| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
Черная гончая смерти (и еще 12 жутких рассказов) (fb2)
- Черная гончая смерти (и еще 12 жутких рассказов) [сборник litres] (пер. Иван Сушин,Оксана Дунаева) 1011K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Артур Конан Дойль - Говард Лавкрафт - Густав Майринк - Френсис Мэрион Кроуфорд - Роберт Ирвин ГовардЧерная гончая смерти
Роберт Говард
Черная гончая смерти
I
Темень, хоть глаз выколи! Очень точная фраза, хотя звучит жутковато. В ней угадывается не только кромешный мрак, но и невидимые чудовища, таящиеся во мраке. Они прячутся в глубоких тенях и избегают дневного света. Они крадутся по пятам за каждым из нас, даже за теми, кто не верит в мистику. Мысли об этих жутких существах смутно мелькали у меня в голове той ночью, когда я ощупью шел по узкой тропе через сосновый бор. Такие мысли, вероятно, сопровождают любого человека, который осмелился ночью вторгнуться в этот богом забытый край, заросший лесом и почти задушенный петлями илистой реки, который местные жители прозвали Египтом – поди, угадай, по какой причине.
По эту сторону неосвещенной бездны ада вряд ли где-нибудь встретишь такую абсолютную и непроглядную черноту, как в сосновом лесу. Тропинка, словно змея, уползала в чащу, я ничего не видел и не слышал, шагал, повинуясь древним инстинктам. Я шел так поспешно, как только осмеливался, ежеминутно оглядывался, ожидая удара в спину. Опасался я вовсе не сверхъестественных тварей, таящихся во тьме. Да, призраки могут бродить здесь в окровавленных одеждах, томимые людоедским голодом – как утверждали суеверные жители здешних мест. Но я не боялся призраков. Я прислушивался, не раздастся ли поблизости хруст ветки под тяжелым сапогом или звук взведенного курка, который предвещал бы убийство. Тот, кого я боялся, был страшнее любого шепчущего во тьме фантома. В то утро худший из известных в этом штате головорезов вырвался из тисков закона, расстреляв несколько охранников. За рекой лаяли собаки, а полицейские с ружьями прочесывали заросли. Убийцу искали на задворках поселения чернокожих бродяг, подозревая, что беглец попытается затеряться среди себе подобных. Но я знал Топа Брэкстона лучше, чем все остальные. Он был до крайности нелюдим, и потому скорее захочет укрыться в дремучем лесу и жить в одиночестве, как обезумевшая от крови горилла, что напугало и устрашило бы любого другого человека.
Пока погоня уходила в другую сторону, я направился в Египет. Не только для того, чтобы отыскать Топа Брэкстона. Я хотел предупредить одного достойного человека, который жил в самом центре соснового лабиринта со своим слугой, предупредить, что жестокий убийца бродит неподалеку от их хижины.
Я шел пешком, и, возможно, это было большой глупостью, но мужчины из рода Гарфилдов не имеют привычки поворачивать назад, пройдя половину пути. Когда моя лошадь неожиданно захромала, я привязал ее возле одной из хижин на окраине Египта. Брел по тропе, сквозь сгустившийся мрак, и думал о том, что дорогу обратно вряд ли осилю. Лучше уж остаться до утра в хижине Ричарда Брэнта, того самого отшельника, которого я собирался предупредить. Он был ужасным мизантропом, скупым на слова и очень подозрительным, но вряд ли сегодня откажет мне в ночлеге. Он жил в покосившейся хижине, в самом сердце Египта, уже полгода, но никто не знал, почему мистер Брэнт решил укрыться от общества в сосновом лесу.
Внезапно мои размышления о таинственном отшельнике оборвались. Я замер, стараясь унять нервное покалывание кожи на тыльной стороне рук. Меня напугал внезапный крик, долетевший из темноты. Короткий вопль, наполненный ужасом, прозвучал где-то впереди, а вслед за этим на лес обрушилась бездыханная тишина. Тишина, от которой тьма, казалось, становилась еще мрачнее.
Крик повторился, на этот раз гораздо ближе. Я услышал топот босых ног по тропе, и какая-то тварь бросилась на меня. Револьвер сам скользнул в руку, и единственное, что удержало меня от нажатия на спусковой крючок, – в стонах, которые доносились из темноты, я различил рыдания испуганного человека. Он врезался в меня, завизжал и рухнул навзничь, пуская слюни.
– Боже, спаси меня! – в бормочущем голосе слышались отзвуки предсмертной агонии. – О, помилуйте меня, добрый господин!
– Кто ты такой, черт возьми? – зарычал я, стараясь не показывать страха, хотя мои волосы встали дыбом, а руки дрожали.
Несчастный узнал мой голос и вцепился скрюченными пальцами в мои колени.
– Миста Кирби! Не позволяйте ему схватить меня! Он растерзал мое тело, а теперь хочет забрать и душу мою. Это я – Джимми Тик, узнаете? О, не позволяйте ему погубить меня!
Я чиркнул спичкой и стоял, глядя в изумлении, в то время как огонь обжигал мои пальцы. У моих ног, закатывая глаза, корчился в пыли бродяга. Я узнал его. Один из дровосеков, что живут в крошечных бревенчатых хижинах на окраине Египта. Он был весь в крови, и, судя по зияющим ранам, жить ему осталось недолго. Кровь хлестала из разорванных артерий на груди, плече и шее. Одно ухо было оторвано, кожа на виске свисала клоками, будто какой-то гигантский зверь ударил беднягу когтистой лапой.
– Кто, черт возьми, это сделал? – воскликнул я, когда спичка погасла. – Медведь?
Но, когда я это произнес, сразу вспомнил, что медведей в этих местах не видели тридцать лет.
– Он сделал это! – всхлипнул раненый. – Белый человек, который пришел ко мне в хибару и попросил отвести его к дому миста Брэнта. Он сказал, что страдает от зубной боли, поэтому замотал голову платком. Но в лесу повязка соскользнула, я увидел лицо – за это он меня и убил…
– Объясни, Джимми, он что, натравил на тебя собак? – я нагнулся к нему, зажигая новую спичку. Ну да, раны были такими же, как у животных, которых загрызли охотничьи псы.
– Нет, миста, – прохныкал затихающий голос. – Он сделал это са-а-а-а-а-а-а-ам!
Бормотание переросло в крик, когда раненый повернул голову и посмотрел назад, в темноту, из которой пришел. В этот миг смерть настигла несчастного, крик оборвался на самой высокой ноте. Я не взглянул на покойника, я напряженно всматривался во мрак, и вскоре различил нечеткий силуэт в пяти ярдах от тропы. Мне показалось, что между деревьев стоит худой и высокий мужчина. Я хотел окликнуть его, открыл рот, но не смог издать ни звука. Язык присох к небу. Меня бил озноб. Это был страх, примитивный и бессмысленный, я стоял, будто парализованный, и не мог понять, почему эта безмолвная неподвижная фигура, вызывает столь сильный ужас.
Внезапно фигура двинулась в мою сторону, и я обрел голос.
– Стой! Я выстрелю!
Со свирепым рычанием незнакомец бросился на меня. Выстрел не достиг цели, но вспышка ослепила меня, не давая разглядеть высокую, похожую на человека, фигуру. Я почувствовал острую боль в шее и отлетел в сторону от удара невероятной силы. Судя по шелесту ветвей, мой противник сбежал. Сердито выругавшись, я нащупал в кармане коробок спичек. Я зажег одну и осмотрелся. Кровь текла по моему плечу, пропитывая рубашку. Кожаная куртка разорвана, будто когтями дикого зверя, но к счастью, царапины оказались неглубокими.
II
Джимми Тик лежал лицом вниз в луже собственной крови, руки и ноги были неестественно вывернуты, как у пьяного. Я с тревогой смотрел вслед ужасному существу, сбежавшему в чащу. Неужели, это человек? Да, очертания его были расплывчатыми, но я готов поклясться – человеческими. Тогда чем он нанес столь жуткие раны, похожие на укусы огромных звериных зубов? Я покачал головой. Таланты человечества по части создания смертоносного оружия поистине безграничны. Сейчас лучше подумать о другом. Стоит ли рисковать жизнью, продолжая свой путь по заросшему лесом Египту, или лучше вернуться в деревню, привести людей и собак, чтобы унести труп бедного Джимми Тика и выследить его убийцу?
Я размышлял недолго. Если помимо кровожадного Топа Брэкстона, в сосновом лесу бродит еще один убийца, то у людей в одинокой хижине все меньше шансов выжить без моего предупреждения. Если я сбегу из Египта живым, то Ричард Брэнт и его слуга погибнут, и смерть их ляжет тяжелым грузом на мою совесть. К тому же отступать не менее опасно, чем идти вперед. Поэтому я оставил тело Джимми Тика на тропе и пошел дальше, с револьвером в руке. Джимми убил не Топ Брэкстон. Перед смертью дровосек сказал, что его растерзал загадочный белый человек. Брэкстон был темнокожим. Кроме того, я узнал бы его приземистое обезьянье тело даже в темноте. А тот, кто ранил меня, был высоким и худощавым…
Неприятно идти по тропе сквозь черный лес, когда сквозь густые ветки мерцают только звезды, и зная, что безжалостные убийцы прячутся поблизости, возможно, на расстоянии вытянутой руки, в кромешной тьме. На моем лице выступил пот, и я прислушался к шелесту листьев и треску веток – как знать, были ли эти звуки естественным шумом леса? Или кто-то крадется по моим следам? Я ускорил шаги и вдалеке, сквозь черные деревья, увидел слабое сияние. Неужели, это хижина? Нет, свет явно движется, но он слишком далеко, чтобы я мог разглядеть источник. Я остановился, не рискуя идти дальше. Вскоре таинственное сияние исчезло, и только тогда я понял, что это вполне мог быть свет факела из смолистых веток. Я поспешил вперед, проклиная себя за безволие. Пора отринуть страх. Ведь я с детских лет рос в этой стране вражды и насилия, где вековая ненависть все еще тлеет из поколения в поколение. Угроза пули, выпущенной из засады, никогда раньше не волновала меня. К этому я привык. Но теперь знал, что боюсь чего-то туманного, чего не могу понять или объяснить.
Я вздохнул с облегчением, когда увидел свет хижины Ричарда Брэнта, но не ослабил бдительности. Многие люди, преследуемые опасностями, были сбиты с толку на самом пороге, за шаг до спасения. Постучав в дверь, я обернулся, вглядываясь в тени, окружавшие крохотную поляну.
– Кто там? – раздался изнутри глубокий резкий голос. – Это ты, Эшли?
– Нет, это Кирби Гарфилд.
Верхняя створка двери открылась, и в проеме показались голова и плечи Ричарда Брэнта. Свет из хижины оставлял большую часть его лица в тени, но я разглядел резкие изможденные черты и блеска мрачных серых глаз.
– Что тебе нужно в столь поздний час? – потребовал он ответа со своей обычной грубостью.
Я ответил спокойно, хотя мне не нравился этот человек. Вежливость в нашей части страны – это обязанность, от которой ни один джентльмен не думает уклоняться.
– Сегодня утром Топ Брэкстон прикончил констебля Джо Сорли и его помощника, а после сбежал из тюрьмы. К гадалке не ходи, он укрылся здесь, в Египте. Я думал, следует предупредить, что поблизости от твоей хижины скрывается опасный убийца.
– Ну, ты меня предупредил, – отрезал он, как это принято у приезжих из восточных штатов. – Теперь ты можешь уходить.
– Нет уж, я не собираюсь блуждать ночью в этих чертовых дебрях, – ответил я уже сердито. – Я пришел сюда, чтобы предупредить тебя, не из-за какого-нибудь уважения или иных высоких чувств, а просто потому, что ты белый человек. Я не позволю чернокожему злодею застать тебя врасплох. Надеюсь на ответную любезность. Достаточно шкуры на полу этой хижины. Тебе даже не придется меня кормить.
Последнее было оскорблением, но я не смог сдержаться. Ричард Брэнт проигнорировал мой намек на его скупость и невежливость.
– Ты встретил Эшли где-нибудь на тропе? – спросил он.
Эшли был слугой. Мрачный, такой же неразговорчивый, как и его хозяин, раз в месяц он приходил в далекую речную деревню за припасами.
– Нет, не встречал.
– Что ж… Думаю, мне придется впустить тебя, – нехотя пробормотал Брэнт.
– Открывай скорее, – рявкнул я. – У меня рана на плече, надо бы ее промыть и перевязать. Топ Брэкстон, знаешь ли, не единственный злодей, из тех, кто шастает в этом лесу нынче ночью.
Брэнт возился с засовом на нижней створке, но тут остановился.
– Что ты имеешь в виду?
– Примерно в двух милях отсюда на тропе лежит мертвец. Джимми Тик, помнишь такого? Тот, кто убил его, пытался убить и меня. Насколько я знаю, он может преследовать тебя. Убитый был проводником, нанятым, чтобы показать дорогу к этой хижине.
Ричард Брэнт вздрогнул, и его лицо побагровело.
– Кто-то искал мою хижину? – его голос неожиданно дрогнул. – Это был мужчина?
– Да, высокий и худощавый. А еще ему каким-то образом удается разорвать своих жертв, словно он не человек, а дикий зверь…
– Гончая! – завизжал Брэнт.
Его глаза остекленели, волосы зашевелились, а кожа стала пепельной. Он закусил губу, но потом обрел голос.
– Убирайся! – завопил он. – Теперь я вижу! Я знаю, почему ты хотел проникнуть в мой дом! Чертов дьявол! Он послал тебя! Ты его соглядатай!
Он задвинул засов с громким лязгом и вскинул руки над нижней створкой двери. Сверкнула сталь. Отшельник уткнул мне в лоб два вороненых ствола.
– Убирайся, пока я тебя не пристрелил!
Я отступил на шаг. По коже пробежали мурашки при мысли о выстреле из двустволки с близкого расстояния.
– Идиот! – прошипел я, стараясь усмирить взбесившееся сердце. – Будь осторожнее, и не размахивай этой штукой. Я ухожу. Лучше рискнуть в лесу с дюжиной убийц, чем остаться в запертой комнате с сумасшедшим.
Брэнт не ответил. Тяжело дыша и дрожа, как человек, охваченный лихорадкой, он склонился над своим дробовиком. Я повернулся и зашагал по поляне. Там, где начинались деревья, я мог бы развернуться и подстрелить его из верного кольта 45 калибра. Руки у меня побыстрее, чем у напуганного отшельника. Но я пришел в этот проклятый лес, чтобы предупредить дурака, а не убивать его.
Когда я протиснулся между двух близко растущих сосен, хлопнула верхняя створка двери, и поток света из хижины резко оборвался. Я замер в темноте, напрягая слух, чтобы не пропустить ни малейшего шороха среди черных ветвей.
Мои мысли вернулись к Ричарду Брэнту. Его неистовый страх граничил с безумием. Получается, он знает, что некий враг рыскает по округе в поисках одинокой хижины? Что если Брэнт спрятался здесь, за рекой, в чаще леса, только по одной причине – чтобы спастись от этого человека? Может быть, он лишь притворяется отшельником, которому наскучил мир и который ненавидит всех людей – белых и желтых, чернокожих и краснокожих, – в равной степени? А на самом деле он – преступник, скрывающийся от закона?
Свет исчез позади меня, среди черных деревьев также не мелькало ни огонька. Стараясь не шуметь, я осторожно двинулся по тропе, но не успел далеко уйти. На этот раз я услышал конский топот и грохот колес. Ошибки быть не может, кто-то едет по тропе. Эшли? Слуга возвращается из деревни с припасами? Нет, звук не приближается, а удаляется, растворяясь в далеком тумане.
Я пошел вслед за призрачным топотом и вскоре услышал впереди торопливые, спотыкающиеся шаги и быстрое, задыхающееся дыхание, которое казалось признаком паники. Я различил шаги двух человек, хотя ничего не видел в темноте. В этом месте ветви переплелись над тропой, образуя сплошную арку, сквозь которую не проникал даже звездный свет.
– Адское пекло! Кто здесь? – негромко спросил я.
Шаги затихли. Я представил две фигуры во мраке, которые напряженно стояли, затаив дыхание.
– Кто здесь? – повторил я. – Не бойтесь. Это я, Кирби Гарфилд.
– Стой, где стоишь! – раздался окрик, и я узнал хриплый голос Эшли. – Ты говоришь как Гарфилд, но я хочу быть уверенным. Если шевельнешься, тебя пронзит пуля.
Раздался царапающий звук, вспыхнуло крошечное пламя. При свете спички я увидел квадратное лицо Эшли, а он разглядел меня и опустил пистолет. Смутно я разглядел рядом с ним стройную женскую фигуру.
– Окей, это ты, – проворчал Эшли. – Но какого лешего ты здесь забыл?
– Пришел предупредить Брэнта о Топе Брэкстоне, – ответил я не слишком вежливо, поскольку ненавижу, когда меня заставляют отчитываться за свои действия. – Ты слышал о побеге? Ну да, ты же был в деревне, а там только это и обсуждают. Черт! Если бы я знал, что ты в деревне, то не сунулся бы в эту тьму египетскую. Но где повозка? Почему ты идешь пешком? И кто это с тобой?
– Наши лошади убежали, – с досадой ответил он. – Там, на тропе лежит мертвец. Но не он напугал лошадей. Когда мы вышли, чтобы осмотреть тело, они стояли спокойно, но спустя пять минут вдруг фыркнули и понесли, охваченные ужасом. Мы тоже испугались. По внешнему виду покойника, я решил, что его растерзала стая волков, наверное, их запах и спугнул лошадей.
– Ты же знаешь, Эшли, что волки в этих местах не охотятся стаями. Да и на людей уже лет десять не нападали… Нет, Джимми Тика убил человек.
Эшли запалил новую спичку и посмотрел на меня с изумлением, а затем я увидел, как изумление исчезло с его лица, и он побледнел от страха. Его бронзовое лицо стало таким же пепельным, какое я видел недавно у его хозяина. Спичка погасла. Мы молчали.
– Ну, – нетерпеливо сказал я, – отвечай уже! Что тебе известно обо всей этой жути? И что это за дама бродит по ночному лесу вместе с тобой?
– Это племянница мистера Брэнта, – сухо сказал Эшли.
– Я Глория Брэнт! – поклонилась она, стараясь выглядеть беспечной, но голос девушки дрожал. – Дядя Ричард телеграфировал, чтобы я немедленно приехала к нему…
– Я видел телеграмму, – пробормотал Эшли. – Вы показали ее мне. Но я не знаю, когда хозяин отправил ее. Он не был в деревне уже несколько месяцев, и мне не поручал ничего подобного.
– Я приехала из Нью-Йорка так быстро, как только смогла! – продолжала девушка. – Не могу понять, почему телеграмма была отправлена мне, а не кому-то еще из семьи…
– Вы всегда были любимицей своего дяди, мисс, – пробормотал Эшли.
– Когда я приплыла в деревню и покинула пароход, то совершенно случайно обнаружила Эшли, который набрал припасов и собирался ехать домой. Он страшно удивился, увидев меня, но, посадил в повозку, и мы поехали по тропе. А затем увидели этого… Мерт… Мер…
Она побледнела, вспоминая ужасную картину. Было очевидно, что мисс Глория выросла в очень изысканной и утонченной атмосфере. Если бы она родилась в этих краях, как я, да побродила по здешним лесам, как я, то вид мертвого человека не стал бы для нее таким потрясением.
– Мертвеца, – запинаясь, пробормотала она.
В ответ из чащи раздался жуткий смех, от которого кровь стыла в жилах. Затем мы услышали странные звуки, такие нечеткие и искаженные, что сначала я даже не понял, что это слова человека.
– Мертвец! – завывал нечеловеческий голос. – Мертвец! Вы все мертвецы! Перед рассветом, среди сосен, найдут ваши тела с разорванными глотками! Мертвецы! Дураки, вы все мертвы!
Мы с Эшли одновременно пальнули в направлении голоса, и грохот выстрелов заглушил жуткое пение. Но странный смех раздался снова, глубже в лесу. Потом тишина сомкнулась, как илистые воды реки над утопленником. Девушка дышала так, будто вот-вот упадет в обморок, она отчаянно цеплялась за мою руку. Я чувствовал дрожь ее гибкого тела, которое прижималось к моему боку. Вероятно, она просто следовала древнему женскому инстинкту и искала защиты у сильнейшего. Даже при свете спички она смогла разглядеть, что я крупнее Эшли.
– Поторопитесь, ради бога! – хрипло шептал слуга. – До хижины недалеко. Поторопитесь! Ты пойдешь с нами, Гарфилд?
– Что это было? – простонала девушка. – Что это было?
– Думаю, что это сумасшедший, – ответил я, осторожно обнимая ее за плечи. Но в глубине души я твердо знал, что ни у одного сумасшедшего никогда не было такого голоса. Это звучало так, – о, Боже! – это звучало, как будто дикий зверь говорит человеческие слова, но не человеческим языком!
– Встань по другую сторону от мисс Брэнт, Эшли, – скомандовал я. – Держитесь как можно дальше от деревьев. Если что-то двинется с той стороны, сначала стреляй, а потом уже задавай вопросы. Я сделаю то же самое с этой стороны. А теперь, ходу!
Он не ответил, но подчинился. Испуг старого слуги казался глубже, чем испуг девушки. Его дыхание было прерывистым. Путь казался бесконечным, а тьма – бездонной. Ужас прилипал к нашим спинам, крался, ухмыляясь, по обе стороны от тропы. Мне поминутно казалось, что демоническое существо с когтями и клыками вот-вот прыгнет мне на плечи. Я вертел головой и скрежетал зубами. Маленькие ножки девушки едва касались земли, мы почти несли мисс Глорию, поддерживая ее, и подталкивая друг друга. Не останавливаться! Только не останавливаться…
Впереди показался просвет между деревьями, и порывистый вздох облегчения сорвался с губ Эшли. Он все увеличивал темп, пока мы почти не побежали.
– Хижина, наконец-то, слава Богу! – обрадовался он, когда мы вынырнули из соснового бора.
– Крикни своему хозяину, Эшли, – проворчал я. – Час назад он прогнал меня, потрясая дробовиком. Не хотелось бы, чтобы в нас стрелял старый…
Я вовремя прикусил язык, вспомнив, что с нами дама.
– Мистер Брэнт! – крикнул слуга. – Мистер Брэнт! Скорее откройте дверь, сэр! Откройте, это я – Эшли!
Свет залил поляну, когда верхняя створка двери откинулась с глухим стуком. Брэнт выглянул наружу с двустволкой в руках.
– Эшли? Это точно ты? А кто это с тобой? – в его голосе все еще звучала давешняя паника. – Кого ты привел?
– Это Кирби Гарфилд, сэр, и ваша племянница, мисс Глория.
– Дядя Ричард! – воскликнула девушка, и голос ее сорвался от рыдания. Она подбежала к отшельнику и обвила руками его шею. – Дядя Ричард, я так боюсь! Что все это значит?
Он казался потрясенным.
– Глория? Что, черт возьми, ты здесь делаешь?
– Но ведь ты сам послал за мной! – она нашла помятый желтый телеграфный бланк и протянула дяде. – Видишь? Ты просил, чтобы я приехала немедленно!
Брэнт побледнел еще сильнее, хотя мне казалось, что это уже невозможно.
– Я этого не посылал, Глория! Боже правый, зачем мне тащить тебя в этот чудовищный ад? Зачем втягивать невинное дитя в дьявольские козни? Входи, входи скорее!
Он опустил двустволку и, рывком открыв дверь, затащил племянницу внутрь. Эшли вошел следом и воскликнул:
– Ну же, Кирби, не мешкай!
При упоминании моего имени Брэнт вырвался из объятий девушки и с отчаянным криком начал поднимать дробовик. Но на этот раз я был к этому готов. Мои нервы были на взводе, а курок я взвел еще раньше. Прежде чем старый дурень успел вскинуть руки, он заглянул в дуло моего 45-го.
– Опусти, Брэнт, – приказал я. – Опусти, или я продырявлю тебе руку, а может статься, и тупую башку. Мне надоели твои идиотские подозрения.
Он заколебался, дико вращая глазами, и девушка за его спиной отпрянула. Полагаю, что в потоке света из дверного проема я уже не внушал доверия мисс Глории. Еще бы, с моим-то лицом, испещренным множеством шрамов, полученных в жестоких схватках с хищниками – двуногими и четвероногими.
– Он наш друг, мистер Брэнт, – вмешался Эшли. – Он спас нас в лесу.
– Он дьявол! – упрямо твердил Брэнт, цепляясь за двустволку, но не отваживаясь поднять ее. – Он пришел сюда, чтобы убить нас! Он солгал, когда сказал, что пришел предостеречь меня от беглого убийцы. Какой человек будет настолько глуп, чтобы прийти в Египет ночью, просто чтобы предупредить чужака? Боже мой, он одурачил вас обоих. Разве непонятно? Он носит клеймо гончей!
– Так вы уже знаете, сэр, что эта бестия здесь?! – воскликнул Эшли.
– Да, Гарфилд – этот посланец демона! – сказал мне об этом, когда в прошлый раз пытался проникнуть в дом. Боже, Эшли, гончая взяла след, несмотря на все наши ухищрения. Мы сами себя обрекли на гибель! В городе мы могли бы рассчитывать на помощь соседей, могли бы нанять охрану… Но здесь… Кто в этом проклятом лесу услышит наши предсмертные крики? Какие глупцы! Какие же мы глупцы…
– Я слышал, как он смеялся, сэр, – вздрогнул Эшли. – Он потешался над нами… Я видел человека на тропе, разорванного и искалеченного, как будто клыками самого сатаны. Что же… Что нам делать?
– Что мы можем сделать, кроме как запереться и сражаться до последнего? – завопил Брэнт.
– Дядя Ричард, ради всего святого, скажите, что здесь происходит? – умоляла дрожащая девушка.
С истеричным хохотом Брэнт вскинул руку, указывая на чернеющий лес.
– Там прячется дьявол в человеческом обличье! – воскликнул он. – Этот дьявол выслеживал меня по всему миру и, наконец, загнал в угол! Ты помнишь Адама Грима?
– Грима? Человека, который ездил с тобой в Монголию пять лет назад? Но он умер, как ты сказал.
– Я думал, что он мертв, – пробормотал Брэнт. – Послушай, Глория, это странно, но… Среди черных гор Внутренней Монголии, куда не пробирался ни один белый человек, на нашу экспедицию напали дьяволопоклонники – черные монахи Эрлика, живущие в забытом и проклятом городе Яхл-ган. Наши проводники и слуги были убиты, а весь наш скот угнали, кроме одного маленького верблюда. Грим и я отбивались весь день, стреляя из-за скал. С приходом ночи мы планировали сбежать на верблюде, который у нас остался. Но я сразу понял, что верблюд не сможет увезти в безопасное место нас обоих. Слишком тяжела ноша! Если и есть шанс, то лишь у одного всадника. Когда стемнело, я ударил Грима по затылку прикладом ружья, лишив его чувств. Затем сел на верблюда и ускакал прочь…
Он не обратил внимания на выражение болезненного изумления и отвращения на прекрасном лице девушки. Широко раскрытые глаза мисс Глории были устремлены на дядю, как будто она впервые видела его насквозь, и была поражена увиденным. Брэнт продолжал говорить, взахлеб, как одержимый.
– Я прорвался сквозь строй фанатиков и сбежал. А Грим попал в руки дьяволопоклонников, и в течение многих лет я полагал, что он мертв. Но, семь месяцев назад, я узнал, что Адам выжил и вернулся в Америку, чтобы отомстить мне. Монахи не убили его. Своим проклятым искусством они изменили Грима. Этот человек больше не является человеком, а единственная цель, к которой он стремится – убить меня, жестоко убить. Я бегал от него по всей стране больше месяца, как затравленный зверь, и, наконец, когда я поверил, что сбил гончую со следа, то укрылся в этой богом забытой глуши, среди дикарей и варваров, типичным примером которых является тот бродяга, Кирби Гарфилд.
– Вы смеете толковать о варварах?! – девушка вспыхнула, и презрение, прозвучавшее в ее голосе, рассекло бы душу любого человека надвое, подобно клинку. Но Брэнт был слишком поглощен собственными страхами.
Мисс Глория повернулась ко мне.
– Мистер Гарфилд, войдите, пожалуйста. Вы не должны оставаться в лесу ночью, наедине с этим злодеем.
– Нет! – завопил Брэнт. – Отойди от двери, мерзавец! Эшли, молчи. Говорю тебе, он пособник Адама Грима! Он не ступит в эту хижину!
Девушка посмотрела на меня, бледная, беспомощная и несчастная. Я повернулся к ней, не отводя револьвера от головы Брэнта.
– Не беспокойтесь, мисс! Я бы не стал спать в этой хижине, даже если бы все волки ада завывали снаружи, – а потом процедил сквозь зубы, обращаясь к отшельнику. – Я ухожу, и если ты выстрелишь в спину, я убью тебя, прежде чем умру. Я бы вообще не вернулся к этой лачуге, но юной леди требовалась моя защита. Мисс Брэнт, – сказал я уже дружелюбнее, – если хотите, я вернусь завтра с повозкой и отвезу вас в деревню. Вам лучше вернуться в Нью-Йорк.
– Эшли отвезет ее в деревню, – прорычал Брэнт. – Убирайся, черт возьми!
Я молча повернулся к нему спиной и зашагал прочь. Дверь захлопнулась, я услышал, как он дрожащим голосом утешает плачущую племянницу. Бедная девочка! Она покинула привычную городскую жизнь и оказалась в чужих краях, среди людей, чьи обычаи могут показаться, на первый взгляд, дикими и жестокими. Сосновые леса Юго-Запада и сами по себе способны напугать любого горожанина с Востока, а если к мрачной тайне и первобытной дикости этих лесов присовокупить появление мрачного фантома из забытого прошлого, – о, это ведь сущий кошмар!
Я шел по наезженной тропе, не оглядываясь. Но вскоре мои шаги замедлились. Опасность витала над хижиной на этой крошечной поляне, и настоящий джентльмен не мог оставить несчастную девушку лишь под защитой полусумасшедшего дяди и его старого слуги. Да, Эшли мог дать отпор любому человеку, но не порождению дьяволопоклонников. На Брэнта же надеяться не стоило. Он совсем обезумел от страха, но я не испытывал к нему ни малейшего сочувствия. Человек, который пожертвует другом ради спасения собственной жизни, по моему разумению заслуживает смерти. Если бы Грим хотел свести счеты только с ним, я не стал бы возражать.
Однако мне было очевидно, что Грим сошел с ума. Он растерзал проводника в приступе ярости, хотя бедняга Джимми Тик ничем не обидел его. Значит, жестокий мститель не пощадит и девушку. Но я не мог допустить, чтобы мисс Глория пострадала за грехи своего дяди. Если Брэнт не послал телеграмму, то, похоже, его племянницу вызвали сюда со зловещей целью. Кто, кроме самого Грима, вызвал бы ее, чтобы разделить гибель, которую злодей запланировал для Ричарда Брэнта?
Я повернулся и зашагал обратно по тропе. Пусть я не смогу войти в хижину, но, по крайней мере, укроюсь в тени поблизости и поспешу на помощь по первому зову мисс Глории. Несколько мгновений спустя я оказался на краю поляны. Свет пробивался через щели в ставнях, а в одном месте была видна часть оконного стекла. В тот момент, когда я шагнул из-под сени деревьев к хижине, это стекло разлетелось на сотни осколков, как будто кто-то швырнул в него камень. Ночная мгла вспыхнула ослепительным пламенем, которое вырвалось из дверей, окон и дымохода хижины. На одно бесконечно малое мгновение я увидел, как лачуга чернеет на фоне лижущих ее огненных языков и удивился, что взрыв хижины не сопровождается громоподобным звуком.
В ту же секунду еще один взрыв заполнил мою голову искрами, и на этот раз, я услышал грохот. Кто-то подкрался сзади и ударил меня по затылку чем-то тяжелым. Не успев осознать, что происходит, я провалился во тьму.
III
Судорожное мерцание проникло в мое затуманенное сознание. Я моргнул, покачал головой и внезапно полностью очнулся. Я лежал на спине, на небольшой поляне, окруженной черными деревьями. Стена леса отражала неуверенный свет, исходящий от факела, что был воткнут в землю. Моя голова пульсировала от боли, исцарапанная кожа саднила, руки были скованны наручниками, а одежда превратилась в лоскуты, будто ее рвали когтями дикие звери. Мрачная фигура сидела рядом со мной на корточках. Чернокожий мужчина, одетый только в рваные грязные бриджи. Среднего роста, но с широченными печами. Топ Брэкстон. Он был подобен фигуре из бездны, откуда миллион лет назад выползло человечество. Примитивная свирепость отражалась в выпуклых мускулах на его огромных ручищах. Маленькая голова со скошенным лбом, мутные глаза, клыки, сверкающие в свете факела – все свидетельствовало о родстве кровожадного убийцы с неандертальцами. Он держал по револьверу в каждой руке и поочередно целился в меня, сначала из одного, потом из второго, прищуриваясь и ухмыляясь. Один пистолет был моим.
– Чертов Брэкстон! – откашлялся я. – Ты-то каким боком вписываешься в этот кошмар?
– Я думал, ты уже окочурился, Кирби Гарфилд, – хмыкнул он. – Рад, что ты пришел в себя. Я хотел, чтобы ты пришел сюда. Чтобы я убил тебя. Чтобы ты знал, кто тебя убивает. А потом уж схожу в хижину и посмотрю, как масса Грим убивает старика и девчонку.
– Что ты знаешь об этом Гриме, черный дьявол? – резко спросил я.
– Ничего не знаю. Случайно столкнулся с массой Гримом в глухом лесу после того, как он убил Джимми Тика. Я услышал шум и крики, пошел взглянуть, – подумал, может, меня кто-то преследует.
– Значит, тот мерцающий свет, что я видел… Это был твой факел? – проворчал я.
– Масса Грим сказал, что если я помогу убить несколько слабаков, то он потом поможет мне уйти. Он бросил бомбу в ту хижину, эта бомба хитрая, не убивает людей, а просто парализует их. Меня же он оставил в засаде, чтобы никто не подкрался сзади, пока он будет потрошить обитателей той лачуги. Я увидел тебя, выходящего и леса, и ударил по башке. В этот момент из хижины выскочил старый слуга, на которого бомба не подействовала. Тогда масса Грим просто взял, да и перекусил ему горло, как он сделал это с Джимми Тиком.
– Что ты имеешь в виду – перекусил горло? – спросил я, с трудом сдерживая тошноту.
– Масса Гримм – не совсем человек. Он стоит и ходит, как мужчина, но сам он наполовину волк или шакал.
– Оборотень, что ли?
Топ Брэкстон ухмыльнулся.
– Да кто ж его знает, может и оборотень. Какая разница, кто он, если мозги тебе вышибу я?
Его толстые губы застыли в невеселой усмешке убийцы, когда он покосился на дуло пистолета в правой руке. Все мое тело напряглось, я отчаянно искал лазейку, чтобы спасти свою жизнь. Топ не связал мои ноги, но руки были скованны. В отчаянье я мысленно погрузился в глубины фольклора чернокожих, пытаясь отыскать одно старое, почти забытое суеверие.
– Эти наручники принадлежали Джо Сорли, не так ли? – растягивая слова, проговорил я.
– Ага, – ухмыльнулся Топ. – Я врезал ему по башке стальным прутом, который выломал из оконной решетки. А потом забрал пистолет Джо и эти браслеты, подумал, вдруг пригодятся.
– Что ж, – сказал я, – если ты пристрелишь меня, пока я в этих наручниках, то будешь навеки проклят! Разве ты не знаешь, что если убьешь белого человека с крестом, то его призрак будет преследовать тебя до самого смертного часа?
Он опустил револьвер, но продолжал ухмыляться.
– Ты это о чем? Я ведь проверил, ты не носишь креста.
– Это так. Но я знал Джо. Однажды он показывал мне эти наручники, там, на внутренней стороне, нацарапан крест. А теперь давай, стреляй. Мой призрак будет мучить тебя до самой смерти, а потом не даст покоя и в аду.
– Врешь! – прорычал он, угрожающе поднимая револьвер.
– Узнай сам, – спокойно сказал я. – Надеюсь, ты выспался в тюрьме? Потому что я позабочусь о том, чтобы ты не сомкнул глаз до могилы. Каждую ночь ты будешь видеть мое призрачное лицо, слышать мои стоны в завывании ветра. Когда ты окажешься в темноте, сразу почувствуешь мои ледяные пальцы на своем горле.
– Замолчи! – взревел он, размахивая пистолетами.
– Заткни мне рот, если посмеешь! – я попытался сесть, а затем упал, ругаясь. – Черт побери, у меня нога сломана!
Эбеновая кожа Топа пошла бледными пятнами, но в его глазах вспыхнула решимость. Он оскалил блестящие зубы в звериной усмешке и положил оба пистолета на землю, подальше от меня. Затем встал, выудил ключ из кармана бриджей и склонился надо мной. Он считал, что раз я безоружен, да еще и со сломанной ногой, то я совершенно беспомощен. Но, как только он повернул ключ и сорвал железные браслеты, мои руки метнулись, словно две змеи, и яростно вцепились в его горло. Брэкстон понял, что я был калекой не больше, чем он и превратился в свирепый ураган. Мы катались по сосновым иголкам, рыча от ярости, как два диких зверя.
Если бы я писал элегантный роман, то должен был бы рассказать, что одолел Топа, благодаря высокому интеллекту, боксерским навыкам, а может быть, научным знаниям, которые превозмогли его грубую силу. Но в этой хронике я должен придерживаться фактов. Без грязных приемов, которыми я овладел в пьяных драках, и без доли удачи я бы не смог противостоять тигриной жестокости и сокрушительной силе Топа Бракстона. Мы бились грудь в грудь, как гориллы, мускул против мускула, кулак против кулака. Я бил его коленом в пах, рвал зубами жилы, он сжимал меня, будто в тисках, желая раздробить ребра. Мы оба забыли о пистолетах на земле, хотя перекатывались через них не менее дюжины раз. Каждый из нас осознавал только одно желание: убить голыми руками. Раздирать, рвать, терзать и топтать, пока соперник не превратится в гору окровавленной плоти и расколотых костей.
Не знаю, как долго мы боролись. Его пальцы были похожи на железные когти, которые разрывали плоть. Моя голова плыла от ударов о твердую землю, и по боли в боку я понял, что, по крайней мере, одно ребро было сломано. Но я терпел боль и продолжал наносить удары. Факел был сбит и отброшен в сторону, он прерывисто тлел, освещая поле битвы зловещим светом. В этой багровой дымке я разглядел его кулак, огромный, будто кузнечный молот, занесенный для последнего удара. Освободившись от его хватки, я со всей силы ударил его в грудь, напротив сердца. Раздался хруст костей и громкий стон, на губах Топа выступила кровавая пена. Я почувствовал, как массивное тело обмякло, и он завалился вбок. Я навалился на противника, вновь сжимая его горло. Ногти Брэкстона царапали мои запястья все слабее и слабее. И я задушил его, без хитрых уловок или приемов джиу-джитсу, просто давил со всей силы, пока толстая шея не сломалась, как гнилая ветка. В яростном угаре, я не заметил момента, когда он умер, и продолжал сжимать пальцы еще минут десять, прежде чем понял, что Топ Брэкстон мертв.
Мне хотелось упасть на спину, закрыть глаза и пролежать без движения хотя бы до утра. Но у меня осталось еще одно неоконченное дело. Я нашел револьверы, проверил, что оба заряжены, и побрел через сосны в том направлении, где стояла хижина Ричарда Брэнта. Убийца не стал тащить меня далеко, в дремучий лес, к тому же он и сам хотел вернуться к хижине, чтобы полюбоваться кровавой расправой. Поэтому уже через пять минут я вышел на тропу, и снова увидел свет хижины, мерцающий сквозь сосны.
Брэкстон не солгал об устройстве бомбы. По крайней мере, беззвучный взрыв не разрушил хижину, она стояла на том же месте. Свет, как и прежде, лился из окон, закрытых ставнями, а изнутри доносился пронзительный издевательский смех, от которого по спине пополз холодок. Это был смех Адама Грима, который я слышал прежде, у затененной тропы.
IV
Я покрался к хижине. У порога споткнулся обо что-то громоздкое и податливое, чуть не упал на колени. Это был труп Эшли. Старый слуга лежал на спине, глядя невидящим взглядом вверх, его голова откинулась назад, а горло было разорвано – от подбородка до воротника сплошная рваная рана… Я закрыл ему глаза и скользнул к приоткрытой двери хижины. Прислушался. Смех в доме прекратился, и раздался тот самый жуткий нечеловеческий голос. С трудом я разобрал слова.
