Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (fb2)

- Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (Институт Волшебства и Архимагии - 2) 1096K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ната Лакомка

Василиса Опасная. Воздушный наряд пери
Ната Лакомка

1

– Ты чего такая скучная? – крикнул Царёв мне в самое ухо. – Пойдём танцевать!

Музыка в ночном клубе «Седьмые небеса» гремела так, что последние слова я угадала, а не услышала, и сразу отрицательно покачала головой.

Танцевать не хотелось. Впервые в жизни не хотелось. Хотя танцпол тут был отпадный, и музыка – самое то. Диджей крутил пластинку и сам скакал, как мячик, ещё больше разогревая публику. Но меня ничего не радовало, и сам Царёв раздражал. Я сидела на высоком круглом стуле возле барной стойки и гипнотизировала бокал с апельсиновым соком, из которого выпила едва четвертинку.

Посетителей в «Седьмых небесах» было навалом. Кроме второкурсников из «Ивы» – Института Волшебства и Архимагии, были и простые посетители – не оборотни, не волшебники, не те, кто следит за первыми и вторыми.

– Василиса, идём! – Царёв смотрел весело и дышал мне в лицо алкоголем.

Я отодвинулась и сразу перехватила взгляд одной из второкурсниц. Она смотрела на меня, как на чокнутую. Конечно – кому в здравом уме придёт в голову игнорить Ванечку Царёва, красавчика и первого ученика, птичьего оборотня в тридесятом поколении, чей папочка председательствовал в попечительском совете «Ивы» и был так богат, что сынуля ни в чем себе не отказывал. Как например – устроить вечеринку по случаю нового учебного года в самом элитном клубе города.

Царёв звал меня сюда давно, но я отказывалась, хотя лето выдалось невероятно скучным.

Моя старшая сестра Елена закончила «Иву», получила диплом с отличием и отправилась куда-то на стажировку. Какое-то важное и престижное место, сказала сестра перед отъездом. Там всё очень серьезно, и ей некогда будет нам звонить.

Зато Царёв названивал чуть ли не каждый день. Звал то прогуляться, то в пиццерию, то в «Небеса», а я отказывалась. До сегодняшнего дня.

Но если всё-таки согласилась прийти, это не значит, что мне резко понравился Царёв, Козлов или кто-то другой из компании «вершков» – так они себя называли, эти мажорчики, баловни судьбы.

Те, кому с родителями или талантами повезло меньше, были «корешками», и над ними всячески издевались, устраивая магические каверзы.

В прошлом году я попала в «корешки» автоматически, потому что поступила в «Иву» с самой низшей отметкой – семь процентов волшебной силы. И тот самый Царёв, который сейчас просительно заглядывал в лицо, тогда пытался наслать на меня колдовских муравьев, загипнотизировать, чтобы плясала под его гусли «Танец маленьких лебедей», и говорил такие гадости, за которые сам же и отхватил по зубам. И это не считая того, что он кинул нашу команду на соревнованиях колдовского мастерства. Вернее, тогда меня кинула вся команда…

– Василиса, ну ты посмотри, что там делается! – Царёв попытался меня обнять, но я отпихнула его, и он сразу присмирел.

– Ты человеческий язык понимаешь? – спросила я, и он наклонился, не расслышав. – Отвали, Царёв!! – заорала я ему в ухо.

Он потоптался возле меня и ушёл, оглядываясь. Наверное, всё надеялся, что я передумаю. Девицы-второкурсницы подхватили его и затащили на танцпол, наградив меня негодующими взглядами.

Вот уж напугали!

Я фыркнула и отпила из высокого стакана апельсиновый сок. Царёв пытался угостить меня текилой, но я наотрез отказалась и пила только сок. Спиртное и курение – враги для танцора, а терять форму я не собиралась. И в «Небеса» пошла только назло ректору Кошу Невмертичу, который советовал мне сидеть тише воды, ниже травы, отдыхать, беречься и стеречься, а сам даже не позаботился позвонить. Ни разу за всё лето.

Вот так! Говорил, что я – его единственная, что я – чудо, уникум, что будет меня ждать, а сам… Трудно было нажать несколько циферок на телефоне? Не хотел звонить, написал бы. Да мог бы и заехать – проверить, как живет его уникум, гордость школы.

Я ведь была гордостью «Ивы», не так ли?

Отпив еще сока, я совсем пригорюнилась.

Ну да, если говорить честно, сначала гордостью не была. Даже не гордостью, а наоборот. Скорее, позором. Но ведь всё изменилось, и мои семь процентов оказались вовсе не отстоем, а суперклассом! Выяснилось, что я – единственная в мире Жар-птица! Такая же особь класса «Эс» – супер, как и Кош Невмертич! Разрушающая заклятия, приносящая удачу…

Но, похоже, что кое-кому это совершенно не интересно. И для ректора я – всего лишь одна из учениц. Пусть его бывшие и убеждены, что мы с ним любовники. Да что там – бывшие. Его даже отстранили от управления «Ивой», когда наши с ним фоточки в стиле «ню» вылетели в интернет и легли на стол попечительского совета. А ведь ничего не было, ректор всего лишь пытался спасти меня от древней итальянской ведьмы…

Я тоскливо вздохнула, вспоминая, какие у него потрясающие ямочки на пояснице… и глаза… и сам он весь – очень даже ничего…

– Кому врёшь, – сказала я вслух, потому что моего голоса всё равно никто бы не услышал – даже я не услышала, – он – лучший. Пусть ты тоже – особь класса «Эс», а тебе до него – как до седьмых небес.

Страшно захотелось устроить какую-нибудь выходку – разбить, наорать, на голове постоять, наконец…

Зачем я пошла в этот клуб? Надеялась, что Кош Невмертич тут же прискачет, подхватит на руки и унесет на крыльях любви – прятать, как самое драгоценное сокровище? Ага. Примчался, пёрышки теряя.

Подперев голову, я мрачно обвела взглядом танцпол, а потом диваны, на которых сидели посетители (впрочем, некоторые посетители уже лежали), и подскочила, как будто меня клюнули прямо в макушку.

За одним из столиков расположились Марина Морелли – ректор «ПриМы», бывшая любовь Коша Невмертича. Только кто знает – бывшая ли…

Я впилась в нее взглядом, закусив губу.

Для чего Морелли пришла сюда? Как раз в тот вечер, когда студенты «Ивы» решили оттянуться по полной. Решила устроить какую-нибудь гадость? Может, сказать об этом Царёву?

В это время Морелли будто почувствовала мой взгляд и повернула голову в мою сторону, живописно встряхнув темными локонами. Наши взгляды встретились, и ректор «ПриМы» улыбнулась мне, как старой знакомой, и приглашающее кивнула, указав на место напротив.

Она пришла сюда за мной…

Я тут же пожалела, что не послушалась Коша Невмертича и отправилась искать приключений. Сидела бы ты дома, Вася…

Высокий молодой человек подошел к Марине Морелли, по-кошачьи гибко склонившись к ней. Он держал два бокала с коктейлями, и один предложил Марине. Та взяла бокал и опять кивнула, глядя на меня. Ее спутник оглянулся, и я сразу узнала его – Константин Баюнов. Тот самый, который напал на меня на новогоднем балу… Баюнов прищурился, улыбаясь. Вроде бы и красавчик, вроде бы и улыбка милая, но мне стало страшно, как в детстве, когда я впервые увидела на картинке в сказке про Алису Чеширского кота – с зубастым оскалом от уха до уха.

Меня бросило в жар, а в горле моментально пересохло. Я сделала из своего бокала три огромных глотка, не сводя глаз с парочки. Они, определенно, что-то задумали.

Вася, ты влипла… Ты влипла определённо…

Я хотела уже сползти со стула и уползти куда-нибудь в толпу, а потом дать дёру и не останавливаться до самого дома бабули, но на барную стойку, загородив меня от Морелли и Баюнова, вдруг облокотился мужчина.

– Почему такая красавица скучает одна? – его голос без труда перекрыл грохот музыки. Голос был низким, звучным, с еле уловимым кавказским акцентом.

За последние полгода я привыкла к повышенному мужскому вниманию, поэтому банальное подкатилово меня не впечатлило. Особенно когда Марина Морелли со своим котом-гипнотизером сидела за столиком напротив.

Я попыталась выглянуть из-за плеча мужчины, чтобы разглядеть, что там делает Марина, но он поставил локти на столешницу, широко улыбаясь и совсем загородив мне обзор. Я посмотрела ему в лицо с раздражением.

Молодой. Симпатичный. Даже очень. Но не смазливый. Смуглый, но черты лица европейские. Больше похож на какого-нибудь итальянца. Одет в белую футболку, открывающую мощные бицепсы, и в джинсы. Волосы взлохмачены и стрижка совсем не модельная. Больше похож на охранника из «Ашана», решившего покутить в первый день зарплаты.

– Почему пьешь сок? – спросил он, и я снова прекрасно расслышала его голос, хотя музыка ревела, не замолкая ни на миг. – Давай угощу вином? Шампанское хочешь? За знакомство…

– Топай, дядя! – отрезала я, пытаясь выглянуть из-за него с другой стороны. – Я еще несовершеннолетняя, тебя посадят, если будешь приставать.

Вытянув шею, мне всё-таки удалось увидеть из-за «охранника» Марину и Баюнова. Они сидели рядышком, сблизив головы, и переговаривались, посматривая на меня.

На меня!..

Я запаниковала окончательно и обернулась, пытаясь отыскать в толпе танцующих Царёва, но его нигде не было видно.

Мажор недоделанный!

То он постоянно крутился рядом, а когда понадобился – его нет!

– Э, зачем обманываешь, красавица? – протянул тем временем «охранник». – Какая ты малолетка? Не малолетка! Не хочешь шампанского, скажи – что хочешь! Всё куплю!

– Дядя, отвали! – зашипела я, вертясь на стуле ужом.

Куда запропастился этот Царёв?!.

– Может, текилы – для такой девочки?

– Слушай, – я посмотрела в глаза «охраннику», чтобы до него дошло, наконец, – сейчас девочки не пьют вино и текилу. Девочки сейчас пьют коктейли. Но я за здоровый образ жизни и предпочитаю сок, – я демонстративно взяла бокал и выдула почти половину. – И вообще, этот клуб принадлежит моему папе, – тут я приврала, но даже глазом не моргнула, – одно моё слово – и тебя выкинут отсюда на пинках.

– Хорошо, хорошо, – он понял и примирительно выставил руки ладонями вперед. – Ты – острая малышка, как перчик острая! Ладно, может, в другой раз.

Ладони у него были широкие, как лопаты, а пальцы – короткие, сильные. Какие-то лапы, а не руки.

Он помахал ими, улыбнулся и отвалил, растворившись в толпе.

Я перевела взгляд на столик, где видела Марину, но там уже никого не было, только стояли два пустых бокала.

Неужели, ушли?..

Оглянувшись, я увидела Царёва – он выплыл со стороны туалета и направился в центр танцпола, пританцовывая, с противной ухмылочкой. И как он может кому-то нравиться? Я выпила еще сока, чтобы успокоиться. Может, Марина пришла в «Небеса» случайно? Вот захотела – и пришла. Не такая уж она старая, чтобы дома сидеть…

А я – не в тюрьме, чтобы носа из дома не высовывать…

Расслабившись, я повернулась к стойке спиной, вольготно облокотившись, и принялась насмешливо рассматривать танцующих.

Коровушки! Пляшущие коровушки! Особенно на каблучищах и платформах.

Да, на мне тоже были каблуки, но я и на каблуках не стала бы вот так сутулиться и размахивать руками, чтобы сохранить равновесие. Ещё на мне были укороченные брючки и кофта лавандового цвета – нарочито скромненькая, с рукавами-фонариками, но с глубоким вырезом, напрочь отбивающими всякую скромность, стоило повести плечами.

– Василиса! – Царёв опять притащился и схватил меня за руку. – Пошли танцевать! Чего сидишь, как старушка?

Старушка!.. Я хмыкнула и сползла с высокого стула. А почему бы и не потанцевать? Покажу, как это делается, а потом – домой. Здесь скучно. И Кош Невмертич точно не придет. Потому что он сидит дома, караулит свои драгоценные яйца… как старушка! Нет, как старикан!..

Я оттолкнула Царёва и пошла прямиком в толпу, чувствуя, как за плечами разворачиваются крылья. Нет, не настоящие. Просто хотелось движения, свободы, хотелось выплеснуть злость в танце.

Ворвавшись в самую середину, я сразу задала тон. Тело слушалось, как заколдованное – каждый мускул запел в предвкушении. А мне самой казалось, что даже косточки стали гибкими – я танцевала и не чувствовала ни малейшего напряжения.

– Васька! Жжёшь! – заорал Царёв и выскочил ко мне в пару, но долго не продержался.

Его оттеснили, и против меня встал незнакомый парень – с новомодной бородкой, как у попика, и в мешковатых штанах. Он двигался неплохо, и я это оценила.

– Расступитесь, курицы! – крикнула я и завертелась волчком.

Народ расступился, давая нам место. Царёв и Козлов скакали в первом ряду и орали, указывая на меня:

– Она с нами! Она из нашего института!

Парень с бородкой решил показать класс и сделал стойку на одной руке.

А, вызов?.. Чудесно! – и я крутанула стрекосат прямо на каблуках.

Это было странно – в любое другое время я не стала бы делать этого в такой опасной обуви и без предварительной разминки, но сейчас только рассмеялась, удачно приземлившись.

Толпа восторженно заревела, а парень с бородкой открыл рот от удивления.

– Что вытаращился? – крикнула я ему. – Так можешь?

Музыка гремела всё громче – была уже оглушительной, каждым тактом пробивая меня до мозгов. Лица виделись расплывчатыми пятнами, но в теле была необыкновенная легкость. Мне стало весело, и я опять засмеялась. Нет, отличное место! Зря я обругала «Небеса»!

Диджей проникся и начал импровизацию по популярным мелодиям. «Канкан» я узнала с первых же нот и даже завизжала – таким забавным мне это показалось. На сцену вылетели девицы в стрингах и юбках с оборками, и принялись задирать ноги выше головы. Царёв оглушительно засвистел, а Козлов завыл волком, и это показалось мне обидным. Я могу так же, да еще и лучше!

Растолкав зрителей, я вскочила на столик, пинком сбросив с него пустые бокалы, и сделала сальто, от души грохнув каблуками.

Царёв сразу же позабыл о девицах на сцене и бросился ко мне. Он что-то орал, но я не услышала. Чувство свободы и полета охватило меня от макушки до кончиков пальцев, я встряхнула головой, позволяя волосам лететь от плеча к плечу.

Люди отшатнулись от столика, роняя стулья и натыкаясь друг на друга. Выхватили сотовые телефоны и начали снимать, тыча в меня пальцами.

Царёв на полпути остановился, рванул назад, потом опять ко мне, потом опять остановился – и всё время что-то орал.

Я помахала ему рукой, расплываясь в улыбке. Он же хотел, чтобы я повеселилась? Вот я и веселюсь.

На сцене девицы перешли к индивидуальным номерам, и одна из них как раз исполняла повороты на одной ноге, задрав другую до уха. Разноцветные оборки – красные, оранжевые, желтые, вились вокруг нее, как язычки пламени, а рот широко разевался. Музыка вдруг взвизгнула и замолчала, и стало слышно, как перекрывая голоса девица, крутившаяся на одной ноге, орала басом:

– Па-а-ажа-а-р!

Где пожар?..

Я перестала танцевать и огляделась. Со столика мне было прекрасно видно, как мечутся и кричат вокруг люди – кто-то бежит к выходу, кто-то упал и пытается подняться… Царёв откуда-то тащит огнетушитель… Танцовщицы на сцене сбились в кучу и визжат, только одна – самая бесстрашная продолжает танцевать… И орёт – как пожарная сирена!.. Аж уши заложило…

Зал поплыл перед глазами, и я чуть не упала со столика. Что-то липло к рукам, и я вытерла ладони об одежду, но не помогло. Я раздраженно помахала рукой, растопырив пальцы, и села на столик, пережидая, когда пройдет головокружение.

Было очень странное чувство – одновременно на меня навалилась усталость и хотелось свернуться клубочком, как кошке, и замурлыкать, но еще больше захотелось подбочениться и совершить какую-нибудь глупость. Только вот сил совсем не было, и даже двигаться стало лениво.

Впрочем, двигаться и необязательно. Можно просто смотреть. Я хихикнула, наблюдая, как Царёв пытается пробиться сквозь толпу, прижимая огнетушитель к груди. Козлов бросился на помощь, расталкивая обезумевших людей. Вот что значит – пить. Я удовлетворенно кивнула собственным мыслям и опять встряхнула рукой, пытаясь избавиться от чего-то легкого, прилипчивого, щекотавшего ладонь.

Да что там такое?..

Я подняла руку к самым глазам, потому что голова кружилась всё сильнее, и пришлось напрячь зрение, чтобы рассмотреть собственные пальцы. По ним и в самом деле что-то прыгало – красное, и желтое и оранжевое, как лента с юбки танцовщицы канкана.

– Глаза закрой! – раздался совсем рядом вопль Царёва, а потом мне прямо в ухо ударила струя пены из огнетушителя.

Меня снесло со столика в одно мгновение.

– Что делаешь, идиот?! – попыталась заорать я, но только наглоталась пены. Она залепила глаза, забила нос и уши, и избавиться от нее не было никакой возможности. Ослепнув и оглохнув, я бросилась прочь сначала на четвереньках, а потом кто-то вздернул меня на ноги и поволок куда-то.

Отплевываясь и продирая глаза, я слышала, как испуганные голоса становились тише, а потом и вовсе исчезли. Стало прохладно, и проморгавшись я обнаружила, что иду по какому-то коридору, освещенному только парой тусклых лампочек, обнимая кого-то за шею…

– Стоп, – скомандовала я заплетающимся языком. – И куда это мы?

– Я тебя спасаю, красавица.

Голос был знакомый – низкий, звучный, с еле заметным акцентом…

Меня заботливо и под ручки поддерживал тот самый «охранник из Ашана», который угощал шампанским.

– Дядя! Ты сдурел?! – я тут же оттолкнула его.

Вернее, попыталась оттолкнуть, потому что ручищи у него были, как каменные, и держал он меня крепко, как в капкане.

– А ну, щупальцы убрал! – я попробовала его лягнуть, но коленки вдруг подломились, и я повалилась на пол.

Мужчина попытался поднять меня, но я нарочно валилась, как неуклюжий пингвин, наугад отмахиваясь и пытаясь кричать. Но кричать тоже плохо получалось. Уши словно заткнули ватой, туман все больше заволакивал глаза, и в этом тумане я увидела что-то странное – змеиные пасти, ощерившиеся на меня с двух сторон. Мелькнули острые зубы – в два ряда, а не парочка клыков, как у обыкновенных змей… И между ними маячила ухмыляющаяся рожа «охранника».

– Не бойся, красавица… – его голос раздавался, как из подвала. – Всё хорошо, я тебя спасаю… Не бойся…

Ему удалось поставить меня на ноги – вернее, поднять за шкирку и придавить к стене, а потом он попытался ухватить меня половчее, чтобы забросить себе на спину…

Мотнув головой, я сморгнула, пытаясь вернуть ясность зрению, и наугад махнула кулаком, метя в ухмыляющуюся рожу. Первый раз я промазала, но «охранник» вдруг отпустил меня. Я снова сморгнула и снова ударила кулаком – наугад, с замахом, изо всей силы!..

На этот раз я попала!..

Удар получился хорошим – я отбила костяшки и взвыла, прижав ушибленную руку к груди. Стало совсем темно, колени подломились, и я улеглась прямо на пол, поскуливая от боли. Меня попытались поднять, я взбрыкнула, сопротивляясь...

– Краснова! Да вы пьяная?! – прогремело над моей головой, и не помешали даже заложенные уши.

Конечно же, этот голос невозможно было спутать ни с каким другим. Он мог принадлежать только ректору «Ивы». Кошу Невмертичу – не пойми, фамилия у него или отчество.

– Это вы? – проблеяла я и неудержимо расплылась в улыбке. – Здра-а-а-а-вствуйте…

– Неужели, узнали? – огрызнулся он, поднимая меня и закидывая себе на плечи, прихватив под колени и за шею.

– Так баранов, между прочим, таскают, – пропыхтела я, потому что мне было совсем неудобно.

Что за дурацкий способ носить женщину на руках? Разве нельзя понежнее?

– Баранов, – сухо согласился ректор. – И еще овец.

Я помолчала, раздумывая – оскорбиться или пока не стоит. Но несмотря на то, что он загибал мне шею почти под прямым углом, и сейчас я и в самом деле больше походила на овцу, которую решили пустить на шашлычки, мне было очень приятно встретить Коша Невмертича. Всё-таки пришёл… Из-за меня… И как назло я мокрая, как мышь, благодаря идиоту Царёву. Хотя... это такие мелочи...

– Ой, а вы меня спасаете или похищаете? – спросила я, чувствуя себя до безобразия счастливой.

– Если честно, – ответил он с непередаваемым тактом, – я бы вас, Краснова, с большим удовольствием утопил бы. Или прикопал где-нибудь под дубом. А ведь кто-то врал, что не пьет. Потому что танцорам вредно. Какого черта вы мне в глаз заехали?

– Вам?! В глаз?!.. – я даже задохнулась от ужаса. – Честное слово, не хотела...

– Заткнитесь уже, Краснова, – холодно оборвал меня ректор, а потом стало темно и тихо. По-настоящему и надолго.

2

Пробуждение оказалось – так себе.

Я лежала поперек кровати, навертев на голову одеяло, а ноги были снаружи, и пятки холодило сквознячком.

Выбравшись из-под одеяла, я села и сразу со стоном повалилась обратно. Вставать совсем не хотелось, в горле было сухо, голова болела, и во рту был противный привкус.

Окно в комнате было приоткрыто, и белая полупрозрачная штора колыхалась. Я уже была в этой комнате…

Дом на Гагаринской! Дом Коша Невмертича!..

После такого открытия уже невозможно было оставаться в постели. Я встала, пошатываясь, и одернула белую футболку. Вчера футболки на мне не было. Воображение тут же услужливо нарисовало, как ректор переодевает меня – бесчувственную, беспомощную, с распущенными волосами…

Но романтические мечты тут же развеялись, когда я увидела собственное отражение в зеркале. Волосы слиплись от пены и перепутались, и больше похожи на воронье гнездо, а под глазами – черные потеки от туши.

Я с досадой отвернулась, пальцами пытаясь продрать пряди. Во всем виноват идиот Царёв! Устроил клоунаду!

Выскользнув в коридор, я короткими перебежками добралась до ванной комнаты. Меня там явно ждали – на пуфике лежало аккуратно сложенное белоснежное полотенце, а поверх него – нераспечатанная зубная щетка.

Ректор позаботился обо всем. Точно знает, что нужно женщине утром. Я покривилась, вспомнив Марину Морелли, Алисочку в розовых чулочках и залезла под душ, спеша привести себя в порядок.

Под футболкой, между прочим, я была в нижнем белье. Ректор проявил необыкновенную деликатность. Я погримасничала от такой деликатности. Ведет себя со мной, будто я – малолетка. А я уже взрослая, мне скоро девятнадцать. И вообще, ведь он сам целовал меня… Перед выступлением на соревновании с «ПриМой»… Обещал, что подождет…

Сердце сладко и болезненно ёкнуло, когда я вспомнила наш последний разговор перед летними каникулами. Наверное, я зря злилась на ректора. Ведь не просто так он оказался вчера в «Седьмых небесах»?..

Вернув себе человеческий облик, я вышла из ванной и остановилась, раздумывая – куда теперь пойти? В кухню? Потому что страшно хотелось пить. Или спрятаться в комнате, пока Кош Невмертич не захочет со мной поговорить? Или пойти к нему и спросить прямо – почему он все лето не вспоминал обо мне, а вчера притащил к себе домой. Почему не увез к бабушке?!. А то получается, что украл… Это преступление, между прочим – людей красть…

Я прошла знакомым путем и остановилась перед комнатой ректора. Мне приходилось там бывать – в прошлом году, когда я залезла в сейф и нашла там фотки Марины Морелли. Интересно, фотографии по-прежнему там? Как самое ценное?..

Из-за двери послышался голос Коша Невмертича, и я вздрогнула, услышав знакомое copia ova – хранилище яиц. Особая тюрьма, где в драгоценных поделках-яйцах фирмы Фаберже были заключены души волшебников, совершивших страшные злодеяния.

– …пытались залезть, но не получилось, – сказал Кош Невмертич, и я вся обратилась в слух.

Это про нас? Про меня и Анчуткина? С чего это ректор вспомнил тот случай, когда мы забрались в хранилище и выпустили из Особой тюрьмы итальянскую ведьму?! Да эта история уже забыта на сто рядов!..

– Ты поосторожнее, – ответил ректору скрипучий голос. Такой скрипучий, будто кто-то прочертил резаком по стеклу. – С такой силищей ломанулись – это не просто так. Камеры поставил? Увидел, кто лез?

– Камеры были выведены из строя, – ответил ректор спокойно. – Так что толку от них…

Я прижалась ухом к двери, чтобы слышать лучше. Значит, это не про нас с Анчуткиным. Значит, кто-то другой пытался залезть в хранилище?

– Дурак какой-то, – проворчал скрипучий голос. – Зачем лез? Всё равно силой не возьмешь... А ну-ка! Повернись-ка, повернись… – раздался противный каркающий хохот. – Твоё бессмертие! Да ты с фингалом?! Чудесная картина! Краснова в своём репертуаре!

Кош Невмертич что-то ответил – холодно, недовольно, а я покрылась липким потом. Фингал?.. То есть у ректора синяк? И я – причина этого синяка?

Я чуть не застонала, припомнив подробности вечера в ночном клубе. Эх, Вася, Вася… Прикид сменила, а как была пацанкой, так и осталась…

– Я бы тебе рекомендовал начать с ней индивидуальные занятия по ближнему бою, – сказал обладатель скрипучего голоса. – Превентивные меры, так сказать.

Кош Невметич промолчал, и скрипучий голос продолжил – уже серьезнее, жестче:

– Ведь сам думаешь об этом же. На девчонку было нападение. Это не шутки, о Красновой надо позаботиться особо.

– Какое участие, – усмехнулся ректор.

– Она – ценная особь. Естественно, что я беспокоюсь. Лучше бы ты отдал её нам…

– Ты бы так беспокоился о собственном сыне, – отрезал ректор.

Голос сразу съехал с железных ноток:

– Ну что ты заладил? Бориска обойдется без меня. Ему без меня лучше.

– Ты его спросил? – поинтересовался Кош Невмертич.

– Ладно, не будем об этом, – примирительно ответил скрипучий голос. – Я тут ему для опытов кое-что раздобыл, по личному знакомству, из Намибии. Получишь в Центре, передай. Пусть забавляется, если ему так нравится артефакторика.

– Нравится, – сказал ректор, и теперь в его голосе зазвучали железные нотки. – Но ты же знаешь, что его талант в другом.

– Лучше бы никогда не проявлялся этот талант, – буркнул скрипучий. – Я только спасибо скажу. Всё, бывай. Мне пора на процедуры.

Стало тихо, я досчитала до десяти и тихонько толкнула двери, забыв постучаться.

Кош Невмертич – в строгом костюме темно-серого цвета, стоял посреди комнаты и задумчиво смотрел в стену. На прикроватном столике находился раскрытый ноутбук со включенным скайпом. Я догадалась, что именно по скайпу ректор только что и разговаривал с кем-то. С тем, кто считал, что на меня было совершено нападение.

Ректор вздохнул, оглянулся и увидел меня.

Под глазом у него и в самом деле красовался синяк – не особенно большой, еще не особенно яркий, но синяк.

Я уставилась на него, позабыв о нападении, и меня охватил самый настоящий ужас. Подбить глаз мужчине, который нравится тебе до восторженного писка – это надо постараться, и не получится…

– Опять подслушиваете, Краснова? – произнес Кош Невмертич немного устало. – Я же вам говорил, что не стоит этого делать. Вдруг услышите что-нибудь вам ненужное. Птенчикам не надо лезть в дела волшебников, можно лишиться перышек.

Зря он назвал меня птенчиком. Не так обидно, как назвать Колобком, но тоже ничего похожего на нежное прозвище. Только что я умирала от стыда и сожаления за поставленный синяк, а сейчас мечтала наставить ректору еще парочку синяков, да побольнее.

– Только вам и проявлять заботу о птенчиках, – ощетинилась я. – Вы про меня всё лето не вспоминали.

– А должен был? – ректор смерил меня взглядом и привычно скрестил руки на груди.

Сейчас он выглядел особенно высокомерно. Точно таким же я видела его, когда он выкрал меня из отдела полиции и притащил в свой институт. Всё решил сам. Потому что, видите ли, знает, как для меня лучше. Откуда знает-то?!.

– Если вы обещали меня подождать, это не значит, что надо было на время обо мне забыть, – выпалила я, глядя в серые холодные глаза.

Опять холодные! А ведь он смотрел совсем по-другому… Когда-то…

Обида, злость, горечь – все эти чувства захлестнули меня, и даже головная боль отступила.

– Вам надо сосредоточиться на учебе, барышня Краснова, – произнес Кош Невмертич, словно не услышав меня. – К сожалению, вы опять устроили нечто недопустимое на глазах у непосвященных. В прошлом году весь ютуб пестрел роликами с горящим пареньком, а в этом у нас красиво горела девица – на глазах у всех, выплясывая на столе. Когда уже вы повзрослеете?

Я сжала кулаки, упрямо наклонила голову, глядя исподлобья, и сказала сквозь зубы:

– Не обращайтесь со мной, как с малолеткой…

– Тогда не ведите себя, как таковая, – перебил меня ректор.

– Не буду, – пообещала я. – И сейчас же отправляюсь к бабушке. Вы не имели никакого права тащить меня сюда, – сказала, а сама не двинулась с места, надеясь, что сейчас услышу что-то другое, кроме холодных насмешек.

Кош Невмертич потер переносицу, будто собираясь с мыслями, а потом подошел и встал совсем рядом. Если бы я подняла руку – как раз коснулась бы пуговицы на его строгом костюме. Но я не пошевелилась, ожидая, скажет ли ректор что-нибудь.

– Василиса, – произнес он, тщательно подбирая слова, – я не могу вас задерживать. Да с Жар-птицей это и не получится, но мне бы хотелось, чтобы несколько дней вы провели в этом доме. Успокоились, не совершали глупостей.

– Я не совершаю! – воскликнула я гневно, и волны ярости, злости и обиды опять забурлили вокруг меня.

– Пожар в ночном клубе, – напомнил ректор.

– Это не по моей вине, – ответила я упрямо. – Вернее… почти не по моей. Не знаю. Я не хотела совершать ничего плохого. Но там была Морелли… И Баюнов…

– И они заставили вас танцевать на столе.

– Нет, – признала я. – Но я не полезла бы на стол сама. Наверное, меня заколдовали.

– Чудесная отговорка, – кивнул Кош Невмертич. – С той только поправочкой, что магического воздействия на особи класса «Эс» – «супер», не обнаружить.

– Но оно наверняка было! Воздействие было! Вы мне не верите?! – я готова была кричать об этом на весь мир, только бы ректор поверил, что я – не безмозглая соплюшка, которая решила просто так загореться у всех на виду.

– Конечно, верю. Воздействие, несомненно было. Алкогольное.

– Что? – тупо переспросила я.

– Вы напились, барышня Жар-птица, – терпеливо объяснил Кош Невмертич. – И сейчас у вас классическое похмелье.

– Но я не пью! В «Седьмых небесах» я пила только апельсиновый сок!

– Увы, градус ощутим, – теперь в голосе ректора к холодным ноткам прибавились нотки раздражения. – Мне пора, Василиса. Рассчитываю на ваше благоразумие и очень прошу остаться в этом доме до моих особых распоряжений.

Он прошел мимо меня, заставив посторониться, но на пороге обернулся и добавил:

– Только очень прошу – не надо вскрывать сейф. Оставьте мне немного личного пространства.

Я покраснела до ушей в ответ на это замаскированное оскорбление. Можно подумать, сейчас я собиралась заглядывать в его сейф! Какая мне разница, чьи фоточки он хранит там теперь!

Но разница была. Как бы я ни пыталась убедить себя в обратном.

Помучившись немного, я бросилась вдогонку за Кошем Невмертичем и догнала его уже в прихожей, выдвинув еще довод в свою защиту:

– Но ведь тот, со скрипучим голосом, тоже сказал, что на меня напали!

Ректор посмотрел на меня безо всякого выражения.

– Напали же! Меня похитить пытались! – настаивала я, волнуясь всё больше. – Мужик, который утащил меня из зала!

– Останьтесь, пожалуйста, дома, – сказал ректор таким тоном, что я сразу сникла. – К двери не подходить, никого не впускать, ни с кем не разговаривать. Ваш сотовый телефон я изъял.

– А… – я вскинула голову.

– На время, – ректор похлопал по нагрудному карману. – Целее будет. А вам советую успокоиться, подумать о своем поведении и начать читать учебники. Ваши вещи в коробке, на кухонном столе. Доброго дня.

Звякнул колокольчик на входной двери, и я осталась одна.

Первым делом захотелось выскочить на крыльцо и крикнуть вслед ректору что-нибудь обидное, а потом сбежать. Но я тут же одумалась. Всё верно, Вася. Тебе говорили – сидеть и не высовываться, а ты решила прогуляться. Вот и получила…

Нападение.

Наверняка, это Морелли устроила. Недаром она со своим котярой притащилась в клуб…

Я поплелась в кухню, где на столе обнаружила большую картонную коробку, заклеенную скотчем. Вооружившись ножом, я вскрыла коробку и обнаружила внутри стопку новеньких учебников, еще пахнущих типографской краской. Я просмотрела их без особого интереса, задержавшись на толстенном фолианте, на обложке которого красовалась надпись «Основы магии ближнего боя».

О ближнем бое что-то говорил тот, со скрипучим голосом…

Я со вздохом отложила учебник. Что ж, может, этот ближний бой и в самм деле стоящая штука. Хотя синяк ректору я поставила безо всякой магии.

В коробке лежали яблоки в пластиковом контейнере, серебряные ложки и хрустальное блюдечко, и еще… Я вытащила что-то, завернутое в тонкую ткань, а когда сняла ее – солнце весело заиграло на янтарных камешках, которыми был украшен кокошник. В прошлом году на уроки потаенной магии я надевала кокошник сестры – из жемчуга.

«Тебе нужен кокошник из янтаря», – вспомнила я слова Елены.

И вот – я его получила. Как прощальный подарок. Мне захотелось немного пореветь. Мы с сестрой не ладили с самого детства. Я завидовала ей – Ленку все хвалили. Она была красавица, и умница, и серьезная, и одаренная, а я… ходячая бомба и рассадник проблем. Но оказалось, что сестра завидовала мне – моему обыкновенному, неволшебному детству, моей свободе…

Голова опять разболелась, и я вдруг поняла, как меня мучает жажда. Открыв холодильник, я обнаружила шесть бутылок с родниковой водой, выстроенных в ряд на нижней полке. Я усмотрела в этом насмешку со стороны ректора, но тут же выпила бутылку и потянулась за другой.

До вечера я прошаталась по дому Коша Невмертича в самом дурном расположении духа. Было отчаянно скучно, особенно без телефона. К тому же, чувствовала я себя отвратительно – как никогда раньше. И ругала Царёва, который притащил меня в клуб, где даже апельсиновый сок – поганый.

Я прождала возвращения ректора до полуночи, но он не появился. Пришлось лечь спать, и больше всего это напоминало те дни, когда ректор прятал меня от итальянской ведьмы джанары. А от кого он прятал меня теперь?..

Задремав, я видела во сне ночной клуб, истошно орущую девицу, танцующую канкан, и «охранника», который настоятельно предлагал шампанского. Он протягивал мне бокал за бокалом, а я отшвыривала их, и когда проснулась, всё ещё слышала хрустальный звон разбивающегося стекла.

Нет, это не звон стекла… Это звенит дверной колокольчик. Кто-то пришел. Сердце забилось глупо и радостно, а я замерла, ожидая, что сейчас раздадутся шаги по лестнице, а потом – мимо моей комнаты, когда Кош Невмертич пойдет в спальню. Вдруг он решит заглянуть ко мне?

Но в доме было тихо, и никто не поднимался по лестнице. И в кухню никто не заходил.

А может, это не ректор? Кто-то пробрался в дом, чтобы похитить меня или… проникнуть в Особую тюрьму?

Я откинула одеяло, вскочила и, крадучись, подошла к двери, высунув нос в коридор.

Пусто.

Стараясь ступать бесшумно, я прошла к лестнице, спустилась и остановилась в темноте, на предпоследней ступеньке. Свет был включен только в прихожей – маленький настенный светильник. На полке для обуви сидел Кош Невмертич, поставив локти на колени и задумчиво глядя в стену.

Затаив дыханье, я наблюдала за ним. Ректор вздохнул, а потом наклонил голову, взъерошив волосы, и опять уставился в стену. В этот момент он показался мне таким одиноким, что в груди защемило, и я сделала шаг вперед, потом ещё один, и оказалась в полосе света.

Кош Невмертич посмотрел на меня и откинулся спиной на стену, прислонившись затылком и не сводя с меня глаз. Синяк, оставленный мною, уже позеленел и побледнел, как будто прошло несколько дней, а не несколько часов.

– Что-то случилось? – спросила я робко.

– Ничего, – ответил ректор. – Иди спать.

Говорил он со мной на удивление мягко, и перестал «выкать» – только я не знала, к худу это или к добру.

– А вы что здесь сидите? – я сделала ещё шаг вперед, и теперь стояла совсем рядом с ним. – Почему сами спать не идёте? Уже поздно…

– Какая заботливая, – усмехнулся Кош Невмертич.

Я почувствовала запах вина и… дорогих женских духов. Ваниль и жасмин с примесью чего-то холодного, тяжелого. Как будто змея притаилась в цветочной клумбе…

И как змея в моей душе зашевелилась обида – жгучая, яростная.

Пришел пьяный, пропах духами… А обещал ждать!..

– Напились? – спросила я презрительно.

– Совсем чуть-чуть выпил, – ответил ректор, глядя на меня как-то странно – и насмешливо, и грустно, и… с нежностью.

С нежностью? После того, как нежничал с какой-то дамочкой?..

– Не похоже, что чуть-чуть, – бросила я и пошла обратно к лестнице. – Градус ощутим!

Я не успела подняться и на две ступеньки, когда меня схватили за плечи и развернули, и я оказалась прижатой лицом к груди господина ректора. Он обнял меня так крепко, что я чуть не задохнулась. В любое другое время я была бы на седьмом небе от счастья, но сейчас ванильно-жасминовый аромат заткнул мне нос и горло, не оставив счастливых переживаний. Наоборот, это бесило, и я принялась вырываться, замолотив ректора кулаками в бока:

– А ну, пустите!

