрел, которому подвергается французское правительство со стороны своих же сторонников, то Вы бы поняли, как трудно, чтобы не сказать невозможно, ему пронести хоть какую-нибудь каплю меда мимо носа французов к русскому делу.

По этим соображениям нас заставляют платить деньгами; я не вхожу в детали, не описываю вам тех предложений рассрочек, которые, с одной стороны, крайне ограничивают количество отпускаемых материалов, а с другой – связывают нашу будущую торговлю, – скажу только, что, благодаря этому, благодаря требованию денег, которые у нас подходят к концу, Врангель не получает от французов того, что ему нужно, и становится больно вспомнить о том, насколько лучше англичане помогали Деникину. Другое, не менее важное осложнение, то, что мы не владеем Донецким бассейном, что мы уголь покупаем, в том числе и у Вас, и этот расход пожирает все наши средства с невероятной быстротой. Между тем, вывоз из той части, которую занимает Врангель, крайне ограничен; он мог бы вывозить в лучшем случае хлеб, который на руках у мужиков и недоступен без товаров на обмен.

Словом, прежний ложный круг. Он еще гораздо более трагичен, чем при Деникине, так как, с одной стороны, его возможности несравненно меньше, чем при Деникине, а с другой стороны, благодаря отсутствию угля и английской помощи, в той же [степени] возросли его потребности. Словом, здесь, если смотреть хладнокровно, мы находимся накануне катастрофы. Можно ясно представить тот день и час, когда никаких денег в распоряжении Врангеля не останется, и мы взлетим на воздух. При этом совершенно очевидно, что никаким вывозом этих денег достать нельзя, что необходима какая-то кредитная операция. Я скажу прямо, что отношение врангелевского правительства к этому вопросу напоминало мне минутами дворян-помещиков доброго старого времени: они разводили культурное хозяйство, учитывали по пальцам все предстоящие доходы и забывали только то, что через несколько дней предстоял платеж процентов в банк, которых в их распоряжении не было. Для них было до такой степени ясно, что извлечь нужные деньги из хозяйства было невозможно, что они на это и не покушались, но как-то не могли допустить мысли, что их дворянское гнездо пойдет с молотка, и потому смутно верили, что кто-то их выручит; не то американский дядюшка с наследством, не то свершится чудо, и им вернут какой-либо их старый долг.

Минутами я встречал в этом вопросе на Юге ту же инстинктивную веру: не может быть, чтобы все дело рухнуло из‐за отсутствия помощи, «Европа» этого не допустит; «Америка» деньги даст. Этого рода иллюзии я встречал и у Врангеля, и даже иногда у Струве; у него, правда, все это коренилось на глубоком убеждении, что деньги дадут под военные успехи, что все дело в них. Меньше всего делает себе иллюзий Кривошеин, который смотрел на вопрос, как на вопрос действительно трагический…

…Крым, в отличие от Деникина, пойдет решительно на все, чтобы достать денег. Деникин не хотел отдавать угля, хотя миллионы тонн у него лежали в портах; этот уголь он предназначал для восстановления промышленности центра России. Деникин оставил три месяца без ответа предложение французского правительства, сделанное им в слиянии и в согласии с некоторыми русскими обществами, и где могла выйти очень выгодная операция с американскими стоками (акциями. – О. Б.), в результате которой мы получали и валюту, и кредит на амуницию. Деникинскому правительству условия казались невыгодными, и он три месяца не отвечал, ответил тогда, когда он потерял почти всю территорию, но и тогда ответил отказом, что производило не то смешное, не то жалкое впечатление; сейчас там иные настроения и иная политика. Там не остановятся ни перед какими жертвами и ни перед какими обязательствами, чтобы достать деньги, но возможности очень слабы. Вывозить нечего, а изменить свою обычную осторожность с тем, чтобы захватить богатые базы вроде Донецкого района или Кавказа, значило бы для Врангеля изменить всему своему военному пониманию. В этом лежит трудность.

Но, с другой стороны, то, что касается внутренней экономической политики, то здесь, в общем, господствуют здравые понятия; основное желание Кривошеина возможно больше поощрять частную предприимчивость, товарообмен; привлекать иностранные капиталы, иностранных предпринимателей, не торгуясь с ними за ту выгоду, которую они могут извлечь… Но, конечно, в настоящее время действительность еще очень далека от этого идеала. Министр торговли пока там некий Налбандов, это местный житель, правого направления, но, по общему отзыву ярых его противников, безукоризненно честный человек. Но он упрям, недоверчив, хотел делать все сам, своими руками, больше всего боится, как бы его не обманули и как бы казну не обворовали, и в результате этого создается большая волокита, важные дела застревают где-то в центре, и жалобы на Налбандова единодушны. Кривошеин вовсе не стоит за него, как это инсинуирует заграничная эмиграционная публика, которая от ничегонеделанья изощряет свое остроумие в искании подвохов и политических козней; Кривошеин лично был бы рад от него отделаться. Но всякий раз, когда мы сталкиваемся с необходимостью нового назначения, мы лицом к лицу оказываемся с основным злом нашей жизни – отсутствием подходящих людей; а из подходящих большинство предпочитают жизнь за границей или нести частную службу, чем ехать в Крым и жить на том нищенском жаловании, которое здесь получают все чиновники, даже министры…

Теперь, чтобы сокращать размеры моего письма, хочу Вам уже более кратко коснуться некоторых иных сторон. Во-первых, о тех опасностях, которые я вижу в Крыму. Кроме первой и, главное, основной, т. е. нашего абсолютного отсутствия людей, которые умели бы совмещать требования идеи с практическими приемами, кроме этой первой трудности, я еще вижу три политические в тех настроениях, которые здесь накапливаются. Я вижу, в общем, три политические опасности: 1) опасность милитаризма, 2) реакции и 3) эмиграции.

Опасность милитаризма я ясно ощутил, когда столкнулся совершенно случайно с одним из типичных представителей нашего офицерства и членом военных офицерских организаций; у меня были к ним письма; поэтому они ко мне питали доверие и с большой откровенностью рассказали мне свои чаяния и желания. Это совершенно новая психология, я бы сказал, сколок с большевизма; они из него усвоили и политическую, и социальную программу. В области политической они тоже хотят диктатуры, жестокой, беспощадной и централизованной; для них Врангель, и особенно его правительство из штатских – это все слюнтяи и кисляи, которые, наверное, проиграют русское дело. Нужен диктатор, Кромвель, Бонапарт или что-нибудь в этом роде, конечно, непременно военный, так как военные есть единственная реальная сила, которая действует, а не болтает. Но вместе с тем они революционеры в том смысле, что заимствовали от большевизма все те стрелы, которые большевики направляли в капиталистов и буржуазию; это молодое офицерство и, к сожалению, не без основания прониклось такой ненавистью и презрением к тылу, к деятелям тыла, купцам и даже интеллигентам, что на ненависти к ним построило социальную программу, отличающуюся большой наивностью, хотя и такою же смелостью. Весь вопрос для них разрешается просто – аграрный вопрос, даже в более радикальном виде, т. е. без всякого вознаграждения за отнятую землю, вполне соответствует их концепции. Жадность помещиков, говорят они, погубила Деникина, ну так вот, мы им покажем. Они возмущены тем, что, когда они голодают или, во всяком случае, зябнут, что – правда, проживающие за границей и в тылах буржуи все-таки сравнительно благоденствуют, – отсюда вывод: отобрать у них все имущество, начиная с фабрик и заводов, и это национализировать, – это был бы большевизм, которого они не хотят, – а отдать в собственность тем, кто на этих фабриках работал – начиная с управляющего и рабочих, создать общество собственников, которые будут работать для себя, устранить только собственника, и все будут довольны, а собственники пускай платят. Так же просто разрешается вопрос о товарообмене. Армии не хватает одежды, обуви – реквизировать все в магазинах и у буржуев. Они доходят до того, что посылают комиссии по лавкам искать материалов, и если эта комиссия найдет какие-нибудь две дюжины кальсон, то это уже превращается стоустой молвой в тысячные запасы, и отсюда прежнее негодование – мы мерзнем, а вы товары прячете. Реквизировать, и кончено. Так же и вопрос валютный. Вся беда в том, что мы клянемся иностранцам и ищем валюту. А вот нужно устроить вывоз и брать за вывозимый хлеб только русские деньги, и этим подымем их курс…

Другая, не менее реальная опасность, – это настроение реакционное; и с места говорю Вам, не в правительстве, а в обществе и, заметьте, в очень широком обществе, не только в среде офицерства и военных, но и в среде интеллигенции. Пока это не столько убеждение, сколько инстинкт, направленный, как всегда, на отрицание и на борьбу, не на созидание. Они, во-первых, идут против всего, что им напоминает революцию, против всех тех партий, которые взяли ее под свое крыло; во-вторых, и вы понимаете, сами, с особенной быстротой и стихийностью превращается в антисемитизм. Антисемитизмом сейчас менее всего заражено правительство; я воистину не ожидал, что Врангель с такой ясностью будет представлять себе государственный вред от антисемитизма. Я с полной уверенностью скажу, что там, где есть Врангель и его армия, погромов не будет; и я говорю это не сам, так думают и местные евреи, с которыми мне приходилось говорить. Врангель и смелее, и решительнее Деникина, и это знают. Наконец, и территория у него меньше, поэтому погромов государство и правительство не допустят. Но та общая волна антисемитизма, которую породил большевизм и которая захватила теперь, во-первых, крестьянство, где его прежде не было, так как комиссары-евреи в деревне сумели развратить и крестьянство и, во-вторых, захватило и интеллигенцию, вообще совершенно нравственно расшатанную и подорванную. Эта волна антисемитизма из советской России переносится сюда. Но главная опасность заключается не в том, что проснулись эти инстинкты; хуже, что сейчас намечаются силы, которые им могут воспользоваться.

В этом отношении в первую очередь я ставлю духовенство. Деятельность духовенства в Крыму приобретает сейчас своеобразно опасный характер. Во-первых, несомненно, что некоторое пробуждение религиозного чувства налицо, вернее всего, что в виде реакции против прежнего, но оно налицо. Затем на сцене появился так называемый либеральный батюшка, бывший любимец нашего либерализма, и на первом плане Востоков ¹⁴ , тот самый Востоков, которому были запрещены служения митрополитом Макарием за его выходки против Распутина и которого за это мы все, либералы, в особенности думские, взяли под свое покровительство. Сейчас он превратился в настоящего ярого черносотенца и юдофоба… Когда я был в Севастополе, то мне передавали о проповедях, которые духовенство произносит в церквах, а иногда даже и на площадях; говорили, будто Востоков просто призывает к погромам… Произведя в пределах доступного анкету в Севастополе, я не могу не признать, что все это страшно преувеличено: у нас видят призыв к погрому в простом наименовании Троцкого Бронштейном; поэтому с этой стороны и в этой форме обвинение есть ложь… Однако, несомненно, что если не было призыва к погрому, то содержание пастырских речей все-таки же было явно реакционное; все они дышали ненавистью к революции и видели корень несчастья, обрушившегося на Россию, именно в том, что Россия сделала революцию.

Те, кто слышал эти проповеди, а еще больше те, которые не их слышали, а об них слышали, могли совершенно добросовестно, одни с радостью, а другие с ужасом, утверждать, что в церквах ведется реставрационная пропаганда, а отдельные намеки на роль еврейства в этой пропаганде, конечно, питают и настоящих погромщиков, да и, кроме того, и среди большевиков всегда могли найтись умные провокаторы погромов, и все это, вместе взятое, создавало тревожную атмосферу. Этого рода проповеди, как раз во время моего приезда, получили некоторое обострение. Высшее духовенство, т. е. епископы, почему-то такое решили – назначить три дня «покаяния»; они воспользовались тем, что в субботу было Воздвижение и вот, начиная с пятницы вечером и кончая воскресеньем, в церквах читалось епископское послание к пастве, в котором они перечисляли русскому народу те его грехи, за которые Бог его карает; главных грехов было четыре; я их не помню всех, знаю только, что первым было забвение Бога, вторым – служение маммоне, а третьим – измена присяге во время революции, причем говорилось прямо, что Государя заставили отречься силой; четвертого пункта я не помню.