– … И поэтому черные монахи Эрлика не убили меня. Они предпочли шутку – восхитительную шутку, с их точки зрения. Просто убить меня было бы слишком любезно, они считали более забавным поиграть со мной какое-то время, а затем отправили меня в этот мир с меткой, которую я никогда не смогу стереть, – клеймом ищейки. И они отлично справились со своей работой. Никто не знает лучше, чем они, как изменить человека. Черная магия? Ба! Эти дьяволы – величайшие ученые в мире. То немногое, что западный мир знает о науке, утекает тонкими ручейками с этих черных гор.
Дьяволопоклонники могли бы покорить мир, если бы захотели. Они знают то, о чем современные ученые даже не осмеливаются подумать. Они знают о пластической хирургии больше, чем все хирурги мира вместе взятые. Они понимают, как замедлить старение организма, или напротив, ускорить его, чтобы молодой человек за сутки превратился в дряхлого старика. Они умеют добиваться неожиданных результатов… Посмотри на меня! Смотри, Ричард, черт тебя побери, смотри, на какую судьбу ты обрек меня тогда!
Я осторожно заглянул в окно, через щель в ставне.
Ричард Брэнт лежал на диване в комнате, слишком богато обставленной для хижины отшельника на лесной поляне. Он был связан по рукам и ногам, в его печальных глазах застыл ужас. Напротив него на столе лежала мисс Глория, она была обнажена, вся ее одежда в беспорядке валялась на полу. Девушка во все глаза смотрела на Грима, который стоял в центре комнаты.
Он стоял спиной к окну и смотрел на Ричарда Брэнта. Высокий худощавый человек в темной, облегающей одежде, с чем-то вроде накидки, свисающей с широких плеч. Но при взгляде на Грима меня охватила странная дрожь, и я, наконец, осознал весь тот ужас, который испытал с тех пор, как впервые увидел эту изможденную фигуру на темной тропе, над телом бедняги Джимми.
– Они превратили меня в уродливое чудовище, а затем выгнали, – бормотал Грим. – Но перемена произошла не за день, или месяц, или год! Они играли со мной, как дьяволы играют с кричащей душой на раскаленных добела решетках ада! Снова и снова! Я бы умер, но меня поддерживала мысль о мести. В течение долгих лет, окрашенных в красный цвет от пыток и агонии, я мечтал о том дне, когда ты заплатишь свой долг, Ричард Брэнт!
Наконец, охота началась. Когда я добрался до Нью-Йорка, то первым делом отправил тебе фотографию моего лица. А также письмо с подробным описанием того, что произошло со мной – и того, что произойдет с тобой. Ты, дурак, ты думал, что сможешь сбежать? Ха-ха-ха! Думаешь, я бы предупредил тебя, если бы не был уверен, что добыча не сможет ускользнуть? Нет, Ричард! Я хотел, чтобы ты страдал, зная об уготованных тебе мучениях, чтобы ты жил в постоянном страхе, бежал и прятался, как загнанный зверь. Ты бежал, а я охотился. Гонял тебя от океана до океана. Шел по следу. Тебе удалось ненадолго ускользнуть, спрятаться в этих лесах, но я учуял тебя и здесь. Когда черные монахи Яхл-гана подарили мне это, – Адам Грим ударил себя по лицу, – они наделили меня духом зверя, его повадками и возможностями, которые выходят далеко за пределы человеческих.
Убить тебя быстро? Нет, этого недостаточно. Я хотел смаковать мою месть, словно лучшее вино, до последней капли. Поэтому отправил телеграмму твоей племяннице, единственному человеку в мире, о котором ты заботился. Мой план сработал идеально – за одним исключением. Бинты, которые я носил с тех пор, как покинул Яхл-ган, сорвал сосновая ветка. Мне пришлось убить проводника, который показывал путь к вашей хижине. Никто не имеет права увидеть мое лицо и прожить хотя бы день после этого. Никто, кроме, разве что, Топа Брэкстона, но он и сам больше похож на животное. Я встретил этого негодяя вскоре после того, как в меня выстрелил тот бузотер, Гарфилд. И я доверился Брэкстону, признав в нем ценного союзника. Он слишком туп и жесток, чтобы испытывать ужас от моей внешности, как все вы, проклятые слюнтяи.
Мне повезло, что я встретил этого убийцу. Он прикрывал мою спину и прикончил Гарфилда, когда тот решил вернуться. Сам бы я не рискнул связываться с Гарфилдом или ему подобными. Здешние бродяги слишком сильны и умело обращаются со своим оружием. У них есть чему поучиться, Ричард Брэнт. Они живут в жестоком краю, и вырастают стойкими и опасными, как лесные волки. Но ты не такой. Ты мягкий и цивилизованный. Я бы хотел, чтобы ты были такими же жестоким, как Гарфилд. Тогда бы ты продержался на несколько дней дольше, чтобы страдать.
Я дал Гарфилду шанс уйти, но этот глупец вернулся, и с ним пришлось разбираться. Как и с твоим слугой. Бомба, которую я бросил в окно, не подействовала на него. Там содержался один секретный химический препарат, которые мне удалось украсть из Монголии. Он парализует людей, но эффективность зависит от физической силы жертвы. Парализующего газа достаточно, чтобы вырубить слабую девушку или такого изнеженного дегенерата, как ты. Но Эшли смог выбраться из хижины и мне пришлось его убить.
Брэнт застонал, в его глазах застыл страх. Пена слетала с его губ. Отшельник сошел с ума, как и жуткое существо, которое возвышалось над ним. Только девушка, жалобно хнычущая на столе, оставалась в здравом уме. Надолго ли?
– Твоя племянница умрет первой, – завопил Адам Грим. – Я убью ее так, как убивают женщин в Монголии, заживо сдирая кожу, медленно – о, так медленно! Она будет истекать кровью, чтобы заставить тебя страдать, Ричард Брэнт. Страдать, как я страдал в черном Яхл-гане! Она не должна умереть, пока на теле не останется ни дюйма кожи! А потом я примусь за ее лицо… Смотри, как я сдираю кожу с твоей любимой племянницы, Ричард Брэнт! Не отводи глаз!
Не уверен, что Брэнт понимал его слова. Он бормотал какую-то тарабарщину, качая головой из стороны в сторону. Я поднял револьвер и прицелился, но в этот момент Грим развернулся, и вид его лица парализовал меня. Не знаю, какие непостижимые мастера безымянной науки обитают в башнях Яхл-гана, но, несомненно, это лицо изменила черная магия. Уши, лоб и глаза остались такими же, как у обычного человека, но нос, рот и челюсти были порождением ночных кошмаров. Не могу подобрать слова, чтобы описать эту сверхъестественную жуть. Нижняя часть лица Грима напоминала морду собаки или волка. Подбородка не было, верхняя и нижняя челюсти выступали вперед, а тонкие черные губы едва прикрывали острые и белоснежные клыки.
Но изменения коснулись не только внешнего вида. Когда дьяволопоклонники изменили лицо Адама Грима, они произвели соответствующее изменение в его душе. Он уже не был человеком, он был оборотнем, таким же жутким, как чудовища из средневековых легенд. Глаза его вспыхнули, как угли адского пламени и существо, которое раньше было Адамом Гримом, бросилось к мисс Глории с изогнутым ножом в руке – такие используют мясники и охотники для снятия шкур. В этот миг я невероятным усилием воли стряхнул оцепенение и выстрелил в щель между ставнями. Я не промахнулся. Я видел, как плащ Грима дернулся от удара пули, чудовище пошатнулось, и нож выпал из его руки. Затем он развернулся и бросился через комнату к Ричарду Брэнту.
Я мог бы выбить ставни вместе с оконным переплетом, прыгнуть в комнату и схватиться с чудовищем, которое сотворили монахи Внутренней Монголии. Но оборотень двигался так быстро, что Ричард Брэнт все равно умер бы, прежде чем я успел бы ворваться в комнату. Я сделал то, что казалось мне единственно правильным, – нашпиговал зверя свинцом, когда он пересекал комнату. С шестью пулями в теле и человек, и зверь должен был замертво рухнуть на пол. Но в нем было что-то демоническое, Адам Грим устоял на ногах и продолжал тянуться к своей жертве. Он полз, как зверь, на четвереньках, пена и кровь капали из его оскаленной пасти. Меня охватила паника. Я схватил второй револьвер и разрядил его в залитое кровью тело, которое мучительно корчилось, но продолжало ползти вперед. Все ангелы рая и демоны ада не смог бы оттащить Адама Грима от его добычи, и сама смерть отступила от ужасной решимости этой злобной, когда-то человеческой, души. Ищейка добралась до человека на диване. Ричард Брэнт закричал, когда ужасные челюсти сомкнулись на его горле, но крик тут же превратился в невнятное бульканье. На мгновение эти два ужасных лица, казалось, слились воедино – безумный человек и безумный нечеловек. Затем жестом дикого зверя Грим вскинул голову, вырвав яремную вену врага. Окровавленная морда оскалилась в последней усмешке, чудовище вытянулось рядом с телом своей жертвы и, наконец, испустило дух.
Роберт Говард
Змея из ночного кошмара
Мы сидели на широкой веранде в кромешной тьме. Ночь уже вступила в свои права, и все вокруг уснуло, наполняя мир тишиной – той особенной тишиной, в которой одновременно чувствуется божье благословение и таится нечто зловещее.
Мы молчали.
Вскоре на востоке, за холмами, появилась золотая дымка, а через несколько минут взошла огромная луна, разгоняя скопление теней между вековыми деревьями. Легкий ветерок погнал извилистые волны по высокой луговой траве и в этот момент на веранде раздался судорожный вздох.
Все оглянулись на Фэмингса. Он подался вперед, стиснув подлокотники кресла. Побледневшее лицо исказила гримаса ярости, а тонкая струйка крови стекала по подбородку – Фэмингс сильно прикусил губу, чтобы сдержать крик.
– Вы так и будете пялиться на меня, как стадо баранов? – раздраженно зарычал он.
Никто не ответил, но удивление в глазах многих сменилось испугом.
– Ладно, – скрипнул зубами Фэмингс. – Думаю, мне лучше рассказать вам все, пусть даже вы сочтете меня сумасшедшим. Но мне плевать! Я просто хочу выбросить это из головы, а потому расскажу. Но клянусь, что пристрелю всякого, кто рискнет меня перебить!
Его лицо блестело в лунном свете от внезапно проступившего пота.
– Ладно. Вы знаете, что я человек простой и выдумывать не умею. Все эти россказни у костра, охотничьи, рыбацкие или армейские байки – не для меня. Но есть одна фантазия, которая не дает мне покоя с юных лет. Сон, – он съежился в кресле, – хотя точнее будет назвать его кошмаром. Не могу вспомнить, в каком возрасте мне впервые приснилась эта жуть, но, кажется, я просыпаюсь с ужасными криками сколько себя помню…
Фэмингс помолчал, оживляя в памяти ужасную картину.
– Во сне я вижу такие же холмы, заросшие луговой травой. Но там, во сне, я совершенно точно не в английском поместье, как сейчас, а в экваториальной Африке. Там есть маленькое бунгало, в котором я живу. Со мной живет слуга – старый индус, морщинистый, как сушеный инжир. Я не знаю, за каким чертом мы забрались в эту дикую глушь, но во сне меня не покидает ощущение, что я скрываюсь от правосудия. Знаете, – он ватер лоб тыльной стороной ладони, – тот человек в моем сне – это не совсем я, но при этом я четко осознаю, что это я. Черт! Не знаю, как объяснить, да это, наверное, и не требуется. Сон есть сон.
Итак, в этом сне мы со слугой живем в крошечном бунгало на холме. Вокруг, покуда хватает глаз, такие же холмы, заросшие травой. Где-то она по пояс, где-то чуть закрывает голенища сапог. Пустынная местность, кричи – не кричи, никто не придет на помощь. Нет лучше убежища, когда желаешь спрятаться от людей с веревкой, желающих вздернуть тебя за какое-то позабытое преступление…
Сон всегда начинается одинаково. Я поднимаюсь на холм, к своему бунгало, по узкой извилистой тропинке. Эта тропинка не вытоптана подошвами сапог и не выкошена косой, она возникла как бы сама собой, когда по траве тащили что-то тяжелое, а может, катили полную бочку или большой каменный шар. Но все это я замечаю краем глаза, сознание же мое возмущено и думает совершенно о другом. У меня сломалось ружье. Беда! В этой глуши без ружья нельзя, теперь мне придется отказаться от охоты и если придут люди с веревкой, отстреливаться нечем. Видите ли, господа, я действительно об этом думаю, действительно ощущаю раздражение и смутную тревогу. Почему-то в тот момент я осознаю, что люди, желающие мне смерти – это еще не самое страшное. Я ускоряю шаг, желая поскорее оказаться под защитой стен бунгало, довольно крепких и надежных. Зову слугу, но старый индус не откликается. Зову снова – молчание. Подхожу к распахнутой настежь двери бунгало и осторожно заглядываю в комнату.
Там полный разгром. Стулья разбиты в щепки, стол перевернут, а охотничьи трофеи сброшены со стен и валяются в беспорядке. Слуги нигде нет, только его кинжал торчит из земляного пола. А рядом еще несколько следов, оставленных острым лезвием, как будто индус в негодовании набросился на землю и наносил беспорядочные удары, желая ранить ее. Неужели мой слуга сошел с ума и сбежал?
Во сне я сажусь на уцелевший стул и начинаю размышлять. Ах, господа, мне в голову каждую ночь приходят одни и те же мысли. Сначала про нападение бандитов. Но я тут же отметаю ее, поскольку здешние разбойники непременно забрали бы мои припасы, патроны, небольшой запас золота. Но все на месте. Кроме того, негодяи подожгли бы бунгало, для них это – особое развлечение, а дом уцелел. Выходит, это не бандиты.
Тогда дикий зверь. Лев? Нет, тогда здесь осталась бы лужа крови и следы когтистых лап.
Следы…
Я внезапно вспоминая странную тропинку, по которой поднимался к вершине холма. Волосы шевелятся на моей голове, а незримые ледяные пальцы сжимают мое горло. Я понимаю, чей это был след. Гигантская змея заползла сюда, разнесла бунгало и забрала моего слугу. Он не сошел с ума, наоборот, действовал здраво и логично: индус втыкал свой кинжал в землю, чтобы змея не утащила в свое логово.
Сломанное ружье трясется у меня в руке, когда я понимаю, что у меня нет оружия, способного уничтожить или хотя бы отпугнуть огромное чудовище. Я в панике бросаюсь к двери и выбегаю на холм, чтобы успеть добежать до реки и переплыть на противоположный берег. Возможно, туда змея за мной не последует. Но в этот момент солнце скатывается за холмы и резко, как театральный занавес, опускаются африканские сумерки. А по высокой траве, изгибаясь и подрагивая, катится волна. Но ветра нет, ни единого дуновения. И я понимаю, что приближается ко мне в этой чертовой траве. И цепенею от ужаса. Боже мой!
Он вскрикнул, прижимая ладонь к сердцу. Все слушатели вздрогнули. До этого момента мы и не осознавали как велико нервное напряжение, охватившее беднягу Фэмингса.
Он помолчал секунду-другую и продолжил:
– Усилием воли, я заставляю себя сдвинуться с места. Я бегу в бунгало, запираю дверь и окно, зажигаю светильник и жду, затаившись в углу. Я неподвижен, будто статуя. Я весь обратился в слух. Через полчаса – или позже, или раньше, я не знаю, – всходит луна. Ее бледный свет медленно проплывает мимо окна, а я по-прежнему стою неподвижно. Я слышу, как ветерок что-то шепчет и ерошит гриву травы, и каждый раз от этого звука я вздрагиваю и сжимаю кулаки, с такой силой, что ногти вонзаются в плоть и кровь течет по моим ладоням. Я стою, слушаю и жду неминуемой смерти. Но вот что самое жуткое, господа…
Фэмингс понизил голос до шепота:
– В ту ночь ничего не происходит!
По веранде пронесся общий вздох, в котором смешались самые разнообразные эмоции, но никто не перебивал рассказчика.
– Страшный сон продолжается. Мне казалось, что если я доживу до утра, то первым делом убегу как можно дальше от этого проклятого бунгало. Найму лодку на реке и поплыву до побережья, а там сдамся законникам, и пусть меня повесят – какая прекрасная, легкая и быстрая смерть. Но вот наступает утро, а я не смею сделать и шага. Я не знаю, в каком направлении подстерегает меня змея. Идти против чудовища с одним кинжалом кажется мне совершенно бредовой идеей. Лучше пересидеть в бунгало, эти стены должны защитить меня. И я сижу. Сижу, глядя на солнце, неустанно катящееся к закату. О, если бы я мог остановить солнце в небе! Но это невозможно, день пролетает во сне за несколько секунд, но какие же муки приносит мне каждая из них…
К вечеру длинные серые тени ползут по холмам. Я так и не отпирал двери и не выходил из бунгало, голова кружилась от страха при мысли об этом. Я зажег лампу задолго до того, как погас последний луч солнца. Хотя свет лампы может привлечь чудовище, но я не осмеливаюсь оставаться в темноте. И снова я стою в центре комнаты и жду.
Он остановился и облизал пересохшие губы. Кто-то негромко откашлялся, желая задать вопрос, но Фэмингс торопливо заговорил, не желая, чтобы его перебивали:
– Не знаю, сколько я простоял так. Время растворилось, каждая секунда превратилась в вечность. Мой слух обострился до невозможных пределов и вот, наконец, я услышал это. На сей раз точно не ветер. Это был свист, негромкий и ритмичный свист, как если бы джентльмен шел по Стрэнду быстрым шагом и рассекал воздух тонкой металлической тростью. Надвигалось что-то огромное и тяжелое. Перед дверью свист прекратился, но тут же послышался скрип. Заскрипели петли. Что-то навалилось на дверь снаружи и пытается проникнуть в бунгало. Давит и дверь прогибается, потом сильнее, еще сильнее. Я знаю, что должен удержать эту дверь, – Фэмингс вытянул руки перед собой, как если бы упирался в невидимую стену, дыхание его стало прерывистым. – Я должен удержать дверь, но не могу. Не могу пошевелиться… Я стою, как агнец на жертвенном алтаре и жду, когда придет моя смерть. Стою и дрожу, но дверь, к счастью, не поддается.
Он провел дрожащей рукой по лбу. Мы тоже дрожали, некоторые все время оглядывались через плечо на холмы и луга.
– Я так и стою в центре комнаты, неподвижный, как каменный истукан. Поворачиваюсь то вправо, то влево, поскольку свист травы подсказывает, что чудовище ползает вокруг бунгало. Изредка звук прекращается, и тогда я стараюсь не дышать, что мне в голову приходит жуткая мысль: змея уже проникла в бунгало, поэтому ее и не слышно. Я дрожу и кружусь по комнате, стараясь не шуметь, и боюсь оглядываться – вдруг эта жуть уже у меня за спиной?! Затем снаружи снова доносится свист, и я замираю неподвижно.
Мне страшно, невероятно страшно. Мой разум бьется в конвульсиях от навязчивой идеи, что змея сейчас поднимет свою уродливую голову и посмотрит в окно, прямо на меня. И я понимаю, что если это случится во сне, то я сойду с ума и наяву. Если я увижу ее жуткую пасть, ее голодные глаза, я стану абсолютным, диким безумцем. Боже! – пробормотал он. – Какая ужасная участь мне уготована…
С минуту все молчали. Фэмингс закрыл лицо руками и, похоже, беззвучно плакал. Но вот, наконец, он справился с нахлынувшими чувствами, и заговорил:
– И вот так я стою посреди комнаты в бунгало. Проходят минуты или столетия, я не знаю. Вскоре появляется свет. Серый, безжизненный, но я радуюсь. Я ликую! Ночь позади, а с ней исчезнет и чудовищная змея. Свист затихает вдали, а красное изможденное солнце карабкается вверх по небосводу. Затем я оборачиваюсь и смотрю в зеркало – мои волосы поседели, а кожа напоминает сморщенный инжир. Я превратился в старика. Шатаясь, дохожу до двери и распахиваю ее. Вижу примятую траву, новую тропинку, сбегающую с холма. Я обхожу бунгало и бегу в противоположном направлении, точнее, не бегу, а ковыляю. Я смеюсь, как сумасшедший – визгливо, взахлеб. Я бегу из последних сил, пока не падаю от утомления, а затем лежу, не в силах пошевелиться и пойти дальше. Я ползу, подстегиваемый ужасом, задыхаюсь и смотрю на солнце. Как же стремительно оно несется к закату. Как же хочется остановить его. Но нет! Я вижу, солнце сползает за горизонт и приходит тьма.
Он шептал, и мы инстинктивно наклонились поближе, чтобы лучше слышать.
– Вскоре приходит луна и наполняет мир призрачным серебристым светом. Но через секунду свет становится кроваво-красным, как и сама луна. Я оглядываюсь назад и вижу, что трава, через которую я шел… Через которую полз, обдирая кожу на локтях… Трава колышется. Ветерка нет, но высокая трава качается в лунном свете, по ней движется волна. Она еще далеко, но с каждым мгновением приближается.
Его голос затих. Наступившую тишину нарушил чей-то голос: «А потом…?»
– А потом я просыпаюсь. Никогда еще я не видел это мерзкое чудовище. Но кошмар преследует меня. Впервые я увидел его в детстве и проснулся, не крича от ужаса, а, напротив, хохоча, как безумный. С тех пор я видел сон довольно часто, а в последнее время он приходит каждую ночь, – он заколебался, но продолжил. – И в каждом из последних снов, змея приближается. Движение травы показывает, что скоро она настигнет меня. Когда это случится…
Он замолчал и несколько минут смотрел на темные луга, не реагируя на наши вопросы. Потом, не говоря ни слова, резко поднялся и вошел в дом. Мы некоторое время сидели молча, а затем разошлись по комнатам, потому что было уже поздно.
Не знаю, как долго я спал. Меня разбудил странный звук, показалось, что где-то в доме раздался громкий смех – истеричный и пугающий, такой мне довелось однажды услышать в психиатрической лечебнице. Потом смех резко оборвался, и это, признаюсь, напугало меня гораздо сильнее. Пока я гадал, не приснился ли мне этот безумный хохот, я поднялся с кровати и набросил на плечи халат. Тут же по дому эхом разнесся ужасный крик. В коридоре затопали люди, и я тоже поспешил на звук. Все бросились в комнату Фэмингса и вышибли дверь, запертую изнутри.
Фэмингс лежал мертвым на полу. Его молодое и прекрасное лицо сморщилось, как сушеный инжир, а длинные черные волосы поседели. Позднее доктор, делавший вскрытие, сообщил, что Фэмингс был буквально раздавлен с невероятной, нечеловеческой силой, словно попал под гидравлический пресс.
Или был задушен гигантской змеей.
Роберт Говард
Гиена
С первого взгляда на Сенекосу, шамана и колдуна, я понял, что этому человеку не стоит доверять. Даже я, не так давно приехавший на Восточное побережье, и еще не знакомый со всеми африканскими традициями, сразу распознал в нем подозрительного типа. Возможно, мне, уроженцу штата Вирджиния, мешали расовые предрассудки, впитанные с молоком матери, но этот чернокожий вызывал особенную антипатию.
Сенекоса был долговязым и худощавым, но при этом удивительно мускулистым. Черты его лица – высокий выпуклый лоб, прямой нос и тонкие губы – больше подходили берберу, но волосы шамана были такими же курчавыми, как у бушменов, а кожа – чернее, чем у масаи. Вероятнее всего, он пришел из другого племени, но заслужил уважение местных охотников и стал для них непререкаемым авторитетом. Я часто наблюдал, как шаман идет по высокой траве, а дюжина диких масаи шагает за ним, на почтительном расстоянии, нервно потрясая копьями и злобно глядя по сторонам. Такие проткнут любого, кто придется не по душе Сенекосе. Его манеры были вежливыми, и даже почтительными, но в каждом слове и жесте таилась скрытая насмешка.
Нет, он мне не нравился. В первый же день я заявил об этом Людвигу, дальнему родственнику, десятиюродному брату или что-то в этом духе, на ранчо которого я и поселился. Тот лишь усмехнулся в свою седую бороду и сказал:
– Все племя боится шамана, это правда. Но для белых он настоящий друг, да.
Людвиг много лет прожил на Восточном побережье, знал наперечет все местные племена, обычаи и ритуалы африканцев, нанимал чернокожих, чтобы отгоняли диких зверей от ранчо. Но на все сто процентов он африканцам не доверял. Дом, амбары и коровники обнесли частоколом, который идеально подходил для защиты от нападения. В случае восстания дикарей все стада загоняли внутрь за считанные минуты.
Людвиг очень гордился своими коровами.
– Допустим, сейчас у меня тысяча голов, – говорил он возбужденно, – так и посчитаем: одна тысяча. Но через пять лет, ах! Десять тысяч. Десять! Одна тысяча – это хорошее начало, но это только начало, да.
Он любил пасти своих коров, ездил верхом на лошади и отдавал приказы направо и налево. «Этих гоните туда». «Этих гоните сюда». В такие минуты лицо Людвига сияло от восторга, и я старался не мешать ему. Убегал в степь. О, эти африканские степи! Я любил проехаться до самого горизонта, в одиночку или в сопровождении оруженосца, который таскал винтовку. Стрелял я, надо признаться, отвратительно, с трех шагов и в слона бы не попал. Кроме того, мне не нравилось убивать зверей. Антилопа выпрыгивала из кустов и грациозными скачками уносилась прочь, а я замирал в седле, любуясь гибкой фигурой и трепещущей красотой этого существа, не обращая внимания на мальчишку, протягивающего мне ружье. На третий день оруженосец стал догадываться, что мы ездим в степь не за добычей, и позволил себе презрительно прокомментировать это:
– Моя младшая сестра охотится лучше, чем белый бвана.
Я был молод и потому дорожил мнением любого, даже этого маленького дикаря, что, разумеется, глупо. Его насмешка уязвила мою гордость. Я стащил его с седла, бросил не землю и бил до тех пор, пока он не взмолился о пощаде.
С мальчишкой и с другими охотниками из племени я несколько раз заговаривал про шамана Сенекосу, но каждый раз собеседники уходили от ответа. Я не мог заставить их говорить ни угрозами, ни щедрыми подарками. Они лишь закатывали глаза и дрожали от страха, а Людвиг, которому я пересказывал это, смеялся:
– Сенекоса хороший парень, оставь его в покое.
И все же одну историю о шамане мне удалось вытянуть из чернокожих слуг на нашем ранчо. Некоторое время назад шаман поссорился с вождем племени. Причины уже никто не помнит, но Сенекоса публично проклял соперника и вскоре после этого вождя нашли мертвым. Его тело был обглодано гиенами, похоже, одна из них перегрызла бедняге горло. Мертвеца никто не оплакивал, ибо он сотворил много зла соплеменникам, но его гибель внушила масаи ужас – ведь шаман мог обрушить свое проклятье на любого. Вот почему слуги прятались по углам, когда Сенекоса приходил на ранчо. Никто не желал лишний раз встретиться с этим человеком.
Вскоре после этого я повстречал в степи гиену. Огромный хищник стоял на вершине холма, морда его сморщилась от беззвучного рычания. Я удивился, поскольку еще ни разу не сталкивался с таким поведением гиен, обычно они убегают от людей, а эта тварь готовилась напасть. Я вскинул ружье – не тот случай, чтобы миндальничать, сейчас предстоит схватка не на жизнь, а на смерть.
– Не стреляй, бвана! – оруженосец схватил меня за руку. – Не стреляй!
– Но почему? – опешил я.
В ответ он затараторил на своем языке, которого я не понимал. Пока мальчишка бормотал все это, я краем глаза следил за гиеной. Похоже, она прислушивалась к выкрикам и понимала каждое слово. Потом пятнистая лапа махнула в нашу сторону, как бы сообщая: не очень-то и хотелось. Гиена повернулась и поспешила прочь. Неуклюжая походка зверя напомнила мне шамана.
– Смотри-ка, похож на наклюкавшегося Сенекосу! – засмеялся я.
Мальчишка задрожал от страха, развернул свою лошадь и помчался в сторону ранчо, даже не оглянувшись. В изрядном раздражении я поскакал следом. Шальная мысль не давала мне покоя: шаман Сенекоса, разодранный на куски вождь, испуганные масаи – все это куски одной головоломки, которую я пока не могу сложить. Но я был новичком в Африке, к тому же я был молод и нетерпелив, поэтому вскоре я пожал плечами и перестал думать об этом.
Через несколько дней у ворот ранчо я столкнулся с Сенекосой. Его бесстрастные глаза напоминали глаза змеи, я вздрогнул и отступил на три шага. Шаман не сказал ни слова, однако я почувствовал, что он люто ненавидит меня и замыслил убийство. Не здесь, не сейчас, но когда он будет готов нанести смертельный удар. Но ничего, ничего, мое изначальное недоверие и прежде подсказывало, что не стоит поворачиваться спиной к этому негодяю, а значит, и дальше я буду настороже.
* * *
В тот же день на ранчо приехала Элен. Я не могу представить, по какой причине красивая и богатая девушка решила выбрать африканское захолустье для отдыха от светской жизни Нью-Йорка. Но зачем-то же она приехала. Поначалу я подозревал, что это невеста Людвига, но потом выяснилось, что он приходится ей кузеном по матери. Я обрадовался этому обстоятельству. Поймите правильно, в большом городе я сторонился богатых наследниц, поскольку в их обществе чувствовал себя глупцом, но в Африке все меняется. Здесь мало белых людей, да и от постоянных нравоучений Людвига я, признаться, устал.
Каждое утро, когда я выходил на веранду, Элен встречала меня ласковой улыбкой. Ее золотистые волосы трепал ветерок, а серые глаза – такие большие, такие прекрасные, – заставляли меня трепетать. Она была в восторге от ранчо, от Африки, от дикарей и, наверное, от меня. Я не был красив в Нью-Йорке, в твидовом костюме и начищенных до блеска туфлях. Но здесь, в богом забытых дебрях, я был прекрасен. Пусть на голове я носил этот нелепый пробковый шлем, а одежда давно запылилась и требовала чистки, но зато глаза мои сверкали, а к поясу с патронами были привешены старинный кольт самого большого калибра и длинный нож. Я был похож на героя приключенческих романов, и Элен нравилось проводить время со мной. Людвиг дал нам лучших лошадей, и мы ездили по окрестностям ранчо, не опасаясь ничего. Зря, конечно. Нам постоянно встречались масаи. Они смотрели исподлобья, но не позволяли себе угрожающих слов или жестов. Они, как будто, боялись белой женщины – в этих краях таких сроду не видели. А может кто-то из вождей запретил покушаться на наши жизни, поэтому дикари провожали нас тяжелыми взглядами, но вреда не причиняли.
Маршруты для наших путешествий всегда выбирала Элен. Однажды я отказался ехать через вельд с пожухлой травой и настаивал, что нужно повернуть назад. Тогда она надула свои красивые губы и назвала меня тираном, а затем поскакала вперед, смеясь надо мной. Ее прекрасные волосы развевались на ветру. Я же замер, как громом пораженный. Тиран! Да я с первой же встречи стал ее рабом. Мне никогда не приходила в голову мысль сделаться любовником Элен. Не потому, что она старше на пять лет, и уж точно не потому, что в Нью-Йорке у нее мог быть возлюбленный, или несколько… Я поклонялся ей, как жрец или шаман, истово и безрассудно, отдавая всего себя этой девушке, чья улыбка опьяняла крепче рома и абсента.
Однажды днем, когда я чинил седло на крыльце, Элен прибежала из дома и возбужденно затараторила:
– Стив, дорогой! Идемте, идемте же скорее. Там дикарь!
– Он напугал вас? – спросил я, хватаясь за револьвер.
– Нет, нет, что вы! Он такой романтичный. Идемте, вы должны сказать мне его имя, – она затащила меня в свою комнату и кивнула на окно. – Там, видите?
Я выглянул в окно. Там стоял Синекоса, сложив руки на груди и надменно запрокинув голову.
– Это шаман здешнего племени, – сказал я.
– Вы должны познакомить нас, – Элен схватила меня за руку и увлекла во двор.
Людвиг, беседовавший с шаманом, представил свою кузину, надо сказать, без особого удовольствия. Он, как и я, предпочитал, чтобы девушка общалась с дикарями как можно реже. Скомкав беседу, Людвиг увел Элен в дом. Я заметил, с каким вожделением Синекоса смотрит вслед красавице, его змеиные глаза, обычно такие бесстрастные, пылали, подобно двум кострам.
В ярости, граничащей с безумием, я выхватил револьвер и приставил к его лбу.
– Не смей даже думать о ней! – прошептал я, взводя курок.
Конечно, я должен был тогда же застрелить мерзавца, разнести его голову, как гнилую тыкву, на тысячи осколков. Но не смог. Шаман взглянул на меня с невозмутимым спокойствием, развернулся на пятках и зашагал к воротам ранчо. Я посмотрел ему вслед и зарычал от бессилия.
Долго сидел я на веранде, размышляя о Синекосе. Этот загадочный человек обладал страшной силой, она чувствовалась в каждом движении, в повороте головы, во взгляде. Но что это за сила? И почему я не смог убить его, хотя до глубины души ненавидел?
Чья-то рука коснулась моей щеки, и я вздрогнул.
– О чем замечтались, Стив? – спросила Элен с улыбкой. – Признайтесь, какую тайну вы храните?
И, не дожидаясь моего ответа, продолжала:
– Этот вождь… Или кем он там себя считает… Разве он не является образчиком благородного дикаря? Знаете, Стив, он пригласил Людвига посетить его дом, палатку, или в чем там они живут… Это где-то далеко, за пастбищами. Мы поедем туда…
– Нет! – воскликнул я, вскакивая на ноги.
Она испуганно отшатнулась.
– Ах, Стив, какой вы грубиян! Синекоса не причинит нам никакого вреда. Он истинный джентльмен, не так ли Людвиг?!
– Да, – безмятежно кивнул ее кузен. – Он очень влиятельный человек, который может помочь устроить здесь выгодное предприятие. Нам есть, что обсудить. Может быть, мы поедем к нему послезавтра?
– Нет! – повторил я, сжимая кулаки. – Если вам нужно что-то обсудить, то возьми меня на переговоры. Элен не приблизится к этому зверю!
– Вот как, мистер? Вы решили, что стали моим боссом? – возмутилась девушка. – Никто не запретит мне общаться с тем, с кем хочется. Мы завтра же поедем к Синекосе.
Я пытался отговорить, но куда там. Элен шипела, как дикая кошка и отказывалась принимать даже самые весомые доводы.
– Мы поедем! – твердила она упрямо. – Завтра же поедем!
Я не мог больше выдерживать этой пытки и убежал прочь. Вернулся за полночь, предполагая, что все давно уснули. Но я ошибся. Элен ждала меня на веранде. Она встала с кресла и сделала несколько шагов мне навстречу.
– Стив, как же я испугалась! Вы вели себя, как безумец. Но теперь все хорошо? Вы не сердитесь на меня? – спросила она с тоской, обнимая меня. – Не сердитесь?
Как я мог сердиться. Она ждала меня, хоть и считала безумцем. Да, я обезумел от прикосновения ее нежного тела. Мне хотелось упасть на колени и пресмыкаться пред нею, ползать в пыли и целовать ее изящные туфельки. Господи, неужели женщины не догадываются, какое влияние они оказывают на мужчин?!
Я молча взял ее руку и прижал к губам.
– Стив, дорогой Стив, – пробормотала она, смутившись. – Пойдемте гулять? Сегодня такая чудесная ночь, и эта полная луна…
Мы прогулялись по ранчо, а потом вышли за частокол. Я даже не подумал, что это может быть опасно, ведь я держал за руку самую прекрасную девушку на свете и, похоже, она любила меня. Я хотел вновь попытаться отговорить Элен от поездки к дикарям. Но что я мог сказать? Что гиены съели вождя, с которым поссорился шаман? Что туземцы боялись Синекосу, как огня? Что этот негодяй смотрел на нее с вожделением? Пока я подбирал слова, мы дошли до зарослей колючего кустарника. Внезапно оттуда выпрыгнул огромный зверь. Желтые клыки сверкнули в лунном свете. От неожиданного удара я опрокинулся навзничь, но успел выставить перед собой левую руку, чтобы оттолкнуть хищника. Это не слишком помогло, зверюга прокусила мне предплечье и когтистыми лапами разорвала куртку на ленточки. Клыки клацали возле моего горла, подбираясь все ближе, но я сумел нащупать рукоятку ножа, выхватил его и нанес удар вслепую. Я почувствовал, как клинок вонзился в тело врага, зверь завыл и, как тень, исчез в зарослях. Я с трудом поднялся на ноги. Элен поддержала меня и повела к частоколу.
– Что это было? – выдохнула она.
– Гиена, – ответил я. – Этих падальщиков легко узнать по мерзкому запаху, который исходит из их пасти. Но я не слышал, чтобы гиены нападали вот так, в одиночку…
Я почувствовал, ка Элен вздрогнула. Позже, перевязывая мою прокушенную руку, она сказала шепотом:
– Стив, я решила не ехать к Синекосе, раз вы этого не хотите.
Я молча поцеловал ее ладонь.
* * *
После того, как раны на моей руке превратились в шрамы, мы с Элен продолжили кататься верхом. Однажды мы забрались довольно далеко от ранчо, и она вызвала меня на скачки. Ее лошадь легко обогнала мою, девушка остановилась и, смеясь, подождала меня.
– Смотри, там деревья, – указала она на небольшую рощу вдалеке. – Давай поскачем туда? Кто первый доберется, тот и чемпион!
И она умчалась прочь. Я двинулся следом, но деревья мне сразу не понравились, поэтому я на ходу расстегнул ремешок, удерживавший револьвер к кобуре, а заодно проверил нож, который был спрятан за голенищем сапога. Мы были, наверное, на полпути к деревьям, когда из высокой травы выскочили Сенекоса и два десятка чернокожих воинов. Один схватил моего коня за уздечку и тут же получил пулю между глаз. Второй вцепился в ногу Элен, но я не мог стрелять, опасаясь ненароком ранить девушку. Тогда я прицелился в шамана, понимая, что после его смерти, масаи разбегутся кто куда. Я выстрелил, но не попал, поскольку боевая палица одного из воинов выбила меня из седла. Ударившись о землю, я почти потерял сознание, однако успел заметить краем глаза, что Элен пришпорила свою лошадь, вырвалась из окружения и поскакала в сторону ранчо. Сенекоса вскочил на моего коня и бросился в погоню. Вскоре оба исчезли из виду. Воины связали меня по рукам и ногам, понесли к деревьям. В самом сердце небольшой рощи, у родника, стояла хижина из соломы и коры. Не знаю почему, но эта одинокая хижина внушила мне безотчетный ужас. Жить вдали от племени в этих свирепых местах отважится только сумасшедший или преступник, которого изгнали за злодеяния и колдовство. Я догадался, что именно здесь Синекоса проводит свои отвратительные и, наверняка, непристойные обряды.
Меня бросили у порога.
– Ты попадешь внутрь только тогда, когда шаман вернется с девкой. Слышишь, чужеземец? Сенекоса заставит тебя выть от боли и страха, – кричали масаи наперебой. – А уж что он сделает с твоей подружкой, ты даже не представляешь. Но ты увидишь это своими глазами.
Они смеялись, но в этом смехе не было веселья. Эти храбрые воины отчаянно боялись шамана. Вскоре все ушли, остался один – самый крепкий и злой, – сторожить, чтобы я не сбежал.
– Знаешь, куда ушли мои братья? – спросил он, ударив меня прикладом старого мушкета. – Они ушли перебить всех белых людей на ранчо!
Он издевался надо мной, нанося тумаки и плюясь жестокими словами.
– Мы перебьем всех белых людей на факториях! Сначала мои братья наведаются к этому дураку, англичанину, – он имел в виду Смита, владельца соседнего ранчо. – Потом, посреди ночи, проберемся к твоему другу, Людвигу, и перережем ему глотку. А всех, кто останется в живых, будем гнать к побережью, как тупую скотину. Пусть садятся на свои корабли и убираются навсегда. Славный план придумал Сенекоса, не правда ли? Ты увидишь, белый человек, ты увидишь магию нашего шамана, а потом ветер разметает твои обглоданные косточки!
