Пространство Откровения. Город Бездны (fb2)

- Пространство Откровения. Город Бездны [омнибус litres] (пер. Владимир Павлович Ковалевский (переводчик),Нина Павловна Штуцер,Александр С. Юрчук) (Пространство Откровения) 5901K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аластер Рейнольдс

Аластер Рейнольдс
Пространство Откровения. Город Бездны

Alastair Reynolds

REVELATION SPACE

CHASM CITY

Издательство АЗБУКА®

Пространство Откровения

Глава первая

Сектор Мантель, северная часть массива Нехбет, Ресургем, Система Дельта Павлина, год 2551-й

Надвигалась бритвенная буря.

Силвест стоял на краю раскопа и думал: переживут ли плоды его трудов эту ночь? Территория археологических раскопок представляла собой ряд глубоких шурфов квадратного сечения, разделенных крутобокими холмами извлеченной земли. Шурфы закладывались по классической сетке Уиллера. Они уходили вглубь на десятки метров и были обтянуты прозрачной тканью, сотканной из гипералмазных нитей. Миллионы лет стратифицированной геологической истории лежали за этим покрытием. Но что дальше? Одна-единственная песчаная буря – и все шурфы будут засыпаны до самого верха.

– Получено подтверждение, сэр, – сказал кто-то из рабочих, подойдя к Силвесту со стороны первого вездехода; дыхательная маска приглушала его голос. – Кювье только что передал штормовое предупреждение для всей северной части горного массива Нехбет. Всем бригадам, работающим на поверхности, рекомендовано вернуться на ближайшие базы.

– Ты хочешь сказать, что мы должны собрать манатки и укатить в Мантель?

– Ожидается буря невероятной силы. – Рабочий нервно стянул ворот своей ветровки. – Прикажете дать распоряжение о полной эвакуации?

Силвест поглядел на раскопки. Стенки шурфов сверкали под лучами прожекторов, установленных по всей площадке. Дельта Павлина в этих широтах никогда не поднималась достаточно высоко над горизонтом, чтобы дать хорошую освещенность. Сейчас же она висела почти у самой линии горизонта, да к тому же была полускрыта густыми облаками пыли – слабый ржавый мазок на небе, почти незаметный для невооруженного глаза. Скоро появятся и пыльные вихри, они помчатся над птеростепью тысячами раскрученных до бешеной скорости волчков. А за ними последует и главный удар бури, вздымающейся над горизонтом огромной черной наковальней.

– В отъезде нет необходимости, – сказал Силвест. – Мы тут вполне прилично прикрыты. Ты, должно быть, не заметил, но вон на тех валунах почти отсутствуют следы ветровой эрозии. Если будет очень сильная буря – что ж, запремся в вездеходах.

Рабочий бросил взгляд на валуны и покачал головой, словно не поверил собственным ушам.

– Сэр, Кювье дает предупреждения такой категоричности не чаще раза или двух в год. Эта буря посильнее любой, что мы видели.

– Не говори за всех; она посильнее любой, что видел ты, – отозвался Силвест, заметив, что взгляд собеседника вильнул в сторону. – Вот что я тебе скажу: мы не можем бросить раскопки. Это ясно?

Подчиненный снова обвел взглядом площадку:

– Мы можем прикрыть шурфы чем-нибудь сверху. Вкопать радиомаяки. Даже если шурфы засыплет буря, мы найдем их и вернемся. Вот на это самое место, где стоим. – За толстыми стеклами защитных очков метались перепуганные умоляющие глаза. – Так ведь лучше, чем рисковать людьми и оборудованием?

Силвест шагнул вперед, заставив собеседника отступить к ближайшему шурфу.

– Вот что ты сейчас сделаешь. Передай всем бригадам, чтобы продолжали копать вплоть до поступления новых распоряжений. И никаких разговоров о возвращении в Мантель. Ладно, самые чувствительные приборы можно убрать в вездеходы. Приказ понятен?

– Но как же люди, сэр?

– А люди будут делать то, для чего они сюда прибыли. Будут копать.

Силвест зло глядел на рабочего, как будто провоцируя на пререкания, но после долгой паузы тот побежал с привычной ловкостью по тропке через отвалы. Расставленные вокруг площадки хрупкие гравитометры, похожие на пушки со склоненными к земле стволами, слегка подрагивали под усиливающимися порывами ветра.

Силвест подождал, а потом по такой же тропе прошел мимо нескольких шурфов к центру участка раскопок. Там четыре шурфа были объединены в одну шахту сечением тридцать метров на тридцать; ее стены тоже укрепили гипералмазом. Силвест ступил на лестницу, ведущую вниз. В эту шахту он спускался за последние недели столько раз, что отсутствие головокружения удивляло его едва ли не больше, чем открывающаяся глазам картина. Продвигаясь вдоль стены, выстланной прозрачным материалом, он будто проплывал сквозь пласты времени: с момента События прошло более девятисот тысяч лет. Бóльшая часть этих пластов представляла собой вечную мерзлоту, что было характерно для приполярных широт Ресургема. Эта земля никогда не оттаивала. Ниже ее, совсем близко к Событию, лежал слой реголита, свидетельство ударно-взрывных процессов, имевших место в последующий период. Само Событие отмечалось тонкой черной чертой – пеплом сгоревших лесов.

Дно шахты не было совершенно ровным. Оно сужающейся лестницей спускалось на глубину сорока метров от поверхности. В самом низу пришлось установить дополнительные осветительные приборы. Небольшая площадка раскопа буквально кипела человеческой энергией. Дыхание приближающейся бури тут просто не ощущалось. Группа копачей трудилась почти беззвучно, стоя на коленях на циновках. Инструменты, которыми велась работа, были столь тонки и сложны, что в другую эпоху могли бы служить хирургам. Главными здесь были три студента из Кювье – уроженцы Ресургема. Рядом томился робот, ожидая распоряжений. Хотя на ранних этапах раскопок машинам не приходилось простаивать, на финальной стадии им не доверяли. Рядом с копачами сидела брюнетка в черном пальто, с геометрически четкой челкой; компад у нее на коленях показывал таблицу эволюции черепов амарантийцев. Как только женщина увидела Силвеста – тот спускался почти бесшумно, – она встала и захлопнула компад.

– Да, вы были правы, – сказала она. – Что бы тут ни лежало, оно большое и на вид прекрасно сохранившееся.

– У вас есть какие-нибудь предположения, Паскаль?

– А это уж, скорее, по вашей части. Я тут только комментировать имею право. – Паскаль Дюбуа, молодая журналистка из Кювье, с самого начала освещала раскопки в прессе, но не гнушалась и лопату брать в руки, легко овладевая тонкостями археологии. – Мрачное зрелище эти скелеты. Хоть и инопланетяне, все равно их жалко.

В одной из стен шахты, там, где начинались ступени, ведущие еще ниже, были вскрыты два захоронения, выложенные каменными плитами. Хотя могилам было как минимум девятьсот тысяч лет, они хорошо сохранились. Анатомическое строение костей позволяло предположить, что они принадлежали родственникам. Это были типичные костяки амарантийцев. Неискушенный в археологии наблюдатель принял бы их за человеческие, так как эти существа тоже имели четыре конечности, две из которых служили для передвижения; рост примерно соответствовал росту человека. Сходство наблюдалось и в других деталях: объем черепа примерно такой же, органы чувств, дыхания и речи расположены сходно. Но черепа обоих амарантийцев были вытянуты и походили на птичьи – четкий гребень шел от затылка вперед, мимо объемистых глазниц, до клювообразной верхней челюсти. На костях там и тут висели лохмотья коричневой ткани, она как будто предназначалась для удержания умирающих в позе, говорящей об агонии. Это не были окаменелости в полном смысле слова: минерализация костей отсутствовала. Сами могилы пустовали, если не считать костей и нескольких предметов явно техногенного происхождения, с которыми хоронили мертвецов.

– Возможно, – сказал Силвест, наклоняясь и трогая пальцем череп, – они хотели вызвать у нас именно эти чувства.

– Нет, – ответила Паскаль. – Просто ткань высохла и кости изменили свое положение.

– А может, они в таком виде с самого начала?

Ощупывая череп сквозь ткань перчатки, передававшую ощущения пальцам, он вдруг вспомнил желтый зал на верхнем ярусе Города Бездны, с акварелями на стенах, изображавшими метановые ледники. Меж гостей ходили ливрейные роботы, предлагая сласти и ликеры, драпри из ярких шелков свисали со сводов дворца. В воздухе, согласно последней моде, светились и колыхались изображения серафимов, херувимов, колибри и фейри. Он вспомнил даже гостей, в основном связанных с семьей, – людей, которых либо едва знал, либо недолюбливал; его друзей здесь было очень мало. Отец, как обычно, сильно опоздал. Уже близилась ночь, когда Кэлвин наконец-то соизволил появиться. Впрочем, это никого не удивило: то было время самого последнего и самого великого проекта Кэлвина, так что сам процесс его реализации был как бы медленной смертью его творца. Не говоря уже о последующем самоубийстве, случившемся в разгар работ.

Силвест отлично помнил, как отец вручил ему шкатулку с инкрустацией в виде сплетающихся рибонуклеиновых спиралей на стенках.

– Открой, – велел Кэлвин.

Он помнил, как взял шкатулку, оказавшуюся на удивление легкой. Поднял крышку и увидел гнездо, выложенное невесомыми прядями упаковочного материала. В нем покоился коричневый купол, по цвету ничем не отличавшийся от ларца, разве что усеянный крапинами. Это была верхняя часть черепа, видимо человеческого. Нижняя челюсть отсутствовала.

Вспомнил он и тишину, сразу воцарившуюся в зале.

– И это все?! – воскликнул Силвест достаточно громко, чтобы его услышали во всех углах. – Старые костяшки? Ну, спасибо, папочка. Я в восторге!

– Что ж, вполне понятное чувство, – ответил Кэлвин.

Беда была в том, как сейчас же понял Силвест, что Кэлвин говорил совершенно серьезно. Череп не имел цены. Ему было двести тысяч лет. Женщина из испанского муниципалитета Атапуэрка, как он вскоре узнал. Время ее погребения определялось весьма точно самим характером захоронения, но ученые, которые его раскопали, изменили первоначальные оценки, использовав самые последние методы датирования: анализ соотношения калия и аргона в стенах пещеры, где была похоронена испанка, расчет ее возраста по полураспаду урана в натеках травертина, трековое датирование вулканического стекла, термолюминесцентный анализ кремния. Эти же методики в несколько улучшенном виде и сейчас применялись при раскопках на Ресургеме. Физики пока еще не нашли более надежных способов определения возраста археологических находок.

Конечно, Силвест должен был тогда мгновенно понять, что перед ним самые древние человеческие останки на Йеллоустоне, привезенные с Земли в систему Эпсилона Эридана несколько столетий назад. Эта вещь пропала во время колониальных мятежей, и то, что Кэлвин снова ее отыскал, само по себе маленькое чудо.

Силвест устыдился не столько собственной неблагодарности, сколько выказанного перед всеми невежества, которое так легко было скрыть. И он поклялся, что эта оплошность никогда не повторится. Много лет назад он привез череп сюда, на Ресургем, чтобы тот служил напоминанием о клятве.

Вот и сейчас Силвест не должен ударить в грязь лицом.

– Если ваше предположение верно, – сказала Паскаль, – значит их похоронили в таком виде по некой важной причине.

– Возможно, в качестве предупреждения, – отозвался Силвест и шагнул к студентам.

– Я боялась услышать от вас нечто в этом духе, – шепнула она, следуя за ним. – И о чем же можно предупреждать столь жутким образом?

Вопрос был риторическим, и Силвест это хорошо понимал. Паскаль отлично знала все, что он думал об амарантийцах. Ей нравилось дразнить его, добиваться повторения одних и тех же объяснений: авось запутается в собственных теориях и совершит какую-нибудь логическую ошибку, достаточно серьезную, чтобы пришлось признать крушение всей стройной системы своих взглядов.

– Событие… – начал Силвест, ощупывая тонкую черную полоску сквозь прозрачную облицовочную плиту.

– Событие произошло с амарантийцами, – подхватила Паскаль, – но они вряд ли могли его предвидеть. И продолжалось очень недолго. Не было у них времени хоронить трупы так, чтобы те служили предупреждением, даже если хоронившие имели хоть малейшее представление о том, что их ждет впереди.

– Они разгневали богов, – сказал Силвест.

– Да, – согласилась Паскаль. – Думаю, никто не станет возражать, что они могли бы интерпретировать Событие как свидетельство божественного неудовольствия и включить его в систему своих религиозных верований, но у них не было времени оформлять эти верования в виде памятников, так как все амарантийцы погибли. И вряд ли можно предполагать, что подобные специфические захоронения они делали ради будущих археологов, тем более принадлежащих к совершенно иным биологическим видам. – Паскаль накинула на голову капюшон пальто и крепко затянула завязки. Клубы пыли уже залетали в шурф, а воздух в нем теперь не казался таким неподвижным, как несколько минут назад. – Но вы-то думаете иначе, не так ли? – Не дожидаясь ответа, Паскаль надела толстые противопыльные очки, нарушив ими безупречность челки, и наклонилась к предмету, который студенты осторожно выкапывали из грунта.

С помощью своих специальных очков Паскаль могла считывать данные с «рисующих» гравитометров, расставленных по периметру сетки Уиллера. Показания этих приборов давали стереоскопическую картину масс, погребенных под поверхностью грунта. Силвест тоже адаптировал свое зрение к этой задаче. Грунт, на котором они стояли, сделался как бы прозрачным, как бы несуществующим. Образовалась туманная матрица, в которой отчетливо виделся некий огромный предмет. То был обелиск – громадный одинокий каменный монолит, заключенный в каменный же саркофаг. В высоту он достигал двадцати метров. Пока была откопана только его верхушка. И похоже, на одной стороне была выбита надпись стандартными позднеамарантийскими иероглифами. Разрешающей способности гравитометров не хватало, чтобы прочесть текст. Для этого надо было откапывать весь обелиск.

Силвест вернул глазам обычное зрение.

– Работайте быстрее, – обратился он к студентам. – Если слегка поцарапаете обелиск, ничего страшного. К вечеру вы должны открыть хотя бы метр этой поверхности.

Кто-то из студентов, стоя на коленях и продолжая копать, сказал:

– Сэр, мы слышали, что раскопки будут остановлены.

– Это еще почему?

– Буря, сэр.

– И черт с ней! – Силвест повернулся к Паскаль, которая внезапно сильно сжала его руку.

– Они имеют право волноваться, Дэн, – сказала журналистка тихо. – Я ведь тоже слышала штормовое предупреждение. Нам уже давно следовало отправиться в Мантель.

– И потерять вот это?

– Что мешает вернуться потом?

– Мы можем не найти этого места, даже если я вкопаю тут радиомаяк.

Он знал, что прав. Положение раскопа на картах нелегко определить, так как сами карты не отличаются ни точностью, ни детальностью. Они были сделаны на скорую руку сорок лет назад, во время полета «Лореана», оставившего пояс навигационных спутников. Этот пояс был уничтожен через двадцать лет после съемки, когда половина колонистов решила захватить корабль и вернуться домой. Теперь определить точно свое местоположение на Ресургеме – весьма непростая задача. А радиомаяки во время песчаных бурь часто ломаются.

– И все же ради этого не стоит рисковать людьми, – ответила ему Паскаль.

– Ради этого я рискнул бы и бо́льшим. – Силвест повернулся к студентам и крикнул: – Торопитесь! Если нужно, используйте робота. Но к рассвету чтобы верхняя часть обелиска была на виду.

Слука, старшая из студентов, что-то пробормотала под нос.

– Есть предложения? – осведомился Силвест.

Она прекратила работу – очевидно, впервые за несколько часов. Силвест видел, как ее лицо обретает выражение решимости. Лопатка выскользнул из ее руки и упала рядом с ногой, затянутой в меховой муклук. Девушка сдернула маску – значит собирается что-то сказать.

– Надо поговорить.

– О чем, Слука?

Она вдохнула из маски, чтобы произнести следующую фразу:

– Не слишком ли вы полагаетесь на свою удачу, доктор Силвест?

– А ты свою только что пустила насмарку.

Казалось, студентка его не слышит.

– Вы знаете, что мы не равнодушны к тому, чем занимаемся здесь. Мы разделяем ваши взгляды. Вот почему работаем от зари до зари, гнем спину на вас. Но вы напрасно считаете нас рабами. – Она блеснула белками глаз, бросив взгляд на Паскаль. – Скоро вам могут понадобиться все ваши союзники, доктор Силвест.

– Это угроза?

– Это констатация факта. Если бы вы уделяли больше внимания тому, что происходит в колонии, то знали бы, что Жирардо решил пойти на конфликт с вами. И похоже, ждать осталось недолго, гораздо меньше, чем вы думаете.

По спине у Силвеста побежали мурашки.

– О чем, черт побери, ты болтаешь?

– О чем? О перевороте! – Слука обогнула Силвеста, направляясь к лестнице, ведущей на поверхность. Поставив ногу на ступеньку, она обернулась к оставшимся двум студентам, которые, не поднимая головы, продолжали сосредоточенно откапывать обелиск. – Давайте вкалывайте, но не говорите потом, что вас не предупредили. А если слабо представляете себе, что бывает с попавшими в бритвенную бурю, то гляньте на доктора Силвеста.

Один из студентов робко поднял голову:

– Куда ты, Слука?

– Поговорить с другими бригадами. Может, не все знают о штормовом предупреждении. А когда узнают, вряд ли многие захотят продолжать работу.

Она полезла вверх, но Силвест схватил ее за муклук. Девушка посмотрела на него. Теперь она была в маске, но Силвест все равно прочитал на ее лице презрение.

– Слука, это конец твоей карьеры.

– Нет, – ответила она, рывком высвободив ногу. – Это только начало. Переживайте лучше за свою карьеру.

Силвест прислушался к своим ощущениям и обнаружил, сам тому подивившись, что совершенно спокоен. Однако это было то особое спокойствие, которое свойственно океанам металлического водорода на огромных газовых планетах, – океанам, сдерживаемым колоссальным давлением сверху и снизу.

– Так что же ты решил? – спросила Паскаль.

– Сначала нужно кое с кем посоветоваться, – ответил Силвест.

Он по пандусу вошел в свой вездеход. Другая машина была забита мешками и контейнерами, а каждый сантиметр оставшегося места занимали гамаки копачей. Студентам приходилось спать в кузове, так как почти все раскопки в этом регионе находились в сутках езды от Мантеля. Вездеход Силвеста был куда комфортабельнее. Примерно треть его объема была отведена под кабинет начальника экспедиции и его спальню. Остальная часть вмещала склад, а также каморки для старшего персонала – в данном случае для Паскаль и Слуки. Сейчас весь вездеход был в распоряжении Силвеста.

Обстановка кабинета заставляла забыть о том, что это всего лишь часть кузова. Обивка из красного бархата, полки с копиями древних инструментов и археологических реликтов. Большая, элегантно изданная карта Ресургема в проекции Меркатора демонстрировала места главных находок, принадлежавших различным эпохам истории амарантийцев. Остальное пространство стен было занято медленно пополняющимися текстами: это были академические статьи в процессе подготовки.

Запись собственного сознания Силвеста на бета-уровне проделывала всю черную работу. Эту копию своего «я» Силвест натренировал так, что она могла выдерживать его литературный стиль даже лучше, чем он сам, особенно если учесть нынешнюю нервотрепку.

Позже надо будет выкроить время и вычитать эти статьи, но сейчас он лишь окинул их беглым взором, направляясь к секретеру. Этот дивный образец мебельного искусства был инкрустирован мрамором и малахитом. Его мозаика, сделанная в японском стиле, изображала сцены из ранней истории освоения космоса.

Силвест выдвинул ящик и достал из него карту квантовой памяти – серый брусок без всякой маркировки, вроде кафельной плитки. В верхней части секретера, набитого всякой электроникой, была прорезь. Чтобы пробудить сознание Кэлвина, требовалось лишь вложить в эту прорезь карту. Тем не менее Силвест колебался. Прошло много времени – по меньшей мере несколько месяцев – с тех пор, когда он последний раз возвращал Кэлвина к жизни, и та последняя встреча выглядела исключительно скверно. Он тогда же поклялся, что в следующий раз оживит Кэлвина только в кризисной ситуации. Теперь следует определить, наступил ли кризис и так ли он силен, чтобы оправдать пробуждение отца. Дело осложнялось еще и тем, что советы Кэлвина были полезны лишь в пятидесяти процентах случаев.

Силвест вложил карту в прорезь.

Из света и теней, словно по волшебству, в середине комнаты соткалась фигура Кэлвина, сидящего в своем кресле, достойном средневекового феодала. Изображение выглядело реальнее любой голограммы – присутствовали даже теневые эффекты, – поскольку создано оно было на основе записи образа отца, хранящегося в зрительной памяти самого Силвеста. Восстановленное на бета-уровне «я» Кэлвина представляло его таким, каким он был на вершине своего успеха, то есть в возрасте около пятидесяти; в ту пору Йеллоустон носил его на руках. Странно, но он все же выглядел старше Силвеста, хотя в реальном времени изображение было на семьдесят лет моложе. Сам Силвест уже восемь лет как разменял третье столетие, но омоложение, которому он подвергся еще в Йеллоустоне, было совершеннее, чем во времена Кэлвина.

Если не считать этого различия, то их телосложение и черты лиц были почти идентичны. На губах у обоих играла одна и та же ироническая улыбка. У Кэлвина была стрижка покороче, и одет он был в пышном стиле демархистской Бель-Эпок, что контрастировало с практичностью экспедиционной одежды Силвеста. Кэлвин носил плиссированную сорочку, элегантные бриджи в шахматную клетку, заправленные в высокие буканьерские сапоги, а его пальцы сверкали драгоценными камнями и металлами. Великолепно подстриженная бородка казалась мазком рыжей краски на нижней челюсти. Одной рукой он ощупывал щетину на горле, а другой поглаживал резной шар, которым кончался деревянный подлокотник кресла.

Дрожь оживления прошла по его телу, в бледных глазах зажегся огонек интереса. Кэлвин приподнял пальцы в еле заметном жесте приветствия.

– Похоже, – произнес он, – уровень дерьма достиг опасной отметки.

– Воображение у тебя будь здоров…

– Тут и воображать-то нечего, мой милый мальчик. Я просто подключился к Сети и прочел несколько тысяч последних новостных сообщений. – Он повел шеей, чтобы получше осмотреть помещение. – Неплохой кабинетик ты себе обустроил. А кстати, как твои глаза?

– Работают, а что?

Кэлвин кивнул:

– Разрешение не слишком высокое, но ничего лучшего я добиться и не мог с теми инструментами, что оказались в моем распоряжении. Нельзя же дать Микеланджело зубную щетку и потребовать, чтобы расписал Сикстинскую капеллу. Мне удалось сшить примерно сорок процентов нервных волокон твоего глазного нерва, так что устанавливать лучшие камеры не имело смысла. Но если на этой планете найдется хирургическая техника более высокого качества, я мог бы оказать тебе услугу.

– Хватит меня дразнить!

– Да я и не думал, – притворился непонимающим Кэлвин. – Просто решил, что уж если ты позволил Алисии захватить «Лореан», то мог бы по меньшей мере вернуть нам часть медицинского оборудования.

Жена Силвеста возглавила мятеж против него двадцать лет назад, и Кэлвин никогда не упускал случая напомнить об этом факте.

– Что ж, стало быть, я принес себя в жертву. – Сказанное сопровождалось жестом, означающим просьбу помолчать. – Извини, Кэл, но я аниминировал тебя не ради дружеского трепа.

– Я предпочел бы, чтобы ты называл меня не другом, а отцом.

Силвест демонстративно проигнорировал эту ремарку.

– Ты знаешь, где мы находимся?

– Надо думать, на раскопках. – Кэлвин прикрыл глаза и прижал пальцы к вискам, чтобы сосредоточиться. – Да. Подожди… Два экспедиционных вездехода из Мантеля… где-то на окраине птеростепи. Сетка Уиллера… Довольно старомодно… Впрочем, думаю, для твоих целей годится. А это что такое? «Рисующие» гравитометры… сейсмограмма… Ты нашел что-то важное?

В этот момент на столе заработала рация – из Мантеля поступил сигнал. Силвест дал знак Кэлу умолкнуть, решая, принять вызов или нет. На связь выходил Анри Жанекен – специалист по биологии птиц и один из самых преданных Силвесту людей. Но хотя Жанекен хорошо знал Кэлвина при жизни, Силвест был уверен, что орнитолог никогда не видел отца в бета-записи… и уж конечно, не видел его в процессе общения с собственным сыном. Новость о том, что Силвесту понадобилась помощь и что для этого он вызвал сознание Кэла из небытия, может быть воспринята как проявление слабости.

– Чего ты ждешь? – спросил Кэл. – Прими его.

– Он не знает о тебе… о нас…

Кэлвин покачал головой, и вдруг совершенно неожиданно в комнате возник Жанекен. Силвест не сразу опомнился, не сразу понял, что случилось. Кэлвин, видимо, каким-то образом подчинил себе потайные функции секретера.

Ты всегда был пронырой, подумал Силвест. Собственно, именно благодаря этому качеству тебя и можно использовать теперь.

Изображение Жанекена, в натуральную величину, было чуть менее четким, нежели изображение Кэлвина, так как передавалось с помощью спутниковой связи из Мантеля. Сеть спутников была весьма несовершенна, да и передающие камеры видели лучшие дни, как и многое другое на Ресургеме.

– Ну наконец-то, – обратился Жанекен к Силвесту, которого он заметил первым. – Я уже чуть ли не час терзаю передатчик. Неужели с тобой нельзя связаться, когда ты в раскопе?

– Можно в принципе, – ответил Силвест, – но я отключил входящие. Надоело.

– Ах вот как! – проворчал Жанекен. – Очень разумно, черт побери! Особенно для человека в твоей ситуации! Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю? Близятся проблемы, Дэн, и они себя ждать не заставят, уж поверь… – Тут Жанекен обнаружил, что они не одни, уставился на сидящего в кресле и после некоторого молчания воскликнул: – Ну ничего себе! Это ты, что ли?

Кэлвин молча кивнул.

– Это его бета, – вмешался Силвест.

Необходимо было это прояснить, прежде чем продолжать разговор. Уровни альфа и бета фундаментально различались, и йеллоустонский этикет эти различия всячески подчеркивал. Силвеста могли обвинить по меньшей мере в нарушении общественного порядка, сложись у Жанекена впечатление, что перед ним считающаяся давно утерянной альфа-запись Кэлвина.

– Я консультировался с ним… с бетой, – признался Силвест.

Кэлвин скорчил гримасу.

– О чем? – спросил Жанекен.

Он был очень стар, старше всех на Ресургеме, причем с каждым годом приобретал все больше схожести с обезьяной, с каким-нибудь редким видом мартышки; седые волосы, усы и борода, обрамлявшие розовое личико, немало этому способствовали. На всем Йеллоустоне не было другого столь талантливого эксперта по генетике, если не говорить о миксмастерах; впрочем, многие считали Жанекена куда умнее любого члена этой секты. Правда, его гений не бросался в глаза, не ослеплял внезапными озарениями, а находил выражение в долгих годах спокойной, но исключительно тонкой работы. Жанекен уже разменял четвертое столетие, и слои, наложенные многими сеансами омоложения, теперь опадали с него, подобно осенней листве. Силвест полагал, что Жанекен будет первым человеком на Ресургеме, который умрет от старости. И это вызывало грусть: хотя они с орнитологом часто спорили, их разногласия никогда не касались главного.

– Он что-то тут раскопал, – вмешался Кэл.

Глаза Жанекена сверкнули, бремя лет будто скатилось с его плеч при упоминании о научном открытии.

– Неужели?

– Да, я…

И тут случилось почти невозможное. Комната в вездеходе исчезла. Теперь они стояли на балконе здания, расположенного высоко над городом, в котором Силвест сразу узнал Город Бездны. Опять шуточки Кэлвина! Электронный секретер последовал за ними и сюда, подобно верному псу. Если Кэлвин добрался до его потайных функций, подумал Силвест, то и подобный фокус ему вполне по силам. Он воспользовался стандартным набором «ландшафтов» из памяти секретера. Отличная имитация – вплоть до порывистого ветра, щекотавшего щеки Силвеста, вплоть до почти неощутимого запаха, свойственного этому городу, запаха, который трудно определить, но который начисто отсутствует в более дешевых панорамах. Это был город его – Силвеста – детства, город Прекрасной Эпохи. Потрясающие воображение золотистые громады зданий уходили вдаль и там, у горизонта, выглядели как изваяния облаков. Оттуда доносилось гудение воздушного транспорта; оттуда же парки и сады спускались великолепными каскадами террас в зеленую дымку, где лежали поля и пастбища.

– Разве не приятно вновь увидеть родные места? – спросил Кэл. – И подумать, что все это могло бы принадлежать нашему клану, стоило только протянуть руку… Кто знает, каким путем пошла бы история, если бы нам удалось удержать этот город в своей власти.

Жанекен получше утвердился на ногах, крепко держась за перила.

– Все это очень мило, Кэл, но я сюда явился не красотами любоваться. Дэн, что ты собирался сказать до того, как нас столь…

– Столь грубо прервали? – продолжил его фразу Силвест. – Я хотел попросить Кэла, чтобы обработал данные гравиразведки, поскольку он уже явно научился читать мои личные файлы.

– Это пустяк для человека моих способностей, – ответил Кэл.

Миг – и туманное изображение раскопа и обелиска в натуральную величину повисло прямо перед балконом.

– Ох как интересно! – воскликнул Жанекен. – Просто потрясающе!

– Совсем неплохо, – отозвался Кэл.

– Неплохо?! – вскричал Силвест. – Да он больше по размерам и лучше сохранился, чем все раскопанное до сих пор! Это явно доказывает существование развитой фазы амарантийской цивилизации… Возможно, фазы, непосредственно предшествовавшей промышленной революции…

– Полагаю, этот обелиск может оказаться в высшей степени важной находкой, – неожиданно согласился Кэл. – Ты что, собираешься откопать его?

– Еще несколько минут назад собирался, – ответил Силвест. – Однако возникли новые обстоятельства. Я… только что узнал из своих источников, что Жирардо планирует выступить против меня гораздо раньше, чем я ожидал.

– Он не осмелится выступить против тебя, если у него нет большинства в Совете экспедиции, – возразил Кэл.

– Это если бы он планировал выступить в обычном порядке, – возразил Жанекен. – Но информация Дэна верна: Жирардо намечает более короткий путь.

– Но ведь тогда… это будет что-то вроде мятежа?

– Полагаю, термин вполне подходит, – ответил Жанекен.

– Уверен? – Кэлвин снова сосредоточился, глубокие морщины пересекли его лоб. – Да, ты прав. Пресса в последние дни открыто рассуждает, каковы будут следующие ходы Жирардо в ситуации, когда Дэн пропадает на раскопках, а сама колония переживает кризис власти. Отмечено резкое увеличение числа шифровок, курсирующих между известными сторонниками Жирардо. Эти шифровки мне не прочитать, но интенсивность обмена ими действительно кое о чем говорит.

– Значит, и впрямь что-то затевается…

Слука была права, подумал Силвест. Получается, она оказала ему услугу, хотя и угрожала покинуть раскопки. Без ее предупреждения он не оживил бы Кэла.

– Похоже на то, – подтвердил Жанекен. – Вот почему я тебя так упорно разыскивал. Мои опасения подтверждаются тем, что Кэл сказал о сторонниках Жирардо. – Пальцы Жанекена еще крепче сжались на перилах. Обшлаг его пиджака, свисавший с костлявой руки, как с вешалки, был украшен павлиньими «глазами». – Дэн, я не думаю, что тебе следует оставаться здесь. Я пытался держать связь с тобой на уровне, который не вызвал бы подозрений, но есть достаточно оснований считать, что этот разговор прослушивается. Поэтому я кончаю. – Он отвернулся от висевшего в воздухе обелиска и обратился к сидящему археологу: – Кэлвин… мне было приятно встретиться с тобой после столь долгой разлуки.

– Побереги себя, – ответил Кэлвин, протягивая руку в направлении Жанекена. – И желаю удачи с павлинами.

Удивление Жанекена было непритворным.

– Ты знаешь о моем маленьком проекте?

Кэлвин улыбнулся и промолчал. Вопрос Жанекена не имеет смысла, подумал Силвест.

Старик махнул рукой, панорама срослась с офисом Жанекена. Затем он сделал шаг назад и исчез вместе с этой обстановкой.

На балконе остались двое.

– Итак? – спросил Кэл.

– Я не могу рисковать потерей контроля над колонией.

Силвест все еще был номинальным начальником всей ресургемской экспедиции. Даже после предательства Алисии. По логике все, кто решил остаться на планете, а не возвратиться домой, должны были стать союзниками Силвеста и тем самым укрепить его позиции. Но вышло совсем не так. Далеко не каждому, кто принял сторону Алисии, удалось попасть на борт «Лореана» до того, как корабль ушел с орбиты. Да и среди оставшихся по убеждению было немало таких, кто, первоначально симпатизируя Силвесту, понял, что с кризисом он справляется плохо, прибегая чуть ли не к криминальным методам. Противники Силвеста распространяли слухи, будто изменения в мозгу, которым он подвергся у жонглеров образами перед встречей с затворниками, вызвали патологию, граничащую с безумием. Изучение цивилизации амарантийцев продолжалось, но очень вяло. Зато политические разногласия и склоки вспыхнули с такой силой, что погасить их было уже невозможно. Те, у кого еще сохранилась привязанность к Алисии – главным среди них был Жирардо, – создали организацию увлажнистов. Археологи Силвеста злились, в их поведении проявлялись черты «психологии осажденной крепости». В обеих группах гибли люди, причем их смерть никак не укладывалась в рамки несчастных случаев. Теперь все эти противоречия достигли точки кипения, а Силвест сейчас занимал отнюдь не ту позицию, которая позволила бы ему покончить с кризисом.

– И в то же время я не могу бросить его. – Он указал на обелиск. – Мне нужен твой совет, Кэл. И я получу его, так как ты полностью зависишь от меня. Ты уязвим, не забывай.

Кэлвин заерзал в своем кресле:

– Если говорить прямо, ты шантажируешь родного отца? Просто прелестно.

– Нет, – ответил Силвест сквозь зубы. – Я лишь намекаю, что ты можешь попасть в плохие руки, отказавшись мне помочь. С точки зрения толпы, ты всего лишь рядовой представитель нашего блистательного клана.

– А ты, значит, можешь еще и не воспользоваться моим советом? С твоей точки зрения, я всего лишь компьютерная программа, движущаяся картинка. Когда разрешишь мне попользоваться твоим телом?

– На этот счет я не стану тебя обнадеживать.

Кэлвин угрожающе поднял палец:

– Не надо наглеть, сынуля. Это я тебе понадобился, а не наоборот. Можешь засунуть старого джинна обратно в лампу, мне там хорошо.

– Так я и поступлю. Но сначала получу от тебя совет.

Кэлвин наклонился в его сторону:

– Скажи, что ты сделал с моей альфой, и тогда я, может быть, соглашусь обдумать твою просьбу. – Он ехидно ухмыльнулся. – Я бы даже мог рассказать кое-что о Восьмидесяти. То, чего ты не знаешь.

– А чего я не знаю? – хмыкнул Силвест. – Погибло семьдесят девять невинных душ, вот и все. В этом нет секрета. И я не считаю тебя ответственным за их гибель. Нельзя же обвинить фотографию тирана в военных преступлениях.

– Я вернул тебе зрение, неблагодарный щенок! – Кресло повернулось к Силвесту крепкой деревянной спинкой. – Готов признать, что твои глаза трудно назвать шедевром, но чего можно было ждать в той обстановке? – Кресло снова развернулось. Теперь Кэлвин был одет точно как Силвест, так же подстрижен, и лицо тоже невозмутимое. – Расскажи о затворниках, – попросил он. – Поделись своими грязными тайнами, сыночек. Выкладывай, что случилось у Завесы Ласкаля, только не надо той вонючей лжи, которую ты сочинил, возвращаясь назад.

Силвест подошел к секретеру, чтобы вынуть карту.

– Подожди! – взвизгнул Кэл, простирая руки. – Хочешь услышать мой совет?

– Наконец-то мы подошли к сути.

– Ты не можешь позволить, чтобы Жирардо одержал верх. Даже если мятеж неотвратим, тебе следует вернуться в Кювье. Там соберешь те небольшие силы, которые еще верны тебе.

Силвест поглядел в окно, на площадку с шурфами. По отвалам двигались тени – люди бросали работу и бесшумно прятались в своем единственном убежище – втором вездеходе.

– Возможно, это самая важная находка из всех сделанных на этой планете.

– И не исключено, что тебе придется ею пожертвовать. Если сумеешь обуздать Жирардо, у тебя появится роскошный шанс вернуться и выкопать обелиск. Если Жирардо победит – тогда все, что ты здесь найдешь, не будет стоить ломаного гроша.

– Знаю, – ответил Силвест.

На какой-то момент вражда между ними как будто прекратилась. Суждения у Кэлвина здравые, глупо притворяться, что это не так.

– Значит, ты последуешь моему совету?

Силвест положил ладонь на секретер, собираясь вынуть карту.

– Я подумаю об этом.

Глава вторая

На борту корабля-субсветовика, межзвездное пространство, год 2543-й

«При общении с мертвецами, – подумала триумвир Илиа Вольева, – самое сложное в том, что они не понимают, когда им следует заткнуться».

Она только что перешла из рубки в лифт; восемнадцать часов непрерывных консультаций с симами людей, в отдаленном прошлом живших на этом корабле, вымотали ее до крайности. Илиа пыталась всеми правдами и неправдами вытянуть из них какие-нибудь сведения о тайном оружейном складе. Работа была неимоверно тяжелая, в частности, потому, что некоторые из старейших бета-копий не говорили на современном норте, а программа, «одушевлявшая» их, по каким-то непонятным причинам отказывалась переводить. Во время допроса Вольева непрерывно курила, ломая голову над особенностями грамматики среднего норта, и даже теперь не могла не наполнять легкие дымом. Да и как тут не курить, если от долгого пребывания в неподвижной позе жутко разнылась спина? Кондиционер в лифте работал из рук вон плохо, кабина через считаные секунды заполнилась густым дымом.

Вольева подтянула кверху обшлаг кожаной куртки с шерстяной подкладкой и сказала в браслет, болтавшийся на тонкой руке:

– Капитанский уровень.

Фраза немедленно была переадресована «Ностальгии по бесконечности», и корабль тут же поручил микроскопической части самую примитивную задачу – очистку воздуха в лифте. Мгновение, и кабина рванулась вниз.

– Желаете музыкальное сопровождение в пути?

– Нет. И ты мог бы уже запомнить по тысячам предыдущих поездок, что мне нужно только одно – тишина. Заткнись и дай подумать.

Она спускалась по главной оси корабля – четырехкилометровой шахте, которая проходила через весь корабль, сверху донизу. Вольева вошла в лифт почти у верхнего устья шахты (ей было точно известно о существовании тысяча пятидесяти уровней, или дистриктов) и теперь снижалась со скоростью около десяти уровней в секунду. Стенки у лифта были стеклянные, удерживался он на весу силой какого-то поля, и время от времени гладкая внутренняя обшивка шахты тоже становилась прозрачной, позволяя определять положение кабины без помощи схемы корабля.

Сейчас Илиа продвигалась сквозь лесные заросли: то были ярусы садовых растений, одичавших без ухода и уже гибнущих из-за того, что ультрафиолетовые лампы, имитировавшие солнечный свет, почти все перегорели и никто не позаботился их заменить. Заросли кончились, а ниже восьмисотого этажа пошли обширные помещения, где когда-то жила и отдыхала команда, насчитывавшая несколько тысяч человек. Еще ниже помещались громадные и неподвижные теперь машины, которые в былые времена обеспечивали вращение жилых секций и неподвижность подсобных. Потом лифт проехал мимо уровней с криогенными капсулами для нескольких тысяч «спящих». Теперь таковых там не наблюдалось.

Вольева находилась уже на километр ниже отправной точки, но бортовое давление воздуха не изменилось, поскольку его поддерживала одна из тех редких систем жизнеобеспечения, которые еще продолжали нормально функционировать. Все же какой-то атавистический инстинкт подсказывал Вольевой, что при столь быстром спуске должно бы закладывать уши.

– Атриум, – произнес лифт, имея в виду уже давно не используемую часть былого великолепия. – На этом уровне вы можете чудесно отдохнуть и развлечься.

– Как заманчиво!

– Прошу пояснить.

– Поясняю: ты плохо представляешь себе, что такое отдых. Если, конечно, не считаешь таковым постоянное пребывание в скафандре высшей защиты и последующую противорадиационную терапию, от которой у тебя выворачивает кишки. Лично мне это отнюдь не кажется приятным времяпрепровождением.

– Прошу пояснить.

– Ладно, забудь, – вздохнула триумвир.

Еще километр помещений с сильно пониженным атмосферным давлением. Вольева чувствовала, как уменьшается ее вес, и понимала, что пролетает мимо двигателей, вынесенных за пределы корпуса корабля и укрепленных там на элегантно изогнутых стойках. Своими широко разинутыми пастями двигатели всасывали ничтожно малые количества межзвездного водорода, а затем подвергали его непостижимым процессам переработки. Никто, даже Вольева, не пытался узнать, как работают машины сочленителей. Работают, и слава богу. Еще важно, что они излучают устойчивое мягкое сияние из каких-то необычных элементарных частиц. Бóльшая часть этой радиации поглощается защитным покрытием корпуса, но кое-что проникает и внутрь. Вот почему лифт здесь заметно разогнался. Когда опасность миновала, он понизил скорость до прежней.

Было уже пройдено почти две трети пути. Оставшуюся часть Вольева знала лучше, чем другие члены команды: Садзаки, Хегази и остальные не забирались так глубоко без крайне важной причины. Да и можно ли их за это упрекнуть? Ведь чем ниже спускаешься, тем ближе ты к капитану. Лишь ее одну не пугала мысль об этом сближении.

Она не только не боялась этой части корабля, но даже превратила ее в свое царство. Нередко Илиа выходила на уровне 612, добиралась до «Паука» и, выведя его за пределы корпуса, слушала голоса призраков, обитающих в бескрайных межзвездных просторах. Как же хочется проделать это и сейчас! Но у нее срочная работа – специальное задание, а призраки всегда к ее услугам, куда они денутся!

На пятисотом уровне мимо пронесся центральный артиллерийский пост. Вольева даже успела вспомнить о связанных с ним проблемах. Пришлось побороться с искушением перейти туда и кое-что выяснить. Но вот ЦАП исчез; теперь Вольева пролетала мимо помещения, где находился тайный склад – одна из капсул внутри корабля, где давление было на нуле.

Это помещение было гигантским, с максимальной шириной, почти полкилометра. Сейчас там царила темнота, так что Вольевой пришлось вспоминать, где расположено содержимое. Это было не слишком трудно. Хотя многие вопросы, касавшиеся происхождения и назначения этих механизмов, так и оставались без ответа, Вольева знала их местонахождение и форму так же хорошо, как слепой знает мебель в своей спальне. Даже в лифте она легко представляла себе, как протягивает руку и касается гладкой поверхности ближайшего орудия, просто чтобы увериться в его существовании. С тех пор как Вольева вошла в триумвират, она почти все свободное время отдавала изучению этих машин и все же не могла сказать, что привыкла к ним. Приходя сюда, она нервничала, как на первом свидании, понимая, что знает о них совсем чуть-чуть, а если копнуть глубже, сложившиеся представления того и гляди разлетятся вдребезги.

Тайный склад она всегда покидала с чувством облегчения.

На уровне 450 лифт миновал еще одну переборку, отделявшую служебные секции от постепенно сходившего на конус кормового отсека, достигавшего почти километровой длины. И снова кабина заметно ускорила движение, пролетая зону радиационной опасности, а затем началось медленное торможение, что говорило о близящейся остановке. Вот лифт уже вошел во вторую секцию криогенных уровней, коих насчитывалось двести пятьдесят, так что они могли вместить сто двадцать тысяч «спящих», но сейчас там лежал только один. Правда, вряд ли кто решился бы назвать состояние капитана сном.

Теперь лифт еле двигался. Пройдя без малого половину криогенных уровней, он остановился и радостным голосом оповестил, что достиг конца маршрута.

– С вами говорит консьерж пассажирского спального уровня, – сказал лифт. – Мы готовы удовлетворить вашу потребность в криосне. Спасибо, что решили воспользоваться нашими услугами.

Дверь открылась, и Вольева ступила через порог, глядя вниз, на сходящиеся стены шахты, обрамляющие бездну под ногами. Она проделала путь, равный почти всей длине корабля (или его высоте – проще было представлять его гигантским зданием), а шахта уходила дальше на невообразимую глубину. Корабль был так огромен – по-дурацки огромен, – что это излишество просто не укладывалось в голове.

– Да-да. А теперь проваливай.

– Прошу пояснить.

– Убирайся!

Этого сделать лифт, конечно, не мог – по крайней мере без реальной причины, только по капризу Вольевой. Ему ничего не оставалось, как дожидаться ее. Будучи единственным бодрствующим человеком, Вольева была и единственной, кто мог пользоваться лифтом.

От «хребта» корабля до того места, где держали капитана, путь пешком был немалый. Короткой прямой дорогой она идти не могла, так как целые секции корабля были заражены вирусами, вызывавшими повсеместное нарушение функций. Одни участки были затоплены охлаждающей жидкостью, другие – наводнены бродячими крысами-уборщицами. Третьи – патрулировались сошедшими с ума электронными сторожевыми буями, что делало эти помещения далеко не безопасными, разве что Вольевой вздумалось бы заняться экстремальным спортом. А еще были отсеки, заполненные токсичными газами, отсеки, где царствовал вакуум, отсеки с высоким уровнем радиации, отсеки, в которых водились призраки.

В призраков Вольева не верила (хотя, вообще-то, у нее были свои призраки, доступные через «Паука»), но к остальному относилась с полной серьезностью. В некоторые места она не рисковала заходить без оружия. Однако окрестности капсулы капитана она знала достаточно хорошо, чтобы не принимать уж слишком жесткие меры безопасности. Конечно, тут было холодно, и Вольева подняла воротник куртки, а шапку надвинула на лоб. Потом зажгла новую сигарету, и от глубокой затяжки вакуум в голове сменился холодной боевой настороженностью.

Одиночество ее не смущало. Конечно, хотелось с кем-нибудь пообщаться, но не до мурашек на коже. И уж совсем не было желания повторить судьбу Нагорного. Возможно, когда корабль достигнет системы Йеллоустона, надо будет подумать о новом начальнике артиллерийской части.

Каким же образом это чувство тревоги пробилось через непроницаемые переборки разума?

Нет, ее встревожило не имя Нагорного. Дело в капитане. Он тут, рядом, вернее, не он, а то, чем он стал. Вольева попыталась взять себя в руки. Сделать это совершенно необходимо! Ведь предстоящая встреча с Бреннигеном вызывает уже привычный приступ тошноты.

Каким-то чудом установка для криосна, в котором пребывал Бренниген, продолжала функционировать. Это была старая модель, очень добротно сделанная, насколько могла судить Вольева. Капсула ухитрялась держать клетки капитана в стазисе, хотя ее оболочка растрескалась и через щели полезла, отсвечивая металлом, мерзкая поросль. Она походила на грибницу и заполняла всю внутренность камеры. Что бы ни осталось от Бреннигена, оно находилось в плену этой поросли.

Вблизи камеры стоял дикий холод. Вольева совсем продрогла. Однако работа есть работа. Она достала из кармана кюретку и с ее помощью взяла соскобы металлической поросли для анализа. В лаборатории она напустит на паразита смертельные вирусы в надежде найти такой, что подрубит его под корень. По опыту Илиа знала, что эксперимент ничего не даст. Плесень обладала фантастической способностью разрушать те молекулярные орудия, которые применяла против нее Вольева. Правда, особой спешки тоже не было. Морозильник обеспечивал Бреннигена температурой лишь на несколько сот милликельвинов выше абсолютного нуля, и это явно замедляло размножение грибка. С другой стороны, Вольева знала, что ни одно человеческое существо еще не выжило, побывав на таком холоде. Это ей, однако, не казалось особенно важным, учитывая состояние капитана.

Немного охрипшим голосом она сказала в браслет:

– Открыть мой файл с информацией о капитане. Добавить нижеследующее.

Браслет зачирикал, сообщая о готовности.

– Третье посещение капитана после моего пробуждения. Границы распространения…

Она замешкалась, сообразив, что непродуманная фраза наверняка вызовет гнев триумвира Хегази. Впрочем, не страшно. Назвать, что ли, эту мерзость плавящей чумой, как ее уже окрестили йеллоустонцы? Едва ли это будет разумно.

– …Болезни кажутся не изменившимися в сравнении с предыдущим осмотром. Пораженная площадь увеличилась лишь на несколько квадратных сантиметров. Криогенная камера чудом продолжает работать, но мне кажется, что нам следует приготовиться к ее неизбежному отказу в самом недалеком будущем. – Говоря это, Вольева подумала, что, когда это произойдет, у них сразу станет на одну проблему меньше, если не удастся переместить капитана в другую работающую камеру. (Как это сделать? Вопрос без ответа.) Ну и у самого капитана тоже не останется проблем. Во всяком случае, можно на это надеяться.

Вольева велела было браслету закрыть файл лабораторного журнала, но тут же добавила, искренне жалея, что не сэкономила затяжку для этой минуты:

– Согреть мозг капитана на пятьдесят милликельвинов.

Опыт подсказывал, что это минимальная величина того необходимого подогрева, без которого мозг капитана останется в ледяном стазисе. Чуть больше – и чума пожрет его слишком быстро.

– Капитан? – обратилась Вольева. – Вы слышите меня? Я Илиа.

Силвест выбрался из вездехода и направился к шурфам. Пока он говорил с Кэлвином, ветер заметно окреп. Щеки горели от ведьминской ласки летящего песка.

– Надеюсь, беседа пошла вам на пользу, – сказала Паскаль, снимая дыхательную маску, чтобы перекричать шум ветра. Она знала о Кэлвине, хотя напрямую с ним не общалась. – Вы готовы смотреть на вещи здраво?

– Слуку сюда.

В обычной обстановке она бы непременно взбунтовалась от такого приказного тона. Теперь же приходилось учитывать душевное состояние Силвеста, а потому Паскаль отправилась ко второму вездеходу и вернулась вместе со Слукой и горсткой ее сторонников.

– Как я поняла, вы готовы прислушаться к нам? – Ветер гонял выбившуюся прядь волос по выпуклым очкам. Время от времени Слука глотала воздух из маски, которую держала в руке; другая рука упиралась в бедро. – Если так, возможен разумный компромисс. Мы позаботимся о вашей репутации. Когда вернемся в Мантель, никто и словом не упомянет о том, что тут происходило. Скажем, что вы приказали нам собираться сразу же после получения штормового предупреждения. Все заслуги – ваши.

– И ты думаешь, это имеет какое-то значение?

Слука оскалилась:

– А какое значение имеет ваш проклятый обелиск? И уж если говорить напрямик, то кому нужны ваши гребаные амарантийцы?

– Значит, ты до сих пор не поняла, насколько это важно?

Осторожно – но не настолько, чтобы Силвест этого не заметил, – Паскаль начала снимать разговор, стоя чуть в стороне и держа камеру от компада в одной руке.

– Многие скажут, что тут и видеть нечего, – ответила Слука. – Это вы сами раздули значение амарантийцев, чтобы хоть чем-то занять своих археологов!

– Вот, значит, какого ты мнения, Слука? А впрочем, чего еще можно было от тебя ожидать. Не наш ты человек, не наш.

– В каком смысле?

– А в таком, что, если бы Жирардо понадобилось завербовать среди нас предателя, ты стала бы первым кандидатом.

Студентка повернулась к тем, кого Силвест про себя называл слукиными детьми.

– Вы только послушайте этого придурка! Уже в конспирологию ударился. Теперь и мы видим, что это псих, а большинство колонистов его давным-давно раскусили. – Она резко повернулась к Силвесту. – Короче, не о чем нам договариваться. Мы уедем, как только погрузим оборудование… или даже раньше, если буря усилится. Можете ехать с нами. – Она снова вдохнула из маски; ее лицо покраснело. – А можете рискнуть и остаться. Выбор зависит только от вас.

Он смотрел мимо Слуки на рабочих:

– Что ж, уезжайте. Бросайте раскопки и спасайте свою шкуру. Уж такой пустяк, как верность профессиональному долгу, вас, конечно, не остановит. Ну а если у кого-то все-таки хватит мужества закончить работу, ради которой мы притащились в такую даль, я возражать не стану.

Силвест переводил взгляд с одного копача на другого, но все стыдливо отводили глаза. Он не знал их по именам, только в лицо, и то лишь потому, что работал с ними. Разумеется, никто из них не прилетел на корабле с Йеллоустона, никто не бывал нигде, кроме Ресургема с его немногочисленным населением, сосредоточенным в нескольких городишках посреди пустынь. Этим юнцам Силвест кажется неким дремучим пережитком.

– Сэр… – заговорил парень – возможно, тот самый, который первым сообщил Силвесту о штормовом предупреждении. – Сэр, вы уж не сочтите, что мы вас не уважаем. Но ведь и о себе надо подумать. Неужели не понимаете? То, что здесь закопано, не стоит такого риска.

– Вот тут-то ты и ошибся, – ответил Силвест. – Рискнуть стоит даже бóльшим, чем жизнь, гораздо бóльшим. Не понимаешь? Событие не было ниспослано амарантийцам свыше. Они сами устроили его.

Слука медленно кивнула:

– То есть они заставили свое солнце вспыхнуть? И вы верите в эту чушь?

– Если коротко, то да.

– Тогда крыша у вас поехала куда сильнее, чем мне казалось. – Слука повернулась к нему спиной. – Заводите вездеходы, мы уезжаем!

– А оборудование? – спросил Силвест.

– Останется тут, пусть хоть сгниет, мне плевать!

Толпа разделилась, люди пошли к машинам.

– Подождите! – закричал Силвест. – Выслушайте меня! Вам хватит одного вездехода, вы разместитесь все, раз бросаете оборудование!

Слука снова обернулась к нему:

– А вы?

– А я останусь. Вместе с теми, кто не бросит меня, доведу дело до конца.

Студентка покачала головой, сорвала маску с лица и с отвращением плюнула на землю. Однако, догнав свою бригаду, повела ее ко второму вездеходу, ближайшему, оставив Силвесту тот, где был его кабинет. Копачи забрались в машину, кое-кто из них нес детали оборудования и ящики с археологическими находками. Видимо, инстинкты ученых возобладали над желанием спастись. Силвест смотрел, как поднимаются трапы, как задраиваются шлюзы, как колоссальная машина встает на ноги, разворачивается и уходит прочь. Через минуту она уже скрылась с глаз, а грохот двигателя потонул в вое ветра.

Силвест огляделся, чтобы узнать, кто остался с ним.

Рядом стояла Паскаль. Ничего удивительного – эта женщина последует за ним даже в могилу, если будет знать, что там ее ждет тема для очередной сенсационной статьи. Была еще крошечная группка студентов, устоявших перед демагогией Слуки. К своему стыду, Силвест их имен не помнил. Может быть, в шурфах сидит еще десятка полтора ребят.

Немного успокоившись, он щелчком пальцев подозвал двоих рабочих:

– Демонтируйте гравитометры, они нам больше не понадобятся. – Следующая пара тоже получила задание. – Двигайтесь с дальней стороны площадки. Собирайте все инструменты, брошенные дезертирами, а также полевые дневники и упакованные образцы и находки. Когда кончите, приходите в большую шахту, я буду там.

– Что вы задумали? – спросила Паскаль, выключая и вставляя в компад камеру.

– Разве это не очевидно? Хочу узнать, что написано на обелиске.

Город Бездны, Йеллоустон, система Эпсилона Эридана, год 2524-й

Консоль чирикнула как раз в тот момент, когда Ана Хоури чистила зубы. Она вышла из ванной, не стерев с губ белую пену.

– Доброе утро, Ящик.

Герметик вплыл в комнату. Его дорожный паланкин был покрыт ярким орнаментом из завитков, на передней стенке виднелось темное окошко. При хорошем освещении Ане удавалось рассмотреть мертвенно-бледное лицо К. С. Нга, покачивающееся сразу за зеленым стеклом.

– А ты шикарно выглядишь! – полился из разговорного устройства скрипучий голос. – Где бы мне раздобыть то, что так сильно взбадривает тебя?

– Ящик, меня взбадривает кофе. И пить его надо литрами.

– Да я пошутил, – ответил Нг. – Выглядишь ты как разваренное дерьмо.

Она стерла ладонью пену с губ.

– Я только что проснулась, подонок ты этакий.

– Ну извини. – Сказано это было таким тоном, словно утреннее пробуждение – некий атавизм, от которого сам Нг уже давно избавился, как избавляются от аппендикса.

Возможно, он действительно обходился без сна. Хоури никогда не присматривалась к человеку, заточившему себя в ящик. Герметики – одна из самых экзотических сект, возникших после эпидемии плавящей чумы, а появилась она считаные годы назад. Эти люди так дорожили своими имплантированными органами и так боялись вирусов чумы, по их убеждению все еще витавших в относительно чистой атмосфере Полога, что покидали свои ящики лишь в герметичных помещениях. Иными словами, вести нормальный образ жизни они себе позволяли лишь на нескольких орбитальных станциях.

Опять заскрипел голос Нга:

– Прошу прощения, но, если не ошибаюсь, на сегодняшнее утро у нас запланировано убийство. Ты не забыла, что вот уже два месяца мы пасем некоего Тараши? Очень надеюсь, что не забыла, – ведь это тебе предстоит избавить беднягу от его никчемной жизни.

– Ящик, отцепись!

– А разве я цеплялся к тебе? Для меня это физически трудновыполнимо. Ну а если серьезно, то мы определили и место, и точное время убийства. Ты уже достигла нужной остроты?

Хоури снова наполнила чашку, а кофейник оставила на плите – выпьет, когда вернется домой. Кофе – ее единственная порочная привычка, память о солдатской службе на Окраине Неба. Штука в том, что необходимо уподобиться острому лезвию, а не накачаться кофеином до такой степени, когда голова гудит, а рука, держащая оружие, дрожит.

– Если ты имеешь в виду объем крови в моей системе кофеинообращения, то он понизился до приемлемого уровня.

– Тогда давай обсудим некоторые нюансы предстоящей операции, по крайней мере те, которые непосредственно касаются этого Тараши.

Нг буквально засыпал Хоури деталями будущего убийства. Бóльшую их часть Ана уже знала – они были в плане, а кое-что она предложила сама, основываясь на опыте предыдущих умерщвлений. Тараши должен был стать ее пятой жертвой; она уже выявила некоторые закономерности «Игры». Хотя это не всегда было очевидно, но «Игра» имела свои правила, которые определяли основные подходы к каждому убийству.

Успехи Хоури не ускользнули от внимания прессы, и имя Хоури все чаще звучало в контексте «Игры теней», так что Ящик наверняка уже выбирал для нее очередную жирную дичь. В Ане крепло ощущение, что очень скоро она попадет в первую сотню убийц планеты. А это элита из элит.

– Ладно, – сказала она. – У Монумента, площадь восьмого уровня, западное крыло, в час. Проще некуда.

– Ты ничего не забыла?

– Ах да. Где оружие, Ящик?

Нг кивнул за зеленым стеклом:

– Там, дорогая малютка, где его оставила твоя зубная фея.

Герметик развернул паланкин и выехал из комнаты, оставив за собой слабый запах машинного масла. Хоури, нахмурясь, осторожно сунула руку под подушку. Там, как и сказал Ящик, что-то лежало. А вчера, когда укладывалась спать, ничего не было. Впрочем, теперь такие вещи ее не волновали. Действия Компании всегда отличались загадочностью.

Вот она и готова.

Хоури спрятала «подарок зубной феи» под одеждой и вызвала с крыши фуникулер. От его датчиков оружие, конечно, не укрылось, как и имплантаты в голове; машина наверняка отказалась бы брать пассажирку, если бы та не предъявила знак «Точки Омега» – сияющее голографическое изображение мишени, подрагивающее под слоем кератина на ногте правого мизинца.

– К Монументу Восьмидесяти, – сказала она.

Силвест спустился по лестнице и прошел по ступенчатому дну шахты к лужице света, где виднелась верхушка обелиска. Слука и один из ее помощников дезертировали, но оставшийся студент с помощью робота ухитрился откопать около метра сооружения. Для этого пришлось разобрать каменную кладку саркофага, и тогда обнажился массивный, покрытый искусной резьбой обсидиановый блок. На одной из его поверхностей виднелись четкие линии – амарантийское графическое письмо. Идущие рядами идеограммы говорили о том, что бо́льшая часть изображения – текст.

Ученые давно постигли основы этого письма, хотя им бы очень пригодился здешний Розеттский камень. Амарантийский был восьмым мертвым инопланетным языком, обнаруженным людьми в радиусе примерно пятидесяти световых лет от Земли. Не имелось никаких доказательств тому, что эти восемь видов разумных существ когда-либо контактировали друг с другом. Ни жонглеры образами, ни затворники тут помочь не могли – у них не было ничего даже близко похожего на письменность. Силвест, которому приходилось иметь дело с обеими расами – по крайней мере, с их технологиями, – понимал это не хуже других.

Амарантийскую письменность разгадали компьютеры. На это ушло более тридцати лет – потребовалось коррелировать миллионы артефактов, пока не удалось создать базовую модель, с помощью которой раскрыли общий смысл большинства найденных надписей. Помогло то, что к концу существования этой расы сложился единый амарантийский язык, менявшийся очень медленно, так что одна и та же модель дала возможность расшифровывать надписи, разделенные несколькими десятками тысяч лет. Разумеется, оставались смысловые нюансы, сложные для истолкования. И тут на помощь теории приходила человеческая интуиция.

Амарантийская письменность ничем не походила на те, которые уже были известны человечеству. Все тексты были стереоскопичны. Они состояли из сплетающихся линий, которые должны были создать определенный рисунок в зрительном центре головного мозга. Предки амарантийцев были чем-то вроде птиц или летающих динозавров, но с разумом лемуров. В далеком прошлом их глаза располагались по обеим сторонам черепа, что привело к развитию двухкамерного мозга, где каждая половина синтезировала собственную модель мира. Позднее амарантийцы стали охотниками, обзавелись бинокулярным зрением, но система связей в мозгу все еще сохраняла следы ранних фаз развития. Большинство амарантийских артефактов отражали эту ментальную двойственность, в частности в виде ярко выраженной вертикальной симметрии идеографических символов.

Этот обелиск не был исключением.

Силвест не нуждался в специальных очках, какими пользовались его сотрудники при чтении амарантийских иероглифов. Стереоскопичность видения достигалась благодаря особому устройству его глаз, где был использован один из наиболее удачных алгоритмов Кэлвина. Но сам процесс чтения все равно оставался пыткой, ибо требовал невероятного напряжения.

– Посвети мне, – сказал он студенту, который тут же отцепил ближайший переносной прожектор и направил его на ту сторону обелиска, где была выбита надпись.

Наверху полыхнула молния – сильный разряд электричества между разнозаряженными пылевыми облаками.

– Что-нибудь можете прочесть, сэр?

– Пытаюсь, – ответил Силвест. – Это, знаешь ли, непросто, особенно когда ассистент плохо держит лампу и свет прыгает по поверхности.

– Извините, сэр. Я стараюсь, но сюда задувает все сильнее.

Студент не преувеличивал. Даже в шахте появились пылевые вихри. Было видно, что они растут и крепнут; в воздухе уже колыхались серые пылевые завесы. В таких условиях долго не проработаешь.

– Ладно, не обижайся, – сказал Силвест. – Я очень ценю твою помощь. – Чувствуя, что его слова далеко не соответствуют ситуации, он добавил: – И очень обязан тебе за то, что ты остался со мной, а не ушел со Слукой.

– Выбор был не так уж труден. Тут не все готовы отмести ваши гипотезы с порога.

Силвест перевел взгляд с обелиска на студента:

– Ты имеешь в виду все мои гипотезы?

– Мы считаем, что все они достойны, как минимум, проверки. В конце концов, узнать, что случилось в те далекие времена, для колонии было бы небесполезно.

– Ты имеешь в виду Событие?

Студент кивнул:

– Если амарантийцы и в самом деле сами вызвали катастрофу, причем она совпала по времени с началом космических полетов… то наша экспедиция имеет более чем академический интерес.

– Мне не очень нравится окончание фразы. «Академический интерес»… Это звучит так, будто все остальное автоматически становится выше его. Но ты прав, нам нужно разобраться.

Подошла Паскаль:

– И в чем именно нам нужно разобраться?

– А что, если они действительно сумели как-то повлиять на солнце и оно убило их? – Силвест обернулся к Паскаль, будто хотел пронзить ее взглядом фантастически больших серебристых фасеточных глаз. – Так вот, нам не следует повторять их ошибок.

– Вы полагаете, это был несчастный случай?

– Я очень сомневаюсь, Паскаль, что они сделали это умышленно.

– Это-то я понимаю. – Журналистка не выносила, когда Силвест переходил в разговоре с нею на насмешливый тон. – И еще я понимаю, что инопланетяне каменного века не могли никак повлиять на поведение своего солнца. Ни случайно, ни целенаправленно.

– Мы знаем, что они были довольно развиты, – возразил Силвест. – Пользовались колесом и даже порохом. У них были рудиментарные познания в оптике, они занимались астрономией в связи с интересами земледелия. Путь от такого же уровня и до космических полетов человечество проделало за пятьсот лет. Было бы дурацким предрассудком считать, что иные биологические виды не способны на то же самое.

– Но где доказательства? – Паскаль встала, чтобы стряхнуть с пальто наслоившуюся мелкую пыль. – О, я прекрасно знаю, что вы скажете: никакие высокотехнологичные артефакты не уцелели – они были слишком хрупкими по сравнению с изделиями ранних эпох. Впрочем, если бы даже подобные свидетельства уцелели, что это изменило бы? Даже сочленители не умеют зажигать и гасить звезды, а они в техническом отношении развиты куда сильнее прочего человечества, включая нас с вами.

– Я знаю. И это меня беспокоит больше всего.

– Ладно, так что же говорит надпись?

Силвест тяжело вздохнул и снова повернулся к обелиску. Он позволил отвлечь себя от изучения артефакта, надеясь, что в перерыве мозг поработает на подсознательном уровне и тогда смысл надписи внезапно прояснится, станет ослепительно-очевидным, как было с ответом на одну из психологических проблем, что не давали ему покоя перед визитом к затворникам. Но истина упорно пряталась, иероглифы все еще таили свой смысл. А может, виновато напряженное ожидание? Ведь он надеялся на что-то монументальное, на что-то такое, что сразу подтвердит его идеи, хоть они и пугали его самого.

Надпись, похоже, просто сообщала о каком-то имевшем здесь место событии. Возможно, оно имело большое значение для истории амарантийцев, но надежды Силвеста едва ли оправдывало. Конечно, еще предстоит сложный компьютерный анализ, да к тому же пока Силвест располагает лишь малой частью текста, но бремя разочарования уже согнуло его плечи; обелиск его больше не интересовал.

– Что-то произошло в этих местах. Может, сражение, может, сошествие бога. Вот и все. Памятный столб. Мы узнаем больше, когда откопаем его целиком и займемся датировкой слоев. Кроме того, мы проведем ЗЭ-анализ и выясним, из какого материала сделан артефакт.

– Значит, это не то, что вы искали?

– Сначала я думал, что именно то.

Силвест присмотрелся к нижнему краю раскопанной поверхности обелиска. Текст кончался в нескольких дюймах от кладки саркофага, а чуть ниже виднелось еще что-то, уходившее под слой вечной мерзлоты. Что-то вроде карты или диаграммы – просматривались лишь верхние части концентрических кругов или дуг.

И что же это такое?

Силвест не мог да и не хотел гадать. Буря усиливалась. Звезды исчезли, над шахтой был виден лишь пылевой покров – как машущие крылья гигантской летучей мыши. Оглушительно ревел ветер. Оказаться там – значило попасть в дьявольскую переделку.

– Дайте мне что-нибудь, буду копать.

Получив лопату, Силвест начал соскребать мерзлый грунт, составлявший поверхность слоя саркофагов. Он работал с рвением заключенного, которому предстояло до рассвета прорыть длинный спасительный тоннель. Паскаль и студент тоже копали. А наверху дико выла песчаная буря.

– Я мало что помню, – сказал капитан. – Мы все еще крутимся вокруг Пухляка?

– Нет. – Вольева старалась не показать, что объясняла это уже многократно – каждый раз, как согревала ему мозг. – Мы покинули Крюгер Шестьдесят-А несколько лет назад. После того, как Хегази добыл для нас ледяную оболочку, в которой мы безумно нуждались.

– Вот как?! Но тогда где же мы?

– Идем к Йеллоустону.

– Зачем?

Капитанский бас гремел из динамиков, расположенных поодаль от криокапсулы. Сложные алгоритмы шарили по мозговым извилинам «спящего», преобразуя результаты в речь, отбрасывая все лишнее. Вообще, загадкой было уже то, что к капитану возвращалось сознание – ведь вся его нервная деятельность должна была прекратиться, когда температура мозга упала ниже точки замерзания. Но в мозгу капитана трудилось множество микроскопических машинок. Строго говоря, думали именно они, причем в условиях, когда температура была всего лишь на полкельвина выше абсолютного нуля.

– Зачем мы идем к Йеллоустону? – Вольевой было не по себе, причем вовсе не из-за общения с капитаном. – Хороший вопрос…

– Каков же ответ?

– Садзаки полагает, будто там живет человек, способный вам помочь.

Капитан долго вникал в ее слова. На своем браслете Илиа видела карту его мозга, по которой пробегали разноцветные волны, будто атакующие армии на поле боя.

– Тогда этот человек – Кэлвин Силвест, – произнес капитан.

– Кэлвин Силвест умер.

– Значит, Дэн Силвест. Это его решил разыскать Садзаки?

– Полагаю, больше некого.

– Он не согласится прийти. В прошлый раз отказал.

Наступило молчание. Температурные колебания время от времени отключали мозг капитана.

– Садзаки следовало бы это знать. – Капитан снова обрел способность мыслить.

– Я уверена, что Садзаки рассмотрел все возможности. – Судя по тону Вольевой, она была готова поверить во что угодно, но только не в собственные слова.

Нет, надо быть осторожнее, когда говоришь о другом триумвире. Садзаки – самый верный адъютант капитана. Они были знакомы давно, задолго до того, как Вольева вошла в команду. Насколько она знала, никто, кроме нее, не разговаривал со «спящим» и даже не знал о подобной возможности. Ни к чему было так глупо рисковать, даже учитывая пробелы в памяти капитана.

– Тебя что-то беспокоит, Илиа? Раньше ты доверяла мне. Дело в Силвесте?

– Нет, причина беспокойства находится не так далеко.

– На борту корабля?

«Вряд ли я когда-нибудь привыкну к этому», – подумала Вольева.

Но визиты к капитану в последние недели казались ей куда более привычным и естественным делом, чем раньше. Получалось, что посещение трупа, сохраняемого в условиях сверхнизких температур, трупа, несущего временно подавляемую, но опасную для всего сущего болезнь, стало для нее немного неприятной, но совершенно необходимой обязанностью. Чем-то таким, что ты просто вынужден время от времени делать.

Сейчас, однако, она сделала еще один шаг навстречу капитану, и черт с ним, со страхом, который остановил ее мгновение назад, когда она была уже готова выразить свое недоверие к Садзаки.

– Это насчет центрального артиллерийского поста, – начала она. – Помните его? Помещение, из которого управляют орудиями, хранящимися на тайном складе?

– Кажется, помню. Так что с ними?

– Я обучала артиллериста-стажера. Ему предстояло занять место в ЦАПе и взять контроль над орудиями с помощью вживленных в мозг имплантатов.

– Кто этот стажер?

– Борис Нагорный… Нет, вы его не знаете, он появился на борту сравнительно недавно. Я старалась держать его подальше от остальных. И даже помыслить не могла о том, чтобы привести сюда. Причина очевидна.

Причина заключалась в том, что болезнь капитана могла перекинуться на имплантаты Бориса. Вольева тяжело вздохнула. Она подходила к кульминации своего повествования.

– Нагорный всегда был не вполне уравновешенным. Во многих отношениях человек, стоящий на грани психопатии, был для меня предпочтительнее абсолютно нормального. Так, во всяком случае, я думала тогда. Оказалось, что я недооценила душевное нездоровье Нагорного.

– Ему стало хуже?

– Все случилось после установки имплантатов и первой попытки контакта с орудиями. Он стал жаловаться на кошмары чрезвычайной силы.

– Какое испытание для бедняги!

Вольева кивнула. Она догадывалась о том, что пережил капитан, когда болел, но все еще сохранял сознание. Какие кошмары, наверное, посещали его! Испытывал ли он при этом боль? И что такое боль в сравнении с пониманием, что тебя едят заживо, одновременно превращая в нечто совершенно чужеродное!

– Я не знаю, каковы были его кошмары, – сказала она. – Знаю лишь, что для Нагорного, чья голова и без того была набита страхами – их хватило бы на всех нас, – это оказалось невыносимым.

– И как ты поступила?

– Все заменила. И интерфейс ЦАПа, и имплантаты Нагорного. Совершенно без толку – кошмары продолжались.

– Уверена, что они как-то связаны с ЦАПом?

– У меня такая версия просто в голове не укладывалась, но несколько сеансов контроля дали весьма красноречивую статистику. – Илиа закурила новую сигарету – зажгла одинокую оранжевую звездочку в космосе капитана. Находка целого блока сигарет – ее единственная радость за последние недели. – Я снова заменила всю систему, но это ничего не дало. Ему стало еще хуже. – Сделав паузу, она призналась: – И тогда я посвятила в проблему Садзаки.

– Какова была его реакция?

– Он потребовал, чтобы я перестала экспериментировать, по крайней мере до тех пор, пока мы не доберемся до орбиты Йеллоустона. Пусть Нагорный проведет несколько лет в криосне, может, – это благотворно скажется на его рассудке. Сама я могу сколько угодно возиться в ЦАПе, но Нагорного туда допускать нельзя.

– Что ж, по мне – вполне разумный совет. Ты, разумеется, его отвергла?

Вольева кивнула и поймала себя на парадоксальном чувстве: ей было приятно, что капитан догадался о ее проступке и теперь не надо выдавливать из себя признание.

– Меня ведь разбудили на год раньше других. Дали время ознакомиться с системой, велели контролировать ваше состояние. Этим я и занималась несколько месяцев. До тех пор, пока не решила разбудить Нагорного.

– Ты продолжала эксперименты?

– Да. До вчерашнего дня. – Она глубоко затянулась сигаретой.

– Не тяни из меня жилы, Илиа. Что случилось вчера?

– Нагорный бежал. – Вот! Наконец-то она высказалась. – У него случился сильный приступ, он накинулся на меня. Я защищалась, он удрал. Спрятался где-то на корабле, но где именно, не знаю.

Капитан задумался. Илиа догадывалась, о чем он размышляет. Корабль очень велик, в нем есть места, которые невозможно просканировать, поскольку датчики там давно не работают. А если беглец будет почаще менять укрытия, это еще больше затруднит поиски.

– Необходимо разыскать этого парня, – сказал капитан. – Нельзя, чтобы он гулял на свободе, когда Садзаки и другие проснутся.

– А потом что?

– Вероятно, придется его убить. Но сделать это надо аккуратно. Заморозить тело в капсуле и сказать, что так и было.

– То есть представить это как несчастный случай?

– Да.

На лице капитана, которое Илиа видела в смотровое окошко, по обыкновению ничего не отразилось. У него мимические возможности, как у мраморной статуи, подумала она.

Это было хорошее решение. Замороченная собственными проблемами, Илиа не смогла до него додуматься. До последней минуты она боялась конфронтации с Нагорным, поскольку та могла привести к его смерти, а такое развитие событий представлялось неприемлемым. Оказывается, оно вполне приемлемое, если взглянуть с правильной точки зрения.

– Спасибо, капитан, – сказала Вольева. – Вы мне очень помогли. А теперь, с вашего разрешения, я вас снова заморожу.

– Но ведь ты скоро вернешься, да? Мне приятно разговаривать с тобой, Илиа.

– Я ни за какие коврижки не пропущу нашей встречи. – Она приказала браслету снизить температуру мозга капитана на пятьдесят милликельвинов. Это отправит его назад, в дрему, в бездумное небытие. Так она считала.

Вольева в тишине докурила сигарету, а потом перевела взгляд с капитана в темный изгиб коридора. Где-то там, в корабельных недрах, ее подкарауливает Нагорный. Он затаил на нее глубокую обиду. Он болен. У него поехала крыша.

Это бешеная собака, которую надо пристрелить.

– Кажется, я знаю, что это такое, – произнес Силвест, когда последний мешавший камень кладки был удален и открылась верхняя часть грани обелиска площадью два квадратных метра.

– И что же?

– Это карта системы Дельты Павлина.

– Что-то мне подсказывает: вы уже давно знаете это.

Паскаль глядела через выпуклые очки на сложный рисунок – две группы слегка искаженных концентрических окружностей. Стереоскопически совмещенные, они должны были дать единую картину, как бы висящую в воздухе перед обсидиановым обелиском. Это были орбиты планет. Сомнений быть не могло. Солнце – Дельта Павлина – находилось, как и полагается, в центре, помеченное амарантийским иероглифом – пятиконечной звездой, что сразу же напомнило о Земле. Затем следовали четкие орбиты главных небесных тел этой системы. Ресургему был присвоен символ, означавший мир. Сомнений нет. Это не случайный набор окружностей – около главных планет изображены их спутники.

– Были кое-какие догадки, – сказал Силвест.

Он совершенно выдохся, проработав в шахте всю ночь, да еще испытывая постоянный страх, но дело того стоило. Очистить второй метр обелиска было куда труднее, чем первый, да и буря выла, точно эскадрон баньши, примчавшийся с дикими воплями за душами археологов. Но, как это бывало и раньше, как будет и впредь, буря так и не достигла той силы, о которой предупреждал Кювье. Теперь самое худшее позади, хотя тучи пыли еще мечутся в небе, точно черные знамена. Тем не менее розовый рассвет уже прогоняет ночь. Похоже, опасность миновала.

– Все это ничего не меняет, – стояла на своем Паскаль. – Мы ведь давно в курсе, что они занимались астрономией. Находка говорит лишь о том, что на каком-то этапе своего развития амарантийцы узнали о гелиоцентричности этой планетной системы.

– Нет, находка дает гораздо больше, – медленно произнес Силвест. – Далеко не все эти планеты видны невооруженным глазом, даже если учесть возможные физиологические особенности амарантийцев.

– Значит, у них были телескопы!

– Не так давно вы назвали их инопланетянами каменного века. А теперь приписываете им умение делать телескопы?

Журналистка вроде бы улыбнулась, но маска на ее лице не давала уверенности в этом. Паскаль запрокинула голову: что-то блестящее пронеслось между барханами. Это под пылевыми облаками летел дельтоид.

– Похоже, у нас гости, – сказала Паскаль.

Они так быстро взобрались по лестнице, что запыхались, когда оказались наверху. Хотя ветер начал слабеть несколько часов назад, ходить по отвалам было чистым наказанием. На территории раскопок царил хаос: прожекторы и гравитометры опрокинуты, некоторые сломаны, прочее оборудование валяется где попало.

Самолет кружил над головами; пилот высматривал место для посадки. Силвест сразу понял, что дельтоид прилетел из Кювье – в Мантеле таких больших нет. На Ресургеме летающих аппаратов вообще было мало и ценились они высоко, поскольку лишь благодаря им поддерживалась связь между поселками, расположенными в нескольких сотнях километров друг от друга.

Все действующие ныне самолеты были изготовлены еще в первые годы существования колонии. Делали их роботы, используя местное сырье. Роботы-конструкторы были уничтожены или похищены во время мятежа, и все, что осталось после них, ценилось на вес золота. Конечно, самолеты могли самовосстанавливаться после небольших аварий, так что особого ухода не требовали. Но некоторые стали жертвами диверсий или небрежности; с годами воздушный флот колонии сокращался.

Блеск дельтоида резал Силвесту глаза. Нижняя поверхность крыла была усеяна тысячами тепловых элементов. Они-то, раскаленные добела, и обеспечивали термический подъем машины. Их сияние было слишком сильным для органов зрения, которыми снабдил сына Кэлвин.

– Кто это? – спросил кто-то из студентов.

– Мне и самому интересно, – отозвался Силвест.

Его не радовало, что дельтоид прибыл из Кювье. Он смотрел, как тот снижается, отбрасывая на землю яркие разноцветные тени – это остывали термические элементы, проходя всю гамму радуги. Самолет сел на полозья. Тут же опустилась аппарель, и по ней сошла группа людей. Глаза Силвеста перешли на инфракрасный режим, так он лучше разбирал движущиеся в его направлении силуэты.

Гости были облачены в темные комбинезоны, шлемы, большие дыхательные маски и что-то вроде пуленепробиваемых жилетов с блестящими знаками различия администрации. Словом, это была пресловутая милиция колонии. Каждый держал наперевес оружие – длинную, весьма зловещего вида винтовку с рукоятками и подствольным ракетометом.

– Выглядят они не слишком дружелюбно, – осторожно произнесла Паскаль.

Отряд остановился, не дойдя нескольких шагов.

– Доктор Силвест? – Ветер, еще довольно сильный, отчасти заглушил голос милиционера. – Боюсь, сэр, у меня для вас плохие новости.

Силвест ничего другого и не ждал.

– В чем дело?

– Второй вездеход, сэр, тот, что уехал раньше…

– Что с ним?

– Вашим людям не удалось добраться до Мантеля, сэр. Мы их обнаружили. Они попали под оползень. На гряде собралось много пыли. У них не было ни единого шанса, сэр.

– Слука?

– Все погибли, сэр. – Громоздкая маска делала человека из администрации похожим на слоновьего бога. – Нам очень жаль. Какая удача, что не все уехали одновременно.

– Это больше чем удача, – вздохнул Силвест.

– Сэр, есть еще кое-что. – Представитель власти крепче сжал оружие, скорее демонстрируя его наличие, чем угрожая. – Вы арестованы, сэр.

Резкий голос К. С. Нга заполнил всю кабину вагончика. Больше всего он был похож на пронзительное жужжание пойманной осы.

– Так ты работаешь над своим вкусом? Я имею виду красоту нашего великолепного города.

– Про вкус и красоту уж кто бы говорил, – хмыкнула Хоури. – Ящик, когда ты в последний раз вылезал из своего идиотского кокона? Вряд ли это было на памяти ныне живущих.

Естественно, Нг не мог находиться рядом с ней, его паланкин не втиснулся бы в такой маленький вагончик канатной дороги. Машина была узкофункциональной – ничего лишнего, способного привлечь внимание посторонних, особенно сейчас, на завершающем этапе охоты. Припаркованная на крыше, она походила на бесхвостый вертолет, частично сложивший свои лопасти. Ее важнейшими деталями были тонкие телескопические рычаги, которые заканчивались захватами, зловеще изогнутыми наподобие когтей ленивца.

Когда Хоури села в машину, дверца автоматически захлопнулась, оставив снаружи дождь и басовитый гул городского транспорта. Ана сказала, куда ехать – к Монументу Восьмидесяти, глубоко увязшему в Мульче. Машина на мгновение задумалась, вероятно рассчитывая оптимальный путь, оценивая состояние транспортных потоков и проверяя непрерывно меняющуюся топологию ведущих туда тросов. Процесс этот требовал времени, так как бортовому электронному мозгу было далеко до совершенства. Наконец Хоури почувствовала, что центр тяжести машины немного сместился. Через верхнее стекло дверцы она увидела, как одна из «рук» вытянулась, вдвое увеличив свою длину, и ухватилась за трос, проходивший над крышей здания.

Затем нужную точку на другом тросе разыскала вторая «рука». Резкий скачок – и вагончик уже в воздухе. Несколько секунд он скользит по двум тросам, затем один из них уходит в сторону, так что машина должна его отпустить. Она разжимает «когти», а третья «рука» тут же хватается за новый трос, пересекающий дорогу машине. Снова несколько секунд скольжения в нужном направлении, снова падение, снова подъем, и вот появляется хорошо знакомая противная тяжесть в желудке. И невозможно избавиться от жуткого ощущения, что машина не выбирает тросы целенаправленно, а хватает их наугад. Чтобы хоть немного отвлечься, Хоури занялась дыхательными упражнениями, поочередно напрягая и расслабляя пальцы рук, затянутых в черные кожаные перчатки.

– Должен признаться, – продолжал болтать Ящик, – что я уже довольно долго не подвергал себя воздействию присущих городу ароматов. Но то я, а тебе беспокоиться совершенно не о чем. Система его очистки – одна из немногих, которые не прекратили функционировать после эпидемии.

Теперь, когда вагончик уже миновал скопление зданий, которое можно было с натяжкой назвать жилым районом и в котором обитала Хоури, перед ней разворачивалась гигантская панорама Города Бездны. Казалось невероятным, что этот дремучий лес уродливых строений был когда-то самым процветающим городом в истории человечества, что отсюда на протяжении двух столетий изливался обильный поток научных и художественных новаций. Теперь даже местный люд признавал, что этот край видывал лучшие времена. С некоторой долей иронии жители называли его Городом Вечного Сна, поскольку многие тысячи его самых богатых обывателей улеглись в криогенные установки, рассчитывая провести там период упадка, который, по их мнению, являлся лишь случайным провалом на восходящей кривой роста благоденствия и процветания.

Естественной границей Города была кромка кратера диаметром шестьдесят километров. Сам город имел форму кольца, окаймлявшего зев Бездны. Город был укрыт восемнадцатью куполами, занимавшими пространство между стеной кратера и пропастью. Купола соприкасались гранями и удерживались на подпорных башнях. Эти купола больше всего напоминали покровы, которыми завешивают мебель в спальне недавно усопшего. Местные прозвали все это Москитной Сеткой, хотя существовало еще с десяток названий, заимствованных из разных языков. Без куполов город не мог бы существовать. Атмосфера Йеллоустона – холодная смесь азота и метана, соотношение между которыми все время менялось, приправленная коктейлем сложных соединений водорода и углерода, – была для человека убийственной. К счастью, кратер защищал от самых страшных ветров и селей жидкого метана, а смесь горячих газов, изрыгаемых Утробой, могла быть превращена в пригодный для дыхания воздух весьма простым и дешевым технологическим процессом. Были на Йеллоустоне и другие колонии, куда меньше Города Бездны, но у них возникли огромные проблемы с созданием локальной биосферы, особенно с обеспечением населения воздухом.

В первые дни своего пребывания на Йеллоустоне Хоури спрашивала у местных, кому вообще пришло в голову заселить столь негостеприимную планету? На Окраине Неба бесконечно полыхают войны, но там хоть можно жить без куполов и техники, создающей пригодную для дыхания атмосферу. Однако вскоре Хоури поняла: рассчитывать на более или менее содержательный ответ не стоит даже в том случае, если подобный вопрос не воспримут как дерзость чужака.

Впрочем, ответ и так был ясен. Бездна привлекла к себе первых исследователей, они создали скромное поселение, а затем образовалось что-то вроде пограничного городка. Безумцы, игроки, мечтатели с горящими глазами летели сюда как мотыльки на огонь, привлеченные слухами о богатствах Бездны. Кто-то возвращался разочарованным, кто-то погибал в ядовитых пламенных глубинах вулкана. А выжившие энтузиасты гордились дивной красотой этих мест. Быстро пролетели двести лет, и кучка жалких лачуг превратилась в Город Бездны.

Он непрерывно и беспорядочно рос во всех направлениях и казался живой чащобой, которая вот-вот исчезнет в туманной дымке Бездны. Самые старые постройки сохранились на удивление хорошо. Эти здания, похожие на ящики, не поддались эпидемии, потому что в них не было систем саморемонта и самоперестройки. Напротив, новейшие небоскребы теперь напоминали трухлявый валежник с торчащими обломками ветвей и корней.

Когда-то эти небоскребы обладали симметрией и поражали величественной красотой, но плавящая чума изуродовала их, заставив расти вкривь и вкось, выбрасывая в стороны шарообразные утолщения и извилистые мерзкие щупальца. Потом эти здания умерли, окоченели в диковинных позах, – казалось, Город строили безумные архитекторы, чтобы постоянно будить в людях страх и дурные предчувствия. Возле таких домов образовались нижние ярусы, они представляли собой сплошные трущобы и блошиные рынки, освещавшиеся по ночам кострами и очагами.

В трущобах копошились человечки: кто шел пешком, кто ехал на рикше по шатким мосткам, переброшенным через развалины. Тут почти не использовались иные виды энергии, кроме мускульной и в меньшей степени паровой.

Трущобы никогда не поднимались выше десятого этажа небоскребов, так как могли легко обрушиться под собственной тяжестью. Поэтому над ними еще на двести-триста метров взбирались относительно ровные, сравнительно мало изуродованные эпидемией стены огромных зданий. И никаких признаков того, что там живут люди. Только на самых верхних этажах человеческое присутствие давало о себе знать. Это были какие-то пристройки на столбах, похожие на гнезда аистов среди ветвей. Стекла этих пристроек отражали блеск власти и богатства. Они были ярко освещены. Сверкали неоновые рекламы. Лучи прожекторов, подвешенных к карнизам, выхватывали миниатюрные фуникулеры-такси, связывавшие между собой различные районы города.

Эти машины торопливо пробирались по канатам, оплетавшим здания, точно паучьи тенета. Имя этого возвышавшегося над трущобами города в городе было Полог.

Здесь не бывает настоящего дня, подумала Хоури. В Пологе она ни разу не чувствовала себя проснувшейся. Казалось, он погружен в вечные светлые сумерки.

– Ящик, когда у властей найдется время отчистить от грязи Москитную Сетку?

Нг засмеялся – будто затрясли жестяное ведро со щебнем.

– Наверное, никогда. Разве что кто-то придумает способ делать из грязи деньги.

– И кто из нас сейчас хает город?

– Мы-то с тобой можем себе это позволить. Когда сделаем дело, почему бы не махнуть на «карусели» и не пожить как приличные люди?

– Это в душных коробках-то? Нет уж, Ящик, мне такого восторга не вынести, так что на мою компанию не рассчитывай.

Перед Хоури открылась Бездна; фуникулер приблизился к внутренней стороне тороидальной воронки. Бездна представляла собой глубочайший провал в материнских породах, ее изъеденные ветровой эрозией стены сначала были отлогими, а затем круто обрывались. Их покрывали трубы, которые уходили в ревущую пропасть; оттуда извергались клубы паров. Там находилась фабрика по переработке газов, она снабжала Город воздухом для дыхания и теплом.

– Кстати, о деле. Что скажешь насчет оружия?

– Думаю, ты сумеешь с ним разобраться.

– Ты платишь, я разбираюсь. Но надо знать, с чем я имею дело.

– Если у тебя с этим проблемы, то советую поговорить с Тараши.

– Он что, сам изобрел эту штуковину?

– До самой последней детали.

Теперь вагончик скользил над Монументом Восьмидесяти. Хоури еще никогда не видела его в таком ракурсе. По правде говоря, если смотреть снизу, он выглядит куда величественнее. Сейчас он производил впечатление сильно побитого непогодой – довольно жалкое зрелище.

Это была пирамида с квадратным основанием, наподобие зиккурата. Нижние этажи обросли халупами на сваях, как днище корабля ракушками. Наверху мраморная облицовка сменялась зеркальными окнами, но с улицы не видно, что многие стекла побиты, металлические рамы частью сломаны, частью вовсе вылетели. Похоже, именно здесь и должно случиться убийство.

Обычно о подобных вещах не ставили в известность заранее. Должно быть, Тараши сам настоял на этой детали. В контракт с будущей жертвой такие пункты вносились разве что в тех случаях, когда клиент считал свои шансы выжить и избавиться от преследователя за условленный период времени очень высокими. Таким образом практически бессмертные богачи разгоняли скуку, переставая подчиняться законам и правилам. Если удастся пережить «Игру» – а так и бывало в большинстве случаев, – богатенький охотник будет потом долго хвастать своими подвигами.

Хоури отлично помнила, как сама включилась в «Игру теней». В тот день она очнулась на орбите Йеллоустона, на спутнике с криогенными установками, которым заправлял орден ледяных нищенствующих. На Окраину Неба эти нищенствующие никогда не забредали, но она кое-что слышала об их промысле. Эта добровольная религиозная организация дала обет помогать тем, чье здоровье серьезно пострадало при космических перелетах. Например, очень частым явлением была посткриогенная амнезия – побочный результат размораживания после криосна.

Пробуждение на спутнике ледяных нищенствующих – это уже причина для беспокойства. А в случае с Хоури амнезия была настолько серьезной, что стерла даже память о космическом перелете. Последнее ее воспоминание было весьма специфическим: она лежит в госпитальной палатке на Окраине Неба, а рядом ее муж Фазиль. Обоим досталось в очередном сражении. Ранения не угрожали жизни и могли быть излечены в любом орбитальном госпитале. Пришел санитар и стал готовить пациентов к кратковременному криосну. Их охладят, отправят на орбиту в шаттле, а там поместят на склад – дожидаться, когда у хирургов дойдут до них руки. Процедура могла продлиться несколько месяцев, но санитар намекнул, что есть неплохие шансы вернуться в строй до окончания войны. Хоури и Фазиль поверили санитару, – в конце концов, они были настоящими профессионалами.

А потом она пробудилась. Но вместо того, чтобы перебраться в палату для выздоравливающих, оказалась на попечении ледяных нищенствующих. У вас, заявили ей с йеллоустонским акцентом, нет ни амнезии, ни иных осложнений, какие бывают у «слякоти». Все гораздо хуже.

Причину случившегося главный нищенствующий назвал бюрократической ошибкой. На орбите Окраины Неба в криогенную установку попала ракета. Хоури и Фазиль оказались среди немногих счастливцев, оставшихся в живых, но все их документы пропали. В ходе опознания замороженных ошибок избежать не удалось. Хоури приняли за наблюдательницу-демархистку, которая изучала войну на Окраине Неба и уже собиралась вернуться на Йеллоустон, когда попала под обстрел. Хоури прооперировали, а затем погрузили на борт корабля, уже готовившегося к старту.

К сожалению, с Фазилем такой ошибки не произошло. Пока корабль уносил спящую в криокапсуле Хоури за многие световые годы к Эпсилону Эридана, Фазиль старел – на один год за каждый год ее полета. Разумеется, сказали нищенствующие, подмену вскоре обнаружили, но было уже поздно. Рейсов до Окраины Неба нет и не ожидается еще лет десять. Даже если бы Хоури отправилась на Окраину Неба сейчас же (что опять-таки невозможно, учитывая, на какие планеты предстоит лететь кораблям, висящим ныне на орбитах Йеллоустона), до воссоединения с Фазилем прошло бы лет сорок. А Фазиль и знать не будет, что она возвращается, – вполне может жениться, завести детей и даже внуков. Прилети Хоури к нему, и она станет призраком былой любви, давно поглощенной Небытием. А ведь еще необходимо учитывать, что Фазиль мог погибнуть, вернувшись на фронт.

До того как нищенствующие изложили все эти доводы Хоури, она никогда не задумывалась о скорости света. Знала только, что во всей Вселенной нет ничего быстрее… Но, как она теперь убедилась, эта скорость слишком мала, чтобы сохранить жизнь любви.

Один беспощадный момент истины – и она поняла, что важнейшие свойства Вселенной, ее физические законы, сговорились между собой, чтобы подвести ее к пропасти, полной ужаса и одиночества. Ей было бы легче, куда легче, если бы она знала, что Фазиль умер. Теперь же между нею и им лежит океан неизвестности – пространство и время.

В ней бушевал гнев, грозя сжечь ее дотла.

Позже в тот день пришел человек и предложил Хоури убивать по найму, и она удивительно легко согласилась.

Имя этого человека было Таннер Мирабель. Он тоже был солдатом с Окраины Неба. Таннер считался настоящим специалистом по выискиванию потенциальных убийц; он заинтересовался Хоури, как только ее разморозили. Мирабель связал ее с мистером Нгом, известным герметиком.

Вскоре Нг пригласил ее на собеседование. За этим последовали психометрические тесты. Убийцы, как считали на этой планете, должны быть людьми здравомыслящими, склонными к аналитическому мышлению. Чтобы четко различали законное умерщвление и уголовное преступление и не переступали весьма зыбкую границу. В противном случае акции компании могут рухнуть в Мульчу.

Все эти тесты Хоури прошла легко.

Были и другие. Иногда заказчики требовали чрезвычайно хитроумных способов своей потенциальной ликвидации, поскольку в глубине души не верили, что дойдет до убийства, и считали себя достаточно умными и изворотливыми, чтобы протянуть условленные дни и даже месяцы охоты и оставить убийцу с носом. Поэтому Хоури надлежало свести близкое знакомство со всеми видами оружия, используемого в «Игре».

Ну, уж чем-чем, а орудиями убийства профессионального солдата с Окраины Неба не удивишь.

Но даже она не видела ничего похожего на ту штуковину, которую ей доставила «зубная фея» в этот раз.

Потребовалось не меньше минуты, чтобы понять, как собирается это ружье. Получилось нечто вроде снайперской винтовки с чудовищно толстым перфорированным стволом. Обойма содержала несколько черных, похожих то ли на дротики, то ли на мальков рыбы-меча патронов. На каждой пуле присутствовала красноречивая метка – голографическое изображение черепа. Это удивило Хоури – она еще никогда не применяла отравленные боеприпасы.

А что за дела с этим Монументом?

– Ящик, – сказала она, – мне хотелось бы кое-что…

В этот момент фуникулер резко устремился вниз. Рикши прямо по его курсу изо всех сил закрутили педали, чтобы избежать столкновения. Перед глазами полыхнуло, на сетчатке отпечатались цифры – плата за проезд.

Хоури провела мизинцем по кредитному терминалу, переводя деньги с защищенного счета – у этого банка, находящегося в Пологе, не было никаких контактов с «Точкой Омега». «Цель» с хорошими связями способна отследить передвижения своего охотника по ряби на поверхности финансового моря. Заметанием следов пренебрегать нельзя.

Хоури открыла дверцу и выскочила. Здесь, как и всегда на поверхности планеты, шел мелкий дождь; его называли внутренним. Специфическая вонь Мульчи – смесь запахов канализации, пота, пряностей, озона и едкого дыма очагов – с силой ударила в ноздри. Шум тоже был невыносим: повозки, рикши, колокольчики, клаксоны. В этот фон вплетались выкрики уличных торговцев, визг животных в клетках, куплеты бродячих певцов, объявления голографической рекламы на всех наречиях, от современного норта и до каназиана.

Хоури надела широкополую фетровую шляпу и подняла воротник пальто, доходившего до колен. Фуникулер вытянул «руку» и ухватился за свисающий трос. Вскоре он затерялся среди других вагончиков, качающихся, как маятник, и стремящихся побыстрее подняться к бурому куполу «неба».

– Эй, Ящик, – сказала она, – твой ход.

Его голос прозвучал прямо в ее мозгу:

– Доверься мне. У меня хорошие предчувствия.

Совет капитана хорош, думала Илиа Вольева. Убийство Нагорного – единственный надежный выход. Безумец сам облегчил ей задачу – тем, что поднял на нее руку. Рассуждения на моральные темы теперь абсурдны.

Нападение произошло несколько месяцев назад по бортовому времени. Она тянула с решением проблемы, но сейчас обстоятельства требуют немедленных действий. Очень скоро корабль подлетит к Йеллоустону, экипаж выйдет из криосна. Когда это произойдет, ей придется солгать, будто Нагорный скончался, будучи замороженным, из-за какого-то вполне объяснимого сбоя в работе капсулы.

Надо собрать волю в кулак, выйти из лаборатории и сделать то, что должно быть сделано.

Помещение, которое занимала Вольева, по стандартам «Ностальгии по бесконечности», было совсем скромным. Она ведь могла взять себе целую анфиладу залов. Только зачем ей это? Часы бодрствования тратятся на уход за боевыми системами, на остальное времени почти не остается. А когда она спит, ей снятся все те же боевые системы.

Конечно, иногда она разрешала себе попользоваться – не скажешь же «насладиться» – корабельной роскошью.

Места ей хватало вполне. У нее была постель, кое-какая мебель, довольно аскетичная на вид, хотя, откровенно говоря, корабль мог предоставить ей мебель любого стиля и качества. К ее комнате примыкал небольшой «аппендикс», там она устроила лабораторию. Илиа испытывала различные методы борьбы с болезнью капитана. Ее работа в этом направлении носила весьма любительский характер, результатами она ни с кем не делилась. Зачем возбуждать напрасные надежды?

Здесь же она потом хранила и голову Нагорного. Голова была заморожена. Держала ее Вольева в старом шлеме космического скафандра, который, обнаружив, что хозяин умер, сам явился к Вольевой, чтобы пройти надлежащий ремонт и чистку. Она что-то слышала о шлемах с острой как бритва диафрагмой на уровне воротника, которая при необходимости быстро и безболезненно отделяла голову от тела. Однако этот был не из их числа.

Впрочем, Нагорный умер весьма любопытным образом. Вольева разбудила капитана и изложила ему ситуацию со стажером. По-видимому, тот сошел с ума в результате ее экспериментов. Она подробно рассказала о проблемах, возникших при попытке подключить его к орудийным системам с помощью датчиков, вживленных в мозг. Даже упомянула о мучивших Нагорного кошмарах, а потом вкратце поведала, как артиллерист напал на нее, а затем исчез в неведомых глубинах корабля. Капитан не стал донимать ее вопросами о кошмарах, чему тогда Вольева обрадовалась, так как ей не хотелось обсуждать эту тему, а особенно содержание снов Нагорного.

Потом она обнаружила, что абстрагироваться от темы кошмаров становится все труднее. Дело в том, что это были не отдельные обрывки снов, не разрозненные дурные видения, хотя и такие могут сильно влиять на психику. Нет. Из того, что она слышала от Нагорного, можно было заключить, что кошмары повторялись многократно и отличались детализацией. По большей части они касались некоего существа, которое называлось Похитителем Солнц. Это был личный палач Нагорного. Не было ясности в том, чего Похититель Солнц старался добиться от Нагорного, но он вызывал у последнего ужас, представая воплощением мирового зла.

Как-то Вольева заглянула в блокнот, который нашла в комнате Нагорного. Там были карандашные наброски, сделанные как будто в лихорадочном состоянии. Они изображали жутких существ, похожих на птиц, с пустыми глазницами и выпирающими костями скелета. Если это видения, посещавшие Нагорного в бреду, то ему было чего бояться. Однако оставался вопрос: как соотносятся эти фантомы с занятиями в ЦАПе? Какое замыкание при подключении нейронной системы стажера к бортовой технике ударило по той части мозга, которая рождает кошмары?

Теперь, оглядываясь назад, Вольева понимала, что действовала слишком поспешно и грубо. Впрочем, она лишь выполняла приказ Садзаки привести корабельное вооружение в боевую готовность.

Итак, у Нагорного произошел срыв, и он бежал в неконтролируемые недра полуразрушенного корабля. Рекомендация капитана – найти и убить этого человека – полностью совпадала с ее инстинктивным решением. Однако исполнить его удалось далеко не сразу. Вольевой пришлось установить датчики во множестве коридоров – конечно, далеко не во всех. Она получила тьму докладов от крыс-уборщиц, пытаясь выяснить, где прячется Нагорный. Временами ей казалось, что все напрасно, что Нагорный будет разгуливать на свободе, даже когда корабль окажется на орбите Йеллоустона и проснутся остальные члены команды…

И тут Нагорный совершил две ошибки – надо полагать, вследствие критического обострения его болезни. Первая заключалась в том, что он вломился в каюту Вольевой и оставил послание, написанное на стене его артериальной кровью. Очень простой текст, всего два слова. Ничего неожиданного для нее: «Похититель Солнц».

Затем, уже в полном безумии, он украл шлем от ее скафандра, бросив все остальное. Каким-то образом обойдя поставленные Вольевой защитные устройства, он взломал замок каюты и устроил там засаду, а когда хозяйка примчалась к себе, отобрал у нее пистолет и прыжками потащил по длинному, постепенно закругляющемуся коридору, к ближайшей лифтовой шахте. Вольева пыталась сопротивляться, но силы Нагорного словно удесятерились, он держал ее стальной хваткой. И все же она считала, что у нее есть шанс – ведь ее увлекали туда, где ходят лифты.

Однако, как оказалось, Нагорный вовсе не собирался ждать лифта. С помощью ее пистолета он взломал дверь, ведущую к бездонным глубинам шахты, где бродило гулкое эхо. Без всяких церемоний – даже не попрощавшись – Нагорный швырнул Илиа туда.

Это была его вторая грубая ошибка.

Шахта пронизывала весь корабль – от носа до кормы. Вольевой предстояло пролететь несколько километров, прежде чем она ударится о дно. Через несколько секунд, когда ей стало казаться, что сердце вот-вот остановится, она вдруг поняла, чтó должно произойти. Она будет падать, пока не разобьется, и не важно, сколько мгновений или минут займет этот процесс. Стены шахты отвесны и ровны, шансов ухватиться за что-то или замедлить падение нет.

Ее ждет смерть.

И вдруг… Нет, это случилось не сразу, отчего ей потом было очень стыдно. Вдруг какая-то часть ее мозга занялась анализом ситуации совсем в другом направлении. Илиа увидела себя не падающей сквозь корабль, а стоящей на месте по отношению к звездам, висящей в невесомости, тогда как мимо нее несутся вверх стенки корабля. Сама Вольева не испытывала никакого ускорения. Ускорением обладал лишь корабль.

А ускорение корабля поддавалось управлению с помощью браслета.

На детали у нее не оставалось времени. Была лишь идея – будто вспышка в голове. Вольева понимала: необходимо эту идею немедленно реализовать или… встретить свою погибель. Падение можно прекратить, включив торможение корабля на то время, которое необходимо для получения нужного эффекта.

Номинальное ускорение сейчас составляло одно g, вот почему Нагорный с такой легкостью представил себе корабль в качестве дома огромной высоты, с которой он и сбросил Вольеву. Она падала уже не меньше десяти секунд – именно столько времени ее ум перерабатывал информацию. Что же необходимо? Десятисекундный тормозной импульс с обратным ускорением одно g? Нет, это мало что даст. Лучше односекундный импульс и десятикратное ускорение. Она знала, что двигатели на это способны. Такой маневр не повредит и команде, спящей в криокапсулах. Не опасен он и для Вольевой – она лишь увидит, как бег стенок корабля мимо нее резко замедлится.

А вот Нагорный почти беззащитен.

Выполнить решение было непросто. Рев воздуха в шахте почти заглушал ее голос, когда она отдавала приказ через браслет. Потом наступил страшный момент: корабль будто не желал реагировать на ее слова. А дальше наступило блаженство: он взялся за ум и выполнил распоряжение.

Позже Вольева обнаружила Нагорного. Пиковое ускорение в течение одной секунды, вообще-то, не было бы фатальным, но Вольева сбросила скорость не за один прием, а за несколько, методом проб и ошибок, причем каждый импульс швырял безумца между полом и потолком.

Сама Вольева тоже пострадала – удары о стены шахты стоили ей сломанной ноги. Правда, нога потом срослась, остались лишь мрачные воспоминания о боли. Она помнила, как пользовалась лазерной кюреткой, чтобы отделить голову Нагорного, зная, что еще предстоит удаление вживленных в его мозг датчиков. Имплантаты были тоненькие, крохотные, выращенные в ходе трудоемкого процесса на молекулярном уровне. Ей очень не хотелось, чтобы кому-то удалось этот процесс потом продублировать.

Она вынула голову Нагорного из шлема, погрузила ее в жидкий азот. Затем сунула руки в две пары рукавиц, висевших среди прочих инструментов над рабочим столом. Крошечные блестящие орудия тут же пришли в движение и сами опустились на поверхность черепа, готовые трепанировать его, а потом зашить с фантастической точностью. Однако до того, как череп будет восстановлен, Вольева заменит настоящие датчики на фальшивые – в случае расследования никто не спросит, чтó она вынула из мозга погибшего.

Голову, конечно, придется пришить, но тут особой спешки нет. Когда все проснутся и узнают, что произошло с Нагорным, – вернее, что им положено узнать, – у них не появится желания скрупулезно изучить труп. Конечно, может возникнуть проблема с Суджик – она была любовницей Нагорного, когда тот пребывал в здравом рассудке.

Как и многие люди, Илиа Вольева считала, что проблемы надо решать по мере их возникновения.

А пока ее инструменты глубоко проникали в голову Нагорного в поисках того, что принадлежало ей. И тут пришла мысль: кем же его заменить?

Конечно, не кем-нибудь из тех, кто находится на борту. Впрочем, на орбите Йеллоустона она наверняка отыщет нового стажера.

– Ящик, а не становится ли тут жарковато?

Его голос, дрожащий, чуть утративший внятность, проник сквозь массивные дома, которые громоздились над головой Хоури.

– Милая девочка, тут будет так жарко, что мы раскалимся добела. Держись. И смотри, не потеряй отравленные дротики.

– Да, кстати, о них… Я…

Хоури отпрянула в сторону, и мимо нее промаршировали трое комусо в шлемах, похожих на лыковые корзины. Своими бамбуковыми флейтами якухати они размахивали, как мажоретки жезлами. При их появлении стая обезьян капуцинов в панике рассеялась и попряталась в тенях.

– Я просто хочу спросить: а ну как случайно подстрелю постороннего?

– Ничего страшного не случится, – отозвался Нг. – Этот яд рассчитан исключительно на биохимию Тараши, любой другой получит лишь довольно неприятное проникающее ранение.

– А если это будет клон Тараши?

– Ты полагаешь такое вероятным?

– Просто спрашиваю. – От нее не укрылось, что Ящик вдруг занервничал.

– Если такой клон существует и мы его по ошибке пристрелим, то это будет проблемой Тараши, а не твоей и не моей. Все это записано в контракте. Как-нибудь почитай его на досуге.

– Только если меня тоска заест, – ответила Хоури.

И замерла, так как все вокруг неожиданно изменилось. Нг умолк, его голос сменился четким пульсирующим гудком, – тихий и зловещий, он напоминал эхолокационные импульсы хищника. За последние полгода Хоури слышала этот гудок не меньше десяти раз, и он всегда означал, что цель близка.

Значит, Тараши сейчас в радиусе пятисот метров от нее, не далее. Этот факт, соотнесенный с моментом возникновения гудка, говорит о том, что Тараши внутри Монумента.

В подобные моменты «Игра» становится всеобщим достоянием. Тараши знает об этом – такой же приборчик, как у Хоури, имплантировали и ему в одной из тайных клиник Полога. Эта штуковина генерирует в мозгу Тараши похожие импульсы. По всему Городу Бездны различные информационные Сети, специализирующиеся на «Игре Теней», посылают свои мобильные группы туда, где должно произойти убийство. Самые везучие, наверное, уже совсем рядом.

По мере приближения Хоури к Монументу пульсация становилась напряженнее, но частота нарастала небыстро. Вероятно, Тараши находился где-то наверху, так что расстояние между ними менялось мало.

Цокольная часть Монумента была вся в трещинах, они образовались из-за подвижек грунта – сооружение находилось в опасной близости от Бездны. Изначально в этом фундаменте и ниже располагался торговый комплекс, но потом он достался Мульче. Самые нижние уровни были затоплены, пешеходные мостки и лестницы окунались в воду цвета жженого сахара. Но над цоколем и затопленной площадью все еще высился тетраэдр Монумента – благодаря еще одной, меньшей, пирамиде, перевернутой и вмурованной глубоко в материнские породы. Там и находился единственный вход в Монумент.

Теперь, если Хоури удастся проникнуть в здание, Тараши может считать себя стопроцентным покойником. Но для этого ей надо пройти по мостику, подвешенному над затопленной площадью. А там она будет хорошо видна засевшему внутри Монумента человеку. Интересно, о чем думает ее будущая жертва…

В своих снах Хоури нередко видела одно и то же: почти обезлюдевший город, где ее преследует неутомимый охотник. А Тараши это же переживал наяву. Она вспомнила, что ее охотник никогда не спешил, – и от этого кошмар был еще страшнее. Спасаясь, Хоури бежала на ватных ногах в вязком, как тесто, воздухе, а мудрый преследователь передвигался спокойно, неторопливо – и неизменно сокращал расстояние.

Когда Хоури пересекла мост, пульсация участилась. Теперь под ногами чавкала грязь. Временами пульсация ослабевала, потом учащалась вновь – Тараши перемещался внутри Монумента. Ему уже не уйти. Может, рассчитывает завести Хоури на крышу? Если он намерен воспользоваться там воздушным транспортом, это будет нарушением контракта. В салонах Полога такое считается более постыдным, чем легкая смерть от пули охотника.

Она вошла в атриум внутри перевернутой пирамиды-опоры. Постояла несколько секунд, чтобы глаза привыкли к слабому освещению. Достала из-под полы ружье с отравленными пулями. Осмотрела выход на случай, если Тараши надеется улизнуть. В том, что клиента здесь не оказалось, не было ничего удивительного.

Атриум пуст. Видны отчетливые следы мародеров. Лупит по металлу дождь. Хоури всматривалась в изувеченные, запыленные скульптуры, что на медных тросах во множестве свисали с потолка. Некоторые упали на мраморную террасу, острые металлические крылья птиц воткнулись в пол. Похожая на известь пыль покрывала их маховые перья.

Хоури подняла глаза к потолку.

– Тараши! – позвала она. – Слышишь меня? Я иду.

Ее немного удивляло отсутствие телевизионщиков. Раньше такого не бывало. Конец охоты близок, а нет ни прячущихся по углам операторов, ни толпы пьяных от предвкушения крови зевак, которые всегда увязываются за съемочными группами. На зов никто не ответил, но Хоури знала: цель где-то выше потолка.

Охотница пересекла атриум, направляясь к винтовой лестнице, ведущей в сам тетраэдр Монумента. Поднималась быстро, высматривая крупные предметы, с помощью которых можно перекрыть путь отступления жертвы. Тут хватало разбитых произведений искусства и ломаной мебели. Хоури свалила их в кучу на верхней площадке лестницы. Пусть эта баррикада и преодолима, она задержит Тараши, а Хоури ничего другого и не надо.

Пока она работала, с нее сошло семь потов и разнылась спина. Слегка переведя дух, Хоури приступила к наблюдению за окрестностями. Непрестанное арпеджиато в голове говорило о том, что Тараши совсем близко.

Верхняя часть Монумента была отведена под индивидуальные усыпальницы Восьмидесяти. Эти маленькие мемориалы располагались в стенных нишах, а сами стены из величественного черного мрамора поднимались на головокружительную высоту, к потолку, поддерживаемому колоннами с кариатидами в соблазнительных позах. Стены, пронизанные арками, перекрывали обзор, и в любую сторону было видно лишь на несколько десятков метров. Три треугольника, составлявшие потолок, местами были пробиты, сквозь дыры в зал проникал тусклый серый свет. Из самых больших пробоин хлестали дождевые струи.

Хоури заметила, что половина ниш пустует: может, гробницы разграблены, а может, родственники усопших забрали их бренные останки, чтобы захоронить в более надежных местах. Из оставшихся могил две трети сохранились хорошо: есть и портреты погребенных, и таблички с их биографиями, и их любимые вещи, расставленные в определенном порядке. Были и такие, где виднелись голограммы статуй, а в двух открытых гробницах лежали забальзамированные тела, явно побывавшие в руках опытного таксидермиста, который заштопал наиболее страшные раны, явившиеся причиной смерти.

Хорошо сохранившиеся могилы не привлекали внимания Хоури, она осматривала лишь те, что подверглись надругательствам вандалов. Тут хватало всяких обломков. Пригодились и бюсты – их можно было легко переносить, ухватившись за подставку. Хоури не пыталась аккуратно укладывать их на ступеньках, а просто громоздила в кучу. Раньше у бюстов были глаза из самоцветов, но о них позаботились мародеры. Полноразмерные статуи перетаскивать было трудно, она едва справилась с одной.

Вскоре баррикада была завершена. Ее основу составили как попало наваленные головы. Столь невежливое обращение никак не отразилось на лицах – они хранили каменное достоинство. Кучу окружали всякие мелкие предметы: вазы, Библии, даже роботы-уборщики. Если Тараши начнет разбирать этот завал, Хоури услышит и моментально окажется рядом. Убить его на этой куче голов было бы даже забавно – она чуть-чуть напоминает Голгофу.

Делая свое дело, Хоури одновременно прислушивалась к мерным шагам где-то за стенами.

– Тараши! – позвала она. – Не трудись. Отсюда нет выхода.

Его ответ прозвучал удивительно громко и уверенно:

– Ты ошибаешься, Ана. Выход будет – недаром же мы здесь.

Вот черт! Клиент не должен знать ее имени!

– Куда выход? В царство мертвых?

Казалось, он забавляется.

– Что-то в этом духе.

Такую браваду в предчувствии неизбежного конца Хоури встречала не впервые. Ей это даже нравилось.

– Хочешь, чтобы я тебя нашла?

– Почему бы и нет, раз уж ты проделала такой приличный путь?

– Понятно. Желаешь за свои денежки получить полное удовольствие. В твоем контракте столько всяких оговорок, – должно быть, он тебе обошелся недешево.

– Оговорок?

Пульс, звучавший в ее голове, на мгновение прервался.

– Например, это оружие. И то, что мы одни.

– А! – воскликнул Тараши. – То, о чем ты говоришь, и впрямь стоило дорого. Видишь ли, мне хотелось придать этому делу сугубо личный характер. Во всяком случае, на его завершающей стадии.

Хоури стало не по себе. Еще никогда ей не приходилось так долго говорить со своей жертвой. Да и невозможно это было среди ревущей кровожадной толпы. Взяв наперевес ружье с отравленными пулями, она медленно пошла по проходу.

– А зачем нужен пункт о сокрытии сведений от публики? – спросила она, не желая прерывать контакт.

– Забочусь о своем достоинстве. Я хочу сыграть в эту «Игру», но не хочу опозориться в процессе.

– Ты где-то близко.

– Да, совсем рядом.

– А ты боишься?

– Естественно. Только не смерти, а жизни. Я не один месяц потратил, чтобы достичь такого состояния. – Его шаги смолкли. – Тебе здесь нравится, Ана?

– Немножко напрягает беспорядок.

– Но выбрано место хорошо, согласись.

Хоури свернула в другой проход. Клиент стоял у одной из гробниц. Он выглядел сверхъестественно хладнокровным – спокойнее статуй, которые наблюдали за их сближением. Внутренний дождь оставил темные пятна на его бордовой одежде, такой модной у жителей Полога. Намокшие волосы некрасиво облепили череп. Выглядел он моложе, чем предыдущие жертвы Хоури: то ли ему в самом деле было меньше лет, то ли он мог позволить себе дорогие способы продления жизни. Она почему-то решила, что верно первое.

– Ты помнишь, зачем мы сюда пришли? – спросил он.

– Помню. Только не уверена, что мне это нравится.

– Не важно. Действуй!

Один из лучей света, падавший из дыры в потолке, словно по волшебству переместился на Тараши. Задержался он не больше секунды, но Хоури хватило времени, чтобы вскинуть винтовку и выстрелить.

– Отлично сработано, – похвалил Тараши, и в его голосе не слышалось боли.

Одной рукой он уперся в стену, чтобы не упасть, а другой взялся за черную стрелку, торчавшую у него из груди, и вырвал ее, как вырывают прицепившийся к одежде репей. Острый дротик упал на пол, его конец поблескивал красным. Хоури снова прицелилась, но Тараши остановил ее, подняв окровавленную ладонь.

– Одного вполне достаточно, – сказал он.

Хоури подумала, что ее сейчас обязательно вырвет.

– Почему ты не умер?

– Немного еще поживу. Если точнее, то несколько месяцев. Яд действует медленно. Так что вполне хватит времени подумать.

– О чем подумать?

Тараши провел по влажным волосам окровавленной рукой. Отер запачканные пылью и кровью ладони о брюки.

– Последую ли я за ней.

Пульсация в голове прекратилась так внезапно, что у Хоури сильно закружилась голова. В полуобмороке охотница опустилась на пол. «Контракт выполнен, – поняла она. – Я снова победила».

Впрочем, Тараши был еще жив.

– Это моя мать, – указал Тараши на ближайшее захоронение.

Оно было из тех, за которыми хорошо присматривают: на алебастровом бюсте женщины нет даже пыли. Возможно, ее стер сам Тараши перед встречей с Хоури. Лицо не было повреждено, в глазницах сияли драгоценные камни. На лице с аристократичными чертами ни щербин, ни плесени.

– Надин Венг-да Сильва Тараши.

– Что с ней случилось?

– Разумеется, она умерла в процессе сканирования. Деструктивное картирование проходило так быстро, что половина мозга еще функционировала, в то время как вторая была оторвана.

– Мне жаль ее, хоть я и знаю, что она пошла на это добровольно.

– Не надо жалеть, ей еще повезло. Тебе эта история известна, Ана?

– Я же нездешняя.

– Что-то такое слышал… вроде ты служила в армии, воевала, и с тобой приключилась какая-то беда. Ладно, я тебе расскажу. Сканирование прошло успешно, но в программу хранения и использования полученной информации закралась ошибка. Нарушилась процедура, позволяющая альфам эволюционировать с течением времени, постигать, чувствовать, запоминать – словом, делать все то, что делает нас людьми. Программа работала хорошо до тех пор, пока не был отсканирован последний из Восьмидесяти, а это произошло ровно через год после сканирования самого первого. Затем в альфа-записях стали развиваться загадочные патологии. Одни записи необратимо разрушались, другие безнадежно зацикливались.

– Но ты сказал, что ей повезло.

– Альфы некоторых из Восьмидесяти продолжали функционировать, – ответил Тараши. – Им удалось протянуть около полутора веков. Даже эпидемия их не коснулась – они успели уйти в защищенные компьютеры Пояса, который мы теперь называем Ржавым. – Помедлив, он добавил: – Но тем самым они лишились прямых связей с реальным миром, им пришлось развиваться в невероятно сложной искусственной среде.

– И твоя мать?..

– Предложила мне присоединиться к ней. Теперь технология сканирования куда лучше прежней. Она больше не убивает.

– И что же тебя удержало?

– Это был бы уже не я, согласись. Просто копия – и моя мать поняла бы это. Нет, уж лучше… – Он потрогал крошечную ранку. – Уж лучше я умру в реальном мире, а та копия – все, что от меня останется. Я вполне успею пройти сканирование до того, как яд повредит нейронные структуры.

– А ты сам разве не мог сделать себе инъекцию?

– Не настолько уж я сумасшедший… Впрочем, конечно, я покончил бы с собой – в жизни ничто не дается даром. Но я предпочел вовлечь в это дело тебя, тем самым отсрочив свой конец и введя элемент случайности. В любой момент я мог решить, что жизнь предпочтительнее смерти, и оказать сопротивление убийце – но шансов на спасение оставалось бы крайне мало.

– Русская рулетка обошлась бы дешевле.

– Слишком быстро, слишком многое зависит от случая… и ничуть не стильно. – Он шагнул вперед, взял Хоури за руку и пожал так, будто заключал с ней какую-то важную сделку. – Спасибо, Ана.

– Спасибо?

Не отвечая, он пошел туда, откуда доносился шум. Груда бюстов рассыпалась с грохотом, на лестнице загремели шаги. Кобальтовая ваза разбилась вдребезги под обломками баррикады. Хоури услышала шепот летающих камер.

Когда же появились люди, это были совсем не те, кого она ожидала увидеть. Трое пожилых мужчин были одеты в консервативной манере Полога: дорого, но не вычурно. Пончо, фетровые шляпы, толстые операторские очки в черепаховых оправах. Над ними витали камеры, выполнявшие все их приказания. Позади этой троицы виднелись два бронзовых паланкина. Один из них был маленьким, как для ребенка. Человек в бордовом жакете матадора держал в руке крошечную камеру. Две очень юные девушки раскрыли зонтики с акварельными аистами и китайскими иероглифами. Между ними стояла пожилая женщина с лицом куклы – хрупким, бесцветным и почти безжизненным. Она, громко рыдая, рухнула на колени перед Тараши. Хоури никогда ее не видела, но почему-то решила, что это жена Тараши, которую крошечная рыбка-меч сделала вдовой.

Женщина посмотрела на Хоури серыми, как дым, глазами. Ее голос был бесстрастен.

– Надеюсь, вы дорого заплатите за это.

– Я просто выполняла работу.

Эти слова дались Ане с трудом.

Вновь прибывшие помогли Тараши добраться до лестницы. Хоури провожала их взглядом, пока они не исчезли внизу. Вот жена Тараши в последний раз с упреком оглядывается на нее. Вот доносится эхо шагов с лестницы и мраморной террасы. Еще минута, и Ана останется одна.

Но тут сзади раздался шорох. Хоури резко повернулась, машинально вскидывая винтовку с новым патроном в стволе.

Между двумя надгробиями стоял паланкин.

– Ящик!

Она опустила оружие. Все равно от него теперь никакого проку – действие яда жестко увязано с биохимией Тараши.

Но этот паланкин не принадлежал Ящику! Хоури не увидела никаких рисунков, он был равномерно черен. Дверца паланкина отворилась – опять же такого раньше не происходило на глазах у Аны, – и появившийся оттуда мужчина безбоязненно направился к ней. На нем был жакет матадора, а вовсе не одежда герметика, до смерти напуганного плавящей чумой. В руке он держал миниатюрную видеокамеру.

– О Ящике мы позаботились, – сказал он. – С настоящей минуты вы больше никак с ним не связаны.

– А вы кто такой?

Может, он связан с Тараши?

– Просто человек, которому захотелось узнать, правдивы ли слухи насчет ваших талантов. – У мужчины был мягкий акцент, который явно не принадлежал ни местному уроженцу, ни жителю этой системы, ни даже выходцу с Окраины Неба. – И похоже, слава у вас вполне заслуженная. На данный момент это означает, что у нас с вами будет общий наниматель.

Она подумала, не всадить ли ему дротик в глаз. Убить не убьет, а вот от нахальства, может, излечит.

– И кто же это?

– Мадемуазель.

– Впервые слышу.

Мужчина нацелил на Хоури объектив. Камера вдруг раскрылась подобно драгоценному яйцу Фаберже, сотни крошечных изящных деталей цвета яшмы скользнули в разные стороны и приняли новое положение. И Хоури поняла, что смотрит прямо в пистолетное дуло.

– Зато она наслышана о вас.

Глава третья

Кювье, Ресургем, год 2561-й

Силвест проснулся от криков.

Он дотронулся до прикроватных часов, по тактильным стрелкам определил время. До назначенной на сегодня встречи меньше часа. Шум за окном возник за несколько минут до того, как должен был сработать будильник. Любопытство заставило Силвеста откинуть одеяло и прошлепать к высокому зарешеченному окну. По утрам он бывал полуслеп, пока искусственные глаза привыкали к новым настройкам. Окружающее представлялось фрактальными поверхностями базовых компьютерных цветов – словно в комнате ночью на славу потрудилась бригада увлеченных кубистов-декораторов.

Силвест отдернул занавеску на окне. Он был высок, но из этого окошка ничего не видел, во всяком случае под таким углом. Можно встать на пачку книг – снятых с полок факсимильных бумажных изданий, – но и тогда ничего интересного не разглядишь. Кювье построен внутри и вокруг одинокого геодезического купола, бóльшая часть которого занята шести- и семиэтажными домами-коробками, сооруженными еще в первые месяцы существования экспедиции, когда заботились больше о способности построек выдержать бритвенную бурю, чем об их эстетической ценности. Здесь не было систем саморемонта, и возводимые здания могли не только противостоять погодным катаклизмам, но и удерживать в своих стенах нужное атмосферное давление. Серые сооружения с маленькими окнами были связаны между собой дорожками, по которым в обычное время двигались малочисленные электромобили.

Только не сегодня.

Кэлвин дал сыну глаза, способные увеличивать увиденное и даже запоминать. Однако эти опции требовали большой сосредоточенности; не меньше сил отнимала и борьба с оптическими иллюзиями. Вот превращенные панорамным сокращением в крошечные черточки люди стали сами собой и возбужденно засуетились; до этого они казались аморфным роем. Конечно, Силвест так и не научился различать выражения лиц или хотя бы узнавать знакомых, но ему неплохо удавалось угадывать по движениям настроение тех, за кем он наблюдал.

Основная часть толпы двигалась по главной улице Кювье, неся плакаты с лозунгами и самодельные флаги. Если не считать забросанных грязью дверей и окон магазинов, а также вырванных с корнями саженцев айвы, толпа не совершила ничего противозаконного, однако, не замеченный ею, в конце улицы уже собрался отряд милиции. Присланные Жирардо люди высадились из фургона и занялись настройкой своего хамелеофляжа, переключая цветовые модели в поисках успокаивающего оттенка «желтый хром».

Силвест с помощью губки умылся теплой водой, затем тщательно подстриг бороду и завязал волосы в косичку. Натянул бархатную рубашку и штаны, а поверх надел кимоно с литографическими скелетами амарантийцев. Потом позавтракал – еда подавалась через окошко сразу после побудки. Опять глянул на часы: скоро она придет. Убрал постель и сложил диван, обтянутый морщинистой алой кожей.

Паскаль, как всегда, явилась в сопровождении охранника и двух вооруженных роботов. В комнату они не входили, зато перед журналисткой в воздухе жужжало нечто маленькое, расплывчатое. Больше всего оно напоминало заводную осу. Пятно выглядело довольно безобидно, но Силвест знал: рявкни только он в сторону своего биографа, и его лоб украсится дыркой точно между глаз.

– Доброе утро, – поздоровалась Паскаль.

– Не сказал бы, что оно такое уж доброе, – кивнул на окно Силвест. – Удивляюсь, как вам удалось сюда добраться.

Она опустилась на стул с мягким бархатным сиденьем.

– Это не так уж и трудно, даже в комендантский час, если имеешь знакомых в органах безопасности.

– Уже и до комендантского часа дошло?

Паскаль носила квадратную шапочку популярного у увлажнистов пурпурного цвета. Геометрически правильная смоляная челка подчеркивала белое, как мрамор, бесстрастное лицо. Одежда сидела на этой женщине точно влитая – жакет в черную и пурпурную полоску и такие же брюки. При виде ее почему-то думалось о росе, морских коньках и летучих рыбах, бликующих лиловым и розовым. Ноги сидящей Паскаль были скрещены в лодыжках и соприкасались стопами, тело чуть наклонено к собеседнику – он тоже слегка подался вперед.

– Времена изменились, доктор. Уж кто-кто, а вы должны бы радоваться этому.

А Силвест и радовался. В тюрьме, расположенной в центре Кювье, он просидел уже почти десять лет. Режим, в результате переворота пришедший на смену его собственному, пошел славным путем почти всех революционных правительств – его очень быстро разъела коррупция. Никуда не делось политическое расслоение общества, но изменилась его глубинная структура. Во времена правления Силвеста был раскол между теми, кто хотел изучать историю амарантийцев, и теми, кто хотел создать тут жизнестойкую, полноценную колонию, а не временный научный форпост. При этом даже увлажнисты – сторонники превращения Ресургема в некое подобие Земли – признавали, что амарантийцы могут однажды стать достойным изучения объектом. Теперь же общество разделял на политические фракции лишь вопрос интенсивности процесса освоения планеты. Одни ратовали за его постепенность, так что он мог затянуться на целые столетия, а другие – за экстренное создание пригодной для дыхания атмосферы, в связи с чем жителям пришлось бы на некоторое время покинуть Ресургем. Ясно было одно: реализация даже самых скромных проектов навсегда похоронит заветные тайны амарантийцев. Но это, похоже, почти никого не огорчало, а если кто и имел отличное мнение, он благоразумно помалкивал. Ученые, составлявшие костяк экспедиции, давно сидели на скудном финансировании, а прочие утратили мало-мальский интерес к амарантийской цивилизации. За эти десять лет изучение истории вымерших хозяев планеты стало уделом интеллектуальных маргиналов.

И ожидать перемен к лучшему не приходилось.

Пять лет назад через систему Ресургема пролетал торговый корабль. Субсветовик выключил свои двигатели и повис на орбите, превратившись для местного населения в новую яркую звезду. Его капитан, которого звали Ремиллиодом, предложил колонистам чудесные новшества: и товары, производимые в неизвестных мирах, и вещи, которых обитатели Ресургема не видывали со времен мятежа. Подобной роскоши колония позволить себе не могла. Начались раздоры, доходившие до кровопролития. Что покупать, машины или медикаменты, самолеты или инструменты для терраформирования? Пошли слухи о тайных сделках, о закупках оружия и запрещенных технологий. Хотя общий уровень жизни в колонии несколько поднялся со времен правления Силвеста (роботы-конвоиры и имплантаты для Паскаль были уже в порядке вещей), даже среди увлажнистов произошел раскол.

– Жирардо, должно быть, напуган, – сказал Силвест.

– Не знаю, – слишком быстро ответила Паскаль. – Мне важнее другое: наше время уходит.

– О чем бы ты хотела поговорить сегодня?

Паскаль взглянула на компад, лежавший у нее на коленях. За шесть миновавших столетий компьютеры принимали все возможные и невозможные формы, но эта – в виде тонкой дощечки и специального стилоса – так и не вышла из моды.

– О том, что случилось с твоим отцом.

– Ты имеешь в виду историю Восьмидесяти? Разве она не изучена в деталях, которых для твоих целей должно быть вполне достаточно?

– Ты прав. – Паскаль дотронулась стилосом до темно-красных, почти карминовых губ. – Конечно, я сначала ознакомилась с источниками и на большинство своих вопросов получила ответы. Но осталась одна не слишком значительная проблема, по которой у меня нет ясности.

– А именно?

Надо было отдать Паскаль должное. То, как она отвечала ему, абсолютно ничем не выдавая заинтересованности, будто всего лишь желая закрыть пустяковое «белое пятно», едва не усыпило его бдительность. Ловко, ничего не скажешь.

– Вопрос касается сканирования твоего отца на альфа-уровне.

– Вот как?

– Я хотела бы узнать, что случилось потом с этой записью.

Под слабым внутренним дождем мужчина с хитроумным пистолетом проводил Хоури к ожидавшему такси-фуникулеру. Ана не увидела на машине ни номера, ни других опознавательных знаков. Она была такой же незаметной, как и брошенный в Монументе паланкин.

– Входите.

– Одну минуту…

Как только Хоури открыла рот, мужчина упер ствол ей в спину. Не больно, но с ощутимой силой, просто чтобы напомнить: пистолет здесь. Эта деликатность говорила о том, что мужчина – профессионал; он не преминет воспользоваться пистолетом при необходимости. Ему это сделать даже проще, чем какому-нибудь агрессивному болвану.

– Ладно, я готова. Но кто эта Мадемуазель? Она конкурирует с «Игрой Теней»?

– Нет. Я уже сказал: ваши рассуждения слишком банальны.

Ничего важного он ей не сообщит, это ясно. Уверенная, что следующий вопрос тоже останется без ответа, Ана все же спросила:

– А вы кто такой?

– Карлос Манукян.

Ответ встревожил ее даже больше, чем умение этого человека обращаться с пистолетом. Судя по тону, он сказал правду – это не псевдоним. Значит, в лучшем случае он преступник, если можно говорить о преступности в этом городе, полном беззакония. И он намерен впоследствии убить свою пленницу.

Дверь фуникулера с треском захлопнулась. Манукян нажал кнопку на консоли, отчего атмосфера Города Бездны ничуть не выиграла – машина выбросила струю вонючего пара и, подпрыгнув, вцепилась в ближайший трос.

– И чем же, Манукян, вы промышляете?

– Помогаю Мадемуазель.

– Как будто этого и дебил не понял бы!

– У нас особые отношения. С давних пор.

– А я ей зачем понадобилась?

– Думаю, вам это уже понятно. – Манукян все время держал Хоури под прицелом, хотя время от времени косился на консоль управления. – Есть один человек, которого Мадемуазель хочет устранить.

– Этим я и зарабатываю себе на жизнь.

– Вот именно. – Он улыбнулся. – Разница в том, что этот тип за свое умерщвление не заплатит.

Вряд ли нужно упоминать о том, что идея написать биографию принадлежала вовсе не Силвесту. Инициатива исходила от человека, которого он мог заподозрить в любезности меньше, чем кого-либо другого.

Случилось это шесть месяцев назад, во время одной из редких встреч с главным виновником его заключения. Нильс Жирардо поднял вопрос как бы между прочим, – дескать, он удивлен, почему никто до сих пор не взялся за это дело. Полвека на Ресургеме – это целая жизнь, и, хотя у нее получился вот такой нескладный эпилог, она на раннем этапе открывала перед Силвестом перспективу, которой ему так не хватало в детстве и юности на Йеллоустоне.

– Проблема в том, – сказал Жирардо, – что ваши прежние биографии составлены людьми, имевшими самую тесную связь с описываемыми событиями, с социальной средой, которую они пытались анализировать. Каждый был в рабстве либо у Кэла, либо у вас, а колония была клаустрофобическим мирком – невозможно выйти из него и посмотреть со стороны.

– А теперь, по-вашему, Ресургем – не клаустрофобический мирок?

– Хм… Пожалуй, он остался прежним, но сейчас мы, по крайней мере, можем его видеть и в перспективе, и в ретроспективе. – Жирардо был приземист, мускулист, с копной рыжих волос. – Признайтесь, Дэн: когда вы вспоминаете прожитые на Йеллоустоне годы, вам кажется, что все это было с кем-то другим и лет эдак сто назад?

Силвест презрительно расхохотался бы, если бы не поймал себя на том, что в кои-то веки полностью согласен с Жирардо. Это была неприятная минута – такое впечатление, будто нарушены основные физические законы Вселенной.

– Я все никак не пойму, почему вы меня уговариваете? – Силвест кивнул на стража, который присутствовал при разговоре. – Надеетесь получить какую-то выгоду с помощью моей биографии?

Жирардо кивнул:

– Отчасти так и есть… По правде говоря, это очень большая часть. Едва ли вы не отдаете себе отчета в том, что Силвест – это все еще фигура, которая нравится населению.

– Ему бы еще больше понравилось меня повесить.

– Возможно. Но, провожая вас на эшафот, многие наверняка захотели бы пожать вам руку.

– И чем же вы надеетесь поживиться от этого интереса?

Жирардо пожал плечами:

– Новый режим достаточно жестко регулирует ваше общение с миром, чтобы не пускать сюда кого ни попадя. В нашем распоряжении ваш архив, это дает возможность в любой момент приступить к работе над биографией. У нас есть даже доступ к материалам йеллоустонского периода, о которых никто, кроме членов вашей семьи, не имеет представления. Конечно, в обращении с этими материалами необходима особая деликатность, но не воспользоваться ими было бы глупо.

– Так-так. – Теперь все стало абсолютно ясно. – Хотите все это использовать ради моей же дискредитации?

– Ну, если факты вас дискредитируют… – Жирардо оставил фразу подвешенной.

– Вам мало того, что вы меня сместили?

– Это было девять лет назад.

– Что изменилось за это время?

– Люди начали забывать. Пора им кое-что напомнить.

– Тем более что в воздухе витает недовольство?

Жирардо поморщился, как будто последнее замечание свидетельствовало о дурном вкусе собеседника.

– Кстати, если у вас есть какие-то иллюзии насчет «Истинного пути», советую их оставить. Эти люди не освободят вас. Скорее засунут в еще более грязную каталажку.

– Ладно, – устало вздохнул Силвест. – Чтобы всерьез обдумать ваше предложение, я должен знать, какова моя выгода.

– Выгода? Полагаете, она возможна?

– Конечно. А то с чего бы вы потратили на меня столько времени?

– Верно, сотрудничество будет для вас небесполезно. Как я уже сказал, мы могли бы работать и с теми материалами, которые оказались в нашем распоряжении. Но ваше личное мнение наверняка покажется читателям интересным. Особенно в отношении сравнительно слабо освещенных эпизодов.

– Не будем вилять. Вы хотите, чтобы я авторизовал работу палачей. Чтобы не только благословил эту грязь, но фактически помог уничтожить самого себя?

– Я могу облегчить вашу жизнь. – Жирардо обвел взглядом более чем скромную камеру. – Вспомните, какую свободу я предоставил Жанекену, чтобы он продолжал возиться со своими павлинами. И в вашем случае, Дэн, я способен проявить гибкость. Доступ к свежайшим археологическим материалам, возможность общаться с коллегами, публиковать научные статьи. Не исключены даже отдельные экскурсии за пределы этого здания.

– Полевые работы?

– Пожалуй, я готов рассмотреть и этот вопрос. В общем, рамки примерно такие.

Силвест вдруг отчетливо ощутил, что Жирардо с ним играет.

– Надо посмотреть, как пойдет дело. Биография уже пишется, но через несколько месяцев понадобится ваше участие. Вот когда присоединитесь, мы и будем рассматривать интересующие вас варианты, хорошо? Если отношения с вашей соавторшей сложатся хорошо, мы обсудим вопрос об ограниченных полевых работах. Понимаете, обсуждение, а не обязательство…

– Что ж, постараюсь до тех пор сдерживать свой энтузиазм.

– Позже я с вами свяжусь. Хотите что-нибудь спросить, пока я тут?

– Только одно. Вы упомянули, что автор – женщина. Можно узнать, о ком речь?

– О той, чьи иллюзии вам еще предстоит разрушить, как мне кажется.

Вольева работала возле тайного склада, раздумывая о содержащемся там оружии, когда крыса-уборщица мягко приземлилась ей на плечо и пропищала:

– Люди.

Должно быть, такие крысы существовали на борту единственного субсветовика – «Ностальгии по бесконечности». Умом они не слишком превосходили своих далеких диких предков, но были биохимически включены в оперативную матрицу корабля, а потому из мерзких вредителей превратились в необходимых членов экипажа.

Каждая крыса обладала специальными феромонными рецепторами и передатчиками, которые позволяли ей получать команды и сообщать информацию кораблю. Питались санитары отбросами, пожирали практически любую органику, разве что она не была прибита к полу или еще шевелилась. Пища проходила первичную переработку в желудках крыс, а потом они бегали по кораблю и бросали помет в системы утилизации отходов. Некоторые были снабжены крошечными синтезаторами речи, позволявшими произносить некоторое количество фраз. Эти устройства срабатывали, когда внешние стимулы соответствовали биохимически запрограммированным условиям.

Вольева настроила своих крыс так, чтобы они сообщили, когда начнут потреблять человеческие отходы – отмершие клетки кожи и прочее, исходящие не от нее, а от других членов команды. Таким образом Илиа узнает о пробуждении товарищей, даже если они будут находиться в самых отдаленных отсеках корабля.

– Люди, – опять пискнула крыса.

– Да слышала я!

Вольева опустила крысу на пол, а потом стала ругаться последними словами на всех известных ей языках.

Сопровождавшая Паскаль «оса» зажужжала еще громче и угрожающе приблизилась к Силвесту, ощутив в его голосе нервные нотки.

– Хотите узнать о Восьмидесяти? Ладно, расскажу. Я никому из них ни капельки не сочувствую. Все они знали, чем рискуют. И волонтеров было семьдесят девять, а не восемьдесят. Люди обычно забывают, что восьмидесятым был мой отец.

– Вряд ли их следует винить за это.

– Если глупость – явление наследственное, то не следует.

Силвест постарался расслабиться. Это было трудно. В какой-то момент разговора милиция распылила под куполом газ, вызывающий страх. Окрашенный в розовые тона день тотчас стал почти черным.

– Знаете что? – спросил равнодушно он. – При аресте у меня изъяли Кэла. Он вполне способен рассказать вам о своей деятельности.

– Я вас о его деятельности не спрашиваю. – Паскаль сделала пометку в компаде. – Я хочу узнать, что стало с его альфа-копией. Каждая альфа укладывалась в десять в восемнадцатой степени битов информации, – говорила она, снова что-то обводя кружком. – В привезенных с Йеллоустона материалах полно лакун, но мне все же удалось кое-что выяснить. Я узнала, например, что шестьдесят шесть альф находились в орбитальных хранилищах данных, что вертятся вокруг Йеллоустона. Большинство из них разрушены, но специально информацию никто не стирал. Еще десять оказались в поврежденных архивах на поверхности планеты. Остаются четыре. Три принадлежат либо к бедным, либо к почти угасшим линиям семьи. Остается одна альфа-запись. Ваш отец.

– К чему вы клоните? – спросил Силвест, стараясь не выдать глубокой личной заинтересованности.

– Не могу я принять на веру, что запись Кэлвина бесследно пропала точно так же, как пропадали другие. Не складывается. Институт Силвеста не нуждался в кредиторах или попечителях, чтобы защитить свое наследство, – это была одна из самых богатых организаций к началу эпидемии. Так что же стало с альфой Кэлвина?

– Думаете, я привез ее на Ресургем?

– Нет. Есть доказательства, что запись утеряна намного раньше. Последнее точное свидетельство ее присутствия в системе имело место более чем за сто лет до отправления экспедиции на Ресургем.

– Скорее всего, вы ошибаетесь. Проверьте ваши материалы как следует – и увидите, что эта альфа-копия была помещена во внепланетный банк данных в конце двадцать четвертого года. Институт через тридцать лет переехал, и, вероятно, вместе с ним переправилась и альфа. Затем, в тридцать девятом или сороковом, Институт подвергся нападению Дома Рейвичей. Все данные были стерты.

– Нет, – сказала как отрезала Паскаль. – Все это я досконально проверила. Выяснила, что в две тысячи триста девяностом году десять в восемнадцатой бит информации были перенесены Институтом Силвеста на орбиту, а через тридцать семь лет ровно такое же количество ее было изъято оттуда же. Эти биты – не обязательно Кэлвин. С таким же успехом это могут быть залежи метафизической поэзии.

– Значит, это ничего не доказывает.

Паскаль вручила ему свой компад. Ее иллюзорная свита из морских коньков и летучих рыбок брызнула в разные стороны.

– Не доказывает, но выглядит подозрительно. Почему альфа-запись исчезла примерно в то же время, когда вы отправились встречаться с затворниками? Можно ли считать эти явления связанными?

– Хотите сказать, что я замешан в этом деле?

– Данные о перемещениях альфы могли быть подделаны только тем, кто работал в организации Силвеста. Вы – очевидный подозреваемый.

– Правда, мотива не хватает.

– Это пусть вас не беспокоит, – отозвалась Паскаль, возвращая компьютер к себе на колени. – Один мотив я точно смогу найти.

Прошло три дня после сообщения крысы-уборщицы о начале пробуждения экипажа, и Вольева решила, что уже достаточно подготовлена. Илиа никогда не мечтала поскорее встретиться с товарищами, хотя трудностей в общении с людьми не испытывала; впрочем, она легко адаптировалась и к одиночеству. Правда, теперь ситуация хуже. Нагорный мертв. И все об этом уже знают.

Не считая крыс и Нагорного, команда корабля состояла из шести человек. Нет, из пяти – если без капитана. По мнению всех остальных членов команды, он не в счет, поскольку не приходит в сознание и, естественно, не общается с подчиненными. Его держат на борту лишь потому, что не теряют надежды вылечить. Властью на корабле сейчас является триумвират, куда входят Юдзи Садзаки, Абдул Хегази и Вольева. Есть еще два человека, они в одинаковых званиях, но ниже триумвирата – Кьярваль и Суджик. В самом низу списка стоял артиллерист по фамилии Нагорный. Теперь он мертв, и его место пустует.

В периоды активности члены команды обычно пребывали в четко определенных районах корабля, оставляя все остальное пространство Вольевой с ее машинами. По корабельному времени сейчас было утро. Здесь, на уровнях, отведенных для команды, освещение работало по принципу «день-ночь» и сутки состояли из двадцати четырех часов. Сначала Вольева посетила помещение, предназначенное для криосна команды, и нашла его пустым. Все капсулы, кроме одной, были открыты. Закрытая принадлежала Нагорному. Присоединив голову к телу, Вольева поместила артиллериста в капсулу и охладила его. Потом повозилась с капсулой, чтобы та вскоре вышла из строя и Нагорный разогрелся. Что к тому моменту он уже был мертв, смог бы догадаться только профессиональный патологоанатом. Разумеется, никому из команды не придет мысль подвергнуть тело скрупулезной экспертизе.

Илиа опять подумала о Суджик. У них с Нагорным одно время была связь. Суджик не следует недооценивать.

Вольева покинула помещение с криокапсулами, побывала в нескольких местах, где можно было бы встретить проснувшихся членов команды, а затем оказалась в лесу и сквозь чащу из высохших растений добралась до места, где ультрафиолетовые лампы еще действовали. Она очутилась на поляне и стала спускаться по скрипучей лесенке. Поляна выглядела идиллически, особенно сейчас, когда уже погиб практически весь лес. Золотистый свет искусственного солнца проникал сквозь густые кроны пальм. Вдали звенел водопад, снабжавший водой прудик с высокими берегами. С ветки на ветку перелетали попугаи и туканы. Птицы, сидевшие в гнездах, то и дело затевали шумную перекличку.

Вольева скрипнула зубами, с ненавистью оглядывая эту фальшивую красоту.

Четыре оставшихся в живых члена команды завтракали за длинным деревянным столом, заставленным тарелками с хлебом, вазами с фруктами, блюдами с мясом и сыром, банками апельсинового джема и термосами с горячим кофе. На другом краю лужайки два голографических рыцаря лезли из кожи вон, чтобы зарубить друг друга.

– Доброе утро, – сказала Вольева, спускаясь с лестницы на травку, покрытую жемчужной росой. – Догадываюсь, что кофе вы мне не оставили.

На нее устремились взгляды, кто-то даже повернулся на стуле, чтобы поздороваться. Она чутко наблюдала за реакцией товарищей по экипажу, пока те с легким стуком опускали на стол вилки и ножи. Трое поздоровались. Суджик ничего не сказала.

Потом заговорил Садзаки.

– Рад снова видеть тебя, Илиа. – Он взял со стола тарелку. – Хочешь грейпфрут?

– Спасибо. Пожалуй, не откажусь.

Вольева подошла к столу и взяла у Садзаки блюдо с ломтиками грейпфрута, на которых блестел сахарный песок. Она нарочно села между женщинами – Суджик и Кьярваль. Обе были негроидного типа, с начисто обритой головой, если не считать огненных витых прядей на макушке. Эти пряди очень много значили для ультра – они соответствовали числу погружений в криосон во время дальних перелетов. Эти женщины присоединились к команде совсем недавно, после того, как их собственный корабль был захвачен «Ностальгией по бесконечности». Ультра торговали своей верностью так же легко, как пресным льдом или информацией, которые им заменяли твердую валюту. Обе женщины были явными химериками, но они подверглись куда более скромной трансформации, нежели Хегази.

Руки Суджик ниже локтей сменялись протезами, похожими на краги из тонкой бронзы, богато гравированные и усеянные позолоченными окошечками, в которых непрерывно возникали голографические изображения. Бриллиантовые ногти ослепительно сверкали на тончайших пальцах этих искусственных конечностей.

У Кьярваль бóльшая часть тела была нормальной, но глазами она обзавелась совершенно кошачьими – с красным косым зрачком. На плоском носу не было настоящих ноздрей, лишь узкие жабровидные прорези, намекавшие на ее способность жить в водной среде. Она не носила никакой одежды – просто вся, кроме глаз, ушей, ноздрей и рта, была затянута в гладкую, без единой складочки, кожу из неопрена цвета черного дерева. Груди были лишены сосков. Пальцы изящны, но без ногтей; большие пальцы ног как бы едва намечены, точно скульптор, который ее делал, торопился перейти к новому объекту.

Когда Вольева села, Кьярваль взглянула на нее с безразличием, слишком подчеркнутым для искреннего.

– Это просто замечательно, что ты опять с нами, – сказал Садзаки. – Ты тут работала, пока мы все дрыхли. Что-нибудь особенное произошло?

– Да так… по мелочам.

– Превосходно, – улыбнулся Садзаки. – А скажи, среди этих мелочей не было ничего такого, что могло бы пролить свет на смерть Нагорного?

– А я-то все думаю, где Нагорный? Вот ты и ответил на мой вопрос.

– Но ты на мой не ответила.

Вольева занялась грейпфрутом.

– В последний раз, когда я его видела, он был жив. Не понимаю… А от чего он умер?

– Капсула слишком рано его разогрела. Возникли нежелательные биохимические процессы. Не думаю, что тебя заинтересуют подробности.

– Уж точно не за завтраком.

Очевидно, покойника осматривали не очень внимательно. Иначе нашли бы следы ушибов, хотя Илиа и постаралась их замаскировать.

– Извини, – добавила она, бросив взгляд на Суджик. – Я вовсе не хотела показаться бессердечной.

– Ну конечно, – кивнул Садзаки, разламывая корочку хлеба.

Его близко посаженные косые глаза бросили на Суджик предостерегающий взгляд, как на непослушную собаку. Татуировка, сделанная им однажды, чтобы обманным путем проникнуть в ряды угонщиков с Пухляка, сошла не до конца; кое-где остались светлые полоски, хоть он и использовал, даже пребывая в глубоком сне, наномеды. Может быть, подумала Вольева, сам позаботился о том, чтобы остались эти следы пребывания у угонщиков? Память о богатой добыче, которую он получил?

– Я уверен, что нам следует снять с Илиа всякую ответственность за случившееся с Нагорным. Так, Суджик?

– А почему я должна винить ее за несчастный случай? – спросила Суджик.

– Ты совершенно права. На этом и покончим.

– Не совсем, – сказала Вольева. – Может, сейчас и не лучшее время для этого, но… – Она замялась. – Дело в том, что мне надо вынуть у него из головы свои датчики. Хотя они почти наверняка окажутся испорченными.

– А новые ты сумеешь изготовить?

– Если хватит времени. – Она вздохнула и сказала с сожалением: – Мне понадобится новый стажер.

– Может, найдешь кого-нибудь, пока мы будем крутиться у Йеллоустона? – предложил Хегази.

Голограммы рыцарей все еще носились по лужайке, но никто не обращал на них внимания.

Холодный воздух в доме Мадемуазели показался Хоури чистейшим – за все время пребывания на Йеллоустоне ей таким дышать не приходилось. Пожалуй, для него лучше бы подошел эпитет «стерильный»: ни намека на обычные запахи этой планеты. Зато присутствовали запахи, запомнившиеся Ане по госпитальной палатке на Окраине Неба, когда она в последний раз видела Фазиля: смесь йода, капусты и хлорки.

Фуникулер пронес Хоури и Манукяна через весь город, а потом через полузатопленный подземный акведук и закончил путь в огромной пещере. Отсюда Манукян провел Хоури к лифту, который поднимался с такой скоростью, что у нее заложило уши. Лифт доставил их в большой гулкий вестибюль. Возможно, это были проделки акустики, но Хоури показалось, что она находится в гигантском мавзолее. Где-то в вышине, казалось, плыли зарешеченные окна, пропускавшие сумрачный полуночный свет. Но поскольку ей было известно, что снаружи в разгаре день, это действовало на нервы.

– Мадемуазель не любит дневного света, – пояснил конвоировавший Ану Манукян.

– Да быть того не может! – Глаза Хоури постепенно привыкли к темноте, она уже различала какие-то крупные предметы в зале. – Вы-то, Манукян, похоже, нездешний?

– Думаю, у нас с вами есть кое-что общее.

– Вас тоже привела сюда ошибка чиновника?

– Не совсем, – ответил он.

Хоури чувствовала, что Манукян размышляет, сколько правды можно открыть ей без риска. Значит, у него есть слабости, подумала она. Для наемного убийцы, или кто он там, парень слишком разговорчив. По пути он непрерывно хвастал своими приключениями в Городе Бездны. Болтовня, не исходи она из уст такого хладнокровного типа, обладателя иностранного акцента и хитрого пистолета, не заслуживала бы внимания. Но с Манукяном дело обстоит иначе – значительная часть его похвальбы может оказаться правдой.

И сейчас желание похвалиться явно одерживало верх над осторожностью.

– Ошибка имела место, но правильнее это назвать несчастным случаем.

Да, в холле было полно громоздких скульптур. Различить их было очень трудно, но все они стояли на подставках. Одни фигуры напоминали огромные куски разбитой яичной скорлупы, другие – крупные обломки кораллов. Все они обладали металлическим блеском, мутный свет лишал их собственной окраски.

– Этот несчастный случай произошел с вами?

– Нет… не со мной. С Мадемуазелью. Тогда-то мы и встретились. Она была… Вообще-то, Хоури, мне не следовало бы вам рассказывать. Если она узнает, мне конец. Спрятать труп в Бездне проще простого. Знаете, что я там на днях обнаружил? Не поверите, но это был целый…

Манукян продолжал хвалиться. Хоури удалось дотронуться до одной из фигур. По ощущениям – цельнометаллическая. Острые грани.

Они с Манукяном походили на заядлых любителей искусства, очутившихся среди ночи в музее. Казалось, скульптуры существуют в каком-то другом времени. Они чего-то ждут, причем их терпение уже на исходе.

Странно, но она была рада присутствию Манукяна.

– Это ее работы? – спросила Хоури, прерывая разглагольствования спутника.

– Возможно, – ответил он. – Не будет преувеличением сказать, что она пострадала из-за своего искусства. – Он остановился и тронул Ану за плечо. – Видите эту лестницу?

– Наверное, вы хотите, чтобы я по ней поднялась?

– А вы быстро учитесь.

Едва заметно он коснулся ее спины стволом – просто напомнил, что пистолет никуда не делся.

В иллюминаторе рядом с каютой мертвеца виднелись яркие оранжевые выбросы газа гигантской планеты. Ее затененный южный полюс полыхал бурей полярного сияния. Сейчас корабль находился глубоко в системе Эпсилона Эридана, войдя в нее под небольшим углом к эклиптике. До Йеллоустона оставалось всего несколько дней полета; корабль продвигался в зоне местного транспорта, курсирующего в пределах световых минут и соединяющего невидимой сетью все более или менее значительные обитаемые базы и космические корабли системы.

«Ностальгия по бесконечности» стала меняться. В то же окно Илиа видела переднюю часть одного из субсветовых двигателей, которые выпустили улавливающие поля, – скорость корабля с крейсерской снизилась до той, которая позволяла двигаться внутри планетной системы; соответственно, и двигатели постепенно изменили свою форму и режим работы. Будто цветок во мгле, закрылся зев приемника материи. По-прежнему двигатели давали тягу, но что служило реакционной массой и в какой вид энергии оно превращалось – это сочленители предпочли сохранить в тайне.

Мысли Вольевой разбегались, готовые заниматься чем угодно, только не тем, чем нужно.

– Думаю, она может причинить неприятности, – сказала Вольева. – И серьезные.

– Если я понимаю ее, то нет. – Триумвир Садзаки позволил себе слабую улыбку. – Суджик слишком хорошо меня знает. И отдает себе отчет в том, что, если посмеет выступить против члена триумвирата, я не объявлю ей выговор. Даже не прогоню с корабля, когда мы доберемся до Йеллоустона. Я ее просто убью.

– Ну, это, пожалуй, слишком. – Илиа спорила вяло и сама себя за это презирала. Но что поделаешь, сейчас она такая и есть – вялая и слабая. – Дело не в том, что я ей не сочувствую. В конце концов, лично против меня она ничего не имела, пока… пока не умер Нагорный. Может, обойтись взысканием, если вздумает скандалить?

– Какой прок в полумерах? – ответил Садзаки. – Если она намерена как-то выступить против тебя, то не ограничится мелкими пакостями. Обязательно найдет способ испортить тебе жизнь навсегда. Ликвидировать ее – единственный разумный выход. Зачем ты пытаешься встать на ее точку зрения? Неужели не понимаешь, что кое-какие проблемы Нагорного могли перейти и к ней?

– Намекаешь, что она сумасшедшая?

– Сумасшедшая, нормальная – не имеет значения. Она не посмеет выступить против тебя, это я гарантирую. – Садзаки нахмурился. – Ну, хватит об этом. Мне Нагорный надоел – слышать о нем не хочу.

– Я тебя вполне понимаю.

Этот разговор происходил через несколько дней после первой встречи Вольевой с командой. Теперь они стояли у дверей каюты погибшего, на уровне 821, собираясь войти. Помещение оставалось опечатанным с момента гибели Нагорного, а фактически даже дольше, если верить Вольевой. Сама она сюда тоже не входила – тяжелые воспоминания ей были ни к чему.

Она сказала в браслет:

– Отключить от охраны личные апартаменты артиллериста Бориса Нагорного. Приказ Вольевой.

Дверь отворилась, оттуда повеяло холодом.

– Пошли их вперед, – сказал Садзаки.

Вооруженным роботам потребовалось всего несколько минут, чтобы обыскать каюту и доложить об отсутствии мин-ловушек и иных опасностей. Да и откуда бы им взяться – едва ли Нагорный планировал свою смерть в то время, когда за ним охотилась Вольева. Правда, с такими, как он, всегда надо держать ухо востро.

Вольева и Садзаки вошли, когда роботы зажгли свет в каюте.

Как и другие психопаты, с которыми Вольевой приходилось иметь дело, Нагорный чувствовал себя лучше в небольших помещениях. Его каюта была обставлена еще аскетичнее, чем ее собственная, – он явно стремился к высшей степени чистоты и простоты. Можно подумать, что тут поработали полтергейсты, так сказать, с обратным знаком. Личные вещи Нагорного – на удивление малочисленные – были тщательно уложены по своим местам. Их не потревожили даже неожиданные рывки корабля, которыми Вольева убила Нагорного.

Садзаки скривился и поднес к носу рукав:

– Ну и вонища!

– Это борщ. Свекла. Нагорный его обожал.

– Напомни, чтобы я не вздумал попробовать. – Садзаки тщательно прикрыл дверь.

Воздух в каюте никак не мог согреться. Термометры показывали, что температура уже достигла комнатной, но каждая молекула воздуха будто несла на себе отпечаток морозных месяцев. Ярко выраженная спартанская обстановка нисколько не вязалась с представлениями Вольевой об уюте; в сравнении с этим помещением собственное жилье казалось ей образцом комфорта и роскоши. И дело не в том, что Нагорный не желал придать каюте какие-то индивидуальные черты. Совсем наоборот, он пытался это сделать, но по меркам нормальных людей потерпел сокрушительное фиаско – результаты его усилий противоречили друг другу, а потому каюта выглядела еще мрачнее, чем если бы он оставил ее совсем пустой и голой.

А самым ужасным был гроб.

Этот длинный ящик – единственная вещь, которая не была закреплена в тот момент, когда Вольева убивала Нагорного. Гроб не пострадал, но Илиа поняла, что раньше он стоял вертикально, доминируя в обстановке каюты и придавая ей какое-то жуткое величие. Ящик был огромен и, видимо, сделан из чугуна. Черный металл поглощал свет, подобно завесам затворников. Всю его поверхность покрывали барельефы, столь сложные, что одним взглядом проникнуть в их тайны было невозможно.

Вольева рассматривала его в некотором отупении. «Меня хотят убедить, – думала она, – что Нагорный был способен на такое?»

– Юдзи-сан, – сказала она, – мне это совсем не по душе.

– Что ж, с тобой трудно не согласиться.

– Каким же надо быть безумцем, чтобы сделать для себя гроб!

– Законченным, надо полагать. Но гроб тут стоит, и, пожалуй, это единственное свидетельство, которое позволит нам заглянуть в глубину безумия Нагорного. Что скажешь об этих украшениях?

– Безусловно, это проекция его недуга, отражение его болезни. – Теперь, когда Садзаки успокоил ее, она была готова действовать. – Я могла бы заняться изучением барельефов – вдруг это наведет на какие-то мысли. – Глядя на гроб, она добавила: – Чтобы не повторять одни и те же ошибки.

– Здравое рассуждение, – сказал Садзаки, наклоняясь к гробу. Он погладил затянутым в перчатку пальцем неровную поверхность, чем-то напоминающую стиль рококо. – Нам повезло, что тебе не пришлось его убивать.

– Да. – Илиа настороженно покосилась на Садзаки. – Но что ты думаешь об украшениях, Юдзи-сан?

– Хотелось бы мне знать, кто такой Похититель Солнц… или что такое. – Он указал на слова, вырезанные на гробе кириллицей. – Тебе это что-нибудь говорит? В контексте психоза? Что это могло означать для Нагорного?

– Нет, я не понимаю.

– Давай все же попытаемся. Я бы предположил, что в воображении Нагорного Похититель Солнц должен представать кем-то, с кем он имел дело ежедневно, и тут я вижу два наиболее вероятных варианта.

– Он или я! – сказала Вольева, зная, что Садзаки увести от темы не удастся. – Да, очевидно, это так. Но это нам мало поможет.

– Ты уверена, что он никогда не упоминал при тебе о Похитителе Солнц?

– Уж такое я бы обязательно запомнила.

Вот это была чистая правда! И конечно, она запомнила: ведь именно эти слова Нагорный написал на стене ее каюты, написал своей собственной кровью. Вольевой словосочетание ни о чем не говорило, но это не означало, что она его никогда не слышала. По мере приближения крайне неприятного конца их не слишком долгих служебных отношений Нагорный почти ни о чем больше и не разговаривал. В его снах царствовал Похититель Солнц. Как и все параноики, он находил свидетельства злокачественной деятельности Похитителя в самых банальных эпизодах повседневной жизни. Если где-то погасла лампочка, если лифт завез его не на тот этаж, виноват Похититель Солнц. Не бывает случайных сбоев в работе техники, любая порча имущества – результат целенаправленных махинаций некоего существа, пребывающего за сценой, и это понимает только сам Нагорный. Вольева по наивности своей просто не замечает очевидных признаков!

Она надеялась – больше того, она молилась, хотя такое и было против ее убеждений, – чтобы фантом поскорее вернулся туда, где он возник, – в подсознание Нагорного. Но Похититель Солнц ни на минуту не оставлял беднягу в покое. И свидетельство тому – гроб посреди каюты.

– Уверен, что запомнила бы, – сказал Садзаки так, будто в его словах таился некий глубокий смысл, и снова всмотрелся в барельеф. – Думаю, первым делом надо сделать его компьютерную копию. Этот шрифт Брайля зрение воспринимает плохо. Как думаешь, что это? – Он провел ладонью по радиальным линиям. – Птичье крыло? Солнечные лучи, падающие сверху? – Почему ему на ум пришло птичье крыло? – И на каком это языке?

Вольева всматривалась, но картина действительно была чересчур сложна для зрительного восприятия. Да Илиа и не слишком усердствовала. Дело не в том, что ей не было интересно. Вовсе не в том! Но она хотела бы заняться Похитителем Солнц сама и чтобы Садзаки не путался под ногами. Уж очень многое тут говорит о тех невероятных глубинах, куда спустился разум Нагорного.

– Считаю, что он заслуживает самого внимательного изучения, – сказала Вольева осторожно. – Ты сказал «первым делом». А как собираешься поступить, когда мы сделаем компьютерную модель?

– Мне кажется, ответ очевиден.

– Уничтожим эту мерзость, – сделала вывод Илиа.

Садзаки усмехнулся:

– Или отдадим его Суджик. Лично я – за уничтожение. Знаешь ли, гробы на кораблях – плохая примета. Особенно самодельные.

Лестница, похоже, вела на самое небо.

Примерно ступенек через двести Ана потеряла им счет. Но когда у нее уже подламывались колени, лестница внезапно закончилась и открылся белый коридор, идущий сквозь длинную череду глубоких арок. У Хоури возникло ощущение, будто она стоит в портике, залитом лунным светом.

Она пошла вперед, прислушиваясь к громкому эху собственных шагов, и наконец оказалась перед двустворчатыми дверями, в которые коридор упирался. Они были покрыты черной резьбой по какой-то органике, обрамлявшей слабо окрашенные стекла. Сквозь них проникал голубоватый свет.

Видимо, Ана у цели.

Вполне возможно, что это ловушка, что войти внутрь равносильно самоубийству. Но и повернуть обратно нельзя – Манукян, несмотря на свой шарм, дал понять это достаточно недвусмысленно. Поэтому Хоури взялась за ручку и вошла. И сморщила нос от сильного аромата духов – в других пройденных ею частях дома ничем похожим не пахло. Из-за этого запаха у Хоури возникло такое чувство, будто она давно не мылась, хотя прошло лишь несколько часов с тех пор, как Нг ее разбудил и отправил убивать Тараши. Впрочем, потом было столько пота и страха, что их запахи теперь и за месяц не сойдут.

– Вижу, Манукяну удалось доставить вас сюда целой и невредимой, – произнес женский голос.

– За него тоже можете порадоваться.

– Я рада за вас обоих, милочка, – сказала Мадемуазель. – У вас одинаково внушительные репутации.

За спиной щелкнула дверь. Хоури уже попривыкла к обстановке, хотя это и было трудновато из-за необычного розового освещения. Комната как будто имела форму чаши с двумя окнами в виде глаз, проделанных в изогнутой стене.

– Милости прошу в мое обиталище, – сказала женщина. – Чувствуйте себя как дома.

Хоури подошла к закрытым окнам. Сбоку от них стояли две капсулы для криосна, сверкая хромированной оболочкой. Одна – была заперта и подключена, другая – открыта. Гусеницы готовы превратиться в бабочек.

– Где я?

Ставни распахнулись.

– Там же, где и были.

Вид на Город Бездны. Вот только с такой высоты Ана еще ни разу не смотрела на него. Она находилась сейчас даже выше Москитной Сетки – метрах в пятидесяти от ее грязной поверхности. Город покоился под этой Сеткой как фантастическое шипастое чудовище, сохраняемое в формалине. Хоури не понимала, где она очутилась. Может, в одном из высоченных зданий, которые привыкла считать необитаемыми? Мадемуазель сказала:

– Я называю его Шато де Корбо – Замок Воронов, – пояснила Мадемуазель. – За черный цвет. Вы его видели снаружи.

– Чего вы от меня хотите? – спросила Хоури, обдумывая услышанное.

– Нужно, чтобы вы сделали одно дело.

– Только и всего? Значит, меня привели сюда под дулом пистолета только для того, чтобы предложить заказ? Неужели этого нельзя было сделать, воспользовавшись обычными каналами?

– Это не тот заказ, о котором вы думаете.

Хоури кивнула на открытую капсулу:

– А это здесь для чего?

– Только не надо говорить, что боитесь ее. Вы прибыли в наш мир точно в такой же штуковине.

– Я просто спросила, что это значит.

– Все узнаете в свое время.

Хоури услышала слабое движение за своей спиной – будто выдвинули ящик картотеки.

В комнату въехал паланкин герметика. А может быть, он находился тут с самого начала, прячась за какой-нибудь скульптурой. Был он угловатый, без всякой отделки, с грубо сваренным из черных листов корпусом: ни манипуляторов, ни видимых датчиков. Единственный объектив, вмонтированный в переднюю стенку, был черен, точно глаз акулы.

– Вы, разумеется, знакомы с такими, как я, – сказал голос из паланкина. – Не надо бояться.

– Я не боюсь, – ответила Хоури.

Она лгала. Паланкин внушал тревогу, от него веяло чем-то таким, с чем Ана еще не сталкивалась. Возможно, своим суровым обликом ящик создавал впечатление, что он никогда не бывает пустым. И почему у него крошечное смотровое окошко? Такое чувство, что за ним прячется чудовище.

– Я сейчас не могу ответить на все ваши вопросы, – продолжала Мадемуазель. – Но ведь очевидно, что я не организовала бы ваш визит только для того, чтобы продемонстрировать переносимые мною неудобства. Может быть, вот это облегчит дело.

Рядом с паланкином возникла человеческая фигура, причем так неожиданно, что можно было подумать, ее породила сама комната.

Конечно, это была женщина. Молодая, но в архаичной одежде – такую тут не носили со времен плавящей чумы. Она была в мерцающей мантии. Черные волосы зачесаны с высокого лба назад, их удерживает диадема, в которой горят огоньки. Вечернее платье цвета электрик обнажало плечи, грудь была открыта смелым декольте. Там, где платье касалось пола, бурлила тьма – ткань как будто погружалась в бездну.

– Вот такой я была, – сказала женщина. – До прихода этой мерзости.

– И вы не можете снова стать такой же?

– Слишком велик риск погибнуть, если я покину паланкин, даже если это произойдет в контролируемой среде обитания. Я этим средам не доверяю.

– Зачем вы доставили меня сюда?

– Разве Манукян не объяснил?

– Он лишь дал понять, что я очень пожалею, если не подчинюсь.

– Как неделикатно! Но следует признать, это очень точно отражает суть. – Улыбка чуть тронула бледные губы женщины. – Так какова же, по вашему мнению, причина нашей встречи?

Хоури понимала: как бы ни развивались дальше события, она слишком многое увидела, чтобы спокойно вернуться к прежней жизни.

– Я профессиональный убийца. Манукян узнал о моей репутации, а теперь увидел меня в деле. Дальше… Тут уж мне придется фантазировать. Сдается, вы кого-то хотите убить.

– Отлично, – кивнула дама. – Но разве Манукян не сказал вам, что этот контракт не будет похож на ваши обычные?

– Манукян упомянул о существенных отличиях.

– И вас это не смутило? – Мадемуазель вглядывалась в Хоури. – Вопрос не праздный. Я слышала, что жертвы соглашаются погибнуть от вашей руки еще до того, как вы выходите на охоту. Они так поступают, зная, что едва ли им удастся уйти от вас и жить дальше, похваляясь своей смелостью. Когда же вы их ловите… Сомневаюсь, что они так же легко расстаются с жизнью.

Хоури вспомнила Тараши.

– Обычно нет. Умоляют сохранить им жизнь, пытаются меня подкупить, улестить – в этом роде.

– И?

Хоури пожала плечами:

– Разумеется, я их убиваю.

– Ответ истинного профессионала. Вы были солдатом, Хоури?

– Одно время. – Ей сейчас не хотелось думать об этом. – Что вы знаете о моем прошлом и о том, что со мной случилось?

– Достаточно. Что ваш муж тоже был солдатом, его звали Фазиль, и вы вместе с ним сражались на Окраине Неба. Потом случилась бюрократическая ошибка, вы попали на корабль, направлявшийся к Йеллоустону. Вы проснулись через двадцать лет – слишком поздно возвращаться на Окраину Неба, даже если бы оказалось, что ваш муж жив.

– Ну, тогда вы догадываетесь, почему я поменяла профессию и почему у меня из-за этого не бывает бессонных ночей.

– Конечно, я могу понять ваши чувства. Вы ничем не обязаны Вселенной и ее обитателям.

Хоури сглотнула слюну.

– Но вам вовсе не нужен солдат для такой работы. Я не знаю, кого вы хотите прикончить, но знаю множество людей, подготовленных гораздо лучше, чем я. Номинально я приличный работник – промахиваюсь один раз из двадцати, но могу порекомендовать тех, кто промахивается один раз из пятидесяти.

– Вы удовлетворяете моим требованиям в другом. Мне нужен человек, мечтающий покинуть эту планету. – Женщина кивнула на открытую криокапсулу. – Речь идет об очень долгом путешествии.

– За пределы этой системы?

– Да. – Тон Мадемуазели был матерински спокоен, как будто этот разговор повторялся уже множество раз. – Если точнее, за двадцать световых лет. Именно на таком расстоянии находится Ресургем.

– Не могу сказать, что слышала о нем.

– Если б вы слышали о нем, меня бы это неприятно удивило.

Мадемуазель вытянула левую руку, и возле ее ладони в воздухе повис крошечный глобус. Эта планета вся была мрачного серого цвета: ни океанов, ни рек, ни зелени. Только отблеск атмосферы, как низкая арка над горизонтом, да парочка грязно-белых ледяных шапок на полюсах говорили о том, что это не безвоздушная луна.

– Его даже нельзя назвать новой колонией – такие планеты колонизировать невыгодно. Там лишь несколько крохотных исследовательских баз. До недавнего времени Ресургем не имел решительно никакого значения. Но потом все изменилось. – Мадемуазель, казалось, обдумывала, много ли может рассказать на этой стадии. – Недавно туда кое-кто прибыл. Его фамилия Силвест.

– Довольно редкая фамилия.

– Значит, вам известна роль его клана на Йеллоустоне? Это облегчает дело. Вам будет легче найти его.

– Надо думать, мне предстоят не только поиски?

– О да! – Мадемуазель схватила глобус и раздавила в ладони; из кулачка посыпалась пыль. – Гораздо, гораздо больше!

Глава четвертая

«Новая Бразилия», Эпсилон Эридана, год 2546-й

Вольева покинула борт шаттла и проследовала за триумвиром Хегази по выходному тоннелю на искусственный спутник Йеллоустона – «Новую Бразилию». Миновав несколько герметичных переборок, они попали в помещение, где сила тяжести отсутствовала. Оно располагалось в «ступице» и представляло собой сферическую гостиную для транзитных пассажиров. Это была самая сердцевина «карусели».

Здесь можно было встретить представителей любой ветви человечества. Люди в одеждах всех цветов радуги плавали в воздухе по всей гостиной, которая очень напоминала аквариум с экзотическими рыбками во время кормежки. Ультра, угонщики, сочленители, демархисты, местные торговцы, пассажиры межзвездных кораблей, разномастные жулики, механики – все они перемещались по случайным на вид траекториям, но при этом не задевали друг друга, хотя от столкновения их подчас отделяли миллиметры. Некоторые, кому это позволяло строение тела, размахивали подшитыми под рукавами перепончатыми крыльями. У других крылья были укреплены прямо на обнаженном теле. Те же, кто не обладал столь авантюрным складом характера, ограничились крошечными ракетными ранцами, а кое-кого буксировали миниатюрные тягачи. Слуги-роботы тащили багаж своих хозяев, разодетые в ливреи крылатые обезьянки капуцины шныряли между людьми, подбирая и складывая мусор в висящие на груди сумки. Звучала китайская музыка, которая непривычному уху Вольевой казалась завыванием ветра в каминных трубах – как будто инструменты нарочно старались создать наибольший диссонанс. Йеллоустон в тысяче километров от «карусели» казался огромной грязно-желтой каплей, зловеще нависшей над всей этой суетой.

Вольева и Хегази добрались до дальнего конца транзитной сферы и через мембрану, специально созданную для пропуска людей, попали в таможенную зону. Здесь тоже не было силы тяжести. Закрепленное на стенах автоматическое оружие сканировало каждого входящего. Центральная часть сферы была занята прозрачными «пузырями», имевшими диаметр около трех метров и открывавшимися по экватору. Почуяв новоприбывших, «пузыри» подплыли, раскрылись и обволокли Вольеву и Хегази.

Внутри «пузыря» Вольевой висел небольшой робот в виде японского шлема кабуто, с сенсорными датчиками и считывающей аппаратурой, выступавшей из-под гребня. Илиа ощутила легкую щекотку, когда робот стал анализировать ее. Такое ощущение, будто в голове кто-то перекладывает цветы.

– Я чувствую привкус русских лингвистических структур, но делаю вывод, что привычным для вас языком является современный норт. Достаточно ли его для выполнения необходимых формальностей?

– Сойдет, – ответила Вольева, слегка раздраженная тем, что обладатель женского голоса так легко определил русскую ржавчину, осевшую на ее норте.

– Тогда перехожу на норт. Кроме незначительных последствий глубокого сна я не нашла ни церебральных имплантатов, ни экзосомных нарушений. Нужно ли вам временное вживление для продолжения нашего интервью?

– Дай свое лицо на экран.

– Пожалуйста.

Под краем шлема возникло лицо – женское, с незначительными признаками монголоидной крови. Волосы подрезаны коротко, как у Вольевой. Илиа решила, что чиновник, говорящий с Хегази, обязательно мужчина, усатый и темнокожий, явный химерик – словом, похож на Хегази.

– Представьтесь.

Вольева подчинилась.

– Последний раз вы посещали нашу систему… минуточку… – глаза женщины опустились, – восемьдесят пять лет назад, в две тысячи четыреста шестьдесят первом. Я не ошиблась?

Вольева, чувствуя, что поступает неправильно, приблизила лицо к экрану:

– Конечно не ошиблась, ты же гамма-запись. А теперь прекращай валять дурака и переходи к делу. Я веду торговые операции, и каждая лишняя секунда, на которую ты меня задержишь, – это лишняя секунда платы за стоянку возле кучи собачьего дерьма, которую вы называете планетой.

– Ваша грубость отмечена, – сказала женщина таким тоном, будто одновременно делала запись в невидимом блокноте. – Для вашего сведения: многие архивы на Йеллоустоне неполны по причине беспорядков, имевших место во времена эпидемии. Вопросы я вам задаю отчасти по той причине, что хочу проверить неподтвержденные записи. – Она сделала паузу. – Между прочим, моя фамилия Вавилова. Я сижу с чашкой дрянного кофе и последней сигаретой в продуваемом сквозняками офисе уже восьмой час из своей десятичасовой смены. Начальство решит, что я спала на работе, если я сегодня не заверну обратно десяток приезжих. Пока я нашла лишь пятерых. Через два часа я должна уйти, а мне еще предстоит выполнить квоту. Так что, пожалуйста, следите за своими нервами. – Она затянулась и выдохнула дым прямо в лицо Вольевой. – Будем продолжать?

– Извините, я думала… – смутилась Вольева. – Разве у вас для такой работы не используются записи?

– Было счастливое время, – со вздохом произнесла Вавилова, – но с ними та беда, что они пропускают к нам слишком много всякой дряни.

Из таможенной сферы Вольева и Хегази на лифте величиной с дом спустились в одну из четырех спиц «карусели». Их вес нарастал, пока они не достигли обода. Здесь сила тяжести равнялась йеллоустонской, каковая не слишком сильно отличалась от земной и той, что устраивала ультра.

«Новая Бразилия» делала виток вокруг Йеллоустона за четыре часа по орбите, исключавшей попадание «карусели» в так называемый Ржавый Пояс – кольцо из космического мусора, образовавшееся при эпидемии плавящей чумы. «Карусель» имела десять километров в диаметре и тысячу сто метров в ширину, причем основная жизнь сосредоточилась в зоне «обода». Здесь были рассыпаны городки с деревушками и создан искусный ландшафт типа бонсай с перелесками, лазурными горами с ледяными шапками и обрывистыми долинами. Все это должно было вызывать иллюзию перспективы. Округлая крыша над вогнутой поверхностью колеса была прозрачной и поднималась на полкилометра вверх. По ее поверхности были уложены металлические рельсы, с которых свешивались искусственные облака. Форму им подбирал компьютер в соответствии с планируемыми погодными условиями. Облака содействовали и изменению перспективы в этом вогнутом мире. Вольевой они казались вполне реальными, но это потому, что настоящие облака она видела только сверху.

Из лифта Вольева и Хегази вышли на террасу, лежавшую над главным населенным пунктом «карусели» – Рим-Тауном. Эта группа домов располагалась между крутыми склонами гор. Глазам было больно смотреть на такой разнобой архитектурных стилей – у домов за годы существования «карусели» сменилась уйма собственников, и каждый норовил достроить что-нибудь, на свой вкус. На земле стояли в очереди рикши, дожидаясь пассажиров.

Один, в голове очереди, пил ананасовый сок из банки, а та стояла на специальном поддоне, приваренном к оглобле повозки. Хегази протянул бумажку с адресом, рикша зыркнул на нее близко посаженными черными глазами и что-то пробурчал, – это означало согласие.

Вскоре они влились в поток электрических и педальных транспортных средств. Те старались обогнать друг друга, создавая невероятную сутолоку, а пешеходы вклинивались в каждый наметившийся просвет между механизмами.

Почти половину людей на улице составляли ультранавты. Их было легко отличить по бледности, худобе, щегольскому увеличению некоторых частей тела, любви к черным оттенкам в кожаной одежде, квадратным километрам всяческих украшений и татуировок, а также профессиональным трофеям. Никто из попавшихся на глаза Вольевой ультра не был истинным химериком, возможно за исключением Хегази, который, вероятно, входил в пятерку самых крупных мужчин на «карусели». Большинство носило модные прически – густые косички или пряди, символизирующие число погружений в криосон. Многие делали разрезы в одежде, чтобы показывать протезы рук или ног. Вольевой пришлось себе напомнить о том, что и она принадлежит к этой субкультуре.

Ультранавты, конечно, не единственная категория людей, постоянно путешествующих в космосе. Угонщики, например, составляли среди таковых достаточно заметную долю, насколько могла судить Илиа. Бесспорно, их можно было считать жителями космоса, но в экипажи межзвездных кораблей они записывались редко и внешне весьма отличались от похожих на привидений ультра с их локончиками, косичками и старинными лексическими оборотами. Были и другие. Ледочесы, ответвившиеся от угонщиков, имели адаптированную к одиночеству психику, а потому их чаще привлекали к работе в поясах Койпера; эти люди славились тем, что горой стояли друг за друга и ни с кем не смешивались. Жабраки – люди, измененные для пребывания в воде, – могли дышать растворенным в ней воздухом. Они трудились на кораблях, ходивших на малые расстояния, но с большими перегрузками; много их было и в полицейских силах системы. Некоторые жабраки настолько отвыкли от обычного дыхания, что их транспортировали в огромных роботизированных баках, предназначенных, вообще-то, для перевозки рыбы.

Наконец, были еще сочленители – потомки экспериментальной группы с Марса, которые систематически улучшали свои умственные способности, заменяя живые клетки механизмами, до тех пор пока не произошло непредвиденное скачкообразное изменение. В считаные годы они достигли совершенно невообразимого уровня мышления, но в процессе этого преобразования им пришлось пережить страшную, хотя и короткую, войну. В толпе сочленители угадывались сразу: недавно они с помощью биоинженерии обзавелись большими и очень красивыми черепными гребнями с перфорацией, чтобы сбрасывать часть тепла, генерируемого работающими в мозгу механизмами. В последнее время их стало меньше, но тем больше внимания они привлекали, когда появлялись.

Были и другие фракции или расы людей – в частности, демархисты. Они иногда причисляли себя к сочленителям, но все знали: только настоящие сочленители умеют строить машины, позволяющие кораблям летать со скоростью света.

– Подожди тут, – велел Хегази.

Рикша отъехал к тротуару, где на стопке сложенных столов для игры в карты и маджонг сидел старик. Хегази вложил рикше в ладонь плату и последовал за Вольевой по тротуару. Прямо к бару, который был им нужен.

– «Жонглер и затворник», – прочла Вольева.

Голографическая вывеска изображала нагого мужчину, выходящего из моря. На заднем плане виднелись страшные, совершенно фантасмагорические существа, играющие в волнах прибоя. На мутном небе висел большой черный шар.

– Что-то тут не то.

– Здесь собираются все ультра, – пояснил Хегази. – Привыкай.

– Ладно, намек поняла. Наверное, мне ни в одном баре для ультра не будет уютно.

– Илиа, тебе не может быть уютно там, где нет навигационных систем и огневой мощи.

– Что ж, у тебя получился словесный портрет человека, не лишенного здравого смысла.

Из дверей на улицу вывалилась группа молодежи, от них разило потом и чем-то еще – Вольева решила, что пивным перегаром. Очевидно, они только что занимались армрестлингом: один держал протез руки, оторванный от плеча, другой пересчитывал выигрыш – толстую пачку денег. У всех были традиционные косички – знаки пребывания в криокапсулах – и обычные звездные татуировки, отчего Вольева почувствовала себя старой и завистливой. Она сомневалась, что проблемы ребят выходят за рамки того, где сегодня добыть выпивку и ночлег. Хегази строго посмотрел на них, и они, хоть и притворялись настоящими химериками, явно стушевались. Ведь у него на лице не было живого места, в буквальном смысле, – сплошные протезы.

– Пошли, – сказал он, вклиниваясь в толпу. – Улыбнись, и вперед, Илиа.

В баре было темно и накурено, что давало синергетический эффект в сочетании с музыкой – пульсацией ритмов Бурунди и чем-то похожим на человеческое пение, – а также с ароматами легких галлюциногенов.

Вольевой потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Хегази указал на незанятый столик в углу, и она пошла туда, не испытывая ни малейшего энтузиазма.

– Сядем здесь? – предложил он.

– Не похоже, что у нас богатый выбор. Мы должны выглядеть так, будто общество друг друга нам не в тягость, иначе люди заподозрят неладное.

Хегази покачал головой и осклабился:

– Наверняка ты мне чем-то очень нравишься, Илиа, иначе я бы тебя давно ухлопал.

Она села за столик:

– Только бы Садзаки не услышал твоих слов. Он не потерпит угроз со стороны одного триумвира в адрес другого.

– Это не у меня проблемы с Садзаки – напоминаю на всякий случай. Что будем пить?

– Что угодно, лишь бы мой желудок выдержал.

Хегази сделал заказ. Его физиология не запрещала пить спиртное, и они стали ждать, пока линия доставки, проходившая под потолком, привезет стаканы.

– Тебя еще беспокоит эта склока с Суджик?

– Нет, – ответила Вольева, скрестив руки на груди. – С Суджик я сама управлюсь. Да и вряд ли успею хотя бы пальцем к ней притронуться до того, как ее прикончит Садзаки.

Прибыла выпивка в виде небольшого плексигласового облачка со съемной крышкой. Облачко свисало с тележки, бегавшей по рельсам, вмонтированным в потолок.

– Мне кажется, Садзаки мог бы прикончить любого из нас, если бы дело дошло до этого.

– А ведь раньше ты ему верил. Что же заставило тебя изменить свои взгляды?

– Садзаки перестал быть собой с тех пор, как снова заболел капитан.

Вольева огляделась по сторонам. Ничто не помешает Садзаки оказаться в одном баре с ними, даже за соседним столиком. Хегази продолжал:

– До того, как это произошло, они оба побывали у жонглеров образами. Ты в курсе?

– Хочешь сказать, жонглеры что-то сделали с мозгом Садзаки? – Илиа вспомнила голого мужчину, выходящего из волн океана. – Они ведь именно такими вещами занимаются?

– Да, по просьбам желающих. Думаешь, Садзаки захотел стать еще свирепее?

– Не обязательно. Может, еще целеустремленнее. Эти дела с капитаном… – Она покачала головой. – Символично.

– А ты говорила с капитаном?

Этот вопрос она скорее прочла по губам, нежели расслышала.

– Нет. Я не думаю, что он знает, кого мы ищем. Хотя все это очень скоро перестанет быть секретом.

– А твой личный поиск?

– Я же не ищу определенного человека. Мое единственное условие – он должен быть нормальнее Бориса Нагорного. Ну а отыскать такого, сам понимаешь, не проблема. – Ее взгляд скользнул по лицам посетителей бара. Среди них не было явных психопатов, но не было и тех, кого смело можно назвать совершенно нормальным. – Во всяком случае, я на это надеюсь.

Хегази закурил сигарету и предложил другую Вольевой. Она с благодарностью приняла, и минут пять они курили в полном молчании, пока сигарета не стала крохотным красным угольком, окруженным оранжевыми лепестками. Вольева подумала, что следует пополнить запас курева.

– А вообще-то, мой поиск только начинается, – сказала она. – И действовать надо осторожно.

– Хочешь сказать, – со значением усмехнулся Хегази, – что не собираешься рассказывать каждому кандидату о характере предстоящей ему работы, пока не решишь, подходит ли он тебе?

Вольева поперхнулась дымом:

– Разумеется, не собираюсь.

Окрашенный в лазурный цвет шаттл должен был вскоре завершить полет. Ему предстояло лишь сделать прыжок от семейного поместья Силвестов до орбиты Йеллоустона. Силвесту с трудом удалось добиться своего. Кэлвин был крайне раздражен тем, что его отпрыск имеет какие-то контакты с существом, которое сейчас находится в институте. Как будто состояние разума этого существа может заразить Силвеста в процессе таинственного симпатического резонанса. Как-никак Силвесту уже двадцать один! Он вправе сам решать, с кем ему общаться! Да провались он, этот Кэлвин! Пусть хоть дотла сожжет свои нейроны в этой безумной затее со своими семьюдесятью девятью апостолами!

Силвест увидел перед собой огромное строение СИИЗа и подумал, каким же нереальным это все кажется.

Паскаль дала ему черновик и попросила прокомментировать отрывочек из его биографии. Вот он и переживает все заново. Сидит в тюремной камере и одновременно призраком скользит по прошлому, выслеживая себя – такого еще юного! Воспоминания, давно похороненные, вдруг забили гейзерами, хотя их никто не будил.

Биография далека от завершения. Еще есть возможность подходить к отдельным эпизодам с разных сторон и с различной степенью аналитичности в отношении внутренних связей. Это будет серьезная история, достаточно подробная, чтобы потом исследователь мог всю свою жизнь посвятить изучению какого-нибудь ее этапа.

СИИЗ выглядел достаточно реально. Таким Силвест его и помнил. Административный центр Силвестовского института изучения затворников имел форму колеса. Постройка относилась еще к американскому периоду, хотя тут не было ни одного кубического нанометра, который не подвергался многократным перепланировкам за прошедшие столетия.

«Ступица» представляла собой две серые полусферы, похожие на шляпки грибов; на них виднелись впадины ангаров для причаливания шаттлов, а также амбразуры для весьма скромных оборонительных вооружений, разрешенных моралью демархистов. «Обод» состоял из довольно беспорядочно размещенных жилых модулей, лабораторий и офисов, которые соединялись сложной паутиной хитиновых полимерных труб для подачи питания, воды и тому подобного.

– Вот здорово! – произнес он.

– Вы в самом деле так думаете? – Голос Паскаль звучал издалека.

– Он тогда был в точности таким, – сказал Силвест. – Вернее, таким он мне казался, когда я туда прилетел.

– Спасибо… В общем, это было легко – самая простая часть. У нас были копии чертежей СИИЗа, а в Кювье даже нашлись люди, знавшие вашего отца, – например, Жанекен. А вот потом… Не с чего было начать – мы располагали только тем, о чем вы рассказали, вернувшись со спутника.

– Уверен, вы отлично справились.

– Что ж, сами увидите, и скорее рано, чем поздно.

Шаттл приблизился к ангару. Охранники-роботы уже ожидали за шлюзом, чтобы проверить личность прибывшего.

– Кэлвин вряд ли обрадуется, – сказал Грегори, главный администратор спутника. – Но я полагаю, что отправлять тебя домой уже поздновато.

Подобные разговоры случались раза два-три за последний месяц, и Грегори, говоря о последствиях, умывал руки. Теперь ему уже не надо было сопровождать Силвеста через все эти трубы-тоннели к тому месту, где содержали существо.

– Не стоит беспокоиться, Грегори. Если отец будет приставать, валите все на меня: мол, я потребовал устроить экскурсию.

Грегори высоко поднял брови, что означало насмешку и удивление.

– А разве не это ты делаешь в данную минуту, Дэн?

– Я просто стараюсь поддерживать дружеские отношения.

– И совершенно напрасно, мальчик. Всем нам было бы куда проще, если бы ты прислушивался к словам отца. При тоталитарном режиме, по крайней мере, знаешь, чего от тебя требуют.

Потребовалось целых двадцать минут блужданий по тоннелям, ведущим к «ободу», чтобы миновать научные отделы, где группы мыслителей – людей и машин – безостановочно бились над главной загадкой затворников. Хотя СИИЗ установил свои базы мониторинга у всех ныне известных завес, бóльшая часть информации перерабатывалась и хранилась здесь, возле Йеллоустона. Именно здесь выдвигались невероятной сложности гипотезы, здесь они проверялись на фактах, которых было мало, но игнорировать которые было нельзя. Ни одна теория не протянула больше нескольких лет.

Место, где содержалось существо, представляло собой хорошо охраняемую пристройку к «ободу». Кубатуру выделили щедро, хотя не было никаких оснований считать, что ее обитатель может оценить этот дар. Это существо – в прошлом человека – звали Филип Ласкаль.

Сейчас у него редко бывали гости, а в первые дни после его возвращения от гостей не было отбоя. Интерес снизился сразу же, когда выяснилось, что Ласкаль не может сообщить не только ничего важного, но и неважного тоже. Однако, как вскоре выяснил Силвест, то обстоятельство, что все перестали интересоваться Ласкалем, для него самого был выгоден. Хотя редких – раза два в месяц – приездов Силвеста также явно было недостаточно, чтобы наладить какой-никакой контакт с существом.

Помещение, отведенное Ласкалю, представляло собой садик под искусственным темно-синим небом. Здесь даже дул ветерок, его как раз хватало, чтобы покачивать колокольчики, свисавшие с ветвей искривленных деревьев на границах участка.

Были в саду и дорожки, и каменные горки, и холмики, и шпалеры, и пруды с золотыми рыбками. Все это создавало своего рода лабиринт, и, чтобы обнаружить Ласкаля, нужно было затратить не менее минуты. Существо всегда пребывало в одном и том же состоянии: голым или полуголым и крайне грязным, причем пальцы были измазаны во все цвета радуги мелками или пастелью. Силвеста обычно бросало в жар, когда он видел на вымощенной камнем дорожке рисунки Ласкаля. Это были или сложные симметричные узоры, или попытки подражания не то китайской, не то санскритской письменности, причем найти знакомые буквы или иероглифы было невозможно. Иногда то, что видел Силвест, напоминало булеву алгебру или семафорную азбуку.

Затем – обязательно спустя какое-то время – Силвест за очередным поворотом находил Ласкаля, или рисующего новые символы, или тщательно стирающего старые. Абсолютно неподвижное лицо, одеревеневшие мышцы тела – воплощенная сосредоточенность. Существо трудилось в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием колокольчиков, шепотом воды и царапанием мелков по камню.

Силвест порой часами ждал, когда Паскаль хотя бы обратит внимание на его присутствие – то есть медленно повернет лицо в его сторону и тут же возвратится к своей работе. Но в это мгновение что-то происходило: казалось, напряжение мышц слабеет, а губы чуть растягиваются – то ли в гордой улыбке, то ли в усмешке – поди угадай.

И ничто не говорило о том, что перед Силвестом человек, и не просто человек, а единственное разумное существо, которое дотронулось до поверхности завесы и вернулось назад живым.

– Не думаю, что это будет просто, – сказала Вольева, почти утолившая жажду, – но стажера я, конечно же, скоро найду. Я уже начала рекламную кампанию, указала намеченные нами цели. Что касается работы, я лишь намекнула: она будет связана с имплантатами.

– Но ты же не возьмешь первого попавшегося?

– Разумеется, не возьму. Хотя кандидаты и не будут об этом знать. Я отсею всех, у кого нет военного опыта. Мне вовсе ни к чему, чтобы новобранец сломался при первом намеке на опасность или отказался выполнять приказы. – Спиртное брало свое, Илиа уже почти не вспоминала о связанных с Нагорным проблемах.

На сцене выступала девушка, из ее золотистого тиконакса бесконечной спиралью изливалась рага. Не сказать, что Вольева обожала музыку, – считала ее пустой тратой времени. Но было что-то математически выверенное в этих индийских трелях, и оно завораживало, одолевая предвзятость.

– Я уверена в успехе, – сказала она. – Только Садзаки может осложнить нам жизнь.

В это мгновение Хегази кивнул на дверь. Яркий свет заставил Вольеву прищурить глаза. В проеме стоял человек, чья мощная фигура величественно рисовалась на фоне солнечного дня. Человек был одет в черный плащ по щиколотку и шлем странной формы, который свет превратил в подобие нимба. Его профиль казался разрубленным по диагонали длинной полированной палкой, которую он держал обеими руками.

Комусо вступил в сумрак зала. То, что Вольева приняла за деревянный меч кендо, оказалось всего лишь бамбуковой сякухати – традиционным музыкальным инструментом. С отработанной ловкостью вошедший сунул флейту в футляр, который тут же скрылся среди складок плаща, затем с аристократической медлительностью снял свой плетеный шлем. Лицо комусо было видно плохо. Набриолиненные и зализанные назад волосы собирались в серповидную косичку. Глаза прятались за выпуклыми стеклами – такие очки носят наемные убийцы. Видимо, они давали изображение в инфракрасном свете, а потому в этом темном зале вошедший видел хорошо.

Музыка резко оборвалась, девушка со своим тиконаксом исчезла со сцены, как по мановению волшебной палочки.

– Они думают, это полицейский рейд, – еле слышно шепнул Хегази. В зале воцарилась такая тишина, что говорить громче было не нужно. – Местные блюстители порядка иногда посылают корзиноголовых, чтобы не марать кровью собственные руки.

Комусо обвел зал «стрекозиными» глазами и наконец нацелился ими на стол, за которым сидели Вольева и Хегази. Его голова двигалась по-совиному, как бы независимо от тела. Сопровождаемый шелестом плаща, он подошел, – казалось, плывет по полу, а не шагает. Хегази молча выдвинул ногой из-под стола третий табурет. Все это он проделал, продолжая спокойно попыхивать сигаретой.

– Рад видеть тебя, Садзаки.

Тот небрежно сбросил плетеный шлем на стол и одновременно снял «стрекозиные» глаза. Опустившись на табурет, он тут же развернулся лицом к посетителям бара и сделал жест, будто поднес стакан ко рту. Это означало, что всем лучше заниматься своими делами. Постепенно гул разговоров возобновился, хотя никто не спускал глаз с их столика.

– Хотел бы я, чтобы наши обстоятельства заслуживали праздничного тоста, – сказал Садзаки.

– А они не заслуживают? – Хегази изобразил уныние, насколько позволяло его протезированное лицо.

– Вот именно, и за свои слова я отвечаю. – Садзаки исследовал почти опустошенные стаканы, взял стакан Вольевой и переправил в рот содержимое. – Я тут слегка пошпионил, как вы можете догадаться по моему маскараду. Нет его в этой системе. Уже пятьдесят лет.

– Пятьдесят? – Хегази присвистнул.

– Значит, и след простыл. – Вольева, всегда считавшая, что такой риск существует, постаралась скрыть злорадство.

Когда Садзаки приказал вести субсветовик к системе Йелоустона, он руководствовался доступными на тот момент сведениями. Но это было десятки лет назад, и к той поре сама информация могла устареть на десятки лет.

– Да, – ответил Садзаки, – остыл, но не безнадежно. Я знаю, куда он отправился, и нет причин, чтобы он там не остался.

– И куда же? – У Вольевой засосало под ложечкой.

– На планету, которая называется Ресургем. – Садзаки вернул ее стакан на стол. – Довольно далеко отсюда. Боюсь, дорогие коллеги, что следующая наша посадка произойдет именно там.

Он снова погрузился в прошлое.

На этот раз гораздо глубже – в тот год, когда ему было двенадцать. Отрывки, которые ему показывала Паскаль, не были последовательными. Биография составлялась без строгой привязки к линейному времени. Сначала это напрочь сбило его с толку – как же так, ведь он, наверное, единственный человек во Вселенной, который не имеет права «плавать» в собственной истории. Но растерянность постепенно сменилась пониманием того, что Паскаль действует правильно. Только так и следует относиться к его прошлому: как к разобранной в беспорядке мозаике, как к акростиху, допускающему множество равноценных толкований.

Это был 2373 год – всего несколько десятилетий прошло после того, как Бернсдоттир открыла первую завесу. Вокруг этого таинственного явления сразу возник целый рой наук, а также государственных и частных научных организаций. Силвестовский институт изучения затворников был только одним из многих подобных учреждений, но он оказался волею судеб и самым богатым, и влиятельным, обладая поддержкой клана Силвестов. А потом наметился прорыв, но не благодаря планомерной научной работе этой организации, а благодаря случаю и бесспорному безумию одного-единственного человека.

Которого звали Филип Ласкаль.

Это был ученый из СИИЗа, работавший на одной из постоянных станций, сооруженных вокруг того, что сейчас называют Завесой Ласкаля, в секторе Тау Кита. Кроме того, он был членом группы, всегда готовой послать людей за завесу, хотя никто, разумеется, в возникновение такой необходимости не верил. Но группа существовала, равно как и дежурный корабль, который преодолел бы оставшиеся до границы с завесой пятьсот миллионов километров, если бы затворники прислали приглашение.

Ласкаль же решил не ждать.

В одиночку он проник на борт корабля СИИЗа и угнал его. К тому времени, когда коллеги спохватились, он уже был слишком далеко. Конечно, можно было дистанционно активировать заложенное на борту взрывное устройство, но затворники могли бы истолковать это как акт агрессии. Никто, разумеется, всерьез не рассчитывал когда-нибудь снова увидеть Ласкаля. И хотя тот вернулся, скептики отчасти оказались правы – разум Ласкаля почти целиком остался где-то там, в космическом пространстве.

Ласкаль подошел довольно близко к завесе, когда неведомая сила схватила корабль и швырнула его обратно, возможно не допустив до поверхности завесы лишь на несколько тысяч километров, хотя на таком расстоянии практически нельзя определить, где кончается космос, а где начинается завеса. Однако было ясно, что ближе, чем Ласкаль, ни один человек не подступался к ней.

Но и цену он заплатил за это страшную.

В отличие от тех, кто раньше пытался проделать такой фокус, Ласкаль не превратился в кровавую кашу, его не растерзали на мельчайшие кусочки непостижимые силы завесы. Но нечто столь же чудовищное случилось с его разумом. От личности не осталось ничего, за исключением каких-то второстепенных мелочей, которые лишь подчеркивали потерю самого важного. Остались те функции мозга, которые позволяли ему поддерживать свое существование без помощи машин; остался в целости и сохранности контроль за моторикой тела. И никаких проявлений прежнего разума.

Теперь Ласкаль воспринимал окружающее самым странным образом, и невозможно было понять, знает ли он, что с ним произошло, ощущает ли ход времени, может ли усваивать новую информацию или вспоминать то, что было до путешествия к завесе. Он сохранил способность говорить, но, хотя произносил отдельные слова и даже обрывки фраз, в них не было никакого смысла.

Ласкаля – вернее, то, что от него осталось, – возвратили в систему Йеллоустона, а затем поместили на спутник СИИЗа, где медицинские светила изо всех сил старались выстроить научную теорию, объясняющую, что с ним произошло. В конце концов скорее отчаяние, нежели логика подсказало им, что фрактальное, реструктурированное пространство-время вблизи завесы не могло сохранить ту информационную плотность, что имела место в мозгу Ласкаля, а потому рандомизировало содержимое этого мозга на квантовом уровне, причем молекулярные процессы, идущие в теле исследователя, при этом практически не пострадали. Представьте себе текст, переведенный с такими ошибками, что он утратил смысл, а затем претерпел обратный перевод на язык оригинала.

И все же Ласкаль оказался не последним человеком, который решился на столь самоубийственный поступок. Вокруг него сложился своеобразный культ, и адепты верили: несмотря на внешние признаки безумия, на самом деле завеса даровала Ласкалю нечто вроде нирваны. Примерно раза два в десятилетие делались попытки пройти границу какой-нибудь из ныне известных завес. Результаты были печальны, счастливчики возвращались обезумевшими, а неудачники либо вообще пропадали без вести, либо их корабли находили измочаленными, а пилотов – размазанными по стенам.

Культ Ласкаля процветал, а о самом исследователе почти забыли. Пускающий слюни, бормочущий бессмыслицу овощ – неподходящий объект для обожествления.

Но Силвест о Ласкале помнил. Больше того, его все сильнее дразнила идея докопаться до истины, спрятанной где-то глубоко в этом человеке. Семейные связи позволяли встречаться с Ласкалем в любое удобное время, – конечно, если пренебречь запретами отца.

Он навещал Ласкаля все чаще, храня абсолютное спокойствие, пока тот рисовал свои каракули на дорожке. Силвест все еще надеялся увидеть в них ключ – ибо не сомневался, что это будет ключ от сокровищницы.

И он получил… нечто гораздо большее.

Теперь уже нелегко вспомнить, как долго пришлось ждать в тот день, когда он выиграл свой приз. Чем сильнее сосредотачивался он на действиях Ласкаля, тем меньше в них видел смысла, – будто изучаешь длинную череду абстрактных картин. Как ни подстегивай восприятие, оно все равно слабеет.

Ласкаль уже приступил к шестой или седьмой непостижимой пастельной мандале, причем работал все так же истово, не жалея старания на каждый штрих.

Затем, без всякого предупреждения, он повернул голову к Силвесту и четко произнес:

– Доктор, жонглеры предлагают ключ.

Силвест был слишком потрясен, чтобы прервать его.

– Мне дали это понять, – продолжал Ласкаль, – когда я пребывал в Пространстве Откровения.

Силвест кивнул, постаравшись это сделать с невозмутимым видом. Какая-то часть его мозга сохраняла спокойствие и пыталась найти объяснение услышанному. Насколько он понял, границу завесы Ласкаль назвал «Пространством», в котором ему было даровано «Откровение». Это нечто слишком сложное, чтобы тратить время на его описание, и тем не менее язык у него, похоже, развязался.

– Было время, когда затворники путешествовали среди звезд, – говорил Ласкаль, ни на минуту не переставая рисовать, причем мелок он держал пальцами ноги, – почти так же, как это делаем мы. Это очень древний народ, владеющий секретами космических полетов уже миллионы лет. Да будет вам известно, они не похожи на нас. Совершенно иные.

Его нога положила малиновый мелок и взяла синий, а рука стала рисовать что-то на другом, чистом участке дорожного покрытия. Изображенное им существо состояло из множества сегментов и щупальцев, носило броню, держалось вертикально и обладало весьма сомнительной симметрией тела. Оно мало походило на инопланетянина, путешествующего между звездами, а скорее напоминало чудовищ, ползавших по дну докембрийского океана. Чуждое и страшное.

– Это затворники? – спросил Силвест с дрожью отвращения в голосе. – Вы, значит, встречались с ними?

– Нет, – ответил Ласкаль. – Мне не удалось проникнуть сквозь завесу. Но они со мной разговаривали. Возникали в разуме. И многое поведали о своей истории и природе.

Силвест с трудом оторвал взгляд от кошмарной твари.

– А что вы можете сказать о жонглерах образами?

– Жонглеры в нашей Галактике живут уже давно, и их можно найти во многих мирах. Все народы, путешествующие в этой части Вселенной, рано или поздно сталкиваются с ними. – Ласкаль постучал по своему рисунку. – Мы столкнулись, затворники тоже, только гораздо раньше нас. Вы понимаете, доктор, о чем я говорю?

– Да… – Силвест считал, что понимает. – Но не вижу, к чему вы клоните.

Ласкаль улыбнулся:

– Кто бы ни посещал жонглеров, его обязательно запомнят. Эти существа запоминают абсолютно все, до последней клетки, до последнего синапса. Вот что такое жонглеры образами. Огромная система биологического архивирования.

Об этом Силвесту уже было известно. Конечно, люди пока узнали очень мало о способностях жонглеров, их задачах и происхождении. Но с самого начала стало ясно, что жонглеры могут «сохранить» личность человека в своей матрице, так что каждый, кто поплавал в их океане – и попутно был «разобран» и «собран» заново, – получил нечто вроде бессмертия. Эти записи могли реализовываться по нескольку раз, могли временно внедряться в разум другого человека. Процесс, в общем, был грязноватый, чисто биологический, сохраняемая запись соприкасалась с миллионами других и подвергалась их влиянию. Уже в ранние годы изучения жонглеров стало ясно, что их океаны хранят колоссальные запасы информации, что мысли инопланетян могут проникать в умы пловцов, но при этом, как правило, остаются непонятыми.

– Итак, жонглеры запомнили затворников, – подвел черту Силвест. – Но нам-то с того какая польза?

– Польза огромная, вы даже не представляете насколько. Затворники кажутся чудовищами, но базовая архитектура их умов в определенной степени сходна с нашей. Надо лишь игнорировать телесные различия. И наоборот, надо помнить, что они тоже общественные существа, что у них есть язык, причем голосовой, что они своими органами чувств воспринимают окружающую среду, как и мы. До известной степени человека можно научить мышлению затворника, но при этом он сохранит свою человеческую сущность. – Паскаль внимательно посмотрел на Силвеста. – Жонглеры образами вполне способны наложить нейронную структуру затворника на человеческий неокортекс.

Эта мысль восхитила Силвеста. Она предлагала контакт совершенно нового типа: не общаться с инопланетянином, а самому стать им. Если, конечно, Ласкаль именно это имел в виду.

– И чем же это поможет?

– Завеса не убьет вас.

– Не понял…

– Видите ли, завеса – своеобразная защитная структура. Главное из того, что находится за ней, – это даже не затворники, а технологии, которые слишком мощны и непредсказуемы, чтобы можно было оставить их в чужих руках. Многие миллионы лет затворники прочесывали Галактику в поисках опасных технологий, переживших своих создателей. Они находили вещи, которые я не могу даже вообразить, не то что описать вам. Когда-то, возможно, они служили благим целям, но сейчас могут быть использованы в качестве оружия невероятной разрушительной силы. Это техника и технологии, которыми вправе пользоваться лишь самые развитые народы космоса. Это управление пространством-временем, передвижение со сверхсветовой скоростью… да мало ли что еще, чего ваш мозг воспринять не в состоянии.

Но Силвест сомневался, что дело именно в этом.

– Тогда завеса… это что? Сундук с сокровищами, ключ от которого держат при себе самые развитые народы космоса?

– Нечто гораздо большее! Затворники защищаются от вторжения. Граница завесы – это почти что живое существо. Она реагирует на структуру разума тех, кто подходит к ней. Если эта структура не совпадает со структурой затворников… завеса дает отпор. Она локально изменяет пространство-время, вызывая бешеные флуктуации его кривизны, что-то вроде мощных гравитационных стрессов. Незваного гостя разрывает в клочья. Но если структура разума правильная, завеса вас пропустит, направит куда надо, поместив в «карман» спокойного пространства-времени.

Силвест понимал, что последствия этого открытия могут быть потрясающими. Думай, как затворник, и ты проникнешь сквозь завесу. А там что? Блистающие в сундуке драгоценности! И если у тебя хватило ума добраться до этого сундука, разве ты не вправе присвоить его содержимое? Если верить Ласкалю, затворники взяли на себя роль галактического стража и хранителя вредоносных технологических тайн. Но разве мы просили их об этом?

И в его мозгу тут же родился вопрос:

– А зачем им понадобилось сообщать вам все это, если спрятанное за завесой надлежит защищать любой ценой?

– Я не уверен, что это было сделано умышленно. Барьер вокруг завесы, возможно, дал сбой и не отреагировал на мою чуждость. Может быть, он испортился, может… гм… состояние моего рассудка ввело его в заблуждение. Как только я приблизился к границе, между завесой и мной начался обмен информационными потоками. Таким образом я и узнал то, о чем рассказываю. О том, что находится за завесой, о том, как можно обойти ее защиту. Этот орешек машинам не раскусить… – Последняя фраза, казалось, не относилась к сказанному выше; она повисла на несколько секунд, а потом Ласкаль продолжал: – Но вскоре завеса, видимо, поняла, что я чужой. Она отторгла меня, отбросила назад в космос.

– А не проще ли было вас убить?

– Может, она не была полностью уверена в правильности своего решения. Это ведь Пространство Откровения, и я все время ощущал чью-то неуверенность. Вокруг меня шли какие-то важные споры. Стремительные, быстрее мысли. Должно быть, в конце концов возобладала осторожность.

Еще вопрос. Его Силвест хотел задать с той минуты, как Ласкаль начал разговор.

– А почему вы так долго медлили со своим рассказом?

– Я должен извиниться за свою скрытность. Но мне надо было сперва переварить те знания, которые затворники вложили в меня. Эти знания были даны в их терминологии, а не в нашей.

Он замолчал. Все его внимание, казалось, было поглощено меловым разводом, который нарушал математическую точность нарисованной мандалы. Ласкаль лизнул палец и стер пятно.

– Впрочем, эта стадия была легкой. Затем мне пришлось вспоминать, как общаются между собой люди. – Он поглядел на Силвеста настороженными глазами, на которые падала прядь нечесаных, как у неандертальца, волос. – Вы были ко мне добры, не то что другие. И терпеливы. Я решил, что эти сведения могут быть вам полезны.

Силвест вдруг со страхом осознал, что открывшееся окошко в здравый рассудок Ласкаля может так же неожиданно захлопнуться.

– А как мы уговорим жонглеров наложить структуру мышления затворников на человеческий мозг?

– Это просто. – Ласкаль кивнул на свой меловой рисунок. – Запомните эту фигуру и держите ее в памяти, когда будете плавать в океане.

– И все?

– Должно хватить. Присутствие этой фигуры в вашем мозгу будет для жонглеров своего рода переводом просьбы о том, что вам нужно. Конечно, желательно еще сделать подарок. Такие важные вещи у них задарма не делаются.

– Подарок?

Интересно, что можно преподнести в дар существу, похожему на плавающий остров из ряски и морской капусты.

– Придумайте что-нибудь. Но в любом случае подарок должен быть насыщен информацией. Иначе вас сочтут неинтересным. А впустую отнимать у них время я бы не советовал.

Силвест хотел бы задать еще множество вопросов, но Ласкаль снова сосредоточился на рисунке.

– Вот и все, что я хотел сказать, – произнес он.

И это было действительно все.

Ласкаль больше ничего не сообщил ни Силвесту, ни кому-либо еще. Через месяц его нашли мертвым. Он утонул в пруду с золотыми рыбками.

– Эй! – сказала Хоури. – Тут есть кто-нибудь?

Она очнулась от сна, и это все, что ей было известно. Не просто вздремнула после обеда – нет, это было нечто гораздо более глубокое, долгое и холодное. Почти наверняка криосон – подобные вещи не забываются. Она уже пережила такое пробуждение однажды, на орбите Йеллоустона. Абсолютно аналогичные физиологические и неврологические признаки. А вот капсулы, в которой она тогда проснулась, сейчас рядом нет.

Полностью одетая, Хоури лежала на кушетке. Вероятно, кто-то перенес ее сюда, пока она не пришла в сознание. Но кто? И вообще, где она находится? Такое чувство, будто в голове взорвалась граната и разнесла память на куски.

И все же место, где она лежала, казалось до боли знакомым.

Коридор в каком-то дворце? Что бы это ни было, оно заставлено на редкость безобразными скульптурами. Либо Ана проходила мимо них несколько часов назад, либо это всплыли рецессивные фрагменты ее детской памяти – ужасы из няниных сказок. Скорченные, иззубренные, обгорелые статуи нависали над Хоури, отбрасывая демонические тени. Интуитивно, словно в дреме, она подумала, что фигуры должны как-то дополнять друг друга. Этим они и занимались в прошлом, но сейчас, разбитые и измятые, уже не способны выполнять свое предназначение.

Приближались неуверенные шаги.

Хоури с трудом повернула голову на звук. Шея почти не повиновалась – будто сделана была из крепкого дерева. Опыт подсказывал, что и все тело такое же окоченелое после долгого криосна.

Мужчина остановился в нескольких шагах. В скудном свете черты его лица были почти неразличимы, но что-то знакомое угадывалась в линии подбородка. Много-много лет назад Хоури, должно быть, знала этого человека.

– Это я, – зазвучал хриплый флегматичный голос, – Манукян. Мадемуазель предположила, что вам по пробуждении будет приятно увидеть знакомое лицо.

Вроде эти имена для Аны не пустой звук…

– Что случилось?

– Да ничего. Она сделала предложение, от которого вы не могли отказаться.

– И сколько я проспала?

– Двадцать два года, – ответил Манукян и протянул ей руку. – Ну а теперь не пора ли нам пойти и поздороваться с Мадемуазелью?

Силвест проснулся и обнаружил перед собой стену, проглотившую половину неба, – такую черную, что казалась отрицанием всего сущего, в том числе и себя самой. Он ничего подобного прежде не видал и теперь понял, что обычная тьма, простирающаяся между звездами, совсем не такая, как эта, – она на самом деле светится, слабо люминесцирует. А в этом круглом черном омуте, который назван Завесой Ласкаля, нет ни звезд, ни иных источников света; даже жалкий фотон не мелькнет на каком-нибудь участке видимого спектра. Нет даже занюханного нейтрино, уже не говоря о более экзотических частицах. Гравитационные волны, электростатические и магнитные поля тоже отсутствуют, как и шепот радиации Хокинга, а ведь радиация, согласно устаревшим представлениям о природе завесы, должна просачиваться из нее, доказывая наличие температурного разогрева на ее периферии.

Словом, ничего подобного там не было. Единственное, что делала завеса – во всяком случае, что было известно всем, – это служила неодолимым препятствием для любого излучения.

Хотя нет: еще она превращала в месиво любой объект, который имел наглость приблизиться к ее границе.

Силвеста вывели из криосна, и сейчас его мутило от дезориентации, которая всегда следовала за слишком быстрым пробуждением. Еще хорошо, что здоровье позволяло ему справляться с этим побочным эффектом. Физиологический возраст Силвеста не превышал тридцати трех лет, тогда как с момента его рождения прошло уже больше шестидесяти.

– Со мной… все в порядке? – Очень хотелось расспросить врачей, занимавшихся проверкой и восстановлением его жизненных функций, но сейчас внимание было приковано к черному пятну за окном станции.

Как будто смотришь на негатив снежной бури.

– Практически оптимум, – отозвался медик, который стоял рядом, глядел, как в воздухе прокручиваются показания счетчика нейронов, и отмечал появление каждой цифры похлопыванием стилоса по своей нижней губе. – А вот Вальдес явно сдает. Значит, Лефевр выходит вперед. Как думаете, вы сможете с ней работать?

– Не поздновато ли для сомнений?

– Дэн, я пошутил. Ну а как память? Я не успел вас проверить только на посткриогенную амнезию.

Вопрос казался дурацким, но, как только Силвест стал перебирать свои воспоминания, выяснилось, что они тормозят подобно документу, проходящему через многочисленные инстанции с нерадивыми чиновниками.

– А Морскую Пену помните? – настаивал врач с тревожной ноткой. – Очень важно, чтобы вы вспомнили Морскую Пену…

Силвест помнил, но в тот момент никак не мог привязать ее к другим своим воспоминаниям. А вот что великолепно сохранилось в памяти, чего не могли унести никакие волны времени, так это Йеллоустон, покинутый через двенадцать лет после истории с Восьмьюдесятью, через двенадцать лет после физической смерти Кэлвина, через двенадцать лет после разговора с Филипом Ласкалем, наконец, через двенадцать лет после того, как Ласкаль утопился, надо думать выполнив свое предназначение.

Экспедиция была маленькая и достаточно хорошо оснащенная. Команда субсветовика состояла по большей части из химериков и ультранавтов, которые редко соглашались служить вместе с людьми других каст. Также на борту находились двадцать ученых, преимущественно из СИИЗа, и четыре будущих контактера. Из последних на штурм завесы пойдут только двое.

Цель экспедиции – Завеса Ласкаля, но сначала корабль должен зайти на другую планету. Там Силвесту предстоит выполнить одно из указаний Ласкаля. Визит к жонглерам образами крайне важен для успеха миссии, а их мир находится в десяти световых годах от завесы. Силвест не представлял себе, что его там ждет, но совету Ласкаля он безоговорочно доверял. Не мог же этот человек нарушить свое долгое молчание ради глупой шутки!

Жонглеры образами уже больше века считались забавной диковинкой. Они обитали в нескольких мирах, почти целиком занятых океанами. Сами жонглеры представляли собой биохимическое сознание, охватывавшее практически весь океан. Оно состояло из триллионов симбиотических микроорганизмов, образовывавших «клумбы» величиной с приличный остров. Все населенные этими существами планеты отличала тектоническая активность. Существовала гипотеза, что жонглеры черпают энергию из гидротермальных источников в океаническом дне и что тепловая энергия трансформируется в биоэлектрическую и передается в верхние слои океана по щупальцам органических сверхпроводников, уходящим на многие километры в холодные и мглистые глубины.

Цель жонглеров, если таковая существовала, оставалась неизвестной. Ясно было, что они способны изменять биосферу миров, действуя как единая разумная масса фитопланктона, но является ли это самоцелью, или у них есть другая, высшая функция? Был известен – хотя и слабо изучен – еще один феномен: жонглеры обладали способностью хранить и передавать информацию, выступая как всепланетная нейронная сеть. Информация хранилась на многих уровнях, начиная с огромных переплетений щупальцев на поверхности океана и кончая свободно плавающими микроскопическими спиралями ДНК.

Невозможно было определить, где кончается океан и где начинаются жонглеры. Точно так же никто не знал, содержит ли планета множество жонглеров, или есть только один индивидуум, расчлененный территориально, – между «островами» были перекинуты биологические мосты.

Не подлежало сомнению, что жонглеры образами – живые хранители информации, что-то вроде гигантских насыщенных данными губок. Все, что попадало в океан, тут же анализировалось миллиардами микроскопических щупальцев, частично растворялось ими, идентифицировалось в химическом и физическом аспекте, а затем все эти сведения отправлялись на хранение в биохимический банк данных, каковым являлся целый океан. По словам Ласкаля, жонглеры умели не только добывать и архивировать информацию, но и внедрять ее в другие разумы. Предположительно в этих архивах могли содержаться записи мыслительных структур затворников, некогда вступавших в контакт с жонглерами.

Изучение цивилизации жонглеров началось несколько десятилетий назад. Купаясь в океане, человек контактировал с разумным фитопланктоном, микроскопические щупальца которого проникали в неокортекс и устанавливали квазисинаптические связи между океаном и пловцом. «Будто с одноклеточной водорослью общаешься» – так описывали свои впечатления прошедшие через эту процедуру ученые. Потом сознание расширялось, охватывая весь океан; память уходила в древнейшие времена и почему-то зеленела. Границы восприятия делались гибче и шире, но при этом океан не казался некой подлинной самостью, а казался зеркалом, отражающим человеческое сознание.

Некоторые пловцы, переживая этот опыт абсолютного солипсизма, вдруг обнаруживали у себя сильнейшую склонность к математике, – похоже, океан заметно усиливал их творческие способности. Кое-кто уверял, что эти способности временно сохраняются после возвращения экспериментатора на сушу или на орбиту. Возможно ли, что при контакте с океаном жонглеров человеческий мозг претерпевает физические изменения? Вот так и возникли представления об умении жонглеров влиять на умственную деятельность людей. Якобы пловец, пройдя длительную подготовку, сможет выбирать из разных форм такой трансформации. Врачи-невропатологи, работавшие на планетах жонглеров, попытались регистрировать их влияние на человеческий мозг, но добились лишь частичного успеха. Это были очень слабые изменения, сравнимые с перенастройкой скрипки – ее никоим образом не пытались разбить, чтобы сделать новую из обломков. Да и держались эти изменения недолго – обычно дни, реже недели, в исключительных случаях год, – а потом полностью исчезали.

Вот в таком состоянии пребывала наука о жонглерах, когда экспедиция Силвеста достигла их мира, который назывался Морская Пена. И сейчас Силвест вспомнил его. Океаны! Приливы с отливами! Цепочки вулканических островов и вездесущая убийственная вонь морских водорослей. Все четыре будущих контактера прошли многомесячную подготовку, накрепко запечатлев в памяти меловой рисунок Ласкаля – могли повторить его с закрытыми глазами. И теперь, визуализируя эту мандалу, они окунулись в океан.

Жонглеры проникли в них, частично «растворили» их разумы, а затем воссоздали по собственным чертежам.

Когда четверо вышли из воды, они были уверены, что Ласкаль – псих и лжец.

Никаких следов инопланетного происхождения они в себе не обнаружили. Никакие космические тайны им не открылись. Никто из них не признался, что ощущает себя «каким-то не таким». Никто не похвастался, что стал понимать природу затворников.

Сложные неврологические тесты оказались более тонким инструментом, нежели человеческая интуиция. У всех четверых изменилось пространственное и когнитивное восприятие – правда, в масштабах, едва поддававшихся количественной оценке.

Шло время, а контактеры демонстрировали все новые особенности состояния ума – одновременно и привычные для них, и совершенно чуждые. Видимо, какие-то изменения все же происходили, хотя никто из четверки не взялся бы утверждать, что это имеет отношение к затворникам.

В любом случае надо было действовать быстро.

Как только завершилась основная проверка, всех четырех положили в криокапсулы, чтобы холодом законсервировать наметившиеся изменения. Они, конечно, начнут сходить на нет, как только контактеры проснутся, даже при условии применения экспериментальных психотропных средств.

Эти люди проспали весь путь к Завесе Ласкаля и еще несколько недель, пока исследовательский спутник маневрировал, чтобы приблизиться на три астрономические единицы – номинально безопасное расстояние. Разбудили контактеров перед самой отправкой.

– Я… помню, – сказал Силвест. – Я помню Морскую Пену!

Для него стала вечностью следующая минута, в течение которой врач, продолжая постукивать стилосом по губе, всматривался в показания медицинских приборов. Наконец он кивнул, что означало: Силвест прошел испытания.

– Знакомые места, а как здорово изменились! – сказал Манукян.

Он был прав – Хоури и сама видела перемены. С большой высоты глядя вниз, она не узнавала Город Бездны. Не было больше Москитной Сетки. Город снова открылся стихиям, его нагие башни смело поднимались в атмосферу Йеллоустона – а ведь еще совсем недавно они прятались под грязными драпировками куполов.

Шато де Карбо, замок Мадемуазели, уже не входил в число самых высоких здешних строений. Поставленные на высокие колонны, чем-то неуловимо похожие на космические корабли, новые здания могучими клинками вреза́лись в раскаленное ржавое небо. Одно из них, напоминавшее не то акулий плавник, не то лист спинифекса, смотрело на мир сотнями узких окон; его украшал огромный символ из булевой математической логики – эмблема сочленителей.

Как паруса белоснежных яхт, реяли эти дома над остатками Мульчи и ажурными стенами резали на огромные ломти свежий ветер гор. Только кое-где еще торчали гнилые зубы старой архитектуры, а на ее верхних этажах доживали остатки Полога. Старый город-лес падал под натиском блистающих зданий-лезвий.

– В Бездне что-то выращивают, – продолжал Манукян. – Аж в самой глуби. Почему-то назвали это «Лилли». – В голосе звучало отвращение с оттенком благоговения. – Видевшие рассказывают о громадной вонючей дышащей кишке – как будто из живота самого бога. Она липнет к стенам. Отрыжка Бездны ядовита, но, когда она прошла через «Лилли», ею можно дышать.

– И все это за двадцать два года!

– Да! – ответил кто-то третий.

По ставням – блестящим черным броневым листам – быстро скользнула тень. Хоури резко повернулась и успела заметить, как останавливается бесшумно приблизившийся паланкин. Его вид напомнил и о Мадемуазели, и о многом другом. Ане казалось, что между их последней встречей и нынешним появлением паланкина прошло не больше минуты.

– Спасибо, Карлос, что привели ее сюда.

– Теперь все?

– Думаю, да. – Голос Мадемуазели рождал слабое эхо. – У нас мало времени, и это притом, что мы потеряли столько лет. Я нашла экипаж, который подыскивает кого-нибудь вроде Хоури, но корабль простоит тут всего несколько дней, а потом покинет систему. Упустить этот шанс мы не можем. Ана должна пройти обучение, вжиться в роль и внедриться в команду за оставшийся срок.

– А если я скажу «нет»? – спросила Хоури.

– Но вы же этого не скажете, правда? Ведь теперь вы знаете, что я могу вам сделать. Не забыли?

– Такое забудешь.

Она очень хорошо помнила то, что ей показала Мадемуазель. В другой капсуле для криосна лежал человек. И этим человеком был ее муж Фазиль. На самом деле их никогда не разлучали. Обоих доставили сюда с Окраины Неба – чиновничья ошибка оказалась милостива не только к Ане. Да и была ли она, эта ошибка? С самого начала можно было догадаться, что кто-то принимает самое деятельное участие в судьбе Хоури. Неспроста же она с такой легкостью получила место наемного убийцы в «Игре теней»! Эта роль, как она теперь понимала, понадобилась только для проверки ее пригодности к другой задаче. Ну а заручиться ее согласием было проще простого. Фазиль в руках Мадемуазели. Если Хоури откажется, она больше не увидит мужа.

– Никогда не сомневалась в вашем здравомыслии, – сказала Мадемуазель. – И вообще, Хоури, мое поручение не такое уж и сложное.

– А что с кораблем, который вы нашли?

– Это просто торговцы, – произнес Манукян успокаивающе. – Я сам из них. И когда пребывал в этом качестве, мне удалось спасти…

– Хватит, Карлос.

– Извините. – Он оглянулся на паланкин. – Я лишь хотел сказать, что здесь не угадаешь, с кем нам придется иметь дело.

Благодаря то ли случайности, то ли причудливой игре подсознания инженеры, строившие по заданию СИИЗа корабль для исследования завесы, выбрали форму символа бесконечности. Он состоял из двух каплевидных модулей, соединенных между собой «муфтой». Модули были набиты аппаратурой жизнеобеспечения, разведки и связи, а в «муфте» находились двигатели и разнообразная научная аппаратура. Каждому исследователю предстояло жить в индивидуальном модуле, который в нештатной ситуации – например, при прекращении мониторинга психической активности его пассажира – мог быть отделен.

Включив реактивную тягу, корабль устремился к завесе, тогда как исследовательская станция отошла на безопасное расстояние – туда, где ее ждал субсветовик. Рассказ Ласкаля заканчивался тем, что разведчик стал быстро удаляться, уменьшаясь в размерах, пока не превратился в лиловое пятно ракетного выхлопа с красным и зеленым миганием бортовых огней. Вскоре они тоже исчезли. Все залила темнота, будто расползалась огромная клякса туши.

Никто достоверно не знает, что произошло потом. Бóльшая часть информации, собранной в полете Силвестом и Лефевр, была безвозвратно утеряна, включая и ту, которую они передавали на станцию и субсветовик. Не только длительность последующих событий, но даже их точный порядок теперь вызывает сомнения. Все, что известно, записано со слов Силвеста. Но ведь и он, по его собственному признанию, пребывал в измененном состоянии сознания и даже частично терял его вблизи от завесы. Так что его воспоминания трудно считать надежным источником.

Полученная информация сводилась к следующему.

Силвест и Лефевр подошли к завесе ближе, чем кто-либо до них, включая и Ласкаля. Если сказанное Ласкалем правда, то их трансформированные разумы обманули защиту завесы. Эта защита направила их в относительно спокойный канал пространства-времени, тогда как вся остальная пограничная область буквально кипела от чудовищных гравитационных перепадов. Никто даже теперь не может объяснить, как это случилось, каким образом механизмы глубокой защиты завесы могли искривить пространство-время, придав ему такие дикие геометрические формы, если его свертывание, в миллиарды раз более простое, потребовало бы затрат энергии, какая не содержится в массе покоя всей нашей Галактики. Никто не понимает и того, как может сознание проникать в пространство-время вблизи завесы, причем делать это таким образом, чтобы последняя имела возможность распознать тип разума, пытающегося добраться до ее ядра, и одновременно оценить и трансформировать содержащиеся в нем мысли и воспоминания. Очевидно, существует некая связь между мыслительными процессами этого разума и глубинными процессами пространства-времени. Возможно, одно влияет на другое.

Силвест докопался до гипотезы, умершей сотни лет назад: якобы существует связь между квантовыми процессами в сознании и квантовыми же гравитационными механизмами, на которые опирается пространство-время; эти механизмы и процессы сближаются в соответствии с так называемым тензором Вейля.

Впрочем, и теперь о сознании было известно немногим больше. Безумных теорий вполне хватало. Например, кое-кто считал, что вблизи от завесы даже слабенькая связь между сознанием и пространством-временем может многократно усиливаться.

Силвест и Лефевр мыслью пробивали себе дорогу через шторм, их переделанные жонглерами умы успокаивали силы гравитации, бушевавшие в считаных метрах от тонких бортов корабля. Их можно сравнить с заклинателями змей, оказавшихся в полной этих тварей пещере и своей музыкой прокладывающих узкую дорожку среди шипящих гадов; как только умолкнет музыка или нарушится ее строй, змеи очнутся от гипнотического сна. Никто никогда не узнает, как близко подошли Силвест и Лефевр к завесе, если музыка их умов вдруг собьется, а кобры гравитации грозно зашевелятся.

Силвест утверждал, что саму границу они не пересекли, и ссылался на визуальные наблюдения – больше половины видимого неба оставалось звездным. Но та ничтожная часть информации, которую удалось получить с исследовательского спутника, свидетельствует, что контактный корабль с двумя наблюдателями побывал внутри фрактальной пены, то есть в пределах размазанной границы завесы. Иначе говоря, в пределах того, что Ласкаль назвал Пространством Откровения.

Лефевр почувствовала, как это все начиналось. Со страхом, но и с ледяным спокойствием она сообщила Силвесту об изменении состояния ее трансформированного мозга. Этот мозг с шаблоном мышления затворников теперь очищался, расползалась тонкая вуаль чужеродного восприятия, накинутая жонглерами; оставалось только человеческое мышление. Это было именно то, чего они боялись с самого начала. И молились, чтобы такого не произошло.

Они тут же известили о случившемся научную станцию и провели несколько психологических тестов. Увы, положение оказалось критическим, результаты трансформации сходили на нет. Через несколько минут компонент мышления затворников уйдет из мозга Лефевр, и она уже не сможет защищаться от кобр, мимо которых идет. Она забудет свою музыку.

И хотя надежда еще не оставила их, они уже готовились к возможной катастрофе. Лефевр ушла в другой конец модуля, заперлась и активировала пиропатроны, тем самым отделившись от той части корабля, в которой находился Силвест. К этому моменту ее сознание стало полностью человеческим. Посредством канала аудиовизуальной связи, который только и соединял теперь разошедшиеся части корабля, она информировала Силвеста о своих ощущениях. О том, как нарастает мощь гравитации, как сжимает и скручивает ее тело самым жутким, самым невообразимым образом.

Двигатели должны были унести ее модуль прочь от обезумевшего пространства-времени, но завеса была слишком огромна, а модуль ничтожно мал. За несколько мгновений гравитация смяла его тонкий корпус, хотя Лефевр все еще продолжала существовать в крошечном и стремительно сужающемся пространстве, съежившись в охваченный ужасом комочек. Только когда модуль лопнул, Силвест потерял с ней контакт. Воздух улетучился стремительно, но декомпрессия не сразу прекратила нечеловеческие вопли Лефевр.

Она погибла, и Силвест это знал. Но его трансформированный мозг работал исправно, не давая змеям восстать на своего укротителя. В полнейшем одиночестве, какого не знал ни один человек в истории, Силвест продолжал идти на штурм завесы.

Через какое-то время он очнулся в мертвой тишине своего модуля. Еще не придя окончательно в чувство, попытался связаться с научной станцией, которая была обязана ждать его возвращения. Но ответа не дождался. И станция, и субсветовик были разрушены. Могучий гравитационный спазм, стороной обойдя Силвеста, раздавил их, как чуть раньше распорол модуль Лефевр. И экипаж корабля, включая ультра, и научный персонал станции, – все погибли. Остался один Силвест.

Для чего? Только для того, чтобы принять медленную и тоскливую смерть?

Силвест подвел свой модуль к развалинам станции и субсветовика. В этот момент его сознание было свободно от мыслительных процентов затворников. Думать надо было о собственном спасении.

Работая в одиночку, с трудом выживая в изувеченном корабельном чреве, Силвест неделю за неделей изучал конструкцию субсветовика, чтобы привести в действие его ремонтные системы. Гравитационный спазм завесы превратил в пар и пыль тысячи тонн массы корабля, но теперь ему предстояло нести в себе лишь одного человека. Когда процесс ремонта наконец начался, Силвест получил возможность выспаться. Он все еще не смел поверить, что спасен.

В этих снах Силвест постепенно осознал потрясающую истину. Между моментом гибели Карины Лефевр и моментом его прихода в сознание произошло событие исключительной важности.

Кто-то дотянулся до его мозга, вступил с ним в контакт. Однако переданное Силвесту послание было столь чужеродно, что он не мог выразить его в человеческих понятиях.

Он вступил в Пространство Космического Откровения.

Глава пятая

«Новая Бразилия», Йеллоустон, Эпсилон Эридана, год 2546-й

– Я в баре, – проговорила Вольева в свой браслет, остановившись у дверей «Жонглера и затворника».

Она уже жалела, что выбрала его для встречи. Это заведение она презирала, как презирала и его завсегдатаев. Но когда договаривалась о встрече с новым кандидатом, ей в голову не пришло ничего другого.

– А что, кандидат уже там? – раздался голос Садзаки.

– Нет. Разве что у нее бессонница. Если она явится вовремя и встреча даст желаемый результат, то мы уйдем отсюда через час.

– Буду готов.

Расправив плечи, Вольева вошла в бар, мгновенно составив психологические портреты всех присутствующих. Воздух был насыщен приторным запахом розовых духов. Девчонка, игравшая на тиконаксе, повторяла все те же нервные движения. Текучие тревожащие звуки, зарождавшиеся в коре ее головного мозга, подхватывались инструментом и модулировались легкими прикосновениями пальцев к разноцветным клавишам. Казалось, эта музыка с трудом взбирается по ступенькам высокой лестницы, а потом низвергается вниз, разбиваясь на мелкие осколки терзающих нервы атональных пассажей. Иногда чудилось, будто львиный прайд царапает когтями листы ржавой кровельной жести. Вольева знала: чтобы по достоинству оценить подобную музыку, необходимо иметь в мозгу целый набор специальных имплантатов.

Она нашла пустой стул у стойки бара и заказала стопку водки. В кармане лежал шприц: один укол – и она будет абсолютно трезва, когда это потребуется.

Вольева уже приготовилась к тому, что вечер будет долгим и волонтер может вообще не прийти. Обычно она злилась в таких случаях, но сейчас, к ее удивлению, не испытывала даже легкого раздражения, оставаясь спокойной и внимательной. Возможно, оттого, что атмосфера в баре была перенасыщена психотропными веществами, Вольева чувствовала себя хорошо. В последние месяцы ей, как и всей команде, пришлось трудиться не покладая рук, готовясь к перелету на Ресургем.

Все же приятно иногда оказаться среди людей, даже таких, как посетители этого бара. Уходили минуты, а она с интересом всматривалась в оживленные лица, рассеянно внимала разговорам, не улавливая слов, но воображая, о чем рассказывают друг другу эти путешественники.

Одна девушка затягивалась дымом из кальяна, а потом выпускала длинные струи, похожие на выброс из дюз реактивного самолета. Она явно ждала, когда ее собеседник доберется до самого пикантного места своей не слишком приличной истории, чтобы расхохотаться на весь бар. Мужчина с вытатуированным на лысине драконом шумно хвастался, как прошел через атмосферу газового гиганта: автопилот вырубился, но измененный жонглерами разум запросто решал сложнейшие уравнения и лавировал среди атмосферных потоков. Еще одна компания ультранавтов – сущие призраки в бледно-сиреневом освещении кабинки – азартно играла в карты. Один мужчина должен был оплатить свой проигрыш прядью волос. Приятели крепко держали его, а победитель резал косичку карманным ножом.

Интересно, а как выглядит Хоури?

Вольева вынула из кармана карточку и, пряча в ладони, еще раз взглянула. «Ана Хоури», – было написано там, плюс скудные биографические данные. Никаких примет, позволяющих узнать эту женщину среди посетителей любого нормального бара. Да и в этом, ненормальном, она бы не выделялась. «Разве что самую малость, – подумала Илиа. – Не больше чем я сама».

На самом деле у Вольевой не было причин для мысленного брюзжания. Хоури казалась самым подходящим кандидатом на вакантное место. Недавно Илиа проникла со взломом в немногочисленные банки информации, сохранившиеся в Йеллоустоне после эпидемии, и получила сравнительно короткий список людей, которые казались подходящими. Хоури там фигурировала как бывший солдат с Окраины Неба. Правда, отсутствовала всякая возможность покопаться в ее биографии, поэтому Вольева переключилась на других кандидатов. Но никто из них по разным причинам не годился в команду, а попытки найти новых тоже не дали желаемого результата. Садзаки не раз предлагал просто выкрасть кого-нибудь, как будто заведомо ложные обещания при вербовке чем-то лучше похищения человека. Да и где гарантия, что Илиа потом сработается с похищенным?

И вдруг на них как гром с ясного неба свалилась Хоури. До нее дошел слух, что Вольева подыскивает члена экипажа. Она готова покинуть Йеллоустон. Хоури не упомянула о своем военном опыте, но Илиа о нем знала. Скорее всего, кандидатка просто осторожничает. Странно только, что она не предложила свои услуги раньше – до того, как Садзаки, в соответствии с правилами, объявил об изменении маршрута.

– Капитан Вольева? Это вы, я не ошиблась?

Хоури была невысокой, гибкой и скромно одетой. В ее облике не угадывалась принадлежность к какой-нибудь определенной группе ультра. Черные волосы, будучи всего лишь на дюйм длиннее волос самой Вольевой, не могли бы скрыть разъемных соединений и портов для передачи данных. Конечно, полной гарантии, что ее черепная коробка свободна от жужжащих машинок, нет, но то, чего побаивается Вольева, там наверняка отсутствует. В лице угадывается нейтральное сочетание нескольких генетических типов, наиболее распространенных на Окраине Неба – в родном мире Хоури. Черты гармоничные, но ничего поражающего воображение. Рот небольшой, прямой, не слишком выразительный, но эта простота контрастирует с глазами – такими черными, что кажутся почти бесцветными, и в то же время полными обезоруживающего понимания. Вольевой даже подумалось, что сплетенную ею паутину лжи Хоури уже различила.

– А вы, должно быть, Ана Хоури. – Илиа говорила очень тихо, так, чтобы собеседница ее слышала хорошо, но никто из других потенциальных искателей работы не уловил ни слова. – Насколько мне известно, вы обращались к нашему торговому представителю насчет получения должности на борту.

– Я только что прибыла на «карусель». Решила сначала поговорить с вами, а уж потом ходить по объявлениям.

Вольева понюхала водку.

– Не обижайтесь, но это странный метод.

– Почему? Иногда экипажи получают столько предложений, что практически не вступают в прямые переговоры. – Ана отпила глоток воды. – А я предпочитаю иметь дело с живыми людьми. Мне хочется попасть в нестандартную команду.

– О! – воскликнула Вольева. – Поверьте на слово – команда у нас весьма нестандартная.

– Но ведь вы торговцы?

Вольева с энтузиазмом закивала:

– И мы почти закончили свои торговые операции в системе Йеллоустона. Должна признаться, не слишком удачные. Экономика в упадке. Вернемся сюда лет через сто-двести, поглядим, не пойдут ли дела получше. А будь моя воля, так я бы раз и навсегда убралась из этого убожества.

– Правильно ли я поняла: если захочу к вам попасть, мне следует поторопиться с решением?

– Конечно, но сначала вопрос о найме должны решить мы.

Хоури внимательно поглядела ей в глаза:

– Есть и другие кандидатуры?

– Я не имею права обсуждать с вами такие вопросы.

– Наверняка есть. Все-таки Окраина Неба… Уйма людей, должно быть, стремится туда. И они даже готовы отрабатывать свой проезд…

Окраина Неба? Вольева постаралась ничем не выдать своего изумления. Значит, Хоури думает, что корабль идет к Окраине Неба, а вовсе не к Ресургему! И это единственная причина, по которой она пришла на встречу! Но ведь Садзаки объявил о смене курса – почему она не знает об этом?

– Не самая безопасная планета, но есть и похуже, – сказала Вольева.

– Что ж, пожалуй, я не прочь занять местечко где-нибудь в начале вашей очереди. – Между ними вклинился пластмассовый поднос, подрагивающий под тяжестью выпивки и наркотиков. – Что за должность вы предлагаете?

– Было бы проще, если бы я все рассказала на борту. Сумочка с зубной щеткой у вас при себе?

– Разумеется, при себе. Я ведь очень рассчитываю на это местечко.

Вольева улыбнулась:

– Приятно слышать.

Кювье, Ресургем, год 2563-й

Кэлвин Силвест восседал в своем роскошном кресле возле стены тюремной камеры.

– Хочу рассказать кое-что интересное, – произнес он, поглаживая бороду. – Вот только не уверен, что тебе это понравится.

– Тогда поторопись, а то скоро придет Паскаль.

Насмешливое выражение, никогда не покидавшее лицо Кэлвина, стало еще более явным.

– А я как раз ее и имею в виду. Она ведь тебе нравится, признайся.

– Не твое дело, нравится она мне или нет.

Силвест вздохнул – он так и знал, что будут неприятности. Работа над биографией близилась к завершению, и он участвовал в этом самым активным образом. При всей формальной правильности изложения событий, при всем обилии тонких суждений, дающих возможность толковать их по-разному, получалось именно то, чего желал Жирардо, – весьма хитроумное и эффективное пропагандистское оружие. Будучи пропущенным через биографический фильтр, любой аспект деятельности Силвеста становился губителен для его моральной характеристики. Неизбежно складывалось негативное впечатление о его личности: себялюбец и узкомыслящий тиран. Человек с могучим интеллектом, но совершенно бессердечный, воспринимающий других людей исключительно как роботов, которых можно и нужно использовать в его собственных целях. Да, Паскаль не откажешь ни в уме, ни в таланте. Если бы Силвест не знал всех фактов своей жизни, он бы без всякой критики принял такую трактовку собственного прошлого. На тексте рукописи лежала печать истины.

Тяжело с этим согласиться, но еще хуже то, что этот убийственный портрет нарисовался благодаря показаниям людей, которые хорошо знали Силвеста. И главным среди них – признать это особенно больно – был Кэлвин. Силвест очень неохотно разрешил Паскаль общаться с бета-записью отца. Сделал он это под давлением, но и цену, как тогда думал, затребовал высокую.

– Я хочу, чтобы обелиск был найден и раскопан, – сказал Силвест. – Жирардо обещал дать мне допуск к полевым материалам, если помогу ему уничтожить свою собственную репутацию. Я честно выполнил свою часть сделки. Как насчет обязательств правительства?

– Это будет трудно… – начала было Паскаль.

– Не будет. И вряд ли обременит фонды вашей партии.

– Я поговорю с Жирардо, – сказала она без особой уверенности, – но с условием, что ты позволишь общаться с Кэлвином каждый раз, когда мне это понадобится.

Это была самая отвратительная из его уступок. Но цена – весь обелиск, а не та ничтожная часть, которая была откопана до переворота, – казалась недурной.

Его удивило, что Нильс Жирардо сдержал слово. Четыре месяца потребовалось на то, чтобы найти место раскопок и добыть обелиск. Без проблем не обошлось, но к этому Силвест был готов. Хорошо, что обелиск удалось откопать в целости и сохранности. Теперь его голографическое изображение можно было воспроизвести в камере Силвеста, увеличив любую деталь до требуемого размера.

Текст, выбитый в камне, представлял собой почти неразгадываемую головоломку. Сложная схема планетной системы до сих пор дразнила Силвеста своей раздражающей точностью. Чуть ниже ее находилось еще одно изображение, ранее скрытое грунтом, – похожая схема, но в гораздо более мелком масштабе, так что вся система превратилась в гало вокруг чего-то вроде кометы. Дельта Павлина представляла собой двойную звезду – два небесных тела, разделенные десятью световыми часами. Амарантийцы, видимо, о том знали: на второй схеме была тщательно изображена орбита и этой второй звезды.

Силвест задумался, почему он никогда не видел этой второй звезды по ночам: она хоть и тусклая, но все равно должна быть ярче прочих звезд, видимых с Ресургема. И тут же вспомнил, что она вообще не светит. Это нейтронная звезда – огарок, который когда-нибудь снова вспыхнет жарким голубым пламенем. А пока она так темна, что о ней не знали вплоть до первых космических полетов. Но на схеме орбита этой невидимой звезды отмечена, и ее сопровождает рой непостижимых иероглифов.

Еще хуже то, что вниз по обелиску сползают все новые и новые чертежи. Вполне вероятно, что они изображают какие-то другие планетные системы, хотя вряд ли кто-нибудь сможет это доказать. Как могли амарантийцы добыть эти сведения – о других планетах Дельты Павлина, о нейтронной звезде, – если у них не было межзвездных кораблей?

Вполне возможно, что самым важным является вопрос о возрасте обелиска. Анализ пластов, под которыми он погребен, дает примерно девятьсот девяносто тысяч лет. Видимо, захоронение имело место примерно за тысячу лет до События. Но для обоснования своих догадок Силвесту требуются гораздо более точные расчеты.

Во время последнего визита Паскаль он просил сделать ЗЭ-анализ обелиска. Можно надеяться, что она принесет результаты уже сегодня.

– Паскаль была мне полезна, – сказал он Кэлвину, который ответил на это насмешливым взглядом. – Не рассчитываю, что ты меня поймешь.

– Может, и не пойму. Но зато могу рассказать о том, что узнал.

Оттягивать не имело смысла.

– Ну и?..

– Ее фамилия вовсе не Дюбуа. – Кэлвин ухмыльнулся, наслаждаясь разговором. – Ее фамилия Жирардо. Она его дочь. А тебя, милый мальчик, они ловко поимели.

Вольева и Хоури вышли из «Жонглера и затворника» в ту пропахшую потом темноту, которую на «карусели» пытались выдать за ночь. Обезьянки-капуцины висели на ветках деревьев, обрамляющих торговую площадь, – эти прохвосты всегда готовы были пошарить в карманах прохожих. Где-то за круто искривленным горизонтом рокотали бурундийские барабаны. Неоновые молнии по-змеиному извивались в пышных искусственных облаках, свисавших с рельсов, проложенных по «небу». Хоури говорили, что иногда из них даже идет дождик, но ей еще не удалось попасть на это метеорологическое пиршество.

– Наш шаттл поджидает у «ступицы», – сказала Вольева. – Надо только сесть в радиальный лифт и пройти таможенный досмотр для убывающих.

Кабина радиального лифта противно лязгала, не отапливалась, воняла мочой и была пуста, если не считать комусо в плетеном шлеме, который брезгливо уселся на самом краешке скамейки, держа сякухати между коленями. Именно его присутствие, решила Хоури, остановило других пассажиров. Они предпочли дождаться следующей кабины, которые часто снуют между «ободом» и «ступицей».

Мадемуазель стояла рядом с комусо: руки сложены за спиной, вечернее платье цвета электрик касается пола, черные волосы собраны в скромный пучок.

– Расслабься, – сказала она. – Иначе Вольева заметит, что ты скрытничаешь.

– Убирайся!

Вольева поглядела на Хоури:

– Вы что-то сказали?

– Сказала, что тут холодно.

Как ей показалось, Вольевой потребовалось слишком много времени, чтобы проглотить эту ложь.

– Не надо говорить вслух, – отозвалась Мадемуазель. – И шептать не надо. Просто представь себе то, что хочешь передать мне. Имплантат ловит импульсы, создаваемые голосовыми связками. Попробуй-ка.

– Пошла вон, – сказала, вернее, подумала Хоури. – Убирайся ко всем чертям из моей головы! В нашем контракте этого нет!

– Моя дорогая, – возмутилась Мадемуазель, – у нас и контракта никакого нет! А есть у нас… как сказать?.. Джентльменское соглашение?

Она взглянула в лицо Хоури, ожидая реакции. Та смотрела в ответ с откровенной ненавистью.

– Ладно-ладно, – сказала Мадемуазель. – До скорой встречи.

И исчезла.

– Жду не дождусь, – проворчала Хоури.

– Извините? – спросила Вольева.

– Жду не дождусь, когда смогу выйти из этого свинарника.

Вскоре они добрались до «ступицы», прошли таможенный досмотр и сели в шаттл – корабль, предназначенный для полетов в безвоздушном пространстве. Он состоял из сферы с четырьмя ракетными двигателями, направленными под разными углами, и имел название «Печаль расставания» – ультра любят давать своим кораблям ироничные имена. Внутри шаттл чем-то напоминал рифленый желудок кита.

Вольева провела Хоури через несколько дверей и узких кишкообразных коридоров, где пришлось двигаться почти ползком; наконец они оказались в рубке. Здесь стояли похожие на ведра сиденья, а также имелась консоль, экраны которой показывали всевозможные полетные данные.

Илиа покрутила один из верньеров, и из консоли выдвинулся лоток со старинной клавиатурой. Пальцы Вольевой забегали по клавишам, вызывая изменения в колонках цифр на экранах.

Хоури с некоторым удивлением обнаружила, что у этой женщины нет вживленных датчиков и что ее пальцы – главное средство передачи и получения информации.

– Пристегнитесь, – обратилась к ней Вольева. – Вокруг Йеллоустона крутится столько всякой дряни, что мне наверняка придется несколько раз резко тормозить и разгоняться.

Хоури подчинилась. Несмотря на некоторые неудобства, связанные с ремнями безопасности, это была первая возможность как следует отдохнуть за несколько дней. С тех пор как ее разбудили, произошло многое, и все делалось в лихорадочной спешке. Пока она спала в Городе Бездны, Мадемуазель выжидала, не появится ли корабль, который идет на Ресургем. Учитывая, что Ресургем – не бог весть какой важный узел в непрерывно расширяющейся сети межзвездной торговли, ждать пришлось долго. С субсветовиками всегда трудно иметь дело: ни один человек, какой бы шишкой он ни был, не может иметь такое судно в единоличной собственности, разве что оно находится в руках его семейства уже несколько столетий. Сочленители субсветовиков больше не строят, а люди, владеющие кораблями этого класса, продавать их не спешат.

Хоури знала, что Мадемуазель свой поиск вела очень активно. И Вольева тоже. По словам Мадемуазели, она проникла в йеллоустонские банки информации и запустила программу, которую называла «Ищейкой».

Рядовые пользователи и даже простые компьютеризированные системы мониторинга не могли обнаружить тонкую работу носа «Ищейки». Но Мадемуазель не была ни рядовым пользователем, ни системой мониторинга. Она почувствовала программу, как конькобежец, скользящий по тонкому льду, чувствует пузырьки воздуха под хрупкой гладью, отделяющей его от холодной темной воды.

И то, что сделала Мадемуазель затем, тоже свидетельствовало о ее недюжинном уме. Она виртуальным свистом поманила «Ищейку», а когда та прискакала, сломать ей шею уже ничего не стоило. Но сначала Мадемуазель распорола «Ищейке» брюхо и выяснила намерения Вольевой. Оказывается, программе поручили добыть секретную информацию о людях, имеющих специальный опыт. Такой запрос могла сделать группа ультра, у которой появилось вакантное место в экипаже. Но была тут еще одна странность, которая возбудила любопытство Мадемуазели.

Почему они ищут того, кто раньше служил в армии?

Может быть, это любители строгой дисциплины? Например, профессиональные торговцы, оперирующие на уровне, где прибыль невероятно высока? Или безжалостные эксперты, использующие весьма сомнительные средства для получения знаний? Такие не погнушаются побывать на захолустном Ресургеме, если видят перспективу получить гигантскую прибыль, скажем, лет через сто. Возможно, их организация строится по военному образцу, а не на квазианархических принципах, как у большинства торговцев. Поэтому они и ищут следы военного опыта в биографии своих кандидатов. Знают: такой человек, скорее всего, хорошо впишется в их команду.

Да, вероятно, дело обстоит именно так.

Что ж, пока все идет хорошо, даже если учесть ту странность, что Вольева не поправила Хоури, когда та выдала свою неосведомленность насчет конечного пункта полета. На самом деле Хоури прекрасно знает, что корабль направляется к Ресургему, – но ни к чему наводить Вольеву на мысль, что кандидатка стремится туда попасть. Конечно, у Хоури запасено нескольких легенд на случай, если придется объяснять ее желание посетить эту безвестную колонию. Она уже готовилась врать, но Вольева ничего не сказала об изменении маршрута. Почему-то ей нужно, чтобы Хоури считала, будто корабль идет к Окраине Неба.

Возможно, это объяснялось тем, что им был совершенно необходим новый член команды, причем соответствующий определенным критериям. Это, конечно, бросает некоторую тень на их деятельность, зато избавляет Хоури от необходимости использовать легенду. Нечего волноваться, решила она. Ее путь и раньше никогда не был устлан розами. И не для легкой жизни, пока она спала, ей поместила в голову имплантат Мадемуазель.

Этот крошечный прибор не должен был вызвать подозрений у ультра, поскольку и по виду, и по основному предназначению представлял собой стандартный энтоптический проектор. Если они проявят крайнюю подозрительность и извлекут его, все его подозрительные элементы или расплавятся, или перекомпонуются так, что составят нечто совсем другое. Хоури возражала против вживления устройства в ее мозг вовсе не потому, что опасалась разоблачения, а потому, что перспектива присутствия Мадемуазели в ее голове ей нисколько не нравилась. Пусть это всего лишь симулякр на бета-уровне, модель личности, существующая в зрительном поле Хоури и нашептывающая в ее слуховой центр.

Никто больше ни видеть, ни слышать этого призрака не мог, общаться с Мадемуазелью должна была только Хоури. Причем молча.

– Скажем так: я должна быть в курсе твоих дел, – объяснила тогда Мадемуазель. – Ты же солдат, а значит должна понимать.

– Да я понимаю прекрасно, – обреченным тоном сказала Хоури в ответ, – но меня уже тошнит. Конечно, я не надеюсь, что ты уберешь эту дрянь из моей головы, просто чтобы сделать мне приятное.

Мадемуазель улыбнулась:

– Нагружать тебя полным запасом знаний было бы слишком рискованно. Ты можешь случайно проговориться при ультра.

– Постой! – крикнула Хоури. – Я уже знаю, чего ты хочешь: чтобы я убила Силвеста. Разве я могу узнать нечто еще более важное?

Мадемуазель снова улыбнулась. Ее манеры доводили Хоури до белого каления. Как и все бета-копии, Мадемуазель обладала слишком маленьким набором мимических жестов, так что неизбежные повторения быстро надоедали.

– Боюсь, – сказала она, – что сейчас ты знаешь даже не часть этой истории. Так, крохотный осколочек.

Когда прибыла Паскаль, Силвест внимательно поглядел ей в лицо, ища сходства с Жирардо, каким его запомнил. И, как всегда, рассердился на свои глаза. Они плохо различали кривые линии, а потому человеческие лица казались ему состоящими из множества граней.

Услышанное от Кэлвина нельзя было отвергнуть как явную ложь. Правда, волосы у Паскаль были черными как смоль и прямыми, а у Жирардо – рыжими и курчавыми. А вот в строении черепа имелось сходство, которое нельзя было отнести на счет случайного совпадения. Если бы не Кэлвин, то сам Силвест нипочем бы не догадался. Но теперь, когда мысль высказана, она сама нашла себе подтверждение.

– Почему ты мне лгала? – спросил он.

Она казалась искренне удивленной.

– О чем?

– Обо всем. Начнем с твоего отца.

– Моего отца? – Она как будто успокоилась. – Ах, так ты знаешь…

Он кивнул, угрюмо сжав губы. Потом сказал:

– Когда ты начинала работать с Кэлвином, надо было отдавать себе отчет, что он далеко не глуп.

– Должно быть, подключился к моему портативному компьютеру, добрался до личных файлов. Вот подонок!

– Теперь ты понимаешь мои сыновние чувства. Зачем тебе все это понадобилось, Паскаль?

– Начнем с того, что у меня не было выбора. Я хотела тебя изучить, но разве смогла бы подступиться иначе как под чужим именем? Сменить имя было нетрудно, так как о моем существовании знает очень мало людей, а о моей внешности еще меньше. – Помолчав, она добавила: – Это правда. Я тебя не предавала.

– Хочешь сказать, Нильс никогда не получал от тебя информацию, которая требовалась для реализации его замысла?

Его слова Паскаль восприняла болезненно.

– Тебя же предупредили о перевороте, помнишь? Если я кого и предала, так это отца.

Он поискал аргументы в пользу того, что Паскаль лжет, не зная, хочет ли, чтобы такие аргументы нашлись.

– А биография?

– Это была идея отца.

– Орудие моей дискредитации?

– В биографии нет ни единого слова лжи, если допустить, что ты ее не внес туда сам. – Паскаль снова помолчала. – Она фактически готова к печати. Кэлвин очень помог. Это будет первая бесспорно талантливая работа, созданная на Ресургеме. Ты понимаешь? Со времен амарантийцев, разумеется.

– Да, это произведзение искусства. Ты издашь ее под своей настоящей фамилией?

– Так было решено с самого начала. Я, конечно, надеялась, что ты не узнаешь, пока книга не выйдет.

– Об этом не стоит беспокоиться. Ничто не угрожает нашим отношениям. Ведь я всегда знал, что истинным автором является твой отец.

– Тебе так будет легче? Если спишешь меня как ничтожество?

– Ты принесла обещанные результаты ЗЭ-анализа?

– Да. – Она подала карту памяти. – Я не нарушаю свои обещания, доктор Силвест. Но боюсь, то слабое уважение, которое питаю к тебе, может полностью улетучиться.

Столбики цифр бежали перед глазами по карточке, которую Силвест держал двумя пальцами. Часть его мозга обрабатывала эти цифры, пока он говорил с Паскаль.

– Твой отец, торгуясь со мной из-за биографии, сказал, что ее автор, женщина, находится в состоянии, когда ее последние иллюзии готовы рухнуть.

Паскаль резко встала:

– Полагаю, нам лучше обсудить это в другой раз.

– Подожди. – Силвест схватил ее за руку. – Не сердись. Мне надо поговорить с тобой об этом, понимаешь?

Она вздрогнула, потом медленно расслабилась, но выражение лица осталось настороженным.

– О чем?

– Об этом. – Силвест щелкнул ногтем по карте. – Это очень интересно.

Шаттл Вольевой приближался к корабельному доку. Тот находился в точке Лагранжа между Йеллоустоном и его естественным спутником, называвшимся Глазом Марко. В доке стояло с дюжину субсветовиков – Хоури столько не видела за всю жизнь. В «ступице» находились самые крупные корабли, а каботажная мелочь жалась к «ободу», так поросята льнут к сосцам матки. Несколько звездолетов стояли в ажурных конструкциях – ячейках для осмотра и ремонта ледяных оболочек и двигателей, изобретенных сочленителями. Были здесь и суда постройки самих сочленителей – гладкие и черные, будто вырезанные из куска космоса. Большинство же кораблей медленно витали вокруг точки Лагранжа.

Хоури догадывалась, что тут существуют строгие и сложные правила, чтобы избегать столкновений; компьютеры рассчитывали движение каждого корабля на несколько дней вперед. Цена топлива, которое будет истрачено на его отвод с места вероятной аварии, невысока в сравнении с доходами от торговли, а вот потерю лица возместить очень трудно. Такого скопления кораблей у Окраины Неба никогда не бывало, но даже там ходили слухи о схватках между командами из-за дефицитных парковочных мест или из-за нарушения каких-то обычаев торговцев. Многие ошибочно считали ультра однородной субкультурой. На самом деле они так же делились на фракции, ненавидящие друг друга, как любая другая человеческая раса.

Шаттл подходил к кораблю Вольевой.

Как и все субсветовики, он отличался невероятной обтекаемостью корпуса. Ведь космос близок к абсолютному вакууму только с точки зрения объекта, движущегося на малых скоростях. А движение со скоростью, близкой к световой, сродни прорыву через бескрайнюю атмосферную бурю. Вот почему субсветовики были похожи на клинки – узкие, заостренные на конце; пара двигателей работы сочленителей на лонжеронах придавала корме сходство с изящной рукоятью. Одетые в ледяной панцирь, корабли слепили бриллиантовым блеском.

Шаттл на тихом ходу обошел корабль Вольевой. Это все равно что лететь над городом – настолько он был огромен. В корпусе открылись лепестковые ворота ярко освещенного ангара. Подчиняясь легким прикосновениям женских пальцев к клавиатуре, шаттл вошел туда, и Хоури услышала глухие щелчки соединений – кораблик закреплялся в своем гнезде.

Вольева первой освободилась от ремней безопасности.

– Пройдем на борт? – спросила она, но в голосе не было той вежливости, которую ожидала Хоури.

Выплыв из шаттла при нулевой гравитации, они оказались в одном из самых больших помещений корабля. В конце коридора, выходившего из ангара, Хоури увидела странное сооружение из многих неподвижных и вращающихся деталей.

Ее уже подташнивало, но она решила, что нипочем не даст Вольевой это заметить.

– Прежде чем мы двинемся дальше, – сказала ультра, – хочу познакомить вас с одним человеком.

Она бросила взгляд за плечо Хоури – в коридор, ведущий к ангару. Оттуда доносились шорохи, будто кто-то лез, хватаясь за тянущуюся по стене скобяную лестницу. Это значило, что на борту шаттла прилетел еще кто-то.

Что-то тут не так.

Вольева явно не старалась произвести благоприятное впечатление на будущего товарища по команде. Похоже, ей безразлично, что может подумать Хоури о ней, как будто вся эта история с наймом больше не имеет ни малейшего значения.

Хоури оглянулась и увидела комусо, который сидел с ними в лифте. Его лицо пряталось под традиционным плетеным шлемом, свою сякухати он держал под мышкой.

Хоури что-то хотела сказать, но Вольева прервала:

– Приветствую вас на борту «Ностальгии по бесконечности», Ана Хоури. Вы только что стали нашим стажером-артиллеристом. – Она кивнула комусо. – Сделайте мне одолжение, триумвир.

– Какое?

– Отправьте ее в нокаут, пока она не попыталась кого-нибудь убить.

Последнее, что увидела Хоури, был золотой блеск взлетевшего бамбука.

Силвесту показалось, что он ощутил запах духов Паскаль еще до того, как заметил ее в толпе, собравшейся на улице у тюрьмы. Он инстинктивно сделал к ней шаг, но два здоровенных охранника, сопровождавших его от дверей камеры, пресекли эту попытку. Толпившиеся встретили его появление свистом и бранью, но он никак на это не отреагировал.

Паскаль дипломатично поцеловала его, заслоняя свои и его губы рукой в шелковой перчатке.

– Опережу твой вопрос, – шепнула она, и эти слова были еле слышны в злобном шуме толпы. – О том, что происходит, я имею такое же представление, как и ты сам.

– Значит, это дело рук Нильса?

– А чьих же? Только он имеет право забрать тебя из тюрьмы больше чем на день.

– Жаль, что у него нет желания запретить мне возвращение в тюрьму.

– Он мог бы… если бы не был обязан одновременно угождать своим сторонникам и оппозиции. Знаешь, ты уже давно заблуждаешься, считая его своим главным врагом.

Они вошли в стерильную тишину ожидавшей их машины – переделанного экспедиционного багги: обтекаемый корпус, четыре огромных надувных колеса, на крыше шаровидная башенка со средствами связи. Машину покрасили в алый цвет – любимый цвет увлажнистов. За ветровым стеклом болтались брелоки в стиле Хокусая.

– Если бы не мой отец, – продолжала Паскаль, – ты бы погиб во время переворота. Нильс защитил тебя от твоих самых лютых врагов.

– Значит, революционер из него никудышный.

– Между прочим, этот никудышный революционер ухитрился свергнуть твою власть.

Силвест пожал плечами:

– Что ж, и то верно.

На переднем сиденье, за перегородкой из армированного стекла, расположился охранник, и машина двинулась сквозь толпу по направлению к городской окраине. Проехали древесный питомник, спустились в тоннель, выбрались по нему за периметр.

Две другие правительственные машины катили следом. Это тоже были переоборудованные багги, но их покрасили в черное, и сидели в них солдаты в масках и с автоматами. Проехав около километра по темному тоннелю, колонна задержалась у шлюза, там, где пригодный для дыхания городской воздух отделялся от атмосферы Ресургема.

Солдаты, оставаясь на местах, натянули маски для дыхания и очки с выпуклыми стеклами. Затем машины выехали на поверхность. Был серый день; дорога шла между бетонными стенами, по территории, расцвеченной красными и зелеными огнями.

На бетонной площадке уже ждал самолет, стоя на треножнике с опорной рамой. Нижняя поверхность крыльев светилась так ярко, что резала глаз. Ионизированный слой воздуха между площадкой и крыльями дрожал.

Водитель порылся в бардачке и достал маски для дыхания, протянул одну Силвесту.

– Вообще-то, в ней особой необходимости нет, – сказал он. – С тех пор как вы, доктор Силвест, в последний раз выезжали из города, содержание кислорода в воздухе повысилось на двести процентов. Некоторые уже пробуют дышать вообще без маски. Выдерживают минут десять без вреда для организма.

– Должно быть, это пресловутые диссиденты, которых Жирардо предал в ходе переворота, – предположил Силвест. – Ожидалось, что они будут вести переговоры с лидерами «Истинного пути» в Кювье. Я им не завидую. Запудрят себе легкие, как раньше запудрили мозги.

Сопровождающий никак не отреагировал на эти слова.

– В воздух выпускают энзимы – пожиратели пылевых частиц. Это старая марсианская биотехника. Еще мы повышаем влажность воздуха, и пыль слипается в тяжелые гранулы, которые уже не переносятся ветром. В общем, содержание пыли в атмосфере снижается.

– Отлично! – Силвест зааплодировал. – Какая жалость, что все это делается ради такой жалкой дыры!

Он прижал маску к лицу и стал ждать, когда ему откроют дверь. Ветер был умеренный, несомые им песчинки покалывали лицо.

К самолету пришлось двигаться почти бегом.

Он показался желанным островком свободы и тишины. Пышный интерьер был отделан в государственных красных тонах. Солдаты, приехавшие на других машинах, входили через вторую дверь.

Силвест увидел Нильса Жирардо, пересекавшего асфальтовую площадку. Жирардо шагал враскачку, причем раскачка начиналась от плеч, так что он смахивал на циркуль-измеритель, перемещаемый по чертежной доске. Силвест почувствовал себя так, будто с ног до головы превратился в лед. Потом руководитель государства исчез из виду, а через несколько минут ближайшее крыло окрасилось в фиолетовый цвет, окуталось нимбом из возбужденных ионов. Самолет оторвался от площадки.

Силвест протер иллюминатор и стал смотреть на тающий вдали Кювье, или на Ресургем-Сити, как его называли теперь. Впервые после переворота удалось увидеть город целиком. Статуя французского натуралиста снесена. Былая простота колониальной жизни утрачена безвозвратно. Пена человеческого жилья беспорядочно выплеснулась из куполов; дома с индивидуальным воздухоснабжением лепятся к большим и малым крытым переходам. Кругом рассыпаны во множестве прозрачные купола-теплицы, заполненные зеленью. Есть и питомники на открытом воздухе, их геометрическая правильность действует на нервы; в ближайшем будущем они распространятся далеко за пределы города.

Облетев город, самолет взял курс на север. Внизу вилось кружево каньонов. Иногда попадались маленькие поселения – чаще под прозрачным куполом, реже под длинным строением ангарного типа. Свет крыльев самолета озарял их на миг. Но по большей части это были дикие земли: ни дорог, ни трубопроводов, ни линий электроснабжения.

Силвест иногда задремывал, а проснувшись, видел все то же: бывшие тропические пустыни, покрытые ныне льдом, импортированную растительность тундры. Потом на горизонте замаячило небольшое селение, и самолет кругами пошел на посадку. Силвест наклонился к окну, чтобы лучше видеть:

– Узнаю это место. Именно здесь мы нашли обелиск!

– Да, – отозвалась Паскаль.

Ландшафт был пересеченный, по большей части лишенный всякой растительности. Линию горизонта коверкали разрушенные арки и не менее загадочного происхождения столбы, которые тоже, казалось, были готовы рухнуть каждую минуту. Ровных участков почти не наблюдалось – просто глубокие расселины; местность походила на скомканную простыню. Самолет пролетел над лавовым покровом и наконец опустился на небольшую шестиугольную площадку с армированными постройками по краям.

Был еще только полдень, но содержащаяся в воздухе пыль так поглощала солнечный свет, что посадочную площадку пришлось осветить прожекторами. Из дверей одного дома выскочили несколько милиционеров, прикрывая глаза от слепящих крыльев.

Силвест взял маску, осмотрел презрительно и бросил на сиденье. Чтобы преодолеть столь короткое расстояние, ему дыхательный аппарат не нужен, а если это не так, то тем более нельзя подавать виду.

Милиционеры проводили вновь прибывших до жилья. Силвест не видел Жирардо уже много лет, старый враг показался теперь поразительно низким. Он напоминал мощный землеройный механизм, готовый пробить глубокую траншею в сплошном базальте. Жесткие как проволока, коротко постриженные рыжие волосы испятнаны сединой. Глаза большие, смотрят вопрошающе, как у щенка пекинеса.

– Странные получаются взаимоотношения, – сказал Жирардо, когда охранник закрыл за ними тяжелую дверь. – Кто бы мог подумать, Дэн, что у нас так много общего.

– Куда меньше, чем вам кажется, – ответил Силвест.

Жирардо повел его по ребристому коридору, заставленному машинами, искалеченными до неузнаваемости.

– Думаю, вы сейчас спрашиваете себя, как это понимать.

– Есть кое-какие догадки.

Хохот Жирардо прозвучал в коридоре как гром, эхом отлетая от металлических машин.

– Помните обелиск, что раскопали в этих местах? Конечно помните, ведь это, кажется, вы нашли его и вы же первым указали на феноменальные результаты датирования методом «захваченный электрон».

– Что-то такое припоминаю, – ядовито ответил Силвест.

Метод дал потрясающие результаты. Ни одна естественная кристаллическая структура не имеет идеальной кристаллической решетки. Всегда есть дефекты. В некоторых узлах отсутствуют атомы, и эти дыры заполняются электронами, выбитыми из других узлов решетки космическими лучами или естественной радиацией горных пород. Поскольку дыры заполняются с относительно постоянной скоростью, то по числу захваченных электронов можно определять возраст предметов неорганического происхождения. Тут есть, конечно, одна трудность: метод может применяться лишь в том случае, если известно, что ловушки в какой-то момент прошлого были пусты. Нагревания или даже сильного освещения достаточно, чтобы освободить узлы верхнего слоя кристаллической поверхности. Анализ обелиска показал, что все поверхностные ловушки были освобождены в одно и то же время и произошло это девятьсот девяносто тысяч лет назад. Только причина, равная по масштабам Событию, могла очистить ловушки такого крупного объекта, как Обелиск.

Вообще-то, ничего особенно нового в этом не было. Тысячи амарантийских артефактов удалось датировать временем после События. Но ни один из них не был погребен умышленно. Обелиск же поместили в каменный саркофаг, причем после того, как его ловушки были очищены.

После События.

Даже при новом режиме это открытие не могло не привлечь внимания к обелиску. Что в свою очередь стимулировало интерес к надписи, выбитой на нем. Интерпретация ее, сделанная Силвестом, носила в лучшем случае приближенный характер, но теперь ему на помощь пришли остатки содружества ученых.

Снова в Кювье повеял ветер свободы. Режим снял ряд запретов, наложенных на исследования культуры амарантийцев, не обращая внимания на то, что оппозиционный «Истинный путь» стал еще более фанатичным. Странные взаимоотношения, как сказал Жирардо.

– Едва начав догадываться о том, какое послание несет обелиск, – между тем говорил Жирардо, – мы разбили всю эту территорию на участки и принялись копать на глубину шестьдесят-семьдесят метров. Так удалось обнаружить десятки других обелисков, причем все они были тщательно очищены перед погребением. Надписи на всех примерно одинаковы. Мы пришли к выводу, что это не изложение событий, произошедших здесь когда-то, а описания того, что именно погребено.

– Должно быть, что-то очень большое, – сказал Силвест. – И амарантийцы планировали с этим делом управиться до События. Возможно, самое главное похоронили до События, а опознавательные знаки – обелиски – поставили после. Финальный культурный акт общества, обреченного на уничтожение. И насколько же велик этот объект, Жирардо?

– Невероятно велик.

И Жирардо принялся рассказывать, как этот район сначала изучили с помощью сейсмовибраторов, генерирующих волны Рэлея, которые проникают глубоко в грунт. Эти волны дают возможность определять положение объектов, имеющих отличную от грунта плотность и погребенных на значительных глубинах. По словам Жирардо, пришлось применить самые мощные вибраторы, а это означало, что искомый объект находился на глубине в сотни метров, то есть на пределе мощности этих приборов. Потом из Кювье были доставлены самые чувствительные рисующие гравитометры. Только тогда удалось составить общее впечатление о том, что же здесь нашли.

– Да уж, маленьким это не назовешь!

– Раскопки как-то связаны с программой увлажнистов?

– Полностью независимы. Другими словами, чистая наука. Это вас удивляет? Я же обещал, что мы не прекратим изучать амарантийцев. Может, если бы вы все эти годы верили мне, мы бы сейчас бок о бок боролись против «Истинного пути» – вашего настоящего врага.

Силвест ответил:

– Вы не проявляли к амарантийцам ни малейшего интереса до того, как был отрыт обелиск. А он вас напугал, признайтесь. Потому что это неоспоримое свидетельство. Не из тех, которые я мог бы подделать. И вам пришлось допустить, что я с самого начала был прав.

Они вошли в лифт с плюшевыми сиденьями и акварелями на стенках. С лязгом закрылась стальная дверь. Один из адъютантов Жирардо открыл панель и нажал кнопку. Пол под ногами будто провалился. Постепенно тела стали привыкать к быстрому спуску.

– Это глубоко? – спросил Силвест.

– Не очень, – ответил Жирардо. – Всего пара километров.

Когда Хоури очнулась, корабль уже покинул орбиту Йеллоустона. Она увидела планету в иллюминатор, и та была куда меньше, чем раньше. А Город Бездны вообще смотрелся как пятнышко на поверхности. Что касается Ржавого Пояса, то он был похож на бурое дымовое колечко, слишком далекое, чтобы можно было разобрать составляющие его объекты. Теперь перед кораблем нет никаких преград – он будет разгоняться с ускорением, равным одному g, пока не покинет систему Эпсилона Эридана, и будет наращивать скорость, пока она не станет лишь на йоту меньше скорости света. Не случайно такие корабли назвали субсветовиками.

Ее перехитрили!

– Это осложнение, – согласилась Мадемуазель после нескольких минут молчания. – Но не более того.

Хоури пощупала весьма чувствительную шишку на затылке – на том месте, по которому комусо – теперь она знала, что его имя Садзаки, – стукнул ее своей сякухати.

– Хорошенькое осложнение! – рявкнула она. – Меня похитили, понимаешь, глупая сука?!

– Понизь тон, девочка. Они про меня ничего не знают, и нет причин, чтобы узнали. – Энтоптическое изображение криво усмехнулось. – Если называть вещи своими именами, то сейчас я твой единственный друг. И ты должна изо всех сил хранить в тайне наш общий секрет. – Мадемуазель залюбовалась своими ногтями. – Давай-ка обсудим проблему поспокойнее. Какова наша цель?

– Ты знаешь об этом не хуже меня, черт бы тебя побрал!

– Да. Ты должна была проникнуть на корабль и отправиться на Ресургем. Каков твой статус?

– Эта сука Вольева назвала меня стажером.

– Другими словами, ты включилась в команду с ошеломительным успехом. – Теперь Мадемуазель спокойно прогуливалась по каюте: одна рука опирается на бедро, пальчик другой похлопывает по нижней губе. – И куда мы летим?

– У меня нет оснований считать, что не на Ресургем.

– Тогда, если говорить о главном, ничего опасного для наших планов не случилось.

Хоури очень хотелось придушить эту стерву, но ведь призрак придушить нельзя.

– А тебе не приходит в голову, что у них могут быть собственные планы? Знаешь, что сказала Вольева, перед тем как я брякнулась на пол без сознания? Что я теперь артиллерист! Интересно, что она под этим понимает?

– Теперь понятно, зачем им был нужен человек с военным опытом.

– А если окажется, что я не гожусь для такой работы?

– Не думаю, что ее это очень огорчит. – Мадемуазель прекратила ходить и приняла самое серьезное выражение лица. – Они, видишь ли, ультра. А ультра имеют доступ к технологиям, которые в колониальных мирах запрещены.

– К примеру?

– У них могут оказаться средства, возбуждающие чувство лояльности.

– Что ж, спасибо, что ты сообщила мне эту важную информацию так своевременно.

– Не волнуйся, я всегда учитывала возможность такого оборота. И приняла меры предосторожности.

– Ты меня совершенно успокоила.

– Имплантат, который я поставила тебе, производит антиген, ослабляющий действие психотропных средств. Кроме того, он передает мозгу сублиминальные формулы волеусиления. Вмешательство Вольевой будет полностью нейтрализовано.

– Тогда зачем вообще ты тратишь на меня время, сообщая, что должно произойти?

– Видишь ли, милая девочка, если Вольева прибегнет к таким средствам, тебе придется делать вид, что они действуют.

Спуск занял лишь несколько минут, давление и температура стабилизировались, достигнув средних для поверхности планеты показателей. Шахта имела максимальную ширину порядка десяти метров. Местами в стенах виднелись огромные ниши, где размещались пункты управления, склады оборудования и тому подобное. Были и расширения, где два лифта, идущих в противоположных направлениях, могли разойтись.

Главными строителями здесь были роботы. Они покрыли стены шахты тончайшей – в атом – пленкой. Она состояла из уложенных рядами нитей, которые роботы выделяли из органов, сходных с железами пауков. Сияние, проникавшее через стеклянный потолок, освещало полупрозрачные стены шахты, казалось уходившие в бесконечность.

– Почему вы раньше не рассказали о ваших находках? – спросил Силвест. – Ведь вы тут работали многие месяцы, если не годы.

– Скажем так: ваш вклад был для нас не так уж важен, – ответил Жирардо. – Во всяком случае, до сих пор, – добавил он.

На дне шахты они вошли в другой коридор, весь серебристый, чище и прохладнее того, что наверху. Окна в его стенах позволяли видеть огромную пещеру, наполненную строительными лесами и землеройным оборудованием. Силвест, благодаря своим глазам, мог фотографически запоминать увиденное, мог и увеличивать его при необходимости. Пройдя еще десять шагов по коридору, он так и сделал, еле слышно буркнув «спасибо» в адрес Кэлвина.

То, что он видел, заставляло его сердце биться все быстрее.

Прошли через двустворчатую бронированную дверь, возле которой извивались охранные энтоптики, изображавшие шипящих и плюющихся ядом змей. Затем попали в вестибюль с такой же дверью в дальнем конце. Жирардо сделал знак охранявшим дверь милиционерам, потом повернулся к Силвесту. Круглыми глазами и общим складом лица он походил на пекинеса, а еще на изрыгающего огонь демона с японской картины.

– Ну а теперь, – сказал Жирардо, – вам придется либо потребовать деньги назад, либо замереть в благоговейном молчании.

– Что ж, попробуйте меня удивить, – ответил Силвест с напускной беззаботностью, хотя пульс у него бился как бешеный, а внутри все дрожало от нетерпения.

Жирардо распахнул дверные створки. Дальше находилась комната размером в половину грузового лифта, совершенно пустая, если не считать ряда утопленных в стене секретеров. На одном из них лежала гарнитура – наушники с микрофоном, – а рядом стоял компад, на экран которого были выведены «карандашные» рисунки.

Комната имела косые стены, и потому потолок был заметно больше пола. Все это плюс широкие окна, по три на каждой стене, вызывало у Силвеста чувство, что он находится в гондоле воздушного корабля, летящего под беззвездным небом над черным океаном без единого маяка.

Жирардо выключил свет, и стало видно то, что лежало за стеклами окон.

С крыши строения, в котором они находились, свисали прожекторы, их яркий свет был направлен на амарантийский артефакт, расположенный значительно ниже уровня окон. Он выступал из почти отвесной стены пещеры – колоссальная полусфера безупречно-черного цвета, окруженная портальными кранами и строительными лесами. Шероховатые куски затвердевшей лавы все еще держались на ней, но там, где породу счистили, поверхность гигантского шара была гладка и темна, как обсидиан. Выступающая его часть была не менее четырехсот метров в ширину, хотя больше половины артефакта оставалось в стене.

– Вы знаете, кто его создал? – тихо спросил Жирардо и, не дожидаясь ответа, сообщил: – Он появился раньше, чем люди научились говорить. А на нем меньше царапин, чем на моем обручальном кольце.

Жирардо повел группу к шахте лифта, чтобы сделать последний спуск на дно огромной пещеры. Поездка заняла не больше тридцати секунд, но Силвесту она показалась сущей одиссеей. Эту находку он считал своим личным призом, она досталась с таким трудом, будто Силвест выковырял ее из базальта собственными окровавленными ногтями. И вот теперь загадочный объект громоздится над Силвестом, выпуклая поверхность еще испещрена фрагментами вмещающей породы. Через колосс, от края до края, проходит желоб. Оттуда, где сейчас стоит Силвест, он кажется тонким как волос, тогда как на самом деле у него метровая ширина, да и глубина не меньше.

Жирардо подвел группу к ближайшей башне – огромной бетонной башне с несколькими служебными ярусами. Башня стояла вровень с артефактом.

Внутри они вошли еще в один лифт, проходивший сквозь этот бетонный столб, и добрались до окружавшей верхушку башни кроны из строительных лесов. Желудок Силвеста сжимался от конфликтующих импульсов клаустрофобии и агорафобии. Силвест как будто физически ощущал давление неисчислимых мегатонн камня, и одновременно его мутило от страха высоты, вызванного подъемом на вершину огромной башни.

Небольшие бытовки и кладовые были вписаны в сложную каркасную композицию наряду с шахтой лифта. Люди высадились в комплексе помещений, где, казалось, звучали отголоски совсем недавно прерванной работы. Все объявления и предупредительные знаки были нарисованы вручную или наклеены. Работа тут носила временный характер, а потому не было смысла прибегать к энтоптическим проекторам.

Они прошли по дрожащему железному мостику, перекинутому от лесов к черной поверхности артефакта. Теперь они находились примерно на середине высоты объекта, вровень с желобом. С такого близкого расстояния находка уже не казалась сферической. Просто черная стена преграждала путь, такая же огромная и бездонная, какой Силвесту запомнилась Завеса Ласкаля после возвращения с Морской Пены. Вместе со всеми Силвест шагал по мостику, пока не перешел в желоб.

Дальнейший путь вел вправо. С трех сторон от людей – слева, сверху и снизу – находилось сплошное черное вещество, из которого состоял артефакт. Путь вел по решетчатой конструкции, которая крепилась к стенке желоба с помощью присосок – поверхность артефакта не имела никаких шероховатостей. Справа шло металлическое, высотой до пояса, ограждение, за которым – сотни метров пустоты. Слева через каждые пять-шесть метров светили лампочки, приклеенные к гладкой стене, а через каждые двадцать метров попадались панели с какими-то непонятными символами.

Минуты через три крутого подъема по желобу Жирардо дал знак остановиться. Место, куда он привел Силвеста и других, представляло собой «нервный узел» из силовых кабелей, прожекторов, коммуникационных консолей. Правая стена желоба тут заворачивала внутрь объекта.

– Нам понадобилось несколько недель, чтобы найти вход в артефакт, – сказал Жирардо. – Вообще говоря, весь желоб был заполнен базальтом. Только когда мы его удалили, обнаружилось место, где порода уходила внутрь, будто пробкой затыкая вход в радиальный тоннель.

– Да, ничего не скажешь, поработали не хуже кротов.

– Раскопать вход было делом нелегким, – продолжал Жирардо. – По сравнению с этим расчистка желоба оказалась сущей ерундой. Здесь же нам пришлось осторожно высверливать пробку. Кое-кто хотел воспользоваться резаками-бозерами, чтобы прорыть несколько вспомогательных тоннелей и тем облегчить задачу, но на это мы не решились. И сверла с наконечниками из сверхтвердых минералов это черное вещество не берут.

Подчиняясь любопытству ученого, Силвест подавил в себе желание охладить хвастливый пыл Жирардо.

– Вам удалось узнать, что это за материал?

– В основном углерод с примесями железа и ниобия, а также нескольких редких металлов. Но структура остается неизвестной. Это не просто какая-то аллотропная форма алмаза, или даже гипералмаза, которую мы еще не открыли. Возможно, поверхностный слой глубиною несколько десятых миллиметра по структуре близок к алмазу, но глубже этот материал, очевидно, претерпел какую-то сложную перестройку кристаллической решетки. Его структура на глубинах, куда мы еще не добрались, может оказаться вообще совершенно иной. По-видимому, там кристаллическая решетка распалась на триллионы углеродных макромолекул, которые удерживаются вместе неизвестными нам силами. Иногда эти молекулы пробираются наверх сквозь разрывы в решетке верхних слоев – лишь в этих случаях мы их обнаруживаем.

– Судя по вашему тону, это происходит неслучайно.

– Возможно, так оно и есть. Допустим, эти молекулы – нечто вроде энзимов, созданных для того, чтобы ремонтировать алмазную кору в местах ее разрушения. – Он пожал плечами. – Нам ведь не удалось изолировать ни одну из этих макромолекул, во всяком случае, в стабильной форме. Они распадались всякий раз, когда их извлекали из решетки.

– То, что вы описываете, – сказал Силвест, – очень похоже на форму молекулярной технологии.

Жирардо улыбнулся. Ему явно нравилась эта игра, понятная только им двоим.

– Однако мы оба знаем: амарантийцы были слишком отсталыми, чтобы создавать такие вещи.

– Конечно.

– Конечно. – Жирардо опять улыбнулся, но теперь уже всей группе. – Ну что, заходим внутрь?

Пробираться по системе тоннелей, которая начиналась от желоба, было труднее, чем представлял себе Силвест. Он-то ожидал, что радиальный тоннель пройдет через «скорлупу» артефакта и они попадут в пустое чрево. Но все оказалось совсем не так. Внутри находился настоящий лабиринт. Радиальный участок не превышал действительно десяти метров, затем тоннель круто свернул влево, а дальше начал ветвиться. Эти бесчисленные пути были промаркированы наклейками, но система обозначений была столь сложна, что Силвест с ходу в ней разобраться не мог. Через пять минут он полностью утратил ориентацию, хотя ему и представлялось, что они проникли не так уж и глубоко. Казалось, вся тоннельная система – дело рук безумного червя, которому захотелось источить мякоть яблока непосредственно возле кожуры, вместо того чтобы добираться до сердцевины.

Но вот они пересекли нечто вроде геометрически правильной полости в теле объекта. Жирардо объяснил, что весь артефакт представляет собой череду концентрических оболочек, и стал рассказывать о том, как велось изучение этого колоссального объекта, в то время как они углубились в новый лабиринт «червоточин».

О существовании этого шара узнали два года назад, когда Силвесту удалось привлечь внимание Паскаль к странным обстоятельствам захоронения обелиска. Больше всего времени было потрачено на поиски самой пещеры, где был спрятан артефакт, а тщательное изучение этой похожей на муравейник диковины пришлось на несколько последних месяцев. В первые дни произошел ряд несчастных случаев со смертельным исходом. Ничего таинственного, просто несколько поисковых групп потерялись в незакартированных секциях лабиринта или свалились в вертикальные шахты, которые не успели загородить. Одна лаборантка умерла от голода, так как не прихватила даже хлебных крошек, чтобы оставлять их за собой. Ее нашли роботы через две недели – в нескольких минутах пути от уже исследованных тоннелей.

Проход через последнюю оболочку дался труднее, чем через предыдущие четыре. Здесь начался спуск, но наконец была осторожно пройдена последняя – горизонтальная – часть тоннеля, конец которой был заполнен молочно-белым светом.

Жирардо что-то шепнул своему рукаву, и свет померк.

Дальше шагали в полутьме. Вдруг звуки затрудненного дыхания перестали отражаться от близких стен, люди вышли на простор. Здесь слышалось только урчание работающих поблизости воздушных насосов.

– Держитесь, – сказал Жирардо. – Сейчас начнется.

Силвест напрягся. Он боялся, что снова потеряет чувство ориентации. Вспыхнул свет. На этот раз Силвеста не раздражало театральное поведение Жирардо. Сейчас оно оправдывалось радостью открытия, хотя бы и вторичного. Конечно, лишь он один сознавал всю суррогатность этого триумфа – сознавал и не сердился на спутников, которые не испытывали тех ощущений, что достались ему. Они ведь, наверное, и не знают, что переживает человек, совершивший настоящее открытие…

Но тут все эти мысли отступили на задний план, когда вспыхнул свет и глазам Силвеста открылось невероятное зрелище.

Это был инопланетный город!

Глава шестая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

– Я подозреваю, – сказала Вольева, – что ты принадлежишь к числу тех людей, во всех других отношениях вполне разумных, которые гордятся своим неверием в призраков?

Хоури поглядела на нее и слегка нахмурилась. Вольева с самого начала знала, что эта женщина отнюдь не глупа, но все же хотелось увидеть реакцию на заданный вопрос.

– Триумвир, какие призраки? Ты шутишь?

– Ты очень скоро убедишься, – ответила Вольева, – что я почти всегда абсолютно серьезна.

Илиа указала на дверь, через которую они только что вошли, плотно сидящую в красно-бурой от ржавчины переборке корабля. Дверь была очень прочная, на ней сквозь пятна плесени и пласты ржавчины проступало относительно четкое стилизованное изображение паука.

– Вперед! Я не отстану.

Хоури без колебаний выполнила приказ. Вольева была удовлетворена. За три недели, прошедшие после похищения этой женщины – или ее вербовки, если кому-то больше нравятся эвфемизмы, – Вольева применила к ней весьма сложный комплекс психотропных средств, предназначенных для возбуждения чувства лояльности. Процедуры подходили к концу, оставалось принять еще несколько доз, которые обеспечат пролонгированное – почти бесконечное – действие этих препаратов. Скоро эта женщина станет не только абсолютно послушной, но и само послушание превратится для нее в своего рода инстинкт, в базовый принцип, в силу которого она не сможет сопротивляться приказам, как рыба не может дышать нигде, кроме воды. Доведенный до крайней степени, инстинкт заставил бы Хоури не только беспрекословно подчиняться товарищам по экипажу, но еще и обожать их всех за то, что ей позволяют выполнять ее работу.

Однако Вольева решила не доводить программирование этой женщины до подобной стадии. Более чем бесполезные эксперименты с Нагорным привели к выводу, что ей не нужна новая бессловесная морская свинка. Будет даже приятно, если Хоури сохранит способность выражать определенную степень недовольства.

Как и обещала Вольева, она шла следом за Хоури. Но та, отойдя на несколько метров от двери, остановилась: дальше идти было некуда.

Вольева приказала лепестковой диафрагме закрыться.

– Где мы, триумвир?

– В моих личных владениях, – ответила Вольева.

Она что-то сказала в свой браслет, и свет зажегся, хотя периферия комнаты осталась темной. Каюта имела форму толстой торпеды, ее длина вдвое превышала ширину. Внутренняя отделка отличалась пышностью – четыре обитых малиновым бархатом кресла, привинченных к полу друг возле друга. Было место для еще двух, от них остались лишь крепления на полу. Чехлы на креслах отсутствовали. Стены каюты были отделаны медью, они мягко закруглялись и казались выполненными из черного сверкающего обсидиана или полированного мрамора. В помещении имелась еще консоль черного дерева, прикрепленная к подлокотнику одного из кресел, в которое и уселась сама Вольева.

Она раскрыла консоль с различными дисплеями и циферблатами, отделанными бронзой. Под этими окошками находились бронзовые же таблички и инкрустации из слоновой кости и дорогих пород дерева. Ознакомление с показаниями датчиков не требовало много времени, так как Вольева регулярно посещала «Паука», но она не спешила – ей просто нравилось касаться пальцами приборной доски.

– Предлагаю сесть, – сказала она. – Мы сейчас отправимся.

Хоури послушно села рядом с Вольевой, которая тут же защелкала выключателями из слоновой кости, наблюдая, как зажигаются окошки, как вздрагивают стрелки, чувствуя ток. Вольева испытывала что-то вроде садистского наслаждения, видя, что Хоури ничего не понимает, не знает даже, в какой части корабля они находятся и чего ей следует ждать.

Что-то залязгало, последовал сильный толчок, как будто эта каюта была спасательной шлюпкой, готовой оторваться от корабля-матки.

– Мы двигаемся, – заключила Хоури. – Что это, роскошный лифт специально для триумвирата?

– К чему нам такой декаданс? Мы просто в старой шахте, которая ведет к корпусу корабля.

– Тебе нужна каюта, чтобы кататься в ней по кораблю?

Презрение Хоури к привычкам ультра снова проступило наружу. Как ни странно, Вольева испытала извращенное удовлетворение. Значит, ее препараты не полностью разрушили личность этой женщины, а лишь изменили ее мотивацию.

– Будь это обычной проверкой состояния корпуса, мы бы пошли пешком, – ответила Илиа.

Движение было достаточно ровным, хотя иногда раздавались щелчки и лязг – это срабатывали воздушные шлюзы и системы тяги. Стены были, как и прежде, черны, но Вольева знала, что вскоре все изменится. Она продолжала следить за Хоури, пытаясь догадаться, боится ли та или просто испытывает интерес. Если Хоури умна, то уже наверняка сообразила, что Вольева не уделяла бы столько времени тому, кого собирается убить. С другой стороны, опыт солдата, воевавшего на Окраине Неба, должен был научить Хоури не принимать на веру ничего и никогда.

Ее внешность за время пребывания на борту значительно изменилась. И лишь малая часть этой перемены была связана с принуждением к лояльности. Если раньше она коротко стригла волосы, то сейчас они практически исчезли. Только у самой макушки наметился вторичный волосяной покров. Кожа была изрыта тонкими шрамами цвета лососины. То были следы операций – Вольева вскрывала череп Хоури с целью вживления в мозг имплантатов, находившихся ранее в голове Бориса Нагорного. Были следы и других хирургических операций на теле Хоури, оставшиеся после извлечения осколков и шрапнельных пуль, лечения лучевых ожогов и тому подобного. Все это сувениры воинской службы. Некоторые пули вошли слишком глубоко, и медики Окраины Неба даже не пытались их извлечь. По большей части опасности для жизни они не представляли, так как состояли из биологически инертных композитов и находились далеко от важных органов. Но иногда врачи просто давали маху. Непосредственно под кожей у Хоури Вольева нашла несколько осколков, которые надо было обязательно удалить. Что она и сделала, впоследствии рассмотрев каждый в лаборатории. Все осколки, кроме одного, никаких подозрений не вызвали. Этот неметаллический композитный материал не мог взаимодействовать с чуткими индукционными полями артиллерийских орудий. Но Вольева пронумеровала извлеченные фрагменты и убрала их в сейф. Один осколок Илиа изучала долго, сосредоточенно хмурясь, потом обругала некомпетентных врачей и положила его рядом с другими.

Работа была грязная, но все же не такая, как операции на мозге. В течение столетий имплантаты наиболее распространенных типов или выращивались in situ^[1], или их конструировали с расчетом на безболезненное введение через уже имеющиеся естественные отверстия в голове. Но такие методы не годились для уникальных точных имплантатов, применяемых в артиллерии для связи между механизмами и людьми. Тут единственным способом вживления была трепанация черепа с помощью пилы и скальпеля, после чего требовалась кропотливая приборка. Все осложнялось еще и наличием в мозгу Хоури более ранних имплантатов. Тщательно изучив, Вольева решила, что необходимости удалять их нет. Не то рано или поздно снова придется ставить такие же, чтобы Хоури могла действовать за пределами своих служебных обязанностей, как действовала раньше. Имплантаты прижились хорошо, и уже через день Вольева усадила Хоури, предварительно усыпив, в кресло управления центральным артиллерийским постом. Она убедилась, что корабль способен нормально контактировать с новыми имплантатами. Дальнейшая проверка могла подождать, пока не будут доведены до конца процедуры внедрения инстинкта лояльности. Основная работа придется на то время, когда бо́льшая часть команды будет спать в криокапсулах.

Слово «осторожность» приобрело для Вольевой теперь особый смысл. Именно из-за неосторожности возникли все неприятности с Нагорным.

Она не может совершить новую ошибку.

– Откуда у меня ощущение, что я прохожу какой-то тест?

– Нет, это не тест, а просто… – Вольева махнула рукой. – Извини, ладно? Надеюсь, я не слишком многого прошу.

– Как мне выполнить это распоряжение? Заявить, что вижу призраков?

Теперь вне движущейся каюты появился свет. Оказалось, что ее стены вовсе не черные, а прозрачные – просто выглядели черными в темной шахте. Конец путешествия проходил в полном молчании. Каюта поднималась к источнику света, пока ледяное голубоватое свечение не облило ее со всех сторон. А затем она оторвалась от корпуса корабля.

Хоури поднялась с кресла и осторожно приблизилась к стенке. Стекло, конечно, было сделано из гипералмаза, так что оно не могло разбиться и Хоури не могла выпасть наружу. Однако выглядело оно чрезвычайно тонким и хрупким, а человеческий разум не в состоянии принимать на веру несколько вещей сразу. Глядя вниз, Хоури различала восемь паучьих ног, с помощью которых капсула цеплялась за корпус корабля. Теперь Ана поняла, почему Вольева однажды в разговоре с ней назвала эту каюту «Пауком».

– Не знаю, кто его построил, – объясняла Вольева. – Думаю, он появился или одновременно с кораблем, или потом, в ходе его предпродажной подготовки. Это, конечно, если предположить, что у кого-то нашлись на него деньги. Думаю, каюта служила для привлечения потенциальных клиентов. Отсюда и такая роскошь отделки.

– То есть она понадобилась, чтобы взвинтить цену?

– Не исключено. А может, кто-то хотел иметь средство для выхода за пределы корпуса, такой вот модуль. Внешний наблюдательный пост должен иметь большой запас прочности, иначе его сорвет при резком разгоне или торможении корабля. Если там только телекамеры, особых проблем не будет, но если на борту люди, задача здорово усложняется. Кто-то должен управлять такой штуковиной или хотя бы уметь программировать автопилот. «Паук» же удобен тем, что он неотделим от корабля. Управлять им проще простого, он знай себе ползает внутри и снаружи на своих восьми конечностях.

– А что, если…

– Если все-таки сорвется с креплений? Ну, во-первых, такого еще не случалось, но если бы и случилось, то у каюты есть и магнитные присоски, и специальные когти, способные пробить обшивку. В крайнем случае она сможет двигаться самостоятельно, развив ту же скорость, что и корабль. Если же и этого окажется мало… – Тут Вольева сделала паузу. – Тогда я буду вынуждена встретиться с моим любимым божеством и как следует обсудить создавшуюся ситуацию.

Хотя Вольева никогда не уводила «Паука» от места выхода на поверхность корпуса больше чем на сто метров, он мог бы проползти вокруг всего корабля. Но в таком рискованном путешествии ни разу не возникало необходимости. Тащиться при релятивистской скорости корабля по его брюху сквозь радиационную бурю, от которой каюту обычно защищала толстая корабельная броня, было бы весьма опасно. Стены модуля были слишком тонки; усиленную защиту его конструкторы принесли в жертву загадочному шику.

«Паук» – самая сокровенная тайна Вольевой. Его нет даже на чертежах корабля, и, скорее всего, остальные члены команды даже не подозревают о его существовании. Если бы на борту все обстояло хорошо, такое положение сохранилось бы до конца жизни Вольевой, но проблемы с артиллерией заставили понизить планку секретности. Даже при отвратительном нынешнем состоянии корабля раскинутая Садзаки сеть шпионских устройств была чрезвычайно обширна. «Паук» – одно из тех немногих мест, где Вольева чувствовала себя защищенной и могла без опаски обсуждать со своими стажерами самые деликатные вопросы, в которые ей не хотелось посвящать других членов триумвирата.

По этой причине ей пришлось выдать тайну «Паука» Нагорному – чтобы обсудить с ним во всех подробностях проблему Похитителя Солнц. В течение нескольких месяцев, пока его состояние все ухудшалось, она жалела об этой откровенности, вечно опасаясь, что он выдаст Садзаки тайну «Паука». Но вообще-то, волноваться ей тогда не следовало: к трагическому концу своей жизни Нагорный настолько глубоко погрузился в кошмары, что просто физически не мог вмешиваться в тонкости внутренней политики корабля. Потом он унес секрет в могилу, и некоторое время Вольева могла спать спокойно, не боясь, что ее святилище будет обнаружено.

Возможно, сейчас она тоже делает ошибку, о которой пожалеет впоследствии: ведь она поклялась себе не рисковать больше каютой, но, как всегда, конкретные обстоятельства оказались сильнее. Требовалось кое-что обсудить с Хоури, причем призраки были лишь своего рода приманкой, чтобы стажер не заподозрила существования куда более глубоких причин.

– Я пока никаких призраков не видела, – сказала Хоури.

– Еще увидишь, вернее, услышишь. И очень скоро, – последовал ответ.

Поступки триумвира казались странными Хоури. Несколько раз Вольева намекала, что эта каюта – ее тайное личное убежище на борту корабля и что остальные – Садзаки, Хегази и еще две женщины – даже не догадываются о существовании «Паука». Странно, что она решилась выдать свой секрет Хоури, с которой едва знакома. Даже в экипаже, состоящем из химериков-милитаристов, Вольева выделялась своей замкнутостью и одержимостью. Такой человек не может поддаться внезапному приступу доверчивости. Она всячески демонстрирует Хоури свои симпатии, но в ее дружеских жестах есть что-то искусственное. Нет ощущения спонтанности – они кажутся заранее заготовленными. Хоури встречала таких людей и раньше – на войне. Сначала они кажутся своими в доску, но потом оказываются чужими разведчиками или стукачами, собирающими информацию для начальства. Вольева старалась говорить о «Пауке» как бы между прочим, но Хоури понимала, что призраки – вовсе не главное в этой беседе.

В голову лезли разные мысли, в том числе и такая: Вольева привела ее в эту комнату, чтобы здесь и оставить. Не обязательно живую.

Оказалось, что это не так.

– Кстати, давно хочу задать один вопрос, – легкомысленным тоном сказала Вольева. – Название «Похититель Солнц» тебе пока ни о чем не говорит?

– Нет, – ответила Хоури. – А должно?

– Да нет, едва ли… Просто вспомнилось. Слишком долго объяснять почему… Ладно, не бери в голову.

Все это звучало не более убедительно, чем предсказания гадалки из трущоб Мульчи.

– Хорошо, не буду, – ответила Хоури и спросила сама: – А почему ты сказала «пока»?

Вольева внутренне обругала себя. Неужели она все испортила? Пожалуй, нет. Вопрос был задан совершенно естественным тоном, а в поведении собеседницы нет никаких признаков подозрительности… И все же не стоит делать ошибки.

– Неужели я так сказала? – произнесла она, надеясь, что придала голосу нужный оттенок удивления пополам с беспечностью. – Я вовсе ничего не имела в виду. – И тут же сменила тему: – Погляди-ка вон на ту звезду. Она слегка красноватая, видишь?

Глаза уже попривыкли к межзвездному пространству, через которое с огромной скоростью летел «Паук», голубое свечение выхлопов мешало меньше, и в черной бездне можно было различить несколько звезд.

– Это солнце Йеллоустона?

– Да, Эпсилон Эридана. Вот уже три недели, как мы покинули его систему. Еще немного времени, и ты с трудом обнаружишь эту звезду. Наша скорость пока составляет всего несколько процентов от световой, но мы ее непрерывно наращиваем. Скоро видимые нами звезды начнут смещаться, созвездия станут менять очертания, пока наконец не соберутся в две группы: одна – впереди нас, другая – позади. Будет казаться, что мы посреди длинного тоннеля, в который свет поступает с обоих концов. А еще звезды поменяют окраску. Это будет выглядеть очень необычно, так как цвет звезды зависит от ее спектрального типа. От того, сколько энергии она выделяет в различных частях спектра, включая инфракрасный и ультрафиолетовый. Но тенденция такова: цвет тех звезд, что впереди, будет сдвигаться к голубой части спектра, а тех, что позади, – к красной.

– Наверно, это очень красиво, – проворчала Хоури, сбивая пафос собеседницы, – но я никак не пойму, при чем тут призраки?

Вольева слегка улыбнулась:

– Я чуть не забыла о них. Просто позор!

И тут же сказала что-то браслету, но так тихо, что Хоури не расслышала, о чем Вольева попросила корабль.

Стонущие голоса прóклятых душ заполнили каюту.

– Вот и призраки, – сообщила Вольева.

Бестелесный Силвест парил над погребенным городом.

Окружавшие его стены вздымались кругом. Их покрывало великое множество надписей – хватило бы на десятки тысяч томов амарантийского текста. Хотя иероглифы были всего несколько миллиметров в высоту, а он парил в сотнях метров от стены, достаточно было лишь сфокусировать зрение на определенном участке, чтобы четко увидеть написанные там слова. При этом переводящие алгоритмы перерабатывали текст на каназиан, а собственные полуинтуитивные процессы Силвеста дублировали перевод и справлялись с возникающими лакунами. Обычно Силвест соглашался с программами, но иногда они упускали существенные контекстно зависимые тонкости.

В то же время, телом пребывая в Кювье, он вслепую делал короткие заметки, заполняя страницу за страницей в бюваре. В последние дни ему особенно нравилось писать пером; он избегал по возможности новейших технических средств. Цифровые устройства были слишком доступны его врагам. Если записи разорвать и сжечь, они просто навсегда исчезнут, а не послужат созданию образа, который будет использован в чьей-то чуждой идеологии.

Он закончил перевод очередного раздела, дойдя до изображения фигуры со сложенными крыльями, что означало конец абзаца. Потом оторвался от танцующей перед глазами стены, покрытой иероглифическими надписями, вложил в бювар закладку, сунул его, не глядя, в ящик стола и вытащил другой бювар. Открыв его на закладке, Силвест провел пальцем по странице сверху вниз, определяя на ощупь, где кончается написанный чернилами текст. Положив книгу точно параллельно краю стола, он установил перо у конца последней строчки и стал писать дальше.

– Не слишком ли много усердия? – прозвучал голос Паскаль.

Она вошла в комнату так тихо, что Силвест не услышал. Теперь надо было визуализировать ее – или стоящей около письменного стола, или сидящей рядом в кресле, как и было на самом деле.

– Кажется, я что-то нащупал, – сказал он.

– Ты все бьешься лбом в эти старые письмена?

– Что-то должно треснуть первым – либо они, либо мой лоб. – Он перевел имитацию своего взгляда со стены на центр амарантийского города. – И я надеюсь, что биться осталось недолго.

– Я тоже надеюсь.

Он знал, на что она намекает. Полтора года назад Нильс Жирардо продемонстрировал им погребенный город. Год назад обсуждался вопрос о свадьбе Силвеста и Паскаль, и решено было отложить ее до тех пор, пока Силвест не добьется серьезного продвижения в расшифровке настенных надписей. Вот этим он и занимался сейчас… и боялся собственных успехов. Больше не будет предлогов откладывать. И Паскаль знает об этом не хуже его самого.

И почему все превращается в такую сложную проблему? Или проблема стала проблемой только потому, что он сам ее так классифицировал?

– Опять ты хмуришься, – сказала Паскаль. – Текст не дается?

– Нет, – ответил Силвест. – Перевод идет легко.

И это была правда. Просто у него выработалась привычка в работе с амарантийскими текстами совмещать два потока данных, подобно тому как картограф анализирует стереографические изображения местности.

– Дай взглянуть.

Он слышал, как она движется по комнате, как разговаривает с секретером, приказывая ему открыть второй канал для ее сенсорики. Эта консоль, дававшая Силвесту доступ к электронной модели Города, появилась вскоре после его первого визита в погребенный оригинал. На этот раз идея принадлежала не Жирардо, а Паскаль. Успех «Нисшествия во тьму» – недавно опубликованной биографии Силвеста – сильно укрепил ее влияние на отца, и Силвест не стал спорить, когда она предложила ему – в буквальном смысле – ключи от Города.

Разговоры о грядущем бракосочетании были у всех на устах. Бóльшая часть сплетен достигала ушей Силвеста: мол, это чисто политическое мероприятие, что Силвест спит и видит, как бы ему вернуться во власть, что брак лишь средство для достижения цели, а цель – экспедиция к двойной звезде Цербер-Гадес. Возможно, когда-то подобные мысли действительно посещали Силвеста. Возможно, его подсознание задавалось вопросом: а не придумал ли он любовь к Паскаль, имея в виду эти амбиции? Да, тут могли быть крупицы истины. Но с тех пор прошло немало времени, и сейчас он сам не взялся бы сказать, каковы его мотивы. Он сознавал, что если даже любит Паскаль (а такое допущение для Силвеста было равносильно признанию в любви), то не может закрывать глаза на выгоды, которые ему сулит этот брак. Он уже сейчас имел возможность публиковать статьи – скромные, основанные на имеющихся расшифрованных текстах. Публиковать в соавторстве с Паскаль. И Жирардо там упоминался в качестве лица, оказавшего помощь.

Пятнадцать лет назад Силвест все это счел бы позором, но сейчас ему с трудом удавалось питать чувство недовольства собой.

Важнее было другое. Открытие Города стало важным шагом вперед для понимания сути События.

– Я уже здесь, – сказала Паскаль громче, хотя и была сейчас так же бестелесна, как Силвест. – Мы смотрим на Город с одной точки?

– Что ты видишь?

– Шпиль… или храм – не помню, как ты его называешь.

– Верно.

Храм находился в геометрическом центре Погребенного Города и имел форму срезанной трети яйца. Его верх был вытянут и представлял собой остроконечную башню, гордо возвышавшуюся над городскими крышами. Здания вокруг храма больше всего напоминали сросшиеся в единый ком гнезда ткачиков. Возможно, в их архитектуре сказывался некий скрытый эволюционный императив амарантийцев. Подобно уродливым богомольцам, они жались к огромному шпилю, венчавшему храм.

– Тебя что-то беспокоит?

Силвест завидовал Паскаль. Она посетила Город не меньше десяти раз. Даже залезла на верх храма по винтовой лестнице, которая шла внутри шпиля до самого его конца.

– Фигура на шпиле. Она тут как-то не к месту.