Все это воззвание, конечно, не могло быть понято иначе, как доказательство явного сочувствия монархической реставрации, хотя этого прямо и не говорилось. Это было до такой степени ясно, что немедленно по всему городу разнеслись слухи, что после этих трех дней покаяния откуда-то вывезут какого-то великого князя, который и посажен будет на престол. Слухи об этом ходили самые упорные, и никаким опровержениям никто верить не хотел. Мне хотелось посмотреть на слушателей; но, несмотря на все свои старания, я не смог войти в церковь, до того все церкви были переполнены. Я говорил с Врангелем об опасностях, которые представляют подобного рода проповеди. Он не только со мной не спорил, но сейчас же во всем согласился, согласился в том, что вообще проповеди духовенства принимают уродливую форму; «я запретил, – сказал он, – печатать в газетах послания этих епископов». И действительно. В газетах были напечатаны только краткие изложения со смягчением всех углов. «Но, – говорил он, – мог ли я, барон Врангель, запретить своею властью чтение проповедей и вообще цензуру пастырских обращений». «Было бы желательно, – говорил он, – чтобы Востоковская проповедь была обуздана самими же епископами, чтобы в среде самой же Церкви пробивались другие течения, а не то, чтобы я прибегал к мерам убеждения, что вообще обнаружило бы конфликт между государственной властью и высшей церковной властью». И он настойчиво рекомендовал мне дружески поговорить с Булгаковым ¹⁵ , который был моим товарищем по университету, с которым мы были в самых лучших отношениях, который был, наконец, совершенно культурным человеком и на которого он рассчитывал как на возможного представителя такого рода культурного духовенства. Я, действительно, говорил с Булгаковым, и после этого многое стало для меня понятным. Мы с Булгаковым встретились очень дружески и дружески разошлись, проговорив целую ночь и целое утро. Я скажу больше, мы кое до чего договорились, но все-таки между нами обнаружилась такая пропасть в исходных точках, после которой никакое соглашение не представлялось возможным.

Основная позиция Булгакова все-таки же та, что у духовенства сейчас совершенно задача не политическая, не партийная, а задача воспитательная; Россия погибла именно потому, думает он, что народ испортился, что русская душа развратилась, и развратилась она потому, что она забыла религиозные идеалы и усвоила начала современного мировоззрения, жаждущего материальных благ, и т. д. Поэтому Булгаков думает, что духовенству нужно полностью и целиком сделать призыв к этим чувствам и настроениям народной души, не смущаясь никакими политическими, тактическими и партийными соображениями. Говоря грубо, он мне сказал, что предпочитает, чтобы Россия сделалась большевистской вся целиком, откуда она выйдет перерожденной в духе христианства, чем стала бы буржуазно-демократической, самодовольной, благоустроенной, но забывшей Бога.

Вот так[ая] исходная точка зрения, которую нужно констатировать, но нет никакой возможности оспаривать; это не поддается спору и, столкнувшись здесь в этом пункте с Булгаковым, я вспомнил теоретические споры с Львом Толстым – на известном пункте они прекращались. Но Булгаков совершенно признает, что государство не может стать на эту точку зрения, что у него свои задачи; он согласился со мною, хотя он мне указывал, что все эти проповеди в Крыму возможны потому, что Врангель стоит на Перекопе, а последнее мыслимо только потому, что Запад дает ему ружья; и что если бы Врангель исчез, то те чудотворные иконы, которые были привезены в Севастополь при громадном стечении народа (я видел эту встречу), были бы исщеплены на кусочки, и потом синематографы это бы показывали. Булгаков согласился и с этим, но вывод у него простой: Врангель не устоит, и они будут побиты. Но что же делать. Это тоже Божеское попущение. Что же касается до того, что они своими проповедями мешают Врангелю, то, в конце концов, хотя из этого и не следует, что они должны от своей точки зрения отказаться, но даже не согласен в том, чтобы духовенство ему мешало; напротив, нам, дипломатам, следует только использовать эту реакционную тенденцию духовенства, чтобы еще на больший пьедестал поставить культурность Врангеля и его сравнительный либерализм.

Я не буду передавать Вам в подробностях моих разговоров с ним, как они ни интересны. Скажу только, что в области политической Булгаков против даже парламентарной монархии, он хотел бы просто возвращения к самодержавию; он признает, что никаких шансов на успех нет, но так как он не политик и не тактик, он проповедник, то этот вопрос об успехе его не касается. Что же касается до антисемитизма, то здесь я встретил, пожалуй, самый опасный вид антисемитизма: подозрение, если не говорить убеждение, что вообще всем миром владеет объединенный еврейский кагал, организованный где-то такое в Америке в коллегию, и что большевизм был сознательно напущен ими на Россию. Я скажу Вам, что пока это не убеждение самого Булгакова; но у него большие сомнения, что это правда, и он настойчиво и очень подробно допрашивал меня о том, в какой мере теми данными, которыми я обладаю, можно было бы опровергнуть это представление. Он выпытывал меня о моих связях с масонством, о том, что мне приходилось там видеть и слышать, и о raison d’être ¹⁶ существования масонства и т. д.; словом, я вижу, что для Булгакова, если не теперь, то в будущем, а для менее культурных епископов и в настоящее время, преобладающая роль евреев среди большевистских главарей не случайность и объясняется не историческими причинами, а есть только проявление той тенденции завоевать мир, которая приписывается [евреям]. Булгаков определенный противник погромов и с этой стороны признает, что проповеди Востокова, хотя и не погромные, – он это отрицает, – но могут вызывать не христианские и очень опасные чувства в массе. Он достаточно культурен, чтобы это признать, но, с другой стороны, Булгаков мог бы дать опору гораздо более опасной, я бы сказал, отжитой тенденции государства смотреть с совершенным удовлетворением на самозащиту от еврейства; я бы не удивился, если бы Булгаков одобрил если не черту оседлости, то запрет вступать в государственную службу и вообще правовые ограничения еврейства. Так вот, видите ли, какие проснулись вновь тенденции среди представителей интеллигенции, так как Булгаков все-таки интеллигент.

Опасность всего этого отлично понимают и Врангель, и Кривошеин. Но если здесь, за границей, кажется, что этому легко положить предел и что нужно только окрикнуть духовенство, то стоит побывать в Крыму и видеть тамошнее общественное настроение, чтобы понимать, что простая элементарная осторожность не позволила бы относительно духовенства слишком кавалерийских мер. Эта реакционная опасность, на которую я Вам указываю, с моей точки зрения, все-таки же опасна не столько в настоящее время, сколько в будущем; что бы ни говорил Булгаков, что предпочитает большевизм демократизму и что он не считается с тактическими доводами, обращаясь только к человеческой душе и занимаясь воспитанием, это, может быть, верно для самого Булгакова, хотя и в этом я не убежден, но, конечно, нисколько не верно для большинства духовенства… Поэтому, как только опасность большевизма станет реальной, духовенство замолчит, и даже убежденные люди возьмут себя в руки. Но, подобно тому, как большевистски-правое офицерство есть опасность на случай неудач, так реакционность духовенства будет очень реальной опасностью на случай удач; и тогда, когда большевизм действительно дрогнет и начнет разваливаться, что может быть гораздо скорее, чем кажется, вот тогда духовная проповедь по всей России, если только она пойдет в том же направлении, может стать колоссальной опасностью с точки зрения культуры, да и вообще благопристойности. Но против этого, конечно, Врангель абсолютно бессилен; он не допустит погромов в Крыму, он даже может помешать проповеди в тех двух губерниях, где он властвует, но совладать со стихийным движением, если оно пойдет, он не сможет.

Направление мысли нашего духовенства при перевороте в религиозную сторону, вообще народное настроение, конечно, покажет демократическому Западу и Соединенным Штатам, насколько, с их точки зрения, была бы выгоднее победа Колчака, Деникина или Врангеля, т. е. смена одной власти другой, хотя бы имеющей реакционные задатки, но все-таки же властью, понимающей обязанности государства, насколько такая победа была бы предпочтительнее стихийному крушению большевизма народной волной. Эта волна затопит многое из того, что пощадил до сих пор большевизм.

Теперь третья опасность, о которой я Вам говорил и на которой мне менее всего хочется настаивать, ибо она самая назойливая и самая неприятная, – это опасность наших эмигрантских настроений. Цена ей была бы, конечно, грош, этой опасности, если бы число эмигрантов не было так велико – в одном Париже их полтораста тысяч, и если бы, с другой стороны, она бы не передавалась и общественному мнению тех стран, где они живут. Здешняя эмиграция в большинстве случаев, будь то правая или средняя, здешняя эмиграция предпочитает все-таки же выжидать и критиковать, чем действовать; она попала на очень знакомую дорожку безответственной критики и, так как ей большевизм не грозит, и так как в большинстве случаев она кое к чему пристроилась, то она и отводит свои досуги на создание или повторение политических сплетен и на перемывание политических задов. Никто из них не удосужился съездить на места, чтобы дать себе въявь отчет в том, что там делается; о том, что там происходит, судят по отдельным письмам, а иногда даже и не по письмам, а по слухам. Отдельные факты и часто действительные ошибки раздуваются на степень усвоения нового курса; каждый день мы слышим о переворотах то в ту, то в другую сторону, и все это, вместе взятое, создает то нервное настроение, при котором все дело Врангеля невольно начинает казаться совершенно эфемерным.

…Все это кипящее в котле бездействия и праздности, все это, конечно, нам очень вредит. И особенно вредит теперь, когда можно определенно сказать, что если нам не будет оказана помощь реальной поддержкой, то самые лучшие намерения Врангеля все-таки же осуждены на крушение.

Я хочу Вам в заключение, так как я и без того написал слишком много, сказать два слова о том, что мы слышим о большевизии. Общее мнение, и людей самых разнообразных, что большевизм действительно переживает самый критический момент. Прежде всего, в России будет такой голод, с которым, может быть, не справилось бы никакое правительство, и, конечно, не справится и то правительство, которое его сменит. Во-вторых, совершился колоссальный перелом и в общественном настроении. Хуже всех оказалась, конечно, российская интеллигенция, да и вообще избалованные классы; на них приходится махнуть рукой; по ним иногда ошибочно судят и о всей России; три года террора так надломили их морально, что рассчитывать на это поколение совершенно не приходится. Я видел одну даму, служившую в Добровольческой армии и которую посылали в большевизию, пользуясь тем, что она – женщина, чтобы выглядеть и сообщить, что там происходит; эта дама из высшего общества; у нее в Москве и Петербурге было четыре дома родных; ни один из них ее не принял; захлопывали дверь перед носом и говорили: «Уходите, уходите скорей». У Патриарха Тихона, у которого она была, тряслись руки во время беседы с ней. Представление этой интеллигенции о том, что происходит помимо них, действительно фантастическое; никто не хотел верить ей, что у Врангеля можно войти в лавку и купить, что хочется, и переехать из города в город, из квартиры в квартиру, не получив нескольких десятков разрешений. Такова интеллигенция. Но как только она переходила в деревню, то была другая картина: ей нечего было скрываться. Достаточно было сказать, что она идет от Врангеля, чтобы ее приятели ее накормили и проводили. Вся деревня сбегалась на нее посмотреть и с ней поговорить. Деревенские комиссары ничего не решались сделать; в сущности, между деревенскими комиссарами и населением устанавливается молчаливый modus vivendi – население их не убивает, опасаясь карательных экспедиций; но и комиссары знают, что они могут существовать безнаказанно только при условии ни во что не вмешиваться. Деревня не то чтобы помирилась с большевизмом, но к нему привыкла и его непосредственно не ощущает; поэтому она молчит, но когда большевикам придется делать поход на нее, чтобы кормиться, здесь, конечно, начнется такое негодование, которое превратится в сплошную партизанскую войну. Тогда может создаться то настроение, при котором небольшого кристалла будет достаточно, чтобы повсюду создать и организовать чисто национальное течение, народный бунт. Увы, конечно, все-таки бессмысленный и беспощадный, но направленный уже не против нас, не против господ, а против большевиков, против большевизма во всех его видах. Сможет ли организованное меньшинство противиться этому – в этом весь вопрос. Но та ненависть, которую питают сейчас к большевикам матросы, рабочие и красноармейские солдаты, показывает, что, может быть, приближается тот день, когда эта сила покинет большевиков при их столкновении с мужицким восстанием.

Сейчас делаются опыты подобного рода использования настроения. Это очень любопытная вещь, которая либо кончится провалом, либо может приблизить нас довольно быстро к концу… Савинков вместе с Балаховичем пытается… вызвать и направить вот это стихийное восстание. И я скажу Вам, что в настоящее время и вовсе не убежден, что это намерение кончится пуфом; я совершенно допускаю, что красноармейцы не станут сражаться с подобной народной армией. Савинков, может быть, очутится в Москве раньше Врангеля; он исполнит этим заветное желание Пилсудского, который и помогает ему, в сущности, в этом расчете; но так как я думаю, что тогда мы увидим совершенно противоестественное зрелище, что под эгидой и под знаменем Савинкова начнется массовое избиение еврейства, а может быть, и остатков культурных элементов в России. Это все-таки же, что бы мы ни старались видеть, новая махновщина.