– Вы людоеды? – ужаснулся я.
Сторож ухмыльнулся, обнажив острые зубы.
– Нет, нет, масаи не людоеды, – вспомнил я объяснения Людвига. – Значит, сожрать меня хочет Сенекоса… Но тогда, получается, ты не станешь меня убивать.
Он злобно нахмурился.
– Я могу убить тебя прямо сейчас.
– Ты не посмеешь! – я посмотрел в его глаза и прочел там затаенный страх.
– Это правда, – признал воин и сердито добавил, – Сенекоса убьет тебя сам. Но ты, белый человек, пожалеешь, что не умер от моей руки, быстрой и легкой смертью.
Он развязал веревки, спутавшие мои руки и ноги. Я понял ход его мыслей. Сторож не отважится убить пленника шамана без повода, иначе Сенекоса жестоко накажет его за это, но если я попытаюсь сбежать, то меня можно подстрелить и оправдаться перед злодеем-колдуном. Воин отступил назад, приподнял мушкет и следил за мной кровожадными глазами, совсем как змея наблюдает за кроликом.
Тем временем Элен скакала, как сумасшедшая, стараясь ускользнуть от шамана. Но когда до ранчо оставалась пара миль, лошадь споткнулась и сбросила наездницу. Прежде чем она смогла подняться, шаман спрыгнул с коня и черным коршуном набросился на девушку. Она кричала и сопротивлялась, но Сенекоса лишь посмеивался. Разорвав ее куртку на куски, он связал руки и ноги Элен и, перебросив через седло, повез добычу к хижине.
А там разыгрывалась настоящая драма. Я медленно ходил взад-вперед, растирая запястья и всем своим видом показывая, как больно веревки натерли мои руки. Потом я наклонился и стал растирать ноги, а сам незаметно достал нож из-за голенища сапога. Дождавшись, когда сторож отвлекся – всего на мгновение, – я бросился на него. Воин успел выстрелить из мушкета, пуля просвистела над моей головой. Тогда он отбросил бесполезное оружие и обхватил меня мускулистыми руками. То была роковая ошибка. Используй он мушкет, как дубинку, может и удалось бы размозжить мне череп, но великан понадеялся одолеть меня в рукопашной схватке. Не знал, простофиля, что у меня в кулаке зажат длинный нож. В черных глазах навсегда застыло удивление, когда стальной клинок вонзился в его грудь по самую рукоять.
Я понятия не имел, в какую сторону поскакала Элен. Но первое, что нужно было сделать – предупредить Смита. Если только я успею добраться до его ранчо прежде воинов Синекосы. Но я решил, что они не осмелятся напасть на белых людей без предводительства шамана, а тот гонялся по вельду за перепуганной девушкой. Значит, я еще успею добежать до ранчо Смита и предотвратить резню.
Я не преодолел и четверти расстояния, когда стук копыт заставил меня повернуть голову. Лошадь Элен мчалась по вельду. Я поймал ее за волочащуюся узду и задумался. Все просто. Либо Элен добралась до безопасного места и отпустила лошадь, но это не кажется логичным. Либо, что гораздо более вероятно, она была схвачена, а лошадь просто бежала к ранчо, поскольку инстинкт ведет ее туда, где много людей и коней. И что же мне делать? Спасать любимую? Но я не знаю, где искать ее и похитителя. Все-таки мчаться к Смиту? Если я помогу ему избежать беды, старый англичанин даст мне ружье или пару пистолетов, а значит, будет больше шансов спасти Элен. Решившись, я вскочил в седло и пришпорил лошадь. До ранчо Смита было примерно две с половиной мили. Я летел к воротам, в клубах пыли, размахивая руками и восклицая:
– Масаи! Масаи! Это набег, глупцы! К оружию!
Работяги бросали свои лопаты и мотыги, спешно вооружались винтовками, которые мальчишки принесли из дома мистера Смита. Старик пожал мне руку и начал благодарить, но я прервал его:
– Дайте мне двустволку и пригоршню патронов, у меня осталось одно неоконченное дело.
Когда воины Сенекосы прибыли к ранчо, они получили такой теплый прием, что после первого же залпа оставшиеся в живых поджали хвосты и разбежались кто куда.
А я скакал, нахлестывая лошадь, которая была донельзя измотана и готова пасть в любую секунду. Но я безжалостно понукал:
– Давай! Давай!
Я стремился к одинокой хижине под сенью деревьев. Шаман должен вернуться туда, чтобы совершить свой кровавый обряд, а я должен помешать ему и спасти Элен. Как только хижина показалась в поле зрения, из высокой травы вынырнул всадник, идущий под прямым углом к моему курсу. Я натянул поводья, но не успел притормозить. Лошади столкнулись на всем скаку и рухнули на землю.
– Стив! – в крике Элен звучали одновременно радость и ужас.
Она откатилась в густую траву, но я успел заметить, что руки и ноги ее крепко связаны. Заозирался в поисках Сенекосы, но тот оказался хитрее – он прижался к земле, а стоило мне отвернуться – ударил в спину. Шаман был силен и свиреп, наносил беспорядочные удары справа и слева, я едва успевал защищаться. Мы катались по земле, колотили друг друга, кусались, как дикие звери. Но потом я исхитрился и дотянулся до ружья, отлетевшего в сторону после моего падения с лошади. Я щелкнул затвором и направил два ствола на Сенекосу. Тот замер на мгновение, но тут же, не дожидаясь выстрела, бросился в высокую траву и исчез. Я пальнул ему вслед, но не был уверен, что сумел хотя бы ранить подлеца.
Оглядываясь через плечо, чтобы не допустить нового вероломного нападения, я разрезал путы Элен своим ножом. Она не могла вымолвить ни слова, только дрожала и цеплялась за меня. Бедняжка уже успела попрощаться с жизнью и воображала самые ужасные мучения, уготованные ей шаманом. Сделав два нетвердых шага, Элен со стоном опустилась на землю. Я поднял ее и понес на руках. Лошадь отбегала свое, она барахталась в траве и не могла подняться. Конь прядал ушами, но не выглядел особенно измотанным. Я усадил Элен в седло.
– Езжайте на ранчо к Людвигу, – приказал я.
– Но как же вы, Стив?
– Мы еще не закончили с Сенекосой, – хмуро ответил я и хлопнул жеребца по крупу.
Тот всхрапнул и поскакал вперед. Элен один раз оглянулась на меня через плечо, а потом пригнулась к вороной гриве и пустила коня в галоп.
* * *
Я пошел по следу шамана. В высокой траве разглядеть их было непросто, а двигался я довольно медленно, постоянно останавливаясь и прислушиваясь к шорохам и иным звукам. Где-то справа раздался еле слышный щелчок и в тот же миг грянул выстрел. Пуля просвистела в нескольких дюймах над моей головой. Очевидно, Сенекоса успел добежать до хижины, а может быть, поблизости у него был тайник с оружием – размышлять об этом не ко времени. Я просто выстрелил в ответ, не целясь. В ответ раздался громкий хохот колдуна, в котором слышалось что-то звериное.
Час или больше мы играли в прятки. Ползали в траве, таились в чахлых кустах и обменивались выстрелами. Еле уловимое движение, треск ветки или яростный скрежет зубов, нет-нет, а выдавали то меня, то Сенекосу. Но патронов и у него, и у меня было мало, а потому стреляли мы редко, стараясь бить наверняка.
Вскоре у меня остался последний патрон. То есть, на самом деле их было два: тот, что я зарядил, и тот, что остался в кармане куртки. Я не был уверен, что его не заклинит в стволе – это был патрон от ружья, с которым охотятся на слонов. Я схватил его на ранчо Смита, не заметив, впопыхах, что он не слишком подходит к двустволке. Так что шанс был только на один меткий выстрел. Но мне повезло отыскать большой камень, я прижался к нему спиной и внимательно следил, не шевельнется ли где трава. Я притаился, ожидая, что шаман выдаст себя. Ни звука, ни шепота среди трав, только где-то вдали гиена засмеялась дьявольским смехом. Холодный пот выступил у меня на лбу.
С другой стороны донесся ритмичный рокот барабанов. Что это? Неужели масаи возвращаются? Или колдун затеял какой-то жуткий обряд? Нет, похоже, это скачет большой отряд всадников. Я рискнул выглянуть из-за камня и закричал от радости. Ко мне приближались не менее двадцати человек, белые люди и мальчики с ранчо, а впереди всех ехала Элен! Я позабыл об осторожности, вскочил и замахал руками, чтобы привлечь их внимание.
Вдруг Элен закричала, указывая на что-то позади меня. Я обернулся и увидел в тридцати ярдах от меня крадущуюся гиену. Вскинул ружье, но не выстрелил. Я не знал, где скрывается Сенекоса, но выстрел выдаст ему мою позицию. А у меня всего один патрон и, пока не прибудет спасательный отряд, шаман изрешетит меня пулями.
Я снова посмотрел на гиену. Она неумолимо приближалась, припадая к земле. Ее глаза сверкали, как у дьявола из ада, и тут я заметил шрам на плече. Господи! Это было то самое чудовище, которое напало на меня возле нашего ранчо. Гиена оскалила желтые клыки, и я сделал выбор: эта тварь гораздо опаснее шамана, она уже отведала моей крови и хочет продолжить трапезу. Нет! Не позволю! Я покрепче сжал двустволку и, хотя руки дрожали от ужаса, сумел послать последнюю пулю со снайперской точностью – прямо в сердце зловещей твари. Гиена закричала, почти по-человечески, и бросилась в кусты, пошатываясь на бегу.
Как раз в эту секунду прибыл спасательный отряд. Люди спрыгивали с коней, нацеливали ружья во все стороны света, а кто-то даже изрешетил пулями куст, за которым скрылась гиена.
– Мы должны поймать Сенекосу, – сказал Людвиг, его бурский акцент усиливался вместе с азартным возбуждением. – Только помните, что он коварен, как змея, поэтому не отходите далеко и присматривайте друг за другом, особенно за мальчишками.
И мы рассеялись по вельду шеренгой, осторожно прочесывая каждый дюйм. Мы не нашли ни единого следа шамана. В одном месте, прямо в траве, валялась винтовка, а вокруг пустые гильзы, и, что было очень странно, следы гиены. Я почувствовал, как короткие волоски на моей шее встали дыбом от неосязаемого ужаса. Людвиг пожал плечами и, не произнеся ни слова, двинулся по следу зверя. Мы прошли до того места, где хищник подкрадывался ко мне. Потом увидели кровавую дорожку – зверь бежал, а после полз через кусты, из последних сил.
– След ведет к хижине шамана, – пробормотал Людвиг. – Мистика какая-то!
Он приказал Элен остаться, выделив для ее охраны двоих мужчин. Остальные пошли по тропе через холм, к роще деревьев. След привел прямо к порогу. Держа ружья наготове, мы вышибли грубую дверь и ворвались внутрь.
Никакие следы не вели от хижины, и никакие следы не вели к ней, кроме следов гиены. Но в этой хижине не было гиены. На грязном полу, с окровавленной грудью, лежал шаман Сенекоса.
Роберт Говард
Адские голубки
Часть первая. Свист во тьме
Гризвел проснулся от предчувствия надвигающейся опасности. Он потряс головой и даже ущипнул себя за левое ухо, но стряхнуть липкую паутину кошмарного сна оказалось не так просто. Лунный свет проник сквозь пыльные окна в большую пустую комнату и создавал призрачные картины на высоком потолке, а потухший камин зиял, как огромная черная пасть дикого зверя. Пару минут Гризвел испуганно озирался, потом вспомнил, где он, и как очутился в этом странном доме. Он разглядел смутный силуэт своего друга, Джон Брэннер спал в темном углу, куда не проникали лучи луны. Массивная фигура приятеля не шевельнулась, словно он не слышал тревожного звука.
Гризвел попытался вспомнить, что за звук разбудил его самого. Да, точно, был какой-то звук… Вряд ли он раздался внутри пустого дома, скорее прилетел снаружи. Но сейчас, за окнами – тишина. Только далекое уханье совы доносится из соснового леса. Однако это совсем не похоже на тот звук, который показался предвестником ужасной беды…
Гризвел собирал обрывки воспоминаний о вчерашнем дне, надеясь ухватиться за любую подсказку, которая поможет отделить реальность от жутких фантазий.
Итак, месяц назад они с Брэннером уехали из скучной и чопорной Новой Англии на юг, в поисках приключений. Они ехали по ухабистым дорогам и останавливались лишь там, где предлагают выпивку, азартные игры и удовольствия иного рода… Ну, вы понимаете… Время пролетало незаметно, но вчера, когда они оказались в том самом сосновом лесу – минуты потекли с черепашьей скоростью. Этот лес, казалось, высасывал из путешественников последние силы, поэтому, как только деревья расступились, было принято решение поскорее найти место для ночлега. Тут, как нельзя кстати, они увидели заброшенный особняк, стоящий на холме и возвышающийся над дикой природой, подобно кораблю, плывущему по зеленым волнам. Солнце садилось прямо за холмом, подсвечивая высокие окна красным светом, будто в доме пылал костер.
В этом багровом мареве угадывалось что-то зловещее, но они слишком устали за день, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Автомобиль оставили на обочине дороги, и стали подниматься на холм, любуясь галереями и балюстрадами, напоминавшими о роскоши старого, довоенного Юга. Извилистая дорожка привела к деревянной калитке с замысловатой резьбой. В тот момент, когда Брэннер распахнул ее, стая голубей выпорхнула с чердака и полетела в закатное небо, громко хлопая крыльями. Гризвелу показалось, что птицы выпорхнули прямо из адского пламени, но он споткнулся о кирпич, вывалившийся из стены, и перестал отвлекаться на мрачные фантазии: важнее смотреть под ноги, чтобы не упасть.
Входная дверь из техасского дуба висела на сломанных и заржавленных петлях. Они вошли в запыленный коридор, поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, свернули направо и оказались в большой комнате с камином. Забросив пару сломанных стульев на слежавшийся за десятки лет пепел, развели огонь. Не ради того, чтобы согреться – ночи в этих краях теплые, – но как только зашло солнце, дом, холм и окружающий его лес затопила непроглядная тьма. А огонь в камине давал достаточно света, чтобы прогнать мрак из пыльных углов комнаты. Они подогрели бобы, прямо в консервной банке, поужинали и улеглись у камина, завернувшись в походные одеяла.
Утомленный Гризвел сразу заснул, но вот, что удивительно – во сне повторились все события прошедшего дня. Он увидел ухабистую дорогу в сосновом лесу. Увидел заброшенный дом на холме, резко прорисованный на фоне закатного неба. Увидел спину Джона Брэннера, идущего к крыльцу. Голубей, вспорхнувших с чердака. Комнату, в которой двое мужчин, завернувшись в одеяла, лежали прямо на пыльном полу у потухшего камина. После этого момента сон неуловимо изменился, в нем появилось нечто ужасное – таинственное видение на грани грез и реальности, которое невозможно рассмотреть пристально, а только уловить краем глаза. Три туманные фигуры проступили в темном углу и заплясали в воздухе, не касаясь пола. Они кружились, безмолвно поворачиваясь вокруг своей оси, не сходя с места, и их очертания пробудили ледяной ужас в душе Гризвела. Он почувствовал, что в этом темном углу притаилось нечто настолько страшное, что может свести с ума…
Оттого и проснулся.
Гризвел вспомнил все это, и еще плотнее закутался в одеяло. Он лежал, напряженно вглядываясь в дверной проем. Там, за небольшим коридором, начиналась лестница на третий этаж. Лунный свет освещал только первый ступеньки, – Гризвел насчитал семь, – а дальше лестница была темной. И если смотреть, не мигая, то можно увидеть, как в этой темноте возникает движение. Там что-то шевелится… Что-то искривленное, бесформенное и жуткое… А это тусклое желтое пятно на границе света и тени… Откуда оно взялось? Минуту назад его не было, в этом Гризвел мог поклясться на Библии… Такое впечатление, что это… Лицо старухи… Которая скрючилась на лестнице, наблюдая за двумя спящими путешественниками…
Кровь застыла в жилах и от этого жуткого ощущения Гризвел проснулся. Помотал головой… Но ведь он просыпался и прежде… Неужели то пробуждение было частью кошмарного сна? Или он вовсе не спал?
Гризвел моргнул и с опаской глянул на лестницу. Луна освещала ее целиком и никакой чудовищной фигуры, разумеется, не было. Но тело Гризвела по-прежнему сотрясалось от страха, вызванного то ли сном, то ли видением. Ноги его онемели, будто их окунули в ледяную воду. Гризвел потянулся, чтобы разбудить своего спутника, но внезапный звук остановил его.
Кто-то тихо и протяжно свистел на третьем этаже, – нет никаких сомнений, звук доносится оттуда. Это не опереточная мелодия, которую насвистывают беспечные прохожие в крупных городах Севера, не похоже это и на залихватское посвистывание фермеров Юга. Просто протяжная нота, похожая на змеиное шипение, но звучащая более внятно и достаточно громко. Вот вам и заброшенный дом… Здесь кто-то есть! Но кто? И чего он хочет от бедных путников?
Одеяла Брэннера зашуршали, и Гризвел увидел, что его приятель поднялся и сел прямо. Голову он склонил на бок, словно прислушиваясь к зловещему свисту.
– Джон! – прошептал Гризвел пересохшими губами. Ему хотелось крикнуть приятелю, что наверху кто-то есть, и что лучше немедленно убраться из этого проклятого дома, но голос застрял в горле вязким комом…
Брэннер молча поднялся. Тяжелые шаги гулким эхом отдавались в пустой комнате. Он неторопливо прошел по коридору и стал подниматься по скрипучим ступеням, сливаясь с темнотой, которая снова сгущалась вокруг лестницы.
Гризвел лежал, не шевелясь, его парализовала мысль о том, что там, наверху, кто-то есть. Брэннер запрокинул голову. Он явно видел то, что творится на третьем этаже, но продолжал идти – все так же, без единого звука. Его отрешенное, неподвижное лицо было похоже на лицо лунатика. Брэннер миновал освещенные ступеньки и сгинул во мраке. Гризвел пытался предупредить приятеля об опасности, крикнуть, чтобы он вернулся. Но единственным результатом этих усилий стал хриплый клекот, раздавшийся из его собственного горла.
Свист затих. Гризвел слышал, как скрипела лестница под размеренной поступью Брэннера, потом тяжелые сапоги затопали по коридору третьего этажа. Внезапно шаги прекратились, и казалось, что вся ночь затаила дыхание. Затем тишину разорвал ужасный крик, и Гризвел завизжал, вскакивая на ноги. Он мигом стряхнул оцепенение и побежал к двери, но остановился. Наверху, прямо над его головой, снова застучали подкованные каблуки. Брэннер возвращался, причем на этот раз он двигался спокойнее и размереннее, чем раньше. Вскоре заскрипели ступеньки, в круге света показались ноги, потом рука, скользящая по перилам. Гризвел отпрянул, он увидел, что вторая рука приятеля сжимает топорище большого колуна, который разносит в щепки даже самые упрямые поленья. Секунду спустя в лунном свете показалось лицо Брэннера, и Гризвел снова онемел, не в силах даже закричать от страха. Лицо Джона было бледным, как у покойника, а из раны на лбу стекали крупные капли крови, заливая остекленевшие глаза.
Гризвел не помнил, что было дальше. Осталось смутное ощущение, что он протискивался сквозь пыльное окутанное паутиной окно, бежал, спотыкаясь, по заросшему сорняками двору, неистово завывая от ужаса, а полная луна плыла в кроваво-красном тумане над черной стеной вековых сосен…
Выбравшись на дорогу, Гризвел остановился. Он увидел автомобиль – самый обыкновенный, прозаический и реальный. Единственная надежда, спасательный круг в море безумия и кошмара. Трясущимися руками Гризвел открыл дверь, и хотел было юркнуть внутрь, но отпрянул, жалобно поскуливая. На водительском кресле свернулась в кольцо гигантская змея. Она презрительно шипела и раскачивалась из стороны в сторону. Гризвел торопливо захлопнул дверь и побежал по дороге, даже не соображая в каком направлении движется. Он просто повиновался слепому инстинкту: бежать – бежать – бежать.
Черные стены сосен бесконечно текли мимо него; как река, и в какой-то момент испуганному человеку показалось, что он не движется. Бежит на месте. Может, так оно и было? Гризвел оглянулся и закричал, уже в полный голос: его нагонял дикий зверь – волк или собака, он не мог определить, кто именно, – но его глаза светились во тьме, как два зеленых факела. Задыхаясь, беглец припустил во все лопатки, свернул за поворот и налетел на вороную лошадь. Он услышал недовольное фырканье и проклятие всадника, а еще увидел блеск голубой стали на барабане револьвера.
– Спасите! Ради Бога, спасите! – умолял Гризвел, вцепившись в уздечку. – Эта тварь убила Брэннера, но ей мало! Она преследует меня!
Зеленые огни вспыхнули во тьме, всадник снова выругался, и почти сразу заговорил его «смит-вессон», выплевывая скороговоркой шесть свинцовых пуль, которые крепче и надежнее самых отборных оскорблений.
– Успокойтесь, и ждите здесь! – всадник скрылся за поворотом на пару мгновений, затем вернулся галопом. – Никого. Скорее всего, это был волк или одичавшая собака. Хотя я давно не слышал, чтобы в наших краях эти зверюги загрызли человека. У нас на Юге мужчины редко выходят из дома без оружия, и способны дать отпор любому хищнику.
Он размахивал дымящимся пистолетом и смотрел на Гризвела сверху вниз. Это был плотно сложенный мужчина средних лет в широкополой шляпе и ковбойских сапогах.
– Но вы сказали, что где-то поблизости убили человека, – продолжал он. – Брэннера, верно?
– Да, – плечи Гризвела опустились. – Меня зовут Гризвел. Мы с Джоном Брэннером – моим старым другом, – уже месяц путешествуем по стране. Вчера остановились на ночлег в заброшенном доме, но…
Его захлестнули воспоминания о недавнем кошмаре.
– О, Господи! Я, должно быть, сошел с ума! Но я помню желтое лицо, смотревшее на меня с лестницы. Потом кто-то засвистел наверху, и Брэннер поднялся по лестнице, двигаясь как кукла-марионетка или загипнотизированный… Потом я услышал крик боли и ужаса, Джон спустился с окровавленным топором в руке – и Боже мой, сэр, он был мертв! Его голова была расколота! Но он спустился по лестнице! Бог свидетель, Джон Брэннер был убит в темном коридоре, а затем его мертвое тело спустилось по лестнице, чтобы зарубить меня топором!
Всадник ничего не ответил. Он сидел на лошади неподвижно, как статуя, и Гризвел не мог прочитать выражение его лица, скрытого под широкополой шляпой.
– Вы думаете, что я сошел с ума, – безнадежно сказал Гризвел. – Возможно, я и вправду рехнулся…
– Я не знаю, что и думать, – хмуро ответил всадник. – Ведь тот заброшенный дом, где вы ночевали – это прОклятое поместье Блассенвилей… Ну, посмотрим… Меня зовут Бюкнер. Шериф Бюкнер. Я слежу за порядком в этом округе.
Он спрыгнул с лошади и встал рядом с Гризвелом. Не такой высокий, как долговязый житель Новой Англии, но намного шире в плечах. В шерифе было столько решимости и уверенности, что Гризвел тут же перестал дрожать.
– Не побоитесь вернуться в дом? – спросил Бюкнер.
– Меня тошнит при мысли о новой встрече с этим ужасом. Но бедняга Брэннер… Мы должны найти его тело. Боже мой! – воскликнул Гризвел. – Что мы найдем? Если мертвец ходит, то…
– Посмотрим, – перебил шериф и перезарядил свой револьвер.
Он двинулся вперед, ведя лошадь под уздцы. Гризвел семенил рядом, ежеминутно ожидая встретить мертвеца, неуклюже ковыляющего по дороге в окровавленной ухмыляющейся посмертной маске. Но видел только дом на холме.
– Боже, как злобно выглядит этот дом на фоне черных сосен! – содрогнулся Гризвел. – Он не понравился мне с самого начала. Когда мы шли по разбитой дорожке и эти голуби вылетели с чердака…
– Голуби? – Бюкнер бросил на него быстрый взгляд. – Вы видели голубей?
– Да, да! Целая стая голубей. Это важно?
Некоторое время они шли молча, а потом Бюкнер резко сказал:
– Я прожил на Юге всю свою жизнь. Дом Блассенвилей видел тысячу раз, в любое время дня и ночи. Но я никогда не видел голубя где-нибудь поблизости. Эти пташки не залетают в сосновые леса…
– Их было множество, – упорствовал Гризвел. – Не меньше дюжины.
– Я знал людей, которые клялись, что видели стаю голубей, сидящих на крыше этого поместья. Это всегда случалось на закате, – медленно произнес Бюкнер. – Это были темнокожие слуги, старики, в основном. Все, кроме одного человека. Помню, белый бродяга с Запада разводил огонь во дворе заброшенного поместья. Намеревался разбить лагерь той ночью. Я проезжал мимо, как раз на закате, и бродяга рассказал мне о голубях. Я вернулся туда утром. Нашел пепел его костра, и оловянную кружку, и сковородку, на которой он жарил свинину, и смятое одеяло… Но бродягу ни я, ни кто другой больше не видел. Это было двенадцать лет назад. Старики говорят, что голуби – это души Блассенвилей, которые выпускают из ада на закате. Всю ночь они проводят в обветшалом особняке, а утром возвращаются в ад.
– Кто такие Блассенвили? – дрожа, спросил Гризвел.
– Когда-то это семейство владело всей этой землей. Гражданская война разорила их. Потом в поместье доживали немногочисленные потомки, а в 1890 году мисс Элизабет Блассенвиль, последняя из рода, сбежала однажды ночью, как будто за ней гнались все демоны ада, и никогда не возвращалась… Это ваш автомобиль?
Он остановился возле машины, но Гризвел не услышал вопроса. Он замер глядя на мрачный особняк. Пыльные окна напоминали пустые глазницы черепа. Ему казалось, что жуткий дом смотрит на него с жадностью голодного хищника. Бюкнер повторил свой вопрос.
– Да, – встрепенулся Гризвел. – Будьте осторожны. На переднем сиденье змея!
– Нет там никого, – проворчал шериф, посветив электрическим фонариком в стекло.
Он привязал лошадь к ближайшему дереву, взял фонарик в левую руку, а револьвер в правую.
– Что ж, давайте зайдем в дом.
Бюкнер зашагал по кирпичной дорожке. Гризвел следовал за ним по пятам, его сердце бешено колотилось. Он вдохнул удушливый запах тления и внезапно почувствовал отвращение к этим черным лесам, этому древнему дому, который скрывал жестокие тайны рабовладельцев, этой прожаренной солнцем, ленивой земле, обдуваемой суховеем, усыпанной пряностями и политой кровью. Он всегда завидовал южанам, чья жизнь безмятежно текла в ритме блюза. Но теперь он открыл для себя изнанку Юга – темную, колдовскую, пропитанную страхом…
Дубовая дверь по-прежнему висела на сломанных петлях. Шериф приоткрыл ее и направил луч света в коридор. Никого. Только пыльная лестница. Гризвел не смел дышать. Ему казалось, что в любую минуту из темноты выпрыгнет жуткое чудовище с зелеными огнями в глазах. Ему хотелось одного: поскорее убраться отсюда. Шериф поманил его рукой и сам шагнул в темный особняк, крадучись и пригибаясь, как пантера или дикий кот. Они осторожно поднялись по лестнице, подошли к комнате. Свет фонарика заплясал по каминной полке, а когда спустился ниже, Гризвел с трудом сдержал крик.
Повсюду виднелись кровавые следы, а на одеялах лежал труп Брэннера с расколотым черепом. Но не это испугало Гризвела. Он увидел, что мертвец все еще сжимает в руках топорище, а огромное лезвие вонзилось в доски пола чуть не до середины. Вонзилось в том самом месте, где совсем недавно покоилась голова спящего Гризвела. Вот, что было особенно жутко. Путешественник чуть не потерял сознание, но Бюкнер вовремя подхватил его и хорошенько встряхнул.
– Придите в себя, – прошипел он.
Гризвел кивнул и тут же его стошнило. Он сполз по стене и привалился к камину, пытаясь унять предательскую дрожь и сдержать новые приступы тошноты.
Шериф ослепил его лучом фонарика.
– Знаете, то, что вы рассказали мне на дороге – полная чушь, – голос Бюкнера звучал из-за пределов освещенного круга, поэтому Гризвел не мог разглядеть его лица, но готов был поклясться, что шериф нахмурился. – Я видел волка, который преследовал вас в лесу, тут сомнений быть не может. Но как можно связать нападение дикого зверя с убийством вашего приятеля. Брэннера – так вы назвали его фамилию?
Гризвел кивнул.
– Не скрывайте от меня ничего, – продолжал шериф. – Лучше признайтесь чистосердечно: вы убили его? Суд не поверит в байку о мертвеце, который спускался по лестнице. Да и я, признаться, не верю… Скорее всего, вы поругались. Брэннер замахнулся топором, но вы увернулись. Потом вырвали у него из рук смертоубийственную сталь, и раскроили приятелю голову. А дальше пытались подстроить все так, будто он и дальше орудовал топором…
– Я не убивал Джона! – простонал Гризвел и закрыл лицо руками. – С чего бы мне желать его смерти? Мы с детства дружим, уже больше двадцати лет! Нет, нет, шериф, я рассказал все, как было. Пусть вы не верите мне, но призываю Бога в свидетели: я не лгу.
Бюкнер некоторое время осматривал покойника.
– Судя по всему, Брэннера убили тем самым топором, который он держит в руке. На лезвии кровь и прилипшие черные волосы, а ваш приятель был брюнетом. Похоже, Гризвел, ваша песенка спета. Самообороной здесь и не пахнет. Не мог Брэннер замахнуться на вас топором после того, как вы этим же топором его же и зарубили. Все выглядит так, будто вы совершили расчетливое убийство, а потом сомкнули пальцы трупа на топорище, в попытке убедить всех, что это Брэннер напал на вас. Но знаете, что меня и сбивает с толку? Ваша безумная история про свист посреди ночи и страшное существо на лестнице. Будь вы преступником, уж, наверное, сообразили бы, что это слишком неправдоподобная версия. Сочинили бы что-нибудь попроще… Так… Эти капли крови на полу указывают, что тело перетащили, – шериф встал и прошелся по комнате, размышляя вслух. – Хотя нет, если бы тащили, то кровь размазалась бы по полу. Труп несли на руках? Вы вряд ли подняли бы этакого увальня. К тому же, на вашей одежде нет пятен крови. Допустим, вы переоделись, вымыли руки, а потом уже побежали в лес и устроили все это представление… Нет, не сходится. Вы же не могли знать, что я буду проезжать по дороге именно в это время. Тогда кто же притащил труп в эту комнату?
– Говорю же вам, Джон сам спустился по лестнице, – в который раз повторил Гризвел. – Он хотел убить меня, я сразу понял это. Если бы я спал, то этот топор отрубил бы мою голову – посмотрите на одеяло, сэр! Видите, куда вонзилось лезвие? А теперь взгляните на окно. Я выбил раму и выпрыгнул со второго этажа, только так мне удалось спастись.
– Вижу, вижу, – примирительно поднял руки шериф. – Но почему же мертвец, который прежде умел ходить, не ушел отсюда, а лежит неподвижно, как… Как, собственно, и положено трупам.
– Откуда мне знать? – пожал плечами Гризвел. – Я думал, Джон все еще преследует меня, когда бежал по дороге. Я боялся оглянуться, поскольку не хотел снова видеть эту зловещую ухмылку на его мертвом лице.
Бюкнер посветил фонариком в коридор.
– Кровавый след ведет к лестнице. Эй, почему вы жметесь к стене? Идемте! Вы что же, боитесь подняться на третий этаж?
– Боюсь, – прошептал побледневший Гризвел. – Но сделаю это. Не исключено, что чудовище, убившее Джона, все еще скрывается наверху.
– Встаньте за моей спиной, – приказал шериф. – Если кто-нибудь нападет, я сумею дать отпор. Я стреляю быстро и почти никогда не промахиваюсь. Задумаете ударить меня сзади, пожалеете.
– За кого вы меня принимаете! – вспылил Гризвел, и его возмущение убедило Бюкнера больше, чем сотня клятв и обещаний.
– Остыньте, Гризвел, – сказал шериф. – Я вас пока не арестовал и не предъявил обвинений. Но если хотя бы одно слово из десяти, сказанных вами – правда, то в этом доме творится какая-то чертовщина. В это трудно поверить, но я хочу во всем разобраться…
Они вышли в коридор и остановились возле лестницы. Кровавые пятна выделялись в густой пыли. – Давайте изучим эти следы, пока мы их не затоптали, – предложил Бюкнер. – Так… Человек поднялся наверх и потом спустился вниз. Один и тот же человек, пожалуй, покрупнее вас… Допустим, это Брэннер. И когда он спускался вниз, – видите эту цепочку следов? – он истекал кровью… Здесь даже на перилах видно отпечатки окровавленной ладони…
– Сколько раз повторять, сэр? – раздраженно ответил Гризвел. – Джон спускался по лестнице. Левой рукой он держался за перила, а в правой… Сжимал топорище…
– Или Брэннера несли, – перебил шериф. – Но, в таком случае, должны быть следы тех, кто взвалил на себя такую ношу.
Они поднялись на третий этаж, в мрачный коридор, где не было ничего, кроме пыли и теней. Заросшие грязью окна не пропускали лунный свет, а фонарик в руке Бюкнера светил все слабее и слабее.
Гризвел дрожал, как осиновый лист, представляя, как в этом коридоре некто жестокий и таинственный зарубил его приятеля.
– Помните, я рассказывал про свист? – прошептал он шерифу. – Готов поклясться, свистели именно здесь. Джон повиновался этому свисту, и шел как крыса за крысоловом.
Бюкнер внимательно осматривал пол.
– Следы ведут в зал. Те же, что и на лестнице… Ничего не понимаю. Давайте пройдем чуть дальше и посмотрим… Ах ты, черт побери!
Гризвел подбежал к шерифу и сам с трудом удержался от восклицания. Бюкнер указал стволом своего револьвера, который не выпускал из рук, на пыльный пол. Там расплывалось огромное кровавое пятно. Следы Брэннера в этом месте как раз поворачивали, чтобы вернуться к лестнице. Но в густой пыли виднелись и другие следы. Отпечатки босых ступней, очень узких и вытянутых, с неимоверно широкой пяткой. Эти следы пришли с другой стороны коридора, и так же развернулись у лужи крови в обратную сторону.
Шериф пробормотал сквозь зубы ругательство.
– А вот и место встречи… Здесь и погиб ваш приятель. Видите? Следы сходятся как раз в районе пятна. Босоногий человек зарубил того, что в сапогах, а затем… Сбежал…
Следы исчезали во мраке, куда не пробивался луч фонарика.
– Ну что же… Допустим, ваша бредовая история подтверждается, – Бюкнер говорил это не глядя на собеседника, все его внимание было отдано таинственным следам. – Это не ваши следы, Гризвел. Слишком узкие. Не удивлюсь, если они женские… Допустим, Брэннер, как и вы, услышал свист, решил узнать, что за свистун разгуливает по заброшенному дому, поднялся на третий этаж и встретил свою смерть. Следы говорят, что так оно и было. Но почему же тогда труп не лежит прямо здесь, в луже крови? Может, он умер не сразу, а сумел вырвать топор из рук убийцы, и поспешил к вам за помощью?
– Нет, сэр! Это невозможно! – перед глазами Гризвела всплыла жуткая картина. – Я видел, как Джон спускается по лестнице. Он был мертв. Ни один человек не прожил бы и трех секунд с расколотым черепом!
– Согласен, – кивнул Бюкнер. – А значит, где-то рядом может скрываться убийца. Пойдем по следам и постараемся изловить его… Что за ерунда?!
Луч света угасал. Шериф потряс фонарик.
– Что за ерунда… Батарейка новая, – впервые Гризвел услышал страх в его голосе. – Так! Отступаем к лестнице. Быстро!
Тьма сгущалась все сильнее. Бюкнер взвел курок револьвера и пятился, подталкивая Гризвела к лестнице. Невдалеке послышался скрип, словно отворилась дверь, повернувшись на несмазанных петлях. Но для чего отворяется дверь? Кто-то вышел в коридор, закутавшись в покрывало мрака? Наступившая вслед за тем тишина таила угрозу, Гризвел почувствовал, как мышцы шерифа напряглись, будто он готовился к схватке с врагом. Но Бюкнер не стал паниковать. Он медленно отступил к лестнице, и спустился, ни разу не повернувшись спиной к темному коридору. Гризвелу хотелось бежать, сломя голову, но он не осмелился окунуться в темный омут второго этажа. А вдруг мертвец поджидает его там с занесенным топором?! Покрываясь холодным потом, путешественник пятился вместе с Бюкнером, в круге угасающего света.
По мере того, как они спускались по лестнице, фонарик светил все ярче. Однако, стоило навести луч на темный третий этаж, как он сразу угасал.
– Что за ерунда?! – повторил шериф. – Неужели убийца заколдовал мой фонарик?
– Посветите в комнату! – умолял Гризвел. – Вдруг Джон… Джон…
Он не смог описать словами ужасную картину, которая рисовалась его воображением. Шериф понял и осветил фонариком комнату с камином. Гризвел выдохнул с облегчением. Он и не подозревал, что вид покойника, лежащего на окровавленном одеяле, способен так успокаивать.
– Никуда ваш Джон не денется, – пробормотал Бюкнер. – Допустим, он ходил после смерти, но теперь лежит, как колода… Но что за ерунда с фонариком?
Шериф хмурился и кусал кончики усов. Его мысли были понятны Гризвелу: стоит ли вернуться в темноту и схватиться с неизвестным соперником, или разумнее проявить осторожность? Наконец, Бюкнер со вздохом опустил револьвер.
– Не зная брода, не суйся в воду… Сдается мне, фонарик опять откажет, а вот удастся ли нам второй раз спуститься оттуда живыми – большой вопрос. Я уже убедился, что Брэннера убили не вы. Хотя в вашей байке мало смысла, но гаснущий фонарик я видел своими глазами, а потому готов поверить и в ходячих мертвецов, и в таинственный свист…
Он попятился от лестницы и добавил, уже шепотом.
– Убийца скрывается наверху, и не факт, что это человек… Я не боюсь ни колдунов, ни нежити, но разумнее будет подождать рассвета.
Гризвел горячо согласился с этим доводом и первым выбежал на веранду. Звезды уже потускнели, а небо над верхушками сосен стало понемногу сереть. Бюкнер сел на перила, повернувшись лицом к покосившейся двери. Револьвер из рук он не выпускал. Гризвел устроился рядом, привалившись спиной к деревянному столбу, который поддерживал крышу, и закрыл глаза.
Вся эта история напоминала ночной кошмар, из которого невозможно вырваться. Для всех в этой глуши он, Гризвел, был чужаком. Презренным пуританином. Человеком Севера, которых, по вполне понятным причинам, не жалуют на Юге. Если дело дойдет до суда, присяжные, не задумываясь, отправят его на виселицу. Показания шерифа о заколдованном фонарике не склонят чашу весов в пользу подозреваемого. Да и вряд ли Бюкнер расскажет об этом. Северянина эта сказка все равно не спасет от петли, а стать объектом насмешек до старости лет кому же охота?!
Единственный шанс избежать казни – изловить убийцу Джона Брэннера. Босую женщину, оставившую следы в густой пыли третьего этажа. Но Гризвел подозревал, и не без оснований, что в погоне за призраком придется столкнуться с чернейшим колдовством. Это грозит гибелью настолько жуткой и отвратительной, что смерть на виселице покажется более предпочтительным исходом.
Он прогонял эти мысли, чтобы не сойти с ума от отчаяния и безнадеги, а потом, незаметно для себя, заснул.
Часть вторая. Тайна Большого Змея
Гризвел проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Удивленно огляделся по сторонам: сосновый лес оплетали бинты тумана, а дубовая дверь зловещего дома была распахнута настежь.
– Просыпайтесь, уже рассвело! – сказал шериф. – Странное дело, ночью вы показались мне молодым парнем, а сейчас выглядите стариком – эти глубокие морщины, седина…
Гризвел судорожно схватился за голову. Ему захотелось посмотреться в зеркало, но тут же он прогнал эту мысль. Не хватало еще испугаться собственного отражения.