Он тут же отпустил меня, и я, отшатнувшись, налетела на перила.

– Ругал меня, а сам!.. Пьяный!.. – крикнула я, а злость захлёстывала всё сильнее.

– Спокойно, Краснова! – предостерег Кош Невмертич, но я уже вспыхнула.

Первым загорелся пиджак ректора, а потом – обои в прихожей. Я испуганно шарахнулась, отступив в кухню, и тут же затлели кухонные полотенца – белоснежные, отглаженные, они чернели на глазах.

Кош Невмертич сорвал пиджак и бросил его на пол, а потом что-то противно запищало, и с потолка брызнула ледяная вода. Я взвизгнула, пытаясь прикрыться, но это совсем не помогло.

Начавшийся пожар был погашен в минуту, а мы с ректором стояли в коридоре, промокшие до нитки. Кош Невмертич подставил лицо водяным струям и закрыл глаза, будто наслаждаясь ледяным водопадом. Я прикрывала голову растопыренными пальцами и таращилась на ректора, дрожа и стуча зубами.

– Прикольно, – сказал вдруг он и хохотнул.

Я открыла рот от удивления. Слышать такие словечки от ректора – это было как-то странно. Очень странно. Он прищелкнул пальцами, и поток воды сразу прекратился.

– Иди в ванную, – велел ректор. – Сначала под горячий душ, а потом переоденься, а то простынешь.

– А вы?.. – пробормотала я, выстукивая зубами ритм в стиле трэбл-рила.

– А я потоп устраню, – он повел руками, указывая на лужу, затопившую весь коридор. – Пожарником поработал, теперь водолазом поработаю.

– Тоже простынете…

– Ничего, мне на холодке полезно, – усмехнулся Кош Невмертич. – Иди уже, Василиса Огнеопасная.

Я пулей промчалась в ванную и залезла под горячий душ, ругая себя самыми распоследними словами. Опять отличилась! Опять устроила поджог! Но ректор тоже хорош!.. Пришел от одной, полез обниматься к другой!..

Согревшись, я поздно сообразила, что не взяла ничего из одежды. Футболка, в которой я рассекала по квартире Коша Невмертича, промокла, и мне пришлось завернуться в полотенце.

Когда я выглянула из ванной, все следы моего преступления были уничтожены – остались только подпалины на обоях, а пол был сухой, и даже ковёр весело топорщил ворсинки.

– Как похмелье? – донесся до меня из кухни голос ректора. – Ела что-нибудь?

Я заглянула в кухню, высунувшись из-за косяка.

Кош Невмертич – босиком и в халате стоял перед холодильником, изучая его содержимое.

– Не хочу, – ответила я мрачно.

– Иди сюда, – позвал он, доставая бутылку с водой и разливая по двум бокалам.

– Почему вы все время пьете воду? – спросила я, выйдя из-за косяка и осторожно усевшись на высокий стул, чтобы не потерять полотенце.

Ректор мазнул по мне взглядом и сразу отвернулся, сделав из бокала несколько больших глотков, а потом поставил его на стол – как припечатал.

– Вода – это источник жизни, – сказал он не совсем понятно. – Вода придает сил и помогает душе удержаться на земле. Пей.

Я послушно сделала глоток, хотя пить совсем не хотелось.

– Значит, в «Седьмых небесах» был только апельсиновый сок? – спросил Кош Невмертич, усаживаясь по ту сторону стола, напротив меня.

– Честное слово, – сказала я глухо. – Вы же знаете, я не пью. Алкоголь вредно влияет…

– Тонус мышц понижается, и дыхания не хватит, – закончил за меня ректор. – А если в апельсиновый сок подлить водки?

– Но я не подливала…

– Да, это сделали за тебя. Тот самый мужчина, с которым ты так мило флиртовала возле барной стойки, и с которым потом сбежала, когда подожгла клуб.

– Не флиртовала! – я дернулась, и полотенце опасно поползло вниз, но я успела его подхватить. – И не сбегала! Он меня увел, когда Царёв бегал там с огнетушителем! Я и не видела, кто это! А вы бы увидели, если бы вам всю физиономию пеной залепило?!

– Спокойно, только спокойно, – он перегнулся через стол и погладил меня по руке.

Это прикосновение совсем меня не успокоило. Наоборот, теперь я сидела, как на иголках, распаляясь всё сильнее.

– А если бы и флиртовала?! – спросила я с вызовом. – И сбежала? Вам бы не понравилось?

Ректор бросил на меня взгляд и чуть заметно усмехнулся, погладив ножку бокала. Я ждала, что мне ответят, но Кош Невмертич молчал, погрузившись в раздумья.

– Сами-то себя ни в чем не ограничиваете, – сквозь зубы процедила я. – А духи, между прочим, отвратительные.

– Какие духи? – спросил он, очнувшись. – Ты о чем, Краснова?

– О том! – почти зарычала я. – Вы пропахли этими дурацкими духами насквозь! Меня тошнит! – и я демонстративно зажала нос.

Кош Невмертич засмеялся, а я смотрела на него почти с ненавистью. Смеётся! Ему смешно, видите ли!

Ректор вдруг прекратил смеяться и сказал небрежно:

– Мадагаскарская ваниль, жасмин, мёд, цитрусовые и сандал. Брендовые и дорогие духи. Согласен с тобой – слишком сладкие, как на мой вкус. Но матери нравится. Только их и признаёт.

– Матери? – переспросила я, помедлив.

– Да, ей, – Кош Невмертич облокотился о стол, снисходительно поглядывая на меня. – Представь, у меня есть мать. А ты думала, я из яйца вылупился?

Мне стало неуютно и жарко. Но жарко не от злости, а от стыда. Повела себя, как ревнивая жена. Хотя я и не жена, и… никто, собственно.

– Василиса, – позвал ректор очень серьезно, и я посмотрела на него исподлобья. – Проясним ситуацию.

Он потер подбородок, а я молчала, ожидая, что же услышу.

– Пока ситуация такова, – начал Кош Невмертич, – что ты – студентка «Ивы», и тебе необходимо доучиться, получить диплом. Это сейчас – самое главное. Не надо пылать всякий раз, когда от меня пахнет духами. Не надо думать, что тебе запрещено флиртовать или общаться со сверстниками. Никто не запрещает тебе посещать ночные клубы. Никто не ограничивает твоей свободы, но ты – слишком ценный экземпляр, чтобы оставлять тебя без охраны. Поэтому я прошу отставить сумасбродства и не делать ничего мне назло.

Я покраснела, как рак, потому что он будто прочитал мои мысли. Но зачем говорить со мной так, словно ему безразлично, что я делаю и с кем провожу свободное время?.. Мне разрешается флиртовать?.. Это после всего, что было? После того, как он спас меня от магического огня, после того, как сказал, что я – единственная, как поцеловал…

– Но вы сказали, что будете ждать меня! – я вскочила и едва не потеряла полотенце.

– То, что я сказал – это мое дело, – ответил Кош Невмертич сухо и отвел глаза. – Твоя главная задача – закончить институт. Остальное… Поживём – увидим, Краснова.

– Четыре года! – крикнула я, и слезы так и брызнули – от злости и беспомощности. – Вы предлагаете мне четыре года относиться к вам, только как к преподавателю?!

– Только так, – он скрестил на груди руки с самым непримиримым видом. В уголке рта залегла глубокая морщинка, и Кош Невмертич мгновенно стал незнакомым, чужим и далеким. – Ты – моя студентка. Пока ты студентка – думаешь только об учебе.

– Тогда я переведусь в другой институт…

– Василиса! Не глупи! – вот и ректор вышел из себя, и мы обменялись гневными взглядами. – Только в «Иве» мы сможем раскрыть твой талант, – заговорил он спокойнее. – Нигде тебе не будет уделяться столько внимания, а тебе нужно внимание. Именно – внимание. Нет ни одного пособия, ни одной методички на тему «Как воспитывать Жар-птицу». Мы все – я, Барбара Збыславовна, Соловей, остальные преподаватели – изучаем тебя, изобретаем преподавательские методики на ходу, боимся тебе навредить. Никто не станет так заботиться о тебе, можешь мне поверить. Тебя будут пытаться использовать. Тебя, твой талант, твою силу… Это важно. Пойми. И доверься нам.

– А вам? – дерзко спросила я. – Вам лично я могу довериться?

Лицо его смягчилось, и жесткая морщинка в углу рта разгладилась.

– Можешь, – ответил он коротко.

Мы помолчали, и ректор добавил:

– Я очень надеюсь на твое доверие.

Нужны мне были его надежды на моё доверие!

– Почему теперь вы ведете себя со мной, как папочка?! – я сделала шаг по направлению к нему. – Я не ребенок, и вы уже не раз…

– Я – не папочка, – отчеканил он, и серые глаза стали холодными. Как лёд. – Я – ваш преподаватель, барышня Краснова. Что было раньше – то было и быльём поросло. У вас впереди четыре учебных года и ни минуты размышления о глупостях. А теперь – марш в постель.

От этих слов я встрепенулась, потому что прозвучали они двусмысленно, но Кош Невмертич тут же развеял мои надежды.

– Уже почти три часа, а вы до сих пор не спите, – он указал на настенные часы. – Птенчикам пора в гнёздышко. Особенно после таких волнений.

– Но я не хочу спать!

– Вижу, что по-хорошему вы никак не понимаете, – произнес ректор и прищелкнул пальцами.

Меня словно подхватил невидимый вихрь и вмиг вытолкал из кухни, подпнув воздушным потоком на второй этаж, к спальне. Когда я обернулась и открыла рот, чтобы запротестовать, то задохнулась от ледяного порыва ветра прямо в лицо и проглотила все слова, закашлявшись.

– Спокойной ночи, – донеслось до меня из кухни. – Надеюсь, вы проявите благоразумие!

3

Мне пришлось просидеть полторы недели в доме на Гагаринской. Это больше походило на заточение, потому что Кош Невмертич настоятельно просил не встречаться с родителями и бабушкой, не созваниваться с однокурсниками и друзьями, и не выходить на улицу.

Разумеется, я подчинилась. После того, как он распекал меня за глупый поход в «Седьмые небеса», мне, вообще, хотелось запереться на месяц и никого не видеть. Особенно ректора.

Но я и так видела его очень редко – чаще всего, когда он уже выходил на улицу, где его ждали Трофим и «Лексус».

Я получала сухие и однообразные инструкции: «молчать-сидеть-смирно-не-совершать-глупостей», – и оставалась одна.

Наконец, на вторую неделю моего заточения мне было объявлено, что теперь я могу отправиться на занятия в «Иву». Вернее, сегодня же отправляюсь и попадаю опять на интернатное проживание.

– Всё ясно? – уточнил Кош Невмертич, прочитав мне маленькое, но очень выразительное наставление по поводу того, как мне следует и как не следует себя вести.

– Поняла, поняла, – проворчала я. – Пошла собирать сумки.

– Трофим вас отвезет, Краснова, – сказал ректор, даже не глядя на меня.

– И не сомневалась, что Трофим, – произнесла я почти шепотом.

«Лексус» подъехал к зданию Института Волшебства и Архимагии уже в сумерках. До десятого этажа в окнах горел свет, выше – где были учебные классы и лаборатории – было темно. Трофим помог занести мои сумки и коробки. На входе – в крохотной проходной, меня привычно проверили металлоискателем и деревянными рогульками – на предмет проноса запрещенных снадобий, волшебных предметов или прочих колдовских штучек.

– Чисто, – сказал Семен Кузьмич – охранник в синей униформе. – Проходите, Краснова, – и посмотрел на меня с неодобрением.

Я постаралась не заметить этого взгляда и дернула кольцо на двери в противоположной от входа стене.

За дверью меня уже ждали – Бориска Анчуткин стоял сгорбившись и сунув руки в карманы мешковатых штанов, но стоило мне появиться – бросился навстречу, забирая мои сумки у Трофима.

– Привет! – радостно сказал Анчуткин. – Я тут тебя уже час жду!

Он был рад меня видеть – улыбался до ушей, и даже глаза за бифокальными стеклами круглых очков улыбались.

– Зачем ждал? – спросила я, направляясь уже знакомыми хитросплетениями коридоров и лестниц к комнатам общежития.

– Ну как… встретить… – Анчуткин смешался.

– Или ректор велел?

По его лицу я поняла, что так оно и было. Это разозлило меня еще больше. Похоже, Кош Невмертич и правда считал меня безмозглой малолеткой, раз поручил недотепе Бориске за мной приглядывать.

– Василиса, я… – начал Анчуткин извиняющимся тоном, и тут из-за поворота на нас вывернула толпа девиц.

Все – модно и изящно одетые, с распущенными волосами, они смеялись и чуточку жеманились, а впереди, во главе этого яркого отряда, танцующей походкой шла незнакомая мне красивая девушка – черноволосая, с чуть раскосыми синими глазами.

Она шла в центре, а остальные тянулись за ней, как верные слуги за своей королевой. Ей что-то рассказывали взахлеб, а она лишь слушала, кивала и смотрела на меня.

Одета она была почти так же, как я – в узкую джинсовую юбку-карандаш, черные сапожки на тонких каблучках, в нежно-голубую кофту, открывающую плечи.

Казалось бы, что такого – какая-то там красотка, которая умудрилась купить те же тряпки, что и я. Но я позабыла про Анчуткина, про то, что его приставили присматривать за мной, и уставилась в лицо синеглазой девице.

Что-то странное, непонятное произошло, едва наши взгляды встретились. Мне вдруг почудилось, что в этом мире стало пусто и серо, и осталась единственная яркость – синие глаза на белом личике в обрамлении черных волос. Девица улыбнулась мне, как старой знакомой, и изящным движением перебросила волосы с плеча на спину. Пряди словно заструились по ветру – гладкие, блестящие, как шелк. И все остальные по сравнению с ней показались серыми тенями – бледным, неясным отражением ее яркой, экзотической красоты.

Мы шли навстречу, не сбавляя шага, и разминулись, едва не задев друг друга. Девушка чуть повернула голову и лукаво прищурилась, подмигнув мне, а я почувствовала сильный приторный запах роз – словно нырнула носом в букет.

Через два шага я не вытерпела и обернулась.

Девушки удалялись по коридору, оживленно беседуя и не обратив на нас внимания, только синеглазая оглянулась. Взгляды наши на секунду встретились опять, а потом пестрая стайка модниц исчезла за поворотом.

– Это что за королева? – спросила я с удивлением.

– Это Вольпина с первого курса… – ответил Анчуткин каким-то странным тоном – с придыханием и чуть ли не шепотом.

Я посмотрела на него и обнаружила, что он продолжает таращиться в ту сторону, куда ушла синеглазая девица, и выражение лица у него совершенно идиотское.

– Эй! – я толкнула его в плечо. – Очнись!

Анчуткин вздрогнул, непонимающе уставился на меня, а потом смущенно засмеялся.

– Если тебе поручили за мной следить, так не отвлекайся, – сказала я сердито, потому что и сама ощущала себя распоследней идиоткой, что так разглядывала какую-то первогодку.

– Не следить! – переполошился Анчуткин. – Просто… приглядывать.

– Значит, приглядывай, – огрызнулась я. – За мной.

Нет, я и раньше замечала, что Бориска очень не дурак поглазеть на красивых студенток, но такое неприкрытое внимание к Вольпиной меня почему-то обидело.

Внимание… Кош Невмертич сказал, что только в «Иве» ко мне будут внимательны. И что? Вот, я – Жар-птица, особь класса «Эс», явилась в свой институт, а меня встречает только Анчуткин. И тот – по приказу.

Настроение совсем испортилось, и хотя Бориска болтал без остановки, я слушала вполуха, переживая разочарование и… злость.

Моя прежняя комната была заперта, но Анчуткин достал из кармана ключ и протянул мне. Это еще больше вывело меня – даже о ключах позаботился!

– Знаешь что, Боря, – сказала я, открывая двери и забирая свои сумки, – шел бы ты. Я устала, рано лягу спать. Завтра увидимся.

– До завтра… – сказал он растерянно,а я закрыла двери перед самым его носом.

Конечно, это была неправда, и я совсем не устала. Но разговаривать с Анчуткиным сейчас совсем не хотелось. Ни с кем не хотелось, если честно. Я расстегнула сумку, чтобы достать и развешать одежду, и в это время в дверь снова постучали. Наверное, Бориске не понравилось, как скучно мы расстались.

– Чего тебе ещё? – спросила я недовольно, открывая двери.

Но это был не Анчуткин. На пороге стоял Царёв и смотрел на меня радостно и виновато.

– Привет, – сказал он и смущенно хмыкнул. – Ты как? Сильно песочили на попечительском?

– Привет, – ответила я кисло. – Ты о чем?

– Как – о чем? О попечительском совете. Сильно тебя ругали? Я войду? – и он протиснулся мимо меня в комнату, не дожидаясь разрешения. – Только приехала? – он достал из открытой коробки учебник по боевой магии и перелистал. – А меня тоже на интернат посадили. Отец грозился выпороть, но мать заступилась, – он засмеялся, но тут же оборвал смех. – Ты извини, что я тебя… того… из огнетушителя.

– Забей, – ответила я резко, подошла и забрала у него учебник. – Самой надо было думать.

Я вообще не понимала, зачем Царёв притащился. Пожаловаться, что его из-за меня наказали? Так и ему надо было думать. Притащил меня в какую-то забегаловку, где приличной девушке появиться опасно…

– А получилось ничего себе так, – преувеличенно-весело продолжал Царёв. – Ты вся как вспыхнешь!.. И красным, и желтым, и синим!.. Прямо фейерверк устроила!

– После апельсинового сока с водкой и не такое устроишь, – перебила я его веселье. – Так и знала, что не надо ходить в твои «Небеса» недоделанные. Топай, давай. Я спать хочу, а мне ещё вещи разобрать.

– Не сердись, пожалуйста, – примирительно сказал Царёв. – Я же волновался. Боялся, что тебя попечительский совет отчислит. Сказал, что я во всем виноват…

– Молодец, хвалю! – совсем разозлилась я. – Лучше бы ты в конце прошлого года своему папочке сказал, что будешь выступать на конкурсе от института, а не прятался в кустах. Вот тогда я твое геройство оценила бы.

Он потупился, закусив губу, а я безжалостно его добила:

– Этот ваш попечительский совет – мне на него плевать так же, как на твои «Небеса». За что им меня отчислять? Я что, спецом напилась? Так что мог смело свалить всё на меня. Чтобы папочка не рассердился.

– Зря ты так, – сказал он тихо. – Тут всё очень серьезно. Хорошо, что ректор за тебя поручился, иначе рассмотрение передали бы в Восточный совет… А у них там сильно разбираться не любят – запрут для изучения или в Особую тюрьму отправят, как неконтролирующего свои силы…

– Да при чем тут Особая тюрьма?! – не выдержала я и дала волю гневу. – Какой Восточный совет, какие неконтролирующие?! При чем тут – ректор за меня поручился?

Царёв несколько секунд смотрел на меня, непонимающе хмурясь, а потом неуверенно спросил:

– Ты не знаешь, что ли?

– О чем?!

– Тебя вызывали на собрание Попечительского совета?

– Да никуда меня не вызывали, – ответила я с досадой. – Просидела, как балда, дома под замком, теперь здесь сидеть буду.

Тут я немного покривила против правды – ни под каким замком я не сидела. Просто… временная самоизоляция.

– Отец сказал, что пришел вызов из Восточного совета, – Царёв смотрел на меня во все глаза, как будто не верил тому, что я серьезно. – Требовали передать тебя им, но ректор отказал… И поручился… Под личную ответственность…

«Лучше бы ты отдал её нам», – вспомнила я скрипучий голос, говоривший с Кошем Невмертичем, и вдоль позвоночника пробежал холодок.

– Что за Восточный совет? – спросила я, припоминая – слышала ли что-то о нём. Анчуткин как-то упоминал про Южный ковен…

– Краснова, ну ты даешь, – изумился Царёв. – мы это еще не проходили, это программа третьего курса, но об этом даже малолетки знают.

Упоминание о малолетках подействовало на меня, как хороший пинок.

– Вот что, вершок-голова-с-горшок, – сказала я громко и раздельно, припомнив Царёву его прошлогодние «подвиги» по разделению студентов на высших и низших – «вершков» и «корешков», – я не википедия, что бы обо всем знать. Не можешь объяснить нормально – иди отсюда, пока по шее не получил.

– Ну что ты пылишь? – он огорченно развел руками. – Я же не знал, что ты не знаешь…

– Дверь там! – повысила я голос и указала в сторону выхода.

– Ладно-ладно, сейчас объясню, – он уселся на стол, болтая ногами, и начал рассказывать, пока я доставала книги и расставляла их на полке.

– Восточный совет – высший совет волшебников, – Царёв как будто рассказывал сказку, и мне, ещё не совсем привыкшей к реалиям колдовского мира, было немного странно это слышать, – туда входят тринадцать самых уважаемых и сильных магов нашей страны. В Европе действует западный ковен, в Америке – Южный ковен. Есть еще Всемирное Древо или Великий Ковен, куда входят по три волшебника с Южного и Западного ковенов, и три – с Восточного совета. Есть еще азиатские триады, но их к мировому управлению не допускают…

– Почему не допускают? – тут же спросила я.

– Так они же – варвары, – очень искренне изумился Царёв. – Как можно брать их в расчёт?

– Смотри-ка, у вас и на высшем уровне деление на вершки и корешки, – процедила я сквозь зубы. – Ну, давай. Дальше рассказывай. Чем там занимается твой совет.

– Собственно, не сам он, – объяснил Царёв, – а особый отдел. Особисты.

– Да, слышала, – пробормотала я.

– Если на волшебника приходит запрос из Восточного совета, значит особь уже на особом контроле. Обычно таких долго на свободе не держат. Особенно, если они опасны.

– Я – опасна, по-твоему?! – развернувшись к нему лицом, я прижала к груди пухлый учебник по лекарским снадобьям.

– Ну… – протянул этот паршивец, – в какой-то мере – да. Ты – жар-птица. О них мало что известно. Последняя особь такого уровня была зафиксирована в середине 19 века. И с ней не очень всё хорошо получилось.

– Нехорошо? А что с ней получилось? – я позабыла про вещи и книги и встала перед Царёвым, уперев кулаки в бока.

Мажорчик много чего знал – наверное, подслушивал папочку. Но сейчас это пришлось как раз кстати. Почему-то я никогда раньше не задумывалась – какими были прежние жар-птицы? Как они жили, сохранились ли о них какие-то воспоминания, легенды?

– Точно я ничего не знаю, потому что все сведения об особях класса «Эс» засекречены, – признался Царёв, – но вроде как она сильно начудила, и Восточный совет наказал её.

– Закрыли в Особой тюрьме? – я навострила уши, вспоминая драгоценные яйца Фаберже из коллекции ректора. Неужели, где-то в них томится моя предшественница? И что она такого натворила?

– Скорее всего, – кивнул Царёв. – Всем отступникам – только туда дорога.

Я молчала, обдумывая то, что услышала.

Отступники, неконтролирующие силу… В магическом мире явно не любили тех, кто не вписывался в общую систему. Значит, прежняя жар-птица нарушила правила и… попалась. А я… Сколько правил я нарушила?.. И если этот совет уже запрашивал обо мне, а ректор отказал…

Я вздрогнула, будто меня ужалила пчела, и спросила у Царёва, желая проверить догадку:

– Тебя вызывали на собрание Попечительского совета? Когда это было?

– На следующий день после пожара. Такие дела быстро решаются. Не успел ещё толком накосячить – а особисты уже всё знают.

– И… Кош Невмертич тоже там был?

– Конечно, был. Он меня туда и привез. Он же ректор «Ивы», его это напрямую касается.

– Что ты там говорил?

– Рассказал всё, как было, – он пожал плечами. – Что гуляли, выпили немного… Кто знал, что ты спиртное не перевариваешь? Кош Невмертич сказал, это на генетическом уровне, и раньше о таком известно не было. Василиса, я – честно! – не хотел тебя спаивать…

Он забормотал что-то покаянное, а я с размаху села на аккуратно застланную постель и несколько раз ударила кулаком в подушку, поставленную в изголовье «треугольником». Значит, пока я сидела дома, страдая с похмелья, Кош Невмертич притащил на заседание попечительского совета мажорчика Царёва, чтобы тот дал показания в мою пользу. Генетическая непереносимость спиртного… И этого раньше никто не знал… Стоп. А сказочка про Конька-Горбунка, которую читала мне в детстве бабушка? Там жар-птицу поймали, накормив пшеном, вымоченным в вине. На мне провернули почти тот же самый трюк. Если я знаю эту сказку, неужели, про нее забыл ректор? Или умышленно не вспомнил?

Выставить вон Царёва оказалось потруднее, чем избавиться от Анчуткина, но я справилась, а потом долго ворочалась в чистенькой, пахнущей морозной свежестью постели. Ворочалась и мучилась от угрызений совести. Как-то по-дурацки получается. Вернее, совсем не получается. Что же я за бомба ходячая? Почему от меня всегда одни проблемы? И ладно бы – проблемы у меня. Но я доставляю неприятности всем вокруг. Например, ректору.

Сгорая от стыда, я засунула голову под подушку, представив, как ректор с подбитым глазом защищал меня перед советом попечителей, убеждая, что это не я не преступница, а всего лишь пустоголовая птаха. Птенчик.

И ведь ни слова мне не сказал.

На собрание не пустил, прятал дома. Я уверена, что прятал. Чтобы со мной не поступили так, как с прошлой жар-птицей. Тоже, наверное, была дурра дурой.

Я заснула только под утро и опять видела во сне злополучный клуб, бесконечные бокалы с апельсиновым соком и девиц, бешено отплясывающих канкан.

Разбудил меня громкий стук в дверь, и я вскочила, не понимая, где нахожусь. Ах, да… «Ива». И в дверь молотил Анчуткин, потому что было почти восемь – я чуть не проспала.

Первыми лентами были занятия по истории магии у Облачара, и под его бормотание я могла еще подумать о собственном поведении. Подумать – и пообещать, что больше не совершу ни единой глупости.

В обеденный перерыв Анчуткин потащил меня в новую лабораторию, хотя я была страшно голодная и с большим удовольствием сходила бы в институтскую столовую. Теперь в лаборатории стояли микроволновая печь, маленький холодильник и электрический чайник – чтобы Анчуткин больше не кипятил воду на непроверенных артефактах, и пришлось довольствоваться бутербродами и чаем, и восторгами Бориски, который хвастался новым оборудованием, которое выбил для лаборатории по артефакторике Кош Невмертич.

Конечно, Кош Невмертич! Кто бы сомневался!

Я криво улыбнулась, пока Анчуткин вытащил из несгораемого сейфа свое добрище – какие-то камешки, палочки, коробочки и колбочки, о назначении которых можно было только догадываться.

– Вот это – петерсит, – взахлеб рассказывал Анчуткин, держа двумя пальцами синий камешек. – Его называют «камень бурь»! Я сейчас его изучаю! Хочу с его помощью приручить молнии. Буду ловить их ладонью, как Кош Невмертич!

– Просто мечта, – уныло поддакнула я, сильно сомневаясь, что кто-то даже при помощи какого-то петерсита сможет повелевать молниями, как ректор.

– Каждый сможет ловить, – убеждал меня Анчуткин, любовно оглядывая камешек. – Я даже мечтать не мог, что получу петерсит! Такие только в Намибии! Синие! Огромная редкость!

Что-то тревожно тенькнуло у меня в голове, и я уставилась на камешек, нахмурившись и припоминая разговор, который слышала в доме на Гагаринской.

– Как ты сказал? – переспросила я. – Из Намибии? И давно он у тебя?

– Неделю, – Анчуткин даже порозовел от удовольствия, что я разделила его интерес к артефакту. – Кош Невмертич выписал специально для нашей лаборатории.

– Слушай, Боря, – я пересказала Анчуткину разговор ректора со скрипучим голосом. – Странное совпадение. Ты не думаешь, что твой отец жив?

Анчуткин слушал меня, приоткрыв рот, и бледнел на глазах, а потом насупился и долго молчал, уставившись на камень.

– Может, ты что-то не так поняла? – неуверенно спросил он и посмотрел на меня с надеждой.

Будто ждал, что сейчас я скажу: «Само собой, Боренька! Это мне что-то не то послышалось, и про Намибию у меня в голове нечаянно сложилось – я же только и думаю, что про какую-то Намибию, о которой до этого и слыхом не слыхивала».

– Всё верно поняла, – сказала я резко. – Не хочешь узнать про своего отца – так и скажи.

– Почему, хочу… – забормотал он, опуская глаза.

– Ты говорил, он погиб, а он жив.

– Спрошу у бабушки, – невнятно ответил Анчуткин, и стал распихивать камни и коробочки по полкам сейфа, отвернувшись от меня. – А Щука совсем сдала – на каждом занятии очки теряет…

Он старался перевести тему и уйти от разговора об отце, и я со стуком поставила на стол кружку с чаем.

– Не хочешь говорить – и не надо, – сказала я сухо. – Пошли на занятия, ленты скоро начнутся.

Анчуткин суетливо убрал чайник, выдернул из розеток все шнуры, и мы пошли вниз, спускаясь по запутанным лестницам и проходя узкие коридорчики.

На четвертом этаже в коридор перед нами вынырнул Облачар. Он торопливо семенил короткими ножками, отдувался, хватаясь за сердце и бодро лопотал, рассказывая кому-то:

– Тут у нас лекционные залы… Здесь – по песнопениям… здесь по артефакторике…

И тут в коридор следом за Миляном Марковичем вышел мужчина – огромный, как медведь. Ростом он был точно выше двух метров, и в ширину тоже был метра два. Русые волосы косой волной спадали на лоб, и он по-мальчишески сдул их, оглянувшись на нас. Улыбнулся, кивнул и пошел за Облачаром, размахивая ручищами – крепкими, с широкими ладонями, на которых я вполне могла бы станцевать.

– А это кто? – спросила я у Анчуткина.

Похоже, за полторы недели, что я пропустила, в «Иве» прибавилось неординарного народа.

– Не знаю, – ошарашено ответил Анчуткин. – Наверное, это наш новый преподаватель по физическому воздействию. Я слышал, Кош Невмертич говорил, что надо преподавателя для магии ближнего боя…

– Что-то мне подсказывает, что дяде-шкафу никакая магия не нужна, – хмыкнула я. – Ладно, пошли. А то опоздаем.

4

Урок магических песнопений вел декан Слободан Будимирович, и глядя на него – красивого, с русыми кудрями до плеч – я не могла не вспомнить о Елене. Ей нравился Слободан, хотя она никогда об этом не говорила. Но я была уверена, что сестра скучает по нему. А вот скучал ли он? Не похоже. Всё так же улыбался, перекидываясь шутками со студентами, играл ямочками на щеках, смотрел с очаровательным прищуром.

Я уставилась в тетрадь, чтобы не слишком расстраиваться за сестру. Но тут Слободан Будимирович обратился ко мне:

– Василиса! Не могли бы вы на следующей неделе ассистировать мне на занятиях у первого курса? Я сыграю на гуслях, вы на авлосе. С вашими талантами нам только потренироваться пару раз. Вы же придете в субботу на кружковое занятие?

Я молча кивнула, хотя понятия не имела, что такое авлос. Декан широко и благодарно улыбнулся, возвращаясь к лекции.

В прошлом году в ассистентках у него была Косынзянова. Тогда они зачаровали своей игрой всю группу, кроме меня и Анчуткина. Про меня потом стало понятно – чары не действуют на Жар-птицу, а вот у Анчуткина-бедняги просто-напросто отсутствовал слух.

Бросив взгляд на Бориску, я увидела, что он сидит понурившись. Уставился в тетрадь, но ничего не записывает, хотя Слободан Будимирович диктовал под запись. Это было странно – обычно Анчуткин строчил лекции почти слово в слово. Ботаник…

После занятий я отправилась ужинать в институтскую столовую, и Анчуткин решил составить мне компанию, хотя сам находился на полупансионе, и вечером его ждали бабушкин супчик и блины.

Я проголодалась и взяла холодец, солянку, порцию запеченного с гречневой кашей карпа и кусок медового торта на сладкое.

Мы уселись за свободный столик, и я принялась уничтожать безумно вкусный холодец, краем уха слушая, как Анчуткин рассуждает о магических свойствах петерсита.

Столовая была полупустая, но вдруг двери распахнулись, и ввалилась пестрая толпа девиц-первокурсниц во главе с Вольпиной. Следом за ними тащились парни – пять или шесть человек, взиравших на Вольпину с выражением счастливого идиотизма на лицах. Она по-королевски села за центральный столик, рядом с ней пристроились три девицы, а остальные расположились за соседними столиками, хотя места рядом с Вольпиной ещё были.

– А она-то что здесь забыла? – недовольно проворчала я. – Дома не кормят?

– Она на интернатном обучении, – пояснил Анчуткин, оглядываясь и расплываясь в глупой улыбке. – Она сирота, из Армении. Ей жить негде.

Мне стало совестно, но даже это не добавило любви к синеглазой красотке. Я с неодобрением смотрела, как три подружки Вольпиной, пошептавшись, пошли делать заказ (прихватив, между прочим, четыре подноса!), а Вольпина осталась за столиком, вынула зеркальце и начала прихорашиваться – приглаживала волосы, поправляла челку.

«Чистит перья, как утка», – подумала я.

«Свита» за соседними столиками наблюдала за Вольпиной со щенячьим восторгом. Анчуткин, между прочим, тоже позабыл рассказывать про свой петерсит и таращился на Вольпину, как на чудо.

Я мрачно отправила в рот еще кусочек холодца и со стуком положила вилку.

Анчуткин очнулся и смущенно хмыкнул. Он даже передвинул стул, чтобы сидеть спиной к Вольпиной, но то и дело косился на нее.

Я стул передвигать не стала, и мне было прекрасно видно, как подружки принесли подносы, выставили на стол тарелки, чашки и кружки, радостно щебеча при этом, а сама Вольпина благожелательно слушала их, не делая ни одной попытки придвинуть к себе тарелку или кружку.

– Они у нее в рабстве, что ли? – спросила я. – Не царское это дело – поднос таскать?

– У нее девяносто восемь и пять процентов! – сообщил Анчуткин, едва не повизгивая от восхищения. – Представляешь?!

У Ленки было восемьдесят пять процентов волшебной силы. Если Бориска не врал, то Вольпина и в самом деле была одной из сильнейших особей класса «А». Только и это разозлило меня еще больше.

– Ах-ах! – закатила я глаза, но Анчуткин сарказма не понял и принял все за чистую монету.

– Она крутая! И на превращениях в первый же раз так легко обернулась, что Барбара Збыславовна сказала – настоящее дарование! А на артефакторике…

Он принялся расписывает таланты Вольпиной с таким же энтузиазмом, с каким только что рассказывал про петерсит.

Наверное, я точно двинула бы Анчуткину по голове, чтобы замолчал, но он замолчал без моей помощи – потому что Вольпина оглянулась, вдруг поднялась из-за стола и направилась к нам танцующей походкой.

Никто из подружек не осмелился пойти за ней, и на лицах девиц, оставшихся за столиком, отразилась такая неприкрытая зависть, что я заскрипела зубами. Что касается Анчуткина – он потерял дар речи, пожирая Вольпину глазами. Мне показалось, что еще немного – и он бросится перед ней на колени и начнет руки целовать. Он и правда привстал со стула – хорошо хоть ножкой не шаркнул, но Вольпина не обратила на него никакого внимания и остановилась напротив меня.

Вместе с ней к нашему столу подплыл аромат роз – сильный, сладкий, дурманящий. Я подумала, что и духи её мне не нравятся. Какие-то они… слишком! Всё в этой красотуле было слишком! И это реально бесило!

– Привет! – улыбнулась мне Вольпина, словно не замечая Анчуткина. – Я – Карина. А ты – Василиса?

Голос у нее тоже был – слишком. Слишком мягкий, слишком нежный, сладкий, как ее духи. Я не торопилась отвечать, разглядывая красотулю Карину в упор.

Мое молчание ее не смутило, и она продолжала – дружелюбно, как будто мы были давними подружками:

– Ты ведь Жар-птица? И ты всех дурачила, что у тебя семь процентов? – она засмеялась – серебристо, как французская актриса, и парни в столовой тут же уставились на нее.

Анчуткин тоже засмеялся, будто услышал что-то очень смешное. Но мне стало противно.

– Никого я не дурачила, – произнесла я с отвращением.

– Но… ты же всех обманула, – Вольпина растерянно захлопала ресницами.

Ресницы были пушистые, идеально загнутые, длиной чуть ли не до бровей. Слишком длинные ресницы.

– Тебе чего надо? – спросила я резко, страстно желая, чтобы она поскорее убралась к подружкам.

Анчуткин посмотрел на меня с укором, а Вольпина удивленно округлила пунцовые губки, но тут же снова заулыбалась.

– Мы с конфетками сегодня устраиваем пижамную вечеринку, – промурлыкала она. – Придешь?

Пижамная вечеринка? С конфетками?.. Какие-такие конфетки?

– С кем? – переспросила я, недоуменно.

– С «конфетками»! – Вольпина махнула рукой в сторону своих подружек. – Это мы себя так называем. Мы ведь вкусные и сладкие, как конфетки!

– Ага! – радостно подхватил Анчуткин и даже поправил очки, таращась на Вольпину.

– Собираемся у меня, будем есть пирожные и тортики, мелодрамку какую-нибудь посмотрим, – она склонила голову к плечу, дожидаясь моего ответа. – Приходи?

– Спасибо, но нет настроения, – ответила я не особенно вежливо. – И пижамки у меня нет.

– Я тебе подарю, – с готовностью предложила Вольпина. – У меня есть как раз твоего размера – бабушка подарила, но мне великовата. Я ни разу не надевала…

Это намек, что я толще её?!.

«Подари себе мозги!» – чуть не ответила я грубостью, и сама удивилась. Обычно я не испытывала такого раздражения к малознакомым людям. Недовольство было, но – почти ненависть?..

– Не надо ничего дарить, – ответила я, сдерживаясь уже из последних сил. – И вообще – ты видишь, что я с другом разговариваю? У нас важный разговор. Не для первачков.

– О, прости! – ахнула Вольпина и впервые пригляделась к Анчуткину, который чуть в обморок не хлопнулся от счастья, что его заметили. – Это твой парень? А говорили, что у тебя любовь с ректором…

Анчуткин поперхнулся и закашлялся в кулак. Красотуля заботливо похлопала его по спине, а я еле сдержалась, чтобы не дать сплетнице пинка прямо здесь. Даже если Вольпина была полной дурой и болтала, что на ум взбредет, ее это ничуть не извиняло. У глупости тоже должен быть предел.

– Вали отсюда, – сказала я сквозь зубы. – Или всеку.