…Большевизм, вероятно, падет, но лучшего будущего еще не настанет. Тогда мы увидим и прелести анархии, и реальное распадение России. Но это уже будет то настоящее дно, после которого мы начнем выплывать на поверхность.

Скептик Маклаков поверил в возможность чуда. Его письмо проникнуто этой верой. Возможно, потому, что это был последний шанс. Адресат получил это письмо уже после Крымской катастрофы. Штурм Перекопа Красной армией начался 8 ноября 1920 года, а уже 12 ноября глава врангелевского правительства Кривошеин телеграфировал из Константинополя в Париж о состоявшейся эвакуации и просил помощи в размещении почти 150 тысяч беженцев.

Это означало, что «Русская Вандея» кончилась. Бахметев писал Маклакову в день получения известия о Крымской катастрофе, что мысль о спасении России через военную диктатуру

должна быть оставлена, как безнадежная, и чем скорее, тем лучше. Сущность руководящей национальной психологии в области тактического мышления сводилась к тому, что «важна лишь кавалерия». Реальный опыт должен убедить, что «кавалерия всего менее важна».

Это не было спонтанной реакцией: посол в Вашингтоне давно был настроен скептически в отношении «военных движений».

Русским политикам за рубежом, теперь уж точно превратившимся в эмигрантов, предстояло искать новые пути преодоления большевизма. Вряд ли они могли себе представить, что решение этой задачи лежит за пределами их биологического существования.

БАРОНЕССА МАРИЯ ВРАНГЕЛЬ И КАЗАК ЯКОВ ЧЕРНЫШКОВ

Баронессе Марии Дмитриевне Врангель (урожденной Дементьевой-Майковой) пришлось пережить самое страшное, что может выпасть на долю матери, – похоронить троих сыновей. Сначала в 1895 году умер от дифтерита младший, Всеволод. Ему было одиннадцать лет. Другого, известного художественного критика и историка искусства Николая Николаевича Врангеля, смерть унесла в тридцатипятилетнем возрасте, он скончался от желтухи после поездки в санитарном отряде на фронт в 1915 году. Третий – «харизматический» вождь Белого движения на его последнем этапе, главнокомандующий Русской армией генерал Петр Николаевич Врангель, не дожил до пятидесяти лет, скончавшись в Брюсселе в 1928‐м.

До революции ничем заметным она себя не проявила. Вышла замуж в двадцатилетнем возрасте (родилась Мария Дмитриевна в 1857 году) за барона Николая Егоровича Врангеля, работала «в сфере народного просвещения», когда началась Первая мировая война – в Красном Кресте. В 1918 году муж был вынужден бежать за границу: сначала в Финляндию, затем в Германию. Мария Дмитриевна ехать отказалась, надеясь пробраться в Ялту, где в то время находился сын с семьей, да так и застряла в Петрограде. Получила трудовую книжку, заменившую при советской власти паспорт, на имя девицы Врангель, конторщицы. И прослужила два года хранителем Музея города в Аничковом дворце.

Серьезные проблемы у Марии Дмитриевны начались с марта 1920 года, когда ее сын стал главнокомандующим Вооруженных сил Юга России. Впоследствии Мария Дмитриевна вспоминала:

В ушах имя Врангеля жужжало тогда повсюду, на улице, в трамваях… Все стены домов оклеивались воззваниями и карикатурами на него. То призывали всех к единению против немецкого пса, лакея и наймита Антанты – врага Рабоче-Крестьянской Республики Врангеля, то изображали его в виде типа Союза русского народа. Облака, скалы, над ними носится старик с нависшими бровями, одутловатыми щеками, сизым носом, одетый в мундир с густыми эполетами, внизу подпись: «Белогвардейский демон» и поэма:

«Печальный Врангель, дух изгнанья

Витал над Крымскою землей» и т. д. ¹⁷

Пришлось менять каждую ночь ночлег, а затем вовсе поселиться за городом. Тем не менее мать генерала Врангеля продолжала ежедневно ездить на советскую службу! Не так уж всеведущи были чекисты. Наконец, в октябре 1920 года ей помогли бежать в Финляндию; оттуда она перебралась в Германию и в феврале 1921‐го воссоединилась с мужем в Дрездене. В 1923 году Н. Е. Врангель умер. Он был видным общественным деятелем, автором известных «Воспоминаний. От крепостного права до большевиков», вышедших первоначально на финском, а затем на шведском, русском, французском и английском языках¹⁸.

Возможно, баронесса Врангель так и осталась бы в истории как мать своих сыновей и жена своего мужа, если бы не предпринятое ею грандиозное начинание – собирание материалов по истории русской эмиграции; составление, как сказали бы современные исследователи, «базы данных», получившей впоследствии название «Живая летопись живых». Особенностью предприятия М. Д. Врангель было то, что это было ее личное дело. Она не создала фонда, не образовала учреждения. Она лично обращалась к сотням людей, к десяткам эмигрантских организаций в разных странах с просьбой прислать сведения о многих людях. В среднем баронесса рассылала около 1800 написанных от руки писем в год, а ведь ей было далеко за шестьдесят. Эту работу она начала вскоре после смерти мужа. В течение четырех лет баронесса вела ее сама, затем пригласила помощницу на три часа ежедневно, позднее, когда в дополнение к материалам Мария Дмитриевна стала собирать фотографии и составлять альбомы – она наняла еще одного специалиста на три часа в день три раза в неделю.

Цель своей работы баронесса сформулировала предельно ясно: «Закрепить по свежим следам для будущего: дела, деятелей, родные таланты, пережитое ими». Деятельность матери всецело одобрил сын, генерал Врангель, одновременно выразив сомнение в реалистичности задуманного:

Мысль блестящая! Не желая Тебя разочаровывать, должен Тебе откровенно сказать, что при существующем положении русской эмиграции достичь успешного результата почти невероятно. Забота о завтрашнем дне, не только для себя, но и для семьи, нужда подчас такая, что и марки не на что купить, а Ты надеешься получить материалы, не имея средств оплачивать, стало быть безвозмездно. Но попробуй, конечно, это даст Тебе умственный интерес, и то хорошо.

Однако опасения генерала не оправдались. Материалы пошли в изобилии. Имя знаменитого сына и помогало, и мешало. Русская «общественность», и в эмиграции продолжавшая враждовать между собой, разумеется, поначалу рассматривала предприятие матери генерала не только как общекультурное, но и как политическое дело. Поэтому деятели «левого» толка не спешили присылать ответы на «анкету», рассылавшуюся М. Д. Врангель. Тем не менее в конечном счете в ее руках оказалось такое изобилие материалов, что пришлось задуматься о передаче их на хранение в какое-либо архивное учреждение.

Естественно, первым делом на ум должен был прийти Русский заграничный исторический архив в Праге, организованный при чехословацком министерстве иностранных дел. Во главе Совета архива стоял выдающийся русский историк А. А. Кизеветтер. Однако передаче материалов в Прагу помешали два обстоятельства. Во-первых, все те же политические страсти. Непосредственное управление архивом находилось в руках членов партии социалистов-революционеров. Многие из тех, кто прислал М. Д. Врангель материалы, не хотели, чтобы они оказались в руках эсеров. Так, бывший крупный чиновник, «штатский генерал» С. Н. Палеолог просил баронессу

не отдавать этого ценнейшего материала в руки тех лукавых и ловких деятелей, которые орудуют в Праге… Там работают бывшие вдохновители русской революции и их цель доказать свою правоту… мою рукопись желательно было бы туда не передавать, ибо все равно там ее уничтожат.

Хотя опасения Палеолога были явно преувеличены, приходилось считаться с его настроениями и настроениями немалого числа людей, доверивших матери генерала свои рукописи.

Во-вторых, к тому времени, когда начались переговоры с Пражским архивом, материалы генерала Врангеля отправились совсем в другое место, а именно – в архив Гуверовского института при Стэнфордском университете в Калифорнии (тогда архив назывался Гуверовской военной библиотекой – Hoover War Library). Сначала, еще при жизни генерала, туда был передан его военный архив, а после смерти – и личные бумаги, систематизированные секретарем Врангеля Н. М. Котляревским.

В конечном счете собрание баронессы Врангель в 1933 году отправилось за океан. Впоследствии туда же передавались и дополнительные материалы. В 1950 году, уже после смерти Марии Дмитриевны (она скончалась в Брюсселе 18 ноября 1944 года в возрасте 87 лет) последний пакет отослал все тот же верный Котляревский.

Так что коллекции баронессы Врангель повезло. Она не была «подарена» вместе со всеми другими материалами Пражского архива Советскому Союзу в 1945 году и не была, соответственно, закрыта для исследователей на десятилетия. В Гуверовском архиве коллекцию профессионально (и, я бы сказал, любовно) систематизировала и описала Ольга Верховская-Данлоп. В итоге коллекция составила 38 коробок документов – в основном писем и альбомов с фотографиями.

С другой стороны, «редкая птица» долетит из России до чудесного уголка Кремниевой долины, в котором высится Гуверовская башня, а у американских историков руки до коллекции баронессы Врангель долго не доходили. Единственная известная мне публикация – книга, подготовленная тогдашней стэнфордской аспиранткой Ириной Шевеленко «Материалы о русской эмиграции 1920–1930‐х гг. в собрании баронессы М. Д. Врангель» (Stanford, 1995), изданная в нескольких сотнях экземпляров и касающаяся лишь небольшой части коллекции.

В собрании баронессы Врангель нашло отражение «бытие» элиты русской эмиграции – литературной, военной, художественной, церковной, дипломатической в разных странах российского рассеяния. Имена писателей М. А. Алданова, И. А. Бунина, З. Н. Гиппиус, Б. К. Зайцева, А. И. Куприна, В. В. Набокова, В. Ф. Ходасевича, историков Г. В. Вернадского и М. М. Карповича, политического деятеля и дипломата В. А. Маклакова, социолога П. А. Сорокина, философа И. А. Ильина, художника Б. Д. Григорьева не требуют специального комментария. А это лишь небольшая выборка имен.

Однако бросается в глаза и другое. Собрание баронессы Врангель, как и большинство других эмигрантских коллекций, дает представление о жизни элиты; это естественно: изгнанникам, что вполне понятно, хотелось среди прочего продемонстрировать свои достижения. Подавляющее большинство эмигрантов – солдат и казаков, простых «обывателей» – осталось, как и почти всегда в истории, «бесписьменным» и безгласным.

И вот неожиданно среди писем и отчетов генералов и священнослужителей, писателей и артистов, инженеров и философов, которыми заполнены коробки коллекции баронессы Врангель, автору этих строк попалось письмо, написанное корявым почерком человека, рука которого привыкла держать скорее кайло и шашку, нежели перо.

Нам неизвестно, каким образом и когда познакомились баронесса Мария Врангель и казак станицы Нижне-Чирской Яков Чернышков, который эвакуировался в составе врангелевской армии из Крыма в ноябре 1920 года. После суровой зимовки в военных лагерях в Галлиполи, на Лемносе или в Чаталдже военнослужащие Русской армии Врангеля были переведены «на трудовое положение» в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (впоследствии – Югославии) и в Болгарии. Исписанный от руки Яковом Чернышковым листок, на наш взгляд, является жемчужиной коллекции Марии Врангель. Это редчайший документ, передающий «народное миросозерцание» словами самого человека из народа.