– Пойдемте в дом! – пробормотал он. – Мне уже ничего не страшно.
– Незачем. Я уже все осмотрел. Не стал будить вас, прошелся по комнатам с моим надежным другом, – Бюкнер похлопал по рукоятке револьвера, покоящегося в кобуре.
– И что нашли?
– Ничего.
– Ничего? – опешил Гризвел. – А как же следы? Следы босых ног?
– Их больше нет, – пожал плечами шериф. – Следы Брэннера доходят до кровавого пятна, а дальше весь коридор старательно подмели.
– Боже мой, но кто это сделал?
– Убийца, без сомнения. Пока мы тут куковали до утра, убийца не терял времени даром. Уничтожил следы, которые могли обличить его. Или ее, – добавил Бюкнер и поежился, хотя утро было совсем не холодным. – Я обыскал весь дом – от чердака до подвала, и никого не нашел. Выходит, вашу невиновность теперь подтвердить нечем…
Гризвел вздрогнул, но не от страха перед виселицей. Напугала мысль, что он оставался на веранде совсем один пока шериф бродил по дому. Убийца вполне мог подкрасться и прикончить его.
– Ничего, ничего, – Бюкнер по-своему истолковал его страх. – Я помогу вам выкрутиться. Для начала свезем труп в участок… Только не вздумайте ничего говорить! Иначе, услышав вашу сказочку про ходячего мертвеца, наши ребята упекут вас в психушку… Я сделаю заявление, что Джон Брэннер стал жертвой неизвестного убийцы, а вы помогаете мне в расследовании, как свидетель. Прокурор мне поверит, а там уж разберемся, что к чему. Вы ведь не откажетесь помочь мне? Даже если придется провести еще одну ночь в этом доме?
Гризвел нервно сглотнул, но когда заговорил, в голосе его не было дрожи:
– Я пойду с вами, сэр, что бы ни подстерегало нас в кромешной тьме.
– Что ж, тогда помогите вынести тело… Положим его на заднее сиденье вашего автомобиля.
Когда Гризвел увидел при свете дня искаженное ухмылкой лицо погибшего приятеля, все чувства его смешались и слезы потекли по щекам, капая на бледные и холодные щеки Брэннера.
Они ехали по дороге, на которую сосны отбрасывали длинные и мрачные тени. Машина с номерами Новой Англии подпрыгивала на кочках. За рулем сидел шериф, поскольку Гризвел слишком нервничал, чтобы управлять автомобилем. Он сгорбился на переднем сиденье и жевал сухую галету из запасов Бюкнера, совершенно не различая вкуса.
– Вы спрашивали про Блассенвилей, – покосился на него шериф. – Сейчас самое время рассказать об этой семейке. Чванливые гордецы, вот кто они были! Со своими рабами обращались жестоко, пожалуй, на всем Юге не было других таких извергов. Они приехали из французской Вест-Индии, а в колониях люди всегда становятся чересчур свирепыми. Это все от беззакония и безнаказанности, уж помяните мое слово… Особенно лютовала мисс Сесилия. Она приехала с одного из карибских островов, вроде бы с Гаити, вскоре после Гражданской войны. Тогда поместье уже изрядно захирело, из огромного семейства остались только четыре сестры, а на плантациях работала лишь горстка стариков. Блассенвили жили практически впроголодь, но гордость не позволяла им просить о помощи у соседей. Да и не принимали они никого, стыдясь своей бедности. Постепенно в городе о них забыли.
Но когда приехала их двоюродная тетка, мисс Сесилия, все вспомнили о дурной славе Блассенвилей. Я помню эту женщину, – мечтательно проговорил шериф. – Настоящая красавица: высокая, грациозная, водопад густых волос… Но глаза злющие, как у давешнего волка. О жестокости Сессилии Блассенвиль рассказывали жуткие истории. Будто бы она привезла с Гаити служанку, мулатку, и однажды за мелкую провинность велела привязать девушку к дереву, разорвала платье на спине и секла несчастную кнутом. Мулатка чудом осталась жива, а вскоре исчезла из поместья. Тогда никто не удивился, все решили – сбежала. Оно и понятно, любой бы сбежал от такой хозяйки.
Месяц спустя в город приехала мисс Элизабет, самая младшая из сестер Блассенвиль. Это был первый случай на моей памяти, когда кто-то из них объявился на публике. Прежде все слуг посылали за покупками, а тут – надо же, – сама явилась. Мисс Элизабет пожаловалась, что слуги от них сбежали в прошлое полнолуние, побросав весь свой скарб, будто испугались чего-то. Мисс Сесилия тоже исчезла, не оставив прощального письма. Сестры решили, что она вернулась на острова, но сама мисс Элизабет сомневалась в этом. Она обмолвилась, что тетка, скорее всего, прячется где-то в доме. Никто не понял, что имеет в виду эта странная особа, и младшая из Блассенвилей возвратилась в поместье.
Еще через месяц от проходившего через город священника, я – тогда еще молодой законник, – узнал, что мисс Элизабет живет в поместье одна. Три сестры пропали в одночасье, не пойми куда, и юной леди в опустевшем доме неуютно. Но больше ей жить негде, ни родни, ни друзей в округе у нее нет. Священник добавил, что мисс Элизабет чего-то боится. Каждую ночь она запирается в комнате с камином, жжет свечи до утра и постоянно рыдает.
Еще через какое-то время, в грозовую осеннюю ночь последняя из Блассенвилей прискакала в город на своей единственной лошади, и упала прямо посреди площади. Ее унесли к доктору, подлечили, а когда мисс Элизабет пришла в себя, то стала нести несусветную чушь. Будто бы она нашла потайную дверцу в стене, а за ней – каморку без окон, в которой ее пращуры прятали сокровища. Теперь же здесь она обнаружила трупы трех сестер, свисающие с потолка на тонких веревках. Еле живая от страха, она выбежала в коридор, и тут на нее напала темная фигура с огромным топором. Ей показалось, что это морщинистая старуха с желтым лицом.
– Желтое лицо! И топор! – воскликнул Гризвел. – Но ведь это…
– Терпение, юноша, – отрезал Бюкнер. – Не торопите события. На следующее утро в поместье отправился отряд – полсотни добровольцев, и я был среди них. Мы перетрясли весь дом по кирпичику, простучали каждую стенку, каждую половицу, но никаких потайных комнат не нашли. Зато увидели топор, глубоко вонзившийся в перила лестницы, и прядь золотых волос, срезанную этим топором – в точности, как у мисс Элизабет. Я лично предложил ей вернуться в поместье и показать вход в ту самую каморку, но барышня брякнулась в обморок, едва услышав об этом. Когда мисс Элизабет поправилась, и доктор сказал, что угрозы здоровью нет, она согласилась взять деньги у нашей общины – но только в долг, ибо даже в такую минуту Блассенвиль остается Блассенвилем, гордячкой каких свет не видывал, – и уехала куда-то на Запад. Вроде бы, в Калифорнию. Там она вышла замуж за богатого скотопромышленника и прислала нам мешочек золота, в уплату долга. С тех пор от нее ни слуху, ни духу. А дом стоит заброшенный и никто не рискует поселиться таи или даже остаться на ночь, только совсем уж отчаявшиеся бродяги да случайные путники, вроде вас с Брэннером.
– Что же получается, в доме еще в те годы прятался убийца с топором? – удивился Гризвел.
– Кто знает, – уклончиво ответил шериф. – В городе многие считают, что мисс Элизабет просто сошла с ума от одиночества. Я первое время думал, что за всем этим стоит обиженная мулатка. Она вполне могла спрятаться в лесу или на болотах, а потом, улучив момент, отомстила Блассенвилям, зарубив топором мисс Сесилию и трех старших сестер. А младшую напугала до безумия. Беглянку долго искали, прочесали все окрестные дебри, но тщетно. Конечно, если в доме и впрямь есть потайная комната, мулатка могла спрятаться там, а не в лесу…
– Не могла же она просидеть в этой каморке десятки лет, – воскликнул Гризвел.
– Могла, – процедил сквозь зубы Брюкнер, – если она уже не человек.
Шериф резко вывернул руль и автомобиль свернул с дороги на извилистую тропу.
– Куда мы едем? – напрягся Гризвел.
– В пяти милях отсюда живет отшельник, старый Жакоб. Он в подобных делах дока, наверняка расскажет, в чем тут секрет. Есть вещи, в которых белые люди не смыслят ровным счетом ничего. А черные неплохо разбираются в черной магии, – шериф понизил голос и оглянулся, словно опасаясь, что мертвец на заднем сиденье подслушает их разговор. – Жакоб родился лет сто назад, где-то на Антильских островах. Хозяин, купивший его, был добр и обучил маленького раба грамоте, а когда тот вырос – дал ему свободу. Жакоб поехал путешествовать по всем островам Карибского моря, был он и в Африке, на родине далеких предков. А потому, ему известны многие тайны, в том числе, – Бюкнер заговорил еще тише, – тайны вуду.
– Вуду, – как эхо повторил Гризвел. – Надо же, вуду…
Он не думал, что на Юге в ходу эта жуткая магия. Гризвелу казалось, что колдовство – прерогатива Новой Англии, с ее готическими крышами и мрачными парками, аллеи которых помнят шаги салемских ведьм. Но то, с чем пришлось столкнуться здесь – угрюмые сосны, заброшенный дом, древние легенды, жестокие и ужасные – куда опаснее того зла, что таится на Севере.
– А вот и хижина старика Жакоба, – сказал шериф, притормаживая.
Гризвел оглядел поляну и маленькую лачугу, полускрытую в тени деревьев. Тут росли не только сосны, но и высоченные кипарисы, и замшелые дубы, а сразу за домиком Жакоба расстилалось болото, заросшее ряской. Из трубы на крыше хижины вился сизый дым. Вслед за шерифом Гризвел поднялся на крыльцо и вошел в дверной проем, прикрытый одеялом. В комнате без окон, освещаемой только пламенем очага, сидел темнокожий старик и помешивал похлебку в котелке. Его шея была дряблой, а лицо изборождено морщинами, как у древней черепахи. Глаза старика заросли бельмами и напоминали темные омуты, подернутые туманом.
Шериф подтолкнул Гризвела к плетеному креслу, а сам опустился на грубо оструганную скамью, рядом со стариком.
– Жакоб, – сказал он без всяких предисловий. – Тебе известно, кто скрывается в поместья Блассенвилей. Долгие годы меня это не заботило, но прошлой ночью в их чертовом доме зарубили человека. Твое слово может спасти вот этого юношу, но если ты будешь молчать – его повесят, вместо убийцы. Расскажи мне все, не бери грех на душу.
Жакоб повернул лицо к шерифу, туман в его глазах не рассеялся, но задвигался, как бегущие по небу облака. Он долго молчал, но потом произнес звучным голосом:
– Блассенвилли… Плохие то были люди, сэра. Злые и гордые. Хорошо, что они все померли…
Он забормотал что-то невнятное.
– Так кто скрывается в доме? – встряхнул старика Бюкнер.
– Мисс Сесилия была самая гордая из них, сэра. Самая злая и гордая. Слуги ее боялись и ненавидели, а Жанна – сильнее прочих. Жанна была мулаткой, в ее жилах текла кровь белых людей. Жанна тоже была гордая, а мисс Сесилия била ее кнутом, как презренную рабыню.
– Кто прячется в поместье Блассенвилей? – закричал шериф.
Туман рассеялся, теперь в глазах старика плескалась тьма.
– Прячется, сэра? А мне-то откуда знать…
– Ты знаешь. Все ты знаешь, Жакоб. Говори, почему старые слуги сбежали из этого дома все разом?
Старик почесал лысую голову.
– Потому что всем хочется жить, сэра. Всем, даже такому дряхлому пню, как я…
– На что ты намекаешь, Жакоб? Кто-то грозился убить тебя, если раскроешь тайну?
– Это не «кто-то». Это не человек, а боги черных болот. Эту тайну охраняет Большой Змей – бог над всеми богами. Если я проговорюсь, Большой Змей пошлет своего младшего братца, который зацелует меня до смерти. Младший братец с белым месяцем на голове. Я продал душу Большому Змею, а он взамен научил меня делать зувемби…
Бюкнер вздрогнул.
– Зувемби? Я слышал, как это слово шептал умирающий и в его голосе был весь ужас мира. Кто такие зувемби?
Старик задрожал и стал отнекиваться.
– Ну что вы пристали ко мне? Я ничего не говорил. Нет! Не говорил!
– Ты сказал: зувемби, – настаивал шериф.
– Зувемби, – повторил старик, кивая. – Они были женщинами, но потом стали чудовищами. Когда готовится изумрудное питье для создания зувемби, колдуны Гаити бьют в барабаны, отмечая это великое событие. Зувемби очень ценятся на Невольничьем Берегу, поскольку им не нужны еда и вода, а живут они дольше обычных людей. Дамбала, бог чистого неба, велел своим жрецам кланяться творцам зувемби, потому что они равны богам. Но смерть ждет того из творцов, кто поведает о зувемби белому человеку.
Жакоб замолчал, и его глаза снова подернулись туманом.
– Ты уже рассказываешь о зувемби, – рявкнул Бюкнер.
– Я не должен говорить о них белым, – бормотал старик.
Гризвел догадался, что хозяин лачуги давно впал в старческое слабоумие, он говорит сам с собой, словно не замечая присутствия посторонних.
– Однажды я плясал на черном обряде вуду, и стал творцом зувемби… Я умею варить изумрудное зелье, но ни один белый не должен знать об этом… Прошу прощения, сэра, но, похоже, я заснул… Вы спрашивали, кто прячется в поместье Блассенвилей? Я не могу этого объяснить, ведь вы сочтете меня просто суеверным дураком. Но, призываю бога белых людей в свидетели…
Старик потянулся за сухим валежником, сваленным у очага, и вдруг с воплем отдернул руку, в которую впилась тонкая змея с приплюснутой головой. Жакоб пытался стряхнуть смертоносную тварь, но та снова и снова вонзала ядовитые зубы в его предплечье. Старик попытался встрать, но не удержался на ногах и рухнул прямо в очаг. Шериф выхватил револьвер из кобуры и метким выстрелом убил гадюку.
– Жакоб умер? – прошептал Гризвел.
– Яда у этой мерзости хватит на дюжину крепких мужчин, – пробормотал шериф, рассматривая дохлую змею.
– И что же теперь делать? – простонал Гризвел.
– Надо оттащить тело на лежанку. Здесь нет двери, но если натянуть и закрепить одеяло, то зверье не пролезет, чтобы обглодать труп старика. Если мы выживем ночью в проклятом доме, то утром вернемся сюда и отвезем Жакоба в город. Давайте, беритесь за ноги…
Гризвел поморщился от отвращения, но ухватился за грязные ноги старика. Они перенесли старика на грубую кровать, и вышли из лачуги. Солнце клонилось к горизонту, и за деревьями будто полыхал пожар в полнеба. Шериф снова сел за руль, и они поехали к заброшенному поместью Блассенвилей.
– Жакоб предупреждал, что Большой Змей пришлет к нему младшего брата, – дрожа, произнес Гризвел.
– Ерунда! В этих болотах живут тысячи змей. Все они любят тепло и не прочь погреться у очага. Никакой магии тут нет! – немного помолчав, шериф добавил, уже не так уверенно. – Хотя, прежде я никогда не видел, чтобы змея кусала вот так, сразу, не зашипев на человека. Да и гадюк с белым месяцем на голове прежде не встречал.
Автомобиль выехал на дорогу и Бюкнер прибавил скорости.
– Думаете, мулатка по имени Жанна столько лет прячется в доме? – спросил Гризвел.
– Вы слышали бормотание Жакоба? Если Жанну превратили в зувемби, то она может прожить сотню лет без пищи и воды.
Они проехали последний поворот к поместью, и Гризвел увидел дом на холме.
– Голуби, – шепнул он, когда машина съехала с дороги и остановилась.
Бюкнер присвистнул от удивления.
Над черной крышей, на фоне алого заката, серым облаком взлетела голубиная стая.
– Наконец-то они показались и мне, – шериф вытер пот, выступивший на лбу.
– Они являются только к тем, кто обречен на смерть, – побледнел Гризвел. – Тот бродяга их видел, помните? Брэннер их видел. И я тоже…
– Ну, посмотрим, – резко бросил Бюкнер, выходя из машины. В руке он сжимал револьвер.
Гризвел быстро поднялся по лестнице, стараясь не глядеть на следы мертвеца, и проскочил в комнату с камином. Бюкнер вошел следом и расстелил на полу одеяла, взятые из лачуги старого Жакоба.
– Я лягу поперек двери, – решил он. – А вы устраивайтесь там же, где и прошлой ночью.
– Давайте разведем огонь в камине, – предложил Гризвел, вглядываясь в сосновый лес, темнеющий в проеме окна.
– Не стоит этого делать. У вас керосиновая лампа, у меня электрический фонарик. Включим их, когда послышится подозрительный звук. А пока будем ждать. Умеете стрелять из револьвера?
– Не знаю… Никогда не стрелял, хотя и знаю, как это делается.
– Тогда лучше и не начинать. Оружие оставьте мне, – шериф сел на одеяла, скрестив ноги по-турецки, и зарядил свой «смит-вессон», а потом и запасной «кольт».
Гризвел нервно ходил по комнате, не желая расставаться с последними лучами солнца, как скупец – с золотыми монетами. Подойдя к камину, он пошевелил вчерашние угли. Они с Брэннером развели огонь в левом углу, а справа остался слой древнего пепла. Скорее всего, до них камин разжигала мисс Элизабет Блассенвиль в ту страшную ночь…
Думать об этом не хотелось. Гризвел разгреб носком сапога пыльные головешки. Среди золы мелькнул клочок бумаги. Ничего себе! Это записная книжка с обгоревшей кожаной обложкой и испорченными страничками.
– Что нашли? – окликну Гризвела шериф.
– Мне кажется, это дневник. Разобрать почти ничего нельзя, чернила выцвели, а бумага рассыпается под рукой, – он листал ветхие страницы, пытаясь разобрать неровные строчки в свете керосиновой лампы. – Хотя вот тут можно кое-что прочесть. «Я знаю, в этом доме есть еще кто-то, кроме меня. По ночам за моей дверью слышатся крадущиеся шаги. Кто там? Одна из сестер вернулась? Или это тетя Сесилия? Но зачем им прятаться? Мне страшно. Боже, что делать? Я боюсь здесь оставаться, но идти мне некуда!»
– Ого! – воскликнул Бюкнер. – Это явно писала мисс Элизабет Блассенвиль! Читайте, что там дальше!
– Там почти ничего нельзя разобрать, – посетовал Гризвел. – «Мои сестры мертвы. Я чувствовала, как они умирали – страшно и мучительно. Кто убил бедняжек? Они всегда были добры к Жанне…» Дальше лист оборван… Следующая запись: «…эта старуха назвала имена Жакоба Блаунта и Жанны, но так и не сказала, в чем они виноваты. Наверное, боялась…» Дальше не прочесть… А, вот еще: «Нет! Не верю! Она или умерла, или сбежала. Хотя… Она родилась на Гаити и не раз намекала, что посвящена в тайны вуду. Она плясала на их ужасных шабашах, я уверена. Боже, неужели такое возможно? Если она скребется за дверью моей спальни, и так протяжно свистит по ночам… Наверное, я схожу с ума! Нет! Нельзя оставаться в этом доме. Иначе меня ждет та же ужасная участь, что и моих сестер…»
Зачитавшись, Гризвел не заметил, что шериф подошел совсем близко и заглядывает в обгоревшую записную книжку.
– Думаете, это правда, сэр?
– Все возможно, – хмуро сказал Бюкнер. – Жанна могла выпить изумрудное зелье, о котором говорил Жакоб, и превратилась в зувемби.
– Но зачем?
– Чтобы жестоко отомстить мисс Сесилии и ее племянницам. Это ведь о ней написала мисс Элизабет. На островах она участвовала в обрядах вуду, а здесь встретила творца зувемби… А потом она убила мисс Сесилию и трех девушек, и с тех пор прячется в заброшенном доме, как та гадюка в валежнике.
– Но зачем она убила Брэннера? И того бродягу? – застонал Гризвел. – Они ведь не причинили Жанне никакого вреда!
– А кто их поймет? Возможно, гибель человека доставляет зувемби радость, – пожал плечами шериф. – Знаете, как все было? Она свистом приманила Брэннера наверх, проломила ему голову и превратила в зомби – так колдуны вуду называют ходячих мертвецов. А потом отправила вниз, по вашу душу. Присяжные вряд ли поверят в наши домыслы, но если мы покажем им тело зувемби – это докажет вашу невиновность.
– Я много думал о той ночи, – признался Гризвел. – Эта зувемби спускалась до середины лестницы и наблюдала за нами. Я помню ее желтое лицо! Но следов на ступеньках мы не видели, а в коридоре они проступили отчетливо.
– Может, вам померещилось. А может, эти колдовские создания перемещаются по воздуху, или посылают свой образ в мозг будущих жертв… Зачем нам пытаться понять то, что недоступно белому человеку? Лучше приготовимся к схватке с чудовищем.
– Не гасите фонарик! – умоляюще протянул Гризвел. – Хотя нет, гасите… Пусть будет темно, как… – горло свело судорогой, но он сумел договорить. – Как в ту ночь.
Но стоило комнате погрузиться во мрак, и старые страхи вернулись. Гризвел дрожал, кутаясь в одеяло, сердце его тарахтело, как пулемет. Шериф же, напротив, был спокоен и даже расслаблен.
– Говорят, французская Вест-Индия – просто рай на земле, – задумчиво произнес Бюкнер. – Почему же там появились такие жуткие чудовища? И как творцы умудряются их… творить? Допустим, то колдовское зелье сводит женщин с ума и они становятся кровожадными злодейками. Но как объяснить все остальное? Гипнотический свист? Управление мертвецами? Долголетие? Нет, похоже, зувемби, не просто безумные женщины. Это чудовища в человеческом обличье, порождение магии болот и джунглей… Что ж, поглядим!
Он замолчал и, судя по спокойному дыханию, погрузился в сон. Гризвел негромко окликнул шерифа, но тот не отозвался… Да, похоже, уснул. И как ему это удалось? В лесу громко ухнула сова, издалека донесся волчий вой. Потом сгустилась тишина, настолько плотная и гнетущая, что стало трудно дышать.
Только бы дожить до рассвета…
Гризвел сжал кулаки так крепко, что ногти вонзились в ладони. Снова, как и в ту ночь, возникло ощущение надвигающейся опасности. Он завернулся в одеяло с головой, но все равно обливался холодным потом. С минуты на минуту зувемби – это жуткое чудовище в человеческом обличье, нападет на незваных гостей. Какой способ она выберет на этот раз? Околдует свистом? Или спустится по скрипучим ступеням, невидимая во мраке, и обрушит топор на голову Гризвела? Или выберет Бюкнера? Может, шериф уже убит? Боже, в кромешной тьме не видно даже его тела… Тише, тише! Надо усмирить сердце, которое оглушительно стучит в пустой комнате, и прислушаться. Вот… Мерное дыхание. Ну и выдержка у этого южанина, просто на зависть.
Леденящий ужас пронзил голову Гризвела, будто иглой. А вдруг это дыхание зувемби?! Она прикончила Бюкнера, заняла его место и ждет удобного момента, чтобы нанести смертельный удар. Боже! Еще мгновение и он сойдет с ума… Лежать в темноте в ожидании смерти – это невыносимо! Даже страх перед смертной казнью не заставит его остаться в этом кошмарном доме. Надо выбираться! Прыгнуть в окно, выбитое еще прошлой ночью, завести автомобиль… Или просто бежать по дороге…
Что это? Бюкнера перестал дышать. А с лестницы… донесся… тот самый, тихий и манящий… свист…
Нервы Гризвела не выдержали напряжения и разорвались в клочья, разум затопила мгла, более густая, чем та, что наполняла комнату. Несколько минут он не соображал, где находится и что делает, но потом почувствовал под ногами упругую землю, а на лице – дуновение ночного ветра. Это вернуло к реальности. Дорога. Нет, скорее тропинка. Ухабистая и извилистая. Он бежит по ней, уворачиваясь от колючих сосновых веток. Небо затянуто грязно-серыми тучами, сквозь которые не способен пробиться свет звезд и луны. Гризвел чуть замедлил бег… Двигаться стало труднее… Он поднимался на холм… Склон становился все круче, приходилось карабкаться, цепляясь руками за выступы и камни…
Странно. Единственный холм в окрестностях – тот, на котором стоит проклятый дом. Так куда же бежит Гризвел?
Он остановился, охваченный ужасом, и тут же услышал протяжный свист. Теперь в нем звучали издевательские нотки. Боже! Наваждение рассеялось. Не было никакой тропинки в лесу, не было и крутого холма… Гризвел поднимался по лестнице в заброшенном особняке Блассенвилей. Он хотел остановиться и повернуть назад, но ноги двигались вперед, не слушая приказов мозга. Он шел под гипнозом зувемби. Свист звучал все громче, перерастая в торжествующий рев. Гризвел вцепился в перила лестницы, отчаянно пытаясь остановиться. Тело не повиновалось ему. Размеренной походкой Гризвел приближался к последней ступеньке. Он хотел позвать на помощь, крикнуть: «Бюкнер, скорее сюда!» Но не смог даже прошептать эти слова. Впереди проклюнулся бледный луч, потом еще один, и еще… Луна вышла из-за туч, коридор третьего этажа наполнился мягким светом. Гризвел разглядел неясный силуэт, похожий на человеческую фигуру. Навстречу ему плыла зувемби, покачивая бедрами, как любая женщина. Но разве у женщин бывают такие ужасные лица? Это было даже не лицо, а желтая маска ярости и безумия. Она взмахнула правой рукой, и в лунном свете блеснул топор. Гризвел упал на колени, в ожидании удара…
Вдруг, позади него, громыхнул «смит-вессон», а всего через долю секунды его поддержал тяжелый армейский «кольт». Несколько выстрелов слились в оглушительную канонаду, а меткие пули опрокинули чудовище навзничь. С пронзительным визгом зувемби уползла в большой зал, где в давние времена устраивали балы и маскарады.
– Вы не ранены, Гризвел? – заботливо спросил шериф.
– Со мной все в порядке, – прохрипел Гризвел. – Вы появились вовремя, сэр. А эта… Как думаете, она убита?
– Да, хоть эти зувемби и живут долго, а все же они не бессмертны, – Бюкнер вынул из кармана фонарик и осмотрел пол, залитый маслянисто-черной кровью. – К счастью, я не промахнулся. Хотя, признаюсь, руки дрожали…
– Но как вы оказались здесь, сэр? Я думал, вы спали.
– Так и было. Меня разбудил свист зувемби. А потом вы перешагнули через меня и побреди к лестнице, еле передвигая ноги.
– А мне казалось, что я бежал, – пробормотал Гризвел.
– Это был гипноз или что-то подобное, – уверенно сказал шериф. – Я видел ваши глаза, они напоминали стеклянные пуговицы, которые пришивают к плюшевым медведям. Вы явно не осознавали, что делаете… Я пошел следом за вами, по лестнице, и когда увидел зувемби – не задумываясь, начал стрелять… Взгляните-ка сюда! – он посветил в комнату. На этот раз луч фонарика не угасал, как тлеющий уголек, и Гризвел сумел разглядеть приоткрытую дверь. – Потайная комната! – О ней говорила мисс Элизабет. Идемте, только осторожнее! Судя по кровавой дорожке, исчадье ада скрылось именно здесь.
Бюкнер протиснулся в узкий туннель, удачно скрытый от посторонних глаз в толстой стене дома. – Похоже, здесь ступеньки и они ведут на чердак… Вот зачем зувемби заметала следы. Чтобы мы не нашли ее убежище… Так, здесь лаз… Поднимайтесь, вот и комната.
Гризвел пролез в небольшой люк и тут же вскрикнул от ужаса.
– Что это колышется? Там, в углу?
Шериф посветил фонариком.
– А вот и пропавшие сестры Блассенвиль, – сказал он, рассматривая три высохших тела, похожих на мумии, в платьях, давно вышедших из моды.
– Вчера ночью они приснились мне, – признался Гризвел. – Или это было пророческое видение.
– Мы вряд ли узнаем, сами они повесились, или их удавила зувемби, – Бюкнер осветил жуткую тварь, скорчившуюся под ногами у покойниц.
– Трудно поверить, что эта мерзость когда-то была женщиной, – содрогнулся Гризвел. – Этот жуткий оскал, руки-клешни, когти на босых ногах… А самое отвратительное – эти обноски, в которые она одета… Хотя, посветите сюда, сэр. Смотрите! Ворот расшит жемчугом! Судя по сохранившимся лоскуткам, это было бальное платье! Но почему беглая служанка так роскошно одета?
Бюкнер склонился над убитой зувемби и закрыл ее выпученные глаза.
– Только представьте, она почти тридцать лет прожила в этой комнате… Да, Гризвел, мы докажем вашу невиновность. Сумасшедшая с топором! Присяжные обожают такие истории. Но вы только подумайте, какая жестокая и подлая месть! Вы только подумайте… Связаться с вуду…
– Получается, это мулатка? Жанна?
Шериф покачал головой.
– Помните, что написала в дневнике мисс Элизабет? Она обо всем догадалась, но не могла никому сказать. И свои записи хотела сжечь, конечно же, из-за проклятой гордыни Блассенвилей. Мулатка отомстила, но совсем не так, как мы думали. Жанна не стала пить изумрудное зелье, приготовленное для нее старым Жакобом. Она тайком подмешала эту дрянь в питье своей обидчице. А после этого сбежала, прекрасно понимая, какой ужас вскоре поселится в поместье.
– Погодите, так это не служанка? – Гризвел никак не мог сложить очевидные факты. – Но кто же тогда?
– Я понял, что это не мулатка, как только увидел ее в коридоре. В кошмарной желтой морде зувемби угадываются фамильные черты, а эти роскошные волосы не оставляют ни малейшего повода для сомнений, – шериф вздохнул и продолжил. – Сегодня я застрелил чудовище, когда-то бывшее Сесилией Блассенвиль.
Артур Конан Дойл
Ужас шахты Синего Джона
Среди бумаг доктора Джеймса Хардкастла, который умер от туберкулеза 4 февраля 1908 года в Южном Кенсингтоне, я обнаружил этот дневник. Он находился в плотном конверте, вместе с запиской:
«Дорогой Саттон!
Недоверчивость, с которой вы встретили мой рассказ о событиях в Северо-Западном Дербишире, не погасила моей решимости продолжить собственное расследование. Теперь я могу переслать вам новый отчет!»
Полиции не удалось найти адресата письма. На объявления в газете мистер Саттон – кто бы он ни был, – также не откликнулся. Поэтому я с чистой совестью публикую отчет доктора Хардкастла. Судя по всему, некоторые страницы были нарочно уничтожены, но общую картину событий, произошедших весной прошлого года в окрестностях фермы Аттертонов, можно сложить с удивительной точностью.
17 апреля.
Пожалуй, я напишу трактат о пользе горного воздуха! Здесь, на высоте полутора тысяч футов над уровнем моря, мне легче дышится. Правда, кашель по утрам еще беспокоит, но в остальное время я наслаждаюсь бодрящим климатом. На ферме меня угощают свежайшим молоком и отборной бараниной, так что уеду я отсюда довольно упитанным.
Хозяйки фермы – сестры Аттертон – две милейшие старые девы. Они трудятся, не покладая рук, с утра до вечера, но при этом находят время, чтобы заботиться о такой прогнившей развалине, как я. Нельзя недооценивать старых дев! В Лондоне мне казалось, что все они лишь тоскуют, сидя у окна, о бесцельно прожитых годах, а всю нерастраченную нежность дарят любимым кошкам. Но обе мисс Аттертон полны энергии и успевают сделать столько полезных дел для фермы и местной общины, что вызывает у меня беспрестанное удивление.
Прогулки по здешним местам доставляют мне массу удовольствия. На тихих пастбищах и окрестных фермах я почти не встречаю жителей. Я ухожу подальше, к скалам из белоснежного известняка – такого мягкого, что можно с легкостью отломить руками изрядный кусок. Здесь легко заблудиться, на каждом шагу возникают ущелья и расселины, за которыми зияют таинственные пещеры, глубокие и гулкие, спускающиеся во чрево земли. В эти пещеры я прихожу с небольшим фонарем. Зажжешь его – и сталактиты под потолком сверкают, как драгоценные камни из «Тысячи и одной ночи». Задуешь – и мрак сгущается настолько, что трудно дышать.
Среди всех природных пещер выделяется одна рукотворная. До приезда в эти места я никогда не слышал о Синем Джоне. Так здешние жители называют минерал, который добывают только в этих местах, и больше нигде в мире ничего подобного не найти. Учитывая прекрасный глубокий оттенок минерала, а главное – его редкость, ценится Синий Джон практически на вес золота. Еще древние римляне оценили его по достоинству и прорубили шахту, чтобы добывать красивый камень. Вроде бы из него делали чаши и вазы для императора Нерона, но кто теперь разберет. Не так давно последние запасы минерала выскребли из этих скал и теперь шахта заброшена. Она начинается в ущелье, которое так и называют «Ущельем Синего Джона», она прорублена через вереницу больших пещер, часть из которых сегодня затоплена водой. Ходить там опасно, можно заблудиться. К тому же для моего здоровья столь сырые подземелья не слишком полезны. Но все же я решил однажды наведаться туда, взяв побольше свечей для фонаря.
Когда я стоял у входа в шахту, ко мне подошел мой новый знакомый, юный Эрмитэдж. Отличный парень, умный, воспитанный, но суеверный, как и большинство англичан.
– Значит, вы, доктор, не боитесь? – спросил он.
– Чего же мне бояться? – удивился я.
– Ужаса, который живет в шахте, – махнул рукой Эрмитэдж.
Я усмехнулся. Мне рассказывали, что время от времени на пастбищах пропадают овцы. По этой причине местные фермеры решили, что где-то в пещерах поселилось ужасное существо, свирепое и вечно голодное. Овцы исчезали в самые темные ночи, когда Луна еще только нарождалась, поэтому чудовище никто не видел. В доказательство своей теории, пастухи предъявляли клочки окровавленной овечьей шерсти, но мой рациональный разум не счел это достойной уликой.
– Я не верю в эту легенду, – честно признался я. – Кто угодно мог растерзать овцу – волк, одичавшая собака, какой-нибудь бродяга…
– Да? А как же рёв? – возразил юноша. – Я сам слышал, как ревет зверюга там, в глубине шахты. Громко ревет!
– Это еще проще объяснить, – снова усмехнулся я. – Подземный водопад. В затопленных пещерах любой незначительный звук отражается от стен и водной поверхности, усиливается эхом. Вот вам и страшный рёв.
Эрмитэдж вспыхнул и ушел, не попрощавшись. Я постоял у входа в шахту еще несколько минут, раздумывая о том, насколько же скучно живется местным недотепам, если они выдумывают такие истории. И в тот момент, когда я уже собрался уходить, по ущелью пронесся громкий рёв. Он вырвался из заброшенной шахты и я невольно вздрогнул. Звук, который я слышал, не был похож на рокот водопада, нет. В нем одновременно слышались и вой волка, и ржание коня, и пронзительный крик орла. Он нарастал и вибрировал, оглушая меня. Пожалуй, моя попытка назвать Эрмитэджу причину шума, провалилась. Но ничего, как только мое здоровье поправится, я непременно спущусь в эту шахту и исследую все пещеры до самого конца. Конечно, ни в какое чудовище я не верю. Хотя сейчас, когда я записываю свои впечатления на бумагу, непонятный рёв все еще звучит в моих ушах.
20 апреля.
Три дня я ходил в ущелье Синего Джона. Спускался в шахту, но прошел совсем немного – слишком слаб свет моего фонаря. С утра до вечера я неотлучно дежурил у пещеры, но звук не повторился. Конечно, я по-прежнему не верю, что это рычит таинственный зверь. Возможно, этот звук мне почудился, поскольку мое сознание, возбужденно спором с Эрмитэджем жаждало услышать нечто эдакое. Такие слуховые галлюцинации вполне возможны. Однако, стоит признать, что кусты вокруг входя в шахту выглядят подозрительно. Такое впечатление, что из разворошила когтистая лапа огромных размеров.
Естественно, я ничего не сказал своим хозяйкам – зачем волновать добрых старушек?! Но с большим интересом проводил это расследование. Сегодня утром в тех самых кустах у пещеры, я нашел клочки окровавленной овечьей шерсти. Можно подобрать разумный аргумент: барашек наступил на острый камень и поранился, вот кровь и натекла. Все просто. Но почему-то вид запекшейся крови поверг меня в нервное состояние. Я подошел к римской арке, построенной у входа в шахту, заглянул во тьму, и вдруг мне показалось, что во мраке кто-то задышал, и смрад его дыхания заставил меня шарахнулся в испуге. Потом я пришел в себя и усмехнулся. Вот как расшатывает нервы моя болезнь! Когда я был здоров, подобных трусливых порывов не возникало. Разозлившись на эту мгновенную слабость, я пообещал себе взять побольше свечей и вернуться к пещерам завтра.
22 апреля.
Вчерашний день подарил мне незабываемый опыт. С охапкой свечей я пришел в ущелье. Заглянул в шахту и снова почувствовал нервную дрожь. Наверное, стоит взять с собой надежного спутника, вдвоем спускаться в пещеры безопаснее. Но тут же я укорил себя за эту слабость, зажег свечи и шагнул сквозь римскую арку.
По каменным ступеням я спустился вниз, примерно на пятьдесят футов. Здесь начинался коридор, прорубленный в скале. Я видел сколы и царапины, оставленные каменотесами две тысячи лет назад. Я спотыкался об острые камни, разбросанные тут и там. Свечи разгоняли тьму, но за пределами круга света плясали и корчились жуткие тени. Запретив своему воображению подсказывать мне эти ужасные мысли, я шел вперед. Вскоре показалась первая из затопленных пещер, вся в пятнах известкового налета. Из нее расходились несколько проходов – часть была проделана шахтерами, но были и те, что пробили подземные течения, а в одном месте, насколько мне было видно, зиял обвалившийся пролом. Какой путь выбрать? И стоит ли мне двигаться дальше в этот затопленный лабиринт? Я размышлял об этом, сталкивая мелкие камешки в подземное озеро, и вдруг обратил внимание на некую странность у своих ног.
На грязном полу виднелась огромная вмятина. Не отчетливый отпечаток сапога, не след от звериной лапы или копыта, именно вмятина. Такой след не могло оставить ни одно живое существо, даже слон – хотя откуда в этой пещере взяться слону, – но и его ноги, пожалуй, меньше. Как будто большой камень упал сверху, а потом скатился в озеро и утонул. Я осмотрел стены и потолок, но не увидел, откуда мог бы свалиться валун. А вмятина казалась свежей.
Сердце забилось в бешеном ритме, но я успокоил себя и убедил, что страхи беспочвенны. Я направился дальше, обходя затопленную пещеру по краю, игнорируя боковые проходы. Вскоре мне встретился широкий ручей, пересекающий путь. Перепрыгнуть его я не рискнул, поскольку не был уверен в своей ловкости, а ходить по пещерам в промокшей обуви – удовольствие небольшое. Я увидел осколок скалы, упавший в середину ручья. Плоский, удобный. Наступил на него, чтобы перейти на другую сторону. Тут-то и случилась катастрофа. Камень под ногой зашатался, вывернулся, и я рухнул в ручей, проклиная шаткую опору, на чем свет стоит. Свечи погасли. Я оказался в кромешной тьме.
Сначала я не испугался. Меня гораздо больше беспокоило купание в ледяной воде. Поднявшись на ноги, я нащупал свечи и спички. Но зажечь их не удалось, поскольку коробок промок. Нашарил стену пещеры и пошел, держась за нее, чтобы вернуться к римской арке. Но пройдя пару десятков шагов, я понял, что заблудился и закричал от ужаса.
Но тут же, усилием воли, заставил себя успокоиться. Мое положение неприятно, но не безнадежно. Да, я никому не сообщал о том, что отправился в шахту. Никто не будет снаряжать спасательный отряд, чтобы отыскать меня здесь. Да, выбраться отсюда в темноте не получится, но ведь спички рано или поздно просохнут. Когда я упал в ручей, то погрузился в воду не целиком, левое плечо осталось сухим. Если сунуть коробок подмышку и подождать несколько часов, то я смогу добыть столь важный свет. Я так и сделал. Потом достал из кармана пару галет, которые взял с фермы, подкрепился и почувствовал себя гораздо лучше. Прислонился спиной к стене пещеры и стал ждать. Вскоре журчание ручья меня убаюкало и, как это ни удивительно в моем положении, я задремал.