Фигура была маленькой и изящной в сравнении со всем остальным в Городе, хотя и достигала пятнадцати метров в высоту, то есть была вполне сопоставима со статуями в египетской Долине Царей. Судя по данным, полученным в ходе раскопок, Погребенный Город был построен в масштабе один к четырем. Значит, в настоящем городе фигура должна была достигать сорока метров. Но если этот город и в самом деле существовал на поверхности, то он вряд ли пережил огненные бури События, не говоря уж о последующих девятистах девяноста тысячах лет выветривания, оледенения, метеоритных атак и тектонических подвижек.

– Не к месту?

– Да. Она изображает амарантийца, но больше таких скульптур я тут не видел.

– Может, это божество?

– Вполне возможно. Но я не понимаю, зачем ему крылья.

– И в этом вся проблема?

– А ты осмотри городскую стену, если мне не веришь.

– Лучше проведи меня туда, Дэн.

У обоих пришли в движение точки обзора, по крутой дуге с головокружительной скоростью устремившись вниз.

Вольева чутко следила за Хоури, за ее реакцией на голоса. Была уверена, что у этой женщины в броне самоуверенности найдется брешь, лазейка для сомнения и страха. Такой лазейкой может быть мысль, что призраки действительно существуют, что Вольева и в самом деле нашла способ проникнуть в их фантомные эманации.

Призраки главным образом стонали, глухо и протяжно. Иногда доносились вопли и завывания, такие низкие, что они скорее ощущались кожей, чем органами слуха. Порой звуки были похожи на свист ветра, проходящего через тысячемильный пещерный лабиринт.

Было ясно, что это не природный феномен, не шелест потока элементарных частиц, обтекающих корпус корабля, и даже не флюктуации сложных процессов, происходящих в машинах. Нет, в завываниях призраков слышались голоса ночи, вопли ужаса, вой осужденных, и, хотя ни единого слова разобрать было нельзя, в них угадывалась структура человеческой речи.

– Что ты думаешь об этом?

– Это и в самом деле голоса, правда? Человеческие. Только они звучат так устало, так обессиленно, так печально… – Хоури внимательно вслушивалась. – Иногда кажется, что я разбираю отдельные слова.

– И конечно, ты поняла, что это за призраки? – Вольева приглушила звуки, и они превратились в бесконечный хоровой стон мучеников. – Это члены экипажей, такие же, как ты и я. Они служат на других кораблях и говорят друг с другом через необозримые пространства.

– Тогда почему… – Хоури заколебалась. – А, погоди… Я поняла… Они летят быстрее, чем мы, да? Гораздо быстрее. И голоса звучат медленнее, потому что они в буквальном смысле медленнее… Часы на корабле, летящем со скоростью, близкой к световой, идут медленно…

Вольева кивнула. Ее слегка разочаровало то, как быстро Хоури во всем разобралась.

– Растяжение времени. Некоторые из этих кораблей идут нам навстречу, и тогда доплеровское смещение слегка снижает эффект растяжения, хотя, как правило, он все же остается сильным. – Илиа пожала плечами, видя, что Хоури еще не вполне разобралась в тонкостях релятивистских связей. – В нормальных условиях «Ностальгия по бесконечности» все это подвергает обработке, удаляет искажения, вызванные эффектом Доплера и растяжением времени, и переводит в понятную речь.

– Покажи, как это делается.

– Нет, – ответила Вольева, – не стоит. Результат почти всегда одинаков: пошлости, хвастовство торговцев, технический жаргон. И это еще наиболее интересная часть спектра. А другая просто наводит тоску – это параноидальные сплетни или дурацкие происшествия, которые не дают людям спать. Очень много переговоров между двумя кораблями, случайно встретившимися в космосе, – сплошной обмен любезностями. Летая на субсветовых скоростях, корабли встречаются раз в несколько месяцев. Половина посланий написана заранее, так как команда обычно лежит в криосне.

– Другими словами, обычная болтовня.

– Именно так. Отправляясь в путь, мы всегда запасаемся ею.

Вольева расслабленно откинулась в кресле, приказывая звуковой системе усилить громкость этих печальных космических стонов. Сигнал, говорящий о человеческом присутствии, казалось бы, должен делать звезды чуть менее далекими и холодными, – но у него совершенно обратный эффект. Так и байки о призраках, звучащие возле ночного костра, лишь сгущают мрак за пределами освещенного круга. На какое-то мгновение ей подумалось, что вера в духов, населяющих пространства космоса за бортом, вполне имеет право на существование.

– Заметила что-нибудь? – спросил Силвест.

Стена состояла из гранитных V-образных блоков. В пяти местах она прерывалась воротами и домиками для охраны. Над воротами высились изваяния голов амарантийцев, но не в реалистическом стиле, а в сходном с искусством Юкатана. Фреска, тянущаяся вдоль всей наружной поверхности стены, была изготовлена из керамических плиток и изображала амарантийцев при исполнении различных общественных обязанностей.

Паскаль помолчала, прежде чем ответить. Ее взгляд надолго задерживался на различных фрагментах фрески.

Вот персонажи несут какие-то сельскохозяйственные орудия, мало чем отличающиеся от известных из истории земного земледелия. Вот они тащат пики, луки, что-то вроде мушкетов, но позы вовсе не похожи на позы сражающихся – силуэты формализованы и статичны, будто извлечены из глубин египетского искусства. Были там и амарантийские хирурги, и каменотесы, и астрономы (оказывается, этот народ изобрел и зеркальный, и линзовый телескоп, что подтвердили и позднейшие раскопки), и картографы, и стекольщики, и погонщики воздушных змеев, и художники. Под каждой символической фигурой тянулась бимодальная цепочка иероглифов, выполненных золотом и синим кобальтом, которые обозначали род занятий данного персонажа.

– Ни у кого нет крыльев, – сказала Паскаль.

– Верно, – отозвался Силвест. – Если и были раньше, то превратились в руки.

– Но чем тебе не нравится крылатая статуя? Люди тоже никогда не имели крыльев, но это не помешало им придумать ангелов! Меня бы, скорее, удивило, что биологический вид, который когда-то обладал крыльями, так редко упоминает их в своем искусстве.

– Да, конечно, но ты забыла их миф о сотворении мира.

Только в последние годы этот миф – основа основ – стал понятен археологам. Его извлекли из десятка более поздних и приукрашенных версий. Согласно ему, амарантийцы когда-то делили небесный рай Ресургема с другими, похожими на птиц существами. Но стаи амарантийцев того времени были последними, знавшими радость свободного полета.

Они заключили соглашение с богом, которого звали Творцом Птиц, обменяв умение летать на разум. В тот день они поднимали свои крылья к небесному раю и смотрели, как всепожирающий огонь превращает их в пепел, навсегда лишая амарантийцев способности летать.

Творец Птиц оставил им лишь когтистые обрубки крыльев, бесполезные для полета, но способные служить вечным напоминанием о том, чего они лишились, – и этими обрубками амарантийцы не могли писать свою историю. В их умах тоже бушевало пламя, но то был свет разума. Этот свет, сказал Творец Птиц, будет гореть вечно – если однажды они не нарушат божественную волю, попытавшись вернуть себе небесный рай. Тогда Творец Птиц отнимет души, которые были амарантийцам дарованы в День Сожжения Крыл.

Силвест, конечно, понимал, что это всего лишь попытка культуры поглядеться в зеркало. Что имело особое значение, так это железная логика, пронизавшая всю цивилизацию амарантийцев. У них одна религия победила все остальные и сохранилась на протяжении нескончаемой череды столетий, хоть и имела в разные времена разные толкования. Без сомнения, она сформировала поведение и мышление амарантийцев, и формы эти были подчас исключительно сложны.

– Я поняла, – сказала Паскаль. – Как биологический вид, они не смогли смириться с бескрыльем, вот и создали миф о Творце Птиц, чтобы избавиться от чувства унижения перед птицами, способными летать.

– Да. И пока действовала эта вера, действовал и ее побочный эффект, весьма неожиданный: она удерживает от поиска любых других новых путей полета. Подобно мифу об Икаре, она создала прочную узду для их коллективной психики.

– Но в таком случае… фигура на шпиле…

– Огромный двукрылый салют какому-то богу, в которого они верили.

– Но что их к этому побудило?! – воскликнула Паскаль. – Религии просто умирают потихоньку, мало-помалу сменяясь новыми. Я не могу представить, что амарантийцы построили целый Город, пойдя на огромные материальные и физические затраты только для того, чтобы нанести оскорбление старому богу!

– Я тоже не могу представить. А значит, нам следует предположить нечто совершенно иное.

– Что именно?

– Что утвердился новый бог. С крыльями.

Вольева решила, что для Хоури пришло время узнать, с чем она будет иметь дело на своей новой должности.

– Держись крепче, – сказала Илиа, когда лифт уже приближался к тайному складу. – В первый раз это мало кому нравится.

– Боже! – воскликнула Хоури, инстинктивно прижимаясь к задней стенке лифта, когда сцена, представшая ее глазам, вдруг как бы многократно расширилась: лифт казался крошечным жучком, ползущим по грани огромного пространства. – Да как это все помещается внутри корабля?!

– Это пустяки. Тут еще четыре помещения столь же колоссальных размеров. Одно предназначено для тренировок перед операциями на планетах. Два пусты или заполнены воздухом под половинным давлением. В четвертом стоят шаттлы, а также средства передвижения внутри эксплуатационных систем. И только этот зал годится для хранения секретных орудий.

– Ты имеешь в виду вон те штуковины?

– Да.

В зале находилось сорок орудий, причем среди них не было двух похожих друг на друга. И в то же время имелись признаки общности происхождения. Все механизмы были сделаны из сплава цвета бронзовой патины. Каждый был со средних размеров космический корабль – но принять его за таковой было невозможно. На корпусах не было ни иллюминаторов, ни люков, ни маркировок, ни выходов коммуникационных систем. Хотя из некоторых торчали трубки маневровых двигателей, они, по-видимому, были нужны только для того, чтобы передвигать орудия с места на место или управлять ими на позиции. Как будто корабль, вооруженный этими артсистемами, предназначался только для того, чтобы доставлять их на дистанцию прямой наводки.

Все это было в высшей степени странно.

– Машина класса «Ад», – сказала Вольева. – Так ее назвали конструкторы. Конечно, дело было несколько веков назад.

Вольева молча наблюдала за тем, как Хоури дивится титаническим размерам ближайшего орудия. Подвешенное вертикально, соосно кораблю, оно походило на церемониальную шпагу в зале средневекового воинственного барона. Оно, как и соседние орудия, было окружено каркасом, смонтированным кем-то из предшественников Вольевой и дополненным различными устройствами для контроля и маневрирования. Все артсистемы стояли на рельсах, образующих трехмерный лабиринт на нижнем уровне зала. Рельсы уходили куда-то вниз, к воздушным шлюзам в корпусе корабля, через которые орудия можно было вывести в космос.

– Кто же их создал? – спросила Хоури.

– Наверняка мы этого не знаем. Возможно, сочленители в одной из своих мрачных инкарнаций. Нам лишь известно, как их обнаружили – в тайнике на астероиде, который вращался вокруг коричневого карлика, такого невзрачного, что о нем никто ничего не знал, кроме номера в каталоге.

– Ты тоже там была?

– Нет. Это случилось задолго до моего рождения. Я лишь унаследовала их от последнего артиллериста, а он – от своего предшественника. С тех пор я их изучаю. Мне удалось найти подход к контрольным системам тридцати одного орудия, и я установила порядка восьмидесяти процентов кодов, необходимых для их активации. Однако в действии проверила всего семнадцать орудий. Из них только два – в условиях, которые можно назвать боевыми.

– Хочешь сказать, что стреляла из них по врагу?

– Ну, я же все-таки знаю про них кое-что.

Не надо, подумала Вольева, грузить психику Хоури былыми преступлениями. По крайней мере, сейчас. Через какое-то время стажер будет знать эти орудия так же хорошо, как их знает сама Илиа, а может, и лучше, поскольку изучать их предстоит с помощью вживленных в мозг нейронных датчиков.

– И каков же эффект?

– Некоторые из них могут разбить вдребезги планету. Другие… Не хочу гадать. Я бы не удивилась, узнав, что они способны доставить неприятности даже звездам. И если уж ими пользоваться… – Она оборвала фразу.

– То против кого?

– Против врагов, конечно.

Хоури смотрела на Вольеву несколько долгих безмолвных секунд.

– Даже не знаю, ужасаться ли тому, что такие вещи существуют на свете, или радоваться, что на спуске лежат наши пальцы, а не…

– Конечно лучше радоваться, – сказала Вольева.

Описав несколько кругов, Силвест и Паскаль вернулись к шпилю и зависли. Крылатый амарантиец выглядел точно так же, как и раньше, но сейчас казалось, что он взирает на Город с царственным высокомерием. Было очень соблазнительно предположить, что новый бог и в самом деле прибыл в покоренный Город. А что еще могло подвигнуть горожан на сооружение подобного монумента, как не страх перед божеством? Однако сопроводительный текст на шпиле было безумно трудно перевести.

– Здесь упоминание о Творце Птиц, – сказал Силвест. – Значит, есть шанс, что шпиль имеет отношение к мифу о сожженных крыльях, если даже крылатый бог и не является воплощением Творца Птиц.

– Да, – ответила Паскаль. – А вот и иероглиф огня – совсем рядом с иероглифом, означающим крылья.

– Что еще ты видишь?

Паскаль постаралась сосредоточиться. Текли минуты.

– Тут есть какое-то упоминание о стае отступников.

– Отступников в каком смысле? – Силвест проверял ее знания, она понимала это, но повторение ценно само по себе.

Сделанный ею перевод поможет Силвесту оценить, насколько объективен его собственный анализ.

– Они не согласились на уговор с Творцом Птиц, а может, нарушили этот уговор впоследствии.

– Именно так решил и я. Только беспокоился, не сделал ли при этом парочки ошибок.

– Кто бы они ни были, но их прозвали отлученными. – Паскаль вертела текст и так и этак, проверяя гипотезы одну за другой, на ходу пересматривая свой перевод. – Похоже, они сначала были в стае, которая согласилась на условия Творца Птиц, но позже изменили свое мнение.

– А ты не можешь прочесть имя их вождя?

– Их вела личность по имени… – И тут Паскаль сбилась. – Нет, мне не прочесть с ходу. И вообще, что все это значит? Ты считаешь, они существовали в действительности, что ли?

– Возможно. Осмелюсь предположить, что они были атеистами, которые поняли, что Творец Птиц – всего лишь миф. Конечно, в глазах фундаменталистской части населения это должно было выглядеть далеко не лучшим образом.

– Поэтому их и отлучили?

– Если они вообще существовали. Знаешь, я все думаю: а что, если это была своего рода технологическая секта? Вроде кружка ученых? Что, если эти амарантийцы были готовы экспериментировать, задавать вопросы природе своего мира?

– Подобно средневековым алхимикам?

– Да. – Аналогия понравилась Силвесту. – Возможно, они даже подбирались к экспериментам с полетами, как это делал Леонардо. Учитывая отсталый характер амарантийской культуры, это все равно что плюнуть в глаза самому Господу Богу.

– Согласна. Но если мы признаем, что все это имело место в реальности… что были отлученные… то какая же судьба их постигла? Просто вымерли?

– Не знаю. Ясно одно: отлученные сыграли огромную роль. Они очень важны, это не мелкая деталь в мифе о Творце Птиц! О них упоминается в надписи на шпиле много раз. Да и в других местах этого прóклятого Города. Куда чаще, чем в других амарантийских источниках.

– Но ведь Город появился позже, – возразила Паскаль. – Не считая обелиска-маркера, это самая юная из всех найденных пока древностей. Его можно отнести ко времени События. Почему об отлученных вспомнили после такого долгого перерыва?

– Ну, – ответил Силвест, – может, они просто возвратились?

– Спустя десятки тысяч лет?

– Возможно. – Силвест усмехнулся. – Если они вернулись после долгого отсутствия… это могло стать причиной… создания статуй…

– Тогда статуя… Ты не думаешь, что это мог быть образ их лидера, того, которого звали… – Паскаль ткнула в иероглиф, о котором шла речь раньше. – Ведь это символ солнца, правильно?

– А остальное?

– Я не уверена… Выглядит как иероглиф глагола… «воровать»… Но какая связь?

– Сложи одно с другим. Что получилось?

Силвест молча представил себе ее мучения.

– Тот, Кто Крадет Солнца? Похититель Солнц? Что это значит?

Силвест пожал плечами:

– Об этом я спрашиваю себя с утра. И об этом, и о другом.

– О чем?

– Почему мне кажется, что я уже где-то слышал это имя?

После ЦАПа они отправились, но уже на другом лифте, в самое сердце корабля.

– Ты вела себя правильно, – сказала Мадемуазель. – Вольева искренне верит, что завоевала тебя и что ты на ее стороне.

Мадемуазель почти постоянно была с ними, молча совершая обход корабля под руководством Вольевой и лишь изредка вмешиваясь со своими замечаниями и насмешками, предназначенными для одной Хоури. Это было крайне неприятно Ане, которая никак не могла отделаться от ощущения, что Вольева тоже слышит их бесшумную беседу.

– Возможно, она права, – машинально произнесла Хоури в уме. – Вольева, видать, еще круче, чем ты.

Мадемуазель обозлилась:

– Хоть помнишь, что я тебе говорила?

– Будто у меня есть выбор.

Затыкать рот Мадемуазели, когда она настроилась поговорить, – все равно что гнать от себя привязавшийся мотивчик. Деваться от ее поучений было некуда.

– Слушай, – долдонила Мадемуазель, – если мои контрмеры провалятся, то не возникнет ли у тебя потребность выдать меня ей?

– У меня уже был такой соблазн.

Мадемуазель бросила на Хоури косой взгляд, и та почувствовала мимолетное удовлетворение. В некоторых отношениях Мадемуазель – вернее, ее имплантированная в мозг Хоури личность – казалась всеведущей. Но сверх знаний, заложенных в имплантат изначально, он сейчас может получать только то, что пропускает через свои органы чувств Хоури. Или она даже в отсутствие Аны набирается ума, подключаясь к бортовым коммуникациям? Вряд ли такое возможно без риска попасть под надзор следящих систем.

– Вольева убьет тебя. Она убила своего последнего стажера. Говорю это на случай, если ты сама еще не поняла, с кем…

– Возможно, у нее были достаточно веские причины.

– Ты о ней ничего не знаешь, впрочем, как и обо всех других. Я тоже не знаю. Мы еще даже с капитаном не познакомились.

Вот с этим не поспоришь. Имя капитана Бреннигена несколько раз всплывало в разговорах, когда Садзаки или кто-нибудь другой проявлял неосторожность в присутствии Хоури, но обычно эти люди не говорили о своем командире. Ясно, они же не были ультра в полном смысле этого слова, хоть и старались изо всех сил создать противоположное впечатление. Даже Мадемуазель обманули. Они отлично поддерживали свое реноме, соблюдая все обычаи торговцев – ну точно заправские ультра.

Однако что же прячется за этим фасадом?

«На борту нужен артиллерист», – сказала Вольева сразу. А теперь Хоури повидала кое-какое оружие из имеющегося на корабле. Вообще-то, слухи насчет того, что у торговцев бывает секретное вооружение, ходили всегда. Якобы оно им необходимо, чтобы успокаивать задиристых клиентов, а то и для пиратских действий против других кораблей. Только артсистемы, которые видела Ана на тайном складе, выглядели слишком мощными, чтобы применять их в мелких стычках, тем более что корабль имел на борту достаточно конвенционного оружия, чтобы с легкостью решать обычные проблемы торговцев. Тогда для чего такой арсенал?

Возможно, Садзаки держит в голове какой-нибудь план дальнего прицела, думала Хоури, и это ее тревожило. Не менее тревожным было и предположение, что никакого плана вообще нет, а загадочные артсистемы Садзаки просто возит с собой, дожидаясь повода применить их. Ну, как хулиган, который шляется по округе с ножом, всегда готовый пустить его в ход.

Неделями Хоури создавала и разрушала различные гипотезы, но так и не нашла достаточно правдоподобную.

Конечно, ее беспокоил не только военный аспект. Она же сама была солдатом, война для нее привычная среда обитания. И хотя Хоури допускала существование иных, менее жестоких граней бытия, война оставалась чем-то родным и близким. Однако приходилось признать, что боевые действия, знакомые ей по Окраине Неба, не шли ни в какое сравнение с теми, в которых могло бы пригодиться оружие с тайного склада.

Хотя Окраина Неба была достаточно тесно связана с межзвездной торговой сетью, средний технологический уровень сражающихся сторон в его войнах на века отстал от уровня технологий ультра, которые иногда становились на околопланетную орбиту. Легко можно было выиграть кампанию, купив у ультра хоть одно орудие. Но таких орудий мало, цены на них огромны, да и обслуживание обойдется дорого.

В истории этой колонии даже ядерное оружие было применено всего несколько раз, и то задолго до рождения Хоури. Она насмотрелась ужасов на войне, потом являвшихся ей в кошмарах, но никогда не видела оружия, способного вызвать мгновенную гибель целой планеты. А пушки Вольевой были еще мощнее.

И возможно, их уже пару раз пускали в ход. Судя по намекам Вольевой, это могли быть пиратские рейды. Ведь существует немало слабозаселенных планетных систем, лежащих в стороне от торговых путей, где врага можно уничтожить начисто и никто ничего не узнает. Причем некоторые из этих гипотетических врагов могут быть так же аморальны, как любой из членов команды Садзаки. Их прошлое может быть замарано актами самой невероятной жестокости. Тогда… да, тогда вполне вероятно, что кое-что из содержимого тайного склада было испытано в подобных ситуациях. Но Хоури подозревала, что это делалось не в миссионерских целях, а для самозащиты или для тактического удара по врагу, чьи ресурсы команде «Ностальгии» были нужны позарез. Самые тяжелые орудия вряд ли были испытаны.

Что дальше планируется делать с этим оружием, на что обрушить их мощь, способную губить целые миры, – пока неясно, может быть, и самому Садзаки. Возможно также, что решающее слово принадлежит не ему. Садзаки все еще служит капитану Бреннигену.

Кто бы ни был этот таинственный капитан.

– Добро пожаловать в ЦАП, – сказала Вольева.

Сейчас они находились где-то посередине корабля. Вольева дистанционно открыла люк в потолке, выдвинула из него складную металлическую лестницу и жестом велела Хоури лезть.

Вскоре голова Хоури приподнялась над полом большой сферической комнаты, набитой всевозможными механизмами; в их конструкции доминировали кривые линии и суставные сочленения. В самом центре этого серебристо-голубоватого нимба стояло почти прямоугольное черное кресло с балдахином, испещренное блестками приборов, к которым было подсоединено хаотичное на вид сплетение проводов. Кресло опиралось на несколько изящных гироскопов, позволявших ему перемещаться независимо от движения корабля. Провода от кресла шли к скользящим контактам, передающим ток между концентрическими слоями сферы, и собирались снаружи в толстенный, с человеческое бедро, кабель. В помещении резко пахло озоном.

Любому устройству на вид смело можно было дать несколько столетий, а некоторые выглядели и куда древнее. Но ухаживали за ними явно на совесть – они просто сверкали чистотой.

– Стало быть, ради этого тут все понастроено?

Хоури пролезла через люк и между изогнутыми ажурными конструкциями скользнула к креслу. При всей своей массивности оно как будто сулило надежность и уют. Хоури не справилась с соблазном и скользнула в него, позволив черной бархатной громаде обнять себя под тихое пение сервомеханики.

– И как ты себя чувствуешь?

– Будто я здесь не первый раз. – Ответ Хоури прозвучал глуховато из-за тяжелого шлема, опустившегося ей на голову.

– А это так и есть, – ответила Вольева. – Ты была тут, но до того, как пришла в себя. Имплантат, помещенный в твой мозг, тоже знает дорогу сюда, да и с ЦАПом он знаком.

Вольева говорила правду. Хоури ощущала это кресло как мебель, среди которой выросла, как вещь, на которой ей знакома каждая царапина, каждая складочка. Она была спокойной и бодрой, словно после долгого отдыха; ей хотелось что-то сделать, как-то использовать силу, получаемую от кресла. Это желание росло с каждой секундой.

– Я могу отсюда управлять орудиями с тайного склада? – спросила она.

– А для чего еще ты нужна на этом корабле? – ответила Вольева. – И не только орудиями с тайного склада ты будешь управлять из этого поста, но и всем артиллерийским вооружением «Ностальгии», и с такой легкостью, словно каждая пушка является частью твоего организма. Когда полностью подчинишь себе ЦАП, покажется, что ты растешь, расширяешься, готовая вместить в себя весь корабль.

Хоури уже начала ощущать что-то в этом роде. Во всяком случае, казалось, будто она растекается по креслу. Но ей не хотелось, чтобы это ощущение, сколь бы приятным оно ни было, затянулось надолго.

Сделав волевое усилие, она попыталась встать, и мягкие складки кресла отпустили ее.

– Не уверена, что мне это нравится, – сказала Мадемуазель.

Глава седьмая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

Из-за постоянных незначительных изменений в искусственной силе тяжести, вызываемых слабыми колебаниями тяги, в свою очередь порождаемыми таинственными причудами квантов во внутренностях субсветовых двигателей, Вольева ни на миг не забывала, что находится на борту корабля.

Она вышла к укромной поляне и помедлила возле ржавой лесенки, которая вела вниз, к свежей траве. К месту, выбранному ею и Садзаки для неформальных встреч.

Если Садзаки и заметил ее появление, то ничем этого не выдал. Он как стоял, так и стоит на коленях возле уродливого пня. Вольевой было известно, что Садзаки посещал жонглеров образами на водяной планете Морская Пена, сопровождая Бреннигена, когда капитан еще мог покидать корабль. Она не знала цели этой поездки, как не знали и оба мужчины, но ходили слухи, что жонглеры что-то сделали с корой их головного мозга, невероятно усилив ощущение пространства, дав способность мыслить в четырех-пяти измерениях. Причем раньше таких усовершенствований с людьми жонглеры не делали практически никогда.

Так что не ощущать присутствия Вольевой, конечно же, Садзаки не мог.

Вольева спустилась по лесенке, сильнее чем надо наступив на последнюю ступеньку. Садзаки повернулся на звук без малейшего удивления на лице.

– Есть новости? – спросил он.

– Есть, насчет нашей ставленницы, – ответила она. Вдруг почему-то выскочило русское слово. – Я имею в виду стажерку.

– Рассказывай, – небрежно бросил Садзаки.

Он был одет в серое, как пепел, кимоно. Роса с травы пропитала штаны до колен, сделав их черными, как маслина. Свою сякухати Садзаки положил на пень, отполированный до блеска локтями. Из всей команды сейчас бодрствовали только он и Вольева. Им предстояло лечь в криокапсулу в двух месяцах пути от Йеллоустона.

– Она теперь наша, – сказала Вольева, становясь на колени напротив Садзаки. – Основа ее приобщения заложена.

– Что ж, рад слышать.

Над лужайкой пролетел попугай ара, сел и тут же взлетел с ветки – настоящая маленькая радуга.

– Мы можем представить ее капитану Бреннигену.

– Сейчас время неподходящее, – сказал Садзаки, разглаживая кимоно. – Или у тебя какие-то особые соображения?

– Насчет знакомства Хоури с капитаном? – Она нервно хмыкнула. – Да нет.

– Значит, это и впрямь серьезно.

– Ты о чем?

– О том, Илиа, что у тебя на уме. Выкладывай.

– Меня беспокоит Хоури. Я не хочу подвергать ее риску. Хватит с нас Нагорного и его психозов. – Она остановилась, ожидая – нет, надеясь, – что Садзаки как-то отреагирует. Но единственным ответом был шум водопада и полное отсутствие выражения на лице второго триумвира. – Понимаешь, – продолжала она, едва не заикаясь от волнения, – я уже не уверена, что она на данной стадии является подходящим объектом.

– На данной стадии? – Садзаки спросил так тихо, что Вольевой едва не пришлось читать по губам.

– Я имею в виду, что она входит в ЦАП сразу после Нагорного. Это слишком опасно. Думаю, Хоури для нас слишком ценна, чтобы так рисковать. – Она помолчала, собираясь сказать самое трудное. – Наверное, стоит найти еще одного стажера, не такого одаренного. На этом промежуточном объекте я сниму все оставшиеся шероховатости, прежде чем снова заняться с Хоури, с нашим главным кандидатом.

Садзаки поднял сякухати и задумчиво поглядел вдоль нее. На конце бамбука был заусенец – возможно, след от удара по голове Хоури. Ультра потрогал его большим пальцем, пригладив к стволу.

Когда он заговорил, голос был так спокоен, что казался страшнее самого дикого гнева.

– Итак, ты предлагаешь искать нового стажера?

Фраза прозвучала так, будто сказанное Вольевой – самая абсурдная, самая идиотская чушь, которую ему когда-либо приходилось слышать.

– Только для промежуточного этапа, – ответила Вольева, чувствуя, что торопится и ненавидит себя за это, презирает за неожиданное заискивание перед этим человеком. – Пока ситуация не стабилизируется. И тогда мы снова используем Хоури.

Садзаки кивнул:

– Что ж, вроде разумно. Один Бог знает, почему мы не подумали об этом раньше. Разве что у нас было слишком много других причин для беспокойства. – Он положил сякухати, но не убрал с него руку. – Этого не поправить. Значит, остается только найти нового стажера. Это ведь не слишком трудная задача? Хоури мы нашли почти не напрягаясь, я правильно говорю? Да, мы уже два месяца летим среди звезд, и наш следующий порт – приграничный поселок, известный только картографам, но я не вижу проблем с поиском нужного человека. Наверное, желающих придется отгонять целыми толпами, а ты как думаешь?

– Постарайся быть благоразумным, – сказала Вольева.

– В чем же я проявляю неблагоразумие, триумвир?

Еще мгновение назад Вольева была напугана, но теперь она разозлилась.

– Ты сильно изменился, Юдзи-сан, – ответила она. – Не с тех ли пор, как…

– С каких именно пор?

– С тех самых, как вы с капитаном побывали у жонглеров. Что с вами там произошло, Юдзи? Что с твоей головой сделали инопланетяне?

Он странно посмотрел на нее. Посмотрел так, будто этот вопрос был очень важен, но он сам не догадался задать его себе. Разумеется, это был всего лишь обманный ход. Садзаки с такой быстротой взмахнул сякухати, что Вольева уловила лишь вихрь, окрашенный в цвет меда. Удар был сравнительно слаб, – видимо, в последний момент Садзаки все же удержал руку, но врезавшаяся в ребра бамбуковая палка повалила Вольеву. Сначала ее поразила не боль, даже не шок от удара, а колючая, холодная влажность травы и ее запах, щекотавшей ноздри.

Садзаки лениво обошел пень.

– Ты всегда задаешь слишком много вопросов, – сказал он, вытаскивая что-то из складок кимоно.

Это что-то вполне могло быть шприцем.

Горный массив Нехбет, Ресургем, год 2566-й

Силвест с замиранием сердца нашаривал в кармане флакон и был уверен, что не найдет.

И все же флакон оказался на месте. Маленькое чудо.

Внизу толпа сановников и священнослужителей втекала в амарантийский Город, медленно направляясь к центральному храму. Их разговоры достигали слуха Силвеста, хотя он успевал понять лишь пару-другую слов, пока говорившие находились в зоне слышимости. Сам он стоял в нескольких десятках метров над ними, на балюстраде, построенной уже людьми. Она крепилась к черной стене, – подобная яичной скорлупе, та охватывала весь город.

Это был день его свадьбы.

Он многократно видел храм в компьютерных имитациях, но сам так давно здесь не был, что почти забыл, насколько огромное это сооружение. С виртуальными моделями всегда так – как бы точны они ни были, исследователю не отделаться от мысли, что это все же не реальность. Сейчас Силвест стоял под крышей храма и смотрел вверх, где в сотнях метров над головой сходились косые каменные арки, и не чувствовал ни головокружения, ни страха при мысли, что эта многотысячелетняя конструкция прямо сейчас рухнет ему на голову.

В это второе за свою жизнь посещение Погребенного Города он испытывал унизительное чувство собственной незначительности.

Яйцо, в котором покоился Город, было само по себе колоссальным до абсурда, но оно, по крайней мере, являлось продуктом вполне узнаваемой зрелой технологии, хотя увлажнисты этот факт предпочли игнорировать. Город же, заключенный в яйце, выглядел как плод горячечного воображения фантаста пятнадцатого века. Особенно поражала крылатая фигура на шпиле.

Чем дольше смотрел Силвест, тем сильнее ему казалось, что все это создано ради одной цели – отпраздновать возвращение отлученных.

Может, и не было смысла ломать над этим голову. Но, по крайней мере, рассуждения о Городе позволяли Силвесту отвлечься от предстоящей ему самому церемонии.

Чем дольше он смотрел, тем лучше понимал, вопреки своему первому впечатлению, что эта крылатая фигура – и вправду амарантиец, точнее, помесь амарантийца и ангела, изваянная скорее ученым, чем художником. Этот скульптор очень хорошо представлял, что влечет за собой появление крыльев. Если смотреть обычными глазами, лишенными специальных оптических устройств, эта фигура поразительно похожа на крест. При увеличении же крест превращается в амарантийца с мощными распростертыми крыльями. Эти крылья были покрыты разными амальгамами, каждое маховое перо горело на солнце своим собственным цветом. Как и в любом изображении земного ангела, крылья не заменяли руки, а были третьей равноправной парой конечностей.

Только этот ангел был куда реальнее других, которых доводилось видеть Силвесту. Правда, кому-то могла показаться абсурдной такая анатомическая правильность. Скульптор не просто присоединил крылья, он слегка изменил физическое строение тела. Руки, предназначенные для работы, переместил чуть ниже по торсу, а также слегка удлинил. Грудная клетка стала шире; бросалась в глаза похожая на ярмо часть костно-мышечной системы, раздвинувшая плечи. От этого-то «ярма» и отходили крылья, что придавало фигуре почти треугольную форму, напоминавшую воздушного змея. Шея была длинной, а голова – вытянутой, очень похожей на птичью. Глаза, посаженные в глубокие костистые глазницы, глядели вперед, хотя, как и у всех амарантийцев, бинокулярность зрения была ограниченной. Ноздри над верхней челюстью были широко раскрыты, будто для того, чтобы обеспечить приток к легким воздуха, необходимого для работы крыльев.

Но не все в фигуре казалось правильным. Допуская, что масса тела этого ангела равна массе тела среднего амарантийца, приходилось признать, что даже такие мощные крылья не способны обеспечить полет. Так зачем же они понадобились? Для украшения? Неужели отлученные подверглись радикальной биоинженерии только для того, чтобы обременить себя чудовищно непрактичными крыльями?

Или у них была какая-то другая цель?

– Возникли сомнения? – оторвал чей-то голос Силвеста от размышлений. – Вам уже не кажется, что это была удачная мысль?

Силвест отвернулся от балюстрады, обращенной к Погребенному Городу:

– Похоже, мне уже поздновато высказывать сомнения.

– В день свадьбы? – Жирардо усмехнулся. – Отчего же, Дэн. Вы еще не сели крепко-накрепко на мель, в любой момент можете дать задний ход.

– И как бы вы к этому отнеслись?

– Полагаю, что очень плохо.

Жирардо был в накрахмаленной парадной одежде, щеки слегка покраснели от несомых ветром песчинок. Он взял Силвеста под локоть и увел от перил.

– Сколько лет мы дружим, Дэн?

– Я не назвал бы это дружбой. Скорее, взаимное паразитирование.

– Да бросьте, – как будто огорчился Жирардо. – Неужели считаете, что в последние двадцать лет я причинил вам хоть одно неудобство, которого не требовала железная необходимость? Думаете, я сильно радовался, держа вас под замком?

– Скажем так: вы взялись за это дело не без энтузиазма.

– Только потому, что заботился о ваших интересах.

Они сошли с балкона в низкий тоннель из тех, что пронизывали оболочку вблизи Города. Мягкое покрытие пола глушило шаги.

– А кроме того, – продолжал Жирардо, – если вы сами не в курсе, Дэн, я скажу, что в тот момент народ жаждал крови. Не окажись вы моими стараниями в каталажке, вас бы просто разорвали в клочья.

Силвест промолчал. Многое из услышанного было теоретически верно, но это вовсе не означало, что Жирардо руководствовался тогда исключительно благородными мотивами.

– Политическая ситуация была в те времена куда проще. Ведь тогда еще не было «Истинного пути», который сейчас причиняет нам столько неприятностей.

Они достигли шахты лифта и вошли в кабину, новую и чистую, как операционная. На стенах висели фотографии и рисунки, изображающие различные пейзажи Ресургема до и после природоохранных мероприятий, проведенных правительством. Среди прочих был и снимок Мантеля.

Столовая гора, на которой стоял поселок, утопала в зелени, с ее вершины низвергался водопад, на горизонте виднелось голубое, с перьями облаков небо. В Кювье возникла целая индустрия пиара будущего Ресургема, и в нее ринулись многие – от художников-акварелистов до специалистов по сенсорному моделированию и рендерингу.

– С другой стороны, – продолжал Жирардо, – среди ученых тоже есть радикальные элементы, приходящие в бешенство из-за пустяков. Не далее как неделю назад в Мантеле застрелили одного функционера «Истинного пути», и уверяю вас, это не наш агент постарался.

Силвест чувствовал, что лифт почти достиг уровня Города.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что фанатики есть по обе стороны баррикады. И мы с вами уже кажемся наиболее умеренными. Грустно, не правда ли?

– Хотите сказать, радикализация идет с обоих концов?

– Что-то в этом роде.

Они вышли из источенной тоннелями оболочки Города к толпе журналистов, проверявших в последние минуты готовность аппаратуры. Репортеры в пестрых очках гоняли свои камеры по воздуху, как тусклые воздушные шарики. Кругами ходил генетически измененный павлин Жанекена, что-то склевывая на земле, и с шелестом тащил сложенный хвост. Вперед выступили два охранника с золотыми эмблемами увлажнистов на плече, окруженные нарочито грозными энтоптиками. За ними брели роботы-слуги. Охранники провели полное сканирование Силвеста и Жирардо, а затем жестом направили их к небольшому временному сооружению, поставленной неподалеку от похожего на гнездо скопления амарантийских жилых строений.

Внутри временного сооружения было пусто, если не считать стола и двух простых стульев. На столе стояла бутылка красного вина – наследие эпохи Американо – и два стеклянных бокала с инкрустированными матовыми пейзажами.

– Садитесь, – сказал Жирардо. Сам он обошел стол и наполнил бокалы. – Не понимаю, почему вы так страшно нервничаете. Не в первый же раз женитесь.

– В четвертый.

– И все по обычаям Йеллоустона?

Силвест кивнул. Он вспомнил два первых брака, женщин, которых даже трудно было различить в памяти. Обе они завяли под гнетом известности, которую принесла им фамилия Силвест. Наоборот, его женитьба на третьей, Алисии, с самого начала планировалась как общественно значимое событие. Она привлекла внимание к близящейся экспедиции на Ресургем и обеспечила этому мероприятию дополнительное денежное вливание, которого как раз и не хватало. Тот факт, что новобрачные были влюблены, почти не имел значения – приятный довесок к главным причинам.

– У вас в голове накопилось много лишнего багажа, – сказал Жирардо. – Вам никогда не хотелось, чтобы перед каждой женитьбой можно было избавляться от прошлого?

– Вам наша церемония покажется необычной.

– Возможно, – отозвался Жирардо, стирая красную жидкость с губ. – Видите ли, я никогда не принадлежал к йеллоустонской культуре.

– Но вы же вместе с нами прибыли с Йеллоустона.

– Да, но родился я не там. Моя семья происходит с Гранд-Титона. Я прибыл на Йеллоустон за семь лет до отправки экспедиции на Ресургем. Поэтому времени, чтобы приобщиться к тамошним традициям, у меня было маловато. А вот моя дочь Паскаль ничего, кроме йеллоустонского общества, не знала. Или, во всяком случае, кроме той его версии, которую мы сюда привезли. – Он понизил голос. – Я так понимаю, флакон должен быть при вас? Разрешите взглянуть на него.

– Вряд ли я могу вам в этом отказать.

Силвест вынул стеклянный цилиндрик, который носил с собой весь день, и протянул Жирардо. Тот нервно повертел флакон в руках, наклоняя в разные стороны, следя за пузырьками, перемещавшимися, как в ватерпасе. Что-то темное висело в этой жидкости, волокнистое и раскидистое.

Он осторожно поставил флакончик, и тот тонко звякнул, будто ударился о хрустальную столешницу. Жирардо смотрел на него с плохо скрываемым ужасом.

– Это больно?

– Конечно нет. Мы же не садисты, как вам известно. – Силвест улыбнулся, втайне радуясь, что Жирардо не по себе. – Может, вы предпочли бы обменяться со мной верблюдами?

– Уберите.

Силвест положил флакон в карман.

– Ну а теперь скажите, Нильс, кто тут нервничает.

Жирардо налил себе еще вина.

– Извините. Охранники в последнее время очень беспокоятся. Не знаю, что их волнует, но это передается и мне.

– Я ничего такого в поведении охраны не заметил.

– А вам и не положено. – Жирардо пожал плечами; движение начиналось где-то от живота. – Говорят, что все в норме, но за двадцать лет я изучил их куда лучше, чем им кажется.

– Зря беспокоитесь. Ваши милиционеры – ловкие ребята.

Жирардо мотнул головой, будто надкусил ужасно кислый лимон.

– Не думаю, Дэн, что отношения между нами когда-нибудь станут нормальными. Но почему все свои сомнения вы трактуете против меня? – Он кивнул на открытую дверь. – Разве я не дал вам сюда полный доступ?

Да, но это привело лишь к одному результату: заменило десяток вопросов тысячью других.

– Нильс, – спросил Силвест, – в каком состоянии сейчас ресурсы колонии?

– Вы о чем?

– Я знаю, что положение изменилось после того, как прилетал Ремиллиод. То, что в мое время было бы немыслимо… сейчас это можно сделать, была бы политическая воля.

– Что, например? – подозрительно спросил Жирардо.

Силвест снова полез в карман, но вместо флакона вынул листок бумаги и развернул перед Жирардо:

– Вы узнаете этот чертеж? Мы нашли его на обелиске, а здесь он встречается по всему Городу. Это схема солнечной системы амарантийцев, сделанная ими же.

– После того как я увидел этот Город, мне почему-то легче верится в то, во что раньше не верилось совсем.

– Отлично. Тогда выслушайте меня. – Силвест провел пальцем по самой большой окружности. – Это орбита нейтронной звезды – Гадеса.

– Гадеса?

– Это имя было дано, когда мы впервые картировали систему. Вокруг звезды мотается еще один здоровенный кусок камня, планетоид размером с типичную луну. Его назвали Цербером. – Он ткнул пальцем в сплетение линий, изображавших систему «нейтронная звезда – планетоид». – Почему-то это было очень важно для амарантийцев. Я думаю, все это имеет отношение к Событию.

Жирардо театральным жестом схватился за голову. Потом искоса поглядел на Силвеста:

– Вы это серьезно?

– Да. – Тщательно, не отводя взгляда от Жирардо, тот сложил бумагу и спрятал в карман. – Нам надо исследовать эту систему и узнать, что именно уничтожило амарантийцев. Пока оно не уничтожило и нас.

Войдя в каюту Хоури, Садзаки и Вольева велели ей одеться потеплее. Хоури заметила, что они и сами были одеты плотнее обычного. Вольева была в застегнутой на молнию летной куртке, Садзаки – в костюме из термоткани, с высоким воротом и нашитыми кусками гипералмазной пленки.

– Я что-то напортачила? – спросила Хоури. – Набрала мало баллов при имитации боя? Вы хотите выбросить меня в шлюз?

– Не говори глупостей. – У Садзаки только лоб и нос выглядывали из мехового воротника. – Если бы мы собирались тебя убить, стали бы мы заботиться, чтобы ты не простудилась?

– Кроме того, – сказала Вольева, – твое обучение уже давно закончилось. Ты теперь у нас ценный ресурс. Убить тебя – значит самим себе хуже сделать.

Из-под опущенного козырька ее ушанки виднелись только нос и подбородок. Вольева как бы дополняла Садзаки – они вдвоем составляли одно непроницаемое лицо.

– Как приятно, что вы обо мне заботитесь.

Все еще не вполне успокоившаяся – возможность того, что товарищи по экипажу задумали какую-то подлость, продолжала казаться весьма вероятной, – Хоури порылась среди своих вещей и нашла термокуртку. Она была изготовлена на корабле и походила на клоунский наряд Садзаки, только Ане почти доставала до колен.

Хоури отвезли в ту часть корабля, которую она не знала совершенно. Пришлось несколько раз пересаживаться с лифта на лифт и ехать по узким пересекающимся тоннелям. Это, как объяснила Вольева, было связано с тем, что вирус разрушил большие участки внутренней транспортной системы. Отсеки, по которым пришлось идти, слегка отличались декором и уровнем технологии, будто вся эта часть корабля была брошена на разных стадиях строительства сотни лет назад. Хоури все еще нервничала, но что-то в поведении Садзаки и Вольевой подсказывало: следует ждать скорее какой-нибудь церемонии посвящения, чем хладнокровного убийства. Больше всего они напоминали пару детей, задумавших шалость, – во всяком случае, ребенка напоминала Вольева, а Садзаки действовал и говорил куда более взвешенно, будто чиновник, выполняющий неприятную, но необходимую обязанность.

– Поскольку теперь ты член нашего коллектива, – сказал он, – настало время чуть больше узнать о ситуации. Может быть, тебе интересна и причина нашего полета к Ресургему.

– Я думала, что торговые интересы…

– Это лишь прикрытие, да и не слишком надежное, говоря откровенно. Ведь Ресургем в экономическом отношении почти ноль. Ничтожный форпост для проведения научных исследований. Купить у нас он почти ничего не может. Конечно, наши данные о Ресургеме изрядно устарели; не исключено, что мы, добравшись туда, займемся и торговлей. Но это далеко не главная причина рейса.

– А какова главная?

Лифт, в котором они спускались, медленно сбрасывал скорость.

– Говорит ли тебе что-нибудь имя Силвест? – спросил Садзаки.

Хоури изо всех сил притворялась, будто для нее это самый обыденный вопрос, а не такой, от которого в мозгу вспыхивает магниевый порошок.

– Еще бы. На Йеллоустоне все знают Силвеста. Для тамошнего населения он почти что бог. Или дьявол. – Она надеялась, что голос звучит нормально. – Хотя… подождите… какого Силвеста вы имеете в виду? Старика, который затеял всю эту чушь с бессмертием? Или его сына?

– Вообще-то, обоих, – ответил Садзаки.

Лифт с лязгом остановился. Когда двери распахнулись, Хоури как будто ударили по лицу мокрой холодной тряпкой. Она с благодарностью вспомнила совет одеться потеплее, хотя это не спасло от леденящего последнего вопроса.

– Дело в том, что они не были настоящими негодяями, – продолжала она. – Лореан, отец старика… он и после смерти почитается за героя, а старик… Как же его звали?

– Кэлвин.

– Точно. Даже после того, как он погубил всех этих людей… Потом был еще его сын Дэн. Он пытался исправить причиненное отцом зло с помощью затворников. – Хоури дернула плечом. – Меня там, конечно, не было в те времена. Я знаю лишь то, что говорят люди.

Садзаки вел женщин коридорами, залитыми мрачным серо-зеленым светом. Огромные крысы – наверное, мутанты – мчались прочь, заслышав приближающиеся шаги. Потом было место, чем-то напоминавшее трахею дифтерийного больного, – коридорчик, заполненный желеобразной грязной массой искусственного льда, пронизанный венами трубопроводов и кабелей, скользкий от чего-то похожего на человеческую харкотину. Вольева называла это корабельной слизью – органическое вещество было вызвано к жизни неполадками системы регенерации в прилегающих отсеках корабля.

Хоури слизь была нипочем, чего нельзя сказать о холоде.

– Роль Силвестов в нашем деле весьма сложна, – сказал ей Садзаки. – Чтобы объяснить ее подробно, потребуется время. А сейчас я хочу познакомить тебя с капитаном.

Силвест все осмотрел лично, проверяя, не забыто ли что-нибудь серьезное. Удовлетворенный, он выключил изображение и присоединился к Жирардо в прихожей сборного домика. Музыка взлетела крещендо, а затем упала до почти невнятного бормотания. Изменилось освещение, голоса присутствующих понизились до шепота.

Силвест и Жирардо вышли на яркий свет, в басовое гудение оргáна. Извилистая дорожка вела к центральному храму, застеленному коврами ради торжественного случая. Дорогу окаймляли деревья с колокольчиками, накрытые защитными куполами из прозрачного пластика. Эти звенящие деревья представляли собой веретенообразные скульптуры, чьи многочисленные «руки» заканчивались кривыми разноцветными зеркалами. Когда-то они звенели и меняли свою конфигурацию, повинуясь древнему часовому механизму, скрытому в пьедестале. Сейчас ученые склонялись к выводу, что деревья – часть сигнальной системы, охватывавшей весь город.

Орган зазвучал громче, когда Силвест и Жирардо вступили в храм. Его яйцеобразный купол украшали пластины тщательно обработанного цветного стекла, похожие на огромные цветочные лепестки.

Они чудесным образом уцелели, несмотря на коварное воздействие времени и силы тяжести. Проникавшие сквозь них лучи, казалось, пронизывали весь храм успокаивающим розовым сиянием. Центральную часть огромного зала занимало основание шпиля, поднимавшегося над храмом. Оно было высоким и толстым, как ствол секвойи. Скамьи для сотни наиболее знатных жителей Кювье веером расходились от этого гигантского ствола.

Силвест обвел взглядом зрителей, треть которых ему была хорошо знакома, а процентов десять составляли его друзья и соратники. Зрители были одеты тепло, по-зимнему, в меха. Силвест узнал Жанекена с его серебристо-белой козлиной бородкой и белыми волосами, водопадом сбегающими с боков почти лысого черепа. Он стал еще больше похож на старую обезьяну.

Некоторые из птиц Жанекена тоже присутствовали в зале – их выпустили из дюжины бамбуковых клеток. Силвесту пришлось признать, что Жанекен вывел точные копии павлинов, вплоть до гребешков на головах и ярких бирюзовых плюмажей. Их создали из кур путем сложнейших манипуляций с генами.

Аудитория, почти не знакомая с работой Жанекена, громко аплодировала. Жанекен же краснел, отчего кожа его лица уподоблялась окровавленному снегу, – и готов был от смущения навсегда утонуть в своей парчовой, с меховым подбоем куртке.

Жирардо и Силвест подошли к прочному столу, на который было направлено внимание всей аудитории. Стол был древний – вырезанный на нем орел и латинские письмена восходили к временам первых американских поселенцев на Йеллоустоне. На углах виднелись сколы. На столе стоял мореного красного дерева ящик с крышкой, запертый на золотые изящные защелки старинной работы.

Позади стола скромно стояла женщина, одетая в сине-белое вечернее платье. Застежка на платье представляла собой сложную комбинацию двойного герба – Ресургем-Сити и увлажнистов – с эмблемой миксмастеров: две руки, держащие «кошкину колыбель» ДНК. Женщина, как это было хорошо известно Силвесту, не принадлежала к числу настоящих миксмастеров. Из этой гильдии йеллоустонских биоинженеров и генетиков никто не участвовал в экспедиции на Ресургем. Однако их символ, привезенный сюда, выражал веру в науки, связанные с изучением жизни: генную инженерию, хирургию и терапию.

Неулыбчивое лицо женщины в розовом свете казалось землистым. Волосы были собраны в пучок, пронзенный двумя шприцами.

Музыка стихла.

– Я ординатор Мэссинджер, – разнесся по всему залу голос женщины. – Властью, данной мне Ресургемским экспедиционным советом, я могу заключать браки между жителями этого поселения в том случае, если такие союзы не входят в конфликт с генетическими правилами колонии.

Ординатор открыла ларец красного дерева. Там лежал переплетенный в кожу предмет размером с Библию. Женщина вынула его и раскрыла, при этом раздался треск сухой кожи. Открывшиеся поверхности имели матово-серый цвет, как у сланца, смоченного водой. На них поблескивали микроскопические механизмы.

– Положите ладони на ближайшую к вам страницу, джентльмены.

Оба положили руки на ближайшую поверхность. Последовала флюоресцентная вспышка, – это означало, что книга приняла отпечатки ладоней. Затем раздался звонок: биопсия сделана. Когда операция закончилась, Мэссинджер взяла книгу и приложила к ней свою ладонь.

Затем ординатор попросила Жирардо перед лицом присутствующих объявить, кто он. Силвест видел, как по лицам пробежали улыбки. В этом зрелище было нечто абсурдное, хотя Жирардо всячески старался вести себя как ни в чем не бывало.

Затем такая же просьба была адресована Силвесту.

– Дэниел Кэлвин Лореан Силвест. – Своим полным именем он пользовался так редко, что пришлось поднапрячься, чтобы не ошибиться. – Единственный биологический сын Розалии Сютейн и Кэлвина Силвеста, родившийся в Городе Бездны на Йеллоустоне. Я родился семнадцатого января сто двадцать первого стандартного года после второго заселения Йеллоустона. Мой календарный возраст двести двадцать три года. Если же считать с учетом специальных медицинских процедур, то физический возраст составляет шестьдесят лет по шкале Шарова.

– Каковы ваши реализации?

– Насколько мне известно, я реализован лишь в одном воплощении, в той биологической форме, которая делает это заявление.

– Тем самым вы подтверждаете, что вам неизвестны ваши реализации в виде записей альфа-уровня либо иных тьюринговых симулякров, как в этой, так и в иных солнечных системах?

– Мне неизвестно о существовании таких объектов.

Мэссинджер сделала в своей книге несколько пометок специальным стилосом. Точно такие же вопросы были заданы и Жирардо – стандартные параграфы церемонии Йеллоустона. Со времен Восьмидесяти йеллоустонцы крайне подозрительно относились к компьютерным моделям вообще, и в частности к таким, которые несли в себе реализацию личностной души. Особенно им не нравилась возможность того, что некая реализация личности – биологическая или иная – может заключать контракты, ничем не обязывающие другие реализации, в том числе брачный контракт.

– Все это документально подтверждено, – произнесла Мэссинджер. – Невесте разрешается подойти.

В розовом свете возникла Паскаль. Ее сопровождали две женщины, закутанные в мантильи цвета пепла, множество летающих камер, личных телохранителей – механических ос, а также бесчисленные полупрозрачные энтоптики – нимфы, серафимы, летучие рыбы, колибри, росяные капли и бабочки, как бы лившиеся нескончаемым потоком по платью новобрачной. Это было дело рук лучших мастеров-иллюзионистов Кювье.

Жирардо поднял толстые, как окорока, руки и поманил дочь к себе.

– Ты прелестна, – шепнул он ей.

То, что наблюдал Силвест, было красотой, доведенной до компьютерного совершенства. Он знал, что Жирардо видит нечто иное – настоящее, мягкое, человечное. Как будто один из них смотрел на живого лебедя, а другой – на его хрустальную фигурку.

– Положите руку на книгу, – сказала ординатор.

Отпечаток влажной ладони Силвеста был все еще виден – как темная каемка моря вокруг оставленного Паскаль светлого островка. Ординатор попросила ее объявить о своем происхождении подобно тому, как это сделали Силвест и Жирардо. Задача Паскаль была проще, она не только родилась на Ресургеме, но и никогда не покидала эту планету. Ординатор Мэссинджер запустила руку в шкатулку еще глубже. Пока она копалась там, глаза Силвеста рыскали по лицам свидетелей церемонии. Он видел Жанекена, чье лицо было еще бледнее обычного, что казалось почти невозможным. Там, в глубине шкатулки, лежал отполированный до голубого блеска инструмент – нечто среднее между старинным пистолетом и ветеринарным шприцем.

– Узрите же свадебный пистолет, – сказала ординатор, показывая залу содержимое шкатулки.

Холод пронизывал до костей, но Хоури вскоре перестала его замечать – температура превратилась для нее просто в абстрактное качество здешней атмосферы. История, которую ей рассказали товарищи по экипажу, была слишком удивительной, чтобы помнить о холоде.

Они долго стояли возле капитана. Его имя, как ей сказали, было Джон Армстронг Бренниген. Он был стар, невообразимо стар. В зависимости от системы, избранной для определения его возраста, ему было от двухсот до пятисот лет. Обстоятельств его рождения никто не знал, они затерялись в переплетениях политической истории. Кое-кто считал, что он родился на Марсе, но не исключено, что это произошло на Земле, а возможно, где-нибудь в городских трущобах земной Луны или на одном из сотен спутников, болтавшихся в космосе между Луной и Землей в те далекие времена.

– Бреннигену было уже больше ста, когда он покинул Солнечную систему, – сказал Садзаки. – Он долго ждал, когда это станет возможным, и наконец оказался одним из тысячи землян, которые улетели на первом корабле, посланном сочленителями с Фобоса.

– Во всяком случае, на том корабле был некто по имени Джон Бренниген, – вставила Вольева.

– Да, – кивнул Садзаки. – Никаких сомнений, это был он. Потом… проследить его путь становится очень сложно. Весьма вероятно, что капитан умышленно запутал свое прошлое, чтобы сбить со следа врагов, а их к тому времени должно было набраться немало. О нем есть сведения во многих планетных системах, отстоящих друг от друга на многие световые десятилетия. Но ничего достоверного.

– А как он стал вашим капитаном?

– Несколько столетий спустя, после заходов в различные миры, после далеких и долгих полетов и многочисленных никем не подтвержденных появлений, он осел где-то на окраине системы Йеллоустона. Старел Бренниген медленно, что вполне нормально при полетах на околосветовых скоростях, но все же старел, а технология долголетия в те времена была куда хуже, чем в наше время. – Садзаки помолчал. – Бóльшая часть его тела уже тогда состояла из протезов. Поговаривали, что Джон Бренниген в те времена уже не нуждался в скафандре, покидая корабль в космосе, так как мог дышать вакуумом. Еще ходили слухи, будто он способен жить в условиях высоких температур и в жуткой стуже, а его органы чувств могли принимать сигналы всего известного спектра. Говорили, что от мозга, с которым он родился, осталась лишь малая часть, и его голова была набита всевозможными кибернетическими устройствами – настоящая каша из крошечных думающих машинок и небольшого количества органики.

– И много ли в этом было правды?

– Возможно, больше, чем хотелось бы верить людям. Ну и вранья тоже хватало. Говорили, будто он побывал у жонглеров образами на Морской Пене за много лет до того, как жонглеры вообще стали известны науке; что эти инопланетяне подвергли невероятным трансформациям остатки его мозга; что он контактировал как минимум с двумя разумными биологическими видами, которые человечеству до сих пор еще не знакомы.

– Он и в самом деле побывал у жонглеров, – сказала Вольева. – Триумвир Садзаки присутствовал при этой встрече.

– Это случилось гораздо позже, – оборвал ее Садзаки. – Нам важно знать о его взаимоотношениях с Кэлвином.

– А как они познакомились?

– Этого никто не знает точно, – сказала Вольева. – Наверняка нам лишь известно, что капитан был ранен – не то в результате несчастного случая, не то в ходе неудачной военной операции. Непосредственной угрозы для его жизни не было, но требовалась срочная помощь, а обращаться к любой из официальных организаций в системе Йеллоустона он не хотел – это было бы чистым самоубийством. У капитана было слишком много врагов, чтобы отдать свою жизнь в руки какой-нибудь группировки. Нужно было найти человека, которому он мог бы довериться. По-видимому, Кэлвин именно таким человеком и оказался.

– Кэлвин был как-то связан с ультра?

– Да, хотя он вряд ли в этом признавался публично. – Вольева улыбнулась, под козырьком шапки мелькнул широкий зубастый полумесяц. – Тогда Кэлвин был молод и принадлежал к числу идеалистов. Когда ему передали раненого, он решил, что это своего рода дар божий. В те времена у него еще не было возможности проверить на практике свои самые дикие идеи. Теперь в его распоряжении оказался идеальный пациент, и единственное, что было необходимо, так это абсолютное соблюдение секретности. От этого выгадывали оба. Кэлвин мог испытывать на капитане свои безумные кибернетические гипотезы, тогда как Бренниген надеялся выздороветь и стать чем-то более значительным в сравнении с тем, чем он был до встречи с Кэлвином. Можно считать, то был прекрасный пример взаимовыгодного сотрудничества.

– Вы хотите сказать, что капитан согласился быть подопытным кроликом у этого подонка? Для его чудовищных опытов?

Садзаки пожал плечами. Его толстые одежды придали этому движению что-то кукольное.

– Бренниген смотрел на это иначе. Если иметь в виду все остальное человечество, то для него капитан уже и до этой операции был монстром. Все, что мог сделать Кэлвин, – это продвинуть капитана дальше по выбранному им самим пути. Довести дело до логического завершения, если угодно.

Вольева кивнула, но, судя по выражению лица, она далеко не во всем была согласна со своим товарищем по экипажу.

– И в любом случае это случилось еще до Восьмидесяти. Имя Кэлвина не было тогда ничем запятнано. И даже по самым радикальным понятиям ультра, вмешательство в мозг Бреннигена лишь слегка превышало норму. – В голосе Вольевой зазвучало отвращение.

– Продолжайте, – попросила Хоури.

– Прошел почти целый век, прежде чем капитан снова столкнулся с кланом Силвестов, – сказал Садзаки. – К этому времени он уже командовал нашим кораблем.

– А что случилось?

– Он снова был ранен. На этот раз тяжелее.

Осторожно, будто снимая нагар со свечи, Садзаки тронул крошечный пучок серебристой растительности на капитане. Кожа Бреннигена была покрыта инеем, похожим на тузлук, копящийся на берегу соленого моря. Садзаки вытер влажные пальцы о свитер, но Хоури была уверена, что от этого они не стали чище. Пальцы должны были чесаться и гореть огнем подкожного заражения.

– К сожалению, – сказала Вольева, – Кэлвин к этому времени умер.

Конечно же! Он погиб вместе с остальными Восьмьюдесятью. Точнее, лишился физического тела одним из последних.

– Хорошо, – сказала Хоури. – Он скончался в процессе сканирования его сознания и перезаписи на компьютер. Разве нельзя было украсть запись и убедить ее, чтобы помогла вам?

– Мы бы так и сделали, если бы это было возможно. – Низкий голос Садзаки вибрировал, отражаясь от стен коридора, который своими изгибами напоминал глотку. – Но его альфа-запись исчезла. А дубликатов не было – альфы защищены от копирования.

– Значит, если говорить прямо, – сказала Хоури, желая поскорее убраться из этого подобия морга, – без капитана вы оказались в куче дерьма.

– Не совсем, – возразила Вольева. – Видишь ли, все это случилось в очень интересный период истории Йеллоустона. Дэниел Силвест только что вернулся из экспедиции к затворникам, и он был психически и физически здоров. Его спутнице повезло меньше, но ее смерть лишь добавила пикантности героическому возвращению Силвеста. – Она помолчала, а потом вдруг по-птичьи вскинулась: – Хоури, ты слышала о его «Тридцати днях в пустыне»?

– Возможно. Напомни.

– Век назад Силвест исчез на целый месяц, – сказал Садзаки. – Еще минуту назад стоял среди людей, произнося тост в честь Йеллоустонского общества, а через минуту его уже не было нигде. По слухам, он покинул городской купол. Напялил скафандр и отправился куда-то замаливать грешки своего папочки. Жаль, что это неправда, – очень трогательный был бы сюжет. Фактически же, – тут Садзаки показал рукой на пол, – этот месяц он провел тут, у нас.

– Вы похитили Дэна Силвеста? – Хоури чуть не расхохоталась: ее поразила абсурдность происходящего.

И тут же вспомнила, что разговор касается человека, которого ей предстоит убить. Желание смеяться немедленно пропало.

– Приглашение на борт – более предпочтительный термин, – ответил Садзаки. – Хотя должен признать, выбора у него не было.

– Прошу пояснить, – сказала Хоури. – Вы похитили сына Кэлвина. А что это давало вам?

– Кэлвин принял меры предосторожности, прежде чем начать сканирование самого себя, – сказал Садзаки. – Первая была довольно простой, но к ее осуществлению нужно было приступить за несколько десятилетий до начала главного проекта всей его жизни. Проще говоря, каждая минута его существования стала записываться с помощью специальной системы. Без преувеличения – каждая, чем бы он ни занимался – работал, ел, спал или прогуливался. На протяжении многих лет машины научились с большой точностью имитировать его поведенческие схемы. И в любой ситуации они могли на этой основе предсказывать с поразительной точностью его поступки.

– Иначе говоря, сканирование на бета-уровне?

– Да, – кивнула Вольева. – Но на таком бета-уровне, который требует значительно большей подготовки и куда более сложен, нежели другие, существовавшие в то время. Согласно некоторым определениям, такая компьютерная модель уже обладала сознанием. То есть произошла трансмиграция Кэлвина. Он мог и не верить в это, но фактически продолжал непрерывно совершенствовать свою модель. Ей удалось создать настолько реальный образ Кэлвина, настолько похожий на настоящего человека, что у собеседника возникало ощущение, будто он действительно находится в присутствии Силвеста. Но Кэлвин прошел еще на шаг дальше, дополнительно подстраховался.

– Каким образом?

– Клонирование. – Садзаки ухмыльнулся и едва заметно кивнул Вольевой.

– Он клонировал сам себя, – продолжала та. – Использовав нелегальную генную технологию с черного рынка, прибегнув к помощи своих самых засекреченных клиентов, среди которых были и ультра. Если бы не они, мы бы ничего не узнали об этом. На Йеллоустоне технология клонирования была под запретом. Молодые колонии всегда борются за сохранение максимального разнообразия генетических форм. Но Кэлвин оказался хитрее властей и богаче тех, кого он подкупал. Вот почему ему удалось выдать собственный клон за своего сына.

– Дэн! – воскликнула Хоури, и это односложное слово всколыхнуло стоялый холодный воздух. – Вы хотите сказать, что Дэн – клон Кэлвина?

– Причем сам о том не подозревающий, – ответила Вольева. – Кэл не желал, чтобы Дэн узнал эту тайну. Силвест – такая же жертва лжи, как все население Йеллоустона. Дэн считает себя совершенно самостоятельной личностью.

– Не догадывается, что он всего лишь клон?

– Да, и с течением времени его шансы узнать все уменьшаются. Кроме ультра и союзников Кэлвина, не знает почти никто. А союзников Кэлвин всеми средствами заставил молчать. Было несколько слабых звеньев… Кэлвину, например, пришлось привлечь на свою сторону одного из ведущих генетиков планеты… Силвест потом пригласил его в свою экспедицию на Ресургем, не ведая о теснейшей связи между ним и своим отцом. Сомневаюсь, что он с тех пор узнал правду или хотя бы стал о ней догадываться.

– Но каждый раз, когда он смотрится в зеркало…

– Он видит себя, а не Кэлвина, – ответила Вольева, явно наслаждаясь тем, как каждое сказанное ею слово разрушает основы мировоззрения Хоури. – Он клон, но не знает, что похож на Кэлвина до последней потовой железки под кожей. Генетик – Жанекен – создал косметические различия между Кэлвином и Дэном, и люди видят лишь семейные черты сходства во внешности и поведении. Очевидно, он же постарался привить Дэну и некоторые черты его «матери», Розали Сютейн.

– Все остальное просто, – произнес Садзаки. – Кэл вырастил свой клон в среде, максимально приближенной к той, в которой сам обитал с малолетства. Вплоть до тех стимулов, которые в определенные периоды жизни мальчика породили отдельные черты его характера и о которых даже сам Кэлвин не мог с уверенностью сказать, появились они естественным путем или выработаны воспитанием.

– Ладно, – сказала Хоури. – Согласимся считать, что все это правда, и зададимся вопросом: ну и что? Кэл же должен был понимать: Дэн не пройдет те же стадии развития, которые проходил он сам, как бы ни контролировал он жизнь мальчика. Как насчет тех впечатлений, которые ребенок получает еще в период пребывания в утробе матери? – Хоури покачала головой. – Безумие! В лучшем случае Кэлвин мог рассчитывать на грубое подобие.

– Я думаю, – сказал Садзаки, – на это и был расчет. Кэл рассматривал клонирование как одну из предосторожностей. Он знал, что процесс сканирования, которому он намеревался подвергнуть себя и еще семьдесят девять человек, разрушит его материальное тело, а потому хотел получить другое, в которое он сможет вернуться, если жизнь в машине придется ему не по нраву.

– Так и вышло?

– Возможно. Но не в этом дело. Во времена Восьмидесяти операция по обратному переносу сознания – от машины к человеку – была еще за гранью возможного. Реальной причины торопиться не было. Кэл всегда мог держать свой клон в криосне до тех пор, пока тот не понадобится. Мог сделать еще один клон, уже из клеток мальчика. Он умел заглядывать далеко вперед, этот Кэлвин!

– Если считать, что обратный перенос сознания возможен.

– Что ж, Кэлвин понимал, что вероятность положительного результата его действий не слишком велика. На этот случай и был подготовлен еще способ продления жизни, кроме обратной перезаписи.

– А именно?

– Его запись на бета-уровне. – Садзаки теперь говорил не торопясь, тоном таким же холодным, как воздух в отсеке капитана. – Формально эта запись не имела сознания, но это была весьма детальная факсимильная копия Кэлвина. Ее относительная простота означала, что ее легче закодировать и переписать на мозг Дэна. Куда легче, нежели внедрить туда альфу.

– Я слышала, первичная альфа куда-то исчезла, – сказала Хоури. – Так что того Кэлвина, который мог бы продолжать свое дело, фактически не осталось. Нетрудно догадаться, что и Дэн повел себя куда более независимо, чем хотелось Кэлвину.

– Это еще мягко говоря, – кивнул Садзаки. – История Восьмидесяти стала началом упадка Института Силвеста. Дэн сбросил с себя кандалы, так как больше интересовался тайной затворников, нежели кибернетическим бессмертием. У него оставалась бета-запись отца, хотя он, видимо, не понимал ее истинного значения. Он рассматривал ее скорее как семейную реликвию, чем как нечто неизмеримо более важное. – Триумвир снова усмехнулся. – Думаю, если бы он знал, что это такое, он бы ее уничтожил, хотя это означало бы его собственную аннигиляцию.

«Понятно, – подумала Хоури. – Бета-запись – это что-то вроде пойманного в ловушку беса, который ищет возможности заполучить тело-носитель. Бес не обладает сознанием в нашем понимании этого слова, но он силен и опасен, и недюжинная изобретательность заменяет ему подлинный интеллект».

– Меры предосторожности, принятые Кэлвином, оказались весьма полезны и для нас, – продолжал Садзаки. – В бета-записи содержалось вполне достаточно его опыта, чтобы вылечить капитана. Все, что нам было нужно, – это уговорить Дэна, чтобы позволил Кэлвину временно поселиться в его уме и теле.

– Это получилось так легко? И Дэн ничего не заподозрил?

– Это вовсе не было легко, – признался Садзаки. – Было совсем нелегко! Периодически Кэлвин одерживал верх, и это походило на буйную одержимость. Особенно трудно было контролировать движения. Чтобы подавить личность Дэна, мы были вынуждены колоть ему смесь нейроингибиторов. И когда Кэлвин наконец прорывался, тело оказывалось почти парализовано. Выглядело это так, будто наш блестящий хирург во время операции пьян в стельку. Дэну это во всех отношениях далось тяжело. Было очень больно, по его словам.

– Но своего вы добились?

– Верно. Однако это было сто лет назад. Пора снова посетить доктора.

– Ваши флаконы, – сказала ординатор.

Одна из закутанных в мантильи сопровождающих выступила вперед, держа флакон, похожий на тот, который Силвест вынул из своего кармана. Только жидкость во флаконе Паскаль была ярко-красная, а у Силвеста желтоватая. Там и там плавали гроздья более темного вещества. Ординатор взяла оба флакона и подержала на виду, прежде чем поставить на стол.

– Мы готовы приступить к свадебному обряду, – сказала она, а затем задала обычный вопрос: нет ли среди присутствующих лиц, имеющих соображения биологического или этического свойства, по которым свадьба не должна состояться. Возражений, конечно, не последовало.

Но в этот торжественный момент, казалось сулящий многочисленные возможности, Силвест заметил среди зрителей женщину под вуалью. Незнакомка порылась в сумочке, достала закрытый рубиновой пробкой пузырек с содержимым янтарного цвета и откупорила его.

– Дэниел Силвест, – произнесла ординатор, – берешь ли ты в жены эту женщину по законам Ресургема, до тех пор пока этот брак не будет аннулирован в соответствии с ныне действующим или иным законодательством?

– Беру, – ответил Силвест.

Тот же вопрос был адресован Паскаль.

– Беру, – ответила она.

– Тогда наложим узы.

Ординатор вынула из своей шкатулки свадебный пистолет и переломила его. Затем взяла красный флакон, который принесла служительница, вложила в казенную часть ствола и вернула пистолету первоначальную форму. По стволу побежали энтоптики, показывающие состояние устройства.

Жирардо взял Силвеста за предплечье, чтобы поддержать его, а ординатор прижала сходящийся на конус ствол к черепу жениха, чуть выше глаза.

Силвест был прав, говоря Жирардо, что церемония не слишком болезненная, но и приятной ее не назовешь. Он ощутил жгучий холод, как будто жидкий гелий хлынул в голову. Неприятное ощущение длилось недолго, а крошечной ранке предстояло зажить через несколько дней.

Иммунная система мозга куда слабее, нежели у тела в целом, и клетки Паскаль, плавающие в бульоне из наномедов, скоро свяжутся с клетками Силвеста. Их объем ничтожно мал – меньше десятой доли процента от массы мозга, но трансплантируемые клетки несут на себе нестираемый отпечаток личности Паскаль – тончайшие нити голографических вместилищ памяти и характера.

Ординатор удалила из пистолета пустой флакон и вложила на его место желтый. У Паскаль это была первая свадьба по обычаю Йеллоустона, и она с трудом скрывала волнение. Жирардо придерживал ее за руки, пока ординатор вводила в ее мозг нейронный материал Силвеста. Паскаль сильно вздрогнула, когда это произошло.

Силвест не потрудился развеять заблуждение Жирардо, считавшего, что имплантат внедрен навсегда. Это не тот случай. Трансплантируемая нейронная ткань маркирована безвредными изотопами, которые позволяют выполоть и уничтожить чужеродные клетки с помощью специальных вирусов развода. До сих пор Силвест не прибегал к такой процедуре и надеялся не прибегать впредь, независимо от числа браков. В его мозгу жили призрачные образы его прежних жен (так же как в их головах жил его образ), а теперь там поселится и образ Паскаль. Между прочим, в памяти Паскаль появятся очень бледные воспоминания о женах Силвеста, которых она прежде и знать не знала.

Таковы йеллоустонские обычаи.

Ординатор аккуратно укладывала свадебный пистолет в шкатулку.

– Согласно законодательству Ресургема, вы сочетались законным браком, – сказала она. – Объявляю вас…

В этот момент запах духов достиг птиц Жанекена.

Женщина, которая открывала янтарный флакончик, уже исчезла, оставив вызывающе пустое кресло. Нежный аромат, исходивший оттуда, заставил Силвеста почему-то вспомнить о раздавленных в пальцах прелых осенних листьях. Захотелось чихнуть.

Что-то не так.

Зал заполнился бирюзовыми блестками, и будто одновременно раскрылось множество вееров, раскрашенных пастелью. Это распушили свои хвосты павлины Жанекена. С шелестом раскрылись десятки павлиньих глаз. Внезапно воздух посерел.

– Ложись! – завопил Жирардо.

Он как безумный рвал ногтями кожу на шее. В нее что-то вцепилось, что-то маленькое и изогнутое. Силвест растерянно взглянул на свой костюм и увидел с полдюжины колючек в форме запятой. Им не удалось проткнуть ткань, но страшно было до них дотронуться, чтобы стряхнуть на пол.

– Это орудия убийства! – хрипел Жирардо.

Он рухнул под стол, потянув за собой Силвеста и дочь. Среди присутствующих воцарился хаос. Охваченная ужасом толпа рвалась к выходу.

– Они зарядили птиц Жанекена! – буквально визжал в ухо Силвесту Жирардо. – Отравленные колючки были в хвостах!

– Ты ранен, – констатировала Паскаль, слишком ошеломленная, чтобы в ее голосе могли звучать эмоции.

Над их головами посверкивали вспышки и клубился дым. Слышались отдельные вопли. Краем глаза Силвест увидел принесшую духи женщину, она обеими руками держала пистолет – жуткого вида, с плавными контурами. Клыкастый ствол выбрасывал холодные импульсы бозерной энергии. Над ней висело несколько летающих камер, безучастно регистрирующих бойню. Силвест никогда не видел такого оружия и был уверен, что оно сделано не на Ресургеме. Либо его привезли с Йеллоустона вместе с переселенцами, либо его продал торговец Ремиллиод, который побывал здесь уже после переворота. Стекло – амарантийское стекло – выдержавшее десять тысяч столетий, со звоном лопалось наверху, осыпая визжащую публику градом зазубренных осколков. С бессильной яростью Силвест смотрел, как эти рубиновые пластинки вонзаются в плоть. В паническом вое толпы тонули крики раненых.

Остатки охраны Жирардо реагировали слишком медленно. Четверо были уже убиты, из их лиц торчали колючки. Одному удалось прорваться к сиденьям, и он безуспешно пытался обезоружить женщину. Другой палил из собственного оружия, уничтожая птиц Жанекена.

Жирардо стонал. Налитые кровью глаза закатились, руки бесцельно хватали воздух.

– Надо уходить! – кричал в ухо Паскаль Силвест.

Она, похоже, еще не пришла в себя от пересадки нейронов, поэтому видела происходящее как в тумане.

– Отец!..

– Он уже покойник. – Силвест опустил тяжелое тело Жирардо на холодный пол храма, стараясь держаться под прикрытием стола. – Паскаль, эти колючки смертельны. Мы ничем ему не поможем. Если останемся здесь, только разделим его судьбу.

Жирардо все еще старался что-то прохрипеть. Возможно, то было слово «уходите»; возможно, лишенное смысла восклицание.

– Нельзя же его вот так бросить, – еле слышно прошептала Паскаль.

– Если мы этого не сделаем, убийцы добьются, чего хотели.

– Куда же мы скроемся? – заливаясь слезами, спросила она.

Силвест в отчаянии огляделся. Зал был полон дыма – охрана Жирардо стреляла пулями останавливающего действия. Дым неторопливо клубился и стягивался в жгуты, будто невидимый танцор махал цветными лентами. Как раз в это мгновение свет вообще погас. Либо его отключили снаружи, либо разбили лампы выстрелами. Наступила кромешная тьма.

Паскаль ахнула от ужаса.

Зрение Силвеста почти автоматически переключилось на инфракрасный режим.

– Я все вижу, – шепнул он ей. – И пока мы вместе, нам не нужно бояться темноты.

Молясь, чтобы миновала опасность от птиц, Силвест медленно поднялся на ноги. Зал храма полнился серо-зеленым светом. Женщина, принесшая духи, была мертва, в ее боку зияла горячая рана величиной в добрый кулак. Осколки янтарного пузырька валялись у ее ног. Силвест догадался, что запах духов послужил гормональным пусковым устройством для рецепторов, которые Жанекен вложил в своих птиц. Значит, он по уши в этом дерьме. Но и сам Жанекен был мертв: из груди торчал маленький кинжал, а от него по расшитому жилету тянулись кровавые разводы.

Силвест схватил Паскаль и потащил к выходу – к арочному коридору, украшенному скульптурами и рельефными амарантийскими иероглифами. Вроде женщина с духами была единственным убийцей в зале, если не считать Жанекена. Но сейчас сюда входили ее друзья. Они были в камуфляжных костюмах, на лицах – плотно прилегающие дыхательные маски и инфракрасные очки.

Силвест спрятал Паскаль за грудой перевернутых столов.

– Они ищут нас, – прошипел он. – Но думают, наверное, что мы уже мертвы.

Оставшиеся в живых телохранители Жирардо отступили и заняли оборонительную позицию за стульями и креслами, которые веером спускались от цоколя шпиля к полу. Силы, конечно, были неравны: прибывшие имели тяжелое вооружение – ружья-бозеры. Милиция Жирардо могла выставить против них лишь лазеры небольшой мощности и пистолеты с обычными пулями. Оружие противника рассекало их на куски с чудовищной механической легкостью.

Половина собравшихся в зале была убита или лежала без сознания. Многие приняли на себя основной залп отравленных колючек. Никому не пришло бы в голову счесть птиц опасными, поэтому их пропустили без всякой проверки.

Силвест заметил, что две птицы остались живы. На них все еще действовали пахучие частицы духов, хвосты складывались и расходились, точно веера в руках нервных куртизанок.

– Твой отец ходил с оружием? – спросил Силвест и спохватился, что употребил прошедшее время. – После переворота?

– Не думаю, – ответила Паскаль.

Конечно же, Жирардо никогда бы не сказал об этом дочери. Силвест быстро ощупал его тело, надеясь отыскать пистолет под церемониальным костюмом. Ничего.

– Придется обойтись без оружия, – сказал Силвест, будто констатация этого факта уже могла чем-то помочь. – Если не удерем, нас прикончат, – пояснил он.

– В лабиринт?

– Заметят, – буркнул он.

– Но, может, не опознают? – настаивала Паскаль. – А еще им неизвестно, что ты видишь в темноте. – Хотя Паскаль и была сейчас практически слепа, она смотрела ему прямо в лицо, приоткрыв рот – олицетворение надежды. – Только дай проститься с отцом.

Она нащупала в темноте и поцеловала Жирардо в последний раз в жизни.

Между тем Силвест изучал возможности отхода. Как раз в этот момент мятежник, карауливший выход, был убит телохранителем Жирардо. Человек в маске осел, тепло его тела образовало лужицу на полу, мелкие червячки энергии разбегались по плитам пола.

Путь свободен, но это ненадолго. Паскаль нащупала руку Силвеста, и они стремительно кинулись к выходу.

Глава восьмая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

– Я так понимаю, что ты уже слышала новости о капитане? – спросила Хоури, когда Мадемуазель скромно кашлянула у нее за спиной.

Если не считать иллюзорного присутствия Мадемуазели, Хоури находилась одна в своей каюте. Она переваривала услышанное от Вольевой и Садзаки.

Улыбка Мадемуазели была безмятежной.

– Действительно, все это несколько осложняет ситуацию. Я, конечно, учитывала возможность того, что у команды могут быть какие-то связи с Силвестом. Мне это показалось логичным, учитывая странность их решения лететь к Ресургему. Но я не смела и вообразить столь лихо закрученный сюжет.

– Вот уж точно – лихо закрученный.

– Их отношения… – Призраку требовалось время на подбор слов, хотя Хоури это казалось просто плохой театральщиной, – …интересны. Они могут… ограничить наши будущие действия.

– Ты уверена, что все еще хочешь его убить?

– Абсолютно. И эти новости только подтверждают правильность решения. Кстати, существует опасность, что Садзаки попытается привести Силвеста на борт корабля.

– А разве это не облегчает мою задачу?

– Конечно, но в этом случае убийства будет недостаточно. Тебе придется найти способ уничтожить весь корабль. Удастся ли спастись самой – это уже твоя проблема.

Хоури нахмурилась. Может, это и ее проблема, но во всем происходящем она не видит никакого смысла.

– Но если я гарантирую, что Силвест мертв…

– Этого недостаточно, – ответила Мадемуазель с необычной для нее прямотой. – Убийство – это лишь часть того, что ты должна сделать. И далеко не главная часть. Тебе предстоит весьма сложная процедура.

Хоури с нетерпением дожидалась пояснения.

– Он не должен ни о чем догадаться. Даже за секунду до своей смерти. Больше того, ты убьешь его в тот момент, когда он будет находиться в полном одиночестве.

– Это в плане с самого начала…

– Пусть так, но сказанное мной должно быть исполнено неукоснительно. Если вдруг окажется, что полностью изолировать Силвеста нельзя, его ликвидацию придется отложить. И никаких компромиссов, Хоури.

Впервые они обсуждали предстоящее убийство в таких деталях. По-видимому, Мадемуазель решила, что Хоури имеет право узнать чуть больше. Впрочем, картина все еще оставалась неполной.

– А оружие?

– Можешь выбирать на свое усмотрение, но с условием, что в нем не будет кибернетических компонентов выше определенного уровня сложности, о котором я скажу позже. – И прежде чем Хоури успела возразить, Мадемуазель добавила: – Сгодился бы и лучевик, но при уверенности, что он никогда не принадлежал Силвесту. Взрывчатка и пулевое оружие тоже вполне подходят для наших целей.

«Учитывая историю этого корабля, – подумала Хоури, – здесь наверняка предостаточно стреляющего барахла, которое только меня и дожидалось. Когда придет время, я подберу что-нибудь умеренной убойности и даже научусь с ним обращаться, прежде чем пущу его в ход против Силвеста».

– Значит, с оружием мы решили…

– Я еще не закончила. Ты не должна приближаться к Силвесту и не должна убивать его вблизи от кибернетических устройств. Эти условия я также уточню позже, когда приблизится срок ликвидации. Если тебе удастся это сделать на поверхности Ресургема, когда он будет совершенно одинок и беспомощен, ты удовлетворишь мои требования полностью.

По-видимому, для Мадемуазели сказанное имело огромное значение, так что Хоури постаралась все запомнить, хотя звучали наставления призрака наподобие средневековых заклинаний против лихорадки.

– И ни в коем случае не позволяй ему покинуть Ресургем. Пойми, если на орбите появится какой-нибудь субсветовик, даже наш, Силвест обязательно попытается проникнуть на него. Этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах.

– Я поняла, – сказала Хоури. – Его надо убить внизу. Это все?

– Не вполне. – Ухмылка призрака была совершенно вурдалачья, Хоури еще не приходилось видеть такой на лице Мадемуазели. Может быть, та истощила свой арсенал мимических жестов, оставив лишь кое-что для особых случаев? – Конечно, я хочу получить доказательство его гибели. Твой имплантат зафиксирует обстоятельства ликвидации, но, когда ты вернешься на Йеллоустон, изволь предоставить физическое свидетельство. Мне нужны останки, и не просто пепел. То, что добудешь, храни в вакууме, изолированно от корабля. Если надо, замуруй в камень, но любой ценой доставь мне. Я должна получить доказательство.

– А потом?

– А потом, Ана Хоури, я отдам тебе мужа.

Силвест не останавливался даже дух перевести, пока они с Паскаль не достигли оболочки Города, не проникли в нее и не сделали несколько сот шагов по лабиринту пронизывающих ее тоннелей. Он шел наугад, игнорируя знаки, оставленные археологами, стараясь лишить преследователей малейшего шанса на осмысленный поиск.

– Не так быстро, – взмолилась Паскаль.

Силвест закрыл ей рот ладонью, хотя и знал, что потребность заговорить вызвана подсознательным желанием забыть о только что случившемся убийстве отца.

– Надо двигаться тихо. В скорлупе полно людей из «Истинного пути», и они очень хотят нас поймать.

– Но мы заблудимся, – сказала она, понизив голос. – Дэн, здесь уже кое-кто терял дорогу и умирал от голода.

Силвест втолкнул Паскаль в узкий лаз, уводивший куда-то в густую и душную тьму. Стены были скользкие, на полу – ни дощечки настила.

– Вот чего мы попросту не сможем тут сделать, – сказал он со спокойствием, которого вовсе не испытывал, – так это заблудиться. – Он постучал пальцем по глазу. Зрячий в обществе слепого, Силвест начисто забывал, что бóльшая часть его внеречевых средств общения пропадает зря. – Я могу воспроизвести каждый сделанный нами шаг. И стены прекрасно держат тепло, полученное от наших тел. Для нас тут гораздо безопаснее, чем в Городе.

Она долго не отвечала, лишь тяжело дышала у него за спиной. Наконец прошептала:

– Надеюсь, это не один из тех редких случаев, когда ты ошибаешься. Потому что иначе мы получили бы слишком дурное предзнаменование в самом начале нашей супружеской жизни.

Ему было невесело – кровавая бойня все еще стояла перед глазами. Тем не менее он рассмеялся, и этот смех как бы сделал менее реальным случившееся. Уж лучше так… Когда он думал обо всем рационально, страхи Паскаль ему казались вполне оправданными. Даже если бы Силвест знал, где лежит выход из лабиринта, это знание, скорее всего, оказалось бы бесполезным. Например, если он наверху, а тоннели слишком скользкие, по ним не вскарабкаться. Или если слухи правдивы и лабиринт произвольно меняет свою конфигурацию. А кроме того, волшебное зрение никак не спасает от голода, и Силвест с Паскаль умрут точно так же, как те несчастные глупцы, что сошли с маркированной тропы.

Все глубже и глубже уходили они в лабиринт амарантийцев, ощущая, как лениво изгибается тоннель, как причудливо, подобно дождевому червю, точит он свой путь сквозь толстую скорлупу Города. Поддаться панике было еще опаснее, чем потерять направление, а сохранять спокойствие – куда как тяжело.

– И сколько, по-твоему, времени мы здесь проведем?

– День, – сказал Силвест. – За этот срок должны подойти подкрепления из Кювье.

– И на чьей стороне они будут?

Силвест протиснулся через сужение тоннеля. Дальше тот расходился натрое. Силвест мысленно бросил монетку и двинулся влево.

– Хороший вопрос, – сказал он, но так тихо, чтобы жена не услышала.

А что, если бойня в зале – лишь эпизод переворота, охватившего всю колонию, а не локальный акт терроризма? Что, если Кювье уже вышел из-под контроля правительства Жирардо и теперь находится в руках «Истинного пути»? Смерть Жирардо оставила без управления громоздкую партийную машину, важнейшие шестерни которой были сломаны в храмовом зале во время брачной церемонии. Задумай революционеры блицкриг, в этот момент ослабления власти они могли бы добиться многого. Возможно, все уже кончено, бывшие недруги Силвеста сброшены с Олимпа, и новая неизвестная сила захватила бразды правления. В этом случае торчать в тоннеле – просто терять время. Как относится к Силвесту «Истинный путь», интересно: как к своему врагу или как к врагу своего врага? Это ведь совершенно разные вещи…

Правда, в самом конце Силвест и Жирардо перестали быть врагами.

Наконец беглецы вышли к широкой плоской горловине, в которой сходилось несколько тоннелей. Там нашлось где посидеть, а воздух был чист и свеж. Значит, система подкачки воздуха работала совсем близко. В инфракрасном спектре Силвест видел, как Паскаль осторожно садится, как шарят ее руки по скользкому полу, боясь нащупать крысу, острый камень или череп.

– Порядок! – сказал Силвест. – Здесь мы в безопасности. – Эти слова, будучи произнесены вслух, казалось, обрели правдивость. – Если кто-то появится, успеем скрыться. А пока будем тихо лежать и ждать.

Конечно, сейчас, когда волнения, связанные с побегом, отошли на задний план, Паскаль снова начнет думать об отце. Этого не хотелось.

– Жанекен, старый тупица, – сказал он, надеясь хоть как-то отвлечь ее от тягостных мыслей. – Должно быть, его шантажировали. Так чаще всего и бывает.

– Ты о чем? – с трудом спросила Паскаль. – Что бывает чаще всего?

– Коррумпируют тех, кто вне подозрений. – Силвест говорил еле слышно. Газ, использованный в храме, почти не затронул легкие Силвеста, но все же поразил голосовые связки. – Жанекен много лет возился с этими птицами. По крайней мере, с тех пор, как мы познакомились в Мантеле. Все началось с того, что ему захотелось получить символы. Он твердил, что колония, вращающаяся на орбите Павлина, просто обязана иметь несколько павлинов, этаких живых скульптур. Но кто-то нашел для них гораздо более серьезную работенку.

– А может, они и были выведены ядовитыми, все до одного, – задумчиво произнесла Паскаль. – Ходячие мины с часовым механизмом…

– Почему-то я сомневаюсь, что Жанекен согласился бы отдать так много своих драгоценных павлинов.

Возможно, подействовал свежий воздух – Силвест вдруг почувствовал сильную усталость, потянуло в сон. Сейчас они в безопасности. Если бы убийцы шли по следам – они ведь давно обнаружили, что Паскаль и его нет среди трупов, – то появились бы в этой части «скорлупы» уже давно.

– Я никогда не верила, что у отца есть настоящие враги, – говорила между тем Паскаль.

Ее фраза повисла в тишине этого чуждого пространства. Силвест понимал ее страх: она слепа; она может полагаться только на его заверения; само это место является для нее воплощением ужаса.

– Я никогда не думала, что его могут убить, не верила, что появится человек, готовый пойти на такое злодеяние. И тем не менее желающие нашлись.

Вместе с другими членами команды Хоури пришлось лечь в криокамеру, чтобы провести в анабиозе бóльшую часть полета к Ресургему. Но до этого она много часов провела в ЦАПе, где моделировались бесчисленные боевые ситуации. Они даже вторгались в ее сны – и это было странно, поскольку бесчисленное повторение упражнений, придуманных для нее Вольевой, давно успело осточертеть.

И все же в ЦАПе Ане нравилось: с головой уйдя в работу, она забывала про свои вечные тревоги. Проблема Силвеста превращалась во что-то вроде нервной почесухи.

Хоури, как и раньше, сознавала безвыходность ситуации, но здесь этот факт не казался критическим. И ЦАПа она больше не боялась. Столько занятий там прошло – а Хоури осталась сама собой. И вряд ли ЦАП вообще как-то повлияет на исход ее миссии.

Но все изменилось, когда нагрянули «ищейки».

Это была кибернетическая агентура, которую однажды спустила с цепи Мадемуазель, пока Хоури занималась в ЦАПе. «Ищейки» проковыряли себе лазейку в нейронном интерфейсе, найдя у системы ахиллесову пяту. Вольева установила защиту от атаки со стороны программного обеспечения, но она никак не предполагала, что опасность будет исходить от человека, подключенного к ЦАПу. Через мозг Хоури «ищейки» прошли в мозг ЦАПа и донесли об этом Мадемуазели.

В тот вечер они не вернулись к Хоури – им потребовалось несколько часов, чтобы обнюхать каждую клеточку, каждую нишу в грандиозной и сложной архитектуре ЦАПа. Они провели там больше дня, пока Вольева снова не подключила Хоури к системе.

Тогда «ищейки» возвратились к Мадемуазели, она обработала собранную ими информацию и поняла, что за дичь они учуяли.

– У нас на борту «заяц», – сообщила Мадемуазель Хоури, когда они остались наедине после занятий в ЦАПе. – Кто-то прячется в системе управления артиллерией, и я готова держать пари, что Вольева об этом не знает.

Именно с этого момента Хоури перестала относиться к ЦАПу с былым спокойствием.

– Продолжай, – сказала она, чувствуя, как кровь холодеет в жилах.

– Это сущность информационного происхождения. Больше я о ней ничего сказать не могу.

– «Ищейки» что-нибудь установили?

– Да, но… – Казалось, Мадемуазели опять не хватает слов.

Хоури решила, что тут обманом не пахнет: имплантат оказался в ситуации, никак не коррелировавшей с опытом Мадемуазели, которая находилась во многих световых годах отсюда.

– Они ведь не видели «зайца», даже краем глаза не заметили. Это очень скрытная сущность, иначе защита Вольевой давно бы ее обнаружила. «Ищейки» как бы учуяли ее отсутствие в том месте, где она только что находилась, уловили ветерок, поднятый ею в процессе перемещения…

– Сделай одолжение, – прервала ее Хоури, – не говори таким испуганным тоном.

– Извини, – ответила Мадемуазель. – Не скрою, появление этой сущности обеспокоило меня.

– Тебя оно обеспокоило? А мне каково, по-твоему? – Хоури покачала головой: обыденная жестокость действительности едва не лишила ее дара речи. – Ладно, к делу. Как думаешь, что это? Может, вирус из числа тех, что поедают этот проклятый корабль?

– Нет, для вируса оно слишком сложное. Защитные системы Вольевой поддерживают корабль в рабочем состоянии, невзирая на эти вирулентные организмы. Ей даже удалось приостановить распространение плавящей чумы. Но этот «заяц»… – Мадемуазель поглядела на Хоури с непритворным страхом в глазах. – «Ищейки» его испугались! По тому, как он ускользает от них, видно: он умнее всего, с чем мне приходилось иметь дело раньше. И то, что он не напал на «ищеек», пугает меня еще больше.

– Почему?

– Потому что наводит на мысль: эта сущность ждет своего часа!

Силвест так и не узнал, сколько времени они проспали. Возможно, то были минуты, заполненные лихорадочными адреналиновыми сновидениями о хаосе и бегстве, а может быть, часы или даже бóльшая часть дня. Но сновидения эти не были порождены усталостью, честно свалившей обоих с ног.

Придя в себя как от встряски, Силвест понял: они дышат усыпляющим газом, который закачали в систему воздухоснабжения тоннелей. Неудивительно, что воздух показался им с самого начала таким освежающим и ароматным!

Какие-то звуки, будто крысы бегают на чердаке.

Он на ощупь отыскал Паскаль. Просыпалась она трудно, с жалобными стонами, и лишь через несколько минут пришла в себя. Силвест всматривался в тепловой рисунок ее лица и видел, как смесь страха и горя постепенно уступают безразличию.

– Надо уходить, – сказал Силвест. – За нами гонятся, в тоннели пущен газ.

Царапанье нарастало с каждой секундой. Паскаль все еще пребывала между сном и явью, но уже могла говорить, хотя голос звучал как сквозь вату. Она спросила:

– Куда пойдем?

– Вот сюда. – Силвест схватил ее и толкнул к ближайшему узкому тоннелю.

Она чуть не упала – тело еще не слушалось. Силвест помог жене удержаться на ногах, обогнул ее и взял за руку. Впереди клубился мрак, и Силвест видел лишь на несколько метров вперед. Подумалось, что теперь он почти так же слеп, как Паскаль.

И все же лучше такое зрение, чем никакого.

– Подожди, Дэн, – сказала Паскаль. – У нас за спиной свет.

И голоса. Теперь он хорошо слышал их, хоть и не разбирал слов. Лязг металла. Надо полагать, хемосенсорные устройства уже давно следят за ними, феромональные «ищейки» чуют эманации человеческого страха и передают эту информацию в графическом виде прямо в мозг преследователям.

– Быстрее, – шепнула Паскаль.

Он бросил взгляд назад. Яркий свет на миг перегрузил органы зрения. Это было голубое сияние, глубоко проникавшее в штрек. Оно дрожало, будто исходило от несомого кем-то факела.

Силвест попытался идти быстрее, но тоннель круто шел вверх, и находить зацепки на почти зеркальной гладкости стенах было почти невозможно. Все равно что карабкаться внутри обледеневшей трубы.

Сзади – тяжелое дыхание, царапающий стену металл, отрывистые, как лай, команды.

Слишком крут подъем. Теперь уже приходится напрягать все силы, чтобы не сорваться и не улететь вниз.

– Стань за моей спиной, – приказал Силвест, оборачиваясь к голубому свету.

Паскаль протиснулась мимо:

– Что дальше?

Свет дрожал, но непрерывно усиливался.

– Паскаль, у нас нет выбора, – ответил Силвест. – Уйти от них мы не сможем. Значит, надо вернуться и встретиться с ними.

– Это самоубийство!

– Может, им будет труднее убивать нас, глядя в глаза.

Силвест подумал, что четыре тысячи лет человеческой цивилизации развеяли по ветру это заблуждение, но другой надежды у него не было. Жена обхватила его сзади руками и прижалась щекой к щеке, вглядываясь в сторону преследователей. Она дышала часто и прерывисто. Силвест не сомневался, что он дышит ничуть не лучше.

Враги в буквальном смысле слова обоняли их ужас.

– Паскаль, – прошептал Силвест, – я должен сказать тебе кое-что.

– Сейчас?

– Да, сейчас. – Он уже не мог отличить ее дыхание от своего. – На тот случай, если больше никому не успею сказать. Я и так слишком долго держал это в секрете.

– Ты имеешь в виду… на случай нашей смерти?

Он не ответил на этот вопрос. Какая-то часть его мозга была занята подсчетом минут или секунд оставшейся жизни. Слишком мало, чтобы рассказать так, как он хотел.

– Я солгал, – шептал он. – Солгал о том, что произошло у Завесы Ласкаля.

Паскаль хотела перебить его.

– Нет, подожди, – жарко шептал Силвест. – Выслушай… Мне надо поделиться… Не могу больше держать это в себе.

Ее голос был еле слышен.

– Говори.

– Все, что я рассказывал, – это полуправда.

Ее глаза широко раскрылись – овальные пустоты на тепловой маске лица.

– Это не измененный мозг Карины Лефевр стал разрушаться, когда мы приближались к завесе, а…

– Что ты хочешь сказать?!

– Это был мой мозг. Это из-за меня мы чуть не погибли.

Он помолчал, ожидая, что Паскаль как-нибудь отреагирует на услышанное или преследователи выйдут из голубого сияния, которое все надвигалось. Но ничего не произошло, и Силвест продолжил, видимо увлеченный процессом исповеди.

– Наложенные на мой разум мыслительные шаблоны стали стремительно ветшать. Мы уже ощущали хватку гравитационных полей вблизи завесы. Карина погибла бы, если бы я не отделил свой модуль от ее.

Он почти физически ощущал, как Паскаль пытается совместить эту информацию с той записью, которую она носит в своей памяти и которая является частью истории, выученной еще в ранние годы жизни. То, что она слышит, – не может, не должно было быть правдой! Ведь все так просто! Измененный мозг Лефевр начал сдавать. Она принесла себя в жертву, отстыковавшись, чтобы Силвест получил шанс вступить в контакт с чем-то совершенно чужеродным. Иначе и быть не могло! Паскаль всегда верила Силвесту… И вдруг это оказывается ложью!

– Вот что я тогда должен был сделать! Сейчас, когда все уже позади, об этом легко говорить, но тогда я не смог… ни сразу, ни потом.

Паскаль не видела его лица. Выражало ли оно сейчас радость или…

– Я не смог поджечь пиропатроны.

– Почему?

Возможно, она хотела, чтобы он ответил: это было невозможно по техническим причинам; область спокойного космоса была слишком маленькой и не допускала никакого маневра; гравитационные вихри парализовали его, чуть не сорвав мясо с костей. Но это было бы ложью, а сейчас он не смел лгать.

– Я испугался, – сказал Силвест. – Просто до смерти испугался. Больше всего боялся умереть в этом чужом мире. Боялся того, что случится с моей душой в том месте, где я оказался. В том, которое Ласкаль называл Пространством Откровения. – Он откашлялся, зная, что времени почти не осталось. – Это звучит иррационально, но тогда я все это ощущал каждой клеткой своего тела. Компьютерные модели не подготовили нас к этому ужасу.

– И все же ты это сделал?

– Гравитационные вихри разорвали наш корабль напополам. Они сделали то, для чего предназначались пиропатроны. Я не погиб… и не могу понять почему. Ведь я был обречен.

– А Карина?

Прежде чем он успел ответить – если допустить, что у него был готовый ответ, – тошнотворный запах ударил им в лицо. Опять усыпляющий газ, но теперь в несравненно большей концентрации. Он заполнил легкие, и Силвест забыл и о Завесе Ласкаля, и о Карине, и о своей роли в ее судьбе. Теперь во всей Вселенной было лишь одно неотложное дело – вычихать из легких этот газ.

Впрочем, было и другое – содрать кожу с зудящих пальцев!

В голубом сиянии появился человек. Маска скрывала его лицо, но поза красноречиво свидетельствовала об усталом безразличии. Лениво он поднял левую руку. Сначала Силвесту показалось, что в ней зажат мегафон с широким раструбом, но то, как человек его держал, говорило, что у предмета есть гораздо более важное предназначение.

Он целился спокойно и методично, пока оружие не оказалось направленным прямо в глаза Силвесту.

А потом – в этой мертвой тишине – он сделал что-то, и в мозг Силвеста вошла раскаленная игла.

Глава девятая

Мантель, Северная часть горного массива Нехбет, Ресургем, год 2566-й

– Насчет глаз – прошу извинения, – услышал Силвест, когда миновала целая вечность боли и не зависящих от него передвижений.

На какое-то время Силвест погрузился в сумятицу мыслей, стараясь восстановить в памяти порядок недавних событий. Где-то в недалеком прошлом находились его свадьба, кровавая бойня, бегство в лабиринт, усыпляющий газ… и больше ничего, связанного с настоящим. У него было ощущение, что он пытается связать биографию из пригоршни непронумерованных фактов, биографию, события которой казались дразняще знакомыми.

…Невероятная боль в голове, когда какой-то человек направил на него оружие…

Силвест ослеп.

Мир исчез, его заменила неподвижная серая мозаика: зрение перешло на аварийный режим. Одно из лучших произведений Кэлвина понесло тяжелый урон.

– А вообще-то, и к лучшему, что вы не видите нас, – продолжал голос, источник которого теперь находился гораздо ближе. – Конечно, можно было завязать вам глаза, но мы не знаем, на что еще были способны эти штучки. Что, если они видят через любую ткань? В общем, так было проще. Сфокусированный магнитный импульс… Ну, может, немного боли, несколько сожженных контуров… Жаль, конечно…

В голосе не было ни малейшей жалости.

– Что с моей женой?

– Вы про дочку Жирардо? С ней полный порядок. Нам не пришлось принимать жестких мер в отношении нее.

Может быть, оттого, что ослеп, Силвест стал очень чуток к движениям вокруг. Он догадался, что летит на самолете впритирку к земле, по каньонам и долинам – пилот стремится избежать песчаной бури. Кому принадлежит этот самолет и кто вообще сейчас заправляет делами? Удержали ли сторонники Жирардо власть в Кювье, или вся колония перешла в руки «Истинного пути»? Ни то ни другое энтузиазма не вызывало. Можно было заключить союз с Жирардо, но он умер. И у Силвеста полно врагов в руководстве партии увлажнистов – людей, порицавших Жирардо за то, что он оставил Силвесту жизнь после первого мятежа.

И все-таки Силвест жив. А слепым ему уже довелось побывать. Он помнил эти ощущения и знал, что сумеет с ними справиться.

– Куда мы летим? – спросил Силвест.

Его связали и очень сильно затянули веревки, нарушив кровообращение.

– Обратно в Кювье?

– А если и так? Я бы удивился, узнав, что вам не терпится туда попасть.

Самолет накренился и рухнул в тошнотворную воздушную яму. Потом долго выбирался из нее, точно игрушечная яхта, попавшая в океанский шторм. Силвест попытался восстановить в памяти карту каньонов вблизи Кювье, но это было бессмысленной тратой сил. Возможно, до амарантийского города отсюда ближе, чем до дома, но с равным успехом Силвест мог находиться в противоположной точке планеты.

– Вы… – Силвест заколебался, подумав, не стоит ли ему изобразить полное отсутствие интереса к собственной судьбе, но тут же отверг эту мысль. – Вы из увлажнистов?

– А вы как полагаете?

– Думаю, из «Истинного пути».

– Ну что ж, можно и поаплодировать.

– И вы теперь хозяева положения?

– Вот это уж точно! – Сопровождавший попытался вложить побольше удали в свой ответ, но Силвест вроде бы уловил заминку.

Они не уверены, подумал Силвест. Вполне вероятно, еще не получили полной информации о том, насколько удачен переворот. Сказанное этим охранником может быть правдой, но, если коммуникации на планете выведены из строя, как поручиться за прочность новой власти? Не исключено, что верные Жирардо силы удержат столицу и даже другие населенные пункты.

Чужие пальцы натянули ему на лицо маску, ее твердые края больно врезались в кожу. Однако это было пустяком по сравнению с острой непрерывной болью в поврежденных глазах.

Дышать в маске было совсем нелегко. Ему пришлось потратить немало сил, чтобы научиться вдыхать воздух через фильтр для песка, вделанный в «хобот» маски. Две трети кислорода, попадавшего в легкие, теперь поступали из атмосферы Ресургема, а последняя треть – из баллончика со сжатым воздухом, висевшего под «хоботом». В этом же баллончике содержался углекислый газ для возбуждения дыхательного центра.

Силвест даже не понял, что посадка уже произошла, пока не открылась дверь. Охранник отвязал его и довольно небрежно толкнул в ту сторону, откуда задувал холодный ветер.

Темно ли сейчас вокруг? Или еще не зашло солнце? Теперь можно было только догадываться об этом.

– Где мы? – спросил Силвест.

Маска приглушала его речь, делала ее невнятной, как у идиота.

– А какая вам разница? – Голос не изменился, и Силвест понял, что сопровождающий дышит атмосферным воздухом. – Даже если город рядом, что вовсе не обязательно, вы и шагу не смогли бы ступить, не угробившись.

– Я хочу поговорить с женой.

Охранник схватил его за руку и оттащил куда-то – Силвест понял, что в этом месте он теперь должен стоять и ждать. По пути он споткнулся, но упасть ему не дали.

– Поговорите, когда нас это будет устраивать. Я же сказал, что она в порядке. Или у вас есть основания не верить мне?

– Только что вы убили моего тестя. Считаете, после этого я могу вам верить?

– Считаю, что вам стоит пригнуться.

Чья-то рука надавила ему на голову, втолкнула его в укрытие. Ветер перестал колоть уши. Голоса сразу обрели способность отдаваться эхом. За спиной захлопнулась дверь и обрубила завывание бури. Хотя он и ослеп, но какое-то чувство подсказывало, что Паскаль находится не здесь. Остается лишь надеяться, что похитители не врут и Паскаль в безопасности.

Кто-то снял с него маску.

Дальше был быстрый переход по узким коридорам, где он задевал плечами стены и где воняло дешевым антисептиком. Силвесту помогли спуститься по лязгающей железной лестнице, и два скрипучих лифта увезли его на неизвестную глубину. Потом его ввели в какое-то большое помещение, где гуляло гулкое эхо, а воздух пропах металлом, но был относительно свеж. Потом они прошли мимо воздуховода – из него доносился тонкий свист ветра. Иногда Силвест слышал голоса, даже как будто со знакомыми интонациями, но угадать, кому они принадлежат, не удалось. И вот теперь комната.

Силвест почему-то был уверен, что она выкрашена белым и имеет кубическую форму. Он почти физически ощущал давление этих стен.

Кто-то подошел к нему. От этого человека пахло капустой. Силвест ощутил легкие прикосновения к лицу рук, обтянутых чем-то гладким, со слабым запахом дезинфицирующего средства. Вот пальцы коснулись глаз, а затем по фасетам глазного яблока застучало что-то твердое.

Каждый легкий удар зажигал непереносимую боль где-то в височных отделах мозга.

– Починишь их, когда я прикажу, – раздался голос, безусловно знакомый Силвесту – женский, но с необычной хрипотцой, превращавшей его почти в мужской. – А пока пусть побудет слепым.

Уходящие шаги. Должно быть, та, которая говорила, жестом отпустила конвой. Оставшись в одиночестве, Силвест вдруг потерял чувство равновесия. Куда ни повернись, всюду стоит одна и та же серая геометрическая матрица. Ноги стали ватными, но ухватиться было не за что. А может, он на высоте метров десять над полом?

Он стал падать навзничь, махая руками в жалкой попытке сохранить равновесие.

Кто-то схватил его за руку и удержал. Пульс звучал так, будто рядом пилили бревно.

Чье-то дыхание.

Потом влажный щелчок. Силвест понял: женщина открыла рот, а после закрыла. Теперь она, должно быть, улыбается, радуясь увиденному.

– Кто ты? – спросил он.

– Ах ты, жалкий мерзавец! Даже и голоса моего не помнишь.

Ее опытные пальцы сжали его предплечье, отыскали нужный нерв и нажали. Силвест завизжал, как наказанный щенок. То был первый болевой импульс, заставивший его забыть о боли в глазах.

– Клянусь, – простонал Силвест, – я не знаю тебя!

Она ослабила давление. Когда нервы и вены вернулись на свои места, боль ослабла. Но рука онемела до самого плеча.

– А должен бы помнить, – сказала женщина. – Я та, которую ты много лет считал мертвой, Дэн. Погребенной под оползнем.

– Слука!

Он вспомнил.

Вольева как раз шла к капитану, когда случилась эта неприятность. Остальная команда, включая Хоури, погрузилась в криосон на все время пути до Ресургема; Илиа же возобновила привычные разговоры со слегка отогретым Бреннигеном. Чтобы он мог хотя бы фрагментарно соображать, необходимо было поднять температуру его мозга на несколько градусов Кельвина. За последние два с половиной года это стало для нее рутиной – и будет продолжаться еще столько же, пока корабль не приблизится к Ресургему.

Конечно, разговоры происходили не так уж часто, поскольку после каждого нагрева чума отвоевывала новую частицу капитанского тела и окружающей его среды. И все же это были желанные сеансы человеческого общения среди бесконечной борьбы с вирусами, ухода за оружием и войны с продолжающимся разрушением основ существования корабля.

Поэтому Вольева с нетерпением ждала новой встречи, даже если капитан порой ничем не выказывал, что помнит, на какую тему они беседовали в прошлый раз. Еще хуже было то, что в их отношениях недавно появился холодок. Возможно, из-за того, что Садзаки не удалось найти Силвеста в системе Йеллоустона, а это обрекало капитана по меньшей мере на еще одно пятилетие пытки. Пятилетие – это в лучшем случае. Что, если не удастся найти Силвеста на Ресургеме? Вольевой это казалось вполне вероятным. Каждый раз капитан спрашивал, как идет поиск Силвеста, а она каждый раз отвечала, что результатов пока нет. В эту минуту Бренниген всегда мрачнел (за что она вряд ли могла его винить), и тон разговора менялся. Порой капитан вообще становился некоммуникабельным.

Через несколько дней или даже недель выяснялось, что он начисто позабыл об этом разговоре, и они снова проходили тот же тернистый путь, разве что Вольевой удавалось вложить в свой рассказ толику оптимизма.

На их отношения бросал мрачную тень еще и тот факт, что Вольева упорно пыталась выяснить подробности визита капитана и Садзаки к жонглерам. Лишь относительно недавно, может пару лет назад, Илиа пришла к выводу, что перемена случилась во время того посещения жонглеров. Возможно, оно имело целью как-то трансформировать работу мозга, но почему Садзаки позволил изменить себя к худшему? Он стал жестоким, деспотичным, не терпел малейшего противоречия, тогда как раньше был строг, но справедлив. Раньше он был самым уважаемым членом триумвирата, а теперь Илиа не доверяла ему. А капитан, вместо того чтобы пролить свет на случившееся, резким тоном отказывался отвечать на вопросы, вследствие чего у нее портилось настроение, а любопытство, наоборот, крепло.

Вот и теперь она шла к капитану, обуреваемая привычными мыслями: как ей ответить на неизбежный вопрос о Силвесте и с какой стороны на этот раз подойти к теме жонглеров?

Ее путь лежал через тайный склад. Вот тогда-то Вольева и обнаружила, что одно орудие – самое грозное – было передвинуто.

– Ситуация изменилась, – сказала Мадемуазель. – Некоторые перемены случайны, другие – нет.

Было странно ощущать себя снова в сознании. Не говоря уже о том, что Хоури опять слышала голос Мадемуазели. Ведь последнее, что помнила Ана, – как она ложится в криокапсулу, а над ней склоняется Вольева, отдавая распоряжения своему браслету. Теперь же Хоури ничего не видит и не ощущает – даже холода не чувствует. Но все же сознает непонятно каким образом, что и в данную минуту пребывает в криосне.

– Где я?

– На борту корабля, примерно на полпути к Ресургему. Мы идем с очень большой скоростью – всего на процент ниже скорости света. Я слегка повысила температуру твоих нейронов. Этого достаточно для разговора.

– А Вольева не заметит?

– Если и заметит, боюсь, это будет наименьшей из наших проблем. Помнишь тайный склад? Помнишь, как я обнаружила нечто, прячущееся в конструкции ЦАПа? – Подтверждения Мадемуазель не ждала. – Было очень трудно расшифровать информацию, добытую моими «ищейками». Я билась над ней три года кряду… Но теперь кое-что понимаю.

Хоури представилось, как Мадемуазель потрошит своих «ищеек», чтобы погадать по их внутренностям.

– Стало быть, «заяц» реален?

– О да! И враждебен, но об этом немного позже.

– Ты догадываешься, что он собой представляет?

– Нет, – ответила Мадемуазель, но, судя по сдержанному тону, ответ был неполон. – Впрочем, мне удалось выяснить кое-что не менее интересное.

То, о чем хотела рассказать Мадемуазель, имело отношение к топологии центрального артиллерийского поста. Каковой представлял собой невероятно сложный комплекс, создававшийся слой за слоем в течение десятилетий корабельного времени. Сомнительно, чтобы один человеческий мозг – даже мозг Вольевой – мог понять хотя бы самые основы этой топологии. Взаимопроникновение компьютерных операций, их наложение друг на друга было поистине головоломным.

При всей своей сложности ЦАП был почти полностью автономен, и большинством высших функций вооружения мог управлять только тот, кто занимал его кресло. Его защищал файрволл, пропускавший к нему информацию лишь из внутреннего пространства корабля. На то имелись чисто тактические причины. Поскольку орудия (и не только находящиеся на тайном складе) для боевого применения перемещались за корпус корабля, возникал потенциальный риск проникновения на борт неприятельских боевых вирусов. Поэтому ЦАП был надежно защищен фильтром одностороннего действия, и никакое «инородное тело» не могло в него проникнуть.

– А теперь, – сказала Мадемуазель, – когда мы все-таки обнаружили это «инородное тело» в ЦАПе, я прошу тебя сделать логический вывод.

– Что бы этот «заяц» ни представлял собой, он попал в ЦАП по ошибке.

– Да! – радостно подтвердила Мадемуазель, как будто сама не додумалась до этого раньше. – Конечно, мы должны рассмотреть и такую возможность. «Заяц» мог попасть в ЦАП и через артсистемы, но я все же полагаю, он проник через люк. Больше того, мне известно, кто и когда через этот люк проходил в последний раз.

– И когда же?

– Восемнадцать лет назад. – Прежде чем Хоури успела что-либо сказать, Мадемуазель добавила: – Это по корабельному времени, а по мировому – лет за восемь-девять до того, как тебя взяли в команду.

– Силвест! – с удивлением проговорила Хоури. – Садзаки сказал, что Силвест попал сюда по единственной причине: только он мог вылечить капитана Бреннигена. Даты совпадают?

– Более-менее. Это должен быть год две тысячи четыреста шестидесятый – через двадцать с хвостиком лет после возвращения Силвеста от затворников.

– Думаешь, он привез это загадочное нечто с собой?

– Все, что нам известно, мы знаем от Садзаки. Силвест впустил в себя имитацию сознания Кэлвина, чтобы вылечить капитана Бреннигена. В какой-то момент этой операции Силвест соединился с информационным пространством корабля. Возможно, что именно таким путем «заяц» сумел проникнуть сюда. Потом – наверное, очень скоро – он пробрался в ЦАП через люк.

– И с того времени обретается там?

– Похоже на то.

Это уже стало привычным: когда Хоури чувствовала, что в ее голове складывается вполне достоверное (или почти достоверное) представление, неизвестно откуда вдруг выскакивал какой-нибудь новый факт, и картина разлеталась вдребезги. Она казалась себе средневековым астрономом, который высосанные из пальца космологические теории силится увязать с открытиями, сделанными при помощи новейшей техники. Вот и сейчас ей не удавалось взять в толк, какая может быть связь между Силвестом и ЦАПом. Впрочем, можно вовсе не ломать голову, благо невежество позволяет. Если даже сама Мадемуазель в тупике…

– Ты сказала, что это враждебная сущность. – Хоури тщательно подбирала слова, сомневаясь, что хочет задать много вопросов, – очень уж тяжело мозг усваивал ответы.

– Да. – Снова Мадемуазель замялась. – Зря я выпускала «ищеек». Импульсивный шаг… Надо было предвидеть, что Похититель Солнц…

– Похититель Солнц?

– Так он себя называет. «Заяц», в смысле.

Вот это плохо! Откуда Мадемуазель узнала имя этой сущности? Вдруг вспомнилось, как Вольева спрашивала, не значат ли для Хоури что-нибудь эти самые слова. Но есть кое-что и похуже: кажется, их же Ана слышала во сне, и совсем недавно. Хоури уже открыла рот, чтобы заговорить, но Мадемуазель опередила ее.

– Он использовал «ищеек», чтобы сбежать – если не целиком сбежать, то частично. С их помощью, Хоури, он проник в твой мозг!

В новой тюрьме у Силвеста не было надежного способа определять время. Единственное, в чем он был уверен, – с момента пленения времени прошло много. Силвест подозревал, что его пичкают наркотиками, вызывающими почти коматозный, без сновидений, сон. Крайне редко сны все-таки случались, и, хотя в них он не был полностью слепым, они все равно касались проблем зрения, внушая ему, как важно сохранить то немногое, что от этого зрения осталось.

Когда же Силвест просыпался, перед глазами возникала все та же серая пелена. Хотя позднее ему стало казаться, что эта серость теряет свою структуру. Сперва это был строгий геометрический орнамент, наложенный на его мозг и теперь просто отторгаемый им потихоньку. Постепенно этот орнамент превратился в серую бесконечность. Ее цвет потерял свою специфичность – сейчас это было всего лишь полное отсутствие других красок.

Силвест с болью размышлял о том, чего он лишился. Возможно, окружающая обстановка такая унылая, такая аскетичная, что, будь она постоянно на виду, его мозг в конце концов отторг бы и ее. Но теперь ощущался лишь камень – мегатонны молчаливого камня со всех сторон. Он постоянно думал о Паскаль, но с каждым днем все труднее было удерживать в памяти ее образ. Серая пелена так и норовила просочиться в его мозг, покрыть его слоем цементного раствора.

Но вот настал день, когда Силвест съел свой тюремный паек, после чего открылась дверь и вошли двое. Сначала он узнал голос Гиллиан Слуки.

– Делай с ним, что собирался, – буркнула она, – но в границах дозволенного.

– Неплохо бы усыпить его на время операции, – отозвался другой голос – мужской и простуженный.

Снова от этого человека пахло съеденной капустой.

– Перебьется. – Слука поколебалась, а потом добавила: – Фолкендер, я не жду никаких чудес, просто хочу, чтобы этот подонок посмотрел мне в глаза.

– Дай мне часов пять-шесть, – попросил Фолкендер.

Раздался глухой стук – мужчина положил что-то тяжелое на тюремный стол с тупыми кромками.

– Я постараюсь, – пробормотал он. – Но, насколько мне известно, перед тем как ты его ослепила, у него уже были проблемы с глазами.

– У тебя есть час. – Покидая камеру, она громко хлопнула дверью.

Силвест, привыкший к тишине, как личинка к кокону, почувствовал, что у него в мозгу что-то сдвинулось. Слишком долго он ловил самые слабые звуки – подсказки об ожидавшей его судьбе. Их не было, ни одной, но слух от этих бесконечных тренировок обострился до крайности.

Он понял по запаху, что Фолкендер подошел ближе.

– Работать с вами – честь для меня, доктор Силвест, – сказал он и впрямь довольно почтительно. – Уверен, если будет время, мне удастся восстановить многое из того, что она разрушила.

– Она дала вам час, – напомнил Силвест. Собственный голос казался ему незнакомым; слишком давно он ни с кем не разговаривал, лишь порой стонал во сне. – А что можно сделать за час?

Было слышно, как Фолкендер роется в своих инструментах.

– Ну, хотя бы немного улучшить зрение. – Он перемежал фразы своеобразным квохтаньем. – И чем меньше вы будете мне мешать, тем больше я успею. Увы, не могу обещать, что операция будет приятной.

– Я верю, что вы постараетесь.

Чужие пальцы скользнули по его глазам, слегка нажимая на них.

– Я всегда восхищался вашим отцом, знаете ли. – Квохтанье Фолкендера почему-то напомнило Силвесту о павлинах Жанекена. – Всем известно, что эти глаза сделал вам он.

– Его бета-копия, – поправил Силвест.

– Конечно-конечно… – Силвесту очень ясно представилось, как собеседник недовольно отмахивается от этого уточнения. – Разумеется, не альфа, ведь она, как известно, исчезла гораздо раньше.

– Я продал ее жонглерам образами, – глухо сказал Силвест.

После долгих лет умолчания истина, будто по собственной воле, выскочила у него изо рта.

Фолкендер издал странный трахейный звук – Силвест его расценил как хихиканье.

– Конечно-конечно… Знаете, я прямо удивляюсь, что вас до сих пор никто в этом не обвинил. Нет, каков все же пресловутый человеческий цинизм! – Резкий воющий звук заполнил комнату, за ним последовала рвущая нервы вибрация. – Думаю, вам придется навсегда распроститься с цветным зрением. Монохромная картинка – лучшее из того, что у меня может выйти.

Хоури надеялась получить перерыв, чтобы перевести дух, собраться с мыслями, сосредоточиться: не слышно ли дыхания этой сущности у нее в голове? Однако Мадемуазель продолжала рассказ.

– Уверена, Похититель Солнц уже предпринимал аналогичную попытку, – говорила она. – Я имею в виду твоего предшественника.

– Хочешь сказать, что «заяц» пытался проникнуть в мозг Нагорного?

– Именно так. Только в случае с Нагорным не было «ищеек», на которых Похититель Солнц мог бы прокатиться. Пришлось ему прибегнуть к более грубому способу.

– Настолько грубому, что Нагорный сошел с ума?

– Похоже на то, – качнула головой собеседница. – Не исключено, что Похититель Солнц всего лишь попытался навязать ему свою волю. Сам не мог выбраться из ЦАПа, вот и решил сделать из Нагорного марионетку. Должно быть, все произошло во время обучения стажера на подсознательном уровне.

– А теперь скажи точно, как обстоят мои дела.

– Пока еще более-менее. У него было слишком мало «ищеек», так что причинить тебе большой ущерб он не сумел.

– Что случилось с «ищейками»?

– Мне, разумеется, пришлось их расшифровать, чтобы разобраться с собранной ими информацией. Но, сделав это, я подставилась Похитителю Солнц. Правда, псы в известной степени ослабили его, ограничили его возможности, поэтому атака на меня была очень вялой. А будь иначе, я не успела бы применить свои средства защиты. Отбиться было не так уж сложно, но ведь я имела дело с малой его частью.

– Значит, для меня опасности нет?

– Ну, не совсем так. Мне удалось выгнать его только из имплантата, в котором я нахожусь сейчас. К сожалению, моя защита не распространяется на другие имплантаты, в том числе и на те, которые поставила тебе Вольева.

– Следовательно, он все еще в моей голове?

– Он мог бы обойтись даже без «ищеек», – сказала Мадемуазель. – Он мог войти в имплантаты, поставленные Вольевой, как только она впервые привела тебя в ЦАП. Но ясное дело, «ищейки» оказались самыми удобными носителями. Если бы он не попытался напасть на меня с их помощью, я бы, наверное, не заметила его присутствия в других имплантатах.

– Похоже, ты права.

– Надеюсь на это. Ведь если так, значит мои меры оказались эффективными. Помнишь, как ловко я помешала Вольевой привить тебе чувство лояльности?

– Да, – мрачно ответила Хоури, которой вовсе не казалось, что это было сделано ловко.

– А нынешняя ситуация очень похожа на ту. Единственная разница состоит в том, что я сейчас выставляю барьеры против тех областей мозга, которые Похититель Солнц уже занял. Последние два года мы ведем боевые действия… – Она помолчала, а затем, видимо под влиянием своего рода эйфории, добавила: – Думаю, это можно назвать холодной войной.

– Недаром я лежу в холоде…

– И медленной, – продолжала Мадемуазель. – Холод лишил нас энергии, которой иначе мы бы нашли применение. И конечно, нам приходилось действовать осторожно, чтобы не причинить тебе вреда. Иначе бы ты потеряла ценность и для меня, и для Похитителя Солнц.

Хоури же подумала о том, почему, собственно, этот разговор стал вообще возможен.

– Но теперь, когда я согрелась…

– Правильно понимаешь! Наша борьба ощутимо усилится. Возможно, Вольева что-то заметила. Не исключено, что ее устройства ловят твои мысли прямо сейчас. Допускаю, что ей известно о нашей войне с Похитителем Солнц. Я бы предпочла затаиться, но тогда Похититель перехватит инициативу и разрушит мою оборону.

– Надеюсь, ты способна сейчас сопротивляться ему?

– Думаю, да. Но на тот случай, если он вдруг одержит верх, я решила сообщить тебе, что происходит.

Это было, пожалуй, разумно. Лучше знать, что Похититель Солнц проник в твой мозг, чем радоваться мнимой безопасности.

– И еще я хочу предупредить вот о чем. Основная часть этой сущности находится в пределах ЦАПа. Я не сомневаюсь, что она постарается завладеть тобой полностью или частично, как только наступит подходящий момент.

– Хочешь сказать, что это может произойти, как только я снова окажусь в ЦАПе?

– Да, пространство для маневра у нас невелико, – сказала Мадемуазель, – но я подумала, что тебе лучше представлять ситуацию во всей ее сложности.

Хоури решила, что она еще очень далека от этого, хотя то, о чем говорит призрак, в основном верно.

– Знаешь, – сказала она, – если Силвест несет ответственность за появление этой сущности, то убивать его я буду с наслаждением, и тут никаких нравственных проблем не возникнет.

– Отлично. А мои новости не так уж и беспросветны. Когда я посылала «ищеек» в ЦАП, вместе с ними отправилась и моя аватара. Из доклада вернувшихся «ищеек» я узнала, что Вольева аватару не заметила. Правда, с тех пор прошло больше двух лет, но у меня нет оснований для пессимистических допущений.

– Если аватара не была уничтожена самим Похитителем Солнц.

– Разумное предположение, – согласилась Мадемуазель. – Но если Похититель Солнц так умен, как мне кажется, он не сделает ничего, что может привлечь внимание к нему самому. А он не может быть уверен, что аватару в Систему запустила не Вольева. У нее ведь могли возникнуть собственные сомнения.

– А зачем это сделала ты?

– Чтобы в случае необходимости самой захватить контроль над ЦАПом.

Если бы у Кэлвина была могила, думал Силвест, он вертелся бы там быстрее, чем Цербер вертится вокруг нейтронной звезды Гадес. Он бы бесился из-за насилия, которому подвергается его лучшее изделие. Вот только Кэлвин на самом деле жив, хоть и лишился тела задолго до того, как его имитация соорудила зрительный аппарат для Дэна.

Подобные рассуждения позволяли держать боль в узде. Хотя, если по правде, без нее не проходило и минуты с тех пор, как Силвеста захватили мятежники. Фолкендер льстит себе, если верит, что причиняемая им боль хоть в малейшей степени усиливает страдания Силвеста.

Но в конце концов благодаря некоему чуду она ослабла.

Как будто вакуум образовался в мозгу – заполненная космическим холодом неведомая вакуоль. Но изъять боль – все равно что изъять какую-то важную подпорку для организма. Силвесту казалось, что он в любой миг может рухнуть, что все его внутренние балконы и карнизы угрожающе кренятся под напором собственного веса. Потребовались огромные усилия, чтобы вернуть хоть отчасти внутреннее равновесие.

И вот теперь в поле его зрения появились бесцветные полупрозрачные призраки.

Через секунду они стали твердеть и приобретать четкие очертания. Комната – почти без мебели, с голыми стенами, как он и представлял. Силуэт человека в маске, склонившийся над ним. Ладонь в чем-то вроде перчатки из блестящего хрома. Перчатка кончалась не пальцами, а множеством осьминожьих щупальцев. Эти манипуляторы тоже металлически сверкали. В глазу торчала сложная лупа – вернее, система луп, – соединенная с перчаткой суставчатым тросиком. Лицо было бледным, как брюхо ящерицы, второй глаз казался расфокусированным и синюшным. Лоб был забрызган кровью. Она казалась серо-зеленой, но Силвест все равно знал, что это кровь.

Вообще-то, все, что он видел, было серо-зеленым.

Перчатка исчезла – Фолкендер стащил ее с запястья другой рукой. Обнажившаяся кисть была покрыта какой-то жирной мазью.

Он стал складывать в чемоданчик свои инструменты.

– Что ж, я не обещал чуда, – сказал он. – Да вам и не следовало его ждать.

Фолкендер двигался рывками, и Силвест не сразу сообразил: глаза улавливают всего три-четыре «кадра» в секунду. Весь мир уподобился карандашным рисункам, которые ребятишки делают на полях учебников, а затем приводят в движение, пропуская страницы между большим и указательным пальцами. Через каждые несколько секунд неприятно менялись глубина и резкость изображения. Сам Фолкендер, например, казался контррельефом, вырезанным в стене камеры. Иногда часть поля зрения сминалась и оставалась в таком состоянии секунд десять, даже если Силвест переводил глаза в другую точку.

И все-таки это было зрение. Вернее, двоюродный брат-идиот настоящего зрения.

– Спасибо, – сказал Силвест. – Так… все же лучше.

– Я думаю, нам пора идти, – произнес врач. – Мы уже на пять минут опаздываем.

Силвест кивнул, и даже этого слабого движения было достаточно, чтобы вызвать пульсирующую мигрень. Но это было ничто в сравнении с теми муками, которые он испытал, пока Фолкендер занимался его глазами.

Он сам встал с кушетки. Может быть, потому, что сейчас Силвест шел к двери с определенным намерением (в первый раз он чуть не врезался в нее), сам факт перехода через порог показался ему противоестественным, абсурдным. Как будто он должен был шагнуть в пустоту с утеса.

Его подводило чувство равновесия: привык передвигаться в темноте, а теперь возвращение зрения разбалансировало организм. Но мало-помалу головокружение шло на спад, а потом и парочка громил из «Истинного пути» выскочила в коридор, чтобы подхватить Силвеста под руки.

Фолкендер тащился сзади.

– Будьте осторожны, могут быть сбои в восприятии…

Но хотя Силвест и слышал слова врача, их смысла он не улавливал. Он понял теперь, где находится, и это явилось для него шоком. Через двадцать лет разлуки Силвест снова был дома.

Его тюрьмой был Мантель, которого он не видел и почти не вспоминал с момента переворота.

Глава десятая

На подходе к Дельте Павлина, год 2564-й

Вольева сидела одна в огромной полусфере рубки, под голографическим изображением системы Ресургема. Ее кресло, подобно остальным, пустовавшим, находилось на конце длинной суставчатой «руки», что позволяло мгновенно перенестись в любую точку рубки. На протяжении многих часов, подперев подбородок, Вольева всматривалась в модель планетарной системы, как дитя в блестящую игрушку.

Дельта Павлина казалась кусочком раскаленной докрасна амбры, помещенным в центр орбит одиннадцати главных планет, которые занимали на модели те же места, что и их оригиналы в космосе на данный момент. Пятна астероидной пыли, камней и комет обращались по своим эллипсам. Вся система была окружена своего рода гало – узким поясом Койпера, состоящим из ледяной мелочи. Пояс отличался выраженной асимметрией – результат воздействия нейтронной звезды, невидимого двойника Павлина.

То, что рассматривала Вольева, было компьютерной моделью, а вовсе не копией видимой с корабля картины. Конечно, датчики «Ностальгии по бесконечности» были достаточно чуткими, чтобы увидеть все небесные тела на такой дистанции, но, во-первых, изображение было бы искажено релятивистскими эффектами, а во-вторых, получился бы снимок системы, какой она была годы назад, то есть положение планет сейчас не соответствовало бы реальному. Так как план подхода будет опираться на использование газовых гигантов системы для прикрытия и гравитационного торможения, Вольевой необходимо знать их местонахождение на момент прибытия корабля.

А кроме того, прежде чем корабль встанет на орбиту Ресургема, обогнавший его «передовой дозор» незаметно проведет разведку. Исключительно важно сделать так, чтобы его полет происходил при оптимальном расположении планет.

– Выпускай «щебенку», – распорядилась она, удовлетворенная тем, чтó ей показала компьютерная модель.

«Ностальгия по бесконечности» выпустила около тысячи крошечных зондов, и этот рой, постепенно расширяясь, понесся перед носом сбрасывающего скорость корабля. Вольева снова приказала браслету, и перед ней тут же открылось окно, в котором появилась картина, запечатленная камерой на корпусе. Большинство зондов уже сильно уменьшились в размерах, увлекаемые невидимой силой. Облако все дальше и дальше уходило от корабля, пока не превратилось в размытый нимб. «Щебенка», летя на околосветовой скорости, должна была достичь системы Ресургема за несколько месяцев до того, как туда доберется корабль. При этом облако «щебенки» будет уже шире, чем орбита, по которой Ресургем обращается вокруг своего солнца. Каждый крошечный зонд будет «смотреть» на планету, хватая фотоны по всему электромагнитному спектру. Собранные им сведения будут передаваться на корабль с помощью точно сфокусированного лазерного луча. Пусть у отдельного зонда улов окажется скромным, но сведения, собранные роем, позволят создать очень четкую и подробную карту Ресургема. Эта карта не скажет Садзаки, где находится Силвест, но зато обрисует ситуацию в главных центрах власти, а главное, что особенно важно, – даст понять, какое противодействие эти центры способны оказать кораблю.

На этот счет Садзаки и Вольева имели схожее мнение: если они найдут Силвеста, то вряд ли тот согласится добровольно взойти на борт.

– Вы знаете, что случилось с Паскаль? – спросил Силвест.

– Она в безопасности, – ответил глазной хирург, который вел Силвеста по кривым, ребристыми, облицованными камнем тоннелям, проложенным под Мантелем. – Во всяком случае, я так слышал, – добавил он, несколько приглушая радость Силвеста. – Могу и ошибаться, но не думаю, что Слука способна убить ее без веской причины. Зато заморозить – это вполне в ее власти.

– Заморозить?

– Ну, пока та не понадобится. Вы уже должны были понять, что Слука заглядывает очень далеко вперед.

Непрерывно накатывавшие волны тошноты грозили одержать верх над Силвестом. Глаза болели, но он постоянно напоминал себе: лучше так, чем вообще без зрения. Слепой, он бессилен, не сможет оказать никакого сопротивления. Для зрячего, впрочем, бегство тоже неосуществимо, но хотя бы не приходится тащиться ощупью. То зрение, которым он сейчас обладает, насмешило бы самых низших беспозвоночных. В пространственном восприятии зияют громадные дыры, цвет присутствует лишь в виде оттенков серого и зеленого.

То, что он знал, – то, что помнил, – сводилось вот к чему.

Он не видел Мантель с ночи переворота – первого переворота, двадцатилетней давности, поправил он себя. Жирардо свергнут, и Силвест должен теперь думать о собственном свержении сугубо в исторических рамках. Режим Жирардо не разделался сразу с этим поселением, хотя его нацеленность на изучение амарантийского наследия противоречила программе увлажнистов. В течение пяти-шести лет после переворота лучшие ученики Силвеста постепенно перебирались отсюда в Кювье, а их заменяли здесь экологи, ботаники и специалисты по геоэнергетике. Наконец Мантель опустился до уровня очень плохо финансируемой испытательной станции с минимумом персонала, чьи проекты считались безнадежно устарелыми или тупиковыми. Ходили слухи, что лидерами «Истинного пути» в Кювье (или в Ресургем-Сити, как его еще называли) руководил кто-то извне, какая-то клика бывших сторонников Жирардо, которые разошлись с ним после первых же мероприятий новой власти. Предполагалось, что эти отчаянные частично изменили свою физиологию и это позволило им жить вне куполов, в условиях запыленной и бедной кислородом атмосферы, используя биотехнологию, закупленную у капитана Ремиллиода.

Появление подобных легенд – дело вполне естественное. Но после спорадических атак на некоторые аванпосты легенды стали очень похожими на правду. Затем, насколько было известно Силвесту, Мантель забросили вовсе, а это означало, что его нынешние обитатели могли здесь появиться задолго до успешного покушения на жизнь Жирардо. За месяцы, а может, и за годы.

И уж точно вели они себя так, будто были тут хозяевами. Когда Силвеста ввели в комнату, он понял, что именно здесь разговаривал с Гиллиан Слукой сразу по прибытии из Города. Как давно это было, он даже не догадывался. Впрочем, комнату тоже не узнал, хотя в былые времена, когда жил в Мантеле, возможно, бывал в ней часто. Сейчас он не видел кругом никаких знакомых предметов. Вероятно, отделка комнаты и меблировка теперь совершенно иные.

Слука стояла к нему спиной, рядом со столиком, руки в перчатках чопорно сцеплены на бедре. Волосы заплетены в косу, свисающую до лопаток. Одета в длинный – до колен – приталенный жакет с кожаными наплечниками. Ее цвет Силвестово зрение воспринимало как грязно-оливковый. Энтоптиков Слука не проецировала.

У одной из стен вертелось несколько глобусов, стоящих на тонких и изогнутых, как лебединые шеи, кронштейнах. Что-то похожее на дневной свет лилось с потолка, но фильтрующие глаза Силвеста лишили его всякого тепла.

– Когда мы беседовали сразу после твоей поимки, – хрипло сказала Слука, – мне показалось, что ты меня не узнал.

– Я всегда считал, что ты погибла.

– Люди Жирардо хотели, чтобы ты так считал. История с гибелью нашего вездехода под оползнем – чистая ложь. На нас напали… Они, разумеется, думали, что ты на борту.

– Но почему они не убили меня позже, когда нашли на раскопках?

– Пришли к выводу, что живой ты для них полезнее, чем труп. Жирардо же не идиот, он всегда использовал тебя с прибылью.

– Если бы ты и твои приятели остались на раскопках, ничего бы не случилось. Но как вам вообще удалось уцелеть?

– Кое-кто вылез из вездехода еще до нападения подручных Жирардо. Мы захватили разное оборудование и перетащили его в каньоны Птичья Лапа. Там же поставили и надувные палатки. Это все, что я видела в течение целого года. При нападении меня тяжело ранило.

Силвест провел пальцем по пестрой поверхности одного из глобусов. Теперь ему было понятно, что́ они изображают – топографию планеты на разных этапах терраформирования Ресургема.

– А почему ты не примкнула к Жирардо в Кювье?

– Он считал, что со мной слишком много хлопот, и не рвался принять в свои объятия. Жирардо был готов сохранить нам жизнь, но только потому, что убийство такого количества людей могло бы привлечь внимание. – Она помолчала. – Все линии связи мятежники перерезали. К счастью, мы захватили с собой кое-какие игрушки Ремиллиода. Самыми полезными среди них оказались энзимы-мусорщики. А пыль нам не слишком вредила.

Силвест снова обратился к глобусам. Слабое зрение позволяло лишь догадываться о расцветке, но он предположил, что с течением времени все больше места завоевывает зелено-голубая гамма. Высокие плато должны превратиться в материки, омываемые океанами. Степям предстояло смениться лесами.

Он перевел взгляд на последние глобусы, изображавшие возможную картину Ресургема через несколько столетий. На ночной стороне планеты сверкали цепочки городов, промышленные комплексы, будто собранные из деталей детского конструктора, опоясали планету. Паутинки космических мостов протянулись от экватора к орбитам.

Что станется с этой хрупкой экологией, подумал он, если солнце Ресургема вновь вспыхнет, как это случилось девятьсот девяносто тысяч лет назад, когда амарантийская цивилизация уже подходила к нашему уровню развития?

Не слишком радужная перспектива.

– Кроме биотехники, – спросил он, – что еще дал вам Ремиллиод? Поверь, я спрашиваю из чистого любопытства.

Слука как будто пребывала в хорошем настроении.

– Ты не спросил о Кювье. Это меня удивляет. – И добавила: – И о своей жене тоже.

– Фолкендер сказал мне, что Паскаль в безопасности.

– Так оно и есть. Возможно, я разрешу встретиться с ней. А теперь попрошу внимания. Нам не удалось захватить столицу. Остальной Ресургем наш, но люди Жирардо продолжают удерживать Кювье.

– Город цел?

– Нет, – ответила она. – Мы… – Она бросила взгляд через его плечо на Фолкендера. – Позовите Делоне. И пусть принесет образчик даров Ремиллиода.

Фолкендер вышел, оставив их вдвоем.

– Я так понимаю, – сказала Слука, – что между тобой и Нильсом было заключено соглашение. Слухи до меня доходили разноречивые, но нет дыма без огня. Не соблаговолишь ли рассказать правду?

– Все это было неофициально, – ответил Силвест, – какие бы слухи ни доходили до вас.

– Я правильно поняла: он ввел в игру свою дочь, чтобы выставить тебя в нелицеприятном свете?

– В этом был некий смысл, – устало ответил Силвест. – Моя биография, написанная членом семьи моего же тюремщика, – это козырь… А Паскаль молода, но не настолько, чтобы не заботиться о том, какой след она оставит в истории. Все участники сделки останутся в выигрыше. Уж Паскаль точно не проиграет – хотя, надо отдать ей должное, она трудится на совесть.

Силвест поморщился, вспомнив, сколь близко она подошла к истине в вопросе о судьбе альфа-копии Кэлвина. Не раз он наблюдал, как верно она отбирает и оценивает факты и тем не менее воздерживается от их включения в биографию. Теперь Паскаль знает гораздо больше; в частности, знает о случившемся у Завесы Ласкаля и о настоящих обстоятельствах смерти Карины Лефевр. Жаль, что не удалось поговорить с Паскаль после того, как он ей об этом рассказал.

– Что касается Жирардо, – продолжал он, – он был рад тому, что дочь участвует в очень важном проекте. Не говоря уже о том, что Дэн Силвест стал доступен для детального изучения. Я был ценной бабочкой в его коллекции, но, пока биография не была написана, он не мог выставить меня на всеобщее обозрение.

– Я познакомилась с твоей биографией, – сказала Слука, – но у меня нет уверенности, что Жирардо получил именно то, чего добивался.

– Тем не менее он обещал сдержать слово.

Глаза расфокусировались, и на какое-то мгновение женщина, с которой говорил Силвест, показалась отверстием, вырезанным в стене женским силуэтом. За этим отверстием лежала бесконечность.

Странное мгновение прошло. Он добавил:

– Я хотел организовать экспедицию к Церберу-Гадесу. Думаю, что Жирардо уже был готов дать мне свободу действий, если бы у колонии нашлись средства.

– Думаешь, там что-то есть?

– Ты же знакома с моими гипотезами, – ответил Силвест, – и не можешь отрицать, что они логичны.

– Я нахожу их увлекательными, как и любую умозрительную конструкцию, основанную на иллюзии.

Как раз в этот миг открылась дверь и вошел человек, которого Силвест прежде не видел. Но он понял, что это Делоне. Его сопровождал Фолкендер. Делоне имел бульдожье телосложение, его лицо покрывала многодневная щетина, на лысой голове топорщился малиновый берет. Глаза были окружены красными пролежнями, на шее висели очки. Грудь перетягивал тканый ремень, ноги утопали в бурых муклуках.

– Покажи эту жутковатую штучку нашему гостю, – приказала Слука.

Делоне держал за толстую рукоять темный металлический цилиндр.

– Возьми, – сказала Слука Силвесту.

Тот взял. Оружие, как он и ожидал, было тяжелым. Рукоять крепилась к торцу цилиндра, под ней располагался зеленоватый ключ. Силвест быстро устал держать цилиндр и положил его на стол.

– Открой.

Силвест повернул ключ – ничего другого не оставалось. Цилиндр раскрылся, как матрешка. Верхняя половинка поднялась на четырех металлических стойках, которые опирались на чуть меньший цилиндр, до тех пор скрывавшийся внутри. Этот меньший тут же раскрылся в свою очередь, обнажив следующий. Процесс продолжался, пока не появилось шесть или семь оболочек.

Самым последним на свет появился серебристый столбик. В его боковине было прорезано крошечное оконце, за которым находилось освещенное углубление. В нем можно было видеть нечто вроде булавки с круглой головкой.

– Надеюсь, ты знаешь, что это такое? – спросила Слука.

– Могу лишь сказать, что оно сделано не здесь, – ответил Силвест, – и вряд ли привезено с Йеллоустона. Таким образом, остается лишь наш славный благодетель Ремиллиод. Это у него вы купили устройство?

– И еще девять таких же. Одного уже нет – оно было использовано в Кювье.

– Оружие?

– Люди Ремиллиода называли это «горячей пылью», – ответила Слука. – Антиматерией. Булавочная головка содержит одну двадцатую грамма антилития, чего для наших целей было более чем достаточно.

– Я не знал, что такое оружие существует. Да еще столь компактное.

– Это понятно. Данная технология поставлена вне закона чертову уйму лет назад. Никто даже не помнит, как производились такие вещи.

– И на что способна такая порция «горячей пыли»?

– На то же, что и две килотонны стандартной взрывчатки. Этого достаточно, чтобы на месте Кювье осталась большая дыра.

Силвест кивнул, пытаясь оценить масштабы ущерба, вообразить, что случилось с теми, кто умер или был ослеплен этой булавочной головкой. Легкая разница в давлении внутри куполов и вне их породила бешеные вихри на ухоженных улицах и площадях города. Он видел вырванные с корнем деревья и кустарники, унесенных ураганом птиц и животных. Люди, которые пережили взрыв, – вряд ли их осталось много, – должны были искать спасения под землей, причем быстро, пока они не погибли от удушья, когда наружный воздух заменил улетевшую атмосферу куполов. Конечно, воздух планеты сейчас ближе к тому, который нужен для дыхания, чем тот, что был двадцать лет назад, но надо уметь им пользоваться, а за считаные секунды не научишься. Значит, никому не удалось спастись.

– Зачем? – спросил он.

– Это была… – Слука запнулась. – Я хотела назвать это ошибкой, но ты бы возразил, что ошибок на войне не бывает, бывают события более удачные и менее удачные. Во всяком случае, мы не имели намерения воспользоваться «горячей пылью». Люди Жирардо должны были сдать город, как только узнали бы о нашем оружии. Но не получилось. Самому Жирардо о его существовании было известно, но он не успел передать эту информацию подчиненным. Никто не поверил, что оно у нас есть.

Не было необходимости рассказывать Силвесту об остальном. Случившееся стало предельно ясным. Разозленные тем, что их не принимают всерьез, бандиты пустили в ход оружие массового уничтожения. И все же столица пока обитаема. Верные Жирардо силы удерживают город. Силвест представил себе, как они пытаются из своих бункеров руководить планетой, а тем временем на поверхности пыльные бури гоняют обломки куполов.

– Как видишь, – заговорила женщина, – никто не должен нас недооценивать, а меньше всего те, кто еще сохранил привязанность к режиму Жирардо.

– И как же вы собираетесь использовать остальные устройства?

– Путем незаметного просачивания. Саму «булавочную головку», без всех этих наворотов, можно спрятать хоть в зубном дупле. Ее не обнаружат даже при тщательном медицинском осмотре.

– Вот, значит, каков ваш план! Найти восемь волонтеров и хирургическим путем ввести им эти штуки? Потом восьмерка явится в Город? На этот раз вам, конечно, поверят…

– Все правильно, кроме одного: нам не нужны волонтеры, – ответила Слука. – С ними, конечно, было бы проще, но можно обойтись и без них.

Не обращая внимания на собственный внутренний голос, Силвест сказал:

– Гиллиан, пятнадцать лет назад ты мне нравилась куда больше.

– Можешь отвести его в камеру, – обратилась она к Фолкендеру. – Он мне надоел.

Силвест почувствовал, как хирург тянет его за рукав.

– Гиллиан, можно мне еще поработать над его глазами? Хочу еще кое-что подправить, но ему, конечно, придется за это расплатиться со мной болью.

– Делай что хочешь, – отозвалась Слука. – Только не чувствуй себя обязанным. Должна признаться, теперь, когда Силвест у меня, я разочарована. Думаю, он мне тоже больше нравился в прошлом, пока Жирардо не превратил его в мученика. – Она передернула плечами. – Силвест слишком ценен, чтобы отправить его в расход, но за неимением лучшего выбора я могу его заморозить и подождать, пока он не понадобится. Хоть год, хоть пять, мне без разницы. Так что вот тебе намек, доктор Фолкендер: не стоит вкладывать много сил в то, что может нам быстро надоесть.

– Успешная операция – сама по себе награда.

– Но я и так вижу прилично, – вмешался Силвест.

– О нет, – ответил Фолкендер. – Я могу сделать для вас гораздо больше, доктор Силвест. Я ведь, в сущности, еще только начал.

Вольева была внизу, у капитана Бреннигена, когда крыса сообщила ей, что поступила информация от «щебенки». Илиа как раз собрала свежие образцы грибка с периферии капитанского обиталища, и успех одного из ретровирусов, недавно примененных против чумы, ободрил ее. Его предком был военный кибервирус из тех, что попали на корабль в ходе сражения. К ее удивлению, он и в самом деле сработал, во всяком случае, на тех образцах грибка, которыми она тогда располагала.

Как раздражает, когда тебя отрывают от важного дела ради того, чему ты сама дала жизнь девять месяцев назад и о чем уже давно успела позабыть! На мгновение она даже удивилась: как же много утекло времени! И все же интересно, какие новости принесли разведчики.

Вольева вошла в лифт и поехала наверх. Да, в самом деле девять месяцев! Кажется невероятным, но ведь время летит незаметно, когда ты по горло занята работой.

Корабль давно идет на скорости, равной одной четверти световой, через сто дней он достигнет точки перехода на орбиту Ресургема, то есть уже сейчас нужно тщательно готовить план действий вблизи планеты. А для этого необходимы данные «щебенки».

В рубке уже были собраны снимки Ресургема и окружающего его пространства, сделанные во всех спектрах электромагнитных и даже куда более экзотических полей. Они давали первое представление о вероятном противнике. Вольева предоставила этой информации полный доступ к своему мозгу – в кризисной ситуации он будет распоряжаться данными с инстинктивной легкостью.

«Щебенка» облетела Ресургем с обеих сторон, чтобы получить подробные сведения как о ночном, так и о дневном полушарии. Сам ее рой растянулся по линии полета таким образом, что разница между появлением первого кибера и последнего составила пятнадцать часов. Иначе говоря, оба полушария были исследованы при различных уровнях освещенности. «Щебенка» дневная, пролетавшая со стороны Дельты Павлина, имела возможность фиксировать выбросы нейтрино из атомных реакторов и работающих на антиматерии силовых установок на поверхности планеты. Обследовавшие же ночную сторону разведчики искали источники теплового излучения, чтобы выявить городские центры и орбитальные спутники. Некоторые тщательно обнюхивали атмосферу, измеряя содержание чистого кислорода, озона и азота и делая выводы о степени воздействия колонистов на естественный биом.

Вольеву удивило, что колонисты, поселившиеся здесь больше пятидесяти лет назад, прожили эти годы в праздности. На орбитах не обнаружено крупных искусственных конструкций, нет и признаков космических перелетов внутри системы. Только немногочисленные исследовательские спутники облетали планету, ведя аэрофотосъемку и оценивая природные ресурсы. На поверхности «щебенка» не зафиксировала крупных промышленных центров, что вызывало большие сомнения в способности колонистов противостоять агрессии и быстро восстанавливать разрушаемую экономику. Разоружить население Ресургема и посеять среди него панику будет нетрудно, что существенно облегчает разработку плана действий.

Нельзя сказать, что колонисты были совсем бездеятельны. В атмосфере Вольева обнаружила весьма существенные изменения. Свободного кислорода оказалось куда больше, чем она ожидала. Киберы, работавшие в инфракрасном спектре, выявили пункты забора геотермической энергии, расположенные в зонах субдукции по краям материков. Наличие нейтрино в полярных районах говорило о вероятном существовании заводов по производству кислорода – термоядерных установок, расщепляющих молекулы воды и льда на кислород и водород. Кислород, надо полагать, выпускался в атмосферу или поступал в купола населенных пунктов, тогда как водород закачивался обратно в установки.

Вольева насчитала около пятидесяти населенных пунктов, преимущественно мелких; ни один не приближался по численности населения к единственному главному. Она вполне допускала, что есть еще множество совсем маленьких поселений, вроде семейных ферм или хуторов, которые «щебенкой» не регистрировались. Было и еще кое-что.

Ресургем находился в системе двойной звезды. Дельта Павлина являлась источником жизни, но, как известно, у нее имелся погасший близнец – темная нейтронная звезда, отделенная десятью световыми часами от Дельты, что давало возможность обеим звездам обзавестись собственными планетными системами со стабильными орбитами.

У нейтронной звезды была всего одна планета. Факт ее существования был известен Вольевой и раньше, еще до появления информации от «щебенки». Банк данных корабля добавил к этому различного рода комментарии и уйму плохо воспринимаемых цифр. Этот мир не представлял интереса в химическом отношении, не обладал атмосферой и был бионически инертен – о его стерильности позаботились ветры с нейтронной звезды еще в те времена, когда она была пульсаром. Вряд ли это нечто большее, нежели кусок железистого шлака, думала Вольева. Надо полагать, ничего полезного он не содержит.

И вот в этих местах «щебенка» обнаружила источник нейтрино. Он был очень слабым, еле-еле фиксировался, но игнорировать его было нельзя. Илиа некоторое время обдумывала ситуацию и пришла к банальному выводу: только машина может оставить такой след.

И это очень беспокоило Вольеву.

– Ты что же, все это время провела на ногах? – спросила Хоури, пробудившись от долгого сна.

Сейчас они с Вольевой шли навестить капитана.

– Ну, не совсем так, – ответила Вольева. – Даже мое тело нуждается в отдыхе. Я когда-то пыталась обходиться без него… Есть препараты и имплантаты, которые влияют на работу ретикулярной формации – того участка мозга, где возникают сны. Но все равно нужно куда-то сбрасывать яд усталости… – Она поморщилась.

Хоури поняла, что для Вольевой тема имплантатов не более приятна, чем зубная боль.

– Что-нибудь произошло за это время?

– Ничего такого, что могло бы тебя касаться, – отозвалась Вольева, затягиваясь сигаретой.

Хоури уже решила, что эта тема исчерпана, но тут триумвир разразилась неожиданным пассажем:

– Впрочем, раз уж ты мне напомнила… кое-что случилось. Фактически случились две вещи, хотя я и не знаю, какой из них следует придать большее значение. Первая тебя пока не касается. Что же до второй…

Хоури искала в лице Вольевой признаки того, насколько состарили эту женщину семь лет, прошедшие с их последней встречи. Никаких признаков, ни намека. А это означает, что Вольева нейтрализовала причиненный возрастом ущерб при помощи специальных препаратов. Если она и выглядит не так, как раньше, то это благодаря тому, что отпустила волосы, тогда как прежде стриглась наголо. Они и теперь коротки, но все же смягчают резкие очертания рта и скул. «Я бы сказала, – подумала Хоури, – что она скорее выглядит на семь лет моложе, чем на семь старше». Уже не в первый раз она пыталась определить физиологический возраст этой женщины, но безрезультатно.

– И что же это?

– Было нечто непонятное в твоей нейронной активности, пока ты лежала в криосне. Ее вообще не должно было быть. Но то, что я видела, вряд ли можно назвать нормальным даже для бодрствующего. Похоже, у тебя в голове шла небольшая война.

Лифт прибыл на этаж капитана.

– Интересная аналогия, – сказала Хоури, выходя в холодный коридор.

– Если бы только аналогия. Я сомневаюсь, конечно, что у тебя остались какие-нибудь воспоминания.

– Абсолютно никаких, – отозвалась Хоури.

Вольева молчала, пока они не добрались до сгустка человеческой и нечеловеческой материи, которая раньше звалась капитаном. Блестящий, тошнотворно склизкий, он походил не на человека, а скорее на ангела, сорвавшегося с небес и разбившегося о планетную твердь. Древняя капсула все еще хранила в себе капитана, хотя совсем обветшала и растрескалась. Холод, который она еще кое-как вырабатывала, теперь не мог сдерживать непрерывный натиск чумы.

Капитан Бренниген пустил множество корней, похожих на щупальца, которые уходили глубоко в корабль. Вольева следила за ними, но была не в силах остановить их рост. Конечно, можно их срезать, но кто возьмется предсказать, чем это кончится? Как догадывалась Вольева, именно эти корни поддерживали в нем жизнь – если только можно применить к нынешнему состоянию капитана этот термин. Вольева как-то сказала, что со временем корни заплетут все кругом, и тогда уже никто не различит, где корабль, а где капитан. Конечно, можно остановить этот рост, можно полностью изолировать эту часть корабля, даже катапультировать ее, отрезать, как поступали в старину хирурги с гангренозными членами больных. Объем пространства, который сейчас занимает капитан, так мал, что корабль вряд ли заметит его исчезновение. Без сомнения, трансформация будет продолжаться, но вскоре вирус не найдет пищи для себя снаружи и тогда обратится внутрь, и вскоре энтропия погасит последнюю искорку жизни в том, что еще недавно было капитаном.

– Ты рассматривала такую возможность? – спросила Хоури.

– Да, рассматривала, – ответила Вольева, – но надеюсь, что до этого не дойдет. Кажется, я продвигаюсь. Вроде нашла противоядие – сильный ретровирус. Он разрушает механизм чумы скорее, чем чума уничтожает его. Но до сих пор я экспериментировала с образцами очень малых объемов. Не знаю, что еще предпринять: проверка ретровируса на самом капитане – дело врачей, я не имею нужной квалификации для такой работы.

– Понятно, – быстро сказала Хоури. – Но если за это не берешься ты, значит задача целиком будет доверена Силвесту?

– Нельзя недооценивать его искусство и искусство Кэлвина.

– И он с радостью возьмется вам помочь?

– Без радости, конечно. Но ведь Силвест и в первый раз помог нам не по собственной воле. Мы найдем подход к нему.

– Надеюсь, это будет сила убеждения.

Вольева ответила не сразу. Она брала соскоб с трубчатого щупальца, которое как раз в эту минуту собиралось нырнуть в канализацию корабля.

– Силвест человек увлекающийся, – сказала она. – А такими людьми манипулировать легче, чем они воображают. Они настолько увлечены своей единственной целью, что далеко не всегда способны заметить, как подчиняются чьей-то воле.

– Например, твоей?

Вольева сняла тонкий, как волос, соскоб и спрятала его, чтобы проанализировать позже.

– Садзаки не говорил тебе, что мы привели Силвеста на борт во время его так называемого пропавшего месяца?

– «Тридцать дней в пустыне»?

– Дурацкое название, – скрипнула зубами Вольева. – Зачем понадобилась такая библейщина? Похоже, у Силвеста уже тогда был мессианский комплекс. Ну так вот, любопытное совпадение: у нас на борту он оказался ровно за тридцать лет до того, как ресургемская экспедиция покинула Йеллоустон. Ну а теперь я открою тебе маленький секрет. Перед тем как мы прибыли на Йеллоустон и завербовали тебя, мы и слыхом не слыхивали об этой экспедиции. Мы все еще надеялись найти Силвеста на самом Йеллоустоне.

Хоури помнила ситуацию с Фазилем и отлично понимала, какие трудности стояли перед командой корабля, но сочла за лучшее изобразить наивность.

– По-моему, это было глупо – не проверить сначала.

– Мы пытались проверить, но дело в том, что наша самая надежная информация к моменту ее получения устарела на несколько десятков лет. А когда мы начали действовать на ее основе и полетели на Йеллоустон, она устарела еще в два раза.

– Тогда вам просто не повезло. Семья Силвестов всегда была связана с Йеллоустоном – вполне логично рассчитывать, что ее юный отпрыск крутится где-нибудь поблизости.

– Да, к сожалению, мы ошиблись. Но что интересно: мы, кажется, могли себя избавить от этих хлопот. Возможно, Силвест, когда его приволокли на корабль, уже обдумывал свою экспедицию на Ресургем. Если бы мы тогда слушали его внимательнее, то смогли бы отправиться прямо туда, не теряя времени на Йеллоустон.

Пропутешествовав по множеству лифтов и коридоров, что вели от капитанского отсека к поляне, они остановились, и Вольева пошептала в браслет, который никогда не снимала с запястья. Хоури знала, что спутница обращается к одной из систем корабля, но в чем состоял приказ, догадаться было невозможно.

Яркая здешняя зелень была праздником для души после холодного и мрачного капитанского уровня. Теплый воздух полнился запахом цветов. Ярко окрашенные птицы, владевшие воздушным пространством этого огромного помещения, сверкали, пожалуй, слишком сильно для глаз Хоури, уже привыкших к темноте. На какой-то момент Хоури так отвлеклась, что не сразу заметила: они с Вольевой уже не одни. Теперь она увидела еще троих человек, стоявших на коленях в росистой траве вокруг огромного пня. Одним из них был Садзаки, но с другой прической – Хоури еще не приходилось видеть такой. Теперь он был лыс, если не считать заплетенной в узел пряди на самой макушке. Вторым человеком, которого она тут же узнала, была Вольева – волосы коротко подстрижены, что подчеркивает угловатую форму головы; из-за прически копия казалась старше той Вольевой, что стояла рядом с Хоури. Третий собеседник – сам Силвест.

– Составим им компанию? – предложила настоящая Вольева, спускаясь по шаткой лестнице к травяному покрову поляны.

Хоури послушно пошла за ней.

– Это примерно год… – Она остановилась, чтобы вспомнить дату, когда Силвест исчезал из Города Бездны. – Две тысячи четыреста шестидесятый, верно?

– В самую точку, – отозвалась Вольева, поворачиваясь к Хоури и бросая на нее удивленный взгляд. – Ты что, специалист по биографии Силвеста? Впрочем, не имеет значения. Важно то, что мы записали весь визит, и я знаю, что в ходе него было сделано одно важное замечание, которое… в свете того, что нам сейчас известно, кажется мне довольно странным.

– А вот это уже интересно.

Хоури аж подпрыгнула, так как последние слова принадлежали не ей, а раздались где-то за ее спиной. Она оглянулась, и перед ней возникла Мадемуазель, стоящая на самом верху лесенки.

– Так я и знала, что непременно снова увижу твою противную рожу. – Хоури даже не пыталась говорить тише, поскольку птичий крик заглушал слова, а Вольева успела уйти далеко вперед. – Никак от тебя не избавиться.

– По крайней мере, теперь ты знаешь, что я еще здесь, – произнесла Мадемуазель. – Вот если бы меня не было, у тебя были бы основания для тревоги. Это означало бы, что Похититель Солнц разрушил мою оборону. И тогда пришла бы очередь твоего рассудка. Даже думать не хочется, как бы это отразилось, с учетом характера Вольевой, на твоей службе в экипаже этого корабля.

– Заткнись и дай послушать, что скажет Силвест.

– Да пожалуйста, – коротко ответила Мадемуазель, не покидая своего наблюдательного пункта.

Хоури присоединилась к Вольевой и остальным трем.

– Конечно, – обратилась к Хоури настоящая Вольева, – я могла бы транслировать этот разговор в любую точку корабля, но лучше послушать его здесь, где он и происходил первоначально.

Говоря это, она рылась в кармане куртки, откуда добыла очки с выпуклыми тонированными стеклами, которые тут же надела. Хоури поняла, что, не имея имплантатов, Вольева может смотреть эту запись только с помощью прямого проецирования на сетчатку глаз. Без очков она вообще никого на лужайке не видела.

– Итак, вы понимаете, – говорил Садзаки, – что в ваших собственных интересах сделать то, чего хотим мы. В прошлом вы сотрудничали с ультра, – например, когда путешествовали к Завесе Ласкаля. Так что наша помощь с большой долей вероятности понадобится вам и в будущем.

Силвест положил руку на срез пня. Хоури напряженно всматривалась в него. Она видела множество изображений Силвеста, но это показалось ей самым реалистичным и живым. Она тут же поняла почему. Сейчас Силвест разговаривал с хорошо известными ей людьми, а не с анонимами из истории Йеллоустона. А это большая разница.

Он был красив, невероятно красив, на ее взгляд, и эта запись вряд ли подвергалась ретушированию. Длинные вьющиеся волосы обрамляли большой лоб ученого. Глаза были ярко-зеленые. Даже если она сможет заглянуть в них лишь перед тем, как убьет его – а такая ситуация вполне возможна, – то и тогда это будет дорогого стоить, так прекрасны они должны быть в действительности.

– То, что я слышу, чертовски похоже на шантаж. – Голос Силвеста был гораздо ниже, чем у любого из присутствующих. – Вы говорите так, будто у вас, ультра, есть со мной некие обязывающие меня соглашения. Может, на кого-нибудь это и подействует, Садзаки, но, боюсь, не на меня.

– Вы можете получить неприятный сюрприз в следующий раз, когда попытаетесь заручиться поддержкой ультра, – ответил Садзаки, поигрывая какой-то щепочкой. – Давайте проясним ситуацию. Если вы откажете нам, то в дополнение ко всем неприятностям, которые можете на себя навлечь, получите железную уверенность, что никогда в жизни не покинете своей родной планеты.

– Сомневаюсь, что это создаст для меня большие неудобства.

Вольева – на этот раз сидящая за столом – покачала головой:

– Вряд ли это так. Наш шпион, видимо, прав. Ходят слухи, что вы пытаетесь найти деньги для финансирования экспедиции в систему Дельты Павлина.

– Ресургем? – фыркнул Силвест. – Не думаю. Там же нет ничего интересного.

Настоящая – живая – Вольева сказала:

– Он явно солгал. Теперь это очевидно, хотя тогда я приняла его слова за чистую монету.

Садзаки что-то ответил Силвесту, тот снова заговорил, на этот раз как бы защищаясь:

– Я не отвечаю за слухи, на которые вы ссылаетесь, и не советую вам полагаться на них. Нет никаких данных, указывающих на то, что туда стоит лететь. Почитайте литературу, если мне не верите.

– Странное дело, – сказала настоящая Вольева, – я проверила. И он оказался прав. Если основываться на том, что было известно в те времена, то не было ни малейшей причины думать об экспедиции на Ресургем.

– Но ты же только что сказала: он врал!

– Конечно врал. Ретроспекция подтверждает это. – Она покачала головой. – В самом деле, здесь все кажется странным и даже парадоксальным. Через тридцать лет после этой встречи экспедиция все же вылетела на Ресургем. Значит, слухи были верны. – Она кивнула на Силвеста, занятого жарким спором с ее собственной сидячей версией. – Но тогда ведь никто и слыхом не слыхивал про каких-то амарантийцев. Так откуда же, черт побери, к нему пришла идея лететь именно на Ресургем?

– Должно быть, знал: там стóит кое-что поискать.

– Да, но из какого источника он мог получить такую информацию? Изучение этой системы до его экспедиции велось с помощью автоматов и было слишком поверхностным. Не было никаких намеков на то, что на Ресургеме могла существовать разумная жизнь. А Силвест знал наверняка.

– Да, странно все это.

– Вот и я о том же.

Сказав это, она подступила к своей копии и наклонилась к Силвесту так, что Хоури увидела отражение его немигающих глаз в фасетах очков Вольевой.

– Что же ты знал? – спросила она. – Или, что более важно, откуда ты это узнал?

– А он и не подумает ответить, – поддразнила ее Хоури.

– Сейчас – возможно, – кивнула Вольева и улыбнулась. – Но ведь очень скоро он, только настоящий, будет сидеть на этой же поляне. И тогда мы получим ответ.

Она еще не кончила фразу, когда ее браслет громко зачирикал. Звук был непривычным для Хоури, но он безусловно выражал тревогу. Наверху искусственный свет стал кроваво-красным и запульсировал в ритме писка браслета.

– Что это? – встрепенулась Хоури.

– Нештатная ситуация! – ответила Вольева.

Она прижала браслет к губам, затем сорвала темные очки и всмотрелась в крошечный дисплей на браслете: он тоже полыхал красным. Хоури видела, как бегут по дисплею буквы, но прочесть не могла.

– А что случилось-то? – шепнула Хоури, боясь помешать Вольевой.

Ана не заметила, как исчезли изображения людей, – они бесшумно улетучились в корабельную память, которая совсем недавно вызвала их к жизни.

Побледневшая Вольева снова взглянула на браслет.

– Одно из орудий на тайном складе…

– Что с ним?

– Оно готовится к бою.

Глава одиннадцатая

На подходе к Дельте Павлина, год 2565-й

Они мчались по изогнутому коридору, тому самому, что вел от поляны к ближайшему радиальному лифту.

– К бою? Что ты имеешь в виду? – кричала Хоури изо всех сил, чтобы перекрыть рев сирены. – Что значит «готовится к бою»?

Вольева не желала сбивать дыхание, отвечая на вопросы, пока они с Хоури не достигли уже поджидавшей кабины лифта, которая тут же получила приказ ехать к ближайшей шахте, идущей по хребту корабля. Ехать, игнорируя все ограничения скорости движения. Когда кабина рванула с места, Вольеву и Хоури вжало в зеркальную стенку с такой силой, что последние остатки воздуха со свистом вылетели из легких. Красное освещение кабины непрерывно пульсировало. Вольева ощутила, что в том же ритме начало биться и ее сердце. Наконец ей удалось заговорить.

– Я имела в виду то, что сказала. Существуют системы, которые мониторят каждое орудие на тайном складе. Одна из них только что обнаружила поступление энергии в подконтрольную ей пушку.

Вольева умолчала, что это она установила мониторинг и что сделала это в первую очередь из-за того механизма, который, как ей показалось, начал передвигаться. Илиа до сих пор надеялась, что это перемещение было всего лишь галлюцинацией в ходе бесконечной одинокой вахты. Теперь же она знала: не померещилось. Но как орудие может двигаться само? Вопрос вполне разумный. Увы, он из тех, ответы на которые находятся далеко не сразу, если находятся вообще.

– Надеюсь, просто случился какой-то сбой в мониторинге, – сказала она только для того, чтобы не отмалчиваться. – А сама пушка ни при чем.

– Но с чего вдруг ей понадобилось готовиться к бою?

– Не знаю! Неужели ты не заметила, что я ко всему этому отношусь, мягко говоря, без особого спокойствия?

Кабина радиального лифта резко сбросила скорость и после серии сильных толчков и рывков перешла в продольную шахту. Теперь она падала с такой скоростью, что телá Вольевой и Хоури, казалось, потеряли вес.

– Куда мы направляемся?

– На тайный склад, разумеется! – Вольева сердито глянула на своего стажера. – Не знаю, что там происходит, Хоури, но, что бы это ни было, хочу увидеть собственными глазами.

– Орудие заряжается, что же еще?

– Не знаю. – Вольева изо всех сил старалась сдерживаться. – Я испробовала все алгоритмы отключения – ни один не сработал. Такой ситуации я не ожидала.

– Ну а дальше-то что? Не может же оно отыскать себе цель и выстрелить?

Вольева взглянула на свой браслет. Может быть, цифры показаний не верны, может, произошло замыкание в системе мониторинга… Она надеялась, что дело именно в этом, – иначе браслет сообщает скверные новости.

Орудие на тайном складе двигалось.

Фолкендер сдержал свое обещание: операции, которые он проделывал над глазами Силвеста, редко были приятны, чаще – весьма болезненны, а иногда мало отличались от пытки. В течение нескольких дней хирург лез вон из кожи, чтобы вернуть Силвесту такие важные функции, как цветное зрение, возможность ощущать перспективу и плавные движения. Но пациенту все время казалось, что врач не обладает необходимыми для этого техническими средствами и опытом. Силвест объяснял Фолкендеру, что его глаза с самого начала не были идеальны. У Кэлвина тоже не хватало инструментов. Но даже примитивное зрение, которое дал ему Кэлвин, было лучше, чем тот унылый, бесцветный, двигающийся рывками мир, в котором он сейчас пребывал. Уже не в первый раз Силвест намекал, что его страдания не стоят тех результатов, которых хочет добиться хирург.

– Думаю, вам лучше бросить это дело, – говорил он.

– Я вылечил Слуку, – отвечал Фолкендер, а в поле зрения Силвеста дергался ядовито окрашенный плоский силуэт человека. – Ваш случай ничуть не труднее.

– Ну и что будет, если вы вернете мне зрение? Жену я не увижу, этого не разрешит Слука. А стена в камере – это всего лишь стена в камере, как бы отчетливо ты ее ни видел. – Его заставила прерваться боль, хлестнувшая по вискам. – Пожалуй, слепота даже предпочтительней. Реальность не лупит тебя по зрительному нерву каждый раз, когда ты открываешь глаза.

– Нет у вас глаз, доктор Силвест! – Фолкендер что-то крутанул, и поле зрения Силвеста покрылось очень болезненными розовыми розетками. – А поэтому, ради бога, прекратите жалеть себя. Вам это не идет. Да и не факт, что вы еще долго будете пялиться на эти стены.

Силвест заинтересовался:

– О чем вы?

– О том, что скоро многое изменится, если то, что я слышал, хоть наполовину правда.

– Какие содержательные сентенции!

– Я слышал, что у нас вскоре могут появиться гости. – Свое уточнение Фолкендер дополнил новым болезненным уколом.

– Хватит говорить загадками. Когда говорите «у нас», вы кого имеете в виду? И что за гости?

– Все, что до меня доходит, – слухи, доктор Силвест. Я уверен, что в надлежащее время Слука сама вас подробнейшим образом проинформирует.

– Вот это вряд ли, – пробурчал Силвест, не питавший особых иллюзий насчет мнения Слуки о его полезности.

С момента прибытия в Мантель он пришел к твердой уверенности: Слука держит его здесь только ради кратковременного развлечения. Силвест для нее этакий сказочный зверь – усмиренный, но полезный только тем, что еще не успел надоесть. Едва ли она доверится ему в сколько-нибудь важном деле, а если и доверится, то лишь по одной из двух причин: или предпочтет собственной стенке живого собеседника, или придумает для Силвеста изощренную словесную пытку. Уже несколько раз Слука обещала погрузить его в криосон до тех пор, пока не придумает, какой от него может быть толк. «Я правильно сделала, что поймала тебя, – говорила она, – и я не утверждаю, что ты вообще бесполезен. Просто мне пока непонятно, как тебя лучше использовать в наших интересах. Но зато точно знаю: нельзя допустить, чтобы в своих интересах тебя использовали наши враги».

Из этих слов Силвест сделал здравый вывод, что Слуке плевать, останется он жив или нет. Живым он тешит ее самолюбие и в перспективе даже может принести какую-то пользу, если изменится баланс сил в колонии. С другой стороны, если его сейчас же умертвить, это вряд ли вызовет серьезные неприятности. С покойником даже проще иметь дело: он никогда не восстанет против тебя.

Но вот пришел конец его мучениям в бережных руках хирурга. Он вернулся в мир относительно мягкого света и почти приемлемых расцветок. Силвест часто подносил руку к глазам, медленно поворачивая из стороны в сторону, наслаждаясь ее плотностью и объемностью. На коже виднелись линии, о которых он напрочь забыл, хотя прошли лишь недели или считаные месяцы с тех пор, как его ослепили в тоннеле амарантийского города.

– Совсем как новенькие, – сказал Фолкендер, складывая инструменты в автоклав.

Перчатка с металлическими щупальцами отправилась туда в последнюю очередь. Когда Фолкендер снимал ее со своих женственных пальцев, она корчилась, будто выброшенная на песок медуза.

– Включи здесь освещение, – приказала Вольева своему браслету, когда лифт доставил их на тайный склад.

Ощущение собственного веса вернулось, как только кабина лифта стала сбрасывать скорость. Когда лифт остановился в зале, вспыхнул свет, и взорам предстали колоссы, спящие в ожидании своего часа.

– Где оно? – спросила Хоури.

– Подожди, – отозвалась Вольева. – Мне надо сориентироваться.

– Я не вижу никакого движения.

– Я тоже… пока.

Вольева прижалась к стеклянной стенке кабины и, склонив голову набок, попыталась заглянуть за угол того орудия, которое казалось самым большим. Ругаясь про себя последними словами, она заставила кабину спуститься еще на двадцать-тридцать метров и шепнула приказ, после чего пульсация красного света в лифте прекратилась, равно как и вой сирены.

– Посмотри, – сказала Хоури, когда наступила относительная тишина, – двигается или нет?

– Где?

Она ткнула пальцем почти вертикально вниз.

Вольева еще сильнее склонила голову, а затем скомандовала:

– Аварийное освещение, тайный склад, пятый квадрант. – Затем обратилась к Хоури: – Давай посмотрим, что надо этой свинье.

– Ты ведь говорила об этом не всерьез?

– О чем?

– О сбое в системе мониторинга?

– Конечно нет, – ответила Вольева и еще сильнее сощурилась, когда включилось аварийное освещение, залив ослепительным светом ту часть зала, что находилась прямо под ногами. – Это просто был оптимистический взгляд на вещи, который я очень быстро теряю.

«Ожившее» орудие, сказала Вольева, принадлежит к числу разрушителей планет. Она не уверена, что разбирается в принципах его устройства, а еще слабее представляет себе, на что оно способно. Но кое-что подозревает. Вольева испытала одну пушку несколько лет назад на самом низком пределе ее возможностей, против маленького планетоида. Если экстраполировать – а Вольева здорово умеет экстраполировать, – то пушка способна разнести вдребезги планету с расстояния в сотни астрономических единиц. Внутри ее имеются такие штуковины, они дают гравитационное излучение, сравнимое с гравитационным излучением черных дыр, – диву даешься, как орудие ухитрилось при этом не испариться. Каким-то образом эта установка создает солитон – уединенную волну – в геодезической структуре пространства-времени.

И вот орудие ожило без ее команды. Оно скользило по залу, пользуясь сетью рельсов, которые должны были неизбежно вывести его в открытый космос. Это как если бы небоскреб вышел прогуляться по городу.

– Что мы можем предпринять?

– Предлагай, я готова слушать.

– Знаешь, у меня было не так уж много времени, чтобы пораскинуть мозгами.

– Ладно, давай же, Хоури!

– Может, попробуем заблокировать его? – Лоб Хоури наморщился так, будто она не только напряженно думала, но еще и испытывала жесточайшую мигрень. – У тебя есть тут шаттлы?

– Да, но…

– Тогда воспользуйся одним из них, чтобы перекрыть выход. Или на твой вкус это слишком примитивное решение?

– В данный момент таких слов, как «слишком примитивное решение», в моем словаре нет.

Вольева поглядела на браслет. Орудие продолжало двигаться вдоль стены зала, больше всего напоминая огромного брюхоногого моллюска, ползущего назад по собственному скользкому следу. В дне отсека уже открывалась гигантская диафрагма. Еще чуть-чуть, и орудие достигнет люка.

– Я могу расшевелить один шаттл… Но вывести его за борт корабля – дело хлопотное. Боюсь, мы не успеем…

– Действуй! – рявкнула Хоури. На ее лице каждая мышца будто кричала о невыносимом напряжении. – Будешь тут чесаться, так мы и этот последний шанс потеряем.

Илиа кивнула, но на своего стажера поглядела с некоторым подозрением. Та казалась удивленной куда меньше самой Вольевой, но зато волновалась почему-то больше. Впрочем, она права – идею насчет шаттла следует немедленно реализовать, хотя больших шансов на успех нет.

– Нам нужно еще кое-что, – сказала она, вызывая систему управления шаттлами.

Орудие уже наполовину прошло сквозь диафрагму и теперь готовилось проскользнуть в следующую камеру.

– Кое-что еще?

– Да, на случай, если эта мера ничего не даст. Проблема зародилась в ЦАПе, и, возможно, именно там ее и надо решать!

Хоури побледнела:

– Что?!

– Хочу, чтобы ты села в кресло.

При спуске в ЦАП лифт летел с таким ускорением, что пол с потолком поменялись местами и почти то же самое случилось в желудке Хоури. Вольева отдавала лихорадочные, почти неслышные распоряжения своему браслету. Потребовалось несколько мучительных секунд, чтобы связаться с нужным автоматом, потом еще несколько, чтобы преодолеть сопротивление механизмов системы безопасности, которые не желали допустить запрещенных дистанционных действий по управлению шаттлами. Еще больше времени ушло на разогрев двигателей одного из шаттлов, потом надо было ждать, когда же машина освободится от креплений, удерживающих ее в доке, и, наконец, когда она выйдет за пределы корабля. Шаттл вел себя вяло, и у Вольевой вырвалось в сердцах: «Когда же эта скотина расчухается!» Поскольку субсветовик пребывал под тягой, маневрировать шаттлу было нелегко.

– Вот какой вопрос меня беспокоит, – сказала Хоури. – Чем собирается эта пушка заняться, когда выберется наружу? Тут поблизости в космосе что-нибудь есть?

– Ясное дело, есть. Ресургем. – Вольева снова посмотрела на браслет. – Но я надеюсь, мы не дадим пушке шанса.

Именно этот миг выбрала Мадемуазель для своего появления. Каким-то образом она исхитрилась проникнуть в лифт и встать так, чтобы не мешать ни Хоури, ни триумвиру.

– Она ошибается. Ваша затея не сработает. Я контролирую не только оружие на тайном складе.

– Признаешься, стало быть?

– А зачем отрицать? – Мадемуазель гордо улыбнулась. – Ты же помнишь, на тайном складе я оставила свою аватару. Так вот, аватара сейчас контролирует весь склад. И я уже никак не могу влиять на ее действия. Она столь же далека от меня, как я далека от своего оригинала, оставшегося на Йеллоустоне.

Лифт замедлил ход. Вольева анализировала мелкие цифры, быстро сменявшие друг друга на браслете. Упрощенная голограмма показывала шаттл, продвигавшийся вдоль корпуса корабля, – крошечная рыба-прилипала на гладком боку гигантской акулы.

– Но ведь ты отдаешь аватаре приказы, – сказала Хоури. – Ты же должна знать, что она затевает?

– Мой приказ был крайне прост. Если ЦАП отдаст в распоряжение аватары любую систему, посредством которой можно ускорить выполнение нашей миссии, то аватара обязана произвести действия, ускоряющие выполнение нашей миссии.

Хоури замотала головой – она не поверила ни единому слову Мадемуазели.

– А я-то думала, ты хочешь, чтобы я убила Силвеста!

– Это оружие может справиться с данной задачей куда быстрее, чем я предполагала раньше.

– Нет! – крикнула Хоури, когда смысл слов Мадемуазели проник в ее сознание. – Ты не посмеешь уничтожить целую планету, чтобы убить одного-единственного человека!

– Да неужто в нас заговорила совесть? – Мадемуазель скорбно покачала головой и надула губки. – А ведь раньше насчет Силвеста мы никаких сожалений не выказывали. Так почему же смерть других людей так волнует тебя? Это же всего лишь вопрос статистики.

– Это просто… – Хоури замялась, сообразив, что ее слова никак не подействуют на Мадемуазель. – Просто не по-человечески. Конечно, тебе этого не понять.

Кабина лифта остановилась, дверь распахнулась, открыв вид на полузатопленный проход к ЦАПу. Хоури чуть замешкалась, чтобы собраться с мыслями. С момента начала спуска она страдала от головной боли, какой раньше и представить себе не могла. Сейчас боль вроде пошла на спад, но совершенно не хотелось думать о том, чем она могла быть вызвана.

– Быстро, – скомандовала Вольева. – Выходи!

– А чего не понять тебе, – сказала Мадемуазель, – так это причину, по которой я готова тратить силы на уничтожение этой колонии, чтобы быть уверенной в смерти одного-единственного человека.

Хоури последовала за Вольевой, ее сапоги по колено ушли в вонючую слизь.

– Ты чертовски права, этого я не понимаю. Но даже если пойму, все равно постараюсь остановить тебя.

– Вряд ли, Хоури, – если узнаешь все факты. Пожалуй, даже торопить меня станешь.

– Тогда ты сделала ошибку, утаив от меня важную информацию.

Они пробирались из одного полузатопленного помещения в другое, открывая задраенные люки. В жиже колыхались крысиные трупики: когда уровень воды в отсеках выравнивался, течение вымыло уборщиц из щелей, куда они забились, чтобы умереть.

– Где шаттл?

– Остановлен у шлюза, – ответила Вольева, оборачиваясь, чтобы взглянуть в лицо Хоури. – А боевая машина еще не вылезла.

– Значит ли это, что мы побеждаем?

– Это значит, что еще держимся. Я хочу, чтобы ты поскорее заняла кресло в ЦАПе.

Мадемуазель исчезла, но ее бестелесный голос все еще звучал, хотя эха в этих загаженных коридорах он не будил.

– Ничего у вас не получится. Все системы в ЦАПе контролирую я. Так что ваше присутствие там более чем бессмысленно.

– Если это так, почему ты стараешься отговорить меня от посещения ЦАПа?

Мадемуазель промолчала.

Еще две переборки, и вот они уже в том месте, откуда открываются двери в ЦАП. Сюда женщины добрались бегом, но теперь пришлось ждать, пока по наклону не стечет слизь из коридора.

Вольева нахмурилась:

– Что-то не так.

– Что именно?

– А ты не слышишь? Дикий шум! – Она склонила голову набок, напрягая слух. – И этот бардак творится в ЦАПе!

Теперь Хоури и сама услышала. Это был высокий механический гул, будто пошла вразнос древняя промышленная машина.

– Что это?

– Не знаю. – Помолчав, Вольева добавила: – Впрочем, надеюсь, это не то, что я думаю. Идем!

Илиа вытянулась и открыла лючок, расположенный прямо над ее головой. Дождь «корабельной слизи» хлынул на плечи женщин, лестница из легкого металла упала к их ногам. Машинный скрежет многократно усилился. Теперь уже не приходилось сомневаться: источник шума находится в ЦАПе. Там были включены мощные лампы, но освещение казалось неустойчивым, будто в отсеке двигалось нечто огромное, время от времени заслоняя осветительные приборы. И что бы это ни было, перемещалось оно с большой скоростью.

– Илиа, – сказала Хоури, – что-то мне это не нравится.

– Ты в своем мнении не одинока.

Снова зачирикал браслет Вольевой. Та было наклонилась, чтобы получше рассмотреть его, но тут вселенский гром сотряс корабль от кормы до носа. Женщины плюхнулись на пол и заскользили по нему. Хоури уже почти удалось подняться, когда новая волна «корабельной слизи» подкосила ее. Некоторое время она глотала эту слизь – нечто наиболее близкое к дерьму из всего испробованного на ее трудном веку. Вольева схватила ее за локти и помогла встать. Ана кашляла и изо всех сил отплевывалась от слизи, но избавиться от мерзкого вкуса было невозможно.

Браслет Вольевой уже снова светился в красном режиме.

– Какого черта…

– Шаттл! – воскликнула Вольева. – Мы его только что потеряли!

– Что?

– В смысле, он взорвался, – закашлялась Вольева. С ее лица лилась слизь – ей и самой пришлось хлебнуть этой дряни. – Как я поняла, пушке с тайного склада даже не пришлось спихивать его со своей дороги. Все сделало обычное корабельное вооружение – просто расстреляло шаттл.

Невыносимый шум наверху все еще продолжался.

– Все еще хочешь, чтобы я туда пошла?

Вольева кивнула:

– И немедленно. Посадить тебя в кресло – это все, что я сейчас могу предпринять. Не бойся, я буду рядом.

– Нет, ты только послушай ее, – внезапно прорезался голос Мадемуазели. – Как всегда, заставляет тебя сделать то, для чего у самой кишка тонка!

– У нее же нет имплантатов! – во весь голос выкрикнула Хоури.

– Что ты говоришь? – с недоумением спросила Вольева.

– Ничего. – Хоури поставила ногу на нижнюю ступеньку. – Просто послала одну старинную подружку ко всем чертям.

Подошва тут же соскользнула с покрытого слизью железа. Еще одна попытка. Хоури нашла, за что ухватиться, и поставила на ступеньку другую ногу. Ее голова почти достигла узкого лаза, ведущего в ЦАП, до которого оставалось еще метра два.

– Не попадешь ты сюда, – прошипела Мадемуазель. – Я ведь контролирую кресло. И как только твоя голова просунется в ЦАП, кресло тут же наедет и размозжит ее.

– С удовольствием поглядела бы на твою рожу, когда это случится.

– Хоури, неужели ты до сих пор не поняла, что происходит? Потеря головы – самая незначительная из неприятностей, которые тебя ждут!

Теперь лицо Хоури было в нескольких сантиметрах от входа в ЦАП. Она видела, как кресло носится по широким дугам, пересекая из конца в конец все пространство отсека. Оно не было рассчитано на подобную акробатику, и в ноздри била едкая вонь перегоревших проводов.

– Вольева! – крикнула она в лаз. – Ты же возилась тут с чертовой проводкой! Можешь снизу обесточить кресло?

– Отключить кресло от питания? Конечно. Но что нам это даст? Мне ведь нужно, чтобы ты вступила в психический контакт с ЦАПом.

– Чего-нибудь да даст! Пусть эта скотина для начала перестанет скакать по всей комнате!

Наступила пауза, во время которой, как представлялось Хоури, Вольева вспоминала древние схемы электропроводки. Хотя она лично создала ЦАП, с той поры прошло много субъективного времени, а такая простая вещь, как главный кабель питания, надо полагать, не требовала ни ремонта, ни апгрейда.

– Ладно! – наконец-то крикнула Вольева. – Знаю, где проходит главный кабель. Надеюсь, получится его перерубить.

Вольева повернулась и спустя мгновение исчезла из виду. Отсюда все казалось таким простым: отключить энергопитание – пара пустяков! Но что, если придется искать какой-нибудь сложный резак? А времени мало. Нет, у Вольевой наверняка найдется что-нибудь, например тот маленький лазер, которым она срезает пробы с капитана. Она же вечно таскает его с собой.

Мучительные секунды уходили одна за другой, а Хоури все думала об орудиях, медленно вылезающих из корпуса и нацеливающихся куда-то в космос. Впрочем, они уже наверняка наведены на цель – на Ресургем. Теперь накапливают энергию, готовясь спустить с цепи пульсирующую гравитационную смерть.

И вдруг наверху все смолкло.

В ЦАПе – полная тишина и яркий свет. Кресло замерло неподвижно на своих шарнирах – трон, подвешенный внутри элегантной сферической клетки.

Вольева крикнула снизу:

– Хоури, в ЦАПе есть дублирующее энергообеспечение. И оно будет задействовано, как только ЦАП поймет, что в главном кабеле тока нет. Это значит, у тебя в обрез времени, чтобы добраться до кресла.

Хоури выскочила из люка, как чертик из табакерки. Тонкие опоры кресла казались еще более острыми, чем прежде. Она двигалась с предельной быстротой, лавировала между тросами и проводами, перескакивала через шарниры или ныряла под них. Кресло не шевелится, но чем ближе к нему Ана, тем больше будет риска, когда оно придет в движение. Если это случится, думала Хоури, стены моментально станут красными и липкими.

И вот она в кресле. Едва успела пристегнуться, как кресло взвыло и рванулось. Шарниры валили его то назад, то вперед; оно моталось вправо-влево, оно кувыркалось, и Хоури в один миг напрочь утратила ориентацию в пространстве. Движения были такие резкие, что она боялась, как бы не сломалась шея, как бы глаза не выскочили из орбит. И все же рывки явно слабели.

«Она хочет измотать меня, а не убить, – думала Хоури. – Пока что я нужна ей живая».

– Не пытайся совать нос в мои дела, – уговаривала Мадемуазель.

– Боишься, что разрушу твои мерзкие планы?

– Ничего подобного. А не напомнить ли тебе о Похитителе Солнц? Он ведь дожидается, когда придет его очередь сделать ход.

Кресло все еще металось, но его рывки уже не могли мешать мыслительным процессам Хоури.

– А что, если его и на свете-то нет? – сказала она. – Может, это твоя выдумка – еще один рычаг давления на меня?

– Ну, тогда действуй!

Хоури опустила шлем на голову, что существенно уменьшило головокружение. Пальцы легли на кнопку. Оставалось лишь легким нажатием на нее пустить ток и соединить собственную психику с управлением боевыми системами.

– Что, не получается? Это потому, что подсознательно ты веришь мне. Как только подключишься, обратного пути уже не будет!

Хоури попробовала надавить на кнопку и тут же ощутила растущее сопротивление контроля. Но затем, то ли благодаря бессознательному нейромышечному усилию, то ли благодаря тлевшей где-то в отдаленных уголках мозга мысли о необходимости такого поступка, она резко утопила кнопку. ЦАП будто обволок Ану – это ощущение возникало уже тысячи раз в ходе тактических учений. Сначала изменились пространственные параметры. Тело растворилось, его место заняло изображение корабля и ближайшего космического пространства, затем возникла иерархия оперативных ситуаций, они непрерывно обновлялись, предлагали и самостоятельно перепроверяли решения, а также торопливо строили модели-экстраполяции.

И все эти данные ассимилировались в мозгу Хоури.

Орудие с тайного склада уже заняло позицию в нескольких сотнях метров от корпуса корабля. Его рог смотрел прямо по курсу, на Ресургем, – с учетом, как понимала Хоури, незначительных искривлений световых волн, которые возникают при релятивистских скоростях. Вблизи шлюза, из которого вышел в космос этот механизм, на корпусе виднелись угольно-черные пятна – следы сожженного шаттла. Рядом с ними были заметны и вмятины в борту корабля. Хоури ощущала эти повреждения как легкие покалывания, слабевшие по мере того, как за дело брались средства автоматического ремонта. Датчики слежения за силой тяжести улавливали рябь гравитационных волн, исходящих от орудия. Хоури очень хорошо чувствовала периодические, но учащающиеся порывы гравитационного ветра, пронизывающего тело корабля. Должно быть, раскручивались черные дыры внутри орудия, все быстрее неслись по его тору.

И еще Хоури ощущала чье-то присутствие, как будто к ней кто-то принюхивался, причем находясь не снаружи, в космосе, а в самом ЦАПе.

– Похититель Солнц обнаружил твое появление, – шепнула ей Мадемуазель.

– Это не важно. – Хоури уже дотянулась до сознания ЦАПа, просунула свои виртуальные пальцы в кибернетические апертуры. – Я подчиню себе защитные системы корабля. Тут работы на несколько секунд…

Но что-то мешало. Она ощущала артсистемы не так, как во время учений. Они явно не спешили подчиняться ей. Интуиция подсказывала: за эти орудия идет борьба, в которой Ана – всего лишь третий участник.

Мадемуазель – а точнее, ее аватара – пыталась заблокировать орудия на корпусе, чтобы они не открыли огонь по пушке с тайного склада. Что касается последней, то она находилась вне досягаемости Хоури, будучи отгорожена от нее многочисленными файрволлами.

И кто же это сопротивляется Мадемуазели, пытаясь привести штатную корабельную артиллерию в боевую готовность? Надо думать, Похититель Солнц.

Теперь Хоури яснее ощущала его присутствие. Нечто огромное, мощное, но в то же время вынужденное жить невидимкой и изощренно скрывать свои действия, маскируя их обычными потоками информации. Многие годы ему это удавалось, и Вольева даже не подозревала о его существовании на корабле. Но теперь Похитителя Солнц вынудили принимать отчаянные меры, и он уподобился крабу, которого отлив заставил перебегать из укрытия в укрытие.

В Похитителе Солнц не было ничего человеческого. Никаких признаков того, что эта сущность, поселившаяся в ЦАПе, имеет отношение к Земле или является записью сознания какого-либо реального существа. Нет, Похититель Солнц ощущался как чистый разум, будто всегда существовал лишь в виде информационного сгустка и останется таковым на веки вечные. Иначе говоря, он воспринимался как мыслящее ничто, как место, где ничего нет, но которое тем не менее достигло высочайшего уровня организации.

Неужели Ана всерьез обдумывает возможность действовать заодно с ним?

Да. Быть по сему, если это дает шанс остановить Мадемуазель.

– Ты еще можешь отступить, – предупредила Мадемуазель. – Сейчас он занят, не может использовать всю свою силу, чтобы полностью подчинить твое сознание. Но скоро все изменится.

Теперь, по крайней мере, наводка штатных артсистем уже находилась под контролем Хоури, хотя вся эта машинерия работала с большим скрипом. Ана заключила в скобки-целеуказатели пушку с тайного склада, окружив эту громадину потенциальной сферой аннигиляции. Оставалось лишь добиться от Мадемуазели, чтобы она сдала контроль над этой системой, которой нужна была лишь микросекунда, чтобы открыть огонь.

Хоури чувствовала: Мадемуазель слабеет, а она, Хоури, а точнее, Хоури и Похититель Солнц побеждают.

– Не делай этого! Ты не знаешь, что стоит на кону.

– Так просвети же меня, сука! Говори, из-за чего сыр-бор!

Между тем орудие с тайного склада все отдалялось от корабля, а значит, Мадемуазель продолжала его контролировать. Пульсация гравитационного излучения убыстрялась, толчки следовали друг за другом с такой быстротой, что почти сливались. Догадаться, через какое время орудие выстрелит, было нельзя, но Хоури понимала: этот момент может наступить буквально через несколько секунд.

– Слушай, Хоури, – сказала Мадемуазель, – хочешь знать правду?

– Ты чертовски права!

– Тогда крепись. Сейчас ты все поймешь!

И в эту минуту, когда Хоури уже готовилась втянуться в оперативное пространство орудия, она почувствовала, что ее тащат в совершенно другом направлении. И было странное чувство, что этим занимается часть ее самой, – но уже через мгновение оно исчезло.

Они находились на поле недавней битвы, окруженные хамелеофляжными надувными палатками – временными полевыми госпиталями или передовыми командными пунктами. Лазурное небо было чуть подернуто белыми облаками и иссечено вдоль и поперек грязными полосами ракетных выхлопов. Выглядело это так, будто огромный, как мир, осьминог выбросил в стратосферу весь запас чернил из своих желез. На самом деле полосы оставляли многочисленные звенья стреловидных реактивных самолетов. Ниже гудели беспилотные дирижабли, а еще ниже – пузатые транспортные вертолеты. Они сновали у границ лагеря и время от времени садились, чтобы выгрузить бронетранспортеры, пехотинцев, санитарные машины или вооруженных роботов. На зеленом участке в углу лагеря стояли шесть дельтовидных, цельнометаллических, глухо задраенных самолетов на шасси, сверху замаскированных под выжженную солнцем землю. Их ирисовые люки были закрыты.

Хоури споткнулась и упала на жесткую траву. На ней был хамелеофляж, постоянно создающий иллюзию крапчатого хаки. В руках Ана держала автомат с пистолетной рукоятью, подогнанной под ее ладонь. Голову прикрывал шлем, с него свисал двумерный цифровой монокуляр; в данный момент он показывал в условных цветах тепловую картину боевого пространства, передаваемую с дирижабля-разведчика.

– Сюда, пожалуйста.

Кто-то из медиков направил ее в сторону госпитальной палатки. Внутри санитар забрал у Аны автомат, прицепил к нему бирку с фамилией Хоури и поместил в пирамиду, где уже стояли разных моделей орудия убийства – от такого же, как у нее, скромного пулевого оружия до чудовищ, способных одним выстрелом уничтожить целое подразделение. Была там и штуковина, которую лучше не применять против врага, находящегося с тобой на одном континенте.

Передаваемая с дирижаблей картинка смешалась и исчезла под воздействием поля, обеспечивающего палатке радарную невидимость. Освободившейся рукой Хоури убрала монокуляр, тем же движением стряхнув с глаза мокрую от пота прядь волос.

– Хоури, сюда.

Ее провели через перегородку в заднюю часть палатки, в помещение, заполненное больничными койками, ранеными бойцами и тихо гудящими автоматами-санитарами, – склоняясь над пациентами, они казались зелеными лебедями. Снаружи изредка доносился вой истребителей и орудийные залпы, но на эти звуки никто не обращал внимания.

Наконец Хоури привели в крошечный закуток, где не было ничего, кроме письменного стола. Стены были украшены знаменами участников Северной Коалиции, а на столе красовался большой глобус Окраины Неба на бронзовом кронштейне. Глобус был преимущественно геологический, на нем проще было находить равнины и массивы суши, чем бурно оспариваемые политические границы. Впрочем, Хоури на него взглянула лишь мельком, ее внимание тотчас целиком сосредоточилось на человеке, который сидел за столом. Он был одет в военную форму: тускло-оливковый китель с пуговицами сбоку, погоны, внушительный иконостас орденов и медалей Северной Коалиции. Черные блестящие волосы зализаны назад и падают блестящими волнами на плечи.

– Сожалею, что приходится встречаться вот так, – сказал Фазиль. – Но ничего не поделаешь. – Он указал на стул. – Садись, у нас неотложный разговор.

Хоури смутно вспомнилось совсем другое место. Какая-то камера с железными стенами, стул, и хотя в этом воспоминании было нечто тревожное (будто утекало драгоценное время), оно казалось даже более реальным, нежели ее нынешние ощущения. Но потом Фазиль полностью завладел ее вниманием. Он выглядел точно таким, каким помнился Ане, хотя она никак не могла понять, когда же виделась с ним в последний раз. Правда, на его щеке виднелся шрам, вроде незнакомый. Еще он отрастил усы – а может, что-то сделал с теми, которые носил когда-то: раньше была черная щеточка, а теперь рот прячется в щегольских вислых усищах.

Хоури послушно опустилась на стул.

– Она… Мадемуазель боялась, что может дойти до этого, – между тем говорил Фазиль. Его губы еле шевелились, если вообще шевелились – под усами не видно. – Поэтому она приняла кое-какие меры предосторожности. Пока ты находилась на Йеллоустоне, она внедрила в твой мозг серию воспоминаний, добраться до которых очень непросто. Они должны были активизироваться, то есть стать доступными твоему сознанию, только тогда, когда она сочтет это нужным. – Фазиль протянул руку и раскрутил глобус, потом резким движением остановил его. – По правде говоря, процесс открытия доступа к этим воспоминаниям идет уже некоторое время. Ты наверняка помнишь легкий приступ мигрени, случившийся в лифте?

Хоури лихорадочно искала вокруг «якорь». Что-нибудь объективно-реальное, за что можно уцепиться.

– Ты о чем?

– О механизме, – ответил Фазиль, – собранном отчасти из существующих воспоминаний, которые Мадемуазель обнаружила у тебя и нашла подходящими для своих целей. Эта встреча, например. Разве она не напоминает тебе нашу первую встречу, любимая? Только та произошла при высадке десанта на уровне Семьдесят Восемь, в боях за центральные провинции, как раз перед вторым наступлением с красного полуострова. Тебя прислали в мой штаб, так как мне понадобился боец для заброски в тыл противника, знакомый с секторами, которые не контролировали войска южан. Из нас получилась неплохая команда, верно? И не только в военном смысле. – Он нежно погладил усы и снова крутанул глобус. – Конечно, я вызвал тебя сюда, вернее сказать, она вызвала тебя сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Тот факт, что эти воспоминания ожили, означает, что пора открыть для тебя часть правды. Вопрос в том, готова ли ты ее принять.

– Конечно, я… – Хоури оборвала фразу.

В том, что говорил Фазиль, было много странного, но ее больше волновало смутное воспоминание о другом месте, о страшном стуле в какой-то железной комнате. В этом воспоминании было нечто недосказанное, какая-то ошибка таилась в самом процессе раскрытия воспоминания. Казалось, что где бы ни находилась та комната, она – Хоури – обязана быть там, чтобы принять участие в какой-то борьбе, присоединиться к чьему-то сопротивлению. И было ясно, что времени осталось совсем мало и нельзя тратить его на то, что находится у нее перед глазами.

– О, не беспокойся, – сказал Фазиль, видимо без труда читавший ее мысли. – Наш разговор не происходит в реальном времени. Да и в ускоренном времени ЦАПа тоже. С тобой бывало когда-нибудь такое: кто-то будит тебя, но его действия становятся частью твоего сна задолго до того, как ты просыпаешься по-настоящему? Понимаешь, о чем я? Твоя собака лижет тебе лицо, чтобы разбудить, и ты падаешь в море с корабля, и потом кажется, что корабль снился тебе всю ночь. – Фазиль помолчал. – Память, Хоури. Воспоминания откладываются мгновенно. Сон казался реальностью, но он возник внезапно, в тот момент, когда собака стала лизать твое лицо. Ретроспективно сконструировалась ситуация, которую на самом деле ты не переживала.

Упоминание Фазиля о ЦАПе кристаллизовало концепцию стальной комнаты. Хоури еще острее ощутила необходимость оказаться там и принять участие в схватке. Детали по-прежнему были туманны, но Хоури чувствовала важность своего участия в борьбе.

– Мадемуазель, – продолжал Фазиль, – могла почерпнуть множество сведений из твоего прошлого, а многое могла и сочинить, исходя из единичного факта. Но она понимала: для пользы дела следует поместить тебя в такую обстановку, где обсуждение военных проблем покажется совершенно естественным.

– Военных проблем?

– Собственно говоря, войны как таковой. – Фазиль улыбнулся, отчего его усы встопорщились, словно демонстрируя принципы строительства консольных мостов. – Но эта война не из тех, в которых ты участвовала или о которых хотя бы читала. Нет. Боюсь, та война случилась слишком давно. – Фазиль резко встал, одернул китель и поправил ремень. – Пожалуй, нам лучше перейти в конференц-зал.

Глава двенадцатая

Окраина Неба, 61 Лебедя A, год 2483-й (компьютерная имитация)

Конференц-зал, куда Фазиль привел Хоури, ничем не походил на те, в которых ей доводилось бывать раньше. Он явно был слишком велик для надувных палаток вообще и уж никак не мог поместиться внутри этой. И хотя Хоури имела дело с разными типами моделирующей аппаратуры, ни один из них не смог бы создать картину, которая сейчас открылась ее глазам. Она занимала почти все пространство комнаты шириной примерно двадцать метров и была окружена со всех сторон дорожкой с металлическими перилами.

Это была карта всей Галактики.

То, что, с точки зрения Хоури, делало это изображение невозможным, заключалось в одном-единственном факте: глядя на карту, она воспринимала – то есть видела и каким-то образом усваивала – информацию о каждой звезде в Галактике, от еле теплящихся красных карликов до ярчайших неустойчивых белых супергигантов. И здесь присутствовали не только те звезды, которые можно увидеть, когда на них совершенно случайно падает взгляд. Нет, их было несравненно больше. Но всю Галактику здесь можно было охватить с одного взгляда. Хоури так и восприняла ее – как единое целое.

Она могла запросто сосчитать точное количество звезд в ней!

Их было 466 311 922 811. Пока она считала, один из супергигантов превратился в сверхновую, так что ей пришлось изменить итог.

– Это фокус, – сообщил ей Фазиль. – Кодификация. В Галактике звезд больше, чем клеток в человеческом мозгу: если их запоминать, это заняло бы слишком большую часть ассоциативной памяти. Хотя это не значит, что ощущение всеведения не поддается имитации.

Картина Галактики была столь детальна, что назвать ее картой просто язык не поворачивался. Все звезды были изображены согласно своим качествам: цвет, светимость, размер, бинарность, положение, вращение. И все это отражалось с абсолютной точностью, причем были отмечены еще и области формирования звезд – прозрачные, мягко светящиеся облака конденсированных газов, в которых мерцали угольки эмбрионов будущих светил. Были там и совсем недавно сформированные звезды, окруженные дисками протопланетного материала, а если того хотела Хоури, то открывался вид и на планетные системы, вращающиеся вокруг своих центральных солнц на невероятных скоростях. Были там и совсем старые звезды, уже сбросившие скорлупу своих фотосфер, обогатив ими нищее межзвездное пространство и превратив его в основной протоплазменный резервуар, из которого когда-нибудь родятся будущие поколения звезд, миров и цивилизаций. Были там и останки сверхновых – регулярных и случайных, типичных и нетипичных, расширявшихся по мере охлаждения и излучавших свою энергию в мировое пространство. Иногда в гуще процессов звездной гибели Хоури могла наблюдать появление молодого пульсара, выбрасывающего пучки радиоволн на точных и почти не меняющихся диапазонах, работающего словно часы в каком-нибудь всеми забытом императорском дворце, давным-давно заведенные в последний раз и обреченные тикать, пока их не остановит ледяная вечность. А еще она видела черные дыры. Одна из них (ныне еще спящая) находилась в центре Галактики, окруженная сопутствующими роями обреченных звезд, которые в один прекрасный день по крутым спиралям рухнут в недра дыры и, разрываемые в клочья, дадут пищу для апокалиптического взрыва рентгеновского излучения.

Но не только галактическую астрофизику показывала эта объемная картина. Хоури видела и понимала нечто гораздо большее по мере того, как новые слои воспоминаний ложились на предыдущие. Она узнала, например, что Галактика кишит жизнью, что миллионы культур разбросаны в квазибеспорядке по ее гигантскому, медленно вращающемуся диску.

И все, что она видела, было в прошлом. В далеком-далеком прошлом.

– Таким, – произнес Фазиль, – было состояние Галактики примерно миллиард лет назад. Если считать, что начало Вселенной положено за пятнадцать миллиардов лет до этого, то миллиард – огромный кусок времени, даже по галактической шкале.

Они стояли рядом, склонившись над перилами, украшавшими дорожку, – совсем как влюбленная парочка, остановившаяся на минуту полюбоваться своим отражением в темном пруду с утками.

– Чтобы ты имела более четкое представление, скажу, что миллиард лет назад человечество еще не существовало, – продолжал Фазиль. – Больше того, еще и динозавров не было! Они появились порядка двухсот миллионов лет назад, то есть примерно за одну пятую того периода, о котором мы с тобой говорим. Сейчас у нас тут докембрий. Жизнь на Земле уже есть, но не многоклеточная. Если очень повезет, можно встретить что-нибудь вроде губки. – Фазиль снова поглядел на модель Галактики. – А вот в других местах дела обстояли иначе.

Около миллиона различных цивилизаций (Хоури не была уверена в точности этой цифры, но решила не впадать в детскую педантичность; это как определять возраст человека с точностью до месяца), возникших в разное время, а следовательно, имевших разный возраст, существовали тогда в Галактике. Если верить Фазилю (хотя Хоури лишь частично улавливала ход его рассуждений), Галактика только четыре миллиарда лет назад достигла такого состояния, чтобы в ней могли появиться разумные существа и цивилизации. Но когда эта точка минимальной галактической зрелости была достигнута, и развитие цивилизаций пошло отнюдь не синхронно. В процессе распространения разума некоторые культуры возникли в мирах, где по тем или иным причинам ход эволюции замедлился и отстал от нормы или возникшая жизнь подверглась чрезмерному воздействию природных катастроф.

Так или иначе, через два-три миллиарда лет после появления жизни на тех или иных планетах некоторые из цивилизаций вошли в эру космических перелетов. По достижении этой точки развития многие из них расползлись по всей Галактике, хотя, разумеется, были и такие домоседы, которые предпочитали колонизировать лишь собственные солнечные системы, а некоторые даже ограничивались спутниками своей планеты. Обычно же темп продвижения по Галактике был достаточно быстрым: средняя скорость составляла от одной десятой до одной сотой скорости света. Это может показаться медленным, но на самом деле скорость была потрясающая, учитывая, что разумной жизни исполнился всего миллиард лет, а диаметр Галактики равнялся ста тысячам световых лет. Если бы не всякого рода препятствия, то любой народ, обладавший космическими кораблями, мог бы стать доминирующим в Галактике за сравнительно короткое время – каких-нибудь несколько миллионов лет. И возможно, что если бы такое на самом деле случилось, то есть установилось бы политическое господство одной цивилизации, то дела пошли бы совсем иначе.

На самом же деле первая космическая цивилизация имела очень малую скорость экспансии, и она столкнулась с экспансионистской волной второй цивилизации. Та, хоть и была моложе, не уступала первой по технологическому уровню и вполне была способна при необходимости стать агрессивной. За неимением лучшего термина их отношения можно назвать галактической войной. Там, где обе расширяющиеся империи сталкивались, возникали сильнейшие трения, и культуры с грохотом крушили друг друга, как огромные тектонические плиты. А вскоре возникла третья, а там и четвертая силы, которые тоже были вовлечены в конфликт. Закономерно, что в свалку в конце концов оказалось втянуто несколько тысяч космических цивилизаций.

Именовалась эта война по-разному на тысячах языков ее участников. Некоторые названия едва ли могут быть адекватно переведены на современные человеческие языки. Но несколько участников боевых действий назвали ее почти одинаково: со скидкой на трудности перевода и взаимопонимания это что-то вроде Войны Рассвета.

Война охватила всю нашу Галактику и еще две сателлитных, вращавшихся вокруг Млечного Пути. В нее втянулись не только отдельные планеты, но и целые солнечные системы, созвездия и спиральные рукава. Хоури поняла, что следы этих сражений видны еще и сегодня, надо лишь знать, где их искать. Последствия войны обнаруживаются в виде аномальных концентраций погасших звезд в некоторых районах Галактики или в появлении странных сочетаний еще горящих звезд, расположенных, например, в виде строгих цепочек. На многие десятки световых лет тянутся полосы обломков от гигантских систем вооружений. Есть громадные объемы пустоты, где должны быть звезды, а по законам динамики – формирования солнечных систем и планеты, но там нет ничего, кроме холодных обломков и прочего космического мусора. Война Рассвета длилась долго – дольше, чем эволюционные процессы самых горячих звезд. Впрочем, если сравнивать с жизнью Вселенной, то война не очень уж долга – так, слегка исказивший Галактику спазм.

Могло случиться, что в Войне Рассвета не осталось бы победителя. Хотя по меркам Вселенной она была не такой уж долгой, но с точки зрения разумных существ длилась бесконечно. Сотни их видов за это время появились и успели исчезнуть, погибнув или изменившись до неузнаваемости при ассимиляции. Некоторые уподобились машинам, другие описали, так сказать, круг в обратном направлении, то есть из машин превратились в органические субстанции. Третьи сублимировались и полностью сгинули с полей сражений. Еще кое-кто превратил свое тело и дух в информационную матрицу и нашел вечное убежище в тщательно оберегаемых компьютерных пространствах. Были и такие, которые уничтожали сами себя.

И все же одна цивилизация вышла из горнила войны окрепшей. Возможно, ей посчастливилось оказаться среди самых малозначительных участников войны, и, пострадав меньше других, она превратилась в мощную силу, восседающую на руинах Галактики. А может быть, эта цивилизация развилась из коалиции нескольких по горло сытых войной видов. Все это, впрочем, значения не имеет, так как сами эти существа, надо думать, о своем происхождении ничего не ведали. Были они – во всяком случае, тогда – гибридом машин и химериков, с примесью каких-то местных позвоночных. Они даже не удосужились придумать себе постоянное имя.

– Но все же, – сказал Фазиль, – имя они получили, нравится оно им или нет.

Хоури поглядела на мужа. Пока он излагал ей историю Войны Рассвета, она ухитрилась узнать кое-что о месте своего пребывания и о нереальности происходящего. То, что Фазиль сказал о Мадемуазели, наконец-то соединилось с какими-то задержавшимися в разуме Хоури воспоминаниями об истинном настоящем. Теперь она почти ясно представляла себе ЦАП, знала, что сцена, в которой против воли участвует, этот искаженный обрывок прошлого, – всего лишь интерлюдия. А мужчина – вовсе не Фазиль. Это просто реконструкция. Правда, он мало отличается внешне от Фазиля, каким она его помнит.

– И как же их назвали? – спросила она.

Он помолчал, прежде чем дать ответ, а заговорил уже с театральной серьезностью.

– Ингибиторы. И на то была причина, которая вскоре стала очевидной.

И он объяснил Ане, объяснил простыми словами, чтобы лучше дошло. Знание обрушилось на Хоури холодной и безжалостной лавиной – и она поняла, что никогда не сможет забыть услышанное. Поняла она и кое-что еще – то, что, возможно, являлось главным содержанием всего урока. Она поняла, почему Силвест должен умереть.

И почему, если при этом необходимо погубить планету, такая цена не будет непомерной.

Охрана явилась как раз в тот момент, когда Силвест погрузился в сон без сновидений. Последняя операция изнурила его.

– Собирайся, соня, – сказал тот, что повыше, – здоровяк с вислыми седыми усами.

– Зачем вы пришли?

– Так мы и согласимся испортить сюрприз, – сказал второй, похожий на хорька, поигрывая винтовкой.

Его повели какой-то нарочно запутанной дорогой: слишком много поворотов, чтобы можно было принять это за случайность. Своей цели охранники добились быстро – подконвойный напрочь потерял ориентацию. Сектор, куда доставили Силвеста, показался ему незнакомым. Это была или старая часть Мантеля, перестроенная людьми Слуки, или совсем новая группа тоннелей, прорытых уже после захвата города. Какое-то время Силвест думал, не переселяют ли его, но это казалось маловероятным: одежда осталась в камере, и там совсем недавно сменили постельное белье. Фолкендер говорил о возможности изменения статуса Силвеста в связи с какими-то визитерами, о которых он упомянул вскользь.

Однако, как вскоре убедился Силвест, план Слуки остался прежним.

Комната, в которой он оказался, была такой же спартанской, как и его камера. Точная копия, начиная от голых стен и заканчивая лючком в двери для доставки пищи.

И все то же губительное для надежды ощущение, что стены невероятно толсты, а тоннель уходит в самую глубь горы. Все так похоже, что подумалось даже: его заставили пройти на полусогнутых по круговому тоннелю, в результате чего он очутился в своей прежней камере. От них и не такого можно ждать… Ладно, не все ли равно? Будем считать это прогулкой или физическим упражнением.

Но как только Силвест пригляделся, ему стало ясно, что комната другая. На постели сидела Паскаль, и, когда жена подняла глаза, он понял, что она удивлена ничуть не меньше его самого.

– У вас ровно час, – сказал усатый, хлопнув своего напарника по спине.

Оба вышли и тут же заперли дверь.

Последний раз, когда Силвест видел Паскаль, она была в свадебном платье, волосы уложены блестящими пурпурными волнами, и ее окружал целый рой иллюзорных фей и волшебников. С равным успехом все это могло бы и присниться Силвесту. Теперь на ней был комбинезон – такой же грязный и не по размеру, как и на нем самом. Стрижка под горшок, под глазами то ли круги от бессонницы, то ли синяки – может быть, и то и другое. Она казалась тоньше и меньше ростом, чем помнилось ему, – наверное, потому, что сутулилась. Ноги босые… а белая пустота комнаты кажется такой огромной.

Силвест не помнил, было ли время, когда Паскаль казалась такой хрупкой и такой прекрасной. Ему даже трудно было поверить, что это его жена. Он хорошо помнил ночь первого мятежа. Паскаль ждала его в раскопе со своими бесчисленными вопросами, которые позже сплетутся в главный: кто же он на самом деле? Что он мог совершить и что совершил? Ему казался невероятным поток событий, который свел их вместе в этой самой одинокой из комнат.

– Они все время твердили мне, что ты жива, – шепнул Силвест. – А я боялся им поверить.

– А мне сказали, что ты ранен, – отозвалась Паскаль. Ее голос был тих, будто она боялась стряхнуть дремоту, нарушив тишину. – Они не хотели сказать, что именно с тобой произошло, а я боялась расспрашивать, допуская, что они могут сказать и правду.

– Меня ослепили, – сообщил Силвест, впервые после операции трогая твердую поверхность глаз.

Вместо взрыва боли, сравнимого со взрывом сверхновой, к чему он уже привык, появился лишь туман тошноты, который исчез, как только он убрал пальцы.

– Но сейчас ты видишь?

– Да. И если по правде, то ты – главное, ради чего стоит иметь зрение.

Она вскочила с кровати и бросилась к нему на шею, обвила ногой его ноги. Силвест ощутил ее легкость и хрупкость – было страшно ответить объятием; казалось, можно запросто раздавить. И все же он крепко прижал Паскаль к себе, и она ответила тем же, хотя тоже, видимо, опасалась нанести ему какой-то вред, будто каждый из них не был уверен, что перед ним не призрак. Они обнимались так долго – целые часы, куда больше, чем им было отпущено. И вовсе не потому, что время тянулось медленно, а потому, что оно просто перестало играть самомалейшую роль. Теперь оно подчинялось им, его можно было укорачивать или удлинять простым усилием воли.

Силвест жадно пил ее красоту, тогда как она искала нечто человеческое в пустоте его механических глаз. А ведь было время, когда Паскаль боялась даже мельком коснуться взглядом его лица. Теперь это время кануло в бездну. Силвесту же никогда не составляло труда проникать в глубину глаз Паскаль, поскольку она не стереглась, не задумывалась, что он там ищет. Но сейчас ему хотелось, чтобы она поняла, почему он так пристально вглядывается в ее лицо. Потому что страстно хочет, чтобы она испытала радость, догадавшись, что он считает ее такой пленительной и пьянящей.

И вот они уже целуются, вот, спотыкаясь и не размыкая объятий, идут к постели. Через минуту тюремные комбинезоны лежат грязной грудой на полу. Силвест подумал, что за ними, возможно, наблюдают. Это было не исключено, даже вероятно. Но, как оказалось, не имело ни малейшего значения. В течение этого часа, который им дали, кроме них с Паскаль, во всем мире не существует никого. Стены как будто раздвинулись до бесконечности; ничто не отделяло их от Вселенной. Они занимались любовью уже не впервые, хотя раньше это случалось нечасто – трудно было найти возможность уединиться. Теперь же – и при этой мысли Силвест чуть не расхохотался – они муж и жена, им не надо больше прятаться! Не надо прятаться – но они не могут дарить друг другу интимные ласки в любой момент, когда захотят. Силвест даже ощутил за собой вину, причина которой была непонятна. Уже потом, когда он лежал, спрятав лицо на груди Паскаль, ему стало ясно, откуда это чувство. Дело в том, что между ними осталось недосказанное, им надо открыть друг другу так много, а они тратят драгоценное время на обмен телесным жаром. Но Силвест знал: так и должно быть.

– Жалко, что все так быстро кончается, – произнес он, когда чувство времени вернулось к нему.

Сколько еще осталось минут от подаренного часа?

– В последний раз, когда мы были вместе, – заговорила Паскаль, – ты мне сказал кое-что.

– Да, о Карине Лефевр. Я не мог больше от тебя это скрывать, понимаешь? Это может показаться глупым, но я ведь думал тогда, что жить мне осталось минуты. Необходимо было поделиться с тобой. Да хоть с кем-нибудь! То, что я держал в себе столько лет…

Бедро Паскаль казалось ледяным. Она провела ладонью по его груди, словно старалась запомнить ее рельеф.

– Что бы там ни случилось, ни я, ни кто другой не вправе судить тебя.

– Но ведь я струсил!

– Нет, то была не трусость. Просто инстинкт самосохранения. Ты находился в самом страшном месте Вселенной, Дэн, не забывай этого. Филип Ласкаль не трансформировал свой мозг у жонглеров образами; ты помнишь, чем это кончилось. То, что ты вообще сохранил рассудок, уже доказывает твою смелость. Ведь безумие было для тебя куда более легким выходом.

– Но она же могла выжить! Черт побери, даже оставив ее умирать, я мог бы потом хоть частично облегчить свою вину, если бы нашел смелость рассказать всю правду! Это послужило бы своего рода искуплением. Бог свидетель, Карина заслуживала лучшего, а я погубил ее, да еще и оболгал.

– Ты не убивал. Убила завеса.

– Я даже в этом не уверен.

– О чем ты?

Он повернулся на бок, вглядываясь в лицо Паскаль. Когда-то его зрение имело свойство сохранять прочные отпечатки увиденного.

– Я хочу сказать, – сказал Силвест, – что не знаю, действительно ли она погибла там. Во всяком случае, не знал тогда. Сам-то я выжил, хоть и потерял свойства, полученные от жонглеров. А что, если и она спаслась, как спасся я? Ее шансы были выше, чем мои, хотя и ненамного. Что, если ей просто не удалось известить меня о своем спасении? Ее могло унести далеко от завесы, прежде чем я сам вырвался оттуда. Я же, когда починил субсветовик, и не подумал искать ее. Мне и в голову не пришло, что она могла выжить.

– По очень весомой причине, – ответила ему Паскаль. – Она погибла. Ты можешь критиковать свои действия сейчас, но тогда интуиция подсказала тебе, что она мертва. Ведь если бы она не умерла, то наверняка нашла бы способ связаться с тобой.

– В этом я не уверен. Мне-то связаться не удалось.

– Тогда перестань думать об этом. Иначе никогда не расстанешься с прошлым.

– Слушай! – воскликнул он, вспомнив слова Фолкендера. – Ты говорила с кем-нибудь, кроме тюремщиков? Например, со Слукой?

– Со Слукой?

– С женщиной, которая держит нас здесь. – Силвест с его острым чувством исследователя понял, что тюремщики почти ничего не сказали Паскаль. – У нас слишком мало времени, я могу объяснить происходящее лишь в нескольких словах. Люди, которые убили твоего отца, принадлежат к «Истинному пути». Они увлажнисты, насколько я могу судить, вернее, какая-то ветвь этого движения. А находимся мы в Мантеле.

– Я догадывалась, что нахожусь за пределами Кювье.

– Кстати, из того, что они мне говорили, получается, что Кювье был ими атакован. – Силвест не стал сообщать ей остальное, например, что город теперь, видимо, необитаем. Ей это знать не обязательно, особенно сейчас, когда этот город – единственное место на планете, которое ей известно. – Я не знаю, кто там сейчас правит, возможно, это люди, лояльные твоему отцу, а может, и сторонники «Истинного пути». По словам Слуки, твой отец встретил ее отнюдь не с распростертыми объятиями, когда взял Кювье. У нее накопилось достаточно злобы, чтобы организовать его уничтожение.

– Долго же она копила злобу!

– Вот почему у нее не самый взвешенный характер на этой планете. Я думаю, что наш захват вовсе не входил в ее планы, но это случилось, и теперь она просто не знает, что с нами делать. Ясно, что наша потенциальная ценность не позволяет нас уничтожить, но пока… – Силвест помолчал. – Не важно. Что-то происходит. Что-то меняется. Человек, чинивший мои глаза, сказал, что ходят слухи о гостях…

– Каких гостях?

– Мне тоже интересно. Но он ничего не прояснил.

– Зато теперь есть почва для приятных фантазий.

– Если что-нибудь и способно изменить ситуацию на Ресургеме, так это только прилет ультра.

– Для Ремиллиода еще рановато.

Силвест кивнул:

– Если корабль на подходе, то можно смело держать пари, что это не Ремиллиод. Но кто, кроме него, захочет торговать с нами?

– Эти люди могли прилететь не ради торговли.

Наверное, следует считать это признаком высокомерия, но Вольева совершенно не умела перекладывать свою работу на других, как бы абсурдно ни выглядела альтернатива. Она была рада – если это слово в данном случае уместно – усадить Хоури в кресло, чтобы та попыталась уничтожить сбежавшее с тайного склада орудие. Она была готова даже допустить, что без помощи Хоури невозможно выйти из создавшейся ситуации. Но это вовсе не означало, что сама Илиа согласится сидеть сложа руки и ждать, чем все кончится. Слишком уж хорошо Вольева знала свой характер. Она будет биться над решением той же проблемы, только подойдет к ней с другого конца.

– Свинство, – сказала Илиа по-русски.

Как она ни ломала голову, ответ ловко ускользал. Вот уже кажется, готово решение – но другие мысли, забегая вперед, обнаруживают дефекты в логической цепи. С одной стороны, способность критиковать идеи, едва они приходят на ум, когда они даже не успевают полностью сформироваться, доказывает гибкость этого самого ума. Но с другой стороны, откуда взялось крайне неприятное ощущение, что тем самым она снижает свои шансы на успех?

Надо было как-то преодолеть это препятствие.

Вольева употребила слово «свинство», поскольку оно хорошо выражало смесь непонимания и отвращения, которые Илиа испытывала всякий раз, когда заставляла свой разум возвращаться к Хоури – и к тому, что творилось у стажера в голове. А Хоури в данный момент вся без остатка была погружена в абстрактное пространство управления корабельной артиллерией. В этом пространстве обитал и разум ЦАПа, и даже мышление самой Вольевой, поскольку ЦАП – дело ее рук. Сейчас она вела тщательный мониторинг ситуации, используя нейронные датчики браслета.

В голове у Хоури бушует буря, тут никаких сомнений. И эта буря разбрасывает свои мельтешащие пальцы по всему пространству управления артиллерией.

Вольева понимала, что все это как-то взаимосвязано. Все проблемы ЦАПа – безумие Нагорного, Похититель Солнц, самоактивация орудия и вот теперь этот хаос в разуме у Хоури, предвещающий новую беду, – соединяются в одну общую проблему. Наверное, решение существует или по меньшей мере существует общая картина, способная все объяснить, – но от таких предположений нет никакого толку.

А больше всего тревожило то, что даже сейчас, в такой опасный момент, часть сознания Вольевой работала над этой абстрактной проблемой, а не над тем, что было жизненно важно именно сию минуту. Вольевой казалось, что ее мозг – комната, битком набитая учениками. По отдельности они вундеркинды, и если бы слушали ее объяснения, то наверняка показывали бы потрясающие результаты. Однако некоторые ребятишки не желают уделять ей внимание, они лениво поглядывают в окно, пропуская мимо ушей призывы сосредоточиться на важном: собственные заботы кажутся им куда интереснее, нежели скучный урок.

Тут на первый план вышла мысль, скорее даже воспоминание. Оно касалось серии файрволлов, которую Илиа установила лет сорок назад по корабельному времени. Вольева считала, что эти защитные экраны станут последней преградой, сдерживающей проникновение извне разрушительных вирусов. Ей даже в голову не приходило, что они и в самом деле могут понадобиться, и уж тем более в такой ситуации, как сложившаяся сейчас.

А вот теперь она почему-то вспомнила об этих файрволлах.

– Это Вольева, – сказала она в браслет, чуть ли не задыхаясь от натуги – так тяжело было вытаскивать из памяти необходимые команды. – Доступ к защитным протоколам. Степень опасности – лямбда плюс, максимальная боеготовность, проверка работоспособности, полное автономное подавление отказов, критичность – девять баллов по Армагеддону, обход системы безопасности – красный-один-альфа, все привилегии триумвиров сохраняются, все привилегии нетриумвиров отменены.

Вольева перевела дыхание. Она надеялась, что прочитанное «заклинание» открыло ей все двери, ведущие к сердцу оперативной матрицы корабля.

– А теперь, – продолжила она, – вызвать и запустить исполняемый модуль «Паралич». – Про себя же она прошептала: «И побыстрее, черт побери!»

«Паралич» активировал все файрволлы, которые установила Вольева. Она сама написала программу, но это было очень давно – еле удалось вспомнить, что конкретно делает «Паралич» и на какую часть корабля распространяется его влияние. Это была своего рода игра: Вольева хотела парализовать достаточный объем корабля, чтобы обезвредить орудие с тайного склада, но в то же время оставляла себе пространство для попыток собственноручно остановить вышедший из подчинения механизм.

– Свинство, свинство, свинство…

По дисплею ее браслета бежали сообщения о сбоях в программе. Различные системы (в первую очередь важные системы корабельного управления и жизнеобеспечения), до которых попробовал добраться «Паралич», отказали ему в доступе. Если бы «Паралич» сработал как надо, это имело бы для корабля такие последствия, какие вызывает у человека сильный удар по голове: внезапная остановка всех второстепенных систем и обратимый ступор. «Ностальгия по бесконечности» понесла бы поверхностный ущерб – Вольева смогла бы его устранить, утаить или как-нибудь объяснить. Но действия «Паралича» дали другой эффект. Если сравнивать с человеком – как если бы у него онемел только кожный покров, да и то не весь.

Все это совершенно не отвечало плану Вольевой. Однако теперь она понимала, что парализованными оказались бы и расположенные на корпусе, лишь частично зависящие от ЦАПа штатные орудия – те самые, которые только что уничтожили шаттл. Сейчас она может попытаться разыграть этот же самый гамбит еще раз. Конечно, орудие с тайного склада успеет уйти еще дальше, и задача уже не будет сводиться к тому, чтобы ему помешать. Однако Вольева получит в свое распоряжение еще один шаттл и сумеет вывести его в космос, у нее появится ряд новых возможностей.

Еще несколько секунд, и весь ее оптимизм разлетелся вдребезги. Возможно, «Паралич» и сработал бы так, как она рассчитывала, если бы за последние сорок лет различные корабельные системы не переплелись и сомкнулись теснейшим образом. Программа коснулась тех областей, которые Вольева вовсе не собиралась трогать. Во всяком случае, шаттлами теперь управлять было нельзя, они оказались защищены от ее воздействия. Она испробовала некоторые доступные для триумвиров обходные команды, но ни одна попытка не возымела действия. Вряд ли стоило этому удивляться – «Паралич» создал в командной сети прорехи, которые никакими программными средствами заштопать было нельзя. Чтобы виртуально добраться до шаттлов, Вольевой нужно было физически перезагрузить все отказавшие элементы схемы, а для этого потребовалось бы найти схему сделанных сорок лет назад инсталляций. За один и даже за два дня она бы с такой работой не справилась.

А у нее оставались считаные минуты.

Ее засасывало. Не в шахту отчаянного уныния, а скорее в гравитационный колодец свинцовой безнадежности. Но когда Илиа барахталась в этой яме, теряя драгоценные секунды, она кое-что вспомнила. Нечто настолько очевидное, что было странно, как она недодумалась прежде.

Вольева вскочила и опрометью бросилась бежать.

Хоури вломилась в ЦАП.

Быстрый взгляд на часы подтвердил, что Фазиль не обманул ее – ни одна минута реального времени не потеряна. Просто какой-то фокус: ей ведь казалось, что в надувной палатке она провела по меньшей мере час, а вышло, что на все ее приключения потрачена ничтожная доля секунды, – и это кажется непостижимым. И все же расслабляться нельзя – до того как были запущены ее воспоминания, события неслись вскачь. Ситуация с тех пор не потеряла своей остроты.

Орудие с тайного склада уже наверняка полностью зарядилось. Его гравитационные излучения не улавливаются кораблем – так человек не слышит свист, который переходит за ультразвуковой предел. В любую секунду оно может выстрелить. Кто его сдерживает? Может быть, Мадемуазель? Почему ей так важно, чтобы Хоури была на ее стороне? Если пушка не выстрелит, Хоури опять станет единственным средством для достижения цели?

– Одумайся, – произнесла Мадемуазель. – Одумайся, Хоури. Ты уже должна была понять, что Похититель Солнц – нечто совершенно чуждое людям. А ты ему помогаешь!

Усилия, понадобившиеся для подсознательного озвучивания этих слов, были изнурительны для Хоури.

– Ладно, я готова поверить тебе, что он чуждый. Вопрос в другом: а сама ты нам что, своя?

– Хоури, нет времени выяснять отношения.

– Извини, но мне кажется, данная минута ничуть не хуже любой другой, чтобы внести полную ясность. – Формулируя мысли, Хоури не прекращала борьбу, хотя часть ее – та часть, которая была потрясена увиденным в воспоминаниях, – уговаривала сдаться и предоставить Мадемуазели полный контроль над орудием с тайного склада. – Ты хочешь убедить меня, что Похититель Солнц был привезен Силвестом из-за завесы?

– Нет, не хочу. Ты сама видела факты и сама сделала из них логический вывод.

– Черта с два! – Хоури снова набирала силу, хотя ее все еще было недостаточно, чтобы перетянуть чашу весов. – Ты все лезешь вон из кожи, чтобы стравить меня с Похитителем Солнц. Может, он и в самом деле подонок и олицетворение зла, но это ведь еще требуется доказать. Откуда ты можешь знать правду? Разве что сама инопланетянка.

– Хорошо, давай на минуту согласимся, что дело обстоит именно так.

Что-то новое привлекло внимание Хоури. И хотя в поединке с Мадемуазелью ей приходилось нелегко, все же стоило уделить толику внимания изменившейся ситуации.

В борьбу включился еще один участник!

Он находился вне оперативного пространства ЦАПа. Это было не виртуальное существо, а вполне материальное. Только что оно отсутствовало или пряталось, а теперь вдруг объявилось на поле боя. В тот момент, когда Хоури его обнаружила, оно находилось вблизи корабля. Вблизи – не то слово. Оно казалось не то частью корабля, не то его паразитом, вроде рыбы-прилипалы.

Размером с очень маленький космический корабль, не больше десяти метров в длину, оно больше всего напоминало толстую ребристую торпеду, из которой торчали восемь суставчатых ног. И шагали эти ноги прямо по поверхности корабля. Самое странное, что штатная артиллерия по нему не стреляла, хотя еще недавно она без всяких колебаний уничтожила шаттл.

– Илиа! – воскликнула Хоури. – Илиа, уж не задумала ли ты… – И тут же: – Черт, ты же именно это и задумала!

– Какая глупость! – вторила ей Мадемуазель.

«Паук» отделился от корпуса корабля; все восемь ног одновременно отцепили свои клешни от брони. Поскольку корабль продолжал сбрасывать скорость, казалось, что «Паук» падает вперед, причем со значительным ускорением. Как объясняла в свое время Вольева, для таких ситуаций модуль имел собственные маневровые двигатели, позволяющие восстановить контакт с кораблем. Но сейчас «Паук» все отдалялся от «Ностальгии», а ракеты не включались.

Хоури наблюдала за происходящим как бы с разных точек зрения и в таких ракурсах, которые были просто невозможны для человека без имплантатов ЦАПа, связанных с камерами, расположенными на корпусе корабля. Поэтому Хоури ясно увидела, как вдруг выбросили бело-фиолетовое пламя отверстия в средней части «Паука» – там, где торпедовидное тело крепилось к турели с бесполезными сейчас ногами. Сияние выбросов освещало эти ноги поочередно быстрыми вспышками, когда «Паук» прекращал свое падение. Сейчас он вполне мог бы вернуться и занять прежнее место на корпусе. Но Вольева использовала двигатели вовсе не для этого. Через несколько секунд «Паук» уже снова летел, но теперь в направлении орудия с тайного склада.

– Илиа… Я не думаю, что…

– Доверься мне, – донесся голос триумвира и вошел в мозг ЦАПа таким слабым, будто Вольева находилась в другой половине Вселенной, а не в нескольких километрах от Хоури. – У меня кое-что есть – можно это снисходительно назвать планом. Или, скажем, возможностью продолжать драку.

– Не могу сказать, что мне это нравится.

– Мне тоже, если тебя это успокоит. – Вольева сделала паузу. – Между прочим, Хоури, когда все это кончится, если обе будем живы, что сейчас трудно гарантировать… нам придется выкроить время для разговора по душам.

Может, она просто так болтает, чтобы заглушить чувство страха?

– По душам?

– Ну да, надо потолковать обо всех этих делишках. О проблемах с ЦАПом. Для тебя это будет шанс избавиться… от крошечных секретов, которые так тебя тяготят и которыми надо было поделиться со мной гораздо раньше.

– Например?

– Ну, для начала, кто ты на самом деле.

«Паук» быстро преодолевал расстояние до мятежной пушки, притормаживая маневровыми двигателями, но он все еще находился относительно близко от корабля, поскольку их скорости пока еще совпадали. Даже с растопыренными лапами модуль был как минимум втрое короче орудия. Сейчас он очень мало походил на паука, скорее на злосчастную каракатицу, готовую исчезнуть в пасти медленно плывущего кита.

– Тогда это будет долгий разговор, – ответила Хоури, думая о том, что таить свою подноготную от Вольевой бессмысленно.

– Ничего страшного. А теперь извини, я тут собираюсь кое-что предпринять на грани рискованного и невозможного.

– Она имеет в виду самоубийство, – прокомментировала Мадемуазель.

– Скажи, тебе ведь нравится все это? – спросила Ана Вольеву.

– И еще как! Учитывая, что я здесь больше ничего не контролирую.

Вольева остановила «Паука» вблизи торчащего вперед из орудия острого выступа. Она подошла близко, но все-таки недостаточно, чтобы растопыренные шевелящиеся ноги «Паука» могли ухватиться за гладкую поверхность монстра. А пушка между тем пришла в движение, медленно и неритмично закачалась из стороны в сторону с помощью собственных маневровых двигателей. Она явно старалась избежать столкновения с Вольевой, хотя попытки были ограничены инерцией движения. Казалось, адское чудище испугалось крохотного паучка. Хоури услышала четыре хлопка подряд, они практически слились в один звук – это было похоже на очередь из автоматического пулевого оружия.

Хоури видела, как из тела «Паука» выскочили четыре абордажных крюка и бесшумно опустились на поверхность пушки. Эти крючья обладали способностью мгновенно пробуривать металл на глубину нескольких десятков сантиметров, а затем внутри распускаться как цветок, так что цель уже не могла отцепиться. Тросы, соединенные с крючьями, натянулись и засверкали в выхлопах маневровых двигателей. Они стали сокращаться, «Паук» подтягивался к орудию, которое все еще двигалось, неуклюже пытаясь избежать столкновения с ним.

– Роскошно! – воскликнула Хоури. – А я уже готовилась уничтожить эту погань. Что мне делать теперь?

– Сможешь – стреляй! – ответила Вольева. – Постарайся меня не задеть, но на всякий случай знай: броня этой кабины крепче, чем кажется. – Последовала пауза, затем донеслись слова Вольевой: – Ага! Отлично. Вот я и поймала тебя, кусок летучего дерьма!

Лапы «Паука» уже обхватили «рог» орудия. Похоже, оно отказалось от намерения сбросить его; должно быть, на то имелась причина. Хоури подумала, что Вольева добилась не слишком многого, несмотря на свой смелый маневр. Орудие, похоже, не считает паука серьезной помехой.

Между тем битва за контроль над штатной артиллерией обрела весьма серьезные масштабы. Несколько раз Хоури казалось, что эти орудия перешли под ее управление, что системы, подчиненные Мадемуазели, слабеют, но эти небольшие победы все же не давали Ане возможности взять точный прицел и открыть огонь. Если Похититель Солнц и помогал ей, то сейчас она этого не ощущала. Хотя, возможно, отсутствие этого ощущения следовало отнести на счет его особого коварства. Возможно, не будь тут Похитителя Солнц, Хоури уже давно бы проиграла бой, и освобожденная Мадемуазель спустила бы с цепи чудовищную силу.

Правда, сейчас все это уже не казалось столь важным. Хоури наконец-то поняла намерения Вольевой. Маневровые двигатели «Паука» работали на полную мощность, сводя на нет все усилия более массивного и неуклюжего орудия. Вольева тянула пушку под корабль, к бело-голубому сиянию, вырывавшемуся из ближайшей дюзы субсветового двигателя. Она явно собиралась уничтожить эту штуковину в бешеном огне.

– Илиа, – спросила Хоури, – ты хорошо подумала?

– Подумала? – Хоури четко уловила женский хохоток, правда, он был явно нарочитым. – В жизни не делала ничего столь же необдуманного. Просто я сейчас альтернативы не вижу. Разве что ты немедленно овладеешь проклятыми орудиями.

– Я… стараюсь…

– Давай-давай, старайся и не мешай. Мне сейчас есть над чем подумать.

– И тогда вся ее жизнь прошла у нее перед глазами… Могу себе представить.

– Это опять ты? – Хоури дала себе слово больше не реагировать на Мадемуазель.

Уже было понятно, что Мадемуазель только притворяется легкомысленным и незаинтересованным наблюдателем. Все ее вмешательства преследуют лишь одну цель – отвлечь Хоури от главного. А это, разумеется, способно изменить ход битвы.

Теперь Вольевой осталось преодолеть лишь метров пятьсот, чтобы мятежная пушка оказалась под пламенем двигателей корабля. Орудие продолжало сопротивляться, его дюзы работали вовсю, но тяга у него была меньше, чем у «Паука». Оно и понятно, подумала Хоури. Проектировщики вспомогательной системы, которая должна была обеспечить движение орудия, вряд ли подумали о том, что ему придется защищать себя в «рукопашном бою», а если и подумали, то с усмешкой.

– Хоури! – крикнула Вольева. – Через полминуты я эту свинью отпущу. Если арифметика меня не подводит, никакие корректирующие импульсы не остановят дрейф орудия к выбросу.

– Так это же здорово!

– Ну да… Только должна тебя предупредить. – Голос Вольевой потерял четкость – сказывались помехи, создаваемые двигателями корабля, к которым Вольева приблизилась на расстояние, вряд ли полезное для органических молекул. – До меня сейчас дошло, что если и удастся разрушить пушку… то часть силы взрыва… возможно, неизвестной природы… не обратит ли назад луч нашей тяги? – Последовала многозначительная пауза. – Если такое произойдет, результаты могут быть далеки… от оптимальных.

– Что ж, спасибо за моральную поддержку, – буркнула Хоури.

– Черт возьми, – произнесла Вольева спокойно и тихо, – кое-что идет не по плану. Похоже, пушка шарахнула по «Пауку» чем-то вроде электромагнитного импульса. Или это излучение наших двигателей… В общем, что-то воздействует на управление… – Раздались характерные звуки, – должно быть, Вольева безрезультатно щелкала старинными металлическими переключателями на консоли. – Кажется, я накрепко прилипла к этой гадине.

– Тогда отключи тягу. Это-то ты можешь сделать?

– Конечно, иначе как бы мне удалось прикончить Нагорного? – В голосе Вольевой ощущалась нехватка оптимизма. – Нет, тяга мне тоже не подчиняется, – должно быть, ее заблокировал «Паралич». – Ана уже с трудом различала бормотание Вольевой. – Хоури, похоже, дело швах… Если ты уже контролируешь штатное вооружение…

Снова вмешалась Мадемуазель, ее голос зазвучал в мозгу Аны очень серьезно.

– Хоури, ей конец. И под таким углом, с какого ты собралась стрелять, половина орудий откажет, чтобы не нанести ущерба кораблю. Да и тебе самой, считай, повезет, если прожжешь корпус пушки и останешься в живых.

Она была права. Хоури и не заметила, как целые батареи отключились, получив приказ о наведении на цель, расположенную в опасной близости от некоторых частей корабля. Остались лишь малые калибры, не способные нанести орудию серьезный ущерб.

Но по какой-то неведомой причине ситуация изменилась.

Внезапно штатное вооружение корабля оказалось подконтрольным скорее Хоури, нежели ее противнику. И она поняла: не так уж плохо, что незаблокированные системы имеют небольшую боевую мощь. Ее план изменился. Теперь требовалась хирургическая точность, а не грубая сила.

Не дожидаясь, когда Мадемуазель вернет себе власть над штатными артустановками, Хоури отменила прежнее целеуказание и ввела команды, обеспечивающие наведение орудий на новые цели. Ее приказы были предельно точны и требовали немедленного и безукоризненного выполнения. Орудия, которые только что двигались как сомнамбулы, мгновенно развернулись. Но мишенью для них стал вовсе не монстр с тайного склада, а нечто совершенно иное.

– Хоури, – начала было Мадемуазель, – тебе следует все хорошенько обдумать, учесть, что…

Но Ана уже открыла огонь.

Жгуты плазмы рванулись в направлении беглой пушки, но не точно к ней, а к креплениям, соединявшим ее с «Пауком». Они аккуратно срезали все восемь ног, а затем и четыре троса, к которым крепились «кошки». Изувеченный «Паук» метнулся в сторону от смертельно опасного луча тяги.

Что же до орудия с тайного склада, то оно влетело в пламя, подобно ночному мотыльку.

Дальнейшее заняло лишь неуловимый для человеческого восприятия миг. Хоури и потом не могла припомнить ни последовательности событий, ни их сути. Материальная оболочка орудия исчезла в одну миллисекунду, превратилась в клубы пара, состоявшего из атомов разных металлов. И нельзя было понять, только луч оказал это разрушительное воздействие или пушка, едва соприкоснувшись с ним, решила вывернуться наизнанку.

В любом случае конструкторы орудия никак не могли ожидать подобного исхода.

И когда истончился до предела корпус пушки, она превратилась в гравитационный вулкан, изрыгнула из себя раскаленное пространство-время.

Что-то жуткое происходило с материей в непосредственной близости от орудия с тайного склада. Радуга искривленного звездного света приобрела почти сферическую форму, обволакивая корчащуюся массу плазмы. Какое-то мгновение шаровая радуга была устойчивой, но тут же стала пухнуть, колебаться, как готовый лопнуть мыльный пузырь. А затем, в какую-то долю микросекунды, сфера схлопнулась, с растущей по экспоненте скоростью исчезла.

И тут же сгинуло все остальное. Ни обломков, ни даже пыли – просто усеянный звездами космос.

Потом появился слабый свет, похожий на ультрафиолет. Сияние росло, превращаясь в яркую зловещую сферу. Волна вспухающей плазмы обрушилась на корабль, сотрясла его с дикой силой. Хоури почувствовала этот удар даже в ЦАПе, в кресле на гироскопах. По дисплеям помчалась информация – хотя Хоури меньше всего сейчас хотелось ее усваивать – о том, что взрыв лишь незначительно повредил некоторые корабельные системы и что имел место короткий всплеск радиации, который теперь миновал, и радиационный фон уже не опасен. Гравитационные показатели тоже в норме.

Пространство-время было пробито на квантовом уровне, благодаря чему наблюдался ничтожный выброс энергии Планка. Ничтожный, разумеется, по сравнению с обычными потоками энергии в пене пространства-времени. Но для Хоури этот ничтожный выброс был как взрыв атомной бомбы в ближайших окрестностях. Пространство-время залечило раны мгновенно, заштопало дыры, не дожидаясь вредных последствий. И никаких следов – если не считать остаточных монополей Дирака, нескольких черных дыр малой массы и аномальных экзотических частиц.

Взбунтовавшаяся пушка прекратила свое существование.

– Ну и ладно. – Голос Мадемуазели звучал скорее разочарованно, чем зло. – Надеюсь, ты гордишься своим подвигом.

В ту минуту внимание Хоури было сосредоточено на другом: через виртуальное пространство ЦАПа к ней рвалась пустота. Она попыталась отпрянуть, разорвать связь…

И не успела.

Глава тринадцатая

Орбита Ресургема, год 2566-й

– Кресло, – сказала Вольева, входя в рубку управления.

Кресло поспешно наклонилось к ней. Она пристегнулась и отъехала от ярусных стен, чтобы двигаться вокруг огромной голографической сферы, занимавшей всю середину огромного помещения.

Сейчас сфера показывала Ресургем, но неискушенный зритель вполне мог бы принять его за увеличенное в несколько сот раз глазное яблоко мумифицированного трупа. Вольевой было известно, что это не просто точное изображение Ресургема, найденное в архивах. Создать эту динамическую картину помогли те самые камеры, которые и сейчас глядели вниз с корпуса корабля.

Планету Ресургем ни по каким критериям нельзя было отнести к числу красивых. Если не считать грязно-белых ледниковых шапок на полюсах, общий тон поверхности был тоскливо-серым. Некоторое разнообразие вносили лишь ржавые струпья да несколько голубоватых пятен в экваториальной зоне. Океаны еще прятались подо льдом, так что пятнышки открытой воды почти наверняка были обязаны своим возникновением искусственному подогреву. Тепловая энергия передавалась либо по теплотрассам, либо вырабатывалась на местах путем тщательно продуманных процессов метаболизма. Были и облака, но преимущественно мелкие и слоистые, а не кучевые громадины, которые обычно формируются у планет с обширными водными пространствами. Ближе к ледяным шапкам число облаков увеличивалось, да и над населенными пунктами наблюдались небольшие скопления клочковатых тучек. Видимо, на фабриках вырабатывался пар или лед сублимировался в воду, а затем разлагался на кислород и водород. Тут же лежали и редкие полоски растительности, достаточно крупные, чтобы их можно было рассмотреть, не увеличивая изображения. Других свидетельств человеческой деятельности видно не было, за исключением огней на ночной стороне, каковая оставалась в потемках полтора часа. Даже при сильном увеличении населенные пункты было трудно заметить, поскольку они, за исключением столицы, были погружены в землю. Часто дома вообще не поднимались над поверхностью, виднелись разве что антенны на крышах да посадочные площадки и полоски теплиц. А вот столица…

Именно она и вызвала наибольшую тревогу.

– Когда откроется окно для связи с триумвиром Садзаки? – спросила Вольева у Хегази, скользнув взглядом по остальным членам команды, чьи кресла стояли кружком.

Лица сидевших в них освещал серый свет голограммы.

– Через пять минут, – ответил ей Хегази. – Еще пять томительных минут, и мы узнаем, что веселенького дорогой Садзаки припас для наших новых друзей-колонистов. Ты уверена, что вынесешь муки ожидания?

– Да какое тебе дело?

– А почему меня не должно интересовать настроение товарища по экипажу? – Хегази усмехался, вернее, пытался изобразить улыбку, хотя с таким обилием химерических протезов на его лице это было невозможно. – Забавно, но если бы я не знал нашу Илиа лучше, то сказал бы, что ее это все радует.

– Если он не нашел Силвеста…

Хегази оборвал ее фразу, вскинув руку в краге:

– Садзаки еще не сообщил о результате. Не будем забегать вперед.

– Ты так уверен, что он найдет Силвеста?

– Я этого не говорил.

– Вот чего я на дух не переношу, – холодно взглянула Вольева на триумвира, – так это идиотского оптимизма.

– Не грусти, бывают вещи и похуже.

Мысленно она признала: да, бывают. И не просто бывают, а градом сыплются на ее бедную голову. И этот град набирает силу с каждой ее новой неудачей. Теперь Вольева с тоской вспоминала мелкие неприятности с Нагорным – он пытался всего лишь убить ее. Это наводило на грустные думы: не придется ли когда-нибудь и сегодняшний день вспоминать ностальгически, тоскуя по спокойным временам?

Неприятности с Нагорным были, конечно, предвестием большой беды, так учащенное сердцебиение предвещает скорый инфаркт. Сейчас это очевидно, а тогда Илиа рассматривала их как ни с чем не связанный инцидент. Она убила Нагорного, но нисколько не продвинулась в вопросе о том, что именно довело его до безумия… Затем она завербовала Хоури, и проблема не то чтобы повторилась, – скорее, разыгрывалась вариация зловещей симфонии. Хоури явно в здравом уме. Пока, во всяком случае. Но она сыграла роль катализатора для худшего и уже не локального безумия. Можно только догадываться, что за страсти бушуют в ее голове. А тут еще побег орудия, которое едва не угробило Вольеву, а могло разнести в пыль весь корабль и вдобавок Ресургем со всем его населением.

– Пора давать ответы, Хоури, – сказала она незадолго до того, как проснулись остальные члены команды.

– На что, триумвир?

– Перестань корчить невинность! – прикрикнула Вольева. – Я слишком устала и нянчиться с тобой не собираюсь; так или иначе узнаю правду. Ты слишком раскрылась, пока улаживала проблему с беглой пушкой. И если думаешь, что я забыла хоть слово из сказанного тобой, то глубоко заблуждаешься.

– А что я такого сказала?

Они находились в одной из заселенных крысами зон корабля. Здесь, по мнению Вольевой, Садзаки едва ли догадался разместить подслушивающие устройства. Уж если где и поставил их, так это в «Пауке».

Илиа так толкнула Хоури к стене, что едва не вышибла из нее дух. Пусть знает, что не надо недооценивать силу Вольевой или переоценивать ее терпение.

– Позволь кое-что разъяснить тебе, Хоури. Я убила Нагорного, твоего предшественника, когда он не оправдал моих ожиданий. Потом я успешно скрыла обстоятельства его гибели от остальной команды. И не воображай, что я не сделаю того же с тобой, если дашь для этого повод.

Хоури оттолкнулась от стены, на ее щеки вернулся румянец.

– Что именно ты хочешь узнать?

– Начни с того, кто ты такая. Я ведь уже догадалась, что тебя к нам внедрили.

– Внедрили? Интересно, как такое могло произойти. Насколько мне помнится, ты сама меня завербовала.

– Да, – кивнула Вольева, предвидевшая уловку, – и это ловкий ход. Те, кто за тобой стоит, сумели так направить мои поиски, чтобы казалось, будто я сама тебя выбрала. – Вольева, конечно, понимала, что прямых доказательств нет, но эта простейшая версия объясняла все факты. – Будешь отрицать?

– Но с какой целью меня могли подослать?

Вольева закурила сигарету, купленную на «карусели» у йеллоустонцев, где она завербовала Хоури – или дала той обвести себя вокруг пальца.

– Ты слишком хорошо разбираешься в оружии. Кажется, и о Похитителе Солнц наслышана. И меня это очень беспокоит.

– Ты сама упомянула о Похитителе Солнц сразу после того, как заманила меня на борт. Разве не помнишь?

– Да, но у тебя более глубокие познания, они не сравнимы с информацией, полученной от меня. Если уж по правде, мне иногда казалось, что в ситуации ты разбираешься получше моего. – Вольева сделала паузу. – Но есть и кое-что поважнее. Пока ты лежала в криосне, в твоем мозгу наблюдалась нейронная активность. Надо было мне присмотреться к имплантатам, с которыми ты к нам явилась. Похоже, это непростые штучки. Ну, и как же ты все это объяснишь?

– Ладно… – Хоури сменила тон, будто поняла, что отпираться бессмысленно. – Только слушай внимательно, Илиа. Я знаю, у тебя у самой есть маленькие тайны, которыми ты не хочешь делиться с Садзаки и другими. Насчет Нагорного я догадалась, но есть и еще кое-что, например тайный склад. Ты не желаешь, чтобы все про это узнали, иначе не тратила бы столько сил на заметание следов.

Вольева кивнула, понимая, что против правды не попрешь. Может, Хоури пронюхала и о ее делах с капитаном?

– К чему ты клонишь?

– К тому, чтобы все сказанное мной сейчас осталось между нами. Как – разумное предложение?

– Хоури, я ведь не шучу насчет того, что могу убить тебя. Ты не в том положении, чтобы ставить условия.

– Да, ты можешь меня убить. Или хотя бы попытаться. Но вряд ли тебе удастся скрыть мою смерть так же легко, как смерть Нагорного. Потеря одного артиллериста – несчастный случай. Потеря двоих – это уже безответственность.

Мимо шмыгнула крыса, обрызгав их водой. Вольева бросила в нее окурок, но уборщица успела исчезнуть в щели.

– Значит, я не могу сообщить даже о том, что ты «крот»?

Хоури пожала плечами:

– Отчего же, сообщи. Но как отнесется к этому Садзаки? По чьей ошибке на корабль проник лазутчик?

Вольева ответила не сразу.

– Ты это все заранее продумала?

– Триумвир, я знала, что рано или поздно ты задашь мне кое-какие вопросы.

– Тогда начнем с самого простого: кто ты и на кого работаешь?

Хоури вздохнула и покорно заговорила:

– Многое из того, что ты знаешь обо мне, правда. Я Ана Хоури, была солдатом на планете Окраина Неба… хотя и двадцатью годами раньше, чем думаешь ты. Что же до остального… – Она помолчала. – Я бы сейчас от кофе не отказалась.

– Кофе нет. Привыкай.

– Ладно. Я нанята экипажем другого корабля. Никаких имен не знаю. Прямого контакта не было, но они уже давно мечтают добраться до вашего тайника с оружием.

Вольева затрясла головой:

– Ерунда! О нем не знает никто.

– Это ты так считаешь. Вы же его испытывали? Должны быть выжившие, свидетели, о которых тебе ничего не известно. Постепенно поползли слухи, что у вас на борту серьезные вещички. А слухов достаточно, чтобы нашлись желающие получить кусок пирога.

Вольева молчала. Услышанное потрясло Илиа, будто она вдруг обнаружила, что ее самые интимные привычки стали предметом всеобщего обсуждения.

Но надо признать, то, о чем говорит Хоури, лежит в пределах возможного. За долгую историю корабля его команду покинуло немало членов, и не все уходили добровольно. И хотя номинально они не имели доступа к секретам, особенно к тайному складу, но полностью утечку исключить нельзя. Или действительно кто-нибудь остался жив при испытании орудий и поползли слухи.

– Эта другая команда… Ты можешь не знать имен, но как можно не знать названия корабля?

– С их стороны было бы глупо дать мне такую информацию.

– Что же тебе тогда известно? Как они намеревались украсть оружие?

– Вот тут-то и появляется Похититель Солнц. Боевой вирус, который им удалось подбросить на борт вашего корабля, когда вы в последний раз были на Йеллоустоне. Очень хитрая, быстро адаптирующаяся штучка, результат многолетней работы в области боевого программирования. Проникает во вражескую среду управления и ведет психологическую войну против существующих в ней субличностей, сводя их с ума путем подсознательного внушения. – Хоури помолчала, давая Вольевой время проглотить наживку. – Но ваша оборона очень прочна. Она измотала Похитителя Солнц, так что этот план провалился. Вашим противникам пришлось ждать. Только спустя почти век, когда вы снова посетили Йеллоустон, у них появился шанс. В этот раз они решили заслать на борт корабля агента-человека.

– Как проходила первая вирусная атака?

– Вирус внедрили через Силвеста. Они узнали, что вы намереваетесь доставить его на борт. Он, сам о том не ведая, пронес сюда вирусную программу и заразил системы управления, пока находился в лазарете, ухаживая за капитаном.

Очень правдоподобная и потому очень тревожная история. Она предполагает существование другого столь же хищного и решительного экипажа. Что ж, слишком глупо было бы думать, что только триумвират «Ностальгии по бесконечности» способен на подобные ухищрения.

– Каковы твои задачи?

– Оценить ущерб, нанесенный вам Похитителем Солнц. Если возможно, захватить контроль над кораблем. Для этого очень хорошо подходит Ресургем: далек от торговых путей и не имеет сильного политического управления. Если бы захват удался, свидетелей, кроме жалких колонистов, не осталось бы. – Хоури вздохнула. – Но честно тебе скажу: план оказался ни к черту. Похититель Солнц со своей задачей не справился. Он слишком агрессивен и плохо адаптируется. Засветился, пока доводил Нагорного до безумия. Да и дотянуться смог только до одного стажера. Потом ему вздумалось пострелять…

– Взбесившаяся пушка?

– Ага. Ох и натерпелась я страху тогда. – Хоури поежилась. – Сразу стало ясно, что Похититель Солнц чересчур силен, мне его не обуздать.

На протяжении еще нескольких дней Вольева задавала Хоури вопросы, которые позволяли проверить различные эпизоды ее истории и сопоставить их с происходившими на борту событиями. Разумеется, Похититель Солнц вполне мог оказаться хитроумным вирусом… хотя ей еще ни разу не доводилось слышать о существовании столь изощренного оружия. Да, такую версию отбрасывать нельзя. Тем более что доподлинно известно: Похититель Солнц существует. Объяснение, которое дала Хоури, – фактически единственное, имеющее смысл. Она рассказала, почему попытки вылечить Нагорного не удались. Вовсе не тонкое воздействие внедренных Вольевой для контроля над пушками имплантатов свело его с ума. Это сделало – просто и грубо – существо, созданное именно для подобной цели. Стоит ли теперь удивляться, что проблема Нагорного не поддавалась пониманию? Конечно, остается каверзный вопрос, почему безумие Нагорного выразилось с такой силой и в такой странной форме – с рисунками кошмарных птиц и символами на гробе. Но можно допустить, что Похититель Солнц усилил изначально существовавший психоз, предоставив мозгу Нагорного выбирать выражающие его недуг образы.

Таинственную команду другого корабля тоже нельзя сбросить со счетов. Просмотр корабельных журналов показал: во время двух последних визитов «Ностальгии» на Йеллоустон субсветовик «Галатея» находился вблизи этой планеты. Может, это его экипаж подослал Хоури.

На данный момент это объяснение ничуть не уступало другим. Одно было очевидно: Хоури совершенно права, эту информацию следует утаить от остальных триумвиров. Садзаки и в самом деле возложит на Вольеву всю вину за грубое нарушение правил безопасности. Он, конечно, накажет Хоури… но Илиа от этого легче не станет. Поскольку отношения с ним в последнее время сделались особенно напряженными, не исключено, что он решится даже на убийство. В этом он может и преуспеть – у него сил не меньше, чем у нее. Вряд ли его остановит то, что корабль лишится главного эксперта по вооружению и единственного человека, который хоть что-то понимает в пушках из тайного склада. Вероятно, он заявит, что Вольева продемонстрировала свою полную некомпетентность.

Было и еще кое-что, чего Илиа никак не могла упустить из виду. Из-за чего бы ни взбесилось то орудие на самом деле, но именно Хоури спасла ее.

Да, как это ни противно, но своей жизнью Вольева обязана «кроту».

Беспристрастно рассмотрев ситуацию, она решила оставить все как есть. Делать вид, будто ничего не произошло. Миссия Хоури потерпела крах, теперь о захвате корабля и речи быть не может. Тайная причина появления этой женщины на борту не имеет ничего общего с намерением ультра доставить на корабль Силвеста, да и вообще, во многих отношениях Хоури – полезный член команды. Теперь, когда Вольева знает правду, а Хоури отказалась от своего первоначального намерения, стажер наверняка сделает все от нее зависящее, чтобы полностью соответствовать своему месту в судовой роли. И вряд ли имеет значение, удалась ли попытка привить Хоури чувство лояльности или нет. Все равно она будет вести себя так, будто программа сработала, а со временем притворство станет привычкой, неотличимой от истины. Она даже не захочет покинуть корабль, если такая возможность предоставится. Как ни крути, на свете есть места и похуже. Пройдут месяцы или годы субъективного времени, и Хоури сделается настоящим членом экипажа, ее былое двойственное положение останется секретом, известным только ей да Вольевой. А потом и Вольева позабудет.

Таким образом, Вольевой скоро удалось убедить себя, что проблема «крота» решена окончательно. Конечно, остается проблема Похитителя Солнц, но теперь на стороне Вольевой Хоури, и они вместе скроют все от Садзаки. Есть и другие вещи, которые следует утаить от триумвира. Вольева поставила перед собой задачу уничтожить любые следы происшествия с пушкой и сделать это до того, как Садзаки и другие проснутся.

Дело оказалось нелегким. Во-первых, надо было ликвидировать повреждения, нанесенные самому кораблю, зачистив все участки корпуса, которые пострадали при взрыве орудия. Для этого пришлось подстегнуть системы авторемонта, причем проследить, чтобы прежние шрамы и вмятины от давних столкновений с метеоритами, а также плохо отремонтированные участки были восстановлены во всех деталях. Затем Вольева проникла в память авторемонтной системы и стерла там всякий намек на проведение работ. Ей пришлось отремонтировать и «Паука», хотя ни Садзаки, ни другие даже не подозревали о его существовании. Лучше перестраховаться, чем раскаиваться потом, хотя ремонт требовался не из простых. Затем Вольева уничтожила любые следы деятельности программы «Паралич». На все это ушло больше недели.

Труднее всего было скрыть потерю шаттла. Какое-то время Вольева подумывала, не соорудить ли ей новую машину, собрав нужный материал по разным секциям. Для этого потребовался бы эквивалент примерно одной девяностотысячной массы корабля. Однако такой план был слишком рискованным, а кроме того, она сомневалась, что сможет достаточно надежно «состарить» машину, чтобы подмена не бросалась в глаза. Поэтому Вольева приняла более простое решение: подчистила корабельную документацию так, чтобы в ней значилось на один шаттл меньше, чем их было на самом деле. Садзаки, конечно, может заметить пропажу. Любой может это заметить – но не доказать свою правоту.

Наконец Вольева создала новое орудие. Разумеется, это был всего лишь макет, подделка, предназначенная громоздиться на прежнем месте и выглядеть устрашающе в тех редких случаях, когда Садзаки посетит владения Вольевой.

На уничтожение следов происшествия ушло шесть дней. В седьмой день она отдохнула, и сделано это было настолько хорошо, что никто потом не догадался, как долго и тяжело ей пришлось трудиться.

На восьмой день проснулся Садзаки и потребовал отчета о ее деятельности в те годы, которые он провел в криогенном сне.

– Сплошная рутина, – ответила Вольева. – Ничего такого, о чем бы хотелось написать домой.

Реакцию Садзаки, как и многое другое в его поведении, с некоторых пор было трудно понять. Но Вольева не сомневалась: даже если на этот раз она выкрутится, у нее не будет права на новые ошибки.

Хотя экипаж «Ностальгии по бесконечности» еще не установил контакта с колонистами, события выходили за пределы понимания Вольевой. Мыслями она вернулась к нейтринной «подписи», которую обнаружила вблизи нейтронной звезды в этой системе. Потом она подумала о тревоге, не покидавшей ее с тех пор. Источник нейтрино все еще там, и, хотя он слаб, Илиа изучила его достаточно хорошо. Он точно находится на орбите нейтронной звезды и вращается не только вокруг нее, но и вокруг каменного тела величиной с Луну, ее спутника. Конечно, этого источника не было несколько десятилетий назад, когда изучалась вся система, – и это наводит на мысль, что он имеет какое-то отношение к колонистам Ресургема. Но как они могли доставить его туда? Такое впечатление, что им не под силу даже искусственные спутники выводить на орбиту или посылать зонды к границам своей системы. Тем более что корабль, который их доставил на Ресургем, вообще пропал. Вольева рассчитывала увидеть «Лореан» на орбите, но там его не оказалось.

Но что бы ни говорили факты, где-то на задворках ее сознания жила мысль, что колонисты все же способны на сюрпризы. И от этого у нее не становилось легче на душе.

– Илиа, – сказал Хегази, – мы почти готовы. Столица выходит из ночи.

Вольева кивнула. Камеры с большой разрешающей способностью, установленные на корпусе, сейчас будут нацелены на точку в нескольких километрах от границы города, определенную еще до отбытия Садзаки на поверхность Ресургема. Если он не попал в беду, то сейчас ждет там, стоя на вершине столовой горы и глядя на встающее солнце. Точность во времени была исключительно важна, но Вольева не сомневалась: Садзаки окажется в назначенном месте в назначенное время.

– Я поймал его! – воскликнул Хегази. – Сейчас стабилизирую изображение…

– Покажи нам.

В сфере возник квадрат, который стал быстро расширяться. Сначала то, что появилось в «окне», было плохо различимо. Какое-то размытое пятно, слегка напоминающее человека. Вдруг изображение обрело четкость – теперь Садзаки был легкоузнаваем. Вместо громоздкого адаптивного скафандра, который Вольева видела на нем в последний раз, – серое пальто, длинные полы которого полоскались вокруг ног, обутых в высокие сапоги – на вершине столовой горы гулял ветер. Воротник Садзаки поднял, защищая уши от ветра, но лицо было видно хорошо.

И оно совсем не походило на обычное лицо Садзаки. Ему немного изменили черты, подогнав под средний фенотип, рассчитанный по генетическим профилям всех членов экспедиции, улетевшей с Йеллоустона на Ресургем, и отражавшему преимущественно франко-китайский набор генов. Садзаки вызвал бы разве что случайный любопытный взгляд, вздумай он прогуляться в полдень по городу. Ни в его внешности, ни в акценте не было ничего, что могло бы выдать чужака. Лингвистические программы проанализировали с десяток йеллоустонских диалектов, и по сложным лексико-статистическим моделям рассчитали вероятную эволюцию этих диалектов в единый язык Ресургема. Если бы Садзаки решил вступить в контакт с кем-нибудь из поселенцев, его облик, легенда и речь убедили бы собеседника, что перед ним житель какого-нибудь медвежьего угла планеты, а вовсе не другого мира.

Садзаки не имел с собой никаких предметов, которые могли бы его выдать, если не считать подкожных имплантатов. Обычные коммуникационные средства типа «земля – орбита» слишком подозрительны и легко обнаружимы; объяснить их присутствие при задержании было бы трудно. Поэтому сейчас он просто говорил, четко артикулируя слова, по нескольку раз повторяя фразу, тогда как корабль своими инфракрасными датчиками замерял приток и отток крови в области рта, а затем моделировал соответствующие сокращения мышц и движения челюсти. Эти движения сверялись с архивными записями разговоров Садзаки, что давало возможность восстановить произносимые звуки. Конечный этап включал моделирование лексико-грамматических конструкций, которых можно было ожидать от триумвира в данной ситуации. Система выглядела сложной и была сложной, но уши Вольевой не улавливали никакого несоответствия между движением губ и синтетической речью, которая звучала удивительно четко.

– Я исхожу из того, что вы меня слышите, – говорил Садзаки. – Для протокола: пусть это будет мое первое донесение с поверхности Ресургема. Вам придется извинить меня, если иногда я буду отклоняться от главной темы или сбиваться. Я не писал отчет заранее, так как это опасно – меня могли бы задержать вместе с ним на выходе из города. Здесь все совсем не так, как мы ожидали.

Это уж точно, подумала Вольева. Колонисты – во всяком случае, часть из них, – конечно, узнали о прибытии корабля на орбиту Ресургема. Предположительно с помощью радарного луча, отраженного корпусом. Однако они не стремились установить контакт с «Ностальгией», как и ее экипаж не пытался связаться с ними, и это беспокоило Вольеву не меньше, чем источник излучения нейтрино. Такая скрытность говорила о паранойе и о тайных намерениях. Но Илиа заставила себя не думать об этом, так как Садзаки продолжал говорить и она не хотела упустить ни единого слова.

– Я могу многое сказать о колонии, – продолжал он, – но боюсь, что «окно» вот-вот закроется. Поэтому начну с тех новостей, которых вы ждете с нетерпением. Я установил местонахождение Силвеста. Теперь вопрос лишь в том, как его доставить к нам.

Слука давилась кофе, сидя за продолговатым черным столом напротив стоящего Силвеста. Раннее ресургемское солнце проникало в комнату сквозь приспущенные жалюзи, рисуя яркие полоски на коже женщины.

– Мне нужно узнать твое мнение по одному вопросу.

– Гости?

– Соображаешь! – Она налила Силвесту чашку и указала на кресло.

Сиденье под тяжестью Силвеста опустилось, и он оказался вдруг ниже собеседницы.

– Удовлетвори мое любопытство, доктор Силвест: что именно ты слышал.

– Я не слышал почти ничего.

– Тогда и времени на рассказ тебе потребуется не много.

Он устало усмехнулся. Дважды в этот день его разбудили тюремщики и во второй раз притащили сюда в полусонном состоянии. Он все еще ощущал запах Паскаль, аромат ее тела обволакивал его и заставлял думать о том, спит ли она сейчас в своей камере где-то неподалеку, в этом же Мантеле. Чувство одиночества, которое он испытывал, смягчалось радостным знанием, что она жива и невредима. Силвеста убеждали в этом и до его встречи с женой, но у него не было оснований верить людям Слуки. Какую ценность представляет Паскаль для «Истинного пути»? Даже меньшую, чем он сам. Было ясно: сейчас Слука решает, оставить ли его в живых.

И все же… что-то изменилось. Ему разрешили свидание с Паскаль, и он был уверен, что эта встреча не последняя. В чем причина, в остатках гуманности у Слуки или в чем-то совсем ином? Может, Силвест или Паскаль ей скоро понадобится и она решила расположить их к себе щедрой подачкой?

Силвест глотнул кофе, и усталость отступила.

– Я слышал лишь, что у нас могут быть гости. И сделал из этого собственные выводы.

– Которыми, надеюсь, поделишься со мной?

– А может, мы сначала поговорим о Паскаль?

Слука поглядела на него поверх чашки, а затем кивнула с деликатностью заводной куклы.

– Ты предлагаешь свои знания в обмен… на что? На послабление режима содержания?

– Это было бы, мне кажется, разумно.

– Все зависит от качества твоих рассуждений.

– Рассуждений о чем?

– О том, кем могут быть эти гости. – Слука глянула на рассеченное жалюзи солнце, глаза сощурились от рубинового сияния. – Я ценю твое мнение, хоть и сама не знаю почему.

– Сначала скажи, что известно тебе.

– Дойдем и до этого. – Слука улыбнулась краем рта. – Но прежде я должна признаться, что обратилась к тебе за помощью в непростой ситуации.

– Ты о чем?

– Кто эти люди, если не Ремиллиод с командой?

Реплика означала, что его разговор с Паскаль, а следовательно и все, что между ними происходило, прослушивались. Эта новость шокировала Силвеста гораздо меньше, чем он мог ожидать. Видимо, он в глубине души все время чувствовал, что так оно и есть, хотя и старался подавить подозрения.

– Послушай, Слука, ты же сама приказала Фолкендеру упомянуть о гостях. Это было сделано ловко.

– Фолкендер просто выполнил свою задачу. Так кто же они? Ремиллиод уже торговал с Ресургемом. Почему бы не сделать это еще раз?

– Слишком рано, это во-первых. У него вряд ли хватило времени добраться до какой-нибудь другой системы. А во-вторых, торговля здесь не ахти.

Силвест освободился от мягких объятий кресла и подошел к окну. Через стальное жалюзи он увидел северные склоны столовых гор, окрашенные в оранжевые тона, – похоже на охваченные пламенем стопки книг. И еще он заметил, что небо теперь более голубое. Не красное, как прежде. Значит, из атмосферы удалены мегатонны песчаной пыли и заменены водяным паром. А может, это проделка его измененного зрения?

Потрогав стекло, он сказал:

– Ремиллиод не вернулся бы так скоро. Это очень ушлый торгаш, с ним немногие могут сравниться.

– Тогда кого же мы ждем?

– Тех самых очень немногих.

Слука позвала адъютанта и велела унести кофе. Когда со стола убрали, она снова предложила Силвесту сесть. Затем взяла только лист бумаги с отпечатанным текстом и протянула собеседнику:

– Информация, которую ты сейчас прочтешь, получена три недели назад со станции на востоке Нехбет.

Силвест кивнул. Он знал о станциях слежения за солнечной активностью. Даже добивался когда-то строительства этих небольших обсерваторий, разбросанных по всему Ресургему, чтобы вести наблюдения за звездами в поисках аномальных излучений.

Чтение обычной распечатки для Силвеста было не легче расшифровки амарантийских текстов. Приходилось собирать слова по буквам, пока их смысл не достигал наконец сознания. Кэл знал, что процесс чтения сводится к движениям взгляда вдоль строчки. Он ввел специальное устройство, чтобы «глаза» Силвеста могли выполнять эту работу, но Фолкендер не сумел восстановить столь сложную механику.

Впрочем, смысл документа Силвест уяснил.

На востоке Нехбет станция зарегистрировала энергетическую пульсацию небывалой силы. Вспышка вызвала опасения, не собирается ли Дельта Павлина повторить тот же процесс, который в свое время уничтожил амарантийцев, – мощнейший корональный выброс, известный как Событие. Более тщательные наблюдения показали, что энергия исходила не от звезды, но от чего-то отстоящего от нее на несколько световых часов и расположенного на самой окраине системы. Спектральный гамма-анализ выявил небольшой, но вполне измеримый эффект Доплера в несколько процентов от скорости света. Вывод очевиден: вспышка связана с космическим кораблем на последнем этапе сброса межзвездной ходовой скорости.

– Что-то случилось, – сказал Силвест, спокойно принимая новость о появлении световика. – Какая-то авария двигателя.

– У нас тоже возникла такая мысль. – Слука постучала ногтем по бумаге. – Однако через пару дней мы поняли: дело не в этом. Эта штука все еще там – излучение слабое, но ошибки быть не может.

– Значит, корабль пережил взрыв?

– Что бы он там ни пережил, мы уже наблюдаем его синеватые выбросы. Торможение идет нормально, будто никакого взрыва не было.

– У тебя наверняка есть гипотеза на этот счет.

– Половинка гипотезы. Мы думаем, что причина взрыва – испытание оружия. Какого – неизвестно. Ничто другое не могло выделить такое количество энергии.

– Оружие? – Силвест пытался не выдать своего смятения, он хотел, чтобы вопрос прозвучал лишь как удивленный возглас.

– Странно, да?

Силвест наклонился вперед. По спине пробежала холодная дрожь.

– Кем бы ни были эти гости, я полагаю, они разбираются в наших делах.

– Ты имеешь в виду политическую ситуацию? Вряд ли.

– Почему же тогда они не пытаются установить контакт с Кювье?

– Мне это тоже не нравится. От них не слышно даже писка.

– И многим об этом уже известно? – Силвест говорил теперь еле слышно – будто кто-то сдавливал ему горло.

– Во всей колонии – двум десяткам людей, не больше. Специалисты в обсерватории, дюжина моих помощников здесь и кое-кто в Ресургем-Сити… в Кювье то есть.

– Это не Ремиллиод.

Слука позволила столу абсорбировать бумагу, ее опасное содержание тут же исчезло.

– У тебя есть догадки, кто бы это мог быть?

Силвест хохотнул – и испугался: не выдаст ли этим смехом, насколько он близок к истерике?

– Если я прав, а я ошибаюсь не так уж часто, то это не просто дурная новость для меня. Это дурная новость для нас всех.

– Продолжай.

– Долгая история.

Слука только плечами пожала:

– А мне спешить некуда. Да и тебе тоже.

– Теперь уже некуда…

– То есть?

– Это просто мои личные подозрения.

– Хватит играть в дурацкие игры, Силвест!

Он кивнул, понимая, что нет смысла утаивать. Своим самым глубоким страхом он уже поделился с Паскаль, так что ему осталось для Слуки лишь заполнить некоторые пробелы в его истории, узнав о событиях, которые ускользнули от нее при прослушке. Если он будет сопротивляться, Слука все равно найдет способ вытянуть правду – или не из него, то, что хуже, из Паскаль.

– Это очень старая история, – начал он. – Она началась, когда я вернулся на Йеллоустон из экспедиции к завесе. Помнишь, как я исчез на время?

– Но ты же утверждал, что тогда ничего не произошло!

– Меня похитили ультра, – сказал Силвест, не тратя время на анализ ее реакции. – Затащили на борт субсветовика, крутившегося на орбите Йеллоустона. Один из них был покалечен, и команда хотела, чтобы я его… отремонтировал. Пожалуй, это самое подходящее слово.

– Отремонтировал?

– Капитан был химериком до мозга костей.

Слука поежилась. Как и большинство колонистов, она имела очень слабое представление об этом сообществе радикально измененных людей, поскольку видела их лишь в сериалах.

– Это были не совсем обычные ультра, – продолжал Силвест, не упуская случая поиграть на фобиях Слуки. – Они слишком много лет провели в отрыве от того, что мы называем нормальным человеческим обществом. Даже по меркам ультра это была слишком параноидальная, слишком агрессивная компания.

– Значит…

– Я понимаю, о чем ты думаешь: раз это отбросы чуждой, далекой от нас культуры, то какими же негодяями должны они быть? – Силвест стер высокомерную улыбку и покачал головой. – Именно так и я думал в те дни. Но потом узнал их лучше.

– Что именно ты узнал?

– Вот ты упоминала об оружии. У них оно было. Пушки, способные легко уничтожить такую планету, как эта.

– Но не станут же они это делать без причины?

Силвест улыбнулся:

– На этот вопрос мы получим ответ, когда они доберутся до Ресургема.

– Да, – хмуро проговорила Слука. – Фактически они уже здесь. Взрыв был три недели назад, но… хм… его значение мы поняли не сразу. А тем временем они сбросили скорость и вышли на орбиту Ресургема.

Силвест взял паузу, чтобы привести дыхание в норму. При этом он гадал, почему Слука только сейчас сказала о достижении пришельцами орбиты. То ли случайно забыла об этой детали, то ли придержала ее, чтобы полностью сбить его с толку. Если верно второе предположение, то со своей задачей эта женщина справилась.

– Вот ты говоришь, что об этом известно немногим, – сказал он. – Но разве можно не заметить субсветовик на орбите?

– А как его заметишь? Этот корабль – самый темный объект в системе. Конечно, он должен излучать в инфракрасном спектре, – но ведь не излучает! Наверное, подстроил свою эмиссию под частоты наших паров, и теперь она не достигает планеты. Если бы двадцать лет кряду мы не накачивали воду в атмосферу… – Слука с упреком покачала головой. – Ладно, не будем об этом. В общем, в небо сейчас никто особо не таращится. Эти гости могли приближаться с неоновой рекламой на бортах и остались бы незамеченными.

– Но они обошлись без рекламы и даже не оповестили о своем прибытии.

– Хуже. Они приняли все меры, чтобы скрыть свое присутствие. Их выдал тот взрыв… – Слука замолчала и поглядела в окно, но сейчас же вновь переключилась на Силвеста. – Если это те люди, о которых ты говорил, то тебе должно быть известно, что им здесь нужно!

– Разве это не ясно? Им нужен я.

Вольева внимательно дослушала до конца доклад Садзаки.

– Йеллоустон получал довольно мало информации с Ресургема, причем ее поток очень резко ослабел после первого мятежа. Теперь мы знаем, что Силвест пережил тот мятеж, но через десять лет был свергнут в результате следующего. Это было десять лет назад. Его посадили в тюрьму, однако новая власть обеспечила его всеми удобствами, так как видела в Силвесте важное политическое орудие. Нас бы очень устроила такая ситуация, поскольку обнаружить местонахождение Силвеста не составило бы труда. Мы имели бы удобную позицию для переговоров с колонистами, которые, возможно, не захотели бы выдать его нам. Сейчас, однако, ситуация гораздо сложнее.

Садзаки помолчал, и Вольева заметила, что он слегка повернулся, отчего чуточку преобразился пейзаж за его спиной. Угол обзора менялся в связи с перемещением корабля над головой Садзаки, и тот, зная об этом, поворачивался так, чтобы товарищи все время видели его лицо. Для наблюдателя, стоящего на соседней возвышенности, Садзаки выглядел бы странно – человек смотрит на горизонт, шепчет и медленно кружится с точностью часовой стрелки. Никто бы не догадался, что у этого человека односторонняя связь с космическим кораблем, висящим на орбите, а вовсе не галлюцинации безумца.

– Как мы выяснили, приблизившись на дистанцию сканирования, столица планеты Кювье пострадала от сильных множественных взрывов. Эти события случились сравнительно недавно по колониальному времени, примерно восемь месяцев назад. По моим сведениям, случился еще один переворот, в ходе которого было использовано мощное оружие. Он удался не полностью, прежний режим все еще контролирует развалины Кювье, хотя его лидер, некий Жирардо, был убит в самом начале беспорядков. Движение «Истинный путь» – нападающая сторона – контролирует большинство периферийных поселений, но между лидерами нет согласия, и возможны столкновения отдельных групп. За неделю, что я тут провел, город выдержал девять атак; жители поговаривают о диверсантах. Агенты «Истинного пути», видимо, и среди руин делают свое дело. – Садзаки взял паузу, чтобы собраться с мыслями, и Вольева подумала: а не испытывает ли он симпатии к этим диверсантам? Если и испытывает, то абсолютно ничем этого не выдает.

– Что касается моих действий, то прежде всего я приказал скафандру демонтироваться. Конечно, соблазнительно было бы добраться до Кювье прямо в нем, но я решил не рисковать. Переход дался легче, чем я ожидал. Мне удалось присоединиться к возвращавшейся с севера группе прокладчиков труб, и я воспользовался этим для посещения Кювье. Сначала рабочие держались настороженно, но водка сделала свое дело, и они взяли меня в машину. Я сказал, что водку гнали в Фениксе – поселке, из которого якобы происхожу я сам. О Фениксе они ничего не слышали, зато водке ужасно обрадовались.

Вольева кивнула. Водка, а также чемоданчик, набитый сувенирами, были изготовлены на борту корабля перед отправкой Садзаки на Ресургем.

– Население живет преимущественно под землей, в катакомбах, вырытых еще шестьдесят лет назад. Атмосферный воздух более или менее доведен до состояния, когда им можно дышать, но уверяю вас, это занятие доставляет мало удовольствия, и ты постоянно чувствуешь себя, как в начале приступа удушья. Чтобы добраться до этой горы пешком, мне пришлось потратить немало сил.

Вольева усмехнулась. Если уж Садзаки признается в пережитых трудностях, значит его поход был настоящей пыткой.

– Говорят, что «Истинный путь» имеет доступ к марсианской генетической технологии, – продолжал он, – которая облегчает дыхание в такой атмосфере, но я особых достижений в этом плане не видел. Новые друзья-трубопрокладчики помогли мне поселиться в общежитии для горняков, и это хорошо вяжется с моей легендой. Я бы не назвал здешнюю обстановку комфортной, но для моей задачи, а именно для сбора информации, она вполне подходит. Я уже получил много сведений – противоречивых или в лучшем случае туманных.

Садзаки почти закончил оборот. Теперь солнце находилось за его правым плечом, что сильно мешало считывать слова с губ. Корабль мог анализировать только приливы крови к коже лица.

– Очевидцы утверждают, что Силвесту и его жене удалось избежать смерти, когда был убит Жирардо, но с тех пор, вот уже восемь месяцев, их никто не видел. Если верить некоторым источникам, Силвест находится у кого-то в плену, но теперь его держат вне города, возможно в одном из укрытий «Истинного пути».

Вольева напряглась. Она понимала, к чему все это ведет. К тому, что всегда было неизбежным. Правда, сейчас на мысли о неизбежном наводили поступки Садзаки, а не человека, которого он искал.

– Очевидно, вести переговоры с официальными властями, что бы они собой ни представляли, – дело бесполезное, – продолжал Садзаки. – Я сомневаюсь, что они бы отдали нам Силвеста, даже если бы захотели. К сожалению, это оставляет нам только одну возможность.

«Вот оно!» – подумала Вольева.

– Мы должны сделать так, чтобы выдача Силвеста была в интересах всей колонии. – Садзаки улыбнулся, белые зубы ярко сверкнули на фоне смуглого лица. – Излишне упоминать, что я уже начал закладывать фундамент для такой ситуации. – И Садзаки обратился прямо к Илиа: – Вольева, ты можешь приступать к выполнению своей задачи. Детали меня не интересуют.

В другое время самолюбие Вольевой было бы удовлетворено, поскольку она точно угадала намерения Садзаки. Но сейчас она испытывала только наползающий ужас: ее заставляют повторить уже совершенное когда-то. И хуже всего было понимание: она выполнит то, чего Садзаки от нее ждет.

– Давай, – сказала Вольева. – Он не кусается.

– Я знакома со скафандрами, триумвир. – Хоури помешкала, а затем ступила в белизну комнаты. – Просто не думала, что снова их увижу. Уж не говоря о том, чтобы напяливать на себя эту дрянь.

Четыре скафандра стояли у стены удручающе белого склада, шестьюстами уровнями ниже корабельной рубки. Склад примыкал к залу номер два, который Вольева приспособила для тренировок.

– Нет, вы только послушайте ее, – сказала одна из присутствовавших женщин. – Так говорит, будто залезть на несколько минут в эту штуковину – значит совершить величайший подвиг. Ты вряд ли отправишься с нами вниз, Хоури, так что не спеши обмочиться.

– Благодарю за совет, Суджик. Обязательно постараюсь запомнить.

Суджик пожала плечами – видно, сочла фырканье непозволительной тратой сил – и подошла к предназначенному ей скафандру. За ней последовала ее подружка Сула Кьярваль. Готовые принять своих будущих обитателей, скафандры напоминали лягушек, из которых выпустили кровь, выпотрошили, изрезали, растянули и пришпилили к стене. Сейчас они имели антропоморфную конфигурацию, с чересчур длинными ногами и распростертыми, как для объятия, руками. На руках отсутствовали пальцы, да и кистей как таковых не было – просто нечто ластообразное. Хотя по приказу хозяина скафандр мог быстро отрастить любые манипуляторы, в том числе и пальцы.

Хоури не солгала, она действительно раньше имела дело со скафандрами. Правда, на Окраине Неба они были редкостью, их завозили с других планет, покупали у торговцев-ультра, которые охотно посещали раздираемую войнами планету. Там никому не удалось наладить промышленное копирование этих вещей, а потому скафандры в той армии, где служила Хоури, стоили фантастически и считались чуть ли не могущественными тотемами, ниспосланными самими богами.

Скафандр просканировал Хоури, снял размеры, чтобы адаптироваться к ее фигуре. Ана стояла на месте, когда скафандр шагнул вперед и принял ее внутрь себя; это сопровождалось кратковременным приступом клаустрофобии. Уже через несколько секунд он плотно застегнулся и наполнился гель-воздухом, что позволяло ему двигаться без риска раздавить обитателя.

Он задал Хоури несколько вопросов насчет подгонки оружия и регулировки автономных систем и произвел необходимые изменения. Конечно, в зале номер два присутствовали разновидности только самого легкого оружия. Подготовленные учебные сценарии очень органично соединяли реальные физические действия и виртуальное применение вооружений, с одним условием: каждый аспект тренировки должен восприниматься с полной серьезностью, в том числе безграничные возможности скафандра по усовершенствованию процесса расправы с врагами, которых угораздит попасть в его боевое пространство.

Бойцов было трое, не считая Хоури. Ее всерьез не рассматривали в качестве участника десанта на поверхность планеты.

Командиром была Вольева. Хотя в ее разговорах с Аной и проскакивали намеки, что она родилась в космосе, ей много раз доводилось высаживаться на планеты, и она приобрела необходимые рефлексы, увеличивавшие шансы выживания. Среди этих рефлексов было и глубочайшее уважение к закону всемирного тяготения.

То же самое можно было сказать и о Суджик. Она родилась либо на обитаемой станции, либо в субсветовике, но посетила достаточно планет, чтобы ходить по их поверхности, не ломая себе кости. Ее хрупкость, подобная обманчивой хрупкости клинка, нисколько не обманывала Хоури. Суджик была как здание, сооруженное талантливым архитектором, который прекрасно знал, какие нагрузки предстоит выдержать постройке, и с наслаждением придавал ей изысканную легкость и красоту.

Кьярваль, всегда сопровождавшая Суджик, очень сильно отличалась от подруги. Она и на химерика была мало похожа. Все члены ее тела были натуральными, но в тоже время в ней не чувствовалось ничего человеческого. Лицо плоское и гладкое, будто оптимизированное для пребывания в водной среде неизвестной планеты; сетчатые кошачьи глаза лишены зрачков. Ноздри и уши напоминали жаберные отверстия, а рот представлял собой невыразительный разрез. Он почти не двигался, когда женщина говорила, но всегда был искривлен, придавая лицу выражение некоторой экзальтации. Она не носила одежды, но даже в прохладном помещении склада казалась не нагой, а скорее обтянутой каким-то эластичным полимером. Настоящая ультра, иначе говоря, существо загадочного, явно не дарвиновского происхождения.

Ана слышала о биоинженерных проектах по созданию особых человеческих линий, проводившихся подо льдами таких планет, как Европа, и о людях, приспособленных к жизни в космических кораблях, заполненных водой. Сула казалась живым выходцем из этих легенд. Но вообще-то, она с тем же успехом могла быть и чем-то совершенно иным. Возможно, на все эти трансформации Кьярваль пошла из чистого каприза и они не имели никакого практического смысла. Но возможно и другое: они служат прикрытием для чего-то важного – например, маскируют совершенно иную сущность.

Как бы там ни было, Сула посещала разные планеты, и сейчас это было главным.

Садзаки тоже знал уйму миров, но сейчас он находился на Ресургеме, и было неясно, какую роль этот человек сыграет в освобождении Силвеста, если оно состоится. О триумвире Хегази Хоури знала мало, но по отдельным репликам составила впечатление, что его нога ни разу не ступала на то, что имело естественное происхождение. Неудивительно, что Садзаки и Вольева делегировали триумвиру Хегази обязанности тылового обеспечения. Ему бы не позволили – да он и сам не хотел – высадиться на Ресургем.

Оставалась Хоури. Ее опыт не вызывал сомнений, и сама она не пыталась их посеять. В отличие от других членов команды, она родилась и воспитывалась на планете и, что еще важнее, участвовала там в боевых действиях. Ультра же высаживались почти исключительно ради торговли или туризма – любили они посмеяться над нелепой приземленной жизнью «эфемерных» обществ. Хоури побывала во множестве переделок, где жизни лишиться проще простого. Но ей повезло – прошла через все сражения почти неискалеченной.

С этим никто на корабле не спорил.

– Но эта высадка – не то, к чему я тебя готовила, – сказала ей Вольева вскоре после мятежа пушки. – Совсем не то. Я не сомневаюсь, что ты справишься со скафандром не хуже любой из нас и вряд ли струсишь под огнем противника.

– Ну, так в чем же…

– Я не могу снова подвергнуть риску жизнь моего артиллериста. – Они разговаривали в «Пауке», но Вольева все равно понизила голос. – На Ресургеме достаточно трех человек, а это значит, что в твоем участии необходимости нет. Не только я, но и Суджик, и Кьярваль умеют обращаться со скафандрами. Фактически мы уже приступили к подготовке.

– Тогда разреши мне хотя бы потренироваться.

Вольева подняла руку, явно намереваясь отказать и в этой просьбе, но тут же передумала.

– Ладно, Хоури. Будешь тренироваться с нами. Только это ничего не меняет.

О да, это Ана понимала.

Между Вольевой и Хоури сложились совсем другие отношения, после того как Ана рассказала запасную «легенду», будто она лазутчица от другой команды. Эту версию задолго до инцидента с орудием придумала Мадемуазель, и получилось отлично. Хоури нарочно не упомянула «Галатею», но намек был достаточно прозрачен, чтобы Вольева могла додуматься сама, получив от этого процесса определенное удовлетворение. Пускай и не бог весть какая хитрая приманка, но Вольева ее заглотила – а это самое главное. Приняла она и сказочку насчет Похитителя Солнц, что он-де часть рукотворной программы инфильтрации; похоже, на данный момент ее любопытство удовлетворено. Теперь Хоури с Вольевой равны, у обеих есть что прятать от остальных членов команды.

– Само собой, – сказала Ана.

– Не расстраивайся, – усмехнулась Вольева. – Такое впечатление, что тебе очень хочется встретиться с Силвестом. У тебя будет шанс, когда мы вернемся на борт.

Хоури улыбнулась:

– Ну, для этого надо будет хорошенько потрудиться.

Зал номер два был копией тайного склада – с той лишь разницей, что он пустовал. В нем поддерживалось давление выше одной стандартной атмосферы. В этом не было ничего особенного – он представлял собой самый большой резервуар пригодной для дыхания газовой смеси, и, когда возникала необходимость войти в отсек, где обычно был вакуум, в него перекачивался воздух отсюда.

Сила тяжести здесь почти всегда соответствовала одному g, она обеспечивалась ускорением корабля или вращением цилиндрического зала. Сейчас двигатели не давали тяги – корабль висел на орбите Ресургема, – так что пришлось раскрутить зал. Сила тяжести была направлена от его продольной оси к стене; в центре она отсутствовала, предмет свободно зависал в воздухе на несколько минут, пока какой-нибудь толчок не уводил его в сторону. А потом его уносило все дальше и дальше, все ниже и ниже. При этом ничто в зале не падало по прямой; во всяком случае, так казалось наблюдателю, находившемуся у стены.

Они вошли в зал через торцевую стену. Стальная дверь моментально затворилась. С внутренней стороны она была покрыта ожогами и вмятинами от оружия различных систем. Точно такие же следы виднелись на цилиндрической стене зала. Видеоаппаратура скафандра, позволявшая Хоури различить любую точку с любого расстояния, показала, что нет квадратного сантиметра, который бы не был обожжен, исцарапан, продырявлен, оплавлен или разъеден каким-нибудь видом оружия. Вероятно, первоначально стена была серебристой, но с годами стала почти красной от бесчисленных ранений.

Зал освещался не стационарными источниками, а свободно плавающими приборами; каждый выбирал себе участок стены и заливал его ярким неестественным светом. Эти штуковины непрерывно перемещались, напоминая рой испуганных светляков. Ни одна тень в зале не могла продержаться более нескольких секунд; в какую сторону ни смотри, через миг-другой там все растворится в ослепительном сиянии.

– Уверена, что справишься? – спросила Суджик, когда за ними задраилась дверь. – Не вздумай повредить скафандр. Знаешь, как у нас говорят? Испортишь один, купишь другой.

– Ты лучше о своем позаботься, – огрызнулась Хоури и переключилась на приватный канал, чтобы ее могла слышать только Суджик. – Мне показалось или ты в самом деле меня недолюбливаешь?

– С чего ты взяла?

– Наверное, это как-то связано с Нагорным…

Хоури осеклась, сообразив, что приватные каналы связи фактически таковыми не являются. С другой стороны, она не собиралась говорить ничего такого, что не было бы известно любому возможному слушателю. Особенно Вольевой.

– Впрочем, я ничего про него не знаю, за исключением того, что вы были близки.

– Близки – не то слово, Хоури.

– Ладно, вы были любовниками. Я не хотела так говорить, боялась обидеть тебя.

– А ты не бойся меня обидеть, девочка. Все было так давно.

Их прервал голос Вольевой:

– Всем оттолкнуться и переместиться к потолку зала!

Они подчинились, используя свои скафандры в режиме небольшого усиления, чтобы оттолкнуться от плиты, образующей торцевую стену цилиндра. С того момента, как вошли в зал, они пребывали в состоянии невесомости, но по мере их продвижения к потолку нарастала центробежная сила и появилось ощущение веса. Гель-воздух ослаблял его, но Хоури все же чувствовала верх и низ.

– Я поняла, за что ты меня невзлюбила, – возобновила разговор Хоури.

– Не сомневаюсь.

– Я заняла его место. Выполняю его задачи. И теперь тебе приходится иметь дело со мной. – Хоури старалась говорить так, будто выкладывает накипевшее на душе. – На твоем месте, наверное, я и сама чувствовала бы то же самое. Я тебе вовсе не враг, Суджик.

– Не обманывай себя.

– В чем я себя обманываю?

– В том, что ты понимаешь хоть одну десятую происходящего здесь.

Теперь Суджик находилась почти рядом с Хоури; белая бесшовная броня их скафандров вот-вот врежется в израненную стену зала. Хоури видела когда-то изображения сказочных белых китов, которые живут на Земле или жили там когда-то.

– Слушай, – сказала Суджик, – ты меня круглой дурой считаешь? И правда веришь, что я могу ненавидеть того, кто занял вакансию после смерти Бориса? Не унижай меня, Хоури.

– Это никогда не входило в мои намерения.

– Если я ненавижу тебя, то по очень веской причине. Потому что ты принадлежишь ей! – Суджик плюнула последней фразой, как змея ядом. – Вольевой! Ты ее игрушка. Я ненавижу ее, а поэтому, естественно, ненавижу все, что с ней связано. Особенно то, что она ценит. И если бы я могла нанести ей ущерб, уж не сомневайся, я бы не упустила своего шанса?

– Я не принадлежу ни Вольевой, ни кому другому. – Тут же Хоури разозлилась на себя за то, что оправдывается с таким жаром, и на Суджик, которая ее заставила перейти к обороне. – И вообще, это не твое дело! Знаешь что?

– Умираю от желания узнать.

– Судя по тому, что я слышала, Борис был не самым здравомыслящим человеком во Вселенной. И еще я думаю, что Вольева не доводила его до безумия намеренно, а просто пыталась использовать его психическую неустойчивость для чего-то полезного. – Она позволила своему скафандру замедлить полет и первой мягко коснулась ногой шероховатой стены. – Но у нее не получилось. Невелика потеря. Может, вы с Нагорным стоили друг друга.

– Да, пожалуй, стоили.

– И что дальше?

– Я не обязана притворяться, Хоури, будто мне нравится то, чтó приходится от тебя выслушивать. Не будь мы в одной команде и не таскай на себе скафандры, я бы с удовольствием показала тебе, как умею ломать шеи. Впрочем, нельзя исключать, что такая возможность мне предоставится в недалеком будущем. Однако надо отдать тебе должное: стержень у тебя есть. Другие куклы Вольевой ломались гораздо раньше. А некоторых она ломала сразу.

– Хочешь сказать, что заблуждалась на мой счет? Извини, если не услышишь от меня слов благодарности.

– Я хочу сказать, что на твой счет, возможно, заблуждается она. – Суджик хихикнула. – Это не комплимент, девочка, а всего лишь констатация. И тебе может не поздоровиться, когда она это поймет. Кстати, это вовсе не значит, что я вычеркнула тебя из списка сволочей.

Хоури нашлась бы с ответом, но тут грянул голос Вольевой, которая обратилась к ним по общей связи со своего наблюдательного поста, находившегося в середине зала.

– В следующем упражнении особых правил нет, – сказала она. – А если и есть, то вам они неизвестны. Ваша задача – оставаться в живых, пока я не дам отбой. Начинаем через десять секунд. Во время упражнения я для вас недоступна и вопросов не принимаю.

Хоури выслушала без особой тревоги. На Окраине Неба тренировки без правил случались часто, да и в ЦАПе тоже. Либо ядро сценария пряталось и тренирующийся должен был добраться до него самостоятельно, либо моделировался хаос, способный возникнуть в ходе реальной операции, и бойцу предстояло правильно сориентироваться.

Началась разминка. Вольева наблюдала с высоты, как из замаскированных люков на ее бойцов пошли автоматические мишени. Они не представляли собой ничего особенного, во всяком случае, сначала. На первом этапе скафандры пользовались относительной автономией в обнаружении и выборе целей. Такие операции они проделывали мгновенно; носивших их людям оставалось только принять решение об уничтожении противника. Потом мишени вдруг активизировались, открыли ответный огонь, не сказать что меткий; но они непрерывно наращивали темп стрельбы, и та, даже оставаясь неприцельной, сделалась опасной. И сами цели помельчали, они выскакивали из люков чаще и двигались проворнее.

По мере роста угрозы скафандры теряли многие свои функциональные достоинства. На шестом или седьмом раунде их способность к автономным действиям заметно упала, сенсорная сеть, которой каждый скафандр окружил себя, рвалась, так что бойцам приходилось все больше полагаться на собственное зрение. Но хотя сложность упражнения росла, Хоури, которой уже доводилось тренироваться по таким схемам, действовала хладнокровнее и расчетливее. Надо было лишь хорошенько следить за функциональным ресурсом скафандра. Ведь у него еще есть оружие, энергия и способность летать.

На первых этапах три женщины не поддерживали связи между собой. Они слишком сосредоточились на том, чтобы найти пределы собственных психических сил. Но потом пришло что-то вроде второго дыхания, возникло состояние стабильности, которое лежит за кажущейся гранью человеческих возможностей. Это состояние сродни трансу. Есть определенные способы достижения необходимой концентрации, например механическое повторение медитативных мантр. Но одного желания, чтобы войти в такой боевой транс, недостаточно; это больше похоже на преодоление отвесной скалы. Скалолаз, ценой невероятных усилий прошедший сверхтрудный маршрут, вдруг обнаруживает, что его движения стали более плавными, а высота больше не кажется недоступной. Но он бы нипочем ее не покорил, если бы не потратил уйму психической энергии.

На подходе к такому состоянию Ана увидела Мадемуазель.

«Увидела» – не совсем подходящее слово. Просто на периферии чувств промелькнуло нечто неуместное в этом зале. А уже рассудок подсказал: это, скорее всего, Мадемуазель. Ощущение исчезло так же быстро, как и появилось.

Может, просто почудилось?

Хоури не видела и не слышала ее после инцидента со взбесившейся пушкой. В ту последнюю встречу Мадемуазель дала волю уязвленному самолюбию. Однако предупредила Ану: проведя в ЦАПе слишком много времени, Хоури привлекла к себе внимание Похитителя Солнц.

И действительно, когда Хоури собралась покинуть оперативную матрицу ЦАПа, почудилось, будто на нее несется стремительно растущая тень. Вот тень накинулась, обволокла – но Ана совершенно ничего при этом не ощутила. Казалось, в тени вдруг появилась дыра, и Хоури ловко проскочила сквозь нее. Проскочила ли? Правда жизни редко бывает столь милосердна.

Не хочется думать, что этой тенью был Похититель Солнц, но разве исключена такая возможность? А если не исключена, приходится допустить, что Похититель Солнц мог поместить часть себя в ее разум!

Хоури знала, что там уже находится частичка этой сущности, занесенная псами Мадемуазели, и это знание было для нее тяжким бременем. Но эта частичка все же находилась под контролем Мадемуазели. А новый, большой фрагмент Похитителя Солнц она сможет сдерживать? Она давно не выдает своего присутствия, вот разве что сейчас бестелесным призраком пронеслась по залу. Если это не игра воображения, то что может означать появление Мадемуазели после столь долгого отсутствия?

Первая часть упражнения между тем закончилась. Функционал скафандров частично изменился, отключился ряд опций, добавились новые. Женщины поняли: условия игры ужесточаются.

– Что ж, – оценила действия бойцов Вольева, – видала я результаты и похуже.

– Я бы приняла это за комплимент, – сказала Хоури, надеясь пробудить хотя бы слабое чувство товарищества у Кьярваль и Суджик, – если бы не знала, что Илиа никогда не говорит иносказательно.

– Значит, хоть одна из вас поняла правильно, – резко ответила Вольева. – Но не бери в голову, Хоури. Сейчас все будет очень серьезно.

В дальнем конце зала начала открываться вторая бронедверь. Из-за постоянно меняющегося освещения Хоури воспринимала происходящее стробоскопически. Что-то такое валило из этой двери: расширяющийся рой эллипсоидов, каждый метровой длины и светлого цвета, с многочисленными манипуляторами и торчащими из амбразур стволами.

Дроны-часовые. Хоури познакомилась с роботами такого типа еще на Окраине Неба. Их прозвали волкодавами за яростные нападения, а еще за то, что они всегда набрасываются стаями. На войне их применяли преимущественно для деморализации противника, но Ана хорошо знала, что они способны на многое и что скафандр не гарантирует ей безопасности. Волкодавы неистовы, но не умны. Вооружены сравнительно легко, но этого оружия много, и действует оно синхронно. Стая волкодавов может сосредоточить огонь на одной цели, если это тактически необходимо. Именно единомыслие делает их такими грозными противниками.

Но в массе вылетающих из ворот дронов-волкодавов виднелось и несколько более крупных объектов, тоже из светлого металла, но не обладающих сферической симметрией. Во вспышках кочующих осветительных приборов эти предметы выглядели знакомо. Тоже скафандры, и вряд ли дружелюбно настроенные.

Атакующие разбегались в стороны от главной оси зала, направляясь к трем бойцам. С того момента, как открылись ворота, прошло секунды две, но Хоури казалось, что куда больше; ее мозг за это время успел переключиться на быстрый темп, который совершенно необходим в такого рода схватках. К счастью, рутинные функции, связанные с выбором цели, у скафандра почти полностью сохранились, поэтому Хоури приказала ему сосредоточиться на волкодавах – пока не стрелять, но следить за каждым. Она знала, что ее скафандр самостоятельно свяжется с двумя партнерами, те выработают кратковременную тактику и распределят между собой цели. Знала она и то, что такой процесс для хозяина скафандра проходит незаметно.

Но где же Вольева, черт бы ее побрал?

Может, перемещается из одного конца зала в другой, чтобы в нужный момент оказаться среди стаи? Да, это в пределах возможного. Движение скафандра, особенно при таком низком атмосферном давлении, может быть стремительным: в мгновение ока он преодолеет расстояние в сто метров. Однако появление вражеских скафандров, которые – в этом Хоури уже не сомневалась – проникли вместе с волкодавами, должны были заставить Вольеву покинуть зал и проделать путь в обход его, по корабельным коридорам и лестницам. Даже находясь в скафандре и досконально зная маршрут, вряд ли можно проделать это за считаные секунды, не превратившись по дороге в лужицу. А нет ли тут другого, более короткого хода? Какой-нибудь незахламленной шахты?

Вот черт!

По Ане открыли огонь.

Палили волкодавы, надеясь пробить ее скафандр сравнительно слабыми лазерными излучателями. Импульсы вылетали из близко посаженных злобных «глаз» в верхней половине эллипсоидального тела. К этому времени хамелеофляж волкодавов, адаптируясь к цвету металлического пола, уже превратил их в пурпурные ромбовидные лепешки, которые то исчезали из виду, то снова появлялись. Ее собственный скафандр – серебристый, отполированный до слепящей зеркальности – отражал бóльшую часть получаемой энергии, но все же прямые попадания наносили ему некоторый ущерб. Это потому, что Хоури задумалась об исчезновении Вольевой и отвлеклась от хода боя. Наверное, Вольева именно этого и добивалась.

Скафандр показывал, что компаньонки еще «живы». Хоури быстро огляделась, чтобы убедиться в этом. Справа и слева от нее стояли Суджик и Кьярваль, похожие на огромные антропоморфные капли ртути. Явно невредимые, они энергично отвечали противнику выстрелами.

Хоури приказала своему скафандру повысить степень защиты, но не уничтожать противника. На плечах у нее появились турели с маломощными лазерами. Импульсы устремились вперед, чтобы сойтись вдали; каждый оставлял после себя лиловый след ионизированного воздуха. Задетый в полете огненной стрелой волкодав или рушился на пол, или превращался в огненный цветок. Что ни говори, а без скафандра в этом зале делать нечего.

– Ты слишком медлила, – сказала ей Суджик по общей связи, хотя бой еще не кончился. – Будь мы в реальном деле, пришлось бы соскабливать тебя со стенки.

– А сколько раз, Суджик, ты бывала в рукопашной?

Кьярваль, которая до сих пор не произнесла ни слова, вдруг вмешалась в разговор:

– Хоури, мы все побывали в боях.

– Да неужели?! А случалось вам оказаться так близко к врагу, чтобы слышать, как он вопит о пощаде?

– Я просто хотела сказать… А, черт!

На Кьярваль скорчился скафандр, засбоивший хамелеофляж мгновенно поменял уйму режимов, то становясь черным, как космос, то белым как снег, то красным с прожилками, то буйно-пестрым, – при этом Кьярваль была похожа на дверь, ведущую прямо из зала в джунгли неизвестной планеты.

Потом ее скафандр замерцал и вернул свое отражающее сияние.

– Меня беспокоят вон те чужие скафандры.

– Для этого они и торчат здесь: чтобы ты разволновалась и напортачила.

– Нам нужна помощь, чтобы напортачить? Что-то новенькое.

– Заткнись, Хоури, и веди огонь.

Она так и сделала. Это было проще всего.

Примерно треть атакующих волкодавов была уничтожена, а из открытых дверей в конце зала новых подкреплений не поступало. Скафандры – а их Хоури насчитала три – до сих пор не предпринимали никаких действий. Сгруппировавшись возле двери, они медленно продвигались в направлении пола и корректировали спуск выбросом тонких, как иглы, струй воздуха из подошв. При этом они одновременно принимали цвет и текстуру пола. И нельзя было понять, несут они в себе людей или действуют автономно.

– Они входят в сценарий, эти скафандры? Ведь не просто так они здесь?

– Хоури, я же просила заткнуться!

Но Ана продолжала гнуть свое:

– Это обстановка, приближенная к боевой? Допустим, что так. Значит, надо разобраться в ней, иначе не будем знать, с кем воюем!

– Хорошая мысль, – отозвалась Суджик. – Сейчас откроем совещание.

