Курортный казус (fb2)

Алексей Васильев
Курортный казус

Алуштинская, с колоннами, ротонда под прямыми и тяжёлыми, как абордажный лом, лучами полуденного солнца сияла своей первозданной античной белизной. Над ней праздно и медленно слонялись редкие облака. Хотя слонялись они как-то слишком уж аккуратно и даже боязливо, стараясь не заслонять своими нелепыми формами ценный ультрафиолет, итак с трудом продирающийся сквозь надёжный озоновый слой. Будто бы опасались, что за подобные выходки светило разозлится на них и растворит в бездонной лазури неба Тавриды, чистого и широкого, успевшего повидать под собой и тавров, и кентавров, и генуэзских ловцов ставриды. И по этому дивному, прозрачному небосводу, словно для контраста, как наскипидаренные, носились чайки, и своими душераздирающими криками и резкими выпадами нагоняли на находящихся внизу людей не меньше ужаса, чем немецкие пикирующие бомбардировщики на английских солдат в бухте Дюнкерка. Еле дышал бриз; и городской пляж был битком. Впрочем, майское море не любит, когда в нём купаются, и отдыхающие жарились, изнывая на солнце, без права окунуться и освежиться. И уже казалось, что витающий всюду шашлычный аромат источают не многочисленные мангалы, в изобилии своём разбросанные по набережной – но это тела загорающих доходят до состояния полной и бесповоротной готовности.

Антону Семёновичу Пупынину купание было противопоказано вдвойне, поскольку он обладал исключительной слабостью здоровья и неуёмной склонностью к респираторным заболеваниям. И вот он бродил по самой кромке прибоя, позволяя облизывать до неприличия холодной воде лишь самые стопы своих белых босых ног. Собственно, он и прибыл со своей супругой в город-курорт, чтобы это своё здоровье, пошатнувшееся от зимы и эпидемий, поправить. И по путёвке, выданной на предприятии – карьере по добыче железной руды, – где они совместно трудились, чета Пупыниных добросовестно проходила санаторно-курортные процедуры, принимала солнечные ванны и усиленно вдыхала целебный крымский воздух, богатый йодом и фитонцидами, хотя последние два пункта в стоимость путёвки и не входили. Выдававший путёвку председатель профкома горно-обогатительного комбината посоветовал Антону Семёновичу ещё и ходить босиком по пляжной гальке. Дескать, господин Пупынин, в море у вас поплавать получиться вряд ли, но вот хождение без обуви по камням тоже весьма нужное и полезное занятие и на здоровье сказывается вполне положительно. Вот Антон честно и следовал этому наставлению. Гордо, как переболевший тифом Аполлон, такой же худой и бледный, со слегка синюшным оттенком кожи, пикантной порослью на впалой груди и шлёпанцами в левой руке, он мерил шагами берег, периодически морщась и регулярно матерясь – всё-таки галька была пусть и округлой, но твёрдой, – и силился прочувствовать всю благодатную пользу этого неутомительного занятия, и однозначно приходил к выводу, что гораздо благотворней на его расшатанный чёрной металлургией организм повлияло бы купание в тёплом море в августе, и всё сильнее понимал свою супругу, которая на его пожелание совместно прогуляться босиком по гальке, искренне послала его гулять одного и подольше.