Прошел час, а может и больше. Я проснулся от неожиданного звука. Он отличался от привычного уже плеска ручейка, но распознать что это я не сумел. Может, мне просто почудилось? Нет. Звук повторился снова. Пронзил темноту подземных чертогов и завибрировал в моем левом ухе. И снова, и снова, он повторялся через равные промежутки времен … Это шаги! Наверное, спасательный отряд, который разыскивает меня в пещерах! Я хотел крикнуть, но тут кошмарная мысль ледяной иглой пронзила мою беспечную голову. Эти шаги не похожи на человеческие. Тяжелая поступь на мягких лапах. Так подкрадываются хищные звери к своим жертвам. И что бы там не двигалось, во глубине затопленных пещер, оно ни разу не сбилось с шага. Стало быть, существо прекрасно видит в темноте.
Мои ноги свела судорога, дыхание застряло глубоко в горле, а волосы на голове зашевелились от страха. Звуки стремительно приближались. Чудовище направлялось ко мне, в этом нет сомнений. Я вжался в стену, молясь, чтоб меня не заметили. Существо остановилось у ручья, – господи, это всего лишь в двух десятках шагов от меня! – через секунду оно стало шумно лакать воду, отфыркиваясь и принюхиваясь. Все, мне конец! Сейчас оно почует мой запах. Это неизбежно. Даже мои ноздри уже различали жуткий запах гнили и вонь, исходящую из раззявленной пасти… или мне опять мерещится? Нет, нет. Это не сон и не бред, это реальность. Скала за моей спиной задрожала от тяжелой поступи. Чудовище, скрытое во мраке, прошло мимо в нескольких ярдах от меня. А я от нервного напряжения лишился чувств.
Сколько я пролежал без движения? Кто знает. Очнувшись, я вспомнил все разговоры фермеров, предупреждение Эрмитэджа, жуткий рев из глубины пещеры и зловещие шаги во мраке. Я уже не сомневался, что здесь, под землей, обитает немыслимая тварь. Мое воображение тщетно силилось нарисовать анатомическую модель. Что мне известно о звере? Питается мясом, пьет воду, передвигается на мягких лапах, что удивительно, ведь судя по следу в грязи, тело у чудовища гигантское. Разум сопротивлялся, восклицая, что ничего подобного в природе существовать не может, и требовал более надежных доказательств, чем шаги в темноте. Все эти звуки и мои страхи с ними связанные, могли быть отголосками кошмарного сна, который привиделся мне.
Я нашарил коробок спичек, успевший высохнуть за прошедшее время. Чиркнул одной из них и в колеблющемся свете осмотрел пещеру. Никого не было. Я зажег вторую спичку и поспешил к проходу, который, как мне помнилось, ведет к римской арке. Через дюжину шагов я бросил взгляд под ноги и содрогнулся. Спичка погасла, но я не спешил зажигать новую. Мне показалось… Нет, я отчетливо видел… Но это было так жутко, что я никак не отваживался проверить, так и дрожал, окутанный мраком и тревожными предчувствиями. Потом разум снова победил. Он успокоил мои волнения и подсказал спасительную мысль: лучше посмотреть, и убедиться, что это была всего лишь галлюцинация, чем и дальше выдумывать не пойми что. Я зажег спичку и в неверном свете увидел то, что больше всего боялся обнаружить. Новые следы. В вязкой грязи рядом со старым отпечатком непонятной лапы появились два свежих. Таких же глубоких, подчеркивающих огромный вес существа, и с такими же невнятными очертаниями. Я смотрел, не мигая, пока догоревшая спичка не обожгла мои пальцы. Потом бросился бежать, в темноте, не разбирая дороги, охваченный первобытным ужасом…
На мое счастье, я не заблудился в гибельной темноте пещер, не расшибся и не сломал ногу. Я выскочил из шахты, продрался сквозь заросли кустов и рухнул на землю, тяжело дыша. Звезды в бархатисто черном небе расплывались перед моими глазами. Луны не было, однако темнота весенней ночи не пугала меня так, как затхлый мрак пещер, в которых таится нечто ужасное. До фермы я добрался уже под утро и проспал до обеда в полном изнеможении. Я не признался сестрам Аттертон в том, что видел, точнее, слышал в шахте Синего Джона. Да и чем бы могли помочь в моем расследовании эти милые старушки? Нет, мне нужно поделиться своими наблюдениями с каким-нибудь ученым, который отнесется серьезно ко всему услышанному и не поднимет меня на смех. Вместе мы разгадаем тайну подземного чудовища. Но действовать следует осторожно, все же я обладаю определенной репутацией в научных кругах и мне совсем не хочется ее запятнать.
25 апреля.
После фантастического приключения в пещере я захворал, и два дня провел в постели. Но потом отправился на поиски ученого, который сумел бы помочь мне разгадать тайну шахты Синего Джона. Мне порекомендовали обратиться к доктору Джонсону, который практикует в соседнем городке. Я поехал к нему, в надежде обсудить свое расследование, однако доктор, выслушав меня, отказался от любых комментариев. Вместо этого, принялся осматривать меня, постучал молоточком по коленям, проверил зрачковые рефлексы. А потом сообщил, что не может уделить мне более ни одном минуты, но, – тут он вежливо улыбнулся, – рекомендует обратиться к своему коллеге, профессору Пиксону. Тот как раз обладает достаточной компетенцией, чтобы помочь мне в расследовании.
С воодушевлением я поблагодарил доктора Джонсона, и отправился по указанному адресу. Дом профессора Пиксона находился возле небольшой железнодорожной станции в десяти милях к северу. Я приехал туда к вечеру и сразу направился к величественному особняку. Медная табличка на двери сообщала, что здесь принимает профессор Пиксон. Должно быть, он влиятельный человек, подумал я, разглядывая эту медную табличку. Она была начищена и вся сияла, что весьма отличало ее от позеленевшей от времени таблички на дверях моей лондонской квартиры. Стряхнув небольшое оцепенение, я уже взялся за дверной молоток, чтобы постучать, но какая-то непонятная тревога заставила меня вернуться на станцию. Там я спросил у лавочника, что он может рассказать о профессоре Пиксоне.
– Отличный малый и большой дока в своем деле, – отрекомендовал лавочник. – Лечит сумасшедших, в его больницу свозят безумцев со всего Дербишира.
– Так этот дом – приют для умалишенных? – воскликнул я.
– А вы как думали? Он самый.
Я немедленно сел на поезд, направляющийся в обратный путь. Дорогой много думал о том, почему доктор Джонсон так поступил со мной. Пришел к выводу, что и сам, возможно, поступил бы подобным образом с незнакомцем, который заговорил бы о встрече с чудовищем во мраке. Ведь до недавнего времени я был таким же педантом, слепым ко всему неизведанному, и подобно кроту, привыкшему ко мраку подземелий, готов был отрицать даже наличие солнца, лишь потому, что сам никогда прежде его не видел.
27 апреля.
Итак, мои собратья по науке не поверят в чудовище из шахты Синего Джона до тех пор, пока я не добуду неопровержимые доказательства. Стало быть, придется их добыть. Нужно лишь подготовиться к экспедиции в пещеру, чтобы ни одна из возможных неприятностей не застала меня врасплох. Я купил карбидную лампу, самую большую, которая попалась мне на глаза. Приобрел я и охотничье ружье с патронами, которые свалят с ног даже носорога – во всяком случае, продавец божился, что это так. Я собрал немного провизии в рюкзак, взял крепкую веревку и складной нож. Пожалуй, я был готов встретить чудовище лицом к лицу. Но кто таится во тьме пещеры? За эти дни я придумал и отбросил сотни различных теорий. Этот рёв, эти следы… Невозможно угадать, пока сам не увидишь. Однако, наблюдая за тем суеверным страхом, с которым фермеры и пастухи говорили о таинственном существе из пещер, я понял, как появились легенды о драконах и иных магических тварях. Что ж, возможно, именно мне придется разоблачить эти чудовищные предания. Нужно только добраться до шахты.
3 мая.
Английская весна – капризна и непредсказуема. Только что повеяло теплом, и вдруг снова пошли дожди. Я снова слег на несколько дней. За это время произошел ряд таинственных и зловещих событий, которые никто не смог объяснить. Сначала в безлунную ночь пропали сразу четыре овцы. Две у сестер Аттертон, одна у старухи из “Кошачьей лощины” и еще одна у вдовы Молтон. В деревне возник было слух о цыганах, крадущих скот, но полицейские быстро пресекли эти разговоры: никаких бродяг в округе замечено не было.
На следующую ночь пропал Эрмитэйдж. Он ушел в вересковые пустоши поздним вечером и больше его не видели ни прислуга, ни соседи. Это исчезновение пытались объяснить внезапным бегством юноши от кредиторов. Другая популярная версия состояла в том, что Эрмитэйдж уехал на север Англии, свататься к дочери богатого угольного промышленника, да там и остался до свадьбы. Но я предполагал нечто более ужасное. Эрмитэйдж мог последовать моему примеру и спуститься в шахту, чтобы положить конец своим страхам и доказать, что чудовище существует. Там, в затопленных пещерах он, скорее всего, нашел свою погибель. Но, возможно, он только ранен или заблудился, его еще можно спасти. Я поспешил к полицейскому и сбивчиво пересказал все свои опасения. Тот выслушал меня, записал показания в толстую тетрадь и пообещал снарядить поисковый отряд в самое ближайшее время. Однако, когда я вышел на крыльцо, то услышал громкий хохот, доносившийся из открытого окна. Полицейский и его коллеги потешались над моими страхами. Тогда я убедился, что никто не поможет, и придется все делать самому.
10 июня.
Шесть недель я не добавлял ничего в свой дневник. Ни одной записи. Все это время я лечился от жуткого потрясения, которое испытал в шахте Синего Джона. Возможно, я сошел с ума, решившись в одиночку на эту авантюру, но я оставил на столике у кровати конверт, с указаниями на случай моего исчезновения, и в ночь на 4 мая я пробрался ко входу в римскую шахту. Выбрал удобное место для засады и залег там с ружьем.
Ночь выдалась пасмурная и безлунная, как раз в такие ночи чудовище выходит на охоту. Здесь, возле скал, стояла удивительная тишина. Я смотрел на далекие огоньки фермерских домиков. До моего слуха доносился далекий бой часов на церковной башне. Страх сжимал мое сердце все сильнее, по мере того, как окна домов гасли одно за другим, но усилием воли я прогонял мрачные мысли. “Представь, что это обычная охота, – убеждал я себя. – Просто замри и жди добычи”. Но дикий ужас, таящийся где-то в подбрюшье, нашептывал: “Смотри, как бы тебе самому не стать добычей!” Все инстинкты вздымались на дыбы и заставляли меня убежать. Только гордость не позволила мне отступить. Глупая гордость, которая содеяла столько бед и более достойным людям, чем я.
Я остался на своем посту. И вскоре после трех часов ночи, когда наступило самое темное и зловещее время, я услышал шаги. Я сразу узнал ту странную походку – тяжелое тело двигалось на мягких лапах, чуть-чуть подволакивая одну из них. Под гигантскими ступнями крошились осколки скальной породы, шаги приближались, вот они уже совсем рядом и что-то огромное стало продираться сквозь заросли кустарника. Палец на спусковом крючке онемел. Я не мог пошевелиться и с ужасом наблюдал, как чудовище выползало из римской шахты. Разглядеть его я не смог, поскольку зажмурился от ужаса, проклиная свою гордость, которая не дала мне прежде спастись бегством. Сейчас бежать было поздно, громадная тварь в момент настигнет и разорвет меня. “Нет уж, пусть лучше полакомится овцами”, – подумал я, наблюдая, как чудовища бесшумно растворилось во мраке ночи. Пристрелю зверя, когда он будет возвращаться.
Я вслушивался в ночную тишину, но слышал лишь легкий шепот трав, колышимых ветерком. Фермы спали, из долины не доносилось ни единого звука, который мог бы подсказать, где сейчас кошмарное существо. Пару раз мне казалось, что громадная тварь подкрадывается сзади, неслышно ступая на мягких лапах, и я резко оборачивался, вскидывая винтовку. Но все это было лишь игрой взбудораженного воображения. Я убеждал себя отринуть страх, чтобы нервный паралич не охватил меня снова, когда ужасный монстр будет возвращаться. Убеждал, хотя и понимал, что все аргументы тщетны. Ужас, охвативший меня в ту ночь, погасил любые рациональные доводы, как проливной дождь гасит факел в руке одинокого путника.
Чудовище возвращалось обратно, к пещере, передвигаясь быстрыми прыжками. На этот раз палец на спусковом крючке не дрогнул. Грохот двойного выстрела разбудил всю округу. Ружье было заранее нацелено на вход в римскую шахту, поэтому я был уверен, что попал в гигантскую косматую спину. Зверь ответил возмущенным рёвом и поспешил скрыться под землей. Вспышка выстрела осветила на миг свалявшуюся шерсть грязно-серого цвета, короткие толстые лапы и вздыбленный хвост. Потом темнота скрыла от меня это отвратительное зрелище и я лишь услышал торопливые шаги по каменным ступеням, ведущим в шахту, и грохот камней, осыпающихся со скал.
Не успев даже задуматься о том, что я делаю, я бросился вслед за чудовищем. Карбидная лампа освещала путь ярким белым огнем, сильно выигрывающим в сравнении с теми желтыми пятнами от свечей или красноватыми вспышками спичек, что освещали этот подземный тоннель во время моего прошлого путешествия. На бегу я различал очертания огромного зверя, устремившегося вглубь пещеры. Его шерсть топорщилась во все стороны и на первый взгляд, он напоминал давно не стриженную овцу. Только размеры потрясали – он доставал макушкой до высокого свода пещеры, а бока терлись о стены довольно широкого тоннеля. Как я набрался храбрости преследовать это чудовище? Не знаю, ей Богу, не знаю. Наверное, во мне проснулся древний инстинкт охотника: беги за тем, кто бежит от тебя.
Существо бежало быстро и вскоре скрылось в затопленной пещере. Я последовал за ним, и убедился, что оно было еще и хитрым. Я вообразил, что добыча убегает в панике, поджав хвост, а на самом деле, как я теперь понимаю, ужасный зверь заманивал меня в пещеру, поскольку из-за своих размеров он не сумел бы развернуться в коридоре шахты, чтобы напасть на своего преследователя. В центральной пещере он развернулся и мы встретились лицом к лицу.
Жуткая картина, открывшаяся при свете фонаря, навсегда отпечаталась в моей памяти. Зверь поднялся на задние лапы и навис надо мной грозно рыча. Я бы сравнил его с медведем, но этот исполин был раз в десять крупнее любого медведя, что мне доводилось видеть. Из красной пасти торчали острые клыки, способные перекусить человека пополам, по грязно-серой морде стекала зловонная слюна. Он поднял лапу с длинными когтями цвета слоновой кости, замахнулся, чтобы прихлопнуть меня одним ударом, но я не заметил этого. Я, как завороженный, смотрел на его глаза – эти глаза выступали далеко из орбит и были похожи на две большие, только что очищенные луковицы. Матово-белые, с мутными прожилками. От немигающего взгляда этих глаз мне стало жутко, хотя казалось, я достиг такой степени испуга, что уже ничто не способно усилить это ощущение. Медленно, как в бреду, я поднял ружье и прицелился в эти ужасные глаза. Но в тот же миг сообразил, что забыл перезарядить двустволку.
– Черт возьми! – прошептал я.
И тут же удар могучей лапы отбросил меня к дальней стене пещеры. Карбидная лампа отлетела в воду подземного озера и погасла. Я снова остался в кромешной тьме. И больше я ничего не помню.
На следующее утро сестры Аттертон нашли записку у изголовья моей кровати. Они тут же побежали по соседям, собирая спасательный отряд. Семеро самых крепких фермеров отважились спуститься в пещеру, они нашли меня лежащим без чувств, окоченевшего и поначалу сочли меня мертвым. Но когда меня вынесли на свет божий, я очнулся. Правда, как говорят очевидцы, не узнавал никого. У меня диагностировали сотрясение мозга, переохлаждение и горячку. В довершение к этому, были сломаны ребра и левая рука. Долгое время я метался в бреду, пугая сиделку криками о страшных глазах-луковицах, но потом болезнь отступила. Мне рассказали, что полиция осмотрела шахту Синего Джона и не нашла там ни следа пребывания огромного зверя. Местная газета “Кастлтонский курьер” опубликовала заметку с комментариями доктора Джонсона и профессора Пиксона о том, что мой туберкулез мог привести к церебральным поражениям, отчего возникли галлюцинации. По солидарному мнению этих уважаемых представителей научного сословия, я бродил по пещерам, одержимый некой идеей-фикс, и сорвавшись со скалы получил все эти неприятные, но неопасные для жизни травмы. Редакцию “Курьера” эти объяснения полностью удовлетворили, они не стали посылать ко мне репортера.
А зря. Я бы поделился с ним размышлениями о глазах чудовищного зверя. Но ничто не помешает мне записать это объяснение в дневнике. По моей теории, в этих местах существует подземное озеро невероятных размеров, его постоянно пополняют реки и ручейки, текущие в известняковых пещерах. Озеро порождает испарения воды, от этого под землей возникают такие явления, как дождь или туман, и, несмотря на отсутствие солнечного света, на берегах озера обитают и размножаются некие порождения древней флоры и фауны – животные и растения, оставшиеся там с незапамятных времен, возможно, с ледникового периода. Долгие века наши миры не соприкасались, но потом римляне прорубили шахту для добычи редкого минерала. Потом остатки Синего Джона выскребли шахтеры нашего века, а эти уже не брезговали взрывать породу и создавать подземные обрушения. Возможно, в одну из трещин, возникших между нашими мирами, пробралось это чудовищное порождение подземного мира. Его глаза, приспособленные к чернильному мраку, болезненно реагировали на яркий свет. Поэтому монстр выходил из пещеры лишь в безлунные ночи. Таким образом, я разгадал тайну появления жуткого существа в заброшенной шахте.
Единственное, что осталось непонятным: почему зверь не растерзал меня во время нашей последней встречи? Впрочем, я несказанно рад этому факту и не собираюсь доискиваться причин. Все хорошо, что хорошо кончается.
Образованные люди, доктор Джонсон и ему подобные, посмеются над этим рассказом. Но фермеры и другие жители деревни ни на йоту не усомнились в моей искренности. Они завалили вход в шахту огромными валунами в тот же день, как вытащили меня на поверхность.
Шесть недель спустя я уже могу вставать с постели, правда, на далекие прогулки у меня недостает сил. Но и с холма возле фермы Аттертонов я могу разглядеть темноу ущелье, ведущее к римской арке. Но это место уже не будет пугать здешних жителей. Никогда больше из этого зловещего тоннеля не вырвется в мир людей чудовищное порождение тьмы. Ужас шахты Синего Джона изгнан навеки!
Артур Квиллер-Куч
Видения в Лазурной спальне
Готов присягнуть на священном писании: я никогда не был в этой деревне. Более того, не могу вспомнить, чтобы я хоть раз в жизни приближался к ней на полсотни миль. Даже представить не могу, какая причина в прежние годы могла бы привести меня в эту Богом забытую глушь. Я родился в Лондоне, окончил Оксфордский университет и пять лет отслужил в одной из церквей графства Суррей. А потом вдруг в один прекрасный день меня назначили инспектором учебных заведений, и отправили с проверкой в школу-интернат Питс-Сковэнз, затерявшийся посреди Корнуолльских болот.
Повторюсь, я никогда прежде не был в этой деревне. Тем не менее, меня неотступно преследовало ощущение, что эти места мне знакомы. Оно усилилось, когда мы ехали по шоссе между черных скал над пиками которых полыхало заходящее солнце. Справа показался средневековый замок, полускрытый за рощей деревьев – наверняка, когда их листья по-летнему зелены, или только-только пожелтели осенней порой, замок выглядит куда приятнее. Теперь же, в конце ноября, среди голых ветвей, он смотрится мрачным серым пятном. В этом старинном поместье я мечтал найти приют на несколько дней. Меня предупредили, что в деревне всего одна гостиница, приличной ее не назовешь, поэтому я заранее списался с владельцем замка Треммен-холл, сквайром Перкинсом, чтобы напроситься в гости. Однако тот в ответном письме был не слишком приветлив и сообщил, что чужаков не жалует, особенно священников.
Ах да, забыл представиться. Зовут меня Сэм. Вернее Сэм Рэсколл. Еще вернее будет сказать: преподобный Сэмюэл Рэсколл. Именно поэтому я был раздосадован, что мне придется жить в заштатном клоповнике с громким названием «Королева Индии». Давно замечено, что чем громче название гостиницы, тем хуже в ней готовят и тем больше заплаток на простынях. Но, ничего не поделаешь. До школы-интерната ехать еще девять миль и лучше я отправлюсь туда спозаранку, хорошенько выспавшись.
Гостиница оправдала мои худшие опасения, столы в обеденном зале были грязными, а публика, слоняющаяся вокруг – подозрительной, поэтому я велел подать мне ужин в комнату. Я сбросил запылившийся плащ, задернул шторы, чтобы не глядеть на черное болото – самый убогий пейзаж, который можно встретить в этих краях, – и от нечего делать стал изучать свое временное пристанище. И эту дыру они называют Лазурной спальней? Хотя, надо признать, мне досталась большая комната, шагов десять в ширину, с камином, что немаловажно в это промозглое время года. В противоположном углу стояли высокие часы с треснувшим стеклом. На столе я увидел графин с желтовато-мутной водой и подсвечник на три свечи с огарками. Стены были обшиты дубовыми досками, а поверх них наклеены картинки со сценами охоты. Точнее с одной и той же сценой – собаки преследуют раненого оленя. Картинки эти наклеили друг за другом, и возникало забавное ощущение, что олень с одной картинки гонится за собаками с другой, и так далее, по кругу. Я улыбнулся. Комната уже казалась мне достаточно уютной. И это голубое кресло весьма мягкое. Пожалуй, в нем я и скоротаю вечер за книгой. Может быть, в этой таверне неожиданно найдется и бутылка хорошего вина?
– У нас только пиво, которое варю я сам, – развеял мои надежды хозяин гостиницы, возникший на пороге с подносом. – Хотя я могу плеснуть вам хереса из початой бутылки. Ее оставил какой-то путешественник…
– Нет, нет, давайте лучше ваше пиво, – поморщился я.
Усевшись в кресло, я заметил зеркало, которое раньше не попадалось на глаза. Рама его, с резными цветами и фигурками ангелов, потемнела от времени, а стекло, казалось, вот-вот выпадет наружу – во всяком случае, оно уже наклонилось и держалось на честном слове. На раме, по верхнему краю, виднелись три позолоченные буквы «ФЭЙ». А на самом зеркале были вырезаны «Р» и «К» – буквы эти разбежались по верхним углам и, как я заметил, «Р» была чуточку крупнее.
– Что за слово тут написано? «ФЭЙ»? – спросил я хозяина, когда тот вернулся с пивом.
– А, любуетесь нашим шедевром, – потер руки дородный детина. – Я точно не знаю, но говорят, с этих букв начинался девиз Кардинаков, которые построили замок среди скал. Видели его? Так вот, последнего из Кардинаков носил имя Ральф и на зеркале его инициалы. Кстати, с его исчезновением связана любопытная история.
– Поведайте мне эту историю, – попросил я. – Садитесь, выпейте пива, пока я буду ужинать. И расскажите мне все.
Хозяин только и ждал приглашения. Он уселся к столу, налил себе из кувшина куда больше, чем мне, отхлебнул, вытер пену с усов и начал рассказывать.
– В благородных семействах рано или поздно заводится паршивая овца – наследник доброго и честного рода, который пускает все семейное наследство по ветру. Таким и был Ральф Кардинак. Он стал владельцем Треммен-холла в двадцать пять лет, когда умер его отец. И к двадцать седьмому дню рождения промотал наследство до последнего пенни. Он любил выпить, постоянно играл то в карты, то в кости, делал ставки на лошадей, собачьи бега и даже не петушиные бои. Словом, деньги в его карманах задерживались так же долго, как и вода в решете. Пришлось даже сдать в аренду семейный замок Филиппу Перкинсу – прадеду нынешнего владельца. На вырученные деньги Ральф купил себе офицерское звание и уехал воевать в колонии. Вскоре он вернулся с Востока, овеянный славой и почестями, но по-прежнему без шиллинга за душой. Тогда он решил посвататься к дочери своего арендатора – мисс Сесилия, говорят, была настоящей красавицей, да и отец ее слыл самым богатым человеком в Корнуолле. Женившись на мисс Сесилии, юный гуляка Кардинак таким образом вернул бы себе замок и получил бы доступ к солидному капиталу женушки. Понятное дело, старик Перкинс понял это в тот момент, когда новоявленный жених появился на пороге, потому отказал Кардинаку.
– Не вышло, значит? – уточнил я.
– Да как сказать, – лукаво прищурился хозяин гостиницы. – Говорят, Ральфу Кардинаку красный мундир был весьма к лицу. Мисс Сесилия влюбилась и согласилась бежать с молодым офицером, чтобы тайно обвенчаться. О, коварный юноша захотел получить свое: пусть прогнали с порога, а он пролез в окно. Но старый Перкинс и его сын, младший брат мисс Сесилии, вовремя ворвались в комнату и прогнали навязчивого ухажера. Той же ночью он, сгорая со стыда, уехал из Корнуолла, куда глаза глядят, чтобы никогда больше не возвращаться. Даже когда вышел срок аренды, не приехал. Сгинул, небось, где-то за морями, на чужбине. Перкинсы подождали, не объявится ли кто-то еще из наследников Кардинаков, да и забрали замок себе в полную собственность. Без всяких там «с Вашего соизволения…» Присвоили и все тут. А чтобы никто не возражал, подарили каждому жителю деревни что-нибудь из старинных вещей Кардинаков. Нашей семье досталось вот это зеркало. Не правда ли, оно прекрасно?
– Да погодите вы с зеркалом, – отмахнулся я. – А что же мисс Сесилия? Как она пережила бегство возлюбленного?
– Она так и не вышла замуж. Все страдала по Ральфу. А может, надеялась, что он вернется за ней рано или поздно… Да только не сложилось. Так и умерла, небось, старой девой. Здесь этого никто не знает, поскольку после того, как ее батюшка преставился, мисс Сесилия уехала куда-то на север, вроде в Эдинбург. Там и поселилась. Не ладили они с братом, это ведь он выдал их с Ральфом отцу в ту ночь. Так что вряд ли эти двое смогли бы ужиться под одной крышей. Кстати, а не хотите ли сушеного изюму?
– После пива? Нет, любезный. Пожалуй, я лягу спать пораньше.
– Ну, как будет угодно, – он собрал тарелки и кружки, смахнул со скатерти хлебные крошки и затопал вниз по лестнице. А я решил выкурить трубочку на сон грядущий. Достал кисет с табаком, набил поплотнее, как я люблю, и вскоре по Лазурной спальне поплыли голубоватый дымок. Тонкие витые струйки дыма льнули к старинному зеркалу, пробегая по нему словно волны, а ближе к углам с инициалами Ральфа Кардинака, они даже завивались озорными кудряшками. Сквозь это марево мне показалось, что в зеркале появилось какое-то движение. Я пригляделс получше – ничего. И не удивительно, ведь в комнате кроме меня никого нет, а я сижу в кресле неподвижно.
Новая струйка дыма полетела к зеркалу, и я снова заметил движение. На сей раз уже без всякого сомнения, что-то промелькнуло внутри потемневшего стекла. Я встал с кресла, подошел к зеркалу вплотную и невольно вздрогнул. В глубине зеркала будто клубился туман – молочно-белый, непроницаемый, какой бывает только в дождливом ноябре. Я поднял руку, чтобы прикоснуться к поверхности стекла, но в этот миг туман стал синим и сквозь него стали пробиваться лучи света. Не отраженного отблеска свечей, а собственного света, идущего из зеркала. Это настолько ошеломило меня, что я медленно отступил на несколько шагов и машинально опустился в кресло, в котором сидел прежде.
Тут же свет из зеркала исчез, и в нем отразилась обычная комната. Я протер глаза и глубоко вздохнул несколько раз, чтобы успокоиться. А когда снова посмотрел в зеркало – обомлел. В нем отражалась комната со всей обстановкой, задернутыми занавесками, старым ковриком у камина, кроватью и креслом. Но в этом кресле не было меня. Я в панике ощупал свое лицо, плечи, ноги – все на месте. Я здесь и, тем не менее, не отражаюсь в зеркале. Что бы это значило? Конечно, я читал про вампиров, которые не отражаются в зеркале, но я – священник и с нечистью никогда не знался. Почему же тогда я не вижу себя?
Через минуту в зеркале снова возникло движение. Отворилась дверь в комнату. Я оглянулся – дверь в Лазурной спальне закрыта, более того, заперта на задвижку. Но там, в зеркальной комнате, она распахнулась настежь. Вошли двое – офицер в красном мундире и девушка, закутанная в черный плащ. Она откинула капюшон, и я восхитился прекрасными чертами ее юного лица. Ее каштановые волосы разметались по плечам, щеки, мокрые в равной мере от дождя и пролитых слез побледнели, а в фиалковых глазах расплескалась печаль. Она сделала несколько нетвердых шагов, упала на стул и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Заглядевшись на красавицу, я совсем упустил из виду офицера. Тот бросился утешать девушку, обнимая ее за вздрагивающие плечи, целуя в висок, на котором билась тревожная жилка, нашептывая на ухо нежные и ободряющие слова, – все это время он находился спиной ко мне и я видел лишь сапоги со шпорами, красный мундир и жесткие, упрямые волосы на затылке. Но вот юноша обернулся, прислушиваясь к чему-то, и я впился ногтями правой руки в левую ладонь, чтобы не закричать от страха. А ужас все нарастал, поднимался волной из глубины моей души. Я смотрел на лицо юноши и узнавал в нем себя.
Поверьте, я не сошел с ума. Я четко осознавал, кто я такой – преподобный Сэмюэл Рэсколл, заурядный инспектор учебных заведений. Но вместе с тем, я был тем самым молодым офицером. Более того, я начал воспринимать его мысли и чувства. Я безумно любил эту юную девушку – мисс Сесилию Перкинс, теперь уже в этом не было никакого сомнения. И она любила меня, меня – Ральфа Кардинака, беспутного повесу, который вдруг решил переменить свою жизнь, жениться на той, кого любит больше всего на свете, уехать с ней в Эдинбург и никогда больше не возвращаться в эти проклятые места. В этот момент я четко мысли юноши, который искренне сожалел о прежних своих грехах и пороках, и мечтал о тихом семейном счастье с красавицей-женой и честной работе в конторе одного шотландского адвоката. Влюбленные сбежали из замка Треммен-холл и укрылись в Лазурной спальне, заплатив хозяину гостиницы, чтобы тот их не выдал. За час до рассвета они должны были сесть на проходящий дилижанс и отправиться навстречу своему счастью.
Но судьба распорядилась иначе. В комнату стремительно ворвались двое мужчин. Тот, что постарше, набросился с упреками на мисс Сесилию – это ее отец, догадался я, а точнее – понял, ведь я всегда это знал. Я, Ральф Кардинак. Глядя на юношу в зеркале я видел его душу, его страхи, его мысли, как свои собственные. Сейчас он растерялся и не знал, что делать. Ральфу хотелось оттолкнуть старика, защитить свою невесту, но он не знал, как та отреагирует – ведь Кардинаку пришлось бы ударить ее отца. Заминкой воспользовался брат мисс Сесилии. Он выхватил шпагу и набросился на похитителя родной сестры. Ральф тоже обнажил оружие, но лишь парировал удары. Атаковать он не собирался, хотя был, – и я доподлинно знал это, – был отменным фехтовальщиком и легко справился бы даже с обоими соперниками. Клинки сверкали, отражая свет свечей, потом Крадинак сделал резкое движение кистью и шпага его соперника, описав сверкающий полукруг, отлетела к камину.
Тогда свою шпагу обнажил Филипп Перкинс, отец беглянки. Мисс Сесилия встала между ними, умоляя прекратить поединок. Она заявила, что сделал свой выбор и не расстанется с женихом. Она повисла на груди Ральфа, покрывая его лицо – мое лицо! – поцелуями. Раздраженный отец замахнулся, желая пронзить шпагой их обоих, но молодой офицер отбил удар. Острие его шпаги, продолжая движение, разорвало камзол на плече старика и вонзилось под ключицу.
Красавица бросилась к нему, протягивая руки, но упрямый отец оттолкнул дочь и вцепился в край стола, чтобы удержаться на ногах. Скатерть предательски затрещала и порвалась, Филипп Перкинс упал на коврик у камина, кровь текла по его камзолу. Дочь склонилась над ним, прижимая к ране свой платок, пропитанный слезами. Ральф Кардинак бросил свой клинок на пол, налил из графина воды и тоже поспешил к раненому. Он встал на колени, попросил у старика прощения и протянул свою руку в знак примирения. Я почувствовал, что слова его тронули сердце старого сквайра, и тот готов пожать протянутую руку. Но брат мисс Сесилии, о котором все забыли, подкрался к молодому офицеру со спины. Поднял с пола шпагу. Я вскочил с кресла и закричал, стараясь предупредить его – предупредить себя, Ральфа Кардинака, о предательстве. Но голос мой не сумел проникнуть за границы зеркального стекла. Вероломный негодяй ударил исподтишка и сердце мое пронзила холодная сталь.
Я почувствовал, как разом оборвались все нити, связывающие меня с жизнью. В глазах потемнело от боли, а страх, который я испытал, просто невозможно передать словами. Во рту появился мерзкий и, вместе с тем, сладкий вкус приближающейся смерти. Я упал на коврик возле камина, и милосердное забвение окутало меня мерцающей дымкой.
Я очнулся в кромешной тьме. Я не только стоял на ногах, но и куда-то шел. Совершенно не представляя – куда. Холодный ветер навязчиво дул мне в лицо, словно желая напомнить, что у меня есть лицо. И тело. И мысли, которые понемногу пробуждались и подгоняли меня вперед. Я двигался против ветра, сквозь ночную тьму, куда более густую, чем даже тьма египетская – без единого проблеска. Не было видно ни луны, ни звезд, ни огоньков свечей в окнах домов. Только ночь, до самого горизонта. Каким-то чудом в окружающем меня мрака вдруг проступило еще более темное пятно – неужели такое возможно?! Я увидел черную гладь болота, напоминающую зеркало. То самое зеркало. Здесь тоже клубились туманы, но только угольно-черные, а потому едва различимые, но вот, поверхность воды покрылась мелкой рябью и из глубины вырвались лучи света. Сверкающие нити протянулись от ближнего берега до едва различимого торфяного островка. Мне было страшно, но здесь, как и в Лазурной спальне, я ощущал присутствие еще одной души – души Ральфа Кардинака, которая влекла меня за собой в топкую трясину. Я чувствовал, что один неосторожный шаг грозит мне неминуемой гибелью, но все равно пошел, а после – побежал, прямо к торфяному островку. Там, возле него, что-то плыло по воде. Я не мог разглядеть это в темноте, но точно знал, что это. Оно приближалось бесшумно, без малейшего всплеска и так плавно, будто кто-то невидимый тянул его за веревку. И вот из черноты болота во мраке ночи появилось нечто еще более темное – ну как, скажите, как такое возможно?! Продолговатый ящик, напоминающий грубо сколоченный гроб. Я стоял на торфяном островке и ждал, пока ящик не прибьет к берегу. Дрожащими руками коснулся я деревянной крышки, на которой не было ни надписей, ни креста, потянул из воды, преодолевая невиданное сопротивление, будто семь бесов держали гроб под водой. Сердце мое, сердце Ральфа Кардинака, переполнилось яростью. Я рванул ящик, еще раз, еще. Во мне проснулась дикая сила, я вытащил его на берег и, преклонив колени, яростно дернул крышку, обламывая ногти. Кровь хлынула из прокушенной от ужаса губы, перед глазами заплясали огни, а в ушах раздался звон колокольчиков. Я перестал дышать, чувствовал, что легкие вот-вот лопнут от напряжения, но не мог вдохнуть, пока не открою гроб. Пот стекал с моих бровей и капал на щелястую крышку. Я знал, что через секунду умру, если она не поддастся. Но нет! Я не мог умереть. Я не должен умереть, слышите? И поэтому я снова напряг все свои силы и дернул.
Раздался страшный скрежет. Вырвался ли он из моего горла или это сломались черные доски – я в тот миг не понимал. Но когда заглянул в гроб, закричал еще пронзительнее: я увидел лицо – бледное, искаженное гримасой последней боли, застывшее навсегда. Мертвое лицо. Мое лицо…
Меня нашли на следующее утро. Хозяин проснулся за час до рассвета и обнаружил, что входная дверь не заперта. Он заподозрил неладное и проверил своих постояльцев – благо, их в холодное время года бывает немного. Обнаружив Лазурную спальню пустой, он сбегал за полицейским. Тот привел собаку, которой дали понюхать мои вещи. Очень скоро она взяла след. Сначала я долго шел по шоссе, потом резко свернул и углубился в болото. Здесь они нашли мой башмак, утонувший в грязи, а потом увидели и меня самого, лежащего без сознания на торфяном островке в полусотне ярдов от берега. Меня перенесли в гостиницу, где я пролежал три недели в лихорадке и бреду. Бредил я много и нес, по уверению хозяина, всякую чушь. Про видения и убийство, про зеркало, про черный гроб на болотах. Конечно, рядом со мной не обнаружили никакого гроба, хотя ногти на пальцах были сорваны под корень, а в ладонях торчали черные занозы. Но я не спорил и не убеждал никого в своей правоте. Еще не хватало, чтобы меня признали душевнобольным!
Я так и не посетил школу-интернат Питс-Сковэнз, а после происшествия в Корнуолле уволился с должности инспектора, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье. Но свято место пусто не бывает, и уже следующей зимой я получил письмо от своего преемника:
21, Честерхэм-Роад, Кенсингтон.
3 декабря 1891 года
Дорогой Рэсколл,
Мы давно не переписывались, но я на днях вернулся инспекторской поездки в Питс-Сковэнз. Рад доложить, что вас помнят в «Королеве Индии», где вы проболели некоторое время. Я тоже остановился у них и хозяин гостиницы пересказал мне историю, которая произвела на вас столь сильное впечатление. Представьте себе, у древней байки появилось продолжение. Летом в поместье Треммен-холл открыли гончарную мастерскую. Вы помните болото за гостиницей? Его решили осушить, чтобы устроить глиняный карьер. И на дне, у торфяного острова, нашли идеальный скелет человека. Кости были совершенно чистыми и белыми. Рядом с телом нашли серебряную табакерку, на крышке которой выбито слово «ФЭЙ». Говорят, это сокращение от девиза Кардинаков, которые владели Треммен-холлом до того, как замок перешел к Перкинсам. В деревне никто не сомневается, что это кости последнего сквайра, загадочно исчезнувшего более ста лет назад после любовной интриги, как все думали. На самом же деле его закололи в спину. Нечестная игра! Но, если это и так, то убийца давным-давно сошел в могилу.
Надеюсь, вам было интересно узнать подробности запутанной истории.
С уважением, Дэвид Мэйнвинг.
Постскриптум. Кстати, я полагаю, вам знакомо зеркало из Лазурной спальни? Меня очень впечатлила изысканная резная рама, и я купил его за насколько золотых. Жаль только, само зеркало разбилось по неосторожности, но заменить его не трудно. Главное, рама в порядке! Так что жду вас в гости, буду рад, если вы посмотрите на мое новое приобретение и выскажете свое мнение.
Френсис Мэрион Кроуфорд
Верхняя полка
Когда застольная беседа доходит до сигар – тут уж два пути. Или кто-нибудь из гостей побалует всех интересной историей, или, как только рассеется табачный дым, все разойдутся по домам. На этот раз слово взял Брисбен. До тех пор я не обращал внимания на этого человека, и тут только сумел разглядеть его. Это был настоящий искатель приключений: высокий, мускулистый, широкоплечий, его лицо напоминало гранитную скалу, а в голубых глазах плескались океаны. Одной короткой фразой он обрубил все разговоры за столом.
– Вы видели призраков? – спросил Брисбен, и сам же ответил, – Я – видел!