– Ой, а почему ты злишься? – она вскинула брови и зашептала: – А, ректор тебя бросил?! Так ты ему поэтому глаз подбила?! Прости, пожалуйста, я не знала, – и она поглядела на меня, жалостливо распахнув глаза.

Глаза были яркие, словно нарисованные синей эмалью, а черные пятнышки зрачков казались брызгами черной краски – никакого намека на прозрачность. Как пуговицы. Это противно, когда глаза – как пуговицы.

– Вали! – повысила я голос, и на нас оглянулись из-за соседних столиков.

– Ты что такая злая? – плаксиво протянула Вольпина и попятилась. – Фу, напугала меня!

Она отошла к своим, с видом оскорбленной королевы, и все её подружки бросились к ней и зашептались, сблизив головы и с осуждением поглядывая на меня.

– Конфетки! – сказала я, усмехаясь, уже недовольная, что так отреагировала на тупую болтовню.

Надо было просто посмеяться, а не показывать, что меня так задело вранье. Но она меня и правда взбесила. Я взяла вилку и несколько раз зло ткнула её в холодец.

– Почему ты не согласилась? – спросил Анчуткин дрожащим голосом.

По-моему, он был в ужасе, как я обошлась с красотулей Кариночкой.

– Она мне не нравится, – отрезала я и принялась за солянку.

Суп остыл, и я отодвинула тарелку, чувствуя, что аппетит пропал. Даже румяная корочка на рыбе не соблазнила, тем более – медовик… Возле нашего столика всё ещё витали ароматы розовых духов, и я почувствовала тошноту. Хотелось подышать свежим голосом, чтобы избавиться от этой навязчивой сладости.

– Пойдем отсюда, – скомандовала я Анчуткину. – Посидим во дворе. Тут воняет, – последние слова я произнесла громче, чем следовало, и покосилась на Вольпину.

Она тоже бросила на меня взгляд искоса и еле заметно улыбнулась.

От этой улыбки меня передернуло. Так и знала! Всё, что говорила Кариночка, это – не глупая болтовня. Она нарочно сказала о ректоре при Анчуткине. И, скорее всего, своим подружкам говорила еще больше.

Я встала, подхватила сумку и пошла к выходу, уверенная, что Анчуткин пойдет за мной. Он догнал меня через пару шагов и поплелся рядом. Студенты, которые оказались свидетелями нашей с Вольпиной беседы, поглядывали на меня с осуждением. Наверное, со стороны это и правда выглядело так, что я зря наорала на бедную сиротку. А она… просто поймала меня в ловушку!.. Понимание того, что я повелась на простецкий трюк, не добавило мне спокойствия, и я возненавидела хитрюгу Вольпину с новой силой.

Точно так же в прошлом году я ненавидела тех, кто поспешил обвинить Коша Невмертича в том, что он меня соблазнил.

Если бы соблазнил!..

Только то, что происходит между нами – это точно не соблазнение. И не роман. Это… вальс какой-то! Шаг вперед и два назад!..

– Василиса, ты что так разозлилась? – протянул Анчуткин, когда мы вышли из столовой.

– Вообще спокойна.

– По тебе не скажешь, – пробурчал он, но больше меня не доставал.

Мы вышли во внутренний двор, откуда в прошлом году я столько раз удирала, нарушая правила института, и сели на траве, под бузиной, наслаждаясь теплыми осенними сумерками.

Мне и правда надо было успокоиться. Причем, не после стычки с Вольпиной. Я не обратила бы на ее колкости внимания, если бы ректор не изображал из себя ледяную статую.

Хочет, чтобы я закончила институт – так я закончу. Но разве трудно сказать: Василиса, я тебя люблю, давай немного подождем, а потом всегда будем вместе!

И я бы эти четыре года училась, как ботаничка.

Но ведь он ни слова не сказал о любви!..

А теперь еще и Вольпина…

Я как наяву услышала ее мяукающий голосок: «Ректор тебя бросил?».

А если и правда – бросил?..

Сердце противно захолодило, потому что это могло быть правдой. Могло! Опять какие-нибудь воспитательные эксперименты, какой-нибудь индивидуальный план обучения…

На ель возле железной изгороди сел черный ворон и внимательно посмотрел на нас с Анчуткиным. Я подобрала валявшуюся рядом шишку и швырнула в него, вспугнув с ветки. Если это шпионит ректор – туда ему и дорога. Жалко, что не попала. А надо было заехать в другой глаз, чтобы ходил, как панда. И превращаться не надо.

Из «Ивы» вышли Облачар и тот самый дядя-шкаф, которого мы с Анчуткиным видели днем.

– …мне бы хотелось гарантий, – говорил Милян Маркович, быстро-быстро перебирая ногами, чтобы успеть за богатырем. Тут он заметил меня и Анчуткина и нахмурился, остановившись и задрав рукав, чтобы поглядеть на часы. – Через пятнадцать минут комендантский час, – сказал он строго. – Краснова, Анчуткин, немедленно возвращайтесь в здание.

Анчуткин тут же вскочил, но я и не подумала подняться.

– У нас еще пятнадцать минут, – сказала я вальяжно. – Мы ничего не нарушаем.

– Хорошо, – сдался Облачар. – Но через пятнадцать минут – чтобы духу вашего здесь не было!

Его спутник остановился у изгороди, с любопытством наблюдая за нами, и в открытую усмехался.

– Это – Краснова, – пояснил ему Облачар, торопливо догоняя. – Та самая Жар-птица, которую отыскал Кош Невмертич…

Отыскал!..

Я покривилась и встала с травы, отряхивая юбку.

Ничего он не отыскивал. Даже не знал, кто я, когда волок в машину.

– Вернемся, – сказала я Анчуткину, глядя вслед преподавателям. – А то и правда настучат, что мы нарушители.

5

Следующая неделя в «Иве» была негласно объявлена неделей имени Карины Вольпиной. Казалось, все с ума посходили, обсуждая, как Кариночка поразила всех на артефакторике, на практических занятиях по превращениям, как на уроках физического воздействия положила на лопатки самого преподавателя – и прочая, и прочая.

Один раз я услышала, как Ягушевская, заведующая по учебной части, разговаривала с кем-то из преподавателей кафедры магических песнопений и хвалила Вольпину за старание и лидерские качества.

– За такое короткое время она уже сплотила вокруг себя студентов, – говорила Барбара Збыславовна. – Она умеет увлечь, и самое ценное – делает это как будто между прочим. У девочки особый дар, надо его развивать.

Она была совершенно права. За Вольпиной ходили как на привязи человек двадцать девиц, мечтавших называться «конфетками». Но допущены были всего пять или шесть. Они во всем копировали свою предводительницу – начиная от одежды и заканчивая манерой не говорить, а мяукать, с улыбочкой глядя в глаза собеседнику.

Если Вольпина производила такое впечатление на девиц, то парни из-за нее совсем сошли с ума. Они бегали за ней, как бизоны на выпасе. А она показывала чудеса высшего пилотажа, флиртуя одновременно со всеми.

Это бесило, хотя мне не было никакого дела до этой куклы с нарисованными глазами. Но удивляло, что все вокруг готовы были восхищаться любой мелочью, если эту мелочь сделала и сказала Кариночка. Что-то мною так не восхищались, даже когда узнали, что я – особь класса «Эс». И, вообще, до меня далеко каким-то там девяносто восьми процентам…

Всякий раз, когда про Вольпину заговаривал Анчуткин, я готова была заехать ему кулаком в ухо, но проблему бы это не решило, потому что все вокруг только и повторяли – «Вольпина», «Вольпина». Казалось, в «Иве» больше и обсуждать нечего.

Чтобы не тратить понапрасну нервы, я сосредоточилась на учебе – тем более, мне надо было догнать пропущенную неделю. В субботу, на кружковом занятии по магическим песнопениям, Слободан Будимирович торжественно вручил мне авлос. Им оказалась двойная дудка, именно на такой в прошлом году играла Косынзянова. Сначала я подумала, что играть на этой дудке – по сложности то же самое, что управлять космическим кораблем. Но, как ни странно, я победила его уже через полчаса тренировок.

«Космический корабль» покорился и выдал вполне осмысленную мелодию.

– Я же говорил, Краснова! – похвалил меня Слободан. – У вас талант, и с этим не поспоришь.

Скромно поулыбавшись, я скосила глаза – слышали ли остальные. Но студентики, воспользовавшись тем, что Слободан уделил внимание мне, болтали вполголоса. И как раз кто-то с придыханием произнес: «Вольпина…».

И здесь она!..

Я стиснула в кулаках авлос, и Слободан Будимирович проворно его отобрал.

– А вот с музыкальными инструментами, Краснова, надо обращаться бережно, – мягко поругал он меня, прочищая мундштук флейты и заботливо убирая ее в футляр. – Они же живые – инструменты. Вы разве не чувствуете?

– Нет, – ответила я машинально, прислушиваясь – что там опять совершила супердевочка Карина.

– Жаль, – огорчился Слободан. – А вот Елена чувствовала. Кстати, как у нее дела? Она вам не писала?

Упоминание о сестре мгновенно притушило злость. Я забыла про выскочку Вольпину и посмотрела на декана.

– Нет, не писала, – ответил я. – Но она сразу предупредила, что у нее не будет времени.

– Значит, и правда – нет времени, – улыбнулся он мне, показав ямочки на щеках, но чем-то его улыбка мне не понравилась.

– Вы не знаете, где она проходит стажировку?

После моего вопроса Слободан опустил ресницы, и покачал головой:

– Увы, не знаю. Программа стажирования выпускников всегда засекречена. Но вы не волнуйтесь, Краснова. Я уверен, что Елена прекрасно справится с заданием.

С заданием?.. Это звучало как-то… как-то не очень.

– А ваша задача, – продолжал Слободан, – в пятницу очаровать первокурсников. Играем так, чтобы они поняли, что искусство – страшная сила!

Он ободряюще кивнул мне, но это не помогло избавиться от занозы где-то в груди. Секретная стажировка… нет времени писать… Нет времени у Ленки? Да она умудрялась в один день сделать столько, сколько я за год не успела бы…

– В четверг сделаем генеральный прогон, – сказал мне на прощание декан, – а в пятницу я отпрошу вас с лент господина Облачара.

– Идёт, – пробормотала я.

Играть на дудке было всяко веселее, чем слушать бубнёж Миляна Марковича.

В четверг мы прекрасно спелись, и в пятницу перед началом ленты расположились в аудитории – совсем как в прошлом году. Слободан Будимирович сел на ступеньки кафедры, устроив на коленях гусли, я устроилась чуть поодаль.

Едва приоткрылись двери, и послышался веселый галдеж студентов, Слободан скомандовал: «и-раз», – и мы начали играть.

Хрустальная, серебряная, переливчатая и сказочная мелодия наполнила аудиторию и выплыла в коридор. Галдеж мгновенно прекратился, и в зал один за другим начали заходить студенты – мелкими шажками, восторженно распахнув глаза… Я знала, какое впечатление производит наша игра. Что-то незнакомое и знакомое одновременно, отчего сердце начинает трепетать и замирает… Да, нам удалось зачаровать всех. И теперь все первокурсники стояли безвольной толпой, таращась на нас и не смея пошевелиться.

Все – да не все!

Я чуть не сбилась с дыхания, когда увидела, как из-за чьего-то плеча выглядывает Кариночка Вольпина. И, судя по всему, на нее колдовская музыка не подействовала. Она улыбалась и подмигнула мне, а потом прыснула в кулачок.

Неужели у совершенства абсолютно отсутствует слух?!.

Или ее защищают девяносто восемь процентов?

Что ж, у меня есть, чем удивить «конфетку».

Я без труда вызвала в памяти озеро, залитое лунным светом, белых лебедей, бесшумно скользящих по зеркальной глади…

Первокурсники ахнули, увидев мою иллюзию. Получилось очень хорошо – даже ветер пробежал от стены до стены. Прохладный ночной ветер, напоенный ароматами лесных трав.

Лебеди изящно изгибали длинные шеи, расправляли крылья – белые, как снег. Продолжая выводить мелодию, я с удовольствием окинула взглядом озеро и вдруг заметила черное пятно, мелькнувшее между белыми птицами.

Черный лебедь?... Но я не думала о черном лебеде… Он здесь вовсе ни к чему.

Черная тень снова метнулась и пропала.

А может, и не было никакого черного лебедя?

Я чуть сфальшивила, когда черная птица промелькнула – по озеру пошла рябь, а белые лебеди заволновались. Я пыталась разглядеть за белыми шеями черного лебедя, но тот будто прятался. Шорох в камышах заставил меня чуть повернуть голову, и в это время мне прямо в лицо бросилось что-то темное, похожее на клочья дыма или… на черного лебедя!..

Вскрикнув, я уронила флейту и заслонилась рукой.

Иллюзия пропала, гусли жалобно звякнули, и Слободан Будимирович уже стоял рядом со мной, встревоженно поддерживая.

– Что случилось, Василиса? – прищелкнул пальцами, освобождая от заклятья студентов, и в аудитории сразу стало шумно.

– А что это было? – спрашивала тоненькая блондиночка, хлопая нарощенными ресницами. – Это лебеди были, да?

– И куда все пропало? – кудрявый, как баран, первокурсник крутил головой. – И почему пропало?

– Оступилась на каблуках, – сказала я громко и отстранилась от преподавателя. – Со мной всё в порядке.

Но в порядке не было. Сердце до сих пор колотилось, и в голове звенело, будто мне двинули гуслями по макушке.

– Хорошо, – произнес Слободан с некоторым сомнением и отпустил меня.

Студенты ничего не заметили и продолжали обсуждать иллюзию, которую я только что им показала. Все – но только не Кариночка. Она подскочила ко мне прытко, как козочка, и сказала, участливо заглядывая в лицо.

– Что-то не так пошло? Да, Василиса? Иллюзии – это ведь непросто, тут нужен особый талант…

И эта мерзавочка даже подхватила меня под локоть, помогая спуститься в зал.

– Демонстрация закончена, – громко объявил Слободан, – прошу первокурсников рассаживаться по своим местам. Поблагодарим мою ассистентку – Краснову Василису, студентку второго курса.

Перваки захлопали. Некоторые – даже с восторгом.

Под аплодисменты я дошла до двери, постаравшись сохранить самый невозмутимый вид, но на пороге оглянулась.

Слободан Будимирович уже начал лекцию, только Вольпина, сидевшая в первом ряду (кто бы сомневался, что в первом!), не смотрела на него. Оглянувшись через плечо, она смотрела на меня. И улыбалась уголками губ. Только улыбка была противной. Насмешливой и даже гадкой.

Я еле сдержалась, чтобы не состроить в ответ гримасу, а когда вышла в коридор и прошла до лестницы, остановилась, как вкопаная. Не была ли та черная птица проделкой Вольпиной? Но можно ли вмешаться в чужую иллюзию – я понятия не имела. Спросить у кого-нибудь из преподавателей? Прочитать в учебнике?

На ленту к Облачару я не пошла, а просидела в коридоре, дожидаясь, пока закончатся занятия у первокурсников. Когда прозвенел звонок, и перваки табуном высыпали в коридор, я спряталась под лестницей, пропустив их, а потом пробежала в аудиторию.

Слободан Будимирович зачехлял гусли и что-то напевал себе под нос. Заметив меня, он ничуть не удивился, как будто ждал, что я приду.

– Вы видели мою иллюзию? – спросила я напрямик.

– Видел, – кивнул декан. – Отличное качество. Цвет, запах, эффект личного присутствия – все есть.

– А вы кого видели? – продолжала допрашивать я.

– Это важно? – спросил он, откладывая гусли.

– Важно, – ответила я почти с вызовом.

– Давай припомним, – Слободан уселся на стол в первом ряду и задумчиво потер переносицу указательным пальцем. – Это была ночь, ивы на берегу озера, луна, белые лебеди.

– И всё? – не утерпела я.

– Пожалуй… – он чуть нахмурился, припоминая. – Да, пожалуй, всё. А было ещё что-то?

– А черного лебедя не видели?

Он приподнял удивленно брови и отрицательно покачал головой:

– Были черные лебеди? Может, я их просто не заметил?

Не сработало. Он не видел черную птицу. Сейчас я была уже не так уверена, что её видела я.

– Может, – проворчала я. – Ладно, извините, – я пошла к выходу, но декан окликнул меня.

– Василиса, – позвал он, и я остановилась. – Если я правильно понимаю, это была не самовольная иллюзия, а специально созданная?

– Да, – сказала я делано небрежно. – Наконец-то осилила.

– Я очень рад, – он спрыгнул со стола и взъерошил пятерней светлые кудри. – Только я бы рекомендовал вам в следующий раз при создании иллюзии надеть кокошник. В «Иве» вряд ли кто-то способен проникнуть в ваше сознание через иллюзию – если только Кош Невмертич или Барбара Збыславовна. Но рисковать не надо. Выступление на смотре школ было впечатляющим – мы все там обалдели, – он засмеялся, но тут же стал серьезным. – Вот только Кошу Невмертичу пришлось приложить огромные усилия, чтобы защитить вас от возможного вмешательства. Ему пришлось долго восстанавливаться в это лето.

– Восстанавливаться? – насторожилась я, сразу забыв о приблудном черном лебеде.

– Было потрачено много жизненных сил. Слишком много. Поэтому еще раз попрошу вас не быть такой безрассудной. Вам ведь не нужны чужие тараканы? – он лукаво улыбнулся. – Хватит и своих.

– Очень смешно, – сказала я досадливо.

– Да, как бы, не очень, – сказал он мне уже вслед.

Про жизненные силы они мне все уши прожужжали, но я решила расспросить об этом Анчуткина – вдруг узнаю что-то новенькое.

Когда он в очередной обеденный перерыв потащил меня в лабораторию, хвалиться петерситом, я поинтересовалась, глядя, как Анчуткин осторожно выкладывает на мраморную столешницу синие камешки:

– Почему волшебники так боятся выказывать эмоции? И при чем тут мои эмоции и мои силы?

Бориска долго и нудно рассказывал, как важно жить в спокойствии и душевном равновесии, потому что силы, которые поддерживают волшебную и человеческую сущности, восполняются очень медленно. Поэтому первый закон волшебников – поменьше эмоций, поменьше душевных тревог.

Я слушала его с недоверием, потому что после всех чудес, что я устраивала с психу – у меня не было никакой отключки волшебных сил. Я даже слабости почти не чувствовала. Не считая головной боли с похмелья. Наоборот, когда у меня зашкаливали эмоции я смогла поджечь «Лексус» Коша Невмертича, и превратилась в Жар-птицу…

Наверное, врут господа-волшебники. Явно что-то недоговаривают.

– Ты не злись, – посоветовал Анчуткин, когда мы, пообедав, отправились на ленты. – Как начинаешь злиться – считай до ста, а потом в обратном порядке. Мне всегда помогает успокоиться.

Трудно было представить, чтобы Анчуткин на кого-то злился, да еще столько времени, чтобы считать до ста.

– Ага, обязательно, – язвительно сказала я, сбегая по ступенькам на второй этаж.

– Василиса, подожди меня! – позвал Анчуткин, но я уже остановилась, и он с разбегу врезался в меня сзади.

В конце коридора стоял Кош Невмертич. В строгом сером костюме, волосы уложены прядочка к прядочке – как у модельной красотки. Ректор разговаривал с Кариной Вольпиной – что-то говорил ей, сверля взглядом, а она кивала, прищуривая блестящие синие глаза и кокетливо накручивая локон на палец.

– Можете идти, – услышала я голос Коша Невмертича.

– Да, господин Невмертич, – сладко промяукала Вольпина и пошла по коридору в нашу сторону.

Я не успела спрятаться за угол, потому что Анчуткин напирал сзади, и Вольпина нас заметила.

– Привет! – помахала она нам рукой.

– Привет… – расплылся лужицей Анчуткин, провожая Вольпину взглядом.

А она не смотрела на него. Она смотрела на меня и улыбалась уголками губ. Мне совсем не понравилась эта улыбка. Такая же, как в аудитории магических песнопений – насмешливая, гадкая.

Аромат роз проплыл мимо вместе с Вольпиной, и я нарочно чихнула. Вольпина ответила смешком и скрылась за поворотом коридора, а я посмотрела на Коша Невмертича.

Он по-прежнему стоял в конце коридора, но выглядел странно – вдруг оттянул ворот рубашки, будто он душил, и нервно облизнул губы. Глаза ректора горели, как угли, и когда взгляды наши встретились, он резко отвернулся, дернул головой и торопливо ушел.

Я не стала думать и сомневаться, а рванула следом за Вольпиной, не слушая воплей Анчуткина, который просил его подождать.

Вольпина не успела далеко уйти, и я догнала ее, преградив дорогу.

– Что ты ему сказал? – спросила я, тяжело дыша. Но не оттого, что запыхалась, а потому что меня так и распирало от злости.

– О чем ты? – изумилась Вольпина, захлопав ресницами.

Нас догнал Анчуткин и остановился рядом, поправляя запотевшие очки. Но ни я, ни Вольпина не обратили на него внимания.

– О том, что ты строила глазки ректору! – вспылила я уже по-настоящему. – Тебе что от него надо?!

– Мне? – она картинно приподняла брови. – Я-то здесь чем виновата? Это Кош Невмертич меня остановил…

Она смотрела на меня честными синими глазами, но я не поверила этой честности. Потому что уголки губ Вольпиной насмешливо подергивались, словно она пыталась и не могла сдержать усмешку.

– Ты всё врешь, – прошипела я, а когда Анчуткин робко потянул меня за рукав, резко отстранилась.

– Мы говорили о моем индивидуальном обучении, – Вольпина склонила голову к плечу и принялась игриво накручивать на палец темный локон. – Кош Невмертич занимается со мной после занятий, и он сказал, что сегодня занятия будут на два часа позже. В десять вечера.

Индивидуальные занятия так поздно… Слова Вольпиной были мне как нож по сердцу. Со мной ректор никогда сам не занимался. Приглашал Ленку, Барбару Збыславововну…

– Снова врешь, – только и смогла произнести я.

Вольпина пожала плечами и засмеялась:

– Зачем мне это?

– Василиса, идем, – взмолился Анчуткин, взяв меня уже за локоть, но я вырвалась.

– Это ты испортила мою иллюзию на ленте у Слободана, – сказала я, пристально глядя на Вольпину.

– Ты с ума сошла? – изумилась она, но насмешливая ухмылочка никуда не исчезла. – Как я могла помешать твоей иллюзии? Я кто, по-твоему – столетняя ведьма? Ты, вроде, Жар-птица, особь класса «Эс», а такие глупости говоришь. Если бы я попыталась повлиять на тебя при помощи колдовства, меня бы сразу вычислили преподы. И наказали.

Я закусила губу, не зная, что подумать. Кариночка опять ударила по больному месту. Пусть я и была суперособью, пусть мои колдовские возможности были уникальны, но воспитывалась я не в среде волшебников, и поэтому до сих пор не знала элементарных вещей, о которых каждому было известно в колдовском мире. Может, и в самом деле нельзя вмешаться в иллюзию? А воздействие на учеников?.. В прошлом году, когда Царёв и компания издевались над «корешками», их шуточки просчитывали на раз-два. Неужели Вольпина настолько хороша, что даже Слободан ничего не почувствовал?

– Не веришь – спроси у кого-нибудь, – хихикнула Вольпина. – Если бы я колдовала на ленте, это сразу бы заметили.

Я растерянно перевела взгляд на Анчуткина, и тот кивнул – смущенно и с жалостью.

– Она права, – подтвердил он. – А про какую иллюзию речь? Ты создавала иллюзию?

– Неважно, – огрызнулась я, не желая признавать, что осталась в дураках. Вернее – в дурочках. – Не знаю, как ты это провернула, – обратилась я к Вольпиной, – но уверена, что это ты.

– Конечно, не я, – ответила она с улыбочкой. – По-моему, ты немного расстроена. Тебе надо отдохнуть и успокоиться. А мне пора на занятия! – она помахала мне рукой и сказала, прежде чем уйти: – Не бойся, меня не привлекают старые дядечки. Они такие серьезные и скучные.

– Вот ведь дрянь! – процедила я сквозь зубы, глядя ей вслед.

– Почему ты так говоришь? – упрекнул меня Анчуткин, тоже глядя вслед Вольпиной и даже поправляя очки, чтобы лучше видеть. – Она ведь тебе ничего плохого не сделала.

– Ты спятил, что ли? – грубо ответила я. – Она же змея – это сразу видно. Хотя, как ты разглядишь – ты же в очках!

Анчуткин обиженно замолчал, а я почувствовала необходимость что-нибудь разбить. О чем она там разговаривала с ректором? И интересно, где у них занятия сегодня вечером?..

6

Следующими лентами были занятия по физическому внушению. Но вместо прежнего преподавателя Ягушевская представила нам нового. Им оказался тот самый дядя-шкаф, которого мы с Анчуткиным видели вместе с профессором Облачаром.

Анчуткин забыл обижаться и теперь таращился на Быкова – почти точно так же, как до этого – на Вольпину. Но в этом случае я его прекрасно понимала. Новый преподаватель и правда привлекал всеобщее внимание – и ростом, и статью, и смешливым прищуром глаз.

– Господа студенты, – представила Барбара Збыславовна, когда мы выстроились в спортзале, – с этого дня у вас новый наставник. Быков Иван Родионович. Он же будет вести занятия по магии ближнего боя. С этого дня поступаете в его распоряжение.

– Я же говорил, – шепнул мне Бориска, а я двинула ему локтем под ребра, чтобы помалкивал.

– Ну, бойцы? – весело сказал Быков, когда Ягушевская оставила нас. – Готовы поразмяться? – и он прихлопнул кулаком о ладонь, отчего впечатлительный Анчуткин чуть не подпрыгнул.

Быков сбросил спортивную куртку и остался в майке-боксёрке. Мышцы так и перекатывались под его кожей, и, несмотря на крепкое телосложение, на нем не было ни капли жира. Одни только мускулы.

Первый урок начался, как ознакомительный, и Быков пожелал познакомиться с каждым из студентов. Он шутил и посмеивался, подставлял ладонь, чтобы проверить силу удара, и парни старались во всю – лупили по широкой, как доска, ладони, как по боксерской груше. Но Быков только крякал – довольно или насмешливо, и ни разу не покачнулся. Царёва он похвалил за отличную форму, Анчуткину порекомендовал усиленное белковое питание, а когда очередь дошла до меня, и я сделала шаг вперед из общей шеренги, называя фамилию, Быков расплылся в улыбке.

– Такая маленькая… – сказал он, оглядывая меня с ног до головы. – Жар-птица?

– Угу, – ответила я. «Маленькая» – мне решительно не понравилось.

– Она подтягивается больше всех в группе! – выпалил Анчуткин.

– Ого! Даже так? – прогудел Быков и присмотрелся ко мне повнимательнее.

– Я все равно могу больше, – проворчал Царёв.

Быков обернулся к нему неожиданно легко и гибко:

– Докажешь? Прямо сейчас?

Я хмыкнула и поглядела на Царёва приглашающе. В прошлом году я обставила его на подтягиваниях, обставлю и в этом.

– С девушками не соревнуюсь, – с достоинством ответил Царёв.

Анчуткин захихикал, Быков рассмеялся – добродушно, раскатисто.

– А вот это зря, – сказал он. – Иногда бывают такие женщины, которые тебя на хлеб вместо масла намажут и съедят.

– Это про Василису, – подхватил Анчуткин и тоже засмеялся. Остальные студенты поддержали шутку, и Царёв тоже покривил губы – вроде как посмеялся вместе со всеми.

На второй ленте Быков оставил шуточки-прибауточки и перешел к практическим занятиям. Погоняв нас по залу, он велел студентам разбиться на пары и показал простейший магический прием физического воздействия, чтобы оттолкнуть нападавшего не прикасаясь к нему.

Прием был простой, и мы с Анчуткиным быстро его освоили. Быков проверил, похвалил, и тут Анчуткин сказал, сияя от удовольствия, что у него всё получилось:

– А Василиса в прошлом году показывала прием Менезиш! Она им Колокольчикову зачаровала!

Маша Колокольчикова испуганно пискнула, когда вспомнили про нее, но Быков уже повернулся ко мне, глядя недоверчиво:

– Неужели? – спросил он. – Менезиш? Не врёте?

– Нечаянно получилось, – ответила я равнодушно, сделав вид, что ничего особенного этот прием и не представлял. Не признаваться же, что этот прием я узнала только после того, как по-глупости попала под влияние итальянской ведьмы джанары, сбежавшей из Особой тюрьмы.

– Это же, вроде, не из программы для первачков? – Быков встал передо мной, уперев ручищи в мощные бедра. – Кто-то из старших научил?

– Совсем нет, – соврала я, и он тут же понял, что я вру.

– Ну-ка, – приказал он, указывая на татами, – становись против меня и показывай свой Менезиш.

Студенты бросили тренироваться и подтянулись ближе. Я медлила, но Анчуткин принялся шепотом упрашивать меня показать прием.

– Ладно, – вздохнула я, припоминая, что делала в прошлом году. А вдруг не получится? Вот будет позорище… Хотя… против такого дяди-шкафа точно не получится. – Вы все равно меня сильнее, – кисло сказала я, когда Быков тоже встал на татами и коротко мне поклонился. – И опытнее.

– Ты не болтай, а действуй, – сказал преподаватель.

Закрыв глаза, я представила, как набрасываю на Быкова невидимую сеть, но в следующее мгновение оказалась лежащей спиной на матах, придавленная огромной ручищей Быкова.

Студенты обидно засмеялись, и сам Быков тоже оскалил в улыбке белые, крупные зубы.

– Краснова, ты пока соберешься, на тебя сто раз напасть успеют, – хмыкнул он. – Глаза-то зачем закрываешь? Чтобы тебя легче прибить было? Давай еще раз!

Он отпустил меня, и я поднялась, отряхивая штаны и футболку. Анчуткин заливисто хохотал, и мне захотелось вдарить по нему – безо всяких правил. Но Быков уже стоял на изготовку, и я снова попыталась зачаровать его – уже не закрывая глаза.

Мне казалось, я даже не моргнула, но опять меня швырнуло на маты – стремительно, в одну секунду. И Быков снова читал нотацию, что надо следить за противником, а не клювом щелкать.

– Еще раз, Краснова! – гаркнул он. – Покажи уже, на что способна! Или ты только против студентов с восемнадцатью процентами молодец? Молодец против овец?

– Молодце против всех, кто «Цэ», – сострил Козлов и заржал.

Царёв незаметно дал ему подзатыльник, но Быкову шутка понравилась и он с хохотом погрозил Козлову кулаком.

У Колокольчиковой было именно восемнадцать процентов. Я увидела, как она покраснела, а потом побледнела, когда Быков вспомнил об этом. Лицо ее плаксиво сморщилось, а я разозлилась. Для всех студентов процентовка волшебных сил была больным вопросом. У кого мало – те стеснялись, у кого много – ревниво ими мерились. Но никогда преподаватели не позволяли себе вот так уничижительно сравнивать особей класса «Цэ» с овцами…

– Что, Краснова? Обиделась за подружку? – тут же заметил моё недовольство Быков. – Давай уже, нападай, защитница овечества!

Это было мерзко и гадко – так шутить, и я влепила ему от души, совсем позабыв про приём Менезиш. Я ударила препода в мозжечок – так же, как ударил меня Кош Невмертич, когда я издевалась над Щукиной на ленте. Это получилось само собой, и очень легко – всего-то и надо было послать невидимую молнию, представив целью шею чуть пониже затылка.

– Хах! – выдохнул Быков, когда молния ударила его, сделав зигзаг и крутой поворот, и рухнул спиной, раскинув руки.

Пожалуй, я перепугалась больше всех и застыла столбом, а в голове не осталось ни одной мысли.

Студенты потрясенно молчали, и первым опомнился Анчуткин.

– Ты что наделала, Василиса? – спросил он дрожащим голосом. – Ты… ты убила его...

В это время Быков зашевелился, шумно вздохнул и сел, мотая головой.

– Краснова, – пробасил он, – «отлично»!

Мы все стояли молча, как зачарованные, пока он вставал, кряхтя и почесываясь. А потом начал разминать плечи и массировать шею.

– Простите… – пробормотала я, чувствуя слабость в коленях.

– С чего это? – хмыкнул он. – Запомни, Краснова: не надо стесняться своей силы. Я сам тебя спровоцировал, я был твоим врагом, а с врагами надо разбираться быстро и умело, иначе они разберутся с тобой.

– Спровоцировали? – переспросила я.

Он не ответил и подошел к Козлову и сказал, потрепав его по голове так, что Козлов присел под тяжелой ладонью:

– Шуточки у тебя топорные. Придешь на отработку в субботу. Покажешь сорок подтягиваний в два подхода.

– Что?!. – Козлов был потрясен, и Анчуткин с Колокольчиковой зафыркали от смеха, перемигнувшись.

Я села на маты, чтобы немного успокоиться. Значит, он меня спровоцировал? А это, вообще, законно?.. Если бы я его и в самом деле убила?.. Мне стало тошно и дурно, и я легла на маты, закрыв глаза.

– Василиса! – услышала я перепуганный голос Анчуткина, а потом дружный топот двух пар ног.

Но топот прекратился неожиданно, я открыла глаза, повернула голову и увидела, как Быков стоит перед Анчуткиным и Царёвым, заслоняя меня.

– Лента заканчивается через двадцать минут, – сказал преподаватель. – Все быстро в раздевалку. С Красновой всё в порядке. Перенервничала немного.

Студенты потянулись вон из спортзала, последними уходили Царёв и Анчуткин, постоянно оглядываясь. Я хотела встать, но Быков махнул мне рукой, показывая, что я могу еще поваляться.

– Отдохни, Краснова, – сказал он, усаживаясь рядом со мной и упирая ладонищи в колени. – После подобных подвигов лучше полежать минут пять без движения. Хорошо припечатала, – он опять покрутил головой. – До сих пор в ушах звенит.

– Я не хотела, честно… Простите…

– За меня не беспокойся, – перебил он меня. – Не развалюсь.

– Но вы сами виноваты. Зачем вы меня довели? Разве это педагогично?

– Зато действенно! Смотри, как ты сразу раскрылась!

Я нахмурилась, не разделяя восторга преподавателя. Всё-таки, это было как-то… неправильно.

– Ты лучше скажи, – полюбопытствовал Быков, – откуда этот прием узнала? Опять нечаянно получилось?

– Нет, – призналась я после некоторого молчания. – В прошлом году ректор им меня два раза долбил.

– Жёстко, – признал он. – Совсем расшалилась? По-другому успокоить не могли?

– Не могли, – ответила я уклончиво.

– Это понятно, – Быков ничуть не удивился. – Ты ведь Жар-птица, они все страх какие вспыльчивые.

– Вы знали других Жар-птиц?

– Ну… – он почесал макушку, – слышал о них. Это ведь институтская программа, а я только школу закончил, – он засмеялся, когда я удивленно приподнялась на локтях. – Что уставилась? – он потрепал меня по макушке. – Я предпочитаю плодотворную практику бесполезной теории. Тонкими материями пусть ученые занимаются, на которых дунь – улетят. Мне ближе другое, – он сжал кулак, величиной чуть ли не с мою голову. – Ты ожила, я смотрю? Топай, давай, в душ. В субботу жду на кружковое занятие. У тебя задатки хорошие, не забрасывай спорт.

– Между прочим, я не хочу драться, – сказала я, поднимаясь, и Быков подхватил меня под локоть, поддерживая. – Я танцую, мне хватает.

– Нападут на тебя – тоже танцевать будешь? – спросил он. – Не трогайте меня, я вам песенку спою и польку-бабочку спляшу?

– Не в этом дело, – начала я сердито, потому что его тон мне совсем не понравился.

– Всё, топай, – велел он. – Потом об этом поговорим.

Я ушла со смешанным чувством досады и удивления. С одной стороны прикольно получилось, что я уложила такого огромного дядьку, а с другой… на душе было гадко, как от совершенной глупости.

Хотя, это и в самом деле была глупость. Если над Щукиной я издевалась под колдовским воздействием джанары, то тут устроила все только по личному желанию. Даже винить некого, кроме себя.

Когда я вышла из раздевалки, Анчуткин ждал меня под дверями, изнывая от нетерпения.

– Как ты его! – зашептал он восторженно. – Это ты его чем, Василиса? А что он тебе сказал? Мировой мужик, да?

– Не знаю. С мухами он, как и все вы тут, – сказала я, не желая разговаривать об этом, потому что вспоминать то, что произошло на ленте было как-то неловко и стыдно. Да и вообще… Не только они все с мухами. И я тоже. Вернее, с тараканами. Как сказал Слободан Будимирович.

Я задумалась и чуть не столкнулась с Царёвым, который стоял за углом, прислонившись к стене плечом и скрестив на груди руки.

– Ты зачем тут прячешься? – спросила я, проходя мимо.

Анчуткин семенил следом за мной, и, оглянувшись, я увидела, что Царёв всё так же подпирает стену и провожает нас взглядом. Это и понятно – ещё один с мухами или тараканами.

– Ждёт, наверное, кого-то, – сказала я Анчуткину.

Он посмотрел на меня, поправляя очки, но ничего не сказал.

После занятий я распрощалась с Анчуткиным, он отправился домой, к бабушке, а я – к себе в комнату. Как-то так получилось, что в субботу я была приглашена на пять кружковых занятий к разным преподавателям, и это немного озадачивало. Раздвоиться мне, что ли, чтобы всё успеть?

В дверь постучали, и я крикнула: «открыто!», – не поднимая головы от расписания внеклассных занятий.

– Ты одна? – в мою комнату зашёл Царёв и аккуратно закрыл за собой дверь.

– Конечно, нет, – не удержалась я, чтобы не съязвить. – Остальные под кроватью спрятались. А тебе что надо?

– Просто, – он пожал плечами и положил на стол два яблока – больших, жёлтых. – Вот, отцу прислали из Армении. Угощайся.

Я поморщилась. Но не от подарка, а от того, что он сказал про Армению. Кариночка родом оттуда. Я вспомнила, что Вольпина разговаривала с Кошем Невмертичем, и на душе стало совсем пасмурно.

– Спасибо, угощусь, – проворчала я.

Царёв потоптался на месте, но когда я на него выразительно посмотрела, двинулся к выходу. Но не дошёл и опять остановился.

– Зачем ты возишься с Анчуткиным? – спросил он.

– Че-е-го? – протянула я, отрываясь от расписания и глядя на Царёва так, словно он превратился не в сокола, а в индийского петуха. – Ванечка, ты на ленте физического воздействия головой ударился? Ни с кем я не вожусь. Всё. Пока-пока. Спасибо за яблоки ещё раз.

– Он же неудачник! – выпалил Царёв.

После этого последовала долгая пауза, во время которой мы с Царёвым смотрели друг на друга, будто боролись взглядами.

– Он – неудачник, – повторил Царёв чётко и громко. – У него восемьдесят три процента, а он простейшего заклинания не может освоить. Только и знает, что свою артефакторику.