Супругу свою Антон не любил. Вернее, уже не любил. Безусловно, когда-то и в его светлой душе, как он сам считал, бушевал пожар страстей, и у этого любовного огня они грелись вместе с благоверной и мечтали купить в живописном месте дачу. Но постепенно пламя, зажжённое стрелой Амура, угасло, и чтобы хоть как-то разнообразить унылую атмосферу двадцатилетнего брака, Антон время от времени подливал на тлеющие угли семейного очага розжиг романтики, в виде хохм и дружеских шуток, отчего неизменно получал заряд игривого позитива и определенное количество лестных слов в свой адрес. Вот и сейчас, прогуливаясь по гладким камням береговой линии, он размышлял, как бы так весело и с выдумкой подшутить над женой. Первой его идеей было: зачерпнуть в пригоршню свежей и практически ледяной морской водицы и плеснуть на спину своей утомлённой загаром спутницы. Но подобная проделка показалась ему весьма заурядной, поэтому шутник решил её несколько усовершенствовать, и охладить спину второй половины не банальной водой, а одной из медуз, которых монотонный прибой выносил на берег, и к которым, кроме того, что они имели такую же не самую удачную температуру, как и само море, прилагались ещё и оригинальные тактильные ощущения. Выбрав ту, что поувесистее и поопрятнее, красивую, бледно-молочную, с розовым отливом и очертаниями клевера на макушке сдувшегося купола, Антоха чуть опасливо взял её в ладонь. Медуза оказалась мягкой и упругой одновременно, а также скользкой и в меру противной. Нечто похожее Антон испытал аккурат накануне перед отъездом, когда на банкете у тёщи, порядком перебрав с фирменными домашними наливками, угодил рукой в тарелку с холодцом. И стараясь не причинить большого вреда хрупкому кишечнополостному созданию, юморист-курортник бережно понёс её в сторону своей супружницы. При этом на губах у него расцвела скверная улыбка, а выражение лица сделалось заговорщицким, хотя глаза, отчего-то, начали излучать доброту и преданность, будто Антон нёс бриллиант размером с арбуз, дабы одарить им свою ненаглядную. Он осторожно протискивался по лабиринту между развалами отдыхающих, огибал тела и обходил шезлонги; медуза же в ладони вела себя смирно и большого недовольства не выказывала. Правда, через пару десятков шагов в руке, сжимающей медузу, Антон ощутил лёгкое покалывание и слабое, крапивное жжение, но не придал этому большого значения, а списал на недостаток общения с морской фауной. Всё-таки Качканар, где Антона угораздило родиться, и где он проживал на постоянной основе, находился несколько в стороне от мировых центров мореплавания, и обитатели океанских глубин туда добирались исключительно в замороженном виде, ну а большинство знаний об их образе жизни, повадках и нюансах физиологии, Антон почерпнул в далёком детстве из фильмов Жака-Ива Кусто. Но чем ближе Антон приближался к месту выброски морского десанта – спине своей супруги – тем неприятнее становилось жжение, и усиливалась боль. Последние шаги Антуан проделывал уже вприпрыжку – так невыносимо жгло ему кисть. При этом он почему-то возненавидел не медузу, обжигающую ему ладонь, а французского водолаза, слабо просветившего Антона на предмет медузьей подлости, и в мыслях обзывал его вовсе не водолазом, а созвучным, но более резким эпитетом. Не дойдя нескольких метров до своей цели, Антон с остервенением швырнул строптивое военно-морское существо, как гранату по фашистам. И пусть он не отличался феноменальной меткостью – мишень была лёгкой и неподвижной, и он без труда попал точно между лопатками. Со звуком мокрой тряпки красивая, бледно-молочная, с розовым отливом и очертаниями клевера на макушке сдувшегося купола медуза шлёпнулась на подрумянившуюся спину… И в это роковое мгновение глаза Антона встретились с глазами своей жены, которая вовсе не лежала и не загорала, а шла навстречу с двумя стаканчиками тающего мороженого и недоумевала, что же это за безобразие такое вытворяет её почти трезвый супруг средь бела дня: кидается сомнительными субстанциями по близлежащим согражданам. Это самое недоумение Антон и прочитал в ясных глазах своей благоверной, и неописуемый ужас наполнил его тонкую душевную организацию: а чью же это широкую спину поразила коварная медуза, так метко запущенная им?

Антонина Павловна Сервантова, работавшая в городе Сыктывкаре на одном из предприятий по деревообработке главным бухгалтером, была женщина импульсивная, но обаятельная, и не дотягивала до центнера обидных двести грамм. Гнусный лесисто-болотистый климат республики Коми, весь из себя северный и промозглый, делал черноморский отдых Антонины Павловны особенно приятным и содержательным. Она так неистово загорала и так жадно поглощала легкодоступный весенний ультрафиолет, что казалось – загара на всех желающих может и не хватить. Плюс ко всему, она украшала свой отпуск таким суровым количеством крепкого алкоголя, будто в её единственном и неповторимом лице сюда приехал отдыхать весь сыктывкарский леспромхоз. Второй год Сервантова находилась в разводе и по этому поводу испытывала острый недостаток тёплого мужского внимания, может оттого она и отреагировала на прилетевшее на её спину, холодное и мокрое, склизкое нечто с некоторым запозданием. На короткое мгновение в её разомлевшем от крымского солнца мозгу родилась странная логическая цепочка: пляж – холодец – марш Мендельсона, но быстро осознав, что подобные знаки внимания ей мог бы оказать разве что дядька Черномор, мужчина пусть и видный, но вымышленный, Антонина Павловна встрепенулась. Она так бешено и трубно заорала первую букву алфавита, что стоявший на рейде балкер, принял этот возглас за сирену берегового противотуманного ревуна, снялся с якоря и отчалил в Ялту. Дамочка из Сыктывкара попыталась стряхнуть студенистую и мерзко липкую, как сопля Водяного, медузу, но та каким-то своим неведомым простому обывателю органом ухватилась за застёжку купальника и наотрез отказывалась стряхиваться. Антонина же Павловна стала извиваться и интенсивно шевелить плечами, будто её позвоночник ожил и самостоятельно куда-то пополз. При этом из широких уст женщины вслед за первой полетели и другие буквы кириллицы, которые непроизвольно стали складываться в отчаянные слова преимущественно непечатной конфигурации. Но на медузу должного впечатления это не произвело, и она продолжала смущать Антонину Павловну своим отвратительным пребыванием на её дюжей спине. К тому же хитрая тварь закрепилась в таком неудобном месте, куда не дотягивались пухлые и короткие руки Сервантовой. Видя, что традиционные методы стряхивания медуз малоэффективны, Антонина Павловна вскочила со своего лежака и начала трястись, подпрыгивать, и призывно изгибать спину, как шибанутая электричеством росомаха. Всё это напоминало цыганочку с выходом, ламбаду и танец живота одновременно. Последний раз так резво, самозабвенно и в одном бюстгальтере Антонина Павловна отплясывала на корпоративе по случаю дня работников лесной и деревообрабатывающей промышленности под песню Верки Сердючки «Всё будет хорошо!». Но всё было плохо. Спрыгнув с шезлонга, Антонина Павловна тут же наступила на все четыре ноги молодой парочке, непредусмотрительно расположившейся под сенью сыктывкарского леспромхоза, но даже не извинилась, а продолжила и дальше вовлекать в зону своего дискомфорта всё большее количество загорающих. Вдобавок медуза стала Антонину Павловну болезненно жалить, что добавило бухгалтерше бодрости, и на тяжёлый маховик этой инфернальной пляски южный берег Крыма стал наматываться с удвоенной скоростью. Под ногами главного бухгалтера захрустели пластиковые стаканчики, бутылки и солнцезащитные очки. Отдавленные конечности громко заявляли о себе возмущёнными голосами своих обладателей. Оглушительно хлопнул надувной круг в виде Конька-Горбунка, и детский плач его хозяина добавил поднявшемуся гаму сентиментального минора. Примерно такой же хаос, галдёж и кавардак воцарился в своё время в Помпеях сразу после того, как пробудившийся Везувий встряхнул городишко и начал стирать его с карты Римской империи. Антонина Павловна истошно просила окружающих помочь ей избавиться от социально-опасного животного, приклеившегося к её спине, но при этом она так нервозно дёргалась и так страшно размахивала руками, что подойти к ней не решился бы даже закованный в латы рыцарь с опущенным забралом. Да и вопли её были по большей части нечленораздельны, и вызывали скорее испуг, чем сочувствие. Столкнувшийся с ней невнимательный торговец чурчхелой стремительно отлетел, будто напрочь забыл о гравитации, и рассыпал свой несравненный товар по окрестностям. Наконец, Антонина Павловна споткнулась, и, не удержавшись на ногах, уселась на спину дремлющему на лежаке толстяку, пузатому и загорелому, похожему на медный трактирный самовар на двести литров. При этом раздался ушераздирающий хруст. К счастью, это был всего лишь шезлонг, не рассчитанный на единовременную нагрузку в четверть тонны радостей жизни. А медуза, устав висеть, отпала и хлипко шмякнулась на гальку.