Все заговорили разом: ну, что за чушь, какие призраки, мы ведь образованные люди…
Брисбен, напротив, замолчал. Отрезал кончик сигары, поднес спичку и долго-долго раскуривал. Когда все возражения смолкли, а слуга принес шампанского, продолжил спокойным голосом:
– Я не раз бродил по морям и океанам. Видел Тихий, Индийский, а уж сколько раз пересекал Атлантику – и не сосчитаешь. Через эту узкую лужицу я, обычно, перебирался на одном и том же пароходе. Не буду называть его, скажу только, что это самый комфортный пароход, курсирующий между Бостоном и Ливерпулем. Жаль, что теперь ноги моей больше не будет на этом корабле…
Он затянулся и выпустил дым.
– Но свой последний рейс через Атлантику я запомнил навсегда. Выпал мне билет в сто пятую каюту. Я всегда беру нижнее место, поскольку полка там гораздо шире, чем наверху. Замечали вы такое? Вот и в тот раз поднялся на борт, передал стюарду саквояж и показал билет. Стюард сразу спал с лица, согнулся в три погибели и поплелся впереди меня, будто приговоренный – к эшафоту. Идти нам пришлось долго, сто пятая была почти у самого носа. Заходить внутрь стюард категорически отказался, поставил саквояж у порога и поскорее ретировался. Даже за чаевыми не протянул руки. Мне это показалось странным, но я пожал плечами и тут же выбросил стюарда из головы. Оглядел каюту: все, как обычно на этом пароходе. Матрацы в заплатках, но зато мягкие. Одеяла и полотенца – застиранные до тонкости, но зато чистые. Вода в графине чуть желтоватая, но на трансатлантических рейсах мне приходилось пить и похуже, уж поверьте. Нижняя полка оказалась широкой, чуть ли не вдвое против верхней, а это самое главное для уютного сна.
Пароход отправился без опоздания, качки не наблюдалось, а легкий бриз освежал гуляющих по палубе пассажиров. Я не люблю эти бессмысленные хождения взад-вперед, ненавижу раскланиваться с незнакомыми людьми на каждом шагу, а смотреть на китов или айсберги мне уже не интересно. Знаете, что говорят про китов и про айсберги? Если хоть раз в жизни увидел, считай, что видел их всех. Поэтому я всегда скрываюсь в кают-компании. Здесь подают отличные закуски, а у новичков они вызывают одинаковую реакцию: лицо постепенно зеленеет и через пару секунд они уже бегут прочь, спеша извиниться – ах, ох, нездоровится. В итоге бывалые путешественники остаются в уютном уединении от докучливых бесед.
Первый вечер принес мне сплошные разочарования: в кают-компании не продохнуть от нахлынувших пассажиров, а на палубе, по случаю отличной погоды, было еще многолюднее. Я отправился в каюту, чтобы пораньше лечь спать, и разозлился еще больше. Помнится, когда я брал билет, мне обещали отдельную каюту. А тут я обнаружил саквояж, трость и иные вещи попутчика. Сам он явился ближе к полуночи, когда я дремал, накрывшись пледом. Я рассмотрел его мельком, сквозь ресницы. Рыжий, как таракан, и такой же противный. Одет как мошенники с Уолл-стрит, из тех, кто всегда готов пустить по ветру ваши денежки. Да уж, повезло… С таким и парой слов перемолвиться не захочется. Придется подстраиваться под его привычки, чтобы свести все разговоры к минимуму. Будет приходить поздно – я лягу пораньше, а по утрам стану исчезать из каюты, пока он спит. Да, путешествие станет менее комфортным, но зато не придется даже здороваться с этим скользким типом.
С этой мыслью я и уснул. Вдруг, среди ночи, скользкий тип спрыгнул со своей полки и, распахнув дверь, побежал куда-то по коридору. Хоть бы ты споткнулся, мстительно подумал я, но никакого грохота не услышал. Зато противный скрип петель, на которых дверь каюты раскачивалась в такт бортовой качке, меня просто взбесил. Я встал, захлопнул дверь, улегся обратно на свою двойную полку и думал, что теперь точно буду ворочаться до рассвета. Однако в тот же миг я уснул.
Незадолго до рассвета я проснулся от сквозняка. На верхней полке кто-то тихонько стонал. Или мне показалось? Наверное, попутчик уже вернулся и мучается от морской болезни. Только бы его не стошнило, подумал я с ненавистью, и вжался в стену каюты. Корабль покачивался на волнах и, несмотря на все мое раздражение, сон вернулся быстро.
Под утро я буквально окоченел. Смотрю – иллюминатор открыт нараспашку. Пришлось встать, кутаясь в плед, захлопнуть его и завернуть винт. Надо объяснить попутчику, чтобы больше не выстуживал каюту. Но не сейчас. Этот плут задернул шторки на верхней полке, спит или делает вид, что спит. Но мне это только на руку, ведь я решил не встречаться с ним без особой необходимости. А про иллюминатор можно и после поговорить. Я быстро оделся и вышел на палубу.
Там почти никого не было, только пара матросов, да еще корабельный доктор любовался восходящим солнцем. Я приветливо кивнул доктору:
– Прекрасно утро, не правда ли?
– Это как посмотреть, – откликнулся он. – Для здоровья такие утра не слишком полезны. Слишком сыро и зябко для долгих прогулок. Вам бы лучше вернуться в каюту. Вы в которой?
– В сто пятой, – сказал я.
Доктор выпучил глаза и, как мне показалось, вздрогнул.
– Вас что-то напугало? – уточнил я.
– Нет, нет, – слишком быстро ответил доктор. – Просто мне доводилось общаться с пассажирами этой каюты на прошлых рейсах. Все высказывали недовольство.
– Позвольте, тогда и мне тоже высказать! – подхватил я. – В каюте затхлый запах и сырость, не меньше, чем этим утром на палубе. А вы говорите, это вредно для здоровья.
– Да-да, – отрешенно проговорил доктор, явно думая о чем-то другом. – Вы на нижней полке?
– На нижней, – удивленно ответил я. – А к чему…
– В каюте есть еще пассажир? – оборвал меня доктор.
– Да, какой-то молодой хлыщ, – скривился я. – На него тоже хочу пожаловаться: ну что за человек! Сорвался куда-то среди ночи, закричал, хлопнул дверью, разбудил меня…
– Скажите, а вернулся ли он? – с тревогой спросил доктор.
– Вернулся. Куда же он денется? Не сойдет же он с парохода посреди океана…
Доктор огляделся по сторонам, приблизился ко мне и зашептал в самое ухо:
– К черту этот корабль и его репутацию! Заберите свой багаж и немедленно переселяйтесь ко мне. Я потеснюсь, ничего. Поверьте, вам нужно поскорее убираться из сто пятой.
– Да зачем же? – удивился я.
– Потом все поймете, – настаивал он. – Я давал клятву до конца бороться за жизни своих пациентов, а сейчас хочу спасти не только вашу жизнь, но и вашу душу. Моя профессия не позволяет верить во всяческую чертовщину, но поверьте, в море оживают самые жуткие суеверия… Переселяйтесь ко мне, иначе в скором времени вас поглотит Атлантический океан.
– На что вы намекаете, доктор?
– Намекаю? Я говорю прямо: на трех последних рейсах пассажиры из сто пятой прыгали за борт.
Вот так история! Мне показалось, что доктор задумал розыгрыш, но в его глазах светились лишь искренняя забота и опасение за жизнь пассажира. Тем не менее, я отклонил любезное приглашение доктора.
– А я бы, на вашем месте, – начал было он, но махнул рукой. – А впрочем, пойдемте-ка лучше завтракать.
После завтрака я заглянул в каюту. Пассажир на верхней полке, судя по задернутым шторкам, все еще спал. От нечего делать, я снова вернулся на палубу и тут меня пригласили к капитану.
– Вы из сто пятой? – спросил он, как только я взошел на мостик.
– Так точно, – отрапортовал я. – Чем могу служить?
– Я провожу расследование гибели вашего соседа, – мрачно сказал капитан. – Вахтенный матрос доложил, что поздно ночью пассажир из сто пятой выбежал на палубу и прыгнул за борт. Остановить его не успели. Тело в таких случаях не ищут – в темноте это бесполезно. Пока корабль остановится, пока шлюпки спустят на воду…
– Значит, уже четвертый! – воскликнул я в нервном возбуждении.
– Вам известно про прежние случаи? – капитан еще больше помрачнел. – Досадно. Прошу вас не распространяться об этом. Репутация моего корабля и так уже изрядно подмочена тремя самоубийствами. Четвертое окончательно потопит и меня, и пароход… Выбирайте любую каюту, хотите – заберите мою. Переселяйтесь до конца этого рейса, только не оставайтесь в сто пятой.
– Напротив, я бы очень хотел остаться там, – возразил я. – Теперь, когда каюта полностью в моем распоряжении, я смогу разместиться в ней с комфортом. Предпочитаю уединение, знаете ли. Что до моего самоубийства, тут можете не опасаться. Подобной глупости я не совершу никогда.
Капитан взял с меня слово, что я ни одной живой душе не сообщу подробности этой истории. Именно поэтому я храню в тайне название парохода.
Когда я вернулся в каюту, верхняя полка была пуста, шторки раздернуты. Стюард как раз в этот момент выносил вещи пропавшего пассажира.
– Скажите, а почему вы оставляете открытым иллюминатор? – задал я вопрос.
– Иллюминатор? – вздрогнул юноша.
– Да, черт возьми! – вспылил я и принялся забрасывать его новыми вопросами. – Как можно оставлять его открытым в океане? А если корабль накренится слишком сильно и в каюту хлынет вода? Здесь поэтому так сыро? Почему же вы не пытаетесь это исправить? Я пожалуюсь капитану…
– Жалуйтесь кому угодно! – перебил меня стюард. – Это мой последний рейс, довольно с меня всякой чертовщины. Но если хотите знать, сэр, то даже архангелам не под силу удержать этот иллюминатор закрытым с полуночи до утра.
– Но ведь это проще простого! – возразил я. – Смотрите, этот большой винт нужно просто вкрутить в петлю до конца. Вот так.
Я задраил иллюминатор.
– Увидите, сэр, в полночь он снова откроется.
– Ха! Хотите пари? Если он откроется, вы получите золотую монету. Но этого просто не может быть.
– Увидите, сэр! – повторил стюард и вышел.
Брисбен отбросил окурок сигары и тут же раскурил новую. Руки его слегка дрожали.
– И я увидел, господа. Той ночью сон не шел ко мне. Я лежал, глядя на иллюминатор, неотрывно следил за отблесками Луны на стекле. Только однажды перевел взгляд на хронометр, чтобы узнать, который час. И в тот же миг почувствовал на щеке сквозняк. Иллюминатор распахнулся! Я бросился к нему, стараясь мыслить рационально. Как это могло произойти? Допустим, винт, удерживающий латунную раму круглого окошка, поворачивается от качки. Возможно ли такое? Стоит убедиться. Я снова задраил иллюминатор и уставился на винт. Его головка не двигалась. Тогда я перевел взгляд на бескрайний океан, освещенный полной Луной. Волны с разбега врезались в левый борт, заставляя корабль раскачиваться. Минут пятнадцать в неотрывно смотрел на волны. Я слышал мерные удары воды о металл, потом к ним добавился некий странный шорох. Этот шорох раздавался за моей спиной, как будто кто-то ворочался на верхней полке. Но ведь этого не может быть, подумал я. В темноте я не мог ничего разглядеть, поэтому протянул руки и нащупал… Поверьте, это был не сон и я был в ясном уме. Но на верхней полке кото-то лежал. Я прикоснулся к чьей-то руке, мокрой и дьявольски холодной. Возможно, я закричал, не помню, но тот, кто лежал на верхней полке немедленно набросился на меня. Человек, от которого исходил смрад сырого погреба, затопленного болотной жижей, опрокинул меня навзничь, подмял под себя и несколько раз ударил головой об пол каюты. Потом распахнулась дверь, и он сбежал из каюты. Я бросился за ним, не вполне понимая, что делаю. Однако никого не увидел, только тени мелькали по коридору. Вы даже представить не можете, какой ужас парализовал меня в тот момент. Но постепенно я убедил себя, что все это была галлюцинация. Наваждение, навеянное страшными рассказами о сто пятой каюте. Прежде, чем поверить в сверхъестественное, мне хотелось во всем разобраться. Ощупью я нашарил свой саквояж, достал жестянку со свечами, которые всегда вожу с собой на всякий случай. Зажег одну и осмотрел верхнюю полку. Мне казалось, она должна быть промокшей насквозь, но подушка и простыни были сухими. Что за ерунда? Ведь на них лежал кто-то насквозь мокрый! Или все-таки это мне приснилось?
Я обернулся к иллюминатору и с ужасом увидел, что он снова открыт. Тут уж я разозлился, задраил окошко – в который уж раз, – и дополнительно заблокировал тростью. Всю оставшуюся ночь я просидел на кушетке, сжимая трость руками и заставляя себя не думать о том, кто же набросился на меня с верхней полки.
Когда взошло солнце, я отправился к доктору.
– Вы живы? – удивился он.
– Да, – кивнул я, – хотя и не понимаю, каким чудом уцелел.
Пересказав события минувшей ночи, я обратился к доктору с вопросом:
– Ваше предложение еще в силе? Вы готовы разделить со мной каюту?
– Разумеется, – ответил он, – переселяйтесь ко мне.
– Доктор, я имел в виду иное, – покачал я головой. – Проведите следующую ночь в сто пятой, вместе со мной. Два рационально мыслящих человека сумеют разгадать, что же там происходит на самом деле.
– Нет, извините, – отказался он. – Мне хватает хлопот с живыми людьми, а за призраками гоняться недосуг.
– Но как вы можете утверждать, что это призрак? – сетовал я. – Вы ведь ученый человек, а не полуграмотный стюард. Неужели здравый смысл не подсказывает вам…
– Здравый смысл подсказывает мне, что нужно позвать корабельного плотника, – усмехнулся доктор. – Пусть заколотит дверь сто пятой гвоздями покрепче, чтоб никто туда больше не входил, а главное, чтобы оттуда не выбралось нечто… А по прибытии в ближайший порт, я покину этот пароход навсегда.
Думаете мне хотелось провести еще одну ночь в страшной каюте? Нет, конечно. Но я должен был убедиться, что не схожу с ума. Поэтому весь день я искал человека, который согласится составить мне компанию. Но все отказывались. Стюард, которому я вручил золотую монету за проигранное пари, а потом посулил еще целый мешок таких монет, матросы и офицеры, корабельный капеллан. Никто не пожелал присоединиться к моему бдению. Уже под вечер в сто пятую каюту пришел капитан.
– Мистер Брисбен, я разделю с вами опасную вахту, – сказал он, протягивая мне руку. – Не знаю, что стоит за этой историей, но хочу разобраться не меньше вашего.
Я молча сжал его крепкую ладонь. Капитан производил впечатление человека, который не потеряет голову даже в самой безнадежной ситуации. Для начала он запер дверь каюты и подвинул к ней мой саквояж.
– Здесь будет мой наблюдательный пункт, и клянусь, никто не войдет в эту дверь и не покинет каюту до наступления утра. Я вижу, иллюминатор задраен, да еще и закреплен тростью. Это надежно. Теперь оборвите к чертовой матери шторки на верхней полке, чтобы ничто не закрывало нам обзора.
В довершении всего мы повесили над верхней полкой фонарь, который освещал ее мягким светом.
– Прекрасно! – воскликнул я. – Никто сюда не проберется тайком и никто не сумеет распахнуть иллюминатор. Возможно, то, что являлось мне прежде, было лишь игрой воображения, но вряд ли мы оба увидим одну галлюцинацию на двоих.
– Не беспокойтесь, у меня нет воображения, – хмуро сказал капитан.
– А когда начались эти… загадочные явления? – спросил я.
– Примерно год назад, – нехотя ответил капитан. – На верхней полке ехал сумасшедший. Мне сказали, он был лунатиком, который сбежал от опекуна и друзей, чтобы исполнить свою мечту и переплыть океан. Посреди ночи его потянуло на палубу. Никто не знал о расстройстве его психики. Он прошел мимо вахтенного офицера, даже перемолвился с ним парой дежурных фраз. А потом прыгнул за борт. Тело мы не нашли, хотя и спускали шлюпки… Впрочем, я вам уже рассказывал, что ночью спасательные операции не возможны.
Он замолчал, подозрительно разглядывая иллюминатор. Мне тоже показалось, что винт потихоньку выворачивается. Но заметить это можно было лишь краем глаза, как только мы уставились на винт, он замер и больше не двигался.
– С тех пор в этой каюте постоянно открывается иллюминатор, – продолжал капитан. – Я говорил с Робертом, стюардом – ну, вы знаете, – так он божится, что каждую ночь иллюминатор открыт. Из-за этого сто пятую время от времени заливает водой. Отсюда и запах, сырой и затхлый. Чувствуете, кажется, смрад усиливается.
Фонарь, подвешенный над верхней полкой, вдруг погас. Но кое-что разглядеть удавалось, ведь в коридоре горела лампа и, сквозь матовое стекло в двери, проникал свет. Я потянулся к фонарю, но тут за спиной раздался крик:
– Полундра! На помощь!
Капитан силился удержать трость, которой был заблокирован иллюминатор. Она вырывалась из его крепких рук. Я вцепился в трость, чтобы помочь удержать, но крепкое дерево переломилось с громким треском и нас с капитаном разбросало в разные стороны. Я взглянул на иллюминатор. Открыт. Настежь!
Капитан с ужасом смотрел куда-то мимо моего плеча.
– Там… На верхней полке, – шептал он дрожащими губами. – Станьте у дверей, а я стащу эту тварь. Вместе мы скрутим кого угодно!
Но я не послушался. Взобрался на нижнюю полку, которая на таких пароходах намного шире, чем верхняя, и вцепился обеими руками в нечто омерзительное… Это был утопленник, посиневший и раздутый. Скользкий, как угорь, провонявший тиной и гнилью, он вырывался, и сил в мертвых руках было столько, что даже десять матросов не сумели бы его удержать. Глаза, напоминавшие цветом брюхо дохлой рыбы, пристально смотрели на меня, и я кричал от ужаса, но не разжимал скрюченных пальцев. Мертвец навалился всей тяжестью на мою левую руку, запястье хрустнуло, и я снова закричал, на этот раз от боли. Утопленник вывернулся из ослабевшего захвата, тряхнул осклизлыми волосами и бросился на капитана. Тот не отступил, не сдвинулся с места. Он обрушил сокрушительный удар на голову жуткого существа, но тут же рухнул, как подкошенный. Мертвец сгинул без следа, как мне показалось – выскользнул в иллюминатор, хотя протиснуться через маленькое окошко не под силу даже ребенку. Я склонился над капитаном и с облегчением обнаружил, что он дышит…
– Но что же было дальше? – все наперебой задавали Брисбену один и тот же вопрос. – Что было дальше?
– Дальше? Доктор осмотрел мою сломанную руку, наложил гипс, а потом привел корабельного плотника и тот заколотил дверь сто пятой самыми крепкими гвоздями. Думаю, этот беспокойный утопленник, по какой-то жуткой причине, обречен возвращаться в распроклятую каюту снова и снова, и уже никогда не покинет верхнюю полку.
Говард Филлипс Лавкрафт
Ультарские кошки
Говорят, в городе Ультаре, что стоит на берегу Небесной реки, ни один человек не посмеет убить кошку.
Знаете, я готов в это поверить, глядя на кота, который мурлычет у моего камина. Он не просто мурлычет, а говорит на языке сфинксов, которым приходится двоюродным братом. Конечно, он говорит не со мной, я этого языка не пойму и мне страшно представить, с кем он ведет ежевечерний диалог.
Он – душа древнего Египта. Он – хранитель старинных легенд погибших городов. Он происходит из рода повелителя джунглей. Кошки, эти загадочные создания, ходят по тонкому порогу между нашим миром и потусторонним, они способны заглянуть в такие времена и эпохи, которые нам, современным людям, не дано увидеть.
Возможно, мой кот тоже когда-то жил в Ультаре и мог бы поведать одну историю…
В доме на окраине Ультара обитали старик и старуха – уродливые и злые. Они с нескрываемым наслаждением убивали кошек. Бродячих, подвальных, а то и тех, что живут в домах по соседству. Причины их ненависти понять никто не мог. Да, многих людей раздражают полуночные вопли под окнами и кошачьи драки, а есть и такие, кто боится черных кошек или шарахается от крадущихся теней в сумерках, но это же не повод убивать кошек. Достаточно крикнуть: «Брысь!» или плеснуть водой из плошки. Зачем же мучить зверушек?!
А старики эти не просто убивали кошек. Они то ли сдирали с бедолаг кожу живьем, то ли варили в кипятке, а может и еще что похуже устраивали – в окошко-то никто не заглядывал. Грязные окошки, да еще вокруг дома на окраине разрослись огромные дубы, затапливая мрачной тенью крохотный дворик. Зайдешь – и душа в пятки, хочется поскорее сбежать. Только истошные крики умирающих кошек подсказывали соседям, что дряхлые живодеры истязают очередную пушистую жертву. Горожане никогда не высказывали претензий старикам. Да и что тут скажешь? Только начнешь говорить, они как зыркнут из-под кустистых бровей, а иссохшие морщинистые лица исказит гримаса ненависти. Сразу любой разговор и свернется. Хозяева кошек ненавидели безжалостных убийц, но еще больше боялись связываться, а потому сторонились жуткой парочки и старательно заботились, чтобы ни один любимый кот, кошка или котенок не забредали к зловещей лачуге на окраине Ультара. Бургомистр Кранон на все жалобы пожимал плечами: «Ну а что я могу сделать?! Вот если бы эти старики воровали детей – тогда я лично бросил бы их в тюрьму! А кошки… Кошки – это же не люди, правда?!»
Однажды в Ультар пришел караван из южных земель. О, это был странный караван. Погонщики верблюдов были темны лицами и отличались от других торговцев, что проходили дважды в год по берегу Небесной реки. Они раскинули шатры на рыночной площади, целый день пели песни, гадали всем желающим за серебряные монеты и раздавали молоденьким девушкам разноцветные бусы. На стенах шатров и попонах, покрывавших спины верблюдов, были вышиты таинственные символы и фигуры странных людей с головами львов, орлов и шакалов. У вожака каравана была искусно сделанная шапка, которая создавала иллюзию, что на голове растут позолоченные рога, а между ними болтается сверкающий диск размером с ладонь. Девушки сперва убегали в испуге, но потом, привлеченные бусами и чарующим пеньем, подходили ближе к златорогому, и он никого из них не обижал.
Вместе с караваном в город пришел маленький бродяжка Менес. У этого мальчика не было ни отца, ни матери – их забрала чума, а был только черный котенок, который весело играл с сиротой. Менес порой плакал о своей судьбе, но в столь юном возрасте легко утешиться, глядя на озорные проделки черного котенка. Любой скиталец без семьи и крыши над головой, даже в отчаянном положении найдет повод для улыбки. Ведь жизнь прекрасна, не правда ли?!
На третий день пребывания в Ультаре, мальчик вышел из раскрашенного фургона, и позвал своего котенка. Но того нигде не было. Он шел по городу, спрашивая прохожих, не видели ли они маленького черного котенка. Те качали головами и грустно вздыхали, а одна сердобольная женщина отвела мальчика в сторонку и шепотом поведала о злобных стариках с окраины и о том, что минувшей ночью в их ужасной лачуге снова кричала кошка.
Менес упал на землю и зарыдал, оплакивая кошмарную смерть своего маленького друга. Он стонал, как будто старики вонзали острые ножи в его тело, и рвал на себе волосы. Он протягивал руки к солнцу и молился на языке, которого не понимали ни жители Ультара, ни смуглые караванщики. Хотя, если честно, никто и не пытался понять, что именно выкрикивал мальчик. Все люди остолбенело смотрели на небо. Там, облака вдруг начали мерцать золотом и пурпуром, а потом слились в одну фигуру обнаженной женщины с кошачьей головой – так рассказывали потом очевидцы в трактире. Впрочем, им никто не верил. Во-первых, потому, что такого просто не может быть в природе – так говорил доктор, человек весьма уважаемый. Во-вторых, свидетелями чудесного явления были записные пьянчуги, а после пятой рюмки и не такое померещится.
На закате того дня караван ушел из Ультара и больше никогда не возвращался в город. Это событие также бурно обсуждалось, а потому исчезновение кошек не сразу бросилось в глаза. Но потом люди вернулись домой и ахнули. Ни одной кошки не было на привычном месте – у очага или на подоконнике. Исчезли черные кошки, а также серые, полосатые, белые с рыжими пятнами, исчезли старые коты и слепые котята, коты-забияки и ласковые кошечки, никого не осталось!
– Проклятые караванщики! – возмущался бургомистр Кранон. – Это они забрали всех мурок, чтобы отомстить за убийство проклятого замухрышки, что жил за пазухой у проклятого сироты! Теперь все наши запасы сожрут проклятые крысы!
– При чем здесь караванщики? – возмущался худосочный нотариус Нис. – Я, скорее, поверю, что это сделали старики с окраины. Их ненависть к кошкам известна повсеместно, а с каждым убийством эти нелюди чувствовали себя все более безнаказанными. Пора бы их наказать!
– Ну, так пойдите и накажите! – насупился бургомистр.
– Я? – побледнел нотариус. – Покорнейше благодарю-с! Я в эту покосившуюся лачугу соваться не намерен. Ведь теперь, когда кошек не осталось, старики могут и на людей нападать…
На том и разошлись. Никто не захотел проверять теорию господина Ниса.
Тем же вечером трактирщик оттаскал за уши своего сына, как только тот заикнулся, что видел собственными глазами, как все кошки Ультара, с горящими в сумерках глазами, крались к хижине старых убийц.
– Папа, но это правда! – скулил мальчишка. – Они шли колонной, след в след, словно маленькая армия.
– Нечего выдумывать небылицы. Спи, а не то отведаешь ремня!
Мальчик всхлипнул и заснул.
Заснул и весь город – кто в страхе, кто в гневе, кто озадаченно почесывая затылок. А как только забрезжил рассвет, люди проснулись и увидели, что все кошки Ультара вернулись к хозяевам, и разлеглись на привычных местах у очага или на подоконнике. Шерсть котов лоснилась и блестела, они мурлыкали без устали, словно говорили с кем-то на языке сфинксов, которого в Ультаре, конечно же, никто не понимал.
– Вот и чудно! – радовался бургомистр. – Теперь крысы не страшны.
– Не стыдно тебе, старый блудодей? – усмехнулся нотариус. – Сам ведь клеветал на караванщиков. А они кошек не забирали.
– Может, и забирали, – упрямился бургомистр. – Да только кошку разве удержишь?! Сбежали они и вернулись в город. Спасены наши припасы!
– Брешешь! А я говорю, что кошек забирали старики, – настаивал нотариус. – Но их оказалось слишком много, потому и сбежали.
– Это ты брешешь! Из лачуги на окраине кошки еще никогда не возвращались живыми.
И почтенные граждане Ультара сцепились на главной площади городка, насилу растащили.
Эту драку в трактире обсуждали, но крайне недолго, вскоре появилась новая сплетня. Оказалось, что во всем городе кошки отказываются от еды. Хозяева им и мясо, и молоко, и сметану – нет, воротят носы и все тут. Как прикажете это понимать? И так два дня. Лоснящиеся, ленивые кошки не притрагивались к еде два дня! Только дремали на солнце, а вечером сворачивались калачиком у огня. Но на третий день все вернулось в привычную колею.
А неделю спустя горожане заметили, что старики из хижины на окраине не зажигают вечером огня. Прежде в сумерках загорались два окошка и светили из-под нависших дубовых веток, как два злобных глаза. Теперь же домишко погружен во тьму, и уже не первую ночь. Стали расспрашивать – видел ли кто старика или его жену с тех пор, как в городе исчезали кошки. Оказалось, что никто их не встречал.
– Придется тебе пойти и проверить, – сказал нотариус бургомистру.
– Придется, будь оно все неладно, – кивнул господин Кранон. – Только мне нужны два свидетеля.
– Я готов, – откликнулся нотариус.
– Ты? Нет, не годишься. Ты слишком худосочный, – отрезал бургомистр.
– Я не пойму, тебе нужны свидетели или охранники? А-а-а, наш бургомистр струсил…
– Ничего подобного! Но по закону положены свидетели из простого народа, а не ушлые пройдохи вроде тебя.
В итоге бургомистр выбрал самых сильных мужчин Ультара – кузнеца и каменотеса. Втроем они выломали хлипкую дверь и увидели, что прямо посреди комнаты, на земляном полу, лежат два дочиста обглоданных скелета. А в темных углах то ли ползают огромные жуки, то ли копошатся зловещие тени – заглянуть туда никто не отважился.
Жуткую смерть старых живодеров обсуждали не только в трактире. Весь город собрался на площади, где бургомистр доложил о найденных скелетах. Заслушали коронера, который успел осмотреть кости и обнаружил на них тысячи следов от маленьких, но острых зубов. Нотариус снова высказал теорию о том, что хозяева лачуги на свою беду забрали слишком много кошек. А трактирщик вытолкнул вперед своего маленького сына, который поведал притихшей толпе о кошачьей армии, крадущейся в сумерках. Сердобольная женщина, рассказавшая Менесу о гибели черного котенка, вдруг упала в обморок и тогда горожане неожиданно вспомнили про молитву сиротки и фигуру с кошачьей головой, сотканную из облаков.
Никто не рискнул заговорить об этом, но когда бургомистр предложил принять закон, запрещающий кому бы то ни было поднимать руку на кошек, – закон этот приняли единогласно. А маленькому сыну трактирщика насыпали полный карман конфет.
Эту историю пересказывают торговцы в Хатеге и обсуждают путешественники в Нире, о ней знает всякий вниз и вверх по течению Небесной реки. Отныне и во веки веков в городе Ультаре ни один человек не посмеет убить кошку.
Говард Филлипс Лавкрафт
Крылатый пёс
Мои измученные уши непрерывно слышат этот проклятый шум: хлопанье кожистых крыльев и отдаленный лай, способный извергнуться лишь из пасти гигантского пса. Это не сон, не галлюцинация, боюсь, даже не безумие – слишком многое уже произошло, чтобы сомневаться в реальности настигающего меня кошмара.
Сент-Джон мертв. Я видел изуродованный труп. Только я знаю, кто убил моего приятеля и поэтому собираюсь вышибить себе мозги, из страха, что меня так же искалечат. По темным коридорам жуткой фантазии несется черная бесформенная Немезида, которая ведет меня к самоубийству. Да простят небеса ту глупость, которая привела нас обоих к столь чудовищной судьбе!
Вы не поверите, но изначально мы просто боролись со скукой. Утомленные банальностями прозаического мира, где даже радости романтических приключений скоротечны, мы с Сент-Джоном следили за каждым эстетическим или интеллектуальным движением. Загадки символистов. Восторги прерафаэлитов. Тайные общества и оккультные ордена. Мы перепробовали все, но каждое новое увлечение слишком быстро приедалось, лишалось его отвлекающей новизны. Только мрачная философия декадентов увлекла нас надолго, а в конечном итоге привела нас к тому отвратительному образу жизни, о котором даже сейчас, на пороге смерти, я упоминаю со стыдом и робостью – к тошнотворной практике разграбления могил.
Я не стану смаковать подробности наших шокирующих экспедиций или перечислять трофеи, собранные в безымянном музее, который мы устроили в большом каменном доме, где жили одни, без слуг. Наш музей был кощунственным местом, где с сатанинским вкусом психопатов мы собирали вселенную ужаса и разложения, чтобы взволновать наши пресыщенные чувства. Это был секретный склеп, скрытый глубоко под землей. Оранжевый и зеленый свет извергался из пастей огромных крылатых демонов, вырезанных из базальта и оникса. По скрытым пневматическим трубам сюда подавался воздух, взъерошивающий в причудливом танце смерти красный бархат, которым обивали гробы, и траурно-черные занавески. Чтобы перебить могильный смрад, мы выбирали благовония по своему настроению: то аромат бледных надгробных лилий, то дурманящий сандал, присущий восточным мавзолеям. Вдоль стен стояли могильные плиты, украденные с самых старых кладбищ мира, рядом размещались ящики с древними полуистлевшими мумиями, а также тела, удивительно похожие на куклы – они были идеально набиты и обработаны настоящими кудесниками – таксидермистами. В глубоких нишах скалились черепа всех форм и головы, сохранившиеся на разных стадиях разложения. Здесь можно найти гниющие лысины знаменитых дворян и сияющие золотом детские кудри.
В запертом портфеле, обтянутом загорелой человеческой кожей, хранились неизвестные рисунки, которые, по слухам, Гойя нарисовал, но не осмелился признать. В инкрустированных шкафах из черного дерева хранились самые невероятные и извращенные экспонаты, которые мы обнаруживали при вскрытии гробниц и саркофагов, но об этом я не скажу ни слова. Хвала небесам, у меня хватило смелости сжечь все это еще до того, как я подумал о самоубийстве.
Мы отправлялись на охоту за этими сокровищами не впопыхах, как кладбищенские воры, нет. Мы ведь были художниками и потому главной целью ставили эстетическое наслаждение. Выбирали приятный глазу ландшафт, подходящую погоду, живописные облака, не мешающие нам любоваться полной луной – на небе и в отражениях застывших рек и каналов. Мы искали запретных удовольствий, от которых замирает дух и приятно сосет под ложечкой. Мы погружались в зловещие тайны могил в состоянии, близком к экстазу, и никак не могли насытиться, лихорадочно искали новые сцены, где еще не устраивали своих артистических представлений. В конце концов, Сент-Джон привел нас к тому жуткому месту на кладбище в Голландии.
Мрачная легенда гласит: пять веков назад здесь нашли расхитителя гробниц с растерзанным горлом, да тут же и похоронили. Но тот владел магическим талисманом, и потому не умер, как все обычные люди, а стал гулем – нежитью, пожирающей трупы. Сейчас, в последние мгновения собственной жизни, я вспоминаю красоту и ужас, которые щекотали наши с Сент-Джоном нервы той злополучной ночью. Бледная осенняя луна отбрасывала изломанные тени, гротескные деревья угрюмо свисали над могилой, касаясь спутанными космами осыпающегося надгробья. Легионы жирных летучих мышей лениво кружили над древней церковью, увитой плющом, чей купол напоминал палец, указывающий на багрово-красное небо. Светлячки перелетали с места на место, а может то были блуждающие огоньки или неупокоенные души – я не знал ответа ни тогда, ни сейчас. Слабый ветер доносил с болот запах гнили и плесени, а вместе с ветром до нас долетал лай гигантской собаки, которая бесновалась где-то далеко, но, судя по звуку, приближалась. Мы дрожали от страха, вспоминая байки здешних крестьян, ведь тот, кого мы искали, столетия назад был найден со следами когтей и клыков огромного зверя. Мне хотелось сбежать, однако Сент-Джон был непреклонен. Он вонзил лопату в мягкую землю, как бы любуясь со стороны самим собой, этой бледной луной, этими ужасными тенями, этими полчищами нетопырей, этой покосившейся церковью. Ни стоны ночного ветра, ни отдаленный лай, ни мои мольбы не заставят его передумать. С тяжелым вздохом я взялся за лопату и вскоре мы раскопали полусгнивший продолговатый ящик, покрытый соляной коркой. Когда-то этот гроб был невероятно прочным, но пятьсот лет спустя он почти истлел, и взломать крышку труда не составило.
Скелет сохранился на удивление хорошо, несмотря на то, что прошло пятьсот лет. Некоторые кости были раздроблены массивными челюстями убийцы, но остальные сохранили твердость. Мы глумились и злорадствовали над чистым белым черепом, над его длинными твердыми зубами и безглазыми впадинами, которые давным-давно светились алчным блеском, подобно тому, что горел сейчас в наших глазах. В гробу лежал талисман, вырезанный из зеленого нефрита, который, очевидно, усопший носил на шее. Это была собака, сидящая на задних лапах, а может и не собака, а сфинкс – все-таки, у фигурки явственно проглядывали крылья. Мы осмотрели талисман при слабом свете фонаря, и нам показалось, что древний резчик нарочно придал неизвестному зверю отталкивающие черты. В каждой морщинке на вытянутой морде проступали жестокость, злоба и обещание адских мучений любому, кто посмеет прогневать это существо. Когтистые лапы попирали человеческий череп. Вокруг основания статуэтки вилась какая-то надпись, но ни Сент-Джон, ни я не смогли распознать ни одной буквы.
Едва увидев талисман, Сент-Джон прошептал:
– Мы должны владеть им! Только это сокровище станет достойной наградой всех наших усилий.
Я разглядывал нефритовую статуэтку, ее очертания казались знакомыми и вскоре я понял – почему. Ни один ценитель искусства или литературы, никто из здравомыслящих или уравновешенных ценителей прекрасного, не опознал бы ее. Но я вспомнил, что в запретной книге «Некрономикон», которую написал безумный араб Абдул Альхазред, упоминался этот символ – кошмарный и отвратительный даже для колдунов и некромантов. Его использовали тысячи лет назад, в забытой ныне азиатской стране Лэнг. Арабский демонолог детально описал зловещие черты крылатого пса, которые полностью отражают сверхъестественное проявление души тех, кто осмеливается досаждать мертвецам и тревожить их загробный сон.
Сент-Джон схватил фигурку из зеленого нефрита и спрятал в кармане пальто. Мы бросили последний взгляд на бледный череп ее прежнего владельца. В провалах глазниц промелькнуло зловещее выражение, и мы поспешили закрыть гроб крышкой, а после забросали могилу землей, скрывая следы своего преступления. Когда мы уходили с кладбища, сотни летучих мышей устремились к могиле древнего гуля, хотя мы не были уверены, что это не померещилось – неверный свет осенней луны может обмануть кого угодно.
Следующим утром, когда мы отплывали в Англию на торговом судне, нам снова послышался лай гигантской собаки, звучащий в отдалении. Возможно, мы приняли историю слишком близко к сердцу, но в завываниях осеннего ветра слышалась явная угроза, и мы дрожали от страха.
Мы вернулись домой, и уже через неделю началась вся эта чертовщина. Как я уже упоминал, мы жили отшельниками, у нас не было слуг, и редкие знакомые, с которыми мы общались, никогда не посещали нашу усадьбу в безлюдной глуши. У наших дверей редко раздавался стук случайного прохожего, но и тогда мы не открывали никому.
Однако теперь нас беспокоило, что по ночам кто-то копошился возле входной двери, а за окнами раздавался странный шум, напоминавший хлопанье крыльев. Мы списывали это на нервное расстройство или слишком взбудораженное воображение, но так и не отважились проверить: открыть дверь или распахнуть ставни. В какой-то из вечеров, когда мы сидели в библиотеке, огромная тень заслонила бледный диск луны и на короткое время возникла темнота, которая заморозила наши души и наполнила сердца тревогой. В тот же миг в отдалении послышался собачий лай, подобный точу, что мы слышали на кладбище в Голландии. Талисман из нефрита никто из нас не рискнул носить на шее, мы спрятали его в самой глубокой нише нашего дьявольского музея, и иногда зажигали перед ним свечу со странным запахом. Мы штудировали «Некрономикон» Альхазреда и по крупицам собирали информацию о магических свойствах талисмана, и были встревожены тем, что удалось обнаружить.
Сказать по правде, нас обуял нереальный ужас.
А чертовщина продолжалась. В ночь на 24 сентября раздался стук в дверь моей комнаты. Мне показалось, что это Сент-Джон, и я пригласил приятеля войти, но в ответ услышал жуткий пронзительный смех. Я выглянул из комнаты: в коридоре никого не было. Тогда я поспешил в спальню Сент-Джона, растолкал его и спросил: что за шутки? Он заявил, что ничего не понимает, и встревожился даже сильнее меня. Этой ночью слабый, далекий лай над болотом стал гораздо ближе, в нем явственно слышались кровожадные нотки.
Четыре дня спустя, когда мы оба спустились в секретный склеп и погрузились в изучение талисмана, кто-то стал царапать дверь острыми когтями. Этот скребущий звук напугал нас вдвойне: мы опасались не только тварей из преисподней, не менее страшила мысль, что нашу ужасную коллекцию обнаружит досужий полицейский и придется отвечать перед законом за разграбление могил. Сент-Джон погасил свечи, а я подошел к двери и резко распахнул ее. Снаружи никого не было, но мы оба почувствовали порыв ветра и услышали шорохи, невнятное бормотание и хихиканье, удаляющиеся по темному коридору. Я предположил, что мы стали жертвой галлюцинации, но Сент-Джон упрямо твердил, что все было на самом деле, а бестелесный дух, вне всяких сомнений, говорил на голландском языке.