– А ты у нас, значит, удачник, – сказала я, потихоньку закипая.

Похоже, что в этом институте с начала учебного года студенты и преподаватели поставили перед собой цель доводить меня до белого каления по десять раз на дню. И у Царёва это очень неплохо сейчас получалось.

– Ты не того в друзья выбрала, – с нажимом сказал он. – Почему ты не хочешь общаться с нами?

– С вами – это с кем? – ядовито поинтересовалась я.

– Со мной, с Андрюхой…

– После того, как вы кинули меня на прошлогоднем смотре школ? – перебила я его.

Царёв заметно побледнел, но продолжал так же твёрдо:

– Тогда были такие обстоятельства. Отец запретил мне.

– Вот-вот! – дала я волю голосу. – Пока ты действовал по обстоятельствам, кое-какой неудачник всегда помогал мне и был рядом. И не предавал, как некоторые удачники!

– Ты не понимаешь, я не пойду против своего отца…

– Я не понимаю? Я все понимаю! – вскочив с кровати, я бросила листы с расписанием, но не рассчитала, и они веером разлетелись по комнате. Только сейчас было не до них. – Ты просто струсил, – я наступала на Царёва, сжимая кулаки. – Поэтому и не пошел. А я бы пошла. И уверена, что Анчуткин тоже бы пошел. Поэтому я с ним, а не с тобой.

– Прости, но тогда…

То, что Царёв ещё пытался оправдаться, взбесило меня до крайности. Я толкнула его в грудь, выпихивая из комнаты, он упирался, и я схватила его за воротник куртки и поволокла вон.

– Василиса, – Царёв пытался разжать мои пальцы, – не глупи!.. Я тебе на полном серьезе говорю…

– А я тебе на полном серьезе расквашу нос, если еще раз скажешь про Бориску гадости!

Мы возились возле дверей, Царёв бормотал совершенно ненужные мне извинения, я злилась всё сильнее, и тут дверь распахнулась – настежь, бесшумно, так что мы едва не вывалились в коридор.

На пороге стоял Кош Невмертич и молча смотрел на нас, переводя взгляд с меня на Царёва и обратно. Я тут же отпустила куртку Царёва, а он сделал шаг в сторону, приглаживая растрепавшиеся во время нашей возни волосы.

– Что здесь происходит? – спросил ректор глухо, как будто ему сдавило горло.

– Внеклассная воспитательная работа, – ответила я дерзко, сдувая со лба прядку. – А вас не учили стучаться, прежде чем войти?

– Даже не подумал об этом, – парировал ректор. – Вы так увлеклись воспитательной работой, Краснова, что я думал – вас убивают.

– Скорее наоборот, – огрызнулась я.

Царёв предостерегающе дернул меня за рукав, но я только покривилась. Боялась я тут всех их вместе взятых! С их ректором во главе!..

– Наслышан о ваших успехах на ленте у Ивана Родионовича, – согласился Кош Невмертич, и с меня разом слетела вся бравада.

– Это получилось нечаянно, – торопливо сказала я.

– Даже не сомневаюсь, – ответил ректор. – Поэтому завтра в обеденный перерыв вам, Краснова, необходимо прийти…

– К вам в кабинет? – перебила я.

Что ж, это будет очень даже кстати. Будет повод поговорить наедине. А у меня есть, что сказать.

– К Барбаре Збыславовне, – Кош Невмертич будто припечатал меня взглядом. – На внеклассную воспитательную беседу. А вы, Царёв, за мной. Для вас найдем другое внеклассное занятие.

– У вас же сегодня внеклассные занятия с Вольпиной! – не утерпела я.

Что он ответит? Подтвердит? Или удивится? Я с замиранием сердца следила за ректором, но лицо его было непроницаемым, как маска.

И ответ был абсолютно в кощеевском стиле:

– Вот вас, Краснова, это точно не касается. Идёмте, Царёв.

Царёв понурился и поплёлся по коридору следом за Кошем Невмертичем, а я с силой захлопнула дверь. Этого мне показалось мало, и я еще раз открыла ее и хлопнула так, что сломала дверную ручку.

7

– Жаль, что приходится ещё раз напоминать вам о необходимости поддерживать дисциплину в нашем институте, – Барбара Збыславовна Ягушевская пододвинула ко мне вазочку с карамельками и предложила: – Возьми конфетку, Василиса.

Даже безобидное слово «конфетка» сразу напомнило мне о Вольпиной и прижгло так, что я заёрзала в мягком кресле, в котором сидела перед заведующей по учебной части. Разумеется, от угощения я отказалась.

– Что-то не нравится? – сразу же спросила Ягушевская.

– Кто-то не нравится, – угрюмо поправила я ее. – Мне Вольпина ваша хвалёная не нравится.

– Как интересно, – она по-птичьи склонила голову к плечу. – И чем же она вам так не по душе?

– А что в ней хорошего? – ответила я вопросом на вопрос.

– А что плохого? У Карины очень непростая судьба. Но, в отличие от вас, она быстро освоилась в «Иве», сумела найти друзей, сплотить вокруг себя единомышленников. За ней идут. Она умеет привлечь внимание и удержать интерес…

Возразить ей было нечего, потому что с ее точки зрения Вольпина кругом была хороша. Если бы можно было рассказать, что она болтала про меня и Коша Невмертича… Но я не повторила бы этого даже под пытками. Потому что это было всё равно, что жаловаться. Как-то… жалко. Поэтому я ничего не сказала, а Барбара Збыславовна продолжала:

– В то время как вы, Василиса, сильно сдали позиции по сравнению с прошлым годом.

– С чего это? – обиделась я.

– Вы раздражены, так и фонтанируете негативными эмоциями. Это все замечают. Не стану спрашивать вас о причинах негатива, – темные глаза Ягушевской вспыхнули, а губы еле заметно дрогнули в улыбке, как будто она видела меня насквозь, – потому что Кош Невмертич сказал, что это совершенно не важно. Но он попросил передать вам, что Жар-птица – это честность, благие мысли и огонь. Будьте именно такой. Колдовство меняет, и не в лучшую сторону. Но только от вас зависит – изменитесь вы или будете сопротивляться этим изменениям.

«Кош Невмертич сказал…», «попросил передать»… А сам почему не сказал?!

Я угрюмо молчала, глядя перед собой, на вазочку с разноцветными конфетами. Луч солнца падал на них, и они казались драгоценными камешками.

Честность… Я хоть раз ему врала? Всегда говорила правду. Даже когда выпустила из Особой тюрьмы джанару – сразу призналась.

– Мне кажется, мы и в самом деле требуем от вас слишком много, – мягко сказала Барбара Збыславовна. – Я просмотрела ваше расписание – у вас вся суббота в кружковых занятиях. Понятно, что каждый преподаватель хочет видеть Жар-птицу на своем предмете, но для вас это слишком большая нагрузка, как мне кажется. Чтобы никого не обидеть, сделаем так: вы выберете те занятия, которые вам интересны… Допустим, три или четыре предмета, а насчет остальных я объяснюсь с преподавателями. Скажу, что Кош Невмертич запретил пока вам их углубленное изучение – проводит эксперимент.

– Спасибо, – выдавила я, по-прежнему разглядывая конфеты.

– Определитесь за завтрашний день, – Ягушевская снова пододвинула ко мне вазочку. – И возьмите конфетку, Василиса. У вас слишком кислое выражение лица. Немного сладости не помешает.

Тут опять бы не помешал лимонадик с водкой!

Я вышла из кабинета Ягушевской в ещё более растрёпанных чувствах, чем зашла. Значит, ректор решил воспитывать меня на расстоянии. Самому сказать обо всем – это выше его королевского достоинства, привлек к воспитанию главную фрейлину.

Анчуткин ждал меня за углом и сразу бросился расспрашивать – как и что.

– Всё нормально, – процедила я сквозь зубы. – Посоветовала пить успокоительное.

– А-а… – протянул он, захлопав глазами.

– Два-а… передразнила я его.

Следующими лентами были уроки потаенной магии. В прошлом году этот предмет вел Кош Невмертич, но в этом году в расписании преподавателем была указана Щукина Светлана Емельяновна, и это тоже не радовало. Как будто ректор решил держаться как можно дальше от меня. Я что – такая опасная?!.

– Привет! – нам навстречу выплыла Вольпина в сопровождении своих «конфеток».

Я сделала вид, что не расслышала, и хотела пройти мимо, но она загородила мне дорогу, с улыбочкой заглядывая в лицо.

– У вас сейчас потаенная магия? Очень интересный предмет! У нас Кош Невмертич ведет. А у вас – Щукина? Она такая забывчивая, по-моему!

– Дай пройти, – потребовала я.

Сегодня все «конфетки» были в розовых кофточках. Это смотрелось странно – как будто собралась спортивная команда.

– По средам мы носим розовое! – радостно поделилась Вольпина, заметив мой недоуменный взгляд. – Розовый освежает цвет лица и молодит. А ты почему носишь синее и голубое? Тебе бы желтый пошел, или яркий зеленый – что-нибудь яркое. А так – слишком уныло…

– Вот сама и надень что-нибудь желтое, и зеленое, – посоветовала я ей, – и красное. И будешь, как светофор.

Она рассмеялась, словно я сказала что-то о-очень забавное. А я нарочно зажала нос, показывая, как меня раздражают ее приторные духи.

– Ты такая милая! – объявила Вольпина, играя ямочками на щеках, не обращая внимания на игнор. – А правда, что в прошлом году ты этого красавчика со второго курса – Царёва, прямо на ленте, в полете сбила? А ещё Щукину вальсировать заставила, а потом ректору врезала, что он даже пошатнулся?

– Ты сплетни, что ли, собираешь? – спросила я с недовольством.

– Нет, – изумилась Вольпина и растерянно захлопала ресницами. – Борис рассказал, – и она перевела взгляд на Анчуткина.

Он покраснел до слез и забормотал что-то насчет «известно всем».

– Трепло, – прошипела я, толкнула Вольпину плечом, чтобы убралась с дороги, и пошла в аудиторию.

– Василиса! – догнал меня чуть не плачущий Анчуткин. – Это же все знают! Весь институт об этом…

– Боря, не доводи меня, – сказала я, и он сразу затих, и не заговаривал со мной до самого начала ленты.

На этот раз я не стала упрямиться, и когда Щукина – щупленькая, в вязаной старомодной кофте и в огромных очках, чудом удерживавшихся на кончике тонкого сухого носа, вошла в аудиторию, я вместе со всем надела блокиратор, защищающий макушку от энергетического удара из космоса.

У девочек это были самоцветные кокошники, у парней – парчовые и бархатные шапки с отворотами. Сама Щукина водрузила на голову огромный конусовидный кокошник, украшенный голубыми камнями и жемчужными подвесками.

– Внимание, господа студенты, – напевала она старческим, дребезжащим голосом, – сейчас вы представите себе ситуацию из своего прошлого – что-то, что хотели бы изменить. Представьте – и попытайтесь изменить. Я буду проверять вас выборочно, но это не значит, что надо халтурить! Думаем, думаем и не ленимся!

В аудитории были приспущены шторы, создавая таинственный полумрак, а на кафедре Щукина зажгла свечу. Я посмотрела и закрыла глаза, чтобы не расхохотаться – при свете огня добрейшая Светлана Емельяновна представляла собой очень уморительное зрелище – баба-яга, решившая примерить шляпку Елены-прекрасной.

– Сосредоточение, господа студенты… – дребезжала Щукина, как будто позванивала по граненому стаканчику, – спокойствие, сосредоточение и внимание…

Я постаралась припомнить что-то неловкое из своей жизни. Как ходила с бабушкой в театр? Нет, не то. Театр – это даже интересно. Как однажды сделала сальто и поскользнулась? Тоже не то. Тогда мы хохотали, как полоумные. Когда смешно – менять не хочется. Что же?.. Что же?..

Жесткая институтская скамейка вдруг стала мягкой, и я откинулась назад, оперевшись на локти и открывая глаза. Аудитория пропала, и теперь это была комната – освещенная мягким оранжевым светом светильника, стоявшего на тумбочке. Я полулежала на огромной кровати, а на противоположной стене висело зеркало в круглой раме. Я уже видела это зеркало. И помнила, что это зеркало… когда-то было разбито…

– Полагаю, вы горите от страсти, Краснова? – услышала я знакомый голос и вздрогнула.

Ко мне подходил Кош Невмертич. Он сбросил пиджак на столик, а потом принялся расстегивать пуговицы на своей рубашке – сначала на рукавах, а потом на вороте.

Это было видение из прошлого!

Тот самый момент, когда я, впустив в себя джанару, залезла в дом ректора, вскрыла его сейф, обнаружив там фотографии Марины Морелли, и попыталась соблазнить Коша Невмертича…

Я думала обо всем этом, а сама уже снимала толстовку, неловко стаскивая ее через голову. Сейчас ректор подойдет ко мне, сейчас поцелует…

Хотя, нет. Не поцелует. Сейчас он будет читать заклинание, чтобы изгнать ведьму, и мне будет больно и плохо. И это, наверное, надо как-то исправить.

Кош Невмертич – такой настоящий! – сел на постель и погладил меня по щеке. Я чувствовала даже запах его одеколона – свежий, горьковатый, как морской бриз. И невольно закрыла глаза, подставляя губы для поцелуя.

– Вы дрожите, Краснова, – услышала я голос ректора над самым ухом. Голос был тихим, с завораживающей хрипотцой. – Не бойтесь, я знаю, что делать…

Конечно, он знал. И укладывал меня спиной на кровать, бережно поддерживая, а я чуть не застонала, потому что на этом моя сказка должна была закончиться. Может, нафантазировать, что он не смог прогнать джанару? Или что я потеряла сознание и не испытала снова той боли, когда ведьма покидала моё тело?..

– Просто доверься мне, – раздался вдруг шепот совсем не по сценарию, а потом горячие жадные губы коснулись моей щеки, шеи, и я по-настоящему застонала, когда ректор прижал меня к постели – но не ладонью, как когда изгонял ведьму, а своим телом.

Какая чудесная иллюзия!..

Сколько раз мои сны о ректоре прерывались на самом интересном месте, а оказывается, можно было просто представить его и себя, и поцелуй тоже можно представить…

Я обняла Коша Невмертича за шею, совсем позабыв о том, что идет лента, и что Щукина в своем конусовидном кокошнике ходит между рядами и проверяет – что же там сотворили студенты посредством волшебства.

Сейчас ректор меня поцелует – а всё остальное неважно…

Но иллюзия вопреки моим надеждам пошла совсем иначе.

– Вы что творите, Краснова? – спросил Кош Невмертич бешеным шепотом, как будто только что не шептал мне обнадеживающие нежности. – Отпустите немедленно!

– Но я вас не держу, – я тут же разжала руки, уронив их на постель.

Обидно, что иллюзия закончилась именно так. Можно было не быть настолько настоящим кощеем…

– Ты меня держишь! – Кош Невмертич свирепо смотрел мне в лицо, по-прежнему вдавливая меня в матрас своим телом. – Не сходи с ума! Что за игры?!

– Ой, да какие игры? – обиделась я. – Кто-то вас станет держать! Поцелуйте меня, а потом летите, куда хотите.

– Поцеловать? – ректор с присвистом втянул воздух, на мгновение зажмурился, а потом… ещё крепче обнял меня, потянувшись губами к губам. – Краснова, если ты немедленно…

– Хотя бы в моих мечтах вы можете это сделать? – упрекнула я его. – Меньше слов и больше дела. А то я сейчас подумаю, что вы меня боитесь. Ну же, – и я сама потянулась к нему, чтобы всё произошло побыстрее.

– Краснова! – рявкнул ректор и скатился с меня, как будто его смахнуло помелом.

В следующую секунду по комнате заметался большой пятнистый зверь – гепард!..

Я удивленно смотрела, как зверюга прыгнула на дверь, но отлетела, словно мячик. Потом гепард бросился к окну, но его опять отшвырнуло. Точно так же в прошлом году металась по спальне в доме на Гагаринской джанара, когда Кош Невмертич устроил ей ловушку, наложив заклятья на дверь и окна. И тогда джанара сбежала через…

Видимо, гепард тоже вспомнил об этом, потому что взмахнул хвостом, и светильник с прикроватной тумбочки полетел прямо в зеркало на стене. Стекло разлетелось по всей комнате, я закрыла лицо сгибом локтя, но успела заметить, как гепард прыгнул в круглую раму, в которой торчали острые осколки – как когти какого-нибудь чудовища! – и… исчез.

А я вдруг оказалась на дороге – за городом, где с одной стороны живописно располагались холмы, поросшие нежной весенней травкой, а с другой протекала река – быстрая, с пенными бурунчиками. Шоссе тянулось почти ровной лентой – серой после недавнего дождя, и поперек этой ленты, прямо на разделительной сплошной полосе, стоял новенький автомобиль. Смешной – крохотный, горбатенький, как будто из старых черно-белых фильмов. Водитель лег головой на руль, и я видела пряди рыжих волос на затылке – блестящие, гладкие, льющиеся тяжелым потоком. Мимо, едва не задев меня за нос, пролетела черная птица. Пролетела и пропала, а на дороге появился мужчина – в строгом темном деловом костюме, незнакомый и одновременно знакомый.

Я наморщила лоб, вспоминая, где видела эти темные кудри, прямые густые брови и немного тяжеловатый подбородок… А мужчина тем временем подбежал к машине и с силой рванул дверцу, но не со стороны водителя, а заднюю дверцу…

Анчуткин!.. – вспомнила я.

Точно! Похож на Анчуткина!..

Так мог бы выглядеть Бориска лет в тридцать.

– Краснова! – услышала я далекий визг Светланы Емельяновны, и зеленые холмы содрогнулись, словно вода, по которой пробежала рябь.

Меня швырнуло с неимоверной высоты, сердце на мгновение зашлось от страха и стремительного полета, а потом я оказалась на своем месте, за столом первого ряда, в аудитории. Козлов бегал от окна к окну, поднимая шторы, а Сметанин включил свет.

Щукина смотрела на меня, приоткрыв рот, и ее глаза за стеклами очков казались огромными.

– Краснова, – произнесла она дрожащим голосом. – Вы что творите?! Я говорила об исправление ошибок прошлого в своих в своих воспоминаниях, об умиротворении и примирении. А вы материализовали иллюзию!

– Понятия не имею, как так получилось, – ответила я и замолчала, потому что увидела разбитое окно аудитории.

Точно так же, как в моем воображении, по полу валялись осколки, а штора на окне была сорвана.

Мамочки… И что же из моей иллюзии видела Щукина? А если видела всё?.. Ладно этот старинный автомобиль, а если видела, как я валялась в постели с ректором?!.

– Я думала, вы уже оставили свои шуточки, – продолжала Светлана Емельяновна, и было похоже, что она вот-вот расплачется, – но вы опять за свое!..

– Ничего я не делала! – возмутилась я, безудержно краснея.

– Ничего не делали?! – взвизгнула Щука на децибелах, так что уши заложило.

Я оглянулась и обнаружила, что все студенты смотрят на меня. И конечно же, никто их них мне не верил, я видела это по взглядам – недоуменным, немного испуганным, осуждающим. А я краснела всё сильнее, и ничего не могла с собой поделать.

– Вы что вообразили? – отчитывала меня Щукина. – Торнадо? Или последний день Помпеи?

– Почему вы решили, что это – моя вина? – грубо ответила я, решив защищаться до последнего.

– Потому что я ещё не выжила из ума и не ослепла! – Щукина затрясла головой и тоже начала краснеть – но не от стыда, а от праведного гнева. – Вы вообразили гепарда, и он от вас, моя дорогая – да-да! именно от вас! – скакнул в окно!

Студенты взволнованно зашептались, а я перевела дух – возможно, Щука не увидела, кто был этим гепардом.

– Может, это Анчуткин, Светлана Емельяновна? – предположил Царёв, и Щукина заметно смешалась.

Все мы посмотрели на Анчуткина. Он сидел сгорбившись, вцепившись в столешницу, и был бледный до зелени.

– Боря? – позвала я и толкнула его в плечо.

– Отстаньте от меня! – крикнул он и упал головой на стол, уткнувшись лицом в ладони.

Такого от примерного ботаника не ожидал никто, и Щукина совсем растерялась.

– Обо всем будет доложено ректору, – пригрозила она нам. – Он сразу поймет, кто это сделал, и тогда…

Дверь аудитории распахнулась, стукнувшись о стену, и появился тот, кому собиралась жаловаться Щука – ректор собственной персоной.

Кош Невмертич был бледный – почище Анчуткина. Он обвел взглядом студентов, увидел меня и дернул головой, будто шею у него свело судорогой.

– Краснова, – произнес он сквозь зубы. – На выход. С вещами.

Я медленно поднялась, забирая сумку и забыв на столе тетради, и мелкими шагами пошла к ректору. Признаться, я струхнула не на шутку, потому что на левой щеке Коша Невмертича красовались две свежие царапины, а к лацканам дорогого пиджака прилип стеклянный осколочек, зловеще блеснувший, когда на него попал солнечный луч.

– Прошу, – ректор жестом предложил мне пройти вперед, и я вышла из аудитории, лихорадочно придумывая оправдания. Хотя… какие оправдания? А что случилось-то?!

В коридоре меня ждала Ягушевская, и вид у нее был чрезвычайно серьезный.

– Идите за мной, Краснова, – сказала она, и я поплелась за ней, косясь через плечо на ректора.

Мы все зашли в кабинет Ягушевской, и она вынула из футляра деревянные палочки-рогульки.

– Откройте сумку, Василиса, – сказала она мягко, – и выкладывайте всё из нее на стол.

– Зачем? – удивилась я, открывая сумку и доставая блюдце, яблоки, тетради и учебники.

Каждый предмет Ягушевская самым тщательным образом проверяла – водила над ним рогульками, но ничего не происходило. Я уже не раз видела, как преподаватели «Ивы» орудуют этим странным прибором, и никогда ничего не происходило. Да и что могли сделать две палочки?!.

Я вспомнила, что до сих пор у меня на голове кокошник, и почувствовала себя совсем по-дурацки. Сняв кокошник, я и его положила на стол, рядом с набором иголок, которые на лабораторной по артефакторике полагалось превратить в серебряные ложки.

Серенькое перышко, прилипшее к янтарной бусине, закружилось, легко падая на пол. Я проследила за ним взглядом, сморгнула – и перышко пропало. Наверное, это было продолжением иллюзии.

Когда все предметы были обследованы, Барбара Збыславовна посмотрела на ректора и чуть пожала плечами, словно говоря: ничего не понимаю.

– Что-то есть при себе? – спросил ректор у меня. – Какие-то артефакты? Странные вещицы?

– Ничего, – коротко ответила я.

Барбара Збыславовна без особой надежды проверила меня, поводив палочками над моей головой, по спине и перед лицом.

– Ничего не понимаю, – сказала она, обращаясь к Кошу Невмертичу, как будто меня рядом не было. – Может быть, одно из свойств Жар-птицы?

– Впервые о таком слышу, – процедил он сквозь зубы, быстро взглянул на меня и сразу отвел глаза.

– Мы многого не знаем об этих особях, – возразила Ягушевская.

– Может, вы мне что-нибудь объясните? – осмелела я.

– Может, вы помолчите, пока старшие разговаривают? – спросил ректор.

Я вспыхнула от обиды. Каким снисходительным тоном это было сказано! Как будто я – форменная малолетка!

– В любом случае, я не вижу злого умысла Красновой, – сказала Барбара Збыславовна. – Вообще никакого умысла с ее стороны не вижу.

– Зато я вижу, – проворчал Кош Невмертич, а потом произнес громко и преувеличенно вежливо: – Расскажите-ка нам, Краснова, каким образом вы провернули этот фокус?

– Какой фокус? – я начала закипать. – Я просто выполняла задание! Светлана Емельяновна сказала представить ситуацию…

– Из прошлого, – подсказал ректор.

– Из прошлого, – согласилась я, – и попытаться ее исправить.

– И вы представили меня, – опять подсказал он.

– Вас, – ответила я, немного смутившись. Рассказывать обо всем при Ягушевской мне не хотелось, и я даже не знала – имею ли я право рассказать при ней всё. – Но я ничего не материализовывала… просто вообразила, как раньше…

– Василиса, – вмешалась Барбара Ягушевская и посмотрела уже знакомым взглядом – сочувствующим и жалостливым, как будто я была умственно отсталой, – дело не в материализации иллюзии. Материализацию вы успешно и давно практикуете, мы в этом все убедились. Но в это раз произошло нечто другое. Вы призвали Коша Невмертича, заставив прилететь к вам против его собственной воли. Это совсем другое колдовство – очень сильное…

– Я тут ни при чем! – гневно взвилась я, понимая, что на меня собираются снова повесить что-то, чего я не совершала. Как прошлогодние пожары, которые устраивала Марина Морелли.

– Уверена, что вы не виноваты, – успокоила меня Ягушевская. – Я настаиваю, что был применен сильнейший древний артефакт. Но сомневаюсь, что Краснова сумела бы пронести его в «Иву» и тем более им воспользоваться.

– Спасибо! – съязвила я.

Пожалуй, это было еще обиднее, чем получить прозвище «колобок». А Барбара Збыславовна и Кош Невмертич снова заговорили между собой, не замечая меня.

– Здесь согласен, – кивнул ректор.

– Скорее, я бы заподозрила в использовании артефакта Анчуткина, – сказала Ягушевская.

– С чего вы… – начала я и резко замолчала.

А почему бы и нет? Почему бы и не Анчуткин? Он так странно вел себя….

– Что-то вспомнили? – голос ректора зазвучал вкрадчиво.

Я медленно кивнула:

– После того, как вы, Кош Невмертич, превратились в гепарда и сбежали…

– Даже в гепарда? – переспросила Ягушевская, но обращалась почему-то на ректора.

– Потом я увидела что-то странное, – припомнив иллюзию на дороге я нахмурилась, пытаясь воспроизвести в памяти все до последних деталей – это показалось мне важнее, чем ректор, скачущий в образе пятнистого кошака. – Там была дорога, и машина «под старинку», и ворон, который превратился в человека… Он был кудрявый, и очень похож на Анчуткина…

От меня не укрылось, как Ягушевская и Кош Невмертич переглянулись – незаметно, почти молниеносно. И эти игры в переглядки бесили всё сильнее.

– Думаете, это Борька чудит? – спросила я, но ответа не получила. Чародеи молчали, как статуи. – Да расскажите мне!

– Это не касается вас, Краснова, – сказал Кош Невмертич. – Пока вы свободны. Возвращайтесь на занятия.

Пока? А потом могу не быть свободной?

– У него артефакт – петерсит! – сделала я ещё одну попытку узнать правду. – Это же редкий камень…

– Петерсит – это не страшно, можете мне поверить, – остановила меня Барбара Збыславовна. – Можете идти, Василиса. И никому не слова. Ясно? Тем более – Боре Анчуткину.

– А если не стану молчать? – дерзко ответила я, готовая снова устроить пожар, чтобы только они приняли меня во внимание, чтобы не относились ко мне, как к желторотому птенчику.

– Тогда птенчику придется законопатить клювик, – ответил ректор и кивнул на дверь. – Как в прошлом году, помните? По-моему, вам не понравилось.

В прошлом году он на мне не только удары в мозжечок практиковал, а еще и заколдовывал, чтобы я молчала. Конечно, наказание я заслужила, потому что показала себя вовсе не сахарком, но легче от этого не становилось. Я одним движением сгребла со стола все свои вещи – в одну кучу полетели яблоки, тетради и столовые принадлежности, а последним я запихала кокошник, и даже не стала ничего отвечать на очередную колкость. Не хотят рассказать сами, всё сама узнаю. И ничья помощь не потребуется.

8

Разговорить Анчуткина насчет петерсита оказалось проще простого. Тем более, Бориска чувствовал себя виноватым, что разболтал Вольпиной про то, как я заставила Щукину и Колокольчикову вальсировать на занятиях по магическому внушению. Я сделала вид, что ужасно обижена, и прочитала Анчуткину небольшую лекцию о том, что дружба – превыше всего, и пусть лучше Вольпина узнавала обо мне от кого-то другого, но не от товарища, который решил сплетничать за моей спиной.

– Я не сплетничал! – почти со слезами убеждал Анчуткин. – Ты не права, ты ей очень нравишься…

– Вольпиной? – презрительно уточнила я.

– Ты зря к ней так относишься, – тут же бросился он на защиту красотули. – Она хорошая. Карина тебя хвалила, говорила, что очень жаль, что тебе не дают развернуться со своим даром в полную силу…

– Ой, – спаясничала я, удрученно покачав головой.

Но Анчуткин всё принял за чистую монету:

– Да, она жалеет об этом. А я сказал, что тебя ничему учить не надо – ты сама всё освоишь… ну и получилось как-то… – тут он всё-таки малость смутился. – Про прием Менезиш, и про то, как ты с Царёвым повоевала…

«Поймала, как рыбку на воблер, – хмыкнула я про себя. – Умный ты парень, Борька, но наивный до невозможности».

– Сегодня ночью я хочу испытать петерсит, – сказал Анчуткин заговорщицки, и я сразу навострила уши. – Хочешь пойти со мной?

– А куда пойти? – настороженно спросила я.

– На крышу, – за стёклами очков глаза у Бориски горели безумным огнём в предвкушении будущих магических открытий. – Попробую приманивать молнии!

– Слушай, – забеспокоилась я, – это, наверное, не очень безопасно…

– Конечно, это опасно! Ужасно опасно! Потрясающе опасно! И потрясающе интересно! Я записал заклинание Громобоя, надо его испробовать.

– Ух ты, круто. Тогда пойду. Раз интересно, – поддержала я его энтузиазм, но уныло вздохнула, вспомнив, как перепугалась в прошлом году, когда «приматы» устроили нам прогулочку под молниями.

По мне, я бы лучше провела ночь в мягкой постельке, сладко видя сны про ректорские поцелуи, но тайна петерсита манила, да и Анчуткина я собиралась порасспросить, когда он будет увлечен любимым делом – так больше разболтает.

После того, как закончились занятия, мы поужинали в институтской столовой, наблюдая, как Кариночка Вольпина царит в кругу подруг и поклонников. Анчуткин смотрел восторженно, я – с досадой, и настроение не исправили даже вкуснейшая шарлотка и яблочный крем.

Покончив с ужином, мы заперлись в лаборатории, скоротали вечер в компании бутербродов, и обсуждений магических свойств петерсита.

– А можно с его помощью повелевать иллюзиями? – подкинула я вопросик, когда посчитала, что Бориска совсем очумел от намибийского артефакта. – Например, чтобы в свою иллюзию затащить другого человека?

– Ты же сама так прекрасно умеешь, – ответил Анчуткин рассеянно. – Для этого кроме волшебных сил ничего особенного не надо. А при помощи этого камешка… – он с благоговением раскладывал на столе синие камни. – При помощи них можно революцию совершить! Артефакты для того и нужны, чтобы ими могли воспользоваться простые люди. Понимаешь? У тебя нет волшебных сил, а ты можешь повелевать молниями!

– Чудесно, – проворчала я, разглядывая камни.

Они очень походили на грозовое небо, в котором вихрились темно-синие тучи и блистали желтые молнии. Неужели простой камешек может обладать силой большей, чем мое умение вызывать иллюзии? Ерунда какая.

– Боря, а ты можешь сделать так, – снова пустилась я в расспросы, – чтобы рядом появился какой-то человек. Вот его не было, и вот он появился.

– Призывание физического тела? – Анчуткин посмотрел на меня, и глаза его за стеклами очков азартно вспыхнули. – Слушай, это слишком крутое колдовство. И это не иллюзия. Если создашь подобный артефакт, получишь всемирную Мерлиновскую премию. Только пока никто не создал.

– Но пытались? – невинно поинтересовалась. – Прецеденты есть?

– Есть, – усмехнулся Бориска, опять начиная перекладывать свои камешки, – в 1772 году лейтенант кавалерии Фридрих Майер вызывал к себе незаконнорожденную королевскую дочку, датскую принцессу Луизу Хансен Данмарк. Принцесса была убеждена, что ей снится сон, пока не выяснилось, что она немного беременна. Оказалось, что у солдата был артефакт, позволявший притягивать к себе любого. Об этом даже детишки знают.

– Чего?! Ты издеваешься, что ли?

Но Анчуткин увлеченного продолжал:

– Потом он женился на принцессе, и артефакт то ли уничтожил, то ли спрятал, потому что после смерти Майера артефакт так и не обнаружили. Говорили, что Майер украл артефакт у ведьмы. Вернее, не украл. Она нашла древний клад в пустом стволе дуба, заключила договор с Майером – что он принесет ей артефакт, а она хорошо заплатит. Но ведьма попыталась Майера обмануть, он ее убил, и артефакт остался у него.

– Это же сказка… – произнесла я растерянно.

– Сказка? – в свою очередь, Анчуткин посмотрел на меня удивленно. – Это энциклопедия по артефакторике. Глава 13-ая, про датское огниво. Но никто точно не знает, что это был за артефакт. По рассказам принцессы Луизы, это было именно огниво. Но она не была волшебницей, могла ошибиться.

– Бред какой-то, – я попыталась переосмыслить сказку, которую мне в детстве рассказывала бабушка, но пазлы не складывались. Огниво… Майер вызывал принцессу… и она забеременела…

– Скоро полночь, – сказал Анчуткин, отвлекая меня от размышлений. – Ну что, пойдем?

– Пойдем, – обреченно согласилась я, понимая, что ни на шаг не продвинулась в своем любительском расследовании.

В который раз я удивилась, насколько хорошо Анчуткин знал расположение коридоров, лестниц и галерей в «Иве». Благодаря ему сейчас я могла безошибочно перейти из одной аудитории в другую, добраться до корпуса общежития или, например, до лаборатории кафедры артефакторики. Но выше лаборатории не поднималась, а Бориска уверенно вел меня винтовыми узкими лесенками под самую крышу, подсвечивая дорогу негасимой искрой – артефактом собственного изобретения.

В институте было тихо и мрачно. Казалось бы – современное здание, но когда мы крались пустыми коридорами, мне казалось, что это больше похоже на средневековых воров, задумавших ограбить заколдованный замок.

Только мы ведь никого грабить не собирались, и хотели всего лишь что-то там испытать с петерситом. Вернее, Бориска хотел.

Про себя я малодушно решила, что если нас поймают и обвинят в нарушении режима, я всё свалю на Анчуткина – мол, ему загорелось, а я пыталась отговорить.

Перед узкой дверью, обитой металлическими гвоздиками, Анчуткин немного повозился – поколдовал возле замочной скважины, и дверь открылась сама, с душераздирающим скрипом.

– А потише нельзя было? – спросила я, нервно оглядываясь.

– Здесь ночью никто не бывает, – успокоил меня Бориска, но я не особенно успокоилась.

Мало ли, что он думает, что здесь никого не бывает. Мы же есть.

Поднявшись еще на три ступеньки, мы выбрались на крышу.

Собственно, никакой крыши у института не было. Была бетонная площадка, огражденная со всех сторон метровым барьером. Посредине белой краской был грубо намалеван круг – не совсем ровный, больше похожий на овал.

Я никогда не забиралась так высоко, и хотя знала, что при случае смогу обернуться жар-птицей и точно не разобьюсь, под ребрами всё равно тошнотворно закрутило, стоило посмотреть на огни города, горящие где-то очень далеко внизу.

– Погодка – что надо, – объявил Анчуткин, поглядев на небо.

Светила почти полная луна, и даже негасимая искра не понадобилась. Он кинул ее в металлическую кружку, а кружку передал мне. Я отошла в сторонку, пристроившись каком-то перевернутом ящике, а Бориска вышел в самый центр то ли круга, то ли овала, и что-то забормотал, подкидывая на ладони заветный петерсит.

Ничего не произошло, и я этому почти обрадовалась. Мне было ужасно неуютно, и всё время казалось, что кто-то за нами наблюдает – тайком, еле сдерживаясь, чтобы не хихикнуть в темноте.

Пусть лучше Анчуткин поиграет в камешки, немного огорчится, что ничего не получилось, и мы отправимся по своим кроватям. Я и так не слишком хорошо начала учебный год, чтобы еще оправдываться, почему лазаю по крышам на пару с одногруппником.

– Боря, – позвала я, решив, что момент для расспросов самый подходящий, – а что случилось с твоими родителями?

– Автомобильная катастрофа, – ответил он быстро и немного раздраженно. – Не мешай!

Я еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. Зачем тогда звал, если я тебе мешаю?!

Стало темно и холодно, и я пожалела, что не взяла куртку. Луна спряталась в тучи, поднялся ветер, и негасимая искра в кружке затрепетала, как желтый березовый листочек. Ветер взлохматил Анчуткину волосы, и он стал похож на чертенка из мультика. Он держал на ладони камень и бормотал все быстрее и быстрее.

Раскат грома раздался прямо над нашими головами, и я от неожиданности чуть не свалилась с ящика. Следом грохнуло ещё раз, и ещё! И вдруг сразу три молнии прочертили небо!.. Кривые, блестящие, они ударили в бетон институтской крыши, метров за пять от Анчуткина.

– Борька!! – воскликнула я испуганно, а он обернулся через плечо, блестя линзами очков.

Ветер поднялся уже нешуточный, и из-за его рёва я не сразу расслышала, что кричит мне Анчуткин.

– Работает! – орал он, как безумный. – Работает! Смотри, как я могу!

А молнии били всё чаще, и тучи ползли почти вровень с крышей. Не стало видно звезд, и огни города мерцали, словно сквозь серую дымку.

– Смотри, как сейчас грохнет! – Анчуткин завертелся волчком, когда молнии ударили по краю круга – одна за другой, белыми и желтыми вспышками – ослепительными, пугающими!..

– Хватит! Хватит! – звала я Бориску, пытаясь перекричать ветер. – Сворачивай колдовство!

Но Анчуткин только упрямо мотнул головой и опять поднял руку к небу, начиная бормотать.

– Точно спятил! – разозлилась я и бросилась к нему, чтобы уволочь с крыши.

В это самое время что-то призрачное, с желтыми горящими глазами и оскаленной пастью, взметнулось в небо, набрасываясь на клубившиеся тучи – призрачный волк поднимался всё выше, уворачиваясь от молний и сгоняя в кучу облака.

Анчуткин сразу забыл радоваться удачному заклинанию и сунул петерсит в карман.

– Облачар! – почти взвизгнул он и бросился к двери быстрее меня.

Мы кубарем скатились по ступеням и захлопнули дверь с металлическими гвоздиками.

– Чуть не спалились! – Анчуткин забрал кружку с негасимой искрой и схватил меня за руку, увлекая институтскими коридорами.

– Это был Милян Маркович? – спросила я. – Он превращается в волка?

– И разгоняет грозовые тучи, – подтвердил Бориска. – Только ты об этом ничего не знаешь! И молчишь!

– А ты откуда знаешь?