К этому времени волкодавы и скафандры трех женщин уже перешли на стрельбу радиоактивными частицами. Нельзя было исключать, что излучатели настоящие, – хотя Хоури раньше казалось, что столь серьезные виды оружия могут быть только смоделированными. Вряд ли будет здорово, если окончание тренировки ознаменуется дырой от взрыва в стене и перемещением всего запаса воздуха в космос.

– Давайте примем за факт, – сказала Хоури, – что нам известно, кто мы такие и для чего здесь находимся, где бы это «здесь» ни было. Следующий вопрос: известно ли нам, кто вон те подонки в скафандрах?

– Для меня это слишком заумно, – сказала Кьярваль, пытаясь укрыться от прицельного огня.

– Раз уж мы начали этот разговор, – продолжала Хоури, не реагируя на попытки Суджик ее перебить, – то надо решить, кто они. Допустим, враги. В этом случае надо прикончить их до того, как они то же самое сделают с нами.

– Хоури, ты все-таки твердо решила испортить нам настроение.

– Как ты сама изволила заметить, меня с вами внизу не будет.

– И слава богу.

– Эй, девочки! – воскликнула Кьярваль. – Мне это не нравится!

На миг раньше Хоури и Суджик она увидела кисти, образующиеся на чужих скафандрах. А еще из этих скафандров лезло наружу оружие. Процесс шел с пугающей быстротой – как будто на вечеринке надувают шарик, принимающий форму какой-то зверюги.

– Расстреляйте гадов! – произнесла Хоури так спокойно и холодно, что сама испугалась. – Весь огонь сосредоточить на левом скафандре. Импульсы малой мощности, коническое распыление, горизонтальное упреждение.

– С каких это пор ты тут командуешь…

– Делай, что сказано!

Суджик и так уже палила вовсю, и Кьярваль тоже. Три женщины стояли во весь рост, с интервалом примерно десять метров, направляя огонь своих скафандров на одного из врагов. Были задействованы и ускоренные импульсы антиматерии. Если они настоящие, от зала мало что останется!

Вспышка! Да такая яркая – Хоури показалось, будто свет накинулся и вонзил когти ей прямо в глаза. Вспышка такой силы просто не может быть смоделированной. Звук по сравнению с ней показался слабым, но взрывная волна швырнула Хоури на изувеченную стену. Как будто четыре здоровяка схватили ее за руки и бросили на толстый пружинящий матрац в дорогом отеле.

Скафандр на мгновение отключился. Когда зрение вернулось к Хоури, она обнаружила, что приборы вместо показаний дают бессмысленный набор цифр. Это продолжалось несколько мучительных секунд, пока не включился запасной мозг скафандра, чтобы восстановить все поддающееся восстановлению. Возник упрощенный, но по крайней мере понятный дисплей, показывая, что осталось, а что потеряно. Оружие главного калибра большей частью вышло из строя.

Автономность скафандра сократилась на пятьдесят процентов, способность принимать самостоятельные решения упала почти до машинного автоматизма. Отказали три агрегата самовосстановления. Утрачена летучесть, по крайней мере до запуска ремонтных протоколов, да и им потребуется не меньше двух часов для построения обходных контуров.

И как будто всего этого мало, у скафандра, согласно биомедицинскому отчету, не хватает одной руки – она оторвана по локоть.

Ана с трудом села, и хотя все инстинкты кричали ей, что сейчас главное – остаться в живых и правильно оценить обстановку, она первым делом осмотрела изувеченную правую руку. Она пребывала именно в том состоянии, о котором сообщила медсистема скафандра: каша из размозженной кости, мяса и металла. А выше – обрубок, обработанный гель-воздухом против шока, кровопотери и декомпрессии. Такая процедура, конечно, в порядке вещей. Боли не ощущалось – еще один реалистичный аспект: скафандр должен был отдать болевому центру приказ на какое-то время заткнуться.

Оценить… оценить обстановку.

Во время взрыва Хоури полностью потеряла ориентацию. Сейчас она попыталась оглядеться, но сочленения шлема заклинило. Откуда-то тянуло дымом. Дым висел кольцами в воздухе; его, должно быть, вытягивала наружу вентиляционная система. Мигало освещение – уцелевшие немногочисленные светильники создавали эффект застревающей киноленты. Неподалеку валялись два скафандра – свидетельства удачного сосредоточенного огня. Скафандры были настолько изуродованы, что Хоури не могла определить, есть в них люди или нет. Третьему скафандру досталось меньше, он был лишь контужен, как и ее собственный. Сейчас он лежал в десяти-пятнадцати метрах, возле обожженной стены. Волкодавов не видно – либо бежали, либо уничтожены.

– Суджик? Кьярваль?

Тишина. Даже собственного голоса почти не слышно, а ответов и подавно. Связь между скафандрами нарушена – в докладе об этом, кстати, сообщается, но в горячке ускользнуло от внимания.

Плохо, Хоури. Все очень плохо.

И никаких догадок о том, кто противник.

Покалеченная рука скафандра уже через секунду была им же самим исправлена, обгоревшие лохмотья упали на пол, наружная «кожа» обволокла обрубок. Смотреть на это было противно, хотя Хоури уже приходилось наблюдать подобное, тренируясь на Окраине Неба в имитированных боевых ситуациях. Противнее всего было понимать, что она выведена из строя и придется ждать, когда санитары эвакуируют ее из зоны боя.

Наименее поврежденный чужой скафандр уже двигался, он даже встал, точно так же как и скафандр Хоури. У вражеского скафандра полный набор конечностей, а из амбразур торчит оружие разных систем. Все оно нацелено на Хоури – будто дюжина змей изготовилась к прыжку.

– Кто ты? – спросила она, забыв, что аппаратура связи вырубилась, и, может быть, навсегда.

Краем глаза она заметила, как из редеющего черного дыма где-то сбоку от нее появились еще два скафандра. Что это? Остатки той группы, что прибыла вместе с волкодавами? Или свои?

Одинокий вооруженный скафандр приближался к Хоури, причем с большой осторожностью, будто она была бомбой, готовой взорваться в любой момент. Вот он застыл. Его поверхность пыталась окраситься под цвет стены и дыма, но получалось не слишком хорошо. Хоури силилась понять, чем в это время занимался ее собственный скафандр. Прозрачен визор шлема или мутен? Изнутри не поймешь, а в списке повреждений об этом ничего не сказано. Если противник увидит сквозь щиток лицо человека, захочет он убить или, наоборот, воздержится от выстрела? Хоури направила собственное оружие на скафандр, но как узнать, во врага она целится или в онемевшего друга?

Она попыталась поднять здоровую руку и указать на свое лицо, чтобы другой скафандр тоже открыл лицо находящегося в нем человека.

Вместо этого другой скафандр открыл огонь.

Хоури снова швырнуло на стену, невидимая стенобитная баба угодила в область желудка. Ее скафандр взвыл, перед глазами Аны зароились искры. Еще до того, как она врезалась в стену, ее оглушил громовой рев – это залпом выстрелило все уцелевшее вооружение скафандра и сразу перешло на бессистемный беглый огонь.

«Твою мать!» – выругалась про себя Хоури.

Ей было очень плохо, боль выедала внутренности и странным образом смешивалась с мыслями о предательстве и о том, что все это вовсе не игра.

Хоури снова поднялась на ноги, и в этот миг еще один вражеский снаряд пролетел совсем рядом с ней. Третий попал в бедро. Она валилась назад, руки хватали воздух где-то на периферии поля зрения. С ее руками что-то случилось, а точнее – не случилось, хотя и должно было случиться. Они выглядели целыми – ни намека на то, что одна была недавно оторвана.

– Вот черт, – пробормотала она. – Что же, мать вашу так и перетак, тут происходит?

Атака продолжалась, каждый выстрел, попадавший в Хоури, толкал ее назад.

– Говорит Вольева, – раздался голос нисколько не обеспокоенный и почти не заинтересованный. – Всем слушать внимательно. В сценарии обнаружена ошибка! Приказываю прекратить огонь.

Хоури опять сбило с ног, на этот раз с такой силой, что через прокладку гель-воздуха она получила мощный шлепок по хребту. А тут еще боль в бедре, причем скафандр не делает ничего, чтобы эту боль снять.

«Вот так и уйдет жизнь», – подумала она.

Да, сейчас работает настоящее оружие. Во всяком случае, у того скафандра, который ее атакует.

– Кьярваль! – кричала Вольева. – Кьярваль! Прекрати огонь! Ты же убьешь Хоури!

Но Кьярваль – теперь-то Хоури поняла, кто ее противник, – не слышала, не могла услышать… или, что еще страшнее, не могла остановиться.

– Кьярваль! – снова крикнула триумвир. – Перестань, или придется тебя обезоружить!

Кьярваль продолжала вести огонь, и Хоури ощущала каждое попадание как удар плети. Она корчилась под этими ударами, она готова была ногтями процарапать себе дорогу сквозь металлическую стену, которая тоже страдала от обстрела, и оказаться в безопасном пространстве.

А потом Вольева опустилась откуда-то из середины зала, где она находилась все это время, невидимая, и сразу повела огонь по Кьярваль, сначала из легкого оружия, а затем из более мощных систем. Кьярваль ответила тем, что часть своей огневой мощи переадресовала опускавшемуся триумвиру. Снаряды попадали в Вольеву, выжигая черные пятна на ее скафандре, вырывая фрагменты из гибких сочленений, ломая орудия в амбразурах. Все же Вольевой вскоре удалось подавить сопротивление подчиненной. Скафандр Кьярваль морщился, теряя свою прочность. Его орудия выбывали из строя, снаряды шли мимо цели, разлетаясь по всему залу.

Наконец – вряд ли прошло больше минуты с того момента, когда Кьярваль стала палить по Хоури, – она рухнула на пол. Ее скафандр в тех местах, где он не почернел от попаданий, представлял собой калейдоскоп психоделических пятен и быстро сменяющих друг друга геометрических узоров, из которых торчали обломки оружия и приборов. Конечности скафандра бессмысленно рубили воздух, из них беспрестанно выдвигались и тут же втягивались различные манипуляторы и чудовищные, размером с ребенка, кисти рук.

Хоури встала, пытаясь не кричать от боли в раненой ноге. Скафандр висел на ее плечах, словно подстреленный товарищ, и все-таки ей удалось доковылять до Кьярваль.

Вольева и другой человек в скафандре – должно быть, Суджик – уже стояли там, наклонившись над поверженной и пытаясь прочесть медицинский диагноз на дисплее.

– Мертва, – сказала Вольева.

Глава четырнадцатая

Мантель, Северная часть горного массива Нехбет, Ресургем, год 2566-й

В тот день, когда пришельцы впервые объявили о своем прибытии, Силвеста разбудил резкий белый свет, направленный прямо в глаза. Он заслонялся рукой, дожидаясь, когда зрение пройдет довольно сложный процесс адаптации. В такие моменты с ним было практически невозможно разговаривать; Слука, похоже, это понимала. После того как его глаза лишились многих функций, им требовалось гораздо больше времени, чтобы приспособиться к перемене освещения. Этот процесс, изобилующий ошибками и предупреждениями, был еще и довольно болезненным.

Как сквозь туман Силвест ощущал присутствие Паскаль, которая сидела рядом и прикрывала простыней обнаженную грудь.

– А ну просыпайтесь! – прикрикнула Слука. – Оба. Я подожду снаружи, пока вы оденетесь.

Паскаль и Силвест впопыхах кое-как натянули одежду. За открытой дверью Слука и двое охранников терпеливо ждали. Все трое, похоже, были без оружия.

Силвеста вместе с женой вывели в административный сектор Мантеля, где утренняя смена приверженцев «Истинного пути» собралась вокруг четырехугольного экрана. Термосы с кофе, сэндвичи – все это стояло на столе, никем не тронутое.

Что бы ни происходило, подумал Силвест, это достаточно серьезно, чтобы отбить аппетит.

Он слышал чей-то голос – громкий и резкий, будто исходивший из громкоговорителя. Одновременно шел общий оживленный разговор, так что Силвесту лишь иногда удавалось уловить несколько слов из передачи. Разборчиво произносилась только его собственная фамилия – ее довольно часто повторял тот, кто обращался с экрана к аудитории.

Он протолкался вперед, чувствуя, что присутствующие относятся к нему на диво уважительно. А может, это просто жалость к тому, чья участь окончательно решена?

Паскаль подошла и стала рядом.

– Ты узнал эту женщину? – спросила она.

– Какую женщину?

– Ту, что на экране.

Но Силвесту продолговатый экран показывал лишь множество серебристо-серых мазков, как на картинах пуантилистов.

– Мои глаза плохо воспринимают видео, – обратился он одновременно и к Слуке, и к Паскаль. – И я ни черта не слышу. Может, расскажете, что я пропустил?

Из толпы вышел Фолкендер.

– Если хотите, я слегка подгоню ваше зрение к изображению на экране. На это уйдет несколько минут. – Он увлек Силвеста в угол комнаты.

За ними последовали Слука и Паскаль. Там Фолкендер раскрыл свой чемоданчик и вынул несколько блестящих инструментов.

– А теперь вы, конечно, скажете, что мне совсем не будет больно, – сказал Силвест.

– Даже не подумаю, – отозвался Фолкендер. – Ведь это было бы неправдой, верно?

Он щелкнул пальцами, обращаясь не то к Паскаль, не то к своему ассистенту. Силвест этого так и не понял, потому что его поле зрения вдруг сильно сузилось.

– Дайте чашку кофе, это его отвлечет. А когда он увидит экран, ему потребуется что-нибудь покрепче кофе.

– Все так плохо?

– Боюсь, Фолкендер не шутит, – вмешалась Слука.

– Кажется, вы просто развлекаетесь за мой счет, – сказал Силвест и закусил губу, чтобы сдержать мучительный стон.

Правда, на протяжении короткой операции боль не усиливалась.

– Так вы собираетесь сказать, в чем дело? Если меня разбудили, значит случилось что-то важное.

– Ультра объявили о своем присутствии, – сказала Слука.

– Ну, это я и без тебя понял. А как они это сделали? Высадились из шаттла в центре Кювье?

– Пока ничего столь нахального. Но худшее наверняка впереди.

Кто-то сунул ему в руку чашку. Фолкендер сделал небольшой перерыв, давая Силвесту возможность выпить кофе. Тот был горек и почти остыл, но сонливость он прогнал. Силвест услышал голос Слуки:

– На экране сейчас идет повтор аудиовизуального послания. Оно передается непрерывно уже больше получаса.

– С корабля?

– Нет. Видимо, им удалось подключиться к нашей спутниковой сети. Свое сообщение они накладывают на наши рутинные передачи.

Силвест кивнул и тут же пожалел об этом.

– Значит, они не хотят, чтобы мы определили их местонахождение.

Или, подумал он, хотят убедить нас в своем техническом превосходстве. Показывают, что могут проникать в наши информационные системы. Это больше похоже на правду и подчеркивает не столько наглость и решительность ультра вообще, сколько наглость и решительность определенной корабельной команды. Зачем объявлять о своем присутствии в общепринятом порядке, когда можно поджечь кустарник и тем самым напугать туземцев до полусмерти?

Теперь Силвесту вряд ли требовалось подтверждение того, что ему было известно об этих людях. Он понял, кто явился по его душу. Понял, как только корабль вошел в систему Дельты Павлина.

– Следующий вопрос, – сказал он. – Кому адресовано послание? Они думают, что имеют дело с планетарным правительством, с которым придется договариваться?

– Нет, – ответила Слука. – Послание адресовано жителям Ресургема, независимо от их политического или культурного статуса.

– Очень демократично, – вмешалась Паскаль.

– Демократия, скорее всего, ни при чем, – произнес Силвест. – Особенно если это те люди, о которых я думаю.

– Кстати, об этих людях, – прервала его Слука. – Ты так и не объяснил достаточно убедительно, кем они могут быть…

Силвест тут же оборвал ее:

– Прежде чем мы приступим к детальному анализу, нельзя ли ознакомить меня с содержанием послания? Тем более что я, как мне представляется, имею некоторый личный интерес в этом деле.

– Вот и все. – Фолкендер отошел в сторону и с треском закрыл чемоданчик. – Я же обещал, что операция займет считаные минуты. Можете смотреть на экран. – Он усмехнулся. – Ну а теперь окажите мне личную услугу: не убивайте гонца, который принес неприятную весть.

– Позвольте узнать сначала, что это за весть, – ответил Силвест. – И уж тогда я буду решать.

Все оказалось куда хуже, чем он предполагал.

Силвест снова пробился вперед, хотя к этому времени зрителей стало заметно меньше – они неохотно расходились, чтобы выполнять свои обязанности в других районах Мантеля. Теперь того, кто говорил с экрана, было слышно лучше, и Силвесту удавалось различать модуляции женского голоса, снова и снова повторявшего одни и те же фразы. Значит, обращение было коротким. Это не предвещало ничего хорошего. Кто возьмется пересечь бескрайние межзвездные просторы и оповестить безвестную колонию о своем прибытии? Только те, у кого нет ни малейшего желания расположить к себе местных жителей и чьи намерения абсолютно конкретны.

Это соображение вполне соответствовало тому, что он знал о команде, которая могла явиться за ним. Те ультра не отличались общительностью.

Он еще не различал лица говорившей, но ее голос понемногу будил воспоминания о случившемся давным-давно. Когда же появилось изображение – Фолкендер наладил взаимодействие нервных волокон, – Силвест вспомнил все!

– Кто она? – спросила Слука.

– Илиа Вольева… во всяком случае, так ее звали в последний раз, когда мы виделись, – пожал плечами Силвест. – Может, имя ненастоящее. Доподлинно я знаю только одно: любые свои угрозы она тут же подкрепляет делами.

– А по должности она кто? Капитан?

– Нет, – сказал Силвест, отвлекаясь от воспоминаний. – Нет, она не капитан.

Лицо этой женщины было вполне обычным: бледная, почти бесцветная кожа, короткие черные волосы, строение лица – нечто между голым черепом и «лицом эльфа», глаза глубоко посаженные, чуть раскосые и бесстрастные. Вольева почти не изменилась с тех пор. Впрочем, она же ультра. Если для Силвеста со времени их последней встречи прошли десятилетия, то для Вольевой – всего лишь несколько лет, десятая или даже двадцатая часть времени, прожитого Силвестом. Для нее их последняя встреча – частичка недавнего прошлого, тогда как для Силвеста – запись в пыльных анналах истории. Конечно, это плохо. Это понижает шансы. Вольева отлично помнит его манеры – самые предсказуемые черты его поведения. Он – противник, которого она изучила недавно. Силвест же с трудом узнал ее голос, а когда попытался вспомнить, как она к нему относилась, из этого ничего не вышло. Конечно, со временем получится, но сейчас этот провал в его памяти дает Вольевой огромное преимущество.

Как странно все. Он полагал – наивно, пожалуй, – что заявление сделает Садзаки. Не настоящий капитан. Тот наверняка снова болен, иначе зачем бы им являться сюда.

Тогда где же Садзаки?

Силвест заставил свой ум отвлечься от этих вопросов и сосредоточился на словах Вольевой.

После двух или трех повторений весь ее монолог улегся в мозгу у Силвеста, и тот смог сделать первоначальные выводы. Эти ультра знают, чего хотят. И знают, как можно этого добиться.

– Я триумвир Илиа Вольева с субсветовика «Ностальгия по бесконечности» – вот как она представилась. Ни «здравствуйте», ни традиционных выражений благодарности судьбе, позволившей кораблю пересечь космические пространства и благополучно добраться до Ресургема.

Силвест вспомнил: такое вовсе не в стиле Вольевой. Когда-то его удивило неколебимое спокойствие этой женщины. Вечно возится со своими боевыми системами, редко снисходит до простого общения с другими людьми. Несколько раз ее товарищи подшучивали при Силвесте – хотя, вообще-то, они не горазды были шутить, – что Вольева предпочитает компанию крыс-уборщиц.

А может, это вовсе не было шуткой.

– Обращаюсь к вам с орбиты, – продолжала она. – Мы изучили уровень вашей технологии и пришли к выводу, что в военном отношении вы не представляете для нас угрозы. – Она сделала паузу, после чего продолжила тоном учительницы, предостерегающей учеников от мелких проступков, вроде глазения в окно или неаккуратного обращения с компадом. – Тем не менее, если вы предпримете какое-либо действие, которое может быть расценено как попытка нанести нам ущерб, мы ответим непропорционально мощным ударом. – Она еле заметно улыбнулась. – Не око за око, а, скажем, город за око. Мы способны уничтожить из космоса любой ваш населенный пункт.

Вольева наклонилась вперед, глаза большой хищной кошки, казалось, заполнили весь экран.

– Прошу не сомневаться: в случае необходимости мы на это пойдем без малейших колебаний. – Она сделала драматическую паузу, отлично понимая, что аудитория в ужасе ловит каждое ее слово. – Если бы решение зависело только от меня, удар был бы нанесен уже через несколько минут. И будьте уверены: спалось бы мне после этого неплохо.

Силвест понимал, к чему она клонит.

– Но давайте оставим ненадолго язык силы. – Вольева улыбнулась чуть шире, хотя теплота этой улыбки оставалась близка к абсолютному нулю. – Наверное, вы удивлены нашим визитом.

– Я не удивлен, – сказал Силвест почти про себя, но Паскаль услышала.

– Среди вас есть человек, которого мы разыскиваем. Он требуется нам настолько срочно, что мы решили не соблюдать обычных дипломатических церемоний. Имя этого человека – Силвест. Нет нужды уточнять, о ком идет речь, если его репутация не изменилась со времени нашей последней встречи.

– Разве что слегка запачкалась, – буркнула Слука, а затем, обращаясь к Силвесту, добавила: – Придется подробно рассказать об этом предыдущем свидании. Думаю, с тебя не убудет.

– Да и тебе не прибудет, – мрачно ответил Силвест и снова повернулся к экрану.

– В обычной ситуации, – продолжала Вольева, – мы бы вступили в переговоры с официальными властями. Возможно, таковы и были наши первоначальные намерения, но осмотр вашей столицы Кювье с орбиты убедил нас в бессмысленности подобного подхода. Мы пришли к выводу, что в данный момент здесь нет силы, с которой можно было бы торговаться насчет выдачи Силвеста. Вы разбиты на дерущиеся между собой фракции, и, боюсь, у нас не хватит терпения разбираться с каждой из них.

Силвест покачал головой:

– Вранье! Им плевать на нашу грызню, они и не думали торговаться. Я хорошо знаю этих людей. Жестокие подонки.

– Это ты нам уже говорил.

– У нас довольно ограниченный выбор, – продолжала Вольева. – Нам нужен Силвест, а по нашим разведданным, он… как бы это правильнее выразиться… не на свободе.

– Это они с орбиты установили? – спросила Паскаль. – Хорошая же у них разведка!

– Даже слишком хорошая, – кивнул Силвест.

– Поэтому, – продолжала Вольева, – все должно произойти следующим образом. Через двадцать четыре часа Силвест объявит нам по радио о своем местонахождении. Для этого он выйдет из укрытия вне зависимости от того, добровольно там находится или нет. Нюансы мы оставляем вам. Если Силвест мертв, вы предоставите несомненные доказательства. Примем ли мы эти доказательства – зависит исключительно от нас.

– То, что я жив, – обратился Силвест к Слуке, – величайшее благо для вас. Не думаю, чтобы вам удалось бы убедить Вольеву.

– Неужели она так непреклонна?

– Вся команда такая.

Между тем Вольева еще не закончила:

– Итак, у вас двадцать четыре часа. Мы будем слушать эфир. И если ничего не услышим или заподозрим обман в любой форме, мы вас накажем. У нашего корабля есть кое-какие возможности – не верите, спросите Силвеста. Если завтра он не выйдет на связь, будет уничтожен один из населенных пунктов. Мы уже выбрали цель, и удар будет таким, что в живых там не останется никого. Вам ясно? А еще через двадцать четыре часа, если мы не получим нашего бесценного Силвеста, мы разрушим Кювье. – Тут Вольева снова растянула губы в ледяной улыбке. – Хотя, похоже, вы и сами там неплохо поработали.

На этом послание закончилось, после чего Вольева заговорила по новой. Силвест выслушал его дважды, прежде чем Слука отвлекла его внимание.

– Они этого не сделают, – сказала она. – Не посмеют.

– Это варварство, – добавила Паскаль, получив одобрительный кивок от Слуки. – Как бы им ни был нужен Силвест, они не сделают того, о чем говорят. Я имею в виду полное разрушение города.

– Вот тут ты ошибаешься, – отозвался Силвест. – Им это будет не впервой.

В глубине души Вольева сомневалась, что Силвест жив, но и о том, что его может не оказаться на Ресургеме, она тоже предпочитала не думать, – последствия такой ошибки в расчетах были бы катастрофическими. И не важно, что все делалось по приказу Садзаки, а не по ее собственному замыслу. Не получив результата, она понесет наказание – как если бы по собственной прихоти затащила корабль в эту глушь.

Вольева не ждала, что события понесутся вскачь в первые же часы после ее объявления. Это было бы чересчур оптимистично. Если исходить из реалистичных предпосылок, то следует допустить, что полдня уйдет на розыск нужных людей по командной цепочке. Кроме того, надо дать время начальству – чтобы убедилось в достоверности полученного известия.

Но когда прошли целые сутки, стало ясно, что угрозу следует подкрепить действием.

Конечно, колонисты не молчали. Десятью часами раньше анонимная группа вышла в эфир, заявив, что располагает останками Силвеста. Останки были брошены на вершине столовой горы, а доставившие их люди вернулись в свои пещеры, куда датчики корабля проникнуть не могли. Вольева послала вниз дрон, чтобы он исследовал человеческие останки, но они, хотя и оказались генетически близки, все же не полностью соответствовали образцам тканей, взятых у Силвеста во время его первого пребывания на корабле. Было соблазнительно наказать колонистов за эту выходку, но, подумав, Вольева решила пока воздержаться от карательных мер. Жители Ресургема действовали под влиянием страха и не преследовали личных выгод, за исключением собственного выживания. Да и ни к чему отпугивать другие группы колонистов, которые могли бы выступить с инициативой. Удержала она своих компаньонов и после того, как два человека попытались выдать себя за Силвеста – оба не лгали, а искренне верили в свою подлинность. Но теперь время обманов прошло.

– Я все-таки удивлена, – сказала Вольева. – Думала, сразу выдадут Силвеста. Похоже, в нашей ситуации одна сторона серьезно недооценивает другую.

– Но ты же не можешь отступить, – заметил Хегази.

– Конечно не могу, – ответила Вольева таким удивленным тоном, что можно было подумать, мысль о милосердии никогда не приходила ей в голову.

– И все же придется, – заметила Хоури. – Ведь не станешь же ты в самом деле…

Это были ее первые слова за весь день. Возможно, у нее не было сил, чтобы обратиться к монстру, на которого она сейчас работала, – к этой тиранической, изуверской инкарнации прежде всегда приятной и спокойной Вольевой.

Трудно было не сочувствовать ресургемцам. Ана, когда заглядывала в свою душу, видела там нечто чудовищное – но это не было абсолютным злом.

– Если угроза высказана, но не воспринята всерьез, – сказала Вольева, – то в наших интересах провести демонстрацию силы.

– А если колонисты не в состоянии выполнить требования? – возразила Хоури.

– Это их проблема, а не моя, – пожала плечами Вольева.

Она связалась с Ресургемом, выразила разочарование из-за неявки Силвеста и повторила прежние требования. У нее не было уверенности, что сказанное прозвучало достаточно убедительно и колонисты поверили в серьезность угроз. Тогда появилась новая идея. Илиа отстегнула свой браслет, шепотом велела ему принимать в ограниченном диапазоне распоряжения третьего лица и не причинять ему вреда. Затем передала браслет Хоури:

– Хочешь потешить свою совесть? Попробуй.

Ана внимательно рассмотрела прибор, как будто он мог укусить или брызнуть в лицо ядом. Наконец поднесла его ко рту, не надев на запястье.

– Валяй, – подбодрила ее Вольева. – Я серьезно. Говори, что хочешь, но вот увидишь: ничего путного из этого не выйдет.

– Говорить с колонистами?

– А почему бы и нет, если уверена, что сумеешь убедить их лучше, чем я?

Некоторое время Хоури молчала, затем нерешительно сказала в браслет:

– Меня зовут Хоури. Не знаю, имеет ли это значение, но я не заодно с этими людьми. – Большие испуганные глаза Хоури обежали рубку, будто она ожидала немедленного возмездия за свои слова, однако никто не проявил к ним интереса. – Когда меня завербовали, – продолжала Ана, – я не знала, кто они и чего хотят. Им действительно очень нужен Силвест. Они не лгут. Я видела орудия, которыми располагает корабль, и думаю, они будут стрелять.

У Вольевой на лице была только скука – будто все шло именно так, как она ожидала.

– Зря вы не выдали Силвеста. Вольева всерьез намерена вас за это наказать. В ваших интересах поверить ей. И если кто-нибудь сможет привести его сейчас, вы еще не опоздаете…

– Хватит! – Вольева отобрала браслет и заговорила в него: – Я продлеваю данный вам срок на один час. Только на час.

Прошел и этот час. Вольева рявкнула в браслет шифрованную команду. На глобусе значок целеуказателя устремился к северу. Красное перекрестье выискивало цель со зловещим спокойствием акулы, пока не замерло вблизи полярной шапки. Тут же оно налилось кровью, запульсировало, а графики состояния проинформировали Вольеву, что штатные системы орбитального подавления – едва ли не самые слабые орудия корабля – активизированы, заряжены и нацелены.

Вольева еще раз обратилась к колонистам.

– Народ Ресургема, – сказала она. – Сейчас у нас под прицелом небольшое селение Феникс. Оно находится на пятьдесят четвертом градусе к северу и на двадцатом градусе к западу от Кювье. Через тридцать секунд Феникс и его окрестности перестанут существовать. – Женщина облизала губы, прежде чем продолжать. – Это последнее предупреждение. Сейчас мы прервем вещание на двадцать четыре часа. За это время вы должны выдать Силвеста, иначе мы выберем более значительную цель. Ваше счастье, что мы начинаем с такой мелочи, как Феникс.

Все тот же тон учительницы, терпеливо объясняющей ученикам, что наказание, которому они подвергнутся за свое неразумное поведение, – в их же интересах. Если бы Вольева добавила: «Мне это нравится еще меньше, чем вам», то нисколько не удивила бы Хоури. Пожалуй, теперь никакой поступок Вольевой не удивил бы Хоури. Ей казалось, что эта женщина относится к совершенно особому классу живых существ. И не только она, но и вся команда «Ностальгии по бесконечности». Ану затошнило при мысли, что еще недавно она наивно считала себя похожей на них и даже пыталась определить степень этого сходства.

Теперь маски сорваны, и под ними оказались драконьи морды.

Вольева выстрелила.

Какое-то время – бесконечно долгое и страшное – ничего не происходило. Хоури даже подумала, уж не блеф ли все это. Но надежда прожила лишь до той секунды, когда дрогнули стены рубки, будто «Ностальгия» была не громадным звездолетом, а всего лишь старинным морским судном, наскочившим на айсберг. Потом прошла еще одна волна гула, погасившая вибрацию. И наконец, стирая все сомнения Хоури, где-то далеко раздался мощный рев.

Это корабельные орудия дали залп.

По поверхности голографической проекции Ресургема побежали цифры, показывающие состояние артсистем непосредственно после залпа. Хегази сверился с экраном, расположенным перед его креслом. Окуляры триумвира щелкали и жужжали по мере снятия информации.

– Элементы подавления выпущены, – произнес он голосом, лишенным даже намека на чувство. – Система наведения подтверждает точность расчетов. – Затем с театральной медлительностью Хегази перевел взгляд на глобус.

Хоури последовала его примеру.

Там, где до сих пор не было ничего интересного, возникло жаркое красное пятнышко – мерзкий крысиный глаз, выглядывающий из-под ледяной шапки. Пятно быстро темнело, как темнеет игла, извлеченная из пламени. И все же его накал оставался до рези ярким, – не потому меркла рана в теле планеты, что остывала естественным образом, а потому, что ее заволакивала гигантская туча поднятых в воздух обломков и пыли.

В разрывах, то и дело появлявшихся в этой черной буре, Хоури видела танцующие щупальца молний, невыносимым светом озарявших ландшафт на сотни километров вокруг. Почти круглая ударная волна разбегалась от эпицентра взрыва. Наблюдать за ее продвижением позволяли слабые изменения индекса рефракции воздуха – так рябь на мелководье превращает подводные камни в дрожащее желе.

– Поступает предварительный отчет, – сказал Хегази голосом усталого пономаря, читающего самый скучный отрывок писания. – Функциональные параметры оружия в пределах номинала. Девяносто девять целых четыре десятых процента вероятности полной нейтрализации цели. Семьдесят девять процентов вероятности, что в радиусе двухсот километров нет выживших, разве что под километровой броней.

– По-моему, отличный результат, – откликнулась Вольева.

Она еще несколько минут рассматривала язву на теле Ресургема, видимо наслаждаясь мыслью о разрушениях планетарного масштаба.

Глава пятнадцатая

Мантель, Северная часть горного массива Нехбет, год 2566-й

– Блефуют, – сказала Слука, и в тот же миг ложный рассвет возник на северо-восточном горизонте, превратив гребни и обрывы в черный иззубренный контур.

Вспышка была магниево-белой, с пурпурной каймой. На какое-то время она ослепила Силвеста – перед глазами теперь стояла сплошная пустота.

– Других предположений не будет? – спросил он.

Слука лишилась дара речи. Она смотрела на северо-восток, загипнотизированная грозным заревом.

– Он же сказал, что это будет сделано! – выкрикнула Паскаль. – Надо было послушать Дэна! Он знает этих людей. Он понимал, что это не пустая угроза.

– Я не верила, что они пойдут на это, – ответила Слука так тихо, будто говорила сама с собой. Несмотря на взрыв, вечер оставался тишайшим, в нем не звучала музыка ветров Ресургема. – Думала, это слишком чудовищная угроза, чтобы ее можно было реализовать.

– Для них нет ничего слишком чудовищного, – сообщил Силвест, чье зрение уже отчасти восстановилось – он мог видеть лица женщин, стоявших рядом с ним на вершине горы Мантель. – Надеюсь, теперь вы будете понимать Вольеву буквально. Она всегда выполняет свои обещания. Через двадцать четыре часа будет новый выстрел, если не отдадите меня.

Слука будто не слышала.

– Может, нам пора спуститься? – вот и все, что она сказала.

Силвест согласился, но, прежде чем уйти в глубь горы, они определили азимут на вспышку.

– Мы знаем, когда это произошло, – сказал Силвест, – и знаем направление. Как только придет ударная волна, мы вычислим еще и расстояние до эпицентра. Населенные пункты на Ресургеме расположены далеко друг от друга. Так что понять, какой поселок подвергся удару, будет нетрудно.

– Она же назвала его, – сказала Паскаль.

Силвест кивнул.

– Она не шутит с угрозами, но это не значит, что ей можно доверять во всем.

– Я не помню никакого Феникса, – сказала Паскаль, когда они спускались на грузовом лифте. – А ведь считала, что знаю почти все здешние населенные пункты. Впрочем, в последние годы я почти не имела отношения к делам правительства.

– Она должна была начать с чего-то очень маленького, – задумчиво проговорил Силвест. – Иначе не оставила бы себе рычагов давления на нас. Мы можем предположить также, что Феникс – легкая мишень. Поселок геологов или других ученых, от которого колония не зависит материально. То есть там были только люди.

Слука покачала головой:

– Мы говорим о них в прошедшем времени и никогда не говорили в настоящем. Как будто единственная цель их существования заключалась в том, чтобы погибнуть.

Силвесту было тошно, – казалось, вот-вот вырвет. «Единственный случай в моей жизни, – подумал он, – когда такое недомогание вызвано внешними обстоятельствами, не зависящими от меня». Так плохо ему не было даже в момент гибели Карины Лефевр. Ошибку или преступление совершал сейчас не он.

И когда Силвест спорил со Слукой о том, блефует ли экипаж корабля, в глубине души тлела надежда, что он заблуждается, а Слука и ее единомышленники правы. Может, на месте этой женщины он бы тоже проигнорировал предостережение. Карты всегда выглядят иначе, когда приходит твоя очередь играть ими. Они как бы заряжены несколько иными возможностями.

Ударная волна пришла тремя часами позже. К этому времени она выглядела как слабый порыв ветра – но этот порыв казался совершенно неуместным в такую тихую ночь. Когда волна миновала, образовалась турбулентность, возникли местные шквалы вроде тех, что предшествуют страшным бритвенным бурям. Время прихода волны говорило о том (и сейсмические данные подтвердили это), что цель атаки находилась примерно в трех с половиной тысячах миль к северо-востоку. Слука, Силвест и Паскаль вернулись в кабинет, прогнали усталость крепким кофе и затребовали в архивах Мантеля карты колонии.

Взволнованный до крайности Силвест, попивая кофе, сказал:

– Начнем с того, что это должен быть новый поселок. Карты не устарели?

– Нисколько, – ответила Слука. – Они получены из центрального картографического управления около года назад, еще до восстания.

Силвест взглянул на карту: спроецированная на столе у Слуки, она походила на сказочную скатерть. Охваченная ею территория составляла порядка двух тысяч квадратных километров – достаточно, чтобы на ней находилось разрушенное поселение. Другое дело, что его координаты могли быть определены с погрешностью.

Никаких признаков существования Феникса они не обнаружили.

– Нужно добыть более свежие карты, – проворчал Силвест. – Может, поселок появился год назад.

– Это очень трудно.

– И все же постарайся. В течение двадцати четырех часов необходимо принять решение – возможно, самое важное в твоей жизни.

– Не заносись, доктор. Я уже почти решила выдать тебя.

Силвест пожал плечами, будто собственная судьба его нисколько не заботила.

– Даже это не избавляет от необходимости знать факты. Ты же намерена вести с Вольевой торг. Не будучи уверена, что она не блефует, ты сама можешь поддаться соблазну и пойти на блеф.

Слука смотрела на него долго и пристально.

– В принципе, у нас есть доступ к архивам Кювье через спутниковую связь. Мы ею не пользовались с тех пор, как были взорваны купола. Это рискованно – противник может выйти по спутниковым каналам на нас.

– Думаю, сейчас это не имеет никакого значения.

– Он прав, – вмешалась Паскаль. – Пока творится такое, мало кого в Кювье волнуют мелкие нарушения секретности. Я считаю, можно рискнуть ради новых карт.

– Сколько времени это займет?

– Час, может, два, – ответила Слука. – А ты что, планируешь куда-нибудь слетать?

– Нет, – ответил Силвест, даже не улыбнувшись. – Но кое-кто может принять такое решение за меня.

Они вышли на поверхность еще раз, пока в Кювье выполнялась их заявка на свежие картографические материалы. В северо-восточном секторе не было звезд – просто пятно кипящей пустоты, черный силуэт скрюченного исполина над горизонтом. Должно быть, то была пыль, поднятая в высокие слои атмосферы и медленно ползущая к Мантелю.

– Она окутает нашу планету на месяцы, – сказала Слука. – Как будто огромный вулкан извергся.

– И ветер усиливается, – добавил Силвест.

Паскаль кивнула:

– Неужели они на такое способны – менять погоду на огромном расстоянии от эпицентра взрыва? А что, если их оружие способно вызывать радиоактивное заражение?

– Надеюсь, они сочли это излишним, – ответил Силвест. – Им достаточно кинетической энергии. Зная Вольеву, я могу допустить, что она не сделает ничего сверх необходимого. Но ты права, что беспокоишься насчет радиации. Этот взрыв, надо думать, продырявил всю литосферу. Каковы будут выбросы из мантии, можно лишь догадываться.

– Наверное, не стоит проводить много времени на поверхности.

– Наверное. И это, пожалуй, относится ко всей колонии.

У входной двери появился адъютант Слуки.

– Карты готовы? – спросила она.

– Нужно еще полчаса. Мы получили данные, но они тяжело поддаются расшифровке. Поступили новости и из Кювье, там работает общественное вещание.

– Продолжай.

– С корабля отправили в столицу снимки… гм… последствий, и теперь их показывают всей планете. – Адъютант вынул из-за пазухи потрепанный компад, светящийся экранчик окрасил в лиловый цвет его лицо. – Снимки тут.

– Показывай.

Адъютант положил компьютер на слежавшийся, сглаженный постоянными ветрами грунт столовой горы:

– Должно быть, они снимали в инфракрасном спектре.

Картины были очень четкие и очень страшные. Из кратера змеилась лава, десятки вторичных вулканчиков плевались дымом и пеплом. Все следы человеческого поселения были стерты, поглощены кальдерой, которая достигала двух километров в поперечнике. На внутренних склонах и дне можно было различить стеклянистые полосы, похожие на асфальт и черные, как ночь.

– Я ведь поначалу надеялась, что нас водят за нос, – сказала Слука. – Что вспышка и даже ударная волна – трюки, какие-то театральные эффекты… Но эта дыра в планете доказывает: с нами не шутят.

– Скоро мы выясним наверняка, – пообещал адъютант. – Я могу здесь говорить откровенно?

– Происходящее больше всего касается Силвеста, так что пусть слушает.

– Кювье послал самолет к эпицентру, проверить, настоящие снимки или нет.

К тому времени, когда они вернулись под землю, новые карты уже были взломаны и спроецированы. Все снова прошли в кабинет Слуки, чтобы рассмотреть их. Судя по надписям, карты были обновлены считаные недели назад.

– Отличная работа, – заключил Силвест. – Город разрушен, но картографы честно выполняют свои обязанности. Такая преданность долгу заслуживает восхищения.

– Плевать мне на их мотивы, – буркнула Слука, поглаживая один из глобусов, стоявших вдоль стен. Ей, похоже, хотелось лучше почувствовать планету, которая продолжала вращаться как ни в чем не бывало. – Главное, чтобы на карте был Феникс, или как там его еще могли назвать.

– Он тут есть, не сомневайся, – буркнула Паскаль. Ее палец пополз по району взрыва вверх и остановился на крошечной нумерованной точке в пустынных предгорьях. – Это единственный поселок в интересующем нас месте и вообще единственный в полярных широтах. А кроме того, он называется Феникс.

– Что еще о нем известно?

Адъютант Слуки, коротышка с набриолиненными усиками и козлиной бородкой, что-то шепнул своему компаду, видимо приказав карте увеличить поселок. Над столом возникло несколько иконок с демографической информацией.

– Не так уж много. Несколько жилых бараков, соединенных трубопроводами. Подземные мастерские. Никаких путей сообщения, только посадочная площадка.

– Население?

– Это трудно назвать населением, – произнес адъютант. – Не больше ста человек. Восемнадцать семей. Бóльшая часть жителей – выходцы из Кювье. – Он пожал плечами. – Если Вольева и впрямь хотела ударить по колонии, то можно сказать, мы отделались легким испугом. Сотня человек… что ж, это трагедия. Но непонятно, почему она не ударила по более крупной цели. Никто из нас даже не знал о существовании этого поселка, – согласитесь, такое неведение снижает эффект демонстрации силы. Вам это не кажется странным?

– Удивительная все-таки штука, – сказал Силвест, против воли кивая своим мыслям.

– Вы о чем?

– Я говорю о человеческой способности горевать. Она не достигает заметного уровня, если число погибших составляет нескольких десятков человек. В таких ситуациях наше сострадание стремится к нулевой отметке. Согласитесь, никто из нас не сожалеет об этих людях.

Силвест глядел на карту и думал, каково было жителям поселка, когда они узнали, что Вольева приговорила их. Может, некоторые выбежали из барака, чтобы увидеть небо и на несколько долей секунды ускорить свою аннигиляцию?

– Но теперь у нас есть убедительное доказательство, что эта женщина держит слово. А значит, ты должна отпустить меня к ультра.

– Не хочется терять тебя, – сказала Слука, – но у меня, похоже, нет выбора. Ты, конечно, захочешь связаться с ними?

– Разумеется, – ответил Силвест. – И конечно, со мной уйдет Паскаль. Но перед этим ты кое-что сделаешь для меня.

– Услуга? – В голосе Слуки звучала слабая насмешка, как будто своей просьбой Силвест удивил ее. – Почему бы и нет, ведь мы теперь добрые друзья.

Силвест с улыбкой пояснил:

– Да, услуга, но окажешь мне ее не ты, а доктор Фолкендер. Дело касается моих глаз.

Со своего наблюдательного пункта – плавающего в воздухе кресла – триумвир Вольева рассматривала результаты удара по висящей у нее под ногами планете. Эти результаты очень четко отражалась на сферической голограмме посреди капитанской рубки. Вот уже десять часов Илиа видела рану на теле Ресургема, которая протягивала свои темные циклопические щупальца во все стороны от эпицентра. Это доказывало, что погода в том регионе – а опосредованно и на всей планете – изменилась, придя в новое, опасное равновесие.

Согласно ранее собранным данным, колонисты называли подобное состояние атмосферы бритвенной бурей по причине «бреющего» воздействия пыли и песка, переносимых сильными ветрами. На это было интересно смотреть, как смотрят на вскрытие животного, принадлежащего к неизвестному виду. Хотя Вольева изучила больше планет, чем другие члены команды, все же существовали вещи, которые ее удивляли и беспокоили в этих мирах. Беспокоило, например, то, что простая дыра, проделанная в литосфере Ресургема, оказала столь сильное влияние не только в непосредственной близости, но и в тысячах километрах. Илиа прекрасно понимала, что в конце концов не останется пяди земли, которая не подверглась бы вполне измеримому воздействию выстрела с орбиты. Грязь, которую Вольева подняла в атмосферу, рано или поздно осядет. Мелкие, черные, слегка радиоактивные пылинки распределятся относительно равномерно по всей планете. В районах с умеренным климатом их смоет дождем, если колонисты не прекратят менять климат. Но в северных широтах, где дождей не бывает, пылевой осадок пролежит многие века, никем не потревоженный. Потом его перекроют другие отложения, и он станет частью геологической истории планеты. Возможно, думала Вольева, через несколько миллионов лет на Ресургем прибудут существа, обладающие чем-то вроде человеческого любопытства, и изучат стратификацию литосферы. Скорее всего, слой ископаемой пыли будет не единственной тайной, с которой они столкнутся, но она наверняка вызовет интерес. Вольева не сомневалась, что будущие исследователи придут к совершенно неверным выводам. Им нипочем недодуматься, что у этой пыли техногенное происхождение…

Вольева проспала лишь пару часов из прошедших тридцати, но ее запас нервной энергии казался неистощимым. Конечно, вскоре придется за это заплатить, зато сейчас она чувствовала себя так, будто готова воспарить под напором неизбывной силы.

Но притом она не сразу спохватилась, когда Хегази приблизился к ней вместе с креслом.

– Что случилось?

– Поступили кое-какие сведения, они могут быть связаны с нашим парнем.

– С Силвестом?

– Или с тем, кто выдает себя за него. – Триумвир, по своему обыкновению, впал в состояние транса – Вольева знала, что это глубокий раппорт с кораблем. Через миг Хегази сообщил: – Не могу отследить канал используемой им связи. Передача идет из Кювье, но могу поспорить, на самом деле там его нет.

– И что говорит?

– Просит слушать его. Твердит одно и то же снова и снова.

Хоури слышала хлюпанье чьих-то ног по полуторадюймовому слою слизи, которая затопила весь капитанский уровень.

У нее не было никакого рационального ответа на вопрос, зачем она сюда спустилась. Возможно, причина заключалась в том, что теперь, когда она перестала верить Вольевой (а кому еще она могла верить после исчезновения Мадемуазели?), – пришло время иррационального. Единственным человеком на «Ностальгии по бесконечности», который не предал Ану и не заслужил ее ненависть, был тот, к кому она до сих пор не собиралась обращаться ни с какими вопросами.

Она почти тотчас поняла, что шаги не принадлежат Вольевой, но в них чувствовалась твердость: человек знал, куда идет, а не просто случайно забрел в эту часть корабля.

Хоури выбралась из жидкой грязи. Брюки сзади побывали в слизи, но цвет материи скрывал влажное темное пятно.

– Успокойся, – сказал тот, кто без опаски вышел из-за поворота, расплескивая грязь.

Свободно покачивающиеся руки поблескивали металлом, от кистей исходило многоцветное сияние голографических узоров.

– Суджик! – узнала Хоури. – Черт, как тебе удалось…

Суджик покачала головой, тонкие губы растянулись в улыбке.

– Как мне удалось найти сюда дорогу? Да очень просто, Хоури. Я пошла за тобой. Когда выяснила общее направление, поняла, куда ты идешь, и больше уже не торопилась. И раз уж я здесь, предлагаю немного поболтать.

– Поболтать?

– Обсудить ситуацию, которая сложилась на нашем корабле. – Суджик широко развела руками. – И особенно в проклятом триумвирате. От тебя ведь не укрылось, что у меня есть претензии к одному из его членов?

– К Вольевой?

– Да, к нашей общей подружке Вольевой. – Последнее слово Суджик произнесла так, будто это была не фамилия, а похабнейшее ругательство. – Как тебе известно, она пришила моего хахаля.

– Насколько я поняла, на то имелась причина.

– Причина? Ха! Ничего себе! Хоури, по-твоему, существует причина, по которой человека доводят до сумасшествия? – Она помолчала, затем придвинулась ближе, хоть и осталась на почтительном расстоянии от рассыпающейся капсулы, в которой лежал капитан. – Может, позволишь звать тебя просто Аной, раз уж мы с тобой так… гм… подружились?

– Зови как хочешь, это ничего не меняет. Я могу ненавидеть Вольеву до самых печенок, но это не значит, что я ее предам. Лучше бы нам не начинать этот разговор.

Суджик кивнула с серьезным видом:

– Прививка лояльности, похоже, не пропала даром. Вот что я тебе скажу. Садзаки и другие далеко не так безопасны, как тебе кажется. Ты можешь рассказать мне все.

– Все не так просто.

– А поконкретней?

Суджик стояла перед Аной, руки в радужных крагах упирались в узкие бедра. Женщина была красива, хоть и худа, – характерная внешность для человека, рожденного в космосе. Физиологические процессы у нее шли на минимальном уровне, и не будь ее скелетно-мускульная система усилена при помощи химерических технологий, едва ли она могла бы выдерживать нормальную силу тяжести. Однако сейчас, со всеми своими подкожными имплантатами, Суджик была, безусловно, сильнее и гибче, чем любой обычный человек. И кажущаяся хрупкость делала ее опасней вдвойне. Суджик напоминала фигурку оригами, вырезанную из тонкой, как бритвенное лезвие, бумаги.

– Поконкретней не могу, – ответила Хоури. – У нас с Илиа… есть общие секреты. – Ана тут же пожалела о сказанном, но ей так нужно было сбить спесь с этой нахальной и властной ультра. – Я хочу сказать…

– Слушай, Хоури, я абсолютно точно знаю, что именно такой ты ей и нужна. Но спроси себя вот о чем: многое ли из того, что ты помнишь, – реально? Что, если Вольева как-то повлияла на твою память? Она ведь пыталась это делать с Борисом. Пробовала «лечить» его, стирая память о прошлом, но не вышло. Он все равно слышал голоса и был вынужден с ними бороться. Может, и с тобой творится то же самое? Не звучат ли в твоем черепе голоса?

– Если и звучат, – ответила Хоури, – то Вольева тут ни при чем.

– Значит, они есть. – Суджик ухмыльнулась, как школьница, одержавшая победу в трудной игре и прячущая свое торжество. – Впрочем, есть у тебя голоса или нет, не имеет значения. Важно то, что ты утратила иллюзии насчет Вольевой. И насчет триумвирата в целом. Не станешь же ты прикидываться, что в восторге от того, чем они сейчас занимаются?

– Я не уверена, Суджик, что понимаю их действия. У меня в голове такая путаница. – Хоури чувствовала, как холодная мокрая ткань липнет к ягодицам и ногам. – Потому-то и пришла сюда, если хочешь знать. В поисках мира и тишины. Чтобы остудить голову.

– И чтобы спросить, не поделится ли он с тобой мудростью? – Суджик кивнула в сторону капитана.

– Он мертв. Может, я единственный человек на борту, который это понимает.

– Силвест его вылечит.

– Даже если Силвест способен на такой подвиг, захочет ли этого Садзаки?

Суджик покивала:

– Конечно-конечно. Я все понимаю. Но послушай… – Она перешла на заговорщицкий шепот, хотя, кроме Аны, слышать ее могли только попискивающие крысы. – Они разыскали Силвеста. Это я узнала перед тем, как спустилась сюда.

– Нашли? Он уже здесь?

– Конечно нет! Они лишь поймали передачу от него. Пока не знают даже, где он. Знают только, что жив. А ведь еще предстоит доставить его на борт. Вот тут-то и выходишь на сцену ты. И я тоже.

– К чему ты клонишь?

– Не стану притворяться, Хоури, будто понимаю, что случилось с Кьярваль в тренировочном зале. Возможно, у нее и в самом деле поехала крыша, хотя я знала ее лучше, чем всех остальных на корабле, и могу сказать с уверенностью: она не из тех, у кого мозги набекрень. Как бы там ни было, Вольева получила предлог разделаться с ней. Я не подозревала, что эта сука до такой степени ненавидит Кьярваль.

– Тут вины Вольевой нет.

– Ладно, допустим. – Суджик покачала головой. – Это в данную минуту не важно. Но теперь ясно, что она нуждается в тебе для выполнения своей задачи. Ты и я, Хоури, а может, и ее сучье величество должны высадиться на планету и привезти Силвеста.

– Откуда ты все это знаешь?

Суджик мотнула головой:

– Официально – ниоткуда. Но когда поживешь на корабле с мое, научишься многое узнавать, минуя обычные каналы.

На минуту наступило молчание, нарушаемое лишь отдаленным стуком капель, падающих из прохудившейся трубы в затопленном коридоре.

– Суджик, зачем ты все это говоришь? Я думала, ты меня ненавидишь.

– Может, так и было, – ответила женщина. – Раньше. Но теперь нам нужны все союзники, каких только можно заполучить. И я подумала, что ты оценишь предостережение. Если у тебя есть хоть капля ума, ты поймешь, кому можно верить, а кому нет.

Вольева обратилась к своему браслету:

– «Ностальгия», сравни голос, который ты сейчас услышишь, с имеющимися на борту записями речи Силвеста. Если не установишь сходство, немедленно сообщи мне по закрытому каналу связи.

Голос Силвеста ворвался в каюту на середине фразы:

– …Если слышите меня. Повторяю, мне надо знать, слышите ли вы меня. Я требую, сука, чтобы ты опознала меня. Эй, гадина, я требую, чтобы ты меня опознала…

– Это точно он, – объявила Вольева, перекрывая голос Силвеста. – Я бы узнала этот хамский тон где угодно. Отключите его. Хегази, я полагаю, мы еще не установили, где находится Силвест?

– Увы. Нам придется адресовать послание всей колонии – в надежде, что у него есть возможность нас услышать.

– Уверена, что эту важную деталь он не оставил без внимания. – Вольева проконсультировалась со своим браслетом, – корабль еще не подтвердил и не опроверг, что голос принадлежит Силвесту.

Не исключена ошибка, ведь Силвест, который оставил записи на борту, был намного моложе того человека, которого они ищут, так что сверка голосов не может быть точной. Но даже с учетом этих обстоятельств, похоже, они обнаружили Дэна Силвеста, и это не очередной обманщик, пытающийся спасти колонию.

– Ладно, дай-ка мне частоту, на которой шла передача. Силвест? Говорит Вольева. Скажите что-нибудь, если слышите меня.

Теперь его голос звучал яснее.

– Давно пора… мать вашу!

– Думаю, этот ответ придется счесть утвердительным, – сказал Хегази.

– Нам надо обсудить способ доставки вашей персоны на борт, и мы существенно облегчим себе задачу, если воспользуемся защищенным каналом. Скажете, где вы находитесь в настоящее время; мы проведем тщательное сканирование указанного района и найдем ваш передатчик, не оповещая Кювье…

– А к чему такие хлопоты? Или хотите мне что-то сообщить, чего не должна знать колония? – Силвест ненадолго умолк, но Вольева успела уловить его недовольство. – Раньше вы с нею так не церемонились. – Снова пауза. – Кроме того, мне не нравится то обстоятельство, что я имею дело с вами, а не с Садзаки.

– Он недосягаем, – ответила Вольева. – Объясните, где находитесь.

– Сожалею, но это невозможно.

– И все же придется это сделать.

– Да с чего это вдруг я должен заморачиваться? У вас же такая огромная мощь! Вот вы и найдите решение.

Хегази махнул рукой Вольевой, чтобы отключила звук.

– Вероятно, он не может выдать свое местопребывание.

– Не может?

Хегази постучал металлическим пальцем по металлической же переносице:

– Его похитители, наверное, против. Они готовы отпустить его, но не хотят засветиться.

Вольева кивнула, допуская, что Хегази прав. Она опять включила звук.

– Ладно, Силвест, мы поняли, чего вы требуете. Допуская возможность вашего передвижения по местности, предлагаю компромисс. Ваши… гостеприимные хозяева, надо полагать, смогут организовать что-либо после краткого предупреждения. Ведь смогут?

– У нас есть транспорт, если вы это имеете в виду.

– В таком случае, у вас в распоряжении шесть часов. Достаточно времени, чтобы убраться подальше от того места, где вы находитесь сейчас. Но если через шесть часов мы от вас ничего не услышим, то уничтожим следующую цель. Это ясно всем заинтересованным лицам?

– О да! – ядовито отозвался Силвест. – В высшей степени ясно.

– И еще одно.

– Да?

– Возьмите с собой Кэлвина.

Глава шестнадцатая

Северная часть горного массива Нехбет, год 2566-й

По ощущениям Силвеста, самолет сначала двигался в подземном ангаре по прямой, потом быстро набрал высоту и пошел в сторону, отклоняясь от крутого бока столовой горы. Силвест протер в иллюминаторе окошко, но густая пыльная завеса не позволяла увидеть ничего, кроме слежавшихся напластований песка, в которых пряталась база. Потом и гора скрылась внизу, под блистающим плазмой крылом. Силвест знал, что никогда больше не вернется сюда. Не только Мантеля не увидит, но и всей колонии тоже.

Машины меньше и дешевле, чем эта, во всем Мантеле найти не удалось. Вряд ли она была больше планера, на котором Силвест летал когда-то в Город Бездны. Но двигался самолет довольно быстро, так что за шесть часов мог отдалиться на приличное расстояние от базы.

Он брал четырех человек, но сейчас в нем находились только Силвест и Паскаль. Несмотря на определенную свободу перемещения, они пока оставались пленниками Слуки. Ее люди заранее составили программу полета. Машина может изменить курс, только если автопилот решит, что этого требуют погодные условия. Если все пройдет как задумано, то самолет высадит Силвеста и его жену в выбранном месте, о котором будет сообщено Вольевой и ее команде. Если же место окажется неподходящим для посадки, в том же районе будет найдено другое, более удобное.

После того как Силвест и Паскаль сойдут на землю, имея достаточный запас продовольствия, чтобы прожить в условиях бури несколько часов, самолет сразу отправится в Мантель, тщательно избегая немногочисленных сохранившихся радаров, способных определить траекторию полета и передать ее в Ресургем-Сити. Силвест свяжется с Вольевой и проинформирует ее о своем местонахождении. Передача будет идти открытым текстом, и корабль легко установит координаты Силвеста. Дальнейшее будет зависеть от Вольевой.

Силвест не представлял себе, каким образом Вольева доставит его на борт. Как-нибудь справится. Он знал одно: все это не похоже на ловушку. Ультра нуждаются в Кэлвине, но тот для них совершенно бесполезен без Дэна Силвеста. Так что пусть заботятся и о нем, да получше. А на случай, если в эту схему не вписывается Паскаль, Силвест принял кое-какие меры предосторожности.

Самолет снижался. Сейчас он летел чуть ниже невысоких гряд, используя их как укрытия. Через каждые несколько секунд он поворачивал и углублялся в очередную узкую долину, которая отделяла друг от друга столовые горы. Видимость была почти нулевая. Силвест надеялся, что топографическая карта, на которой самолет основывал свои маневры, не устарела и учитывает возможность оползней. В противном случае полет может окончиться раньше, чем пройдут отпущенные Вольевой шесть часов.

– Что, черт побери… – Кэлвин, который только что появился в кабине, очумело огляделся. Он, как всегда, сидел в роскошном кресле. Для таких габаритов фюзеляж был слишком мал, и отдельные части кресла исчезали в бортах и потолке. – Проклятье, да где же это я? Ничего не понимаю! Что случилось? А ну, объясните немедленно!

Силвест повернулся к жене:

– Проснувшись, Кэлвин первым делом обнюхивает местное кибернетическое пространство, разрешает ему получить данные о себе, устанавливает временны́е параметры и так далее. Беда в том, что в данном случае кибернетическая среда отсутствует, поэтому он слегка растерялся.

– Перестань говорить так, будто меня здесь вовсе нет! Где я, черт побери?

– В самолете.

– В самолете? Вот так новость! – затряс головой Кэл. К нему явно возвращалось присутствие духа. – Правда, это что-то новенькое! Кажется, я никогда не летал на самолетах. Уверен, ты не откажешь в любезности своему старику и сообщишь ему основные факты.

– Именно для этого я тебя и разбудил. – Силвест остановился, чтобы закрыть иллюминаторы шторками. Непрерывные пыльные вихри заставляли думать о том, каково будет в том месте, где высадят пассажиров. – Только не воображай, Кэл, что я это сделал, соскучившись по семейным ссорам.

– А ты вроде постарел, сынок.

– Видишь ли, кое-кому приходится решать проблему выживания в подверженной энтропии Вселенной.

– Ах, бедненький! Я сейчас заплачу.

Вмешалась Паскаль:

– Прекратите! Не время цапаться.

– Честно говоря, – возразил Силвест, – я не представляю себе, чем еще можно занять пять часов полета. А ты как думаешь, Кэл?

– Ты совершенно прав. Да и вообще, что она понимает? – Кэл бросил на Паскаль притворно сердитый взгляд. – Это семейная традиция, девочка. Мы таким образом… как бы это выразиться… проясняем отношения. Если он проявляет хоть крупицу сердечности, я тут же бью тревогу. Это означает, что очень скоро от меня потребуют весьма затруднительную услугу.

– Нет, – ухмыльнулся Силвест, – затруднительных услуг я от тебя добиваюсь иначе: просто угрожаю стереть твою запись. До сих пор мне не нужно было от тебя ничего настолько серьезного, чтобы изображать сыновнюю любовь, и, надеюсь, такой момент никогда не настанет.

Кэлвин подмигнул Паскаль:

– Парень, конечно, прав. Глупо с моей стороны.

Он выглядел весьма импозантно в своем фраке цвета пепла, со стоячим воротником, с рукавами, покрытыми золотыми шевронами. Обутая в сапог нога закинута на колено другой, длинная фалда закрывает эту ногу, как длинный мягкий складчатый занавес. Борода и усы представляют собой не просто растительность, а настоящую скульптурную композицию, – такая может появиться на свет лишь стараниями армии отлично вышколенных слуг-автоматов. Янтарный монокль-компьютер закрывает глазницу (чистая прихоть, поскольку Кэлвин сразу же после рождения получил глазные имплантаты для прямой связи с компьютерной средой). Нафабренные волосы (в настоящий момент длинные) зачесаны назад и образуют нечто вроде ручки амфоры, присоединенной к черепу на макушке и у шеи.

Силвест попытался датировать облик отца, но не сумел. Вполне возможно, это было плодом воспоминаний Кэла о каком-то определенном периоде его правления в Йеллоустоне. Но с равным успехом детали внешности могли возникнуть из ничего – надо же как-то убивать время и бороться со скукой, когда все рутинные дела давно переделаны.

– Итак?

– Самолет несет меня на свидание с Вольевой, – сказал Силвест. – Надеюсь, ты помнишь, кто это?

– Ее забудешь! – Кэлвин вынул монокль из глазницы и задумчиво потер его о рукав. – И как же это у вас получилось?

– Долго рассказывать. Она надавила на колонию. У властей не осталось другого выбора, кроме как выдать меня. И тебя заодно.

– Я ей тоже понадобился?

– Не стоит разыгрывать удивление.

– А я не удивлен. Просто разочарован. Ну и застигнут врасплох, если честно. – Кэлвин вставил монокль обратно, и увеличенный глаз сверкнул за янтарным стеклом. – Думаешь, мы оба нужны ей в качестве гарантии? Или у нее есть более конкретные пожелания?

– Последнее более вероятно. Хотя она и не спешит объявить о своих намерениях.

Кэлвин задумчиво покивал:

– Ты имел дело только с Вольевой?

– Тебе это кажется странным?

– Я бы не удивился, если бы в определенный момент из кустов высунулись уши нашего друга Садзаки.

– Я тоже, но он отсутствовал, и причину Вольева не объяснила. – Силвест передернул плечами. – Разве это важно? Они стоят друг друга.

– Верно, но, имея дело с Садзаки, лучше понимаешь ситуацию.

– Хочешь сказать, он более примитивен?

Кэлвин уклончиво мотнул головой.

– Считай как хочешь, но Садзаки, по крайней мере, держит слово. И ему – или кто у них там нынче главный – хватило приличий не беспокоить тебя до сих пор. Как давно мы в последний раз побывали на борту этого готического кошмара, который они прозвали «Ностальгией по бесконечности»?

– Около ста тридцати лет назад. И куда меньше времени прошло для них – два-три десятилетия.

– Думаю, нам следует готовиться к худшему.

– К чему именно?

– А к тому, – ответил Кэлвин с наигранным спокойствием, – что на нас возложат определенную задачу, связанную с неким джентльменом. – Он скосил глаза на Силвеста. – Кстати, многое ли ей известно?

– Похоже, гораздо меньше, чем я считала раньше, – хмуро произнесла Паскаль.

– Я рассказал ей кое-что, – ответил Силвест, глядя в пространство между женой и бета-записью отца. – Для ее же пользы.

– Ну спасибо!

– Конечно, у меня были сомнения…

– Дэн, чего, собственно, хотят эти люди от тебя и твоего отца?

– Боюсь, это еще одна довольно длинная история.

– У нас пять часов, ты только что сам сказал. Если вам удастся отвлечься от сеанса взаимного обожания…

– Не слыхал никогда такого термина. Какое-то представление о ситуации у нее есть, сынок?

– Да, – кивнул Силвест. – В корне неверное.

– Думаю, стоит открыть ей чуть больше – чтобы, так сказать, видела картину в целом.

Самолет сделал особенно резкий разворот. В салоне только Кэлвин не испытывал никаких физических неудобств при этом.

– Ладно, – кивнул Силвест, – хотя мне и сейчас кажется, что ей лучше знать меньше, чем больше.

– А почему бы не дать мне возможность судить об этом самой? – спросила Паскаль.

Кэлвин усмехнулся:

– Начни рассказ с милейшего капитана Бреннигена, – мне кажется, так будет лучше.

И Силвест открыл жене все. До сих пор он искусно обходил вопрос, почему команда «Ностальгии по бесконечности» так хочет заполучить его. Конечно, Паскаль имела право знать, но сама тема была настолько противна Силвесту, что он изо всех сил старался ее не затрагивать.

Он, разумеется, не имел ничего личного против капитана Бреннигена, даже сочувствовал этому уникальному человеку, чья судьба сложилась так страшно. Капитан, насколько мог судить Силвест, сейчас находился без сознания, но в прошлом был чрезвычайно энергичным и проницательным. И может снова стать таким, если удастся его вылечить. Ну и что с того, что в туманном прошлом Бренниген совершал неблаговидные поступки, возможно даже преступления? Своими страданиями, безусловно, он расплатился за былые грехи. Любой человек пожелал бы капитану удачи, и многие согласились бы помочь ему, разумеется, если бы им это не грозило никакими последствиями. Даже небольшой риск был бы вполне оправдан.

Но то, чего команда хочет от Силвеста, едва ли можно назвать небольшим риском. Чего доброго, ультра потребуют, чтобы он подчинился Кэлвину, разрешил ему войти в собственный мозг и взять контроль над его, Силвеста, моторикой. Одна лишь мысль об этом вызывала неодолимое отвращение. Даже общение с бетой Кэлвина было весьма неприятным. Как будто с призраком разговариваешь. Силвест уничтожил бы эту запись много лет назад, не окажись она несколько раз чрезвычайно полезной.

Мириться с ее существованием было очень нелегко. Кэл, даром что искусственная сущность, был слишком восприимчив, проницателен и хитер. Он прекрасно знал, что случилось с его альфой, но никогда не жаловался по этому поводу, даже речи не заводил. Но каждый раз, когда Силвест допускал его в свой мозг, казалось, что Кэлвин все глубже засовывает туда щупальца. Кэлвин узнавал сына все лучше и лучше и учился более точно предсказывать его поведение.

Так во что же превращается тогда сам Силвест, если то, что он считал своей свободной волей, столь легко имитируется компьютерной программой, теоретически не имеющей собственного сознания? Мало того что каналирование – процесс обезличивающий. Он отвратителен даже в физическом смысле. Собственные моторные сигналы Силвеста блокировались в момент их возникновения бульоном из химических нейроингибиторов. Он был парализован – и все же двигался, как одержимый бесом. И переживать этот кошмар снова у него не было ни малейшего желания.

«Нет, – думал Силвест. – Капитан может отправляться ко всем чертям. С какой стати я должен жертвовать своей человеческой сущностью, чтобы спасти того, кому следовало помереть уже давным-давно?»

Если страдания капитана не прекратятся, это будет меньшим преступлением, чем то, что замыслили ради него подчиненные. Бесчеловечно требовать, чтобы Силвест облегчил участь Бреннигена такой ценой.

Кэлвин, конечно, смотрит на все совершенно иначе. Для него это вовсе не пытка, для него это шанс…

– Конечно, первым это сделал я, – сказал он. – Давно, еще когда был материален.

– Что ты сделал первым?

– Обнаружил его. Но уже тогда он был в значительной степени химериком. Некоторые технологии, примененные для того, созданы еще до Транспросвещения. И одному Богу известно, как стара была плоть капитана уже тогда. – Он погладил бороду и усы с таким видом, будто с гордостью вспоминал свой научный подвиг. – Все это было, разумеется, еще до Восьмидесяти. Но я уже тогда прославился как смелый экспериментатор, работающий на острие самых радикальных направлений химерической науки. Меня не устраивало простое обновление технологии, которая была создана до Транспросвещения. Мне хотелось побить ее рекорды, двинуть науку далеко-далеко вперед.

– Ладно, хватит о тебе, Кэл, – сказал Силвест. – Мы ведь обсуждаем Бреннигена.

– Надо же было обрисовать ситуацию в целом, дорогой сынок, – подмигнул Кэлвин. – Короче говоря, Бренниген был химериком-экстремалом, а я намеревался применить к нему экстремальные химерические методы. Когда он заболел, его друзьям ничего другого не оставалось, как прибегнуть к моим услугам. Конечно, все происходило под большим секретом, дело было подсудное даже для меня. Я все меньше интересовался проблемой физиологических модификаций, зато все больше – нейронными трансформациями. Я был ими одержим, если хочешь знать. В частности, я искал способ наложения нейронной деятельности прямо на… – Кэлвин смолк, прикусив нижнюю губу.

– Его использовал Бренниген, – продолжал Силвест, – а взамен помог Кэлу установить связи с некоторыми богачами из Города Бездны. Это были потенциальные клиенты для программы Восьмидесяти. И если бы Кэл как следует вылечил капитана, то на этом вся история Бреннигена благополучно и закончилась бы. Однако Кэл схалтурил и ограничился минимумом того, что было в его возможностях. Просто втер очки товарищам Бреннигена. А сделай он тогда все как надо, не было бы сегодняшних неприятностей.

– Он хочет сказать, – перебил Кэлвин, – что результат моих усилий нельзя рассматривать как вечный. Учитывая особенности химерической науки, это закономерно, что другие аспекты физиологии спустя время потребовали нашего внимания. И проделанная мною работа настолько сложна, что не нашлось ни одного специалиста, который мог бы ее повторить.

– И тогда они вернулись, – кивнула Паскаль.

– В тот раз кораблем управлял Бренниген. – Силвест посмотрел на «запись». – Кэл уже умер. История с Восьмьюдесятью вызвала к нам всеобщую ненависть. Все, что от Кэла осталось, – запись на бета-уровне. Не стоит говорить, что Садзаки – он тогда уже был членом экипажа – находился в крайне дурном расположении духа. Именно он и нашел способ.

– Способ?

– Способ воспользоваться знаниями и опытом Кэлвина для лечения капитана. Ультра сообразили, что можно это сделать с моей помощью. Бета-запись хранила знания о химерической хирургии. Я же был просто телом, которое могло производить необходимые манипуляции. Ультра называли этот процесс каналированием.

– Но таким посредником мог бы стать не ты, а кто-то другой, – предположила Паскаль. – Если они заполучили бету Кэла, почему ни один из них не взял на себя роль, как ты выразился, тела?

– Если бы такая возможность существовала, они наверняка не преминули бы ею воспользоваться – это сделало бы их независимыми от меня. Видишь ли, каналирование не срабатывает, если между бетой и человеком, с которым бета контактирует, нет большого сходства. Такого, которое обеспечивается только близким родством. Ну, это как у перчатки и руки, на которую она натягивается. Я подходил идеально, ведь Кэлвин мой отец. Много точек генетического сходства. Вскрой нам черепа – и трудно будет отличить мозги.

– А теперь они почему вернулись?

– На этот раз нахалтурил уже он сам, – с ехидной улыбкой сказал Кэлвин.

– Это ты сидел за пультом, а я делал только то, что мне приказывали, – рассердился Силвест. – Если на то пошло, бо́льшую часть времени я вообще провел без сознания. Хотя все равно ненавижу каждую минуту того проклятого эпизода.

– Так, значит, они собираются повторить лечение? – повысила голос Паскаль. – И из-за этого весь сыр-бор? И уничтожение поселка? Только для того, чтобы ты помог их капитану?

Силвест кивнул:

– На случай, если ты раньше не обратила внимания, повторю: люди, с которыми мы вынуждены сотрудничать, на самом деле людьми в привычном для нас значении этого слова не являются. Их моральные ценности несколько абстрактны… как и представления о времени.

– Я не назвала бы это сотрудничеством. Подчинение шантажу, вот что это такое.

– Что ж, – сказал Силвест, – ты и тут ошибаешься. Видишь ли, на этот раз Вольева допустила небольшой просчет. Она предупредила меня о своем прибытии.

Вольева глядела на виртуальный глобус Ресургема. В данный момент точное местонахождение Силвеста было так же неопределимо, как волновая функция до ее коллапса. Но через несколько минут поступят точные триангуляционные данные, основанные на радиоперехвате, и тогда отсеются мириады ложных возможностей.

– Ты поймал его?

– Сигнал очень слабый, – ответил Хегази. – Вызванная тобой буря порождает множество ионосферных возмущений. Уверен, ты этим гордишься.

– Ты лучше запеленгуй его, паразит.

– Спокойствие и еще раз спокойствие.

На самом деле Вольева ничуть не сомневалась, что в скором времени получит сигнал от Силвеста. Все же, когда он появился, она не могла не испытать облегчения. Сигнал означал, что еще один этап хитроумного плана завершен. Вольева, разумеется, не спешила праздновать победу – работа еще далеко не закончена. И ее смущали дерзкие требования Силвеста, как будто от него что-то зависело. Теперь Вольевой приходится гадать, действительно ли она и ее товарищи управляют событиями. Если Силвест решил посеять в ее уме сомнения, то ему, безусловно, это удалось.

Будь он проклят. Илиа с самого начала учитывала, что Силвест – эксперт в психологических играх, но, похоже, в плане оказались изъяны. Тогда она мысленно сделала шаг назад и спросила себя: а как могла сложиться такая ситуация? Еще немного, и Силвест окажется в плену у ультра. Вряд ли это придется ему по вкусу, особенно когда он узнает, по какой причине его стремились заполучить. Если бы он распоряжался своей судьбой, то сделал бы все от него зависящее, чтобы не оказаться на борту «Ностальгии по бесконечности».

– Ага, – сказал Хегази, – мы его зафиксировали. Хочешь послушать подонка?

– Включай.

Голос Силвеста ворвался в каюту, как и шесть часов назад, но до чего же он изменился! Каждое слово звучало на фоне завываний песчаной бури, почти заглушалось ею.

– Я уже здесь, а где вы? Вольева, ты меня слышишь? Я спрашиваю, ты меня слышишь? Почему не отвечаешь? Прочисти уши, я даю мои координаты относительно Кювье, так что прочисти свои грязные уши. – Он повторил – для уверенности несколько раз – целую строчку цифр, которые определяли его местонахождение с точностью до ста метров. Информация была излишней, так как пеленгация с корабля давала те же результаты. – Спускайтесь к нам! Мы не можем ждать долго! Мы попали в эпицентр бритвенной бури и погибнем, если вы не поторопитесь!

– Мм, – промычал Хегази. – Надо бы дать бедолаге какой-нибудь ответ.

Вольева зажгла сигарету и с удовольствием затянулась, прежде чем ответить.

– Через час, не раньше. Ему не вредно слегка поволноваться.

Хоури услышала слабый шаркающий звук – к ней шагнул распахнутый скафандр. Спиной, задней поверхностью рук, ног и головы она ощутила мягкое, но настойчивое давление. Периферийный обзор показал боковые части шлема, плотно облегающие голову; почему-то они оказались влажными. Затем она ощутила, как руки и ноги скафандра обхватили ее конечности. Вот и грудная полость захлопнулась с чавкающим звуком.

Периферийный обзор сузился, но все-таки было видно, как смыкаются части скафандра. Еще секунду-другую виднелись швы, но вот исчезли и они, будто затерявшись в ровной белизне. Шлем закрыл Ане лицо, наступила тьма, но тут же возник светлый овал визора с множеством циферблатов и счетчиков. Еще немного, и внутренность скафандра заполнится гель-воздухом, который защитит «хозяина» от перегрузок во время полета. Пока же Хоури вдыхала относительно чистую смесь азота и кислорода при обычном давлении.

– Проведено тестирование функций и систем безопасности, – проинформировал ее скафандр. – Подтвердите, что вы берете полный контроль над скафандром.

– Да, беру.

– Большинство автономных функций управления временно отключено. Говорящая с вами личность будет выполнять функцию консультанта до получения конкретных распоряжений. Полная автономность контроля может быть восстановлена путем…

– Я поняла, спасибо. А как дела у других?

– Все остальные скафандры докладывают о готовности.

Раздался голос Вольевой:

– Мы отправляемся, Хоури. Группой командую я. Спускаемся треугольником. И ни единого шевеления без моей команды. Поняла?

– Не волнуйся, у меня своих планов нет.

– Вижу, ты ее держишь под каблуком, – вмешалась по открытому каналу Суджик. – Она и в сортир ходит по приказу?

– Заткнись, Суджик. Ты здесь только потому, что знакома с другими мирами. Шаг влево, шаг вправо… – Вольева сделала паузу. – Советую учесть: если я взбешусь, с нами не будет Садзаки, способного меня обуздать. А в бешенстве я не выбираю средств.

– Кстати, о средствах, – сказала Хоури. – У меня на приборах нет данных о вооружении.

– А это потому, что тебе не положено. – Это опять Суджик. – Чего доброго, начнешь палить по всему, что шевелится. Верно я говорю, Илиа?

– Хоури, если встретим противника, – сказала Илиа, – у тебя будет контроль над оружием, можешь не сомневаться.

– А почему не сейчас?

– Потому, что сейчас в этом нет нужды, вот почему. Ты тут просто на подхвате – подсобишь, если возникнет заминка. А этого не произойдет. – Было слышно, как Вольева переводит дыхание. – Но если все-таки произойдет, получишь свое драгоценное оружие. И тогда будь с ним поосторожнее.

Как только они оказались снаружи, корабельный воздух был изгнан из скафандров и заменен гель-воздухом – пригодным для дыхания флюидом. На какой-то момент Хоури показалось, будто она тонет, но еще на Окраине Неба ей приходилось пользоваться скафандрами, так что ощущение дискомфорта скоро прошло. Нормальная речь стала невозможной, но шлем имел в себе приборы, которые интерпретировали субвокальные команды. Микрофоны в шлеме переводили звуки, поступающие снаружи, на выбранную частоту, благодаря чему голоса, которые слышала Хоури, звучали вполне разборчиво.

Хотя спуск переносился тяжелее, чем если бы проходил в шаттле, он все же не причинял особых неприятностей, разве что от перепада давления побаливали глазные яблоки. По показаниям датчиков Хоури установила, что перегрузка составила шесть g. Ее вызвало действие антилитиевых двигателей, встроенных в спины и ступни скафандров.

Вольева руководила снижением, построив скафандры клином, причем два «обитаемых» шли непосредственно за ней, а три пустых вспомогательных составляли арьергард. На первой стадии спуска скафандры сохраняли то положение, которое приняли еще на борту корабля, как бы повторяя в упрощенном варианте конфигурацию человеческого тела. Но когда отблески верхних слоев атмосферы Ресургема появились на скафандрах, те заметно изменили свой экстерьер. Хотя изнутри этого не было видно, мембрана, соединяющая «конечности» с «туловищем», утолщилась, жестко скрепив эти детали. «Руки» тоже изменили положение, теперь они были направлены вверх, под углом сорок пять градусов к «телу», и слегка изогнуты в «локтях». Шлем частично ушел в «плечи», как бы приплюснулся. Ноги срослись и образовали пылающий хвост. Некоторые участки скафандров, до сего момента по прихоти «хозяина» остававшиеся прозрачными, теперь, при вхождении в атмосферу, принудительно мутнели. Микрорельеф корпуса снижал трение о воздух, но свечение все равно было очень ярким.

Хотя прямое ви́дение в таких условиях не работало, скафандры продолжали воспринимать окружающую обстановку на других частотах и прекрасно справлялись с адаптацией поступающих данных к человеческим чувствам. Глядя по сторонам и вниз, Хоури видела другие скафандры, каждый в светящейся «слезинке» из розовой плазмы.

На высоте двадцати километров скафандры использовали свои двигатели, чтобы замедлить падение почти до скорости звука, и трансформировались в уплотнившейся атмосфере в человекообразные самолеты. На спине образовались стабилизаторы, визор обрел прозрачность. Покоясь в объятиях скафандра, Хоури почти не замечала этих изменений, она чувствовала лишь передававшиеся от корпуса колебания давления, что заставляло ее немного менять положение тела.

На высоте пятнадцати километров шестой скафандр вышел из общего строя и переключился на сверхзвуковой полет, одновременно придав себе идеальную аэродинамическую форму, которую человеческое тело могло бы приобрести лишь путем сложнейшей хирургической операции. Через несколько секунд он исчез за горизонтом, двигаясь на ракетной тяге быстрее любого искусственного объекта, когда-либо посещавшего атмосферу Ресургема. Хоури знала, что этот скафандр должен подобрать Садзаки в заранее определенном месте, откуда тот недавно связывался с кораблем, закончив свои дела на Ресургеме.

На высоте десять километров, сохраняя молчание, поскольку лазерная связь между скафандрами была полностью заблокирована, они столкнулись с последствиями песчаной бури, которую вызвали действия Вольевой. Сверху из космоса буря казалась непроницаемо-черной – сплошной покров из пепла. Внутри, однако, она светилась, чего Хоури вовсе не ожидала. Свет имел оттенок сепии, как в Городе Бездны непогожим днем. Грязная радуга окружала солнце, но вскоре она исчезла – скафандры окунулись в штормовую пелену. Теперь свет не столько просачивался к ним сверху, сколько пробивался сквозь слои песка и пыли, карабкался, как пьяный по лестнице.

Поскольку в гель-воздухе вес почти не чувствуется, Хоури быстро потеряла ощущение верха и низа и инстинктивно доверилась системам скафандра. То и дело – хотя двигатели и стремились выровнять полет – она ощущала воздушные ямы, в которые проваливался скафандр. Когда скорость упала ниже скорости звука, скафандры снова изменили конфигурацию, приняв обтекаемую форму. Земля теперь лежала в нескольких километрах, а вершины самых высоких столовых гор – в считаных сотнях метров. Все труднее было удерживать строй – то один, то другой скафандр исчезал в тучах пыли.

Ану пробирал страх – она никогда не пользовалась скафандром в условиях, хотя бы отдаленно напоминающих эти.

– Скафандр, – сказала она, – ты уверен, что справляешься с ситуацией? Я бы не хотела со всей силы брякнуться оземь.

– Хозяйка, – ответил тот самым что ни на есть оскорбленным тоном, – когда пыль станет проблемой, я тебя об этом немедленно проинформирую.

– Я просто спросила.

Теперь уже вообще ничего не было видно – как будто плывешь в потоке грязи. Иногда в буре появлялись разрывы, и тогда проглядывали высокие стены каньонов и вершины гор, но обычно Хоури окружала лишь клубящаяся пыль.

– Ничего не вижу! – сказала она.

– А вот так лучше?

Да, так стало лучше. Как будто она одним движением век смигнула бурю и та перестала существовать. Теперь Хоури видела на десятки километров, чуть ли не до линии горизонта в тех направлениях, где обзор не заслоняли каменные стены. Словно она летела солнечным днем… Этой иллюзии мешало освещение – в нездоровых зеленых тонах.

– Это монтаж, – сказал скафандр. – Из снимков, сделанных в инфракрасном спектре, моментальных замеров пульсатора-радара и гравиметрических данных.

– Неплохо, но не надо уж так задирать нос. Когда мне надоедает машина, даже самая умная, у меня возникает непреодолимое желание ее унизить.

– Принято к сведению, – сказал скафандр и умолк.

Хоури вызвала на визор карту местности. Скафандр и сам прекрасно знал, куда лететь, и направлялся к точке, с которой Силвест выходил в эфир, но Хоури решила, что профессионалу подобает в таких ситуациях вести себя поактивней. Три с половиной часа прошло с тех пор, как Вольева разговаривала с Силвестом. За это время он не мог далеко уйти от места назначенного рандеву, даже если по какой-то причине вдруг передумал бы посещать корабль. Датчики скафандров без всякого труда обнаружат беглеца, разве что ему удастся найти глубокую пещеру. Но и тогда скафандры найдут оставленные им тепловые и биохимические следы.

– Внимание всем! – объявила Вольева, впервые после вхождения в атмосферу воспользовавшись общей связью. – Через две минуты мы будем на месте. С орбиты сообщают, что скафандр триумвира Садзаки только что обнаружил хозяина и принял его в себя. В настоящее время Садзаки направляется к нам, но доберется не ранее чем через десять минут.

– Он встретится с нами? – спросила Хоури. – А почему не возвращается на корабль? Неужели думает, что мы не справимся, если он не будет дышать нам в затылок?

– Ты шутишь? – вмешалась Суджик. – Садзаки десятки лет дожидался этого момента! Да он ни за что на свете не упустит своего триумфа.

– А Силвест не окажет сопротивления?

– Не окажет – конечно, если не будет считать, что у него все шансы на победу, – включилась опять Вольева. – Но полагаться на его слова не советую. Вы не знаете этого человека так, как его знаю я.

Хоури почувствовала, что ее скафандр принимает конфигурацию, в которой пребывал на корабле. «Спинной плавник» исчез, конечности Аны освободились; они уже не походили на сплюснутые крыловидные придатки. Руки скафандра разъединились, кисти раздвоились на концах, образовав что-то вроде рукавиц. Чувствовалось, что если понадобятся более сложные действия, то появятся и гибкие пальцы. Уже удалось распрямить позвоночник, хоть и не полностью – оставался небольшой наклон вперед. Скафандр сейчас удерживал высоту только с помощью тяги и был непроницаем для пыли.

– Минута до цели, – сказала Вольева. – Высота двести метров. В любой момент мы можем вступить в зрительный контакт с Силвестом. Помните, нам нужна и его жена. Они вряд ли далеко друг от друга.

Устав от бледно-зеленой картинки, Хоури переключилась на нормальный обзор. Но теперь другие скафандры она различала с большим трудом. Они находились на приличном расстоянии от стен каньона с их трещинами и скальными выступами. Поверхность была плоской почти на тысячу метров в любом направлении, если не считать отдельных валунов и канав. Но даже когда в буре открывались прогалины – очажки спокойствия в хаосе, – видимость не превышала ста метров. Внизу, у самой поверхности Ресургема, кипели, вихрились тучи песка. В скафандре же было прохладно и тихо, что придавало ситуации опасный привкус нереальности. По просьбе Хоури скафандр обеспечил бы слышимость, и тогда добавился бы адский вой ветра – но и только. Она вернула бледно-зеленое изображение.

– Илиа, – сказала Хоури, – я все еще безоружна. Это не прибавляет уверенности.

– Дай ей с чем-нибудь поиграть, – поддержала Ану Суджик. – Жалко тебе, что ли? Пусть летает кругом и палит по скалам, а мы с тобой займемся Силвестом.

– Пошла ты…

– Грубишь, Хоури? Неужели не видишь, что я на твоей стороне? Или надеешься убедить Вольеву в одиночку?

– Ладно, Хоури, – отозвалась Вольева. – Разрешаю минимальный уровень защиты. Хватит с тебя?

Какое там хватит… Теперь скафандр Хоури получал право защищать себя от внешней угрозы и даже действовать активно, предупреждая возникновение опасной ситуации. Сама же Ана не могла даже дотронуться до спускового крючка. Это станет проблемой, если она все-таки решится пристрелить Силвеста – а такая возможность еще не исключена.

– Ну спасибо. Извини, что не визжу от счастья.

– Всегда пожалуйста…

Секундой или двумя позже они приземлились – мягко, как пять невесомых перышек. Ане передалась дрожь скафандра, когда тот отключил двигатели, а затем произвел целую серию изменений в своей «анатомии». Основные системы с полетного режима перешли на стандартный. Датчики сообщили, что теперь хозяйка может передвигаться в своем обычном темпе. Теоретически она могла вообще покинуть скафандр, но вряд ли долго протянула бы в песчаной буре. Да Хоури и не испытывала ни малейшего желания расставаться с этим уютным убежищем, хоть оно и не позволяло по-настоящему ощутить окружающую среду.

– Мы разделимся, – сказала Вольева. – Хоури, я передаю управление двумя пустыми скафандрами твоему. Они пойдут за тобой, повторяя каждое движение твоего скафандра. Расходимся в стороны на сто шагов. Включаем радар активного поиска, а также вспомогательные датчики: электромагнитные и прочие. Если эта свинья близко, мы ее найдем.

Оба пустых скафандра уже подтянулись к Хоури, как бездомные собаки. «Приручились» они, конечно, на короткое время – это утешительный приз безоружной участнице экспедиции. Но брюзжать не стоит. Единственная серьезная причина, по которой Ане требуется оружие – это необходимость убить Силвеста. Вряд ли таким аргументом можно переубедить Вольеву. Между прочим, не следует забывать, что сам скафандр может стать смертельным оружием даже при полностью отключенных боевых системах. В армии ей показывали, как человек в скафандре побеждает лишь благодаря грубой силе. Противника просто разрывали на куски.

Хоури смотрела, как женщины с обманчивой медлительностью расходятся в стороны. Прикажи они скафандрам, и те помчатся как антилопы, но сейчас такая быстрота ни к чему. Хоури сменила бледно-зеленое изображение на нормальное. Суджик и Вольева уже скрылись, и это было неудивительно. В буре время от времени появлялись разрывы, но обычно Хоури не видела уже на расстоянии вытянутой руки.

Внезапно она как будто заметила что-то – или кого-то – движущееся в пыли. Это длилось одно мгновение – нельзя даже сказать «увидела мельком». Хоури подумала было, не клуб ли это пыли, случайно принявший форму человека, как вдруг силуэт возник снова.

Но теперь он был ближе. А потом выскользнул из объятий бури и очутился прямо перед Хоури.

– Давненько не видались, – сказала Мадемуазель. – Я надеялась, ты обрадуешься мне.

– И где же ты пропадала?

– Хозяйка, – вмешался скафандр, – я не могу интерпретировать последнее субвокальное высказывание. Прошу сформулировать его иначе.

– Скажи, чтобы не обращал на тебя внимания, – сказал пылевой призрак. – У меня мало времени.

Хоури приказала не реагировать на ее мысленную речь, пока она не скажет кодовое слово. Скафандр подчинился с неохотой, как будто никогда не получал более абсурдного распоряжения, и если хозяйка намерена сотрудничать с ним в дальнейшем, то условия этого сотрудничества должны быть тщательнейшим образом пересмотрены.

– Ладно, – обратилась Хоури к Мадемуазели, – тут только я и ты. Хочешь рассказать, где пропадала все это время?

– Немного погодя. – Собеседница успела стабилизироваться, но все еще не обрела былой четкости. Она выглядела скорее как грубый набросок или как снимок, сделанный расфокусированным объективом. – Сначала позаботимся о твоем вооружении, а то, чего доброго, тебе хватит ума таранить Силвеста. Так-так… Доступ к главным системам скафандра… Обход запретных кодов Вольевой… Удивительно просто. Я даже разочарована ее легкомысленным отношением к делу, особенно если учесть, что это последний раз, когда я могу…

– О чем ты болтаешь?

– О том, как снабдить тебя оружием, девочка.

Пока Мадемуазель говорила, дисплей изменил показания, сообщая, что включились некоторые боевые системы. Хоури всеми фибрами души была «за», хотя не до конца верила, что это происходит в действительности.

– Вот и все, – сказала Мадемуазель. – Еще что-нибудь поправить, пока я здесь?

– Наверное, я должна сказать спасибо…

– Не трудись, Хоури. Благодарность – это последнее, чего я от тебя жду.

– Разумеется, теперь у меня нет другого выхода, как прихлопнуть парня. Надеюсь, ты не ждешь от меня благодарности еще и за это?

– Тебе же показали… гм… доказательства. Так сказать, улики, изобличающие преступника.

Хоури кивнула – и ткнулась носом в визор. В этом костюме не больно-то пожестикулируешь.

– Ты насчет ингибиторов? Вот только я не знаю, есть ли в этой истории хоть капля правды…

– В таком случае давай рассмотрим альтернативу. Ты не убьешь Силвеста, но потом убедишься, что все рассказанное мной – правда. Вообрази, как скверно ты себя почувствуешь, особенно если Силвест, – пылевой образ выдавил мрачную улыбку, – выполнит свое предназначение.

– Но моя-то совесть будет чиста?

– Несомненно. И я надеюсь, это послужит тебе утешением, пока ингибиторы будут стирать род людской с лица Вселенной. Впрочем, вряд ли ты даже успеешь пожалеть о своей ошибке. Ингибиторы свое дело знают туго. И в этом ты однажды убедишься…

– Ладно, спасибо за совет.

– Это еще не все, Хоури. Тебе не приходило в голову, что мое долговременное отсутствие имеет серьезную причину?

– И что же это за причина?

– Я умираю. – Мадемуазель дала этому слову повисеть среди пыльной бури, а затем продолжила: – После инцидента с орудием из тайного склада Похититель Солнц сумел ввести основательную порцию самого себя в твой мозг. Об этом ты, конечно, уже знаешь. Ведь ощутила, как он входил в тебя? Я помню твои крики, они были очень красноречивы. Должно быть, это странное ощущение.

– Но с тех пор он ни разу не пытался повлиять на меня.

– И ты даже не задалась вопросом – почему?

– О чем ты?

– О том, милая, что все это время я лезла вон из кожи, пытаясь сдержать его размножение в тебе. Вот почему ты меня не видела и не слышала. Трудно было сопротивляться даже той малой частице Похитителя, которую я впустила в тебя вместе с моими «ищейками». Но тогда, можно сказать, мы с ним вошли в клинч. На этот же раз все иначе. Похититель Солнц набирается сил, а я, наоборот, слабею с каждой его атакой.

– Ты хочешь сказать, что он еще здесь?

– Конечно! А ты не почувствовала этого только потому, что он тоже был занят войной, которая бушевала в твоей черепной коробке. Разница в том, что он все время побеждал, разрушал меня, захватывал мои системы, использовал против меня мою же оборону. Это очень хитрая бестия, попомни мои слова.

– И что же будет?

– Естественно, я проиграю. Это с неизбежностью следует из того, что до сих пор все схватки заканчивались в его пользу. – Мадемуазель опять улыбнулась, будто гордилась своим точным математическим расчетом. – Я смогу еще неделю сдерживать его, но потом со мной будет покончено. Это может случиться и раньше – разговор с тобой отнимает у меня необходимые силы. Но выбора нет, я должна дать тебе оружие.

– Но когда он победит…

– Не знаю, Хоури. Будь готова ко всему. Он может оказаться для тебя плохим жильцом – гораздо хуже, чем была я. Знаешь же, что он сделал с твоим предшественником – превратил бедолагу в безумца. – Тут Мадемуазель отступила, частично окутавшись пылью, – казалось, она готовится уйти со сцены прямо сквозь занавес. – Сомнительно, Хоури, что мы встретимся еще раз. Хочется пожелать тебе удачи. Но я попрошу об одном: сделай то, ради чего ты сюда прилетела. И сделай это хорошо. – Она отступила еще дальше, постепенно исчезая, – не женщина, а рисунок углем, разрываемый на куски ветром. – Теперь у тебя есть для этого все необходимое.

Мадемуазель скрылась. Хоури какое-то время выжидала, не столько собираясь с мыслями, сколько пинками сгоняя их в кучу. Затем она назвала кодовое слово, которое восстановило связь между ней и скафандром. Оружие, отметила она с огромным облегчением, функционировало, как и обещала Мадемуазель.

– Прошу извинить за вмешательство, – сказал скафандр. – Но если вы пожелаете восстановить полную видимость, то заметите, что наша компания выросла.

– Компания?

– Я только что предупредил другие скафандры. Но вы – самый близкий объект.

– Уверен, что это не Садзаки?

– Это не триумвир Садзаки. – Может, Хоури показалось, а может, скафандр и впрямь обиделся, что она сомневается в его компетентности. – Даже если будут нарушены все нормы безопасности, скафандр триумвира прибудет сюда не раньше, чем через три минуты.

– Тогда это Силвест.

К этому времени Хоури уже переключилась на рекомендованный сенсорный канал. Она увидела приближающуюся фигуру, вернее, фигуры: их было две, и они хорошо различались в пыли. «Обитаемые» скафандры шли к Хоури тем же неторопливым шагом, каким недавно уходили на поиски.

– Силвест, надеюсь, вы нас слышите, – раздался голос Вольевой. – Оставайтесь там, где находитесь. Мы запеленговали вас с трех сторон.

Мужской голос как нож вонзился в скафандр Аны через канал связи.

– Ну наконец-то. Я уж было решил, что вы оставили нас умирать.

– Не в моих правилах нарушать слово, – ответила Вольева. – И тебе это хорошо известно.

Хоури же начала готовиться к убийству Силвеста, хотя до сих пор еще не решила, совершит ли его. Она активировала систему целенаведения, взяла силуэт Силвеста в скобки, после чего выбрала наименее смертоносное оружие скафандра. Это был маломощный лазер, встроенный в шлем. Он был совсем кроха в сравнении с прочими боевыми системами и фактически предназначался для отпугивания – вынуждал потенциального противника отступать и искать себе другую цель. Но против безоружного человека, да еще на таком близком расстоянии, его будет вполне достаточно.

Силвесту предстояло мгновенно умереть в полном соответствии с пожеланием Мадемуазели.

Резко ускорившая шаг Суджик приближалась к Вольевой значительно быстрее Силвеста. Именно в это мгновение Хоури заметила некую странность. Из когтистой руки скафандра Суджик торчало нечто маленькое и поблескивающее металлом. Нечто похожее на оружие, а именно на легкий пистолет-бозер. Суджик поднимала руку спокойно, неторопливо, как это и должен делать профессионал. На мгновение Ану охватило чувство перемещенного сознания – словно она наблюдала со стороны, не из собственного тела, как сама наводит оружие, чтобы прикончить Силвеста.

Что-то тут не так!

Суджик брала на прицел Вольеву!

– Я так понимаю, что у вас есть план… – говорил Силвест.

– Илиа! – завопила Хоури. – Ложись! Она хочет…

Оружие Суджик было куда мощнее, чем казалось на первый взгляд. Полыхнул горизонтально направленный импульс. Лазерный луч пронесся мимо Хоури и ударил в Вольеву. Разнообразные датчики скафандра Аны заголосили, сообщая о сильнейшем выбросе энергии в непосредственной близости от нее. Хоури машинально переключилась на высочайший уровень боеготовности, индексы на дисплее запрыгали, указывая, что боевые системы готовы открыть огонь без разрешения хозяйки, если скафандру будет угрожать опасность.

Скафандр Вольевой сильно пострадал. Был вырван большой кусок из груди, виднелись тесно уложенные гиподермальные слои брони и оборванные концы трубок и шлейфов.

Суджик снова прицелилась и выстрелила.

Теперь импульс проник глубже, угодив точно в рану. Раздался крик Вольевой, но он был слаб, как будто доносился издалека. Это было нечто вроде стона, причем с вопросительной интонацией. Скорее шок, чем боль.

– Это тебе за Бориса! – Голос Суджик был удивительно громок. – За твои проклятые эксперименты над ним! – Она снова навела пистолет, со спокойствием художника, готового наложить последний мазок на шедевр. – А это – за его смерть от твоей руки!

– Суджик! Не надо! – кричала Хоури.

Стрелявшая не обернулась в ее сторону.

– Почему не надо, Хоури? Разве я не говорила, что точу на нее зуб?

– Через минуту-другую здесь будет Садзаки!

– Ты что, думаешь, я этого не учла? – Суджик фыркнула. – Я не дам набить из себя чучело только за то, что отомстила этой старой ведьме. Она того не стоит. Все будет выглядеть так, будто ее пристрелил Силвест!

– Я не позволю убить ее!

– Не позволишь? Смешно. А как ты собираешься остановить меня? Я что-то не помню, чтобы она дала тебе контроль над вооружением скафандра, и сомневаюсь, что способна сделать это сейчас.

Насчет второго Суджик была права: скафандр Вольевой утратил целостность. Возможно, она сама была ранена, причем серьезно. Но ее стонов Ана не слышала. Если Вольева и издавала какие-нибудь звуки, скафандр был слишком сильно поврежден, чтобы их усилить.

Суджик опять навела бозер, на сей раз целясь ниже:

– Один выстрел, Вольева, и тебе конец, а затем я подброшу пистолет Силвесту. Он, разумеется, будет все отрицать, но свидетелем у меня Хоури, а она вряд ли подтвердит его версию. Я же права, скажи, Ана? Ведь я тебе услугу оказываю. Ты бы убила эту суку сама, будь у тебя такая возможность.

– Вот тут ты ошиблась. Причем дважды.

– Что?

– Я не могу ее убить, что бы она ни натворила. – Хоури сделала кратчайшую – в долю секунды – паузу, чтобы нацелить лазер. – Зато я могу убить тебя. Прощай, Суджик. Не скажу, что мне приятно это делать.

Она выстрелила.

Когда через несколько минут прибыл Садзаки, от Суджик уже не оставалось ничего, что заслуживало бы погребения.

Конечно же, скафандр Суджик пытался дать сдачи, перейдя на высший уровень защиты. Он бросал заряды плазмы с направляющих, которые отрастил по обеим сторонам шлема. Однако скафандр Хоури, ожидая чего-то в этом роде, тоже успел перестроиться. Мало того что изменил текстуру внешней оболочки и пустил по ней плазмоотражающий электрический ток – он повысил режим агрессии, отказавшись от детских игрушек вроде излучателей плазмы и элементарных частиц и задействовав куда более эффективные пульсаторы, выпускающие нанодробинки из антилитиевого резервуара. Каждая дробинка была заключена в оболочку из обычной материи и разгонялась до скорости, составлявшей значительную часть световой.

У Хоури не было времени даже перевести дух. После того как скафандр получил команду на применение оружия, все остальное он делал сам.

– У нас возникли… кое-какие затруднения, – сказала она, когда с неба спустился триумвир.

– Ну, ты уж скажешь, – хмыкнул тот, оглядывая поле боя: израненный скафандр с Вольевой внутри, раскиданные повсюду радиоактивные ошметки Суджик, а в центре всего этого – не тронутые взрывом, но слишком ошеломленные, чтобы говорить или бежать, Силвест и его жена.

Глава семнадцатая

Точка рандеву, Ресургем, год 2566-й

Силвест мысленно многократно репетировал эту встречу.

Он старался предусмотреть все возможные пути развития событий. Даже те, которые, будучи основаны на его собственном понимании ситуации, представлялись фантастическими. Но того, что случилось на самом деле, он не мог предвидеть, и по очень простой причине. Даже когда произошло то, что произошло, он так и не смог разобраться в ситуации.

– Возможно, вас утешит, – сказал Садзаки, перекрывая вой ветра с помощью усилителей, расположенных в шлеме его чудовищного скафандра, – если я скажу, что тоже почти ничего не вижу.

– Я просто счастлив это слышать, – ответил Силвест, пользуясь тем же каналом связи, по которому он вел переговоры с экипажем «Ностальгии по бесконечности». Его представители стояли сейчас в двух шагах от Силвеста, но перекрикивать бритвенную бурю – неблагодарное занятие. – Можете считать меня наивным, но в таких ситуациях я мечтаю, чтобы вы, Садзаки, взяли дело в свои руки со свойственной вам жестокой эффективностью. А пока вы, как мне кажется, тянете резину.

– Мне это нравится не больше, чем вам, – ответил ультра. – Но советую поверить – и это в ваших же интересах, – что все уже находится под контролем. А сейчас я должен уделить внимание моей раненой коллеге. Вам же настоятельно рекомендую воздержаться от любых идиотских поступков. Признайтесь, Дэн, подобные мысли приходили вам в голову?

– Вы слишком хорошо меня знаете.

– В том-то и проблема. Впрочем, что толку поминать старое.

– Пожалуй, никакого.

Садзаки направился к Вольевой. Силвест понял, что имеет дело с триумвиром Юдзи Садзаки, еще до того, как тот заговорил. Едва его скафандр вынырнул из бури, визор обрел прозрачность и за ним появилось слишком хорошо знакомое Силвесту лицо. Садзаки угрюмо всматривался в сцену побоища. Хотя в это трудно было поверить, но со времени последней встречи триумвир почти не изменился. Неудивительно, ведь для него миновало всего лишь несколько лет субъективного времени. Силвест же за это время прожил столько, что человеку прошлого хватило бы на две-три жизни.

Момент был поистине захватывающий.

Личность двух других членов экипажа Силвесту установить не удалось. Не говоря уже о третьем – но тот переступил черту, за которой шансы свести с ним знакомство были нулевыми. Из тех двух, которые не были мертвы, один, похоже, собирался отправиться следом за покойником. Он-то и получал сейчас помощь от Садзаки. Второй, уцелевший, в ошеломленном молчании стоял чуть в стороне. Странно, но этот невредимый член команды почему-то держал под прицелом Силвеста, хотя тот был безоружен и не имел никакого желания оказывать сопротивление.

– Она выживет, – сообщил Садзаки, после того как его скафандр в течение минуты пообщался со скафандром раненой. – Но нам нужно незамедлительно перебраться на корабль. А уж тогда будем выяснять, что тут произошло.

– Это была Суджик, – произнес незнакомый Силвесту женский голос. – Суджик пыталась убить Вольеву.

Значит, раненая – ее сучье величество триумвир Илиа Вольева!

– Суджик?! – воскликнул Садзаки. На миг это имя повисло в воздухе, и показалось, что Садзаки не мог или не хотел поверить услышанному от этой третьей, пока безымянной женщины. Но затем ветер снова злобно накинулся на них, и триумвир заговорил, и теперь в его голосе сквозило понимание. – Суджик. Да. В этом есть смысл.

– Похоже, она хотела…

– Потом расскажешь, Хоури, – оборвал Садзаки. – У нас будет много времени. И разумеется, твоя роль в этом инциденте тоже должна быть объяснена досконально. Но все надо делать по порядку. – Он кивнул на Вольеву. – Скафандр обеспечит ей жизнь еще несколько часов, но на корабль не доставит.

– Правильно ли я понимаю, – спросил Силвест, – что вы позаботились о том, как забрать нас отсюда?

– Один маленький совет, Дэн, – отозвался Садзаки. – Не следует меня раздражать. Нам стоило серьезных трудов организовать эту встречу, и все же не думайте, будто я не способен прикончить вас хотя бы ради удовольствия.

Силвест ожидал от Садзаки чего-то подобного. Он бы даже встревожился, если бы триумвир воздержался от угроз. Но принимать их всерьез Силвест не собирался. Чтобы разыскать его, эти люди проделали далекий путь – от Йеллоустона, а то и дальше, – и потратили на это годы. Нетрудно догадаться, сколь высоко они ценят жизнь своего пленника.

– До чего же вы любезны! – Всю неискренность, какую только удалось в себе найти, Силвест вложил в свой голос. – Но вы, как человек науки, должны уважать мою тягу к экспериментам. В частности, мне хочется проверить на прочность ваше терпение.

Он выпростал из-под ветровки руку в перчатке, держа что-то двумя пальцами. Силвест допускал, что скафандры ультра могут принять это за оружие и открыть огонь, но считал риск оправданным. Достал он не пистолет, а небольшую карту квантовой памяти.

– Видите? – спросил он. – Я это захватил по вашей просьбе. Бета-запись личности Кэлвина. Я не ошибаюсь, она вам нужна? И очень нужна?

Садзаки смотрел на него в упор, не произнося ни слова.

– Так вот, хрен вам, – спокойно произнес Силвест, давя карту в пальцах и глядя, как ветер уносит пыль.

Глава восемнадцатая

Орбита Ресургема, год 2566-й

Скафандры взлетели с Ресургема – словно копья пронзили ясное небо над черной песчаной бурей. Потом над головой Силвеста появилось нечто очень маленькое поначалу, заметное лишь в те мгновения, когда заслоняло собой звезды. Оно было похоже на уголек, который непрерывно увеличивался в объеме, пока его коническая форма не стала вполне различимой; то, что еще недавно было легким мазком тьмы, обрело хорошо различимые детали в отраженном свете планеты. Субсветовик рос, он уже занял чуть ли не полнеба и все продолжал увеличиваться.

Корабль мало изменился с тех пор, как Силвест побывал на его борту в последний раз. Силвест знал (не испытывая, впрочем, благоговения), что такие корабли постоянно себя перестраивают; правда, это касается преимущественно внутренних помещений. Переделки корпуса тоже случаются, но реже – раз или два в столетие. В какой-то момент Силвест даже засомневался, обладает ли нужными ему возможностями корабль, но вспомнил о том, что случилось с Фениксом. Сказать по правде, забыть такое было бы трудно, поскольку следы выстрела хорошо виднелись сверху: серый пышный лотос, распустившийся на лике Ресургема.

В темном корпусе корабля открылся люк. Он показался Силвесту слишком маленьким, чтобы принять хоть один скафандр, не говоря уже о пяти, но по приближении стало очевидно, что люк имеет в ширину несколько десятков метров, а следовательно, все скафандры легко пройдут разом. Силвест, его жена, двое ультра с корабля, один из которых держал на руках раненую Вольеву, – все они вошли в корабельное чрево, и люк захлопнулся за ними.

Садзаки привел их в складское помещение, где они избавились от скафандров и вдохнули корабельный воздух, имевший особый малоприятный привкус, который напомнил Силвесту о его первом визите на борт. Он и забыл, как тут воняет.

– Ждите здесь, – велел Садзаки, и скафандры тут же занялись самоочисткой, а затем прислонились к стене. – Я должен посмотреть, что с моей коллегой.

Он встал на колени и завозился с броней Вольевой. У Силвеста возник соблазн сказать ему, что не стоит тратить слишком много на помощь другому триумвиру, но мысль не показалась удачной. Он и без того успел поиграть у Садзаки на нервах, когда раздавил карту с записью сознания Кэлвина.

– Что же все-таки произошло внизу?

– Не знаю, – ответил Садзаки со свойственной ему прямотой. Как и все по-настоящему умные люди, которые встречались Силвесту, этот ультра никогда не притворялся, будто ему понятно непонятное. – И в данный момент это не имеет никакого значения. – Он считывал показания скафандра Вольевой. – Ее ранения хотя и серьезны, но, похоже, не смертельны. Довольно скоро она будет совершенно здорова. Кроме того, у меня есть вы. Все остальное – мелочи. – Затем он повернулся к другой женщине, которая тоже сняла скафандр. – И все-таки, Хоури, кое-что меня беспокоит.

– Что именно? – спросила она.

– Не скажу… пока. – Он взглянул на Силвеста. – Ну а что касается того фокуса с записью… не надейтесь, что он произвел на меня хоть малейшее впечатление.

– Да? Это печально. Как вы теперь собираетесь чинить своего капитана?

– Конечно с помощью Кэлвина. Разве вы забыли, что в прошлый раз я сделал резервное копирование всей процедуры? Допускаю, запись могла состариться, но медицинские эпизоды сохранились полностью.

Хороший блеф, подумал Силвест. Но это все-таки блеф. Впрочем, какая-то запись, наверное, все же существует – обрывки, копии. Иначе он нипочем не дал бы мне уничтожить карту.

– Кстати, еще вопрос… Неужели капитан так сильно болен, что даже не смог встретиться со мной?

– Всему свое время, – ответил Садзаки.

Садзаки и женщина удалили горелые лохмотья со скафандра Вольевой. Этот процесс удивительно напоминал снятие панциря с краба. Наконец Садзаки что-то пробормотал женщине, и та бросила работу. Видимо, было решено, что дело слишком тонкое, чтобы заниматься им на складе.

В эту минуту бесшумно вошли три робота. Двое подхватили Вольеву и унесли ее, сопровождаемые Садзаки и женщиной. Силвест ее в прошлый раз на борту не видел, но сложилось впечатление, что она занимает не слишком высокое место в иерархии экипажа. Третий робот уселся на пол и мрачно уставился на Паскаль и Силвеста своим единственным окуляром.

– Садзаки даже не велел снять маску и очки, – сказал Силвест. – Как будто ему наплевать, что я у него в руках.

Паскаль кивнула. Она ощупывала свою одежду – должно быть, хотела убедиться, что гель-воздух не оставил на ней жирных и клейких пятен.

– Что бы там внизу ни случилось, это явно нарушило планы Садзаки. Иначе, надо думать, он проявил бы больше радости.

– Нет, Садзаки не таков. Выказывать эмоции – не его стиль. Но я все же думал, что он позволит себе позлорадствовать минуту-другую.

– Может, из-за того, что ты уничтожил запись…

– Да, это должно было его потрясти. – Говоря, Силвест прекрасно понимал, что разговор прослушивается. – Вполне возможно, что в копии, которую Садзаки сделал с записи Кэла, сохранились функционирующие фрагменты, несмотря на естественное ветшание, но никакого каналирования, разумеется, она не обеспечит, даже при условии стопроцентной конгруэнтности сима и реципиента.

Силвест нашел пару ящиков и передвинул их, чтобы использовать вместо стульев.

– Я уверен, что Садзаки уже пытался наложить сим на тело какого-нибудь бедняги.

– И потерпел неудачу?

– Да, и, скорее всего, с очень тяжелыми последствиями. Теперь он, надо полагать, думает, что я смогу работать с этой испорченной копией без каналирования, просто полагаясь на свое знание инстинктов и методологии Кэла.

Паскаль кивнула. Она была достаточно сообразительна, чтобы не задать напрашивающийся вопрос: что предпримет Садзаки, когда поймет, что сделанная им копия бесполезна? Вместо этого она спросила:

– А как ты думаешь, что произошло внизу?

– Не знаю. Похоже, Садзаки сказал правду: он тоже не понимает. Совершенно ясно, что в его планы это не входило. Может, борьба за власть внутри команды? А на планете – потому, что на борту у бунтовщиков не было шанса на победу?

Хотя идея казалась дикой, ничего другого он пока предложить не мог. Слишком давно, даже по местной шкале времени, он был здесь в последний раз, чтобы сейчас полагаться на свое обычно непогрешимое аналитическое мышление.

Придется действовать очень осторожно, пока он не определит соотношение сил внутри нынешней команды. Конечно, если ему дадут такую роскошь, как время.

Паскаль опустилась на колени около мужа. Оба уже успели снять маски, но только Паскаль сняла очки.

– Мы в опасности? Если этот Садзаки решит, что не может тебя использовать…

– То он вернет нас целыми и невредимыми на Ресургем. – Силвест взял Паскаль за руки.

Вокруг рядами стояли громадные пустые скафандры, и выглядело это жутко – как будто Силвест с женой незваные гости в египетской гробнице, среди мумий.

– Садзаки никогда не сможет отказаться от мысли, что я способен пригодиться ему в будущем.

– Надеюсь, это так… Ты ведь очень сильно рискуешь. – Паскаль глядела на него с незнакомым выражением тихой, спокойной тревоги. – Не только своей жизнью, но и моей.

– Садзаки мне не начальник. Необходимо было напомнить ему об этом. Чтобы понял: хоть он и умен, я всегда буду на шаг впереди.

– Может, у него и нет копии сознания Кэлвина, но зато есть ты. А значит, он хозяин положения.

Силвест улыбнулся и дал ответ – правдивый по сути, а по форме именно такой, какого ждал Садзаки:

– Но это не то положение, которое будет подчиняться любому хозяину.

Садзаки и женщина вернулись примерно через час в компании с огромным химериком. Силвест с трудом узнал триумвира Хегази. Типичный представитель своей субкультуры, тот был почти так же кибернизован, как капитан. И за прошедшие годы Хегази еще глубже похоронил свою человеческую сущность под слоем механических приспособлений, а различные протезы заменил новыми, более элегантными. В частности, он приобрел современный энтоптический антураж, который, реагируя на движения тела, создавал каскад радужных иллюзий; они возникали на долю секунды и растворялись в воздухе.

В отличие от него, Садзаки носил непритязательный корабельный костюм, лишенный украшений и знаков различия, но подчеркивавший изящество его телосложения. Впрочем, Силвест был достаточно умен, чтобы не судить о человеке по таким признакам, как рост, упитанность или отсутствие видимых боевых протезов. Несомненно, под кожей Садзаки тоже скрывались машины, придавая ему нечеловеческую быстроту движений и силу. Он был не менее опасен, чем Хегази, и мог двигаться вдвое быстрее его. Об этом Силвест знал.

– Не могу сказать, триумвир, что я в самом деле рад вас видеть, – обратился он к Хегази, – но, признаться, вы удивили меня тем, что до сих пор не развалились под тяжестью своих протезов.

– Пожалуй, тебе следует принять это как комплимент, – сказал Садзаки второму триумвиру. – Вряд ли можно услышать от Силвеста что-нибудь более лестное.

Хегази погладил пальцами усы, которые он отращивал, несмотря на то что на черепе практически не оставалось непротезированного места.

– Посмотрим, как он будет шутить, когда ты покажешь ему капитана. Думаю, это зрелище быстренько сотрет ухмылку с его физиономии.

– Еще как сотрет, – кивнул Садзаки. – Кстати, о физиономиях. Дэн, вы не откажетесь показать свою? – Садзаки как бы случайно дотронулся до пистолета на поясе.

– Охотно, – ответил Силвест.

Он поднял руку и сорвал очки. Позволяя им соскользнуть на пол, наблюдал за лицами людей, которые взяли его в плен. Они впервые увидели, что случилось с глазами Силвеста. Может, и слышали что-то, но шок от зрелища был сильнейшим. То, что «на коленке» состряпал Кэлвин, никак не тянуло на чудо дизайна. Он не усовершенствовал зрение сына, а всего лишь дал ему убогую замену: никакой эстетики, только грубая функциональность. Если нужен пример для сравнения, его можно найти в древнем учебнике по хирургии: это деревянная нога.

– Вы, конечно, в курсе, что я лишился зрения? – спросил Силвест, переводя взгляд с одного на другого. – На Ресургеме это всем известно.

– Какое у ваших глаз разрешение? – спросил Хегази с искренним интересом. – Их трудно назвать произведением искусства, но готов поспорить: вы видите весь электромагнитный спектр, от инфракрасного до ультрафиолетового. А есть акустическая картинка? А электронное увеличение?

Прежде чем ответить, Силвест упер в Хегази долгий и мрачный взгляд.

– Триумвир, я вам только одно скажу: при обычном освещении и с небольшого расстояния я могу узнать свою жену.

– Неплохо… – Хегази продолжал как зачарованный пялиться на пленника.

Силвеста и Паскаль повели вглубь корабля. В прошлый раз его проводили прямо в лазарет. Тогда капитан еще мог худо-бедно передвигаться на малые расстояния. Но сейчас Силвест пересекал отсеки, где ему все было незнакомо. Это, конечно, вовсе не обязательно означало, что они находятся далеко от медчасти, – корабль по сложности не уступал небольшому городу, и запомнить все его «улицы» и «переулки» было очень трудно даже тому, кто провел на его борту добрый месяц. И все-таки Силвест чувствовал, что находится на совершенно неизвестной ему территории, что он идет по тем участкам корабля – Садзаки и его товарищи называли их уровнями, – которых ему раньше не показывали. Если не подводила память, то лифт сейчас уносил его от узкого носа корабля вниз, туда, где конический корпус расширялся до максимума.

– Незначительные технические дефекты ваших глаз меня не волнуют, – сказал Садзаки. – Мы можем их легко выправить.

– Без работающей версии Кэлвина? Я так не думаю.

– Тогда просто вырвем глаза и поставим что-нибудь получше.

– Я бы не советовал. В отсутствие Кэлвина толку от этого не будет.

Садзаки что-то пробормотал себе под нос. Лифт остановился.

– Значит, вы не верите, что у нас есть исправная копия? Что ж, вы правы. У нашей копии огромные недостатки. Она стала совершенно бесполезной задолго до того, как мы попробовали к ней обратиться.

– С софтом такое иногда случается.

– Да… Наверное, в конце концов я все-таки убью вас. – Садзаки плавным движением достал пистолет из кобуры, дав Силвесту заметить бронзовую змейку, обвивающую ствол.

Система была неизвестна тому – то ли пулевое оружие, то ли лучевое, – но не могло быть сомнений, что на таком расстоянии выстрел окажется смертельным.

– Сейчас вы меня убивать не станете. Я вам не для этого нужен здесь, если учесть, сколько труда вы потратили на поиски.

Палец Садзаки застыл на спусковом крючке.

– Дэн, вы недооцениваете мою привычку действовать по вдохновению. Я могу убить вас просто потому, что это было бы идиотизмом космических масштабов.

– Тогда придется искать другого врача для вашего капитана.

– И что же я потеряю?

Зеленый огонек под нижней челюстью змейки сменился красным, палец Садзаки побелел.

– Подождите, – сказал Силвест. – Не надо меня убивать. Неужели вы поверили, что я разбил единственную в мире копию сознания Кэла?

Садзаки не сумел скрыть облегчения:

– Есть и другая?

– Да. – Силвест кивнул на жену. – И она знает, где ее искать. Знаешь ведь, Паскаль?

Несколькими часами позже Кэл сказал:

– Я всегда знал, сын, что ты хладнокровный и расчетливый подонок.

Они находились возле капитана. Садзаки увел было Паскаль, но теперь она вернулась вместе с другими членами команды, которых Силвест знал. И с призраком, которого он надеялся никогда больше не увидеть.

– Бесчувственное… подлое… ничтожество… – Призрак говорил спокойно, как плохой актер, механически, без эмоций произносящий свою роль. – Безмозглая крыса!

– От ничтожества к крысе? – хмыкнул Силвест. – Похоже, я быстро расту в твоих глазах?

– Не льсти себе, сынок, – оскалился Кэлвин, наклоняясь в кресле вперед. – Думаешь, ты такой великий умник? Ошибаешься. Сейчас я держу тебя за яйца, если предположить, что они у тебя есть. Эти люди сказали мне, что ты наделал. И ради чего? Чтобы создать видимость, будто ты разрушил их планы. – Он возвел глаза к потолку. – Какая жалкая причина для отцеубийства! Я еще мог бы оправдать тебя, если бы ты укокошил меня по каким-то высшим соображениям! Но нет! Ты на такое благородство просто не способен! Сказать, что ты меня разочаровал, – значило бы признать, что я ждал от тебя чего-то значительного! Но ведь этого не было никогда.

– Если бы я действительно убил тебя, – проговорил Силвест, – наш разговор создал бы ряд онтологических проблем. Кроме того, я всегда знал о существовании еще одного экземпляра своего папаши.

– Но ты убил одну из моих личностей!

– Сожалею, Кэл, но ты допускаешь категориальную ошибку. Ты же всего-навсего программа. Быть скопированным или стертым – для тебя по определению нормально. – Силвест уже готовился к новым возражениям Кэла, но тот почему-то молчал. – И я сделал это не ради разрушения планов Садзаки. Мне было необходимо… его сотрудничество, как и ему – мое.

– Мое сотрудничество? – сощурил глаза триумвир.

– Мы еще дойдем до этого. А пока я скажу вот что: уничтожая копию, я знал, что существует дубликат, и вы меня заставите предъявить его или сообщить, где он находится.

– Значит, вы совершили бессмысленный поступок?

– Ни в коем случае, Юдзи-сан. Какое-то время я наслаждался, видя, как вы считаете ваш план сорванным. Риск стоил того, чтобы заглянуть в вашу душу. Признаться, не самое приятное зрелище.

– Как ты узнал, что меня скопировали? – спросил Кэл.

– Я думала, что его скопировать нельзя, – сказала женщина, которую Силвесту и Кэлу представили как Хоури. Она была миниатюрна и похожа на лису, и ей, наверное, нельзя было доверять полностью, как и Садзаки. – Я думала, существуют способы защиты от копирования – спойлеры и тому подобная дрянь…

– Это касается только альфа-копий, милочка, – объяснил Кэлвин. – Уж не знаю, к добру или к худу, но альфой я не являюсь. Всего лишь бета, причем не самого лучшего качества. И не важно, что я могу пройти все тесты Тьюринга, главное, что с философской точки зрения сознанием я не обладаю. А стало быть, у меня и души нет. И по этой причине не возникнет никаких этических проблем, если моих личностей будет больше чем одна. Однако… – Он с шумом перевел дыхание, заполнив таким образом тишину, которую иначе мог бы заполнить своими высказываниями кто-нибудь другой. – Не верю я больше в эту нейрокогнитивную чушь. Я не могу говорить за свою альфа-личность, поскольку эта запись исчезла два века назад, но я по каким-то причинам обладаю сознанием! Не знаю, может, на такое способны все беты, а может, я один, благодаря сложности своего интеллекта, набравшей критическую массу. Не знаю. Я знаю только, что мыслю, а потому дико злюсь.

Все это Силвест слышал далеко не в первый раз.

– Кэл – запись сознания на бета-уровне, соответствующая стандарту Тьюринга. Им, бетам, просто положено высказываться в таком ключе. Если бы они не претендовали на наличие сознания, то автоматически не попадали бы в этот стандарт. Но это совершенно не означает, что высказывания Кэла, вернее, произносимые им звуки имеют под собой прочный фундамент разума.

– Я могу те же самые доводы применить к тебе, мой дражайший сын, – возразил Кэлвин. – И вот куда это нас приведет: поскольку о судьбе альфа-записи нет даже предположений, приходится допустить, что я – это все, что от меня осталось. Далее. Может, тебе это трудно понять, но один лишь факт, что я являюсь чем-то драгоценным и уникальным, заставляет меня решительнейшим образом возражать против снятия с меня копий кем бы то ни было. Каждый акт копирования принижает мое значение. Меня как бы ставят на ту же полку, что и любой товар, который производят, дублируют и уничтожают, если он случайно не соответствует чьим-то представлениям о полезности. – Кэл помолчал. – Итак, хоть я и не утверждаю, что не приму мер к повышению моей способности выживать, я добровольно не дам согласия на копирование.

– Но ты же дал его. Ты разрешил Паскаль переписать тебя в «Нисшествие во тьму»!

Она сделала это очень осторожно, и на протяжении нескольких лет Силвест даже не подозревал о существовании записи. Он сам позволил ей общаться с Кэлвином, чтобы облегчить подготовку своей биографии. В обмен на это она добилась для него разрешения вернуться к любимым амарантийцам и к переписке со значительно сузившимся кругом сторонников.

– Это была его идея, – оправдывалась Паскаль.

– Да… это я должен признать. – Кэл набрал в легкие воздуха, что создало впечатление, будто он готовится к длительному выступлению, несмотря на то что запись Кэлвина «думала» куда быстрее человека. – Времена были опасные, не хуже теперешних, конечно, как я понял после пробуждения, но тоже весьма тяжелые. Мне показалось заманчивым сохранить хоть часть себя на случай уничтожения оригинала. Я думал не о копии, а скорее об очертаниях, абрисе. Пожалуй, даже не о думающей машине в представлении Тьюринга.

– И что же заставило тебя переменить свое решение? – спросил Силвест.

– Проработав над твоей биографией несколько месяцев, Паскаль начала вкраплять в нее фрагменты моей личности. Это были совсем незначительные отрывки. Но однажды она скопировала достаточно большой кусок оригинала, чтобы он вступил во взаимодействие с ранее переписанными частями. И в какой-то момент их, а точнее, меня перестала привлекать идея кибернетического самоубийства ради того, чтобы доказать свою правоту. Фактически в процессе копирования я почувствовал себя живым – даже более собой, чем раньше. – Кэл пожаловал аудиторию улыбкой. – Конечно, я понял, в чем тут дело. Паскаль скопировала меня в чрезвычайно мощный компьютер – информационно-вычислительный центр правительства в Кювье, где тогда набиралось «Нисшествие». И к этому центру было подключено куда больше архивов и сетей, чем мне позволил использовать ты в Мантеле. Я получил пищу для своего могучего интеллекта. – Кэл спокойно выдержал взгляды окружающих, а затем мягко добавил: – Это была шутка, если кто не понял.

– Копии биографии продавались свободно, – сказала Паскаль. – Одну из них добыл Садзаки, даже не понимая, что она содержит в себе модель Кэлвина. А как ты узнал, что он там? – Она посмотрела на Силвеста. – Подсказала скопированная версия Кэла?

– Нет, и я сомневаюсь, что он захотел бы сказать, будь у него такая возможность. Я просто вычислил. Биография получилась слишком большой для того объема материала, который мы подобрали. А точнее, на пятнадцать процентов больше. Ты поступила очень умно, закодировав Кэла среди самых незначительных файлов, но его там оказалось слишком много, чтобы можно было легко скрыть. Какое-то время я подозревал, что там прячется целый пласт нюансов моей жизни, – думал, ты их припрятала для тех, кто проявит настойчивость в поисках. Однако в конце концов я понял: избыточной емкости вполне достаточно, чтобы вместить копию Кэла. Тогда все встало на свои места. Конечно, полной уверенности не было… – Он поглядел на модель Кэла. – Хочешь сказать, ты и есть настоящий Кэл, а то, что я уничтожил, – всего лишь копия?

Кэл поднял ладонь с подлокотника, как бы призывая к окончанию диспута:

– Нет, я вовсе не намерен так упрощать. Как ни крути, что представляла собой эта копия, если не мою личность? Но то, чем я был тогда, пока ты не уничтожил карту, – всего лишь тень того, что я есть сейчас. Давай считать: то был мой мистический двойник, – и покончим на этом.

– Так… – Силвест шагнул вперед, постукивая ногтем по зубам. – Выходит, я тебя вовсе не убивал?

– Не убивал, – ответил Кэлвин с обманчивым миролюбием. – Но мог убить, и это главное. А потому, мой дорогой, боюсь, в истории ты останешься грязным подонком и отцеубийцей.

– До чего же трогательно! – прокомментировал Хегази. – Больше всего на свете я ценю доброе семейное согласие.

Они отправились к капитану. Хоури уже бывала здесь, но так и не успела привыкнуть к обстановке, а потому нервничала. Ана понимала, что зараженная материя еле сдерживается холодом, обволакивающим капитана.

– Кажется, я знаю, чего вы от меня хотите, – сказал Силвест.

– Разве это не очевидно? – взглянул на него Садзаки. – Мы на такие хлопоты пошли – неужели только для того, чтобы спросить, как вы поживаете?

– От вас всего можно ожидать, – парировал Силвест. – Ваше поведение и раньше не всегда казалось мне нормальным, так с какой стати ему меняться сейчас? А кроме того, не будем обманывать друг друга и утверждать, что внизу произошло именно то, что и должно было произойти.

– Что вы хотите этим сказать? – вспыхнула Хоури.

– Пожалуйста, не притворяйтесь, будто не поняли.

– Не поняла чего?

– Что на самом деле ничего не было. – Силвест уставился на нее провалами глазниц; это больше походило на работу бездумного сторожевого сканера, чем на проявление человеческого любопытства. – Хотя, возможно, вы и правда ничего не поняли. Кстати, вы кто?

– У вас еще будет время задать любые вопросы, – вмешался Хегази, который нервничал все больше, так как капитан был уже совсем рядом.

– Нет, – буркнула Хоури. – Я хочу знать. Что вы подразумеваете под этим «ничего не было»?

Силвест ответил медленно и спокойно:

– Я говорил о поселке, который Вольева стерла с лица земли.

Хоури сделала несколько шагов вперед и загородила дорогу процессии:

– А ну-ка, поподробнее!

– Это может и подождать, – вмешался Садзаки, тоже выходя вперед и сталкивая с дороги Хоури. – Тебе еще самой придется объяснить твою роль в происходящем, да так, чтобы это объяснение меня удовлетворило. – Триумвир уже давно поглядывал на Хоури косо, убежденный, что две смерти в ее присутствии не могут быть простым совпадением.

Вольева лежала сейчас без сознания, а Мадемуазель исчезла, и некому было защитить Хоури. Как на собственные подозрения отреагирует Садзаки и какие меры примет для дознания – долго ждать ответов на эти вопросы не придется.

За нее ответил Силвест:

– Зачем ждать? Думаю, нам всем не мешало бы разобраться в ситуации. Садзаки, вы побывали на Ресургеме не для того, чтобы добыть экземпляр моей биографии. Вы не знали, что «Нисшествие» содержит копию сознания Кэла, пока я вам об этом не сказал. Просто прихватили, сочтя, что она может пригодиться на переговорах со мной. Так какова же была настоящая цель высадки?

– Разведка, – осторожно ответил Садзаки.

– Не только. Вы действительно отправились собирать сведения. Но еще вы должны были внедрить свою информацию.

– О Фениксе? – спросила Хоури.

– Не просто о Фениксе. Этого Феникса не существовало, и его предстояло создать. – Силвест позволил себе актерскую паузу, затем продолжил: – Это был рукотворный фантом. Он отсутствовал на старых картах, которые хранились в Мантеле, но, когда мы обновили их по свежим материалам, поступившим из Кювье, Феникс возник. Мы решили, что это совсем новый поселок. Каюсь, я дал маху – можно было догадаться сразу. Мы не допускали и мысли, что оригиналы карт могут быть подчищены.

– Двойная глупость, – согласился Садзаки. – Если бы вы догадались насчет Феникса, получили бы возможность выяснить, где нахожусь я.

– Мне даже в голову не пришло…

– И я нисколько об этом не жалею, – перебил Садзаки. – Иначе наш сегодняшний разговор мог бы и не состояться. Впрочем, мы прибегли бы к другим средствам, чтобы заполучить вас.

Силвест кивнул:

– Полагаю, что логичным следующим шагом было бы уничтожение более крупного населенного пункта, тоже фиктивного. Но сильно сомневаюсь, что трюк удался бы вам дважды. Свербит неприятная мыслишка: во второй раз вы бы подорвали что-то более реальное.

Холод казался твердым как сталь – тысячи острых крючков скребли кожу, угрожая проникнуть вглубь, дойти до кости. Но он перестал восприниматься, когда люди оказались во владениях капитана, поскольку тамошняя стужа была несравнимо сильнее.

– Он болен, – сказал Садзаки. – Разновидность плавящей чумы. Слыхали о ней?

– До нас доходили кое-какие вести из Йеллоустона, – ответил Силвест, ни разу пока не взглянувший на капитана. – Насколько они правдивы, не берусь судить.

– Нам не справиться с болезнью, – тихо проговорил Хегази. – Мы только затормозили ее развитие посредством глубокой заморозки. Она, вернее сказать, он, вирус, постепенно распространяется, поглощая массу корабля и преобразуя ее в собственную ткань.

– Значит, капитан еще жив, по крайней мере, с биологической точки зрения?

Садзаки кивнул:

– Конечно. Впрочем, ни один организм нельзя назвать живым при такой температуре. Но если согреть капитана… какие-то его фрагменты могут возобновить функционирование.

– Как-то это не вселяет больших надежд.

– Вы здесь для того, чтобы лечить Бреннигена, а не сомнения высказывать.

Капитан больше всего напоминал статую с серебристыми щупальцами; они тянулись на десятки метров, завораживая зловещей биохимерической красотой. Криокапсула в центре промороженного отсека номинально функционировала – благодаря то ли заложенной в нее конструкторами сверхнадежности, то ли какому-то чуду. Но от ее симметрии ничего не осталось – корпус был измят и местами разорван медленной, как ползущий ледник, и такой же неудержимой силой. Увеличиваясь в объеме, тело капитана сокрушило бóльшую часть приборов жизнеобеспечения и контроля; исчезли и окружавшие капсулу энтоптики. Уцелевшие датчики в основном показывали чепуху – бессмысленные письмена маразматичных машин.

Хоури нисколько не огорчил выход энтоптиков из строя. Ей казалось, что иначе иллюзии тоже претерпели бы жуткие деформации. Хороводы изуродованных серафимов и искалеченных херувимов только подчеркивали бы тяжесть болезни капитана.

– Вам нужен не врач, а священник, – сказал Силвест.

– А Кэлвин говорит иначе, – ответил Садзаки. – Ему не терпится взяться за работу.

– Тогда копия, сделанная в Кювье, просто сошла с ума. Ваш капитан не болен. Он даже не мертв, поскольку того, что было когда-то живым, уже не осталось.

– Тем не менее вы нам поможете, – заявил Садзаки. – У вас будут ассистенты. Скоро поправится Илиа. Она считает, что ей удалось получить перспективное средство от чумы – новый ретровирус. На небольших срезах ткани он проявил себя хорошо. Но Вольева оружейник, а испытывать ретровирус на капитане – задача для медика. Зато она предоставит вам все необходимые инструменты.

Силвест улыбнулся, глядя на Садзаки:

– Уверен, вы уже обсудили это с Кэлвином.

– Скажем так: его известили. Он готов попытаться, допускает эффективность ретровируса. Вам от этого легче?

– Я преклоняюсь перед мудростью Кэлвина, – ответил Силвест. – Он врач не чета мне. Но прежде, чем мы предпримем какие бы то ни было действия, надо договориться об условиях.

– Условий не будет, – твердо сказал Садзаки. – Смиритесь с этим. Не надейтесь, что мы забудем о возможности влиять на вас через Паскаль.

– Не советую даже пытаться – вы очень сильно пожалеете.

Хоури что-то кольнуло. Уже несколько раз у нее возникало подозрение: дело нечисто. То же самое, должно быть, испытывали и другие, хотя на их лицах ничего нельзя было прочесть. Слишком уж самоуверенно держался Силвест. Да, причина именно в этом. Так не должен вести себя тот, кого похитили и принуждают к весьма неприятному занятию. А он нахален, будто у него полный рукав козырей.

– Я вылечу вашего несчастного капитана, – сказал Силвест. – В крайнем случае докажу, что этого сделать нельзя. Но взамен вы мне окажете небольшую услугу.

– Извините, – вмешался Хегази. – Но когда торг идет с позиций слабости, услуг не просят.

– А кто говорит о слабости? – Силвест опять улыбнулся, на этот раз с откровенной злостью и с чем-то еще, опасно похожим на радость. – Перед тем как я покинул Мантель, тюремщики сделали мне последнее маленькое одолжение. Едва ли они считали себя чем-то обязанными, но ведь речь шла о пустяке. И этот пустяк давал возможность подложить вам свинью, что весьма импонировало этим людям. Они расставались со мной насовсем – но не понимали, почему должны дать вам именно то, что вы хотите получить.

– Мне все это не очень нравится, – сказал Хегази.

– Поверьте, вам это понравится еще меньше. А сейчас я вынужден задать вам вопрос, чтобы прояснить наши позиции.

– Валяйте! – бросил Садзаки.

– Вам известно, что такое «горячая пыль»?

– Не забывайте, что вы разговариваете с ультра.

– Я помню. Просто хочу убедиться, что у вас не будет иллюзий. Итак, вы знаете, что частицы «горячей пыли» могут быть заключены в контейнер меньше булавочной головки? Конечно знаете. – Он постучал пальцем по подбородку на манер опытного адвоката. – Вы в курсе, что сюда прилетал Ремиллиод? Это последний субсветовик, который торговал с Ресургемом.

– Да, мы в курсе.

– Ну так вот: Ремиллиод продал нам «горячую пыль». Совсем немного, но достаточно для колонии, которая затевала масштабный проект по ландшафтной архитектуре на поверхности планеты. Часть этих «булавочных головок» – порядка дюжины – попала в руки людей, которые держали меня в плену. Продолжать или вам уже все ясно?

– Боюсь, я понял, – сказал Садзаки, – но вы все-таки продолжайте.

– Одна из этих «булавочных головок» включена в зрительную систему, которую в свое время для меня изготовил Кэл. Этой системе не нужен ток, и, если вы даже разберете мои глаза, все равно не узнаете, в какой из деталей заключена бомба. Впрочем, вы вряд ли на это пойдете, так как попытка манипулировать с моими глазами обязательно закончится взрывом, причем сила взрыва будет такова, что превратит передний километр корабля в совершенно бесполезный кусок стекла. Убейте меня или окажите воздействие, которое изменит функциональные параметры моего организма, и адская машина рванет. Это ясно?

– Как стекло.

– Отлично. Причините вред Паскаль, и случится то же самое. Я могу спустить пружинку по желанию, отдав ряд нейронных сигналов. Конечно, я и сам погибну при этом – результат будет ошеломляющий. – Силвест сложил руки на груди, улыбаясь, как статуя Будды. – Что скажете насчет небольших мирных переговоров?

Садзаки не произнес ни слова за время, показавшееся чуть ли не вечностью. Безусловно, он обдумывал услышанное от Силвеста. Затем сказал, будто не обращаясь ни к кому:

– Мы можем проявить гибкость.

– Отлично. Тогда, вероятно, вам будут интересны мои условия?

– Не терпится услышать.

– Благодаря пережитым недавно неприятностям, – сказал Силвест, – я получил неплохое представление о возможностях вашего корабля. Подозреваю, что та скромная демонстрация показывает лишь одно из самых небольших его достоинств?

– У нас есть… другие возможности, но на такие темы лучше побеседовать с Илиа. К чему вы клоните?

Силвест усмехнулся:

– Прежде чем отвечу на этот вопрос, вы меня кое-куда отвезете.

Глава девятнадцатая

Система Дельты Павлина, год 2566-й

Они вернулись в рубку.

В прошлый раз Силвест тоже здесь бывал. И провел в общей сложности несколько сот часов. Но все же рубка снова произвела на него сильное впечатление. Кольца из пустых кресел, амфитеатром поднимающиеся к потолку, придавали помещению сходство с залом суда, где вот-вот должно начаться слушание важнейшего дела. Сейчас сюда войдут присяжные и рассядутся по креслам. Судебное решение уже созрело, оно висит в воздухе и будет немедленно оглашено.

Силвест перебрал свои ощущения и не нашел среди них ни одного, хоть отдаленно напоминавшего чувство вины, а потому решил, что наказание ему не грозит. Но на его плечах лежала тяжесть, знакомая любому судье – бремя ответственности. Есть задача, которую Силвест должен решить не только публично, но и в соответствии с требованиями высочайшего мастерства. И если он потерпит фиаско, не только пострадает его достоинство – будет разорвана длинная и тщательно подготовленная цепь событий, приведшая его в данную точку. Цепь, которая тянется из прошлого, из невообразимой дали.

Силвест огляделся и увидел в геометрическом центре помещения какой-то шар. С трудом по ряду наиболее типичных признаков его глаза узнали голографический глобус Ресургема.

– Мы все еще на орбите? – спросил Силвест.

– Какой смысл, если вы здесь? – покачал головой Садзаки. – У нас не было других дел на Ресургеме.

– Опасаетесь мести колонистов?

– Допускаю, что они могли бы создать для нас кое-какие неудобства.

Все помолчали, а потом Силвест сказал:

– Ресургем вас никогда не интересовал, я прав? Весь этот длиннейший путь вы проделали только ради меня. Похоже на глупость, переходящую в одержимость.

– На все про все ушло несколько месяцев, – усмехнулся Садзаки. – Для нас, разумеется. Не льстите себе, никто бы не стал гоняться за вашей особой годами. Вернемся, однако, к нашим делам. На первый вопрос отвечаю: мы не на орбите. Как только вы оказались на борту, мы ушли с ускорением от эклиптики.

– Я же еще не сказал, куда мне нужно попасть.

– Не сказали. Но мы хотим оставить между собой и колонией хотя бы одну стандартную астрономическую единицу, после чего притормозить и обдумать ситуацию. – Садзаки щелкнул пальцами, подзывая робокресло, сел и подождал, пока придвинутся еще четыре – для Силвеста, Паскаль, Хегази и Хоури. – Конечно же, мы рассчитываем, что в это время вы уже будете заниматься лечением капитана.

– Разве я говорил, что не сделаю этого?

– Нет, – ответил Хегази, – но свое согласие опубликовали чертовски мелким шрифтом.

– Не стоит упрекать меня в том, что я пытаюсь извлечь выгоду из крайне неблагоприятной ситуации.

– Мы и не думали вас упрекать, – сказал Садзаки, – но были бы рады, если бы вы прояснили свои требования. Разве это не резонно?

Силвест в кресле парил рядом с Паскаль, которая сейчас смотрела на него так же нетерпеливо, как экипаж «Ностальгии по бесконечности». Разница лишь в том, подумал он, что она знает гораздо больше, почти все, что можно знать. Во всяком случае, столько же, сколько знает он, – как бы незначительна ни была доля истины в этом знании.

– Вы не позволите мне взглянуть на Ресургем и окрестности с этой точки? – спросил Силвест. – В принципе я и сам могу, но хотелось бы получить от вас разрешение и консультацию.

– По пути к Ресургему мы обновили карты, – ответил Хегази. – Можете вывести их из памяти корабля на дисплей.

– Покажите, как это делается. Привыкайте к тому, что некоторое время я побуду у вас на борту не только пассажиром.

Поиск нужных карт занял минуту. Еще столько же понадобилось, чтобы спроецировать их на сферу в нужном ракурсе, с учетом современного положения Ресургема. Получилась модель планетной системы в реальном времени, с одиннадцатью планетами и их главными спутниками, а также с крупнейшими кометами. Космические тела и их орбиты были представлены в приятных глазу красках.

Поскольку масштаб был довольно велик, планеты с земными характеристиками, включая Ресургем, сосредоточились в средней части модели. Тугой узел концентрических орбит завязывался вокруг звезды Дельта Павлина. Далее шли планеты помельче, затем газовые гиганты и кометы, еще дальше – два небольших газовых мира типа Юпитера, которых гигантами не назовешь; наконец, планета типа Плутона – пойманный гравитационным полем Дельты Павлина кусок кометы с двумя лунами.

Пояс Койпера из первичного кометного вещества был виден в инфракрасной части спектра – странной формы косяк, шишковидный конец которого направлен в сторону от звезды. Дальше, в пределах примерно двадцати астрономических единиц, то есть десяти световых часов, не было ничего. Материя тут если и присутствовала, то была очень слабо связана со звездой и ощущалась лишь как гравитационное поле, но орбиты здесь были растянуты на века и легко разрушались при вторжении космических тел извне. Защитная оболочка магнитного поля звезды так далеко не простиралась, и здешние космические тела часто попадали под шквалы галактической магнитосферы. В этом мощном магнитном ветре сливались поля всех звезд, похожие на маленькие завихрения в области гигантского циклона.

Но этот огромный объем космоса не был совершенно пуст. Содержавшийся в нем объект на первый взгляд казался монолитным, и то лишь потому, что выставленный по умолчанию масштаб изображения не позволял увидеть состав этого образования. Оно лежало в том месте, куда указывал пояс Койпера. Собственно, своим гравитационным полем оно и растянуло этот пояс, и создало «вздутие» на его конце – именно наличие этого «вздутия» выдавало местонахождение объекта. Сам объект был совершенно невидим для невооруженного глаза, находящегося от него уже в миллионе километров; впрочем, вряд ли найдутся желающие подлететь к нему на такое расстояние.

– Всем вам известно, что это за объект, – сказал Силвест, – хотя вряд ли раньше вы придавали ему значение.

– Нейтронная звезда, – проговорил Хегази.

– Отлично. Знаете что-нибудь еще о ней?

– Только то, что у нее есть спутник, – ответил Садзаки. – Но вряд ли это придает ей какую-то исключительность.

– Разумеется, не придает. У многих нейтронных звезд есть планеты – предполагается, что это сгустившиеся пары исчезнувших двойных звезд. Иногда же такие планеты рассматриваются как тела, каким-то образом избежавшие уничтожения, когда создавался пульсар в процессе взрыва более тяжелой звезды. – Силвест покачал головой. – Но ничего сколько-нибудь удивительного в этом нет. Итак, вы можете спросить, почему он меня в таком случае занимает?

– Вполне резонный вопрос, – фыркнул Хегази.

– Потому что там есть нечто странное. – Силвест увеличивал изображение, пока не стала хорошо видна планета, с удивительно высокой скоростью обращающаяся вокруг нейтронной звезды. – Этот объект имел огромное значение для амарантийцев. Он отражается в артефактах их поздней истории со все возрастающей частотой. Чем ближе к Событию, то есть к звездной вспышке, которая их всех погубила, – тем чаще.

Он понял, что завладел вниманием аудитории. Если угроза гибели корабля интересовала этих людей в аспекте самосохранения, то теперь Силвест взбудоражил их интеллект. Он не сомневался, что с командой «Ностальгии по бесконечности» ему будет легче, чем с колонистами, поскольку Садзаки и его товарищи имели преимущество – опыт космических полетов и понимание космических же проблем.

– И что же это? – спросил Садзаки.

– Я не знаю. Но вы поможете узнать.

Хегази тоже задал вопрос:

– Полагаете, на этой планете может что-то быть?

– Или внутри ее. Мы никогда этого не выясним, если не подберемся поближе.

– А вдруг это ловушка? – спросила Паскаль. – Не думаю, что мы вправе отбросить такую возможность, особенно если Дэн прав насчет срока…

– Какого срока? – встревожился Садзаки.

Силвест сцепил пальцы.

– Я подозреваю… нет, это не подозрение, а скорее вывод, что амарантийцы дошли до той стадии прогресса, когда возможны космические полеты.

– Из того, что я узнал на поверхности, не следует, что найденные артефакты стопроцентно подтверждают такую точку зрения, – сказал Садзаки.

– Да как они могут стопроцентно подтверждать? Артефакты из области хайтека гораздо менее надежны, чем какие-нибудь примитивные орудия. Керамика лежит тысячелетиями, а микросхемы стремительно превращаются в пыль. Но заметьте: нужен очень высокий технологический уровень, чтобы похоронить целый город под обелиском. Если амарантийцы оказались на это способны, у нас нет оснований думать, что они не могли добраться до границ своей солнечной системы, а может, и выйти за ее пределы.

– Уж не думаете ли вы, что амарантийцы достигли других солнечных систем?

– Я этого не исключаю.

Садзаки усмехнулся:

– И где же они теперь? Я допускаю, что одна технологическая цивилизация может быть начисто стерта другой – но только при условии, что она не успела распространиться на многие миры. Иначе бы она что-то оставила после себя.

– Возможно, так и случилось.

– Мир около нейтронной звезды? Вы рассчитываете найти там ответы на свои вопросы?

– Если бы я знал ответы, не было бы причин туда лететь. – Силвест опустил подбородок на сцепленные пальцы. – Вы доставите меня как можно ближе к этой планете и обеспечите мою безопасность на время исследования. Если для этой цели придется использовать грязные штучки с вашего корабля, вы передадите их в мое распоряжение!

Хегази выглядел заинтересованным и в то же время испуганным.

– Думаете, мы можем там встретиться с чем-то таким, против чего понадобится самое мощное оружие?

– А разве осторожность бывает лишней?

Садзаки повернулся ко второму триумвиру. На мгновение почудилось, что, если бы никого, кроме них, в каюте не оказалось, они обменялись бы мыслями молча, как компьютеры. Когда они заговорили, это было своего рода повторением их мыслей, предназначенным для Силвеста.

– То, что он сказал об устройстве типа «мертвая рука» в его глазах, – это возможно? Я имею в виду уровень технологии на Ресургеме. Успели бы они поставить такую штуковину за то малое время, которым располагали?

Хегази потребовалось время для ответа.

– Я думаю, Юдзи-сан, что не учитывать такую возможность мы не можем.

Вольева пробудилась ото сна в корабельном лазарете, в палате для выздоравливающих. Она не нуждалась в специальном уведомлении о том, что пробыла без сознания не час и не два, а несколько суток. Достаточно было прислушаться к своим ощущениям – мозг был вялым, как будто проспал целую вечность. Следовательно, ранение было не из легких, как и процесс излечения.

Ей уже случалось чувствовать себя так, будто она проспала чуть ли не всю жизнь, хотя на самом деле прикорнула совсем ненадолго. Но не теперь. Ее нынешние сны были долгими и насыщенными событиями, как длинные и сумбурные сказки дотехнологической эпохи. Казалось, она заново переживает свои приключения, которых хватило бы на много толстенных томов.

Однако в памяти от этих снов осталось очень мало. Илиа была на борту своего корабля, потом вне его… Где именно – неясно… Потом произошло что-то ужасное. Все, что ей запомнилось, – это грохот и ярость. Но как это понимать? Где она побывала и что с ней случилось?

Смутно – первоначально казалось, что это случайный обрывок сна, – она вспомнила Ресургем. Затем стали возвращаться события, и этот процесс не был подобен сходу лавины или наступлению прилива, а скорее напоминал пробуксовку машины в грязи. Мозг исторгал бессвязные, хаотически перемешанные обрывки воспоминаний. Но когда удалось расположить их в более или менее удовлетворительной хронологической последовательности, Вольева вспомнила ультиматум, произнесенный с орбиты ее голосом замершему в ужасе миру. А еще позже – спуск в сердце бури, и страшный жар, и потом столь же страшный холод в животе… И наконец, стоящую над ней Суджик – это ее рука причиняла боль.

Открылась дверь, вошла Ана Хоури. Одна.

– Проснулась? – сказала та. – Так я и думала. Я поставила здесь прибор, чтобы сообщил мне, когда твоя нейронная активность дойдет до порога трезвого мышления. Хорошо, что ты снова с нами, Илиа. Твоя умная голова тут лишней не будет.

– Сколько… – Голос был вялым, надломленным, поэтому Вольева начала снова: – Сколько времени я пролежала? И где мы вообще?

– Десять дней после ранения… Но это долгая история, мы еще вернемся к ней. Как ты себя чувствуешь?

– Бывало и хуже. – И тут же Илиа поймала себя на обмане: она не могла вспомнить случая, когда бы чувствовала себя столь же мерзко. Но почему-то ей казалось, что в подобных ситуациях принято говорить именно так. – А что за ранение?

– Похоже, ты кое-что подзабыла.

– Хоури, ответь на вопрос.

Ана приблизилась к Вольевой, а комната взяла на себя труд подвести для нее тяжелое кресло прямо к постели.

– Суджик, – сказала Хоури. – Она пыталась убить тебя на Ресургеме. Ты это помнишь?

– Не очень.

– Мы спустились за Силвестом, чтобы доставить его на корабль.

Вольева молчала. Имя этого человека прозвенело в ее голове с каким-то металлическим тембром, будто скальпель, упавший на пол.

– Силвест… Да. Я помню, что мы нашли его. Удалось доставить? Садзаки получил, что хотел?

– И да и нет, – ответила Хоури после недолгой заминки.

– А Суджик?

– Она хотела тебя убить из-за Нагорного.

– Понятно… Что ж, на всех не угодишь.

– Я думаю, повод у нее все-таки был. Она надеялась, что я приму ее сторону.

– И?

– Я ее прикончила.

– Из этого следует, что ты спасла мне жизнь? – Впервые Вольева подняла голову с подушки. Ощущение было такое, будто голова привязана к кровати эластичным проводом. – Бросай ты это занятие, Хоури, пока в привычку не вошло. Еще одна смерть… Пожалуй, следует ожидать, что Садзаки начнет задавать вопросы.

Сейчас она не отважилась бы на большее. Такие слова любой старший по команде мог сказать юнге. Для того, кто подслушивал, оно не обязательно означало, что Вольева знает о Хоури больше, чем другие триумвиры.

И в то же время желание предостеречь было искренним. Первая смерть – в тренировочном зале, другая – на Ресургеме. В обоих случаях Хоури не была зачинщицей, но ее причастности к убийствам достаточно, чтобы насторожить Вольеву, а значит, она и Садзаки наведет на какие-то размышления. И если он решит провести дознание, то от допроса с пристрастием Ане не отвертеться. А под «пристрастием» триумвир может понимать все что угодно. Садзаки вполне способен прибегнуть к пытке. Пожалуй, даже к глубокому тралению мозга. В этом случае он вполне может узнать, что Хоури – лазутчица, внедренная на корабль с целью украсть орудия из тайного склада. А его следующий вопрос почти наверняка будет таким: не было ли о сем обстоятельстве известно и Вольевой? И если он сочтет нужным протралить сознание и ей…

Этого нельзя допустить.

Как только Илиа поправится, она отведет Хоури в «Паука», где можно говорить свободно. А сейчас бессмысленно думать о том, что ей не по силам.

– А что было после? – спросила она.

– После гибели Суджик? Все, веришь ли, шло по плану. Предстояло поднять на корабль Силвеста, а мы с Садзаки были целы.

Она подумала о Силвесте, который сейчас находился где-то на корабле.

– Значит, Садзаки получил то, чего добивался?

– Нет, – очень осторожно ответила Хоури. – Он только думает, что получил. А на самом деле все обстоит иначе.

В течение следующего часа Хоури рассказывала Вольевой о том, что произошло с момента появления Силвеста на борту. В этом не было ничего такого, что Садзаки хотел бы утаить от Вольевой. Однако Илиа ни на миг не забывала, что получает информацию, профильтрованную через восприятие Хоури, а потому неполную и не обязательно достоверную. О целях и задачах экипажа, о многих нюансах межличностных отношений Хоури, скорее всего, не имела никакого представления; чтобы во все это вникнуть, надо было провести на борту не год и не два. Но в конце концов Илиа пришла к заключению, что самые важные пробелы в ее понимании случившегося все-таки восполнены.

И то, что она услышала, ей совершенно не понравилось.

– Думаешь, он блефует? – спросила Хоури.

– Насчет «горячей пыли»? – Слабейшее шевеление Вольевой означало пожатие плечами. – Кто знает. Нет сомнений, что Ремиллиод продал «горячую пыль» колонистам. Мы своими глазами видели результаты ее применения. Но это не детская игрушка, с которой можно обращаться без чрезвычайной осторожности. Было ли у колонистов время, чтобы внедрить адскую машину в глаз Силвеста? Ведь они едва ли могли заняться этим, прежде чем мы ударили по Фениксу… С другой стороны… исходить из того, что он солгал, слишком опасно. Никаким сканированием извне не установить наличие или отсутствие «горячей пыли» без риска вызвать взрыв. Это очень сильно усложняет задачу Садзаки. Или он верит Силвесту, или рискует и кладет на кон все, что у нас есть. По крайней мере во втором случае ущерб поддается количественной оценке.

– А ты не допускаешь, что выполнение условий Силвеста чревато сравнимым уроном?

Вольева хмыкнула, подумав об этих условиях. На своем веку она не сталкивалась ни с чем по-настоящему чуждым, выходящим за рамки восприятия. А ведь там наверняка лежит много такого, о чем не мешало бы знать… Там можно получить много полезных уроков.

Если бы Силвест имел дело с ней, ему бы не пришлось прибегать к угрозам.

– Знай он нашего брата ультра получше, не стал бы шантажировать, имея такую соблазнительную наживку, – сказала она. – Меня эта нейтронная звезда интригует с той самой минуты, как мы вошли в систему. И знаешь что? Я кое-что обнаружила в непосредственной близости от нее. Слабый источник нейтрино! Похоже, он обращается вокруг планеты, которая, в свою очередь, обращается вокруг нейтронной звезды.

– А что может быть источником нейтрино?

– Многое. Но таким мощным? Могу только одно предположить: это машина. Продукт очень высокой технологии.

– Ее оставили амарантийцы?

– Этого нельзя исключать. – Вольева с усилием улыбнулась. Она тоже думала, что источник нейтрино – артефакт амарантийской цивилизации, но не бралась этого утверждать. – Вот доберемся до нейтронной звезды, тогда и узнаем.

Нейтрино – элементарные частицы, лептоны с полуцелыми спинами. Они бывают трех сортов: электронные, мюонные и тау-нейтрино, что зависит от типа породившей их ядерной реакции. Эти частицы имеют массу и высокую энергию – они двигаются чуть медленнее, чем свет, – а потому во время полета осциллируют, то есть переходят из сорта в сорт.

К тому времени, когда датчики корабля улавливали поток нейтрино, он представлял собой трудноразделимую смесь всех трех сортов. По мере уменьшения расстояния до нейтронной звезды, а вместе с тем и сокращения периода осцилляции, в смеси выделился преобладающий сорт. Энергетический спектр приобрел бóльшую четкость, стало проще отслеживать и интерпретировать периодические вариации излучения. Когда расстояние между кораблем и нейтронной звездой сократилось до одной пятой астрономической единицы, или до двадцати миллионов километров, Вольева уже гораздо яснее представляла себе, что именно вызывает непрерывный выброс частиц, среди которых доминируют самые тяжелые – тау-нейтрино.

И то, что она узнала, ее очень сильно встревожило.

Но она решила подождать, пока корабль подойдет ближе, а уж потом поделиться мыслями с остальной командой. Все-таки Силвест держит ее под контролем, и вряд ли соображения Вольевой заставят его отклониться от выбранного порядка действий.

Хоури уже почти привыкла погибать.

У практикуемого Вольевой ситуационного моделирования были свои минусы, и один из них заключался в том, что обычно учения доходили до той стадии, когда в реальных условиях кто-нибудь из участников обязательно был бы убит или в лучшем случае искалечен, а потому не способен следить за дальнейшими событиями, не говоря уж о том, чтобы как-то влиять на их ход. Вот и сейчас происходило нечто в этом роде. Что-то ударило со стороны Цербера, какое-то неизвестное оружие огромной разрушительной силы, и играючи разнесло весь корабль. Никто бы не пережил такую атаку, но отделенное от тела сознание Хоури никуда не делось, оно наблюдало, как куски бывшего субсветовика неторопливо разлетаются прочь в розовом сиянии своих ионизированных внутренностей.

«У Вольевой это любимый способ наказывать за ошибки», – подумала Хоури.

– Ты когда-нибудь слышала о воспитании боевого духа у подчиненных? – ядовито спросила она.

– Слышала, – ответила Вольева. – Но так и не поняла, зачем это нужно. По-твоему, что лучше: быть живым трусом или храбрым мертвецом?

– Но я же все равно умираю. Почему ты так убеждена, что у нас будут неприятности, когда мы туда доберемся?

– Я всегда предполагаю худшее, – уныло ответила Вольева.

На следующий день Вольева почувствовала в себе достаточно сил, чтобы встретиться с Силвестом и его женой. Когда те вошли в медицинский бокс, она уже сидела в постели, держа на коленях компад и редактируя сценарии предназначенных для Хоури боевых ситуаций. При появлении гостей Илиа поспешила вывести на экран наименее воинственную заставку. Впрочем, Вольева сомневалась, что Силвесту будут понятны ее шифрованные программы. Даже ей самой эти каракули иногда представлялись ею же придуманным и пока еще плохо освоенным языком.

– Вы поправились, – сказал Силвест, садясь рядом с ней; с другого бока к нему пристроилась Паскаль. – Это хорошо.

– Хорошо потому, что вас заботит мое состояние, или потому, что нуждаетесь в экспертной поддержке?

– Конечно последнее. Между нами, Илиа, вроде нет любви, так к чему притворяться?

– О вашей любви я и мечтать бы никогда не посмела. – Вольева отложила компад. – Мы с Хоури поспорили насчет вас. Я… нет, мы решили в конце концов, что разумнее всего доверять вам. Так что до поры можете считать, что все вами сказанное я, – тут она дотронулась до лба, – принимаю за истину. Конечно, я оставляю за собой право изменить свое мнение в любой момент и без всякого предупреждения.

– Полагаю, такая позиция будет самой конструктивной для всех нас, – ответил Силвест. – И уверяю вас как ученый ученого, что говорю правду и ничего кроме правды. Это относится не только к моим глазам.

– Вы о планете?

– Да, о Цербере. Наверное, вас уже ознакомили с существом дела?

– Вы рассчитываете обнаружить там нечто, имеющее отношение к гибели амарантийской цивилизации.

– Что вы знаете об амарантийцах?

– В основном ортодоксальные представления. – Она снова взяла компад и быстро открыла файл с документами, полученными из Кювье. – Только малая часть этих материалов – труды доктора Силвеста. Но у меня есть и ваша биография. В ней содержится много ваших мыслей.

– Изложенных преимущественно с точки зрения скептика, – сказал Силвест, покосившись на Паскаль.

Вольева это поняла лишь по наклону его головы – судить о направлении взгляда было невозможно.

– Естественно. Но главная мысль все же видна. В рамках этой парадигмы… я согласна, что Цербер-Гадес интересен для исследователей.

Силвест кивнул. То, что Вольева правильно произнесла название бинарной системы «планета – нейтронная звезда», произвело на него хорошее впечатление.

– Что-то притягивало сюда амарантийцев в конечный период их существования. И я хочу знать, что это было.

– И еще вас интересует вопрос, не имеет ли это что-то отношения к Событию?

– Интересует, вы правы. – Ответ был не таким, какого ожидала Вольева. – А еще интересует, что будет, если мы не уделим этому вопросу должного внимания. Возможно, существует угроза нашей безопасности. Если мы что-нибудь выясним, то не исключено, что сумеем избежать судьбы амарантийцев.

Вольева задумчиво постукивала пальцем по нижней губе.

– Может быть, похожим образом рассуждали и амарантийцы.

– Тогда лучше подойти к этой ситуации с позиций силы. – Силвест снова взглянул на жену. – Сказать по правде, ваше появление – дар небес. Кювье не смог бы послать экспедицию в этот район, даже если бы я сумел убедить колонию в важности этого мероприятия. И оружия у нас мощного не было, а если бы мы и ухитрились им обзавестись, оно бы все равно не сравнилось с вооружением вашего корабля.

– Вижу, небольшая демонстрация нашей огневой мощи была не совсем правильно понята.

– Пожалуй… но без нее меня бы, наверное, не отпустили.

Вольева вздохнула:

– К сожалению, я считаю точно так же.

Прошло еще около недели, и корабль оказался на расстоянии двенадцати миллионов километров от Цербера-Гадеса, где и встал на орбиту нейтронной звезды. Вольева предложила собрать всю команду и пассажиров на совещание. Теперь, решила она, вполне подходящее время, чтобы объяснить им причину ее глубочайших страхов. Сделать это будет непросто, и вот вопрос: как отнесется к ее сведениям Силвест? То, что она готовится сообщить, не только подтверждает, что они приближаются к чему-то опасному, но имеет для него личное и, вероятно, исключительно важное значение. Она не такой уж тонкий знаток характеров, а Силвест в высшей степени сложный человек, и поверхностный анализ возможных последствий тут ничего не даст. Главное, думала она, что новость будет для него крайне неприятной, болезненной.

– Я обнаружила кое-что, – сказала она, когда все смолкли. – И уже довольно давно. Нейтринную эмиссию вблизи Цербера.

– Как давно? – спросил Садзаки.

– Еще до того, как мы прибыли на Ресургем. – Видя, что Садзаки мрачнеет, она поспешила добавить: – Тогда еще не было ничего такого, о чем следовало бы доложить вам, триумвир. Мы даже не знали, что нам предстоит лететь в этом направлении. И природа излучения тоже была неясна.

– А теперь? – спросил Силвест.

– Теперь у меня есть… более надежные данные. Когда мы приблизились к Гадесу, стало ясно, что эмиссия – почти чистые тау-нейтрино уникального характера, явно носящие признаки человеческой технологии.

– Значит, то, что вы обнаружили, – искусственного происхождения?

– Таков мой вывод.

– Двигатель работы сочленителей, – сказал Хегази, и Вольева слегка наклонила голову.

– Да, только такой двигатель может давать чистую тау-нейтринную «подпись», сходную с тем, что дает источник, обращающийся вокруг Цербера.

– Значит, там есть другой корабль? – спросила Паскаль.

– Таким было первое мое предположение, – ответила Вольева, но голос звучал неуверенно. – И я практически не ошиблась. – Она отдала шепотом команду браслету, заставив центральную сферу-дисплей ожить и приступить к выполнению программы, которую Илиа установила перед совещанием. – Было очень важно подождать, пока мы не окажемся достаточно близко для визуальной идентификации источника.

Сфера показывала Цербер, мир величиной с Луну. По сути, это была менее гостеприимная копия Ресургема. Монотонно-серая поверхность вся покрыта кратерами. И темна: Дельта Павлина была отсюда в десяти световых часах, а ближайшая звезда Гадес вообще не давала света. Хотя маленькая нейтронная звезда и родилась довольно горячей при взрыве сверхновой, она давным-давно остыла и теперь излучала лишь в инфракрасной зоне спектра. Для нормальных глаз она была видима лишь тогда, когда ее гравитационное поле, действуя как линза, заставляло фоновые звезды вспыхивать яркими световыми дугами. Но даже если бы Цербер купался в свете, там не виднелось бы ничего, способного привлечь амарантийцев. Самые лучшие датчики Вольевой, с разрешающей способностью в считаные километры, составили карты поверхности планеты. Объект же, вращавшийся вокруг Цербера, Вольева изучала даже в более крупном масштабе.

Она увеличила изображение этого объекта. Сначала он казался продолговатой серой кляксой на фоне звезд, чуть сбоку от Цербера. Именно таким она увидела его десять дней назад, прежде чем корабль задействовал свои дальнозоркие глаза. Уже тогда Илиа не могла игнорировать свои подозрения. А теперь, когда стали видны детали, подозрения только окрепли.

Пятно обрело массу и форму, грубо клиновидную, как у осколка стекла. Вольева заключила объект в пространственную решетку, – это позволило определить его размеры. В длину он имел три или четыре километра.

– При таком разрешении, – пояснила Вольева, – источник нейтрино делится на два.

Илиа показала их: серо-зеленые пятна были хорошо видны на утолщенном конце объекта. Когда детали прорисовались еще четче, выяснилось, что серо-зеленые пятна крепятся на концах элегантных, с прямой стреловидностью крыльев.

– Это субсветовик, – сказал Хегази.

Даже не будь увеличение таким мощным, ошибка была исключена. В космосе прямо по курсу находился космический корабль, очень похожий на «Ностальгию по бесконечности». Источники нейтрино представляли собой изготовленные сочленителями ускорители, расположенные по бокам корпуса.

– Двигатели на холостом ходу, – сказала Вольева. – Поток нейтрино стабилен, но тяги нет.

– Мы можем как-нибудь опознать корабль? – спросил Садзаки.

– Это без надобности. – Всех удивило глубочайшее спокойствие в голосе Силвеста. – Я знаю его название.

По дисплею пробежала новая волна детализации, как бы стирая прежнее изображение. Корабль вырос и занял почти всю сферу. Теперь все стало очевидным даже для тех, кто не понял раньше: он был продырявлен, выпотрошен, покрыт глубокими воронками. Исчезли целые акры обшивки в носовой части, бесстыдно открыв космическому вакууму сложную структуру уровней и коммуникаций.

– И? – спросил Садзаки.

– Это погибший «Лореан», – бесстрастно произнес Силвест.

Глава двадцатая

На подходе к Церберу-Гадесу, год 2566-й

Кэлвин «воскрес» в медицинском центре субсветовика; как и прежде, он восседал в несоразмерно огромном кресле с капюшоном.

– Ну, и где же мы теперь? – спросил он, протирая глаза, как будто очнулся от сладкого сна. – Все еще носимся вокруг этой паршивой планеты?

– Мы покинули Ресургем, – ответила ему Паскаль. – Сейчас находимся на краю гелиосферы Дельты Павлина, вблизи системы Цербер-Гадес. Мы обнаружили «Лореан».

– Прости, я не ослышался?

– Нет, вы не ослышались. Вольева показала нам корабль. Это точно «Лореан».

Кэлвин нахмурился. Как и Силвест с Паскаль, он считал, что «Лореан» давным-давно покинул систему Дельты Павлина. Это случилось в самом начале существования ресургемской колонии – Алисия и другие мятежники украли корабль, чтобы вернуться на Йеллоустон.

– Да как такое может быть?

– Мы не знаем, – ответил Силвест, который стоял, облокотившись на полностью подготовленный операционный стол. – Все, что нам известно, мы тебе сказали. Ты не понимаешь ничего, так же как и мы. – Беседуя с Кэлвином, Силвест часто подкалывал его, но на этот раз почему-то решил придержать язык.

– Корабль цел?

– Если бы! Ему крепко досталось.

– Есть выжившие?

– Сомневаюсь. «Лореан» расстрелян. Нападение было внезапным, иначе бы команда постаралась увести его из этого района.

Кэлвин помолчал, потом сказал:

– Значит, Алисия погибла. Жаль.

– Мы не знаем, как это случилось, не знаем, кто напал на корабль, – произнес Силвест. – Но надеемся в ближайшее время что-нибудь выяснить.

– Вольева отправила дрон, – сообщила Паскаль. – Это очень быстрый робот, он должен вскоре добраться до «Лореана». Собственно, ему уже пора вернуться. Она сказала, что робот проникнет на борт и выяснит, не сохранились ли электронные записи.

– И тогда?

– Мы узнаем, кто расправился с «Лореаном».

– Но этого будет мало, согласись. Сколько бы мы ни узнали о «Лореане», ты не согласишься повернуть назад. Все-таки я хорошо изучил тебя, Дэн.

– Это тебе только кажется, – парировал тот.

Паскаль встала и кашлянула.

– Нельзя ли отложить перебранку? Если вы не сможете работать вместе, Садзаки будет мало проку от вас.

– Что бы ни думал на мой счет Садзаки, – холодно возразил Силвест, – он будет делать то, чего я потребую.

– Вот тут ты прав, – поддержал Кэлвин.

По приказу Паскаль из переборки выдвинулся густо усеянный приборами секретер, похожий на те, что были популярны на Ресургеме, а из пола – стул. Паскаль расположилась перед изогнутым пультом цвета слоновой кости. Она вызвала схему коммуникаций и принялась устанавливать необходимые связи между модулем Кэлвина и медицинской аппаратурой – как будто вязала сложную «кошачью колыбель» прямо в воздухе.

Когда были сделаны все подключения, Кэлвин опробовал их и указал, где расширить или сузить диапазон частот, куда добавить сетевую топологию. Эта процедура заняла лишь несколько минут, а когда закончилась, Кэлвин мог оперировать сервомеханизмами лазарет. Он тут же создал уйму металлических рук, свисающих с потолка, подобно щупальцам медузы.

– Вы не представляете себе, каково это в ощущениях, – сказал Кэлвин. – После многолетнего перерыва я могу действовать как часть физического мира. Да, в первый раз после того, Дэн, как я исправил твои глаза. – Он говорил, а многосуставные руки исполняли сверкающий танец; лезвия, лазеры, зажимы, молекулярные манипуляторы и датчики кружились буйным серебряным вихрем.

– Очень впечатляет, – сказал Силвест, ощущая на лице этот ветер. – Только будь, пожалуйста, поосторожнее!

– Да я за день мог бы починить твои глаза! – заявил вдруг Кэлвин. – Получилось бы лучше, чем раньше. Они и внешне были бы как настоящие. Черт, с такой технологией я могу имплантировать тебе человеческие глаза – это будет даже проще.

– Не надо ничего переделывать, – ответил Силвест. – Мои глаза – единственный козырь против Садзаки. Исправь только то, в чем напортачил Фолкендер.

– Ах да, Фолкендер… – Оставаясь неподвижным, Кэлвин чуть приподнял бровь. – Ты уверен, что это разумно?

– Будь поосторожнее с ними, не коли куда попало.

Алисия Келлер Силвест была предпоследней женой Силвеста. Они сочетались браком на Йеллоустоне, в те далекие годы, когда будущая экспедиция на Ресургем еще только планировалась в мельчайших деталях. Вместе закладывали Кювье и начинали раскопки; живя в полном согласии, провели там первые годы. Она была выдающимся ученым, пожалуй, даже слишком выдающимся, чтобы долго оставаться в тени славы Силвеста. Будучи человеком свободомыслящим, Алисия стала отдаляться от мужа, как в личных отношениях, так и в профессиональных. И когда колонии пошел четвертый десяток, Алисия была уже не одинока в своем мнении о том, что собрано уже достаточно сведений об амарантийцах, а значит, пора сворачивать экспедицию, которая и не задумывалась как постоянная, и лететь к Эпсилону Эридана. Если за тридцать лет не открыто ничего из ряда вон выходящего, где гарантия, что за следующие тридцать лет археологи добьются потрясающих результатов?

Алисия и ее сторонники считали, что амарантийцы не заслуживают дальнейших дорогостоящих исследований, что Событие было всего лишь несчастным случаем, не имевшим космического значения. В этих взглядах нетрудно было увидеть разумное зерно. Амарантийцы были к тому же не единственным видом вымерших разумных существ, известных человечеству. И вполне вероятно, за пределами постоянно увеличивающегося объема изученной Галактики в недалеком будущем откроют новые цивилизации, чье богатейшее археологическое наследие только и ждет, когда его раскопают.

Сторонники Алисии считали, что Ресургем следует закрыть, а лучшим умам колонии пора вернуться на Йеллоустон и найти более интересные темы научного поиска.

Сторонники Силвеста, конечно, возражали самым решительным образом. К этому времени Алисия и Силвест были уже совершенно чужими людьми, но даже в моменты самых острых конфликтов сохраняли холодное уважение к способностям друг друга. Любовь выветрилась, но восхищение осталось.

А потом был мятеж. Сторонники Алисии давно угрожали покинуть Ресургем, и теперь они выполнили обещание. Не сумев перетянуть на свою сторону Силвеста и его людей, заговорщики захватили «Лореан», находившийся на парковочной орбите.

Мятеж был бескровным, но похищение навлекло на колонию многие беды. На «Лореане» находились все суда для путешествий между планетами системы, так что колонисты оказались привязанными к Ресургему. Не было средств для ремонта спутников связи или строительства новых, пока через несколько десятилетий не прибыл корабль Ремиллиода. Роботов, репликационной техники и имплантатов после бегства Алисии тоже почти не осталось.

И все же именно фракция Силвеста оказалась в выигрыше.

– Запись в судовом журнале, – сказал призрак Алисии, вплывая в рубку. – Двадцать пятые сутки после ухода с орбиты Ресургема. Против моего желания решено по дороге посетить нейтронную звезду. Это не потребует значительной коррекции курса, и нам не придется делать большой крюк, чтобы добраться до Эридана. Что касается разницы во времени, то она ничтожно мала в сравнении с многолетним периодом, которого потребует возвращение домой.

Силвест с трудом узнал Алисию. Да, немало воды утекло, и былая ненависть угасла. Это просто чужая женщина. На ней темно-зеленое платье, каких никто в Кювье после мятежа не носил, а старомодная прическа кажется театральной.

– Дэн был уверен, что в этих краях находится нечто важное, но доказательств, как всегда, не имел.

Его удивили эти слова, сказанные задолго до того, как он нашел монумент с загадочными надписями. Неужели уже тогда его одержимость амарантийской культурой была столь сильна? Не очень приятно сейчас получить подтверждение этому. Алисия была права: он не имел доказательств.

– Мы увидели нечто странное, – продолжала Алисия. – То был удар кометы по Церберу – планетке, обращающейся вокруг нейтронной звезды. Такие удары, должно быть, редки, особенно на столь большом удалении от пояса Койпера. Это, естественно, привлекло наше внимание. Однако, подойдя ближе, чтобы исследовать поверхность Цербера, мы не обнаружили там никакого кратера.

Силвест почувствовал, как на его голове шевельнулись волосы.

– И?.. – Он ощутил, что произнес это одними губами, будто в рубке перед ним стояла сама Алисия, а не ее проекция, извлеченная из памяти погибшего корабля.

– Игнорировать это явление мы не могли, – продолжала Алисия. – Даже если оно подтверждало гипотезу Дэна насчет того, что в системе Цербер-Гадес есть нечто таинственное. Поэтому мы изменили курс, чтобы подойти ближе. – Она сделала паузу. – Мы обнаружили нечто важное… трудно поддающееся объяснению. Сомневаюсь, что у нас есть моральное право не сообщить об этом в Кювье. Если мы этого не сделаем, то никогда не сможем считать себя настоящими учеными, людьми с чистой совестью. Завтра все выяснится. Мы приблизимся на дистанцию, с которой можно запустить беспилотные устройства.

– Есть еще что-нибудь? – спросил Вольеву Силвест. – Сколько времени она вела запись?

– Почти сутки, – ответила та.

Они сидели в «Пауке», надежно защищенном, по мнению Вольевой, от пытливых глаз Садзаки и других находившихся на борту людей. Произнесенную Алисией речь прослушали еще не целиком – этот процесс требовал больших затрат времени и эмоциональной энергии. Тем не менее истина в первом приближении уже была ясна, и она вовсе не обнадеживала. «Лореан» внезапно подвергся беспощадной атаке вблизи Цербера. Вскоре Вольева и ее товарищи будут знать гораздо больше об опасности, навстречу которой идут.

– Надеюсь, ты понимаешь, – сказала Вольева, – что, если нас ожидают неприятности, тебе придется занять кресло в ЦАПе.

– Не уверена, что от этого будет польза, а не вред, – ответила Хоури и, как бы оправдываясь, добавила: – Мы же помним, сколь неприятные события происходили там совсем недавно.

– Да. Вообще-то… лежа в лазарете, я убедила себя, что ты знаешь об этом гораздо больше, чем говоришь. – Вольева откинулась на темно-бордовый плюш кресла, поигрывая латунными переключателями на старинной клавиатуре. – Полагаю, ты сказала мне правду насчет того, что тебя подослали. Однако, похоже, на этом правда и кончилась. Остальное – ложь, рассчитанная на то, чтобы удовлетворить мое любопытство. Своего ты добилась, я не вынесла твой вопрос на суд триумвирата. Но в истории стажера Аны Хоури многое кажется непонятным. Например, случай с орудием из тайного склада. Когда оно перестало нам подчиняться, почему вдруг навелось на Ресургем?

– Это была ближайшая цель.

– Слишком гладко получается. На самом деле причина в Ресургеме, я угадала? И еще тот факт, что ты оказалась у нас на борту, только когда узнала, куда мы летим… Да, Ресургем – вполне подходящее место для инсценировки захвата склада, однако ничего подобного не планировалось. Ты очень способная, Хоури, но у тебя не было никаких шансов отнять контроль над этим оружием у меня или у других членов триумвирата. – Вольева подперла подбородок рукой. – Отсюда очевидный вопрос: если твоя первоначальная история – легенда, что ты делаешь у нас на корабле? – Она выжидающе глядела на Хоури. – Можешь говорить откровенно, так как следующим, кто спросит тебя об этом, будет Садзаки. Уверена, что ты заметила: к твоей особе он относится подозрительно, особенно после гибели Кьярваль и Суджик.

– Но я же тут ни при чем… – Голос Аны вдруг потерял прежнюю уверенность. – Суджик мстила тебе. Я чисто случайно оказалась рядом.

– Я собственноручно отключила вооружение твоего скафандра. Только я могла вернуть тебе контроль над боевыми системами, но в тот момент мне было не до того – меня убивали. Как же тебе удалось снять блокировку и расстрелять Суджик?

– Это не я. – Хоури сделала паузу и добавила: – Кто-то другой. Тот, кто проник в скафандр Кьярваль и заставил его напасть на меня в тренировочном зале.

– Значит, это не Кьярваль пыталась с тобой разобраться?

– То-то и оно… Едва ли Кьярваль питала ко мне теплые чувства, но я почти уверена, что она не собиралась прикончить меня именно в тренировочном зале.

Тут можно было многое подвергнуть сомнению, но Вольева, похоже, приняла слова Аны за чистую монету.

– И что же именно произошло?

– Та… тварь, которая была внутри моего скафандра, хотела, чтобы я оказалась в десантном отряде, предназначенном для доставки Силвеста. Для этого было необходимо вывести Кьярваль из игры.

Да, в этом присутствовала определенная логика. Вольева до сих пор не задумывалась о том, почему погибла Кьярваль. Ей всегда казалось почти неизбежным, что кто-нибудь из команды возненавидит Хоури. Вероятнее всего, это будет Кьярваль или Суджик. Равно как и то, что одна из них может разозлиться на саму Вольеву. Случилось и то и другое, но сейчас эти события выглядели частями чего-то большего. Как рябь от движения огромной акулы, плывущей у самой поверхности воды.

– Почему же этой твари понадобилось, чтобы ты была в десантной группе?

Хоури открыла рот, чтобы ответить, но запнулась.

– Илиа, я не уверена, что сейчас подходящее время… Мы рядом с «Лореаном» и с тем, что его погубило…

– Я тебя пригласила сюда не пейзажами любоваться. Помнишь, что я сказала насчет Садзаки? Выбирай: или я – единственный человек, хотя бы отдаленно похожий на твоего друга и союзника, – или Юдзи-сан. Когда он начнет тебя допрашивать с применением своих железяк, раздумывать будет поздно. Я ничуть не преувеличиваю. В части траления мозгов Садзаки никогда не отличался искусством и деликатностью.

– Тогда я начну с самого начала. – Похоже, довод подействовал на Хоури. Это было хорошо, иначе Вольевой пришлось бы подумать о том, чтобы стряхнуть пыль с собственных, не слишком корректных методов. – То, что касается моего военного прошлого… все правда. Вот с тем, как я попала на Йеллоустон, – тут сложнее. Даже сейчас не знаю, что из этого случайность, а что – дело ее рук. Мне лишь известно, что она выбрала меня именно ради этой миссии.

– Она – это кто?

– Могу сказать только, что она обладает огромными возможностями в Городе Бездны. А может быть, и на всей планете. Называет себя Мадемуазелью. Она ни разу не произнесла своего настоящего имени.

– Опиши ее. Возможно, мы знаем ее, имели с ней дело когда-то.

– Сомневаюсь. Она не… – Хоури замялась. – Она не из ваших. Может, раньше была ультра, но не теперь. Мне представляется, что в Городе Бездны она давно. Но влияние приобрела позже – после вспышки чумы.

– Она пользуется влиянием, а я о ней ничегошеньки не знаю?

– Да, и в этом ее сила. Она действует не на виду. Мадемуазели не нужна публичность, чтобы ее желания мгновенно исполнялись. Она даже не слишком богата, но контролирует больше ресурсов, чем кто бы то ни был на этой планете. Ей достаточно пальцем шевельнуть… А вот добыть корабль она не может. Поэтому вы ей и понадобились.

– Почему ты сказала, что раньше она могла быть одной из нас?

Хоури замялась:

– Для меня самой это неочевидно. Но человек, который на нее работает, – Манукян, так он себя зовет, – наверняка был когда-то ультра. По нескольким случайно оброненным фразам я догадалась, что он нашел ее где-то в космосе.

– Нашел? В смысле, спас с погибшего корабля?

– Я решила, что так и есть. У нее там полно статуй из рваного металла – по крайней мере сначала я их приняла за статуи. Позже они оказались обломками космического корабля. Ей они как будто служат напоминанием о чем-то.

Что-то проснулось в памяти Вольевой, она даже позволила своим мыслям погрузиться ниже уровня сознания.

– Ты ее хорошо рассмотрела?

– Нет, я видела только компьютерную проекцию, а она не обязательно точна. Живет Мадемуазель в паланкине, как и все герметики.

О герметиках Вольева кое-что знала.

– Она не обязательно герметик. Паланкин может служить для маскировки. Знать бы о ее происхождении… Этот Манукян больше ничего не говорил?

– Нет. Вроде у него чесался язык… но ничего важного я так и не услышала.

Вольева наклонилась к Хоури:

– Язык чесался? А почему тебе так показалось?

– Ну, такой уж у него стиль поведения. Общительный парень. Пока он вез меня, непрерывно травил байки о своих подвигах и знакомствах со знаменитостями. И ни единого слова о взаимоотношениях с Мадемуазелью. Это была закрытая тема, – наверное, потому, что он на Мадемуазель работал. И все-таки было видно, что ему не терпится о ней порассказать.

Вольева побарабанила пальцами по консоли:

– А не может ли быть, что он нашел способ это сделать?

– Не поняла.

– Я и не ожидала, что поймешь. Манукян ничего не сказал, но почему-то мне кажется, что он все-таки довел правду до твоего сведения.

Да, неспроста несколько минут назад шевельнулась память. Вольева постаралась вспомнить момент вербовки Хоури и осмотр, которому подвергла ее, доставив на борт.

– Я, конечно, еще не полностью уверена…

Хоури озадаченно смотрела на нее:

– Ты во мне что-то нашла? Внедренное Манукяном?

– Да. Выглядело это вполне невинно, во всяком случае тогда. К счастью, у меня есть дурная привычка, которой нередко обзаводятся те, кто балуется научными исследованиями. Я никогда ничего не выбрасываю.

Вольева говорила правду. Ей всегда было труднее выбросить ненужную вещь, чем оставить ее в лаборатории. В тот первый момент находка предстала сущим мусором, но зато теперь Илиа может провести качественный анализ металлического осколка, извлеченного из тела Хоури.

– Если я права и это проделка Манукяна, мы, возможно, узнаем кое-что о Мадемуазели. Но ты обязана рассказать абсолютно все о том, чего она хотела от тебя. Впрочем, нам уже известно, что это в какой-то степени касается Силвеста.

Хоури кивнула:

– Именно так. И боюсь, эта часть моей истории тебе особенно не понравится.

– Мы закончили детальное исследование поверхности Цербера с его орбиты, – сказало изображение Алисии, – и не нашли никаких следов удара кометы об эту поверхность. Есть очень много метеоритных кратеров, но они старые. Все это очень загадочно. – Тут она выдвинула свою версию, которая заключалась в том, что комета исчезла за миг до соприкосновения с Цербером. Но даже эта гипотеза предполагала использование некой оборонительной технологии. – Однако ничего подобного мы не обнаружили. На поверхности спутника не замечены следы существования каких-либо рукотворных конструкций. Тогда мы решили отправить группу дронов, способных садиться на планету. Возможно, они найдут то, чего не увидели мы, – спрятанные в пещерах или каньонах машины. Мы надеялись, что автоматические системы как-то отреагируют на появление наших разведчиков.

«И похоже, они отреагировали, – горько усмехнулся Силвест. – Но совсем не так, как ожидала Алисия».

Вольева запустила следующий отрывок записи. На планету отправились дроны – крохотные автоматические космолеты, хрупкие и проворные, как стрекозы. Они быстро падали на Цербер – там не было атмосферы, способной их задержать, – а у самой поверхности включали тормозные двигатели. С «Лореана» видели яркие искорки, оживлявшие серый фон. Одна за другой эти искры меркли, словно желая сказать, что даже крошечный мертвый мир на много порядков больше любого творения человеческих рук.

– Запись в журнале, – сказала Алисия после небольшого перерыва. – От дронов начали поступать любопытные сообщения. – Алисия смотрела куда-то в сторону – должно быть, на дисплей с данными. – На поверхности отмечается повышенная сейсмическая активность. Мы этого ожидали, но подвижки коры до сих пор не замечены, хотя орбита планеты не является строгой окружностью и возможны приливо-отливные сжатия. Похоже, дроны спровоцировали сейсмику, но это кажется нам полной чушью.

– Не большей чушью, чем то, что планета стирает следы столкновения с кометой, – заметила Паскаль и добавила, поглядев на Силвеста: – Я вовсе не хотела быть несправедливой к Алисии.

– Это справедливая критика, – ответил он и повернулся к Вольевой: – Кроме записей Алисии, найдено что-нибудь? Там должны быть телеметрические данные от дронов.

– Они есть, – тихо ответила Вольева, – только мы их еще не обработали. Материал сырой.

– Покажи.

Вольева шепнула своему браслету несколько слов. В ту же минуту рубка как будто исчезла, а на чувства Силвеста обрушился шквал синестезии. Он погрузился в поток информации, идущей от одного из разведчиков Алисии. Как и предупреждала Вольева, предоставленный датчиками материал был совершенно сырым. Но Силвест знал, чего следует ожидать, и его восприятие получило лишь встряску, а не болезненный удар.

Он плыл над Цербером. О высоте судить было трудно, так как основные детали фрактального рельефа – ущелья, кратеры, серые лавовые покровы – с любого расстояния смотрелись бы почти одинаково. Но вот разведчик доложил, что летит в полукилометре над поверхностью планеты. Он обнюхивал кору подобно охотничьему псу, высматривал малейшие признаки сейсмической активности, о которой говорила Алисия. Цербер казался древним и неизменным, как будто здесь ничего не случалось уже много миллиардов лет. Если что и двигалось на его поверхности, так это тень разведчика – да и та рождалась только при включении его двигателя.

Что видело это беспилотное устройство? В доступном человеческому зрению спектре – ничего. Проникнув в сенсорику разведчика (по ощущениям – как будто надеваешь перчатку неподходящего размера), Силвест обнаружил нейронные команды, поступавшие в различные информационные каналы. Он обратился к датчикам тепла, но температура на поверхности планеты не менялась. Весь электромагнитный спектр не показывал никаких аномалий. Нейтрино и все экзотические частицы упорно оставались в пределах допустимых параметров.

Когда же Силвест переключился на гравиметрическое изображение, он сразу понял, что дело нечисто. Его поле зрения покрылось цветными прозрачными контурами, обозначающими градиенты силы тяготения. Контуры двигались.

И в этом движении не было ничего естественного.

Какие-то объекты, достаточно большие, чтобы их зарегистрировали детекторы массы, перемещались под корой, и это было очень похоже на сжимающиеся клещи. И все это происходило как раз под парящим Силвестом.

Сначала он предположил, что под планетарной оболочкой движутся потоки перегретой магмы, но это утешительное заблуждение длилось не больше секунды.

По равнине прочертились линии; образовав звездоподобную мандалу, они сошлись в одну точку.

Смутно Силвест понимал, что такие же звезды появляются сейчас и под другими разведчиками. Линии ширились, превращались в глубочайшие провалы, через которые Силвест мог заглянуть в то, что для него выглядело как многокилометровая люминесцирующая пропасть. Какие-то гибкие твари сворачивались в кольца, шевелили сизыми щупальцами шириной с каньон. Движения отличались дивной деловитостью, можно сказать, целенаправленностью, – на такое способны только машины.

Ему стало тошно – как будто надкусил яблоко и обнаружил в нем колонию деятельных копошащихся червей.

Теперь он знал: Цербер – не планета. Это механизм.

Кольчатые создания вырвались из звездообразной дыры на равнину и, как в дурном сне, понеслись к Силвесту – не иначе вознамерились сорвать его с неба. Наступило страшное мгновение белизны – поблекли все его чувства, – но тут сенсорный поток от Вольевой оборвался с оглушающей внезапностью, и Силвест, едва не крича от экзистенциального шока, вдруг ощутил, как его «я» возвращается в тело, сидящее в рубке «Ностальгии по бесконечности».

Он с огромным трудом собрал оставшиеся силы. Потом еще хватило времени увидеть, как Алисия с лицом, искаженным животным страхом – а может быть, наоборот, ужасом понимания, – пытается выговорить что-то непослушными губами за секунду до гибели.

И тут ее изображение растворилось в статических помехах.

– Теперь мы, по крайней мере, знаем, что он сумасшедший, – сказала Хоури. – Если даже эти записи не убедили его отказаться от мысли идти к Церберу, то, наверное, этого не сделает уже ничто на свете.

– Вполне возможно, что демонстрация бортового журнала дала обратный результат. – Голос Вольевой звучал еле слышно, хоть она и считала, что в «Пауке» можно говорить без опаски. – Теперь Силвест не предполагает, а знает наверняка: тут есть нечто достойное изучения.

– Инопланетная техника?

– Очевидно. И даже не исключено, что мы сможем выяснить ее предназначение. Теперь понятно, что Цербер не настоящая планета. По всей вероятности, это ядро планетарного происхождения, окруженное механической оболочкой и прикрытое искусственной корой. Данное обстоятельство объясняет, почему не обнаружено следов от удара кометы: кора успела восстановиться до того, как приблизилась Алисия.

– Что-то вроде камуфляжа?

– Похоже на то.

– Но зачем привлекать к себе внимание, уничтожая безоружных разведчиков?

Вольева, похоже, уже успела подумать и над этим вопросом.

– Допустим, на малых дистанциях – километр и менее – камуфляж выглядит неубедительно. Допустим, разведчики могли вот-вот раскрыть тайну планеты, и Церберу нечего было терять. Скорее, наоборот – он выигрывал, захватывая дроны, изучая их и получая какие-то сведения о потенциальном противнике, необходимые ему.

– И все-таки зачем понадобилось снабжать планету фальшивой корой?

– Не имею понятия. Думаю, и Силвест не знает. Потому-то и требует, чтобы мы подошли поближе. – Вольева еще больше понизила голос. – Вообще-то, он даже попросил меня разработать операцию.

– Какую операцию?

– По проникновению внутрь Цербера. – Илиа помолчала. – Конечно, он знает о тайном складе. И считает, что орудия способны помочь ему, ослабив оборону инопланетян на каком-нибудь участке. – Ее голос дрогнул. – Ты как думаешь, эта твоя Мадемуазель заранее знала, какова будет роль Силвеста?

– Она все время твердила: его нельзя допустить на борт.

– Мадемуазель сказала это еще до того, как ты попала к нам?

– Нет, после.

Ана сообщила об имплантатах в своей голове. И о том, как Мадемуазель заложила ей в мозг визуальное представление о себе, которое должно было контактировать с ней в полете.

– Это было неприятно, – сказала Хоури. – Но она дала мне иммунитет к наведенной лояльности, и, похоже, за это я должна быть ей благодарна.

– Наведенная лояльность сработала как надо, – ответила ей Вольева.

– Нет, я просто притворялась. Мадемуазель подсказывала, что и когда говорить. Наверное, у нас неплохо получалось, иначе мы с тобой вряд ли вели бы сейчас эту дискуссию.

– И все-таки она не могла полностью исключить того, что ты станешь верным членом команды.

Хоури пожала плечами:

– Разве это важно? И какое значение может иметь эта лояльность сейчас? Ты открыто сказала, что Садзаки ждет лишь малейшей ошибки с моей стороны. И вообще, команду от распада удерживает только одно – угроза Силвеста прикончить нас всех, если не сделаем того, что взбредет в голову. У Садзаки мания величия, на нем самом не мешало бы испытать те методы, которые он испытывает на тебе.

– Но ведь ты не дала Суджик расстрелять меня.

– Верно, я это сделала. Но если бы она сказала, что собирается разделаться с Садзаки или даже с дурачком Хегази, я уверена, что мой ответ был бы совсем другим.

Вольева помолчала, обдумывая услышанное.

– Ладно, – сказала она, – будем считать тему лояльности исчерпанной. Что еще сделал этот имплантат?

– Когда ты подключала меня к артсистемам, Мадемуазель, бывало, подключалась тоже, чтобы войти – или ввести свою копию – в ЦАП. Думаю, она хотела прибрать к рукам как можно больше контроля над кораблем, а ЦАП был для нее только отправной точкой.

– Архитектура ЦАПа не позволила бы Мадемуазели выйти за его пределы.

– Она и не вышла. Насколько мне известно, Мадемуазель не подчинила себе ничего, кроме вооружения.

– Ты имеешь в виду орудия из тайного склада?

– Да, Илиа, взбесившейся пушкой управляла она. Тогда я не могла тебе сказать правду, но знала, что происходит. Она хотела уничтожить Силвеста, не дожидаясь, когда мы доберемся до Ресургема.

– Сдается мне, – сказала Вольева брезгливо, – для этого надо обладать порочным умом. Стрелять из пушки по воробьям… Я уже просила тебя рассказать, почему она так сильно желает Силвесту смерти.

– Тебе это не понравится. Тем более что Силвест собирается так много для нас сделать.

– Давай к делу.

– Хорошо-хорошо, – сказала Хоури. – Но есть еще кое-что, еще один осложняющий фактор. Его зовут Похититель Солнц, и, кажется, ты с ним знакома.

У Вольевой было такое лицо, словно внутри у нее разошлись швы на не успевших зарубцеваться ранах.

– Тьфу ты! – сказала она. – Опять это проклятое имя!

Глава двадцать первая

На подходе к системе Цербер-Гадес, год 2566-й

Силвест всегда понимал, что этот момент настанет. Но до сих пор ухитрялся держать это понимание подальше от своих каждодневных мыслей, признавая только самый факт его существования, но не задумываясь над возможными последствиями, – так математик может до поры забыть о слабо обоснованной части доказательства, пока все остальное не будет досконально выверено.

Садзаки настоял, чтобы они с Силвестом спустились на капитанский уровень и запретил Паскаль и остальным членам команды сопровождать их. Силвест предпочел бы, чтобы жена была рядом, но упорствовать не стал.

Это был первый случай после его прибытия на «Ностальгию», когда он остался наедине с Садзаки. В лифте Силвест стал лихорадочно подыскивать тему для разговора. О чем угодно, лишь бы не о той мерзости, которая ждала их впереди.

– Илиа говорит, что ее роботам на борту «Лореана» нужно еще три-четыре дня, – сказал Садзаки. – Вы уверены, что хотите продолжать эти исследования?

– Не надейтесь, я не передумаю, – ответил Силвест.

– Тогда у меня нет иного выбора, как присоединиться к вам. Я оценил обстановку и пришел к выводу, что существует реальная угроза.

– Думаете, для меня это новость? Садзаки, я слишком хорошо вас знаю. Если бы вы мне не поверили, то заставили бы лечить капитана, еще пока мы крутились вокруг Ресургема. А потом тихо избавились бы от меня.

– Ошибаетесь! – Голос Садзаки явно нес игривую нотку. – Вы недооцениваете мою любознательность. Думаю, я позволил бы вам добраться до этих мест – хотя бы для того, чтобы узнать, сколько правды в вашем рассказе.

Силвест, конечно, не поверил, но счел излишним устраивать диспут по столь мелкому поводу.

– Ну а теперь, послушав Алисию, вы все равно не верите мне?

– Эти записи так легко фальсифицировать! Разрушение корабля могло быть делом рук его команды. Я не буду верить в эти сказки, пока из Цербера не выскочит что-нибудь и не нападет на нас.

– Сильно подозреваю, что ваши сомнения вскоре будут развеяны, – проворчал Силвест. – Дня через четыре-пять. Если, конечно, Цербер не успел издохнуть.

Больше они ни о чем не говорили, пока не добрались до места.

Конечно, это был далеко не первый их совместный визит к капитану, но облик этого человека по-прежнему шокировал Силвеста. Каждый раз Силвест чувствовал себя так, будто видит этот ужас впервые в жизни. Доля истины тут была: недавно Кэлвин поколдовал над его глазами, воспользовавшись великолепным медицинским оснащением корабля. Кроме того, со времени предыдущего посещения капитан заметно изменился. Резко возросла скорость его распространения по кораблю, как будто началась гонка к некоему загадочному состоянию; и процесс ускорялся по мере приближения корабля к Церберу.

«Возможно, – думал Силвест, – я прибыл очень своевременно, если вообще хоть чем-то способен помочь капитану».

Подмывало предположить, что это ускорение трансформации капитана имеет важное и даже символическое значение. В конце концов, этот человек очень болен – если такое состояние можно назвать болезнью. Трагедия Бреннигена продолжается уже многие десятилетия, и вот теперь она переходит на новый виток.

Однако такой взгляд был наверняка ошибочен. Он не учитывал временны́е рамки: релятивистский полет сжал эти десятилетия в горстку лет. В последнем «расцвете» капитана не было ничего невероятного. И ничего зловещего, возможно.

– Что теперь? – спросил Садзаки. – Те же процедуры, что и раньше?

– Спрашивайте Кэлвина – он тут главный.

Садзаки задумчиво кивнул, будто только сейчас об этом узнал.

– Дэн, вы тоже могли бы кое-что сказать, ведь он работает при вашем посредничестве.

– Именно поэтому вам не следует полагаться на мои чувства. Я ведь даже не поприсутствую при лечении.

– Не поверю ни на секунду. Вы останетесь в полном сознании, насколько я помню по прошлому разу. Возможно, без права решающего голоса, но все равно – активный участник события. И вам будет весьма неприятно, – это мы тоже помним.

– Не слишком ли быстро, Садзаки, вы сделались специалистом по Силвесту?

– Иначе стали бы вы нас избегать?

– Я не избегал. У меня просто не было такой возможности.

– Я имею в виду не только ваше пребывание в тюрьме. Если вспомнить, как вы там вообще появились, на Ресургеме. Что это, если не бегство от нас?

– А может, у меня были другие причины перебраться на Ресургем?

Силвест ожидал, что Садзаки подхватит тему, но уходили минуты, а триумвир помалкивал. Возможно, ему просто надоел разговор. Силвесту вдруг пришло в голову, что этот человек живет настоящим и думает о будущем, а прошлое для него особого интереса не представляет. Ему скучно копаться в возможных мотивациях или всяких там «что было бы, если», потому что управлять уже случившимися событиями он не способен.

Силвест слышал, что Садзаки побывал у жонглеров образами, – он и сам так поступил перед путешествием к завесе. Для посещения жонглеров могла быть только одна причина, а именно решение подвергнуться нейротрансформации, открыть свой разум иным формам мышления – человеческая наука такого дать не могла. Поговаривали – впрочем, это могли быть слухи, – что трансформации, проделанные жонглерами, имели неприятные побочные эффекты, что почти все они сопровождались потерей какой-нибудь способности. Ведь в человеческом мозгу конечное число нейронов, да и число возможных межнейронных соединений тоже конечное. Жонглеры могли изменить эту сеть, но только при условии разрушения ряда уже существовавших соединений. Возможно, и Силвест что-то потерял, но сам он эту пропажу выявить не сумел.

С Садзаки же дело обстояло иначе. Этот человек явно утратил некоторые качества, присущие человеческой натуре, причем утратил почти полностью. В общении он стал сух и холоден, но это почти не бросалось в глаза.

На Йеллоустоне, в лаборатории Кэлвина, Силвест однажды имел дело с неплохо сохранившейся компьютерной системой, построенной за несколько веков до Транспросвещения, когда исследования в области искусственного интеллекта переживали расцвет. Система предназначалась для подражания человеческой речи, чтó вначале и делала, отвечая на любые вопросы с очевидной компетентностью. Но эта иллюзия исчезала после обмена первыми фразами. Вскоре становилось ясно, что машина уводит разговор в сторону, игнорируя неудобные вопросы с невозмутимостью сфинкса. С Садзаки до такой крайности не доходило, но ощущение уклончивости возникало. Она даже не казалась искусственной. Садзаки не прятал безразличие, но и не выглядел социопатом с комплексом сверхчеловека. Да и зачем бы ему отрицать собственную натуру? Триумвиру нечего было терять, и он был по-своему чужд человечеству – впрочем, как и любой другой член экипажа «Ностальгии по бесконечности».

Когда Силвест уже понял, что ему не нужно ждать допроса о причинах эмиграции на Ресургем, Садзаки обратился к кораблю, приказав разбудить Кэлвина и спроецировать его компьютерный образ в командную рубку. Сидящий в кресле с капюшоном человек появился почти тотчас. Как обычно, Кэлвин устроил короткую пантомиму «Пробуждение гения»: он потягивался, оглядывался по сторонам и при этом не выражал ни малейшего интереса к окружающему.

– Ну и когда же мы начнем? – наконец спросил он. – Когда же я войду в тебя? Чинить твое зрение, Дэн, с помощью здешней техники – просто танталовы муки. В первый раз за много лет я вспомнил, чего лишился.

– Боюсь, что не скоро, – ответил Силвест. – Это всего лишь… как бы попонятнее выразиться… пробный шурф?

– Тогда зачем понадобилось меня будить?

– Досадно в этом признаваться, но мне нужен твой совет.

Из темного коридора появились два серворобота на гусеничном ходу, с могучими «торсами», сплошь усаженными манипуляторами и датчиками. Они были абсолютно стерильны и отдраены до блеска, но казались тысячелетней рухлядью, которой место в лучшем случае в музее, а в худшем – на свалке.

– У них нет слабых мест, которые могла бы поразить чума, – сказал Силвест. – Нет частей, невидимых для невооруженного глаза. Нет ничего саморемонтирующегося, самовоспроизводящегося или изменяющего форму. Вся кибернетика управляется из точки, находящейся в километре отсюда, а связь – по оптическим кабелям. Ничто способное к самовоспроизводству не коснется их, пока мы не используем ретровирус Вольевой.

– Очень предусмотрительно.

– Но тонкую работу придется делать вам, – вмешался Садзаки.

Силвест поднес руку к лицу:

– Мои глаза не иммунны, Кэл, так что будь очень осторожен. Если их коснется чума…

– Уж поверь, я буду сама осторожность. – Откинув голову на спинку своего «трона», Кэлвин захохотал, точно пьяница, довольный собственной дурацкой шуткой. – Если лопнут твои глаза, даже я не смогу восстановить собственный шедевр.

– Ну, раз ты понимаешь степень риска, – к делу.

Роботы устремились к разбитой статуе ангела – телу капитана. Сейчас казалось, то, во что он превратился, не выползло из саркофага с медлительностью ледника, а рванулось струями лавы, чтобы мгновенно застыть в космическом холоде. В любом направлении, не перекрытом близкой стеной, капитан выпростался из капсулы на десятки метров. Поближе к бывшему телу новообразования имели вид цилиндров толщиной в древесный ствол; цветом они походили на ртуть, а составом – на жидкую глину с вкраплениями самоцветов. Все это поблескивало и непрестанно шевелилось, поражая своей таинственной деловитостью. Дальше, на периферии, потоки «лавы» ветвились и переплетались, образуя нечто вроде рисунка бронхов. Эта сеть на самом краю микроскопически истончалась и постепенно сливалась с «субстратом» – с самим кораблем. И все это играло дифракционными красками, как растекшаяся по воде нефть.

Серебристые роботы, казалось, растворялись в серебряном фоне. Они встали по бокам увечной криокапсулы, примерно в метре от нее. Там было очень холодно: дотронься Силвест до капсулы в любом месте, и его плоть тотчас примерзнет, чтобы вскоре стать пищей для чудовищной чумы. Перед началом операции придется согреть капитана, и тогда чума не упустит возможности резко повысить скорость трансформации. Но по-другому нельзя, ведь температура, при которой содержится капитан, сделает непригодными все инструменты, кроме самых простых.

Роботы выдвинули кронштейны с датчиками. Магнитно-резонансным томографам предстояло заглянуть под чумные выделения и выявить механические, химерические и биологические участки в том, что некогда было человеком. Силвест приказал роботам передавать увиденное прямо на его глаза и получил изображение различных слоев капитана в сиреневом свете. Ценой большого усилия он выделил в этой массе остатки человеческой плоти. Это походило на призрачный контур, проступающий сквозь краску на многократно переписанной старинной картине.

Томографы делали свое дело, выявляя все новые детали, все четче прорисовывая изуродованную анатомию. Глядя на это, невозможно было не содрогнуться от ужаса. Но Силвест глядел и не содрогался.

– Итак, чем мы… чем ты будешь заниматься? – обратился он к Кэлвину. – Лечением человека или стерилизацией машины?

– Ни тем ни другим, – сухо ответил Кэл. – Мы будем чинить капитана, который, боюсь, вышел за рамки обеих этих категорий.

– Вы мыслите безукоризненно, – сказал Садзаки, отступая от криокапсулы, чтобы дать Силвесту лучший обзор. – Теперь речь уже не идет о лечении и даже о ремонте. Я предпочел бы термин «реставрация».

– Согрейте его! – приказал Кэлвин.

– Что-о-о?

– Вы слышали. Я хочу, чтобы он был теплым. Это ненадолго, конечно. Мне нужно сделать несколько биопсий. Я так понимаю, что Вольева брала анализы только на периферии капитана. Она поступила правильно, и срезы, полученные ею, дают ценную картину распространения чумы. Кроме того, без этих проб ей бы не удалось создать ретровирусы. Но нам сейчас надо проникнуть в эпицентр, туда, где еще остались живые ткани. – Он усмехнулся, наслаждаясь отвращением, которое было написано на лице Садзаки.

«А у тебя, оказывается, сохранилась кое-какая способность сопереживать, – подумал он. – Или, правильнее сказать, атрофированная культя этой способности».

На мгновение он ощутил некое родство с триумвиром.

– Чем вы так заинтересовались?

– Его клетками, разумеется. – Кэлвин погладил скругленный конец подлокотника. – Говорят, плавящая чума поражает наши имплантаты, растворяет их в плоти, одновременно блокируя ремонтные механизмы. Мне кажется, деятельность вируса выходит за эти рамки. Я полагаю, что он стремится вызвать гибридизацию, то есть создать своего рода гармонию между живой материей и кибернетической. Именно этим он и занимается здесь: ничего ужасного, кроме попытки срастить капитана с его собственной кибернетикой и с корабельной. Это почти гуманизм, почти искусство, почти польза.

– Вряд ли вы бы так говорили, если бы лежали на его месте, – произнес Садзаки.

– Совершенно верно. Поэтому я и хочу ему помочь. И именно поэтому мне надо заглянуть в его клетки. Я должен выяснить, затронула ли чума его ДНК, пытается ли она взломать его клеточную механику.

Садзаки протянул руку к капсуле:

– В таком случае действуйте! Разрешаю согреть капитана. Но только на время, необходимое для дела. Затем вы вернете его в прежнее состояние, в каковом он и будет пребывать вплоть до операции. И еще я требую, чтобы срезы не покидали этого помещения.

Силвест заметил, что рука триумвира мелко дрожит.

– Все это должно иметь какое-то отношение к войне, – говорила Хоури в «Пауке». – Война Рассвета – так ее называла Мадемуазель. Это было очень давно. Миллионы лет назад.

– Откуда тебе об этом известно?

– Мадемуазель дала мне как-то урок по истории Галактики. Чтобы я понимала, насколько велика ставка. И на меня это подействовало. Ты способна допустить, что сотрудничество с Силвестом – не самая хорошая идея?

– У меня и мысли не было, что это полезно.

«Подброшу-ка я ей еще идейку», – подумала Хоури.

Вольева испытывала совершенно детское любопытство в отношении системы Цербер-Гадес даже сейчас, зная, что там находится нечто очень опасное. И этот интерес только возрастал. Раньше его подогревала только аномальная нейтринная «подпись». Теперь с помощью «призрака» Алисии Илиа собственными глазами увидела инопланетную технику. Пожалуй, Вольева была зачарована ничуть не меньше Силвеста. Разница заключалась лишь в том, что с Вольевой можно было спорить. Она сохранила какую-то часть здравого рассудка.

– Думаешь, у нас есть шанс предупредить Садзаки о степени риска?

– Очень малый. Мы слишком много скрывали от него. Он вполне способен убить нас за это. И меня очень беспокоит перспектива траления твоего разума. Совсем недавно он снова упомянул об этом. Мне удалось его отвлечь, но… – Илиа вздохнула. – Впрочем, Силвест пока держит вожжи в своих руках. Чего Садзаки хочет и чего не хочет – почти не имеет значения.

– Может, попробуем достучаться до Силвеста?

– Ничего не получится. Никакая аргументация не способна его поколебать, а в твоем рассказе, боюсь, такой аргументации вообще нет.

– Но ты-то мне веришь?

Вольева приподняла руку:

– Кое-чему из услышанного я верю, Хоури, но далеко не всему. Отдельные события, которые ты берешься объяснить, я видела сама, например бунт пушки. Мы знаем, что в определенный момент оказались вовлечены инопланетные силы, и это мешает мне с порога отмести версию о Войне Рассвета. Но то, что мы имеем, не складывается в понятную картину. – Помолчав, она добавила: – Может, когда мы проанализируем осколок…

– Какой еще осколок?

– Который поместила в твое тело Мадемуазель. – И Вольева рассказала о найденном сразу после появления Хоури на борту предмете. – Я тогда решила, что это просто часть снаряда, оставшаяся с войны. Потом задумалась, почему ее не удалили врачи. Надо было мне еще тогда обратить внимание на одну странность… Но это явно был не рабочий имплантат, а кусочек металла с зазубринами.

– И ты не знаешь, что это такое?

– Нет, я… – И Вольева сообщила Хоури, что в осколке гораздо больше интересного, чем показалось вначале.

Его состав был необычен даже для человека, которому приходилось работать с весьма редкими сплавами. Кроме того, то, что она поначалу сочла производственными дефектами, на самом деле могло быть результатом более поздних напряжений, – усталостные изменения на наноуровне.

– Может, осколок подскажет нам что-нибудь важное, – сказала Хоури. – Но это, скорее всего, мало что изменит. Я все равно не могу сделать то, без чего нам не выбраться из этой кучи дерьма. Я не могу убить Силвеста.

– Не можешь. Но если ставки поднимутся… Если, например, станет предельно ясно, что убить его необходимо, тогда придется подумать о способе.

Потребовалось некоторое время, чтобы значение слов Вольевой дошло до Хоури.

– Самоубийство?

Илиа мрачно кивнула.

– А пока я буду со всем старанием выполнять поручения Силвеста. Иначе я могу всех нас подвергнуть большому риску.

– Пойми же наконец, – вздохнула Хоури. – Я не имею в виду, что мы все обязательно погибнем, если провалится атака на Цербер. Я имею в виду, что даже в случае ее успеха случится нечто ужасное. Именно поэтому Мадемуазель хочет убить Силвеста.

Вольева плотно сжала губы и медленно покачала головой – с таким лицом мать увещевает упрямого ребенка.

– Я не могу поднимать мятеж на основании таких туманных предсказаний.

– Тогда, возможно, это придется сделать мне.

– Будь осторожна, Хоури. Будь очень-очень осторожна. Ты даже не представляешь, насколько опасен Садзаки. Он ждет любого повода, чтобы раскроить тебе череп и поглядеть, что там внутри. Впрочем, он может обойтись и без повода. Силвест же… не знаю. Я бы тоже хорошенько подумала, прежде чем переходить ему дорогу. Особенно сейчас, когда он почуял запах добычи.

– Тогда подберемся к нему с другого бока. Через Паскаль. Понимаешь? Я расскажу ей все, если увижу, что она способна его образумить.

– Она тебе не поверит.

– Поверит, если ты меня поддержишь. А ведь ты это сделаешь, правда? – Ана глядела на Вольеву в упор.

Триумвир вернула ей долгий, пристальный взгляд и уже была готова ответить, когда зачирикал ее браслет. Она задрала обшлаг и взглянула на экран. Ее вызывали наверх.

Командная рубка, как всегда, казалась слишком большой для крошечного экипажа корабля, и присутствие пассажиров никак не влияло на это впечатление. «До чего же жалкая картина», – подумала Вольева, и у нее мелькнуло желание позвать сюда всех любимых и давно умерших, пусть хотя бы заполнят пространство и придадут немного торжественности собранию. Но это было бы унизительно. Да и сама Вольева, принимая самое деятельное участие в проекте Силвеста, не испытывала ни малейшего душевного подъема. Если и были у нее какие-то теплые чувства к этому безумному предприятию, их погасил недавний разговор с Хоури. Стажер, конечно же, права: сама близость к Церберу-Гадесу несет в себе невообразимый риск. Но что может поделать Илиа?

Если будет разрушен корабль и погибнут все находящиеся на его борту люди, беды на этом не кончатся. По словам Хоури, этот вариант даже предпочтительнее, чем успех Силвеста, чем его проникновение вглубь Цербера. Такая удача станет лишь прелюдией к чему-то ужасному. Если рассказ Аны о Войне Рассвета хотя бы наполовину правдив, все закончится очень плохо не только для Ресургема, но и для человечества в целом.

Вольева уже подготовилась совершить самую роковую ошибку в своей карьере. Впрочем, это трудно было назвать ошибкой, так как у Илиа просто не оставалось выбора.

– Что ж, – сказал триумвир Хегази, царственно нависая над ней вместе со своим креслом, – попытка не пытка. Надеюсь на лучшее.

Она тоже надеялась на лучшее, но выказывать свои чувства при Хегази считала излишним.

– Учтите, – обратилась Илиа ко всем, – как только мы сделаем дело, отступать будет некуда. Это плохая новость, но с ней следует считаться. Планета может отреагировать немедленно, и вряд ли ее отклик покажется нам приятным.

– А может и не отреагировать, – возразил Силвест. – Я уже не раз говорил: Цербер постарается не привлекать к себе нежелательного внимания.

– Полагаю, нам следует довериться доктору, – вмешался Садзаки, сидевший сбоку от Силвеста. – Он ведь такой же смертный, как и мы.

Вольевой захотелось поскорее покончить со всем этим. Она вывела из спящего режима голографическую сферу, поместила в нее изображение «Лореана» в реальном времени. Корабль выглядел так же, как и в первый раз, его корпус был испещрен жуткими ранами, полученными – теперь это было известно – вскоре после того, как Цербер обнаружил и уничтожил беспилотных разведчиков.

Но внутри этих обломков непрерывно трудились роботы Вольевой. Сначала там был лишь небольшой отряд, созданный первым роботом, которого она послала на поиск журнала Алисии. Рой механизмов рос необычайно быстро, строя себя прямо из корабельного металла. Эти дроны взаимодействовали с системами самовоспроизводства и саморемонта «Лореана», которые не смогли включиться после его гибели. Все быстрее появлялись новые и новые поколения машин, и через день-два началась работа над самим кораблем: восстановление его внутреннего устройства и оболочки.

Со стороны эта бешеная деятельность была бы совершенно незаметна, если бы не выделение тепла, которым сопровождается любая работа.

Вольева погладила браслет и убедилась, что все его индикаторы работают нормально. Сейчас начнется! И она уже не в силах воспрепятствовать этому процессу.

– Боже! – воскликнул Хегази.

«Лореан» менялся на глазах. Его пострадавшая оболочка исчезала, отваливалась целыми акрами. Корабль медленно заворачивался в кокон из отлетающих фрагментов. То, что обнажалось, тоже имело форму погибшего «Лореана», но было скользким и свежим, точно новая кожа змеи.

Ремонт был не из сложных – «Лореану», в отличие от «Ностальгии по бесконечности», не пришлось бороться с вирусом-убийцей. Этот корабль не пытался укусить спасающую его руку. Если лечение «Ностальгии» походило на ампутацию гангренозных органов и прижигание здоровой ткани, то «Лореан» был мягкой глиной в руках опытного скульптора.

Ракурс изменился, так как масса накопившихся обломков заставила «Лореан» повернуться вдоль продольной оси. Двигатели сочленителей стояли на своих местах и продолжали работать. Теперь их контролировала Вольева при посредстве браслета. Конечно, двигатели уже никогда не разовьют мощности, необходимой для достижения релятивистских скоростей, но это и не входило в намерения Вольевой. Нынешнее путешествие «Лореана» – его последнее путешествие, к сожалению, – будет оскорбительно коротким для такого корабля. Теперь субсветовик почти пуст, его внутренний объем уменьшился, зато растолстел конический корпус. Исчезло «донце» в корме, и «Лореан» стал похож на колоссальный остроконечный кулек.

– Дэн, – обратилась к Силвесту Вольева, – мои машины нашли тела Алисии и других членов команды. Большинство мятежников спали в холодильных камерах… Они тоже не пережили расстрел.

– К чему ты это говоришь?

– Если хочешь, можно переправить их сюда. Конечно, это потребует небольшой задержки – придется посылать за ними шаттлы.

Она ожидала, что на обдумывание ответа у Силвеста уйдет не меньше часа. Но он сказал сразу:

– Никаких задержек. Ты права, Цербер наблюдает за нашими работами.

– А трупы?

Его ответ прозвучал так, будто иного решения и быть не могло:

– Они должны упасть вместе с кораблем.

Глава двадцать вторая

Орбита Цербера-Гадеса, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Скоро начнется…

Значительную часть каюты занимала яркая энтоптическая проекция. Паскаль лежала на кровати, наполовину в тени, и казалась скоплением абстрактных скульптурных округлостей. Силвест, подобрав под себя ноги, сидел на татами, слегка покачиваясь взад и вперед и наслаждаясь приятными воспоминаниями о нескольких кубиках корабельной водки, которые он проглотил несколько минут назад. После многих лет вынужденного воздержания устойчивость Силвеста к алкоголю упала до нулевой отметки, что в данном случае было плюсом, так как возбудило процесс отрешения его от внешнего мира. Водка не заглушила внутренних голосов, скорее, усилила их, создав эффект эхо-камеры.

Один голос был так громок, что едва не глушил остальные. Он задал неудобный вопрос: что именно Силвест рассчитывает найти на Цербере? У того не было ответа, он продвигался вслепую – спускался по темной лестнице с неизвестным числом ступеней. Может случиться, что в какой-то момент нога не встретит тверди, а провалится в пустоту, и сердце обомрет от страха.

Подобно шаману, манипулирующему духами воздуха с помощью пальцев, Силвест заставил модель планетарной системы, спроецированную перед ним, прийти в движение. Сравнительно небольшой объем космоса включал в себя Гадес, орбиту Цербера и – на самой границе – приближающиеся машины людей, сейчас уже не скрытые планетой. Геометрическим центром этой композиции был Гадес, зловеще светившийся тусклым багрянцем. Крохотная нейтронная звезда имела в диаметре всего несколько километров, но она доминировала над своим окружением – ее гравитационное поле бешено вращалось.

Объекты, находившиеся в двухстах двадцати тысячах километров от нейтронной звезды, успевали обежать ее по орбите дважды в час. Когда дневник Алисии был изучен более тщательно, выяснилось, что один беспилотный зонд был уничтожен именно на этом расстоянии от Гадеса, и Силвест провел еще одну красную линию, которая отмечала смертельную границу. Цербер расправился с зондом, будто этот маленький мир считал защиту тайн Гадеса не менее важным делом, чем защиту собственного благополучия.

Очередная загадка. Что же она дает? Силвест так и не нашел ответа на этот вопрос. Он понял лишь одно: в этих местах нет ничего предсказуемого и даже логичного. Если постоянно помнить эту истину, у него будет шанс победить там, где тупые машины – и его бывшая жена – потерпели поражение.

Орбита Цербера находилась гораздо дальше, за девятьсот тысяч километров от Гадеса, и планета пробегала ее каждые четыре часа и шесть минут. Силвест иллюминировал эту орбиту холодным зеленым цветом – она казалась безопасной, во всяком случае, пока никто не приближался к самой планете.

Что касается оружия Вольевой – бывшего «Лореана», – то оно собственными силами переходило на более низкую орбиту, что пока не вызвало никакой реакции со стороны Цербера. Однако Силвест не сомневался: где-то там, внизу, есть нечто, отлично знающее об их присутствии. И это нечто пристально наблюдает за ждущим приказа Вольевой кораблем. Оно просто хочет увидеть, что случится дальше.

Силвест приказал модели сжаться, чтобы не заслонять их субсветовик. Он находился в двух миллионах километров от нейтронной звезды. Всего шесть световых секунд, что примерно соответствует предполагаемой дальности действия энергетического оружия, хотя оно должно для этого обладать огромными размерами. Одному только прицелу, чтобы дать разрешение, позволяющее увидеть корабль, необходима ширина в несколько километров. Впрочем, никакое материальное оружие сюда не добьет, разве что град релятивистских снарядов может представлять опасность. Но и это маловероятно. Судьба «Лореана» показывала, что Цербер предпочитает действовать быстро и скрытно, не устраивая демонстраций огневой мощи.

«Ну да, – подумал он. – Все абсолютно предсказуемо. И в этом кроется ловушка».

– Дэн, – сказала проснувшаяся Паскаль, – уже поздно. Тебе нужно отдохнуть перед завтрашним днем.

– Я говорил вслух?

– Как положено настоящему психу. – Взгляд Паскаль нервно пошарил по каюте и остановился на схеме. – Значит, это все же случится? У меня ощущение нереальности происходящего.

– Ты говоришь об этой операции или о капитане?

– И о том и о другом. Мне кажется, они неразделимы, зависят друг от друга. – Она замолчала, а Силвест пересел на кровать и стал ласкать лицо Паскаль, пробуждая давно похороненные воспоминания – те, которые он свято хранил в заключении на Ресургеме. Паскаль ответила на его ласку, и уже через минуту они занимались любовью со всей страстью людей, находящихся на грани эпохального свершения и знающих, что близость может никогда не повториться, а потому каждая ее минута драгоценна.

– Амарантийцы ждали достаточно долго, – сказала Паскаль. – И тот бедняга, которому ты хочешь помочь, тоже. Нельзя ли нам отделаться от них от всех?

– С чего вдруг?

– Мне не нравится, что с тобой происходит. Неужели не чувствуешь, что тебя сюда затащили насильно? Что на самом деле от тебя ничего не зависит?

– Теперь уже не остановиться.

– Нет! Еще не поздно, и ты это знаешь. Прикажи Садзаки немедленно повернуть. Пообещай сделать для капитана все, что в твоих силах. Я думаю, Садзаки боится тебя, он согласится на любые условия. Оставь Цербер-Гадес, пока он не сделал с нами того же, что сделал с Алисией.

– Обстрел застал их врасплох, а мы подготовлены. И это громадная разница. Фактически мы ударим первыми.

– Что бы ты ни рассчитывал найти, оно не окупит риска, на который мы идем. – Паскаль сжала его лицо в ладонях. – Неужели не понимаешь, Дэн? Ты уже победил! Ты доказал свою правоту. Ты получил то, чего добивался всю жизнь.

– Этого недостаточно.

Паскаль мерзла, но лежала рядом с ним не укрывшись. А Силвест то погружался в неглубокий сон, то выныривал из него. Он давно уже забыл, что значит спать по-настоящему. Паскаль почти права. И нечего этим амарантийцам стаями носиться в его мозгу. Оставили бы его в покое хоть на одну ночь. Жена просит, чтобы он забыл их навсегда. Исключено! Перед ним никогда не стояло такого выбора, а сейчас он и подавно не откажется от задуманного.

Даже желание расстаться с амарантийцами хоть на несколько часов отнимало уйму сил – больше, чем у него было. Его сны – это сны амарантийцев. И когда он просыпается, то часто за силуэтом спящей жены на стенах видит смыкающиеся крылья – чуждые, зловещие, ждущие своего часа.

Скоро начнется.

– Ты почти ничего не почувствуешь, – сказал Садзаки.

Триумвир говорил правду, во всяком случае поначалу. Хоури почти ничего не ощутила, когда началось траление, – лишь слегка давил шлем на выбритую голову, располагая свои сканеры с должной точностью. Ана слышала пощелкивание и посвистывание, но не более того. Даже щекотки не было, которой она ждала.

– Триумвир, в этом нет необходимости.

Садзаки уточнял параметры траления, набирая команды на нелепой старомодной консоли. Разрезы головы Хоури – нечеткие моментальные снимки – возникали вокруг него.

– Значит, тебе не о чем беспокоиться. Совершенно не о чем. Это всего лишь рутинная процедура. Тебе следовало ее пройти еще в момент вербовки, но моя коллега была категорически против…

– А сейчас-то какой смысл? Что я такого сделала?

– Сейчас, Хоури, мы в сложной ситуации. В нашем экипаже не должно быть людей, на которых я не могу во всем положиться.

– Но если вы сожжете мои имплантаты, какой будет прок от меня.

– Не придавай чрезмерного значения страшилкам Вольевой. Она просто прячет от меня свои маленькие профессиональные секреты – на случай, если я решу, что вполне способен взять на себя ее обязанности.

На экранах уже демонстрировались имплантаты Хоури – крошечные геометрически правильные островки порядка в аморфной, как суп, нейронной структуре. Садзаки набрал новую команду, сканер увеличил изображение одного имплантата. У Хоури зачесалась кожа под шлемом. Трал серией головокружительных увеличений «удалял» с имплантата слой за слоем, обнажал его сложноконструированные глубины. Так спутник-шпион смотрит на город, меняя разрешение оптики и видя сначала районы, потом улицы, а потом детали архитектуры.

Где-то в этом хитросплетении, заключенные в некую вполне физическую форму, находились данные, из которых возникал симулякр Мадемуазели.

Прошло немало времени с ее последнего «визита». Тогда, на Ресургеме, среди страшной бури, Мадемуазель сказала, что умирает, потерпев поражение от Похитителя Солнц. Закончилась ли эта война, или затянувшееся молчание объясняется тем, что Мадемуазель последние силы тратит на сопротивление? Нагорный сошел с ума, как только Похититель Солнц овладел содержимым его черепной коробки. Предстоит ли то же самое Хоури, или враг предпочтет действовать скрытно в ее сознании? Может быть, – и эта мысль страшила – он чему-то научился на ошибках с Нагорным? И многое ли из этого станет очевидным для Садзаки, когда он закончит тралить разум Аны?

Садзаки забрал Хоури прямо из ее каюты. С ним был Хегази в качестве силовой поддержки. Сейчас этот триумвир отсутствовал, но, даже если бы Садзаки явился один, Хоури не оказала бы сопротивления. Вольева в свое время предупредила, что Садзаки куда сильнее, чем кажется, и хотя Ана была неплохо обучена приемам рукопашного боя, она почти не сомневалась, что Садзаки справился бы с ней.

В кабинете, предназначенном для траления, стояла атмосфера пыточной камеры. Он был без преувеличения пропитан страхом. Когда-то – может, десятилетия назад – здесь произошло нечто настолько ужасное, что следы не стерлись и по сию пору. Техника была допотопной и чудовищно громоздкой – ничего подобного Хоури еще не видела на этом корабле. Даже если эта аппаратура подвергалась апгрейду, чего по ее внешности не скажешь, она все равно не шла ни в какое сравнение с тралами, которыми пользовалась контрразведка на Окраине Неба. Такие тралы, как у Садзаки, оставляют после себя поля поврежденных нейронов, как наглый налетчик оставляет по всему дому следы грабежа. Вряд ли эти приборы намного совершеннее, чем те разрушительные машины, которыми пользовался Кэл Силвест при сканировании своих Восьмидесяти…

Но сейчас Ана была полностью в руках Садзаки. Он уже кое-что узнал о ее имплантатах: выяснил конструктивные особенности, прочел содержащуюся информацию. Зная все это, он может приступить к выявлению паттернов коры головного мозга, вытягивая из черепа сеть нейронных связей. Хоури немало знала о тралении благодаря знакомству с парнями из разведки. Топология нервных связей определяет долговременную память и черты личности; все это не просто взаимосвязано, а практически нерасторжимо. И хотя здешнее оборудование не блистало новизной, алгоритмы фильтрации памяти вполне могли оказаться эффективными. За века были проанализированы десятки миллиардов человеческих умов, на основе изученных паттернов созданы статистические модели, позволившие, в свою очередь, выявить корреляцию между строением нейронной сети и содержимым памяти. Одинаковые впечатления имели свойство запечатлеваться в одинаковых структурах, из которых, как из кирпичиков, строились более сложные воспоминания. Эти кирпичики – функциональные блоки – никогда не бывают абсолютно похожими у разных людей, за исключением очень редких случаев, но их расшифровка не представляет особых трудностей, поскольку природа никогда сильно не отклоняется от пути минимизации энергетических затрат для каждого конкретного решения. Статистические модели умели вполне четко выявлять такие функциональные блоки, а затем и связи между ними, из которых, собственно, и состоит память. Все, что надо было сделать Садзаки, – это идентифицировать достаточное количество таких структурных кирпичиков и закартировать иерархические связи между ними, после запустить свои алгоритмы, которые должны разобраться с этой схемой. Тогда у Хоури не останется никаких секретов от триумвира Садзаки. Он сможет с легкостью читать ее воспоминания.

Прозвучал сигнал тревоги. Садзаки взглянул на один из дисплеев: имплантаты Аны светились красным светом, и это свечение грозило залить прилегающие к ним области мозга.

– Что случилось? – спросила она.

– Индуктивный нагрев, – беззаботно ответил Садзаки. – Имплантаты слегка потеплели.

– Так не пора ли прекратить?

– Нет-нет! Еще рано. Как я полагаю, Вольева должна была защитить их от электромагнитных импульсов. Небольшой скачок температуры не причинит серьезного ущерба.

– Но у меня голова болит… Мне это не нравится.

– Спокойно, Хоури! Уверен, ты выдержишь.

Словно ниоткуда пришло мигреневое давление, совершенно невыносимое, – будто Садзаки зажал ее голову в тиски и стал поворачивать винт. Должно быть, температура в черепе повысилась куда сильнее, чем свидетельствуют датчики. Садзаки редко принимает близко к сердцу чужие интересы – наверняка он так откалибровал приборы, что они не покажут убийственную для мозга температуру, пока не будет поздно…

– Нет, Юдзи-сан, она не выдержит. Отпустите ее.

Чудесным образом это оказался голос Вольевой. Должно быть, Садзаки узнал о ее приходе задолго до Хоури и тем не менее сохранил выражение безразличия и скуки.

– В чем дело, Илиа?

– Вы отлично знаете в чем! Прекратите промывку, пока не убили нашего стажера.

Теперь Вольева стояла так, что Хоури видела ее. Тон был властным, хотя оружия Ана не заметила.

– Я пока не узнал ничего полезного, – возразил Садзаки. – Мне нужно еще несколько минут, и…

– Еще несколько минут, и она мертва. – С типичным для нее прагматизмом Вольева добавила: – Ее имплантаты тоже будут разрушены без надежды на восстановление.

Возможно, вторая фраза подействовала на Садзаки сильнее, чем первая. Он слегка понизил интенсивность тока. Красный цвет сменился менее тревожным розовым.

– Я думал, имплантаты получили необходимую закалку.

– Это ведь опытные образцы, Юдзи-сан. – Вольева подошла к дисплеям и вгляделась в изображения. – О нет… вы глупец, Садзаки, вы просто законченный идиот! Они почти наверняка испорчены! – Было похоже, что она говорит сама с собой.

Садзаки какое-то время стоял молча. Ана подумала, что сейчас он бросится на Вольеву и убьет одним неуловимым движением. Но триумвир, скривив рот, повернул несколько выключателей, прекращая траление памяти Хоури. Он поглядел на гаснущие дисплеи, а затем грубо сорвал шлем с ее головы.

– Твой тон и выбор выражений здесь неуместны, триумвир, – произнес он.

Хоури заметила, что его рука скользнула в карман брюк и нащупала там нечто, показавшееся ей похожим на шприц.

– Вы чуть не убили моего артиллериста! – сказала Вольева.

– Я еще с ней не закончил. Да и с тобой тоже. Ты ведь кое-что добавила в эту аппаратуру, верно, Илиа? Сигнальное устройство, сообщившее тебе, когда заработал трал. Очень ловко.

– Я всегда принимаю меры против неоправданного расходования корабельных ресурсов.

– Да, разумеется…

Ответ Садзаки повис в воздухе, и в нем угадывалась угроза. Триумвир повернулся и не спеша вышел.

Глава двадцать третья

Орбита Цербера-Гадеса, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Силвест думал о том, что складывается симметричная до жути ситуация. Через каких-нибудь несколько часов орудия из корабельного тайного склада начнут битву со скрытой иммунной системой Цербера. Вирус против вируса, зуб против зуба. А накануне этой атаки Силвест собирается вступить в бой с плавящей чумой, которая не то пожирает, не то, наоборот, чудовищно раскармливает пораженного ею капитана. Эта симметрия как будто намекала на существование некоего порядка вещей, о котором Силвест мог лишь догадываться. Не по душе было ему такое ощущение – это как вступить игру и в разгаре ее обнаружить, что правила гораздо сложнее, чем ты себе представлял.

Чтобы бета Кэлвина могла функционировать посредством Силвеста, последнему надо было войти в полубессознательное состояние, сходное с лунатизмом. Кэлвин будет обращаться с ним как с марионеткой, получая потоки данных через глаза и уши Силвеста и двигаясь с помощью его же нервной системы. Даже говорить ему придется через Силвеста.

У того препараты-нейроингибиторы уже вызвали квазипаралич всего тела. Еще с прошлого раза он помнил, как это неприятно в ощущениях.

Силвест думал о себе как о машине, в которую вселился призрак.

Его руки, став хирургическими инструментами, срезали поросль на периферии. Приближаться к сердцу капитана не стоит – крайне велик риск заразить чумой свои имплантаты. На каком-то этапе – в этот раз или в следующий – все же надо будет подобраться к самому сердцу. Но сейчас Силвесту не хотелось думать об этом.

Сейчас они работали довольно близко к капитану, и Кэлвин пользовался простыми, не рассуждающими роботами, прибывшими из других частей корабля; но даже они не были неуязвимы. Недавно один из них совершил ошибку, и теперь его опутывала тонкая фиброзная сеть чумы.

Хотя эта машина не содержала никаких молекулярных компонентов, выяснилось, что она вполне годится в пищу трансформирующей матрице. Робот, так сказать, послужил топливом для болезни капитана.

Кэлвину пришлось воспользоваться более грубыми инструментами, однако это была лишь временная заминка. В какой-то момент – без сомнения, скоро – придется ударить по чуме единственным оружием, которое теоретически способно ее поразить, чем-то очень похожим на нее саму.

Силвест ощущал, как кипят мыслительные процессы Кэлвина где-то рядом с его собственными. Это не имело ничего общего с так называемым сознанием; симулякр, который руководил человеческим телом, был не более чем подобием, но он как-то взаимодействовал с нервной системой Силвеста. Казалось, что-то вздымается в нем, оседлав волну хаоса. Конечно, и научные знания, и его собственные предрассудки отрицали такую возможность, – но как еще объяснить то чувство раздвоения, что охватило Силвеста? Он не решился спросить у Кэлвина, не ощущает ли и тот нечто подобное. Не решился, поскольку сомневался в том, что ответу можно будет верить.

– Сынок, – сказал Кэлвин, – есть одна вещь, которую я давно хотел обсудить с тобой, но откладывал до нынешней минуты. Меня это очень беспокоит, но я не рискнул заводить речь в присутствии наших… клиентов.

Силвест знал, что только он слышит голос Кэлвина. Следовательно, не надо говорить вслух, достаточно субвокализировать, благо Кэлвин уже контролирует голосовые связки носителя.

– Сейчас тоже не время. На тот случай, если ты не заметил: операция идет полным ходом.

– Именно насчет операции я и хочу поговорить с тобой.

– Коли так, говори быстрее.

– Мне кажется, что здесь не надеются на наш успех.

Силвест поглядел на свои руки, которыми сейчас управлял Кэлвин. Они продолжали работать, пока шел обмен мыслями. Он чувствовал присутствие Вольевой, которая стояла рядом, ожидая инструкций. Силвест сложил в уме фразу:

– Ты о чем?

– Думаю, Садзаки очень опасный человек.

– Отлично. Значит, нас уже двое. Но ведь это не причина прекратить сотрудничество с ним.

– Начнем с того, что я ему благодарен, – сказал Кэлвин. – В конце концов, он ведь меня спас. Но потом я попытался представить, как ситуация выглядит с его точки зрения. И мне подумалось: а не спятил ли он малость? Любой нормальный человек давным-давно позволил бы капитану умереть. Тот Садзаки, которого я знал раньше, был истово верен Бреннигену, но тогда в этом был хоть какой-то смысл. По крайней мере, у нас была надежда спасти капитана.

– А сейчас ее нет?

– Он заражен вирусом, победить который не смог Йеллоустон с его колоссальными ресурсами. Согласен, эта планета сама подверглась атаке вируса, но ведь там есть анклавы, не тронутые чумой или продержавшиеся несколько месяцев. В этих местах люди располагали техникой ничуть не менее серьезной, чем здешняя, и они боролись, искали лекарство… Но так и не нашли. И мы даже не знаем, насколько близко к цели они подбирались и в какие попадали тупики. Может, кто-то оказался в шаге от успеха – но не успел сделать этот шаг.

– Я сказал Садзаки, что спасти капитана может только Господь Бог. Он не поверил, но это уже его проблема.

– А по-моему, проблема как раз в том, что он поверил. Именно поэтому я и говорю: победы от нас не ждут.

В этот момент Силвест смотрел прямо на капитана, поскольку Кэлвин, исходя из собственных интересов, предоставил ему такую возможность. Глядя на этот чудовищный симбиоз вируса и человека в упор, Силвест испытал нечто сродни просветлению, осознав вдруг правоту Кэлвина. Можно провести необходимую подготовку для исцеления капитана, установить, в какой степени разрушено его тело, но на этом все и кончится. Что бы они ни пытались предпринять, на какие бы ухищрения ни шли, сколь бы блестящие концепции ни выдвигали, – это будет ритуалом и не более того. Они обречены на неудачу. Или, что еще хуже, им просто не позволят добиться успеха.

Эта мысль была тем более тревожной, что возникла она у Кэлвина, а не у Силвеста. Отец давно понял то, чтó для сына только нáчало смутно вырисовываться в последние дни.

И это открытие для Силвеста стало шоком.

– По-твоему, он нам помешает?

– По-моему, он уже помешал. Мы оба заметили: с тех пор как нас взяли на борт, скорость распространения чумы на капитанском уровне значительно выросла. Заметили, но не придали этому значения. Объяснили не то случайностью, не то игрой нашего воображения. Теперь я считаю иначе. Садзаки решил его подогреть…

– Да… я и сам пришел к этому выводу. Есть и другие подтверждения.

– Биопсия. Те срезы, которые я заказывал.

Силвест отлично понимал, к чему все это ведет. Робот, которому поручили взять образцы клеток, наполовину съеден чумой.

– Ты не допускаешь, что он случайно подставился? Считаешь, это дело рук Садзаки?

– Или кого-нибудь из его людей.

– Она?

У Силвеста взгляд будто по собственной воле обратился в сторону женщины.

– Нет, – пробормотал Кэлвин вслух, хотя в этом не было необходимости. – Не эта. Я вовсе не хочу сказать, что верю ей, но она не похожа на покорную служанку Садзаки.

– О чем ты говоришь? – спросила Вольева, приближаясь.

– Не подходите слишком близко, – произнес Кэлвин голосом Силвеста, который на время разучился не только говорить самостоятельно, но и формулировать фразы. – Мы могли ненароком распылить споры чумы. Вряд ли вам хочется вдохнуть их.

– Я невосприимчива, – ответила Вольева. – Во мне нет пищи для чумы.

– Тогда почему в стороне держитесь?

– Потому что тут холодно, черт побери! – Она помолчала. – Погодите-ка. С кем из вас я сейчас разговариваю? Это Кэлвин, да? С вами, наверное, надо быть повежливей, ведь не вы нас держите в заложниках.

– Вы сама любезность, – услышал свой голос Силвест.

– Надеюсь, вы пришли к единой линии поведения? Триумвир Садзаки будет крайне недоволен, если заподозрит, что вы не выполняете своих обязательств по договору.

– Триумвир Садзаки, – ответил Кэлвин, – запросто может оказаться причиной наших проблем.

Вольева подошла еще ближе и задрожала еще сильней, поскольку, в отличие от Силвеста, не запаслась термоодеждой.

– Не уверена, что правильно поняла вашу последнюю фразу.

– Вы правда считаете, что он хочет вылечить капитана?

Она глянула так, будто получила пощечину:

– С чего бы ему не хотеть?

– Давно командует, привык к власти. Ваш триумвират – сплошной фарс. Настоящий капитан – Садзаки, даром что официально не носит этого звания. И вы с Хегази это знаете отлично. Свое место без драки Юдзи-сан не уступит.

Она ответила слишком быстро для того, чтобы слова прозвучали убедительно:

– Я бы на вашем месте сосредоточилась на работе, которую вы взялись проделать, и перестала гадать о желаниях триумвира. Ведь именно он привел вас сюда. Пролетел уйму световых лет, чтобы заручиться вашей помощью. Вряд ли так поступил бы человек, который не хочет видеть своего капитана здоровым.

– Он не поленился обеспечить наш провал, – сказал Кэлвин. – И пока мы будем биться лбом об стену, он даст экипажу новый проблеск надежды, подскажет имя человека или название средства, способного вылечить Бреннигена. Вот только их придется сначала найти. И вы глазом не успеете моргнуть, как отправитесь на поиски, которые тоже затянутся на века.

– В таком случае, – сказала Илиа осторожно, словно подозревала, что ее заманивают в ловушку, – почему Садзаки не прикончил капитана давно? Это укрепило бы его позиции.

– Потому что тогда ему пришлось бы искать для вас применение.

– Применение?

– Да, и об этом вам следует подумать в первую очередь. – Кэлвин положил инструменты и отступил от капитана, – так актер готовится выйти на залитую светом сцену, чтобы произнести свой коронный монолог. – Этот крестовый поход с целью спасения капитана – единственная миссия, в которой вы согласны участвовать. Возможно, когда-то вам хотелось поскорее достичь цели, но этого не случилось, и со временем все потеряло значение. У вас на борту есть оружие, мне об этом известно. Я знаю даже о том оружии, о котором вы не любите говорить. Сейчас оно годится лишь на роль аргумента в случае, когда вам нужно что-нибудь получить – например, меня, человека, способного подвергнуть капитана лечебным процедурам, но не способного ни в малейшей степени улучшить его самочувствия.

Силвест обрадовался, когда Кэлвин замолчал на несколько секунд. Теперь он мог перевести дух и смочить пересохший рот.

– Пойдем дальше. Если Садзаки внезапно станет капитаном, как он должен будет поступить? Оружие останется в ваших руках, но против кого вы его обратите? Вам придется буквально на пустом месте создавать врага. Вряд ли у этого врага будет что-то нужное вам – ведь у вас есть корабль, а чего еще можно желать? Идеологические противники? Маловероятно. Я понаблюдал за вами и теперь могу поручиться: у вас совершенно нет идеологических установок, кроме разве что установки на выживание. Думаю, Садзаки в глубине души понимает ситуацию. Если он займет капитанский пост, вы рано или поздно будете вынуждены воспользоваться орудиями, хотя бы по той причине, что они существуют. И я не имею в виду мелкий трюк вроде того, что вы проделали на Ресургеме. Теперь вы пойдете до конца, и каждому из этих монстров найдется применение.

Вольева соображала быстро, и Силвесту уже было известно об этом.

– В таком случае мы должны быть благодарны триумвиру Садзаки. Не убивая капитана, он не дает нам сорваться в пропасть. – Но взятый ею тон скорее подошел бы адвокату дьявола, который приводит возможные доводы в защиту нечистого только для того, чтобы подчеркнуть их еретичность.

– Ну да, – скептически произнес Кэлвин. – Возможно, вы и правы.

– А я вот не верю вашей болтовне! – вышла вдруг из себя Вольева. – Будь вы одним из нас, само появление таких мыслей расценивалось бы как предательство.

– Да ради бога, не верьте. Но мы останемся при своем мнении, поскольку видели, как Садзаки саботирует операцию.

В глазах Вольевой мелькнуло удивление, но она подавила это чувство со свойственной ей эффективностью.

– Кэлвин, мне не интересен ваш параноидальный бред. Заявляю это, полагая, что веду разговор именно с вами. У меня есть долг по отношению к Дэну, заключающийся в том, чтобы доставить его на Цербер. И у меня есть долг по отношению к вам – помочь с лечением капитана. Обсуждение любых других проблем считаю излишним.

– Ретровирус у вас с собой?

Вольева пошарила в кармане куртки и вынула пузырек:

– Он хорошо убивал образцы чумы, которые мне удалось изолировать и культивировать. Но будет ли эффективен сейчас – большой вопрос.

Силвест почувствовал, как рванулась его рука, поймал брошенный Вольевой пузырек. Крошечный стеклянный автоклав напомнил ему о том, который он носил в кармане накануне свадьбы.

Но воспоминание сразу померкло.

– Работать с вами – просто удовольствие, – сказал Кэлвин.

Вольева оставила Кэлвина (или Дэна Силвеста – она никогда не знала точно, с кем имеет дело), подробно проинструктировав его, как применять препарат.

«Это напоминает отношения фармацевта с врачом», – подумала она.

Илиа сделала сыворотку, которая хорошо проявила себя в лабораторных условиях, что позволило сформулировать общие принципы ее применения и способ введения в организм. Однако окончательное решение, связанное с жизнью и смертью больного, находится в компетенции врача, и она не имеет права вмешиваться.

В самом деле, если бы способ применения сыворотки не был столь важен, зачем понадобилось бы тащить на борт корабля Силвеста? Ее ретровирус – это лишь часть лечения, хотя, возможно, и главная.

Вольева вошла в лифт и поехала в рубку, стараясь не думать об услышанном от Кэлвина (конечно же, это был он) насчет Садзаки. Это было нелегко. Слишком много логики, здравого смысла. А что можно сказать насчет попытки сорвать лечение капитана? Она хотела потребовать доказательств, но, похоже, побоялась получить то, чего нельзя опровергнуть. Как сама Илиа заявила – и это было в каком-то отношении правдой, – такой ход мысли равносилен предательству.

Но ведь она и так неоднократно совершала поступки, которые можно расценить как предательство.

Садзаки не доверяет ей. Это очевидно. Ее несогласие в вопросе траления мозга Хоури – только один момент. А встраивание жучка в аппаратуру, чтобы о ее включении сразу узнавала Вольева? Это, пожалуй, еще серьезнее. Не пустяковый выход за рамки полномочий, который можно списать на заботу о вверенном ей имуществе, а свидетельство паранойи, страха и затаенной ненависти. И все же хорошо, что она подоспела вовремя! Траление не причинило Хоури большого вреда, полученные ею легкие травмы быстро заживут. И вряд ли Садзаки успел закартировать мозг Хоури достаточно подробно. Максимум, что он получил, – смутные воспоминания, на которых обвинение не построишь.

Впредь, думала она, Садзаки будет действовать осторожнее. Он понял, что потеря артиллериста сейчас – непозволительная роскошь. Но что, если фокус его подозрений перенесется на Вольеву? Ее ведь тоже можно подвергнуть тралению. Садзаки с легкостью пойдет на это… если только не побоится полностью разрушить отношения между триумвирами, – отношения, которые построены на идее равенства. У Илиа нет имплантатов, способных разогреться и сжечь мозг. А кроме того, работа с «Лореаном» переведена на автоматический режим и период максимальной полезности Вольевой для Садзаки миновал.

Она переговорила со своим браслетом. Осколок, извлеченный из тела Хоури, доставил ей уйму хлопот. Удалось худо-бедно определить химический состав и рисунок напряжений, и она попросила корабль сравнить осколок с другими материалами, сведения о которых хранились в банках памяти. Версия насчет того, что это дело рук Манукяна, казалась правдоподобной, – вещество явно было произведено не на Окраине Неба.

Корабль все еще вел поиск, зарываясь в глубины своей памяти. Теперь он изучал технологическую информацию двухсотлетней давности. Абсурдно лезть в такие дебри времени… С другой стороны, какой смысл останавливаться на полпути?

Через несколько часов корабль дойдет до момента основания колонии на Йеллоустоне, то есть доберется до немногих материалов, оставшихся от эпохи Американо. И тогда можно будет сказать Хоури, что поиск был очень тщательным, пусть и не дал результатов.

Вольева вошла в рубку. Одна.

Гигантский зал был темен, если не считать слабого сияния, исходившего от сферического дисплея, на котором застыла двойная звезда Дельта Павлина – Гадес. Никого из команды в рубке не было – во всяком случае, из оставшихся в живых, подумала она. Не было и мертвых, которых в прежние времена неоднократно вызывали из архивных хранилищ, чтобы использовать их познания в языках, на которых теперь уже никто не говорит. Одиночество вполне устраивало Вольеву. Меньше всего хотелось бы сейчас встретиться с Садзаки, да и присутствие Хегази не было желательным. Даже с Хоури говорить не хотелось. Слишком много вопросов возникало при общении со стажером, а сейчас хватало других забот.

По крайней мере, несколько минут Илиа сможет побыть в своей родной стихии – одиночестве. И как бы глупо это ни казалось, забыть обо всем, что угрожает превратить порядок в хаос.

Если на то пошло, самая приятная компания для Илиа – это вооружение корабля.

Переделанный «Лореан» перешел на более низкую орбиту, не спровоцировав Цербер на ответные действия, хотя и оказался всего в десяти тысячах километров от планеты. Вольева называла этот большой конический объект «Плацдармом», ведь таково и было его предназначение. Это было оружие Вольевой и только Вольевой, поэтому никто другой ему имен не давал. Конус имел четыре тысячи метров в длину – почти столько же, сколько «Ностальгия по бесконечности», которая, можно сказать, являлась его матерью. Он был пустотелым. Даже стены походили на соты – в полостях хранились запасы боевых кибервирусов, по своей структуре наиболее близких к тому агенту, который будет применен для лечения капитана. Более крупное оружие, как лучевое, так и метательное, пряталось в специальных капонирах. Вся эта конструкция прикрывалась слоем гипералмаза в несколько метров толщиной, который должен был разрушиться при столкновении с планетой. Ожидалось, что ударная волна распространится по всей протяженности «Плацдарма», оболочка из пьезоэлектрического кристалла постепенно поглотит ее энергию и направит ее в системы вооружения. Скорость «Плацдарма» при ударе будет незначительной, меньше километра в секунду, поскольку он должен резко затормозить, прежде чем воткнется в кору. А сама кора перед столкновением размягчится – кроме собственных фронтальных орудий «Плацдарма», ее обстреляют и орудия из тайного склада.

Она связалась с «Плацдармом» через браслет. Нельзя сказать, что разговор получился содержательным. «Личность» этого оружия была крайне примитивной. Да и чего можно ожидать от «мозга» возрастом в несколько дней? В некотором смысле это было даже хорошо: куриные мозги не начнут выдумывать идеи, совершенно лишние для корабля-камикадзе. «Плацдарму» отведен очень короткий век, и вряд ли будет польза, если он начнет анализировать свои ощущения.

Пляшущие по сфере цифры доложили ей об общей готовности «Плацдарма». Пришлось доверять системе, суммировавшей все показатели, – досконально изучить свое детище Вольева не успела. Она просто изложила собственные представления о конструкции оружия, но основная работа по проектированию была проделана автономной программой, которая не стала беспокоить Вольеву донесениями о технических проблемах, возникавших по ходу дела, и способах их решения. Так большинство матерей, производя на свет ребенка, не знают, как у него расположены артерии и нервы, не разбираются в биохимии и метаболизме.

Но редкое дитя, уже осознающее себя, обрекается беспощадной матерью на раннюю смерть.

Чирикнул браслет. Вольева глянула на дисплей, ожидая сообщения о какой-нибудь технической неполадке, – на борту «Плацдарма» все еще работали ремонтные системы.

Но это вышла на связь «Ностальгия по бесконечности» – ей удалось идентифицировать анализируемый фрагмент. Пришлось обратиться к технической документации двухсотлетней давности, и теперь сходство с имеющимся образцом не вызывает сомнений. И, кроме рисунка напряжений, которым материал подвергся явно гораздо позже, чем появился на свет, все параметры совпадают, расхождения не превышают допустимой погрешности.

Вольева все еще сидела в рубке, о чем и сказала кораблю.

– Выведи на дисплей, – велела она.

На сфере появилось увеличенное изображение осколка в видимом спектре, а также серия снимков, начиная от сделанного с помощью электронного микроскопа и показывающего серую изломанную кристаллическую структуру и заканчивая пестрым, полученным с помощью магнитно-резонансного томографа, который демонстрировал, хоть и расплывчато, отдельные атомы. В нескольких окнах на сфере появились рентгенографические и масс-спектрографические диаграммы. На Вольеву обрушился вал технических подробностей. Все это было привычно и понятно ей; большинство измерений она сделала сама.

Илиа подождала, пока все изображение сдвинется на правую половину экрана; рядом с ним появился очень похожий набор графиков, описывающий образец из корабельного хранилища. Атомное разрешение было таким же, отсутствовало лишь напряжение металла. Химический состав, количественное соотношение изотопов, свойства кристаллической решетки были идентичны. Множество фуллеренов, включенных в неуглеродные аллотропы, перемежались слоями разных металлов и загадочных сплавов. Присутствовали вкрапления иттрия и скандия, следовые количества стабильных трансурановых элементов, – возможно, они придавали материалу исключительную прочность…

Вольева знала, что на корабле можно найти и более странные вещества; некоторые она сама же и синтезировала. Осколок необычен, но это все же явно продукт человеческой технологии – некоторые бакитрубки принадлежат к демархистской эпохе, а стабильные трансурановые элементы широко применялись в двадцать четвертом – двадцать пятом веках.

Короче говоря, материал осколка был удивительно похож на тот, из которого делались корпуса звездолетов в указанное выше время.

Очевидно, корабль пришел к такому же выводу. Но как мог оказаться в теле Хоури фрагмент старинного космического судна? И что хотел сказать ей Манукян, если это послание от него? А может, Вольева ошибается и осколок никак не связан с Мадемуазелью, – может, это всего лишь некая труднообъяснимая случайность? Или это какой-то совершенно особенный, чем-то знаменитый корабль?

Наверное, так оно и есть. Технология типична для определенного времени, но материал уникален, поскольку способен выдерживать невероятное давление – даже в военной области не бывает изделий такой прочности.

По мере того как эти мысли раскладывались в голове Вольевой по полочкам, ей становилось все яснее, что осколок мог принадлежать только одному типу космических судов – контактному кораблю Силвестовского института по изучению затворников.

Тщательный анализ содержания изотопов показал, что это тот самый корабль, который доставил Силвеста к Завесе Ласкаля. Теперь у Вольевой было достаточно данных. Круг замкнулся. Подтвердился тот факт, что Мадемуазель, о которой говорила Хоури, тесно связана с Силвестом. Впрочем, Хоури знала об этом и раньше… а следовательно, послание Манукяна содержит гораздо более важную информацию.

Конечно, Вольева уже начала догадываться, в чем тут дело, и эта догадка не на шутку испугала ее. Ведь Мадемуазель никак не могла быть той, о ком она подумала. Человек не способен пережить гравитационные шквалы, что бушуют вблизи Завесы Ласкаля! Однако Манукян сказал Хоури, что он нашел свою нанимательницу в космосе. Отчего же не допустить, что облик герметика просто скрывает страшные физические уродства, каких не могла оставить на теле человека даже чума?

– Покажи мне Карину Лефевр, – распорядилась Вольева, вспомнив имя женщины, которая считалась погибшей возле завесы.

Огромное, как образ какой-нибудь языческой богини, лицо смотрело на Вольеву с дисплея. Женщина была молода, и по тому, что виднелось ниже шеи, можно было понять, что одета она по моде йеллоустонской Бель-Эпок, золотого века этой планеты, который предшествовал веку плавящей чумы. Лицо показалось знакомым – не поразительно знакомым, но достаточно, чтобы стало понятно: когда-то Илиа его видела. Да, ей попадалась фотография в десятке исторических документов, и каждый из них утверждал, что эта женщина давным-давно мертва – уничтожена непостижимыми космическими силами. Конечно же! Теперь понятно, откуда на осколке следы чудовищных давлений. Перепады гравитации у Завесы Ласкаля могли из металла выжать кровь.

Никто не сомневался, что Карина Лефевр приняла страшную смерть.

– Свинство! – выругалась триумвир Илиа Вольева, у которой не осталось никаких сомнений.

Еще в детстве Хоури заметила, как с нею что-то происходит, когда она ненароком хватается за что-нибудь горячее, например за ствол ракетомета сразу после выстрела. В таких случаях сначала возникала не боль, а чувство, предупреждающее о возможности сильного болевого шока, который не заставит себя ждать. И когда это ощущение исчезало, на миг сменяясь полным покоем, казалось, что она успеет отдернуть руку и не обжечься. Но не успевала никогда, и настоящая боль неотвратимо обрушивалась, и спасало лишь одно – моральная готовность к ожогу.

Это всегда удивляло Ану. Если предварительная боль не заставляет вовремя отдернуть пальцы, то зачем она вообще нужна? И даже когда Хоури узнала, что промежуток между двумя ощущениями имеет вполне логичное психологическое объяснение, этот феномен все равно казался ей чуть ли не издевательством.

Вот такое первое предупреждение она получила и сейчас, сидя с Вольевой в «Пауке». Та сообщила, кому, как ей кажется, принадлежит лицо на дисплее. Карине Лефевр, сказала она. И Хоури ощутила легкий шок, как эхо, летящее впереди будущего сильного потрясения. Очень слабое эхо, а затем мгновение тишины.

И наконец настоящий удар.

– Как такое может быть? – спрашивала Хоури, еще не успев мало-мальски прийти в себя. – Это же невероятно! В этом нет никакого смысла!

– А по-моему, смысла тут предостаточно, – возразила Вольева. – Теперь все складывается в картину. И отмахнуться от фактов нельзя.

– Но все же знают, что она умерла! Не только на Йеллоустоне знают, но и во всем цивилизованном космосе! Илиа, она погибла, и это была страшная смерть! Мадемуазель не может быть Кариной Лефевр!

– А я думаю, очень даже может. Манукян сказал, что нашел ее в космосе. Вероятно, так и было. Он обнаружил Карину Лефевр дрейфующей вблизи Завесы. Скорее всего, посетил ее раздавленный корабль с целью наживы, обнаружил там Карину и привез на Йеллоустон. – Тут Вольева остановилась перевести дух, но не позволила Хоури вклиниться. – Можно такое допустить? Можно. По крайней мере, это позволяет связать ее с Силвестом и понять, почему она хочет его уничтожить.

– Илиа, я читала о том, что с ней произошло! Ее разорвало гравитационными флуктуациями вблизи завесы. Манукяну некого было спасать!

– Конечно некого – в том случае, если Силвест не солгал. Не забывай: обо всем, что там произошло, мы можем судить только с его слов. Ни единой записи приборов не сохранилось.

– Ты хочешь сказать, что она не погибла?

Вольева приподняла руку, она всегда так делала в тех случаях, когда Хоури понимала ее не вполне точно.

– Нет… Возможно, она и в самом деле умерла, но не так, как рассказывал Силвест. А может, умерла не в том смысле, как это понимаем мы. И сейчас она жива, но не по-настоящему… хоть ты и видела ее собственными глазами.

– Я ее почти не видела. Только ящик, в котором она ездит!

– И ты решила, что она герметик, поскольку пользуется чем-то похожим на паланкин. А ведь нельзя исключать умышленную попытку ввести тебя в заблуждение.

– Но ее же разорвало в клочья! Это доказано!

– А если Завеса не убила ее? Лефевр пережила нечто ужасное – но именно пережила. Возможно, что-то спасло ее.

– Силвест должен знать!

– Может быть, он не смеет признаться в этом самому себе. Надо поговорить с ним. Пригласим его в «Паука», здесь нас не потревожит Садзаки. – Вольева еще не окончила фразу, как ее браслет чирикнул и на экране появилось лицо с глазами, спрятанными за бесцветными полусферами. – Заговори о черте, увидишь его рога, – выругалась Вольева. – В чем дело, Кэлвин? Вы ведь Кэлвин?

– В данный момент, – ответил мужчина. – Хотя боюсь, очень скоро Садзаки перестанет считать меня полезным.

– О чем вы? – Не дожидаясь ответа, Вольева сказала: – Мне необходимо поговорить с Дэном. Это срочно, и буду весьма признательна…

– Думаю, то, что имею сообщить я, не менее важно, – ответил Кэлвин. – Это о вашем агенте, Вольева. О ретровирусе, которого вы выкормили.

– А что с ним?

– Он, видите ли, работает не так, как ожидалось. – Кэлвин отступил назад, и Хоури увидела за ним капитана – серебристого, покрытого слизью, как статуя, по которой ползают слизни. – Мне кажется, ваш ретровирус только ускоряет смерть.

Глава двадцать четвертая

Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Силвест не заставил себя долго ждать. К его неудовольствию, с Вольевой оказалась Хоури – женщина, спасшая ее на Ресургеме. Если Вольева была чем-то вроде неизвестной переменной в его планах, то с Хоури дела обстояли еще хуже, так как Силвест совершенно не мог понять, куда клонятся ее симпатии – то ли на сторону Вольевой, то ли на сторону Садзаки, а может, на чью-то еще. Впрочем, полностью разделяя тревогу Кэлвина, он решил выбросить эти вопросы из головы.

– Ускоряет смерть? Что вы хотите этим сказать?

– Именно это, и ничего больше, – заставил его проговорить Кэлвин, прежде чем женщины успели прийти в себя. – Вирус был введен согласно вашим инструкциям. Но дело выглядит так, будто мы сделали чуме мощную питательную инъекцию. Она распространяется быстрее, чем раньше. Если бы я не полагался на вашу честность, то сказал бы, что ретровирус фактически помогает болезни.

– Черт побери! – выругалась Вольева. – Извините, не сдержалась. Я от усталости с ног валюсь.

– И это все, что вы можете нам ответить?

– Я проверяла свой агент на небольших количествах чумного вируса, – осторожно сказала Вольева. – И он всегда оказывал сильное воздействие. Я не могла обещать, что ретровирус будет действовать на тело, пораженное инфекцией, с той же эффективностью… но допускала, что даже в самом худшем случае мы получим положительный эффект, пусть и очень слабый. Чума должна бросить на ретровирус хотя бы часть своих ресурсов. Я надеялась ослабить ее до той степени, когда бы мы могли с ней справиться обычными средствами или, по крайней мере, остановить ее развитие.

– Но мы наблюдаем нечто совсем иное, – ответил Кэлвин.

– То, что говорит Вольева, похоже на правду, – вмешалась Хоури, и Силвест обнаружил, что смотрит на нее с таким негодованием, будто сомневается в ее праве на существование.

– И что же вы наблюдаете? – спросила Вольева. – Учтите, я спрашиваю не из любопытства.

– Мы перестали вводить сыворотку, – ответил Кэлвин. – Так что рост стабилизировался. Но когда сделали первый укол, чума активизировалась. Такое впечатление, будто она поглощает массу ретровируса быстрее, чем вещество корабля.

– Но это же нелепо! – воскликнула Вольева – Корабль не может сопротивляться чуме! По-вашему, выходит, что агент просто скармливает себя вирусу, спеша превратиться в удобоваримую пищу!

– Как если бы солдаты в окопах сдались, не успев даже услышать от врага призыва к капитуляции, – кивнула Хоури.

– Очень похоже, – задумчиво произнесла Вольева, и Силвест впервые почувствовал между этими женщинами нечто вроде взаимного уважения. – Но все равно это невозможно. Чтобы такое произошло, чума должна взломать механизм репликации, а это никогда не бывает легко.

– Ну что ж, попробуйте сами.

– Нет уж, спасибо. Дело не в том, что я вам не верю. Просто попытайтесь посмотреть на ситуацию с моей точки зрения. С нее все выглядит так, будто я сама развела эту чертовщину. То есть полная бессмыслица.

– А если допустить нечто иное? – вмешался Кэлвин.

– Что именно?

– Может, это саботаж? Я вам уже говорил о своих подозрениях. Кое-кто не хочет, чтобы лечение капитана прошло успешно. – Кэлвин не желал откровенничать в присутствии Хоури, да и Садзаки мог подслушивать. – Разве вашу сыворотку нельзя подменить?

– Придется подумать над этим, – ответила Вольева.

Силвест израсходовал не весь объем сыворотки, которую дала ему Вольева, поэтому она могла проверить молекулярную структуру вещества с помощью той же аппаратуры, которой пользовалась при анализе осколка из тела Хоури. Когда Илиа сравнила пробу из пузырька с пробами из ее лабораторных запасов, они оказались идентичными, в пределах допустимого колебания квантовой точности. Вплоть до второстепенных химических связей маловажных атомов в наименее значимых молекулярных компонентах.

Вольева сверила структуру агента со своими записями и увидела, что та ничуть не отличается от чертежа, который она держала в голове на протяжении последних субъективных лет. Никто не шалил с ее вирусом, не вырывал ему зубы. Версия Силвеста не стоит выеденного яйца! У Вольевой камень упал с души, ведь ей так не хотелось верить, что Садзаки решил саботировать лечение. Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой. Конечно, Юдзи-сан не ангел, но вряд ли он способен на такую подлость.

Зато существовала другая возможность.

Вольева покинула лабораторию и вернулась к капитану, отчаянно ругая себя за то, что недодумалась раньше и тем самым обеспечила себе уйму работы.

Силвест спросил, что ей понадобилось на капитанском уровне. Илиа долго смотрела на него, прежде чем ответить.

Да, тут есть связь с Завесой Ласкаля. В этом она уверена. Мадемуазель пытается отомстить – за его трусость, или за предательство, или еще за что-то, что могло ее погубить вблизи от завесы? Может, причина кроется глубже и она как-то связана с инопланетянами? Может, не обошлось без защитников завесы, которых Ласкаль насторожил во время своего путешествия? С чем Илиа столкнулась сейчас: с человеческой злобой или с чем-то совсем чуждым и древним, как сами затворники?

Было много такого, о чем следовало поговорить с Силвестом, но сделать это можно было лишь в безопасном «Пауке».

– Мне нужна еще одна проба, – сказала она. – С периферии, из той зоны, куда ты вводил сыворотку. – Илиа вынула лазерную кюретку, быстро сделала несколько надрезов, взяла соскоб ткани, которая ощущалась как металлическая стружка, и поместила в подготовленный контейнер.

– А что с агентом? Он изменен?

– До него никто не дотрагивался, – ответила она.

Затем перевернула кюретку и начертала ею мелкие буквы на переборке рядом с ложем капитана. Задолго до того, как Садзаки сможет прочесть эту надпись, капитан поднимется над ней, подобно приливной волне, и скроет.

– Что ты делаешь? – спросил Силвест.

Но Вольева повернулась и покинула отсек, не ответив.

– Ты был прав, – сказала Илиа, когда они оказались в полной безопасности, за пределами «Ностальгии по бесконечности», в «Пауке», прицепившемся к оболочке корабля этаким нахальным стальным паразитом. – Это действительно саботаж. Только в несколько иной форме, чем я думала вначале.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Силвест, на которого «Паук» произвел сильнейшее впечатление. – Я думал, ты сравнила ретровирус с более ранними сериями.

– Я сделала это и не выявила никакой разницы. Таким образом, осталась только одна возможность.

Повисло молчание. Его нарушила Паскаль Силвест:

– Должно быть, капитан… то есть чума получила предохранительную прививку! Кто-то украл всю серию проб и денатурировал агент, удалив летальность вируса и стремление к размножению, после чего запустил его в ткань плавящей чумы!

– Это единственная версия, которая объясняет все, – отозвалась Вольева.

– Думаете, это дело рук Садзаки? – спросила Хоури.

Обращалась она к Силвесту.

Он кивнул:

– Кэлвин, можно сказать, предвидел, что Садзаки попытается сорвать операцию.

– Не понимаю, – сказала Хоури. – Вы говорите, что капитан получил прививку. Разве это не к лучшему?

– Не в данном случае. Ведь прививку получил не капитан, а живущая в нем и на нем чума, – ответила Вольева. – Нам было известно, что она гиперадаптивна. Это всегда представляло серьезнейшую проблему: каждое молекулярное оружие, которое мы применяли, наталкивалось на несокрушимую оборону и моментально оказывалось разбито и пожрано. Но в этот раз я надеялась скрытно получить преимущество. Ретровирус обладал огромной силой, и был шанс, что он сумеет обойти средства разложения. Но чума получила возможность познакомиться с ретровирусом до того, как он предстал перед ней в своей активной форме. И к тому времени, когда Кэлвин ввел сыворотку, чума уже знала, на что та способна. Она придумала, как разоружить ретровирус и привлечь его на свою сторону, даже не затратив на это собственной энергии. И капитан стал разрастаться еще быстрее.

– Но кто мог это сделать?! – воскликнула Хоури. – Я думала, ты единственный человек на борту, способный на нечто в этом роде.

Силвест кивнул:

– Хотя я все еще считаю, что Садзаки пытается сорвать операцию… мне кажется, эта проделка не в его стиле.

– Согласна, – поддержала его Вольева. – Садзаки просто не обладает необходимым опытом.

– А второй? – спросила Паскаль. – Химерик?

– Хегази? – Вольева отрицательно покачала головой. – Можешь вычеркнуть и его. Он станет проблемой, если кто-нибудь из нас вздумает противоречить триумвирату, но подобная тайная деятельность вовсе за пределами его возможностей. Нет. С моей точки зрения, на корабле есть только три человека, способные на такое. Один из них я.

– Кто остальные двое? – спросил Силвест.

– Кэлвин, – ответила Вольева. – Но в силу известных причин он автоматически выпадает из числа подозреваемых.

– А второй?

– Вот тут мы переходим в область фантастики. Кроме меня и Кэлвина, единственный человек, способный так обойтись с ретровирусом, – это тот, кого мы пытаемся вылечить.

– Капитан? – изумился Силвест.

– Я бы сказала, теоретически он может это сделать. – Вольева хмыкнула. – Конечно, если еще не умер.

Хоури с большим интересом ждала, как отреагирует на ее слова Силвест, но он сохранил ледяное спокойствие.

– Не имеет значения, кто это был. Если не сам Садзаки, наверняка тот, кто действовал в его интересах. – Силвест обратился к Вольевой: – Я правильно понял: в своих выводах ты не сомневаешься?

Она кивнула:

– К сожалению, да. И что это означает для вас с Кэлвином?

– Что это означает для нас? – Силвест, казалось, удивился ее вопросу. – Да абсолютно ничего. Во-первых, я никогда не обещал вылечить капитана. Сразу сказал Садзаки, что считаю эту задачу невыполнимой. И я ничуть не преувеличивал. Кэлвин полностью согласен со мной. Если уж быть совсем откровенным, я не уверен, что Садзаки стоило затевать саботаж. Даже если бы ваш ретровирус не оказался денатурирован, сомневаюсь, что сыворотка доставила бы чуме много хлопот. Так что же изменилось? Мы с Кэлвином будем притворяться, что лечим капитана, и на каком-то этапе все убедятся, что у нас ничего не получается. Мы ничем не покажем Садзаки, что знаем о его вредительской деятельности. Конфликт с этим человеком нам ни к чему, особенно сейчас, когда необходимо разобраться с Цербером. – Силвест спокойно улыбнулся. – И я не думаю, что Садзаки сильно расстроится, узнав, что наши старания ничего не дали.

– Вы утверждаете, что ничего не изменилось? – Хоури огляделась в поисках поддержки, но не сумела прочесть выражения лиц. – Что-то слабо верится.

– Силвесту безразлична судьба капитана, – сказала Паскаль. – Разве вы этого еще не поняли? Он будет делать только самое необходимое, чтобы у Садзаки не было повода заявить о нарушении договора. А вот Цербер для Дэна – это все! Сильнейший магнит! – Она говорила так, будто Силвест был где-то далеко.

– Да, – сказала Вольева. – Я рада, что вы затронули этот вопрос, поскольку есть обстоятельства, которые нам с вами следует обсудить. Это касается как раз Цербера.

Силвест насмешливо глянул на нее:

– Вы-то что знаете о Цербере?

– Слишком многое, – ответила ему Хоури. – Просто чертовски много.

Она начала свою историю с того момента, с которого только и имело смысл начинать, – с самого начала. Со своего пробуждения на Йеллоустоне, с участия в «Игре теней» в качестве киллера и вплоть до того, как ее завербовала Мадемуазель, сделавшая предложение, от которого было очень трудно отказаться.

– Кто эта женщина? – спросил Силвест, когда с частностями было покончено. – И чего она хотела от вас?

– Дойдем и до этого, – отрезала Вольева. – Будь терпелив.

Хоури казалось, что прошла вечность с тех пор, как эту же историю она рассказывала Вольевой. О том, как пыталась проникнуть на корабль и была обманута женщиной, которая решила заполучить нового артиллериста, не спрашивая согласия кандидата. Как Мадемуазель все время находилась в ее голове, выдавая лишь ту информацию, что была необходима в данный момент. Как Вольева подключила Хоури к оперативной матрице тайного склада и как Мадемуазель обнаружила проникшую туда некую сущность – программу, называющую себя Похитителем Солнц.

Паскаль посмотрела на Силвеста:

– Имя мне вроде знакомо… Клянусь, я где-то слышала его. Ты не помнишь?

Силвест не отвечал.

– Что бы ни представляла собой эта сущность, – продолжала Хоури, – она уже проникла в голову одного бедолаги, бывшего до меня стажером-артиллеристом. И свела его с ума.

– Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне, – пожал плечами Силвест.

И тогда Хоури сказала ему напрямик:

– Мадемуазель определила, когда именно эта сущность появилась на центральном артиллерийском посту.

– Отлично, продолжайте!

– И это совпадает с вашим прошлым посещением корабля.

Хоури рассчитывала, что это сообщение лишит Силвеста дара речи или, по крайней мере, сотрет с его лица высокомерную мину. В ее жизни, полной неприятных событий, такие моменты торжества случались редко и потому доставляли особенное удовольствие. Но Силвест очень быстро опомнился, восстановил полный контроль над своими чувствами. И холодно спросил:

– Что же все это значит?

– Это значит ровно то, о чем вы думаете, но в чем боитесь признаться! – вырвалось у Хоури. – Ту дрянь, о которой идет речь, принесли сюда вы.

– Какая-то разновидность нейропаразита, – пришла на помощь стажеру Вольева. – Он проник вместе с тобой, а потом остался на борту. Вполне возможно, что Похититель Солнц находился у тебя в имплантатах, а может даже, в самом мозгу и был независим от всякой техники.

– Это очень дикое предположение! – Голосу Силвеста явно недоставало убедительности.

– Возможно, ты носил паразита много лет, даже не подозревая о его существовании, – продолжала Вольева. – С тех пор как побывал там, должно быть.

– Побывал где?

– У Завесы Ласкаля. – Голос Хоури вторично хлестнул Силвеста, как порыв штормового ветра с дождем. – Мы проверили хронологию, все сходится. Возможно, попав на корабль, паразит не оставил вас, а просто разделился пополам. Одна часть нашла себе отличное убежище в ЦАПе, а другая по-прежнему живет в вашей голове.

Силвест встал и дал знак жене сделать то же самое.

– Не желаю больше слушать эту чушь!

– Думаю, придется еще потерпеть, – усмехнулась Хоури. – Ведь мы не успели рассказать вам ни о Мадемуазели, ни о том, чего она от меня потребовала.

Силвест посмотрел на нее в упор, постоял, как бы решая, уходить или оставаться, причем на его лице отражалось отвращение. По прошествии минуты или двух он вернулся на свое место.

Глава двадцать пятая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

– Сожалею, – сказал Силвест, – но вряд ли существовала возможность вылечить этого человека.

Его собеседниками, не считая капитана, были двое триумвиров. Тот, что поближе, – Садзаки – стоял перед капитаном, сложив руки на груди и склонив набок голову, – как будто разглядывал дерзкую модернистскую фреску. Хегази держался от чумы метрах в трех-четырех, не желая подходить к капитану, чья периферия получила новый импульс к росту. Он старался казаться хладнокровным, но хотя видна была лишь малая часть его лица, на ней, словно татуировка, лежала печать ужаса.

– Он мертв? – спросил Садзаки.

– Нет-нет, – поспешил ответить Силвест. – Дело в другом. Наши методы не дают нужных результатов. Последняя инъекция, считавшаяся самой перспективной, скорее причинили ему вред, чем пользу.

– Последняя инъекция, считавшаяся самой перспективной? – как попугай повторил Хегази; его гулкий голос эхом отдавался от стен.

– Ретровирус Илиа Вольевой. – Силвест понимал, что надо быть очень осторожным – Садзаки не должен сообразить, что разоблачен. – По какой-то причине сыворотка подействовала не так, как ожидалось. Я не виню в этом Вольеву – откуда ей было знать, как поведет себя основная часть тела капитана, пораженная чумой. Вольева раньше работала лишь с крошечными частицами тканей.

– И в самом деле – откуда? – спросил Садзаки.

После этой краткой реплики Силвест понял, что ненавидит его. И эта ненависть так же неотвратима, как сама смерть. Однако он понимал, что с этим человеком придется иметь дело и дальше, и, какое бы презрение ни вызвал Садзаки, ничто из происходящего здесь и сейчас не должно отразиться на операции по уничтожению Цербера.

В определенном смысле ситуация даже улучшилась. Силвест убедился, что Садзаки вовсе не мечтает увидеть капитана здоровым, – а значит, не надо тратить времени на попытки вылечить Бреннигена. Возможно, еще какое-то время придется терпеть присутствие Кэлвина у себя в голове, пока эта игра будет продолжаться, но цена не столь уж высока, и Силвест готов ее платить. Кроме того, он был бы даже рад вмешательству Кэлвина. Так много всего происходит, так много надо понять и усвоить, – пожалуй, сейчас неплохо иметь второй разум, паразитирующий на его собственном: пусть анализирует факты и предлагает альтернативные решения.

– Лживый подонок, – шепнул Кэлвин. – Раньше у меня были сомнения, но теперь я знаю точно. Надеюсь, чума когда-нибудь доест последний атом этого корабля, а вместе с ним и Садзаки. Он это заслужил.

Силвест обратился к Садзаки:

– Сказанное вовсе не означает, что мы сдались. С вашего разрешения мы с Кэлом продолжим работу…

– Сделайте все, что сможете, – ответил Садзаки.

– Ты им разрешаешь продолжать?! – вскричал Хегази. – И это после того, как они его едва не прикончили?

– Вы хотите предложить что-то другое?! – спросил Силвест, сознавая театральность разговора. – Если мы не готовы рискнуть…

– Силвест прав, – перебил Садзаки. – Кто возьмется предсказать, как отреагирует капитан на самое невинное вмешательство? Чума – живой организм, и она вовсе не обязана подчиняться логическим правилам, а потому каждый наш шаг связан с определенным риском, хоть и может казаться нам совершенно безвредным. Например, если мы захотим просветить капитана магнитным полем, где гарантия, что чума не воспримет это как стимул для перехода в новую фазу роста или, наоборот, не рассыплется в порошок? Сомневаюсь, что в любом из этих случаев капитан останется жив.

– Коли так, – проворчал Хегази, – может, нам вообще отступиться?

– Нет, – ответил Садзаки с таким ледяным спокойствием, что Силвест испугался за здоровье Хегази. – Это вовсе не значит, что мы должны опустить руки. Это значит, что нам нужна новая парадигма. Я имею в виду нечто лежащее за пределами хирургического вмешательства. У нас на борту самый талантливый кибернетик из всех, родившихся после Транспросвещения, и ни у кого нет такого опыта работы с молекулярным оружием, как у Вольевой. Кроме того, есть медтехника, не уступающая лучшим мировым образцам. И тем не менее мы терпим поражение. По очень простой причине. Сила, ловкость и приспособляемость нашего врага превосходит все, что мы можем себе вообразить. То, что раньше было подозрением, оказалось истиной. Плавящая чума возникла за пределами человеческой цивилизации. Вот почему она всегда опережала нас и будет опережать. Если, конечно, мы собираемся и дальше воевать, исходя из наших представлений, а не по ее собственным правилам.

«Вот пьеса и подошла к своему еще не написанному финалу», – подумал Силвест.

– Какую же парадигму вы имеете в виду?

– Единственный логический ответ, – сказал Садзаки так, будто подразумевал заведомо известную истину, – заключается в том, что эффективное лекарство против чуждой нашему миру болезни можно найти лишь в нечеловеческой медицине. Вот его-то мы и будем искать, сколько бы времени ни понадобилось на это и как бы далеко ни пришлось лететь.

– Нечеловеческая медицина, – пробормотал Хегази, будто пытаясь оценить масштаб этого понятия. А может, он просто привыкал к мысли, что теперь это словосочетание будет звучать часто. – И что же конкретно ты имеешь в виду?

– Сначала побываем у жонглеров образами, – произнес Садзаки с таким отсутствующим видом, словно разговаривал в полном одиночестве, убивая скуку. – А если они не вылечат Бреннигена, будем искать дальше. – Внезапно его взгляд уперся в Силвеста. – Однажды, знаете ли, мы у них побывали. Я и капитан. Не вы один попробовали на вкус соленую водичку в их океане.

– Не стоит терять ни минуты в обществе этого психа, – шепнул Кэлвин, а Силвест молча кивнул.

Вольева уже в шестой или седьмой раз на протяжении последнего часа сверилась с браслетом, хотя поступающие данные за это время почти не изменились. Браслет лишь подтверждал, что убийственный контакт между Цербером и «Плацдармом» должен состояться примерно через полдня, и никто пока не высказал по этому поводу возражений, а тем более не попытался воспрепятствовать.

– Ты поминутно смотришь на эту штуковину, но какой с того прок? – спросила Хоури, которая осталась в «Пауке» вместе с Вольевой и Паскаль.

Уже несколько часов они находились за бортом «Ностальгии по бесконечности», лишь изредка заходя внутрь – например, чтобы проводить Силвеста на встречу с триумвирами. Садзаки не удивился отсутствию Вольевой – видимо, считал, что хлопочет в служебных помещениях, добавляя последние штрихи к плану атаки. Но через час-другой она должна будет показаться, если не хочет возбудить подозрений. А потом начнется сама операция, и первым этапом будет «размягчение» планетарной коры, для чего Вольева использует часть орудий из тайного склада, направив всю их мощь на одну точку Цербера – ту самую, куда вслед за тем обрушится «Плацдарм».

Когда Вольева снова взглянула на браслет – на этот раз случайно, – Хоури сказала:

– И все-таки на что ты надеешься?

– На что-нибудь неожиданное. Вполне подошел бы серьезный сбой в работе оружия.

– Значит, вы и впрямь не хотите, чтобы эта идиотская затея удалась? – спросила Паскаль. – А ведь несколько дней назад носились с нею, будто это ваш звездный час. Не слишком ли крутой поворот?

– Это было до того, как я поняла, кто такая Мадемуазель. Если бы это выяснилось раньше…

Вольева обнаружила, что не знает, как закончить фразу. Теперь было совершенно очевидно, что в сложившейся ситуации применение такого страшного оружия, как «Плацдарм», – потрясающая безответственность. Но разве это понимание способно что-то изменить? Неужели она считает себя обязанной использовать оружие только потому, что способна на это? Только потому, что у нее получился красивый и грозный снаряд и хочется, чтобы равные ей увидели, какие изощренные боевые машины способна она изобретать?

Эти мысли вызывали тошноту, но в них заключалась правда. Илиа создала «Плацдарм», а теперь могла лишь надеяться, что на каком-нибудь позднем этапе вопрос о его применении отпадет сам собой. Короче говоря, ситуация, в которой она оказалась, выглядела безвыходной.

Перестроенный «Лореан» сближался с Цербером, постепенно сбрасывая скорость. К тому времени, когда они соприкоснутся, скорость «Плацдарма» будет не больше, чем скорость пули, но масса этой пули составит несколько миллионов тонн.

Если бы «Плацдарм» на такой скорости ударился о планету с обычной поверхностью, его кинетическая энергия превратилась бы в тепловую, последовал бы страшный взрыв, и драгоценная игрушка Вольевой сгорела бы, как спичка. Но Цербер не был обычной планетой. По ее оценке, подтвержденной многократным моделированием, «Плацдарму», обладающему колоссальной массой, предстояло прорвать тонкий слой искусственной коры, за которым прятался внутренний мир. А вот что случится, когда «Плацдарм» пробьет пленку и ударится о само тело Цербера, – об этом Вольева могла только догадываться.

И теперь эти догадки пугали ее до дрожи. Интеллектуальное тщеславие (а может, и что-то еще) привело Силвеста к этой опасной точке, но и Вольеву было трудно счесть невинной, она тоже подчинялась труднообъяснимым побуждениям. Сейчас она сожалела, что взялась в этот проект с таким жаром, не пожалела сил для успешной атаки «Плацдарма». И даже страшно подумать, что произойдет, если ее детище не подкачает.

– Знать бы сразу, – сказала она наконец. – Возможно, мне и удалось бы что-нибудь изменить. А теперь уже поздно.

– Я же говорила тогда, что надо остановить это безумие, – упрекнула ее Хоури. – А ты не прислушалась. Вот мы и оказались по уши в дерьме.

– Вряд ли я бы выступила против Садзаки на основании каких-то видений, которые якобы были у тебя в ЦАПе. Он бы просто убил нас обеих, вот и все.

«Хотя теперь очень вероятно, – подумала она, – что нам все равно придется выступить против Садзаки. Пока мы еще что-то можем сделать с помощью „Паука“, но скоро его будет мало».

– Надо было довериться мне, – повторила Хоури.

«В других обстоятельствах, – гневно подумала Вольева, – я бы крепко врезала тебе по башке».

Но ответила она очень спокойно:

– Ты могла бы рассчитывать на доверие, если бы не наврала с три короба и не проникла на корабль обманным путем. А теперь что толку болтать.

– А что еще мне оставалось? Ведь Мадемуазель держит в заложниках моего мужа!

– Правда держит? – Вольева наклонилась вперед. – Хоури, ты это знаешь наверняка? Я спрашиваю: ты его видела своими глазами или это очередной ее фокус? Разве ты не в курсе, что воспоминания можно имплантировать?

Голос Хоури смягчился, как будто женщины не обменялись только что едкими словами:

– К чему ты клонишь?

– К тому, что с ним, может быть, ничего не случилось. Ты думала об этом? Что, если на самом деле он никогда не покидал Йеллоустона?

Паскаль вклинилась между спорщицами:

– Довольно ссориться! Если и правда может произойти что-то ужасное, то раздоры нужны нам меньше всего. На случай, если вы не заметили: на этом борту я единственный человек, который вовсе не стремился сюда попасть.

– Да, можно сказать, тебе просто выпал счастливый лотерейный билет, – усмехнулась Хоури.

Паскаль бросила на нее сердитый взгляд:

– Ладно, пусть не все, что я сейчас сказала, правда. Мне тоже кое-что здесь нужно. У меня есть муж, и я не хочу, чтобы он пострадал. Да и другим зла не желаю – а ведь вы можете здорово влипнуть, и случится это только потому, что он чего-то очень сильно хочет. Вот потому-то мне и нужна ваша помощь. По-моему, здесь только вы смотрите на происходящее примерно так же, как и я.

– А как смотришь ты? – поинтересовалась Вольева.

– Мне это все кажется неправильным, – ответила Паскаль. – По крайней мере, с тех пор, как прозвучало одно имя.

Вольева даже не спросила, что это за имя.

– Ты говорила, что оно тебе знакомо.

– Оно не только мне знакомо, но и Силвесту. Похититель Солнц – это из амарантийской культуры. Так звали одного из богов или мифологических героев, а может быть, и реального исторического персонажа. Дэн слишком упрям, а может, слишком испуган, чтобы признаться в этом.

Вольева взглянула на браслет. Никаких новостей. Она согласилась выслушать Паскаль.

Рассказ оказался интересным. Не было ни преамбулы, ни экспозиции, просто благодаря хорошо подобранным и четко изложенным фактам Вольева как будто собственными глазами увидела ключевые события амарантийской истории. Теперь понятно, почему журналистке Паскаль так блестяще удалась биография Силвеста.

Амарантийцы – исчезнувшая раса разумных существ, происходивших от птиц и обитавших на Ресургеме. К этому времени команда корабля уже получила от Силвеста достаточно сведений о них, чтобы Илиа и Хоури могли поставить услышанное от Паскаль в правильный контекст.

Вольеву очень взволновала причастность амарантийцев к сложившейся ныне ситуации. Еще совсем недавно слабо верилось, что ее собственные проблемы связаны с затворниками, но позже причинные зависимости стали вполне очевидны. А теперь во всю эту кашу валятся еще и амарантийцы… Какая может быть связь между двумя расами инопланетян, если они ничуть не схожи между собой, если они давным-давно выпали из галактической реальности? Даже время их существования разительно не совпадает.

Согласно тому, что рассказал Ласкаль Силвесту, затворники исчезли – возможно, удалились в свои сферы реструктурированного пространства-времени за много миллионов лет до появления амарантийцев, забрав с собой артефакты и технологии, которые нельзя было оставить в наследство менее развитым видам разумных существ. Именно это в конце концов заставило Силвеста и Лефевр появиться на границе завесы: приманка из складированных знаний. Сами затворники чудовищно чужды – для человека это нечто вроде многоногих хитиновых тварей из кошмарных снов. Что касается амарантийцев, то они, хоть и имели в предках птиц, обладали четырьмя конечностями и ходили на двух ногах, по каковой причине выглядели не столь дико.

Похититель Солнц создавал необходимую связь между событиями и их участниками. Корабль Вольевой никогда раньше не посещал планету Ресургем. Никто из побывавших на его борту не был знаком с амарантийским аспектом этой запутанной истории. Но тем не менее Похититель Солнц вошел в жизнь Вольевой на несколько лет субъективного времени и на многие десятилетия планетарного. Силвест – ключевая фигура, тут не могло быть сомнений, однако некоторые логические связи упорно ускользали от Илиа.

Жена Силвеста продолжала свой рассказ, а разум Вольевой уже забегал вперед и пытался привести события в какой-никакой порядок. Паскаль говорила о погребенном городе – огромном скопище амарантийских строений, раскопанном в то время, когда Силвест сидел в тюрьме. Центральное здание этого города, увенчанное высоким шпилем, украшено фигурой, которая не совсем похожа на амарантийца, скорее, это амарантийский аналог ангела. Причем ваятель уделил скрупулезное внимание анатомическим особенностям: ангел выглядел так, будто умел летать.

– И это был Похититель Солнц? – спросила пораженная Хоури.

– Не знаю, – ответила Паскаль. – Нам известно лишь, что настоящий Похититель Солнц был обыкновенным амарантийцем и что он собрал стаю отступников. Точнее говоря, социальную кладу. Мы полагаем, это были эксперименталисты, изучавшие природу своего мира и подвергавшие сомнению древние мифы. У Дэна есть гипотеза, будто Похититель Солнц увлекался оптикой и мастерил зеркала и линзы. Буквально – похищал солнце. Возможно, он экспериментировал с полетами, что-нибудь вроде простых машин и планеров. Чем бы он ни занимался, это была ересь.

– А с какой целью поставили статую?

Паскаль рассказала, как стаю ренегатов прозвали отлученными, как они исчезли из истории на несколько тысячелетий.

– Если мне будет позволено высказаться, – прервала ее Вольева, – то я бы предположила, что отлученные удалились в какой-нибудь укромный уголок и наизобретали там уйму всякой всячины.

– Дэн тоже так считает. Он думает, что они прошли колоссальный путь развития и получили возможность вообще покинуть Ресургем. Затем, незадолго до События, вернулись, но теперь для тех, кто оставался на планете, они были… как боги. Так что эта статуя создана для прославления новых богов.

– Боги, ставшие ангелами? – спросила Хоури.

– Генная инженерия, – уверенно ответила Паскаль. – Летать они не могли даже с помощью тех штуковин, которые отрастили себе. Зато победили силу гравитации. Вышли в космос.

– И что дальше?

– Народ Похитителя Солнц вернулся на Ресургем незадолго до конца эпохи амарантийцев. Нам не удалось составить точную хронологию, но, похоже, они привезли его с собой…

– Привезли что?

– Событие. То, что погубило жизнь на Ресургеме.

Когда они брели коридором, по колено затопленным корабельной слизью, Хоури спросила:

– Нельзя ли как-нибудь остановить твое оружие до его встречи с Цербером? Задам вопрос иначе: ты его контролируешь?

– Замолкни! – зло прошипела Вольева. – Все, что мы говорим тут, внизу… – Она не окончила фразу и указала на стены, подразумевая всевозможные виды спрятанных там подслушивающих устройств – часть шпионской сети, которую, как она считала, соорудил Садзаки.

– И что дальше? – Хоури сильно понизила голос – какой смысл нарываться на неприятности? – но бросать разговор неоконченным ей тоже не хотелось. – Если дела и дальше будут идти так, как сейчас, очень скоро у нас возникнет конфликт с остальными триумвирами. Да и не думаю я, что жучки Садзаки есть везде. Суджик тоже так не считала. Даже если я ошибаюсь, сейчас ему всяко не до нас.

– Говорю тебе: это опасно. – Однако тут до Вольевой дошел намек на то, что в недалеком будущем их с Хоури увертки непременно перерастут в открытый мятеж, и она подтянула рукав куртки, чтобы взглянуть на браслет, на экране которого светились диаграммы и бежали друг за другом цифры. – С помощью этой штучки я могу контролировать почти все. Но какой толк? Садзаки убьет меня, если поймет, что я собираюсь саботировать операцию. А он поймет, как только «Плацдарм» отклонится от заданного курса. И еще не забывай: Силвест грозится нас всех взорвать в случае неподчинения. Я не знаю, какова будет его реакция на мои действия.

– Плохая, но я думаю, это ничего не изменит.

Тут вмешалась Паскаль:

– Дэн не выполнит угрозу. Ничего такого в его глазах нет, он сам мне сказал. Но Садзаки этого не знает, так что Дэн уверен в своем конечном выигрыше.

– Ты твердо убеждена, что он не солгал?

– К чему такие вопросы?

– В данных обстоятельствах такие вопросы вполне уместны. Я боюсь Садзаки, но если возникнет необходимость, то смогу потягаться с ним. А вот с твоим мужем – нет.

– Этого не произойдет, можешь мне верить.

– Похоже, у нас появился выбор, – сказала Хоури.

Они как раз подошли к лифту. Дверь открылась, но им пришлось сделать усилие, чтобы забраться в кабину, так как она остановилась слишком высоко. Хоури стряхнула слизь, постучав носками сапог о стенку, и добавила:

– Илиа, ты должна прекратить это безобразие. Если снаряд достигнет Цербера, нам всем конец. Мадемуазель об этом знала с самого начала, потому-то и считала, что Силвеста надо уничтожить. Да, она предвидела, что он так или иначе попробует добраться сюда. Сейчас у меня в голове нет полной ясности, но в одном я точно уверена: Мадемуазель не сомневалась, что нам всем придется плохо, если Силвесту удастся задуманное. Плохо – это слишком мягко сказано.

Лифт двинулся вверх, но Вольева еще не сообщила, куда они направляются.

– Похоже, его науськивает Похититель Солнц, – сказала Паскаль. – Подбрасывает идеи, ставит перед ним цели.

– Идеи? – удивилась Хоури.

– Например, прилететь сюда, в эту систему. – Вольева заметно оживилась. – Хоури, а помнишь, как мы с тобой воспроизводили Силвеста, что хранился в памяти корабля после его первого визита?

Хоури кивнула. Она хорошо помнила, как смотрела в глаза симулякру и думала, что будет убивать реального человека.

– И как он намекнул, что уже тогда планировал экспедицию на Ресургем? Нас это обеспокоило, так как в то время он еще ничего не мог знать об амарантийцах. Ну, теперь все становится на свои места. Дело в Похитителе Солнц, который уже тогда сидел в мозгу Силвеста и направлял его мысли. Едва ли Силвест понимал, что с ним происходит.

Хоури задумчиво проговорила:

– Похоже, Похититель Солнц и Мадемуазель сражаются друг с другом. Похититель Солнц – виртуальная сущность, а Мадемуазель сидит на Йеллоустоне в ящике… И они дергают за поводки, натравливая нас, как бойцовых псов, друг на друга.

– Наверное, ты права, – ответила Вольева. – Похититель Солнц уже давно не дает мне спокойно жить. Кстати, а ведь мы ничего не слышали о нем с тех пор, как уничтожили взбесившуюся пушку.

Хоури промолчала. Она-то знала, что Похититель Солнц вошел в ее мозг, когда она в последний раз находилась в ЦАПе. Позднее, на Ресургеме, Мадемуазель сказала, что Похититель Солнц постепенно поглощает Хоури и неминуемо одержит верх через несколько часов или, самое большее, дней. Но с тех пор прошло много недель. Сама Мадемуазель, по ее собственным подсчетам, должна быть уже мертва.

Но внешне ничего не изменилось. По правде говоря, Ана даже лучше себя чувствовала, чем сразу по пробуждении на орбите Йеллоустона. Проклятый имплантат «Игры теней» – тот, что позволял ощущать близость жертвы, – не работает. Мадемуазель не досаждает ночными визитами и нравоучениями. А Похититель Солнц, отпраздновав победу, похоже, тут же отдал концы.

Но Хоури в это не верила; отсутствие Похитителя Солнц основательно действовало на нервы. Тревога и напряжение будут расти и расти, пока он не появится вновь. А в том, что появится, можно не сомневаться.

Ана знала, что Похититель Солнц будет еще менее приятным обитателем ее мозга, чем Мадемуазель.

– А зачем ему показываться? – спросила Паскаль. – Он и так уже почти победил.

– Почти победил, – согласилась Вольева, – но то, что мы задумали, может потребовать его вмешательства. Думаю, нам следует подготовиться к этому. Особенно тебе, Хоури. Ты знаешь, что Похититель Солнц проник в Нагорного, и поверь, знакомство с ним не доставило Борису большого удовольствия.

– Так, может, лучше запереть меня где-нибудь, пока не поздно? – Сама Хоури сначала этим словам не придала значения, но прозвучали они серьезно. – Я не шучу, Илиа. Лучше так, а то еще придется пристрелить меня.

– С удовольствием бы, – сказала Вольева, – но пока незаметно, чтобы мы численно превосходили противников. В данный момент нас трое против Садзаки и Хегази. И один бог знает, чью сторону возьмет Силвест, если дойдет до драки.

Паскаль промолчала.

Они достигли боевого архива – о том, что это и есть цель путешествия, Вольева не сказала до самого конца. Этот огромный длинный отсек Хоури еще никогда не посещала, но зато ей не надо было объяснять, что такое боевой архив. Она побывала во многих арсеналах, и здешний ничем принципиально не отличался.

– Похоже, крутую кашу мы завариваем, – сказала она.

Довольно большая часть архива была отведена под склад оружия и цеха по его производству. Здесь насчитывалось около тысячи образцов вооружения, они лежали на стеллажах в полной боевой готовности. И за короткий срок можно было изготовить еще десятки тысяч единиц – собрать по голографическим чертежам, хранившимся в других отсеках корабля.

– Да, – ответила Вольева, и в ее голосе сквозило нечто похожее на удовольствие, – в таких случаях полезно иметь под рукой что-нибудь огнестрельное. Давай, Хоури, воспользуйся боевым опытом и подбери все, что нужно. И поторопись, мы ведь не хотим, чтобы Садзаки запер нас здесь, как в мышеловке.

– А ты, кажется, уже входишь во вкус?

– Вхожу. А знаешь почему? Может, это самоубийственная затея, и пусть даже наша гибель окажется напрасной, но, по крайней мере, мы начинаем что-то делать.

Хоури медленно кивнула, – конечно же, Вольева права. Долг солдата – не допускать, чтобы события шли без его вмешательства, даже если это вмешательство ни к чему хорошему не приведет.

Вольева быстро показала, как управлять самыми простыми функциями боевого архива – контроль, на радость Аны, оказался почти целиком интуитивным, – а затем взяла Паскаль за руку и повернулась, чтобы уйти.

– Куда ты?

– В рубку. Садзаки хочет, чтобы я была там при размягчении коры Цербера.

Глава двадцать шестая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Силвест уже несколько часов не виделся с женой и теперь опасался, что она не будет присутствовать при кульминации того, к чему он стремился чуть ли не всю жизнь. Оставалось десять часов до соприкосновения «Плацдарма» Вольевой с Цербером, а меньше чем через час должна была начаться первая атака, имевшая целью взрыхлить кору планеты. Это важное событие, но, похоже, Силвест обречен наблюдать за ним в отсутствие Паскаль.

Телекамеры ни на секунду не выпускали из поля зрения «Плацдарм», и даже сейчас его изображение парило в голографической сфере, будто находилось совсем рядом с «Ностальгией по бесконечности», хотя на самом деле их разделяло около миллиона километров. «Плацдарм» был виден в профиль с той минуты, как он вышел из троянской точки, – прежде висел, сориентированный на девяносто градусов по ходу часовой стрелки от линии, соединяющей Гадес с его невидимым отсюда спутником. Ни тот ни другой корабль не занимал истинной постоянной орбиты, но слабое гравитационное поле Цербера давало возможность удерживать их на заданных траекториях с минимальным расходом топлива на коррекционную тягу.

С Силвестом в рубке сидели Садзаки и Хегази, освещенные красноватым сиянием дисплея. Красный цвет преобладал. Гадес был достаточно близок, чтобы выглядеть пурпурным пятном, а Дельта Павлина, хотя и далекая, роняла ржаво-красные лучи на все, что кружилось в ее системе. И поскольку дисплей был единственным источником света в рубке, часть красноты досталась и ей.

– Где же, тысяча чертей, застряла эта корова Вольева?! – шипел Хегази. – Ей давно пора показывать в действии свою адскую машину.

«Неужели эта баба рискнула сделать то, о чем еще ни разу не осмелилась завести речь? – подумал Силвест. – Неужели решилась сорвать атаку, хотя весь замысел операции принадлежит ей самой?»

Если так, значит он совершенно не понял характера этой женщины. Она решила свалить на него свои грехи, руководствуясь бредовыми галлюцинациями другой идиотки – Хоури… Но как можно было принять их всерьез? Да нет, она просто разыгрывала адвоката дьявола, проверяла прочность убеждений Силвеста!

– Молись, чтобы дело обстояло именно так, сынок, – шепнул ему Кэлвин.

– Ты что же, теперь читаешь мои мысли? – громко спросил Силвест, решив пока ничего не утаивать от неполного триумвирата, собравшегося в рубке. – Недурен фокус, Кэлвин.

– Можешь назвать это прогрессирующей адаптацией, – продолжал внутренний голос. – Согласно ряду теорий, если позволишь провести у тебя в мозгу достаточно долгий срок, может произойти нечто именно в этом роде. А если без шуток, дело вот в чем: я построил модель твоих нервных процессов и продолжаю совершенствовать ее. С каждым днем она все реалистичнее. Сначала я мог лишь коррелировать то, что считывал с твоих реакций. А теперь мне не нужно ждать реакции, чтобы догадаться, какой она будет.

– Ну, так прочитай вот это: а пошел ты в…

– Если хочешь отделаться от меня, – сказал Кэлвин, – то мог бы сказать это еще несколько часов назад. Однако похоже, что ты привыкаешь к моему присутствию и оно тебе даже нравится.

– Это временно, – возразил Силвест. – И не вздумай сам привыкнуть, Кэл. Я вовсе не планирую видеть тебя здесь постоянно.

– Меня беспокоит твоя жена.

Силвест глянул на триумвиров. Внезапно ему расхотелось позволять, чтобы они слушали его половину разговора с Кэлвином, а поэтому он мгновенно переключился на «внутренний» диалог:

– Я тоже беспокоюсь о ней, но это совершенно не твое дело.

– Я видел, как она среагировала на попытку Вольевой и Хоури перетащить ее на свою сторону.

Да, подумал Силвест. И кто, говоря по совести, способен упрекнуть ее за это? Ему самому было достаточно неприятно, когда Вольева внезапно ввернула в разговор имя Похитителя Солнц. Точно глубинную бомбу сбросила. Конечно, Вольева не могла знать, сколь огромное значение имеет это имя, и поначалу Силвест надеялся, что жена не вспомнит, где его слышала, или даже вообще не вспомнит, что слышала. Но Паскаль слишком умна. И это одна из причин, по которым он ее любит.

– Это не значит, Кэл, что им удалось добиться своего.

– Я рад, что ты так уверен в себе.

– Она не попытается остановить меня.

– Ну, это еще вопрос, – сказал Кэлвин. – Видишь ли, если она считает, что ты встал на опасный путь, и если любит тебя так, как это представляется мне, то попытается тебя спасти. Это вытекает как из любви, так и из голой логики обстоятельств. Впрочем, возможны и другие варианты. Это не значит, что она вдруг тебя возненавидит или будет извлекать удовольствие, препятствуя осуществлению твоих амбиций. На самом деле все обстоит иначе. Мне кажется, твоя целеустремленность пугает ее.

Силвест опять взглянул на дисплей, на точеный конус «Плацдарма».

– Вот что я думаю, – снова заговорил Кэлвин. – В происходящем есть нечто, пока ускользающее от нашего восприятия. Надо быть очень и очень осторожными.

– Кажется, до сих пор я и был очень осторожен.

– Я знаю. Тот факт, что где-то рядом таится опасность, сам по себе увлекателен. Это как приглашение двигаться дальше. Ведь именно такое у тебя возникает ощущение, признайся. Любой аргумент, который против тебя выдвигают, только укрепляет твою решимость. Это потому, что новая порция знания вызывает у тебя новый приступ голода и этому голоду ты не способен противостоять, даже понимая: то, чем ты объедаешься сегодня, может завтра тебя погубить.

– Я сам не мог бы высказаться лучше. – Силвест подивился тому, насколько же отец прав. Но уже через секунду он выбросил эту мысль из головы, повернулся к Садзаки и громко спросил: – Где черти носят эту проклятую бабу? Неужели она не понимает, что нам надо работать?

– Я здесь, – сообщила Вольева, вошедшая в сопровождении Паскаль.

Она молча вызвала пару кресел, и обе женщины поднялись к центральному ряду, где устроились неподалеку от остальных. Отсюда спектакль, разыгрывавшийся на дисплее, был виден лучше всего.

– Тогда пусть грянет бой, – повелел Садзаки.

Вольева вызвала тайный склад. Это был ее первый контакт с тамошними ужасами после инцидента с мятежной пушкой.

Где-то на задворках мозга копошилась мысль, что в любое время любое из этих орудий может повести себя столь же своевольно и непредсказуемо. Илиа никак не могла изгнать эту противную мысль, но была готова встретить опасность лицом к лицу. А если Хоури сказала правду, если Мадемуазель, захватившая тогда управление орудием, сейчас мертва, поглощена беспощадным Похитителем Солнц, то уже не она, а кто-то другой, возможно, попытается завладеть сверхмощными артсистемами и сорвать планируемый удар.

Для атаки на Цербер Вольева отобрала несколько страшилищ. В ее списке, составленном по предполагаемому убыванию разрушительной силы, они находились в самом конце. Их потенциал можно было сравнить с потенциалом штатной корабельной артиллерии. Вольева активировала шесть штук, и они доложили о готовности через ее браслет; сейчас их иконки в виде черепов зловеще пульсировали. Машины покинули свои места и по паутине рельсов медленно перебрались из склада в меньший, переходной отсек, откуда отправились за борт «Ностальгии по бесконечности», превратившись, по сути, в роботизированный отряд канонерских лодок. Внешне артсистемы не походили друг на друга, разве что надписи на боках этих выходцев из ада были одинаковы.

Только две машины, релятивистские ракетометы, обладали некоторым функциональным сходством – как у моделей, призванных выполнять одну и ту же задачу, поставленную заказчиком перед разными конструкторскими бюро. Видом они слегка напоминали старинные гаубицы. На длинном стволе торчали десятки каких-то трубчатых обвесов и других похожих на раковые опухоли вспомогательных систем.

Остальные четыре орудия тоже не блистали особой красотой и включали в себя гамма-лучевой лазер (на порядок больший по размерам, чем соответствующая корабельная установка), суперсимметричный лучемет, кварковый дезинтегратор и пушку, стреляющую снарядами с начинкой из антиматерии.

Все это было куда слабее, чем то мятежное орудие – оно могло с легкостью уничтожить целую планету. Но Вольевой вовсе не хотелось больше видеть такие чудовища активированными рядом со своим кораблем. А еще, напомнила она себе, план заключается вовсе не в том, чтобы разрушить Цербер, а лишь в том, чтобы проколоть скорлупу этой планетки. Такая задача требует исключительно деликатного обращения с оружием.

– А теперь дай-ка что-нибудь такое, с чем даже новичок может справиться, – попросила Хоури, взволнованно топтавшаяся в арсенале перед окошком выдачи. – Только учти, игрушки нам ни к чему, оружие должно иметь приличную убойную силу.

– Лучевое или пулевое, госпожа?

– Если лучевое, то невысокой мощности. Мы же не хотим, чтобы Паскаль наделала дырок в корпусе корабля.

– Разумная предусмотрительность, госпожа. Не пожелаете ли присесть и подождать, пока я поищу что-нибудь соответствующее вашим пожеланиям?

– Если не возражаешь, то госпожа лучше постоит.

В арсенале Ану обслуживала гамма-копия личности, состоявшая лишь из простецкой голографической физиономии, спроецированной на высоте человеческого роста над прилавком с прорезью в крышке. Сначала Хоури разглядывала оружие, выставленное в застекленных пирамидах вдоль стен; на подсвеченных этикетках указывались принцип действия, дата выпуска, история применения и так далее. Это было удобно, и Хоури быстро выбрала для себя и Вольевой легкие электромагнитные пистолеты, стрелявшие иглами. Сходное по конструкции оружие использовалось в «Игре теней» на Йеллоустоне.

Поскольку Вольева довольно зловеще упомянула и о более тяжелом вооружении, то Хоури решила запастись и им, но выставленные образцы ее не удовлетворили. Она нашла лишь отличный скорострельный плазмобой, выпущенный века три назад, но ничуть не устаревший, причем система целенаведения с подпиткой от нервной системы стрелка́ делала это оружие исключительно удобным в ближнем бою. Когда Хоури взяла почти невесомый плазмобой в руки, ей показалось, будто она встретилась со старым другом. У него даже чехол был приятен на вид и на ощупь: черная крапчатая кожа лоснилась от масла, в окошках виднелись дисплеи и разъемы.