После этого нас будто опутал морок, мы двигались, как сомнамбулы, не могли разумно мыслить и внятно говорить. Мы придерживались теории о том, что вместе сходим с ума от излишних волнений, и это было бы спасением, поскольку даже сумасшествие гораздо предпочтительнее той страшной гибели, что уготовил нам немилосердный рок. Странные явления происходили теперь слишком часто, мы устали считать их. Наш одинокий дом взяли в осаду какие-то зловредные существа, о природе которых мы боялись даже догадываться. Каждую ночь демонический лай доносился из ветреной пустоши, становясь все громче и громче. 29 октября мы обнаружили на клумбе под окном библиотеки цепочку следов, которые невозможно описать. Чудовищные, бесформенные, они не поддавались классификации и сбивали с толку, как и нашествие орды огромных летучих мышей, которые оккупировали нашу старую усадьбу.
Ужас достиг апогея 18 ноября, когда Сент-Джон уехал без предупреждения на железнодорожную станцию. Вероятнее всего, он хотел вернуться до темноты, но дела задержали и возвращался он уже за полночь. У ворот усадьбы на Сент-Джона набросился зверь из ада – жестокий хищник, которого я так и не увидел. Хищная тварь исчезла до того, как я прибежал с револьвером, привлеченный криками моего приятеля. Только вдали слышался шум крыльев, а на фоне луны промелькнула размытая тень. Сент-Джон умирал. Я наклонился к нему со словами утешения:
– Мужайся, теперь ты обретешь покой.
Но ужас в потухших глазах Сент-Джона говорил мне, что приятель умирает с твердой уверенностью, что попадет в преисподнюю, обреченный на вечные муки.
– Талисман, – прохрипел он. – Эта распроклятая штука…
В следующую полночь я похоронил его в заброшенном саду и пробормотал над телом один из дьявольских ритуалов, которые Сент-Джон любил при жизни. Когда я произнес последнюю фразу заклинания, с болот донесся оглушительный лай гигантского пса. Луна взошла, я не осмеливался смотреть на нее, но глаза мои, против воли, поднялись к небу. Я увидел туманную тень, прыгающую с холма на холм, несущуюся скачками к нашему одинокому дому. Я бросился прочь из сада, пошатываясь, спустился в секретный подвал и стал молить талисман из зеленого нефрита о пощаде. Но каменный пес не ответил, а тот, на болотах, продолжал лаять.
Мне было страшно оставаться в пустом доме на болоте, и на следующий день я отправился в Лондон. Отвратительные экспонаты нашего музея пришлось уничтожить – часть я утопил в болотной жиже, остальное сжег прямо в каменном склепе. С собой я забрал лишь нефритовый талисман. Первые три ночи в Лондоне я спал спокойно, но на четвертую снова услышал грозный собачий лай. Не прошло и недели, как я почувствовал на себе пристальный взгляд. В тот момент я прогуливался по набережной Виктории, дышал свежим воздухом и разглядывал отражение фонарей в речной глади, и вдруг два огонька закрыла стремительная тень. Я оглянулся – никого, только порыв ветра просвистел, взъерошив мои волосы. Тогда я отчетливо понял: то, что случилось с Сент-Джоном, в скором времени произойдет и со мной.
На следующий день я аккуратно завернул амулет из зеленого нефрита в лоскут черного бархата и отплыл в Голландию. Втайне я надеялся получить прощение, если верну магическую вещицу ее безмолвному, спящему хозяину. Что за гигантский пес преследовал меня все эти месяцы, так и осталось загадкой – в «Некрономиконе» о крылатой собаке не было ни слова, лишь скудные намеки, – но я не сомневался: чудовище существует. Впервые мы услышали лай на том древнем кладбище, и каждое последующее событие, включая предсмертный шепот Сент-Джона, подчеркивало связь проклятия с кражей талисмана. Возможно, страшная тварь оставит меня в покое, если я положу нефритовую статуэтку на место. Вот почему я был на грани отчаяния, когда у входа в гостиницу в Роттердаме простой карманник лишил меня этого единственного средства спасения. Утром я прочитал о кошмарном происшествии в трущобах на окраине города. Здешние обитатели и сами не прочь пролить кровь или замордовать человека до смерти, но даже они были в ужасе, когда пересказывали новости газетчикам. В убогом воровском логове целая семья была разорвана в клочья неизвестным зверем, не оставившим следов, но всю ночь в округе слышали глухой лай гигантской собаки.
Ночью я пришел к могиле древнего гуля. Не знаю, зачем. Я уже не надеялся на спасение от лютой смерти, просто хотел убедиться в том, что мои подозрения верны. На кладбище стояла мертвая тишина. Бледная зимняя луна отбрасывала отвратительные тени, а голые ветви деревьев угрюмо царапали потрескавшиеся мраморные плиты. Увитая плющом церковь снова указала куполом-пальцем на недружелюбное небо, а ветер, словно кровожадный маньяк, завывал над штормовым морем. Я копал промерзшую землю с остервенением, словно боялся опоздать и упустить нечто жизненно-важное. Я отгонял стаи летучих мышей, а когда тощий стервятник бросился на меня с холодного неба, я убил его ударом лопаты. Наконец, я добрался до гроба и отбросил влажную крышку. Это был последний рациональный поступок, который я совершил.
В истлевшем продолговатом ящике, в объятиях дюжины спящих нетопырей, лежало костлявое существо, которое мы с Сент-Джоном ограбили не так давно. Череп, уже не чистый и белоснежный, но покрытый запекшейся кровью и клочьями плоти и волос, злобно смотрел на меня фосфоресцирующими глазницами. Острые окровавленные клыки чуть приоткрылись, насмехаясь над моей неизбежной гибелью. Чудовище глухо залаяло, как гигантский пес, и я увидел, что гуль держит в грязной лапе роковой талисман зеленого нефрита. Я закричал и убежал прочь, преследуемый несмолкаемым лаем.
Мое сумасшествие принес звездный ветер…
Эти когти и зубы, заточенные о человеческие кости…
Смерть мчится на крыльях летучих мышей, столь же черных, как и руины забытых храмов Белиала…
Теперь, когда лай мертвого чудовища становится все громче и громче, а хлопанье этих проклятых крыльев все ближе и ближе, я поднесу револьвер к своему виску, чтобы обрести благословенное забвение, которое станет моим единственным убежищем от безымянного ужаса.
Говард Филлипс Лавкрафт
Крысы в стенах
16 июля 1923 года я переехал в Эшемский приорат после того, как бригада рабочих закончила многолетнюю реставрацию. Поднимать древний замок из руин – задача грандиозная, и влетела в копеечку. Но я так мечтал поселиться в родовом замке, что не сожалел о расходах. Это место считалось проклятым с начала 17 века. Во времена правления Якова Первого ужасная, хотя и необъяснимая трагедия унесла жизни хозяина замка, его жены, пятерых детей и нескольких слуг. Единственный уцелевший наследник этой проклятой семьи – мой предок, – сбежал в Америку, окутанный туманом подозрений. Его тут же провозгласили убийцей, поместье отошло в собственность короля, но обвиняемый не предпринял никаких попыток оправдаться или вернуть свое имущество. Потрясенный чудовищным ужасом, превосходящим и совесть, и закон, Вальтер де ла Фоэр, одиннадцатый барон Эшем, бежал в Вирджинию и жил там под фамилией Делафэр.
Эшемский приорат оставался незанятым сотни лет, хотя земли присоединили к имению одного из придворных по фамилии Норри. Архитекторы и археологи с интересом изучали развалины замка – эти готические башни, выросшие на саксонских плитах, под которыми обнаружились подвалы, устроенные римлянами, и тайные ходы друидов, которые жили здесь задолго до прихода первых легионов. Фундамент уходил в твердыню известковой скалы, сливаясь с ней у самого обрыва, с края которого замок смотрел на пустынную долину в трех милях к западу от деревни Анчестер. Ученые были в восторге от этой странной реликвии забытых веков, но деревенские жители ненавидели ее всей душой. Они обходили замок стороной сотни лет назад, когда здесь жили мои предки, и сейчас тоже шарахались от вновь отстроенных стен, без единого пятнышка мха или плесени. Меня шокировало такое поведение, но главное – столь долгая память.
В Америке, где я вырос, к прошлому относятся наплевательски. Нет, конечно, некоторые из наших соседей-плантаторов хвастались, что их предки сражались в Крестовых походах, плавали по океанам в эпоху Возрождения. Но только после изрядной попойки, когда провожали гостей и случайно спотыкались о рыцарские доспехи, или ударялись плечом о раму старинного портрета. В трезвом виде никто не заговаривал о прошлом. Здесь привыкли смотреть в будущее.
Поэтому в Вирджинии я никому не рассказывал о необычной традиции нашего рода: глава семьи, достигнув сорокалетия, передавал старшему сыну конверт, с требованием «Вскрыть после моей смерти». В письме содержались мрачные тайны всех поколений семьи де ла Фоэров – каждый мужчина добавлял к многовековой летописи собственные подвиги, а также честно сообщал потомкам о своих провалах и постыдных поступках.
Во время Гражданской войны наши плантации были уничтожены, а имение в Кэрфэксе выгорело дотла. Мой дед погиб в ту ночь, но, к сожалению, вместе с ним погиб и конверт, связывающий нас с прошлыми поколениями. Я и сегодня отчетливо помню тот пожар, хотя в ту страшную ночь мне еще не исполнилось и семи лет. Кроме зарева в полнеба, я вспоминаю треск рухнувшей крыши, ругань солдат, крики женщин и хоровую молитву темнокожих рабов, напоминавшую вой. Мой отец служил в армии Конфедератов и сражался где-то под Ричмондом. Мы с матерью долго скитались, пока не смогли присоединиться к нему. О конверте тогда никто не вспомнил – достаточно того, что мы остались живы.
Вскоре война закончилась, мы двинулись на север и поселились у двоюродной тетки моей матери. Я рос в богатстве и роскоши, как флегматичный янки. Окончив университет, я погрузился в деловую жизнь Массачусетса и потерял всякий интерес к семейной истории. Жуткие тайны, скрытые в густой листве генеалогического древа де ла Фоэров, обратились в пепел, пусть пеплом и остаются. О, если бы я подозревал, что однажды придется столкнуться со всем этим ужасом, то оставил бы Эшемский приорат его мху, летучим мышам и паутине!
Отец мой скончался в 1904 году, не оставив никаких конвертов ни мне, ни моему единственному сыну Альфреду, десятилетнему мальчику, которого я воспитывал один, после смерти его матери. Именно Альфред стал собирать информацию о прошлом нашей семьи. Мой сын служил в британской авиации и сбивал немцев над Ла-Маншем в 1917 году. Его приятель по Королевскому летному корпусу, капитан Эдуард Норри, вырос неподалеку от нашей фамильной резиденции в Анчестере. В тех местах до сих пор помнили де ла Фоэров, и легенды о наших предках, которые Норри поведал моему сыну, поражали размахом чудовищной фантазии – не каждый романист способен сочинять столь дикие и невероятные сюжеты. Сам Норри не воспринимал байки суеверных крестьян всерьез, а сына моего они откровенно забавляли. Все эти истории Альфред пересказывал мне в письмах с фронта. В одном из них он высказал оригинальную идею: а не купить ли нам британское поместье, в котором жили прапрапрадеды? Я горячо поддержал сына и, немного поторговавшись, выкупил Эшемский приорат в 1918 году. Правда, планы по восстановлению замка пришлось отложить, поскольку Альфред вернулся с фронта в инвалидном кресле – вражеская пуля раздробила позвоночник. В течение двух лет, что он прожил, я не мог думать ни о чем, кроме заботы о сыне, даже свой бизнес в Массачусетсе передал под управление деловым партнерам.
После смерти Альфреда я сбежал из Америки, где все напоминало о печальных месяцах медленного угасания моего сына. Разбитый, потерянный, отставной фабрикант, утративший интерес к жизни – таким я приехал в Старый Свет. И окончательно впал в уныние, когда увидел, в каком упадке находится мое новое владение в Анчестере: бессмысленное нагромождение средневековых руин, покрытых лишайниками и мхом. Единственная более или менее уцелевшая башня стала приютом для черных грачей и грязных бродяг, разорявших грачиные гнезда.
Капитан Норри, пухлый и дружелюбный молодой человек, пытался развлекать меня историческими анекдотами и воспоминаниями о боевых подвигах сына. Но апатия не оставляла меня на протяжении долгих месяцев, пока я собирал сведения о том, как выглядел замок в дни былого величия. Постепенно я нарисовал план поместья, каким оно было триста лет назад, и начал нанимать рабочих для реконструкции. Привозить их пришлось из соседнего графства. Жители деревни Анчестер все, как один, отказались – хотя я предлагал заплатить хорошую цену, золотом. Но местные испытывали угрюмую ненависть к замку моих предков. Их злость и страх постепенно передавались даже рабочим-чужакам, и те, порой, сбегали целыми бригадами. Приходилось ехать за тридевять земель и нанимать новых.
После своего визита в заброшенное поместье, Альфред рассказывал мне в письмах, как крестьяне шарахались и убегали, узнав, что он – потомок де ла Фоэров. Теперь и я убедился, что наш древний род никогда не пользовался популярностью у соседей. Меня невзлюбили с первых дней, когда узнали, что я приехал восстанавливать замок, который здесь воспринимали исключительно как прибежище демонов и оборотней. Эшемский приорат возвели на фундаменте древнего храма, разрушенного в те времена, когда только начинали строить Стоунхендж. Никто не сомневался, что там совершались кровавые жертвоприношения. Позднее на этом месте римляне проводили жестокие оргии в честь темной богини Кибелы, в знак чего высекли имя Великой Матери при входе в подземелье. Мрачные обряды не исчезли с властью Рима, саксы устраивали здесь бесчеловечные ристалища на протяжении всего периода Семицарствия. Около 1000-го года нашей эры здесь построили каменный монастырь, упомянутый в летописях как «прибежище могущественного ордена, который нельзя называть». Во время норманнского завоевания он был разрушен, а двести лет спустя Генрих Третий пожаловал этот скалистый утес и окрестные деревни моему предку, Гилберту де ла Фоэру, первому барону Эшему.
До этого момента о нашей семье не было известно ровным счетом ничего, да и после, не сказать, чтобы сохранились достоверные сведения. В одной хронике упоминается безымянный де ла Фоэр, «проклятый Богом в 1307 году», а все остальное – лишь деревенские легенды об ужасах, творящихся в замке, возведенном на фундаменте древнего храма и таинственного монастыря. Эти легенды местные жители рассказывают долгими зимними вечерами у камина, представляя моих предков как исчадий ада, и обвиняли их в периодических исчезновениях крестьянских детей на протяжении веков. Шептались и о том, что бароны нарочно склоняли своих наследников к злодейству, охотно вовлекая в черный культ не только сыновей, но также их невест, жен и дочерей. Именем леди Маргарет Трэвор из Корнуолла, жены Годфри, второго сына пятого барона, пугали непослушных малышей, а жестокость их внучки Евгении упоминается в балладе о женщине-демоне, которую до сих пор распевают в холмах и долинах Уэльса. Эти мифы вполне объясняли странное поведение известных мне потомков древнего рода. Например, скандальный случай с моим кузеном, молодым Рэндольфом Делафэром, который сбежал с мексиканской войны на карибские острова, и стал там жрецом вуду.
Были и иные рассказы: о легионе дьяволов с крыльями летучих мышей, о шабаше ведьм в разрушенном монастыре, и самая драматичная эпопея, о крысах – армия тощих и облезлых тварей однажды вырвалась из замка и захлестнула окрестности, пожирая птиц, кошек, собак, свиней, овец, коров. Они загрызли даже двух несчастных прохожих, прежде чем их голодная ярость поутихла.
Много чего я наслушался, пока упорно и кропотливо восстанавливал замок предков. Спустя два года все атрибуты средневековья были искусно воспроизведены, а свежая кладка идеально сочеталась с фрагментами древних стен и фундаментом. Как уже упоминалось ранее, 16 июля 1923 года я переехал в поместье. Со мной поселились семеро слуг и девять кошек. Старшему коту, Чернохвосту, было семь лет, он приехал со мной из Бостона. Остальные приблудились, пока я жил в семье капитана Норри, во время восстановления замка.
По случайному везению, накануне переезда мне удалось купить на аукционе в Лондоне связку пожелтевших бумаг – архив одного из герцогов Нортумберлендских. Разбирая древние страницы, я нашел отчет о расследовании трагедии в Эшемском приорате. Оказалось, что полиция нашла немало улик, подтверждающих виновность моего предка, Вальтера де ла Фоэра. Были все основания обвинить его в убийстве членов семьи, включая женщин и детей. Установлено, что сбежать юному барону помогали четверо сообщников из числа старых слуг. На допросе они сообщили, что за две недели до резни, Вальтер сделал шокирующее открытие, которое изменило его отношение к отцу и братьям. Убийца не раскрыл всех подробностей, но сказал слугам, что только что очистил землю от древнего проклятия. И они поверили, ведь эти люди долгие годы слушали жуткие легенды о бесчинствах де ла Фоэров.
Читая старинные бумаги, я даже предположить не мог, что же это было за открытие и почему оно привело к столь ужасному решению. Но вскоре мне открылась страшная правда.
22 июля произошел первый инцидент. Мой старый кот, настроения которого я хорошо изучил еще в Америке, вдруг начал вести себя непривычно. Ленивый и вечно сонный Чернохвост, забегал по комнатам, настороженно и тревожно обнюхивая стены, а порой и царапая лапой новые обои. Понимаю, насколько банально это звучит, в дешевых книжках о призраках, собака всегда рычит или воет, прежде чем хозяин увидит покрытую простынями фигуру, – но я не стану грешить против истины. На следующее утро дворецкий пожаловался на поведение всех кошек в доме. Он пришел в мой кабинет – высокую комнату на втором этаже, с резными арками, дубовыми панелями и тройным готическим окном.
– Кошки просто взбесились, милорд, – сказал он. – Сами поглядите.
Я выглянул в коридор и увидел, как Чернохвост ползет вдоль западной стены и царапает деревянные панели, покрывающие древний камень.
– Они чуют крыс или мышей, – продолжал дворецкий дрожащим голосом.
– Глупости, – отрезал я. – Капитан Норри заверил меня, что всех грызунов в этих местах извели лет сто назад. Откуда бы им взяться?
Той же ночью я отправился спать в западную башню. Кровать с балдахином стояла посреди круглой комнаты, увешанной старинными бельгийскими гобеленами. Чернохвост привычно устроился у меня в ногах, поверх одеяла. Погасив электрические лампочки, искусно замаскированные под старинный подсвечник, я смотрел в узкое окно на круглую белую луну. Вокруг нее вспыхивали огоньки, похожие на северное сияние, отчего на стеклах вырисовывались красивые узоры. В какой-то момент я, должно быть, задремал, но совершенно не запомнил, что мне снилось. Кот вцепился когтями в мою левую ногу. Он пристально смотрел на стену в двух футах от окна, точку, которая, на мой взгляд, ничем не отличалась от остальных. Я уставился туда, не понимая, что именно привлекло внимание Чернохвоста. Когда глаза устали, я моргнул. Но за миг до этого, узорчатая ткань шевельнулась. Или мне показалось? Я прислушался. От стены донесся отчетливый шорох. Кот прыгнул, срывая гобелен. Обнажилась древняя каменная кладка, местами залатанная реставраторами. Я включил свет, осмотрел каждый стык между камнями и щели за плинтусами, но не обнаружил каких-либо следов крыс или мышей. Чернохвост вернулся в кровать и безмятежно уснул, а я не сомкнул глаз до рассвета.
Утром я позвонил Эдуарду Норри, который чрезвычайно заинтересовался моим рассказом. Капитан одолжил мне несколько заржавевших мышеловок и ведро крысиного яда, которым изводили грызунов его деды. Слуги разбросали отраву по всему замку, а ловушки поставили у моей кровати. Поэтому я спокойно уснул. Но ближе к утру меня одолели кошмары. Приснилось, что я стою на высоком утесе и смотрю на сумеречную пещеру, затопленную грязной и затхлой водой. Демон-пастух с длинной седой бородой выгнал из подземного хлева стадо непонятных запаршивевших зверей, с дряблыми обвисшими боками. От вида этих омерзительных животных меня чуть не стошнило. Пастух подгонял их огромным посохом, а когда стадо выбралось на берег, громко свистнул. Тут же орда гигантских крыс появилась из ниоткуда, и, хрипя и повизгивая, принялась пожирать кабанов. А демон, тяжело опираясь на посох, вернулся в зловонную пещеру.
От этого ужасного сна меня разбудил Чернохвост, который в панике метался по кровати. На этот раз источник его беспокойства не вызывал сомнений: в стене ползали грызуны, судя по звуку – гигантские. Я включил свет и успел заметить дрожь, бегущую во все стороны по самому большому гобелену, отчего его узоры будто танцевали. Движение исчезло почти сразу, а вместе с ним и звук. Вскочив с кровати, я постучал по стене кочергой, а потом брезгливо приподнял край гобелена, ожидая увидеть противные крысиные морды. Не там были только камни. Я осмотрел мышеловки, установленные в комнате, и обнаружил, что вся приманка съедена, но ни одна крыса так и не попалась.
О дальнейшем сне не могло быть и речи, поэтому я зажег свечу и спустился по лестнице. За мной по пятам шел Чернохвост. Я зашел в кабинет и прислушался к звукам за дубовыми панелями. Определенно, там копошились крысы. Я включил электрический свет, но на этот раз шум не утих. Крысы продолжали шуршать, и это было слышно настолько отчетливо, что мне даже удалось определить направление – куда они бежали. Эти мерзкие твари мигрировали с немыслимых высот в подвалы под замком.
Послышались шаги в коридоре, и через мгновение двое слуг постучали в дверь кабинета. Они сообщили, что все кошки сбежались к входу в подвал, и с воем царапают закрытую дверь.
– Мы не понимаем, что происходит, милорд.
– Разве вы не слышите, как топают крысы в стенах? – удивился я.
– Нет, милорд.
Я приложил ухо к дубовой панели, но все звуки стихли. Когда мы со слугами спустились к двери подвала, то обнаружили, что кошки уже разбежались. Я снова допросил прислугу, но, похоже, никто не слышал крыс, кроме кошек и меня. До утра я просидел в кабинете, вспоминая древние легенды о замке, в котором я жил. Прикорнув в кресле до полудня, я позвонил капитану Норри, и пригласил его в гости. Услышав новую историю о крысах, Эдуард сам вызвался спуститься со мной в подвал. Мы не нашли ни одного крысиного следа, но потом забыли о грызунах и удивленно рассматривали низкие арки и массивные столбы, выточенные римлянами. На стенах были вырезаны полустертые надписи, знакомыми антикварам, которые неоднократно исследовали эти руины: «GETAE · PROP · TEMP · DONA» и «PRAEG · PONTIFI · ATYS».
Я вздрогнул, увидев имя Атиса, древнего бога фригийцев, культ которого запрещали в древнем Риме из-за излишней жестокости его поклонников. Норри пытался разобрать символы, выбитые на гранитной плите, отделанной мрамором.
– Этот полукруг… Солнце? Не знаю… Возможно, это алтарь… Римляне вряд ли привезли его с собой, нет, скорее всего, они просто использовали алтарь из более старого храма, который стоял на этом месте в незапамятные времена…
– Смотрите-ка, здесь какие-то бурые пятна, – я поднес фонарь и осветил подножие алтаря.
– Засохшая кровь? – предположил Эдуард.
– Не исключено… Или какое-то зелье, – я размышлял вслух. – А вот здесь, на углу, камни сильно закоптились. Тут разжигали костры!
Мы с Норри решили переночевать в подвале. Тогда эта мысль показалась нам достаточно здравой. Слуги принесли кушетки, а я велел им запереть кошек в комнатах наверху и не подпускать их к двери подвала. Только Чернохвосту я позволил остаться с нами – как для охоты на крыс, так и для компании.
Подвал находился очень глубоко под фундаментом древнего храма. Я не сомневался, что полчища крыс стремятся именно сюда. Но почему? Об этом я размышлял, пока мы с Норри лежали в ожидании появления грызунов. Размышления погружали меня в сон, тогда я вскакивал и делал несколько шагов, чтобы бороться с дремотой. Однако Морфей, в конце концов, победил. Мне приснился тот же кошмар, что и прошлой ночью. Я снова увидел сумеречный грот и демона-пастуха с его немыслимыми тварями, покрытыми плесенью, валяющимися в грязи… На этот раз они как будто приблизились. Да, нет сомнений, я видел их гораздо отчетливее, я почти мог различить их черты. Но лишь взглянув на дряблую и обвисшую морду животного я проснулся от собственного крика. Чернохвост заорал от испуга и шмыгнул в дальний угол, а капитан Норри, который не спал, истерично рассмеялся. Я не обиделся на этот глумливый смех, поскольку услышал уже привычный шум бегающих крыс. Этот звук был особенно страшен, ведь римские стены – это толстенные блоки из крепчайшего камня. Как же мелкие бестии сумели прогрызть в них туннели? Какие же крепкие у них зубы? Я самое жуткое, что капитан Норри заявил, будто не слышит крысиного писка! Эдуард был намного моложе меня, к тому же он прошел войну и считал себя материалистом, а потому не воспринимал всерьез древние легенды. А может, просто хотел подшутить надо мной. Это было возмутительно. Я показывал рукой, в каком направлении движется мерзкая орда, и удивлялся тому, что крысы пробираются вниз, куда-то глубже, чем этот подвал. А ведь он считался самым глубоким в замке! Неужели под нами есть еще какие-то помещения? Эта мысль почему-то напугала меня даже сильнее, чем нашествие серой дряни.
Старый Чернохвост копошился у подножия каменного алтаря, время от времени поглядывая на меня, и настойчиво мяукал, словно подзывая нас. Норри поднес горящий подсвечник, и мы осмотрели место кошачьих раскопок. Я выскреб вековой лишайник из стыков мозаичного пола, но ничего примечательного не обнаружил. И вдруг я заметил, что пламя свечей колеблется. Из-под алтаря пробился сквозняк, от которого огоньки мигали и подрагивали. Это подтверждало наличие еще одного подвала. Одного ли?
Мы ушли в кабинет и до рассвета нервно обсуждали, что нам теперь делать. Под этим замком есть помещение, которое было построено задолго до появления римлян в Британии. Некий свод, о котором даже не подозревали любопытные археологи, осмотревшие и описавшие каждый здешний камушек. Самого по себе этого открытия хватило бы, чтобы взволновать нас без какой-либо зловещей предыстории. Но при этом мы знали, что в древнейший подвал убежала крысиная рать, стало быть, спускаться туда опасно для жизни. Весь остаток ночи меня терзали сомнения: оставить наши поиски и навсегда покинуть Эшемский приорат, или отправиться навстречу приключениям и сразиться с любыми ужасами, которые могут подстерегать в неизведанных глубинах.
К утру мы придумали компромисс: решили поехать в Лондон, чтобы собрать группу археологов и ученых, способных разгадать загадку. Перед тем, как отправиться на вокзал, мы с Норри тщетно пытались сдвинуть каменный алтарь и открыть врата в подземелье безымянного страха. Но нам это не удалось. Тут нужны как минимум шестеро, а лучше, для надежности, навалиться всемером. Слуг мы решили не звать, поскольку они, как и все суеверные люди, вряд ли согласились бы помочь, а скорее, постарались бы помешать нам. Поэтому в Лондоне нам предстаояло найти более образованных и бесстрашных союзников.
Несколько недель мы посещали различные клубы и сообщества, представляя установленные нами факты и древние легенды авторитетным ученым в области древней истории. Большинство из них не стали высмеивать наши теории, но и заинтересованности не проявили. Но все же нам удалось привлечь на свою сторону пятерых археологов, возможно, наиболее склонных к авантюрам, чем прочие. Вряд ли есть необходимость перечислять все фамилии, но должен особо отметить, что в их число входил сэр Уильям Бринтон, чьи раскопки на Востоке в прошлом году взбудоражили всех газетчиков мира.
Вечером 7 августа мы достигли Эшемского приората. Слуги заверили, что ничего необычного во время нашего отсутствия не произошло. Кошки, даже старый Чернохвост, были совершенно спокойны, и ни одна крыса не попалась в мышеловки, расставленные по всему замку. Мы договорились отправиться в экспедицию на следующее утро, а в ту ночь я предоставил своим гостям хорошо оборудованные спальни. Сам я лег в башне, как обычно, поверх одеяла свернулся Чернохвост. Сон пришел быстро, но меня снова преследовали ужасы. Сперва я увидел римский пир, достойный самого Трималхиона, с горами костей на бронзовых тарелках. Затем вернулся кошмар о демоне из грязной пещеры, только в этот раз легион крыс сожрал не только дряблокожих животных, но и самого пастуха…
Когда я проснулся, солнце было уже высоко. Крысы, живые или призрачные, меня не беспокоили. Чернохвост спокойно спал. Спускаясь вниз по лестнице, я обнаружил, что такое же спокойствие царит повсюду. Один из ученых, кажется, его звали Торнтон, уже осмотрел подвал и возбужденно высказывал одну бредовую теорию за другой. Мне показалось, что он не слишком сообразительный парень.
В 11 часов наша группа из семи человек, вооружилась кирками и лопатами, а также самыми мощными электрическими фонарями, которые я купил в Лондоне, и спустилась в подвал. Дверь за собой мы закрыли на засов, чтобы кошки не мешались под ногами, но Чернохвоста я прогнать не решился. Кот увязался с нами, и все согласились, что нам пригодится его чуткий нос в подземелье, возможно, полном крыс. К тому же я верил, что черный кот принесет нам удачу.
Подвал с алтарем и римскими надписями ученые не осматривали: все они бывали здесь прежде, и не по одному разу, когда замок еще стоял в руинах. Мы сразу взялись переворачивать каменный алтарь, но это долго не удавалось сделать, пока сэр Уильям Бринтон не обнаружил тайный рычаг: она нажал на выступающий из стены железный прут и алтарь приподнялся, как крышка шкатулки, уравновешиваясь каким-то скрытым от глаз противовесом.
И тут нашему взору открылся такой ужас, к которому мы совершенно не были подготовлены. Через проем в мозаичном полу мы увидели каменную лестницу. На потрескавшихся ступенях лежали груды дочиста обглоданных костей. Неужели человеческих? Да, то здесь, то там лежали черепа, также изгрызенные крысами. Я видел следы мелких клыков, и панический страх сковал мои мышцы – я не мог двинуться с места. Поэтому в подземелье я спустился последним. Прошел под тремя арками, потемневшими от тысячелетий и напомнившими мне об адских вратах.
Проход был высечен в скале, из недр ее поднимались потоки воздуха. Вопреки ожиданиям это был не могильный смрад, а свежий бриз, пахнущий морем.
– Странна штука, джентльмены, – сказал сэр Уильям, осматривавший каменные стены. – Лбратите внимание на эти насечки… Готов поставить на кон свою репутацию, но… Этот проход прорубали снизу вверх. То есть… Кто-то хотел вырваться на поверхность? Не понимаю!
Спустившись еще на несколько ступеней, разбрасывая сапогами обглоданные кости, мы увидели впереди свет. Сюда проникали лучи солнца через трещины в скале, судя по всему, довольно широкие. Почему эти трещины никто не обнаружил снаружи, для меня не составляло загадки: скала была отвесной, ни подняться, ни спуститься по склону человеку не под силу. Разве что смельчаки на воздушном шаре могли бы осмотреть ее и найти расселины. Света хватило, чтобы обозреть огромную пещеру, и то, что мы увидели, было настолько ошеломительно, что Торнтон упал в обморок, побледневший Норри вскрикнул, а остальные только и могли, что ахать или шептать молитвы.
Это была пещера огромных размеров, целый подземный мир, вместивший безграничные тайны и ужасы. Здесь были уцелевшие здания и руины – я увидел странный узор из насыпных курганов, круг грубо обтесанных менгиров, римский портик с покосившейся крышей, старинная английская изба, – но все это затмевало отвратительное зрелище: от последней ступени лестницы и до самых дальних уголков пещеры, утопающих во мраке, все пространство было усыпано грудами костей и черепов. Доктор Траск, специалист по антропологии, очень внимательно изучил черепа, но – совершенно сбитый с толку, – не смог их классифицировать.
– Это немыслимо! – повторял он снова и снова. – Это невозможно! Судя по строению лицевых костей… И эти надбровные дуги… Науке не известны. Похоже, это останки самых древних людей. Некоторые из них передвигались на четвереньках, как обезьяны… Это недостающее звено эволюции!
Вскоре его восторги поутихли. Доктор Траск сделал открытие, что многие из черепов были обглоданы не крысами, а мощными челюстями самих прото-людей. Они были каннибалами.
Услышав эту новость, Торнтон снова лишился чувств. Остальные задумчиво смотрели по сторонам, стараясь не встречаться потухшими взглядами. Каждый из нас старался не думать о событиях, которые происходили здесь тысячу, или две тысячи, или десять тысяч лет назад. Первым очнулся сэр Уильям.
– Как бы это ни было ужасно… Мы все-таки ученые и должны исследовать эту пещеру.
И мы продолжили делать открытия, от которых волосы вставали дыбом. Оказалось, что двуногие существа держали своих четвероногих собратьев в каменных загонах, как свиней или коров. Их огромные стада откармливали на убой из широких мраморных чаш, которые по возрасту были старше Рима! Но не только примитивные полулюди содержались в этих темницах. Я рискнул войти в невысокое здание, построенное во времена саксов, и там увидел с десяток тесных клетушек с ржавыми решетками. В трех были заперты скелеты, и на костлявом указательном пальце одного из них я нашел перстень с полустертым гербом. Это были не дикари, а разумные и высокоразвитые люди! Сэр Уильям нашел под римской часовней склеп с надписями на латыни, греческом и языке Фиргии. Посветив фонариком, он перевел для нас шокирующий ритуал, который проводили жрецы Кибелы и который мои предки пытались возродить. В том нет сомнений, одна из записей датирована 1610 годом. Здесь проводили демонические оргии, которые были остановлены только кинжалом моего отчаянного прапрадеда, Вальтера де ла Фоэра.
Чернохвост все это время вел себя совершенно спокойно. Его не трогали ужасы, которые творили в этом месте в древности. Он взбирался на горы костей, душераздирающе зевал и по временам засыпал, но потом я замечал, что его желтые глаза пристально наблюдают за мной. О, сколько секретов скрывается за этими желтыми глазами…
Когда день стал клониться к вечеру, и в пещере ощутимо потемнело, кот вдруг бросился в самый черный и мрачный угол пещеры, громким мяуканьем призывая следовать за ним. И мы пошли за четвероногим глашатаем, а когда фонари, дающие уже совсем тусклый свет, приоткрыли еще одну мрачную завесу. Мы увидели ряд глубоких ям. Именно здесь, судя по всему, пировали крысы. Именно сюда мои предки сталкивали деревенских детей и пропавших без вести крестьян. А когда Вальтер де ла Фоэр лишил их гарантированного пропитания, оголодавшая армия вырвалась из стен Эшемского приората и устроила ту жуткую вакханалию в Анчестере, легенды о которой до сих пор не забыты.
Господи! До сих пор у меня перед глазами эти разверзшиеся черные ямы, полные изгрызенных костей и расколотых черепов. Эти кошмарные бездны захлебывались останками древних полулюдей, кельтов, саксов, римлян и англичан! Некоторые из ям были заполнены до краев, другие казались бездонными, свет фонарей не проникал во мрак, сгустившийся в них. Может, это и к лучшему. Моя нога соскользнула с осыпающейся кромки, и я чуть не рухнул в пропасть, но меня подхватили надежные крепкие руки капитана Норри…
– Да уж, натворили дел ваши предки, – сказал он задумчиво.
– Мне кажется, я сейчас сойду с ума от этой жути, – прошептал Торнтон, – или снова упаду в обморок.
Я ничего не ответил ни тому, ни другому.
Наша команда разбрелась кто куда. Не знаю, о чем думали ученые, блуждая в этом гиблом месте. Мой фонарь мигал, предупреждая, что скоро окончательно потухнет. И чернота пещеры уже начала заполнять мои мысли. Внезапно в темноте раздался шум, который я так часто слышал в последнее время. Старый кот тоже услышал его и пронесся мимо меня, спасаясь от неизбежной встречи с темной силой. Я не отставал, потому что узнал этот шум – беготню тех крыс, рожденных демонами, всегда ищущих новых жертв. Эти крысы привели меня в эту ухмыляющуюся пещеру в центре земли, где безумный безликий бог Ньярлахотеп воет в темноте под звуки адских свирелей…
Мой фонарь погас и я бежал наугад. Я слышал голоса людей и вопли Чернохвоста, усиленные эхом, но их заглушало нечестивое шуршание. Оно поднималось в моем мозгу так же, как раздутый труп утопленника мягко поднимается над маслянистой рекой, текущей под бесконечными мостами из оникса в черное, гнилостное море. Что-то ударило меня по руке, что-то мягкое и мохнатое. Потом снова, и снова, и снова… Это были крысы. Ненасытная армия, которая пирует на мертвых и живых… Я вспомнил безумные обряды предков и догадался, что крысы не станут есть де ла Фоэра, если де ла Фоэр сам вкусит запретный плод… Черт побери! Война сожрала моего мальчика, но оставила в живых капитана Норри. Пламя, разведенное янки, сожрало Кэрфэкс и дедушку Делафэра, а вместе с ними и нашу семейную тайну… Но теперь я знаю все! Я знаю, кто был тот демон-пастух в сумеречном гроте! Он был первым де ла Фоэром! А у тех дряблых тварей, которые скакали на четвереньках, было жирное лицо Эдуарда Норри. Он выжил, но мой мальчик умер! Так зачем же жалеть его? К дьяволу Норри! К дьяволу и тебя, Торнтон! Ты падаешь в обморок от того, что творила моя семья? Ну что же, я покажу тебе, на что способен истинный де ла Фоэр! Magna Mater! Magna Mater!.. Атис… Дайа ад агидх ад аодун… Агус бас дунарч орт! Дхолас орт! Агус лиат-са! Унг! Унг! Рррыххч…
Они говорят, что нашли меня часа через три. Они говорят, что я притаился в темноте над пухлым, недоеденным телом капитана Норри, а мой собственный кот пытался перегрызть мне горло. Они взорвали Эшемский приорат, забрали Чернохвоста и заперли меня в пустой комнате в Ханвелльской психиатрической лечебнице. Они шепчутся о моей дурной наследственности… Торнтон заперт в соседней комнате, но мне не сообщают, что с ним…
Когда я заговариваю с кем-нибудь о бедном Норри, меня обвиняют в ужасных вещах. Но я этого не делал. Это сделали крысы! Мерзкие твари, способные повергнуть людей в ужас, сверхъестественный ужас, с которым в этом мире не сталкивался никто, кроме меня.
Крысы-демоны, способные пробраться в любой дом, и даже в эту психиатрическую лечебницу.
Крысы, снующие под мягким войлоком, которым обита моя комната.
Крысы, беготню которых однажды услышите и вы, и уже не сможете спокойно заснуть.
Крысы в стенах!
Густав Майринк
Лиловая смерть
Паломник замолчал. Несколько мгновений он стоял, пристально глядя на собеседника, потом на его невозмутимом лице дернулся нерв и тибетец ушел. Растворился в ночных джунглях.
«Можно ли верить словам этого старика?» – размышлял сэр Роджер Торнтон. – Все жители Тибета европейцев недолюбливают, и это еще мягко сказано. А уж свои магические способности скрывают даже от соплеменников. Но неужели и вправду у них есть секретное заклинание, которым они способны уничтожить все человечество?
Английский путешественник вздрогнул и протянул внезапно озябшие руки к костру. Отступать не в его правилах. Необходимо самому убедиться, что все это глупые сказки. Но в одиночку до запретной долины не добраться. Ему необходимы союзники, отчаянные и бесстрашные. Те, кто не бросит в беде и не убоится кошмарных колдунов. Целого племени колдунов… Ох, не соврал ли чертов паломник?!