– Птичка нашептала, – Анчуткин свернул еще два раза по коридору и остановился, глядя невидящими глазами. – Но сработало же!..

– Капец сработало, – подтвердила я. – Ты соображаешь, что было бы, долбани тебя молния?

– Но не долбанула, – ответил Анчуткин, широко улыбаясь.

Я посмотрела на него с сомнением. Точно ли это – ботаник Бориска в толстовке? Сейчас он выглядел иначе – движения стали резкими, быстрыми, и глаза горели ярко… будто светились изнутри…

– Здесь разойдемся, – почти приказал он мне. – Я в лабораторию – положу петерсит, а потом домой. А ты иди в общежитие, и никому ни слова!

– Даже Вольпиной? – съязвила я.

Но он не расслышал и бесшумно убежал в темноту – я не услышала шагов.

– Подожди! – зашипела я запоздало. – Искру-то забыл!

Ответом мне была мрачная тишина, и я покрепче прижала к груди металлическую кружку с негасимым артефактом.

– Безумный профессор, – проворчала я и пошла к корпусу общежития.

Совершенно провальная ночь. Ничего не узнала, чуть не попалась Облачару, ещё и дождалась, что Анчуткин начал мне приказывать. Анчуткин – приказывать!.. Я хмыкнула, удивившись, как меняет человека увлеченность любимым делом, и едва не упала, споткнувшись обо что-то мягкое – обо что-то, лежавшее поперек коридора.

Посветив искрой, я чуть не упала во второй раз – на полу, ничком, лежал профессор Облачар. Лежал – и не шевелился.

Сердце ухнуло и застучало в сумасшедшем ритме. Я вытерла рукавом вспотевший лоб и осторожно наклонилась над преподавателем. Что это с ним? Стало плохо? Но призрачный волк… Хотя, в прошлом году всё было так же – профессор рухнул прямо в лужу во дворе, а волк помчался разгонять тучи. Это как-то связано?..

Я знала о колдовском мире до обидного мало. И теперь понятия не имела, как поступить. Было ли это нормальным явлением для Миляна Марковича, или надо было звать на помощь?

На всякий случай я попыталась нащупать пульс у него на шее, вспомнив уроки ОБЖ в школе…

Свет фонарика ударил в лицо, и я чуть не уронила кружку, прикрывшись ладонью и одновременно пытаясь выбраться из полосы яркого света.

– Краснова?! – раскатистый бас прозвучал почище грома на крыше. – А ты почему здесь? И что с Облачаром?

Свет фонарика метнулся в сторону, и к бездыханному профессору склонился Быков, точно так же, как я, прощупывая пульс.

– Что произошло, Краснова? – он сунул фонарик мне в руку и попытался привести Облачара в чувство, похлопав по щекам.

От этого похлопывания голова у бедняги мотнулась из стороны в сторону.

– Вы поосторожней, – посоветовала я. – Шею ему не сломайте.

– Не сломаю, – озабоченно сказал он. – А ты что с ним сделала?! Заехала по мозжечку? Совсем спятила? Решила заехать в Особую тюрьму?

Не хватало только этого! Чтобы меня обвинили в нападении на препода!

– Это не я! – завопила я шепотом, не очень надеясь, что он мне поверит. – Он так и в прошлом году лежал, когда была гроза, и когда был призрачный волк!

– Какой волк? – не понял Быков.

– Сама не знаю, – покаялась я. – Тут все так странно, до сих пор не привыкну. Но я его нашла таким. Позовем кого-нибудь? Ректора?

– Можно и ректора, – Быков усадил Облачара, подперев его плечом. – Как будешь объяснять, зачем ночью бродила на двадцатом этаже? Я вот дежурю сегодня, а ты?

Он пристально посмотрел на меня, и я почувствовала, что заливаюсь краской до ушей. Надо быстренько что-то соврать… прямо молниеносно соврать…

В это время Облачар глубоко вздохнул и поднял руку, слабо отмахиваясь от кого-то невидимого.

– Очухался! – расплылся в улыбке Быков. – Ну, значит, есть надежда, что обойдемся без Особой тюрьмы. Как вы, Милян Маркович? Сами встать сможете?

– Смогу, – кряхтя отозвался профессор. – Очки… где-то тут мои очки…

– Вот они, – я подобрала валявшиеся рядом с ним очки и подала ему.

– Краснова?! – подскочил Облачар, как ужаленный. – Вы откуда здесь?! – он надел очки и уставился на меня, не веря глазам. – Вы… вы… да как вы…

– Нет, она тут ни при чем, – оборвал его Быков. – Краснова пришла вместе со мной, мы вас вместе нашли.

– А… а… – профессор посмотрел на него с ужасом.

– Всё хорошо, – успокоил Быков, – давайте-ка я помогу вам подняться…

Пока Облачар пытался устоять на подгибающихся ногах, Быков шикнул на меня, указывая взглядом в сторону лестницы. Я поняла без слов, и бросилась бежать со всех ног.

– Теперь пойдем, осторожненько… – слышала я голос Быкова. – Что же вы так неловко-то? В вашем возрасте…

Только сбежав вниз на пять пролетов, я остановилась и отдышалась. Будем надеяться, что Облачар поверит Быкову. А что? Я пришла вместе с преподавателем. Может, у меня тоже индивидуальное обучение. Не только же Кариночке по вечерам заниматься!

Прикрывая кружку ладонью, я начала спускаться по ступеням, теперь уже зорко глядя под ноги – вдруг ещё кому-нибудь захочется поваляться поперек коридоров. Наивный Анчуткин был уверен, что никто здесь по ночам не ходит… Ага, тут, похоже, ночью всё только начинается.

Словно в ответ на мои мысли, в боковой нише раздались возня и шепот. Я замерла, прижавшись спиной к стене, и услышала, как Самсонов с четвертого курса (тот, который превращается в пингвина!) говорит срывающимся голосом:

– А можно я тебя поцелую?..

Только что я умирала от страха, что в меня попадет молния, что могут застукать во время ночной прогулки, что обвинят в членовредительстве преподавателю, а сейчас чуть не хрюкнула от смеха, догадавшись, что в нише прячется влюбленная парочка. И кто же согласился тискаться в темноте с Петюней-пингвином?

Ступая на цыпочках, я кралась по лестнице, стараясь слиться со стеной. Жаль, что я не особенно сильна в превращениях. Могла бы сейчас стать лягушкой, например. Жар-птица тут точно не пойдет – свету будет столько, что весь институт проснется.

Самсонов упрашивал, с пыхтением и придыханием, и подружка, наконец-то ответила – с нежными подмурлыкиваниями:

– Ой, ты смешной такой, Петя! Разве о таком спрашивают?..

Я остановилась, вытаращив глаза в темноту.

Вольпина!..

С Петюней была Вольпина!..

В нише затихли, и я поспешила убраться, потому что подслушивать такое было гадко. И… немного грустно. Вольпина по ночам бегает на свиданки, а я с Анчуткиным – молнии запускаю. Только мне не пятнадцать лет, чтобы в игрушки играть. Я уже взрослая. И совершеннолетняя. И вообще…

Ноги мои сами собой свернули совсем не в тот коридор, который вел к общежитию. Я прошла знакомым путем и остановилась, увидев дверь кабинета ректора.

Дверь была приоткрыта, и полоска оранжевого света косо падала на стену. Поблескивали красные камешки на дверной ручке в виде черепа. Я сделала шаг, другой, и как-то незаметно очутилась возле кабинета.

– …не очень приятно, – говорил Кош Невмертич размеренно, будто зачитывал лекцию. – Но такова жизнь. Можно бороться, можно выжидать. Каждый выбирает тактику сам. Помните только, что необходимо сохранять душевное равновесие.

Сердце мое заколотилось еще сильнее, чем когда вокруг сверкали молнии. Неужели у ректора индивидуальные занятия так поздно? Но не с Вольпиной же! А с кем?

Я с трудом поборола желание заглянуть в дверную щелку.

Опять подслушиваю… Почему я всегда подслушиваю?!.

Потому что никто не говорит со мной открыто и напрямую. Да, именно так.

Заглушив хотя бы частично угрызения совести, я слушала дальше. Кому он там читает нотации? В такое время! Бориска был уверен, что все спят.

– Спокойствие, выдержка, хладнокровие – вот что должно быть девизом настоящего волшебника, – продолжал Кош Невмертич. Помолчал и добавил: – И настоящего мужчины.

– Легко сказать, – хмыкнул кто-то в ответ.

– Согласен, – тут же ответил ректор. – Говорить легче, чем делать. Но кто сказал, Царёв, что будет легко?

Царёв. Там был Царёв. Конечно, мажорчику полагаются занятия не меньше, чем с ректором. Смешно. Учит его, как быть настоящим мужчиной. Выпороть его надо было, за фертель, что он перед соревнованиями с «приматами» устроил.

Слушать это было неинтересно, и я пошла в общежитие. Пусть тратит время на этого мелкого гадёныша. Если на других потратить жалко. А я – спать. Только тут я поняла, как устала. От волнения, от страха, от неопределенности и тайн. Как я раньше жила, не зная ни о каких тайнах? Жила спокойно, без сюрпризов и неожиданностей… Без профессоров в обмороках, без пожаров в ночных клубах, без камней, призывающих молнии…

Но если я думала, что сюрпризы этой ночи закончились, то сильно ошибалась.

Стараясь не звенеть ключами, я отперла дверь своей комнаты и увидела Вольпину. Кариночка стояла на коленях перед моей постелью и методично, с явным знанием дела, обыскивала мою сумку.

– Привет-привет, – сказала я, закрывая двери. – Что, комнаты перепутала?

Вольпина медленно выпрямилась и улыбнулась, ничуть не смутившись.

– Быстро вы там с Борей наигрались, – сказала она, вставая с колен и запинывая сумку обратно под кровать. – Ну как, получилось с петерситом?

– А тебе и это известно? – делано удивилась я и поставила кружку с негасимой искрой на стол, чтобы не мешала. – Получилось или нет – не твоё дело.

– Не моё, да, – легко согласилась она и пошла к выходу. – Спокойной ночи, Василиса.

– Куда торопишься? – я заступила ей дорогу. – Расскажи хоть, нашла, что искала?

– Нет, – ответила она безмятежно и сделала попытку меня обойти, но я снова встала перед ней.

– А что искала? – уже угрожающе спросила я.

Больше всего хотелось вцепиться этой воровке в волосы, но что-то удержало. Вероятно, слова Коша Невмертича, пусть и сказанные не мне. Девиз волшебника – спокойствие, выдержка, хладнокровие. Пунктик про настоящего мужчину можно было опустить.

– Ты подраться, что ли, хочешь? – Вольпина прищурила глаза и сразу превратилась из куколки с ресничками в хитрющую ведьму. – Драться некрасиво, ты же девочка. Хотя… тебя ведь часто Васей зовут?

– Меня зовут Василисой, – поправила я. – Драться не хочу, но для тебя могу сделать исключение.

– Лучше не надо, – сказала она сладко. – Оставь исключения для господина ректора, – Вольпина поднесла левый кулак к своей правой щеке и захихикала.

– Все считают тебя конфеткой, а ты вовсе не конфетка, – я едва не заскрежетала зубами от ее намека. – Поганка ты, а не конфетка.

– Кому как, – ответила она и хотела снова обойти меня, но я без особых нежностей толкнула ее в грудь – рукой, не применяя волшебную силу.

Спокойствие и выдержка… Спокойствие и выдержка…

– Какая ты грубая, – разобиделась Вольпина и посмотрела на меня с упрёком и обидой – будто это она меня застала в своей комнате, когда я рылась в ее вещах. – Жар-птица, а никакого изящества. У тебя ведь ещё лягушачья ипостась есть? Третьей не найдется? Коровьей, например? Эм… – она картинно приставила пальчик к подбородку, оглядывая меня с головы до ног, – нет, ты не корова. Слониха ты на коньках, вот кто.

– Сейчас я позову преподов, – пообещала я ей, решив не устраивать побоище, пусть и очень хотелось. – И ты им объяснишь, что искала в моей комнате и как сюда залезла.

– Бе-бе-бе! – передразнила меня Вольпина, высунув язык.

Она так и нарывалась на хорошую плюху, но я не успела ничего сделать, потому что синеглазая Кариночка с невероятным проворством вдруг схватила с постели подушку и швырнула мне в лицо.

Увернуться я не успела, а удар получился неплохим – меня припечатало к шкафу, и Вольпина пронеслась мимо, как на крыльях – только ветром дунуло!.. Когда я отбросила подушку, то обнаружила, что Кариночка исчезла. Я выскочила в коридор, но там её уже не было. Быстрая!..

Я вернулась в комнату, насторожено оглядываясь. А может, она никуда и не убегала, а спряталась? Кто она там у нас по оборотничеству? Не змея?

Пятнадцать минут я обыскивала комнату, проверяя, не прячется ли где-нибудь таракан или паук, и не подкинула ли Вольпина мне какую-нибудь гадость. В прошлом году Марина Морелли при помощи соломенного чучелки устраивала в «Иве» пожары, кто знает – может, Вольпина решила это повторить. Интересно, каким образом она так быстро добралась до моей комнаты? Бросила Петюнчика и пробежала мимо, пока я подслушивала у кабинета ректора?..

Осмотрев всё самым тщательным образом, я не нашла никаких странных предметов, и из моих вещей ничего не пропало. Что же было нужно Вольпиной?..

Присев на постель, я задумчиво подперла голову, но тут же вскочила.

Артефакт! Тот самый артефакт, который искали у меня ректор и Ягушевская!

Только откуда об этом знать Кариночке?!.

Я бросилась из комнаты, как ошпаренная, вернулась с полпути, потому что вспомнила, что забыла запереть, а потом помчалась по лестницам и коридорам прекрасно знакомым мне путём – к кабинету ректора.

Мне хватило пары минут, чтобы преодолеть два этажа и четыре пролета, завернуть за угол и уже увидеть дверь из темного дерева, где вместо дверной ручки красовался череп с кольцом в зубах, когда на пути у меня внезапно выросла самая настоящая гора, и в эту гору я врезалась со всего маху.

– Краснова! – прогудел над моей головой голос Быкова, и крепкие ручищи поддержали меня, когда я чуть не упала. – Разобралась с Облачаром, теперь решила меня в нокаут отправить?

– Пустите, Иван Родионович! – я забилась в его руках, пытаясь вырваться. – Мне к ректору! Это важно!

– Да что случилось? – он наклонился и заглянул мне в глаза. – Ректор давно дома, куда ты так рвешься?

– Дома? – я сразу перестала вырываться, и Быков осторожно отпустил меня.

– Уже почти два ночи, – напомнил он. – До завтра подождешь? Или я чем помогу? Я ведь сегодня дежурю.

– Вольпина залезла ко мне в комнату, – ответила я досадливо и с раздражением перебросила на спину распущенные волосы, которые лезли в глаза. – Думаю, кое-что искала…

– Вольпина? Первый курс? Деньги, что ли, украсть хотела?

– Какие деньги?! – вспылила я, и в это время дверь кабинета ректора открылась.

На пороге появился Кош Невмертич – до безобразия элегантный, спокойный, и… страшно красивый. В который раз я удивилась, как ему удается всегда сохранять прическу, словно фотомодели с обложки модного журнала. Волосы лежали волной, прядочка к прядочке…

– Даже не сомневался, что только барышня Краснова может вопить ночью в коридоре, – произнес ректор и распахнул двери пошире, чтобы было больше света. – Господин Быков тоже здесь? И что происходит?

– Краснова, вот, ректора ищет, – опередил меня Быков. – А я сказал, что ректор уже давно дома.

– Вы ошиблись, – произнес Кош Невмертич с самым бесстрастным видом. – Так что надо Красновой?

– Поговорить с вами, – торопливо сказала я, обходя Быкова и мелкими шажками подбегая к ректорскому кабинету. – По важному вопросу, – добавила я, понизив голос.

– Какие тайны, – наигранно восхитился Кош Невмертич. – Заходите тогда.

– Краснова сказала, что студентка с первого курса обыскивала ее комнату, – опередил меня Быков.

– Неужели? – ректор внимательно посмотрел на меня.

Мне показалось, он не верит, и я поспешила убедить его:

– Я говорю правду! Я захожу – а она роется в моей сумке!.. А потом убежала! Она искала то самое, Кош Невмертич…

– Искала – что? – переспросил озадаченно Быков.

– Ничего, – ответил Кош Невмертич с непередаваемой улыбкой, и Быкову сразу расхотелось расспрашивать дальше, а я замолчала, будто мне зашили рот.

Как же мало я знаю о колдовском мире... Не стоило мне вот так кричать про артефакты. Наверное, что-то подобное подумал и Быков, потому что он помахал мне ручищей-лопатой и сказал:

– Ладно, я тогда пойду. Раз уж ректор здесь, передаю Краснову и…

– Стойте, – бросил вдруг Кош Невмертич. – Заходите оба.

– Э-э… – Быков почесал затылок и пожал плечами, взглянув на меня – дескать, придется идти.

Мы зашли в кабинет, и ректор указал нам на стулья, а сам сел за стол, в кресло. Царёва в кабинете уже не было, и я примостилась на край стула, сложив руки на колени и подавшись вперёд.

– Теперь слушаю. Говорите не торопясь и по делу, – ректор чеканил каждое слово и хмурился.

Я постаралась не слишком волноваться и рассказала, как застукала Вольпину. Быков тоже присмирел, но вряд ли от большого трепета перед ректором. Скорее всего, он боялся сломать стул, который смотрелся под ним, как детский стульчик.

– Ничего не пропало? – поинтересовался Кош Невмертич, когда я замолчала.

– По-моему, нет, – покачала я головой. – Но сумку собирали мои родители… Но мне кажется, ничего не пропало.

– Во сколько это было?

– Полчаса назад, примерно. Минут двадцать пять, может быть.

– Посмотрим, – ректор достал из ящика стола ноутбук и раскрыл его.

Мы с Быковым вытянули шеи, чтобы посмотреть на экран, но Кош Невмертич развернул ноутбук так, что можно было увидеть только логотип фирмы на крышке.

Некоторое время Кош Невмертич что-то изучал и хмурился всё сильнее, а потом поманил меня пальцем:

– Подойдите, Краснова.

Он звал меня, но Быков тоже встал, вздохнув с облегчением, и подошел к столу.

На экране ноутбука я увидела коридор общежития, время в правом верхнем углу – 00:45. Ректор ткнул пальцем кнопку, запуская изображение, и я увидела себя саму – я, крадучись, прошла по коридору, оглянулась, достала ключи, открыла двери и зашла в комнату.

– Она выскочит минут через пять, – подсказала я, волнуясь.

– Ждём, – резюмировал Кош Невмертич.

Время показывало «00:52», когда дверь распахнулась, и из комнаты вылетела я – с дикими глазами, лохматая, бросилась в одну сторону, в другую, потом постояла, оглядывая коридор, а потом вернулась в комнату.

– Ну и? – спросил Кош Невмертич.

– Значит, она оставалась в комнате, – я пристукнула кулаком о ладонь. – Так и знала! В кого она там превращается? В микроба, что ли? Я ведь всё обыскала!

– Прокрутим запись на начало, – согласился ректор.

Мы с Быковым приникли к экрану, но время отмоталось до двадцати трех часов, до двадцати двух часов, до двадцати одного часа, а в мою комнату никто не заходил.

– Смотреть дальше нет смысла, – сказал Кош Невмертич, – потому что с восьми вечера до девяти тридцати Вольпина была на индивидуальных занятиях.

– У вас? – выпалила я.

– У Барбары Збыславовны, – спокойно сказал ректор. – Это важно?

Я уловила иронию и покраснела до ушей, но Быков, по счастью, этого не заметил.

– Это что же получается? – пробасил он, недоуменно. – Вольпина как-то по-другому из комнаты вышла? Через окно?

– Окно было закрыто, – сказала я настойчиво. – Она в комнате. Я знала, что она не могла так быстро убежать. Она осталась, я уверена.

– Что ж, проверим вашу уверенность, – ректор захлопнул ноутбук, и мы с Быковым невольно отшатнулись от стола. – Давайте осмотрим комнату Красновой.

– Рогульки взять? – с готовностью спросил Быков, но Кош Невмертич только отмахнулся.

– Бесполезно, – сказал он, вставая из кресла и одергивая и без того идеально сидевший пиджак. – Краснова глушит всю магию. Там заколдованный слон пройдёт, и мы не заметим.

Упоминание о слонах показалось мне обидным, но я промолчала. Вряд ли ректор знал в подробностях о нашем с Вольпиной разговоре. Или знал?..

Преподаватели осмотрели мою комнату, но никого и ничего не обнаружили. Потом вернулись досмотреть видеозапись с камеры наблюдения, и тоже ничего не обнаружили – вплоть до того момента, когда мы все втроём заходили в комнату.

– Она там была, – сказала я, понимая, что вряд ли кто-то мне поверит. – Вольпина была у меня.

– Хех… – выдохнул Быков с сомнением. – Странно как-то всё…

– Я говорю правду!

– Правду? – протянул Кош Невмертич и убрал ноутбук в стол. – А вы сами куда ходили в это время, Краснова? Из общежития не разрешается выходить после двадцати двух часов, а вы гуляли далеко за полночь.

– А-а… эм… – замычала я и тут же вспомнила про третью коровью ипостась.

– Это я попросил Краснову прийти, – перебил меня Быков. – Хотел отдать ей литературу по боевой магии. Ты же говорил, чтобы мы начали индивидуальные занятия…

Он не впервые называл Коша Невмертича на «ты», но мне показалось, что ректору это пришлось не по душе. Только Быков ничего не заметил.

– И как? Передали? – спросил ректор ледяным тоном.

– Не успел, – Быков огорченно развел ручищами. – Миляну Марковичу стало плохо, пришлось отвести его в лечебный корпус.

– Да, гроза началась неожиданно, – Кош Невмертич посмотрел на меня. – Очень неожиданно.

Мне стало жарко и холодно одновременно. Казалось, ректор видит меня насквозь, и больше всего хотелось разреветься и покаяться сразу во всех грехах, но я заставила себя не раскисать и упрямо повторила:

– Я говорю правду. Честное слово. Она приходила за тем самым…

– Хватит, – оборвал меня Кош Невмертич негромко, но грозно.

Я прикусила губу, а Быков посмотрел сначала на меня, потом на ректора, а потом уставился в потолок, делая вид, что его не интересуют никакие тайны.

Повисло неловкое молчание, во время которого Кош Невмертич постукивал пальцами по столешнице.

– Возвращайтесь к себе, Краснова, – сказал он, наконец. – Я проверю, где была Вольпина этой ночью.

– И так вам скажу, – я решила сдать поганку Вольпину до конца. – Она была с Самсоновым, я слышала, как они ворковали в коридоре, в темноте. Спросите у него, когда она ушла.

– Обязательно, – пообещал ректор голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Свободны, Краснова. А вас, – он обратился к Быкову с таким высокомерным видом, что я поморщилась, – впредь попрошу не лгать, прикрывая нарушения студентов. К вашему сведению, этой ночью барышня Краснова с господином Анчуткиным уединились на крыше. То ли предавались юной и чистой любви, то ли запускали молнии при помощи некого артефакта, без согласования с деканом.

Быков смущенно крякнул и почесал затылок, посмотрев на меня весело и виновато.

– Ну извини, Кош, – сказал он примирительно и сразу исправился: – Простите, Кош Невмертич. Но это же ерунда, если подумать. Мы же должны поощрять научный интерес у студентов…

– В учебное время, – подсказал ректор. – И ещё мы должны поддерживать дисциплину. И не поощрять ложь, – он мазнул по мне взглядом и отвернулся. – В том числе и личным примером преподавателей. Краснова может идти, – повторил он с нажимом. – А в вашем личном деле, господин Быков, будет сделана соответствующая запись. Вы тоже свободны.

Мы вышли из кабинета ректора, и кольцо, которое держал в зубах череп, зловеще клацнуло по двери.

– Попали мы с тобой, Краснова, – засмеялся Быков.

Я промолчала, переживая холодность и неприязнь ректора. Зачем так говорить со мной? Как будто я отпетая врунишка…

Стоп. Он решил, что я вру насчет Вольпиной?

– Эй, Краснова, не глупи, – предостерег меня Быков, когда я рванула обратно. – Сейчас с ним лучше не связываться. Пошли-ка, я тебя в общежитие провожу. Чтобы ты опять во что-нибудь не вляпалась. И помалкивай, если он велел тебе помалкивать. Дела волшебников – они такие… Чем меньше знаешь, тем дольше живёшь…

Я уныло поплелась за ним, пару раз с надеждой оглянувшись на ректорский кабинет. Но Кош Невмертич не вышел, только череп зловеще поблескивал красными глазами, сжимая в зубах кольцо.

9

Конечно же, нас с Анчуткиным наказали за ночную вылазку на крышу. Ему пришлось хуже, чем мне, потому что я и так находилась на интернатном проживании, к жалобам мои родители были привычные, а Бориску перевели на полупансион, и ещё предстоял разговор со строгой бабушкой на выходных.

Что касается моего дела – причастность Вольпиной не подтвердилась. Барбара Збыславовна говорила со мной и рассказала, что Вольпина тоже была наказана. Но лишь за то, что гуляла с Самсоновым после отбоя. Самсонов тоже был наказан, только какое это наказание, если они оба проживали в «Иве» постоянно?!

– Значит, мне всё почудилось? – произнесла я угрюмо, когда Барбара Збыславовна показала мне приказ о наказании под подписью ректора и указала, где мне расписаться, что я ознакомлена.

– Вольпина была с Самсоновым, – мягко повторила Ягушевская. – И дирекция «Ивы» настоятельно просит вас не сводить счёты с Вольпиной. А если начистоту, – она погладила меня по голове, а я не успела увернуться, и от того, что со мной обращаются, как с малолеткой, стало ещё противнее, – если начистоту, то Кош Невмертич просил передать вам, чтобы вы не разговаривали с Вольпиной и избегали с ней каких-либо контактов, кроме учёбы.

– Почему он сам мне этого не сказал? – произнесла я с вызовом.

– У ректора много важных дел, Василиса. Вы должны это понимать.

– А моё дело – оно неважное!

– Ссора двух студенток – это в моей компетенции, – пояснила она. – Забудьте о Вольпиной.

– Но она искала тот артефакт, который искали вы!

– Василиса, забудьте про артефакты, – посоветовала Ягушевская. – Хватит с вас и петерсита. И если у Анчуткина ещё что-то где-то припрятано…

– Разве не понятно, что Самсонов её выгораживает?

– В чём? Кош Невмертич просмотрел записи видеокамер. И к тому же, у Вольпиной нет таких способностей, чтобы становиться невидимой или превращаться в муравья.

– Значит, есть другие способности, – почти выкрикнула я.

Ягушевская посмотрела на меня с беспокойством:

– Василиса, не стоит бурно на всё реагировать. Возможно, вы слишком перетрудились…

– Ничего подобного, – грубо ответила я и ушла, хлопнув дверью.

Никого не замечая, я шла по коридору, пока не столкнулась с группкой студентов с четвертого курса. Среди них был Самсонов, и, увидев меня, он отвернулся и быстро прошел мимо. Остальные зашушукались, поглядывая в мою сторону, и кто-то тихо, но ясно произнёс: стукачка…

Я дёрнулась, оглянувшись, но четверокурсники уже удалялись, обсуждая какие-то заклинания высшего уровня.

Стукачка!..

От злости и несправедливой обиды я ударила кулаком в стену, пока меня никто не видел. Боль в костяшках не помогла, а только усилила раздражение. Я повыше подтянула на плече сумку с кокошником и прочими учебными предметами, и отправилась на ленту по артефакторике.

На ленте было не приятнее, чем в коридоре, где на меня чуть ли не пальцем показывали. Даже Анчуткин робко попенял, что я зря выдала Самсонова и Вольпину, чем довел меня ещё сильнее, чем старшаки. Но Бориска выглядел совсем убитым, и я не стала с ним ругаться, а тем брлее расспрашивать, что его так расстроило – наказание за ночную вылазку или то, что Вольпина предпочла Самсонова.

Хуже всего, что поганка Вольпина вела себя, как ни в чём не бывало. Вокруг неё всё так же роились студенты – как пчёлы вокруг своей царицы, а она только улыбалась, распространяя вокруг себя дурманящий аромат розовых духов. Со мной она больше не заговаривала, но посматривала хитро-хитро, словно говорила: ну что, Вася, съела?!.

На второй день после того, как Вольпина побывала в моей комнате, мы столкнулись в холле, возле расписания лент. Я переписывала кружковые занятия, а Кариночка в сопровождении «конфеток», которые теперь копировали не только её манеру одеваться, но и прическу, остановилась у питьевого фонтанчика.

Мимо нас прошёл Царёв, о чём-то оживлённо разговаривая с Колокольчиковой. Машка раскраснелась, и я впервые заметила, что никакая она не серая мышь, а вполне себе милаха.

Это преображение Колокольчиковой заметила не только я. Одна из «конфеток» – манерная длинноволосая девица с крохотной сумочкой не больше записной книжки – вздохнула и поджала губы.

– Бесит, – сказала она, отворачиваясь. – Почему он всё время ходит с ней?

– Они пишут курсовую вместе, – подсказала другая «конфетка», с удовольствием разглядывая себя в зеркальце. – Мне Слободан Будимирович рассказал. Колокольчикова такая тупая, что сама не справится.

– О-о… – округлила глаза Вольпина. – Слободанчик так и сказал?!

«Конфетка» сделала неопределенный жест рукой – мол, понимайте, как знаете, но я же не с неба это взяла.

– Я бы согласилась быть тупой, если бы Царёв от меня ни на шаг не отходил, – брякнула «конфетка» с сумочкой.

– Он тебе нравится, Юленька? – промурлыкала Вольпина, и Юленька радостно покраснела.

Вольпина захихикала, и я подозрительно оглянулась на неё. Она поймала мой взгляд и невинно вскинула брови, будто спрашивая: «Что такое?».

Я отвернулась, потому что смотреть на неё было противно до тошноты.

Царёв и Колокольчикова подошли ко мне, и Машка начала взахлёб рассказывать о курсовой, которую помогал ей писать Царёв. Я слушала и посматривала на Царёва. Он снисходительно усмехался, переписывая расписание, и мне казалось, неприкрытое Машкино восхищение его забавляло.

Меня так и подмывало спросить, что он изучает на индивидуальных занятиях с ректором, но в это время к нам подплыла Кариночка, окутанная облаком розовых ароматов.

– Привет! – она расцеловалась в щеки сначала с Машкой, а потом с Царёвым, и собиралась подкатить ко мне, но я отстранилась.

Эти западные привычки – тереться щеками, когда здороваешься – мне совсем не нравились. А уж расцеловываться с Вольпиной – избавьте, подвиньтесь!

– Василиса?.. – растерялась Вольпина и захлопала глазами. – Что случилось? Ты… Ой! Имей в виду, я ничуть не злюсь, что ты «слила» нас с Петей ректору! Ерунда какая!

– Ты – не злишься? – резко спросила я, поворачиваясь к ней и пристально глядя в глаза.

Надо же! Я слила! А то, что она шарилась в моих вещах – это так, внимания не заслуживает?

– А может, это я злюсь, – произнесла я со значением, – когда ты…

Но Вольпина перебила меня, погладив по плечу:

– Ты всё правильно сделала – мы с Петей нарушили расписание, это только наша вина.

Я оттолкнула её, чтобы не прикасалась, но Вольпина уже переключилась на Колокольчикову.

– Машенька, у тебя такая юбочка прикольная… – замурлыкала она и принялась расхваливать клетчатую юбку Колокольчиковой.

Машка покраснела, как редиска, и залепетала, что юбка на самом деле старая, и мамина, и вообще…

Она посмотрела на меня так укоризненно, что захотелось дать подзатыльник не только поганке Вольпиной но и наивняшке Колокольчиковой, которая принимала комплименты за чистую монету. Смешно! Как Вольпиной могла понравиться дурацкая юбка Колокольчиковой? Да эту юбку только вместо половой тряпки использовать…

– Я на ленту, – сказала я, ни к кому не обращаясь, и пошла в сторону аудитории, по пути специально толкнув Вольпину плечом.

Она немедленно заверещала, что ей больно, но я даже не оглянулась на её причитания.

– Зря ты с ней так, – догнал меня Царёв. – Она нормальная девчонка. Пустоголовая, конечно, но ничего.

– Вот и общайся со своей нормальной девчонкой, – огрызнулась я. – А я знаю, какая она нормальная.

– Ну что она тебе сделала? – Царёв хотел взять у меня сумку, но я так на него посмотрела, что он со вздохом убрал руку.

– Она ко мне в комнату ночью залезла, – ответила я, перебрасывая сумку на другое плечо, чтобы у Царёва опять не возникло странных желаний помочь мне что-то донести. Пусть своей нормальной Вольпиной помогает, этому цветочку-неженке. – И рылась в моих вещах.

– С Петькой она была, точно, – возразил Царёв. – Их ректор застукал, когда они в коридоре целовались. Слушай, Вась…

Лучше бы он не называл меня Васей, потому что я сразу вспомнила насмешливые слова Кариночки, и Царёв тоже пополнил ряды тех, кому хотелось дать подзатыльник.

– Слушай, Вань! – я остановилась и воинственно посмотрела на него снизу вверх. – Если вы тут все с ума посходили из-за своей Вольпиной, я в этом сумасшествии не участвую.

– Да не посходили, с чего ты взяла…

– Лучше не зли меня, – процедила я сквозь зубы и для верности ткнула его пальцем в грудь, чтобы лучше понял. – Она еще себя покажет, твоя нормальная Вольпина. И вы ахнете все! Отвали, сделай одолжение. Не хочу даже вспоминать про неё.

– Ну ты зачем так… – протянул Царёв, но я уже заходила в аудиторию, злая на весь мир и больше всего… А на кого я злилась больше всего? Ректор бесил своей холодностью – как будто не целовал меня и не обещал подождать. Анчуткин – недомолвками. Что он прячется, как улитка в раковину?! Вольпина… Ух, эта Вольпина! Она даже не злила, она бесила до белой горячки! Лицемерка, обманщица, воровка!.. Царёв – мажор недоделанный! Решил, что он тут – суперзвезда! И все студентки должны за ним бегать, высунув язык, как собачки!.. Колокольчикова – мышь наивная. Нашла перед кем лужицей растекаться!..

Я с размаху бросила сумку на стол, и Анчуткин, повторявший тему с прошлого занятия, испуганно подскочил, чуть не уронив очки.

– Не дрожи, – зло подбодрила я его. – Это не страшнее, чем молниями разбрасываться.

Он сразу повесил нос, и мне стало немного совестно.

– Ладно, – я села и толкнула Бориску плечом. – Подумаешь, наказали. Я когда в школе училась, меня каждый месяц по десять раз наказывали. Ерунда какая.

– Бабушка расстроилась, – повинился он.

– Ну, бабушка – это же капец, как страшно! – съязвила я. – Не умри от страха.

Анчуткин посмотрел на меня печально и с жалостью – как-то очень по-взрослому. Мне стало неуютно и немного стыдно. Точно так же на меня смотрела Ягушевуская. Но одно дело – Ягушевская, а другое – Борька Анчуткин.

– В учебник смотри, – посоветовала я ему, чтобы прогнать наваждение. – Сейчас спрашивать будут.

Он тут же уткнулся в книгу, а у меня совсем испортилось настроение.

Ленту по магическим превращениям вела Барбара Збыславовна, и сразу же устроила опрос по прошедшему материалу. Я благополучно провалилась, потому что не смогла внятно ответить ни на один вопрос – просто не соображала, о чем Ягушевская спрашивает.

– Вы сегодня рассеянны, Краснова, – отметила Барбара Збыславовна, делая отметку в журнале. – В субботу придете на индивидуальный зачет. Повторите всё и соберитесь. Эти темы нужны вам особенно – вы же у нас особь с двумя ипостасями.

Я вскинулась, потому что в ее словах мне послышалась насмешка. Может, ещё и третью и четвертую ипостась вспомнят? Про корову и слониху?!

Но Ягушевская уже подняла Царёва, и он лихо расправился с её вопросами, умудрившись даже что-то схохмить, чем рассмешил не только студентов, но и Ягушевскую – она усмехнулась и поставила ему «отлично».

– Теперь я хочу послушать Сметанина, – обхявила Барбара Збыславовна, и толстяк Сметанин торопливо поднялся, едва не свернув стол. – Скажите-ка мне, будьте любезны, каким образом…

Вопль Колокольчиковой помешал задать вопрос. Мы все обернулись к Машке, и я похолодела, увидев, как её физиономия покрывается прыщами – они набухали прямо на глазах, и некоторые лопались, растекаясь противным гноем.

Машка пыталась прикрыть лицо руками и ревела белугой, но прыщи появлялись и на руках, и на шее…

Её соседка с испуганным воплем рванулась в сторону, и столы вокруг Колокольчиковой в одно мгновение опустели – остались только брошенные тетради и учебники.

– Никому не подходить! – скомандовала Ягушевская и побежала к Машке – легко спорхнув с кафедры. – Никакой паники! Царёв, мигом за ректором и медсестрой!

Царёва сразу как ветром сдуло, а мы оторопело наблюдали, как Ягушевская делает какие-то таинственные пассы вокруг Колокольчиковой, бормочет что-то под нос и хмурится всё сильнее. На Машке уже не было живого места, когда появился ректор.

– Не могу остановить, – быстро доложила ему Ягушевская, пока он осматривал Колокольчикову, избегая прикасаться. – По-моему, это – прыщавый приговор… Но какой сильный…

– Кто-то постарался, – кивнул Кош Невмертич и обвел нас всех убийственным взглядом. – Никто не расходится. Сейчас я отведу Колокольчикову в медчасть, а потом продолжим… занятия.

Он начертил в воздухе перед лицом Машки какой-то знак, на секунду вспыхнувший алым, а потом взял её на руки – бережно, не выказав брезгливости, и понёс к выходу.

Царёв распахнул перед ним дверь, пропуская, и из коридора уже выглядывало испуганное лицо медсестры.

Когда Колокольчикову унесли, в аудитории стало тихо-тихо.

Ягушевская не вернулась на кафедру, а встала перед нами, скрестив на груди руки, и точно так же, как ректор, обвела нас взглядом.

– Если у кого-то есть, что сказать, – произнесла она строго, – самое время.

Если она рассчитывала, что сейчас кто-то признается в шалости, то сильно ошибалась. Я оглянулась, посмотрев на студентов, но лица у всех были одинаково ошарашенные.

– Ну всё, – пробормотал Анчуткин, раскрывая учебник и прячась за ним. – Сейчас кому-то влетит. Это же надо быть таким идиотом, чтобы сделать прыщавый приговор…

– Так уж и влетит, – ответила я тоже шепотом. – Ну, вычислят, почистит шутничок пару раз яйца – и всё.

Анчуткин посмотрел на меня поверх очков и покачал головой, но ничего не сказал.