Впрочем, слово Якову Чернышкову. Его письмо находится в собрании М. Д. Врангель (коробка 14, папка 5) в архиве Гуверовского института войны, революции и мира (Стэнфордский университет, Калифорния, США). Нами сохранены особенности грамматики, пунктуации и орфографии подлинника:

Милостивая государыня, Мария Дмитриевна,

Мною получено писмо отвас, вкотором вам желаица узнать Мою Судьбу. Вот я вам и опишу. Я казак Донской области, Станицы Нижне-Чирской хутора Чернышкова, Яков Никитич Чернышков в Царское время я жил всвоим Хутори Славу Богу был доволен Жизнью. Занималси Посевом Хлеба, и Никто мине Ни притеснял Жилос хорошо, Новот Надвинула черная Хмара комуны, Мне Стало видно и Ясно что все пропало, Наступил 1919-год. Я думаю что Возьмуть комуна в руки и вноябре месице 19‐го гд Последние Мое было прощание Сосвоим Симейством, И убежал в Новочеркаск, ксвоим высшим Начальникам, И там вижу что дело плохо. Поступил втыловую Службу, Ввуправление Интенданта донского корпуса, А вконце года Стали отступать вкрым, Интендант вту Время был гинерал Маргушин, так я и пробыл вуправление Интендаство до отступле втурыю, до 21го года до первого февраля А потом Налимнос, А слимноса Я выехал вболгарию 921‐м год Июля 12‐го стар. Стиля 2‐го года работал напристани Сомовит всякую работу, Но Это мне Ни очен посовисти работа, А имено, Кормица было можно Ниплохо Но приобрести капейку зачерный день трудно Я кинулся на Циментову фабрику поискат работу, Вот Мне фабрика дала работу Рвать камнинь и отправлять его поездом Нафабрику, както Надзиратель я стал Иметь я стал 15-чиловек рабочих работа моя на кубик 45-лев один кубик, фабрика очень стала довольна моей работы И вот я здесь работал Накамни от 1925‐й год по 1932‐й год, Но в маи месяцы правительство приказала фабрики, уволить сработы руских И внастоящюю Время Совершенно без работы работы очень трудно найти, Но я Славу богу живу хорошо, И доволин я фабрикай Я здесь при Абрел зачерный день На хлеб И помогал и помогаю отцуда детям вроссию да ивдругую место помочь даю думаю что Ниплохо, токо знаить, Гинерал Абрамов Скоко я помогаю, я получал когда работал Каминь от – 200- до 400-лев. вдень достовалос Я эти года Славу Богу поработал много тысяч кубиков камня, А типерь лежи да Проводи, Ноничего Ниподелаишь, правительство кнам руским Ниважно относица, А крыстьянство Селы очень хорошо относица обиды от Сел Нету. Из россии я получаю писмы очень часто от-8-до 15-ти писем годично одно жалуюца, Имею последнию писмо 5‐го Сентб. Сиго Год. Пишуть токо Цыны, А промоскву ничего Жито 30-руб. пуд. Мука 40-руб. пуд. жит. тем Пшеницы Нету, картов 8-руб. пуд. Пшено 40-руб. пуд Сено 1 воз 60-руб. Сбольшим трудом купили мануфактуру доставили и дают всем Ситиц 1‐метр 5- и 7 руб. бакалею Никакого Нету, чаю Сахару 4‐й год Нету, Другого Низнаю что ище Надо вам писать Это мое все былое, А что будить снами впириде это мы Низнаим, бывайте здоровы и благополучны 1932‐го года 3‐го октября.

Яков Никитич Чернышков Болгария Гара-Сомовит, придунаи.

ОТ ПОГОН ДО ПОГОН: СИМВОЛЫ И ИДЕАЛЫ КРАСНОЙ АРМИИ

Тридцатого ноября 1917 года Военно-революционный комитет при Ставке Верховного главнокомандующего разослал телеграмму, содержавшую «обязательные начала», которыми должны были руководствоваться все воинские части и учреждения. А опубликованный чуть позже, 3 декабря 1917 года, приказ по Петроградскому военному округу как бы продублировал рекомендации ВРК. Все военные «чины и звания» приказом упразднялись, также отменялись все «наружные знаки отличия» и ордена.

Командующий 7‐й армией генерал Януарий Цихович телеграфировал начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу М. Д. Бонч-Бруевичу о том, что считает предпринятые реформы «гибельными для тех остатков, которые называются армией». Среди прочего он писал, что снятие погон – единственного знака, по которому «можно хоть приблизительно отличить полки многомиллионной армии, превращает ее в серое скопище человеческих тел».

Однако протесты генералов не остановили – и не могли остановить – пламенных революционеров.

Совет народных комиссаров 16 (29) декабря 1917 года издал декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», придав уже де-факто принимавшимся мерам всероссийский характер. Ссылаясь на волю революционного народа «о скорейшем и решительном уничтожении всех остатков прежнего неравенства в армии», Совет народных комиссаров постановил:

1) Все чины и звания в армии, начиная с ефрейторского и кончая генеральским, упраздняются. Армия Российской республики отныне состоит из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии.

2) Все преимущества, связанные с прежними чинами и званиями, равно как и все наружные отличия, отменяются.

3) Все титулования отменяются.

4) Все ордена и прочие знаки отличия отменяются.

Декрет также декларировал «уничтожение офицерского звания».

Подписали декрет о ликвидации русской армии (ибо армия, где все равны, – это что угодно, только не армия) председатель Совета народных комиссаров В. Ульянов (Ленин), народный комиссар по военным и морским делам Н. Крыленко, народный комиссар по военным делам Николай Подвойский и целая группа «товарищей» (то есть заместителей) народного комиссара по военным делам: Кедров, Склянский, Легран, Мехоношин.

Отныне погоны стали отличительным знаком врага, а слово «золотопогонники» – собирательным наименованием всего враждебного, отжившего, реакционного, старого. В публицистике и мемуарах белых встречаются рассказы о случаях, когда красные вбивали гвозди в плечи пленным офицерам, иногда по числу звездочек на погонах. Или вырезали пленным лампасы на ногах.

Вряд ли даже в страшном сне могло привидеться большевистским лидерам, что четверть века спустя, 23 октября 1942 года, Политбюро ЦК партии большевиков примет постановление «О новых знаках различия для личного состава Красной армии и войск НКВД» и что этими «новыми» знаками различия вновь станут погоны. Как партия большевиков и Красная армия дошли до такой жизни? Какова была эволюция символов Красной армии в течение этой четверти века, чем она была вызвана?

Руководители новой – пока еще эфемерной – Красной армии стремились дистанцироваться от всего, что попахивало старым режимом. Даже фронты – ибо революция произошла в разгар мировой войны и была ее побочным продуктом и прямым следствием – именовали поначалу «завесами». Проблема, однако, была в том, что страны германского блока вовсе не собирались заключать немедленного мира без аннексий и контрибуций, а ожидавшаяся со дня на день революция в Германии все не происходила. Немцы предъявили весьма жесткие требования, а в ответ на отказ советской делегации подписать мир на предлагаемых условиях и демонстративный отъезд из Брест-Литовска перешли в наступление.

Тогда-то русские революционеры вспомнили об отечестве – и опыте Великой Французской революции. Двадцать второго февраля 1918 года был опубликован декрет-воззвание СНК «Социалистическое Отечество в опасности!». Риторика, символы и страхи эпохи Великой революции во Франции сыграли немалую роль в истории русской революции, так же как в истории строительства Красной армии. Само название советского правительства – Совет народных комиссаров, – несомненно, навеяно воспоминанием о комиссарах Конвента, так же как и упомянутый декрет – аналог воззвания («Отечество в опасности!»), выпущенного Законодательным собранием в период наступления прусских и австрийских войск на революционную Францию. Не говоря уже об опасениях появления нового Бонапарта, преследовавших коммунистическую верхушку на протяжении последующих двадцати, а то и сорока лет (например, «дело» маршала Г. К. Жукова в 1957 году).

Большевики одним махом ликвидировали внешние признаки старой армии, включая знаки различия и ордена. Но армия есть армия, своего надо отличать от чужого, командира от рядового, и признаки «старого», хотя и в новом обличье, возвращались. Отличием бойцов и командиров Красной армии стала красная звезда, которую носили сначала на левой стороне груди, затем на околыше фуражки или иного головного убора. В основе лежала «марсова звезда», появившаяся как воинский знак отличия опять-таки в эпоху Великой Французской революции. Первоначально красную звезду носили двумя лучами вверх, подобно древнегреческой пентаграмме. Однако это вызывало у несознательных трудящихся нехорошую ассоциацию с рогами дьявола, тем паче что вполне коррелировало с богоборчеством новой власти. Звезду перевернули, и военный отдел ВЦИК выпустил массовым тиражом специальную листовку «Смотри, товарищ! Вот Красная Звезда», где в форме притчи о Правде и Кривде объяснялась ее символика: пять лучей звезды, стянутые воедино, – это символ союза трудящихся пяти континентов Земли в борьбе против капитала. Солнечные лучи над земным шаром – это символ коммунизма, светлого будущего человечества. В листовке рассказывалось, что жили когда-то две сестры – Правда и Кривда. И пока во лбу у Правды горела красная звезда, всем людям светло было на земле. Но Кривда украла звезду и решила ее разбить… Да ничего не вышло! Большая звезда Правды разлетелась на меньшие звезды, которые достались каждому, кто боролся за правду. Листовка завершалась призывом: «Все под Красную Звезду, товарищи!»

Появилась присяга, написанная Троцким и впоследствии (разумеется, без упоминания имени автора) с незначительными изменениями приносившаяся воинами Красной (затем Советской) армии.

Около года основными знаками различия рядовых в Красной армии были красные нарукавные повязки с надписью «Красная гвардия» и красные ленты, крепившиеся на одежду и головные уборы. Командиров отличал нагрудный знак в виде венка из лавровой и дубовой веток, поверх которого располагалась красная пятиконечная звезда с эмблемой в виде плуга и молота. Однако определить род войск и должности бойцов и командиров при такой системе было совершенно невозможно.

Шестнадцатого января 1919 года приказом № 116 РВСР (Революционного военного совета Республики) «О введении знаков различия командного состава РККА по занимаемым должностям» были установлены цвета так называемого прикладного сукна (в эпоху Гражданской войны чаще всего – нашивки) для различных родов войск. Цвета оставили те же, что были в императорской армии: кавалерия – васильковый, авиация – голубой, пехота – малиновый, артиллерия – оранжевый, инженерные войска – черный, пограничные – зеленый. Вводились также знаки различия младшего, среднего и старшего командного состава. Основными их элементами стали красные суконные звезды с изображением перекрещенных серпа и молота по центру и красные суконные треугольники, квадраты и ромбы. Знаки различия нашивались горизонтально над обшлагом на левом рукаве.

Принципиально важным было то, что в Красной армии не было персональных воинских званий: командиры различались по должности. Треугольники означали принадлежность к младшему командному составу, квадраты – к среднему, ромбы – к старшему. Один треугольник – отделенный командир, два – помощник командира взвода, три – старшина. Один квадрат – командир взвода, два – командир роты, три – командир батальона, четыре квадрата – командир полка. Один ромб – командир бригады, два ромба – начальник дивизии, три – командующий армией, четыре ромба – командующий фронтом.

В 1924–1925 годах последовали новые изменения: теперь знаки различия и эмблемы родов войск было предписано размещать на петлицах отложных воротников шинелей и гимнастерок. У старшего командного состава квадраты (в просторечии «кубари») заменили прямоугольниками («шпалами»). Основными знаками различия у младшего командного состава остались треугольники, у среднего – квадраты, у высшего – ромбы. Знаки различия изготавливались теперь из листовой красной меди и покрывались красной эмалью.

В 1924 году командиры всех уровней были разделены на 14 служебных категорий, что в точности соответствовало имперской Табели о рангах. К первой, младшей, категории относились командир звена (один треугольник на петлицах) и командир отделения (два треугольника на петлицах). К высшей, четырнадцатой, – командующий войсками армии, фронта, округа; они носили на петлицах четыре ромба.

Радикальные изменения происходят в 1935 году. Двадцать второго сентября выходит постановление ВЦИК и Совнаркома СССР «О введении персональных военных званий начальствующего состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии и об утверждении Положения о прохождении службы командным и начальствующим составом Рабоче-Крестьянской Красной Армии». Интересна мотивировка принятого решения:

Кадры начальствующего состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии являются ценнейшим капиталом, выращенным и воспитанным партией. С каждым годом эти кадры пополняются новыми отрядами молодых командиров, выпускаемых из военных школ и академий и выдвигаемых из рядов младшего командного состава. Тысячи и десятки тысяч рабочей и колхозной молодежи Советской страны ежегодно идут в нашу родную, подлинно народную Красную Армию, посвящая себя службе в рядах ее командиров.

На современном этапе строительства Вооруженных сил Советского Союза роль командных кадров Рабоче-Крестьянской Красной Армии приобретает первостепенное значение. Лозунг партии «кадры решают все» в приложении к Красной Армии – это прежде всего создание условий, обеспечивающих дальнейший рост и совершенствование кадров и ее начальствующего состава.

Почему введение «старорежимных» или заимствованных в «буржуазных» армиях воинских званий должно способствовать «дальнейшему росту» командиров из рабочих и крестьян и почему звания, рожденные революцией, этому способствуют недостаточно, в постановлении толком не объяснялось. Как бы то ни было, в Сухопутных войсках и ВВС были введены звания лейтенанта, старшего лейтенанта, капитана, майора и полковника. Было установлено также звание Маршал Советского Союза, «персонально присваиваемое Правительством Союза ССР выдающимся и особо отличившимся лицам высшего командного состава». Реформаторы не решились ввести унтер-офицерские и генеральские звания: уж очень это отдавало старой армией. Вместо старорежимного чина поручика было введено звание лейтенанта, заимствованное в Европе. Унтер-офицеров замещали отделенный командир, младший комвзвод и старшина. Не мог же в Красной армии служить фельдфебель! Вместо генеральских появились звания комбрига, комдива, комкора, командарма 2‐го ранга и командарма 1‐го ранга. В исходном варианте советской табели о рангах фигурировали «красный дивизионный генерал», «красный корпусный генерал» и «красный генерал армии». Собственно, прилагательное «красный» должно было предварять все воинские звания, начиная с лейтенанта. Однако на совещании Сталина и Ворошилова, состоявшемся на даче генсека 4 сентября 1935 года, решили обойтись и без генералов, и без явно излишнего в Красной армии прилагательного «красный» перед воинскими званиями командного состава. На флоте предпочли обойтись без адмиральских званий: вместо них были звания флагманов 1‐го и 2‐го рангов и флагманов флота также двух рангов.