Сэр Роджер оглядел своих слуг и проводников. Нет, эти не годятся, слишком слабые, да к тому же – суеверные до ужаса. Разве что Помпей… Он легонько стукнул юношу тростью по плечу. Помпей оглох еще в детстве, но с тех пор наловчился читать по губам, словно в открытой книге. Англичанин пересказал легенду, услышанную от паломника. В трех неделях пути на запад раскинулась долина Хэмавата. С трех сторон ее защищают отвесные скалы, а вход в долину перегораживает мертвый пустырь, от которого поднимаются смертельно-опасные испарения. Эти ядовитые миазмы убивают все живое – ни человек, ни зверь, ни птица не смогут войти в запретную долину. А если кому-то и повезет, то на них сразу набросится полсотни тибетских колдунов. Они носят багровые плащи и колпаки, а заправляет всем дьявол, который и создал эту долину. Он является колдунам в виде черного павлина и нашептывает заклинания, способные уничтожить всех людей на земле.
Помпей посмеялся над страшной байкой, но его заинтересовал ядовитый пустырь.
– Как же мы пройдем, не надышавшись миазмов? – спросил он.
– Возьмем водолазные шлемы! – воскликнул сэр Роджер с воодушевлением. – Знаешь и ты, Помпей, что у водолазов есть рюкзаки со сжатым воздухом? Если они умеют дышать под водой, то и мы на ядовитом поле сумеем!
– Да будет так, – улыбнулся Помпей, протягивая руки к огню.
На следующий день сэр Роджер послал в Бомбей за необходимым оборудованием, которое вскоре были доставлены. Экспедиция через джунгли была долгой, но, в конце концов, они с Помпеем вышли к ядовитому пустырю. На этой земле не росло ни травинки, а из многочисленных трещин струился бесцветный газ, неприятный запах угольной кислоты чувствовался издалека. Путешественники надели водолазные шлемы и шагнули в колышущееся марево, шли стремительно, поскольку не были уверены, что запаса чистого воздуха в рюкзаках окажется достаточно для преодоления смертельно-опасной зоны. Помпей смотрел на землю под ногами, видел, как пузырится в трещинах ядовитый газ и молился святым угодникам. Сэр Роджер рассматривал вершины гор, их ледяные шапки виделись отсюда бледно-зелеными, как щеки мертвеца.
Вскоре показалась трава, поначалу бурая и чахлая, но с каждым шагом она становилась все зеленее. Наконец, путешественники вошли в долину. Англичанин чиркнул спичкой, желая убедиться, что горючий газ остался позади. Этот звук спугнул стайку огромных бабочек, чьи разноцветные крылья напоминали витражи в Кельнском соборе. Сэр Роджер снял шлем, пригладил волосы и кивнул Помпею: здесь безопасно. Слуга тоже освободился от шлема, недоверчиво огляделся по сторонам и стянул с плеча винтовку. Щелкнул затвор, но глухой Помпей не услышал этого звука. Не услышал он и тяжелых шагов за спиной. Полсотни тибетцев в багровых колпаках появились будто из ниоткуда и стали окружать путешественников. С первого взгляда было ясно, что они не рады незваным гостям. Смуглые лица искажала нечеловеческая злоба. Сэру Роджеру показалось, что их предводитель, державший правую руку на рукояти золотого серпа, заткнутого за широкий узорчатый пояс, похож на давешнего паломника. Однако уверенности в этом не было. Англичанин вытянул руки, показывая, что не имеет оружия, и пошел навстречу колдунам. Что он говорил, Помпей не слышал и не мог прочесть по губам, поскольку остался позади своего хозяина. Зато он увидел, как искривились губы предводителя в мерзкой ухмылке. Тибетец прижал к ушам две подушечки, сплетенные из широких листьев. Остальные последовали его примеру. А потом колдуны закричали в полную силу легких.
Сэр Роджер будто споткнулся об этот вопль, сбился с шага и замер. Вокруг него сгущалось странное лиловое мерцание, в котором тело англичанина начало таять, как масло на солнцепеке. Голова его оплыла книзу, напоминая сахарную голову. Широкие плечи обрубил незримый клинок и через несколько мгновений сэр Роджер превратился в лиловую лужицу на изумрудной траве.
Помпей остолбенел, не успев выстрелить. Леденящий ужас сковал его невидимыми цепями. Колдовство! Жуткое и безобразное колдовство! Тибетцы продолжали кричать. Глухой слуга инстинктивно читал по их губам, но слово было незнакомым. Помпей убедился, что это было одно слово, которое повторялось раз за разом. Увидев, что заклинание не действует на чужеземца, предводитель колдунов отбросил плетеные подушки, выхватил из-за пояса золотой серп и неторопливо направился к Помпею. Остальные тибетцы последовали его примеру. Круг сжимался, они были уже в трех шагах, когда Помпей решился.
Он выкрикнул то самое слово, слетавшее прежде с темных губ колдунов:
– Умма-люн! – и закрыл глаза в ожидании смерти.
Но колдуны не спешили наносить удары. Почему? Помпей открыл глаза и увидел, что тибетцы исчезли. Вокруг него расплескались лужицы, наполненные студенистой жижей лилового цвета. Предводитель колдунов еще держался. Его ноги растаяли, а голова стекала на плечи, как оплывающая свеча, но в стекленеющих глазах тлели угольки ненависти. А рука сжимавшая оружие, все еще тянулась к путешественнику.
– Ай, чтоб тебя! – вскрикнул Помпей, когда золотое острие серпа вонзилось ему в ногу.
Он несколько раз ударил прикладом винтовки по исчезающему колдуну и поковылял прочь. Забрать останки сэра Роджера слуга не отважился, да и как определить, какая из лужиц лиловой слизи прежде была его хозяином? Помпей надел водолазный шлем и побежал через ядовитую пустошь, почти не надеясь на спасение. Сжатого воздуха в рюкзаке едва хватило на обратный путь.
Через несколько дней он вышел к людям и сразу потребовал бумагу и чернил. Все, что довелось пережить в запретной долине, он изложил в письме к поверенному сэра Роджера. А к вечеру того же дня верный слуга умер. Золотой серп предводителя колдунов был смазан особым ядом, который действовал медленно, но неотвратимо.
Поверенный сэра Роджера передал письмо в редакцию «Индийской газеты», поскольку был убежден, что о гибели столь славного путешественника должны узнать все подданные британской короны. Газета напечатала сообщение, но доставили ее к подписчикам с небольшим опозданием. Виной тому стал любопытный и, вместе с тем, пугающий случай. Редактор газеты господин Нарроджай, а также двое его сотрудников, которые обычно проверяли полосы перед отправкой в типографию, вдруг исчезли из своих кабинетов. Никто не сумел найти их, чтобы получить разъяснения. Полиция не сумела обнаружить их следов, лишь три лиловые лужицы на полу и креслах.
На следующий день пропали сотни людей, читающих «Индийскую газету». В их домах, на улицах и рыночных площадях, на вокзале и в порту, – везде, где только можно было заметить, плескались проклятые лиловые лужи. Бомбей впервые со дня своего сотворения стал тихим, пустым и безлюдным. Заподозрили эпидемию. Порт закрыли на карантин, а всем оставшимся жителям строго настрого запретили выходить из комнат. Телеграфисты сбились с ног, рассылая предупреждения об опасности. Буква за буквой, слово за словом, жуткая история сэра Роджера Торнтона разлеталась по всему миру.
На следующий день лиловая смерть забирала жизни уже не сотнями, а тысячами в Лондоне, Париже, Нью-Йорке… Весь мир охватила паника. Планета напоминала муравейник, в который озорной мальчишка сунул горящую головню. Только в Австрии, где читают лишь местные новости, коварная эпидемия не нашла ни одной жертвы.
Германия начала вымирать с Гамбурга. Пастор Штульцен, совсем оглохший на старости лет, завтракал со всем своим многочисленным семейством. Зачитывая заметку о шокирующей смерти английского путешественника, пастор произнес слово «Умма-люн!» и прервался, чтобы глотнуть кофе. Но фарфоровая чашка выпала из рук у почтенного священника. Вся его родня внезапно исчезла, а на скатерти расползались четырнадцать лиловых пятен.
К концу недели на земле уцелела лишь половина человечества. Один профессор из университета в Лейпциге, изучил сообщения об ужасной эпидемии и первым установил удивительную связь: среди выживших больше всего глухих, а то и вовсе глухонемых людей. Чтобы объявить об этом открытии, ученый собрал публичную лекцию и зачитал свой трактат. Постоянно ссылаясь на древних философов Индии, которые умудрялись выходить в астрал и наблюдать за телом как бы со стороны, профессор убеждал научный мир, что существуют акустические вихри, способные истреблять целые народы. Поверить в это, конечно, сложно. Но отмахиваться от подобных фактов также нельзя. Следовательно, необходимо исследовать этот феномен, подключив самые современные приборы, умеющие фиксировать звуковые колебания. А также, на всякий случай, еще и всевозможные излучения. Лекцию встретили аплодисментами, профессора назвали спасителем планеты. В завершении он предостерег всех собравшихся, перекрикивая шум аудитории: «Соблюдайте осторожность! Ни при каких обстоятельствах не употребляйте в беседах это страшное слово – «Умма-люн!»
Через мгновение лектор и его слушатели превратились в безжизненные комки лиловой слизи. Однако рукопись трактата сохранилась, исследования были проведены и это, действительно, спасло планету. Люди бежали к врачам и просили лишить их слуха. Самые отчаянные протыкали себе барабанные перепонки. Я верю, что спустя полвека дети на Земле будут рождаться уже глухонемыми. И не останется никого, кто мог бы услышать музыку. Моцарт, Вагнер и Бах превратятся в позабытых призраков, а в подвалах музеев будут пылиться рояли, скалящие свои черно-белые зубы…
Но, пока этого не случилось, я хочу предупредить моих дорогих читателей. Никогда… Слышите? Никогда не произносите вслух это жуткое слово. «Умма-люн!»
Фитц Джеймс О'Брайен
Кто же это был?
Если честно, мне наплевать: поверите вы в мой рассказ или нет. Я-то доподлинно знаю, как все произошло на самом деле. Пусть кому-то покажется, что это выдумка, пусть кричат «Вздор!», пусть заклеймят обманщиком, – я все вытерплю. Без страха погляжу я в глаза неверящим, ведь для меня гораздо важнее осознавать, что я вышел живым из той передряги, что случилась минувшим летом.
Вы знаете, я живу в угловом доме на Двадцать шестой улице. Про него часто судачили соседи, дескать, на чердаке и в подвалах этого особняка водятся привидения. Слухи о неупокоенном духе возникли оттого, что прежний домовладелец – какой-то делец с Уолл-стрит, – разорился и вроде как сбежал от кредиторов в Европу. Однако многие уверены, что старика пристукнули прямо здесь, в Нью-Йорке, а его призрак с тех пор завывает в подвалах и на чердаке.
Ох, если бы так. Привидений я не боюсь, ведь я всегда был материалистом. А многие из тех, кто приценивался к дому, впадали в оцепенение от ужаса при одной мысли о привидениях и, в последний момент, отказывались покупать. Только миссис Маффет, отчаянная вдовушка, рискнула приобрести особняк. При этом она изрядно сбила цену, а всем жильцам, кто хотел снять комнату, честно рассказывала о мистических звуках, имевших место в ночные часы. Меня эти страшилки не отпугнули, как и многих других ньюйоркцев. Места здесь чудесные – река, парки по обе стороны дома, прекрасная лужайка, которую не портит даже постоянно сохнущее на ветру белье из соседней прачечной. Живи и радуйся!
Признаюсь, по вечерам мы с жильцами часто обсуждали мистические темы и все сходились во мнении, что неплохо бы, наконец, увидеть или, хотя бы, услышать призрака. Мы провели целый месяц в доме с дурной репутацией и за все это время лишь однажды услышали вопль старого слуги. Когда все сбежались и спросили: «В чем дело?» тот ответил, что кто-то невидимый задул свечу у него в руке. Но от слуги пахнуло отменным виски, его руки ходили ходуном – то ли от выпивки, то ли от старости, – поэтому все поняли, что можно расходиться по комнатам. Привидения тут ни при чем.
А в середине лета – не скажу точно, но вроде бы десятого июля, – случилась эта жуткая история. После ужина я курил трубку, прогуливаясь по парку, когда навстречу мне попался доктор Хэммонд. Он был расположен к беседе, да и я был не прочь поболтать. Больше часа бродили мы по аллеям, рассказывая друг другу разные байки из своей жизни и жизни близких знакомых. А когда окончательно стемнело, доктор вдруг остановился и спросил:
– Скажи-ка, дружище, а сталкивался ли ты хоть раз с настоящим ужасом?
Я кивнул, вспоминая самые жуткие случаи. Однажды в темноте я споткнулся о ноги мертвеца и упал прямо на труп. В другой раз видел, как утонула в реке молодая девушка – она пыталась выплыть или позвать на помощь, но быстрая волна захлестнула ее и похоронила навеки. До сих пор перед глазами бледное, испуганное лицо той девушки…
– Это все ужасно, – согласился Хэммонд. – Но что бы ты назвал вершиной кошмара? Самым леденящим ужасом, среди всех остальных?
– Откуда же мне знать? – пожал плечами я. – Возможно, где-то скрывается этот самый ужас, владыка всех известных нам ужасов. Но пусть он лучше держится подальше от меня.
– А я, напротив, предчувствую, что в скором времени нам доведется испытать нечто настолько ужасное, что пока неподвластно человеческому разуму, – сказал доктор, глядя в беззвездное черное небо.
– Да уж, сколько всего непостижимого выдумали писатели, – воскликнул я. – Взять хоть мистера Брауна с его загробными голосами, или Булвер-Литтона. Разум этих господ способен вместить столько всего ужасного, чем они охотно делятся с читателями на страницах романов. Так что оставь свои предчувствия, Хэммонд. Давай-ка я лучше отсыплю тебе турецкого табака. Выкури трубочку перед сном и пусть все кошмары растают в ее дыму.
– Спасибо, Гарри, – ответил доктор. – Возможно, я и вправду читаю слишком много романов. Но предчувствие не оставляет меня.
– Нет-нет, если ты и дальше хочешь толковать про свои ужасы, то уж поищи другого собеседника, – отрезал я. – А я иду спать.
– Спокойных снов, дружище, – улыбнулся он.
Мы разошлись по комнатам. Я сбросил одежду и юркнул под одеяло. Перед сном я обычно читаю книги, но не в этот раз. Представьте себе, под рукой оказалась только французская повесть о чудовищах. Что же все, сговорились запугать меня сегодня? Я в сердцах зашвырнул книгу в дальний угол комнаты и подкрутил газовый свет. Глядя га угасающую голубую точку я стал проваливаться в сон. Тут это и случилось.
Мне показалось, что кто-то спрыгнул с потолка и вцепился в мое горло. Да что там – показалось, я реально почувствовал, как две когтистые лапы душат меня. В любой другой день неожиданное нападение убийцы парализовало бы меня, лишая возможности защищаться. Но после разговора с доктором, после всех ужасных мыслей, фантазий и предчувствий, нервы мои были напряжены до такой степени, что я умудрился не потерять головы от страха. Вспомнив приемы борьбы, которые мне преподал знакомый моряк, я сжал грудь своего врага в крепком захвате и придавил к кровати, в надежде переломать все его ребра. Смертельная хватка на моем горле ослабла, убийца с ненавистью запыхтел и вдруг вцепился зубами в мое плечо. Я завопил от боли, а он продолжал кусать мою грудь, руки, плечи. Зубы его были остры и причиняли страшные мучения, но я продолжал сжимать руки, не отпуская соперника, ведь иначе он чего доброго дотянется до моей шеи и перегрызет артерию. Я уперся ногами в стену и постепенно выдавливал незнакомца с кровати, а когда он грохнулся на пол, лицом вниз, с торжествующим криком взгромоздился сверху и прижал коленом его затылок. Я выиграл схватку! Убийца задыхался, брызжа слюной на грязный пол, я ощущал, как бешено колотится его сердце. Мое сердце вторило ему, отдаваясь стуком в виски. Голова заболела, комната поплыла перед глазами, нервное напряжение схлынуло и я почувствовал, что вот-вот упаду.
Нет, нельзя допустить этого, ведь тогда убийца вырвется и довершит свое черное дело. Я стащил наволочку с подушки и как сумел, связал запястья своему противнику. Теперь нужно включить свет, чтобы увидеть – кто же покушался на мою жизнь. Я ухватил убийцу за горло и потащил по комнате. В сущности, мне нужно было сделать только пару шагов, чтобы зажечь газовый рожок, но пришлось передвигаться боком, поэтому путь занял чуть больше времени, чем я предполагал. Но вот я повернул задвижку, комната озарилась мягким светом.
Я посмотрел на своего пленника и завопил от ужаса. Даже не знаю, смогу ли я описать вам, что чувствовал в тот момент. Я до сих пор дрожу, вспоминая тот кошмар. Ведь я не увидел ни-че-го. Представляете? Моя рука чувствовала живую плоть. Мои уши слышали, как тяжко дышит мой несостоявшийся убийца. Но мои глаза не видели ничего. Сморгнув трижды, я смирился с этой мыслью: убийца был невидимкой!
Он со свистом выдыхал воздух сквозь стиснутые зубы. Он сопротивлялся, отчаянно пытаясь освободиться от пут. От его кожи поднимался запах пота, который улавливали мои чуткие ноздри. Но все равно, он оставался невидимым.
Я кричал от ужаса, кричал, не переставая, пока дверь моей комнаты не распахнулась. В коридоре собралась толпа жильцов, слышалось недовольное ворчание хозяйки, но окликнул меня доктор Хэммонд.
– Гарри, что за крик? Что случилось?
– На помощь! – кричал я. – Скорее, подойди сюда. Эта тварь напала на меня и пыталась убить.
– Тварь? – удивленно переспросил доктор. – Но я никого не вижу.
– Я тоже не вижу! Но она здесь, здесь!
– Гарри, если ты решил подшутить надо мной…
Хэммонд осекся, разглядев мое лицо – позже он рассказывал, что подобного выражения крайнего ужаса и изумления ему еще не приходилось встречать. Он колебался, стоя на пороге комнаты. Остальные жильцы насмехались надо мной, называя обманщиком или дураком. Мерзавцы! В ярости я готов был растерзать их одного за другим, но тут невидимый убийца попытался вырваться, и мне пришлось сжать его горло посильнее.
– Хэммонд! – заклинал я. – Просто дойди до меня и помоги связать… Я уже не в силах удерживать эту тварь, но нельзя допустить, чтобы она вырвалась.
– Гарри, это все от твоего турецкого табака, – осторожно начал доктор. – Он настолько крепок, что способен вызывать видения…
– Богом клянусь, – перебил я, вращая глазами, – если ты сейчас же не подойдешь ко мне, нам конец.
– Но я…
– Не веришь мне? Ты не веришь? Тогда подойди и пощупай!
Хэммонд вздохнул, очевидно, сочтя меня сумасшедшим. Но, не желая спорить с безумцем, он подошел и протянул руку. И тут же отпрыгнул в сторону, закричав от страха.
– Ты почувствовал! Ты убедился! – ликованию моему не было предела. – Неси же скорее веревку!
Через две минуты принесли прочную веревку, и мы обмотали ею невидимку с головы до ног. Доктор дрожал от страха, его зубы стучали, некоторые жильцы, что толпились в дверях, были вне себя от ужаса. Хозяйка упала в обморок и ее унесли. Но нашлись и такие, кто продолжал посмеиваться.
– Что за пантомиму вы тут устроили, Гарри? Что за фокусы с веревкой? Мы не поверим ни на секунду в то, что в мире существуют невидимки. Это противоречит законам природы.
– Не верите? – во мне закипала ярость. – Ну, так я докажу вам!
Я кивнул доктору, и мы подняли связанное тело. Убийца по весу был не тяжелее мальчишки-подростка. Мы поднесли его к моей кровати.
– Я докажу вам! – повторил я. Ярость уже успокоилась, страха тоже не осталось, сейчас я говорил спокойно и горделиво, как ученый, чей эксперимент увенчался успехом. – Вы не видите тело, но вы можете увидеть, как прогнется под ним кровать!
Все тут же уставились на мою постель, затаив дыхание. В комнату набилось две дюжины народу, а было так тихо, что вы могли бы услышать, как в углу бежит паук по паутине. Я дал сигнал Хэммонду и мы одновременно разжали руки. Тело упало вниз, кровать скрипнула под его тяжестью, а на простыне и подушке отпечатались заметные вмятины. Вот тут уже все поверили в невидимку окончательно. С воплями ужаса жильцы разбежались по своим комнатам. Половина из них в ту же ночь съехала от миссис Маффет, даже не требуя вернуть уплаченных вперед денег.
Хэммонд молча смотрел на кровать, загибая пальцы всякий раз, когда невидимка шевелился. Десять минут спустя, он пробормотал:
– Это так мерзко, Гарри! Просто отвратительно.
Я согласился.
– Но вместе с тем, это вполне объяснимо, – продолжал доктор.
Вот здесь я возразил, и возразил довольно резко. Когда иссяк поток ругательств, Хэммонд усмехнулся:
– Ты говоришь: это невозможно объяснить. А я тебе скажу, Гарри, что этот невидимка – не первый случай. Сам посуди, мы можем прикоснуться к этому существу, но не можем его увидеть. То же самое происходит, когда мы смотрим на стекло. Его можно потрогать, но ведь стекло прозрачное. Однако это тебя не удивляет.
– Стекло не настолько прозрачное, – покачал я головой. – Мы увидим контуры стеклянной статуи, но у этого, как ты говоришь, существа, нет даже контура!
– Это лишь потому, что в каждом стекле есть небольшие изъяны, которые не позволяют ему стать совсем невидимым. Но чисто теоретически, я подчеркиваю – теоретически, есть возможность изготовить стекло столь чистое, что в нем не будут преломляться лучи света. Тогда мы не увидим его.
– Ты что же, хочешь убедить меня, что это существо – из стекла? – возмутился я. – Стекло мертво изначально, а эта тварь дышит, дерется и кусается. Я чувствую его живую плоть!
– А ты когда-нибудь бывал на спиритических сеансах? – спросил вдруг доктор. – Там тоже часто возникает момент, когда на твою ладонь ложится невидимая рука. Живая плоть, которую можно почувствовать, но невозможно увидеть. Возможно, этих тварей выращивают спириты, а может они пробираются к нам из иного мира.
– Ты что же, веришь в загробные миры? – в моем голосе прозвучала насмешка.
– Я верю своим глазам, но сегодня даже они меня подводят, – улыбнулся доктор. – Давай-ка постараемся выяснить как можно больше об этом существе, а выводы сделаем после.
Мы просидели у кровати несколько часов, пока невидимое существо не перестало шевелиться. Судя по глубокому дыханию, оно, наконец, крепко уснуло. Мы с Хэммондом осторожно ощупали его с ног до головы. Выяснилось, что у невидимки есть две руки и две ноги, большой рот и небольшой нос. Ни на голове, ни на теле мы не обнаружили волос или шерсти, кожа существа была гладкой. Более того, как мы выяснили, слегка сконфузившись, невидимка был абсолютно голым. Доктор попытался обвести его контур, но это мало что прояснило – такой же контур получится, если обвести мелом тело мальчишки лет тринадцати. Хэммонд долго раздумывал над ситуацией и потом радостно воскликнул:
– Давай снимем с него гипсовые слепки, Гарри!
Сказано – сделано. Но как только мы попытались нанести влажный гипс на лицо невидимки, тот проснулся и начал брыкаться. Он пыхтел и извивался, пытаясь сбросить веревки, все наши усилия пошли насмарку. Доктор сбегал за хлороформом. Мы усыпили существо и даже рискнули освободить его от пут, но после того, как сняли слепки со всех частей его тела, связали снова – не забывайте, эта тварь пыталась убить меня.
– Гарри, ты помнишь, я спрашивал тебя о крайнем проявлении ужаса, – спросил доктор три часа спустя. – Мне кажется, это оно и есть.
Хэммонд протянул мне гипсовую маску, и я тут же согласился с ним. Омерзительная морда, смесь зверя и демона, вот что предстало моим глазам. Острые уши, маленькие глазки, огромные клыки, которые выдают хищника, но при этом в остальном невидимка был настолько похож на человека, что от этого становилось еще страшнее и волосы шевелились на моей голове. Кто же это? Откуда он взялся? Есть ли поблизости подобные ему чудовища?
Соседи интересовались нашими экспериментами, но в комнату входить побаивались. Увидев маску, все они в ужасе отворачивались или закрывали глаза, но после снова просили поглядеть. Миссис Маффет пришла под вечер, кипя от возмущения. Хозяйка не переживала о том, что по округе расползлись слухи – все-таки у ее дома и прежде была не очень хорошая репутация, однако почтенная дама потребовала немедленно увезти невидимку как можно дальше. Она опасалась, что и оставшиеся жильцы съедут, а новые не отважатся поселиться под одной крышей с монстром.
– Или может быть, вы готовы платить за наем всех квартир? – истерично спрашивала она.
– Нет, не готовы, – спокойно ответил доктор. – И если вы настаиваете, миссис Маффет, мы немедленно покинем ваш дом. Но это существо мы с собой не повезем, не надейтесь.
– Оно напало на меня в вашем доме, – подхватил я. – Поэтому сами увозите его, коль на то будет ваша воля.
Хозяйка удалилась, громко фыркнув. Мы посмеялись ей вслед, но потом стали обсуждать: что же делать с невидимкой? Убить его ни у кого из нас не поднялась бы рука. Отпустить на свободу? Я потер шею, на которой остались следы когтей. Нет уж, отпускать эту тварь нельзя. Оставалось только наблюдать – как скоро умрет существо. Кормить его человеческой плотью никто, разумеется, не стал бы, а от прочей еды чудовище отказывалось. Но вы не представляете, насколько это тяжело: изо дня в день смотреть, как существо ворочается на кровати, стонет и издыхает от голода.
Две недели спустя сердце невидимки перестало биться. Это произошло не в одно мгновение. Я слышал, как дыхание существа становится все глуше, потом оно затихло и вскоре испустило дух. Признаюсь, это освободило меня от тяжкого груза. Я не находил себе места, пока чудовище цеплялось за жизнь – оно больше не пугало меня, скорее я чувствовал отвращение и, как ни странно, жалость. Да, мерзкий хищник пытался убить меня, но страдания, на которые обрекли его мы с доктором, были несравнимо хуже смерти.
Под покровом ночи мы закопали существо в парке. Хэммонд поминутно оглядывался, не привлекаем ли мы внимание полиции, но я успокоил его. Никто не сможет заметить невидимый труп. Гипсовую маску мы подарили одному нашему приятелю, теперь тот выставляет ее в музее. Публика охотно платит деньги, чтобы при взгляде на омерзительную морду ощутить тот самый сверхъестественный ужас от столкновения с чем-то неведомым, от которого сладко замирает сердце и озноб пробирает до костей.
Уильям Хоуп Ходжсон
Голос из тьмы
Наша шхуна уже неделю уныло дрейфовала по Тихому океану. Ветра не было, паруса висели на мачтах, как бессильно опущенные руки. Мы не могли определить, где находимся, поскольку солнце все время играло в прядки и не появлялось из-за облаков, а по ночам в этих водах всегда туманно. Я нес свою одинокую вахту на палубе и ждал хотя бы малейшего просвета, чтобы разглядеть звезды. Ночь была тихой. Если задержать дыхание, то можно было услышать как храпят матросы в кубрике. Поэтому тихий окрик из темноты напугал меня, словно раскат грома.
– Хэй, на корабле!
Голос донесся с левого борта, но отвечать я не торопился.
– Хэй! Есть кто живой?
Похоже, незнакомец не собирался сдаваться. Я ответил вполголоса, но довольно грубо:
– Чего надо?
– Не пугайтесь, юноша, – откликнулся голос. – Я не причиню вреда.
– Так подплывайте ближе и покажитесь, – с раздражением крикнул я.
– Что вы! Что вы! Это невозможно…
Голос оборвался, как будто его и не было. На минуту воцарилась тишина, но уже не прежняя благословенная тишина весенней ночи, нет, в этом безмолвии угадывался надвигающийся ужас. Я трижды топнул по палубе, подавая условный сигнал лежебокам, и бросился за фонарем, висевшим на мачте. Луч света рассеял тьму за бортом, но тут же увяз в тумане. Я смог разглядеть лишь призрачный силуэт – человека, сидящего в лодке. В тот же миг, он налег на весла и стал уплывать от света.
– Хэй! Куда это вы? – удивленно воскликнул я, но ответа не последовало.
Из люка на палубу поднялся Уильям, капитан нашего утлого суденышка.
– Стучал, Джордж? – спросил он, зевая. – Что тут стряслось?
Я доложил по всей форме о таинственном голосе из тьмы. Капитан долго всматривался в туман, потом вдруг гаркнул во всю силу легких:
– Хэй, лодочник!
Ответа не было, но мы услышали далекий плеск весла.
– Хэй, лодочник! – повторил капитан. – Отзовись, не дури. Давай поговорим!.
На этот раз плеск раздался совсем близко.
– Давайте поговорим, – согласился голос. – Только, умоляю, погасите ваш фонарь.
– Ишь, чего захотел, – пробормотал я.
Однако капитан велел уважить просьбу незнакомца. Я унес фонарь обратно к мачте, ворча под нос, что все это очень странно. Вот так, посреди океана, из туманной дымки неожиданно появляется лодка, и человек, сидящий в ней, требует убрать свет. Человек ли он? Или злой дух? А может быть, и того хуже – все это происки пиратов и в лодке притаились головорезы, которые только и ждут момента, чтобы наброситься и всех нас перерезать.
Капитан услышал мое бормотание и его, видать, тоже пробрало.
– Итак, с какой целью вы к нам пожаловали? – сурово спросил он.
– Я бы не стал вас тревожить, добрые господа, – голос из тьмы зазвучал жалобно. – Только знаете, я до смерти проголодался… И моя невеста тоже.
В этих простых словах угадывалось столько боли и отчаяния, что я начал сопереживать таинственному лодочнику. Может быть, этот бедняга потерпел кораблекрушение и скитался по океану без еды и пресной воды. Нужно немедленно накормить их с невестой. Боже мой, там дама и она молчит. Возможно, она действительно при смерти и нужно срочно спасать эту невинную душу…
Пока эти мысли роились в моей голове, капитан все их высказал.
– Подплывайте поближе и поднимайтесь на борт, – пригласил Уильям.
– Мне не удастся подплыть ближе, – вздохнул голос. – И за еду мне заплатить нечем.
– Черт с ней, с оплатой! – отрезал капитан. – Джордж, – обратился он ко мне, – возьми большой ящик и наполни провизией. Мы аккуратно спустим ящик на воду, – это уже было адресовано лодочнику, – и вы сможете забрать его, не поднимаясь на борт.
– Благослови вас Бог! – возликовал голос.
Через пять минут мы спустили ящик на двух веревках.
– А ваша невеста… Ей нужна помощь? – спросил капитан.
– Да, но вы не сможете ей помочь, – откликнулся голос из тьмы.
– Что же с ней? И где она?
– На острове.
– Здесь есть остров? – удивился я. – Что за остров?
– Названия я не знаю, но там почти ничего нет, – голос помрачнел. – Только скалы, песок и…
Тут, судя по всплескам в тумане, лодочник поймал ящик с едой и, осыпая нас благословениями, уплыл во тьму.
– Как ты думаешь, Джордж, что это было? – капитан отошел от борта и зябко поежился.
– Не знаю, сэр. Но мне показалось, что этот бедолага действительно настрадался от голода и лишений. Может быть, он уродлив лицом и потому шарахается от света?
– Наверное, мы теперь никогда этого не узнаем, – проговорил Уильям и спустился в свою каюту. Впрочем, таинственное происшествие так взбудоражило его, что уснуть он уже не смог. Вернулся на палубу, и мы битый час спорили о причинах, которые побуждают людей избегать яркого света.
Океан молчал, оправдывая свое название, но вскоре в тишине вновь послышался плеск весел. Лодка остановилась, на этот раз чуть ближе к шхуне. Уже знакомый голос окликнул нас:
– Хэй! На корабле! Надеюсь, вы извините меня за внезапное отбытие в прошлый раз? Мне нужно было накормить… мою невесту. Она передает вам слова благодарности, и я тоже очень, очень благодарю вас. Прощайте!
– Постойте! – воскликнул капитан. – Чем еще мы можем помочь вам?
– О, нам уже никто не поможет, – вздохнул голос. – На нас снизошли такие несчастья, что дальнейшее… Неужели, Бог прислал вас в последний день моей жизни, чтобы я мог рассказать о том ужасе, с которым мы столкнулись полгода назад, когда «Альбатрос» пошел ко дну.
– «Альбатрос»?! – удивленно переспросил я. – Однажды я ходил на этом корабле из Англии в Сан-Франциско.
– Значит, наша встреча и вправду не случайна, – мне показалось, что голос обрадовался, словно в этот миг осознал, что все его страдания были не напрасны. – Вы даже не представляете, что мы пережили! Однажды ночью, в экваториальных водах «Альбатрос» угодил в страшный шторм. Половину команды смыло за борт. Мачты переломились как спички. Паруса унесло ветром. Но хуже всего, что из-за трещин в обшивке, корабль стал медленно тонуть. Оставшиеся в живых матросы спустили на воду шлюпки, чтобы получить хоть какой-то шанс на спасение. Меня и мою невесту они оставили в каюте. То ли, охваченные паникой, позабыли про пассажиров, то ли решили, что перегруженные шлюпки быстрее пойдут ко дну. Я не осуждаю этих безжалостных людей. Вряд ли они пережили ту кошмарную ночь. Впрочем, Бог им судья.
Наутро море успокоилось. Мне удалось отыскать в трюме топор и, с его помощью, я соорудил довольно прочный плот. Взяв немного сухарей и бочонок с питьевой водой, мы спустили плот на воду, и отдались на волю волн. Следующие три часа нас медленно относило вдаль от «Альбатроса». Мы видели, как корабль окончательно затонул, безбрежные воды сомкнулись над ним и мы остались одни. От горизонта до горизонта не было ничего, кроме голубого неба и зеленого океана.
Спустя неделю плот подхватило быстрое течение и вскоре вынесло нас к незнакомому острову. В большой лагуне мы разглядели огромный парусник и обрадовались. Как бы то ни было, неудобства наши закончились. Либо на корабле, либо на острове, мы непременно найдем помощь! Вскоре плот прибило волнами к паруснику, я поднялся по веревке, свисавшей с правого борта. Карабкаться было тяжело, руки все время соскальзывали, но после нескольких бесплодных попыток, я поднялся на палубу. Вся она была покрыта серо-зеленой плесенью, кое-где громоздились скопления округлых грибов, доски давно не скребли, и это было явным доказательством того, что команда давно покинула судно. Для проверки я покричал, но никто не откликнулся. Я отыскал веревочную лестницу, закрепил ее и помог моей невесте поняться на корабль. Мы нашли каюту капитана – пустую, заросшую все той же мохнатой плесенью, но, в целом, вполне пригодную для жизни. Кладовые корабля были наполнены провиантом, насос для пресной воды работал исправно, а этот странный серый налет мы соскоблили со стен каюты в первый же день. Правда, это не слишком помогло: за ночь плесень вновь покрыла стены уродливыми пятнами. Мы не отчаивались, о нет, в тот момент мы еще не отчаивались. Засучив рукава, мы вновь вычистили каюту, а потом залили все вокруг раствором карболовой кислоты, которая нашлась в корабельном лазарете. На этот раз плесень оставила нас в покое на целую неделю, но потом снова проступила не стенах, на полу и на потолке.
На восьмой день, утром, я проснулся от крика моей невесты. Она обнаружила серое пятно на подушке, в нескольких дюймах от своего лица. В тот момент ей показалось, что плесень нарочно подползла, воспользовавшись темнотой. Она охотится за нами, эта серая дрянь охотится за нами, Джеймс! – так кричала моя невеста и все не могла успокоиться. Пришлось пообещать ей, что мы сегодня же перевезем свои пожитки на остров.
Представьте, что мы пережили, когда убедились, что весь остров зарос точно такой же плесенью. Где-то она выглядела, точно хорошо постриженная лужайка, в другом месте вдруг вспучивалась, будто болотный пузырь, лопалась и мерзкие, пропахшие гнилью, споры разлетались во все стороны. Уродливые, искривленные наросты виднелись тут и там, будто омерзительная пародия на кусты и деревья, и везде под нашими каблуками, сминались мелкие, бледные грибы. Только две отвесные скалы и небольшая отмель белого песка, не были захвачены плесенью. На этом пляже я и обустроил нашу стоянку. Из паруса, сорванного на корабле, получилась вполне уютная палатка. Я перенес в нее лишь те вещи, на которых не было противных серых пятен. Любимую шаль моей невесты пришлось незаметно выбросить, поскольку там, среди узоров, уже расползлась плесень. Но в остальном, все было благополучно. Целый месяц мы жили в палатке, не зная горя, съестных припасов с корабля нам хватало, все дни мы проводили вместе – только вдвоем, – могли ли влюбленные мечтать о чем-то большем?!
А потом я увидел серое пятнышко на ее пальце. На большом пальце правой руки, чуть ниже ногтя. Господь свидетель, как я испугался! Пришлось тереть ее палец карболкой, пока пятно не сошло полностью. Надо ли говорить, что на следующее утро серая дрянь снова была там. Мы с невестой переглянулись и почувствовали жуткий страх.
– Джеймс, у тебя на лице… Возле виска, – она протянула пальцы, но побоялась коснуться серой точки. – Ах, милый, что с нами теперь будет?!
Моя невеста мужественно перенесла все тяготы путешествия на плоту, после кораблекрушения. Она не роптала и теперь, но я чувствовал, что ужас леденит ее сердце. Я огляделся по сторонам. Кругом была серая плесень. И на острове, и на корабле, и даже шлюпка уже заросла ею. Сбежать от нее не было никакой возможности.
– Все в руках Господа! – я поцеловал дрожащие пальцы моей невесты. – Нам остается лишь полагаться на Его милосердие.
Мы не знали, сколько протянем на этом острове, и что погубит нас раньше: плесень или голод. К исходу четвертого месяца, корабельные припасы почти закончились. Я умудрился поймать пару больших рыб в лагуне, но оказалось, что есть их невозможно – плесень поразила все живое и в прибрежных водах. Когда на следующий день я принес последний мешочек сухарей с корабля, то успел заметить, как моя невеста выбросила что-то из палатки. Не желая смущать ее вопросами, я позднее посмотрел, что это было, и обнаружил бледный гриб со следами зубов. Моя несчастная невеста попробовала эту жуть на вкус. Неужели она настолько отчаялась, что хотела приблизить свою смерть?! Я не стал задавать ей вопросов, но в смятении ушел подальше от палатки и углубился в заросли уродливых деревьев. Мне еще не доводилось ходить по этой тропинке, я инстинктивно сторонился пораженного плесенью леса, но теперь, обуреваемый мрачными мыслями, шел, не разбирая дороги. В конце концов, я забрел в глухую чащобу, где росли огромные грибы необычной формы. Они напоминали людей, точнее выглядели, как саркастическая пародия на людей, но все же можно было отметить определенное сходство. Овальная шляпка, чуть вытянувшаяся к низу, бочкообразная ножка и два небольших отростка по бокам, так похожие на руки. Не успела эта дикая мысль поразить мой разум, как один из этих отростков с противным треском – будто ветхое одеяло разорвали надвое, – потянулся к моим губам. Я испуганно закричал, влажная грибная рука угодила мне прямо в рот. Я почувствовал ни с чем несравнимую сладость и, в остервенении, набросился на гриб, жадно глотая кусок за куском, пока внезапная мысль не отрезвила меня: «Остановись, Джеймс! Возможно, ты пожираешь плоть того, кто прежде был таким же человеком, как и ты. Того, кто сошел с корабля, стоящего в лагуне, и нашел свой жуткий конец в заплесневелых зарослях». От этой мысли я лишился сознания…
Не помню, как я вернулся к нашей палатке. Моя кроткая невеста не задавала вопросов, но, прочитав безумный ужас в моих глазах, все поняла. С тех пор мы, по молчаливому согласию, больше не употребляли в пищу грибов, растущих на проклятом острове. Хотя желание это иссушало нас каждый божий день. И с каждым днем плесень проступала на наших лицах все сильнее, пока… Пока мы не превратились…
Голос во тьме задрожал, но потом снова окреп.
– Уплывайте из этих жутких вод как можно скорее! Храни вас Господь!
Мы что-то кричали ему, но лодочник уже не слушал. Плеск весел удалялся, будто убегая от восходящего солнца. Сквозь туман я пытался разглядеть уплывающую шлюпку, покрытую серой плесенью, и сгорбленную фигуру, сидящего в ней человека. Человека ли?