Ректор вернулся очень быстро и встал рядом с Ягушевской.

– Никто не признался? – спросил он, хотя всё и так было ясно.

– Молчат, – ответила Барбара Збыславовна.

– Что ж, тогда будем искать сами, – сказал Кош Невмертич и прищелкнул пальцами.

Ничего не произошло, студенты посматривали друг на друга, и тут ректор прищелкнул пальцами второй раз. Что-то защекотало меня на груди, слева, и я почесалась сквозь рубашку. Сегодня на мне была нежно-голубая рубашка перехваченная в талии широким поясом. Чесотка не проходила, и я потянула ворот, а в следующее мгновение у меня из-за пазухи вылетел смятый тетрадный листочек, на котором я успела заметить намалеванные каракули.

Листочек стрелой метнулся к ректору, и он схватил его двумя пальцами, осторожно разворачивая.

Я замерла, сообразив, что всё это не к добру, а Анчуткин сдавленно всхлипнул, вынырнул из-за учебника, посмотрела на меня с ужасом, и спрятался опять.

– Краснова, – позвал меня ректор, передав тетрадный листок Ягушевской. – Потрудитесь пройти в кабинет Барбары Збыславовны. Она вас проводит, а я буду через пять минут.

10

– Не наводила я никаких прыщавых приговоров, – упрямо повторила я в пятый раз. – Я даже не знаю, что это такое!

– Василиса, – увещевала меня Барбара Збыславовна, – подумай те хорошенько. Может, вы не знали, что это такое и решили побаловаться? Или кто-то подсказал вам это сделать?

– Да ничего я не делала! – начала горячиться я. – С чего вы взяли, что это – я?!

– Потому что листок с заклятьем был у вас, – объяснила Барбара Збыславовна.

– И что?! – я вскочила, едва не перевернув столик, на который заботливая Ягушевская снова поставила вазочку с конфетами. – Я тут ни при чем. И этот листок мне подкинули!

Мы находились в кабинете Ягошевской, дожидаясь ректора, и я кипела от гнева и злости, потому что опять оказалась без вины виновата, и, судя по всему, мне опять никто не собирался верить.

Дверь кабинета распахнулась и появился Кош Невмертич – хмурый, как туча.

– И кто же подкинул? – спросил он, видимо, слышав мои слова.

– Вольпина, – сказала я, помедлив. – Она подходила ко мне и к Колокольчиковой. Меня похлопала по плечу, а Машке сказала, что у нее красивая юбка.

– И именно из-за юбки она отправила Колокольчикову на три месяца в инфекционное отделение? – вежливо поинтересовался ректор, усаживаясь в свободное кресло и забрасывая ногу на ногу. – Чем же вы с Колокольчиковой так досадили Вольпиной, что она пошла на крайние меры?

Я вспомнила разговор «конфеток», который подслушала, и, запинаясь, повторила преподавателям.

Ректор и Ягушевская переглянулись.

– Это правда, – убеждала я их, пока они молчали. – Зачем мне вредить Машке?

– Надо провести проверку, – сказала Ягушевская ректору, словно не слыша меня. – Сейчас же проверю Вольпину на использование колдовства.

Ректор задумчиво кивнул, и Барбара Збыславовна потянулась за футляром с рогульками, который стоял на полке позади неё.

– Подождите, я сам, – ректор опередил её, вскочив и забрав футляр. – Присмотрите за Красновой. И будьте осторожны.

– Что значит – будьте осторожны? – воскликнула я, но он уже не услышал, потому что вышел из кабинета. – Это он думает, что я вам могу навредить?!

– Успокойтесь и присядьте, – мягко сказала Ягушевская. – Не думаю, что он имел в виду, что вы навредите мне. По-моему, речь шла о вашей безопасности.

– О моей? – буркнула я, остывая и глубоко усаживаясь в кресло. – А что с моей безопасностью?

– Этот год начался очень… динамично, – подсказала Барбара Збыславовна. – И вы всегда в центре событий.

– Как будто в прошлом году было иначе.

– Да, и в прошлом, – согласилась она. – Поэтому вам и надо быть осторожнее.

– Это – Вольпина, – сказала я убежденно. – Она начала пакостить мне с самого начала. Она ищет тот артефакт, из-за которого я притянула Коша Невмертича. Но я не хотела, правда.

– Успокойтесь, – опять призвала меня Ягушевская. – Вы только и делаете, что злитесь, Василиса. Это не хорошо. Для волшебника – очень нехорошо.

– Да, спокойствие, выдержка, хладнокровие. Я знаю.

– Если знаете, то почему всё время горячитесь? Берегите эмоции. Возьмите конфетку.

Этими конфетками она меня окончательно добила.

– Да что вы всё со своими конфетками? – почти заорала я. – Они у вас отравленные, что ли?!

Я хотела только отодвинуть вазочку, но едва коснулась её кончиками пальцев, как вазочку швырнуло через всю комнату к противоположной стене. Стекло разлетелось вдребезги, а карамельки разноцветными горошинами заскакали по полу.

– Простите… – пробормотала я, застыв с вытянутой рукой.

– Спокойнее, Василиса, – Ягушевская не переменилась в лице, и голос не дрогнул, но она точно так же, как я, застыла в кресле, и смотрела на меня настороженно. Правда, в следующую секунду она опустила ресницы и взглянула на меня уже по-прежнему – с жалостью и сочувствием.

– Сейчас всё уберу! – воскликнула я, вскакивая.

– Нет! – крикнула Барбара Збыславовна, и я опять испуганно замерла, но она сама смутилась, а потом засмеялась и сказала: – Лучше посидите спокойно, Краснова. Я уже сама за вас боюсь.

Я медленно опустилась в кресло, сложив руки на коленях, а Ягушевская принялась собирать конфеты, осторожно ступая по осколкам.

– Подумайте о чем-нибудь приятном, – говорила она тихим, воркующим голосом. – Представьте яблоневый сад… Ведь это – первая иллюзия, которую вы создали? Вам нравятся яблони?..

– Яблони… не знаю… – прошептала я, послушно представляя цветущие яблони, утро, весну…

Запахло сладко и нежно, и Ягушевская похвалила меня:

– Вот, совсем другое дело. Представьте синее небо… белые цветы… ветерок играет лепестками…

Её голос убаюкивал, и я незаметно задремала, в своём сне гуляя между цветущих яблонь, путаясь босыми ногами в траве. Я вышла к озеру – но не к лунному, которое создавала иллюзией для первокурсников, а к озеру при свете солнца. Оно было прозрачным – видны были даже камешки на дне, а в середине плавали два белых лебедя. Они грациозно изгибали шеи, словно перешептываясь, и было столько нежности в этих птичьих заигрываниях…

Я позавидовала им. Мне тоже хотелось бы пошептаться кое с кем вот с такой же нежностью.

Шорох в кустах заставил меня отвлечься от прекрасных птиц. Я посмотрела в сторону и увидела черного лебедя – он высунул из зарослей ивы голову с раскрытым клювом и будто беззвучно смеялся надо мной.

Пока я думала – не швырнуть ли камнем в черную птицу, видение озера и яблоневого сада поблекло, качнулось и исчезло. Я сидела в кресле, в кабинете Ягушевской, а надо мной склонился Кош Невмертич.

– …усыпила её, – услышала я тихий голос Ягушевской. – Она была очень взволнована, я бы посоветовала…

– Она проснулась, – сказал ректор громко, и Ягушевская сразу замолчала. – Итак, вы открыли глазки, пташка. Как себя чувствуете?

– Неплохо, – я села, приглаживая волосы, а Кош Невмертич отошел к стене, разглядывая осколки бывшей вазочки.

Он взмахнул рукой, и осколки сами собой смелись в угол кабинета сверкающим облачком.

– Это она сделала? – спросил ректор у Ягушевской.

– Нечаянно! – тут же полезла я оправдываться.

Барбара Збыславовна только пожала плечами, а ректор хмыкнул.

– Вы проверили Вольпину? – я встала, разминая затекшую шею. Мышцы онемели, словно я проспала несколько часов.

– Проверил, – ответил Кош Невмерич. Он поднял с пола незамеченную Ягушевской конфету, снял блестящий фантик и отправил конфету в рот. – На ней всё чисто. Если это не вы, Краснова, навели порчу на Колокольчикову, то точно и не Вольпина.

– Не может быть! – я забыла про шею. – Больше к нам с Машкой никто не подходил! И она меня по плечу похлопала. Точно так же, как Царёв в прошлом году, когда хотел на меня муравьев наслать, а получилось…

– Я помню, – прервал меня ректор. – Вы не доверяете моему профессионализму? Так мы были с Быковым, Иваном Родионовичем. Ему доверяете?

Было что-то особое в его голосе. И во взгляде. Я мгновенно насторожилась: а Быков-то тут при чем?

– Кош Невмертич ещё ни разу не ошибался, Василиса, – сказала Ягушевская тоном бывалой училки. – Если он говорит, что Карина не применяла колдовских заклинаний, так и есть.

– Значит, не Вольпина? – спросила я с таким разочарованием, что Ягушевская не сдержала улыбки.

– По-моему, вам надо успокоиться и сосредоточиться на учёбе, – она забрала у ректора фантик и бросила его в мусорную корзину, и меня почему-то очень обидел этот жест – привычный, интимный, выдававший заботу, которая гораздо больше, чем просто вежливость подчиненной к начальнику.

И в театр они ходили вместе… Ягушевская была в таком красивом синем платье…

– Краснова, вы в порядке? – оторвал меня от размышлений голос ректора. – Чувствую, опять забурлили. Что на этот раз?

– Ничего, – ответила я угрюмо, глядя в пол.

– Тогда идите, – разрешил Кош Невмертич. – И впредь будьте поосторожнее. Кто знает, что в следующий раз вам сунут за пазуху.

Страшно хотелось хлопнуть дверью, но я сдержалась. Спасибо хоть, что не обвинили, что это я опрыщавила Машку. Хоть на это ума хватило. У суперволшебника. У великого и ужасного Коша Невмертича. У…

– Василиса! – ко мне подбежал Анчуткин, взволнованно поправляя очки. – Всё нормально?

Он бледнел и заикался, и было видно, что очень напуган. Я подумала, что тот Анчуткин, который забавлялся с молниями на крыше института, мне, наверное, приснился.

– Нормально, – сказала я неприязненно. – Пошли на ленту, а то опять всё пропущу и буду потом в субботу досдавать. Достало уже учиться, когда все отдыхают.

– Э-э… – зеблеял Анчуткин. – Так ленты уже давно закончились…

– Как – закончились? – я остановилась и в упор посмотрела на него. – Сколько сейчас времени?

– Почти шесть, – Анчуткин струхнул ещё больше.

Шесть вечера? Ничего себе. Мне казалось, я уснула на несколько минут, а проспала несколько часов. Неудивительно, что шея затекла. Я машинально покрутила головой, разминая мышцы, а Бориска топтался рядом, заискивающе заглядывая мне в лицо.

– Тебя так долго не было… – бормотал он. – Но если отпустили – значит, это не ты Колокольчикову… заклятьем?..

– Боря, ты свихнулся? – спросила я ледяным тоном а-ля ректор. – Зачем мне вредить Колокольчиковой?

– Так это же… Так она же… с Царёвым, говорят… – Анчуткин совсем запутался и замолчал, глядя на меня несчастно и хлопая глазами.

– При чём здесь Царёв? И я? И кто говорит… – я замолчала, догадавшись, кто говорит. – Это Кариночка тебе уже напела? – прошипела я, надвигаясь на Бориску. – Что я приревновала Царёва и отправила Машку в инфекционку?

– Нет, – испуганно и быстро ответил Анчуткин, и я немедленно поняла, что угадала. Он совсем не умел врать, хотя и пытался.

– Теперь я ей точно голову оторву, – пообещала я и пошла по коридору.

Анчуткин затрусил за мной, хватая меня за рукав и уговаривая не злиться на Карину – она ведь не со зла.

– Не со зла? – фыркнула я. – Боря, ты как ребёнок, в самом деле. И Царёв твой такой же. Она вас за нос водит, а вы и рады обманываться.

Разумеется, голову Кариночке я не оторвала, сказав себе, что волшебник – это спокойствие и всё такое прочее, но пожалела об этом уже на следующий день. Казалось, только ленивый не сплетничал о том, что из-за Царёва Краснова устранила Колокольчикову, чтобы не путалась под ногами. Я держалась из последних сил, стараясь не замечать косых взглядов и испуганного шепотка за спиной. И старалась не обращать внимания, как все разбегаются передо мной, когда мы с Анчуткиным шли по коридору.

Но больше всего бесил Царёв, который после случая с Колокольчиковой сидел скромняшечкой и смущенно улыбался, поглядывая в мою сторону. Он и поговорить хотел, но я убежала, потому что смотреть на него мне было противно и стыдно, хотя я ничего не сделала и ни в чем не была виновата.

К вечеру мне хотелось спрятаться в своей комнате и не выходить оттуда до конца учебного года, но я себя пересилила. Спрятаться – это значит отступить. Сдаться. А сдаваться, на радость Вольпиной, я не собиралась. Надо следить за ней в оба – когда-нибудь она проколется… И тогда все узнают.. Все…

Так я утешала себя, надеясь на реванш, и когда во время ужина в столовую зашла Вольпина, я не спускала с неё глаз, ожидая ещё какой-нибудь каверзы. Сегодня со мной рядом не было Анчуткина – он отправился на индивидуальные занятия по артефакторике, зато в столовке объявился Царёв, и к нему сразу прилепилась та самая «конфетка» Юленька, которая досадовала, что Колокольчикова забирает на себя слишком много внимания.

Юленька кокетничала напропалую, а лопух Царёв только ухмылялся, слушая, как она щебечет ему в оба уха. Меня передёрнуло от такой картины, и я постаралась не смотреть на них, тем более что Вольпина села совсем в другой стороне зала. Я следила за ней исподтишка и только теперь поняла, что «конфетки» из её окружения все были особями класса «А». Случайно или нет, но Вольпина приближала к себе только тех, кто был наделён самым большим процентов волшебных сил, а остальные с восторгом взирали на красотулю из-за соседних столиков.

– Светланочка! – позвала вдруг Вольпина одну из первокурсниц, и та с готовностью подбежала к ней. – У тебя такая милая юбочка, – похвалила Вольпина. – Тебе так идёт.

Светланочка радостно заулыбалась, а я насторожилась, почуяв подвох. Юбку Колокольчиковой Вольпина тоже похвалила. И где сейчас Колокольчикова – всем известно.

– Привет, к тебе можно? – Царёв заслонил от меня Вольпину и, не дожидаясь разрешения, сел за мой столик. – Что на выходных делаешь?

Он был не просто не вовремя, а очень не вовремя. И естественно, на нас сразу уставились все, кто был в столовке. Я покраснела от злости, понимая, что в глазах студентов я была оборзевшей особью класса «Эс», которая устранила соперницу с дороги, и ей ничего не сделали.

– Ваня, шел бы ты, – посоветовала я Царёву, пытаясь выглянуть из-за его внушительной фигуры, чтобы проверить, что там делает Вольпина. – У меня при тебе аппетит пропадает.

– А что про выходные? – спросил он весело.

– Тебе русским языком говорят, – я посмотрела на него с раздражением, но он таращился и улыбался, как дурачок. – Хочу поесть одна.

– Да ладно тебе, – сказал он добродушно. – У отца в субботу юбилей, будем за городом праздновать, на дамбе. Пойдешь со мной? Там шикарно будет – и артистов наприглашали, и фейерверк запустят, и на лодках покатаемся.

– Я на интернате, – напомнила я ему и попыталась снова посмотреть на Вольпину, но Царёв, как нарочно, передвинул стул, совсем загородив мне обзор.

– А мы сбежим, – сказал он тихо и таинственно, перегнувшись через стол.

– Точно, – сказала я с иронией, – мне сейчас только сбежать. И именно с тобой.

Иронии Царёв не понял и потянулся ко мне, убеждая, что никто ничего не заметит. Он умудрился даже взять меня за руку, но я не успела ни вырваться, ни высказать ему всё, что думаю, потому что в это время первокурсница Светланочка завопила на всю столовую.

– Помогите! Помогите! Тону! – кричала она, давясь словами, и привставала на цыпочки, загребая руками и вытягивая шею.

Студенты засмеялись, потому что это и в самом деле выглядело забавно – как Светланочка тонула, стоя посредине зала. Очень забавно – точно так же Анчуткин в прошлом году прыгал посреди аудитории, умоляя избавить его от муравьев, которые были видны ему одному.

Царёв обернулся, а я вскочила, испытывая огромное желание всё-таки оторвать Кариночке голову. А то, что во всем была виновата Вольпина, я не сомневалась. Прищурив синие глаза, она следила за несчастной первокурсницей, которая уже не могла кричать, а только булькала, и еле заметно улыбалась уголками губ.

– Опять кто-то дурачится, – проворчал Царёв недовольно. – У Светки всего двенадцать процентов, никакой защиты от чар. Зачем таких в «Иву» берут?

В столовую ворвался Быков и сразу сообразил, что к чему. Я видела, что он попытался снять заклятье со студентки, но что-то не получилось, и тогда он просто схватил ее за талию и приподнял. Света закашлялась и задышала глубоко и быстро, цепляясь за плечи Быкову, а он заорал басом:

– Чьи шуточки?! Быстро расколдовали девчонку!

Студенты зафыркали – смеяться открыто никто не осмелился, но и заклятье никто не отменил.

– И этот ещё… – недовольно проворчал Царёв. – Клоун, а не препод…

– Просто обхохочешься! – сказала я зло и встала, со скрипом отодвигая стул.

Царёв попытался удержать мою руку, но я отпихнула его и подошла к Быкову, всё ещё державшему студентку. Почему-то я знала, что надо делать. Или догадывалась? Или… Короче, неважно. Я просто дернула Свету за юбку, и иллюзия рассеялась. Ведь жар-птица гасит всё волшебство вокруг себя. Мне так часто это повторяли, что я, наконец, усвоила.

Первокурсница, только что вопившая, что тонет, замолчала и растерянно посмотрела вокруг.

Быков с облегчением поставил ее на пол и упер кулаки в бедра.

– Что за дурацкие шутки?! Кто это сделал? Ректора позвать?

Я похлопала Свету по плечу, чтобы окончательно развеять иллюзию. Вольпина спорхнула со стула и подбежала к нам.

– Как глупо и жестоко – наводить такие заклятья, – сказала она, обнимая первокурсницу за плечи, а я едва сдержалась, чтобы не отпихнуть ее подальше, пока не навела какого-нибудь другого морока. – Ведь у нее всего двенадцать процентов, она и ответить не сможет… – ворковала Вольпина и добавила осуждающе: – Зачем ты так, Василиса?

В столовой мгновенно стало тихо, и Быков повернулся ко мне. Лицо его из сердитого стало удивленным, а потом обиженным.

– Краснова? – спросил он. – Это твои выходки?

От такого наглого и предательского нападения я не сразу нашлась, что ответить. Света-первокурсница всхлипнула и прижалась к Вольпиной, отодвигаясь от меня, а та заслонила её, будто я собиралась нападать. Быков сделал шаг вперед, оттесняя их, и явно собирался принять на себя удар, если я задумаю сотворить ещё какую-нибудь дикость.

– Вы с ума сошли? – сказала я громко. – Это не я. Это она сделала, – я кивнула на Вольпину.

– Что?! – она захлопала ресницами, и губы у нее задрожали, будто Кариночка вот-вот собиралась расплакаться. – Почему ты меня обвиняешь? Я такие заклятья и делать-то не умею. А после того, как с Машей…

– Врунья, – сказала я сквозь зубы. – Это же ты всё провернула. И Машку заколдовала, и сейчас тоже.

– Вообще не понимаю, о чем ты? – плаксиво затянула Вольпина. – Иван Родионович, скажите ей… Вдруг она и меня заколдует?

– Краснова, – предостерегающе сказал Быков. – Лучше бы вам успокоиться…

– Да спокойна я! Спокойна! – краем глаза я увидела, как Царёв торопливо идет к нам. Теперь и от него придется выслушивать надоевшие песенки насчет «успокойся». – И заколдовывать никого не собираюсь. Это она вас всех заколдовала, вы все тут как крысы под её дудку пляшете! Что смотришь? – бросила я Вольпиной, которая изображала удивление, прижав ладонь к щеке и качая головой. – Ты залезла ко мне в комнату, а потом убрала Колокольчикову, чтобы твоя подружка Юленька могла заигрывать с Царёвым…

– Краснова, хватит, – сказал Быков вполголоса и взял меня за плечо, потянув за собой, но я вывернулась.

Царёв тоже попытался остановить меня, но я оттолкнула и его.

– Не хватит, – сказала я, тяжело дыша. – Я говорю правду, а она – врёт!

– По-моему, она бредит, – сказала Вольпина с наигранным сочувствием. – Иван Родионович, говорят, у жар-птиц такое бывает. От перегрева. Василиса, у тебя нет температуры?

Она хотела пощупать мой лоб, я отшатнулась и сказала с угрозой:

– Только попробуй ко мне прикоснуться.

– Не бойся, – сказала она ласково, отпустив первокурсницу и сделав шаг по направлению ко мне. – Мы же тебе только добра желаем…

Улыбка её показалась мне зловещей.

Она опять протянула руку к моей голове, я отмахнулась, а в следующее мгновение Вольпина отлетела от меня шагов на пять, даже не вскрикнув. Она шлепнулась на спину и застыла неподвижно. Синие глаза закатились, между ресницами тускло поблескивали белки глаз, рот безвольно приоткрылся…

– Васька! Не дури! – Царёв схватил меня поперёк туловища, прижимая мои руки к бокам.

– Я ничего не делала! – завопила я, перепугавшись чуть не до обморока.

Быков бросился к лежащей Вольпиной, пощупал пульс, приподнял ей голову и прикрикнул строго и деловито:

– За медсестрой, живо!

11

– Это для неё? – Ягушевская приоткрыла коробку, разглядывая содержимое. – Дорогой подарок.

– Это нужно для занятий, – спокойно ответил Кош.

– Конечно, я так и поняла, – ответила она и понимающе улыбнулась. – Пей кофе, пока не остыл.

Барбара умела варить кофе. Было в этом какое-то непонятное колдовство – вроде бы и без заклятий, но только её кофе бодрил, утешал, приводил в порядок чувства и мысли. Кош сделал глоток и прикрыл глаза, пытаясь успокоиться.

Да, прежде всего надо успокоиться ему. Но как же трудно это сделать… Даже сейчас, когда вечер, и неугомонные студенты, наконец-то, почти угомонились. И когда двери кабинета Барбары заперты и запечатаны заклятьями, чтобы никто не подслушал, никто не помешал…

– Может, примешь антэроса? – спросила Барбара участливо. – Хоть немного, но поможет.

– Не поможет, – процедил сквозь зубы Кош. – Сама прекрасно понимаешь.

– Понимаю. Что ж, справляйся сам.

Он открыл глаза, уловив что-то странное в её голосе. Какое-то сомнение. Какое-то недовольство.

– Ты во мне сомневаешься? – он сделал ещё глоток, с наслаждением ощущая, как согреваются не только горло и желудок, но и всё тело. И даже лихорадка немного отпустила.

– Нет, не сомневаюсь, – она отпила из своей чашки, а потом покачала её, внимательно разглядывая кофейную гущу. – Я уверена, что ты всё сделаешь, как надо. А потом будешь об этом жалеть.

– Не буду, – Кош одним глотком допил бодрящий ароматный напиток и протянул чашку Ягушевской. – Погадаешь мне? Как раньше?

– Как раньше? – засмеялась она. – Когда это мы с тобой раньше по-стариковски коротали вечера за кофе с коньяком? Насколько я помню, ты всё время рвался спасать мир, тебе было не до меня. И не до моих гаданий.

– Ты гадала мне и Федьке, – напомнил Кош. – И налей просто коньяка.

– Может, лучше не надо? – спросила она, но уже взяла бокал и плеснула в него немного.

– Не бойся, не повредит, – хмыкнул Кош и выпил коньяк залпом, поморщившись и не закусывая.

– Как неинтеллигентно, – поругала Барбара и взяла его чайную чашку, покачав её вправо-влево, а потом опрокинула чашку на блюдце, вверх донцем. – Думаешь, это и правда не она? – спросила Ягушевская, прикрывая кофейную чашку ладонью.

– Это точно не она, – сразу отозвался Кош.

– Знаешь, убежден или хочешь верить? – мягкий голос Ягушевской успокаивал и расслаблял не хуже чудодейственного кофе. И коньяка в придачу.

– Она не способна на такое, – покачал головой Кош. – Это противно её природе. Жар-птица не совершает подлостей. Гадости – да, подлости – нет. К тому же, ты забыла, что я вижу ваши женские души? Насквозь вижу, – он прищурился, посмотрев на Барбару, и та невольно опустила ресницы, словно прячась от его взгляда. – Это не она. И это меня очень беспокоит.

– Кто-то из студентов? – продолжала расспрашивать Ягушевская.

– Мы всех проверили, кто был рядом, – Кош нахмурился, заложив руки за голову и откинувшись на спинку кресла. – Ни на ком не было следов колдовства.

– Загадочно, – произнесла Барбара после некоторого молчания. – А Вольпина? Почему Краснова так усиленно её подозревает?

– Вольпину сам проверял, на сто раз. Ничего на ней нет. Скорее всего, тут просто девичья зависть, – он усмехнулся и добавил: – И ревность. Она с чего-то вообразила, что я, вроде как, выделяю Вольпину.

– Тебя это забавляет, похоже, – невинно заметила Барбара.

– Что там в чашке? – Кош повернул разговор в другую сторону и проговорил-пропел: – Погадай-ка мне, гадалка, расскажи мою судьбу.

– Хорошо, изволь, – Ягушевская осторожно подняла чашку и поставила ее рядом с блюдцем, рассматривая потеки и пятна на фарфоре. – Вижу любовь, ваше бессмертие. Везде любовь – куда ни посмотри. И в прошлом, и в будущем. И ещё вижу страсть. Неутоленную, каторжную…

– Плохо гадаешь, – засмеялся Кош. – Так мне любая цыганка на улице скажет.

– И деньги возьмет, – в тон ему ответила Барбара. – А я – совершенно бескорыстно… – она мельком посмотрела в чашку и замерла, а потом нахмурилась. – А вот тут что-то странное, – она склонялась над чашкой всё ниже. – Птица… огненная… а вокруг неё – враги… Раз, два, три… четыре… пять… Пятеро врагов? Это в «Иве»? И, похоже, это прямо сейчас…

Кош сорвался с места быстрее, чем она успела моргнуть, и выскочил вон, обернувшись гепардом.

– Опять гепард, – пробормотала Ягушевская, хватая футляр с рогульками и бросаясь следом за ректором. – Сначала бежал гепардом от любви, теперь гепардом бежит к ней…

Кош преодолел коридоры «Ивы» до комнаты Красновой за пару минут. Но уже подбегая, понял, что её там нет. Нет, коньяк был лишним, раз напрочь выбил мозги. Надо было посмотреть по камерам. Он быстро принял человеческий облик и достал из кармана фотографию. На ней была Василиса Краснова. Фотограф поймал тот момент, когда она оглядывалась через плечо. Губы чуть приоткрыты, глаза распахнуты – удивлённо, немного испуганно, будто она увидела что-то необычное.

Коснувшись глянцевой поверхности кончиками пальцев, Кош немедленно уловил тонкие вибрации от души Красновой. Она была здесь, совсем рядом, и кипела от гнева и ярости…

Столовая!..

Гепард метнулся пятнистой тенью по коридору, напугав кого-то из припоздавших студентов, и уже через тридцать секунд ректор ворвался в столовую – и очень вовремя.

Краснова визжала и брыкалась, пытаясь освободиться от железной хватки Царёва – тот держал девушку поперёк туловища, пытаясь оттащить в сторону. Первым порывом Коша было рвануть к ним, оттолкнуть мальчишку, чтобы убрал руки подальше…

Но в следующую секунду он увидел бледное лицо Вольпиной, Быков пытался её приподнять, ругаясь совсем не педагогично, вокруг толпились испуганные студенты, кто-то из девиц плакал навзрыд.

– В сторону, – коротко приказал Кош, уже став человеком, и перед ним немедленно расступились.

По-крайней мере, Краснова была жива и здорова. А вот Вольпина…

– Чёрт-те что творится, Кош Невмертич! – возмутился, увидев его, Быков. – Это не студенты, а дикари какие-то! Заколдовали Ивлеву, теперь вот – Вольпина… Эй! За медсестрой кто-нибудь пошел?!

– Всем оставаться на местах, – приказал Кош и оттеснил его плечом.

Он встал на колени и провел ладонью над лицом Вольпиной. Да, внешнее магическое воздействие. Кто-то ударил Вольпину магией, прямо в мозжечок – сильно, грубо, беспроигрышно. Вольпина не притворялась, она и в самом деле была без сознания. Пульс едва слышен, кровь течет медленно, нехотя…

– Царёв! – окликнул ректор, не повернув головы. – Отпустите Краснову и быстро – в медчасть. Скажите, что сейчас поступит пациент с нарушенным мышечным тонусом.

Возня и писк за спиной, быстрый топот ног, а потом – гневный голос Красновой:

– Это – не я!

– Что произошло? – спросил Кош, помогая Вольпиной сесть.

Она приоткрыла глаза, похлопав ресницами – взгляд был бессмысленный, затуманенный. Быков сунулся со стаканом воды, но Кош только отмахнулся. Вода здесь не поможет.

– Что произошло? – повторил он.

– Я почти ничего не видел, – ответил Быков. – Кто-то заколдовал Ивлеву, и пока я с ней возился – бац! – Вольпину вырубили.

– Это Краснова! – раздался вдруг голос из толпы студентов.

Самсонов. Дружок Вольпиной, вроде.

– Я видел, Краснова толкнула Карину, – Самсонов чуть не плакал и пару раз шмыгнул носом. – Сначала наорала на неё, что Карина, якобы, Машку заколдовала… А это не Карина! Доказательств нет!

– Сама обвиняла без доказательств, а теперь отпирается… – возмущенно произнесла какая-то студентка, но выйти побоялась и спряталась за спины остальных.

– Да вы все спятили! – голос Красновой зазвенел от злости, и ярость её так и переполняла. – Спя-ти-ли! Это – не – я!

Ярость, гнев, злость, обида…Это плохо, очень плохо…

– Несите Вольпину в медчасть, – велел Кош Быкову. – Только осторожнее. Ей ещё сотрясения мозга не хватало.

– Да, конечно, – пробормотал Быков и осторожно взял девушку на руки.

Кош медленно поднялся, дважды глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, а потом обернулся к Красновой.

Она стояла, сжимая кулаки, нахохлившись, как воробей, который напрашивался на взбучку у стаи ворон. Её обступили со всех сторон, в то же время боясь подойти слишком близко. Она стояла одна. Одна против всех. Но сдаваться не собиралась. Глаза её горели обидой и отчаянием – красивые глаза, быстрые, яркие, как у соколицы. Волосы лились волной на голубой шелк рубашки, скользя по плечам, по груди… И три верхние пуговицы расстегнуты…

– Всем прийти в себя, – произнёс Кош, отворачиваясь и делая вид, что отряхивает ладони, – всем успокоиться, сесть за столы. Вас задержат здесь не больше пятнадцати минут.

Студенты побрели к столикам, перешептываясь и косясь на Василису, а она осталась стоять, кусая губы.

– Краснова, тоже присядьте, – сказал Кош, избегая смотреть в её сторону, потому что уже с трудом сдерживался.

Хорошо, что в этот момент в столовую вбежала Барбара. В руках у нее был футляр с рогульками – очень кстати. Вот она-то точно не потеряла головы. Значит, прошло уже, отпустил её котик-братик… Надо будет обрадовать Федьку… Кош поймал себя на мысли, что думает о всякой ерунде, только бы позабыть про Краснову, которая и не думала уходить, а по прежнему стояла рядом. И пылала так, что его припекало даже за полтора метра. Аж кровь сворачивалась.

– Быстренько, за стол, – Барбара поняла всё с первого взгляда и легко подтолкнула Василису прочь. – Сейчас мы во всём разберёмся…

Вдвоём они быстро проверили всех присутствующих, включая персонал столовой. Ничего. Ни на одном не было следов исходящей магии. На Вольпиной тоже исходящей не было. Кто же постарался? Кош пристально оглядел студентов, избегая смотреть в сторону Красновой.

Из столовой никто не выходил. Только Царёв и Быков. Надо проверить их.

Быков… опять выгораживал Краснову. Откуда такая симпатия? И Царёв…

Барбара нагадала, что возле жар-птицы пятеро врагов. И где же они?..

Не удержавшись, Кош посмотрел на дальний столик, на одиноко сгорбившуюся фигурку в голубой рубашке.

– Все свободны, – сказал он, поправил галстук и поймал Барбару за запястье. – Скажи Красновой, чтобы через пятнадцать минут была у меня в кабинете, – он понизил голос, чтобы не услышали остальные. – Час на чистку яиц. Через пятнадцать минут.

– Хорошо, – Барбара кивнула, сочувственно посмотрела на него. – Еще что-то?

– Нет, – он оттянул ворот, чтобы глотнуть воздуха. – Пойду, проверю Царёва. На всякий случай.

12

– За что наказана-то?! – вспылила я, когда Ягушевская послала меня в кабинет ректора.

Опять чистить яйца! Что за дурацкое наказание! И за что?!

– Сейчас девятнадцать сорок пять, – сказала Ягушевская, не выказав ни недовольства, ни раздражения. – Ровно в восемь вы должны прибыть в кабинет. Это приказ ректора. Не обсуждается.

– Не обсуждается! – бросила я с отвращением и пошла вон из столовой.

Все завернулись, и я чуть не скорчила гримасу, показывая, как они все бесят. Своей тупостью, своей дуростью!..

И ещё ректор!

Сейчас приду – и всё ему выскажу. Что Вольпина – вовсе не овечечка невинная. Что это всё – её проделки. Я уверена, что её!

Красные глаза черепа на двери блеснули зловеще, и я от души стукнула кольцом.

– Можно? – заглянув в кабинет, я обнаружила, что там пусто.

Мягким оранжевым светом горела лампа из матового стекла, окно приоткрыто, жалюзи приподняты, и в кабинете свежо и прохладно. Пахнет осенней листвой и дождем. Совершенно умиротворяющая обстановка. Но возле застекленных полок, на которых красовались драгоценные яйца Фаберже, лежала груда тряпок, бархоток и стояло ведро. Меня явно ждали, и умиротворение растаяло само собой.

Здрасьте, родные! Давно не виделись!

Я вошла, с отвращением закатывая рукава рубашки.

Наказал, даже не разобравшись!

Открыв стеклянную дверцу, где стояли на полках кощеевы яйца, сверкая разноцветными бочками, я привстала на цыпочки, пытаясь достать крайнее сверху, подумала и оглянулась в поисках стула.

Возле стола стоял Кош Невмертич и молча смотрел на меня. От неожиданности я отшатнулась и всхлипнула – он и правда выглядел как-то… угрожающе… Может, дело было в черном строгом костюме, а может – в выражении глаз. Ректор глядел хмуро, чуть наклонив голову – как будто собирался броситься на меня тут же.

– Вы здесь были, что ли? – спросила я воинственно, разозлившись на себя, что умудрилась испугаться и показала это. – Или просто ходите бесшумно, как Дракула?

Кош Невмертич не ответил, развернул кресло и я увидела в нём коробку – большую, квадратную, на одной стороне которой красовался непонятный мне логотип – дерево заключенное в круг.

– Это вам, Краснова, – сказал ректор и указал на коробку. – Можете посмотреть.

– И что там? – спросила я, не двигаясь с места, и чувствуя, как холодок пробежал по спине.

Вдруг в этой милой коробочке – красивое хрустальное яичко, в котором мне предстоит просидеть до конца времен, как прошлой жар-птице?

– Откройте, – подсказал Кош Невмертич вкрадчиво. – Там не кусается.

– Очень смешно, – произнесла я, косясь на него, и подошла к коробке. Она не была запечатана, и я приподняла крышку одним пальцем, заглядывая издалека.

В свете лампы блеснули алые и синие камни, и я уже нетерпеливо скинула крышку, не обращая внимания, что она упала на пол. В коробке лежал кокошник, украшенный прозрачными разноцветными камнями. Точно такой, как я видела на птице с человеческой головой, когда однажды создала иллюзию яблоневого сада. Создала иллюзию из-за Коша Невмертича… или для него…

– Что это? – спросила я, не делая попытки взять кокошник в руки и даже прикоснуться к нему.

– Это сапфиры и рубины, – пояснил ректор, стоя по ту сторону стола. – Они подойдут больше, чем янтарь. Янтарь увеличивает вашу силу, Краснова, будит потаённый огонь. Но сейчас нам надо немного другое.

– А что нам надо? – спросила я, не отрывая взгляда от роскошной вещи.

За год пребывания в «Иве» я поняла, что на кокошники в институте была такая же мода, как на модельные сумочки и сапожки. Особым шиком и пользой для волшебных сил были украшения из настоящих камней. Но мало кто мог себе их позволить. У моей сестры Елены был кокошник из искусственного жемчуга и горного хрусталя, и это считалось почти дешевкой по сравнению с драгоценными каменьями в уборах некоторых девиц, чьи родители состояли в попечительском совете. Мой янтарный кокошник был дороже, но и в подметки не годился настоящим рубинам и сапфирам. Камни сидели в «гнёздышках» из жёлтого металла, и я была уверена, что это – не позолота, а настоящее золото.

И это – мне?.. В честь чего, позвольте узнать?..

– Это подарок, – произнес ректор, будто прочитал мои мысли. – Красные камни – это огонь, энергия, это ваша стихия. Они будут действовать не хуже янтаря. А синие камни – вода, они уравновесят огонь. Если смешать красный и синий, получится фиолетовый. Фиолетовый, это… – он замолчал и резко отвернулся к окну, быстрым, немного судорожным движением распустив узел галстука.

– Что значит фиолетовый? – спросила я детским голоском, разом потерявшись. Это – подарок? Его подарок?! Интересно, многим он делал такие дорогие подарки?

– Со временем узнаете, – сказал ректор. – Наденете на следующее занятие по потаённой магии. А пока вас ждут они, – он указал на полку с яйцами, ткнув большим пальцем через плечо и по-прежнему глядя в окно. – Успокойтесь, подумайте, как вести себя с остальными студентами. Времени – час. Постарайтесь успеть до отбоя.

Он хотел уйти, но я рванула с места и встала между ректором и дверью. Наказал несправедливо, откупился подарочком и решил уйти?! Ну нет, так не получится.

– Я не виновата, – сказала я с вызовом, готовая проорать ему это в ухо, если нормальным языком не дойдёт. – Вольпина подстроила это нарочно. Она заколдовала Ивлеву и притворилась, что я её ударила. Почему вы мне не верите?