Это ружье вполне подходило Ане, но что взять для Вольевой? Она искала на пирамидах, сколько позволяла ситуация, то есть минут пять, и, хотя тут не было недостатка в оружии самого волнующего и даже потрясающего облика, того, что соответствовало ее замыслу, не нашлось.

И тогда Хоури обратилась к памяти арсенала. Ее уведомили, что существует порядка четырех миллионов образцов ручного огнестрельного оружия, изготовленных за двенадцать веков истории оружейной промышленности, от простейших кремневых аркебуз с раструбом на конце ствола до чрезвычайной сложности компактных систем, гарантирующих мгновенную аннигиляцию.

Однако даже это колоссальное собрание образцов оружия не исчерпывало потенциала боевого архива. Ведь он обладал еще и творческими способностями. Получив примерную спецификацию требуемого образца, архив разрабатывал его чертежи, комбинируя оптимальные характеристики уже существующих видов, пока не возникал новый концепт. Буквально через несколько минут после изготовления чертежа оружие могло быть синтезировано.

Когда все эти операции были проделаны (равно как и с пистолетом для Паскаль, который вообразила Хоури), крышка на прилавке отскочила, и на обитой фетром подставке из его глубин появились оба экземпляра, сверкающие ультрастерильностью и еще хранящие тепло закалки.

Хоури взяла пистолет, поглядела вдоль ствола, проверила балансировку, прошлась по настройкам параметров луча, доступ к которым открывался нажатием клавиши на рукоятке.

– Он вам очень идет, госпожа, – сказал боевой архив.

– Это не для меня, – ответила Хоури, пряча пистолет в карман.

Шесть артсистем, отобранных Вольевой, включили двигатели и разлетелись в разных направлениях от корабля, следуя сложными курсами к боевым позициям, с которых предстояло нанести удары под разными углами по точке будущего приземления «Плацдарма». А тот продолжал сокращать расстояние, отделяющее его от Цербера, одновременно непрерывно сбрасывая скорость. Вольева была почти уверена, что планета уже сообразила: к ней приближается объект искусственного происхождения и весьма внушительных размеров. Возможно, Цербер даже понял, что этот объект раньше был «Лореаном».

Где-то под корой, созданной механизмами, уже идут споры. Некоторые компоненты наверняка доказывают, что объект следует немедленно атаковать и что лучше ударить по приближающейся махине до того, как она станет реальной угрозой. Другие же звенья оборонительной системы призывают к осторожности, указывая, что объект еще весьма далек от Цербера и контратака должна быть мощной, дабы обеспечить полную аннигиляцию, прежде чем он сможет нанести удар, и что такая преждевременная демонстрация силы способна привлечь нежелательное внимание со стороны. Более того, могут утверждать пацифистски настроенные элементы, приближающийся объект пока не проявил никакой враждебности. Допустим, он даже не подозревает, что Цербер – искусственная планета. Вполне возможно, он только обнюхает ее и улетит по своим делам.

Вольевой не хотелось победы пацифистов. Она желала победы сторонникам мощного превентивного удара, и лучше бы это случилось немедленно. Она всем сердцем мечтала увидеть, как Цербер атакует и разделается с «Плацдармом». Хуже после этого не станет, как не стало хуже после расправы над зондами Силвеста. Вполне возможно, что привычка Цербера наносить контрудары – не та опасность вселенских масштабов, которую так хотела предотвратить Мадемуазель. Ведь до сих пор никто не проник вглубь планеты, не разобрался, что там к чему. Так что есть возможность признать свое поражение и отправиться по домам.

– Это пушки из тайного склада, – кивнул на дисплей Садзаки. – Илиа, ты собираешься управлять ими отсюда?

– А почему бы и нет?

– Я бы предпочел, чтобы этим занималась Хоури, находясь в ЦАПе. Все-таки это ее прямая обязанность. – Он повернулся к Хегази и шепнул достаточно громко, чтобы услышали все: – Я уже перестал понимать, зачем вообще мы взяли на борт эту женщину… и почему я позволил Вольевой остановить траление.

– Какая-то польза от нее вроде есть, – осторожно ответил химерик.

– Хоури находится в ЦАПе, – солгала Вольева. – Страхует меня. Но без необходимости я к ней не обращусь. Вы удовлетворены, Юдзи-сан? Это мои пушки, и вы не вправе отстранить меня от управления ими, тем более что вся операция находится под моим руководством.

Поступившие на браслет, а частично и на дисплей рубки сведения гласили, что через тридцать минут орудия появятся в расчетных точках, примерно в четверти миллиона километров от корабля. Когда они прибудут туда, у Вольевой не останется оправданий для дальнейшего откладывания атаки.

– Ладно, – ответил Садзаки. – Мне просто показалось, что ты утратила интерес к нашей операции. Но сейчас я снова слышу нашу старую верную Вольеву.

– Что внушает надежду, – буркнул Силвест.

Глава двадцать седьмая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

На сферическом дисплее черные иконки орудий из тайного склада неслись к своим позициям, их чудовищная сила ждала, когда же ее спустят с цепи. По-прежнему «Цербер» не отвечал никак. Он просто висел в космосе, серый, изъязвленный, как склоненная в молитве голова прокаженного.

Когда наконец наступил момент удара, сфера подала тихий звуковой сигнал, и по экрану браслета пробежала цепочка цифр. Показания стремились к нулю, по достижении которого числа снова стали расти.

Первым обрел голос Силвест. Он повернулся к Вольевой, которая уже несколько минут сидела не шевелясь.

– Почему ничего не происходит? Разве так и задумывалось? Твои дурацкие пушки должны были открыть огонь!

Вольева, будто выйдя из транса, подняла взгляд от браслета.

– Они без приказа не стреляют, – ответила Илиа тихо. – А приказа я не отдала.

– Прости, что ты сказала? – переспросил Садзаки.

– Ты прекрасно понял, что я сказала, – ответила она, повышая голос. – И не отдам.

И снова наигранное спокойствие Садзаки казалось страшнее любой вспышки ярости.

– У нас еще есть несколько минут, – сказал он. – Тебе стоит хорошенько подумать, прежде чем ситуация станет необратимой.

– Я считаю, – прервал его Силвест, – что ситуация уже стала такой некоторое время назад.

– Этот вопрос находится в компетенции триумвирата! – воскликнул Хегази, и суставы его стальных пальцев грохнули по подлокотнику. – Илиа, если ты сейчас же отдашь приказ, то мы, возможно…

– Не собираюсь, – ответила Вольева. – Назовите это мятежом или предательством, мне наплевать. Мое участие в этой безумной авантюре закончилось. – Она вдруг со злостью посмотрела на Силвеста: – Ты знаешь причину моего решения, так что нечего корчить изумленную рожу.

– Она права, Дэн. – Это вступила в разговор Паскаль, и все глаза обратились к ней. – Ты ведь знаешь это. Мы не можем пойти на такой риск, несмотря на твое желание.

– Значит, ты тоже поверила болтовне Хоури, – сказал Силвест.

Новость о переходе жены на сторону Вольевой для него не стала неожиданностью, а потому не причинила сильной боли. Он даже восхищался поступком Паскаль, хоть и сознавал, насколько неуместно это чувство.

– Она знает то, чего не знаем мы, – ответила Паскаль.

– Да какого дьявола Хоури лезет в наши дела? – глядя на Садзаки, сердито спросил Хегази. – Это же нижний чин. Разве мы обязаны принимать во внимание ее слова?

– К сожалению, обязаны, – ответила Вольева. – Все, что вы слышали, правда. Продолжение эксперимента было бы самой худшей ошибкой за всю историю человечества.

Садзаки вместе с креслом подъехал к Вольевой.

– Если ты не собираешься атаковать, то хотя бы передай контроль над орудиями мне. – И он протянул руку, словно ожидал, что Илиа беспрекословно отдаст браслет.

– Мне кажется, ты должна это сделать, – присоединился к нему Хегази. – В противном случае у тебя будут большие неприятности.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – ответила Вольева и сорвала с руки браслет. – Садзаки, для тебя он совершенно бесполезен. Склад повинуется только мне и Хоури.

– Давай сюда браслет!

– Ты пожалеешь об этом. Считай, я тебя предупредила.

Вольева протянула браслет Садзаки. Тот жадно схватил его, будто драгоценный золотой амулет, и долго вертел в пальцах, как бы играя, прежде чем застегнуть на своем запястье. Он смотрел, как загорается крошечный дисплей, как бегут по нему цифры и диаграммы – точно так же, как минуту назад бежали для Вольевой.

– Говорит… триумвир… Садзаки. – Он облизывал губы, прежде чем произнести очередное слово. – Корабль, мне неизвестен протокол передачи контроля, а потому я прошу твоего содействия. Я хочу, чтобы шесть перемещенных за борт орудий из тайного склада выполнили…

Садзаки смолк на середине фразы. Он глядел на запястье сначала с удивлением, а мгновение спустя чуть ли не с ужасом.

– Подлая старая сука! – заорал потрясенный Хегази. – Я знал, что у тебя лежит туз в рукаве, но уж никак не думал, что буду прав в буквальном смысле этих слов!

– А я вообще все понимаю буквально, – отозвалась Вольева.

Лицо Садзаки выражало нестерпимую боль, браслет с огромной силой давил на его запястье. Кулак разжался, кисть мгновенно приобрела сизый цвет. Свободной рукой он пытался сорвать браслет, но все было напрасно, и Вольева это знала наперед. Замок браслета, видимо, заперся наглухо, и теперь Садзаки предстоял долгий и мучительный процесс ампутации кисти, по мере того как будут стягиваться запрограммированные полимерные цепи.

Браслет сразу понял, что его поместили на руку человека с ДНК, не совпадающей с той, которая записана в его памяти. Однако сжиматься он начал лишь в тот момент, когда Садзаки отдал приказ. Эту отсрочку Вольева была склонна рассматривать как проявление широты своей души.

– Скажи ему, пусть прекратит, – выдавил Садзаки. – Пусть отпустит… Гребаная ты сука… Ради бога…

Вольева уже подсчитала, что через две-три минуты браслет перережет кисть. Две-три минуты – и в рубке раздастся громкий треск кости. Если только его не заглушат вой и стоны Садзаки.

– Все твои беды – из-за дурных манер, – объяснила она. – Разве так просят? Бывают ситуации, когда лучше не жалеть вежливости.

– Прекрати! – воскликнула Паскаль. – Прошу тебя… Что бы ни произошло дальше… это не так важно, как то, что происходит сейчас.

Вольева пожала плечами и обратилась к Хегази:

– Триумвир, ты не хуже меня можешь удалить браслет, а то тут скоро станет очень грязно. Уверена, у тебя найдется средство.

Хегази поднес к глазам свою металлическую кисть, будто хотел удостовериться, что она не сделана из плоти и крови.

– Скорее! – визжал Садзаки. – Сними это с меня!

Хегази поставил свое кресло впритык к креслу другого триумвира и принялся за дело. Похоже, этот процесс доставлял Садзаки даже больше страданий, чем сужение браслета.

Силвест молчал.

Наконец Хегази справился с задачей. К этому времени его металлические руки были по локоть в крови. То, что осталось от браслета, выскользнуло из его пальцев и упало метрах в двадцати.

Садзаки, который все еще жалобно стонал, с отвращением смотрел на повреждения, нанесенные браслетом его руке. Кисть держалась, но кость и мышцы вылезли наружу, а кровь толчками лилась из широкой раны. Пытаясь остановить ее, Садзаки прижал руку к животу. Наконец он перестал стонать и после долгого молчания повернул ничего не выражающее лицо к Вольевой.

– Ты мне заплатишь за это, – пообещал он. – Клянусь, заплатишь.

И как раз в это мгновение вошла Хоури и открыла огонь.

Конечно, у нее на уме был план, хоть и не слишком подробный. И когда Хоури вступила в рубку и увидела целый водопад крови, она не стала тратить время на тщательную проверку и доработку этого плана. Вместо этого Ана решила стрелять в потолок, пока не привлечет к себе всеобщее внимание.

Для этой цели Хоури выбрала плазмобой, поставив его на минимальную мощность и отключив автоматический режим, с тем чтобы нажимать на спуск перед каждым выстрелом. Уже первый выстрел проделал в потолке кратер диаметром около метра. Потолок ответил градом зазубренных обожженных осколков. Опасаясь, что дыра может стать слишком глубокой, Хоури послала следующий заряд чуть левее, а третий – чуть правее воронки. Здоровенный обломок рухнул на голографический дисплей, какое-то время огромная сфера мигала и дергалась, пока ей не удалось восстановить свою стабильность. Затем Хоури, столь театрально анонсировавшая свое появление, дезактивировала оружие и повесила на плечо. Вольева, которая, надо думать, представляла себе дальнейшие действия подруги, прямо из кресла прыгнула к ней, преодолев разом пятиметровое расстояние. Хоури бросила ей легкий иглострел, взятый из пирамиды в арсенале.

– А это для Паскаль, – сказала она, отправляя следом маломощный лучевой пистолет.

Вольева поймала оба и быстро перебросила Паскаль ее игрушку.

Хоури, успевшая к этому времени оценить обстановку, еще раз взглянула на источник кровавого дождя, к этому времени уже почти прекратившегося. Садзаки выглядел очень плохо, он нянчил свою руку так, будто она была сломана в нескольких местах или раздроблена пулей.

– Илиа, – сказала Хоури, – ты начала бал, не дождавшись меня. Я разочарована.

– Так уж сложились обстоятельства, – ответила Вольева.

Хоури поглядела на дисплей, пытаясь понять, что произошло за стенами корабля.

– Пушки открыли огонь?

– Нет, я не отдала им приказа.

– А теперь уже и не отдаст, – вмешался Силвест. – Хегази сломал ее браслет.

– Это значит, что Хегази на нашей стороне?

– Нет, это значит, что он плохо переносит вид крови, – ответила Вольева. – Особенно если это кровь Садзаки.

– Ему нужна помощь, – вмешалась Паскаль. – Ради бога! Мы не можем позволить, чтобы он истек кровью.

– Ничего, выживет, – отмахнулась Вольева. – Он же химерик, как и Хегази, только не явный. Наномеды уже взялись за восполнение ущерба. Даже если бы браслет оторвал ему руку, он отрастил бы новую. Разве я не права, Юдзи-сан?

Тот выглядел так, будто у него не хватило бы сил отрастить новый ноготь, не то что руку. Наконец он кивнул:

– Кто-нибудь поможет мне добраться до лазарета? В моей фармакопее нет ничего волшебного, а болевые рецепторы работают вовсю. Я не хочу умереть от шока.

– Он прав, – поддержал Хегази. – Не следует переоценивать его порог выносливости. Чего вы хотите: чтобы он жил или чтобы умер? Решайте побыстрее. А в лазарет его могу отвести я.

– С остановкой в арсенале? – Вольева покачала головой. – Спасибо, но лучше не надо.

– Тогда я его отведу, – вызвался Силвест. – Уж настолько-то вы мне доверяете?

– Я доверяю вам не больше, чем взбесившемуся роботу, – сказала Вольева. – Но вы не знаете, как обращаться с арсеналом, даже если попадете туда. А Садзаки не в том состоянии, чтобы давать здравые указания.

– Это означает согласие?

– Только побыстрее, Дэн. – Вольева подкрепила приказ взмахом пистолета, причем ее палец прочно лежал на спусковом крючке. – Если не вернетесь через десять минут, пошлю за вами Хоури.

Через минуту-другую мужчины покинули рубку. Садзаки навалился на Силвеста всем своим весом, он явно не мог передвигаться самостоятельно. Хоури подумала, что раненый может лишиться сознания, не добравшись до лазарета, и обнаружила, что ей на это наплевать.

– Кстати, об арсенале, – сказала она. – Вряд ли стоит беспокоиться о том, что кто-то сможет им воспользоваться. Я расстреляла его ко всем чертям, как только получила, что хотела.

Вольева обдумала сообщение, а потом кивнула:

– Разумное тактическое решение, Хоури.

– Тактика тут ни при чем. Это из-за той мерзкой рожи, что заведовала архивом. Я терпела-терпела, а потом взяла и сожгла ее.

– Значит ли это, что мы победили? – спросила Паскаль. – Достигнуты ли поставленные цели?

– Думаю, да, – ответила Хоури. – Садзаки вышел из игры, и я не верю, что наш друг Хегази способен доставить нам много неприятностей. И не похоже, что твой муженек собирается сдержать слово и укокошить нас всех, если не получит того, чего хочет.

– Какой разочаровывающий финал, – буркнул Хегази.

– Я же вам говорила, что он блефует, – напомнила Паскаль. – Он блефовал. Стало быть, все кончилось? И мы можем отозвать пушки? – Она взволнованно смотрела на Вольеву.

– Конечно. – Илиа достала из кармана куртки и защелкнула на запястье новый браслет с таким видом, будто это была самая обычная вещь в мире. – Согласись, было бы очень глупо не носить с собой запасного.

– Я всегда верила в тебя, Илиа, – хмыкнула Хоури.

Вольева поднесла браслет к губам и тихо проговорила несколько фраз. То, что звучало как мантра, на самом деле было цепочкой команд, посланных в обход многих устройств защиты. Когда внимание всех присутствующих сосредоточилось на браслете, Вольева приказала:

– Всем боевым машинам из тайного склада вернуться на корабль. Повторяю, всем боевым машинам из тайного склада вернуться на корабль.

И не произошло ровным счетом ничего. Даже когда истекли секунды допустимого временного лага. Только иконки на дисплее вдруг поменяли цвет с черного на красный и замигали с неприятной регулярностью.

– Илиа, что это значит? – спросила Хоури.

– Это значит, что они приготовились к бою и вот-вот откроют огонь, – сказала Вольева так спокойно, будто ничего другого и не ожидала. – Это значит, что сейчас произойдет нечто очень скверное.

Глава двадцать восьмая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Итак, Вольева снова утратила контроль над ситуацией.

Она беспомощно наблюдала, как орудия открыли огонь по Церберу. Первыми, конечно же, нашли свои цели лучевые пушки, о чем сообщили бело-голубые вспышки на аридной серой поверхности планеты в той самой точке, куда по замыслу должен был ударить «Плацдарм». Орудия, стреляющие релятивистскими снарядами, лишь немного отстали от лучевых, и сведения об их успехах дошли до зрителей несколькими секундами позже. Сфера показывала эффектные, быстро следующие друг за другом пульсации – это дождем сыпались на цель и вонзались в кору Цербера снаряды, начиненные нейтронием и антиматерией.

Все это время Вольева держала браслет у рта и отдавала отрывистые команды, но с каждым разом все слабела надежда вернуть власть над оружием. На какую-то жалкую секунду в голову закралась мысль, что новый браслет – всего лишь подделка. Впрочем, даже это не могло объяснить, почему боевые машины вдруг заработали в автономном режиме. Они действовали целенаправленно, в точности как та пушка, что отказалась вернуться в чрево корабля.

Значит, кто-то захватил контроль над ними.

– Что происходит? – спросила Паскаль.

Судя по ее тону, она не ожидала получить внятный ответ.

– Это, должно быть, Похититель Солнц, – сказала Вольева, оставив попытки вернуть орудия под свое управление. – Вряд ли это может быть Мадемуазель, сидящая в голове у Хоури. Если бы даже она набралась сил и сумела воздействовать на пушки, она бы постаралась не допустить того, что мы видим.

– Наверное, часть Похитителя Солнц осталась в ЦАПе, – произнесла Хоури и сразу пожалела об этом. После некоторой заминки она продолжила: – Я вот что хочу сказать: мы уже давно знаем, что он может контролировать ЦАП. Потому-то и сопротивлялся Мадемуазели, когда она пыталась уничтожить Силвеста с помощью той мятежной пушки.

– Но как он добился настолько полного контроля? – Вольева растерянно покачала головой. – Не все команды, которые я отдаю орудиям через браслет, должны проходить через ЦАП. Я же понимала, чем рискую.

– Ты хочешь сказать, что он заблокировал и обходные каналы?

– Так мне, во всяком случае, представляется.

Теперь дисплей показывал, что артсистемы прекратили атаку. Лишившись запасов снарядов и энергии, они дрейфуют в направлении Гадеса, где им суждено висеть на орбитах миллионы лет, пока какая-нибудь мощная гравитационная пертурбация не швырнет их на Цербер или не унесет к троянским точкам; в этом случае они переживут даже смерть Дельты Павлина, которой не избежать судьбы всех красных гигантов.

Вольева испытывала странное удовлетворение от мысли, что эти орудия уже не обратятся против нее, им вообще никогда не найдется применения. Но это было слабым утешением. Удар по Церберу нанесен, остановить движение «Плацдарма» невозможно, он уже на подходе. На дисплее она видела результаты обстрела – уносимые в космос плюмажи распыленного реголита.

Силвест добрался до лазарета, таща на себе беспомощного Садзаки. Худощавый и спортивный, тот оказался на диво тяжел. Силвест предположил, что это из-за массы наномедов, которые сейчас побежали по кровеносным сосудам. Они дремали в каждой клетке тела Садзаки, дожидаясь кризиса – такого как нынешний. Раненый температурил, и это говорило о том, что лечебные механизмы приступили к бешеному размножению, к накоплению сил, к извлечению молекул из здоровых тканей для восполнения ущерба. Глянув на кисть триумвира, Силвест обнаружил, что кровь уже не течет, а жуткая рана, опоясывающая запястье, прикрыта похожей на пленку оболочкой, сквозь которую слабо виднеется янтарного цвета новая ткань.

Из лазарета появились роботы-санитары, подбежали, подхватили Садзаки и положили на каталку. Несколько минут над ним хлопотали машины, на лебединых шеях кронштейнов склонялись под разными углами мониторы, разнообразные нейронные сканеры нежно ощупывали череп. Вроде бы ни один из аппаратов не заинтересовался раной Садзаки, – наверное, другие системы уже проконтролировали ход самолечения и причин для вмешательства не обнаружили. Садзаки, несмотря на слабость, был в сознании.

– Не следовало так доверять Вольевой, – сказал Силвест со злостью. – Она все испортила, и это из-за того, что прибрала к рукам слишком много власти. Это ваша фатальная ошибка, Садзаки.

Триумвир ответил еле слышно:

– Разумеется, мы ей верили, болван! Вольева – одна из нас! Член триумвирата! – Потом он хрипло выдавил: – А что вам известно о Хоури?

– Это «крот», – ответил Силвест. – Ее подсунули на корабль с заданием найти меня и убить.

Садзаки отреагировал так, будто сказанное Силвестом не имело ни малейшего значения.

– И это все?

– Это все, чему я поверил. Не знаю, кто ее послал и почему, но она дала какие-то сумбурные объяснения, которые Вольева и моя жена приняли за чистую монету.

– Это еще не конец, – прошипел Садзаки.

Под его широко открытыми глазами лежали желтые круги.

– О чем вы?

– Именно об этом, – ответил триумвир, закрывая глаза и роняя голову на подушку. – Еще ничего не кончилось.

– Садзаки выживет, – произнес Силвест, входя в рубку.

Он явно не знал о том, что произошло в его отсутствие.

Силвест осмотрелся, и Вольева отчетливо увидела его недоумение. На первый взгляд в рубке ничего не изменилось с той минуты, когда он повел Садзаки в лазарет. Те же самые люди держали в руках то же самое оружие. Но вот их настроение было совсем другим. Хегази, даром что находился под прицелом игольного пистолета Хоури, явно не выглядел побежденным. Впрочем, и особой радости на его лице не было видно.

«Что-то мы упустили, – подумала Вольева, – и Хегази это понимает».

– Непредвиденная ситуация? – спросил Силвест, одобрительно глядя на дисплей, где светился Цербер с пробитой «шкурой» и вытекающей в космос «кровью». – Твои пушки все-таки открыли огонь, как и было задумано.

– Сожалею, – покачала головой Вольева, – но я тут ни при чем.

– Тебе следует прислушаться к ее словам, – сказала мужу Паскаль. – То, что здесь происходит, происходит не по нашей воле. Оно сильнее нас, Дэн. И сильнее тебя, как ни трудно в это поверить.

Силвест злобно оскалился:

– Ты что, еще не поняла? Именно так все и было задумано Вольевой!

– Да ты спятил! – воскликнула Илиа.

– Теперь у тебя появился шанс, – продолжал Силвест. – Ты проверила в деле свою пробивалку планет, но благодаря совершенно случайному и крайне удобному стечению обстоятельств твоя совесть осталась незапятнанной. – Он дважды хлопнул в ладоши. – Правда, я в восторге.

– Чем тут можно восторгаться? – буркнула Вольева. – Тем, что жить нам осталось всего ничего?

И хотя она ненавидела Силвеста за сказанное им, в душе понимала, что эти слова нельзя просто отмести. Она сделала все от нее зависящее, чтобы предотвратить обстрел Цербера, – но успеха не добилась. Черт побери, да если бы она не вывела пушки на позиции, за нее это сделал бы Похититель Солнц – тут не может быть никаких сомнений. Но теперь, когда обстрел все же произошел, в ней вдруг проснулось фаталистическое любопытство. «Плацдарм» идет заданным курсом, и нет оснований надеяться, что Вольевой удастся его остановить – предыдущие попытки ничего не дали. Но если нельзя влиять на события, можно, по крайней мере, следить за их ходом, и даже болеть за успех своего детища – какими бы ужасными ни были последствия.

Да, теперь только и остается, что ждать.

А время шло не быстро и не медленно, поскольку события, которым предстояло свершиться, одновременно и пугали Вольеву, и завораживали.

В тысяче километров над Цербером «Плацдарм» готовился к последнему этапу торможения. Сияли двигатели сочленителей – будто разом зажглись два миниатюрных солнца и залили резким светом ландшафт. Кратеры и ущелья вдруг обрели преувеличенную рельефность, и в этом беспощадном сиянии планета и впрямь казалась искусственной, будто ее создатели перестарались, пытаясь представить Цербер пассивной жертвой многотысячелетней метеоритной бомбардировки.

Дисплей браслета показывал картинку, поступавшую с обращенных вниз камер «Плацдарма». Они образовывали кольца, которые располагались на корпусе в нескольких сотнях метров друг от друга и были разбросаны по всей четырехкилометровой длине корабля. Таким образом, как бы глубоко конус ни воткнулся в планету, часть камер останется над ней. Сейчас Вольева пыталась заглянуть под кору Цербера сквозь еще не затянувшуюся рану, нанесенную пушками из тайного склада.

Силвест не солгал.

Там, внизу, находилось нечто огромное, органическое, похожее на скопление гигантских труб или клубок колоссальных змей. Жар недавней атаки уже ослаб, и, хотя из дыры все еще валили серые клубы, Вольева предположила, что их порождает скорее горящий металл, нежели расплавленные кристаллические породы. Ни одна из змееподобных труб не шевелилась, их серебристые сегментированные бока были покрыты черными пятнами ожогов и рваными пробоинами шириной в сотни метров, откуда вырывались наружу пучки более тонких «змеек».

Вольева не знала, получил ли Цербер смертельную рану или всего лишь царапину, которая заживет через несколько дней. И это непонимание внушало страх. Илиа бросила вызов чему-то совершенно чуждому, неизвестному – и, возможно, непознаваемому.

А вскоре инопланетное существо ответило ударом на удар. Когда это произошло, Вольева подпрыгнула в кресле, хотя и разум ее, и чувства были наготове. «Плацдарм» в этот момент находился всего в двух километрах от поверхности Цербера, то есть на расстоянии примерно в половину длины конуса.

Действие разворачивалось настолько стремительно, что с трудом воспринималось зрением. Между двумя ничтожно малыми мгновениями «кора» изменилась. Вокруг пробоины почти километрового диаметра образовались концентрические кольца серых бугров, этакие огромные волдыри. Едва Вольева успела их заметить, как они лопнули, исторгнув сонмы мелких и мельчайших серебристых предметов, которые устремились к «Плацдарму» искрящимися роями светляков.

Илиа не знала, что это: комочки антиматерии, или крошечные ракеты со сверхмощными боеголовками, или капсулы с вирусами, или миниатюрные пушечные батареи. Она понимала одно: эти рои несут гибель ее детищу.

– Ну, – шептала она. – Ну же…

Ей не пришлось разочароваться. Возможно, по другому счету было бы лучше, если бы созданное ею оружие моментально прекратило свое существование, но в этом случае Илиа лишилась бы огромного удовольствия наблюдать, как «Плацдарм» отражает нападение. Боевые системы, расположенные вокруг «кормы», нащупывали лазерными и бозерными лучами каждый сверкающий уголек задолго до того, как тому удавалось коснуться конической гипералмазной брони.

Звездолет-снаряд увеличил скорость, преодолев оставшиеся два километра за треть минуты. Кора вокруг пробоины рябила и полыхала от его попаданий. На корпусе «Плацдарма» тоже появлялись небольшие воронки, достигавшие его «споры» взрывались, давая розовые вспышки, но это не наносило ущерба боевым качествам корабля. Острая как игла вершина конуса уже прошила кору, угодив точно в центр отверстия.

Бежали секунды, «Плацдарм» уже задевал края дыры. Кора крошилась и рвалась, от пробоины радиально разбегались линии новых разломов. Каменные «волдыри» все еще выплевывали свои «споры», но теперь уже на бóльших расстояниях от «раны», как будто механизмы, питавшие их, были повреждены или истощили свои запасы. «Плацдарм» погрузился в недра Цербера уже на сотни метров, от него разбегались ударные волны, корпус содрогались по всей длине. Пьезоэлектрические буферные кристаллы, которые Вольева внедрила в корпус, смягчали удары, превращая его энергию в тепловую, которая передавалась вооружению «Плацдарма».

– Скажи, что мы побеждаем! – молил Силвест. – Ради бога, подтверди, что у нас получается!

Вольева считывала данные, поступавшие на браслет. На какое-то время антагонизм между ней и Силвестом бесследно исчез, осталось лишь присущее обоим любопытство.

– Вроде получается, – ответила она. – «Плацдарм» уже пробился на километр. Он двигается с постоянной скоростью километр за девяносто секунд. Тяга двигателей доведена до максимума – там огромное механическое сопротивление…

– Через что он проходит?

– Не знаю. Судя по данным Алисии, искусственная кора имеет толщину порядка полукилометра, но в оболочке нашего снаряда слишком мало датчиков – они бы ослабили его сопротивляемость кибернетическим видам оружия.

То, что поступало с бортовых камер «Плацдарма» в рубку «Ностальгии по бесконечности», было похоже на абстрактную композицию: половина конуса «вверх ногами» на голой серой поверхности. Эту поверхность корчат судороги, «волдыри» мечут свои «споры» во всех направлениях, будто их механизмы целенаведения сошли с ума. «Плацдарм» замедлял свое продвижение, и, хотя вся сцена разыгрывалась в полной тишине, Вольева вполне могла вообразить оглушительный треск ломаемого камня и металла. Именно это услышала бы она, будь на Цербере атмосфера, способная передавать звуки, и будь у корабля органы слуха, которые не оглохли бы от чудовищного грохота.

Браслет сообщил, что давление на острие конуса сильно понизилось, как будто корабль-снаряд пробился сквозь кору и встретил пустоту под ней.

Спуск снова замедлился.

На дисплее браслета заплясали черепа со скрещенными костями – символы означали, что «Плацдарм» подвергся новой мощной атаке молекулярного оружия. Вольева ожидала именно этого. Вот уже антитела просачиваются сквозь защитную оболочку, встречая и нейтрализуя инопланетных врагов…

Медленнее… еще медленнее… Полная остановка.

Глубина проникновения близка к расчетной. Километр с третью конуса торчит над растрескавшейся поверхностью Цербера; это похоже на верхнюю часть какого-то гигантского фортификационного сооружения. Кормовые орудия «Плацдарма» все еще палят по «огневым точкам», расположенным вокруг невидимого сейчас кратера, но ответные рои «спор» теперь приходят с расстояния в несколько десятков километров. Понятно, что явной угрозы они не представляют, разве что сама кора окажется способной на быструю регенерацию.

В ближайшие минуты «Плацдарм» постарается надежно заякориться, закрепить достигнутый успех. Он будет анализировать молекулярное оружие противника и вырабатывать средства противодействия.

«Плацдарм» не посрамил своего творца.

Вольева развернула кресло так, чтобы сидеть лицом к остальным, и вдруг заметила – спустя целую вечность, – что все еще держит в руке пистолет.

– Мы вошли в Цербер! – сказала она.

Все это выглядело не то как урок биологии для богов, не то как порнофильм, рассчитанный на планеты с разумным населением.

После того как «Плацдарм» закрепился на занятом рубеже, прошло несколько часов, и Хоури провела их рядом с Вольевой. Вместе они анализировали ход вялотекущей битвы. Своими геометрическими формами единоборцы напоминали гигантскую сферическую клетку и – карлика в сравнении с ней – конический вирус. Приходилось все время напоминать себе, что этот конус имеет размеры приличной горы, а клетка занимает целую планету.

Казалось, там вообще ничего не происходит, но это только потому, что конфликт шел на молекулярном уровне, на невидимом и почти невообразимом фронте, а поле битвы занимает какие-то жалкие десятки квадратных километров. Сначала Цербер без особого успеха пытался избавиться от врага с помощью высокоэнтропийного оружия, стремился превратить его в мегатонны атомного пепла. Новая тактика Цербера напоминала процесс пищеварения. Он не отказался от намерения раздробить «Плацдарм» на атомы, но решил сделать это методично, – так ребенок разбирает игрушку на мелкие части, вместо того чтобы расколотить ее на куски, и при этом аккуратно раскладывает детали по коробочкам, чтобы потом соорудить из них какую-нибудь фантастическую конструкцию. В этом была своего рода логика: предшествующая атаке «Плацдарма» артподготовка аннигилировала несколько кубических километров планеты, и предположительно оружие Вольевой в своем составе имело те же пропорции изотопов и элементарных частиц, что и уничтоженная в бою часть Цербера. Корабль-снаряд представлял собой огромный потенциальный резервуар материи, который вполне мог покрыть потребности планеты и избавить ее от необходимости расходовать собственные весьма ограниченные запасы. Вполне возможно, что Цербер всегда старался использовать случайно прилетевшие космические тела, чтобы восстанавливаться под непрерывным разрушительным воздействием метеоритов и космических лучей. Не исключено, что и первый беспилотный разведчик Силвеста был захвачен по этой причине – планетарным механизмом двигал элементарный голод, а не боязнь выдать себя. Цербер руководствовался слепым инстинктом, как венерина мухоловка, а вовсе не заботой о будущем.

Однако «Плацдарм» был создан вовсе не для того, чтобы его переваривали, не встречая ни малейшего сопротивления.

– Смотрите, Цербер учится у нас, – произнесла Вольева.

Сидя в рубке, она разбиралась с арсеналом молекулярного оружия, который планета выставила против «Плацдарма». Рисунки, которые показывала Вольева, выглядели бы куда уместнее на страницах учебника энтомологии: шеренги узкоспециализированных металлических жучков. Часть из них предназначалась для демонтажа и представляла собой передовую линию амарантийской обороны. Физически атакуя «Плацдарм», они отщипывали от его корпуса атомы и молекулы с помощью своих манипуляторов, разрывали химические связи. Кроме того, они вступали в рукопашные схватки с штурмовыми войсками Вольевой. Крупицы материи, которые удавалось урвать демонтажникам, передавались букашкам потолще, стоявшим во втором эшелоне. Эти создания хлопотали, как неутомимые интенданты, идентифицируя и сортируя добычу. Если это получалось легко – например, когда попадался кусочек вещества с простой структурой, – его сразу отправляли на утилизацию, каковой занимались еще более крупные фабричные жуки: они производили других букашек по зашитым в свою программу лекалам. Если же трофей имел более сложную структуру, его спешили передать еще одной «породе» жуков, которая изучала вещество на предмет его полезных свойств. Будучи найдено, такое свойство всячески исследовалось, а полученная информация также поступала к фабричным жукам. И новое поколение солдат Цербера оказывалось на йоту боеспособнее предыдущего.

– Цербер учится, – повторила Вольева таким тоном, будто узнала нечто в высшей степени интересное и столь же опасное. – Расшифровывает наши контрмеры и использует выявленные принципы для усиления своих агентов.

– Не понимаю твоего воодушевления, – сказала Хоури, откусывая от выращенного на корабле яблока.

– А что такого? Довольно изящная система. Я тоже могу учиться у Цербера, но какой смысл? То, чем он занимается, – просто методичный бесконечный процесс, в нем нет никакой творческой мысли. – Она произнесла это с искренним восхищением.

– Ага, впечатляет, – отозвалась Хоури. – Слепое воспроизводство – ничего хитрого. Но так как это происходит в миллиардах мест одновременно, нас тупо побеждают числом. Скажешь, нет? Ты вот будешь сидеть тут и ломать голову, а на конечный результат это не окажет никакого влияния. Рано или поздно Цербер разгадает все трюки, какие только есть у тебя в заначке.

– Пока еще не совсем так. – Вольева кивком указала на схему. – Думаешь, я настолько глупа, что брошу в бой наши самые совершенные методы? На войне так не делается. Ты никогда не потратишь на врага больше сил и средств, чем необходимо в данной ситуации. Это как в покере: никто не открывает слишком рано свои лучшие карты. Ты будешь ждать, пока ставки не вырастут, чтобы выиграть побольше.

И она объяснила, что оружие, применяемое пока «Плацдармом», самое устаревшее и не слишком эффективное. Илиа раскопала его голографические чертежи в военном архиве и слегка адаптировала к нынешней ситуации.

– Лет на триста устарело, – добавила она.

– Но Цербер учится.

– Верно, но технологический отрыв велик и пока остается стабильным, – возможно, именно потому, что способ использования наших разгаданных секретов лишен творческого начала. При таком подходе интуитивные скачки исключены, и амарантийская оборона может эволюционировать только линейно. С помощью древних счетов компьютерную программу не взламывают. Я могу довольно точно определить, сколько Церберу понадобится времени, чтобы достичь нашего нынешнего уровня. Сейчас он тратит примерно десять дней на каждые три-четыре часа нашего корабельного времени. Это дает нам неделю форы. Вот тогда-то и начнется самое интересное.

– А разве сейчас не интересно? – Хоури покачала головой, уже не впервые думая, что душа Вольевой для нее потемки. – Но как удается «Плацдарму» совершенствовать свое вооружение? У него что, на борту есть боевой архив?

– Нет, это было бы слишком опасно.

– Верно. Все равно что отправить солдата в тыл к противнику, нагрузив его всеми секретами, которыми располагает командование. Но как же в таком случае происходит обучение «Плацдарма»? Ты отправляешь требуемые данные, только когда они становятся необходимыми для него? Разве это менее рискованно?

– Ты права, происходит нечто в этом роде, но степень защиты гораздо выше, чем ты думаешь. Передачи кодируются с использованием одноразовых «шифровальных блокнотов». Сгенерированный случайным образом набор символов определяет те изменения, которым подвергнется каждый бит содержащейся в сигнале информации; от этого набора зависит, ноль надо добавить или единицу. После расшифровки сигнала повторить эту процедуру невозможно – для этого в точности должен быть скопирован «шифровальный блокнот». Конечно, в распоряжении «Плацдарма» он есть, но я его очень надежно спрятала – за толстенными, в несколько десятков метров, стенами из гипералмаза. Оптическая связь с бортовой шифровальной машиной тоже защищена исключительно хорошо. А в самом крайнем случае, если «Плацдарму» придется совсем туго и возникнет угроза захвата «блокнота», я просто прекращу передачу.

Хоури доела яблоко вместе с лишенной семян сердцевиной.

– Значит, такая возможность все же есть, – сказала она после недолгого обдумывания.

– Возможность чего?

– Да покончить со всем этим. Ведь мы хотим этого, скажи?

– А ты не допускаешь, что уже нанесен невосполнимый ущерб?

– Мы не можем этого знать наверняка. Однако давай предположим, что точка невозврата еще не пройдена. В конце концов, все, что мы пока видели, – лишь слой камуфляжа, ниже которого расположен слой защитных вооружений, обязанных этот самый камуфляж защищать. Все это, конечно, изумительно, и сам факт, что технология нам абсолютно чужда, означает: здесь есть чему поучиться. Но мы так и не выяснили до сих пор, что там прячется на самом деле. – Подчеркивая значение своих слов, Хоури стукнула кулаком по подлокотнику, да так сильно, что Вольева вздрогнула. – Там есть то, до чего мы еще не добрались, даже мельком не увидели. И не увидим, пока Силвест туда не пролезет.

– Мы его не отпустим. – Вольева похлопала по игольному пистолету и засунула его за пояс. – Ситуация под нашим контролем.

– Не совсем. Есть риск, что он взорвет адскую машинку, спрятанную у него в глазу, и покончит с нами.

– Но ведь Паскаль сказала, что это блеф.

– И я верю, что она действительно так думает. – Хоури не надо было продолжать; судя по медленному кивку Вольевой, та поняла. – Я предлагаю кое-что получше. Пусть Силвест отправляется, если хочет, но мы позаботимся о том, чтобы проникнуть внутрь ему было нелегко.

– А под этим ты подразумеваешь…

– Ладно, Илиа, договорю, если ты еще не сообразила. Придется дать «Плацдарму» умереть. Пусть победит Цербер.

Глава двадцать девятая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

– Все, что нам известно, – произнес Силвест, – это что снаряд Вольевой проделал сквозную дыру в оболочке планеты. Возможно, достиг машинного яруса, который я видел во время первого полета разведчика.

С тех пор как «Плацдарм» закрепился на Цербере, прошло уже пятнадцать часов, и за это время Вольева не сделала ровным счетом ничего, отказавшись даже послать в недра планеты механических шпионов.

– Похоже, функция этих машин – поддерживать существование камуфляжной оболочки. Они латают дыры, сохраняют иллюзию реальности ландшафта, собирают материалы, в которых нуждаются. Кроме того, это первая линия обороны.

– Но что находится внизу? – спросила Паскаль. – Мы ничего не успели толком рассмотреть, когда раскрылась кора. Сомневаюсь, однако, что машины стоят прямо на коренных породах. Не могу поверить, что за этим механизированным фасадом лежит самое обыкновенное планетное тело.

– Об этом мы скоро узнаем, – сказала Вольева и плотно сжала узкие губы.

Ее шпионы были примитивны до смешного – даже проще роботов, которых Кэлвин и Силвест использовали при попытке вылечить капитана. Примитивность эта была неслучайной: Вольева не желала, чтобы Церберу удалось познакомиться с более высокой технологией. А для решения первоочередных задач таких автоматов будет достаточно. «Плацдарм» может производить их в огромных количествах, и эта многочисленность компенсирует нехватку ума.

Каждый робот был величиной с кулак и имел необходимые только для передвижения конечности, а также глаза. Что еще нужно разведчику? Мозги, правда, начисто отсутствовали – не было даже простейшей сети с несколькими тысячами нейронов. Насекомое по сравнению с таким дроном – великий мыслитель. Зато имелся крошечный экструдер, позволявший выпускать изолированное оптоволокно.

Управлял дронами «Плацдарм». Все команды и сведения передавались в обоих направлениях через оптический кабель, что гарантировало сохранение секретности.

– Кажется, мы обнаружили новый слой автоматов, – сказал Силвест. – Возможно, это еще одна линия обороны. Но ведь где-то должно быть и то, что нуждается в такой защите.

– Должно ли? – спросила Хоури, которая продолжала держать Силвеста под прицелом зловещего плазмобоя с той минуты, когда началось совещание. – А может, вы просто одержимы своей красивой фантазией? Вас послушать, так внутри планетки спрятан ларец с сокровищами, а весь этот камуфляж, вся эта защита – чтобы безмозглые обезьяны вроде нас не тянули свои грязные лапы. А что, если нет там никакого ларца? Что, если нас поджидает весьма неприятный сюрприз?

– Возможно, она права, – поддержала Паскаль.

Силвест поглядел на плазмобой:

– Не надо льстить себе. Не надо воображать, будто ты сумела додуматься до того, что еще не пришло мне в голову, – сказал он холодно, и непонятно было, кому это адресовано: Хоури или его жене.

– Да я и не мечтала, – фыркнула Хоури.

Через полтора часа первый разведчик размотал свой кабель и исчез в полости под корой планеты. Наконец-то Силвесту удалось заглянуть в ее недра! В том, что открылось его взгляду, он сумел разобраться не сразу.

Перед разведчиком, точно тела павших богов, высились гигантские змееподобные образования – беспорядочно переплетенные, истерзанные, не подающие признаков жизни. Невозможно было даже предположить, какие функции выполняли эти машины, хотя, вероятно, во главу угла ставилась сохранность лежавшей над ними коры. Очевидно, именно в них проснулись молекулярные орудия, брошенные навстречу пришельцу. Сама кора фактически тоже являлась машиной, она обеспечивала сходство Цербера с обыкновенной планетой. У «змей» такой строгой специализации, видимо, не было.

Здесь было не так темно, как ожидал Силвест. Свет сквозь пробоину не проникал – ее, точно пробка, закупорил собой «Плацдарм». Зато сами «змеи» испускали слабое серебристое сияние; похоже светятся кишки некоторых глубоководных океанских животных, населенные биолюминесцентными бактериями. Функции этого свечения определить было невозможно, да, впрочем, их могло и не быть вовсе. Силвест предположил, что это случайный, побочный эффект работы амарантийской нанотехники. Как бы там ни было, благодаря этому свечению можно было видеть на десятки километров в том направлении, где планетарная псевдокора сходилась с горизонтом яруса, на котором лежали «змеи». Еще какие-то громадные штуковины, похожие на кривые древесные стволы, поддерживали без видимого порядка крышу. Впечатление было такое, будто находишься в залитом лунным светом доисторическом лесу. Неба не видно, земля почти неразличима из-за густого подлеска, корни деревьев туго переплелись, и все это окрашено в графитно-серый цвет.

– Интересно, что находится ниже, – сказал Силвест.

Вольева задумала детоубийство.

Избежать его было невозможно. Лишить «Плацдарм» информации, необходимой для создания средств защиты от механизмов Цербера, – значит приговорить детище к медленной смерти. Без необходимой поддержки с «Ностальгии по бесконечности» фабрика молекулярного оружия, спрятанная в ядре «Плацдарма», не сможет производить более совершенную и эффективную продукцию. Она будет обречена выпускать изделия, устаревшие на два века, не способные долго противостоять бессмысленному прогрессу планетарной обороны. Рукотворное чудо военной техники будет переварено до последнего атома, тонким слоем размазано по планете; его жалким останкам предстоит выполнять совсем другие функции на протяжении неисчислимых миллионов лет.

И все же придется пойти на это. Хоури права: сдача «Плацдарма» – единственный способ изменить ситуацию в свою пользу. Уничтожить корабль-снаряд Вольева не может, так как орудия из тайного склада захвачены Похитителем Солнц, и он сорвет любую попытку воспользоваться этими машинами. Остается одно – погубить свое детище, лишив его притока знаний. Жестокое решение.

Никто, кроме Илиа, не видел, как на дисплее ее браслета непрерывно бегут запросы «Плацдарма» на новую информацию. Уже час, как «Плацдарм» заметил, что обещанная ему подпитка прекращена. Первый сигнал носил чисто технический характер – корабль проверял, работает ли передающий луч. Позднее он стал требовать настойчивее, хотя вежливости не утратил. Теперь машина теряла дипломатические навыки – она ощутила эквивалент тревоги.

Конечно, до паники было еще далеко. Системы Цербера пока не превзошли возможности сопротивления «Плацдарма». Корабль даже проинформировал Вольеву о том, сколько времени он продержится, если исходить из нынешнего темпа эскалации возможностей противника. Через два часа напор Цербера сравняется с силой сопротивления «Плацдарма», и тогда судьба последнего будет решена – время его гибели будет зависеть лишь от массы обеих сторон. Цербер победит – других вариантов математика не допускает.

«Так умирай же скорее», – подумала Вольева.

Именно в тот момент, когда эта мольба возникла в ее мозгу, произошло нечто невероятное.

Выражение спокойствия, которое Вольевой еще удавалось сохранять на лице, внезапно исчезло.

– Что случилось? – спросила Хоури. – Ты будто увидела…

– Вот именно, – ответила та. – Я увидела призрак. Его зовут Похитителем Солнц.

– И? – вмешался Силвест.

Она с трудом оторвала глаза от браслета:

– Он возобновил передачу информации «Плацдарму»!

Взгляд Вольевой снова уперся в браслет, как будто она надеялась, что случившееся – всего лишь морок. По ее лицу было понятно: как ни чудовищно происходящее, оно все еще отражается на дисплее.

– Что же нам следует предпринять в первую очередь? – спросил Силвест. – Буду весьма обязан, если подскажешь.

Хоури еще крепче сжала обтянутый кожей приклад плазмобоя. Ей все меньше нравилась ситуация; страх как ножом резал нервы.

– У оружия не бывает протоколов оценки собственного морального износа, – сказала она, но тут же передернула плечами, будто сбрасывая чужие чары. – Нет… я хочу сказать, есть вещи, которые оружие знать не должно, за исключением редчайших случаев… – Она помолчала, беспокойно оглядывая слушателей, не будучи уверена, что ее понимают. – Ему не положено знать, как усилить свою боевую мощь, до того момента, когда такое становится жизненно важным. Тут должно быть очень точно рассчитано время апгрейда…

– Вы с Вольевой пытаетесь уморить его голодом, – сказал Силвест.

Хегази, сидевший с ним рядом, промолчал, но легонько кивнул, словно был правителем, подтверждающим судебный вердикт.

– Нет, мы…

– Не надо оправдываться, – перебил Силвест. – Если бы я хотел того же, что и вы, то есть срыва операции, предпринял бы нечто похожее. Время вы рассчитали тоже безупречно. Оставалось лишь ждать и наблюдать, как вашей игрушке приходит конец. Представляю, какое наслаждение вы при этом испытывали.

– Козел! – Хоури сплюнула. – Узколобая эгоистичная гнида!

– Поздравляю, – поклонился ей Силвест. – Пятибуквенные ругательства освоены, можно переходить к четырехбуквенным. Между прочим, при этом не обязательно направлять дурацкую железяку мне в лицо.

– Да запросто, – ответила Ана, но плазмобой не отклонился ни на дюйм. – Я как раз подумала, не взять ли на мушку другую деталь твоей анатомии.

Хегази повернулся к Вольевой:

– Не объяснишь ли, что тут происходит?

– Судя по всему, Похититель Солнц захватил управление всеми коммуникационными системами корабля, – ответила Илиа. – Это единственная версия. Только таким способом могла быть аннулирована моя команда прекратить передачу информации на «Плацдарм». – Сказав это, она тут же отрицательно мотнула головой. – Впрочем, маловероятно. Мы же знаем, что он торчит в ЦАПе, а между ЦАПом и коммуникациями физической связи нет.

– Похоже, теперь есть, – произнесла Хоури.

– В этом случае… – В полутьме рубки четко виднелись полумесяцы белков Вольевой. – В этом случае больше не существует логических барьеров между коммуникациями и остальным кораблем. Если Похититель Солнц уже продвинулся так далеко, то он сможет дотянуться и до всего остального.

Молчание затянулось. Похоже, всем, даже Силвесту, требовалось время, чтобы оценить серьезность ситуации. Хоури пыталась угадать мысли Силвеста, но пока не получалось даже определить, многое ли он понимает в происходящем. Возможно, все еще рассматривает его как параноидальную фантазию, которую создало подсознание Аны, заразив Вольеву и Паскаль. Наверное, в душе Силвест отказывался верить словам Хоури, несмотря на факты. А впрочем, какие такие факты? Кроме восстановления подачи информации на «Плацдарм», нет ничего, что подтверждало бы выход Похитителя Солнц за пределы центрального артиллерийского поста.

– Ты! – нарушил тишину возглас Вольевой, которая ткнула пистолетом в сторону Хегази. – Ты, свинья! Ты наверняка участвовал в этом! Садзаки вышел из игры, у Силвеста нет нужных знаний, значит это твоя работа!

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты помог Похитителю Солнц! Сознавайся!

– Возьми себя в руки, триумвир.

Хоури совсем растерялась. Она даже не знала теперь, в какую сторону надо направлять плазменное оружие. Силвест был потрясен не меньше Хегази.

– Послушай, – сказала Хоури, – сколько я служу на этом корабле, столько и вижу, как он старательно вылизывает задницу Садзаки. Но это еще не значит, что он способен на такую глупость, как помощь Похитителю Солнц.

– Здравая мысль, – пробормотал Хегази. – Спасибо.

– Не спеши ее благодарить, – процедила Вольева, – твоя непричастность не доказана. Хоури права, помогать Похитителю Солнц – величайший идиотизм. Но кто сказал, что ты не идиот? У тебя были возможности… и ты химерик. Не исключено, что он поселился и в тебе. В этом случае для нас слишком опасно находиться с тобой рядом. – Она кивнула Хоури. – Ана, отведи его в какой-нибудь шлюз.

– Она решила меня убить? – говорил Хегази, под прицелом плазмобоя шагая по притопленному коридору и распугивая крыс-уборщиц. – Вышвырнуть в космос?

– Нет, она решила запереть тебя там, где ты не сможешь причинить вреда, – ответила Хоури, не испытывая желания болтать с подконвойным.

– Что бы она ни вообразила, я этого не делал. Стыдно признаться, но для таких задач у меня недостаточно опыта. Ты мне веришь?

Хегази изрядно надоел Хоури, но она решила ответить, чтобы триумвир побыстрее заткнулся.

– Я не уверена в твоей причастности, – сказала она. – Тебе пришлось бы провести кое-какую подготовку еще до того, как Вольева решила бросить собственное оружие. Когда же это стало ясно всем, у тебя уже точно не было времени. Ты постоянно торчал в рубке.

Они подошли к воздушному шлюзу, совсем маленькому – в нем помещался лишь один человек в скафандре. Как и все остальное в этой части корабля, рычаг двери и сама дверь шлюза были покрыты слизью, ржавчиной и плесенью. Но каким-то чудом механика еще работала.

– Так зачем же ты это делаешь? – спросил Хегази, когда дверь со скрежетом открылась и Хоури втолкнула его в плохо освещенную шлюзовую камеру. – Зачем, если не считаешь меня виноватым?

– Да просто ты мне не нравишься, – ответила она и заперла дверь снаружи.

Глава тридцатая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Когда они наконец оказались в своей каюте, Паскаль тихо произнесла:

– Дэн, боюсь, из этой истории тебе без потерь не выбраться. Понимаешь, о чем я?

Ее муж до крайности вымотался, но мозг продолжал бешено работать, хотя самыми желанными были мысли о сне. Ведь если «Плацдарм» продержится достаточно долго, чтобы Силвест успел совершить запланированное путешествие в недра Цербера, сейчас есть последняя возможность как следует выспаться. Как следует – это часов десять, а еще лучше сутки-другие. Он собирается вступить в неведомый и чуждый мир, и там ему понадобится предельная осторожность. А Паскаль явно вознамерилась отговорить его.

– Слишком поздно, – ответил Силвест устало. – Во-первых, мы выдали себя, во-вторых, причинили огромный ущерб Церберу. Мое появление у него внутри вряд ли значительно повлияет на ситуацию, зато мы узнаем гораздо больше, чем от шумных шпионов Вольевой.

– Ты же не знаешь, что ждет тебя там.

– Отчего же, знаю. Ответ на вопрос, что случилось с амарантийцами. Неужели ты не понимаешь, насколько важна эта информация для человечества?

Силвест видел, что она понимает, но ее душа противится. Потом Паскаль сказала:

– Что, если твое любопытство сродни тому, которое довело их до гибели? Ты же видел, что произошло с «Лореаном».

Силвест подумал об Алисии, погибшей под обстрелом. Почему он пожалел времени, чтобы извлечь ее тело из-под обломков? Сейчас вдруг распоряжение бросить ее труп вместе с «Плацдармом» на Цербер показалось чудовищным, как будто было отдано не им. И даже не Кэлвином, а кем-то, спрятавшимся за их спиной. Эта мысль заставила его поморщиться, и он тут же похоронил ее под грузом других мыслей, раздавил, как давят таракана.

– Но мы же узнаем, верно? – сказал он. – Наконец-то узнаем. И даже если Цербер убьет нас, кто-нибудь другой все равно выяснит, что случилось, – прилетев сюда с Ресургема или даже из другой системы. Ты должна понять, Паскаль: я считаю такой риск оправданным.

– Значит, дело не только в любопытстве! – Она смотрела на Силвеста так, будто ожидала развернутого ответа.

Он выдержал этот взгляд, зная, какими загадочными могут казаться его расфокусированные глаза.

– Хоури внедрили в команду этого корабля, чтобы убить тебя. Она сама призналась. Вольева допускает, что подослать сюда Ану могла Карина Лефевр.

– Это не просто невозможно, Паскаль. Это прямое оскорбление!

– И все же это может оказаться правдой. А еще чем-то гораздо более серьезным, чем обыкновенная месть. Возможно, Лефевр и вправду умерла, но кто-то унаследовал ее облик и разум. И этот кто-то знает, как опасно то, с чем ты легкомысленно играешь. Разве не следует учитывать такую возможность, сколь бы странной она ни казалась?

– Случившееся возле Завесы Ласкаля не может иметь отношения к тому, что произошло с амарантийцами.

– Ты не можешь быть стопроцентно уверен в этом.

Силвест разозлился и бросил ей в лицо:

– Могу, потому что я там был! Потому что отправился по стопам Ласкаля в Пространство Космического Откровения. И то, что было показано Ласкалю, было показано и мне! – Держа Паскаль за руки, он старался говорить тише. – Они древние, очень древние. И такие чуждые, что прямо дрожь берет. Они касались моего разума… Я видел их… и они ничуть не походили на амарантийцев.

Впервые после отлета с Ресургема он заглянул в прошлое, вернулся к тому моменту, когда изуродованный модуль контактного корабля несся вдоль чудовищной завесы. Древние, как фоссилии, умы затворников вползали в его мозг. То был миг постижения прорвы знаний. Ласкаль сказал правду. Пускай затворники совершенно чужие в биологическом смысле, пускай они неимоверно далеки от того, что человеческий разум считает нормальной формой сознательной жизни и уже одним этим вызывают отвращение. Зато в динамике мышления они куда ближе к людям, чем можно было ожидать, учитывая различия в строении тел.

Какое-то время эта дихотомия беспокоила Силвеста… но потом тревога прошла. А как же иначе жонглеры смогли бы переналадить его мозг, чтобы он думал подобно затворникам, если бы базовые принципы мыслепостроения не были сходны?

Затем он припомнил и созревающий нарыв их общения, и падающие на него брызги памяти – беглые взгляды на историю затворников. Миллионы лет эти существа рыскали по всей Галактике – по той, давней, не похожей на нынешнюю, – выискивая и собирая опасные игрушки, брошенные народами еще более древними, чем их собственная цивилизация. Теперь все эти сказочные вещи лежали совсем рядом с ним. За границей завесы… Он уже почти проник туда с помощью хитрости.

И вдруг…

Будто на миг раздвинулся театральный занавес или тучи образовали просвет, и там мелькнуло нечто мимолетное, то, о чем он почти забыл и вспомнил только сейчас. Оно должно было оставаться скрытым, замаскированным пластами личности… Личности и памяти давно исчезнувшей расы… Но то и другое успело истлеть, как старый армейский камуфляж.

И еще нечто, прячущееся в завесе… и еще один довод – в пользу его существования…

Но это воспоминание было настолько трудноуловимым, оно так ловко ускользало от Силвеста, что, пока он не остался наедине с Паскаль, оно ощущалось лишь как осадок сомнения.

– Обещай, что ты никуда не пойдешь, – молила Паскаль.

– Поговорим об этом утром, – ответил он.

Силвест проснулся в своей каюте. Поспать удалось совсем чуть-чуть, и этого, конечно, не хватило, чтобы прогнать из крови усталость.

Он не мог ни увидеть, ни услышать того, что нарушило сон. Вдруг заметил, что голографический экран возле кровати бледен – так зеркало отражает лунный свет.

Силвест передвинулся, чтобы активировать связь, не разбудив при этом спящую Паскаль. Впрочем, он напрасно опасался – жена спала очень крепко. Спор, который они вели перед сном, казалось, дал ей необходимое успокоение.

На экране появился Садзаки, позади была видна медицинская аппаратура.

– Вы один? – тихо спросил Садзаки.

– Здесь моя жена, – прошептал Силвест. – Она спит.

– Тогда буду краток. – Садзаки показал изуродованную руку: влажная корочка вернула запястью прежнюю форму, хотя все еще продолжала светиться, свидетельствуя, что интенсивное лечение далеко не окончено. – Я чувствую себя достаточно сносно, чтобы покинуть лазарет. И вовсе не собираюсь идти по стопам Хегази.

– Тогда перед вами серьезная проблема. Вольева и Хоури прибрали к рукам все стреляющее и приняли меры, чтобы вам не удалось вооружиться. – Силвест еще больше понизил голос. – Вряд ли будет трудно убедить Вольеву, чтобы и меня посадила под замок. Мои угрозы насчет судьбы корабля особого впечатления на нее не производят.

– Она просто уверена, что вы не посмеете зайти так далеко.

– А если она права?

Садзаки покачал головой:

– Теперь все это уже не имеет значения. Через несколько дней – самое большее через пять – «Плацдарм» начнет сдавать позиции. Но пока еще есть окошко, сквозь которое вы можете пролезть внутрь планеты. Только не говорите, что сведения, поступающие от роботов-разведчиков, удовлетворяют вас.

– Хорошо, не скажу.

Паскаль зашевелилась.

– Тогда принимайте мое предложение, – сказал Садзаки. – Я сам проведу вас в эти недра. Мы вдвоем, и никого больше. Возьмем скафандры – помните, как вас сюда доставили с Ресургема? Нам не понадобится даже шаттл. До Цербера доберемся меньше чем за день. Еще два дня понадобятся на проникновение внутрь, день – чтобы там осмотреться, и еще день – на возвращение тем же путем. К тому времени вы будете знать дорогу.

– А вы?

– Пойду с вами. Я уже сказал, как нам следует поступить в отношении капитана.

Силвест кивнул:

– Рассчитываете найти в Цербере что-нибудь пригодное для лечения Бреннигена.

– Надо же с чего-то начинать.

Силвест огляделся. Голос Садзаки был похож на шорох листьев, колеблемых ветром, и это подчеркивало тишину, придавало ей таинственности – каюта скорее походила на спроецированную волшебным фонарем картинку, нежели на обыкновенное жилое помещение. Он подумал о битве, кипящей в недрах Цербера в эту самую минуту, о яростно сталкивающихся механизмах, хотя большинство их размерами лишь немного превосходит бактерию. Грохот этого сражения неуловим для человеческих чувств, но оно тем не менее бушует вовсю, и Садзаки прав: осталось всего несколько дней, а потом неисчислимые полчища чужих нанороботов начнут стремительно разрушать могучую осадную машину Вольевой.

Каждая секунда, на которую он отложит свое проникновение в недра Цербера, означает, что в этих недрах он проведет на секунду меньше, и на ту же секунду приблизится срок его неизбежного возвращения на корабль. А ведь рубка к тому моменту может оказаться наглухо закрытой.

Снова шевельнулась Паскаль, но Силвест знал, что она крепко спит. Она выглядела не более реальной, чем мозаичные птицы, которые украшали стены каюты, – разбудить ее не легче, чем этих птиц.

– Слишком уж неожиданно, – сказал Силвест.

– Но ведь вы ждали этого момента едва ли не всю жизнь, – повысил голос Садзаки. – Не говорите, что вы не готовы воспользоваться таким шансом. Не говорите, что боитесь того, что можете там обнаружить!

Силвест знал: надо решать немедленно, пока на него не обрушился подлинный смысл и ужас происходящего.

– Где мы встретимся?

– За бортом, – ответил Садзаки и тут же объяснил почему: он хочет свести к минимуму риск случайной встречи с Вольевой, Хоури или даже с женой Силвеста. – Они считают меня больным, – добавил Садзаки, поглаживая запястье. – Но если встретят за пределами лазарета, то поступят так же, как с Хегази. Отсюда мне проще добраться до скафандра, обойдя отсеки, где мое присутствие может быть зафиксировано.

– А я?

– Идите к ближайшему лифту. Я прикажу ему доставить вас к скафандру. Вам не придется ничего делать, скафандр сам обо всем позаботится.

– Садзаки, я…

– Через десять минут вы должны покинуть корабль. Скафандр привезет вас ко мне. – Перед тем как отключиться, Садзаки добавил с усмешкой: – И настоятельно советую не будить жену.

Садзаки сдержал слово. Лифт и скафандр знали совершенно точно, куда надо доставить Силвеста.

По пути он никого не встретил. Никто не помешал скафандру обмерить его, адаптироваться к его параметрам и наконец мягко, даже ласково окутать собой нового хозяина.

Не было никаких признаков того, что корабль заметил открытие люка или выход Силвеста в космос.

Вольева проснулась. Черно-белый сон с армиями каких-то воинственных насекомых прервался совершенно неожиданно.

Хоури лупила кулаком в дверь каюты и кричала, но спросонья Вольева не разобрала ни слова. Когда же она открыла дверь, прямо в лицо ей уставился плазмобой. Хоури заколебалась, а потом неохотно опустила оружие, как будто не была уверена, что за дверью никто не прячется.

– Что случилось? – спросила Вольева.

– Паскаль подняла тревогу, – ответила Ана. Пот крупными каплями выступил у нее на лбу, на ложе ружья мокрые ладони оставили темные пятна. – Она проснулась, а Силвеста и след простыл.

– Исчез?

– Но кое-что оставил! Она жутко переживает, но все же отдала это, чтобы я показала тебе. – Плазмобой повис на ремне, Хоури вынула из кармана какой-то клочок.

Вольева протерла глаза и взяла бумагу. Прикосновение осязательных бугорков на пальцах активировало скрытое послание, и на фоне переплетающихся птичьих силуэтов нечетко проявилось лицо Силвеста.

«Боюсь, я солгал тебе, – зазвучал его голос с бумаги. – Паскаль, мне будет очень жаль, если ты возненавидишь меня, но я надеюсь, этого не случится, ведь мы столько пережили вместе. – Голос стал еле слышен. – Ты умоляла меня отказаться от затеи проникнуть внутрь Цербера. И все же я ухожу. В ту минуту, когда ты услышишь эти слова, я уже буду в пути, и меня никто не сможет остановить. Мне ничем не оправдать свой поступок, кроме того, что я должен его совершить, и, думаю, ты всегда понимала это. Тем более что волей судьбы мы оказались так близко от этого места. – Он замолк, чтобы перевести дух или обдумать дальнейшее. – Паскаль, ты единственная, кто догадался о том, что на самом деле произошло у Завесы Ласкаля. И ты знаешь, как я восхищаюсь тобой. Вот почему я не побоялся признаться тебе. Клянусь, то, что я рассказал, мне тогда казалось истиной. Это ни в коем случае не было очередной ложью. И вот теперь эта женщина, которую Хоури считает Кариной Лефевр… Она подослала Хоури, чтобы убить меня, чтобы не подпустить к Церберу!»

На несколько секунд бумага смолкла. Затем опять зазвучал голос Силвеста:

«Паскаль, я вел себя так, будто не поверил ни единому ее слову. Возможно, я и в самом деле тогда не верил. Я гнал призраков прошлого, я хотел убедить себя самого, что происходящее ныне не имеет никакого отношения к тому, что случилось там, у завесы.

Ты понимаешь меня, правда? Я обязан дойти до конца, иначе призраки не умолкнут. Может быть, я должен поблагодарить Хоури. Она дала мне толчок, хотя я никогда еще не испытывал такого страха перед своей возможной находкой. Я не думаю, что она, даже все они, плохие люди. И уж конечно, это никак не относится к тебе, моя Паскаль. Я знаю, они убедили тебя, и ты пытаешься отговорить меня, потому что любишь. И, делая выбор, я предаю твою любовь. Невозможно выразить словами, какую боль я испытываю при этом.

Поймешь ли ты меня? И сможешь ли простить, когда я вернусь? Разлука не будет долгой – каких-нибудь пять дней. А может, и гораздо меньше. – Он опять помолчал, прежде чем добавить постскриптум. – Я беру с собой Кэлвина. И сейчас, когда записываю эти слова, он во мне. Я бы солгал, если бы сказал, что мы не пришли к… новому равновесию. Думаю, он будет полезен».

Изображение на бумаге померкло.

– Знаешь, – сказала Хоури, – были моменты, когда мне становилось его жаль и он даже казался симпатичным. Но он все испортил.

– Ты сказала, что Паскаль переживает.

– А как бы ты себя чувствовала на ее месте?

– Не знаю. Возможно, он прав. Возможно, она действительно знала о том, что должно произойти. И вполне вероятно, что ей следовало бы хорошенько подумать, прежде чем выходить замуж за такую свинью.

– Считаешь, он уже далеко?

Вольева бросила взгляд на бумагу, как будто надеялась получить новую информацию.

– Надо полагать, ему посодействовали. Тех, кто мог содействовать, осталось мало. В общем-то, никого, если не считать Садзаки.

– Его, конечно, не стоит исключать. Наверное, он вылечился быстрее, чем мы ожидали.

– Нет. – Вольева нажала на свой всеведущий браслет. – Я знаю, где находится каждый член триумвирата. Хегази – в воздушном шлюзе, Садзаки – в лазарете.

– Как насчет того, чтобы на всякий случай проверить?

Вольева схватила комплект одежды, достаточно теплой, чтобы можно было посетить любой отсек с искусственной атмосферой. Сунула за пояс игольный пистолет, а на плечо повесила тяжелый двуручный автомат, который Хоури выбрала для нее в арсенале. По сути, это было спортивное оружие с огромной начальной скоростью пули, изобретенное в двадцать третьем столетии. Продукт Первой Панъевропейской Демархии лежал в чехле из черного неопрена. По бокам ложа были инкрустированы два китайских дракона из золота и серебра, с рубиновыми глазами.

– Ни в малейшей степени не возражаю, – сказала она.

Они достигли воздушного шлюза, в котором был заперт Хегази. Последнему нечем было заниматься, кроме любования собственной персоной в полированных стенках. Так, во всяком случае, считала Вольева в те редкие минуты, когда вспоминала об арестованном триумвире. Вообще-то, ненависти к Хегази она не испытывала – слабоват он был, чтобы вызывать к себе такое чувство. Порой ей казалось, что существовать он способен только в тени Садзаки.

– У тебя с ним не было проблем? – спросила Вольева.

– Нет… разве что он все время доказывал свою невиновность. Говорил, что не выпускал Похитителя Солнц из ЦАПа. Звучало довольно искренне.

– Это очень старая техника, известная под названием «ложь».

Вольева поправила на плече автомат с китайскими драконами и взялась за рычаг механизма, открывающего внутреннюю дверь шлюза. Ноги прочно уперлись в покрытый слизью пол.

Нажим.

– Не могу открыть.

– Давай я попробую! – Хоури оттеснила ее и налегла на рычаг. – Нет, – сказала она после нескольких попыток. – Заело, должно быть.

– Ты, часом, не заварила дверь?

– Может, и стоило.

Вольева постучала:

– Хегази, ты меня слышишь? Что у тебя с дверью? Не можем открыть.

Ответа не последовало.

– Он там, – сказала Вольева после консультации с браслетом. – Не слышит через плиту?

– Мне это не нравится, – буркнула Хоури. – Дверь была в полном порядке, когда я уходила. Придется стрелять в замок. – Не ожидая согласия Вольевой, она крикнула: – Хегази! Слышишь меня? Мы будем стрелять в дверь!

Она сорвала с плеча плазмобой. На предплечье напряглись крутые мышцы. Другой рукой она прикрыла лицо и для надежности отвернулась.

– Подожди! – крикнула Вольева. – Мы слишком торопимся. А что, если открыта внешняя дверь шлюза? В таких случаях срабатывают датчики давления и задраивают внутреннюю дверь.

– В этом случае Хегази не доставит нам неприятностей. Разве что он умеет жить не дыша по нескольку часов.

– Верно. И все же не следует пороть горячку.

Хоури подошла к двери вплотную:

– Если тут и есть панель, показывающая давление за дверью, то ее нипочем не найти под грязью. Я могу поставить коллимацию на минимум. Просверлим дыру толщиной с иголку.

– Валяй, – согласилась Вольева после некоторого колебания.

– Хегази, мы изменили план! Я проделаю отверстие вверху двери. Если ты стоишь, то сейчас самое время сесть и подумать о приведении твоих дел в порядок.

Ответа не последовало.

«Плазмобою поставленная задача может показаться оскорбительной, – подумала Вольева. – Все равно что нарезать свадебный торт промышленным лазером».

И все же Хоури своего добилась. Вспышка, треск – это плазменное ружье плюнуло тонким продолговатым семечком шаровой молнии в дверь. Образовавшаяся дырочка была очень похожа на лаз жука-древоточца.

В течение секунды из нее тянулся серый дым.

А затем с шипением ударила темная дуга кипятка.

Не теряя времени даром, Хоури просверлила дыру большего диаметра. Теперь ни она, ни Вольева не сомневались, что за дверью нет живых. Хегази или мертв по неизвестной причине, или неизвестным образом покинул шлюзовую камеру. Эта струя бурой жидкости под высоким давлением – его последнее послание бывшим тюремщикам.

Хоури снова выстрелила, и струйка превратилась в поток толщиной в руку, ударивший с такой силой, что попавшая под него Ана не устояла на ногах. Рядом с ней в толстый, по щиколотку, слой слизи шлепнулось и ружье. Слизь зашипела, коснувшись раскаленного ствола. К тому времени, когда Хоури кое-как встала, поток унялся, лишь струйки толчками выплескивались из отверстий в двери. Хоури подняла плазмобой и стерла с него грязь, сомневаясь, что оружие осталось исправным.

– Это корабельная слизь, – сказала Вольева. – Такая же, как и та, в которой мы стоим. Я ее вонь всюду узнаю.

– Значит, шлюз полон слизи?

– Только не спрашивай, откуда она взялась. Сделай еще дыру, побольше и пониже.

Хоури так и поступила. Потом просунула в отверстие руку и завозилась с внутренними запорами, стараясь не касаться раскаленного металла. Вольева права, думала она, именно датчики давления заперли дверь. Но каким образом в шлюз могло накачаться столько этой гадости?

Дверь открылась, остававшаяся в шлюзовой камере слизь торжественно хлынула в коридор.

И вынесла то, что осталось от Хегази. Трудно было сказать, что явилось причиной смерти – избыточное давление или его мгновенный сброс. Но металлические и органические элементы триумвира, похоже, расставались друг с другом легко.

Глава тридцать первая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

– Тут без сигареты не разберешься, – сказала Вольева.

Ей понадобилась чуть ли не минута, чтобы вспомнить, куда она засунула пачку. Когда Илиа наконец отыскала курево в том кармане куртки, которым реже всего пользовалась, то не стала торопиться ни с открыванием пачки, ни с выуживанием из нее мятой белой палочки. Лишь слегка придя в себя, она сделала глубокую затяжку. То, что происходило с ее нервами, напоминало кружение подхваченных ветром перьев; сейчас они помаленьку возвращались на землю.

– Его убил корабль, – сказала она, глядя на останки Хегази, но стараясь не принимать близко к сердцу увиденное. – По-другому это не объяснить.

– Убил? – спросила Хоури, держа под прицелом лохмотья триумвира, которые покачивались на густой слизи возле ее ног; она будто опасалась, что эти куски плоти могут вдруг заняться самовосстановлением. – Ты хочешь сказать, это не несчастный случай?

– Нет, это не несчастный случай. Я знаю, Хегази был в сговоре с Садзаки, а следовательно и с Силвестом. И все же убил его Похититель Солнц. Правда, тут есть о чем подумать?

– Похоже на то.

Может, Хоури и сама просчитала бы варианты, но Вольева на всякий случай решила объяснить ей случившееся.

– Силвест на пути к Церберу. А поскольку мне не удалось уничтожить «Плацдарм», уже ничто не помешает Силвесту проникнуть внутрь планеты. Понимаешь? Это значит, победа Похитителю Солнц обеспечена. Остальное – всего лишь вопрос времени и поддержания статус-кво. Никто не стоит у него на пути.

– Никто, кроме нас, – произнесла Хоури, потупившись, подобно умному ученику, который хочет произвести впечатление на учителя, но не хочет раздражать одноклассников.

– Вот именно. Опасность для него представляем мы с тобой, а еще Паскаль. Хегази тоже был потенциальной угрозой. И только по одной причине: он был человеком. – Разумеется, Вольева гадала на кофейной гуще, но ей все сказанное казалось логичным. – Для такого существа, как Похититель Солнц, человеческая лояльность… слишком зыбкая, неупорядоченная материя – возможно даже, непознаваемая. Он привлек на свою сторону Хегази или, по крайней мере, тех, кому Хегази был предан. Но разве он мог постичь механизм верности и освоить принципы управления им? Сомневаюсь. Хегази был элементом, который приносил определенную пользу, но мог сломаться в дальнейшем. – Вольева говорила с ледяным спокойствием, которое исходило из понимания собственной абсолютной незащищенности, и знала, что еще никогда не приближалась к этому пониманию так близко. – А поэтому он должен был умереть. Цель Похитителя Солнц почти достигнута, и я думаю, он захочет поступить точно так же и с нами.

– Если он решит погубить нас…

– А разве он сейчас не этим занят? Возможно, пытается вовсю. Но часть корабельных отсеков не подчиняются центральному контролю, а значит, Похититель Солнц ограничен в своих действиях. Тело, которым овладел этот паразит, разбито параличом и наполовину разъедено проказой.

– Как поэтично! Но что это означает для нас?

Сигарета уже была докурена до фильтра. Вольева зажгла новую.

– Это означает, что Похититель Солнц попытается нас убить, и трудно предугадать, каким способом он воспользуется. Скажем, выпустить в космос весь воздух он не может, поскольку каналов для передачи такой команды просто не существует. Даже я не смогла бы этого сделать, если бы не открыла все шлюзы, отключив тысячи различных электромеханических предохранительных устройств. Вполне возможно, что затопить помещение объемом больше воздушного шлюза ему тоже не под силу. Но что-нибудь он изобретет, за это я ручаюсь.

Внезапно, почти не думая, она схватила свой автомат и направила его в темный длинный коридор, ведущий к шлюзу.

– В чем дело?

– Ни в чем, – ответила Вольева. – Просто я боюсь. До смерти боюсь. Хоури, я правильно понимаю: у тебя нет соображений насчет того, как нам быть?

У Аны соображения, однако, имелись.

– Надо найти Паскаль. Она гораздо хуже нас ориентируется на корабле. И если начнется заваруха…

Вольева раздавила недокуренную сигарету о ствол автомата.

– Ты права. Нам не следует разделяться, и мы не будем этого делать. Как только…

Что-то с шумом возникло из темноты и остановилось метрах в десяти от них.

Вольева тут же взяла силуэт на прицел, но не выстрелила. Какой-то инстинкт сказал ей, что эта штуковина явилась сюда не ради убийства. Это был один из гусеничных роботов, которых, как она помнила, Силвест использовал в неудачной попытке вылечить капитана. Управлялись такие машины по большей части кораблем, а не собственным мозгом.

Его фасеточные глаза, укрепленные на невысоких стержнях, уставились на женщин.

– Он не вооружен, – тихо проговорила Вольева и тут же поняла, что шепот тут ни к чему. – Наверное, послан выследить нас. Мы в одном из слепых отсеков – он не просматривается кораблем.

Датчики робота легонько покачивались с боку на бок, как будто он определял точное местонахождение женщин. Затем он попятился во тьму.

Хоури разнесла его вдребезги.

– Зачем ты это сделала? – спросила Вольева, когда эхо взрыва замерло вдали и ее глаза перестали жмуриться от яркой вспышки. – Все, что он видел, уже передано кораблю. Стрельба бессмысленна.

– А чего он на меня так нахально пялился? – ответила Хоури. – И вообще… одной заботой меньше.

– Понятно, – сказала Вольева. – Знаешь, с какой скоростью корабль производит этих роботов? Через двадцать секунд будет готов новый.

Хоури поглядела так, будто Вольева выдала понятную только самой себе шутку. Однако та говорила совершенно серьезно. То, что она поняла лишь сейчас, напугало ее куда сильнее, чем появление робота. Если корабль догадался прибегнуть к помощи роботов ради получения информации, то вполне логично, что он постарается приспособить такие машины и для убийства оставшихся на борту людей.

Не успела Вольева додумать эту мысль до конца, как ей пришлось еще раз обмереть от страха. Корабельная слизь невдалеке всколыхнулась, из нее вынырнула маленькая голова с черными глазами-бусинками. Тварь секунду-другую смотрела на Илиа, а затем взмахнула голым хвостом и исчезла в темноте.

Вольева вспомнила, что крысы-уборщицы тоже подчиняются кораблю.

Когда сознание вернулось – а Силвест не сразу смог вспомнить, при каких обстоятельствах лишился его, – вокруг кружилось множество размазанных звезд. Танец был настолько диким, что Силвест испугался, как бы его не затошнило от такого зрелища.

Что он вообще здесь делает? И почему чувствует себя так странно – будто каждую клетку тела набили ватой?

Потому что он в скафандре, вот почему! В одном из тех специальных скафандров, которыми пользуются ультра с корабля. Такие же снасти доставили его и Паскаль с Ресургема на борт «Ностальгии по бесконечности».

Этот скафандр наполняет легкие какой-то жидкой дрянью вместо воздуха!

– Что случилось? – произнес он про себя, но так, чтобы простейший встроенный прибор для чтения мыслей смог воспринять вопрос.

– Я разворачиваюсь, – проговорил скафандр. – Маневрирую центральным двигателем.

– Где мы, черт возьми?

Разбираться в своих воспоминаниях было тяжело – все равно что искать концы в комке невероятно запутанной пряжи. Даже подступиться страшно.

– Мы более чем в миллионе километров от корабля, а до Цербера осталось немногим меньше.

– И весь этот путь мы прошли за… – Силвест осекся. – Нет, не помню. Подскажи, сколько мы летим.

– Стартовали семьдесят четыре минуты назад.

Чуть больше часа, подумал Силвест. Но он бы поверил, даже если бы скафандр сказал, что прошли целые сутки.

– Наше среднее ускорение – десять g. Мне приказано не отставать от триумвира Садзаки.

Вот теперь Силвест вспомнил. Вызов от Садзаки чуть ли не в полночь, пробежка к складу скафандров. Потом всплыло, хотя и не во всех деталях, прощальное письмо, которое он оставил Паскаль. Это была уступка с его стороны, единственная роскошь, которую он себе позволил. Но даже будь у него несколько дней для подготовки побега, вряд ли он поступил бы иначе. Наверняка не взял бы с собой ни средств для записи впечатлений, ни камеры для съемки подземных видов. Ведь у него есть доступ к библиотеке скафандра и его богатой сенсорике.

Эти скафандры очень хорошо вооружены, они способны защищаться от всех средств нападения, с которыми до сих пор имел дело «Плацдарм» Вольевой. Они умеют «выдавливать» из себя инструментарий для различных анализов, создавать в себе пустоты для хранения образцов и результатов их изучения. Кроме того, подобно космическому кораблю, скафандр может действовать автономно.

Силвест подумал, что скафандр на самом деле является кораблем. Это сложный, необычайно гибкий аппарат, в котором есть место только для одного пассажира. Скафандр способен действовать в качестве шаттла, а при необходимости может быть превращен в средство передвижения по поверхности планеты. Без этой штуковины нельзя было бы и надеяться на путешествие в глубины Цербера.

– Хорошо, что я проспал разгон, – сказал Силвест.

– Ничего другого вам не оставалось, – ответил скафандр, демонстрируя полное отсутствие интереса. – Пришлось подавить ваше сознание. А теперь приготовьтесь к снижению скорости. Когда вы снова очнетесь, мы уже будем близки к цели нашего путешествия.

Силвест начал было формулировать следующий вопрос – он хотел узнать, почему до сих пор не объявился Садзаки, – но скафандр снова погрузил его в сон, такой же беспробудный, как и предыдущий.

Вольева решила побыть в рубке, пока Хоури не разыщет Паскаль. Теперь она не рисковала пользоваться лифтами, но, к счастью, ей предстояло подняться всего лишь на двадцать уровней. Утомительно, но переносимо, а главное, практически безопасно. В лестничные колодцы корабль не пошлет роботов, даже летающие машины, которые снуют в обычных коридорах на сверхпроводящих магнитных полях. И все же она держала автомат наготове, пока поднималась по длиннющим винтовым лестницам, останавливаясь лишь перевести дух да прислушаться, не крадется ли кто-нибудь по пятам, не поджидает ли впереди.

В пути она коротала время, придумывая способы, которыми корабль может ее умертвить. Это была интересная интеллектуальная задача, которая проверяла глубину знаний Илиа, причем в неожиданном аспекте; теперь на привычные вещи приходилось смотреть с совершенно непривычных позиций. Однажды, и не так уж давно, она сама побывала в ситуации, аналогичной той, в которой сейчас находился корабль. Она собиралась убить Нагорного или хотя бы обезвредить его, что практически было одно и то же. В конце концов она прикончила Нагорного, так как он первым попытался расправиться с ней.

Теперь способ, которым она добилась своего, занимал ее мысли. Илиа так резко ускоряла и замедляла движение корабля, что стажер разбился всмятку. Рано или поздно – и она не видела никаких препятствий, способных этому помешать, – корабль сам доберется до этой идеи. И когда это произойдет, Вольевой лучше бы находиться где-нибудь подальше от лестничного колодца.

Илиа достигла рубки без помех, хоть и проверила каждую тень по пути, убедившись, что там не подстерегает машина или, того хуже, крыса. Она не знала, на что способны крысы, но узнавать совсем не хотелось.

Рубка была пуста. В ней ничего не изменилось за недолгое время отсутствия Вольевой. Последствия учиненного Хоури погрома остались не устранены. Даже пятна крови Садзаки виднелись на полу этого гигантского полусферического помещения. Голографический дисплей светился, забрасывая Вольеву массой постоянно обновляемых данных о состоянии Цербера и «Плацдарма». На мгновение в ней проснулся материнский интерес к собственному детищу, которое так стойко держалось против атакующих войск планеты. И хотя она испытывала законную гордость, все равно хотелось, чтобы «Плацдарм» проиграл и Силвесту не удалось проникнуть в недра Цербера. Разумеется, если он сможет добраться живым до планеты.

– Зачем ты пришла сюда? – прозвучал голос.

Она повернулась, будто получив обжигающий удар хлыстом. С одного из высоких ярусов рубки на нее смотрел стоящий человек. Незнакомый – просто закутанный в темный плащ мужчина со скрещенными на груди руками и скалящимся черепом вместо лица.

Вольева нажала на спуск, но мужчина не дрогнул, когда пуля пронзила его. Ионизированный след выстрела затрепетал, точно стяг.

Рядом с первой фигурой появилась вторая, одетая несколько иначе.

– Срок твоей службы истек, – сказал она на самом древнем норте.

Этот вариант языка Вольева знала плохо, а потому с большим трудом поняла значение слов.

– Что тебе нужно? – спросил первый мужчина, но тут рядом с ним появился еще один, а затем еще и еще.

Тени далекого прошлого обступили Вольеву со всех сторон.

– Экая наглость!.. – Возглас утонул в голосах других призраков, стоявших справа от нее.

– У тебя нет таких прав, триумвир. Я обязан предупредить тебя…

– Ты серьезно злоупотребила властью и должна передать ее…

– …Горько разочаровались, Илиа, и обязаны, со всей деликатностью, потребовать, чтобы ты…

– …Сняла с себя привилегии…

– …Совершенно неприемлемо…

Когда хор превратился в непрерывный бессловесный рев, а собрание мертвецов заполонило весь зал, Вольева закричала. Куда бы она ни обращала взор, всюду ее окружала масса древних лиц, шевелящих широко разинутыми ртами, будто каждый из призраков был тут единственным оратором. И каждый будто воображал, что всеобщее внимание обращено именно на него. Казалось, они молятся ей. Молятся, ибо она всемогуща. Молятся и одновременно жалуются. Сначала со злобой, будто она их чем-то разочаровала, потом с ненавистью и презрением, как будто она не только обманула их, но обманула постыдно и при этом еще совершила неслыханный грех, такой мерзкий, что о нем даже сказать нельзя, а можно лишь кривить губы и метать взгляды, полные стыда за нее.

Вольева подняла автомат. Соблазн выпустить в этих придурков всю обойму был нестерпим. Убить их, конечно, нельзя, зато можно повредить проецирующую технику.

Но боеприпасы надо беречь. Арсенал теперь недоступен.

– Отстаньте! – завопила она. – Убирайтесь куда подальше!

Один за другим мертвецы смолкали и исчезали. А перед тем как исчезнуть, каждый укоризненно качал головой, будто ему было стыдно находиться рядом с Вольевой.

И вот наконец Илиа полностью отвоевала рубку. Она дышала резко и часто; надо было успокоиться. Медленно выкурила сигарету, стараясь дать отдых мозгам. Пальцы поглаживали автомат. Вольева радовалась, что не выпустила весь магазин, хотя, ее бы воля, она с наслаждением разгромила бы рубку. Прикосновение к оружию было необычайно приятно. Хоури подобрала ей отличную стрелялку. На ложе золотом и серебром горели китайские драконы.

И тут заговорил дисплей.

Вольева подняла глаза и увидела лицо Похитителя Солнц.

Паскаль открыла Вольевой значение этого имени, так что никем иным он быть и не мог. Но эта сущность оказалась гораздо страшнее, чем представляла себе Илиа. Потому что она не просто видела Похитителя Солнц. Она видела его таким, каким он видел себя сам, и, похоже, с рассудком у него обстояло неблагополучно. Вольева вспомнила Нагорного и только теперь поняла, почему тот сошел с ума. Ничего удивительного – попробуй поживи с этаким чудищем в голове да попытайся понять, как оно туда попало и чего от тебя хочет. Можно только пожалеть погибшего артиллериста! А что, если и у самой Вольевой развился психоз в контакте с этим привидением, маячащим в каждом ее сне, стоящим за первой утренней мыслью?

Наверное, некогда Похититель Солнц был амарантийцем. Но он изменился – возможно, по собственной воле – благодаря генной инженерии, вылепив из себя и своих отлученных совершенно новый биологический вид. Они приспособили собственное анатомическое строение для полетов в условиях нулевой гравитации. Вырастили огромные крылья. Сейчас эти крылья были видны – возвышались над круглой лысой головой, а та, казалось, стремительно приблизилась бы к Вольевой, если бы не упиралась в невидимое препятствие.

Пожалуй, правильнее было бы назвать это голым черепом. Глазницы, правда, не пустовали, их до краев заполняла кромешная мгла, такая же черная и бездонная, какой Вольева представляла себе завесу затворников. Кости Похитителя Солнц испускали мертвенное сияние.

– Что бы я ни говорила раньше, – сказала Вольева, когда первый шок от увиденного прошел, а вернее, понизился до переносимого, – думаю, что ты уже придумал способ убить меня. Если, конечно, твоя цель заключается в этом.

– Ты не можешь знать, чего я хочу.

Когда он говорил, слова не звучали, но смысл удивительным образом доходил до Вольевой – как будто ее рассудок выхватывал его из молчания. Сложные челюсти Похитителя Солнц вообще не двигались. Ей вспомнилось, что устная речь не была у амарантийцев важным средством общения. Эта цивилизация развивалась на базе визуальных изображений. И эта база, надо полагать, была достаточно мощной, чтобы сохраниться даже после того, как Похититель Солнц покинул Ресургем и подверг свой народ трансформации столь радикальной, что по возвращении на родную планету они были приняты за крылатых богов.

– Зато я знаю, чего ты не хочешь, – сказала Вольева. – Ты не хочешь допустить, чтобы кто-нибудь помешал Силвесту достигнуть Цербера. Поэтому и решил нас уничтожить.

– Его миссия для меня исключительно важна, – признал Похититель Солнц, но тут же поправился: – Для нас. Для тех, кто выжил.

– Выжил после чего? – Может, это последний шанс достичь перемирия с ним. – Нет, постой-ка… Что еще вы могли пережить, кроме гибели амарантийского мира? Или речь о другом? Неужели ты нашел способ не умирать?

– Теперь ты знаешь, где я вошел в Силвеста. – Это был не вопрос, а скорее бесстрастное утверждение.

«Интересно, – подумала Вольева, – многое ли из наших рассуждений стало известно Похитителю Солнц?»

– Должно быть, в Завесе Ласкаля, – сказала она. – Только в этой версии я вижу хоть какой-то смысл.

– Там мы обрели убежище на девятьсот девяносто тысяч лет.

Совпадение было слишком явным, чтобы не придавать ему значения.

– То есть с того времени, как на Ресургеме погибло все живое?

– Да. – Это прозвучало в мозгу как зловещее шипение. – Завесы сделаны нами. Последняя отчаянная попытка нашей стаи, предпринятая уже после того, как оставшиеся на планете амарантийцы превратились в пепел.

– Не понимаю… Ласкаль рассказывал, да и сам Силвест обнаружил…

– От них скрыли истину. Ласкалю представили вымысел, вместо нас он увидел древнюю культуру, нисколько не схожую с нами. Настоящее предназначение завес осталось для него тайной. Ему показали приманку, которая могла пробудить интерес у других и привести их к нам.

Вольева поняла, как сработала ловушка. Ласкалю дали понять, что завесы представляют собой склады опасных технологий, которые человечество было бы совсем не прочь прибрать к рукам. Разве отказались бы люди от двигателей, позволяющих преодолевать скорость света, и тому подобного? Когда Ласкаль рассказал об этом Силвесту, тот, естественно, еще сильнее захотел проникнуть в завесу. Ему удалось получить поддержку всей демархистской общины Йеллоустона – в случае успеха экспедиции эта группировка получила бы невообразимое преимущество.

– Но если это ложь, – сказала Вольева, – то каково же настоящее предназначение завес?

– Триумвир Вольева, завесы нам нужны для того, чтобы прятаться за ними. – Казалось, Похититель Солнц играет с нею, наслаждаясь ее непониманием. – Это убежища. Области реконструированного пространства-времени, где мы можем жить не боясь.

– Не боясь кого?

– Тех, кто пережил Войну Рассвета. Тех, кого прозвали ингибиторами.

Вольева кивнула. Многого она еще не понимала, но одна вещь была вполне ясна. То, что рассказала Хоури – фрагменты странного сна, увиденного в ЦАПе, – очень походило на правду. Стажер запомнила далеко не все, многое она изложила не в правильной последовательности, но теперь стало очевидным: все это потому, что от Хоури ожидали понимания чего-то слишком огромного, слишком чуждого, слишком апокалиптического, – того, что ее разум был просто не в силах понять и сохранить. Ана сделала все от нее зависящее, но одного старания тут мало.

Теперь же Вольевой предлагали самой сложить фрагменты картины, вот только подход к этой задаче подразумевался совершенно другой.

О Войне Рассвета Хоури узнала от Мадемуазели, которая не хотела, чтобы Силвест добился успеха. А Похититель Солнц, напротив, всеми силами пытается этот успех обеспечить.

– Так что же происходит? – спросила Вольева. – Я догадываюсь, чем ты тут занимаешься. Задерживаешь меня. Знаешь, что я ужасно хочу получить ответы на кучу вопросов. Что ж, будь по-твоему.

Похититель Солнц молча ждал, когда Вольева начнет спрашивать. Задав множество вопросов и получив ответы, Вольева решила, что трата одного патрона будет оправданной. Она выстрелила в дисплей, и огромный стеклянный шар разлетелся на миллиард осколков. В этом же взрыве исчезло и лицо Похитителя Солнц.

Хоури и Паскаль шли кружным путем к лазарету, избегая лифтов и недавно отремонтированных коридоров, по которым легко могли передвигаться роботы. Обе держали оружие на изготовку, предпочитая палить во все, что казалось хоть немного подозрительным; доставалось и невинным теням, и пятнам на стенах.

– И что, он совсем никак не предупредил, что хочет отправиться на Цербер? – спросила Хоури.

– Нет. Он не собирался уходить так внезапно. Вернее, вчера мне что-то показалось, но я постаралась его отговорить.

– А что теперь ты о нем думаешь?

– Что ты хочешь услышать? Он мой муж, и мы любим друг друга. – Сказав это, Паскаль чуть не упала; Хоури едва успела ее подхватить. Паскаль смахнула слезы с покрасневших глаз. – Ненавижу его за то, что он сделал. На моем месте и ты ненавидела бы. И я не понимаю его… но все равно люблю. Постоянно думаю: а вдруг он уже умер? Это ведь возможно, да? А если и нет, то где гарантия, что я его увижу?

– Там, куда он отправился, не слишком безопасно, – произнесла Хоури и тут же подумала: но намного ли опаснее, чем сейчас на корабле?

– Да, я знаю. Думаю, он даже не подозревает, какой опасности подвергает и себя, и всех нас.

– Твой муж – не какой-нибудь безвестный обыватель. Это сам Силвест! – Хоури напомнила спутнице, что до сих пор жизнь Силвеста представляла собой череду невообразимых удач. – Было бы странно, если бы фортуна покинула его в тот час, когда до цели всей его жизни рукой подать. Вдобавок он ловкач каких поискать – есть шанс, что и на этот раз выкарабкается.

Панегирик хоть и немного, но успокоил Паскаль.

Только после этого Хоури рассказала ей о гибели Хегази и о том, что корабль, по всей вероятности, вознамерился уничтожить всех, кто еще остался на борту.

– Садзаки здесь не должно быть, – сказала Паскаль. – Я хочу сказать, что у него есть дело поважнее, чем валяться в лазарете. Ведь Дэн не знает, как добраться до Цербера. Поэтому он нуждается в помощи кого-то из вас.

– Вот и Вольева так думает.

– Зачем же мы сюда пришли?

– Видимо, Илиа ждет подтверждения своих предположений.

Хоури сильным толчком отворила дверь, ведущую в лазарет из частично затопленного короткого коридора. Одновременно она успела отвесить ловкий пинок крысе, очутившейся на пороге. В клинике стоял необычный запах. Ана сразу насторожилась.

– Паскаль, что-то здесь не так.

– А что полагается говорить в таких случаях? «Иди, я прикрою»? – Паскаль держала маломощный лучевик наперевес, причем выглядела так, будто не была уверена в своем умении с ним обращаться.

– Да, – кивнула Хоури. – Прикрой меня. Совсем неплохая мысль.

Она двинулась вперед, водя перед собой стволом плазмобоя.

Когда Хоури вошла в лазарет, тот отреагировал на ее присутствие, усилив освещение. Хоури в свое время навещала здесь раненую Вольеву; она считала, что неплохо запомнила планировку.

Прежде всего она взглянула на кровать, где должен был лежать Садзаки. Над изголовьем висел набор шарнирных и откидных медицинских сервомеханизмов – этакая стальная рука с множеством когтистых пальцев. И все они были покрыты кровью. Успевшая загустеть, она напоминала восковые натеки.

– Паскаль, не надо сюда…

Но Паскаль уже успела увидеть то, что лежало на кровати под инструментами. Постель тоже была в крови. Разглядеть, где кончался Садзаки, а где начинались его выпотрошенные внутренности, представлялось почти невозможным. Он чем-то напоминал капитана, но вместо серебряного цвета здесь господствовал красный. Как будто художник нарисовал на одну и ту же тему две картины, но в разных тонах. Две половины одного страшного диптиха.

Грудь трупа была раздута, она высоко вздымалась над постелью, будто по телу Садзаки бежали гальванические токи. Но сама грудная клетка была разодрана. На дне рваной раны, тянувшейся от грудины до лобка, запекалась кровь; как будто чудовищная ручища разорвала Садзаки почти пополам и вытащила все внутренности. Скорее всего, так и было.

Возможно, это произошло, когда триумвир заснул. Пытаясь удостовериться в этом, Хоури вгляделась в его лицо. Но различить выражения не удалось – слишком много крови.

Нет, Садзаки почти наверняка не спал.

Хоури почувствовала, как сзади приблизилась Паскаль.

– Я уже видела смерть, – сказала та. – На моих глазах убили отца.

– Но такого тебе видеть не приходилось.

– Ты права, – ответила Паскаль.

И тут грудь Садзаки будто взорвалась. Из нее что-то вылетело, неразличимое в фонтане крови, – а миг спустя плюхнулось на окровавленный пол и помчалось прочь, волоча за собой похожий на червя голый хвост.

И тут же еще три крысы высунули из Садзаки острые морды, раздувая ноздри и злобно тараща на Хоури и Паскаль черные бусины глаз. Эти зверьки тоже выскочили из разверстой груди мертвеца, шлепнулись на пол и последовали за первой крысой. Все они моментально скрылись в темном углу комнаты.

– Давай-ка сматываться, – сказала Хоури.

Не успела она договорить, как что-то сдвинулось. Стальная рука со слепящей быстротой устремилась к ней и схватила парой кривых, как клешни, с алмазными резцами инструментов, да так ловко, что она успела лишь пронзительно взвизгнуть. Клешни терзали куртку, а Хоури, напрягая все силы, пыталась вырваться из стального капкана.

Ей удалось высвободиться, но машина успела вцепиться в плазмобой и мощным рывком выдернула из рук. Хоури рухнула на пол, в жидкую грязь, успев заметить, что ее куртка в крови Садзаки. А вот несколько пятен поярче – это уже ее собственная кровь.

Хирургическая машина держала плазмобой на виду, как бы хвалясь захваченным трофеем. Парочка наиболее ловких манипуляторов начала ощупывать клавиши управления и поглаживать кожу приклада; аппарат явно испытывал при этом садистское наслаждение. Манипуляторы наводили ствол на Хоури.

Паскаль подняла свой лучевик и разнесла всю установку. Измазанные кровью металлические фрагменты рассыпались по останкам Садзаки. Плазмобой Хоури шлепнулся в слизь обугленным, от него шел зловонный дым, из разбитого корпуса вылетали голубые искры.

Хоури поднялась с пола, всем телом ощущая кровь и грязь, в которой успела выпачкаться с головы до ног.

Безнадежно испорченный плазмобой злобно жужжал, искры сыпались все гуще.

– Сейчас взорвется! – крикнула Хоури. – Бежим!

Они повернули к двери и только спустя секунду сообразили, что путь к отступлению отрезан.

Их были тысячи. Они шли в три слоя, утопая в скользкой жиже. Причем каждой крысе была безразлична собственная судьба: уборщицы перли безумной массой в предчувствии близкой победы. А сзади нажимали новые крысы – сотни, тысячи. Они лезли друг на друга; они покрывали весь пол коридора в пределах видимости.

Хоури выхватила оставшееся у нее оружие – маломощный иглострел, который она ценила только за точность боя. Ана водила стволом вдоль фронта крысиной волны, а Паскаль палила из лучевика, тоже не сказать что самого подходящего оружия в данной боевой ситуации. Крысы вспыхивали и взрывались, но каждую погибшую спешили заменить десятки живых. Первые ряды грызунов уже подступили вплотную к лазарету.

Внезапно коридор вдали залился ослепительным светом, а затем раздалась серия взрывов, таких частых, что они сливались в сплошной рев. Гром и вспышки приближались, ударные волны подбрасывали крыс в воздух. Вонь от горящих грызунов казалась невыносимой.

Постепенно крысиный натиск ослабел, а затем и вовсе прекратился. В дверях возникла Вольева. Ее автомат плевался дымом, дуло приобрело цвет свежей лавы. За спиной у Хоури вдруг прекратил шипеть ее испорченный плазмобой, и наступившая тишина казалась зловещей.

– Самое время убраться отсюда, – проговорила Вольева.

Паскаль и Хоури бросились к ней, давя крыс – и дохлых, и в панике ищущих укрытие. А потом на Ану обрушилась сзади раскаленная волна чудовищной силы, и она почувствовала, что летит.

Глава тридцать вторая

На подлете к поверхности Цербера, год 2566-й

На этот раз ощущение амнезии прошло быстрее, хотя виды, открывшиеся Силвесту, были для человеческого глаза не просто дикими, а невообразимыми.

– Мы спускаемся к «Плацдарму», – проинформировал его скафандр лишенным всякой аффектации голосом, как будто это было самое заурядное событие в мире.

По визору скафандра бежали какие-то изображения, но глаза Силвеста не успевали сфокусироваться на них, и он приказал проецировать изображения прямо в мозг. Стало лучше: ложные контуры поверхности – теперь уже огромные, занимающие половину неба, – рисовались в сиреневых тонах, и этот мир казался еще более складчатым, еще более похожим на мозг, чем раньше. Естественное освещение практически отсутствовало, если не считать два слабых красных маячка: Гадес и Дельту Павлина. Скафандр это компенсировал, смещая почти инфракрасные фотоны в видимый спектр.

Что-то торчало над горизонтом, мигая в зеленых тонах.

– «Плацдарм», – сказал Силвест, желая хотя бы услышать человеческий голос. – Я его вижу.

Отсюда «Плацдарм» казался совсем маленьким – будто шальной осколок изувечил статую бога. Цербер имел в диаметре около двух тысяч километров, «Плацдарм» – всего четыре километра в длину, но бóльшая его часть утонула в коре. Малая величина этого сооружения в сравнении с огромной планетой лучше всего говорила об искусстве Илиа, ухитрившейся загнать ядовитый шип в бок исполина. Даже отсюда поверхность вокруг «Плацдарма» выглядела воспаленной, даже гангренозной; к такой ране планета явно не была готова. Кора в радиусе нескольких километров от корабля больше не пыталась выглядеть реальной. Там Силвест видел гексагональную сетку, которая по периферии расплывалась, превращаясь в «камень».

Через несколько минут он должен был оказаться над открытым основанием конуса. Силвест уже ощущал, как гравитация потягивает за внутренности, хотя он по-прежнему находился в гель-воздушной среде. Сила тяготения составляла тут четверть земной, но падение с той высоты, на которой сейчас находился Силвест, закончилось бы плохо. Даже скафандр не спас бы.

Теперь, в конце пути, новый объект появился в непосредственной близости от Силвеста. Он затребовал увеличение и миг спустя увидел скафандр – точно такой же, как его собственный, серебряный на фоне черного неба и чуть-чуть опережающий его в полете. Скафандр тоже направлялся к «Плацдарму», вернее, к круглому отверстию в его корме. «Мы как планктон, – подумал Силвест, – который море несет в глотку кальмара, застрявшего между зубами кита».

«А пути-то назад нет», – мелькнуло в мозгу.

Три женщины бежали по коридору, выстланному ковром из крысиных трупиков и каких-то черных скорлупок – наверное, тех же крыс, только сгоревших. У них был один исправный автомат на всех, но он вполне мог уничтожить любого робота, высланного им наперерез. Впрочем, для такой задачи сгодится и пистолет, хотя к нему нужна опытная рука и немного удачи.

Время от времени под ногами дергался пол, и это здорово действовало на нервы.

– Что все это значит? – Хоури прихрамывала – ей серьезно досталось при взрыве в лазарете.

– Это значит, что Похититель Солнц экспериментирует, – ответила Вольева. После каждых двух-трех шагов ей приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание. У нее мучительно болел бок, как будто открылись все раны, полученные на Ресургеме. – До сих пор он пытался покончить с нами простейшими средствами, вроде роботов и крыс. А потом сообразил: если научится управлять ускорением, находясь в безопасном месте, то сумеет убить нас резкими колебаниями тяги. – Задыхаясь, она преодолела еще несколько метров. – Именно так я избавилась от Нагорного. Но Похититель Солнц еще плохо знаком с кораблем, хоть и сумел завладеть контролем. Он меняет скорость постепенно, стараясь понять, как работает двигатель. А когда поймет…

– Неужели нет места, где бы мы могли чувствовать себя в безопасности? Куда не проникнут ни крысы, ни механизмы? – спросила Паскаль.

– Нет такого места, куда не проникнет ускорение.

– Тогда надо поскорее покинуть корабль. Ты это имеешь в виду?

Вольева остановилась и внимательно осмотрела коридор. Вроде он не из тех, которые прослушиваются.

– Не нужно иллюзий, – сказала она. – Если мы убежим с корабля, то вряд ли сможем потом вернуться. С другой стороны, мы обязаны остановить Силвеста, конечно, если имеется хоть один шанс.

– Но как мы доберемся до Дэна? – спросила Паскаль.

Очевидно, задачу остановить Силвеста она представляла по-своему: сначала разыскать его, а потом не пускать вперед.

– Думаю, твой муж забрал скафандр, – сказала она. – Если верить моему браслету, то все шаттлы на своих местах. К тому же у него нет опыта их пилотирования.

– А может, он получил помощь от Похитителя Солнц? – вмешалась Хоури. – Слушайте, не лучше ли нам поспешить? Мне кажется, мы бежим наобум, но все равно я предпочла бы двигаться, вместо того чтобы торчать здесь.

– Наверняка он взял скафандр, – сказала Паскаль. – Это в его стиле. Но он не смог бы в одиночку.

– А как насчет помощи Похитителя Солнц?

Паскаль затрясла головой:

– Исключено! Дэн в Похитителя Солнц даже не верит. Возникни у него мысль, что его кто-то к чему-то толкает, он бы отказался от такой помощи.

– А может, у него не было выбора? – произнесла Хоури. – Ладно, будем считать, он взял скафандр. Как же мы поймаем его?

– Только на Цербере. – Об этом не хотелось думать. Вольева прекрасно знала, как быстро можно преодолеть миллион километров, если человек способен выдержать постоянное ускорение в десять g. – Сами мы не можем взять скафандры, особенно того типа, которым воспользовался твой муж. Это слишком опасно. Придется лететь на шаттле. У него скорость меньше, но зато и меньше вероятность, что Похититель Солнц проникнет в его контрольную матрицу.

– А что ему помешает?

– Клаустрофобия. Шаттлы устарели на триста лет в сравнении со скафандрами.

– И чем это может помочь нам?

– Имея дело с паразитическими инопланетными разумами, я всегда предпочитаю пользоваться простейшими средствами. – Затем спокойно, будто ставила точку в конце разговора, Вольева прицелилась и застрелила крысу, которая осмелилась высунуть нос в коридор.

– Я помню это место, – сказала Паскаль. – Ты привела нас сюда, когда…

Хоури открыла дверь с изображением паука.

– Входи, – произнесла она. – Чувствуй себя как дома. Ну, еще можешь помолиться, чтобы я вспомнила, как Вольева обращалась с этой штуковиной.

– А где мы с ней встретимся?

– Снаружи, – ответила Хоури. – Я на это искренне надеюсь. – Она закрыла дверь «Паука» и, морща лоб, напряженно вгляделась в пульт с латунными и медными переключателями.

Глава тридцать третья

Орбита Цербера-Гадеса, год 2566-й

Подходя к капитану, Вольева вынула из кобуры иглострел. Она понимала, что необходимо поскорее добраться до ангара с шаттлами – любая ее задержка может сыграть на руку Похитителю Солнц, который сейчас целеустремленно занимается подготовкой убийства. Но прежде, чем покинуть корабль, необходимо кое-что сделать. В этом не было логики, но она понимала, что не переступит через свою совесть.

Илиа спустилась по трапу на капитанский уровень, в такую жуткую стужу, что казалось, воздух замерзает прямо в горле. Крысы тут не попадались: слишком холодно. Да и роботам сюда добираться трудно из-за риска превратиться в часть капитана, стать добычей чумы.

– Ты слышишь меня, подонок? – Перед этим она отдала браслету приказ слегка подогреть капитана, восстановить его мыслительный процесс. – Если да, то слушай внимательно. Наш корабль захвачен.

– А мы все еще крутимся у Пухляка?

– Нет… нет, мы не у Пухляка. Пухляк был очень давно.

Прошло несколько секунд, и капитан спросил:

– И кто же захватил наш корабль?

– Инопланетная сущность с весьма неприятными амбициями. Погибло большинство наших. Из тех, кого ты мог знать, – Садзаки и Хегази. Оставшиеся в живых собираются бежать с корабля. Не думаю, что мы когда-нибудь вернемся. Вот почему я собираюсь совершить то, что может показаться тебе чрезмерным.

Она навела пистолет на бесформенную глыбу криокапсулы с капитаном.

– Я собираюсь тебя подогреть. Несколько десятилетий мы считали, что надо держать тебя в холоде, при самых низких температурах. Это ничего хорошего не дало, – видимо, неправильным был сам подход к проблеме. Сейчас, мне кажется, будет правильным, если ты получишь возможность захватить этот проклятый корабль…

– Я не думаю…

– Капитан, мне неинтересно, что ты думаешь. Я все равно поступлю, как считаю нужным.

Палец напрягся на спусковом крючке. Она прикидывала, с какой скоростью Бренниген начнет распространяться по кораблю, когда разогреется, и цифры получались совершенно потрясающие… Экипаж никогда не предполагал, что пойдет на это.

– Илиа, пожалуйста…

– Слушай, ты, свинья! – выкрикнула она. – Может, это сработает, может, нет. Но за свою многолетнюю помощь – должен же ты ее помнить – я прошу только одного: чтобы и ты для нас кое-что сделал.

Она уже была готова всадить заряд в криокапсулу, но что-то заставило ее повременить.

– Хочу сказать тебе еще кое-что. Насчет того, кем ты был… вернее, кем ты стал, чтоб тебе провалиться в ад.

Вольева ощущала во рту горечь и сухость и понимала, что теряет драгоценное время, но не могла не довести дело до конца.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Ты вместе с Садзаки летал на планету жонглеров образами. Летал, я знаю. В команде об этом говорили, даже сам Садзаки рассказывал. Но вот о чем не было разговоров, так это о том, что сделали жонглеры с вами обоими. Кое-какие слухи, впрочем, ходили, но их запустил сам Садзаки, чтобы сбить меня с толку.

– Там ничего не произошло.

– Еще как произошло! В тот раз, много лет назад, ты убил Садзаки.

Насмешливо, будто просто не расслышал Вольеву, капитан переспросил:

– Я убил Садзаки?

– Ты заставил это сделать жонглеров. Уговорил стереть его сознание и записать твое на освободившуюся нейроматрицу. Ты стал им.

Пришлось умолкнуть, чтобы восстановить дыхание, хотя она уже почти выговорилась.

– Собственного существования тебе показалось мало. А может, ты понимал, что этого тела надолго не хватит. Тем более что кругом кишат вирусы. Поэтому ты вселился в своего помощника, а жонглеры послушно исполнили то, чего ты от них потребовал. Ведь они совершенно не похожи на нас; такое понятие, как убийство, для них совершенно непостижимо. Я правильно говорю?

– Но…

– Заткнись! Вот почему Садзаки не хотел, чтобы ты выздоровел, – к этому времени он уже стал тобой. И вот почему ему удалось денатурировать мою сыворотку против чумы – он обладал твоим опытом. Да я за одно это убила бы тебя, свинья, но ты и так уже мертв, ведь то, что осталось от Садзаки, сейчас гниет в нашем лазарете.

– Садзаки мертв? – Казалось, слова о других смертях в экипаже не достигли сознания капитана.

– Думаешь, тебя это оправдывает? Теперь ты один. Волен поступать как хочешь. И для тебя единственный способ защититься от Похитителя Солнц – это расти. Пока чума не захватит корабль целиком.

– Но… пожалуйста…

– Ты убил Садзаки, капитан?

– Это было… так давно…

Вольева выпустила целую обойму в криокамеру. Чудом сохранившиеся дисплеи мигнули в последний раз и погасли. В помещении быстро теплело, на капсуле лед заискрился влагой.

– Я ухожу, – шепнула она. – Мне нужно было узнать правду. Думаю, что имею право пожелать тебе удачи, капитан.

И Вольева поспешила прочь, боясь оглянуться и увидеть происходящее за ее спиной.

Скафандр Садзаки дразняще маячил впереди, пока они спускались в воронку «Плацдарма». Наполовину погруженный в тело планеты, конус, который еще несколько минут назад казался таким крошечным, теперь занимал все поле зрения, а его почти отвесные стены заслоняли горизонт со всех сторон. Временами «Плацдарм» содрогался, и Силвест напомнил себе, что этот механизм ведет смертельную битву с защитными системами Цербера, а потому слепо полагаться на него не следует. Стоит только «Плацдарму» проиграть поединок, и он будет переварен за считаные часы. Рана в коре планеты затянется, а с ней исчезнет и путь отступления.

– Надо пополнить запас реакционной массы, – сказал скафандр.

– Что?

Впервые с тех пор, как они покинули корабль, Силвесту ответил Садзаки:

– Мы израсходовали много топлива, чтобы добраться сюда. Необходимо запастись им до того, как окажемся на вражеской территории.

– Каким способом?

– Оглянитесь. Тут колоссальные залежи этой массы, они только и ждут, чтобы их кто-нибудь использовал.

Ну конечно! Никто не помешает им забрать часть запасов у «Плацдарма»! Силвест согласился, тем более что ему ничего не пришлось делать – Садзаки взял на себя управление и его скафандром.

Одна из крутых, слегка изогнутых стен поднималась совсем рядом, из нее торчали какие-то красные наросты и скопления механизмов. Величина этой стены поражала воображение. Она походила на дамбу, чьи стены, закругляясь, сходятся далеко-далеко. Где-то в этой стене, подумал Силвест, замурованы тела Алисии и ее друзей-мятежников.

Здесь существовала сила тяжести, достаточная, чтобы вызвать страх высоты. Силвесту казалось, что он падает в бесконечной шахте. Где-то внизу – почти в километре – звездообразное пятнышко скафандра Садзаки опустилось на полку метровой ширины. Ноги скафандра мягко коснулись выступа, и Садзаки выпрямился, готовый снова рухнуть в бездну.

– Что мне делать? – спросил Силвест.

– А ничего, – ответил Садзаки. – Ваш скафандр прекрасно знает, как ему действовать. Советую наконец довериться ему, он ведь предпринимает все необходимое для вашего выживания.

– По-вашему, это должно меня воодушевить?

– А вы считаете, воодушевление не нужно? Вы ведь готовитесь вступить в совершенно чуждую среду обитания, где до сих пор не бывал ни один смертный.

Пока они обменивались этими фразами, из груди скафандра Силвеста вылезло нечто вроде хобота и коснулось стены «Плацдарма». Еще несколько секунд, и хобот мерзко запульсировал, по всей его длине побежали утолщения.

– Какая гадость, – буркнул Силвест.

– Почему же? – возразил Садзаки. – Он всасывает из стены тяжелые элементы. «Плацдарм» щедро делится с нами, так как видит в скафандрах своих друзей.

– А что будет, если в недрах Цербера у нас кончится энергия?

– Задолго до того, как нехватка энергии станет проблемой для вашего скафандра, вы уже будете мертвецом. Реакционная масса необходима только двигателям. Для всех остальных нужд энергии у него предостаточно.

– Ваши слова насчет мертвеца мне не очень понравились.

– Что ж, возвратиться еще не поздно.

«Проверяет меня», – подумал Силвест.

Сначала это показалось ему даже разумным, но уже через миг он понял, что боится – даже самому себе не хочет признаться, как сильно боится. Примерно так же, как на подходе к Завесе Ласкаля. Как и тогда, он знал, что единственный способ преодолеть страх – это идти вперед. И встретиться с тем, что порождает этот страх.

Но когда закончилась заправка, Силвесту пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы соскочить с карниза и продолжить полет в пустоте, ограниченной стенами «Плацдарма».

Они опускались все ниже и ниже, и секунды казались бесконечными; лишь изредка процесс падения разнообразили выбросы маневровых двигателей. Садзаки постепенно снижал автономность Силвестова скафандра, чтобы некоторыми функциями спутник мог управлять самостоятельно.

Сейчас они двигались со скоростью тридцать метров в секунду, но было ощущение, что скорость возрастает по мере сужения воронки. Садзаки держался от Силвеста в двухстах-трехстах метрах, однако за визором шлема не было видно лица триумвира, и Силвесту казалось, что он летит в полном одиночестве. Вполне возможно, что ни одно разумное существо не приближалось к Церберу на такое расстояние со времени последнего визита амарантийцев. Чьи же призраки обитали тут в минувшие тысячи столетий?

– Приближаемся к последней трубе впрыска, – предупредил Садзаки.

В этом месте внутренний диаметр конуса не превышал тридцати метров. Стена уходила в бездну почти вертикально. Скафандр падал прямо по центру этого колодца, причем ориентировался сам, без указаний Силвеста. Садзаки летел чуть позади.

– Не отниму у вас честь войти первым, – сказал триумвир. – Ведь вы так долго этого добивались.

Теперь они спускались по узкой шахте, которой не было видно конца. Почувствовав их появление, на стенах зажглись редкие красные светильники. Скорость казалась громадной, тошнота – почти невыносимой. Что-нибудь подобное может испытывать существо, которое выдавливают из громадного шприца. Силвест вспомнил, как Кэлвин демонстрировал ему когда-то движение эндоскопа, старинного медицинского инструмента с объективом на конце тонкого кольчатого тела, по кровеносной системе одного из пациентов. Его поразило тогда, как быстро этот «червь» проник в артерию.

Еще почему-то вспомнилось ночное путешествие в Кювье, после того как Силвеста арестовали на раскопках обелиска. Тогда он долго летел по узким каньонам в руки своей политической Немезиды. А было ли в его жизни время, когда он точно знал, что ждет там, где кончаются несущиеся мимо глухие стены?

Потом шахта вдруг исчезла. Двое падали в пустоте.

Вольева достигла ангара и задержалась возле одного из обзорных окон. Надо было убедиться, что все шаттлы на месте и что данные, сообщенные ей браслетом, не подменены Похитителем Солнц.

Плазмокрылые трансатмосферные корабли пребывали в полной исправности, они рядами стояли в своих пеналах, как пули в обойме. С помощью браслета Илиа могла бы хоть сейчас приступить к подготовке шаттла, но это было опасно: если Похититель Солнц насторожится, ее план будет сорван. В данный момент она находилась в относительной безопасности, поскольку в эту часть корабля не могли свободно проникать сенсоры Похитителя Солнц. Во всяком случае, она на это надеялась.

Просто взойти на борт какого-нибудь шаттла Вольева не могла. Обычные пути к этим аппаратам проходили по тем отсекам корабля, в которых она боялась показаться. Там сервороботы имели свободу маневра, а крысы-уборщицы поддерживали прямую биохимическую связь с Похитителем Солнц.

Из оружия у нее оставался только пистолет-иглострел; автомат она отдала Хоури. И хотя Вольева не сомневалась в своем профессионализме, она понимала: есть предел тому, чего можно добиться умением и настойчивостью. Особенно на корабле, который располагает временем для синтеза автономно передвигающихся вооруженных роботов.

Поэтому ей долго пришлось искать оптимальный путь к шлюзу – не к тому, что вел в космос, а к тому, который позволял проникнуть в ангар с его сильно пониженным давлением воздуха. Шлюзовая камера была полузатоплена корабельной слизью, системы освещения и отопления там не работали. Это давало надежду, что Похититель Солнц не сможет наблюдать за ней и даже не узнает о ее присутствии.

Вольева открыла шкаф в шлюзовой камере и очень обрадовалась, обнаружив скафандр, ничуть не пострадавший от корабельной слизи.

Скафандр был не таким массивным, как тот, которым воспользовался Силвест. Он был менее разумен, не имел сервосистем и интегрированных ускорителей. Вольева очень четко произнесла серию кодовых слов в браслет, а затем настроила скафандр так, чтобы он подчинялся лишь голосовым командам, произнесенным в ее коммуникатор, а не полученным через свои акустические сенсоры. После этого Илиа укрепила на спине реактивный ранец и всмотрелась в клавиатуру управления, как будто напряжением воли могла вызвать из памяти умение обращаться с этой техникой. Наконец решила, что основные принципы управления вспомнятся, когда в этом возникнет надобность.

Засунув пистолет во внешний инструментальный пояс, она без приключений перебралась из шлюза в ангар. При этом реактивный ранец давал самую слабую постоянную тягу – Илиа не хотела взмыть к потолку. Нигде на борту сейчас не было невесомости, поскольку корабль не кружил по орбите Цербера, а занимал по отношению к нему постоянную позицию, едва-едва подрабатывая двигателями.

Наконец Вольева выбрала шаттл. Это была сферическая «Печаль расставания». В конце ангара Илиа заметила парочку сервороботов бутылочно-зеленого цвета, которые снялись со своей стоянки и медленно двинулись к ней. Это были механизмы автономного полета – шары, усаженные клешнями-захватами и режущими инструментами для ремонта шаттлов. Очевидно, шпионская сеть Похитителя Солнц распространялась на этот ангар. Что ж, ничего не поделаешь. Вольева захватила иглострел не для того, чтобы деликатничать с примитивными рабочими машинами.

В каждый шар пришлось всадить несколько игл – найти важные органы было нелегко.

Изувеченные роботы плавали по ангару, истекая дымом. Вольева повозилась с контролем, заставив ранец ускорить ее продвижение. «Печаль расставания» была уже близко, даже виднелись крошечные предупредительные и объяснительные надписи на фюзеляже, почти все на давно забытых языках.

Из-за круглого бока шаттла высунулся еще один робот. Он был крупнее первых двух, кирпичного цвета; из яйцеобразного корпуса во множестве торчали манипуляторы и датчики.

В одной руке он что-то держал, направляя на Вольеву. Все вокруг приобрело ярко-зеленую веселую окраску. Вольевой захотелось вырвать глаза из глазниц. Робот стрелял из лазера. Илиа ругнулась – ее скафандр вовремя утратил прозрачность, но зато она практически ослепла на время.

– Похититель Солнц! – крикнула она, предположив, что ее слышат. – Ты совершаешь очень серьезную ошибку!

– Я так не думаю.

– Смотрю, ты совершенствуешься, – сказала Илиа. – Прежде речь давалась тебе тяжелее. Что случилось? Ты добрался до трансляторов естественного языка?

– Чем дольше я среди вас, тем лучше вас понимаю.

Скафандр снова обретал прозрачность.

– Уж всяко лучше, чем ты понимал Нагорного.

– В мои намерения не входило мучить его кошмарами.

Голос Похитителя Солнц, как и в прошлый раз, не улавливался, в отличие от смысла его слов. Это было похоже на шепот из приемника, пробивающийся сквозь помехи.

– Да кто бы сомневался, – хмыкнула Вольева. – И меня убивать ты не хочешь, верно? Других – пожалуй, но не меня. Пока, во всяком случае. «Плацдарму» еще могут понадобиться мой опыт и навыки.

– Уже не понадобятся, – ответил Похититель Солнц. – Силвест проник в Цербер.

Плохие новости. Совсем плохие, хотя Илиа еще несколько часов назад предвидела, что это произойдет.

– Тогда должна быть другая причина. Все равно тебе нужно, чтобы «Плацдарм» действовал. Едва ли ты заботишься о благополучном возвращении Силвеста. Но если «Плацдарм» погибнет, ты не узнаешь, проник ли Дэн на необходимую глубину и совершил ли то, что для тебя так важно. А тебе позарез надо это знать.

Вольева приняла отсутствие реакции за молчаливое признание того, что она близка к истине. Не исключено, что Похититель Солнц еще не научился увиливать от ответа – если это искусство присуще только человеческой цивилизации, оно может быть новым для него.

– Позволь мне взять шаттл, – попросила она.

– Этот корабль слишком велик, чтобы войти в Цербер, если ты надеешься разыскать там Силвеста.

Неужели он и в самом деле воображает, будто такая мысль не приходила Вольевой в голову? На миг ей стало искренне жаль Похитителя Солнц, слишком слабо оснащенного, чтобы понять, как работает человеческий мозг. В некоторых аспектах он действует неплохо – например, когда запугивает или соблазняет; приманки для эмоциональных натур ему удаются. Его логику вовсе нельзя назвать ущербной, но он переоценивает ее роль в людских делах. Вот сейчас подчеркнул, что задача, которую Вольева собирается взять на себя, самоубийственная, – и поди ждет, что Илиа откажется от своей затеи и примет его сторону. «Ах ты, жалкий монстр», – подумала она.

– Я должна сказать тебе одно важное слово.

Говоря, Илиа медленно продвигалась к воздушному шлюзу. Был риск, что робот кинется наперехват. Но если он и намеревался это сделать, то не успел – Вольева произнесла все необходимые «заклинания», которые предшествовали главному слову, – без этой подготовительной процедуры оно бы не возымело действия. Илиа никогда не предполагала, что придется сказать его в такой вот ситуации. Но ведь и в прошлый раз, когда оно прозвучало, ситуация была из ряда вон выходящей. Вольева вообще тогда диву давалась, что это название не стерлось в памяти.

Пожалуй, тянуть больше нельзя.

– «Паралич»! – выкрикнула она.

Робот даже не пытался задержать Вольеву, когда та бежала к «Печали расставания» и лезла в люк. Несколько секунд дрон бессмысленно парил в воздухе, а затем юркнул к стене. Оставшись без связи с кораблем, он мог полагаться только на ограниченный запас собственных поведенческих схем. С самим роботом ничего не произошло, так как программа «Паралич» воздействовала только на главные системы корабля. И первой среди этих систем отключилась радиооптическая сеть управления всеми бортовыми роботами.

Теперь одни лишь автономные роботы еще продолжали функционировать так, будто ничего не произошло, но их больше не контролировал Похититель Солнц. Теперь повсюду тысячи механизмов, ранее управлявшихся кораблем, толпятся у терминалов, стремясь подсоединиться к системе контроля напрямик. Даже крысы впадут в ступор, так как аэрозоли, рассылающие им биохимические инструкции, тоже парализованы. Лишенные постоянного надзора, грызуны обратятся к архетипам поведения своих диких предков.

Вольева закрыла шлюз и с облегчением заметила, как начал разогреваться почуявший ее шаттл. Она на руках перемещалась по кабине, где навигационные приборы уже зажигали свои пульты и перенастраивались на предпочитаемый ею интерфейс «жидкая поверхность».

Теперь оставалось только одно – вывести шаттл из «Ностальгии по бесконечности».

– Ты тоже почувствовала? – спросила Хоури, осваиваясь с плюшево-латунной роскошью «Паука». – Весь корабль дрожит, как при землетрясении.

– Думаешь, это Илиа устроила?

– Она велела нам отцепиться от корабля, когда услышим сигнал. И еще сказала, что пропустить его нельзя. Согласись, эту трясучку не заметить трудно.

Ана хорошо знала себя: если тянуть с решением, она неизбежно усомнится в собственных ощущениях, а то и начнет внушать себе, что не было никакой тряски. Потом окажется, что они опоздали. Вольева сказала четко, ясно и недвусмысленно: получишь сигнал – действуй, Хоури, и побыстрее. Времени будет мало, предупредила она.

И Хоури решилась.

Она передвинула два одинаковых латунных бегунка до упора. Не потому, что видела, как это делает Вольева, а просто в надежде, что это необдуманное, случайное и, возможно, нелепое действие закончится именно так, как ей хочется: «Паук» возьмет да и отцепится от корпуса корабля.

И «Паук» в самом деле отцепился.

– Через несколько секунд, – сказала Хоури, чей желудок на резкий спад гравитации до нуля отреагировал скачком к самому горлу, – мы или погибнем, или останемся живы. Если это был сигнал от Илиа, то выход за борт для нас не опасен. А если нет, мы попадем на прицел штатной корабельной артиллерии.

Хоури наблюдала, как корабль уменьшается, удаляясь вверх и вбок, пока ослепительный, сравнимый с солнечным огонь субсветовых двигателей не заставил ее отвести глаза. «Паук» располагал механизмом закрытия иллюминаторов, но способ привести его в действие в памяти Хоури не сохранился.

– Почему корабль не может нас сразу расстрелять?

– Слишком велик риск нанести вред самому себе. Илиа говорила, что такие ограничения зашиты в программы управления артсистемами, и даже Похититель Солнц ничего не может с этим поделать. Он вынужден играть по правилам. Похоже, мы выходим из мертвой зоны.

– Как по-твоему, что это был за сигнал? – Паскаль была явно не прочь поговорить.

– Есть специальная программа, она погребена в недрах «Ностальгии», там, где Похитителю Солнц до нее не добраться. Ей подчиняются бесчисленные прерыватели цепи по всему кораблю. Если Вольева ее запускает, разом вырубаются тысячи систем. Наступает всеобщий паралич. Отсюда и тряска, я думаю.

– Пушек это тоже касается?

– Нет… не совсем. Насколько я помню из ее объяснений, выключатся некоторые датчики и отдельные средства целенаведения, но сам ЦАП остается дееспособен. Это я помню точно. Зато весь корабль, пожалуй, разболтается не слабо – Похитителю Солнц понадобится время, чтобы сосредоточиться и восстановить контроль. Только после этого он сможет заняться стрельбой.

– Но сами пушки при этом остаются в боеготовности?

– Вот потому-то нам и следует поторапливаться.

– Если мы с тобой сидим и разговариваем, не значит ли это…

– Наверное, ты права, – с маниакальной улыбкой подтвердила Хоури. – Мы поняли сигнал правильно и какое-то время будем в безопасности.

Паскаль тяжело вздохнула:

– И что дальше?

– Надо найти Илиа.

– Это не должно быть трудно. Она сказала, от нас ничего не требуется, надо только дождаться сигнала…

Хоури оборвала фразу. Она вглядывалась в корабль, вздымавшийся над ними, подобно соборному шпилю. Что-то с ним не то…

Что-то нарушало его симметрию.

Что-то рвалось из глубин наружу.

Все началось с появления ничтожного выступа – будто из пробитого яйца высунул кончик клюва цыпленок. Потом – белый свет, потом – серия взрывов. Отлетели измятые куски корпуса – словно невидимая рука гравитации срывала завесу, открывая картину разрушений на корабле.

Отсюда дыра, проделанная в корпусе огромного корабля, казалась совсем маленькой, хотя ее диаметр был не меньше ста метров.

Через это отверстие, проделанное Вольевой, на свободу вырвался ее шаттл. Он на мгновение повис рядом с колоссальной махиной «Ностальгии по бесконечности», затем сделал пируэт и устремился к «Пауку».

Глава тридцать четвертая

Орбита Цербера-Гадеса, год 2566-й

Всю черную работу по погрузке «Паука» на борт «Печали расставания» Вольева предоставила Ане. Это была достаточно сложная операция, во всяком случае, куда сложнее, чем казалось сначала. «Паук» был слишком велик, чтобы сразу поместиться в грузовой отсек; никак не получалось сложить его ноги, чтобы не мешали дверям отсека закрыться.

В конце концов Вольева была вынуждена вызвать целый отряд роботов, которые силой заставили ноги «Паука» принять нужное положение. Стороннему наблюдателю (которого тут, разумеется, не было, если не считать нависшей полупарализованной громадины корабля) эта процедура показалась бы возней эльфов, поймавших какое-то крупное насекомое и решивших запихнуть его в шкатулку.

Наконец Вольевой удалось закрыть люк, спрятав последний прямоугольник мерцающего звездного неба. Зажглись внутренние огни, раздался нарастающий вой – это уравнивалось атмосферное давление шаттла и «Паука». Снова появились роботы и быстро пришвартовали модуль, чтобы его не мотало по отсеку. Минутой позже в «Паук» вошла Вольева, уже без скафандра.

– Следуйте за мной, – приказала она звонким голосом. – Чем скорее мы окажемся вне досягаемости корабельных орудий, тем лучше.

– А какая у них досягаемость?

– Да черт их знает.

– Здорово ты его шарахнула своей программой, – сказала Хоури, когда все трое, перебирая руками, влезли в кабину шаттла. – Что называется, от души. Даже мы в «Пауке» ощутили.

– Надеюсь, нашему приятелю досталось крепко, – ответила Вольева. – После тех экспериментов с мятежной пушкой я слегка расширила прерывающие возможности «Паралича», чтобы в следующий раз он работал не только по корпусу, ну и глубже. Жаль, недодумалась поставить взрывные устройства возле субсветовых двигателей. Тогда бы мы разнесли корабль вдребезги.

– Разве это не затруднило бы нам возвращение домой?

– Скорее всего, да. Зато Похитителю Солнц почти наверняка пришел бы конец. Кроме того, – добавила она, подумав, – без корабля «Плацдарм» слабел бы быстрее, поскольку не получал бы никаких апдейтов из арсенала. Мы одержали бы полную победу.

– Можно ли считать это самым оптимистическим из твоих прогнозов?

Вольева не ответила.

Они достигли кабины экипажа, которая показалась Хоури достаточно современной, как и многое другое на борту этого шаттла. Все белое и стерильное, точно в кабинете дантиста.

– Слушай, – взглянула Вольева на Паскаль, – я не знаю, насколько глубоко проник «Плацдарм» внутрь, но, если он сейчас погибнет, чего мы все хотим, это не обязательно пойдет на пользу твоему мужу.

– Если считать, что он уже добрался туда.

– Ну, на этот счет вряд ли можно сомневаться.

– С другой стороны, – заметила Хоури, – если Силвест уже внутри, то поражение «Плацдарма» ничего не изменит, разве что помешает нам добраться до Дэна. – Помолчав, она добавила: – Ведь мы попытаемся? Если так, то надо, по крайней мере, попробовать.

– Кто-то должен это сделать. – Вольева уселась в пилотское кресло, пристегнулась и протянула руки к старинному пульту управления с чуткими клавишами. – А теперь настоятельно советую расположиться поудобнее. Я собираюсь за минимальный срок максимально увеличить расстояние между нами и кораблем.

Она еще не закончила фразу, как включились, загудели двигатели, а стены, пол и потолок, до сих пор не бросавшиеся в глаза, вдруг обрели поразительную четкость и рельефность.

Когда стены шахты вдруг исчезли и открылась беспредельная бездна, пропало и ощущение стремительного вертикального полета. Силвест напрягся всем телом, ожидая жесточайшей перегрузки. Конечно, то была чистой воды иллюзия: он падал по-прежнему, даже еще быстрее, но при отсутствии ориентиров не было и чувства движения.

Силвест проник в недра Цербера.

– Ну и? – сказал Кэлвин, промолчавший, казалось, несколько дней. – Неужели это именно то, чего ты ожидал?

– Это пока ничто, – ответил Силвест. – Так, прелюдия.

И все же кое-что здесь было, а именно удивительнейшая архитектура – ничего подобного Силвесту до сих пор видеть не приходилось. Над ним круглился свод – крыша этого мира, пронзенная острием «Плацдарма». Пространство было залито сиянием, – это, похоже, люминесцировали гигантские «змеи», свернувшиеся в колоссальные кольца на полу, если, конечно, это было полом. Огромные кривые опоры, явно органические, поднимались к потолку, очень похожие на стволы деревьев. Видно было куда лучше, чем на картинке, поступавшей на корабль от робота-разведчика. Вскоре Силвест различил, что «стволы» растут не снизу, а, наоборот, выходят из потолка и корни теряются в полу. Свод не казался живым, он был безусловно кристаллического происхождения.

Миг спустя Силвеста осенило: пол куда старше потолка – последний создавался вокруг планеты, когда формирование пола было уже закончено. Похоже, они соответствовали двум разным этапам развития амарантийского знания.

– Смотрите, куда падаете, – сказал Садзаки. – Влепиться в пол на большой скорости нежелательно. А еще меньше смысла напороться на какую-нибудь боевую систему, которую «Плацдарм» еще не успел нейтрализовать.

– Думаете, тут еще могли остаться элементы обороны?

– Надеюсь, на этом уровне их нет, – сказал триумвир, – но ниже мы запросто можем столкнуться с ними. Если эти системы не использовались вот уже миллион лет, есть шанс, что они успели… – он помолчал, видимо подыскивая слово, – заржаветь.

– Вряд ли нам стоит на это полагаться.

– Да, пожалуй, не стоит.

Реактивный двигатель скафандра увеличил мощность, вместе с этим росло и ощущение силы тяжести. Пока всего четверть g, а потолок по-прежнему устрашает своей огромностью, зависнув над Силвестом от силы в километре. Значит, чтобы выбраться отсюда, снова придется преодолеть это расстояние. А под ногами еще тысячи километров, и знать бы, в какие бездны ему предстоит опуститься, разыскивая то, к чему его так влечет.

Он надеялся, что заберется не слишком глубоко. Пять дней, отведенные на путь туда и обратно, – это, как теперь выяснилось, опасно малый срок. Когда ты сидишь на корабле и изучаешь расчеты Вольевой, они не вызывают сомнений. А вот здесь, когда представленные ее уравнениями силы скристаллизовались в колоссальные грозные формации, не больно-то верится в исполнимость благоприятных прогнозов.

– Что, сынок, медвежья болезнь? – съязвил Кэлвин.

– Ты теперь и эмоции мои читаешь?

– Нет. Просто твои эмоции – копия моих. Мы же думаем почти одинаково. – Помолчав, Кэлвин добавил: – А вот я не стыжусь признаться, что очень боюсь. И задаюсь вопросом: имеет ли кусок компьютерной программы право на такой страх? Глубокая мысль, а, Дэн?

– Не разбрасывайся глубокими мыслями, они тебе наверняка еще пригодятся.

– Уверен, вы ощущаете свою незначительность, – вмешался Садзаки так, будто слушал разговор. – Что ж, это вполне естественно. Вы и в самом деле незначительны посреди всего этого величия. А вам бы, наверное, хотелось, чтобы было наоборот?

Навстречу им двигался испещренный геометрическими узорами пол. О его близости говорил тревожный писк скафандра. Оставалось меньше километра, хотя казалось, протяни руку – и дотронешься.

Силвест почувствовал, как скафандр начинает сжиматься, готовясь к приземлению. Сто метров. Они опускались на плоский кристаллический блок – возможно, упавший сверху кусок потолка. Величиной он не уступал приличному танцполу. Силвест увидел, как в полированной поверхности блока отражаются выхлопы двигателя скафандра.

– Выключите двигатель за пять секунд до посадки, – распорядился Садзаки. – Жар может активировать какую-нибудь оборонительную систему, а это нам ни к чему.

– Да, – согласился Силвест. – Пожалуй, это последнее, о чем стоит помечтать.

Он знал, что скафандр не допустит травм при падении с небольшой высоты, и все же пришлось напрячь волю, чтобы подчиниться Садзаки и полностью убрать тягу за пять секунд до приземления. Скафандр слегка раздулся и выбросил из себя пружинящие армированные пластины. Плотность гель-воздуха возросла; Силвеста так сдавило, что он едва не лишился чувств. Зато сам контакт с полом был едва ощутимым.

Силвест моргнул и тут же понял, что лежит на спине. «Шикарно, – подумал он. – Ничего не скажешь, эффектный выход на сцену».

Затем скафандр подскочил, и Силвест вместе с ним оказался на ногах.

Он ступил на Цербер.

Глава тридцать пятая

Внутри Цербера, год 2567-й

– Сколько прошло времени?

– Вне корабля мы провели один день. – Голос Садзаки казался тонким и далеким, хотя его скафандр находился в нескольких десятках метров от Силвеста. – У нас еще полным-полно времени. Не стоит волноваться.

– Верю, – ответил Силвест. – Во всяком случае, часть меня верит. А вот другая часть настроена более скептично.

– Другая часть – это, надо думать, я, – тихо произнес Кэлвин. – И ты прав, я сомневаюсь, что у нас еще много времени. Не стоит расслабляться, ведь мы пока так мало знаем о Цербере.

– Если это была попытка поднять мой боевой дух…

– Никоим образом.

– Тогда помолчи, пока не родишь что-нибудь конструктивное.

Они уже проникли на несколько километров во второй ярус Цербера. Вроде и немало: по вертикали они спустились на расстояние, сравнимое с высотой самых знаменитых земных гор. Но все равно двигались слишком медленно. При такой скорости им нипочем не вернуться вовремя, и еще вопрос, успеют ли добраться до своей заветной цели. Очень скоро «Плацдарм» сдастся под неустанным напором систем защиты коры и, по всей вероятности, будет поглощен Цербером или брезгливо выплюнут в космос.

Второй ярус – коренные породы, на которых извивались «змеи» и в которые запускали свои корни поддерживающие крышу «деревья», – имел структуру, сходную с кристаллической и заметно отличавшуюся от квазиорганических структур, располагавшихся выше. Людям в скафандрах пришлось спускаться по узким щелям между сходящимися кристаллическими формами, – так муравьи снуют в зазорах между кирпичами. Это было медленное дело, оно быстро истощало запасы реакционной массы, – так как отвесное падение приходилось то и дело притормаживать тягой.

Сначала Силвест предложил воспользоваться «кошками» с одножильным шнуром, которые могли выпускать (выращивать, выдвигать – Силвест не вникал в детали) скафандры, но Садзаки не согласился. Это сэкономило бы реакционную массу, но сильно замедлило спуск, а предстояло преодолеть еще сотни километров. Кроме того, это лишило бы их свободы маневра, заставив пользоваться лишь строго вертикальными «шахтами», и превратило в естественные цели для гипотетических противодиверсионных систем. Поэтому бóльшую часть пути они пролетели по воздуху, останавливаясь лишь для сбора образцов минералов, из которых состоял Цербер. Последний пока не возражал против такого вампиризма, а кристаллы содержали достаточно тяжелых элементов, чтобы сгодиться на роль топлива.

– Похоже, Цербер не знает о нашем присутствии, – заметил Силвест.

Ему ответил Кэлвин:

– Может, и не знает. В его памяти, наверное, не сохранилось никого, кто спустился бы на такую глубину. Средства обнаружения незваных гостей и защиты от них могли атрофироваться от долгого бездействия. А может, их и не было никогда.

– Скажи, почему я произвожу на тебя впечатление человека, которого все время надо подбадривать?

– Потому что я принимаю твои интересы очень близко к сердцу. – (Силвест представил себе ухмылку Кэлвина, хотя эта симуляция не имела визуальных компонентов.) – Во всяком случае, я верю в то, что сказал. Думаю, чем глубже спустимся, тем меньше будет вероятность того, что в нас почуют нечто вредоносное. Это как человеческое тело – основная часть болевых рецепторов находится в коже.

Силвест вспомнил, как однажды мучился желудочными коликами – отправился в поход из Города Бездны и в дороге выпил слишком много воды. Есть ли хоть капля смысла в словах Кэлвина? Спору нет, они подействовали успокаивающе. Если верить отцу, все, что лежит ниже, сковано полусном. И тогда получается, что мощная оборона наверху не имеет смысла, потому что ядро планеты не действует ныне так, как планировали амарантийцы… Может, в этом мощном сундуке о семи замках и нет никаких сокровищ? Может, там лежит только ржавый хлам?

Не стоит так думать. Если все происходящее не лишено смысла, если последние пятьдесят лет его жизни имеют хоть какое-то значение, если его гипотезы – не пустые фантазии, то здесь должно быть нечто достойное поиска. Трудно было выразить словами, что заставляло Силвеста верить в это. Но его вера оставалась незыблемой.

Прошел еще один день спуска. Почти все время Силвест спал. Скафандр его будил лишь изредка, когда происходило нечто заслуживающее особого внимания. Например, если внешние параметры сильно менялись, выходя за рамки допускаемых величин, и скафандр считал нужным, чтобы хозяин сам оценил обстановку.

Не было никаких признаков того, что Садзаки спал в пути. Силвест допускал, что аномальная физиология позволяет триумвиру не спать. Его кровь сгущалась и очищалась с помощью циркулирующих в ней лечебных микророботов. Мозг, измененный жонглерами образами, мог обходиться даже без короткого сна.

На легких участках они спускались со скоростью до километра в минуту. Обычно это случалось, когда попадалась глубокая «шахта». Разумеется, обратный путь займет меньше времени, так как скафандры запомнят дорогу, если, конечно, в структуре самого Цербера не произойдет серьезных изменений. А пока нередко спуск на несколько километров заканчивался тупиком или «шахта» становилась слишком узкой. В этом случае приходилось отступать и искать новый путь среди многочисленных боковых ответвлений.

Они действовали методом проб и ошибок, так как датчики скафандров видели лишь на несколько сот метров, да к тому же со всех сторон обзору мешали массивы кристаллической породы. И все же путники преодолевали километр за километром, омываемые неестественным зеленовато-синим излучением стен.

Окрестная геология постепенно менялась. Появились какие-то полосы шириной в несколько километров, неподвижные, как ледники. Здесь кристаллы крепко держались друг за друга, но сводчатые полости и вертикальные разломы производили впечатление, будто «языки льда» свободно плывут в пространстве, молчаливо отрицая само понятие гравитации.

«Что же это? – недоумевал Силвест. – Мертвая материя или нечто куда более загадочное? Может, это детали планетарного механизма, столь огромного, что его невозможно ни увидеть, ни вообразить? Если это машины, то следует допустить, что они используют некое туманное состояние квантовой реальности, где такие концепции, как тепло и свет, растворяются в неопределенности».

Само собой, «ледники» и были холодны как лед, о чем сообщали температурные датчики скафандра, но иногда за полупрозрачной поверхностью этих образований он угадывал мощное скрытое движение, – так сквозь циферблат из органического стекла проглядывают работающие внутренности часов. Когда же Силвест обратился к скафандру с просьбой проанализировать это явление с помощью его сенсорики, результаты оказались слишком сумбурными, чтобы от них была польза.

После сорока часов утомительного спуска они сделали важное открытие. Здесь кристаллические породы образовывали переходную зону толщиной примерно в километр. «Шахты» в ней были шире, чем те, по которым путники спускались прежде. Диаметр некоторых из них достигал двух километров.

Стены всех десяти исследованных шахт излучали тот же неприятный зеленоватый свет, что и кристаллические образования на верхних уровнях, и эти стены едва уловимо подрагивали; напрашивалось предположение, будто все это – части огромного механизма, некие разнообразные и загадочные функции. Силвесту вспомнились великие пирамиды Египта, они тоже были пронизаны шахтами и тоннелями – рабочие, которые замуровывали расположенные внутри пирамид захоронения, нуждались в путях наружу. Может, и здешние полости предназначены для чего-то подобного? А может, они нужны для отвода тепла от работавших внизу огромных машин, которые сейчас бездействуют?

То, что Силвест и Садзаки нашли эти «шахты», можно было считать подарком судьбы – они сильно облегчали спуск. Но подарок не был лишен недостатков: стены гладкие; если на пришельцев нападут, спасения искать будет негде. Путей лишь два: наверх и вниз. Если оттягивать спуск, то опасность застрять в Цербере возрастает, ведь «Плацдарму» долго не продержаться. Поэтому они решили рискнуть и спуститься.

Но спуск здесь вовсе не означал свободного падения. Оно годилось раньше, когда вертикальные участки пути не превышали километра, а здесь из-за величины «шахт» возникали новые проблемы.

Исследователи вскоре обнаружили, что стены «шахт» таинственным образом притягивают их к себе и что без коррекции курса не избежать ударов о блеклую яшмовую кручу. Разумеется, это действовала сила Кориолиса – та самая невидимая сила, которая изгибает векторы ветров на вращающихся планетах и создает циклоны. Здесь сила Кориолиса мешала линейному спуску, ибо Цербер тоже вращался. Силвест и Садзаки должны были постоянно создавать дополнительный угловой момент при движении к центру планеты. И все же спуск проходил быстрее, чем раньше.

Они успели преодолеть сотню километров, когда началась атака.

– Движется, – сказала Вольева.

Прошло уже десять часов с того момента, как они покинули корабль. Илиа была совершенно измотана, хоть и успела несколько раз вздремнуть, зная, что очень скоро ей могут понадобиться все силы. Правда, от такого отдыха было мало проку. Требовались куда более продолжительные периоды беспамятства, чтобы восстановиться после бесчисленных физических и психических перегрузок последних дней.

Но сейчас Вольева не хотела спать, как будто дошла до той границы усталости, за которой прячется крошечный «аварийный» запас энергии. Бесспорно, этого запаса надолго не хватит, но сейчас Илиа радовалась своей бодрости.

– Что движется? – спросила Хоури.

Вольева кивнула на светящуюся белым подковообразную консоль шаттла, на дисплей с выведенными ею самой окнами с данными.

– Что же еще, если не этот трижды проклятый корабль!

Паскаль зевнула, просыпаясь.

– Что случилось-то?

– Снова мы влипли, вот что случилось. – Пальцы Вольевой легко забегали по клавиатуре, вызывая новые цифры и диаграммы, хотя она не очень-то и нуждалась в дополнительной информации. – Субсветовик лег на курс и движется. Это означает две новости, обе скверные. Во-первых, Похититель Солнц восстановил все главные системы управления, которые я заблокировала программой «Паралич».

– Что ж, десять часов – совсем недурно. Мы успели отойти довольно далеко. – Паскаль кивнула на дисплей, показывавший их местонахождение: шаттл прошел почти треть расстояния, отделявшего его от Цербера.

– А вторая новость? – спросила Хоури.

– Похититель Солнц накопил достаточно опыта в управлении двигателями. Раньше он только осторожно обнюхивал их, боясь повредить корабль.

– И что это означает для нас?

Вольева указала на тот же дисплей, что и Паскаль.

– Предположим, он теперь полностью контролирует двигатели и знает рамки допустимого. Если и дальше будет идти этим же вектором, то вскоре выйдет нам наперехват. Он хочет добраться до нас прежде, чем мы доберемся до Дэна или хотя бы до «Плацдарма». На этом расстоянии мы слишком малая цель, и лучевые орудия для нашего уничтожения непригодны из-за дисперсии. От снарядов же мы можем уклоняться, велев автопилоту вести шаттл зигзагами и произвольно менять курс. Но все равно корабль скоро сократит дистанцию.

– Скоро – это когда? – нахмурилась Паскаль. – Разве мы не сделали мощный рывок на старте?

«Привычка задавать такие вопросы – не самая лучшая ее черта», – подумала Вольева, но своего раздражения ничем не выдала.

– Сделали. Но теперь ничто не помешает Похитителю Солнц разогнать корабль до нескольких десятков g. Нас такое ускорение просто превратит в кашу, а для него предела нет. К тому же на корабле не осталось живых существ, кроме тех, что бегают на четырех лапах, пищат и оставляют грязные пятна, когда ты их пристрелишь.

– Там еще капитан, – сказала Хоури. – Хотя я и не уверена, что его можно принимать в расчет.

– Я спросила: скоро – это когда, – напомнила Паскаль.

– Если повезет, как раз успеем дойти до Цербера, – ответила Вольева. – Но у нас не останется времени на разведку, и отступать будет некуда. Полезем внутрь планеты, чтобы спастись от корабельных орудий. Да и там надо будет спрятаться поглубже. – Она громко хмыкнула. – Может быть, твой муж с самого начала был прав, и сейчас он рискует гораздо меньше, чем мы. Пока, во всяком случае.

На стенах шахты проявлялись узоры, отдельные кристаллические участки светились более интенсивно. Узоры были такие большие, что Силвест не сразу узнал в них амарантийские пиктограммы. Дело было даже не в размерах, а в том, что они отличались от того рисуночного письма, с которым он имел дело раньше. Практически другой язык. Интуитивно он понял, что видит письменность отлученных – стаи, последовавшей за Похитителем Солнц в изгнание, а потом к звездам. Десятки тысячелетий отделяли эти письмена от прочитанных на Ресургеме, и казалось чудом, что он способен видеть в них какой-то смысл.

– О чем речь? – спросил Кэлвин.

– Это не приветствие, – ответил Силвест. – И это еще мягко сказано.

– И что же именно тут сказано? – Садзаки, похоже, услышал их тихий разговор.

– Объясняется, зачем они произвели этот уровень, – ответил Силвест. – Произвели – в буквальном смысле слова.

– Ну что ж, – произнес Кэлвин, – ты убедился наконец, что этот мир – амарантийское изделие?

– При других обстоятельствах можно было бы по этому поводу и пропустить стаканчик, – рассеянно откликнулся Силвест.

Он был изумлен и напуган тем, о чем рассказывали стены, и под воздействием прочитанного у него рождались самые дикие мысли. Не раз при чтении амарантийских текстов он испытывал то же самое, но никогда еще не был настолько уверен в своей правоте.

– Пожалуйста, продолжайте, – раздался голос Садзаки.

– Как я уже говорил, это предупреждение. Здесь сказано, что дальше идти запрещено.

– Пожалуй, это может означать, что мы находимся невдалеке от того, ради чего сюда явились.

У Силвеста было аналогичное впечатление, хотя обосновать его он вряд ли сумел бы.

– Предупреждение гласит: внизу есть нечто такое, чего нам не следует видеть, – сказал он.

– Видеть? Это следует понимать буквально?

– Амарантийцы мыслили образами, Садзаки. Общий смысл таков: они не хотели, чтобы мы слишком приближались к их тайне.

– Значит, логично предположить, что их тайна имеет ценность.

– А если это действительно предупреждение? – вступил в разговор Кэлвин. – Я не имею в виду угрозу. Я имею в виду добрейший, идущий от самого сердца совет держаться подальше. Нельзя ли это проверить, проанализировав контекст?

– Было бы можно, имей мы дело с обычным амарантийским текстом. – Силвест не признался, что считает предположение Кэлвина правильным, – у него не было рациональных подтверждений, только зыбкое ощущение. Но и подавить это ощущение он не мог.

Тогда он задумался над возможной причиной поступка амарантийцев. Если они сочли необходимым оставить специальное предупреждение на планете, вооруженной самым страшным оружием, которое было в их распоряжении, то спрашивается, какого монстра создала эта цивилизация?

Или обнаружила?

Эта мысль нашла свободное место в уме Силвеста и удобно расположилась там. Что называется, осенило.

Стая Похитителя Солнц что-то нашла. Где-то далеко-далеко, на самом краю системы.

Силвест все еще пытался разобраться со своими ощущениями, как вдруг ближайший иероглиф отделился от стены, оставив на своем прежнем месте полость. За ним последовали другие. Целые слова, словосочетания и предложения, огромные как дома, отчаливали от стены и кружили вокруг Силвеста и Садзаки со спокойствием опасных хищников. Они плавали в пустоте, поддерживаемые какой-то силой, невидимой для датчиков скафандров. Похоже, ни гравитационное, ни магнитное поле к этому отношения не имели.

Сначала Силвест был просто поражен абсурдным поведением этих предметов, но вскоре понял, что за ним стоит жесткая логика; просто она совершенно чужая. Если предупреждением пренебрегают, оно старается быть доходчивее – разве это не логично?

Но для отвлеченных размышлений вдруг не осталось времени.

– Защитным системам скафандров перейти на автоматический режим, – приказал Садзаки. Его голос утратил обычное ледяное спокойствие и поднялся почти на октаву. – Похоже, эти штуковины собираются нас раздавить.

Как будто это не было понятно без его комментариев!

Слова образовали вокруг них сферу, а затем каждый неуклюже полетел по спирали. Силвест предоставил своему скафандру полную свободу действий. Тот первым делом опустил щиток, защищающий глаза даже от ослепительных плазменных взрывов. Потом временно отключил системы ручного управления. Это было разумно: работу скафандра человек не сделает лучше, а значит, не надо и вводить его в соблазн.

Даже за опущенным щитком перед глазами Силвеста полыхал фейерверк. Было понятно, что лишь оболочка скафандра отделяет его от мультиспектральной радиационной бури. Снова и снова срабатывали двигатели, бросая его вперед и назад, вверх и вниз, да с такой силой, что темнело в глазах, словно он ехал на поезде сквозь череду коротких тоннелей в горах. Казалось, что скафандр пытается удрать, мечется в разные стороны, но всякий раз напарывается на мощный удар.

Наконец Силвест потерял сознание по-настоящему и надолго.

«Печаль расставания» разгонялась, пока не набрала четыре g постоянного ускорения. Время от времени программа резко меняла ее курс, на тот случай, если субсветовик решит применить против шаттла кинетическое оружие. Бóльших перегрузок находившиеся на борту шаттла люди не смогли бы выдержать без скафандров или противоперегрузочных костюмов. Конечно, и четыре g – не рай, особенно для Паскаль, еще менее привычной к таким делам, чем Хоури. Это означало, что из кресел не встать, что движения рук должны быть сведены к минимуму. Правда, можно было разговаривать и даже вести что-то вроде вялых дискуссий.

– Ты же говорила с ним? – спросила Хоури. – С Похитителем Солнц? Я это сразу поняла по твоему лицу, когда ты спасла нас от крыс в лазарете. Я ведь права, скажи?

Голос Вольевой прозвучал так, будто ее душили:

– Если у меня и были какие-то сомнения в твоей истории, они испарились, когда я увидела его рожу. Это самое настоящее инопланетное чудовище. И я поняла, через какие муки прошел Борис Нагорный.

– Поняла, отчего он сошел с ума?

– Наверное, со мной случилось бы то же самое, если бы Похититель Солнц очутился в моей голове. И вот что еще меня беспокоит: а вдруг безумие Нагорного сказалось на Похитителе Солнц?

– А мне каково, по-твоему! – воскликнула Хоури. – Ведь эта дрянь сидит у меня в мозгу!

– Ошибаешься, в твоем мозгу Похитителя Солнц нет. – Вольева отрицательно покачала головой, что при перегрузке в четыре g можно было бы расценить как клинический идиотизм. – Он просидел в тебе какое-то время, достаточно долго, чтобы без остатка уничтожить Мадемуазель. Но потом был вынужден уйти.

– И когда же он ушел?

– Когда Садзаки решил протралить тебя. Думаю, это моя ошибка. Я не должна была допустить, чтобы он хотя бы включил трал. – Для человека, признающегося в своей вине, Вольева говорила до неприличия равнодушно. Вероятно, считала, что одного факта признания ошибки уже более чем достаточно. – Пока Садзаки сканировал твои нейронные паттерны, Похититель Солнц внедрился в них, добрался до трала и зашифровал себя среди данных. Оттуда он мог коротким прыжком достичь любой другой системы корабля.

Паскаль и Хоури слушали Вольеву в полном молчании, наконец Ана процедила:

– Илиа, как ты могла допустить, чтобы Садзаки занимался со мной этим? Не самое разумное из твоих решений.

– Похоже на то, – ответила Вольева так, будто эта мысль пришла ей в голову впервые.

Когда закончился обморок – а он мог длиться и несколько секунд, и десятки минут, – щиток уже не закрывал обзор.

Силвест неудержимо падал в «шахту». Он повернул голову и наверху, в нескольких километрах, увидел пожарище. Стены на месте недавней схватки были покрыты выбоинами и пятнами ожогов. Некоторые слова еще крутились в воздухе, но бóльшая часть их была расстреляна, идеограммы утратили смысл. И, как бы соглашаясь с тем, что предупреждение сделалось бесполезным, слова перестали быть оружием. Силвест видел, как они возвращаются в свои углубления – будто вспугнутые вороны рассаживаются по деревьям.

И что-то еще было не так.

Где же Садзаки?

– Что за чертовщина? – спросил Силвест, надеясь, что скафандр справится с идиоматической лексикой. – Где он?

– Были приведены в действие автономные оборонительные системы. – Скафандр отвечал так, будто информировал хозяина о стоящей с утра погоде.

– Спасибо, это я уже понял, но где Садзаки?

– Осуществляя маневр уклонения, его скафандр понес серьезный ущерб. Запасные телеметрические механизмы сообщили об обширных и, возможно, неисправимых повреждениях главного и вспомогательного двигателей.

– Я спросил тебя, где он?

– Его скафандр не способен ни снизить скорость падения, ни преодолеть силу Кориолиса, прижимающую его к стене «шахты». Телеметрия работает неустойчиво. Судя по прорывающимся данным, сейчас он в пятнадцати километрах под нами, падает со скоростью одна целая одна десятая километра в секунду.

– Все еще падает?

– Похоже на то. Двигатели не работают, а использовать для торможения кошку со шнуром при такой скорости не удастся. Он будет падать, пока не встретит препятствие.

– Ты хочешь сказать, что он погибнет?

– Скорость в конце будет такова, что выживание возможно только в рамках статистической погрешности.

– Один шанс на миллион, – подал голос Кэлвин.

Силвест изогнулся так, чтобы можно было глядеть вертикально вниз. Пятнадцать километров – это в семь раз больше, чем ширина «шахты». Он всматривался, продолжая одновременно падать в эту пропасть. Вроде бы увидел вспышку-другую на самом пределе видимости. Может, это Садзаки, ударяясь о стены, высекает искры?

Новых вспышек не было. И если он и в самом деле видел эти вспышки, то они, по-видимому, делались все меньше. Больше он не видел ничего, кроме гладких стен «шахты».

Глава тридцать шестая

Орбита Цербера-Гадеса, год 2567-й

– Ты все же кое-что узнала, – заключила Паскаль, обращаясь к Вольевой. – Похититель Солнц о чем-то тебе сказал. Поэтому ты изо всех сил пытаешься остановить его.

С той минуты, как шаттл совершил поворот на полпути между Цербером и точкой, где Вольева увеличила тягу до четырех g, она чувствовала себя чуть менее уязвимой. Теперь выхлопы двигателей «Печали расставания» уже не были обращены к преследующему кораблю, и шаттл перестал быть легкой мишенью. Конечно, у этого маневра имелся и минус – выхлопы были обращены к Церберу, что могло быть расценено им как враждебность, даже если планета еще раньше не усвоила, что гости вовсе не склонны соблюдать ее интересы.

С этим, увы, приходилось мириться.

Субсветовик шел с постоянным ускорением шесть g, и этого было вполне достаточно, чтобы постепенно сократить расстояние между ним и шаттлом и часов через пять выйти на дистанцию эффективного огня. Похититель Солнц мог бы двигаться и быстрее, но не делал этого. По его поведению Вольева поняла, что он еще продолжает осторожно экспериментировать с правилами кораблевождения. Дело не в том, думала она, что тварь озабочена собственным благополучием. Если «Ностальгия по бесконечности» разрушится, то же вскоре случится и с «Плацдармом». И хотя Силвест находится внутри планеты, очевидно, Похититель Солнц должен убедиться, что его цель достигнута. Следует как можно дольше сохранять пробоину в коре Цербера, чтобы посланный изнутри сигнал мог беспрепятственно выйти в космос.

Вольева считала, что благополучное возвращение Силвеста планом Похитителя Солнц не предусмотрено.

– Это было то самое, что показывала мне Мадемуазель? – После многочасовой перегрузки голос Хоури звучал так, будто она выходит из тяжелого запоя. – То самое, что до сих пор не укладывается у меня в голове?

– Не уверена, что мы когда-нибудь в этом разберемся, – ответила Вольева. – Я ведь знаю только то, что он мне показал. Может, не врал, но как проверить?

– Не начать ли вам с самого начала и не рассказать ли, о чем идет речь? – спросила Паскаль. – А уж потом можете драться между собой из-за отдельных деталей.

Консоль загудела – уже в третий или четвертый раз за последние часы. Это означало, что радарный луч субсветовика прошелся по корме шаттла. Дистанция еще измерялась световыми секундами, то есть «Печаль расставания» могла несколькими импульсами маневровых двигателей выйти из прощупываемой радаром зоны. Но писк консоли действовал на нервы, так как давал понять, что субсветовик не сбился со следа, он старается подобраться поближе, чтобы открыть точный огонь. Пройдут еще часы, прежде чем возникнет такая ситуация, но намерения преследователя очевидны.

– Тогда начну с того, что мне известно, – начала Вольева, с трудом наполняя легкие воздухом. – Когда-то Галактика была населена гораздо плотнее, чем нынче. Миллионы различных культур, но при этом лишь горстка по-настоящему серьезных игроков. Вообще-то, именно такой полагается сегодня быть Галактике по всем модельным прогнозам, учитывающим количество звезд спектрального класса G и планет земного типа на орбитах, допускающих жидкое агрегатное состояние воды. – Вольева явно отклонялась от темы, но Паскаль и Хоури решили не одергивать ее. – Расхождение этой модели с реальностью всегда считалось великим парадоксом. По теории жизнь должна встречаться нам куда чаще, чем это происходит на самом деле. Эволюционные теории, исследующие развитие разума в зависимости от применения орудий труда, дают не столь четкие выкладки, но и они выявляют ту же проблему. Цивилизаций должно быть гораздо больше.

– Отсюда и парадокс Ферми, – заметила Паскаль.

– Чего-чего? – насторожилась Хоури.

– Старинный дихотомический вопрос насчет относительной простоты межзвездных полетов, особенно для кораблей-роботов, и полного отсутствия таких полетов у негуманоидных культур. Единственный логический вывод: в Галактике не было никого, кто мог бы послать в космос корабли.

– Но Галактика огромна, – возразила Хоури. – Разве нельзя допустить, что где-то такие цивилизации существуют, но мы о них ничего не знаем?

– Не сходится, – уверенно ответила Вольева, и Паскаль согласно кивнула. – Галактика, конечно, велика, но не настолько, а кроме того, у нее весьма почтенный возраст. Едва какая-нибудь цивилизация начинает посылать в космос роботов, все остальные узнают об этом, скажем, в течение миллиона лет. А Галактика старше в несколько тысяч раз. Согласна, несколько поколений звезд должны родиться и умереть, прежде чем накопится достаточное количество тяжелых элементов, чтобы обеспечивать цивилизацию энергией, но, даже если бы культуры, строящие машины, возникали раз в миллион лет, у них была бы тысяча возможностей подчинить себе всю Галактику.

– На такие вопросы всегда было только два ответа, – возразила Паскаль. – Во-первых, цивилизации есть, но мы их не видим. Этот аргумент годился несколько веков назад, сейчас он не проходит. Сотни звезд с их планетными системами закартированы до последнего квадратного дюйма.

– Может быть, они и не существовали никогда?

Паскаль кивнула:

– И это объяснение годилось только для того времени, когда мы знали о Галактике очень мало. В частности, не предполагали, что в ней предостаточно мест, пригодных для возникновения жизни. Об этом нам только что сказала Илиа: звезды соответствующего типа с соответствующими планетами на соответствующих орбитах. А биологические модели дают более высокий поток однородных событий, в том числе и для разумных культур.

– Значит, это неправильные модели, – возразила Хоури.

– Или, наоборот, правильные, – возразила Вольева. – Едва мы вышли в космос, покинув Первую систему, нам стали попадаться по всей Галактике мертвые цивилизации. Они погибли не меньше чем миллион лет назад, а некоторые гораздо раньше. Но следы их существования говорят об одном: наша Галактика была когда-то довольно густонаселенной. Почему же она внезапно так опустела?

– Война! – воскликнула Хоури, и на минуту воцарилось молчание.

Его прервала Вольева. На этот раз она говорила тихо и печально, будто речь зашла о чем-то сокровенном.

– Да, – сказала она. – Война Рассвета. Вроде так ее назвали?

– Я помню.

– Когда же это было? – спросила Паскаль.

На мгновение Вольева почувствовала симпатию к этой женщине, оказавшейся между двумя людьми, которые явно приобщились к неким тайнам, но, вместо того чтобы просветить собеседницу, сосредоточились на выявлении ошибочных представлений и сомнений друг друга. А ведь Паскаль об этом даже не догадывается. Пока.

– Это было миллиард лет назад, – ответила Хоури, и на этот раз Вольева не перебивала ее. – Похоже, война пережевала и выплюнула все эти цивилизации, и мы теперь видим лишь их жалкие бесформенные останки. Думаю, нам никогда не узнать, из-за чего все началось и кто пережил войну. Мы лишь знаем, что выжившие больше походили на механизмы, чем на организмы, хотя представить себе эти механизмы мы вряд ли способны – все равно что троглодит пытался бы вообразить нашу нынешнюю технику, экстраполируя от орудий труда, которыми он располагал. Между прочим, у них было название – то ли сами его придумали, то ли получили от других. Всех деталей я не помню, но название засело в голове.

– Ингибиторы, – сказала Вольева.

Хоури кивнула:

– И оно было заслуженным.

– В смысле?

– Я имею в виду то, чем они занимались потом, – сказала Хоури. – Не во время войны, а после нее. Похоже, они обрели веру. Взяли на себя нечто вроде священной миссии. До Войны Рассвета в Галактике царила разумная органическая жизнь. Те же, кто уцелел на руинах, представляли собой нечто иное, я бы сказала, постразумное. И теперь им было гораздо проще делать свое дело.

– И что же это за дело?

– Ингибиция. В буквальном смысле. Они взялись подавлять развитие разумных культур по всей Галактике, чтобы предотвратить новую Войну Рассвета.

В разговор вступила Вольева:

– Но задача не исчерпывалась лишь уничтожением цивилизаций, переживших войну. Пришлось менять условия на тех планетах, где со временем могла возникнуть разумная жизнь. Ингибиторы не занимались звездной инженерией, – возможно, столь радикальное вмешательство противоречило их жестким моральным установкам. Поэтому препятствия развитию жизни создавались в меньших масштабах, локально, без воздействия на эволюцию звездных систем. Это могло быть, например, незначительное изменение орбиты кометы, с тем чтобы планета дольше обычного подвергалась метеоритной бомбардировке. Даже если бы жизнь ухитрилась найти себе нишу, например, глубоко под землей или на дне океанов у гидротермальных источников, она вряд ли достигла бы достаточно сложных форм, чтобы угрожать ингибиторам.

– Вы говорите, это было миллиард лет назад, – сказала Паскаль. – Но за этот срок мы прошли путь от одноклеточного организма до Хомо сапиенс. Мы что же… проскочили сквозь сеть ингибиторов?

– Именно так, – ответила Вольева. – Потому что сеть обветшала и в ней появились дыры.

Хоури кивнула:

– Ингибиторы засеяли Галактику машинами, которые должны были фиксировать появление жизни, а затем подавлять ее. В течение долгого времени, похоже, все шло по плану, вот почему сегодня Галактика не кишит разумной жизнью, хотя условий для ее существования хватает. – Она покачала головой. – Должно быть, это звучит так, будто я знаю все досконально.

– Может, ты и правда знаешь, – сказала Паскаль. – И я готова выслушать все, что ты можешь рассказать. Давай выкладывай.

– Ладно-ладно. – Хоури завозилась в кресле, явно пытаясь сделать то, чем Вольева занималась весь последний час: спасти ссадины и синяки от контакта с твердыми поверхностями. – Машины проработали на совесть несколько сот миллионов лет. Потом начались проблемы. Техника ломалась, не справлялась с задачами. Начали появляться разумные культуры, что раньше пресекалось еще при их зарождении.

Судя по лицу Паскаль, она увидела связь между событиями.

– Например, они прозевали амарантийцев.

– Вот именно. Но это не единственная культура, проскочившая через сеть. Уникальность амарантийцев в том, что по случайности они создали свою цивилизацию совсем рядом с нашей частью Галактики. И благодаря этому обстоятельству оказали сильное воздействие на нас.

Разговор опять перешел к Вольевой:

– Возможно, ингибиторы приставили к Ресургему своего механического соглядатая, но он перестал работать задолго до зарождения там разумной жизни. Амарантийцы создали цивилизацию, а затем среди них появился подвид, совершивший космические путешествия, и все это почему-то не привлекло внимания ингибиторов.

– Похититель Солнц?

– Да. Он увел в космос отлученных, изменил их биологически и психически. Если и осталось сходство с покинутыми соотечественниками, то лишь в общности происхождения и в языке. Стая исследовала свою солнечную систему, а позже ушла за ее границы.

– Где они нашли… – Паскаль кивнула на изображение Гадеса и Цербера, – вот их. Ты это имеешь в виду?

Хоури кивнула и довела рассказ до конца. Это почти не заняло времени.

А Силвест все летел и летел вниз, забывая отмечать длительность своего падения. Но вот уже над ним почти двести километров «шахты», а до ее конца – несколько километров. Внизу мигали огоньки, собираясь в узоры вроде созвездий. На секунду он испугался, что эти огоньки – звезды, что он пролетел сквозь весь Цербер. Не успев родиться, эта мысль умерла. В мигании пятнышек было что-то слишком правильное, искусственное, разумно-целенаправленное.

Из «шахты» он выпал в пустоту, точно так же, как раньше выпал в пустоту из воронки «Плацдарма». И обнаружил, что продолжает лететь сквозь огромный, ничем не занятый объем, причем этот объем показался ему куда больше, чем гигантский зал под корой Цербера. Никакие корявые стволы с кристаллического пола тут не поднимались и потолка не подпирали. И вообще, Силвест сомневался, что за кривым горизонтом есть еще что-нибудь. А вот пол внизу точно был – как, возможно, был и потолок, безо всяких опор нависающий над этим огромным объемом, миром внутри мира. Что за сила поддерживала его, противодействуя гравитации, – об этом Силвест мог только догадываться. Сам же он знай себе падал к звездному полу, до которого оставались считаные десятки километров.

Найти Садзаки было нетрудно, и Силвест сделал это еще в процессе своего одинокого полета, благо его собственный скафандр прекрасно функционировал. Он определил местонахождение погибшего спутника и опустился в десяти метрах от него.

Триумвир врезался в пол на большой скорости. Это было совершенно очевидно. Впрочем, что еще могло случиться с человеком, который падал двести километров по вертикали, не имея никакой возможности управлять своим полетом? По-видимому, скафандр наполовину погрузился в металлический пол, отскочил вверх и наконец вновь рухнул на пол лицом вниз. Садзаки так и лежал, будто решил отдохнуть.

Силвест не надеялся увидеть Садзаки живым, но растерзанный и изодранный скафандр производил ужасное, близкое к шоку впечатление. Больше всего он походил на китайскую куклу, изувеченную злым ребенком. Скафандр был весь в дырах, он даже окраску свою потерял. Часть повреждений он получил в бою, а потом, когда падал, сила Кориолиса швыряла его на стены «шахты».

Силвест с помощью своего скафандра с трудом перевернул его на спину. Он знал: зрелище не будет приятным, но все равно нужно это пережить, хотя бы и с большим напряжением воли. К Садзаки он не испытывал особых симпатий, но не мог не отдавать должное его уму и упорству – взять хотя бы эту многолетнюю гонку за Силвестом. «Садзаки, – думал Силвест, – это тонкий, отлично настроенный инструмент, пригодный, к сожалению, только для одной задачи».

Спереди шлем скафандра Садзаки пересекала широкая, в палец, трещина. Подчиняясь душевному порыву, Силвест опустился рядом на колени.

– Жаль, что все кончилось вот так, – прошептал он. – Мы не были друзьями, Юдзи-сан, но под конец мне хотелось, чтобы вы видели происходящее так же, как видел его я. Думаю, вам было бы приятно услышать это.

И тут он понял, что скафандр пуст. Перед ним лежала всего лишь пустая оболочка.

Вот что было известно Хоури.

Отлученные достигли далеких окраин своей солнечной системы примерно через тысячу лет после расставания с ядром амарантийской культуры. Вполне естественно, что прогрессировали они медленно: приходилось преодолевать не только ограничения технологического характера, но и куда более прочные рамки собственной психологии.

Сначала отлученные сохраняли стайные инстинкты своих собратьев. Они создали общество, в высшей степени зависящее от визуальных коммуникативных моделей, состоящее из высокоорганизованных коллективов, где индивидуум сам по себе играл крайне малозначительную роль. Одиночка, потерявший свое положение в стае, заболевал своеобразным психозом, – человек нечто подобное испытывает при полной сенсорной депривации. Даже мелкие группы не могли выдержать такую пытку. Это обусловливало невероятную стабильность амарантийской культуры и ее устойчивость против заговоров и измен.

Но это также означало, что самоизоляция для отлученных чревата безумием.

Они это поняли и приняли меры. Взялись менять себя, культивировать в своей среде социопатию. Через сотни поколений они перестали быть одной стаей, разбившись на десятки узкоспециализированных кланов, каждый со своей формой помешательства… Иначе как помешательством это не могло бы показаться тем, кто остался на Ресургеме.

Разделившись на малые дееспособные коллективы, отлученные получили возможность все дальше уходить от Ресургема и отказываться от средств коммуникации, которые зависели от света. Самые отъявленные социопаты, улетевшие дальше всех от своего солнца, наконец обнаружили Гадес и загадочную планету на его орбите.

К этому времени отлученные уже прошли через ряд философских увлечений, которые Вольева и Паскаль кратко изложили слабо разбиравшейся в таких вещах Хоури.

Отлученные задались тем же вопросом: почему Галактика так слабо населена, если по расчетам дело должно обстоять совершенно иначе? Они искали голоса других культур во всех диапазонах: оптическом, радио, гравитационном и даже нейтринном – но безрезультатно. Наиболее авантюрные, а может, наиболее асоциальные натуры – это как посмотреть – даже уходили за пределы своей системы, но и там не нашли ничего важного, о чем стоило бы известить соплеменников. Несколько развалин тут и там, желеобразный загадочный организм, обнаруженный на океанической планете, будто туда его завезли умышленно, вот и все.

А потом они нашли артефакт, круживший на орбите Гадеса. И все остальное мигом потеряло значение.

Бесспорно, эта вещь имела искусственное происхождение. В данную точку космоса ее доставила какая-то цивилизация бог знает сколько миллионов лет назад. Казалось, она так и просит проникнуть внутрь и постичь тайны, которых там полным-полно. И отлученные приступили к изучению находки.

Вот тогда-то и начались проблемы.

– Это был ингибитор! – воскликнула Паскаль. – Его нашли отлученные, да?

– Он ждал там миллионы лет, – ответила Хоури. – Ждал, пока они эволюционировали от динозавров или птиц. Ждал, пока они учились пользоваться орудиями труда, открывали для себя огонь…

– Просто ждал, – эхом отозвалась Вольева.

За ее спиной тактический дисплей уже несколько минут пульсировал красным, сообщая, что «Печаль расставания» оказалась в пределах действия лучевого оружия преследующего корабля. Уничтожение шаттла с такого расстояния маловероятно, но не исключено. Просто эта процедура требует времени.

– Ждал, когда к нему подойдет кто-нибудь явно разумный, – продолжала Вольева. – Он не бьет издалека и вслепую, поскольку это не соответствует его задаче и означает неправильное расходование ресурсов. Ингибитор подманивает жертву, чтобы узнать о ней как можно больше. Откуда она? Какой располагает технологией? Как мыслит? Как взаимодействует с себе подобными?

– Сбор разведданных.

– Да. – Голос Вольевой звучал печальнее колоколов на погребальной мессе. – Ингибитор очень терпелив. Но рано или поздно он решает, что вся нужная информация получена. И тогда… только тогда он действует.

– Вот как погибли амарантийцы на Ресургеме, – пришла к выводу Паскаль. – Он что-то сделал с их солнцем, может, спровоцировал выброс корональной массы, и этого хватило, чтобы сжечь Ресургем, уничтожить на нем жизнь и превратить его в мишень для метеоритов на несколько сот тысяч лет.

– Обычно ингибиторы не рассчитывались на такой долгий срок, – заметила Вольева, – но этот был поставлен очень поздно, вот и дотянул до наших времен. Однако дело еще и в том, что отлученные уже стали космическими кочевниками. Ингибитор должен был охотиться за ними, преследовать на расстоянии в десятки световых лет, если придется.

И тут снова расположенные в корпусе датчики сообщили о контакте шаттла с радарным лучом. Следующий сигнал дал понять, что преследователь проводит пробную фокусировку луча.

– Робот-ингибитор, вращавшийся вокруг Гадеса, мог поднять тревогу, – сказала Хоури, стараясь не обращать внимания на предвестника неминуемой беды. – Передать собранную информацию таким, как он, предупредить о возможном приближении отлученных.

– Вряд ли это был тот случай, когда можно сидеть на месте и ждать появления добычи, – возразила Вольева. – Машина, надо полагать, переключилась на более активный режим. Например, она могла производить охотничьи дроны, натасканные на химический состав жертв. В каком бы направлении ни бежали отлученные, свет все равно обогнал бы их, подсказав другим ингибиторам, что пора устроить засаду.

– У отлученных не было ни единого шанса.

– Но едва ли им грозило немедленное уничтожение, – вмешалась Паскаль. – Отлученные, скажем, могли вернуться на Ресургем и принять меры к частичному сохранению своей культуры. Тем более если знали, что на них идет охота и что их солнце готовится разрушить родную планету.

– Возможно, на это ушло десять лет, возможно, сто. – Судя по тону, для Вольевой срок не имел значения. – Доподлинно мы знаем лишь одно: им удалось проникнуть дальше, чем другим.

– Но в итоге все погибли? – спросила Паскаль.

– Кое-кто выжил, – ответила Хоури. – В некотором смысле.

За спиной Вольевой заголосил тактический дисплей.

Глава тридцать седьмая

Внутри Цербера, год 2567-й

Последний ярус был пуст.

Чтобы сюда добраться, Силвесту понадобилось три дня. Ровно день назад он оставил пустой скафандр Садзаки на полу третьего яруса, а за это время спустился примерно на пятьсот километров. Силвест знал: если он остановится и начнет думать о пройденных расстояниях, то потихоньку сойдет с ума. А поэтому что было силы гнал из головы умопомрачительные цифры. Вполне достаточно того факта, что он находится здесь, в совершенно чуждой для человеческого сознания обстановке. И ни к чему усугублять обуревающий его страх слоновьей дозой клаустрофобии.

И все-таки запрет был недостаточно строг. За каждой мыслью прятался цепкий ужас: а вдруг каким-нибудь движением Силвест нарушит зыбкое равновесие, и все пойдет вразнос, и гигантский потолок обрушится ему на голову?

Каждый новый ярус, через который проходил Силвест, очевидно, представлял особый этап развития амарантийской архитектуры. А может, и этап истории. Пожалуй, дело обстояло даже сложнее. Сменявшие друг друга пласты, как казалось Силвесту, не демонстрировали технического прогресса. Скорее, каждый из них выражал самостоятельный концептуальный подход к решению проблемы. Похоже, когда сюда прибыли первые амарантийцы, они что-то нашли (что именно, он даже не брался угадывать) и решили окружить искусственной оболочкой, усиленной средствами автоматической защиты. Затем, должно быть, прибыла вторая группа, которая задумала окружить находку второй оболочкой, посчитав, что новые фортификационные сооружения будут более надежны. Самая последняя группа сделала еще один логический шаг вперед, так закамуфлировав свои укрепления, что они потеряли всякое сходство с искусственными сооружениями.

Было совершенно невозможно определить, когда начиналось строительство этих ярусов и сколько тысячелетий продолжалось. Силвест не стал даже размышлять об этом. Возможно, ярусы строились почти одновременно, а может, процесс растянулся на миллионы лет, прошедших между отлетом Похитителя Солнц с Ресургема и возвращением его уже в образе бога.

И естественно, Силвеста изрядно беспокоило увиденное в скафандре Садзаки.

Вернее, не увиденное.

– А его там и не было, – сказал Кэлвин, проникая в мысли Силвеста. – С самого начала не было. Неудивительно, что он ни разу не позволил тебе приблизиться к его скафандру.

– Ох и ловкая же сволочь!

– Вот уж точно! С тем лишь исключением, что эта ловкая сволочь вовсе не Садзаки.

Силвест попытался объяснить себе этот парадокс, но успеха не достиг.

– Но если не Садзаки… – Он не закончил фразу, вспомнив, что за весь срок путешествия вне корабля ни разу не видел триумвира во плоти. Садзаки обратился к нему из клиники, но не было никаких оснований считать, что это действительно Юдзи-сан.

– Постой, но ведь кто-то управлял скафандром, пока он не грохнулся? – Кэлвин занимался своим любимым делом – притворялся абсолютно спокойным в тяжелейшей ситуации, только сейчас бравады в его поведении было меньше. – Я бы сказал, что метод исключения оставляет нам только одного подозреваемого…

– Похитителя Солнц! – Силвест произнес имя, словно проверяя, не вызовет ли догадка Кэлвина абсолютного отторжения. Оказалось терпимо. – Это он? Значит, Хоури была права во всем.

– Я бы сказал, что на данном этапе мы поступили бы весьма глупо, отклонив эту версию. Хочешь, я продолжу?

– Нет, – сказал Силвест. – Пока не надо. Дай мне самому обдумать ситуацию, а потом можешь одаривать своей божественной мудростью сколько захочешь.

– Да о чем тут думать-то?

– Как о чем? Идти ли нам дальше или возвращаться.

Решение было отнюдь не самым легким в жизни Силвеста. Теперь он знал, что им манипулировали – возможно, на протяжении всей «охоты на Цербера». Но как далеко зашли эти манипуляции? Проходил ли его мыслительный процесс под жестким контролем с того самого момента, как он вернулся от Завесы Ласкаля – то есть чуть ли не всю жизнь, – с тем, чтобы привести к такому вот концу? Может, он вообще погиб там, а на Йеллоустон вернулся автомат, действующий и чувствующий как прежний Силвест, но направляемый к одной-единственной цели, которой он сейчас почти достиг?

Ладно, положа руку на сердце, имеет ли это все хоть какое-нибудь значение?

Как бы ни были фальшивы его чувства и иррациональна логика, именно здесь он мечтал оказаться, сколько себя помнит.

Обратно повернуть Силвест не может. Во всяком случае, до тех пор, пока не узнает правду.

– Скотина ты свинская! – воскликнула Вольева.

Первый выстрел гразера попал в нос «Печали расставания» через тридцать секунд после того, как завыл тактический дисплей. Корабль едва успел выбросом обляционного материала погасить энергию гамма-фотонов, а затем, когда иллюминаторы рубки автоматически сделались непроницаемыми, Вольева успела увидеть серебристую вспышку – это «жертвенная» броня корпуса исчезала в облаке металлических ионов. «Печаль расставания» вся содрогнулась от мощнейшего удара, как будто в нее попал тяжелый снаряд.

К воющим сиренам присоединились новые. Бóльшая часть широкого тактического дисплея переключилась в боевой режим, графически отражая готовность вооружений шаттла.

Бесполезно. Все бесполезно. Оборонительные системы «Печали расставания» слишком слабы и ориентированы на ближний бой, они не могут противостоять мегатонному противнику. Некоторые орудия «Ностальгии по бесконечности» куда больше шаттла, но почему-то они еще не ведут огонь.

Колоссальное серое тело Цербера заполнило треть неба, видимого из иллюминаторов шаттла. Сейчас надо бы сбросить скорость, а они теряют драгоценные секунды, позволяя себя поджаривать. Даже если бы они отразили атаку, скорость шаттла осталась бы опасно большой.

А тем временем следующая часть корпуса уже превратилась в пар.

Вольева позволила пальцам вести разговор с шаттлом, программировать хитроумный маневр уклонения, который позволил бы выйти из убийственного фокуса гразера. У этой программы был существенный недостаток: она предусматривала рывки с перегрузками до десяти g.

Вольева выполнила все необходимые процедуры и потеряла сознание.

Помещение было просторным, но не пустым.

Триста километров в ширину, подумал Силвест, взяв эту цифру практически с потолка – все попытки скафандра с помощью радара измерить диаметр подземного зала оказались бесплодными. Нет сомнений, причина этих неудач находилась в центре полости. Она не только на скафандр действовала, но и на самого Силвеста, хоть и по-другому. У него разболелась голова.

На самом деле объектов было два, и какой из них удивительней, Силвест не взялся бы судить. Они двигались, вернее, один обращался вокруг другого. Тот, что кружил, смахивал на драгоценный камень, но имел такую сложную конфигурацию, что определить его форму не представлялось возможным. Не скажешь даже, какого он цвета, – в движении предмет вовсю бликовал. Силвесту было понятно лишь, что «самоцвет» огромен – десятки километров в диаметре. А может, это только иллюзия – ведь опять скафандр не сумел дать точную цифру. С тем же успехом можно просить, чтобы скафандр объяснил скрытый смысл какого-нибудь хайку, когда и с явным-то смыслом большие проблемы.

Силвест попытался увеличить участок поверхности «самоцвета» с помощью своей глазной механики, но тот не только не желал увеличиваться, но даже как будто норовил уменьшиться. Что-то странное происходило с пространством-временем вблизи этого объекта.

Попытался Силвест воспользоваться и опцией «захват изображений», но и тут его ожидал неуспех: на снимке, как ни странно, объект сделался вконец расплывчатым, словно он менялся гораздо быстрее на микроскопических отрезках времени, чем на отрезках, изменяемых секундами. Силвест попытался разгадать эту загадку и как будто даже преуспел, но вскоре иллюзия понимания развеялась.

Что же до второго, стационарного объекта, то с ним, пожалуй, дело обстояло еще хуже. Он выглядел рваной раной в реальности – разверстый зев, откуда бил белый свет поразительной силы и интенсивности. Такой свет видят умирающие – он манит их к жизни после смерти.

Силвест тоже ощутил этот призыв. Свет был так силен, что человеку полагалось бы ослепнуть. Но чем напряженнее он вглядывался в сияющие глубины, тем свет меньше резал глаза, тем быстрее превращался в успокаивающую бездонную белизну.

Свет отражался в летящем по орбите «самоцвете», который вовсю отбрасывал разноцветные лучи на стены гигантского зала.

– Вот гляжу я на эту потрясающую иллюминацию, – произнес Кэлвин, – и во мне стремительно крепнет ощущение собственной ничтожности. С тобой то же самое происходит?

– Конечно. – Это прозвучало так тихо, что Силвест и сам не услышал.

Но Кэлвин понял.

– Тогда, может, хватит? Ты узнал то, что от нас пытались скрыть. Нечто совершенно непостижимое. Один Бог знает, что это такое.

– Возможно, это Он и есть. Бог.

– Глядя на этот свет, я готов согласиться с тобой.

– Значит, ты тоже чувствуешь?

– Я не уверен в том, что чувствую. И не уверен в том, что мне нравятся мои ощущения.

Помолчав, Силвест спросил:

– Как думаешь, они это сами создали или случайно наткнулись?

– С каких это пор тебя интересует мое мнение? – Кэлвин нарочито поколебался, а потом Силвест услышал примерно то, чего и ожидал услышать. – Нет, Дэн, они этого не создавали. Амарантийцы, бесспорно, были умны, возможно, умнее нас. Но они не были богами.

– Тогда это сделал кто-то другой.

– И я надеюсь, этого другого мы никогда не встретим.

– Крепись, отец. У меня нет сомнений, что эта встреча состоится, и очень скоро.

Невесомый, Силвест полетел вглубь зала, туда, где танцевал «самоцвет» и лились прекрасные лучи.

Придя в себя, Вольева услышала писк консоли. Это означало, что «Ностальгия по бесконечности» снова нащупала шаттл радаром и теперь перенацеливает гразеры. На это уйдет лишь несколько секунд, и даже маневр уклонения, с выбором курса по принципу генерации случайных чисел, не продлит этот срок надолго.

Вольева взглянула на индикатор состояния корпуса: слой «жертвенного» металла истончился до нескольких миллиметров, резервуары постановщика помех опустели. Шаттл выдержит максимум два попадания.

– Мы еще живы? – Похоже, Хоури удивилась тому, что ей удалось сформулировать вопрос.

Еще одно попадание, и корпус даст десятки течей, стравливая воздух в космическое пространство, – если, конечно, не разлетится вдребезги. Тепловую энергию первых попаданий удалось благополучно рассеять, но парировать следующие удары было труднее, их смертоносный жар проникал внутрь шаттла.

– Отправляйтесь в «Паук», – крикнула Вольева, сбрасывая скорость, чтобы перемещение людей внутри корабля стало возможным. – Его обшивка выдержит еще несколько попаданий.

– Нет! – Хоури едва не сорвалась на крик. – Нельзя! Здесь у нас есть хоть какой-то шанс!

– Она права, – поддержала Паскаль.

– Шанс вы получите только в модуле, – ответила Вольева. – Как цель «Паук» меньше. Корабль предпочтет заняться шаттлом, а «Паука», если нам повезет, примет за обломок.

– А что будет с тобой?

Вольева разозлилась:

– Я похожа на любительницу корчить из себя героя? Ждите меня там. Но сначала мне нужно ввести алгоритм смены курса в мозг шаттла. Если считаешь, что справишься с этим лучше…

Хоури заколебалась, как будто предложение Вольевой не было абсурдным. Затем она отстегнулась от кресла, поманила Паскаль и кинулась к двери так, будто за ней гналась смерть.

Впрочем, слово «будто» вряд ли здесь уместно.

Вольева выполнила свое обещание, введя самую хитрую программу уклонения, на какую только хватило ее фантазии. Она не была даже уверена, что маневр не прикончит всю команду шаттла – несколько секунд женщинам придется терпеть перегрузку в пятнадцать g. Но разве это важно? Смерть застигнет их в отключке, в густом, черном, теплом тумане перегрузочного обморока… Разве это не приятнее в тысячу раз, чем изжариться в вакууме под невидимыми гамма-лучами?

Держа в руках шлем, который был на ней в момент посадки на борт шаттла, и мысленно отсчитывая оставшееся до начала маневра время, она приготовилась идти к остальным.

Хоури преодолела полпути до «Паука», когда жар хлестнул ее по лицу. За этим последовал омерзительный звук – со скрежетом прогибался корпус шаттла. Освещение в грузовом отсеке погасло – электрическая сеть «Печали расставания» не выдержала обстрела. А «Паук» имел собственное энергоснабжение, поэтому его плюшевое великолепие было отлично видно через смотровые окна.

– Входи! – крикнула Ана спутнице.

И хотя конвульсии шаттла сопровождались таким грохотом, будто целый оркестр музицировал на ржавых металлических листах, жена Силвеста услышала приказ и влезла в «Паука» за миг до того, как страшная ударная волна пронеслась по отсеку (вернее, по тому, что от него осталось), сорвав модуль с якорей, на которые его поставили роботы Вольевой.

Теперь слышалось и жуткое завывание воздуха, вырывающегося изо всех отсеков шаттла. Хоури ощутила его напор, резко затруднивший продвижение вперед. «Паук» накренился и повернулся, его ноги дико царапали палубу. В смотровом окне она видела Паскаль, но эта женщина ей ничем помочь не могла. А как управлять «Пауком», она знала еще хуже, чем Хоури.

Ана обернулась, мечтая увидеть Вольеву, которая знает, что надо делать. Но увидела только пустой коридор и услышала только жуткий хлюпающий рев убегающего в космос воздуха.

– Илиа!

Проклятая дура сделала именно то, чего боялась Хоури! Осталась в рубке шаттла, хоть и обещала, что переберется в «Паука».

В меркнущем свете Ана видела дрожь корпуса шаттла – похоже вибрирует дека скрипки. И вдруг невидимый отлив, что тащил Хоури прочь от «Паука», уравновесился декомпрессией, разбушевавшаяся в грузовом отсеке. Ана уже почти ничего не различала – по глазам ударила космическая стужа. Хоури бросило вперед, в отверстие, туда, где еще секунду назад был металл…

– Где я?

Едва задав этот вопрос, она сообразила, что находится в «Пауке». Для того, кто провел в нем много времени, ошибка была исключена. Здесь тепло, спокойно, удобно, тихо. Целая вселенная отделяет тебя от той секунды, которая запомнилась последней. Руки болят, и сильно, но в остальном самочувствие вполне сносное для такой серьезной переделки, как падение из чрева гибнущего шаттла в направлении открытого космоса.

– У нас получилось, – сообщила Паскаль, но в ее голосе не звучало ни малейшего торжества. – Не пытайся дергаться, ты страшно обожгла руки.

– Обожгла? – Хоури лежала на одной из плюшевых кушеток, что примыкали к стенам; голова упиралась в латунно-плюшевую спинку. – Как меня угораздило?

– Ударилась о «Паука». Тебя сквозняком швырнуло прямо на него. И все же ты сумела по стенке добраться до шлюза, продышав вакуумом минимум пять секунд. Металл так быстро остыл, что ты получила морозные ожоги.

– Ничего не помню. Ничего! – Но достаточно было взглянуть на ладони, чтобы убедиться: услышанное – правда.

– Ты вырубилась, как только оказалась на борту. Вполне естественно при таком болевом шоке.

Паскаль говорила тоскливым тоном, будто считала все сделанное Хоури бесполезным. И Ана подумала: а может, так и есть? Самое лучшее, что их ждет, – это посадка на Цербере, где придется считать, за какой срок с ними справятся оборонительные системы коры и скоро ли их обнаружит и добьет собственный субсветовик. Если не случится ни того ни другого, они все равно умрут от холода или удушья. Хоури порылась в памяти: не говорила ли ей Вольева, сколько времени «Паук» способен протянуть автономно?

– Илиа…

– Она не успела, – ответила Паскаль. – Погибла. Я видела, как это произошло. Через секунду после того, как ты оказалась на борту, шаттл взорвался.

– Как думаешь, Вольева сделала это намеренно, давая нам шанс спастись? Чтобы нас приняли за обломок, как она сказала?

– Если так, то мы ей обязаны жизнью.

Хоури сняла куртку и рубашку, снова натянула куртку и, разорвав рубашку на тонкие полосы, перевязала покрытые темными пузырями ладони. Они жутко болели, но это было не так уж и страшно. На тренировках она и посильнее стирала руки о веревки, а если еще вспомнить, как приходилось таскать тяжелые раскаленные орудия… Она скрипнула зубами и решила перенести боль в самый конец списка насущных проблем.

Впрочем, вышедшие на передние позиции списка проблемы вызывали соблазн нырнуть обратно в пучину боли. Однако Хоури ему не поддалась. Если она не в силах изменить свою судьбу, то, по крайней мере, может глядеть в глаза реальности – до последнего мига.

– Мы скоро умрем? – спросила Хоури.

Паскаль кивнула:

– Но не так, как ты думаешь.

– Не сядем на Цербер?

– Не сядем. Даже если бы умели управлять «Пауком». Мы промахнемся мимо Цербера. На его орбите тоже не останемся – наша скорость слишком велика.

Услышав про Цербер, Хоури нашла его в смотровом окне: он как будто был теперь дальше, чем до гибели шаттла. Должно быть, они проскочили мимо планеты на скорости, которая передалась им от «Печали расставания», а это сотни километров в секунду.

– И что теперь будет?

– Можно только догадываться, – ответила Паскаль. – Думаю, мы упадем на Гадес. – Она кивнула на лобовое окно, за которым впереди краснела точка. – Тебе не кажется, что он лежит прямо по курсу?

Хоури не надо было напоминать, что Гадес – нейтронная звезда и что такого явления, как безопасное сближение с нейтронной звездой, в природе не существует. Ты или держишься от нее подальше, или погибаешь. Нет во Вселенной силы, которая отменила бы этот закон. В космосе правит гравитация, а она не делает скидок на обстоятельства, справедливы они или нет.

Вблизи нейтронной звезды гравитация настолько сильна, что из алмаза выжмет воду, а гору сотрет в щепотку пыли. Собственно, для того, чтобы испытать на себе эту мощь, нет необходимости подходить к звезде слишком близко. Несколько сот тысяч километров будет в самый раз.

– Да, – сказала Хоури. – Думаю, ты права. И это плохо.

– Угу, – отозвалась Паскаль. – Ничего хорошего.

Глава тридцать восьмая

Внутри Цербера, год 2567-й

Для себя Силвест назвал это место Пещерой Сокровищ.

Название было вполне подходящим. Здесь он провел меньше часа (в чем не был уверен, так как давно перестал следить за временем), и все, что успел увидеть, показалось ему чудесным. Пожалуй, для многих находок это слово было даже слишком пресным. Ему не хватило бы целой жизни, чтобы познакомиться даже с малой долей содержащегося в этом зале, хотя бы приблизительно понять суть вещей и явлений.

Когда-то Силвесту случалось натыкаться на области потенциального знания, которых прежде никто не видел и не пытался постичь хотя бы теоретически. Однако он понимал, что те ощущения – ничто по сравнению с нынешними. Здесь он может провести лишь несколько часов, иначе потеряет последние шансы на спасение. А что можно сделать за этот жалкий срок? Очень мало даже в обычных условиях.

Зато к его услугам системы скафандра, а также собственное зрение, поэтому можно рискнуть. История не простит, если он сделает меньше, чем может. И что еще важнее, он сам себе этого не простит.

Он приказал скафандру лететь к центру зала, к тем двум предметам, которые так разожгли его любопытство. К источнику трансцендентального света и огромному «самоцвету», вращающемуся вокруг него.

Когда Силвест добрался туда, стены зала пришли в движение. Как будто их засасывало вихревое поле этих двух объектов. Как будто само пространство свертывалось, образуя воронку смерча. Как будто окружающая среда меняла свою природу, переходя в текучее состояние.

Скафандр пытался анализировать происходящее, торопливо сообщал подробные данные о бушующих вокруг флуктуациях, о квантах, меняющих свои значения на совершенно незнакомые. Силвест припоминал, что нечто подобное происходило на пути к Завесе Ласкаля. Как и тогда, ощущения представлялись ему естественными, хотя по мере приближения к источнику света и его блистающему спутнику он чувствовал, что все его существо кем-то или чем-то анализируется и переводится в некие символы.

Понадобился час, чтобы достигнуть «драгоценного камня», и он уже сомневался, что верно определил размеры зала. По мере его приближения скорость вращения «камня» неуклонно сокращалась, пока не достигла нуля. Теперь с головокружительной быстротой вращались уже стены зала. Силвест понял, что находится достаточно близко, хотя за весь проведенный им здесь срок «самоцвет» ничуть не изменился в размерах.

Сейчас этот объект снова двигался, больше всего напоминая детский калейдоскоп. Непрерывно менялись симметричные узоры, состоящие из цветных отражений, вот только происходило это в трех измерениях, а может, и в четырех. Время от времени «самоцвет» грозно метал в Силвеста копье или стрелу света, и тот щурился, но не позволял себе пятиться, напротив, понемногу приближался, когда объект переходил в фазу относительно медленных трансформаций. Силвест понимал, что его выживание нисколько не зависит от того, с какого расстояния скафандр будет изучать главную загадку Цербера. Такие мелочи тут значения не имели.

– Как думаешь, что это? – Голос Кэлвина звучал так тихо, что был почти неотличим от мыслей Силвеста.

– А я-то надеялся, что ты просветишь меня по этому вопросу.

– Ну извини, мой запас озарений кончился. Разошелся за долгую жизнь.

Вольева дрейфовала в космосе.

Она не погибла при взрыве «Печали расставания», хотя и не успела добраться до «Паука» вовремя. Зато ей удалось надеть шлем за долю секунды до того, как корпус шаттла вспыхнул, подобно коснувшемуся свечи крылу бабочки. Кувыркаясь в гуще других обломков, Вольева перестала быть мишенью для субсветовика. Ни на нее, ни на «Паука» он не обращал внимания.

Илиа не могла умереть просто так – это было бы совершенно не в ее стиле. И хотя знала, что шансы на выживание статистически ничтожны, а ее поведение совершенно нелогично, она считала своим долгом прожить отведенный ей срок до последнего часа. Вольева проверила запасы воздуха и энергии, убедилась, что они невелики. Ведь скафандр она надевала второпях, полагая, что он понадобится только для перехода через ангар до шаттла. Не догадалась даже подключить его к заправочному модулю в шаттле. А ведь это подарило бы ей несколько дней жизни, тогда как теперь у нее меньше суток.

Она знала, что сможет продлить срок, если будет спать, когда не требуется бодрствовать. Конечно, какое-то время надо провести в полном сознании.

Вольева запрограммировала скафандр на свободный полет и велела разбудить ее лишь в том случае, если произойдет что-либо интересное или, что вероятнее, возникнет непосредственная угроза жизни. А теперь она проснулась. Следовательно, что-то случилось.

Она спросила у скафандра, тот ответил.

Он ответил.

– Черт! – выругалась Илиа.

Оказалось, ее только что засек радар «Ностальгии по бесконечности». Тот самый, который нащупал шаттл перед тем, как в ход были пущены гамма-лучевые пушки. Луч был мощный, значит корабль совсем близко, в десятках тысяч километров. По такой малоподвижной, беззащитной и очень заметной цели, как Вольева, это будет просто стрельба в упор.

Оставалось лишь надеяться, что Похититель Солнц сжалится и прикончит ее быстро. Возможно, выстрелит из оружия, которое она сама же и создала.

Не в первый раз она прокляла собственную изобретательность.

Илиа с трудом активировала бинокль скафандра и обшарила звездное небо в том направлении, откуда пришел луч радара. Сначала она видела только звезды да мглу, но затем возник и корабль – светящийся уголек. Он неуклонно приближался.

– Это не амарантийские дела, верно? В этом мы согласны?

– Ты имеешь в виду «самоцвет»?

– Да как ни назови… А свет уж точно обязан своим появлением не им.

– Разумеется, не им. – Силвест только теперь понял, как он рад присутствию Кэлвина, сколь бы иллюзорным оно ни было. – Что бы ни представляли собой эти штуковины и чем бы они тут ни занимались, амарантийцы их только обнаружили.

– Полагаю, ты прав.

– Возможно, они даже не поняли, что нашли, а если и поняли, то не до конца. И тем не менее сочли необходимым спрятать эти предметы от целой Вселенной, окружить их оболочкой. Спрашивается, что заставило их так поступить.

– Жадность?

– Может, и жадность. Только эта версия не объясняет предупреждения, которое мы получили по пути сюда. Нельзя ли допустить, что амарантийцы решили оказать услугу всему живому? Если не могли ни уничтожить объекты, ни увезти куда подальше.

Силвест задумался.

– Тот, кому первоначально принадлежали эти вещи, явно хотел привлечь к ним внимание, раз оставил их болтаться вокруг нейтронной звезды. Как полагаешь?

– Приманка?

– Нейтронная звезда – штука не такая уж редкая, и все-таки это экзотика, особенно для цивилизации, недавно вышедшей в космос. С известной уверенностью можно было предположить, что амарантийцы обязательно заглянут сюда, хотя бы из чистого любопытства.

– Но ведь они не были последними?

– Думаю, да… – Силвест перевел дыхание. – Ты не считаешь, что нам следует повернуть назад, пока еще есть время?

– С точки зрения рациональности – да. Такой ответ тебя устроит?

И они двинулись вперед.

– Давай сначала займемся светом, – сказал Кэлвин несколькими минутами позже. – Хочется взглянуть на него поближе. Может, это и глупо звучит, но мне он кажется более загадочным, чем летающий предмет. И если я должен поплатиться жизнью за возможность рассмотреть одну из этих вещей, то пусть это будет источник света.

– Ты прямо мысли мои читаешь.

Силвест уже начал делать то, что предложил Кэлвин, как будто сам этого желал. Действительно, в этом сиянии было нечто глубинное, древнее, необъяснимое. Силвест не мог выразить свои чувства в словах или даже уяснить их для себя, но теперь они рвались наружу, и он знал, что они верны. Именно свет – то, к чему следует идти.

Она была серебристой, эта сверкающая брешь в реальности, одновременно и неистовая и спокойная. По мере приближения Силвеста к «самоцвету» тот, застывший в неподвижности, казалось, уменьшался в размерах. Ровное жемчужное сияние окружало скафандр. Силвест забеспокоился насчет зрения, но не ощутил ничего, кроме теплоты. Впрочем, еще он чувствовал, как в нем медленно растет способность понимать. Постепенно он потерял из виду и остальной зал, и «самоцвет»; теперь его обволакивала серебряно-белая метель. Но страха он не испытывал. Не было даже чувства опасности. Только смирение, но смирение радостное, идущее изнутри.

Медленно, точно подчиняясь волшебству, его скафандр стал обретать прозрачность, серебристое сияние просачивалось сквозь него. Вот оно коснулось кожи Силвеста, а потом проникло и глубже – в плоть и кость.

Это было не совсем то, чего он ждал.

Наконец к Силвесту вернулось сознание (вернее, он спустился к сознанию – в тот момент представлялось, что оно находится внизу). А до того было только понимание.

Он снова был в зале, на довольно значительном расстоянии от белого света, но все еще внутри описываемой «самоцветом» орбиты.

Теперь он знал.

– Ничего себе прогулялись, а? – Наверное, трубный рев прозвучал бы более уместно в тишине этого зала, чем голос Кэлвина.

– Ты… испытал то же, что и я?

– Похоже. Будь я проклят, если это не самые дикие ощущения в моей жизни. Устроит тебя такой ответ?

Такой ответ годился. Не было необходимости убеждать себя, что Кэлвин пережил ровно то же, что и Силвест. Что на какое-то время их сознания – и даже нечто большее – слились и невидимо потекли вместе с триллионами сознаний других существ. И что он прекрасно усвоил все, ибо в момент слияния разумов на все вопросы были даны исчерпывающие ответы.

– Нас прочли, да? Этот свет – сканирующее устройство, машина для считывания и хранения информации.

Слова звучали вполне здраво, но, произнеся их, Силвест понял, что выражается крайне примитивно, что грубость и бедность его речи снижает значение открытия. С таким словарем не выразить точно и полно то, что он понял и ощутил в этом месте. Тем более что в первые же минуты по его пробуждении эти впечатления стали блекнуть. А ведь ему необходимо высказаться, худо-бедно сформулировать свои чувства, записать все это в память скафандра, хотя бы для потомства, что ли.

– На мгновение мне показалось, что нас самих превратили в информацию и подсоединили ко всем другим ее источникам, когда-либо существовавшим или по крайней мере уловленным этим светом.

– Со мной тоже так было, – сообщил Кэлвин.

А Силвест подумал, не разделяет ли с ним Кэлвин и прогрессирующую амнезию – постепенную утечку полученных знаний?

– Мы ведь побывали на Гадесе, как считаешь? – Мысли Силвеста метались, точно всполошенное стадо по загону, искали выхода, пытались выразиться в словах, прежде чем исчезнуть неизвестно куда. – Гадес вовсе не нейтронная звезда. Может, и был ею, но теперь это не так. Его трансформировали, переделали в…

– В компьютер, – продолжил за него Кэлвин. – Вот что такое Гадес. Это компьютер, сделанный из атомизированного вещества, из звездной материи, призванный обрабатывать информацию и хранить ее. И свет – это вход в компьютер, путь для подключения к матрице. Думаю, что в какой-то момент мы оказались внутри ее.

На самом деле все было куда невероятнее.

Когда-то у звезды с массой в тридцать-сорок раз больше массы земного Солнца закончился период термоядерного синтеза. Несколько миллионов лет она расточительно тратила энергию, а потом взорвалась и превратилась в сверхновую. При этом в самой ее середке чудовищное гравитационное давление сжало кусок материи в пределах его собственного радиуса Шварцшильда, и там образовалась черная дыра.

Черной дырой это космическое тело называлось потому, что ничто, даже свет, не могло вырваться за пределы критического радиуса. Материя же и свет могли падать в черную дыру, увеличивая ее и без того огромную массу и силу притяжения.

И вот появилась цивилизация, придумавшая, как использовать это явление. Ей была известна техника, с помощью которой черную дыру можно преобразовать в нечто совершенно парадоксальное.

Во-первых, пришлось подождать, пока Вселенная значительно состарится и бóльшая часть звезд превратится в красных карликов, чьей собственной массы не хватает для того, чтобы обеспечивать термоядерную реакцию. Затем с десяток таких карликов были согнаны к черной дыре и образовали вокруг нее хоровод, который стал питать дыру звездным веществом, проливая его за поглощающий свет горизонт.

Это Силвест понял – или велел себе считать, что понял. А вот следующую, главную часть охватить умом было куда труднее. Так буддийский коан, имеющий внутреннее противоречие, всегда противится восприятию.

Попав на рубеж черной дыры, частицы вещества продолжали падать туда по своим траекториям и выходили на орбиты вращения вокруг ядра с невероятной плотностью, вокруг сингулярности в центре черной дыры. Скользя по этим силовым линиям, пространство и время как бы сливались, и в какой-то момент их уже нельзя было разделить. И что самое важное, однажды возникала ситуация, когда они обменивались траекториями: траектория в пространстве становилась траекторией во времени и наоборот. И один из таких пучков траекторий позволял открыть тоннель, по которому можно перебрасывать материю в прошлое, в частности к началу формирования черной дыры.

– Я сейчас просматриваю тексты двадцатого века, – пробормотал Кэлвин, который явно следил за ходом мыслей Силвеста. – Этот эффект был известен, вернее, предсказан уже тогда. Видимо, он проистекал из математических уравнений, описывавших черные дыры. Только в ту пору к нему никто серьезно не относился.

– У тех, кто создавал Гадес, подобных предрассудков не было.

– Наверное, ты прав.

А дальше произошло вот что. Свет, энергия, потоки частиц направлялись по этим особым траекториям, все глубже уходя в прошлое с каждым оборотом вокруг ядра. С точки зрения остальной Вселенной, ничего не происходило, ведь дыра отгородилась от нее непроницаемым барьером, и обнаружить нарушения закона причинности было невозможно. Согласно математическим выкладкам, в которые заглянул Кэлвин, таких нарушений и быть не могло, поскольку траектории не должны были выйти наружу, в окружающую Вселенную.

И все же происходило именно это. Чего не заметили математики, так это крошечного набора траекторий – ничтожной доли процента от всего их количества, – который нес кванты назад, к моменту рождения черной дыры, к ее коллапсу при взрыве сверхновой.

И в этот момент незначительное давление, созданное частицами из будущего и нацеленное наружу, задержало гравитационный поток.

Эта отсрочка была почти неизмерима, вряд ли она превышала самый малый теоретически возможный отрезок времени, его квант, – но она существовала в реальности. И ее хватило, чтобы послать слабейшую волну причинности обратно в будущее.

Эта рябь причинности сталкивалась с поступающими извне частицами и создавала решетку причинных связей – стоячую волну, симметрично уходящую в прошлое и будущее.

Попавший в эту решетку коллапсирующий объект теперь уже не мог считать себя принадлежностью черной дыры. И так начальные условия для него были пограничными, а тут еще эта неопределенность… Наверное, подвешенного состояния можно избежать, если оставаться над радиусом Шварцшильда или коллапсировать до стабильной конфигурации, какую имеют странные кварки и вырожденные нейтроны.

И объект начинал метаться между двумя состояниями. Неопределенность крепла и порождала нечто совершенно уникальное в нашей Вселенной. Возможно, где-то далеко-далеко, в других черных дырах, происходили подобные события и возникали схожие парадоксы.

Объект достиг стабильной конфигурации, и потому его парадоксальный характер не бросался в глаза окружающей Вселенной. Выглядел он как нейтронная звезда, да и был таковой снаружи. Но уже на глубине нескольких сантиметров от его поверхности звездное вещество было уложено в тонкие конструкции, способные производить вычисления с быстротой молнии.

Такая самоорганизация осуществлялась спонтанно по мере того, как поступающая материя делала выбор между двумя противоположными состояниями.

Верхняя часть коры планеты состояла из должным образом переработанной материи, способной хранить информацию. Причем большей плотности информации даже теоретически не давало ни одно вещество во Вселенной.

И она мыслила.

Глубже кора незаметно переходила в мерцающую бурю несостоявшихся возможностей, где внутренняя часть коллапсировавшего объекта плясала под музыку беспричинности. И пока кора занималась бесконечным моделированием и столь же бесконечными расчетами, ядро соединяло прошлое с будущим, позволяя информации беспрепятственно перетекать из одного в другое. Таким образом, кора превратилась в элемент колоссальной параллельной вычислительной системы, причем другими элементами этой системы были версии ее самой, лежащие в прошлом и будущем.

Этот компьютер понимал: при всей его феноменальной вычислительной мощности, охватывающей тысячелетия, он был лишь частью чего-то несравненно большего.

И у него было имя.

Силвест должен был дать хотя бы короткий отдых мозгу. Величие постигнутого меркло, оставались лишь гулкие отзвуки, эхо финальных аккордов самой грандиозной симфонии, когда-либо исполнявшейся перед публикой. Еще несколько минут, и вот он уже не уверен, что сможет вспомнить хотя бы это. Его голова просто не в состоянии вместить столько знаний. И странное дело: он ничуть не жалеет об ускользающих воспоминаниях.

Да, то были потрясающие мгновения, когда он обладал космическим знанием, – но для одного человека это непосильное бремя. Лучше хранить лишь память о памяти. Он не создан для того, чтобы мыслить как бог.

Казалось, прошло еще сколько-то минут, но, когда Силвест сверился с хронометром скафандра, он слегка удивился, обнаружив потерю нескольких часов. Конечно, нельзя было исключать, что в предыдущий раз хронометр дал неправильный ответ.

«Еще есть время, чтобы сбежать отсюда, – подумал Силвест. – Выбраться на поверхность, пока „Плацдарм“ не рухнул вниз».

Он поглядел на «самоцвет». Тот, несмотря на приобретенный Силвестом опыт, не стал менее таинственным. Он не прекратил своего кружения и не утратил манящей красоты.

Силвест чувствовал, что теперь знает о «самоцвете» куда больше, что время, проведенное в преддверии матрицы Гадеса, научило его кое-чему. Но полученные только что знания слишком плотно сплелись с накопленными ранее, и он не мог сейчас подвергнуть их кропотливому анализу.

Лишь одно он знал наверняка: у него появилось мрачное предчувствие, которого раньше не было.

И все-таки он пошел вперед, к «самоцвету».

Кровавое око Гадеса заметно увеличилось в размерах. Но для Хоури и Паскаль сама нейтронная звезда в центре этого яркого пятна останется лишь слабым проблеском. Во-первых, она имеет всего лишь несколько километров в диаметре, а во-вторых, женщины умрут задолго до того, как приблизятся на расстояние, с которого можно рассмотреть ее как следует. Их разорвет на клочки чудовищная гравитация.

– Чувствую, я должна тебе кое-что сказать, – заговорила Паскаль. – Вряд ли это произойдет быстро. Разве что нам очень повезет.

Хоури с трудом подавила в себе раздражение. Ей не нравилась эта претензия на высшее знание, хотя Паскаль во многих вещах действительно разбиралась лучше.

– Откуда такая уверенность? Ты же не астрофизик?

– Не астрофизик, но я помню, что рассказывал Дэн о гравитационных приливах и отливах, которые не позволяли дронам достигнуть Гадеса.

– Ты говоришь о нем так, будто он уже мертв.

– Нет, я не думаю, что он мертв, – ответила Паскаль. – Возможно, выжил. Но мы не выживем. У нас ни единого шанса.

– Все еще обожаешь своего подонка?

– Хочешь верь, хочешь нет, но этот человек, хоть и вел себя как одержимый, любил меня. И никто никогда не узнает, что это была за любовь.

– Может, твоего мужа не станут чересчур строго судить, когда выяснится, что он был чужой марионеткой?

– Думаешь, выяснится? Хоури, мы с тобой единственные, кому это известно. А для остальной Вселенной он просто маньяк с навязчивой идеей. Кто там будет разбираться, что он использовал других людей только в ситуациях, когда не было выбора? Что его гнало вперед нечто гораздо более важное, чем моя или твоя жизнь?

Хоури кивнула:

– Знаешь, я когда-то хотела убить его, но только потому, что это была единственная возможность вернуть Фазиля. Ненависти к Силвесту не испытывала. Если уж по правде, так я не сказала бы, что он мне не нравится. Я всегда восхищалась людьми, которые ведут себя так нахально, будто все принадлежит им по праву рождения. Большинство на это просто не способны, а вот он держался, что твой король. И это было даже не нахальство, а что-то совсем другое. Что-то и впрямь достойное восхищения.

Паскаль ничего не ответила, но Хоури знала: по крайней мере часть услышанного та считает справедливым. Просто не готова прямо сказать, за что она на самом деле любит Силвеста. За то, что он, будучи самонадеянным подонком, совершил благородный поступок, причем проделал это с таким невыносимым апломбом, что поступок стал истинным подвигом, – чего не случилось бы, даже если бы Силвест носил власяницу.

– Слушай, – порывисто сказала Хоури, – у меня есть идея. Когда эти приливы с отливами начнут рвать нас в клочья, ты предпочтешь быть в здравом уме или в несколько затуманенном?

– Что ты имеешь в виду?

– Илиа говорила, эта штуковина построена, чтобы производить впечатление на клиентов. Планировалось этим клиентам показывать корабль снаружи, в надежде на хорошую сделку. Что-то мне подсказывает: на борту имеется приличный бар. Если только всю выпивку не выхлестали за прошедшие века. Но ведь он может оказаться самопополняющимся. Поглядим, а?

Паскаль ничего не ответила, а ведь с каждым мгновением они приближались к гравитационному колодцу Гадеса. И в ту секунду, когда Хоури решила, что спутница предпочла не услышать предложения, Паскаль отстегнулась от кресла и устремилась к корме «Паука», в неизведанные области плюша и латуни.

Глава тридцать девятая

Внутри Цербера, последний зал, год 2567-й

Сияние обрело синеватый оттенок, как будто приближение Силвеста умиротворило «самоцвет», и тот решил приостановить спектральную игру. Силвест, как и прежде, сознавал, что приближаться к блистающему объекту опасно, но любопытство и ощущение предопределенности влекли его вперед. Будто из самых основ его разума выскочила потребность противостоять опасности и даже, если получится, приручить ее. Это был инстинкт, пробуждающийся при соприкосновении с огнем; это была мудрость, которая приходит вместе с болью.

Камень вдруг раскрылся перед ним, предварительно совершив ряд геометрических трансформаций (Силвест не уделил им должного внимания из боязни, что мозг не выдержит и развалится по плоскостям, сходным с плоскостями этого голубого кристалла).

– Ты хорошо подумал? – спросил Кэлвин. Его ворчание успело стать для Силвеста чем-то вроде естественного звукового фона.

– Слишком поздно возвращаться, – произнес голос.

Он не принадлежал ни Кэлвину, ни Силвесту, но казался знакомым, будто его источник долго прятался внутри Силвеста, но предпочитал помалкивать.

– Похититель Солнц, это ты?

– Он был с нами всю дорогу, – сказал Кэлвин. – Я не ошибаюсь, приятель?

– Дольше, чем вы можете себе представить. С тех самых пор, как ты, Дэн, побывал у Завесы Ласкаля.

– Значит, все, что говорила Хоури, – правда. – Силвест утверждал очевидное: если пустой скафандр Садзаки и оставлял какие-то сомнения в версии Хоури, то их развеяли откровения, полученные от света. – Чего же ты хочешь от меня?

– Только одного: чтобы ты вошел в… «самоцвет», как ты его называешь.

Теперь Силвест слышал только шипящий голос Похитителя Солнц, и от этого шипения мороз шел по коже.

– Не бойся, тебе не причинят вреда и не помешают вернуться назад.

– Ты сейчас готов наобещать чего угодно.

– Я говорю правду.

– А что с «Плацдармом»?

– Он еще действует. И будет действовать, пока ты не покинешь Цербер.

– Проверить-то ничего нельзя, – вклинился Кэлвин. – Все его обещания могут оказаться ложью. Он обманывал нас и направлял каждый наш шаг. И все только для того, чтобы затащить тебя сюда. С чего бы вдруг этой твари на сей раз говорить правду?

– С того, что теперь все это уже не важно, – ответил Похититель Солнц. – Ты зашел так далеко, что твои личные стремления теперь не играют никакой роли.

И Силвест вдруг почувствовал, что скафандр шагнул вперед, прямо в распахнутый «самоцвет», в коридор с блистающими гранеными стенами, ведущий куда-то в глубину.

– Что… – начал было Кэлвин.

– Я ничего не делаю, – ответил Силвест. – Этот мерзавец перехватил контроль над скафандром.

– Похоже на то. Управлял же он скафандром Садзаки. До сих пор этот паразит предпочитал сидеть в тени и ждать, когда ты сделаешь за него всю работу. Ну и лентяй!

– Оскорбляя его, – сказал Силвест, – мы вряд ли улучшим наше положение.

– У тебя есть идеи получше?

– Честно говоря…

Теперь коридор выглядел иначе – пылающий, похожий на трахею тоннель то и дело разветвлялся и поворачивал. Силвест сомневался, что все еще находится внутри «самоцвета». По его прикидкам, этот объект мог иметь в поперечнике от нескольких сот метров до десятков километров. Трудно определить размеры того, что постоянно меняет форму, – если вообще возможно.

– Хм… ты что-то сказал?

– Я говорил… – Силвест осекся. – Похититель Солнц, ты слышишь меня?

– Как всегда.

– Я не понимаю, зачем пришел. Если тебе удавалось контролировать скафандр Садзаки, если ты контролируешь и мой скафандр, то для чего понадобилось тащить меня сюда? Если хочешь что-то забрать из «самоцвета», разве не можешь это сделать без моей помощи?

– Эта штука реагирует лишь на органическую жизнь. Пустой скафандр оно примет за думающую машину.

– Штука? Хочешь сказать, это устройство?

– Ингибитор.

Какое-то мгновение это слово казалось лишенным смысла. Затем оно легонько коснулось знаний, полученных Силвестом в матрице Гадеса. Это воспоминание привело к другому… Создавалась бесконечная нить ассоциаций.

Только теперь он кое-что понял.

В частности, Силвест понял, что пора со всем этим кончать. Если он достигнет ядра огромного «самоцвета» – или машины-ингибитора, – то будет плохо, очень плохо. Трудно даже вообразить, насколько плохо.

– Нам нельзя идти дальше, – сказал Кэлвин. – Я теперь знаю, что это.

– Я тоже понял, хоть и с опозданием. Эту вещь здесь оставили ингибиторы. Поместили ее на орбиту Гадеса, рядом с мерцающим белым порталом. Портал древнее, чем ингибиторы. Их мало беспокоило, что они плохо понимали его предназначение и слабо представляли, кто его доставил в окрестности нейтронной звезды. Кстати, есть признаки того, что изучить его ингибиторы не удосужились, хотя он совсем не похож на обычные нейтронные звезды. Но если оставить в стороне загадку его происхождения, он вполне отвечал планам ингибиторов. Эти убийцы расставляли своего рода приманки для привлечения разумных органических существ. Поместив одну из них рядом с перспективным для изучения объектом, ингибиторы гарантировали появление визитеров. Именно такой стратегии они придерживались во всей Галактике: устанавливали свои машины вблизи объектов, представляющих большой астрофизический интерес, или вблизи руин погибших цивилизаций.

Вот так и попали сюда амарантийцы, занявшиеся изучением космоса и в какой-то момент привлекшие к себе интерес ингибитора. Он изучил пришельцев и вызнал их слабые места. А потом уничтожил всех, кроме горстки потомков отлученных, которым удалось найти путь к спасению. Одни воспользовались порталом и интегрировались в матрицу, в кору Гадеса, где и продолжили свое существование в качестве симулякров. Как муха вечно сохраняется в янтаре, так и они сохранились в ядерной материи, используемой для компьютерных операций.

«Вряд ли это можно считать жизнью, – подумал Силвест. – Но все же от них кое-что осталось».

Были и другие, сумевшие спастись от ингибитора. Но они тоже выбрали тяжелую судьбу и сожгли за собой мосты.

– Они стали затворниками? – Вопрос задал Кэлвин, а впрочем, это мог быть и Силвест, в моменты наивысшего умственного напряжения он нередко говорил вслух сам с собой. – Амарантийской цивилизации пришел конец. Ресургем уже погиб, большинство родившихся в космосе выслежены и уничтожены ингибиторами. Горстка вписалась в матрицу Гадеса. Другая группа, изучив принципы управления пространством-временем (возможно, на примере трансформаций, происходивших вблизи портала), нашла иное решение: забаррикадироваться от ингибиторов. Они разработали метод свертывания пространства-времени, сгустили его и даже превратили в твердое тело. Таким образом, оно стало непроницаемым щитом. И они затаились, заперев за собой врата навеки.

– И все же это лучше, чем сгинуть без следа.

На мгновение мысли Силвеста обрели полную ясность. Он понял, каково было затворникам сидеть за своими завесами, бесконечно ждать, практически ничего не зная о происходящем снаружи, не имея почти никаких средств для связи со Вселенной. Так крепки, так непроницаемы были стены, которыми они себя окружили. Им было известно – даже когда они обрекали себя на заточение, – что машины, созданные ингибиторами, ветшают со временем, постепенно теряют способность выполнять свою задачу по уничтожению разума. Очень и очень не скоро – спустя миллионы лет – затворники, заключенные в кокон из пространства-времени, задумались, не исчезла ли угроза их жизни.

Но они не могли просто убрать завесы и осмотреться по сторонам, это было бы слишком опасно: а ну как машины ингибиторов начеку? Может, они молчат нарочно, пытаясь сбить с толку затворников и выманить из укрытий на огромную космическую арену, где их удастся с легкостью перебить, тем самым завершив миллионолетнюю историю преследования и уничтожения этого вида разумных существ.

И вдруг оказалось, что в космосе появились другие! Возможно, в этой его области что-то благотворно влияло на развитие позвоночных существ, или причины были иными – не суть. Пришедшие будто из ниоткуда люди-космонавты напомнили затворникам, кем они сами были когда-то. У этих людей было даже нечто сродни амарантийскому психозу: одновременная тяга к дружбе и одиночеству, к уютной жизни в обществе себе подобных и рискованным скитаниям в просторах космоса. Этот психоз гнал их вперед, только вперед.

Первым, с кем встретились затворники, был Филип Ласкаль, а произошло это вблизи от завесы, носящей его имя.

Жестокое пространство-время вынуло его разум, разобрало на молекулы и собрало заново; в результате из блестящего ученого получился бормочущий недоумок. Но этот недоумок оказался непрост. Затворники кое-что вложили в него, а именно знания, которые он должен был передать другому, тому, кто будет к ним ближе по интеллекту… А еще они добавили приманку, которая заставит этого другого искать встречи с ними.

Перед смертью Ласкаль передал свои знания юному Дэну Силвесту. И посоветовал побывать у жонглеров образами.

Это потому, что амарантийцы когда-то посетили жонглеров, впечатали свои нейронные паттерны в их океан. Эти паттерны могли стабилизировать границу завесы, они позволяли пришельцу глубже погрузиться в толстые складки пространства-времени без риска быть разорванным гравитационными напряжениями. Именно так Силвест, выдержав на планете жонглеров определенную трансформацию разума, получил возможность вплыть на волнах гравитационной бури в саму завесу.

Оттуда он вышел живым.

Но изменившимся.

Кроме того, с ним вернулась некая сущность. Она величала себя Похитителем Солнц, хотя теперь Силвест знал, что это всего лишь мифологическое прозвище. Правильнее всего этого «наездника» назвать коллажем из симулякров, искусственной личностью. Внутри завесы ее создали те затворники, что желали использовать Силвеста в качестве своего представителя. Чтобы он распространял влияние затворников за пределами непроницаемого кокона из пространства-времени.

Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что ничего особенного от Силвеста не требовалось.

Полететь на Ресургем, где лежат кости их предков.

Найти ингибитор.

Занять такую позицию, чтобы ингибитор, если он все еще действует, мог идентифицировать Силвеста как представителя новой разумной цивилизации.

В этом случае ингибиторы придут к выводу, что они должны немедленно приступить к уничтожению человечества.

Если же этого не случится, затворники выйдут на простор.

Теперь синеватое свечение, окружавшее Силвеста, казалось ему зловещим. Он знал, что самим своим появлением здесь нанес непоправимый вред. Ингибитор наверняка уже понял, что к нему явился представитель разумного вида, достойного того, чтобы на него открыть охоту.

Как Силвест ненавидел амарантийцев! И себя – за то, что посвятил бо́льшую часть жизни их изучению. Но что он мог сделать теперь? Да и времени на обдумывание не оставалось.

Тоннель расширился, и Силвест, по-прежнему не управлявший своим костюмом, оказался в огромном зале с фасеточными стенами, залитом все тем же мертвенным голубым сиянием. В воздухе там висели предметы самых диковинных форм, они чем-то напоминали человеческие клетки под микроскопом. Каждый из этих предметов был очерчен прямыми линиями, вместе они образовывали сложные соединения квадратов, многоугольников и ромбов. Парящие скульптуры невозможно было отнести ни к одной эстетической тенденции.

– Что это? – спросил он почему-то шепотом.

– Считай их головоломками, – ответил Похититель Солнц. – Если ты разумный исследователь, в тебе проснется любопытство, захочется завершить их, собрать в логические конструкции то, что предложено в виде отдельных частей.

Силвест понял, что имеет в виду Похититель Солнц. Вот, например, ближайший набор фрагментов… Несколькими движениями можно превратить его в тессеракт. Хм… соблазнительно…

– Я не хочу этого делать, – сказал он.

– А тебе и хотеть не надо. – Для демонстрации своей власти Похититель Солнц заставил скафандр протянуть руки к набору, который, кстати, был куда ближе, чем казалось Силвесту. Пальцы схватили фрагмент и перенесли на нужное место. – Будут и другие тесты, и другие залы, – продолжал инопланетянин. – Твои психические процессы подвергнутся тщательному изучению, а позже то же самое произойдет и с твоей физиологией. Не могу обещать, что второй этап доставит тебе большое удовольствие, но и фатальным он не станет. А потом будут другие процедуры, призванные создать более подробный образ врага. – В голосе Похитителя Солнц появилось что-то вроде иронии; по-видимому, долгое пребывание в человеческом обществе позволило ему обзавестись кое-какими человеческими чертами. – Ты, к сожалению, останешься единственным образцом вида гомо сапиенс, побывавшим в этой машине, но уверяю тебя, на роль образца ты годишься, как никто другой.

– Вот тут-то ты и ошибаешься, – возразил Силвест.

В безжалостном, почти беззвучном голосе Похитителя Солнц впервые послышалась тревога.

– Прошу объяснить.

Некоторое время Силвест молчал, как будто обдумывая требование.

– Кэлвин, – начал он, – я хочу кое-что сказать. – Даже в этот момент он еще толком не знал, к кому обращается и что произнесет. – Когда мы с тобой были в белом свете, когда видели, что содержится в матрице Гадеса, я кое-что понял. Надо было понять это много лет назад.

– Понял о себе?

– Да, о себе. О том, кто я. – Силвесту хотелось разрыдаться, и от того, что другой возможности это сделать не будет, – хотелось еще сильнее. Но не позволили искусственные глаза. Он никогда не плакал. – И о том, почему теперь не могу тебя ненавидеть – ведь это означает ненавидеть себя самого. Сомневаюсь, что я вообще когда-нибудь ненавидел тебя.

– Значит, все-таки не получилось? Я имею в виду то, что планировал в отношении тебя. Но не стану лгать, будто разочарован тем, что из тебя вышло. – Кэлвин тут же поправился: – Тем, что вышло из меня.

– Я рад, что все выяснилось, хоть и только сейчас.

– Что собираешься делать?

– Ты отлично знаешь что. У нас же теперь все общее. – Силвест вдруг поймал себя на том, что смеется. – Мои секреты в том числе.

– А, так ты и о том самом маленьком?

– Что? – проскрежетал Похититель Солнц – будто радиоприемник уловил трескучий голос далекого квазара.

– Надо полагать, ты прослушивал разговоры, которые я вел на корабле? – Теперь Силвест обращался уже к инопланетянину. – Я имею в виду тот случай, когда позволил собеседникам думать, что блефую.

– Блефуешь? О чем ты?

– О «горячей пыли» в моих глазах, – ответил Силвест.

Он снова рассмеялся, но теперь уже громче и веселее.

А потом запустил серию нейронных сигналов, которые так долго и бережно хранил в памяти. Они вызвали каскад событий в сложной схеме его искусственных глаз, а те в свою очередь добрались до контейнеров с микроскопическими крупицами антиматерии.

И стал свет. Ярчайший и чистейший. Такого Силвест не видел никогда и нигде, даже в портале, ведущем в Гадес.

И больше не было ничего.

Вольева увидела это первой.

Она все ждала, когда же «Ностальгия по бесконечности» прикончит ее. Следила за огромным конусом, черным как ночь, – затмевая звезды, тот скользил к ней с целеустремленностью акулы. Где-то внутри этой громадины различные системы спорили между собой, как лучше отправить ее на тот свет, выбирали способ поинтереснее. Только этот спор и мог служить объяснением тому факту, что Илиа еще жива, поскольку сейчас она была досягаема для любого корабельного орудия.

Казалось, с переходом под контроль Похитителя Солнц «Ностальгия по бесконечности» приобрела нездоровое чувство юмора. Как будто она намеревалась предать Вольеву смерти с садистской медлительностью; для начала жертва пусть помучается ожиданием хоть каких-нибудь событий. Собственное воображение стало для Илиа самым лютым врагом. Оно старательно напоминало о многочисленных системах, способных потрафить вкусам Похитителя Солнц. Одни могут сварить ее за несколько часов, другие расчленить не убивая – взять, к примеру, лазеры, прижигающие рану. На худой конец, можно прислать роботов, предназначенных для внешнего ремонта, чтобы раздавили ее.

Да, уж на что на что, а на свою изобретательность Вольева не жаловалась никогда.

И вдруг она увидела свет на поверхности Цербера, примерно там, где находился «Плацдарм». Вспышка длилась какую-то долю секунды – гигантский светляк, засиявший только для того, чтобы тут же погаснуть.

Или это колоссальный взрыв?

Она смотрела, как разлетаются во все стороны куски породы и оплавленных механизмов.

Хоури с трудом верилось, что она до сих пор жива. На этот раз просто не могло быть сомнений: все кончено. Чего она могла ожидать, придя в чувства? Ну, во-первых, чудовищной боли в гравитационных лапах Гадеса, разрывающих на куски и ее тело, и ее душу. Еще мигрени – худшей с тех пор, как Мадемуазель пробудила в Ане память о Войне Рассвета. Даром, что ли, Ана и Паскаль разыскали тот бар и выхлестали весь алкоголь, который там был.

Однако Хоури пришла в себя быстро и не заметила ни малейшего похмелья – сознание было ясным, как отмытое оконное стекло. А вот и другой сюрприз: она находится вовсе не в «Пауке». Напрягая мозг, она вспомнила, что уже просыпалась – и были чудовищные гравитационные волны, и они с Паскаль ползли на середину каюты, где разница напряжений, казалось, была поменьше. Конечно, проку от этого быть не могло – хватка нейтронной звезды беспощадна. Им оставалось одно: каким-нибудь способом ослабить агонию.

Но где же, черт побери, она находится?

Хоури проснулась, лежа лицом вниз на твердой, как бетон, поверхности. А над ней крутились звезды – точь-в-точь носящиеся по всему небу колеса повозок. В этом движении было что-то неправильное, будто Ана смотрела на них сквозь толстую линзу, простирающуюся от горизонта до горизонта.

Обнаружилось, что двигаться она может. Хоури попыталась встать, но тут же упала.

На ней был скафандр.

Но ведь в «Пауке» она не носила скафандра. Этот же – точная копия того, в котором она спускалась на Ресургем, и того, в котором Силвест отправился на Цербер. Как же так? Ей все приснилось? Но никогда в жизни у нее не бывало таких реалистичных снов. Сколь бы ни был правдоподобен сон, в нем всегда есть внутренние противоречия: начни приглядываться, и вся конструкция вскоре развалится…

Равнина, на которой лежала Хоури, имела цвет остывающего металла. Он сверкал, но не так сильно, чтобы слепить глаза. Местность была плоской, примерно как пляж при отливе. На ней – теперь Ана это отлично видела – был какой-то рисунок. Не случайный, а хорошо продуманный, вроде орнамента на персидском ковре. За одним рядом деталей орнамента следовал другой, пока где-то вдали узор не становился совсем мелким, почти микроскопическим. Вполне возможно, что дальше шли полосы с еще более мелким рисунком – на субъядерном или квантовом уровне.

Фрагменты узора двигались, они то выходили из фокуса, то снова входили в него и никогда не повторялись, непрерывно изменяясь. От этого зрелища Ану вскоре замутило, и она перевела взгляд на горизонт.

Он был совсем близко.

Хоури встала и пошла. Под ногами хрустел блестящий грунт. Фрагменты перестраивались, появились ровные ступенчатые камни, идти по ним было очень удобно.

Впереди что-то появилось.

Оно поднималось над дугой горизонта. Небольшой холмик с цоколем возвышался на фоне звездного купола. Хоури подошла ближе и уловила какое-то движение. Холмик был похож на вход в метро – три низкие стены обрамляли ступеньки, которые вели вглубь этого странного мира.

А вот и фигурка, поднимающаяся по лестнице изнутри. Походка сквозит силой и спокойствием, как будто эта женщина собралась на утреннюю прогулку. В отличие от Хоури, на ней нет скафандра. Она одета так же, как в последний момент, когда ее видела Ана.

Паскаль Силвест.

– Долго же мне пришлось ждать. – Ее голос с трудом донесся до Хоури сквозь безвоздушное черное пространство, что разделяло их.

– Паскаль?

– Да, – ответила та, а потом уточнила: – В некотором смысле. Знаешь, это не так-то просто объяснить. Я столько раз репетировала…

– Что случилось, Паскаль? – Хоури показалось неприличным спрашивать, почему на собеседнице нет скафандра. И почему она не умерла. – Где мы?

– А ты еще не догадалась?

– Да вот представь себе.

Паскаль сочувственно улыбнулась:

– Ты на Гадесе. Помнишь о нем? Нейтронная звезда, та, что притягивала нас. Вернее, не притягивала…

– Я на нейтронной звезде?

– Да. Сомневаюсь, что ты этого ожидала.

– Правильно делаешь, что сомневаешься.

– Я тут столько же, сколько и ты, – сказала Паскаль. – То есть считаные часы. Но я жила под корой, а там события происходят быстрее. Так что по ощущениям я здесь пробыла куда дольше.

– Насколько дольше?

– Лет на десять… хотя время тут в некоторых отношениях вообще не течет.

Хоури кивнула, будто поняла, о чем идет речь.

– Паскаль… пожалуй, тебе бы стоило объяснить…

– Хорошая мысль. Я сделаю это по пути вниз.

– Куда-куда?

Паскаль показала на лестницу, ведущую вниз с равнины вишневого цвета, – как будто соседку приглашала на коктейль.

– Внутрь, – сказала она. – В матрицу.

А смерть все медлила.

Целый час Вольева, включив увеличивающую опцию визора скафандра, наблюдала, как «Плацдарм» теряет форму, подобно неудачному горшку на гончарном круге. Потом он стал растворяться в коре. Она переваривала его, поскольку бой с Цербером был проигран.

Слишком быстро.

Неправильность происходящего давила Вольевой на психику. Пусть близка ее собственная гибель, но все равно тошно видеть смерть собственного творения, тем более что оно погибает заведомо преждевременно.

Не в силах больше терпеть, Илиа повернулась к кораблю, приближавшемуся с неуклонностью кинжала, и широко раскинула руки. Она не знала, принимает ли корабль голосовые команды.

– Иди же, свинья! Давай, убей меня! К черту, не хочу этого видеть! Кончай же!

На коническом корпусе затлел оранжевый огонек внутреннего освещения, – это открылся люк. Вот сейчас оттуда вынырнет какое-нибудь полузабытое мерзкое оружие, может ею самою и созданное в порыве пьяного вдохновения…

Вместо этого появился шаттл и медленно направился к ней.

Если верить рассказу Паскаль, то нейтронная звезда фактически таковой не являлась. Точнее, являлась ею раньше и станет однажды, если не помешает какая-нибудь третья сила. В деталях говорить об этом Паскаль наотрез отказалась, но общий смысл был ясен. Эту нейтронную звезду превратили в гигантский компьютер с невероятным быстродействием, который обладал фантастической способностью связываться со своими прошлыми и своими будущими «я».

– А что тут делаю я? – спросила Хоури, когда они спустились. – Нет, спрошу иначе: а что тут делаем мы? И как вышло, что ты знаешь обо всем куда больше моего?

– Я уже говорила, – ответила Паскаль, останавливаясь на ступеньке, – что пробыла в матрице дольше тебя. Хоури, тебе не понравится то, что я сейчас скажу. Дело в том, что ты мертва… во всяком случае сейчас.

Хоури удивилась меньше, чем сама ожидала. Услышанное от Паскаль показалось ей вполне естественным.

– Мы погибли в колебаниях гравитации, – совершенно спокойно продолжала Паскаль. – Когда приблизились к Гадесу, перепады разорвали нас. Это были пренеприятнейшие минуты, но большинства ощущений нет в записи, так что ты об этом ничего не помнишь.

– В записи?

– Согласно всем законам природы, нас должно было разнести на атомы. В известном смысле именно это и произошло. Но информация о каждом из наших атомов, о связях между ними была преобразована в поток гравитонов, который понесся к Гадесу. Та же сила, что явилась причиной нашей гибели, проанализировала нас и передала все полученные сведения матрице.

– Понятно, – медленно произнесла Хоури, уже готовая принять услышанное как данность, во всяком случае на время. – И что же произошло, когда нас передали матрице?

– Мы… хм… воскресли в виде моделей. А поскольку моделирование в коре идет гораздо быстрее, чем снаружи, я провела там несколько десятилетий субъективного времени.

Она говорила таким тоном, будто оправдывалась.

– А я не помню, чтобы где-то провела несколько лет.

– Это потому, что с тобой все обстояло иначе. Нас оживили, но ты здесь оставаться не захотела. И поэтому ничего не помнишь. Фактически сама отказалась от этих воспоминаний. Решила, здесь нет ничего такого, что могло бы удержать тебя.

– Намекаешь, здесь есть нечто, способное удержать тебя?

– Верно, есть! – воскликнула Паскаль. – Но до этого мы еще дойдем.

Они спустились по лестнице почти до конца. От этого места отходил освещенный фонарями коридор; расположенные наобум огоньки создавали впечатление волшебной сказки. Приглядевшись к стенам, Хоури увидела ту же компьютерную игру узоров, что и на поверхности Гадеса. Казалось, рядом кипит машинная деятельность, проводятся недоступные пониманию Аны алгебраические расчеты.

– Так кто же я теперь? – спросила Хоури. – И что собой представляешь ты? Говоришь, я умерла. Но я-то этого не ощущаю. И не чувствую, что смоделирована в какой-то там матрице. Я же только что была на поверхности!

– Ты человек из плоти и крови, – ответила Паскаль. – Ты умерла, и тебя создали заново. Твое тело состоит из химических элементов, ранее содержавшихся в матрице коры. После того как синтез организма завершился, тебя привели в сознание. Скафандр тоже восстановлен матрицей.

– Хочешь сказать, если кто-нибудь, одетый в скафандр, имеет глупость приблизиться к Гадесу…

– Нет… – Паскаль осторожно подбирала слова. – Есть и другой путь в матрицу. Гораздо проще. Во всяком случае, раньше был.

– Должно быть, я все-таки труп. На нейтронной звезде жить нельзя. И внутри ее тоже.

– Я ж тебе сказала: это не настоящая нейтронная звезда.

И Паскаль объяснила, как все получилось. Как матрица создала «карман» слабой гравитации, в котором они могут существовать. Это возможно благодаря циркуляции огромных масс дегенеративной материи в недрах Гадеса. Которая, не исключено, является побочным продуктом непрекращающегося вычислительного процесса. Подобно рассеивающей линзе, этот поток отводит гравитацию прочь. Другие силы, не менее могучие, не дают разрушить стены движущимся с околосветовыми скоростями частицам.

– А о себе что расскажешь?

– Я не такая, как ты, – ответила ей Паскаль. – Тело, которое я ношу, – что-то вроде куклы-рукавички. Я его надела, чтобы встретиться с тобой. Оно создано из того же ядерного вещества, что и кора. Нейтроны связаны странными кварками, и поэтому я не разлетаюсь на частички под напором собственного квантового давления. – Паскаль дотронулась до лба. – И я сама не мыслю. Мышление – оно тут кругом, в самой матрице. Тебе это может показаться ужасной грубостью, и я заранее извиняюсь, но я бы умерла со скуки, если бы нечем больше было заняться, кроме разговоров с тобой. У нас совершенно разные вычислительные мощности… Ты не обиделась? Правда? В этом нет ничего личного. Надеюсь, ты это поймешь.

– Забудем, – отозвалась Хоури. – Наверняка я чувствовала бы то же самое.

Теперь коридор расширился и вдруг превратился в прекрасно обставленный рабочий кабинет ученого, оборудованный приборами и отделанный материалами, которые появились в последние пять-шесть веков. Из цветов преобладал коричневый – цвет нынешней эпохи: коричневыми были деревянные полки на стенах, переплеты старинных бумажных книг, антикварный письменный стол, выстроенные по его краям, не иначе как с декоративной целью, древние, с золотым отливом инструменты. Деревянные витрины занимали место в простенках, где отсутствовали стеллажи. В них лежали пожелтевшие кости инопланетных животных, которые напоминали динозавров или огромных нелетающих птиц, если забыть о чрезвычайно вместительных черепах, явно предназначавшихся для очень мощного мозга.

Была тут и современная техника: сканирующие устройства, тончайшие режущие инструменты, стойки с картами эйдетической и голографической памяти. Винтажный серворобот застыл в углу, слегка наклонив голову, – ни дать ни взять верный лакей, позволивший себе чуток вздремнуть на ногах.

Окна с поднятыми жалюзи открывали вид на сухую и сильно пересеченную местность: сплошь вылизанные ветрами плоские горы и каньоны. Все это купалось в красноватом сиянии заходящего солнца, которое уже почти исчезло за бесформенным горизонтом.

Из-за письменного стола, с таким видом, будто ему помешали, встал Силвест.

Сначала вторжение, видимо, рассердило его, но затем складки лица смягчились, а на губах возникло нечто похожее на улыбку.

Хоури заглянула в его глаза – обычные человеческие глаза.

– Рад, что вы нашли время навестить нас, – сказал он. – И надеюсь, Паскаль ответила на все вопросы, которые вас беспокоили.

– Почти на все, – кивнула Хоури, входя в кабинет и удивляясь изысканности его убранства.

Это была великолепная имитация, лучше Ане еще не приходилось видеть. К тому же – и эта мысль одновременно волновала и пугала – все здесь было сделано из ядерного вещества такой большой плотности, что даже самый маленький предмет на столе – пресс-папье – упадет на пол в центре комнаты, попробуй ты швырнуть его в дальнюю стену.

– Но не на все, – добавила она. – Вы-то как тут оказались?

– Возможно, Паскаль упомянула, что в матрицу ведет и другой путь. Я его отыскал. И прошел. Вот и все.

– А что же случилось с…

– С моим реальным «я»? – Он улыбнулся – будто радовался собственной шутке, которую вряд ли оценит собеседник. – Сомневаюсь, что оно уцелело. Откровенно говоря, меня это не интересует. Я и сам вполне реален. Таков, каким был всегда.

– А что случилось на Цербере?

– Это долгая история, Хоури.

И все-таки он рассказал. О том, как он спустился в глубь планеты. О том, что скафандр Садзаки оказался пустым. О том, как заставил себя все же идти вперед. И о том, что он нашел в последнем зале.

Наконец описал, как он попал в матрицу – в тот момент память Силвеста отделилась от памяти его второго «я».

Когда он говорил о гибели своего второго «я», это прозвучало столь твердо, что Хоури подумала: откуда у него такая уверенность? Возможно, была какая-то тонкая, нематериальная связь между ними, просуществовавшая до самого конца.

Но некоторые вещи даже Силвест понимал весьма слабо, и от Аны это не укрылось. Он не постиг божественность, во всяком случае, постиг не больше, чем в то мгновение, когда купался в ослепительном белом свете портала.

«Не тогда ли Силвест сделал свой выбор? Знает ли это он сам?» – подумала Хоури.

Если матрица смоделировала Силвеста и если вычислительные способности этой матрицы беспредельны… то какие ограничения наложены на него, кроме тех, которые выбрал его собственный разум?

И вот что еще она узнала: Карину Лефевр в живых сохранила часть завесы, но ничего случайного в этом не было.

– Похоже, затворники делятся на две фракции, – говорил Силвест, поигрывая старинным микроскопом на столе, наклоняя его зеркальце из стороны в сторону, будто хотел поймать последний луч заходящего солнца. – Одна желала, чтобы я разузнал, существует ли еще ингибитор и представляет ли угрозу. Другая, я думаю, о человечестве заботилась не больше первой, но была осторожнее. Она полагала, что это не самый лучший способ – совать нос в ингибитор и выяснять, реагирует ли еще на органику.

– А что теперь будет с нами? Кто в конечном счете победил? Похититель Солнц или Мадемуазель?

– Никто, – ответил Силвест, отставляя микроскоп. Обклеенное бархатом основание мягко стукнуло по столу. – Во всяком случае, таково мое интуитивное ощущение. Думаю, мы… – Он поправился: – Думаю, я подошел достаточно близко, чтобы запустить этот механизм, чтобы дать ему стимул активировать все оставшиеся ингибиторы и начать войну против человечества. – Он усмехнулся. – Впрочем, война – это то, в чем участвуют минимум две стороны.

– И вы считаете, он все же не включился?

– Я надеюсь на это. Молюсь об этом. – Он пожал плечами. – Конечно, могу и ошибиться. Это раньше я говорил, будто никогда не ошибаюсь. Теперь я получил хороший урок.

– А как насчет амарантийцев и затворников?

– Время покажет.

– И все?

– Я не знаю всех ответов, Хоури. – Он оглядел кабинет, будто любуясь книгами на полках, убеждаясь, что они никуда не делись. – Их нет даже здесь.

– Пора возвращаться, – внезапно произнесла Паскаль.

Она появилась возле мужа, держа в руке стакан с прозрачной жидкостью. Может, с водкой? Поставила стакан на стол, рядом с отполированным черепом цвета пергамента.

– Куда возвращаться?

– В космос, Хоури. Разве не этого тебе хочется? Или собираешься остаток вечности проторчать здесь?

– Так ведь некуда возвращаться, – возразила Хоури. – Ты не хуже моего это знаешь. Корабль против нас. «Паук» уничтожен. Илиа убита…

– Нет, Хоури, она не убита. Она пережила взрыв шаттла.

Значит, Вольевой все же удалось залезть в скафандр? Ну и что ей это дало?

Хоури уже хотела задать этот вопрос, но тут же поняла: все услышанное ею от Паскаль правда, какой бы невероятной она ни казалась… и какой бы бесполезной эта правда ни была.

– А что будете делать вы?

Силвест потянулся к стакану с водкой и сделал маленький глоток.

– Неужели вы еще не догадались? Этот кабинет вовсе не для того сделан, чтобы удивить вас. Мы с Паскаль живем здесь, не говоря уже о том, что оба существуем еще и в самой матрице как компьютерные версии. Словом, все как всегда, только теперь это все – наше.

– Понятно… Больше новостей для меня не будет?

– Как сказать.

Паскаль придвинулась к мужу, обняла за талию, и оба одновременно посмотрели сквозь жалюзи на истекающий кровью чужой закат, на аридный, безжизненный ландшафт Ресургема.

И он стал преобразовываться.

Первые изменения возникли на горизонте. Смывающая все волна волшебства неслась на зрителей со скоростью наступающего дня. На небе возникли груды облаков – огромные, точно империи. Небо стало голубым, хотя солнце все еще погружалось в сумерки. И ландшафт уже был не аридный, он превратился в бушующее море зелени, стремительно покрылся кустами и деревьями незнакомых Ане пород. Тут и там заблестели озера, по лесам и полям, между яйцевидными домиками запетляли дороги. Домики собирались в деревушки, а на горизонте уже вставали города, а над самым большим из них к небу взвился тонкий шпиль.

Хоури не могла оторвать глаз от этой картины, она онемела от красоты и величия увиденного. Перед ней восставал из праха давно исчезнувший мир… Среди домов двигались фигурки, быстрые, как птицы, – но ни одна из них не взлетела.

– Вот так и было когда-то, – сказала Паскаль. – По крайней мере, такой вид записан в матрице. Это не археологическая реконструкция, Хоури. Это Ресургем, на котором сейчас обитают амарантийцы. Возвращенный к жизни силой воли тех, кто выжил. Тот самый мир, до малейшей детали.

Хоури оглядела комнату и поняла.

– Вы будете его изучать?

– Не просто изучать, – ответил Силвест, отпивая еще глоток. – Мы будем жить в нем. Пока нам не наскучит, чего, я надеюсь, никогда не произойдет.

Хоури ушла, оставив их вдвоем в кабинете, где тут же начался серьезный, полный мудрости разговор, отложенный только для того, чтобы принять гостью.

Хоури поднялась по лестнице и снова оказалась на поверхности Гадеса. Кора планеты все еще горела красным огнем, по ней все еще бегали узоры компьютерных расчетов. Теперь, когда Ана пробыла здесь достаточно долго и ее нервы успокоились, она заметила, что твердь непрерывно вибрирует у нее под ногами, будто в глубинах планеты ревет огромная бесперебойно работающая машина. «Наверняка я недалека от истины, – сказала себе Хоури. – Ведь этот мир и есть огромный компьютер».

Она подумала о Силвесте и Паскаль, этих исследователях сказочного мира, начинающих свой новый рабочий день. С той минуты, как Хоури покинула кабинет, для них, вероятно, прошли многие годы. Впрочем, какое это имеет значение? Ана не сомневалась: смерть они выберут только тогда, когда все остальное перестанет их интересовать. А это, по словам Силвеста, вряд ли произойдет в ближайшем или отдаленном будущем.

Хоури включила коммуникатор скафандра:

– Илиа! Ты слышишь меня? Черт побери! Это, конечно, бред собачий, но они сказали, что ты еще жива.

Только треск помех. Надежды рухнули. Хоури оглядела опаленный пейзаж и подумала: ну и что же дальше?

И вдруг:

– Хоури, это ты? Какого дьявола! Неужто сумела выкарабкаться?

Голос был странный. Он то резко повышался, то стихал, будто говорившая была пьяна, хотя подъемы и падения происходили с какой-то непонятной регулярностью.

– Я могла бы задать тебе такой же вопрос. Последнее, что я помню, – это как шаттлу настал конец. Уж не собираешься ли ты сообщить, что все еще болтаешься среди обломков?

– Я устроилась куда лучше, – сказала Вольева. – Сижу в шаттле. – Ее голос продолжал взлетать и падать по всему спектру. – В шаттле, понятно? Я на борту шаттла.

– Как это?

– Его послал корабль. «Ностальгия по бесконечности». – Теперь стало ясно: Вольева просто задыхается от волнения, умирает от желания высказаться. – Я-то думала, он хочет меня убить. Все ждала последнего удара. А вместо этого он послал за мной шаттл.

– Я что-то никак не пойму. Ведь корабль все еще в руках Похитителя Солнц! А он желает нас всех укокошить.

– Нет, – ответила Вольева с каким-то девичьим восторгом. – Нет! Так и было бы, если бы то, что я сделала, не сработало, а оно не могло не сработать.

– И что же ты сделала, Илиа?

– Я… гм… подогрела капитана!

– Ты серьезно?

– Еще как! Согласна, я шла на риск. Подумала: если паразит хочет захватить контроль над кораблем, самый надежный способ его победить – это напустить на него паразита посильнее. – Вольева умолкла, будто ожидая от Хоури подтверждения, что это весьма логичный ход. Не дождавшись отклика, Илиа продолжала: – Это было сутки назад. Чума уже наверняка трансформировала значительную часть корабля. У нее потрясающая скорость – сантиметр в секунду!

– По-твоему, это умно?

– Хоури, это самая глупая затея за всю мою жизнь! И все-таки она, похоже, сработала. В худшем случае мы меняем одного мегаломаньяка на другого, но тот, другой, уже не станет добиваться нашего уничтожения.

– Значит, шаг в правильном направлении. А где ты сейчас? Еще не на корабле?

– С чего бы. Последние часы я провела в поисках вас с Паскаль. Где вы, черт бы вас побрал? Я никак не могу взять пеленг.

– Лучше бы тебе этого не знать.

– Ладно, посмотрим. Но я хочу, чтобы ты как можно скорее оказалась на этом борту. Заруби себе на носу: я не вернусь на субсветовик одна. Вряд ли он сейчас выглядит таким, каким нам запомнился… Слышишь, Ана? Ты можешь до меня добраться?

– Наверное…

Хоури сделала все необходимое, чтобы покинуть поверхность Гадеса. Она не видела в своих действиях смысла, но Паскаль утверждала, что матрица обязательно поймет команду и переместит «карман» со слабой гравитацией в космос. Получится что-то вроде бутылки, в которой Хоури выберется из опасной зоны.

Ана широко раскинула руки, будто у нее были крылья, будто она умела летать.

Красная почва, вечно дрожащая и играющая геометрическими узорами, медленно ушла из-под ног.

Город Бездны

Уважаемый иммигрант!

Мы рады приветствовать Вас в системе Эпсилона Эридана.

Несмотря на все произошедшее, мы надеемся, что Ваше пребывание здесь окажется приятным. Данный документ составлен для того, чтобы объяснить Вам значение ряда ключевых моментов нашей истории. Мы надеемся, что эта информация облегчит адаптацию в культурной среде, поскольку она может абсолютно не соответствовать представлениям, которыми Вы руководствовались, поднимаясь на борт корабля в пункте отправления. Важно, чтобы Вы поняли: мы опирались на опыт тех, кто прибыл сюда до Вас. Наша задача – свести к минимуму культурный шок. Мы считаем, что попытки приукрасить события, которые продолжают происходить и по сей день, в конечном счете вредны, равно как и преуменьшение их значимости. Статистика показала, что оптимальным подходом в подобных случаях является открытое и честное изложение фактов.

Мы прекрасно понимаем, что Вашей первой реакцией, скорее всего, будет недоверие, которое вскоре сменится гневом, а затем длительным периодом отторжения.

Важно осознать, что эти реакции нормальны.

Столь же важно осознать – уже сейчас, на ранней стадии, – что момент, когда Вы адаптируетесь и примете правду, наступит неизбежно. На это может уйти несколько дней, иногда даже недель или месяцев, но в большинстве случаев это обязательно происходит. Не исключено, что позже Вы вспомните об этом времени, сожалея, что не заставили себя адаптироваться быстрее. Вы узнаете, что только по завершении этого процесса становится возможным нечто похожее на счастье.

Итак, начинаем процесс адаптации.

В силу действия фундаментальных законов скорость передачи информации не может превышать скорость света. Поэтому новости, которые распространяются в освоенном космосе, неизбежно устаревают, прежде чем преодолевают расстояние между планетными системами; иногда они опаздывают более чем на десятилетия. Ваше представление о главной планете нашей системы, Йеллоустоне, почти наверняка основано на устаревшей информации.

Не подлежит сомнению тот факт, что на протяжении более двухсот лет – фактически до недавнего времени – Йеллоустон переживал эпоху, которую большинство современных наблюдателей обозначают термином Бель-Эпок. Действительно, это был золотой век социального и технологического развития, а система управления, созданная на основе разработанной нами идеологической базы, до сих пор считается непревзойденной.

На Йеллоустоне было положено начало многим проектам, включая создание дочерних колоний в других планетных системах, а также честолюбивым планам научных экспедиций на границы освоенного человеком космоса. В пространстве Йеллоустона и Блистающего Пояса проводились невероятные социальные эксперименты – достаточно вспомнить спорные, но, безусловно, новаторские работы Кэлвина Силвеста и его учеников. Деятельность великих художников, философов и ученых процветала, ибо на Йеллоустоне им были предоставлены поистине оранжерейные условия. Бесстрашно внедрялись технологии улучшения нервной системы.

Большинство сообществ относились к «паукам», или сочленителям, с подозрением. Но нас, демархистов, не пугали некоторые аспекты их деятельности по расширению сознания. Мы установили контакты с сочленителями, что позволило активно пользоваться их технологиями. Благодаря созданным ими двигателям для звездолетов мы заселили гораздо больше систем, нежели культуры, отдающие предпочтение менее развитым социальным моделям.

Это была воистину прекрасная пора. Вероятно, нечто подобное Вы рассчитывали застать по прибытии.

Но, к сожалению, ситуация коренным образом изменилась.

Семь лет назад в нашей системе произошли некоторые события. Точно установить источник проблемы не представляется возможным даже сейчас. Однако существует весьма правдоподобная версия, что споры прибыли на борту корабля – скорее всего, в латентном состоянии и без ведома его экипажа. Маловероятно, что истинная причина эпидемии когда-либо станет известна: слишком много было уничтожено или забыто. Огромные архивы, содержащие в цифровом виде историю нашей планеты, были целиком или частично погублены эпидемией. В таких случаях остается рассчитывать лишь на человеческую память, но это не самое надежное хранилище информации.

Не будет преувеличением сказать, что плавящая чума нанесла нашему обществу удар прямо в сердце.

Ее вирус нельзя назвать ни биологическим, ни компьютерным – это был чудовищный изменчивый гибрид того и другого. Выделить штамм так и не удалось, но ученые пришли к выводу, что в чистом виде он должен напоминать некий наномеханизм, аналогичный крошечным, молекулярного размера, роботам-монтерам, которые были созданы нашими специалистами в области медицинских технологий. Его инопланетное происхождение не подлежит сомнению. Столь же очевиден тот факт, что все наши усилия по борьбе с чумой смогли лишь замедлить ее распространение. Зачастую наше вмешательство лишь ухудшало ситуацию. Эпидемия выдерживала атаки, приспосабливалась к нашей тактике и обращала наше оружие против нас. Похоже, ею управлял некий глубоко скрытый разум. Мы не знаем, была ли она направлена против человечества, или нам просто ужасно не повезло.

Опыт подсказывает, что в этом месте Вы, скорее всего, сочтете данный документ мистификацией. Наш опыт также утверждает, что подобное отрицание сыграет роль небольшого, но статистически значимого фактора, который ускорит процесс Вашей адаптации.

Данный документ – не мистификация.

Плавящая чума действительно имела место, и ее последствия были намного хуже, чем Вы способны вообразить. К тому времени, когда появились признаки эпидемии, в человеческом организме содержались триллионы крошечных механизмов. Эти нерассуждающие, безропотные, абсолютно послушные слуги обеспечивали нашу жизнь, обслуживали тело и разум, и мы едва замечали их существование. Они неустанно сновали по кровеносной системе. Они безостановочно трудились в клетках. Они скапливались в мозгу, позволяя подключаться к демархистской сети и почти мгновенно получать необходимую информацию. Мы двигались в виртуальной среде, сотканной посредством прямого воздействия на сенсорные механизмы мозга. Мы сканировали сознание каждого индивида и поместили снимок в молниеносно мыслящий суперкомпьютер. Мы ковали и ваяли материю в планетарном масштабе, мы писали симфонию космоса и заставляли его плясать под эту музыку. Но только сочленителям на самом деле удалось приблизиться на шаг к божественному…

Хотя некоторые считали, что мы недалеко отстаем от них.

На орбитах машины создали для нас города-государства из камня и льда, а затем оживили инертную материю в пределах собственных биомов. Этими городами управляли мыслящие механизмы, они гнали рой из десяти тысяч обителей Блистающего Пояса по орбите вокруг Йеллоустона. Роботы сотворили Город Бездны, придав его бесформенной архитектуре волшебную, фантасмагорическую красоту.

Все ушло.

Это было хуже, чем Вы думаете. Если бы чума уничтожила лишь наши механизмы, вместе с ними погибли бы миллионы людей. Однако такая катастрофа была бы обратимой, мы смогли бы оправиться и вернуть потерянное. Но эпидемия вышла за рамки заурядного разрушения и вторглась в сферу, максимально приближенную к искусству, пусть и к искусству уникально извращенного, садистского характера. Она побудила наши механизмы к неконтролируемой эволюции – не контролируемой нами эволюции, к поиску новых диковинных симбиозов. Наши здания вдруг превратились в чудовищ из готических кошмаров, и мы угодили в западню, не успев предотвратить эти смертоносные метаморфозы. Машины в наших клетках, в крови, в мозгу уже разрывали оковы, переступали через запретную грань, разрушали живую материю. Мы превратились во влажно блестящие личинки, в невероятный сплав плоти и механики. Когда мы хоронили мертвых, их тела продолжали расти, расползаться, сливаясь с городской архитектурой.

То было ужасное время.

И оно не закончилось до сих пор.

Но все же чума повела себя как вполне разумное существо. Паразит был достаточно аккуратен, чтобы не уничтожить население, игравшее для него роль хозяина-носителя. Погибли десятки миллионов людей – но десятки миллионов достигли убежищ, спрятались в герметически запечатанных анклавах в самом Городе или на орбите. Их механизмы получили срочные приказы на самоуничтожение и превратились в пыль, которая вымылась из организма без всякого вреда для человека. Хирурги поспешно извлекали имплантаты из черепов, прежде чем проявлялись начальные признаки поражения.

Многие граждане, чересчур привязанные к своим механизмам, не решились отказаться от них. Одни выбрали анабиоз, погребение в общинных криогенных склепах, другие покинули систему. Тем временем еще десятки миллионов бежали в Город Бездны с орбиты, спасаясь от хаоса, воцарившегося в Блистающем Поясе. Среди них были богатейшие люди системы, но они остались ни с чем, как любые беженцы, которых знает история. Вряд ли их утешило то, что они обнаружили в Городе Бездны…

Выдержка из ознакомительного документа для иммигрантов, доступная без ограничений в околопланетном пространстве Йеллоустона, 2517 год

Глава первая

К мосту мы с Дитерлингом подъехали уже в сумерках.

– Тебе следует кое-что знать о Васкесе Красная Рука, – сказал Дитерлинг. – Никогда не называй его так в глаза.

– Почему?

– Потому что он взбесится.

– А разве это проблема? – Я резко затормозил, поставил нашу тачку в ряд разномастных машин, выстроившихся вдоль одной стороны улицы, затем опустил стабилизаторы; из перегретой турбины пахло, как из горячего ружейного ствола. – Когда это нас беспокоили чувства низших организмов?

– Но сейчас немного осторожности не помешает. Васкес, конечно, не самая яркая звезда на криминальном небосводе, но у него есть приятели и некоторая склонность к садистским экспериментам. Так что будь хорошим мальчиком и веди себя примерно.

– Ладно, постараюсь.

– И заодно постарайся не оставлять слишком много крови на полу. Договорились?

Мы вылезли из кабины и вытянули шеи, разглядывая мост. Я не видел его до сего дня – это было мое первое появление в Демилитаризованной зоне, не считая Нуэва-Вальпараисо, – и мост казался абсурдно большим, хотя мы находились в пятнадцати-двадцати километрах от города. Суон, раздутый, красный, с раскаленной точкой почти посередке, опускался за горизонт, но света пока хватало, чтобы различить дорожное полотно моста и крошечные бусины опускающихся и возносящихся в космос лифтов. Я уже забеспокоился, не опоздали ли мы и не сел ли Рейвич в одну из этих капсул, но Васкес заверил нас, что тип, за которым мы охотимся, по-прежнему обретается в городе: расплетает финансовую паутину, опутавшую всю Окраину Неба, и переводит свои средства на долгосрочные счета.

Дитерлинг обошел нашу машину – одноколесная, с расположенными внахлест броневыми сегментами, она походила на свернувшегося в защитной позе броненосца – и открыл крошечный багажник:

– Черт! Едва не забыл наши плащи, братишка.

– А я-то надеялся…

Он бросил мне плащ:

– Надевай, и хватит ныть.

Я накинул плащ поверх нескольких комплектов одежды, которые успел на себя напялить, и одернул его. Полы скользили по грязным дождевым лужицам, но это вполне отвечало нравам аристократов – попробуй наступи! Дитерлинг надел свой плащ и потыкал пальцем в рельефные опции на манжете. Каждый портновский изыск вызывал у него гримасу отвращения.

– Нет. Нет… нет. Боже мой, нет. Опять нет. И это не пойдет.

Я вытянул руку и нажал большим пальцем одну из «клавиш»:

– Вот. Будешь выглядеть сногсшибательно. А теперь заткнись и дай мне пистолет.

Я уже выбрал для своего плаща жемчужный цвет в надежде на то, что он послужит для пистолета малоконтрастным фоном. Дитерлинг извлек миниатюрное оружие из кармана пиджака и подал мне – как будто пачку сигарет протягивал.

Пистолетик был полупрозрачным, под его гладкими люситовыми плоскостями просматривался лабиринт из крошечных деталей.

Снабженный заводным механизмом, он был изготовлен целиком из углерода – в основном из алмаза, – но с добавлением фуллерена для смазки и энергосбережения. Ни металлов, ни взрывчатых веществ, ни прово́дки – только сложные рычажки и шестерни, смазываемые фуллереновыми молекулами. Боеприпасы – алмазные стреловидные пули со стабилизированным вращением, которые получают энергию спуска фуллереновых пружин, сжатых до предела прочности. Заводится ключом, подобно механической игрушке. Ни прицела, ни целеулавливателя, ни стабилизирующей системы.

Я сунул пистолет в карман плаща, уверенный, что никто из прохожих ничего не заметил.

– Кое-что изящное, как и обещал, – сказал Дитерлинг.

– Сойдет.

– И только-то? Таннер, ты меня разочаровываешь. Такая красивая вещица и такая зловещая на вид… Я даже считаю, что у нее ярко выраженные охотничьи способности.

Мигуэль Дитерлинг в своем репертуаре. Он на все смотрит глазами охотника.

Я выдавил улыбку:

– Верну в целости и сохранности. А если не получится, то буду знать, что подарить тебе на Рождество.

Мы пошли к мосту. Оба в Нуэва-Вальпараисо оказались впервые в жизни, что, впрочем, не имело значения. Как это бывает с большинством крупных городов планеты, он выглядел вполне знакомо, вплоть до названий улиц. Большинство наших населенных пунктов разбито на треугольники со сторонами-улицами; каждая из них имеет в длину сотню метров, от одного трехстороннего перекрестка до другого. Обычно «центр», или срединный треугольник, – самый маленький. Треугольники, которые его окружают, последовательно увеличиваются до тех пор, пока геометрический порядок не рассыпается паутиной пригородов и новостроек. Что касается центрального треугольника, то город поступал с ним как хотел, и часто это зависело от того, сколько раз его занимали – или бомбили – за время войны. Лишь изредка можно было обнаружить признаки дельтовидного шаттла, вокруг которого возникло поселение.

Нуэва-Вальпараисо зародился именно таким образом. Его улицы имели обычные названия: Омдурман, Норкинко, Арместо и так далее, – но центральный треугольник был погребен под сложной конструкцией моста, который оказался достаточно полезным для обеих сторон, чтобы остаться почти невредимым. Отвесно вздымаясь метров на триста с каждой стороны, мост чернел, словно корпус корабля; его нижние уровни, как ракушками, обросли гостиницами, ресторанами, казино и борделями. Но, даже не видя моста с улицы, мы понимали, что находимся в старом районе, неподалеку от посадочной площадки. Иные здания представляли собой взгроможденные друг на друга корабельные грузовые контейнеры. В них виднелись соты окон и дверей, которые за два с половиной века разукрасились всяческими архитектурными причудами.

– Эй, – раздался голос. – Таннер… мать твою… Мирабель!

Говоривший стоял в полутемной галерее, прислонившись к стене с таким скучающим видом, будто у него не было других дел, кроме как наблюдать за ползущими мимо насекомыми. До сих пор мы общались только по телефону или видео, сводя наши разговоры к минимуму, – и я ожидал встретить кого-то значительно более рослого и не столь похожего на крысу. Плащ на нем был тяжелым, как и мой, и, казалось, вот-вот свалится с плеч. У него были желто-коричневые зубы, заточенные напильником, острая физиономия, обросшая неровной щетиной, и длинные черные волосы, которые он зачесывал назад с узкого лба. В левой руке этот тип держал сигарету, периодически поднося ее к губам, а левую кисть прятал в боковом кармане плаща, не проявляя желания ее вынимать.

– Васкес? – За нами с Дитерлингом, оказывается, следили. Я постарался не выдать удивления. – А наш парень тоже у тебя под присмотром?

– Не волнуйся, Мирабель, он даже отлить не сможет так, чтобы мне о том не доложили.

– Он все еще улаживает свои дела?

– Ага. Ты же знаешь богатеньких: бизнес требует заботы. На его месте я бы уже чесанул по этому мосту, только бы меня и видели. – Человек в плаще ткнул сигаретой в сторону Дитерлинга. – Это кто, змеелов?

Дитерлинг пожал плечами:

– Да как ни назови.

– Змей ловить – это круто, в натуре. – Не выпуская сигарету, Васкес сделал жест, словно наводит оружие и посылает пулю в воображаемую гамадриаду. – Когда на охоту в следующий раз? Меня захватишь?

– Не знаю, – буркнул Дитерлинг. – У нас не в ходу двуногая наживка… Но я поговорю с хозяином, может, что-нибудь придумаем.

Васкес Красная Рука оскалил острые зубы.

– Шутник. Ты мне нравишься, Змей. Еще бы не нравился, ведь ты работаешь на Кагуэллу. Кстати, как он поживает? Говорят, Мирабель, ему досталось не меньше, чем тебе. Вообще-то, до меня дошли скверные слухи: что он вообще никак не поживает.

Мы не планировали вот так сразу объявлять о смерти Кагуэллы. Сначала стоило поразмышлять над совокупностью ее последствий, однако новость, очевидно, достигла Нуэва-Вальпараисо раньше нас.

– Я сделал для него все, что мог, – сказал я.

Васкес медленно кивнул, с таким мудрым видом, будто услышал долгожданное подтверждение какому-то священному постулату:

– Ага, мне и об этом капнули. – Он положил левую руку мне на плечо, держа сигарету на безопасном расстоянии от жемчужной ткани плаща. – Говорят, ты без ноги пересек полмира только ради того, чтобы доставить домой Кагуэллу и его сучку. Это обалденный героизм, парень, даже для белоглазого. Как-нибудь поведаешь об этом за бокальчиком «Писко сауэр», а Змей меня запишет в участники очередной экспедиции. Верно, Змей?

Разговаривая, мы продолжали идти в сторону моста.

– Сомневаюсь, что у нас есть время на выпивку, – заметил я.

– Не понимаю вас, ребята. – Васкес шагал впереди, по-прежнему держа руку в кармане. – Только скажите словечко, и Рейвич перестанет быть проблемой, от него мокрое место останется. Мирабель, предложение все еще в силе.

– Я должен прикончить его лично.

– Ага, – кивнул Васкес. – Я об этом слышал. Нечто вроде вендетты. У тебя, говорят, что-то было с бабенкой Кагуэллы?

– Вижу, Красная Рука, что тактичность не входит в список твоих достоинств.

Я заметил, как скривился Дитерлинг. Мы сделали еще несколько шагов, прежде чем Васкес остановился и вытаращился на меня:

– Что ты сказал?

– Я слышал, что тебя называют за глаза Красной Рукой.

– А тебе-то что до этого?

– Не знаю, – передернул я плечами. – С другой стороны, какое дело тебе до того, что было между мной и Гиттой?

– Ладно, парень. – Он глубже прежнего затянулся сигаретой. – Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней. – Он, конечно, заметил, как я напрягся. – Но, повторяю, это меня не касается. И больше не спрошу, даже думать об этом не буду. Только окажи мне одну услугу, ладно? Не зови меня Красной Рукой. Я знаю, в джунглях Рейвич поступил с тобой паршиво и ты там едва концы не отдал. Но усеки простой факт: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой постоянно. Это значит, что ты не захочешь меня огорчить. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что сюрпризец от Рейвича покажется пикником на лужайке.

– Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, – вмешался Дитерлинг. – Верно, Таннер?

– Будем считать так: мы наступили друг другу на мозоль и обменялись мнениями по этому поводу, – прервал я затянувшееся напряженное молчание.

– Устраивает, – согласился Васкес. – Таким горячим ребятам, как мы с Мирабелем, лучше беречь мозоли друг друга. Заметано. Скоро Рейвич сделает свой ход, а мы посидим подождем за бокальчиком «Писко сауэр».

– Не хотелось бы слишком удаляться от моста.

– Да разве это проблема?

Васкес с безмятежной легкостью прокладывал для нас путь, распихивая вечерних гуляк. С нижнего этажа здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона, тягучие и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки – в большинстве не аристократы, а местные жители, правда одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, улыбающиеся, присматривали местечко, где можно перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Война так или иначе коснулась каждого, – по всей вероятности, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва-Вальпараисо располагался достаточно далеко от фронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующего места в мыслях этих людей. Трудно было не позавидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом могли зайти в бар и напиться до беспамятства – так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.

В этот вечер здесь были, разумеется, и другие. Например, солдаты в увольнении, одетые в гражданское, но мгновенно узнаваемые: с короткими агрессивными стрижками, гальванически накачанными мускулами, меняющими цвет татуировками на руках и странным, асимметричным загаром на лицах – вокруг глаза, которым боец обычно смотрит в нашлемный прицельный монокуляр, остается пятно бледной кожи. Здесь не имело значения, на какой стороне ты воюешь. Солдаты всех армий и группировок и гражданские образовали пеструю смесь, и та, как ни странно, не была взрывоопасной. Вероятно, за это стоило благодарить наряды милиции, которые охраняли Демилитаризованную зону. Только патрульным дозволялось носить оружие в пределах ДМЗ, поэтому они щеголяли в белых накрахмаленных перчатках, не выпуская пистолетов из рук. На свободу Васкеса милиционеры не покушались, и, пока он сопровождал нас с Дитерлингом, беспокоиться было не о чем. Мы, наверное, смахивали на горилл, на которых натянули приличную одежду. Однако нас трудно было принять за солдат, только что пришедших с фронта. Мы оба приближались к тому возрасту, каковой принято считать серединой жизни. На Окраине Неба это сорок – шестьдесят лет; за историю человечества средний возраст почти не изменился.

Значит, остается еще столько же… Не густо.

Мы с Дитерлингом поддерживали форму, но не доводили себя до такого состояния, как местные вояки. Их мускулатура и прежде была гипертрофированной по обычным меркам, но с тех пор, как я сам был «белоглазым», ребята перешли границы разумного. Тогда эти перекачанные мускулы еще можно было оправдать необходимостью таскать на себе целый арсенал. За минувшее время оружейники сделали не один шаг вперед, но солдаты, гуляющие по этой улице, были словно нарисованы карикатуристом, склонным к абсурдным преувеличениям. Должно быть, на поле боя эффект усиливали модные облегченные ружья. Представьте себе гору мышц, увешанную оружием, которое может поднять ребенок.

– Сюда, – сказал Васкес.

Его берлога располагалась в одной из построек, паразитирующих у основания моста. Васкес провел нас в короткий темный переулок, затем толкнул неприметную дверь, обрамленную голографическими изображениями змей. Внутреннее помещение оказалось огромной кухней, заполненной клубящимся паром. Щурясь и стирая с лица пот, я еле успевал подныривать под развешенную повсюду кухонную утварь. Интересно, применял ли Васкес эти зловещего вида приспособления для каких-либо других целей помимо кулинарных?

– Почему он так не любит, когда его называют Красной Рукой? – шепнул я Дитерлингу.

– Это долгая история, – ответил Дитерлинг. – И дело не просто в руке.

Из пара время от времени выскакивали обнаженные по пояс повара с пластмассовой дыхательной маской на лице. Пока Васкес переговорил с двумя из них, Дитерлинг что-то выловил пальцами из кастрюли с кипящей водой и попробовал на вкус.

– Это Таннер Мирабель, мой друг, – сказал Васкес старшему повару. – Парень был белоглазым, так что не дури с ним. Мы здесь побудем немного; ты принеси чего-нибудь выпить. «Писко сауэр» подойдет. Мирабель, ты голоден?

– Не слишком. А Мигуэль, похоже, уже угощается.

– Вот и славно. Но по-моему, Змей, крысы сегодня не удались.

Дитерлинг пожал плечами:

– Поверь, мне случалось есть и кое-что похуже. – Он бросил в рот еще кусочек. – Мм… В самом деле, вполне приличная крыса. Раттус норвегикус, угадал?

Васкес провел нас через кухню в пустой игорный салон. То есть это мне показалось, что он пуст. Слабо освещенная комната была с подлинной роскошью отделана зеленым бархатом, в нужных местах булькали на постаментах кальяны, на стенах висели картины в коричневых тонах. Сначала я принял их за масляную живопись, но, приглядевшись, понял, что они склеены из кусков дерева разных пород. Некоторые фрагменты слегка мерцали – значит, это кора дерева гамадриад. Все картины были посвящены одной теме – жизни Небесного Хаусманна. Вот пять кораблей Флотилии летят от Солнечной системы к нашей. На другом панно Тит Хаусманн, с факелом в руке, находит своего сына, одиноко сидящего в темноте после Великого Затмения. А вот сцена, где Небесный посещает отца в госпитале на борту корабля, – это случилось перед тем, как Тит умер от ран, полученных при защите «Сантьяго» от диверсанта. А это – великолепно запечатленный миг преступления и славы: корабельные модули со «спящими» разлетаются по космосу, подобно семенам одуванчика; Небесный Хаусманн был готов на все, лишь бы «Сантьяго» достиг этого мира раньше других кораблей Флотилии. Самая последняя картина изображала наказание, которому люди подвергли Небесного, – распятие.

Я смутно помнил, что это случилось где-то неподалеку отсюда.

Однако комната служила не только святилищем Хаусманна. В нишах, расположенных по периметру, стояли обычные игровые автоматы. Кроме них, было и несколько столов. Позже за ними начнется оживленная игра, а пока я слышал лишь шорох крыс в темноте.

Главной достопримечательностью комнаты был полусферический купол, идеально черный, не менее пяти метров в диаметре. Его окружали кресла с мягкой обивкой; мудреные телескопические цоколи поднимали их на три метра над полом. У каждого кресла один подлокотник был оснащен игровым пультом, на другом размещалась целая батарея устройств для внутривенных вливаний. Примерно половина кресел была занята какими-то субъектами. Они сидели неподвижно, как неживые, – неудивительно, что я их даже не заметил поначалу. Безвольные позы, запрокинутые головы, вялые лица, закрытые глаза. С первого взгляда узнаешь аристократов, от них так и веет богатством и высокомерием.

– А это что за мумии? – спросил я. – Утром, когда закрывался, забыл их выкинуть?

– Ошибаешься, Мирабель. Они тут практически на постоянной основе, вроде мебели. Играют месяцами, делают ставки на долгосрочные результаты наземных кампаний. Сейчас затишье из-за муссонов. Как будто войны и в помине нет. Но видел бы ты этих ребят, когда начинается заварушка.

Кое-что в комнате мне не понравилось. И не только история Небесного Хаусманна в картинках, хотя она вносила в это ощущение основной вклад.

– Васкес, не пора ли нам идти?

– И остаться без выпивки?

Не успел я решить, что ему ответить, как вошел повар. Он толкал тележку с напитками и громко пыхтел в своей пластмассовой маске. Пожав плечами, я пригубил «Писко сауэр» и кивнул на картины:

– Похоже, Небесного Хаусманна здесь уважают.

– Ты даже не представляешь, как глубоко.

Васкес что-то сделал, и полусфера ожила. Теперь это был не слиток мглы, а подробнейшая панорама одного из полушарий Окраины Неба. Обрамленная черной кромкой, она напоминала торчащий из пола глаз ящерицы. В россыпи огней на западном побережье Полуострова, которая виднелась сквозь щель в облаках, я углядел искорку Нуэва-Вальпараисо.

– Да неужели?

– Среди местных жителей попадаются очень религиозные. Будь поделикатнее и думай, что говоришь, парень… а то еще нарвешься ненароком.

– Я слышал, что они сделали из Хаусманна идола, но подробностей не знаю. – Снова я огляделся и впервые заметил на одной из стен нечто странное – череп дельфина, весь в загадочных впадинах и бороздах. – Как тебе досталась эта хибара? Выкупил у чокнутого хаусманнопоклонника?

– Не совсем так.

Дитерлинг кашлянул. Я не обратил на это внимания:

– Да? Значит, отделал комнату по своему вкусу?

Васкес затушил сигарету и ущипнул себя за переносицу, наморщив крошечный лоб:

– В чем дело, Мирабель? Пытаешься достать меня? Или ты просто тупица?

– Даже не знаю, что ответить. Мне казалось, я поддерживаю вежливую беседу.

– Ну да, ну да. И для начала назвал меня Красной Рукой, будто ненароком.

– Кажется, мы это уже обговорили. – Я глотнул «Писко сауэр». – Васкес, я не пытаюсь тебя достать. Просто ты, сдается, уж слишком чувствителен.

Он что-то сделал – еле заметный жест, будто пальцами щелкнул.

Далее произошло нечто неуловимое глазом: в комнате засверкал металл и закружил ласковый ветерок. Позже, восстанавливая в памяти события, я пришел к выводу, что в стенах, полу и потолке разом раскрылись многочисленные отверстия, выпуская летающие машины.

Это были дроны-убийцы – летучие черные шары. Из каждого торчало по три-четыре ствола, расположенных по экватору, и все были нацелены на нас с Дитерлингом. Дроны медленно барражировали и жужжали, как шершни, словно их и вправду переполняла злоба.

Минуту, а то и две я не дышал, как и мой спутник. Наконец Дитерлинг решился заговорить:

– Васкес, я так понял, мы бы уже были покойниками, разозлись ты на нас всерьез.

– Ты прав, Змей. Тонко подмечено. Безопасный режим! – повысил Васкес голос и еще раз щелкнул пальцами. – Видишь, приятель? Ведь ты не уловил разницу? Но комната ее уловила. Если бы я не отключил систему, она бы приняла это за приказ разделаться с каждым из присутствующих, включая вон тех жирных пердунов в креслах. С каждым, кроме меня.

– Рад, что ты ее отключил, – сказал я.

– Давай, Мирабель, посмейся. – Последовал новый щелчок. – Что, похоже на первую команду? Но теперь у дронов новое задание: оторвать вам руки, по одной зараз. Эта комната запрограммирована на распознавание еще как минимум двенадцати жестов, и поверьте, некоторые из них способны меня разорить, очень уж дорого обойдется уборка помещения. – Он уставился на меня. – Надеюсь, я понятно выразился?

– Пожалуй, мы поняли твой намек.

– Вот и прекрасно. Безопасный режим! Часовые, по местам!

То же мельтешение, тот же ветерок. Машины как будто растворились в воздухе.

– Понравилось? – спросил у меня Васкес.

– Не то чтобы очень, – ответил я, ощущая на лбу едкий пот. – Будь твоя охрана посерьезнее, она бы вообще не подпустила к этой комнате потенциальную угрозу. Но для вечеринок, наверное, годится – скуку разгонять.

– Ага, для вечеринок. – Васкес смотрел на меня с ухмылочкой, он был явно доволен произведенным эффектом.

– Но это дает мне повод задуматься о причинах твоей чрезмерной чувствительности.

– На моем месте, – процедил он, – ты был бы хрен знает во сколько раз чувствительнее.

Меня удивило то, что сделал Васкес в следующий момент. Он просто вынул руку из кармана, причем достаточно медленно, чтобы я понял: в ней нет оружия.

– Смотри, Мирабель.

Не знаю, что именно я ожидал увидеть. Кулак, который мне показал Васкес, выглядел достаточно заурядно. Я не заметил никаких увечий:

– Рука как рука.

Он сжал кулак посильнее, и тут произошло нечто странное. Между напряженными пальцами засочилась кровь – вначале медленно, но вот уже течет струйкой. Я смотрел, как алая кровь разбегается по зеленому полу.

– Вот почему меня так называют. Потому что у меня кровоточит правая рука. Прикольно, правда? – Он разжал кулак, показав влажную красную дырочку посреди ладони. – Это стигмат, вроде знака страстей Христовых. – Здоровой рукой он полез в другой карман, вынул платок, скомкал его и прижал к ране, чтобы остановить кровотечение. – Вот так-то. Иногда получается это вызвать простым усилием воли.

– Значит, до тебя добрались сектанты Хаусманна, – заметил Дитерлинг. – Небесного тоже распяли. И гвоздь ему вбили в правую ладонь.

– Не понимаю, – признался я.

– Сказать ему?

– Сделай одолжение, Змей. Парня явно пора просветить.

Дитерлинг повернулся ко мне:

– За последнее столетие поклонники Хаусманна разделились на разные секты. Некоторые прониклись идеями кающихся монахов, они пытаются причинить себе хоть малую толику той боли, что довелось испытать Небесному. Кто-то запирается и сидит в потемках, пока не поедет крыша и не начнутся видения, кто-то отрубает себе левую руку, а кто-то просит приятелей, чтобы его распяли. При этом он запросто может умереть. – Дитерлинг сделал паузу и покосился на Васкеса, словно просил разрешения продолжать. – А одна экстремистская секта зашла еще дальше. Ее адепты распространяют Священное Писание не устно и не письменно, а при помощи вируса.

– Продолжай, – сказал я.

– Скорее всего, вирус создали ультранавты. Может, кто-то из сектантов наведался к жонглерам образами, а те побаловались с его нейрохимией. Это не важно. Важно лишь, что вирус получился очень цепким, он передается по воздуху и заражает почти всех.

– Превращая в сектантов-хаусманнитов?

– Нет, – заговорил Васкес, доставший новую сигарету. – Вирус тебя имеет в мозг, но религиозным фанатиком от этого ты не становишься. Появляются видения и сны, а иногда тебе хочется… – Он скомкал фразу и кивнул на торчащего из стены дельфина. – Видишь рыбий череп? Он, чтоб его, стоил мне ноги и руки. Это череп Слика – знаешь, жил такой на корабле. Полезно иметь в хозяйстве подобную хреновину – нервы успокаивает. Но не более того.

– А рука?

– Некоторые вирусы вызывают физические изменения, – продолжал Васкес. – Можно сказать, мне повезло. Есть ослепляющий вирус, другой заставляет бояться темноты, а третий высушит твою левую руку, и она отвалится. В общем, потерять время от времени каплю крови – это сущая мелочь. Поначалу, пока о вирусе знали немногие, было здорово. С помощью этой болячки удавалось неплохо дурачить народ. Представь, заявляешься на переговоры и у всех на глазах начинаешь истекать кровью. Потом, правда, народ просек, что меня заразили сектанты.

– И задумался: а вправду ли ты так крут, как говорят, – сказал Дитерлинг.

– Ага, точно. – Васкес посмотрел на него и скривился. – Такую репутацию, как у меня, за два дня не заработаешь.

– Не сомневаюсь, – согласился Дитерлинг.

– Да. И подобная мелочь, парень, может очень сильно ей повредить.

– А ты не пробовал лечиться? – спросил я, не обращая внимания на отчаянные сигналы Дитерлинга.

– Пробовал, Мирабель. На орбите полно всякой дряни, которая справится с такой хворью. Но вот незадача: в списке мест, безопасных для моего посещения, орбита не значится.

– Ну, так и живи с этим вирусом. Ведь он, как я слышал, уже почти не заразен.

– Верно, тебе он не грозит. И никому не грозит. Я сейчас практически в порядке. – Васкес снова закурил, и это его слегка успокоило. Кровотечение прекратилось, он спрятал злополучную руку в карман и глотнул «Писко сауэр». – Только, знаешь, иногда я жалею, что не заразен… Что не припас немного крови с той поры, как был инфицирован. Можно было бы оставить кое-кому подарок на прощание, типа укольчика в вену.

– Но это бы значило пойти на поводу у хаусманнитов, – сказал Дитерлинг. – Распространять их веру. Ведь именно этого они от тебя добивались.

– Ну да. Так что я лучше буду распространять веру в то, что однажды поймаю гниду, устроившую мне такую подлянку… – Васкес прервал фразу, как будто его что-то отвлекло. Неподвижно глядя прямо перед собой, словно в трансе, он проговорил: – Нет. Не пойдет, парень. Извини, не верю.

– Чему не веришь?

Я больше не слышал его голоса, хотя видел, как двигаются мышцы на шее. Должно быть, Васкес вышел на связь с одним из своих людей.

– Рейвич, – произнес он наконец.

– И что с ним? – осведомился я.

– Эта сволочь перехитрила меня.

Глава вторая

Лабиринт темных сырых коридоров соединял заведение Красной Руки с внутренними помещениями терминала, проходя прямо сквозь черную стену. Васкес вооружился факелом и повел нас по лабиринту, пинками разгоняя с дороги крыс.

– Двойник! – восхищенно сказал он. – Вот уж никак не ожидал, что Рейвич подставит нам живца. А мы гонялись за этим гадом столько дней! – Последнее слово он произнес так, будто имел в виду месяцы и весь этот срок ему приходилось проявлять чудеса проницательности и расчетливости.

– На что только не идут некоторые ловкачи! – сказал я.

– Эй, остынь, Мирабель. Ведь это ты не хотел, чтобы мы пустили парня в расход, как только увидим. Укокошить его было бы проще простого.

Он плечом распахивал двери, ведя нас в следующий коридор.

– Но это точно не Рейвич?

– Конечно. Мы провели экспертизу, поняли, что это не он, и взялись за поиски настоящего Рейвича.

– Парень в чем-то прав, – произнес Дитерлинг, – как ни тяжко мне это признавать.

– Спасибо, Змей, на добром слове. За мной не заржавеет.

– Да ладно, не бери в голову.

Васкес пинком отправил в темноту очередную крысу.

– Так что же там приключилось, после чего ты стал одержим этой дурацкой вендеттой?

– Сдается, ты уже в курсе, – отозвался я.

– Да, мир слухами полнится. Особенно когда играет в ящик такая крупная шишка, как Кагуэлла. Вакуум власти и прочее. Но меня удивляет, что вы оба выбрались из передряги живыми. Я слышал, там, в засаде, было чертовски жарко.

– Меня ранило не слишком сильно, – сказал Дитерлинг. – Таннеру досталось куда круче. Он потерял ступню.

– Ничего особенного, – сказал я. – Прижег лучевиком рану и остановил кровотечение.

– Ну да, – согласился Васкес. – Царапиной больше, царапиной меньше… Ай да молодцы, ребята! Никак не устану вами восхищаться.

– Отлично, но, может быть, хватит обсуждать наши скромные персоны?

Моя сдержанность объяснялась не просто нежеланием говорить с Васкесом Красная Рука о недавнем инциденте. Помимо нежелания, немало значил тот факт, что у меня попросту вылетели из головы почти все подробности происшествия. То есть, возможно, я помнил что-то из случившегося до курса коматозного лечения, во время которого мне заново вырастили ступню, – но теперь казалось, что в переделке я побывал очень-очень давно, а не считаные недели назад.

Впрочем, я искренне верил, что Кагуэлла выживет. Вначале считал, что ему повезло: лазерный импульс прошел сквозь тело и каким-то чудом не коснулся жизненно важных органов, словно его траектория была заранее рассчитана искусным хирургом. Но тут начались сложности. Не имея возможности добраться до орбитальной станции – Кагуэлла подвергся бы аресту и казни, еще не успев покинуть пределы атмосферы, – он вынужден был пользоваться услугами черного рынка, самыми дорогими, какие мог себе позволить. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть мне ногу, но ранения такого типа на войне случаются каждый день. Совсем иное дело – множественные повреждения внутренних органов, они требуют куда более высокого уровня медицины, чем способен предложить черный рынок.

Поэтому он теперь мертв.

А я нахожусь здесь. Охочусь за человеком, который убил Кагуэллу и его жену. И я намерен сразить негодяя одной алмазной стрелкой из заводного пистолета.

Еще до того, как я стал экспертом по безопасности на службе у Кагуэллы, – то есть когда был еще солдатом, – поговаривали, будто я наикрутейший снайпер, могу не просто влепить пулю в голову, а попасть в область мозга с определенной функцией. Это не совсем так, но до сих пор на меня никто не жаловался. Свою работу я люблю делать быстро и аккуратно.

Я от души надеялся не оплошать и при встрече с Рейвичем.

К моему удивлению, потайной коридор вывел нас прямо в середку терминала, в затененную часть главного вестибюля, к посадочной платформе. Я оглянулся на досмотровый пункт, который мы обошли, – там охранники обыскивали пассажиров на предмет оружия и проверяли удостоверения личности на случай, если с планеты попытается улизнуть военный преступник. Удобно примостившийся в моем кармане заводной пистолет не показался бы на экранах сканирующих устройств, что и обусловило мой выбор. Теперь я ощутил легкую досаду оттого, что мои хлопоты пропали всуе.

– Господа, – произнес Васкес, задержавшись на пороге, – дальше я не пойду.

– А мне казалось, ты здесь как рыба в воде, – проговорил Дитерлинг, оглядываясь. – В чем дело? Боишься, что выныривать потом не захочется?

– Что-то вроде этого, Змей. – Васкес похлопал нас по спинам. – Ладно, ребята, идите и разберитесь с этим постмортальным анализом кала. Но не говорите никому, что сюда вас привел я.

– Не беспокойся, – заверил Дитерлинг. – Твоя роль в мероприятии не будет преувеличена.

– Вот и славно. И помни, Змей, – Васкес снова сделал жест, словно стрелял из пистолета, – наш уговор насчет охоты.

– Считай, что ты уже включен в список, по крайней мере с испытательным сроком.

Он исчез в тоннеле, а мы с Дитерлингом остались на платформе. С минуту оба не могли произнести ни слова, ошеломленные и подавленные странностью обстановки.

Мы находились на поверхностном ярусе, в кольцеобразном зале, окружающем посадочную платформу, которая располагалась у основания спирали. Потолок вестибюля нависал над множеством ярусов, пространство между ними пересекали во всех направлениях подвесные дорожки и пассажирские трубопроводы, а в наружной стене размещались бутики и рестораны, но они были частью закрыты, частью переоборудованы в тесные молельни или лавки, торгующие предметами религиозного назначения. Здесь было малолюдно – с орбиты добраться нелегко, и лишь к подъемникам шагала небольшая группа отправляющихся. Вестибюль был освещен хуже, чем рассчитывали дизайнеры, потолок едва виднелся. Помещение напоминало собор, в котором шла некая религиозная церемония; в такой атмосфере неуместны спешка и громкие голоса. На пределе слышимости что-то гудело, – казалось, этот звук идет из набитого генераторами подвала. Или из комнаты, набитой монахами, тянущими в унисон погребальное песнопение.

– Здесь всегда так? – спросил я.

– Нет. То есть это место всегда было отстойником, но с тех пор, как я побывал тут в последний раз, оно окончательно испортилось. Еще месяц назад, наверное, яблоку негде было упасть. Большинство проходили именно этим путем, чтобы сесть на корабль.

Здесь, на Окраине Неба, прибытие звездолета никогда не оставалось незамеченным. Планета у нас бедная и довольно отсталая, если сравнивать с другими населенными мирами, и едва ли она оказывает серьезное влияние на флуктуации межзвездного рынка. Мы ничего не экспортируем, если не считать опыта ведения военных действий и кое-каких малоинтересных биопродуктов из джунглей. Охотно покупали бы всякую технологическую экзотику и соответствующие услуги у демархистов, но лишь немногие толстосумы Окраины Неба могут это себе позволить. Когда нас все-таки удостаивают визитом, молва объясняет это тем, что гостей вытеснили с процветающих рынков, с маршрутов Йеллоустон – Солнечная система или Фанд – Йеллоустон – Гранд-Титон, либо тем, что корыту потребовался срочный ремонт. Это случалось примерно раз в десять стандартных лет, и визитеры всегда обводили нас вокруг пальца.

– Хаусманн действительно погиб здесь? – спросил я.

Мы пересекали огромный гулкий вестибюль.

– Где-то неподалеку, – отозвался Дитерлинг. – Где именно – никто никогда не узнает, потому что в те времена не было точных карт. Это случилось в радиусе нескольких километров отсюда, наверняка в окрестностях Нуэва-Вальпараисо. Вначале тело собирались сжечь, но позже решили забальзамировать, чтобы легче было его выставлять – в качестве наглядного примера.

– Но культа тогда еще не было?

– Конечно не было. Несколько чокнутых поклонников, но никакого религиозного психоза. Это началось позже. Экипаж «Сантьяго» состоял в основном из людей светских, но человеческую психику не так-то просто излечить от религиозности. Они взяли деяния Небесного и соединили их с тем, что предпочли вынести из прежней жизни; они сохраняли одно и выбрасывали другое по своему усмотрению. Сменилось несколько поколений, пока они не продумали схему до мелочей, после чего остановить процесс стало невозможно.

– А после того как появился мост?

– К тому времени хаусманниты поделились на секты, одна из которых завладела его мумией. Эти фанатики назвали себя церковью Небесного. И решили – исключительно удобства ради, – что он умер не просто у моста, а под ним. И что мост, по сути, надо считать не космическим лифтом – это его побочная функция, – а усыпальницей Господней, символом преступления и славы Хаусманна.

– Но мост спроектировали и построили люди.

– По воле Божьей. Неужели не понимаешь? Таннер, тут ни к чему не подкопаешься, так что сдавайся.

Навстречу нам шли сектанты, двое мужчин и женщина. Возникло ощущение, что я уже где-то видел эту троицу, хотя вряд ли встречался лицом к лицу. Все были одеты в просторные пепельно-серые блузы. Независимо от пола эти люди носили длинные волосы. На голове у одного из мужчин сидел венец – судя по всему, устройство для причинения боли. У другого пустой левый рукав был приколот к боку. На лбу у женщины можно было разглядеть татуировку в виде крошечного дельфина. Мне вспомнилось, что на борту «Сантьяго» Небесный Хаусманн коротал время в обществе своих друзей-дельфинов, которых чурался экипаж.

Странно, что я вспомнил эту подробность. И еще хотелось бы вспомнить, кто мне про нее рассказывал.

– Пистолет твой на взводе? – спросил Дитерлинг. – Приготовь на всякий случай. Может, завернем за угол, а там наш дружок завязывает шнурки.

Я похлопал по пистолету, чтобы убедиться в его наличии:

– Сомневаюсь, Мигуэль, что сегодня нам так повезет.

Мы прошли через дверь в стене вестибюля и теперь уже отчетливо услышали голоса. Это монахи пели хором, и не сказать чтобы в лад.

Впервые с тех пор, как мы очутились в помещении терминала, нашим взглядам предстала спираль. Посадочная площадка являла собой огромное круглое помещение, окаймленное балконом, на который мы вышли. Дно находилось в сотнях метров под нами, а спираль, проходя через лепестковый люк в потолке, спускалась к «причалу», где прятались обслуживающие механизмы, готовые ремонтировать подъемники. Откуда-то снизу и доносилось молитвенное пение, и причуды местной акустики увлекали эти звуки к самому потолку.

Мост – это хрупкая на вид цельная вена из гипералмаза, которая тянется от поверхности планеты до самой синхронной орбиты. Ее диаметр не превышает пяти метров – не считая последнего километра, где она накрывает терминал. Здесь ширина трубки составляет тридцать метров. Уходя наверх, она постепенно сужается. Этот излишек выполняет чисто психологическую функцию: слишком многие захотели бы отказаться от посещения орбиты, обнаружив, насколько узка на самом деле нить, по которой им предстоит путешествовать. Вот почему владельцы моста сделали видимую часть терминала значительно более широкой, чем диктовала необходимость.

Лифты прибывали и отправлялись с интервалом в несколько минут, проходя колонну вверх и вниз из конца в конец. Кабина лифта представляет собой гладкий цилиндр с выпуклым основанием и удерживается внутри шахты при помощи магнитов. Каждая разделена на уровни для питания, отдыха и сна.

Большинство капсул скользили вверх и вниз порожняком, с неосвещенными пассажирскими отсеками. Лишь в каждой пятой или шестой можно было заметить маленькие группы людей. Несомненно, это не говорило о процветании бизнеса, но серьезных проблем, кажется, пока не намечалось. Расходы на прогон пустых кабин были ничтожны в сравнении со стоимостью моста и не влияли на график движения «прибыльных». Издали их было не различить, и это порождало иллюзию оживления и благополучия – надеждой на то, что такое однажды наступит, владельцы моста не тешились с тех пор, как его арендовала церковь. И хотя в пору муссонов можно было подумать, что война прекратилась, кто-то продолжал составлять планы кампаний на новый сезон и на компьютерах-симуляторах разыгрывались военные игры, чертились направления ударов и фланговых обходов.

Хрупкий до головокружения прозрачный «язык» тянулся от балкона почти до самой спирали, оставляя достаточно места для прибывающего лифта. Там уже собирались в ожидании посадки пассажиры с багажом. Среди них я заметил группу аристократов – они выделялись роскошной одеждой. Но Рейвича не было, равно как и людей, похожих на кого-нибудь из его помощников. Пассажиры болтали между собой или смотрели новости на узких прямоугольных экранах, которые плавали в замкнутом пространстве, подобно тропическим рыбам, и мигали рыночными сводками и интервью знаменитостей.

У основания «языка» находилась будка, где продавали билеты на лифт; в ней за столом сидела скучающая женщина.

– Подожди здесь, – сказал я Дитерлингу.

Когда я подошел к столу, женщина подняла на меня глаза. На ней была мятая форма администрации моста, под налитыми кровью опухшими глазами – лиловые полумесяцы.

– Да?

– Я друг Арджента Рейвича. Мне нужно срочно с ним связаться.

– К сожалению, это невозможно.

На большее я и не рассчитывал.

– Когда он отправился?

Она говорила в нос, произнося согласные неразборчиво:

– Сожалею, но я не вправе разглашать подобную информацию.

Я кивнул с понимающим видом.

– Повторяю, я не…

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – перебил я, смягчая реплику любезной улыбкой. – Извините, я не хотел бы показаться навязчивым, но дело очень срочное. У меня для него кое-что есть. Кое-что – это ценная реликвия семьи Рейвич. Могу я поговорить с ним, пока он поднимается? Или нужно ждать, когда он достигнет орбиты?

Женщина заколебалась. Какую бы информацию она ни разгласила в данных обстоятельствах, это будет нарушением правил. Но я выглядел таким честным, так искренне желающим принести пользу другу… И таким богатым.

Она опустила глаза на дисплей:

– Вы сможете отправить ему сообщение и попросить связаться с вами по прибытии на орбитальную станцию.

Это означало, что он еще не прибыл, а находится где-то надо мной, поднимается по нити.

– Пожалуй, я лучше последую за ним, – сказал я. – Тогда задержка получится минимальной. Мы встретимся на орбите. Я просто передам ему эту вещь и вернусь.

– Полагаю, в этом есть смысл… – Женщина посмотрела на меня. Возможно, в моем поведении сквозило нечто странное, однако она не настолько доверяла собственным инстинктам, чтобы воспрепятствовать мне. – Но вам придется поспешить. Посадка вот-вот начнется.

Я бросил взгляд туда, где «язык» протягивался к спирали. Снизу, из технической зоны, уже скользил пустой лифт.

– Тогда будет неплохо, если вы продадите мне билет.

– Полагаю, обратный билет вам тоже понадобится? – Женщина потерла глаза. – Всего будет пятьсот пятьдесят астралов.

Я раскрыл бумажник и отсчитал хрустящие купюры южан.

– Безобразие, – притворно возмутился я. – Сколько нужно энергии, чтобы доставить меня на орбиту? Сущий пустяк. Цена должна быть в десять раз меньше. Бьюсь об заклад, часть денег ляжет в кубышку церкви Небесного.

– Не скажу, что это не так, но вам, сэр, не следует отзываться плохо о церкви. Хотя бы здесь.

– Так ведь на каждый роток не накинешь платок. Но вы-то, надеюсь, не из них?

– Нет, – ответила она, подавая мне сдачу мелкими купюрами. – Я просто здесь работаю.

Сектанты захватили мост лет десять назад, после того как внушили себе, что именно тут был распят Небесный. Однажды вечером целая толпа последователей Хаусманна заполонила терминал; никто и понять не успел, что происходит. Они заявили, что по всему мосту размещены контейнеры с созданным ими вирусом, которые будут взорваны все разом при первой же попытке очистить терминал. Если бы эта дрянь действительно присутствовала на мосту в том объеме, о каком говорили сектанты, и если бы ее разнес ветер, половина Полуострова оказалась бы заражена. Возможно, они блефовали, но никто не рискнул противодействовать культу, стремившемуся навязать себя миллионам людей. Поэтому мост оставили сектантам. Они позволили администрации контролировать работу лифтов, хотя это и означало, что персоналу необходимы регулярные прививки. Учитывая, что антивирусная терапия давала побочные эффекты, это было не самое популярное место работы на Полуострове, тем более что служащим приходилось постоянно слушать песнопения хаусманнитов.

Женщина протянула мне билет.

– Как думаете, я успею? – спросил я.

– Последний лифт отправился всего час назад. Если ваш друг был на нем… – Она помолчала, и я понял, что никаких «если» быть не может. – Скорее всего, вы застанете его на терминале.

– Надеюсь, он меня вознаградит за такие хлопоты.

Она хотела улыбнуться, но передумала. Эта женщина и так сделала для меня слишком много.

– Уверена, он будет в восторге.

Сунув билет в карман, я поблагодарил кассиршу. Жаль было эту бедолагу, такую работу, как у нее, врагу не пожелаешь.

Дитерлинг все так же стоял, прислонившись к низкой стеклянной стене, которая окружала «язык», и с холодным спокойствием на лице рассматривал сектантов. Вспомнилось, как в джунглях он меня спас, когда напала гамадриада. В ту минуту у него было такое же выражение – абсолютно бесстрастное, как у шахматиста, играющего с заведомо слабым противником.

– Ну что? – полюбопытствовал Дитерлинг.

– Он уже уехал.

– Когда?

– С час назад. Я купил себе билет. Теперь твоя очередь. Но делай вид, будто мы путешествуем порознь.

– Братишка, может, мне не стоит ехать с тобой?

– Да не волнуйся ты, – перешел я на шепот. – Отсюда и до выхода с орбитального терминала ни одного поста эмиграционного контроля. Поднимешься и спустишься, и никто тебя не сцапает.

– Таннер, тебе легко говорить.

– Поверь, это безопасно.

Дитерлинг покачал головой:

– Возможно, но вряд ли имеет смысл путешествовать вместе, даже в одном лифте. Мы же не знаем, какое у Рейвича прикрытие. Что, если его охрана все здесь просматривает?

Хотелось поспорить, но внутренне я признавал его правоту. Как и Кагуэлла, Дитерлинг не мог покинуть Окраину Неба, не рискуя быть арестованным по обвинению в военных преступлениях. Оба занимали определенные места в базе данных этой планетной системы, за их головы была назначена солидная награда – невзирая на тот факт, что Кагуэлла мертв.

– Ладно, – согласился я. – Похоже, у тебя есть еще какой-то повод, чтобы остаться. Я вернусь в Дом Рептилий дня через три, не меньше. Думаю, там будет кому присмотреть за порядком.

– Уверен, что справишься с Рейвичем в одиночку?

Я пожал плечами:

– Всего один выстрел, Мигуэль.

– И этот выстрел будет сделан тобой. – У него явно полегчало на душе. – Ну вот и чудно. Сегодня же вечером махну в Дом Рептилий. И буду с интересом смотреть выпуски новостей.