На вершине воинской иерархии появились маршалы, а не генерал-фельдмаршалы, как это было в старой армии, причем решением Политбюро звание маршала было присвоено сразу пятерым советским военачальникам: наркому обороны К. Е. Ворошилову, заместителю наркома М. Н. Тухачевскому, начальнику Генерального штаба А. И. Егорову, инспектору кавалерии РККА С. М. Буденному и командующему Особой Краснознаменной Дальневосточной армией В. К. Блюхеру. Маршалы, подобно лейтенантам, – явная калька с французского. Пять маршалов одним махом – случай уникальный в российской истории. Для сравнения: в последние полвека существования Российской империи звания генерал-фельдмаршалов получили, если не считать великих князей Михаила Николаевича, Николая Николаевича – старшего и императора Александра II (по просьбе армии; правда, официально фельдмаршальство оформлено как будто не было), два человека. Одним был 66-летний Иосиф Владимирович Гурко (1828–1901), герой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, получивший высокий чин по случаю отставки, в ознаменование его заслуг. Другим – 82-летний граф Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912), бывший военный министр (1861–1881), основной разработчик и проводник в жизнь военной реформы 1874 года, в ознаменование его выдающихся заслуг перед Отечеством. Милютин был последним генерал-фельдмаршалом русской армии, следующим стал Клим Ворошилов. Почувствуйте разницу.

Знаком отличия советских маршалов были большие золотые звезды на ромбовидных алых петлицах френчей и шинелей.

Тем же решением Политбюро были утверждены в званиях командармов 1‐го ранга С. С. Каменев, И. Э. Якир, И. П. Уборевич, И. П. Белов, Б. М. Шапошников, 2‐го ранга – П. Е. Дыбенко, М. К. Левандовский, И. Н. Дубовой, И. Ф. Федько, А. И. Корк, Н. Д. Каширин, А. И. Седякин, Я. И. Алкснис, И. А. Халепский, И. И. Вацетис. Командармы обоих рангов носили на петлицах четыре ромба, командармы 1‐го ранга, помимо четырех ромбов, еще и звездочку.

Большой террор из перечисленных военачальников пережили только Ворошилов, Буденный и Шапошников. Каменев умер от естественных причин и был объявлен врагом народа посмертно. Кавалер двух орденов Ленина, пяти орденов Красного Знамени и ордена Красной Звезды маршал Блюхер умер в тюрьме после побоев на допросах. Остальных расстреляли.

В дополнение к введенным в 1935 году персональным воинским званиям были установлены звания младшего лейтенанта (1937) и подполковника (1939).

Наконец, возврат к прежней системе увенчало введение генеральских званий. Инициатором выступил маршал Ворошилов. Семнадцатого марта 1940 года он подал в Политбюро ЦК ВКП(б) записку с пометкой «Секретно. Экз[емпляр] ед[инственный]» следующего содержания:

Представляю проект новых воинских званий для начальствующего состава. При обсуждении этого вопроса с заместителями мы пришли к выводу о необходимости принятия в нашей армии такого же количества генеральских чинов, как это было в царской армии и имеет место в ряде европейских армий – германской, французской, английской. В данное время мы имеем военных званий, равных генеральским, 5 (комбриг, комдив, комкор, командарм 2 ранга и командарм 1 ранга). Целесообразно военные звания комдив и комкор объединить в одном звании генерал-лейтенант, а военные звания командарм 2 ранга и командарм 1 ранга также объединить в одном звании генерал пехоты (артиллерии, кавалерии, авиации, танковых войск и т. д.). Следующее высшее военное звание в Красной Армии – Маршал Советского Союза, что соответствует такому же чину в иностранных буржуазных армиях. Полагаем, что добавлять какие-либо другие военные звания выше маршала нет надобности. Прошу рассмотреть предложения и утвердить.

Однако предложения Ворошилова, сводящиеся к точному воспроизведению трехзвенной структуры генералитета царской армии, в первоначальном виде не были утверждены. В результате рассмотрения вопроса специально созданной для этого комиссией было решено учредить четыре генеральских звания – генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал-полковник и генерал армии. Должна же была Красная армия превосходить царскую, в конце концов! Звание генерала армии могли получить только пехотинцы, кавалеристы и танкисты. Для остальных родов войск (авиации, артиллерии, инженерных и некоторых других) высшим званием стал генерал-полковник. Генеральскими знаками различия служили звездочки на петлицах: от двух у генерал-майора до пяти у генерала армии. Теперь в обмундирование высшего командования входили, в частности, брюки синего цвета с лампасами цветом по роду войск. В 1940 году ушел в прошлое еще один символ РККА – в качестве зимнего головного убора шлем заменили шапкой-ушанкой, маршалам, генералам и полковникам полагались папахи. На флоте вводились звания контр-адмирала, вице-адмирала, адмирала и адмирала флота.

Седьмого мая 1940 года был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР «Об установлении воинских званий высшего командного состава Красной Армии» и одновременно о присвоении звания Маршала СССР С. К. Тимошенко, Г. И. Кулику и Б. М. Шапошникову. В этот день Тимошенко был назначен наркомом обороны вместо Ворошилова – отставка верного соратника вождя стала следствием чрезвычайно неудачного ведения войны с Финляндией. Она закончилась победой, однако Красная армия понесла неожиданно большие потери, да и в целом продемонстрировала не слишком высокую боеготовность. Это было весьма болезненно, учитывая колоссальное превосходство Красной армии над финской, и послужило сигналом для перемен. В частности, в армию вернули многих уволенных из нее в период Большого террора. В их числе был будущий маршал Константин Рокоссовский, освобожденный из тюрьмы 22 марта 1940 года.

Маршалы 1940 года получили звания «по должности»: Тимошенко – поскольку получил назначение на пост наркома, Шапошников – как начальник Генштаба, Кулик – как заместитель народного комиссара обороны СССР, начальник Главного артиллерийского управления РККА. Маршалов вновь стало пятеро. Первые генеральские звания были присвоены в июне 1940 года; генералами армии стали Г. К. Жуков, К. А. Мерецков, И. В. Тюленев; генерал-полковниками – И. Р. Апанасенко, О. И. Городовиков, А. Д. Локтионов, Г. М. Штерн. Звание генерал-полковника танковых войск получил Д. Г. Павлов, генерал-полковника артиллерии – В. Д. Грендаль и Н. Н. Воронов. В феврале 1941 года Апанасенко и Павлову было присвоено звание генерала армии.

Что здесь удивляет, если не сказать поражает? Во-первых, то, что кавалерия ставится выше авиации и артиллерии, во всяком случае по формальному признаку: кавалерийский начальник имеет шанс стать «полным генералом», а авиатор не может взлететь выше звания генерал-полковника. Во-вторых, засилье среди высшего командного состава бывших конармейцев: четыре из пяти маршалов СССР – Ворошилов, Буденный, Тимошенко и Кулик, трое из десяти старших по званию генералов – Тюленев, Апанасенко (Павличенко бабелевской «Конармии») и Городовиков. Секрет прост: всех их знал по Гражданской войне Сталин, был уверен (если вождь вообще бывал в ком-то уверен) в их преданности. Своим возвышением они были обязаны лично ему. Они действительно были ему преданы, и отнюдь не без лести, перефразируя девиз Аракчеева. Именно Ворошилов в выпущенной к пятидесятилетию вождя брошюре «Сталин и Красная армия» (1929) начал радикальный пересмотр ее истории и возвеличивание военных дарований своего патрона. Конармейцы были неприкасаемыми в период Большого террора, а некоторые принимали самое активное участие в его проведении в армии.

Никто из этой «великолепной (по меркам Гражданской войны) семерки», мягко говоря, воинской славы в грядущей войне не снискал. Расплатился в полной мере за провалы один Григорий Кулик: его разжаловали в генерал-майоры. Он впал в немилость, а в 1950 году был расстрелян по обвинению в «организации заговорщической группы для борьбы с Советской властью». Остальных без лишнего шума отстранили с командных постов. «Первый красный офицер» Ворошилов стал в конечном счете председателем Трофейного комитета. Исключением стал Апанасенко: он служил командующим Дальневосточным фронтом и после многочисленных просьб был, наконец, в июне 1943 года переведен в действующую армию заместителем командующего Воронежским фронтом. Однако 5 августа 1943‐го был убит при авианалете.

Как сложилась судьба остальных старших генералов 1940 года? Генерал-полковник артиллерии Владимир Грендаль (из «военспецов») умер от рака в ноябре того же года. Генерал-полковники Герой Советского Союза Григорий Штерн и Алексей Локтионов встретили начало войны в тюрьме. Оба были арестованы в рамках так называемого «дела авиаторов» об очередном «заговоре» в Красной армии. Генерал армии Герой Советского Союза Кирилл Мерецков был арестован 23 июня 1941-го. После двух с лишним месяцев избиений и унижений (следователь мочился ему на голову) Мерецков подписал признательные показания во всех смертных грехах. Однако 6 сентября его освободили, 17 сентября доставили к Сталину (тот отечески заметил, что Мерецков неважно выглядит), который отправил генерала командовать армией. Закончил войну Мерецков командующим фронтом, Маршалом Советского Союза. Как и почему Мерецкова оставили в живых, мы никогда не узнаем: его дело по решению ЦК КПСС в 1955 году было уничтожено.

Штерна и Локтионова вместе с группой генералов-авиаторов расстреляли в октябре 1941 года без всякого суда. Генерал армии, Герой Советского Союза, командующий Западным фронтом Дмитрий Павлов был расстрелян еще раньше – 22 июля 1941-го. По существу, ему пришлось расплатиться за то, что вермахт оказался сильнее Красной армии, а он, прошедший за четыре года путь от комбрига, командира танковой бригады до генерала армии и командующего фронтом, к новой роли оказался не готов. Правда, вряд ли какой-либо другой советский военачальник смог бы продемонстрировать принципиально более эффективное руководство войсками, оказавшимися на направлении главного удара самой на тот момент сильной армии мира.

Таким образом, выдержали испытание войной, кроме Мерецкова (не продемонстрировавшего, впрочем, выдающихся достижений), Георгий Жуков, закончивший ее маршалом и самым прославленным полководцем Красной армии, и Николай Воронов, завершивший ее главным маршалом артиллерии.

Всего в 1940 году генеральские и адмиральские звания получили 1056 человек. В армии, включая органы управления, – 914 человек, в Военно-морском флоте адмиральские звания получили 74 человека и 34 – генеральские, 34 человека – генеральские звания в НКВД. До начала войны генералами стали еще 14 человек, увеличилось и число генерал-полковников – это звание получил Я. Т. Черевиченко, еще один бывший конармеец.

Начавшись сверху, переход на персональные звания дошел до низшего звена в ноябре 1940 года. Воинские звания были введены для лиц рядового состава – красноармеец (единственная постоянная величина) и ефрейтор, а также младшего начальствующего состава – от младшего сержанта до старшины. Знаком отличия младших командиров остались треугольники, теперь эмалевые (от одного до четырех); знаком отличия ефрейтора стала полоса на сержантских петлицах.

Что это было? Почему армия, строившаяся поначалу на отрицании всего прошлого, пришла во многом к воспроизводству форм, свойственных армии императорской России и армиям стран Запада? С одной стороны, это логика внутреннего развития армии, и та система, та структура армии, которая сложилась за два с лишним столетия существования регулярной армии в Российской империи и в армиях европейских государств, сложилась не случайно. С первых дней существования Красной армии ее руководители вынуждены были поступаться революционными принципами и вводить в том или ином виде знаки отличия, воинскую иерархию и т. д., вплоть до отмены института военных комиссаров и введения единоначалия, персональных воинских званий.