Ректор не произнес ни слова, и его молчание совсем не обнадеживало.

– Она врёт, она распускает сплетни, – я горячилась всё сильнее, – и постоянно выставляет меня чудовищем каким-то!..

Снова молчание, и я почти закричала:

– Она заколдовала Ивлеву и притворилась, что я её ударила. Почему мне никто не верит?!

– Во-первых, не кричите, – произнес ректор холодно. – Во-вторых, Вольпина не колдовала, я сам лично её проверил. В-третьих, она не притворялась, у неё сотрясение головного мозга и сегодняшнюю ночь она проведёт в лазарете. А в-четвертых, проблема в том, что к Вольпиной было применено некое волшебное воздействие – удар в мозжечок. Сильно, жестоко, беспроигрышно. Так вы ударили господина Быкова на ленте. И я не знаю никого из студентов, кто мог бы применить такое заклятие.

Меня словно кипятком ошпарило после такого. Значит, он мне тоже не верит? Не верит…

– Но вы же видите, кто применяет магию! Посмотрите на меня – я не применяла!

– Вторая проблема, – голос ректора был бесстрастным, будто со мной разговаривал робот, а не живой человек. – Чары не видны на жар-птице. Мы в этом убедились в прошлом году. Когда Баюнов применял к вам гипнотическое воздействие, а на вас и следа не осталось.

Стиснув зубы, я опустила голову. Вот, значит, как. Что бы я ни говорила, он уже всё обдумал, проверил и пришёл к выводу, что это я. Обидно. Противно. Мерзко. А если... если это и правда я? Сама не заметила, как ударила. Так же, как разбила вазочку с конфетами в кабинете Ягушевской.

– Но я вам верю, Краснова, – сказал Кош Невмертич, и я вскинула голову – с надеждой, воскресая. – Я верю, это не вы наложили заклятие на Ивлеву, и не вы ударили Вольпину, – продолжал ректор очень серьезно. – Поэтому успокойтесь и займитесь делом, – он кивнул в сторону полки с яйцами. – Будете уходить, просто прикройте двери.

– Вы мне верите? – пролепетала я, глядя, как он идёт мимо меня, к выходу. – Правда?

– Правда, – подтвердил он.

У меня чуть не лопнуло сердце от разом обрушившихся эмоций – радость, облегчение, счастье. Захотелось посмеяться и кувыркнуться через голову, но… Но было одно «но»!..

– Подождите! – я опять преградила ему дорогу. – Если верите, то почему я наказана?!

– Потому что вам это необходимо.

Вежливая и одновременно насмешливая улыбка, которой сопровождались эти слова, ударила меня почище молнии в мозжечок. Открыв рот, я провожала Коша Невмертича взглядом, уже ничего не понимая.

Напоследок ректор, видимо, решил добить меня окончательно.

– Не забудьте забрать подарок, – сказал он, чуть повернув голову в мою сторону, даже не удосужившись посмотреть нормально. – Доброй ночи.

– Ничего мне не надо! – крикнула я ему в спину и, кипя от злости, широким шагом подошла к полкам с яйцами. – Можете сами носить свой подарок, – язык у меня заплетался, так я была возмущена. – Будете… Кошенька в кокошеньке!.. то есть в кокошнике!..

Я ждала, что после такого ректор сразу уйдёт, даже не станет связываться со взбесившейся студенткой, но вдруг поняла, что он стоит совсем рядом, позади меня…

– Почему вы такая упрямица, Краснова? – спросил он тихо, склонившись ко мне.

От близости, и от шёпота меня ударило молнией во второй раз, но я раздражённо дёрнула плечом и не обернулась, хотя ужасно хотелось. Хотелось посмотреть в глаза. И, если совсем мечтать…

А потом произошло нечто совсем необыкновенное. Кош Невмертич положил ладони на мои плечи и поцеловал в шею – жарко, жадно, сдвигая губами воротник моей рубашки.

Всё это настолько не походило на реальность, что сначала я решила, что опять создала иллюзию. Пусть без яблоневых садов, но вполне себе такую… когда мечты сбываются. Я повернула голову, подставляя губы – поцелует он меня, наконец?! Хотя бы в придуманном мире!.. Ну хоть разочек – в губы…

Но Кош Невмертич оторвался от меня, и осталось только вздохнуть с сожалением.

Сейчас по сценарию последует что-то вроде «отпустите меня, Краснова», «надо доучиться», «Вася, проснись, пора вставать»… Только вместо этого ректор, поцеловал меня в висок, запустив одну руку мне в волосы и пропуская пряди сквозь пальцы, а другая его рука скользнула по моему плечу, на грудь, и расстегнула одну пуговицу, потом другую на моей рубашке. Я уставилась на это почти с ужасом.

Какая… замечательная иллюзия!..

Мужская рука оказалась уже под рубашкой, и я услышала тихий хриплый смешок:

– В прошлый раз были незабудки…И вот здесь… – ректор коснулся указательным пальцем между чашечек моего лифчика, – вот здесь был голубой бантик…

В прошлый раз? Мысли мои брызнули в разные стороны, как мышата. Когда это – в прошлый раз?!. А-а-а! Когда загорелась лаборатория артефакторики! Тогда я продемонстрировала своё простенькое нижнее белье во всей красе.

Незабудки! Тогда был лифчик в незабудках. А сейчас у меня не менее смешной лифчик в розочках. Надо покупать красивое кружевное белье, а не этот… детский сад!..

Но какая странная иллюзия…

– Мамочки! – пискнула я, понимая, что никакая это не иллюзия, и всё происходит на самом деле. Без какого-либо колдовского вмешательства.

Ледяной принц неожиданно растаял! И где – в собственном кабинете!

Тут меня развернуло на сто восемьдесят градусов, и Кош Невмертич – сам Кош Невмертич! – поцеловал меня в губы. Взасос!..

Как я не умерла в тот момент – непонятно. Но, скорее всего, была к этому близка, потому что меня повело назад, я натолкнулась спиной на яичные полки, и что-то полетело вниз, ударив меня по плечу, по макушке…

Это падали разноцветные яйца – сыпались, как дождик. Падали, разбивались, и взмывали вверх разноцветной сверкающей пылью, чтобы снова обрести свой облик на полочке и снова упасть. Ректор прикрыл меня сгибом локтя, уберегая от ударов, но поцелуя прервать не разрешил, и я подчинилась с готовностью и удовольствием.

Всё было гораздо слаще, чем в моих мечтах. И совсем не похоже на поцелуй, который был перед соревнованием с «ПриМой». Там ректор целовал с нежностью, а здесь нежности не было и в помине – одна только буря, ураган… и сумасшествие…

Я совсем задохнулась и попыталась увернуться, чтобы глотнуть воздуха, но ректор притиснул меня к полкам ещё крепче и поймал за подбородок, не позволяя увильнуть.

– Вздохнуть… дайте… – взмолилась я.

Голова шла кругом, и когда Кош Невмертич чуть ослабил объятия, я поехала вниз, снова обрушив яйца с полок на пол.

Ректор не дал мне упасть – подхватил одной рукой вокруг талии и в одно мгновение перенес, усадив на столешницу. Я только взвизгнула, когда он оказался между моих разведенных коленей, задрав мне юбку чуть не до пояса. Мужчина, стоявший передо мной, совершенно не походил на того Коша Невмертича, которого я знала. Куда девались холодность, вечная насмешка?.. Сейчас от его обычной невозмутимости не осталось и следа – он тяжело дышал, глаза дико горели. От этого огня меня бросило в дрожь – в приятную, сладостную…

Ректор судорожно дернул галстук, распуская узел, и я торопливо принялась расстегивать пуговицы на рубашке. На его рубашке. Потому что моя рубашка была уже расстегнута, и держалась только за счет широкого пояса с декоративной пряжкой.

Едва я справилась с четвертой пуговицей, как Кош Невмертич перехватил мою руку и прижал к своей груди ладонью. Как же давно мне хотелось прикоснуться к нему именно так! Почувствовать биение его сердца…

Я пошевелила пальцами, показывая, что хочу большей свободы в ласках, но ректор не отпустил мою руку, а лишь прижал плотнее и повел вниз.

Мышцы заиграли под моей ладонью, и я всхлипнула, от предвкушения… Неужели, всё произойдёт сейчас… и это – на самом деле… настоящее…

Лёгкий стук кольца о дверь снаружи прозвучал для нас, как гром в солнечный день. Я замерла, ректор отшатнулся, жадно глядя на меня. Было видно, как тяжело и часто поднимается и опускается его грудь – я только что гладила её…

Ректор исчез в одно мгновение – просто истаял в воздухе! А к окну метнулся чёрный ворон. Он задел жалюзи, и они противно заскрипели, раскачиваясь. Этот скрип вернул меня в реальность, и я спрыгнула со стола, бросившись к полкам с яйцами.

Очень вовремя! Потому что в кабинет вошла Барбара Збыславовна. Я увидела её отражение в стекле, пока молниеносно застёгивала пуговицы на рубашке.

– Ты одна? – спросила Ягушевская после некоторой заминки.

– Одна, – ответила я, стараясь говорить чётко, потому что меня до сих пор трясло от любовных переживаний.

– Мне показалось, Кош Невмертич был здесь.

В отражении мне было видно, что Ягушевская продолжает стоять на пороге, держась за дверное кольцо – будто не решалась пройти дальше.

– Нет, я тут в компании яиц, – сказала я сухо, уже почти придя в себя, и съязвила: – Полирую кощеевы яйца!

Точно. Как раз до полировки кощеевых яиц чуть дело и не дошло. Меня бросило в жар от одних воспоминаний о том, что мы с ректором учудили. Я схватила тряпку и ближайшее на полке яйцо, с преувеличенным старанием начиная смахивать него пыль.

Ягушевская молчала, и я обернулась через плечо.

– А что вы хотели, Барбара Збыславовна?

Она смотрела на ведро, в котором не было воды. И смотрела очень… задумчиво.

– Сначала надо пыль смахнуть, – пояснила я. – За водой потом схожу.

– Да, ясно, – кивнула она. – Хорошо, работай. Если Кош Невмертич появится, передай, что я хочу срочно его видеть.

– Обязательно, – заверила я, прекрасно понимая, что Кош Невмертич не появится.

Когда Ягушевская вышла, закрыв дверь, я в бешенстве смахнула с полки все яйца, переколотив их в труху. Пока разноцветные осколки взлетали, собираясь в драгоценные поделки, я кипела от злости и обиды.

Сбежал! Трусливо сбежал! Опять сбежал!

А ведь целоваться первый полез!

Яйца на первой полке выстроились ровной шеренгой, начали склеиваться яйца со второй полки, а я, наблюдая за этим колдовством, понемногу успокаивалась.

Но ведь он поверил, что это не я влепила Вольпиной.

– Влепила Вольпиной, – повторила я и усмехнулась. Звучит.

Обязательно надо будет ей влепить. Ещё раз. Чтобы не лезла, куда не следует. И пакостей не подстраивала.

Третья полка тоже заполнилась, и я начала смахивать пыль с поделок, время от времени орудуя специальной щеточкой, оставленной среди тряпок. Я запретила себе думать о ректоре, и теперь мои мысли были заняты Вольпиной.

Кто же ей так припечатал? Неужели есть ещё кто-то, кто не любит Кариночку? И такое сильное воздействие… Кто-то из преподавателей?..

Быков?..

Яйцо вылетело из моих рук и, естественно, разбилось на мелкие запчасти.

– Нет, надо и правда успокоиться, – сказала я себе, вздохнула и, пока яйцо собиралось в одно целое, подхватила ведро, чтобы принести воды.

Поцелуи поцелуями – а наказания никто не отменял. Вот и пойми этого ректора.

13

Конечно, само собой разумеется, абсолютно ясно, что понять этого ректора было невозможно без апельсинового сока с водкой.

Только вчера мы страстно целовались, и если бы не Ягушевская, всё бы поцелуями не ограничилось, а сегодня он проходит мимо меня, рассеянно кивнув. Будто я ему стенка какая-то!..

Мы встретились в коридоре, на секунду соприкоснулись взглядами – и вот уже Кош Невмертич уплывает дальше, как человек и пароход, а я стою и тупо пялюсь ему вслед.

Хоть бы оглянулся!..

– Краснова! – отвлекла меня от грустных мыслей Алёна Козлова, культмассовый сектор «Ивы». – Ты что встала столбом? Будешь участвовать в смотре? С перваками?

– А? – я с трудом вернулась к учебным реалиям. – Какого смотра?

– Ну вот, приехали, – фыркнула Алёна. Она была в спортивном костюме, как всегда энергичная, подтянутая, и помахивала волосами, забранными в высокий «хвост», как норовистая кобылка хвостом. – Смотр в конце года. Соревнование с «приматами».

– Точно, соревнование… – вспомнила я.

Наш институт против «ПриМы». В прошлом году ректор «ПриМы» такими громкими словами бросалась, поспорив с Кошем Невмертичем – мол, чьи ученики проиграют смотр, тот уходит с поста ректора. Победила «Ива», но что-то Марина Морелли с поста ректора не ушла.

Я поморщилась. Вот оно – слово волшебника. Одно враньё. Как и у господина ректора.

– Так ты будешь участвовать? – Козлова взяла меня за плечо и встряхнула. – Ау! Проснись!

– Что надо будет делать? – я даже встряхнула головой, чтобы сосредоточиться на Козловой и перестать думать о ректоре.

– Второгодки будут только в сопровождении, – деловито начала объяснять Алёна. – Ты играешь на свирели, Царёв на гуслях…

– Опять очконёт перед выступлением, – не удержалась я. – Лучше не брать его.

– Ну да, в прошлом году подвёл, – невозмутимо согласилась она. – Могли бы обойтись твоим оркестром-иллюзией, но на соревнованиях второгодкам запрещено показывать магические умения – только личные навыки. Оценивается лишь магия первогодок. Жаль, ты на второй курс перешла, – она посмотрела на меня с сожалением. – Но Царёв пообещал, что обязательно выступит.

– От втораков – только мы с Царёвым? – спросила я, еле сдержавшись, чтобы не скривиться презрительно от фразы «Царёв пообещал».

– И ещё Андрей, мой брат. Подыграет на ложках, – продолжала Козлова. – А с первого курса – Магометова, Тутумян, Цыцаренко и Вольпина.

– Вольпина? – переспросила я.

– Да, знаю, ты вроде с ней не ладишь, – Алёна открыла свой вечный блокнот, делая там какие-то пометки, – но это ваше личное дело, а на кону – престиж института. Так что, пожалуйста, разборки оставьте вне репетиций.

Она уже была уверена, что я соглашусь. И что это я не лажу с Вольпиной.

– А что показывать будут? – спросила я хмуро.

– Лебединое озеро.

– Мой номер?!

– Нет, они его переделали на восточный танец. Лебеди исполняют танец живота.

– Бредятина, – проворчала я.

– Репетиция в субботу, в семь вечера, – сказала Козлова приказным тоном. – Я тебе утром напомню, чтобы не забыла.

– Почему в субботу-то? – запоздало крикнула я, когда она уже трусцой убегала по коридору. – У меня в субботу кружковых занятий – выше крыши!

– В субботу! В семь! – повторила она и утрусила за угол.

На этом приглашения не закончились, и с занятий по истории магии меня забрала Барбара Збыславовна.

– Не волнуйся, – говорила она, уводя меня на второй этаж, где был театральный зал со сценой и партером, – сейчас тебе предстоит небольшое интервью. Пресс-конференция.

– Какое интервью?! – я остановилась, прижав к груди сумку. – Какая конференция? Не хочу никакого интервью! Зачем?

– Василиса, – сказала Ягушевская терпеливо и очень мягко. – Это надо сделать. Наши западные партнёры услышали про жар-птицу и попросили разрешения её увидеть. Это очень хорошо для рекламы института. Просто ответишь на вопросы, покажешь простейшую иллюзию – и всё. Идём, надо тебя подготовить.

– Почему я должна им что-то показывать? – проворчала я, нехотя отправляясь за ней. – И как будете готовить?

– Во-первых, возьми тот кокошник, что подарил тебе Кош Невмертич…

Я сбилась с шага, подозрительно взглянув на неё. Она в курсе? Догадалась или ректор ей рассказал? Рассказал, что мне дарит? Он ей, вообще, всё рассказывает?

Ягушевская не заметила моего взгляда или сделала вид, что не заметила.

– Во-вторых, – продолжала она, – я объясню тебе, что надо говорить. Не торопись отвечать, когда услышишь вопрос. Я буду рядом, и если вопрос провокационный – отвечу сама. Если можно ответить тебе – скажу, чтобы ты ответила.

– А там ожидается провокация?

– Западный ковен никогда не относился к нам хорошо, – ответила Ягушевская. Она улыбалась, но я немедленно поняла, что разговор вполне серьезный. Вот бы Кош Невмертич так разговаривал со мной. – Они внешне доброжелательны, они вежливы, но на самом деле преследуют только свои интересы. И не всегда добиваются своих целей честными и гуманными путями. Иногда они просто пытаются нас убить.

– Ничего себе заявочки… – покрутила я головой. – А как их в «Иву» запустили? Если они могут убить?

– Не воспринимай всё слишком буквально, Василиса. Войны волшебников редко ведутся вот так – пришел и убил. Потому что справиться с волшебником в открытую – трудновато будет, – она насмешливо покосилась на меня. – Война волшебников сложнее, изощреннее. Здесь выигрывает тот, кто умеет просчитывать и использует сложные системы многоходовок.

– Кош Невмертич умеет? – уточнила я.

– Умеет.

– Он не против этой конференции?

– Нет. Он считает, что это прекрасный шанс заявить о себе. Твой первый год обучения был… не слишком спокойным. У многих сложилось впечатление о тебе, как о взбалмошной, неуправляемой девице. Теперь ты можешь всех переубедить.

Переубедить. Всех. Всех – это кого? Машку Колокольчикову и Ивлеву? Ха-ха. Трижды «ха-ха».

– А Кош Невмертич будет на конференции? – я затаила дыханье, дожидаясь ответа.

– Нет, у него другие дела.

Выдох. Разочарование. Злость.

Если так за меня переживает, мог бы поприсутствовать, а не Ягушевскую подсылать.

– Главное – не волнуйся, – подбодрила меня она. – У тебя всё получится.

– Даже не сомневаюсь, – сказала я себе под нос.

В зал мы вошли через боковую дверь, через которую весной я шла вместе с Еленой, и мы смеялись, когда парни из «Ивы» увидели нас вдвоём и завопили: «Красотки!». Теперь мы поднимались по ступенькам вместе с Барбарой Збыславовной, и я всё больше нервничала.

– Может, кокошник, всё-таки, не надо было надевать? – спросила я перед тем, как выйти на сцену.

– Нужно, – сказала она и поправила подвески у моего сине-красного кокошника. – Тебе очень идёт, и ты прекрасно выглядишь.

– Будто бы… – простонала я.

– Ты же выступала на сцене перед всеми, – напомнила Ягушевская. – Сейчас такое же выступление. С той лишь разницей, что ни петь, ни танцевать не надо.

– Танцевать гораздо легче, можете мне поверить.

– Охотно верю, – засмеялась она. – А теперь – идём.

Мы вышли на сцену – Ягушевская первая, я за ней, и я сразу увидела длинный стол и три стула. На одном сидел Слободан, и при нашем появлении вскочил предлагая мне сесть в середину. Они с Барбарой сели слева и справа от меня, и только тогда я посмотрела в зал.

Человек двадцать.

Всего лишь двадцать человек.

Мужчины, женщины, одни помоложе, другие постарше, кто-то одет официально, кто-то – как неформал из Рощи. Их объединяло только одно – они смотрели на меня, не отрываясь. Софиты были направлены в нашу сторону, но мне показалось, что глаза этих посетителей горят ярче софитов.

Конечно, в зале были и наши преподаватели, я успела заметить Трофима, который выглянул из дверей запасного выхода и снова скрылся.

– Дамы и господа! – звонко и весело сказал Слободан Будимирович. – Вот и наша огненная птица. Теперь можно начинать. Василиса, – он обернулся ко мне, – представьтесь, пожалуйста. В этом зале вас не все знают.

Он пододвинул ко мне микрофон, и я кашлянула, прежде чем заговорить.

– Всем добрый день, – произнесла я заученную фразу, надиктованную Ягушевской, – меня зовут Василиса Краснова, я студентка второго курса Института Волшебства и Архимагии, особь класс «Эс» в сущности жар-птицы.

Так, хорошо. Теперь пауза. И улыбнуться.

В зале залопотали переводчики. Я услышала и узнала только отдельные английские слова, но в английском я была не сильна, поэтому даже не пыталась понять.

Сидевшие в зале принялись рассматривать меня с ещё большим вниманием. Некоторые вставали, чтобы получше разглядеть. Я ожидала, что будут фотографировать, но ни у кого не было ни фотоаппаратов, ни сотовых телефонов. Вообще, отлично. Мне совсем не хотелось, чтобы меня увековечили в этой дурацкой короне на макушке. Пусть даже там драгоценных камней на миллионы. И пусть даже Ягушевская считает, что мне кокошник очень идет. Что-то сама она кокошник не надела…

– Спокойно, – шепнула мне Ягушевская, уловив, что я опять заволновалась.

– Можете задать несколько вопросов Василисе, – предложил тем временем Слободан. – Пресс-конференция ограничена пятнадцатью минутами, десять – на вопросы, пять – попросим жар-птицу продемонстрировать, чему она научилась в нашем институте.

Ой, ну прямо – научилась! Я чуть не фыркнула. Иллюзии у меня сразу хорошо получались, я и в учебник не заглядывала, когда сделала иллюзию.

– Да, номер пять, пожалуйста, – разрешил Слободан мужчине, который первым поднял табличку с цифрой пять.

Ну вот, вопросы… Тайком под столом я вытерла о юбку вспотевшие ладони. Барбара Збыславовна предупреждала, что будут выспрашивать о силе и возможностях. Надо отвечать уклончиво, односложно, если к месту – отшутиться… И как понять – к месту или нет?!.

Мужчина проговорил что-то на странном языке – вроде как до невозможности коверкал русский.

Тут же подскочил переводчик и озвучил вопрос на нормальном русском, пусть и с акцентом.

– Господин Джабраил спрашивает, кто ваши родители, и не прибегали ли они к какому-либо ритуалу или заклинанию, чтобы вы получили способности класса «Эс»?

Можно было выдохнуть. Этот вопрос мы проговаривали с Ягушевской, и я ответила так, как она мне подсказала:

– Мои родители – птичьи оборотни класса «А». Никаких ритуалов для моего рождения они не предпринимали. И использовали только одну, самую могущественную волшебную силу…

Тут я сделала эффектную паузу, и залюбовалась, как гости «Ивы» подались вперёд, чтобы не пропустить ни слова.

– Силу любви, разумеется, – закончила я.

– Да, разумеется… – пробормотал на чистом русском один из мужчин в первом ряду и криво усмехнулся.

Остальные тоже расслабились, кто-то даже засмеялся, поддерживая шутку. Барбара Збыславовна моргнула мне, показывая, что всё хорошо.

– Номер семь, пожалуйста, – попросил Слободан.

– Господин Ольманс, – представил переводчик того самого мужчину, который прокомментировал мой ответ на русском. – Господин Ольманс интересуется: если не проводились никакие ритуалы, то каким образом получается, что в течение последних трехсот лет в вашей стране рождается уже третья жар-птица, в то время как во всем мире не было выявлено ни одно особи?

Такой вопрос в список Ягушевской не входил, и я послушно уставилась в столешницу. Можно было не предупреждать, что я не должна отвечать на какие-то каверзные вопросы – что ответить про прежних жар-птиц, я понятия не имела. И ответ меня интересовал не меньше, чем господина Ольманса, который не пожелал задавать вопрос на русском, который явно знал. Хотя… может, он вопрос был слишком сложен, а его знания языка недостаточны…

– Вы такие нелепости говорите, господин Ольманс, – ответила Барбара Збыславлвна, а я навострила уши. – Вам прекрасно известно, что появление жар-птицы невозможно предугадать или спрогнозировать. Это всё равно, что угадывать, где в следующий раз заиграет радуга. Мы ещё не обладаем такими глубокими познаниями природы стихий. И в последние триста лет нам просто… везёт.

– Значит, дело в везении? – уточнил кто-то из зала.

– Вопрос внеочередной, но я отвечу, – Ягушевская ослепительно улыбнулась. – Все знают, что жар-птица – существо свободолюбивое, не терпящее никаких ограничений. Возможно, многим также известно – а если нет, то я напомню – что пытаться поймать жар-птицу – безнадежное и гибельное дело. Поймать не получится, но жар-птица сразу улетит. И счастье покинет тот край, откуда она улетела. Возможно, жар-птице лучше в наших краях, потому что мы прикладываем все усилия, чтобы уберечь эту редкую особь от малейшего давления, и здесь ей ни чего не угрожает.

– Намекаете, что мы сами виноваты в том, что жар-птица не хочет появляться нигде, кроме вашей страны? – с сарказмом спросил господин Ольманс.

– Если вы проследите историю рождения огненных птиц во всем мире, – спокойно парировала Ягушевская, – то без труда увидите, что почти в каждом случае власти пытались поймать жар-птицу, чтобы использовать в своих интересах. Вспомним вашу страну, господин Ольманс. 1221 год. Страшнейший пожар при попытке схватить особь сущности «жар-птица». Попытка, напомню, успехом не увенчалась.

Господин Ольманс посмотрел угрюмо, а Ягушевская продолжала:

– А теперь посмотрите на нашу жар-птицу, – она повела рукой в мою сторону. – Девушка ничем не ограничена, не изолирована от общества, обучается вместе с обычными студентами, в том числе и класса «Це». Она прекрасно себя чувствует, изучает свой дар, а мы помогаем ей в этом. Методы нашего института идеально подходят даже для таких исключительных случаев. Терпение, изучение личности студента, постепенное и углубленное развитие дара – вот наш девиз. Хотя, может быть, нам просто везёт, – пошутила она, и несколько секунд в зале стоял взволнованный шепоток.

– Номер тринадцать, прошу вас, – тем временем разрешил очередной вопрос Слободан Будимирович.

– Разрешите уточнить кое-что, госпожа Ягушевская, – из зала поднялась яркая блондинистая дама с кроваво-красными губами. – Вы говорите о свободе, которую предоставляете жар-птицам. А как же история с предшественницей госпожи Красновой? Вы отправили особь класса «Эс» в особую тюрьму.

Я почувствовала, как по виску поползла капля пота. Значит, это правда – то, что говорил Царёв. Предыдущую жар-птицу отправили в Особую тюрьму. Что же такого она натворила?.. Надеюсь, не подожгла пару кабаков?..

– Закон один для всех, – парировала Ягушевская. – При нарушении закона наступает заслуженное наказание. Невзирая на личности. Это – принцип демократического общества.

– Тогда как вам удалось поймать и удерживать столько времени существо, которое разрушает все преграды и отпирает все самые хитрые замки? – последовал новый вопрос от дамы-блондинки.

– Вы нарушаете регламент, госпожа Атталь, – спокойно ответила Барбара Збыславовна. – Но я отвечу. Мы располагаем особыми волшебными приёмами и артефактами, позволяющими влиять даже на суперособей. Это является тайной, охраняемой государством, и я надеюсь, вы простите меня, если я попрошу больше не возвращаться к данному вопросу, так как не смогу дать на него нужного вам ответа.

– Принято, – согласилась белокурая дама и села, что-то быстро застрочив в блокноте.

– Ещё вопросы, пожалуйста, – предложил Слободан. – У нас шесть минут, обратите внимание.

Теперь вопросы посыпались, как горох, но они были простыми, совсем не каверзными. Что ест жар-птица? Чем любит заниматься в свободное время? Легко ли идет учеба? Что кажется самым сложным?

Я отвечала, не особенно задумываясь: учеба идет, хотя каникулы приятнее, нравится заниматься танцами, но сейчас на них остается мало времени, люблю яблоки – всегда любила.

Это заявление вызвало добродушный смех, и Слободан Будимирович тут же вспомнил случай, когда в 1341 году одна из жар-птиц была застигнута царевичем Иваном с поличным. Она залезла в сад на Рузе и воровала там яблоки.

– Как вы смотрите на предложение учебы по обмену? – спросила бойкая черноглазая женщина, и я поняла её вопрос раньше, чем переводчик произнес его по-русски.

– Нет, спасибо, – ответила я заученной фразой, – при любом варианте я предпочла бы продолжить обучение в «Иве». Мне нравится здесь, у меня много друзей, а путешествовать я люблю к бабушке в деревню. Дальние страны меня пока не манят.

– О! Вы знаете итальянский? – восхитилась черноглазая дама. – Этому вас тоже обучили в институте?

Я посмотрела на Ягушевскую, не зная, что ответить. В самом деле – я и не заметила, как заговорила по-итальянски. Знание языка осталось после общения с джанарой… Но как рассказать об этом? И надо ли?..

Ягушевская не допустила и секундной заминки.

– Василиса изучила итальянский вне институтской программы, – пояснила она даме. – Самостоятельно. И, как можете заметить, очень в этом преуспела.

– Талантливый волшебник талантлив во всем! – восхитилась черноглазая и поаплодировала мне.

Знала бы она, что я даже английский по школьной программе не освоила, где уж было изучить самостоятельно итальянский…

– Осталась минута, – напомнил Слободан. – Последний вопрос. Номер девять, прошу вас.

– Последний вопрос, – шепнула мне Ягушевская, прикрыв микрофон рукой. – Всё хорошо, ты умница.

– Разрешите обратиться к госпоже Красновой, – в зале поднялся щуплый остроносый мужчина.

Я вдруг узнала его – он был на соревновании нашего института и «ПриМы», и закричал «это невероятно!» во время моего выступления. Потом он же задавал вопросы ректору… Какие-то неприятные вопросы…

– Госпожа Краснова, – вперил в меня колючие водянистые глазки остроносый. – Вы говорите, что не желаете покидать страну, а в частности – менять место обучения, потому что вас всё устраивает, у вас друзья и так далее. Но разве истинная причина, что вы выбрали этот институт, не в вашем романе с господином Невмертичем? Скандал в прошлом году…

У остроносого господина вырвали микрофон быстрее, чем он закончил фразу, и быстрее, чем я успела осознать, что, вообще, было сказано.

В следующую минуту упирающегося гостя потащили под ручки. Он что-то выкрикивал, пытаясь сопротивляться, но его выпроводили и закрыли двери. Только тут до меня дошел смысл происходящего, и я медленно и мучительно покраснела, боялась пошевелиться и поднять глаза. Мне казалось, все смотрят на меня, и все уже знают мою тайну…

– Дамы и господа, – произнес Слободан громко и грозно, – попрошу всех соблюдать нормы приличия. Мы здесь для того, чтобы представить вам нашу ученицу. Мы не намерены выслушивать необоснованные оскорбления. Конференция закончена. Благодарю всех.

В зале зашумели, кто-то требовал еще тридцать секунд на вопрос, но Ягушевская подняла руку, призывая всех замолчать.

– Вопросов больше не будет, – сказала она в абсолютной тишине. – Но мы обещали показательное выступление жар-птицы, поэтому прошу внимания. Сейчас Василиса создаст для вас маленькое чудо.

Поехали, теперь надо показать иллюзию, сильно не напрягаясь.

Именно так выразилась Ягушевская, когда инструктировала меня перед встречей с представителями Западного ковена. Не напрягаться…

Я вышла из-за стола, встала на краю сцены и вообразила самое легкое – яблоневый сад. Он всегда удавался мне легко, стоило лишь подумать о Коше Невмертиче…

Вот и сейчас я почти сразу почувствовала аромат цветущих яблонь и дуновение свежего, утреннего ветра.

– Вы видите то, что вижу я? – спросила дама-итальянка, заворожено глядя на яблоневый сад, появившийся на сцене.

– Мы все видим то, что создает своим воображением жар-птица, – прокомментировала Барбара Збыславовна. – Весна, цветущие деревья, утро… Слышно, как поют птицы, на траве – роса, и ветер срывает яблоневые лепестки.

Будто в подтверждение ее слов, ветерок забросил несколько бело-розовых лепестков в зал, и гости принялись торопливо их ловить. Наверное, каждому хотелось убедиться, что лепестки – совсем как настоящие, их можно ощутить ладонью, понюхать и даже попробовать на вкус.

Я перехватила одобрительный взгляд Ягушевской, и осталась очень собой довольна. Пусть этот противный остроносый тощак вынюхивает про меня и Коша Невмертича дальше. Никого не касается, что происходит между нами…

Дверь в зал открылась медленно, словно нехотя, но никто не вошел – по крайней мере, так мне показалось сначала.

А потом я заметила черное пятно на красной ковровой дорожке. Это пятно ползло, странно дергаясь и двигаясь рывками. Потом из пятна высунулась черная птичья голова с красным клювом…

Лебедь! Чёрный лебедь!.. Но откуда он? Я ведь не создавала иллюзию лебединого озера…

Удивительно нелепый, неуклюжий, черный лебедь ковылял от входа к сцене, вытягивая коротковатую шею и почти прижимая голову к полу. Птица разевала клюв, но это не походило на беззвучный смех, как в моём сне в кабинете Ягушевской. Лебедь вдруг тяжело завалился на бок, загребая крылом, дёрнулась ещё пару раз, и из клюва хлынула чёрная кровь, пятная ковровую дорожку.

Я замерла, с ужасом глядя на издыхающую птицу, попятилась и невольно вскрикнула, но не услышала своего крика. Зато созданная мною иллюзия колыхнулась, и визгливо дёрнулись птичьи голоса – будто диджей крутанул пластинку.

Ягушевская оказалась рядом со мной и приобняла за плечи.

– Всё хорошо, – услышала я её спокойный голос, – всё хорошо, убирай иллюзию постепенно. Дамы и господа, встреча окончена! – сказала она громко, уводя меня со сцены. – Всего доброго!

– Там птица… – забормотала я, цепляясь за Ягушевскую и не позволяя себя увести. – Там умирающий лебедь…

– Василиса, – Барбара Збыславовна остановилась и легонько встряхнула меня за плечи. – Какой умирающий лебедь?

Я указала на ковровую дорожку, и Ягушевская посмотрела в ту сторону.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Какой лебедь?

На дорожке и правда никого и ничего не было. Даже пятен крови. Мне почудилось?.. Я перехватила хитрый и пристальный взгляд блондинистой дамы, и уже сама удрала за кулисы.

– Расскажите же толком, что произошло! – начала сердиться Ягушевская.

К нам подошел Слободан и присел передо мной на корточки, заглядывая в лицо.

– Эй, Краснова, – позвал он. – Что за неполадки с иллюзией в самом конце? На вас это не похоже.

Сбиваясь и глотая слова, я рассказала им про чёрную птицу, и преподаватели выслушали меня внимательно и серьезно.

– И вы испугались? – спросила Ягушевская.

– Да, – ответила я озадаченно. Странно, почему я так испугалась какой-то птицы? Подумаешь, птица… Пусть и издыхающая…

– Опять чёрный лебедь? – удивился Слободан. – Если не ошибаюсь, вы видели его у меня на уроке?

– Наверное, – промямлила я, понимая, как глупо выглядела, и как глупо было бояться какой-то там иллюзии.

– Я всё проверю, – сказала Ягушевская. – Возможно, имело место вмешательство в иллюзию. А возможно… вы опять кого-нибудь притянули в свои мечты.

– Никого я не притягивала, – краснея возмутилась я. – Но там правда был лебедь. Чёрный.

– Я сам проверю, – сказал Слободан Будимирович и умчался, как на крыльях.

– Не ходите сегодня на занятия, Краснова, – Ягушевская поправила подвески на моём кокошнике и подтолкнула меня к выходу со сцены. – Отдохните. Вам нужен отдых.

Сделав два шага, я оглянулась и спросила:

– А чем занят Кош Невмертич, что не пришел на пресс-конференцию?

Ягушевская смерила меня задумчивым взглядом и ответила, вздохнув:

– По-моему, вам надо поменьше думать о Коше Невмертиче. И побольше – об учебе. Идите уже.

– Иду, – ответила я с раздражением. Вот зачем она тоже заговорила о ректоре с намёками? Кому какое дело, вообще?!

Уже подходя к своей комнате, в корпусе общежития, я вспомнила черного лебедя и сообразила, что меня так испугало. Глаза. Птица смотрела на меня вполне осмысленно, по-человечески. Со злобой и ненавистью.

14

Незнакомый парень – кудрявый и симпатичный, плюхнулся на стул рядом со мной. Он начал доставать из рюкзака учебники и тетради, а я удивленно уставилась на него – кто это решил занять Борькино место?

– Привет! – сказал парень. – Говорят, ты вчера на конференции перед Западным ковеном выступала?

– Борька! – ахнула я, наконец-то узнав его. – Что это с тобой случилось? А где очки?!

– Поменял на линзы, – ответил он и весело пожал плечами.

Пока я ошалело смотрела на него, мимо проходила Зайцева – белобрысенькая, маленькая, и остановилась, хихикнув.

– Боря! Тебе идет! – похвалила она.

Анчуткин кивнул ей, и этот довольный, ленивый кивок поразил меня ещё больше. Так мог кивать… Царёв! В ответ на восхищение Машки Колокольчиковой!.. Но никак не ботаник-Борька!

– Так что с конференцией? – напомнил он.

– Вообще ничего интересного, – ответила я, думая о странности его преображения. Анчуткину в очках я сразу выложила бы о лебеде, но сейчас не смогла рассказать об этом. Что-то останавливало. – А с тобой что случилось? С чего вдруг линзы?

– Надоело, – он усмехнулся и открыл учебник.

Надоело… Я заерзала на стуле, будто села на кнопку.

– Боря, – позвала я тихо, и он вопросительно поднял брови, отрываясь от учебника, – а ты с бабушкой об отце поговорил?

По его лицу точно пробежала тень, и он снова уткнулся в книгу.

– Поговорил? – я схватила книгу за край, пытаясь отобрать.

– Да, поговорил…

– И что она сказала?

– Родители погибли. Отец точно погиб. В автокатастрофе. Ты ошиблась, Василиса. Не мешай, я повторяю параграф.

Не мешай… Ну-ну… Я отпустила учебник и напористо спросила:

– А петерсит?

– Но ты же слышала только про Намибию, – Анчуткин мотнул головой, и я разглядела, что глаза у него – карие, с янтарными пятнышками вокруг зрачка. Как будто в радужке плясали солнечные блики. – Мало ли каких диковинок в Намибии. Просто совпадение.

– Странное совпадение, – разозлилась я. Мне казалось, что Анчуткин прячет голову в песок, как страус. – Слушай, а почему бы нам не поговорить об этом с ректором? Сегодня вечером?

– Ты на интернате, – напомнил он. – А я сегодня вечером занят.

– Да оставь ты свою лабораторию хоть на вечер…

– Я в кино иду.