– Постараюсь не разочаровать тебя. Пожелай мне удачи.

– Удачи. – Дитерлинг пожал мне руку. – Будь осторожен, Таннер. За твою голову награда не объявлена, но это не значит, что к тебе ни у кого не возникнет вопросов. Доверяю разработать план избавления от пистолета самостоятельно.

Я кивнул.

– Жалко его? Вижу-вижу. Не горюй, подарю такой же точно на день рождения.

Он долго смотрел на меня, словно собираясь что-то добавить, потом кивнул и пошел прочь от спирали, покинул площадку. В тенистом вестибюле, не сбавляя шага, он начал менять окраску плаща. Дитерлинг удалялся, и его широкоплечую фигуру окружал мерцающий нимб.

Я отвернулся и стал ждать лифта. И, незаметно сунув руку в карман, ощутил холодок и алмазную твердость пистолета.

Глава третья

– Сэр, ужин будет подан на нижней палубе через пятнадцать минут. Если желаете присоединиться к пассажирам…

Голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я не слышал шагов по лестнице и полагал, что на смотровой палубе нахожусь совершенно один. Пассажиры разошлись по своим каютам сразу после посадки – путешествие было слишком коротким, чтобы стоило распаковывать багаж… а я поднялся наверх понаблюдать за отправлением. Конечно, мне предоставили каюту, но распаковывать было нечего.

Подъем начался с нереальной плавностью. Вначале казалось, что мы вообще не двигаемся. Ни звука, ни вибрации – только жутковатое ровное скольжение, еле заметный, но постоянный набор скорости. Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть сектантов, но угол подъема позволял заметить лишь несколько случайных фигур – хотя прямо под нами должна была находиться масса народу. Мы как раз проходили через лепестковый люк в потолке.

Я обернулся. Голос, который меня напугал, принадлежал не человеку, а роботу-слуге. У него были телескопические руки и нарочито безликая голова. Туловище сходилось на конус, образуя осиную талию, но ниже – ни ног, ни колес. Он двигался по прикрепленному к потолку рельсу, с которым был соединен торчащим из спины металлическим прутком.

– Сэр, – начал он снова, на этот раз на языке норт, – ужин будет подан…

– Ничего не нужно. Я понял тебя с первого раза.

После короткого раздумья я решил, что риск будет меньше, если я присоединюсь к остальным аристократам. Мое уединение могут счесть подозрительным. А сев за общий стол, я удовлетворю их любопытство, представ в образе некоего вымышленного персонажа, – и это лучше, чем позволить их воображению разыграться, приписывая необщительному незнакомцу самые невообразимые качества. Я перешел на норт – практика не помешает – и добавил, что присоединюсь к остальным через четверть часа, так как хочу еще немного полюбоваться панорамой.

– Прекрасно, сэр. Я закажу для вас место за столом.

Робот развернулся вокруг оси и тихо уехал.

А я вернулся к иллюминатору.

Зрелище, которое предстало моим глазам, оказалось совершенно неожиданным. Мы прошли через потолок вестибюля посадочной площадки, но терминал на этом не закончился, лифт теперь поднимался сквозь верхнюю часть здания. Именно здесь, как я понял, одержимость поклонников Небесного Хаусманна нашла свое наивысшее выражение. После того как его распяли, сектанты сохранили тело, забальзамировав и покрыв особым составом зеленовато-серого цвета, а затем поместили его на гигантском конусообразном выступе, который торчал из стены, почти касаясь спирали. Поэтому труп Хаусманна напоминал резную фигуру под бушпритом парусника-исполина.

Небесный был обнажен до пояса, руки широко разведены в стороны. Он висел на крестовидной конструкции из металлического сплава. Голени были связаны, в кисть правой руки (не в ладонь, – похоже, в программе вируса, вызывающего стигмат, была ошибка) вбит гвоздь, еще один металлический штырь пробил культю отсеченной по локоть левой руки. К счастью, эти подробности, равно как и страдание, навсегда застывшее на лице Хаусманна, не слишком бросались в глаза благодаря обработке, которой подвергли тело. Но хотя черты лица различить было невозможно, боль читалась в изгибе его шеи, в судорожно стиснутых челюстях, как бывает при казни электричеством. Лучше бы его убили током, подумалось мне. Это было бы милосерднее, какие бы преступления он ни совершил.

Впрочем, так было бы слишком просто. Ведь толпа казнила преступника, совершившего ужасные деяния, прославляла же она человека, подарившего ей весь мир. Распиная его, почитатели выражали свое обожание не менее горячо, чем свою ненависть.

Времена меняются, а люди остаются прежними.

Лифт прошел в считаных метрах от Небесного, и я невольно содрогнулся. Вдруг захотелось удалиться отсюда как можно быстрее. Безмерный космос словно превратился в эхокамеру, заполненную отголосками бесконечной боли.

У меня зачесалась ладонь. Зажмурившись, я тер ее о поручень, пока мы не оставили позади терминал, продолжая подниматься сквозь ночь.

– Еще вина, мистер Мирабель? – спросила похожая на лисицу аристократка, сидящая напротив меня.

– Нет. – Я вежливо промокнул губы салфеткой. – Если не возражаете, я удалюсь. Хочу полюбоваться видом, пока мы поднимаемся.

– Какая жалость, – разочарованно сказала женщина.

– О да, – подхватил ее муж. – Без ваших историй, Таннер, мы будем скучать.

Я улыбнулся. По правде говоря, я просто валял дурака, поддерживая светскую беседу в течение часа, пока мы ужинали. То и дело оживлял разговор пикантным анекдотом, но лишь с целью заполнить неловкие паузы, которые повисали над столом всякий раз, когда тот или иной гость отпускал реплику, способную с точки зрения переменчивого аристократического этикета показаться неделикатной. Не раз мне приходилось разрешать споры между северными и южными фракциями, выступая с речью от лица всей группы. Моя маскировка была не самой убедительной, поскольку даже северяне, кажется, поняли, что я не имею к южанам никакого отношения.

Но это едва ли имело значение. Недавно билетерша приняла меня за аристократа и выложила то, чего раскрывать не имела права. Маскировка худо-бедно действует и сейчас, среди знати, а вскоре можно будет отказаться от нее. Ведь я не нахожусь в розыске, я просто человек с темным прошлым и сомнительными связями. Нет ничего плохого и в том, чтобы называть себя Таннером Мирабелем, – это куда безопаснее, чем высасывать из пальца правдоподобную родословную. Совершенно обычное имя, оно вряд ли вызовет какие-то ассоциации с историей аристократии или иными эпохальными событиями. В отличие от своих сотрапезников я не взялся бы изложить историю своего рода до прибытия Флотилии. Скорее всего, Мирабели появились на Окраине полвека спустя. По меркам знати я просто неотесанный выскочка, но никто не позволит себе подобных нетактичных намеков. Все они долгожители, их генеалогия восходит если не к Флотилии, то ко дню провозглашения пассажирского манифеста, одно-два сомнительных поколения не в счет. Поэтому для них вполне естественно предположить, что я обладаю столь же пышным генеалогическим древом и доступом к тем же лечебным технологиям.

На самом же деле мои предки, прибывшие на Окраину Неба спустя много лет после Флотилии, не располагали никакими средствами для закрепления наследственного долголетия. Возможно, в первом поколении срок их жизни превышал обычный, но этот признак не передался потомкам.

Не мог я приобрести его и за деньги. Кагуэлла хорошо мне платил, но не так хорошо, чтобы я делал себе столь дорогие подарки, одновременно пополняя бюджет ультра. Впрочем, едва ли это имело значение. Препаратами пользовался от силы один из двадцати жителей планеты. Остальные девятнадцать либо по уши погрязли в войне, либо влачили жалкое существование на мирных до поры территориях.

Главная проблема в том, чтобы дожить до следующего месяца, а не до следующего века.

Вот почему я оказался в довольно щекотливом положении, едва разговор зашел о технологиях долгожительства. Я попытался непринужденно развалиться на стуле и позволить словам витать вокруг меня, но едва возникал спор, как мне навязывали роль судьи. То и дело кто-нибудь изрекал: «Таннеру это, конечно, известно» – и поворачивался ко мне, чтобы услышать окончательное суждение, которое выведет из тупика. Не оставалось ничего другого, как отговариваться общими фразами, например: «Это непростой вопрос», или «Очевидно, это касается более глубоких аспектов проблемы», или «С моей стороны было бы неэтично распространяться далее на эту тему ввиду соглашений о конфиденциальности и прочее. Ведь вы меня понимаете?»

Примерно через час я созрел для того, чтобы уединиться.

Поднявшись из-за стола, я извинился и покинул компанию, после чего взошел по винтовой лестнице на смотровую палубу, расположенную над жилым уровнем и столовой. Перспектива сбросить шкуру аристократа неожиданно показалась весьма заманчивой. Впервые за несколько часов во мне затеплилось профессиональное удовлетворение. Всё под контролем. Очутившись наверху, я приказал обслуге отсека принести вишневый ликер. Хмель слегка ударил в голову, но это меня ничуть не обеспокоило. Еще вдоволь времени, чтобы протрезветь: ясность ума и хватка наемного убийцы понадобятся мне через семь часов, не раньше.

Теперь мы поднимались быстро. Едва покинув терминал, лифт увеличил скорость до пятисот километров в час, но ему все равно понадобится сорок часов, чтобы достичь орбитального причала. Впрочем, за пределами атмосферы скорость возросла вчетверо, и случилось это во время первой перемены блюд.

Смотровая палуба была полностью в моем распоряжении. Остальные пассажиры, отужинав, разбредутся по пяти отсекам над столовой. В лифте с комфортом могут разместиться пятьдесят человек, и он не покажется переполненным, но сегодня нас здесь всего лишь семеро, включая меня. Общее время путешествия – десять часов. Движение станции по орбите Окраины Неба синхронизировано с обращением планеты. Таким образом, станция постоянно висит над Нуэва-Вальпараисо, то есть строго над экватором. Насколько мне известно, на Земле строили космические мосты, уходившие на высоту тридцать шесть тысяч километров. Но скорость вращения Окраины Неба чуть больше, а сила притяжения чуть слабее, и синхронная орбита находится на шестнадцать тысяч километров ниже. При всем при том длина нити составляет двадцать тысяч километров – представьте, какому напряжению подвергается верхний километр под весом девятнадцати тысяч километров, которые находятся ниже. Сама нить полая, ее стенки имеют кристаллическую структуру гипералмаза с пьезоэлектрическим усилением – а вес, как я слышал, около двадцати миллионов тонн.

Я ходил по отсеку и размышлял о крошечном дополнительном давлении, которое создает каждый мой шаг. Потягивая ликер, я думал о том, насколько инженеры приблизились к предельному напряжению, конструируя лифт, и какой запас прочности заложили в эту систему. Затем более рациональная частица моего разума напомнила, что сейчас по нити движется лишь ничтожно малая доля транспортного потока, который она способна нести. И я, обходя палубу, почувствовал твердую почву под ногами.

Рейвич… Интересно, хватит ли сейчас ему духу выпить?

Панорама могла быть более впечатляющей, но даже там, где ночь еще не опустилась, Полуостров скрывался под пологом туч. Поскольку орбита планеты была низкой и асимметричной, сезон дождей наступал через каждые сто дней – такой здесь короткий год – и длился не меньше десяти-пятнадцати суток. Над резко закругленным горизонтом нежная голубизна неба сменялась густым ультрамарином. Я уже видел яркие звезды, а прямо над нами, на верхнем конце нити, неподвижно висела одинокая звезда орбитальной станции – до нее было все еще очень далеко. Можно вздремнуть пару часов. В солдатские годы я приобрел почти звериную способность восстанавливать силы за час или два неглубокого сна.

Стоило принять это решение, и навалилась усталость, как будто плотину прорвало. Я почти на месте, а посему не помешает чуточку расслабиться.

– Сэр?

Я снова вздрогнул, но на этот раз слегка, поскольку узнал голос слуги. Робот продолжал с обычной вежливостью:

– Сэр, вас вызывают с поверхности. Я могу переадресовать вызов в вашу каюту, или желаете поговорить здесь?

Наверное, стоило пойти в каюту, но не хотелось лишать себя такого прекрасного зрелища.

– Соединяй, – сказал я. – Но прерви вызов, если кто-то будет подниматься по лестнице.

– Слушаюсь, сэр.

Дитерлинг, разумеется, – больше некому. Он явно не в Доме Рептилий, но, по моим прикидкам, должен находиться на полпути или даже ближе. Рановато для сеанса связи – честно говоря, я вообще не ожидал вызова, – но волноваться не о чем.

Однако появившиеся в окне лифта лицо и плечи принадлежали Васкесу Красная Рука. Камера, очевидно, находилась в каком-то помещении; она состыковала изображение так, будто мы стояли лицом к лицу и он смотрел мне прямо в глаза.

– Таннер… Послушай-ка меня, парень.

– Слушаю, – отозвался я, надеясь, что Васкес не заметил невольного раздражения в моем голосе. – Стряслось нечто важное, из-за чего ты решил достать меня здесь?

– Да пошел ты! Мирабель, через полминуты тебе расхочется улыбаться. – И облик, и голос Васкеса предвещали неприятности, но угроза явно исходила не от него.

– В чем дело, Красная Рука? Рейвич снова надул нас?

– Не знаю. Я приказал ребятам добыть дополнительную информацию. Абсолютно уверен, что он находится на нити, непосредственно перед тобой или через кабину.

– Но ты меня дергаешь не поэтому.

– Да. Я тебя дергаю потому, что кто-то убил Змея.

– Дитерлинга? – машинально отреагировал я.

Как будто это мог быть кто-то другой.

– Ну да, – кивнул Васкес. – Один из моих парней нашел его с час назад, но не опознал, и поэтому новость пришла ко мне не сразу.

Казалось, мои губы произносят слова без сознательного участия мозга:

– Где он? Что случилось?

– В твоей тачке, она так и стоит на Норкинко. С улицы, если не приглядываться, не видно, есть ли кто-нибудь внутри. Мой парень просто решил проверить машину и обнаружил в ней Дитерлинга. Он еще дышал.

– Что произошло?

– Кто-то его застрелил. Должно быть, поджидал неподалеку от тачки, пока Дитерлинг не вернулся с моста.

– Орудие убийства?

– Не знаю, приятель. По-твоему, я тут распоряжаюсь судебно-медицинской клиникой? – Васкес помолчал, сверля меня взглядом, и процедил: – Кажется, лучевик. На близкой дистанции, в грудь.

Я посмотрел на бокал, который так и держал в руке. Стоять и разговаривать о смерти друга, потягивая ликер, точно на светской вечеринке… Абсурд. Но поставить бокал было некуда.

Сделав еще глоток, я ответил, удивляясь собственному спокойствию:

– Я тоже предпочитаю лучевик, но не в тех случаях, когда нужно пришить незаметно. Луч дает более яркую вспышку, чем любое стрелковое оружие.

– Только не при выстреле в упор. Это все равно что ударить ножом. Мне жаль, приятель, но, похоже, так оно и случилось. Приставили ствол вплотную, ни вспышки, ни звука – и все шито-крыто. Вечером гуляли толпы людей. Кто-то устроил поджог у моста, дал местным повод весело провести ночку. Не думаю, что кто-нибудь заметил вспышку.

– Дитерлинг не позволил бы подстрелить себя вот так запросто.

– Может, его застали врасплох.

Я подумал об этом. Мое подсознание уже примирялось с фактом смерти, но для того, чтобы сделать выводы – не говоря уже о том, чтобы выйти из эмоционального шока, – нужно гораздо больше времени. Однако уже сейчас я был способен задавать правильные вопросы:

– Если его застали врасплох, то он был невнимателен либо принял убийцу за кого-то знакомого. Говоришь, он все еще дышал?

– Да, но был без сознания. Не думаю, Таннер, что мы могли бы сделать для него больше, чем сделали.

– Ты уверен, что он ничего не сказал?

– Если и сказал, то не мне и не парню, который нашел его.

– А этот парень, случайно, не из тех, кого мы видели вечером?

– Нет, он из моих ребят, которые следили весь день за Рейвичем.

Так оно и будет продолжаться, подумал я. Васкес не проявит желания углубляться в подробности, и ответы нужно вырывать у него из глотки.

– И что? Давно ли этот тип у тебя на службе? Дитерлинг когда-нибудь прежде его встречал?

До него, хоть и страшно медленно, доходил смысл моих вопросов.

– Да ты что, приятель! Мой человек никоим образом не может быть в этом замешан. Клянусь тебе, Таннер!

– Я бы не снимал его со счетов. Это относится ко всем, кого мы встретили вечером, включая тебя, Красная Рука.

– Но зачем мне убивать Змея? Я так хотел, чтобы он взял меня на охоту.

В этих словах было что-то трогательно-эгоистичное, а потому они вполне могли быть правдой.

– Что ж, ты упустил свой шанс.

– Таннер, я здесь ни при чем.

– Но Мигуэля убили на твоей территории.

Он собирался ответить, а я собирался спросить, что он сделал с телом и как теперь намерен действовать, но изображение Васкеса растворилось в помехах. В тот же миг вокруг нас словно разом вспыхнуло небо, и все потонуло в мертвенно-белом сиянии.

Это длилось лишь долю секунды.

Но ее вполне хватило. Резкая вспышка матового света показалась знакомой, как будто я однажды видел это раньше. А может, не однажды? Я порылся в памяти и вспомнил россыпь белых гвоздик на фоне звездной тьмы.

Ядерные взрывы.

Освещение в кабине мигнуло. На пару секунд я как будто сделался легче, потом вернулся в прежнее состояние.

Кто-то взорвал атомную бомбу.

По-видимому, нас зацепило электромагнитным импульсом. Я не видел ядерной вспышки с детства. Один из маленьких плюсов нашей войны: до применения оружия массового поражения дело обычно не доходит. Я не мог определить силу взрыва, не зная расстояния до эпицентра, но отсутствие грибовидного облака указывало, что бомбу взорвали высоко над поверхностью планеты. Полная бессмыслица. Конечно, ядерный обстрел мог быть началом нападения, но сейчас не самое подходящее время для боевых действий. Высотные взрывы? Еще меньше смысла – сети военных коммуникаций защищены от поражения электромагнитными импульсами.

Быть может, просто случайность?

Я поразмыслил над этим еще несколько секунд, после чего услышал быстрые шаги вверх по винтовой лестнице между уложенными друг на друга отсеками лифта. Это был аристократ, из тех, с которыми я ужинал. Я не дал себе труда вспомнить его имя, но левантийское сложение и золотисто-коричневая кожа выдавали северянина. Он был одет весьма вычурно, длинный, до колен, сюртук переливался всеми оттенками изумруда и аквамарина. Аристократ был взволнован. За его спиной, на последней ступеньке лестницы, замерла похожая на лисицу жена, она испуганно поглядывала на нас обоих.

– Вы видели? – спросил он. – Мы поднялись сюда, чтобы посмотреть, – тут наилучший обзор. Вспышка была довольно мощная. Мне она даже показалась похожей на…

– Ядерный взрыв? – договорил я. – Думаю, это он и был. – Перед глазами у меня все еще стояли розовые пятна.

– Слава богу, что рвануло не близко.

– Послушаем, что говорит общественное вещание, – произнесла женщина, глядя на дисплей своего браслета.

По-видимому, информационная сеть, с которой это устройство связывалось, была лучше защищена от помех, чем та, которой пользовался Васкес. На маленьком экране замелькали изображения и текст.

– И что? – поинтересовался муж. – Есть какие-нибудь предположения?

– Не знаю, но… – Она умолкла и задумчиво уставилась в пространство, потом нахмурилась. – Нет. Этого не может быть. Просто не может быть.

– Чего не может быть?

Женщина посмотрела на мужа, потом на меня:

– Говорят, что мост обстреляли. Якобы нить перебило взрывом.

Мы продолжали плавно подниматься, но мир теперь казался нереальным.

– Нет, – сказал аристократ. Он изо всех сил старался выглядеть спокойным, но выходило плохо. – Скорее всего, это какая-то ошибка.

– Боже, я на это надеюсь, – произнесла его жена с дрожью в голосе. – Последний раз мне делали нейросканирование полгода назад…

– Полгода! – проворчал аристократ. – Черт побери, меня в этом десятилетии вообще не сканировали!

Женщина тяжело вздохнула:

– Что ж, несомненно, это ошибка. Ведь мы стоим здесь, разговариваем, а должны падать на планету, вопя от ужаса. – Она снова недовольно взглянула на браслет.

– Что говорят? – спросил муж.

– То же, что и минуту назад.

– Либо это ошибка, либо подлая ложь.

Я прикинул, разумно ли будет теперь нарушить конспирацию. Разумеется, я был не просто телохранителем. За годы службы у Кагуэллы я изучил эту планету до последнего камешка, хотя обычно удовлетворял свое любопытство не ради повышения боеспособности. Даже не притворялся, будто разбираюсь в устройстве моста, но о производстве гипералмаза, искусственного углеродного аллотропа, из которого он был сплетен, я кое-что знал.

– Вообще-то, они могут быть правы, – заметил я.

– Но ничего ведь не изменилось! – воскликнула женщина.

– По-моему, ничего и не должно измениться.

Пытаясь успокоиться, я переключился на управление кризисной ситуацией – боевая привычка. Где-то в закоулках мозга истошно вопил страх, но я приложил все усилия, чтобы не слушать его.

– Даже если мост перебило, где, по-вашему, произошел обрыв? Думаю, не меньше чем в трех тысячах километров под нами.

– А какое это имеет значение, черт побери?

– Огромное. – Должно быть, в моих устах это прозвучало как юмор висельника. – Представьте себе нить. Она свисает с орбиты и натягивается собственным весом.

– Я об этом думаю, поверьте.

– Хорошо. Теперь представьте, что нить перерезали посредине. Та часть, которая находится выше, все еще свисает с орбитальной «катушки», а нижняя часть начинает падать на землю.

– Значит, беспокоиться не о чем? – Северянин заметно оживился. – Ведь мы наверняка выше разрыва. – Он посмотрел вверх. – Отсюда и до самого орбитального терминала нить цела. Это означает, что мы продолжаем подниматься. И мы доберемся, слава богу.

– Я бы повременил благодарить Господа.

Аристократ взглянул на меня с кислой миной, словно мое глупое замечание нарушало некую салонную игру:

– О чем вы?

– О нашей безопасности. Если вы разрежете натянутую бечевку, ее концы отпружинят в разные стороны.

– О да. – Кислая мина сменилась грозной, словно я возражал ему назло. – Понимаю. Но это, очевидно, не относится к нам, поскольку ничего не случилось.

– Пока не случилось. Я не говорил, что натяжение ослабнет немедленно и сразу по всей нити. Даже если она перебита прямо под нами, упругая волна доберется сюда через некоторое время.

– Сколько у нас времени? – Теперь в его голосе слышался страх.

Точного ответа у меня не было.

– Не знаю. Скорость звука в гипералмазе примерно такая же, как в настоящем, – около пятнадцати километров в секунду. Если разрыв произошел в трех тысячах километров под нами, вначале ударит звуковая волна – примерно… секунд через двести после вспышки. Упругая волна движется медленнее… но она все же догонит прежде, чем мы достигнем высшей точки.

Мой расчет оказался верным, поскольку звуковой импульс последовал сразу за моими словами: резкий удар, как будто кабина подскочила на ухабе при скорости две тысячи километров в час.

– Но нам ничего не угрожает? – Его жена была на волосок от истерики. – Если разрыв действительно под нами… О боже, надо было записываться чаще.

Муж посмотрел на нее с усмешкой:

– Ведь ты сама говорила, что регулярные полеты в клинику для сканирования – слишком дорогое удовольствие.

– Тебе не следовало понимать это буквально.

Я повысил голос, заглушая перепалку:

– Боюсь, нам действительно грозят серьезные неприятности. Если волна пройдет строго вдоль нити, у нас будет шанс уцелеть. Но если спираль начнет делать захлесты…

– Ты кто, черт тебя побери, – осведомился северянин, – инженер, что ли?

– Нет, я специалист совершенно иного рода.

На лестнице снова затопали, и появились остальные пассажиры. Похоже, толчок убедил их, что имеется серьезная причина для беспокойства.

– Что происходит? – спросил один из южан, грузный мужчина, на фут выше остальных.

– Мы летим по перебитой спирали, – ответил я. – Если не ошибаюсь, в кабине есть скафандры? Предлагаю воспользоваться ими как можно скорее.

Мужчина посмотрел на меня точно на сумасшедшего:

– Ведь мы продолжаем подниматься! Мне плевать, что там внизу происходит, – у нас все в порядке. Эта штука сделана с учетом возможных проблем.

– Но не таких, как в нашем случае, – возразил я.

К этому времени прибыл и слуга, подвешенный к своему потолочному рельсу. Я попросил проводить нас туда, где хранятся скафандры. Вообще-то, он должен был предложить это сам, но ситуация оказалась слишком нестандартной, чтобы увидеть в ней опасность для жизни двуногих подопечных. Интересно, дошла ли до орбитальной станции новость о том, что спираль перебита? Почти наверняка дошла – и почти наверняка сделать что-либо с находящимися на нити кабинами невозможно.

И все же нам повезло больше, чем тем, кто оказался в нижней, отсеченной части спирали. Я представил себе тысячекилометровый кусок нити ниже обрыва. Пройдет несколько минут, прежде чем на планету обрушится его верхушка, – она пока висит как заколдованная, словно в фокусе с веревкой. Но все равно нет в мире силы, способной предотвратить ее падение. Миллионы тонн спирали врежутся в атмосферу, отягощенные кабинами, частью пустыми, а частью с пассажирами. Это будет медленная и очень страшная смерть.

Кто виноват в случившемся? Слишком самонадеянно было бы полагать, что это не имеет отношения к моему путешествию. Рейвич перехитрил нас в Нуэва-Вальпараисо, и, если бы не обрыв нити, я бы все еще пытался смириться с гибелью Дитерлинга. Трудно представить, что к диверсии причастен Васкес Красная Рука, хотя я так и не вычеркнул его из списка подозреваемых в убийстве моего друга. Васкесу не хватило бы воображения, чтобы придумать подобное, – не говоря уже о средствах. К тому же сектанты подвергли его идеологической обработке, не позволяющей даже подумать о том, чтобы нанести ущерб мосту. Но кто-то же пытается убить меня. Возможно, враги подложили бомбу в одну из кабин, рассчитывая, что я окажусь в ней или ниже. А может, они неточно пустили ракету. У Рейвича, с его-то связями, была техническая возможность организовать подобное. Но в моей голове не укладывалось, что он способен мимоходом угробить несколько сот ни в чем не повинных людей.

И все же кто его знает, этого Рейвича. Может, он успел ожесточиться вконец.

Мы последовали за слугой к отсекам, в каждом из которых хранился вакуумный скафандр. Ума не приложу, где раскопали эти раритеты: приходилось втискиваться в скафандр, вместо того чтобы позволить ему облепить себя. Все они оказались мне малы примерно на размер, но я облачился довольно быстро – с легкостью бойца, который привык носить броню. Разумеется, заводной пистолет перекочевал в один из многочисленных карманов, предназначенных для сигнальных ракет.

Пистолета никто не заметил.

– Это не обязательно! – вспылил аристократ-южанин. – Мы прекрасно обойдемся без проклятых…

– Не обойдетесь, – перебил я. – Когда налетит упругая волна – а это может случиться в любую секунду, – шарахнет так, что у вас не останется ни одной целой косточки. Наденете скафандр – останетесь живы.

«А может, и не останетесь», – добавил я мысленно.

Пассажиры возились со скафандрами, кто сноровисто, кто не очень. Я устремился на помощь, и через минуту-другую все оказались облачены, не считая великана, который продолжал брюзжать, словно у него была прорва времени. Более того, он начал перебирать костюмы и рассуждать по поводу их размеров.

– Хотя бы загерметизируйтесь, а потом будете беспокоиться о синяках и царапинах.

Я представил себе безумное цунами, которое несется нам навстречу, пожирая километры. Волна уже миновала нижние кабины. Интересно, хватит ли ей силы сбросить их?

Я все еще размышлял, когда волна обрушилась на нас.

Это оказалось куда хуже, чем я предполагал. Кабина рванулась в сторону, и нас ударило о внутреннюю стену. Кто-то завопил – похоже, получил перелом, но в ту же секунду нас швырнуло в противоположном направлении, на прозрачный купол смотрового окна. Слуга, сорвавшись с потолочного рельса, пролетел мимо нас, и его твердый стальной корпус ударился в стекло, точно ракета. Оно тут же покрылось паутиной белых линий, но удержалось. Сила тяготения ослабла, когда кабина замедлила движение по спирали; какой-то элемент ее индукционного мотора был поврежден ударом.

Голова аристократа-южанина лопнула, словно перезревший плод, и превратилась в мерзкое красное месиво. Толчки становились все слабее, но его тело еще перекатывалось по каюте. Кто-то снова вскрикнул. В той или иной мере досталось каждому. Возможно, и мне, но адреналин напрочь заблокировал болевые ощущения.

Упругая волна миновала. Я знал, что в какой-то момент она достигнет конца нити и снова пойдет вниз, но уже растратив энергию. Через несколько часов снова будут толчки, однако не такие сильные.

На секунду я позволил себе поверить, что мы выкарабкаемся.

Но затем вспомнил о кабинах, находящихся под нами. Они тоже должны потерять скорость, либо их вообще сбросило. Возможно, сработала автоматическая защита. Но что толку гадать? Если нижняя кабина все еще поднимается с прежней скоростью, она вот-вот врежется в нас.

Я заговорил, заглушая стоны ушибленных:

– Прошу меня извинить, но я вот о чем подумал…

На объяснения не было времени. Или пассажиры последуют за мной, или останутся в кабине, но тогда пусть пеняют на себя. В аварийный шлюз нам не попасть – нужно не меньше минуты, чтобы пройти цикл всем семерым… теперь уже шестерым. Кроме того, чем дальше мы окажемся от моста, тем больше шансов уцелеть, когда кабины столкнутся.

По сути, выбора не оставалось.

Рукой в перчатке я неуклюже извлек из кармана на скафандре заводной пистолет. Прицелиться невозможно, но, к счастью, этого и не требуется. Я просто навел пистолет на паутину трещин, оставленную на стекле слугой.

Кто-то попытался остановить меня, не понимая, что я всего лишь пытаюсь спастись и спасти остальных, но я оказался сильнее, и мой палец нажал на курок. Нанодетали пистолета пришли в движение, высвобождая мощный заряд энергии молекулярного взаимодействия. Из ствола вылетел рой стрелок. Под их натиском паутина расширилась, стекло выгнулось наружу и разлетелось мириадами белых осколков. Образовалось рваное отверстие; через него воздушная буря вышвырнула нас в космос.

Я держался за пистолет, как утопающий за соломинку, и вертел головой, высматривая остальных. Вихрь раскидал их в разных направлениях, точно осколки осветительной ракеты. Однако все мы летели вниз, хотя и по разным траекториям.

Под нами была только планета.

Медленно вращаясь, я снова увидел кабину. Она все еще удерживалась на нити, продолжая уходить вверх, уменьшаясь с каждой секундой по мере моего падения. Затем – едва уловимое появление второй кабины, которая двигалась вверх по нити на нормальной скорости, и тотчас ослепительная, точно ядерный взрыв, вспышка.

Но вот свет погас, и не осталось ничего, даже нити.

Глава четвертая

Небесному Хаусманну было три года, когда он увидел свет.

Позднее, уже зрелым мужчиной, он будет считать это своим первым отчетливым воспоминанием, которое можно соотнести со временем и местом и которое определенно имеет отношение к реальному миру, – в отличие от иллюзий, обитающих на призрачной границе, что отделяет реальный мир от фантазий ребенка.

Родители запретили ему покидать детскую. Он проявил непослушание, отправившись в дельфинарий, – это темное и сырое место в чреве гигантского корабля «Сантьяго» считалось запретным. Но, по сути, мальчика соблазнила Констанца, которая провела его по лабиринту железнодорожных тоннелей, крытых переходов, пандусов и лестниц туда, где спрятали дельфинов. Констанца была лишь двумя-тремя годами старше Небесного, но казалась ему почти взрослой и запредельно умной. Все твердили, что эта девочка – гений, что однажды – возможно, когда Флотилия завершит свое долгое неспешное путешествие, – она станет капитаном. Это говорилось полушутя, но в то же время почти серьезно. Небесный мечтал, чтобы Констанца назначила его своим помощником, когда этот день наступит. Чтобы они сидели вдвоем перед панелью управления в главной рубке, которую он никогда не видел. Мечта не казалась смешной: взрослые постоянно твердили ему, что он тоже необычайно одаренный ребенок. Даже Констанца иногда поражалась возникавшим у него идеям. Но позже Небесный напоминал себе, что, несмотря на весь свой ум, Констанца не безупречна. Она узнала, как добраться до дельфинария, не попадаясь никому на глаза, но едва ли придумала способ вернуться незамеченными.

Впрочем, приключение того стоило.

– Взрослые их не любят, – сказала Констанца, когда они подошли к резервуару с дельфинами. – Хотят, чтобы дельфинов вообще не было.

Они стояли на скользкой от воды дренажной решетке. Резервуар представлял собой высокий стеклянный аквариум, залитый мертвенно-бледным светом, и уходил на десятки метров в темноту трюма. Небесный вгляделся в полумрак. Дельфины казались далекими серыми тенями в бирюзовой толще воды, их силуэты постоянно исчезали, дробясь на части, и вновь возникали среди причудливой игры бликов. Они казались не живыми существами, а скорее странными фигурами, отлитыми из мыла, – скользкими и не вполне реальными.

Небесный прижал ладонь к стеклу:

– Как можно не любить дельфинов?

– Знаешь, Небесный, с ними что-то не то, – сдержанно отозвалась Констанца. – Это не те дельфины, которые были на корабле, когда он улетел с Меркурия. Это их внуки, а может, правнуки. Они ничего, кроме этого бассейна, не видели, и у них нет родителей.

– Я тоже не видел ничего, кроме этого корабля.

– Но ты не дельфин, тебе ни к чему просторы океана.

Констанца замолчала, потому что один из дельфинов поплыл к ним. Его сородичи теснились в дальнем конце резервуара, возле устройства, состоящего из нескольких телевизионных экранов, которые показывали разные места. Остановившись в толще прозрачной воды у самого стекла, животное неуловимо, но очевидно изменилось. Секунду назад оно казалось полупрозрачным миражем, а теперь это было крупное, потенциально опасное существо из мышц и костей. Небесный видел фотоснимки дельфинов в детской комнате, но это существо выглядело незнакомым. Сетка тончайших хирургических шрамов опоясывала его череп, а вокруг глаз виднелись геометрически правильные выпуклости и борозды – контуры металлокерамических устройств, вживленных под кожу.

– Привет, – сказал Небесный, постучав по стеклу.

– Это Слик, – пояснила Констанца. – Во всяком случае, мне так кажется. Слик – один из самых старых.

Дельфин поглядел на мальчика; пасть изгибалась, точно в лукавой улыбке, взгляд казался одновременно и добродушным, и безумным. Потом он забился в воде, приблизив морду к лицу Небесного, и мальчик почувствовал, как стекло неслышно завибрировало. Что-то появилось в воде перед Сликом, словно сотканное из пузырьков. Вначале это казалось узором завихрений, случайным, как пробные мазки на полотне художника, но затем они начали обретать форму и упорядоченность. Голова дельфина лихорадочно дергалась, как будто животное агонизировало, поражаемое электричеством. Образ продержался лишь несколько секунд, но дельфин, несомненно, создал трехмерное изображение лица. Оно было не слишком четким, но Небесный знал, что это не просто фантазия, плод его подсознания. Для этого изображение было слишком симметричным и пропорциональным. В нем присутствовало и чувство, скорее всего отражающее страх или даже ужас.

Закончив «работу», Слик удалился, презрительно махнув хвостом.

– Они тоже ненавидят нас, – сказала Констанца. – Но разве можно их строго судить за это?

– Зачем Слик это сделал? И как?

– В «дыне» – видел такую шишку у него между глазами? – есть специальные устройства. Их имплантируют дельфинам, когда они совсем маленькие. Обычно с помощью «дыни» они переговариваются, но приборы позволяют лучше направлять звук, поэтому можно рисовать пузырьками. К тому же в воде есть крошечные существа – микроорганизмы, которые светятся от звуковых колебаний. Люди, создавшие этих дельфинов, хотели общаться с ними, вот и нашли способ.

– Кажется, дельфины должны быть за это благодарны.

– Может, и были бы, если бы их не подвергали операциям. И если бы им дали нормальное место для плавания, а не это ужасное корыто.

– Да, но когда мы достигнем Пункта Назначения…

Констанца печально посмотрела на него:

– Будет слишком поздно, во всяком случае для этих дельфинов. Им не дожить. Мы станем взрослыми, а наши родители постареют или умрут.

Дельфин вернулся с сородичем поменьше, и оба начали рисовать что-то в воде. Получалось похоже на человека, раздираемого на части акулами, но Небесный отвернулся прежде, чем окончательно в этом убедился.

– К тому же они слишком далеко зашли, – добавила Констанца.

Небесный снова повернулся к резервуару:

– И все же они мне нравятся. Красивые. Даже Слик.

– Они плохие, Небесный. Психопаты… так говорит мой отец. – Девочка произнесла это с некоторой неуверенностью, словно стыдясь, что проболталась.

– Мне все равно. Я вернусь и увижу их снова. – Он постучал по стеклу и крикнул громче: – Я вернусь, Слик! Ты мне нравишься.

Констанца по-матерински похлопала Небесного по плечу. Она была чуть выше ростом.

– Это ничего не изменит.

– Все равно вернусь.

Обещание, данное не столько Констанце, сколько самому себе, было искренним. Ему действительно хотелось понять дельфинов, пообщаться с ними и хоть как-то смягчить их страдания. Он представлял себе бескрайние, залитые светом океаны Пункта Назначения – Клоун, дружок по детской комнате, сказал ему, что там будут океаны. Небесный воображал, как дельфины неожиданно покинут это темное, унылое узилище и окажутся на свободе. Ему виделось, как они плавают с людьми и создают радостные звукообразы в воде, а воспоминания о времени, проведенном на борту «Сантьяго», меркнут подобно душному кошмару.

– Поторопись, Небесный, – сказала Констанца. – Нам пора идти.

– А ты еще приведешь меня сюда?

– Конечно, если захочешь.

Они покинули дельфинарий и пустились в обратный путь, пробираясь по закоулкам в темной утробе «Сантьяго», словно отыскивая дорогу в заколдованном лесу. Раз-другой встречали взрослых, но Констанца вела себя так уверенно, что ни у кого не возникало вопросов – до тех пор, пока дети не оказались на территории небольшого отсека, который был хорошо знаком Небесному.

Именно здесь их обнаружил отец мальчика.

Тита Хаусманна обитатели корабля считали человеком суровым, но добросердечным; его авторитет зиждился скорее на уважении, чем на страхе. Он нависал над беглецами, но Небесный не почувствовал в нем настоящего гнева, лишь облегчение.

– Твоя мать сама не своя, – произнес отец. – Констанца, ты меня разочаровала. Я всегда считал тебя благоразумной.

– Он просто хотел посмотреть на дельфинов.

– Ах, на дельфинов? – Отец, похоже, удивился, словно ожидал совсем другого ответа. – А я решил, что тебя заинтересовали «спящие». Наши дорогие момио.

«И они тоже, – подумал Небесный. – Но в первую очередь дельфины».

– А теперь ты расстроен, – продолжал отец. – Потому что дельфины оказались не такими, как ты ожидал. Правильно? Мне тоже их жалко. Но Слик и другие не в своем уме. Самое лучшее, что мы могли бы сделать, – это усыпить их всех. Но им по-прежнему дозволяется воспитывать свою молодь, и каждое новое поколение будет…

– …Поколением психопатов, – пробормотал Небесный.

– Да. – У отца был странный взгляд. – Психопатов. Еще более опасных. Вижу, твой словарный запас растет не по дням, а по часам. Стыдно было бы мешать этому процессу. – Он взъерошил Небесному волосы. – Я это к тому, юноша, что надо бы тебе посидеть в детской. Чтобы некоторое время не создавать проблем ни себе, ни другим.

Не то чтобы Небесный ненавидел детскую, но ссылка туда казалась настоящим наказанием.

– Я хочу видеть маму.

– Небесный, твоей мамы на корабле нет. А была бы, сказала бы то же, что и я. Ты проявил непослушание, а за это наказывают. – Он повернулся к Констанце и покачал головой. – Что касается вас, юная леди, какое-то время вы не будете играть с моим сыном. Вам обоим это пойдет только на пользу.

– Мы не играем, – нахмурилась Констанца. – Мы беседуем и исследуем.

– Да, – согласился Тит и тяжело вздохнул. – И посещаете отсеки, в которых вам строго запрещено появляться. Боюсь, это не может оставаться без последствий. – Он смягчил тон, как делал всегда, сообщая нечто важное. – Корабль – наш единственный дом, и другого не будет. Дом – это прежде всего убежище, безопасное место. Но и здесь есть уголки, куда заходить не следует. Не из-за чудовищ каких-нибудь и прочей чепухи, а потому, что там опасно, и не только для детей. Я имею в виду системы энергообеспечения и другие агрегаты. А роботы? А вертикальные шахты? Поверь, я видел, что случается с людьми, которые суют нос куда не надо. Это не самое приятное зрелище.

Небесный ни на миг не усомнился в словах отца. Возглавляя службу безопасности на борту «Сантьяго», где в общем и целом сохранялась политическая и социальная гармония, Хаусманн-старший занимался расследованием несчастных случаев и крайне редких самоубийств. И хотя Тит никогда не делился с мальчуганом подробностями таких смертей, воображение Небесного рисовало весьма яркие картины.

– Я сожалею о случившемся, – сказала Констанца.

– Верю. Но это не отменяет того факта, что ты привела моего сына в запретную зону. Я поговорю с твоими родителями, Констанца, и вряд ли они придут в восторг. А теперь беги домой, и, быть может, через неделю-другую мы пересмотрим ситуацию. Хорошо?

Она ничего не ответила, только кивнула и ушла по одному из кривых коридоров, которые расходились от перекрестка, где Тит встретил детей. Идти ей было недалеко, жилые отсеки на «Сантьяго» располагались достаточно плотно. Однако проектировщики постарались обойтись без прямых маршрутов, если не считать аварийных проходов и рельсов, ползущих по «хребту» корабля. Змеящиеся коридоры общего пользования создавали впечатление, что внутреннее пространство звездолета куда обширнее, чем на самом деле. Две семьи могли жить бок о бок, полагая, что обитают в противоположных концах жилого сектора.

Тит вместе с сыном направился домой. Небесный сожалел, что матери нет на борту, поскольку она – что бы там ни говорил отец – обычно наказывала не так строго. Была слабая надежда, что она уже вернулась, раньше срока завершив работы на корпусе. Но дома ее не оказалось.

– В детскую, – велел Тит. – Поиграешь с Клоуном. Я вернусь часа через два-три и выпущу тебя.

– Я не хочу туда.

– Правильно. Если бы хотел, что бы это было за наказание?

Дверь детской комнаты отворилась. Тит толкнул сына внутрь, а сам остался за порогом.

– Привет, Небесный, – сказал Клоун.

Он уже поджидал мальчика.

В детской было много игрушек. Иные умели поддерживать что-то вроде диалога и на первый взгляд даже казались разумными. Небесный понимал, что эти вещи предназначены для детей примерно его возраста, они соответствуют картине мира, которая складывается у обычного ребенка на третий год жизни. Но большинство игрушек показались ему примитивными и даже дурацкими уже после второго дня рождения. Клоун был другим – не совсем игрушка, хотя и не совсем личность. Сколько помнил себя Небесный, Клоун всегда был рядом. Он стал частью детской, хотя находился там не всегда. Он не мог трогать вещи и не позволял трогать себя Небесному, а когда говорил, звуки доносились не оттуда, где он стоял, – или притворялся, что стоял.

При этом нельзя было сказать, что Клоун существует лишь в воображении. Он видел все происходящее в детской и непременно доносил родителям Небесного, если тот совершал заслуживающий порицания поступок. Так, Клоун наябедничал, что Небесный сломал лошадку-качалку и что в этом, невзирая на заверения мальчугана, нет вины ни одной из «умных» игрушек. Небесный возненавидел предателя, но ненадолго. Мальчик понимал, что Клоун его единственный настоящий друг, если не считать Констанцы, и что он разбирается в темах, недоступных даже ее пониманию.

– Привет, – печально отозвался Небесный.

– Вижу, тебя заперли за посещение дельфинария. – Клоун одиноко стоял в строгой белой комнате, прочие игрушки были аккуратно спрятаны. – Небесный, согласись, это неправильный поступок. Сказал бы мне, я бы показал дельфинов.

– Но не тех. Не настоящих. И ты их уже показывал.

– Но не таких. Смотри!

И внезапно оба очутились в лодке, в море, под синим небом. Вокруг на гребнях волн, вспенивая воду, плясали дельфины, их спины блестели под солнцем, словно мокрые булыжники. Впечатление портили только узкие черные окна в одной из стен комнаты.

Однажды Небесный нашел в книге сказок картинку. На ней был кто-то вроде Клоуна, в пестром наряде, с буфами и большими белыми пуговицами. На его комичной физиономии, обрамленной взбитыми рыжими волосами и обвислым колпаком в полоску, застыла широкая улыбка. Когда мальчик дотронулся до иллюстрации, клоун шевельнулся и показал те же фокусы и веселые ужимки, что показывал его собственный Клоун. Небесный смутно помнил времена, когда это фиглярство заставляло его хохотать и хлопать в ладоши, и казалось, нет на свете ничего смешнее и увлекательнее.

Но с тех пор Клоун успел поднадоесть. Он по-прежнему развлекал Небесного, но их отношения стали совсем другими, и пути назад не было. Теперь Клоун представлял для Небесного объект, подлежащий изучению, пусть даже для этого придется разобрать его на части. Клоун чем-то напоминал рисунки пузырьками, которые создавали в воде дельфины, – правда, эта картинка была сделана скорее из света, чем из звука.

И сейчас они были в лодке только понарошку. Под ногами все тот же твердый и гладкий пол комнаты, куда его запер отец. Небесный не совсем понимал, как создается эта картинка, но она вполне могла сойти за реальность. Даже стены детской стали невидимы.

– У дельфинов, живущих в бассейне, – у Слика и всех остальных – есть какие-то приборы, – сказал Небесный. Не мешает кое-что разузнать, пока он сидит взаперти. – Для чего им ультразвук?

– Чтобы проще было фокусировать гидролокатор.

– Нет. Мне просто интересно, кто додумался поместить их туда?

– А-а-а… Наверное, химерики.

– Кто такие химерики? Они полетели с нами?

– Отвечаю на второй вопрос: нет, хотя они были совсем не прочь.

Голос Клоуна, чуть визгливый, дрожал и поэтому напоминал женский. Но в нем при любых обстоятельствах звучало бесконечное терпение.

– Не забывай: когда Флотилия покидала Землю, а потом орбиту Меркурия, чтобы выйти в межзвездный космос, в Солнечной системе продолжалась война. Да, сражения к тому времени в основном закончились, но люди еще не договорились об условиях перемирия. Каждая сторона по-прежнему считала себя воюющей и была готова по любому поводу броситься в драку. Хватало и тех, кому война казалась последней возможностью что-то изменить. Преимущественно это были организованные преступные группировки, не более того. Химерики – точнее, те химерики, которые создали дельфинов, – определенно принадлежали к числу этих банд. Вообще химерики достигли поразительных результатов в экспериментах с киборгами. Они сращивали себя и своих животных с механизмами. Но часть химериков пошла еще дальше. В итоге их стали избегать даже соплеменники.

Небесный слушал Клоуна и впитывал сведения как губка воду. Воспитатель правильно оценивал способности Хаусманна-младшего и говорил вполне доступным для него языком, будучи уверен, что подопечный не упустит ни единого слова. Небесный догадывался, что не все трехлетние малыши способны воспринимать подобные рассуждения, но это его ничуть не смущало.

– А дельфины?

– Они тоже созданы химериками. С какой целью – нам неизвестно. Возможно, химерики собирались покорить океаны Земли, и дельфинам отводилась роль подводной пехоты. А может, это просто эксперимент, прекратившийся, когда война пошла на спад. Как бы то ни было, агенты Конфедерасион Судамерикана^[2] отняли у химериков семейство дельфинов.

Небесный знал, что речь идет об организации, которая почти всю войну соблюдала нейтралитет. Ее интересы простирались далеко за тесные границы Солнечной системы. Собрав себе в помощь горстку союзников, Конфедерация осуществила первую серьезную попытку человечества пересечь межзвездное пространство.

– И мы взяли дельфинов с собой?

– Да, предположив, что они пригодятся в Пункте Назначения. Но устранить искусственные образования, вживленные химериками, оказалось очень трудно. Мы предпочли оставить все как есть. Затем родилось новое поколение дельфинов, и обнаружилось, что они не могут общаться со своими родителями обычным способом. Поэтому мы скопировали эти включения и имплантировали молодняку.

– Но в результате дельфины обезумели.

Клоун изобразил легкое удивление и чуть помедлил с ответом. Позже Небесный поймет, что друг «застывает», когда обращается к кому-нибудь из его родителей или других взрослых и спрашивает, как лучше отреагировать.

– Да… – промолвил наконец Клоун. – Но вряд ли мы в этом виноваты.

– Не виноваты? В том, что держим их в трюме, где воды несколько жалких кубометров?

– Поверь, сейчас они содержатся значительно лучше, чем в лаборатории химериков.

– Но ведь дельфины не могут этого помнить.

– Все-таки здесь им лучше.

– Откуда ты знаешь?

– Я же Клоун. – Вечная улыбка растянулась уж совсем неестественно. – Шуты всегда все знают.

Небесный хотел было спросить: «Что ты имеешь в виду?» – но тут вспыхнул свет. Это произошло внезапно и совершенно беззвучно; свет был очень ярким, он бил из узких окон в стене. Зажмурившись, Небесный увидел на сетчатке отражение окна – четкий розовый прямоугольник.

– Что это? – спросил он, моргая.

С Клоуном, а заодно и со всей комнатой происходило нечто непостижимое. В момент вспышки его фигура приобрела уродливые очертания, застывшая физиономия растянулась в разные стороны, словно растеклась по стенам. Лодка, в которой они с Небесным как бы стояли, искривилась вместе с остальной картиной. Линии расползались, словно кто-то размешивал изображение палкой.

Ничего подобного здесь прежде не случалось. Клоун не допускал непорядка в детской.

Хуже того, сияющие фигурки на стенах, освещавшие комнату, померкли до черноты. Только из высоко расположенного окна еще исходило слабое молочное свечение. Но и оно вскоре исчезло, и Небесный очутился в кромешной темноте.

– Клоун? – позвал он спокойно, а затем повторил чуть настойчивей.

Ответа не последовало. Это было странно. И это было нехорошо. Небесный почувствовал, как в нем поднимается парализующий страх. Да и как еще мог реагировать трехлетний малыш на подобную ситуацию?

И куда только подевались проблески «взрослости» и прочие признаки раннего развития, выделявшие Небесного среди ровесников. Он был просто ребенком, который оказался один в потемках и не понимал, что происходит.

Мальчик снова окликнул Клоуна, на этот раз с отчаянием, – конечно, друг уже ответил бы ему, будь это возможно. Нет, Клоун исчез. Детская, обычно залитая ярким светом, полнилась холодной мглой, вдобавок тут воцарилась тишина; не слыхать даже вездесущих шумов «Сантьяго».

Небесный направился туда, где должна была находиться стена, потом двинулся вдоль нее, надеясь найти дверь. Но когда дверь закрыта, она прилегает к стене вплотную, обеспечивая герметичность. Ему не удалось нащупать даже тончайшую щель. Внутри не было ни ручки, ни кнопки. Обычно – когда Небесный не был наказан – дверь открывал Клоун, стоило только попросить.

Но на ситуацию нужно как-то реагировать, причем адекватно, – и реакция пришла сама по себе, не заботясь о том, нравится она Небесному или нет. Мальчик заплакал, чего не помнил за собой уже давно.

Он рыдал, пока не иссякли все слезы и не защипало в глазах. Снова позвал Клоуна, напряг слух и ничего не уловил. Принялся кричать, но и это не помогло, только засаднило в горле.

Небесный пробыл в одиночестве не более двадцати минут, но казалось, будто прошел час, потом другой, потом еще долгие мучительные десятки часов. Одиночество при любых обстоятельствах было бы для него пыткой. Мальчик не знал, что происходит, и предполагал, что это затея отца, решившего наказать его построже. Время тянулось и тянулось, превращаясь в вечность. Потом мысль об отцовских кознях представилась нелепой. Тело все еще дрожало, но мозг взялся перебирать гораздо менее приятные версии. Что, если детская каким-то образом отделилась от корабля? Что, если она теперь дрейфует в космосе, удаляясь от «Сантьяго», от Флотилии, – а когда это обнаружится, будет уже поздно? Или, возможно, корабль захватили чудовища. Они бесшумно истребили на борту все живое, один лишь Небесный уцелел, но и до него непременно доберутся монстры…

За стеной раздался шорох.

Разумеется, это были взрослые. Некоторое время они возились с дверью, а когда убедили ее открыться, полоска янтарного света протянулась к мальчику по полу. Первым вошел отец, а потом еще четверо или пятеро – Небесный не знал, как их зовут. Они были высокими, сутулыми и казались темными силуэтами, а свет фонарей делал их лица пепельно-серыми и хмурыми, точно у королей из сборника сказок. Вместе с ними в комнату ворвался воздух. Он был холодным, как никогда, и малыш задрожал еще сильнее. Взрослые резкими толчками выдыхали пар, точно огнедышащие драконы.

– Он цел, – сказал отец одному из спутников.

– Ну, вот и славно, – отозвался тот. – Надо отвести его в какое-нибудь безопасное место… а потом начнем пробираться на корму.

– Иди сюда, Шуйлер. – Отец присел на корточки и протянул к Небесному руки. – Иди, мой мальчик. Все в порядке. Незачем так волноваться. Ты плакал?

– Клоун пропал, – еле выговорил Небесный.

– Клоун? – переспросил кто-то.

Отец обернулся.

– Базовая образовательная программа детской комнаты. Вспомогательные процессы, похоже, закрылись в первую очередь.

– Найди Клоуна, – взмолился Небесный. – Пожалуйста…

– Попозже, – ответил отец. – Клоун… отдыхает. Он вернется, не успеешь и глазом моргнуть. Хочешь пить, сынок? Или есть?

– Где мама?

– Она… – Отец запнулся. – Шуйлер, сейчас она не может прийти, но передает тебе привет.

Один из мужчин тронул отца за руку:

– Тит, ему будет спокойнее с другими детьми. В главной детской.

– Он не такой, как другие дети, – возразил отец.

Вскоре они вывели Небесного из комнаты. Холодный коридор уходил вправо и влево, в темноту, прочь от лужиц света, оставляемых фонарями взрослых.

– Что случилось? – спросил Небесный.

Он впервые осознал, что поколеблен не только его внутренний космос. Что бы ни случилось, оно коснулось и мира взрослых. Еще никогда он не видел корабль таким.

– Кое-что очень-очень плохое, – сказал отец.

Глава пятая

Я вылетел из сна о Небесном Хаусманне, словно мне дали пинка. В первый момент показалось, что я попал в другой сон, главной особенностью которого было жуткое чувство потерянности в пространстве и времени.

Потом я понял, что это вовсе не сон.

Я бодрствовал. Правда, половина моего разума продолжала крепко спать – та его часть, где записано, кто я такой и что делаю в этом мире. Я даже не мог успокоить себя, разобравшись в том, как нынешняя ситуация связана с прошлым. Кстати, о прошлом… Я мысленно оглянулся, надеясь обнаружить в памяти какие-то зацепки – мое имя, предметы, которые укажут, кем я являюсь. Но это было все равно что всматриваться в густой серый туман.

Правда, мне удалось назвать предметы, находившиеся вокруг. Значит, язык не забыт. Я лежал на жесткой постели под тонким коричневым вязаным одеялом и чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, но при этом абсолютно беспомощным. Глазел по сторонам, ожидая «щелчка», после которого ситуация прояснится. Но ни малейшего проблеска, ничего, что показалось бы хоть мало-мальски знакомым.

Я поднес к глазам руку, присмотрелся к выпуклым венам на тыльной стороне кисти. Рука тоже выглядела как-то странно.

Между тем я довольно неплохо помнил подробности сновидения. Оно было поразительно ярким и походило не на обычный сон – череду видений, в которой трудно усмотреть логическую связь, – а на отрезок хроники. Казалось, я незримо присутствовал при всех событиях, следуя за Небесным Хаусманном, точно назойливый призрак.

Потом я зачем-то перевернул кисть.

Посреди ладони виднелось аккуратное пятнышко цвета ржавчины – запекшаяся кровь. Осмотрев под собой простыню, я обнаружил еще несколько засохших пятен – следы недавнего кровотечения.

Что-то материализовалось в тумане памяти – и оно было готово приобрести ясные очертания.

Я вылез из постели, обнаженный, и осмотрелся. Стены у комнаты шероховатые, но это не тесаный камень, а материал наподобие высушенной глины, покрытый ослепительно-белой штукатуркой. Вплотную к кровати стояли табурет и тумбочка из неизвестной породы дерева. Никаких украшений, если не считать маленькой коричневой вазы в стенной нише.

Я в ужасе уставился на вазу.

Страх был совершенно иррациональным, я понял это мгновенно, но ничего не мог с собой поделать. По-видимому, произошло какое-то нервное расстройство. Я услышал собственные слова: «У тебя сохранилась речь, но что-то серьезно нарушено в лимбической системе, возможно, в том отделе мозга, что отвечает за способность, которая впервые появилась у млекопитающих, – за способность бояться».

Разобравшись с происхождением своего страха, я понял, что ваза тут ни при чем.

Дело было в нише.

Что-то пряталось в ней, что-то ужасное. Осознав это, я содрогнулся, сердце бешено заколотилось. Нужно выбраться из комнаты, сбежать от непонятной опасности… Напрасно я внушал себе, что боязнь моя беспочвенна, – при одной мысли о том, что может скрывать ниша, кровь леденела в жилах.

В противоположном конце комнаты виднелась открытая дверь. Куда угодно, только поскорее выйти наружу!

Пошатываясь, я переступил порог.

Мои ноги коснулись травы. Я очутился на росистой, тщательно подстриженной лужайке, окруженной с двух сторон зарослями и валунами. Позади меня стоял сельский домик, в котором я проснулся. Он прилепился к отвесному склону – казалось, домик вот-вот исчезнет в зарослях. Чем выше склон, тем круче; вон там он уже отвесный… Закружилась голова. Надо мной смыкался купол из зелени; я как будто находился внутри перевернутой чаши со стенками, сплошь оклеенными китайским шпинатом. Оценить расстояние было трудно, но «потолок» этого мирка, должно быть, находился в километре над моей головой. Впереди дно игрушечной долины слегка понижалось, а потом снова начинался подъем, пока где-то вдалеке противоположная сторона «чаши» не сравнивалась со склоном за моей спиной.

Расплывчатые границы этого мирка, окрашенные в туманную синеву воздушными массами, терялись среди все тех же зарослей и валунов. Из-за этого в первый момент мне показалось, что это жилище имеет цилиндрическую форму. Но, приглядевшись, я понял, что «берега» долины чуть заметно скругляются и смыкаются друг с другом в двух местах, отчего она напоминает лежащее веретено, – а мой домик находится как раз на экваторе.

Перебрав в памяти множество различных типов жилых конструкций, я не обнаружил ничего похожего. Решительно это место было очень необычным.

Вдоль всей постройки проходила ослепительная белая линия – нечто вроде трубки, наполненной плазмой. Судя по всему, она могла тускнеть, имитируя закат и наступление ночи. Крошечные водопады и грубые скальные поверхности, контрастируя с зеленью, оживляли пейзаж. Местный дизайнер явно имел вкус к японским акварелям. На дальнем склоне долины я заметил пестрые декоративные садики, расположенные террасами, – мозаика, набранная из крошечных элементов. Повсюду, точно россыпь гальки, белели коттеджи и какие-то строения покрупнее. Каменистые тропки петляли по долине, соединяя отдельные домики и поселки. Ближе к концам конусов, из которых состояло «веретено», построек становилось больше. Судя по всему, сила тяжести там слабее, хотя это могло быть только иллюзией. Вероятно, именно с этой целью создатели обиталища выбрали такую форму.

Я погрузился в размышления. И тут что-то крадучись выбралось из зарослей и зашагало на поляну, переставляя совершенно немыслимые металлические ноги на шарнирах. Моя ладонь тут же сжала рукоять несуществующего пистолета, словно для его появления достаточно было простого сокращения мускулов.

Машина остановилась и тихонько застрекотала. Паучьи лапы поддерживали зеленое яйцевидное тело, украшенное светящимся голубым узором в виде снежинки.

– Таннер Мирабель?

Голос доносился из машины, и в этом было что-то подозрительное. Он не мог принадлежать роботу. Это говорила женщина, причем не вполне уверенная в себе.

– Понятия не имею.

– О боже, это все мой кастеллано… – Последнюю фразу она произнесла на норте, но тут же снова перешла на мой родной язык и заговорила еще более смущенно: – Надеюсь, вы меня поймете. Мне не с кем беседовать на кастеллано. Мм… надеюсь, что вам знакомо ваше собственное имя. Таннер. Вот так: Таннер Мирабель… В общем, господин Мирабель. Вы понимаете?

– Вполне, – отозвался я. – Но мы можем общаться на норте, если вам так легче. И если вас не коробит мое косноязычие.

– У вас прекрасное произношение, Таннер. Не возражаете, если я буду называть вас Таннером?

– Боюсь, вы можете называть меня как угодно.

– Ах вот оно что… У вас легкая амнезия? Я правильно угадала?

– Легкая? Ну да… мягко говоря.

Послышался вздох.

– Что ж, для этого мы здесь и находимся. Именно для этого. Мы вовсе не желаем подобного нашим клиентам… но если, не дай бог, это с ними приключается, то они попадают в наилучшие условия. Впрочем, едва ли у них бывает хоть какой-то выбор… Ах, опять я сбилась, верно? Постоянно сбиваюсь. Вы и без того растеряны. Видите ли, мы не ожидали, что вы встанете так скоро, поэтому вас никто не встретил. – Снова вздох, но на этот раз более деловитый. Мне представилось, как она оправляет воротничок, приступая к работе. – Значит, так. Вы в безопасности, Таннер, но вам лучше находиться возле дома, пока кто-нибудь не придет.

– Почему? Что со мной случилось?

– Ну, начнем с того, что вы совсем голый.

Я кивнул:

– А вы не совсем робот, угадал? Впрочем, извините, у меня не слишком изысканный юмор.

– Вам ни к чему извиняться, Таннер. Абсолютно естественно и закономерно, что вы слегка дезориентированы, ведь ваш сон длился так долго… Физически вы не пострадали, во всяком случае, я не вижу признаков… – Она помолчала, затем продолжила, словно стряхнув задумчивость: – Однако психически… Впрочем, этого следовало ожидать. Такого рода кратковременная потеря памяти случается гораздо чаще, нежели они пытаются нам внушить.

– Я рад, что вы сказали «кратковременная».

– Обычно это слово оказывается к месту.

Я улыбнулся. Интересно, она пытается шутить или просто приводит факт, основанный на статистике?

– Кстати, кого вы подразумеваете под словом «они»?

– Разумеется, тех, кто вас сюда доставил. Ультра.

Присев на корточки, я покатал в пальцах травинку, измазал большой палец зеленой кашицей, понюхал ее. Если это имитация, то исключительно правдоподобная. Боевые симуляторы могут отдыхать.

– Ультра?

– Да, Таннер. Вы прибыли сюда на их корабле. Вас заморозили на время путешествия. А теперь у вас амнезия.

При этих словах один из осколков моей памяти кое-как встал на место. Где-то я слышал про «талую амнезию» – то ли недавно, то ли очень давно. Похоже, моя собеседница говорит правду. В этом случае она киборг из экипажа звездолета.

Я попытался еще что-нибудь найти в памяти, но это напоминало блуждание в тумане, хоть я и ощущал уколы воспоминаний – хрупких неживых деревьев, тянущих закоченелые ветви в стремлении воссоединиться с прошлым. Рано или поздно я смогу побродить по этой чаще.

Но пока я вспомнил лишь заверения в том, что со мной не случится ничего страшного, что талая амнезия – это просто очередная байка и на самом деле такое происходит крайне редко.

Значит, имеет место как минимум некоторое искажение фактов. Впрочем, если назвать потерю памяти вполне обычным сопутствующим явлением, это наверняка плохо скажется на бизнесе.

– Не думаю, что ожидал подобного, – сказал я.

– Забавно, но этого почти никто не ожидает. Тяжелее всего с теми, кто даже не помнит, что имели дело с ультра. Но ведь с вами не так?

– Верно, – подтвердил я. – И это меня, заметьте, весьма радует.

– Что именно?

– Мысль о том, что какому-то бедолаге пришлось еще хуже, чем мне.

– Хм-м, – протянула она с ноткой неодобрения. – Таннер, я не уверена, что это правильный взгляд на ситуацию. С другой стороны, ваше выздоровление едва ли займет много времени. А теперь почему бы вам не вернуться в дом? Там вы найдете подходящую одежду. Здесь, в хосписе, не слишком стыдливые нравы, но вы можете простудиться и умереть.

– Я не нарочно, поверьте.

Любопытно, как бы она оценила мои шансы на скорое выздоровление, признайся я, что сбежал из дома, до полусмерти напуганный деталью интерьера?

– Не сомневаюсь, – согласилась она. – Но извольте одеться, а если одежда вам не понравится, мы сможем ее заменить. Я скоро приду вас проведать.

– Спасибо. Кстати, а кто вы такая?

– Я? Можно сказать, всего лишь крошечная шестеренка в огромном механизме, созидающем милосердие. Сестра Амелия.

Ясно, что я не ослышался, когда она произнесла слово «хоспис».

– А скажите, сестра Амелия, где именно мы находимся?

– Ах да, конечно. Вы находитесь в хосписе «Айдлвилд», под присмотром монашеского ордена ледяных нищенствующих. Некоторые предпочитают называть это блаженное заведение гостиницей «Амнезия».

Я никогда не слышал ни о гостинице «Амнезия», ни об официальном названии этого места, не говоря уже об ордене ледяных нищенствующих.

Когда я возвращался в домик, робот следовал на почтительном расстоянии. У двери я замедлил шаг. Как это ни глупо, страх будто дожидался за дверями, чтобы вцепиться в меня с прежней силой. Я посмотрел на нишу. Снова мне казалось, что неизвестная тварь затаилась там, свернувшись кольцами, и следит за мной с какими-то недобрыми намерениями.

– Просто оденься и выйди отсюда, – велел я себе вслух и отметил, что говорю на кастеллано. – А когда придет Амелия, скажи ей, что тебе необходима психотерапия. Она поймет. Такие вещи наверняка случаются часто.

Я осмотрел вещи, лежащие в комоде. Ничего необычного – и абсолютно ничего знакомого. Все простое и, похоже, ручной работы: черный джемпер с клиновидным вырезом, мешковатые брюки без карманов и пара мягких туфель, пригодных для прогулок по лужайкам, но не более того. Одежда подошла мне идеально, но от этого показалась почему-то еще более непривычной.

Я обыскал комод, надеясь найти чьи-нибудь личные вещи, но, кроме одежды, в нем не было ничего. Глубоко разочарованный, я сел на постель и уткнулся в оштукатуренную стену взглядом, но вскоре он опять перебрался к маленькой нише. После нескольких лет «заморозки» химия моего мозга, вероятно, пыталась вернуться в равновесное состояние. А я тем временем знакомился с ощущением психопатического страха. Было сильнейшее желание свернуться клубком, отгородиться от окружающего мира. Меня удерживал лишь холодный довод рассудка: я ведь бывал и в худших ситуациях, сталкивался с опасностями под стать тем, которые мое больное воображение поселило в этой пустой нише, – и всегда успешно справлялся. Не важно, что на ум не приходило ни одного конкретного случая. Достаточно знать, что это было. Если сейчас я сломаюсь, то предам глубоко затаившуюся здравую часть своего рассудка, хранящего память о прежних победах.

Ждать возвращения Амелии пришлось недолго.

Она запыхалась и раскраснелась, словно ей пришлось пробежаться вверх по склону или даже преодолеть овраг, который я заметил во время прогулки. Но улыбалась, – похоже, разминка доставила ей удовольствие. Черное одеяние закрывало все, кроме лица и рук, на шее висел на цепочке кулон в виде снежинки. Из-под подола хламиды торчали пыльные носки сапог.

– Ну как вам одежда? – спросила она, кладя руку на яйцевидную голову сопровождающего робота.

Возможно, она просто опиралась для устойчивости – но это выглядело так, словно она ласково поглаживала машину.

– Будто на меня сшита. Спасибо.

– Вы уверены? Таннер, заменить ее совсем несложно. Просто скиньте, и… – Ее улыбка стала шире. – В общем, моментально получите другую.

– Все в порядке, – заверил я, изучая ее лицо.

Мне еще не доводилось видеть столь бледной кожи. Глаза тоже были почти лишены пигмента, а брови-ниточки как будто вычерчены кистью умелого каллиграфа.

– О, прекрасно. – (Кажется, я ее не убедил.) – Вы еще что-нибудь вспомнили?

– Вроде бы вспомнил, откуда появился. Неплохо для начала.

– Не торопите события. Душа, наш специалист-невролог, сказала, что скоро память начнет восстанавливаться. Только не нервничайте, если это будет происходить не быстро.

Амелия присела на край кровати, где всего несколько минут назад спал я. Поправив одеяло, я прикрыл кровавые пятнышки. Почему-то я стыдился раны на своей ладони и не хотел, чтобы ее увидела Амелия.

– Подозреваю, ждать придется долго.

– Но вы уже вспомнили, что сюда вас доставили ультра. Большинству, как я говорила, даже это не удается. А помните, откуда вы прилетели?

– Кажется, с Окраины Неба.

– Правильно. Шестьдесят один, система Альфы Лебедя.

Я кивнул.

– Но мы привыкли называть наше солнце Суоном. Так гораздо короче.

– Верно, другие тоже так говорят. Пожалуй, мне стоит запоминать такие подробности… Люди попадают к нам отовсюду. Иногда я пытаюсь свести это в систему, но только запутываюсь.

– Понимаю. Однако я до сих пор не понял, где мы находимся. И видимо, не буду уверен, что понимаю, пока ко мне не вернется память. В любом случае сомневаюсь, что когда-либо слышал о вашей организации…

– Орден ледяных нищенствующих.

– Все равно не помню.

– Это объяснимо. Кажется, у нашего ордена нет представительства в системе Суона. Мы присутствуем лишь в системах с оживленными внутренними и внешними коммуникациями.

Хотелось спросить, в какой из этих систем мы находимся, но я удержался. Не стоит спешить.

– Амелия, кажется, вы хотите рассказать мне чуть больше.

– Не возражаю. Только прошу меня извинить в том случае, если рассказ покажется заранее подготовленной речью. Вы не первый, кому приходится все объяснять, и, боюсь, не последний.

Я узнал, что ордену нищенствующих около полутораста лет, – он основан в середине двадцать четвертого века. Примерно тогда межзвездные перелеты перестали быть прерогативой сверхдержав, вышли из-под контроля их правительств и сделались чуть ли не рядовым явлением. К тому времени ультра объявили о своей независимости. Они не просто использовали звездолеты для перемещения в пространстве. Они рождались и умирали на борту, а срок их жизни, благодаря эффектам растяжения времени, значительно превосходил срок жизни обычных людей. Ультра активно зарабатывали переброской пассажиров из системы в систему, но особой щепетильностью не славились. Случалось им увозить людей за десятки светолет от заявленного места назначения и высаживать на планете, которая интересовала лишь самих ультра. Иногда они применяли откровенно устаревшие технологии замораживания или выполняли эту процедуру так небрежно, что пассажиры приходили в сознание сильно одряхлевшими или полностью утратившими память.

В сфере обслуживания образовалась своего рода лакуна, и ее заполнили ледяные нищенствующие. Они основали хосписы во множестве систем, чтобы помогать людям, чье «оживление» прошло не слишком гладко. Далеко не одни пассажиры звездолетов становились их клиентами. Куда больше было тех, кто ложился на десятки лет в криокапсулу, чтобы пережить экономические спады или периоды политической нестабильности. Нередко в момент пробуждения выяснялось, что клиент лишился всех своих накоплений, его личное имущество конфисковано, а память нарушена.

– Кажется, я догадываюсь, как попался к вам в сети, – сказал я.

– Прежде всего необходимо понять: никто вас ни в какие сети не ловил. Мы заботимся о пациенте, пока он не поправляется настолько, чтобы улететь. Захотите покинуть нас раньше – удерживать не будем. Пожелаете побыть здесь дольше – что ж, нам не помешает лишняя пара рук для работы в поле. Мы ни к чему вас не обязываем и никогда более не напомним о себе, если не понадобимся снова.

– В таком случае почему вы до сих пор не разорились?

– Да как-то удается сводить концы с концами. Большинство пациентов после выздоровления делают пожертвования – абсолютно добровольно, и мы на это особенно не рассчитываем. Наши текущие затраты крайне незначительны, а за строительство «Айдлвилда» мы никому не должны.

– Амелия, такой приют должен был обойтись недешево. Все стоит денег, даже материал, который производят стада безмозглых роботов.

– Он обошелся блаженно дешевле, чем вы думаете, хотя мы были вынуждены пойти на некоторые компромиссы относительно базового проекта.

– Интересно, почему выбрана такая форма – веретено?

– Я вам кое-что покажу, когда немножко поправитесь. Сами все поймете.

Она умолкла и велела роботу налить воды в стаканчик.

– Пейте. Вас, верно, мучит жажда. Понимаю, хочется узнать побольше. Хотя бы о том, как вы попали к нам и где именно мы находимся.

Я принял стакан и с благодарностью осушил. Вода имела странный привкус, но он не показался неприятным.

– Очевидно, я не в системе Суона. Но где-то неподалеку от главных транспортных путей, иначе бы вас здесь не было.

– Да. Мы на орбите Йеллоустона, система Эпсилона Эридана. – Амелия следила за моей реакцией. – А вы не слишком удивлены.

– Я примерно так и думал. Только не помню, что мне здесь понадобилось.

– Вы все вспомните. В некотором роде вам повезло. Кое-кто из наших клиентов абсолютно здоров, но слишком беден, чтобы иммигрировать сюда на законных основаниях. Мы разрешаем подрабатывать, пока они не смогут оплатить хотя бы маршрут до Ржавого Пояса. Либо условливаемся, что они проведут определенное время в другой организации, – так получается быстрее, но не столь приятно. Вам же, Таннер, не понадобится ни то ни другое. Судя по найденной при вас сумме, вы человек обеспеченный. И… весьма неординарная личность. Допускаю, что вам это безразлично, но Окраину Неба вы покидали героем.

– Неужели?

– Да. Там произошла катастрофа, и благодаря вам было спасено несколько человеческих жизней.

– Не помню, хоть убейте.

– Не помните Нуэва-Вальпараисо?

В названии угадывалось что-то знакомое. Так бывает, когда в памяти всплывет цитата из прочитанной давным-давно книги или увиденной пьесы. Но сюжет и действующие лица, не говоря уже о финале… Все покрыто мраком неизвестности.

– Увы, все равно не помню. Скажите хотя бы, как я попал сюда. Как назывался корабль?

– «Орвието». Он покинул вашу систему лет пятнадцать назад.

– Наверное, у меня был серьезный повод, чтобы лететь на нем. Я путешествовал один?

– Насколько нам известно, да. Мы все еще обрабатываем его груз. На борту находилось двадцать тысяч «спящих», и пока удалось «отогреть» примерно четверть из них, не более. Однако вам некуда спешить. Когда собираешься провести пятнадцать лет в космосе, не стоит беспокоиться из-за нескольких недель проволочки на старте… или на финише.

В этот миг я почувствовал: необходимо что-то срочно сделать. Как будто сон, забытый после пробуждения, продолжал тревожить меня.

– Расскажите, что знаете о Таннере Мирабеле.

– Далеко не все, что хотелось, но пусть это вас не беспокоит. Таннер, на вашей планете идет война, вот уже несколько веков. В корабельном архиве безумный беспорядок, наш архив не лучше. Ультра все равно кого возить, лишь бы платили.

Название казалось привычным, словно старая перчатка. Да и сочетание неплохое. Таннер – в самый раз для рабочего человека, жесткого и прямолинейного, способного делать дело. Мирабель по контрасту звучит с намеком на аристократизм.

Таннер Мирабель так Таннер Мирабель. Жить можно.

– А почему в ваших архивах путаница? Только не говорите, что вы тоже воюете.

– Нет, – осторожно ответила Амелия. – Дело совсем в другом. Постойте, мне показалось или действительно слово «воюете» вы произнесли с легкостью?

– Возможно, я был солдатом.

– Который сбежал с поля боя, совершив зверские преступления?

– Я так похож на преступника и садиста?

Она улыбнулась, но лицо оставалось абсолютно серьезным.

– Таннер, вы не поверите, но у нас кого только не бывает! Вы можете быть кем угодно и чем угодно – внешность не имеет к этому отношения. – Она вдруг нахмурилась. – Погодите, в доме же нет зеркала! Вы видели себя после того, как проснулись?

Я покачал головой.

– Тогда следуйте за мной. Небольшая прогулка пойдет вам на пользу.

Мы покинули домик и направились по извилистой тропе к равнине. Робот бежал впереди, словно резвый щенок. Несомненно, Амелия полностью контролировала его, но я не мог избавиться от неприятного чувства, будто она разгуливает с ядовитой змеей. И первой непроизвольной реакцией на его появление было желание стрелять.

Это был не театральный жест, а движение, отработанное до рефлекса. Я даже ощутил тяжесть пистолета, ладонь привычно обхватила несуществующую рукоять, и где-то в подсознании шевельнулись профессиональные навыки специалиста по баллистике.

Я разбирался в оружии и не любил роботов.

– Расскажите еще что-нибудь, – попросил я. – О том, как я сюда попал.

– Я уже сказала, что вас доставил «Орвието», – ответила Амелия. – Он находится в системе, поскольку разгрузка затянулась. Если хотите, покажу вам его.

– Так вы же вроде собирались показать мое отражение.

– Не беспокойтесь, Таннер, мы это совместим.

Тропа, петляя, спускалась в темную расселину, скрытую завесой буйной зелени. Должно быть, именно ее я видел в низине под своим домиком.

Амелия была права. Я добирался сюда несколько лет, так что можно потерпеть неделю-другую, пока не восстановится память. И все же я не хотел ждать. С момента пробуждения меня не оставляло беспокойство. Что-то надо сделать – настолько срочно, что даже пять минут могут оказаться решающими.

– Куда мы идем? – спросил я.

– В одно тайное местечко. Конечно, не надо бы вести вас туда, но не могу устоять перед искушением. Вы ведь никому не скажете?

– Я заинтригован.

Темная расселина привела нас на дно долины – в точку, наиболее отдаленную от оси гостиницы «Амнезия». Мы находились как раз на стыке двух конусов. Здесь сила тяжести достигла максимума, и движения требовали от человека дополнительных усилий.

Робот остановился, яйцевидная голова повернулась на шарнирах, к нам обратилась невыразительная физиономия.

– Что это с ним?

– Он не пойдет дальше, это запрещено программой.

Машина загораживала нам тропу, поэтому Амелия сошла с нее и побрела по колено в высокой траве.

– Он не хочет, чтобы мы шли дальше, потому что заботится о нашей безопасности, но не станет мешать, если мы его обойдем. Верно, малыш?

Я проворно обогнул робота.

– Вы что-то говорили о моем подвиге.

– Вы спасли пять жизней, когда обрушился мост в Нуэва-Вальпараисо. Репортаж передавали в новостях по всем сетям, даже здесь.

Снова что-то знакомое. Еще немного, и я вспомнил. Мост был рассечен ядерным взрывом в верхних слоях атмосферы, отчего нижняя часть спирали обрушилась на землю, а верхняя отпружинила. Официально ответственность возложили на какую-то амбициозную группировку, которая проводила в тот день учебные стрельбы. Одна из ракет потеряла цель и пробила защитный экран вокруг моста. Но мне почему-то показалось, что дело не только в этом. И то, что я в тот момент находился в лифте, не было простым совпадением.

– Что именно случилось?

– Ваша кабина оказалась выше места обрыва, поэтому осталась на нити. Она бы уцелела, но снизу мчалась еще одна. Вы поняли это и убедили своих спутников, что спастись можно только одним способом – выпрыгнув в космос.

– Выбора все равно не было. Тем более что они уже надели скафандры.

– Безусловно, но вы знали, что для них это единственный шанс. Кабина находилась высоко над верхними слоями атмосферы, и вам предстояло падать более одиннадцати минут.

– Замечательно. Но что толку в лишних одиннадцати минутах, если все равно умрешь?

– Жизнь – это дар Божий, Таннер. Целых одиннадцать блаженных минут… К тому же спасательным катерам этого хватило, чтобы подобрать вас. Конечно, им пришлось пошарить в атмосфере, но нашли всех до единого – даже человека, который уже был мертв.

Я пожал плечами:

– Наверное, я думал только о самосохранении.

– Возможно, но лишь настоящий герой способен признаться в подобных мыслях. Вот почему я считаю, что вы действительно Таннер Мирабель.

– Но сотни людей, должно быть, погибли, – сказал я. – Какое уж тут геройство.

– Вы сделали все, что могли.

Следующие несколько минут мы шли молча по траве, которой все прибывало, и в ней почти терялась тропа, превратившись в узкую канавку на дне долины. Постоянная перегрузка начинала изматывать.

Теперь я шагал впереди. Амелия то и дело отставала, словно кого-то поджидая, потом обогнала меня и вышла вперед. Заросли сомкнулись у нас над головой, образовав сплошной полог, – мы как будто пробирались по темному тоннелю. Проводница моя двигалась не в пример увереннее. Вскоре она включила миниатюрный фонарик. Его узкий луч прорезал темноту, и я подозревал, что это сделано прежде всего ради моего удобства. Что-то подсказывало мне: она бывает здесь достаточно часто и помнит каждую ямку.

Спустя какое-то время необходимость в фонаре отпала. Впереди забрезжил молочный свет. Через равные промежутки времени он то затухал, то разгорался снова.

– Что это за место? – осведомился я.

– Эксплуатационный тоннель, он остался еще со времен постройки «Айдлвилда». Большинство старых тоннелей закупорили, но про этот, кажется, забыли. Я часто здесь бываю, когда хочется поразмышлять в уединении.

– Благодарю за доверие.

Она посмотрела на меня, ее лицо почти растворилось во мраке.

– Вы не первый, кого я привела сюда. Но я действительно доверяю вам, Таннер. Это странно… и вряд ли связано с вашим подвигом. Но вы кажетесь добрым человеком. Вас окружает аура спокойствия.

– О психопатах говорят то же самое.

– Что ж, благодарю за жемчужину мудрости.

– Извините. Наверное, мне стоит заткнуться.

Мы продолжали путь молча. Еще несколько минут – и тоннель закончился, за ним открывалось помещение, похожее на пещеру с искусственным плоским полом. Осторожно шагнув на его гладкую поверхность, я посмотрел под ноги. Пол был стеклянным, под ним что-то двигалось.

Звезды. И миры.

«Веретено» вращалось, у меня под ногами плыла желто-коричневая планета, вокруг нее перемещалась небольшая красноватая луна. Это было восхитительное зрелище. Теперь я знал, как возникают ритмичные вспышки света.

– Это Йеллоустон, – пояснила Амелия, указывая на планету. – Луна с цепью больших кратеров – Глаз Марко, она названа так в честь Марко Ферриса, человека, который открыл Бездну.

Повинуясь внезапному порыву, я опустился на колени, чтобы вглядеться:

– Значит, мы совсем недалеко от Йеллоустона.

– Да. Мы в движущейся точке Лагранжа относительно луны и планеты – в точке гравитационного равновесия, на орбите Глаза Марко, в шестидесяти градусах позади. А вот причальная платформа, там стоит большинство кораблей. – Помолчав, она добавила: – Смотрите, вон они.

Кораблей действительно было множество. В оболочке из алмаза и льда они сверкали подобно ритуальным кинжалам. Каждый из них – это целый городок. Длина сооружения от трех до четырех километров, но на таком расстоянии оно напоминает стайку крошечных тропических рыбок. Они облепили плавающий в пространстве анклав; корабли поменьше щетинились на приколе вдоль обода подобно иглам морского ежа. Все это находилось в двух-трех сотнях километров от нас.

Прежде чем гостиница «Амнезия» повернулась вокруг своей оси, Амелия указала на доставивший меня корабль:

– Вон тот, что с краю, кажется, «Орвието».

Я представил себе, как эта сверкающая игла пронзает межзвездное пространство. Корабль мчится с околосветовой скоростью, покрывая невообразимое расстояние от Окраины Неба до Йеллоустона. И все эти пятнадцать лет втиснуты в несколько субъективных мгновений беспробудного сна… У меня похолодело в животе.

– Назад пути нет, – заметил я. – Даже если один из этих кораблей сейчас полетит на Окраину Неба, а я найду средства оплатить место на борту. Кому нужен герой тридцатилетней давности? В лучшем случае про меня уже и не вспомнят. А в худшем… кому-нибудь придет в голову объявить меня военным преступником и казнить в момент моего пробуждения.

Амелия медленно кивнула:

– Вы правы. Мало кто возвращается домой. Даже если война закончилась, все равно слишком многое изменилось. И большинство еще до отлета знают, что не вернутся.

– А я знал, как думаете?

– Не могу сказать, Таннер. Вы не такой, как все. – Неожиданно она оживилась. – Смотрите! Сброшенная оболочка!

– Что?

Я проследил за ее взглядом и увидел пустую коническую «раковину». Возможно, мне только показалось, но в нее мог поместиться любой из кораблей, пристыкованных к причалу.

– Я не очень разбираюсь в этих кораблях, – сказала Амелия. – Знаю, что они почти живые и способны со временем изменяться и совершенствоваться, а потому никогда не устаревают. Чаще это внутренние изменения, но иногда они влияют на форму корабля – например, он вырастает или обводы становятся более сглаженными, чтобы корабль мог выйти на околосветовую скорость. При этом ему проще скинуть старую алмазную оболочку целиком, нежели заменять по частям. Это называют «линькой» – словно змея сбрасывает кожу.

– Понятно. А потом ненужную броню можно продать по сходной цене?

– Продать? Это никому и в голову не приходит. «Кожа» будет просто вращаться на орбите, пока кто-нибудь в нее не врежется. Мы захватываем оболочку, стабилизируем орбиту… Одну такую мы обложили скальными породами с Глаза Марко. Потом пришлось ждать, пока не появится еще одна, подходящего размера, и тогда мы их соединили. Так наконец был построен «Айдлвилд».

– Сэкономили, стало быть.

– На самом деле это огромный труд. Но проект оправдывает себя. Во-первых, для заполнения цилиндрического анклава такой же длины требуется куда больше воздуха. А во-вторых… Как и все люди, мы стареем. Нам все тяжелее находиться там, где соединяются раковины, и выполнять свои основные обязанности. Мы все больше времени проводим на возвышенностях с низкой гравитацией и постепенно переселяемся к концам «веретена». Можно сказать, ближе к небесам.

– Надеюсь, не слишком близко.

– Наверху не так уж плохо, – улыбнулась Амелия. – Во всяком случае, наши «божьи одуванчики» с полным правом поглядывают на остальных свысока.

Позади нас раздались тихие шаги. Я застыл – и моя рука снова сжала несуществующее оружие. Потом чья-то фигура, почти неразличимая в темноте, скользнула в пещеру. Я увидел, как насторожилась Амелия. На минуту пришелец замер, и я слышал только его дыхание. Я тоже молчал и терпеливо ждал, пока пещера снова не осветится, и я тогда смогу его рассмотреть.

Он заговорил первым:

– Амелия, тебе ведь запрещено сюда приходить.

– Брат Алексей, – проговорила она, – ты же знаешь: я не одна.

Его наигранный смех отразился эхом от стен пещеры.

– Неплохо сказано, Амелия. Но я знаю, что ты шла одна. Еще не поняла, что я следил за тобой?

– Нет, не одна. Просто я шла последней. Я догадывалась, что ты следил за нами, но не была уверена.

Я молчал.

– Амелия, ты никогда не умела лгать.

– Возможно. Но сейчас я говорю правду. Верно, Таннер?

– Она говорит правду, – подтвердил я.

В этот момент свет снова хлынул в пещеру, и я увидел нашего собеседника. Судя по тому, как к нему обращалась Амелия, он тоже принадлежал к нищенствующим, но был одет чуть иначе. Простую черную хламиду с капюшоном украшал орнаментальный узор на груди – снежинки словно покоились на скрещенных руках. Парень не излучал монашеской безмятежности, в его глазах я заметил голодный блеск. Брат Алексей вообще казался недокормленным – мертвенная бледность кожи, тени на впалых щеках, заострившийся подбородок.

– Она говорит правду, – повторил я.

Парень шагнул к нам:

– Дай-ка я тебя рассмотрю как следует, слякоть. – Брат Алексей пялился на меня мерцающими ввалившимися глазами. – Давно разморозился?

– Пару часов назад.

Я стоял неподвижно. Пусть смотрит, если ему интересно. Он был выше меня, но весил примерно столько же.

– Наверное, это немного… но достаточно, чтобы понять: мне не нравится, когда меня называют слякотью. Странный у вас, у ледяных нищенствующих, жаргон. Сдается, вы совсем не такие святоши, какими прикидываетесь.

Алексей ухмыльнулся:

– С чего ты взял, что мы прикидываемся?

Я шагнул к нему. Под моими ногами за стеклом медленно вращались звезды. Ситуация как будто прояснялась.

– Что, нравится донимать Амелию? Небось, пока следил за ней, чуть в штаны не кончил? А если бы ее одну застал? А? Что бы сделал тогда?

– Побеседовал бы с ней о божественном, – ухмыльнулся он.

Теперь я понял, почему Амелия так мешкала. Она позволяла Алексею шпионить за собой и при этом делала вид, что идет одна. Ей было нужно, чтобы он увязался, потому что я рядом. Как давно началась их вражда? Сколько ей пришлось ждать, пока не оживили человека, которому, по ее мнению, можно довериться?

– Осторожно, Алексей, – предупредила Амелия. – Это герой Нуэва-Вальпараисо, он спасал там людей. Не какой-нибудь жалкий турист, который все стерпит.

– Не турист, говоришь? Тогда в каком же качестве он здесь находится?

– Сам не знаю, – ответил я за Амелию.

С этими словами я в два шага пересек разделявшее нас с Алексеем расстояние и притиснул его к стене пещеры.

Мое предплечье легло на кадык брату Алексею, и я слегка надавил – пусть думает, будто его хотят задушить. Движение было легким и плавным, как зевок.

– Перестань… – простонал он. – Пожалуйста… Мне больно.

Из его руки выпал какой-то сельскохозяйственный инструмент с острой кромкой. Я отшвырнул его ногой:

– И кто из нас слякоть? Если взял в руки оружие, так не бросай.

– Ты меня задушишь!

– Если бы я тебя душил, ты бы сейчас не разговаривал, а валялся в отключке.

Однако я чуть ослабил нажим, а потом толкнул Алексея в тоннель. Парень запнулся и тяжело рухнул на пол. Что-то выкатилось из его кармана – видимо, очередное самодельное оружие.

– Пожалуйста…

– Послушай меня, Алексей. Это было предупреждение. Когда встретимся в следующий раз, руку сломаю, понял? Я не желаю тебя здесь видеть.

Подняв мотыжку, я швырнул ее Алексею:

– Займись-ка лучше прополкой.

Под нашими взглядами он поднялся, что-то пробурчал и исчез в темноте.

– И давно это началось?

– Несколько месяцев назад. – Амелия снова говорила спокойно. Йеллоустон и рой кораблей на причале, вращаясь, проплывали под нами. – Он грозил… намекал… Правда, пока Алексей только запугивал меня. Но каждый раз он заходит чуть дальше. Таннер, я его боюсь. Рада, что вы здесь, со мной.

– Так, значит, вы это нарочно подстроили? Надеялись, что он сегодня еще дальше зайдет?

– Потом я испугалась, что вы убьете его. Ведь вы бы смогли, если бы захотели?

Я сам задавал себе этот вопрос… и ответ был очевиден. Убить Алексея не составляло труда – достаточно нажать чуть по-другому. И я бы, конечно, остался таким же спокойным, как и в начале инцидента.

– Запросто, – подтвердил я и нагнулся за предметом, выпавшим у Алексея из кармана.

Это было не оружие – по крайней мере, в моем представлении оружие так выглядеть не могло, – а что-то вроде шприца для подкожных инъекций. Внутри темнела жидкость, не то черная, не то темно-красная – скорее, последнее.

– Что это?

– Это… вещь, запрещенная в «Айдлвилде». Отдайте, пожалуйста, я ее уничтожу.

Я охотно подчинился – мне штуковина была ни к чему, – и Амелия с отвращением сунула ее в карман.

– Таннер, – проговорила она, – когда вы покинете нас, он снова примется за свое.

– Займемся этим позже. Мне, вообще-то, некуда торопиться, тем более с такой памятью.

Чтобы отвлечь Амелию от дурных мыслей, я напомнил, что мне обещали показать мое лицо.

Неохотно кивнув, она достала из кармана крошечный фонарик:

– Встаньте на колени и внимательно посмотрите в стекло.

Когда Йеллоустон и его луна ушли и в пещере опять стемнело, Амелия направила луч мне в лицо. Я увидел свое отражение в стекле.

Никакого шокирующего ощущения неузнаваемости. Да и откуда ему взяться? Я уже сто раз ощупывал лицо после пробуждения. Как и ожидалось, я оказался далеко не красавцем. Подобную внешность может иметь не слишком популярный актер или политик, которому заслуженно не доверяют. Темноволосый мужчина возрастом чуть за сорок… Интересно, откуда я такой взялся? Но я знал, что примерно так же выглядел и на Окраине Неба, поскольку в вопросах продления жизни мы лет на сто отстали от человечества.

Очередной осколок памяти со щелчком встал на место.

– Спасибо, – сказал я, наглядевшись досыта. – Думаю, это поможет. Едва ли моя амнезия продлится вечно.

– Она почти всегда проходит.

– Откровенно говоря, я вел себя легкомысленно. Так вы говорите, есть люди, к которым память так и не вернулась?

– О да, – произнесла она с нескрываемой грустью. – Как правило, они уже не восстанавливаются настолько, чтобы могли переселиться на планету.

– И что с ними происходит?

– Остаются здесь. Учатся помогать нам, возделывать террасы. Иногда даже вступают в орден.

– Бедняги.

Амелия поднялась и поманила за собой:

– Таннер, бывают судьбы еще печальнее. Уж я-то знаю.

Глава шестая

Ему было десять. Они с отцом шагали по вогнутому полированному полу грузового уровня, поскрипывая подошвами ботинок. Внизу, под сильным глянцем, перевернутые вверх ногами, шли их темные двойники – мужчина и мальчик, вечно взбирающиеся по наклонной поверхности, которая все набирает крутизну, но при этом кажется совершенно горизонтальной.

– Мы выйдем из корабля? – спросил Небесный.

Тит опустил взгляд на сына:

– Почему ты так думаешь?

– Иначе бы мы сюда не пошли.

Тит промолчал, ему нечем было возразить. Небесный еще не бывал в грузовом отсеке, даже во время прогулок с Констанцей по запретной территории «Сантьяго». Он помнил тот день, когда девочка повела его глядеть на дельфинов, помнил постигшее его наказание и то, что за этим последовало: вспышку света и бесконечно долгое одиночество, сидение в запертой детской, в холоде и кромешной темноте.

Ему казалось, что это произошло очень давно. Однако кое-чего он не понимал даже теперь. Отец, невзирая на все просьбы, отказывался объяснить, что же все-таки произошло в тот день. И не из упрямства или боязни мучительных воспоминаний о гибели матери Небесного. Мальчик еще не знал, что это называется «избирательная цензура», – более тонкий метод неразглашения информации, нежели простое замалчивание, был взят на вооружение всеми взрослыми. Они как будто напрочь забыли тот день, когда корабль вдруг стал темным и холодным. А вот в памяти Небесного эти события запечатлелись накрепко.

После томительного ожидания – теперь ему казалось, что оно продлилось несколько дней, – взрослые наладили систему освещения. Одновременно заработали воздухообменные установки, и Небесный снова услышал слабый гул – такой привычный, что и не вспомнишь о нем, пока не оборвется. Позже отец сказал, что воздух, которым они дышали все это время, не восстанавливался. По мере того как полторы сотни взрослых и детей выдыхали углекислый газ и поглощали кислород из атмосферы корабля, воздух становился все более затхлым. Еще несколько дней, и начались бы серьезные проблемы, но тут посвежело, корабль постепенно отогрелся, и вновь можно было ходить по коридорам, не дрожа от холода. Вспомогательные бортовые системы, отключившиеся при аварии, мало-помалу оживали. По «хребту» снова забегали вагонетки, развозя оборудование и техников. Ранее молчавшие информационные сети изъявили готовность отвечать на запросы. Однако Небесный даже не заметил, как люди перешли с аварийных пайков на привычную пищу.

И по-прежнему никто из взрослых не соглашался объяснить, что же все-таки произошло.

Наконец, когда на борту восстановилась привычная жизнь, Небесный тайком пробрался к себе в детскую. Комната снова освещалась, но, к удивлению мальчика, она осталась неприбранной. Даже Клоун пребывал в той же странной позе, что и в момент вспышки.

Небесный осторожно приблизился к старому другу, всмотрелся в искаженные черты и узнал, что Клоун был просто узором из крошечных цветных квадратиков, покрывавших стены, пол и потолок детской. Этот движущийся калейдоскоп собирался в нечто осмысленное лишь в той точке комнаты, где стоял Небесный. Создавалось впечатление, что Клоун физически присутствует в комнате, а не просто нарисован на стене. Небесный увидел его ноги на полу – странным образом искривленные, они показались абсолютно реальными, стоило мальчику вернуться на прежнее место. Если бы его взгляд двигался быстрее, чем цветные квадратики, этот трюк был бы разгадан. Но комната всегда опережала движения глаз Небесного. Целых три года мальчик не сомневался, что Клоун реален, хотя тот не мог ни к чему прикоснуться и сам оставался «неприкасаемым».

Родители переложили свою ответственность за воспитание ребенка на иллюзию.

Но сейчас мальчику не хотелось их винить ни в чем. Напуганный громадностью грузового отсека, взволнованный мыслями о том, что его ожидает, он предпочел выбросить из головы неприятные воспоминания. Отсек казался еще больше из-за того, что отец и сын были здесь совсем одни, окруженные пятном света, которое двигалось вместе с ними. Границы помещения, скорее, угадывались по силуэтам грузовых контейнеров и вспомогательных механизмов, которые отступали в темноту по всей длине арочных переходов. Рядом замерли космические суденышки. Вот одноместный буксир, вот «помело» – эти предназначались для полетов вблизи корабля… А вот летающие такси с герметичными кабинами, на них можно добраться до других кораблей Флотилии. Такой аппарат позволял совершить аварийную посадку на планете с плотной атмосферой, но вернуться в космос он уже не мог. Шаттлы с дельтавидными крыльями, предназначавшиеся для многоразовых спусков на поверхность Пункта Назначения, были слишком велики, чтобы поместиться в отсеках «Сантьяго»; они пристыковывались снаружи. Увидеть их могли только те, кто работал на корпусе корабля в составе дежурных команд, – как мать Небесного перед смертью.

Тит остановился возле одного из маленьких шаттлов.

– Да, – произнес он, – мы выйдем наружу. Думаю, тебе пора увидеть вещи такими, какие они есть.

– Что за вещи?

Вместо ответа Тит приподнял манжету униформы и спокойно произнес в наручный браслет:

– Обеспечьте экскурсионный транспорт номер пятнадцать.

Приказ был выполнен немедленно, без запроса о полномочиях. Шаттл с клиновидным корпусом, мигая огнями, появился из темноты и приоткрыл дверь кабины на мягких шарнирах. Поддон, на котором он был установлен, повернулся, подавая дверь поближе и выравнивая летательный аппарат на направляющей колее. Из отверстий по бокам шаттла заструился пар, и Небесный услышал, как где-то в глубине корпуса нарастает рев турбин. Несколько секунд назад эта машина была гладким мертвым куском металла, но теперь ее наполняла могучая, еле сдерживаемая сила.

Мальчик потоптался у двери, но отец махнул ему рукой:

– После тебя, Небесный. Иди вперед и займи место слева от колонки управления. И ничего там не трогай.

Небесный запрыгнул внутрь. Пол под ногами ощутимо вибрировал. В кабине оказалось куда тесней, чем представлялось снаружи, – корпус был обшит мощными слоями брони. Пару раз пришлось пригнуться, чтобы не задеть макушкой трубопровод – дикую путаницу трубок, – прежде чем мальчик добрался до пульта. Наконец, угнездившись в кресле, он занялся пряжкой из вороненой стали, чтобы потуже пристегнуть ремень безопасности. Перед ним мерцал дисплей, по холодному бирюзовому экрану непрерывно ползли цифры и замысловатые чертежи. Выше изгибалось прозрачно-золотистое лобовое стекло. Слева от дисплея – колонка управления: аккуратные рычажки, кнопки и джойстик с черной рукояткой.

Потом вошел отец и уселся в кресло справа. Дверь закрылась, и неожиданно наступила тишина – лишь монотонно гудела система внутренней вентиляции. Тит коснулся пальцем дисплея, узор из чертежей и цифр изменился, и отец принялся изучать их, сосредоточенно щуря глаза.

– Маленький совет, Небесный. Никогда не доверяй этим чертовым железкам, если речь идет о безопасности. Все проверь сам.

– Не верить тому, что тебе предлагают машины?

– Раньше верил. – Отец подал вперед джойстик, и шаттл заскользил по колее мимо колонн летательных аппаратов. – Но техника небезгрешна. Мы полагались на нее, внушая себе, что иначе можно просто свихнуться. Ведь здесь каждый наш вздох зависит от машин. Как потом выяснилось, это был всего лишь самообман.

– А почему теперь ты относишься к технике по-другому?

– Скоро увидишь.

Небесный поднес к губам свой браслет – простенький, с набором функций куда скромнее, чем у отцовского, – и попросил корабль соединить его с Констанцей.

– Ни за что не догадаешься, где я сейчас нахожусь, – произнес он, когда на дисплее появилось крошечное, ярко освещенное лицо. – Я лечу на прогулку.

– С Титом?

– Ага!

Констанце уже исполнилось тринадцать, однако ей, как и Небесному, нередко давали больше – и не из-за внешности. Она выглядела не старше своего возраста, а Небесный даже моложе. Маленького и бледного мальчугана трудно было представить взрослеющим. Однако оба были развиты не по годам, и Констанца уже трудилась в охранной структуре под руководством Тита, почти наравне со взрослыми. В ее обязанности входило не столько следить за порядком, сколько контролировать ход запутанных процедур, связанных с соблюдением безопасности, а также изучать и проигрывать сценарии операций – вполне естественно для корабля с немногочисленным экипажем. Эта работа, при всей ее серьезности и необходимости воспринимать феноменально сложный организм «Сантьяго» как единое целое, не требовала от Констанцы выхода за пределы корабля. С тех пор как она начала работать с отцом Небесного, дружба успела окрепнуть, несмотря на то что Констанца вошла в мир взрослых и взяла на себя ответственность, которой не было у мальчика. И сейчас он намеревался произвести на нее впечатление, чтобы вырасти в ее глазах.

Ответ оказался совершенно неожиданным:

– Мне жаль, Небесный. Я знаю, что тебе будет нелегко, но ты должен это увидеть.

– Ты о чем?

– О том, что собирается показать тебе Тит. – Она выдержала паузу. – Я-то давно знаю. С того дня, когда мы смотрели дельфинов. Ладно, об этом не положено говорить. Когда вернешься на корабль, поговорим… если захочешь.

Мальчуган вскипел: она говорит с ним не как друг, а как старшая сестра, позволяя себе снисходительный тон! Отец окончательно сбил его с толку, положив ему руку на плечо, словно хотел успокоить:

– Она права, Небесный. Я хотел подготовить тебя, но потом решил, что не стоит. Констанца сказала правду. Это не слишком приятно, но истина бывает разной, в том числе и очень горькой. Думаю, теперь ты готов.

– Готов к чему? – Мальчик вспомнил, что контакт с Констанцей все еще действует. – Ты знала, что задумал отец?

– Она догадывалась, что я устрою тебе экскурсию, – вмешался Тит, прежде чем девочка попыталась защититься. – Только и всего. Не сердись на нее. Это выход за пределы корабля, все сотрудники безопасности обязаны знать о нем. А поскольку мы не переправляемся на другой корабль, то и о цели полета все оповещены.

– И какая же это цель?

– Узнать, что произошло с твоей матерью.

Пока шел разговор, шаттл двигался вперед. И вот уже он достиг металлической стены грузового отсека. Мгновенно отъехала круглая дверь, машина скользнула с поддона в коридор, залитый багровым светом, длинный и лишь немного шире, чем сам шаттл. С минуту они стояли там, пока из камеры с шипением и свистом уходил воздух, затем шаттл резко качнулся и провалился в шахту. Отец воспользовался задержкой, чтобы наклониться к сыну и поправить ремни.

А потом они очутились снаружи. Вокруг была кромешная тьма – и лишь сверху мягко скругленный корпус корабля. Голова пошла кругом, хотя ничто не намекало на высоту.

Они падали. Это длилось лишь мгновение, но к горлу подступила тошнота. Нечто подобное Небесный переживал во время редких прогулок вблизи центральной оси корабля, где сила тяжести была почти нулевой.

Затем двигатели такси ожили, и вес вернулся. Отец ловко отвел машину от серой громады корабля, нависающей над ними. Его руки летали над клавишами, едва касаясь их, точно исполняли беззвучную пьесу на фортепиано.

– Меня тошнит, – сказал Небесный.

– Закрой глаза. Это скоро пройдет.

Небесного раздирали противоречия. Несмотря на тревожное чувство – из-за того, что экспедиция каким-то образом связана со смертью матери, – он ощущал волнение, граничащее с восторгом.

Он снаружи!

Расстегнув пояс безопасности, мальчуган отправился на поиски места с наилучшим обзором. Беззлобно отчитав его, отец велел вернуться в кресло, но было ясно, что настаивать он не будет. Шаттл развернулся, и перед ними предстал огромный корабль, только что покинутый ими.

– Небесный, вот дом, где ты прожил последние десять лет. – Отец улыбнулся. – Единственный дом, который ты знаешь. Можешь не скрывать своих чувств. Правда, корабль не слишком красив?

– Зато он большой.

– Еще бы – ведь это все, что у нас есть. Вообще-то, я тебе немного завидую, – по крайней мере, ты увидишь Пункт Назначения.

Небесный кивнул, но спокойная уверенность отца в том, что он к тому времени умрет, не могла не вызвать печаль.

Он снова посмотрел на корабль.

«Сантьяго» достигал в длину двух километров. Он превосходил любой морской корабль, когда-либо пересекавший океаны Земли, и не уступал самым крупным звездолетам, бороздившим Солнечную систему до отлета Флотилии. Правда, его корпус вначале принадлежал старому грузовому кораблю на ядерной тяге и был переоборудован для путешествия в межзвездном пространстве. Другие корабли Флотилии, за небольшим исключением, создавались таким же образом.

Ближайшая звезда находилась еще слишком далеко, чтобы освещать корабль, и он был бы невидим, если бы не крошечные искорки иллюминаторов по всей длине корпуса. На носу корабля сияла огромная сфера – командный отсек с капитанским мостиком, где экипаж проводил бо́льшую часть вахты. Там же находились навигационные и научные приборы, с самого первого дня нацеленные на конечную точку путешествия – звезду, которую они назвали Суон. Небесный знал эту холодную красную звезду бинарной системы под более прозаическим названием – «61 Лебедя А». Россыпь небесных огней, названная в древности созвездием Лебедь, уже давно утратила свои очертания.

В конце полета «Сантьяго» развернется хвостом к Суону, и реактивная энергия двигателей заставит корабль остановиться.

Сфера была настоящим мозгом корабля. «Голова» крепилась на короткой толстой «шее» – цилиндрическом грузовом отсеке, откуда они только что вышли. За ним тянулся длинный тонкий «хребет», равномерно облепленный модулями. Он действительно напоминал позвоночник гигантского динозавра. А на хвосте размещалась силовая система – сложнейшие двигатели, разогнавшие корабль до крейсерской скорости. Настанет день, и они, как когда-то, снова извергнут грозное пламя…

Тогда Небесный уже будет взрослым.

Мальчик узнал все это, изучая голографические модели корабля, но кое-что ему предстояло увидеть впервые. Медленно и величаво огромное транспортное средство вращалось вокруг своей длинной оси, создавая искусственное тяготение на изогнутых палубах. Небесный следил за его вращением, видел огни, которые появлялись, чтобы через десять секунд исчезнуть. В цилиндрическом грузовом отсеке чернело крошечное – практически точка – отверстие, оттуда вылетел их шаттл.

Корабль и сам выглядел очень маленьким, но впечатление было обманчиво. Ведь это, в сущности, был весь мир Небесного, вся его среда обитания. Сейчас он мал, и ему позволено осмотреть лишь часть «Сантьяго». Но вскоре он непременно исследует корабль целиком.

И тут он заметил нечто такое, чего не было ни на одной голографической модели. Когда корабль поворачивался, одна его сторона почему-то казалась темнее другой.

Интересно, почему?

Эта мысль вылетела у него из головы прежде, чем заставила ощутить тревогу. Его восхищали гигантские конструкции корабля, идеальная четкость мельчайших деталей, характерная для обзора через многокилометровый вакуум. Мальчик увлеченно искал любимые закоулки, которые представали ему в новом, непривычном виде. Прежде он никогда не забирался слишком далеко по «хребту», разве что во время авантюрных прогулок под руководством Констанцы. После одной такой вылазки его и поймал отец. Впрочем, это не считалось серьезным преступлением. Желание увидеть «мертвых» представлялось вполне естественным. Тем более что их местонахождение никто не скрывал.

Разумеется, они не были мертвы – просто заморожены.

Протяженность «хребта» составляла ровно километр – половина общей длины корабля. Вдоль каждой из шести его узких граней размещались по шестнадцать «спальных» модулей – диски, которые крепились к «хребту» гибкой пуповиной. Всего девяносто шесть дисков, и в каждом по десять треугольных ячеек, вмещавших по одному момио и по громоздкому аппарату поддержания жизнедеятельности. Девятьсот шестьдесят замороженных пассажиров – почти тысяча человек, погруженных в ледяное беспамятство, которое будет длиться до прибытия на Суон. Излишне говорить, что «спящие» были самым ценным грузом корабля и единственной целью его существования. Экипаж из ста пятидесяти человек лишь обеспечивал сохранность «спящих» и вел корабль нужным курсом.

И снова Небесный убедился, что знает о «Сантьяго» совсем мало. Как много ему предстоит освоить в будущем, когда он станет взрослым! Даже круг его знакомств состоял из десятка людей – его специально воспитывали в изоляции. Но скоро он познакомится и с остальными. Отец сказал, что на борту бодрствуют сто пятьдесят человек. Это что-то вроде магического числа. Социологи установили, что такова средняя численность населения сельской общины, она создает лучшие перспективы для достижения внутренней гармонии и общего благосостояния. Полтораста – это достаточно много, чтобы позволить индивидам вращаться при желании в различных кругах, но не настолько, чтобы внутренние течения разорвали единство.

Если смотреть под этим углом зрения, то Старик Бальказар был племенным вождем, а Тит Хаусманн, с его глубокими знаниями тайных обычаев и постоянной заботой о безопасности населения, – главным шаманом или старшим охотником. В любом случае Небесный был сыном человека, облеченного властью. Взрослые называли его отца «каудильо», то есть «большой человек», – и мальчугану было обеспечено приличное будущее. Взрослые открыто говорили, что капитан уже стар. В силу своей деятельности Старик Бальказар и отец очень сблизились. Капитан всегда был готов выслушать Тита, он регулярно обращался к отцу Небесного за советом. Нынешняя прогулка тоже проходила с санкции Бальказара: летательными аппаратами «Сантьяго» не пользовались без крайней надобности, поскольку их потеря была бы невосполнимой.

За этими размышлениями Небесный не заметил, как шаттл сбрасывает скорость. Искусственная гравитация снова начала слабеть.

– Смотри внимательней, – сказал Тит.

Они пролетали мимо двигателей – поражающего воображение лабиринта из цистерн, трубопроводов и раструбов, зияющих, словно пасти оркестровых труб.

– Антивещество, – пояснил Тит, и почему-то это слово прозвучало как ругательство. – Творение самого дьявола, я тебе рассказывал. В шаттле мы храним самую малость, только чтобы запустить ядерный синтез, но меня даже от этого трясет. А сколько антивещества на борту «Сантьяго»… просто страшно представить.

Тит показал на две магнитные бутылки. В этих огромных резервуарах на корме корабля содержались макроскопические количества чистого антилития. Больший из двух резервуаров сейчас пустовал, его содержимое было полностью израсходовано на стадии первичного ускорения, когда корабль разгонялся до субсветовой скорости. Вторая ничем внешне не отличалась, но по-прежнему была заполнена антивеществом. Оно висело внутри, не касаясь стенок, со всех сторон окруженное вакуумом, еще более чистым, чем тот, сквозь который летел огромный корабль. Разница в размерах резервуаров была объяснима: затормозить корабль легче, чем разогнать. Но и этого количества было довольно, чтобы даже самому невозмутимому члену экипажа снились кошмары.

Насколько было известно Небесному, никто и никогда не позволял себе шутить по поводу антивещества.

– Хорошо, – сказал отец. – А теперь возвращайся в кресло и пристегнись.

Когда пряжка была застегнута, Тит повернул рукоятку, и тяга возросла до максимума. «Сантьяго» уменьшался на глазах, пока не превратился в тонкую серебристую полоску, которая почти затерялась в россыпи звезд. Казалось, он застыл в неподвижности: трудно было поверить, что его скорость составляет восемь процентов световой. Ни один из управляемых космических аппаратов не достигал таких скоростей. И все же она была ничтожно мала для того, чтобы преодолевать безмерное межзвездное пространство.

Именно поэтому потребовалось заморозить пассажиров. Они спали в криогенных капсулах на протяжении всего путешествия, а три поколения экипажа, сменяя друг друга, проживали свои жизни, ухаживая за ними. За пассажирами закрепилось прозвище «мумии» – «момио» в переводе на кастеллано, который по-прежнему был основным языком общения.

– Видишь другие корабли? – спросил отец.

Небесный довольно долго всматривался в лобовое стекло, прежде чем нашел один из них. Корабль трудно было разглядеть, хотя за время полета зрение мальчугана успело привыкнуть к темноте. Впрочем, может, ему только почудилось?

Нет, вот он – крошечная сверкающая игрушка.

– Вижу один. – Небесный ткнул пальцем в стекло.

Отец кивнул:

– Это, наверное, «Бразилия». «Палестина» и «Багдад» тоже где-то там, но значительно дальше.

– А ты его видишь?

– Не без небольшой помощи.

Руки Тита задвигались в темноте над пультом управления, и на стекле начали проступать цветные линии – словно черную доску исчертили мелками. Вскоре линии образовали квадрат, в котором, кроме «Бразилии», должны были находиться еще два корабля, летящие чуть дальше. Однако, лишь когда «Бразилия» принялась расти, заслоняя небо, Небесному удалось разглядеть два серебристых клина рядом с ней. К этому времени «Бразилия» оказалась достаточно близко, чтобы стало очевидно, что она почти не отличается от его родного корабля – вплоть до дисков, облепивших «хребет».

Небесный вглядывался в стекло. Перекрестье цветных линий должно было указывать местонахождение четвертого корабля. Однако он ничего не нашел.

– А «Исламабад» позади нас? – спросил он у отца.

– Нет, – тихо ответил отец. – Позади нас никого нет.

Его голос встревожил Небесного. Полутьма кабины смазывала черты отцовского лица, и Небесный не мог понять его выражения. Оно показалось ему суровым.

– Тогда где же он?

– Его больше нет, – медленно произнес отец. – Его уже давно нет, Небесный. Осталось только четыре корабля. Семь лет назад с «Исламабадом»… кое-что случилось.

В кабине повисла тяжелая тишина. Наконец Небесный собрался с духом и спросил:

– А что случилось?

– Взрыв. Взрыв такой силы, что невозможно себе представить.

Отец замолчал, затем снова заговорил:

– Будто миллион солнц засияли разом. Это длилось наикратчайший миг, Небесный… но, представь себе, за этот миг тысяча людей обратилась в пепел.

Небесный вспомнил вспышку, которую видел в своей детской, когда ему было три года. Вспышка обеспокоила бы его не на шутку, если бы не другое событие – то, что случилось с Клоуном, было гораздо важнее. А потом еще один суровый урок – осознание того, что Клоун был всего лишь миражем из мигающих на стене пикселей. Это было похоже на предательство. Разве какая-то короткая вспышка могла с этим сравниться?

– А кто в этом виноват?

– Не думаю, что были виноватые. Во всяком случае, я не вижу здесь умысла. Скорее всего, экипаж экспериментировал.

– С двигателями?

– Иногда мне эта версия кажется наиболее вероятной. – Отец понизил голос, словно его могли услышать посторонние. – Наши корабли очень старые, Небесный. Я родился на борту этого корабля, как и ты. Мой отец – из первого поколения экипажа. Он был очень молод, почти подросток, когда мы покинули орбиту Меркурия. Это было сто лет назад.

– Но корабль не ветшает, – возразил Небесный.

– Верно, – подхватил Тит и кивнул. – Наши корабли почти так же хороши, как в день постройки. Проблема в том, что они не становятся лучше. На Земле были люди, которые поддерживали нас и хотели помочь нам в пути. Они много лет усердно работали, проектируя наши корабли. Все было просчитано до мелочей, чтобы облегчить нам жизнь. И позже они передавали нам сообщения – советовали, как усовершенствовать системы жизнеобеспечения, как создать лучшие условия в отсеках для «спящих». Мы потеряли десятки момио в первые несколько десятилетий полета, Небесный, – но модификации помогли нам спасти остальных.

Для Небесного это тоже явилось новостью. Мысль о гибели «спящих» не укладывалась в голове. Мальчик считал, они отличаются от мертвых только тем, что в Пункте Назначения снова оживут. Но отец пояснил: момио очень уязвимы. Некоторые процессы могут оказаться необратимыми, и разморозка уже не вернет людей к жизни.

– Дело пошло на лад совсем недавно, – продолжал Тит, – уже при тебе. За последние десять лет было лишь два случая смерти.

Позже Небесный будет мучиться вопросом: что случилось со «спящими», которые… умерли окончательно? Может быть, корабль по-прежнему несет их? Взрослые трогательно заботились о момио, словно религиозная секта о предметах своего поклонения, хрупких драгоценных реликвиях.

– …Но были и обновления иного рода.

– Двигатели?

– Да. – В голосе отца звучала нескрываемая гордость. – Сейчас двигатели бездействуют – они не понадобятся, пока не достигнем Пункта Назначения. Но будь у нас способ их усовершенствовать, в Пункте Назначения мы бы очутились скорее. По сути, торможение необходимо начать за несколько светолет до Суона. Но если модернизировать двигатели, мы бы дольше летели с крейсерской скоростью. Даже частичное улучшение, способное сэкономить несколько лет, стоит любых усилий… особенно если мы снова начнем терять «спящих».

– А начнем?

– В ближайшие годы едва ли. Но через пятьдесят лет мы будем у цели, и оборудование, поддерживающее режим заморозки, начнет разрушаться. Некоторые устройства мы не можем улучшать и ремонтировать – слишком сложно, слишком опасно. Но экономия летного времени всегда полезна. Запомни мои слова – через пятьдесят лет ты будешь рад выгадать даже пару месяцев.

– И люди, которые остались на Земле, придумали, как заставить двигатели работать лучше?

– Вот именно. – Его сообразительность явно радовала отца. – Все корабли Флотилии, разумеется, получили сообщения, и всем нам удалось сделать положенные обновления. Вначале мы сомневались. Провели совещание капитанов Флотилии. Бальказар и еще трое полагали, что это опасно. Они твердили, что необходима осторожность, говорили, что не мешает подождать сорок-пятьдесят лет, изучить проект и лишь потом принять решение. Что, если Земля обнаружит ошибку в чертежах? Приказ прекратить работы будет догонять нас не один год. Или через пару лет ее инженеры придумают нечто более эффективное – сейчас бы мы не смогли это создать у себя, но такая возможность появится позже. Допускаю, что, если бы мы согласились с первым предложением, впоследствии нам бы удалось реализовать и второе.

И снова Небесный вспомнил ослепительную вспышку:

– А что случилось с «Исламабадом»?

– Повторяю, мы этого никогда не узнаем. Совещание завершилось тем, что капитаны решили отложить работы до получения новой информации. Прошел год, и мы снова вернулись к этому вопросу по просьбе капитана Хана… А потом случилось несчастье.

– Может, это была не случайная авария?

– Возможно, – отец покачал головой, – возможно. Взрыв не вызвал серьезных повреждений на других кораблях. Может быть, нам просто повезло. Хотя вначале мы думали иначе. Электромагнитный импульс выжег половину наших систем, в том числе самых важных. Даже те, что уцелели, заработали не сразу. У нас почти не было энергии – только на питание системы жизнеобеспечения «спящих» и поддержание магнитных бутылок. Ни в жилых отсеках, ни в носовой части корабля не осталось энергии даже для установок очистки воздуха. Это могло погубить нас, но в коридорах, к счастью, был воздух – достаточно на несколько дней, за которые мы успевали оборудовать рабочие площадки и заменить вышедшие из строя детали. Постепенно мы выправили ситуацию. Конечно, оставались обломки – корабль не был рассеян взрывом на атомы. Его куски разлетелись с полусветовой скоростью и чудом никого не задели. Вдобавок вспышка сожгла защиту нашего корпуса, вот почему одна сторона корабля темнее другой.

Отец замолчал, но мальчик знал, что он сейчас услышит.

– Тогда погибла твоя мать, Небесный. Лукреция была снаружи, когда это случилось. Она работала с бригадой техников, осматривая корпус.

Он знал почти все – что мать умерла в тот день, что она была снаружи, – но никто не рассказывал ему, как это произошло.

– И поэтому ты привез меня сюда?

– Не только поэтому.

Шаттл накренился, разворачиваясь по широкий дуге, и устремился к «Сантьяго». Если и ощутил Небесный разочарование, то оно было самым слабым. Он не смел и надеяться, что экскурсия продолжится на борту другого корабля. Устроенная отцом прогулка сама по себе была редким подарком.

Раз уж речь зашла о смерти матери, не нужно ли обронить слезу-другую? Пожалуй, желания плакать Небесный не испытывал. Он спокойно наблюдал, как тонкая черточка растет, принимая очертания родного корабля, точно полоска берега в ночном море.

– Тебе следует кое-что понять, – наконец заговорил Тит. – «Исламабад» погиб, но это не означает, что успех нашей миссии под угрозой. Осталось четыре корабля – это почти четыре тысячи поселенцев. Мы достигнем Пункта Назначения, а создать колонию можно, даже если уцелеет только один корабль.

– По-твоему, только наш корабль может добраться до цели?

– Нет. Я как раз хочу сказать, что мы тоже можем не добраться. Ты должен накрепко усвоить, Небесный: у нас нет и не может быть незаменимых. Тогда ты поймешь схему действия Флотилии и сможешь принимать верные решения через пятьдесят лет, если ситуация станет хуже некуда. Достаточно уцелеть хотя бы одному кораблю.

– Но если взорвется еще один корабль…

– Конечно, такое не исключено. Но в этот раз, думаю, у нас обойдется без потерь. После взрыва «Исламабада» мы увеличили дистанцию. Так безопаснее. Но это затрудняет перелеты между кораблями. И вообще я не в восторге от этой затеи. В долгом рейсе разобщенность опасна, она порождает взаимные подозрения – сам о том не ведая, наживешь врагов, которых и людьми-то назвать язык не повернется. На расстоянии им будет куда проще готовить убийство. – Голос Тита стал холодным, почти чужим, но лишь на миг. – Запомни, Небесный: мы здесь все заодно, что бы нас ни ожидало.

– Думаешь, будут проблемы?

– Не знаю. Легче не станет, я почти уверен. Но к тому времени, когда это будет иметь значение, когда мы приблизимся к Пункту Назначения, тебе исполнится столько лет, сколько мне сейчас. Ты займешь какой-нибудь ответственный пост, а может быть, даже станешь капитаном.

– Думаешь, это возможно?

– Неизбежно, я бы сказал, – если бы не знал некую талантливую девицу по имени Констанца.

Тем временем «Сантьяго» значительно вырос. К кораблю они теперь приближались с другой стороны, и сфера командного отсека маячила миниатюрной серой луной в ущербе, вся в узорах панельных стыков и гроздьях коробообразных сенсорных модулей.

Небесный подумал об упомянутой отцом Констанце. Интересно, впечатлена ли она его забортным путешествием? Пускай напрасно он рассчитывал, что для нее это будет сюрпризом, но все же выход наружу – событие не рядовое. Да и то, что ему показали и рассказали, – разве пустяки?

И это было еще не все.

– Смотри внимательно, – произнес отец, когда темная сторона сферы почти полностью загородила обзор. – Здесь находилась твоя мать с бригадой. Люди удерживались на корпусе при помощи магнитной «обвязки». Они работали прямо на обшивке. Корабль, разумеется, вращался – совсем как сейчас. Если бы им повезло, корпус заслонил бы их от вспышки, когда взорвался «Исламабад». Но этого не произошло. Взрыв случился прямо над ними. Все они были в легких скафандрах… Впрочем, их бы все равно ничто не спасло.

Весь предыдущий разговор был лишь прелюдией.

Корабль должен был закрыть бригаду, а получилось наоборот. Люди сгорели мгновенно, даже не успев почувствовать боли, как он узнал позже. Все, что осталось, это семь светлых пятен на обожженном корпусе, точно тени в негативе. Семь человеческих силуэтов.

Их позы не выражали мучений – вспышка застала ремонтников за работой. Все тени выглядели одинаково, и невозможно было понять, какая из них оставлена его матерью.

– Ты знаешь, которая из них она? – спросил он.

– Да, – ответил Тит. – Хотя, разумеется, обнаружил ее не я.

Небесный снова посмотрел на силуэты. Они вплавлялись в его мозг. Никогда уже он не наберется мужества, чтобы побывать здесь снова. Позже он поймет, что никому не пришло в голову отчистить обшивку. Следы оставили память не только о семи погибших рабочих, но и о тысячах, сгинувших в той вспышке, что опалила души живых. Клеймо на теле корабля…

– Ну? – спросил Тит с ноткой нетерпения в голосе. – А ты хочешь узнать?

– Нет, – ответил Небесный. – И не захочу.

Глава седьмая

На следующий день Амелия принесла в коттедж мои пожитки и предоставила возможность осмотреть их в одиночестве. Меня мучило любопытство, но сосредоточиться на новой задаче оказалось трудно. Снова приснился Небесный Хаусманн, и снова я был вынужден наблюдать события его жизни. В прошлый раз это произошло, скорее всего, во время «размораживания», – по крайней мере, то был первый сон о Хаусманне, который я отчетливо запомнил.

Теперь я увидел новый эпизод, и, хотя между первым и вторым в его жизни был большой промежуток, они явно следовали в хронологическом порядке, как главы в книге.

И моя ладонь снова кровоточила. Рана покрылась жесткой коркой, кровь испачкала простыню.

Не требовалось особого воображения, чтобы обнаружить связь между этими двумя явлениями. Откуда-то всплыло воспоминание, что Хаусманн был распят, и отметина на моей ладони имитировала его рану. Я точно встречал человека с подобной раной – это было недавно и одновременно бесконечно давно. Кажется, того человека тоже мучили странные сновидения, от которых он не мог избавиться.

Может быть, вещи, принесенные Амелией, дадут ключ к разгадке? Я приказал себе на время забыть про Хаусманна и сосредоточился на другой задаче, не менее важной. Все, чем я владел сейчас, не считая имущества на Суоне, лежало в неприметном кейсе, прибывшем со мной на «Орвието».

Во-первых, валюта Окраины Неба в крупных банкнотах южан – около полумиллиона астралов. По словам Амелии – если она располагала достоверной информацией, – на моей планете это приличное состояние. Но здесь, в системе Йеллоустона, эта сумма считалась мизерной. Тогда зачем я взял деньги с собой? Ответ казался очевидным. Даже с учетом инфляции через тридцать лет после моего отлета эти деньги все еще будут чего-то стоить… по крайней мере, снять комнату на ночь я смогу.

Итак, раз я вез с собой деньги, значит предполагал, что вернусь домой. Значит я не эмигрировал, а прибыл сюда по делам.

Чтобы выполнить какую-то работу.

Еще я обнаружил экспириенталии – палочки размером с карандаш, содержащие записи воспоминаний. Возможно, я планировал продать их по возвращении к жизни. Если ты не торговец-ультра, который специализируется на всякой высокотехнологичной эзотерике, то экспириенталии – едва не единственный способ сохранить часть средств при пересечении межзвездного пространства… правда, этот способ годится только для состоятельных людей. На экспириенталии всегда есть спрос, независимо от того, насколько продвинут или примитивен покупатель, – главное, чтобы у него была хоть какая-то техника для их использования. В этом отношении на Йеллоустоне проблем не возникнет. Последние два столетия планета лидировала на рынке крупных технологических и социальных разработок, а этот рынок – весь освоенный космос.

Экспириенталии были запечатаны в прозрачный пластик. Без воспроизводящего оборудования узнать об их содержимом не удастся.

Что еще?

Еще какие-то купюры, совершенно мне незнакомые: с непривычной текстурой, с портретами неизвестных людей, а уж про номиналы и говорить нечего – это просто наугад выбранные цифры.

Я спросил о них у Амелии.

– Это местные деньги, Таннер. Валюта Города Бездны. – Она ткнула пальцем в мужской портрет на банкноте. – Кажется, это Лореан Силвест. А может быть, Марко Феррис. Кто-то из древних.

– Похоже, эти деньги прогулялись из Йеллоустона на Окраину Неба и обратно. Значит, им не менее тридцати лет. Они еще чего-то стоят?

– Немного. Я в этом не разбираюсь. Полагаю, этой суммы достаточно, чтобы попасть в Город Бездны. Но вряд ли хватит на что-то большее.

– А как мне попасть в Город Бездны?

– Это несложно. Вы могли бы отправиться хоть сейчас. Отсюда до Нью-Ванкувера, что на орбите Йеллоустона, – на тихоходном шаттле, он делает регулярные рейсы. Там приобретете билет на «бегемот» – это транспорт, спускающийся на поверхность. Думаю, денег хватит, если воздержаться от некоторых излишеств.

– Например?

– Ну, скажем, от страховок.

Я улыбнулся:

– Что ж, понадеюсь на удачу.

– Но вы же не собираетесь немедленно покинуть нас?

– Ну что вы. Пока нет.

Последнее, что обнаружилось в кейсе, – это два конверта: один темный, совсем плоский, другой более объемистый. Когда Амелия ушла, я вскрыл первый и высыпал содержимое на постель. Однако меня постигло разочарование: я рассчитывал найти какое-нибудь послание из прошлого, которое прояснило бы ситуацию. Наоборот, казалось, кто-то нарочно пытается меня запутать. Добрый десяток паспортов и идентификационных карточек… Они были действительны в то время, когда я поднялся на борт корабля, и могли использоваться в некоторых районах Окраины Неба и ее космическом пространстве. Одни представляли собой просто ламинированные листки картона, другие были снабжены встроенными компьютерными системами.

Я подозревал, что большинству людей достаточно одного-двух документов подобного рода, если речь не идет о запретных для посещения зонах. Изучив эту коллекцию, я понял, что она обеспечивала свободное посещение воюющих и нейтральных стран, территорий, контролируемых Южной милицией, а также доступ в зоны боевых действий и низкоорбитальное пространство. Документы принадлежали человеку, который хотел перемещаться без помех. Впрочем, я заметил и странности. Например, мелкие несоответствия в личных данных – место рождения и прочее – и в названиях посещенных пунктов. Одни документы представляли меня бойцом Южной милиции, другие – тактическим специалистом Северной Коалиции. В некоторых документах вообще не упоминалось, что я служил в армии. Рядом с удостоверением консультанта по личной безопасности лежала карточка агента экспортно-импортной фирмы.

Неожиданно обрывочные сведения сложились в четкую картину, и стало понятно, что я за человек.

Я тот, кому случалось проникать через границы, подобно призраку. Я субъект с десятком биографий и несколькими вариантами прошлого, каждый из которых правдив и ложен одновременно. Риск был для меня обычным делом, я наживал себе врагов так, как другие заводят приятелей, – и это, похоже, редко меня волновало. Я был человеком, который спокойно обдумывал убийство извращенца-монаха и воздержался от этого поступка лишь по одной причине: овчинка не стоила выделки.

Однако в конверте были еще три вещицы. Возможно, их специально положили так, чтобы они не выпали. Я сунул пальцы в конверт, нащупал гладкую поверхность фотоснимков и осторожно извлек их.

На первом была женщина поразительной красоты, смуглая, с нервной улыбкой, запечатленная на прогалине в джунглях. Снимок был сделан ночью. Повернув его к свету, я разглядел силуэт мужчины, который сидел спиной к фотографу и чистил ружье, – возможно, это был я сам.

– Гитта… – произнес я, без труда вспомнив ее имя. – Ведь ты – Гитта, верно?

На втором снимке человек в разгрузочном жилете поверх рубашки шел по тропе – сплошь в ямах и ухабах, она когда-то, наверное, была дорогой в джунглях. Он приближался к фотографу; на плече висело огромное черное оружие. Примерно моих лет и сложен как я, но на этом сходство заканчивалось. Позади я увидел упавшее поперек тропы дерево. Из-под него торчал окровавленный обрубок, и бо́льшую часть дороги покрывала густая кровавая жижа.

– Дитерлинг, – произнес я. Снова имя всплыло само собой, непонятно откуда. – Мигуэль Дитерлинг.

Я уже знал: он был моим лучшим другом. И он мертв.

Я посмотрел на третью фотографию и вначале ничего не почувствовал. Первый снимок вызывал волнение весьма интимного характера, второй – смесь гордости и тревоги. Судя по всему, человек даже не догадывался, что его фотографируют. Это был плоский снимок, сделанный с помощью дальномерной оптики. Мужчина торопливо пересекал торгово-развлекательный центр, неоновые огни магазинов расплывались черточками из-за передержанной выдержки. Лицо тоже слегка расплылось, но оставалось достаточно четким, чтобы его опознать. И прикончить, подумалось мне.

Потом я вспомнил и имя.

Второй конверт, увесистый, я перевернул над постелью. Фигурки причудливых форм, с острыми углами, словно просили, чтобы я собрал их в единое целое. Я ощутил зуд – как будто на ладони лежала привычная вещь, дожидаясь, когда для нее появится работа. Ее будет трудно заметить, она жемчужного оттенка, похожа на непрозрачное стекло.

Или на алмаз.

– Это блокирующий прием, – сказал я Амелии. – Смотрите, я обездвижен. Я выше и сильнее вас, но в этом положении не могу пошевелиться: любое движение вызовет сильную боль.

Она выжидающе смотрела на меня:

– Что теперь?

– Теперь разоружайте меня. – Я кивнул на садовый совок, который изображал оружие.

Она без усилия извлекла совок из моей ладони свободной рукой и отшвырнула в сторону, словно он был отравлен.

– Вы слишком легко уступили.

– Нет, Амелия, – возразил я. – Вы так надавили на нерв, что я чуть сам не выронил совок. Это простая биомеханика. Думаю, с Алексеем вы справитесь еще легче.

Мы занимались на лужайке перед коттеджем в хосписе «Айдлвилд». Раскаленная трубка из белой становилась тускло-оранжевой – это означало закат. Странно наблюдать такой… закат без солнца. Источник света постоянно находится над головой, лишая тебя возможности полюбоваться длинными тенями и опускающимся за горизонт солнцем. Впрочем, мы уделяли мало внимания происходящему вокруг. В последние два часа я показывал Амелии основные приемы самообороны. Весь первый час Амелия нападала на меня – попросту говоря, безуспешно пыталась хоть как-то коснуться садовым совком. Знала бы она, чего мне стоило «пропускать» ее удары! Стиснув зубы, я заставлял себя делать самые дурацкие ошибки, позволял ей выиграть, но этого так и не случилось. Преимущество в технике почти всегда обеспечивает победу, и даже наша тренировка являла собой подтверждение тому. Однако благодаря ее упорству дело сдвинулось с мертвой точки. На второй час мы поменялись ролями. Я тоже освоился – а может быть, в роли нападающего мне было проще сдерживать себя. Я двигался медленно и осторожно, чтобы Амелия освоила блокирующие приемы на каждую ситуацию. Надо сказать, она оказалась прекрасной ученицей и за этот час добилась того, на что у других обычно уходило дня два. В ее движениях пока не было пластики, они еще не закрепились в мускульной памяти, ее намерения легко угадывались… но дилетанту вроде брата Алексея хватит и такого.

– А вы не могли бы научить меня убивать?

Мы расположились на траве, чтобы немного отдохнуть, вернее, отдыхала Амелия, а я просто ждал, когда она восстановит силы.

– Вы уверены, что хотите этого?

– Разумеется, нет. Я просто хочу, чтобы он прекратил.

Я разглядывал чашеобразную долину «Айдлвилда». На террасах, на дальнем склоне, копошились крошечные фигурки, похожие на движущиеся запятые. Люди спешили закончить работу до темноты.

– Не думаю, что он примется за старое, – сказал я. – Да еще после того разговора… Но если что, вы с ним справитесь. Только голову даю на отсечение, он даже близко не подойдет к пещере. Я знаю таких людей, Амелия. Они ищут легкой добычи.

Она задумалась – возможно, о тех, кому пришлось пройти через то же испытание, что и ей.

– Знаю, что так нельзя говорить, но я ненавижу этого человека. А завтра мы еще поработаем над приемами?

– Конечно. Более того, я на этом настаиваю. Вы еще слабоваты… хотя очень быстро учитесь.

– Спасибо, Таннер. Вы не против, если я спрошу, где вы сами всему этому научились?

– Я все-таки консультант по личной безопасности, – ответил я, вспомнив о недавно просмотренных документах, и грустно улыбнулся. Интересно, что бы она сказала о содержимом того конверта. – Ну… и не только.

– Мне говорили, что вы были солдатом.

– Да, вероятно. Но любой, кто хочет выжить на Окраине Неба, должен так или иначе стать солдатом. Это входит в плоть и кровь. Если не решаешь проблему, становишься ее частью. Если не выступаешь за одну сторону, тебя по умолчанию считают приверженцем другой.

Разумеется, это было довольно грубо и упрощенно. Например, если у тебя именитая родня или толстый кошелек, ты запросто можешь купить себе нейтралитет. Но для среднего гражданина Полуострова ситуация складывалась примерно так, как я описывал.

– Кажется, вы уже многое вспомнили.

– Да, мало-помалу память возвращается. Похоже, полезно было пообщаться с личными вещами.

Она одобрительно кивнула, и я ощутил укол совести. Я все-таки солгал ей. Фотоснимки дали мне гораздо больше, чем просто воспоминания. Но в данный момент ей лучше думать, что у меня пробелы в памяти. Будем надеяться, что Амелия не настолько проницательна, чтобы разгадать мою уловку, но впредь не стоит недооценивать нищенствующих.

Я действительно был солдатом. Но комплект паспортов и прочие детали позволяли сделать вывод, что мои возможности не ограничивались боевыми навыками, хотя эти навыки, несомненно, служили основой для всего остального. До кристальной ясности пока было далеко, но я уже знал гораздо больше, чем день назад.

Я родился в семье, принадлежащей к нижним слоям аристократии. Эти люди еще не дошли до вопиющей бедности, они стремятся поддерживать иллюзию обеспеченности. Мы проживали в Нуэва-Икике, на юго-восточном побережье Полуострова. Ветшающее поселение, отделенное от войны неприступным горным хребтом, сонное и равнодушное даже в самые мрачные годы. Северяне нередко заплывали вниз по побережью и гостили в Нуэва-Икике, не опасаясь расправы, даже когда мы официально считались врагами. Браки между потомками Флотилии не были редкостью. Я вырос со способностью читать на гибридном языке противника почти столь же бегло, как на родном. Мне казалось странным, что наши вожди вдохновляли нас на ненависть к этим людям. Даже исторические книги указывали на то, что мы были едины, когда корабли покидали орбиту Меркурия.

Но с тех пор многое изменилось.

С возрастом я начал понимать, что, не имея ничего против генов или верований объединившихся в Северную Коалицию, я все же считал их врагами. Они совершили целый ряд изуверских деяний… Впрочем, мы от них не отставали. Да, я не презирал их и не считал, что они должны быть уничтожены. Но мой долг состоял в том, чтобы сделать все для нашей победы и чтобы война закончилась как можно скорее. Поэтому в двадцать два года я вступил в ряды Южной милиции. Я не был прирожденным бойцом, но быстро учился. Поневоле будешь учиться, когда тебя бросают в бой через пару недель после вручения оружия. Я оказался хорошим снайпером. Потом, после надлежащих тренировок, я стал первоклассным снайпером – и мне ужасно повезло, что моей части были нужны снайперы.

Я помню свою первую жертву, вернее сказать, первых жертв.

Мы засели на вершине холма, который торчал над джунглями, и глядели на прогалину, где войска СК выгружали припасы из наземного транспорта. С безжалостным спокойствием я поднял оружие и прищурился. Потом поймал в перекрестье волосков одного из бойцов вражеского подразделения. Винтовка была заряжена субзвуковыми микропатронами – абсолютно бесшумными и запрограммированными на пятнадцатисекундную задержку детонации. Достаточно, чтобы влепить в каждого находящегося на прогалине человека по заряду величиной с комара. Потом увидеть, как одним и тем же движением каждый из них лениво поднимает руку и почесывает шею, куда его укусило воображаемое насекомое. Восьмой, последний, что-то заподозрил, но было слишком поздно.

Солдаты падали в грязь с каким-то зловещим однообразием. Позже мы спустились с холма, чтобы реквизировать припасы для нашей части. Трупы, через которые мы переступали, были жутко раздуты внутренними взрывами.

Так я первый раз пригубил смерти. Это было похоже на сон.

Иногда я гадал, что могло случиться, если бы задержка составляла меньше пятнадцати секунд и первый солдат упал бы прежде, чем я нашпиговал остальных. Хватило бы мне выдержки и холодной воли настоящего снайпера продолжать, несмотря ни на что? Или шок от содеянного ударил бы с такой силой, что я с отвращением выронил бы винтовку? Но я всегда повторял себе: нет смысла задумываться над тем, что могло бы случиться. Я знал лишь, что после первой серии нереальных расстрелов эта проблема исчезла навсегда.

Почти навсегда.

Особенность работы снайпера состоит в том, что враг для него – почти всегда просто мишень. Расстояние слишком велико, чтобы разглядеть выражение лица в тот момент, когда пуля находит свою цель. У меня почти никогда не возникало необходимости стрелять повторно.

Какое-то время казалось, что я нашел безопасную нишу. Моей психике ничто не угрожает, а значит, я защищен от худшего, что может случиться на войне. Меня ценили в подразделении, оберегали, словно талисман. Ни разу не совершив героического поступка, я стал героем благодаря чисто механическим навыкам. Можно сказать, что я был счастлив, – если военное ремесло может сделать человека счастливым. А почему нет? Я видел мужчин и женщин, для которых война была возлюбленной, капризной и злой мучительницей, калечившей их тела и души. Они уходили от нее – избитые, голодные – и все равно возвращались. То, что война делает несчастными всех без исключения, – это самая большая ложь, какую я когда-либо слышал. Будь это правдой, мы бы давно прекратили воевать, причем навсегда. Возможно, придется признать, что человеческая натура не столь благородна, как хотелось бы. Но почему война обладает неким странным, темным очарованием, почему мы всегда так неохотно оставляем ее ради мира? Дело тут далеко не в явлении столь заурядном, как привычка, когда военные действия становятся нормой повседневности. Я знал мужчин и женщин, которые получали от убийства врага настоящее сексуальное удовлетворение, более того – действительно видели в этом нечто упоительно-эротическое.

Впрочем, мои радости были не столь извращенного толка. Я просто радовался, что нашел себе лучшее место, на которое мог рассчитывать в данных условиях. Я делал то, что считал правильным, я следовал своему долгу – и одновременно почти ничем не рисковал. От смерти меня всегда отделяло расстояние выстрела снайперской винтовки, чего не скажешь о тех, кто постоянно находился на передовой. Я думал, что все будет продолжаться и дальше. Потом меня наконец наградят, и если я не останусь снайпером до конца войны, то потому лишь, что армия слишком ценит мой талант, чтобы рисковать им. Вероятно, меня переведут в одно из тайных подразделений ликвидаторов – риск, конечно, там немалый, – но, скорее всего, я стану инструктором в одном из тренировочных лагерей. Потом ранняя отставка и самодовольная убежденность в том, что я помог завершить войну, – конечно, если я доживу до победы.

Но человек предполагает, а обстоятельства располагают.

Однажды ночью наша часть попала в засаду. Повстанцы взвода глубокого проникновения СК окружили нас, и через пару минут я узнал, что же именно подразумевается под красивым названием «рукопашная схватка». Забудьте об излучателе частиц, о линии прицеливания, о нанобоеприпасах с замедленным взрывателем. Солдату прошлого тысячелетия этот дух рукопашной схватки был несоизмеримо ближе и понятнее – дух вопящих от ярости двуногих, вдруг оказавшихся рядом на крошечном пятачке земли. Эффективное оружие, которым можно уничтожить этого ненавистного другого, – заостренный металлический предмет, именуемый штыком или кинжалом. Еще хороши собственные пальцы, которые смыкаются на глотке противника и впиваются ему в глаза. А единственный способ выжить – это отключить все высшие мозговые функции и уподобиться зверю.

Я так и сделал. В тот день я усвоил одну глубокую истину: война наказывает тех, кто пытается с ней флиртовать. Стоит впустить в дверь зверя, и закрыть ее уже не удастся.

Я по-прежнему был великолепным стрелком, когда того требовала ситуация. Но я перестал быть просто снайпером. Ради этого пришлось притвориться, что я утратил хладнокровие и мне уже нельзя доверять важные ликвидации. И начальство клюнуло на этот обман. Снайперы до безумия суеверны – это своеобразный защитный механизм, который лишает их возможности действовать эффективно, когда возникает угроза психике. Меня переводили из подразделения в подразделение. В ходе операций мое новое подразделение перемещалось к передовой, а когда передвижение заканчивалось, я снова добивался перевода. Чем ближе становился фронт, тем сноровистей я дрался. Скоро я работал руками лучше, чем винтовкой. Я познал удивительную легкость, – наверное, это же чувствует прирожденный музыкант, который способен заставить петь любой инструмент. Я добровольно участвовал в диверсионных операциях. Неделями мы находились в тылу врага, поддерживая свое существование тщательно отмеренными полевыми пайками. Биосфера Окраины Неба в целом напоминает земную, но на уровне клеточной химии оказывается совершенно иной, так как почти не содержит микрофлоры; поэтому попытки утолить голод местными продуктами в лучшем случае будут безрезультатны, а в худшем приведут к анафилактическому шоку. В долгие периоды одиночества я снова позволял своему внутреннему зверю выйти из спячки, – это поддерживало во мне безграничное терпение и позволяло переносить любые тяготы.

Я стал стрелком-одиночкой. Отныне приказы, которые я выполнял, поступали не по обычной цепочке от командира к подчиненному, а из засекреченных иерархий милиции, и мне даже не приходило в голову проследить их путь. Мои задачи становились все более странными, бывали и непостижимые. Иногда целью был какой-нибудь офицер СК среднего ранга, иногда человек, выбранный, казалось бы, совершенно случайно… Во всяком случае, я даже не пробовал докопаться до истинной причины выбора. Достаточно того, что мои действия были частью хитрой системы, созданной кем-то очень изобретательным. Я всаживал пули в людей, которые носили такую же форму, что и я, – наверное, они были шпионами, потенциальными предателями. А может быть, и нет – они были такими же преданными, как и я сам, но им пришлось умереть, поскольку своим существованием они мешали загадочной системе.

Прежняя задача – служить делу победы – была забыта. В конце концов я прекратил слепо исполнять приказы и начал выбирать из них, разрывая связи с иерархией и заключая контракты с любым, кто заплатит. Я был уже не солдатом, а наемником.

Именно тогда я встретил Кагуэллу.

– Меня зовут сестра Душа, – представилась старшая из нищенствующих, тощая неулыбчивая женщина. – Возможно, вы обо мне слышали – я невролог хосписа. И ваше состояние меня беспокоит, Таннер Мирабель. С вашим мозгом происходит нечто серьезное.

Душа и Амелия стояли в дверном проеме коттеджа. Всего полтора часа назад я сообщил Амелии о своем намерении покинуть «Айдлвилд» в течение суток. Теперь она выглядела смущенной.

– Мне очень жаль, Таннер, но пришлось сказать ей.

– Незачем извиняться, сестра, – перебила Душа, бесцеремонно оттесняя свою подчиненную. – Нравится это ему или нет, ты поступила правильно, сообщив мне о его планах. Итак, Таннер Мирабель… с чего мы начнем?

– С чего вам угодно, я все равно улетаю.

За спиной Души появился яйцеголовый робот и, звонко цокая по полу, вошел в комнату. Я сделал движение, намереваясь покинуть постель, но Душа опустила мне на бедро крепкую ладонь:

– Нет, только без глупостей. Какое-то время вам придется побыть здесь.

Я покосился на Амелию:

– А как насчет того, что я могу улететь когда угодно?

– Да, вы вправе улететь, Таннер…

Это прозвучало не слишком убедительно.

– Он и сам не захочет, когда все узнает, – произнесла Душа, присаживаясь на постель. – Позвольте мне объяснить, хорошо? Когда вас «отогрели», Таннер, провели тщательное обследование, прежде всего проверили ваш мозг. Мы ожидали проявлений амнезии, и необходимо было убедиться в отсутствии серьезных повреждений. А также выяснить, не нуждаются ли в замене какие-нибудь имплантаты.

– У меня нет никаких имплантатов.

– Нет, есть. И, кажется, с ними не все в порядке.

Она щелкнула пальцами, и робот засеменил к кровати. Разумеется, ни на одеяле, ни на простыне ничего не было. Правда, минуту назад я занимался сборкой заводного пистолета, соединяя детали методом проб и ошибок. Половина деталей уже «срослась», когда я увидел Амелию и Душу, которые пересекали лужайку за домиком. Детали тут же оказались под подушкой. Боюсь, теперь они уж слишком напоминали оружие. Осматривая мои пожитки, сестры могли сколько угодно ломать голову над странными алмазными фигурками, но вряд ли поняли бы их назначение. Теперь догадаться было бы проще.

– Дефект? О чем вы говорите, сестра Душа?

– Сейчас вы сами увидите.

Раздался щелчок, и яйцеобразная голова робота раскрылась, как будто развалилась его черепная коробка. Сходство усиливалось из-за шаровидного экрана, который оказался внутри: его заполняло медленно вращающееся объемное изображение мозга, почему-то сиреневого цвета. В глубине клубились какие-то призрачные молочные облачка. Разумеется, это был мой мозг. Но мне проще было бы узнать себя на портрете кисти художника-абстракциониста.

Пальцы сестры Души залетали над вращающимся шаром.

– Проблема в этих светлых пятнах, Таннер. Перед вашим пробуждением я ввела вам бромдеоксиуридин. Это искусственный аналог тимидина, одной из нуклеиновых кислот ДНК. Аналог поступает вместе с тимидином в новые клетки мозга, чтобы мы могли проследить течение нейрогенеза – образования новых мозговых клеток. Светлые пятна обозначают места скопления индикатора – места скопления недавно появившихся клеток.

– А я думал, нервные клетки не восстанавливаются.

– Этот миф похоронили пятьсот лет назад, Таннер, но отчасти вы правы: для высших млекопитающих регенерация нервных клеток – весьма редкий процесс. На этом скане вы видите еще менее обычное явление: обособленные участки концентрированного нейрогенеза, который продолжается до сих пор. Это функциональные нейроны, организованные в сложные структуры и связанные с вашими старыми клетками. Все тщательно продумано. Вы видите, что светлые пятна расположены вблизи ваших перцептивных центров? Простите, но это весьма характерный симптом, Таннер. Как и ваша рука.

– Моя рука?

– У вас на ладони рана, правда? Это симптом заражения одним из индоктринационных вирусов семейства Хаусманн. – Она выдержала паузу. – Мы обнаружили этот вирус у вас в крови, вернее сказать, искали его целенаправленно. Вирус внедряется в вашу ДНК и заставляет ее генерировать новые нервные структуры.

Блефовать не имело смысла.

– Интересно, как вы с ним познакомились.

– За последние годы возможностей было предостаточно, – сказала Душа. – В каждой бочке слякоти… ой, простите, в каждой группе «спящих», поступающей сюда с Окраины Неба, хотя бы один человек инфицирован. Вначале, конечно, мы были заинтригованы. Нам кое-что известно о культах Хаусманна. Излишне говорить, что мы не одобряем способ, которым они распространяют свою систему верований… Увы, мы потеряли много времени, пока распознали механизм вирусной инфекции и поняли, что эти люди скорее ее жертвы, нежели убежденные сектанты.

– Блаженно неведение, – вмешалась Амелия. – Но в вашем случае, Таннер, мы способны помочь. Вам является в снах Небесный Хаусманн?

Я кивнул, но воздержался от комментариев.

– Так вот, мы можем уничтожить вирус, – продолжала Душа. – Это нестойкий штамм, со временем он разрушится самостоятельно, но мы можем ускорить этот процесс, если захотите.

– Если захочу?! Я не понимаю, чего вы до сих пор ждали.

– Извините, но мы бы никогда не пошли на это по собственной инициативе. А ну как потом выяснилось бы, что вы инфицированы добровольно? В такой ситуации мы не имеем права вмешиваться…

Душа похлопала робота по блестящему корпусу. Тот закрыл свой череп и удалился, пощелкивая на ходу. Он двигался на манер краба, только куда изящнее.

– Но если вы хотите выгнать вирус, мы можем приступить безотлагательно.

– Сколько времени это займет?

– Пять или шесть дней. Как вы понимаете, нам бы хотелось проследить за процессом – иногда может потребоваться вмешательство.

– Тогда пусть вирус убирается своим ходом.

– Коли так, вся ответственность за последствия ложится на вас, – вздохнула Душа.

Она поднялась и с раздраженным видом покинула домик. За ней послушно семенил робот.

– Таннер, я… – начала было Амелия.

– Давайте не будем об этом, хорошо?

– Мне пришлось сказать ей.

– Знаю. И нисколько не сержусь. Единственное, о чем прошу: не отговаривайте меня покинуть хоспис. Пожалуйста.

Она промолчала, но просьба была принята к сведению.

После этого я еще с полчаса тренировал ее. Мы почти не разговаривали, и у меня было время поразмышлять о том, что мне показала Душа. К тому времени я вспомнил Васкеса Красная Рука. Он свято верил, что уже не заразен. Но, скорее всего, от него я и подцепил эту дрянь. Впрочем… может быть, мне просто не повезло. Я довольно долго находился на мосту, наводненном сектантами Хаусманна.

Но Душа сказала, что штамм нестойкий. Может, она и права. Пока что я мог похвастаться только стигматом и парой тематических сновидений. Небесный Хаусманн не являлся мне при свете дня и не обращался ко мне, когда я спал, так что до одержимости дело еще не дошло. Не было желания окружить себя вещами, как-то связанными с его личностью и эпохой, и я не впадал при мысли о нем в религиозный экстаз. Он для меня был тем, кем был всегда, не больше и не меньше, – историческим деятелем, человеком, который совершил жесточайшее преступление и понес столь же страшное наказание. Но он стоил того, чтобы его помнить, потому что подарил нам целый мир. В истории полным-полно таких людей со сложной репутацией; их деяния не черны и не белы, а окрашены в мутные оттенки серого. Так почему я должен поклоняться Хаусманну? Только потому, что мне приснилась пара дней из его жизни? Нет уж, я сильнее этого.

– Не понимаю, почему вы так торопитесь покинуть нас, – сказала Амелия во время передышки, отбрасывая со лба влажную прядь волос. – Вам понадобилось пятнадцать лет, чтобы попасть сюда, – что значат еще несколько недель?

– Наверное, я нетерпелив по натуре, Амелия.

Она недоверчиво посмотрела на меня. Пожалуй, требуется аргументация.

– Видите ли, этих пятнадцати лет для меня все равно что не было – будто я только вчера собирался сесть на корабль.

– Неубедительно. Сейчас или неделей-двумя позже – разница пустяковая.

Как бы не так. Разница просто огромная… Но Амелии нельзя знать всю правду. Значит, мне надо вести себя как ни в чем не бывало.

– Вообще-то, – взял я небрежный тон, – у меня есть еще один повод поторопиться. В ваших архивах, наверное, не сохранились сведения о том, что я… путешествовал не один. Моего спутника, наверное, уже успели «отогреть».

– Пожалуй, это возможно, если тот человек сел на корабль раньше вас.

– Вот и я так думаю. По сути, он мог не проходить через хоспис, если у него не было осложнений. Его зовут Рейвич.

Мои слова удивили ее, но явно не вызвали подозрений.

– Я помню человека с таким именем. Он проходил через нас. Арджент Рейвич, верно?

– Да, это он, – улыбнулся я.

Глава восьмая

Арджент Рейвич.

Когда-то давно это имя для меня ничего не значило. Сейчас в такое трудно поверить. Слишком уж долго это имя, вернее, существование человека, его носящего, является краеугольным камнем моей личной вселенной.

Впрочем, я хорошо помню, когда впервые услышал имя Рейвича. Это случилось в Доме Рептилий. Была ночь, и я учил Гитту обращаться с пистолетом. Примерно так же, как сегодня учил Амелию защищаться от брата Алексея. Аналогии обладают свойством воскрешать воспоминания.

Дворец Кагуэллы на Окраине Неба представлял собой длинное здание в виде буквы «Н», со всех сторон окруженное джунглями. На крыше дворца высилось второе Н-образное сооружение, в один этаж, но поуже основной постройки, что позволило окружить ее низкой террасой, огороженной высоким барьером. Слов нет, позиция выигрышная, но полоса расчищенной территории примерно в сотню метров шириной, опоясывающая Дом Рептилий, совершенно не просматривалась, если только не стоять на стене, глядя через край. Казалось, высокие мрачные заросли вот-вот хлынут через стену на террасу, подобно вязкому зеленому приливу, и погребут дворец в своих глубинах. Ночью джунгли превращались в море непроницаемой черноты. Все цвета исчезали, зато местные обитатели наполняли ее тысячами голосов, не похожих ни на что. На сотни километров вокруг не было ни одного человеческого жилья.

В ту ночь, когда я обучал Гитту, было необычайно ясно, звезды усеивали небо от верхушек деревьев до зенита. У Окраины Неба нет лун, а несколько ярких анклавов на орбите планеты опустились за горизонт, но террасу освещали десятки факелов, которые держали в пастях золоченые гамадриады, выстроившиеся на каменных пьедесталах вдоль стены. Кагуэлла был помешан на змеиной охоте. Последней его навязчивой идеей было поймать почти взрослую гамадриаду – в пару к юной особи, в настоящий момент обитавшей где-то в недрах Дома Рептилий. Кагуэлла ухитрился изловить ее в прошлом году.

Моя служба у него только начиналась, когда я принял участие в той охотничьей экспедиции… и тогда же впервые увидел его жену. Кагуэлла вручил ей охотничье ружье из своей богатой коллекции, и она даже сделала пару выстрелов, но это явно были ее первые в жизни выстрелы. В итоге Кагуэлла попросил меня дать ей несколько импровизированных уроков стрельбы, пока мы находились в лесу. Приказ есть приказ. Гитта даже кое-чему научилась, но было ясно, что из нее никогда не выйдет хорошего стрелка. Впрочем, это вряд ли имело значение: она не интересовалась охотой. Сохраняя стоическое спокойствие в течение всей экспедиции, Гитта совершенно не разделяла первобытной страсти Кагуэллы.

Вскоре даже Кагуэлла понял, что напрасно теряет время, пытаясь сделать из жены охотницу. Все же он настоял на том, чтобы по возвращении мы продолжали уроки – пусть не столь интенсивно, но регулярно. Теперь целью была самооборона.

– Зачем? – спросил я. – Если вы нанимаете людей вроде меня, вашей супруге можно не беспокоиться.

Разговор происходил в одном из пустых помещений вивария. Мы были одни.

– Таннер, у меня есть враги. Ты молодчина, и твои люди тоже, но они не идеальны. Убийцу-одиночку вы не остановите.

– Да, – согласился я. – Если это профи, он сумеет прикончить любого из вас, прежде чем вы поймете, что происходит.

– Профи вроде тебя, Таннер?

Я представил себе защитную систему Дома Рептилий – внутреннюю и наружную. Делом своих рук я мог гордиться.

– Нет, Кагуэлла. Для этой задачи нужен спец на голову выше меня.

– А что, такие есть?

– Всегда найдется кто-то лучше тебя. Вопрос в том, сколько стоят его услуги.

Он положил ладонь на пустой контейнер для амфибий:

– Тем более ей это необходимо. Один шанс лучше, чем ни одного.

Спору нет, в его словах присутствовала логика.

– Я научу ее кое-чему, раз вы настаиваете.

– Почему так неохотно?

– Огнестрельное оружие небезопасно в обращении.

Кагуэлла улыбнулся. Люминесцентные лампы, вмонтированные в пустые контейнеры, источали тусклый желтый свет.

– Что ж, это неплохая идея.

Вскоре мы начали упражняться. Гитта являла собой образец прилежания, но училась далеко не так быстро, как хотел Кагуэлла. Не то чтобы ей не хватало сообразительности, скорее, дело было в отсутствии моторных навыков и в слабой от природы связи между рукой и глазом. Если бы не настойчивость Кагуэллы, эти дефекты никогда бы не проявились. Нельзя сказать, что она была безнадежна. Но самые примитивные вещи, которые Амелия осваивала за час, требовали от Гитты целого дня мучительного труда. Будь она новобранцем в моей части, я нипочем бы не взялся за подобную задачу. Куда целесообразнее было бы подобрать ей какое-нибудь задание по способностям – скажем, разведку.

Но Кагуэлла захотел, чтобы Гитта научилась пользоваться оружием.

Впрочем, имелась достаточно веская причина, чтобы усердно исполнить распоряжение. Он хозяин, он в своем праве, а мое дело подчиняться. И нельзя пожаловаться на то, что времяпрепровождение было неприятным. Жена Кагуэлле досталась просто идеальная: настоящая красавица, северянка по происхождению, гибкая и подвижная, с мускулатурой танцовщицы и лепными высокими скулами. До этих занятий я не то что не дотрагивался до нее – у меня не было даже повода заговорить с ней. Хотя смелые фантазии я себе позволял частенько.

Каждый раз, когда мне приходилось поправлять ей стойку, мягко надавливая то на предплечье, то на затылок или плечи, мое сердце принималось колотиться. Я старался выдерживать мягкий, спокойный тон, какого требовала ситуация, но в голосе сквозило напряжение и смущение. Впрочем, если Гитта и заметила что-либо в моем поведении, она не подала виду. А может быть, она действительно была сосредоточена исключительно на учебе.

Неподалеку на террасе я установил высокочастотный полевой генератор. Гитта щеголяла в очках-термовизорах, их процессор воспринимал излучение генератора. Это было стандартное учебное оснащение из арсенала, собранного Кагуэллой за многие годы. Самая различная экипировка – краденая или приобретенная на черном рынке… Мне было из чего выбирать. Перед глазами Гитты, как на экране, появляются виртуальные «призраки», которые якобы движутся по террасе. Среди них есть враги и свои, но у нее будет лишь доля секунды, чтобы решить, в кого стрелять.

Вообще-то, это просто игра. Как я уже говорил, надо быть настоящим профи, чтобы иметь некоторый шанс проникнуть в Дом Рептилий. И ни один из убийц не даст Гитте драгоценных мгновений на раздумье.

Уже к пятому уроку прогресс был налицо. По крайней мере, девять из десяти мишеней она выбрала правильно – вполне допустимый уровень ошибок, с которым можно смириться. Я мог надеяться, что не окажусь тем десятым и не паду от рук своей ученицы.

Но до необходимого уровня было еще очень далеко.

Мы работали с огнестрельным оружием не потому, что лучевики были недоступны, а по той причине, что они слишком громоздки и тяжелы для отработки приемов самообороны. Ради безопасности я мог бы поколдовать, чтобы пистолет не срабатывал, когда на линии огня нахожусь я, или Гитта, или статуя гамадриады, – этими золочеными истуканами Кагуэлла очень дорожил. Но я понимал, что в ситуации, когда оружие не действует, урок теряет свою ценность. Поэтому я заряжал пистолет «умными» патронами. В пуле сидит крошечный процессор, который получает информацию со стрельбища, как и термовизоры Гитты. Процессор управляет микровыбросами газа, заставляющими пулю свернуть, когда траектория становится опасной. Если этого недостаточно, пуля самоуничтожается, превращаясь в облачко металлического «пара». Это, конечно, не самая безопасная процедура, но лучше получить ожог, чем дырку.

– Ну как мои успехи? – спросила Гитта, когда мы перезаряжали оружие.

– Вы научились метко стрелять. Но все же старайтесь целиться ниже – лучше в грудь, чем в голову.

– Почему в грудь? Муж сказал, что вы можете убить человека одним выстрелом в голову.

– У меня большой опыт.

– Это верно, однако… Правда ли, что вы, когда стреляете в человека…

– Ну да, поражаю зону мозга с определенной функцией. Не всем слухам следует верить. Пожалуй, выбрать одно из двух полушарий я еще могу, но относительно прочего…

– И все же у вас хорошая репутация.

– Да, неплохая. Но не более того.

– Если бы такое говорили о моем муже, он бы из своей репутации выдоил всю выгоду до капли. – Гитта бросила опасливый взгляд на окна верхнего этажа. – Но вы, Таннер, всегда стараетесь держаться в тени. Мне это больше по нраву.

– В тени я держусь по одной лишь причине: чтобы вы не приняли меня за того, кем я не являюсь.

Она посмотрела на меня:

– Не думаю, Таннер, что существует такая опасность. Похоже, я точно знаю, кто вы. Человек с чистой совестью, волею обстоятельств работающий на того, кому плохо спится по ночам.

– Моя совесть не так уж чиста, к сожалению.

– А у Кагуэллы ее, по-моему, нет вовсе…

Наши взгляды на миг встретились. Потом я занялся пистолетом.

– А вот и он! – повысила голос Гитта. – Помяни черта…

– Ну что, перемываете мне косточки? – Кагуэлла спустился на террасу с верхнего этажа. Что-то блестело у него в руке… просто бокал с «Писко». – Впрочем, разве можно обижаться на это?.. Как продвигается учеба?

– По-моему, вполне сносно, – сказал я.

– Не верь ни единому его слову, – вмешалась Гитта. – Я просто безнадежна, но Таннер слишком вежлив, чтобы это подтвердить.

– Успех даром не дается, – заметил я и добавил, обращаясь к Кагуэлле: – Теперь Гитта не только умеет стрелять, но и почти всегда знает в кого. Никаких чудес – она добилась этого усердным трудом и заслуживает похвалы. Но если вам нужно нечто большее, то этого будет нелегко достичь.

– Пусть продолжает, ей это не повредит. Разумеется, под твоим чутким руководством. – Он кивнул на пистолет, только что перезаряженный мною. – Ну-ка, покажи ей свой фокус.

– Который именно? – осведомился я, стараясь не раздражаться.

Обычно Кагуэлла остерегался называть мои нажитые тяжким трудом навыки фокусами.

Кагуэлла сделал глоток.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я.

– Ладно, попробую угадать.

Я перепрограммировал пистолет, отключив корректировку траекторий. Если ему нужен фокус, он его получит – только пусть не пеняет на издержки.

Обычно, стреляя из маленького оружия, я принимаю классическую стойку – ноги слегка расставлены для равновесия, одна рука сжимает рукоять, другая поддерживает ее снизу, кисти подняты на уровень глаз и напряжены в ожидании отдачи, если стрельба ведется пулями, а не энергией. Но сейчас я держал пистолет в одной руке на уровне пояса, на манер старинного ковбоя с шестизарядником, и смотрел на пистолет сверху, а не вдоль ствола. Позиция была достаточно знакома, чтобы точно знать, куда полетит пуля.

Я нажал на спуск и влепил заряд в одну из «королевских кобр» Кагуэллы.

Затем подошел и оценил результат… вернее, нанесенный ущерб.

От попадания пули позолота на статуе растеклась, как масло, вокруг входного отверстия образовалась симметричная фигура наподобие лотоса. Принцип симметрии был задан изначально. Будь моей мишенью человек, я бы целился между глазами. Но череп гамадриады имеет несколько другое строение. Чтобы математически точно поместить пулю в соответствующее место, мне пришлось выстрелить ей в пасть.

– Браво, – похвалил Кагуэлла. – А ты хотя бы представляешь, сколько стоит эта змея?

– Меньше, чем мои услуги, – отозвался я, поспешно восстанавливая на процессоре пистолета безопасный режим.

Еще на миг задержав взгляд на искалеченной статуе, он покачал головой и усмехнулся:

– Может, ты и прав. Да, Таннер, реакция у тебя все та же… – Он щелкнул пальцами, подавая знак жене. – Ладно, Гитта, урок окончен. Нам с Таннером надо кое-что обговорить. Собственно, за этим я и пришел.

– Но мы только что начали, – возразила Гитта.

– Продолжишь потом, возможность будет. Хочешь научиться всему сразу?

«Надеюсь, этого не случится – иначе у нас не будет поводов для встреч…»

Опасная мысль. Неужели я всерьез на что-то рассчитываю – да еще и здесь, в Доме Рептилий, под боком у Кагуэллы? Полнейший бред. Тем более что до сего момента Гитта не выказывала мне особенного расположения. Впрочем, кое-что из ее слов стоило взять на заметку. Но может быть, она просто скучает от одиночества в этом доме, затерянном среди джунглей.

Из-за спины Кагуэллы возник Дитерлинг и увел Гитту в дом. Другой охранник уже разбирал полевой генератор. Мы с Кагуэллой направились к стене, окружавшей террасу. Воздух был теплым и липким, никакого намека на ветерок. Днем духота порой становилась невыносимой – ничего общего с мягким морским климатом Нуэва-Икике, где я провел детство.

Кагуэлла был рослым, широкие плечи облегало черное кимоно с замысловатым узором в виде дельфинов, босые ноги попирали грубый камень, которым была вымощена терраса. Широкое лицо, губы, застывшие в раздраженной гримасе, – внешность человека, не умеющего достойно принимать поражение. Его густые волосы, по обыкновению зачесанные назад, ловили отблески гамадриад и сами казались позлащенными. Он ощупал пробитое изваяние, затем наклонился, чтобы поднять с пола несколько золотых осколков. Те были не толще фольги, которой иллюстраторы в былые времена украшали священные тексты. Печально потерев их в пальцах, он попытался залепить рану на голове змеи. Статуя изображала гамадриаду, что обвилась вокруг дерева и замерла за миг до слияния.

– Прошу извинить за ущерб, – сказал я. – Но вы сами велели показать фокус.

Он покачал головой:

– Пустяки, у меня в подвале их еще полсотни. Или, может, лучше оставить эту здесь?

– В качестве пугала?

– Ну да. Не пропадать же добру. – Он понизил голос. – Таннер, есть дело. Сегодня вечером нам с тобой надо прогуляться.

– Сегодня? – Было уже поздно, но у Кагуэллы довольно странный распорядок дня. – Собираетесь поохотиться ночью?

– Я бы с удовольствием, но как-нибудь в другой раз. У нас будут гости. Нужно съездить и встретить их. В двадцати километрах отсюда, если ехать по старой дороге, есть прогалина. Вот туда ты меня и повезешь.

Я тщательно прикинул ситуацию, прежде чем задал следующий вопрос:

– Что за гости?

Он любовно погладил простреленную гамадриаду.

– Не совсем обычные.

Через полчаса мы покинули Дом Рептилий. Времени как раз хватило на то, чтобы Кагуэлла переоделся, причем именно как на охоту: рубашка и брюки цвета хаки, а сверху рыжеватая разгрузка с массой карманов. Осторожно попетляв среди руин, заросших лозой, которые разбросаны в окрестностях Дома Рептилий, я вывел наземное авто на старую дорогу – как раз там, где она уходила в лес. Еще несколько месяцев – и для подобных прогулок понадобятся огнеметы, просто чтобы расчистить проход. Джунгли быстро залечивают свои раны, даже если это рана в самое сердце.

Когда-то Дом Рептилий и его окрестности были частью зоопарка, построенного во время очередного перемирия. Оно продлилось всего лет десять, но тогда людям казалось, что война уже не возобновится. Иначе никто бы не стал строить зоопарк – сугубо гражданский объект, совершенно бесполезный с военной точки зрения. Идея заключалась в том, чтобы разместить рядом земных и местных тварей, демонстрируя таким образом сходство и различие между Землей и Окраиной Неба. Но зоопарк так и не достроили. Ныне от него остался только Дом Рептилий, который Кагуэлла сделал своей резиденцией. Надо сказать, это был удачный выбор: здание без труда удалось превратить в неприступную крепость. Мой хозяин вынашивал честолюбивый замысел разместить в подвале коллекцию собственноручно пойманных животных. Главным элементом экспозиции должна была стать взрослая гамадриада, за которой он сейчас охотился. В подвале уже содержалась молодая особь, так что Кагуэлле предстояло раскошелиться на постройку нового террариума, не говоря о расходах на доскональное научное исследование. Как содержать эту тварь, пока было неизвестно, поскольку ее биохимия сильно меняется по мере созревания организма. Помимо этого, стены в доме были увешаны охотничьими трофеями Кагуэллы: шкуры, зубы, кости… Он держал змей не потому, что питал к ним нежные чувства, а просто демонстрировал их гостям как свидетельство своих талантов, – очевидно, что для поимки живой твари требуется несравненно больше ловкости, чем для того, чтобы просто выследить ее и пристрелить.

Ветви и лианы хлестали по корпусу машины. Я гнал по дороге, и визг турбин заглушал все звуки на многие мили вокруг.

– Что за гости? – спросил я в ларингофон.

Кагуэлла сидел рядом, но мог слышать мой голос лишь в наушниках, плотно прижимающих его уши к черепу.

– Скоро увидишь.

– Это их идея – встретиться на прогалине?

– Нет, моя.

– И они знают, какую поляну вы имели в виду?

– Им это не обязательно.

Он дернул головой вверх, и я рискнул поднять глаза. Когда полог леса ненадолго поредел, открывая небо, я увидел ослепительно-яркий треугольный клин, который висел у нас прямо над головой, – драгоценность, врезанная в небесный свод.

– Он следит за нами от самого дома.

– Не похоже на местные самолеты, – заметил я.

– Правильно, Таннер. Это субсветовик.

Через час езды сквозь заросли мы достигли выжженной прогалины. Она появилась несколько лет назад. Я бы не удивился, узнав, что целью упавшей сюда ракеты был Дом Рептилий: у Кагуэллы хватало врагов, чтобы подобная гипотеза выглядела правдоподобно. К счастью, большинство из них только догадывались о его местонахождении. Прогалина уже успела подзарасти, но не настолько, чтобы помешать посадке летательного аппарата.

Звездолет беззвучно висел над нами, как летучая мышь. Он был дельтавидным; когда опустился ниже, мне удалось разглядеть на днище тысячи ярких теплоэлементов. При максимальной ширине пятьдесят метров, на вдвое более широкую поляну он мог приземлиться без проблем. Накатила волна тепла, затем я уловил слабейший гул.

Джунгли вокруг нас погрузились в молчание.

Дельтоид опустился еще ниже, с каждой вершины треугольника свисала элегантная перевернутая полусфера. Теперь аппарат держался на уровне верхушек деревьев. Я уже взмок от жары, а яркий свет невыносимо слепил глаза, вынуждая прикрываться рукой.

Затем сияние потускнело до кирпично-красного оттенка, и звездолет рухнул на площадку с высоты нескольких метров, словно перерезали невидимую нить. Полусферы мягко самортизировали, смягчая удар. Минуту стояла мертвая тишина. Затем из головной части аппарата, подобно языку изо рта, выскользнул трап. Бело-голубой свет, хлынувший из прямоугольного проема, превратил поляну в графический рисунок без полутонов. Боковым зрением я заметил каких-то тварей, они поспешно юркнули в темноту.

В этот момент в проеме появились две фигуры. Они показались мне похожими на веретена, поставленные вертикально.

Кагуэлла отстранил меня и зашагал к трапу.

– Вы собрались подняться на борт этой штуковины?

Мой хозяин обернулся. Сияние за спиной превращало его в черный силуэт.

– Да, черт побери. А ты пойдешь со мной.

– Но я никогда не имел дела с ультра.

– Что ж, теперь у тебя появился реальный шанс с ними познакомиться.

Оставив машину, я последовал за ним. У меня был пистолет, но не держать же его в руке – это выглядело бы глупо. Я сунул оружие за пояс и не прикоснулся к нему на протяжении всей нашей встречи.

Ультра молча поджидали наверху трапа, один из них со скучающим видом облокотился на люк. На полпути Кагуэлла опустился на колени и пошарил в траве. Я заметил нечто вроде мятой фольги, но не успел уделить должного внимания. Кагуэлла поторопил меня:

– Пошевеливайся. Они терпеливостью не славятся.

– Вот уж не думал, что на орбите болтается корабль ультра.

– Мало кто об этом знает. – Кагуэлла начал подниматься по трапу. – Они предпочитают не светиться. Им надо провернуть кое-какие дела, которым противопоказана огласка.

Ультра оказались мужчиной и женщиной. Их тощие тела, почти лишенные мышц, были одеты в экзоскелеты – целую паутину аппаратов и протезов. Оба были бледны как покойники, а высокие скулы, черные губы и глаза, словно обведенные сурьмой, усиливали это сходство. Черные жесткие локоны были искусно уложены, образуя нечто вроде гадючьего гнезда. Руки у мужчины были из полупрозрачного материала, вроде матового стекла, пронизанные светящимися микросхемами и пульсирующими жилками фидеров, а в животе у женщины зияла продолговатая дыра.

– Не слишком на них пялься, – шепнул Кагуэлла. – Они это нарочно делают, зачаровывают своей внешностью. Профессиональный трюк. Бьюсь об заклад, эта парочка – самые чумовые особи в арсенале капитана.

– Похоже, капитан свое дело туго знает.

– Доверься мне, я имел дело с ультра. Вообще-то, они слабаки.

Мы поднялись по трапу. Женщина оторвалась от косяка, выпрямилась и уставилась на нас без всякого выражения.

– Вы Кагуэлла? – осведомилась она, разлепив тонкие губы.

– Ага, а это Таннер. Он со мной. Это не подлежит обсуждению.

Женщина осмотрела меня:

– Он вооружен.

– Разумеется, – подтвердил я, слегка раздраженный тем, что она разглядела под курткой пистолет. – А вы разве нет?

– У нас свои средства. Прошу вас подняться на борт.

– Пистолет не помешает?

Женщина усмехнулась – наконец-то хоть намек на эмоции.

– Пистолет – это несерьезно.

Едва мы очутились на борту, как трап втянулся и дверь закрылась. Обстановка напоминала больничную – все стерильно, пастельные тона и масса стеклянной аппаратуры. Вскоре я увидел еще двоих ультра. Они развалились на огромных лежанках, почти целиком погребенных под дисплеями и тонкими рычагами управления. Пилоты не носили одежды, у обоих была лиловая кожа и невероятно проворные пальцы, а на голове жесткие дреды, как у двух первых ультра, только погуще.

– Поднимай нас как можно мягче, Пеллегрино, – проговорила женщина с дырой в животе. – Мы же не хотим, чтобы гости вырубились и шлепнулись на нас.

– Уже взлетаем? – шепнул я.

Кагуэлла кивнул:

– Наслаждайся полетом, Таннер. Бери пример с меня. И не слушай всяких кретинов: пусть болтают, что я еще не скоро выберусь с этой планетки… и что со мной даже ультра не хотят иметь дела.

Нас проводили к паре свободных лежанок. Едва мы устроились на них и пристегнулись, как корабль взмыл. Сквозь прозрачные участки стен я видел, как прогалина в джунглях провалилась и превратилась в одинокое светящееся пятно. В отдалении, почти у горизонта, мерцало еще одно – Дом Рептилий. Остальные джунгли были черны, как океан.

– Почему вы выбрали для встречи эту поляну? – спросила женщина-ультра.

– Потому что приземляться на верхушки деревьев – это глупость.

– Я не о том. Мы могли бы оборудовать посадочную площадку в любой точке с минимальными затратами. Но эта прогалина что-то для вас значила, верно? – Казалось, она просто проявляет праздное любопытство. – Мы просканировали ее на подлете. Под ней кое-что спрятано. Полость с границами правильной формы. Подземный зал, заполненный машинами?

– У каждого свои секреты, – буркнул Кагуэлла.

Женщина пристально посмотрела на него, потом махнула рукой, давая понять, что тема закрыта.

Корабль резко набрал высоту, и перегрузка вдавила меня в лежанку. Мне стоило нечеловеческих усилий – наверное, тщетных – притворяться, будто я не испытываю дискомфорта. Негромкий разговор спутников изобиловал техническим жаргоном – что-то о скорости воздушных потоков и векторах подъема. Те двое, что встречали нас, устроились на свои места, подсоединившись массивными серебристыми шлангами к какой-то аппаратуре – думаю, для стимуляции газообмена и кровообращения при перегрузке. Шаттл уже выбрался за пределы атмосферы, но подъем продолжался. Мы летели над дневной стороной планеты. Одетая зелено-голубой дымкой, Окраина Неба выглядела хрупкой и обманчиво безмятежной. Наверное, такой она была в тот день, когда на орбите появился «Сантьяго». Ничто не говорило о том, что внизу идет война, – и лишь позже я разглядел у линии горизонта дым, похожий на комки черного кружева. Это горели нефтяные поля.

Я впервые наблюдал подобное. До сих пор мне не доводилось бывать в космосе.

– Беру курс на «Орвието», – доложил пилот, которого женщина называла Пеллегрино.

К нам быстро приближался главный корабль ультра – темный конус, массивный, точно спящий вулкан, и при этом удивительно изящный, длиной километра четыре. Типичный субсветовик, как называли ультра свои звездолеты, – стремительные, способные рассекать пространство на скорости, максимально приближенной к световой. У меня захватило дух. Устройства, обеспечивавшие полет этого корабля, превосходили любую технику, о которой я слышал на Окраине Неба и которую мог вообразить.

Для ультра наша планета была чем-то вроде хронокапсулы с результатами масштабных экспериментов по социальной инженерии, причем сохранившимися не лучшим образом. Здесь можно увидеть образцы технологий и идеологий, безнадежно устаревших три или четыре века назад. Разумеется, вина за это лежала не только на нас. Когда в конце двадцать первого века Флотилия покидала Меркурий, ее корабли были оборудованы по последнему слову техники. Но путь до системы Суона занял целых полтора века. За этот срок в Солнечной системе произошел технологический прорыв, но для Флотилии время застыло.

К той поре, когда колонисты высадились на Суоне, уже были изобретены звездолеты, чья скорость приближалась к световой. В сравнении с их перелетами путешествие Флотилии выглядело жалким актом самоистязания.

Наконец волна прогресса докатилась и до нас. Субсветовые звездолеты приземлились на Окраине Неба. Их базы данных содержали сведения, достаточные для того, чтобы мы сравнялись с остальным населенным космосом, – стоило только захотеть.

Но у нас шли междоусобные войны.

Мы понимали, чего можно достичь, но нам не хватало времени и ресурсов на преодоление технологического отрыва от других колоний, не хватало средств на приобретение новинок у путешествующих торговцев. Раскошеливались мы лишь в тех случаях, когда наши приобретения можно было напрямую применить в целях обороны и нападения, и даже на этом едва не разорились. Вот уже почти сто лет мы по-прежнему бросали в бой пехоту, танки и реактивные истребители, уничтожали друг друга при помощи химических и ядерных бомб и даже не мечтали о таких дарах технического прогресса, как боевые излучатели частиц или наноэлектронные устройства.

Неудивительно, что ультра относились к нам с плохо скрываемым презрением. По сравнению с ними мы действительно были дикарями и, что хуже всего, воспринимали такое положение дел как само собой разумеющееся.

Мы совершили посадку в ангаре «Орвието».

Внутри звездолет напоминал сильно увеличенную копию шаттла – тот же лабиринт извилистых переходов, те же пастельные тона, тот же запах антисептика и стерильная чистота. Искусственная гравитация создавалась за счет того, что корабль вращался под собственной обшивкой. Гравитация была чуть выше, чем на Окраине Неба: возникало ощущение, будто у тебя за плечами тяжелый рюкзак. Помимо всего прочего, субсветовик выполнял функции пассажирского лайнера. На борту уже находилось несколько аристократов, все были возбуждены и громко жаловались на неподобающие условия. Похоже, ультра это не волновало. Они получили с каждого пассажира кругленькую сумму – наивные простаки думали, что таким образом гарантируют себе прибытие в Пункт Назначения. Для ультра они все равно были дикарями, разве что почище и побогаче прочих аборигенов.

Нас провели к капитану.

Он сидел в огромном кресле – настоящий трон на подъемном кране. Целая система гибких приводов перемещала эту конструкцию по всему внутреннему пространству рубки. При нашем появлении несколько таких же кресел, только поменьше, предусмотрительно разъехались в стороны, и сидящие в них члены экипажа сделали вид, что изучают замысловатые диаграммы на дисплеях, вмонтированных в стены. Телескопический трап, огороженный низкими поручнями, на котором стояли мы с Кагуэллой, выдвинулся до центра рубки.

– Господин… Кагуэлла? – промолвил мужчина на троне. – Добро пожаловать на борт моего судна. Я капитан Орканья.

Капитан ненамного уступал в представительности своему кораблю. От шеи до колен он был облачен в блестящую черную кожу, которая незаметно переходила в голенища сапог с острыми носами. Руки, сложенные «пагодой» под подбородком, были обтянуты черными перчатками. Голова Орканьи торчала над высоким воротником черного мундира, гладкая, как яйцо, – в отличие от остальных членов своего экипажа он был абсолютно лыс. Его гладкое бесстрастное лицо вполне могло принадлежать ребенку… или покойнику, а голос был высокий, почти женский.

– А вы? – Он кивнул в мою сторону.

– Таннер Мирабель, – произнес Кагуэлла, не дав мне открыть рот. – Мой личный инструктор по безопасности. Таннер повсюду со мной. Это не подлежит…

– …обсуждению. О да, понимаю. – Орканья рассеянно уставился перед собой на нечто, видимое ему одному. – Таннер Мирабель… да. Был солдатом, пока не перешел на службу к Кагуэлле. Скажите откровенно, Мирабель: у вас действительно отсутствуют этические критерии или вам просто ничего не известно о человеке, на которого вы работаете?

– Его работа не требует мучиться бессонницей, – вновь ответил за меня Кагуэлла.

– А все-таки? Он бы мучился бессоницей, если бы знал?

Орканья снова взглянул на меня, но прочесть что-либо на его лице было невозможно. С равным успехом мы могли говорить с куклой, управляемой бестелесным разумом, который командовал кораблем через компьютерную сеть.

– Скажите, Мирабель… вам известно, что кое-кто считает вашего работодателя военным преступником?

– Только лицемеры, которые рады купить у него оружие, пока оно не досталось другим.

– Смертоубийство на равных – это куда лучше, чем альтернативный вариант, – произнес Кагуэлла.

Это была одна из его любимых сентенций.

– Но вы не только торгуете оружием, – сказал Орканья. Казалось, его глаза опять рассматривают невидимый дисплей. – Вы при этом еще грабите и убиваете. Документально подтверждено ваше участие как минимум в тридцати убийствах на Окраине Неба, и все они связаны с черным рынком оружия. В трех случаях вы ответственны за продажу оружия, списанного на основании мирных договоров. Косвенным образом вы виновны в затягивании… я бы сказал, в повторном разжигании четырех-пяти местных территориальных споров, находившихся на стадии урегулирования. В результате вашей деятельности погибли десятки тысяч людей.

Кагуэлла попытался запротестовать, но Орканья не позволил перебить себя:

– Вы человек, который руководствуется исключительно заботой о личной выгоде, абсолютно чуждый этике или незнакомый с фундаментальными понятиями о добре и зле. Вы одержимы коллекционированием рептилий, возможно, потому, что в них видите собственное отражение. В душе вы бесконечно тщеславны…

Орканья погладил подбородок и позволил себе вяло улыбнуться:

– Короче говоря, вы весьма похожи на меня… то есть на человека, с которым я могу иметь дело. – Его взгляд уперся в меня. – Но вы, Мирабель, почему работаете на него? Судя по вашей биографии, у вас мало общего с Кагуэллой.

– Он мне платит.

– И это все?

– Он никогда не заставлял меня делать что-то против моей воли. Я действительно специалист по безопасности, я защищаю его и тех, кто рядом с ним. Я принимаю за него пули. Или лазерные импульсы. Иногда я заключаю сделки и встречаюсь с потенциальными поставщиками. Это действительно опасная работа. Но меня не касается, что происходит с оружием после того, как оно меняет владельцев.

– Мм… – Орканья коснулся рта кончиком мизинца. – А должно бы касаться.

Я повернулся к Кагуэлле:

– Есть смысл продолжать разговор?

– Еще бы! – рявкнул Орканья. – Потому что речь о торговой сделке, тупица. Иначе за каким чертом я рискую и терплю у себя на борту всякую планетарную заразу?

Прекрасно. Значит, у нас деловое совещание.

– Что вы продаете? – спросил я.

– Как обычно – оружие. Это единственное, что нужно от нас вашему хозяину. Таковы местные вкусы. Время от времени мои торговые агенты предлагают вашей планете технологии продления жизни, доступные в других системах, но каждый раз вы выбираете в пользу дерьма, которое служит прямо противоположным…

– Потому что за такую цену, что вы ломите за технику для продления жизни, можно скупить половину Полуострова, – перебил Кагуэлла. – Скажу сразу, для меня она неподъемная.

– Гм… – протянул Орканья, словно размышляя вслух. – А смерть – для вас подъемная цена? Впрочем, ваши похороны – это ваша забота. Только вот еще что: приглядывайте за товаром, который от нас получите. Будет крайне неприятно, если оружие снова попадет в плохие руки.

Кагуэлла вздохнул:

– Бывает, что террористы грабят моих клиентов. С этим я ничего не могу поделать.

Инцидент, о котором шла речь, случился месяц назад, но черный рынок Окраины Неба до сих пор гудел слухами. Я заключил сделку с военной фракцией, которая существовала на вполне законных основаниях и посему соблюдала все официальные соглашения. Обмен был проведен по весьма замысловатой схеме через подставных лиц, так что Кагуэлле – первому звену этой цепочки – было обеспечено надежное прикрытие. Я лично присутствовал при передаче оружия. Обмен состоялся на прогалине в джунглях – наподобие той, где нас встретили ультра, – и на этом мое участие закончилось. Однако сведения о нашей сделке просочились наружу. В итоге члены другой фракции, не столь законопослушной, накрыли наших клиентов, когда те возвращались с товаром.

Кагуэлла окрестил напавших террористами, но это, откровенно говоря, было преувеличением. На войне, где правила боя и определения преступности меняются еженедельно, законную группировку от незаконной зачастую отличает лишь юридический статус. Союзы то и дело перезаключались, истории войн постоянно переписывались, чтобы стороны предстали в должном свете. Большинство журналистов действительно называли Кагуэллу военным преступником, но лет через сто такие же люди, возможно, выставят его героем… а меня – его верным оруженосцем.

Чего только на свете не случается!

Однако последствия были куда более скверными, чем само происшествие. Через неделю с помощью похищенного оружия был почти полностью истреблен аристократический клан в Нуэва-Сантьяго.

– Подзабыл фамилию… кажется, Рейвичи, – сказал Кагуэлла. – Но послушайте: эти террористы были зверьем, я согласен. При случае я бы сделал из их костей мебель, а кожу пустил на обои. Но это не значит, что я оплакиваю Рейвичей. Они были достаточно богаты, чтобы свалить отсюда давным-давно. Вся эта планета – просто куча дерьма. Хочешь жить в безопасности – в твоем распоряжении вся Галактика.

– Наша разведка сообщила кое-что любопытное, – сказал Орканья. – Младший из Рейвичей, Арджент, жив, и он поклялся отомстить.

– Поклялся отомстить? Это что за баллада о доблестном рыцаре? – Кагуэлла вытянул вперед растопыренную пятерню. – Вот, смотрите, я уже весь дрожу.

– Это только слова, – вмешался я. – Если бы я счел, что стоит беспокоиться, вы бы об этом уже знали. Это также входит в мои профессиональные обязанности. Вам не стоит волноваться из-за каждого чудака, который точит на нас зуб.

– Но мы не считаем, что этот субъект всего лишь чудак, как вы выразились. – Орканья опустил глаза, словно решил полюбоваться своими черными перчатками, и поочередно, с тихим щелчком, распрямил пальцы. – Наша разведка полагает, что он… приобрел оружие у тех же южан, перебивших его семью. Оружие, которое излучает тяжелые частицы и с которым можно взять любой укрепленный пункт. Правда, в активном состоянии оно оставляет очень характерные следы. – Ультра сделал еще одну выразительную паузу и небрежно добавил: – Знаете, забавно: следы оружия ведут на юг Полуострова, к Дому Рептилий.

– Дайте мне координаты, – сказал я. – Встречусь с этим парнишкой и узнаю, что ему нужно. Может быть, он отстанет, получив еще несколько единиц. Если вообще считает нас поставщиками.

– Ну да, – фыркнул Кагуэлла. – Он считает меня торговцем винами. Брось, Таннер. И на этот раз ты можешь отдохнуть. Ты слишком хорош, чтобы возиться с гнидой типа Рейвича. Мух не бьют ядерными ракетами.

Он повернулся к Орканье:

– Так, говорите, он на севере? Как далеко, в какой местности?

– Разумеется, мы можем предоставить вам информацию.

– Вот же дерьмовый кровосос. – На миг лицо моего хозяина перекосилось, но он тут же расплылся в улыбке и ткнул пальцем в сторону ультра. – Вы мне нравитесь, честное слово. Этакая гнусная пиявка… Назовите цену. Можете не углубляться в подробности. Дайте позиционные координаты с точностью… допустим, сто километров. Иначе будет неинтересно.

– Черт побери, о чем вы думаете? – Мне было уже не до субординации. – Может быть, Рейвич сто раз любитель, но это ничего не значит. У него оружие, которым южане перебили весь его клан!

– Что ж, тем забавнее. Настоящее сафари. А заодно, может быть, поймаем гамадриаду.

– Вы азартный человек, – с пониманием заметил Орканья.

И тут я понял: если бы не эта встреча, Кагуэлла действовал бы совсем иначе. У себя в Доме Рептилий он бы руководствовался логикой, а не эмоциями. Он не моргнув глазом приказал бы мне или кому-нибудь другому из своих людей убрать Рейвича, потому что тратить время на подобную мелочь действительно было ниже его достоинства. Но на нас глазели ультра, которые не должны были видеть его слабым. Они должны были увидеть хищника.

Позже, когда наступила развязка – когда наша операция провалилась, когда Гитта погибла вместе с Кагуэллой, а нас с Дитерлингом ранили, – я понял еще одну вещь.

Это была моя вина.

Если мне скажут, что я ни на что не годен, я соглашусь, потому что допустил ее гибель. И гибель Кагуэллы. Эти смерти – две части ужасного целого. А Рейвич ушел невредимым – и он по праву гордится собой, потому что у него на руках кровь человека, которому он поклялся отомстить, и его жены. Вообще-то, Рейвич надеялся, что Кагуэлла уцелеет, – у меня было больше шансов отправиться на тот свет. Если бы Кагуэлла выжил, его жизнь превратилась бы в кромешный ад. И это было бы для Рейвича настоящей победой – знать, что до конца своих дней Кагуэлле суждено оплакивать Гитту. Я не знаю, какими словами можно передать боль этой утраты. Думаю, Гитта была единственным существом во Вселенной, которое мой шеф любил.

Рейвич немного просчитался. Он отнял Гитту у меня.

Я хорошо помню, как смеялся Кагуэлла над клятвой Рейвича. От рыцарской доблести до абсурда – один шаг. Похоже, я его сделал. Я поклялся, что положу жизнь, но уничтожу Рейвича и отомщу за Гитту. Скажи мне тогда кто-нибудь, что моя смерть – непременное условие его гибели, я бы спокойно пошел на такую сделку.

В Нуэва-Вальпараисо он проскользнул у меня между пальцами. Тогда мне пришлось сделать самый сложный выбор – или оставить Рейвича в покое, или последовать за ним за пределы планетной системы.

Сейчас, по прошествии времени, это не казалось чересчур сложным.

– Не помню каких-то особенных проблем с господином Рейвичем, – сказала Амелия. – У него была временная амнезия, но слабее вашей – она длилась всего несколько часов, а затем он начал приходить в себя. Душа хотела оставить его для осмотра имплантатов, но он настоял на том, чтобы улететь немедленно.

– Вот как? – Я изобразил удивление.

– Да. Один Бог знает, чем мы обидели его.

– Уверен, вы здесь ни при чем. – Интересно, что у него с имплантатами… но об этом я спрошу позже его самого. – Скорее всего, он уже на Йеллоустоне или где-то в окрестностях. Мне не хотелось бы терять его из виду. Развлекаться все-таки лучше вместе.

Она изучающе посмотрела на меня:

– Вы были друзьями, Таннер?

– Вроде того.

– Или компаньонами в путешествии?

– Можно сказать и так.

– Понятно.

Ее лицо было совершенно бесстрастным, но я догадывался, о чем она думает. Сомневаюсь, чтобы Рейвич упоминал о попутчиках. Соответственно, нашей дружбы не существовало в природе.

– Вообще-то, мы договаривались, что он меня дождется.

– Наверное, ему не хотелось напрасно занимать лазарет. Может быть, остаточная амнезия… Конечно, мы могли бы с ним связаться. Это не просто, но мы стараемся присматривать за теми, кого оживляем, – на случай осложнений.

А еще и на случай, если кто-нибудь вознамерится отблагодарить «Айдлвилд» за гостеприимство… когда будет жить на Йеллоустоне, не нуждаясь в деньгах, но нуждаясь в нищенствующих для слежки за новоприбывшими.

– Благодарю вас, не стоит беспокоиться. Я предпочту встретиться с ним лично.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Тогда вам стоит поискать его на планете.

Я кивнул:

– Понимаю, как важно сохранить конфиденциальность, но…

– Он собирался в Город Бездны. – Последние два слова Амелия изрекла с таким видом, словно речь шла о святотатстве или самой гнусной непристойности. – Это наше самое большое и самое старое поселение.

– Да, я уже слышал о Городе Бездны. А можно чуть подробнее? – Я старался говорить как можно мягче. – Хотя бы район назовите.

– Вряд ли я смогу помочь вам – он не сказал, куда именно направляется. Но можете начать с Полога.

– Полог?

– Я никогда там не бывала. Говорят, стоит посетить.

Я покинул хоспис на следующий день. Несомненно, до полного выздоровления было еще далеко, но дальше тянуть я не мог, иначе шанс напасть на след Рейвича упал бы до нуля. В моей памяти еще белели пятна, но и восстановленного было достаточно, чтобы действовать. Достаточно, чтобы приступить к выполнению моей задачи.

Когда я вернулся в коттедж, чтобы забрать свои вещи – документы, дареную одежду и полуразобранный алмазный пистолет, – мой взгляд сам собой устремился к той самой нише в стене, которая вызвала у меня такой панический страх в день пробуждения. Не могу сказать, что в коттедже спалось спокойно. Мои сны так или иначе были связаны с Небесным Хаусманном, что наглядно подтверждали пятна крови на простыне, которые я обнаруживал по утрам. Тогда я вспоминал разговор с Душой. Может быть, истинная причина моих страхов – индоктринационный вирус? Это он порождает у меня в мозгу те самые пресловутые структуры, а они создают лишние связи между мозговыми центрами. Но в этом я не был уверен.

Потом за мной зашла Амелия, и мы отправились вверх по длинной извилистой дорожке, поднимаясь все выше и выше на «небеса» – к оконечности одного из конусов. Подъем был почти незаметен, поскольку вес уменьшался с каждым шагом. Казалось, кто-то ведет меня под руку, увлекая вперед. Удивительная легкость восхождения вызывала эйфорию.

Минут десять-пятнадцать мы шли молча. Потом я спросил:

– Амелия, вы действительно были когда-то одной из нас?

– Вы имеете в виду – «спящей»? Да, но тогда я была совсем маленькой и едва умела говорить. На нашем корабле произошла авария, больше половины архива погибло. Рейс был транзитный, в каждой планетной системе брали пассажиров… так что теперь никто никогда не скажет, откуда я прилетела.

– Значит, вы даже не знаете, где родились?

– Я могу только догадываться… Теперь мне уже все равно.

Подъем ненадолго стал круче, и Амелия вдруг устремилась вперед, обгоняя меня.

– Теперь мой мир здесь, Таннер. Он блаженно мал, но в этом тоже есть своя прелесть. И даже здесь еще много неведомого.

– Не знаю. Здесь, должно быть, очень скучно.

– Ничуть. Все постоянно меняется. – Она указала вдаль, на изгибающийся горизонт обители. – Видите водопад? Он не всегда здесь находился. А внизу когда-то была деревушка, но теперь мы создали там озеро. И так все время. Меняем конфигурацию дорожек – это чтобы не допустить эрозию… Каждый год мне приходится заново учить карту. У нас есть времена года. Случается, что урожай не очень хорош, зато в другой раз Господь посылает нам изобилие. Всегда происходит что-нибудь интересное. К нам постоянно прибывают новые люди – и некоторые из них вступают в орден… – Она понизила голос. – И к счастью, не все они похожи на брата Алексея.

– Паршивая овца всегда найдется.

– О да. Знаю, что не следовало бы так говорить, но… получив от вас эти уроки, я почти уверена, что справлюсь с Алексеем. Даже надеюсь слегка, что он еще раз попробует.

Как я понимал ее чувства!

– Сомневаюсь, что он примется за старое… но не хотел бы оказаться на его месте.

– Я буду с ним ласкова, не волнуйтесь.

Последовала напряженная пауза. Мы преодолели последний склон у оконечности конуса. Наверное, я весил раз в десять меньше, чем в коттедже, но пока еще не взлетал, хотя, кажется, был к этому близок. Впереди, среди спутанной поросли – при низкой гравитации деревца приобретали самые причудливые формы, – пряталась предусмотрительно замаскированная бронированная дверь – вход в помещение.

– Вы в самом деле хотите улететь? – спросила Амелия.

– Чем быстрее я попаду в Город Бездны, тем лучше.

– Вряд ли, Таннер, вы хорошо представляете себе, что вас там ожидает. Жаль, что не хотите остаться с нами еще ненадолго, мы бы подготовили вас к… – Она смолкла, очевидно понимая, что я не поддамся на уговоры.

– Не беспокойтесь, постепенно я все вспомню. – Я улыбнулся, проклиная себя за эту ложь… но иного пути не было. – Спасибо за доброту, Амелия.

– Мне это было приятно, Таннер.

– Вообще-то… – я осмотрелся в поисках соглядатаев, но мы были одни, – буду рад, если вы кое-что от меня примете.

Из кармана брюк я вынул полностью собранный заводной пистолет:

– Лучше не спрашивайте, почему он был при мне. Но я в нем больше не нуждаюсь.

– Не думаю, что могу принять такой подарок.

– Тогда конфискуйте его. – Я втиснул пистолет ей в ладонь.

– Пожалуй, так и сделаю. Он исправен?

Я кивнул. Вдаваться в подробности не было необходимости.

– Он поможет вам, если попадете в настоящую переделку.

Она спрятала пистолет:

– Я его конфискую. – Она пожала мне руку. – Вот и все. Храни вас Бог, Таннер. Желаю вам отыскать друга.

Я отвернулся, надеясь, что она не увидела нового выражения на моем лице.

Глава девятая

Я шагнул за бронированную дверь. При виде коридора с полированными стальными стенами я понял, что отныне романтический «Айдлвилд» будет для меня лишь искусственной конструкцией, вращающейся в вакууме, и ничем больше. Далекий плеск крошечных водопадов сменился гулом вентиляторов и силовых генераторов. В воздухе появился характерный запах больницы, которого не было минуту назад.

– Господин Мирабель? Нам сообщили, что вы улетаете. Пройдите сюда, пожалуйста.

Двое нищенствующих уже поджидали меня. Один из них жестом предложил идти следом по коридору; при каждом шаге нас подбрасывало, как на пружинах. Достигнув конца коридора, мы сели в лифт. За коротким подъемом к истинной оси вращения «Айдлвилда» последовал долгий путь в горизонтальной плоскости, к выходу на поверхность, к точке нашего назначения. К моей несказанной радости, за все это время никто из спутников не раскрыл рта. Похоже, все темы для разговоров со «слякотью» нищенствующие исчерпали давным-давно; им заранее известно, что я отвечу на тот или иной вопрос, поскольку это уже повторялось десятки раз.

А если спросят, чем я собираюсь заняться, а я скажу правду?

Чем? Вообще-то, собираюсь кое-кого пришить.

Наверное, стоило так ответить хотя бы ради того, чтобы посмотреть на их физиономии. Но тогда эти ребята, пожалуй, еще примут меня за параноика, которого слишком рано выпустили на волю.

Тем временем лифт покинул внутренности «Айдлвилда» и заскользил по прозрачной трубке. Сила тяжести почти исчезла, и нам пришлось зацепиться руками и ногами за мягкие скобы, вшитые в стены лифта. Нищенствующим это удалось без труда, и они со спокойным изумлением наблюдали мои неловкие попытки «встать на якорь».

Впрочем, вид снаружи стоил усилий.

Теперь я отчетливее разглядел теснящуюся у причала стайку кораблей – то, что два дня назад показывала мне Амелия. Каждый из этих серебристых осколков на самом деле был величиной почти с «Айдлвилд», но на таком расстоянии казался миниатюрным и сливался с массой себе подобных. То и дело весь рой озарялся фиолетовым сиянием – один из звездолетов включал двигатели малой тяги, отделялся от остальных и лениво описывал дугу. Этот маневр мог быть данью этикету, сменой позиции или просто попыткой избежать столкновения. Зрелище завораживало своей красотой. Как можно не восхищаться этим творением рук человеческих – хрупкими песчинками, которые готовы потеряться в бескрайнем пространстве, но все равно бросают вызов расстоянию и времени? И не важно, будет ли то парусник, борющийся со штормовыми волнами, или звездолет с алмазным корпусом, который наперегонки со светом мчится от звезды к звезде.

Между скоплением кораблей и «Айдлвилдом» я заметил пару более ярких мазков. Это могли быть транзитные шаттлы, а возможно, подходили новые звездолеты.

Вблизи сужающийся конец «веретена» «Айдлвилда» казался ажурным. Причалы, ремонтные доки, карантинные и медицинские зоны образовывали сложнейший трехмерный лабиринт. Кругом болталась примерно дюжина разнокалиберных кораблей, и еще несколько стояли «на привязи» у хосписа. Большей частью это были маленькие служебные суда на реактивной тяге – чаще всего нищенствующие использовали их для внешних ремонтных работ. Среди них выделялись две посудины покрупнее, но и они казались карликами в сравнении с любым субсветовиком на главном причале.

Первый был обтекаемой формы и напоминал акулу, – скорее всего, он предназначался для спуска в атмосферу. На гладком корпусе, черном, словно всасывающем свет, ярко серебрилась эмблема – гарпия и нереида. Я сразу узнал шаттл, доставивший меня с вершины моста Нуэва-Вальпараисо на «Орвието» после нашего спасения. Шаттл был прикреплен к «Айдлвилду» прозрачной «пуповиной», внутри которой я увидел медленно движущийся поток «спящих». Они все еще были «холодными», то есть находились в криогенных капсулах. По всей длине пуповины проходила судорога компрессионной волны. В этом было что-то непристойное – шаттл словно откладывал яйца…

– Все еще разгружают? – спросил я.

– Нужно очистить еще несколько отсеков трюма со «спящими», и корабль освободится, – пояснил нищенствующий.

– Держу пари, вид этой «слякоти» у вас энтузиазма не вызывает.

– Мы не ропщем, – отозвался второй весьма унылым тоном. – На все воля Божья.

Корабль, к которому направлялся наш лифт, сильно отличался от шаттла. Я бы сказал, что это просто груда хлама, которой каким-то образом придали устойчивую форму и пустили дрейфовать. Похоже, она не разлетелась по всей планетной системе только потому, что висела неподвижно.

– Я лечу на этой развалине?!

– «Стрельников» – хороший корабль, – возразил нищенствующий. – Не волнуйтесь, он куда надежнее, чем кажется.

– Или куда ненадежнее? – вмешался его спутник. – Я все время путаю, брат.

– Я тоже. Может быть, проверим?

Он полез в складки своей хламиды. Не знаю, чего я ожидал, но только не появления на свет деревянной дубинки. Она была явно сделана из черенка садового инструмента и имела на узком конце кожаную петлю, а на другом, широком – несколько любопытных царапин и пятен. Второй нищенствующий вцепился в меня сзади, а его коллега принялся методично отрабатывать удары на моей физиономии. Я почти не мог сопротивляться: эти парни чувствовали себя в невесомости как рыба в воде, да и силы им было не занимать. Похоже, обошлось без переломов, но после этой «процедуры» я еле видел одним глазом, во рту плескалась кровь с кусочками зубной эмали.

– И как это понимать? – прошепелявил я, чувствуя себя полным идиотом.

– Прощальный подарок от брата Алексея, – пояснил нищенствующий, убирая дубинку. – Ничего серьезного, господин Мирабель. Чтобы вы запомнили и впредь не лезли в наши дела.

Я выплюнул кровавый сгусток. Пунцовый шар, сохраняя форму, проплыл от одной стенки к другой и аккуратно размазался по светлому пластику.

– Не видать вам моего пожертвования как своих ушей, – сказал я.

Они посовещались, не добавить ли тумаков, но сочли за лучшее отпустить меня без серьезных неврологических травм. Возможно, побаивались сестры Души. Я попытался выразить свою признательность, но получилось не слишком искренне.

Тем временем подъемник приближался к «Стрельникову». В такой перспективе несчастная посудина выглядела еще менее выигрышно. Она действительно напоминала брикет мусора длиной метров двести. Множество жилых, контрольных и двигательных модулей были слеплены непонятно как. В глубине проглядывали изгибы топливных трубопроводов и желудкообразные цистерны, навевая воспоминания об анатомичке, конкретно – о вскрытой брюшной полости. От корпусной обшивки осталось несколько пластин с рваными краями. Одни блоки были покрыты блестящей оболочкой, похожей на смолу, и могли даже претендовать на аккуратность, а другие щеголяли кое-как приваренными металлическими заплатами, за которые местным ремонтникам следовало бы оторвать руки. Из шести-семи отверстий непрерывно струился газ, но это, кажется, никого не волновало.

Ладно, пусть выглядит как угодно, лишь бы по дороге это ископаемое не развалилось. Скорее всего, «Стрельников» уже сто раз летал в Блистающий Пояс – конгломерат анклавов на низкой орбите Йеллоустона – и обратно. Вокруг Окраины Неба выполнялись десятки подобных операций. Скорость на этом маршруте почти не меняется – соответственно, нагрузка на детали минимальна. Корабль может сто лет ползать вверх-вниз по гравитационному колодцу, пока не развалится на куски, наполнив пространство зловещими дрейфующими скульптурами. На пару пилотов-суперпрофи, которые гоняют шикарные шаттлы по скоростным маршрутам, приходится несколько ребят классом пониже. Чем проще транспортная фирма, тем заметней изношенность кораблей – здесь принято экономить на ремонте, да и вообще на чем только можно. В самом низу этой пирамиды находятся транспорты на реактивной или ионной тяге. Неторопливость, с которой они перемещаются между орбитами, способна вымотать нервы любому. «Стрельников», конечно, не был воплощением изящества и комфорта, но по сравнению с этими развалюхами выглядел весьма недурно.

В любом случае это был самый быстрый способ оказаться в Блистающем Поясе. Скоростные шаттлы проходили маршрут куда резвее, но корабли такого типа даже не приближались к «Айдлвилду». Не надо быть спецом в экономике, чтобы понять причину. Большинству клиентов хосписа едва хватало средств, чтобы оплатить собственное оживление, не говоря уже о перелете в Город Бездны. Мне предстояло добраться до того причала с множеством кораблей и заказать билет на шаттл – без гарантии, что свободное место найдется сразу. Амелия отговорила меня садиться на скоростной летательный аппарат. По ее словам, таких теперь очень мало (а сколько их было раньше, я спросить не успел) и ожидание сведет выигрыш во времени в лучшем случае до минимума.

Наконец лифт достиг соединительного прохода на «Стрельников», и мои друзья-нищенствующие снова стали воплощением благожелательности. Теперь они расплывались в улыбках, словно синяки на моем лице были всего лишь психосоматическим проявлением вируса Хаусманна, а эти двое здесь совершенно ни при чем.

– Желаем удачи, господин Мирабель. – Нищенствующий с дубинкой весело махнул мне рукой.

– Спасибо. Я вышлю открытку. А может быть, вернусь и расскажу, как прошло путешествие.

– Это было бы чудесно.

Я выплюнул последний кровавый сгусток.

– Уверен, вы меня дождетесь.

Впереди на борт загоняли стайку будущих иммигрантов, сонно бормочущих что-то на незнакомых наречиях. Потом нас долго вели через запутанный лабиринт узких лазов, пока мы не очутились в «ступице», глубоко в утробе «Стрельникова», где нас распределили по маленьким каютам. Спуск к Блистающему Поясу начался.

Добравшись до своего отсека, я почувствовал себя усталым и больным – зверь проиграл схватку и уполз к себе в берлогу зализывать раны. Какая удача, что у меня не оказалось соседей по каюте! Здесь не было благоухающей чистоты, равно как и особенной грязи, – некое промежуточное состояние легкой запущенности и неряшливости. На «Стрельникове» не поддерживали искусственную гравитацию – тоже великолепно. Разумеется, это делалось с единственной целью не перегружать конструкцию, но кабинка была оборудована специальной нуль-койкой и всевозможными питающими и санитарными удобствами, необходимыми в условиях невесомости.

Кроме того, я обнаружил любовно сохраненный сетевой пульт, который словно перекочевал сюда из музея кибернетики; на все свободные места были наклеены бумажки, заляпанные и поблекшие, с подробными инструкциями относительно того, что можно и чего нельзя делать на борту, а также план аварийной эвакуации. Время от времени в системе громкой связи раздавался щелчок, и кто-то в очередной раз с ужасным акцентом сообщал, что отправление корабля задерживается. Наконец содержание сообщения изменилось: нас поставили в известность, что корабль покинул «Айдлвилд», двигатель включен и мы спускаемся. Старт был таким мягким, что я даже не заметил.

Избавившись от осколков зуба во рту и тщательно исследовав болезненные синяки – прощальный подарок нищенствующих, – я постепенно погрузился в сон.

Глава десятая

В тот день, когда проснулся пассажир, мир еще раз необратимо изменился.

Небесный в сопровождении двух его лучших друзей ехал в служебном вагончике, который с грохотом катился вдоль «хребта» «Сантьяго» по одному из вспомогательных тоннелей, пронизывающих корабль от носа до кормы. Состав полз по рельсам как улитка, то и дело останавливаясь, чтобы позволить экипажу выгрузить припасы либо дождаться, пока другой поезд не освободит тоннель впереди. Как обычно, спутники Небесного коротали время, рассказывая небылицы и бахвалясь друг перед другом. Небесному доставалась роль зануды, который не способен веселиться вместе с остальными и потому изо всех сил стремится испортить им настроение.

– Мне вчера Вильетти такое рассказал! – крикнул Норкинко, стараясь перекрыть грохот поезда. – Сам он в это не верит, а другие верят! И дело касается Флотилии.

– Валяй, а мы посмеемся, – откликнулся Небесный.

– Простой вопрос: сколько кораблей было изначально, до гибели «Исламабада»?

– Разумеется, пять, – ответил Гомес.

– А если не пять? А вдруг шесть? Один взорвался – нам это известно. Но какой? Может быть, как раз «Исламабад» уцелел?

– А почему мы его не видим?

– Потому что он не подает сигналов. Он преследует нас, как призрак.

– Весьма убедительно, – фыркнул Небесный. – А у этого призрака, случайно, не было имени?

– Что касается имени, то…

– Я так и знал.

– Говорят, «Калеуче».

Небесный вздохнул. Путешествие, похоже, будет еще то. Когда-то много лет назад они втроем считали железнодорожную сеть корабля местом для игр – увлекательных и в меру опасных. Это была удивительная страна, где оживали истории о привидениях и приключениях. Там были заброшенные тоннели, которые ответвлялись от основной линии, – по слухам, они вели к засекреченным грузовым отсекам. По одной из версий, там находились тайники со «спящими», которых переправили на борт нелегально в последние минуты перед отлетом, потому что это были члены правительств-соперников. Небесный и его друзья знали места, где можно, подзадоривая друг друга, забираться на крышу поезда и ехать, едва не обдирая спину о потолок тоннеля. Сейчас он, повзрослевший, вспоминал эти игры с лукавым изумлением, отчасти гордясь былым риском, отчасти ужасаясь грозившей им тогда кошмарной смерти.

С тех пор прошла целая жизнь. Теперь их действия куда более серьезны – они выполняют нужную работу для корабля. Его ресурсы на исходе, и все члены экипажа вынуждены лезть вон из кожи. Небесному и его друзьям поручено сопровождать грузы для бригад, работающих на «хребте» и в двигательном отсеке. Обычно это включало помощь при разгрузке, после чего груз приходилось тащить через узкие переходники и спускать по эксплуатационным шахтам туда, где он был необходим. В общем, работа оказалась далеко не такой простой, как они думали поначалу. Редкая смена обходилась без свежих царапин и синяков. Зато постоянные нагрузки помогли обзавестись великолепной мускулатурой – в других условиях на это можно было даже не надеяться.

Необычная у них сложилась компания. Гомес мечтал работать в двигательном отсеке, в этом тайном ордене техников, обслуживающих силовые установки. То и дело он загонял поезд в корму и даже шептался с кем-нибудь из тамошних спецов, пытаясь произвести на него впечатление своим знанием нюансов герметизации и прочих секретов теории аннигиляторных двигателей. Временами, наблюдая за этими беседами, Небесный замечал: не всегда техники разбивали в пух и прах вопросы и ответы Гомеса. Изредка они даже выказывали сдержанное удивление и намекали, что однажды Гомесу будет позволено вступить в их тишайшее братство.

Норкинко был человеком совсем другого типа. Он умел с безоглядной одержимостью погружаться в любую проблему. Его могло увлечь что угодно, лишь бы явление было достаточно сложным и многоплановым. Он самозабвенно составлял списки и классификации, а серийные номера и схемы были наполнены для него глубоким очарованием. Неудивительно, его как магнитом тянуло к чудовищно сложной компьютерной «нервной системе» «Сантьяго», которая пронизывала своими жилами корабль, бесконечно ветвясь. Содержащаяся в ней информация постоянно менялась, переписывалась, подобно древним палимпсестам, – начиная со старта корабля и до недавнего аварийного сбоя систем. Для большинства взрослых, находящихся в здравом уме, понять работу хотя бы одного крошечного сегмента этой сети – уже подвиг! А Норкинко был заворожен ее бесконечным многообразием. По мнению многих, это граничило с патологией, а кое-кому внушало страх. Техники, которые занимались сетью, на протяжении поколений отрабатывали способы устранения неполадок – и тут кто-то пытается объяснять им, как решить те же проблемы более эффективно! «Это оставит нас без работы» – таков был самый вежливый ответ неугомонному Норкинко. После чего он некоторое время держался подальше от сетевиков, чтобы не нарываться на неприятности, и путешествовал вместе с Небесным и Гомесом.

– «Калеуче», – повторил Небесный. – Интересно, что бы это значило.

– Еще бы не интересно. – Презрительные нотки в голосе Небесного, похоже, задели Норкинко. – Мои предки родом с одного острова. Так вот, там очень любили истории о привидениях. В том числе и о «Калеуче».

Норкинко уже увлекся, его обычные нервные интонации почти исчезли.

– И ты хочешь поведать эту историю нам, да?

– Это был морской корабль-призрак.

– Забавно, а я бы не догадался.

– Пожалуйста, заткнись и дай послушать, – оборвал Гомес.

Норкинко продолжал:

– Ночами до берега нередко долетали звуки аккордеона. Иногда «Калеуче» даже заходил в порт или брал матросов с других кораблей. На его борту пировали мертвецы, и этот пир никогда не кончался, а команда состояла из колдунов – брухо. Они окутали «Калеуче» облаком, которое двигалось вместе с ним. Иногда люди видели корабль, но не могли к нему приблизиться. Он погружался в волны или превращался в скалу.

– Так, значит, этот корабль так и не удалось рассмотреть как следует, потому что его скрывало облако, и он мог заодно превращаться в камень, когда к нему приближались? Ну просто чудо из чудес, Норкинко.

– Небесный, я же не говорю, что это действительно был корабль-призрак, – обиженно отозвался Норкинко. – Но сейчас… как знать? Сколько мифов описывают то, что потом становится реальностью.

– Так-то оно лучше.

– Да ладно тебе, – сказал Гомес. – Что ты прицепился к этому призраку? А вот кое в чем Норкинко прав. Вполне мог быть шестой корабль, но со временем про него просто забыли.

– Ну, допустим. Хотя, по мне, это просто корабельная байка. Помирающий от скуки экипаж насочинял мифов, чтобы придать какой-никакой смысл своей жизни. Я не стану с вами спорить.

Небесный умолк – поезд свернул в боковой тоннель и загромыхал по индукционным рельсам.

Теперь они приближались к корпусу, и сила тяжести начала расти.

– А я знаю, в чем проблема, – усмехнулся Норкинко. – Это из-за папаши твоего, да? Ты не желаешь верить ни во что такое, потому что твой отец – большой начальник. У тебя в голове не укладывается, что он ни сном ни духом о настолько важных вещах.

– А может, он знает – это тебе в голову не приходило?

– Так ты допускаешь, что шестой корабль на самом деле может существовать?

– Вообще-то, нет.

– Ну а я готов поверить, что шестой корабль был! – разгорячился Гомес. – Если смогли отправить пять кораблей, велика ли сложность добавить шестой? Корабли набрали крейсерскую скорость, потом, скажем, случилась авария… ну, или еще какая-нибудь беда. Это могла быть случайность, могла быть диверсия – не важно. Но шестой корабль, по сути, погиб. То есть он до сих пор летит по инерции, но там все заброшено, экипаж мертв, «спящие», наверное, тоже. Системы не работают, так что остаточной энергии вполне хватит на то, чтобы антивещество не разгерметизировалось.

– И о нем просто забыли? – спросил Небесный.

– Если другие экипажи приложили к этому руку… Что стоило поработать в архивах Флотилии? Лучший способ уничтожить улики – это скрыть сам факт существования жертвы. Экипаж мог дать клятву, что его потомки – то есть наши предки – никому ничего не расскажут.

Гомес с жаром добавил:

– Поэтому нашему поколению достались только слухи – реальные события наполовину забылись и обросли легендами.

– Именно так, – кивнул Норкинко.

Небесный покачал головой. Спорить было бесполезно.

Поезд остановился в грузовом отсеке, который обслуживал один из сегментов «хребта». Все трое осторожно вышли, с хрустом припечатывая липкие подошвы ботинок к настилу. Сила тяжести почти не ощущалась, поскольку отсек находился у самой оси вращения. Предметы падали на пол, но как будто нехотя, а слишком энергичный шаг мог запросто обернуться чувствительным ударом головой о потолок.

Таких отсеков было множество, и они использовались в основном для обслуживания момио. К каждому сегменту «хребта» присоединялись шесть модулей со «спящими» – в каждом по десять индивидуальных криокапсул. Однако к самим модулям вагонетки не подходили. Дальше почти все оборудование и материалы приходилось доставлять вручную по снабженным лестницами эксплуатационным шахтам и извилистым узким переходам. Хотя на корабле были грузовые лифты и роботы-доставщики, без крайней нужды ими старались не пользоваться. Технику приходилось регулярно ремонтировать, а роботы давно нуждались в перепрограммировании. Даже простейшие задания приходилось повторять по слогам, словно слабоумному ребенку, – проще выполнить работу самому. По этой причине в отсеках околачивалась толпа техников. Обычно они стояли со скучающим видом, облокотясь о штабель поддонов, и покуривали самодельную сигарету или постукивали стилусом по компаду, тщетно пытаясь изобразить напряженную работу мысли. Заняться действительно было нечем. По уставу техникам полагалось носить синие комбинезоны с секционными знаками отличия. Однако они украшали форму живописными прорехами или аккуратно обшитыми разрезами, чтобы демонстрировать грубые татуировки. Небесный, разумеется, знал их всех в лицо – на корабле, где сто пятьдесят человеческих существ живут бок о бок, это неизбежно. Но он едва ли помнил их имена, не говоря уже о том, что не представлял, чем эти люди занимаются на досуге. Закончив смену, техники предпочитали собираться в отведенных им помещениях на «Сантьяго» и общаться только внутри своего круга – вплоть до заключения браков и зачатия детей. В этом кругу говорили на особом, тщательно засекреченном жаргоне.

Но сегодня что-то неуловимо изменилось.

Никто не слонялся по помещению, изображая занятость. Да и вообще здесь было на удивление малолюдно. Те, кто остался, явно нервничали, словно ожидали сигнала тревоги.

– Что случилось? – спросил Небесный.

Но человек, который осторожно вышел из-за ближайшего контейнера с оборудованием, не был техником. Остановившись, он оперся о хромированное плечо присевшего робота-разносчика; лоб блестел от пота.

– Отец? – произнес Небесный. – Что ты здесь делаешь?

– Я бы тебе задал тот же вопрос, если бы не догадывался, что ты занимаешься своей текучкой.

– Так и есть. Разве я не говорил, что мы иногда работаем на поездах?

Тит казался рассеянным.

– Да… говорил. Прости, вылетело из головы. Небесный, помоги людям разгрузить оборудование, а потом убирайся отсюда вместе со своими друзьями.

– Не понимаю. – Небесный взглянул на отца.

– Просто выполняй. – Тит повернулся к ближайшему технику, заросшему бородой типу, который стоял рядом. Его скрещенные на груди лапищи с буграми мышц напоминали окорока. – То же самое относится к тебе и твоим людям, Ксавьер. Убери отсюда всех лишних, и подальше. Мне необходимо эвакуировать всю двигательную секцию.

Он отдернул рукав и что-то зашептал в свой браслет. Скорее всего, рекомендации, подумалось Небесному, но Старик Бальказар обязательно последует совету Тита Хаусманна. Затем отец снова повернулся к Небесному и удивленно поднял брови:

– Сынок, кажется, я велел тебе пошевеливаться? Это не шутка.

Норкинко и Гомес не торопясь проводили двух техников к ожидающему поезду, вскрыли одну из грузовых упаковок и принялись извлекать аппаратуру, царапая о стенки контейнера костяшки пальцев. Техник принял груз, передал следующему… Ящики плыли по рукам, покидали отсек и уходили на нижние уровни, к капсулам «спящих».

– Папа, что случилось? – спросил Небесный.

Он ждал, что отец начнет ему выговаривать, но Тит только качнул головой:

– Не знаю. Пока еще не знаю. Но с одним из пассажиров что-то не так, и это меня слегка беспокоит.

– А в чем дело?

– Чертов момио просыпается. – Отец промокнул платком лоб. – Этого не должно было случиться. Я спускался к ним в отсек и все равно не понял, в чем причина. И это меня нервирует, вот почему я хочу очистить помещение.

Что за чудеса, подумалось Небесному. Никто из пассажиров прежде не просыпался, а некоторые, наверное, совсем умерли.

– А почему это плохо, папа?

– Да всего лишь потому, что им не положено просыпаться. Если это происходит, значит так было запланировано с первого дня. Еще до того, как мы покинули Солнечную систему.

– Но зачем очищать зону?

– Я это делаю, потому что мой отец, твой дед, кое о чем меня предупреждал. А теперь выполняй приказ: разгрузи состав и сматывайся отсюда к чертям, понял?

В этот момент еще один поезд вкатился в отсек с противоположной стороны и стал впритык к тому, на котором прибыл Небесный. Из вагонетки вышли четверо охранников, подчиненных Титу, – трое мужчин и женщина – и начали облачаться в пластиковые доспехи, слишком громоздкие, чтобы путешествовать в них на поезде. Это были силовики корабля практически в полном составе, и полиция и армия; выполняли они и другие обязанности.

Проследовав вдоль поезда, отряд разгрузил стойки с блестящими белыми автоматами; действовали при этом охранники с нервозной осторожностью. Отец всегда твердил Небесному, что оружия на борту нет, но это звучало не слишком убедительно.

Со многими аспектами деятельности корабельных охранников Небесному хотелось познакомиться получше. Эта маленькая сплоченная и эффективная команда вызывала у него настоящий восторг. Но ему никогда не работать вместе с отцом. По сему поводу Тит дал юноше убедительное объяснение: начальник не может оставаться беспристрастным и справедливым, руководя собственным сыном, независимо от способностей того. От этого пилюля не стала слаще. В результате задания, которые отец поручал Небесному, никоим образом не касались вопросов безопасности. Данная ситуация не должна и не может измениться до тех пор, пока Тит возглавляет силовиков, и оба это понимали.

Небесный присоединился к своим друзьям, чтобы помочь с выгрузкой припасов. Юноши работали быстро, без привычной ленцы. Они нервничали. Здесь и впрямь происходило нечто необычное: не в правилах Тита Хаусманна придумывать проблему на пустом месте.

То и дело Небесный поглядывал на охранников.

Уже натянув на бритые головы матерчатые подшлемники, они постукивали по микрофонам, проверяли переговорные устройства на разных частотах. Затем извлекли из вагонетки бронированные шлемы, надели их, а сверху прикрепили опускающиеся монокуляры. От шлема к автомату тянулся тонкий черный шнур – чтобы прицелиться, достаточно посмотреть в сторону противника. Вдобавок шлем был оборудован инфракрасным и звуковым датчиками, которые могли пригодиться в тусклом освещении нижних уровней.

Закончив возиться со своей техникой, охранники подошли к Хаусманну-старшему, и тот быстро и деловито отдал им какие-то указания. Небесный пытался читать по его губам. В присутствии подчиненных отец выглядел абсолютно спокойным. Иногда он скупо взмахивал рукой или кивал. С тем же успехом он мог декламировать детский стишок. Даже пот у него на лбу, похоже, высох.

Вскоре Тит Хаусманн отпустил подчиненных, вернулся к поезду, на котором прибыл Небесный, и достал из вагонетки еще один автомат, для себя. Ни брони, ни шлема – только оружие, такое же ослепительно-белое, как у других. Оно было снабжено серповидным магазином и каркасным прикладом. В движениях отца читалось его отношение к оружию: никакой фамильярности, лишь спокойное уважение. Так человек обращается с ядовитой змеей, из которой только что выдоил яд.

И все это из-за единственного проснувшегося пассажира?

– Папа, – произнес Небесный, понимая, что отвлекает отца, – что на самом деле случилось?

– Тебе не о чем волноваться, – отозвался Тит.

Взяв с собой троих охранников, он оставил четвертого стеречь грузовой отсек. Группа исчезла в одном из вспомогательных колодцев, ведущих к отсекам «спящих». Некоторое время оттуда доносился, постепенно стихая, звук их шагов. Убедившись, что отец его не услышит, Небесный подошел к часовому:

– Что происходит, Констанца?

Она резко подняла монокуляр:

– А с чего ты решил, что я скажу тебе, если твой отец не сказал?

– Ни с чего я не решал, но почему бы, думаю, не попытаться? Помнится, когда-то мы были друзьями.

Он узнал ее еще в ту минуту, когда прибыл поезд. Да и не могли ее не привлечь, поскольку ситуация была достаточно серьезной.

– Ну, извини, – буркнула Констанца. – Просто мы немного на взводе.

– Ну да. – Он вгляделся в девичье лицо, все такое же красивое и волевое, и вдруг понял, что хочет провести по ее подбородку пальцем. – Я слышал о пассажире, который проснулся слишком рано. Это правда?

– Вроде того, – неохотно процедила она.

– И поэтому вам понадобился целый арсенал, о существовании которого я даже не подозревал?

– Как нам действовать, в каждом конкретном случае решает твой отец.

– Но он должен был объяснить свое решение. Что особенного в этом пассажире, кроме его пробуждения?

– Поверь, я не знаю. Но этого не должно было случиться. Момио не полагается просыпаться так рано. Это просто невозможно, если только кто-то не запрограммировал капсулу заранее. А кто стал бы так рисковать без особой причины?

– Все равно не понимаю. С чего это ему понадобилось просыпаться до срока?

– Чтобы сорвать нашу задачу. – Она нервно постучала ногтями по автомату и добавила тише: – Представь: один-единственный «спящий» оказался на борту не в качестве пассажира, а в качестве мины замедленного действия. Доброволец-смертник. Может, преступник, а может, ему нечего терять. Или он до того ненавидит нас, что готов на все, лишь бы уничтожить. Знаешь, чего стоило получить место на корабле Флотилии, когда она покидала Солнечную систему? Построив свой флот, Конфедерация нажила себе врагов не меньше, чем друзей. Думаю, найти смертника было нетрудно – дай только возможность с нами разделаться.

– Но провернуть такое непросто.

– Конечно. Если забудешь заплатить кому следует.

– Наверное, ты права. Ты серьезно насчет мины?

– Нет, конечно. Впрочем… кажется, это не такой уж и абсурд. Что, если нашим врагам, кем бы они ни были, удалось поместить диверсанта на каждый борт? Тогда получается, первый из смертников проснулся на «Исламабаде»… и предупредить экипаж было некому.

– Боюсь, от предупреждений было бы мало пользы.

Она насупилась:

– Ничего, разберемся. Может быть, просто капсула неисправна.

И в этот миг послышались первые выстрелы.

Операция велась в десятках метров под грузовым отсеком, но стрельба звучала пугающе громко. Почти сразу раздались крики. Небесный вроде бы услышал отца, но сказать наверняка было трудно – акустика эксплуатационного ствола придавала голосам металлический оттенок, делая слова неразборчивыми и размывая разницу тембров.

– Черт! – вырвалось у Констанцы. На мгновение девушка замерла, затем устремилась к вспомогательному колодцу. Обернувшись на полпути, бросила на юношу бешеный взгляд. – Стой здесь, Небесный!

– Я с тобой. Там мой отец.

Стрельба прекратилась, но шум продолжался – перебранка, истерические вопли и грохот, словно кто-то крушил аппаратуру. Констанца проверила автомат, закинула его за плечо и уже была готова спуститься по металлической лестнице в гулкую утробу колодца.

– Констанца…

Он вцепился в автомат и сорвал его с плеча девушки, прежде чем она успела среагировать. Констанца в ярости обернулась, но он уже двигался к спуску и не то чтобы держал охранницу на прицеле – просто дуло смотрело в ее сторону. Он не имел ни малейшего представления, как пользоваться автоматом, но по его решительному виду догадаться об этом было невозможно. Констанца отстранилась, не сводя глаз с оружия. Оно все еще было связано с ее шлемом гибким проводом, который сейчас натянулся до предела.

– Давай шлем, – сказал Небесный.

– Нарываешься на неприятности, – предупредила она.

– Потому что иду выручать отца? В худшем случае будет мягкое взыскание. – Он дернул подбородком. – Шлем, Констанца.

С недовольной гримасой она стянула с себя шлем. Небесный надел его, не потребовав заодно и подшлемник. Головной доспех оказался маловат, но времени на подгонку не было. Опустив монокуляр, он обрадовался, когда на дисплее появилась панорама, которую «видел» автомат. На характерном зеленовато-сером фоне светились перекрестье прицела, шкала дальномера и другие статистические показатели оружия. Все это казалось полной бессмыслицей… пока он не взглянул на Констанцу и не обнаружил белый мазок вместо носа. Инфракрасное излучение – это все, что ему нужно знать.

Спускаясь в колодец, он чувствовал, что девушка следует за ним на почтительном расстоянии.

Крики уже прекратились, однако тишины не было. Теперь голоса звучали глуше, но по-прежнему встревоженно. Небесный отчетливо слышал отца – интонации были какими-то странными. Юноша стоял в узловой точке сектора, отсюда можно было добраться до любой из десяти криокапсул. Коридоры расходились радиально в десяти направлениях, но лишь одна из дверей, ведущих в отсеки с капсулами, была открыта. Из-за нее доносились голоса.

Выставив перед собой автомат, Небесный двинулся туда. Обычно в коридоре царили полумрак и теснота, со всех сторон, переплетаясь между собой, извивались трубы. Сейчас он светился мертвенным серо-зеленым светом. Небесный понял, что боится, только когда оказался внизу, с оружием в руках. Чувство страха было ему почти незнакомо. Впервые он испугался, будучи один в детской комнате, всеми покинутый и забытый; лишь на стене безумным призраком кривлялась его полупрозрачная тень.

Как было бы здорово, если бы сейчас рядом появился Клоун и сказал что-нибудь дружелюбное и назидательное. Снова очутиться в детской, в крошечном мирке, чей покой не омрачен легендами о кораблях-призраках, диверсиями и прочими опасностями взрослой жизни.

Коридор резко повернул и уперся в капсулу. Огромный внешний модуль, заполненный аппаратурой, – и все это для одного «спящего»… Точно древняя усыпальница, дышащая стариной и важностью. Здесь было холодно: Небесный видел внутренности модуля в зеленовато-коричневых и черных тонах.

Позади заговорила Констанца:

– Отдай автомат, Небесный, и никто не узнает, что ты его брал.

– Отдам, когда минует угроза.

– Так ведь мы еще не выяснили даже, что это за угроза. Может, кто-то случайно выстрелил.

– А капсула со «спящим» тоже случайно дала сбой? Думай, что говоришь.

Он вошел в помещение и увидел троих охранников и отца – бледно-зеленых призраков, разукрашенных белыми пятнами.

– Констанца, – произнес один из мужчин, – кажется, тебе было велено прикрывать… Черт! С кем это я говорю?

– С Небесным Хаусманном. – Юноша сдвинул вверх монокуляр, и комната мгновенно потускнела.

– А где Констанца?

– Я взял у нее шлем и автомат… силой отобрал. – Небесный оглянулся, надеясь, что девушка слышит, как он пытается ее оправдать. – Она сопротивлялась.

Эта капсула вместе с девятью другими составляла кольцо; к каждой секции подходил отдельный коридор. Со времени старта Флотилии этот модуль посещали, может быть, пару раз. Своей сложностью система жизнеобеспечения не уступала аннигиляторным двигателям и была столь же уязвимой. Одно неумелое действие, и аварии не избежать. Лишь самые опытные специалисты обслуживали капсулу, подобно тому как отборные жрецы обслуживали египетские пирамиды. И, как мертвые фараоны, «спящие» не ожидают вторжения в свой загробный мир, пока не достигнут конца путешествия – системы 61 Лебедя А. Здесь не было места живым людям.

Но куда менее уместным оказалось зрелище, представшее глазам Небесного.

Тит Хаусманн лежал на полу, его поддерживал за плечи один из охранников. Грудь отца была залита темной липкой жидкостью, и Небесный понял, что это кровь. На мундире отца чернели огромные дыры, через которые она вытекала, отвратительно булькая при каждом вздохе и собираясь лужицей на полу.

– Папа! – воскликнул Небесный.

– Все в порядке, – отозвался один из охранников. – Бригада врачей уже на подходе.

Но Небесный знал уровень медицинского обслуживания на «Сантьяго». Пожалуй, лучше сразу вызывать священника… или похоронную команду.

Он осмотрел капсулу «спящего» – длинный саркофаг на облепленном приборами цоколе заполнял собой почти весь отсек. В крышке зияла дыра с зазубренными краями, осколки стекла покрывали пол беспорядочной мозаикой. Такое впечатление, будто кто-то разбил крышку изнутри, пытаясь вырваться из капсулы.

И в ней что-то находилось.

Пассажир мертв или должен вот-вот умереть. На первый взгляд в его облике ничего необычного – если не считать того, что обнаженное тело изрешечено пулями и утыкано проводами мониторинга, шунтами и катетерами. А ведь он моложе большинства «спящих», подумал Небесный. Тот самый возраст, когда легко становятся фанатиками. Все остальное – лысая голова, полностью расслабленное лицо – как у любого из тысяч момио.

Все, кроме оторванной по локоть руки.

Она лежала на полу – безжизненный предмет, похожий на брошенную перчатку. Но раструб из лохмотьев кожи казался пустым – ни обрывков мышц, ни кости, да и крови вытекло совсем мало. И сам обрубок… Живая плоть заканчивалась в нескольких дюймах ниже локтя. А на полу валялась металлическая конструкция, бурая от крови, – омерзительный протез, у которого вместо пальцев целый арсенал остро заточенных лезвий.

Небесный представил себе, что могло произойти.

Момио просыпается в своей капсуле – это было запланировано еще до того, как Флотилия покинула Меркурий. Его пробуждение должно остаться незамеченным. Вырвавшись на свободу, он приступает к выполнению своей задачи… то же самое, по версии Констанцы, произошло на борту «Исламабада». Одиночка действительно способен причинить огромный вред, особенно если не заботится о том, чтобы уцелеть.

Однако этот план сорвался.

По-видимому, диверсант уже просыпался, когда в модуль вошла группа силовиков. Отец Небесного склонился над капсулой, чтобы осмотреть ее, и в этот момент «спящий» разбил стекло и напал на Тита. Даже пули не сразу остановили злоумышленника, хотя охранники почти целиком опустошили магазины автоматов. Некоторые препараты, предназначенные для размораживания, обладают обезболивающим действием, и диверсант оставался опасен, пока не потерял слишком много крови.

Как бы то ни было, его остановили слишком поздно.

Небесный опустился на колени подле отца. Глаза Тита были открыты, но взгляд не мог сосредоточиться.

– Папа, это я, Небесный. Пожалуйста, держись, скоро придет помощь. Все будет хорошо.

Один из охранников тронул Небесного за плечо:

– Твой отец сильный человек. Не мог не войти первым. Ты же знаешь, он всегда так поступал.

– Всегда так поступает.

– Конечно. Он выживет.

Небесный хотел что-то сказать, слова уже сложились у него в голове, но неожиданно момио зашевелился – медленно, как во сне, а затем все более энергично. На миг юноша не мог поверить собственным глазам: ни одно живое существо не способно двигаться после таких ранений, тем более с чудовищным проворством и ожесточенностью.

Выкатившись из капсулы, момио с кошачьей грацией вскочил на ноги, шагнул к одному из охранников и изящно взмахнул уцелевшей рукой. Острое лезвие рассекло горло, охранник рухнул на колени, из раны фонтаном забила кровь. На миг момио застыл, выставив перед собой руку-оружие, затем мудреный еж из клинков застрекотал и защелкал – один нож втянулся, пуская на свое место другой, сверкающий голубым блеском хирургической стали. Пассажир следил за этим процессом с завораживающим спокойствием.

И вдруг он шагнул к Небесному.

Руки все еще сжимали автомат Констанцы, но страх был до того силен, что юноше даже не пришло в голову угрожающе поднять оружие. Момио смотрел на Небесного, мышцы лица странным образом перекатывались, словно десятки дрессированных личинок ползали между кожей и черепными костями. Но вот их беспорядочное движение прекратилось, и Небесному на мгновение почудилось, будто он смотрит в зеркало: лицо «спящего» казалось грубым подобием его собственного. Затем мышцы вновь задергались, словно по отражению пробежала рябь, и сходство исчезло.

Момио улыбнулся и ткнул Небесного в грудь сверкающим лезвием. Боли почему-то не было, – казалось, «спящий» просто толкнул его под ребра. Задыхаясь, Небесный отшатнулся.

Сзади двое уцелевших силовиков взяли оружие на изготовку.

Небесный сполз на пол, пытаясь наполнить легкие воздухом. Вместо облегчения нахлынула нестерпимая боль. Нож пассажира почти наверняка проткнул легкое, а ребро оказалось сломанным при ударе. Но лезвие не задело сердце. И он может двигаться – значит, не поврежден и позвоночник.

Прошел еще миг. Почему охранники не открывают огня? Он видел спину пассажира – отличная мишень.

Разумеется, дело в Констанце. Момио стоит между ней и охранниками. Слишком велик риск, что пули, пробив тело диверсанта, достанут и ее. Она могла бы отступить, но двери, ведущие в соседние отсеки, герметично закрыты, и просто распахнуть их невозможно. Единственный путь – вверх по лестнице. Но диверсант тут же окажется у нее за спиной. Подниматься по вертикальной лестнице однорукому – задача не из легких, но обычные представления о физических возможностях здесь едва ли уместны.

– Небесный, – произнесла Констанца, – у тебя мой автомат… и линия огня лучше, чем у них обоих. Стреляй же.

Все еще лежа и задыхаясь – воздух словно закипал у него в легких, – он поднял автомат и повел стволом в сторону пассажира, который спокойно шел к Констанце.

– Стреляй, Небесный.

– Я не могу.

– Сможешь. Ради безопасности Флотилии.

– Не могу.

– Стреляй!

Руки дрожали – он едва удерживал оружие, какая уж тут прицельная стрельба. Небесный повернул дуло в сторону диверсанта, закрыл глаза, борясь с черной обморочной волной, и нажал на спуск.

Короткая очередь походила на громкую отрыжку. Этот звук смешался с металлическим звоном – прошедшие сквозь человеческую плоть пули вонзались в броневую обшивку коридора.

Пассажир замер, словно собираясь вернуться за чем-то забытым, и упал.

Позади него по-прежнему стояла Констанца.

Она шагнула вперед и пнула момио, но никакой реакции не последовало. Небесный выпустил автомат, пальцы безжизненно разжались. К нему уже подбежали оба охранника, продолжая целиться в пассажира.

Небесный с трудом перевел дух:

– Он мертв?

– Не знаю, – сказала Констанца. – Во всяком случае, никуда не спешит. Ты в порядке?

– Не могу дышать.

Она кивнула:

– Переживешь. Надо было застрелить его, когда я тебе сказала.

– Я застрелил.

– Нет, ты стрелял наугад, и тебе повезло с рикошетом. Ты мог бы перебить всех нас.

– Но не перебил.

Она наклонилась и подобрала с пола автомат.

В это время на лестнице появилась бригада врачей. Разумеется, ни у кого из участников происшествия не было времени вдаваться в подробности, и теперь медики рассеянно озирались, не зная, кем заняться в первую очередь. Тяжело ранен начальник, ранения двух других членов экипажа также могут представлять опасность для жизни. Но есть четвертый пострадавший – тот, чей статус еще выше, один из пассажиров, заботиться о которых команду приучили с младых ногтей. Тот факт, что момио выглядел не совсем обычно, почему-то ускользнул от их внимания.

Медик склонился над Небесным и, бегло осмотрев юношу, прижал к его лицу респиратор. В легкие хлынул поток живительного кислорода, и обморочная волна откатилась назад.

– Помогите Титу, – проговорил Небесный, указывая на отца. – И если можно, пассажиру.

– Ты уверен? – спросил врач, уже успевший разобраться в ситуации.

Прежде чем ответить, Небесный покрепче прижал к лицу маску. В его сознании рисовались картины того, что он сделает с пассажиром. Убийца будет подвергнут самым изощренным пыткам.

– Еще как уверен.

Глава одиннадцатая

Когда при очередной попытке вырваться из паутины сна я очнулся, меня била дрожь. Снова Хаусманн. Перед глазами все еще стояла пугающе яркая картина: я был рядом с Небесным и наблюдал, как его раненого отца уносили из камеры. В тусклом освещении каюты я осмотрел свою руку: в центре правой ладони смоляным пятном чернела свернувшаяся кровь.

Сестра Душа говорила, что штамм нестойкий, но болезнь едва ли оставит меня сама по себе. Разумеется, ждать мне некогда – надо догонять Рейвича. И все-таки предложение Души провести еще неделю в «Айдлвилде» и выгнать вирус показалось мне вдруг куда предпочтительней, чем надежда на возможности собственного организма. К тому же, что бы мне ни говорили, – где гарантия, что активность вируса уже достигла пика?

Следующее ощущение было знакомым и малоприятным – тошнота. Я не слишком привык к невесомости, а нищенствующие не позаботились снабдить меня таблетками для подобных ситуаций. Несколько минут я размышлял, стоит ли покинуть кабину или лучше просто лежать, терпеливо перенося мучения, пока мы не доберемся до Блистающего Пояса. Доводы желудка оказались более убедительными, и я направился в кают-компанию. В одной из инструкций, которые украшали каюту, сообщалось, что я могу купить там препараты, снимающие приступы тошноты.

Путешествие оказалось куда более авантюрным, чем мне хотелось.

Это сферическое помещение, просторное, герметичное и меблированное, находилось где-то в носовой части корабля. Там можно было приобрести пищу, лекарства и кое-что еще, помогающее скрасить одиночество. Но путь лежал через лабиринты узких проходов, они вились вокруг двигательной секции, точно змеиный выводок. Инструкции, висевшие в каюте, советовали не задерживаться в некоторых отсеках корабля, предоставляя пассажиру самостоятельно делать выводы о состоянии радиационной защиты на борту.

По дороге я вспоминал свой сон.

Что-то в нем меня настораживало. Прежде всего мучительное несоответствие с тем, что мне было известно о Небесном Хаусманне. Я не такой уж великий знаток биографии Небесного, но если ты вырос на Окраине Неба, то не можешь не знать некоторых фактов. Например, что Небесный боялся темноты после аварии на «Сантьяго», когда взорвался один из кораблей Флотилии. Все знали, каким образом при этом погибла его мать. Лукреция была прекрасной во всех отношениях женщиной, ее любила и уважала вся Флотилия. Тит тоже пользовался всеобщим уважением. Возможно, его побаивались, но в этом чувстве не было ненависти. Этого человека называли «каудильо». Небесного воспитывали не так, как остальных детей, но в любом случае родители не виновны в его преступлениях.

Также общеизвестно, что друзей у Небесного было немного. История сохранила имена Норкинко и Гомеса – его соучастников… нет, пожалуй, равноправных участников дальнейших событий. Что еще? Тита тяжело ранил диверсант, который скрывался среди пассажиров. Отец Небесного умер несколько месяцев спустя: диверсант вырвался из корабельного изолятора, пробрался в каюту к выздоравливающему Титу и убил его.

Я был озадачен. Сон завел меня в какие-то дебри. Не помню, чтобы кто-нибудь делился со мной слухами о шестом корабле – «Калеуче», который следовал за Флотилией, подобно своему легендарному призрачному тезке. Даже само название «Калеуче» мне ни о чем не говорило. Что происходит, черт возьми? Может быть, этот индоктринационный вирус достаточно осведомлен о жизни Небесного, чтобы рассеять мое прежнее невежество? Или мне посчастливилось подцепить какую-то пиратскую версию, и теперь я наблюдаю повороты истории, неизвестные большинству людей? И опять-таки, что это за образы – забытые, хотя и достоверные, факты истории или выдумки сектантов, которым понадобилось подбросить что-нибудь свеженькое своей пресыщенной пастве?

Сейчас я ничего не узнаю, но, пожалуй, в следующих снах мне предстоит познакомиться с дальнейшими событиями жизни Небесного, хочется того или нет. Не скажу, что такая перспектива приводит в восторг – я бы предпочел сновидения иного рода, – но признаюсь, что кое-какое любопытство во мне пробудилось.

А сейчас мне предстоит ползти по трапу. Поэтому лучше выбросить из головы сновидения и обратить мысли к конечному пункту маршрута «Стрельникова».

Блистающий Пояс.

Я слышал о нем еще на Окраине Неба. Да и кто не слышал? Это один из нескольких десятков миров, чья известность простирается на другие планетные системы и манит к себе сквозь многие световые годы. Для обитателей сонма заселенных миров Блистающий Пояс олицетворяет безграничную щедрость, роскошь и свободу. Он то же, что и Город Бездны, но лишен его тягостной чопорности. Идею поселиться здесь обсуждал хотя бы в шутку каждый, кто заработал состояние или связал себя брачными узами с влиятельной семьей. Во всей нашей системе нет другого столь же шикарного мира. Многим он представляется просто легендой, особенно тем, для кого шанс попасть сюда ничтожен.

Но Блистающий Пояс существует на самом деле.

Он представляет собой цепочку из десяти тысяч фешенебельных анклавов, которые выстроились кольцом на орбите Йеллоустона, – восхитительная череда аркологий, «каруселей» и цилиндров, украсившая планету нимбом из сверкающих искр. Безусловно, Город Бездны можно назвать денежным мешком системы. Но, как всякий денежный мешок, он страдает консерватизмом – немудрено в трехсотлетнем возрасте – и подавляющим чувством собственной значимости. Блистающий Пояс, напротив, находится в состоянии непрерывного перерождения. Орбитальные станции то и дело извлекаются из общей конструкции и возвращаются, отремонтированные, или их место занимают другие. Субкультуры расцветают тысячами и увядают, когда их поборники решают испробовать что-нибудь новое. Искусство в Городе Бездны ограничивается рамками традиционных форм – в Блистающем Поясе поощряется все, что угодно. Я знаю одного художника, чьи шедевры живут лишь доли секунды, ибо создаются из кварк-глюоновой плазмы, а их дальнейшее существование суть зыбкие следы в памяти. Другой мастер особым образом формирует атомные заряды и создает ядерные грибы, в очертаниях которых угадывается портретное сходство с разными знаменитостями. Здесь процветают безумные социальные эксперименты. Например, тирания, установленная на добровольных началах, при которой тысячи людей с готовностью отдаются диктаторской власти, ради того, чтобы избавиться от необходимости принимать решения и нести за них ответственность. Есть анклавы, чьи обитатели поголовно отключают у себя высшие мозговые функции, чтобы жить, подобно стаду, под присмотром машин. На других станциях люди имплантируют свое сознание обезьянам или дельфинам и в буквальном смысле с головой уходят в перипетии борьбы за власть на ветвях деревьев или в меланхолические сонарные грезы. И повсюду группы ученых, чьи мозги прошли обработку у жонглеров образами, углублялись в метаструктуру пространства и времени и замышляли невероятные опыты, которые ставили под угрозу основы существования мира. Поговаривали, что однажды они откроют технологию сверхсветовых скоростей и передадут ее секрет союзникам, а те смонтируют на своих станциях необходимое оборудование. Разумеется, первый из посторонних об этом узнает не раньше, чем половина Блистающего Пояса вдруг бесследно исчезнет.

Короче говоря, в таком местечке, как Блистающий Пояс, даже в меру любознательный человек запросто мог прожить половину жизни и сам того не заметить. Но вряд ли Рейвич застрянет там надолго, прежде чем спустится на Йеллоустон. Его цель – как можно скорее оказаться в Городе Бездны и затеряться там.

Так или иначе, но я от него не отстану.

Продолжая бороться с тошнотой, я вполз в кают-компанию и обнаружил, что там уже собралось немало народу. Положение тела в пространстве правилами не регламентировалось (разумеется, пока двигатели тихохода выключены), но все пассажиры предпочли закрепиться одинаково. Найдя в стене свободную ременную петлю, я сунул в нее локоть и принялся ненавязчиво изучать размороженных попутчиков. «Слякоть» вполголоса беседовала, разбившись на пары и тройки, между которыми медленно плавал слуга-сфероид с крошечными пропеллерами. Он перемещался от группы к группе, предлагая свои услуги. Полный набор необходимых для этого средств размещался по его экватору под лючками. Ни дать ни взять беспилотник в поисках цели, только беззвучный.

– Не нужно так дергаться, друг, – невнятно прохрипел кто-то на русише. – Это всего лишь робот.

Решительно, чутье начинает мне изменять: я даже не заметил, как этот тип подкрался. Лениво обернувшись, я посмотрел на него. Передо мной высилась гора мяса, загородившая полотсека. Розовая физиономия треугольной формы и шея на вид потолще моей ляжки. От бровей до фронтальной линии волос сантиметра два, не больше, длинные черные волосы зачесаны назад и облепляют череп, напоминающий грубо обтесанный булыжник. Широкий рот, застывший в брезгливой гримасе, обрамляют густые черные усы, а по широченной челюсти пробегает узенькая черная бородка. Он висел передо мной, скрестив руки на груди, словно собирался сплясать казачка. Невообразимо перекачанные мышцы, казалось, вот-вот разорвут сюртук – долгополый стеганый сюртук, на который кое-как нашиты лоскуты жесткой блестящей материи, рассыпающие миллионы радужных бликов. Его глаза смотрели сквозь меня, не фокусируясь, словно сквозь стеклянную стену. В общем, неприятности гарантированы.

– Никто и не дергается, – отозвался я.

– Э, дружок, да ты разговорчивый. – Тип закрепился рядом со мной. – Я тоже не прочь потолковать.

– Замечательно. Потолкуй еще где-нибудь, ладно?

– А что так невежливо, дружок? Не нравится тебе Вадим?

– Жалко развеивать твои сомнения в этом, – перешел я на норт, хотя мог сносно общаться на русише, – но, видно, иначе нельзя. И пока мы не познакомились поближе, я тебе не дружок. А теперь проваливай, мне надо подумать.

– Вот и я подумаю… над твоими словами.

Рядом по-прежнему вился слуга. Тупая машина, понятно, не замечала, что между нами летят искры. Она воспринимала нас как приятелей-путешественников и предлагала соответствующие товары. Прежде чем амбал в сюртуке успел произнести хоть слово или просто шевельнуться, я попросил у слуги инъекцию скополамина с декстрозой – старое доброе средство от тошноты, вдобавок самое дешевое из того, что было представлено в ассортименте. Как и у всех пассажиров, у меня была бортовая кредитная карточка, но я слегка сомневался, что моих средств хватит даже на этот «коктейль». Однако слуга повиновался, крышка распахнулась, и моему взору предстал одноразовый шприц.

Подхватив шприц, я закатал рукав и вонзил иглу в вену так, будто ожидал биологической атаки.

– Эге, а ты, похоже, профи. Никаких колебаний. – Вадим перешел на ломаный норт; он еле выговаривал слова, но в голосе звучало искреннее восхищение. – Ты, часом, не врач?

Я прикрыл рукавом шарик, вспухающий на месте укола.

– Не совсем. Хотя больные тоже по моей части.

– Правда, что ли?

– Буду рад доказать тебе на деле.

– Но я же не больной.

– Поверь, это не проблема.

Любопытно, дошло ли до него, что он выбрал не самого лучшего собеседника, чтобы скоротать время. Я вернул использованный шприц слуге. Зелье уже действовало, тошнота понемногу унималась, оставляя лишь легкое недомогание. Уверен, тут в арсенале имелись более эффективные средства от укачивания. Но они были мне явно не по карману.

– Крутой парень. – Амбал покачал головой – а мне-то казалось, что его шея не приспособлена для подобных движений! – Мне это нравится. Но насколько ты крут на самом деле?

– Не думаю, что тебя это должно интересовать, но можешь проверить.

Слуга повисел возле нас еще пару минут, после чего решил отчалить и перебраться к другой группе. В кают-компании появилось еще несколько пассажиров, они поглядывали по сторонам с тоской в глазах.

Я догадывался, что они чувствуют. Какая ирония: преодолеть десятки парсеков, разделяющих звездные системы, и только на борту этого тихоходного корыта впервые ощутить себя участником космического путешествия!

Амбал по-прежнему пялился на меня. Казалось, чуть напряги слух и услышишь, как в черепе у него усердно вращаются шестеренки. Я не сомневался: других ему было куда легче запугать, чем меня.

– Повторяю, я Вадим. Все зовут меня просто по имени. Вадима тут все знают – он, так сказать, местная достопримечательность. А ты кто?

– Таннер, – сказал я. – Таннер Мирабель.

Он кивнул медленно и с пониманием, словно мое имя ему что-то говорило.

– Что, серьезно?

– Да.

Меня действительно так зовут, но терять мне нечего. Вряд ли Рейвич знаком с этим субъектом, хотя наверняка подозревает, что кто-то висит у него на хвосте. Кагуэлла держал свои операции в строжайшем секрете и всегда скрывал имена своих людей. В лучшем случае Рейвич мог раздобыть у нищенствующих список пассажиров «Орвието» – но что дальше? Кто из них охотник, а кто мирная пташка?

– Откуда ты, Мирабель? – спросил Вадим, стараясь изобразить дружеское участие.

– Тебе это знать незачем. Пойми, Вадим, я действительно не хочу с тобой разговаривать. Будь ты хоть сто раз достопримечательным.

– Но у меня к тебе деловое предложение, Мирабель. Думаю, ты должен его выслушать.

Он все пялился на меня одним глазом, словно сканером просвечивал. Другой глаз тупо и рассредоточенно смотрел куда-то через мое плечо.

– Меня не интересует бизнес, Вадим.

– А жаль. – Он понизил голос. – Мы направляемся в опасное место, Мирабель. И особенно оно опасно для новеньких.

– Что опасного в Блистающем Поясе?

Он ухмыльнулся, но тут же помрачнел:

– Блистающий Пояс… да. Это очень интересно. Уверен, что тебя там будут ждать… маленькие сюрпризы. – Он замолчал и погладил свободной рукой щетинистый подбородок. – А ведь мы даже не упомянули Город Бездны, да?

– «Опасность» – понятие относительное, Вадим. Не знаю, как здесь, но у меня на родине оно означает чуть больше, чем извечный риск взять не ту вилку на званом обеде. Поверь, я как-нибудь разберусь с Блистающим Поясом. Да и с Городом Бездны тоже.

– Думаешь, тебе известно об опасности все? Да ты и понятия не имеешь, Мирабель, во что ввязался. По-моему, ты полный невежда. – Он снова умолк, теребя жесткий лоскут на лацкане своего сюртука, и на кончиках его пальцев заиграли радужные сполохи. – Потому я и говорю сейчас с тобой, понял? Я для тебя добрый самаритянин.

Кажется, до меня дошло, куда он клонит.

– Хочешь стать моей крышей?

– Какие невежливые слова, – поморщился Вадим. – Пожалуйста, не выражайся так больше. Я бы предпочел побеседовать насчет взаимного договора о безопасности.

Я кивнул:

– Давай побеседуем. Ведь на самом деле ты местный, а вовсе не из размороженных? И если я что-то понимаю, ты неотъемлемая часть этого корыта. Правильно рассуждаю?

Он нервно ухмыльнулся.

– Скажем так: мне это корыто знакомо чуть лучше, чем среднестатистическому молокососу из свежей бочки «слякоти». И у меня есть друзья в окрестностях Йеллоустона. Дельные и крепкие ребята. Которые могут позаботиться о новичке, не допустить, чтобы он – или она – попал в беду.

– А как они поступают, если новичок отказывается от вашей помощи? Добрые самаритяне превращаются в источник неприятностей?

– Ты уж слишком циничен.

– Знаешь что, Вадим? – Я широко улыбнулся. – По-моему, ты просто гнусный мелкий пройдоха. Никаких ребят на самом деле нет, правда? А сфера твоего влияния ограничена корпусом этой посудины – и даже тут ты не имеешь особого веса.

Он расцепил свои огромные лапы и вновь сложил их на груди:

– Полегче на поворотах, Мирабель.

– Нет, Вадим, это тебе надо быть поосторожнее. Я мог тебя сто раз прикончить, но ты просто зануда, и никто больше. Оставь меня в покое и пробуй свои трюки на ком-то другом. – Я кивнул в сторону отсека. – Здесь навалом кандидатов. А еще лучше – ползи в свою вонючую каюту и чуточку поработай над рекламой. Стоит придумать что-нибудь поубедительнее, чем загадочные ужасы Блистающего Пояса. Займись, что ли, консультациями по вопросам моды.

– Мирабель, ты и в самом деле не знаешь?

– Чего я не знаю?

Он посмотрел на меня с жалостью, и на какой-то миг показалось, что я непоправимо ошибся в оценке ситуации. Но тут Вадим тряхнул головой, отчалил от стены отсека и пересек кают-компанию, точно фамильное привидение, хлопая полами сюртука. Наша посудина начала набирать скорость, что помогло Вадиму описать плавную дугу и весьма элегантно подлететь к новоприбывшему путешественнику-одиночке – низенькому лысоватому типу, бледному и на вид очень рассеянному.

Я увидел, как Вадим пожимает ему руку. Дубль два.

Ну что же, удачи. Вопрос – кому?

На борту в равных пропорциях смешались мужчины и женщины, представители всех генетических типов. Наверняка здесь нашлась бы и парочка аристократов с Окраины Неба, но меня они не интересовали. Я вполуха прислушивался к их разговору, но вскоре бросил это занятие: акустика превращала слова в кашу, из которой временами всплывали отдельные слова, когда кто-то из собеседников повышал голос. Однако я разобрал, что они говорят на норте. На Окраине Неба этим языком по-настоящему владеют считаные единицы, хотя почти каждый способен худо-бедно на нем объясняться: это единственный язык, который в ходу у всех фракций и потому используется при дипломатических переговорах и торговле с третьими сторонами. Южане говорят на кастеллано, наречии, которое прибыло сюда на борту «Сантьяго», – разумеется, с изрядной примесью других языков: состав Флотилии был разнообразен. На севере в ходу смесь из иврита, фарси, урду, панджаби и старого предшественника норта, английского, но с солидной примесью португальского и арабского. Обычно аристократы владеют нортом лучше среднего гражданина – это считается признаком утонченности. Мне пришлось освоить норт по несколько другой причине – по той же, по какой и на большинстве северных наречий… ну и, кроме того, я довольно неплохо говорю на русише и каназиане.

Я почти уверен: русиш и норт повсеместно используются на Блистающем Поясе и в Городе Бездны, даже при общении с помощью машин. Но основным языком демархистов, основавших Йеллоустон, все-таки остается каназиан – скользкая смесь квебекского французского и диалекта швейцарских кантонов. Говорят, каназиан толком не освоишь, если у тебя голова не набита лингвистическими процессорами, – структура этого языка слишком непривычна и слишком противоречит жестким закономерностям грамматики, которые глубоко сидят в мозгах у каждого из нас.

Пожалуй, это и мне прибавило бы головной боли. Но к счастью, демархисты – закоренелые торгаши. Более двух веков Йеллоустон был центром процветающей межзвездной торговой сети. За ее счет кормились многие молодые колонии, а потом она, точно вампир, высасывала свои вливания обратно, когда техническое развитие колоний достигало должного уровня. Для таких кровососов умение находить общий язык – в буквальном смысле тоже – жизненная необходимость.

Само собой, путешествие не обещает быть безопасным. Насчет этого я полностью согласен с Вадимом… правда, меня ждут опасности несколько иного рода. Те, которые нельзя выявить и ликвидировать. Их источник – я сам. Я не разбираюсь в тонкостях культуры этого мира, который обогнал мою планету в развитии как минимум лет на двести. Да, это не вредно для моего здоровья, не опасно для жизни. Под угрозой оказывается моя миссия.

Этого уже достаточно, чтобы быть осторожным. Но не покупать же фальшивую «гарантию защиты» у головорезов типа Вадима – есть у него какие-то связи или нет.

Кстати, о Вадиме… Что-то привлекло мое внимание, а через секунду я понял: этот тип оказался в эпицентре разборки.

Он сцепился с каким-то парнем, который, похоже, только что вошел в отсек. Противники тузили друг друга, продолжая при этом держаться за петли. Неужели Вадим встретил достойного соперника? Нет. Вскоре я уловил в движениях моего недавнего собеседника какую-то томную скуку. Вадим просто позволял противнику строить иллюзии насчет соотношения сил. Прочие пассажиры изо всех сил делали вид, что не замечают потасовки, и явно благодарили судьбу за то, что этот бандит наконец нашел себе жертву.

И тут у Вадима переменилось настроение.

В один миг притиснув новичка к стене, он принялся вдавливать свою мясистую пятерню в перекошенную от страха физиономию противника. Тот хотел что-то сказать, но Вадим нажал сильнее, загоняя слова обратно в глотку, и все, что парень ел на обед, вдруг исторглось наружу. Брезгливо отодвинувшись, Вадим перехватил скобу чистой рукой и впечатал кулак в живот пассажиру, чуть пониже грудной клетки. Парень хрипло кашлянул, его глаза налились кровью. Он попытался вдохнуть прежде, чем Вадим нанесет очередной удар.

Но Вадим решил, что с него хватит. Он помедлил лишь для того, чтобы вытереть руку о матерчатую обивку стены, потом отцепился и уже был готов оттолкнуться ногами, чтобы вылететь в один из дверных проемов.

Расчет траектории занял не больше секунды. Я сделал толчок первым. Восхитительный миг свободного падения – и я ткнулся в стену в метре от Вадима и его жертвы. Вадим растерянно уставился на меня:

– Мирабель… кажется, мы завершили переговоры?

– Я их только что возобновил, Вадим, – ответил я с лучезарной улыбкой.

После чего закрепился получше и нанес удар с той же небрежной легкостью, с которой амбал отделывал пассажира, и примерно в то же место. Вадим с тихим стоном сложился пополам, точно бумажная фигурка.

К этому времени остальные пассажиры успели забыть, что должны изображать непричастность.

– Не знаю, кто из вас общался с этим человеком, – обратился я к окружающим, – но сомневаюсь, что он на самом деле профессионал. По моему мнению, это только слова. Если вы заплатили ему за охрану, то почти наверняка выбросили свои деньги.

– Ты покойник, Мирабель, – сумел выдавить из себя Вадим.

– Значит, мне нечего бояться.

Я поглядел на его жертву. Пассажир, успевший чуть порозоветь, вытирал рукавом губы.

– Вы целы? Я не видел, как началась драка.

Ответ прозвучал на норте, но с грубым акцентом, который я не смог с ходу определить. Парень был невысок ростом и коренаст, как бульдог. Этим сходство с бульдогом не ограничивалось: к его физиономии точно приросла задиристая гримаса. Картину дополнял плоский нос и коротенький редкий «ежик», напоминающий щетину.

– Да… – он разгладил на себе одежду, – со мной все в порядке, спасибо. Этот олух начал угрожать, затем полез драться. Я рассчитывал, что кто-нибудь мне поможет, но вдруг почувствовал себя… предметом меблировки.

– Да уж. – Я презрительно оглядел «почтенную» публику. – Однако вы дали ему отпор.

– Черта с два это мне помогло.

– Боюсь, Вадим не из тех, кто способен оценить благородный жест. Вы уверены, что не сильно травмированы?

– Разве что немного тошнит, вот и все.

– Погодите.

Я щелкнул пальцами, подзывая слугу, который все это время висел в нескольких метрах от нас, – теперь я знал, как выглядит кибернетический буриданов осел. Когда он приблизился, я попытался приобрести для спасенного порцию противорвотного «коктейля», но на этот раз мои финансы действительно были на нуле.

– Спасибо. – Пассажир скупо улыбнулся. – Но думаю, у меня на счете достаточно средств.

Он обратился к роботу на каназиане – слишком быстро и тихо, чтобы я уловил смысл, – и тот выдал ему шприц с каким-то снадобьем.

Пока пассажир возился со шприцем, пытаясь попасть в вену, я повернулся к Вадиму:

– У меня хорошее настроение, Вадим. Можешь катиться на все четыре стороны. Но мне бы не хотелось снова увидеть тебя в этой каюте.

Он посмотрел на меня, кривя губы. На усах, точно хлопья, висели капли блевотины.

– Наши переговоры не закончены, Мирабель.

Отцепившись от стены, он повис в воздухе и обвел взглядом комнату. Очевидно, рассчитывал удалиться достойно. Однако я успел позаботиться, чтобы эта попытка потерпела крах.

– Погоди. – (Вадим как раз напрягся, намереваясь оттолкнуться от стены.) – С чего ты решил, будто я позволю тебе убраться, не вернув все, что ты успел украсть?

Он замешкался, оглядываясь на меня:

– Я у тебя ничего не крал. И у вас, мистер Квирренбах…

– Это правда? – осведомился я у пострадавшего.

Квирренбах замялся и покосился на Вадима:

– Да… да. Он у меня ничего не украл. Я даже не успел с ним толком заговорить.

– А как насчет остальных? – Я повысил голос, обращаясь к пассажирам. – Этот подонок успел у вас что-нибудь выманить?

Тишина. Примерно этого я и ожидал. Никто не решится признать первым, что его одурачила такая мелкая крыса, – теперь, когда они увидели, что он за ничтожество.

– Видишь, Мирабель, здесь таких нет.

– Может быть. – Я кивнул, выбросил вперед руку и схватил его за грудки. Лоскуты жесткой материи были холодными и сухими и на ощупь напоминали змеиную кожу. – А как насчет остальных пассажиров? У тебя были все шансы обтрясти человек десять с тех пор, как мы стартовали.

– Ну и что с того? – произнес он почти шепотом. – Это не твоя забота.

Его тон менялся с каждой секундой. Казалось, он корчится и оплывает, точно восковая фигура над огнем. Я мог смять его руками и придать любую форму.

– Как насчет того, чтобы не совать нос куда не просят и оставить меня в покое? Чего ты за это хочешь?

– Пытаешься дать мне на лапу? – рассмеялся я.

– Стоит хотя бы попробовать.

Во мне что-то щелкнуло. Я подтянул Вадима к себе и так шарахнул об стену, что вышиб воздух из легких, потом еще и еще. Красная пелена гнева окутала меня теплым гостеприимным туманом. Я чувствовал, как под моими кулаками трещат его ребра. Вадим пытался отбиваться, но я был быстрее и сильнее и не сомневался, что прав.

– Перестаньте! – донеслось будто издалека, с полпути к бесконечности. – Перестаньте, с него хватит!

Квирренбах оттаскивал меня от Вадима. Еще двое пассажиров подлетели поближе, изучая дело моих рук со смесью ужаса и изумления. Физиономия Вадима превратилась в омерзительный синяк, с уголков рта стекали блестящие алые струйки. Должно быть, я выглядел не лучше, когда меня отделали нищенствующие.

– По-вашему, я должен быть снисходителен к этой сволочи?

– Да какая уж тут снисходительность, – сказал Квирренбах. – Но не убивать же. Что, если он сказал правду и у него действительно есть друзья?

– Это ничтожество, – отозвался я. – И авторитета у него здесь не больше, чем у нас с вами. Положим, есть дружки… но мы вроде держим путь в Блистающий Пояс, а не в пограничное поселение, где про законы никто и не слыхивал.

Квирренбах как-то очень странно посмотрел на меня:

– Вы это серьезно? Действительно думаете, что мы летим к Блистающему Поясу?

– А разве нет?

– Блистающего Пояса не существует. Уже несколько лет. Мы направляемся совершенно в другое место.

Багрово-сизая маска – рожа Вадима – дернулась и породила неопределенный звук: не то бульканье, словно он прополаскивал рот кровью, не то мстительный смешок.

Глава двенадцатая

– И как это понимать?

– Что именно, Таннер?

– Насчет того, что Блистающего Пояса не существует. Или так и будем говорить загадками?

Мы с Квирренбахом пробирались сквозь спутанные внутренности «Стрельникова» к логову Вадима. Это было нелегким делом, поскольку я прихватил с собой кейс. Мы были одни: Вадима я запер в своей каюте, едва он сообщил, где находится его собственная.

По логике, в его жилище мы могли найти то, что он выманил у других пассажиров. Для начала я завладел его сюртуком. И не собирался спешить с возвратом.

– Ну, скажем, там кое-что изменилось, Таннер.

Квирренбах неуклюже следовал за мной. Сейчас он напоминал уже не бульдога, а таксу, которая лезет в барсучью нору.

– Но я об этом ничего не слышал.

– Правильно. Все произошло недавно, когда вы уже летели сюда. Что поделать, неизбежный риск, связанный со спецификой межпланетных путешествий.

– Одна из его форм, – уточнил я, вспомнив, что физиономия у меня сейчас выглядит немногим лучше, чем у Вадима. – Так что стряслось?

– Боюсь, там очень многое переменилось…

Он умолк, тяжело и хрипло дыша, потом заговорил снова:

– Знаете, мне жаль разом разрушать все ваши ожидания. Но вам придется смириться с очевидным: Йеллоустон уже не тот, что был когда-то. И это, Таннер, еще мягко сказано.

Я припомнил, как Амелия называла место, где я смогу найти Рейвича.

– А Город Бездны все еще существует?

– О да… да. Конечно, многое переменилось… но не настолько. Город на месте, по-прежнему населен… и по меркам этого мира там все по-прежнему благополучно.

– Подозреваю, вам есть что добавить.

Я взглянул вперед. Лаз расширялся, превращаясь в цилиндрический коридор с рядом овальных дверей вдоль одной стенки. Здесь все еще было темно, и у меня на душе по-прежнему скреблись кошки.

– К сожалению… да, – ответил Квирренбах. – Город очень изменился. Он почти неузнаваем, и, наверное, то же происходит с Блистающим Поясом. Раньше Йеллоустон окружали тысячи анклавов, подобно… простите, может быть, это нескромно, но мне проще говорить метафорами… подобно ожерелью из редкостных драгоценностей самой изысканной огранки, – и у каждого камня свой блеск, своя игра.

Квирренбах перевел дух после столь длинной тирады и продолжил:

– Теперь необходимая для жизни атмосфера поддерживается от силы на сотне станций. Остальные – заброшенные, заполненные вакуумом оболочки, молчаливые и мертвые, как сплавная древесина, а среди них витает масса опасных обломков, которые затянуло на орбиту. Теперь все это называют Ржавым Поясом.

Я позволил своим мозгам переварить столь необычную информацию:

– А что случилось? Война? Или кому-то не понравилась… композиция?

– Нет… возможно, к сожалению. Всегда есть способ как-то прекратить войну. Прежние войны были не чета нынешним…

– Квирренбах!

Парень явно начинал испытывать мое терпение.

– Эпидемия, – торопливо отозвался он. – Причем весьма опасная. Но прежде чем задавать вопросы, вспомните, что я знаком с ситуацией не лучше вашего. Ведь я тоже здесь недавно.

– Вы знакомы с ситуацией куда лучше моего.

Миновав две двери, я подошел к третьей и сравнил номер с биркой на ключе, который дал мне Вадим.

– Что же это за эпидемия, если она натворила таких дел?

– Не просто эпидемия. То есть не в обычном смысле. Ее проявления были слишком… разнообразны. В них угадывалась изобретательность. Артистизм. Временами даже изощренность. Гм… мы уже пришли?

– Похоже, да. Это его каюта.

– Осторожнее, Таннер, здесь могут быть ловушки.

– Сомневаюсь. Вадим не похож на человека, привыкшего думать наперед. Для этого в мозгу должны быть извилины.

Я всунул ключ в скважину и несказанно обрадовался, когда дверь отворилась. Как только я переступил порог, включился свет, и нашим взорам предстала каюта в три-четыре раза больше моей. Освещение было тусклым из-за наслоений грязи на лампах. Квирренбах сделал шаг следом за мной и замер в нерешительности, как лощеный интеллигент, которого заставляют спуститься в канализацию.

Впрочем, мог ли я судить его строго за нежелание рисковать?

В комнате стояла невыносимая вонь немытого тела. Даже пластиковые поверхности засалились до желтизны. Едва мы вошли, на стенах ожили порнографические голограммы: двенадцать нагих женщин изгибались немыслимым образом, принимая позы, невозможные с точки зрения анатомии. Одновременно хор из двенадцати томных контральто, почти неразличимых по тембру, принялся наперебой восхвалять сексуальные доблести Вадима. Мне стало смешно, поскольку объект безудержной лести сидел в моей каюте связанный и с кляпом во рту. Женщины продолжали болтать, но через некоторое время их жесты и намеки наскучили своим однообразием.

– Судя по всему, эта комната нам и нужна, – заметил Квирренбах.

– Бездна вкуса.

– Не знаю – некоторые из пятен весьма любопытно расположены. Только зря владелец стилизовал интерьер под отхожее место – это уже не модно! – Он брезгливо, самыми кончиками пальцев, сдвинул заслонку ближайшего иллюминатора, изнутри покрытого слоем грязи, а снаружи исцарапанного микрометеоритами. – Однако у него тут еще и вид из окна. Хотя вряд ли стоящий.

Некоторое время я молча смотрел в иллюминатор. Оттуда была видна часть корпуса корабля, по которой то и дело пробегали яркие фиолетовые вспышки. Даже на ходу бригада сварщиков продолжала ремонтные работы на корпусе «Стрельникова».

– Не стоит задерживаться здесь сверх необходимого. За дело. Каждый начинает от своей стенки, двигаемся друг другу навстречу, – возможно, найдется что-нибудь занятное.

– Хорошая мысль, – отозвался Квирренбах.

Я последовал собственному совету. Вдоль всех стен и в нишах выстроились многочисленные шкафчики, – очевидно, эта комната когда-то служила кладовой. Для тщательных поисков времени не было, однако в мой кейс и глубокие карманы Вадимова сюртука перекочевала масса вещиц, которые показались мне мало-мальски ценными, – как то: горсть-другая драгоценных камешков и украшений, несколько информационных монокуляров, миниатюрных голографических камер и брошей-переводчиков. Все это Вадим вполне мог вытянуть из пассажиров «Стрельникова», тех, что побогаче. Также моим трофеем стал любопытный экземпляр часов – путешественники предпочитают не брать их с собой, отправляясь в межзвездные рейсы. Помимо всего прочего, эти часы были калиброваны на время Йеллоустона и снабжены серией циферблатов в виде концентрических орбит, по которым вместо стрелок толчками двигались крошечные изумрудные планеты.

Я застегнул браслет на запястье и с удовольствием ощутил вес часов.

– Вот так просто – берете и присваиваете? – вяло пробормотал Квирренбах.

– Вадиму никто не запрещает подать жалобу.

– Дело не в этом. То, чем вы занимаетесь, ничуть не лучше, чем…

– Вы всерьез вообразили, что он купил хоть одну из этих побрякушек? Все они украдены, и явно не только у наших попутчиков.

– Но кое-что могло быть украдено недавно. Нам следует приложить все усилия, чтобы вернуть эти вещи законным владельцам. Вы со мной согласны?

– Теоретически да, если иметь в виду отдаленное будущее, – туманно отозвался я, не прекращая поисков. – Но мы никогда не узнаем, кто был владельцем. В кают-компании претендентов не нашлось. И вообще, вам-то какое дело?

– Это называется остаточными следами совести, Таннер.

– После того, как этот мордоворот вас чуть не угробил?

– Принципы остаются принципами.

– Ладно. Если боитесь, что не сможете спать спокойно, я сам разберусь с его барахлом. И в конце концов, я что, просил вас составить мне компанию?

– Пожалуй, нет… – На его физиономии отразилась мучительная борьба чувств. Глаза лихорадочно изучали содержимое какого-то ящичка, после чего он выудил оттуда носок и печально на него уставился. – Черт побери, Таннер… надеюсь, вы не ошиблись относительно его… реального веса.

– Об этом можно не беспокоиться.

– Вы точно уверены?

– Я достаточно знаком с преступным миром.

– Ну что ж… думаю, вы правы. В любом случае это стоило обсудить.

И Квирренбах принялся без разбора распихивать по брючным карманам ту часть добычи Вадима, которая ему больше приглянулась, – купюры, в основном валюта йеллоустонцев, – нерешительно, а потом с возрастающим энтузиазмом. Я едва успел прибрать к рукам две запечатанные пачки:

– Благодарю, они мне весьма пригодятся.

– Я собирался поделиться с вами.

– Нисколько не сомневаюсь. – Я провел пальцем по ребру пачки. – Эти бумажки что-нибудь стоят?

– Да, – неуверенно ответил он. – Во всяком случае, в Пологе. Понятия не имею, какая валюта ходит в Мульче, но думаю, что эти деньги нам и вправду не помешают.

Я отправил в свой кейс еще несколько банкнот:

– Бери, пока дают, – такова моя философия.

Продолжая копаться в грудах хлама и всевозможных безделушек, я обнаружил вещицу, которая оказалась плеером для экспириенталий. Те модели, что мне доводилось видеть на Окраине Неба, не шли ни в какое сравнение с этим чудом техники. Благодаря ухищрениям разработчиков его изящный, обтекаемый корпус в сложенном виде был не толще карманной Библии.

Я обнаружил, что один карман еще свободен, и сунул туда плеер заодно с прочими мелочами, которые могли иметь определенную ценность.

– Та эпидемия, о которой вы говорили… – начал я.

– Да?

– Не понимаю, почему она нанесла такой ущерб.

– Потому что она не была биологической, то есть в общепринятом смысле. – Квирренбах перестал копаться в груде вещей и некоторое время задумчиво молчал. – Она поражала только машины, причем начиная с определенного уровня сложности. Одни вовсе прекратили работать, у других… изменился принцип действия.

Я пожал плечами:

– Пока звучит не слишком пугающе.

– Разумеется. Вы, наверное, имеете в виду роботов или системы жизнеобеспечения вроде корабельной. Но дело происходило на Йеллоустоне. Большинство устройств были микроскопическими, они находились в организмах людей, тесно связанные с их разумом и плотью. То, что стряслось с Блистающим Поясом, – лишь один из симптомов. Что-то ужасное происходит в масштабах всего человечества. Ну скажем… представьте себе четырнадцатый век, по всей Европе гуляет «черная смерть». Это вполне может показаться концом света.

– А можно подробнее?

– Опросите систему в своей каюте. Или хотя бы в этой.

– А почему бы вам самому не рассказать?

Он покачал головой:

– Нет, Таннер. Говорю вам: я знаю немногим больше вашего. Не забывайте, что мы прибыли сюда одновременно. На разных кораблях, да, но оба мы летели сквозь звезды, когда это случилось. Времени на адаптацию у меня было примерно столько же.

– А откуда вы прилетели? – тихо и спокойно осведомился я.

– С Гранд-Титона.

Американо. Таких колоний несколько: Йеллоустон, Йосемити, Глейшер и еще две-три, их названий я не помню. Все они были основаны четыре века назад по одной и той же схеме: первыми на планету высаживаются роботы, которые создают себе подобных и все необходимое для будущих колонистов. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом: через поколение-другое колония пустела. Редко какой из ныне существующих кланов может похвалиться, что ведет свою родословную от первых поселенцев-американо. Большинство обитателей этих миров – потомки более поздних волн колонизации, поселенцев, прибывших на субсветовиках. Большинство этих колоний – демархистские государства наподобие Йеллоустона.

Окраина Неба – совсем другое дело. Это единственный мир, заселенный экипажем первого поколения.

Иногда люди учатся на своих ошибках.

– Я слышал, что на Гранд-Титоне живется неплохо, – сказал я.

– Да. Наверное, вам интересно, ради чего меня сюда понесло.

– Вообще-то, нет. Это не мое дело.

Он снова прервал раскопки. Похоже, отсутствие интереса к его биографии было ему в новинку. Я перебирал вещи и мысленно считал секунды. Счет перевалил за дюжину, когда Квирренбах заговорил:

– Я музыкант… то есть композитор. Работаю над симфоническим циклом, это труд всей моей жизни. Вот что привело меня сюда.

– Музыка?

– Да, музыка – хотя едва ли можно назвать этим затасканным словечком то, что рождается в моем сознании. Моя следующая симфония… это должен быть шедевр, вдохновленный нечем иным, как самим Городом Бездны. – Он улыбнулся. – Она задумывалась как возвышенный гимн этому Городу, воплощению блеска Бель-Эпок – сочинение, бурлящее жизненной силой и энергией. Но теперь, я чувствую, это будет что-то мрачное и торжественное, в духе Шостаковича. Тяжелые чувства, вызванные осознанием суровой действительности, – колесо истории вновь повернулось, и наши бренные мечты перемолоты в пыль. Симфония эпидемии.

– И ради этого вы проделали весь путь? Чтобы нацарапать несколько нот?

– Вот именно, нацарапать несколько нот. Почему бы и нет? Ведь кто-то должен это сделать.

– Но дорога домой займет у вас десятилетия.

– Удивительно, но сей факт успел отпечататься в моем подсознании раньше, чем вы любезно сделали это замечание. Мое путешествие – всего лишь прелюдия, а потраченное на него время – просто миг в сравнении с несколькими веками, которые пролетят до его завершения. Оно будет длиться почти столетие – в два-три раза больше, чем прожил любой из великих композиторов. Разумеется, я посещу десятки миров. Я буду постоянно прокладывать новые маршруты, устремляясь туда, где происходят самые значительные события. Почти наверняка войны, эпидемии и смуты будут продолжаться, но также будут происходить чудеса и совершаться удивительные открытия. И все это послужит пищей моему грандиозному произведению. А когда я пойму, что оно завершено, и не почувствую при этом ни отвращения, ни разочарования… наверное, тогда я уже достигну заката своих дней. У меня, знаете ли, не хватает времени следить за новинками в технологии долгожительства – все силы надо отдавать работе. Так что остается прибегнуть к каким-нибудь общедоступным средствам, надеюсь, я успею завершить свое выдающееся творение. Затем займусь окончательной шлифовкой. Я сведу грубые наброски, сделанные тут и там, в единое целое и, может быть, добавлю несколько легких штрихов. Несомненно, к тому времени я достигну большего мастерства. И тогда я сяду на корабль и вернусь на Гранд-Титон – если он еще будет существовать, – где объявлю о мировой премьере. Это будет действительно мировая премьера… Конечно, она состоится лет через пятьдесят, а может быть, и больше. Все зависит от того, насколько расширятся к тому времени границы освоенного космоса. Новость должна достичь самых отдаленных колоний, а людям нужно добраться до Гранд-Титона – все это требует времени. Подготовить концертную площадку – у меня есть на примете одно подходящее место, собрать достойный состав оркестра… может быть, применив клонирование – как получится. Все это время я буду спать. И когда минуют эти пятьдесят лет, я воспряну ото сна, шагну в свет прожекторов и встану за пульт, чтобы дирижировать своим опусом. Не важно, сколько мне останется после этого. Я буду купаться в лучах славы, которой не испытывал и не испытает ни один из ныне живущих музыкантов. Имена великих композиторов будут упоминаться лишь в связи с моим именем. Они померкнут рядом с ним, точно россыпь крошечных звездочек рядом со звездой первой величины. Мое имя прозвучит в веках мощным неумирающим аккордом…

Он умолк.

– Что ж, вам есть к чему стремиться, – заметил я после длительной паузы.

– Наверное, вы решили, что я чудовищно тщеславен.

– Ну что вы, Квирренбах. У меня даже в мыслях такого не было…

Моя рука, шарившая в этот момент в недрах одного из выдвижных ящичков, наткнулась на что-то необычное. Откровенно говоря, я рассчитывал найти хоть какое-нибудь оружие, желательно помощнее моего заводного пистолета. Однако Вадим, похоже, обходился без подобных игрушек. И вот теперь…

– А вот это уже интересно!

– Что вы нашли?

Я извлек на свет тускло-черную металлическую шкатулку величиной с сигарный ящик и открыл ее. В маленьких отделениях обнаружилось шесть алых пузырьков. Еще там было мудреное стальное устройство наподобие шприца, но с рукояткой как у пистолета. Ее украшал изящный пестрый рельеф в виде кобры.

– Понятия не имею. Есть какие-то предположения?

– Да нет, пожалуй… – Квирренбах с искренним любопытством разглядывал пузырьки. – Одно могу сказать: это что-то… противозаконное, по крайней мере так выглядит.

– Знаете, я того же мнения.

Когда я протянул руку за шкатулкой, Квирренбах спросил, почему меня так интересует ее содержимое.

Причина была проста. Я вспомнил шприц, который выпал из кармана неуемного монаха во время той памятной разборки в пещере. Не берусь утверждать – там было темно, – но Вадимовы пузырьки уж больно походили на содержимое шприца брата Алексея. Заодно я вспомнил еще кое-что: Амелия говорила, что эта дрянь действительно входит в разряд нелегальных, по крайней мере для обитателей «Айдлвилда».

– Думаю, оно откроет для меня некоторые двери.

– Оно может открыть кое-что похуже, – сказал Квирренбах. – Для начала врата ада. Я слышал краем уха разговор на корабельном причале относительно черного рынка, где торгуют самыми опасными наркотиками, – он кивком указал на строй алых пузырьков, – один из которых известен под названием «топливо грез».

– Думаете, это оно?

– Не знаю. Но не удивлюсь, если наш приятель Вадим приторговывает чем-то подобным.

– И как действует это «топливо»?

– Я ведь не эксперт, Таннер. Все, что мне известно, – это что оно дает какие-то неприятные побочные эффекты и что власти этой системы не поощряют его употребление, а заодно и хранение.

– Но его, разумеется, употребляют.

– Конечно. Но я даже не представляю, каким образом. Кстати, это приспособление называют свадебным пистолетом.

Похоже, он заметил, как у меня вытянулась физиономия:

– По местному обычаю молодожены обменивались нейронным материалом, культивированным из мозга супруга. Они пользовались этой штукой – ну, свадебным пистолетом, – чтобы имплантировать друг другу клетки.

– Пользовались? То есть теперь не пользуются?

– Кажется, перестали после эпидемии. – Он печально вздохнул. – Но если на то пошло, после эпидемии перестали делать очень многие вещи.

Когда Квирренбах исчез со своими трофеями – надеюсь, он отправился работать над великой симфонией, – я подошел к сетевому терминалу, который обнаружился в каюте Вадима. Впервые с момента старта я мог насладиться привычным весом своего тела: «Стрельников» сделал резкий рывок, корректируя курс следования к Блистающему… к Ржавому Поясу. Из недр корабля доносился тихий протестующий скрип какой-то конструкции. Похоже, это корыто имело все шансы развалиться, прежде чем достигнет Пункта Назначения. Впрочем, вскоре стоны и поскрипывания уже воспринимались вполне естественно, и я смог сосредоточиться на более важных вещах.

Пульт терминала выглядел допотопным, над такими любят потешаться дети в музеях. Кнопки, окружавшие плоский экран, нажимались пальцами столько раз, что символы почти не читались. Ниже располагалась клавиатура с буквами и цифрами. Не знаю, каких высот достигла техника в системе Йеллоустона, но это чудо недотягивает даже до стандартов Окраины Неба.

Ладно, сойдет за неимением лучшего.

Я нашел кнопку включения, экран замерцал серией приветственных сообщений и реклам, затем продемонстрировал разветвленное древо опций. Информация о сервисе на борту. Трансляционные сети в реальном времени – паутина потоков данных в радиусе примерно световой секунды от «Стрельникова», которая даже позволяет нормально общаться. Дальние трансляционные сети с типичными задержками времени от пары секунд до десятков часов, в зависимости от сложности запроса. Доступа к сетям с большей задержкой, разумеется, не было. Чтобы дождаться ответа из сети анклавов, расположенных, скажем, в поясе Койпера, отправителю придется совершить не один рейс на борту этой старой посудины.

Войдя в меню для дальних сетей, я несколько секунд наблюдал, как по экрану деловито следует ряд рекламных сообщений. Наконец появилось древо каталогов. Так, сведения о прибытии и отправлении звездолетов… а вот и «Орвието». Система Йеллоустона оставалась оживленным межзвездным перекрестком, и это не стоит упускать из виду. Мор разразился меньше десяти лет назад, когда большинство этих кораблей уже были на пути сюда. Потребуются еще десятилетия, чтобы весть об эпидемии распространилась по всему населенному космосу.

Я пробежал глазами перечень опций.

Дальние трансляционные сети охватывали всю планетную систему. С их помощью поддерживалась двухсторонняя связь между многочисленными станциями на орбите газового гиганта. По большей части это были платформы для добычи руды и удаленные аванпосты, принадлежащие самым разным группировкам. Гнезда сочленителей соседствовали с анклавами угонщиков и полуавтоматическими военными или экспериментальными предприятиями. И ни слова об эпидемии. Иногда попадались материалы, посвященные «политике сдерживания» и «антикризисному управлению», но все, что касается эпидемии и ее последствий, похоже, стало такой неотъемлемой частью жизни, что не нуждалось в упоминании.

Из местных сетей я выудил чуть побольше. Пару раз о катастрофе упоминали напрямую. Оказывается, ее обозначали специальным термином, который звучал не слишком грозно, – «плавящая чума». Но большинство сообщений были рассчитаны на читателя, хорошо осведомленного об основных фактах случившегося. Тут же проскальзывали слова «герметики», «Полог» и «Мульча», которые упоминались в связи с какой-то «Игрой», но что это такое – нигде не объяснялось.

О Пологе я уже слышал. Там, по мнению Амелии, у меня будут все шансы отыскать Рейвича. Это один из районов Города Бездны.

Неужели она сказала меньше, чем мне показалось вначале?

Я установил на пульте режим передачи и запросил информацию об эпидемии – хотя бы ряд общих фактов, которые полагается знать иммигрантам. Не может быть, чтобы никто до меня не интересовался этим, отправляясь в дебри Ржавого Пояса. Правда, не исключено, что мне просто не соизволят ответить. Например, потому, что ответить некому. Или все автоматические справочные системы давно не работают.

Я отправил запрос, потом несколько секунд смотрел на экран. С экрана на меня пялилась неподвижная физиономия – мое отражение.

И больше ничего.

Разочарованный в своих поисках, я механически копался в карманах Вадимова сюртука и наконец извлек воспроизводящее устройство. Собирать его было одно удовольствие: тонкие черные пластины с легкими щелчками становились на место – прямо как детали хорошей винтовки, и столь же точно подогнаны. Вскоре у меня в руках был черный каркасный шлем, усаженный полевыми генераторами и входящими портами и украшенный светящимися зелеными и красными гамадриадами. Спереди опускалась пара стереоскопических наглазников с ободками из материала, автоматически прилегавшего к коже вокруг глаз. Сходным образом функционировала пара наушников и даже особые носовые затычки для обонятельного сигнала.

Я взвесил шлем на руке и надел его.

Мой череп тут же сдавило, словно в пыточных тисках. Маленькие наглазники встали на место и прилипли к глазницам. Я по-прежнему созерцал интерьер комнаты Вадима, но чуть заметная зернистость указывала, что это изображение, которое создается воспроизводящей системой с высоким разрешением. Чтобы добиться лучшего качества, понадобились бы нейронные имплантаты и более совершенная воспроизводящая система с обратной связью, которая посылает сигналы в мозг и считывает его импульсы, – такие штучки есть в арсенале военных.

Я открыл свой кейс.

Мне нужен был пакет с экспириенталиями, прихваченными на Окраине Неба. Разорвав прозрачный пластик, я осмотрел шесть палочек, напоминающих авторучки. Ничего указывающего на содержимое записей. Что это, предмет торговой сделки или послание самому себе, составленное до того, как я потерял память?

В лобной части шлема имелся порт, явно предназначенный для металлического кончика палочки. Я взял первую попавшуюся и вставил ее туда, украсив свой лоб подобием маленького рога.

Передо мной возникло меню с опциями загрузки всевозможных режимов симуляции и прочими художествами. Я принял опцию «по умолчанию», а остальные настройки выбрал методом тыка в буквальном смысле этого слова. Шлем генерировал электрополе низкого уровня, любое движение моего тела порождало в нем возмущения, которые считывались системой. Для выбора опции мне было достаточно указать на нее пальцем.

Комната плавно растворилась в серых тонах, послышалось тихое шипение. Затем шум почти исчез, а заодно и все остальные звуки. Серая мгла посветлела, из тумана выступили призрачные силуэты, потом появились цветовые пятна.

Я стоял на поляне в джунглях и стрелял во вражеских солдат.

Почему-то я был голым по пояс и накачан так, что нынешние солдаты умерли бы от зависти. На груди у меня красовалась какая-то татуировка. В одной руке я держал лучевик старого образца, а в другой – традиционный автомат, только уж больно маленький. Однако любой, кто хоть раз имел дело с подобным оружием, понимает, что стрелять из того и другого, удерживая на вытянутых руках, физически невозможно. Стволы полыхали жаром. Я поливал огнем нескончаемый поток орущих врагов, которые вполне охотно бежали ко мне из зарослей, тогда как любой из них, хорошо прицелившись, мог снять меня из укрытия единственным выстрелом. Я тоже вопил как ненормальный, – наверное, так легче было удерживать оружие.

Как ни смешно, я не сомневаюсь, что подобный товар пользуется спросом. Например, на Окраине Неба – притом что там продолжалась настоящая война.

Я заменил экспириенталию.

На этот раз я очутился в одноместной каркасной колымаге, которая мчала меня по глинистой равнине. Одновременно не менее дюжины подобных колымаг пытались проскользнуть мимо меня с обеих сторон. Войдя в эту опцию с выбранным наугад комплектом интерактивности, я мог управлять тачкой, разгонять и тормозить ее турбодвигатель. Несколько минут я развлекался, держась впереди стаи, пока не ошибся в оценке угла наклона песчаной отмели и не потерял контроль. В мою машину врезалась другая. Несколько секунд безболезненного крушения, и я обнаружил себя запускающим двигатель на линии старта. Трудно предсказать спрос на эту игру. Ее могут смести с прилавка под маркой «уникального продукта с Окраины Неба», а могут счесть безнадежно устаревшей.

Я проверил четыре оставшиеся экспириенталии, но результаты были столь же неутешительными. Две содержали мелодрамы на основе вымышленных исторических эпизодов. Первая повествовала о жизни Небесного Хаусманна на борту «Сантьяго» (только этого мне не хватало!), а вторая оказалась любовной историей. Действие разворачивалось во время заключения Небесного и завершалось судом и казнью, однако на этот раз Небесный был лишь фоновым персонажем. На двух остальных обнаружились записи о каких-то приключениях, причем их непременной деталью была охота на змей. Сценарист имел весьма смутное представление о биологии гамадриад.

Что и говорить, от своего прошлого я ожидал более богатого наследства… Возможно, какого-то особого послания. По сравнению с тем днем, когда в первый раз проснулся в «Айдлвилде», я успел многое вспомнить, но ряд моментов так и оставался неясным. Какие-то события упорно ускользали от меня. Я мог бы жить с этими пробелами, если бы моя охота на Рейвича происходила на знакомой территории. Но мне предстояло действовать в городе, о котором я знал, мягко говоря, маловато.

Я перешел к коллекции экспириенталий, позаимствованной у Вадима. На них тоже не было никакой маркировки, кроме крошечного серебряного значка на верхнем конце. Ну что ж… раз мне не удалось узнать ничего нового о себе, попробуем познакомиться с индустрией развлечений Города Бездны. Я вставил в порт одну из палочек.

Это было ошибкой.

Я ожидал увидеть порнографию или сцену бессмысленного мордобоя. Это крайности, но и в них человеческая натура остается узнаваемой. То, что мне передалось, было настолько странным, что я засомневался: может быть, эти экспириенталии несовместимы со шлемом и он работает не с теми зонами мозга? Вряд ли. И шлем, и экспириенталии были взяты из одного арсенала: я нашел их в комнате Вадима.

Я стал другим.

Темнота, сырость… ощущение ужасающей заброшенности, пространство давит со всех сторон, вызывая ужас и панику. Череп как будто ссыхается, сдавливая мозг. Тело кажется совсем чужим – вытянутое, лишенное конечностей, бледное, мягкое и абсолютно уязвимое. Происхождение подобных ощущений оставалось для меня загадкой, пока устройство не просигналило древнему закоулку мозга и тот не выдал воспоминания о фильтрации воды вместо дыхания и плавании вместо ходьбы. Впрочем, я не был одинок, да и темнота не была непроглядной, как казалось вначале. Мое тело занимало теплую душную лакуну внутри пространства, пронизанного лабиринтами черных тоннелей и камер. Где-то рядом были другие бледные вытянутые существа. Я не видел их – похоже, они находились в соседних камерах, – но ощущал их присутствие, впитывал густой химический поток эмоций и мыслей. Как ни удивительно, я был одновременно каждым из этих созданий, а они были мной. Они повиновались моим командам так же, как мои собственные руки и ноги, они чувствовали то же, что и я.

Замкнутость пространства пугает и подавляет, но одновременно внушает решимость. По ту сторону непреодолимо твердого барьера, за которым мы содержимся, – разреженная пустота; о ней даже думать страшно. Эта пустота опаснее замкнутого пространства, и я точно знаю: это не та пустота, в которой нет ничего. Где-то затаились молчаливые, бесконечно терпеливые враги.

И они приближаются.

Страх охватил меня с такой силой, что я заорал – и сорвал шлем. С минуту я плавал в каюте Вадима, еле переводя дух и пытаясь осознать, что мне довелось пережить. В течение бесконечно долгих секунд я не мог понять, чего боюсь больше – пустоты или замкнутого пространства. Меня качало от одного страха к другому – это походило на слабеющие удары зловещего колокола.

Дрожащими руками – хотя я начинал понемногу приходить в себя – я извлек палочку и внимательно ее рассмотрел. На этот раз особое внимание уделил маленькой эмблеме возле ее кончика.

Она подозрительно смахивала на личинку.

Через иллюминатор в каюте Вадима я наблюдал, как мы приближаемся к Ржавому Поясу.

Теперь я кое-что знал о том, что ждет впереди. Меня еще трясло после истории с последней экспириенталией, когда на пульте раздался звонок, возвестивший, что на мой запрос отреагировали. Странно: обычно ответ или приходит сразу, или не приходит вовсе. Значит, информационные сети системы и вправду пострадали.

Послание оказалось скорее стандартным документом, нежели ответом, составленным по индивидуальному запросу. Похоже, программа решила, что этот документ автоматически ответит на большинство моих вопросов, – вполне резонно.

Я принялся за чтение.

Уважаемый иммигрант!

Мы рады приветствовать Вас в системе Эпсилона Эридана.

Несмотря на все произошедшее, мы надеемся, что Ваше пребывание здесь окажется приятным. Данный документ составлен для того, чтобы объяснить Вам значение ряда ключевых моментов нашей истории. Мы надеемся, что эта информация облегчит адаптацию в культурной среде, поскольку она может абсолютно не соответствовать представлениям, которыми Вы руководствовались, поднимаясь на борт корабля в пункте отправления. Важно, чтобы Вы поняли: мы опирались на опыт тех, кто прибыл сюда до Вас…

Текст оказался длинным. Я пробежал его по диагонали, после чего перечитал не торопясь, а в паре мест остановился особо: они содержали информацию, которая могла помочь мне в охоте на Рейвича. О масштабах последствий пресловутой эпидемии мне уже сообщили. Возможно, кому-нибудь из свежеразмороженных этот документ показался бы шокирующим откровением. Однако бесстрастная холодность, с которой излагались подробности, производила жутковатое впечатление. Воображаю, каково читать такие вещи тем, кто прибыл на Йеллоустон в поисках роскоши, а не кровного врага.

Нищенствующие предпочитали подольше держать своих подопечных в счастливом неведении, но я был уверен: если бы решил остаться хоть ненадолго в хосписе, они бы стали понемногу вводить меня в курс дела. В одном я был полностью согласен с авторами этого послания: существуют факты, с которыми необходимо ознакомиться как можно быстрее, сколь бы неприглядными они ни показались.

Интересно, как долго я буду кувыркаться, пока не адаптируюсь в этой обстановке. Не хотелось бы оказаться в числе бедолаг, которым это так и не удалось.

Хотя – кто знает? Возможно, именно они сохранили здравый рассудок.

В иллюминаторе ватными хлопьями проплывали анклавы Ржавого Пояса. Те, что побольше, начали приобретать четкие очертания. Хотел бы я посмотреть, как они выглядели семь лет назад, накануне эпидемии.

Блистающий Пояс составляли примерно десять тысяч станций, каждая из которых напоминала роскошный светильник, унизанный драгоценностями. Архитекторы явно выделывались кто во что горазд, руководствуясь не столько практическими требованиями надежности конструкции, сколько соображениями эстетики и престижа. Станции плыли вокруг Йеллоустона по низкой орбите почти впритык друг за другом, точно толпа разряженных аристократов, – величаво, но вежливо выдерживая дистанцию при помощи направленных микровыбросов энергии. От станции к станции по тонким серебряным нитям перекатывались бисерины коммерческих транспортов, отчего издали Пояс казался оплетенным мишурой. Эта паутина зримо отражала политическую обстановку. Одни станции, окруженные плотной паутиной, постоянно рассылали союзникам лазерные импульсы с информацией, зашифрованной методом квантовой криптографии; другие, голые, застыли в угрюмом одиночестве. Последнее отнюдь не редкость. А стоит ли удивляться? Война – явление вездесущее, и то, что для нее нашлось место даже в такой структуре, как демархистское общество, на самом деле закономерно. На этих тысячах станций уживалось все, чем может увлекаться человек, – любые искусства, любые идеологии, любые извращения. Демархисты не запрещали ничего, включая эксперименты с политическими моделями, в корне противоречащими их основной парадигме – абсолютной демократии, отрицающей принцип иерархии. Это даже поощрялось при условии, что все останется в рамках экспериментов. Запрещалась лишь разработка оружия и его накопление, если это не служило целям искусства. Именно здесь, на Блистающем Поясе, клан Силвест – один из самых влиятельных в системе – реализовал основную часть проектов, которые увековечили имя этой семьи. Именно здесь Кэлвин Силвест осуществил первую со времен Транспросвещения попытку нейронного сканирования. Дэн Силвест собрал всю доступную информацию о затворниках – работа, логическим продолжением которой стала роковая экспедиция к Завесе Ласкаля.

Но все это осталось в далеком прошлом. Колесо истории повернулось, и слава Блистающего Пояса померкла… можно сказать, покрылась ржавчиной.

Когда разразилась пресловутая плавящая чума, Блистающий Пояс продержался дольше, чем Город Бездны: большинство станций успели объявить карантин, и эта мера себя вполне оправдала. К тому же некоторые станции были полностью автономны и настолько засекречены, что их десятилетиями никто не посещал.

Но даже они в конечном счете не были неуязвимыми.

Эпидемия проникла на одну-единственную станцию – и этого хватило. Спустя несколько дней большинство ее обитателей были мертвы, а самовоспроизводящиеся системы выходили из строя одна за другой. Потерявшая управление станция покинула свое место на орбите и поплыла, словно осколок метеорита. Обычно шансы на столкновение невелики, но… Блистающий Пояс был укомплектован столь плотно, что находился на волосок от катастрофы.

Вот первый закон столкновений между двумя телами, которые двигаются по орбите: вероятность столкновения исчезающе мала – до тех пор, пока оно не произойдет. Тогда осколки разлетаются во все стороны, и вероятность нового столкновения значительно увеличивается. Обычно долго ждать не приходится. Количество осколков растет… и теперь очередное столкновение практически неизбежно.

В течение ближайших недель почти каждая станция Блистающего Пояса получила осколочные ранения – увы, зачастую смертельные. Даже если все живое на борту не погибало при разгерметизации, осколки обычно несли заразу, которая погубила первый анклав. Мертвые станции плыли по орбите, темные и покинутые, точно сброшенные панцири гигантских ракообразных. Когда прошел год, уцелели от силы две сотни анклавов, в основном самые старые – с прочной конструкцией и оболочками из камня и льда для защиты от вспышек радиации. Кроме того, эти станции были оснащены батареями антиколлизионных лазеров, благодаря чему смогли уничтожить основную часть крупных осколков.

Это было шесть лет назад. С тех пор, по словам Квирренбаха, обстановка на Ржавом Поясе стабилизировалась. Почти все осколки удалось выловить и спрессовать, а потом огромные смертоносные глыбы были отправлены в кипящие недра Эпсилона Эридана. По крайней мере теперь Пояс уже не рассыпается на части. Опустевшие анклавы тоже не остались без внимания: время от времени роботы-буксиры водворяли их на место. Но лишь малую толику удалось снова заселить, восстановив герметичность. И разумеется, по всей системе ползали всевозможные слухи о зловещих обитателях заброшенных станций.

Вот и весь мой улов. Но воистину, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Желтовато-бурая громада Йеллоустона уже заслонила полнеба. Теперь он куда сильнее напоминал покинутый мною мир, чем тот плоский бледный диск, который плыл на фоне звезд несколько часов назад. «Стрельников» заложил вираж и понесся к ближайшей станции, где собирался встать на причал. Я смотрел, как наискось по лику Йеллоустона уродливыми силуэтами проплывают мертвые станции – искореженные, обгорелые, испещренные сквозными пробоинами и кратерами от чудовищных столкновений. Пожалуй, крови было достаточно, чтобы Блистающий Пояс заржавел. Когда начались столкновения, на многих станциях уже полным ходом шла эвакуация, но спасти миллион человек за столь короткое время просто невозможно.

Анклав, к которому мы направлялись, имел форму сигары и вращался вокруг продольной оси, как и «Айдлвилд», что создавало искусственное тяготение. Сестра Амелия называла это местечко Нью-Ванкуверской «каруселью». На грязно-сером ледяном панцире ярко сверкали пятна – следы недавних столкновений. Из невидимых отверстий то и дело беззвучно вырывались ленивые клубы пара, придавая станции сходство с гибридом осьминога и спиральной галактики. Сбоку к причалу прилип огромный субсветовик, похожий на ската с рядами крошечных сверкающих иллюминаторов по кромке крыльев.

Но вот «Стрельников» устремился к ближайшему концу «сигары», и навстречу нам гостеприимно распахнулась змеиная пасть о трех челюстях. Мы нырнули в камеру, стены которой представляли собой переплетение трубопроводов и топливных баков. Я увидел еще несколько шаттлов, втиснутых в причальные доки: два обтекаемых атмосферных катера, напоминающие бутылочно-зеленые наконечники стрел, и пару близких родственников нашего тихохода – те же скругленные углы и торчащие наружу механизмы. Вокруг кораблей, болтаясь на «пуповинах», суетились ремонтники в скафандрах и с инструментальными чемоданчиками. Среди них я заметил несколько роботов, но в основном починкой корпуса занимались люди или животные-киборги.

Похоже, мои прежние опасения подтверждались. Я ожидал, что окажусь в мире, который опередил мою планету почти во всех отношениях на несколько веков, и мне останется только хлопать глазами, точно деревенскому олуху, которого занесло в столицу. То, что я наблюдал сейчас, вполне могло происходить в отдаленном прошлом на моей планете… а то и во времена старта Флотилии.

Нас основательно тряхнуло – «Стрельников» ткнулся в причал. Я прихватил свои пожитки, а заодно и то конфискованное у Вадима и полез наверх, к выходу из корабля.

– Что ж, попрощаемся, – промолвил Квирренбах, высовываясь из очереди ожидающих высадки на Нью-Ванкувер.

– Конечно.

Если он рассчитывал на другой ответ, то ему не повезло.

– Я… заходил проведать Вадима.

– Такая мразь сумеет о себе позаботиться. Надо было выкинуть его из воздушного шлюза, пока была возможность. – Я криво улыбнулся. – Правда, он называет себя местной достопримечательностью. Мне бы ужасно не хотелось быть последним, кто ее увидит.

– Вы здесь надолго? То есть в НВ?

Я не сразу понял, что он говорит о Нью-Ванкувере.

– Нет.

– Значит, сядете на первый «бегемот» и отправитесь на планету?

– Вполне вероятно.

Я посмотрел через его плечо на проем выхода; там протискивалась толпа. В иллюминатор было видно, как рабочие прилаживают на место кусок обшивки «Стрельникова», отвалившийся в процессе швартовки.

– Да, я тоже намерен как можно скорее оказаться на планете. – Квирренбах похлопал по своему кейсу, который прижимал к груди, словно ребенка. – Чем скорее начну работать над «Симфонией эпидемии», тем лучше.

– Я уверен, ей обеспечен потрясающий успех.

– Благодарю. А вы? Может быть, я слишком любопытен… но вы уже решили, что будете делать там, внизу?

– О да, кое-что решил.

Уверен, он бы еще долго – и безрезультатно – пытался меня расколоть. Но внезапно в толчее перед нами образовалась разреженная область, и я незамедлительно вклинился туда. Через пару минут я уже вышел из зоны досягаемости Квирренбаха.

Изнутри Нью-Ванкувер совершенно не походил на хоспис «Айдлвилд». Ни искусственного солнца, ни общей атмосферы. Вся конструкция являла собой подобие пчелиного улья, где лепились друг к другу тысячи крошечных замкнутых ячеек, или внутренностей старинного радио. Я даже не надеялся, что Рейвич все еще ошивается где-то неподалеку. В Город Бездны ежедневно отправлялись не менее трех «бегемотов». Как пить дать, он покинул анклав при первой возможности.

И все же не стоит терять бдительность.

Оценка Амелии оказалась безошибочной: валюты Йеллоустона, которую я взял с собой, хватило как раз на рейс в Город Бездны. Путешествие на «Стрельникове» сократило мои ресурсы наполовину, а остаток должен был уйти на оплату приземления. Правда, я прихватил кое-какую мелочь у Вадима. Однако после подсчета обнаружилось, что сумма конфиската не превышает остатка моих собственных финансов. Очевидно, его жертвы-иммигранты не принадлежали к числу толстосумов.