Однако более важные причины изменений как внешней атрибутики армии, так и некоторых принципов ее построения коренились в политике. Ибо армия не существует сама по себе, она в конечном счете является орудием политики. Напомню, что большевики рассматривали революцию в России как начальный этап мировой революции. Ведь в России, стране, которая по любым марксистским догмам была отсталой, победы социалистической революции произойти не могло. Россия рассматривалась многими большевистскими лидерами, в том числе Лениным, в качестве охапки сухого сена, которая зажжет огонь мировой революции. Красная армия в 1920‐е годы виделась многими политиками и военными как орудие мировой революции. Это ясно отражено в военной доктрине Фрунзе, сменившего Троцкого во главе РККА, и особенно откровенно сформулировано Тухачевским. Одна из его лекций, прочитанных в Военной академии РККА в феврале 1923 года и изданных отдельной книжкой под названием «Поход за Вислу», именовалась «Революция извне». Однако мировая революция не состоялась. После провала попыток коммунистических революций в Германии в 1923 году и в Китае в 1927‐м стало понятно, что большевикам для построения социализма досталась только страна, называвшаяся теперь Советским Союзом. Сталин формулирует задачу построения социализма в одной отдельно взятой стране, то есть в СССР. Не вдаваясь в подробности того, как и что построили, отметим самое для нас важное в данном случае: СССР становится единственным очагом социализма в мире. И эту единственную «страну социализма» необходимо защищать от внешних врагов.

Но это была страна без истории – в буквальном смысле слова. Конечно, историю России не под силу было отменить даже большевикам. Но вот историю как предмет, преподавание истории в школе они отменили, ликвидировали исторические факультеты в университетах и педагогических институтах. Историю как науку, якобы занимавшуюся историей царей и вообще эксплуататоров, заменили обществознанием. Однако то, что называется патриотизмом и любовью к Родине, можно воспитать только на основе изучения истории, ничего другого не придумано. И история возвращается, причем возвращается в странном виде, потому что от марксистской, точнее марксистско-ленинской, на самом деле никогда не существовавшей, идеологии партия не отказывается. Карл Маркс, наверное, перевернулся бы в гробу, узнав, каким образом развил его учение Владимир Ульянов-Ленин. В то же время партия хочет, используя современную лексику, приватизировать российскую историю. Историю, как бы не принадлежащую советской власти, но очень полезную для воспитания патриотизма, оборонного сознания.

Возвращение истории, «отмененной» было большевиками, началось после выхода постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР» от 15 мая 1934 года. Восстанавливаются исторические факультеты в университетах и педагогических институтах. Историю вновь начинают преподавать в школе, издаются первые учебники. Однако это возвращение было непоследовательным. Русский эмигрант, историк и философ Георгий Федотов в проницательной статье «Александр Невский и Карл Маркс» иронизировал по поводу одной из передовиц «Правды» за 1937 год, в которой говорилось о «славе русского народа». Речь об этом зашла в связи с 695‐й годовщиной Ледового побоища:

в этой реабилитации национальной славы есть какие-то границы, какое-то неискорененное чувство коммунистических приличий. Оно выражается в характерном умолчании. Кто, собственно, разбил рыцарей на Чудском озере? Но под чьим водительством? Стыдливое молчание. Еще недавно Дмитрий Донской был причислен к национальным героям России в связи с памятью о Куликовской битве. Ледовое побоище остается анонимным. Не потому ли, что герой его был канонизован Церковью? Это очень отягощающее обстоятельство, конечно; и для восстановления в правах Александра Невского пока недостаточно и цитаты из Маркса. Поживем – увидим.

Необходимо помнить, что для советского руководства история была прикладной наукой, так сказать, «наукой прямого действия». Федотов писал по поводу упомянутой выше передовицы «Правды», в которой обильно цитировался Карл Маркс: «Противопоставляемый гитлеровскому германизму, бедный Маркс делается апологетом русского народа и русской государственности, жестоко им ненавидимой». В передовице центрального большевистского органа среди прочего говорилось:

В недавно опубликованных отрывках из «Хронологических выписок» К. Маркса сжато и красочно рассказано о том, как немецкие «псы-рыцари» шли походом на славян, грабили их, жгли, резали население и ссорились из‐за дележа добычи. Но русский народ выступил против немецких рыцарей. Он разбивает их на льду Чудского озера, так что прохвосты были окончательно отражены от русской границы.

«Урок Гитлеру!» – суммировал смысл приведенной цитаты Федотов.

Для того чтобы увидеть – в прямом смысле слова – образ еще недавно не упоминаемого Александра Невского, ждать пришлось совсем недолго: в 1938 году на экраны выходит фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский».

В 1937 году довольно широко отмечалась 125-я годовщина войны 1812 года. Именно так: авторы статей и книг о войне с Наполеоном Отечественной ее не называют. Этот «буржуазно-дворянский» термин все еще был де-факто под запретом. Восстановлено было в правах определение «отечественная» применительно к войне 1812 года в постъюбилейном 1938 году, и произошло это в книге академика Е. В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию».

Вряд ли кто-нибудь мог вообразить в 1937 году, когда имя Александра Невского, так же как прилагательное «Отечественная» применительно к войне с Наполеоном, не упоминались, что всего через пять лет будут учреждены ордена Александра Невского, Суворова и Кутузова. И что война с нацистской Германией с первого дня будет именоваться Отечественной.

Здесь уместно сказать о воинских наградах, неотъемлемом атрибуте регулярных армий. В РСФСР в 1918 году был учрежден «свой» орден – Красного Знамени (впоследствии он стал всесоюзным, и его, в отличие от учрежденного позднее ордена Трудового Красного Знамени, часто именовали боевым). Инициатором учреждения первого советского ордена, как мы уже говорили, был Троцкий, лично надзиравший за работой над высшим знаком отличия Красной армии. Так, первоначальный дизайн он отверг, заметив, что проект ордена больше похож на бляху носильщика. Первым кавалером ордена Красного Знамени стал Василий Блюхер в сентябре 1918-го, возглавлявший 10-тысячный партизанский отряд, который совершил на Урале рейд по тылам белых для соединения с частями Красной армии протяженностью полторы тысячи километров. Он же стал в мае 1930‐го первым кавалером ордена Красной Звезды за руководство успешной операцией во время советско-китайского конфликта на Китайско-Восточной железной дороге в 1929 году. Одновременно с военным орденом Красной Звезды был учрежден высший советский орден «двойного назначения» – орден Ленина. Высшим орденом Российской империи был орден Андрея Первозванного (полное название – орден Святого апостола Андрея Первозванного). В СССР имелся собственный святой, чьи мощи выставлены на Красной площади. Орден Ленина вручали удостоенным звания Героя Советского Союза (который учредили в 1934‐м). Золотую Звезду как знак отличия Героя учредили в 1939‐м, вместе с ней продолжал вручаться орден Ленина.

В годы Великой Отечественной было учреждено почти в два раза больше орденов, чем за всю предыдущую советскую историю. А если учитывать степени, то шанс быть награжденным у военнослужащих вырос в четыре раза. Вслед за орденом Отечественной войны двух степеней в 1942 году в один день были учреждены сразу три полководческих ордена: Суворова и Кутузова трех степеней каждый и младший из полководческих – орден Александра Невского. По совпадению, указ Президиума Верховного Совета об учреждении этих орденов был издан 29 июля 1942 года, на следующий день после выхода свирепого приказа Сталина № 227, известного под неофициальным названием «Ни шагу назад!». В приказе среди прочего говорилось о создании штрафных рот и батальонов в Красной армии. Высшим на тот момент полководческим орденом Суворова I степени за номером один 28 января 1943 года был награжден, в составе группы из двадцати трех генералов и маршалов, представитель Ставки Верховного главнокомандования маршал Г. К. Жуков. К этому времени исход Сталинградской битвы был предрешен, и стало ясно, что Красная армия одерживает свою самую крупную на тот момент победу в войне.

Затем последовал еще один полководческий орден – Богдана Хмельницкого (трех степеней, 1943), учрежденный по предложению Первого секретаря ЦК Компартии Украины Никиты Хрущева в период освобождения республики от оккупантов. В 1943‐м появился солдатский орден Славы трех степеней, моделью для которого явно послужил Георгиевский крест. Цвета лент этих орденов были более чем сходны, так же как и статус. Первоначально планировалось, что орден Славы будет, подобно Георгиевскому кресту, иметь четыре степени, но Сталин решил сократить до трех, по аналогии с полководческими орденами. Одновременно с орденом Славы был учрежден высший полководческий орден Победы. Кавалером № 1 нового ордена для полководцев вновь стал маршал Жуков (10 апреля 1944-го), на сей раз в качестве командующего 1‐м Украинским фронтом – за освобождение правобережной Украины. В 1944 году моряки получили ордена Ушакова и Нахимова (оба – двух степеней).

Вернемся к вопросу о том, что это было и что означало. Русский эмигрант, социолог Николай Тимашев еще в 1946 году назвал эту политику – сознательную или, может быть, не вполне осознанную, представлявшую собой ответы на «вызовы дня», сложившиеся постепенно в определенную систему, – «великим отступлением». По его словам, «главной моделью в ходе Великого Отступления стала смесь элементов исторической и национальной культуры России с элементами, принадлежащими коммунистическому кругу идей и поведенческих стереотипов». «Великое отступление», выражалось, в числе прочего, в отказе от экспериментов в области образования, возврате к традиционным семейным ценностям, «возвращению» в качестве нормативного традиционного искусства и преследованию революционного, признание де-факто ценностей «общества потребления». Знаковой в этом отношении стала «Книга о вкусной и здоровой пище», выпущенная в 1939 году под наблюдением наркома пищевой промышленности Анастаса Микояна. Книга была напечатана в Лейпциге. Подавляющее большинство населения было озабочено добычей вообще какой-нибудь пищи, не задумываясь, здоровая она или нет, но тенденция симптоматична.

Тимашев писал:

С абстрактной точки зрения мы можем сказать, что любая революция должна хотя бы частично уничтожить то, чего она достигла, если общество, в котором революция произошла, хочет спастись. Это золотое правило, вынесенное историками из опыта Французской революции и ее послереволюционного периода: послереволюционная Франция – дитя как Революции, так и старого режима. Исход русской революции должен быть таким же.

Мысль, в общем, верная, правда, в отношении 1930‐х годов в СССР далеко не бесспорная. Скажем, попытки ликвидировать «религиозные пережитки» путем физического уничтожения священнослужителей в период Большого террора 1937–1938 годов явно противоречат концепции Тимашева.

Но вот другой фактор, на который указывает Тимашев, – военная угроза, ставшая среди прочего следствием «глупой политики попыток „советизации“ Китая» на востоке и борьбы с «социал-предателями» на Западе, представляется мне важнейшей причиной если и не «великого», то существенного отступления от революционных традиций и принципов интернационализма. И это сказалось прежде всего на армии.

Среди наиболее наглядных признаков изменений были ликвидация в 1943 году Коминтерна и смена государственного гимна: 1 января 1944 года советские люди проснулись под музыку Александра Александрова, а не под звуки «Интернационала».

Интеллигенция отнеслась к изменениям в области идеологии по-разному, но в целом скорее положительно. Труднее понять, как реагировали на историко-пропагандистские усилия власти крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения и костяк Красной армии.

Редкую возможность услышать голоса крестьян дает дневник Михаила Пришвина, жившего в годы войны в деревне недалеко от Переславля-Залесского и ставшего для крестьян «своим». Девятнадцатого августа 1942 года Пришвин записывает диалог двух крестьян, именуемых им (вероятно, условно) Иваном Кузьмичом и Петром Кузьмичом. Поводом к этому разговору послужило как раз учреждение орденов Суворова и Кутузова.

Иван Кузьмич говорил: – Как уменьшился орден Ленина с тех пор, как появились ордена Александра Невского, Суворова и Кутузова, вы заметили? Просто удивительно: драли нас, драли нас, четверть века гнали нас, строили, строили, и все разрушено. А что раньше наживали, и что к этому за четверть века прибавили – все до основания, и остаются только ордена царских генералов…

Петр Кузьмич на это сказал: – Мало кто понимает, в чем тут дело, но как я понимаю, иначе нельзя понимать. Наша картина показывает нам картину прежних времен. Наговорили нам тогда, что есть у нас родина, отечество, герои, царь, Бог и все это разное. А как нынче всмотришься, все это был обман: ничего не было, и Кутузов, и Суворов – ничего особенного, просто высшие чиновники: выбор счастья пал на них. Только тогда были вовсе глупые люди и все верили в обман, а теперь все стали умные, никто не верит, но по необходимости веры выдумывают и оправдание мудреца, который сказал: если бы не было Бога, то его надо было бы выдумать. Вот и выдумываем теперь Суворова, Кутузова, родину, отечество.