Антон Семёнович Пупынин, сокрушённо наблюдая за разыгравшейся драмой, и тем к каким чудовищным опустошениям привела его невинная шалость, глубоко проникся сутью фразы «Слон в посудной лавке». Только в данном случае битая посуда активно ругалась и пыталась выяснить, какой же чудила запустил в лавку этого слона. А ещё – он сильно смутился от того нелицеприятного для себя факта, что спутал эту нервную даму со своей женой, которая была как минимум на полпуда легче. Но не только это обстоятельство и обрушившаяся с его лёгкой руки на Крымский полуостров катастрофа волновала Антона – теперь и сама правая рука, доставившая медузу к месту антиобщественного злодеяния, заботила его. Она распухла и испытывала совершенно непотребные боли, а кисть так вообще – раздулась и переливала всеми оттенками красного, от фуксии до бордо. И краснота эта мелкой сыпью расползалась по коже с каждой минутой. Вслед за краснотой расползались зуд и жжение. Пот и озноб пробили Антона одновременно. В ушах у него зашумело, голова закружилась, потемнело в глазах, возникли трудности с дыханием, посинели губы. Вторая половинка Антона, глядя на своего поникшего супруга и устроенное им светопреставление, испытывала двоякие чувства. С одной стороны она догадывалась, что эти дары моря предназначались исключительно ей, и что на месте этой учинившей разгром мирного пляжа психической дамочки, должна была оказаться именно она, с другой стороны её единственному супругу становилось откровенно нехорошо, и она, отшвырнув недоеденное мороженое, бросилась мужу на подмогу.

Ввиду масштаба инцидента к пляжу приехали аж две кареты «Скорой помощи» и воздали всем пострадавшим по заслугам – кому лейкопластырь, кому бинты, кому сухой лёд. Попутно нашёлся и виновник стихийного бедствия. Но от расправы и праведного гнева Антонины Павловны его спасли всё те же медики, поскольку случившийся с ним анафилактический шок, вызванный медузой, требовал неотложной госпитализации, и «Скорая» увезла его в клинику, где незадачливый шутник провёл остаток отпуска, валяясь на больничной койке и подвергаясь терапии специальными медикаментами. В ту же больницу угодила и Антонина Павловна, правда, попала она туда с вывихнутой лодыжкой, глубоким стрессовым состоянием и лёгким сотрясением мозга. Но к её неподдельной радости у неё приключился короткий курортный роман с тем самоварного вида толстяком, на которого она так удачно села. И он целых четыре дня ездил к ней в больницу, привозил цветы и мандарины и дрючил её в подсобке.