А теперь сверим часы.

Концентрические циферблаты на часах Вадима позволяли определить время для обеих временны́х систем Йеллоустона – для суток из двадцати шести и двадцати четырех часов. До старта шаттла около двух часов. Я решил прогуляться по НВ, чтобы скоротать время, а заодно разузнать что-нибудь из местных источников информации. Но вскоре выяснилось, что люди, летающие на столь убогом корыте, не должны осквернять станцию своим присутствием. Пассажиры скоростных шаттлов были отделены от нас стенами из бронированного стекла. Я отыскал местечко, присел и, потягивая скверный кофе (кажется, единственная общедоступная услуга), понаблюдал за двумя потоками людей, разделенных прозрачной стеной.

Место, где я сидел, было грязным проходным вестибюлем. Стулья и столы боролись за пространство с промышленными трубами метровой толщины, которые упирались в потолок и походили на деревья гамадриад. Главные артерии ветвились, изгибались, и вся конструкция подозрительно напоминала кишечник. Трубы беспокойно подрагивали, словно тонкий металл и крошащиеся заклепки чудом выдерживали титаническое давление. Кто-то попытался облагородить интерьер с помощью искусственных лиан, накрученных вокруг труб, но усилиям явно недоставало энтузиазма.

Я бы не сказал, что окружающие выглядели несчастными. Однако почти все расхаживали по вестибюлю с таким видом, словно желали оказаться подальше отсюда, и как можно скорее. Я узнал несколько пассажиров «Стрельникова» и кое-кого из хосписа, но большинство людей были мне незнакомы. Сомневаюсь, что все они прибыли из-за пределов системы Эпсилона Эридана. С тем же успехом НВ мог служить перевалочным пунктом для тех, кто перемещался внутри системы. Я даже увидел нескольких напыщенных ультра, щеголяющих причудливыми модификациями своих тел, но куда больше их собратьев находилось по ту сторону стекла.

Я вспомнил ультра, которых видел на борту «Орвието», – экипаж капитана Орканьи и женщину с дырой в животе, которая нас встречала. Кстати, откуда Рейвичу стало известно о нашей засаде? Не выдал ли нас в конечном счете сам Орканья? Тогда не исключено, что моя посткриогенная амнезия – дело его рук: капитану захотелось сбить меня со следа.

А может, у меня просто началась паранойя.

Вдруг я увидел за стеклом нечто еще более странное, чем пилоты субсветовиков. Если ультра напоминали мертвецов в черном, то эти походили на гробы, поставленные вертикально. Они пробирались сквозь толпу с какой-то зловещей грацией. Впрочем, окружающие не обращали на них никакого внимания – почти никакого, разве что осторожно уступали дорогу. Я глотнул кофе. Некоторые из этих гробов были снабжены неуклюжими руками-манипуляторами. И в каждом на передней стенке темнело окошко.

– Похоже на паланкины.

Я узнал голос Квирренбаха и не смог удержать тяжкий вздох. Композитор приземлился на соседний стул.

– Ага. Еще не закончили свою симфонию?

Он искусно притворился, что не расслышал:

– Мне рассказывали про эти паланкины. Там внутри люди, их называют герметиками. Чудаки до сих пор ходят с имплантатами и не желают от них избавляться. Каждый из этих шкафов – маленький замкнутый мирок, который вполне пригоден для путешествий. Как по-вашему, это действительно настолько опасно?

Я раздраженно поставил чашку:

– Откуда мне знать?

– Извините, Таннер… я просто пытаюсь поддерживать беседу. – Он покосился на свободные стулья. – Кажется, вы не обременены спутниками?

– Возможно, но не впадаю по этому поводу в отчаяние.

– Ах, перестаньте. – Он щелкнул пальцами, подзывая к нашему столу замызганного робота-официанта. – Нас кое-что связывает, Таннер. Обещаю, что перестану преследовать вас, как только мы доберемся до Города Бездны. Но пока – неужели вам претит быть со мной чуточку повежливее? Как знать, может, я чем-то сумею вам помочь? Согласитесь, я все-таки осведомлен об этих местах чуть получше вашего.

– Вот именно «чуть получше».

Он взял у робота кофе и посоветовал мне повторить заказ. Я с нарочитой вежливостью отклонил предложение.

– Господи, какая гадость, – произнес он после пробного глотка.

– Ну вот, хоть в чем-то мы сошлись, – попытался пошутить я. – Теперь мне хотя бы известно, что течет в этих трубах.

– В этих трубах? – Квирренбах огляделся. – Ах да… Нет, это паровые трубы, Таннер. И очень важные.

– Паровые?

– НВ использует собственный лед, чтобы не допустить перегрева. Мне рассказывал об этом кто-то на «Стрельникове». Лед из наружной оболочки измельчают до состояния кашицы и закачивают в трубы. Затем прогоняют его через все помещения между главными жилыми зонами – вроде этого. Снеговая кашица впитывает в себя избыток тепла, постепенно тает и закипает, так что трубы заполняются перегретым паром. А пар выбрасывают обратно в космос.

Я вспомнил о гейзерах на поверхности станции, которые заметил на подлете.

– Довольно расточительно.

– Так было не всегда. Раньше у НВ были гигантские радиаторы, словно крылья бабочки размахом в сотню километров. Но анклав их лишился, когда посыпался Блистающий Пояс. Доставка льда стала вопросом жизни и смерти. Теперь приходится поддерживать регулярные поставки, иначе станция превратится в жаровой шкаф. Они берут лед с Глаза Марко – это местная луна, там у полюсов есть постоянно затененные кратеры. Можно было бы завозить метановый лед с Йеллоустона, но это действительно слишком накладно.

– Вы много знаете.

Он просиял и похлопал по своему кейсу, который лежал у него на коленях.

– Подробности, Таннер. Подробности. Нельзя написать симфонию о месте, которое не изучил досконально. У меня уже есть замысел для первой части. Вначале мрачные созвучия, играют только духовые, затем постепенно включается ритмическое остинато. – Он прочертил пальцем в воздухе, словно обводя контуры невидимого пейзажа. – Адажио – аллегро – энергико. Это будет олицетворять разрушение Блистающего Пояса. Я почти уверен, что оно само по себе заслуживает целой симфонии… А как по-вашему?

– Никак, Квирренбах. Я не силен в музыке.

– Но ведь вы образованный человек, верно? Вы немногословны, но за каждой сентенцией – глубокая мысль. Кому принадлежит изречение, что мудрец говорит, когда ему есть что сказать, а глупец говорит, потому что иначе не может?

– Не знаю. Но этот человек определенно не был болтуном.

Я глянул на свои часы – уже воспринимал их как свои, – загадав, чтобы положение зеленых камешков возвестило время отлета. Но с тех пор, как я смотрел на них последний раз, они словно не сдвинулись с места.

– Чем вы занимались на Окраине Неба, Таннер?

– Я был солдатом.

– Но в этом нет ничего особенного, верно?

Терять все равно нечего. Скуки ради я рискнул углубиться в подробности:

– Война вошла в нашу жизнь. От нее невозможно было спрятаться. Даже там, где я родился.

– И где это?

– В Нуэва-Икике. Сонный прибрежный городок вдалеке от главных полей сражений. Но у каждого хоть кто-то да погиб – из родственников, из знакомых. По идее, у каждого был повод, чтобы ненавидеть противника.

– А вы испытывали к врагу… личную ненависть?

– Я бы так не сказал. Для ненависти существует пропаганда… но, если разобраться, по ту сторону фронта про нас тоже рассказывали всякие небылицы. Ну конечно, кое-что было правдой. Не надо ничего придумывать – жестокости и грязи хватало и тем и другим.

– А война действительно началась из-за того, что случилось во Флотилии?

– В общем, да.

– Так, значит, проблема заключалась не столько в идеологии, сколько в территории?

– Меня это не интересует. Поймите, Квирренбах, все это давние дела.

– А что вы знаете о Небесном Хаусманне? Я слышал, на вашей планете до сих пор живут его почитатели.

– Ну, кое-что знаю.

Мне попался заинтересованный собеседник. Казалось, чуть напряги слух и уловишь, как он делает в голове записи, готовя материал для своей симфонии.

– Это входит в вашу систему воспитания?

– Не совсем так.

Мне действительно нечего терять. Я поднял руку и продемонстрировал Квирренбаху рану посредине ладони:

– Видите? Это знак того, что до меня добралась церковь Небесного. Я инфицирован индоктринационным вирусом. Теперь вижу сны о Небесном Хаусманне, даже когда мне этого не хочется. В конечном итоге вирус, естественно, распадется, но очень нескоро. Я получаю дозу Небесного каждый раз, когда закрываю глаза.

– Это ужасно. – Он изо всех сил старался держаться в рамках приличия, вот только глаза сияли от восторга. – Но полагаю, что вы, просыпаясь, хотя бы отчасти остаетесь…

– В своем уме? Да, безусловно.

– Я хотел бы узнать об этом побольше, – пробормотал Квирренбах. – Вы не против продолжить разговор?

Одна из громоздких труб рядом с нами с пронзительным свистом извергла струю едкого пара.

– Боюсь, он будет не слишком долгим.

– В самом деле? – Похоже, мой собеседник приуныл.

– Извините, Квирренбах… я предпочитаю работать в одиночку. – Мне хотелось, чтобы отказ прозвучал как можно мягче. – И вам тоже нужен покой, чтобы трудиться над вашими симфониями…

– Да, да… но это позже. К чему торопиться? Нам еще многое предстоит сделать, Таннер. Меня все же беспокоит плавящая чума. Вы действительно считаете, что здесь опасно?

– Говорят, она еще не ушла окончательно. У вас есть имплантаты, Квирренбах?

Он явно не понял, о чем речь, и я пояснил:

– Сестра Амелия, которая ухаживала за мной в хосписе, сказала, что иногда у иммигрантов удаляют имплантаты, но тогда я не понял зачем.

– Черт побери! – вырвалось у него. – Мне следовало удалить их еще на стоянке. Но я не решился – те, кто предлагал свои услуги, выглядели уж больно несимпатично. А теперь придется искать какого-нибудь живодера в Городе Бездны…

– Я уверен: в желающих помочь недостатка не будет. Мне, кстати, тоже придется поговорить с такими людьми.

Коротышка-композитор почесал свою жесткую щетину:

– Ах, и вам тоже? Но тогда есть смысл путешествовать вместе.

В тот миг, когда я подыскивал предлог, чтобы ему отказать, чьи-то руки сомкнулись вокруг моего горла.

Меня грубо стащили со стула и весьма чувствительно приложили об пол. Воздух вырвался из груди стайкой напуганных птиц. Я балансировал на грани обморока, не находя в себе сил отдышаться, тогда как все инстинкты вопили, что спасти меня может только движение.

Но Вадим уже склонился надо мной, уперев колено в мою грудную клетку:

– Сознайся, Мирабель, что не ожидал снова увидеть Вадима. Небось жалеешь теперь, что не убил.

– Я не… – прохрипел я, не в силах закончить фразу из-за нехватки воздуха в легких.

Вадим разглядывал свои ногти, делая вид, будто его одолела скука.

Поле зрения темнело по краям, но я видел Квирренбаха, который стоял со сведенными за спиной руками: какой-то тип крепко держал его. На заднем плане расплывчатыми пятнами маячили пассажиры. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

Он ослабил хватку, и я глотнул воздух.

– Продолжай, – милостиво произнес Вадим. – Валяй, говори, я весь внимание.

– Ты должен быть благодарен мне за то, что я не убил тебя, Вадим. Но для такого подонка слово «благодарность» – пустой звук.

Он изобразил улыбку и снова надавил мне на грудь. Похоже, я ошибался на его счет. У него был напарник – тот тип, который держал Квирренбаха. Получается, широкая сеть помощников – это не просто байка.

– Это я-то подонок? Ха-ха, кто бы говорил. Вижу, ты не побрезговал моими часами, гадкий воришка.

Вадим повозился с браслетом на моем запястье и с победной ухмылкой стащил часы. Потом поднес их поближе и сощурил глаз с таким умным видом, будто изучал работу механизма:

– Надеюсь, ты их не поцарапал…

– Забирай на здоровье. Вообще-то я тут ни при чем.

Вадим надел часы и покрутил рукой, любуясь возвращенным имуществом:

– Хорошо. Хочешь сказать еще что-нибудь?

– Ага, имеется вопросик.

Одна рука оставалась свободной, но я не пытался пустить ее в ход, и он не обращал на нее ни малейшего внимания. Я не успел вынуть ее из кармана, когда меня стащили со стула. Ну что же… может быть, у Вадима богатый опыт, но профессионализма ему не хватает. Я понял это, когда мы сцепились в кают-компании.

Теперь пора вынуть руку из кармана.

Движение было быстрым и плавным, словно атака гамадриады. Понятно, что Вадим оказался к такому совершенно не готов.

Одна из его черных палочек-экспириенталий сама легла в кулак. Получилось просто идеально. Когда моя рука пошла вверх, Вадим оказался как раз на таком расстоянии, чтобы я смог дотянуться до его физиономии. И изумленно раскрытый глаз – легкая цель, словно Вадим мне подыгрывал.

Именно туда я воткнул палочку.

Помню, я засомневался, уж очень этот глаз смахивал на искусственный. Но когда увидел, как блестящий кончик экспириенталии вошел в глазницу, то убедился: это не стекло.

Вадим грохнулся навзничь и завопил, кровь хлестала из его глаза гаснущим закатным протуберанцем. Он безумно размахивал руками, но не смел даже коснуться инородного тела, которое сидело в его глазнице.

– Черт! – проговорил его напарник.

Пока я с трудом поднимался на ноги, Квирренбах внезапно пнул его, а в следующий миг уже удирал прочь.

Мыча, Вадим повалился на наш столик. Напарник поддерживал раненого и лихорадочно нашептывал что-то на ухо – похоже, втолковывал, что пора смываться.

Мне тоже было что сказать:

– Я в курсе, Вадим, что это чертовски больно, но тебе необходимо кое-что узнать. Эту штуку я мог бы всадить тебе прямо в мозг. Для меня это пара пустяков. Но не всадил. Какой из этого вывод?

Он ухитрился поднять голову, обратив ко мне похожее на окровавленную маску лицо:

– Какой?

– А такой, что ты опять у меня в долгу.

Я осторожно снял у него с руки часы и застегнул браслет на своем запястье.

Глава тринадцатая

Возможно, среди лабиринта паровых труб в чреве Нью-Ванкувера скрывались какие-то силы охраны правопорядка. Но они делали это чрезвычайно искусно и ничем не выдавали своего присутствия. Вадим и его помощник, пошатываясь, удалились с места происшествия, так и не дождавшись вопросов. Я задержался, поскольку честь обязывала меня дать объяснения, но никто так и не появился. Стол, за которым мы с Квирренбахом лишь несколько минут назад пили кофе, выглядел весьма плачевно – а что поделать? Конечно, можно оставить чаевые для робота-уборщика, он наверняка вот-вот притащится. И заодно полюбоваться, как тупая машина будет оттирать кровь и содержимое глазного яблока с тем же безмозглым усердием, что и кофейные пятна.

Я ушел, и никто не пытался меня остановить.

Заглянув в уборную, я побрызгал на лицо ледяной водой и смыл кровь с кулака. На всякий случай я двигался подчеркнуто спокойно и неторопливо.

Однако в уборной никого не было. Дверцы длинного ряда кабинок были украшены загадочными рисунками. При желании в них можно было узнать инструкцию, объясняющую, каким образом включать слив.

Я тщательно простучал и прощупал свою грудную клетку. Похоже, удалось отделаться синяками. Теперь можно пройти в зону посадки.

Не знаю, кому пришло в голову назвать шаттл «бегемотом». Корабль по форме напоминал ската, а тем, как он «присосался» к оболочке анклава, вращаясь вместе с ним, – миногу. Вблизи эта штуковина оказалась далеко не столь гладкой и обтекаемой, как издали. Ее корпус был испещрен вмятинами и шрамами, а между ними красовались угольно-черные разводы.

С противоположных сторон на борт «бегемота» медленно проникали два потока пассажиров. Мой поток выглядел унылой тускло-серой массой, которая ползла вниз по спиральному тоннелю, будто толпа осужденных на казнь. Другой двигался чуть бодрее. За прозрачной оболочкой соединительной трубы я увидел клерков, прислуживавших им роботов, домашних любимцев невероятного размера и даже людей, чьи фигуры напоминали животных. Среди них скользили паланкины герметиков; эти высокие темные ящики напоминали метроном.

Позади меня поднялась суматоха: кто-то пытался пробиться вперед.

– Таннер! – донесся театральный шепот. – Вам тоже удалось бежать! Когда вы исчезли, я боялся, что эти головорезы вас нашли!

– Он лезет без очереди, – вяло возмутился кто-то за моей спиной. – Вы видели? Я, право же…

Еще не успев обернуться, я уже знал, кого увижу.

– Он со мной. Если вам это не нравится, давайте разбираться. А пока что заткнитесь и встаньте где стояли.

Квирренбах втиснулся в очередь следом за мной:

– Благодарю…

– Ладно. Только говорите потише и не поминайте Вадима.

– Так вы считаете, у него здесь действительно полно друзей?

– Ничего я не считаю. Просто хочу немного отдохнуть от приключений.

– Понимаю. Особенно после… – Он побледнел. – Даже думать об этом не хочу.

– Ну так и не думайте. Если повезет, это вам не понадобится.

Очередь ринулась вперед, проходя последний виток спирали, и ввалилась в шаттл. Просторный, ярко освещенный, его холл сделал бы честь фешенебельному отелю. Лестница совершала еще несколько витков вверх и выходила к небольшой площадке. Повсюду прогуливались люди с бокалами в руках, носильщики катили багаж, а контейнеры побольше перемещали лебедками. Огромные арочные иллюминаторы образовали почти непрерывный ряд, стена повторяла очертания части крыла. Кажется, нутро «бегемота» было почти полым, но с того места, где я стоял, мне было видно не более десятой доли его внутренности.

Там и сям темнели скопления кресел – в одних размещалась группа собеседников, другие окружали тонкую струйку фонтана или какой-то экзотический куст. Иногда через зал, точно шахматная ладья по доске, скользил прямоугольный силуэт паланкина.

Я направился к свободной паре кресел, развернутых к одной из оконных панелей. Хотя я порядком вымотался и не отказался бы вздремнуть, сейчас было не до того. Что, если предыдущий рейс «бегемота» отменили и Рейвич находится сейчас где-то здесь, на корабле?

– Задумались, Таннер? – произнес Квирренбах, садясь рядом со мной. – У вас такой озабоченный вид.

– Вы уверены, что отсюда самый лучший обзор?

– Очко в вашу пользу, Таннер. Но если я не сяду рядом с вами, кто расскажет мне о Небесном? – Он побарабанил пальцами по крышке кейса. – Теперь у вас масса времени, чтобы рассказать мне все остальное.

– Вы чуть не погибли, а в голове у вас все одно?

– Вы не понимаете. Я думаю сейчас… ну, скажем, о симфонии, посвященной Небесному. – Он выставил палец пистолетиком. – Нет, не симфония – месса, внушительное хоровое произведение эпического характера… Гармония строгого стиля… последовательные квинты и ложные связи… погребальная песнь потерянной невинности, гимн преступлению и подвигу Шуйлера Хаусманна.

– Не было никакого подвига, Квирренбах. Только преступление.

– Но я-то этого не знаю, раз вы не рассказали, верно?

Последовала серия толчков и вибраций – это «бегемот» отстыковался от приемного порта. В иллюминаторе я увидел стремительно удаляющуюся станцию и ощутил приступ головокружения. Прежде чем последовали еще менее приятные реакции, анклав загородил полнеба и исчез. Остался только космос. Я огляделся: люди как ни в чем не бывало прогуливались по вестибюлю.

– А без свободного падения было не обойтись?

– Только не «бегемоту», – сказал Квирренбах. – Сразу после отстыковки он летит по касательной относительно поверхности станции, словно камень из пращи. Но уже через миг корабль запускает двигатели малой тяги и создает ускорение в одно g. Затем ему необходимо чуть свернуть, чтобы избежать столкновения, проходя мимо станции. Полагаю, это единственная по-настоящему сложная часть путешествия – одна минута, когда мы действительно рискуем напитками в желудке. Но наш пилот-кашалот, кажется, знает свое дело.

– Кашалот?

– Для управления этими штуками используют генетически модифицированных китообразных. Дельфинов, китов… Система управления шаттлом напрямую связана с их нервной системой. Не беспокойтесь, они еще никого не убили. Бо́льшую часть пути полет будет плавным, как сейчас. Корабль просто погрузится в атмосферу очень мягко и медленно. Попав в любую плотную среду, «бегемот» двигается как дирижабль, только с жесткой оболочкой. По мере приближения к поверхности он накапливает такой запас плавучести, что вынужден включить двигатели малой тяги, чтобы не всплыть. Это действительно напоминает погружение.

Квирренбах щелкнул пальцами, подзывая слугу:

– Однако не помешает выпить. Что желаете, Таннер?

Я выглянул в окно: диск Йеллоустона встал вертикально, так что планета напоминала глухую желтоватую стену.

– Не знаю. А что здесь принято пить?

Горизонт Йеллоустона начал медленно выпрямляться. В это время «бегемот» перестал подстраиваться под скорость, с которой «карусель» двигалась по орбите. Полет действительно проходил гладко и без неожиданностей. Но за этим стояли точнейшие расчеты. Достигнув геостационарной орбиты, мы должны были зависнуть точно над Городом Бездны, а не на расстоянии от него.

Однако, хотя мы и находились в тысячах километрах над поверхностью, гравитация Йеллоустона уже давала о себе знать. С тем же успехом мы могли сидеть на вершине высочайшей горы, пронизывающей атмосферный слой. Медленно, с неторопливым спокойствием, которое вполне подходило к его прозвищу, «бегемот» начал спуск.

Мы с Квирренбахом молча любовались панорамой.

Йеллоустон походил на Титан из Солнечной системы как родной брат, но был потяжелее и являлся планетой, а не спутником. Хаотические ядовитые смеси азота, метана и аммиака образовали атмосферу, окрашенную всеми мыслимыми оттенками желтого: охристый, оранжевый и коричневатый тона, вплетаясь в великолепные спирали циклонов, создавали причудливые узоры, словно нарисованные тончайшей кистью. На большей части Йеллоустона царил леденящий холод. Прибавьте к этому ураганы, ливневые паводки и электрические бури. В далеком прошлом орбита, по которой планета вращается вокруг Эпсилона Эридана, изменилась после сближения с Мандариновой Мечтой – массивным газовым гигантом, который сейчас занимал место на дальней орбите. Это случилось сотни миллионов лет назад, но кора Йеллоустона все еще не отошла от тектонических потрясений, энергия все еще сочится из глубины планеты к поверхности. Бытует гипотеза, что Глаз Марко – единственный спутник Йеллоустона – прежде вращался вокруг газового гиганта, что объясняет наличие странных кратеров на одной стороне луны.

Согласитесь, Йеллоустон – неприветливое местечко. Но люди все равно обосновались здесь. Я попытался представить себе эту планету в расцвете Бель-Эпок. Спускаясь в атмосферу Йеллоустона, ты знаешь, что под слоями золотистых облаков лежат города, прекрасные как мечта, и самый величественный из них – Город Бездны. Более двухсот лет сияющей славы… До последних дней невозможно было предположить, что ей не дано продлиться еще столько же. Ни декадентского увядания, ни героического перенапряжения. Но затем пришла эпидемия, и желтый стал цветом болезни, приобрел оттенки блевотины, желчи и гноя. Под желтушным покровом атмосферы скрывались недужные города, язвами рассыпанные по поверхности планеты.

Я пригубил коктейль, заказанный для меня Квирренбахом. Славный был мирок. Увы, именно «был».

Сказать, что «бегемот» врезался в атмосферу, было бы ошибкой. Он погрузился в нее, опускаясь так медленно, что корпус почти не испытывал трения. Небо над нами перестало быть непроглядно-черным и начало приобретать слабые оттенки пурпура, а затем охры. Наш вес то и дело колебался – видимо, «бегемот» попадал в зоны давления, которые не мог проскочить быстро, – но не более чем на десять-пятнадцать процентов.

– Она все еще прекрасна. Вам не кажется?

Мой спутник был прав. Иногда случайный шквал или перемена в химическом составе нижних слоев атмосферы делали прореху в желтом облачном покрове, и тогда перед нами открывалась восхитительная картина. Блестящие зеркала озер замерзшего аммиака, психоделические обнажения горных пород, с выветрелыми донельзя останцами-шпилями и арками высотой в милю – этакие полузарытые кости исполинских животных. И колонии одноклеточных – их лиловые и изумрудные пленки покрывали землю огромными глянцевыми пятнами и пронизывали, словно жилами, геологические пласты. Эти организмы существовали еще в ледниковый период, и то, что они уцелели до сих пор, не укладывалось в голове. Повсюду виднелись купола маленьких аванпостов, но нигде ничего похожего на города. Сейчас на Йеллоустоне осталась лишь горстка поселений величиной с десятую часть Города Бездны – и ни одного равного ему. Даже второй по величине город, Феррисвиль, по сравнению с ним просто захолустная дыра.

– Гостеприимное местечко, – произнес я насмешливо.

– Да… пожалуй, вы правы, – отозвался Квирренбах. – Вот поднакоплю впечатлений, заработаю денег – сразу уберусь отсюда.

– А чем вы собираетесь зарабатывать?

– Для композитора это не проблема. Нужно лишь найти богача, который не прочь спонсировать создание шедевра. Богачам кажется, что таким образом они приобщаются к бессмертию.

– А если ваш спонсор уже бессмертен… или послесмертен – как там они себя называют?

– Даже послесмертный не может быть уверен, что однажды не умрет окончательно. Так что желание оставить след в истории этой публике не чуждо. Вдобавок в Городе Бездны много людей, которые были послесмертными, но сейчас столкнулись с неминуемой перспективой смерти.

– У меня сердце кровью обливается.

– Ну что ж… скажем просто, что смерть для многих снова стала реальной проблемой, чего не было несколько веков.

– Но вдруг среди этих людей не найдется богатых покровителей?

– Ах, что вы. Видели эти паланкины? Обеспеченных людей в Городе Бездны всегда хватало, хотя экономической инфраструктуры здесь как таковой нет. Богатство и влияние существовали и будут существовать всегда и везде. Готов держать пари, что кое-кто сильно поднялся за последнее время. Самое страшное бедствие непременно принесет кому-нибудь выгоду.

– Обычное дело во время катастроф, – заметил я.

– Что?

– Они способствуют расслоению. Все… мм… самое неприятное обязательно всплывает на поверхность.

По мере дальнейшего спуска я обдумывал легенды и маскировку. Впрочем, особо голову не ломал. Я стараюсь обеспечить себе оружие и тылы, в остальном же предпочитаю действовать по обстановке, а не готовить ходы заранее. Но как быть с Рейвичем? Он не мог знать об эпидемии плавящей чумы. Что бы он ни задумал, ему придется менять планы. Правда, между нами было одно важное отличие: Рейвич аристократ – значит у него должна быть целая сеть связей, которая распространяется на добрую половину освоенного космоса и основана на узах родства, уходящих в глубь веков. Вполне возможно, что у Рейвича есть знакомые среди элиты Города Бездны.

Даже если он не успел связаться с ними до прибытия, эти знакомые ему очень пригодятся. Но если он сумел предупредить их еще по пути, ему просто повезло. Субсветовик движется почти со скоростью света, но в начале рейса ему нужно набирать скорость, а в конце – тормозить. Допустим, перед стартом с Окраины Неба «Орвието» отправил радиосообщение. Оно достигнет Йеллоустона за год, а то и за два, до появления самого корабля, и у сообщников Рейвича будет масса времени, чтобы подготовить ему встречу.

А может, у него нет никаких сообщников. Или они не получили послание. Возможно, оно затерялось, когда коммуникационная сеть планетной системы превратилась в скомканный лабиринт, и теперь обречено до скончания Галактики метаться между неисправными узлами. Наконец, у Рейвича могло не быть времени на отправку послания. Или это вообще не пришло ему в голову.

Хорошо бы принять одну из версий и на этом успокоиться. Но я никогда не полагаюсь на везение – так проще.

Я снова поглядел в окно. Облака разошлись, и я впервые увидел Город Бездны. Рейвич – он где-то там, внизу… ждет, потому что знает. Город показался мне необъятным, и миссия, которую я взвалил на свои плечи, вдруг отяжелела стократ.

Откажись от нее прямо сейчас. Цель недостижима, тебе никогда не найти Рейвича.

Но я вспомнил Гитту.

Город гнездился внутри кратера, края которого образовали широкую зазубренную стену – почти шестьдесят километров в поперечнике, а сама стена достигала двух километров в самой высокой точке. Первопроходцы, прибыв сюда, искали убежище от ураганов Йеллоустона. Они селились в кратерах и возводили хрупкие, заполненные воздухом постройки, которые на открытом месте простояли бы минут пять, не больше. А может быть, их чем-то привлекала сама Бездна – глубокое, с вертикальными стенами туманное ущелье точно по центру кратера.

Бездна постоянно отрыгивала теплым газом. Здесь был один из очагов тектонической энергии, пробудившейся в коре при сближении планеты с газовым гигантом. Этот газ оставался непригодным для дыхания, но содержал значительно больше свободного кислорода, водяных паров и прочих примесей, чем любой из подобных «фонтанов» на поверхности Йеллоустона. Разумеется, необходимо было обрабатывать газовую смесь, прежде чем дышать ею. Но здесь это оказалось гораздо проще, чем где-либо еще, и вдобавок горячий пар годился для огромных турбин – они полностью обеспечивали энергией развивающуюся колонию. Город расстелился по кратеру, обступая Бездну и даже чуть спускаясь в нее. Здания, облепленные лифтами и галереями, чудом удерживались на выступах в сотнях метрах ниже кромки провала.

Впрочем, бо́льшая часть Города лежала под огромным тороидальным куполом, опоясавшим Бездну. Квирренбах сказал мне, что местное население называет его Москитной Сеткой. Строго говоря, это были восемнадцать отдельных куполов, но они давно слились в единое целое, так что трудно было сказать, где начинался один и кончался другой. Поверхность купола не очищали уже семь лет. За это время она покрылась слоем коричнево-желтой грязи и стала почти непрозрачной. Правда, в некоторых местах купол не успел зарасти до такой степени, чтобы находящийся под ним Город было невозможно рассмотреть.

Сейчас, с борта шаттла, я поначалу не заметил ничего особенного. Обычный урбанистический пейзаж – фантасмагорическое нагромождение гигантских построек, втиснутых в гниющее лоно Города, словно в нутро наимудренейшей футуристической машины. Но в этих конструкциях было что-то неправильное, что-то болезненное даже – столь чудовищно искаженные формы не привиделись бы и безумному архитектору в наркотическом угаре. Над землей они многократно разветвлялись, точно бронхи, и сливались в единую массу. Не считая россыпи огней на верхних и нижних ярусах, здания были темны и казались безжизненными.

– Теперь вы видите, что они не шутили, – сказал я.

– Что?

– Они не шутили. Это был не розыгрыш.

– Конечно, – согласился Квирренбах. – Конечно не розыгрыш. Я тоже сделал глупость. Я видел собственными глазами, во что превратился Блистающий… Ржавый Пояс, и даже после всего этого тешил себя надеждой, что Город остался прежним. Как сокровище, которое скупец прячет от любопытных.

– Но Город никуда не делся. Там по-прежнему живут люди, существует какое-то общество.

– Но не совсем то, чего мы ожидали.

Мы пронеслись над самым куполом. Он действительно напоминал кое-как натянутую сетку из металла и строительного алмаза. Эта сеть тянулась на многие мили, насколько хватало глаз, и терялась в коричневой атмосферной мути. Бригады крошечных ремонтников в скафандрах копошились на куполе, словно муравьи. Их работу отмечали прерывистые вспышки сварочных аппаратов. То здесь, то там из щелей в куполе вырывались клубы серого пара, который тотчас замерзал в атмосфере Йеллоустона, высоко над термальной ловушкой кратера. Кое-где сеть почти лежала на крышах зданий, которые тянули к ней свои подагрические пальцы. Между их болезненно распухшими, искривленными фалангами чернели перепонки, очень похожие на полусгнившие перчатки. На кончиках этих пальцев поблескивали огни, светящиеся волокна переплетались с густой паутиной мостов, соединяющих здания. Теперь, когда мы приблизились, я заметил необычную ажурность конструкции – здания окутывал клубок тонких темных волокон, словно неистовые пауки пытались соорудить вокруг них паутину. Но в итоге получилась клочковатая масса висящих нитей, и в этой массе по пьяным траекториям сновали огни.

Я вспомнил послание к иммигрантам, с которым ознакомился на борту «Стрельникова», и понял, что имелось в виду. Здания трансформировались на глазах настолько быстро, что убивали находившихся внутри людей куда более грубо и эффективно, чем собственно эпидемия. Согласно проекту здания могли восстанавливать сами себя или изменяться, подчиняясь командам из демархистской сети. Достаточно определенному количеству людей пожелать, и дом послушно принимал новую форму. Однако изменения под воздействием чумы происходили внезапно и бесконтрольно, как сейсмические подвижки. Никому и в голову не могло прийти, что этот проект таит такую опасность. Город обладал поистине утопической пластичностью, что позволяло время от времени придавать ему новый вид, растапливать и снова замораживать, словно ледяную скульптуру. Никто не сообщил этому городу-протею, что в нем живут люди, что они могут быть раздавлены, когда здания начнут менять форму. Многие мертвецы до сих пор лежат в чудовищных постройках, заполонивших Город Бездны.

Вскоре он проплыл под нами и исчез за иззубренной кромкой стены кратера. Я заметил в ней тесную выемку, а через миг «бегемот» грациозно скользнул туда.

На берегу светло-коричневого озера я увидел россыпь бронированных построек. Приближаясь к нему, корабль пошел на снижение. Теперь был отчетливо слышен вой двигателя малой тяги, который не давал шаттлу взмыть в небо.

– Пора на выход. – Квирренбах поднялся с кресла и кивнул в сторону потока людей в вестибюле.

– Куда они все идут?

– К посадочным капсулам.

Я последовал за ним через вестибюль, туда, где по одной из многочисленных спиральных лестниц можно было спуститься на нижнюю палубу. На посадочной площадке уже выстроилась очередь. Люди проходили через стеклянные шлюзы и садились в каплевидные капсулы, которые цепочкой ползли по направляющим. Заполненные капсулы соскальзывали на короткий пандус, торчащий из брюха «бегемота», и, пролетев по воздуху остаток дистанции – две-три сотни метров, – шумно падали в озеро.

– Хотите сказать, что эта штуковина, по сути, не приземляется?

– Ну конечно же нет, – улыбнулся Квирренбах. – Это же рискованно, тем более в нынешнее время.

Наша капсула выскользнула из-под брюха «бегемота». Кроме нас с Квирренбахом, в ней были еще двое пассажиров. Они с жаром спорили о местной знаменитости по фамилии Воронофф, но говорили на норте с таким сильным акцентом, что я понимал лишь одно слово из трех. Все остальное их совершенно не волновало, даже когда мы погрузились в озеро с явным риском не всплыть на поверхность. Но все обошлось. Сквозь стеклянную оболочку я увидел, как справа и слева из воды выскакивают остальные капсулы.

Через озеро уже шагала пара машин, готовых подобрать нас. Это были высоченные скелетообразные треноги, передвигающиеся при помощи целой системы поршней. По одной вылавливая плавающие капсулы приспособлениями, похожими на краны, они укладывали добычу в сетку, которая болталась под брюхом треноги. Операторы в герметичных кабинах лихорадочно работали рычагами.

Затем треноги выбирались на берег и разгружали свои кошелки над лентой конвейера – она ползла к одному из зданий, которые я заметил на подлете.

Там нас доставили в герметичную приемную камеру, где капсулы были сняты с конвейера. Группа рабочих со скучающим видом вскрывали оболочки, а пустые капсулы направляли к посадочной площадке наподобие той, где пассажиры на борту «бегемота» ожидали отправки. Думаю, треножники снова отнесут эти капсулы на середину озера и поднимут повыше, чтобы «бегемот» смог их подхватить.

Мы с Квирренбахом выбрались наружу и присоединились к толпе пассажиров, которая устремилась из приемной камеры через лабиринт холодных, тускло освещенных тоннелей. Воздух был затхлым, словно каждым его глотком до тебя уже успели подышать несколько человек. Но дышать им было можно, а сила тяжести была не намного выше, чем на станциях Ржавого Пояса.

– Не знаю, чего именно я ожидал, но уж точно не столь ненавязчивого сервиса, – сказал я. – Ни пояснительных надписей, ни охранников – куда податься бедному гостю? Где тут хотя бы сектор иммиграционного и таможенного контроля?

– Об этом можете не беспокоиться, – сказал Квирренбах. – Таможню мы только что прошли.

Тут я вспомнил об алмазном пистолете, который отдал Амелии, будучи уверен, что пронести его в Город Бездны нереально.

– Это была таможня?

– Подумайте немного – и поймете, что Город Бездны трудно чем-то удивить. Нет смысла проверять вас на наличие оружия – здесь его столько, что лишняя единица ничего не изменит. Скорее, вам предложат обмен с доплатой за новинку. И нет смысла проверять вас на предмет болезней. Слишком сложная процедура, и вам легче подцепить инфекцию здесь, чем протащить ее в Город. Наоборот, пара милых инопланетных бактерий может принести нам реальную пользу.

– Нам?

– Им. Извините, оговорился.

Мы прошли в залитый светом холл с широкими окнами, выходящими на озеро. «Бегемот» принимал капсулы. «Спинной плавник» космического ската по-прежнему был подсвечен: двигатели малой тяги поддерживали шаттл в положении устойчивого равновесия. Прежде чем вернуться в лоно «бегемота», каждая капсула стерилизовалась, проходя сквозь кольцо лилового пламени. Быть может, Городу было все равно, что в него поступает, но остальную Вселенную этот вопрос все еще беспокоил.

– Полагаю, вы уже знаете, как попасть в Город?

– По сути, только одним способом: «зефир» до Города Бездны.

Не спеша спускаясь по тоннелю-переходу, мы вынуждены были протиснуться мимо паланкина. Вертикальный ящик был украшен черным рельефным узором, изображающим какие-то сцены из славного прошлого Города Бездны. Когда мы обогнали этот медленно ползущий гроб, я рискнул обернуться и встретился взглядом с герметиком. За толстым зеленоватым стеклом маячило бледное пятно, не слишком похожее на человеческую физиономию. У меня мороз пробежал по коже.

Тут же роботы-слуги довольно примитивного вида разносили багаж. Это были не элегантные разумные машины, а неуклюжие механизмы с интеллектом вроде собачьего, которые то и дело ошибались. Похоже, по-настоящему разумные роботы остались только в орбитальных анклавах. Но здесь ценили даже этих тупиц: они напоминали о прежних временах.

И наконец, тут были аристократы – эти не прятались в паланкины, точно святые мощи в раку. Думаю, ни у кого из них не было сколько-нибудь сложных имплантатов, которые могли пострадать от спор чумы. Но и аристократы явно чувствовали себя не в своей тарелке и перемещались группами в окружении роботов-слуг.

Тоннель стал шире и влился в подземную пещеру, тускло освещенную сотнями мигающих ламп на подставках наподобие канделябров. Ровный поток теплого воздуха нес с собой вонь машинного масла.

В пещере нас поджидало нечто огромное и звероподобное.

Машина двигалась на четырех парах рельсов: один путь внизу, другой наверху и еще два по бокам. Рельсы эти поддерживались скелетной конструкцией из скоб и растяжек, а в обоих концах пещеры, где пути исчезали в круглых тоннелях, они крепились прямо к стенам. Помнится, поезда на «Сантьяго» были снабжены подобными комплектами рельсов, которые, впрочем, там служили просто направляющими для индукционных полей.

Здесь было по-другому.

Собственно поезд был построен с четырехсторонней симметрией. В центре торчал цилиндрический сердечник, закругленный на конце, где сиял прожектор, похожий на глаз циклопа. Из сердечника торчали четыре ряда двойных железных колес невероятного размера, каждое имело по двенадцать осей и сцеплялось с одной из пар рельсовой дороги. Три пары огромных цилиндров распределялись вдоль каждого комплекта из двенадцати основных колес, и каждый цилиндр скреплялся с четырьмя комплектами колес поразительной конструкции из блестящих поршней и жирных от смазки коленчатых рычагов с человеческое бедро толщиной. Вся эта конструкция была опутана трубопроводами, точно клубком змей, что лишало ее последних намеков на элегантность. Картину дополняли несколько выхлопных труб, размещенных, по-видимому, произвольно; они дружно изрыгали в потолок пещеры клубы пара. Машина шипела, подобно дракону, терпение которого роковым образом истощалось. Она казалась живой. И опасной.

Позади тянулась цепочка пассажирских вагонов, сконструированных с той же четырехсторонней симметрией и состыкованных с теми же рельсами.

– Это и есть…

– «Зефир» собственной персоной, – сказал Квирренбах. – Сущая бестия, верно?

– Неужели эта штуковина действительно куда-то едет?

– А что еще, по-вашему, она делает?

Должно быть, я посмотрел на Квирренбаха очень красноречиво, и он продолжал:

– Говорят, раньше между Городом Бездны и внешними колониями ходили магнитолевитационные поезда. Для них были сооружены вакуумные тоннели. Но поезда, должно быть, вышли из строя после эпидемии.

– И здешние жители не нашли ничего лучшего, чем заменить их вот этим?

– А у них был выбор? В наше время торопиться стало некуда. Теперь никого не беспокоит, что поезд не может нестись со сверхзвуковой скоростью. Двести километров в час – этого более чем достаточно, даже для поездки в другие поселения.

Квирренбах зашагал к поезду, где начинались пандусы, поднимающиеся к пассажирским вагонам.

– А почему пар?

– На Йеллоустоне нет полезных ископаемых. Несколько ядерных генераторов еще работают, но по большому счету здесь один источник энергии – сама Бездна. Поэтому Город использует энергию сжатого пара где только возможно.

– Не могу поверить, Квирренбах. Неужели обязательно возвращаться на шестьсот лет назад из-за невозможности пользоваться нанотехнологиями?

– Вы не представляете, что здесь натворила чума. Веками почти вся промышленность использовала исключительно нанотехнологии. Добыча сырья, производство изделий – все вдруг стало просто и доступно. Даже механизмы, не использующие нано, сами были построены с помощью нано, а проектировались с тончайшими допусками. Но теперь воссоздать их невозможно. Дело не только в том, что более сложную технику здесь не применить. Прежде чем начать воссоздание, необходимо спуститься до уровня, на котором оно возможно. В частности, вернуться к грубым сплавам и древней металлообработке. Не забывайте, что была утрачена масса необходимой информации; с тех пор люди, можно сказать, шарят вокруг себя в потемках. Это все равно что человек из двадцать первого века попытался бы выковать средневековый меч, абсолютно не разбираясь в тогдашней металлургии. Примитивность технологии не означает, что ее легко открыть заново.

Квирренбах умолк, переводя дыхание, и остановился под расписанием рейсов в Город Бездны, Феррисвиль, Лореанвиль, Нью-Европу и далее. По всем направлениям, кроме Города Бездны, в день следовал лишь один поезд.

– Поверьте, горожане сделали все, что смогли, – продолжал Квирренбах. – Конечно, некоторые технологии пережили эпидемию. Вот почему здесь все еще можно встретить подобные реликты – роботов, транспорт… Но обычно ими владеют те, кто побогаче. В их распоряжении ядерные генераторы и несколько силовых установок на антивеществе – все, что есть в Городе. Думаю, в Мульче дело обстоит по-другому. Но там куда опаснее.

Пока он говорил, я изучал расписание. Рейвич существенно упростил бы мне задачу, если бы отправился в один из этих городков. Там он был бы на виду и в то же время заперт, как в ловушке. Но сдается, он все-таки поехал первым же рейсом в Город Бездны.

Мы оплатили дорогу и сели на поезд. Вагоны, тянущиеся за локомотивом, выглядели куда более старыми, чем окружающая обстановка, а следовательно, были намного современнее. Похоже, их сняли с левитационного поезда и поставили на колеса. Дверь закрылась, точно диафрагма антикварного фотоаппарата, и сооружение с лязгом тронулось. Вначале поезд еле полз, но вскоре принялся усердно набирать скорость. Колеса локомотива то и дело взвизгивали, потом движение стало более плавным, а мимо окон понеслись клубы пара. Поезд въехал в узкий тоннель с огромной дверью-диафрагмой, проследовал через целую серию шлюзов и наконец понесся в вакууме.

Теперь он двигался тихо, как призрак.

В пассажирском салоне царила теснота, точно в тюремном транспорте. Сходство усиливалось оттого, что пассажиры находились в каком-то сонно-подавленном состоянии, – при перевозке в центр принудительного содержания заключенных обычно накачивают наркотиками. С потолков опустились экраны, на них замелькали объявления, но продукты и услуги, которые они рекламировали, вряд ли пережили эпидемию. В одном конце вагона я заметил тесное скопление паланкинов, похожих на коллекцию гробов на складе похоронного бюро.

– Прежде всего нам необходимо избавиться от имплантатов, – сказал Квирренбах, склоняясь ко мне с видом заговорщика. – От мысли, что эти штуки все еще сидят у меня в голове, дурно становится.

– Нужно найти человека, который сделает это быстро, – отозвался я.

– А заодно и безопасно – одно без другого ничего не стоит.

– Вам не кажется, что поздновато заботиться о безопасности? – улыбнулся я.

Квирренбах насупился.

На экране, который висел у нас над головой, крутили рекламу невероятно элегантного летательного аппарата. Он отдаленно напоминал волантор, но выглядел так, будто был собран из частей насекомых. Потом по экрану поползли помехи, и на нем появилась женщина, которую я мысленно обозвал гейшей.

– Дорогие гости, добро пожаловать на борт нашего «зефира». – Она напоминала фарфоровую куклу с накрашенными губами и розовыми щеками. Ее серебряный наряд был продуман с абсурдной тщательностью, а изогнутые концы воротника поднимались за головой. – Сейчас мы движемся по тоннелю «Транскальдера» и прибудем на вокзал Гранд-Сентрал через восемь минут. Надеемся, что вы получите удовольствие от путешествия и пребывание в Городе Бездны будет для вас и приятным, и полезным. Ну а пока, с нетерпением ожидая вашего прибытия, мы приглашаем вас полюбоваться некоторыми достопримечательностями нашего Города.

– Это интересно, – заметил Квирренбах.

Окна вагона мигнули и превратились в голографические дисплеи. На фоне проносящихся мимо стен появилась величественная панорама Города. Казалось, мы перенеслись на семь лет назад. Поезд мчался между фантастическими постройками, которые вздымались справа и слева, подобно горам из цельного опала и обсидиана. Под нами проплывали многоярусные террасы, украшенные садами и озерами невероятной красоты, оплетенные лабиринтом переходов и транспортных трубопроводов. Они таяли внизу, в туманной синеве, пронизанной залитыми неоновым светом пропастями, гигантскими торговыми комплексами и отвесными стенами. В воздухе густым роем носились ярко расцвеченные летательные аппараты, похожие на экзотических стрекоз и колибри. Пассажирские дирижабли лениво пробирались сквозь эти скопища, над перилами их гондол сотнями торчали головы крошечных зевак. А над всем этим великолепием вырастали самые высокие здания – точно облака, которым придали геометрически безупречную форму. Чистейшую гладь неба цвета электрик расчертила ажурная сеть купола.

Этот город чудес тянулся в нескончаемую даль, насколько хватало глаз. Расстояние не превышало шестидесяти километров, но оно могло быть бесконечностью. Кажется, диковин в Городе Бездны могло хватить на целую жизнь – даже в нынешнем понимании.

И никаких признаков чумы. Прекрасная иллюзия… Мне пришлось напоминать себе, что мы по-прежнему несемся по тоннелю сквозь стенку кратера и до Города еще ехать и ехать.

– Ясно, почему они называли тот период Бель-Эпок, – сказал я.

Квирренбах кивнул:

– Это и была прекрасная эпоха. И знаете, что хуже всего? Они чертовски хорошо это понимали. В отличие от других золотых веков в истории… они знали, что живут в лучшие из времен.

– И это, должно быть, сделало их совершенно несносными.

– Что ж, они заплатили сполна.

И в этот миг мы выскочили на свет – или что тут, в Городе Бездны, заменяет свет дня? Как я понял, поезд выехал из тоннеля и почти сразу миновал границу купола. Теперь мы мчались внутри подвесной трубы, и вид за окнами должен был повторять то, что изображала голограмма, но труба была облеплена грязью и едва позволяла разглядеть тесное скопление трущоб. Голографическая трансляция продолжалась, и картины старого города казались тусклым призраком былого великолепия. Впереди наша труба делала поворот и исчезала в многоярусном цилиндрическом здании, из которого во все стороны расходились такие же путепроводы. Мы уже подъезжали, и поезд начал сбрасывать ход.

Вокзал Гранд-Сентрал, Город Бездны.

Когда мы въехали в здание, голографический мираж растаял, унося с собой последние воспоминания о Бель-Эпок. Судя по всему, только мы с Квирренбахом отдали должное голофильму. Все прочие стояли молча, изучая обожженный и замусоренный пол под ногами.

– Все еще надеетесь здесь освоиться? – спросил я у Квирренбаха. – После того, что видели?

Он долго думал, прежде чем ответить.

– А почему бы и нет? Что, если сейчас здесь больше возможностей, чем их было раньше? Впрочем, ясно лишь одно.

– Что именно?

– Что бы я здесь ни написал, эта музыка никому не поднимет настроение.

На вокзале Гранд-Сентрал было душно, как в джунглях Полуострова, и так же сумеречно. Вскоре я взмок. Пришлось снять сюртук Вадима, скомкать его и сунуть под мышку.

– Нам нужно удалить имплантаты, – повторил Квирренбах, дергая меня за рукав.

– Не беспокойтесь, – отозвался я. – У меня хорошая память.

Крышу поддерживали колонны с каннелюрами, напоминающие деревья гамадриад. Столбы эти проходили сквозь кровлю и терялись где-то в бурой мгле. У подножия колонн теснился местный базар – целый городок из пестрых палаток и прилавков, пронизанный сетью невероятно узких и извилистых пешеходных дорожек. Некоторые лавки громоздились друг на друга, и между ними надо было пробираться в полумраке, как по тоннелю. Повсюду сновали сотни разносчиков, прохаживались покупатели – лишь немногие в сопровождении роботов-слуг. Зато в изобилии встречались экзотические животные на поводках, гигантские слуги-модификанты, птицы в клетках и змеи. Несколько наивных герметиков попытались пересечь базар, вместо того чтобы найти обходной путь, и теперь их паланкины застряли как в трясине, окруженные торговцами и мошенниками.

– Рискнем или поищем другую дорогу? – спросил я.

Квирренбах покрепче прижал свой кейс к груди:

– Это, конечно, против здравого смысла, но все же предпочту рискнуть. Интуиция, не более того. Возможно, мы найдем тех, кто окажет нам обоим столь неотложное содействие.

– Это может быть ошибкой.

– Причем не первой на сегодняшний день. Однако я изрядно проголодался. Здесь наверняка найдется что-нибудь съедобное – и желательно неядовитое.

Мы двинулись через базар, но не успели пройти и нескольких шагов, как вокруг нас собралась толпа оптимистично настроенных детишек, к которым присоединилось несколько мрачных попрошаек.

– У меня на лбу в самом деле написано неоновыми буквами «богатый и легковерный»? – осведомился Квирренбах.

– Дело в нашей одежде, – сказал я, отпихивая очередного сорванца. – Кажется, вас тоже экипировали нищенствующие. Я просто не обратил внимания.

– Не понимаю, при чем тут одежда?

– Просто это означает, что мы не местные, – пояснил я. – И более того, не из этой системы. Кто еще будет носить одежду нищенствующих? Это автоматически означает, хотя бы с некоторой долей вероятности, что мы люди обеспеченные.

Квирренбах прижимал драгоценный кейс, похоже не на шутку опасаясь грабителей. Мы проталкивались все дальше, пока не обнаружили прилавок, на котором лежало что-то съестное, – по крайней мере, оно так выглядело. Конечно, в хосписе «Айдлвилд» мой желудок прошел обработку для совместимости с микрофлорой Йеллоустона. Она включала в себя довольно широкий спектр, но не гарантировала защиты от чего-нибудь из ряда вон выходящего. Теперь можно проверить, насколько приемлема для меня местная пища.

Мы купили горячие жирные пироги с начинкой из какого-то таинственного мяса. Помимо того, что оно казалось полусырым, повар не поскупился на приправы – возможно, для маскировки прогорклого привкуса. Но на Окраине Неба мне доводилось употреблять и менее аппетитные продукты, поэтому я счел пирог более-менее съедобным. Квирренбах с жадностью проглотил свою порцию, затем купил еще одну и прикончил ее с той же безрассудностью.

– Эй, вы, – послышался голос. – Имплантаты вынимай?

Какой-то мальчуган тянул Квирренбаха за полу куртки, увлекая его в гущу базара. Одежда паренька через пару недель должна была перейти в разряд тряпок, но пока еще балансировала на грани обветшания.

– Имплантаты вынимай? – повторил мальчуган. – Вы только приехать, господа. Нет нужен имплантат, господа. Мадам Доминика, она вынимай, хороший цена, быстро, мало-мало больно, мало-мало кровь. Идти со мной, большой дядя.

Паренек вцепился в мой ремень, пытаясь сдвинуть меня с места.

– Это… гм… не обязательно, – вяло возразил Квирренбах.

– Вы здесь ничего не знать, одежда ледяных, надо имплантат вынимай скоро-скоро, пока они не спятить.

– Нет, большое спасибо.

Рядом возник еще один паренек и вцепился Квирренбаху в рукав:

– Эй, господина, не слушайть Тома – посетить доктора Шакала! Убивать только одного из двадцати! Самый низкий уровень смертности в Гранд-Сентрал! Не валять дурака, посетить Шакала!

– Ну да, и оставляй там мозги, – подхватил зазывала мадам Доминики. – Не верить врака, все знать, что Доминика – лучший в Город Бездна!

– И чего мы ждем? – спросил я у Квирренбаха. – Кажется, именно это собирались сделать?

– Да! – прошипел Квирренбах. – Но не на базаре, в какой-то грязной палатке! Я представлял себе клинику, хорошо оборудованную, хотя бы с намеком на стерильность. Я знаю, мы сможем найти место получше, Таннер, поверьте мне…

Я пожал плечами, и Том заставил меня сделать шаг в свою сторону.

– А чем вам не угодила палатка, Квирренбах?

– Нет! Это не пойдет. Здесь должна быть…

Он беспомощно посмотрел на меня, надеясь, что я перехвачу инициативу и вырву его из рук маленьких агитаторов, но я только улыбнулся и указал на палатку – сине-белую коробку со слегка провисающей крышей. Растяжки были привязаны к толстым ржавым штырям, вбитым прямо в пол вокзала.

– Заходите первым. – Я пропустил Квирренбаха в палатку.

Мы очутились в передней, отделенной от основного помещения. Кроме нас и мальчугана, здесь никого не было. Только сейчас я заметил, что Том отличался поистине волшебной красотой. Мешковатая одежда не позволяла определить пол, лицо обрамляла копна прямых черных волос. С таким же успехом его могли звать Томасиной, но я решил не торопиться с выводами. Из маленькой малахитовой шкатулки, стоящей на столике в окружении ароматических свечек, лилась мелодия ситара, и Том покачивался ей в такт.

– А здесь недурно, – заметил я. – По крайней мере, никаких луж крови. И разбрызганных мозгов я тоже не вижу.

– Нет! – неожиданно решился Квирренбах. – Не здесь и не сейчас. Я ухожу, Таннер. Вы можете остаться или уйти со мной – решайте сами.

– Том говорит правду. – Я взял нарочито спокойный тон. – Нужно извлечь имплантаты сейчас, если нищенствующие еще не успели этого сделать.

Он поднял руку и прошуршал ладонью по щетине на голове:

– Может, они просто запугивали нас этими байками.

– Возможно. Но стоит ли рисковать? Сейчас у вас в голове сидит бомба с часовым механизмом. И ее надо извлечь. В конце концов, имплантаты всегда можно вернуть назад.

– Но вынимать их в палатке у какой-то мадам Доминики? Я лучше попробую сам – перед зеркалом, ржавым перочинным ножиком.

– Как вам угодно. Если только раньше не спятите от боли.

Паренек уже тянул Квирренбаха за перегородку.

– Что касается денег, Таннер, мы оба не слишком богаты. Вы уверены, что услуги мадам Доминики нам по карману?

– А вот это уже аргумент.

Я поймал Тома за воротник и мягко втянул обратно в прихожую:

– Нам с приятелем нужно срочно продать кое-какой товар, если только ваша мадам Доминика не занимается благотворительностью.

Поскольку мои слова остались без внимания, я открыл свой кейс и продемонстрировал Тому его содержимое:

– Продать за наличные. Где?

Это сработало.

– Зеленый и серебряный палатка, через рынок. Сказать, что от Доминика, и вас не слишком облапошить.

– Эй, погодите-ка минутку.

Квирренбах уже стоял одной ногой в комнате. Я увидел невероятно тучную женщину, которая сидела на длинной кушетке, рассматривая ногти. Над кушеткой на шарнирных кронштейнах развешены медицинские инструменты. Пламя свечей, которые освещали операционную, отражалось от полированного металла.

– Ну?

– Почему я должен быть морской свинкой? Кажется, вы упоминали, что вам тоже нужно удалить имплантаты.

– Верно. И я скоро вернусь. Вы же сами говорили про средства. Мне нужно кое-что продать. Том сказал, что я смогу сделать это на базаре.

Недоумение на лице Квирренбаха сменилось яростью.

– Но вы не можете уйти! Я думал, мы заодно! Компаньоны по путешествию! Не предавайте дружбу раньше, чем она завязалась, Таннер!..

– Эй, остыньте. Я еще никого не предал. К тому времени, как мадам закончит с вами, я вернусь с наличными.

Я повернулся к толстухе и щелкнул пальцами:

– Доминика?

Она томно повернула голову и скривила губы в немом вопросе.

– Сколько на него уйдет времени?

– Один час, – ответила она. – Доминика очень быстрая.

– Времени более чем достаточно, Квирренбах. Усаживайтесь, и пусть она сделает свое дело.

Он поглядел на Доминику и, кажется, немного успокоился:

– Вот как? А вы точно вернетесь?

– Конечно. Не пойду же я гулять по городу с имплантатами в голове. По-вашему, я похож на сумасшедшего? Нам нужны деньги.

– И что вы собираетесь продать?

– Кое-что из личного имущества. Кое-что из подарков нашего общего друга. На такие вещи должен быть спрос, иначе Вадим не стал бы их собирать.

Тем временем Доминика потянула Квирренбаха к кушетке, но он ухитрился устоять на ногах. Столь же быстро он переменил мнение, когда мы обчищали каюту Вадима, – поначалу возмущался, а потом начал действовать весьма энергично. Подобную «перемену погоды» я наблюдал и сейчас.

– Черт побери. – Он покачал головой, потом смерил меня взглядом и открыл свой кейс. Там действительно лежал ворох исписанной нотной бумаги. Покопавшись, Квирренбах нащупал тайничок и достал несколько экспириенталий, «конфискованных» у Вадима. – Торговец из меня все равно никудышный. Держите, продайте за хорошую цену, Таннер. Полагаю, это покроет мои расходы.

– Вы мне настолько доверяете?

Он прищурился:

– Постарайтесь не продешевить.

Я принял у него экспириенталии и поместил в свой кейс.

Толстуха Доминика двигалась позади него по комнате, словно дирижабль, едва касаясь ногами пола. На ней была черная металлическая обвязка, при помощи которой ее непомерная туша была подвешена на мощном металлическом штативе. При каждом движении поршни и шарниры с шипением испускали пар. Складки жира надежно маскировали то место, где голова крепится к туловищу. Мадам держала пальцы чуть растопыренными, словно только что сделала маникюр. Каждый ее ноготь представлял собой подобие наперстка, и она выпускала крошечные скальпели и прочие медицинские причиндалы, как кошка когти.

– Нет, сперва он, – произнесла она, указывая на меня мизинцем, украшенным миниатюрным сверкающим гарпуном.

– Спасибо, Доминика, – ответил я. – Но вначале лучше займитесь Квирренбахом.

– А вы вернетесь?

– Да, только добуду немного денег.

Я улыбнулся и покинул палатку. За занавеской, набирая обороты, взвизгнули сверла.

Глава четырнадцатая

Скупщик рассматривал мой товар через укрепленный на голове оптический прибор, который непрерывно жужжал и пощелкивал. Его безволосый скальп был простеган тонкими шрамами и напоминал вазу, разбитую, а потом кое-как склеенную. Он принимал экспириенталии пинцетом, подносил к своему окуляру и изучал, как старый энтомолог изучает экзотических бабочек. Рядом, дымя самодельной сигаретой, стоял юноша в шлеме наподобие того, что я стянул у Вадима.

– Ну, кое-что из этого барахла, возможно, подойдет, – произнес человек с оптикой. – По-вашему, тут все подлинное?

– Батальные сцены – запись воспоминаний солдата, который участвовал в этих боях. Сделано в процессе обычного сбора разведданных.

– Да? А к вам они как попали?

Не дожидаясь ответа, он достал из-под стола жестянку, перехваченную эластичной лентой, раскрыл и отсчитал несколько десятков купюр. Я еще раньше заметил, что здешние деньги весьма странного достоинства: три, четыре, тринадцать, двадцать семь.

– А вот это, черт подери, не ваше дело.

– Согласен, но это не значит, что я не имею права задать вопрос, – насупился он. – Что-нибудь еще или так и будете тратить мое время?

Я позволил скупщику осмотреть экспириенталии, взятые мною у Квирренбаха, и увидел, как скривились губы – вначале презрительно, затем брезгливо.

– Ну и?..

– Мне не нравится ваш тон.

– Если товар негодный, так и скажите, и я уйду.

– Товар как раз годный, – сказал он после вторичного осмотра. – Месяца два назад я бы его взял. Гранд-Титон популярен. Людям только подавай такие палочки.

– Так в чем проблема?

– Этого барахла на рынке уже пруд пруди, вот в чем проблема. Спрос на такие экспириенталии уже падает. Они… как бы это сказать… контрабанда не то третьего, не то четвертого поколения. Просто дешевка для простаков.

Однако он соизволил кое-что заплатить, правда на порядок меньше, чем за мои экспириенталии.

– Придержали еще что-нибудь в рукаве?

Я пожал плечами:

– Смотря за чем вы охотитесь.

– А вы пошевелите мозгами. – Продавец подал экспириенталию помощнику с юношеским пушком на лице.

Тот извлек палочку, которую просматривал, и вставил взамен мою, не поднимая лицевой пластины шлема.

– Что-нибудь черное, – продолжал торговец. – Матово-черное. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Догадываюсь.

– Тогда выкладывайте либо выметайтесь.

И тут юноша начал корчиться в кресле.

– Эй, что за чертовщина?

– Его шлем имеет достаточное разрешение для стимуляции центров наслаждения и боли? – осведомился я.

– А если да, то что?

Скупщик повернулся к своему напарнику и резким ударом сбил шлем у него с головы.

Парень обмяк и затрясся, по подбородку бежала струйка слюны, глаза остекленели.

– Тогда ему, наверное, не следовало выставлять настройки «по умолчанию», – сказал я. – Кажется, он попал на сеанс допроса по методам Северной Коалиции. Вам когда-нибудь удаляли пальцы?

Человек с оптическим прибором хихикнул:

– Ох ты, страсти какие. Для подобной дряни существует свой рынок, как и для черного товара.

Момент был подходящий, чтобы проверить экспириенталии Вадима. Я сунул ему одну из черных палочек с изображением серебряной личинки:

– Вы это имели в виду?

Торговец осмотрел мой товар вначале недоверчиво, потом с возрастающим интересом. Глаз у него был явно наметан и мог отличить подлинник от второсортной подделки.

– А вот это свежая контрабанда, а значит, товар стоящий, что бы он собой ни представлял. Эй, дурак, проверь-ка.

Он поднял помятый шлем и нахлобучил на голову парню, который только начал приходить в себя. Увидев палочку, помощник замахал руками и отпихнул хозяина, прежде чем тот вставил экспириенталию в порт.

– Сними с меня эту мерзкую личинку!

– Я просто хотел, чтобы ты поймал кайф, дубина. – Скупщик сунул палочку себе за пазуху.

– Почему вы сами не хотите ее проверить? – спросил я.

– По той же причине, мать вашу, по которой он эту дрянь даже к своему черепу не поднесет. Слишком неприятные ощущения.

– Сеанс допроса СК тоже не подарок.

– По сравнению с этим допрос – детская забава. Здесь настоящая боль. – Он осторожно похлопал себя по нагрудному карману. – То, что здесь содержится, в десять миллионов раз неприятнее.

– Так они действуют по-разному?

– Конечно. Это рискованно, в том-то весь смак. Крыша едет всегда по-разному. Иногда просто видишь личинок, иногда сам становишься личинкой, а иногда… бывает хуже, гораздо хуже. – Он неожиданно просиял. – Впрочем, спрос на них есть, так что не мне жаловаться!

– А чего ради люди ставят над собой подобные эксперименты? – поинтересовался я.

Он с ухмылкой глянул на юношу:

– Эй, у нас тут что, час философии в креслах-качалках? Мне-то почем знать? Уж таков человек. Натура у него совершенно извращенная.

– Давайте-ка вы мне об этом расскажете поподробнее, – попросил я.

В самом центре базара над толпой возвышалась башня. Украшенная причудливой инкрустацией, она напоминала минарет, на который водрузили часы с четырьмя циферблатами. Часы показывали местное время. По двадцатишестичасовым суткам только что пробило семнадцать, из-за циферблата показались движущиеся фигурки в космических костюмах и принялись отправлять какой-то сложный псевдорелигиозный ритуал. Я сверил время по часам Вадима… по моим часам, ибо это был дважды завоеванный трофей. Расхождений не было. Если Доминика рассчитала правильно, она все еще возится с Квирренбахом.

Герметики и основная часть аристократов уже успели покинуть рынок, но я заметил несколько человек, которые с растерянным видом бродили взад-вперед. Они выглядели так, словно только что получили уведомление о банкротстве. Возможно, лет семь назад они были сравнительно богаты. Но для того, чтобы удержаться на плаву во времена потрясений, нужны не только средства, но и связи. Не думаю, что до эпидемии в Городе Бездны кто-то был по-настоящему беден, однако у состоятельности всегда существуют градации. Несмотря на жару, эти люди ходили в плотных темных одеждах, нередко расшитых тяжелыми драгоценностями. Женщины носили перчатки и изнывали от духоты, но ни одна не сняла мягкой широкополой шляпы даже для того, чтобы обмахнуться. Некоторые прятали лицо под вуалью или чадрой. Мужчины поднимали воротник тяжелого пальто, а панамы и бесформенные береты отбрасывали густую тень. У многих на шее я увидел стеклянные шкатулочки наподобие ладанок. Я знал, что там хранятся имплантаты, – напоминание о былой роскоши. На мой взгляд, это все равно что носить с собой заспиртованного паразита, которого извлекли из твоего кишечника. Здесь были люди самых разных возрастов, но я не увидел никого, кто выглядел действительно старым. Вероятно, старики слишком одряхлели, чтобы отправиться в рискованную прогулку по базару. Помнится, Орканья что-то говорил о том, как обстоят дела с технологиями продления жизни в разных системах. Кое-кому из этих чудаков, может быть, двести или триста лет, и они все еще помнят Марко Ферриса и американо. Странные были времена… но не думаю, что кому-то довелось пережить нечто более странное, чем недавняя трансформация их города и крушение общества, где долгожительство и изобилие казались незыблемыми. Неудивительно, что многие из прохожих выглядели такими печальными. Ситуация способна улучшиться, но старые времена никогда не вернутся. Эта вселенская скорбь не может не вызвать сострадания.

Возвращаясь к палатке Доминики, я раздумывал, не последовать ли примеру Квирренбаха.

Пожалуй, стоит задать Доминике несколько вопросов. Но с равным успехом я могу обратиться к любому из ее конкурентов. Не исключено, что придется поговорить с каждым из них. С Доминикой меня связывал лишь Квирренбах. Сказать по правде, я уже начал к нему привыкать. Но рано или поздно нам придется расстаться, хочу я этого или нет. Можно сделать это прямо сейчас. Покинуть вокзал – и мы вряд ли когда-нибудь увидимся.

Я проталкивался через толпу, пока не вышел за пределы базара.

Дальняя стена наполовину развалилась, и через дыру открывался вид на нижние уровни Города, скрытые за плотной завесой грязного дождя. Его потоки непрерывно низвергались через край терминала. Поблизости в ожидании пассажиров бездельничали рикши. Некоторые из повозок – вертикальные ящики, закрепленные между двумя большими колесами, – передвигались при помощи паровых двигателей или пыхтящих моторов на метане. Другие были снабжены только педалями на манер велосипедов, а несколько повозок, похоже, были переделаны из паланкинов. Позади разместился транспорт, рассчитанный на более состоятельную публику. Пара элегантных летательных аппаратов на продольных направляющих, словно присев на корточки, сильно напоминали воланторы, весьма популярные на Окраине Неба. Рядом красовалась не менее живописная троица – конструкции, похожие на вертолеты с компактно сложенными винтами. В настоящий момент команда рабочих загружала в один из них паланкин. Поскольку он не проходил в дверь, ящик вполне бесцеремонно привели в горизонтальное положение. Интересно, что это было – похищение или просто посадка в такси?

Сейчас я вполне мог разориться на волантор, но путешествие на рикше почему-то показалось мне более предпочтительным. Как минимум, я познакомлюсь с местными достопримечательностями – небольшая прогулка без конкретной цели не помешает.

Я уже начал протискиваться сквозь толпу, решительно глядя прямо перед собой, но на полпути передумал и направился обратно, к палатке мадам Доминики.

– Господин Квирренбах уже закончил? – осведомился я у Тома.

Паренек все еще пританцовывал под музыку ситара, он явно удивился тому, что кто-то добровольно вошел в палатку.

– Господин еще не готовый – десять минут. Деньги есть?

Я понятия не имел, во сколько обойдется операция. Пожалуй, денег, полученных от реализации экспириенталий с Гранд-Титона, должно хватить. Я отсчитал долю Квирренбаха и выложил банкноты на стол.

– Недостаточно, господин. Мадам Доминика хотеть еще одна.

Я неохотно извлек из своей пачки мелкую купюру и добавил ее в долю Квирренбаха.

– И постарайтесь как следует, – предупредил я. – Господин Квирренбах мой друг. Если вздумаешь заниматься вымогательством, когда он выйдет, я вернусь.

– Мы постараться, господин.

Я проследил, как мальчуган скользнул за перегородку. Пока она была приоткрыта, успел заметить порхающую мадам Доминику и ее длинную кушетку. Операция шла полным ходом. Квирренбах, обнаженный до пояса, распростерся на кушетке, его голова была чисто выбрита и опутана сетью крошечных датчиков. Доминика шевелила пальцами, словно кукловод, – и действительно, от ее пальцев тянулись почти невидимые нити. Повинуясь ее движениям, вокруг черепа Квирренбаха плясали блестящие разнокалиберные бусинки. Ни крови, ни явных следов уколов на коже композитора я не заметил.

Похоже, я недооценил Доминику.

– Хорошо, – сказал я, когда Том вернулся. – Хочу попросить у тебя об одолжении, которое стоит этой бумажки. – Я показал ему мелкую купюру. – Только не говори, что я тебя обижаю, ведь ты не знаешь, о чем я собираюсь попросить.

– Говорить, большой дядя.

Я махнул рукой в сторону рикш:

– Эти штуки ездят по всему Городу?

– Почти по весь Мульча.

– Мульча – это район, где мы находимся?

Ответа не последовало, поэтому я просто вышел из палатки, а паренек следом за мной.

– Мне нужно попасть в другой район. Я не знаю, насколько это далеко, но не хочу, чтобы меня обманули. Уверен, что ты можешь устроить мне такую поездку. Ведь сможешь? Тем более что мне известно, где ты живешь.

– Большой дядя кататься за хороший цена, беспокойся не надо. – В его мозгах явно что-то шевельнулось. – Не ждать твой друг?

– Нет. У меня срочные дела, которые не касаются господина Квирренбаха. Мы на время расстанемся.

Я искренне надеялся, что это правда.

Большинство рикш в той или иной степени напоминали волосатых приматов неопределенной породы. Такая генетическая модификация была весьма полезна с профессиональной точки зрения: ноги у них были длиннее и сильнее, чем у обычных обезьян. Том неразборчивой скороговоркой переговаривался на каназиане с другим пареньком. Они могли быть близнецами, но собеседник Тома был короче подстрижен и, пожалуй, на год постарше. Мой помощник представил его как Хуана. Похоже, ребята были знакомы не первый день и давно сотрудничали. Хуан пожал мне руку и проводил к ближайшей повозке. Я торопливо оглянулся. Ладно, будем надеяться, что Квирренбаху пока не до меня. Совершенно неохота оправдываться, если он придет в себя достаточно быстро и Том сообщит ему, что я покинул вокзал. Некоторые пилюли невозможно подсластить. Например, когда тебя бросает человек, которого ты принимаешь за друга, хотя он всего лишь случайный попутчик.

Впрочем, муки отверженного вполне могут воплотиться в один из его грядущих шедевров.

– Куда ехай, господина?

Речь Хуана не уступала речи Тома. Я поневоле подумал о смешении языков: это был дикий коктейль из русиша, каназиана, норта и дюжины других диалектов, на которых говорили здесь в период Бель-Эпок.

– В Полог, – сказал я. – Ведь ты знаешь, где это?

– Конечно, – отозвался он. – Моя знай, где Полог, моя знай, где Мульча. Твоя думай, моя идиот, как Том?

– Ну, так вези меня туда.

– Нет, господина. Моя не моги везти твоя туда.

Я собрался было подогреть его энтузиазм очередной банкнотой, но понял, что причина отказа куда серьезнее, нежели заниженная плата. И проблема, скорее всего, возникла по моей вине.

– Полог – это район Города?

Последовал сосредоточенный кивок.

– Твоя чужак, да?

– Да, я тут впервые. Поэтому будь добр, объясни, почему не можешь отвезти меня в Полог.

Купюра, которую я наполовину извлек, исчезла из моих рук, и Хуан так торжественно предложил мне занять заднее сиденье повозки, словно это был трон, отделанный роскошным бархатом.

– Моя показать твоя. Но моя не везти твоя туда, понимать? Для этого твоя нужен что-то побольше, чем рикша.

Он вскочил на соседнее сиденье, наклонился, шепнул что-то на ухо вознице, и примат завертел педалями. При этом он громко ворчал – должно быть, выражал крайнее недовольство судьбой, на которую его обрекла генетика.

Позже я узнал, что биоинженерия животных была одной из немногочисленных областей промышленности, которые процветали и после эпидемии. Когда полагаться на механизмы стало нельзя, генетики мгновенно заполнили эту нишу.

Как недавно сказал Квирренбах, самое страшное бедствие непременно принесет кому-нибудь выгоду.

И чума – не исключение.

Отсутствие стены позволяло воланторам (и, по-видимому, прочим летательным аппаратам) свободно покидать здание, но рикшам приходилось пользоваться наклонным бетонным тоннелем. Сырые стены и потолок сочились густой слизью. Но здесь, по крайней мере, было прохладнее. Шум терминала вскоре стих, молчание нарушалось лишь тихим поскрипыванием шестеренок и цепей, при помощи которых вращательное движение педалей передавалось колесам.

– Твоя здесь чужак, – повторил Хуан. – Не из Феррисвиль и не из Ржавый Пояс. И даже не из остальная система.

Неужели мое невежество настолько бросается в глаза, что его заметил даже этот ребенок?

– Наверное, у вас сейчас мало туристов?

– С тех пор как приходи плохой времена – да.

– Как вам удалось их пережить?

– Не знай, господина, моя только два год.

Ну конечно! Это случилось семь лет назад. С точки зрения ребенка – давным-давно. Хуан, Том и прочие уличные мальчишки едва ли могли помнить, каким был Город Бездны до эпидемии. Они застали лишь несколько лет изобилия и безграничных возможностей, но восприятие у ребенка слишком примитивное, чтобы оставить отчетливые воспоминания. Все, что дети знали и помнили, – это Город нынешнего времени. Огромный, темный, он вновь таил в себе массу возможностей, но теперь они были связаны с опасностью беззакония. Город воров и попрошаек, город тех, кто способен существовать благодаря своим мозгам, а не кредитным рейтингам.

Не хотел бы я жить в таком месте.

Мы встречали других рикш, которые возвращались на вокзал. Их гладкие, мокрые от дождя бока блестели, как лакированные. Иные везли пассажиров, те угрюмо горбились, кутаясь в дождевики. Весь вид этих людей говорил о сильном желании очутиться подальше от Города Бездны. Пожалуй, я бы и сам был не прочь. Я устал, было душно, одежда пропиталась дождевой влагой и моим потом, кожа зудит, источая запах. Пожалуй, есть еще одно желание – немедленно залезть в ванну.

За каким чертом меня сюда принесло?

Я пролетел пятнадцать световых лет, преследуя жертву. И вот я в Городе, который давно превратился в уродливую пародию на себя самого. А главное, на своем веку я встречал уйму людей куда более отвратительных, чем тот, за кем я гнался. Он аристократ, а не военный. Сложись история планеты иным образом, и мы могли бы стать друзьями. Я даже уважал его – чего стоил хотя бы взрыв моста в Нуэва-Вальпараисо, поступок, которого я никак не ожидал. Да, он был совершен с небрежной жестокостью. Но любой человек, недооцененный мною так сильно, заслуживает уважения.

И все же я убью Рейвича с чистой совестью.

– Господина, моя думай, твоя нужна урок история, – произнес Хуан.

Не сказать что на борту «Стрельникова» я многое узнал, но просвещаться сейчас? Пожалуй, к этому я не готов.

– Если тебе кажется, что я не знаю об эпидемии…

Впереди забрезжил свет. Не слишком яркий, но этого было достаточно, чтобы я понял: скоро мы окажемся в Городе. Свет понемногу набирал силу, заливая тоннель. Он был бурым, как жженый сахар, и казался таким же вязким. Я уже видел с борта «бегемота» это сумеречное сияние, проникающее сквозь еще более густую пелену.

– Эпидемия приходить – дома спятить, – продолжал Хуан.

– Мне об этом уже рассказали.

– Но они не все тебе говорить, господина.

Его синтаксис находился в зачаточном состоянии. Правда, человекообразный возница, как я подозревал, не был способен и на такое.

– Эти дома меняйся очень быстро. – Он резко развел руками. – Много-много человека умирай, много-много быть раздавленная или стать стенка.

– Звучит не слишком весело.

– Я покажу человеки в стенка, и твоя больше не шутить. Твоя какать своя штаны.

Мы вильнули, уворачиваясь от встречной повозки, но избежать столкновения по касательной не удалось.

– Твоя слушай: эти дома меняйся быстрее наверху, понимай?

– Не понимаю.

– Эти дома как деревья. У них много-много корни, они сидеть земля, да?

– Ты имеешь в виду питающие оси конструкции? Они высасывают сырье из коренной породы для ремонта и регенерации.

– Ну да. Моя говорить то же. Как большой дерево. Но как дерево в другой смысл тоже. Всегда расти верхушка. Твоя понимай?

Он вновь развел руками, изображая грибовидное облако.

Похоже, до меня дошло.

– Ты говоришь, что системы роста были сосредоточены в верхних частях построек?

– Ну да.

– Еще бы, – кивнул я.

По замыслу проектировщиков эти постройки могли демонтировать себя, а не только вырастать. Всегда проще добавить материал или убрать его с верхушки. Поэтому нервный центр самовоспроизводящихся механизмов всегда растет вместе с постройкой. Нижним уровням нужны сточные системы – строгий минимум для функционирования, для устранения износа, а также для периодических перепланировок.

Трудно было сказать, что означала улыбка Хуана – то ли одобрение моей запоздалой догадки, то ли сочувствие потерянному мной на это времени.

– Чума попадай сначала наверх от корни. Потом заставляй верхушку здания спятить. Ниже все оставайся как прежде. Когда чума попадай вниз, люди перерезай корни, здание голодай. Все изменения кончайся.

– Но к тому времени верхние части уже изменятся до неузнаваемости. – Я покачал головой. – Скверные были времена.

– Еще бы, господина.

Мы вырвались на свет, и я наконец понял, чему улыбается Хуан.

Глава пятнадцатая

Мы находились на нижнем уровне Города Бездны, почти на самом дне кальдеры. Улица, по которой мы ехали, переходила в понтонный мост и пересекала черное озеро. С неба – то есть с многокилометрового купола над нашими головами – падал ласковый дождь. Вокруг нас из воды вырастали огромные призматические здания. Они были повсюду, куда ни взглянешь – целый лесной массив, который в отдалении сливался в безликую стену и пропадал в туманной дымке. Шесть-семь нижних этажей, покрытых грязной коростой, обросли ветхими хижинами и магазинчиками. Они казались привязанными к большим зданиям при помощи хлипких подвесных дорожек и веревочных лестниц. В хижинах горели очаги, а воздух был еще более едким, чем на базарной площади. Но здесь было чуть прохладнее и благодаря легкому ветерку не так душно.

– Как называется это место? – спросил я.

– Мульча, – ответил Хуан. – Все, что внизу, на уровень улица, – Мульча.

Понятно. Если Мульча – район Города, это означает, что районы располагаются подобно геологическим напластованиям. Он включал в себя первые шесть-семь этажей выше уровня затопления. Можно сравнить этот Город с лесом, и тогда Мульча будет чем-то вроде лесной подстилки.

Я изогнул шею, чтобы не мешала крыша повозки, и поглядел вверх. Постройки с гладкими стенами вонзались в небо. На высоте не менее километра они смыкались – хотя это была просто игра перспективы. До некоторого предела геометрия зданий более-менее соответствовала замыслу архитекторов: прямоугольные, с параллельными рядами темных окон постройки портило лишь случайное выбухание или моллюсковидные наросты. Выше картина была иной. Хотя ни одна пара зданий не мутировала одинаково, в их метаморфозах было нечто общее. Если бы это происходило с людьми, врачам удалось бы диагностировать болезнь и выявить ее источник. Одни здания раскололись пополам по всей длине, другие жутко раздулись, точно страдали водянкой. Некоторые обросли крошечными подобиями самих себя, превратившись в уступчатые башни и потайные темницы сказочных замков. Выше эти структурные новообразования многократно ветвились, переплетаясь и сцепляясь, подобно бронхиолам или метастазам зловещей мозговой опухоли, пока не образовывали нечто вроде гигантского плота из сросшихся ветвей, который висел на высоте одного-двух километров над землей.

Разумеется, я уже видел это на подлете. Но поражающие воображение масштабы осознал лишь при взгляде с этой точки обзора, равно как и подлинный смысл названия.

Полог.

– Теперь твоя понимай, почему я не везти туда, господина?

– Начинаю понимать. И что, весь Город этим покрыт?

– Как Мульча, только выше, – кивнул Хуан.

Единственное, что не бросалось в глаза, когда я разглядывал Город с борта «бегемота», – это сравнительно небольшая толщина фантастического сплетения зданий.

Полог был чем-то вроде воздушной экосистемы, а ниже располагался другой мир – и абсолютно другой город. Теперь сложность структуры стала очевидной. Она заключала в себе целые общины – исполинские герметичные постройки, каждая величиной с дворец, усеивали Полог на манер птичьих гнезд. Тончайшие шелковистые нити заполняли пространство между крупными ветвями, свисая почти до самой поверхности планеты. Трудно сказать, возникли они в результате мутаций или их появление было запланировано человеком.

Казалось, будто Полог опутан тенетами, сотканными пауками-невидимками – чудищами размером с дом.

– Кто здесь живет?

Мой вопрос не был безнадежно глупым, поскольку я уже видел среди ветвей огоньки. Это доказывало, что уродливые оболочки – больные или мертвые дома – по-прежнему служили в качестве жилья.

– Никто, кого твоя захотеть бы узнать, господина, – процедил Хуан, затем добавил: – И никто не захотеть узнать твоя. Только без обида.

– Я не обижаюсь, но прошу ответить на мой вопрос.

Хуан замолчал надолго. Наш рикша продолжал огибать корни гигантских построек, а колеса прыгали по заполненным водой ухабам. Сверху, конечно, по-прежнему лило, но я, втянув голову под навес, ощутил тепло и уют – почти как дома. Интересно, прекращается ли когда-нибудь этот дождь? Возможно, конденсация на куполе подчиняется смене дня и ночи или какому-то иному строгому графику. Впрочем, я все больше склонялся к тому, что подавляющее большинство процессов в Городе Бездны никем прямо не контролируется.

– Тут одни богач, – произнес паренек. – Настоящая богач – не ерунда вроде мадам Доминика. – Он постучал по лбу костяшками пальцев. – Да они и не нуждайся в мадам Доминика.

– Значит, в Пологе есть анклавы, куда не добралась чума?

– Нет, эпидемия добирайся везде. Но в Полог ее вычищай после того, как дома перестать меняйся. Некоторые богач оставаться на орбите. Некоторые никогда не покидать Город или спускаться сюда, когда дела совсем паршивый стать. Некоторых депортировать.

– А к чему людям было прибывать сюда после чумы без крайней необходимости? Даже если Полог вычистили, как ты говоришь, мне непонятно, почему кто-то предпочитает жить здесь, а не в оставшихся обителях Ржавого Пояса.

– Потому что они надейся все пройдет и хотеть быть здесь, когда это случайся. Тогда будет много способ делай деньги, но мало кто всерьез разбогатеть. Сейчас тоже много способ делай деньги – и полиция тут меньше, чем наверху.

– Значит, здесь нет законов, верно? И купить можно что угодно?

Представляю, насколько это соблазнительно после строгостей демархистского режима.

– Господина, твоя смешно говорить.

Мой следующий вопрос был вполне очевиден:

– Как мне попасть туда? То есть в Полог?

– Это не такой простой дело.

– Хочешь сказать, что я недостаточно богат?

– Недостаточно богат, – повторил за мной мальчуган. – Твоя нужна знакомый. Без свой человек в Полог твоя никто.

– Предположим, знакомства у меня есть, но как я туда попаду? Может, под зданиями есть какие-то ходы, старые эксплуатационные шахты, не поврежденные чумой?

Кому знать о таких лазейках, как не уличному сорванцу.

– Твоя не захотеть пойти внутренний маршрут, господина. Очень опасно. Особенно когда начинаться охота.

– Охота?

– По ночам там плохо, господина.

Я огляделся: действительно, сумерки уже сгущались.

– А ты откуда знаешь? Нет, не отвечай. Просто подскажи, как мне туда попасть.

Я подождал, но ответа не последовало, и я сменил формулировку:

– Люди из Полога когда-нибудь ездят в Мульчу?

– Иногда. Особо во время охота.

Ну вот, хоть какой-то прогресс. Но если каждое слово выдирать клещами…

– А как они туда попадают? Я видел летательные аппараты, у нас их называют воланторами. Но не могу представить, как пролететь через Полог, не задев паутины.

– Мы тоже называть их волантор. Они есть только у богач – трудно чинить, трудно летать. В Городе с них не везде толк. Ребята из Полог обычно спускаться в вагон, который ехай по трос.

– Фуникулер?

На его лице промелькнула безнадежность, и до меня дошло, что он отчаянно пытается угодить мне. Просто мои расспросы требовали от него таких интеллектуальных усилий, что это вызывало физическую боль.

– Паутина из тросы. Ее развешать между здания.

– А ты можешь показать такой вагон?

– Это небезопасно, господина.

– Я сам небезопасен.

Сдобрив просьбу очередной банкнотой, я откинулся на сиденье. Повозка покатилась под ласковым дождем через Мульчу.

Наконец Хуан велел рикше притормозить и повернулся ко мне:

– Вот он, вагон на трос. Они часто спускаться сюда. Твоя хотеть подъехать ближе?

Вначале я не понял, что он имел в виду. На разбитом дорожном полотне стоял наискосок элегантный аппарат из тех, которые я видел на базарной площади и вокруг нее. Одна дверца была поднята на манер крыла чайки, а рядом с вагоном стояли под дождем двое в пальто. Их лица почти полностью скрывали широкие поля шляп.

Я пялился на них и соображал, что делать дальше.

– Эй, господина, моя спросить твоя, хотеть подъехать ближе?

Один из тех двоих закурил сигарету, пламя на мгновение согнало тень с его лица. Это было лицо аристократа, с тонкими правильными чертами, я таких не видел с момента прибытия на планету. Глаза прятались под выпуклыми защитными очками, из-за которых скулы казались заострившимися. В его спутнике я узнал женщину. Ее изящная рука, обтянутая перчаткой, сжимала бинокль, маленький, точно игрушка. Поворачиваясь на острых каблуках-шпильках, она обозревала улицу, пока ее взгляд не остановился на мне. Я заметил, как она при этом вздрогнула, хотя и пыталась сдержаться.

– Они дергаться, – выдохнул Хуан. – Обычно Мульча и Полог держаться порознь.

– Причина?

– Еще какая. – Его голос упал до шепота, и я едва разбирал слова из-за непрестанного шума дождя. – Мульча слишком приближаться, Мульча исчезать. – Он провел пальцем поперек горла, но осторожно. – Полог любить игры, господина. Они скучать, все эти бессмертные. Поэтому они играть игры. Беда в том, что не все, кого просить, хотеть участвовать.

– Ты об охоте?

Он кивнул:

– Но только не говорить сейчас.

– Ладно. Тогда остановись здесь, Хуан, будь добр.

Повозка уже теряла инерцию хода, мышцы на спине рикши мучительно напрягались при каждом движении. Я следил за выражением лиц жителей Полога – они пытались выглядеть спокойными, и почти успешно.

Я вышел из повозки. Под ногами чавкнуло, и я по щиколотку утонул в раскисшем дорожном покрытии.

– Господина, – произнес Хуан, – твоя теперь быть осторожный. Моя еще не найти пассажир до дому.

– Никуда не уезжай. А впрочем… Слушай, если тебя что-то беспокоит, отъедь и вернись минут через пять.

Похоже, эта идея привела его в восторг.

Женщина сунула бинокль за пазуху дорогого, с вычурным шитьем пальто, мужчина поднял руку и изящным движением поправил очки. Я спокойно зашагал к ним, не сводя глаз с их тачки. Это была блестящая черная «пилюля» на четырех колесах, которые втягивались внутрь. Сквозь тонированное лобовое окно можно было рассмотреть мягкие сиденья и сложный пульт управления. На крыше изгибались три лопасти несущего винта. Однако это не вертолет: лопасти крепились иначе. Они не сидели на вращающейся оси, а выходили из круглых отверстий куполообразного бесшовного выступа на корпусе. Я пригляделся: это даже не лопасти, а телескопические рычаги, снабженные на концах крючьями.

На этом время осмотра истекло.

– Не подходите ближе, – предупредила женщина.

Эти слова она произнесла на безупречном каназиане и в подтверждение своих слов взмахнула чем-то крошечным, чуть больше броши, но явно опасным.

– Он безоружен, – произнес мужчина намеренно громко, чтобы я мог услышать.

– Это правда. – Я медленно развел в стороны руки. – Видите, как одет? Я только что высадился. Просто хочу узнать, как попасть в Полог.

– Полог? – переспросил мужчина, словно услышал нечто забавное.

– Все хотят туда попасть, – сказала женщина. Оружие в ее руке не шелохнулось. Интересно, нет ли в нем крошечных гироскопов либо биоустройства с обратной связью, действующего по команде мускулов ее кисти? – Почему мы должны с вами говорить?

– Потому что я не причиню вам вреда: я не вооружен, как заметил ваш друг, но у меня есть кое-что любопытное, то, что способно вас развлечь.

– Вы понятия не имеете о наших развлечениях.

– Возможно, однако повторяю: у меня есть кое-что любопытное… и достаточно средств.

Последнее могло вызвать насмешку, но я очертя голову добавил, что прибыл в Мульчу, к несчастью не имея связей в Пологе.

– Вы сносно говорите на каназиане. – Мужчина отвел руку от очков. – Большинство жителей Мульчи даже выругаться толком не могут на чужом языке. – Он отшвырнул недокуренную сигарету.

– С акцентом, – сказала женщина. – Я не улавливаю его происхождение, он мне совершенно не знаком.

– Я с Окраины Неба. Вам могли встречаться люди с других территорий моей планеты, у нас говорят на разных языках. Она заселена достаточно давно, поэтому языки успели смешаться.

– На Йеллоустоне то же самое, – произнес мужчина; похоже, эта тема его не интересовала. – Но большинство из нас все еще живут в Городе Бездны, где единственное лингвистическое смешение идет по вертикали. – Он издал короткий смешок, словно за простой констатацией факта стояло нечто большее.

Я стер с глаз теплые и вязкие капли дождя.

– Возница сказал, что в Полог можно добраться только с помощью фуникулера.

– Верно. Но это не означает, что мы готовы вам помочь. – Мужчина снял шляпу, демонстрируя длинные светлые волосы, стянутые на затылке.

– У нас нет причин доверять вам, – добавила его спутница. – Любой житель Мульчи может стянуть одежду нищенствующего и выучить несколько слов на каназиане. Никто в здравом уме не прибывает сюда, не наладив заранее связей с Пологом.

Что ж, рискнем.

– У меня есть «топливо грез». Вам это интересно?

– Несомненно. Но как, черт побери, жителю Мульчи удалось его раздобыть?

– Долгая история. – Я полез в сюртук Вадима и извлек шкатулку с пузырьками. – Придется поверить мне на слово, что это не подделка.

– Верить кому-то на слово не в моих правилах, – сказал мужчина. – Ну-ка, дайте пузырек.

Снова риск, но вполне рассчитанный. Этот тип может сбежать с пузырьком, но у меня останутся другие.

– Я вам его брошу. Идет?

Аристократ сделал несколько шагов в мою сторону:

– Бросайте.

Я бросил пузырек, мужчина поймал и исчез в машине. Женщина оставалась снаружи, все еще держа меня под прицелом своего пистолетика. Прошла минута-другая, затем мужчина выбрался из машины, не давая себе труда надеть шляпу. Он поднял пузырек повыше:

– Похоже, настоящее.

– Что вы сделали?

– Просветил его, разумеется. – Он посмотрел на меня как на идиота. – У «топлива грез» уникальный спектр поглощения.

– Хорошо. Теперь, когда вы поверили в подлинность препарата, бросайте пузырек назад, и мы обговорим условия.

Мужчина сымитировал бросок, но в последний миг придержал пузырек, словно хотел меня подразнить:

– Нет… не будем спешить, ладно? Говорите, у вас есть еще? Нынче «топливо грез» в дефиците. По крайней мере качественное. – Он выдержал паузу. – Я оказал вам услугу, можете считать ее платой за этот пузырек. Сейчас за вами придет фуникулер. Надеюсь, вы не солгали и у вас действительно есть средства.

Он снял очки. Глаза у него были серые, как сталь, и холодные, как лед.

– Благодарю вас. Но какое имеет значение, солгал ли я?

– Странный вопрос. – Женщина движением профессионального шулера заставила свое оружие исчезнуть.

Похоже, оно вернулось в наручную кобуру.

– Повторяю, я любопытен.

– В Пологе законы не действуют, – сказала она. – Кроме одного, который нас устраивает, – это закон «Игры». Сейчас мы не в Пологе. Здесь, внизу, может случиться что угодно. Но мы не потерпим присутствия обманщика.

– Не беспокойтесь, у меня тоже не ангельское терпение.

Они влезли в свой аппарат, но не торопились опускать дверцы.

– Может быть, увидимся в Пологе. – Мужчина улыбнулся мне.

Милая, однако, у него улыбка… Нечто подобное я наблюдал через стекло террариума в Доме Рептилий.

Дверцы захлопнулись, и машина чуть слышно загудела.

Телескопические рычаги на крыше фуникулера раздвинулись и поднялись. Они росли на глазах – вдвое, втрое, вчетверо… словно хотели дотянуться до неба. Я поднял голову, держа руку козырьком. Капли дождя текли по лицу, лаская кожу. Мой провожатый говорил, что паутина тросов, оплетающая искривленные постройки Полога, иногда свешивается до уровня Мульчи, подобно виноградной лозе, но я оставил эти слова без внимания. Вот один из крючьев зацепился за нижний трос… Схема движения стала ясна. Пара свободных рычагов вытянулась еще немного – теперь они были раз в десять длиннее прежнего. Сперва один, потом второй наткнулся на трос и закрепился.

После этого плавно, словно на двигателях малой тяги, фуникулер пошел вверх, понемногу ускоряя движение. Ближайший рычаг отцепился от троса, мгновенно сократился в несколько раз, точно язык хамелеона, потом снова выстрелил и сомкнулся вокруг другого троса.

Аппарат продолжал подниматься, рычаги поочередно отрывались от тросов и цеплялись за следующие. Машина, успев пройти добрую сотню метров, понемногу исчезала из виду. Она двигалась без малейших рывков, но, черт возьми, мне не раз казалось, что она вот-вот сорвется и рухнет в Мульчу.

– Эй, господина, твоя еще здесь?

Заглядевшись на фуникулер, я не заметил возвращения рикши. Я ожидал, что мой провожатый подчинится голосу осторожности и вернется на базарную площадь, удовлетворившись полученной прибылью. Но Хуан оказался человеком слова, – наверное, он бы даже возмутился, вырази я ему свое удивление.

– Вот честно: ты думал, меня здесь не будет?

– Никто не знать, когда Полог рухнуть. Эй, почему твоя стоять под дождь?

– Потому что ты возвращаешься без меня.

Я предложил щедрые отступные. Он не сумел подобрать слова, чтобы выразить свое разочарование, но мордашка скривилась так, что я понял: мною нанесено грубое оскорбление и ему, и всей его родне.

– Это больше, чем ты мог заработать, отвезя меня обратно.

Он хмуро уставился на две купюры по семь феррисов.

– Господина, твоя не хотеть оставайся. Эта часть Мульча совсем паршивый.

– Не сомневаюсь.

Надо же, и в такой дыре, как Мульча, есть кварталы хорошие и плохие!

– Люди из Полога сказали, что пришлют за мной фуникулер. Может, соврали. Но если я уеду, то не смогу это выяснить. А если они сказали правду, я попытаюсь пробраться в одно из тех зданий.

– Это плохо, господина. В Полог хреновый люди, они никогда не делать хорошо.

Пожалуй, о «топливе грез» упоминать не стоит.

– А если они поверили, что я человек влиятельный? Или хотя бы допускают, что я именно таков? Думаешь, захотят рискнуть и нарваться на неприятности?

Хуан пожал плечами. Вероятность благополучного исхода была слишком низкой, чтобы мой довод его убедил.

– Господина, я ехать. Не хотеть оставаться здесь, если твоя не возвращаться.

– Никаких проблем. Прости, что заставил ждать.

Вот и все. Хуан покачал головой – похоже, смирился с тем, что меня невозможно переубедить, – и поехал прочь. Вскоре грохот его колес замер вдали. Я остался один под дождем – на этот раз по-настоящему один. Повозка исчезла за углом, и я потерял единственного человека, способного сыграть роль моего союзника в Городе Бездны… Вернее, я сам от него избавился. Это было странное чувство. Но я знал, что так поступить было необходимо.

Я остался ждать.

Прошло с полчаса – достаточно, чтобы я заметил, что в Городе темнеет. Эпсилон Эридана опустился за горизонт, и его свет, окрашиваемый в светло-коричневые тона куполом, приобрел оттенок запекшейся крови. Теперь лучам приходилось сочиться через переплетение зданий – задача для них совсем не из легких. Башни вокруг меня мрачнели, пока и впрямь не уподобились гигантским деревьям; переплетенные конечности Полога, усыпанные огоньками жилищ, напоминали ветви, украшенные китайскими фонариками и иными светильниками, – зрелище одновременно жуткое и восхитительное.

Наконец один из огней покинул небесный свод, превратившись в падающую звезду, и начал приближаться. По мере того как мои глаза привыкали к темноте, я опознал снижающийся ко мне фуникулер.

Забыв о дожде, я зачарованно наблюдал, как машина замедляет движение и опускается почти до уровня улицы, а тросы в вышине звенят, то напрягаясь, то ослабляясь. Луч прожектора, укрепленного на кабине, пробежал по залитой дождем дороге, освещая каждую трещину, затем устремился ко мне. Неподалеку от моих ног вдруг забавно всплеснула из лужи вода.

Одновременно раздался выстрел.

Любой солдат, внезапно оказавшийся под обстрелом, отложит анализ ситуации на потом, не станет рассуждать о типе и калибре оружия и местонахождении стрелка и тем более не станет выяснять, является ли он объектом уничтожения или просто случайной мишенью. Именно так я и поступил.

Я со всех ног бросился к темному основанию ближайшего здания, подавляя абсолютно разумный рефлекс, требующий бросить на ходу кейс. Без него мне суждено очень быстро опуститься на безликое дно Мульчи. Лучше сразу встать под пули.

По мне продолжали стрелять.

Судя по тому, что пули ударяли в метре от моих каблуков, стрелок был не новичком. Убить меня не трудно – достаточно перенести линию огня чуть вперед, а снайперского навыка ему вполне хватало. Но стрелку – или стрелкам – захотелось со мной поиграть. Если бы он хотел уложить меня выстрелом в спину, это можно было бы сделать в любой момент.

По щиколотку в воде, я добежал до здания. Дом был сплошь облицован гладкими плитами – ни единой ниши или щели, где можно затаиться. Стрельба прекратилась, эллипс прожектора замер. В конусе слепящего голубого света между мной и фуникулером колыхался занавес дождя.

Из темноты возникла фигура в пальто. Вначале мне показалось, что это один из моих недавних собеседников. Но человек шагнул в луч прожектора, и я понял, что вижу его впервые. Он был лыс, с карикатурно квадратным подбородком, один глаз скрывался за пульсирующим монокуляром.

– Замрите на месте – и будете целы.

Его пальто распахнулось, и я увидел оружие, куда массивнее, чем пугач той дамочки из Полога, и предназначенное для более серьезных задач, – черный параллелепипед на рукояти, из которого торчала четверка таких же темных стволов. Суставы державшей штуковину кисти побелели, указательный палец ласкал спусковой крючок.

Он выстрелил от бедра, и в моем направлении ударило нечто вроде лазерного импульса. Луч угодил в стену здания, выбросив сноп искр. Я бросился бежать, но во второй раз он прицелился точнее. Ощутив острую боль в бедре, я вдруг обнаружил, что уже не бегу. Теперь я только кричал.

А вскоре и кричать стало невмоготу.

Медики прекрасно поработали, но не стоило ждать от них чудес. Диагностическая аппаратура, окружавшая постель его отца, неусыпно стояла на страже, озвучивая медленную и печальную литургию биологического угасания.

Прошло шесть месяцев с тех пор, как проснулся «спящий» и ранил отца Небесного. Лишь благодаря общим стараниям Тит Хаусманн и тот, кто на него покушался, были живы до сих пор. Но запасы медикаментов таяли, а опыта у людей не хватало. Вместе с ними угасала надежда на выздоровление обоих раненых.

Недавние переговоры между кораблями никоим образом не помогли делу. Беда никогда не приходит одна. В подтверждение этой пословицы несколько недель спустя на борту «Бразилии» был обнаружен шпион. Служба безопасности проследила за ним до «Багдада». Однако командование корабля сообщило, что шпион родился не у них на борту, – скорее всего, он прибыл с «Сантьяго» или «Палестины». По подозрению были арестованы несколько человек. Задержанные, а вместе с ними и многие другие, выразили возмущение по поводу неправомерности сроков заключения и прямо заявили о нарушении закона Флотилии. Градус отношений опустился до точки замерзания, торговля почти прекратилась, равно как и всякие контакты между кораблями. Правда, было предпринято несколько отчаянных дипломатических миссий, но все они провалились, и дело закончилось взаимными упреками.

На этом фоне требования увеличить поставки медикаментов и оказать отцу Небесного квалифицированную помощь игнорировались. В оправдание было заявлено, что кризисная ситуация распространяется на всю Флотилию. В качестве руководителя службы безопасности Тит не избежал подозрений в изначальном провоцировании инцидента со шпионом.

Отец пытался заговорить:

– Шуйлер… – Губы были сухими, как пергамент. – Шуйлер, это ты?

– Я здесь, папа. Я никуда не уходил.

Небесный присел на табурет у кровати и всмотрелся в серую маску, искаженную гримасой страдания. Как не похож этот человек на его отца, каким он был до покушения. Это не тот Тит Хаусманн, которого в равной мере опасались и любили все на корабле и сдержанно уважали на всех кораблях Флотилии. Это не тот человек, что спас сына из детской во время аварии. Не тот, кто взял его за руку и усадил в шаттл, чтобы в первый раз отправиться за пределы корабля и показать мальчугану великолепие и бесконечное одиночество его дома. Это не тот каудильо, который шагнул в капсулу впереди своей команды, прекрасно зная, что может столкнуться со смертельной опасностью. От того человека осталась лишь бледная тень, слепок, снятый со статуи. Черты не исказились, пропорции совпадали, но внутри уже ничего не было. Вместо твердой поверхности – лишь оболочка, тонкая, как бумага.

– Небесный, как там наш заключенный? – Отец попытался приподнять голову над подушкой. – Он еще жив?

– Можно сказать, что нет, – ответил Небесный. После того как отец получил ранения, сын добился себе места в службе безопасности. – Честно говоря, не думаю, что он протянет долго. Его раны гораздо серьезнее твоих.

– Но тебе же удалось поговорить с ним?

– Да, кое-что мы из него вытянули.

Небесный подавил вздох. Он уже сообщал отцу о результатах допроса, но то ли Тит теряет память, то ли хочет услышать еще раз.

– Что именно он сказал?

– Ничего, о чем мы не могли бы догадаться. Нам все еще неизвестно, кто устроил его на корабль, но это почти наверняка была одна из фракций, способных на такого рода дела.

Отец поднял палец:

– Вспомни о его оружии, о механизмах, вживленных в руки…

– Они не столь уникальны, как ты думаешь. К концу войны такие вещи, очевидно, появились повсюду. Еще хорошо, что ему в руку не встроили ядерное взрывное устройство, хотя его, разумеется, не в пример труднее спрятать.

– Он когда-нибудь был просто человеком?

– Наверное, мы этого уже не узнаем. Некоторые из ему подобных выращивались в лабораториях. Других делали из заключенных или добровольцев. Они подвергались мозговой хирургии и психологической обработке, с тем чтобы их могла применять в качестве оружия любая заинтересованная сторона. Такие роботы из плоти и крови обладали ограниченной способностью общения с другими людьми, когда это совпадало с их оперативными задачами. Они могли вести себя вполне убедительно, отпуская шутки и болтая о пустяках, пока не достигали своей цели, после чего мгновенно переключались в другой режим и превращались в фанатичных убийц. В тела некоторых из них вживлялось оружие для особых заданий.

– У него в руке было много металла.

– Конечно. – Намек отца был вполне понятен. – Слишком много, чтобы он мог пробраться на корабль без посторонней помощи. Это подтверждает версию о заговоре, которая возникла еще до инцидента.

– Но мы нашли только одного заговорщика.

– Только одного.

В течение нескольких дней после нападения всех «спящих» просканировали на предмет имплантированного оружия. Процедура была сложной и опасной, и никаких результатов она не дала.

– Это показывает, насколько наши враги были самоуверенны.

– Небесный… он не сказал, почему это сделал или почему его заставили это сделать?

Небесный недоуменно поднял бровь. Расспросы такого рода были ему в новинку. Прежде отец сосредоточивался только на специфических деталях.

– В общем, он кое-что упоминал.

– Продолжай.

– Однако я не нашел в его словах никакого смысла.

– Может быть, но мне бы хотелось их знать.

– Он говорил о фракции, которая что-то обнаружила. Правда, не сказал, кто эти люди и где они находятся.

– И что именно они нашли? – пробормотал отец еле слышно.

– Нечто странное.

– Расскажи об этом, Небесный.

Тит умолк. Догадавшись, что его мучит жажда, Небесный приказал дежурившему в палате роботу поднести стакан с водой к потрескавшимся губам отца.

– Это случилось незадолго до того, как Флотилия стартовала и покинула Солнечную систему. В одной из научных областей, которая активно развивалась в последние годы войны, было сделано открытие.

– И это…

– Человеческое бессмертие.

Небесный произнес эти слова осторожно, словно они обладали волшебной силой и их не следовало говорить всуе.

– Он сказал, что эта фракция в течение века вела исследования в нескольких смежных областях и ей удалось разработать курс терапии. Они добились успеха там, где другие потерпели неудачу или были вынуждены свернуть работу по политическим причинам. Конечный результат оказался неоднозначным. Это не таблетку принять один раз и забыть о ней.

– Продолжай, – сказал Тит.

– У них был целый комплекс технологий. Генетика, химиотерапия… Кое-что зависело от крошечных устройств, вживленных в организм. Весь процесс фантастически сложный, масса тонкостей… К тому же процедуры должны были проводиться регулярно. Но при правильном применении они давали неплохой результат.

– И что ты об этом думаешь?

– Абсурд, разумеется. Нет, я не отрицаю, что такое в принципе возможно. Но разве об открытии подобного масштаба не должно быть известно каждому?

– Не обязательно. Не забывай, война уже выдыхалась. Обычные каналы связи были нарушены.

– Значит, по-твоему, такая фракция могла существовать?

– Да, я верю, что она существовала. – Отец замолчал, восстанавливая силы. – Можно сказать, я это знаю. Подозреваю, почти все, о чем этот химерик тебе рассказал, – правда. Здесь нет никакого волшебства. Наверняка существуют болезни, против которых даже столь передовая технология бессильна. Но это лучшее из того, что когда-либо создавалось цивилизацией. Да, она увеличивает продолжительность жизни до ста восьмидесяти лет, самое большее до двухсот. Конечно, о бессмертии речь не идет. Но это не важно – важно то, что у человека есть шанс оставаться живым, пока не появится нечто поэффективнее.

Тит бессильно откинулся на подушку.

– Кто об этом знал?

Отец улыбнулся:

– Кое-кто из людей с достатком, кто же еще? Те, кого даже война пощадит. Те, кто смог оказаться в нужном месте или был знаком с нужными людьми.

Следующий вопрос был очевидным и пугающим. Флотилия стартовала, когда война находилась в конечной стадии. Многие из тех, кто ныне спал в капсулах, просто пытались бежать. Солнечная система была полуразрушена, но по-прежнему только и ждала возможности вновь окунуться в полномасштабное кровопролитие. Претенденты на право лететь проходили суровый отбор. Но хотя места на кораблях распределялись на основании заслуг, для достаточно влиятельных людей находились способы попасть на борт. Если у Небесного когда-либо были сомнения, их рассеяло появление диверсанта. Кто-то и где-то подергал за нужные ниточки, чтобы доставить химерика на борт.

– Ну хорошо. А как насчет «спящих»? Многие ли из них знали об открытии?

– Знали все, Небесный.

Юноша посмотрел на отца, лежащего перед ним. Сколько ему еще осталось? От колотых ран можно оправиться – они не особенно серьезны. Но они вызвали осложнения: в организме проснулись затаившиеся до поры банальные инфекции. Было время, когда медики Флотилии могли его спасти. Несколько дней – и они без особых усилий поставили бы Тита на ноги. Но теперь им остается лишь поддерживать естественные процессы регенерации. И врачи медленно проигрывают битву.

Небесный размышлял над словами отца:

– И сколько из них получили терапию бессмертия?

– Ответ тот же.

– Все? – Он недоверчиво покачал головой. – Все «спящие», которых мы везем?

– Да. За незначительным исключением – кое-кто, например, отказался от нее по этическим или медицинским соображениям. Но большинство прошли терапию незадолго до посадки на борт. – Отец снова умолк. – Такова тайна всех тайн моей жизни, Небесный. Я узнал ее еще от своего отца. Нелегко было ее хранить, поверь.

– Как тебе удавалось?

Отец еле заметно пожал плечами:

– Это входит в мои должностные обязанности.

– Не говори так. Должностные обязанности – не оправдание. Ведь нас предали, разве нет?

– Да как сказать. Они действительно не поделились своим секретом с экипажем. Однако правильно сделали, я думаю.

– Скажи почему.

– Представь себе, что мы бессмертны. Это означает полтора века заключения на борту нашей махины. Мы бы просто понемногу спятили. Этого они и опасались. Поверь: экипажу лучше прожить нормальный жизненный срок, а затем передать бразды правления новому поколению.

– Ты считаешь это правильным?

– А разве нет? Да, мы обслуживаем «спящих». Но не все они благополучно проснутся в Пункте Назначения. Так что завидовать нечему. К тому же нам нужно заботиться и о себе. Мы управляем кораблем не только ради «спящих», но и ради себя.

– Да. Весьма объективно. Но тебе известно, что от нас утаили секрет бессмертия. И ты хочешь сказать, что это не влияет на твое отношение к ним?

– Не знаю. Вот почему я никому не раскрываю этой тайны.

– Но ты только что раскрыл ее мне.

– Тебе ведь хотелось знать, правду ли сказал химерик? Что ж, теперь ты знаешь.

Лицо отца на минуту стало безмятежным, словно с его души сняли тяжкий груз. Небесному даже показалось, что отец ушел в небытие. Но вскоре веки шевельнулись, Тит облизнул губы. Он собирался сказать что-то еще, хотя это давалось ему с огромным трудом.

– И еще одна причина… Мне тяжело говорить об этом, Небесный. Я не уверен, что поступаю правильно.

– Так, может, позволишь мне решать?

– Прекрасно. Тогда изволь выслушать. Я много раз собирался рассказать тебе об этом, но не хватало убежденности в своей правоте. Как говорится, всякое полузнание хуже незнания.

– Поясни, о чем идет речь.

– О твоем происхождении.

Тит попросил воды. Небесный подумал о воде в стакане, молекулы которой просачивались между губами отца. Каждая капля воды на корабле проходила цикл преобразований, чтобы ее можно было пить снова и снова. В межзвездном пространстве не должно быть отходов. Через много месяцев – или лет – Небесный будет пить ту же воду, которая сейчас приносила облегчение его отцу.

– О происхождении?

– К сожалению, ты не мой сын.

Тит мрачно уставился на Небесного, словно ожидая, что тот тронется рассудком от подобного откровения.

– Ну вот, я это сказал, и теперь нет пути назад. Тебе придется выслушать остальное.

Возможно, он сдает быстрее, чем это регистрируют машины, подумал Небесный. Он скользит в темную траншею безумия, его кровоток отравлен, а мозгу отчаянно не хватает кислорода.

– Я твой сын.

– Нет. Мне лучше знать, Небесный. Я собственными руками вытащил тебя из капсулы.

– О чем ты говоришь?

– Ты был одним из них. Одним из момио, одним из «спящих».

Небесный кивнул, мгновенно принимая эту истину. На каком-то уровне он знал, что нормальной реакцией было бы недоверие, быть может, даже гнев, но ни того ни другого не чувствовал. Было только глубокое ощущение умиротворяющей правды.

– Сколько мне было лет?

– Тебе было несколько дней от роду, когда тебя заморозили. На борту находилось очень мало младенцев вроде тебя.

Он слушал, как отец – не его отец – продолжал рассказ. Лукреция Хаусманн, женщина, которую Небесный считал своей матерью, родила на борту корабля, но ее младенец, мальчик, умер через несколько часов. Опечаленный Тит скрывал правду от Лукреции, часами, затем днями пуская в ход всю свою изобретательность. Пока она находилась под действием успокоительных препаратов, Тит опасался, что правда убьет ее – возможно, не физически, но ее дух будет сломлен. Эту женщину любили на корабле больше, чем кого бы то ни было. Если с ней что-то случится, это повлияет на всех и каждого как смертельный яд. Они были одной семьей, все знали друг друга. Лукреции будет не под силу перенести потерю ребенка.

И тогда Тит решился. Он знал, что пожалеет об этом, едва успев осуществить свой план. Но к тому времени будет слишком поздно.

Он украл ребенка у «спящих». Оказалось, что дети не в пример взрослым лучше приспособлены к оживлению, – это как-то связано с отношением объема тела к площади его поверхности. Разморозить ребенка не составило серьезных проблем. Он выбрал самого младшего, чтобы ложь выглядела убедительной. Все остальное было не важно. Лукреция слишком долго не видела сына, чтобы обнаружить подмену.

Он положил мертвого ребенка на место, снова охладил капсулу и мысленно попросил у него прощения. К тому времени, как маленького покойника обнаружат, сам Тит давно будет мертв. Проснувшихся родителей также ожидает ужасное испытание, но они окажутся в новом мире, и у них будет достаточно времени на попытки зачать еще одного ребенка. Для них потеря сына окажется меньшим потрясением, чем для Лукреции. Наконец… если бы он не решился на это преступление, ситуация на корабле могла бы осложниться настолько, что сама миссия оказалась бы под угрозой. Такая вероятность, как ни крути, существовала. Значит, в это просто надо поверить – поверить, что совершенный Титом поступок послужит общему благу.

Преступление ради любви.

Конечно, Тит не смог бы осуществить задуманное в одиночку. Несколько его лучших друзей знали правду. Но эти люди оказались надежными, никто из них потом не заговаривал о случившемся. Все они уже мертвы.

А сейчас пора открыть тайну Небесному.

– Теперь ты понял, почему я так часто упоминал о твоей непохожести на других? – спросил Тит. – Ты действительно особенный. Единственный бессмертный среди нас. Именно по этой причине я вначале воспитывал тебя в изоляции. Именно по этой причине ты столько времени проводил один в детской. Прежде всего хотелось уберечь тебя от инфекций – ты более восприимчив к ним, чем другие дети, и эта восприимчивость остается высокой и ныне, хотя ты и вырос. Но главная причина в том, что мне хотелось изучить ход твоего развития. У тех, кто прошел терапию, развитие замедляется, Небесный. И чем дальше, тем сильнее. Сейчас тебе двадцать, но тебя можно принять за пятнадцатилетнего подростка, разве что слишком высокого. Когда тебе исполнится тридцать или сорок, люди будут говорить, что ты выглядишь очень молодо. Правду никто не узнает – во всяком случае, пока ты не станешь старше… гораздо старше.

– Значит… я бессмертный?

– Да. И это меняет многое, если не все, согласись.

И Небесному Хаусманну пришлось согласиться.

Позже, когда отец снова провалился в бездну забытья – неизбежного предвестника смерти, – Небесный отправился к диверсанту. Пленный химерик лежал на такой же точно постели, как и отец Хаусманна, его тоже окружали роботы, но этим сходство и ограничивалось. Аппаратура только осуществляла наблюдение – он был достаточно силен, чтобы обходиться без помощи… даже слишком силен. Трудно было поверить, что из него извлекли целый магазин пуль. На кровати пленника удерживали оковы из прочного пластика: широкий обруч стягивал его грудь, два обруча поменьше – предплечья. Это позволяло ему подносить к лицу одну руку, другая оканчивалась оружием, которым он изувечил Тита. Впрочем, оружия уже не было. Рука киборга представляла собой аккуратно зашитый обрубок. Его тщательно просканировали, но никаких скрытых устройств не обнаружили, не считая имплантатов, которые заставляли его выполнять заложенную программу.

Фракционеры, внедрившие на корабль агента, явно страдали недостатком фантазии. Они сделали ставку на механические разрушения, тогда как вирус, невидимый и легко передающийся, мог оказаться куда более эффективным оружием. Правда, без живого экипажа «спящие» вряд ли долетят до Пункта Назначения.

Однако у химерика могут быть другие способы выполнить задание.

Как это странно – вдруг узнать, что ты бессмертен. Небесный не собирался заниматься самокопанием. Бессмертие не делает его неуязвимым, но осторожность и предусмотрительность помогут снизить риск до минимума.

Он отступил от койки. На вид диверсант безоружен, но полной уверенности нет и быть не может. Пусть мониторы показывают, что он находится в забытьи не менее глубоком, чем отец Хаусманна. Лучше не рисковать. Эти существа созданы для обмана. Они способны проделывать любые трюки с сердечным ритмом и нейронной активностью. Одной свободной руки достаточно, чтобы схватить Небесного за горло и задушить… или подтянуть его к себе и перегрызть горло.

Небесный заметил на стене медицинский набор. Он распахнул ящичек, изучил аккуратно разложенные препараты, затем извлек скальпель. Голубоватая стерильная сталь сверкнула в приглушенном свете изолятора. Покрутив ее перед глазами, Хаусманн с восхищением проследил, как исчезает лезвие при повороте кромкой вверх.

Чудесное оружие. Можно сказать, воплощение совершенства.

Сжав скальпель в руке, он шагнул к диверсанту.

Глава шестнадцатая

– Он приходит в себя, – произнес голос.

Мои мысли кристаллизовались, и я переключился в сознательный режим.

Вот одно из правил, которые солдат усваивает очень быстро, по крайней мере на Окраине Неба: не каждый, кто в тебя стреляет, непременно хочет убить. Во всяком случае, в тот момент, когда стреляет. Причин может быть тысяча. Взять хотя бы простой захват в плен. Из пленного можно выкачать полезные воспоминания, не прибегая к жестоким пыткам, – для этого требуется лишь технология траления памяти, которую ультранавты могут предоставить за определенную сумму. В общем, добыть тактические или оперативные сведения, что наверняка сидят в мозгу у любого мало-мальски стоящего бойца.

Но со мной такого не случалось никогда. В меня стреляли и попадали, однако при этом никто не рассчитывал, что я проживу даже тот короткий отрезок времени, за который можно что-то выкачать из моей головы. Мне посчастливилось ни разу не попасть в плен, и я никогда не имел сомнительного удовольствия очнуться в недружественных руках.

Похоже, теперь я узнаю, каково это в ощущениях.

– Господин Мирабель, вы слышите меня?

Что-то мягкое и холодное скользнуло по лицу. Я открыл глаза и тут же сощурился: после неопределенного периода отключки свет показался нестерпимо ярким.

– Где я?

– В безопасном месте.

Кое-как оглядевшись, я обнаружил, что полулежу в кресле, которое стоит на возвышении у стены. Пол длинной комнаты был наклонным, а стены отделаны рифленым металлом. Ощущение такое, будто я спускаюсь на эскалаторе по слегка изогнутому тоннелю. В стенах имелись овальные окна, но я мог разглядеть лишь темноту, расцвеченную длинными перепутанными цепями светящихся гирлянд. Все ясно: я нахожусь высоко над поверхностью планеты… почти наверняка где-то в Пологе. Пол действительно походил на эскалатор – несколько очень широких и низких «ступеней» спускались метра на два-три. До дальнего конца было метров пятнадцать. Похоже, уклон образовался произвольно, после чего пол пришлось спешно переделать.

И разумеется, я был не один.

Рядом стоял тот самый тип с квадратной челюстью и монокуляром. Одной рукой он поглаживал подбородок, словно напоминая себе о его внушительных размерах, в другой руке держал кусок мягкой фланели, с помощью которой я был столь деликатно приведен в чувство.

– Должен признаться, с дозой лучевого шокера я ошибся, – проговорил он. – Кое-кого она могла бы убить. Я думал, вы пролежите в отключке еще несколько часов. – Он положил руку мне на плечо. – Но сейчас с вами, кажется, все в порядке. Вы крепкий парень. Примите мои извинения – уверяю, впредь такое не повторится.

– Я тоже на это надеюсь. – В поле моего зрения появилась женщина.

Я сразу узнал ее и ее спутника, возникшего передо мной справа с неизменной сигаретой, поднесенной к губам.

– Ты становишься неаккуратным, Уэверли. Этот человек мог подумать, что ты хочешь его убить.

– А он не хотел?

Приятная неожиданность: мне казалось, что не смогу шевелить языком.

Уэверли мрачно покачал головой:

– Вовсе нет. Я изо всех сил пытался спасти вам жизнь, господин Мирабель.

– Довольно оригинальный способ.

– Пришлось действовать быстро. Вам устроила засаду группа свиней. Знаете, кто такие свиньи, господин Мирабель? И вряд ли хотите узнать. Это одна из самых мерзких иммигрантских групп, с которыми нам пришлось иметь дело после гибели Блистающего Пояса. У них милая манера – например, натянуть через дорогу проволоку, соединенную с арбалетом. Обычно они выходят на охоту ближе к ночи, но сегодня, должно быть, проголодались.

– Чем вы меня подстрелили?

– Я уже сказал: лучевым шокером. Вообще-то, довольно гуманное оружие. Лазерный луч прокладывает в воздухе ионизированную дорожку, по которой можно пустить парализующий электрический разряд.

– Это небезболезненно, между прочим.

– Знаю, знаю. – Он вскинул руки, точно защищаясь. – В свое время мне тоже досталось. Я настроил эту штуковину, чтобы глушить свиней, а не людей. Но может быть, это к лучшему. Вы могли оказать сопротивление, и пришлось бы принять более радикальные меры.

– И все-таки, почему вы бросились меня спасать?

Вопрос вроде бы озадачил его.

– Просто решил поступить как порядочный человек.

– Вначале я недооценила вас, господин Мирабель, – заговорила женщина. – Вы заставили меня волноваться, и я усомнилась в ваших словах.

– Я всего лишь просил совета.

– Да-да, и здесь только моя вина. Хотя в последние дни мы все на нервах. Когда мы уехали, мне стало стыдно, и я попросила Уэверли присмотреть за вами. Что он и сделал.

– Именно присмотреть, Сибиллина, – подхватил Уэверли.

– И где я теперь нахожусь?

– Покажи, Уэверли. Ему давно пора размяться.

Я, пожалуй, ожидал, что окажусь привязанным к креслу. Ничего подобного. Уэверли дружески подал мне руку, и я попробовал встать. В том месте, где меня зацепил луч, мышца как будто превратилась в желе, но это, судя по всему, скоро пройдет. Обойдя женщину, я принялся осторожно спускаться по «ступеням» к дальнему концу комнаты. Двойная дверь явно вела наружу: из-за нее чуть заметно тянуло ночным воздухом. Уэверли вывел меня на покатый балкон, окруженный металлическими перилами. Лицо овевал теплый ветерок.

Я оглянулся. Балкон опоясывал здание по всей окружности… только это было не здание.

Это была гондола воздушного корабля, висящая слегка под углом. Над нами, точно дождевая туча, темнел аэростат, втиснутый между отростками Полога. Должно быть, когда разразилась эпидемия, корабль застрял, точно воздушный шарик в ветвях, и не смог освободиться. Баллон аэростата был настолько герметичен, что почти не сдулся, хотя со времен эпидемии прошло целых семь лет. Однако он был изрядно деформирован, словно «ветки» пытались его раздавить. Интересно, сколько он еще протянет и что случится с гондолой, если баллон все-таки прорвется?

– Наверное, все произошло очень быстро, – произнес я.

Воображение живо рисовало воздушный корабль, к которому тянет свои щупальца уродливо разрастающееся здание.

– Не так уж и быстро, – возразил Уэверли. Судя по его тону, я спорол основательную чушь. – Это экскурсионный корабль – в те времена таких было немало. Когда бушевала катастрофа, людям было не до экскурсий. Корабль поставили на мертвый якорь. Здание росло, и за пару дней ветви оплели его полностью.

– И теперь вы в нем живете?

– Не совсем так. Здесь не совсем безопасно. Зато нам не докучают посторонние.

Позади нас распахнулась дверь, и на балкон вышла женщина:

– Это действительно не самое безопасное место. – Она встала у перил рядом с Уэверли и смело склонилась над пропастью. До поверхности было не меньше километра. – Но у него есть свои достоинства. Например, уединенность. А теперь… если я правильно поняла, господин Мирабель, вам нужны хорошая пища и кров?

Я кивнул. Пожалуй, с этими людьми стоит наладить отношения. Так я смогу заручиться их помощью и попасть в Полог. Это был аргумент рассудка. Другим аргументом было чувство облегчения и искренней благодарности. К тому же я устал и проголодался.

– Я не хочу быть назойливым.

– Ничего страшного. Из-за меня у вас были серьезные неприятности в Мульче, а Уэверли усугубил ситуацию со своим дурацким шокером – ты согласен, Уэверли? Ладно, об этом больше ни слова, учитывая, что вы окажете нам честь, разделив с нами ужин и позволив предоставить вам отдых.

Женщина извлекла из кармана небольшой черный предмет, раскрыла его как пудреницу, выдвинула антенну и проворковала:

– Дорогой? Мы уже готовы. Иди на верхний конец гондолы.

Захлопнув крышку телефона, она вернула его в карман.

Мы прошли вдоль борта гондолы, держась за перила, чтобы не поскользнуться на наклонном полу. В верхней точке перила закончились. Между мной и землей остался только воздух. При желании Уэверли и Сибиллина запросто могут столкнуть меня отсюда, особенно сейчас, когда я еле на ногах держусь. Впрочем, у них была масса возможностей сделать это до того, как я очнулся.

– А вот и он, – указал Уэверли чуть вверх, где между ветвями тяжело вспучивался аэростат.

К нам спускался фуникулер. Он очень походил на тот, в котором я впервые увидел Сибиллину, но я недостаточно подкован в этой области техники, чтобы делать выводы. Рычаги цеплялись за паутину тросов, обтянувших аэростат. Баллон проминался, но его каким-то образом ухитрялись не проткнуть. Затем фуникулер остановился, дверца открылась, из нее выдвинулся трап. Мостик над пропастью выглядел очаровательно.

– После вас, Таннер, – улыбнулась Сибиллина.

Я повиновался. Всего пара шагов – но ухватиться было не за что, и пришлось собрать волю в кулак. Сибиллина и Уэверли проворно последовали за мной. Должно быть, жизнь в Пологе научила местных обитателей спокойно переносить высоту.

В заднем отсеке, отделенном от водительской кабины перегородкой с окошком, располагалось четыре сиденья. Прежде чем окошко закрылось, я успел разглядеть водителя и узнал скуластого сероглазого спутника Сибиллины.

– Куда мы направляемся? – спросил я.

– Ужинать, куда же еще? – Ладонь Сибиллины успокаивающе легла на мое предплечье. – Лучшее место в Городе, Таннер. И я клянусь, там открывается великолепный вид.

Ночной перелет через Город Бездны…

При виде россыпи огней, похожей на недочерченный план Города, я готов был поверить, что эпидемии не случилось вовсе. Силуэты зданий терялись в темноте, и лишь верхние отростки сияли гирляндами и брызгами окон и неоновыми каракулями реклам. Все тексты были на каназиане, и я мог только догадываться, что они означают. То и дело мы проезжали мимо зданий постарше. Чума не коснулась их, и они, прямые и элегантные, гордо высились среди своих изуродованных потомков. Некоторые из этих домов все же пострадали, хотя и по другой причине. Соседние постройки пронзали их своими отростками, подкапывались под фундаменты, обвивали, точно хищная лоза. Кроме того, в разгар эпидемии здесь гремели взрывы, бушевали пожары и бунты. В общем, мало кому удалось выйти из переделки без потерь.

– Видите памятник? – спросила Сибиллина, указывая на сооружение, напоминающее пирамиду.

Эта приземистая постройка обросла трущобами Мульчи, как водорослями, но неплохо сохранилась. Теперь, в лучах прожекторов, ее даже можно было разглядеть.

– Это Монумент Восьмидесяти. Полагаю, вам знакома их история?

– В самых общих чертах.

– Давным-давно один ученый пытался сканировать людей для создания компьютерных копий, но технология была несовершенной. В процессе сканирования люди погибли, а копии оказались неудачными. Их было восемьдесят, включая самого изобретателя. Когда все кончилось, родственники умерших воздвигли этот памятник. Поверьте, в прежние времена он выглядел куда лучше.

– Как и весь Город, – добавил Уэверли.

Полет продолжался. Вскоре мой желудок напомнил, что ко всему надо привыкать понемногу, в том числе и к путешествиям на фуникулере. Там, где тросы переплетались достаточно плотно, он двигался плавно и ровно, словно дисколет. Но едва паутина начинала редеть – в некоторых районах Полога ответвлений почти не было, – как наше движение становилось похожим на прыжки гиббона в джунглях. Широкие дуги, когда захватывало дух, перемежались толчками, словно кто-то пинал нас под днищем. Возможно, я и получил бы от этого удовольствие, если бы наши далекие предки не сочли за лучшее слезть с деревьев.

Наконец, описав несколько головокружительных дуг, фуникулер опустился на поверхность. Квирренбах говорил, что местные жители прозвали купол над Городом Москитной Сеткой. Здесь, у края Бездны, он почти касался земли.

В этом районе вертикальная стратификация Города не так бросалась в глаза. Полог и Мульча прорастали друг в друга настолько, что граница становилась неразличимой. Мульча тянулась вверх, пытаясь коснуться изнанки купола, а Полог забивался под бронированные крыши площадей, где состоятельные люди могли прогуливаться, ничем не рискуя.

Именно в такое место нас доставил приятель Сибиллины. Выдвинулись шасси, и наша кабинка опустилась на площадку, где стояли другие фуникулеры. Край купола казался отсюда почти отвесной стеной, испещренной коричневыми пятнами. Она нависала над Городом, словно застывшая волна цунами. Там, где Сетка была относительно прозрачной, зияла широкая пасть Бездны. Где-то на другом ее берегу далеким лесом мерцающих огней сиял Город.

– Я позвонил и заказал нам стол у Стебля, – произнес мужчина с глазами цвета стали, выходя из водительской кабины. – Говорят, сегодня там ужинает Воронофф, так что ресторан будет переполнен.

– Я в восторге, – отозвалась Сибиллина. – Воронофф способен придать блеск любой вечеринке.

Она небрежно открыла контейнер сбоку машины, вынула из него черную сумочку и продемонстрировала несколько пузырьков с «топливом грез», а также узорчатый свадебный пистолет, наподобие того, который я прикарманил на борту «Стрельникова».

Она оттянула воротник, приставила пистолет к шее и, скрипнув зубами, выпустила кубик темно-красной жидкости в сонную артерию. Затем передала пистолет своему сероглазому другу, который также укололся и возвратил прибор Сибиллине. Машинка была украшена в стиле барокко.

– Не желаете приобщиться, Таннер?

– Спасибо, я пас.

– Ну вот и славно. – Сибиллина убрала комплект обратно в контейнер – так, словно ничего особенного не происходило.

Мы покинули машину и прошли через посадочную площадку к крутому пандусу, который спускался на ярко освещенную площадь. Место оказалось на удивление приятное. Здесь было чисто и прохладно, среди респектабельной публики мелькали паланкины, роботы-слуги и животные-киборги. Из стен доносилась пульсирующая музыка. Наверное, именно таким был Город до эпидемии. Чуть в стороне я заметил странного робота с веретенообразным туловищем. Возвышаясь над толпой, он куда-то пробирался, неловко переставляя похожие на клинки ноги; впрочем, он весь состоял из острых блестящих лезвий и напоминал коллекцию заколдованных мечей.

– Это автомат Секварда, – произнес мужчина со стальными глазами. – Раньше Секвард работал в Блистающем Поясе, он был одной из ключевых фигур в движении глюонистов. Теперь делает эти штуковины. Они опасны, так что будьте начеку.

Мы проворно обошли механизм, избегая плавных, размашистых движений его смертоносных конечностей.

– Не припоминаю вашего имени, – сказал я водителю.

Он взглянул на меня так, будто я осведомился о размере его обуви:

– Фишетти.

Мы спускались по улице. Вскоре нам встретился такой же робот, но у этого на конечностях отчетливо виднелись красные пятна. Затем мы миновали цепочку декоративных прудов, где у поверхности, разевая рот, плавали пухлые золотые и серебряные рыбины. Черт побери, куда меня занесло? Мы приземлились возле самой Бездны и постоянно шли к ней, но как будто не стронулись с места.

Наконец проход расширился, и мы оказались в огромном зале под куполом – добрая сотня столиков располагалась здесь вполне свободно. Почти все места были заняты, а вокруг одного столика я увидел несколько паланкинов. Он был роскошно сервирован. Хотел бы я посмотреть, как заказавшие его посетители будут принимать пищу. Еще я успел заметить ряды ступеней, ведущие вниз, сквозь стеклянный пол зала.

Но тут нас повели через зал к пустому столику. В непосредственной близости от нас темнело огромное окно. Еще несколько таких же были вделаны в полуночно-синий купол, а с его вершины свисала люстра совершенно немыслимого облика.

– Как я и говорила, лучший вид во всем Городе Бездны, – произнесла Сибиллина.

Теперь я понял, где мы находились. Ресторан размещался почти на самом конце Стебля, растущего из края Бездны, метрах в пятидесяти-шестидесяти от его вершины. Стебель был высотой с километр, тонок и с виду хрупок, как стекло. Его поддерживала на краю Бездны хрустальная консоль филигранной работы, из-за чего конструкция казалась еще менее прочной.

Сибиллина подала мне меню:

– Выбирайте что хотите, Таннер… или позвольте мне самой выбирать – вы, наверное, не знакомы с нашей кухней. Я не выпущу вас отсюда, пока не накормлю как следует.

Я глянул на цены. У меня что, нули в глазах двоятся?

– Мне это не по карману.

– Разве я сказала, что вы должны платить? Мы все в долгу перед вами.

Посоветовавшись с Сибиллиной, я кое-что выбрал, затем откинулся на спинку стула и настроился ждать заказ. Разумеется, мне здесь было не по себе, однако я действительно проголодался. Кроме того, в обществе этих людей я рассчитывал побольше разузнать о жизни в Пологе. К счастью, от меня не требовалось поддерживать светскую беседу. Сибиллина и Фишетти перемывали косточки своим знакомым. Иногда кто-то из объектов обсуждения обнаруживался в зале, и тогда в его сторону следовал неприметный указующий жест. Уэверли то и дело вставлял комментарии; ко мне же если и обращались, то лишь из вежливости.

Я оглядел помещение, оценивая посетителей. Даже люди, изменившие свои тела и лица, казались красивыми, словно обаятельные актеры в костюмах животных. У одних был изменен лишь цвет кожи, другие позволили себе гораздо больше новшеств. Вот человек с аккуратными полосатыми шипами, радиально расходящимися со лба, а рядом женщина, чьи огромные глаза то и дело подергиваются радужными узорчатыми пленками, похожими на крылья бабочки. Неподалеку от них вполне обычный с виду мужчина, но из его рта то и дело вылетает черный раздвоенный язык, словно пробуя на вкус воздух. Потом я заметил стройную, почти нагую женщину, всю разрисованную черно-белыми полосами. На миг наши взгляды встретились. Думаю, она еще долго смотрела бы на меня, но я опустил взгляд себе под ноги.

Под нами, исходя паром, зияла Бездна. Я с удивлением обнаружил, что головокружение почти прошло. Была глубокая ночь, но ресторан тонул в призрачном сиянии Города. Мы находились в километре от ближайшего склона Бездны, но ее диаметр мог запросто составлять пятнадцать-двадцать километров, и противоположный край казался таким же далеким, каким я видел его с посадочной площадки. Склон, как правило, был почти отвесным, если не считать узких, сильно выветрелых выступов горных пород. Иногда на этих выступах виднелись здания, от них во все стороны тянулись лифтовые шахты или крытые переходы. У Бездны действительно не было дна, по крайней мере так казалось. Стены вырастали из нетронутого слоя белых облаков, и я мог только догадываться, что находится ниже этого ватного покрова. Оттуда, точно артерии, торчали трубопроводы. Мне было известно, что внизу располагались атмосферные энергоустановки – невидимые машины, снабжающие Город Бездны электричеством, воздухом и водой. Они оказались достаточно прочными, чтобы выдержать удар эпидемии. Над самыми облаками носились разноцветные светящиеся объекты, похожие на крошечные треугольники.

– Планеры, – пояснила Сибиллина, перехватив мой взгляд. – Это старинный спорт. Когда-то я тоже этим занималась – возле стен идут теплые восходящие потоки. Но сколько дыхательного снаряжения приходится на себя нацеплять… – Она покачала головой. – А хуже всего туман. Скользишь по инерции над облачным слоем, но стоит туда погрузиться, и ты теряешь ориентацию в пространстве. Если повезет, ты взлетишь и выскочишь из тумана прежде, чем врежешься в скалу. Если нет, то уже не разберешь, где верх, где низ, попадешь в зону возрастающего давления и сваришься заживо. Либо украсишь склон Бездны симпатичным цветным пятном.

– А радар в тумане не действует?

– Действует. Но без него интереснее, верно?

Подали ужин. Я ел с осторожностью, стараясь не привлекать к себе внимания. Пища была отменная. Сибиллина сказала, что лучшую пищу по-прежнему выращивают на орбите и доставляют вниз «бегемотом». Это объясняло лишние нули в меню.

– Взгляните-ка, – произнес Уэверли, когда мы принялись за второе. – Если не ошибаюсь, Воронофф?

Глазами он указал на человека, который только что встал из-за стола в другом конце зала.

– О да, – подтвердил Фишетти с самодовольной улыбкой. – Я знал, что сегодня он будет здесь.

Я посмотрел на того, о ком шла речь. Если бы мне не сказали, в жизни не обратил бы на него внимания. Маленький, безукоризненно одетый и тщательно завитый брюнет с приятным, но ничего не выражающим лицом мимического актера.

– Вроде я слышал о нем, но не помню от кого. Кто он вообще? – осведомился я.

– Воронофф – настоящая знаменитость, – пояснила Сибиллина, доверительно касаясь моей руки. – Один из старейших послесмертных. Для некоторых – герой. Чем только он не занимался! Кажется, освоил все виды развлечений.

– Что-то вроде профессионального игрока?

– Берите выше, – сказал Уэверли. – Воронофф разрабатывает совершенно немыслимые экстремальные ситуации. Он создает правила, а все остальные просто их соблюдают.

– Я слышал, на сегодня он что-то задумал, – вмешался Фишетти.

– Прыжок в туман? – Сибиллина хлопнула в ладоши.

– А иначе зачем бы пришел сюда ужинать? Похоже, нам повезло. Ему наверняка давно надоела эта скучная панорама.

Воронофф уже направлялся куда-то в сопровождении мужчины и женщины, которые до этого сидели за его столиком. Кажется, тут действительно намечалось нечто особенное: все взгляды устремились к ним, и даже паланкины развернулись в одном направлении.

Троица покинула зал, но напряженное ожидание продолжало витать в воздухе. Еще пара минут, и я понял, в чем дело. Воронофф и его спутники появились на балконе, который опоясывал ресторан по внешней стенке купола. Все трое были в защитных костюмах и масках, почти скрывающих лица.

– Они полетят на планерах? – спросил я.

– Ну что вы, – отозвалась Сибиллина. – Воронофф считает это абсолютно устаревшим. Прыжок в туман – вот что несравнимо опаснее.

Тем временем стоящие на балконе люди застегивали на своих поясах какие-то светящиеся снасти. Я пригляделся: каждый из этих предметов был присоединен к свернутой кольцами веревке, другой ее конец крепился к куполу. К этому времени половина посетителей столпилась возле окон ресторана, чтобы ничего не пропустить.

– Видите веревку? – спросила Сибиллина. – Каждый прыгун должен рассчитать под себя ее длину и эластичность. Еще надо подгадать время прыжка – в зависимости от скорости и направления воздушных потоков. Там, внизу, планеры – обратите внимание, как за ними следят.

В этот миг с балкона прыгнула женщина. Должно быть, сочла момент подходящим.

Сквозь пол было видно, как она падает в туман, превращаясь в крошечное живое пятнышко. За ней разматывался тонкий, почти невидимый «хвост».

– И в чем идея? – поинтересовался я.

– По-моему, зрелище бесподобное, – сказал Фишетти. – Весь фокус в том, чтобы войти в туман и полностью скрыться с наших глаз. Однако я не позавидую улетевшему слишком далеко. Даже если верно угадать длину веревки, есть еще фактор воздушных потоков.

– Она ошиблась в расчетах, – проговорила Сибиллина. – Ах, дурочка… Ее тащит вниз, вон к тому выступу.

Стремительно падающий огонек врезался в склон Бездны. На миг в ресторане повисло молчание. Я ожидал возгласов ужаса и жалости. Но вместо этого послышались вежливые аплодисменты, кто-то вполголоса выражал соболезнования.

– Ну вот, я же говорила, – вздохнула Сибиллина.

– Как ее звали? – спросил Фишетти.

– Не знаю. Кажется, Оливия… или что-то в этом роде. – Сибиллина взяла со стола меню и принялась выбирать десерт.

– Внимание, вы пропустите следующего. – Фишетти постучал по столу. – Думаю, это будет Воронофф… да!

Знаменитый человек шагнул с балкона и изящно полетел в туман.

– Видели, как он спокоен? Вот что называется высший класс!

Это походило на прыжок искусного ныряльщика. Воронофф словно летел сквозь вакуум, почти не отклоняясь от прямой. До меня дошло, по какому принципу рассчитывается время. Воронофф выжидал момент, когда воздушные потоки изменят силу и направление так, чтобы работать на него, а не против. Во время полета они словно дружески отталкивали его от стен Бездны. На экране посредине зала появилась картинка, – похоже, следом за игроком в Бездну летела камера. Впрочем, большинство предпочитало пользоваться оптикой – от подзорных труб до театральных биноклей и элегантных лорнетов.

– А какой в этом смысл? – спросил я.

– Риск, – ответила Сибиллина. – Острые ощущения – когда делаешь что-то новое и по-настоящему опасное. Это единственное, что дала нам эпидемия, – возможность испытать себя, посмотреть в глаза смерти. Биологическое бессмертие не помогает, когда ты врезаешься в скалу на скорости двести километров в час.

– Но все-таки зачем это делать? Разве потенциальное бессмертие не придает жизни еще большую ценность?

– Разумеется. Но время от времени полезно сказать себе: помни о смерти. Какой смысл добивать старого врага, когда при этом лишаешься волнующего воспоминания о его изначальной сути? Победа теряет свой смысл, если не знать, над чем она одержана.

– Но при этом можно умереть.

Она отвлеклась от меню и подняла на меня глаза:

– Что ж… лишний повод точнее рассчитывать время.

Воронофф приближался к конечной точке маршрута. Я уже еле различал его.

– Сейчас пойдет перегрузка, – сказал Фишетти. – Он начинает притормаживать. Потрясающая координация… Видите?

Веревка натянулась почти до предела, замедляя падение прыгуна. Но расчет действительно был точен – Воронофф не обманул ожидания поклонников. На три-четыре секунды он исчез в мутной белизне тумана. Потом веревка начала сокращаться, вытягивая игрока из Бездны.

– Как по учебнику, – прокомментировала Сибиллина.

Снова послышались аплодисменты, но на этот раз их переполняла энергичная восторженность – люди даже колотили по столам приборами.

– Знаете что? – сказал Уэверли. – Он освоил прыжок в туман, но это занятие ему вскоре наскучит, и придется выдумывать нечто еще более опасное. И по-настоящему безумное, попомните мое слово.

– А вот и следующий, – произнесла Сибиллина, когда последний прыгун шагнул с балкона. – По виду координация неплохая – лучше, чем у той бедняжки. Впрочем, он мог хотя бы подождать, пока поднимется Воронофф, просто ради приличия.

– А как он поднимется? – спросил я.

– В снаряжение входит моторизованная лебедка, так что он сам себя вытащит.

Я увидел, как последний прыгун ринулся в Бездну. На мой неискушенный взгляд, этот прыжок не уступал предыдущему. Тепловые потоки не прижимали падающего к краям кратера, а его поза казалась восхитительно изящной. Затихшая толпа напряженно следила за прыжком.

– Что ж, он не новичок, – произнес Фишетти.

– Просто скопировал расчет, – возразила Сибиллина. – Я следила за планерами, когда прыгал Воронофф.

– Это не возбраняется. Вы же знаете, за оригинальность очков не дают.

Прыгун все падал, светящееся снаряжение превратило его в зеленый болид, уносящийся в туман.

– Ого! – Уэверли показал на веревку, кольцами свернувшуюся на балконе. – Веревка должна была размотаться!

– Судя по тому, как прыгал Воронофф, да, – согласилась Сибиллина.

– Этот идиот отмотал себе слишком много, – сказал Фишетти. Потягивая вино из бокала, он с живейшим интересом глазел в Бездну. – Ну вот, запас израсходован, но теперь уже слишком поздно.

Он был прав: достигнув верхней кромки тумана, светящаяся точка нисколько не снизила скорость. На экране снова показалась фигура человека, снятая откуда-то сбоку, потом все исчезло в белой дымке – осталась только веревка. Прошли секунды – три, четыре… к этому времени Воронофф уже успел вынырнуть из тумана. Десять… двадцать… Через полминуты люди занервничали. Очевидно, это был не первый случай, и они понимали, чего следует ожидать.

Прошла почти минута, прежде чем прыгун показался из тумана.

Мне уже рассказывали о том, что происходит с пилотами планеров, рискнувшими заблудиться в тумане, но я не думал, что это выглядит настолько скверно. Защита костюма оказалась слишком слабой, чтобы выдержать давление и температуру. Он умер, сварившись заживо за несколько секунд. Камера задержалась на трупе, смакуя подробности. Я поспешил отвернуться от экрана. На войне мне доводилось видеть и не такое, но не сразу после роскошного ужина.

– Что ж, ему стоило взять веревку покороче, – пожала плечами Сибиллина.

Позже мы прошли по Стеблю назад, к посадочной площадке, где нас ожидал фуникулер Сибиллины.

– Таннер, куда прикажете вас отвезти? – спросила она.

Должен признаться, общество этих людей вызывало у меня все меньше энтузиазма. Все пошло из рук вон плохо. Я был благодарен за ужин и экскурсию на Стебель, но ледяное спокойствие, с которым они отреагировали на гибель прыгунов, наводило на неприятные мысли. Возможно, мне стоило предпочесть общество пресловутых свиней.

Однако я не мог упустить шанс.

– Наверное, вы хотите вернуться в Полог? – Сибиллина выглядела очень довольной. – Если желаете поехать с нами, это абсолютно не проблема. Простите, но я рискну настаивать.

– Только не чувствуйте себя обязанными. Вы уже проявили достаточное великодушие. Но если это не нарушает ваших планов…

– Ничуть. Садитесь в машину.

Фуникулер распахнул двери, Фишетти снова уселся в кабине водителя, остальные разместились позади, и мы взмыли в воздух. Теперь движение вагончика казалось привычным, и я, без преувеличения, получал удовольствие. Земля быстро исчезла внизу, мы достигли паутины Полога, и фуникулер вошел в размеренный ритм, пробираясь по одному из главных путей.

Именно тогда я снова подумал о том, что мне стоит рискнуть и пообщаться со свиньями.

– Как вам понравился ужин? – спросила Сибиллина.

– Это было великолепно. И вид, как вы и обещали, бесподобный.

– Хорошо. Вам нужно было запастись силами, они еще пригодятся. – Женщина откинула панель в плюшевой обшивке салона, проворно пошарила в нише и достала пистолет весьма угрожающего вида. – Как вы, очевидно, догадались, это оружие, и я держу вас под прицелом.

– Высший балл за наблюдательность.

Нефритовый корпус пистолета был украшен выпуклыми красными демонами. Она крепко сжимала рукоятку, и короткое темное дуло смотрело прямо на меня.

– Это для того, – продолжала Сибиллина, – чтобы вам не пришло в голову сопротивляться.

– Если бы вы хотели убить меня, то могли бы сделать это уже сто раз.

– Правильно. Но в ваших заключениях есть одна неточность. Мы действительно хотим убить вас. Только несколько необычным способом.

– И в чем его суть?

Сибиллина обратилась к Уэверли:

– Ты можешь сделать это здесь?

– Инструменты при мне, но я предпочел бы заняться этим на нашем корабле, – кивнул Уэверли. – Пока держи его на прицеле.

Я повторил свой вопрос, но они вдруг потеряли интерес к моим словам. Похоже, я влип основательно. Уэверли был не слишком убедителен, рассказывая о том, как стрелял в меня, спасая от каких-то свиней, – но мне не до предъявления претензий. Тем не менее если эти странные люди захотят убить меня…

Сибиллина уже отметила, что в моих логических суждениях наблюдаются слабые места.

Довольно скоро мы добрались до воздушного корабля. На подходе я смог полюбоваться великолепной панорамой с плененным судном, которое висело высоко над городом, – казалось, оно готово рухнуть в любой момент. Огни Полога мерцали где-то вдали, не было даже намеков на то, что рядом в ветвях есть другие жилища. Помнится, мне говорили, что это уютное и спокойное место.

Мы причалили. К этому времени Уэверли тоже нашел себе пушку, а когда я вступал на трап, ведущий на гондолу, Фишетти целился в меня из третьей. Все, что я мог сделать по собственному выбору, – это прыгнуть в пустоту.

Но ситуация не настолько отчаянная. Пока, во всяком случае.

Внутри гондолы меня проводили к креслу, в котором я очнулся лишь пару часов назад. На этот раз Уэверли меня привязал.

– Итак, перейдем к делу, – произнесла Сибиллина. Она стояла в небрежной позе и держала пистолет на манер шикарного мундштука. – Как вам известно, мозговой хирургией мы не занимаемся.

Она рассмеялась.

Следующие несколько минут Уэверли описывал круги вокруг моего кресла, что-то бормоча и аккуратно ощупывая мой череп. Затем, очевидно удовлетворенный, он извлек откуда-то из-за моей спины инструменты. Несомненно, они имели отношение к медицине.

– И что вы собираетесь делать? – Черт возьми, я должен получить ответ! – Пытать меня? Все равно ничего интересного не узнаете.

– Пытать, говорите? – Уэверли держал в руке сложную хромированную штуковину – вроде щупа, но с мигающими датчиками. – Признаться, это было бы забавно. Такого садиста, как я, поискать. Но в данном случае не вижу ни малейшего практического смысла причинять вам боль. Мы прокачали вашу память, так что знаем, о чем вы можете рассказать под пыткой.

– Блефуете.

– Ничуть. Мы просили вас представиться? Если помните, нет. Но мы знали, что вас зовут Таннер Мирабель, верно?

Он наклонился ко мне. На его голове пощелкивали и жужжали линзы, поглощая визуальную информацию в невесть какой зоне спектра.

– Вообще-то, мы не знаем, что нам нужно, господин Мирабель… Полагаю, вас действительно так зовут. Я вижу путаные следы воспоминаний – к некоторым пластам вашего прошлого не подступиться. И это отнюдь не располагает доверять вам. Согласитесь, наша подозрительность небезосновательна.

– Меня только что оживили.

– Ах да, ледяные нищенствующие. Обычно они выполняют свою работу превосходно. Но с вами эти ребята дали маху, их мастерства оказалось недостаточно, чтобы восстановить всю картину.

– Вы работаете на Рейвича?

– Вряд ли. Даже не слышал о нем никогда.

Он вопросительно глянул на Сибиллину. Женщина постаралась сохранить бесстрастный вид, но все же удивление промелькнуло – на миг расширились глаза. Похоже, она действительно ничего не знает о Рейвиче.

Что ж, в это даже можно поверить.

– Ну ладно, – сказал Уэверли. – Пожалуй, я смогу сделать это качественно и чисто. Хорошо, что у него в голове нет имплантатов, способных мне помешать.

– За дело, – сказала Сибиллина. – Черт побери, у нас нет времени – ночь на исходе.

Уэверли что-то поднес к моему виску, и я ощутил, как холодный металл вдавился в кожу. Затем услышал щелчок спускаемого курка.

Глава семнадцатая

Начальник службы безопасности стоял перед пленником, изучая его, как скульптор изучает свою работу на стадии предварительной модели – удовлетворенный результатом усилий, но отчетливо представляющий всю сложность задачи. Сделать нужно еще немало, и ошибок быть не должно.

Небесный Хаусманн и диверсант были наедине – почти наедине. Пыточная камера находилась в отдаленном полузабытом закоулке корабля. Сюда вела железнодорожная ветка, которая, по общему мнению, давно вышла из строя. Небесный собственноручно оборудовал камеру и соседние помещения. Чтобы поддерживать нужный состав воздуха и температуру, пришлось подключиться к системам жизнеобеспечения корабля при помощи вспомогательных трубопроводов.

В принципе, тщательная проверка потребления электроэнергии и воздуха могла бы выявить факт существования этой камеры, однако первым должностным лицом, к которому поступило бы соответствующее донесение, был сам Небесный.

До сих пор такого донесения не поступало – и вряд ли секрет когда-нибудь будет раскрыт.

Пленник был распят перед Небесным на стене и обвешан аппаратурой. Из черепа торчали нейрошунты, которые создавали связь с контролирующими имплантатами, спрятанными у него в мозгу. Эти имплантаты были чрезмерно грубы даже по меркам химериков, но они выполняли свою задачу. В основном они были внедрены в височную долю мозга, связанную с глубокими религиозными переживаниями. Когда-то при электрическом раздражении этой области эпилептики сообщали о снисхождении на них благодати; имплантаты предназначались для того, чтобы подвергать диверсанта легкому воздействию подобного рода. По-видимому, именно так прежние хозяева управляли им, воспитав слепую преданность жестокой цели.

Теперь через те же каналы им управлял Небесный.

– Знаешь, о тебе уже никто не вспоминает, – сказал Хаусманн.

Тяжелые веки поднялись, приоткрыв налитые кровью глаза диверсанта.

– Что?

– Похоже, весь корабль решил спокойно забыть о твоем существовании. Каково это – быть стертым из памяти общества?

– Ты помнишь меня.

– Да. – Небесный кивнул в сторону бледного, с гладкими обводами существа, которое плавало в емкости из зеленого бронированного стекла на другом конце комнаты. – И он тоже. Но двое – это не так уж много, верно? О тебе помнят только два палача.

– Это лучше, чем никто.

– Другие, конечно, подозревают.

Констанца… единственная серьезная помеха.

– Вернее, подозревают, только когда вспоминают о случившемся. Все-таки ты убил моего отца. Разве это не дает мне моральное право пытать тебя?

– Я не убивал…

– Нет, убил.

Небесный улыбнулся, стоя у наскоро собранного пульта управления, позволяющего ему «разговаривать» с имплантатами диверсанта, и праздно поглаживая черные круглые верньеры и застекленные аналоговые циферблаты. Он сам смонтировал это устройство, собрав детали по всему кораблю, и назвал его «ларцом Господа Бога». Разве не приводило оно убийцу в блаженство сродни религиозному? Вначале Небесный пользовался «ларцом Господа Бога» исключительно для причинения боли, но позже, сломав диверсанта, взялся переделывать его личность с помощью выверенных доз нервного экстаза. В данный момент височная доля пленника подвергалась лишь минимальному воздействию. В этом неопределенном состоянии он не испытывал благоговейного страха перед Небесным и начинал рассуждать в духе агностицизма.

– Вообще не помню, что я сделал, – произнес пленник.

– Я так и думал. Напомнить тебе?

Диверсант отрицательно покачал головой:

– Может, я и убил твоего отца. Но кто-то должен был дать мне такую возможность. Перерезать путы, оставить в постели нож…

– Это был скальпель, инструмент куда менее грубый.

– Конечно, тебе виднее.

Небесный повернул черную ручку на пару делений и проследил за движением стрелок.

– И зачем было мне подстраивать убийство собственного отца? Я ведь не сумасшедший.

– Он все равно умирал. Ты ненавидел его за то, что он с тобой сделал.

– И откуда такие сведения?

– Ты сам мне сказал, Небесный.

Так забавно подвести жертву к границе абсолютного страха, а когда у нее скорчатся внутренности от отчаяния, дать слабину. Это можно проделывать с помощью машины. А можно просто показывать хирургические инструменты.

– Он не сделал мне ничего, за что бы я его ненавидел.

– Разве? Но прежде я слышал от тебя другое. – Пленник говорил с чуть заметным архаичным акцентом. – Твои родители – бессмертные, и, если бы не Тит, выкравший тебя, ты бы сейчас спал среди других пассажиров. А так несколько лет жизни прошло в этой дыре. Ты стареешь, подвергаешься смертельному риску и даже не можешь быть уверен, что доберешься до Пункта Назначения. А если Тит обманул? Что, если ты не бессмертный? Чтобы узнать наверняка, потребуются годы.

Небесный повернул рукоять дальше.

– По-твоему, я выгляжу на свой возраст?

– Нет… – У диверсанта задрожала нижняя губа – несомненный симптом приближения экстаза. – Просто у тебя могут быть хорошие гены.

– Что ж, рискнем. – Хаусманн резко добавил напряжения. – Знаешь, я могу сделать тебе больно.

– О-ох… знаю. Еще бы не знать.

– Однако считаю это излишним. Ну как, пошел экстаз?

– Да. Я ощущаю присутствие… О господи… этого никакими словами не передать…

Лицо пленника исказила нечеловеческая гримаса. К его черепу прирастили двадцать дополнительных лицевых мускулов, и при необходимости он мог менять внешность до неузнаваемости. Скорее всего, таким образом он и пробрался на корабль – превратив себя в подобие человека, которому предназначалось место в камере. Теперь он «копировал» Небесного, искусственные мускулы непроизвольно подрагивали, подстраиваясь под новое выражение лица.

– Это слишком красиво.

– Ты уже видишь яркие огни?

– Я не могу говорить…

Небесный повернул верньер на несколько делений, почти до упора. Стрелки на циферблатах зашкаливало. Нет, еще не предел, благодаря логарифмической калибровке приборов оставался крошечный запас. Это последнее смещение стрелки могло означать разницу между чувством просветления и появлением ярких картин рая и ада. Он еще не заводил пленника так далеко и не был уверен, хочется ли рискнуть.

Оставив пульт, он подошел к диверсанту. Позади того вздрагивал в своем резервуаре Слик, вверх и вниз по телу дельфина пробегала рябь – он предвкушал нечто особенное.

Пленник истекал слюной, потеряв контроль над основными мышцами лица, и оно расслабилось, оплыло. Небесный, взяв голову диверсанта в руки, заставил смотреть себе в глаза. У него покалывало кончики пальцев, он словно ощущал, как разряды проникают в чужой мозг. И вот взгляды встретились – зрачок смотрел в зрачок, – но это оказалось для пленника чрезмерным испытанием. Все равно что увидеть Бога – не самое приятное из переживаний, даже для человека, охваченного благоговейным трепетом.

– Послушай меня, – прошептал Небесный. – Нет, не пытайся говорить. Просто слушай. Я мог бы убить тебя, но решил пощадить. Я выбрал милосердие, проявил сострадание и хочу, чтобы ты запомнил это. Но запомни и кое-что другое: я точно так же могу быть недобрым и мстительным.

В этот миг на руке Небесного зазвенел браслет-коммуникатор. Тот самый, что достался ему от отца, когда он вступил в должность начальника корабельной охраны. Хаусманн тихо выругался, выпустил из рук голову диверсанта, которая тотчас безвольно повисла, и повернулся к нему спиной. Надо было ответить на вызов.

– Хаусманн, это ты? – послышался голос Старика Бальказара.

Небесный улыбнулся, надевая маску немногословного профессионала:

– Да, капитан.

– Тут кое-что намечается. Мне нужен эскорт.

Свободной рукой Небесный снизил напряжение, но не до исходного уровня. Пленник может прийти в себя и заговорить. Следует держать его в отключке, по крайней мере во время беседы с капитаном.

– Эскорт? У нас на борту? Сэр, я не понял.

– Нет, Хаусманн, не у нас на борту. Мы летим на «Палестину». Я хочу, чтобы ты сам меня сопровождал. Надеюсь, это не покажется тебе слишком обременительным.

– Я буду в ангаре для такси через тридцать минут, сэр.

– Хаусманн, ты там будешь через пятнадцать минут, такси уже ждет. – Флегматичный капитан выдержал паузу. – Конец связи.

Дисплей мигнул, и изображение Бальказара исчезло. С минуту Небесный простоял, растерянно глядя на браслет.

Интересно, что это может означать? Между прочим, все четыре корабля находятся в состоянии холодной войны. Подобные визиты случаются крайне редко, каждый из них становится настоящим событием. Обычно они планируются за несколько дней, все детали тщательно прорабатываются и сопровождение делегированного лица обеспечивается службой безопасности в полном составе. Небесный при этом оставался на борту в качестве координатора. Но на этот раз Бальказар дал ему лишь несколько минут. И до того, как прозвучал вызов, не было даже никаких слухов.

Пятнадцать минут. Одну Хаусманн уже потратил. Резко одернув обшлаг мундира, он сделал несколько шагов к двери, но на пороге остановился. Пленник все еще подключен к «ларцу», и его мозг погружен в электрический экстаз.

Слик снова вздрогнул.

Небесный вернулся к аппарату и сменил настройки. Теперь управлять электростимуляцией мог дельфин. По длинному телу Слика пробежала лихорадочная дрожь, он забился о стенки тесного резервуара, окутываясь пузырящейся пеной. Сейчас диалог с аппаратурой вели имплантаты из дельфиньего черепа. Они точно так же заставят пленника вопить от боли или задыхаться от наслаждения.

Слик обычно предпочитал первое.

Он услышал, как Старик, тяжело дыша и шаркая, бредет по ангару, и только потом увидел капитана. Двое врачей, Вальдивия и Ренго, следовали за своим подопечным на почтительном расстоянии. Они сутулились, перебирая на ходу распечатки жизненных показателей; их лица были хмурыми, словно Старик в любую минуту мог умереть. Однако Небесному не передалось беспокойство медперсонала. Он прекрасно знал, что это лишь имитация профессионализма, – Вальдивия и Ренго годами носят маску озабоченности, внушая каждому встречному, что капитан балансирует на грани жизни и смерти, а иначе их заставят применять сомнительное мастерство где-нибудь еще.

Но разумеется, нельзя сказать, что Бальказар пребывал в расцвете лет. Жизнь Старика поддерживал стимулятор, закрепленный на груди под плотно застегнутым мундиром, что придавало капитану вид откормленного петуха. Впечатление усиливал жесткий седой хохолок и подозрительный блеск широко посаженных глаз.

Он был старейшим членом экипажа, получив назначение на эту должность еще до того, как Тит возглавил службу безопасности. В ту пору ум Бальказара был подобен стальному капкану, и капитан с ледяным спокойствием успешно руководил командой в бесчисленных мелких кризисах. Теперь же ни у кого не оставалось сомнений, что капкан успел проржаветь. Многие считали, что Старик выжил из ума, что пора бы ему задуматься о смене; как ни крути, капитан должен быть молодым или хотя бы среднего возраста, чтобы не превратился в развалину, прежде чем Флотилия достигнет цели. Если прождать слишком долго, преемник не успеет получить необходимые навыки, когда наступят по-настоящему трудные времена.

Люди выражали свое недоверие капитану, говорили о необходимости контроля за его действиями, даже об отставке по состоянию здоровья. Впрочем, до мятежа не доходило – Старик свое дело знал туго. Однако сейчас его положение было, как никогда, шатким. Умерли самые преданные союзники Бальказара, среди них Тит Хаусманн, о котором Небесный по-прежнему не мог думать иначе как об отце. Потеря стала тяжким ударом для капитана, привыкшего целиком и полностью полагаться на этого человека. Бальказар прибегал к его советам, узнавал от него о подлинном настроении экипажа. Кажется, капитан так и не смог привыкнуть к случившемуся; он был, конечно же, рад доверить Небесному роль своей «правой руки».

Но быстрое повышение было лишь надводной частью айсберга. Иногда капитан даже называл Небесного Титом. Поначалу тот считал ничего не значащими такие оговорки, но, поразмыслив, решил, что это весьма серьезный симптом. Похоже, не зря говорят, что у капитана мозги набекрень, что события путаются у него в голове, а недавнее прошлое то и дело скрывается в тумане. Нельзя в таком состоянии управлять кораблем.

С этим необходимо что-то делать.

– Конечно, мы будем его сопровождать, – шепнул самый доверенный из помощников.

Его звали Вальдивия, и он внешне был очень похож на своего напарника Ренго – ни дать ни взять братья. У обоих были коротко стриженные белые волосы и озабоченные морщинки на лбу.

– Исключено, – отозвался Небесный. – У нас есть только двухместный шаттл.

Он указал на ближайший летательный аппарат, стоявший на транспортном поддоне. Рядом выстроились другие, более крупные корабли, но у всех недоставало деталей либо были вскрыты панели доступа. Система обслуживания полностью деградировала. Оборудование, которое должно было пережить путешествие и использоваться на последних этапах миссии, разваливалось на глазах. Все могло быть не так серьезно, если бы между кораблями продолжался обмен запчастями и специалистами. Но дипломатический климат стал настолько суровым, что сотрудничество исключалось.

– Сколько времени займет ремонт одного из тех, что побольше? – спросил Вальдивия.

– Полдня как минимум, – сказал Небесный.

Должно быть, Бальказар расслышал обрывок разговора, потому что пробормотал:

– Никаких задержек, Хаусманн.

– Видите?

– Разрешите мне, капитан! – выскочил вперед Ренго.

Через этот ритуал они проходили много раз. Бальказар со страдальческим вздохом позволил медику расстегнуть мундир, выставив на обозрение нечто похожее на хромированную кольчугу. Механизм жужжал и хрипел, как изношенная установка для очистки воздуха. Ряды встроенных окошечек позволяли видеть стрелки шкалированных циферблатов и пульсирующие кривые. Ренго вытянул щуп из прибора, который держал в руке, и потыкал им в разные отверстия, то коротко кивая, то медленно покачивая головой из стороны в сторону при виде скользящих по экрану тестера цифр и диаграмм.

– Что-то не так? – спросил Небесный.

– Сразу по возвращении он должен явиться в медчасть для полного осмотра, – сказал Ренго.

– Пульс отчасти нитевидный, – заметил Вальдивия.

– Ничего страшного, поднимем уровень релаксанта. – Ренго нажал несколько кнопок на своем приборе. – В пути он может задремать, Небесный. Только не позволяйте на другом корабле его нервировать. Если все-таки разволнуется, тащите его сюда. Скажете – на основании медицинских показателей.

– Непременно.

Небесный помог подвести капитана к двухместному шаттлу. Старик засыпал на ходу. Разумеется, несколько многоместных шаттлов вполне могли лететь. Но среди присутствующих никто не разбирался в технике достаточно хорошо, чтобы разоблачить Небесного.

Полет прошел гладко. Они покинули вспомогательный тоннель, отстыковались от платформы и полетели по дуге прочь от «Сантьяго». Выбросы энергии направляли шаттл к цели. Капитан сидел рядом с Небесным, его отражение в стекле кабины напоминало официальный портрет какого-нибудь старца-деспота, жившего много веков назад. Небесный ожидал, что Бальказар погрузится в дремоту, но тот выглядел бодрым. По привычке через каждые несколько минут он самодовольным тоном изрекал высокопарные сентенции, перемежая их взрывами кашля.

– Этот Хан был безрассудным ослом, черт его дери… Вот что я тебе скажу: не следовало оставлять его на посту после тех волнений… Будь по-моему, никчёма оставался бы замороженным до конца полета либо его вышвырнули бы в космос… Может, потеря его массы дала бы ту самую долю импульса, которой не хватило для торможения…

– Сэр, вы правда так считаете?

– Я не в буквальном смысле, олух ты этакий! Каков вес человека – одна десятимиллионная от массы корабля? Ну и много это даст для торможения?

– Почти ничего, сэр.

– Вот и я так думаю, черт побери. Твоя беда в том, Тит, что ты принимаешь все мои слова за чистую монету, будто я диктую Священное Писание… Прямо дурацкий секретарь с гусиным пером и пергаментом наготове.

– Я не Тит, сэр. Тит был моим отцом.

– Что?! – Бальказар уставился на Небесного, глаза подозрительно пожелтели. – Ой, да какая разница, дьявол тебя побери!

Сегодня Старик держался еще вполне прилично. Его разум не погружался в сюрреалистические дебри. Капитан мог вести себя гораздо хуже: например, говорить поэтическими полунамеками, подобно сфинксу, – все зависело от настроения. Возможно, когда-то существовал контекст, в котором даже самые сумбурные изречения Бальказара могли что-то означать, но сейчас они представлялись Небесному чем-то вроде предсмертного бреда. Впрочем, проблема была в другом. Увлеченный «монологом» Бальказар не приветствовал находчивые комментарии. Если бы Небесный вставлял свои замечания или хотя бы просил что-либо пояснить, это могло бы вызвать у Бальказара шок и полиорганную недостаточность. Тогда не поможет и релаксант, введенный медиками.

– Полагаю, вы посвятите меня в суть нынешней проблемы, сэр, – произнес Небесный через несколько минут.

– Ну конечно, Тит. Еще бы.

Безмятежным тоном – точно старые друзья сидели за бокалом коктейля и вспоминали славное прошлое – капитан поведал, что они направляются на тайное совещание командного состава Флотилии. Каковое состоится впервые за многие годы, и назначено оно в связи с неожиданно прибывшим из Солнечной системы посланием. И это послание особого рода – в нем содержатся подробные чертежи. Столь мощный внешний фактор способен снова сплотить Флотилию, пусть даже холодная война сейчас в самом разгаре. С другой стороны, это может оказаться даром данайцев – даже сейчас нет уверенности в том, что причиной гибели «Исламабада» была какая-то роковая случайность; не исключено, что Хан поплатился за риск отпить из отравленной чаши. Новая посылка дает возможность произвести очередную модернизацию двигателей. Все, что требуется от экипажей, – это внести незначительные изменения в топологию плазмоудерживающего магнитного поля. По уверениям землян, это вполне безопасный метод, многократно проверенный на аналогичных двигателях. При условии соблюдения базовых мер предосторожности вероятность ошибки ничтожно мала.

Но одновременно прибыло другое послание.

«Не делайте этого, – гласило оно. – Вас пытаются обмануть».

Причины обмана не раскрывались, но это вряд ли имело значение. Зародились сомнения, и этого было достаточно, чтобы Флотилию снова начало лихорадить.

Наконец шаттл очутился в зоне видимости «Палестины», на борту которой должно было состояться совещание. Сюда уже слетелся целый рой такси и шаттлов – с трех других звездолетов прибыл весь старший офицерский состав. Место для совещания назначили в спешке, и вряд ли «Палестина» была лучшим вариантом. Впрочем, выбор был очевиден. В любой войне, будь она холодной или горячей, ее участникам лучше всего встречаться на нейтральной территории – для переговоров, обмена пленными или, если остальное не помогает, для демонстрации нового оружия. Эту роль и взяла на себя «Палестина».

– По-вашему, действительно обман, сэр? – спросил Небесный, когда Бальказар справился с очередным приступом кашля. – Но зачем им это понадобилось?

– Что понадобилось, черт возьми?

– Уничтожить нас, сэр. Путем передачи ложных технических данных. Там, до́ма, они ничего не выиграют, если нас не станет. Удивительно, что они вообще взялись нам помогать.

– Точно. – Бальказар выплюнул это слово так, будто усомниться в очевидности происходящего мог лишь последний болван. – Невыгодно посылать нам нечто полезное, гораздо проще послать нечто опасное. Неужели тебе это не ясно, дурачок? Помоги нам всем Господь, если командование примет человек твоего поколения…

Капитан смолк.

Небесный подождал, пока Бальказар не справится с кашлем.

– Но должна же быть какая-то причина…

– Исключительно зловредность.

Небесный ступил на очень скользкую почву, однако рискнул продолжить:

– Но зловредностью можно объяснить и второе сообщение – чтобы мы не приступали к модернизации.

– Хочешь рискнуть четырьмя тысячами жизней, чтобы проверить свою гипотезу? На такое способен разве что сопливый школьник.

– Принимать решения – не мое дело, сэр. Я просто имею в виду, что не завидую вашей ответственности.

– Да что ты вообще знаешь об ответственности, наглый щенок?

Пока еще щенок, подумалось Небесному. Однажды все может измениться… и как знать, не настанет ли этот день довольно скоро. Но сейчас лучше держать язык за зубами. Он продолжал молча управлять шаттлом, прислушиваясь к тяжелому кашлю и хриплому дыханию старика.

Небесный лихорадочно размышлял. Помнится, Бальказар говорил, что мертвых лучше хоронить в космосе, чем везти до конца. Пожалуй, в этом есть толика здравого смысла.

Каждый килограмм на борту – это масса, которая потом скажется на торможении. Масса корабля приближается к миллиону тонн – как сказал Бальказар, в десять миллионов раз больше массы человеческого тела. Достаточно вспомнить элементарные Ньютоновы законы физики: уменьшение массы корабля на определенную величину обеспечит пропорциональный прирост коэффициента торможения при постоянной мощности двигателя.

Облегчение на одну десятимиллионную едва ли что-то изменит… но кто сказал, что следует ограничиться массой лишь одного человека?

«Сантьяго» несет множество мертвых пассажиров – «спящих», которых не удастся оживить никакими средствами. Только человеческая сентиментальность требует доставить их в конечный пункт. А вместе с мертвецами можно сбросить уйму громоздкой и тяжелой аппаратуры.

Небесный еще раз представил себе эту картину. Да, вполне реально избавить корабль от нескольких тонн груза. Масса уменьшится менее чем на одну тысячную, но кто знает, сколько еще «спящих» будет потеряно в последующие годы? Могут возникнуть тысячи новых проблем.

Рискованное это дело – путешествовать в космосе замороженным.

– Тит, может, нам просто подождать и посмотреть? – произнес капитан, отвлекая его от размышлений. – Как тебе кажется, это не слишком глупо?

– Подождать и посмотреть, сэр?

– Да.

Теперь в голосе капитана слышалась холодная ясность, но Небесный знал: она может исчезнуть так же внезапно, как и появилась.

– То есть подождать и посмотреть, что они будут делать. К ним, как ты догадываешься, поступит то же самое послание, и придется обсуждать дальнейшие шаги, но только не с кем-нибудь из нас.

Капитан рассуждал вполне здраво, но проследить за его мыслью было нелегко. Небесный постарался не выказывать непонимания:

– Вы уже давно не говорили об этих людях, сэр.

– Конечно, Тит. И нечего поминать их лишний раз. Кому, как не тебе, это знать. Корабли тонут не столько от болтанки, сколько от болтовни, слыхал такую пословицу? Это и кротов касается.

– Кротов, сэр?

– Ну да. О которых, похоже, наши «друзья» на других трех кораблях ничего не знают. Мы внедрили своих информаторов, и тем удалось продвинуться в высшие круги власти, оставаясь, судя по всему, незасвеченными.

– Мы можем быть в этом уверены, сэр?

– Думаю, что да, Тит. Ты же держишь руку на пульсе «Сантьяго» и знаешь, что в экипаже ходят байки о шестом корабле. Правда, в них никто не верит.

Небесный волевым усилием скрыл свое изумление:

– Большинство действительно считают шестой корабль мифом, сэр.

– И мы будем поддерживать это мнение. Поддерживать – и при этом знать правду.

Выходит, это не миф. Через столько лет выясняется, что чертова штуковина действительно существует. Как минимум в уме Старика Бальказара.

И что странно – капитан говорит о шестом корабле так, словно Тит принадлежал к числу посвященных в эту тайну. Может, и принадлежал – все мало-мальски секретное входило в сферу его компетенции, на то он и глава службы безопасности. Но Тит умер, не успев передать эту информацию своему преемнику.

Норкинко, друживший с Небесным еще с той поры, когда они работали на поездах, был абсолютно убежден в реальности шестого корабля. Гомес тоже верил, хоть и оставлял место сомнениям. Небесный не разговаривал с обоими уже почти год, но сейчас друзья словно находятся рядом, кивают, любуясь, как он с каменным выражением на физиономии принимает факт, истинность которого прежде ядовито оспаривал. После того разговора в поезде Хаусманн почти забыл о шестом корабле, и теперь он торопливо вылавливал из глубин памяти слова Норкинко.

– Те, кто верит слухам, – сказал Небесный, – полагают, что шестой корабль мертв, что он просто дрейфует позади нас.

– Что лишний раз доказывает: в каждой сказке есть доля истины. Корабль, разумеется, темный – никакого освещения, никаких признаков людей. Но все это может быть уловкой. Его экипаж цел и невредим, управляет судном как ни в чем не бывало. Конечно, для нас непостижима их психология и мы не знаем, что произошло в действительности.

– Очень жаль. Особенно сейчас.

Небесный умолк. Пожалуй, стоит пойти на крайний риск.

– Учитывая нынешнюю ситуацию и послания с родины, хочу спросить: нужны ли нам дополнительные сведения о шестом корабле? Нечто такое, что поможет сделать правильный выбор?

К его облегчению, капитан беззлобно качнул головой:

– Тит, я знаю то же, что и ты. У нас есть только слухи, а много ли в них правды – поди угадай.

– Одна экспедиция, и вопрос был бы снят.

– Сколько ты будешь мне об этом твердить? Но подумай о факторах риска. Да, корабль находится в пределах досягаемости нашего шаттла. Когда мы в прошлый раз снимали точные показания, выяснилось, что он отстает всего лишь на половину световой секунды, и с тех пор он мог значительно приблизиться. Заправиться на нем для обратного полета – казалось бы, что может быть проще. Вот только как там с гостеприимством? Экипаж этого корабля уже целое поколение поддерживает у нас иллюзию, будто он вовсе не существует. Думаешь, люди на его борту сдадутся без боя?

– Если они действительно живы. Кое-кто из наших подозревает, что мы уничтожили корабль, а потом почистили архивы.

Капитан пожал плечами:

– Может, так оно и было. А ты бы не стал заметать следы преступления? Правда, часть команды могла выжить. И затаиться до времени, чтобы позже нанести нам внезапный удар.

– Полагаете, они тоже получили весточку с родины и теперь как-то себя выдадут?

– Почему бы и нет? Если послание наведет их на мысль повозиться со своими аннигиляторами и окажется…

– Тогда будет вспышка на полнеба!

Капитан усмехнулся и сочно плямкнул губами, словно давая себе сигнал задремать.

Остаток пути прошел без происшествий, но мозг Небесного лихорадочно перерабатывал новую информацию. Он мысленно повторял слова Норкинко, и каждое из них звучало как небрежная пощечина.

Это ему наказание за высокомерие, за недоверие к приятелю. Шестой корабль существует. Прокля́тый шестой корабль действительно существует…

И это предвещает большие перемены.

Глава восемнадцатая

Меня снова отвезли в Мульчу. Я очнулся в фуникулере, который полз куда-то вниз сквозь ночную темноту. По окнам стучал дождь. В первый момент показалось, что я по-прежнему лечу со Стариком Бальказаром к одному из кораблей Флотилии, где состоится встреча капитанов. Похоже, эти сны все более настойчиво заставляли меня влезать в шкуру Небесного. И с каждым разом было все труднее избавляться от его мыслей, когда я просыпался. Но в кабинке фуникулера не было никого, кроме меня и Уэверли.

Может, оно и к лучшему. Но мне почему-то не верилось.

– Ну как самочувствие? Похоже, я неплохо поработал.

Он сидел напротив меня с пистолетом в руке. Я вспомнил, как этот человек приставил к моей голове медицинский зонд, и непроизвольно потянулся, чтобы ощупать это место. Над правым ухом обнаружился выбритый участок кожи, покрытый корочкой засохшей крови. И я не мог избавиться от ощущения, будто там засело нечто твердое.

Боль была адская.

– По-моему, вам не мешает потренироваться.

– Да, вынужден признать. Но в вас есть что-то странное. Почему из ладони идет кровь? Какие-то медицинские противопоказания, о которых мне следует знать?

– Зачем? Разве от этого что-нибудь изменится?

Мой ответ заставил его задуматься.

– Мм… пожалуй, нет. Вы в состоянии бегать, значит достаточно здоровы.

– Здоров для чего? – Я снова ощупал кровяную корочку. – Что вы загнали мне под кожу?

– Сейчас попробую объяснить.

Я не слишком рассчитывал на откровенность, но понемногу сообразил, почему он решил довести до моего сведения некоторые моменты. Это было продиктовано не столько заботой о моем благополучии, сколько желанием добиться от меня определенного образа действий. Мне уже доводилось попадать в подобные заварушки. Охота становится более занимательной, когда жертва знает расклад.

– По сути своей это охота, – начал он с изысканной вежливостью. – Мы называем ее «Игрой». Разумеется, она носит неофициальный характер. Даже на территории Полога есть законы, которые приходится уважать. Об охоте знают, о ней говорят, но всегда с должной осмотрительностью.

– Кто? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

– Бессмертные, послесмертные – называйте их как угодно. Понятно, что играют не все, некоторые вообще не хотят принимать участие. Но имена игроков на слуху – эти люди образуют что-то вроде сети, и она обеспечивает само существование «Игры».

– И давно эта «Игра» продолжается?

– Последние семь лет. Пожалуй, ее можно считать варварством, но она возникла как противовес аристократической изнеженности, господствовавшей на Йеллоустоне перед эпидемией.

– Варварством?

– Конечно. Именно за это мы ее любим. В ней нет ничего сложного, никаких тонкостей – ни методологических, ни психологических. Да ей и необходимо быть достаточно простой, чтобы можно было в самые сжатые сроки организовать ее в любом районе Города. Разумеется, у нее есть правила, но, чтобы их понять, не нужно обращаться к жонглерам образами.

– Расскажите поподробнее об этих правилах, Уэверли.

– Они вас никоим образом не касаются, Мирабель. Все, что вы должны делать, – это бежать.

– А потом?

– Умереть. И умереть достойно. – Он говорил мягко, снисходительно – ни дать ни взять добрый дядюшка. – Это все, что нам от вас нужно.

– И для чего же вам это нужно?

– Мирабель, лишить человека жизни – ни с чем не сравнимое удовольствие. Причем в исполнении бессмертного это деяние приобретает абсолютно иной смысл, выходит на новый уровень совершенства. – Он умолк, словно ненадолго погрузился в свои мысли. – Мы не способны постичь истинную природу смерти даже в эти безумные времена. Но когда убиваем человека – особенно обычного человека, у которого еще не притупилось чувство страха за свою жизнь, – мы отчасти приобщаемся к ее потаенному смыслу.

– Значит, люди, на которых вы охотитесь, – смертные?

– Как правило. Обычно мы выбираем жителей Мульчи – тех, кто побогаче. Разумеется, мы готовы потратиться, чтобы обеспечить хорошую охоту, поэтому не прочь вначале покормить их.

И он рассказал, что «Игру» финансирует засекреченная сеть подписчиков. В основном это обитатели Полога, но, по слухам, их ряды пополняют охотники за удовольствиями, которые прибывают из анклавов, где проповедуется свобода воли, – такие еще сохранились на Ржавом Поясе – либо из других поселений Йеллоустона, например из Лореанвиля. Подписчик знаком лишь с ограниченным числом других, причем все подлинные сведения прячет сложнейшая система псевдонимов и более изощренных уловок. В итоге никому не грозит разоблачение со стороны властей Полога, которые еще сохранили остаток влияния, несмотря на всеобщий упадок нравов. Охота организуется спонтанно, и каждый раз о ней оповещаются лишь небольшие группы подписчиков, что собираются в заброшенных районах Полога. В тот же вечер – или накануне, но не раньше – жертву вывозят из Мульчи и готовят к охоте.

Имплантаты были одним из последних нововведений.

Они позволяли следить за охотой большему числу подписчиков, на порядок увеличивая потенциальную прибыль. Зрители помогают «освещать процесс». Они спускаются в Мульчу – хотя это рискованно, – чтобы вернуться с видеозаписями и прославиться благодаря наиболее эффектным кадрам. Правила «Игры» просты, но соблюдаются строже, чем постановления городских законодательных органов. Эти правила определяют выбор территории охоты, следящих устройств и оружия – в общем, всех составляющих «честной игры».

– Есть одна проблема, – сказал я. – В отличие от жителей Мульчи я плохо знаю Город. Так что вряд ли оправдаю ваши затраты.

– Мы как-нибудь справимся. Вы получите достаточную фору, чтобы оторваться от охотников. Но скажу честно: есть обстоятельство, которое дает нам преимущество, – вы нездешний. Местный знал бы тут все укрытия, все короткие пути.

– Как это непорядочно с вашей стороны. Уэверли, я хочу вам кое-что пообещать.

– Да?

– Я намерен вернуться и прикончить вас.

Он рассмеялся:

– Извините, Мирабель, но я такое уже слышал.

Фуникулер приземлился, дверь открылась, и Уэверли предложил мне выйти.

Как только фуникулер погасил огни и начал подниматься, возвращаясь в Полог, я побежал.

Он не спеша полз вверх, похожий на темное пятнышко в молочных лучах левитирующих прожекторов, а навстречу, точно рой светляков, двигались другие машины. Нет, они не стали спускаться прямо ко мне – это было бы неинтересно, – но явно направлялись в мою сторону.

«Игра» началась.

Я бежал со всех ног.

Район Мульчи, где меня оставил мальчуган-рикша, действительно можно назвать скверным, но здесь было еще хуже. Место казалось настолько обезлюдевшим, что язык не поворачивался назвать его опасным. Правда, это не касалось ситуации, когда ты участвуешь в ночной охоте в роли добычи, причем не по доброй воле. На нижних уровнях – ни одной искорки света. Пристройки, что гроздьями облепили здания, казались ветхими и неприступными – картина полного запустения. Наземные дороги были не в пример хуже тех, по которым я проезжал прежде. Скрученные и покрытые трещинами, похожие на засохшую молочную тянучку, эти пути то и дело обрывались прямо над затопленными пропастями – или просто погружались в них. Было темно, и мне приходилось постоянно смотреть под ноги.

Уэверли оказал мне услугу, убавив перед посадкой свет в кабине, поэтому мои глаза успели привыкнуть к темноте, но особой благодарности я почему-то не испытывал.

Я бежал, время от времени оглядываясь. Фуникулеры опускались за соседние здания. Теперь машины были достаточно близко, чтобы я мог разглядеть их пассажиров. Поначалу я почему-то решил, что охотиться за мной будет только знакомая пара. Оказывается, я ошибался. Если я правильно понял, по законам сети те двое всего лишь подыскивали очередную жертву, а я по счастливой случайности оказался неподалеку.

Неужели предстоит умереть вот так? На войне я десятки раз оказывался на волосок от гибели. Десятки раз рисковал головой, работая на Кагуэллу. Рейвич пытался убить меня как минимум дважды и дважды едва не добился успеха. Любая из этих встреч со смертью могла закончиться для меня не столь удачно, но я, по крайней мере, воздал бы должное искусству противника. Вступая в схватку с ним, я делал свой выбор, а значит, принимал как должное любой исход боя, в том числе и неблагоприятный.

Но на этот раз ничего подобного не было.

Для начала надо найти убежище. Вокруг множество зданий, и проблема лишь в том, чтобы проникнуть в одно из них. Правда, там я буду несколько ограничен в перемещении. Но пока я снаружи, у преследователей есть все шансы меня пристрелить. К тому же не оставляет мысль, что стены здания будут экранировать излучение имплантированного передатчика. И еще я подозревал, что охотники не горят желанием завершить «Игру», схватившись со мной врукопашную, – скорее предпочтут стрелять с приличной дистанции. Что ж, буду рад разочаровать их, пусть даже сумею выиграть лишь несколько минут.

Собрав все силы, я по колено в воде побежал к ближайшему зданию – постройке с гофрированными стенами, которая вознеслась на семьсот-восемьсот метров, прежде чем мутировать и пустить побеги в Пологе. На уровне улицы этот дом пострадал куда сильнее остальных, он напоминал дерево, получившее удар молнии. Я разглядел множество отверстий, от неглубоких вмятин до дыр, которые достигали мертвой сердцевины постройки. Возможно, через них я смогу попасть внутрь и добраться до верхних уровней.

Ослепительный голубой свет скользнул по пустынным развалинам. Присев так, что поток воды скрыл меня по плечи, и задыхаясь от невыносимой вони, я подождал, пока луч прожектора не уйдет подальше. Потом я услышал голоса – будто шакалы тявкали на случке. Между ближайшими зданиями замелькали черные силуэты. Орудия убийства – из числа разрешенных правилами «Игры» – не мешали охотникам жестикулировать, подзадоривая друг друга.

Несколько одиночных выстрелов, и со стены здания в воду посыпались осколки обызвествленной кладки. Очередной луч света принялся обшаривать стену буквально в паре дюймов у меня над головой. Я был изнурен борьбой с грязным потоком, дыхание было шумным и хриплым, похожим на выхлопы неисправного двигателя.

Сделав глубокий вдох, я погрузился в воду.

Разумеется, я ничего не видел, но это не беда. Двигаясь наугад, я ощупывал стену здания, пока не обнаружил край отверстия. Под водой до меня донеслись звуки новых выстрелов, они сопровождались всплесками. Меня затошнило. Но тут я вспомнил улыбку человека, из-за которого оказался в плену. Он умрет первым, затем Фишетти и Сибиллина. После этого я убью Уэверли и разберу эту «Игру» на мелкие винтики.

Именно в этот миг я понял, что ненавижу этих людей больше, чем Рейвича.

Впрочем, он тоже получит свое.

Все еще стоя на коленях, я покрепче ухватился за края отверстия и протиснулся внутрь здания. Я пробыл под водой несколько секунд, не больше, но в этот момент пережил такой всплеск гнева и облегчения, что едва не завопил, когда воздух хлынул в легкие. Однако ограничился судорожным вдохом, чтобы ничем не выдать своего присутствия.

Найдя относительно сухой выступ, я выкарабкался из темной воды. На нем пролежал довольно долго, пока дыхание не восстановилось в достаточной мере – достаточной для того, чтобы обеспечивать работу мозга, а не просто поддерживать во мне жизнь. Снаружи раздались голоса и выстрелы, на этот раз громче прежнего. Сквозь проломы в стенах то и дело врывался голубой луч, вызывая резь в глазах.

Когда снова стало темно, я огляделся и кое-что увидел.

Оно было очень тусклым – по большому счету я вообще не должен был его видеть. Правда, я читал, что сетчатке человеческого глаза достаточно двух-трех фотонов при условии достаточной чувствительности. Я слышал о солдатах с необычайно острым ночным зрением и даже встречал таких. Они старались проводить как можно больше времени в темноте, чтобы «не потерять форму».

Но я такой способностью ноктовидения не обладал.

То, что я увидел, было лестницей, вернее, оставшимся от нее скелетом. Спиральный каркас с ребрами перекладин достигал площадки, а затем снова тянулся вверх, к неровному пятну бледного света, на фоне которого превращался в неясный силуэт.

– Он внутри. Термальный след в воде.

Сибиллина. По крайней мере голос очень похож: те же высокомерие и самоуверенность.

– Необычно для жителя Мульчи, – тоном знатока отозвался мужчина. – Вообще-то, эта публика не любит входить в здания. Все эти истории о привидениях…

– Дело не только в привидениях – там прячутся свиньи. Так что будем осторожнее.

– И как мы попадем внутрь? Я в воду не полезу. Черт с ними, с деньгами.

– У меня есть план этого дома. С другой стороны находится дверь. Но давай поторопимся, Скэмельсон и его команда отстают всего на квартал, а ищейки у них получше наших.

Спустившись с выступа, я направился к подножию разрушенной лестницы и наткнулся на нее, плохо рассчитав расстояние. Но с каждой минутой становилось светлее, и я увидел, что лестница поднимается на десять-пятнадцать метров, прежде чем исчезнуть в провисающем тестообразном потолке. Он напоминал скорее часть пищеварительного тракта, чем архитектурную деталь.

Я всматривался в полумрак, но так и не понял, как далеко мои преследователи и насколько прочна лестница. Если она рухнет, когда я буду подниматься, я упаду в поток. Здесь неглубоко, но без травм не обойдется.

И все же я двинулся вверх, цепляясь за хлипкие перила – там, где они были, – и перелезая через дыры в ступенях и провалы на месте ступеней. Лестница поскрипывала, но я продолжал путь даже после того, как одна из ступеней, не выдержав моего веса, сорвалась в воду.

Помещение подо мной затопило светом, потом люди в черном появились из отверстия в стене и побрели по воде. Я видел их довольно отчетливо: Фишетти и Сибиллина, оба в масках и во всеоружии, – такого арсенала хватило бы для не слишком продолжительной войны. Я замер на площадке, до которой успел добраться. Вокруг по-прежнему было темно, но детали прояснялись на глазах, возникая из мрака, словно обретающие плоть призраки. Я лихорадочно соображал, не пойти ли направо или налево, вместо того чтобы подниматься выше, – прежде чем положение окажется безвыходным.

И тут я разглядел в темноте странное существо. Оно как будто сидело на корточках, и в первый момент я принял его за собаку. Нет, для собаки оно, пожалуй, великовато. Приплюснутая физиономия более походила на свиное рыло. Потом существо поднялось на задние ноги и выпрямилось, насколько это позволял низкий потолок. В такой позе оно напоминало человека, но передние конечности вместо пальцев заканчивались чем-то вроде продолговатых копытцев, которые непонятно как удерживали угрожающего вида арбалет. Одеждой этому созданию служило нечто вроде средневековой брони из кожаных лоскутов и грубо кованного металла. Бледное и безволосое, оно походило на гибрид человека со свиньей – и в достаточной мере, чтобы внушить самые серьезные опасения. Глазки – черные пуговки, а рот словно застыл в плотоядной ухмылке. За спиной у чудовища я разглядел пару его сородичей, которые приближались на четвереньках. Судя по строению задних ног, прямохождение было для этих тварей по меньшей мере неудобным.

Вскрикнув, я дал пинка свинье, стоявшей ближе всех, и угодил прямо в пятачок. Существо недовольно хрюкнуло и упало навзничь, выронив свой арбалет. Однако остальные двое тоже были вооружены: они держали в руках длинные изогнутые тесаки. Я подхватил упавший арбалет, надеясь, что он не подведет, если придется стрелять.

– Убирайтесь. Пошли к черту, я сказал.

Свинья, которую я ударил, поднялась на задние ноги. Ее челюсть шевельнулась, словно эта тварь пыталась заговорить, но из пасти исходило лишь прерывистое сопение. Затем она потянулась ко мне, размахивая копытцами прямо у меня перед носом.

Я выстрелил из арбалета, и стрела вонзилась свинье в ногу.

Она взвизгнула и снова упала, вцепившись в торчащую из ноги стрелу. Я увидел, как из раны заструился ручеек ярко-алой крови. Ее приятели шагнули ко мне, я попятился и поудобнее перехватил арбалет. Достав новую стрелу из приклада, я кое-как приладил ее на место и, вращая колесико, натянул тетиву. Свиньи подняли свои кинжалы, но ближе подходить не решились. Вскоре они с сердитым хрюканьем утащили раненого назад, в темноту. Какое-то время я неподвижно стоял на месте, затем снова полез наверх. Будем надеяться, что я доберусь до отверстия раньше, чем свиньи или охотники доберутся до меня.

Мне это почти удалось.

Сибиллина заметила меня первой и завопила, не то от восторга, не то от ярости. Она вскинула руку, и я заметил, как блеснул крошечный пистолетик, выскочивший из наручной кобуры. Почти в тот же миг помещение осветила белая вспышка выстрела, и мне в глаза словно впились тысячи иголок.

Первый выстрел разнес лестничный пролет подо мной, и весь спиральный каркас обрушился, подобно лавине. Сибиллина пригнулась, укрываясь от разлетающихся обломков, потом выстрелила снова. Я уже наполовину поднялся над перекрытием, очутившись неизвестно где и шаря руками над головой в надежде за что-нибудь ухватиться. В этот момент разряд впился мне в бедро. Вначале боль была едва ощутима, а потом раскрылась в моей плоти, точно цветок на рассвете.

Я выронил арбалет, и он покатился по лестничному пролету на площадку, где его с победным хрюканьем подхватила одна из свиней.

Фишетти поднял свое оружие. Единственного выстрела оказалось достаточно, чтобы остатки лестничной клетки разлетелись вдребезги. Прицелься он точнее – или промедли я еще полсекунды, – и разряд угодил бы мне в ногу.

Пересиливая боль, я влез в отверстие, вытянулся и замер. Понятия не имею, каким оружием воспользовалась эта стерва, и что в меня попало: пуля, лазерный импульс или сгусток плазмы, – и насколько серьезна была рана. Возможно, я истекал кровью. Но моя одежда настолько пропиталась водой, что прилипла к коже и к поверхности, на которой я лежал. Разобрать, где кровь, а где влага, было невозможно. Впрочем, тогда это было не важно. Я оторвался от охотников – им нужно время, чтобы найти путь на этот ярус здания. У них есть план строения, так что искать придется недолго – конечно, если такой путь вообще существует.

– Вставайте, если можете.

Голос был спокойным и незнакомым. Говоривший находился не снизу, а рядом и совсем близко.

– Идем, у нас мало времени. Нет… погодите. Вряд ли вы меня видите. Так будет лучше?

Мне опять пришлось зажмуриться от яркой вспышки. Надо мной стояла женщина, одетая в том же стиле, что и игроки из Полога, – во все темное, точно на похороны. На ней были черные ботфорты до середины бедра, с причудливыми каблуками, иссиня-черное пальто до пят, с воротником, скрывающим затылок, и шлем – тоже черный и полупрозрачный. Очки, похожие на фасеточные глаза насекомых, закрывали пол-лица. Которое, насколько я смог разглядеть, было до того бледным, что напоминало набросок на мелованной бумаге. Каждую скулу по диагонали пересекала черная татуировка, сужаясь к губам, ярко-красным, как кошениль.

В руке она держала огромный лучевик, обожженное энергетическими разрядами дуло смотрело мне в голову. Но не создавалось впечатления, что женщина целится намеренно.

Другую руку, обтянутую черной перчаткой, она протягивала мне:

– Повторяю, Мирабель, вам лучше пошевеливаться. Если не собираетесь здесь умереть.

Она знала этот дом, по крайней мере ту часть, где мы находились. Впрочем, долго бродить не пришлось, к счастью, потому, что я уже не мог похвастаться быстротой передвижения. Мне удавалось идти вперед, только опираясь на стену, чтобы поменьше нагружать раненую ногу. Мои движения нельзя было назвать грациозными, и я знал, что пройду не больше сотни метров, прежде чем кровопотеря, шок и усталость возьмут свое.

Мы поднялись по лестнице – на этот раз целой – и вышли в ночь, на открытую площадку. Можно представить, чего мне стоило продержаться последние несколько минут, – воздух, ворвавшийся в легкие, показался необычайно холодным и даже чистым. Однако я чувствовал, что нахожусь на грани обморока, и до сих пор не понимал, что происходит. Даже когда она указала на нишу в стене строения, где стоял на груде обломков маленький фуникулер, я не смог полностью свыкнуться с мыслью, что меня хотят спасти.

– Зачем вы это делаете? – спросил я.

– «Игра» – мерзость, – ответила она и подала, шевеля губами, беззвучную команду машине, после чего та вздрогнула, ожила и двинулась к нам, выбрасывая телескопические рычаги, которые цеплялись за неровности в полуразрушенном потолке пещеры. – Игроки полагают, что пользуются негласной поддержкой всего Полога, но они ошибаются. Возможно, раньше так и было, когда «Игра» не была варварством, – но не сейчас.

Ввалившись в салон фуникулера, я рухнул на заднее сиденье. Только теперь заметил, что брюки, выданные мне нищенствующими, покрыты кровью, словно ржавчиной. Но кровотечение, кажется, прекратилось. Голова шла кругом, но не сказать что за последние несколько минут мне стало заметно хуже.

Когда моя спасительница опустилась в водительское кресло и выровняла в одну линию рычаги управления, я спросил, действительно ли когда-то «Игра» не была просто варварством.

– Да, сразу после эпидемии. – Она опустила затянутую в перчатку руку на пару латунных джойстиков, толкнула их вперед, и фуникулер двинулся к выходу из пещеры, проворно перебирая рычагами. – Тогда жертвами становились преступники – жители Мульчи, которые вторглись в Полог, или те, кто совершал преступления против себе подобных. Убийцы, насильники, мародеры.

– Вполне справедливое наказание.

– Я не оправдываю «Игру» никоим образом. Но раньше, по крайней мере, существовало моральное равновесие. Жертвы были подонками, за ними охотились другие подонки.

– А сейчас?

– Кажется, вы настроены на светскую беседу, Мирабель? Большинство моих знакомых после такого ранения вопили бы без умолку.

В это время мы покинули пещеру, и я пережил несколько отвратительных мгновений – фуникулер свободно падал, пока не ухватился за ближайший трос. Падение замедлилось, а потом мы начали подниматься.

– Теперь отвечу на ваш вопрос, – продолжала она. – У нас возникла проблема с подбором подходящих жертв. Организаторы стали проявлять некоторую… как бы это сказать… привередливость.

– Понимаю, – подхватил я. – Понимаю, потому что моя вина заключалась лишь в том, что я по ошибке забрел в неподходящий район Мульчи. Кстати, кто вы такая? И куда меня везете?

Убрав руку с рычага, она сняла полупрозрачный шлем с фасеточными очками и повернулась, чтобы я мог ее рассмотреть.

– Мое имя Тарин, – представилась она. – Но друзья из подрывного движения называют Зеброй.

Я вспомнил, что видел ее этим вечером среди посетителей ресторана на Стебле. Тогда я отметил экзотическую красоту этой девушки, но сейчас она показалась мне поистине прекрасной. Возможно, у меня начинался жар, возможно, дело в боли, которую вызывала рана, или сказывались выбросы адреналина в процессе погони и неожиданного спасения. Прекрасная и очень странная… Да и была ли она по-настоящему человеком? Кожа местами белая как мел, местами иссиня-черная. Не только лоб и скулы украшены татуировками, но и бо́льшая часть тела, судя по тому, что я успел увидеть тогда на Стебле. Черные полосы, изгибаясь, тянулись от уголков глаз, как броский макияж, наложенный с маниакальной тщательностью. Ее волосы напоминали жесткий черный гребень, который шел вниз вдоль позвоночника.

– Не думаю, Зебра, что встречал когда-нибудь женщину вроде вас.

– Ничего, – кивнула она. – Кое-кто из друзей считает меня консервативной и не склонной к приключениям. Ведь вы не житель Мульчи, господин Мирабель?

– Значит, вам известно мое имя. Что еще вы обо мне знаете?

– Не так много, как хотелось бы.

Она снова убрала руки с рычагов, видимо запустив автопилот и позволив машине самостоятельно выбирать маршрут через паутину Полога.

– Может, не стоит предоставлять эту штуковину самой себе?

– Нам нечего опасаться, Таннер, поверьте. Система управления фуникулером вполне разумна, она ненамного уступает технике, которая была у нас до эпидемии. Но в Мульче с машиной такого типа лучше не задерживаться.

– Относительно моего прежнего вопроса…

– Мы знаем, что вы прибыли в Город в одежде, которую можно получить у нищенствующих. Ну и, кроме того, нам известно о некоем Таннере Мирабеле, тоже побывавшем у нищенствующих.

Интересно, откуда им это известно? Я хотел спросить Зебру, но она уже продолжала:

– Мы не знаем, не является ли это имя частью легенды, которую вы кропотливо разработали для каких-то тайных целей. Почему вы позволили себя поймать, Таннер?

– Меня подвело любопытство. – Я это повторял как привязчивый мотивчик из второсортной симфонии – возможно, раннего творения Квирренбаха. – В социальной стратификации Йеллоустона я не силен. Просто хотел добраться до Полога и не знал, как это сделать, никому не угрожая.

– Все ясно. Такого пути не существует.

– А откуда вы узнали обо мне?

– От Уэверли. – Она внимательно посмотрела на меня – глаза у нее были черные и бездонные – и вдруг подмигнула. По ее вискам точно пробежала рябь. – Возможно, он не представился. Уэверли – тот, кто подстрелил вас из шокера.

– Вы знаете его?

Она кивнула:

– Это наш человек. Вернее, он нам сочувствует. А еще точнее, у нас есть способы добиться от него сочувствия.

– Мне он показался настоящим садистом. Или у него такие шутки?

– Поверьте, он не шутил.

Боль волной разлилась по ноге, и меня передернуло.

– Откуда вы знаете мое имя?

– От Уэверли. Прежде мы не слышали ни о каком Таннере Мирабеле. Но как только стало известно имя, мы смогли проследить за всеми вашими передвижениями. Впрочем, Уэверли выяснил немногое. Либо просто солгал – что не исключено, я не очень доверяю этому одноглазому подонку, – либо ваши воспоминания действительно настолько отрывочны.

– У меня была «амнезия пробуждения». Поэтому я некоторое время пробыл у нищенствующих.

– Уэверли показалось, что дело не только в этом. Что вы человек с двойным дном. Таннер, это так? Поскольку я собираюсь помочь, вы должны мне доверять.

– Я тот, за кого вы меня принимаете. – Ничего лучшего тогда мне в голову не пришло.

Как ни странно, я не мог поручиться, что сказанное мною – правда.

И вдруг произошло нечто странное: течение моих мыслей прервалось резко, внезапно. Нет, я не потерял сознание. Я по-прежнему понимал, что сижу в фуникулере Зебры, понимал, что вокруг ночь, что мы движемся по Городу Бездны, что эта женщина спасла меня от Сибиллины и отряда охотников. Я по-прежнему ощущал боль в ноге, хотя она уже не была мучительной, а превратилась в ритмичные пульсирующие толчки.

Передо мной разворачивался очередной эпизод жизни Небесного Хаусманна.

До сих пор это происходило лишь в бессознательном состоянии. Видения напоминали сон, только отличались большей последовательностью. Однако на этот раз полностью оформленная картина буквально ворвалась в мой мозг. Я был обескуражен, если не шокирован. Это напоминало электромагнитный импульс, который превратил в хаос стройную череду операций компьютерной системы.

К счастью, это продолжалось недолго. Небесный все еще летел со Стариком Бальказаром (Господи, я уже помню имена всех второстепенных персонажей этой истории!) на совещание, которое должно было проходить на борту другого корабля, «Палестины».

На чем мы остановились? Ах да: Бальказар поведал Небесному о том, что шестой корабль, корабль-призрак, действительно существует.

Помнится, Норкинко называл его «Калеуче».

Пока Небесный размышлял над полученной информацией, взвешивая факты, шаттл прибыл к цели. «Палестина» казалась огромной и практически не отличалась от «Сантьяго» – все корабли Флотилии были построены по одному проекту, – однако ее вращающийся корпус был почти однотонным. Она находилась гораздо дальше от «Исламабада», когда тот взорвался. Закон обратных квадратов справедлив и для распространения радиоактивного излучения, поэтому смертоносный ураган, заклеймивший тенью матери Небесного оболочку «Сантьяго», достиг «Палестины» теплым ветерком. Разумеется, это была не единственная проблема. Случались эпидемии, психозы и бунты, а «спящих» на «Палестине» умерло не меньше, чем на «Сантьяго». Небесный представил себе этот груз мертвецов, отягощающий корабль, – гроздья замороженных трупов, висящие вдоль его «хребта», словно гнилые плоды.

– Дипломатический рейс ТГ-пять, передайте управление причальной сети «Палестины», – произнес резкий голос.

Небесный повиновался. Шаттл сильно вздрогнул, когда мощный звездолет взял в свои руки электронику шаттла и, не слишком заботясь о том, что внутри находятся люди, направил его к назначенному причалу. Перед лобовым стеклом шаттла возник подлетный коридор с оранжевым неоновым обрамлением. Панорама звездного неба за кормой беспорядочно закружилась – они подстраивались к режиму вращения «Палестины», одновременно скользя к открытому шлюзу. Навстречу выплыли люди в непривычной экипировке и не слишком миролюбиво взяли гостей на прицел. Похоже, здесь были своеобразные представления о дипломатическом этикете.

Когда шаттл встал на платформу, Небесный повернулся к Бальказару:

– Сэр, мы почти на месте.

– Что? Черт возьми, Тит… да ведь я спал!

Небесному не давал покоя один вопрос: как на самом деле относился к этому старику его отец? И не возникало ли у Тита – хотя бы изредка – желания убить капитана?

Пожалуй, эта задача не относится к разряду невыполнимых…

Глава девятнадцатая

– Таннер? Очнитесь! Не хватало только, чтобы вы отключились.

Мы приближались к какому-то строению – если это можно было назвать строением. Скорее это было сказочное дерево с могучими узловатыми ветвями, беспорядочной россыпью дуплообразных окон и посадочными площадками фуникулеров. Паутина кабелей исчезала в недрах этой фантастической кроны. Зебра бесстрашно направила туда машину – так, словно выполняла этот маневр в тысячный раз. Я посмотрел сквозь умопомрачительное хитросплетение ветвей и далеко внизу разглядел тускло мигающие огни очагов Мульчи.

Жилище Зебры находилось в Пологе, почти в центре Города, на краю Бездны, у самой границы внутреннего купола, которая огибала гигантскую извергающую пар дыру в коре Йеллоустона. С посадочной площадки был виден хрупкий Стебель, словно осыпанный драгоценными камнями. Он тянулся горизонтально, глубоко под нами, образуя километровую дугу параллельно краю Бездны. Я заглянул в пропасть, но не заметил ни светящихся планеров, ни прыгунов в туман, совершающих свои смертельные полеты.

– Вы живете здесь одна? – осведомился я, придавая голосу оттенок вежливого любопытства, когда Зебра провела меня в свои апартаменты.

– Сейчас – да.

Она ответила быстро, почти машинально. Однако потом добавила, что прежде с ней жила ее сестра Маура.

– Маура уехала?

– Мауру убили. – Зебра выдержала паузу, достаточную, чтобы слова произвели должный эффект. – Она слишком близко сошлась с дурными людьми.

– Мне очень жаль, – проговорил я в замешательстве. – Это были охотники вроде Сибиллины?

– Не совсем так. Она проявила интерес к запретной теме и задала не те вопросы не тем людям. Это не имело прямого отношения к «Игре».

– А к чему имело?

– Вас это так интересует?

– Не могу назвать себя праведником, Зебра, но мне не нравится, когда кто-то гибнет из-за простого любопытства.

– В таком случае будьте осторожны. И старайтесь не задавать не те вопросы не тем людям.

– Например?

Она вздохнула. Ей явно не нравилось, что наш разговор принял такое направление.

– Ну, скажем, насчет одного вещества…

– «Топлива грез»?

– А, так оно вам знакомо?

– Я видел, как им пользуются, но этим мое знакомство и ограничилось. Сибиллина применяла его в моем присутствии, но я не замечал, чтобы ее поведение как-то менялось. А что это «топливо» собой представляет?

– Сложный вопрос, Таннер. Маура успела сложить лишь несколько частей картинки, прежде чем с ней расправились.

– Значит, это наверняка наркотик.

– Это нечто большее, чем наркотик. Послушайте, не можем ли мы поговорить о чем-нибудь другом? Мне было нелегко свыкнуться с ее смертью, так что не будем бередить старые раны.

Я кивнул, решив оставить на время эту тему.

– Вы были близкими друзьями?

– Да, – ответила она так, будто я обнаружил глубочайшую тайну их отношений. – И Мауре тут нравилось. Она говорила, что во всем Городе нет такого обзора, как отсюда, не считая Стебля. Но когда она жила здесь, мы не могли себе позволить посещение этого ресторана.

– Вы там смотрелись эффектно. Если вас не пугает высота…

– А вас, Таннер?

– Пожалуй, к ней нужно немного привыкнуть.

Квартира Зебры, расположенная внутри одной из крупных ветвей, представляла собой комплекс беспорядочно сочлененных комнат и коридоров и напоминала скорее нору животного, чем жилище человека. Ветка, в которой мы находились, была не самой толстой. Она протянулась на двухкилометровой высоте над Мульчей, а под ней располагались нижние уровни Полога, связанные с нашим зданием вертикальными тросами и пустотелыми стволами.

Зебра провела меня в комнату, выполнявшую роль гостиной.

Я не мог отделаться от ощущения, что путешествую внутри гигантской анатомической модели. Стены, пол и потолок мягко скруглялись, перетекая друг в друга. Очевидно, их поверхности повторяли форму отростков. Все комнаты соединялись между собой пандусами и лестницами. Твердый и жесткий материал создавал неприятное ощущение омертвевших тканей организма – то ли сухожилий, то ли скопления тромбоцитов. Одну из стен украшало нечто вроде природной скульптуры – композиция из трех фигур, в которых угадывались тела людей. Казалось, они отчаянно пытаются вырваться из стены, точно пловцы в надежде остановить нависший над ними девятый вал. Их тела были почти не видны, наружу выступали лишь лица, напоминая рельеф на монетах, пальцы рук и ног, но выглядело это весьма впечатляюще.

– У вас очень необычный вкус, Зебра, – заметил я. – Подозреваю, теперь мне кошмары будут сниться.

– Это не скульптура, Таннер.

– Хотите сказать, это были живые люди?

– В некотором роде они до сих пор живы. Конечно, не совсем живы, но и не совсем мертвы. Структура этих изваяний невероятно сложна, там можно заметить даже нейроны. Такие «окаменелости» есть не только у меня. Откровенно говоря, ни у кого не возникает желания освободить людей из породы – даже в том случае, если найдется способ вернуть их в прежнее состояние. Так что приходится мириться с такими соседями. Когда-то никто не желал делить с ними жилье, но сейчас, говорят, это даже модно. Один человек в Пологе даже подделывает их для одержимых коллекционеров.

– Но те, что у вас, настоящие?

– Уж поверьте, Таннер. А теперь вам не помешает присесть на минутку… Нет, стойте, где стоите.

Щелкнув пальцами, она подозвала кушетку.

Почти вся мебель в квартире Зебры была самоуправляющейся, и теперь эти предметы реагировали на наше присутствие на манер чутких домашних любимцев. Кушетка зашевелилась и осторожно шагнула с возвышения. В Мульче повсеместно отдавали предпочтение паровой тяге, считая такие устройства самыми надежными. Но здесь, в Пологе, сохранились более совершенные полуразумные машины. Комнаты Зебры были битком набиты подобной техникой – не только мебель, но и сервороботы, от «шершней» величиной с мышь до механизмов размером с увесистый кулак, ползающих по потолку и летающих по комнате. Стоило потянуться к чему-нибудь, как услужливый робот спешил на помощь. Должно быть, до эпидемии такие устройства показались бы примитивными, но я не мог избавиться от ощущения, что в мебель вселилось семейство фамильных привидений.

– Теперь можете садиться. – Зебра помогла мне опуститься на кушетку. – А лучше прилягте. Я скоро вернусь.

– Поверьте, я никуда не спешу.

Она исчезла из комнаты, а я лежал, балансируя на грани дремоты. Не хотелось так легко поддаться сну. Хватит с меня видений из жизни Небесного.

Когда Зебра вернулась, на ней не было пальто, а в руках она держала два стакана с горячим травяным отваром. Я послушно влил питье себе в глотку. Не могу сказать, что сильно полегчало, но это было получше, чем галлон дождевой воды, которой мне пришлось отведать в Мульче.

Зебра вернулась не одна. Из-за спины выскользнул потолочный робот – белый цилиндр-многоножка с зеленой яйцевидной головой, на которой мерцали дисплеи медицинской аппаратуры. Подобравшись поближе, штуковина выпустила чуткие датчики и занялась моей ногой. Время от времени она попискивала, и на дисплеях возникали диаграммы, позволявшие судить о серьезности моего ранения.

– Ну как? Я выживу или умру?

– Вам повезло, – отозвалась Зебра. – Она стреляла из низкоразрядного лазера. Это дуэльное оружие, оно не наносит серьезных повреждений, разве что окажутся задеты жизненно важные органы. Луч хорошо сколлимирован, поэтому окружающие ткани затронуты минимально.

– По-моему, вы меня дурачите.

– Черт возьми, а разве я сказала, что это не больно? Но жить вы будете, Таннер.

– Может быть, – пробормотал я, извиваясь от боли, пока машина бесцеремонно исследовала мою ляжку. – А вот пользоваться этой ногой – вряд ли.

– Вам это и не понадобится, по крайней мере до завтра. Машина может лечить вас, пока вы спите.

– Не уверен, что мне хочется спать.

– Почему? У вас бессонница?

– Можете удивляться, но это действительно так.

Она не выразила никакого участия. Пожалуй, стоит рассказать ей об индоктринационном вирусе.

Что я и сделал.

– Можно было выгнать его еще в хосписе «Айдлвилд», – сказал я, – но мне не хотелось ждать. В результате я время от времени путешествую в голову Небесного Хаусманна, когда засыпаю. – Я показал струп на руке.

– Человек с раной в ладони, приди на наши убогие улицы и покарай неправедных… – пробормотала Зебра.

– Я прилетел только для того, чтобы отдать кое-какие долги. Надеюсь, вы понимаете: возможность лишний раз посмотреть такой сон не вызывает у меня энтузиазма. Разум Небесного Хаусманна – не то место, где хочется задержаться подольше.

– Я о нем почти ничего не слышала. Если не ошибаюсь, это какая-то очень древняя история, случившаяся на другой планете.

– Мне она не кажется древней. Когда она становится частью тебя – точно голос, который все громче звучит в голове… Я знал одного типа, подцепившего этот вирус еще до того, как мы познакомились, – подозреваю, он мне его и передал. Этот парень дошел до того, что впадал в панику, если поблизости не было какой-нибудь вещички, связанной с Небесным.

– С вами ничего подобного не происходит, – отозвалась Зебра. – А давно начали распространяться индоктринационные вирусы?

– Все зависит от штамма, но вообще это старое изобретение.

– Тогда вам, похоже, повезло. Если вирус появился в медицинских базах данных Йеллоустона до эпидемии, он должен быть известен моему медицинскому роботу. Тогда удастся синтезировать антитела.

– Нищенствующие считали, что это займет несколько дней.

– Они предпочитают перестраховаться. День или два – этого вполне хватит, чтобы выгнать вирус. Если только он нам знаком. – Зебра ласково похлопала по белому корпусу аппарата. – Но мы постараемся. Ну как, теперь сможете спать спокойно?

Мне нужно найти Рейвича, твердил я себе. Значит, нельзя терять времени – ни единого часа. Я уже потерял полночи с тех пор, как прибыл в Город Бездны. Но на то, чтобы выследить Рейвича, потребуется не один час, а может, и не один день. Чтобы продержаться, мне необходимо залечить свежую рану. Вот славно будет, если я сыграю в ящик от усталости, поймав Рейвича на мушку! Впрочем, на его месте я бы все равно не спешил смеяться.

– Подумаю об этом, – отозвался я.

Как ни странно, на этот раз Небесный Хаусманн мне не приснился – может быть, потому, что я рассказал о своей проблеме Зебре?

Мне приснилась Гитта.

Я думал о ней постоянно, с тех пор как пробудился в «Айдлвилде». Стоило вспомнить о том, какой она была красивой, о том, что ее больше нет, – и боль, словно от удара кнутом, прожигала меня насквозь. Ее голос звучал в ушах, я ощущал ее аромат, как будто она стояла рядом и внимательно слушала, когда я по настоянию Кагуэллы давал ей очередной урок. Не думаю, что эти воспоминания покидали меня хоть на минуту с тех пор, как я прибыл на Йеллоустон. В лице каждой женщины, что попадалась навстречу, я искал сходство с Гиттой, пусть даже не всегда осознавал это. Я не снимаю с себя ответственности за смерть Гитты. И все же ее настоящим убийцей был Рейвич.

Я очень редко размышлял о событиях, которые привели к ее гибели, и почти не вспоминал о том, как это произошло.

Теперь эти воспоминания обрушились на меня во сне.

Само собой, этот сон был совсем иным. Во-первых, события жизни Хаусманна обычно проигрывались в моей голове в строгой хронологической последовательности. Во-вторых, то, что я видел, далеко не всегда совпадало с моим представлением об этом человеке. Но мои настоящие сны были отрывочными и спутанными – обычные человеческие сны. И сон, в котором я участвовал в походе по Полуострову и в засаде, закончившейся гибелью Гитты, не напоминал документальную съемку в отличие от снов о Небесном. Но когда я проснулся, показалось, будто этот сон открыл дорогу целому потоку воспоминаний, которые я считал утраченными. Утром я смог подробно осмыслить все, что произошло тогда.

Последнее, что я помнил довольно ярко, – это визит на корабль ультра, во время которого я сопровождал Кагуэллу. В тот день капитан Орканья предупредил нас, что Рейвич задумал нападение на Дом Рептилий. Если Орканья не лгал, Рейвич продвигался через джунгли на юг. Ультра отслеживали путь по излучению тяжелого оружия, которое нес его отряд.

К счастью, Кагуэлла довольно быстро провернул все дела с ультра. Уже тогда он изрядно рисковал, посещая висящий на орбите корабль, а неделю спустя это стало бы практически невозможным. Награда за голову Кагуэллы достигла таких размеров, что некоторые из фракций, до сих пор сохраняющих позицию нейтральных наблюдателей, объявили, что перехватят любое судно, где он предположительно находится, а в случае отказа выдать – просто собьют. Будь ставка поменьше, ультра могли бы не обращать внимания на подобные угрозы. Но на этот раз они официально объявили о своем присутствии и уже проявляли определенную заинтересованность, прощупывая почву в ходе торговых переговоров с этими фракциями. Кагуэлла оказался фактически заперт на своей территории, которая постоянно уменьшалась.

Но Орканья держал слово. Он продолжал снабжать нас информацией о местонахождении Рейвича, который приближался к Дому Рептилий, причем ультра сообщал координаты с той самой точностью, какой требовал Кагуэлла.

Наш план был достаточно прост. К северу от Дома Рептилий, в джунглях, очень мало дорог, и Рейвич уже выбрал одну из них. Есть место, где джунгли подступают вплотную к тропе; его-то мы и выбрали для засады.

– Это будет нашей экспедицией, – сказал Кагуэлла, когда мы в подвале Дома Рептилий склонились над столом с разостланной картой. – Там настоящая страна гамадриад, мы еще ни разу в нее не забирались – просто не представлялось случая. Так что можем сказать Рейвичу спасибо.

– У вас уже есть гамадриада.

– Мелюзга! – презрительно бросил он, словно эту рептилию вообще не стоило держать в террариуме.

Я не сдержал улыбки, вспомнив, как он торжествовал, когда заполучил эту «мелюзгу». Чтобы поймать гамадриаду, какой бы величины она ни была, требуется настоящее мастерство. Но он хотел большего. Он был настоящим охотником, страстным и ненасытным. Всегда существовала более крупная добыча, и он не мог успокоиться, пока не добивался своего, – но после этого непременно должно было появиться нечто невиданное.

Он снова ткнул пальцем в карту:

– Мне нужна взрослая гамадриада. Вернее, почти взрослая.

– Никому еще не удалось поймать живьем почти взрослую гамадриаду.

– Тогда мне придется стать первым.

– Забудьте об этом, – сказал я. – Хватит с нас и Рейвича. Раз уж представился случай, можно провести разведку, а потом, через несколько месяцев, вернемся и устроим охоту по всем правилам. У нас даже нет транспорта, чтобы вывезти убитую взрослую змею, – о живой я не говорю.

– Я уже думал об этом, – ответил Кагуэлла. – И даже предпринял некоторые шаги для решения проблемы. Дай-ка я тебе кое-что покажу, Таннер.

Во мне зашевелилось скверное предчувствие.

По лабиринту коридоров мы прошли на другой подвальный уровень Дома Рептилий. Здесь находился подземный виварий – сотни огромных застекленных террариумов, оборудованных увлажнителями и температурным контролем, чтобы рептилии чувствовали себя как дома. Большинство тварей, обитающих за этими «витринами», привыкли ползать в сумраке, что царит под пологом леса. Тщательно подобранные виды местной растительности дополняли картину, максимально приближая условия к природным. Самый крупный террариум содержал в себе ряд ступенчатых каменистых водоемов, куда предполагалось поместить пару боа-констрикторов, но их эмбрионы погибли несколько лет назад.

Строго говоря, рептилии Окраины Неба рептилиями не были. Впрочем, земные рептилии – лишь один из бесконечного множества путей, которым может идти эволюция.

Самые крупные беспозвоночные Земли – спруты и им подобные – обитают в морях, но на Окраине Неба бесхребетные существа завоевали не только море, но и сушу. Никто не знает, почему местная эволюция избрала такой путь. Наиболее правдоподобной выглядит версия о некой глобальной катастрофе, в результате которой океаны съежились примерно до половины прежней величины, обнажив шельф. Формы жизни, обитающие на их периферии, получили мощный стимул к адаптации на суше, но эволюция не успела к тому моменту наделить их хребтом – вот и пришлось как-то обходиться без него. Ныне фауна Окраины Неба представлена исключительно беспозвоночными. У гамадриад – самых крупных обитателей планеты – форма тела сохраняется лишь за счет давления, возникающего при циркуляции жидкостей, которые перекачиваются чуть ли не сотней сердец, разбросанных по всему объему организма. Эти твари холоднокровны, то есть температура их тела изменяется вместе с температурой окружающей среды. На Окраине Неба не бывает зим, пережить которые способны лишь млекопитающие. Что же касается рептилий, то они, как и полагается холоднокровным, двигаются медленно, питаются редко и живут очень долго. Самые крупные из них, гамадриады, даже не умирают в обычном смысле. Они просто претерпевают метаморфозу.

По коридорам мы пришли в подвальное помещение, где содержались молодые особи. Изначально оно предназначалось для семейства крокодилов, но те пока что пребывали в анабиозе. Юная гамадриада едва помещалась в террариуме. К счастью, она успела не слишком подрасти в неволе. Но нам наверняка придется построить новое помещение, если Кагуэлла всерьез намерен отловить почти взрослую рептилию.

Я не видел нашу пленницу уже несколько месяцев, и, откровенно говоря, она меня не слишком интересовала. В конце концов я понял, что эта тварь, по сути, вообще ничего не делала. После кормления аппетит у нее почти пропадал, тогда она сворачивалась в кольцо и впадала в состояние, близкое к смерти. У гамадриад нет естественных врагов, поэтому они могут спокойно переваривать пищу и сохранять энергию.

Мы осмотрели глубокий сухой бассейн с белыми стенами, изначально предназначавшийся для крокодилов. Один из моих подчиненных, Родригес, склонясь над резервуаром, подметал дно десятиметровой метлой. Именно на такой глубине находился пол, окруженный вертикальными стенами, отделанными белой керамической плиткой. Иногда Родригесу приходилось спускаться в бассейн, чтобы что-то наладить, – и не могу сказать, что я ему безумно завидовал, хотя гамадриада и находилась по ту сторону барьера. Есть такие места, куда лучше не соваться, и террариум со змеями – одно из них. Родригес улыбнулся мне сквозь усы, извлек из ямы свою метлу и водрузил ее на полку у стены, где размещался набор подобных длинномерных инструментов – клещи, гарпуны для анестезии, электрошокеры и прочее.

– Как поездка? – спросил я.

Родригесу было поручено прощупать в Сантьяго почву для заключения новых сделок.

– Рад, что наконец вернулся. Там, куда ни глянь, одни высокородные болтуны. Их хлебом не корми, только дай сказать что-нибудь «доброе» в наш адрес. Военные преступления… При этом дурачье от души надеется, что война никогда не кончится, – какое-никакое разнообразие. Просто с жиру бесятся, сволочи.

– Но кое о ком из присутствующих они не только говорят, – заметил Кагуэлла.

Родригес очистил щетину метлы от листьев.

– Ага, слышал. Только сегодня ты военный преступник, а через год – спаситель народа. Или я не прав? И вообще, людей убивают не пушки, знаете?

– Верно, людей обычно убивают металлические снаряды, – с улыбкой произнес Кагуэлла, любовно поглаживая электрострекало, – возможно, вспоминал, как с его помощью загонял гамадриаду в транспортировочную клетку. – А как поживает моя малышка?

– Кажется, у нее какая-то кожная инфекция. Не нравится мне это. Гамадриады линяют?

– Черт их знает. Возможно, мы будем первыми, кто это выяснит.

Кагуэлла перегнулся через парапет, доходивший ему до пояса, и заглянул в бассейн. Тот выглядел недостроенным. Кое-где торчали растения – все, что осталось от попыток озеленения. Мы быстро обнаружили, что окружающая среда почти не влияет на поведение пленницы. Она дышит, чует добычу и изредка ест. В остальное время гамадриада просто лежит свернувшись, точно канатная бухта на палубе корабля.

Спустя некоторое время это наскучило даже Кагуэлле. Впрочем, рептилия по меркам своего вида была еще мелкой и могла умереть задолго до того, как достигнет величины взрослой особи.

Гамадриады видно не было. Я тоже перегнулся через барьер, но бассейн выглядел пустым. Прямо под нами, в стене, была прохладная темная ниша, в которой эта тварь обычно пряталась от посторонних глаз.

– Спит, – сказал Родригес.

– Ну да, – согласился я. – Можешь вернуться через месяц – глядишь, к тому времени она хоть разок шевельнется.

– Ничего подобного, – сказал Кагуэлла. – Вот, смотрите.

На стене висел белый металлический ящичек, не замеченный мною раньше. Кагуэлла откинул крышку и извлек из него нечто вроде переносной рации с антенной и кнопками управления.

– Вы, часом, не шутите?

Кагуэлла встал, чуть расставив ноги и держа пульт управления в вытянутой руке. Пальцем другой руки он неуверенно потыкал в кнопки, словно сомневался, что помнит комбинацию. Однако у него получилось. Снизу донесся характерный шелест – змея разворачивала свои кольца. Так шуршит сухой брезент, когда его волочат по бетону.

– Что происходит?

– Попробуй догадаться.

Кагуэлла наслаждался произведенным эффектом. Наклонясь над бассейном, он наблюдал, как тварь выползает из своего убежища.

Вполне возможно, она относилась к молодняку, но ее размеры не внушали мне ни малейшего желания подойти поближе. От головы до хвоста добрых двенадцать метров, и туловище почти везде толщиной с мою грудную клетку. Разумеется, она двигалась как нормальная змея – как еще может двигаться тварь, не имеющая конечностей да вдобавок весящая больше тонны? Тело рептилии казалось бескровным – она пыталась маскироваться под белые стены бассейна – и бесформенным. Эти существа не боялись хищников и мастерски нападали из засады.

Змея была безглазой. Неизвестно, каким образом это племя ухитряется маскироваться, будучи слепым. Подозреваю, что у гамадриад на коже есть какие-то клетки, не связанные с центральной нервной системой, которые реагируют на длину волны. Нет, эти существа не слепые. Они обладают бинокулярным зрением, только их глаза – невероятно зоркие, с широким полем – находятся на верхнем нёбе, наподобие тепловых сенсоров в пасти земных змей. Эта тварь видит окружающий мир в течение нескольких секунд, когда разевает пасть перед броском. Однако множество других сенсоров – в основном инфракрасного излучения и запаха – позволяет ей выбрать и выследить подходящую добычу. Глаза во рту – средство точного прицеливания, они нужны лишь для того, чтобы нанести последний удар. Я слышал о мутации у лягушек, когда глаза вырастали в пасти без серьезного ущерба для здоровья особи. Можно также вспомнить о земных змеях, которые действуют вслепую не намного хуже, чем если бы видели.

Змея полностью выползла из ниши и замерла, свернувшись с элегантной небрежностью.

– Отличный трюк, – заметил я. – Не поделитесь секретом?

– Контроль над мозгом, – отозвался Кагуэлла. – Мы с доктором Вайкуной усыпили ее и слегка поэкспериментировали с нервной системой.

– Этот упырь опять здесь?

Вайкуна – местный ветеринар. А еще он был когда-то специалистом по допросам и, если верить слухам, совершил немало военных преступлений, включая медицинские опыты над заключенными.

– Этот упырь – эксперт по организации нервной системы. Именно Вайкуна определил, где находятся главные узлы центральной нервной системы гамадриад – кстати, довольно примитивной. А также изобрел простые электрошоковые имплантаты, которые мы разместили в стратегических точках – откровенно говоря, по всему мозгу этой твари.

Кагуэлла рассказал, как они экспериментировали с этими имплантатами, пока у змеи не закрепился ряд простейших поведенческих рефлексов. Впрочем, особенной изощренности не потребовалось – рефлексы змеи вообще весьма незамысловаты. Какой бы огромной ни выросла гамадриада, по сути своей она остается машиной для охоты, у которой есть еще несколько довольно простых дополнительных функций. С крокодилами было то же самое, пока мы их не заморозили. Они опасны, но работать с ними легко, когда поймешь, как у них устроены мозги. Каждый стимул вызывает строго определенную реакцию. Гамадриады реагировали иначе – они были приспособлены к жизни на Окраине Неба, – но не намного сложнее.

– Я всего лишь воздействовал на точку, которая говорит змее, что пора проснуться и поискать пищу, – пояснил Кагуэлла. – Конечно, она не слишком голодна – неделю назад мы скормили ей козу, но маленький мозг этого не помнит.

– Я восхищен. – Это действительно было так… хоть мне и стало немного не по себе. – А что еще она делает по вашей указке?

– Хороший вопрос. Смотри внимательно.

Он постучал по кнопкам пульта, и гамадриада, хлестнув хвостом, как плетью, атаковала стену. В последний миг ее пасть раскрылась, и скругленная голова звучно ударилась о керамические плитки.

Оглушенная, змея снова свернулась кольцом.

– Дайте подумать. Вы внушили ей, что она видит нечто съедобное.

– Детские игры, – ухмыльнулся Родригес, словно это зрелище его позабавило.

Очевидно, он наблюдал подобное не в первый раз.

– Смотри, – продолжал Кагуэлла. – Я могу заставить ее вернуться в нору.

Я проследил, как змея собирается в клубок и осторожно втягивает тело в нишу. Наконец исчезли последние метры ее хвоста толщиной с ляжку.

– И какой в этом смысл?

– А как ты думаешь? – В его взгляде сквозило неприкрытое разочарование моей недогадливостью. – Мы уже узнали о воздействии транквилизаторов на нервную систему нашей малютки. Мозг у взрослой гамадриады устроен не намного сложнее. Если поймаем большую змею, то усыпим ее прямо там, в джунглях. Как только она отключится, Вайкуна заберется на нее и вживит такой же имплантат, связанный с пультом управления наподобие вот этого. Тогда нам останется лишь направить змею к Дому Рептилий, внушая, что у нее перед носом пища. Она поползет за вкусненьким до самого порога.

– Сотни километров через джунгли?

– А что ей помешает? Если эта бестия покажет признаки истощения – накормим. А с остальным она справится сама, верно, Родригес?

– Он прав, Таннер. Мы будем следовать за ней на машинах и защищать от других охотников, которым она приглянется.

Кагуэлла кивнул:

– А когда она приползет сюда, мы поместим ее в новую яму, прикажем свернуться и малость поспать.

Я улыбнулся, попытался подыскать какой-нибудь веский аргумент технического характера, но в голову так ничего и не пришло. То, что я услышал, было полным безумием, но найти слабое место в плане Кагуэллы оказалось нелегко. Нам было достаточно известно о повадках почти взрослых гамадриад, чтобы приблизительно знать, где охотиться, и мы могли рассчитать дозы транквилизатора под размер нашей добычи.

Иглы тоже не проблема, пусть даже они будут смахивать на гарпуны, – в арсенале Кагуэллы наверняка имеются гарпунные ружья.

– Придется копать новую яму, – заметил я.

– Поставь задачу своим людям. К нашему возвращению они управятся.

– Получается, что Рейвич тут как бы и ни при чем? Даже если он заявится завтра, у вас найдется повод отправиться в джунгли за своей взрослой особью.

Кагуэлла аккуратно спрятал пульт, прислонился к стене и с укоризной поглядел на меня:

– Нет. Ты что, считаешь меня ненормальным? Будь это так, мы бы уже ехали по джунглям. Я просто говорю, что глупо терять такую возможность.

– Убить двух птиц одним выстрелом?

– Двух змей, – поправил он, осторожно подчеркивая последнее слово. – Одну настоящую, другую – в переносном смысле.

– Вы действительно считаете, что Рейвича можно назвать змеей? По-моему, это просто богатый молокосос, который делает то, что считает правильным.

– Тебе не все равно, что я думаю?

– Пожалуй, необходимо понять, какие мотивы им движут. Тогда мы сможем предсказать его действия.

– Да что нам до его мотивов? Мы знаем, куда он направляется. Приготовим встречу – и дело сделано.

Под нами, в нише, пошевелилась змея.

– Вы его ненавидите?

– Рейвича? Нет. Иногда даже кажется, что я ему сочувствую. Если бы он обратил свой гнев на кого-нибудь другого – скажем, на тех, кто действительно перебил его семью, это же не моя вина, – я бы, наверное, пожелал ему удачи.

– А стоит ли он всех этих хлопот?

– Ты можешь предложить что-то другое, Таннер?

– Ну, к примеру, отогнать его. Ударить первыми, вывести из строя кое-кого из помощников – просто охладить его пыл. Да и без этого можно обойтись при желании. Если создадим какой-нибудь барьер между ним и нами – скажем, лесной пожар. До муссонов еще несколько недель. У нас и так забот хватает, а парню не обязательно умирать.

– Нет, здесь ты не прав. Тот, кто выступает против меня, расстается с жизнью. Плевать, что он похоронил всю свою семью заодно с долбаной собачкой. Ты понимаешь, к чему я веду? Если мы не сделаем этого сейчас, придется заниматься этим в будущем – всякий раз, когда какой-нибудь вонючий аристократишка сочтет себя чересчур крутым.

Я вздохнул. В этом споре мне победу не одержать. Знал ведь, чем дело кончится, – если Кагуэлла задумал отправиться на охоту, его не отговорить. Но я чувствовал, что необходимо выразить несогласие. Я достаточно долго служил ему, у меня есть право подвергать его приказы сомнению. Отчасти за это он и платил – я заменял ему совесть, когда он искал ее в себе и находил лишь зияющую дыру.

– Главное – ничего личного, – сказал я. – Мы можем убрать Рейвича чисто, не доводя дело до взаимной бойни. Наверное, вы не шутили насчет того, что целюсь я не в голову, а в определенные участки мозга. При необходимости я на такое способен.

Я вспомнил нашего солдата, которого мне пришлось убить; я вспомнил еще нескольких ни в чем не повинных мужчин и женщин, чья смерть послужила непостижимому высшему плану. Знаю, это не может быть оправданием, но я всегда старался убивать быстро и безболезненно, насколько позволял мой опыт.

Тогда мне казалось, что Рейвич тоже достоин подобного милосердия.

Теперь, в Городе Бездны, я думал совсем иначе.

– Не беспокойся, Таннер, мы разделаемся с ним быстро и чисто. Как хирурги в клинике.

– Хорошо. Разумеется, я сам подберу себе команду… Вайкуна идет с нами?

– Конечно.

– Тогда нам понадобятся две палатки. Я не стану есть за одним столом с этим упырем, даже если он переключился исключительно на змей.

– Палаток будет больше чем две, Таннер. С нами поедет Дитерлинг, он самый лучший знаток гамадриад. А еще я возьму Гитту.

– Должен вам кое-что объяснить, – сказал я. – Поход в джунгли всегда сопряжен с риском. Как только Гитта покинет Дом Рептилий, она окажется в большей опасности, чем если останется. Вы же знаете: за каждым нашим шагом внимательно следят. Не говоря уже о том, что джунгли – не место для прогулок. – Выдержав паузу, я продолжал: – Не снимаю с себя ответственности, но во время этой экспедиции никому не смогу гарантировать полной безопасности. Разумеется, я сделаю все, что от меня зависит, но этого может оказаться недостаточно.

Он похлопал меня по плечу:

– Уверен, этого будет достаточно, Таннер. Ты еще ни разу не подводил меня.

– Все когда-нибудь случается в первый раз.

Наш маленький охотничий караван состоял из трех бронированных наземных машин. Кагуэлла, Гитта и я ехали в первой машине, которую вел Дитерлинг. Небрежно опустив руки на джойстик, он вез нас по заросшей тропе. Здешние места этот парень знал не хуже, чем гамадриад. Мне и сейчас больно при мысли о том, что он погиб.

Следом за нами, во второй машине, ехали Вайкуна и еще трое моих людей – Летельер, Орсоно и Шмидт. У каждого из этой тройки был за плечами не один год службы в джунглях. Третья машина везла тяжелое вооружение, в том числе гарпунные ружья упыря Вайкуны, а также боеприпасы, медицинские комплекты, пищевые рационы, запасы воды и надувные палатки-купола. Эту машину вел один из старых проверенных служак Кагуэллы, а Родригес сидел позади с дробовиком, держа под прицелом тропу, – на тот случай, если кто-нибудь попытается напасть на нас с тыла.

На приборной доске красовалась карта Полуострова, поделенная на секторы. Наше положение на данный момент было обозначено мигающей синей точкой. В нескольких сотнях километров севернее, на той же тропе, по которой двигались мы, мигала красная точка, мало-помалу перемещаясь в южном направлении. Это был отряд Рейвича; они полагали, что движутся скрытно, но их выдавало излучение, которое отслеживал Орканья. Они делали пятьдесят-шестьдесят километров в день – весьма неплохо для передвижения в джунглях. Мы планировали разбить лагерь, когда Рейвич приблизится на расстояние дневного перехода.

Тем временем мы пересекли южную границу ареала гамадриад. Глаза Кагуэллы горели нетерпением, его взгляд обшаривал джунгли в поисках огромного зверя. Взрослые особи двигаются степенно, вяло – они настолько неуязвимы для любых хищников, что не развили в себе никаких защитных инстинктов. Единственное, что заставляет гамадриад двигаться, – это голод. Кроме того, их цикл размножения включает миграцию. Если верить Вайкуне, у них нет даже того, что мы называем инстинктом самосохранения. Он нужен им не больше, чем леднику.

– А вот и дерево гамадриад, – объявил Дитерлинг на исходе дня. – Судя по его виду, слияние произошло недавно.

Он указал в сторону от дороги, где царил непроницаемый мрак. Мне грех жаловаться на зрение, но у Дитерлинга была просто нечеловеческая зоркость.

– Боже!.. – произнесла Гитта, опуская на глаза инфракрасные очки-бинокль. – Какое огромное!

– Так и сами гамадриады не маленькие, – сказал ее муж. Он смотрел в ту же сторону, что и Дитерлинг, напряженно щуря глаза. – Ты прав. Похоже, у этого дерева было восемь-девять слияний?

– Как минимум, – согласился Дитерлинг. – И последнее, возможно, еще не закончилось.

– То есть… дерево еще теплое?

Я понял, к чему он клонит. Там, где есть дерево с недавно наросшими слоями, могут находиться и почти взрослые гамадриады.

Мы решили разбить лагерь на ближайшей прогалине, метрах в двухстах впереди по дороге. Водители нуждались в отдыхе после того, как целый день пробирались через заросли, а машины успели получить мелкие повреждения, которые было необходимо исправить, прежде чем продолжить путь. Мы не торопились достичь места, где планировали устроить засаду, и Кагуэлла решил немного поохотиться перед сном в окрестностях лагеря.

Я воспользовался моноволоконной косой, чтобы расчистить прогалину, затем помог накачивать палатки-купола.

– Пойду прогуляюсь, – сказал Кагуэлла, похлопав меня по плечу. Он был в охотничьей куртке, с ружьем за плечом. – Вернусь примерно через час.

– Будьте осторожнее со змеями, – полушутя предостерег я.

– Это просто прогулка, Таннер.

Я протянул руку к стоявшему перед палаткой складному столику, на котором размещалось кое-что из нашего оборудования.

– Если собираетесь далеко, – я поднял инфракрасные очки-бинокль, – не забудьте вот это.

Он помедлил, потом взял у меня прибор и сунул его в нагрудный карман рубашки:

– Спасибо.

Кагуэлла ушел из освещенного лагеря, снимая с плеча оружие. Разобравшись с первой палаткой, которая предназначалась шефу и его супруге, я отправился на поиски Гитты, чтобы сообщить ей об этом. Она сидела в кабине машины, с дорогим электронным блокнотом на коленях, и, небрежно постукивая по клавишам, бегло просматривала страницы какого-то поэтического сборника.

– Ваша палатка готова, – сказал я.

Она закрыла блокнот с видимым облегчением и позволила проводить ее ко входу в палатку. Я заблаговременно проверил прогалину на предмет потенциальной угрозы – например, мелких ядовитых родственниц гамадриад, которых мы называли вьюнами, – но ничего не обнаружил. Гитта шла неуверенно, боялась шагнуть за пределы ярко освещенного участка земли, несмотря на мои заверения.

– Ну как, наслаждаетесь путешествием? – спросил я.

– Это шутка, Таннер? По-вашему, я могу этим наслаждаться?

– Я говорил ему, что будет лучше для всех, если вы останетесь в Доме Рептилий.

Я расстегнул длинную молнию. Роль прихожей играл крошечный воздушный шлюз – благодаря ему палатка не съеживается всякий раз, когда кто-то входит или выходит. Мы установили временные жилища треугольником, соединив их короткими герметичными коридорами. Генератор, наполнявший палатки воздухом и придававший им форму, был невелик и работал бесшумно.

– Вы полагаете, что это подходящее место для женщины, Таннер? – спросила Гитта, шагнув внутрь. – Если не ошибаюсь, подобные устройства вышли из употребления еще до старта Флотилии.

– Нет, что вы… – пробормотал я, стараясь, чтобы тон не казался извиняющимся. – Вовсе я так не думаю.

Я хотел застегнуть наружную дверь, чтобы Гитта могла войти в палатку без сопровождения. Но она подняла руку, не позволив мне коснуться молнии.

– Хорошо, а что вы думаете?

– Думаю, здесь произойдет нечто не слишком приятное.

– Вы имеете в виду засаду? Забавно, а я бы никогда не догадалась.

Я почувствовал себя идиотом:

– Гитта, поймите, вы не все знаете о Кагуэлле. Да и обо мне тоже, раз уж на то пошло. Думаю, скоро вы поймете, за какое дело мы взялись.

– Для чего вы мне это говорите?

– Наверное, просто для того, чтобы вы были к этому готовы. Полагаю, так будет лучше. – Я оглянулся на джунгли, в которых исчез ее муж. – Гитта, мне нужно заняться другими палатками.

– Да, конечно… – Ее голос звучал как-то странно.

Она пристально смотрела на меня. Возможно, дело было лишь в игре света и тени, но в ту минуту ее лицо показалось мне сверхъестественно прекрасным, словно портрет кисти Гогена. Наверное, именно тогда я полностью осознал, что готов предать Кагуэллу. Эта мысль постоянно была рядом, но понадобился миг обжигающей красоты, чтобы высветить ее. Интересно, принял бы я такое решение, если бы тени упали на ее лицо чуть иначе?

– Таннер, вы знаете, что ошибаетесь?

– По поводу чего?

– Я знаю о Кагуэлле гораздо больше, чем вам кажется. Гораздо больше, чем кажется кому-либо. Я знаю, что он жестокий человек, и знаю, что он делал плохие дела. Плохие – не то слово. Ужасные.

– Вот так сюрприз!

– Нет. Что бы вы ни сказали, я не удивлюсь. Я говорю не о мелких злодействах, совершенных с тех пор, как вы с ним познакомились. Они едва ли стоят внимания в сравнении с тем, что Кагуэлла творил прежде. Но если вам не известно прошлое этого человека, значит вы не знаете его по-настоящему.

– Если он настолько плох, то почему вы до сих пор с ним?

– Потому что сейчас он не то чудовище, каким был раньше.

Между деревьями мелькнула голубоватая вспышка, это выстрелило лазерное ружье. Потом в чаще затрещало – что-то упало на землю. Наверное, Кагуэлла шел вперед, пока ему не попалась добыча – по-видимому, небольшая змея.

– Гитта, говорят, горбатого могила исправит.

– Неправильно говорят, Таннер. Плохими людьми нас делают наши поступки, и ничто иное – ни наши намерения, ни чувства. Но что такое несколько давних дурных поступков в сравнении с целой жизнью, особенно с той жизнью, которую мы можем вести теперь?

– Это справедливо лишь для немногих из нас, – возразил я.

– Кагуэлла старше, чем вы думаете, Таннер. И настоящие преступления он совершал давным-давно, когда был совсем молод. То, что я с ним, по большому счету результат его деяний.

Гитта помолчала, глядя на деревья. Я хотел попросить, чтобы она пояснила свою мысль, но не успел.

– Человек, которого я встретила, не был чудовищем. Он был жесток, склонен к насилию, опасен, но вместе с тем обладал способностью дарить любовь и принимать ее от другого человека. Он видел красоту вещей, видел зло в людях. Он не был тем, кого я рассчитывала найти. Но он оказался лучше. Не идеалом, по большому счету, но и не монстром. Я поняла, что не могу возненавидеть его с той легкостью, на которую надеялась.

– Вы надеялись возненавидеть его?

– Не только. Я надеялась убить его или передать в руки правосудия. Вместо этого…

Гитта помедлила. В джунглях снова полыхнуло и протрещал выстрел, знаменуя гибель какой-то твари.

– Я задала себе вопрос, который не приходил мне в голову раньше. Как долго нужно жить добродетельно, прежде чем сумма твоих добрых дел перевесит причиненное тобой зло? Способен ли человек просуществовать так долго?

– Не знаю, – искренне ответил я. – Допустим, Кагуэлла сейчас лучше, чем был когда-то. Но разве можно назвать его образцовым гражданином? Если вы считаете его нынешнюю жизнь добродетельной, то меня ужасает мысль о том, каким он был раньше.

– Вполне резонно, – сказала Гитта. – И не думаю, что вы смиритесь с этой мыслью.

Я пожелал ей спокойной ночи и отправился ставить палатки.

Глава двадцатая

Поздним утром, пока остальные разбирали лагерь, мы впятером двинулись назад по дороге, к тому месту, где видели дерево гамадриад. Оттуда оставалось пройти неудобным, но коротким путем через заросли до широченного комля. Я шел первым, широкими взмахами моноволоконной косы расчищая проход в зарослях.

– Оно еще больше, чем казалось с тропы, – сказал Кагуэлла. В то утро он улыбался, лицо раскраснелось – причиной воодушевления были развешенные на опушке туши. – Как по-вашему, сколько ему лет?

– Больше, чем нашим колониям, – отозвался Дитерлинг. – Думаю, лет четыреста. Если хотите узнать точнее, придется его срубить.

Он прошелся вокруг дерева, легонько постукивая по коре костяшками пальцев.

С нами были Гитта и Родригес. Они смотрели на вершину дерева, запрокинув голову и щурясь от ярких лучей солнца, которые просачивались сквозь завесу джунглей.

– Оно мне не нравится, – заметила Гитта. – А вдруг сюда…

Казалось, Дитерлинг не мог услышать ее, но ответил прежде, чем она договорила:

– Шансы на то, что сюда приползет другая змея, чертовски малы. Тем более что слияние прошло совсем недавно.

– Ты уверен? – с сомнением спросил Кагуэлла.

– Можете проверить сами.

Дитерлинг наполовину обошел дерево, и мы с трудом пробрались к нему сквозь заросли.

В сказочные довоенные годы дерево гамадриад было мечтой первых исследователей. Они ураганом носились по этой части Полуострова, и дивились чудесам нового мира, и верили, что все это будет изучено самым тщательным образом. Словно дети, которые торопливо срывают бумагу с подарка, чтобы, едва взглянув на содержимое, схватить очередной сверток. Вокруг было слишком уж много непознанного.

При более планомерном подходе вскоре бы обнаружилось, что деревья гамадриад действительно достойны самого пристального изучения, но вместо этого они просто пополнили длинный список местных диковинок. Достаточно было бы лишь понаблюдать за группой деревьев в течение нескольких лет, чтобы раскрыть тайну их происхождения. Но сделать это удалось через десятки лет после того, как разразилась война.

Деревья гамадриад встречаются редко, однако распространены почти по всему Полуострову. Они не похожи ни на что из произрастающего в местных лесах – именно этим объясняется львиная доля интереса, который они к себе привлекают. Такое дерево никогда не вымахает выше полога леса – это сорок-пятьдесят метров от поверхности земли, в зависимости от высоты соседей. По форме оно напоминает витой подсвечник, утолщенный к основанию, а у вершины образует широкий плоский зонт – нечто вроде шляпки гриба диаметром в десятки метров. Именно эти темно-зеленые «грибы» заинтересовали первых исследователей, облетавших джунгли на шаттлах «Сантьяго».

Иногда возле дерева обнаруживалась прогалина, и тогда колонисты спускались, чтобы продолжить экспедицию пешком. Биологи, которые входили в состав этих групп, пытались найти объяснение форме дерева и странной дифференциации клеток на поверхности ствола и внутри его, вдоль радиальных линий. Они быстро установили, что сердцевина дерева мертва, а живые ткани образуют относительно тонкую оболочку.

Я уже отметил некоторое сходство этих деревьев с витыми подсвечниками. Но более точной будет, пожалуй, аналогия с высоченной тонкой спиральной горкой – такие стоят в парках аттракционов. Помнится, я видел одну в Нуэва-Икике. Она стояла без дела уже который год; нежно-голубая краска шелушилась и год от года облезала. Ствол дерева имеет форму правильного конуса, обвитого от основания до вершины аккуратной спиралью, причем ее витки нигде не соприкасаются друг с другом. Эта спираль гладкая, точно полированная, и покрыта причудливым орнаментом из коричневых и зеленых фигур, поблескивающих наподобие металлической чеканки. В промежутках между витками можно разглядеть остатки такой же спирали, то ли разрушенной временем, то ли поглощенной деревом, – а иногда и более старые слои. В этих тонкостях разберется разве что опытный ботаник.

Дитерлинг определил главную спираль. У основания, там, где спираль, казалось, должна была уйти в землю наподобие корня, зияло глубокое отверстие. Он указал:

– Смотри, братишка, она пустая почти до самой вершины.

– И что это значит? – спросил Родригес.

Он умел обращаться с молодыми особями, но не разбирался в тонкостях биологического цикла этих тварей.

– Это значит, что дерево вывело потомство, – произнес Кагуэлла. – И молодняк уже покинул свой дом.

– Они прогрызают себе путь в теле собственной матери, – прокомментировал я.

Пока еще неизвестно, есть ли у гамадриад такое понятие, как пол. Не исключено, что они прогрызают себе путь в собственном отце – или в ком-то еще, не знаю. Когда закончится война, биология гамадриад увлечет тысячи исследователей.

– И какой величины они были? – поинтересовалась Гитта.

– Примерно с нашу пленницу, – указал я носком ботинка на отверстие в основании спирали. – Может, чуть меньше. Но не настолько, чтобы хотелось встретиться с ними без тяжелой артиллерии.

– А мне казалось, они слишком медлительны, чтобы представлять для нас угрозу.

– Эти особи почти взрослые, – сказал Дитерлинг. – В любом случае от гамадриады трудно убежать в зарослях.

– Но захочет ли змея нас глотать… то есть поймет ли, что мы годимся в пищу?

– Может, и не захочет, – ответил Дитерлинг. – Но это будет слабым утешением после того, как она по нас проползет.

– Хватит, – буркнул Кагуэлла, обнимая одной рукой Гитту. – Гамадриада – зверь, такой же дикий, как и любой зверь в лесу. Разумеется, он опасен для дураков, которые не знают, как с ним справиться. Но мы-то к числу этих дураков не относимся…

В зарослях позади нас затрещало. Мы испуганно обернулись, ожидая увидеть безглазую голову почти взрослой гамадриады, которая надвигается на нас с неуклонностью товарного поезда через податливую растительность, не способную остановить ее натиск.

Вместо этого мы увидели доктора Вайкуну.

Когда мы покидали лагерь, он не выразил желания присоединиться, и сейчас я задался вопросом: что заставило его передумать? Только не сочтите, что меня радовала перспектива оказаться в обществе этого вурдалака.

– В чем дело, доктор?

– Мне стало скучно, Кагуэлла.

Высоко поднимая ноги, доктор зашагал по скошенной мною траве. Его одежда, как всегда, выглядела безупречно в сравнении с нашей, на которой каждый день появлялись новые прорехи и пятна, – длинная, мышиного оттенка полевая куртка с расстегнутой спереди молнией. На шее болтались изящные очки-бинокль, а волосы были прихотливо завиты, что придавало ему вид хмурого отощавшего херувима.

– А вот и наше дерево!

Я уступил ему дорогу. Моя потная ладонь еще сжимала рукоять моноволоконной косы. Интересно, что бы случилось с этим уродом, увеличь я ненароком радиус секущей дуги? Почему-то подумалось: его мучения не искупили бы тех, что он причинил людям за многие годы своей «профессиональной деятельности».

– Экземпляр хоть куда, – заметил Кагуэлла.

– Последнее слияние, похоже, случилось пару недель назад, – сказал Дитерлинг, которого присутствие доктора смущало не больше, чем его хозяина. – Взгляните на распределение типов клеток.

Доктор вразвалочку двинулся вперед, чтобы увидеть то, о чем говорил Дитерлинг.

Тот извлек из бокового кармана своей разгрузки плоскую серую коробочку. Этот прибор, изготовленный ультра, величиной с карманную Библию, был снабжен экраном и несколькими кнопками с загадочной маркировкой. Прижав устройство боком к спирали, Дитерлинг ткнул большим пальцем в одну из кнопок. На экране появились бледно-голубые увеличенные изображения клеток. Приплюснутые цилиндрики походили на беспорядочно сваленные мешки с телами в морге.

– Здесь преимущественно эпителиальные клетки, – проговорил Дитерлинг, водя пальцем по деталям картинки. – Обратите внимание на структуру липидной мембраны. Она мягкая – и это верный признак.

– Признак чего? – спросила Гитта.

– Животной ткани. Если бы я взял препарат вашей печени, он бы не слишком отличался по структуре от этого.

Он переместил прибор к другой части спирали, чуть ближе к стволу:

– Теперь взгляните сюда. Абсолютно иные клетки, расположенные куда более упорядоченно, с ровными сросшимися стенками – это обеспечивает прочность структуры. Видите дополнительный слой по обе стороны оболочки? В ней преимущественно целлюлоза.

Он коснулся другой кнопки, и клетки стали прозрачными, наполнились какими-то туманными силуэтами, похожими на привидения.

– Видите коконовидные органеллы? Это зарождающиеся хлоропласты. А структура вроде лабиринта – эндоплазматическая сеть. Все это можно наблюдать исключительно в растительных клетках.

Гитта постучала по коре в том месте, куда Дитерлинг первый раз направлял сканер:

– Значит, здесь дерево больше напоминает животное, а там – растение?

– Разумеется, это морфологический градиент. Ствол состоит из сугубо растительных клеток – ксилемный цилиндр вокруг сердцевины. Когда змея впервые прикрепляется к дереву и оборачивается вокруг ствола, она все еще животное. Но в тех местах, где гамадриада соприкасается с деревом, ее клетки изменяются. Мы не знаем, отчего так происходит, – порождается ли этот процесс чем-то содержащимся в лимфатической системе змеи, либо дерево дает химический сигнал для начала слияния. – Дитерлинг указал туда, где спираль словно прирастала к стволу. – Такая клеточная консолидация должна занимать несколько дней. По ее окончании змея оказывается неотделимой от дерева – по сути, становится его частью. Но и в этот период она все еще остается животным.

– А что происходит с ее мозгом? – спросила Гитта.

– Он ей больше не нужен. По большому счету, и нервная система тоже – в нашем понимании.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Дитерлинг улыбнулся:

– В первую очередь молодняк поедает материнский мозг.

– Они пожирают свою мать? – ужаснулась Гитта.

Гамадриада, слившись с деревом, сама становится растением. Но это происходит лишь после того, как змея достигает зрелости и обретает способность спирально обвить ствол от земли и вплоть до зеленого полога. К тому времени новые гамадриады в ее псевдочреве уже почти сформировались.

Наше дерево наверняка перенесло несколько слияний. Возможно, настоящее дерево давно сгнило и от него остались лишь сросшиеся оболочки мертвых гамадриад. Впрочем, не исключено, что последняя присоединившаяся змея в некотором смысле все еще жива – широко расправив свой фотосинтетический капюшон на вершине дерева, упивается солнечным светом. Никто не знает, как долго змеи способны прожить в этой последней, «безмозглой», растительной фазе. Однако рано или поздно другая зрелая особь приползет к этому дереву и заявит на него свои права. Она заскользит вверх по стволу и пронзит своей головой капюшон предшественницы, а затем расправит собственный капюшон над ним. В тени, без солнечного света, капюшон быстро засохнет, а новая змея сольется с деревом и сделается почти растением. Остатки ее животной ткани пригодятся лишь для того, чтобы снабдить пищей молодняк, который появится через несколько месяцев после слияния. Некий химический сигнал разбудит новорожденных, и они прогрызут себе путь из чрева, переваривая на ходу свою мать. Сожрут мозг, затем спустятся по спирали, продолжая питаться родительским телом, пока не выйдут наружу у самой земли, – полностью сформировавшиеся, готовые охотиться молодые гамадриады.

– Тебе это кажется отвратительным, – угадал Кагуэлла мысль Гитты. – Но на Земле случаются вещи и похуже. Так называемый австралийский паук по мере созревания его потомства просто превращается в кашу. Согласись, в этом есть некая дарвинистская чистота эксперимента. Эволюция не слишком обеспокоена тем, что случается с существами, которые уже передали по наследству генетическую информацию. Ты привыкла, что взрослые животные некоторое время присматривают за потомством, воспитывая и оберегая его от хищников. Но гамадриадам чужды подобные условности. Даже только что вылупившаяся змея куда сильнее любого из местных животных, а значит, не нуждается в защите. И учиться чему-то новому незачем – все уже давно заложено. Для взрослых особей почти не существует селекционного отбора, препятствующего их гибели в момент рождения потомства. Поэтому для молодняка абсолютно логично насыщаться собственными матерями.

Пришла очередь улыбнуться и мне.

– Вы, похоже, восхищаетесь этим.

– Да разве можно не восхищаться столь безупречным процессом?

Не совсем уверен, что дальше события развивались именно так. Я смотрел на Кагуэллу, одновременно приглядывая за Гиттой. Первым начал действовать Вайкуна… или все-таки тот парень, Родригес?

Вайкуна сунул руку в карман и достал пистолет.

– Родригес, отойди в сторону! – приказал он.

Я был в полном недоумении. Родригес держал руку в кармане, словно собирался оттуда что-то вынуть. Вайкуна выразительно повел дулом пистолета:

– Я велел тебе отойти.

– Доктор, – вмешался я, – вы не желаете объяснить, с какой стати угрожаете одному из моих людей?

– С радостью объясню, Мирабель. После того, как разделаюсь с ним.

Родригес посмотрел на меня широко открытыми глазами. Он казался изумленным:

– Таннер, не знаю, что ему нужно. Я просто собрался перекусить…

Я перевел взгляд на доктора-упыря:

– Итак, доктор?

– У него в кармане нет упаковки с пайком. Он полез за пистолетом.

Что за чушь! Зачем Родригесу доставать пистолет, если у него на плече, как и у Кагуэллы, висит охотничье ружье?

Оба застыли, прожигая взглядом друг друга.

Необходимо было принять решение. Я кивнул Кагуэлле:

– Позвольте, я разберусь. Уведите Гитту подальше – мало ли начнется перестрелка. Увидимся позже, в лагере.

– Вот именно! – проскрипел Вайкуна. – Уходите прочь, пока Родригес не убил вас.

Взяв жену за руку, Кагуэлла неохотно отошел в сторону:

– Вы это серьезно, доктор?

– На мой взгляд, он вполне серьезен, – пробормотал Дитерлинг, в свою очередь потихоньку отступая.

– Итак? – повторил я, обращаясь к упырю.

Рука Вайкуны дрожала. Он стрелял плохо, однако не обязательно быть снайпером, чтобы уложить Родригеса на разделяющей их дистанции. Доктор заговорил медленно, с нарочитым спокойствием:

– Это самозванец, Таннер. Я получил сообщение из Дома Рептилий, пока вы были здесь.

Родригес покачал головой:

– Что за чепуха!

Доктор вполне мог получить сообщение из Дома Рептилий. Обычно я пристегивал браслет связи, покидая лагерь, но в то утро засуетился и забыл об этом. Поэтому сигнал из Дома не мог выйти за пределы лагеря.

Я повернулся к Родригесу:

– Вынь руку из кармана, только медленно.

– Неужели вы поверили этому подонку?!

– Я не знаю, кому верить. Но если ты говоришь правду, то в кармане у тебя действительно сандвич.

– Таннер, ей-богу, это…

– Делай, как сказано, черт побери!

– Осторожно! – прошипел Вайкуна.

Родригес вынул руку из кармана с высокомерной медлительностью, не сводя глаз с меня и Вайкуны. Двумя пальцами – большим и указательным – он сжимал нечто плоское и черное. В джунглях всегда сумерки, да и манера обращения с предметом могла создать впечатление, что это действительно пища. На миг я поддался внушению.

Но только на миг. Это был пистолет – маленькое элегантное и жестокое оружие, предназначенное для заказного убийства.

Вайкуна выстрелил. Возможно, для того, чтобы серьезно ранить стоящего напротив человека, требуется гораздо больше мастерства, чем я предполагал. Так или иначе, но пуля попала Родригесу в левое плечо, заставив его пошатнуться и вскрикнуть, но не более того. Вспышка у дула пистолета Родригеса – и доктор навзничь рухнул на землю.

Кагуэлла, стоявший на краю прогалины, скинул с плеча ружье и приготовился стрелять.

– Нет!

Я успел крикнуть, желая только одного: чтобы мой хозяин убрался как можно дальше. Но – я осознал это слишком поздно – Кагуэлла был не из тех, кто уклоняется от боя, даже если это грозит ему гибелью.

Гитта закричала, пытаясь тащить мужа за собой.

Родригес навел оружие на Кагуэллу и выстрелил…

И промахнулся. Его пуля лишь оцарапала кору стоящего рядом дерева.

Я пытался понять смысл происходящего, но на это не было времени. Пожалуй, Вайкуна прав. Все действия Родригеса в течение последних секунд подтверждали обвинения упыря… но кто, в таком случае, Родригес? Самозванец или…

– Это тебе за Арджента Рейвича, – произнес Родригес, снова целясь в Кагуэллу.

Я понял, что на сей раз он не промахнется.

Подняв моноволоконную косу, я сдвинул большим пальцем рычажок, увеличивая до максимума радиус невидимой режущей нити. Пьезоэлектрические кристаллы развернули передо мной сверхжесткий пятнадцатиметровый веер толщиной в одну молекулу.

Краем глаза Родригес уловил мое движение. И сделал ошибку – ошибку, которую мог допустить любитель, но не профессиональный убийца.

Он чуть помедлил.

Возможно, до него дошло, что случилось, – боли он не мог ощутить, поскольку невидимый резец действовал с хирургической точностью. Родригес выронил пистолет. За несколько секунд тишины у меня успело родиться сомнение: не допустил ли я той же ошибки, что и он, и удалось ли мне выдвинуть лезвие косы на необходимую длину?

Но ошибки не было.

Родригес рухнул на землю. Дважды.

– Мертв, – констатировал Дитерлинг.

Мы снова были в лагере, собрались в единственной накачанной палатке. После происшествия миновало три часа. Дитерлинг говорил, склонившись над телом доктора Вайкуны:

– Если бы я знал, как пользоваться этими вещами… – Дитерлинг разложил перед собой хирургические игрушки доктора – одна круче другой, – никак не желающие раскрывать свои зловещие секреты.

Чтобы спасти человека, пораженного оружием Родригеса, обычных медикаментов было недостаточно. Мы надеялись на волшебный сундучок, за который врач заплатил торговцам-ультра немалые деньги. Возможно, наши надежды оправдались бы, окажись эти инструменты в умелых руках. Но сейчас единственный человек, обладавший соответствующим знанием, больше всего нуждался в их применении.

– Ты сделал все, что мог, – положил я руку на плечо Дитерлингу.

Кагуэлла смотрел на труп Вайкуны с неприкрытой яростью:

– Вполне в стиле этого гада – сдохнуть в самый подходящий момент, не выполнив своей задачи! И кто теперь, черт побери, вживит змее имплантаты?

– Мне кажется, – заметил я, – сейчас ловля змей не является задачей номер один.

– Думаешь, я этого не понимаю?

– Тогда подтвердите это делом.

Он ответил на мою нахальную реплику злым взглядом, но я продолжал:

– Вайкуна мне никогда не нравился, но ради вас он пожертвовал жизнью.

– А кто, мать твою, виноват в том, что Родригес оказался предателем? Мне казалось, ты хорошо проверяешь своих рекрутов, Мирабель.

– Я проверил его.

– И что же?

– Человек, которого я убил, не мог быть Родригесом. Кажется, Вайкуна тоже говорил об этом.

Кагуэлла посмотрел на меня, точно на кусок дерьма, прилипший к подошве его ботинка, а затем молча вышел из палатки, оставив нас с Дитерлингом наедине.

– Надеюсь, у тебя есть какие-нибудь соображения по этому поводу, Таннер? – Он прикрыл простыней мертвого Вайкуну и принялся собирать идеально блестящие хирургические инструменты.

– Нет. Пока еще нет. Это действительно был Родригес… или, по крайней мере, нечто похожее на него.

– Попробуй еще раз связаться с Домом Рептилий.

Он был прав. Прошел примерно час с момента последней попытки – попытки, которая не увенчалась успехом. Скорее всего, какая-то прореха в кольце спутников связи – не исключено, что в очередной раз не обошлось без военных. Спутники таинственным образом то выходили из строя, то снова начинали работать, когда это отвечало шкурным интересам какой-нибудь из фракций.

Однако на этот раз связь заработала.

– Таннер, у вас там все в порядке?

– Да как сказать… – Я не собирался вдаваться в подробности. Сейчас мне нужно было узнать, что за сообщение получил доктор Вайкуна. – Что ты говорил насчет Родригеса?

Человека, с которым я разговаривал, звали Саути. Я знал его много лет, но никогда еще не видел таким расстроенным, как сейчас.

– Таннер, ради бога… Я надеюсь, что… Короче, мы получили предупреждение от одного из союзников Кагуэллы. Информацию о Родригесе.

– Продолжай.

– Родригес мертв! Его тело найдено в Нуэва-Сантьяго. Он был убит, затем утоплен.

– Ты уверен, что это он?

– В его досье есть образцы ДНК. Наш связной в Сантьяго провел генетический анализ клеток – полная идентичность.

– Значит, Родригес, который вернулся из Сантьяго, – кто-то другой. Я правильно понимаю?

– Да. Только это не клон. Просто наемный убийца, который перенес ряд пластических операций. Из него сделали двойника Родригеса. Изменили даже его голос и запах.

Я не спешил с ответом.

– На Окраине Неба нет специалистов столь высокого класса. Тем более таких, которые способны сотворить подобное за несколько дней. За то время, пока Родригес отсутствовал в Доме Рептилий.

– Совершенно с тобой согласен. Но это могли сделать ультра.

Что правда, то правда. Помнится, Орканья походя бахвалился перед нами мастерством, которого добились его ученые.

– Но одной пластической операцией дело не ограничилось.

– Поясни.

– Самозванец вел себя как настоящий Родригес. Он знал вещи, известные только Родригесу. И я за свои слова отвечаю. В последние дни мы часто с ним болтали.

Сказать по правде, временами в его поведении проскальзывала уклончивость… но ничего достаточно серьезного, чтобы вызвать подозрения. Он с удовольствием разговаривал со мной на любые темы.

– Думаешь, протралили Родригеса?

Саути кивнул:

– Тут поработали настоящие профессионалы. Мы не обнаружили ничего такого, что указывало бы на траление как на возможную причину смерти. Однако ультра способны на многое.

– Считаешь, они умеют записывать чужие воспоминания своим наемникам?

– Я слышал о подобных вещах, – сказал Саути. – Крошечные механизмы проникают в мозг человека и создают новые нейронные связи. Это называется эйдетическим импринтингом. Северная Коалиция применяла этот способ в учебных целях, но ничего хорошего в конечном счете не получилось. Впрочем, если тут приложили руку ультра…

– Для них это детская забава. В общем, убийца получил память Родригеса, но дело этим явно не ограничилось. Он изменился. Он стал Родригесом. Почти.

– Поэтому он и вел себя так убедительно. Хотя эти новые структуры памяти вряд ли могут быть прочными. Рано или поздно исходная личность должна взять свое. Но к тому времени Родригес успевал завоевать твое доверие.

Саути был прав: только в последние день-два уклончивость Родригеса казалась мне странной. Может быть, именно в это время личность убийцы стала проступать сквозь маскировочный покров ложной памяти?

– Что ж, ему это удалось на славу, – вздохнул я. – Если бы Вайкуна нас не предупредил…

И я рассказал Саути о том, что случилось у дерева гамадриад.

– Привезите тела, – попросил Саути. – Хочу взглянуть, насколько хорошо им удалось замаскировать своего парня. Что это, банальная хирургия или они попытались заменить его ДНК?

– Думаешь, они бы пошли на такую мороку?

– В этом-то все и дело, Таннер. Стоит обратиться к нужным людям – и никакой мороки.

– Насколько мне известно, сейчас на орбите планеты находится только одна группа ультра.

– Да. Я почти уверен, что здесь не обошлось без Орканьи и его компании. Если не ошибаюсь, ты с ними встречался? Как думаешь, им можно доверять?

– Это ультра, – ответил я многозначительно. – Я не могу относиться к ним как к обычным партнерам Кагуэллы. Впрочем, это не значит, что их надо автоматически записывать в предатели.

– А какой им прок хранить наши секреты?

Тут до меня дошло, что я не удосужился задать себе этот вопрос. Я сделал ошибку, отнесясь к Орканье так же, как к любому деловому партнеру Кагуэллы – партнеру, с которым не исключено дальнейшее сотрудничество. А если экипаж Орканьи не намерен возвращаться на Окраину Неба в ближайшие лет десять, а может, и сто? И что им мешает сжечь за собой все мосты?

– Орканья мог не знать, что убийцу пошлют к нам, – пробормотал я. – Представь себе: некто, связанный с Рейвичем, просто представил им парня, которому необходимо было изменить внешность, а затем другого, чью память требовалось перенести первому…

– И ты полагаешь, что Орканье не пришло в голову задать пару вопросов?

– Не знаю, – отозвался я.

Аргумент был откровенно слаб.

Саути вздохнул. Я знал, о чем он думает. Я думал о том же самом.

– Таннер, по-моему, впредь нам нужно действовать очень осторожно.

– Во всем этом есть как минимум один положительный момент, – заметил я. – Доктор убит, и Кагуэлле придется забыть об охоте на змей. Правда, до него это еще не дошло.

Саути растянул губы в улыбке:

– Мы уже наполовину выкопали новую яму.

– На твоем месте я бы не стал надрываться и подождал возвращения Кагуэллы.

Я замолчал и сверился с картой, по которой ползла мигающая точка, отмечая путь Рейвича.

– Вечером разобьем лагерь примерно в шестидесяти километрах к северу отсюда. А завтра тронемся в обратный путь.

– Решили устроить засаду нынче ночью?

В связи со смертью Родригеса и доктора у нас было маловато народу, чтобы осуществить эту затею. Но достаточно, чтобы почти с гарантией одержать победу за счет численного преимущества.

– Завтра утром. Рейвич должен попасть в нашу ловушку за два часа до полудня. Если будет продвигаться с прежней скоростью.

– Удачи, Таннер.

Я кивнул и прервал связь.

Выбравшись из палатки, я увидел Кагуэллу и доложил ему обо всем, что узнал от Саути. Кагуэлла успел немного остыть после нашего разговора. Люди в лагере суетились, заканчивая сборы. Хозяин снял с пояса черный кожаный патронташ с множеством карманчиков для патронов, магазинов и прочих предметов, необходимых охотнику, перекинул его через плечо и застегнул.

– Значит, им по зубам даже пересадка памяти?

– Не уверен, что внедренная память устойчива. Но в том, что они смогли протралить Родригеса достаточно глубоко, я не сомневаюсь. У этого типа оказалось достаточно сведений, чтобы не вызывать у нас подозрений. Кстати, вас не удивляет, что они смогли столь убедительно изменить его внешность?

Он помедлил, затем неохотно ответил:

– Мне известно, что они… могут делать определенные изменения.

Иногда казалось, что я знаю Кагуэллу, как никто другой. Временами мы были почти как братья. Я отдавал себе отчет, что в порыве вдохновения он способен на фантастические проявления жестокости, превосходящие любые мои замыслы. Самому мне жестокие поступки давались нелегко – подобно усердному музыканту, от природы не способному творить с виртуозной легкостью гения, я, можно сказать, возмещал нехватку таланта трудолюбием. Но мы видели ситуацию схожим образом, судили о людях с одинаковым цинизмом и обладали врожденным умением пользоваться оружием. Однако порой – как в этот момент – возникало такое чувство, будто я встретил Кагуэллу впервые, и думалось, что он никогда не поделится своими бессчетными тайнами. Я вспомнил свой давешний разговор с Гиттой. Она дала понять: все, что я знал о Кагуэлле, лишь верхушка айсберга.

Через час мы тронулись. Вайкуна и обе половинки тела Родригеса были помещены в гробы-холодильники и погружены в машину, которая шла последней. До сих пор эти ударопрочные контейнеры служили для хранения пайков. Как и следовало ожидать, наша экспедиция перестала быть развлекательной поездкой. Разумеется, я и не считал ее таковой в отличие от Кагуэллы. Теперь, наблюдая, как он стоит на тропе и всматривается в даль и как вздуваются при этом мышцы на его шее, я почти физически ощущал его напряжение. Рейвич был совсем близко.

– Извини, что наехал на тебя, Таннер, – сказал Кагуэлла позже, когда мы остановились, чтобы починить турбину.

– Я бы все равно поступил так, как поступил.

– Но разве дело в этом? Я доверяю тебе, как брату. Доверял и раньше, и сейчас. Ты спас всех нас, когда убил Родригеса.

Впереди, над дорогой, порхала какая-то зеленая тварь с кожистыми крыльями.

– Я не могу называть этого гада Родригесом. Настоящий Родригес был хорошим парнем.

– Конечно… я выразился коротко, но не точно. Ты уверен, что у нас не появятся новые самозванцы?

Я немного подумал.

– Мы от этого не застрахованы… хотя маловероятно. Родригес вернулся из поездки. Больше никто из нас не покидал Дом Рептилий в последние несколько недель. Не считая, разумеется, вас и меня – мы навещали Орканью. Но себя, думаю, заподозрить трудно. Еще Вайкуна, но с него подозрения снимаются… можно сказать, автоматически.

– Хорошо. Еще один вопрос… – Он сделал паузу и подозрительно покосился на своих людей, которые не слишком профессионально молотили по какому-то механизму под капотом машины. – Тебе не кажется, что на самом деле это мог быть Рейвич?

– Двойник Родригеса?

Кагуэлла кивнул:

– Ведь он говорил, что со мной поквитается.

– Возможно… но мне сдается, что Рейвич идет с основным отрядом. Орканья сказал нам то же самое. Возможно, самозванец рассчитывал побыть с нами, не раскрываясь, пока не появятся остальные.

– И все-таки это мог быть Рейвич.

– Едва ли. Разве что ультра оказались еще умнее, чем мы думали. У Рейвича и Родригеса совершенно разные конституции организма. Я могу поверить, что парню изменили лицо, но вряд ли хватило бы времени переделать скелет и мускулатуру – за несколько дней тут не управишься. А потом еще и перепрограммировать координацию движений, чтобы он не стукался о потолок. Нет, они подобрали наемника, который сложен примерно так же, как Родригес.

– А он не мог предупредить Рейвича?

– Возможно. Но похоже на то, что Рейвич не принял предостережения всерьез. Сигналы от оружия продолжают двигаться к нам с обычной скоростью.

– Значит, по большому счету ничего не изменилось?

– По большому счету – не изменилось, – согласился я, но мы оба не слишком в это верили.

Вскоре, вопреки стараниям наших бойцов, турбина вновь запела, и мы отправились дальше. Я всегда серьезно относился к вопросу безопасности экспедиции, но теперь удвоил свои усилия и отдал новые распоряжения. Отныне никто не должен был выходить за пределы лагеря в одиночку и без оружия. Впрочем, это не относилось к Кагуэлле, он даже под угрозой смерти не отказался бы от своих ночных вылазок.

Лагерь, который нам предстояло разбить этим вечером, должен был играть роль базы в нашей операции, поэтому я не пожалел времени и нашел оптимальное место для размещения палаток. Стоянка не должна просматриваться с дороги и при этом должна находиться достаточно близко, чтобы с нее можно было атаковать группу Рейвича. Не хотелось бы оказаться слишком далеко от склада боеприпасов. Значит, палатки следует разместить между деревьями, не более чем в пятидесяти-шестидесяти метрах от дороги. До наступления ночи мы могли выкосить стратегически важные участки, чтобы растительность не мешала стрелять из подлеска, и подготовить пути для отступления на тот случай, если люди Рейвича начнут подавлять нас ответным огнем. А позволит время, так мы расставим ловушки или мины вдоль других, более очевидных путей отхода.

В ту минуту, когда я мысленно чертил перед собой карту, нанося на нее скрещенные линии смерти, на просеке показалась змея.

Я почти перестал следить за дорогой, и только резкий оклик Кагуэллы заставил меня сообразить, что происходит нечто неладное.

– Стой! – скомандовал он, и наши машины шлепнулись брюхом оземь.

Метрах в двухстах впереди, там, где дорога уходила за поворот, из зеленой завесы высунулась гамадриада. Над бледной башкой тошнотворного зеленоватого цвета нависали оливковые складки светочувствительного капюшона – он напоминал раздувшийся капюшон королевской кобры. Змея пересекала дорогу справа налево – она ползла к морю.

– Почти взрослая, – заметил Дитерлинг, словно речь шла о жужелице, шлепнувшейся на лобовое стекло.

Голова гамадриады была немногим меньше нашей машины. За ней уже показались первые несколько метров извивающегося тела. Шкуру покрывал узор, такой же как я видел на спирали, обвивающей дерево гамадриад, – совсем как у обычной змеи.

– По-твоему, сколько в ней метров? – поинтересовался я.

– Тридцать – тридцать пять. Я видел и покрупнее. Если не ошибаюсь, в семьдесят первом году мне попалась шестидесятиметровая. Но эта тварь уже почти взрослая. Если она сможет найти дерево подходящей высоты, которое достигает полога, то, вероятно, вступит в слияние.

Голова достигла кустов на другой стороне просеки. Тварь медленно ползла мимо нас.

– Подъезжай поближе, – произнес Кагуэлла.

– Вы уверены? – возразил я. – Здесь мы в безопасности, она скоро уберется. У нее нет инстинкта самосохранения, но вдруг она решит, что мы годимся в пищу? Вы точно хотите рискнуть?

– Ближе, – повторил он.

Я завел турбину, выставил минимальные обороты – так, чтобы машина только приподнялась над землей, – и немного подал ее вперед. Считается, что у гамадриад нет органов слуха, но вибрации почвы – совсем другое дело. А если змея, почувствовав отраженную от земли дрожь воздушной подушки, решит, что приближается добыча?

Пересекая дорогу, гамадриада постоянно держала переднюю часть тела приподнятой над землей. Движения огромной твари были медленными и плавными. Ничто не говорило о том, что она заметила наше присутствие. Возможно, Дитерлинг прав: змея занята поисками подходящего дерева, вокруг которого можно обвиться, чтобы забыть об изнурительном «шевелении мозгами» и необходимости куда-то двигаться.

Теперь ее отделяло от нас метров пятьдесят.

– Стой, – проговорил Кагуэлла.

На этот раз я повиновался охотно. Когда я обернулся, он уже выпрыгивал из машины. Теперь мы слышали непрестанный низкий гул, с которым рептилия проталкивала свое тело сквозь заросли. Никакое животное не могло издавать подобных звуков. Больше всего это напоминало грохот танка, сминающего все на своем пути.

Кагуэлла обогнул машину и извлек из багажника с оружием свой арбалет.

– О нет… – вырвалось у меня, но было слишком поздно.

Он уже вставлял в арбалет ампулу с транквилизатором, рассчитанную на тридцатиметровую взрослую особь. По большому счету эта штука только изображала из себя оружие, но для данной задачи она вполне подходила. Для того чтобы обездвижить взрослую змею, необходима огромная доза транквилизатора. Наши ружья просто не предназначались для подобной цели в отличие от арбалета, из которого можно стрелять массивными ампулами. Что касается очевидных его недостатков – ограниченной дистанции и точности, – они едва ли имеют значение, когда имеешь дело с глухой и слепой тридцатиметровой тварью, которая покрывает длину своего тела за минуту.

– Заткнись, Таннер! – рявкнул Кагуэлла. – Я приехал сюда не для того, чтобы полюбоваться на эту красотку и убраться восвояси.

– Вайкуна мертв, некому вживить ей имплантаты.

Я просто сотрясал воздух. Кагуэлла, с арбалетом в руке, пошел по дороге, и могучие мышцы на его спине, облепленной потной рубахой и перетянутой патронташем, так и перекатывались.

– Таннер, – сказала Гитта, – остановите его, пока не поздно.

– Там неопасно…

Я солгал. Имей мы дело с молодой гамадриадой, он действительно ничем бы не рисковал, но поведение взрослых змей изучено недостаточно. Выругавшись, я открыл дверцу со своей стороны, трусцой пробежал к багажнику и снял с держателя лучевик, убедился, что заряд батареи на максимуме, и бросился за Кагуэллой. Услышав мои шаги, хозяин раздраженно оглянулся:

– Мирабель! Отправляйся в машину, к чертовой матери! Не хочу, чтобы кто-нибудь испортил мне удовольствие!

– Буду держаться в стороне, – пообещал я.

Голова гамадриады исчезла в лесу. Теперь дорогу пересекало лишь тело, изогнутое элегантной дугой. Я стоял достаточно близко, чтобы услышать оглушительный шум, который она производила, – треск веток, ломающихся под ее весом, и ровное шуршание сухой кожи о древесную кору.

И точно такие же звуки доносились с другой стороны. Вначале мой разум лениво отмахивался от очевидного и восхищался акустическими эффектами джунглей. Я все еще пребывал в оцепенении, когда справа от меня зеленый полог пробила голова второй змеи. Она ползла так же медленно – полметра в секунду, но была гораздо ближе, отчего ее движения казались куда более энергичными. Она была не такой громадиной, но по любым меркам – настоящее чудовище. Мне вспомнился неприятный факт из биологии гамадриад: чем мельче змея, тем быстрее способна двигаться.

Вскоре клиновидная голова змеи, украшенная капюшоном, застыла в нескольких метрах надо мной. Безглазая, она, казалось, парила на фоне неба подобно жуткому воздушному змею, украшенному могучим хвостом.

Ни разу за все время военной службы меня не парализовало страхом. И всегда было интересно, что чувствует при этом человек. Теперь я познакомился с этим явлением на собственном опыте. Рефлекс бегства от опасности не был полностью отделен от воли: частица моего разума сознавала, что бежать не менее опасно, чем застыть истуканом. Пока змея не выбрала цель, она слепа. Но это не мешает ей прекрасно различать перепады температуры и запахи. Несомненно, гадина знала, что я стою под ней, иначе бы не остановилась.

Что делать?

Подстрелить ее? Но опыт подсказывал, что лазерное ружье – не лучший помощник в данной ситуации. Несколько отверстий диаметром с карандаш не причинят змее серьезного вреда. Бить в особые точки, в органы, выполняющие роль мозга, тоже бессмысленно. По большому счету у нее и мозга-то нет, нельзя же назвать таковым крошечный клубок нейронов, который поедают, появившись на свет, новорожденные змеи. Лазер бьет импульсами, слишком короткими, чтобы действовать им как мечом. Куда больше пользы было бы от косы, что обезвредила двойника Родригеса.

– Таннер, стой на месте. Она нацелилась на тебя.

Краем глаза, не рискуя повернуть голову, я увидел Кагуэллу, который крался ко мне – пригибаясь, прижимая к плечу арбалет и щурясь в прицел.

– Вряд ли это заставит ее убраться, – пробормотал я еле слышно.

– Еще как заставит, – отозвался он театральным шепотом. – Доза рассчитана на первую змею. Эта тварь не длиннее пятнадцати метров… то есть двенадцать процентов от первоначального объема… Значит, доза будет примерно восьмикратной.

Кагуэлла смолк и остановился. Он подошел на расстояние выстрела.

Гигантская голова покачивалась надо мной, точно колеблемая ветерком. Возможно, эта тварь по-прежнему намеревалась преследовать своего сородича, но проигнорировать предмет, который, возможно, годился в пищу, она не могла. Не исключено, что она уже несколько месяцев не ела. Дитерлинг говорил, что перед слиянием гамадриаде необходимо наесться. Быть может, эта особь слишком мала, чтобы обвиться вокруг дерева, но нет оснований предполагать, что она не голодна.

Изо всех сил стараясь не делать резких движений, я поднял предохранитель и почувствовал, как оружие дрогнуло. Энергия с чуть слышным, но усиливающимся гулом наполнила батареи разрядника.

Голова змеи качнулась в мою сторону, привлеченная звуком.

– Оружие готово к боевому применению, – бодро доложил лучевик.

Гамадриада широко распахнула пасть. На пунцовом треугольном нёбе мерцали злобные глаза.

И я выстрелил прямо туда.

Голова тяжело врезалась в землю в нескольких шагах от меня. Бросок был бы точнее, если бы не импульс лазера. Разгневанная рептилия снова поднялась и широко разинула пасть, издавая утробный рев. На меня пахнуло смрадом, точно с поля, усеянного трупами. Я торопливо выпустил десять разрядов, стробоскопической очередью оставив десяток черных кратеров в нёбной кости змеи. И заметил, как на ее затылке появились выходные отверстия шириной с палец. Я ослепил змею.

Но ей удалось запомнить – хотя бы приблизительно, – где я стоял. Новый бросок; я отскочил, едва удержавшись на ногах, и одновременно в воздухе сверкнул металлический стержень. Я услышал, как звякнула тетива арбалета.

Ампула вошла в шею змеи, мгновенно выбросив дозу транквилизатора.

– Таннер! В сторону, мать твою!

Мой хозяин извлек из патронташа новую ампулу и, натянув тетиву, опустил ее на ложе. Через миг снаряд присоединился к собрату, торчащему из шеи рептилии. Содержимое было рассчитано на взрослую особь, то есть в шестнадцать раз превышало дозу, необходимую для временного усыпления нашей противницы, конечно, если мы не ошиблись в расчетах.

Непосредственная опасность миновала, я приготовился стрелять и понял, что проблем у нас прибавилось.

– Кагуэлла! – окликнул я.

Хозяин заметил, что я смотрю через его плечо, – он обернулся и застыл, не дотянувшись до очередной ампулы.

Первая змея изогнулась петлей, и ее голова показалась слева от дороги, всего в двадцати метрах от Кагуэллы.

– Сигнал бедствия получен, – пробормотал он.

До сих пор мы даже не подозревали, что змеи способны обмениваться сигналами. Но похоже, он был прав: раны, нанесенные мною молодой змее, привлекли внимание старшей, и теперь Кагуэлла оказался между двумя гамадриадами.

Однако младшая змея уже вышла из игры.

В этом не было ничего неожиданного. Перед нами как будто терпел крушение дирижабль: шея уже не могла удерживать голову, и та неумолимо клонилась к земле.

Что-то опустилось мне на плечо.

– Отойди-ка в сторонку, братишка, – сказал Дитерлинг.

Я покинул машину как будто целую вечность назад, но на самом деле прошло лишь полминуты. Дитерлинг стоял у меня за спиной, но все это время казалось, что рядом нет никого, кроме Кагуэллы и змей.

Я взглянул на оружие, которое держал в руках Дитерлинг. Пожалуй, для наших проблем это то, что надо.

– Милая вещица, – похвалил я.

– Просто хороший рабочий инструмент.

Он метнулся мимо меня, вскидывая к плечу вороненую базуку, снятую с оружейного кронштейна. Ее приклад был украшен рельефным изображением скорпиона, огромный полукруглый магазин торчал асимметрично, точно сбитый набок. Перед лицом Дитерлинга с тихим жужжанием поднялся экран целеуказателя, пестрящий колонками информации и прицельными схемами. Смахнув экран в сторону, Дитерлинг быстро оглянулся и, убедившись, что меня не заденет пламенем отдачи, нажал на спуск.

В толстой туше первой змеи образовалась дымящаяся дыра, похожая на тоннель. Хлюпая сапогами по мерзкой красной жиже, Дитерлинг зашагал вперед.

Тем временем Кагуэлла влепил в нее последнюю ампулу. Теперь у него оставались только заряды с малыми дозами, предназначенными для мелкой дичи. Казалось, рептилия даже не заметила, что в нее стреляли. Я слышал, у этих тварей всего несколько болевых рецепторов на всем теле.

Когда Дитерлинг подошел к взрослой гамадриаде, его сапоги были красными по колено. Змея приближалась, ее голова была уже метрах в десяти от охотников.

Они коротко пожали друг другу руки и обменялись оружием.

Повернувшись спиной к Кагуэлле, Дитерлинг спокойно зашагал назад ко мне. Он нес ненужный более арбалет на полусогнутой руке.

Кагуэлла вскинул базуку. То, что он сделал, относилось к категории «нанесение невосполнимого ущерба».

Зрелище было не из приятных. Хозяин включил режим стрельбы очередями, и мини-ракеты вылетали из ствола дважды в секунду. Он методично разделывался со змеей, точно садовник, подрезающий куст. Первым делом сшиб голову. Но даже после того, как от башки остались красные лохмотья, тварь продолжала двигаться. Очевидно, потеря мозга не была для нее серьезным увечьем. Шорох, сопровождающий ее скольжение, не прервался ни на миг.

Поэтому Кагуэлла продолжал стрелять.

Он стоял на месте, расставив ноги и всаживая ракету за ракетой в рану. Деревья вокруг были облеплены кровью и кусками внутренностей. Но змея продолжала ползти вперед, хотя между ее головой и хвостом уже не оставалось живого места. Только в считаных метрах от стрелка гигантская рептилия наконец подергалась в конвульсиях и замерла на земле. Кагуэлла всадил в нее для верности последнюю ракету, затем повернулся и зашагал ко мне той же неспешной походкой, что и Дитерлинг.

Вблизи я заметил, что его рубаха покрыта красной пленкой, а на лицо как будто нанесен тончайший слой румян. Он отдал мне базуку. Я поставил оружие на предохранитель, хотя в этом не было нужды: магазин опустел совершенно.

Вернувшись к машине, я открыл контейнер с боеприпасами, заменил магазин и закрепил базуку на стойке рядом с остальным оружием. Кагуэлла выжидающе смотрел на меня – но что я мог ему сказать? Не хотелось поздравлять его с удачной охотой. Если не брать в расчет выдержку и физическую силу, необходимую для удержания базуки, любой ребенок мог бы расправиться со змеей точно таким же образом.

Вместо этого я поглядел на двух зверски убитых тварей, лежащих поперек нашей тропы и совершенно не похожих на то, чем они были минуту назад.

– Не думаю, что помощь Вайкуны была бы необходима, – заметил я.

Он посмотрел на меня, затем качнул головой, словно досадуя на мою ошибку, из-за которой пришлось спасать мне жизнь, упуская шанс поймать добычу, а заодно признавая правдивость моих слов.

– Поехали, Таннер, – сказал он.

В ту же ночь мы разбили лагерь и устроили засаду.

Судя по данным Орканьи, отряд Рейвича находился в тридцати километрах к северу от нашей позиции и продвигался на юг все в том же спокойном темпе. Создавалось впечатление, что он не отдыхал ни днем ни ночью в отличие от нас. Но поскольку в среднем он двигался чуть медленнее, чем мы, расстояние между нами почти не сокращалось. Сейчас нас разделяла река, которую надо было пересекать вброд, но, если Рейвич не наделает серьезных ошибок и не решит расположиться на ночлег, к рассвету он будет на дороге в пяти километрах от нас.

Мы установили надувные палатки, на этот раз укутав каждую оболочкой из камуфляжной ткани. Теперь мы находились в самом сердце ареала обитания гамадриад, поэтому я не поленился установить дальнодействующие датчики, температурные и акустические. Они должны сработать, если к нам вздумает приблизиться взрослая особь средней величины. Молодняк – дело другое, но он хотя бы не разнесет наш лагерь. Дитерлинг осмотрел все деревья в округе и подтвердил, что ни одно из них за последнее время не выпускало молодых гамадриад.

– Лучше побеспокоиться насчет других местных хищников, – сказал он, встретив нас с Кагуэллой около одной из палаток. – Здесь кто только не водится!

– Возможно, змеи размножаются в определенное время года, – предположил Кагуэлла. – Надо будет это учесть, когда снова отправимся на охоту. И уж тогда-то мы спланируем все как следует.

Я недовольно взглянул на хозяина:

– Все еще хотите повозиться с игрушками Вайкуны?

– Почему бы не отдать дань памяти нашему славному доктору? Ему бы это понравилось.

– Как знать. – Я подумал о змеях, которых злая судьба вынудила оказаться на нашем пути. – Вообще-то, мы сами чуть не отправились в мир иной.

– В учебниках не говорится, что гамадриады мигрируют парами.

– Хотите сказать, что добросовестно учите уроки? И как, польза есть?

– Мы выбрались из большого дерьма, Таннер, и это не твоя заслуга. – Хозяин бросил на меня строгий взгляд, потом кивком указал на Дитерлинга. – Вот он хотя бы знал, какое оружие нам нужно.

– Базука? – уточнил я. – Ну да, ну да. Убойная штуковина. Но я бы не назвал это охотой.

– Тут ты прав, – согласился Кагуэлла. Его настроение менялось непредсказуемо. – Ты тоже неплохо поработал. – Он положил руку мне на плечо. – Мы получили ценный опыт. Приедем сюда снова – пригодится.

Я видел, что Кагуэлла абсолютно серьезен. Он твердо решил заполучить почти взрослую гамадриаду.

– Чудесно. – Я резким движением высвободил плечо. – Но только в следующий раз я доверю руководить экспедицией Дитерлингу. А сам останусь в Доме Рептилий и буду выполнять работу, за которую вы мне платите.

– Я плачу за то, чтобы ты был здесь, – сказал Кагуэлла.

– Да. За то, чтобы прикончил Рейвича. Но отстрел гигантских змей не входит в условия моего контракта, насколько мне известно.

Он вздохнул:

– Рейвич по-прежнему наша главная цель, Таннер.

– В самом деле?

– Разумеется. Все остальное просто… бутафория.

Он кивнул и исчез в своей палатке.

– Послушай, братишка… – пробормотал Дитерлинг.

– Я знаю. Тебе незачем извиняться. Ты был прав, что схватил базуку, а я ошибся.

Дитерлинг кивнул и отправился к стойке, чтобы выбрать лучевик. Проверил прицел, повесил оружие за спину.

– Куда ты идешь?

– Проверю еще разок территорию.

Я заметил, что инфракрасные очки-бинокль он не взял.

– Уже темнеет, Мигуэль. – Я кивком указал на свои очки, лежащие на столе рядом с картой, где были отмечены перемещения Рейвича.

Но Мигуэль Дитерлинг лишь улыбнулся и отвернулся.

Позже, гораздо позже, уже после того, как я установил примерно половину ловушек (остальными решил заняться на рассвете, чтобы они не создавали проблем нам самим), Кагуэлла позвал меня к себе в палатку.

– Да? – осведомился я, ожидая очередного приказа.

– Мне нужен противник.

Я увидел подготовленную к партии шахматную доску на складном столике, рядом стулья с брезентовыми спинками и пожал плечами. Шахматист я совсем неплохой, но не сказать что заядлый. Эта игра входила в число обязанностей, которыми не стоит пренебрегать.

А еще не стоит в ней выигрывать.

Кагуэлла навис над столиком. Он был экипирован по-боевому: крест-накрест патронташи, пояс с целым арсеналом кинжалов и метательных ножей, на шее брелок с дельфином. Когда его рука потянулась к доске, мне вспомнились генералы былых времен, расставлявшие флажки и фигурки танков и пехотинцев на широченном песочном макете местности. На лице шефа застыло безмятежное спокойствие, зеленоватое сияние электрических ламп странным образом отражалось в его глазах – как будто эти глаза вносили свою долю в освещение.

Все это время Гитта находилась с нами. Иногда она подливала мужу «Писко», но редко произносила хоть слово.

На этот раз партия выдалась непростая из-за необходимости постоянно прибегать к тактическим уловкам. Я смыслил в шахматах побольше Кагуэллы, но ему не очень нравилось проигрывать. С другой стороны, он был достаточно умен и мог обнаружить, что противник играет не в полную силу. Так что мне приходилось удовлетворять его самолюбие на обоих фронтах. Я действовал жестко, загоняя Кагуэллу в угол, но непременно создавал в своей позиции слабое место – нечто едва уловимое, но чреватое сокрушительным поражением. И в тот момент, когда положение казалось для него безнадежным, я позволял увидеть эту слабину, подобную тончайшей трещине на гладкой поверхности. Впрочем, иногда он не замечал подсказки, и тогда ничего не оставалось, как допустить его поражение. В этой ситуации мне приходилось делать вид, что победа была вырвана почти чудом. «Снова ты побил меня, Таннер». – «Но и вы заставили меня попотеть. Иногда и мне улыбается победа».

Гитта бесшумно появилась рядом с мужем и капнула ему в рюмку спиртного.

– Таннер всегда играет хорошо, – заметила она, пристально глядя на меня. – Он достойный противник, и ты это знаешь.

– Стараюсь, – пожал плечами я.

Кагуэлла смахнул фигуры с доски, словно в приступе раздражения, но его голос оставался спокойным.

– Еще разок?

– Почему бы и нет? – устало отозвался я, понимая, что теперь мне обязательно придется продуть.

Партия была закончена. Мы с Кагуэллой допили «Писко», затем обсудили план операции, хотя уже делали это десятки раз и как будто предусмотрели любые мелочи. Это уже стало чем-то вроде ритуала, который мне порядком надоел. Напоследок проверили оружие, и Кагуэлла проговорил мне на ухо:

– Я ненадолго выйду, Таннер. Хочу потренироваться в последний раз. Позаботься, чтобы меня не беспокоили.

– Рейвич может заметить вспышки.

– Погода портится. Он решит, что это молнии.

Я кивнул, но настоял на личной проверке его оружия, прежде чем позволил ему уйти. Не взяв с собой фонаря, повесив за плечо небольшой лучевик, он шагнул в темноту и вскоре исчез из виду. Ночь была темная. Я надеялся, что ему знакомы окрестности нашей поляны. Как и Дитерлинг, Кагуэлла был уверен, что весьма неплохо видит в темноте.

Прошло несколько минут, и я услышал голос лучевика. Раздавалось несколько выстрелов с интервалом в секунду-другую, потом следовала долгая пауза – Кагуэлла регулировал оружие или выбирал новую цель. Каждый выстрел освещал верхушки деревьев ослепительной вспышкой, вспугивая крылатых обитателей леса, и они черными пятнами метались на фоне звездного неба. Потом я увидел еще одно пятно, до того большое, что заслонило рой звезд на западе. Это была гроза, предсказанная Кагуэллой. Она подкралась с океана, готовая обрушить на Полуостров ливень. Словно в подтверждение моей догадки, теплый неподвижный воздух отяжелел, а по верхушкам деревьев пробежал ветер.

Я вернулся в палатку и нашел фонарь, а потом зашагал по тропе, которую выбрал мой хозяин, – там, точно маяк в ночи, полыхало его ружье. Пробираться через заросли было небезопасно, но скоро я вышел на небольшую поляну, где уже несколько минут упражнялся в стрельбе Кагуэлла. Я махнул в его сторону фонарем, объявляя о своем присутствии.

– Просил же не мешать, – буркнул он, не опуская лучевика.

– Гроза идет. Я боялся, что вы ее не заметите, пока не хлынет, а тогда будет трудно найти дорогу в лагерь.

– Разве я не говорил тебе, что погода портится? – возразил Кагуэлла, не поворачиваясь ко мне, – он был слишком увлечен стрельбой.

Лазерные импульсы вспарывали темноту, устремляясь к невидимым целям и, как я заметил, находя их с безукоризненной точностью. Время от времени хозяин менял позу или перезаряжал оружие.

– Да вообще-то, поздно уже. Нужно поспать. Если Рейвич где-нибудь застрянет, завтрашний день будет долгим. Вам понадобятся силы.

– Ты прав на все сто, – согласился он, выдержав подобающую паузу. – Просто хочу убедиться, что сумею изувечить этого гада.

– Изувечить? А я думал, мы его ликвидируем, и дело с концом.

– И какой в этом смысл?

Я шагнул к Кагуэлле:

– Убить его – это одно. Наверняка он хочет убить вас, так что намерение покончить с ним не лишено смысла. Но искалечить? Чем он заслужил подобную ненависть?

Кагуэлла снова прицелился и пальнул.

– А кто сказал, что ее нужно заслужить?

Резким движением он перевел приклад и прицел в нерабочий режим и повесил оружие за спину, где оно казалось частью хлипкой корабельной оснастки, случайно прицепившейся к китовой туше.

Мы возвращались молча. Беременная молниями туча вздымалась над нами подобно скале из обсидиана. Когда мы достигли лагеря, первые капли дождя уже провалились сквозь кроны деревьев. Проверив, надежно ли укрыто от непогоды оружие, и включив выставленные по периметру датчики, которые должны были оповестить нас о вторжении, мы спрятались в своих герметичных палатках. Дождь забарабанил по материи, словно нетерпеливые пальцы по столешнице; где-то на юге прокатился гром. Все было готово. Мы улеглись в походные койки, чтобы отдохнуть, прежде чем отправимся на поиски нашего недруга.

– Выспись как следует, – посоветовал напоследок Кагуэлла, просунув голову в мою палатку. – Завтра будет драка.

Было еще темно, буря не утихала. Я проснулся и прислушался к дроби, которую отбивал дождь по натянутой ткани палатки.

Что-то встревожило меня настолько, что я проснулся. Иногда такое случается. Мозг трудится над проблемой, которая кажется очень сложной при свете дня, – трудится, пока не найдет ключ к решению. Именно таким образом я расставлял самые изощренные ловушки в Доме Рептилий – воображал себя диверсантом, затем придумывал способ обойти преграду, которая казалась абсолютно надежной. С этим ощущением я и проснулся, словно мне вдруг открылось очевидное: я по самонадеянности допустил ужасную ошибку. Но в первую минуту я не мог вспомнить подробности сна, не мог понять, что за тайну открыло мне прилежное подсознание.

Через секунду я понял: на нас напали.

– Нет… – пробормотал я.

Но было слишком поздно.

Одна из непреложных истин войны, которые мне в свое время пришлось усвоить, заключается в том, что большинство стереотипов не слишком далеки от реальности. Война состоит из скучных, бедных событиями сцен, перемежаемых пронзительными интерлюдиями, которые и принято называть военными действиями. Во время этих интерлюдий события сменяются с головокружительной быстротой. А само время при этом растягивается, как во сне, и каждый миг клеймом выжигается в памяти. Особенно в такой жестокой, острой ситуации, как засада.

Нет, никакого предупреждения не было. Возможно, что-то потревожило мой разум, точно сторожевая нить, и вырвало меня из сна – понимание того, что на нас напали, понимание собственной ошибки. Быть может, сработал датчик на периметре, хрустнула ветка под ногой или закричал напуганный зверь.

Это не имело значения.

Нас было восемь, их трое, но они положили нас с безжалостной легкостью. Все трое были с головы до пят упакованы в бронированные костюмы-хамелеоны, способные менять не только цвет, но и форму, и текстуру. Разумеется, о таких доспехах местные ополченцы могли только мечтать. Либо обратиться за помощью к ультра – больше никто не продал бы им подобную технику или технологию. Значит, я не ошибся: Рейвич тоже сносился с экипажем субсветовика. Возможно, щедро заплатил, чтобы ультра обманули Кагуэллу, предоставив ложную информацию о местонахождении отряда. Кстати, не исключено, что именно эта догадка, родившаяся в моем полуспящем сознании, стала причиной пробуждения.

Конечно, Рейвич мог разделить свои силы. Одна группа двигалась на юг в тридцати километрах к северу от нас, с меченым вооружением, под контролем Орканьи. Мы решили, что это единственный отряд. А если существовал второй, который шел впереди? Его бойцы были легко вооружены, и ультра просто не отследили их. Недостаток огневой мощи можно с лихвой компенсировать эффектом неожиданности.

Так оно и случилось.

Оружие нападавших не превосходило наше ни совершенством, ни убойной силой, но им пользовались с педантичной аккуратностью, скосив часовых за пределами лагеря, прежде чем те успели ответить.

В тот момент я не думал ни о чем подобном. Я все еще боролся со сном. Мне даже казалось, что я слышу не пульсацию и треск энергетических разрядов, а звуки агонизирующей бури, которая уползала вглубь Полуострова. Затем донеслись вопли, и до меня дошла суть происходящего.

Но к тому времени, разумеется, было уже слишком поздно.

Глава двадцать первая

В конце концов я проснулся. Лежа в золотистом утреннем свете, который струился в комнату Зебры, еще долго прокручивал в голове картины, увиденные во сне. Немного успокоившись, я переключился на свою раненую ногу.

За ночь машина-целительница сотворила настоящее чудо – медицинские технологии, которые она использовала, превосходили все, чем располагала Окраина Неба. Рана превратилась в беловатую звездочку новой плоти. Зато я испытал еще одно психологическое потрясение: мозг отказывался признать тот факт, что моя нога могла действовать абсолютно нормально. Поднявшись с кушетки, я сделал на пробу несколько неуклюжих шагов в направлении ближайшего окна, вверх по широким ступеням, образующим пол. Мебель заботливо отползала в сторонку, уступая мне дорогу.

При свете дня – или времени суток, которое заменяло в Городе Бездны день, – огромная дыра в сердце Города казалась еще более мрачной, до головокружения глубокой. Нетрудно представить, как она манила первых исследователей, тех, кто, подобно новорожденным, появился из чрева роботов или прилетел на Йеллоустон следом на хрупких звездолетах. Пятно теплых газов, изливающихся из Бездны, при благоприятных атмосферных условиях можно было увидеть из космоса.

Пересекали вновь прибывшие территорию на гусеничных вездеходах или скользили среди многослойных облаков облачности, от первой встречи с Бездной не могло не захватить дух. Тысячи веков назад некая сила нанесла планете рану, и та все еще не залечена. Говорят, нашлись смельчаки, они спустились в недра, облаченные лишь в легкие скафандры, и добыли там сокровища, на которые можно построить целую империю. Если это правда, значит они предпочли оставить сокровища себе. Что не остановило других авантюристов и любителей приключений. Они-то и основали поселение, со временем превратившееся в Город Бездны.

Общепринятой теории, объясняющей возникновение Бездны, пока не создано. Правда, наличие кальдеры, в которой лежал Город, защищенный от ураганов, коварных наводнений и вторжения аммиачно-метановых ледников, наводило на мысль о катаклизме, случившемся достаточно недавно по геологическим меркам, чтобы тектоника и эрозия не успели стереть его следы. По-видимому, Йеллоустон подошел на опасно короткую дистанцию к своему соседу, газовому гиганту, и получил нечто вроде впрыска энергии в литосферу. Бездна была одной из точек, откуда эта энергия медленно, капля за каплей, уходила обратно в космос. Но благодаря чему такое стало возможным? Кто-то говорил о крошечных черных дырах, которые каким-то образом попали в поверхностный слой коры планеты, о вкраплениях кварковой материи… но подлинная причина не была известна никому. Ходили слухи и легенды об инопланетных артефактах, погребенных под верхним слоем горных пород. В таком случае Бездна имеет искусственное происхождение – по крайней мере, в ее нынешнем виде. Возможно, пришельцы прибыли сюда по той же причине, что и люди, – чтобы добывать из Бездны энергию и химические вещества. Я представил себе щупальца труб, цепкие пальцы, которыми Город тянулся в зияющую пропасть, стремясь достать до самого дна.

– Не пытайся изображать равнодушие, – сказала Зебра. – Многие согласились бы совершить убийство, чтобы увидеть подобную картину. Да что там, я знаю людей, которые действительно убивали ради этого!

– Почему-то не слишком удивляет.

Зебра вошла в комнату совершенно беззвучно. В первый момент показалось, что на ней ничего нет, – длинное платье было прозрачным, словно сотканным из дыма.

В руках она держала мою одежду, подарок нищенствующих, – выстиранную и аккуратно сложенную.

Только теперь я заметил необычайную худобу Зебры. Черные полосы, оттененные серовато-голубой дымкой платья, покрывали все тело, следуя изгибам фигуры и сгущаясь на груди и в паху. Жесткий гребень волос сбегал по позвоночнику до поясницы и исчезал между полосатыми полушариями ягодиц. Ее шаг был скользящим, точно у балерины, а крошечные ступни, похожие на копытца, скорее не позволяли ей оторваться от пола, нежели служили опорой. Похоже, она вполне может участвовать в «Игре» – из нее бы получился первоклассный охотник. А разве она не поучаствовала, хотя бы с целью испортить развлечение своим врагам?

– На планете, с которой я прибыл, такой наряд сочли бы провокационным, – заметил я.

– Но это не Окраина Неба, – ответила она, кладя мою одежду на кушетку. – И даже не Йеллоустон. Это Полог, и здесь мы ведем себя так, как нам вздумается. – Ее ладони скользнули вниз по бедрам.

– Прости за нескромный вопрос: ты такой родилась?

– Ничего страшного. Я даже не всегда была женщиной и сомневаюсь, что останусь ею до конца жизни. И уж точно не всегда буду зваться Зеброй. Кому охота быть прикованным к одному телу, к одной личности?

– Не знаю, – осторожно произнес я. – Просто на Окраине Неба у большинства людей нет средств, чтобы хоть в малой степени измениться.

– Да, я понимаю. Вы слишком заняты умерщвлением друг друга.

– Это чересчур краткое изложение нашей истории, хотя ты не слишком далека от истины. А впрочем, что тебе об этом известно?