Дрейф Красной армии в сторону отвергнутого и поруганного «образа» российской императорской армии завершился введением погон. Двадцать третьего октября 1942 года состоялось заседание Политбюро, в котором участвовали Сталин, Ворошилов, Молотов, Микоян, Берия, Маленков и Щербаков. На заседании начальник тыла Красной армии генерал А. В. Хрулев представил проект постановления о введении погон, а главный интендант Красной армии генерал П. И. Драчев продемонстрировал рисунки и образцы. После часового обсуждения решение было принято. Шестого января 1943 года вышел указ Президиума Верховного Совета, а 16 января – приказ наркома обороны о введении погон в Красной армии. Перейти на новые знаки различия предписывалось с 1 по 15 февраля. Необходимое количество погон, петлиц, звездочек, пуговиц было изготовлено в кратчайшие сроки. Этим были заняты три наркомата. К 1 апреля 1943 года в Красную армию поступило 32,4 миллиона пар погон, 15,1 миллиона пар петлиц, 25,4 миллиона пар звездочек к погонам, 6,3 миллиона эмблем и без малого 92 миллиона пуговиц. За эту работу 184 работника наркоматов легкой и местной промышленности, промысловой кооперации, кооперации инвалидов, сотрудники военной приемки были награждены орденами и медалями. Вдобавок к произведенной в СССР фурнитуре союзники поставили по советским заказам по ленд-лизу 257 723 498 пуговиц.

Размеры и форма погон, рисунок поверхности полностью повторяли погоны царской армии. Различие заключалось в расположении и размере звездочек (у младших офицеров меньше по размеру, чем у старших; до революции подобной «дискриминации» не было); звездочки появились теперь на погонах капитанов и полковников, в дореволюционной армии их не имевших. Не вдаваясь во все детали разновидностей (полевые, повседневные, парадные) рисунков, цвета окантовки, расположения или отсутствия эмблем на погонах, отметим главное: повседневные погоны для командного состава были золотыми с серебристыми эмблемами по родам войск и звездочками. Для технического, административного, интендантского состава, медицинской службы, юстиции – серебряными с золотистыми звездочками и эмблемами; для ветеринарной службы – серебряными с золотистыми звездочками и серебристыми эмблемами.

Звезды на советских генеральских погонах и сплошной галун «зигзагом» буквально повторяли погоны генералов царской армии, лишь расположение звезд было иное, да на погонах генерала армии теперь красовались четыре звезды. В царской армии «полный генерал» звезд на погонах не имел. На погонах маршала располагалась одна крупная шитая звезда.

Звания младшего командного состава различались числом и толщиной поперечных лычек на погонах, старшину отличала вдобавок к толстой поперечной лычке проходящая вдоль погона по центру тесьма.

Введение (точнее – возвращение) погон стало, пожалуй, самым поразительным изменением атрибутики Красной армии. Теперь ее командный состав выглядел практически так же, как «золотопогонники», с которыми красные так яростно бились в Гражданскую войну. Крамольное недавно слово «офицер», мелькнувшее впервые в приказе Сталина к 1 мая 1942 года, стало с 1943 года общепринятым. Узаконено оно было 24 июля 1943‐го указом Президиума Верховного Совета СССР «О порядке присвоения воинских званий военнослужащим Красной Армии», устанавливающим деление военнослужащих Красной армии на рядовой, сержантский, офицерский составы и генералов. Характерно, что армия именуется просто Красной, без пояснения – рабоче-крестьянская. Впрочем, эта тенденция наметилась уже с начала 1940‐х годов.

Возвращение погон, которые, по замыслу советского руководства, должны были поднять авторитет командиров, вызвало в армии смешанные чувства. В докладной записке Особого отдела НКВД Донского фронта от 19 января 1943 года, посвященной реакции военнослужащих на указ о введении погон, наряду с одобрительными высказываниями, сводящимися к тому, что это «еще больше укрепит дисциплину и подымет авторитет командного состава в Красной Армии», приведен целый ряд негативных. Многие считали, что это сделано под давлением США и Англии; одно из характерных высказываний: «Америка предложила нам привести в порядок офицерский состав, т. е. командиров Красной Армии». Другие сравнивали офицеров дореволюционной и Красной армии, причем не в пользу последней: «Было время, когда мы их (погоны. – О. Б.) ненавидели, а теперь решили по образцу старой армии надеть их. Многие не понимают того, что старый офицер русской армии был культурнейший человек, а наши – это просто срамота». По словам другого свежеиспеченного офицера, «жаль, что многие будут опошлять их. Куда надеть погоны нашему командиру, когда он ходит рваный, грязный. Одними погонами авторитет не поднимешь…»

Многие считали введение погон возвратом к старому и возмущались этим: «25 лет боролись против золотопогонников, кричали долой золотопогонников, а теперь снова начинают вводить погоны и возвращаемся к старому…»; «25 лет при советской власти мы боролись против старых порядков, а сейчас вводят опять погоны. Наверное, скоро введут и старост, как были раньше, а потом помещиков и капиталистов…»; «А может быть, с введением погонов вскоре на них вскочит и орел». Любопытно, что наиболее резкое высказывание принадлежит политруку, служившему в заградительном батальоне: «Опять хотят сделать старый строй и фашистскую армию, т. к. погоны носят фашисты. Вот скоро нацепят погоны, и будешь вечным солдатом…»

Однако недоумение и скептицизм постепенно вытеснялись, уступая место самоуважению. Ироничный одессит, военный переводчик старший лейтенант Борис Сурис записывает в дневнике в марте 1943 года: «Наши нацепляют погоны, в штабе вызвездило, аж глазам больно. Кое на ком погоны сидят как ермолка на свинье, но вообще зрелище внушительное и солидное».

Возможно, наибольшее впечатление введение погон в Красной армии произвело на эмигрантов – тех самых «золотопогонников», которых за эти погоны убивали во время Гражданской войны. Руководитель Объединения русских воинских союзов, в прошлом близкий соратник генерала Врангеля генерал-майор Алексей фон Лампе 14 марта 1943 года писал потомственному офицеру, полковнику Российской императорской армии, в годы изгнания – майору чехословацкой армии Соломону Гегелашвили: «Во имя чего за один признак погон лилась кровь, если теперь они вернулись совершенно в прежнем виде».

Дрейф в сторону имперских форм был наиболее нагляден в армии, но коснулся не только ее. В том же 1943 году (война войной, но, видимо, очень был велик зуд контрреформаторства) ввели классные чины для прокурорско-следственных работников органов прокуратуры. В отличие от Табели о рангах, их было одиннадцать: от младшего юриста до действительного государственного советника юстиции. Зато для руководящего состава железных дорог указом «О введении персональных званий и новых знаков различия для личного состава железнодорожного транспорта» было установлено аж семнадцать персональных званий. Подобно военным, железнодорожное «офицерство» делилось на высший, старший, средний и младший начальствующий состав. На вершине пирамиды находился генерал-директор путей сообщения, должность, видимо, эквивалентная маршальской, затем шли вице-генерал директора путей сообщения 1‐го и 2‐го рангов, после чего еще три генеральских класса, к примеру, генерал-директора движения 1–3‐го рангов и далее вниз по служебной лестнице. Составители железнодорожной табели о рангах, очевидно, не замечали комичности названий некоторых званий, вроде «генерал-директора тяги». И для прокурорских работников, и для железнодорожников была предусмотрена особая форма. Для остальных министерств и ведомств персональные звания и форма были введены уже после войны.

В 1943 году происходит также возвращение к раздельному обучению мальчиков и девочек в школах крупных городов, отмененному в мае 1918 года. В пояснительной записке о введении раздельного обучения, подготовленной Отделом школ ЦК ВКП(б) и Народным комиссариатом просвещения РСФСР, среди прочего говорилось: «Введение раздельного обучения будет содействовать укреплению дисциплины и устранит не всегда здоровые взаимоотношения между противоположными полами». Через пять лет в школах введут форму, образцом для которой явно послужила ученическая форма классической гимназии.

В 1943 году продолжилось совершенствование системы воинских званий. Были введены звания маршалов родов войск, а затем главных маршалов. Это относилось к авиации, артиллерии, бронетанковым, инженерным войскам, а также войскам связи. Звание маршала соответствующих родов войск должно было компенсировать отсутствие звания генерала армии, и было введено, очевидно, по аналогии с дореволюционным генералом от артиллерии или от инфантерии. А вот главные маршалы аналогов в мировой военной иерархии не имели. Чтобы отличать главных и просто маршалов родов войск от «настоящих» маршалов (Маршалов Советского Союза), на их погонах размещалась, кроме маршальской звезды, эмблема соответствующих родов войск, а сама звезда была меньше размером, чем у «больших» маршалов. На практике звания главных маршалов инженерных войск и войск связи никогда не присваивались.

Численность генералов в Красной армии непрерывно росла. Отчасти рост объяснялся аттестацией на общеармейские звания политработников в конце 1942 года (с понижением на одну ступень), военных врачей, ветеринаров, юристов, инженеров в 1943‐м. Но главным источником роста было высокое число генеральских должностей как в действующей армии, так и в тылу. Озабоченный неконтролируемым ростом численности генералов, начальник Главного управления кадров Наркомата обороны СССР генерал-полковник Филипп Голиков 18 мая 1944 года направил Сталину доклад по этому вопросу:

Уже сейчас мы имеем почти 3 тыс. генералов (2952 чел.). Это очень серьезная цифра. В сравнении с другими армиями она будет выглядеть так: США – 1065 генералов, сухопутная армия Англии – 517 генералов, Германия – 2198 генералов (без санитарной и ветеринарной службы), Япония – 1209 генералов (данные разведывательного управления от 25 января 1944 года).

Для непрерывного роста численности генералитета были формальные основания: по данным главного кадровика Красной армии в штатах военного ведомства были установлены 9007 должностей, которые «должны и могут замещаться лицами генеральского состава». Голиков указывал на ненормальное соотношение генералов в органах управления и в войсках: 1569 чел. (или 57,5%) служили в органах управления – в центральном аппарате Наркомата обороны и во фронтовом, окружном и армейском аппаратах. В войсках же находились 1256 генералов (то есть 42,5%).

«Требования на присвоение новых и новых генеральских званий не прекращаются и не ослабевают. Особенно они велики по линии службы тыла Красной Армии», – докладывал Голиков, приводя конкретные, особенно возмутительные, с его точки зрения, случаи незаслуженного присвоения генеральских званий. Среди приведенных Голиковым примеров выделяется случай возведения в генерал-майоры А. М. Азизбекова, начальника Закавказской базы наркомата обороны, который к моменту присвоения генеральского звания служил в Красной армии всего восемь месяцев и, по словам Голикова, «ни опыта, ни военного образования, ни стажа службы в армии совершенно не имеет». Голиков был как будто опытным аппаратчиком, но здесь явно дал промашку: не мог же Азиз Азизбеков, сын одного из 26 бакинских комиссаров Мешади Азизбекова, к тому же близкий к Первому секретарю ЦК компартии Азербайджана М.-Д. Багирову, остаться всего лишь полковником. За успешное снабжение частей действующей армии в годы Великой Отечественной войны Азизбеков был награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды и двумя орденами Трудового Красного Знамени.

Доклад Голикова особых последствий не возымел. К началу Великой Отечественной войны в кадрах советских Вооруженных сил насчитывалось 5 Маршалов Советского Союза; число генералов и адмиралов составляло 1071. К концу войны – 13 Маршалов Советского Союза (включая наркома внутренних дел Лаврентия Берию), 3 главных маршала и 11 маршалов родов войск, 13 генералов армии (включая наркома госбезопасности Всеволода Меркулова) и 5586 генералов и адмиралов. Один из предвоенных маршалов был понижен в звании (Григорий Кулик), другой (Борис Шапошников) умер. В годы войны погибли трое генералов армии (Иосиф Апанасенко, Николай Ватутин и Иван Черняховский), один был расстрелян (Дмитрий Павлов), еще один понижен в звании до генерал-полковника (Маркиан Попов).

Вскоре после победы над Германией, через три дня после Парада Победы, Верховному главнокомандующему маршалу (звание присвоено в 1943 году) Иосифу Сталину было присвоено звание генералиссимуса. Всего в Российской империи звание генералиссимуса носили три человека. Двенадцатого мая 1727 года светлейшему князю Александр Меншикову чин пожаловал император Петр II, с которым была обручена дочь Меншикова; 9 сентября того же года император лишил Меншикова этого звания и отправил в ссылку. Принцу Антону Ульриху Брауншвейгскому чин генералиссимуса был пожалован за подвиги на несколько ином, нежели военное, поприще: его супруга, племянница императрицы Анны Иоанновны Анна Леопольдовна, в августе 1740 года родила сына, будущего императора Ивана VI. Одиннадцатого ноября 1740 года императрица пожаловала отцу ребенка высшее воинское звание в России. Антон Ульрих лишился чина 6 декабря 1741 года в результате дворцового переворота, когда гвардейцы возвели на престол дочь Петра Великого Елизавету. В тот же день Антон Ульрих Брауншвейгский вместе с женой был отправлен в ссылку, а их сын, малолетний император Иван VI, заточен в крепость.