И снова мне вспомнился тревожный сон – лагерь Кагуэллы и короткий взгляд Гитты, устремленный на меня. Она ничем не напоминала Зебру, но в момент пробуждения, когда мысли еще спутаны, я легко обнаружил у них нечто общее. Гибкое тело, высокие скулы, темные волосы… Не то чтобы Зебра не казалась мне привлекательной, но я никогда не оказывался в одной комнате со столь странным созданием.

– Поверь, достаточно много, – сказала Зебра. – Кое-кто из нас питает к вашей истории самый живой интерес, правда несколько извращенного толка. Согласись, в ней есть нечто пикантное… и жуткое.

Я кивнул в сторону «замурованных» в стене людей, которых вчера принял за барельеф:

– А меня ужасает то, что здесь произошло.

– Согласна. Но мы пережили это. Тем, кто остался в живых, не довелось столкнуться с наиболее жестокими проявлениями плавящей чумы.

Теперь она стояла совсем близко, и я внезапно почувствовал, что во мне просыпается похоть.

– Это только кажется, что между эпидемией и войной нет ничего общего. Нашим врагом был наш Город, наши собственные тела.

Я взял ее за руку и прижал ладонью к своей груди:

– Зебра, кто ты на самом деле? И почему хочешь мне помочь?

– Кажется, мы обсудили это ночью.

– Да, но… – Ответ не убедил. – Меня все еще ищут? Охота не закончится только потому, что ты доставила меня в Полог?

– Здесь ты в безопасности. Мои комнаты экранируются от электронных сигналов, так что запеленговать твой имплантат не удастся. К тому же Полог не на территории «Игры». Охотники не стремятся привлекать к себе внимание.

– Значит, я вынужден остаться здесь до конца жизни?

– Нет, Таннер. Еще пара дней, и ты в безопасности.

Ее рука выскользнула и ласково коснулась моей головы, походя задев шишку над имплантатом.

– Устройство, которое вживил тебе Уэверли, посылает сигналы в течение пятидесяти двух часов. Вот так тут предпочитают играть.

– Пятьдесят два часа? Одно из правил, упомянутых Уэверли?

Зебра кивнула:

– Разумеется. Они экспериментировали с разными сроками.

Это слишком долго. След Рейвича и без того остывает, но, если я промедлю еще два дня, у меня не будет ни малейшего шанса.

– А почему они играют?

Интересно, услышу ли я то же самое, что говорил мне Хуан, юный рикша.

– Им скучно, – сказала Зебра. – Среди нас много послесмертных. Несмотря на эпидемию, смерть все еще кажется отдаленной перспективой. Может, не столь отдаленной, как семь лет назад… но она перестала быть той животворной силой, какой остается для смертных, таких как ты. Это тихий, почти беззвучный голос, побуждающий делать что-то сейчас, потому что завтра может быть слишком поздно; большинство из нас его не слышит. За два столетия общество Йеллоустона почти не изменилось. К чему создавать шедевр сегодня, если через пятьдесят лет удастся сотворить нечто лучшее?

– Понимаю, – кивнул я. – По крайней мере, отчасти. Но ведь ваше общество должно было измениться. Разве чума не сделала смертными многих из вас? Насколько мне известно, вам пришлось отказаться от большинства терапевтических процедур и от механизмов, которые жили у вас в клетках.

– Так оно и было. Имплантированные устройства получили приказ демонтироваться, распасться на безвредные пылинки. Иначе из спасителей они бы превратились в убийц. И дело этим не ограничилось. Нам стало нелегко пользоваться даже генетическими технологиями, поскольку все они были основаны на взаимодействии машин с дублирующими процессами в ДНК. Проблем не возникло только у людей, которые унаследовали от родителей гены долгожительства, но таких очень немного.

– Куда меньше, чем реально бессмертных.

– Конечно… – Она помедлила, словно собираясь с мыслями. – У герметиков – ты их видел – внутри по-прежнему весь комплект наномеханизмов, которые постоянно восстанавливают погибшие клетки. Но плата за это – трудности с перемещением по Городу. Если кто-нибудь из них захочет покинуть свой паланкин, то сможет появляться лишь в некоторых местах, где гарантированно отсутствуют чумные споры. И даже в этом случае риск очень велик.

Я критически посмотрел на Зебру:

– Но ты не герметик. Значит, ты больше не бессмертна?

– Нет, Таннер… Все далеко не так просто.

– Тогда поясни.

– После эпидемии кое-кому из нас удалось разработать новую технологию. Она позволяет сохранять бо́льшую часть наномеханизмов и при этом перемещаться по Городу, ничего не опасаясь. Это медицинский препарат, можно сказать, наркотик. Принцип его действия никому не известен. То ли это вещество делает имплантаты неуязвимыми для спор чумы, то ли просто не позволяет спорам проникать в тело.

– Этот препарат… как он выглядит?

– Тебе незачем знать, Таннер.

– Предположим, меня интересует бессмертие.

– Правда?

– Ну, допустим, что правда.

– Так я и думала. – Зебра глубокомысленно кивнула. – Там, откуда ты прибыл, бессмертие считается чем-то вроде бессмысленной роскоши, верно?

– Те, кто не произошел от момио, так и полагают.

– Момио?

– Иначе мы называем их «спящими». Они были бессмертными в отличие от экипажа «Сантьяго».

– «Мы»? Говоришь так, словно сам там был.

– Просто оговорился. Вообще какой смысл в бессмертии, если ты имеешь все шансы в ближайшие десять лет получить пулю в голову или штык в сердце? Да и при всем желании цена, которую запрашивают ультра, непомерна.

– А у тебя есть такое желание, Таннер Мирабель?

Она поцеловала меня, потом отстранилась и посмотрела в глаза, совсем как Гитта в моем сне.

– Я хочу заняться с тобой любовью, Таннер. Тебя это не шокирует? Хотя вряд ли. Ты не просто симпатичный парень – ты не похож на других. Не играешь в наши игры и даже не пытаешься в них разобраться. Хотя, будь у тебя желание, ты стал бы неплохим игроком. Я не знаю, кем тебя считать.

– У меня та же проблема, – печально отозвался я. – Мое прошлое – сплошное белое пятно.

– Милое выражение, хотя не слишком оригинальное.

– Ну, извини.

– За что? Все верно, Уэверли сказал, что протралил тебя и не обнаружил ничего определенного. Все равно что клеить разбитую вазу. Нет, даже не так. Он сказал: все равно что клеить одновременно две или даже три разбитые вазы, не имея представления, какой они были формы.

– Посткриогенная амнезия, – сказал я.

– Что ж, возможно. По мнению Уэверли, у тебя в голове хаос. Уэверли считает… Ладно, хватит про Уэверли.

– Прекрасно. Но ты так и не рассказала об этом препарате.

– А почему он тебя интересует?

– Потому что мне кажется, я уже встречался с ним. Это «топливо грез», правильно? Твоя сестра пыталась узнать о нем побольше, и это ее погубило.

Зебра ничего не ответила, но спросила:

– Этот сюртук… он твой?

– Нет, подарил один добрый самаритянин. А при чем здесь сюртук?

– Наводит на мысль, что ты пытаешься меня дурить. Ты и правда мало знаешь о «топливе грез»?

– Пару дней назад вообще ничего не знал.

– Ну, так узнай кое-что, – сказала Зебра. – Нынче ночью я вколола тебе малую дозу «топлива».

– Что?!

– Совсем чуть-чуть, правда. Наверное, надо было спросить разрешения, но ты был ранен и изнурен, а я знала, что риск почти нулевой. – Она показала свадебный пистолет, которым сделала инъекцию, – маленький, бронзовый, заряженный полным флаконом снадобья. – «Топливо» защищает тех из нас, у кого остались в теле машины, к тому же обладает лечебными свойствами. Поэтому я и ввела его тебе. Теперь придется достать для себя новую дозу.

– И это так просто?

Она чуть улыбнулась и покачала головой:

– Не так просто, как было когда-то. Если только у тебя нет прямой связи с Гидеоном.

Я хотел спросить, в связи с чем она упомянула мой сюртук, но теперь мои мысли приняли другое направление. Если не ошибаюсь, это имя мне совершенно незнакомо.

– Гидеон?

– Заправила преступного мира. Никто не знает, как он выглядит и где живет. Впрочем, известно, что он полностью контролирует распространение «топлива грез» по Городу и что люди, которые на него работают, относятся к своему делу очень серьезно.

– И теперь они сократили поставки? Как раз когда все привыкли к «топливу»? Может, мне стоит побеседовать с этим Гидеоном?

– Не влезай в это глубже, чем следует, Таннер. Добром не кончится.

– Ты говоришь так, словно не раз имела с ним дело.

– Совершенно верно.

Зебра подошла к окну и провела пальцем по стеклу:

– Я уже рассказывала о Мауре, Таннер, о моей сестре, которой нравился вид из этого окна?

Вспомнив, о чем мы беседовали вскоре после того, как пришли в эту комнату, я кивнул.

– Если помнишь, я говорила, что она погибла. Так вот, моя сестра связалась ни больше ни меньше как с людьми Гидеона.

– И эти люди с ней расправились?

– Мне не удалось выяснить наверняка, но я думаю, так и было. Маура полагала, что они нарочно душат нас, придерживая самый необходимый Городу препарат. «Топливо грез» – опасное вещество, Таннер. За ним охотятся многие, а для большинства из нас оно поистине бесценно. Ради «топлива» люди не просто готовы убивать – из-за него развязывают войны.

– Значит, она пыталась убедить Гидеона увеличить поставки?

– Маура смотрела на вещи трезво. Она была не настолько наивна, чтобы такое пришло ей в голову. И она знала, что Гидеона нелегко убедить. Но если бы удалось выяснить технологию изготовления «топлива» или хотя бы его состав, она передала бы добытые сведения людям, способным его синтезировать. Это было бы как минимум нарушением монополии.

– Восхищен ее смелостью. Она должна была понимать, что рискует жизнью.

– Конечно понимала. Если Маура начинала охоту, то не сходила с тропы.

Зебра умолкла, но ненадолго.

– Я ей обещала: если случится непоправимое, то…

– Продолжишь ее дело?

– Что-то в этом роде.

– Возможно, еще не поздно. Когда шум уляжется… – Я потрогал шишку на голове. – Может быть, я помогу найти Гидеона.

– А зачем это тебе?

– Ты выручила меня, Зебра. Я обязан как минимум отплатить.

К тому же мы с Маурой очень похожи, мысленно добавил я. Наверное, она почти нашла то, что искала. Поэтому те, кто ее помнит – а теперь и я оказался в их числе, – обязаны продолжить ее дело.

Но был еще один повод. Гидеон представлялся мне кем-то вроде паука, который сидит в центре темной паутины, контролируя каждую нить, и мнит себя неуязвимым. Я снова вспомнил Кагуэллу.

– «Топливо грез», которое ты ввела… Мне снились странные сны. Это не из-за него?

– Иногда такое бывает. Особенно если это твоя первая доза. Наркотик проникает в мозг, воздействуя на нейронные связи. Потому-то его и называют «топливом грез». Но этим эффект не ограничивается.

– Значит, теперь я бессмертный?

Зебра позволила платью-дымке соскользнуть с тела. Я привлек ее к себе, глядя в лицо.

– Сегодня – да.

Я проснулся раньше Зебры, напялил на себя одежду нищенствующих, заботливо вычищенную ею, и бесшумно исследовал комнаты, пока не нашел то, что нужно. Моя ладонь задержалась на могучем оружии, с которым Зебра меня спасала. Теперь оно небрежно, словно обычная тросточка, валялось в боковом крыле апартаментов. На Окраине Неба плазменное ружье оказалось бы весьма кстати, но пользоваться им в Городе Бездны казалось чем-то неподобающим.

Впрочем, смерть – это тоже нечто неподобающее.

Я взвесил находку на руке. Модель была мне незнакома, но принцип управления оказался стандартным, а дисплеи выдавали привычную информацию. Это оружие требовало тонкого обращения, и я не был уверен, что оно уцелеет при контакте с остаточными следами чумы. Однако оставлять его здесь не было смысла – оно словно само просилось, чтобы его украли.

– Весьма неосмотрительно с твоей стороны, Зебра, – заметил я вслух.

Вспоминая события предыдущей ночи, я пришел к выводу, что в первую очередь Зебру беспокоила моя рана. Понятно, что она бросила оружие у дверей и забыла о нем, понятно, что это действительно неосмотрительно… Я тихонько положил ружье на место. Когда вернулся в комнату, Зебра все еще спала. Пришлось двигаться осторожно, не давая мебели поводов уступать мне дорогу, – любой звук мог разбудить женщину. Найдя ее пальто, я обшарил карманы и обнаружил пачки купюр.

И комплект полностью заряженных аккумуляторов для плазменного ружья.

Разложив деньги и батареи по карманам украденного у Вадима сюртука – и чем же, интересно, он так заинтересовал Зебру? – я погрузился в раздумья. Может, оставить записку? Наконец я нашел ручку и бумагу – похоже, после эпидемии старомодные писчие принадлежности снова вошли в моду – и нацарапал, что благодарен ей за все, но просто не способен ждать два дня, зная, что на меня охотятся, а потому не могу воспользоваться предоставленным мне убежищем.

Уходя, я прихватил плазменное ружье.

Фуникулер стоял снаружи в нише стены ее жилища. Похоже, Зебра действительно спешила – машина была запитана, панель управления подсвечена, на дисплее надпись: «Ожидаю инструкций».

Я видел, как Зебра работала с панелью, и решил, что фуникулер управляется полуавтоматически, – водителю не нужно выбирать, за какие тросы цепляться. Достаточно джойстиками и дросселями задавать направление и регулировать скорость. Остальное – забота внутренних процессоров фуникулера: они найдут нужный трос, обеспечат движение по маршруту с оптимальной или близкой к тому эффективностью. Если водителю вздумается направить машину в ту часть Полога, где нет тросов, фуникулер откажется выполнять команду или, что вероятнее, выберет кружной путь.

Тем не менее управление машиной требовало куда большего мастерства, чем я думал. Поначалу она совершала чудовищные прыжки, раскачиваясь, точно утлый челнок в бурном море. Я едва справлялся с приступами тошноты. Однако через какое-то время удалось добиться от нее более плавного продвижения. Фуникулер спускался через сеть тросов, напоминающую решетку кристалла, неизвестно куда…

Нет, у меня была цель, причем я прекрасно знал какая. Однако в ночных похождениях окончательно потерял ориентацию в пространстве. Даже не представлял, где находится жилище Зебры, хотя и помнил, что где-то неподалеку от Бездны.

Солнце поднималось по Москитной Сетке. Теперь, при дневном свете, передо мной разворачивалась панорама Города, и я узнавал особенно приметные дома-калеки, на которые обратил внимание вчера, правда я видел их под другим углом и с другой высоты.

Один из них выглядел жутким подобием человеческой руки, тянущейся к небу, – пальцы превратились в щупальца и переплелись с отростками соседних строений. Другой походил на гигантский дуб, а рядом несколько зданий словно покрылись пузырящейся пеной, напоминая лицо человека, пораженного ужасной болезнью.

Я вел машину вниз. Полог нависал надо мной, точно пелена из диковинных облаков. Вот и нейтральная территория, отделяющая его от Мульчи. Рывки усилились – рычагам фуникулера становилось все труднее найти точку опоры, он все чаще скользил вниз по одиночным тросам.

Наверное, Зебра уже обнаружила мое отсутствие. Еще через пару минут она убедится в пропаже своего оружия, денег и машины – но что дальше? Если в «Игру» действительно вовлечены все слои общества Полога, Зебра и ее союзники вряд ли объявят о краже. Ведь Зебре придется объяснять, как я оказался у нее дома. Подозрение падет на Уэверли, и оба будут объявлены саботажниками.

Подо мной уже расстилалась Мульча – петляющие дороги, затопленные водой и покрытые наростами трущобы. Кое-где пылали очаги, выбрасывая в воздух клубы дыма, горели электрические лампы. Похоже, мне повезло: я попал в густонаселенный район. Я даже видел снаружи людей, рикш и животных. Открыв дверцу машины, наверняка почувствовал бы запах пищи, которую они готовили на своих очагах.

И тут фуникулер дернулся и устремился вниз.

Головокружительные падения случались и раньше, но это явно затянулось. В кабине гнусаво взвыла сирена. Потом нормальное движение возобновилось, хотя толчки стали сильнее. Фуникулер мчался вниз, раскачиваясь как пьяный. Что случилось? Оборвался трос? Или поблизости не оказалось точки опоры – и фуникулер будет падать, пока не ухватится за спасительную нить?

Наконец я взглянул на пульт управления и увидел пульсирующую схему фуникулера. Место повреждения было обозначено мигающим красным прямоугольником.

Один из рычагов просто исчез.

Глава двадцать вторая

Судя по всему, меня подбили.

Доверившись машине – пусть ищет наиболее короткий и безопасный путь, – я взял плазменное ружье Зебры и встал поустойчивее, стараясь не обращать внимания на беспорядочные толчки и пронзительный вой сирены. Прежде всего надо пробраться за пассажирское сиденье, в задний отсек, – там, раненый, я лежал прошлой ночью. Опустившись на колени и открыв крыловидную боковую дверь, я дотянулся до противоположной дверцы, распахнул ее и высунулся насколько мог. Снаружи бушевал ветер, а до земли оставалось несколько сот метров. Осторожно посмотрев вверх, я разглядел обугленный обрубок. Рычаг был аккуратно срезан явно лучевым оружием.

Я проследил траекторию своего движения. Так и есть: метрах в двухстах надо мной двигались два фуникулера. Из ближайшего свесилась темная фигура. Вот преследователь поднял оружие, и меня едва не ослепила вспышка. Розоватая струя ионизированного воздуха пронеслась мимо, в нос ударил запах озона, а через долю секунды рядом с грохотом схлопнулся вакуумный тоннель, пробитый лучом.

Я снова глянул вниз. Еще сотня метров, пожалуй, многовато. Но долго ли продержится моя машина, прыгая на одном рычаге? Прикладывая к плечу ружье Зебры, я молился, чтобы эта штуковина не оказалась снабжена устройством опознания владельца. Впрочем, если такая система и наличествовала, то была отключена: едва ружье поднялось до уровня плеча, прицел немедленно повернулся, подстраиваясь под движение моих глаз. Я почувствовал, как оружие вздрогнуло: гироскопы и аккумуляторы вошли в режим немедленного реагирования, словно напитываясь магической энергией. Удовлетворенно ощущая, как карманы оттягивает груз запасных батарей, я выжидал, пока не закончится сканирование моей сетчатки, – тогда можно будет стрелять. На миг система как будто засомневалась, – возможно, она привыкла к чрезвычайно темным «лошадиным» глазам Зебры, а к моим приноравливалась с трудом. Графические образы то вспыхивали, то рассыпались неразборчивыми символами, не успевая обрести четкость.

Мимо снова пронеслась розоватая струя воздуха, затем еще одна. Последняя оставила серебристую царапину на боку фуникулера. Вонь горячего металла и пластика ненадолго наполнила кабину.

Я выругался. Система наведения все еще не действовала. По большому счету она мне ни к чему – цель не особенно далеко, да и сверхточного попадания не требуется. Все, что мне нужно, – это подбить машину охотников. И ничего страшного, если при этом я снесу полчерепа какому-нибудь подонку… вместо того, чтобы попасть в область мозга, выполняющую определенную функцию.

Я нажал на спуск и ощутил слабый толчок в плечо.

Светящийся след моего луча прошел совсем недалеко от ближайшего фуникулера. Отлично! Я промахнулся намеренно. Последовал ответный выстрел, и я поспешно спрятался в кабину. Сейчас поставлю этих гадов перед непростым выбором: или они будут крушить мою машину, или попытаются прикончить меня. Снова высунувшись, я плавным, не требующим осознания движением прижал ружье к плечу – на этот раз я не промахнусь. По крайней мере, постараюсь.

Я выстрелил.

Выбрав в качестве цели лобовое стекло ближайшего фуникулера, я получил более чем очевидное преимущество. На моих глазах машина разлетелась серым облаком расплавленных внутренностей. Водитель, скорее всего, погиб мгновенно, а стрелка выбросило наружу взрывом. Я видел, как одетая в черное фигура падает в Мульчу, выпустив свое оружие, а затем беззвучно приземляется среди скопления торговых прилавков и ветхих жилищ.

И тут что-то случилось. Перед моими глазами разворачивались совершенно иные картины. Очередной эпизод из жизни Небесного… Я боролся, отчаянно цепляясь за настоящее, но призрачный слой иной реальности становился все плотнее, захватывая мое внимание.

– Пошел к черту, – сказал я вслух.

Оставшийся фуникулер некоторое время продолжал спуск, затем развернулся, быстрым и элегантным движением перехватив тросы. Я увидел, как он поднимается в Полог, а затем – впервые после того, как меня атаковали, – осознал, что в кабине по-прежнему воет сирена. Причем ее голос стал еще более настойчивым.

Я опустил оружие на пол и, невзирая на толчки, сотрясающие машину, кое-как добрался до кресла водителя. Интерьер «Палестины» уже стоял у меня перед глазами, делаясь частью происходящего.

Земля приближалась слишком быстро. Фуникулер почти падал, – возможно, он просто скользил по тросу. Люди, рикши и животные мельтешили внизу, словно пытались оказаться точно на месте моего приземления. Я плюхнулся в кресло и принялся почти наобум дергать рычаги, надеясь хоть как-то замедлить движение. Уже можно было разглядеть лица обывателей – никто не выражал особой радости по поводу моего прибытия.

Затем я рухнул в Мульчу.

Конференц-зал, где проводилось совещание, находился глубоко в чреве «Палестины». Массивные герметичные двери, украшенные металлическим орнаментом в виде вьющихся лоз, отделяли его от остальных помещений корабля. В центре возвышался массивный прямоугольный стол красного дерева, окруженный по периметру двадцатью стульями с высокими спинками. Тринадцать из них пустовало. Обсуждение депеш с родины проходило в обстановке чрезвычайной секретности. Обычно с каждого корабля прибывало не более двух или трех делегатов.

Сейчас представители сидели вокруг стола. Темная полированная поверхность столешницы отражала их фигуры в жестких скафандрах. Гладкая и блестящая, она походила льдину, пронизанную лунным светом. Посреди стола возвышался проекционный аппарат, над ним одна за другой возникали поразительные по сложности трехмерные графические схемы, содержавшиеся в первой депеше.

Небесный сидел рядом с Бальказаром, прислушиваясь к слабому шуму его медицинского жилета.

– …И судя по всему, данные изменения обеспечат нам лучший, по сравнению с имеющимся, контроль над топологией магнитной бутылки, – говорил старший специалист «Палестины» по теории двигателей, остановив просмотр на одной из схем. – Наряду с прочими характеристиками мы получим более крутой профиль кривых торможения… не говоря уже о возможности сбрасывать скорость потока, не опасаясь отдачи магнитного поля. Это позволит нам останавливать работу двигателя, не израсходовав полностью содержащееся в резервуаре антивещество, и запускать его позже – сегодняшняя конструкция такого не допускает.

– А вы уверены, что мы сможем провести модернизацию, если даже убедимся в ее необходимости? – спросил Омдурман, капитан «Багдада».

На нем был роскошный черный мундир с серо-белыми знаками ранга. Бледное лицо под шапкой смоляных волос, обрамленное бородой, походило на рисунок углем.

– В принципе, да. – Лицо ученого блестело от пота, но оставалось непроницаемо-бесстрастным. – Однако вынужден заметить: нам придется выполнить большой объем работ буквально в сантиметрах от горла бутылки и в это время все агрегаты должны работать в обычном режиме. Мы не сможем никуда переместить антивещество из резервуара, пока не закончим монтаж. Одно неверное движение, и на следующем совещании вам понадобится куда меньше стульев.

– К черту следующее совещание, – пробормотал Бальказар.

Небесный вздохнул и провел пальцем между шеей и влажной стойкой воротника. В конференц-зале стояла невыносимая жара, и от этого через несколько минут начало клонить в сон.

Здесь вообще все было не так. На борту «Палестины» царила атмосфера, которая почему-то казалась странной, – и из-за этого странными выглядели даже самые привычные вещи. Планировка и интерьер поначалу показались Небесному знакомыми. Когда их с капитаном встретили у шаттла и проводили на борт корабля, он сразу почувствовал себя в своей тарелке. Но их, прибывших с дипломатическим визитом, охраняли как пленников, а не как гостей. Конечно, вздумай Небесный улучить момент, когда охранники потеряют бдительность, и ускользнуть, ему бы ничего не стоило скрыться в недрах корабля. Он нашел бы дорогу без посторонней помощи и даже не попался бы никому на глаза, благо знал все тупики и закоулки «Сантьяго», а «Палестина», судя по всему, была точной копией его родного корабля. Впрочем, на этом сходство заканчивалось. Небесный не мог отделаться от ощущения, что видит сон, в котором привычные предметы выглядят чуть иначе, чем в реальности. Прежде всего корабельные помещения: указатели и маркировка на незнакомом языке, выполненные непривычным шрифтом, лозунги и плакаты там, где на «Сантьяго» пустые стены. Форма тоже была непривычной, с непонятными знаками различия, а когда члены экипажа говорили между собой, он не понимал ни слова. Здесь было другое оборудование; приветствия, которыми обменивались люди, походили на агрессивные выпады; в словах и жестах то и дело проскальзывала фальшь. Температура и влажность в помещениях были заметно выше, чем на его корабле. И постоянно, куда ни сверни, в воздухе витал запах готовящейся пищи. Нельзя сказать, что он был неприятным, но усиливал ощущение чуждости. Может, просто разыгралось воображение, но и гравитация была здесь сильнее, отчего шаги в коридорах гремели как удары молота. Возможно, экипаж слегка увеличил коэффициент вращения, чтобы по достижении Пункта Назначения получить преимущество над другими колонистами. А может, температуру в помещениях специально повысили, чтобы гостям с остальных кораблей было неуютно. Не исключено, что у Небесного в самом деле разгулялась фантазия.

Совещание шло напряженно, но не настолько, чтобы приходилось опасаться за здоровье капитана. Старик Бальказар оживился, а временами к нему даже возвращалась былая проницательность – срок действия успокоительного, которое ввел ему Ренго, к моменту прибытия на «Палестину» уже закончился.

Хаусманн заметил, что некоторые из старших офицеров выглядели немногим лучше его капитана. Похоже, они тоже поддерживают свою жизнь при помощи биостимуляторов, решил Небесный, – вокруг неустанно суетились медики. Этакое сборище поскрипывающих механизмов, которые по странному капризу прихватили с собой своих белковых хозяев.

Как и следовало ожидать, основной темой совещания были вести с родной планеты. Все сошлись на том, что обе депеши следует считать подлинными, хотя никто не выражал стопроцентной уверенности. Во всяком случае, послания вряд ли были хитроумной мистификацией наподобие той, которую один из кораблей подсунул остальной Флотилии. Кроме того, задержки некоторых частотных компонентов сигнала относительно соседних были очень характерными и отражали картину распределения облаков электронов в пространстве между Солнечной системой и Флотилией. Подобную «размытость» крайне трудно подделать, даже если передатчик будет следовать за Флотилией на достаточном расстоянии. Насчет шестого корабля никто не заикнулся, в том числе и Старик Бальказар. Возможно, о существовании «Калеуче» действительно знали только на борту «Сантьяго». Другими словами, это стоило по-прежнему хранить в тайне.

– Разумеется, все это может оказаться ловушкой, – добавил теоретик.

– Хорошо, – ответил Самудио, капитан «Палестины». – Но кто заинтересован в том, чтобы мы получили ложную информацию? Я готов поверить, что Земле нет никакого дела до Флотилии, но зачем пытаться нас уничтожить?

– А зачем пытаться нам помочь? – парировал Омдурман. – У Земли нет для этого никаких оснований. Разве что дань приличиям.

– Шла бы она к дьяволу со своими приличиями! – изрек Бальказар.

– Вообще-то, причины могут быть двоякими, – торопливо произнес Небесный, перекрывая голос своего капитана.

Взгляды, выражающие вежливое терпение, устремились на него, точно на ребенка, который собирается рассказать анекдот. Для большинства присутствующих он был сыном Тита Хаусманна, но и только. Лучшего и желать нельзя. Пусть его недооценивают, тем легче будет осуществить то, что он задумал.

– Возможно, организация, которая отправила Флотилию, до сих пор существует на Земле. Каковой факт, скорее всего, засекречен. Эти люди заинтересованы в благополучном исходе нашего путешествия, хотя бы ради того, чтобы их усилия не пропали даром. Не забывайте: возможно, мы остаемся единственной межзвездной экспедицией. И единственной надеждой человечества достичь других звезд.

Омдурман погладил бородку:

– Пожалуй, такое не исключено. Так огромная мечеть строится веками, но никому из первых зодчих не суждено увидеть ее во всей красе…

– Ну и черт с ней… и с нами всеми.

Омдурман запнулся, но притворился, что не расслышал слов Бальказара, и продолжил:

– Эти люди знают, что умрут, не достигнув цели. Но они радуются, что внесли свой вклад в общее дело, даже будь это лишь крошечный элемент малозаметного узора. Беда в том, что нам крайне мало известно о происходящем на родине.

Самудио улыбнулся:

– И даже если Земля передала нам самые последние новости, кто знает, насколько ей можно доверять?

– Иначе говоря, мы пришли к тому, с чего начали, – заключил Арместо, капитан «Бразилии».

Он был не намного старше Небесного и моложе всех остальных. Хаусманн тщательно изучал этого человека, который станет его противником через годы или десятилетия.

– Я знаю, по каким причинам Земля может желать нам смерти, – произнес Небесный и повернулся к Бальказару. – Вы позволите, капитан?

У того дернулся подбородок, как у внезапно разбуженного.

– Давай, Тит. Давай, мой мальчик.

– Предположим, мы не единственные участники игры. – Небесный наклонился вперед, облокотившись на столешницу. – Мы покинули родину сто лет назад. За это время были разработаны проекты других, более быстрых кораблей – и, возможно, эти корабли уже построены. А теперь представим себе, что есть некая фракция, которая хочет помешать нам достичь Суона, потому что надеется сама заявить на него права. Разумеется, она может решить спор, сразившись с нами, но у нас четыре больших корабля с бухтороями.

Он имел в виду установленную на борту технику для ландшафтной архитектуры, – возможно, она пригодится, когда корабли достигнут Пункта Назначения. Ядерные заряды предназначались для пробивания проходов в горах или создания искусственных гаваней, но при этом оставались оружием.

– Они понимают, что с нами нелегко справиться, – сказал Небесный. – Гораздо проще сделать так, чтобы мы уничтожили сами себя.

– Считаете, у нас есть веские основания не доверять депеше?

– Именно так. Все говорит не в пользу модернизации, которую нам предлагают.

Специалист по двигателям откашлялся:

– Он прав. Мы можем лишь оценить техническое содержимое послания.

– Это нелегкая задача.

– Придется рискнуть.

Совещание продолжалось. Доводы «за» и «против» следовали один за другим, общее мнение склонялось то к одному, то к другому… Кто-то предположил, что одна из сторон утаивает важную информацию – так и было, отметил про себя Небесный, – но прямых обвинений не последовало, и собрание закончилось в обстановке скорее неприязни, нежели открытой враждебности. Единственное, о чем удалось договориться, – это о дальнейшем обмене трактовками посланий, а также о создании сборной экспертной группы, которой предстоит оценить, насколько технически осуществимы предложенные новшества. Было оговорено, что ни один из экипажей не будет действовать в одностороннем порядке и не предпримет попыток модернизации без согласия всех остальных. Кто-то предложил в виде исключения разрешить такие эксперименты – при условии, что корабль отделится от Флотилии и отойдет на расстояние, вчетверо превосходящее нынешнюю дистанцию.

– Это просто безумие! – воскликнул Самудио – высокий красивый мужчина, пожилой, но на вид моложавый и крепкий. Вспышка, уничтожившая «Исламабад», лишила его зрения. Теперь у него над плечом торчала камера, пристегнутая под мышкой. Она напоминала попугая, с каким обычно изображают морских разбойников, и объектив поворачивался из стороны в сторону, точно по собственной воле. – Когда мы отправлялись в эту экспедицию, на наших кораблях царил дух товарищества, а она превратилась в гонку за призом.

На скулах Арместо заиграли желваки.

– Тогда почему вы не желаете поделиться с остальными продовольствием, которое успели скопить?

– Вы напрасно думаете, что мы сидим на куче продуктов, – не слишком уверенно возразил Омдурман. – С теми же основаниями можно сказать, что вы придерживаете запчасти, необходимые для ремонта саркофагов.

Камера Самудио нацелилась на него.

– Это просто смешно. Нет, никто не спорит: уровень жизни на кораблях различается. Более того, это предусматривалось изначально. Каждому экипажу была предписана автономная жизнедеятельность, хотя бы для того, чтобы избежать общих ошибок в непредвиденных ситуациях. Разве это означает, что в конечном счете жизнь на всех кораблях станет одинаковой? Конечно же нет. Введение единого базового стандарта жизни означало бы критическое отклонение от плана. Коэффициенты смертности для разных экипажей будут немного различаться, и это неизбежно; они лишь показывают, хорошо или плохо командование корабля следит за уровнем медицинского обслуживания.

Почувствовав себя в центре внимания, Самудио понизил голос. Его невидящий взор казался устремленным в никуда, а тем временем камера поочередно вглядывалась в лица присутствующих.

– Потери среди «спящих» на кораблях также неодинаковы. Может, диверсия? Не думаю, хотя эта мысль представляется весьма привлекательной.

– Привлекательной? – переспросил кто-то.

– Вот именно. Нет ничего более удобного, чем впасть в паранойю и устроить охоту на заговорщиков. За этим обычно кроется более серьезная проблема. Забудьте о диверсантах, лучше подумайте о том, что́ вы организовали не на должном уровне, какие технические инструкции истолковали, мягко говоря, неадекватно… Список можно продолжить.

– Кончайте этот детский лепет, – произнес Бальказар – у него наступил очередной миг просветления. – Мы не затем здесь собрались. Если кому-то приспичило сделать то, что написано в этом треклятом послании, – вперед. А я с удовольствием посмотрю, что из этого выйдет.

Понятно, что охотников сделать первый ход не нашлось. Каждый испытывал вполне естественное желание предоставить другому возможность совершить ошибку. Очередное собрание должно было состояться через три месяца, когда депеши будут изучены более тщательно. Пройдет еще какое-то время, и их содержание предадут огласке на каждом корабле. Взаимные обвинения, которые только что сотрясали конференц-зал, прекратились. Делегаты мгновенно сошлись на том, что подобный акт не только не обострит отношения между экипажами, но даже приведет к их умеренному потеплению.

– Скоро мы прибудем на «Сантьяго», сэр, – сказал Небесный, когда они летели обратно в «такси». – Вы не хотите немного отдохнуть?

– Черт побери, Тит, если бы я захотел отдохнуть, то…

Бальказар уснул, не успев закончить фразу.

На дисплее панели управления уже появился крохотный силуэт родного корабля. Иногда суда Флотилии представлялись Небесному островками архипелага, разделенными проливом, таким широким, что ближайший сосед скрывался за горизонтом. Архипелаг был погружен в вечную ночь, а огни островов тлели так слабо, что увидеть их удавалось только вблизи. Немалое мужество и вера требовались, чтобы покинуть свое пристанище и отчалить, полагаясь лишь на то, что навигационные системы не увлекут хрупкое суденышко – «такси» – вглубь безбрежного океана тьмы. По привычке прокручивая в уме возможные сценарии покушения на жизнь капитана, Небесный решил, что диверсант прежде всего выведет из строя автопилот шаттла. Достаточно лишь узнать, когда намеченная жертва отправляется на другой корабль. «Такси» просто умчится в никуда. Потом внезапно закончится топливо или откажет система жизнеобеспечения… Весьма заманчивая перспектива.

Но только не для Хаусманна. Он постоянно находится при Старике, так что ценность этого способа сомнительна.

Он снова сосредоточил мысли на недавнем собрании. Капитаны Флотилии старательно делали вид, что не замечают у Бальказара приступов рассеянности, которая сменялась периодами полного помрачения. Но от Небесного не укрылось, как делегаты озабоченно переглядывались через широкий полированный стол, когда считали, что Старик на них не смотрит. Один из них явно терял рассудок – неудивительно, что это вызывало тревогу. Кто застрахован от подобного? Не такая ли участь ждет каждого из них, достигшего возраста Бальказара? Разумеется, Небесный тоже ничем не показал, что обеспокоен состоянием здоровья капитана. Он выслушивал невразумительные сентенции, с готовностью кивал в ответ и ни разу, даже намеком, не дал понять, что разделяет общее мнение и считает Бальказара окончательно выжившим из ума стариком.

Одним словом, Небесный являл собой образец преданности.

С пульта управления донесся предупреждающий писк. Гигантский силуэт «Сантьяго» уже маячил впереди, хотя разглядеть его было трудно: в кабине шаттла горел свет. Бальказар дремал. Серебристая нитка слюны легла ему на погон, словно еле приметный знак очередного повышения.

– Убей его, – сказал Клоун. – Просто возьми и убей. У тебя еще есть время.

На самом деле Клоуна в «такси» не было, и Небесный знал это. Но в некотором смысле Клоун всегда присутствовал. Его тонкий голос дребезжал как будто не в голове, а за спиной у Небесного.

– Я не хочу его убивать, – произнес Небесный.

И мысленно добавил: «пока».

– Неправда, хочешь. Он мешает, всегда путается под ногами. Это просто больной старик. Ты окажешь ему услугу, если прикончишь прямо сейчас. – Голос Клоуна смягчился. – Погляди на него – спит как ребенок. Наверное, ему снится счастливое детство.

– Ты не можешь этого знать.

– Я Клоун. Клоуны всегда все знают.

Тихий металлический голос с пульта предупредил Небесного, что они вот-вот войдут в окружающую корабль запретную зону. Скоро управление шаттлом будет перехвачено автоматической системой, которая и направит его к причалу.

– Я никого еще не убивал, – сказал Небесный.

– Но часто думал об этом.

Спорить было бессмысленно. В своих мечтах Небесный действительно совершал убийства. Представлял, как расправится со своими недругами – с теми, кто унижал его, с теми, кто за глаза дурно говорил о нем. Пожалуй, некоторых стоит умертвить хотя бы за слабость и доверчивость. На таком огромном корабле, как «Сантьяго», ничего не стоит совершить убийство, но сделать это так, чтобы при расследовании не вскрылись обстоятельства преступления, практически невозможно. Однако богатое воображение Небесного слишком долго работало над этой проблемой, и в его голове успел набраться добрый десяток весьма эффективных способов изрядного сокращения численности врагов.

И на этот раз, прежде чем Клоун заговорил, фантазия Небесного уже работала вовсю. Он вознаграждал себя за терпение, проигрывая в уме мрачные сцены гибели недругов, – сцены, которые воображение насыщало множеством подробностей. Однако Клоун прав: что толку создавать план здания, если не собираешься приступить к строительству, как только придет благоприятный момент?

Хаусманн снова посмотрел на Бальказара. Спит как ребенок, сказал Клоун.

Так же спокоен.

И беззащитен.

Глава двадцать третья

Похоже, я легко отделался.

Я мог упасть прямо на землю, миновав Мульчу, – два яруса построек, похожих на разлагающиеся трупы, и торговых палаток. При падении фуникулер перевернулся. Было темно, я различал тусклые пятна фонарей и пламя очагов. Откуда-то доносились громкие голоса, но в них звучали скорее тревога и недоумение, чем гнев. Будем надеяться, мой визит не привел к жертвам среди населения. Выждав несколько секунд, я поднялся с сиденья и попытался оценить свое состояние. Судя по первому впечатлению, я ничего себе не сломал, правда все места потенциальных переломов наверняка отмечены роскошными синяками. По мере того как я пробирался в тыльную часть фуникулера, голоса снаружи приближались.

Я услышал суетливое поскребывание – может быть, местная мелюзга, которой не терпится покопаться в покореженной машине, а может быть, крысы. Схватив оружие, я проверил, не вывалились ли из карманов похищенные у Зебры купюры, и, покинув вагончик, шагнул на хрупкую бамбуковую платформу, которую аккуратно протаранил нос моего фуникулера.

– Эй! – крикнул я в темноту – кто-нибудь да услышит. – Я вам не враг, я не из Полога. На мне одежда нищенствующих, я нездешний. Срочно нужна ваша помощь. Меня пытаются убить.

Это было произнесено на норте. Речь получилась бы куда более убедительной, перейди я на каназиан, язык аристократии Города Бездны.

– Тогда положи оружие и расскажи, где его взял, – отозвался мужской голос.

Судя по акценту, говоривший был не из Полога. Я с трудом разбирал слова – у парня явно проблемы с дикцией. Как и я, он говорил на норте, но при этом то глотал слоги, то произносил слова излишне четко, без обычных для носителя языка элизий.

– К тому же ты прибыл на фуникулере. Это тоже придется объяснить.

Теперь я разглядел человека, стоящего на краю бамбуковой платформы. Только он не был человеком.

Он был свиньей.

Маленького роста, с бледной кожей, он стоял на задних ногах с характерной неуклюжей грацией, которую я успел подметить у его собратьев. Глаза скрывались за темными очками, причем дужки заменяла пара кожаных тесемок, связанных на затылке. Рука, торчащая из-под красного пончо, оканчивалась чем-то средним между копытцем и человеческой кистью и сжимала секач с небрежностью, выдающей профессионала, которому не впервой работать клинком.

Пожалуй, не стоит разоружаться – по крайней мере, пока.

– Меня зовут Таннер Мирабель. Я только вчера прилетел с Окраины Неба. Разыскивал в Мульче одного человека и по ошибке забрел в чужой район. Меня захватил некто Уэверли и заставил участвовать в «Игре».

– И тебе удалось сбежать, да еще прихватить пушку и фуникулер? Неплохо для чужака, Таннер Мирабель. – Он произнес мое имя, словно ругательство.

– На мне одежда ледяных нищенствующих, – повторил я. – И по моему акценту можно понять, что я с Окраины Неба. Я немного говорю на каназиане, если угодно.

– Сойдет и норт. Мы, свиньи, не так глупы, как ваш брат предпочитает думать. – Помолчав, он спросил: – А винтовку тебе дали за акцент? Вот бы и мне такой!

– Нашлись добрые люди. – Я собирался упомянуть Зебру, но передумал. – Не всем в Пологе нравится «Игра».

– Это верно, – проговорил человек-свинья. – Но они все равно живут в Пологе. И гадят на нас.

– Ему и правда могли прийти на выручку, – произнес другой голос, явно женский.

Всмотревшись в полумрак, я увидел, что к нам направляется еще одна свинья. Она ступала по обломкам осторожно, но с таким равнодушием, словно ей приходилось наблюдать подобные перестрелки и крушения каждый день. Поравнявшись с нами, она взяла моего собеседника под локоть:

– Я слышала о таких людях. Они называют себя сабами. Саботажниками то есть. Лоран, может, он из них?

Лоран сдернул очки и протянул их женщине – иначе я не мог ее назвать. Кукольное личико этой хрюшки, украшенное рыльцем, обрамляли вполне человеческие локоны, правда изрядно засаленные. Она на секунду поднесла очки к глазам, а потом кивнула:

– Он не похож на жителя Полога. Для начала, это человек. У него все соответствует замыслу бога Полога, разве что глаза… хотя это может быть игрой света.

– Это не игра света, – возразил Лоран. – Он способен видеть нас без очков. Я это понял, когда он уставился на тебя. – Лоран забрал у спутницы свои очки. – Возможно, кое-что из сказанного тобой, Таннер Мирабель, соответствует истине. Но готов поспорить, что не все.

Поспоришь – и не проиграешь, подумал я.

– В мои намерения не входит причинить вам даже малейший вред. – Я с подчеркнутой неспешностью положил ружье на бамбуковый настил. Дотянусь без труда, если этот хряк вздумает помахать своим ножиком. – У меня серьезные проблемы. Люди из Полога скоро вернутся, чтобы покончить со мной. Возможно, я нажил себе врагов и среди этих ваших сабов. Ружье я украл у них.

Будем надеяться, что это рискованное признание не только не повредит мне, но даже пойдет на пользу.

– И еще, мне ничего не известно о вас – ни хорошего, ни плохого.

– Но тебе известно, что мы свиньи.

– Однажды я уже столкнулся с такими, как вы.

– Столкнулся… как с нашей кухней?

– За кухню заплачу, деньги у меня есть. – Порывшись в бездонных карманах Вадимова сюртука, я выудил пачку купюр. Правда, здесь немного – надеюсь, хоть на частичное покрытие убытков хватит?

– Имей в виду, что это не наша собственность, – проговорил Лоран, разглядывая мою протянутую руку. Пожелай он принять деньги, ему бы пришлось сделать шаг вперед – шаг, на который в ту минуту никто из нас не был готов. – Владелец этой кухни сейчас в Монументе Восьмидесяти, у могилы брата; он вернется лишь к вечеру. Этого человека трудно назвать снисходительным и способным легко прощать. Когда я доложу о нанесенном тобой ущербе, он, естественно, обрушит свой гнев на меня.

Я достал пачку купюр – тех, что позаимствовал у Зебры, – отделил примерно половину и протянул Лорану:

– Возможно, это решит часть твоих проблем. Здесь еще сотня марок Ферриса. Чуть больше – и я заподозрю, что ты пытаешься меня надуть.

Он изобразил нечто похожее на улыбку:

– Я не могу дать тебе приют, Таннер Мирабель. Слишком опасно.

– Он имеет в виду, что у тебя в голове имплантат, – пояснила женщина-свинья. – Все это время людям из Полога было известно твое местонахождение. И если ты рассердил их, то нам всем не поздоровится.

– Я в курсе. Поэтому от вас потребуется кое-какая помощь.

– Хочешь, чтобы мы извлекли имплантат?

– Нет. Но я знаю, кто может это сделать. Ее зовут мадам Доминика. Правда, я понятия не имею, как до нее добраться. Сможете доставить меня туда?

– А где она живет?

– Вокзал Гранд-Сентрал, – ответил я.

Спутница Лорана окинула взглядом то, что осталось от кухни:

– Что ж, Таннер Мирабель… непохоже, что сегодня у меня много стряпни.

Они были беженцами с Ржавого Пояса.

Там они тоже были беженцами – с какой-то планетной системы, с самой ее окраины, где нет ничего, кроме комет. Единственное, чего не знали повар и его жена (я больше не могу называть жителей Мульчи свиньями), – откуда первоначально бежали их собратья. Все предположения были сродни домыслам и мифам. Наиболее правдоподобной выглядела версия об экспериментах инженеров-генетиков, но сколько веков назад они проводились, никто уже не помнил. Когда-то хирурги использовали для трансплантации ткани свиней – оказалось, что между людьми и свиньями больше сходства, чем различий. Потом кому-то пришло в голову, что риск отторжения станет еще ниже, если часть генов у животных-доноров заменить человеческими. Возможно, у экспериментаторов были какие-то далекоидущие планы, а может быть, это произошло случайно, но вместе с человеческими генами свиньи получили разум. По другой версии, целью эксперимента было создание расы слуг, лишенных неприятных особенностей, которые свойственны машинам.

В один прекрасный день свиньи оказались посреди космоса, предоставленные сами себе. Насчет того, почему это произошло, также существуют различные мнения. Может быть, систематический отстрел «излишков производства» оказался слишком хлопотным делом. Кроме того, свиньи могли сбежать из лабораторий и создать тайные поселения. По словам Лорана, уже на тот момент существовало несколько подвидов, различавшихся по соотношению генов. Так, у одной из пород, хоть и вполне разумной, отсутствовала способность к связной речи. Я вспомнил свиней, на которых наткнулся перед тем, как меня спасла Зебра. Одна из них хрюкала, это могло быть попыткой что-то сказать мне. К сожалению, достичь взаимопонимания нам не удалось.

– Я встречал ваших сородичей. Вчера.

– Можете называть нас свиньями, не обидимся. Мы и есть свиньи.

– В общем, эти… свиньи, кажется, пытались меня убить.

Я в двух словах рассказал Лорану, что со мной произошло, стараясь не заострять внимание на том, каким образом я пытался попасть в Полог. Он внимательно выслушал, затем медленно и печально покачал головой:

– Не думаю, что им был нужен ты, Таннер Мирабель. Скорее всего, им понадобились люди, которые за тобой охотятся. Эти помощники должны были догадаться, что тебя преследуют. Наверное, они уговаривали пройти с ними в убежище.

Я задумался. Пожалуй, он прав.

– Одну из них я подстрелил, – признался я. – Не смертельно, но ногу придется прооперировать.

– Не переживай. Сам понимаешь, это не ангелочки. У нас вечные проблемы из-за таких шаек, юные свиньи мастера устраивать беспорядки.

Я осмотрелся. Беспорядок, устроенный мною, легким не назовешь.

– И в довершение появляюсь я.

– Все это можно починить. Но пожалуй, я помогу тебе добраться, Таннер Мирабель, пока ты не натворил новых бед.

Я улыбнулся:

– Это будет просто замечательно, Лоран.

Покинув Ржавый Пояс, Лоран и его жена получили место у одного из богатейших обитателей Мульчи. У них была собственная наземная повозка – на метановом двигателе, с тремя гигантскими надувными колесами. Кабина представляла собой фантастическую конструкцию из пластмассы, металла и бамбука, увенчанную тентом из непромокаемой ткани. Казалось, она развалится, стоит мне хотя бы дунуть в ее сторону.

– Не нужно глядеть на нее с таким отвращением, – произнесла жена Лорана. – Она движется. И сдается мне, что в твоем положении не стоит привередничать.

– Ты права.

Повозка действительно двигалась, причем довольно резво, а неуклюжие колеса даже смягчали толчки, когда наш экипаж подпрыгивал на выбоинах. Я убедил Лорана сделать крюк и подъехать туда, где упал фуникулер моих преследователей.

На месте крушения уже собралась толпа. Лоран неохотно согласился подождать меня. Протиснувшись поближе к фуникулеру, я увидел среди обломков кабины мертвого Уэверли. Его грудь была пробита бамбуковой палкой, которыми часто пользуются в Мульче, – казалось, что он попал капкан из тех, что я когда-то ставил в джунглях на Рейвича. Лицо Уэверли было залито кровью – я не узнал бы его, если бы не заполненный алой гущей кратер на месте глаза. Очевидно, монокуляр был имплантатом.

– Кто это сделал? – спросил я.

– Уже сперли, – процедила сквозь редкие зубы сутулая женщина, стоявшая рядом. Наверное, не расслышала моего вопроса. – Хорошая была стекляшка. Немалые денежки ребята получат.

Я подавил жгучее желание выяснить, кто эти таинственные мародеры.

Возвращаясь к трехколеснику Лорана, я не мог избавиться от чувства, что какая-то частица моей совести вырвана с мясом – не менее грубо, чем монокуляр из глазницы Уэверли.

– И что же вы у него забрали? – произнес Лоран, когда я вскарабкался на сиденье трехколесника.

– По-вашему, я возвращался ради трофея?

Он пожал плечами, словно ему было все равно. Но когда мы поехали дальше, я вынужден был спросить у себя: может быть, я действительно хотел что-то найти?

Дорога до вокзала Гранд-Сентрал заняла час. Мне показалось, что бо́льшую часть времени мы петляли, стремясь избежать опасных или непроходимых районов Мульчи. Возможно, проезжали в каких-нибудь трех-четырех километрах от места, где на меня напали люди Уэверли. Как бы то ни было, я не увидел ни одного примеченного ранее ориентира. Впрочем, с другой точки они могли выглядеть совершенно иначе… Чувство ориентации в пространстве, внушавшее мне некоторую уверенность, – когда карта Города только-только начала возникать у меня в голове – исчезло, как глупый сон. Разумеется, оно бы вернулось, если бы я уделил этому достаточно времени. Не сегодня завтра и вряд ли в ближайшие недели, но вернулось бы. Однако я не собирался застревать здесь надолго.

Наконец мы прибыли на Гранд-Сентрал. Казалось, что с тех пор, как я отчаянно пытался избавиться от Квирренбаха, прошло не больше секунды. Судя по косым лучам, пробивавшимся сквозь Москитную Сетку, еще даже не наступил полдень. Однако под крышей вокзала царил полумрак. Я поблагодарил Лорана за помощь и предложил угостить завтраком – это вдобавок к уже уплаченной сумме. Но он отказался, не желая покидать кабину своего трехколесника. В защитных очках и надвинутой на уши мягкой фетровой шляпе, он выглядел совсем человеком, но в кафе эта иллюзия развеялась бы моментально. Похоже, свиньи не пользовались в Мульче всеобщей любовью и многие районы были для них запретны.

Мы обменялись рукопожатиями – копытца не помешали, – и он уехал обратно.

Глава двадцать четвертая

Первым пунктом моей программы стало посещение палатки перекупщика, где я продал ружье Зебры, – увы, за сумму, ничтожную по сравнению с его настоящей стоимостью. Однако сокрушаться по этому поводу не стоило. Сейчас меня интересовали не столько наличные, сколько возможность избавиться от вещи, по которой меня можно опознать. Само собой, торговец поинтересовался, не краденая ли она, но в его глазах не было ни капли любопытства. Ружье слишком привлекало внимание – прежде всего своими размерами, – а потому для охоты на Рейвича не годилось. Пожалуй, оно бы не вызвало изумленных взглядов разве что на фестивале любителей тяжелой артиллерии.

К моей радости, мадам Доминика по-прежнему предлагала свои услуги. На этот раз меня не пришлось тащить к ней силой. Я бодро вошел в палатку, ощущая, как карманы сюртука оттягивает комплект аккумуляторов для ружья, которые я забыл продать.

– Она пока не работать, – произнес юный Том, тот самый паренек, что заманил сюда нас с Квирренбахом.

Выудив несколько банкнот, я припечатал их ладонью к столу, и глаза у Тома сделались пошире, чем стекла его защитных очков.

– Уже работать, – сказал я и прошел во внутреннее помещение.

Там было темно, но через пару секунд я начал различать окружающие предметы – словно кто-то включил тусклый серый фонарь. Доминика спала на своей операционной кушетке, ее могучие телеса были полуприкрыты одеянием, которому следовало родиться на свет парашютом.

– Проснитесь, – негромко произнес я. – У вас клиент.

Ее глаза медленно расширились, как трещинки в разбухающем пироге.

– В чем дело, где ваша учтивость? – Она отреагировала мгновенно, но сонный голос не выражал ни малейшей тревоги. – Сюда так просто нельзя.

– Ваш помощник уже сменил гнев на милость. – Я выудил очередную банкноту и помахал у Доминики перед носом. – А вы что скажете?

– Не знаю, я ничего не вижу. А что у вас с глазами? Почему они… такие?

– С глазами у меня все в порядке.

Признаться, сам я так не считал. Лоран тоже говорил что-то про мои глаза. Способность видеть в темноте я обнаружил у себя еще раньше.

Отбросив эти мысли, довольно неприятные кстати, я возобновил наступление:

– Мне от вас нужна одна профессиональная услуга и ответы на несколько вопросов. Согласитесь, это не слишком много.

Мадам Доминика соскользнула с кушетки, переместив нижнюю часть своей необъятной туши в сбрую, подвешенную к штативу. Приняв в себя ее телеса, приспособление зашипело, стравливая избыточное давление, и Доминика отчалила от постели с грацией речной баржи.

– Что за услуга и что за вопросы?

– Мне нужно удалить имплантат. Затем я попрошу кое-что рассказать о своем приятеле.

– Может, и я захочу порасспросить о вашем приятеле.

Я не понял, что она имела в виду, но выяснить не успел. В палатке вспыхнул свет, явив моему взору размещенные вокруг кушетки инструменты. Теперь я увидел на них тусклые разводы засохшей крови – всю гамму оттенков ржавчины.

– Это стоит немало. Покажите имплантат.

Я ткнул в шишку на затылке. Некоторое время мадам Доминика осматривала мою голову. Казалось, острые металлические насадки на ее наперстках скребут прямо по костям черепа.

– Похоже на имплантат «Игры». Но вы еще живой.

Очевидно, она имела в виду, что это не может быть имплантатом «Игры». Безупречная логика: много ли шансов у человека, оказавшегося в роли добычи, добраться до спеца вроде мадам Доминики, чтобы избавиться от «маячка»?

– Можете извлечь?

– Если нейронные связи неглубоки, то без проблем. – Она подвела меня к кушетке и, опустив на глаза какое-то сканирующее устройство, некоторое время рассматривала мою голову, покусывая губы. – Угу, связи мелкие, еле достают до коры. Хорошая новость. Но похоже, это все-таки имплантат «Игры». Как он сюда попал? Нищие? – Она покачала головой, и складки жира на шее заколыхались. – Нет, они тут ни при чем, если только вы мне правду сказали вчера, что у вас нет имплантатов. Ага, вот и разрез от внедрения. Меньше одного дня.

– Просто вытащите эту чертову штуковину. Или я уйду отсюда с деньгами, которые уже отдал вашему малышу.

– Можете так поступить, но вы не найдете никого лучше Доминики. Это не угроза, а обещание.

– Ну так действуйте.

– Вначале задайте вопрос.

Она уже левитировала вокруг кушетки, готовя инструменты и проворно заменяя одни наперстки другими. Где-то в складках плоти – там, где обычно находится талия, – располагался инструментальный пояс, и Доминика извлекала из него все необходимое одним прикосновением, ухитряясь при этом не уколоться и не порезаться.

– У меня есть приятель, его фамилия Рейвич, – сказал я. – Он прибыл за день или два до меня, и мы потеряли друг друга. Посткриогенная амнезия, как сказали нищенствующие. Они сообщили, что он в Пологе, а больше ничего не сказали.

– И что дальше?

– Думаю, ему вполне могли понадобиться ваши услуги…

Или, скажем, ему пришлось ими воспользоваться.

– Насколько я помню, у него были имплантаты – значит, их пришлось удалить. Как у господина Квирренбаха, того джентльмена, который приходил к вам со мной.

Я описал ей Рейвича – с той допустимой долей небрежности, какая отличает портрет доброго приятеля от списка примет опасного преступника.

– С чего вы решили, что этот человек мне знаком?

– Не знаю… Сколько стоит более точный ответ, как вы думаете? Скажем, еще сотню? Чтобы немного освежить вашу память?

– Память Доминики не столь хороша ранним утром.

– Ну, тогда две сотни. Как, вспоминается господин Рейвич?

На ее лице отразилась напряженная работа мозга – надо признать, это было проделано с театральным изяществом.

– Вот и отлично. Рад, что у вас получается.

Знала бы она, насколько я рад.

– Господин Рейвич – это особый случай.

Ну еще бы. Рейвич – аристократ, а тело любого аристократа, даже обитающего на Окраине Неба, нашпиговано всякой всячиной, как у представителей высшего общества Прекрасной Эпохи. В этом им уступают даже высокопоставленные демархисты. Можно не сомневаться, что Рейвич, как и Квирренбах, ничего не слышал о плавящей чуме, пока не прибыл на Йеллоустон. У него тоже не было времени искать какую-нибудь клинику на орбите, где его могли бы избавить от имплантатов. Он должен был спешить – спуститься на поверхность и затеряться в Городе Бездны.

Доминика была его первым и последним шансом на спасение.

– Это действительно особый случай, – согласился я. – Именно поэтому вы обязаны были принять его.

– С чего вы это решили?

Я вздохнул. Похоже, придется или потрудиться, или раскошелиться – скорее всего, сделать и то и другое.

– Предположим, вы из него кое-что извлекли. Он выглядел здоровым, но через день вы обнаружили, что в удаленном имплантате есть нечто ненормальное – скажем, остаточные следы чумы. В этом случае вы обязаны были связаться с ним, верно?

На ее лице не дрогнула ни одна складка. Попробуем капельку безобидной лести:

– Так поступил бы любой уважающий себя хирург. Я знаю, не каждый станет прилагать усилия, чтобы разыскать бывшего клиента. Но вы сами сказали, что здесь вам нет равных.

Она утвердительно хмыкнула:

– Информация о клиенте конфиденциальна.

Мы оба поняли, что она имела в виду.

Через несколько минут мои карманы стали легче на пачку банкнот, и тяжелее на бумажку с адресом в Пологе. Место носило название Эшер-Хайтс. Это могла быть квартира, как у Зебры, здание или целый район Полога.

– А теперь закройте глаза, – скомандовала толстуха, ткнув мне в лоб пальцем в тупом наперстке, – и Доминика покажет свое волшебство.

Местная анестезия уже действовала. Операция не заняла много времени – я даже не заметил, как был удален имплантат. По ощущениям – все равно что вырезать кисту. Интересно, почему Уэверли не догадался использовать имплантат с защитной системой? Возможно, такое здесь считается фолом. Насколько я понял со слов Уэверли и Зебры, правила «Игры» запрещали охотникам пеленговать передатчик. Разрешалось находить добычу любыми способами, но идти за сигналом вживленного передатчика – это представлялось чересчур простым. Имплантаты были нужны исключительно зрителям, а также людям вроде Уэверли, которые контролировали ход «Игры».

Лежа на кушетке в палатке Доминики, я лениво размышлял о том, как бы усовершенствовал «Игру», будь на то моя воля. Для начала стоит более надежно вживлять имплантаты, задействовав глубокие нейронные пути, о которых беспокоилась Доминика. Далее, снабдить их защитной системой – она поджарит мозг жертвы, если кто-нибудь попытается удалить имплантат раньше времени. Не мешало бы и охотника оснастить имплантатом, защищенным столь же надежно. Оба типа имплантатов – для охотников и для добычи – должны транслировать некий закодированный сигнал, известный обоим участникам. При сближении на определенное расстояние – скажем, при появлении в одном квартале или ближе – имплантаты будут сообщать своим носителям о местоположении противника с помощью тех же нейронных связей. Никаких зрителей на территории «Игры». Если хотят следить за ходом «Игры» – пусть сами придумают, как это сделать. И напоследок ввести элемент личной заинтересованности. Ограничить число охотников оптимальным и очень простым числом – единицей. Тогда забава превратится в настоящий поединок. И к чему ограничивать время охоты – какие-то жалкие пятьдесят часов? На мой взгляд, в таком большом городе охота запросто может длиться целые месяцы – главное, чтобы сначала жертва успела убежать и спрятаться в лабиринте Мульчи. Кстати, почему только Мульча, или даже только Город Бездны? Почему бы не задействовать все поселения планеты, если им хочется настоящих приключений?

Конечно, им это ни к чему. Все, что им нужно, – побыстрее сцапать дичь и пустить ей кровь где-нибудь в укромном месте. Минимум затрат, минимум риска и прочих хлопот.

– Готово, – сказала Доминика, прижав к моему затылку стерильный тампон. – Теперь вы в порядке, господин Мирабель.

Она держала двумя пальцами имплантат, поблескивающий, словно гематитовая горошина.

– И если это не охотничий имплантат, то Доминика – самая стройная женщина в Городе Бездны.

– Не зарекайтесь, – сказал я. – Чудеса иногда случаются.

– Только не с Доминикой. – Она помогла мне подняться с кушетки.

У меня слегка кружилась голова, но ранка на ощупь была крошечной – ни припухлости, ни рубца.

– Вам не интересно? – спросила она, когда я поспешил накинуть на себя сюртук Вадима, – эта одежда давала вожделенную анонимность, хоть и заставляла потеть.

– Что именно?

– У меня есть вопросы о вашем приятеле.

– О Рейвиче? Мы уже о нем побеседовали.

Она принялась укладывать свои наперстки.

– Нет. О господине Квирренбахе. О другом приятеле – вы с ним приходили вчера.

– Вообще-то, мы скорее просто знакомые, нежели приятели. А о чем вы хотите спросить?

– Он заплатил хорошие деньги, чтобы я вам не говорила. Поэтому я не скажу. Но теперь вы богатый человек, господин Мирабель. Гораздо богаче Квирренбаха. Вы улавливаете намек Доминики?

– Квирренбах заплатил вам за молчание, но, если я перебью его ставку, вы нарушите тайну?

– Вы просто умница, господин Мирабель. Доминика оперирует без опасности для мозга.

– Я в восторге.

С тяжким вздохом я снова полез в карман. Интересно все-таки, что хотел скрыть от меня Квирренбах. Я не знал, чего ожидать, поскольку до сих пор мне даже в голову не приходило, что у Квирренбаха вообще есть какие-то секреты.

– Он пришел с вами, – сказала Доминика. – В такой же одежде нищенствующих. Попросил удалить имплантаты.

– Расскажите что-нибудь поновее.

Доминика лукаво улыбнулась, и я понял: чем бы она со мной ни поделилась, это доставит ей удовольствие.

– У него не было имплантатов, господин Мирабель.

– Неужели? Но я видел его на вашей кушетке. Вы его оперировали, выбрили ему голову…

– Он попросил, чтобы это выглядело убедительно. Доминика не задает вопросов. Просто выполняет просьбу клиента. Клиент всегда прав. Особенно когда он платит, как господин Квирренбах. Клиент просит сымитировать операцию. Побрить ему голову и все такое. Но я не вскрываю ему голову. Нет нужды. Однако я его сканирую – там пусто. Он уже чист.

– Тогда какого черта…

Вот и все. Квирренбаху не нужно было удалять имплантаты, потому что их удалили много лет назад, во время эпидемии, – а может, их у него вообще не было. Он не прилетал с Гранд-Титона. Скорее всего, он даже не выбирался за пределы системы Йеллоустона. Этого местного гения наняли, чтобы он следил за мной и выяснял, каковы мои цели.

Он работал на Рейвича.

Рейвич прибыл в Город Бездны раньше меня – тогда я еще не лечился от амнезии у ледяных нищенствующих. Несколько дней – немного, но ему хватило, чтобы нанять себе помощника. По-видимому, Квирренбах был первым, кто ему подвернулся. Затем композитор отправился на орбиту и смешался с иммигрантами, которые только что прибыли в систему Йеллоустона. Его миссия была несложной: выследить людей с «Орвието» и найти среди них потенциального убийцу.

Я прокрутил в голове последние события.

Вначале ко мне в кают-компании «Стрельникова» пристает Вадим. Я избавляюсь от «доброго самаритянина», а через несколько минут вижу, как он избивает Квирренбаха. Я вмешиваюсь, требую, чтобы Вадим оставил Квирренбаха в покое, а когда слова не действуют, пускаю в ход более веский аргумент. Первая зацепка, которую я пропустил: Квирренбах просит меня пощадить Вадима.

Тогда я объяснил это гуманностью композитора.

Потом мы забираемся в каюту Вадима. Зацепка номер два: когда мы начали рыться в вещах Вадима, Квирренбах чувствовал себя весьма неуютно. Даже пытался читать мне мораль. Тогда я переубедил его.

Все это время я не замечал очевидного: Квирренбах и Вадим работали вместе.

Квирренбаху необходимо было сблизиться со мной, не вызывая подозрений, и узнать обо мне побольше. Эта парочка разыграла меня как последнего идиота. Разумеется, в кают-компании Вадим не слишком деликатничал со своим компаньоном – но чего не сделаешь ради правдоподобия ситуации! Наверное, у них был запасной вариант – на тот случай, если я улизну после первой стычки с Вадимом. И еще один факт, которому я не придал значения: во время драки на «Карусели», пока я расправлялся с Вадимом, его напарник держал Квирренбаха.

Мне следовало задуматься над этим.

Квирренбах прицепился ко мне, словно на корабле больше никого не было. Похоже, парень настоящий профи… А может быть, и нет. Рейвич мог нанять с полдюжины других агентов для слежки за другими пассажирами, и у каждого была своя стратегия и тактика. Разница в том, что другие ошиблись в выборе цели, а Квирренбах – благодаря везению, интуиции или дедукции – попал в самое яблочко. Вот только знал ли об этом сам «композитор»? Во время наших продолжительных бесед я был достаточно осторожен и, кажется, ничем не намекнул, что работал на Кагуэллу.

Попробуем поставить себя на место Квирренбаха.

Должно быть, они с Вадимом испытывали сильное желание прикончить меня побыстрее. Но сделать этого не могли, не убедившись окончательно, что я – именно тот, кого они ищут. Если бы поторопились, то никогда бы не узнали, действительно ли убрали нужного человека, и никто не смог бы рассеять их сомнения.

Поэтому Квирренбах, очевидно, планировал следить за мной до тех пор, пока не выяснится, что я разыскиваю человека по фамилии Рейвич, – не важно, с какой целью. Посещение Доминики было важной частью его легенды. Вряд ли он знал, что у тех, кому довелось воевать на Окраине Неба, имплантатов нет и быть не может, а значит, мне не понадобятся услуги этой мадам. Но он принял это спокойно и доверил мне свои пожитки на время, пока находился на «операции». Браво, маэстро Квирренбах! Содержимое кейса, несомненно, тоже служило маскировке.

Здесь я тоже кое-что упустил. Торговец посетовал, что экспириенталии Квирренбаха – контрабанда, копии оригиналов, сделанные несколько недель назад. А ведь Квирренбах, по его словам, прибыл на Йеллоустон одновременно со мной. Интересно, что бы я обнаружил, проверив списки субсветовиков, прилетевших в последнюю неделю? Был ли среди них хотя бы один с Гранд-Титона? Может, да, а может, нет. Все зависит от того, насколько тщательно Квирренбах проработал свою легенду. Боюсь, о его бессмертной симфонии того же самого сказать нельзя. Шедевры редко создаются за пару дней на пустом месте.

По правде говоря, он весьма неплохо справился.

Около полудня, когда я простился с Доминикой, на меня обрушился очередной эпизод из жизни Хаусманна.

Я стоял, прислонясь спиной к стене вокзала Гранд-Сентрал, и лениво наблюдал, как кукольник забавляет компанию ребятишек. Склонившись над миниатюрной будкой, он управлял крошечной, очень изящной фигуркой Марко Ферриса в космическом скафандре, спускающейся по скале, роль которой играла куча битой штукатурки. Предполагалось, что Феррис спускается в Бездну, поскольку у основания склона лежала горка «драгоценных» камней, охраняемая свирепым инопланетным монстром с девятью головами. Детишки захлопали в ладоши, а потом пронзительно завопили, когда кукольник заставил монстра броситься на Ферриса.

И тут мир вокруг меня застыл, а через миг я уже видел нечто совершенно другое.

Позже, когда появилось время осмыслить то, что мне открылось, я вспомнил заодно и предыдущий эпизод. Эти видения начинались вполне безобидно, в них не было ничего, кроме известных мне фактов из жизни Небесного. Но чем дальше, тем заметнее становилась разница между прочитанным или услышанным мною раньше и увиденным сейчас. Поначалу это касалось мелких деталей, потом… Ни в одном жизнеописании не упоминался шестой корабль. Нигде не говорилось, что Небесный оставил в живых диверсанта, который убил – или получил возможность убить – его отца. И это были еще мелочи по сравнению с тем, что мне показали на этот раз. Небесный умертвил своего начальника. До сих пор капитан Бальказар считался лишь проходным персонажем нашей истории, одним из предшественников Небесного. Нигде и никогда не упоминалось о том, как именно он погиб.

Из моей ладони на вокзальный пол тонкой струйкой текла кровь. Стиснув кулак, я задумался. Что это все-таки за напасть?

– Я ничего не смог сделать. Он спокойно спал – мне даже в голову не пришло, что с ним не все в порядке.

Двое врачей – Вальдивия и Ренго, которые сейчас осматривали Бальказара, – появились в кабине шаттла сразу после стыковки, когда Небесный поднял тревогу. Медики закрыли за собой воздушный шлюз, чтобы не мешали посторонние. Небесный пристально наблюдал за ними. Оба выглядели неважно: изнуренные, бледные, под глазами темные мешки.

– Он не вскрикнул, когда начал задыхаться… ну, или что-нибудь в этом роде? – спросил Ренго.

– Я ничего не слышал, – ответил Небесный.

Он изображал огорчение, но старался не переусердствовать. Теперь, когда Бальказара не стало, путь к должности капитана неожиданно приобрел четкие очертания, словно, поблуждав в мудреном лабиринте, Хаусманн понял, как добраться до его середки. Это ясно не только ему, но и всем окружающим – и покажется подозрительным, если его горе не будет окрашено легким оттенком радости по поводу такой небывалой удачи.

– Готов поспорить, его отравили на «Палестине», – сказал Вальдивия. – Вот же сволочи! Позволю себе напомнить, что я всегда был против этой затеи.

– Совещание проходило в стрессовой обстановке, – сказал Небесный.

– В том-то и дело, – кивнул Ренго, почесывая пятнышко раздраженной кожи под глазом. – И незачем винить кого попало. Он просто не выдержал напряжения.

– Значит, я ничего не мог сделать?

Тем временем Вальдивия расстегнул мундир на груди Бальказара и вгляделся в переплетение проводов. Наконец он с сомнением ткнул пальцем в какое-то устройство:

– Должна была сработать сигнализация. Как я понимаю, вы ничего не слышали?

– Повторяю, я не слышал ни звука.

– Черт бы ее побрал… – Вальдивия покачал головой. – Похоже, опять забарахлила. Послушайте, Небесный, если кто-нибудь узнает, нам конец. В этом агрегате постоянно что-то барахлило, а мы с Ренго в последнее время и так работаем как проклятые… – Он шумно вздохнул, словно поражаясь объему проделанной работы. – Я не говорю, что система ни разу не чинилась, но мы же не могли все время заниматься Стариком в ущерб остальным. Я знаю, что на «Бразилии» есть устройства получше этой рухляди, но нам-то с того какая польза?

– Можно сказать, никакой. – Небесный снисходительно кивнул. – Вы могли уделить Старику чуть больше внимания, но тогда бы умер кто-нибудь еще. Я вас прекрасно понимаю.

– Очень надеюсь. Представляете, какая вонь поднимется в нашем болоте? – Вальдивия снова посмотрел на капитана, но в его взгляде не было надежды на чудо. – Теперь нам предстоит отчитываться о качестве медицинского обслуживания. А вас замучают расспросами, как проходил визит на «Палестину». Эти болваны из совета, вроде Рамиреса, постараются все свалить на нас с вами. Что мы оплошали, проявили преступную халатность… Поверьте, я такое видел не раз.

– Мы знаем, что ни в чем не виноваты, – ответил Небесный, глядя на капитана. На погоне все еще виднелась полоска высохшей слюны, точно след слизняка. – Он был прекрасным человеком и долго оставался на посту, хотя мог бы выйти в отставку. Бальказар просто состарился.

– Конечно. В любом случае больше года он бы не протянул. Но попробуйте объяснить это экипажу.

– Значит, нам необходимо прикрыть тылы.

– Небесный… вы не скажете им, ладно? О том, что услышали от нас?

В люк воздушного шлюза забарабанили. Кто-то пытался войти в кабину, но Небесный решил не обращать внимания.

– А что, по-вашему, мне следует сказать?

Медик глубоко вздохнул:

– Что сработала сигнализация. Не важно, что не приняли никаких мер. Все равно не могли ему ничем помочь. У вас не было оборудования, вы просто не знали, что делать, и до корабля оставалось лететь немало.

Небесный кивнул. Это звучало вполне логично и полностью совпадало с его мнением.

– Значит, мне не следует говорить, что сигнализация вообще не сработала?

Врачи переглянулись.

– Да, – сказал Вальдивия. – Именно так. Вас никто не станет винить, Небесный. Они поймут, что вы сделали все возможное.

Небесный поймал себя на мысли, что сейчас капитан выглядит непривычно спокойным. Глаза были закрыты – один из медиков опустил Старику веки, отдавая дань уважения. Можно подумать, что капитану действительно снится детство, как говорил Клоун. И не важно, что это детство прошло на борту корабля, точно такое же пустое и клаустрофобическое, как детство Небесного.

Стук не прекращался.

– Пожалуй, ребят стоит впустить, – сказал Хаусманн.

– Не говорите им, – с мольбой повторил Вальдивия, и Небесный похлопал его по плечу:

– Не беспокойтесь.

Собравшись с духом, Хаусманн положил ладонь на дверной пульт. Возле шлюза столпилось не меньше двадцати человек. Каждый стремился первым попасть в кабину. Каждому хотелось взглянуть на мертвого капитана и продемонстрировать озабоченность, за которой скрывалась тайная надежда, что на этот раз тревога не окажется ложной. В последние годы Бальказар обзавелся неприятной привычкой время от времени «умирать».

– Ради всего святого, скажите, что случилось? – произнесла женщина из службы проектирования двигателей.

Кто-то из техников открыл рот, но Небесный опередил.

– Сломалась система жизнеобеспечения, – пояснил он.

– Что?

– Что слышали. Я постоянно наблюдал за капитаном. С ним все было в порядке, и вдруг сработала сигнализация. Я расстегнул мундир и считал диагностику. Согласно прибору, это коронаротромбоз.

– Нет… – пробормотал один из медиков, но с тем же успехом он мог обращаться к пустой комнате.

– Однако вам кажется, что это не так? – спросила женщина.

– Я почти уверен. Он постоянно говорил со мной, рассуждал вполне разумно. Ни малейших признаков дискомфорта, только раздраженность. Затем штуковина объявила, что собирается применить дефибрилляцию. Разумеется, в эту минуту он разволновался.

– И что было дальше?

– Я попытался снять с него медицинский жилет или хотя бы отсоединить провода, но увидел, что до дефибрилляции осталась пара секунд. Пришлось отойти, иначе бы меня убило.

– Он лжет! – воскликнул медик.

– Не обращайте внимания, – мягко произнес Небесный. – На его месте вы вели бы себя точно так же. Я не хочу сказать, что это было сделано умышленно…

Он умело выдержал паузу, предоставив каждому закончить фразу самостоятельно.

– Я не хочу сказать, что это было сделано умышленно. Просто трагическая оплошность, которая вполне объяснима. Взгляните на них. Эти люди давно пребывают в состоянии нервного истощения. Неудивительно, что они начали ошибаться. Нельзя судить их слишком строго.

Теперь экипажу запомнятся не попытки Небесного избежать обвинения, а его великодушие и сострадание к неудачникам. Люди отметят это и воздадут ему должное, одновременно соглашаясь с тем, что отчасти в смерти капитана виноваты сомнамбулы в белых халатах. И она уже не покажется команде бедой, подумал Небесный. Всеми уважаемый Старик скончался в результате трагического стечения обстоятельств. Последуют взаимные обвинения, но это вполне объяснимо и закономерно.

Он хорошо защитил тылы.

Вскрытие покажет, что капитан действительно умер от сердечного приступа. Ни вскрытие, ни анализ памяти системы жизнеобеспечения не помогут установить подлинный момент его смерти.

– Молодец, – похвалил его Клоун.

Он действительно молодец. Но Клоун тоже заслуживает похвалы. Именно он приказал Небесному расстегнуть мундир спящего Бальказара. Именно он объяснил, как использовать скрытые функции медицинского жилета, чтобы вызвать у Старика аритмию, хотя тот чувствовал себя не хуже, чем обычно. Клоун молодец. Правда, подсознательно Небесный понимал, что его наставник всегда знает ровно столько, сколько он сам. Однако Клоун умел вылущивать из его памяти нужные сведения – очень и очень полезная способность.

– Думаю, мы отлично сработаемся, – пробормотал Небесный.

Он смотрел, как тела медиков, кувыркаясь, исчезают в темноте.

Для Вальдивии и Ренго назначили казнь, которую проще всего осуществить на борту звездолета: смерть от удушья в воздушном шлюзе с последующим выбросом в вакуум.

Расследование гибели Старика Бальказара заняло почти два года по бортовому времени. Сначала бесконечное рассмотрение апелляций, затем противоречия, обнаруженные в отчете Небесного… Но апелляции были отклонены, а Небесный сумел представить объяснения, которые удовлетворили почти всех. Сейчас свита старших офицеров толпилась у соседних иллюминаторов, напряженно всматриваясь в темноту. Они уже слышали, как умирающие медики стучали в дверь шлюза, когда из него уходил воздух.

Да, наказание было суровым – с учетом того, что расследование затянулось сверх всякой меры. Но на преступления такого рода нельзя смотреть сквозь пальцы. Вряд ли имеет значение, что эти люди не собирались убивать Бальказара. Они просто проявили небрежность… хотя отсутствие намерений само по себе наводит на подозрение. Небрежность на борту корабля – почти такое же преступление, как и открытый мятеж. И не сделать этих людей примером – значит проявить такую же небрежность.

– Ты убил их, – проговорила Констанца достаточно тихо, чтобы ее не услышал никто, кроме Небесного. – Может быть, других ты одурачил, но не меня. Я слишком хорошо знаю тебя, Небесный.

– Ты меня совсем не знаешь, – процедил он сквозь зубы.

– Ошибаешься, я знаю тебя с самого детства. – Она демонстративно улыбнулась, словно произнесла какую-то шутку. – Тебя всегда больше привлекали странные твари вроде Слика, чем нормальные люди. Или чудовища вроде того диверсанта. Ведь ты оставил его в живых?

– Кого я оставил в живых? – Лицо у Небесного было таким же непроницаемым, как у Констанцы.

– Диверсанта. – Она глядела на него сквозь недоверчивый прищур. – Подозреваю, ты давно это задумал. И вообще, где он? На «Сантьяго» есть сотни мест, где можно спрятать человека. Когда-нибудь я его найду, не сомневайся, и положу конец твоим садистским экспериментам. Точно так же я со временем докажу, что ты подставил Вальдивию и Ренго. И ты будешь наказан.

Небесный улыбнулся, вспомнив о камере пыток, в которой держал Слика и химерика. В последнее время дельфин заметно деградировал, из разумного существа он превратился в машину, не способную ни на что, кроме ненависти и причинения боли. Путем нехитрых манипуляций Небесный заставил Слика видеть в диверсанте главного виновника своих злоключений. Дельфин взял на себя роль дьявола и вступил сражение с Богом, каковым в глазах химерика стал Небесный. Это было очень удобно – создать для него воплощение всего жуткого и ненавистного в противовес объекту обожествления. Медленно, но верно химерик приближался к идеалу, задуманному Небесным. К тому времени, когда химерик понадобится – а в ближайшие годы этого не случится, – процесс будет завершен.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Небесный.

Чья-то рука опустилась ему на плечо. Рамирес, глава Исполнительного совета – органа, имеющего право выбирать кандидатов на вакантную должность капитана. О Рамиресе говорили как о наиболее вероятном преемнике Бальказара.

– Опять монополизировали его, Констанца?

– Мы просто вспоминали старые времена, – ответила она. – Ничего неотложного, уверяю вас.

– Вам не кажется, что мы должны им гордиться? – спросил Рамирес. – Кое-кто мог бы поддаться искушению и усомниться в виновности этих ребят, но только не наш Небесный.

– Да, только не он, – согласилась Констанца и отвернулась.

– Во Флотилии нет места сомнениям, – проговорил Небесный, провожая взглядом тела. – Знаете, какой урок преподал мне этот славный старик? – Он кивнул на саркофаг-гибернатор, в котором покоилось тело капитана. – Никогда ни в чем не сомневаться.

– Славный старик? – изумленно переспросил Рамирес. – Вы имеете в виду Бальказара?

– Он был для меня как отец. К сожалению, был. Останься он в живых, эти ребята так легко бы не отделались. Бальказар предложил бы что-нибудь посерьезнее, он только мучительную смерть считал действенной мерой устрашения. – Небесный пристально посмотрел на Рамиреса. – Вы ведь тоже придерживаетесь этого мнения, сэр?

– Я… не буду притворяться, что разбираюсь в таких делах, – смутился Рамирес. – К сожалению, я не знал Бальказара так близко, как вы, Хаусманн. Поговаривают, что он до последнего дня оставался в здравом уме. Вам легче об этом судить, ведь вы были его любимцем. – Рука Рамиреса снова легла на плечо Небесного. – И для некоторых из нас это кое-что значит. Мы доверяли мнению Старика и помним, как он доверял твоему отцу Титу. Скажу откровенно, твоя персона обсуждается. Что бы ты сказал насчет…

– Должности капитана? Давайте не будем ходить вокруг да около. Вам не кажется, что это несколько преждевременный разговор? К тому же человек с вашими заслугами, с вашим опытом…

– Год назад я бы, возможно, согласился. Быть может, я и сейчас соглашусь. Но я уже не молод. Не уверен, что в ближайшем будущем мне не придется решать вопрос о преемнике.

– У вас впереди много лет, сэр.

– Возможно. Возможно, я даже смогу дожить до конца полета. Но у меня просто не будет права руководить колонией в первые, самые трудные годы. Даже ты будешь немолод, Хаусманн, когда это произойдет… однако гораздо моложе, чем большинство из нас. Главное, у тебя есть не только проницательность, но и выдержка. – Рамирес вдруг удивился: – Тебя что-то беспокоит?

Небесный следил за тем, как тела казненных исчезают во мгле, – так растворяются в черном кофе капли сливок. Разумеется, корабль двигался по инерции – он дрейфовал на протяжении всей жизни Небесного, – и это означало, что казненные будут удаляться целую вечность.

– Ничем, сэр. Я просто думал. Вот мы избавились от этих людей, и не нужно везти их с собой. Это пусть и мало, но скажется на торможении, когда запустим реверсные двигатели. Еще это означает, что мы можем дольше двигаться с крейсерской скоростью, а следовательно, раньше достигнем Пункта Назначения. Короче говоря, эти негодяи в меру своих ничтожных возможностей заплатили нам за свое преступление.

– Странные у тебя мысли, Хаусманн. – Рамирес приложил палец к губам и придвинулся поближе к собеседнику. Можно было не опасаться, что кто-нибудь из офицеров услышит разговор, но Рамирес продолжал шепотом: – Один маленький совет. Я не шутил насчет того, что твоя кандидатура рассматривается. Но не только твоя. Одно неверное слово, и ты потеряешь все шансы. Намек ясен?

– Абсолютно, сэр.

– Хорошо. Тогда будь начеку, думай, прежде чем делать, и тебе, возможно, повезет.

Небесный кивнул. Видимо, Рамирес ожидал благодарности, но единственным чувством, которое он вызывал у Хаусманна, было презрение. Как будто желание Рамиреса и его компании перестарков может что-то изменить! Как будто от них и впрямь зависит, станет Небесный капитаном или нет! Несчастные слепые глупцы.

«Экое ничтожество, – подумал о нем Небесный. – Однако надо дать ему почувствовать, что он полезен для нас».

– Ну конечно, – согласился Клоун, он, как всегда, был поблизости. – Я бы поступил так же.

Глава двадцать пятая

Когда эпизод закончился, я бродил по вестибюлю вокзала, пока не нашел палатку, где смог на несколько минут арендовать телефон. Прежние информационные сети, работавшие с непринужденной легкостью, прекратили свое существование, и обществу пришлось перейти на телефоны, и это было длинным шагом назад – благодаря машинам дистанционная коммуникация напоминала телепатию. Однако телефоны приобрели дополнительную функцию, превратившись в модный аксессуар. Малообеспеченные жители Йеллоустона не могли позволить себе такую роскошь, зато те, кто побогаче, гордо носили разнообразные аппараты, причем наиболее престижными считались массивные, привлекающие внимание.

Доставшийся мне телефон больше всего напоминал старинную армейскую рацию уоки-токи – неуклюжая черная коробка с выдвижным двухмерным экраном и потертыми кнопками с каназианскими буквами.

Я спросил менеджера, как дозвониться до орбитальной станции и Полога, и получил инструкцию с таким количеством пунктов, что едва мог удержать их в памяти, – главное, конечно, не перепутать варианты. С орбитальным номером получилось проще, поскольку я уже знал его, – он был выгравирован на кредитной карточке нищенствующих, которую оставила мне Амелия. Но пришлось пройти через четыре или пять слоев межпланетной сети, прежде чем мне ответили.

У нищенствующих весьма любопытный способ вести дела. Они долгое время поддерживают связь с большинством своих клиентов после того, как те покидают «Айдлвилд». Некоторые из этих клиентов впоследствии занимают высокие должности, добиваются положения в обществе и расплачиваются с целителями пожертвованиями, позволяющими обители держаться на плаву. Но этим дело не ограничивается. Нищенствующие не без основания рассчитывают на кое-какие дополнительные услуги со стороны бывших клиентов – в том, что касается так называемого сверхделикатного шпионажа. Отсюда стремление постоянно находиться в пределах легкой досягаемости.

Мне пришлось выйти из здания вокзала под дождь, прежде чем телефон сумел подключиться к одной из уцелевших городских сетей. И все же прошла не одна секунда, прежде чем система, то и дело подвисая, отыскала путь к хоспису. После того как связь была установлена, разговор часто прерывался из-за технических пауз. Я очень ясно представлял себе, как пакеты данных перемещаются в околопланетном пространстве Йеллоустона, рикошетом отскакивая от орбит и время от времени уходя по касательной в никуда.

– Брат Алексей из ледяных нищенствующих. Чем могу угодить через вас Господу?

На экране замаячило тощее лицо с квадратным подбородком и глазами совы, попавшей на дневной свет, – глазами, которые буквально излучали спокойную благожелательность, невзирая на то, что один был оттенен темно-лиловым синяком.

– Так-так, – произнес я. – Брат Алексей. Очень приятно. Что случилось? Споткнулись о свою мотыгу?

– Не уверен, что понимаю вас, друг мой.

– Отлично, я немного освежу твою память. Меня зовут Таннер Мирабель. Я прибыл на «Орвието» и прошел через хоспис несколько дней назад.

– Я… не уверен, что помню вас, друг мой.

– Забавно. А ты не помнишь, как мы кое-что пообещали друг другу в пещере?

Он скрипнул зубами, удерживая на лице доброжелательную улыбку:

– Нет… извините. Ничего такого не припомню. Но продолжайте, пожалуйста.

На нем была мантия ледяных нищенствующих, руки сцеплены в замок на животе. За спиной брата Алексея уступами поднимались террасы с виноградниками. Высоко над его головой они смыкались в арку, утопающую в солнечном свете, отраженном экранами обители. Террасы были усеяны шале и павильонами – прохладными белыми кубиками в буйной роскоши зелени, походившими на осколки айсберга в пенящемся соленом море.

– Я бы хотел поговорить с сестрой Амелией, – сказал я. – Она была очень добра ко мне и помогла в делах. Если не изменяет память, ты с ней знаком?

Его безмятежное лицо не дрогнуло.

– Сестра Амелия – одна из добрейших душ. Неудивительно, что вы желаете выразить ей свою благодарность. Но боюсь, она занята – обслуживает криокапсулы. Могу ли я оказать вам посильную помощь? Конечно, мне не сравниться с самоотверженной преданностью блаженной сестры Амелии…

– Что ты ей сделал, Алексей?

– Ничего, прости вас Бог.

– Хватит строить из себя невинность. Я тебе шею блаженную сверну, если ты хоть пальцем тронул девчонку, понятно? Вообще-то, надо было это сделать еще в прошлый раз.

Он ненадолго задумался.

– Нет, Таннер… Я ничего ей не сделал. Вы удовлетворены?

– Тогда позови ее.

– Почему вы так хотите поговорить именно с ней, а не со мной?

– Из наших разговоров мне известно, что сестра Амелия имела дело со многими иммигрантами, прошедшими через хоспис. Я хочу узнать, не помнит ли она господина…

«Квирренбаха». Я едва не сказал это, но вовремя прикусил язык.

– Извините, я не расслышал имени.

– Не важно. Просто соедини меня с Амелией.

Он помедлил, затем снова попросил меня представиться, словно нас только что познакомили.

– Таннер, – процедил я сквозь зубы.

– Попрошу минутку вашего… терпения, друг мой.

Он продолжал изображать спокойствие, но в голосе появились напряженные нотки. Задрав рукав рясы, он заговорил, обращаясь к бронзовому браслету на запястье, еле слышно, на особом наречии нищенствующих. На браслете появилась картинка – слишком мелкая, ничего не видно, кроме туманного розового пятна. Это было человеческое лицо, оно могло принадлежать кому угодно, в том числе и сестре Амелии.

Через пять-шесть секунд Алексей опустил рукав.

– Ну как?

– Сейчас я не могу с ней связаться, друг мой. Она копается в слякоти… простите, занимается вновь прибывшими, поэтому беспокоить ее крайне нежелательно. Однако мне сообщили, что она тоже вас разыскивает.

– Разыскивает меня?

– Если хотите, можете оставить сестре Амелии свои коорди…

Я прервал связь с хосписом, прежде чем Алексей успел договорить. Должно быть, бедолага стоит посреди виноградника и мрачно пялится на темный экран в надежде, что я восстановлю связь. Какая блаженная досада… Похоже, он хотел определить мое местонахождение, однако не удалось. Да, люди Рейвича времени зря не теряют, уже обзавелись агентами среди нищенствующих. Они догадывались, что я попытаюсь связаться с обителью и по неосторожности засвечусь.

Их план едва не сработал.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы узнать телефон Зебры. Я вспомнил, что сначала она назвала себя Тарин и лишь потом именем, под которым ее знали друзья-саботажники. Я понятия не имел, сколько в Городе Бездны женщин по имени Тарин. На сей раз мне повезло – их оказалось меньше дюжины. Даже не пришлось обзванивать: на экране появилась карта Города с соответствующими пометками. Поблизости от Бездны располагалась лишь одна точка. На сей раз меня соединили гораздо быстрее, но все равно не мгновенно. По-прежнему досаждали статические разряды, – казалось, сигналу приходится ползти по телеграфному проводу на другой конец континента, а не перепрыгивать через пять-шесть километров отягощенной смогом атмосферы.

– Таннер, где ты? Почему сбежал?

Я замялся, чудом удержавшись, чтобы не сообщить ей, что нахожусь возле Гранд-Сентрал. Впрочем, при желании она могла разглядеть вокзал у меня за спиной.

– Меньше знаешь, крепче спишь. Я доверяю тебе, Зебра, но ты слишком тесно связана с «Игрой».

– Думаешь, выдам?

– Нет, хотя в упрек я бы этого не поставил. Просто не могу допустить, чтобы кто-то узнал мои координаты через тебя.

– А кому нужны твои координаты? Слышала, ты успел поквитаться с Уэверли. – Ее полосатое лицо заполнило экран, так что я увидел розоватые жилки в уголках глаз.

– Он координировал «Игру» и должен был знать, что рано или поздно я его убью.

– Конечно, Уэверли садист… но он был одним из наших.

– А что мне было делать – мило улыбнуться и сказать «я в домике»?

Внезапный заряд ливня заставил меня спрятаться под карнизом здания. Я прикрыл рукой трубку, и лицо Зебры покрылось рябью, словно поверхность озера.

– Если хочешь знать, лично я ничего против Уэверли не имел. Ничего такого, за что следовало бы пустить пулю в лоб.

– Насколько мне известно, ты пользовался не пулями.

– Он припер меня к стенке, не оставил выбора, вот и пришлось убить. И я справился быстро, имей в виду.

Я не стал подробно расписывать, как на самом деле погиб Уэверли. Он стал жертвой жителей Мульчи, но что это меняет?

– Вижу, ты вполне способен о себе позаботиться. Мне стоило догадаться, когда я нашла тебя в том доме. Обычно до него добраться не успевают. Тем более получив до этого ранение. Кто ты такой, Таннер Мирабель?

– Человек, который очень хочет выжить, – сказал я. – Извини, пришлось у тебя кое-что прихватить. Я благодарен и при случае непременно отплачу. За заботу и прочее.

– Не надо никуда идти, – сказала Зебра. – Я обещала спрятать тебя до конца «Игры».

– У меня есть срочные дела.

Я зря это сказал. Зебре совершенно не следует знать о том, что я ищу Рейвича или кого-то еще. Теперь у нее появится повод подумать, каким образом выманить меня из убежища.

– Странно, но я почти готова поверить твоему обещанию, – проговорила она. – Не знаю почему, Таннер, но мне кажется, что ты держишь слово.

– Ты права. И когда-нибудь это будет стоить мне жизни.

– Что ты имеешь в виду?

– Не важно. Лучше скажи, сегодня кто-нибудь играет? Кому, как не тебе, об этом знать.

Зебра ненадолго задумалась.

– Да. Но что тебе до этого, Таннер? Неужели ты ничему не научился? Твое счастье, что остался жив.

Я улыбнулся:

– Пожалуй, пока я не могу сказать, что Город Бездны мне осточертел.

Вернув телефон менеджеру, я попытался обдумать дальнейшие перспективы. Но лицо Зебры, ее голос стояли за каждой моей мыслью. Зачем я ей позвонил? Единственный повод, который я смог придумать, – необходимость принести извинения. Совершенно бессмысленный поступок. Он скорее должен был успокоить мою совесть, нежели женщину, обокраденную мной. Я прекрасно понимал, насколько ее оскорбило мое предательство, понимал, что в обозримом будущем не смогу отплатить ей. Однако что-то заставило меня позвонить. Сняв поверхностный слой, чтобы докопаться до подлинной причины, я обнаружил лишь калейдоскоп эмоций и порывов. Ее запах, ее смех, изгиб ее бедер. Полосы на спине, которые сначала превратились в волны, а потом выпрямились, когда наша любовная игра закончилась и женщина откатилась от меня. То, что я обнаружил, мне не понравилось. Поэтому я захлопнул эту шкатулку, словно в ней кишели ядовитые змеи.

Я вернулся на рынок, чтобы шум толпы приглушил мои мысли и помог сосредоточиться на более важных вещах. У меня еще оставались деньги. По меркам Мульчи я был настоящим богачом, хотя в Пологе эта сумма показалась бы смешной. После расспросов я смог сориентироваться в ценах и снял комнату в нескольких кварталах от рынка, в одном из районов Мульчи – надо сказать, не самом захолустном.

Правда, о моем жилище сказать такого было нельзя. Квартира занимала угол пристройки – качающегося восьмиярусного куба, одного из наростов, облепивших основание огромного здания. Скорее всего, возраст этого нароста был весьма почтенным, поскольку он успел обзавестись новообразованиями вроде лестниц – приставных и обычных, горизонтальных площадок, сточных систем, шпалер для растений и клеток для животных. В общем, это сооружение, далеко не самое безопасное в Мульче, пребывало в таком состоянии уже не первый год и вряд ли сочло бы мое прибытие сигналом к обрушению.

Я проследовал по бесконечной череде лестниц и площадок, перешагивая через дыры в бамбуковом настиле, сквозь которые с головокружительной высоты просматривалась улица. Мою комнату освещали газовые светильники. Однако, как я заметил, в другие части комплекса было проведено электричество. Где-то внизу без умолку жужжали метановые движки, ведя неравное состязание с уличными музыкантами, зазывалами, муэдзинами, разносчиками и животными. Но вскоре я перестал замечать эти звуки, а когда задернул шторы, в комнате воцарился вполне уютный полумрак.

Кроме кровати, мебели там не было. Но что мне еще нужно?

Усевшись на кровать, я задумался. Пока сцены из жизни Хаусманна не вклинивались в мое сознание, я мог анализировать их с холодной отстраненностью патологоанатома.

В них было нечто странное.

Я прибыл сюда, чтобы убить Рейвича, и вдруг – совершенно неожиданно – столкнулся еще с одной проблемой. Она состояла не только в том, что меня начали посещать видения. А ведь все начиналось вполне заурядно. Нельзя сказать, что я был этим галлюцинациям рад, но не сомневался, что смогу от них избавиться, поскольку знал, чем все может обернуться.

Эти сны – их уже нельзя было назвать снами, поскольку они приходили средь бела дня, – открывали мне далекое прошлое. Я становился свидетелем преступлений Небесного, о которых никто даже не подозревал. А такие сомнительные факты, как существование диверсанта и легендарного шестого корабля под названием «Калеуче», как принадлежность Небесного к числу пассажиров-бессмертных, – тайна, которую раскрыл ему Тит? Но разве Небесный Хаусманн не умер? Разве не его распятое тело я видел в Нуэва-Вальпараисо? Даже если это подделка, никто не может отрицать, что вскоре после приземления Флотилии он был арестован, заключен в тюрьму, подвергнут пыткам, осужден и казнен на глазах у тысяч людей.

Тогда почему я уже сомневаюсь в его смерти?

Это просто индоктринационный вирус, сказал я себе. Он морочит тебе голову, Таннер Мирабель.

Впрочем, засыпая, я думал не только о Небесном.

На этот раз мне приснилось прямоугольное помещение – не то тюремная камера, не то арена для крысиных боев. Я стою на смотровой площадке, огороженной перилами. Сверху льется ослепительный белый свет, стены и пол отделаны керамической плиткой и украшены огромными лоснящимися листьями папоротника и искусно декорированными древесными ветками, – очевидно, это должно изображать джунгли. Среди растений на полу – человек.

Как будто бы я узнал эту комнату.

Человек был наг, он лежал, скорчившись в позе эмбриона. Похоже, его вначале поместили сюда, а затем дали очнуться. Бледная кожа была покрыта пленкой пота, словно сахарной глазурью. Вот он приподнял голову, открыл глаза, огляделся и попытался встать, но тут же пошатнулся и принял исходное положение, то есть съежился на полу. Он не мог стоять, потому что одна из ног ниже щиколотки заканчивалась чистым бескровным обрубком и походила на аккуратно разрезанную колбасу. Человек повторил попытку и на этот раз ухитрился добраться до стены прыжками, но снова не удержал равновесия. Потом лицо исказилось от невыразимого ужаса. Человек вскрикнул.

Его сотрясала дрожь. В противоположном конце помещения, в темной нише, кто-то шевельнулся. Неведомое существо двигалось медленно и тихо, но человек ощущал его присутствие. Теперь он уже не вскрикивал, а визжал, точно свинья под ножом. Раздался звучный шлепок – из ниши на пол вывалилась груда темных колец толщиной с человеческое бедро. Не прекращая неспешного движения, тварь подняла украшенную капюшоном голову, словно принюхиваясь; туловище продолжало выползать из ниши. Вопли стали прерывистыми – человек задыхался – и от этого все более жуткими. Нет, сам-то я ничего не чувствовал, просто ждал в некоем странном напряжении, как будут развиваться события. Гамадриада подползала все ближе, и бежать было некуда.

Я проснулся в холодном поту.

Спустя некоторое время я вышел на улицу. Я проспал почти весь день. Не могу сказать, что хорошо отдохнул – мои мысли пребывали в крайнем смятении, – но по крайней мере не валился с ног от усталости. Прогуливаясь по улицам Мульчи, я наблюдал за городским движением. Кругом сновали пешеходы, рикши, экипажи на паровой тяге и на метане, изредка встречались паланкины, воланторы или фуникулеры, впрочем последние не задерживались здесь надолго. Я заметил, что уже не привлекаю к себе такого внимания, как при первом появлении в Городе. Небритый, с провалившимися усталыми глазами, я теперь больше походил на жителя Мульчи.

Ночные торговцы устанавливали палатки, некоторые уже развешивали фонари, готовясь к приходу сумерек. Наполненный метаном дирижабль, похожий на уродливую гусеницу, гордо парил в небе. Какой-то тип, высунувшись из гондолы, выкрикивал в мегафон невнятные лозунги. Под днищем гондолы висел проекционный экран, на нем менялись расплывчатые пестрые картинки. Я слушал, как над Мульчей разносится пронзительный голос муэдзина, созывая верующих на молитву или на какое-то иное богослужение. Потом заметил человека, чьи уши отвисали под тяжестью драгоценных камней. Его передвижной прилавок был увешан тростниковыми корзинками, в них шевелились змеи всевозможных размеров и раскрасок. Торговец приоткрыл одну из клетей и потыкал палочкой в змею из тех, что потемнее. Когда она начала нехотя разворачивать свои кольца, я вспомнил отделанную белым кафелем камеру, которую видел во сне.

Это был резервуар, где Кагуэлла держал молодую гамадриаду. Я мог только догадываться, что бы это могло значить, но мне стало страшно.

Чуть позже я купил себе оружие.

Оно не было громоздким и не бросалось в глаза, то есть не обладало теми недостатками, из-за которых пришлось продать ружье, украденное у Зебры. Приобретение было столь мало, что помещалось в кармане сюртука. Это был пистолет, изготовленный в другой планетной системе и предназначенный для стрельбы ледяными пулями, – их разгоняли до сверхзвука последовательные магнитные импульсы, возникающие в обмотке внутри ствола. Ледяные пули не менее опасны, чем металлические или керамические, но обладают одним преимуществом: попав в тело, они тают в течение нескольких секунд. Кроме того, для их изготовления достаточно стакана воды, желательно чистой. К пистолету прилагалась специальная обойма с портативным криогенным элементом. После того как преступление совершено, выследить владельца такого пистолета почти невозможно – идеальное орудие убийства. Не важно, что пули не снабжены системой самонаведения и не могут пробить некоторые типы брони. Сверхмощное оружие вроде ружья Зебры пригодно лишь для стрельбы с большого расстояния. В моем случае это весьма маловероятно. Я не в той ситуации, когда можно часами сидеть у окна, щуриться в мощную оптику и ждать, когда в прицельной сетке покажется силуэт, размытый многокилометровой толщей воздуха и тепловыми излучениями. Настоящая работа выглядит совсем иначе. Ты входишь в комнату и пускаешь единственную пулю с расстояния достаточно близкого, чтобы увидеть белки расширившихся от ужаса глаз.

На Мульчу опустился вечер. Повсюду, кроме улиц по соседству с базаром, поток пешеходов заметно редел. Корни Полога тянулись вниз, отбрасывая зловещие тени, и эта картина вызывала чувство неотвратимой угрозы.

Мне предстояло поработать.

Повозкой управлял рикша – либо тот же самый паренек, что в прошлый раз привез меня в Мульчу, либо его брат-близнец. Во всяком случае, он испытывал к месту, которое я назвал, точно такое же отвращение. Юнец наотрез отказывался доставить меня туда, пока я не пообещал щедрые чаевые. Нельзя сказать, что это сильно подняло его настроение. Скорость, с которой мы двигались по темнеющим закоулкам Города, указывала на страстное желание возницы поскорее закончить рейс и отправиться восвояси. Отчасти его беспокойство передалось и мне. То и дело моя рука непроизвольно опускалась в карман, чтобы прикоснуться к холодному пистолету, точно к какому-то талисману. Это действительно успокаивало.

– Зачем вам туда, господина? Все знать, что эта часть Мульча плохой и лучше держаться отсюда подальше, если вы умный.

– В который раз уже это слышу, – вздохнул я. – Ладно, считай меня не слишком умным, если тебе от этого будет легче.

– Я не говорить про вас так, господина. Вы хорошо платить – значит, вы очень умный. Я просто давать совет.

– Спасибо. Я тоже хочу дать тебе совет: поезжай и следи получше за дорогой. Об остальном позабочусь я.

На этом наш разговор закончился. Впрочем, мое настроение и не годилось для беседы о пустяках. Я смотрел, как мимо ползут темные стволы зданий. Их уродливые очертания понемногу делались привычными – странно, но мне казалось, что все города в конечном итоге должны стать такими.

Кое-где Полог поднимался выше, и в нем виднелись разрывы. В других местах он врастал прямо в плотные наслоения построек, полностью заслоняя Москитную Сетку. Очевидно, лучи солнца не проникали сюда даже в полдень. Это были самые скверные кварталы Мульчи – зона, где постоянно царила ночь, где правила преступность, где местные жители от рождения и до смерти вели игру не менее жестокую, чем игры, которыми развлекались обитатели верхнего уровня. Я так и не убедил рикшу отвезти меня вглубь трущоб и в конце концов расстался с ним, сжимая в кармане пистолет с ледяными пулями.

Несколько минут я брел по щиколотку в дождевой воде, пока не достиг стены здания. Я узнал его по описанию Зебры. Затаившись в нише, худо-бедно спасавшей от дождя, я ждал, пока не погасли последние отблески дневного света. Тогда все тени, словно по команде, слились и окутали Город гигантским покрывалом серой мглы.

Ожидание казалось бесконечным.

В Городе Бездны наступила ночь. Надо мной сиял полог Полога. Сцепленные пальцы домов покрылись россыпью мерцающих точек и уподобились фосфоресцирующим щупальцам морских тварей. Я видел, как по паутине двигаются фуникулеры, – они прыгали, точно плоские камешки с волны на волну.

Прошел час. За это время я раз десять сменил положение, но так и не нашел позу, в которой через несколько минут не начинали затекать руки или ноги. Вынув пистолет, я позволил себе небольшое транжирство – выпустил обойму в угол здания напротив, чтобы оценить силу отдачи и точность боя. Поблизости никого не было, а может, просто никто не обратил внимания на свист выстрелов.

Наконец они прибыли.

Глава двадцать шестая

В двух-трех кварталах от меня опускался фуникулер, черный и блестящий, как уголь. Вот его пять телескопических рычагов втянулись под крышу… Потом боковая дверца распахнулась, и из кабины выскочили четверо. По сравнению с ружьями, которые они несли на руках, точно младенцев, мой пистолет выглядел жалким недоразумением. Зебра сообщила мне, что сегодня ночью состоится охота. В этом не было ничего необычного – скорее правило, чем исключение. Но после настойчивых уговоров она мне еще кое-что выдала, а именно место, где ребята собрались повеселиться. На карту было поставлено многое. Зебра сорвала попытку убить меня, испортив привычное ночное развлечение зрителям, которые присутствуют на каждой охоте и платят за это немалые деньги.

– Я отвечу тебе, – сказала она наконец, – но с условием. Ты воспользуешься моей информацией только для того, чтобы держаться от этого места подальше. Один раз я спасла тебя, Таннер Мирабель, а ты обманул мое доверие. Это обидно, и почему-то нет желания помогать тебе впредь.

– Зебра, ты ведь догадываешься, как я поступлю.

– Пожалуй, догадываюсь. По крайней мере на этот раз не врешь. Ведь ты держишь слово?

– Я не совсем тот, за кого ты меня принимаешь.

Пожалуй, стоило сказать ей это, если она еще не догадалась сама.

Зебра сообщила, какой квартал выбран для охоты. По ее словам, добычу уже нашли и снабдили имплантатом. Иногда охотники делали несколько рейдов за ночь, позволяя остальным жертвам спать, пока не освобождалось очередное вакантное место.

– Кому-нибудь удалось спастись?

– Тебе, Таннер.

– Нет, я имею в виду – самостоятельно, без помощи саботажников. Такое случается?

– Иногда случается, – ответила она. – Возможно, даже чаще, чем ты думаешь. Но не потому, что добыче удается перехитрить охотников. Просто так решают организаторы. Иначе «Игра» стала бы слишком скучной.

– Скучной?

– Без элемента риска. Полог побеждал бы всегда.

– Это нечестно, – согласился я.

Теперь я следил, как они крадутся под дождем, держа оружие наготове и торопливо заглядывая в каждую щель и закоулок. Скорее всего, добычу незаметно высадили где-то неподалеку несколько минут назад. Возможно, бедняга еще не совсем проснулся, как тот парень в камере с белыми стенами, – медленно очухивается, чтобы обнаружить, что оказался один на один с чем-то ужасным.

Отряд состоял из двух женщин и двоих мужчин. Когда они приблизились, я разглядел на их лицах маски, похожие на карнавальные, но очень практичные. На женщинах были маски кошек, в хищных миндалевидных прорезях для глаз поблескивали линзы. Перчатки были дополнены когтями, а когда черные плащи распахивались, виднелись трико, у одной в тигровых полосах, у другой в леопардовых пятнах. Затем до меня дошло, что это вовсе не трико, а голая кожа, видоизмененная и поросшая мехом. Перчаток тоже не было. Одна из женщин усмехнулась, отпустив какую-то шутку, и в темноте драгоценными камнями блеснули клыки. Мужчины не были столь сильно трансформированы. Они тоже походили на хищников, но только за счет костюмов. Ближайший ко мне изображал медведя, но под верхней челюстью косматой маски виднелось вполне человеческое лицо. Физиономию его спутника украшала пара огромных фасеточных глаз, постоянно ловивших и преломлявших блеск ярусов Полога.

Когда охотники оказались в двадцати метрах от моего убежища, я пригнулся и бросился наперерез, почти не сомневаясь, что они не успеют прицелиться. Расчет оказался верным, хотя я несколько недооценил противников. По воде у самых моих каблуков хлестнули выстрелы, но я успел пересечь улицу и нырнуть в какую-то щель.

– Это не он, – услышал я голос игрока, кажется женский. – Здесь никого не должно быть!

– Значит, у нас есть возможность пристреляться. Вперед, господа. Всем разойтись, и прикончим паршивца.

– Повторяю, это другой! Наш должен находиться в трех кварталах южнее. И вообще, почему он покинул укрытие?

– Потому что мы его почти обнаружили.

– Этот слишком быстро двигается, в Мульче таких резвых нет.

– Значит, тебе брошен вызов. Ты недовольна?

Я рискнул выглянуть из своего убежища. В тот же миг передо мной ударила молния, и я успел отчетливо разглядеть фигуры охотников.

– Он только что был здесь! – воскликнула женщина.

Послышался визг энергетического разряда, вслед за которым в ночи протрещала очередь из пулевого оружия.

– Ты видел лицо? – спросила охотница. – У него глаза светятся!

– С каких пор ты боишься привидений, Шантерель?

Это был голос одного из мужчин, возможно «медведя». Он был совсем близко. Вызвав в памяти фигуры охотников, я мысленно переместил их туда, где они должны были находиться, пройдя несколько шагов, – словно представил следующую мизансцену спектакля. Потом вышел из укрытия и открыл огонь. Пистолет трижды коротко пискнул.

Я почти не целился: то, что увидел, полностью совпадало с картиной, которую создало воображение. Стреляя от бедра, я продырявил ляжку троим из четверки, потом пустил пулю наугад, имитируя промах, и метнулся назад, за стену.

Получивший пулю в бедро человек на ногах не удержится. Может, мне показалось, а может, я и впрямь услышал три всплеска, как при падении тела в воду. Полной уверенности не было: обычно такое ранение не располагает к молчанию. Рану, которую я получил прошлой ночью, можно назвать безболезненной, поскольку в меня стреляли из дуэльного лазерного оружия, – луч у него очень тонкий. Правда, мои ощущения трудно назвать приятными.

Теперь можно рискнуть. Скорее всего, эти трое уже не опасны, они лежат в луже и, даже если не выронили свое оружие, не смогут толком воспользоваться им. Оно ведь не слишком отличается от того, из которого меня подстрелили, а значит, высокой точностью не обладает. И если кто-нибудь выстрелит в мою сторону, он, скорее всего, промахнется.

Что касается четвертого охотника, то насчет этой дамочки у меня были особые планы. Именно поэтому ее кровь сейчас не увеличивала лужи на тротуаре.

Выйдя из-за укрытия, я демонстративно помахал пистолетом – весьма смело, учитывая его размер. Сейчас куда уместнее была бы здоровенная пушка вроде Зебриной.

– Стоять! – воскликнула женщина. – Ни с места, а то прикончу!

Она находилась метрах в десяти и держала меня под прицелом. Мисс Леопард в маске с миндалевидными прорезями. Впрочем, сейчас ее движения уже не отличались кошачьей грацией.

– Положите игрушку, – велел я. – Или помогу вам это сделать.

Задумайся эта женщина хоть на секунду о ранениях, из-за которых ее дружки сейчас хныкали в луже, она бы сообразила, что перед ней весьма опытный снайпер, способный выполнить свою угрозу. Но она, очевидно, не утруждала себя размышлениями. Я заметил, как дуло поднялось на полдюйма, а руки напряглись в ожидании отдачи.

Поэтому я выстрелил первым. Оружие выскочило с певучим звоном и упало в воду одновременно с ледяной пулей. Женщина заскулила, как собачонка, и принялась осматривать руку, проверяя, целы ли пальцы.

Я чувствовал себя оскорбленным. Неужели она так и не поняла, что перед ней профессионал?

– Прекрасно, – сказал я. – Вы разоружились. Мудрое решение – оно избавляет меня от необходимости прострелить плечевой нерв. Теперь отойдите от своих сопливых дружков к машине.

– Мерзавец! Они же ранены!

– Считайте, что им повезло. Они могли умереть.

«И наверняка умрут, – мысленно добавил я, – если не получат медпомощь в самое ближайшее время».

Вода, в которой они лежали, уже принимала зловещий вишневый оттенок, заметный даже в сгустившихся сумерках.

– Идите к фуникулеру, – повторил я. – Вы сможете позаботиться о них, когда мы будем в воздухе. Само собой, им очень повезет, если раньше сюда не доберется кто-нибудь из местных жителей.

– Скотина! – сказала она.

Продолжая держать охотницу на мушке, я прошел между ней и ее стонущими друзьями.

– Надеюсь, у них нет имплантатов, – произнес я, окинув взглядом раненых. – Жители Мульчи любят поживиться такими трофеями, едва ли при этом они заполняют необходимые бумаги.

– Вы просто дерьмо!

– Сердитесь? Должно быть, не привыкли получать отпор.

– Кем бы вы ни были, мы охотились не за вами.

– Вас, случайно, не Шантерелью зовут? – Я вспомнил, как один из охотников произнес это имя. – Звучит весьма изысканно. Держу пари, что ваша семья принадлежала к демархистской аристократии, прежде чем Прекрасной Эпохе пришел конец.

– Моя жизнь и мои проблемы вас не касаются.

– Простите… совершенно с вами согласен.

Я поднял одно из ружей, считал данные с дисплеев и убедился, что оно готово к применению. Ситуация находилась под контролем, но меня не покидало беспокойство. Я не мог избавиться от ощущения, вернее, от смутного предчувствия, что за основным отрядом пробирается еще один охотник и что именно сейчас он смотрит на меня сквозь прицел мощного и точного оружия. Не стоит подавать виду, Таннер.

– Боюсь, вас подставили, Шантерель. Взгляните на мою голову. Видите? Ранка от имплантата. Но он не действовал, как ожидалось.

Я шел на риск. Будем надеяться, что покойный Уэверли не успел сообщить необходимую информацию своему преемнику.

– Вас одурачили. Человек, вжививший мне эту штучку, работал на сабов и хотел заманить вас в ловушку. Этот имплантат переделан, он выдавал искаженные данные, чтобы направить вас по ложному следу.

Я сомневался, что подобное осуществимо технически, но все же самодовольно ухмыльнулся:

– Вы думали, что я нахожусь далеко отсюда, и не ожидали засады. И наверняка не рассчитывали, что добыча будет вооружена. Небось уже поделили шкуру неубитого медведя… – Я покосился на троицу, корчащуюся в лужах. – Прошу прощения за бестактность.

Охотник в маске медведя стонал, зажимая рану на бедре. Он хотел что-то сказать, но я пинком заставил его успокоиться.

Шантерель подошла к черному обелиску фуникулера. Если внутри кто-то есть, моя карта бита. Но прежде чем мисс Леопард открыла дверцу, я понял, что рисковал не зря. Салон был пуст.

– Лезьте в кабину! – приказал я. – И без шуток. Говорят, у меня не слишком хорошо с чувством юмора.

Салон был оборудован с подлинной роскошью: четыре кресла, обитые бордовым бархатом, удобный пульт управления с мерцающей подсветкой и неплохой выбор напитков в мини-баре. Рядом красовалась стойка с полированным оружием и трофеями. Теперь мой пистолет смотрел Шантерель в висок. Думаю, она чувствовала себя не слишком уютно, но старт получился довольно плавным.

– Полагаю, вы знаете, чего хотите.

– Разумеется. Для начала хочу попросить, чтобы вы подняли вагон повыше, – мы немного прогуляемся. Я бы не отказался от небольшой экскурсии по Городу, если вы не против. Ночь сегодня просто дивная.

– Вы правы, – отозвалась Шантерель. – Ваше чувство юмора недооценивают. А деликатность сделала бы честь плавящей чуме.

Отпустив эту колкость, она склонилась над пультом и установила курс. Когда фуникулер, раскачиваясь, двинулся вперед, Шантерель медленно обернулась и пристально поглядела мне прямо в глаза:

– Кто вы на самом деле и чего от меня хотите?

– Повторяю: я тот, кто добавил в вашу маленькую забаву толику крайне необходимого равновесия.

Шантерель вскинула руку, словно хотела дать мне пощечину. Эта женщина или очень смела, или очень глупа, учитывая расстояние от моего пистолета до ее очаровательной головки и готовность в любой момент спустить курок, которую я не скрывал. Но она всего лишь коснулась ранки, откуда Доминика извлекла имплантат.

– Его здесь нет, – произнесла Шантерель. – А может, и не было.

– Значит, Уэверли солгал и мне. – Я искал у нее на лице признаки волнения, но, похоже, она ожидала услышать нечто подобное. – Он и не думал вживлять устройство.

– Тогда кого же мы преследовали?

– Откуда мне знать? Может, вам не нужны имплантаты, чтобы выслеживать добычу? Или это очередное усовершенствование, о котором мне ничего не известно?

В этот момент фуникулер сделал очередной головокружительный прыжок с троса на трос – похоже, слишком далеко расположенный, чтобы ощущения пассажиров в процессе скачка можно было назвать комфортными. Впрочем, Шантерель даже не моргнула.

– Не возражаете, если я… позабочусь о своих друзьях?

– Как вам будет угодно.

Ни секунды за все время нашего знакомства она не выглядела такой взволнованной, как в ходе этого разговора на борту вагона канатной дороги. По ее словам, они с друзьями отправились в Мульчу, чтобы сделать снимки «Игры», но на них напала шайка агрессивно настроенных свиней. В ее голосе было столько твердости, что я едва не поверил.

– Не надо бояться, – сказал я, хотя это вряд ли прозвучало столь же убедительно. – Мне нужна лишь информация самого общего характера, так что с вас нисколько не убудет. А потом вы отвезете меня в Полог.

– Я вам не доверяю.

– Еще бы. На вашем месте я бы тоже не доверял. Но меня совершенно не интересуют ваши чувства. У меня в руке пистолет, и поэтому вы будете выполнять мои приказы. – Я облизнул губы, они совсем пересохли. – Другой вариант: украсить этот салон содержимым черепа. Надеюсь, это не самый трудный выбор на свете?

– Что вы хотите узнать?

– Расскажите об «Игре», Шантерель. Я впервые услышал о ней от Уэверли, и его слова походили на правду, но хотелось бы получить исчерпывающие сведения. Вы можете их предоставить?

Она могла. Похоже, пистолет у виска способен пробудить дар красноречия в ком угодно. Кроме того, ей явно нравилось слушать собственный голос. Честно говоря, я не мог упрекнуть ее за эту маленькую слабость. Голос у Шантерели действительно был очень приятным, особенно в сочетании со словами, которые она произносила.

Ее семья принадлежала к клану Саммартини, как я узнал позже, одному из самых могущественных кланов Бель-Эпок. Это означало, что родословная Шантерели уходит корнями к первопоселенцам-американо, то есть насчитывает не один век. Семьи, способные проследить свою генеалогию так далеко, пользовались королевским почетом, притом что особ королевской крови в безоблачные дни Прекрасной Эпохи просто не существовало.

Саммартини состояли в близком родстве с Силвестами – кланом, занимавшим первую строчку в табели о рангах. Я вспомнил рассказ Сибиллины о Кэлвине Силвесте. Этот человек воскресил забытые технологии нейросканирования, от которых в свое время отказались, – технологии, превращавшие живых людей в бессмертные компьютерные копии-симулякры, правда оригиналы при этом погибали.

Поначалу трансмигрантов этот факт не слишком беспокоил. Но когда копирование стало давать сбои, люди заволновались. Первыми трансмигрантами были семьдесят девять добровольцев – восемьдесят, если считать самого Кэлвина. Симулякры большинства из них утратили способность к воспроизводству задолго до того, как логические базы, на которых они создавались, поразила чума. В память о погибших посреди Города Бездны был возведен Монумент Восьмидесяти – огромный мрачный склеп, где оставшиеся во плоти родственники усопших могли ухаживать за их гробами. Когда разразилась эпидемия, Монумент решили пощадить.

В числе восьмидесяти было несколько членов семьи Саммартини.

– Нам повезло, – сообщила Шантерель. – Сканы Саммартини оказались среди пяти процентов уцелевших, а поскольку мои бабушка и дедушка уже имели детей, наша линия сохранилась.

Голова у меня пошла кругом. Значит, у Шантерели два типа родственников: одни воспроизводятся в виде бесконечных копий-симулякров, а другие… размножаются естественным способом. И то и другое Шантерель Саммартини воспринимала как само собой разумеющееся. Эти компьютерные копии действительно были для нее чем-то вроде родни, проживающей на удаленном анклаве в другой части системы.

– Поскольку все прошло нормально, – продолжала она, – наша семья финансировала дальнейшие исследования, которые прекратились после гибели Кэлвина. Как я уже говорила, мы всегда состояли в близких отношениях с кланом Силвест. У нас есть доступ к большей части информации, накопленной их лабораториями. Поэтому мы очень быстро добились успехов. Теперь нам известны способы сканирования без смертельного исхода… Но зачем вам это? – В ее голосе появилось раздражение. – Вы же не из Мульчи, а из Полога. Значит, я не сообщу ничего нового.

– Почему вы решили, что я не из Мульчи?

– Вы умны, – по крайней мере, вас не назовешь непроходимым идиотом. Между прочим, это не комплимент, а констатация факта.

Очевидно, ей даже в голову не пришло, что я могу быть родом из другой системы. Это полностью противоречило ее представлениям о мире.

– Отчего бы вам не развлечь меня? Вы подвергались сканированию, Шантерель?

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего:

– Разумеется.

– Как у вас называются такие интерактивные сканы?

– Симулякрами альфа-уровня.

– Значит, сейчас где-то по Городу разгуливает ваша копия?

– Она на орбите, тупица. Технология сканирования никогда не пережила бы эпидемию, если бы не карантин.

– Ах, ну да. И правда, тупицей надо быть, чтобы не догадаться.

Она сделала вид, что не услышала.

– Шесть или семь раз в году я поднимаюсь в «Убежище» отдохнуть и развеяться. «Убежище» – это анклав над Ржавым Поясом. Туда никогда не попадали споры чумы. Там меня сканируют, и действующая копия вбирает в себя последние два-три месяца моей жизни. Я уже не думаю о ней как о моей копии, скорее как о старшей сестре, более умной и осведомленной обо всем, что со мной когда-либо случалось, – словно она всю жизнь была рядом.

– Представляю, насколько обнадеживает такая мысль: когда приходит срок, ты вовсе не умираешь, а просто расстаешься с одним из вариантов существования. Впрочем, как я понимаю, никто из вас еще не умирал физически?

– До эпидемии так и было. Но не сейчас.

Я вспомнил о том, что говорила мне Зебра.

– А вы, Шантерель? Вы явно не герметик. Может, бессмертная, из тех, кому достались гены долголетия?

– Мне достались не самые худшие гены, если вас это интересует.

– Но и не самые лучшие, – поправил я. – Следовательно, вам по-прежнему необходимо, чтобы крошечные машинки уничтожали в теле ненужные клетки и помогали расти нужным. Я правильно понял? Кажется, для этого не надо быть гением дедукции. Кстати, о машинах… Что с ними случилось после эпидемии?

Я посмотрел вниз. Фуникулер только что совершил прыжок над подвесной железной дорогой. По ней скользил сквозь ночь одинокий паровоз-«зефир» с четырехсторонней симметрией, везя цепочку вагонов в какой-то отдаленный район.

– Вы не заставили их самоуничтожиться прежде, чем до них добрались споры чумы? Пожалуй, люди вашего типа должны были так поступить.

– А вам-то какое дело?

– Просто интересуюсь, не пользуетесь ли вы «топливом грез»?

Шантерель не ответила.

– Я родилась в две тысячи триста тридцать девятом. Мне сто семьдесят восемь стандартных лет. Я видела чудеса, недоступные вашему воображению, ужасы, которые свели бы вас с ума. Я чувствовала себя богиней, играющей в некую игру, изучала параметры этой игры и даже выходила за ее рамки, словно ребенок, которому подсунули слишком простенькую головоломку. Этот Город менялся у меня на глазах тысячи раз. Сначала он становился все прекраснее, потом превращался в нечто отвратительное, мрачное, ядовитое. Я буду здесь, когда он вновь найдет способ вернуться к свету, случись это через сотню или тысячу лет. Может, вы думаете, что я должна с легкостью отказаться от бессмертия? Или запереться в дурацком металлическом ящике и трястись от страха? – Ее глаза с вертикальными зрачками в прорезях кошачьей маски экстатически блестели. – Ни за что! Я уже пригубила огненную чашу, и моя жажда неутолима. Вы хоть представляете, каково это – незащищенной прогуливаться по Мульче, где все совершенно чужое, и знать, что внутри тебя все еще находятся механизмы? От этого испытываешь какой-то первобытный восторг – все равно что плясать на углях или плавать с акулами.

– В «Игре» вы тоже участвуете ради первобытного восторга?

– А сами как думаете?

– Думаю, спасаетесь от скуки. Я прав? Мне сказал об этом Уэверли. К началу эпидемии вы испробовали все способы развлечений, разрешенные обществом. Все, что можно было инсценировать и симулировать; все, что вызывало острые ощущения или бросало вызов интеллекту. – Говоря, я смотрел ей прямо в глаза. – Похоже, этого оказалось недостаточно. Вы никогда не пытались устроить проверку своему бессмертию, никогда не ставили его под удар. Могли бы отправиться за пределы своей системы – там можно пережить настоящие приключения и даже прославиться. Но это означает отказ от поддержки друзей, от культурной среды, в которой вы выросли.

– Дело не только в этом, – возразила Шантерель. Стоило услышать нечто по ее мнению ошибочное, и она сразу становилась разговорчивее. – Некоторые из нас действительно покинули систему. Но они знали, от чего отказывались. Они больше не могли пройти сканирование, чтобы обновить свои копии. Через какое-то время различие между сканом и оригиналом становилось настолько сильным, что наступало отторжение.

Я кивнул:

– Вот поэтому вам – тем, кто остался дома, – понадобилось придумать нечто вроде «Игры», дающей возможность испытать себя, пройти по грани жизни и смерти. Небольшая, строго отмеренная доза опасности.

– Но это помогло. Чума развязала нам руки, мы могли заниматься чем угодно. И только тогда начали вспоминать, что такое настоящая жизнь.

– Но для этого вам приходится убивать.

Она даже не моргнула:

– Только тех, кто заслуживает смерти.

Наша воздушная прогулка по Городу продолжалась. Теперь я старался вытянуть из Шантерели все, что ей было известно о «топливе грез». Я обещал Зебре, что помогу продолжить дело ее сестры. Это означало, что надо выяснить как можно больше о наркотике и таинственном Гидеоне, который снабжал им Город Бездны. Несомненно, Шантерель употребляла «топливо», но вскоре стало очевидным: эта женщина знает о нем не больше, чем те, с кем я уже поговорил.

– Попробуем подойти с другой стороны, – сказал я. – Вы слышали что-нибудь о «топливе грез» до эпидемии?

– Нет. То есть… иногда трудно вспомнить, как было раньше. Я уверена, что «топливо грез» появилось примерно семь лет назад.

– Значит, оно каким-то образом связано с чумой?

– Не понимаю.

– Что бы ни представляло собой «топливо», оно защищает вас от чумы. Позволяет разгуливать по Мульче с имплантатами и всем прочим. Это наводит на мысль, что между одним и другим должна быть тесная связь. «Топливо» распознает споры чумы и нейтрализует их, не причиняя вреда носителю. Это не может быть случайным совпадением.

– Значит, кто-то это спланировал, – пожала плечами Шантерель.

– И этот кто-то хорошо разбирается в наномеханике, правильно рассуждаю? – Я покачал головой. – Извините, но я не верю, что среди вас нашелся бы умник, способный изобрести такой полезный механизм. Только не здесь и не сейчас.

– Вы даже не подозреваете о возможностях, которыми располагает Гидеон.

– Верно. Тогда, может быть, расскажете об этом? Вы явно неплохо осведомлены, и у меня будет какая-то отправная точка.

– А чем объясняется такой острый интерес?

– Я дал кое-кому обещание.

– Тогда придется вас разочаровать. Я ничего не знаю о Гидеоне. И не могу назвать никого, кто мог бы в этом помочь. Пожалуй, лучше поговорить с тем, кто стоит поближе к поставщику.

– И вам неизвестно, где находятся лаборатории Гидеона?

– Где-то в Городе…

– Уверены? Впервые я столкнулся с «топливом грез» в… – Стоп. Не следует рассказывать о том, как меня оживляли в хосписе «Айдлвилд». – В общем, не на Йеллоустоне.

– Не могу сказать точно, но я слышала, что его изготавливают не в Пологе.

– Значит, в Мульче?

– Полагаю, да. – Ее вертикальные зрачки превратились в узкие щелки. – Кстати, кто вы такой?

– Это слишком долго объяснять, – уклончиво ответил я. – Хотя, думаю, вы уже почти догадались.

Она кивнула в сторону пульта управления:

– Мы не можем кружить здесь вечно.

– Тогда отвезите меня в Полог, поближе к Эшер-Хайтсу.

– Куда именно?

Я показал Шантерели адрес, полученный от Доминики, – даже не представляя себе, конкретное это здание или район Города, и надеясь, что мое невежество не слишком бросается в глаза.

– Не уверена, что мне знакомо это место.

– Ну так попробуйте вспомнить, Шантерель. И вообще, в этой штуковине должна быть карта. Почему бы не поискать ее?

Она неохотно повиновалась. Понятно, я не был уверен, что карта Полога вообще существует. Но если так, то она должна быть загружена в память фуникулера.

– Кажется, припоминаю, – пробормотала Шантерель. То, что появилось на дисплее пульта управления, напоминало увеличенное изображение синапсов в глубоких слоях головного мозга и было украшено броскими подписями на каназиане. – Но я плохо знаю этот район. Чума приняла там странные формы. Совсем не такие, как в остальном Пологе, и некоторым из нас это не нравится.

– Это не важно. Просто отвезите меня туда.

Следующие полчаса фуникулер пробирался в паутине тросов, огибая Бездну по длинной волнистой дуге. С высоты Бездна казалась круглым черным пятном среди светящихся зарослей Полога. Огни строений на ее периферии напоминали фосфоресцирующие наросты-приманки вокруг пасти чудовищного глубоководного хищника. В «пасти», на километровой глубине, можно было разглядеть какие-то выступающие конструкции. Еще ниже располагалась могучая городская система снабжения, которая всасывала воздух, энергию и влагу, – но ее элементы были уже не видны. Даже по ночам Бездна извергала из себя темный туман испарений.

– Вот он, – произнесла наконец Шантерель. – Эшер-Хайтс.

– Теперь мне понятно, – отозвался я.

– Что?

– Понятно, почему он вам не нравится.

В этом месте «заросли» Полога мутировали, превратившись в нечто неправдоподобное, на площади в несколько квадратных километров и на сотни метров в глубину. Больше всего это напоминало беспорядочное нагромождение уродливых кристаллов – то ли увеличенный снимок из учебника геологии, то ли микрофотография фантастического вируса, который адаптировался непонятно к чему. Заросли пронизывали комнаты, коридоры и бытовые помещения. Свет электрических ламп и газовых рожков наполнял их яркими сполохами всех оттенков розового, зеленого и голубого. Над верхними ярусами Полога громоздились мощные наслоения, похожие на золотисто-серую слюду. Хрупкие наросты – бирюзовые и турмалиновые – скручивались в шпили, рядом высились шпили розоватого кварца размером с особняк. Кристаллы пронизывали, обволакивали друг друга, образуя немыслимые геометрические формы, которые не могли быть порождением человеческого разума. Через несколько минут созерцания Эшер-Хайтса у меня разболелась голова.

– Это безумие, – сказал я.

– В основном они полые, – пояснила Шантерель. – Иначе не могли бы висеть так высоко. То, что отломилось много лет назад, вобрала в себя Мульча.

Я посмотрел вниз и под нависающими массами светящихся кристаллов увидел то, о чем она говорила, – кубические постройки, слишком правильные для Мульчи. Они напоминали диковинный лишайник, сплошным ковром покрывший городские руины.

– Здесь есть достаточно людное место для посадки?

– Поищу, – сказала Шантерель. – Только какой в этом смысл? Вряд ли вы сможете сойти на площади, держа пистолет у моего виска.

– Надеюсь, нас примут за любовников-извращенцев и оставят в покое.

– И это все, на что вы рассчитываете? – В ее голосе послышалось разочарование.

– Вообще-то, нет. Я куда предприимчивей. Видите, какие большие карманы у моего сюртука? Спрятать пистолет труда не составит. Буду держать вас на мушке, притворяясь, что безмерно рад нашей встрече.

– Вы это серьезно? Хотите пересечь площадь, толкая меня стволом в спину?

– Было бы глупо целиться в лицо. Одному из нас пришлось бы идти задом наперед. Сами понимаете, это неприемлемо. Мы можем случайно наткнуться на кого-нибудь из ваших приятелей.

Глава двадцать седьмая

Наше прибытие было почти лишено помпезности.

Фуникулер Шантерели опустился на плоскую металлическую площадку, выступающую из стены Эшер-Хайтса, – достаточно просторную, чтобы на ней разместился еще десяток разнообразных машин. В основном это были фуникулеры, но я заметил и пару тупокрылых воланторов. Внешне они мало отличались от тех, что я видел в Городе. Обтекаемая форма гиперадаптивного корпуса говорила о том, что их построили еще до эпидемии. Я представил, каково это – мчаться на такой машинке сквозь чащу искореженных зданий, в которую превратился Город. Опасное развлечение, но владельцам, похоже, оно нравится. А может быть, это стало экстремальным видом спорта.

Пассажиры выходили из машин, другие тут же занимали их места – я заметил множество такси, украшенных эмблемами фирм-владельцев. Несколько человек спокойно стояли на самом краю посадочной площадки, любуясь панорамой в укрепленные на стойках телескопы. Одеяния этих людей – развевающиеся накидки и плащи, немыслимые головные уборы, ткани самых безумных расцветок – причудливостью соперничали с окружающими строениями. Лица скрывались под масками, мерцающими вуалями, веерами или маленькими зонтами. Некоторых сопровождали домашние любимцы на поводках – генетически измененные создания, в принципе не поддающиеся классификации. К какому типу можно отнести кошку с гребнем игуаны? Впрочем, эти существа выглядели не намного более странно, чем их хозяева. Например, четвероногие кентавры… Другие, в целом, оставались людьми, но пропорции их тел были до такой степени искажены, что напоминали творения буйнопомешанного скульптора. Здесь присутствовала женщина, чьи челюстные кости были заменены роговыми пластинами, похожими на клюв фантастической птицы, и мужчина, щеголявший в облике мифического инопланетянина с нелепо тощим удлиненным торсом и темными миндалевидными глазами.

Если верить Шантерели, для приобретения подобного облика требовались считаные дни, самое большее пара недель. При желании человек мог изменять свое тело сто раз за год – так же часто иные меняют прическу.

И в этом Городе я надеялся найти Рейвича?

– На вашем месте, – продолжала Шантерель, – я бы не стояла столбом и не таращилась по сторонам. Вроде у вас не было желания намекнуть окружающим, что вы нездешний?

Я нащупал в кармане пистолет с ледяными пулями и сжал его покрепче. Будем надеяться, она почувствовала, как напряглась у меня рука.

– Идите вперед. Когда понадобится совет, я к вам обращусь.

Шантерель умолкла. Через несколько шагов я ощутил укол совести. Нельзя быть таким грубым.

– Извините, – пробормотал я. – Понимаю, вы хотели помочь…

– Это в моих интересах, – фыркнула она. – Мне ни к чему, чтобы вы привлекали внимание. Чего доброго, кто-нибудь попытается меня освободить, начнется перестрелка…

– Спасибо за заботу.

– Я забочусь о собственной безопасности. С чего мне заботиться о вас, когда вы только что ранили моих друзей, а я даже не знаю вашего имени.

– С друзьями все будет в порядке. Уже через сутки они избавятся от хромоты, если только не предпочтут щеголять боевыми увечьями. По крайней мере, будет о чем рассказать на вечеринке.

– Может, вы все же представитесь?

– Зовите меня Таннер. – Я ткнул дулом в спину, заставляя прибавить шагу.

Под порывами теплого влажного ветра мы пересекли площадку и подошли к арке, ведущей внутрь Эшер-Хайтса. Впереди замелькали паланкины, похожие на помесь гробов с метрономами. Дождь прекратился, чему я был несказанно рад. Похоже, в этой части Города дожди шли реже, а может быть, мы забрались выше уровня облаков. Моя одежда еще не просохла после прогулки по Мульче, впрочем, Шантерель выглядела немногим лучше.

Арка вела в ярко освещенное внутреннее помещение. Здесь воздух был прохладным и насыщенным ароматами, с потолка свисали фонари, транспаранты и медленно вращающиеся вентиляторы. Крытый пассаж плавно сворачивал направо, то и дело пересекая декоративные водоемы; через них мы переходили по каменным мостикам. Здесь я – второй раз с тех пор, как прибыл в Город, – увидел парчовых карпов, которые глазели на меня, разевая пасть.

– Почему все так молятся на этих рыбок? – осведомился я.

– Напрасно вы с этаким пренебрежением. Они много значат для нас.

– По-моему, рыбы как рыбы.

– Да, но именно этим рыбкам мы обязаны первыми шагами к бессмертию. Знаете, как долго они живут? Даже в природе парчовые карпы, можно сказать, никогда не умирают от старости. Просто становятся больше и больше, пока не выдерживает сердце. Но это же не означает умереть от старости.

Пока мы шли через мостик, я слушал, как Шантерель возносит хвалу парчовому карпу, и мои губы механически произносили в ответ такую же сентиментальную ерунду. Надеюсь, это выглядело достаточно естественно.

Своды коридора, казалось, были сделаны из хрусталя. Бесконечные ряды выпуклых восьмиугольников перемежались нишами. Крошечные магазинчики и салоны, размещенные в них, оповещали о предоставляемых услугах яркими надписями из неоновых трубок или пульсирующих голограмм. Жители Полога делали покупки или просто прогуливались, чаще всего парами, – все они выглядели очень молодо. Правда, детей почти не было. Те немногие, кого я встретил, вполне могли оказаться взрослыми людьми, которые предпочли в своем последнем воплощении предстать в таком виде, или даже человекоподобными домашними животными, обученными лепетать по-детски.

Шантерель провела меня в огромный зал под куполом, сияющим великолепной россыпью кристаллов. К залу примыкали пешеходные аллеи и площади, с потолка свисали люстры величиной с посадочную капсулу. Дорожки огибали друг друга, петляли вокруг водоемов с парчовыми карпами, искусственных водопадов, пагод и чайных домиков. Середину атриума занимал огромный стеклянный резервуар, помещенный в узорчатый металлический каркас. В резервуаре что-то находилось, но его загораживали от меня люди, толпящиеся по периметру, – с зонтиками, веерами и всевозможными тварями на поводках.

– Сейчас я присяду за столик, – сказал я, дождавшись, пока Шантерель не обратит на меня внимание. – А вы заглянете вон в тот чайный домик и закажете мне чашку чая и что-нибудь для себя. Затем вернетесь за мой стол так, будто мы пришли сюда скоротать время.

– И все это время вы будете держать меня под прицелом.

– Считайте это комплиментом: я просто не могу отвести от вас глаза.

– Вы шутник, Таннер.

Я с улыбкой уселся в кресло… и внезапно сообразил, что весь покрыт грязью, которая слегка подсохла с тех пор, как мы покинули Мульчу. В Пологе, среди нарядной толпы, я выглядел точно землекоп на карнавале.

Честно говоря, я почти не верил, что Шантерель вернется с чашкой чая. Неужели она действительно думает, что я способен выстрелить ей в спину прямо здесь? Неужели вообразила, что я идеальный снайпер – смогу попасть в нее, не вынимая пистолета из кармана и не рискуя задеть кого-нибудь из прохожих? Ей достаточно было непринужденно отойти от меня подальше, и на этом бы наше знакомство закончилось. После этого она могла бы рассказывать о том, какой неожиданный оборот приняла ночная охота, – история получилась бы не менее занимательной, чем у ее друзей. И мне бы не в чем было упрекнуть свою пленницу. Я пытался вызвать в себе неприязнь, но из этого ничего не вышло. Можно представить, как восприняла бы эту ситуацию Зебра. Однако позиция Шантерель тоже не лишена основания. Она верит, что люди, на которых охотятся, – подонки, которые должны поплатиться жизнью за свои преступления. Разумеется, она ошибается – но откуда ей об этом знать? Моя точка зрения основана на информации, которую мне сообщил Уэверли. Шантерель считает это занятие едва ли не похвальным. Разве она не делает одолжение Мульче, уничтожая паразитов?

Стоп. Достаточно того, что я позволил этой мысли появиться у меня в голове, хотя и не закрепиться.

Не сомневаюсь, Небесный Хаусманн гордился бы мной.

– Вы смотрите на меня с такой благодарностью, Таннер. Право, не стоит.

Шантерель все-таки вернулась.

– Почему не сбежали?

Она поставила на металлическую столешницу две чашки и уселась напротив. В ее движениях опять появились кошачья гибкость и грация. Любопытно, эти повадки хищницы у нее благодаря модификации нервной системы или упорным тренировкам?

– Наверное, вы еще не слишком мне надоели. Скорее наоборот, я заинтригована. К тому же мы находимся в общественном месте. Кажется, здесь вы не представляете такой опасности.

Я сделал глоток. Чай почти не имел вкуса – как изысканно размытая акварель, если бы цвет вызывал вкусовые ощущения.

– Недоговариваете, Шантерель.

– Вы сдержали слово насчет моих друзей. Могли бы перебить, но вместо этого сделали им настоящий подарок. Дали понять, что такое боль – настоящая боль, а не жалкое подобие, которое можно испытать при помощи экспириенталий. Теперь будет чем похвастаться. Разве я не права? Если бы вы просто прикончили их, это не нарушило бы ваших планов.

– С чего вы взяли, что у меня есть планы?

– Поняла из ваших вопросов. И еще мне кажется, что у вас мало времени.

– Могу я задать еще один вопрос?

Шантерель кивнула и воспользовалась этим моментом, чтобы снять свою кошачью маску. У нее были глаза львицы, но, если не считать вертикальных зрачков, лицо оставалось вполне человеческим – широким, открытым, с высокими скулами, обрамленное тяжелой гривой каштановых локонов, ниспадающих до плеч.

– Спрашивайте, Таннер.

– Перед тем как я уложил ваших друзей, один из вас что-то сказал. Может быть, это были вы, я не помню точно.

– Может быть. О чем шла речь?

– Якобы у меня что-то с глазами.

– Это была я, – смущенно призналась Шантерель.

Значит, мне не показалось.

– Что вы тогда увидели?

Она понизила голос. Разговор действительно принимал странный оборот.

– У вас светились глаза. Это не был отраженный свет. Они горели, точно сияние шло из глазниц. – Ее речь стала торопливой и нервной. – Я подумала, что на вас какая-то маска и вы скинули ее, прежде чем снова появились перед нами. Но ведь маски не было?

– Конечно. Но мне жаль, что ее не было.

Она смотрела мне в глаза, словно что-то разглядывала. Вертикальные щелки сузились еще больше.

– Во всяком случае сейчас этого нет. В самом деле не знаете, почему у вас светились глаза?

– В самом деле, – отозвался я, без особого энтузиазма потягивая водянистый чай. – Будем считать, что это одна из маленьких тайн моей жизни.

– Полагаете, это хороший ответ?

– Лучшего я сейчас дать не могу. И думаю, вы не слишком ошибетесь, если сочтете это ответом человека, который боится узнать правду.

Я сунул руку под сюртук и почесал грудь. Одежда, полученная от нищенствующих, пропиталась потом, кожа нестерпимо зудела.

– Давайте не будем об этом.

– Простите, – с нескрываемым сарказмом ответила Шантерель. – В таком случае, Таннер… что дальше? Поскольку мое возвращение оказалось для вас сюрпризом, могу сделать вывод, что вы не слишком нуждаетесь в моем присутствии. Может, каждому из нас пойти своей дорогой?

– Да вы, никак, разочарованы.

Интересно, заметила ли она, что моя рука вот уже несколько минут не сжимает рукоятку пистолета? Более того, я почти забыл об оружии.

– Неужели я вас настолько заинтересовал? Или просто решили развеять скуку?

– И то и другое. Вы действительно удивительный человек, Таннер. Будто головоломка, которую я разгадала лишь наполовину.

– Уже наполовину? Тогда лучше притормозить. Я не такой загадочный, как вам кажется. Удивитесь, если узнаете, как мало скрыто под оболочкой. Я всего лишь…

Кто? Солдат-наемник, человек, исполняющий свою клятву… Я почувствовал себя шутником, который собрался рассказать анекдот и понял, что не слишком удачно выбрал момент.

Я поднялся и демонстративно вынул руку из кармана, оставив там пистолет.

– Мне просто нужна ваша помощь, Шантерель. Если хотите показать местные достопримечательности, то я буду благодарен. Но можете уйти прямо сейчас.

– У вас есть деньги, Таннер?

– Немного. Боюсь, что здесь этого будет недостаточно.

– Покажите.

Я вынул из кармана пригоршню феррисов и выложил на стол:

– Как думаете, еще на одну чашку чая хватит?

– Не знаю. Здесь достаточно, чтобы купить новую одежду. На мой взгляд, это вам не помешает, конечно, если не хотите стать центром внимания.

– Неужели я выгляжу настолько нелепо?

– Настолько нелепо, Таннер, что рискуете сделаться законодателем моды. Но мне почему-то не кажется, что вам этого хочется.

– И вы совершенно правы.

– Я не настолько знаю Эшер-Хайтс, чтобы рекомендовать лучшее, но по дороге видела несколько бутиков…

– Вначале мне хотелось бы осмотреть вон тот резервуар, если не возражаете.

– Ах, тот… Там Мафусаил. Я и забыла, что его здесь держат.

Имя показалось смутно знакомым, но Шантерель уже вела меня прочь.

– Можем вернуться сюда позже, когда вы будете не так приметны.

Я со вздохом поднял руки, сдаваясь на милость победителя:

– Заодно покажете мне остальной Эшер-Хайтс.

– Почему бы и нет? Вечер еще только начинается.

Пока мы шли к ближайшему бутику, Шантерель сделала несколько звонков – вероятно, своим друзьям – и убедилась, что они живы, здоровы и находятся в Пологе. Но она не оставила для них никаких сообщений и больше не упоминала их ни единым словом. Это было правильно: я допускал, что многие жители Эшер-Хайтса знают об «Игре» и даже с волнением следят за ее ходом. Но никто не признается в этом за пределами гостиной, где подобное развлечение считается даже почетным.

Персонал бутика состоял из двуногих роботов, блестящих, черных, – настолько совершенных машин мне не доводилось видеть даже в Городе Бездны. Они непрерывно расточали лицемерные комплименты, хотя со стороны я наверняка выглядел гориллой, случайно вломившейся в театральную кладовую. Следуя указаниям Шантерели, я остановился на костюме, вполне приемлемом как для моего вкуса, так и для кошелька. Брюки и куртка напоминали покроем одежду нищенствующих, которую я с удовольствием скинул, но из броской сверкающей материи, расшитой золотым и серебряным люрексом, что переливался всеми цветами радуги. Поверх новой одежды я, как и прежде, набросил щегольской сюртук Вадима. Не могу сказать, что чувствовал себя очень комфортно. Но когда мы покинули бутик, прохожие едва удостаивали меня вниманием, хотя прежде я постоянно ощущал на себе подозрительные взгляды.

– А теперь, – сказала Шантерель, – поведайте мне, откуда прибыли.

– А сами как думаете?

– Думаю, вы не с Йеллоустона. Почти наверняка не с Ржавого Пояса и, вероятно, не с какого-нибудь анклава.

– С Окраины Неба. Я прилетел на «Орвието». Вообще-то, вы должны были догадаться: на мне одежда от нищенствующих.

– Я почти догадалась, но меня сбил с толку сюртук.

– Эта старая тряпка? Ее мне пожертвовал один обитатель Ржавого Пояса.

– Извините, но никто не станет жертвовать подобную вещь. – Шантерель потрогала блестящую жесткую «заплату». – Вам известно, что это за одежда?

– Ну хорошо, я ее украл. И судя по всему, украл уже краденое. Правильнее было бы сказать – взял с боем.

– Это больше похоже на правду. Однако, увидев вас впервые, я была в недоумении. А потом вы упомянули «топливо грез»…

Последние слова она произнесла шепотом, почти выдохнула.

– Простите, но вы немного отклонились от темы. Какое отношение «топливо грез» имеет к этому сюртуку?

Очевидно, имеет. Зебра намекала на что-то подобное.

– Самое непосредственное, Таннер. Но вы задаете о «топливе грез» вопросы, которые не задал бы никто из местных… и в то же время на вас сюртук члена системы распределения. Конкретно – поставщика.

– То есть вы мне рассказали о «топливе» не все, что знаете?

– Почти все. Но сюртук заставил меня заподозрить, что вы ведете какую-то игру, поэтому я не была откровенна до конца.

– В таком случае расскажите остальное. Насколько велики поставки? Я видел, как люди вводят себе несколько кубических сантиметров зараз, оставляя еще сотню в запасе. Как я понимаю, «топливом грез» пользуются немногие. Верхушка общества, к которой принадлежите вы и ваши веселые приятели… ну и, наверное, кое-кто еще. Несколько тысяч человек по всему Городу, не больше.

– Думаю, вы близки к истине.

– Значит, «топливо» регулярно поступает в Город. В каком объеме? Сколько приходится на человека в год – несколько сот кубических сантиметров? То есть около миллиона кубиков на целый Город? Всего получается не так много – около кубометра.

– Не знаю… – Шантерель выглядела смущенной. – Скорее всего, так оно и есть. Мне лишь известно, что сейчас достать «топливо» труднее, чем год или два назад. Большинству из нас приходится ограничивать себя – не более трех-четырех доз в неделю.

– И больше никто не пытался производить «топливо»?

– Ну разумеется, пытались! Всегда находится прохвост, который пытается продать суррогат. Но тут не просто вопрос качества. Либо это «топливо грез», либо нет.

Я кивнул, хотя не вполне понимал, к чему она клонит.

– Очевидно, продавец владеет рынком, а Гидеон – единственный, у кого есть доступ к подлинным технологиям. Послесмертным «топливо» необходимо, без него вам просто не жить. Это означает, что Гидеон может поднимать цену, сколько ему угодно, – в разумных пределах. Но мне непонятно, зачем ему ограничивать объем поставок.

– Он еще не раз поднимет цену, Таннер. Не беспокойтесь.

– Вероятно, он не может продавать «топливо» в прежних количествах. Или не позволяет процесс, или возникла проблема с приобретением сырья.

Шантерель пожала плечами.

– Ну ладно, – кивнул я. – Объясните значение сюртука.

– Человек, который подарил его вам, был поставщиком. Вот что означают «заплаты». Ну, или поставщиком был предыдущий владелец сюртука.

Я вспомнил, как мы с Квирренбахом обыскивали каюту Вадима, и сказал себе еще раз, что они действовали в паре.

– У него действительно было «топливо грез», – сказал я. – Но мы с ним столкнулись на Ржавом Поясе. Хозяин сюртука не мог быть напрямую связан с поставщиком.

Само собой. А как насчет его напарника? Похоже, Квирренбах и Вадим работали вместе не только на Рейвича. В таком случае Квирренбах мог быть поставщиком, а Вадим – его подчиненным, обслуживающим Ржавый Пояс.

Хорошо бы еще раз побеседовать с Квирренбахом. У меня накопились к нему вопросы.

– Допустим, ваш друг не имел отношения к поставкам, – предположила Шантерель. – В любом случае вам необходимо кое-что понять. Что-нибудь слышали о Гидеоне? О людях, которые исчезают, потому что задают не те вопросы?

– И что же?

– Все это правда.

Через некоторое время я позволил Шантерели сводить меня на гонки паланкинов. Рейвич вполне мог появиться на подобном мероприятии. Однако в толпе зрителей я не заметил никого похожего.

Гоночная трасса представляла собой серпантин с бесконечными подъемами и спусками; он петлял, пересекая себя то сверху, то снизу. Временами даже выходил за пределы здания, нависая высоко над Мульчей. Множество крутых поворотов, препятствий и ловушек… Некоторые участки уходили в темноту и не были огорожены, так что паланкину ничто не мешало свалиться, если возница не рассчитает скорость на повороте. В каждом заезде – или забеге – принимали участие десять-одиннадцать изящно украшенных паланкинов, а все дозволенное и недозволенное регламентировалось целым сводом правил. Впрочем, по словам Шантерели, эти правила соблюдались не слишком строго. Случалось, что возницы снабжали паланкины приспособлениями, с помощью которых избавлялись от других участников состязания, например выдвигающимися таранами – таким можно столкнуть соперника за край на подвесном отрезке трассы.

– Изначально гонку устраивали на спор скучающие бессмертные седоки паланкинов, – добавила Шантерель. – Но теперь принять в ней участие может почти любой желающий. В доброй половине паланкинов разъезжают люди, которым не стоит опасаться чумы. За один раз здесь можно было выиграть или, скорее, проиграть целое состояние.

Пожалуй, это лучше, чем охота на людей.

– Послушайте, – сказала Шантерель, когда мы покидали трассу, – что вам известно о миксмастерах?

– Не слишком много. – Я не был настроен откровенничать, тем более что на этот раз сказать было действительно нечего. Где-то слышал о них, но не более того. – А почему спрашиваете?

– Я не ослышалась, Таннер? Вы действительно нездешний. В этом можно не сомневаться.

Миксмастера появились еще до плавящей чумы. Кроме них, лишь немногим обществам системы Йеллоустона удалось пережить чуму почти без потерь. Подобно нищенствующим, они сами обеспечивают свое существование и, подобно нищенствующим, связывают свою деятельность с божественным. Но на этом сходство кончается. Нищенствующие, чем бы они ни занимались, творят все свои дела во славу божества. Миксмастера, напротив, сами претендуют на роль бога.

И в определенном смысле они в этом преуспели.

Когда американо высадились на Йеллоустоне – это был лучший период за ближайшие четыреста лет, – они имели при себе весь багаж знаний в области генетики, который был накоплен их цивилизацией. Сиквенсы геномов, карты сцепления генетических признаков и функций для миллионов земных видов, включая всех высших приматов и млекопитающих… Они знали генетику изнутри. Достаточно вспомнить, что первопоселенцы прибыли на Йеллоустон в виде оплодотворенных яйцеклеток. Их принесли в своих чревах хрупкие роботы, которые по прибытии соорудили искусственные утробы для дородового развития организмов. Разумеется, первое поколение прожило недолго, но оставило потомков, которые сохранили наследие. Их ДНК дала возможность поселенцам, прилетевшим позже, смешать кровь американо со своей, обогатив генофонд.

Однако американо этим не ограничились. Они оставили после себя богатейшие банки данных – знание, которое впоследствии стало считаться не то чтобы утраченным, но утратившим новизну. Это привело к недооценке многих тонких нюансов и закономерностей. Именно миксмастерам удалось добраться до этого кладезя мудрости. Они сделались хранителями и неустанными накопителями знаний о биологии и генетике и наладили торговлю с ультра, которые время от времени подбрасывали им крохи информации – инопланетные геномы или технологии управления генетическими процессами, открытыми в других системах. Но, несмотря на это, миксмастера редко оказывались у кормила власти Йеллоустона. В системе правил клан Силвест, древний род, пропагандировавший постижение высших материй при помощи кибернетических методов расширения сознания.

Конечно, миксмастера не остались без средств к существованию, поскольку не все жители системы были адептами доктрины Силвеста. Крах опыта Восьмидесяти заставил многих разочароваться в идее трансмиграции. Миксмастера действовали осторожно: они исправляли генетические аномалии новорожденных, находили и ликвидировали дефекты, добиваясь чистоты наследственных линий. Результаты этой работы были тем незаметнее, чем выше становился уровень исполнения. Она была сродни безупречному убийству, когда со стороны кажется, что преступление словно и не совершалось, и вскоре никто не может вспомнить даже имя жертвы. Миксмастера работали подобно реставраторам, что восстанавливают шедевры, стараясь ничем не выдать своего вмешательства. Они владели искусством трансформации – могучей силой, которой до поры позволяли проявляться очень ограниченно. Общество не могло вынести одновременного воздействия двух столь могущественных систем, и на каком-то уровне миксмастера это понимали. Дай они волю своему умению, и общество Йеллоустона разлетелось бы на куски.

Но потом началась эпидемия, и общество разлетелось на куски. Но, подобно осколкам астероида, взорванного слишком слабым снарядом, эти осколки не набрали достаточной скорости, чтобы рассеяться необратимо, и вскоре с треском и грохотом соединились. Общество Йеллоустона возродилось – раздробленное, слепленное кое-как из фрагментов и готовое рассыпаться в любой миг. Общество, в котором кибернетика была немедленно приравнена к ереси.

Миксмастера с легкостью заполнили вакуум, образовавшийся во властных структурах.

– У них есть салоны по всему Пологу, – сказала Шантерель. – Места, где вы можете получить информацию о вашей наследственности, проверить родственные связи или просмотреть брошюры по генетической модификации. – Она указала на свои глаза. – Все недостающее при рождении или не запланированное природой. Даже трансплантация – редкая услуга. Но, возможно, вам захочется приобрести нечто из ряда вон выходящее, вроде крыльев Пегаса. Миксмастера перестроят вашу ДНК таким образом, чтобы изменения произошли естественным образом или максимально близким к естественному.

– Как это происходит?

– Процесс несложен. Когда порежетесь, чем зарастает ваша рана – мехом или чешуей? Разумеется, ни тем ни другим. В ДНК записана информация об архитектуре вашего тела. Миксмастера всего лишь избирательно редактируют эту запись – и тело начинает ремонт изношенных или травмированных участков, но по измененной схеме. В итоге вырастает нечто, не присутствовавшее изначально в вашем фенотипе. – Шантерель выдержала паузу. – Повторяю, салоны миксмастеров находятся в Пологе повсюду. Если вас беспокоят глаза, мы можем записаться на прием.

– А при чем тут мои глаза?

– Уверены, что они в порядке?

– Не знаю, – произнес я, стараясь не показаться раздраженным. – Но, возможно, вы правы. Надеюсь, миксмастера мне кое-что расскажут. Я могу рассчитывать на конфиденциальность?

– В не меньшей степени, чем любой местный житель.

– Замечательно. Это весьма обнадеживает.

Ближайший салон представлял собой павильон с голографической витриной – вроде тех, что мы видели по дороге к бассейну с парчовыми карпами. Внутри было еще теснее, чем в палатке мадам Доминики. Служащий был затянут в очень строгий пепельно-серый китель, на рукаве пониже плеча одиноко красовалась эмблема миксмастеров – «кошачья колыбель» с ДНК в протянутых ладонях. Служащий сидел перед левитирующей консолью в форме бумеранга, над которой вращались, пульсируя, всевозможные молекулярные модели, яркие, разноцветные, точно игрушки. Обтянутые перчатками руки миксмастера порхали среди них, создавая сложнейшие каскады расщеплений и рекомбинаций. Не сомневаюсь, что он заметил, как мы вошли в павильон, но не подавал виду и продолжал свои манипуляции еще минуту-другую, прежде чем соизволил обратить на нас внимание:

– Чем могу быть полезен?

Шантерель взяла инициативу на себя:

– Мой друг хочет, чтобы вы осмотрели его глаза.

– Вот как?

Миксмастер отодвинул консоль и извлек из кармана окуляр, приблизился ко мне и наморщил нос, словно от меня дурно пахло. Сощурясь, он исследовал мои глаза – сначала один, потом другой. Каждый раз огромная линза, казалось, заполняла собой всю комнату.

– Так что с ними случилось? – осведомился он устало.

По дороге в павильон мы отрепетировали легенду.

– Я сделал глупость, – сказал я. – Хотел глаза как у пантеры, но не мог оплатить услуги миксмастеров. Находясь на орбите, я…

– Что вы делали на орбите, если не можете позволить себе наши услуги?

– Разумеется, проходил сканирование. Это стоит недешево, но если работаешь с хорошим посредником, который готов за тебя поручиться…

Невразумительное хмыканье положило конец расспросам такого рода. Миксмастера выступали против нейронного сканирования, утверждая, что душу можно обслуживать лишь биологически, но не удерживая ее в плену у машины.

Служащий покачал головой так, словно я нарушил торжественное обещание.

– Похоже, вы действительно сделали глупость. Но это и так понятно. Что случилось дальше?

– На «карусели» были черные генетики, так называемые мясники, которые предлагают те же услуги, что и вы, но за смехотворную цену. Поскольку операция не подразумевает масштабной анатомической реконструкции, я решил рискнуть.

– А теперь, как и следовало ожидать, приползли к нам.

В ответ я лишь покорнейше улыбнулся, в качестве утешения представив себе несколько любопытных и весьма мучительных способов, которыми не моргнув глазом прикончил бы этого нахала на месте.

– Прошло несколько недель после возвращения к «карусели», – продолжал я, – и с моими глазами ничего не случилось. Они выглядят как прежде. Мне просто хочется узнать, не выкинул ли я свои деньги на ветер.

– Это обойдется вам недешево. Очень бы хотелось взять с вас сверх тарифа – за глупость нужно платить. За то, что вы обратились к мясникам. – Его тон неуловимо изменился. – Однако вы, похоже, усвоили урок. Теперь все зависит от того, найду ли я какие-либо изменения.

То, что происходило далее, не доставило мне особого удовольствия. Ложе, на котором мне пришлось вытянуться, было устроено не в пример сложнее, чем кушетка Доминики, и, в отличие от нее, действительно было стерильным. Затем миксмастер зафиксировал мою голову в каркасе с мягкой внутренней обивкой. К лицу опустилось устройство, из него вытянулся щуп толщиной с волос, подрагивающий на манер кошачьего уса. Датчик пропутешествовал по моим глазам, исследуя их лихорадочными импульсами голубого лазерного луча. Неожиданно щуп «нырнул» в мой глаз, ухватил частицу ткани, отдернулся, переместился на другой участок и снова погрузился в глаз. Быстрое прикосновение, которое напоминало жгучий укол холода, повторялось снова и снова – каждый раз щуп входил на иную глубину.

Я даже не успевал моргать. Вскоре машина закончила работу и занялась моим вторым глазом.

– Достаточно, – объявил миксмастер. – Этого хватит, чтобы мне стало понятно, что с вами сделали эти… мясники и почему незаметен результат. Говорите, прошло несколько недель?

Я кивнул.

– Возможно, результат еще не успел проявиться. – Он как будто рассуждал вслух, не обращая на нас внимания. – Иногда черные генетики применяют довольно хитроумные методы, но только те, что украдены у нас. Разумеется, они нарушают все правила безопасности и пользуются устаревшими технологическими циклами.

Он снова уселся в кресло и опустил консоль. Дисплей мгновенно представил непосильный моему разуму объем информации: серии гистограмм, сложные таблицы, заполненные бегущими буквами и цифрами.

Потом в воздухе возник глаз диаметром около полуметра, напоминающий набросок из тетради да Винчи. Миксмастер вновь натянул перчатки, сделал несколько пассов над консолью, и от глазного яблока отделились наружные оболочки, обнажая более глубокие слои.

– Изменения присутствуют, – заключил он через несколько минут, задумчиво помассировав подбородок и запустив руку в недра гигантского глаза. – Я бы даже сказал – тотальные генетические изменения. И ничего похожего на нашу сигнатуру.

– Сигнатуру?

– Информация об авторском праве, закодированная в дополнительных базовых парах нуклеиновых кислот. Непохоже, что мясники использовали наши цепочки, иначе сохранились бы остаточные следы проекта миксмастера. – Он многозначительно покачал головой. – Нет, эта работа выполнялась не на Йеллоустоне. Весьма своеобразный стиль, но…

Я поднялся с кушетки, протирая слезящиеся глаза:

– Продолжайте.

– Я уверен: вы получили не то, что заказывали.

Само собой – поскольку я вообще никому ничего не заказывал. Но я добросовестно изобразил удивление и возмущение, как и полагается человеку, который обнаружил, что его одурачили. Можно не сомневаться, миксмастеру это понравилось.

– Мне известно, какого рода изменения необходимы для мутации типа «кошачий зрачок». Я не вижу в соответствующих участках хромосом ничего похожего. Зато изменения есть в другом месте – там, куда их не следовало вносить.

– Нельзя ли поточнее?

– Тот факт, что циклы в большинстве цепей фрагментарны, не меняет ситуацию. Обычно конкретные изменения в ДНК производятся с помощью ретровируса, созданного нами – или мясниками, – который программирует мутации, создающие желаемые изменения. В вашем случае вирус, похоже, скопировал себя не совсем точно. В тех участках, где изменения произошли полностью, присутствует некоторое количество нетронутых спиралей. Это перечеркивает всю работу. Возможно, именно поэтому изменения повлияли на общую структуру ваших глаз. Если это действительно работа мясников, значит они применили абсолютно неизвестную нам технологию.

– Это плохо?

– По крайней мере, технологии, украденные у нас, почти наверняка дают эффект. И никогда не вызывают опасных последствий. – Он пожал плечами. – Боюсь, в данном случае такой гарантии нет. Полагаю, вы уже жалеете о своем визите. Но для сожалений слишком поздно.

– Благодарю за сочувствие. Однако мне кажется, вы можете не только обнаружить эти изменения, но и ликвидировать их.

– Это гораздо сложнее, чем внести их изначально. Но за определенную сумму – вполне осуществимо.

– Вы меня не удивили.

– Желаете воспользоваться нашими услугами?

Я шагнул к двери, пропустив вперед Шантерель:

– Поверьте, я вам обязательно об этом сообщу.

Интересно, как, по мнению моей спутницы, я должен был вести себя после обследования? Может быть, она надеялась, что расспросы миксмастера оживят мою память и я внезапно пойму, что случилось с глазами? Честно говоря, я тоже на это надеялся. Просто забыл на время – еще один побочный эффект «амнезии оживления».

Но все оставалось по-прежнему. Мне становилось не по себе. С моими глазами действительно творится что-то скверное. Теперь уже невозможно отрицать, что они светятся в темноте. И если бы только это! По прибытии в Город Бездны у меня появилась необычная способность: я хорошо различал в темноте, словно носил ноктовизор или специальные контактные линзы. Впервые эта способность проявилась – впрочем, я поначалу не придал этому значения – в разрушенном здании, когда я увидел лестницу, ведущую наверх, где меня ждало спасение, как выяснилось, в лице Зебры. Я видел все довольно ясно, хотя освещение было недостаточным. Правда, в тот момент мне хватало других проблем. Позже, когда фуникулер рухнул на кухню Лорана, ситуация повторилась. Я выполз из-под обломков машины и обнаружил человека-свинью и его жену задолго до того, как они заметили меня, хотя, в отличие от них, я не пользовался ноктовизором. Я снова не обратил внимания на свое необычное умение, поскольку за миг до встречи получил изрядную дозу адреналина, – правда, в этот раз у меня на подкорке кое-что отложилось.

Теперь выясняется, что в клетках моих глаз происходят изменения на генетическом уровне, так что винить разгулявшееся воображение нет оснований. Возможно, цикл изменений уже завершен, что бы там ни говорил миксмастер, – кажется, он назвал это степенью генетической фрагментации?

– Что бы он ни сказал, – нарушила молчание Шантерель, – вам хотелось услышать нечто другое, угадала?

– Вы были рядом и слышали все, что он мне говорил.

– Мне показалось, что его слова имели для вас какой-то особый смысл.

– Хотелось бы, но надежда не оправдалась.

Мы неторопливо вернулись на открытую площадку с чайным домиком. В голове царила неразбериха. Кто-то решил провести генетический эксперимент и избрал меня в качестве подопытного кролика. Из моих глаз сделали что-то… нечеловеческое. А может быть, так действует индоктринационный вирус? Не исключено. Но какое отношение может иметь Небесный к ночному зрению? Насколько я помню, Небесный терпеть не мог темноты. Боялся ее больше всего на свете.

И уж тем более не мог в ней видеть.

Ничего не происходило, пока я не прибыл на Йеллоустон. Может быть, мадам Доминика не ограничилась тем, что удалила у меня имплантат? Я был в сознании, но порядком дезориентирован, так что она вполне могла сотворить что угодно. Нет, едва ли. Ночное зрение появилось у меня еще раньше.

А как насчет Уэверли?

Учитывая временной фактор – вполне возможно. Тогда, в Пологе, пока Уэверли вживлял мне имплантат, я был без сознания. В таком случае первые генетические изменения проявились уже через несколько часов после операции. По-видимому, они затронули относительно небольшую часть клеток, хотя обычно касались органа в целом или даже отдельных систем организма. Да, конечно. Внезапно я понял, что это предположение отнюдь не лишено основания. Уэверли работал на обе стороны. Он предупредил Зебру насчет меня, честно дав мне шанс уцелеть во время «Игры». Так почему бы ему не снабдить меня еще одним преимуществом – ночным зрением?

В этом было что-то утешительное.

Но я не настолько легковерен.

– Вы хотели взглянуть на Мафусаила, – заметила Шантерель, указывая на огромный резервуар, заключенный в металлическую клетку привлекший мое внимание. – Ваше желание может исполниться.

– Мафусаил?

– Сами увидите.

Я протиснулся сквозь толпу, окружающую резервуар… На самом деле протискиваться не пришлось. Люди первыми уступали дорогу, стараясь не встречаться со мной взглядом, – с той же презрительной гримасой, которую я заметил на лице миксмастера. Мило, нечего сказать.

– Это Мафусаил, – проговорила Шантерель, присоединяясь ко мне у зеленовато-матового стекла. – Очень большая и очень старая рыба. Можно сказать, самая старая.

– Сколько ему лет?

– Этого не знает никто. Думаю, он родился еще до прибытия американо. Следовательно, Мафусаил один из старейших организмов на планете, древнее только некоторые культуры бактерий.

Огромный, почти бесформенный и чудовищно старый парчовый карп, заполнявший собой резервуар, напоминал греющегося на солнышке ламантина. Он пялился на нас одним глазом, похожим на плоскую тарелку, и в этом взоре не отражалось ни малейшей мысли – мы словно смотрели в чуть замутненное зеркало. Глазное яблоко было усеяно беловатыми катарактами, похожими на архипелаг в свинцово-сером море. Раздутую тушу покрывала блеклая, почти бесцветная чешуя, не таящая омерзительных выпуклостей и впадин на больной плоти Мафусаила. Жабры открывались и закрывались так медленно, что казалось, будто жизненные силы теплятся в нем лишь благодаря подводным течениям резервуара.

– Почему Мафусаил не умер, как другие парчовые карпы?

– Если не ошибаюсь, ему делали пересадку сердца – по-моему, даже не один раз. Не исключено, что вживили искусственное сердце. Так или иначе, оно практически бездействует. Я слышала, что вода в бассейне очень холодная, почти на грани замерзания. Ему вводят какое-то вещество, чтобы не застаивалась кровь. Обмен веществ почти не происходит… – Шантерель прикоснулась к стеклу, оставив на обледеневшей поверхности отпечатки пальцев. – Впрочем, это не мешает ему быть чем-то вроде объекта поклонения. Особенно для стариков. Они верят, что общение с ним – хотя бы прикосновение к стеклу – обеспечивает им долголетие.

– А вы, Шантерель, верите?

Она кивнула:

– Когда-то и я в это верила, Таннер. Но это, как и все остальное, было лишь этапом взросления.

Я снова поглядел в зеркальный глаз рыбины. Чего только не довелось повидать за все эти годы Мафусаилу! Интересно, отложилось ли хоть что-то в мозгу, если, конечно, эта раздутая тварь еще не впала в старческий маразм. Где-то я читал, что у парчовых карпов исключительно короткая память. Они способны запоминать лишь на три-четыре секунды, не дольше.

Но мне уже надоели эти бессмысленные глаза почтенного и почти бессмертного парчового карпа. Мой взгляд скользнул вниз, по изгибу отвисшей челюсти Мафусаила – туда, где в бутылочно-зеленом колеблющемся полумраке маячили лица людей, толпящихся по ту сторону стеклянного резервуара.

И я увидел Рейвича.

Это было невозможно, но он стоял почти напротив меня – он, и никто иной. Его лицо было безмятежно-спокойным, словно он медитировал на висящее между нами древнее существо. В этот момент Мафусаил шевельнул плавником – шевельнул до бесконечности лениво, – и вода колыхнулась, смазывая картину. С минуту я пытался себя обмануть. Сейчас рябь успокоится, и я увижу физиономию местного бездельника, которому в силу сходности генотипа досталась та же стерильная аристократическая красота.

Но вода успокоилась, и я снова увидел Рейвича.

А он меня – нет. Хотя мы стояли друг против друга, его взгляд еще не встретился с моим. Отвернувшись, но продолжая наблюдать за ним боковым зрением, я сунул руку в карман, где должен был лежать мой пистолет с ледяными пулями, и едва не вздрогнул, обнаружив, что он на месте.

Я щелкнул рычажком предохранителя.

Рейвич стоял на месте, никак не реагируя.

Он был совсем близко. Что бы я ни говорил Шантерели, мне ничего не стоит угостить его пулей, не вынимая пистолета из сюртука. Если выпущу два заряда, то смогу точно определить поправку на искажение, создаваемое двумя листами бронированного стекла и толщей воды, и третий выстрел будет точен. Но обладает ли ледяная пуля достаточной начальной скоростью, чтобы пробить эту преграду? Трудно сказать. Пожалуй, задача носила чисто теоретический характер. Проблема состояла в другом. Если выстрелить под тем углом, с какого можно попасть в Рейвича, пуля встретит живое препятствие.

Я могу просто-напросто убить Мафусаила…

…Или не могу?

Разумеется, могу. Проблема лишь в том, чтобы нажать на курок и прекратить жалкое существование гигантской твари. Слишком просто, чтобы считать это злодеянием. Не более гнусное дело, чем, скажем, уничтожение знаменитого произведения искусства.

Слепая серебряная чаша – глаз Мафусаила – снова приковала мой взгляд. Я не смог нажать на курок и невольно чертыхнулся.

– В чем дело? – Шантерель почти загородила мне обзор, едва я отступил на шаг от стеклянной стены.

Нас вновь окружала толпа, и люди вытягивали шеи, чтобы разглядеть легендарную рыбу.

– Я кое-кого увидел. На той стороне бассейна.

Пистолет уже показался из кармана. Сейчас любой зевака мог разгадать мое намерение.

– Таннер, вы что, ненормальный?

– Весьма вероятно, что у меня целый букет психических болезней, – ответил я. – Но боюсь, это ничего не меняет. Своим бредовым состоянием я пока вполне доволен.

С этими словами я спокойно двинулся в обход резервуара, ощущая, как металл пистолета влажнеет от пота. Сейчас я небрежным жестом извлеку оружие из кармана. Будем надеяться, что сторонний наблюдатель примет его за портсигар.

Но это так и осталось намерением, поскольку случилось нечто странное.

Я почти обошел резервуар.

Рейвича не было.

Глава двадцать восьмая

– Вы собирались кого-то убить, – сказала Шантерель, когда мы возвращались домой.

Ее фуникулер, раскачиваясь, пробирался через Полог, этот коралл-мозговик, усеянный искрами фонарей. Далеко внизу темнела Мульча, лишь кое-где отмеченная россыпью очагов.

– Простите, что?

– Вы почти вынули из кармана пистолет, как будто хотели им воспользоваться. Не для угрозы, как в моем случае, а словно готовы были хладнокровно нажать на курок… Приблизиться к кому-то, всадить в него пулю и уйти прочь.

– Похоже, лгать не имеет смысла.

– Вам придется быть откровенным, Таннер. И кое-что рассказать. Должно быть, вы считаете, что правда мне не понравится, она слишком усложнит дело. Поверьте, ситуация и без того сложна. Вы готовы чуть-чуть приподнять маску? Или будем продолжать игры?

Недавний инцидент все еще не выходил у меня из головы. Я видел лицо Арджента Рейвича. Он стоял всего в нескольких метрах от меня, в людном месте.

Неужели все это время он меня видел? Неужели он оказался гораздо умнее, чем я предполагал? Он узнал меня и сбежал, пока я обходил резервуар с Мафусаилом. Я был слишком сосредоточен на мысли о стоящем у стекла Рейвиче, чтобы обратить внимание на недавно ушедших людей. Да, это вполне возможно. Но если допустить, что Рейвича заранее предупредили о том, что я здесь, возникает ряд куда более неприятных вопросов. Если он увидел меня, то зачем остался? И почему так легко позволил себя увидеть? Ведь в тот момент я даже не разыскивал его. Я просто осваивался в новой обстановке перед тем, как раскинуть свою ловчую сеть.

И еще. Прокручивая в голове этот эпизод – несколько секунд, которые прошли с того момента, когда я увидел Рейвича, до его исчезновения, – я вспомнил нечто очень важное. Тогда я кое-что заметил, вернее, кое-кого. Но не придал значения. Я был слишком сосредоточен на том, чтобы сделать выстрел.

Я увидел за стеклом еще одно знакомое лицо, совсем рядом с Рейвичем.

Она изменила раскраску, но черты лица так быстро изменить невозможно. Тем более что я хорошо знал это лицо.

Зебра.

– Я еще жду, – проговорила Шантерель. – Но ваша мрачная мина начинает меня раздражать, как и многозначительное молчание.

– Извините. Дело в том, что… – Я непроизвольно улыбнулся. – Мне подумалось, что вы можете проникнуться к моей персоне излишней симпатией.

– Не искушайте судьбу, Таннер. Всего пару часов назад вы целились в меня из пистолета. Как правило, подобные знакомства заканчиваются печально.

– Согласен, обычно так и бывает. Но вы тоже целились в меня. Причем калибр вашего оружия…

– Хм… Возможно.

Похоже, я ее не убедил.

– Но если мы хотим двигаться дальше, потрудитесь приоткрыть завесу, за которой прячется ваше темное прошлое. Прежде чем мы доберемся до дому, я хочу узнать, почему этот человек должен умереть. На вашем месте я бы постаралась доказать, что он действительно заслуживает смерти. Иначе потеряете мое уважение.

Машина дергалась и раскачивалась, но ее движение уже не вызывало рвотных позывов.

– Он действительно заслуживает смерти, – сказал я. – Не могу сказать, что это дурной человек. На его месте я поступил бы точно так же.

«Только сделал бы это чисто, – добавил я мысленно. – И никого бы не оставил в живых».

– Слабое начало, Таннер. Но продолжайте.

Пожалуй, стоило бы выдать Шантерели стерильную версию моей истории, но я вспомнил, что такой версии просто не существует. Поэтому я рассказал о солдатской службе и о том, как попал к Кагуэлле. Я сообщил, что Кагуэлла был властным и жестоким, но не злым. Ему не были чужды такие вещи, как доверие и преданность. Его трудно было не уважать, и трудно было не стремиться заслужить его уважение. Наверное, наши отношения с Кагуэллой сложились удачно по очень простой причине. Он был перфекционистом. Все, что его окружало, должно было являть собой совершенство: вещи, которые он коллекционировал, женщины, с которыми спал, – вот почему он выбрал Гитту. Это относилось и к людям, на него работавшим. Я считался отличным солдатом, превосходным телохранителем, знатоком оружия, убийцей – я соответствовал по всем параметрам. Но лишь Кагуэлла дал мне возможность оценить себя, предоставив в качестве эталона совершенство.

– Преступник, но не чудовище? – уточнила Шантерель. – И этого было достаточно, чтобы на него работать?

– Ну, еще он неплохо платил.

– Продажная ваша душа.

– Это не все. Он ценил мой опыт и не хотел мной рисковать, поэтому не давал слишком опасных заданий. Скорее, я выполнял роль консультанта. Мне почти не приходилось носить оружие. Для этого у нас были настоящие телохранители – помоложе, лучше натренированные. Тупые копии меня самого.

– А при чем здесь человек, которого вы увидели в Эшер-Хайтсе?

– Его зовут Арджент Рейвич, – сказал я. – Раньше он жил на Окраине Неба. Его семья пользовалась там большим почетом.

– В Пологе тоже.

– Неудивительно. Если здесь у Рейвича есть связи, это объясняет, каким образом ему удалось так быстро освоиться в Пологе, пока меня мариновали в Мульче.

– Забегаете вперед. Что привело сюда Рейвича, ну и вас тоже?

Я рассказал, как оружие Кагуэллы попало не по назначению, как из-за этого погибла семья Рейвича. И как Рейвич, поклявшись отомстить, отследил путь оружия и вышел на моего хозяина.

– Вам не кажется, что он предстает в весьма выгодном свете?

– Не спорю. Но на его месте я бы никого не оставил в живых. Это была его единственная ошибка, которую я не могу простить.

– Не можете простить, что он оставил вас в живых?

– Это не было актом милосердия, Шантерель. Совсем наоборот. Негодяй хотел заставить меня страдать из-за того, что я подвел Кагуэллу.

– Извините, я не сильна в логических построениях.

– Он убил жену Кагуэллы – женщину, которую я обязан был охранять. Но оставил в живых Кагуэллу, Дитерлинга и меня. Дитерлингу просто повезло, его приняли за мертвого. Рейвич знал, что делает. Он хотел, чтобы Кагуэлла наказал меня за то, что я позволил Гитте умереть.

– И?..

– Что – и?

Было видно, что она вот-вот потеряет терпение:

– Как с вами поступил Кагуэлла?

Простой вопрос, предполагающий простой ответ. Нет, не совсем, поскольку Кагуэлла вскоре умер. Раны доконали его, хотя поначалу казалось, что они не представляют угрозы для жизни.

Почему же так трудно ответить? Почему язык онемел, а в голову пришло нечто другое? Нечто, заставившее меня усомниться в том, что Кагуэлла действительно мертв?

– Да никак, – сказал я наконец. – Но мне пришлось жить с этим позором. Наказание не слабее любого другого.

– Однако Рейвич, наверное, рассчитывал на другое.

Мы пробирались через район Полога, напоминавший увеличенный снимок внутренности легкого, – бесконечные шарики альвеол на разветвляющихся стебельках, соединенные, как мостиками, темными жгутиками свернувшейся крови.

– А разве могло быть иначе? – спросил я.

– Возможно, Рейвич пощадил вас, потому что не считал врагом. Вы всего лишь наемник, а его месть предназначалась для Кагуэллы.

– Замечательная мысль.

– И скорее всего, верная. Вам не приходило в голову, что убивать этого человека не следует? И что ему вы, быть может, обязаны жизнью?

Разговор начинал меня утомлять.

– Нет, не приходило, по той простой причине, что это не имеет никакого значения. Мне плевать, что думал обо мне Рейвич и почему решил подарить жизнь – из мести или из милосердия. Это абсолютно не важно. Важно то, что он убил Гитту и что я поклялся Кагуэлле отомстить за ее смерть.

– Отомстить за ее смерть. – Шантерель невесело улыбнулась. – Вам не кажется, что это отдает Средневековьем? Верность вассала сюзерену и все такое. Клятвы чести, кровная вражда… Не подскажете, который сейчас год, Таннер?

– Шантерель, только не притворяйтесь, будто вы хоть что-то в этом понимаете.

Она зло тряхнула головой:

– В таком случае я бы усомнилась в состоянии своего рассудка. Но все же на кой черт вы прилетели сюда? Чтобы исполнить клятву? Ради этого идиотского принципа – кровь за кровь?

– А вам это кажется смешным?

– Нисколько, Таннер. Напротив, это трагично.

– Ну, для вас – может быть?

– Для любого, кто способен взглянуть на ситуацию со стороны. Вы хоть знаете, сколько времени пройдет, прежде чем вернетесь к себе на Окраину Неба?

– Не принимайте меня за ребенка, Шантерель.

– Ответьте на мой вопрос, черт побери!

Я вздохнул. Похоже, я слишком расслабился, и ситуация выходит из-под контроля. Или ее дружелюбие – еще одна аномалия, отклонение от естественного положения вещей?

– Минимум тридцать лет, – ответил я небрежно, как будто речь шла о паре недель. – И заметьте, я прекрасно понимаю, что за это время многое может измениться. Но главное не изменится, поскольку оно уже произошло. Погибла Гитта. И Дитерлинг. И Мирабель.

– Что?

– Кагуэлла погиб.

– Нет, вы сказали «Мирабель».

Я смотрел в окно, как мимо проплывают здания. Голова гудела. Черт побери, что со мной происходит, если я начинаю такое нести? Подобную оговорку не спишешь на усталость. Треклятый вирус… Похоже, он уже не ограничивается тем, что впихивает мне в голову картинки из жизни Небесного – не только во сне, но и в часы бодрствования. Он теперь вмешивается в важнейшие предпосылки, из которых складывается мое восприятие собственной личности. Тем не менее… нет, это еще полбеды. Нищенствующие сказали, что их терапия довольно скоро выгонит вирус, но сцены из жизни Небесного атакуют меня все настойчивей. А главное, зачем поклонникам Хаусманна впутывать в мое прошлое события, не имеющие никакого отношения к Небесному? Почему им нужно, чтобы я считал себя Мирабелем?

Мирабелем?! Кагуэллой!

В памяти против воли всплыл сон о белой камере, в котором я разглядывал человека без ступни. Отогнав видение, я попытался подхватить ускользающую нить разговора:

– Я просто хотел сказать, что…

– Продолжайте.

– …Я не рассчитываю по возвращении найти то, что оставил. Но хуже, чем сейчас, уже не будет. Людей, что-то для меня значивших, давно нет в живых.

Похоже, вирус сводит меня с ума.

Я уже отождествляю себя с Небесным, а Таннер Мирабель постепенно становится… кем? Неким второстепенным персонажем?

Это напоминало партию в шахматы, что приснилась мне у Зебры. Казалось, я то выигрываю, то проигрываю.

Но я полностью контролировал ход игры.

Должно быть, это только начало. Моя оговорка означает, что процесс вышел за пределы снов заодно с вирусом Хаусманна.

Стараясь не показать тревоги, я снова вернулся к разговору:

– Эти люди погибли до того, как я покинул планету.

– Наверное, вам просто надо получить удовлетворение, – сказала она. – Как в экспириенталиях по древней истории. Дворянин бросает недругу перчатку и требует сатисфакции. Очень похоже на то, что вы сейчас делаете. Поначалу это казалось мне абсурдным, даже смешным, хотя такое реально происходило в прошлом. Но я ошибалась. Это не история. Это живет и процветает, возродившись в Таннере Мирабеле.

Она снова опустила на глаза кошачью маску – нарочный жест, чтобы привлечь внимание к ее усмешке, к губам, которые мне внезапно захотелось поцеловать. Это был лишь миг, но он прошел навсегда. Если вообще был.

– Таннер требует удовлетворения. И готов получить его любой ценой. Его даже не волнует, что в конечном итоге он может оказаться в дураках.

– Прошу не оскорблять меня, Шантерель. Я верен своим убеждениям.

– Это не убеждения, напыщенный вы болван. Это всего лишь идиотская мужская гордость.

Ее глаза превратились в щелки, в голосе появилась мстительная нотка. До чего же мила, тихонько заметил из своего укромного уголка некий сторонний наблюдатель, все это время слушавший наш спор.

– Объясните мне только одно, Таннер. Одну маленькую деталь, которую вы так и обошли вниманием.

– Все самое лучшее только для вас, моя очаровательная богачка.

– Не ехидничайте, Таннер. Все эти выпады, уколы так утомляют… У нас с вами доверительный разговор, а не дуэль на шпагах…

– Вы хотели задать вопрос.

– Да, о вашем хозяине, о Кагуэлле. Он узнал, что Рейвич направляется на юг, в сторону – как вы это назвали? – Дома Рептилий, и решил на него поохотиться.

– Продолжайте, – буркнул я.

– Так почему Кагуэлла не захотел самостоятельно довести дело до конца? Рейвич убил Гитту, то есть второй раз бросил ему вызов. И дал еще один повод потребовать сатисфакции.

– Не тяните.

– Мне любопытно, почему я говорю с вами, а не с Кагуэллой. Почему Кагуэлла сам не прилетел сюда?

Непростой вопрос. Кагуэлла был мужественным человеком, но он не хлебнул солдатской службы. У него просто не было определенных навыков, которыми я обзавелся очень давно, – и ему бы понадобилось полжизни, чтобы их приобрести. Он разбирался в оружии, но не знал, когда его надо применять. Его познания в стратегии и тактике носили сугубо теоретический характер. Он хорошо усвоил правила игры и даже кое-какие ее тонкости. Но его никогда не швыряло в грязь ударной волной, ему не приходилось видеть в стороне кусок собственного тела, дрожащий, как выброшенная на берег медуза. Не факт, что от подобного ты станешь сильнее, но прежним тебе уже не быть. Впрочем, разве Кагуэлле это мешало? По большому счету это была не война – то, во что мы ввязались. Да и я оказался не на высоте… Подобные соображения отрезвляют, но мне было трудно полностью отказаться от мысли, что за это время Кагуэлла тоже мог бы добиться успеха.

И все же почему сюда прилетел я, а не он?

– Ему было бы трудно покинуть планету, – сказал я. – Он считался военным преступником. И был ограничен в передвижениях.

– Он мог бы что-нибудь придумать, – заметила Шантерель.

Беда в том, что она, пожалуй, права. И размышлять над этим мне хотелось меньше всего на свете.

– Приятно было познакомиться, Таннер.

– Шантерель, не…

Когда дверца разделила нас непреодолимой преградой, она качнула головой – ее скрытое под кошачьей маской лицо по-прежнему казалось бесстрастным. Фуникулер устремился вверх, двигаясь шумными толчками. Тросы, за которые цеплялись его рычаги, мелодично позванивали, то натягиваясь, то провисая.

По крайней мере, она не поддалась искушению и не высадила меня в Мульче.

Шантерель это сделала в незнакомом районе Полога. Впрочем, чего я ожидал? Наверное, меня подвела таившаяся в закоулках мозга мысль о том, что мы могли бы встретить утро в одной постели. Такое продолжение знакомства, которое началось с похищения под дулом пистолета и обмена угрозами, трудно назвать неожиданным. Она была достаточно красива, пусть эта красота и не была такой экзотической, как у Зебры. Возможно, не столь самоуверенна, но подобное неизбежно приводит к тому, что во мне просыпается покровитель. При этом она не побоялась посмеяться над пресловутой мужской гордостью – и была права. Ну и что с того? Шантерель мне понравилась, и, если я нуждался в оправдании этой своей слабости, не имело значения, насколько она иррациональна.

– Черт бы тебя побрал, Шантерель, – не слишком уверенно произнес я, сойдя на посадочную площадку вроде той, что находилась снаружи Эшер-Хайтса, но менее людной.

Машина Шантерели была здесь единственной, а теперь исчезла и она. Мелкий дождь походил на пар из пасти гигантского дракона, витающего где-то в вышине над Пологом.

Я двинулся к краю платформы, чувствуя, как вместе с дождем ко мне снова нисходит Небесный.

Глава двадцать девятая

Это был обычный обход «спящих».

Небесный и Норкинко шли по железнодорожному тоннелю вдоль корабельного «хребта», грохоча башмаками по подвесному настилу. Время от времени мимо по рельсам с шумом проносилась цепочка автоматических вагонеток. Эти составы везли запчасти и продовольствие небольшой группе техников, которые обитали в дальнем конце корабля, – они денно и нощно обхаживали двигатели с энтузиазмом идолопоклонников. Сейчас навстречу, мигая оранжевыми сигнальными огнями, двигался один из таких поездов. Он почти заполнил собой тоннель. Небесный и Норкинко вошли в нишу, чтобы подождать, пока вагонетки не проползут мимо. При этом Небесный заметил, как его друг что-то спрятал в карман рубашки – кажется, листок бумаги, исписанный рядами цифр, частью зачеркнутых.

– Давай быстрее, – сказал Небесный. – Я хочу быть на третьем узле до того, как придет следующий состав.

– Без проблем, – отозвался Норкинко. – Следующий будет здесь через… семнадцать минут, не раньше.

Небесный поглядел на него с подозрением:

– Ты точно знаешь?

– Конечно. Они же ходят по графику.

– Само собой. Мне просто непонятно, как ты умудряешься держать в голове все расписание.

После этого ни один не проронил ни слова, пока они не дошли до ближайшего узлового пункта. Здесь, вдали от главных жилых отсеков, стояла непривычная тишина, почти не нарушаемая шумом воздушных насосов и прочих систем жизнеобеспечения. Хотя мониторинговые устройства непрерывно контролировали состояние «спящих», на это расходовалась лишь ничтожная часть энергии корабля. Системы охлаждения тоже были не слишком прожорливы: момио намеренно разместили почти в открытом космосе. Пассажиры лежали в анабиозе и не ведали, что от абсолютного межзвездного вакуума их отделяет лишь несколько дюймов. Небесный и Норкинко были одеты в термокостюмы, при выдохе изо рта вырывался белый клуб. Небесный то и дело накидывал капюшон, чтобы согреться, а Норкинко вообще ни разу не обнажил голову.

Они давно не общались. Их отношения почти прекратились после смерти Бальказара. Все время и силы Небесный тратил на укрепление своего авторитета среди экипажа. С поста главы службы безопасности – третьего человека на корабле – он сделал еще один шаг наверх. Теперь лишь Рамирес стоял между ним и абсолютной властью на «Сантьяго». Несомненно, определенные проблемы создавала Констанца, правда, сейчас он перевел ее на незначительную должность в охране. Ни ей, ни кому-либо другому он не позволит сорвать свои планы. Положение капитана оказалось весьма шатким. Корабли пребывали в состоянии холодной войны друг с другом, на борту царила атмосфера подозрительности, доходящей до паранойи. Любое неосторожное слово могло повлечь за собой самое беспощадное наказание. Достаточно будет одного скандала, тщательно спланированного, чтобы устранить Рамиреса, в то время как убийство может вызвать ненужные подозрения. Небесный уже начал действовать в этом направлении. Скандал, который уничтожит Рамиреса, одновременно обеспечит надежное прикрытие его собственным планам.

От узла Небесный и Норкинко прошли в модуль со «спящими» – один из шести, расположенных в этой части «хребта». Каждый модуль содержал десять капсул. Добраться сюда было непросто, поэтому за один день удавалось осмотреть лишь ничтожную часть момио. Но Небесный был вторым человеком на корабле и не мог надолго оставлять «спящих» без внимания.

Впрочем, эта задача с каждым годом облегчалась. То один, то другой модуль выходил из строя. После этого на оживление содержащихся в нем момио не оставалось ни малейшей надежды. Небесный вел тщательный учет мертвых, выявляя сектора, в которых системы жизнеобеспечения могли вскоре отказать. Несмотря на это, случаи гибели момио распределялись по всему «хребту» почти непредсказуемо. А что еще ожидать от оборудования, давным-давно отработавшего свой срок? На момент старта Флотилии оно считалось последним словом техники, но это были опытные образцы. С Земли приходили инструкции, которые позволяли существенно улучшить криогенные установки. Рядом с модернизированными старые капсулы показались бы египетскими саркофагами. Но ни один корабль Флотилии не воспользовался этими советами. Реконструировать действующие капсулы было слишком рискованно.

Небесный и Норкинко пробрались в первый модуль и вошли в одну из десяти капсул, расположенных по окружности. Немедленно восстановилась атмосфера, затеплились огоньки приборов, ожили дисплеи, однако в камере по-прежнему царила смертельная стужа.

– Небесный… этот мертв.

– Знаю.

До сих пор Норкинко не посещал «спящих». Но на этот раз Небесный решил взять его с собой.

– Я отметил его еще в прошлый раз.

Аварийные лампочки на саркофаге пульсировали, словно охваченные паникой, – увы, напрасно. Стеклянная крышка была по-прежнему герметично закрыта. Небесный наклонился поближе, чтобы убедиться в смерти «спящего», – показаниям приборов не всегда можно доверять. Но вид мумифицированного тела не оставлял места для сомнений. Бросив взгляд на табличку с именем «спящего», Хаусманн сверился со списком и удовлетворенно кивнул. Ошибки не было.

Он покинул камеру, Норкинко вышел следом, открыл следующую…

Та же история. Еще один мертвый пассажир, и причина смерти та же – сбой в работе оборудования. В криогенной установке больше не было никакого смысла. Вряд ли в этом теле сохранилась хоть одна живая клетка.

– Кошмарные потери, – заметил Норкинко.

– Не знаю, – отозвался Небесный. – В определенном смысле их смерть нам на пользу. Знаешь, Норкинко, зачем я привел тебя сюда? Выслушай меня внимательно и запомни: ни одно слово, которое ты услышишь, не должно покинуть эти стены. Понял?

– А я еще думал, почему ты захотел снова со мной встретиться. Прошло несколько лет…

– Конечно, – кивнул Небесный. – И многое изменилось. Но я не упускал тебя из виду. Все думал, где можно найти применение твоим талантам, и вижу теперь, что ты справишься. Это касается и Гомеса, с ним я уже переговорил.

– О чем речь, Небесный?

– Вообще-то, о двух вещах. Я начну с главного… но для начала чисто технический вопрос. Что ты знаешь о модулях?

– Только самое основное. Их девяносто шесть, они распределены по всему «хребту», в каждом десять «спящих».

– Правильно. И многие из этих «спящих» уже мертвы.

– К чему ты клонишь?

– Это балласт. Причем не только погибшие момио, но и системы жизнеобеспечения, которые теперь бездействуют. Подсчитай их общую массу. Какой процент она составит от массы корабля?

– Все равно не понимаю.

Небесный вздохнул. Почему никто, кроме него, не способен понять такие очевидные вещи?

– Это в буквальном смысле слова мертвый груз. Сейчас, правда, он не слишком мешает. Но когда начнем сбрасывать скорость, он не даст затормозить достаточно быстро… Тебе разжевать? Мы хотим остановиться в пределах системы шестьдесят первой Лебедя. Чем больше наша масса, тем раньше нам придется начать торможение. Но если отсоединим модули, которые больше не нужны, то затормозим гораздо быстрее. Мы получим преимущество перед другими кораблями и достигнем планеты на несколько месяцев раньше остальных. Выберем лучшие места и начнем строить колонии.

Норкинко некоторое время размышлял.

– Непростая задача, Небесный. Существуют… хм… предохранительные устройства. Модули не рассчитаны на то, чтобы их отстыковали до выхода на орбиту. До Пункта Назначения.

– Прекрасно понимаю. Поэтому я и обратился к тебе.

– А-а-а… теперь ясно.

– Предохранители снабжены электроникой. Значит, мы сможем вывести их из строя, это только вопрос времени. А времени у тебя предостаточно. Годы! Модули не придется отстыковывать до последнего момента перед торможением.

– И зачем же ждать?

– А ты не понимаешь? Мы ведем войну, Норкинко. Необходим элемент внезапности.

Небесный сурово посмотрел на бывшего приятеля. Если нельзя доверять Норкинко, его придется убить. Но нет. Эта задача должна показаться ему слишком увлекательной.

– Да, – произнес наконец Норкинко. – Я даже представляю, как можно вскрыть эти предохранители. Дело крайне сложное, но я справлюсь. Правда, на это действительно нужен не один год. Возможно, лет десять. Чтобы никто не догадался, буду делать это под видом полугодовых полных проверок системы… Единственная возможность заглянуть в эту святая святых, не говоря уже о том, чтобы покопаться…

Он уже загорелся и приступил к просчету вариантов. Небесный не ошибся в выборе.

– Но я не вхожу в команду, которая проводит проверки.

– Почему? Неужели мозгов не хватает?

– Говорят, в коллективе не уживаюсь. Если бы меня послушали, проверки занимали бы вдвое меньше времени.

– Действительно, почему бы и нет, – отозвался Небесный. – Проблема всех гениев, Норкинко, в том, что их редко ценят.

Норкинко расплылся в улыбке. Наивный! Вообразил, будто их отношения наконец перешли ту зыбкую границу, которая отделяет взаимовыгодное сотрудничество от искренней дружбы.

– Нет пророка в своем отечестве, так вроде говорят? Ты прав, Небесный.

– Знаю, – согласился Небесный. – Я всегда прав.

Откинув плоскую крышку своего портативного компьютера, он просматривал данные, пока не нашел обобщенную схему расположения «спящих». Та напоминала симметричный до противоестественного неоновый кактус с множеством веточек, увешанный красными и черными значками. Красные обозначали местонахождение живых момио, черные – мертвых. Вот уже несколько лет Небесный отделял одних от других, чтобы собрать всех покойников в нескольких модулях. Это была сложная и кропотливая работа. Перемещать живых приходилось не размораживая. Саркофаги отцеплялись от модуля и следовали с вагонетками из одного конца «хребта» в другой, при этом криогенные системы запитывались от резервных аккумуляторов. Иногда они отказывали, и пассажир отправлялся в другой отсек.

Но все это только часть замысла. Придет время, и с помощью Норкинко Хаусманн доведет его до конца.

Кстати, с Норкинко надо обсудить еще кое-что.

– Небесный, ты хотел еще что-то спросить?

– Да. Помнишь, Норкинко, мы были мальчишками? Еще до смерти моего отца? Ты рассказал нам с Гомесом одну очень интересную историю. О шестом корабле. Правда, называл его иначе.

Норкинко недоверчиво покосился на Небесного, словно заподозрил подвох.

– Ты имеешь в виду… мм… «Калеуче»?

– Вот именно, – кивнул Небесный. – Кстати, напомни мне эту историю.

Норкинко повторил рассказ, который когда-то слышал Небесный, но добавил несколько деталей. Похоже, он не потерял интереса к этой легенде. Но под конец, поведав о дельфине, пилотирующем корабль-призрак, сказал, что никакого шестого корабля не существует. «Калеуче» – просто сказка, что передается из уст в уста.

– Нет. Я тоже так думал, но знаю, что он существует. По крайней мере, существовал до последнего времени.

Небесный пристально смотрел на Норкинко, пытаясь понять, какое впечатление произвела эта фраза.

– Мне рассказал об этом отец. Люди из службы безопасности всегда знали о существовании корабля-призрака. А сейчас выяснилось еще кое-что. «Калеуче» следует за нами в половине световой секунды. По размерам и форме он напоминает «Сантьяго». Это корабль Флотилии, Норкинко.

– А почему, Небесный, ты говоришь об этом только сейчас?

– Потому что до сих пор у меня не было возможности изменить ситуацию. Но теперь… она есть. Я хочу отправиться туда, но наша маленькая экспедиция, Норкинко, должна быть абсолютно секретной. Стратегическая ценность этого корабля немыслима. На нем должны быть запасы пищи. Запчасти. Техника. Лекарства. Все, без чего мы вынуждены обходиться десятки лет. Более того, на нем есть антивещество, и, возможно, двигатели еще не вышли из строя. Вот для чего мне нужен Гомес. И ты. Не думаю, что на корабле кто-то выжил, и все же мы должны попасть на борт, запустить системы. Но прежде всего – предохранители.

Норкинко как зачарованный смотрел на него:

– Я с этим справлюсь, Небесный.

– Хорошо. Я знал, что ты не подведешь.

Хаусманн сказал, что экспедиция на корабль-призрак состоится, как только он подготовит шаттл, – причем сделает это так, чтобы никто не догадался о его истинных намерениях.

Для этого нужно все тщательно продумать. Они будут отсутствовать несколько дней, и никто не должен этого заметить. Игра стоит свеч. Корабль – манящий приз – следует за ними. Он словно приглашает поживиться сокровищами на его борту. И только Небесный знает наверняка, что «Калеуче» существует.

– Сам понимаешь, – пробормотал рядом голос Клоуна, – это было бы преступлением – упустить такую возможность.

Когда Небесный оставил меня в покое – как обычно, в реальности прошла лишь пара секунд, – я полез в карман за пистолетом. Это было чисто символическое действие, нечто вроде утверждения своей мужественности. Я пожал плечами. Следующий поступок был более рациональным – я направился к освещенному входу, чтобы покинуть площадку, на которую сошел с фуникулера.

Оказавшись внутри, я увидел зал, похожий на площадь. Теперь лучше держаться непринужденно. Я просто заглянул сюда от нечего делать. Возможно, эта напускная небрежность могла добавить мне уверенности.

Как и в Эшер-Хайтсе, здесь было людно, хотя время давно перевалило за полночь. Архитектура представляла собой нечто невообразимое. В общих чертах она напоминала здания Полога, где меня высадил Уэверли, или жилище Зебры. Та же невероятная топология с чудовищно изогнутыми линиями, те же трубки-катетеры, тестообразные потолки и стены. Но здесь все это выходило за пределы разумного.

Я бродил по залу целый час, разглядывал лица прохожих, время от времени присаживался у водоемов с вездесущими парчовыми карпами – просто для того, чтобы лишний раз прокрутить в голове последние события. Может быть, очередной фрагмент головоломки вдруг встанет на место – и я пойму, что происходит и какое место я в этом занимаю. Но головоломка не складывалась. Вероятно, в ней не хватало деталей. Так или иначе, но некая таинственная асимметрия досадным образом лишала картину достоверности. Возможно, кто-то более сообразительный разгадал бы эту загадку, но я слишком устал, чтобы искать хитроумные ловушки. Я видел лишь последовательность событий. Сюда я прибыл, чтобы убить человека. Вопреки всем законам вероятности очутился в нескольких метрах от него, даже не успев начать поиски. Казалось бы, радоваться надо, но использовать шанс не удалось. И никак не избавиться от омерзительного ощущения, что меня одурачили. Получить в первой взятке четыре туза…

Обычно с такой удачи начинается крупное невезение.

Сунув руку в карман, я нащупал пачку оставшихся денег. За этот вечер я поиздержался – одежда и консультация миксмастера обошлись недешево, – но нельзя сказать, что карманы Вадимова сюртука опустели. Я направился обратно, к площадке, где меня высадила Шантерель. Что делать дальше, я не представлял и чувствовал лишь сильнейшее желание еще раз поговорить с Зеброй.

Уже собираясь покинуть площадь, я увидел, как из мрака появляется рой ярко разряженных прохожих, сопровождаемых домашними животными, роботами-слугами и «левитирующими» камерами, – ни дать ни взять процессия средневековых святых в окружении херувимов и серафимов. Мимо меня прошествовала пара бронзовых паланкинов размером не больше детского гробика, украшенных в стиле барокко. За ними двигалась модель построже – серый шкаф с острыми кромками и крошечным зарешеченным оконцем спереди. Манипуляторов у него не было. Доносился натужный шум каких-то механизмов, за паланкинами тянулись хвосты жирных выхлопов.

У меня созрел план, правда не слишком надежный. Я затесываюсь в толпу и пытаюсь выяснить у прохожих, не знает ли кто-нибудь Зебру. А затем придумаю, как добраться до нее, даже, если придется, «уговорю» одного из них подвезти меня на фуникулере.

В этот момент шествие остановилось, и человек с головой-полумесяцем извлек из кармана шкатулку с флаконами «топлива грез». Его движения были очень осторожными, – казалось, он хочет скрыть ящичек от чужих глаз и одновременно показать его своим участникам процессии.

Я шагнул в тень и с удовольствием отметил, что на меня пока никто не обращает внимания.

Другие члены группы столпились вокруг него. Я заметил тусклый блеск свадебных пистолетов и других устройств подобного назначения, украшенных не менее вычурно. Мужчины и женщины оттягивали воротники, готовые вонзить себе под кожу сталь. Два «детских» паланкина присоединились к остальным, но серый паланкин начал огибать толпу. Я заметил косые взгляды некоторых участников шествия, ожидавших своей порции «топлива».

Человек в сером паланкине не был одним из них.

Я убедился в этом, когда он остановился, передняя дверца со скрипом распахнулась, выпустив из петель струйки пара, и из нее неуклюже выбрался пассажир. Кто-то вскрикнул, указывая на него, и в тот же миг вся толпа отпрянула, в том числе и миниатюрные паланкины, а кто-то бросился прочь.

С ним происходило нечто ужасное.

Глядя на него с одной стороны, можно было обмануться. Нагое тело казалось столь же вызывающе красивым и юным, как у любого участника процессии. Но с другой стороны его покрывала блестящая короста, из которой, пронзая плоть, тянулись бесчисленные тускло-серебристые волокна. Они достигали фута длиной и окутывали тело серой вуалью. Волоча ноги, человек побрел вперед.

Каждый шаг сопровождался нежным шелестящим звоном колышущихся волокон, словно они были изо льда.

Человек попытался заговорить, но из перекошенного рта вырвался лишь мучительный стон.

– Сожгите его! – крикнул кто-то в толпе. – Ради всего святого, сожгите!

– Бригада уже на подходе, – отозвался другой голос.

Человек с головой-полумесяцем осторожно приблизился к бедняге и покачал у него перед лицом полупустым флаконом:

– Ведь ты этого хочешь?

Зачумленный что-то пробормотал. Судя по всему, он рискнул оставить у себя имплантаты, но недостаточно позаботился о своей безопасности. Возможно, выбрал дешевый паланкин, который оказался негерметичным в отличие от более дорогих моделей. А может, приобрел его, уже будучи зараженным, потому что надеялся остановить течение болезни, оградив себя от дальнейшего контакта с окружающей средой.

– Вот. Бери быстрее и уходи. Оставь нас в покое. Бригада скоро будет здесь.

Человек с головой-полумесяцем бросил ему флакон. Зачумленный метнулся вперед, чтобы поймать его здоровой рукой, но не успел. Флакон разбился, и «топливо» растеклось по тротуару.

Продолжая движение, человек упал, почти ткнувшись лицом в алую лужицу. Часть волокон сломалась, образовав облачко серой пыли, и недужный застонал – то ли от удовольствия, то ли от боли. Зачерпнув скрюченными пальцами здоровой руки несколько капель «топлива», поднес его ко рту. Остальные смотрели на него через объективы, замерев от ужаса и любопытства. Зрелище привлекло несколько посторонних. Они тоже наблюдали за конвульсиями и внимали стонам больного, словно посетили экзотическое театральное действо.

– Это особый случай, – произнес кто-то. – Я никогда не видел подобного рода асимметрии. Как думаешь, мы не слишком близко стоим?

– Ты это непременно узнаешь.

Человек все еще корчился на земле, когда с площади прибыла упомянутая бригада. Сомневаюсь, что ей пришлось проделать долгий путь. Группа техников в скафандрах толкала перед собой громоздкую машину, похожую на гигантский паланкин с распахнутой дверцей, украшенную выпуклым значком «биологическая опасность». Не обращая на них внимания, зачумленный продолжал собирать капли драгоценного зелья – даже в тот миг, когда машина, гудя, накрыла его и захлопнула дверцу. Техники двигались с быстротой и точностью отлаженных механизмов, переговариваясь между собой скупыми жестами и шепотом, создающим странный контраст со стуком и гулом машины. Толпа молча наблюдала за ними. Я заметил, что пузырьки с «топливом грез», пистолеты и шприцы исчезли, словно их и не было.

Когда техники откатили «паланкин», на тротуаре не было ничего. Один из чистильщиков деловито подметал площадку чем-то похожим на помесь швабры с миноискателем. Взмахнув прибором еще несколько раз, он поднял большой палец, и бригада, обступив несмолкающую машину, вернулась в здание.

Участники шествия какое-то время оставались на месте, но случившееся явно заставило их изменить планы на вечер. Один за другим они садились в свои фуникулеры, лишая меня шанса втереться к кому-нибудь в доверие.

И тут я кое-что заметил на тротуаре, возле того места, где стоял человек с головой-полумесяцем. Вначале я принял этот предмет за флакон с «топливом грез». Но, поспешив незаметно приблизиться – пока мою находку не обнаружил кто-нибудь еще, – понял, что это экспириенталия. Очевидно, «полумесяц» потерял ее, доставая свою шкатулку.

Опустившись на колени, я поднял экспириенталию. Это была тонкая черная палочка с маркировкой в виде крошечной серебряной личинки на конце.

Такие же я обнаружил у Вадима вместе с запасом «топлива грез».

– Таннер Мирабель?

В голосе звучал лишь намек на любопытство.

Я обернулся. Человек, который произнес эти слова, был невысок ростом и одет в темное пальто, по минимуму – необходимому минимуму – отдающее дань уважения моде Полога. Мрачное невыразительное лицо, как у гробовщика, который узнал скверную новость. Но его поза говорила о готовности к бою, а на шее играли мускулы.

Кем бы он ни был, с ним не стоит шутить.

– Я из службы безопасности, – продолжал он тихо, еле шевеля губами, – знал, что мое внимание приковано к нему. – Вооружен нейротоксическим оружием, которое убьет вас в течение трех секунд совершенно бесшумно и незаметно для окружающих. Вы не успеете даже моргнуть.

– Спасибо за предупреждение, – перебил я.

– Вы уже поняли, что я специалист в своем деле, – продолжал он, кивком подчеркивая собственные слова. – Меня, как и вас, учили убивать наиболее эффективными способами. Надеюсь, теперь, когда у нас обнаружились общие интересы, мы сможем спокойно обсудить ситуацию.

– Я не знаю, кто вы и чего хотите.

– Вам незачем знать, кто я. Даже если я представлюсь, мне придется солгать. Так какой в этом смысл?

– Справедливо.

– Вот и прекрасно. В таком случае зовите меня Пранский. Что касается остального, то все просто: я здесь для того, чтобы проводить вас к одному человеку, который желает с вами встретиться.

– А если я этого не желаю?

– Как вам будет угодно. – Он продолжал спокойно и тихо, тоном послушника, читающего требник. – Но тогда придется смириться с дозой тетрадоксина, способной убить двадцать человек. Разумеется, я не исключаю, что биохимия ваших мембран несколько иная, чем у обычного человека или высокоорганизованного позвоночного. – Он улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. – Но боюсь, убедиться в этом вы сможете только на личном опыте.

– Пожалуй, я не стану рисковать.

– Разумное решение.

Пранский коротко махнул ладонью в сторону овального водоема с парчовыми карпами, который был фокусной точкой данного крыла здания, указывая мне направление.

– Не слишком задавайтесь, – заметил я, удерживая позицию. – Вам не мешает узнать, что я тоже вооружен.

– Я знаю. Если хотите, могу даже сообщить вам характеристики вашего пистолета. А заодно вероятность, с которой я погибну от ледяной пули прежде, чем вколю вам тетрадоксин. Боюсь, правда, что эта информация вас не обрадует. Замечу также, что в данную минуту ваш пистолет находится у вас в правом кармане, чего нельзя сказать о вашей руке. Следовательно, ваши возможности несколько ограничены. Продолжим?

Я шагнул вперед:

– Вы работаете на Рейвича?

Впервые на его лице появилось нечто, указывающее на отсутствие полного контроля над ситуацией.

– Никогда о нем не слышал, – раздраженно ответил он.

Я позволил себе улыбнуться. Маленькая, но победа. Конечно, это может оказаться ложью, но я был уверен, что Пранский мог бы солгать правдоподобнее. Похоже, я застал его врасплох.

На площади меня ожидал просторный серебристый паланкин. Убедившись, что никто из прохожих не смотрит в нашу сторону, Пранский распахнул дверцу. Внутри было сиденье, обитое красным плюшем.

– Думаю, вы не догадывались, что я предложу вам такое, – произнес Пранский.

Я вошел внутрь и сел. После того как дверца захлопнулась, я поэкспериментировал с кнопками на пульте управления, вделанном в стенку, но ничего не добился. Затем в зловещей тишине паланкин тронулся с места. В зеленое оконце я увидел, как мимо проплывает площадь. Впереди шагал Пранский.

Потом меня стало клонить в сон.

Зебра смотрела на меня долгим оценивающим взглядом. Этот взгляд достался мне явно по ошибке, скорее, он мог предназначаться ружью, которое она собиралась купить. Описать выражение ее лица одним словом невозможно. Все мои ожидания сводились по большому счету к двум вариантам: или радости (хотя бы и напускной), или крайней досаде по случаю моего возвращения.

Но она выглядела раздраженной… обеспокоенной…

– Могу я поинтересоваться, что это значит, черт побери?

Зебра медленно покачала головой:

– И у тебя хватает наглости спрашивать об этом после того, что ты сделал?

Она стояла передо мной – ноги на ширине плеч.

– Но теперь, кажется, мы квиты, – отозвался я.

– Где ты его нашел и чем он занимался? – спросила она Пранского.

– Просто шатался на площади, привлекая к себе внимание.

– Я хотел с тобой увидеться.

Пранский указал на одно из подчеркнуто утилитарных кресел; никакой другой мебели в этой комнате не было.

– Присаживайтесь, Мирабель. Спешить вам некуда.

– Говоришь, хотел со мной увидеться? – спросила Зебра. – Я потрясена. То-то ты так засиделся у меня в прошлый раз.

Я поглядел на Пранского. Какую роль он во всем этом играет? И что ему известно?

– Я оставил тебе записку, – жалобно проговорил я. – А потом позвонил, чтобы извиниться.

– И совершенно случайно решил, что мне известно, где будет проходить «Игра».

Я пожал плечами, оценивая общий уровень дискомфорта, – кресло оказалось довольно жестким.

– А у кого еще мне было узнать?

– Ты подонок, Мирабель. Сама не знаю, зачем я это делаю, но ты этого абсолютно не заслуживаешь.

Она была прежней Зеброй, если не сосредоточиваться на мелочах. Но она сделала раскраску кожи менее контрастной, и теперь полосы казались серебристыми волнами, лишь подчеркивая лепку лица и совершенно исчезая при недостаточном освещении. Черные волосы стали пепельными, жесткий гребень превратился в изящную короткую стрижку с густой челкой, прикрывающей лоб. Наряд был неброским – плащ из темной материи, почти такой же, как и мой сюртук; полы касались щиколоток, обтянутых голенищами сапог на шпильках. Не хватало лишь парчовых «заплат».

– Никогда не говорил, будто чего-то заслуживаю, – возразил я. – Разве что определенных объяснений. Например, как получилось, что мы не встретились чуть раньше. Правда, тогда между нами была та здоровенная рыбина по имени Мафусаил…

– Я стояла у тебя за спиной, – ответила Зебра. – Ты увидел не меня, а мое отражение. Я не виновата, что ты не обернулся.

– Могла бы окликнуть.

– Таннер, твое поведение было в высшей степени красноречивым.

– Хорошо. Тогда начнем с самого начала? – Я вопросительно посмотрел на Пранского. – Предлагаю сделать следующее. Я поделюсь с вами своими соображениями, а потом вместе решим, как быть дальше.

– На мой взгляд, исключительно разумное предложение, – ответил специалист по безопасности.

Я глубоко вздохнул. Дело зашло слишком далеко, но другого выхода не было.

– Вы работаете на Рейвича, – сказал я. – Оба.

Пранский взглянул на Зебру:

– Он уже упоминал это имя. Но мне оно ни о чем не говорит.

– Все в порядке, – отозвалась Зебра. – Я знаю, о ком идет речь.

Я кивнул. Меня охватило странное чувство – смесь облегчения и безразличия. Не могу сказать, что обрадовался, узнав, на кого работает Зебра, – тем более что сейчас она держала меня под прицелом. Скорее, это было удовлетворение проигравшего, которому тем не менее удалось разгадать некую важную тайну.

– Полагаю, Рейвич связался с тобой, как только очутился здесь, – сказал я. – Ты, случайно, не наемный специалист по безопасности, вроде Пранского? Это было бы вполне логично. Ты умеешь обращаться с оружием. Ты на два хода опередила Уэверли и его команду, когда они охотились на меня. Вся эта история про саботажников – просто сказка. Насколько мне известно, ты саботируешь «Игру» каждый вечер и даже числишься среди лучших охотников. Ну как тебе начало?

– Просто восхитительно, – кивнула Зебра. – Продолжай, пожалуйста.

– Рейвич поручил тебе найти меня. Он заподозрил, что кто-то с Окраины Неба гонится за ним, поэтому тебе оставалось лишь приложить ухо к земле и прислушаться. Еще один участник операции – композитор, который выследил меня, как только я покинул хоспис нищенствующих.

– Композитор? – переспросил Пранский. – Сначала Рейвич, теперь какой-то композитор… Эти люди действительно существуют?

– Заткнись! – резко бросила Зебра. – Пусть говорит.

– Маэстро оказался на высоте. Правда, я не уверен, что выложил ему много интересного, а главное – то, что нужно. Возможно, он поверил, что я просто невинный иммигрант.

Я посмотрел на Зебру, ожидая подтверждения своей догадки, но она промолчала.

– Скорее всего, он сообщил Рейвичу лишь о том, что не снимает с меня подозрения. Поэтому к слежке подключили тебя. С помощью твоих агентов из числа игроков, или саботажников, как ты их называешь. Ты узнала от Уэверли, что меня выбрали на роль жертвы.

– Что он говорит? – спросил Пранский.

– К сожалению, правду, – ответила Зебра, угостив испепеляющим взглядом специалиста по безопасности. Как я понял, он был ее подчиненным, дублером и мальчиком для битья в одном лице. – По крайней мере, относительно охоты. Таннера занесло в трущобы Мульчи, и там он попал в плен. Само собой, он храбро сражался, но силы были неравны. Его бы убили, но я вовремя подоспела.

– Ей пришлось меня спасти, – перебил я. – И не надо называть это актом милосердия. Зебре всего лишь была нужна информация. Допустим, меня прикончили. Каким образом Рейвич определит, был ли я убийцей, который за ним охотился? Он бы оказался в весьма щекотливом положении, причем, очевидно, до конца жизни. Постоянно дожидаться появления убийцы – настоящего убийцы. Не спать ночами… Ведь так оно и есть, Зебра?

– Так и было бы, – мрачно ответила она, – если бы я вступила в тайный сговор с твоими фантазиями.

– Тогда для чего ты меня спасла? Разве не для того, чтобы сохранить мне жизнь и выяснить, тот ли я, кто вам нужен?

– Я уже объясняла тебе. Спасла, потому что ненавижу «Игру». Потому что хотела, чтобы ты уцелел. – Она покачала головой почти смущенно. – Извини, Таннер, но при всем желании я не могу согласиться с твоими параноидальными измышлениями. Я не притворялась, а действовала по известным тебе причинам. И буду очень благодарна, если ты не станешь распространяться о сабах, даже в обществе Пранского.

– Но разве ты не сказала мне и ему тоже, что знаешь Рейвича?

– Да, теперь знаю. Но тогда не знала. Может быть, продолжим? Тебе не помешает выслушать мою точку зрения.

– Я весь внимание.

Зебра вздохнула, с любопытством окинула взглядом необъятный тестообразный потолок и снова посмотрела на меня. Кажется, сейчас я услышу нечто неожиданное.

– Я спасла тебя от шайки Уэверли, – проговорила она. – Не обманывай себя, Таннер. Не думай, что сумел бы уйти от них живым. У тебя большой опыт – это очевидно, – но не настолько.

– Думаю, ты не слишком хорошо меня знаешь.

– Не уверена, что хочу узнать получше. Мне продолжать?

– Конечно.

– Ты украл у меня вещи. Не только одежду и деньги, но и оружие, с которым вряд ли умеешь обращаться. Про фуникулер я не говорю. Ты мог оставаться у меня до тех пор, пока имплантат не отключится сам собой. Но почему-то решил, что одному будет безопаснее.

– Но я до сих пор жив. Разве не так?

– Так, – неохотно согласилась она. – Но Уэверли погиб, а он был одним из немногих наших союзников среди организаторов «Игры». Я знаю, что его убил ты, Таннер. Ты оставил такой яркий след, словно рассыпал за собой плутоний. – Она расхаживала по комнате, и кинжально-острые каблучки сапог щелкали мерно, как метроном. – В общем, тебе не повезло.

– Скорее, не повезло Уэверли. Этот садист в моем черном списке не значился.

– Почему ты не подождал?

– У меня было срочное дело.

– Ты о Рейвиче? Наверное, умираешь от любопытства: как я с ним познакомилась и откуда мне известно, что он для тебя значит?

– Кажется, ты уже начала об этом рассказывать.

– Разбив мою машину, ты очутился на вокзале Гранд-Сентрал. И позвонил мне…

– Продолжай.

– Мне тоже стало любопытно, Таннер. Я узнала, что Уэверли мертв, и удивилась. Это ты должен был стать мертвецом, даже с украденным у меня оружием. Поэтому я задумалась: кто он такой – человек, которому я предоставила убежище? – Зебра остановилась. – Я решила это выяснить. Все оказалось довольно просто. Тебя подозрительно заинтересовало место, где в эту ночь должна была идти «Игра». Поэтому я дала тебе информацию. Знала, что ты придешь туда.

Я мысленно вернулся к событиям вчерашнего вечера. Казалось, с тех пор прошла не одна сотня часов.

– Ты была там, когда я поймал Шантерель?

– Да. Я этого не ожидала.

– А Рейвич? Как он со всем этим связан?

– Через нашу общую знакомую по имени Доминика.

Должно быть, у меня вытянулась физиономия, потому что Зебра улыбнулась.

– Ты ходила к Доминике?

– Прогулка оказалась весьма плодотворной. Отправив Пранского за тобой в Эшер-Хайтс, я прогулялась на рынок и потолковала с этой особой. Я знала, что тебе удалили имплантат. А поскольку ты уже побывал на рынке, Доминика должна была знать, кто тебя прооперировал, – если только не сделала это собственными руками. Впрочем, так оно и оказалось, что существенно упростило ситуацию.

– Интересно, есть ли в Городе Бездны хоть один человек, которого она не обманула?

– Возможно. Правда, это очень смелое предположение. Доминика – воплощение основной парадигмы нашего Города: все продается и все покупается.

– Что она тебе сказала?

– Только то, что ты очень любопытная личность, Таннер, и что тебя весьма интересует местонахождение некоего господина по имени Арджент Рейвич. Человека, который поселился в Эшер-Хайтсе несколько дней назад. Пранский обнаружил, что ты направился именно в этот район Полога. Забавное совпадение, правда?

Специалист по безопасности воспринял этот вопрос как приглашение к разговору:

– Я следил за вами почти всю ночь, Таннер. Кажется, вы неплохо поладили с Шантерелью Саммартини? Подумать только, вы повсюду гуляли вместе как старые друзья. – Он покачал головой, словно на его глазах был нарушен один из основных физических законов Вселенной. – Я видел вас даже на гонках паланкинов.

– Весьма романтичное зрелище, хоть и утомительное, – бархатным голосом вставила Зебра.

– Потом я позвонил Тарин и договорился с ней о встрече, – продолжал он. – Мы по-прежнему следили за вами – разумеется, скрытно. Вы посетили бутик и вышли оттуда новым человеком – скажем так, слегка обновленным. Затем вы отправились к миксмастеру. Этот тип оказался крепким орешком. Он так и не сказал о цели вашего посещения, и меня до сих пор мучит любопытство.

– Обычный медосмотр, – буркнул я.

– Возможно. – Переплетя тонкие изящные пальцы, Пранский пощелкал суставами. – Возможно, это даже не имеет значения. Но я не понимаю, как этот визит связан с тем, что случилось дальше.

Я попытался изобразить заинтересованность:

– С чем именно?

– С тем, что ты едва не убил человека, – вмешалась Зебра, резким жестом заставляя замолчать своего помощника. – Я видела тебя, Таннер. Хотела подойти и спросить, что ты здесь делаешь, как вдруг ты достал из кармана пистолет. В этот момент я не видела твоего лица. Но я достаточно долго следила за тобой, чтобы узнать по силуэту и движениям. Потом ты зашагал вперед с пистолетом в руке – мягко, спокойно, как настоящий профессионал…

Она помолчала.

– А потом убрал пистолет. За все это время никто не обратил на тебя внимания. Я увидела, как ты огляделся, – очевидно, человек, которого ты искал, исчез. Это был Рейвич?

– Вот ты мне и скажи, раз тебе все известно.

– Думаю, ты сюда прибыл, чтобы убить его, – сказала Зебра. – Зачем – понятия не имею. Рейвичи – старые обитатели Полога, но врагов они нажили куда меньше, чем иные семьи… В общем, все становится понятным. И твое горячее стремление попасть в Полог, из-за чего ты попался охотникам. И нежелание остаться у меня, хотя там ты был бы в безопасности. Боялся упустить Рейвича. Скажи, что я ошибаюсь, Таннер.

– А какой смысл спорить?

– Думаю, никакого. Можешь попробовать, если хочешь.

Она была права.

И я рассказал ей все, точно так же как рассказал Шантерели. Нет, не совсем. Я не мог быть столь откровенным. Возможно, дело было в Пранском, который стоял рядом, впитывая каждое слово. Возможно, в подозрении, что они оба знают обо мне больше, чем говорят, и не услышат почти ничего нового. Я сказал, что Рейвич прибыл с той же планеты, что и я, и что не считаю его прожженным негодяем. Причиной преступления, которое он совершил, была или глупость, или слабость. Но это не означает, что он не должен понести наказание – столь же суровое, как если бы его угораздило родиться головорезом и психопатом.

Наконец Зебра и Пранский вытряхнули из меня все, что я знал, – все подробности моей истории, словно были уверены, что в ней кроется какой-то подвох, и хотели непременно его обнаружить. Теперь оставался один вопрос, на этот раз у меня.

– Зебра, зачем ты привезла меня сюда?

– А почему это тебя интересует? – подбоченилась она так, что острые локти показались из-под черной ткани плаща.

– Просто из любопытства.

– Тебе угрожает опасность, Таннер. Я делаю тебе одолжение.

– С тех пор как я сюда прибыл, мне постоянно что-нибудь угрожает. Уже привык.

– Речь идет о реальной опасности, – вмешался Пранский. – Вы по уши в дерьме, Мирабель. Потому что привлекли к себе слишком большое внимание.

– Он прав, – сказала Зебра. – Тебя подвела Доминика. Думаю, она успела всполошить пол-Города. Я почти уверена: Рейвич уже знает, что ты здесь. Знает и то, что сегодня ты его чуть не убил.

– А вот это вряд ли, – сказал я. – Если его успели предупредить о моем присутствии, какого черта он подставился? Будь я чуть расторопнее, и у него в голове появилась бы дырка.

– Возможно, это случайность, – заметил Пранский.

– В таком большом Городе? – Зебра наградила его презрительным взглядом. – Нет, Таннер прав. Встреча случилась потому, что так хотел Рейвич. И это еще не все. Взгляни на меня, Таннер. Не замечаешь ничего необычного?

– Ты немного изменилась.

– Вот именно. И это не слишком сложно, поверь. Рейвич мог сделать то же самое. Ничего серьезного – какая-нибудь мелочь, из-за которой его будет не узнать при беглом взгляде, особенно в толпе. Максимум несколько часов под ножом. С этим справится даже полуграмотный мясник.

– Бред какой-то, – пробормотал я. – Получается, он меня просто подразнил. Словно ему хотелось, чтобы я выстрелил.

– Вероятно, так оно и было, – сказала Зебра.

В следующую минуту мне показалось, что я никогда уже не выйду из этой комнаты; Пранский и Зебра привели меня сюда, чтобы убить. Пранский, несомненно, профессиональный киллер, да и Зебре смерть знакома не понаслышке, сколько бы она ни твердила, что ненавидит охоту на людей.

Однако они не убили меня.

Мы с Зеброй сели в фуникулер и поехали к ней домой, а Пранский отправился по своим делам.

– Кто он такой? – полюбопытствовал я, когда мы остались наедине. – Платная группа поддержки?

– Частный сыщик. – Зебра сбросила плащ, и он растекся у нее под ногами черной лужицей. – Сейчас это очень модно. В Пологе идет постоянная борьба. Кровавые тихие войны – иногда между семьями, иногда внутри семей.

– Ты решила, что он сможет меня выследить?

– И кажется, не ошиблась.

– Все же я не понимаю.

Я снова посмотрел туда, где зияла пасть Бездны, похожая на жерло вулкана. Зачумленный Город теснился на ее кромке, словно готовый обрушиться вниз. На горизонте проступали краски рассвета.

– Разве что ты хочешь использовать меня в каком-то ином качестве, но тогда, боюсь, обратилась не по адресу. Возможно, ты замешана в каких-то играх, которые ведет верхушка Полога, но меня они не интересуют. У меня здесь одна цель.

– Убить невинного человека.

– Что поделать, мир жесток. Не возражаешь, если я присяду?

Прежде чем она ответила, я опустился в кресло, которое с суетливостью подобострастного лакея подъехало ко мне.

– Я солдат по натуре. И не привык подвергать сомнению подобные аспекты. Если я начну колебаться, то провалю задание.

Зебра, словно состоящая из углов и острых кромок, уютно свернулась в роскошном кресле напротив меня, подтянув колени к подбородку.

– Кто-то охотится за тобой, Таннер. Вот почему пришлось тебя найти. Нельзя оставаться в Городе, это опасно. Нужно бежать отсюда.

– Чего и следовало ожидать. Рейвич постарается завербовать всех, кого только сможет.

– Ты имеешь в виду местных жителей?

Странный вопрос.

– А как иначе? Зачем ему нанимать людей, которые не знают Город?

– Но за тобой охотятся не местные, Таннер.

Я потянулся в кресле, отдавая приказ его скрытой мускулатуре, и сиденье ответило приятными массирующими волнами.

– Что тебе известно?

– Не слишком много. Доминика сказала, что тебя ищут двое. Мужчина и женщина. Они так себя вели, словно очутились здесь впервые. Как будто прибыли с другой планеты. И очень хотели тебя найти.

– Мужчина уже нашел меня. – Наверное, речь идет о Квирренбахе. – Он представился иммигрантом и увязался за мной еще на орбите. Я бросил его у Доминики. Похоже, он вернулся с подкреплением.

Странно, почему не с Вадимом. Но принять Вадима за женщину довольно сложно.

– Он опасен?

– Как любой, кто готов обманывать ради денег.

Зебра дала команду подвесному сервороботу. Вскоре перед нами появился поднос, уставленный сосудами всех цветов и размеров. Зебра наполнила мой кубок. Вместе с выпитым вином во рту исчезал привкус Города, а течение мыслей становилось спокойным.

– Я очень устал, – сказал я. – Зебра, вчера ты предлагала убежище. Могу я воспользоваться этим предложением? Хотя бы до утра.

Женщина поглядела на меня поверх матовой кромки бокала. День уже наступил, но она поняла меня правильно:

– Хочешь сказать, после всего, что ты натворил, я соглашусь?

– Я оптимист, – пояснил я, придавая голосу надлежащую интонацию полного безразличия.

Затем я снова пригубил вино и только тогда понял, насколько устал.

Глава тридцатая

Экспедиция на корабль-призрак едва не сорвалась. Небесный и его сообщники, Норкинко и Гомес, успели добраться до грузового отсека, когда им навстречу из тени шагнула Констанца.

Она выглядит старше, подумал Небесный. А рядом с ним она казалась преждевременно постаревшей. Трудно поверить, что когда-то они были ровесниками – детьми, изучавшими темную, изрезанную лабиринтами Страну чудес. Сейчас тени легли очень невыгодно, подчеркивая каждую морщинку на подвижном лице.

– Ты не хочешь сказать, куда вы направляетесь? – осведомилась Констанца. Она стояла между мужчинами и шаттлом, подготовка которого стоила таких трудов. – Кажется, никто не получал разрешения покидать «Сантьяго».

– Ты просто не в курсе, – сказал Небесный.

– Меня еще не выгнали из службы безопасности, высокомерный ты червяк. Почему это я не в курсе?

Небесный поглядел на своих спутников, давая понять, что берет переговоры на себя.

– Хорошо, в двух словах. Это дело слишком секретное, чтобы сообщать о нем по обычным каналам безопасности. Больше я сказать не могу. У нас дипломатическая миссия, причем весьма непростого свойства.

– Тогда почему Рамирес не с вами?

– Слишком велик риск. Не исключено, что я попаду в ловушку. Если такое произойдет, Рамирес потеряет заместителя, но никаких потрясений на «Сантьяго» не последует. Мой визит должен выглядеть как искренняя попытка установить дружеские отношения. Тогда на другом корабле не смогут пожаловаться, что мы не послали никого из старших офицеров.

– Но капитан Рамирес знает об этом?

– Само собой. Он санкционировал полет.

– Может, проверить?

И она оттянула манжету, чтобы связаться с капитаном.

Небесный позволил себе секундное колебание. Оба варианта дальнейших действий были почти одинаково рискованными. Рамирес действительно полагал, что речь идет о дипломатической миссии – о поводе, который позволял Небесному покинуть «Сантьяго» на пару дней без особых проблем. Для этого потребовалось несколько лет кропотливой подготовки. Он подделывал сообщения с «Палестины», изменял подлинные… Но Рамирес – умный человек, и у него могут возникнуть подозрения, особенно если Констанца проявит повышенный интерес к миссии.

Поэтому он решил идти ва-банк.

Один удар – и Констанца рухнула на жесткий полированный пол, глухо стукнувшись затылком.

– Убил? – спросил Норкинко.

– Не знаю, – пробормотал Небесный, опускаясь на колени.

Констанца была жива.

Они протащили бесчувственное тело через грузовой отсек и аккуратно положили у груды разбитых поддонов. Со стороны должно было показаться, что она зашла в отсек и потеряла сознание от удара по голове, когда на нее обрушился штабель.

– Она ничего не вспомнит, – сказал Небесный. – Если до нашего возвращения не очухается, я сам ее найду.

– Но подозрения у нее все равно останутся, – заметил Гомес.

– Это не проблема. Я обо всем позаботился. Мы докажем, что Рамирес и Констанца вместе подготовили… санкционировали эту экспедицию.

Небесный покосился на Норкинко – по сути, бо́льшую часть этой работы выполнил он, – но лицо техника оставалось бесстрастным.

Когда Констанца очнется, они будут уже далеко. Обычно Небесный запускал двигатели шаттла, как только покидал причальную площадку, но сейчас это могло привлечь лишнее внимание. Вместо этого он включил двигатели, чтобы дать единственный толчок, пока шаттл еще скрывался за корпусом «Сантьяго», и сразу заглушил. Этого должно было хватить, чтобы достичь скорости сто метров в секунду относительно Флотилии. Освещение в кабине было погашено, связь полностью отключена. Они падали в Бездну, все больше удаляясь от родного корабля.

Небесный смотрел, как гигантское тело «Сантьяго», похожее на серую скалу, проплывает мимо. Пришлось потрудиться, чтобы скрыть свое отсутствие, учитывая атмосферу всеобщей подозрительности на борту. Хотя вряд ли у кого-нибудь хватит духу лишний раз задать вопрос. Да, суденышко могут обнаружить другие корабли Флотилии. Но Небесный знал не понаслышке: их радары в основном заняты поиском объектов, которые движутся от корабля к кораблю. Вряд ли кто-то заметит шаттл, понемногу отстающий от Флотилии. К тому же сейчас корабли стараются превзойти друг друга, избавляясь от лишней массы. Сброс устаревшего оборудования – уже не редкость. Правда, обычно от мусора избавлялись таким образом, чтобы корабли не столкнулись с ним при торможении, но это было незначительной подробностью.

– Мы будем дрейфовать двадцать четыре часа, – сказал Небесный. – В конечном счете должны отстать от последнего корабля Флотилии на девять тысяч километров. Потом мы сможем включить двигатели и радар, чтобы сделать бросок к «Калеуче». Даже если вспышку заметят, ни одному шаттлу за нами не угнаться.

– А если все-таки устроят погоню? – спросил Гомес. – У нас будет всего несколько часов форы. Самое большее – сутки.

– Значит, надо распорядиться этим временем с умом. Нам хватит нескольких часов, чтобы попасть на корабль и разобраться, что там произошло. Еще несколько часов, чтобы найти все уцелевшее: медицинское оборудование, запчасти для саркофагов… ну и прочее. Мы успеем загрузиться, не теряя преимущества во времени. Если на шаттле не хватит места, будем удерживать корабль, пока «Сантьяго» не отправит за нами достаточное количество шаттлов.

– Ты говоришь так, словно мы собрались драться за «Калеуче».

– Думаю, оно того стоит, Гомес.

– А если кто-нибудь с другого корабля давным-давно выгреб все подчистую? Ты об этом подумал?

– Да. Тогда у нас будет повод, чтобы начать войну.

Норкинко с момента отлета не произнес ни слова, поскольку изучал план одного из кораблей Флотилии, сложный до умопомрачения. С такими головоломками он мог возиться сутками – стекленея глазами, забывая про сон и пищу, – до тех пор, пока не находил решение. Небесный завидовал его несгибаемому упорству, но не допускал даже мысли о том, чтобы позволить себе подобную одержимость. Норкинко представлял для него ценность особого рода – как инструмент для решения проблем с четкими условиями и предсказуемыми результатами. Поручи ему разобраться с чем-то сложным и таинственным, и он будет как рыба в воде.

Создание модели внутренних информационных сетей «Калеуче» представляло собой именно такую задачу. Разумеется, до определенного момента она будет служить лишь наглядным пособием, но Небесный не поручил бы эту работу никому другому.

Он отдавал себе отчет, что слишком мало знает о корабле-призраке. Ясно лишь одно: когда-то это был такой же элемент Флотилии, как и остальные. Он был построен заодно с другими звездолетами и вместе с ними покинул орбиту Меркурия. Это не могло оставаться в тайне, даже если когда-то он носил более прозаическое имя, не имеющее отношения к легендарному призраку. По-видимому, «Калеуче» разогнался до крейсерской скорости синхронно с остальными пятью кораблями и некоторое время – возможно, несколько лет – двигался в общем строю.

Но в течение первых десятилетий путешествия к Суону что-то произошло. По мере того как Солнечную систему раздирали политические и социальные катаклизмы, усугублялась изоляция Флотилии. С каждым световым годом, отделяющим корабли от родной планеты, становилось все труднее поддерживать связь. С Земли поступали известия, Флотилия отправляла отчеты, но интервалы между передачами продолжали увеличиваться, а сообщения делались все более бессвязными. Порой они противоречили друг другу, что свидетельствовало о вражде фракций, преследующих разные цели. Далеко не все желали, чтобы Флотилия успешно достигла Пункта Назначения. Время от времени экипажи узнавали, что некоторые фракции вообще отрицают существование экспедиции. На Земле снова пытались переписать историю. Со временем это перестали принимать всерьез. Досадно было слышать другое: эти попытки встречали поддержку.

Слишком велик груз времени и пространства.

Эти слова вновь и вновь звучали в голове у Небесного подобно мантре. В конечном счете все проблемы сводились к отрыву от родины.

И еще это означало, что ответственность Флотилии перед кем-либо, кроме ее экипажей и пассажиров, постепенно уменьшалась. А значит, появилась возможность скрыть правду о том, что случилось с «Калеуче».

Судя по всему, дед Небесного, вернее, отец Тита Хаусманна знал истинную причину случившегося. Кое-что он успел рассказать Титу, но не исключено, что сделал это на пороге смерти, а потому уже не помнил всех деталей. Теперь Небесному оставалось лишь строить догадки.

События могли развиваться по двум сценариям. Согласно первому между кораблями вспыхнула война, в ходе которой «Калеуче» подвергся атаке. Возможно, дело дошло до применения ядерного оружия. Тит говорил, что призрак на экране радара выглядит так же, как любой из кораблей Флотилии, но это не значит, что ему не мог быть нанесен значительный ущерб. Впоследствии экипажи остальных кораблей, устыдившись, предпочли вычеркнуть этот постыдный прецедент из своей истории. Их поколению пришлось жить с бременем позора – но только одному.

Другая гипотеза нравилась Небесному куда больше. Она выглядела не так драматично, но Флотилия представала в еще менее выгодном свете. На «Калеуче» произошло нечто чрезвычайное – скорее всего, разразилась эпидемия. Остальные экипажи предпочли отказать ему в помощи. Конечно, история знает случаи, которые выглядят еще более неприглядно. Как можно поставить в упрек стремление оградить себя от заразы?

Это был постыдный шаг. И вместе с тем абсолютно логичный.

Если гипотеза верна, им необходима крайняя осторожность. Впрочем, любая ситуация может обернуться катастрофой. И в любом случае риск будет оправдан – слишком велика награда. Он вспомнил об антивеществе, возможно заключенном в резервуарах призрака. Подобно дремлющему чудовищу, оно дожидается, когда его выпустят на свободу. Этот день все еще может наступить, но он будет не таким, каким виделся создателям корабля.

И не таким, каким видится экипажам остальных кораблей.

Несколько часов спустя они были уже далеко. Однажды луч радара «Бразилии» скользнул по шаттлу, словно пальцы слепого, изучающие незнакомый предмет. Это был миг предельного напряжения. Небесный подумал было, что допустил какую-то фатальную оплошность. Но луч двинулся дальше и больше не вернулся. Даже если на «Бразилии» что-то обнаружили, то, скорее всего, приняли пятно на радаре за дрейфующий хлам – например, такой же шаттл, изношенный до невосстановимости и выброшенный в пустоту космоса.

Соблазн запустить двигатели малой тяги был велик. Однако Небесный проявил выдержку, и в течение двадцати четырех часов шаттл продолжал дрейфовать, как и было запланировано. Сообщений с «Сантьяго» не поступало, и Небесный успокоился. Это означало, что их отсутствие еще не превратилось в проблему. Не будь рядом Норкинко и Гомеса, он был бы сейчас одинок, как никогда в жизни. Нечто подобное уже случилось с ним однажды. Как он был напуган, оказавшись запертым, точно в ловушке, в темной детской! Поразительно, но теперь он по собственной воле покинул дом и отправился в такую даль.

Но в этот раз у него был повод.

Выждав до последней секунды, Небесный снова запустил двигатели. Пламя вырвалось из дюз и расцвело на фоне звездного неба – прозрачное, чистое, густо-сиреневое. Небесный очень постарался, чтобы выхлоп не был направлен в сторону Флотилии, но скрыть его полностью все равно не удастся. Впрочем, это не важно. Они уже слишком далеко. И первыми доберутся до «Калеуче», что бы ни предприняли на других кораблях. Небесного охватил восторг – и упоительное предчувствие новой, по-настоящему великой победы. Он добьется, чтобы «Сантьяго» достиг Пункта Назначения. А пока он сделал только первый шаг.

Есть еще одно различие. Мир, именуемый Пунктом Назначения, существует, и о нем знают все. О существовании «Калеуче» знает лишь Небесный, и то со слов Тита.

Небесный настроил радар на максимальную дальность, и луч-щупальце начал обшаривать темноту космоса.

Если корабль-призрак существует, Хаусманн найдет его.

– Почему бы тебе не оставить Рейвича в покое? – спросила Зебра.

– Ни за что. Даже если решу простить его – а это вряд ли, – все равно нужно узнать, зачем он устроил этот маскарад на площади. Чего добивался?

Мы сидели в квартире Зебры. Близился полдень. По небу ползли редкие облака, солнце поднималось к зениту. Сейчас Город выглядел скорее печально, чем зловеще. Даже самые жуткие здания, казалось, переносили свою участь с достоинством больных, смирившихся с перспективой доживать свои дни в изуродованной оболочке.

Но это меня не успокаивало. Я лишний раз убедился, что с моей памятью случилось нечто непоправимое. По-прежнему я наблюдал эпизоды из жизни Хаусманна. Правда, ладонь кровоточила слабее, чем в первые дни моей болезни. Похоже, индоктринационный вирус спровоцировал выброс уже имевшихся образов, причем резко противоречащих официальной версии событий на «Сантьяго». Возможно, вирус должен был вот-вот уйти из моего организма. Однако видения становились все более четкими, и я все глубже отождествлял себя с Небесным. Если вначале я был зрителем, то теперь сам играл роль главного героя. Слышал его мысли, чувствовал едкий привкус его ненависти.

Но этим дело не ограничивалось. Вчерашний сон, где я смотрел на раненого человека в белой комнате, тревожил меня не меньше. После некоторых размышлений я, кажется, понял, в чем тут дело.

Этим человеком без ступни мог быть только я сам.

В таком случае, кто смотрел с площадки в резервуар с гамадриадой в Доме Рептилий? Это мог быть только Кагуэлла.

Конечно, все можно списать на переутомление. Но я не первый раз видел мир глазами Кагуэллы. Вот уже несколько дней меня преследовали сны, похожие на обрывки воспоминаний, – сны, где мы с Гиттой занимались любовью. Оказалось, что я мог вызвать из памяти самые потаенные изгибы ее тела. Почему-то я помнил, как моя рука скользит по ложбинке вдоль ее позвоночника, по выпуклостям ее ягодиц. Я мог представить себе вкус и аромат ее кожи. Здесь была какая-то тайна, которую я не мог разгадать… или не хотел, потому что разгадка содержала в себе нечто слишком мучительное.

Я знал лишь одно: это связано с гибелью Гитты.

– Послушай, – сказала Зебра, вновь наполняя мою чашку горячим кофе, – а может, Рейвич сам решил искать смерти?

Я заставил себя сосредоточиться на ее словах.

– С этим я бы мог ему посодействовать еще на Окраине Неба.

– Ну а может, он бы предпочел непростую гибель. Какая возможна только здесь.

Она была невероятно красива. Блеклые полосы подчеркивали природную лепку лица, придавая ему сходство с неокрашенной маской. Сейчас, сидя за завтраком, друг напротив друга, мы впервые ощутили некое подобие близости, с тех пор как нас соединил Пранский. Сегодня мы не занимались любовью, и дело не только в том, что я был до предела измотан. Зебр также не проявила инициативы. Ничто в ее поведении или манере одеваться не указывало на то, что наши отношения когда-либо носили не только холодновато-деловой характер. Вместе с внешними проявлениями исчезла и причина, и я не считал это тяжелой потерей. Не только потому, что не был способен сосредоточиться на такой простой и естественной вещи, как физическая близость. Просто в прежних поступках Зебры слишком явно ощущалась наигранность.

Я пытался почувствовать себя обманутым, но безуспешно. Меня ведь тоже не назовешь образцом честности.

Но как легко она изменила внешность…

– Вообще-то, – проговорил я, – есть еще один вариант.

– Какой?

– Человек, которого я видел, не был Рейвичем. – Я поставил пустую чашку и встал.

– Ты куда?

– Пойду прогуляюсь.

В Эшер-Хайтс мы отправились вместе.

Вагончик приземлился, осторожно коснувшись рычагами-опорами скользкой от дождя поверхности выступа. К этому времени движение успело снова оживиться. День был в разгаре. Костюмы прохожих, равно как их анатомические особенности, выглядели чуть менее вызывающими. Казалось, общество Полога предстало в ином виде, преобладали граждане, ведущие более размеренную жизнь, чуждые безумным ночным развлечениям. Конечно, и здесь не обошлось без эксцентризма. Я не встретил особенных отклонений от пропорций нормальной человеческой фигуры, хотя в этих пределах было представлено все разнообразие видоизменений. За исключением экзотических вариантов кожной пигментации и волосяного покрова, наследственные признаки не всегда можно было отличить от работы миксмастеров или их подпольных коллег.

– Надеюсь, ты не просто решил прогуляться, – заметила Зебра, когда мы высадились. – И не забывай, что тебя кое-кто ищет. Можешь считать, что они работают на Рейвича, но хочу напомнить: у Уэверли были друзья.

– В других системах?

– Думаю, нет. Зато они могут выдавать себя за иммигрантов. А еще есть твой Квирренбах.

Она закрыла за собой дверцу, и фуникулер немедленно умчался выполнять очередное поручение.

– Квирренбах может вернуться с подкреплением. И начать поиски с Доминики, если ты действительно оставил его там. Правильно рассуждаю?

– Ну да, – согласился я, надеясь, что мой голос звучит не слишком озабоченно.

Мы подошли к краю посадочного карниза, к одному из телескопов, установленных на парапете. Сам парапет был мне по грудь, но перед телескопами возвышалась небольшая платформа. В итоге наблюдатель словно висел над головокружительной пропастью Бездны. Приникнув к оптическому прибору, я поворачивал его и обшаривал взглядом панораму, одновременно сражаясь с колесиком регулировки фокуса. Наконец понял: я не добьюсь четкого изображения, поскольку воздух пропитан смогом. В узкой перспективе Полог еще сильнее напоминал трехмерную головоломку – или срез живой ткани, пронизанной то ли жилками, то ли капиллярами. И где-то здесь, в этом лабиринте, находится Рейвич – одинокая молекула в кровеносной системе огромного Города.

– Что-нибудь видишь? – спросила Зебра.

– Пока нет.

– Кажется, ты волнуешься, Таннер.

– А ты бы на моем месте не волновалась? – Я резко развернул телескоп вокруг оси. – Я прибыл сюда, чтобы убить человека. Возможно, он этого не заслуживает, возможно, единственная причина моих действий – следование идиотскому кодексу чести, который никто здесь не понимает и не уважает. Тот, кого я должен убить, издевается надо мной. В свою очередь, на меня охотится какая-то парочка. Моя память вытворяет черт знает что. И в довершение всего я выясняю, что человек, на которого я полагался, постоянно лгал мне.

– Не понимаю, – проговорила Зебра, но по ее тону было ясно обратное.

Во всяком случае, она знала, к чему я веду.

– Ты не та, за кого себя выдаешь.

Ветер, налетев на нас, едва не унес с собой ее удивленное восклицание.

– Ты работаешь на Рейвича? – прямо спросил я.

Она тряхнула головой: мол, что за нелепое утверждение, однако явно переигрывала. Не могу назвать себя блестящим актером, но Зебра не лучше. Может, организуем театральный кружок для самообразования?

– Ты сумасшедший, Таннер. Мне с самого начала показалось, что у тебя мозги набекрень, но теперь я знаю точно.

– Ты уже работала на него в ту ночь, когда нашла меня, – продолжал я. – История с саботажем была просто легендой – довольно неплохой, но все же легендой.

Я шагнул с возвышения. И неожиданно почувствовал себя абсолютно беззащитным, – казалось, порыв ветра мог швырнуть меня в Бездну или в Мульчу.

– Возможно, меня действительно схватили игроки. Но ты вышла на меня еще раньше. Рейвич подослал Квирренбаха; потом, по-видимому, мне удалось стряхнуть «хвост». Но оставался еще кто-то – он держался в отдалении, не привлекая к себе внимания. На какое-то время ты потеряла меня из виду, пока Уэверли не вживил мне в голову имплантат. Тогда тебе удалось снова выследить меня. Ну как тебе версия?

– Полный бред, Таннер.

В ее голосе не было уверенности.

– Хочешь узнать, как до меня это дошло? Самое главное, не говоря о мелких деталях.

– Давай, я послушаю.

– Тебе не следовало упоминать Квирренбаха. Я ни разу не называл его имени. Честно говоря, нарочно. Я ожидал, что ты промахнешься, и у тебя вырвалось. Кажется, мне повезло.

– Ты подонок. – Она произнесла это слово с такой нежностью, будто оно было ласковым прозвищем, какие дают друг другу любовники. – Ты хитрый подонок, Таннер.

Я улыбнулся:

– Ты могла бы оправдаться, если бы захотела. Почему бы не сказать, что это имя упоминала Доминика? Ты же спрашивала ее, с кем я был. Я думал, ты так и поступишь, – честно говоря, не ожидал другого ответа. Но теперь уже поздно. Маска сорвана.

– А что за мелочи, о которых ты говорил? Мне просто любопытно.

– Профессиональная гордость?

– Вроде того.

– Ты слишком упростила мне задачу, Зебра. Не заглушила двигатель, чтобы я смог украсть твой фуникулер. Оставила оружие там, где я мог найти его, а заодно и достаточную сумму денег. Тебе хотелось, чтобы я украл эти вещи, и тогда бы ты наверняка узнала, кто я такой. Тот, кто прилетел, чтобы убить Рейвича.

– И это все? – пожала она плечами.

– Не совсем. – Я поплотнее закутался в сюртук Вадима. – Например, ты предложила заняться любовью, едва успев со мной познакомиться. Впрочем, игра стоила свеч.

– Ах, только не надо лести. Прибереги ее для себя.

– Но я бы не сказал, что ты обрадовалась, когда мы снова встретились. И на этот раз между нами не возникло даже намека на влечение. Во всяком случае, с твоей стороны. Мне пришлось поразмыслить над этим, но теперь я понял. В первый раз тебе нужно было создать доверительную обстановку. Ты надеялась, что я расскажу что-нибудь важное. Поэтому пригласила меня в постель.

– На свете есть такая вещь, как свобода выбора, Таннер. Ты мог отказаться. Иначе нужно признать, что в этот момент ты думал не головой, а другим местом. Вдобавок непохоже, чтобы ты сожалел.

– Может, и правда не сожалею. Во второй раз я бы вряд ли повелся, но второго раза и не ожидается, правильно? Ты уже узнала все, что хотела. В первый раз ты руководствовалась расчетом: переспать со мной и добыть информацию.

– Однако не добыла.

– Не важно. Ты получила ее позже, когда я сбежал с твоей пушкой и машиной.

– Ах, какая грустная история.

– Не для меня. – Я глянул через парапет. – А вот для тебя – пожалуй. Это серьезный провал, Зебра. Ты знаешь: я проделал большой путь, чтобы убить Рейвича. Тебе не приходит в голову, что я не буду страдать угрызениями совести, если убью того, кто встал у меня на пути?

– У тебя в кармане пистолет. Действуй, если от этого станет легче.

Я полез в карман, чтобы убедиться в этом, – и не вынул руку.

– Я мог бы убить тебя прямо сейчас.

К чести Зебры, она даже не вздрогнула.

– Через карман?

– Хочешь проверить?

Это становилось похоже на розыгрыш. Мы словно играли сцену из какой-то пьесы и были не в силах остановиться, даже не представляя, чем она закончится.

– Ты действительно думаешь, что попадешь в меня не целясь?

– Вообще-то, мне не впервой.

«Правда, мне впервой делать это намеренно», – мысленно добавил я.

Ведь я не хотел убить Гитту. И не был уверен сейчас, что хочу убить Зебру.

Не хотел убить Гитту…

Я старался не думать об этом, чтобы сохранить душевное спокойствие. Но мои мысли словно блуждали по лабиринту, в котором был только один выход. Теперь воспоминания вырвались на свободу, точно орава буйных арестантов. Гитта мертва. Она погибла при нападении на лагерь – о чем тут рассуждать?

Не о чем.

Не считая того факта, что ее убил я.

Я это помнил.

Гитта проснулась раньше меня. Это она первой услышала, как нападающие прорвались сквозь заграждения, почти невидимые в стробоскопических вспышках выстрелов. Ее испуганный возглас разбудил меня. Обнаженная, она прижималась ко мне. Я увидел три силуэта на ткани палатки, словно абсурдное представление театра теней. При каждой вспышке они оказывались в другом месте – то россыпью, то почти сливаясь. Потом раздались крики – я узнал голоса наших людей, короткие, сдавленные, точно взревывания горна.

Ионизованное излучение полосовало палатку, и неистовые порывы бури устремлялись в прорехи, словно полуразумные создания из ветра и дождя. Прижав ладонь к губам Гитты, я пошарил под подушкой, куда перед сном положил лучевой пистолет, и с удовлетворением почувствовал, как прохладная изогнутая рукоять скользнула мне в руку.

Я свалился с койки. Прошло не более секунды или двух после того, как я понял, что на нас напали.

– Таннер? – позвал я, едва слыша свой голос в погребальном плаче бури. – Таннер, где ты, черт побери?

Я чувствовал, как Гитта дрожит под тонким одеялом, хотя в палатке было душно и сыро.

– Таннер?

В этот момент включилось ночное зрение. В сероватом тумане проявлялись внутренности разоренной палатки. Этим приобретением, на редкость удачным, я был обязан ультра и Дитерлингу, который на собственном примере убедил меня подвергнуться операции. Определенные генетические изменения на клеточном уровне приводят к образованию на задней стенке сетчатки органического слоя. Ультра называют его тейптумом. Он отражает свет, максимально усиливая поглощение. Кроме того, тейптум изменяет длину волны отраженного света, усугубляя чувствительность сетчатки. По словам ультра, единственный недостаток этой генной модификации – если можно считать его недостатком – состоит в том, что глаза как бы вспыхивают, если направить в лицо яркий свет.

Ультра называют это «сияющим оком».

Честно говоря, мне такое даже нравилось. Поскольку я успевал увидеть тех, кто замечал мое сияющее око, с изрядным опережением.

Разумеется, этим модификация не ограничивалась. Умея трансформировать форму частиц фоточувствительных хромопротеиновых пигментов, ультра нашпиговали мою сетчатку генетически измененными «палочками» с почти абсолютным восприятием фотонов – для этого всего лишь пришлось пощипать отдельные гены Х-хромосомы. В итоге я обзавелся геном, обычно передающимся только по женской линии. Он позволяет различать оттенки красного цвета, о существовании которых я прежде и не подозревал. Еще по краю роговицы у меня появились клетки, взятые у каких-то рептилий, что расширило видимый спектр в сторону инфракрасного излучения и ультрафиолета. Эти клетки подсоединили к моему зрительному нерву, и я получил способность воспринимать поступающую с них информацию одновременно с остальной, как это происходит у змей. Эти особенности зрения активировались и подавлялись специальными ретровирусами, которые вызывали быстрый – разумеется, контролируемый – рост недолговечных клеток наподобие раковых, выстраивающих или демонтирующих необходимые клеточные ансамбли в течение нескольких дней. Впрочем, к своим новым способностям я привык далеко не сразу. Сначала научился толком видеть в темноте, а чуть позже распознавать предметы, недоступные зрению обычного человека.

Отдернув занавеску, разделяющую палатку, я вошел на половину Таннера. Наш шахматный столик находился на прежнем месте. Фигуры демонстрировали комбинацию, в которой я, по своему обыкновению, одержал победу.

Таннер – почти голый, если не считать шорт цвета хаки, – стоял возле своей койки на коленях, в позе человека, который то ли шнурует ботинок, то ли рассматривает волдырь на ноге.

– Таннер?

Он чуть выпрямился и повернулся ко мне. Его руки были вымазаны чем-то черным. Потом он застонал. Мои глаза окончательно привыкли к темноте, и я понял, в чем дело. От его левой ступни почти ничего не осталось – просто комок угля, способный рассыпаться при малейшем прикосновении.

Я понял, что в палатке пахнет горелым человеческим мясом.

Внезапно Таннер смолк. Казалось, что-то в его голове отметило, что стоны не решают проблему выживания – наиболее насущную в данный момент, – и просто отключило боль.

– Я ранен, – произнес он поразительно спокойно и отчетливо, – и, как видите, довольно серьезно. Не думаю, что от меня будет много проку… Что у вас с глазами?

Сквозь дыру в стене палатки шагнул человек. Очки ночного видения висели у него на шее, к стволу ружья был прикреплен фонарик. Луч света скользнул и замер на моем лице. Одежда из хамелеонофляжа уже подстраивалась под интерьер палатки.

Выстрелом я распорол ему живот.

– Все в порядке, – произнес я.

Остаточный след моего выстрела растекся розовым пятном, напоминающим большой палец. Я перешагнул через труп боевика, стараясь не ступить босой ногой в кучу вывалившихся внутренностей, снял с оружейной стойки мощный бозер – слишком тяжелый, чтобы пользоваться им в ближнем бою, – и бросил на койку Таннера.

– О моих глазах можешь не беспокоиться. Вот тебе костыль, и ступай отрабатывать свое жалованье. Если выберемся из дерьма, получишь новую ногу, так что считай это временным неудобством.

Таннер поднял глаза, посмотрел на бозер, затем снова на свою рану, как будто прикидывал, что для него важнее.

Пора было действовать. Навалившись всем телом на приклад лучевика, я постарался упрятать боль подальше, в самые недоступные уголки. От ступни ничего не осталось, но Кагуэлла был прав. Сейчас я действительно мог обойтись без нее. Луч идеально прижег рану, закупорив сосуды. Если мы выкарабкаемся, возвращение ступни будет стоить разве что трех-четырех недель дискомфорта. На службе в армии, когда мы сражались против Северной Коалиции, мне доставалось и похуже. Но сейчас я почему-то воспринимал ситуацию иначе. Лишившись части своего тела, я не до конца понимал, как можно восполнить эту потерю.

Палатку озарил ослепительный луч искусственного света. Врагов было трое; один из них – тот, кто ранил меня, – вышел из игры. Изрядная величина нашей палатки ввела их в заблуждение: они решили, что нас много, и поэтому открыли огонь на подавление, а надо было просто ворваться и уложить троих.

Ковыляя, я подошел к убитому и опустился на колени. Забрал у него фонарик и инфракрасные очки. Кагуэлла стрелял вслепую, почти в полной темноте, и попал, хотя я, пожалуй, взял бы немного повыше.

А несколько часов назад он точно так же палил во мрак. Теперь я знал, что он видел цель.

– Они что-то сделали с вами и с Дитерлингом, – процедил я сквозь мучительно стиснутые зубы, надеясь, что говорю достаточно внятно. – Ультра…

– Им ночное зрение необходимо как воздух, – отозвался он, поворачиваясь ко мне всем телом, широким, как стена. – Они живут на своих кораблях почти в абсолютной темноте. Чтобы полнее наслаждаться чудесами Вселенной, вынуждены обходиться без солнечного света. Жить хочешь, Таннер?

– Все хотят жить. – Я надел очки, опустил инфракрасные фильтры, и комната заполнилась неестественной зеленью. – Крови потеряно немного, но как быть с шоком? Он скоро наступит, и тогда от меня будет мало проку.

– Возьми оружие, что-нибудь для ближнего боя. Пойдем уложим кого-нибудь.

– А где Дитерлинг?

– Не знаю. Боюсь, убит.

Почти не задумываясь, я снял со стойки компактный пистолет, перевел батарею в режим боеготовности и услышал пронзительный вой – пошла зарядка конденсаторов.

И тут за занавеской вскрикнула Гитта.

Кагуэлла ринулся туда, опередив меня, откинул штору – и замер. Я едва не сбил его с ног, влетев следом, вернее, ввалившись, поскольку с бозером в качестве костыля я двигался довольно неуклюже. Инфракрасные очки оказались не нужны. Палатку освещала переносная лампа, – должно быть, ее включила Гитта.

А Гитта стояла посреди секции, закутанная в одеяло мышиного цвета.

Боевик находился сзади. Он ухватил женщину за волосы, запрокинул ей голову; другая рука вжимала в изгиб побелевшей шеи нож с жутким зубчатым лезвием.

Гитта больше не кричала. Она позволяла себе лишь прерывисто всхлипывать, как будто ей не хватало воздуха.

На боевике не было шлема. Я ожидал увидеть Рейвича, но это был просто головорез из тех, которые кое-чему научились и отправились воевать – против нас или за нас, а скорее всего, против всех. Его лицо покрывали морщины, черные волосы были стянуты на затылке узлом, как у самурая. Он не улыбался – ситуация была слишком напряженной, – но выражение физиономии говорило о том, что он наслаждается.

– Стой, где стоишь. – Голос был грубым, но без акцента, и в нем слышалась странная рассудительность. – А хочешь, подойди. В любом случае я убью ее. Это просто вопрос времени.

– Твой приятель мертв, – вмешался Кагуэлла. – Если убьешь Гитту, я тебя прикончу. Но каждую секунду ее боли превращу для тебя в час. Я не жадный.

– Пошел ты! – бросил боевик и провел лезвием по ее шее.

Я увидел, как вспухает кровавая «гусеница». Он сделал именно то, что хотел, – чуть-чуть надрезал кожу. Пожалуй, этот подонок неплохо владеет ножом. Сколько ему пришлось упражняться, чтобы так набить руку?

Гитта была на высоте. Она едва вздрогнула.

– У меня для вас послание, – продолжал он, чуть приподнимая нож над ее кожей и показывая алые разводы на лезвии. – От Арджента Рейвича. Вас это не удивляет? Вряд ли, вы же его ждали. Но мы решили заглянуть немного пораньше.

– Ультра нас обманули, – сказал Кагуэлла.

Боевик ухмылялся. Он не просто наслаждался – он был в экстазе. Глаза превратились в щелки. Похоже, мы нарвались на психа, способного выкинуть что угодно.

Понятно, что о переговорах не может быть и речи.

– Думаете, у них там мир да лад? – продолжал боевик. – Черта с два, постоянные склоки. Экипаж против экипажа. Враждующие фракции. Да, Орканья вас надул. Но ничего личного. – Его пальцы снова напряглись на рукояти ножа. – А теперь, Кагуэлла, будь любезен, опусти оружие.

– Выполняйте, – шепнул я.

Кагуэлла по-прежнему стоял прямо передо мной.

– У вас отличная позиция, но он прикрылся Гиттой. Вряд ли успеете прицелиться.

– Когда больше двух, говорят вслух, – заметил боевик. – Вас что, правилам вежливости не учили?

– Опустите оружие, – продолжал я. – И слушайте внимательно. Я смогу попасть в него, не ранив Гитту. Но вы мне мешаете.

– Эй, урод, говори так, чтобы я слышал. – Боевик вдавил нож в шею Гитты, чудом не прорезав кожу. Теперь достаточно легкого движения, и лезвие рассечет сонную артерию.

– Я выстрелю сквозь вас, – сказал я Кагуэлле. – Вы же знаете, лучевик поражает только по линии прицела. Я стою удачно, рана будет неопасной. Приготовьтесь.

В этот момент наемник надавил чуть сильнее, и вмятина у лезвия внезапно наполнилась кровью. Время замедлило ход. Я видел, как нож двигается по горлу.

Кагуэлла что-то произнес.

Я выстрелил.

Тонкий, как спица, луч вонзился ему в спину на дюйм левее позвоночника – в верхнюю часть поясничной области, возле двадцатого и двадцать первого позвонка. Я надеялся, что не попаду в подключичную вену и что жгучий луч под таким углом пройдет между левым легким и желудком. Не скажу, что я действовал с точностью хирурга. Кагуэлла пусть считает себя счастливчиком, если останется в живых. Но я знал еще кое-что. Он готов умереть, если это необходимо для спасения Гитты. Ради ее спасения он сам прикажет, чтобы я убил его. Но, честно говоря, я почти не думал о Кагуэлле. Гитта стояла так, что выбирать направление выстрела не приходилось. Нужно было просто спасти ее, чем бы это ни кончилось для ее мужа.

Выстрел лучевика длится менее одной десятой секунды. Однако ионный след долго висел в воздухе, обжигая мне глаза. Кагуэлла рухнул к моим ногам, словно мешок.

Гитта тоже упала. С аккуратным отверстием во лбу, совершенно осмысленным взглядом и неглубокой раной на горле, из которой все еще сочилась кровь.

Я промахнулся.

Произошло непоправимое. Я хотел спасти Гитту, но мои желания ничего не значили. Имело значение лишь одно – красная точка у нее над бровями, отметина от моего выстрела, который предназначался боевику, державшему нож у ее горла.

Его даже не задело.

Я проиграл, причем в тот единственный раз, когда на карту было поставлено все и когда я даже в мыслях не допускал поражения. Я подвел и себя, и Кагуэллу, не удержав тяжкого груза доверия, который он однажды возложил на меня, хотя и никогда не говорил об этом напрямую. Его рана была серьезной, но я не сомневался, что при надлежащем уходе он выживет.

Однако спасти Гитту было невозможно. Интересно, кому из нас повезло больше?..

– Что случилось? – спросила Зебра. – Таннер, в чем дело? Не смотри на меня так, пожалуйста. Ты как будто и впрямь готов меня убить.

– Назови хоть одну причину, по которой нельзя этого делать.

– Правда.

Я покачал головой:

– Извини, но рассказанное тобой мало похоже на правду.

– Это не все. – Она говорила спокойно, словно с облегчением. – Я больше не работаю на него, Таннер. Он этого не знает, но я предала его.

– Рейвича?

Она опустила голову, чтобы спрятать глаза:

– Когда ты обокрал меня, я поняла, что ты и есть тот человек, за которым охотится Рейвич. Профессиональный убийца.

– Нетрудно было догадаться.

– Я хотела убедиться окончательно. Рейвич потребовал, чтобы опасный объект был изолирован, исчез со сцены… Попросту говоря, приказал уничтожить.

– Это не лишено смысла, – кивнул я.

– Мне было поручено ликвидировать тебя, как только появится достаточно доказательств в пользу твоей профессии. Таким образом, Рейвич смог бы выбросить это дело из головы раз и навсегда. Ему бы не пришлось беспокоиться о том, что убит кто-то посторонний, а настоящий убийца жив и находится где-то поблизости.

– У тебя не раз была возможность прикончить меня. – Рука, сжимавшая рукоятку пистолета, расслабилась. – Почему ты этого не сделала?

– Едва не сделала. – Зебра заговорила быстрее, ее голос стал тихим, почти беззвучным. – Я могла сделать это у себя дома, но меня что-то остановило. Ты же не будешь винить меня за это? Да, я позволила тебе взять ружье и фуникулер. Я знала, что получу назад и то и другое.

– Сейчас это кажется очевидным. Мне следовало догадаться.

– Но я не настолько глупа, чтобы не подстраховаться. Разумеется, на случай провала у меня была припасена еще одна возможность. Имплантат «Игры».

Некоторое время она молчала.

– Но ты разбил машину, а потом избавился от имплантата. Оставалось только ружье, но сигнал от него был очень нечетким. Наверное, с лучевиком что-то случилось, когда упал фуникулер.

– И тут я позвонил тебе с вокзала, после того как побывал у Доминики.

– Да. И дал понять, куда направляешься. Тогда я наняла Пранского. Как он тебе? Конечно, навыки общения требуют шлифовки, но подобным людям платят не за обаяние и такт.

Зебра перевела дыхание и стерла со лба тонкую пленку черной от копоти дождевой воды, которая образовалась над бровями, обнажая полоску чистой кожи, – словно приподняла капюшон.

– Впрочем, ему до тебя далеко. Я видела, как ты напал на игроков, ранил троих и похитил четвертого – ту женщину. Все это время я держала тебя на прицеле. Я находилась за километр и могла запросто разнести череп. Ты бы и глазом моргнуть не успел, как мозги растеклись бы по тротуару. Но я не смогла. Просто не смогла убить. Тогда я и предала Рейвича.

– Я чувствовал, что кто-то следит за мной, но про тебя даже не подумал.

– Даже если бы подумал про меня, ты бы не догадался, что находишься на волосок от смерти.

– И ты была готова перерезать этот волосок? Для этого надо быть снайпером. Разве приличные девушки подобными вещами занимаются?

– И что дальше, Таннер?

Я вынул из кармана пустую руку, точно оплошавший фокусник.

– Понятия не имею, – признался я. – Здесь такая сырость… Я бы не отказался пропустить стаканчик.

Глава тридцать первая

Мафусаил совершенно не изменился. Он по-прежнему плавал в своем аквариуме, похожий на уродливый айсберг. Вокруг, как и раньше, толпились зеваки – человек зачарованно останавливался поглазеть на чудо, но вскоре соображал, что не увидит ничего, кроме огромной старой рыбины, которая отличается от снующего в бассейнах молодняка разве что величиной.

Пожалуй, дело обстояло еще хуже. Как я заметил, ни один из посетителей, отходивших от Мафусаила, не излучал того счастья, с каким направлялся к нему. И не только по причине разочарования. Просто в этом зрелище было нечто невыразимо печальное. Возможно, безвольно дрейфующий бесцветный остов, именуемый Мафусаилом, представлялся зрителю пугающим олицетворением его собственного будущего.

Мы с Зеброй пили чай, и никто не обращал на нас внимания.

– Женщина, которую ты встретил… как ее…

– Шантерель Саммартини, – подсказал я.

– Пранский так и не объяснил, что с ней случилось. Вы были вместе, когда он нашел тебя?

– Нет. Мы с ней повздорили.

Зебра проявила отменную сообразительность:

– Хочешь сказать, это была просто сделка? Или, похищая человека, ты не ожидаешь недовольства?

– Я не похищал ее, что бы ты ни думала. Лишь попросил отвезти меня в Полог.

– Под дулом пистолета.

– Иначе она бы отказала.

– Резонно. И ты держал ее на мушке все время, пока вы гуляли по Пологу?

– Нет, – ответил я. По правде, расспросы уже раздражали меня. – Вовсе нет. В этом больше не было необходимости. Оказалось, что мы можем общаться друг с другом и без оружия.

Зебра вскинула брови:

– Ты сумел найти общий язык с богачкой из Полога?

– Можно сказать и так, – ответил я, почему-то ощутив обиду.

На противоположном конце атриума Мафусаил шевельнул брюшным плавником. Этого движения, слабого, непроизвольного на вид, никто не ожидал, и зрители слегка вздрогнули, словно на их глазах зашевелилась статуя. Интересно, это какой-то намеренный синаптический процесс или нечто сродни голосам сквозняков в старом доме, а Мафусаилу мышление свойственно не больше, чем куску дерева?

– Ты переспал с ней? – осведомилась Зебра.

– Нет. Понимаю, что ты разочарована, но на это просто не было времени.

– Что, не самая приятная тема для беседы?

– Не знаю, как тебе… – Я тряхнул головой, чтобы скрыть неловкость, а заодно положить конец намекам на более тесные отношения с Шантерелью. – По логике, мне бы ненавидеть ее за то, что она делает. За то, что она игрок. Но стоило заговорить с ней, как я понял, что все не так просто. С ее точки зрения, в «Игре» нет ничего варварского.

– Как мило и удобно.

– В общем, она не представляла – или не верила, – что добыча способна вести себя… по-разному.

– Пока не встретила тебя.

Я осторожно кивнул:

– Думаю, я дал ей повод для размышления.

– Ты всем нам дал повод для размышления, Таннер.

На этом беседа закончилась. Зебра не произнесла ни слова, пока не допила чай.

– Снова вы, – изрек миксмастер. Его тон не выражал ни удовольствия, ни разочарования в чистом виде, скорее смесь того и другого в тщательно выверенных пропорциях. – Я полагал, что ответил на все ваши вопросы во время вашего последнего визита. Очевидно, я ошибался.

Его взгляд из-под тяжелых век уперся в Зебру, и легкая гримаса – «я вас не узнаю́» – на миг стерла с лица генетически усугубленное благодушие.

– Как я вижу, мадам сильно изменилась с момента нашей последней встречи.

– Среди ее знакомых хватает хороших мясников, – пояснил я.

– Чего не скажешь о вас, – парировал миксмастер, запирая входную дверь салона, чтобы избавиться от посетителей. – Я говорю, как вы понимаете, о работе с вашими глазами, – продолжал он, усаживаясь перед своей левитирующей консолью. Нам он присесть не предложил. – Может быть, покончим с этими играми? Я о том, что вы якобы побывали у мясников.

– О чем он говорит? – с искренним недоумением спросила Зебра.

– Небольшие внутренние проблемы, – ответил я.

– Этот господин, – миксмастер подчеркнул последнее слово, – посетил меня вчера, чтобы проконсультироваться по поводу некоторых генетических и структурных аномалий его зрения. Причем заявил, что эти аномалии – результат непрофессионализма мясников. Я почти поверил ему, хотя не заметил никаких следов их работы.

– А теперь?

– Теперь я полагаю, что эти модификации были сделаны абсолютно другой фракцией. Разъяснить подробнее?

– Сделайте одолжение.

– Каждая фракция работает в определенном стиле. В вашем случае я обнаружил ряд признаков, указывающих на применение технологических процессов, характерных для деятельности ультра. Я бы не сказал, что их ноу-хау более передовые, чем у мясников или миксмастеров, просто это нечто совершенно иное и весьма необычное.

Он позволил себе улыбнуться, явно впечатленный собственными дедуктивными способностями.

– Предоставляя свои услуги, миксмастер гарантирует долгосрочный результат, если клиент не оговаривает обратное. Это не означает, что генетические и физиологические изменения необратимы, просто они устойчивы к сопротивлению изначальной генетической структуры. Работа мясников узнаваема – по той простой причине, что эти проходимцы имеют обыкновение воровать у нас алгоритмы процессов. Но мясникам не хватает изобретательности, чтобы получать долговременные результаты. Они просто копируют шифр, не разгадывая его. А вот ультра действуют совсем по-другому. – Миксмастер положил подбородок на изящные сплетенные пальцы. – Они предлагают модификации со встроенным ограничением – проще говоря, с таймером мутаций. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что внутри нового гена, который качественно меняет вашу ДНК, содержатся часики в форме вируса или энзима. Только они отсчитывают не время, а накопленные случайные изменения во внедренной нити ДНК. И как только ошибки превысят заданный порог, высвободятся особые клеточные механизмы, подавляющие либо исправляющие эти изменения в генах. – Миксмастер снова улыбнулся. – Конечно, я неимоверно упрощаю. Прежде всего, этот механизм запрограммирован так, чтобы включаться постепенно, – воспроизводство белка и деление клеток нового типа не должно прекратиться внезапно. Иначе это может привести к летальному исходу, особенно если изменения позволяли вам жить в агрессивной среде. Например, в воде, перенасыщенной кислородом, или в аммиачной атмосфере…

– По-вашему, с глазами Таннера поработали ультра?

– Вы исключительно быстро улавливаете суть. Но дело не только в этом.

– Как это обычно бывает, – вставил я.

Руки миксмастера заплясали над пультом. Пальцы словно перебирали струны невидимой арфы, извлекая из воздуха столбцы генетических данных и бесконечные цепочки нуклеиновых кислот, прошивающих физиологические и функциональные схемы человеческого глаза и отделов мозга, ответственных за визуальное восприятие. Миксмастер походил на колдуна, на зов которого слетелись окровавленные призраки и духи-хранители.

– В вашем случае происходит нечто странное. – Пальцы миксмастера на миг замерли, прекратив беглый перебор, и он указал на блок из пар комплементарных оснований – кольцо, образующее поперечную связь в ДНК. – Этим парам разрешено разрастаться хаотично, без ограничений. Вот внутренний таймер. – Его палец переместился к другому блоку, который, на мой взгляд, ничем не отличался от предыдущего. – А это «справочная карта» – ДНК, которая не подвергается мутации. Если их сравнить и подсчитать число мутаций, можно увидеть, что часы идут.

– Я бы не сказала, что изменения бросаются в глаза, – заметила Зебра.

– Несколько точечных вмешательств, незначительных с точки зрения статистики, – в основном устранение структурных смещений, – сказал миксмастер. – Но ничего существенного.

– Поясните, – сказал я.

– Это значит, что таймер запущен недавно. Два набора ДНК едва начали расходиться. – Его глаза сузились. – Следовательно, и операция была сделана совсем недавно. Я почти уверен: самое большее – год назад, а может, и несколько месяцев.

– И в чем проблема? – спросила Зебра.

– Вот в чем. – Его палец ткнулся в сиреневый сгусток, плотно опутанный какими-то нитями. – Это фактор транскрипции – белок, который регулирует выраженность каждого конкретного набора генов. Впрочем, этот белок не характерен для человека. Его единственная функция – именно для этого он сюда помещен – подавлять нововведенные гены в клетках ваших глаз. Пока таймер мутации не сработал, этот белок не должен присутствовать в таком количестве. Однако, как я вижу, его здесь в избытке.

– Хотите сказать, что ультра обманули Таннера?

– Вряд ли. – Миксмастер покачал головой. – В этом нет финансовой выгоды. Все равно требовалось вмешательство в генную структуру; переустановка таймера обошлась бы не намного дешевле. Фактически это могло лишить их прибыли в будущем, поскольку Таннер – если его действительно так зовут – воспользовался бы услугами конкурентов.

– Значит, у вас есть другое объяснение?

– Да, но оно может вам не понравиться. – Он снова подарил нам непристойную улыбочку. – Совсем не просто обнулить мутационный таймер, не затронув разного уровня вторичные комплексы защиты от вмешательства. Эта задача сложна даже для миксмастера. Гораздо легче провести обратную процедуру.

– Обратную процедуру? – Я подался вперед, чувствуя, что стою на пороге некоего фундаментального открытия.

Причем не самого приятного.

– Передвинуть стрелки часов вперед, чтобы дать отбой новым генам.

Он позволил себе на миг погрузиться в размышления, вращая проекцию глазного яблока пальцем, – жутковатое зрелище.

– Это проще по причине отсутствия защитных комплексов. Ультра никогда не придет в голову страховаться от подобных вмешательств, это может повредить клиенту. На самом деле такой перевод стрелок тоже не самая тривиальная операция, но она несоизмеримо легче, чем остановка часов. Ее может выполнить любой мясник, который понимает суть проблемы.

– Продолжайте.

Его речь приобрела твердость, которой минутой раньше не хватало. Похоже, голосовой аппарат миксмастера имел что-то вроде переключателя, запускавшего нужную мутацию.

– Неизвестно кто, неизвестно зачем перевел ваш таймер вперед, Таннер.

Зебра окинула меня взглядом:

– Вы хотите сказать, изменения в организме Таннера угасают?

Она еще не понимала, какую форму приобретают эти изменения.

– По-видимому, так было задумано, – ответил миксмастер. – Тот, кто это сделал, обладал определенными познаниями. После того как таймер сработал, клетки в вашем глазу должны были снова производить обычные для человека белки и делиться по нормальной схеме. – Он вздохнул. – Но мастера либо допустили небрежность, либо поторопились. Возможны оба варианта. Ваши часы были переустановлены лишь частично, да и то неточно. В вашем глазу идет маленькая война между различными генетическими новшествами. Тот, кто переустанавливал таймер, думал, что отключил механизм, но на самом деле лишь заклинил его шестеренки… – В голосе появились нотки печали. – Ах, сейчас все спешат. Ужасно спешат. Разумеется, этих мастеров постигла неудача, как и следовало ожидать. Вопрос в том, почему они вообще взялись за такое.

Его глаза снова распахнулись и выжидающе уставились на меня. Похоже, он ждет объяснения. Но как бы мне этого ни хотелось, я не доставлю ему такого удовольствия.

– Мне нужно обследоваться, – произнес я сухо. – Полное сканирование тела. Вы сможете?

– Смотря, с какой целью. И смотря какое требуется разрешение.

– Не слишком высокое. Мне просто нужно, чтобы вы кое-что нашли. Повреждения тканей. Внутренние. Зажившие или незажившие раны.

– Можно попробовать, – снисходительно ответил мастер и жестом пригласил меня на кушетку.

С потолка уже плавно спускалось сканирующее устройство, похожее на ската.

Процедура прошла довольно быстро. Честно говоря, меня бы удивило, если бы сканер миксмастера не подтвердил моих опасений или обнаружил нечто неожиданное. Свои находки он бесстрастно представил в виде столбиков информации. Под этими столбиками были похоронены последние робкие попытки отрицать очевидное, остатки тайной надежды, затаившиеся где-то в закоулках сознания.

Скат создал проекцию моего тела и принялся исследовать его тайники с помощью целого арсенала датчиков. По сути, это устройство было чем-то вроде трала, но не в пример более совершенного, способного работать с любой клеточной и генетической структурой, а не только обнаруживать специфические изменения нейронной ткани. Будь у нас достаточно времени, аппарат проанализировал бы каждый мой атом, до последнего кванта. Но сейчас в подобной точности не было необходимости, а поэтому сканирование прошло довольно быстро.

То, что предстало моим глазам, заставило меня похолодеть от ужаса. Во мне отсутствовало то, что не должно было отсутствовать.

Зато присутствовало то, чего не должно быть в человеческом организме.

Глава тридцать вторая

– У тебя такой вид, будто ты призрака увидел, – заметила Зебра.

Она усадила меня в атриуме и заставила выпить нечто незнакомое, но горячее и сладкое.

– Даже не пытайся угадать, что я увидел.

– Неужели все так плохо, Таннер? Думаю, ты ожидал чего-то подобного, иначе не напросился бы на сканирование.

– Ну… Вернее было бы сказать «опасался».

Я не знал, с чего начать, с какого момента… А если говорить точно – с кого. О том, что у меня не в порядке память, я догадался еще до прибытия на Йеллоустон. Индоктринационный вирус тоже внес свою лепту. Вопреки собственному желанию я наблюдал эпизоды из жизни Небесного Хаусманна. Одновременно всплывали отрывки моего собственного прошлого – кем я был, чем занимался и почему хотел убить Рейвича. Я мог бы смириться, если бы дело ограничивалось этим. Но проблемы с памятью не прекратились, даже когда я попытался разобраться в них, анализируя прошлое Небесного – его никому не известные планы и преступления. Конец этим проблемам не положили и беспорядочные воспоминания о Гитте, принадлежащие скорее Кагуэлле, чем мне.

Впрочем, даже этому найдется объяснение, хотя и притянутое за уши. Скажем, мои собственные воспоминания «склеились» с воспоминаниями Кагуэллы. Это не исключено: я слышал, что воспоминания могут быть записаны, а потом перенесены в мозг другого человека. Правда, непонятно, каким образом переживания Кагуэллы перемешались с моими, но на это можно закрыть глаза.

Однако правда – та самая, которая только что мне стала очевидна, – оказалась гораздо неприятнее.

У меня даже не было своего тела.

– Это нелегко объяснить, – произнес я.

– Человек не пойдет к миксмастеру, чтобы просканироваться на предмет внутренних повреждений, – процедила Зебра, – если только не рассчитывает обнаружить нечто конкретное.

– Нет, я просто…

Мне показалось или я действительно заметил в толпе зевак, окруживших Мафусаила, знакомое лицо? Неужели я брежу наяву, потрясенный тем, что показал мне миксмастер? А может, это моя судьба – видеть Рейвича повсюду, куда бы я ни посмотрел, независимо от факта его присутствия?

– Таннер…

Я не посмел приглядеться.

– Там должно было быть кое-что, – сказал я. – След давнего ранения. Меня вылечили… но такое не проходит бесследно.

– Что за ранение?

– Я прекрасно помню, что потерял ступню. Могу во всех подробностях рассказать, как это случилось, описать свои ощущения. Но сейчас от этой раны не осталось ни следа.

– Значит, регенерацию провели очень качественно.

– Замечательно. А как насчет еще одной раны? Ее получил человек, на которого я работал. Его прострелили насквозь из лучевика, Зебра. Это не шутка.

– Я отказываюсь тебя понимать, Таннер. – Она повертела головой, на миг поймала взглядом что-то или кого-то и снова посмотрела в мои глаза. – Хочешь убедить меня, что ты не тот, за кого сам себя принимаешь?

– Ну, скажем, я серьезно об этом подумываю… Ты тоже его видела?

– Кого?

– Рейвича. Я только что заприметил его. Может, просто разыгралось воображение. Но ведь я действительно его видел, правда?

Зебра открыла рот, чтобы быстро и уверенно опровергнуть мои слова, но осеклась. Ее броня дала трещину.

– Все, что я сказала тебе, правда, – спокойно произнесла она, когда к ней вернулась речь. – Я больше не работаю на него. Но ты не ошибся: ты действительно его видел. Правда, это не совсем Рейвич.

– Уже почти догадался, – кивнул я. – Подсадная утка?

– Что-то вроде этого. – Она заглянула в свою чашку. – Ты правильно понял: у Рейвича было достаточно времени, чтобы изменить внешность по прибытии в Город. По сути, это было для него единственным разумным шагом. Сейчас настоящий Рейвич где-то здесь. В Городе. Правда, тебе придется раздобыть образец его тканей или притащить его самого к миксмастеру на сканирование, чтобы убедиться, что это он. И не факт, что это тебе чем-то поможет. Ты же знаешь, здесь можно изменить что угодно, если хватит времени… и денег. Тогда Рейвича не разоблачит даже генный анализ.

Зебра умолкла. Краем глаза я продолжал видеть человека возле толпы, собравшейся у огромной рыбины. Да, точно он – или изумительно точная копия.

– Рейвич знает, что обеспечил себе надежное прикрытие, – продолжала Зебра, – но все-таки очень хочет тебя убрать. Тогда он сможет спать спокойно. Тогда он снова будет самим собой – конечно, если захочет.

– Значит, он уговорил кого-то стать Рейвичем номер два.

– Этого человека даже не пришлось уговаривать. Он сам рвался.

– Еще один одержимый жаждой смерти?

Она покачала головой:

– В той же степени, что и любой смертный в Пологе. Кажется, это Воронофф, хотя могу ошибаться, – я не настолько близка к Рейвичу. Не думаю, что фамилия Воронофф тебе о чем-то говорит, но в Пологе он пользуется большой популярностью. Это один из самых безумных игроков. К охоте он уже давно потерял интерес. И он знает свое дело, иначе его уже не было бы на свете.

– Вообще-то, мне уже посчастливилось его увидеть.

И я рассказал, как человек на моих глазах совершил прыжок в туман Бездны, когда Сибиллина угощала меня в ресторане на вершине Стебля.

– Вполне в его стиле, – сказала Зебра. – Он обожает рискованные приключения, главное, чтобы они требовали огромной отваги и ловкости. Любые экстремальные виды спорта, которые дают хороший выброс адреналина, заставляя игрока пройти по узкой грани между смертью и собственным долголетием. Теперь Воронофф не разменивается на такие мелочи, как охота. Он считает ее просто забавой, не имеющей ничего общего с подлинным риском. Это отчасти справедливо – участники почти не рискуют.

– Кроме одного из них, разумеется.

– Ты понял, что я имела в виду… – Зебра выдержала паузу. – Он из тех, кто любит по-настоящему острые ощущения. Таким людям обычные методы борьбы со скукой уже не помогают. Поэтому они ищут что-нибудь погорячее.

– Например, лезут под пули?

– При условии, что все под контролем. Воронофф следил за тобой – у него целая сеть шпионов и осведомителей. Когда ты заметил его в первый раз, он уже знал, что ты здесь. Поэтому и встал так, чтобы между вами оказался Мафусаил. Он контролировал ситуацию в большей степени, чем тебе казалось.

– Но это было ошибкой. Он слишком облегчил мне задачу. И заставил задуматься над ходом событий.

– Верно, – удовлетворенно согласилась Зебра. – Но его уже не остановить, мы слишком поздно спохватились. Воронофф нам больше не подчиняется.

Я посмотрел на лицо, исчерченное тусклыми полосами. Выбивать из нее дальнейшие разъяснения не придется.

– Воронофф заигрался, – продолжала Зебра. – Эта роль ему слишком понравилась. Какое-то время он поступал так, как от него требовали, – держался от тебя на безопасном расстоянии и старался не попадаться на глаза. Как и планировалось, оставлял следы, по которым ты мог его найти, причем не догадываясь о том, что они ведут в ловушку. Но ему этого показалось мало.

– Ему хотелось большего риска.

– Да. – Она кивнула с глубокой убежденностью. – Оставить ниточку и ждать, пока ты ею не воспользуешься, – этого ему недостаточно. Воронофф повел себя нарочито неосторожно – рискуя все больше, но сохраняя минимальный контроль над ситуацией. Он действительно знает свое дело. Рейвичу это не понравилось – причина очевидна. Воронофф больше от него не зависит, так как получил новый способ бороться со скукой. По правде говоря, этим он обязан Рейвичу.

– Позволь с тобой не согласиться.

Я встал, едва не опрокинув столик. И моя рука сама скользнула в карман.

– Таннер, – быстро проговорила Зебра, протягивая руку, чтобы ухватить меня за полу сюртука, – его смерть ничего не изменит.

– Воронофф! – крикнул я, не надрывая связок, а посылая голос, как это делают профессиональные актеры. – Воронофф! Оглянись и выйди из толпы!

Кажется, только сейчас кто-то обратил внимание на поблескивающий в моей руке пистолет.

Человек, похожий на Рейвича, встретился со мной взглядом. Впрочем, он был единственным, кто сумел не выказать при этом ни капли удивления. Я оказался в центре всеобщего внимания, причем большинство таращилось на мой пистолет. До сих пор я считал, что развлечения вроде охоты – неотъемлемая часть жизни Полога. Следовательно, многие из этих людей повидали куда более внушительное оружие, и не только повидали, но и подержали в руках. С той лишь разницей, что это происходило не в общественном месте и не в столь откровенной манере. На меня взирали с брезгливым изумлением, словно я у всех на глазах мочился на декоративную лужайку, окаймляющую водоем с парчовыми карпами.

– Возможно, ты плохо меня понял, Воронофф. – Я слышал собственный голос словно со стороны, в нем появились вкрадчивые нотки. – Мне известно, кто ты такой, а тебе должно быть известно, что я готов пустить в ход оружие.

Дуло пистолета, который я держал обеими руками, уже смотрело в его сторону, а тело само приняло боевую стойку – ноги раздвинуты и чуть согнуты в коленях.

– Брось пистолет, Мирабель.

Голос был незнакомым, и раздался он не из толпы. Я ощутил под затылком нежный холодок металла.

– Ты что, оглох? Брось пушку, тебе говорят. И побыстрее, не то башку отстрелю.

Я начал медленно опускать пистолет, но типу, стоявшему у меня за спиной, это не понравилось. Во всяком случае, давление на затылок возросло, так что разоружение явно входило в мои интересы.

Пистолет выпал у меня из рук.

– Эй, вы, – продолжал неизвестный, очевидно обращаясь к Зебре, – толкните пистолет ногой ко мне, только без выдумок.

Зебра повиновалась.

Боковым зрением я увидел руку, подхватившую с пола пистолет. Давление оружия на мой затылок чуть ослабло, когда нападавший присел.

Но я уже понял, что имею дело с профессионалом. Так что лучше следовать рекомендации, которую получила Зебра, и не предаваться свободе творчества. Тем более что прилива вдохновения я не ощущал.

– Воронофф, вы болван, – услышал я тот же голос. – Из-за вас мы едва не вляпались в крупные неприятности.

Его обладатель по-прежнему стоял за моей спиной. Он поцокал языком, видимо изучая мой пистолет, а затем заговорил снова. Голос показался знакомым.

– Пусто. Чертова машинка с самого начала была не заряжена.

– Неожиданная новость, – заметил я.

– Это моих рук дело. – Зебра повела плечами. – А что еще оставалось? Я была уверена, что ты в любой момент можешь пальнуть в меня, так что предпочла подстраховаться.

– В следующий раз не утруждай себя, – посоветовал я.

– По большому счету это не важно, – продолжала Зебра, с трудом скрывая раздражение. – Ты даже не собирался стрелять из своей дурацкой игрушки, Таннер.

Я закатил глаза, словно пытаясь заглянуть за собственную голову:

– Ты заодно с этим клоуном?

Ответом послужил болезненный толчок между ушами. Потом неизвестный возвысил голос, чтобы его услышали глазевшие на нас люди:

– Все в порядке. Служба безопасности Полога, ситуация под контролем.

Краем глаза я увидел карточку в кожаном переплете с рельефными столбцами символов, ею он махнул в сторону толпы.

Документ произвел должное впечатление. Около половины любопытных разошлись, остальные сделали вид, что происходящее их совершенно не интересует. Напряжение спало, и человек, обойдя меня сбоку, уселся за стол. К нам присоединился и Воронофф – точная копия Рейвича. На его лице было написано недовольство.

– Прошу прощения за то, что слегка подпортил вам «Игру», – сказал я.

Неизвестным оказался Квирренбах. С момента нашей последней встречи он успел изменить внешность. Теперь он выглядел куда менее респектабельно, зато стал более поджарым и менее терпеливым. Пистолет в его руке был достаточно невелик и изящен, чтобы сойти за экстравагантную зажигалку.

– Как ваша симфония?

– Это было очень низко с вашей стороны, Мирабель, – вот так взять и сбежать от меня. Пожалуй, следовало бы сказать вам спасибо – вы вернули деньги, вырученные за мои экспириенталии. Но, увы, я не испытываю благодарности.

Я пожал плечами:

– У меня были планы, в которые вы не вписывались.

– Планы, говорите? – усмехнулся Воронофф. – Может, пора их пересмотреть, а, Мирабель?

– Не вам решать.

Квирренбах ощерился и стал похож на злую обезьяну.

– Не слишком ли крутые речи для человека, который размахивает пистолетом и даже не знает, что он не заряжен? И это называется профессиональный снайпер? Похоже, мы вас переоценили. – Он взял мою чашку и, не сводя с меня глаз, отхлебнул. – Кстати, откуда вы узнали, что он не Рейвич?

– А вы догадайтесь, – предложила Зебра.

– Я мог бы пристрелить вас за предательство, – изрек Квирренбах, обращаясь к ней. – Но не уверен, что стоит портить такой момент.

– Почему бы вам не начать со своего помощника, идиот?

Квирренбах посмотрел на Зебру, затем на человека с внешностью Рейвича, словно всерьез обдумывал это предложение.

– Пожалуй, не вариант. – Его взгляд снова обратился на меня. – Мы устроили большой переполох, Мирабель. Скоро сюда явятся так называемые блюстители порядка. Не думаю, что кому-то из нас охота задерживаться.

– Так вы не имеете отношения к службе безопасности?

– Мне жаль разрушать ваши иллюзии.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал я. – На вашу долю уже ничего не осталось.

Квирренбах улыбнулся и поднялся, по-прежнему сжимая пистолетик, словно собирался раскрошить его одним судорожным движением пальцев. Он нервно наводил оружие то на меня, то на Зебру, а в другой руке держал свое фальшивое удостоверение, словно оно было чудодейственным амулетом. Тем временем Воронофф тоже извлек из кармана пистолет. В общем, нам с Зеброй обеспечили великолепный эскорт… или, скорее, конвой. Мы прошли через толпу, причем Квирренбах сурово поглядывал на каждого, кто смел выказать повышенный интерес к происходящему. Мы даже не пытались оказать сопротивление или бежать – подобные попытки были обречены на провал.

Теперь на карнизе стояло лишь три фуникулера. Темные корпусы блестели от дождя, а рычаги на крышах были частично выдвинуты, готовые к работе, – словно три мертвых паука лежат кверху лапами. В одном из фуникулеров прибыли мы с Зеброй. Другую машину я тоже узнал, но не ту, к которой повел нас Квирренбах.

– Собираетесь прикончить? – поинтересовался я. – В таком случае не создавайте себе лишних проблем – просто вышвырните меня за борт. Не стоит утруждаться и развлекать меня напоследок прогулкой по Пологу.

– Уму непостижимо, как я обходился без ваших блестящих острот, Мирабель, – с долгим страдальческим вздохом отозвался Квирренбах. – Кстати, думаю, вам это безразлично, но симфония продвигается великолепно, так что большое спасибо.

– Значит, это была не легенда?

– Спросите меня об этом лет через сто.

– К слову о людях, которые стесняются убивать себе подобных, – подал голос Воронофф. – Если хотите, присоединяйтесь к дискуссии, Мирабель. Вы могли прикончить меня, когда мы встретились впервые и между нами был Мафусаил. Удивительно, что даже не попытались. И не говорите, что мешала рыбина. В чем в чем, но в сентиментальности вас не заподозришь.

Он даже не представлял, как близок к истине: я проявил слабость, хотя предпочел не признаваться себе в этом. В другой жизни или хотя бы в другом мире я уложил бы Рейвича или его двойника раньше, чем осознал факт его присутствия. И никаких этических дебатов по поводу ценности бессмертной рыбы.

– Наверное, я понял, что вы не тот, кто мне нужен, – сказал я.

– А может, у вас просто не хватило духу? – Вокруг было темно, однако я заметил, как на губах Квирренбаха мелькнула улыбка. – Я знаю вашу историю, Мирабель. И все мы ее знаем. Когда-то, на Окраине Неба, вы были неплохим специалистом в своем деле. Но, на беду, не нашли себе применения.

– Если я потерял квалификацию, чем объяснить такое пристальное внимание?

– Да просто вы назойливы как муха, – объяснил Воронофф. – А мух время от времени нужно уничтожать.

При нашем приближении открылся люк, точно машина высунула влажный язык: на внутренней поверхности опустившейся дверцы имелись обитые плюшем ступени. В тени дверного проема возвышалась парочка тяжеловесов со стволами неприлично крупного калибра. Последняя надежда на побег тихо испарилась. Это профессионалы; они даже не позволят мне красиво прыгнуть за ограждение, обязательно влепят несколько пуль в спину.

– Куда направляемся? – спросил я.

Скрывать интерес к Пункту Назначения не было смысла, равно как и рассчитывать на честный ответ.

– В космос, – ответил Квирренбах. – На встречу с господином Рейвичем.

– В космос?

– Жаль разочаровывать вас, Мирабель, но Рейвича в Городе Бездны нет. Вы гонялись за тенью.

Глава тридцать третья

Я посмотрел на Зебру. Она посмотрела на меня. Мы оба не произнесли ни слова.

В машине, где мы расположились под бдительным присмотром тяжеловесов, стоял крепкий дух новой дорогой кожаной обивки. В задней части находился изолированный отсек с шестью сиденьями и столиком, заваленным грудой безделушек. Откуда-то лилась нежная музыка, по потолку изящно вились неоновые узоры. Воронофф и один из тяжеловесов уселись напротив нас, стволы наготове. Квирренбах с другим охранником прошли в передний отсек, за перегородку, превратившись в неясные тени.

Фуникулер плавно взлетел, чуть слышно пощелкивая рычагами, словно над нами с бешеным проворством орудовала спицами невидимая вязальщица.

– Что он имел в виду, когда говорил о космосе? – спросил я.

– Есть такое местечко под названием «Убежище». «Карусель» на высокой орбите, – ответил Воронофф. – А какая вам, собственно, разница? Рассчитываете на прогулку?

Кто-то в этом Городе уже говорил мне про «Убежище». Но в связи с чем?

– И что случится, когда мы туда прибудем?

– Об этом известно только господину Рейвичу. Вы тоже узнаете. Можете считать это переговорами. Только не хвастайтесь, Мирабель, что припасли пять тузов в рукаве. Насколько я знаю, вас выпотрошили подчистую.

– Ну, парочка джокеров еще осталась.

Боюсь, я был не более убедителен, чем пьянчужка, похваляющийся сексуальными подвигами.

Я глядел в боковые окна, за которыми таяла полупрозрачная друза Эшер-Хайтса… и вдруг обнаружил, что другой фуникулер – не тот, что принадлежал Зебре, – следует за нами на почтительном расстоянии, выбрасывая до отказа рычаги.

– И что теперь? – осведомился я, игнорируя ближайшего ко мне тяжеловеса. – Воронофф, ваша игра закончена. Придется поискать себе новое развлечение.

– При чем тут развлечения, идиот? Все дело в боли.

Воронофф наклонился ко мне, навалившись могучим торсом на стол. Он походил на Рейвича, но и жесты, и пластика, и манера речи разительно отличались. Ни малейшего намека на акцент Окраины Неба и аристократические манеры.

– Все дело в боли, – повторил он. – Когда получаешь удовольствие, боль уходит. Понятно?

– Не совсем, но продолжайте.

– Вам кажется, что между скукой и болью нет ничего общего. Это потому, что вы подвержены боли лишь иногда – можно сказать, принимаете ее малыми дозами. Вам не знаком ее истинный вкус. Разница между вашей и моей скукой – все равно что между снегом и жидким азотом. Суньте руку туда и туда, и вы почувствуете эту разницу.

– Скука – не стимул.

– А вот я в этом не уверен. Во всяком случае, есть определенная зона человеческого мозга, она отвечает за ощущение, которое мы называем скукой. С этим вы не поспорите. По логике, такую зону должен активировать некий внешний стимул, как зрительную или слуховую зону… – Он поднял руку. – Я предвижу ваше возражение. Среди моих талантов есть и способность к предвидению, можно сказать, это один из симптомов моего состояния. Я нейронная сеть, изначально столь хорошо воспринимающая то, что положено воспринимать, – ей даже не пришлось развиваться с годами. Ладно, вернемся к нашей проблеме. Несомненно, вы собирались сказать, что скука – реакция не на стимул, а на отсутствие стимулов. Скажу вам так: отсутствие стимулов – тоже стимул. Вы слышите тишину между нотами, а я – музыку. Вы видите черный узор на белом, я вижу белый на черном. Более того, я фактически вижу оба узора сразу. – Он снова усмехнулся, точно маньяк, который много лет просидел в темнице, закованный в цепи, и теперь ведет философскую беседу с собственной тенью. – Я вижу все. Да иначе и невозможно, когда достигаешь моей… как бы это выразиться… глубины опыта.

– Вы законченный псих, угадал?

– Я был психом, – подтвердил Воронофф, явно не оскорбившись. – Прошел через безумие и оказался по ту сторону. Теперь безумие для меня такое же скучное состояние, как и здравомыслие.

Разумеется, он не чокнутый, по крайней мере не буйнопомешанный. Иначе не представлял бы интереса для Рейвича в качестве приманки. Воронофф обязан сохранять определенную связь с реальностью. Почти уверен: я никогда не пребывал в подобном состоянии, хотя был по горло сыт скукой. Но отказывать этому человеку в абсолютном самоконтроле – значит подвергать себя смертельной опасности.

– Вы могли бы положить этому конец, – вежливо посоветовал я. – Организовать самоубийство в вашем городе легче легкого.

– А чем еще он и такие, как он, занимаются, по-вашему? – вмешалась Зебра. – Нет, у них это не называется самоубийством. Просто вдруг человек проявляет нездоровую тягу к приключениям, в которых крайне сложно уцелеть, – например, прыгает в газовый гигант или сводит знакомство с затворниками.

– Почему бы и нет, Воронофф? – Настал мой черед улыбаться. – Хотя погодите. Вам это почти удалось, правда? Став Рейвичем, вы ведь надеялись погибнуть от моей руки. Вполне достойный способ избавиться от боли. Мудрый бессмертный старец сражен пулями чужака-головореза, после того как принял облик беглеца, которому грозит опасность…

– Сражен несуществующими пулями? Вот это был бы номер, Мирабель! Право слово, я бы жизни не пожалел, чтобы такое увидеть.

– Очко в вашу пользу.

– Одно «но», – заметила Зебра. – Вы отдаете себе отчет, что чересчур вошли во вкус? – заметила Зебра.

Воронофф посмотрел на нее с плохо скрываемой злобой:

– Во вкус чего, Тарин?

– Вам понравилось играть роль добычи? – произнес я за Зебру. – Ведь это действительно облегчало вам боль?

– А вы много знаете о боли?

– Нет. Скажите честно, Воронофф, разве она не права? Впервые за многие годы вы вспомнили о том, что такое настоящая жизнь. И принялись рисковать напропалую, стремясь удержать остроту ощущений. До сих пор вас ничто не удовлетворяло, я прав? Даже прыжки в Бездну. Слишком слабые ощущения.

Воронофф глядел на нас. И глаза у него горели.

– А на вас когда-нибудь охотились? Вы хоть представляете себе, что это такое?

– Мне довелось испытать это сомнительное удовольствие, – признался я. – И совсем недавно.

– Я говорю не о вашей «Игре», – процедил Воронофф с безграничным презрением. – Подонки охотятся на подонков – к присутствующим это, разумеется, не относится. Выбрав на роль дичи вас, Мирабель, они настолько перестраховались, что с равным успехом могли бы завязать вам глаза и влепить пулю, не дожидаясь, когда вы сделаете хотя бы шаг.

– Забавно, но я готов с вами согласиться.

– Все могло быть иначе. Если бы они решили играть честно и дали бы вам уйти подальше, прежде чем начинать облаву, – чтобы ваша смерть не была настолько неизбежной. Если бы позволили вам найти убежище и затаиться там. Совсем другое дело, вы согласны?

– Почти, – ответил я. – Все же есть одно «но»: я бы не пошел на это добровольно.

– Как знать. Если бы «Игра» того стоила, если бы вас ожидала награда. Если бы вы думали, что уцелеете.

– А чем вознаградили вас, Воронофф?

– Болью. Это освобождение. Хотя бы на несколько дней.

Кажется, я о чем-то спросил и, похоже, даже успел получить ответ – то ли от Зебры, то ли от угрюмого амбала с пистолетом, здорово смахивающим на дубинку. Более или менее отчетливо я запомнил лишь случившееся через несколько секунд – связующие моменты полностью стерлись из памяти. Сначала вспышка света и волна жара: фуникулер, следующий за нами, открыл огонь. Потом пронзительный визг, с которым взрывная волна вскрыла кабину, словно консервную банку. Начинка фуникулера – механизмы из металла и пластика – испарилась в огненном облаке. Кажется, несколько секунд после этого мы падали: перебитые и искореженные выстрелом рычаги уже не цеплялись за тросы.

Через пару секунд падение резко прекратилось. Скорее всего, именно в этот миг я полностью пришел в себя. Первое, что я осознал – до того, как на меня обрушилась боль, – наша машина перевернулась вверх тормашками: стол торчит из потолка, а в полу с неоновыми узорами зияет рваная дыра, в которой видна Бездна, обрамленная гнойными наростами Мульчи.

Тяжеловес-охранник исчез. Все, что от него осталось, – это его оружие, оно с грохотом перекатывалось взад-вперед по импровизированному полу при каждом толчке – фуникулер делал попытки удержать неустойчивое равновесие. Рукоятку все еще сжимала аккуратно отрезанная кисть. Разглядывая сколы кости, я вспомнил, как остался без ступни, когда на наш лагерь напали люди Рейвича. Вспомнил, как ощупал культю, а потом поднес к глазам окровавленную ладонь, отказываясь верить в то, что меня лишили части тела, словно захватили небольшой участок моей территории.

Однако теперь я точно знал, что со мной ничего подобного не случалось.

Мы с Зеброй, закатившись в угол салона, изо всех сил сжимали друг друга в объятиях. Воронофф исчез, не оставив ни малейшего следа. Боль накатывала волнами. Однако, уделив своему состоянию некоторое внимание, я решил, что все кости целы.

Фуникулер качался и поскрипывал. Внутри было тихо, я слышал лишь тяжелое дыхание и слабые стоны Зебры.

– Таннер? – Она приоткрыла глаза, переполненные болью. – Что случилось?

– Нас подбили, – объяснил я.

Похоже, она даже не догадывалась о том, что нас кто-то преследовал, и, в отличие от меня, не ожидала неприятностей.

– Вероятно, из мощного лучемета. Судя по всему, мы застряли в Пологе.

– Мы целы? – Вздрогнув, она высвободила руку. – Нет, погоди. Глупый вопрос. Ужасно глупый.

– Ты не ранена?

– Я… хм… минутку.

Ее взор на миг затуманился, потом снова обрел ясность.

– Нет, ничего такого, по крайней мере несколько часов продержусь.

– Что ты сейчас делала?

– Обследовала себя на предмет повреждений, – нехотя произнесла она. – А как ты, Таннер?

– Надеюсь выжить. Любой на моем месте надеялся бы.