Единственным генералиссимусом, получившим чин за реальные военные заслуги (если не считать боярина Алексея Шеина, ставшего генералиссимусом еще до создания в 1696 году регулярной российской армии и скончавшегося в 1700 году; крупнейшим военным достижением Шеина было взятие Азова), был Александр Суворов. Чин Суворову был пожалован императором Павлом I за Итальянский и Швейцарский походы в 1799 году. Следующим стал Иосиф Сталин.

Товарищ Сталин в момент присвоения звания был не единственным генералиссимусом на планете. Он сравнялся в звании с лидером Гоминдана Чан Кайши, японским императором Хирохито, испанским диктатором Франсиско Франко и его соратником Хосе Миахой, а также доминиканским диктатором Рафаэлем Трухильо. На этом эра генералиссимусов не закончилась: позднее в «клуб» вступил Эктор Трухильо, младший брат Рафаэля. Звание ему (какая неожиданность!) присвоил старший брат. Старшего Трухильо убили собственные генералы, а младшему генералиссимусу удалось сбежать в США. Здесь Рафаэль Трухильо коротал оставшийся ему довольно долгий век в Майами. Но и это еще не конец истории. В 1992 году звание генералиссимуса было присвоено Великому вождю (официальный титул) товарищу Ким Ир Сену. В XXI веке человечество пока обходится без генералиссимусов, если не считать Великого вождя товарища Ким Чен Ира, которому звание генералиссимуса было присвоено в 2012 году посмертно. Кажется, это единственный случай в истории. Впрочем, шансы еще есть: товарищу Ким Чен Ыну сейчас 40 лет, и он пока всего лишь маршал.

Что же касается первой в мире страны социализма, то в послевоенные годы она, по крайней мере во внешних формах, продолжила дрейф в сторону Российской империи. В 1946 году Совет народных комиссаров был переименован в Совет министров СССР. Изменения затронули и армию, все больше напоминавшую не армию революции, а армию империи. С февраля 1946 года в связи с образованием Министерства Вооруженных сил СССР она стала называться не Красной и рабоче-крестьянской, а Советской, чтобы под таким названием просуществовать еще сорок пять лет – до конца государства Советов.

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

VIII съезд РКП(б). Стенограмма заседаний военной секции // Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 134–190; № 10. С. 171–189; № 11. С. 144–178.

Бабель И. Дневник 1920 г. (конармейский) // Бабель И. Собр. соч.: В 2 т. М., 2002. Т. 1.

Врангель М. Д., баронесса. Моя жизнь в коммунистическом раю // Архив русской революции. Т. IV. Берлин, 1922.

Врангель Н. Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. М., 2003.

Врангель П. Н. Воспоминания: В 2 ч. М., 1992.

Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак: В 2 т. Пекин, 1921.

Гуль Р. Ледяной поход (с Корниловым). Берлин, 1921 (переизд. 1991 и др.).

Деникин А. И. Очерки русской смуты: В 5 т. Париж; Берлин, 1921–1926.

Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991.

Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны 1918–1922 гг.: Сб. документов / Отв. ред. Л. Б. Милякова. М., 2007.

Крыленко Н. В. За пять лет. 1918–1922: Обвинительные речи по наиболее крупным процессам, заслушанным в московском и Верховном революционных трибуналах. М.; Пг., 1923.

Маршал Тухачевский: Воспоминания друзей и соратников. М., 1965.

Махров П. С. В Белой армии генерала Деникина. СПб., 1994.

О М. Фрунзе: Воспоминания, очерки, статьи современников. М., 1985.

Пилсудский против Тухачевского: Два взгляда на сов.-польскую войну 1920 г. М., 1991.

Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920: Документы / Под ред. В. И. Шишкина. М., 2003.

Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993.

«Совершенно лично и доверительно!» Б. А. Бахметев – В. А. Маклаков: Переписка 1919–1951: В 3 т. / Ред., вступ. ст., комм. О. В. Будницкого. М.; Стэнфорд, 2001–2002.

Соколов К. Н. Правление генерала Деникина. София, 1921.

Троцкий Л. Моя жизнь: В 2 т. М., 1990.

Фомин Ф. Т. Записки старого чекиста. М., 1964.

Фрунзе М. В. Неизвестное и забытое: Публицистика, мемуары, документы, письма. М., 1991.

Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989.

***

Будницкий О. В. Другая Россия: Исследования по истории русской эмиграции. М., 2021.

Будницкий О. В. Золото Колчака. М., 2022.

Будницкий О. В. Российские евреи между красными и белыми. 1917–1920. М., 2005.

Генис В. Л. Первая конная армия: за кулисами славы // Вопросы истории. 1994. № 12.

Герасимов И. В. Письма одесских вымогателей и проблема еврейской преступности в Одессе начала ХX века // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: Новые источники, новые подходы / Под ред. О. В. Будницкого и др. М., 2004. C. 144–171.

Герои Гражданской войны. М., 1963.

Гражданская война в России: Перекресток мнений. М., 1994.

Дойчер И. Троцкий. Вооруженный пророк. 1879–1921. М., 2006.

Еремеева А. Н. «Под рокот гражданских бурь…»: Художественная жизнь Юга России в 1917–1920 годах. СПб., 1998.

Зырянов П. Н. Колчак. М., 2006.

Интернационалисты: Трудящиеся зарубежных стран – участники борьбы за власть Советов. М., 1967.

Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. М., 1988.

Какурин Н. Е. Как сражалась революция: В 2 т. М., 1990.

Кантор Ю. З. Война и мир Михаила Тухачевского. М., 2005.

Красная армия: 1918–1946 / Вступ. ст. О. В. Будницкого. М., 2007.

Куценко И. Я. Маршак в Краснодаре. Краснодар, 1997.

Лехович Д. В. Белые против красных: Судьба генерала Антона Деникина. М., 1992.

Литвин А. Л. Красный и белый террор в России: 1918–1922 гг. Казань, 1995.

Морозов Ю., Деревянко Т. Еврейские кинематографисты в Украине. 1910–1945. Киев, 2004.

Полководцы Гражданской войны. М., 1960.

Присяжный Н. С. Первая конная армия на польском фронте в 1920 году. Малоизвестные страницы истории. Ростов-н/Д, 1992.

Росс Н. Врангель в Крыму. Frankfurt a.M., 1982.

Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных сил Юга России: Материалы к истории Белого движения. М., 1997.

Савченко В. А. Авантюристы гражданской войны: Историческое расследование. Харьков; М., 2000.

Тополянский В. Д. Гибель Фрунзе // Вопросы истории. 1993. № 6.

Черненко М. Красная звезда, желтая звезда. Винница, 2001.

Шкляев И. Одесса в 1914–1921 гг.: город в экстремальных условиях войны и революции // Города империи в годы Великой войны и революции: [Сб. статей]. М., 2017. С. 349–369.

Brown S. Communists and the Red Cavalry. The Political Education of the Konarmia in the Russian Civil War, 1918–20 // Slavonic and East European Review. 1995. Vol. 73. № 1. P. 82–99.

Figes O. A People’s Tragedy: The Russian Revolution: 1891–1924. N. Y., 1998.

Herlihy P. Odessa: A History, 1794–1914. Cambridge, MA, 1986.

1

Практически во всех биографических справках о Б. В. Геруа ошибочно утверждается, что он был арестован и помещен в Быховскую тюрьму, откуда освобожден за отсутствием доказательств.

(обратно)

2

Николай Васильевич Крыленко (1885–1938), профессиональный революционер, большевик; 9 ноября 1917 года был назначен Верховным главнокомандующим и наркомом по военным делам.

(обратно)

3

Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич (1870–1956), генерал-лейтенант; во время Октябрьской революции, будучи начальником гарнизона Могилева, стал первым генералом, перешедшим на сторону советской власти; 7 (20) ноября назначен начальником штаба Верховного главнокомандующего. С марта 1918 года военный руководитель Высшего военного совета, в марте – сентябре 1918-го – высшего военно-стратегического органа управления Красной армией.

(обратно)

4

Прош Перчевич Прошьян (1883–1918), один из лидеров партии левых эсеров, нарком почт и телеграфов в Советском правительстве в конце 1917 – начале 1918 года. Подписал наряду с В. И. Лениным, Н. В. Крыленко и другими декрет о создании Рабоче-крестьянской Красной армии. С 4 по 18 марта 1918 года – политический комиссар Высшего военного совета.

(обратно)

5

Ремонтер – должностное лицо военного ведомства, офицер, производившяй ремонт, то есть пополнение (обычно – закупку) убыли лошадей для войск.

(обратно)

6

В. Ропшин – литературный псевдоним Б. В. Савинкова.

(обратно)

7

Имеются в виду цвета флага Российской империи.

(обратно)

8

Даниил Семенович Пасманик (1869–1930), врач, журналист; кадет, деятель сионистского движения; предложение Врангеля отклонил.

(обратно)

9

Александр Васильевич Кривошеин (1857–1921), в 1908–1915 годах главноуправляющий землеустройством и земледелием; один из ведущих участников проведения в жизнь столыпинской аграрной реформы; председатель сформированного в Крыму при генерале П. Н. Врангеле Правительства Юга России.

(обратно)

10

Примкнувший (фр.).

(обратно)

11

Дело чести (фр.).

(обратно)

12

Евгений Константинович Климович (1871–1930), генерал-лейтенант, сенатор. В 1906–1907 годах – начальник Московского охранного отделения; в 1908–1909‐м – заведующий Особым отделом Департамента полиции, в марте – сентябре 1916-го – директор Департамента полиции. В «крымский период» Белого движения – начальник Особого отдела штаба главнокомандующего Русской армией генерала П. Н. Врангеля, помощник начальника Гражданского управления.

(обратно)

13

Речь идет о части российского золотого запаса, переданного большевиками Германии по Берлинскому финансовому соглашению от 27 августа 1918 года и перешедшего затем к Франции на основании договора о перемирии от 11 ноября 1918-го. Золото на самом деле оценивалось в 120,4 млн рублей: впоследствии было конфисковано Францией в порядке компенсации российских долгов.

(обратно)

14

Владимир Игнатьевич Востоков (1868–1957), протоиерей; в 1913–1916 годах фактически в ссылке в Калуге за выступление в печати против Г. Е. Распутина; прославился тем, что отслужил молебен в красной ризе по случаю Февральской революции.

(обратно)

15

Сергей Николаевич Булгаков (о. Сергий; 1871–1944), философ и богослов, публицист, экономист и общественный деятель. Депутат II Государственной думы (1906); избран от Орловской губернии как беспартийный «христианский социалист»; 9 июня 1918 года по благословению патриарха Тихона рукоположен в иереи; в годы Гражданской войны находился в Крыму, был протоиереем Ялтинского собора.

(обратно)

16

Смысл существования (фр.)

(обратно)

17

Врангель М. Д., баронесса. Моя жизнь в коммунистическом раю // Архив русской революции. Т. IV. Берлин, 1922. С. 204.

(обратно)

18

См. последнее по времени и первое научное издание: Врангель Н. Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

(обратно)

Оглавление

ОТ АВТОРА

АДМИРАЛ КОЛЧАК, ВЕРХОВНЫЙ ПРАВИТЕЛЬ РОССИИ

ЛЕВ ТРОЦКИЙ – ВОЖДЬ КРАСНОЙ АРМИИ

ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ

ГЛАЗАМИ ВРАГА: КРАСНАЯ АРМИЯ, ГОД 1918‐Й

ГЕНЕРАЛ АНТОН ДЕНИКИН

КОММУНИСТЫ И ГЕНШТАБИСТЫ

МИХАИЛ ФРУНЗЕ – ТЕРРОРИСТ, ПОЛКОВОДЕЦ, ПОЛИТИК

ПЕРВАЯ КОННАЯ АРМИЯ

САМУИЛ МАРШАК ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛЕНИНА

МИШКА ЯПОНЧИК – В ЖИЗНИ И В КИНО

МИХАИЛ ТУХАЧЕВСКИЙ – «КРАСНЫЙ НАПОЛЕОН»

ПИЛСУДСКИЙ ПРОТИВ ТУХАЧЕВСКОГО: СОВЕТСКО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА 1920 ГОДА

БЕЛЫЙ БАРОН – ГЕНЕРАЛ ВРАНГЕЛЬ

«ОСТРОВ КРЫМ», ОСЕНЬ 1920 ГОДА

БАРОНЕССА МАРИЯ ВРАНГЕЛЬ И КАЗАК ЯКОВ ЧЕРНЫШКОВ

ОТ ПОГОН ДО ПОГОН: СИМВОЛЫ И ИДЕАЛЫ КРАСНОЙ АРМИИ

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