Машина дернулась и заскользила вертикально вниз. Последовал новый рывок, и движение прекратилось. Я старался не смотреть в дыру, зияющую у моих ног, но успел заметить, что высота заметно возросла, а Мульча внизу напоминает крупномасштабную карту. Обзор заслоняли несколько членистых необитаемых щупальцев Полога, сросшихся между собой. Они лишь усиливали ощущение неимоверной высоты. Потом за полупрозрачной перегородкой зашевелились тени, и машина снова вздрогнула.

– У тебя нет предчувствия, что нас кто-нибудь непременно спасет? – спросила Зебра.

– Скорее всего, этот кто-нибудь не захочет вмешиваться в чужие дела, – отозвался я, кивком указывая на перегородку. – А вот там кто-то явно уцелел. Думаю, пора убираться, пока нашим состоянием не заинтересовались.

– Куда, Таннер?

Я покосился на дыру в полу:

– Кажется, выбор не слишком велик?

– Ты с ума сошел!

– Вполне возможно.

Я опустился на колени у самой дыры, пошире расставил руки и, опираясь о ее края, высунул голову наружу. Оглядевшись, я развернулся и начал медленно спускаться ногами вперед и вскоре нащупал поверхность одной из извилистых ветвей Полога, на которой покоился наш фуникулер. Ветка была тонкой – мы находились в том месте, где она сужалась, переходя в щупальцеобразный отросток, – нет, это больше напоминало стебель, вырастающий из луковицы. Найдя опору, я отцепился и помог слезть Зебре. Впрочем, она едва ли нуждалась в моей помощи: ее конечности отличались удивительной гибкостью.

Зебра окинула оценивающим взглядом нависшую над нами искореженную громаду фуникулера. Крыша превратилась в ком обугленных полурасплавленных деталей, из телескопических рычагов уцелел лишь один, неестественно изогнутый и цепляющийся наверху за ветвь. Казалось, стоит ветру дунуть чуть сильнее, и машина рухнет прямо в Мульчу. Квирренбах и один из охранников оставались внутри, они яростно ломали дверь, которую заклинило суком-отростком.

– Воронофф еще жив. – Я указал на основание ветки у ствола. По ней полз человек – медленно, но упорно. Похоже, ветка спасла ему жизнь.

– Что ты собираешься делать?

– Ничего. Далеко он не уйдет.

Точность выстрела сделала бы честь скальпелю хирурга – заряд ударил достаточно близко, чтобы привлечь внимание, не рискуя перебить ветку. Он заставил беглеца остановиться, но Воронофф еще не повернулся в нашу сторону.

Зебра поглядела наверх, там в переплетении скелетоподобных ветвей, образовавшем полог, темнел силуэт стрелка. Это была женщина, приклад тяжелого ружья красиво упирался в скульптурный изгиб ее бедра.

Шантерель.

Она закинула винтовку на плечо и двинулась вниз по ветвям, точно по лестнице. Из неповрежденного фуникулера, который закрепился чуть выше, выскочили трое в темном. Пока Шантерель пробиралась вниз, к нам, ее прикрывали, держа нас под прицелом еще более громоздких лучевиков.

Вначале это было крошечное фосфоресцирующее пятнышко на экране радара дальнего обнаружения. Но оно значило очень много. Впервые с тех пор, как они покинули Флотилию, нечто появилось впереди, в пустоте, раскинувшейся на десятки световых лет. Небесный усилил интенсивность луча и сфокусировал фазированную решетку на том секторе пространства, откуда поступал отраженный сигнал.

– Это может быть только он, – сказал Гомес, глядя через плечо Небесного. – «Калеуче». И ничто другое.

– А может, просто куча выброшенного с корабля мусора, – возразил Норкинко.

– Нет. – Небесный следил за тем, как радар выделяет подробности изображения, превращая пятнышко в нечто обладающее плотностью и формой. – Масса слишком велика. Думаю, это и есть корабль-призрак. Он движется за нами, и размеры подходящие.

– Насколько он велик?

– Ширина достаточна, но я не могу определить длину, – покачал головой Небесный. – Положение корабля соосно нашему, как будто все еще действует навигационный контроль.

Он застучал по клавишам, потом всмотрелся в колонки цифр, возникшие рядом с картинкой эхо-сигнала.

– Ширина как у корабля Флотилии. Профиль тот же: радар даже показывает некоторую асимметрию на передней сфере, где должны располагаться пучки антенн. Похоже, корабль не кружится, – наверное, у экипажа была причина прекратить вращение.

– Может быть, решили отдохнуть от гравитации. Сколько до него?

– Шестнадцать тысяч километров. Учитывая, что мы проделали путь в половину световой секунды, не так уж и плохо. На малой тяге доберемся до него за несколько часов.

Дискуссия заняла пару минут, после чего сошлись на том, что наилучшей тактикой будет «тихое приближение». Корабль держался соосно остальным судам Флотилии – факт, не позволяющий считать его мертвой дрейфующей оболочкой. Он явно обладал определенной степенью автономии. Небесный сомневался, что на борту есть кто-то живой, но исключать подобную возможность не стоило, как бы ничтожна она ни была. В любом случае там действуют автоматические защитные системы, которые могут весьма недружелюбно отреагировать на приближение «такси».

– Надо подать сигнал, – предложил Гомес.

Небесный покачал головой:

– Он следует за нами почти целый век – тайком, даже не пытаясь выйти на связь. Можешь считать меня параноиком, но, по-моему, это говорит о том, что экипаж не слишком обрадуется визиту, объявленному или необъявленному. Впрочем, я ни на йоту не сомневаюсь, что на борту никого нет. Да, системы по-прежнему действуют, но и только: антивещество поддерживается в стабильном состоянии, и корабль не слишком отстает от Флотилии.

– Мы это скоро узнаем, – сказал Норкинко. – Как только подойдем на расстояние визуального контакта. Тогда можно будет оценить повреждения.

Следующие два часа тянулись мучительно. Небесный скорректировал траекторию подлета так, чтобы подойти к кораблю сбоку; это позволило фазированной антенной решетке уловить некоторую элонгацию эхо-сигнала радара. При подлете не обнаружилось ничего неожиданного: в профиль «Калеуче» почти не отличался от кораблей Флотилии, за исключением некоторых незначительных, но загадочных деталей.

– Похоже на следы повреждений, – пробормотал Гомес, разглядывая силуэт, который делался все ярче.

Больше на экране ничего не было, и это лишь усиливало чувство полной изоляции. От других кораблей Флотилии не поступало никаких сигналов. Даже если на них знали о происходящем, то ничем это не выдавали.

– Должен сказать, – добавил Гомес, – я почти разочарован.

– Разочарован?

– Мне все время казалось, что мы обнаружим нечто более впечатляющее.

– А этот корабль-призрак тебя не впечатляет? – Небесный снова подкорректировал курс, чтобы подойти к кораблю с другой стороны.

– Конечно. Но теперь мы обнаружили его, и это отсекает многие предположения. Знаешь, о чем я думал? Этот корабль стартовал с Земли позже, чем Флотилия, поэтому у него выше скорость и прочие показатели. Его отправили специально, чтобы следить за нами с безопасного расстояния и, возможно, в экстренном случае вмешаться и помочь…

Небесный демонстративно скривился. Однако в душе он был во многом согласен с Гомесом. Предположим, на «Калеуче» что-то пошло не так: не оказалось необходимых ресурсов, нарушился режим хранения антивещества… Обычно легенды рождаются из реальных событий, но бывают и исключения. Он вспомнил о настоящем «Калеуче» – корабле-призраке, который бороздит океан близ южного побережья Чили. Над волнами плывут печальные звуки аккордеона, а на борту веселятся мертвецы. Но каждый раз, когда кто-то замечает корабль, он чудесным образом превращается в обросший водорослями утес или груду топляка.

Может быть, и сейчас произойдет нечто подобное?

Последний час, казалось, тянулся дольше, чем оба предыдущих. Наконец терпение было вознаграждено: в иллюминаторах появился смутный силуэт корабля-призрака. Несомненно, это было судно Флотилии. Так же выглядел на подлете «Сантьяго», правда, на «Калеуче» не было ни одного огонька. Сам корпус можно было разглядеть лишь в лучах прожекторов шаттла, а детали, которые представлялись весьма любопытными, – только по одной, приближаясь к дрейфующему кораблю на расстояние в несколько сотен метров.

– С командным отсеком, кажется, все в порядке, – заметил Гомес, когда луч прожектора скользнул по огромной сфере в носу корабля.

Многочисленные темные иллюминаторы, «глаза» датчиков, радиоантенны, торчащие из круглых углублений, – и ни малейшего намека на то, что все это работает. Спереди сфера покрыта бесчисленными оспинами метеоритных ударов, но то же самое можно увидеть и на «Сантьяго». На первый взгляд корабль не получил сколько-нибудь серьезных повреждений.

– Двигайся вдоль «хребта» к корме, – проговорил Гомес.

Норкинко хлопотал у них за спиной, просматривая чертежи старого корабля.

Небесный включил двигатели на малую мощность, и шаттл медленно проплыл мимо сферы командного отсека, затем миновал цилиндрический модуль, в котором должны были находиться бортовые шаттлы «Калеуче» и трюм. Никаких различий. Даже воздушные шлюзы располагались там же, где и на «Сантьяго».

– Пока ничего существенного, – сказал Гомес. – Вроде радар показывал…

– Ты прав, – перебил Небесный. – Просто все повреждения на другой стороне. Мы облетим вокруг двигательного отсека и вернемся обратно.

Они медленно ползли вдоль «хребта». Невидимые лучи прожекторов упирались в корпус, и в ярких округлых пятнах, похожих на дыры в темноте, проплывали детали. Мимо заскользили бесчисленные модули со «спящими». Небесный начал считать их, но вскоре убедился в бессмысленности этого занятия. Все модули были на месте и выглядели неповрежденными. Да и сам корабль – если не обращать внимания на мелкие царапины от метеоритов – словно только что покинул орбиту.

– Все равно здесь что-то нечисто, – прищурясь, заметил Гомес. – Он выглядит как-то странно.

– Не вижу ничего странного, – отозвался Небесный.

– По-моему, с ним все в порядке, – сказал Норкинко, на миг отрываясь от чертежей, гораздо более увлекательного для него зрелища.

– Ничего подобного, – возразил Гомес. – Он выглядит так, словно изображение не сфокусировано. Разве не видите?

– Это визуальный эффект, – сказал Небесный. – Просто глаз не справляется с контрастом: одни участки ярко освещены, а другие нет.

– Ладно, будь по-твоему.

Они продолжали двигаться в молчании. В глубине души и Норкинко, и Небесный признавали, что Гомес прав: «Калеуче» выглядел странно. Небесный снова вспомнил старинную легенду о корабле-призраке, рассказанную Норкинко. Тот парусник окружал себя туманом, чтобы укрыться от посторонних глаз. Хорошо, что Норкинко не напомнил об этом. Небесный уже не мог поручиться, что сохранит самообладание.

– От капсул со «спящими» нет инфракрасного излучения, – произнес наконец Гомес, когда они приближались к оконечности «хребта». – Думаю, это дурной знак. Когда капсулы действуют, системы охлаждения излучают в инфракрасном диапазоне. Чтобы создавать холод, надо отдавать тепло, иначе никак. Значит, момио не выжили.

– Можешь радоваться, – сказал Небесный. – Ты хотел корабль-призрак? Ты его получил.

– Не думаю, что на нем есть призраки. Правда, мертвецов предостаточно.

Они миновали конец «хребта», где к нему был пристыкован двигательный отсек. Теперь шаттл плыл лишь в десяти-пятнадцати метрах над корпусом «Калеуче». На таком расстоянии все детали должны были выглядеть идеально четко, но… Следовало отдать должное наблюдательности Гомеса. Казалось, стекла в иллюминаторах стали гофрированными. Контуры деталей слегка расплывались, хотя очертания корпуса оставались четкими – словно корабль подтаял, а затем снова застыл.

Это было неправильно.

– Ну что, – произнес Гомес, – с двигательным отсеком тоже как будто все в порядке. Антивещество должно находиться внутри. Остаточной энергии хватает, чтобы его удерживать.

– Но ты же видишь – никаких признаков энергии. Ни один прожектор не светится.

– Значит, на корабле отключено все, кроме систем жизнеобеспечения. Но антивещество просто обязано находиться внутри. Тогда в любом случае окажется, что мы прилетели сюда не напрасно.

– Посмотрим с другой стороны. Я уверен, там что-то не в порядке.

Они обогнули корпус, резко развернувшись перед зияющими пастями дюз. Конечно, Гомес прав – на борту должно быть антивещество. Это несомненно. Взрыв двигателей мог привести лишь к одному: от «Калеуче», как и от «Исламабада», не осталось бы ничего, кроме россыпи атомов, необычных для межзвездного пространства. Запасы антивещества должны быть достаточно велики, чтобы обеспечить торможение корабля, – значит, вспомогательные системы должны работать нормально. И люди Небесного найдут применение этому ресурсу. Например, можно превратить «Калеуче» в экспериментальную площадку, испытать его двигатели на предельные нагрузки – такие испытания было бы слишком рискованно проводить на собственном корабле – и добиться от них максимальной эффективности. Можно использовать корабль-призрак в качестве гигантской ракетной ступени, присоединив его к «Сантьяго», и получить кривую торможения невероятно малого радиуса, а потом, точно рассчитав момент, отстрелить «Калеуче» на околосветовой скорости… Но был третий путь, который нравился Небесному еще больше. Набраться опыта в обращении с антивеществом на борту корабля-призрака, затем перенести резервуар на «Сантьяго», пополнив собственные запасы. В этом случае не надо тратить энергию на торможение дополнительной инертной массы. К тому же операцию будет нетрудно сохранить в тайне.

Шаттл завершил маневр и снова поплыл вдоль корпуса – теперь с другой стороны. Радар уже оповестил их о том, что корпус несколько асимметричен относительно продольной оси. Но, увидев то, что нарушало симметрию, они не поверили своим глазам. Гомес тихо выругался, а Небесный, не склонный реагировать столь непосредственно, ответил медленным кивком. Вдоль всего корабля, от шарообразного командного отсека до дюз, обшивка вспучилась жутковатой пенистой массой – похоже на тесно сидящие волдыри или ком лягушачьей икры.

С минуту трое молча созерцали эту картину. Просто не верилось, что перед ними вожделенный шестой корабль.

Гомес первым обрел дар речи:

– Здесь случилось что-то странное. Что-то очень и очень странное. Знаешь, Небесный, мне это не нравится.

– Думаешь, мне нравится? – отозвался Небесный.

– Отойдем подальше, – сказал Норкинко.

Впервые Небесный просто повиновался. Запустив двигатели на малую мощность, он отвел шаттл на пару сотен метров. В кабине снова воцарилось молчание. Они так долго ждали возможности получше разглядеть корабль… Небесный отметил, что обшивка действительно похожа на живую кожу – то ли свежий, то ли плохо зарубцевавшийся ожог. Во всяком случае, ничего подобного он не ожидал.

– Там что-то есть. – Гомес ткнул пальцем вверх. – Видите, возле самой рубки? Непохоже, что это часть корабля.

– Шаттл, – сказал Небесный.

Медленно, словно крадучись, они вновь подлетели поближе. Лучи прожекторов осторожно ощупывали темную массу. Среди пузырящихся вздутий обшивки притаился крошечный шаттл – кажется, неповрежденный. Ни формой, ни размерами он не отличался от их собственного, только маркировка и некоторые детали выглядели чуть иначе.

– Черт… – проговорил Гомес. – Кто-то нас опередил.

– Возможно, – ответил Небесный. – А может быть, он здесь давно.

– Ты прав, – согласился с Гомесом Норкинко. – Сомневаюсь, что это один из наших шаттлов.

Они медленно приближались к чужому шаттлу, опасаясь ловушки. Но тот выглядел таким же мертвым, как и корабль, к которому прикрепился. Три троса с крючьями-гарпунами на концах, пробившими верхний слой обшивки «Калеуче», надежно удерживали шаттл. Это было стандартное устройство для аварийной швартовки, которое устанавливается на всех шаттлах, но Небесному никогда бы не пришло в голову использовать крючья таким образом. На противоположной стороне есть шлюзы – почему команда шаттла не воспользовалась ими?

– Теперь причаливаем медленно и аккуратно, – сказал Гомес.

– А я что делаю?

Тем не менее стыковка с брошенным шаттлом оказалась весьма непростой процедурой – двигатели снова и снова отбрасывали их назад. Даже когда оба шаттла наконец оказались рядом, выяснилось, что проблемы не закончились. Однако герметичность люков не была нарушена. Небесному удалось подсоединиться к системе питания чужого шаттла, чтобы вывести его из спячки. Неудивительно: шаттлы изначально конструировались в расчете на полную совместимость со швартовочными системами всех кораблей.

Загорелись причальные огни, и давление в шлюзах по обе стороны люка начало выравниваться. Покидая шаттл, Небесный и его спутники надели скафандры, закрепили на них специальные датчики и радиооборудование – все это было подготовлено задолго до экспедиции, а автоматы, табельное оружие сотрудников службы безопасности предоставил Небесный. На стволах были закреплены фонарики. Небесный шел первым. За соединительным тоннелем и шлюзом находилась хорошо освещенная каюта – на первый взгляд точная копия той, из которой они только что вышли. Ни паутины, ни плавающих хлопьев пыли – никаких признаков запустения. Даже работали несколько индикаторов, отмечая изменения каких-то параметров.

А еще в каюте сидел человек.

Он был в скафандре – и, несомненно, он был мертв. Чтобы в этом убедиться, не было нужды долго разглядывать скалящийся череп за щитком шлема, да и желания такого ни у кого не возникло. Вряд ли это была насильственная смерть. Пилот спокойно сидел в кресле, руки на коленях, кисти в перчатках сложены на груди, словно он мирно творил молитву.

– Оливейра, – произнес Гомес, прочтя табличку на шлеме. – Это португальская фамилия. Наверное, он с «Бразилии».

– Тогда почему умер здесь? – недоуменно спросил Норкинко. – Шаттл исправен, можно было вернуться!

– Не факт. – Небесный указал на дисплей со столбиком данных. – Батареи вроде заряжены, а вот топлива ни капли. Похоже, он так спешил сюда, что спалил весь запас.

– И что дальше? На «Калеуче» десятки шаттлов. Этот парень мог бросить свой и вернуться на одном из них.

Понемногу сложилась рабочая версия гибели пилота. Имя Оливейры никому ни о чем не говорило. Значит, это человек с другого корабля и он исчез много лет назад.

Скорее всего, Оливейра узнал о «Калеуче» таким же образом, что и Небесный: анализируя слухи, он постепенно убедился, что в них есть истина. Как и Небесный, он решил отстать от Флотилии, проникнуть на борт корабля-призрака и осмотреть его трюмы. Может быть, Оливейра старался ради своего экипажа, а может быть, ради своей выгоды. Так или иначе, он тайно взял шаттл и решился на скоростной бросок, что требовало большого расхода топлива. Возможно, он выбрал эту тактику из-за нехватки времени – его отсутствие не могло долго оставаться незамеченным. Вполне оправданный риск, – по мнению Гомеса, на «Калеуче» должны быть запасы топлива, а также несколько шаттлов. Словом, возвращение не обещало проблем.

Однако проблемы, очевидно, возникли.

– А вот и послание, – произнес Норкинко, изучая строчки на дисплее.

– Что?

– Послание. Хм… Похоже, от Оливейры.

Прежде чем Небесный успел открыть рот, Норкинко вывел на дисплей какой-то текст, поколдовал над клавиатурой и отправил звуковую дорожку на радиоканал междускафандровой связи, а визуальный ряд – на дисплеи щитков. Казалось, в каюте рядом с пришельцами возник призрак Оливейры: тот же скафандр, в котором он умер, но щиток гермошлема полностью поднят, не скрывает лица. Оливейра оказался смуглым и молодым, его глаза были полны страха и отчаяния.

– Наверное, мне стоит покончить с собой. – Он говорил по-португальски. – Да, пожалуй, я так и сделаю. Думаю, это единственный разумный выход. На моем месте вы поступили бы так же. Никакого особенного мужества не потребуется. Есть десяток абсолютно безболезненных способов, хотя бы с помощью скафандра. Говорят, при этом даже можно получить удовольствие. Скоро сам узнаю… Потом скажете, улыбался ли я, когда умирал, хорошо? Надеюсь, так и получится. Иначе будет несправедливо, правда?

Небесному пришлось сосредоточиться, чтобы успевать за чужой речью, но это оказалось относительно несложно. Он был офицером безопасности, и знание языков, на которых говорили во Флотилии, входило в его обязанности. К тому же португальский был намного ближе к кастеллано, чем арабский.

– Полагаю, вас привело сюда то же, что и меня. Чистейшей воды жадность. Что ж, не мне вас судить. Если вы здесь из соображений альтруизма, примите мои покорнейшие извинения. Впрочем, я в этом сомневаюсь. Скорее всего, вы услышали о корабле-призраке, как и я, и подумали: а нет ли у него на борту чего-нибудь полезного? Надеюсь, в отличие от меня вы не рассчитывали на запасы топлива. А может быть, как раз на это и рассчитывали. Если вы уже побывали на корабле, то понимаете, о чем я говорю. А если вам действительно нужно топливо, но внутрь вы еще не забирались – простите, вынужден вас разочаровать…

Он помолчал и смерил взглядом шлейф кабелей и трубок, подключающих скафандр к системам жизнеобеспечения.

– Этот корабль – не совсем то, что вы себе представляли. Здесь нет того, чего вы ожидали. Здесь есть нечто большее. Поверьте, уж кому, как не мне, знать – я ведь побывал внутри. Мы оба побывали.

– Оба? – спросил вслух Небесный.

Оливейра словно услышал его:

– Возможно, вы еще не нашли Лаго. Я про него не говорил? Виноват. Славный парень… Но теперь я уверен: это он виноват в том, что мне придется покончить с собой. Я же знаю: без топлива домой не вернуться. Если подам сигнал бедствия, меня казнят за то, что я сюда сунулся. Не на «Бразилии», так на другом корабле, какая разница. Видите, у меня нет выхода. Это все Лаго, он меня уговорил. Бедный, бедный Лаго. Я просто отправил его искать топливо. Чертовски жаль…

Внезапно Оливейра опомнился и пристально уставился на пришельцев, словно действительно видел каждого из них.

– А кстати, я не сказал, чтобы вы делали отсюда ноги, если есть хоть какая-то возможность? По-моему, не сказал…

– Выруби эту чертову хрень, – велел Небесный.

Норкинко помедлил, но повиновался. Призрак Оливейры, застыв посреди своего монолога, начал медленно таять.

Глава тридцать четвертая

– Выходите, – приказала Шантерель, когда передняя дверца распахнулась и оттуда показалась украшенная синяками и кровоподтеками физиономия Квирренбаха. – И ты тоже, – добавила она, наводя свое ружье на охранника – того из двоих, который умудрился не потерять сознания.

– Похоже, я вам обязан, – неуверенно пробормотал я. – Вы действительно надеялись, что я переживу вашу спасательную акцию?

– Почему-то решила, что переживете. Все в порядке, Таннер? Вы чуть-чуть побледнели или мне кажется?

– Пустяки, пройдет.

Воронофф уже сидел в фуникулере Шантерели, поглаживая поврежденное запястье. Ее приятели – знакомая мне троица, – которые проводили его туда, хранили угрюмое молчание. Я едва удостоился косого взгляда, впрочем, не слишком обиделся. Во время нашей последней встречи их конечности слегка пострадали, причем не без моего участия.

– Вам грозят серьезные неприятности, – объявил Квирренбах, когда мы собрались в салоне и Шантерель наконец-то соизволила обратить на него внимание. – Кем бы вы ни были.

– Я знаю, кто она такая, – сказал Воронофф, не сводя глаз со своей руки, пока маленький робот-слуга из фуникулера бережно обрабатывал его рану. – Шантерель Саммартини. Она участвует в «Игре». Кстати, один из лучших охотников.

– Откуда такие сведения? – поинтересовался Квирренбах.

– В тот вечер, когда Мирабель едва не застрелил меня, она была с ним. Я получил сведения о ней по своим каналам.

– Не слишком точные сведения, – заметил Квирренбах.

– Да бросьте. Кстати, вам было поручено за ним следить, или я ошибаюсь?

– Тихо, мальчики, – произнесла Зебра, небрежно примостив на колени лучевик. – Может, не будем скандалить из-за отобранных игрушек?

Квирренбах ткнул пальцем в сторону Шантерели:

– Тогда какого черта вы не отняли ствол у Тарин, Саммартини? Неужели еще не поняли, что она на нашей стороне?

– Таннер сказал, что она уже на вас не работает. – Шантерель улыбнулась. – Откровенно говоря, меня это не удивило.

– Спасибо, – сдержанно отозвалась Зебра. – Правда, я не понимаю, почему вы мне доверяете. То есть… я бы ни за что так не поступила.

– Скажите спасибо Таннеру. Конечно, кое в чем мы с ним расходимся, но не в данном вопросе. Могу я доверять вам, Зебра?

– Пожалуй, выбор у вас невелик, – усмехнулась Зебра. – Как будем действовать дальше, Таннер?

– По плану маэстро Квирренбаха, – отозвался я. – Едем в «Убежище».

– Ты шутишь? Это же верный шанс попасть в ловушку!

– Согласен. А еще верный шанс решить нашу проблему. И Рейвич об этом знает. Я прав?

Судя по всему, Квирренбах безуспешно пытался понять, чего добился – победы или полного провала. Затем он вяло предложил отвезти меня в космопорт.

– Прекрасно, – сказал я. Теперь надо сделать ответный ход. – Только для начала, Квирренбах, мы заглянем еще в одно местечко. Это недалеко. Думаю, дорогу вы знаете.

Я вынул пустой пузырек из-под «топлива грез», полученный от Зебры:

– Ни о чем не напоминает?

Я сомневался, что Квирренбах стоит ближе к центру производства «топлива грез», нежели Вадим, хотя исключать такую возможность не стоило. Вадим располагал солидными запасами снадобья. Но империя этого жулика совсем невелика, она ограничена Ржавым Поясом и тем, что болтается на орбите. В отличие от него Квирренбах свободно курсирует между Городом Бездны и космосом. Напрашивается предположение, что во время последнего посещения орбиты он прихватил сколько-то пузырьков.

А значит, Квирренбах может знать, откуда они берутся.

– Ну как, я угадал?

– Вы просто не представляете, Таннер, во что ввязались. Совершенно не представляете.

– Если не возражаете, это будет моя головная боль. А вы позаботьтесь о том, чтобы мы туда добрались.

– Куда? – спросила Шантерель.

– Я обещал Зебре продолжить расследование, которое вела ее сестра до того, как исчезла.

Шантерель повернулась к Зебре:

– О чем он говорит?

– Моя сестра задала один лишний вопрос насчет «топлива грез», – спокойно ответила Зебра. – Бандитам Гидеона это не понравилось. Я так до сих пор и не узнала, почему случилась беда. Сестра даже не пыталась никого выслеживать. Она просто спросила.

– Поверьте, это совсем не то, о чем вы думаете, – проговорил Квирренбах, с мольбой глядя на меня. Мы двигались прочь от Гранд-Сентрал, где высадили Вороноффа и его охранников. – Бога ради, Таннер, будьте благоразумны. Вы же нездешний – чего ради вам вмешиваться? По большому счету это не ваши проблемы. Да и кто вам дал право…

– Он хочет, чтобы этих проблем не было, – перебила Зебра.

– Ах, только не надо праведного гнева, Тарин. Вы же сами пользуетесь этим снадобьем.

Она кивнула:

– Равно как и тысячи других. Прежде всего потому, что у нас нет выбора.

– Выбор есть всегда. Скажете, все дело в имплантатах, без них вам жизнь не в радость? Прекрасно. Просто научитесь обходиться без них. Не нравится – можете последовать примеру герметиков.

– Без имплантатов мы очень быстро перемрем от старости, – покачала головой Зебра. – А с ними будем доживать свои дни, трясясь от страха и прячась в механических ящиках. Извините, но, на мой взгляд, это не выбор. Тем более что есть третий путь.

– Тогда вы не имеете никакого морального права требовать запрета на «топливо грез».

– Вот чертов зануда… Я не требую никакого запрета. Я просто хочу выяснить, почему «топливо» не достать, когда оно необходимо. С каждым месяцем это все труднее, с каждым месяцем я плачу все больше за то, чтобы какой-то таинственный Гидеон обеспечивал мне возможность существовать.

– Спрос и предложение, – хмыкнул я. – Уж такая у них природа.

– Хотите, я ему врежу? – невинным тоном предложила Шантерель. – Мне это совсем не трудно.

– Весьма любезно с вашей стороны. – Зебра была довольна: они с Шантерель наконец-то нашли общий язык. – Но сейчас нам нужно, чтобы он хоть немного соображал.

Я кивнул:

– По крайней мере, пока Квирренбах не доставит нас туда, где производят «топливо». Шантерель, вы уверены, что хотите отправиться с нами?

– А как вы думаете, Таннер? Почему я не осталась на вокзале?

– Понимаю. Но поездка будет небезопасной. Мы можем понести потери.

– Вы правы, Мирабель, – вмешался Квирренбах. Похоже, он все еще надеялся меня отговорить. – На вашем месте я бы серьезно задумался. Может быть, поступим разумнее? Отправимся туда через какое-то время с подкреплением, разработав план действий…

– И лишившись вашего бесценного общества? – возразил я. – Это большой Город, Квирренбах, а Ржавый Пояс еще больше. Где гарантия, что я найду вас снова, если соглашусь отложить нашу маленькую экспедицию?

Он фыркнул:

– В любом случае вам меня не заставить.

– Вас это удивит, но я могу принудить вас к чему угодно, ну, или почти к чему угодно. У любого человека есть нервная система и болевые точки.

– Вы намекаете на пытки?

– Скажем так, я использую веские аргументы.

– Вы негодяй, Мирабель.

– Хватит болтать, следите за дорогой.

– И повнимательнее, маэстро, – добавила Зебра. – Вы спустились слишком низко.

Она была права. Сейчас мы огибали Мульчу, двигаясь самое большее в сотне метров над верхним ярусом трущоб, и наша поездка представляла собой череду прыжков и качаний, от которых желудок выворачивало наружу, – на этой высоте тросов было немного.

– Я знаю, что делаю, – буркнул Квирренбах. – Так что заткнитесь и наслаждайтесь прогулкой.

Неожиданно фуникулер нырнул в ущелье, образованное трущобами. Теперь он скользил по длинному одиночному тросу, который тянулся вниз и исчезал вдали, в мутно-коричневой, как карамель, воде. На склонах в убогих постройках пылали очаги. По мере того как мы спускались к воде, паровые катера с пыхтением отплывали в разные стороны.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, – сказал я Квирренбаху. – Вы с Вадимом были одной командой?

– Скорее, он был хозяином, а я рабом. – Квирренбах ловко перебирал рычаги на пульте. По мере приближения к поверхности мутной воды наше движение замедлилось. – Вадим вовсе не притворялся тупым здоровенным головорезом, Таннер.

– Я не убил его?

Квирренбах потер синяк на физиономии:

– Ничего такого, с чем не справится «топливо грез».

– Примерно так я и думал, – кивнул я. – Так что это за вещество, Квирренбах? Вы должны знать. Его синтезируют?

– Смотря что называть синтезом, – ответил он.

– Он просто сошел с ума, – сказал Небесный. – Когда понял, что застрял здесь навечно, поскольку путь домой ему заказан. В этом нет ничего странного.

– А как по-твоему, этот Лаго действительно существовал? – спросил Гомес.

– Возможно. По большому счету это не важно. Так или иначе, нам придется войти внутрь. Если найдем парня, значит все правда. – Небесный старался говорить как можно убедительнее. – А может, Оливейра сам прикончил Лаго? Они поссорились, такое вполне возможно. А когда Оливейра понял, что натворил, он сошел с ума.

– Сошел ли? – усомнился Гомес. – Все-таки похоже на послание нормального человека, который столкнулся с чем-то ужасным.

Через несколько минут они отстыковались от шаттла Оливейры, оставив мертвеца там, где его нашли. Затем осторожно, на коротких импульсах двигателей малой тяги, облетели корабль. С этой стороны корпус выглядел целым, и «Калеуче» казался обычным кораблем Флотилии.

– Повреждения четко локализованы, – заметил Гомес. – Это не похоже на ожог корпуса, полученный «Сантьяго» при взрыве «Исламабада», но геометрия полностью идентична. Согласны?

Небесный кивнул, вспоминая тень своей матери, выжженную на корпусе звездолета. На «Калеуче» случилось нечто принципиально иное. Но что-то, безусловно, случилось, и причина была неизвестна.

– Не вижу, какая здесь может быть связь, – сказал он.

С пульта донесся мелодичный звон – сработала одна из автоматических систем предупреждения, установленных Норкинко. Небесный взглянул на него:

– В чем дело? У нас проблемы?

– С техникой все в порядке. Проблема… хм… несколько иного свойства. Кто-то только что просканировал нас фазированной решеткой.

– Откуда был сигнал? С Флотилии?

– Направление совпадает, но не совсем. Думаю, это другой шаттл, Небесный. Он приближается – возможно, решил последовать нашему примеру.

– Или увязался за нами, – высказал предположение Гомес. – Сколько часов в запасе?

– Чтобы это выяснить, нужно хотя бы зацепить его радаром. Может, день, а может, шесть часов.

– Черт! Ладно, давай проберемся на корабль и посмотрим, что внутри.

Они приблизились к неповрежденной стороне командного отсека и занялись поисками подходящего шлюза. Небесный не горел желанием попасть на «Калеуче» любой ценой, но на корпусе корабля было достаточно мест, где шаттл мог закрепиться, чтобы высадить или принять на борт пассажиров. Обычно корабль реагирует на приближение шаттла включением шлюзовых систем: загораются сигнальные огни, а когда расстояние до «такси» сокращается до нескольких метров, ему навстречу устремляются скобы-захваты, помогающие осуществить стыковку. Если на корабле остались хоть какие-то запасы энергии, причальные механизмы должны проснуться даже после десятилетий бездействия. На шаттле уже пищала сигнализация, но ничего не происходило.

– Ладно, – сказал Небесный. – Поступим как Оливейра: воспользуемся крючьями.

Остановив шаттл точно над шлюзом, он нажал кнопку, и крючья бесшумно впились в обшивку «Калеуче». Шаттл начал подтягиваться на тросах, точно паук на паутине. Потом обшивка подалась, словно шкура живого существа, – похоже, крючья вошли не слишком глубоко. Ничего, какое-то время они продержатся. Главное, чтобы шаттл успел оказаться в шлюзе. Тогда, даже если он сорвется с креплений, автопилот не позволит ему вылететь наружу.

Все трое, уже в скафандрах, снова прошли в тамбур и подождали, пока не восстановится атмосфера. Небесный идеально рассчитал позицию шаттла: их причальное герметичное сочленение было идеально соосно корабельному, на помещавшейся в нише панели выстроились в ряд рычаги ручного управления. Из опыта, полученного на «Сантьяго», Небесный знал: воздушные шлюзы сделаны настолько надежно, что даже после многолетнего перерыва ручное открывание дверей должно сработать безупречно.

Система была устроена элементарно. Повернуть один из рычагов – откроется внешний люк. В камере обмена находится более сложная панель, с которой запускаются насосы, – чтобы внутренность корабля, где сейчас, наверное, космический вакуум, заполнилась воздухом. Впрочем, если по ту сторону люка нет атмосферы, пройти будет еще легче.

Небесный взялся за рычаг. Но едва ладонь, обтянутая перчаткой, сомкнулась на рукоятке, он понял: что-то не так.

То, что оказалось у него в руке, не было металлом.

Больше всего это походило на плоть.

Он еще осознавал этот факт, когда рука, мгновение назад получившая сигнал мозга, надавила на рычаг, одновременно поворачивая его по кругу, – движение должно было заставить люк отъехать в сторону.

Должно было.

Рычаг не повернулся. Он изогнулся и вытянулся, словно кусок теплого воска. Нагнувшись так, что щиток шлема едва не коснулся панели, Небесный присмотрелся. Причина была очевидна. Рычаг и не мог действовать: он просто сплавился с панелью, стал с ней единым целым. То же самое и остальные рукоятки: они словно вырастали из пульта – или вросли в него. Небесный покосился на люк, на этот раз почти со страхом.

Ни одной щели – сплошная гладкая поверхность.

Казалось, «Калеуче» состоит из серого теста.

Опустившись в коричневую слизь, наполнявшую реку Мульчи, фуникулер вел себя как обычное судно. Квирренбах пользовался его рычагами лишь для того, чтобы ускорить движение по ленивому потоку. Вагон двигался зигзагами от берега к берегу, отталкиваясь от ветхих построек, нависавших над водой.

– Мы приближаемся к куполу. – Зебра указала вверх и вперед.

Она была права. Перед нами опускался край одного из соединяющихся между собой куполов Москитной Сетки, и трущобы упирались в его грязную бурую поверхность. Трудно поверить, что этот гигантский скругленный «потолок» когда-то был прозрачным.

– К наружному? – спросил я. – Или к внутреннему?

– К внутреннему, – ответила Зебра. – Значит…

– Я понимаю, что это значит, – перебил я прежде, чем она договорила. – Квирренбах везет нас к Бездне.

Глава тридцать пятая

По мере того как мы приближались к куполу, в ущелье становилось все темнее. Постройки лепились друг на друга, нависая над водой так, словно были готовы обрушиться, пока не сомкнулись, образовав что-то вроде грубого тоннеля, истекающего зловонной жидкостью. Едва ли кто-нибудь здесь обитал, даже учитывая перенаселенность Мульчи.

Квирренбах направил машину в этот тоннель, мощные фары освещали путь. Иногда в полумраке я замечал снующих крыс, но нигде ни следа двуногих – ни гуманоидов, ни свиней.

Крыс завезли в Город ультра. В свое время их подвергли генетической модификации, чтобы использовать на кораблях в качестве мусорщиков. Потом несколько крыс оказались на свободе – это случилось сотни лет назад. С тех пор они одичали, и их поведение утратило всякий намек на услужливость. Сейчас они разбегались от ярких эллипсов, возникающих там, куда падал свет прожекторов, и торопливо уплывали по коричневой воде, оставляя за собой клиновидные дорожки.

– Что вы ищете, Таннер? – спросил Квирренбах.

– Ответ.

– И только? А может быть, хотите обзавестись личным запасом «топлива грез»? Не стесняйтесь, говорите. Мы же с вами старые друзья.

– Следите за дорогой, – бросил я.

Квирренбах вез нас все дальше. Тоннель ветвился снова и снова. Теперь мы находились едва ли не в самой старой части Города. Похоже, эти подземелья не слишком изменились за время эпидемии.

– Вы уверены, что не заблудились? – спросил я.

– Есть другие пути, – отозвался Квирренбах, – но этот мало кому известен. Если кто-то нас увидит, то решит, что мы имеем полное право здесь находиться.

Вскоре он остановил машину. Я даже не подозревал, что Квирренбах провел ее по узкой сухой косе, которая тянулась вдоль грязной стены, обросшей серой плесенью.

– Надеюсь, это не конечная точка маршрута, – сказал я. – Иначе вам грозит украсить собой местный пейзаж.

Однако я не стал ему мешать, когда он предложил нам выйти наружу. Фуникулер остался посреди вязкой жижи.

– Следуйте за мной, – сказал Квирренбах. – Это недалеко.

– Вы здесь часто бывали?

– Только по необходимости. – Судя по тону, он говорил искренне. – Я не самая крупная фигура в операции с «топливом грез», Таннер. Просто средних размеров шестеренка. Если кое-кто узнает, что я вас сюда привел, мне конец. Может быть, попробуем сохранить этот визит в секрете?

– Посмотрим. Я говорил, что мне нужны ответы.

Он пошарил по стене рукой:

– Я не могу провести вас туда, Таннер. Ну когда вы это поймете? Это просто невозможно. Вам лучше идти одному. И не вздумайте затеять перестрелку. У вас просто не хватит боеприпасов.

– В таком случае, куда вы нас ведете?

Вместо ответа он потянул рычаг, утопленный в кладке и вдобавок прикрытый слоем отвратительной слизи, и я услышал, как отодвигается панель. Почти точно над нами в стене открылось прямоугольное отверстие шириной метра два.

От Квирренбаха можно было ждать чего угодно, – например, он мог воспользоваться отверстием и сделать ноги. Поэтому я полез туда первым, потом помог Квирренбаху и Шантерель. Зебра замыкала строй и осторожно поглядывала назад. Но за нами никто не следил, разве что крысы, обитавшие в тоннеле, проявили некоторое любопытство.

Мы оказались в низком квадратном тоннеле, обитом сталью, по которому можно было двигаться, лишь согнувшись в три погибели. Казалось, он протянулся на несколько сот метров, хотя, скорее всего, был гораздо короче. Чувство направления вскоре отключилось, и лишь какая-то частица мозга сигналила о том, что мы приближаемся к краю Бездны. Сейчас, наверное, мы уже за пределами Москитной Сетки, и от ядовитой атмосферы нас отделяет лишь несколько метров скальной породы.

Наконец, когда боль в спине, поначалу вызывавшая лишь неудобство, стала почти парализующей, мы вошли в просторное помещение. Там было темно, потом Квирренбах повернул выключатель, и на потолке загорелись старинные галогенные лампы, образующие крупную решетку.

Еще в темноте я увидел, что через все помещение, из одной стены в другую, тянется нечто странное. Это оказалась тусклая серебристая труба, метра три в диаметре, – скорее всего, трубопровод. С одной стороны от нее под острым углом отходила другая, точно такого же диаметра, но заканчивающаяся гладкой металлической заглушкой.

– Как я понимаю, вам это знакомо, – произнес Квирренбах, указывая на длинную часть трубы.

– Я бы так не сказал, – признался я и с надеждой посмотрел на Зебру и Шантерель.

Однако разъяснений не последовало.

– Вы видели такое много раз. – Квирренбах подошел к трубе. – Часть городской системы атмосферного снабжения. Труб здесь сотни. Одним концом они уходят в Бездну, другим – в крекинг-станцию. По одним подается воздух, по другим – вода, по третьим – перегретый пар. – Он побарабанил пальцами по металлу, и я заметил выступающую овальную панель – примерно того же размера была панель, которую мы обнаружили снаружи. – По этой трубе, например.

– А что в ней сейчас?

– Давление в несколько тысяч атмосфер. Можно не беспокоиться.

Квирренбах опустил ладони на панель и отодвинул ее в сторону. Это не потребовало больших усилий. Под ней оказались выпуклая линза из темно-зеленого стекла и пульт управления в серебристой металлической рамке. На клавишах стояли какие-то древние буквы – не норт, но что-то очень похожее.

Американо.

Квирренбах пробежал пальцами по клавишам, и я услышал серию далеких глухих ударов. Через минуту по трубе прошла судорога, и она издала низкий утробный звук – то ли сглатывая, то ли срыгивая.

– Сейчас поток пара перенаправлен в другую сеть. Пока в режиме проверки.

Он нажал кнопку. Толстое зеленое стекло отскочило, точно крышка шкатулки, открывая массивный бронзовый механизм, почти полностью перегородивший трубу. Справа и слева из него торчали какие-то поршни, соединенные коленчатыми сочленениями, увитые шлангами и металлическими усиками, увешанные сервомоторами и черными блюдцами-присосками. Оценить возраст этой штуковины было трудно. Может быть, ее соорудили еще при американо, а может быть, собрали из готовых элементов позже, после эпидемии. Как бы то ни было, она выглядела не слишком надежной. Однако в центре находилась крошечная кабинка с двумя глубокими пухлыми креслами и примитивным пультом управления. По сравнению с ней показался бы просторным даже салон древнего автомобиля.

– Слово за вами, – сказал я.

– Это робот-обходчик, – объяснил Квирренбах. – Машина, на которой перемещались внутри труб – искали протечки, слабые участки и прочее. А теперь… Впрочем, догадайтесь сами.

– Система транспортировки.

Я разглядывал это чудо техники, прикидывая шанс на выживание при его эксплуатации.

– Примите мои поздравления, отличная идея. И как долго добираться до конечного пункта?

– Я ездил на обходчике только раз. Мало похоже на увеселительную прогулку.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Час или два – надо спуститься ниже уровня туманов. Столько же времени на обратный путь. Не советую задерживаться там надолго.

– Чудесно. Я тоже этого не планирую. Как думаете, я сойду за своего, если приеду в этой штуковине?

Он задумчиво оглядел меня:

– Этим маршрутом пользуются только доверенные лица. На вас сюртук Вадима – значит, вы поставщик или кто-то из их компании. Только не сболтните лишнего. Просто скажите любому, кто вас встретит, что пришли повидать Гидеона.

– Проще некуда.

– Ничего сложного. А с машиной справится и обезьяна, не в обиду будет сказано. – Квирренбах нервно улыбнулся. – Поверьте, это действительно легко. Не должно быть никаких проблем – и по прибытии тоже.

– Конечно, – согласился я. – Особенно если вы составите мне компанию.

– Неудачная шутка, Таннер. – Квирренбах огляделся в поисках моральной поддержки.

– Таннер прав, – пожала плечами Зебра. – На мой взгляд, вполне разумный ход.

– Но я никогда не был близок к Гидеону. Вряд ли ко мне отнесутся серьезнее, чем к Таннеру. А если спросят, что мы тут делаем?

Зебра зло поглядела на него:

– Значит, ты что-нибудь сымпровизируешь, засранец. Например, услышал, что Гидеон захворал, и тебе захотелось убедиться в этом лично. Или поступают жалобы на качество «топлива»… Кстати, неплохой вариант. По крайней мере, мою сестру под этим предлогом допустили к Гидеону.

– А вы знаете, на какое расстояние?

– В общем… постарайся, Квирренбах. Я уверена: Таннер окажет тебе всестороннюю поддержку.

– Я не поеду.

Зебра качнула в его сторону винтовкой:

– Вы уверены?

Квирренбах поглядел на дуло винтовки, потом на Зебру и насупился:

– Черт бы вас побрал… и вас тоже, Тарин. Мирабель, считайте, что путь назад вам заказан. Я больше не желаю иметь с вами дел.

– Кажется, нам пора в машину.

Я повернулся к Зебре и Шантерели:

– Будьте осторожны. Не думаю, что здесь вам что-нибудь угрожает, но все равно смотрите в оба. Надеюсь вернуться через несколько часов. Дождетесь?

– Само собой, мы бы дождались, – ответила Зебра, – но у меня несколько иные планы. В этой штуковине вполне поместятся трое. Если Шантерель сможет продержаться…

Шантерель пожала плечами:

– Мне не слишком улыбается просидеть несколько часов в одиночестве… но, пожалуй, здесь все-таки лучше, чем внизу. Если не ошибаюсь, вас зовет сестринский долг?

Зебра кивнула:

– На моем месте она сделала бы то же самое.

– Надеюсь, ваша поездка себя оправдает.

– Не подвергайте себя лишней опасности, – предупредил я Шантерель. – Если что, мы сумеем выбраться. Знаете, где стоит наша машина.

– За меня не беспокойтесь, Таннер. Позаботьтесь лучше о себе.

– Что поделать, профессиональная привычка.

И я с напускным дружелюбием хлопнул Квирренбаха по плечу. Правда, я предпочел бы сделать это искренне.

– Ну как, готовы? Надеюсь, на вас снизойдет вдохновение. Как-никак путешествие нам предстоит весьма и весьма неприятное.

Он мрачно посмотрел на меня:

– Не надо об этом, Таннер.

Что бы ни говорила Зебра, но в кабинке робота едва хватало места для двоих. После того как Зебра присоединилась к нам, стало, мягко говоря, тесновато. Похоже, она судила по себе – не вполне человеческое сложение и сверхъестественная гибкость позволили ей разместиться с минимумом дискомфорта.

– О боже… – заметила она. – Надеюсь, поездка не затянется.

– Заводите, – приказал я Квирренбаху.

– Таннер, еще есть…

– Заводите эту чертову машину, – сказала Зебра. – Иначе вам даже не придется сочинять себе реквием.

Довод прозвучал убедительно. Квирренбах нажал кнопку, машина ожила и, дребезжа, поползла по трубе. Принцип движения был явно позаимствован у сороконожек. Передняя и задняя секции двигались рывками, блюдца-присоски звучно припечатывались к стенам, но середина, где сидели мы, ни разу не дернулась. Пар ушел из тоннеля, но металлические стены дышали жаром, а воздух казался раскаленным, как в преисподней. Тесно, темно – только главные рычаги управления перед нашими сиденьями слабо подсвечивались.

Чудовищное давление пара отполировало стены трубопровода до зеркального блеска. Поначалу труба тянулась горизонтально, а потом принялась извиваться все больше и больше и наконец приняла почти вертикальное положение. Теперь мое кресло превратилось в рюкзак для ношения младенца за спиной – безумно неудобная конструкция. Покачиваясь в нем, я ни на миг не забывал о том, что подо мной несколько километров пустоты и меня удерживает лишь разница давления, прижимающая присоски робота к стенкам трубопровода.

– Если не ошибаюсь, мы направляемся к крекинг-станции? – осведомилась Зебра, напрягая голос, чтобы перекрыть грохот. – Именно там наркотик делают?

– Вполне логично, – отозвался я.

Она словно прочла мои мысли: я как раз думал об этой станции. Из нее выходили все трубы – могучая корневая система Города. Станция гнездилась глубоко в Бездне, прячась в клубах вечного тумана. Именно там находились гигантские преобразующие механизмы, которые всасывали горячие ядовитые газы, поднимающиеся из Бездны.

– Вряд ли персонал, обслуживающий эту систему, кому-то подотчетен, – продолжал я. – И безусловно, он располагает самыми современными реактивами, которые можно использовать для синтеза какого-нибудь вещества – например, «топлива грез».

– Как думаешь, здесь все работают в условиях секретности?

– Вряд ли. Разве что горстка рабочих, которые занимаются непосредственно синтезом «топлива». Эти, скорее всего, не знакомы никому из служащих. Я прав, мистер Квирренбах?

Композитор щелкнул каким-то рычагом на пульте. Наша скорость существенно возросла, а шлепки присосок превратились в гулкую барабанную дробь.

– Я уже говорил вам, – отозвался он. – Меня никогда не допускали так близко к источнику.

– Но хоть что-то вам известно? Ну, хотя бы относительно синтеза?

– А почему это вас интересует?

– Потому что я не понимаю, какой в этом смысл, – сказал я. – Из-за чумы многие вещи стали бесполезными. Например, имплантаты, по крайней мере самые сложные. Субклеточные нанороботы… как вы их называете – наномеды? Кажется, послесмертных это в восторг не привело. Их здоровье, насколько я понимаю, в некотором отношении зависело от этой машинерии. Теперь приходится обходиться без нее.

– И что дальше?

– Совершенно неожиданно появляется нечто новое. Оно решает те же задачи, только справляется еще лучше. Пользоваться «топливом грез» может даже ребенок – его не нужно приспосабливать под нужды каждого отдельного человека. Оно исцеляет раны и восстанавливает память…

Я вспомнил зачумленного, который корчился на земле, с безумной жадностью собирая капли алой жидкости, хотя болезнь уже поразила половину его тела.

– Оно даже может защитить от чумы, – если вы не желаете отказаться от своей механической начинки. Это настолько хорошо, что кажется фантастикой.

– И что из этого следует? – спросил Квирренбах.

– Из этого закономерно следует вопрос: почему таким замечательным изобретением мы обязаны, по большому счету, преступникам? Сильно сомневаюсь, что «топливо» появилось до эпидемии, когда у Города было достаточно средств для разработки новых замечательных технологий. А что теперь? В некоторых районах Мульчи нет даже паровой энергии. Анклавы Полога, где в ходу высокие технологии, можно пересчитать по пальцам, но тамошние жители больше увлечены «Игрой», чем изобретением чудодейственных препаратов. Как ни странно, именно им удалось до этого додуматься – очень похоже на то, хотя поставки «топлива» и сокращаются.

– До эпидемии «топлива» не было, – вмешалась Зебра.

Я кивнул:

– Слишком много совпадений. Это наводит на размышления. Может быть, у болезни и лекарства общее происхождение?

– Только не льстите себе: вы не первый, кому это пришло в голову.

– Даже не думал льстить. – Я вытер вспотевший лоб – такое ощущение, будто целый час провел в сауне. – Но согласитесь, что это вполне логично.

– Не знаю. Я бы не сказал, что меня это слишком интересует.

– Хотя от этого, возможно, зависит судьба Города?

– Вы уверены? От этого зависят послесмертные, но их не более десяти тысяч. «Топливо грез» представляет ценность для тех, кто на нем «сидит», но для большинства оно не имеет значения. Допустим, этих десяти тысяч не станет – мне все равно. Пройдет какая-нибудь пара столетий, и все, что здесь происходит, сделается лишь незначительным фактом истории. Сейчас передо мной стоит более серьезная и масштабная задача.

Во время этого монолога Квирренбах лихорадочно перебирал рычаги на панели управления.

– Я действительно композитор. Все остальное – просто жалкая трата времени. С другой стороны, вы… честно говоря, Таннер, я вас не понимаю. Да, возможно, вы что-то обещали Тарин. Но ваш интерес к «топливу грез» был очевиден с того момента, когда мы обыскивали каюту Вадима. Не спорю, вы могли по собственной инициативе отправиться сюда, чтобы убить Арджента Рейвича, но не для того же, чтобы выявить мелкие недостачи на подпольной фабрике.

– Возникло небольшое осложнение, Квирренбах.

– И какое?

– «Топливо грез». Что-то наводит меня на мысль, что я видел его раньше. Не здесь.

Вход удалось найти. В течение получаса шаттл вился вокруг корабля, и в результате Небесный, Норкинко и Гомес обнаружили отверстие, через которое, скорее всего, проникли внутрь Оливейра и Лаго. Оно оказалось в каких-то двадцати метрах от того места, где был пристыкован шаттл Оливейры, там, где «хребет» соединялся с корпусом корабля. В первый момент Небесный не заметил отверстия: будучи совсем крошечным, оно терялось среди «нарывов», изуродовавших корпус.

– Думаю, нам стоит вернуться, – сказал Гомес.

– Мы идем внутрь.

– Ты не слышал, что сказал Оливейра? А то, что эта посудина выглядит немного странно, тебя не смущает? Такое чувство, что ее слепили кое-как, по образу и подобию наших кораблей.

– Да, это меня смущает. Именно поэтому мне надо попасть внутрь.

– Лаго это уже сделал.

– Значит, мы рискуем на него нарваться.

Небесный был настроен решительно. Он даже не потрудился снять шлем после того, как прошел через воздушный шлюз.

– Мне тоже хочется посмотреть, что там, – признался Норкинко.

– Хотя бы один из нас должен оставаться в шаттле, – сказал Гомес. – Шаттл, который нас засек, может появиться в ближайшие часы. Так что неплохо бы кому-то быть наготове, чтобы об этом позаботиться.

– Прекрасно, – кивнул Небесный. – Значит, у нас есть доброволец.

– Я не имел в виду…

– Меня не интересует, что ты имел в виду. Просто прими мое предложение. Если у нас с Норкинко возникнут неприятности, ты узнаешь об этом первым.

Они покинули шаттл и запустили портативные реактивные двигатели, чтобы пересечь короткое расстояние до корпуса «Калеуче».

Небесный и Норкинко приземлились возле отверстия. Обшивка ходила ходуном, точно пружинный матрас. Удерживаться на ногах удавалось лишь с помощью присосок на подошвах.

Вопрос, который они очень не хотели себе задавать, стоял теперь ребром. Каким образом обшивка корабля превратилась в нечто вроде губки? С металлом такое в принципе не может произойти, даже если рядом случится аннигиляция. Нет, что бы здесь ни стряслось, это не укладывается в привычные рамки. Казалось, обшивку корабля-призрака до последнего атома заменили иным, до жути пластичным материалом, воссоздав мельчайшие детали, но сходство было чисто внешним. Сохранились форма, текстура и даже цвет, но все это не работало. «Калеуче» походил на грубый слепок настоящего корабля. Небесный поймал себя на мысли, что сомневается в реальности происходящего. Действительно ли он стоит на обшивке «Калеуче» или это только кажется?

Небесный и Норкинко подошли к отверстию, целясь из лучевых ружей в темноту. Рваная обугленная кромка напоминала приоткрытый рот с морщинистыми губами. Потом на глубине двух метров мягко блеснула в луче фонаря густая волокнистая масса на стенах «колодца». Похоже на арматурную сетку из алмазных волокон, покрытую быстрозастывающим синтетическим клеем, – таким образом заделываются пробоины в корпусе. Видимо, Оливейра обнаружил слабое место, надо же, не пожалел времени на обследование корпуса корабля и составление карты плотности, после чего вскрыл обшивку лазерным резаком или выхлопом из дюз шаттла. Пробив тоннель, распылил по его внутренней поверхности герметик, который входит в ремкомплект шаттла, – скорее всего, чтобы стенки не могли внезапно сомкнуться.

– Попробуем здесь, – сказал Небесный. – Видать, Оливейра нашел удачное решение. Нет смысла второй раз делать то же самое, у нас слишком мало времени.

Прежде всего нужно было настроить инерциальные компасы на запястьях скафандров, выбрав точкой отсчета нынешнюю позицию. «Калеуче» не вращался, ни вдоль продольной оси, ни вдоль поперечной, так что внутри они не заблудятся. Даже если компасы дадут сбой, трос поможет вернуться через «рану» в корпусе.

Поймав себя на этой мысли, Небесный остановился. Почему он назвал дыру в корпусе раной?

Они полезли внутрь, Небесный шел первым. Сразу за отверстием начинался тоннель с грубыми стенами, который уходил вглубь метров на десять-двенадцать. Будь это «Сантьяго», они бы давно миновали все слои обшивки и оказались в лабиринте из тесных служебных камер и сейчас протискивались бы сквозь паутину коммуникационных линий, силовых кабелей и труб системы охлаждения, а может быть, даже шли по одному из железнодорожных тоннелей.

Возможно, именно отсюда скважина более или менее непрерывно тянется на несколько метров? Небесный не без оснований полагал, что это не так.

Стены скважины или тоннеля, или чего бы там ни было, становились все более твердыми и блестящими. Они напоминали уже не слоновью шкуру, а хитиновый панцирь насекомого. Небесный направил луч фонарика в темноту, и впереди забликовала черная глянцевая поверхность. Но тоннель не заканчивался тупиком, как показалось в первый момент, а резко поворачивал вправо. Через изгиб едва удалось пролезть – ранец с двигателями прибавлял скафандру громоздкости. К счастью, стенки тоннеля были гладкими – не нужно опасаться разрыва скафандра или потери чего-нибудь из оборудования. Оглянувшись, Небесный увидел, как Норкинко пробирается следом – не без труда, поскольку был крупнее.

После этого тоннель расширился. Идти стало легче. Время от времени Небесный останавливался и просил Норкинко убедиться, что трос разматывается без помех и его натяжение не ослабло, хотя инерциальные компасы исправно отмечали все перемещения людей относительно отправного пункта.

Небесный проверил радиосвязь:

– Гомес? Как меня слышишь?

– Четко и ясно. Что вы обнаружили?

– Пока еще ничего. Но можешь быть уверен: это не «Калеуче». Мы с Норкинко прошли уже метров двадцать, и вокруг по-прежнему твердое вещество.

– Так не бывает, – после минутной паузы добавил Норкинко.

– Верно, если считать, что мы на корабле наподобие нашего. Но это не так. Мы получили огромный сюрприз.

– Но ты согласен, что этот корабль отправили с Земли после отлета Флотилии?

– Нет. Прошло всего около ста лет, Гомес. Не думаю, что до такого можно додуматься за столь короткий срок. Корабль совершенно не похож на продукт человеческой цивилизации. Я вообще сомневаюсь, что мы находимся внутри машины.

– Чем бы это ни было, но на вид – корабль Флотилии.

– Пока не приглядишься как следует. По-моему, он специально изменил форму, чтобы ввести нас в заблуждение. Что-то вроде маскировки. И ведь он своего добился! Тит… мой отец считал, что все это можно объяснить неким событием, относительно недавним. Знай он, что нас преследует чужой корабль, все могло бы сложиться по-другому.

– И что бы он, по-твоему, сделал?

– Не знаю. Ну… например, оповестил бы другие корабли. Во всяком случае, понял бы, что нам грозит опасность.

– Возможно, он был прав…

В этот момент что-то произошло. Небесный и Норкинко скорее почувствовали шум, чем услышали его, – словно где-то ударил гигантский колокол. Вокруг был вакуум, поэтому они явственно ощутили вибрацию корпуса.

– Что за чертовщина, Гомес?

– Не знаю, – слабо отозвался Гомес. – Здесь ничего не происходит. Только теперь вас почти не слышно.

Мы спускались уже без малого два часа, когда далеко в глубине, куда вертикально уходила труба, что-то появилось.

Это было тусклое золотистое сияние, и оно приближалось.

Я все еще размышлял над только что пережитыми событиями. Меня не оставил страх, с которым Небесный входил в нутро «Калеуче», и этот страх имел металлический привкус, словно во рту я держал пулю. Я тоже спускаюсь в темноту, тоже надеюсь получить ответ – или вознаграждение. Сознаю, что подвергаюсь огромной опасности, и понятия не имею о том, что ждет впереди. Совпадение было потрясающим, и от этого мороз шел по коже. Теперь Небесный был не просто образом, заполонившим мое сознание. Он управлял мной как кукловод, заставляя повторять его шаги… а ниточки тянулись сквозь столетия.

Я сжал кулак. Сейчас рука снова закровоточит, как во время последнего видения.

Но на ладони не появилось ни капли крови.

Робот-обходчик продолжал с грохотом ползти вниз по трубе. Квирренбаху больше не удалось добиться, чтобы тот увеличил скорость. Жара была почти невыносимой. Еще три часа, и мы просто умрем от обезвоживания.

Но в трубе становилось все светлее.

Скоро я понял почему: секция трубопровода, к которой мы приближались, была сделана из грязного стекла. Квирренбах заставил кабину вращаться вокруг оси, так что не думаю, что снаружи можно было разглядеть, кто спускается по трубе. Но у меня по-прежнему был хороший обзор. Трубопровод тянулся через темное помещение, похожее на пещеру. Повсюду, точно гроздья, висели какие-то устройства – огромные емкости наподобие доменных печей, соединенные паутиной блестящих шлангов, похожих на кровеносные сосуды, кабелей и тонких мостиков. На полу, точно стадо спящих бронтозавров, рядами стояли могучие турбины.

Мы почти добрались до крекинг-станции.

Я оглядывался, пораженный размерами этого помещения и тишиной.

– Похоже, ни одного дежурного, – заметила Зебра.

– Это нормально? – спросил я.

– Да, – ответил Квирренбах. – Здесь все автоматизировано. И мне бы ужасно не хотелось, чтобы именно сегодня сюда пришли дежурные… и обнаружили нас.

Справа и слева тянулись многочисленные трубопроводы – наподобие того, по которому мы спускались. Они достигали круглого полупрозрачного перекрытия на подпорках из темного металла и проходили сквозь него. Ниже был лишь пепельно-серый туман – крекинг-станция располагалась глубоко в Бездне и обычно пряталась под ее клубами. Лишь иногда спираль восходящего теплового потока на мгновение рассекала туман, позволяя увидеть каменные стены, отвесно уходящие в недра планеты. Далеко в вышине, точно антенна, торчал Стебель – туда меня водила Сибиллина, чтобы показать прыжки в туман. Это было всего два дня назад, но мне казалось, что прошла вечность.

Мы были в Бездне.

Робот-обходчик полз и полз. Сначала я думал, что мы высадимся где-нибудь на полу крекинговой камеры, но Квирренбах спокойно продолжал вести машину вниз, в темноту, сквозь перекрытие, на котором стояли турбины. Может быть, там есть еще одно помещение? Какое-то время я тешил себя этой мыслью… пока не понял, что мы забрались слишком глубоко.

Труба, по которой мы двигались, проходила сквозь крекингстанцию.

Спуск продолжался. Трубопровод несколько раз поворачивал, потом шел почти горизонтально, потом вновь под уклон. Жара стала невыносимой, и я едва держался на грани обморока. Губы пересохли, и мысль о стакане холодной воды превратилась в нечто вроде психологической пытки. Не представляю, каким образом удалось не отключиться. Наверное, я просто знал, что мне понадобится ясная голова, когда робот наконец доставит нас куда следует.

Еще тридцать-сорок минут, и внизу снова засиял свет.

Похоже, наше путешествие закончилось.

– Только этого не хватало… Норкинко, проверь…

Не договорив, Небесный посветил фонариком в шахту, откуда они пришли. Трос, секунду назад натянутый как струна, провис, словно стал длиннее. Похоже, перебит где-то ближе к середине.

– Идем-ка отсюда, и поскорее, – сказал Норкинко. – Мы не успели забраться далеко, так что сможем вернуться на шаттл.

– Ты предлагаешь выйти сквозь обшивку? Трос не мог оборваться сам по себе.

– У Гомеса на шаттле есть специальный резак. Он сможет вытащить нас – он знает, где мы находимся.

Небесный задумался. Спору нет, Норкинко прав. Любой здравомыслящий человек сделает все возможное, чтобы выбраться наружу. Именно этого желала некая часть личности Хаусманна. Но другая твердо решила разгадать тайну этого корабля, и она была сильнее. Теперь можно не сомневаться: «Калеуче» создан кем угодно, только не людьми. Это означает, что обнаружено первое в истории человечества свидетельство существования иного разума. Но самое удивительное то, что «Калеуче» присоединился к Флотилии. Шанс обнаружить медлительные хрупкие ковчеги в бесконечности космоса был ничтожно мал. И чужак не пытался установить контакт, предпочитая десятки лет следовать за землянами словно тень…

А что внутри? Корабельное имущество, на которое они рассчитывали, даже запасы антивещества – это ничтожная малость по сравнению с тем, что находится на борту «Калеуче» и ждет инвентаризации. Каким образом кораблю удается идти с той же скоростью, что и Флотилии, – восемь процентов скорости света, не больше и не меньше? И почему-то кажется, для чужака это не составляет труда. Где-то в глубине, в конце одного из тоннелей, больше похожих на червоточины, должны находиться привычного вида устройства, которые позволяют разогнать корабль до максимальной скорости. В любой момент их можно запустить снова. Не обязательно разобравшись, как они работают, но сделав так, чтобы они заработали.

И нельзя исключать, что это произойдет очень скоро.

Нужно двигаться дальше. Иначе все труды пропадут даром.

– Продолжаем, – сказал Небесный. – В ближайший час точно что-нибудь обнаружим. Постараемся не заблудиться. Компасы в порядке?

– Мне все это не нравится, Небесный.

– Естественно. Но подумай о том, что ты здесь можешь узнать. У тебя уникальный шанс понять, как функционирует этот корабль, добраться до его информационных сетей, до протоколов передачи данных, до базовых принципов его конструкции… Возможно, они совершенно чужие для нас; возможно, образ мышления создателей этого корабля так же далек от нашего, как, скажем, цепочка молекул ДНК от мономолекулярного полимера. Нужен особый склад ума, чтобы постичь хотя бы основы. И только не говори, что тебе это совсем не интересно.

– Чтоб тебе в аду сгореть, Небесный.

– Считаю это положительным ответом.

Робот-обходчик перевел стрелку и повернул в другое ответвление трубы – похожее на ветку, обнаруженную на поверхности Квирренбахом. Присоски стучали все реже, все глуше и наконец смолкли. Лишь доносилось слабое тиканье какого-то механизма.

Стало очень темно и тихо, только где-то вдали в трубах рокотал перегретый пар. Я коснулся пальцем горячей металлической стенки и ощутил едва уловимую дрожь. Будем надеяться, это не означает, что на нас несется облако раскаленного пара, сжатого под давлением в тысячу атмосфер.

– Еще не поздно вернуться, – заметил Квирренбах.

– И где ваше природное любопытство?

Черт возьми! Я чувствовал себя Небесным, уговаривающим Норкинко!

– Где? Примерно в восьми километрах над нами.

В эту минуту кто-то отодвинул панель в стенке трубы и посмотрел на нас как на кучу дерьма, которую по ошибке прислали из Города Бездны.

– Тебя я знаю, – кивнул незнакомец Квирренбаху, после чего обратился ко мне и Зебре: – Тебя в первый раз вижу. И ее тоже.

– Сам-то что за хрен с горы? – проворчал я.

С подобными типами только так и можно разговаривать, конечно, если хочешь, чтобы тебя принимали за человека.

Говоря, я вылезал из кабинки, поскольку вот уже несколько часов мечтал размять ноги.

– Для начала покажи, где здесь можно промочить горло.

– Ты кто?

– Мать твою! Человек попросил глоток воды. Что-то не так? Или у тебя уши свиным дерьмом забиты?

Кажется, до него дошло. Если я правильно понял, этот парень не самая главная птица в гнезде. Специфика его работы предполагает необходимость выслушивать оскорбления от посетителей рангом повыше.

– Ладно, приятель, без обид.

– Ратко, это Таннер Мирабель. – Квирренбах наконец-то решил нас представить. – А это… Зебра. Я уже позвонил и сообщил, что мы спускаемся к Гидеону.

– Ага, – подтвердил я. – И если ты еще не въехал в тему, то это твоя гребаная проблема, а не моя.

Мой тон явно подействовал на Квирренбаха – настолько, что он решил поддержать меня:

– Это правда. И дай человеку воды… твою растакую мамашу. – Он вытер рукавом пересохшие губы. – И мне тоже, педрила гнойный.

– Педрила?! Классно, Квирренбах! Правда, классно. – Охранник похлопал его по спине. – Ты, никак, записался на курсы повышения самооценки? Продолжай в том же духе, тебе полезно.

Он посмотрел на меня почти с приязнью, как профессионал на профессионала:

– Ладно, топайте за мной.

Следуя за Ратко, мы покинули помещение, в которое перешли из трубопровода. Понять настроение охранника было непросто: его глаза прятались за серыми очками-консервами, усаженными массой хитроумных датчиков. Он был в сюртуке, похожем на Вадимов, но покороче, а блестящие заплаты выглядели более аккуратными.

– Итак, ребята, – произнес Ратко, – что привело вас сюда?

– Считай это проверкой качества продукции, – предложил я.

– Насколько мне известно, никто не жаловался.

– Значит, вы плохо слушали, – сказала Зебра. – Сейчас это основная проблема.

– Серьезно?

– Вот именно, – подтвердил я. – И дело не в том, что «топлива» не хватает. Проблема в очистке. Мы с Зеброй снабжаем клиентов вплоть до Ржавого Пояса. И получаем жалобы. – Я добавил в голос грозной назидательности. – Это означает только одно: где-то в цепи поставок – отсюда до Пояса – ослабла пара звеньев. Я не поленюсь и проверю все, уж не сомневайся. Другой вариант – проблема с сырьем. Может быть, его разбавляют или с чем-то смешивают… Вот почему мы прибыли сюда лично при содействии господина Квирренбаха. Мы хотим убедиться, что от начала и до конца технологического процесса ничто не ухудшает «топливо грез». Если нет – значит кто-то кому-то врет. Тогда в этом море дерьма разразится шторм не меньше десяти баллов. В любом случае кое у кого будут проблемы…

– Эй, подожди… – заволновался Ратко, поднимая руку.

– Так что лучше делать все по порядку, то есть начинать проверку с источника. И вряд ли кто-то разъяснит ситуацию лучше, чем Гидеон…

А теперь подбросим наживку:

– Но я слышал, что он склонен к уединению.

– А что ему еще остается?

Я рассмеялся, надеясь, что притворство не будет замечено. Шутку я не счел смешной в отличие от ее автора, человека в сенсорных очках.

– Пожалуй, ты прав.

Я сменил тон. Похоже, уважение я уже заслужил, и теперь можно позволить себе шаг навстречу.

– Может, поговорим по-простому? Как насчет того, чтобы развеять мои сомнения? Думаю, будет достаточно… пробного образца, назовем это так.

– В чем проблема? – Ратко с готовностью достал из кармана и протянул мне темно-красный пузырек. – А ты, как я посмотрю, не дурак воспользоваться служебным положением.

Я взял пузырек, Зебра подала свадебный пистолет. Это просто необходимость. «Топливо» поможет мне чуть-чуть разобраться в собственном прошлом.

– Угадал, парень, – ответил я.

Небесный и Норкинко шли вперед, подозрительно считывая показания инерциальных компасов. Тоннель изобиловал развилками и крутыми поворотами, но дисплеи на лицевых щитках исправно показывали их местонахождение, положение шаттла и пройденный маршрут. Даже если на обратном пути возникнет какое-то препятствие, они вряд ли заблудятся. Выбранный ими курс вел через центр корабля в головную часть – там должна была находиться главная рубка.

Минут через пять по тоннелю снова разнеслось гулкое эхо. Корабль завибрировал, как гигантский гонг, – на этот раз чуть сильнее, чем в прошлый раз.

– Хватит, – сказал Норкинко. – Теперь пошли обратно.

– Нет, еще рано. К тому же мы потеряли трос. Пути назад нет – значит, остается только шагать дальше.

Норкинко неохотно последовал за Небесным. Вдруг атмосферные датчики начали регистрировать следы азота и кислорода в вакууме. Похоже, воздух понемногу сочился в шахту. Может быть, грохот, чьи отголоски доносились сюда, сопровождал работу гигантских шлюзов инопланетного корабля?

– Впереди свет, – сказал Небесный.

Давление уже достигло одной атмосферы, и оно продолжало расти.

Он выключил свой фонарь, приказав Норкинко сделать так же. На миг все скрылось во мгле. Небесный вздрогнул, вновь ощущая страх перед темнотой, с которым так и не научился справляться – страх, пережитый им когда-то в детской. Но вскоре глаза попривыкли к рассеянному свету, – казалось, фонари горят по-прежнему. Пожалуй, даже стало светлее – бледно-желтое сияние заливало тоннель на многие десятки метров вперед.

– Небесный?

– Что?

– Кажется, мы ползем вниз.

Небесному хотелось рассмеяться, пристыдить Норкинко, но он чувствовал то же самое. Что-то прижимало его к стенке шахты. По мере того как он шел или, вернее, полз вперед, давление усиливалось. И вот уже не избавиться от ощущения, что он вновь на борту «Сантьяго», где вращение создает псевдогравитацию. Однако чужой корабль не вращался и не набирал скорость.

– Гомес?

– На связи. Где вы находитесь? – Голос был еле слышен.

– Внутри. Поблизости от главной рубки.

– Ты ошибаешься, Небесный.

– Так показывают инерциальные компасы.

– Значит, они дали сбой. Ваши сигналы приходят с середины «хребта».

Небесного снова охватил страх, словно он вновь оказался в темноте. Двигаясь почти ползком, они никоим образом не могли забраться так далеко – прошло слишком мало времени. Может быть, корпус трансформировался изнутри, чтобы помочь им быстрее оказаться в нужной точке? Радиоволны не могут ошибаться – Гомес должен довольно точно определять местоположение товарищей путем сигнальной триангуляции, несмотря на помехи, создаваемые массой корпуса. Значит, дело в инерциальном компасе – он врет с той минуты, как Небесный и Норкинко оказались внутри. Теперь они перемещаются в статическом гравитационном поле или в чем-то подобном, присущем тоннелю, – это не иллюзия, вызванная вращением корабля или ускорением. Похоже, поле тащит их в случайном направлении, которое определяется только геометрией шахты. Неудивительно, что инерциальные компасы стали бесполезны. Гравитация и инерция столь тесно связаны, что невозможно влиять на одно, не изменяя другого.

– Должно быть, у них полный контроль над полем Хиггса, – проговорил изумленный Норкинко. – Жаль, что Гомеса здесь нет. Он точно нашел бы подходящую теорию.

Такая теория существовала. Согласно ей поле Хиггса, о котором говорил Норкинко, пронизывало весь космос, всю материю. Масса и инерция не считались неотъемлемыми свойствами фундаментальных частиц. Они проявлялись как результат сопротивления, которое создается при движении частицы в поле Хиггса, подобно тому как знаменитость пробирается через набитый поклонниками зал. По мнению Норкинко, создатели корабля придумали, как помочь «знаменитости» пройти через «толпу» без задержек или хотя бы с минимальной потерей времени. Скорее всего, они научились увеличивать или уменьшать плотность «толпы» и способность «поклонников» досаждать «знаменитости». Понятно, что это весьма приблизительное описание. И Гомес, и даже Норкинко обычно начинали с метафор, прежде чем представить блестящее математическое решение проблемы. Но для Небесного этого было достаточно. Создатели корабля управляли гравитацией и инерцией с той же легкостью, с какой включали или гасили этот мерзкий желтый свет.

Значит, его догадка верна. Если на корабле существует нечто способное обучить его таким вещам… Можно представить, что это даст Флотилии или хотя бы «Сантьяго». Корабли не первый год сбрасывают балласт, чтобы оттянуть торможение до последней секунды. А если просто «выключить» массу «Сантьяго», как выключают свет в комнате? Тогда удастся войти в систему Суона на восьми процентах скорости света и застыть на орбите Пункта Назначения, мгновенно сбросив скорость. Хорошо, пусть получится не столь впечатляюще. Но даже если удастся уменьшить инерцию корабля хотя бы на несколько процентов, он готов рискнуть.

Внешнее давление давно превысило полторы атмосферы, оно продолжало подниматься, хотя и медленнее. Воздух был теплым, тяжелым от влаги и газов – безвредных, но не присутствующих в таких объемах в дыхательной смеси, к которой Небесный привык. Гравитация достигла половины g; время от времени она чуть уменьшалась или подрастала, но не превышала этой величины. Тошнотворный свет сделался настолько ярким, что можно было читать. То и дело приходилось перебираться через углубления в полу шахты, наполненные густой темной жидкостью. Везде были ее следы, кроваво-красные мазки, покрывающие все поверхности.

– Небесный? Это Гомес.

– Говори. Я тебя почти не слышу.

– Небесный, в нашу сторону летят два «такси». Через пять часов пожалуют гости. Они знают, что мы здесь. Я рискнул направить на них радар, чтобы определить расстояние.

Отлично. Наверное, в этой ситуации Небесный поступил бы так же.

– Оставь их в покое. Не разговаривай с ними и не давай понять, что мы с «Сантьяго».

– Выбирайтесь оттуда скорее, слышите? Мы успеем удрать.

– Нам с Норкинко еще надо кое-что сделать.

– Эй, похоже, ты не понял…

Небесный отключил связь. В непосредственной близости от него происходило нечто куда более интересное, чем приближение шаттлов. Навстречу, вверх по стволу шахты, что-то двигалось. Жирное бело-розовое тело ползло, неуклюже изгибаясь. Больше всего оно смахивало на личинку.

– Норкинко, – произнес Небесный, направляя оружие и целясь вниз, – похоже, нас встречают. – Он не ожидал, что его голос прозвучит так испуганно.

– Я ничего не вижу. Нет, погоди… теперь вижу. Ой!..

Существо было величиной с руку. Не столь большое, чтобы нанести человеку серьезные физические повреждения. Да просто нечем наносить – Небесный не заметил даже челюстей или жвал. Лишь на переднем конце туловища торчала бахрома прозрачных щупальцев; похожая на венчик, она покачивалась при каждом движении существа. Возможно, на этих отростках есть яд, но в скафандре можно чувствовать себя спокойно. Ничего похожего на конечности, способные причинить вред, и глаза тоже отсутствуют. Небесный мысленно перечислил эти «плюсы», потом оценил свое состояние – и с разочарованием обнаружил прежний страх.

Однако личинку, похоже, не напугало появление незваных гостей. Она лишь замерла и пошевелила отростками, точно привидение пальцами. Внезапно кольчатое бледно-розовое тело налилось ярким пурпуром. Из сочленений засочился алый, как артериальная кровь, секрет, и вскоре личинка уже лежала в лужице. Потом лужица выпустила собственные щупальца – она словно текла под уклон. У Небесного перед глазами расплывались очертания шахты. Казалось, вдруг изменил направление вектор силы тяжести. Красная жидкость продолжала прибывать, и вскоре вокруг лодыжек заплескались алые волны. В какой-то момент Небесному показалось, что он падает непонятно куда вверх ногами. По щитку шлема расползлась алая пленка, словно жидкость хотела проникнуть в скафандр.

Затем все исчезло. Сила тяжести снова стала привычной. Едва переводя дыхание, Небесный смотрел, как личинка втягивает в себя красную жидкость. На миг тельце побагровело, затем оно понемногу бледнело, пока не приобрело прежний оттенок, – и вдруг произошло нечто странное: щупальца втянулись и тут же выросли из другого конца тела. После этого личинка, как ни в чем не бывало, уползла назад, в желтый полумрак.

И тогда раздался голос. Стены шахты задрожали. Наверное, он походил на голос божества – человеческие легкие не в состоянии исторгнуть звук такой силы.

– Приятно, когда приходят гости, – произнес он на португальском.

– Кто ты? – спросил Небесный.

– Я Лаго. Надеюсь, вы навестите меня? Это недалеко.

– А если откажемся?

– Будет жаль. Но я не задержу вас.

Раскаты громоподобного голоса стихли. Снова, как и после визита личинки, все стало по-прежнему. Небесный и Норкинко тяжело дышали, будто после хорошей пробежки.

Норкинко первым нарушил молчание:

– Мы возвращаемся на шаттл. Немедленно.

– Мы идем вперед, поскольку об этом просит Лаго.

– Нет! – Норкинко схватил Небесного за руку. – Это безумие. У тебя такая короткая память? Ты уже забыл, что здесь произошло?

– Мы получили приглашение на борт. Причем пригласил тот, кто при желании мог бы запросто нас прикончить.

– Нечто, называющее себя Лаго. Помнишь, что сказал Оливейра?

– Между прочим, он не сказал, что Лаго погиб. – Небесный пытался говорить спокойно, чтобы не выдать страх. – Оливейра сказал, с ним что-то случилось. И меня очень интересует, что именно. И не только с ним. Как я догадываюсь, этот корабль – или не корабль – может рассказать многое.

– Вот и славно. Иди, а я возвращаюсь.

– Нет, ты пойдешь со мной.

Норкинко поколебался, прежде чем ответить:

– Ты меня не заставишь.

– Конечно не заставлю. Но точно сумею тебя убедить. – На этот раз Небесный взял приятеля за плечо. – Только подумай, Норкинко: то, что здесь прячется, может разнести вдребезги все наши представления о мире. Как минимум мы узнаем нечто такое, что поможет нам достичь Пункта Назначения раньше других кораблей. И мы получим тактическое преимущество на тот случай, если кто-нибудь попытается оспорить наше право на территорию.

– Ты же на борту инопланетного корабля! И не способен думать ни о чем, кроме мелких людских дрязг? Вроде драки за клочок земли?

– Поверь, через несколько лет никто не скажет, что это мелочи. – Небесный сильнее сжал плечо Норкинко, ощущая, как сопротивляется ткань скафандра. – Подумай хорошенько, дружище! Ты не представляешь, как много зависит от нашего выбора. То, что происходит здесь и сейчас, способно изменить весь ход истории. Мы не какие-нибудь пешки, Норкинко, мы колоссы! Осознай это! И еще подумай о том, какие награды получают люди, создающие историю. Такие как мы.

Он вспомнил тайную комнату на «Сантьяго», где держал диверсанта-химерика.

– У меня далекоидущие планы, Норкинко. Когда мы достигнем Пункта Назначения, я буду в безопасности, даже если все обернется против меня. И я могу сделать так, что ты тоже будешь в безопасности. Если же все сложится хорошо, я сделаю тебя действительно большим человеком.

– А если я не соглашусь и вернусь на шаттл?

– Не стану тебя упрекать, – мягко проговорил Небесный. – Здесь действительно страшно. Но я не обещаю, что в будущем с тобой ничего не случится.

Норкинко сбросил руку Небесного со своего плеча, а потом некоторое время молчал, задумчиво глядя в сторону.

– Ладно. Пошли. Но я не собираюсь бродить здесь больше часа.

– Я рад, – кивнул Небесный. – Знал, что тебя можно убедить.

Они продолжили путь. Теперь двигаться стало легче, поскольку шахта полого уходила вниз, – усилий требовалось не больше, чем при обычном спуске. Небесный размышлял. Каким образом та красная жидкость оказалась у его ног? Похоже, здешние хозяева столь ловко манипулируют гравитационным полем, что жидкость двигается как живая, почти мгновенно растекаясь и принимая нужную форму. Для тех, кто умеет создавать такие корабли, управление полем Хиггса – вчерашний день.

Кто бы это ни был – может, те самые личинки, но они обогнали человечество на миллионы лет. Им наверняка кажутся чем-то крайне примитивным корабли Флотилии. Возможно, они вообще сомневаются, что Флотилия создана разумными существами.

И все же она представляет для них интерес.

Шахта привела в огромную пещеру с голыми бугристыми стенами. Вход располагался довольно высоко, но внутри клубился вязкий пар, мешающий разглядеть стену напротив. Пещеру заливал тот же омерзительно-желтый свет, а пол скрывался под слоем красной жидкости – целое озеро, возможно все десять метров глубиной. И в этом озере копошились сотни личинок, отличавшихся многообразием размеров и форм. Некоторые были с человека и даже крупнее, а на щупальцах торчали отростки – органы чувств? Одна личинка пялилась на Небесного и Норкинко единственным глазом; хоть и на стебельке, он был похож на человеческий. А в самом центре озера лежала самая крупная тварь, похожая на многометрового червя; бледно-розовая туша поднималась над блестящей поверхностью. Личинка повернулась к людям, помахивая венчиком щупальцев, словно листом папоротника.

Под щупальцами находился рот – непропорционально маленький, но совершенно человеческий, с красным губами. И когда личинка заговорила уже знакомым громоподобным голосом, слова звучали вполне привычно.

– Привет, – сказала она. – Меня зовут Лаго.

Я поднял пузырек и посмотрел на просвет, прежде чем опустить в обойму. Жидкость мерцала красным и переливалась в сосуде то лениво, то с поразительной скоростью, совсем как то алое озеро в недрах «Калеуче». «Калеуче»? Нет, это было нечто непостижимое, а миф о корабле-призраке лишь питался им, точно паразит. А разве это воспоминание Небесного не таилось в каком-то уголке моего разума? Я узнал «топливо грез», едва успел его увидеть.

В том красном озере запросто можно было утонуть.

Приставив свадебный пистолет к шее, я впрыснул «топливо» в сонную артерию. Ни волны жара, ни наплыва галлюцинаций… Это вещество не было наркотиком в привычном понимании. Оно действовало на мозг в целом, а не на отдельные его зоны. Оно стремилось остановить распад клеток, устранить свежие повреждения, возвращая четкость воспоминаниям и восстанавливая связи, прерванные относительно недавно. Такое впечатление, что оно считывало какую-то запись, – словно у человеческого тела есть некая область, отражающая изменения в клеточных структурах, но с некоторым запозданием. Вот почему «топливо» могло так легко и раны исцелять, и заполнять разрывы в памяти, хотя само по себе не различало особенностей физиологии и анатомии нервной системы.

– То, что надо, – заметил Ратко. – Знаешь, дружище, я чем попало не пользуюсь.

– Но это «что попало» может поступать отсюда? – осведомилась Зебра.

– Не цепляйся к словам, детка. Все вопросы к Гидеону.

Ратко вел нас по длинным петляющим тоннелям. Они были хорошо освещены, под ногами что-то вроде настила, хотя проходы вырублены прямо в скале. Похоже, тоннели уходили от комплекса прямо в стену Бездны.

Я нарушил молчание:

– Кстати, о Гидеоне. Поговаривают, он нездоров. А кое-кто снаружи думает, что именно поэтому началась продажа всякого дерьма вместо «топлива». Он что, слишком плох, чтобы контролировать свою зону ответственности?

Кажется, я не сказал ничего лишнего. По правде говоря, я понятия не имел об истинном положении дел.

– Гидеон производит «топливо», – лаконично отозвался Ратко. – Это сейчас главное.

– Чтобы поверить в это, я должен с ним увидеться.

– Надеюсь, ты понимаешь, что картина будет не из приятных?

– Знаю, слышал, – улыбнулся я.

Глава тридцать шестая

Пока Ратко вел нас к Гидеону, я позволил следующему отрывку воспроизвестись у себя в голове. Удивительно: оказывается, нетрудно вспоминать события трехсотлетней давности, сортируя их в подобие хронологического порядка и время от времени раскрывая сознание для очередного элемента мозаики. Сложилось нечто вроде ритуала. Я даже начал предугадывать развитие событий – во всяком случае, не ожидал никаких сюрпризов, будто после долгого перерыва перечитывал хорошо знакомую книгу.

Осторожно ступая по скользким выступам, Небесный и Норкинко спустились к самому краю красного озера, посреди которого лежала многометровая личинка, и она называла себя Лаго.

Небесный собрал всю волю в кулак. Неизвестность пугала до безумия, но он был убежден: ему суждено пройти через это и выжить.

– Лаго? – проговорил он. – Не знаю. Мне казалось, что Лаго – человек.

– Я и Лаго, и то, что существовало до него. – Громоподобный голос звучал на удивление спокойно и миролюбиво. – Трудно объяснить это на языке Лаго, но я не только он, но и Путешествующий Бесстрашно.

– Что случилось с Лаго?

– Сложный вопрос. Прошу прощения…

Последовала пауза, во время которой из тела гигантской личинки вытекло несколько галлонов красной жидкости, потом столько же втянулось обратно.

– Теперь лучше. Гораздо лучше. Позвольте объяснить. До Лаго был лишь Путешествующий Бесстрашно, его личинки-помощницы и садок в пустоте… – Щупальца шевельнулись, словно огромное существо указывало одновременно на пол и стены пещеры. – Но потом садок в пустоте был поврежден, и многим бедным личинкам-помощницам пришлось… В памяти Лаго нет подходящего слова. Сломаться? Раствориться? Деградировать? Но не исчезнуть полностью.

Небесный покосился на Норкинко. С тех пор как они оказались здесь, тот не произнес ни слова.

– Что случилось до того, как на твоем корабле произошла авария?

– Да. Корабль. Совершенно верно. Не садок. Корабль. Так гораздо лучше. – Рот личинки жутко скривился, из тела снова потекла красная жидкость. – Это было давно.

– Зачем вы нас преследуете?

– Вас?

– Флотилию. Пять других кораблей. Пять других… садков. – Несмотря на страх, Небесный уже испытывал раздражение. – Черт возьми, это не так сложно. – Он протянул сжатую в кулак руку и стал поочередно разгибать пальцы. – Один, два, три, четыре, пять. Понимаешь? Пять. Пять садков, которые построены людьми, такими как Лаго. Вы зачем-то преследуете нас. Мне хочется знать, в чем причина.

– Это было до аварии. После нее осталось только четыре садка.

Небесный кивнул. Значит, эта тварь имеет представление о том, что случилось с «Исламабадом».

– Ты плохо помнишь?

– Плохо помню, верно.

– Ну, так постарайся вспомнить. Откуда вы взялись? Что заставило вас прицепиться к Флотилии?

– Слишком много было садков. Слишком много для Путешествующего Бесстрашно, чтобы помнить каждый.

– Тебе и не надо вспоминать каждый. Просто скажи про тот, где мы находимся.

– Когда-то давно были только личинки, потом садков тоже стало много. Мы искали другие виды личинок, но не нашли.

Это значит, подумал Небесный, что в свое время команда Путешествующего Бесстрашно обследовала космос, но так и не столкнулась с разумными существами.

– И давно это было?

– Много эпох назад. Полтора оборота.

Небесного объял леденящий ужас. Возможно, он что-то не так понял… но сильно подозревал, что эта личинка говорила про оборот Млечного Пути, – срок, за который звезда проходит путь вокруг галактического центра. В среднем это более двухсот миллионов лет… Значит, видовая память личинки – если таковая есть – охватывает свыше трехсот миллионов лет космического путешествия. Когда оно началось, динозавров не существовало даже в виде эскизов проектного бюро эволюции. Речь шла о временных масштабах, в которых человечество и все его достижения были лишь слоем пыли на вершине горы.

– Рассказывай дальше.

– Потом мы нашли других личинок. Но они не были похожи на нас. Вообще не похожи на личинок. Они не захотели… терпеть нас. Они были похожи на садок в пустоте, но только… внутри тоже пустой.

Корабль без живых существ на борту.

– Разумные машины?

Личинка снова ухмыльнулась, на этот раз крайне непристойно:

– Да. Разумные машины. Голодные машины. Машины, которые едят личинок. Машины, которые едят нас.

Машины, которые едят нас.

Я думал о том, как это было сказано. Словно о каком-то досадном аспекте реальности… Так говорят, смиряясь с происходящим, зная, что винить некого. Я вспомнил отвращение, которое вызвало у меня смирение гигантской личинки.

Нет, не у меня, поправился я. У Небесного Хаусманна.

Или и у меня тоже?

Ратко по-прежнему вел нас по грубо вырубленным тоннелям подземной фабрики, где производилось «топливо грез». Иногда мы проходили через просторные, слабо освещенные помещения, где склонялись над столами рабочие в блестящих серых спецовках. Тысячи разнокалиберных пробирок и колб, громоздясь на столах, напоминали стеклянные города; небоскребами возвышались огромные реторты, наполненные мерцающей темно-красной жидкостью.

Бесчисленные декалитры «топлива грез».

В конце конвейера на аккуратных полках ждали отправки десятки заполненных пузырьков. Многие рабочие носили специальные очки вроде тех, что были на Ратко. Время от времени их линзы пощелкивали и жужжали, перенастраиваясь для очередной технологической операции.

– И куда мы направляемся? – спросил я.

– Ты хотел пить или нет?

– Думаю, мы идем к старику, – шепнул Квирренбах. – Он здесь всем заправляет, так что не стоит его недооценивать. Правда, у него довольно необычная система верования.

– Ты про Гидеона? – спросила Зебра.

– Да можно сказать и так, – отозвался Ратко, неверно истолковав ее вопрос.

Миновав еще одну анфиладу лабораторий, мы вошли в кабинет с неровными стенами, где перед огромным металлическим столом сидел иссохший старик – а может, и полулежал, разобрать было невозможно. Его тело утопало в чем-то наподобие инвалидного кресла – грубом бронированном механизме черного цвета. Из разношенных клапанов с шепотом и свистом вырывались струйки пара. Трубки, подающие питательную жидкость, тянулись от кресла к стене и уходили в нее. Как я понял, кресло отсоединялось от системы, после чего оно могло передвигаться – его поддерживали на весу колеса с тонкими изогнутыми спицами.

Тело старика терялось в складках пледа из металлизированной ткани. Вдруг наружу высунулись костлявые руки. Левая легла на невидимое колено, а правая заиграла с многочисленными черными рычажками и кнопками на подлокотнике – судя по всему, это был пульт управления.

– Здравствуйте, – сказала Зебра. – Как я понимаю, вы здесь главный.

Старик по очереди оглядел нас. Его череп неплотно облегала морщинистая кожа, местами тонкая, как старый пергамент, отчего голова казалась полупрозрачной – странное впечатление. И тем не менее его окружала аура былого обаяния. Я был последним, на кого он посмотрел, – его глаза походили на острые осколки замерзшего звездного света. Волевой подбородок придавал лицу почти презрительное выражение. Губы вздрагивали, будто старик собирался заговорить.

Вместо этого он снова зашарил правой рукой по пульту, дергая за рычаги и нажимая кнопки с удивительным проворством. Тонкие пальцы казались сильными и опасными, как когти хищной птицы.

Наконец ладонь старика соскользнула с подлокотника. Внутри кресла что-то проснулось, я услышал торопливый шумный перестук механизмов. Когда это прекратилось, кресло заговорило. Процесс синтеза речи сопровождался мелодичным посвистыванием, и разобрать слова было непросто.

– Само собой. Что вам угодно?

Я изумленно уставился на него. Каким я только не представлял себе Гидеона, но такого не ожидал.

– Ратко сказал, что у вас есть вода.

Старик кивнул еле заметно, словно экономя силы. Ратко прошел к встроенному буфету, который занимал каменную нишу в углу кабинета, и вернулся с двумя стаканами. Я осушил свой одним глотком. Вполне сносно для воды, которая только что была паром. Второй Ратко предложил Зебре. Она брала стакан с некоторой опаской, но явно предпочитала умереть от отравления, чем от жажды.

Я поставил пустой стакан на обшарпанную металлическую столешницу.

– Гидеон, я представлял вас несколько иначе.

Квирренбах ткнул меня локтем.

– Это не Гидеон. Это… мм… – Он замялся и наконец буркнул: – Это старик. Я же говорил.

Старик снова опустил руку на пульт управления, отдавая креслу приказ. Оно потарахтело секунд пятнадцать, и мелодичный голос произнес:

– Нет, я не Гидеон. Но вы, вероятно, обо мне слышали. Я создал это место.

– Подземный лабиринт? – спросила Зебра.

– Нет, – ответил он после паузы, в течение которой кресло принимало очередную команду. – Не только лабиринт. Весь Город. Всю планету.

Последовала пауза, на этот раз запрограммированная стариком.

– Я Марко Феррис.

Помнится, Квирренбах говорил о необычной системе верований. Ладно, назовем это так. И все же в глубине души я не мог не испытывать сострадания к человеку в инвалидном кресле, которое приводилось в движение паром. В чем-то мы были похожи. Я тоже считал себя не тем, кем был на самом деле.

– Хорошо, Марко, – сказал я. – Ответьте на мой вопрос. Кто управляет этой фабрикой: вы или Гидеон? И существует ли вообще этот Гидеон?

Кресло застучало и защелкало.

– О, несомненно, главный здесь я, господин…

Я хотел представиться, но старик остановил меня, слабо покачав рукой. Ему было слишком тяжело прерываться на середине фразы, тем более ради такой мелочи.

– Но Гидеон тоже здесь. Гидеон всегда был здесь. Если бы не он, меня бы тут не было.

– Почему бы не отвести нас к нему? – предложила Зебра.

– Потому что в этом нет необходимости. Нужна очень веская причина, чтобы навестить Гидеона. Вы работаете со мной. Зачем втягивать в это Гидеона? Гидеон всего лишь изготовитель. Он ни в чем не разбирается.

– И все же хотелось бы перекинуться с ним парой слов, – настаивал я.

– Извините, но это совершенно невозможно. – Старик откатил кресло от стола.

Колеса с изогнутыми спицами загрохотали по полу.

– Я хочу видеть Гидеона.

– Эй! – Ратко шагнул, чтобы встать между мною и стариком, который считал себя Марко Феррисом. – Вы слышали, что он сказал?

Ратко сделал ход первым, но он был любителем. После того как я ответил, он со стоном свернулся на полу с переломом предплечья. Затем я дал знак Зебре; она наклонилась и сделала то, что пытался сделать Ратко, – вытащила его пистолет из кобуры. Теперь оба мы были вооружены. Я достал свой лучевик, а Зебра навела пистолет Ратко на Ферриса. Или на самозванца, который называл себя Феррисом.

– Вот мои условия, – сказал я. – Отведите меня к Гидеону. Или вы отведете меня к Гидеону, вопя от боли. Что скажете?

Он снова пощелкал рычагами, и шланги, присоединенные к креслу, отвалились.

Вероятно, этот катафалк был снабжен каким-нибудь оружием, но старик трезво оценивал скорость своей реакции и предпочел не рисковать.

– Сюда, – сказал Феррис, закончив манипуляции.

Мы последовали за ним – вновь по тоннелям, спиралями уходящим вниз. Кресло катилось, пыхтя совсем по-человечески. Феррис ловко управлял им, лавируя в хитроумных закоулках. Он все больше удивлял меня. Похоже, Квирренбах и Зебра считали его выжившим из ума. Но каким он был на самом деле?

– Расскажите, как вы сюда попали, – попросил я. – И что вас связывает с Гидеоном.

Кресло снова защелкало.

– Это долгая история. Но меня часто просят рассказать ее, поэтому я держу в запасе готовый текст… Я родился на Йеллоустоне, в стальном чреве робота. Это было до того, как мы научились транспортировать живых людей от звезды к звезде. Люди выращивались из размороженных яйцеклеток, а сигналом к рождению была весть о прибытии на планету.

Феррис был американо, об этом я уже знал. Он жил задолго до Небесного Хаусманна. Та эпоха была для меня частью древней истории, наравне с парусниками конкистадоров, концентрационными лагерями и эпидемиями «черной смерти».

– Мы обнаружили Бездну, – продолжал Феррис. – Это было нечто очень странное. С Земли ее не разглядеть даже с помощью самых мощных приборов, для этого она слишком мала. Но едва мы начали исследовать этот мир, как обнаружили ее, глубокую рану в коре планеты, изрыгающую раскаленную смесь газов… После переработки этой смесью можно дышать. С точки зрения геологии это необъяснимо. О да, я знаком с некоторыми теориями – например, что в недавнем прошлом Йеллоустон перенес сближение с газовым гигантом. В коре планеты скопилась тепловая энергия, нашедшая выход на поверхность через естественные отдушины, и Бездна – одна из них. Возможно, отчасти это так. Но как объяснить другие загадки Бездны? Почему состав исторгаемой ею газовой смеси совершенно не похож на состав атмосферы? Почему их температура и влажность выше, а токсичность гораздо ниже? Это выглядело почти как приглашение. По сути, так оно и оказалось. Кому, как не мне, об этом знать – именно я спустился в Бездну, чтобы изучить ее до самого дна…

Феррис спустился в Бездну в батискафе для атмосферных исследований. Он двигался по спирали все ниже и ниже, пока не оказался в слое тумана. Радар не давал ему врезаться в скалы, но путешествие оказалось опасным. Однажды утлое суденышко едва не рухнуло, когда в цепях упало напряжение. Наконец он достиг самого низкого уровня, куда мог опуститься батискаф, – тридцать километров, считая от поверхности. Дно покрывал неплотный слой каменных обломков. При посадке включился режим автоматизированного устранения неполадок, но ремонт должен был занять не один десяток часов – лишь после этого батискаф смог бы пойти вверх.

Делать было нечего. Феррис облачился в атмосферный скафандр, приспособленный для работы в экстремальных условиях, в том числе и в агрессивных средах, и приступил к изучению каменистого слоя, или щебенки, как назвал его Феррис. Из разломов поднимались струи газовой смеси – теплой, с высоким содержанием кислорода.

Феррис выбрал одну такую трещину и начал спускаться по ней. Стояла невыносимая жара. Много раз он мог разбиться насмерть, но каким-то чудом уцелел, преодолев несколько сот метров. Под щебенкой оказались другие слои, но Феррис находил щели, куда можно протиснуться, и трещины, в которые можно вбить крюк. Мысль о чудовищном риске постоянно преследовала его, но смерть казалась чем-то отвлеченным. Именно так относились к смерти перворожденные американо. Им не приходилось видеть, как рядом стареют и умирают люди. Их подсознание было свободно от самой идеи смерти.

И это было к лучшему. Вряд ли Феррис, в полной мере осознавая степень риска, понимая, какая смерть ему грозит, решился бы отправиться вглубь.

И никогда не нашел бы Гидеона.

Должно быть, они скитались по космосу, пока не встретили кого-то, подумал Небесный. Кого-то вроде разумных роботов или кибернетических организмов.

Понемногу, с огромным трудом, он добился от Путешествующего Бесстрашно относительно связного повествования. Цивилизация личинок насчитывала миллионы лет. Это были мирные звездные странники – и такими они оставались до тех пор, пока не столкнулись с машинами. Небесный так и не понял, какие причины побудили их осваивать космос. По крайней мере, Путешествующий Бесстрашно не мог этого объяснить. Судя по всему, их вело не любопытство и не потребность в ресурсах. Жажда странствий была свойственна личинкам изначально. Развитие технологий и научный прогресс не были самоценны для них. Они лишь использовали приемы, сохранявшиеся в расовой памяти так долго, что базовые принципы были давно забыты.

В итоге, столкнувшись с машинами-пожирателями, передовые колонии личинок не сумели оказать достойного сопротивления. Машины устремились вглубь их территории. Привычный порядок вещей, который оставался неизменным на протяжении миллиардов лет, был нарушен. Но личинкам еще надо было осознать, что они подверглись нападению.

На это ушел миллион лет.

Затем личинки начали действовать – с медлительностью ледника. Они по-прежнему не сопротивлялись, скорее пытались приспособиться к новым условиям. Спасаясь от пожирателей, покидали планетарные колонии и перебирались в межзвездное пространство. Там они строили гигантские «садки», подобные астероидам. Постепенно личинкам удалось установить связь с остатками других цивилизаций. Все называли пожирателей по-разному, но все одинаково пострадали от них. Личинки перенимали полезные технологии, хотя обычно не опускались до вникания в их фундаментальные принципы. Способы управления инерцией и гравитацией им подарила симбиотическая раса гнездостроителей, технику мгновенной связи – существа, которые называли себя клоунами-прыгунами. Последние выдвинули категорическое требование: ни при каких условиях не использовать эту технику для перемещения материальных объектов в пространстве. Клоуны усматривали огромную разницу между мгновенной передачей сигналов и путешествиями со сверхсветовой скоростью; пренебрежение этой разницей казалось им едва ли не кощунством. Если мгновенный перенос энергии в строго ограниченном ряде случаев допускался, то перенос материальных тел считался немыслимым извращением – когда вскрывались подобные факты, утонченные клоуны даже умирали от шока.

Даже самые неотесанные из молодых личинок смогли усвоить это правило.

Но ни одна из технологий, которыми владели личинки и их союзники, не позволяла справиться с пожирателями. Каждый раз машины оказывались быстрее и сильнее. Время от времени органическим цивилизациям удавалось одержать победу, но в целом преимущество было на стороне их врагов.

Небесный размышлял над этим, когда его вновь вызвал Гомес. Сигнал был слабым, но это не мешало услышать тревогу в голосе.

– Небесный, плохие новости. Оба шаттла выпустили дроны. Возможно, это просто камеры, но я подозреваю, что они снабжены противоударными боеголовками. Дроны находятся в высших точках расчетных траекторий, до нас они долетят минут через пятнадцать.

– Можешь не беспокоиться, – перебил Норкинко. – Они не атакуют, пока не прояснят ситуацию. Никто не рискнет уничтожить корабль Флотилии, на котором могут быть… хм… уцелевшие люди, запасы топлива… Помнишь, мы сами так считали?

– Ошибаешься, – возразил Небесный. – Они атакуют, хотя бы для того, чтобы отбить у нас найденное на корабле.

– Не может быть.

– Почему? Я бы поступил именно так.

Небесный приказал Гомесу затаиться и прервал связь. От часа, обещанного Норкинко, не осталось и четверти. Пожалуй, вернуться на шаттл и улететь они уже не успеют, даже если им ничто не помешает. И все-таки за это время можно кое-что сделать. Например, дослушать историю. Не исключено, что это в корне изменит ситуацию. Стараясь не думать ни о минутах, таявших все быстрее, ни о шаттлах, которые приближались к кораблю, он выразил желание дослушать рассказ личинки до конца.

Путешествующего Бесстрашно обрадовала эта просьба.

– Гидеон… – произнес старик, неожиданно прервав свое повествование, и снова защелкал рычагами на подлокотнике кресла.

Мы находились в пещере несомненно естественного происхождения, в отверстии, пробитом в одной из ее вогнутых каменных стен, высоко над полом. Выступ, на котором мы стояли, был достаточно велик, чтобы на нем могло поместиться инвалидное кресло. Я с трудом подавил желание столкнуть Ферриса. Впрочем, мне бы это не удалось: выступ ограждали прочные перила. В том месте, где ограждения не было, виднелась спиральная лестница, уходящая вниз, на дно пещеры.

– Мать… твою! – ахнул Квирренбах, заглянув за парапет.

– Уже неплохо, – отметил я.

Честно говоря, я был бы потрясен не меньше, если бы не знал, с чем встретился Небесный на борту «Калеуче». Внизу лежала личинка, еще крупнее найденной им. Правда, личинок-помощников здесь не было.

– Не совсем то, чего я ожидала, – заметила Зебра.

– Думаю, этого никто не ожидал, – отозвался из кресла старик Феррис.

– Что это за тварь, черт подери?! – выпалил Квирренбах.

Это был вопль человека, вообразившего, что он сходит с ума.

– Вы сами видите, – ответил я. – Крупное инопланетное существо. Вдобавок по-своему разумное. Такие называют себя личинками.

– Откуда… вы… знаете? – вымолвил Квирренбах, стуча зубами.

– Просто в свое время я имел удовольствие встретиться с подобным созданием.

– Когда? – спросила Зебра.

– Очень давно.

– Я… отказываюсь вас понимать, Таннер! – Похоже, маэстро был на грани истерики.

– Поверьте, я тоже не совсем себя понимаю. – Я кивнул Феррису. – Так вы действительно сотрудничаете с этим червяком?

Затарахтело кресло.

– Это довольно просто. Гидеон дает нам то, в чем мы нуждаемся. Я помогаю Гидеону выжить. Разве это нельзя назвать честной сделкой?

– Вы мучите его.

– Нет, что вы. Просто иногда ему необходимо взбадривание.

Я снова взглянул вниз, на личинку. Гидеон неподвижно лежал в крутобокой металлической ванне, наполовину заполненной темной жидкостью, точно осьминог в собственных чернилах. Бледная туша была скована цепью, ванну окружали леса, соединенные узкими мостиками. Какие-то механизмы непонятного назначения, укрепленные на подвесных рельсах, словно ждали команды, чтобы прийти в движение и зависнуть над ванной. Все тело несчастной личинки было утыкано электродами и катетерами.

– Где вы его откопали? – поинтересовалась Зебра.

– В Бездне, – ответил Феррис. – Среди обломков корабля, который разбился около миллиона лет назад. Но Гидеон уцелел. Корабль уже не мог летать, но поддерживал его в полузамороженном состоянии.

– Корабль просто так разбился? – уточнил я.

– Не просто так. Он от кого-то или от чего-то убегал – я не выяснил причину бегства.

Из динамиков все еще рвались какие-то звуки, но я решил пренебречь правилами хорошего тона:

– Позвольте догадку. Это были разумные машины-убийцы. Они на протяжении миллионов лет преследовали таких, как Гидеон, и не только их, вынуждая бежать от звезды к звезде. Личинки были вынуждены переселиться в межзвездное пространство, чтобы держаться подальше от планетных систем. Но этот корабль зачем-то прилетел сюда. Возможно, на разведку.

– Откуда вам это известно? – прозвучал вопрос, запрограммированный стариком на пульте.

– Я уже сказал Квирренбаху: мне доводилось встречаться с личинками.

Снова я обратился к воспоминаниям Небесного. Путешествующий Бесстрашно поведал ему о том, как беженцы учились выживать. Они постигли, причем в совершенстве, искусство прятаться. В космосе еще оставались потаенные уголки, куда пока не успел проникнуть разум, – планеты, стерилизованные взрывами сверхновых, окрестности нейтронных звезд. Лучшее убежище трудно представить. Но и здесь личинки не могли чувствовать себя спокойно. То и дело во Вселенной возникали островки разумной жизни, новые цивилизации расцветали и выпрастывались в космос. Именно эти вспышки жизни привлекали внимание машин-хищников. Они размещали вокруг обещающих поживу планетных систем автоматические следящие устройства и ловушки, готовые сработать, как только новые исследователи космоса проявят к таким местам интерес. Поэтому личинки и их союзники – те немногие, кто уцелел, – с растущим страхом следили за появлением новых форм жизни.

Личинки никогда не уделяли особого внимания Солнечной системе. Они по-прежнему считали любопытство роскошью, которая требует непомерных затрат энергии. И лишь после того, как появление разума на Земле стало неоспоримым фактом, личинки соизволили обратить взор в сторону этой планеты. Они наблюдали и ждали, когда человечество начнет осваивать межзвездное пространство. Но проходили сотни, тысячи лет, и ничего не подобного не случалось.

Наконец долгожданное событие произошло, однако его трудно назвать приятным.

История, поведанная Феррису Гидеоном, почти дословно повторяла рассказ, который Небесный услышал на борту «Калеуче». Будущий пленник Ферриса спасался от погони. Он летел сотни, тысячи лет, преодолевал неизмеримые расстояния, и все это время его преследовал один и тот же корабль. Вражеская машина двигалась быстрее, легче маневрировала и меняла скорость. Мастерство, с которым личинки управляли кинетической энергией и инерцией, казалось ничтожным по сравнению с ее возможностями. Однако даже быстрота и сила машины-убийцы были небеспредельны. У врага имелись свои слабые стороны, точнее, слепые пятна, которые личинкам удалось обнаружить в ходе тысячелетних наблюдений. Гравитационное чутье противника было на удивление примитивным. Поэтому иногда садку удавалось спастись, затаившись рядом с каким-нибудь более массивным объектом или внутри его.

Вот так и убегающий от машины Гидеон обнаружил желтую планету и понял, что это его шанс на спасение. Вид глубокой впадины в коре наполнил личинку радостью, почти блаженством – насколько это позволяла организация ее нервной системы.

На подлете корабль Гидеона попал под обстрел. Враг использовал оружие дальнего действия, но садок успел укрыться за Луной. Ракеты с зарядом антивещества, выпущенные почти одновременно, оставили на ее поверхности россыпь кратеров. Беглец дождался момента, когда положение Луны позволило ему быстро и незаметно войти в атмосферу, а затем достичь Бездны – укрытия, замеченного им еще из космоса. Он расширял и углублял трещину при помощи корабельных орудий, вгрызаясь в кору планеты, а густые ядовитые испарения позволяли делать это незаметно. И тут он допустил роковую оплошность. Защитная энергетическая паутина корабля задела отвесные стены пропасти. Миллиарды тонн щебня обрушились на него, превратив в склеп убежище, где можно было бы отсидеться, пока машина не улетит на поиски новой добычи, примерно тысячу лет, жалкий миг для личинок.

Но корабль был обнаружен гораздо позже намеченного срока.

– Наверное, ждал, пока его не найдут, – сказал я.

– Конечно, – согласился Феррис. – Как только стало ясно, что враг ушел, Гидеон приказал кораблю подавать сигналы, распространять весть о своем присутствии. Сначала изменяя соотношение газов в Бездне… ну и заодно повышая их температуру. Потом попробовал необычное излучение. Но мы этого даже не заметили.

– Как я понимаю, другие личинки тоже.

– Думаю, какое-то время они поддерживали связь… Я кое-что нашел на корабле, и это не может быть его деталью. Оно совершенно не пострадало, а все остальное оборудование давно вышло из строя, в том числе от времени. Это был сверкающий шар около метра в диаметре, похожий на одуванчик. Он плавал в специальной камере, – видимо, его удерживало силовое поле. Невероятная, завораживающая красота.

– И что это было? – спросила Зебра.

Похоже, Феррис предвидел этот вопрос:

– Я пытался выяснить, но в моем распоряжении были слишком грубые инструменты с ограниченными возможностями. Результаты, которые я получил, противоречили друг другу. Парадокс! Прежде всего удивительно высокая плотность. Далее – способность мгновенно останавливать солнечные нейтрино. Искривлять световые лучи. Все это предполагает наличие мощного гравитационного поля, однако его не было. Этот шар просто плавал в пространстве. Казалось, до него можно дотронуться, но он защищен барьером: стоит протянуть руку, и ощущаешь покалывание.

Не переставая «говорить», Феррис набирал на пульте новые и новые команды. Его пальцы легко бегали по кнопкам, словно у пианиста, исполняющего виртуозный этюд.

– Разумеется, в конце концов я выяснил, что это такое. Но мне пришлось привести Гидеону кое-какие аргументы.

– Аргументы? – переспросил я.

– У него есть то, что мы называем болевыми точками. А также зоны нервной системы, которые отвечают за страх и панику, вернее, за эмоциональные аналоги таковых. Мне оставалось лишь определить их местоположение.

– И что это было? – настаивала Зебра.

– Устройство связи, правда весьма необычное.

– Для мгновенной передачи сигналов?

– Не совсем так, – после обычной паузы ответил Феррис. – Мы подразумеваем под этим нечто иное. Устройство не передает и не принимает никаких сигналов. Ни Гидеону, ни его сородичам на других кораблях это не нужно. Они и так уже собрали всю информацию, которую могли бы получить.

– Не совсем понимаю, – признался я.

– Тогда позвольте объяснить по-другому.

Похоже, у старика наготове ответы на все случаи жизни!

– На каждом борту содержатся записи всех сообщений, которые один корабль может когда-либо передать другому. Но при этом архив остается недоступным, пока не возникнет необходимость прочитать то или иное сообщение. Нечто вроде запечатанных приказов, выдававшихся капитанам старинным парусников.

– Все равно не понимаю, к чему вы клоните, – обескураженно пробормотал я.

– Я тоже, – добавила Зебра.

Старик Феррис с заметным усилием выпрямился в кресле.

– Послушайте, это совсем просто. Личинки хранят записи всех сообщений – всех до единого, которые принимались или отправлялись с момента возникновения их вида. Затем, в отдаленном будущем – это будущее в нашем понимании, – они объединяют все записи в… А вот это уже выше моего понимания. Некая тайная система, распространяющаяся на всю Галактику. Признаюсь, мне всегда было нелегко вникать в подробности. Я уловил только название, в переводе оно приблизительно отражает суть… – Он выдержал паузу, впившись в нас ледяными глазами. – «Конечная галактическая память». Это прототип нынешнего и будущего гигантского живого архива. Думаю, сейчас он существует лишь в неполной форме, как скелет того, что будет выстроено через миллионы или миллиарды лет. Тем не менее все очень просто. Это архив, существующий вне времени. Он способен поддерживать связь со всеми своими версиями, прошлыми и будущими, вплоть до нынешней эпохи и даже глубже, до нашего далекого прошлого. Он постоянно перемещает данные во всех направлениях, бесконечно сверяет и перепроверяет их. Что касается артефакта, который я нашел на корабле личинок… на мой взгляд, это нечто подобное. Крошечный фрагмент архива, содержащий только послания личинок и их немногочисленных союзников.

– А что мешает личинкам прочесть сообщения до того, как те будут отправлены, и придумать способ избежать неприятностей?

Феррис снова выдал готовый ответ:

– Они не могут. Сообщения, записанные в этом устройстве, закодированы, без ключа до них не добраться. Блестящая идея. Ключом служит картина фоновой гравитации Вселенной, возникающая в определенный момент времени. Когда личинки вводят в устройство связи сообщение, артефакт чувствует гравитационную жизнь Вселенной – биение пульсаров, мчащихся навстречу друг другу по спиральным орбитам, тихие стоны далеких черных дыр, поглощающих звезды в сердцевинах галактик. Устройство слышит это все и создает уникальную «подпись» – ключ, которым оно кодирует входящие сообщения. Информация сохраняется в каждом артефакте, но с ней нельзя ознакомиться, пока устройство не убедится в том, что гравитационный фон остался прежним… или почти прежним – разумеется, с поправкой на координаты получателя. Это обеспечивает зону охвата радиусом в несколько тысяч световых лет. Но стоит кораблям разойтись на большее расстояние, как устройство перестает узнавать код. Любые попытки подделать его или предсказать, основываясь на известных данных, как будет выглядеть гравитационная подпись в будущем, просто бесполезны. Очевидно, устройство отключится, «умрет».

Итак, Гидеону удавалось на протяжении веков поддерживать связь со своими далекими союзниками. Затем запас сообщений, хранящихся в устройстве связи, сократился, и пришлось резко ограничить частоту передач. Над личинками нависла новая угроза: у врагов появились копии артефактов. Теперь они тоже получили доступ к сообщениям и могли этим воспользоваться. Беглец был одинок и прежде, когда на него охотились, но лишь теперь понял, что одиночество может быть настоящей пыткой. Оно давило не меньше, чем гигантские скалы, навалившиеся на разбитый корабль. И все же Гидеону удалось сохранить рассудок.

Раз в несколько десятилетий он позволял себе связаться с союзниками, поддерживая слабое подобие родственных отношений, по-прежнему игравших некоторую роль в жизни личинок.

Но Феррис вытащил его из корабля, лишив доступа к устройству связи. После этого беглец стал понемногу погружаться в безумие.

– Вы сделали из него дойную корову? – спросил я. – Только вместо молока он дает «топливо грез». По большому счету вы питаетесь его страхом и одиночеством. Перегоняете эти эмоции и продаете их.

– Именно так! – подхватил Феррис. – Мы вживили в его мозг датчики, считывающие реакцию нейронных цепей. Затем данные прошли обработку на Ржавом Поясе, где есть соответствующее оборудование, после чего мы поняли, что это тоже можно превратить в наркотик.

– О чем он говорит? – спросила Зебра.

– Об экспириенталиях, – ответил я. – Черные, с узором в виде личинки на конце. Между нами, я попробовал и получил незабываемые ощущения. Тогда я еще не знал, чего можно ожидать от этих штуковин.

– Я о них слышала, в руках никогда не держала. Думала, что это просто городская байка.

– Вовсе нет.

Я вспомнил, какой хаос эмоций обрушился на меня во время опыта с экспириенталией на борту «Стрельникова». Основным чувством был страх: давящая боязнь замкнутого пространства и того, что находилось снаружи. Но самое отвратительное – то, что гнетущая теснота была лучше пустоты за ее пределами, населенной хищными монстрами. Я до сих пор помню этот страх, в нем едва уловимо ощущалось нечто чужеродное. В то время было трудно понять, почему люди готовы платить за подобные переживания, но теперь я знаю. Все дело в предельной остроте ощущений, более сильных, чем всепоглощающая скука.

– А что он получает взамен? – спросила Зебра.

– Облегчение, – промолвил Феррис.

Я понял, что он имел в виду.

Внизу, в резервуаре, по колено в черной слизи возились рабочие в серых костюмах. То и дело кто-нибудь проводил огромным шокером по дряблому боку личинки, и ее дирижаблеподобное тело содрогалось по всей длине. Бледно-розовая жидкость выплескивалась из пор крапчато-серебристой кожи. Я заметил, как один из рабочих проворно подставил под струйку флягу.

На конце туловища раскрылась пасть, и пещеру огласил пронзительный вопль.

– Кажется, раньше он охотнее стравливал «топливо», – заметил я, подавляя приступ тошноты. – Как вы думаете, что оно собой представляет? Что-то органическое?

– Скорее всего, – ответил Феррис, и каким-то образом кресло смодулировало интонацию равнодушия. – Между прочим, это ведь он занес к нам плавящую чуму.

– В самом деле? – спросила Зебра. – Но он находится здесь уже тысячи лет.

– Безусловно. Все это время он пребывал в спячке, пока на планете не закопошились мы, строя свои жалкие поселения.

– Он знал, что инфицирован? – спросил я.

– Сомневаюсь, что хотя бы подозревал. Может быть, заражение произошло давно и его организм уже адаптировался. «Топливо грез», возможно, моложе чумы. Допустим, это защита, созданная личинками, – коллоид из микроскопических живых механизмов, постоянно выделяемый их телами. Невосприимчивые к плавящей чуме нанороботы способны держать ее в узде, но не только. Они лечат и питают клетки хозяина, передают и получают информацию от личинок-помощников… В общем, стали неотъемлемой частью организма, без которой личинке теперь просто не выжить.

– Но чума все-таки добралась до Города, – возразил я. – Давно вы здесь, Феррис?

– Почти четыреста лет, с тех пор как нашел Бездну. Целая вечность. Поймите, мне нет дела до чумы – я для нее не пища. Можно сказать, только «топливо грез» – по сути, кровь Гидеона – поддерживает во мне жизнь, ведь для меня недоступны другие методы лечения. – Он коснулся пальцами серебристого пледа, скрывающего его тощее тело. – Конечно, процессы старения нельзя остановить полностью. «Топливо» – действенное средство, но не панацея.

– Значит, вы никогда не видели Город Бездны?

– Не видел, но знаю, что там произошло.

Он упер в меня твердый взгляд, и я почувствовал, как падает вокруг температура воздуха.

– Я знал, что Город превратится в чудовище и наполнится демонами и оборотнями. Я знал, что ваши умные, ловкие крошки-машины выступят против нас, разлагая умы и тела, плодя всякого рода извращения и мерзости. Я знал, что наступит время, когда вы обратитесь за помощью к более простым машинам – старым, грубым, но надежным. – Он указал на меня пальцем, словно произнося обвинение. – Все это я предвидел. Представьте себе, это кресло я изобрел и собрал за какие-то жалкие семь лет!

Краем глаза я заметил рабочего, который свесился с мостков, держа в руках инструмент наподобие бензопилы, и вырезал из спины Гидеона огромный радужный лоскут.

Я перевел взгляд на пестрые заплаты, украшающие мой сюртук.

– Ладно, Феррис, – произнесла Зебра. – Вы не против, если я задам последний вопрос, перед тем как мы уйдем?

Он набрал на подлокотнике слово «да».

– Это вы тоже предвидели?

Она вскинула пистолет и выстрелила в упор.

На обратном пути я раздумывал о том, что показал мне Феррис, и о том, что узнал из воспоминаний Небесного.

Личинки обнаружили массивный выброс энергии в районе Солнечной системы. Пять могучих вспышек – верный признак того, что вещество и антивещество, прореагировав, уничтожили друг друга. Пять садков, двигающиеся со скоростью, которая не вызвала бы протеста клоунов-прыгунов, – жалкие восемь процентов от скорости света. Тем не менее это было достижением для приматов, какой-то миллион лет назад лупивших друг друга по голове костью мамонта.

К тому времени, когда корабли людей были обнаружены, личинки понесли тяжелые потери. Их гигантские корабли в столкновениях с врагами были разбиты и разграблены. Наступило время, о котором личинки-долгожители вспоминали с печалью. Звездные крепости пришлось разделить на части – их превратили в множество крошечных маневренных мини-садков. Личинки – общительные существа, разлука с сородичами причиняла им огромные страдания, хотя удивительная система связи клоунов-прыгунов позволяла поддерживать контакты друг с другом.

Наконец один мини-садок нагнал группу человеческих кораблей и принял форму одного из них. Статистический анализ случившихся за десять миллионов лет стычек с врагом показал, что в конечном счете подобная тактика приносит личинкам пользу, хотя в отдельных случаях может закончиться неудачей.

План Путешествующего Бесстрашно был достаточно прост в понимании личинок. Он изучит людей и решит, что с ними делать. Если они проявят тенденцию к массированной экспансии в данном секторе космического пространства, нарушая спокойствие и привлекая внимание машин-пожирателей, то их придется списать в расход. Среди беглецов найдутся те, кому хватит силы воли выполнить столь болезненную, но необходимую операцию.

Путешествующий Бесстрашно надеялся, что до этого не дойдет. Люди, по его предположению, останутся досадным недоразумением, слаборазвитой расой, и немедленной ликвидации не потребуется. Если они намерены всего лишь заселить пару ближайших планетных систем, их можно на время оставить в покое. Истребление способно привлечь пожирателей, к такой мере нельзя прибегнуть без крайней необходимости.

Однако шли десятилетия, а люди не выказывали ни враждебности, ни дружелюбия. И Путешествующий рискнул приблизиться к человеческим кораблям. Возможно, ему следовало заявить о своем присутствии, вступить в переговоры с людьми и извиниться за недоразумение. Он как раз обдумывал первый ход, когда погиб один из кораблей.

Взрыв был вызван аннигиляцией. Садок Путешествующего Бесстрашно серьезно пострадал: маскировочная оболочка корабля была повреждена, и множество личинок, работавших в это время на корпусе, погибло. Их выделения проникли внутрь корабля, передав предсмертные страдания сородичей Путешествующему, и он впитал память каждого из них – всю боль, которую они пережили, возвращаясь в свое первоначальное состояние. Истерзанный мучительными воспоминаниями, Путешествующий Бесстрашно отвел садок от Флотилии.

Но его уже заметили.

Оливейра и Лаго первыми явились в гости. Они и сами не знали, чего ожидать, и не слишком верили в старую легенду о корабле-призраке – шестом корабле Флотилии, вычеркнутом из истории.

Они обнаружили нечто иное.

Оливейра приказал Лаго проникнуть внутрь, чтобы найти необходимое для возвращения топливо. Лаго быстро сообразил, что оказался на корабле, созданном иными существами. Но когда личинки-помощники доставили его в камеру Путешествующего Бесстрашно, ситуация сложилась хуже некуда. Путешествующий хотел помочь гостю, объяснить, что ему не нужен скафандр, поскольку для дыхания вполне пригодна здешняя газовая смесь. Однако он сделал это не лучшим образом, приказав личинкам-помощникам употребить в пищу скафандр человека. Лаго расстроился и принялся наказывать личинок-помощников своей горелкой. Те умирали в пламени, и Путешествующий Бесстрашно, поглощая их выделения, корчился так, будто сам испытывал эти муки.

Ему пришлось демонтировать Лаго. Неприятная задача, но выбирать не приходилось. Понятно, что Лаго встретил его намерение без особого энтузиазма, но возражать было уже поздно. Личинки-помощники сняли его внешние элементы, обнаружили внутри еще более любопытные устройства и отследили схему их взаимодействия, а затем растворили его центральную нервную систему. Путешествующий Бесстрашно впитал воспоминания Лаго – все, что удалось. Он научился воспроизводить звуки языка, на котором говорил человек, а заодно – ради сходства с ним – смастерил себе рот. Прочие личинки скопировали сенсорные органы гостя, а некоторые даже встроили в себя отдельные части его тела.

Теперь Путешествующий Бесстрашно куда лучше понимал людей. Ему стало ясно, почему Лаго испытал такой шок, впервые увидев кишащий личинками отсек. Можно было только сожалеть о том, что гостю причинили так много неприятностей. Единственное, что могло послужить утешением, – это возможность максимально использовать память и детали человека.

Он был уверен, что люди оценят столь благородный жест.

– После визита Лаго, – промолвил Путешествующий Бесстрашно, – мне снова стало одиноко. Еще хуже, чем раньше.

– Ты не мог понять, что такое одиночество, пока не сожрал Лаго, проклятый тупица.

– Мм… Возможно.

– Ладно, теперь слушай меня внимательно. Ты сказал, что чувствуешь боль. Хорошо, для меня имеет значение этот факт. Как я понимаю, тебе не чужд инстинкт самосохранения, иначе бы ты просто не дожил до нынешнего дня. Так вот: у меня при себе бухторой. Если тебе не ясен смысл этого слова, поищи его в памяти Лаго. Я уверен, он знал, что это такое.

Наступило молчание. Огромная личинка тревожно заворочалась, расплескивая красную жидкость, точно выброшенный на мелководье кит. Бухтороями назывались ядерные боеголовки – оружие, которое нес каждый корабль Флотилии. Оно могло пригодиться по достижении Пункта Назначения.

– Я понимаю.

– Хорошо. Возможно, ты способен провернуть какой-нибудь трюк с гравитацией, чтобы вывести его из строя. Но я готов поспорить, что ты не можешь сгенерировать достаточно сильное поле, – иначе тебе удалось бы защититься от Лаго, когда он начал создавать проблемы.

– Я рассказал тебе слишком много.

– Возможно. Но мне нужно узнать еще больше. И в первую очередь об этом корабле. Как я понимаю, ты сражался? Возможно, не победил, но я сомневаюсь, что ты бы спасся, не имея серьезного оружия.

– У нас нет оружия. – Пасть изогнулась в брезгливой гримасе. – Только бронепаутина.

– Бронепаутина?

Небесный напряг воображение:

– Какая-то технология проецирования энергии? Вы способны создавать вокруг корабля нечто вроде защитного поля?

– Такое было нам раньше под силу. Но необходимые компоненты были повреждены, когда разрушился ваш пятый садок. Теперь можно окружить паутиной лишь часть корабля. Это абсолютно бесполезно, если нападет опытный враг, такой как пожиратели. Они видят дыры.

– Ладно, послушай. Ты чувствуешь, что к нам приближаются две маленькие машины?

– Конечно. Это друзья Лаго?

– Не совсем.

Возможно, на шаттлах действительно находятся друзья Лаго, подумал Небесный. Но вряд ли их можно назвать друзьями Небесного Хаусманна. Сейчас это важнее.

– Хочу, чтобы ты своей паутиной закрыл нас от этих машин, или я использую бухторой против тебя. Понятно?

– Хочешь, чтобы я их уничтожил? – сообразила личинка.

– Да. Или уничтожен будешь ты.

– Ты этого не сделаешь. Иначе сам погибнешь при взрыве.

– Постарайся понять, – терпеливо произнес Небесный, – я не Лаго, я думаю, а тем более поступаю по-другому.

Он прицелился в одну из личинок и дал очередь. В бледно-розовой шкурке заалели дыры, как будто ее несколько раз проткнули пальцем. Тварь пронзительно заверещала, пробоины медленно заполнились пурпурной жидкостью.

Впрочем, прислушавшись, он понял, что ошибся: кричала не подстреленная личинка, а Путешествующий Бесстрашно.

Раненое существо барахталось в пунцовом озере, едва удерживаясь на поверхности. Несколько сородичей подплыли к нему и принялись подталкивать щупальцами. Через некоторое время крики страдания смолкли, сменившись тихими стонами.

– Ты причиняешь мне боль.

– Я просто подтверждаю свои слова делом. Лаго тоже причинял тебе боль, но делал это ненамеренно. Он просто был напуган. Я не боюсь. Я хочу показать, на что способен.

Пара личинок-помощников отчаянно билась у самого берега, пытаясь выбраться наружу неподалеку от того места, где стояли Небесный и Норкинко.

– Без глупостей, – предупредил Небесный. – Не приближайся, или я пристрелю еще одну. И никаких фокусов с гравитацией, иначе взорву бомбу.

Личинки дальше не продвигались, лишь истерически размахивали пучками щупальцев.

Желтый свет, заливающий пещеру, мгновенно погас. Небесный не ожидал темноты. На миг его охватил беспредельный ужас. Он забыл, что личинки способны регулировать освещение. Теперь, во мраке, они могут устроить любую пакость. Вот сейчас вылезут из багрового озера, схватят за ноги и утащат вниз. И он не успеет взорвать бухторой. Даже не сможет избавить себя от страданий.

Наверное, лучше покончить с собой прямо сейчас.

Но желтый свет снова осветил пещеру.

– Я сделал то, о чем ты просил, – произнес Путешествующий Бесстрашно. – Это было трудно. Понадобилась вся энергия, чтобы толкнуть бронепаутину на такое расстояние.

– Она свое дело сделала?

– Там еще два маленьких садка.

На этот раз шаттлы.

– Да. Но они доберутся сюда не скоро, и ты сможешь опять повторить свой фокус. – Небесный включил рацию. – Докладывай, Гомес.

– Разведчики просто взорвались, словно на что-то наткнулись.

– Ядерный взрыв?

– Нет. У них же нет бухтороев.

– Хорошо. Жди указаний.

– Небесный… черт подери, что там у вас происходит?

– Поверь, Гомес, тебе совершенно не хочется об этом знать.

Небесный буквально чувствовал, как его друг делает усилие, чтобы задать следующий вопрос:

– Ты нашел этого парня… как его… Лаго?

– Ну да, мы его нашли. Правда, Лаго?

– Послушай, Небесный, – вмешался Норкинко, – нам пора убираться. Что толку убивать этих людей? Ты же не хочешь войны между кораблями. – Он повысил голос, и тот, рвущийся из встроенного динамика, загремел над озером. – Разве у нас нет другого способа защититься? Почему не переместиться вместе с этим кораблем – или садком, как ты его называешь, – в безопасное место? Где нас не достанут шаттлы?

– Нет, – сказал Небесный. – Шаттлы должны быть уничтожены. Если наши недруги хотят войны между кораблями, считай, что они ее получили. Посмотрим, долго ли они продержатся.

– Пожалуйста, Небесный…

Норкинко протянул руки, словно пытаясь схватить его. Хаусманн отступил – и потерял равновесие, поскользнувшись на гладком полу пещеры. Он упал навзничь и наполовину погрузился в красную слизь. Волна плеснула на прозрачный щиток шлема с удивительной поспешностью, словно искала путь в скафандр. Краем глаза Небесный заметил пару личинок, которые, извиваясь, плыли к нему. Как он ни бился, ему не удавалось нащупать опору.

– Норкинко… помоги выбраться!

Норкинко осторожно приблизился к урезу багровой воды:

– А может, оставить тебя здесь, Небесный? Не будет ли так лучше для всех нас?

– Вытащи меня, сволочь!

– Я пришел сюда не для того, чтобы творить зло, Небесный. Я пришел сюда, чтобы помочь «Сантьяго», а может, и всей Флотилии.

– У меня бухторой.

– Не думаю, что у тебя хватит мужества им воспользоваться.

Личинки уже добрались до Небесного, к ним присоединилась еще одна, которую он до сих пор не замечал. Они ощупывали его скафандр пучками щупальцев. Небесный снова рванулся, но красная жидкость словно загустела, помогая личинкам удерживать его в плену.

– Вытащи меня, Норкинко. Предупреждаю последний раз…

Норкинко остался на прежнем месте, ни на шаг не приблизился к краю озера.

– Ты болен, Небесный. Я всегда это подозревал, но не было случая в этом убедиться. Я даже не представлял, на что ты способен.

И тут произошло нечто неожиданное. Когда силы почти оставили Небесного, ему показалось, что красная жидкость выталкивает его на поверхность, а личинки помогают ей. Через секунду, дрожа от страха, он уже стоял на берегу, а со скафандра в озеро сбегали последние красные струйки.

Он молча смотрел на Путешествующего Бесстрашно, зная, что тот чувствует его взгляд.

– Все-таки поверил мне? Ты не убьешь меня, потому что знаешь, чем это обернется.

– Я не хочу убивать тебя, – произнес Путешествующий. – Потому что тогда я снова буду одинок, как до твоего появления.

Небесный понял, и эта мысль наполнила его горечью. Гигантской личинке по-прежнему было дорого его общество, хоть он и убил ее частицу. Это существо отчаянно страдало от одиночества, оно даже было готово терпеть боль от того, кто согласился бы находиться рядом. Он вспомнил ребенка, который захлебывался криком в абсолютной темноте, пережив предательство друга, хотя этого друга не существовало в реальности… и мысленно оправдал Путешествующего. И возненавидел его еще больше.

Ему пришлось застрелить еще одну личинку, прежде чем он убедил Путешествующего Бесстрашно уничтожить оба шаттла. Но на этот раз Путешествующий страдал не только из-за гибели помощницы. Он мучился, генерируя паутину, – похоже, этот процесс давался кораблю дорого.

Вскоре все было кончено. Небесный мог оставаться на борту и пытать Путешествующего, пока тот не выдал бы все, что ему было известно. Например, сможет ли корабль доставить людей к Пункту Назначения быстрее, чем «Сантьяго»? Что, если переправить сюда, на садок, часть экипажа и поселить в бесконечных тоннелях? Способны ли личинки изменить состав атмосферы и температуру под их потребности? Много ли людей обеспечит всем необходимым корабль пришельцев – десятки, сотни? А может быть, и для момио найдется место, даже если они проснутся? Пусть несколько «спящих» придется скормить личинкам-помощникам, чтобы осчастливить их, – невелика потеря.

Но он решил уничтожить корабль.

Так проще. Не надо вести переговоры с Путешествующим, не надо снова переживать отвращение, охватившее Небесного, когда он понял, до чего же одиноко это создание. И не надо опасаться, что садок попадет в руки других экипажей Флотилии.

– Позволь нам уйти, – сказал он Путешествующему Бесстрашно. – Открой проход к тому месту, где мы вошли.

Он услышал гулкие мелодичные удары – это возникали новые тоннели, открывались и закрывались воздушные шлюзы. Легкий ветерок погладил красную воду.

– Теперь вы можете уйти, – произнес Путешествующий. – Жаль, что мы не поладили. Ведь ты скоро вернешься?

– Можешь не сомневаться, – заверил его Небесный.

Вскоре шаттл отчалил.

Гомес все еще не знал о том, что произошло на борту, и не мог понять, почему вражеские шаттлы внезапно взорвались на подлете.

– Что вы там нашли? – спросил он. – Оливейра говорил дельное? Или это был бред сумасшедшего?

– Похоже, и правда бред, – отозвался Небесный.

Норкинко промолчал. После того инцидента на берегу озера они почти не говорили друг с другом. Возможно, Норкинко надеялся, что Небесный забудет эту историю, если не напоминать о ней лишний раз. В конце концов, все можно объяснить нервным срывом. Но Небесный ни на минуту не забывал о том, как барахтался в озере, а по щитку его шлема ползли красные ручейки. Оставалось только догадываться, сколько молекул успело просочиться внутрь скафандра.

– Как насчет медикаментов? Вы что-нибудь нашли? – не отставал Гомес. – А что с обшивкой? Удалось ли хоть что-то выяснить?

– Кое-что мы нашли, – сказал Небесный. – Но сейчас не время об этом говорить. Врубай полную тягу и гони отсюда.

– А может, все-таки посмотрим, что в двигательном отсеке? Может, доберемся до…

– Быстрее, Гомес, – повторил Небесный. Пожалуй, сейчас стоило солгать во спасение: – Мы вернемся за антивеществом в другой раз. Корабль никуда не денется.

Садок уплывал прочь. Обогнув его по дуге, шаттл развернулся над неповрежденным бортом, и Гомес запустил двигатель на полную мощность. С расстояния двести-триста метров корабль ничем не отличался от своих собратьев. На миг Небесный вспомнил легенду о «Калеуче», корабле-призраке. Как же все-таки они ошибались! Но винить в этом некого – правда оказалась удивительнее любых легенд.

Разумеется, на «Сантьяго» их ждут неприятности. Кто-то послал за ними шаттлы, а значит, Небесному не избежать взыскания, а может, и трибунала. Этого следовало ожидать. Но ему хватит ума обратить факты в свою пользу.

Они с Норкинко уже позаботились об уликах, которые выставят Рамиреса главным инициатором экспедиции на «Калеуче», а заодно к этой затее окажется причастной Констанца. Небесный будет выглядеть послушным исполнителем замыслов одержимого манией величия капитана. Рамиреса отстранят от должности, возможно, даже казнят. Констанцу тоже ждет наказание. И, само собой, не будет двух мнений о том, кто унаследует капитанский мостик.

Небесный выждал еще пару минут. Тянуть с исполнением плана рискованно, чего доброго, Путешествующий Бесстрашно заподозрит неладное и попытается помешать ему.

Детонатор бухтороя сработал, и в космосе расцвел и облетел плазменный цветок. Когда сине-белые лепестки растаяли в межзвездной тьме, от корабля не осталось ничего. Абсолютно ничего.

– Что ты наделал? – ахнул Гомес.

Небесный улыбнулся:

– Избавил кое-кого от мучений.

– Я должна была убить его, – заметила Зебра, когда робот-обходчик почти вывез нас на поверхность.

– Понимаю, – сочувственно отозвался я. – Но в таком случае мы едва ли смогли бы оттуда выбраться.

Она целилась в грудь, но понять, где кончается Феррис и начинается его инвалидное кресло, было непросто. Поэтому луч лишь повредил какие-то вспомогательные механизмы. Феррис застонал и попытался что-то сказать, но из недр его кресла донеслось лишь жалобное скрипучее попискивание. Тогда я понял, что четырехсотлетнего старика, чья кровь перенасыщена «топливом грез», не так-то просто убить одним выстрелом.

– Итак, чего мы добились в результате этой милой прогулки? – спросила Зебра.

– Я задаю себе тот же вопрос, – вздохнул Квирренбах. – Боюсь, очень немногого. Узнали о том, как может выглядеть производственный процесс. Гидеон по-прежнему находится в Бездне, вместе с Феррисом. Ничего не изменилось.

– Скоро изменится, – сказал я.

– Как это понимать?

– Мы просто провели разведку боем. Когда все это закончится, я вернусь туда.

– В следующий раз нас будут ждать, – сказала Зебра. – Сомневаюсь, что мы сможем влететь на крыльях ветра.

– Мы? – переспросил Квирренбах. – Тарин… ты тоже решила вернуться?

– Да. И сделай одолжение, называй меня Зеброй.

– Квирренбах, на вашем месте я бы ее послушался.

Робот-обходчик понемногу возвращался в горизонтальное положение. Мы приближались к выходу, где нас должна была ожидать Шантерель.

– Кстати, мы действительно вернемся туда. И это действительно будет непросто.

– Что вы там забыли?

– Как сказал бы один близкий мне человек, надо избавить кое-кого от мучений.

– Ты собираешься убить Гидеона?

– Для него это лучше, чем терпеть пытки.

– Но «топливо грез»…

– Город как-нибудь обойдется без него. И без прочих благ, которыми он обязан Гидеону. Вы слышали, что сказал Феррис. Останки корабля по-прежнему там, и они продолжают изменять состав газовой смеси в Бездне.

– Но Гидеона на корабле уже нет, – возразила Зебра. – Хочешь сказать, он по-прежнему управляет своей посудиной?

– Лучше бы ему этого не делать, – сказал Квирренбах. – Если вы его убьете, Бездна перестанет снабжать Город необходимыми ресурсами… Представляете, что здесь начнется?

– Вполне, – ответил я. – По сравнению с этим плавящая чума покажется легким недомоганием. Но я все равно это сделаю.

Шантерель ждала на прежнем месте. Она нервным рывком распахнула заслонку и примерно секунду вглядывалась, словно желая убедиться, что нас не подменили. Затем опустила на пол свое ружье и помогла нам покинуть кабинку. Никто не смог сдержать стон облегчения. Мы наконец-то выбрались из этой дыры. Воздух в камере трудно было назвать свежим, но я вдыхал его полной грудью.

– Ну как? – спросила Шантерель. – Что хорошего? Вы добрались до Гидеона?

– Были от него в двух шагах, – ответил я.

В этот момент под одеянием Зебры приглушенно зазвенело. Она передала мне свой пистолет и вытащила из потайного кармана неуклюжий телефон, стилизованный под старину, – последний крик моды в Городе Бездны.

– Похоже, он звонил мне все время, пока мы поднимались, – пробормотала она, откидывая экранчик дисплея.

– Кто это? – спросил я.

– Пранский.

Зебра поднесла телефон к уху. Пока она разговаривала, я объяснил Шантерели: этот парень – частный сыщик, имеющий некоторое отношение ко всему, что здесь произошло с тех пор, как я прибыл в Город.

Зебра говорила тихо, вдобавок прикрывая рот ладонью. Я не расслышал ни слова из сказанного Пранским и половины из того, что ответила ему Зебра, но этого было достаточно, чтобы понять суть разговора.

Похоже, убили кого-то из информаторов Пранского. В настоящий момент сам Пранский находился на месте преступления и, судя по репликам Зебры, был бы рад поскорее оттуда убраться, поскольку событие его сильно взволновало.

– А ты успел…

Кажется, Зебра хотела спросить, сообщил ли он об убийстве в полицию, но вовремя сообразила: там, где он находится, стражей порядка еще меньше, чем в Пологе.

– Нет, погоди. Никому ни о чем не говори, пока мы не подъедем. Держи язык за зубами, а ушки на макушке. – С этими словами Зебра захлопнула экранчик и спрятала телефон.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– Кто-то убил ее, – ответила Зебра.

– Кого? – прищурилась Шантерель.

– Толстуху Доминику. Вот такая история.

Глава тридцать седьмая

– Может, это сделал Воронофф? – спросил я, когда мы приближались к вокзалу Гранд-Сентрал.

Вороноффа мы высадили на вокзале, прежде чем отправиться в гости к Гидеону, но убийство Доминики… не вязалось с тем, что я знал об этом человеке. Скорее уж он убил бы себя, просто со скуки, выбрав какой-нибудь экстравагантный способ.

– Прикончить такую видную личность, как Доминика… Вроде это на него не похоже.

– И на Рейвича тоже, – сказал Квирренбах. – Хотя вам виднее.

– Рейвич не станет убивать кого попало, – заметил я.

– Не забывайте, что Доминика легко наживала себе врагов, – вмешалась Зебра. – Совершенно не умела держать язык за зубами. Может, проболталась, и Рейвич за это ее убил.

– Насколько нам известно, его сейчас нет в Городе, – возразил я. – Рейвич находится на орбите, в анклаве, называемом «Убежищем». Или я ошибаюсь?

– По моим сведениям, он там, – ответил Квирренбах.

Понятно, что Воронофф давным-давно испарился без следа. Впрочем, этого следовало ожидать; отпуская его, мы и не надеялись, что он будет сидеть на месте. Да если бы и сидел, какая разница? Воронофф играл во всем этом спектакле роль третьего плана. При необходимости найти его будет несложно: он слишком популярен.

Палатка Доминики осталась такой, какой я ее запомнил, и стояла на прежнем месте, в центре базара. Клапан опущен, ни одного посетителя в зоне видимости – никаких признаков того, что здесь произошло убийство. Назойливый паренек-зазывала тоже куда-то исчез, но это почему-то казалось нормальным: сегодня на базаре было на удивление тихо. Возможно, в последнее время звездолетов было немного, и приток кандидатов на хирургическое вмешательство сократился.

Пранский, давно дожидавшийся нас, выглянул сквозь дыру в ткани:

– Долго же вы добирались. – Он хмуро покосился на Шантерель, потом на меня, на Квирренбаха – и глаза на миг округлились. – Эге, да вы как будто на охоту собрались.

– Можно войти? – спросила Зебра.

Пранский откинул клапан и впустил нас в «прихожую», где я не так давно ждал с операции Квирренбаха.

– Должен вас предупредить, – мягко проговорил Пранский, – все осталось в том виде, в каком я застал. Боюсь, зрелище не из приятных.

– А где ее малыш? – поинтересовался я.

– Ее… малыш? – переспросил агент, словно я употребил малопонятное словечко из уличного жаргона.

– Том. Ее помощник. Он постоянно околачивался рядом. Может быть, он что-то заметил и понял, что здесь лучше не задерживаться.

Пранский прищелкнул языком:

– Не видел никаких… малышей. Мне и без того забот хватает. Кто бы это ни сделал…

Он не договорил, но я мог представить ход его мысли.

– Вряд ли это кто-то из здешних талантов, – нарушила молчание Зебра. – Ни один местный не покусился бы на такое сокровище.

– Помнится, ты говорила, что люди, которые за мной охотятся, тоже не из местных.

– О ком вы? – спросила Шантерель.

– Мужчина и женщина, – ответила Зебра. – Они заходили к Доминике, пытаясь выследить Таннера. Могу поручиться, они не из Города. В общем, довольно странная пара.

– Думаешь, они вернулись и убили Доминику? – предположил я.

– Они возглавляют мой список подозреваемых, Таннер. А ты еще не догадываешься, кто это?

– Похоже, я становлюсь слишком популярным, – ответил я, пожав плечами.

Пранский прочистил горло:

– Может, нам стоит… – Он вяло махнул рукой в сторону занавески, закрывающей вход в операционную.

Мы отодвинули полог и вошли.

Доминика покачивалась в воздухе, словно левитировала в полуметре над кушеткой. В этом положении ее удерживала прикрепленная к консоли ременная обвязка, в которой помещалась нижняя часть ее тела. Поршни, приводящие в движение консоль, еще шипели, полупрозрачные струйки пара тянулись к потолку. У человека не столь грузного, как Доминика, голова запрокинулась бы назад или свесилась на бок. Но из-за складок жира создавалось впечатление, что шея толстухи напряжена. Челюсть безвольно отпала, широко раскрытые остекленевшие глаза глядели в потолок.

И все ее тело было опутано змеями.

Самые крупные из них были мертвы. Казалось, туша Доминики увита пестрыми лентами. Змеи свисали с ее ног, почти касаясь кушетки. Причина гибели рептилий была очевидна – длинные разрезы вдоль брюшины, явно сделанные скальпелем.

Их кровь украсила кушетку причудливыми узорами. Змеи поменьше были еще живы, они частью обвивали живот Доминики, частью лежали, свернувшись на кушетке. Когда я осторожно приблизился, эти твари едва пошевелились.

Помнится, в Мульче я видел торговцев змеями. Наверняка эти твари были приобретены там, причем исключительно для создания антуража.

– Я предупреждал, что это неприятное зрелище. – Голос Пранского вывел нас из ступора. – Поверьте, мне всякого довелось повидать, но такое…

– Здесь прослеживается система, – тихо перебил я. – Это не так мерзко, как кажется.

– По-моему, вы рехнулись.

Должно быть, остальные думали так же. Мне было весьма неприятно, но я знал, что говорю правду.

– О чем ты? – спросила Зебра. – Какая еще система?

– Это послание. – Я обошел повешенную, чтобы получше рассмотреть ее лицо. – Точнее, приглашение. Адресовано мне.

Я коснулся лица Доминики и почти без усилия повернул ее голову так, чтобы остальные тоже увидели аккуратное отверстие во лбу.

– Потому что, – озвучил я вдруг открывшуюся мне истину, – ее убил Таннер Мирабель.

Когда мне было под шестьдесят…

Я давно перестал следить за ходом времени – какой в этом смысл, если ты бессмертен? Чтобы убрать некоторые подробности моего прошлого, я подчистил корабельный архив. Было ясно: настала пора действовать. Выбор момента диктовала стратегия нашего путешествия. При желании я мог пропустить этот момент, забыв о планах, которые занимали мой разум вот уже полжизни. Для их осуществления требовалась кропотливая подготовка, иначе они так и остались бы планами. Я позволил себе минуту сладостно-мучительного удовольствия, сравнивая два пути развития событий. В одном случае меня ждала победа. В другом я покорно принимал то, что шло на пользу Флотилии, но не моему экипажу. Был один ничтожно короткий миг сомнения.

– Слушай команду, – произнес старина Арместо, капитан «Бразилии». – Начинаем торможение через двадцать секунд.

– Готов, – отозвался я, сидя в кресле на мостике.

И после короткой паузы услышал, как два голоса – капитанов «Багдада» и «Палестины» – эхом повторили мой ответ.

Пункт Назначения близок. Уже можно разглядеть его звезду, более яркую из пары под названием «61 Лебедя А», – кроваво-красный светильник в ночи. Несмотря на все испытания, вопреки всем предсказаниям Флотилия успешно пересекла межзвездное пространство. Тот факт, что один из кораблей погиб, ни в малейшей степени не омрачал победу. Отправляя Флотилию в путь, ее создатели знали, что потери неизбежны. Разумеется, это касалось не только кораблей, но и части «спящих» – момио, которым не суждено проснуться.

В общем, это была победа. Неоспоримая.

Однако путешествие еще не закончилось. Флотилия по-прежнему двигалась на крейсерской скорости. Оставался ничтожный отрезок – самый важный участок пути. И те, кто планировал путешествие, об этом не догадывались. Они даже представить себе не могли тех разногласий, которые со временем начнут раздирать Флотилию.

– Десять секунд, – продолжал Арместо. – Пожелаем себе удачи, и да поможет нам Бог. Гонка будет чертовски напряженной.

«Не такой напряженной, как ты думаешь», – мысленно поправил я.

Отсчет был закончен – не совсем синхронно, – и во тьме, где только что сияла лишь россыпь звезд, вспыхнули три солнца. Спустя полтора столетия двигатели Флотилии заработали вновь, поглощая вещество и антивещество и выплевывая чистую энергию, сводя на нет скорость, равную восьми процентам скорости света.

Выбери я другой путь, и пришлось бы слушать, как скрежещет под чудовищной перегрузкой могучий скелет «Сантьяго». При этом топливо сгорало бы почти беззвучно, работу двигателя выдавало бы едва уловимое гудение.

Но я принял решение, и все осталось по-прежнему.

– Полное сгорание за бортом… – произнес кто-то из капитанов, потом в его голосе зазвучало недоумение: – «Сантьяго», мы не фиксируем включение вашего двигателя… Небесный, у вас неполадки?

– Нет, – коротко и спокойно ответил я. – Пока все хорошо.

– Тогда почему не врубаете тягу?!

Это был не вопрос, а возмущенный вопль.

– Потому что нам это не нужно.

Я улыбнулся. Теперь скрывать нечего. Кризис миновал секунду назад. Один вариант будущего принят, другой отброшен.

– Извините, капитан, но мы решили еще некоторое время двигаться на крейсерской скорости.

– Это же безумие!

Могу поклясться: в микрофон Арместо летела слюна, как брызги океанского прибоя в набережную.

– Хаусманн, у нас хорошая разведка! Мы прекрасно осведомлены о том, что при реконструкции двигателя вы не использовали новшеств, которых нет у остальных. Вы не можете достичь Пункта Назначения раньше нас! Вам надлежит немедленно запустить двигатель и следовать за кораблями…

Я небрежно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла:

– И что будет в противном случае?

– Тогда мы…

– Ничего вы не сделаете. Так как не хуже меня знаете, что происходит при остановке аннигиляторных двигателей.

Я не обманывал его. Аннигиляторный двигатель – действительно чертовски ненадежное устройство. Он спроектирован так, что будет работать, пока не опустеют магнитные резервуары с антивеществом. Мудреные инженеры придумали для этого специальное название – «магнитогидродинамическая нестабильность». Из-за нее невозможно полностью перекрыть поток антивещества. Отсюда главное правило: горючее для торможения должно быть надежно изолировано от горючего для разгона до крейсерской скорости. А значит, после того как корабли запустили двигатели и начали торможение, «Сантьяго» так или иначе обязан последовать их примеру.

Отказавшись, я совершил ужасное преступление.

– Говорит Самудио, «Палестина», – послышался голос. – Аннигиляция стабильная, зеленое пламя вдоль борта… Мы намерены перевести двигатели в режим половинного выброса, пока Небесный нас не обогнал, иначе останемся далеко позади.

– Бога ради, не делайте этого! – воскликнул Арместо. – Наши имитационные модели показывают, что при частичном отключении двигателя остается лишь тридцатипроцентная вероятность…

– Судя по нашим данным, шансы выше… незначительно.

– Пожалуйста, подождите. Мы посылаем вам техническую информацию… Самудио, ничего не предпринимайте, пока не ознакомитесь с ней.

Они целый час муссировали этот вопрос – то перебрасывались данными с имитаторов, то спорили по поводу их трактовки. Разумеется, были уверены, что переговоры проходят в строжайшей тайне. Надо сказать, мои агенты уже давно нашпиговали все три корабля «жучками»… хотя «Сантьяго», скорее всего, постигла та же участь. Я спокойно, даже удовлетворенно следил за тем, как аргументы становятся все более нелепыми – с постепенным переходом на личности. Шутка ли – провести в пути сто пятьдесят с лишним лет и после этого подвергнуться риску аннигиляции? В обычной ситуации дебаты растянулись бы на месяцы, а то и годы, причем на одной чаше весов лежала бы ничтожная выгода, а на другой – вероятность гибели. Главное, что все это время они сбрасывали скорость, а «Сантьяго» по-прежнему шел впереди с победным отрывом, который с каждой секундой увеличивался.

– Хватит болтать, – сказал наконец Самудио. – Мы начинаем остановку двигателей.

– Прошу вас, – взмолился Арместо. – Разве нельзя подумать над этим хотя бы день?

– И позволить подонку убежать? Извините, но мы уже приняли решение.

В голосе Самудио появились деловитые нотки. Он зачитал показатели приборов, затем начал отсчет:

– Гашение скорости через пять секунд… Топология «горлышка» выглядит стабильной… Ограничиваем поток горючего… Три… два… один…

Его голос утонул в вое статических помех. Одно из новых солнц внезапно превратилось в сверхновую, затмив соседей. В пространстве распустилась белая роза, окаймленная глубоким, на грани черного, пурпуром. Я как завороженный глядел на адский костер, который пылал прямо передо мной. Корабль исчез в одно мгновение – точно так же, по словам Тита, погиб «Исламабад». Это белое пламя казалось очищающим… почти священным. Потом оно стало бледнеть на глазах. Мой корабль опалило потоком ионов – словно призрак «Палестины» коснулся его обшивки. Все дисплеи на капитанском мостике мигнули и запестрели помехами, но корабли Флотилии давно разошлись на достаточное расстояние, и гибель одного из них не могла повредить остальным.

Когда помехи пропали, я услышал голос Арместо:

– Ты действительно подонок, Хаусманн. Это твоя вина.

– Потому что я оказался умнее вас?

– Потому что ты солгал нам, негодяй! – Теперь я узнал голос Омдурмана. – Тит стоил миллиона таких, как ты, Хаусманн. Я знал твоего отца. В сравнении с ним ты просто… ничтожество. Дерьмо. И знаешь, в чем твоя беда? Точно так же ты убиваешь и своих людей.

– Не думаю, что я способен на такую глупость.

– Еще как способен, – усмехнулся Арместо. – Я говорил тебе, что наша разведка очень хорошо работает. Мы знаем твой корабль, как свой собственный.

– Наша разведка тоже не сидит без дела, – подхватил Омдурман. – У тебя не осталось ни одного козыря, будь ты проклят. Придется тормозить, или ты проскочишь мимо цели и зависнешь посреди космоса.

– Сомневаюсь, – возразил я.

События развивались совершенно непредсказуемо, но иногда приходится отступать от четкого плана, чтобы тем не менее достичь цели. Это все равно что слушать симфонию, не различая голосов отдельных инструментов.

Норкинко помог мне немного усовершенствовать кресло. Откинув обтянутую черной кожей крышку на подлокотнике, я выдвинул плоскую консоль, усеянную множеством кнопок, и опустил ее себе на колени. Несколько прикосновений к панели управления, и на экране появилась схема, похожая на кактус. Это был план корабля, показывавший местонахождение «спящих» и их состояние на текущий момент.

На протяжении многих лет я упорно работал, отделяя зерна от плевел. В результате капсулы с мертвыми момио располагались на определенном участке «хребта». Вначале приходилось нелегко: «спящие» умирали в произвольном порядке, не считаясь с моими кропотливо разработанными планами. Но это лишь поначалу. Затем я взял ситуацию под контроль. Мне оставалось лишь пожелать, чтобы умерли те или иные момио, – и схема срабатывала как по волшебству. Разумеется, для этого мне приходилось выполнять определенные ритуалы. Например, как и прежде, посещать момио, прикасаясь к их капсулам. Иногда – кажется, это происходило бессознательно – я слегка корректировал режимы систем жизнеобеспечения. Нет, я не причинял им вреда… но каким-то непостижимым образом мои действия приводили именно к такому результату. По сути, это была настоящая магия.

И она действительно принесла пользу. Теперь мертвые и живые были отделены друг от друга. Полный ряд из шестнадцати колец – сто шестьдесят капсул, занятые исключительно мертвецами. И еще половина ряда – восемьдесят шесть мертвых. К этому времени погибла четверть «спящих».

Я ввел с пульта последовательность команд, которую давно заучил наизусть. Ее втайне от всех составил Норкинко. Поистине гениальная идея – поручить ему эту работу. Лучшие специалисты, опираясь на массу технических выкладок, в один голос утверждали, что мой план неосуществим, что я завязну в мощной защитной системе. Однако на протяжении многих лет, медленно продвигаясь по ступеням иерархии контролеров, Норкинко искал и находил пути в обход всех якобы непреодолимых препятствий, оставаясь незамеченным благодаря своей скрытности и сообразительности.

Но чем дальше продвигалась работа, тем более самоуверенным становился Норкинко. Поначалу эти перемены меня удивили, но я вскоре понял, что они были неизбежны. Зачислив его в контролеры, я собственноручно разбудил в нем амбиции человека, живущего в нормальном окружении, – это так отличалось от привычной добровольной самоизоляции. И по мере укрепления позиции Норкинко в команде он приспосабливался к новой жизни с пугающей гибкостью. Спустя немного времени мне уже не приходилось прилагать усилий, чтобы продвигать его.

Но я так и не простил ему того предательства на борту «Калеуче».

Мы встречались лишь изредка, и с каждым разом Норкинко держался все наглей и самоуверенней. В первое время это не слишком бросалось в глаза. Работа продвигалась быстро, Норкинко подробно докладывал о каждом взломанном им слое защитной системы. Я требовал продемонстрировать результат, и он подчинялся. У меня не возникало сомнений в том, что задача будет выполнена удовлетворительно и в нужный мне срок.

Однако без проблем не обошлось.

Четыре месяца назад Норкинко нашел способ преодолеть последний уровень защитных механизмов. Задача была выполнена, работа закончена. И я неожиданно узнал, почему он так старался мне угодить.

– Хочу заключить с тобой соглашение, – заявил мой бывший друг. – Правда, здесь куда уместней было бы слово «шантаж».

– Ты это серьезно?

Мы встретились в тоннеле, который тянулся вдоль «хребта», во время очередной инспекции, возле узла номер семь.

– Я вообще очень серьезный человек. Небесный, разве ты этого еще не понял?

– Вроде начинаю понимать. – Я посмотрел вглубь тоннеля. Там вдали пульсировало оранжевое сияние.

– Чего ты хочешь, Норкинко?

– Власти, Небесный. Мне недостаточно руководить контролерами. Возможно, для того, кто помешан на компьютерах, это предел мечтаний. Но техническая работа меня больше не интересует. Я побывал на борту чужого корабля. Тогда я понял, на что могу рассчитывать. Теперь мне нужны более широкие перспективы. Я помню, какие блага ты обещал мне на борту «Калеуче». Пришло время получить мою долю власти и ответственности.

– Есть огромная разница между взломом программного обеспечения и управлением кораблем, – сказал я, тщательно подбирая слова.

– Только не надо меня учить, да еще так высокомерно. Я все прекрасно понимаю. Поэтому и говорю, что мне необходимы перспективы. Не бойся, я не мечу на твое место. Пусть лучше оно перейдет ко мне естественным путем – по наследству. Я хочу быть старшим помощником – должность в высшем эшелоне власти меня вполне устроит. К тому же даст массу возможностей, когда мы приземлимся. Хочу себе отрезать небольшой надел, когда закончится наше путешествие.

– Кажется, я понял, к чему ты клонишь, Норкинко.

– Понял? Ну еще бы. Шантаж – весьма действенное средство.

Оранжевое свечение в коридоре приближалось, к нему добавился слабый гул.

– Назначить тебя в команду контролеров – это одно дело, Норкинко. У тебя, по крайней мере, есть необходимая квалификация. Но сделать тебя старшим офицером я не могу, за какие бы нитки ни дергал.

– Небесный, это не моя проблема. Ты постоянно твердил мне, до чего великолепная у тебя голова. Пораскинь мозгами, проверни какую-нибудь интригу. Ты же знаешь, как обеспечить мне погоны офицера.

– Есть вещи, которые в принципе невозможны.

– Только не для тебя, Небесный. Для кого угодно, только не для тебя. Неужели ты хочешь огорчить старого друга?

– А если все-таки ничего не выйдет?

– Тогда кое-кому станет известна твоя затея со «спящими». Не говоря уже об истории с Рамиресом. Или о смерти Бальказара. Ну и на сладкое – о личинках.

– Ты тоже замешан в этом.

– Я просто выполнял приказы. И только недавно понял суть твоих намерений.

– Ты знал с самого начала.

– А кто докажет?

Я хотел ответить, но к нам приближался грузовой состав, и пришлось бы слишком напрягать связки. По рельсам с грохотом неслась цепочка капсул, возвращаясь из отдаленной секции. Мы молча шагали назад, пока не достигли ниши, где можно было переждать. Эти вагоны, и не только они, давно нуждались в реконструкции или, по крайней мере, в ремонте. Но пока они не рассыпа́лись, и основная часть второстепенного оборудования была давно снята с них и использована для других целей, а то, что осталось, работало кое-как.

Мы стояли молча, плечом к плечу, а машина приближалась к нам, заполняя собой тоннель, – оставался лишь узкий просвет по бокам ее округлого корпуса. Интересно, о чем думал Норкинко в эту минуту? Неужели и впрямь воображал, что я серьезно отнесусь к его предложению?

Когда грохочущий состав был в трех-четырех метрах от нас, я толкнул Норкинко.

Он упал на рельсы, раскинув руки.

Я видел, как машина яростно поволокла вперед его тело, а потом оно исчезло из виду. Еще минуту состав продолжал двигаться с прежней скоростью, затем неторопливо затормозил. По правилам он должен был остановиться немедленно, едва на пути возникнет препятствие, но эта функция, как и многие другие, прекратилась давным-давно.

Двигатель натужно захрипел, в тоннеле запахло озоном.

Я с трудом выбрался из ниши. Пока состав продолжал движение, это было невозможно, но сейчас я сумел протиснуться вдоль вереницы капсул и подошел к головному вагончику. Больше всего я боялся ненароком задеть какой-нибудь рычаг, который включает задний ход, – тогда меня бы просто растерло о стенку тоннеля.

Я заглянул под колеса, ожидая увидеть изуродованное тело Норкинко, застрявшее между рельсами и днищем капсулы.

Но он лежал рядом. А под днищем капсулы валялся его расплющенный инструментальный ящик.

Я опустился на колени. Норкинко получил скользящий удар по голове, кровь обильно текла из раны, хотя череп, похоже, был цел. Он дышал, но был без сознания.

И тут мне в голову пришла мысль. Норкинко мне больше не нужен, так или иначе, рано или поздно, ему придется умереть. Но идея, которая у меня появилась, была слишком красива, слишком соблазнительна, чтобы от нее отказаться. Риск, конечно, велик, к тому же мне требуется хотя бы полчаса полного одиночества. Да, получасовое опоздание груза не останется незамеченным. Но кто обратит на это внимание? И будут ли приняты какие-то экстренные меры? Вряд ли. Насколько мне известно, даже наименее изношенные составы не отличаются надежностью. Забавно… Я стал правителем крошечной империи, но не могу добиться, чтобы поезда ходили по расписанию.

Убедившись, что контейнер по-прежнему не дает составу тронуться с места, я поднял Норкинко и понес его вверх по «хребту», к узлу номер шесть. Это оказалось нелегко. Но в шестьдесят лет у меня было здоровье тридцатилетнего, а Норкинко за эти годы заметно потерял в весе.

К этому узлу были присоединены шесть модулей со «спящими». Из шестидесяти несколько момио были мертвы. Я был уверен: среди этих шестидесяти найдутся как минимум трое, кого можно выдать за Норкинко, особенно если позаботиться о том, чтобы лицо жертвы было изуродовано при падении под поезд.

Пробравшись к обшивке корабля, истекая по́том и едва переводя дыхание, я добрался до капсулы, в которой лежал кандидат – на мой взгляд, лучший. Он был заморожен, но жив, и это идеально соответствовало моим намерениям. Пристроившись за пультом управления капсулой, я начал «разогревать» пассажира. Вообще-то, процесс занимает несколько часов, но сейчас меня не интересовало, как сильно пострадают клетки тела момио. Посмертное вскрытие проводиться не будет. Труп найдут под поездом, и никто не заподозрит подмены.

В этот момент у меня на запястье зазвенел браслет-коммуникатор.

– Капитан Хаусманн на связи.

– Мы получили сигнал о возможных технических неполадках, сэр. Состав в тоннеле номер три, возле шестого узла. Прикажете отправить аварийную бригаду?

– В этом нет необходимости, – протянул я, стараясь не выдать волнения. – Я нахожусь недалеко, взгляну сам.

– Вы уверены, сэр?

– Конечно… Нет смысла поднимать бригаду.

Пассажир «отогрелся», но его мозг погиб. Я поднял момио из саркофага. Да, сложением он вполне напоминал Норкинко, совпадал и цвет волос. И оттенок кожи. Насколько мне было известно, Норкинко не имел романтических связей на «Сантьяго», но, если они и были, даже любимая женщина не отличит его от мертвого пассажира, когда я закончу работу.

Приподняв своего бывшего друга, я уложил его в саркофаг. Он еще дышал, даже пару раз простонал, прежде чем снова потерять сознание. Я раздел его догола и опутал паутиной биомониторов. Устройства ввода автоматически прилипли к его телу, некоторые датчики аккуратно проникли под кожу и, змеясь, поползли к внутренним органам.

На пульте загорелся ряд зеленых огоньков – подстройка закончилась, саркофаг принял Норкинко. Потом крышка мягко опустилась.

Я осмотрел главную панель с показателями текущего состояния.

Запрограммированное время сна истекает через четыре года. «Сантьяго» уже достигнет орбиты Пункта Назначения, и для «спящих» настанет время проснуться и шагнуть в свой новый эдем.

Этот срок меня вполне устраивал.

Я удовлетворенно кивнул. Теперь мне предстояло оттащить пассажира по тоннелю вдоль «хребта», предварительно облачив его в одежду, снятую с Норкинко.

Когда мы были на месте, я положил момио в десяти метрах от машины, которая все еще пыталась сдвинуть с места инструментальный ящик Норкинко, источая вонь пережженных обмоток. Затем я извлек из шкафа для инструментов, находившегося в нише, увесистый лом. Несколько ударов, и лицо пассажира изуродовано до неузнаваемости. Его череп хрустел, словно ореховая скорлупа. Вернувшись к поезду, я с размаху выбил ящик из-под днища капсулы.

Освобожденный состав мгновенно начал разгоняться. Пришлось бежать впереди, чтобы меня не расплющило об стену. Проворно перешагнув через труп, я укрылся в следующей нише, чтобы с отрешенным любопытством наблюдать, как груженые капсулы бегут все быстрее. Потом головная капсула ударила «спящего» и потащила его вперед, подминая под себя.

Наконец, где-то впереди, поезд снова остановился.

Я не торопясь пошел следом. Меньше часа назад я точно так же обходил состав и даже не слишком удивился, обнаружив, что Норкинко уцелел. Но теперь ошибки быть не могло. Поезд достойно выполнил свою задачу. В данном случае его остановил не комплект инструментов, а стоп-сигнал, который наконец-то сработал… слишком поздно, чтобы спасти «спящего».

Оттянув манжету, я произнес в динамик коммуникатора:

– Говорит Небесный Хаусманн. Боюсь, здесь случилось нечто ужасное.

Все это произошло четыре месяца назад. Наша дружба закончилась печально, зато Норкинко не предал меня. По крайней мере, я на это надеялся. Через несколько мгновений я буду знать точно.

На главном экране появилось изображение корабля – вид вдоль «хребта», с удобного расстояния в несколько метров над корпусом. Это походило на этюд с точками схождения параллельных, с резкими перспективами, способными вдохновить художника эпохи Возрождения. Шестнадцать кольцевых модулей с мертвецами выстроились друг за другом, они уменьшались в размерах и искажались, превращаясь в эллипсы.

Наконец под первым, ближайшим из колец пробудился ряд запалов. Кольцо отсоединилось от корпуса и лениво поплыло прочь, понемногу накреняясь. Пуповины питающих линий между «Сантьяго» и кольцом натянулись до предела и разорвались, хлестнув по обшивке. Замороженные газы, которые еще оставались в отсеченных трубопроводах, взорвались хрустальными облаками. Где-то завыли сирены. Я почти не слышал, но на борту моего корабля, наверное, поднялся изрядный переполох.

От корабля медленно отделилось второе кольцо. Вздрогнуло и сорвалось с креплений третье. То же самое происходило по всему «хребту». Задумано неплохо. Вначале мне хотелось, чтобы заряды взорвались одновременно под всеми кольцами, тогда модули отчалили бы от корабля ровными параллельными рядами. Но в этом не было поэзии. Куда приятнее освобождать их по одному и наблюдать, как они уплывают друг за другом, словно подчиняясь врожденному миграционному инстинкту.

– Вы видите, что я делаю? – спросил я.

– Прекрасно вижу, – ответил один из капитанов. – И меня от этого тошнит.

– Они мертвы, идиот! Какая им разница, где быть похороненными – в космосе или в земле Пункта Назначения?

– Они же люди. И заслуживают достойного обращения, даже мертвые. Вы не имеете права выбрасывать их за борт.

– Ошибаетесь. Сами «спящие» не играют особой роли. Их масса ничтожна по сравнению с массой аппаратуры, которая поддерживает их жизнь. Теперь у нас большое преимущество – и мы сможем сохранять крейсерскую скорость дольше, чем вы.

– Четверть контингента момио не даст вам существенного преимущества, Хаусманн.

Похоже, этот тип прилежно учился в школе – его расчеты не слишком расходились с моими.

– И что останется от вашего преимущества, когда выйдете на орбиту Пункта Назначения? Максимум несколько недель?

– Этого достаточно, чтобы подыскать лучшие места для приземления, высадить наших людей и застолбить территорию.

– Если ваших людей будет достаточно. Как я понимаю, вы убивали «спящих»? Мы знаем, каковы ваши потери, Хаусманн. Уровень смертности на вашем корабле не может быть выше, чем у нас. Помните, я говорил о нашей разведке? Мы потеряли всего сто двадцать «спящих». Примерно такая же обстановка на других кораблях. Вы были слишком небрежны, Хаусманн? Или хотели, чтобы эти люди умерли?

– Не болтайте чепухи. Если я хотел убить момио, почему не убил всех?

– Собираетесь заселить планету горсткой уцелевших. Хаусманн, вы хоть немного разбираетесь в генетике? Знаете, что такое инцест?

Да, я думал не только об этом. Но какой смысл посвящать недоумка в свои планы? Если у него действительно такая хорошая разведка, пусть узнает обо всем сам, без моей помощи.

– Всему свое время, – сказал я.

Первым, кто бросил мне вызов, был Самудио. Правда, результат получился несколько неожиданным. Видимо, капитану «Палестины» показалось, что у него есть все шансы полностью перекрыть поток антивещества, иначе он бы не пытался остановить свои двигатели.

Вспышка была столь же мощной и ослепительно-белой, как в тот день, который я помнил с детства, – в день гибели «Исламабада».

Но назавтра случилось нечто непредвиденное.

Перед взрывом до последнего мгновения с корабля Самудио продолжала поступать техническая информация. И его союзники, вынужденно сохраняя режим торможения, которое безуспешно пытался прекратить Самудио, получали эти послания. Я не предвидел, что уцелевшие корабли объединятся против меня. Вначале это показалось мне странным, но следовало догадаться, что такое случится. Теперь у мерзавцев появился общий враг. В некотором роде это была моя заслуга. Я вызывал у них такой страх, что они предпочли объединить усилия в борьбе со мной, забыв прежние раздоры.

Когтистые лапы Самудио тянутся ко мне с того света.

– Он даже не подозревал, какую ценность представляют эти данные, – произнес Арместо.

– Самудио это не помогло, – возразил я.

Уцелевшие корабли Флотилии продолжали торможение. Связь между ними и «Сантьяго» ухудшалась, но специальное программное обеспечение делало помехи почти неощутимыми. Никак нельзя было противодействовать лишь задержке по времени, которая росла вместе с расстоянием, разделяющим нас.

– Согласен, – ответил Арместо. – Но, пожертвовав собой, эти люди дали нам информацию колоссальной ценности. Вам объяснить?

– Если это доставит вам удовольствие, – ответил я подчеркнуто скучающим тоном.

На самом деле меня терзала не скука, а страх.

Арместо рассказал. Информация с «Палестины» шла к ним сквозь космос до последней наносекунды перед взрывом корабля. И до последней наносекунды экипаж пытался остановить поток антивещества. Люди на борту «Палестины» знали, что находятся в смертельной опасности, но точные параметры аварийного режима до сих пор не были установлены, они лишь приблизительно определялись в процессе компьютерного моделирования. Поговаривали, что при достаточно корректной работе в аварийном режиме есть возможность удержать ситуацию под контролем, регулируя поток горючего. Это было невозможно проверить заранее, но команда «Палестины» провела эксперимент, который стоил ей жизни. Данные телеметрии перестали поступать сразу после выхода в аварийный режим, но они рассказали о нестабильности больше, чем любые лабораторные тесты или компьютерные симуляции.

И Арместо смог извлечь из этого выгоду.

Информация позволяла прогнозировать развитие ситуации в аварийном режиме. Данные, загруженные в бортовой компьютер, вкупе с моделями, построенными специалистами по энергоустановкам, позволили разработать методику сдерживания дисбаланса. Стоило слегка поколдовать с топологией магнитного «горлышка», и поток аккуратно гасился без риска обратного выброса антивещества или его утечки. Это была чертовски опасная затея, но мои противники решили рискнуть.

Оба корабля, преследующие меня, – «Бразилия» и «Багдад» – развернулись так, что сопла двигателей смотрели вперед. Выбросы антивещества вспыхнули в небесной полусфере за кормой «Сантьяго», точно голубые солнца. Потоки излучения из двигателей – мощное оружие, не стоит его недооценивать. Но я знал: ни Арместо, ни Омдурман не решатся опалить своими факелами корпус моего корабля. Они готовы уничтожить меня, но не будущих колонистов, находившихся на моем борту. С тем же успехом я мог бы запустить двигатель и накрыть выбросом одного из этих гадов, которые ползли за мной. Но это однозначно развяжет руки уцелевшему. Он спалит «Сантьяго», и пассажиры на борту уже не спасут меня. Компьютерное моделирование показало, что я не успею повернуть: второй корабль очистит меня от грехов единственной вспышкой адского пламени.

Скверная перспектива… Значит, мне придется уживаться с парой врагов, пока не найдется способ от них избавиться. Я все еще просчитывал варианты, когда оба огненных конуса мигнули и погасли абсолютно синхронно.

Затаив дыхание, я ожидал двойной ядерной вспышки – она бы подтвердила, что прекращение подачи антивещества привело к неполадке в работе двигателей.

Но вспышек не было.

Арместо и Омдурману удалось заглушить двигатели, и теперь они по инерции двигались за мной. Впрочем, прежней скорости не достигли.

Арместо вышел в эфир:

– Надеюсь, вы все видели, Небесный. Вам не кажется, что ситуация изменилась?

– Не настолько, как вам бы этого хотелось.

– Да перестаньте юлить. Вы понимаете, что это означает. Теперь мы с Омдурманом можем запускать наши двигатели на любой отрезок времени, сколь угодно короткий. А вы не можете. В этом вся разница.

Я выдержал паузу.

– Это ничего не меняет. Относительная масса покоя кораблей за день не изменилась. Вам все равно придется тормозить, если хотите попасть на орбиту шестьдесят первой Лебедя. Мой корабль по-прежнему легче на массу сброшенных модулей со «спящими». Значит, у меня сохраняется преимущество. Я буду двигаться с крейсерской скоростью до последней минуты.

– Вы кое-что упустили, – возразил Арместо. – У нас тоже есть мертвые.

– Это уже не имеет значения. В любом случае крейсерская скорость «Сантьяго» выше. И если я не ошибаюсь, вы сами говорили, что потери у вас меньше.

– Мы найдем способ остановить вас, Хаусманн. И не дадим прийти первым.

Я посмотрел на дисплеи дальнего обзора. Оба корабля изображались как крупные продолговатые пятна. Снова они поворачивали – медленно, но верно. У меня на глазах пятна превратились в тонкие линии, затем линии стали точками…

И вдруг исчезли в ореолах излучения.

Корабли объединились, чтобы начать погоню.

– Наш разговор не закончен, – сказал Арместо.

Через день я увидел, как с обоих кораблей выбрасывают мертвецов.

Прошло ровно двадцать четыре часа с тех пор, как Арместо и Омдурман возобновили погоню, продемонстрировав способность регулировать работу двигателей, – я пока не знал, как они это делают. Гибель «Палестины» пошла им на благо, хотя об этом никто не говорил. Равно как и о том, что взрыв стоил жизни почти тысяче колонистов.

Теперь оба корабля снова летели с той же скоростью, что и «Сантьяго», приближаясь к Пункту Назначения. И враги были готовы на все, чтобы побить меня моим же оружием. Понятно, что ничего другого им не оставалось. Масса моего корабля по-прежнему была меньше. Значит, им придется сократить массу, если они хотят следовать по той же кривой торможения.

То есть выбросить в космос своих мертвецов.

Это выглядело не слишком изящно. Должно быть, им приходилось работать круглые сутки, чтобы выполнить те операции, на которые у Норкинко ушла почти вся жизнь. Но у них имелось преимущество: им не нужно было скрываться. Все люди на борту «Бразилии» и «Багдада» не жалели своих сил для достижения цели. Я почти завидовал им. Насколько проще выполнять работу в открытую… правда, при этом страдает элегантность исполнения.

Я смотрел на сильно увеличенные изображения модулей, которые отрывались от кораблей, точно клочки бумаги, – мало похоже на заранее спланированную акцию. Качество изображения было скверным, оно не позволяло убедиться в том, что по обшивке ползают люди в скафандрах, орудуя резаками и взрывчаткой. Без грубой силы им было просто не обойтись.

– Вам все равно не победить, – сказал я.

К моему удивлению, Арместо снизошел до ответа – хотя я был почти уверен, что оба корабля отныне будут соблюдать режим радиомолчания.

– Мы победим. Непременно победим.

– Вы сами говорили, что мертвых у вас меньше, чем у меня. Даже если выбросите всех, этого будет недостаточно.

– Мы сделаем так, чтобы этого было достаточно.

Позже я разгадал их замысел. Что бы ни случилось в дальнейшем, до Пункта Назначения оставалось не больше двух-трех месяцев полета. При разумном использовании запасов некоторых колонистов можно было разбудить раньше срока. Оживленные момио могут жить на борту вместе с экипажем; условия будут почти нечеловеческими, но все же пригодными для существования. Каждые десять разбуженных колонистов – это один сброшенный модуль и соответствующее уменьшение массы корабля, которое даст более крутую траекторию торможения. Это длительный и рискованный процесс. По моим расчетам, они потеряют примерно одного из десяти колонистов, потому что условия размораживания будут близки к экстремальным. Но этого действительно может оказаться достаточно.

Им удастся если не получить преимущество, то хотя бы уравнять шансы.

– Ваш план мне известен, – сказал я Арместо.

– Очень в этом сомневаюсь, – хмыкнул старик.

Вскоре я убедился, что был прав. Суета, которая сопровождала сброс первых модулей, сменилась стабильностью: каждые десять часов. Именно этого я и ждал. На то, чтобы оживить всех колонистов в модуле, уходит десять часов. Количество людей, способных провести подобную операцию, очень невелико, так что им придется работать посменно.

– Не уверен, что вам это поможет, – сказал я.

– Зато я уверен, Небесный. Еще как поможет.

И тут я понял, что нужно сделать.

Глава тридцать восьмая

– Хочешь сказать, это ты ее убил? – спросила Зебра.

Мы – все пятеро – по-прежнему созерцали фантасмагорическую картину гибели мадам Доминики.

– Я этого не говорил. Я сказал, что ее убил Таннер Мирабель.

– А кто же тогда вы? – спросила Шантерель.

– Вы не поверите, если я назову свое имя. Мне и самому трудно к нему привыкнуть.

– Доминика умерла совсем недавно, – с мрачной убежденностью объявил Пранский, дождавшись, когда мы обменяемся мнениями. – Видите, трупное окоченение не наступило. Если вы были на виду последние несколько часов, то у вас, пожалуй, надежное алиби.

Зебра потянула меня за рукав:

– А те двое, Таннер? Люди, которые тебя выслеживали? Нездешние, если верить Доминике. Они могли избавиться от свидетеля.

– Понятия не имею, кто такие, – сказал я. – По крайней мере, что касается женщины. А мужчина… попробуем угадать.

– Пожалуй, нам не стоит здесь задерживаться, – вмешался Квирренбах. – Если мы не хотим познакомиться с местными властями. В моем списке приоритетов это знакомство стоит на самом последнем месте.

– Как это ни противно, вынуждена согласиться, – усмехнулась Шантерель. – Знаешь, Таннер, ему не чужд здравый смысл.

– Пожалуй, вам не следует называть меня этим именем.

Зебра задумчиво покачала головой:

– И как тебя зовут?

– Только не Таннер Мирабель. – Я кивнул в сторону Доминики. – Думаю, ее убил именно Мирабель – человек, который меня преследует. Это его работа, а не моя.

– Полный бред, – сказала Шантерель. Остальные кивнули, выражая согласие с этим мнением, хотя и без особого энтузиазма. – Если вы не Таннер Мирабель, то кто же тогда?

– Кагуэлла.

Я знал, что это лишь половина правды.

Зебра возмущенно подбоченилась:

– И у тебя до сих пор не возникало желания об этом сообщить?!

– Я сам только недавно понял. Думаю, Кагуэлла изменил мои… свои воспоминания, чтобы скрыть свою подлинную личность. Ему пришлось это сделать, чтобы бежать с Окраины Неба. Его могли опознать – если не по внешности, то по воспоминаниям… Черт, непривычно говорить о себе в третьем лице.

Зебра, прищурясь, разглядывала меня, словно пыталась оценить, насколько ошибалась на мой счет:

– Ты действительно в это веришь?

– Представь себе, да. Правда, к этому не сразу удалось привыкнуть.

– Он явно не в себе, – объявил Квирренбах. – Странно: я не думал, что такому парню достаточно посмотреть на мертвую толстуху, чтобы у него поехала крыша.

Я развернулся и засветил ему в челюсть – неожиданно даже для себя.

Учитывая, что Шантерель держала композитора под прицелом, он вряд ли мог дать сдачи. Поскользнувшись в луже какой-то медицинской жидкости, Квирренбах растянулся на полу, успев, однако, поднять руку, чтобы схватиться за подбородок.

Он попытался отползти под кушетку – и завопил, едва сунувшись туда. В первый момент я решил, что он наткнулся на змею. Однако существо, выползшее из укрытия, оказалось куда крупнее змеи. Это был Том, верный помощник Доминики.

Я протянул ему руку:

– Иди сюда. С нами тебе нечего бояться.

Доминику убил человек, который уже заходил к ней раньше и спрашивал обо мне.

– Он тоже чужой, как ты, господина, – сказал Том сперва небрежно, а затем повторил с ноткой подозрительности: – Не совсем как Таннер, но очень похож.

– Все в порядке, – положил я руку ему на плечо. – Человек, который убил Доминику, просто на меня похож. Правда. Но ведь это был не я?

Мальчуган медленно кивнул:

– Ты говорить не так, как он.

– Он говорил иначе?

– Ты говорить заковыристо, господина. А тот, другой, похожий на ты, он не говорить много слов.

– Тип мускулистого молчуна, – заключила Зебра, затем покровительственным жестом подозвала паренька, и тот очутился в объятиях ее длинных гибких рук.

Я был слегка тронут. Впервые увидел, как обитатель Полога проявляет сочувствие к жителю Мульчи, – оказывается, между ними в принципе возможны человеческие отношения. Несомненно, Зебра считает «Игру» злом. Но совсем другое дело – когда она подкрепляет свои слова простым ободряющим жестом.

– Нам тоже жаль Доминику, – сказала она. – Ты должен поверить, что мы не убийцы.

Том всхлипнул. Он был вне себя от горя, факт гибели Доминики еще не успел уложиться у него в голове. Паренек рассуждал вполне здраво и рад был помочь нам. По крайней мере, я надеялся, что ему еще не пришлось выработать иммунитет к подобным переживаниям. Это приемлемо для солдата, но не для ребенка.

– Он был один? – спросил я. – Мне говорили, что меня разыскивают мужчина и женщина. Ты уверен, что это он?

– Он самый. – Паренек отвернулся, чтобы не смотреть на покачивающийся труп. – И он тоже быть не один. Женщина быть с он, но выглядеть несчастливая на этот раз.

– А в первый раз она была счастливой?

– Не счастливая, но… – Мальчуган смутился. Видно было, как он безуспешно ищет в своем жалком словаре подходящее слово. – Тогда она выглядеть, будто ей с он хорошо, будто они друзья. Он тоже тогда быть лучше – больше похожий на вас.

Это было не лишено смысла. Возможно, в первый раз он заглянул к Доминике, чтобы разведать обстановку. Ему нужно было побольше узнать о Городе и, опираясь на эти знания, прикинуть, где может прятаться его добыча – Рейвич, я или мы оба. Он мог убить Доминику уже тогда, но, наверное, решил, что она еще пригодится. Поэтому и не тронул ее до тех пор, пока не вернулся со змеями, купленными, скорее всего, на базаре.

Он выбрал способ убийства, который о многом говорил мне, – говорил секретным языком смертельных ритуалов, заставляя кровоточить старые раны в моей душе.

– А та женщина тоже нездешняя? – спросил я.

Но Том знал о ней не больше моего.

Воспользовавшись телефоном Зебры, я позвонил Лорану, человеку-свинье, чья кухня так сильно пострадала от моего падения с Полога. С тех пор прошла целая вечность. Я сказал, что он окажет мне неоценимую услугу, если вместе с женой позаботится о Томе, пока не уляжется шум, – понятно, что срок я назвал наугад.

– Я позаботиться сам за себя, – обиделся Том. – Свинья незачем.

– Они хорошие ребята, поверь. С ними ты будешь в полной безопасности. Если пойдут слухи, что остался свидетель убийства Доминики, вернется тот человек, найдет тебя и прикончит.

– Я теперь всегда прятаться?

– Нет. Только до тех пор, пока я не убью того, кто это сделал. Имей в виду, я не собираюсь посвящать этому остаток жизни.

Когда мы покинули палатку, на площади по-прежнему было тихо. Человек-свинья и его жена стояли за желтой масляной пеленой дождевой воды, нескончаемо падавшей с карниза здания. Поначалу мальчуган косился на них с недоверием. Потом Лоран усадил его в свою машину на огромных надувных колесах, и она исчезла во мраке, как призрак.

– Думаю, он в безопасности, – сказал я.

– Вы хотите сказать, ему действительно грозит опасность? – спросил Квирренбах.

– И куда более серьезная, чем вы представляете. У человека, который убил Доминику, совесть отсутствует как таковая.

– Вы говорите так, словно знаете его.

– Знаю.

Мы вернулись к машине Шантерель.

– Я совершенно запутался, – пожаловался Квирренбах, когда мы влезли в прозрачную полусферу, где было сухо и светло. – Даже не понимаю, с кем имею дело. Такое ощущение, будто из-под моих ног выдернули ковер. – И он посмотрел на меня.

– И все потому, что я нашел эту женщину? – недоуменно спросил Пранский. – Или потому, что Мирабель тронулся умом?

– Квирренбах, – перебил я, – выясните, где тут можно купить змей. Желательно неподалеку.

– Вы слышали, о чем только что шла речь?

– Слышал. Мне просто не хочется сейчас об этом говорить.

– Таннер… – Зебра осеклась. – Черт, как тебя теперь звать?.. Эта история с твоим именем имеет какое-то отношение к тому, что говорил миксмастер?

– Простите, о каком миксмастере идет речь? – вмешалась Шантерель. – Случайно, не о том, к которому я вас водила?

На это я лишь покорно кивнул.

– Я знаю пару местных торговцев змеями, – примирительно сказал Квирренбах и, дотянувшись через плечо Зебры до пульта, ввел какие-то команды.

Машина плавно поднялась в воздух, унося нас из пропитанной безнадежностью Мульчи, из ее вечной вони и запущенности.

– Хотел выяснить, что у меня с глазами, – сказал я Шантерели. – И кому понадобилось подвергать меня генной операции. Когда я вернулся к миксмастеру с Зеброй, он сказал, что работу, по-видимому, выполнили ультра, а потом кто-то грубо свернул процесс – возможно, черные генетики.

– Продолжайте.

– Услышанное мне не понравилось. Трудно сказать, чего я ожидал, но только не того, что окажусь не самим собой.

– Значит, глаза вы прооперировали добровольно?

Я кивнул:

– Ночное зрение – полезная вещь. Например, для заядлого охотника. Теперь я прекрасно вижу в темноте.

– И кем вы оказались? – спросила Шантерель.

– Хороший вопрос, – подхватила Зебра. – Только для начала расскажи, что дало полное сканирование. Для чего понадобилась эта процедура?

– Искал следы старых ранений, – пояснил я. – Обе раны были получены примерно в одно и то же время. Я очень надеялся обнаружить одну из них и предпочел бы не найти другую.

– На то была особая причина?

– Таннеру Мирабелю отстрелили ступню люди Рейвича. Ее можно было заменить органическим протезом либо клоном, выращенным из моих собственных клеток. Но в любом случае ступню пришлось бы присоединять к культе, а это уже хирургическое вмешательство. Пожалуй, на Йеллоустоне с помощью передовых медицинских технологий можно было бы сделать это так, чтобы не осталось следа. Но только не на Окраине Неба. Сканер миксмастера непременно должен был что-нибудь обнаружить.

Зебра задумчиво кивнула:

– Звучит правдоподобно. Но если, по твоим словам, ты не Таннер, откуда знаешь, что с ним случилось?

– Похоже, я украл его воспоминания.

Гитта рухнула на пол палатки почти одновременно с Кагуэллой.

Оба не издали ни звука. Гитта была мертва. Если эта подробность имеет какое-то значение, она умерла в тот миг, когда луч моего оружия пробил ей череп, превратив мозговую ткань в подобие ритуального праха, в горстку тонкого серого пепла, который целиком поместится в ладонях и струйками потечет между пальцами. Ее рот чуть приоткрылся, но вряд ли она успела осознать происходящее, прежде чем утратила способность мыслить. Я надеялся… я отчаянно надеялся на то, что последняя мысль Гитты была обо мне: я приду на помощь, я спасу ее. Когда она падала, нож боевика пропорол ей горло, но она уже не могла почувствовать боль.

Кагуэлла, пронзенный лучом, который должен был убить боевика и спасти Гитту, тихо вздохнул, словно погружаясь в благодатный сон. Он потерял сознание от болевого шока – маленькая милость судьбы.

Бандит поднял голову и посмотрел на меня. Разумеется, он ничего не понимал. Мой поступок нельзя было объяснить логически. Интересно, как быстро он сообразит, что выстрел, погубивший Гитту, – он был сделан с геометрической точностью, – по сути, предназначался ему? Как скоро до него дойдет простая истина: я напрасно считал себя непревзойденным снайпером, потому что убил единственного человека, которого готов был спасти любой ценой?

Последовала напряженная пауза. Думаю, за это время боевик оказался примерно на полпути к догадке.

Но я не позволил ему дойти до конца.

На этот раз я не промахнулся. И продолжал стрелять даже после того, как задача была выполнена. Разрядил всю батарею: ствол в сумраке палатки засветился вишнево-красным.

С минуту я стоял над тремя телами. Затем во мне проснулся инстинкт солдата. Я очнулся и попытался оценить ситуацию.

Кагуэлла все еще дышал, но был в глубоком обмороке. Боевик Рейвича превратился в пособие для лекции по анатомии черепа. А ведь подвергать его такой казни не имело ни малейшего смысла. Наверное, это раскаяние было последней судорогой умирающего во мне наемника. Разрядив лучевик, я перешагнул грань и очутился в ином пространстве, не таком шизоидном. Здесь было еще меньше правил, а целесообразность убийства не могла быть измерена той же мерой, что и необходимость дать выход гневу.

Отложив оружие, я опустился на колени возле Гитты.

Медкомплект не потребовался. Я и так знал, что она мертва. Не могу сказать, зачем я достал карманный нейронный сканер и провел по ее голове, глядя, как на дисплее кровью проступают строчки. Необратимый распад тканей, глубокое повреждение мозговых структур, обширная травма коркового слоя… Даже будь у нас в лагере трал, он бы не помог добыть ни одного воспоминания, позволяющего воссоздать ее личность. Слишком уж глубоки повреждения; остановлены биохимические процессы. Несмотря на это, я пристегнул ей на грудь медицинский жилет – портативную систему жизнеобеспечения – и стал наблюдать, как устройство борется со смертью. Кровоснабжение возобновилось, щеки порозовели. Прибор будет поддерживать в Гитте подобие жизни, пока мы не вернемся в Дом Рептилий. Кагуэлла убьет меня, если я не сделаю хотя бы этого.

Теперь я занялся хозяином. Его ранение оказалось не слишком серьезным: лазер прошил тело насквозь, но импульс был предельно коротким, а луч – предельно тонким. Большинство внутренних повреждений было вызвано не выстрелом, а мгновенным испарением внутриклеточной жидкости; образовалась цепь крошечных ожогов по всему пути следования луча. Входное и выходное отверстия были совсем крошечными. Если я что-то в этом понимаю, луч прижег сосуды и внутреннего кровотечения быть не должно. Конечно, это серьезное ранение, но беспокоиться за жизнь Кагуэллы нет причин, даже если я могу лишь держать его в коматозном состоянии, надев на него медицинский жилет.

Закрепив прибор, я оставил Кагуэллу мирно лежать рядом с женой, затем схватил свой лучевик, вбил в него свежую батарею и отправился на обход периметра. Другое ружье по-прежнему выполняло роль костыля. О том, что случилось с моей ногой, я старался не думать. Знал на уровне абстрактных рассуждений, что в этом нет ничего непоправимого, что нужно лишь время.

Мне хватило пяти минут, чтобы убедиться: все люди Рейвича мертвы… и мои тоже. Уцелели только мы с Кагуэллой. И Дитерлинг. Ему повезло больше всех: он пострадал минимально, хотя выглядел не лучшим образом. Таково свойство скользящих ранений в голову. Дитерлинг потерял сознание, и боевики Рейвича решили, что он убит.

Через час, валясь с ног от усталости – перед глазами уже плавали туманные пятна, похожие на тучи перед ночной бурей, – я все-таки сумел погрузить в машину Кагуэллу и его жену. Потом откачал Дитерлинга – потеряв много крови, он был чуть жив. Помню, время от времени я орал от боли.

Рухнув в кресло водителя, я завел двигатель, и машина тронулась. Каждая моя клетка вела неравный бой со сном. Нужно ехать на юг. Я должен оказаться как можно дальше отсюда, прежде чем Рейвич бросит в погоню еще один отряд. Именно это он и сделает, когда пройдет срок возвращения первой группы.

До рассвета как будто оставалась целая вечность. Когда горизонт, теперь чистый от облаков, наконец-то окрасился в розовое, мне казалось, что это уже двенадцатый восход. Не знаю, каким образом я добрался до Дома Рептилий.

Лучше бы не добрался.

Глава тридцать девятая

Мы навестили трех торговцев змеями, пока не отыскали того, кто был нам нужен.

Да, здесь побывал покупатель – явно не из местных – и взял столько змей, что торговец смог закрыть лавку до утра. Это произошло вчера. Очевидно, убийство Доминики было подготовлено заранее.

По словам торговца, покупатель действительно был вылитый я. Нет, не двойник, но если не присматриваться, то сходство поражало. Он говорил с тем же акцентом, хотя не был столь общителен, как я.

Разумеется, у нас одинаковый акцент. Мы не просто родом с одной планеты – мы оба с Полуострова!

– А женщина, которая была с ним? – спросил я.

Торговец еще ни разу не упомянул о ней, но нервно огладил нафабренные усы. Этот жест указывал на то, что вопрос попал в точку.

– Вы злоупотребляете моим временем, – сказал торговец.

– Есть в этом Городе хоть что-нибудь, чего нельзя купить? – вздохнул я, протягивая банкноту.

Торговец хихикнул:

– Несомненно. Но это точно не про меня.

– Итак, женщина, – настойчиво произнес я, не спуская глаз со свернувшейся в клетке изумрудной змеи. – Опишите ее.

– А какой смысл? Они же все на одно лицо.

– Кто это «они»?

Он рассмеялся, на этот раз громче, словно уличил меня в крайнем невежестве.

– Кто-кто… Нищенствующие. Видел одного – считай, повидал всех.

Я в ужасе уставился на торговца.

Нищенствующим я позвонил на другой день после того, как прибыл в Город Бездны. Тогда я искал сестру Амелию, чтобы расспросить о Квирренбахе. Но мне довелось лишь полюбоваться на синяк под глазом у брата Алексея. «Она тоже вас разыскивает». Тогда я не придал значения этой фразе, но теперь она вспыхнула в мозгу, точно осветительная ракета.

С Таннером была сестра Амелия.

Агенты Зебры даже не упомянули о том, что женщина принадлежала к ордену нищенствующих. Напротив, торговец змеями был в этом уверен. Возможно, я ошибался, и речь шла о разных женщинах. Потом до меня дошло: она исчезала, а появлялась уже в новом облике – или преследуя какую-то цель, или не очень уверенно чувствуя себя в очередной роли.

Но какую роль она играла во всей этой истории?

После того как меня разморозили, я открылся Амелии полностью. Доверил ей свой разум, ослабленный многолетним сном в гибернаторе. И за все время моего лечения в хосписе эта женщина ни разу не дала мне повода сомневаться, что она всего лишь хороший специалист.

Но насколько она доверяла мне?

Таннер – настоящий – тоже мог пройти через хоспис «Айдлвилд», если гнался за мной. Он даже мог прилететь с Окраины Неба на том же корабле, только проснулся чуть позже, чем я, а первым, похоже, оживили Рейвича. Но имя «Таннер Мирабель» уже было использовано. Значит, пришлось придумать что-то другое. И если он не хотел выдать себя за сумасшедшего, страдающего рассеянностью после размораживания, то с объявлением своего подлинного имени стоило повременить. Лучше всего – ложь во спасение – представиться кем-то другим.

Чем дальше, тем сложнее… Я старался не думать о том, как все это выглядело в глазах Зебры, Шантерели и остальных.

Я не был Таннером Мирабелем.

Я был… кем-то кошмарным, древним, как динозавры, и похожим на них. Кем-то, с чьим существованием не мог смириться мой разум – не мог смириться и не мог полностью игнорировать. Когда Амелия и нищенствующие оживили меня, я путешествовал под именем Таннера Мирабеля. Во мне жили все его воспоминания и навыки, а главное, я знал, что у меня чрезвычайно важная миссия. Не возникало никаких вопросов. Все было как надо.

И все было ложью.

Разговор с торговцем змеями еще не был закончен, когда снова подал голос телефон Зебры. Его звон почти потерялся в несмолкающем шелесте дождя и шипении рептилий в клетках. Зебра вынула аппарат и недоверчиво посмотрела на внешний дисплей.

– Вызов на твое имя, Пранский, – сказала Зебра. – Но ты единственный, кому известен этот номер, – и ты, если не ошибаюсь, стоишь рядом.

– Советую хорошенько подумать, прежде чем отвечать, – заметил я. – Конечно, если звонит тот, о ком я думаю.

Зебра откинула дисплей, как Пандора крышку ларца, – с любопытством и страхом перед последствиями. Капли дождя бежали по экрану, словно неровная колонна прозрачных жучков. Потом Зебра поднесла аппарат к самым губам и что-то спокойно произнесла.

Ей ответили. Она снова пробормотала пару слов, на этот раз не столь уверенно, и обернулась ко мне:

– Ты был прав, Таннер. Это тебя.

Я взял у нее телефон. Сколько зла может заключать в себе такая маленькая вещица… И посмотрел на лицо, очень похожее на мое собственное.

– Таннер? – невозмутимо произнес я.

Последовала изрядная пауза, затем мужской голос удивленно произнес:

– Ты спрашиваешь или представляешься?

– Хорошая шутка.

– Я должен тебе кое-что сказать. – Слова звучали тихо, теряясь в шуме каких-то механизмов. – Не знаю, насколько ты успел разобраться, что к чему.

– Кажется, начинаю понимать.

Снова пауза. Я понял, что Таннер находится не на Йеллоустоне, а где-то в доле световой секунды. Возможно, на низкой орбите или возле пояса обителей, арендуемых нищенствующими.

– Ладно. Пока не буду называть тебя настоящим именем – боюсь обидеть. Но кое-что расскажу.

У меня заныла каждая мышца.

– Я здесь для того, чтобы выполнить задачу Таннера Мирабеля, завершить начатое им, – для того, чтобы убить тебя, так же как ты прибыл сюда, чтобы убить Рейвича. Нравится такая симметрия?

– Насколько я понимаю, ты сейчас в космосе. Значит, движешься не в том направлении. Мне известно, что здесь ты уже побывал. И оставил визитную карточку у Доминики.

– Мило получилось со змеями, согласись. Или ты еще не понял намека?

– Стараюсь.

– Мне действительно приятно было с тобой поболтать. – Лицо на дисплее улыбнулось. – Может быть, как-нибудь удастся продолжить разговор.

Я знал, что это ловушка. И шагнул в нее.

– Где ты находишься?

– В дороге. Собираюсь навестить твоего хорошего друга.

– Рейвича, – спокойно произнес Квирренбах.

Я кивнул. Помнится, он собирался организовать нам встречу с Рейвичем, после чего нас спасла Шантерель. Встреча должна была состояться на одной из «каруселей», на высокой орбите.

«Карусель» называется «Убежище».

– Рейвич здесь ни при чем, – сказал я. – Он просто соучастник, не более того. Дело касается только нас двоих. И незачем усложнять ситуацию.

– Кажется, несколько часов тому назад кто-то собирался убить Рейвича, – усмехнулся Таннер Мирабель. – Теперь ты запел совсем по-другому.

– Кажется, я не тот, за кого себя принимал. Почему ты охотишься за Рейвичем?

– Потому что он невиновен.

– Как это понимать?

– Он просто приведет тебя ко мне.

Снова на дисплее мелькнула улыбка. Таннер предлагал найти слабое место в его логических построениях.

– Или я не прав? Ты прибыл сюда, чтобы убить его, а теперь решил спасти. Прежде чем я выполню твою работу.

Меня разрывали противоречия. Таннер заставлял отвечать на вопросы, которых я избегал до сих пор, не рискуя приблизиться к провалу в моей памяти. Но провал превратился в бездну. Мое прошлое рухнуло туда, а во мне поселилось что-то ядовитое. Если я действительно был Кагуэллой – а все указывало на это, – то я ненавидел себя до мозга костей.

И Таннера тоже. Он убил Гитту.

Нет, не так. Ее убили мы.

Сокрушительная логика этой догадки поразила меня. Теперь у нас общие воспоминания, нити нашего прошлого сплетены неразрывно. Воспоминания Таннера не были по-настоящему моими, но я носил их в себе, не будучи в состоянии освободиться от них. Он убил Гитту, но во мне жила память о том, что это сделал я, – я уничтожил самое дорогое в своей вселенной.

И это еще не самое страшное.

Преступление Таннера ничтожно по сравнению с теми, память о которых была погребена под его воспоминаниями. Теперь она поднимается на поверхность. Я все еще ощущал себя Таннером, все еще считал его прошлое своим, но уже достаточно хлебнул истины, чтобы понять: это лишь иллюзия, она со временем утратит убедительность.

Мое тело несло в себе прошлое и память Кагуэллы.

Но и это еще не все. Кагуэлла лишь раковина, в которой таятся более глубокие воспоминания.

Мне не хотелось об этом думать, но я не мог закрыть глаза на очевидное.

Я украл память Таннера и смог на время внушить себе, что я – это он. Затем, под воздействием индоктринационного вируса, его личина начала сползать с меня, как шелуха. Вирус высвобождал еще более глубокие воспоминания, отрывки моей тайной истории, уводя в глубь веков.

К Небесному Хаусманну.

Передо мной словно раскрылась бездна.

Ноги подкосились, я рухнул на скользкую от дождя землю, и меня буквально вывернуло наизнанку. Телефон выпал из руки. Он лежал рядом, и на дисплее я видел удивленное лицо Таннера.

– В чем дело? – спросил он.

Я снова поднес телефон к губам:

– Амелия. – Вначале я прошептал чуть слышно, затем повторил ее имя чуть громче. – Она ведь с тобой? Ты ее обманул.

– Скажем так: она была весьма полезна.

– И она, разумеется, не в курсе твоих планов.

Мой вопрос, похоже, позабавил Таннера.

– Она так доверчива. Хотя ты вызывал у нее некоторые подозрения. Думаю, дело было так: после того как ты покинул «Айдлвилд», она узнала о кое-каких особенностях твоего генетического кода, приняв их за признак врожденного заболевания. Словом, подозрения подтвердились. Она пыталась связаться с тобой, но ты стал таким неуловимым… – Таннер снова улыбнулся. – К тому времени меня оживили, и мои навыки очень скоро восстановились. Я помнил, кто я такой и зачем отправился на том корабле с Окраины Неба. Я помнил, что охочусь за тобой, потому что ты украл мое имя и мои воспоминания. Само собой, я не стал делиться этим с Амелией. Просто сказал ей, что мы с тобой братья и что ты немного не в себе. Маленький безобидный обман. Ты не можешь меня упрекнуть.

Да, это было почти правдой. Я тоже обманывал Амелию, надеясь, что она наведет меня на след Рейвича.

– Отпусти ее, – попросил я. – Для тебя она ничего не значит.

– Ты не прав. У тебя будет еще один повод, чтобы добраться до меня. Лишний повод со мной встретиться… Кагуэлла.

Его лицо на мгновение застыло, затем связь прервалась. Мы по-прежнему стояли под дождем. Потом я вернул телефон Зебре.

– А как насчет другой раны? – спросила Зебра, когда мы снова сели в машину и продолжили путь через Город. – Насколько я поняла, Таннер потерял ступню, но сканер не нашел следов такого ранения. Но ты обратился к миксмастеру не только из-за этого. – Она покачала головой. – Прости, но мне по-прежнему хочется называть тебя Таннером. Непросто иметь дело с человеком, не признающим собственного имени.

– Поверь, мне тоже непросто.

– Ладно, теперь расскажи о другой ране.

Я перевел дух. Подходим к самому трудному.

– Таннер ранил человека, на которого он работал. Этого человека звали Кагуэлла.

– Очень мило с его стороны, – заметила Шантерель.

– Нет, вы не так поняли. По сути, этим Таннер оказал ему услугу. Ситуация была связана с захватом заложников. Таннеру пришлось стрелять сквозь Кагуэллу, чтобы… – У меня сорвался голос. – Чтобы убить бандита, приставившего нож к горлу жены Кагуэллы. Таннер не собирался убивать Кагуэллу. Он стрелял под таким углом, чтобы его хозяин не получил серьезного ранения.

– И?..

– Таннер выстрелил.

– И все получилось, как задумано? – подсказала Зебра.

Я вновь увидел, как Гитта оседает на пол палатки. Цена ошибки Таннера.

– Кагуэлла действительно выжил, – проговорил я, собравшись с силами. – Таннер досконально изучил анатомию. Убийце-профессионалу необходимо знать, какие ранения наверняка приведут к смертельному исходу. А можно поступить иначе: прострелить человека насквозь и не убить его.

– Прямо хирургия, – заметила Шантерель.

– Так оно и есть.

Я рассказал о том, что обнаружил сканер миксмастера. Зажившую сквозную рану, которую мог нанести только луч лазера. Луч пробил поясницу и вышел через живот чуть выше. На сканере это выглядело как тающий инверсионный след самолета.

– Но это значит, что… – протянула Зебра, и я перебил:

– Можно я сам? Это значит, что я – тот человек, на которого работал Таннер Мирабель. Кагуэлла.

– Чем дальше, тем хуже, – прокомментировал Квирренбах.

– Не перебивай, пожалуйста. – Зебра строго взглянула на композитора. – Я сама ходила с ним к миксмастеру, если помнишь. Он не выдумывает.

– А вы, – я повернулся к Шантерель, – видели результат генетических изменений, которые кто-то произвел у меня в глазах. Это было сделано по просьбе Кагуэллы, тот поручил работу ультра. Он был страстным охотником. Но дело не только в этом, верно? Кагуэлла заказал себе ночное зрение, потому что ненавидел темноту. Она напоминала о том, как он сидел в своей детской – маленький, одинокий – и не надеялся, что его спасут.

– Говоришь о Кагуэлле в третьем лице, – заметила Зебра. – Почему? Ты уверен, что ты – это действительно он?

Я тряхнул головой, вспомнив, как стоял на коленях под дождем, полностью опустошенный. Чувство потерянности никуда не делось, но мне удалось взять его под контроль, обнести забором. Пока хлипким, но это позволит мне действовать в настоящем.

– Косвенно – да. У меня есть его воспоминания, правда обрывочные и не более отчетливые, чем воспоминания Таннера.

– Давайте подведем итог, – предложил Квирренбах. – У вас, черт побери, нет ни малейшего представления о том, кто вы такой на самом деле. Или я не прав?

– Нет, – сказал я, восхищаясь собственной выдержкой. – Я Кагуэлла. Теперь я в этом абсолютно уверен.

– Таннер хочет убить тебя? – спросила Зебра, когда машина Шантерели приземлилась возле привокзальной площади и мы вышли наружу. – Хотя у вас были весьма дружеские отношения?

Белая комната, голый человек, съежившийся на полу… Эта картина стробоскопически вспыхивала у меня перед глазами. С каждым повторением она становилась все более отчетливой.

– Случилось нечто отвратительное, – сказал я. – То есть человек, которым я являюсь – Кагуэлла, – сделал с Таннером нечто отвратительное. Теперь Таннер хочет мне отомстить, и я не уверен, что осуждаю его.

– Я тоже вас не осуждаю, – сказала Шантерель. – Я имею в виду вас обоих. Если бы вы… Таннер… не выстрелили…

Она смутилась и умолкла. Что я мог сказать? Представить себе картину этих перепутанных воспоминаний и личностей не легче, чем держать в уме схему плетения многоцветного гобелена.

– Таннер промахнулся, – проговорил я. – Этот выстрел должен был спасти жену Кагуэллы, но достался ей. Думаю, это была первая фатальная ошибка за всю его карьеру. Просто момент был слишком напряженным.

– Ты говоришь так, словно оправдываешь его, – сказала Зебра.

Мы снова шли по площади. Теперь здесь было куда более людно, чем несколько часов назад. Судя по внешнему виду палатки Доминики, представители правопорядка так и не добрались сюда. Клиенты тоже не проявляли к ней интереса. Наверное, тело Доминики, увитое гирляндами змей, все еще висит над кушеткой, на которой она вершила свои ритуалы нейронного экзорцизма. Слухи о ее гибели уже должны были распространиться по всей Мульче, но атмосфера нелегальности, окружающая ее заведение, по-прежнему создавала вокруг палатки нечто вроде зоны отчуждения.

– Не думаю, что его кто-то осуждает, – сказал я. – То, как я с ним поступил…

Я снова увидел белую комнату. На этот раз глазами человека с отрезанной ступней. Я ощущал его наготу и мучительный страх, наполнявший меня неизвестными до сих пор эмоциями. Такое бывает с человеком, которому впервые вкололи галлюциногенный препарат.

Я смотрел глазами Таннера.

Тварь шевельнулась в нише, разворачивая свои кольца – лениво, неспешно, словно понимая крошечным завитком мозга, что добыча никуда не денется.

Молодые гамадриады не слишком крупны. Эта появилась из чрева матери-дерева лет пять назад, судя по розоватому оттенку фотосинтетического капюшона, который окутывал ее голову, подобно крыльям летучей мыши. По достижении зрелости оттенок пропадает. Лишь половозрелые особи достаточно велики, чтобы достичь вершины дерева и развернуть над ней капюшон. Если твари удастся дожить до этого возраста, то через год-другой капюшон потемнеет и уподобится темному матерчатому навесу, усеянному радужными «заплатами» фотосинтетических клеток.

Гамадриада сползла на пол, точно толстый канат, сброшенный с корабля на пристань. Некоторое время она отдыхала. Капюшон медленно и плавно раскрывался и закрывался, словно жабры гигантской рыбы. Теперь было ясно, что на самом деле она очень велика.

Он десятки раз видел гамадриад в джунглях, следил за ними из-за деревьев, с безопасного расстояния, но ни разу не оказывался так близко, чтобы лицезреть их во всей красе. Он никогда не приближался к гамадриаде без оружия, позволявшего с легкостью ее убить – но ни одна встреча не проходила без того, чтобы он не ощутил страха. Это вполне естественно: страх человека перед змеями вписан в гены за миллионы лет эволюции. Конечно, гамадриада – не змея, ее предки даже отдаленно не напоминали обитавших на Земле тварей. Но она выглядела как змея и двигалась как змея. Все остальное не имело значения.

И он закричал.

Глава сороковая

– Ты мог подвести меня в самый последний момент, – беззвучно обратился я к Норкинко. Впрочем, он все равно не услышал бы. – Но не стану отрицать: ты поработал на славу.

Меня услышал Клоун. И улыбнулся.

– Арместо, Омдурман? Надеюсь, вы следите за происходящим. Сейчас я вам кое-что покажу. Хочу, чтобы все было ясно. Предельно ясно. Вы меня понимаете?

Ответ Арместо пришел с небольшим запозданием, словно с полпути до ближайшего квазара. Голос был еле слышен, поскольку корабли сбросили всю второстепенную аппаратуру связи – сотни и сотни тонн.

– Ты сжег за собой все мосты, сынок. Теперь тебе ничего другого не остается, как отправить на берега Стикса часть своего экипажа.

Арместо решил вспомнить классику… Я улыбнулся:

– Уж не думаете ли вы всерьез, что я прикончил кое-кого из момио?

– Я об этом думаю не более серьезно, чем о смерти Бальказара. – Арместо выдержал паузу. Тишину нарушал лишь треск статических разрядов – неразборчивая морзянка космоса. – Понимай это как хочешь, Хаусманн.

Когда Арместо упомянул Старика Бальказара, мои офицеры на мостике смущенно переглянулись, но этим дело и ограничилось. Думаю, у большинства уже зародились определенные подозрения. Сейчас эти люди, все как один, преданы мне. Я заплатил им за верность, продвигая их на крупные посты в командной иерархии. По сути, они получили то, чего шантажом добивался мой приятель Норкинко. Половина из них ни на что не годилась, но меня это не беспокоило. Норкинко взломал почти все уровни защиты, так что я мог управлять «Сантьяго» практически в одиночку.

Возможно, в скором времени мне это пригодится.

– Вы кое о чем забыли, – произнес я, наслаждаясь моментом.

Похоже, Арместо так уверен в своей прозорливости, что рассчитывает на победу в гонке.

Как же он заблуждается!

– Не уверен, что я о чем-то забыл.

– Арместо прав. – Голос Омдурмана с «Багдада» тоже был еле слышен. – Вы, Хаусманн, использовали все свои козыри. У вас ничего не осталось.

– Кое-что осталось, – возразил я.

Я ввел команды со своего пульта, чуть ли не физически ощущая, как потайные слои корабельных систем подчиняются моей воле. На главном экране, который показывал панораму корабля вдоль «хребта», появилось новое изображение. Я уже видел эту картину, когда от «хребта» отделилось шестнадцать колец с мертвыми момио.

Но теперь она выглядела иначе.

Кольца покидали свои места по всему «хребту», улетали с каждой из шести его граней. Все происходило так же размеренно и четко, как и в прошлый раз, – я слишком люблю совершенство во всем, – но теперь это была гармония иного рода. На борту оставалось восемьдесят модулей, и каждый второй отсоединялся.

Сорок колец плавно отплывали от «хребта» «Сантьяго»…

– Боже милостивый, – пробормотал Арместо – он уже увидел это. – Боже милостивый, Хаусманн… Нет! Не смейте!

– Слишком поздно, – отозвался я.

– Ведь это живые люди!

Я улыбнулся:

– Уже нет.

Я вновь сосредоточился на экране, наслаждаясь последними мгновениями своего триумфа. Воистину это было прекрасное зрелище. И жестокое, не скрою. Однако что значит красота без капли жестокости в сердцевине?

Теперь я знал, что победа будет за мной.

До терминала, с которого стартовали «бегемоты», мы добрались на «зефире». Вагоны тянул все тот же огромный дракон-локомотив, который несколько дней назад доставил в Город нас с Квирренбахом.

На жалкие остатки карманных денег я приобрел у лоточника фальшивое удостоверение личности с именем и сносной кредитной историей, которая позволяла мне покинуть планету, а если повезет, то и попасть в «Убежище». Я прибыл сюда как Таннер Мирабель, но не хватало смелости снова использовать это имя.

Обычно для меня не составляло труда выудить из воздуха новое имя вместе с новой ролью – я проделывал это не задумываясь. Но на этот раз что-то заставило не торопиться с выбором личины.

Наконец, когда торговец уже готов был потерять терпение, я попросил записать меня Шуйлером Хаусманном.

Имя «Шуйлер» ему ни о чем не говорило, равно как и фамилия. Я несколько раз повторил то и другое про себя. Надо отреагировать естественно в том гипотетическом случае, когда ко мне обратятся по громкой связи или окликнут в переполненной комнате.

Затем мы взяли билеты на ближайший «бегемот», отбывающий с Йеллоустона.

– Само собой, я лечу с вами, – сказал Квирренбах. – Если вы действительно намерены спасти Рейвича, то без меня до него не добраться.

– А если не намерен?

– То есть… вы по-прежнему хотите его убить?

Я кивнул:

– Вы ведь не станете отрицать, что такое возможно.

Квирренбах пожал плечами:

– Тогда я сделаю то, что должен был сделать уже давно. Ликвидирую вас при первой возможности. Конечно, по моим прогнозам, до этого дело не дойдет, однако не воображайте, что я на такое не способен.

– Я об этом даже не мечтаю.

– И я полечу с тобой, – вмешалась Зебра. – Я тоже смогу проводить тебя к Рейвичу, хотя Квирренбах знаком с ним ближе.

– Ты рискуешь, Зебра.

– А в гостях у Гидеона я не рисковала?

– Согласен. Скажу откровенно: буду благодарен за любую помощь.

– В таком случае я тоже с вами, – вызвалась Шантерель. – Никто из вас не умеет выслеживать добычу.

– В «Игре» – да, – ответил я. – Но это будет мало похоже на «Игру». Насколько я знаю Таннера – боюсь, я знаю его не хуже, чем он меня, – он не будет придерживаться правил.

– В таком случае нам придется нарушить правила раньше него. – Впервые за целую вечность в моем смехе появились искренние нотки. – Можно не сомневаться: мы не ударим лицом в грязь.

Через час мы покинули планету – Квирренбах, Зебра, Шантерель и я. «Бегемот» обогнул Город Бездны, описав широкую дугу, затем вошел в слой низких облаков. Они походили на призраков, танцующих над полем битвы, где свирепые ветры Йеллоустона сталкивались со спазматическими выбросами из Бездны. Я смотрел вниз, на Город – хрупкий, словно игрушечный. Мульча и Полог уже казались неразделимым целым, втиснутым в великое архитектурное хитросплетение.

– С тобой все в порядке? – спросила Зебра, возвращаясь к нашему столику с бокалами в руках.

Я отвернулся от окна:

– Ты о чем?

– Кажется, ты не рад, что покидаешь это место.

Путешествие подходило к концу. Успех моих замыслов становился все более очевидным, и обо мне открыто заговорили как о герое. Тогда я решил навестить своих пленников.

За все эти годы никто так и не нашел потайную комнату в недрах «Сантьяго», хотя кое-кто – например, Констанца – почти догадался о ее существовании. Но камера столь экономно забирала энергию из корабельной системы жизнеобеспечения, что даже Констанца, при всем своем опыте и настойчивости, не смогла бы выяснить, где находится мой тайник. В каком-то смысле мне просто повезло. Сейчас ситуацию трудно было назвать критической, но несколько лет назад подобное открытие погубило бы меня. Однако теперь я был в безопасности. Во-первых, у меня появилось достаточно союзников и никакое мелкое недоразумение не могло мне повредить, а во-вторых, я поставил на место всех, кто выступал против меня.

Если быть точным, пленников было трое, хотя Слик вряд ли относился к этой категории. Он был просто полезен мне. Не знаю, что он сам думал по этому поводу, но я не считал, что держу его в неволе. Обычно при моем появлении дельфин оживлялся, однако в последнее время он двигался все ленивее, а его темные глазки словно не реагировали на мое присутствие. Интересно, помнил ли он что-нибудь о том, как жил когда-то в бассейне? Наверное, он казался Слику бескрайним, как море, по сравнению с резервуаром, в котором дельфин провел последние пятьдесят лет.

– Мы уже долетели?

Я обернулся. Честно говоря, не ожидал снова услышать хриплый голос Констанцы.

– Да, мы совсем близко. Я собственными глазами видел Пункт Назначения. Сейчас можно рассмотреть саму планету, а не только звезду. Она и правда прекрасна.

– Сколько времени прошло?

Она приподняла голову, пытаясь посмотреть на меня. В свое время я приковал ее к распятию, наклоненному под углом сорок пять градусов.

– С тех пор как ты оказалась здесь? Не помню. Четыре месяца, может быть, пять. – Я пожал плечами, словно никогда не задумывался над этим вопросом. – Какая разница?

– Что ты сказал экипажу, Небесный?

Я улыбнулся:

– А зачем что-то говорить? Я представил дело так, словно ты покончила с собой, выпрыгнув из воздушного шлюза. Сама понимаешь, тот случай, когда представить труп невозможно. Я просто позволил людям сделать выводы.

– Когда-нибудь они поймут, что случилось.

– Сомневаюсь. Я подарил им планету, Констанца. Они собираются канонизировать меня, а не распинать. И это началось уже давно.

О да, она всегда создавала мне проблемы. Я смог опорочить ее после инцидента с «Калеуче», предъявив ложные улики. В итоге она предстала участницей заговора вместе с капитаном Рамиресом. Ее карьере в службе безопасности пришел конец. Надо сказать, Констанце повезло: ее могли казнить или посадить в камеру, особенно в те безумные дни после сброса модулей со «спящими». Но Констанца так и не успокоилась – даже после того, как ее разжаловали в рабочие низшего ранга. В целом экипаж был готов считать сброс модулей отчаянным, но необходимым шагом. Я подводил людей к этому выводу, распространяя сплетни относительно планов других экипажей. Мне даже в голову не приходило считать это преступлением. Констанца придерживалась иного мнения. Последние годы, проведенные на свободе, она посвятила попыткам распутать кокон дезинформации, которым я оплетал себя. То тщилась расследовать инцидент с «Калеуче», заявляя о невиновности Рамиреса, то строила безумные теории, объяснявшие смерть Старика Бальказара. По ее словам, врачи капитана не заслуживали казни. Временами она даже ставила под сомнение причину гибели Тита Хаусманна.

В конце концов я решил ее утихомирить. Инсценировать самоубийство оказалось нетрудно, равно как и поместить ее в мою камеру пыток, которую никто еще не видел. Конечно, почти все время она находилась под действием снотворного и в смирительной рубашке, но изредка я позволял ей ненадолго проснуться.

Иногда бывает приятно с кем-нибудь поболтать.

– Почему ты до сих пор его не убил? – спросила Констанца.

Я смотрел и поражался тому, как она постарела. Кажется, не так давно мы – почти равные – стояли у огромного резервуара, разглядывая сквозь стекло дельфинов.

– Химерика? Просто знал, что он когда-нибудь пригодится.

– Чтобы пытать его?

– О нет. Я лишь позаботился о том, чтобы он был наказан за совершенное преступление. Но это только начало. Не хочешь ли рассмотреть его получше?

Я поправил распятие так, чтобы она увидела диверсанта. Теперь он был всецело мой. Его уже не нужно было держать прикованным к стене, но я не желал рисковать.

– Он похож на тебя, – изумленно проговорила Констанца.

– У него двадцать дополнительных лицевых мускулов, – пояснил я с отеческой гордостью. – Он может принять какую угодно личину и хранить ее сколь угодно долго. Кстати, он ненамного постарел с тех пор, как я доставил его сюда. Пожалуй, его действительно можно принять за меня.

Я потер щеку, ощутив грубый слой макияжа, под которым пряталась моя неестественная моложавость.

– И он сделает все, абсолютно все, о чем я его ни попрошу. Правда, Небесный?

– Да, – ответил химерик.

– Что ты задумал? Использовать его как двойника?

– Если до этого дойдет. Хотя, откровенно говоря, сомневаюсь.

– Но у него нет руки. Его нипочем не примут за тебя.

Я вернул Констанцу в прежнее положение.

– Поверь, это решаемая проблема.

Подумав немного, я извлек из контейнера с медицинскими инструментами, который стоял рядом с «ларцом Господа Бога», огромный шприц с длинной иглой. «Ларцом» я называл устройство, которое помогло мне разрушить и создать заново сознание диверсанта.

Констанца заметила шприц:

– Это для меня?

– Нет, – ответил я, подходя к цистерне с дельфином. – Это для Слика. Старого доброго Слика, который много лет служил мне верой и правдой.

– Ты собираешься убить его?

– Уверен, что сейчас он расценит это как подарок.

Я откинул крышку цистерны и поморщился – омерзительная вонь раствора, в котором лежал дельфин, ударила в нос. Слик изогнулся вопросительным знаком; я ободряюще похлопал его по спине. Его кожа, когда-то гладкая и блестящая, как полированный камень, теперь походила на бетон.

Игла легко пронзила жировой слой дюймовой толщины. Слик снова дернулся, почти забился, но вскоре успокоился. В его глазу я видел лишь обычное равнодушие.

– Похоже, все.

– А мне показалось, что ты хотел убить меня. – В голосе Констанцы послышалось нервозное облегчение.

– Таким шприцем? – улыбнулся я. – Ты шутишь. Нет, тебе больше подойдет вот этот. – И я достал другой шприц, поменьше.

Вот и Пункт Назначения, думал я, держась за перила, ограждающие смотровую площадку «Сантьяго». Корабль находился в состоянии свободного падения. Пункт Назначения. Подходящее имя. Планета плыла у моих ног, словно зеленый бумажный фонарь с тускнеющей свечой внутри. Солнце системы 61 Лебедя А, то есть Суон, ярким не назовешь. Расстояние между ним и планетой невелико, но здешний дневной свет совсем не такой, как на Земле, – я помню картинки, которые показывал мне Клоун. Звезда Суон считается ярко-красной, но невооруженному глазу кажется белой. В этом нет ничего удивительного. Еще полтора века назад, до того как Флотилия покинула Солнечную систему, было известно, сколько энергии отбирает эта планета, двигаясь по орбите.

Все это время в недрах «Сантьяго», в одном из трюмов, хранилась вещь невозможной красоты – слишком дорогая, чтобы принести ее в жертву. Сейчас с ней работала бригада техников. Артефакт вынесли из звездолета, прикрепили к орбитальному грузовому буксиру и отправили за пределы гравитационного поля планеты, к точке Лагранжа, между Пунктом Назначения и Суоном. Там положение буксира будет откорректировано легчайшими импульсами ионных двигателей, после чего ему предстоит плавать в космосе веками. Во всяком случае, это предусматривалось моим планом.

Я перевел взгляд с осененной нимбом планеты на черную бездну космоса. Остальные корабли – «Бразилия» и «Багдад» – еще находились в пути. Текущие расчеты показывали, что они прибудут через три месяца, хотя определенная погрешность в вычислениях допускалась.

Это не важно.

Первая группа шаттлов уже совершила рейсы к поверхности планеты, сбросила множество грузовых контейнеров, снабженных радиомаяками. Через несколько месяцев мы сможем их обнаружить. Сейчас один из шаттлов спускался в атмосферу, дельтовидный силуэт был хорошо виден на фоне материкового «языка» в экваториальной зоне – географический отдел окрестил его Полуостровом. Подозреваю, через пару недель они придумают что-нибудь не столь буквальное.

Чтобы доставить на поверхность всех оставшихся колонистов, хватит пяти рейсов. Еще пять – для транспортировки экипажа «Сантьяго» и тяжелого оборудования, которое нельзя сбрасывать в контейнерах. «Сантьяго» останется на орбите – оболочка, не содержащая ничего полезного.

Двигатели шаттла выплюнули пламя, кораблик лег на расчетный курс, и я проводил его взглядом. Через пару минут я заметил у горизонта вспышку – шаттл входил в атмосферу. Значит, скоро он приземлится. На южной оконечности Полуострова уже был разбит временный лагерь, который мы решили назвать Нуэва-Сантьяго – решили уже тогда.

В это время раскрылось Око Суона.

Понятно, что отсюда его было не разглядеть, но в точке Лагранжа уже разворачивался микроскопически тонкий пластиковый экран.

Прицел оказался почти идеально точным.

Луч света упал на хмурую планету, образовав яркое овальное пятно. Затем оно начало рыскать, менять форму. Когда его наведут точнее, количество солнечного света, которое получает Полуостров и его окрестности, возрастет вдвое.

Я знал, что там, внизу, была жизнь. Уже думал о том, сможет ли она приспособиться к изменению освещенности, и картина не слишком меня воодушевляла.

Зазвенел браслет-коммуникатор. Я оторвался от экрана. Интересно, у кого из моего экипажа хватило наглости отвлечь меня в такой торжественный момент.

Однако коммуникатор просто оповестил, что в каюте меня ждет письмо. Раздраженный и одновременно заинтригованный, я заставил себя покинуть смотровую площадку. Миновав шлюзы и узлы колесной передачи, я оказался в главной, вращающейся части нашего огромного корабля. Здесь начиналась зона псевдогравитации. Я держался открыто и ничем не выдавал беспокойства. Рядовые члены экипажа и офицеры приветствовали меня, отдавая честь; некоторые норовили пожать мне руку. Настроение было праздничным и граничило с всеобщей эйфорией. Мы пересекли межзвездное пространство и благополучно достигли новой планеты, более того, я привел корабль раньше соперников.

Я позволил себе задержаться, чтобы кое с кем поболтать. Впереди трудные времена, и необходимо укреплять отношения. Но я ни на минуту не забывал о письме, которое ждало меня. Можно было только догадываться о его содержании.

Вскоре я это узнал.

– Полагаю, к настоящему моменту ты уже убил меня, – послышался голос Констанцы. – Или, по крайней мере, заставил исчезнуть навсегда. Нет, не надо ничего говорить: это не интерактивная запись. Мне нужно лишь немного твоего драгоценного времени.

Я смотрел на экран в своей каюте. Лицо выглядело чуть старше, когда я видел его в последний раз.

– Как ты догадываешься, эта запись была сделана некоторое время назад, – продолжала она. – Я загрузила ее в информационную сеть «Сантьяго». Надо было входить туда каждые шесть месяцев, чтобы письмо не попало к тебе слишком рано. Я знаю, что в последнее время была для тебя как бельмо на глазу. Наверное, скоро ты найдешь способ от меня избавиться.

Я невольно улыбнулся. Помнится, она так настойчиво выпытывала, сколько времени я держу ее в плену…

Браво, Констанца.

– Я позаботилась о том, чтобы копии письма попали к большинству членов экипажа. Разумеется, я не рассчитываю, что все они примут эту информацию всерьез. Наверняка ты уже придумал версию моего исчезновения. Это не важно; мне достаточно заронить сомнения. У тебя еще есть союзники и почитатели, Небесный, но не удивляйся, если не все согласятся слепо подчиняться тебе.

– И это все? – спросил я.

– Кое-что напоследок, – произнесла она, словно ждала этого вопроса. – За последние годы, Небесный, я собрала множество улик против тебя. По большей части косвенного характера; многие могут быть истолкованы неоднозначно. Но это дело всей жизни, и мне будет ужасно жаль, если оно пропадет даром. Поэтому, прежде чем записать это письмо, я спрятала все улики в укромном месте… Мы уже достигли Пункта Назначения, Небесный? Если да, то не старайся найти эти материалы. Не сомневаюсь, они уже на планете.

– Нет.

Констанца улыбнулась:

– Ты можешь прятаться сколько угодно, Небесный, но я всегда буду преследовать тебя, как призрак. Не важно, удастся ли тебе похоронить свое прошлое, не важно, удастся ли выставить себя героем… Мое послание всегда будет там, будет ждать, когда его найдут.

Много, очень много дней спустя я, спотыкаясь, брел через джунгли. Бежать было слишком тяжело, но не из-за того, что я состарился. Просто у меня отсутствовала рука, и тело постоянно забывало об этой противоестественной асимметрии. Я потерял конечность вскоре после того, как оказался в поселении. Трагический несчастный случай, правда, боль, которую я испытал тогда, уже успела стать неясным воспоминанием. Я сжег себе руку, превратил ее в хрупкий обугленный пенек, держа перед раструбом газовой горелки.

Конечно, это вовсе не было несчастным случаем.

Я давным-давно должен был это сделать, но откладывал неизбежное до тех пор, пока мы не спустились на планету. Необходимо было лишиться руки таким образом, чтобы ее не могла вернуть никакая медицина. Это означало, что чистая безболезненная ампутация исключена. И у меня должно было хватить сил, чтобы выдержать эту потерю.

Я провел в больнице три месяца, но выжил. А потом понемногу вернулся к своим обязанностям. Известие об этом случае прокатилось по планете и достигло ушей моих врагов. Постепенно люди привыкли к мысли о том, что у меня одна рука. И никто не подозревал, что потеря конечности была лишь крошечной деталью большого плана, актом предосторожности, которому предстояло дать плоды спустя много лет. И вот настал день, когда можно поблагодарить себя за предусмотрительность, пусть даже теперь, на пороге своего восьмидесятилетия, я стал изгоем.

Поначалу дела в колонии шли неплохо. «Завещание» Констанцы слегка подпортило мне репутацию. Но людям нужен герой, и вскоре эта потребность взяла свое. Рассеялись остатки досадных сомнений насчет моей пригодности на эту роль. Я потерял несколько сторонников, но добился признания толпы – вполне приемлемая сделка. Посылка Констанцы так и не была найдена, и со временем я заподозрил, что ее просто не существовало, – это было психологическое оружие, направленное на мою стойкость.

Сразу после высадки наступила горячая пора. Трех месяцев, которые я обеспечил экипажу «Сантьяго», хватило на создание целой сети маленьких полевых лагерей. К тому моменту, когда остальные корабли повисли на орбите, три поселения были весьма неплохо укреплены. Последним появился Нуэва-Вальпараисо у экватора – когда-нибудь там можно будет построить отменную площадку для космического лифта. И это было лишь начало. Прекрасное начало. Не верилось, что однажды эти люди, кроме горстки преданных соратников, с яростью ополчатся на меня.

Но это произошло.

Впереди, в густой листве джунглей, что-то мелькнуло. Свет, судя по всему, искусственный. Возможно, там мои сторонники, которые должны меня встретить.

Во всяком случае, я на это надеялся. У меня осталось мало сторонников. Те немногие, кто еще пребывал у власти, сумели освободить меня до начала судебного процесса, но не помогли добраться до убежища. Вполне возможно, их расстреляют за измену. Пусть так. Они пожертвовали собой, зная, что это необходимо. На меньшее я и не рассчитывал.

Поначалу было непохоже, что началась война.

«Бразилия» и «Багдад» достигли орбиты, где обнаружили пустой корпус, – все, что осталось от старины «Сантьяго». Шли месяцы, но ничего не происходило. Оба корабля хранили ледяное молчание и наблюдали. Затем выпустили пару шаттлов – судя по траектории, те приземлились на севере Полуострова. Жаль, что я не сохранил на своем корабле малость антивещества, – ровно столько, чтобы ненадолго запустить двигатель и поразить оба шаттла огненным копьем. Я так и не освоил тот фокус с остановкой двигателей.

Шаттлы приземлились, затем совершили несколько рейсов на орбиту и обратно, доставляя на землю «спящих».

И снова потянулись долгие месяцы ожидания.

Потом начались нападения. Небольшие отряды являлись с севера и наносили удары по жилищам колонистов «Сантьяго». Да, население планеты составляло жалкие три тысячи человек, но что с того? Такой численности вполне достаточно, чтобы развязать войну. Маленькую войну, поначалу незаметную, – что позволяет обеим сторонам окопаться, вооружиться… потом наращивать силы…

Это даже войной не назовешь.

Мои соратники все еще намерены казнить меня как военного преступника. Дело не в том, что это позволит установить мир, – чтобы такое произошло, нужно настоящее чудо. Но они считают, что я виноват во всем. И они убьют меня, а потом возобновят драку.

Подлые сукины дети. Они извратили все, что только можно. Даже переименовали планету, словно в насмешку надо мной. Теперь это уже не Пункт Назначения.

Окраина Неба.

Вот как меня отблагодарили за возможность первыми высадиться на планету.

Я ненавижу новое название. Слишком хорошо понимаю, что оно означает. Это признание в соучастии, напоминание о том, что сюда их привел преступник.

Но имя прижилось.

Я остановился, и не только для того, чтобы отдышаться. Мне никогда не нравились джунгли. По слухам, здесь обитают какие-то огромные ползучие твари. Правда, никто из тех, кто заслуживает моего доверия, их не видел. Значит, это просто россказни, и ничего более.

Просто россказни.

Похоже, я заблудился. Свет, замеченный мною только что, исчез. Может быть, его источник заслонили густые заросли… или мне просто показалось. Я огляделся. Вокруг стояла тьма, и все выглядело одинаковым. Небо над головой почернело; 61 Лебедя B, самая яркая звезда на местном небосклоне – не считая Суона, – опустилась за горизонт. Скоро мрак джунглей и мрак неба сольются в единое целое.

Возможно, мне придется здесь умереть.

И вдруг далеко впереди вновь что-то мелькнуло… молочно-белый силуэт, который я поначалу принял за пятно света. Но теперь он появился ближе. Это был человек, он шагал ко мне через заросли и светился изнутри.

Я улыбнулся, узнав знакомую фигуру. И почему боялся? Ведь я никогда не оставался в одиночестве. Мой проводник непременно должен был появиться, чтобы показать путь.

– Неужели думал, что я тебя брошу? – проговорил Клоун. – Идем. Теперь уже недалеко.

И Клоун повел меня вперед.

На этот раз я знал, что это не игра воображения… или не совсем игра воображения. Впереди, радужной дымкой проникая сквозь листву, мерцал тусклый свет. Мои союзники…

Когда я вышел к ним, Клоуна рядом уже не было. Он исчез, как пятно от вспышки на сетчатке глаза. Тогда я видел его в последний раз. Но он здорово помог мне, проводив сюда. Это был единственный друг в моей жизни, настоящий друг, хотя я знал, что он лишь плод воображения, образ из подсознания, возникающий при свете дня, рожденный воспоминаниями о наставнике, которого я помнил по детской комнате на борту «Сантьяго».

Какая разница?

– Капитан Хаусманн! – Мои соратники стояли за деревьями. – Вы добрались! Мы уже думали, что им не удалось…

– Они справились достойно, – ответил я. – Должно быть, их уже арестовали… если не расстреляли.

– Произошло нечто странное, сэр. В последних рапортах об арестах сообщалось, что вас снова поймали.

– Теперь вы видите, что это ошибка?

«Поймавшие» меня тоже признали бы ошибку, будь пленник просто похож на Небесного, – двадцать дополнительных лицевых мышц позволяли ему скопировать кого угодно. Но он вел себя так же, как я, и разговаривал неотличимо. Я готовил его к этому много лет. Добился того, что он считал меня богом и желал только одного – самоотверженно служить мне. А будь у пленника две руки, осуществился бы мой замысел? Конечно нет. Но этот человек выглядел в точности как Небесный Хаусманн, и у него тоже не было руки.

Я прекрасно знал, зачем им понадобилось ловить меня. Скоро начнется судебный процесс, на нем обвиняемый, возможно, произведет впечатление слегка помешанного – но чего можно ожидать от восьмидесятилетнего старика? У бедняги начинается старческое слабоумие. Его следует казнить так, чтобы это послужило уроком для всех. Так, чтобы наказание не забылось со временем, хотя бы оно и граничило с бесчеловечностью. Идеальный вариант – распять преступника.

– Сюда, сэр.

В пятне света стоял гусеничный вездеход. Мне помогли подняться в кабину, и машина понеслась по лесной дороге. Мы ехали ночью, кажется, несколько часов, все больше удаляясь от цивилизованного мира.

Наконец вездеход остановился на большой прогалине.

– Мы на месте? – спросил я, и спутники синхронно кивнули.

К этому времени я уже понял их план. Ситуация сложилась не в мою пользу. Ушли в прошлое времена героев, теперь их предпочитают называть военными преступниками. Какое-то время мои союзники укрывали меня, но они не смогли помешать моему аресту. Все, что им удалось, – это вызволить меня из наскоро построенного лагеря в Нуэва-Икике. Теперь, когда мой двойник пойман, мне пришло время исчезнуть.

Здесь, в джунглях, у меня будет убежище, здесь я смогу находиться очень долго – независимо от того, как сложится судьба моих союзников в крупных поселениях. Они поместили под землю капсулу для «спящего» – идеально отлаженную, с запасом энергии, которой хватит не на один десяток лет.

Мои союзники говорили, что я сильно рискую, ведь они полагали, что мне действительно восемьдесят лет. Но я знал, что риск невелик. К тому времени, когда я проснусь – самое большее через век, – мои сторонники получат доступ к более совершенным технологиям. Думаю, оживить меня будет несложно. Я даже надеюсь вернуть себе руку.

Все, что мне надо, – это проспать определенный срок. На протяжении этого времени соратники будут присматривать за мной, так же как я ухаживал за «спящими» на «Сантьяго». Правда, их забота будет продиктована личной преданностью.

Металлический крюк на буксире вездехода зацепил спрятанную в кустарнике скобу. Машина подалась вперед, и в земле открылся замаскированный люк. Гладкие ступени вели вниз, в ярко освещенное стерильное подземелье.

В сопровождении двух единомышленников я спустился к саркофагу. После того как неизвестный человек из Солнечной системы покинул эту капсулу, ее привели в порядок. Теперь она послужит мне.

– Лучше поторопиться, – сказал помощник.

Я улыбнулся, кивнул и протянул руку, чтобы мне сделали укол.

Сон пришел быстро. Последнее, о чем я подумал, прежде чем забыться, – это о необходимости взять после пробуждения новое имя. Такое имя, которое никто не свяжет с Небесным Хаусманном, но которое тем не менее обеспечит мне крепкую связь с прошлым. Имя, имеющее значение только для меня.

Я вспомнил «Калеуче» – корабль-призрак из рассказа Норкинко. Вспомнил несчастных обезумевших дельфинов на борту «Сантьяго». Вспомнил Слика, вспомнил, как дрогнуло его шершавое тело, когда я впрыснул яд. Если не ошибаюсь, на корабле-призраке тоже был дельфин, но сейчас упорно не шло на ум его имя – хотя Норкинко, кажется, как-то его называл. Впрочем, я узнаю, когда проснусь.

Узнаю и возьму это имя себе.

Глава сорок первая

«Убежище» оказалось почерневшим «веретеном» длиной около километра. Его поверхность не оживляла ни одна искорка – оно было пятном темноты на фоне звезд и серебристого гребня Млечного Пути. Здесь редко появлялись корабли, а те немногие, что попались нам на глаза, сами напоминали «Убежище» – такие же темные, без опознавательных знаков. Когда мы приблизились, ближайший конец «веретена» раскрылся четырьмя треугольными сегментами, словно созданная веками эволюции пасть безглазого морского хищника. Безликий, как планктон, наш корабль проплыл внутрь.

Причальный шлюз был достаточно велик, чтобы вместить его. Выдвинулись и развернулись стыковочные фиксаторы, за ними веером расходились транспортные тоннели – к шлюзовым камерам, расположенным по экватору сферического главного отсека.

Таннер здесь. Думаю, в тот момент, когда мы вступили в «Убежище», он решил убить меня и любого, кто примет слишком активное участие в нашей маленькой вендетте.

И это обстоятельство я не намерен упустить из виду.

Первыми на наш корабль прибыла армада дронов. Блестящие черные сфероиды, ощетинившиеся стволами и датчиками, обследовали нас на предмет спрятанного оружия. Разумеется, мы явились с голыми руками – и не потому, что служба безопасности Йеллоустона проявила бдительность. Я надеялся, что Таннер тоже не вооружен, хотя не слишком рассчитывал на это.

От Таннера можно ожидать чего угодно.

Внешний вид роботов говорил о высочайшем уровне технологий – ни с чем подобным я не сталкивался с тех пор, как меня оживили. Исключение составляла разве что меблировка в квартире Зебры. Возможно, перевозка обычных людей не считалась сопряженной с серьезным риском, но нас могли остановить, обнаружив у кого-нибудь имплантат, предположительно зараженный спорами чумы. Едва роботы закончили первый этап проверки, за нас взялись люди.

Правда, это были просто служащие, и необходимость носить оружие – не слишком угрожающего вида – даже вызывала у них некоторую неловкость. Они держались с подозрительной учтивостью, и вскоре я понял почему.

Никто не попадает сюда без приглашения.

Нас встречали как почетных гостей. Впрочем, разве мы не были почетными гостями?

– Конечно же, я уведомил их заранее, – сказал Квирренбах. Мы стояли в воздушном шлюзе и ждали окончания проверки документов. – Рейвич знает, что мы здесь.

– Надеюсь, вы предупредили его насчет Таннера.

– Я сделал все, что мог.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что Таннер здесь, – это несомненно. И Рейвич вряд ли вышвырнет его вон.

Приятная новость, нечего сказать. Я и без того был как на иголках – пустят ли в «Убежище» по фальшивым документам? Теперь показалось, что капли пота у меня на лбу заледенели.

– Что за игру он ведет, черт побери?

– Рейвич должен понимать, что у них с Таннером есть общие интересы. Поэтому и пригласил его сюда.

– Он сумасшедший. Таннеру ничего не стоит его прикончить, хотя главная цель – я. Не забывайте: я должен выполнить свою первостепенную задачу. То есть выследить Рейвича и убить его. Чье это желание – Таннера или Кагуэллы, я понятия не имею. Но не хотелось бы ставить на кон собственную жизнь.

– Говорите потише, – предупредил Квирренбах. – Здесь по два «жучка» на каждый квадратный ангстрем. Имейте в виду: вы сюда явились не для того, чтобы тихо пустить кое-кому кровь.

– Нет, мы здесь на экскурсии, – буркнул я.

Бронированная дверь вновь открылась, с петель посыпались чешуйки ржавчины.

В шлюз вошел какой-то третьестепенный администратор, на этот раз без оружия и имитирующего мускулатуру бронежилета. Его лицо выражало мучительную борьбу чувств, но при этом он был нацелен на меня, точно боеголовка на источник тепла.

– Господин Хаусманн? Простите за беспокойство, но при рассмотрении вопроса о вашем допуске в «Убежище» возникли определенные проблемы.

– В самом деле? – отозвался я, изображая легкое удивление.

Впрочем, какие могут быть претензии? Небесный Хаусманн вывел меня за пределы атмосферы Йеллоустона, а большего я от него не ждал.

– Я уверен, что это недоразумение, – успокоил меня администратор, каждой морщинкой на лице изображая искренность. – Мы нередко сталкиваемся с несовпадениями данных в наших досье и в остальной системе. Что поделать, после недавних неприятностей это неизбежно.

Неприятности… Он имел в виду плавящую чуму.

– Не сомневаюсь, все выяснится при ближайшем рассмотрении. Думаю, будет достаточно нескольких физиологических тестов. Ничего сложного…

– Что за тесты? – жестко оборвал я.

– Сканирование сетчатки… ну и еще кое-что.

Администратор щелкнул пальцами, подавая сигнал кому-то или чему-то невидимому. Через долю секунды в шлюзе появился еще один робот – серовато-сизая сфера, подчеркнуто безоружная, с эмблемой миксмастеров.

– Я не давал разрешения на сканирование.

Нужно любой ценой избежать этой процедуры. Нет необходимости сканировать мои глаза, чтобы обнаружить в них нечто странное. Достаточно просто погасить свет в помещении.

Мой отказ произвел неожиданный эффект – администратор резко побледнел, словно я дал ему пощечину.

– Но я уверен, что мы можем прийти к определенному соглашению…

– Нет, – отрезал я. – Боюсь, это маловероятно.

– Тогда нам придется…

Квирренбах протиснулся между нами.

– Позвольте, я улажу этот вопрос, – шепнул он и, повернувшись к администратору, звучно произнес: – Простите моего коллегу, он немного нервничает в присутствии представителя власти. Произошла досадная ошибка, это очевидно. Достаточно ли вам поручительства Арджента Рейвича?

Администратор заволновался:

– Безусловно… будь у меня его гарантии, тем более личные…

Даже не потребовалось объяснять ему, кто такой Рейвич.

Квирренбах щелкнул пальцами в мою сторону:

– Подождите здесь, я переговорю с ним. Это займет не больше получаса.

– Вы попросите Рейвича поручиться за меня?

– Ага, – совершенно серьезно ответил Квирренбах. – Какая ирония, не правда ли?

Долго ждать не пришлось.

Рейвич появился на экране в камере ожидания, где администрация «Убежища» держала вновь прибывших, прежде чем принимала решение об их дальнейшей судьбе. Не могу сказать, что увидел нечто неожиданное, – мне было знакомо это лицо. Воронофф действительно превратил себя в точную копию. И все же в настоящем Рейвиче было нечто неповторимое – и оно не поддавалось описанию. Может, это разница между человеком, который делает что-то в ходе игры, пусть даже с полной отдачей, и человеком, чьи намерения дьявольски серьезны.

– Ну и ну, – произнес Рейвич.

Он был бледноват, но в этой бледности не было ничего болезненного. Стоячий воротник белоснежного мундира – единственная деталь одежды, которая попала в объектив. За спиной можно было разглядеть фреску – вязь формул, если не ошибаюсь, из математической теории трансмиграции.

– Вы просили разрешение на вход. Я даю согласие.

– Как и Таннеру, – напомнил я. – Вы уверены, что это было разумное решение?

– Не уверен. Но результат должен получиться любопытным. С учетом того, что он тот, за кого вы его принимаете, а вы – тот, за кого он принимает вас.

– А вы не допускаете, что одному из нас придет в голову вас убить? Или даже обоим сразу.

– Например, вам?

Восхитительно, прямо в точку. Отдавая ему должное, я сделал вид, что задумался.

– Нет, Арджент. Когда-то я действительно этого хотел. Но в ту пору я не знал, кем являюсь. После того как узнаешь о себе что-то новое, приоритеты могут меняться.

– Допустим, вы Кагуэлла. – Голос у него был высокий, как у ребенка. – Мои люди убили вашу жену. Вот еще одна причина попытаться убить меня, чего бы это ни стоило.

– Жену Кагуэллы убил Таннер. По сути, он пытался ее спасти, но это ничего не меняет.

– И все-таки, кто вы? Кагуэлла?

– Наверное, я когда-то был Кагуэллой. Теперь его не существует. – Я мрачно посмотрел на экран. – И, честно говоря, сомневаюсь, что его кто-то оплакивает.

Рейвич брезгливо поморщился.

– Кагуэлла лишил меня семьи, – сказал он. – Продал оружие, которым убиты все, кого я любил. За это я с радостью отправил бы его на пытку.

– Смерть Гитты причинила бы ему больше страданий, чем ножи и электроды.

– В самом деле? Он действительно так любил ее?

– Не знаю. – Мне пришлось покопаться в памяти, чтобы ответить: – Этот человек был способен на многое. Я уверен лишь в одном: Таннер любил ее не меньше, чем Кагуэлла.

– Итак, Гитту убили. И что почувствовал Кагуэлла?

– Лютую ненависть. – Я снова видел камеру с белыми стенами – она постоянно маячила на периферии сознания, словно кошмар, не рассеявшийся при пробуждении. – Он возненавидел Таннера.

– Если не ошибаюсь, Таннер остался в живых?

– Только отчасти. Причем это не та часть, которую мы считаем человеческой.

С минуту Рейвич молчал. Наш разговор явно производил на него угнетающее впечатление.

– Гитта… – проговорил он наконец. – Она единственная ни в чем не виновата. Верно? Она единственная не заслужила того, что с ней случилось.

С этим было невозможно поспорить.

В широкой полости «Убежища» было мглисто, как в обесточенном городе. Но в отличие от полутьмы, царящей в Городе Бездны, этот сумрак был создан специально – приложили руку группировки, претендующие на статус постоянных арендаторов. У жителей анклавов весьма своеобразные представления о том, какой должна быть среда обитания. Внутренняя часть «Убежища» была безвоздушной, хотя здесь, возможно, сохранялись следы газов. По стенам сплошь герметичные постройки без окон, соединенные трубопроводами, похожими на клубок внутренностей. Единственным источником освещения были тускло мерцающие трубы. Если бы не моя способность видеть в темноте, я вряд ли смог бы хоть что-то различить.

Однако энергия была повсюду – едва сдерживаемая; ее присутствие ощущалось на подкорковом уровне; она отдавалась вибрацией в костях. Балкон, на который мы вышли, был накрыт воздухонепроницаемым стеклянным колпаком, но я не мог избавиться от чувства, что стою в огромном темном турбинном зале, где в полную мощность работают все генераторы.

Рейвич уполномочил службу безопасности «Убежища» впустить меня внутрь с одним условием: и я, и мои спутники будут немедленно доставлены к нему. У меня зародились некоторые подозрения – слишком многое вышло из-под контроля, – но выбора не было. Итак, охота заканчивалась на территории Рейвича. Который, благодаря своей ловкости, уже не был добычей.

Кому теперь досталась эта роль? Таннеру?

Или мне?

«Убежище» было относительно невелико, так что прогулка не успела нас утомить. Псевдогравитация создавалась ленивым вращением обители. Нас провели в один из соединительных тоннелей – трехметровую трубу из цельного дымчатого стекла. Диафрагмы, расположенные друг за другом по всей ее длине, расширялись, пропуская нас, и закрывались за спиной, позволяя нам идти вперед… и чувствовать себя то ли стадом, которое куда-то гонят, то ли комком пищи в пищеводе. Труба проходила вдоль главной оси «веретена». По мере того как мы приближались к его оконечности, сила тяжести возрастала, хотя она так и не достигла привычного g. Неосвещенные постройки «Убежища» нависали над трубой, словно мы двигались по каньону глубокой ночью, и мысль о том, что в них кто-то живет, казалась абсурдной. Но дело было в другом. Люди, которые приходили в «Убежище», требовали одного – полной анонимности. Они прятались даже друг от друга.

– С Рейвича уже сняли генетическую карту? – Удивительно, почему столь очевидный вопрос не пришел мне в голову раньше. – Ведь он здесь именно ради этого?

– Пока еще нет, – ответил Квирренбах. – Для оптимизации генетической карты нужно пройти все виды физиологических тестов. Химия клеточной мембраны, характеристики нейротрансмиссии, глиальные клетки, объем крови в мозге… и так далее. Как вы понимаете, процесс не быстрый.

– Рейвич действительно решился на полное деструктивное сканирование?

– Он решился на нечто очень близкое к этому. Говорят, лучшего способа получить максимальное разрешение не существует.

– Зато потом ему не придется беспокоиться о занозах вроде Таннера.

– Если только Таннер не последует его примеру.

Я рассмеялся, но затем понял, что Квирренбах не шутит.

– Как думаете, где сейчас Таннер? – спросила Зебра.

Она приблизилась ко мне слева, щелкая каблуками. Ее удлиненное отражение на стене напоминало пляшущие ножницы.

– Под присмотром Рейвича, – сказал я. – Надеюсь, Амелия там же.

– Ей действительно стоит доверять?

– По-моему, она единственная никого не предала. По крайней мере, не предала намеренно. Я уверен в одном: Таннер будет использовать ее, пока это возможно. Когда она станет ему не нужна – боюсь, это случится очень скоро, – я не поручусь за ее жизнь.

– Вы прилетели сюда, чтобы ее спасти? – спросила Шантерель.

В какой-то момент захотелось ответить «да». Я мог собрать крохи самоуважения и сделать вид, что мной движут соображения гуманности, что я способен не только на жестокость. Возможно, это даже было бы правдой. Сюда я прибыл и ради Амелии тоже. Но это была не самая главная причина. К тому же сейчас мне меньше всего хотелось лгать, и тем более самому себе.

– Я хочу завершить начатое Кагуэллой, – сказал я. – Не более того.

Тоннель из дымчатого стекла, плавно заворачивая, вел наверх, где врастал в неосвещенную стену одной из герметичных построек, которая возвышалась в дальнем конце «веретена». Впереди путь преграждал очередной «зрачок» – на этот раз черный, блестящий и полностью непроницаемый.

Я подошел вплотную, прижался щекой к твердой металлической поверхности и прислушался.

– Рейвич? – окликнул я. – Мы пришли! Откройте!

Эта лепестковая дверь раскрывалась еще торжественнее, чем предыдущие.

Холодный зеленый свет хлынул в образовавшееся отверстие и окутал нас своим равнодушием. Неожиданно пришла жуткая мысль: ни у меня, ни у спутников нет оружия. Мы можем умереть в любую секунду – и, наверное, даже не почувствуем, как это произойдет. Я позволил человеку, который имел все основания бояться меня и не имел ни малейших оснований доверять, пустить меня в свое логово. Кто из нас двоих в итоге больший глупец? Эта загадка была мне не по зубам. Сейчас хотелось только одного: как можно скорее покинуть «Убежище».

Дверь открылась полностью, за ней была приемная с бронзовыми стенами. С потолка свисали ярко-зеленые светильники. По барельефам, обрамляющим стенные панели, золотой вязью бежали цепочки математических символов, складывающиеся в формулы, – одну из них я заметил во время разговора с Рейвичем. Каждое из этих заклинаний могло разнести мозг на единицы и нули.

Несомненно, он был здесь.

Дверные лепестки сомкнулись у нас за спиной, а впереди уже разворачивалась другая диафрагма. Нашим глазам предстало еще более просторное помещение, похожее на зал кафедрального собора. Оно тонуло в золотом сиянии, и его стены словно расступались, теряясь в дымке. Я заметил, что пол «Убежища» слегка выпуклый. Узор из чередующихся бронзовых и серебряных ромбов усиливал это впечатление.

В приемной плавал аромат благовоний.

Свет струился из высоко расположенного витражного окна, образуя на полу у дальней стены яркое пятно. А в центре этого пятна, в причудливом кресле с высокой спинкой, сидел человек. Он сидел к нам спиной, окутанный золотистым сиянием. Трое хрупких двуногих роботов-слуг замерли в нескольких метрах от кресла – очевидно, ожидали распоряжений. Я присмотрелся к очертаниям его головы, почти превратившейся в силуэт, и понял, хотя не видел лица: это Рейвич.

Недавно я встретил его в Городе Бездны, возле аквариума с бессмертной рыбиной. Как быстро я среагировал! Выхватил пистолет, обежал вокруг резервуара, чтобы встретить его лицом к лицу и убить. Уверен, мне бы это удалось, но Воронофф на секунду опередил меня.

Теперь мне не надо спешить.

– Пожалуйста, поверните меня лицом к гостям.

Голос скрипел, как наждак по наждаку. Казалось, человеку стоило неимоверных усилий произнести эту фразу. Слова перемежались хрипом и были едва слышны.

Один из роботов шагнул вперед – бесшумно, как и полагается подобным созданиям, – и развернул Рейвича лицом к нам.

Я ожидал увидеть что угодно.

Но не такое…

Рейвич был похож на мертвеца. Так мог выглядеть труп, который удалось ненадолго воскресить с помощью хитроумной аппаратуры. Это не могло называться живым существом. Оно не имело права разговаривать и кривить губы в улыбке.

Я лицезрел нечто вроде Марко Ферриса, только в худшем состоянии. Все, кроме головы и кончиков пальцев, скрывалось под толстым стеганым одеялом, от него тянулись медицинские фидеры. Извиваясь, они вползали в компактный модуль жизнеобеспечения, прикрепленный к подлокотнику кресла, – миниатюрное подобие медицинского жилета, с помощью которого я поддерживал жизнь в Гитте, когда вез ее в Дом Рептилий. Голова Рейвича напоминала череп, обтянутый кожей, синюшно-лиловой, в огромных черных пятнах. Из пустых темных провалов, где должны были находиться глаза, к тому же модулю тянулись тонкие провода. На макушке чудом уцелело несколько жидких прядей, они казались упрямыми деревцами, каким-то чудом сопротивляющимися ураганным ветрам. Челюсть отвисала, во рту черным слизнем шевелился язык.

Рейвич поднял руку. Ее можно было бы принять за руку молодого человека, если бы не рыжеватые старческие пятна.

– Вижу, вы взволнованы, – произнес Рейвич.

Я сообразил, что голос идет не из горла, а из модуля жизнеобеспечения, но звучит по-прежнему слабо. Возможно, Рейвичу действительно было слишком тяжело говорить.

– Вы это сделали, – пробормотал Квирренбах, шагнув к человеку, на которого он все еще работал. – Вы прошли сканирование.

– Либо это так, либо ночью я не выспался, – прошелестел ветерком голос Рейвича. – Я немного подумал и склоняюсь к первому.

– Что случилось? – вмешался я. – Какой-то сбой?

– Никаких сбоев.

– Но вы не должны были так выглядеть, – сказал Квирренбах. – Вы похожи на человека, который стоит на пороге смерти.

– Возможно, так оно и есть.

– Сканирование не удалось? – спросила Зебра.

– Нет, Тарин. Сканирование, как мне сказали, удалось полностью. Моя нейронная структура была воспроизведена безупречно.

– Вы слишком поторопились, – предположил Квирренбах. – Я угадал? Не могли дождаться, пока будут сделаны все анализы. И в результате…

Рейвич вяло кивнул:

– У людей вроде нас с Таннером и вас тоже, – он указал глазами на меня, – нет наномедов. На Окраине Неба они найдутся максимум у десятка человек, которым по карману услуги ультра. Большинство богачей обеспечивают себе долголетие другими способами.

– У нас хватало иных забот, – сказал я.

– Конечно. Потому-то мы и отказались от подобной роскоши. Однако наномеды все же понадобились мне, чтобы защитить клетки от последствий сканирования.

– По старинке? – подхватил я. – Жестко и быстро?

– Это лучший способ… в теории. Все остальное самообман. Истина проста: если хочешь поместить в машину собственную душу, а не ее бледный оттиск, необходимо покончить с собой. Или как минимум получить травму… несовместимую с жизнью.

– Так почему вы не защитились наномедами? – спросил Квирренбах.

– Не хватило времени. Наномеды должны тщательно подгоняться и вводиться в тело постепенно. Иначе – тотальный токсический шок. Умрешь прежде, чем лечебные нанороботы смогут тебе помочь.

– Если бы вы пользовались оборудованием Силвеста, – осторожно произнес я, вспоминая рассказы об экспериментах этого ученого, – вы не успели бы даже вздохнуть.

– Это была усовершенствованная техника, разработанная на основе открытий Силвеста. Но вы правы. Несмотря на все технические ухищрения, я должен был умереть. Однако вышло иначе. Мне ввели достаточно наномедов, самых разных, чтобы я остался жив после сканирования, хотя бы на какое-то время… – Он слабым жестом указал на модуль и роботов. – Все это предоставлено «Убежищем». Они пытаются остановить распад клеток, вводят все более сложные типы наномедов. Но я подозреваю, что они просто исполняют свой долг.

– Вы уверены, что умрете? – спросил я.

– Я чувствую это всеми своими костями.

Что же ему пришлось пережить? Мучительную боль в момент нейронного захвата – когда ты тонешь в ярчайшей вспышке, которая проникает под кожу, в кости, в мозг, превращая тебя на один-единственный невыносимый миг в скульптурную копию из дымчатого стекла.

Лучи вдумчивого скана, сфокусированные до клеточного разрешения, проходят сквозь тебя со скоростью, чуть опережающей скорость синаптических импульсов, обгоняя послания подкорки – вести о хаосе, поглощающем твой мозг. Лучи достигают ствола мозга, но он еще не получил информации о разрушении, которому подверглись слои, расположенные выше. Благодаря этому незначительному запаздыванию общий снимок мозга кажется совершенно нормальным, не считая легкой расплывчатости, вызванной конечным пространственно-временным разрешением процесса. Сканирование заканчивается раньше, чем ты почувствуешь его начало. Когда разум начинает терять равновесие и нервная система проваливается в кому, это уже не имеет значения.

К этому времени ты уже в плену.

Впрочем, дело даже не в полученных повреждениях. Наномеды могут восстановить ткань из ничего, им достаточно следов, оставшихся на месте разрушенных клеток. Представьте себе здание под артобстрелом. Рушатся стены, во все стороны летят обломки, но бригада фанатиков-строителей, засевшая внутри, успевает заделать пробоины, прежде чем взорвется следующий снаряд.

Рейвич не пошел этим путем.

Он предпочел умереть. Он предпочел перетерпеть мучения, подвергнуть атаке каждую клетку своего мозга и прилегающих тканей, потому что знал: чем бы это ни кончилось для его тела, он сохранит свою сущность. Она будет поглощена, чтобы обрести бессмертие, и в конце концов превращена в запись, которую не сможет уничтожить такое заурядное происшествие, как гибель на войне или выстрел из-за угла.

Отчасти он добился желаемого.

Но это не та его часть, которую мы искали.

– Стало быть, вы выбрали смерть, – сказал я. – Знали, что это неминуемо. Должны были знать еще до сканирования. Но почему вы прошли сканирование и остались живы?

– Я умер, – отозвался Рейвич. – Согласно множеству медицинских критериев, удовлетворяющих правовые инстанции в системах других звезд, я мертв. Но я знал, что машины «Убежища» смогут вернуть меня к жизни, хотя бы на время.

– Вы могли бы подождать, – снова подал голос Квирренбах. – Еще несколько дней, и наномеды полностью справились бы с этой задачей.

Под стеганым одеялом дрогнули костлявые плечи Рейвича.

– Но тогда мне пришлось бы отказаться от такого точного сканирования. Иначе у наномедов не было бы возможности действовать. И сейчас перед вами сидел бы не я.

– Полагаю, визит Таннера здесь ни при чем? – спросил я.

Рейвича это как будто позабавило. Он даже заставил себя на мгновение улыбнуться. Наверное, вскоре мы увидим на его лице более естественную улыбку – улыбку черепа; у него уже не будет губ. Долго он не протянет.

– Таннер весьма облегчил мне выбор, – сказал он. – Но что касается прочего… тут мне нечего поставить ему в заслугу.

– Где он сейчас? – спросила Шантерель.

– Здесь, – произнесло иссохшее существо в кресле. – Он здесь, в «Убежище», уже больше суток. Но мы еще не встречались.

Я был потрясен:

– Не встречались? В таком случае, что он затевает, черт возьми? А женщина, что прилетела с ним?

– Таннер недооценил влияние, которое я здесь имею, – сказал Рейвич. – Не только здесь, в «Убежище», но и в пределах Йеллоустона. Кажется, вы тоже?

– Я здесь ни при чем. Давайте поговорим о Таннере. Это куда интереснее.

Пальцы Рейвича ласкали кромку одеяла. Одна рука по-прежнему пряталась под ним, если только она вообще была. Я попытался сравнить этого живого мертвеца с молодым аристократом, за которым так долго гонялся. Ничего общего. Машина отняла у Рейвича даже акцент Окраины Неба.

– Таннер прилетел в «Убежище», чтобы убить меня, – сказал он. – Но у него есть более важная задача. Вытащить вас на свет.

– Думаете, мне это неизвестно?

– Ну… откровенно говоря, я был слегка удивлен, когда вы здесь появились.

– Нам с Таннером надо кое-что закончить.

– А именно?

– Я не могу допустить, чтобы он убил вас, даже случайно. Вы этого не заслужили. Вы хотели отомстить. Это глупый поступок, но не бесчестный.

Голова сидящего в кресле качнулась, на этот раз это был кивок. Рейвич признавал справедливость моих слов.

– Если бы Кагуэлла не попытался поймать мой отряд в ловушку, Гитта не погибла бы. Он заслужил худшей судьбы, чем та, что ему досталась.

Пустые глазницы уставились на меня, словно какие-то рефлексы заставляли Рейвича «смотреть» в направлении собеседника. Я догадывался, что в кресле есть встроенная камера, которая передает ему в мозг зрительные образы.

– Как я понимаю, я говорю сейчас с Кагуэллой, – произнес Рейвич. – Или вы не тот, за кого себя выдаете?

– Я ни за кого себя не выдаю. Просто я – не он. Кагуэлла умер в тот день, когда украл память Таннера. Остался… кто-то другой. Тот, кого раньше не было.

Над пустой глазницей чуть качнулась бровь.

– Кто-то лучший?

– Помню, Гитта спросила, как долго нужно прожить и сколько добра сделать, чтобы искупить одно злодеяние, совершенное в молодые годы. Тогда вопрос показался мне странным, но теперь я понимаю. Думаю, она знала, кем был Кагуэлла и что он натворил. Увы, я даже сейчас не могу ответить на этот вопрос. Но надеюсь, что когда-нибудь смогу.

Мои слова не тронули Рейвича.

– Значит, дело в этом? Вы по этой причине ищете Таннера?

– Нет. С ним женщина, ее зовут Амелия. Она из ордена нищенствующих, кем бы ни представлялась. Полагаю, Таннер убьет ее, как только перестанет в ней нуждаться.

– Вы прибыли, чтобы спасти ее, рискуя собой? Как благородно.

– Благородство здесь ни при чем. Просто человечность. – Слова казались мне совершенно чуждыми, но я не постыдился их произнести. – Вам не кажется, что этому месту не хватает человечности?

– Вы прикончите того, чьими воспоминаниями завладели? Не кажется ли вам, что это похоже на самоубийство?

– Я буду решать этические проблемы, когда подотру кровь с пола.

– Ваше здравомыслие восхитительно, – сказал Рейвич. – Похоже, назревают интересные события. Более интересные, чем я ожидал.

Я насторожился:

– Что вы хотите сказать?

– Кажется, я говорил вам, что Таннер уже здесь? Прямо здесь – вот что я имел в виду. Я позволил ему развлекаться в свое удовольствие, пока вы не появитесь.

За спиной у Рейвича в золотой дымке возник черный прямоугольник. Из него вышел человек, как две капли воды похожий на меня.

Глава сорок вторая

Во мне снова проснулся инстинкт солдата. Рука привычно ощутила рукоятку пистолета… несуществующего пистолета. В любом случае я не смогу спокойно убить Таннера Мирабеля. Это все равно что пристрелить самого себя.

За ним из темноты в золотое пятно света вошла сестра Амелия из ордена нищенствующих. На ней уже не было привычной мне одежды – мантию сменило неброское платье; но эту женщину я не спутал бы ни с кем. Впрочем, кулон-снежинка по-прежнему висел у нее на шее.

Таннер подошел к Рейвичу и встал рядом с его креслом. В темном пальто, почти достигавшем пола, он казался очень рослым – на дюйм выше меня – и держался чуть иначе. Та вызывающая самоуверенность, которая проскальзывала в его движениях, свойственна нам обоим. И не только она. Сходство было поразительным. Нет, мы не выглядели близнецами, скорее братьями или одним и тем же человеком, на чье лицо по-разному падает свет. «Игра теней» может удивительно менять внешность. Но я никогда не замечал у себя жестокого выражения, которое видел на лице Таннера, – возможно, мне просто не довелось в нужный момент посмотреться в зеркало.

Первой дар речи обрела Амелия:

– Что происходит? Я не понимаю.

– Хороший вопрос, – отозвался Таннер. Его рука, затянутая в перчатку, опустилась на высокую резную спинку кресла. – Просто замечательный вопрос. – Он склонился, словно разглядывая безглазое лицо человека, которого собирался убить. – Если хотите ей ответить, валяйте, красавчик. Смелее.

– Так вы знаете, кто я такой? – спросил Рейвич.

– Ага. Очевидно, вы предпочли быстрый грязный скан. Позвольте догадаться. Тотальные повреждения нервной системы, клеточных структур, генетических механизмов. Эти живодеры, наверное, напичкали вас наномедами… все равно что подпирать падающее здание соломинками для коктейля. Судя по облику, вам осталось несколько часов, а может, и того меньше. Я прав?

– Несомненно, – отозвался Рейвич. – Надеюсь, это вас немного утешит.

– Да неужели? – Таннер провел пальцами по голове Рейвича, словно ощупывая старинный глобус.

– Вы опоздали.

– Это поправимо.

– Прекрасно. Но какой смысл? Можете стереть это тело в порошок – я только поблагодарю вас, испуская последний вздох. Вся моя сущность, все, что я знал и чувствовал, сохранены навечно.

Таннер отступил на шаг.

– Значит, скан был успешным? – деловито спросил он.

– Вполне. В то время как мы тут беседуем, я нахожусь где-то в распределенной архитектуре процессоров – это целая сеть, которой располагает «Убежище». Мои дубликаты уже отправлены в пять других обителей, чьи названия неизвестны даже мне. Можете взорвать «Убежище» ядерной бомбой, это ничего не изменит.

Значит, час назад я беседовал со сканом Рейвича. Чертовы конспираторы… Все это время они играли в паре. Рейвич абсолютно прав. Что бы ни предпринял Таннер, это ровным счетом ничего не даст. И подозреваю, ему уже безразлично. Он добился своей главной цели – заманил меня сюда.

– Вы умрете, – сказал Таннер. – Думаете, я поверю, что для вас это ничего не значит?

– Я не знаю, чему вы верите, и не хочу знать. Откровенно говоря, Таннер, мне это совершенно не интересно.

– Кто вы такие? – снова спросила Амелия, и на ее лице появилась тревога. Очевидно, до сих пор Таннер поддерживал в ней доверие, скрывая свою истинную цель. – Почему говорите, что должны его убить?

– Потому что мы убийцы, – сказал я. – Мы оба лгали вам. Разница между нами в том, что я никогда не собирался убивать вас.

Таннер шагнул к ней, но недостаточно быстро – он не хотел оставлять Рейвича. Амелия, уже не на шутку встревоженная, подбежала ко мне, щелкая каблучками по двухцветной мозаике пола:

– Пожалуйста, объясните, что здесь происходит!

– Некогда, – сказал я. – Просто поверьте. Сознаюсь, я обманул вас, мне очень жаль. Но тогда я не был самим собой.

– Можете ему верить, – проговорила Шантерель. – Он прилетел сюда с риском для жизни – прежде всего чтобы спасти вас.

– Она говорит правду, – подтвердила Зебра.

Я смотрел в глаза Таннеру. Он все еще стоял позади кресла Рейвича. Роботы тоже не шевелились на своих местах, они словно демонстрировали безразличие к происходящему.

– Вы остались один, Таннер, – произнес я. – Похоже, у вас вышли козыри. – Я обернулся к остальным. – Можем покончить с ним, если вы мне подыграете. У меня все его воспоминания. Я предвижу каждый его ход.

Квирренбах и Зебра встали у меня по бокам, Шантерель чуть сзади, а Амелия отступила в тыл.

– Осторожно, – шепнул я. – В отличие от нас он мог протащить в «Убежище» оружие.

Я сделал два шага к трону Рейвича.

И тут под стеганым одеялом что-то шевельнулось. Рука, до сих пор скрытая тканью, метнулась наружу, сжимая крошечный, осыпанный драгоценностями пистолет. Рейвич с поразительной быстротой вскинул свое оружие, словно его на миг покинула немощь, и трижды выстрелил. Вспышки оставили серебристые мазки на моей сетчатке.

Квирренбах, Зебра и Шантерель упали на пол.

– Уберите их, – каркнул Рейвич.

Роботы-слуги беззвучно пришли в движение. Опустились на колени, подняли тела и скрылись с ними в темноте, – наверное, так лесные духи уносят свои жертвы.

– Ах ты, подонок! – проговорил я.

– Они живы, – успокоил Рейвич, возвращая руку под одеяло. – Это просто снотворное.

– Зачем ты это сделал?

– Я тоже хотел спросить, – сказал Таннер.

– Они нарушали симметрию. Теперь вы остались вдвоем. Идеальное завершение вашей «Игры». – Он склонил лысую голову в мою сторону. – Согласитесь, простота – лучшая красота.

– Что вам нужно? – осведомился Таннер.

– Я уже получил все, что хотел. Вы двое, в одном зале.

– Похоже, вы от меня кое-что скрыли? – сказал я.

– Ну, скажем… сведения, которые я добыл перед тем, как покинуть Окраину Неба. Весьма любопытные.

Рейвич снова высунул из-под одеяла пистолет, на этот раз целясь в Таннера. Точность прицела оставляла желать лучшего, но жест произвел должный эффект: Таннер попятился. Теперь мы стояли на равном расстоянии от кресла.

– Почему бы вам не поделиться своими воспоминаниями? – продолжал Рейвич. – А я заполню пробелы. – Он кивнул Таннеру. – Вы первый.

– С чего мне начать?

– Можно с гибели жены Кагуэллы, поскольку это ваша вина.

Почему-то мне вдруг захотелось защитить Таннера.

– Он убил ее не нарочно. Пытался спасти ей жизнь.

– Ну и что? – презрительно фыркнул Таннер. – Я сделал то, что должен был сделать.

– Но, к несчастью, вы промахнулись, – подсказал Рейвич.

Казалось, Таннер не слышал, он продолжал вспоминать вслух:

– Может, промахнулся, а может, и нет. Допустим, я сам решил убить ее – она никогда не стала бы моей.

– Нет, – вмешался я. – Это было совсем не так. Ты пытался спасти ее…

Будь я проклят, если знаю это наверняка.

– В общем, я понял, что Гитте конец, – продолжал Таннер. – Однако Кагуэллу можно было спасти. Он получил не слишком тяжелую рану. Поэтому я подключил их обоих к системам жизнеобеспечения и отвез в Дом Рептилий.

Я невольно кивнул, вспоминая тот адски долгий путь через джунгли, когда мне приходилось справляться с болью в культе. Хотя на самом деле это был не я… Это был Таннер, и я знал о случившемся только из его воспоминаний…

– Когда я вернулся, люди Кагуэллы, которые оставались в Доме, встретили меня и забрали тела. Они сделали для Гитты все, что могли, хотя и понимали: это бессмысленно. Кагуэлла пробыл несколько дней в коме, но в конце концов выкарабкался. Впрочем, он почти напрочь лишился памяти.

Я вспомнил, как очнулся от долгого мертвого сна, задыхаясь от страха. Тогда я сознавал только одно: что-то пронзило меня насквозь. Никаких подробностей восстановить не удавалось. Я позвал Таннера. Мне сообщили, что он ранен, но жив. Про Гитту никто ничего не сказал.

– Таннер пришел навестить меня, – сказал я, перехватывая инициативу. – Я увидел, что он потерял ступню, и догадался: с нами случилось нечто ужасное. Но я ничего не помнил, кроме того, как мы отправились на север, чтобы устроить засаду на отряд Рейвича.

– Ты попросил привести Гитту. Все-таки помнил, что она находилась с нами.

Обрывки давно забытого разговора начали всплывать в памяти, словно высвобождаясь из тугой паутины.

– И ты выложил мне все. Мог бы солгать – придумать что-нибудь в свою защиту, сказать, что ее убил боец Рейвича. Но не солгал. Ты объяснил, как было на самом деле.

– Какой смысл лгать? – пожал плечами Таннер. – Ты все равно вспомнил бы.

– Но ты должен был знать.

– Что именно? – спросил Рейвич.

– Что я убью его за это, – ответил я ему.

– А-а, – протянул Рейвич, и из динамика модуля послышался мягкий бесстрастный смешок. – Мы почти добрались до сути проблемы.

– Я не думал, что ты убьешь меня, – сказал Таннер. – Думал, простишь. Мне даже казалось, что твое прощение не понадобится.

– Наверное, ты слишком плохо меня знал.

– Возможно.

Рейвич похлопал свободной рукой по подлокотнику кресла, щелкая почерневшими ногтями по резному металлу.

– Значит, вы приказали его убить, – произнес он, обратив ко мне безглазое лицо. – И выбрали способ, который мог заодно удовлетворить вашу основную страсть.

– Я не очень хорошо это помню, – сказал я.

И это была почти правда.

Я помнил, как смотрел сверху вниз на Таннера, ползавшего в белой камере без потолка. Я помнил, как он понемногу осознавал происходящее, как чувствовал опасность и догадывался, что он здесь не один. Что в этом замкнутом пространстве есть кто-то еще.

– Расскажите, что помните вы, – попросил Рейвич, обращаясь к Таннеру.

– Помню, как эта тварь сожрала меня заживо. Поверьте, такое не скоро забудешь.

Таннер говорил ровным, невыразительным голосом, чем-то похожим на синтезированный голос Рейвича.

И тут я вспомнил.

Гамадриада издохла почти мгновенно. Ее убили вещества, содержащиеся в организме каждого человека и несовместимые с ее метаболизмом. Змея подергалась и свернулась, точно пустой пожарный шланг.

– Мы распороли ей брюхо, – сказал я. – Извлекли Таннера из ее глотки. Он не дышал, но сердце еще билось.

– Вы могли прикончить его на месте, – сказал Рейвич. – Кинжал в сердце, и делу конец. Но вам нужно было кое-что у него получить, правильно?

– Мне нужна была его личность. И прежде всего память. Поэтому пришлось надеть на него медицинский жилет. Я поддерживал в Таннере жизнь, пока готовили трал.

– Для чего?

– Чтобы выследить вас, Рейвич. Я уже знал, что вы покинули планету, что вскоре вы будете на борту субсветовика, летящего до Йеллоустона. Я наказал Таннера. Предстояло сделать то же и с вами в память о Гитте. Но для этого мне требовалось стать Таннером.

– На этой планете вы могли бы стать кем угодно.

– Мне требовались его навыки. – Я перевел дыхание. – Это не должно было остаться навсегда. Я подавлял свою настоящую личность, пока не оказался на борту корабля. Воспоминания Таннера должны были постепенно рассеяться, оставив после себя отдельные фрагменты. Они сохранились до сих пор, но уже не путаются с моими.

– А другие ваши секреты?

– Вы о глазах? Да, такое скрыть непросто. Впрочем, эксперимент удался. Но генетические изменения уже сошли на нет. Возможно, так и было задумано.

– Кое-что вы все-таки забыли. – Рейвич улыбнулся – омерзительное зрелище. – Было кое-что. Не только глаза.

– А вы откуда знаете?

Он побарабанил пальцами по остаткам своих зубов – как же нелепо выглядел этот жест многозначительной задумчивости!

– Вы забываете, что это я убедил ультра предать вас. После этого несложно было получить информацию обо всем остальном. Обо всем, что они с вами сделали. – Рейвич снова улыбнулся. – Всегда полезно знать, с кем имеешь дело. И кто на что способен.

– И теперь вы знаете?

– Думаю, такой человек, как вы, Кагуэлла, способен преподнести сюрприз даже самому себе. Впрочем… кажется, вы уверяли, что вы – не Кагуэлла.

– Кагуэллу я ненавижу не меньше вашего. Я посмотрел на некоторые вещи глазами Таннера и знаю, что с ним сделал его шеф.

– Значит, вы сочувствуете Таннеру?

Я отрицательно покачал головой:

– Таннер, которого я знал, погиб в бассейне с гамадриадой. А то, что он жив, ничего не значит. Это не Таннер. Это чудовище, созданное Кагуэллой.

Таннер усмехнулся:

– Надеешься меня прикончить?

– Иначе меня бы здесь не было.

Таннер снова шагнул к креслу. Я знал о его намерении убить Рейвича – тот это знал. Но Рейвич оказался проворнее: пистолет снова появился у него в руке, прежде чем Таннер успел сделать еще шаг.

– Ну-ну, – проговорил Рейвич. – Какой вам резон выяснять отношения, когда рядом нет зрителей?

Я вспомнил об Амелии, которая стояла где-то в тени. Интересно, что она обо всем этом думает?

Таннер отступил, поднимая руки в перчатках. Он был безоружен.

– Хочешь знать, как мне удалось выбраться? – спросил он меня.

– Я думал об этом.

– Тебе не стоило оставлять меня в живых, даже если я держался только за счет медицинской техники. – Он сочувственно покачал головой. – Особенно после этой истории с гамадриадой. Зря ты поручил своему человеку прикончить меня, а сам дал деру из Дома Рептилий…

Он говорил правду, хотя лишь его рассказ заставлял мои воспоминания принимать ясную форму.

– Я действительно отправился на юг, – подтвердил я. – К лагерю перебежчиков из Северной Коалиции. У них были хирурги. Я знал, что они смогут нейтрализовать работу ультра, замаскировать мои гены и сделать из меня двойника Таннера. Хотел еще раз заглянуть в Дом Рептилий до того, как покину планету.

– Но такой возможности не представилось, – сказал Рейвич. – Бойцы СК добрались до Дома Рептилий, пока вы с Дитерлингом были в отлучке. Они убили всех ваших людей, кроме Таннера, к которому относились неприязненно, но с уважением. Его привели в сознание…

– Большая ошибка, – заметил Таннер. – Даже без ноги я сумел завладеть оружием и перебить всех.

Этого я не помнил даже смутно. Ничего удивительного: эти события произошли после того, как протралили Таннера. После того, как я завладел его памятью.

– И что было дальше? – спросил я.

– У меня был месяц, чтобы попасть на борт субсветовика, прежде чем он уйдет с орбиты. – Таннер низко присел и почесал лодыжку под полой пальто. – Времени навалом. Я вернул себе ногу и последовал за тобой. К твоему сведению, это я убил Дитерлинга. Теперь понимаешь, почему он меня к себе подпустил? Я подошел к нему, когда он был в машине, и прикончил.

Он проиллюстрировал свои слова эффектным жестом. Классический обманный финт.

Таннер плавно и гибко выпрямился. Нож вылетел у него из руки и, описав безупречную дугу, пересек зал. Прицел был идеальным – Таннер даже сделал поправку на инерцию с учетом медленного вращения «Убежища».

Нож вошел в затылок Рейвича.

Из динамиков модуля донеслось что-то похожее на стон – противоестественно ровный звук, который продолжался даже после того, как голова Рейвича безжизненно упала на грудь. Пистолет выскользнул из его руки и со стуком упал на пол.

Я бросился к креслу. Возможно, это последний шанс лишить Таннера преимущества.

Но он опередил меня. Я отлетел в сторону и рухнул спиной на пол; весь воздух с шумом вырвался из легких. Таннер наугад пнул пистолет, и тот, крутясь, скользнул в сумерки между золотистым пятном света и окружающей тенью.

Таннер дотянулся и выдернул нож из черепа Рейвича. Мономолекулярное лезвие блеснуло призматическими узорами, похожими на капли масла на воде.

Он не рискнет снова метнуть нож. Если промахнется, то останется безоружным…

– Тебе конец, Кагуэлла. И нашей истории тоже.

Его рука в перчатке небрежно поигрывала ножом. Другая потянулась в сторону Рейвича, описала полукруг, и Таннер выдернул из его глазниц оптические фидеры. За каждым проводком тянулись жгутики густеющей крови.

– Твоя история закончилась давно. – Я шагнул вперед, приближаясь на расстояние удара.

Он бил наотмашь; нож со свистом рассекал воздух. Лезвие превратилось в смертоносную серебряную дугу. Но воздух оно рассекало совершенно беззвучно, настолько четкими были движения моего противника.

– И что тебе это дает? – Таннер вытолкнул Рейвича из кресла, и хрупкое тело, укутанное в одеяло, свалилось на пол, точно мешок с сухой щепой.

– Не знаю, – сказал я. – Но мы с тобой слишком разные.

Я пытался рассчитать траекторию ножа, пытался сосредоточиться на воспоминаниях Таннера: может, его навыки ближнего боя сослужат мне добрую службу?

Бесполезно. Мне не удалось перехватить инициативу. У Таннера было преимущество: ему не требовалось усилий, чтобы вызвать эти навыки. Они давно превратились в рефлексы.

Наконец я ринулся вперед, надеясь поймать свободную руку и вывести его из равновесия прежде, чем нож достигнет цели.

Но я не рассчитал.

Боли я не почувствовал – только холод, когда лезвие полоснуло по коже. Я не рискнул опустить глаза, но и так было понятно, что нож рассек одежду на груди и мышцы, впрочем не настолько глубоко, чтобы рана оказалась смертельной. Лезвие даже не достигло ребер – мне здорово повезло. Но в следующий раз он прикончит меня, в этом можно не сомневаться.

– Таннер!

Это был не мой голос. Это кричала Амелия, стоявшая в стороне, почти неразличимая в сумраке.

Ну конечно. Для нее я по-прежнему был Таннером. Единственное имя, которым она может меня называть.

Пистолет Рейвича был у нее.

– Бросай! – крикнул я.

Она послушалась. Пистолет упал и еще несколько метров проскользил по полу. Драгоценная пыль, покрывавшая рукоятку, брызнула в разные стороны.

Увернувшись от Таннера, я бросился к оружию.

Я упал на колени, по инерции скользнул вперед, и рукоятка легла мне в руку.

Прилетел нож. Вскрикнув от боли, я выронил пистолет и увидел конец клинка, который торчал из моей кисти, словно парус яхты.

Таннер уже бежал ко мне, эхо его шагов терялось в глухом мраке помещения. У меня в глазах стояли слезы, но я перехватил пистолет левой рукой и попытался прицелиться.

Я выстрелил, отдача мягко толкнула в ладонь. Пуля прошла в паре дюймов от его головы, оставив в воздухе туманный след. Поймав цель, я снова нажал на спуск.

Выстрела не последовало.

Таннер обрушился точно таран и пинком отшвырнул оружие подальше. Он повалил меня, придавив коленями, точно уже победил, и сцепился со мной; я же пытался бить его ножом, который торчал у меня из ладони.

Наконец он поймал мою руку и улыбнулся. Он выиграл. И знал это. Ему оставалось лишь освободить нож и прикончить меня.

Краем глаза я снова увидел труп Рейвича. Его челюсть отвисла, остатки зубов поблескивали в золотистом свете.

Я вспомнил, как он постукивал ногтями по зубам.

И еще кое о чем вспомнил. О новшестве, которое Кагуэлла получил у хирургов-ультра, – более изощренном, чем ночное зрение, и тоже весьма полезном на охоте. Об этом приобретении я ни разу не говорил Таннеру Мирабелю.

Что толку охотиться ночью, если не можешь убить добычу сам?

Я распахнул рот шире, чем позволяла обычная человеческая анатомия. И почувствовал, как глубоко в нёбном своде напрягся неизвестный мне ранее мускул. Потом в челюсти что-то безболезненно хрустнуло.

Уцелевшей рукой я обхватил голову Таннера и повернул ее лицом к себе, прежде чем он успел извлечь нож. Он думал, что нож ему поможет!

Таннер заглянул мне в рот и увидел то, что там скрывалось.

– Ты покойник, – сказал я. – Как видишь, я позаимствовал у змей не только зрение.

Я чувствовал, как набухают железы, подавая яд в тончайшие каналы, просверленные в моих искусственных клыках.

Я прижал к себе Таннера – так последний раз перед долгой разлукой обнимают брата.

И глубоко прокусил ему шею.

Эпилог

Я долго стоял и смотрел в окно.

Наверное, женщине, сидевшей у меня в кабинете, показалось, что я забыл о ее присутствии. В высоком, от пола до потолка, окне отражалось ее лицо. Она глядела на меня, ожидая ответа на свой вопрос. Я не забыл ни о ней, ни о вопросе. Просто размышлял: каким образом все то, что когда-то казалось бесконечно чужим, теперь выглядит таким привычным?

Город не слишком изменился с тех пор, как я прибыл сюда.

Что ж, так и должно быть.

Дождь, падавший с Москитной Сетки, хлестал по стеклам тугими косыми струями. Говорят, в Городе Бездны дождь не прекращается. Должно быть, это правда, но есть нюансы. Бывает, он сыплется прозрачной нежной моросью, которая больше похожа на туман – холодный, чистый, как в горах. А в другое время, когда вокруг Бездны открываются паровые дамбы, вызывая перепады давления по всему Городу, он хлещет кислотными плетьми.

– Господин Мирабель… – произнесла женщина.

Я отвернулся от окна:

– Извините. Захватывающий вид… На чем мы остановились?

– Вы рассказали о том, как Небесному Хаусманну удалось…

К этому времени она успела прослушать основную часть истории, которой мне хотелось поделиться со всеми. Я верил, что Небесный покинул свое убежище и начал новую жизнь под именем Кагуэллы. Наверное, это странно – то, что я рассказываю о таких вещах. Тем более странно, что я рассказываю человеку, который пришел устраиваться ко мне на работу. Но, во-первых, женщина мне понравилась, а во-вторых, выказала редкое желание выслушать. Мы выпили несколько бокалов «Писко» – она тоже была родом с Окраины Неба. Словом, время пролетело незаметно.

– Ладно, – перебил я ее. – Насколько вы готовы мне поверить?

– Не знаю, господин Мирабель. Можно спросить, каким образом вам удалось все это выяснить?

– Я встретил Гитту. И то, что она мне рассказала, подтверждало слова Констанцы.

– Вы считаете, Гитта поняла раньше всех, кем был Кагуэлла?

– Да. Вполне вероятно, что она наткнулась на «завещание» Констанцы и отыскала Кагуэллу. Хотя с тех пор, как Небесного якобы казнили, прошло не менее двухсот лет.

– А что было дальше?

– Она ожидала встретить чудовище, но получила нечто иное. Кагуэлла был не тем человеком, которого знала Констанца. Наверное, Гитта пыталась возненавидеть его, но не смогла.

– По-вашему, как Гитте удалось его найти?

– Думаю, благодаря его имени. Оно взято из легенды о «Калеуче». Кагуэлла – это дельфин, спутник корабля-призрака. Имя связывало Небесного с прошлым.

– Что ж, весьма любопытная гипотеза.

Я пожал плечами:

– Но не более того. Поживете здесь подольше, услышите и не такое.

Женщина прибыла на Йеллоустон недавно. Она была солдатом, как и я, но попала сюда не ради выполнения боевой задачи, а из-за ошибки чиновников.

– И давно вы здесь, господин Мирабель?

– Шесть лет.

Я снова посмотрел в окно. Действительно, Город не слишком изменился с тех пор, как я покинул «Убежище». Заросли Полога напоминали поперечный срез легкого или моток спутанной черной пряжи на фоне буроватой Москитной Сетки. Ходят разговоры, что в следующем году это место расчистят.

– Шесть лет – большой срок.

– Только не для меня.

Эти слова заставили вспомнить, как я очнулся в «Убежище». Тогда я сам не заметил, как соскользнул за порог сознания, – рана, нанесенная Таннером, вызвала большую потерю крови. Моя одежда была распорота, рана покрыта слоем бирюзовой целебной мази. Я лежал на кушетке, и за мной ухаживал тощий робот-слуга.

Я был весь в синяках, и каждый вздох отзывался болью. Собственный рот почему-то казался мне чужим.

– Таннер?

Это был голос Амелии. Она сидела рядом, склонившись надо мной. Я видел ангельское лицо – все как в тот день, когда меня оживили в обители нищенствующих.

– Это не мое имя… – Я опешил: голос звучал абсолютно нормально, разве что был чуть хриплым от усталости.

А ведь казалось, мои губы не приспособлены для столь тонких действий, как человеческая речь.

– Да, – сказала Амелия. – Но это единственное ваше имя, которое известно мне. Так что пока оставим как есть.

Я был слишком слаб, чтобы спорить, и сомневался, что мне этого хочется.

– Вы спасли меня, – сказал я. – И вообще я вам многим обязан.

– Если не ошибаюсь, вы сами себя спасли, – возразила она.

Комната, где мы находились, была гораздо меньше зала, в котором погиб Рейвич.

Но ее заполнял тот же золотистый осенний свет, на стенах были такие же узоры в виде математических формул, впрочем, как и повсюду в «Убежище». Свет играл на кулоне в форме снежинки, висевшем у Амелии на шее.

– Что с вами случилось, Таннер? Что превратило вас в человека, способного на такое жестокое убийство?

Такие слова можно расценить как упрек, но ее голос не звучал сурово. Я понял, что она не осуждает меня. Похоже, Амелия признала: судить меня за ужасы из прошлого нет оснований. В той же мере человек виновен в злодеяниях, которые совершил во сне.

– Я играл роль заядлого охотника.

– Того, о ком вы говорили? Кагуэллы?

Я кивнул:

– Помимо всего прочего, ему изменили сетчатку глаза, использовав гены змеи. Он хотел охотиться в темноте, при этом быть на равных с добычей. Я думал, что этим все ограничилось. И ошибался.

– Но вы этого не знали?

– До определенного момента не знал. В отличие от Рейвича. Ему было известно про ядовитые железы Кагуэллы, про то, как можно доставить яд по назначению. Наверное, ему об этом сообщили ультра.

– И он пытался дать вам подсказку?

Я качнул головой, не отрывая ее от подушки:

– Может быть, ему хотелось, чтобы один из нас пережил другого. Надеюсь, он сделал правильный выбор.

– А ты сомневаешься? – спросила Зебра.

Я с трудом оглянулся: она стояла по другую сторону кровати.

– Значит, Рейвич сказал правду, – пробормотал я. – Когда стрелял. Вас просто усыпили.

– Он был не самым скверным человеком, – сказала Зебра. – Не желал другим зла – лишь тому, кто лишил его семьи.

– Но я все еще жив. Значит, он проиграл?

Зебра медленно покачала головой. Она вся сияла в потоках золотистого света. И я понял, что мучительно желаю ее, хотя мы не раз предавали друг друга в прошлом… и еще неизвестно, что ждет нас в будущем.

– Думаю, он получил то, что хотел. Во всяком случае, почти все.

Похоже, она чего-то недоговаривала.

– О чем ты?

– Похоже, тебе не успели об этом сказать, – ответила Зебра. – Рейвич солгал нам.

– Солгал?

– Насчет своего скана. – Она поглядела на потолок, и на лице заплясали золотистые зайчики.

Я заметил остатки прежней «раскраски», уже совсем бледные.

– Сканирование прошло неудачно. Они слишком поторопились. Скан не успел сделать запись.

Я старательно изобразил скептическую гримасу. Но при этом понимал, что Зебра говорит правду.

– Неудачи быть не могло. Я же говорил с Рейвичем, это происходило никак не после сканирования.

– Тебе только казалось, что ты говорил с ним. Думаю, это была бета-версия, пародия на Рейвича. Она повторяла его привычки, поэтому ты и считаешь, что сканирование был успешным.

– Но зачем весь этот спектакль?

– Думаю, ради Таннера, – сказала она. – Рейвич хотел внушить Таннеру, что все его усилия бесполезны. Что, даже уничтожив старика физически, он ничего не добьется.

– Оказывается, это было не совсем так, – заключил я.

– Как сказать. Конечно, Рейвич умер бы в любом случае – чуть раньше или чуть позже. Но убил его все-таки Таннер.

– И Рейвич знал об этом? Все это время, пока мы были с ним, он знал, что умрет, что сканирование не удалось?

– Получается, он выиграл, – произнесла Зебра. – Или наоборот, потерял все.

Я взял ее за руку, пожал:

– Теперь это не имеет значения. Таннер, Кагуэлла, Рейвич – все они мертвы.

– Все до одного?

– Все, кто действительно что-то значил.

После этого я целую вечность всматривался в золотистый свет, исходивший непонятно откуда, пока Зебра и Амелия не оставили меня одного. Я устал. Это была беспредельная усталость, которая не проходит, даже если выспишься. Но я все-таки уснул. И снова увидел сон. Не знаю, что я надеялся увидеть, но мне опять снилась камера с белыми стенами. И меня вновь охватил первобытный ужас от того, что́ происходило там со мной, и от наказания, которому я подверг сам себя.

Позже, гораздо позже я вернулся в Город Бездны. Это было долгое путешествие. По дороге нам пришлось сделать остановку в обители нищенствующих, где сестра Амелия возвратилась к своим обязанностям. Она с удивительной стойкостью перенесла испытания, но, когда я предложил помощь – правда, не представляя, чем мог помочь, – Амелия отказалась и лишь попросила сделать ордену пожертвование, в меру моих финансовых возможностей.

Я дал обещание и позже выполнил его.

По прибытии в Полог мы с Квирренбахом и Зеброй договорились о встрече с человеком, который прыгал в Бездну.

– Дело касается «Игры», – сказал я ему. – Мы предлагаем внести в нее существенные изменения.

Воронофф зевнул:

– С чего вы решили, что меня это заинтересует?

– Хотя бы выслушайте. – И Квирренбах приступил к изложению общей идеи.

План был разработан нашей тройкой в «Убежище». Он был довольно запутанным, и нам не сразу удалось донести его до собеседника. Однако через некоторое время Воронофф проявил интерес.

Он выслушал до конца, а потом сказал, что идея ему понравилась. И что ее даже можно осуществить на практике.

Мы предложили новую форму «Игры» под условным названием «Игра теней». В основе лежала все та же «Игра», которая появилась в Городе после эпидемии. Но правила коренным образом менялись. Главное, отныне она должна проводиться на законных основаниях. Мы выводим «Игру» из подполья, организуем финансирование только за счет спонсорства и обеспечиваем гарантированное внимание средств массовой информации любому, кто захочет пережить захватывающие приключения в охоте на человека. Отныне игроками будут не только богатые молокососы, искатели острых ощущений на одну ночь. Наши клиенты – прекрасно вышколенные убийцы. Мы сделаем их настоящими профессионалами, создадим им имидж экстраординарных личностей. Это будет своего рода культ, находящий выражение в «Игре», которую мы возведем в ранг высокого искусства. Разумеется, первых кандидатов наберем из числа нынешних игроков. Шантерель Саммартини уже предложила свои услуги в качестве тренера, и я не сомневался в том, что она идеально подходит на эту роль.

Но изменения касались не только охотников.

Никаких жертв. Роль добычи исполняют добровольцы. Звучит дико, но Воронофф пришел в восторг.

Отныне наградой для уцелевших будет их собственная жизнь. Но не только – вместе с выигрышем придет высочайший престиж. Недостатка в добровольцах не ожидается: в Пологе толпы богатых послесмертных изнывают от скуки. Обновленная «Игра» привнесет в их жизнь элемент подконтрольного риска. Вступая в «Игру», каждый подписывает с нами контракт, где подробно оговариваются условия состязания: продолжительность, площадь игрового поля, типы оружия, которым может пользоваться убийца. От добровольца требуется лишь одно – остаться в живых до истечения срока контракта. Игроки прославятся, им будут завидовать. За ними последуют другие, жаждущие еще больших успехов, – увеличивая сроки контрактов, выбирая более жесткие условия.

Разумеется, мы не собирались отказываться от имплантатов. Но это будут совсем иные устройства, не похожие на то, которое вживил мне Уэверли, а затем любезно удалила Доминика. Охотнику и добыче предоставят парный комплект имплантатов, способных получать и принимать сигналы только в зоне, определенной условиями контракта. Обе стороны будут знать, когда это случится, – зуммер в черепе или что-нибудь подобное. И только в последний час погони, не раньше, репортеры появятся неподалеку, став свидетелями развязки, какой бы она ни оказалась.

Понятно, что Воронофф принял участие в этом проекте… в качестве первого клиента.

Мы назвали нашу компанию «Точка Омега». Вскоре появились и другие; мы были только рады конкуренции. За какой-то год нам удалось стереть воспоминания о старой охоте. Впрочем, это не тот эпизод городской истории, который кто-либо мечтал увековечить. Так что все произошло закономерно.

Вначале мы намеренно позволяли уцелеть большинству клиентов – разумеется, насколько позволял контракт. Убийцы теряли след в самый неподходящий момент, или оружие, в котором по условию был лишь один заряд, давало осечку. В итоге список желающих постоянно пополнялся, и наша компания приобретала известность.

Затем послабления прекратились. «Игра» стала более реалистичной, и добыче приходилось по-настоящему сражаться, чтобы протянуть до конца срока.

Большинству это удавалось. Шансы быть убитым в «Игре теней» составляют около тридцати процентов – этого достаточно, чтобы не отпугивать потенциальных участников и в то же время обеспечивать привлекательный уровень риска.

«Точка Омега» процветала. Миновало лишь два года после моего прибытия в Город Бездны, но я уже входил в сотню самых богатых людей системы Йеллоустона. Однако я не забыл о клятве, которую дал на долгом пути в «Убежище».

Тогда я поклялся, что изменю здесь все.

«Игра теней» уже положила начало переменам, но этого было недостаточно. Я собирался преобразовать Город полностью. Необходимо было уничтожить систему, которая обеспечила мне процветание. Разрушить отношения между Мульчей и Пологом, которые считались естественными, как дыхание.

Прежде всего я стал набирать охотников из Мульчи. Я ничем не рисковал: его обитатели подходили для этого ничуть не хуже, чем жители Полога, и ничуть не хуже воспринимали мои методы обучения.

«Игра» принесла мне богатство, и не только мне. Я позволил своим лучшим игрокам получить состояние, о каком они даже не мечтали. Но проследил, чтобы часть этих средств просочилась обратно в Мульчу.

Это только первый шаг. Понадобятся годы, а может, и десятилетия, прежде чем в иерархии Города Бездны произойдут заметные изменения. Но я знал, что это случится. Я дал себе слово, которое не собирался нарушать. Слишком уж часто я это делал в прошлом.

Через некоторое время я снова решил именовать себя Таннером. Хоть и знал, что это обман. Я не имел права на это имя, я украл воспоминания, а затем и жизнь у человека, который на самом деле был Таннером Мирабелем.

Но разве теперь это имеет значение? Я могу считать себя хранителем его памяти, всего, чем он был. Он не был хорошим человеком в обычном понимании. Он был сухим и жестоким, он подходил и к научной проблеме, и к убийству с холодноватым любопытством геометра. Однако он не был негодяем. И даже в тот момент, который перечеркнул всю его жизнь – когда он выстрелил в Гитту, – он пытался сделать доброе дело.

То, что случилось с ним впоследствии, то, что превратило его в чудовище, уже не имеет значения. Эти события не могут очернить того, что Таннер совершал прежде.

Пожалуй, это имя не хуже любого другого. И непохоже, что когда-нибудь оно покажется мне чужим.

Так что я не буду с этим бороться.

Кажется, я опять отвлекся. У меня в кабинете сидит женщина, которая все еще ждет моего решения.

– Так вы принимаете меня или нет?

Да, возможно, она получит работу, но для начала я хочу увидеть других соискателей. Поднявшись с кресла, я пожал ее маленькую, смертельно опасную руку:

– Несомненно, вы в числе основных кандидатов. Даже если это место вам не достанется, постараюсь не упускать вас из виду.

– Почему?

Я подумал о Гидеоне. Все эти годы он оставался пленником. Я обещал, что снова спущусь в Бездну – хотя бы для того, чтобы его убить, – но так и не нашел времени. Он еще жив, поскольку «топливо грез» по-прежнему поступает в Город, правда в ничтожных количествах, что постоянно создает дефицит. И по-прежнему находятся извращенцы, которые покупают страдания Гидеона, очищенные и переработанные, превращенные в нечто доступное их восприятию. Думаю, ему осталось недолго, так что мое обещание может вскоре потерять смысл.

– Я затеял небольшую экспедицию.

– И когда это будет?

– Может быть, через три-четыре месяца.

Она улыбнулась:

– Я профессионал, господин Мирабель. Смотрите, чтобы меня за это время не переманили.

Я пожал плечами:

– Все может быть.

Мы снова обменялись рукопожатиями, и она направилась к двери. Я поглядел в окно. Уже смеркалось, в Пологе загорались огни. Фуникулеры, похожие на крошечных светляков, плыли в вековом коричневом полумраке. Далеко внизу, точно долина, усеянная кострами палаточных лагерей, расстилалась Мульча. Пламя очагов в домах и ночных лавочках отбрасывало мрачные багровые блики на полог Москитной Сетки. Я подумал о миллионах людей, не разлюбивших этот Город даже после того, как плавящая чума изменила его до неузнаваемости. С тех пор прошло целых тринадцать лет. За это время там, внизу, выросло новое поколение. Они едва помнят, каким некогда было это место.

– Господин Мирабель? – окликнула женщина, задержавшись на пороге. – Можно задать последний вопрос?

Я вежливо улыбнулся:

– Да?

– Вы пробыли здесь дольше меня. Был ли хоть один миг, когда Город вам нравился?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Но одно я могу сказать со всей уверенностью.

– Что именно?

– Наша жизнь – это то, что мы делаем сами.

Примечания

1

На месте (лат.).

(обратно)

2

Южноамериканская Конфедерация (исп.). – Прим. ред.

(обратно)

Флибуста

Пространство Откровения. Город Бездны (fb2)

Аластер Рейнольдс Пространство Откровения. Город Бездны

Пространство Откровения

Глава первая

Сектор Мантель, северная часть массива Нехбет, Ресургем, Система Дельта Павлина, год 2551-й

Глава вторая

На борту корабля-субсветовика, межзвездное пространство, год 2543-й

Город Бездны, Йеллоустон, система Эпсилона Эридана, год 2524-й

Глава третья

Кювье, Ресургем, год 2561-й

Глава четвертая

«Новая Бразилия», Эпсилон Эридана, год 2546-й

Глава пятая

«Новая Бразилия», Йеллоустон, Эпсилон Эридана, год 2546-й

Кювье, Ресургем, год 2563-й

Глава шестая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

Глава седьмая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

Горный массив Нехбет, Ресургем, год 2566-й

Глава восьмая

На пути к Дельте Павлина, год 2546-й

Глава девятая

Мантель, Северная часть горного массива Нехбет, Ресургем, год 2566-й

Глава десятая

На подходе к Дельте Павлина, год 2564-й

Глава одиннадцатая

На подходе к Дельте Павлина, год 2565-й

Глава двенадцатая

Окраина Неба, 61 Лебедя A, год 2483-й (компьютерная имитация)

Глава тринадцатая

Орбита Ресургема, год 2566-й

Глава четырнадцатая

Мантель, Северная часть горного массива Нехбет, Ресургем, год 2566-й

Глава пятнадцатая

Мантель, Северная часть горного массива Нехбет, год 2566-й

Глава шестнадцатая

Северная часть горного массива Нехбет, год 2566-й

Глава семнадцатая

Точка рандеву, Ресургем, год 2566-й

Глава восемнадцатая

Орбита Ресургема, год 2566-й

Глава девятнадцатая

Система Дельты Павлина, год 2566-й

Глава двадцатая

На подходе к Церберу-Гадесу, год 2566-й

Глава двадцать первая

На подходе к системе Цербер-Гадес, год 2566-й

Глава двадцать вторая

Орбита Цербера-Гадеса, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать третья

Орбита Цербера-Гадеса, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать четвертая

Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать пятая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать шестая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать седьмая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать восьмая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава двадцать девятая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава тридцатая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава тридцать первая

Цербер-Гадес, Дельта Павлина, гелиопауза, год 2566-й

Глава тридцать вторая

На подлете к поверхности Цербера, год 2566-й

Глава тридцать третья

Орбита Цербера-Гадеса, год 2566-й

Глава тридцать четвертая

Орбита Цербера-Гадеса, год 2566-й

Глава тридцать пятая

Внутри Цербера, год 2567-й

Глава тридцать шестая

Орбита Цербера-Гадеса, год 2567-й

Глава тридцать седьмая

Аластер Рейнольдс
Пространство Откровения. Город Бездны