Если бы сейчас снова выполз умирающий лебедь, я была бы не так поражена.

– В какое это кино? – поинтересовалась я, полная дурных предчувствий. Сначала линзы… потом кино… – Ты же тоже на интернате!

– Меня на сегодня отпросила бабушка, – терпеливо пояснил он, избегая смотреть мне в глаза.

– А в кино ты с бабушкой собрался?

– Нет, – он вдруг решительно повернулся ко мне. – С Кариной.

– С Вольпиной? – зачем-то уточнила я, хотя других Карин в «Иве» не было.

– С ней, – он по-идиотски расплылся в улыбке и превратился в прежнего Анчуткина. – Я ее пригласил, и она согласилась. Представляешь?

– Хвостиком не завиляй от счастья, – сухо сказала я. – Как знаешь, Боря. Если тебе не интересно по отца, я сама спрошу Коша Невмертича.

– Ты домашку всю сделала? – Анчуткин прикинулся, что не услышал, и лихорадочно принялся листать тетрадь. – Я по последнему номеру сомневаюсь…

– Сомневайся дальше, – отрезала я и сама уткнулась в учебник, не видя ни одной строчки.

Вольпина! Поганка!

Я была уверена, что Борька ей совсем не интересен. Да она связалась с ним, чтобы лишний раз уколоть меня. И вызнать новых секретов. Ведь этот лопух всё расскажет!..

– Василиса, – робко потянул меня за рукав Анчуткин. – Ты как у ректора спросишь? Он сегодня в отгуле. Не спрашивай. Зачем тебе? Всё равно…

– А ты прямо всё знаешь о ректоре! – огрызнулась я. – Пусть в отгуле, я к нему домой загляну.

– Ты же на интернате! – переполошился он.

«И что? – хотела ответить я. – В первый раз что ли? Перелезу через ограду, поймаю такси – и на Гагаринскую».

Но вместо этого я сказала, помолчав:

– Точно, я же на интернате. Совсем забыла. Значит, буду ждать, когда Кош Невмертич появится на работе.

– Правильно! – Борька даже вздохнул с облегчением.

«Лопух, – подумала я злорадно. – Меньше знаешь – меньше знает Вольпина. Развлекайтесь там, в кино. А у меня свои дела».

Конечно, вопрос о том, жив отец Анчуткина или нет, волновал меня постольку-поскольку. Зачем волноваться, если самому Анчуткину это было по барабану? Но как предлог – сойдет. Значит, Кошенька взял отгул? Если опять для того, чтобы позажигать в розовом слонике с какой-нибудь лисичкой, то вечер томным не будет. Василиса Опасная обещает.

После занятий я неторопливо и с удовольствием поужинала – тем более, что Вольпиной не было в столовой, и её «конфетки» вели себя смирнее овечек, предпочитая даже не смотреть в мою сторону, а потом пошла в комнату общежития, но отдыхать не собиралась.

Толстовки у меня больше не было, хотя сейчас она очень бы пригодилась, но вместо неё я надела спортивную куртку. Джинсы, кроссовки, памятная бейсболка, которую мне вернул Кош Невмертич – и вот уже из зеркала на меня смотрит прежняя Васька Опасная. Я шмыгнула носом, входя в образ, и улыбнулась. Пусть с виду я – прежний сорванец, но если ректору вздумается снова расстегнуть мою рубашку…

Нет, экстравагантным розовым бельем я не обзавелась – кто бы пустил меня прогуляться по магазинам? Но теперь никаких незабудочек и розочек. Белые кружева – очень неплохо. Можно сказать – классика. Кош Невмертич всегда так строго и со вкусом одевается, должен оценить.

Тут я одёрнула себя, напомнив, что официальная версия моего побега – вызнать про отца Анчуткина. Помочь другу выяснить правду! И если Кош Невмертич решит и дальше разыгрывать из себя статую – ну и ладно. Не очень-то и хотелось.

Я воинственно вздернула подбородок, но сразу понурилась. В том-то и дело, что хотелось. Очень хотелось. И вспоминая о поцелуях в ректорском кабинете, я улетала куда-то очень далеко – не в иллюзию, а в какую-то неведомую страну, где всё было золотым и серебряным, и бриллиантовым, притом.

Ладно, Вася. Хватит лирики, пора переходить в наступление.

Выскользнув из комнаты, я добралась до заднего двора «Ивы» боковыми коридорами и лестницами, которыми почти не пользовались студенты. Небо хмурилось, и ветер шевелил кусты бузины, безжалостно играя ветками. Я натянула бейсболку поглубже на уши, чтобы не слетела, и в два счета перелезла через забор.

На мостике видала я их оградительные щиты и запирающие заклятия! Сами говорили, дорогие преподы, что жар-птицу нельзя удерживать. Вот жар-птица и вылетела из гнездышка. Расправить пёрышки.

Только тут я подумала – а почему бы не полететь? Зачем брать такси, плестись по ночному городу, если можно превратиться в птичку и добраться до Гагаринской минут за десять? Эх, Вася, Вася! Далеко тебе до волшебника.

Конечно, в этом году мы ещё не практиковали превращения, но даже Анчуткин справлялся, а я уже не та Вася-квася, которая чувствовала себя лягушкой. Так… заглянуть в своё сердце, окунуться в душу и грянуться оземь… Я уже собиралась кувыркнуться, но тут заметила внушительную фигуру, топавшему к зданию института со стороны парковки.

Быков!..

Я успела юркнуть за угол ограды и присела, прячась за кустами. Пусть зайдет в институт, чтобы не спалил…

Но Быков не торопился заходить во двор, а встал перед калиткой и задумчиво смотрел на неё.

Чего это он?! Может, увидел, что я нарушила оградительные заклинания?.. Пока я раздумывала, что делать – попытаться сбежать или отсидеться, из института вышел профессор Облачар. Быков помахал ему рукой, и Облачар суетливо сбежал по ступеням, засеменив к калитке.

Ага, понятно. Быков ждет профессора. Вот уж – друзья, как медведь и свинья.

Я тут же поругала себя за неуважение к Облачару – всё-таки, он неплохой дядька, тем более, превращается в призрачного волка, а не в свинью…

Облачар открыл калитку, перекинулся с Быковым парой слов, и направился к метро, а Быков… зашёл во двор. Я хихикнула – так это забавно выглядело. Как Быков стоял возле калитки, дожидаясь, пока профессор её перед ним распахнет. Этих волшебников точно без поллитры не понять.

Дождавшись, когда Быков скроется в здании, я выбралась из укрытия и сосредоточилась на превращении. Заглянуть в сердце… и кувыркнуться…

Всё получилось – так же легко, как на соревновании с «приматами». Я взмыла в небо, шалея от свободы и лёгкости, которую получила в новом, птичьем теле. Позабыв, куда собралась лететь, я какое-то время бестолково носилась над городом, наслаждаясь упругим ветром в лицо.

Но уже через четверть часа в мышцах появилась тяжесть, и я поняла, что летать – ничуть не легче, чем танцевать. Пожалуй, сделать тройное сальто проще, чем махать крыльями, как мельница. Тем более – с непривычки. Я попробовала планировать, чтобы хоть немного дать мышцам отдохнуть, но получалось плохо – меня сразу тянуло вниз, кирпичиком.

В конце концов, злая и раздосадованная, я приземлилась в парке и, кувыркнувшись в зарослях сирени, снова стала человеком.

Фу ты! Сколько времени зря потеряла. Лучше бы сразу взяла такси.

До Гагаринской я добралась уже в сумерках, но до дома не доехала, потому что у машины спустило колесо. Таксист по-честному взял с меня меньше, чем просил сначала, и я отправилась к дому ректора через дворы, решив срезать путь.

Сунув руки в карманы, я шла, глядя под ноги, и раздумывала, что скажу, когда появлюсь перед Кошем Невмертичем. Самое главное – не вести себя, как влюблённая соплюшка. Сначала позвонить – никаких взломов! Ну, или постучать – как получится. А потом всё чётко и по делу. Так и так, отец Анчуткина жив, вы что-то скрываете, Борька имеет право знать…

Но чем ближе я подходила к дому со стеклянным куполом, тем больше таяла моя решимость. Я начала дрожать, как осиновый листочек, и всё чаще вспоминала, как горели глаза ректора, когда он целовал меня, и как стучало его сердце под моей ладонью…

Я не услышала ни шагов, ни шороха, ни подозрительных голосов, но вдруг что-то словно стукнуло в мозг – опасность! Мне приходилось ходить по ночным городским улицам, и я всегда нормально ладила со шпаной, а если случалось нарваться на кого-то посерьезнее – храбро улепётывала, и никто меня ни разу не догнал. Но сейчас было что-то другое. Будто я шла не по дворам мимо жилых домов, а по тоненькой веревочке, натянутой между небоскребами. Все любовные переживания разом отошли на задний план, и я сделала вид, что поправляю бейсболку, а сама быстро оглянулась, обшарив двор взглядом.

Никого.

Только одинокий фонарь тускло горел на другой стороне двора.

Чудится мне, что ли?

Но тревожный колокольчик звенел всё громче и громче, и я ускорила шаг, потому что до дома Коша Невмертича оставалось всего метров тридцать…

Чёрная тень налетела на меня сбоку и сверху, сразу повалив на землю. Звонко лопнул фонарь, и двор погрузился в темноту – будто меня с головой сунули в мешок.

Кто-то вцепился мне в горло, всё сильнее сжимая пальцы. Лёгкие болезненно загорелись, я широко открывала рот, но в меня вцепились железной хваткой и душили – жестоко и… намертво!..

В панике я попыталась разжать руки нападавшего, но только бестолково зацепилась за что-то холодное и колючее, порезав палец.

Несколько секунд мы бешено боролись, и я поняла, как мне повезло, что напавший оказался маленьким и щуплым. С горем пополам, мне удалось дотянуться и схватить его за волосы, и он ослабил хватку.

Быков!..

С чего-то мне припомнился Быков, и я ударила нападавшего колдовской силой, метя в мозжечок.

Чёрная тень всхлипнула и улетела куда-то на детскую площадку, к качелям. Кашляя и пытаясь вздохнуть, я бросилась прочь сначала на четвереньках, а потом вскочила на ноги и помчалась через арку.

Пулей я пробежала оставшееся до дома ректора расстояние, взлетела на крыльцо и вломилась в дверь, позабыв про звонок и «постучать». И только тут силы оставили меня, и я упала на колени, раскашлявшись так, что казалось лёгкие вывалятся наружу.

На втором этаже хлопнула дверь, кто-то промчался по коридору, перемахнул через перила, минуя ступеньки, и вот уже ректор «Ивы» подхватывает меня на руки – всё в лучших традициях голливудских мелодрам.

Мне удалось вздохнуть нормально, но в объятиях Коша Невмертича дышать нормально совсем не хотелось, и я томно – как девушка агента 007 – упала ректору на грудь, изобразив обморок. Сейчас он унесет меня в спальню, уложит в кровать, а там…

– Краснова! Не притворяйтесь!

В его голосе совсем не было сочувствия или волнения, и я угрюмо отстранилась, потирая ноющую шею.

Кош Невмертич стоял передо мной почти голый – не считая «боксёров». На этот раз они были не чёрные, а синие, с красными лампасиками. Я втайне этому порадовалась – ещё одного «розового слоника» я точно бы не пережила. Хватит слоников, дорогой Кош Невмертич, потому что никто вам…

– Что случилось, Краснова? – ректор схватил меня за подбородок, заставляя поднять голову, и коснулся моей шеи. – Это что такое?!

– Напали, – пожаловалась я, но вместо привычного голоса услышала какой-то невообразимый хрип и снова раскашлялась.

– Кто? Где? – Кош Невмертич встряхнул меня для верности. – Быстро! Кто и где?

– Там, во дворе… – просипела я с трудом, – кто-то маленький… чёрный…

– Сиди здесь! – ректор указал в сторону кухни, и я только заметила, как мелькнул пятнистый кошачий хвост.

Всё-таки гепард… Я села прямо на пол, прислонившись спиной к стене, и неожиданно заплакала. То ли от запоздалого страха, то ли оттого, что ректор бросил меня. То ли оттого, что все намерения пропали впустую. Собралась быть взрослой и деловитой, а опять повела себя, как подросток с проблемами. А ведь я уже давно не подросток… Только с проблемами…

Никто не мог меня увидеть или услышать, но я сдерживала рыдания и давила ладонью на глаза, будто пытаясь заставить слёзы убраться обратно. Что-то царапнуло щеку, и я с удивлением посмотрела на свои руки. За манжету куртки зацепилась какая-то цепочка с подвесками из розовых бусинок. А это что такое?..

Я с удивлением разглядывала странную вещицу, а потом меня словно обожгло – Вольпина!.. Такой же браслетик я видела у нее!.. Розовые бусины – точно, никаких сомнений!.. Наверное, я сорвала с нее браслет, когда мы боролись… вот и порез на пальце…

Дверь распахнулась, и ввалился ректор – уже в человеческом облике, голая грудь в капельках пота, волосы взъерошены, в руке – моя бейсболка, которую я потеряла во время драки, а взгляд – мама дорогая…

Невольно втянув голову в плечи, я спросила – вернее, прохрипела:

– Догнали?

– Не догнал, – ответил он зло, пристраивая мою бейсболку на вешалку, где красовалось его безумно элегантное полупальто – черное, с крохотным серебряным черепом на отвороте воротника. – Но то, что там был кто-то из волшебников – без сомнений. Там следы магии везде. Вокруг двора – заградительное поле, чтобы кроме тебя никто не вошел, фонарь разбили… Узнала кто это был?

– А я и так знаю, – сказала я, протянув ему цепочку с бусинами на ладони. – Это браслет Вольпиной. Вот, а вы мне не верили.

– Какой браслет? – спросил Кош Невмертич.

– Вот этот! – я указала на свою ладонь и замолчала, вытаращив глаза и открыв рот. В моей руке вместо обрывка браслета лежало серое, с черными прожилками перышко.

– Чудесный браслет, – кивнул Кош Невмертич и поднял меня на ноги, подхватив под мышки. – И боевое ранение, как я вижу. Пошли в кухню и всё мне расскажешь. Заодно, рану твою обработаем.

– Да что рассказывать?! – возмутилась я, пока он перекисью водорода смазывал ранку на моем пальце. – Это была Вольпина! И браслет её! Просто сейчас он… превратился почему-то…

– Садись.

Я вскарабкалась на высокий стул, а ректор открыл холодильник, достал бутылку с водой, снял с подвесной подставки два стеклянных бокала и наполнил их до краев.

– Пей, – приказал Кош Невмертич, и сам залпом осушил один из бокалов.

Мне не хотелось пить, но я послушно сделала пару глотков, а потом не заметила, как выпила всё. Дышать сразу стало легче, боль в горле отступила, зато сердце болезненно заныло.

– Вы в отгуле? – спросила я, стараясь говорить небрежно.

Ректор посмотрел на меня, а потом усмехнулся:

– Я один, если тебя это интересует.

– С чего вы взяли? – сварливо сказала я, со стуком поставив бокал. – Один – не один, ваше дело. Лучше бы поинтересовались, как я себя чувствую,

– Зачем спрашивать? Я вижу, что с тобой всё чудесно, – ответил Кош Невмертич, – актерские способности на высоте.

– Вы мне не верите?! – вспыхнула я. – На меня в самом деле напали!

– Я про обморок, – вежливо подсказал он. – А вот нападение… – он бросил на меня колючий взгляд, плеснул в бокалы ещё воды и жадно напился. – Так кто позволил тебе покидать «Иву»? Что замолчала?

Отмалчиваться было глупо, и я рассказала историю своего побега.

– Красота! – похвалил Кош Невмертич. – Значит, ты развлекалась полетом на незащищенном пространстве и без присмотра преподавателя? И что теперь с тобой делать? На цепь посадить, чтобы не искала приключений на свой хвостик? Ты хоть понимаешь, что чудом осталась жива?

– Жар-птицу нельзя ограничивать, – торопливо сказала я, боясь поднять голову и посмотреть ему в лицо. Было отчаянно стыдно. Идиотская история про глупую маленькую студентку. То есть по годам-то она – взрослая, а по мозгам – малолетка. Только ремня не хватает.

– Как мы заговорили! – восхитился ректор. – Что ж, придется наказать не тебя, а весь персонал, кто сегодня дежурил в «Иве». Студентка сбежала – и никто не заметил. Каждому будет выговор, лишение премии и занесение в личное дело. В пятую графу.

– А что там в пятой графе? – спросила я виновато.

– Копилочка.

– Какая ещё копилочка?

– Для Особой тюрьмы.

С перепугу я уронила бокал, он жалобно звякнул о край стола и разлетелся на мельчайшие осколки.

Кош Невмертич вздохнул, махнул рукой, и осколки привычным мне путем смелись к стене.

– За что же в Особую тюрьму? – проблеяла я. – Это не такое уж нарушение…

– Дай сюда перо, – ректор протянул руку, и я торопливо передала ему серое пёрышко. – Явно птичий оборотень, – задумчиво сказал он, покрутив перо в пальцах. – Отправим на экспертизу, чтобы определить вид. Но мне кажется, это – утка.

– Это Вольпина!

– Я проверю, – сказал он, внимательно посмотрев на меня. – Но как по моему мнению, в голове Красновой слишком много Вольпиной.

Он мне не верил, хотя и говорил обратное. Я опять закипела злостью и обидой и сказала язвительно:

– А в вашей голове – слишком много кого? Что это было, тогда в кабинете?

Ректор задумчиво гонял в бокале капельку воды, и я догадалась, что не услышу ответа.

– Наверное, мне всё приснилось, – проворчала я. – Но почему тогда вы постоянно от меня убегаете?

Он невесело усмехнулся, положил серое перышко на блюдце и прикрыл бокалом, перевернув его ножкой вверх.

– Увы, Краснова, от вас мне точно не убежать.

– Увы?! Значит, жалеете? – больше всего меня расстроило, что он опять начал мне «выкать». Да что это такое! Шаг вперёд и два назад!

– Вы хотели поговорить об этом? – взгляд ректора стал таким холодным, что у меня заломило зубы. – Пришли ко мне ночью, чтобы упрекнуть, пристыдить?

– Вообще-то, я пришла из-за Анчуткина, – раздраженно сказала я. – Вернее, из-за его отца. Ведь он жив?

– Совать нос в чужую семью – дело неблагодарное, – предостерег меня Кош Невмертич. – Я посоветовал бы вам остановиться.

– Борька имеет право знать!..

– Советую остановиться, – произнес ректор тихо.

Надо было предполагать, что ничего из этого не получится. Разговаривать с ним – всё равно, что пытаться рисовать на воде. Без толку. И получается, всё зря – мой побег, то, что я летела к нему, что меня чуть не придушили...

– А если не остановлюсь, то что?! – я вскочила, неловко толкнув стол, и второй бокал чуть не отправился на пол вслед за первым, но Кош Невмертич успел его поймать. – Что будет? – повторила я с вызовом. – Посадите в Особую тюрьму, как прошлую жар-птицу?

Ректор тоже встал, отодвигая стул, и прищелкнул пальцами. Я почти ждала, что сейчас появятся двое из ларца и скрутят меня за милую душу, но вместо этого в кухню вплыл полосатый халат, и Кош Невмертич надел его, туго затянув пояс.

Какая скромность! Я хмуро посмотрела и отвернулась. То сидел тут передо мной в одних трусах, от которых сплошной эротический шок, а то решил прикрыться.

Ректор прищелкнул пальцами во второй раз и я, помимо воли, уставилась на дверь – что сейчас прилетит? Может, тапочки?

Крохотная черная коробочка впорхнула в кухню и опустилась в ладонь Кошу Невмертичу. Он открыл овальную выпуклую крышку, и я вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что внутри. В черном бархате лежали два кольца – простых, серебристых.

– Дай руку, – ректор подошел ко мне и, не дожидаясь, сам взял меня за руку, за правую. Поставил коробочку и достал одно из колец. – Если окажешься в беде, – он надел кольцо на мой безымянный палец, – перекинь кольцо с руки на руку, вот так, – он снял кольцо и теперь надел его на безымянный палец моей левой руки.

Я замерла, наблюдая за всем этим. Опять разговаривает со мной по-человечески… Надел кольцо… будто невесте…

– Вы знаете, кто мне угрожает? – спросила я тихо.

– Не знаю. Всем нам что-то угрожает, – ответил Кош Невмертич и сам надел второе кольцо. – Но ты – Жар-птица. На тебя может найтись много охотников. А я не всегда буду рядом. Хотя и попытаюсь.

– Зачем им на меня нападать? – искренне удивилась я. – Ведь все знают, что жар-птицу нельзя поймать…

– Это лишь одна из легенд, – задумчиво произнес он. – Но есть другие… глупые сказки. И есть те, кто в них верит, – и он закончил совсем другим, бодрым и немного насмешливым тоном: – Никто, Краснова, не обещал, что будет легко.

Эти самые слова он говорил Царёву. Что же случилось у Царёва, если Ректор утешает нас одинаково? Тоже кто-то напал?

– За что посадили в Особую тюрьму прежнюю жар-птицу? – спросила я. – Вы можете сказать? Это важно для меня.

Некоторое время Кош Невмертич смотрел на свое кольцо, крутя его вокруг пальца, а потом сказал:

– Все особи, чьей сущностью является магия огня, очень эмоциональны. Они вспыльчивы, импульсивны, отважны, но слишком порывисты. Та жар-птица проявила излишнюю горячность. За что и пострадала.

– Она кого-то убила? Что-то подожгла?

– Она не справилась со своими эмоциями. Это то, что тебе надо знать.

– Но когда-нибудь ее выпустят?

– Из Особой тюрьмы никого никогда не выпускают, – отчеканил ректор. – Запомни это раз и навсегда.

Я погрузилась в невеселые размышления. Значит, вот почему все вокруг твердят, что мне надо успокоиться. Та жар-птица, видимо, была той ещё бомбочкой, и всем доставалось от её огненного характера. Наверное, и преступление она совершила слишком ужасное – поэтому ректор и не хочет об этом говорить.

– Как я жалею о своей прежней жизни, – вырвалось у меня.

– Жалей, – отозвался Кош Невмертич, отходя к окну и раздвигая пластины жалюзи. – Только жалеть и остаётся. Потому что та жизнь навсегда закончилась.

– И теперь я понимаю, почему родители меня прятали.

– А вот это зря, – ректор повернулся ко мне, скрестив на груди руки. Кольцо серебристо сверкнуло на безымянном пальце. – Прятки ещё ничем хорошим не заканчивались. Трофим подъехал. Езжайте в институт, Краснова. И очень прошу – давайте дальше без глупостей.

Серый «Лексус» вёз меня по ночному городу, я смотрела на улицы, освещенные оранжевыми пятнами фонарей, на гулявшие парочки, на неформалов, дурачившихся у фонтана и пытавшихся перетанцевать друг друга, и думала, что Анчуткин, скорее всего, рассуждал верно. В дела волшебников лучше не совать нос, иначе можешь расплатиться жизнью. Потрогав шею, которая до сих пор болезненно ныла, я поморщилась и поймала в зеркале заднего вида пристальный взгляд маленьких косящих глазок Трофима.

Помощник Коша Невмертича сразу же уставился на дорогу, но это был ещё один показатель, что теперь за мной станут присматривать с особым вниманием.

И неизвестно, что страшнее – попасть в Особую тюрьму без права на помилование или погибнуть. Быстро, как упавшая с неба звезда.

15

– Да ты что на меня-то орёшь? – скрипучий голос растекался по спальной комнате, как дёготь – черной, липкой волной. – Сам недосмотрел за своей Красновой, на себя и злись.

– Кто-то собирался с неё глаз сутками не спускать, – огрызнулся Кош, испытывая дикое желание вдарить магией по экрану монитора. – Если бы она не освоила самостоятельно приём Бразема…

– Между прочим, мои люди ей не няньки. Караулить ее в постели никто не станет. Кстати, – голос оживился, – что же ты в этот раз пташечку упустил? Она к тебе на крыльях любви летела, а ты даже её не потискал. Как в кабинете…

– Заткнись! – Кош рявкнул так, что светильник мигнул. – Это к делу не относится!

– Ну ка-а-нешна… – противно загнусавил голос, а потом опять заскрипел: – Ладно, сразу загорелся, как будто хвост прижарили. По моему скромному мнению, лучше бы ты с Красновой поласковее. Она бы тебя слушалась, как дрессированная собачка.

– Она – жар-птица, а не собачка, – еле сдерживаясь, процедил Кош. – И использовать ее я не собираюсь.

– А зря, – заметил с сожалением скрипучий голос. – Тогда по ночам Краснова лежала бы у тебя под боком, а не искала приключений по городу.

– Очень смешно.

– Да не смешно, а грустно. То ли ты стареешь, то ли глупеешь, – раздалось ехидное хихиканье, – от любви.

Ответить Кош не успел, потому что экран потемнел, закрытый чье-то ладонью, и раздалось приглушенное бормотанье.

– Эй, что там? – позвал Кош.

– Сейчас, – резко произнес скрипучий голос, и бормотанье возобновилось.

Прошло две или три минуты, после чего экран опять посветлел.

– Пришли результаты экспертизы, – заговорил скрипучий голос уже серьезно, – я тебе по электронке заключение отправлю. Как я и говорил, это не наши. Из наших никто бы не осмелился напасть на жар-птицу, тем более все знают, что она под твоим покровительством. Но вот что интересно…

– Что?

– Только не пыли сразу, хорошо? Сначала всё обдумай, твоё бессмертие, а потом казни…

– Да что такое? – начал терять терпение Кош.

– Мои просмотрели все камеры в твоем районе и обнаружили кое-кого, кто удирал от твоего дома сразу после того, как на жар-птицу напали.

– Говори, кого видели, – велел Кош. – Не тяни кота за хвост.

– Вот именно – кота, – хмыкнул скрипучий голос. – Костик Баюнов там был.

– Баюнов, – скрестив на груди руки, Кош задумался.

– Ты что замолчал? – переполошился голос. – Только не наделай глупостей, понял? Против Марьи пока ничего нет, подашь ещё пару жалоб без доказательств, и она тебя точно старым параноиком объявит.

– Понял тебя, понял. Всё, отбой. У меня дела.

– Только без глупостей… – заорал обладатель скрипучего голоса, но Кош уже отключил связь.

Постоял, собираясь с мыслями, а потом взял телефон и позвонил, набрав номер по памяти.

В телефоне щелкнуло, и женский голос – низкий, тягучий – произнес:

– Добрый день! Это Марина Морелли. Сейчас я не могу вам ответить. Оставьте сообщение, и я перезвоню.

Кош глубоко вздохнул и зачем-то закрыл глаза, после чего сказал четко и раздельно:

– Оставь Краснову в покое. Ещё один шаг в её сторону – и пожалеешь.

Он отключил связь и швырнул телефон на стол, рядом с ноутбуком.

Конечно, прямых доказательств, что покушение организовала Марина, не было. Но не просто так бегал здесь Баюнов. А то, что он ничего не предпринимает без Маринкиного разрешения – это и без гадания на кофейной гуще ясно.

Походив по комнате, Кош взъерошил волосы и закусил губу. Может, Федька и прав. Лучше бы жар-птице спать в его доме, в его постели…

При одной мысли об этом дыхание перехватило, и тело отреагировало вполне определенным образом. И никакой антэрос не поможет. Вообще никакое зелье не поможет.

«Увы, мне от вас не убежать», – так он сказал Красновой. Куда уж тут бежать-то?

Примчалась к нему, поговорить об Анчуткине. А сама так и стреляла глазами – нет ли у него женщины. Ещё и обмануть пыталась… Он вспомнил, как она упала ему на грудь, изображая обморок. Только днем он видел ее утонченной красавицей – в сапожках на высоких каблуках, в узкой юбке, с распущенными волосами, а вечером она появилась в образе гавроша-сорванца. Очень милый сорванец, надо сказать. В этом году ей исполнится девятнадцать…

Спустившись на первый этаж, где был оборудован спортзал, Кош заметил на вешалке бейсболку. Жар-птица улетела, позабыв её. Жар-птица всегда летит туда, куда хочет. И делает то, что хочет.

Не включая свет, Кош скинул халат и повис на турнике, начав подтягиваться.

Один… два… три… пять… десять…

Лучшее средство, когда горят душа и тело. Барбара предлагала зелье…

Двадцать… двадцать пять…

Но зелье не поможет, потому что это – не колдовское наваждение.

Тридцать... тридцать пять...

Мышцы налились тяжестью, но Кош продолжал подтягиваться – четко, не сбавляя темпа.

Краснова спрашивала про прошлую жар-птицу. Рано или поздно слухи дошли бы до нее. Понятно, что ей интересно узнать как можно больше об особях одного с ней статуса. Но пока ей не надо знать правду. Пусть живет без проблем, пусть учится, участвует в самодеятельности, дружит с Анчуткиным или с Царёвым – с кем хочет пусть дружит. Возможно, со временем она перерастет свою юношескую влюбленность, посчитает, что строгий и взрослый ректор – ей совсем не пара. И… улетит, забыв обо всем. Жар-птица – это жизнь в самом ярком её проявлении. Кощей – повелитель смерти. Жизнь и смерть всегда идут рядом, но взаимоисключают друг друга. И всё же, только он сможет контролировать её, направлять, защищать… Даже от неё самой…

Дойдя до сотни, Кош сделал перерыв и отдышался, наклонившись и уперевшись ладонями в колени.

Пока Краснова – студентка «Ивы», никаких личных отношений. Никаких. Как бы этого ни хотелось…

Зазвонил телефон, и Кош сразу узнал номер, высветившийся на дисплее. Нажал на экран, поднес телефон к уху.

– Получила твоё послание, Кошик, – раздался весёлый голос Марины Морелли. – Я сейчас в Барселоне, вернусь через три дня и сразу к тебе. Надо прояснить кое-что.

– Отстань от Красновой, – повторил Кош. – Я предупредил.

– Я приеду – и поговорим, – ответила она с таким энтузиазмом, словно он сказал ей что-то приятное. – Рада была тебя услышать, ты что-то обо мне совсем забыл. Как у тебя де…

Кош отключил связь, не дослушав, и набрал номер проходной «Ивы».

– Да, Кош Невмертич! Додонов у аппарата! – доложил бодрый голос. – Всё спокойно, происшествий нет.

«Не считая побега», – мысленно ответил Кош, а вслух сказал:

– Семён Кузьмич, будь любезны, проверьте Краснову Василису. Проверьте, а потом перезвоните мне.

– Будет сделано! Сию секунду!

Он и в самом деле обернулся очень быстро – в две минуты, и сообщил, что студентка Краснова находится в своей комнате, в общежитии всё спокойно и происшествий нет.

– В Багдаде всё спокойно, – пробормотал Кош, начиная второй подход отжиманий. – Но даже если тихо, всё равно что-то происходит.

16

Утром после нападения я проснулась с жестоко саднящим горлом и, поглядев в зеркало, обнаружила на шее поперечные багрово-синие кровоподтеки. Чудесно. Сейчас еще на занятия прийти в таком виде. Изучив гардероб, я выбрала и надела светло-серую водолазку. Будет немного жарковато, но синяки я спрячу. Хотя некоторым было бы полезно на них посмотреть. Кошу Невмертичу, например. Чтобы не считал, что Краснова может быть в порядке даже после того, как её чуть не придушили.

Ректор обещал во всем разобраться, и я решила терпеливо и спокойно ждать, но на завтраке в столовке появилась бодренькая Вольпина, всё моё спокойствие мгновенно улетучилось. Во-первых, она явилась вместе с Анчуткиным. Он нес ее сумку и что-то рассказывал, а Кариночка восхищенно ахала и смеялась. Во-вторых, заметив меня, она помахала мне рукой, как давней подруге, и уселась за мой столик, по-королевски попросив кого-то из «конфеток» принести сырники с медом и зеленый чай.

Анчуткин сел рядом – без очков, довольный, как слон, и прижал сумку Вольпиной к животу, словно самую драгоценную драгоценность.

«Конфетки» попытались пристроиться рядом, но Вольпина отослала их прочь:

– Тут уже места нет, девочки! Позавтракайте сегодня без меня.

– Не поняла, – я отложила вилку и уперлась ладонями в колени, в упор глядя на Вольпину. – Тебя кто сюда звал?

– А что? Стол – твой собственный? – удивленно поинтересовалась она, захлопав ресницами.

– Василиса, не пыли, – добродушно одернул меня Анчуткин. – Карина знает, что это не ты её ударила, и не сердится на тебя.

– Ну сама доброта, – восхитилась я. – Не сердится? Правда, что ли?

– Не сержусь, – объявила она весело и помотала головой в подтверждение своих слов. – И вообще, мы с тобой можем быть самыми лучшими подружечками! Боря мне рассказал…

– Бультерьер тебе подружечка! – повысила я голос.

На нас оглянулись, и я сразу взяла тоном пониже:

– Иди к своим «конфеткам», шоколадка.

– Василиса, – тихо и обвиняющее сказал Анчуткин. – Зачем ты так?

– Как?! – я передразнила Вольпину и похлопала на Анчуткина ресницами. – Да что ты о ней знаешь!

– А что ты обо мне знаешь? – пожала плечами Вольпина. – Мы с тобой и не общались почти.

– Много чего знаю, – отрезала я. – Где твой браслетик, Кариночка? Миленький такой, с розовыми бусинками?

Я заметила, что Анчуткин невольно посмотрел на её руки. Разумеется, никакого браслета там не было.

– С розовыми жемчужинами? – уточнила Вольпина. – Так я его потеряла. Сначала, думала, что украли – я его оставила в раздевалке перед лентой по физическому воздействию…

– Не украли, – сказала я злорадно. – Ты его и в самом деле потеряла, дорогуша. Вчера, когда пыталась меня убить.

– Что? – пробормотал Анчуткин.

– Что слышал! – я оттянула ворот водолазки, показывая синяки. – Видишь, как нежно она на меня вчера набросилась? Очень по-дружески!

Бориска смотрел на мою шею с ужасом. Вольпина помолчала, внимательно и серьезно глядя на меня, а потом встала, потянув Анчуткина за рукав:

– Пойдём, Боря. На Василису опять нашло. Пересядем за другой столик.

И Анчуткин послушно, как щенок, потянулся за ней.

– Борька! – крикнула я, и на нас опять посмотрели все, кто был в столовой. И даже кто-то из поваров выглянул из кухни. Я прикрутила громкость и заговорила тише: – Она не та, за кого себя выдаёт. Когда я вчера ходила… сам знаешь куда, она напала на меня, хотела задушить. Но просчиталась – браслетик ее остался у меня. И я его уже передала куда следует.

Судя по физиономии Анчуткина, он с трудом пытался осмыслить мой рассказ, а Вольпина слушала совершенно невозмутимо.

– Закончила? – спросила она, когда перевела дыхание. – Не знаю, с чего ты это взяла, но вчера мы с Борей были в кино. И кто там тебя пытался убить, понятия не имеем.

– На какой сеанс вы ходили? – спросила я у Анчуткина, проигнорировав Кариночку. – Во сколько начался фильм?

– В девять часов… – ответил он, растерянно.

– Значит, она успела до кино, – я говорила с жаром, уже понимая, как Кариночка всё провернула. – Борька, она тебя использовала, как ширму. Вроде как была с тобой, а на самом деле напала на меня.

– На тебя напали, когда ты побежала к ректору? – усмехнулась Вольпина.

– А ты и это знаешь! – всплеснула я руками. – Ты прямо как агент национальной разведки – знаешь всё и обо всех!

– Мне Боря рассказал, что ты опять сбежать решила, – дёрнула она плечом. – Глупо. Скорее всего, ректор и организовал якобы нападение, – она мило пошевелила указательным и средним пальцами на манер заячьих ушек. – Чтобы ты хоть немного успокоилась. А то ты и правда какая-то бешеная. Идём, Боря.

– Ты ей и про это рассказал? – спросила я у Анчуткина презрительно.

Он краснел и бледнел, но взгляд не отвел, и сказал с вызовом:

– А что? Я на месте Коша Невмертича так бы и сделал! И Карина здесь ни при чем, мы с ней встретились в шесть, и всё время были вместе. Не наговаривай на неё!

Но всё, что он там болтал, уже не имело значения.

– Предатель, – бросила я ему и пошла вон из столовой. На полпути вспомнила, что забыла за столиком сумку, вернулась – под смешки остальных студентов, и ушла, хлопнув дверью.

В коридоре меня догнал Бориска. Наверное, совесть всё же замучила.

– Василиса, я просто сказал, что ты хочешь поговорить с ректором, – забормотал он. – Я не говорил, из-за чего ты туда пошла.

– Неважно, – ответила я ледяным тоном. – Иди, общайся со своей Кариночкой. Она – само то для предателей.

– Почему это – предатель? – вдруг вспыхнул он и почти проорал мне в лицо: – Ты же с Царёвым в «Небеса» ходила, я же не называл тебя предательницей!

– Да пошел ты со своим Царёвым и своей Вольпиной, – крикнула я и убежала. Он не стал меня догонять.

А я бежала и злилась всё сильнее.

Значит, у Царёва тоже язычок без пуговки. Тоже всё разболтал. И кому – Анчуткину, которого считает неудачником. Парни, порой, как кокосы – снаружи твердо, внутри жидко. Теперь вся надежда на ректора.

Я приготовилась ждать разборок ректора не меньше недели, но уже вечером, после занятий, Кош Невмертич неожиданно появился передо мной, когда я в одиночестве спускалась по лестнице, размышляя – идти на ужин или перекусить печеньем у себя в комнате.

– Вы что-то узнали? – я сбежала по ступеням, жадно вглядываясь ему в лицо.

– Кое-что узнал, – подтвердил он и отступил на шаг, будто боялся, что сейчас я брошусь ему на шею.

Было обидно, но пришлось стерпеть, чтобы услышать, что же ему стало известно.

– Это Вольпина? – выдохнула я.

– Перо, которое вы принесли, это перо утки-поганки, – сказал ректор невозможно холодным голосом. – Оборотень превращается в черношейную поганку. И это не Вольпина. Вольпина – утка-огарь. И по официальным базам в нашей стране вообще нет зарегистрированных поганок-оборотней. Значит, это какой-то нелегал. Откуда появился черный лебедь в ваших иллюзиях, пока не понятно. Но теперь на все занятия по магическому внушению – надевать новый кокошник. И ни под каким предлогом не убегать из «Ивы». Ясно?

– Ясно, – мрачно сказала я. – Но это точно не Вольпина? Ошибки быть не может?

– Когда на вас напали, – Кош Невмертич вдруг смягчился и посмотрел на меня почти с сочувствием, – Вольпина была с Анчуткиным. В кинотеатре. Я сам проверил по камерам.

Это был не просто удар – а ударище.

Значит, не Вольпина напала на меня во дворе. Получается, я выставила себя идиоткой. И этот браслет… Разве он что-то доказывает? Сколько таких браслетов – тысячи? Миллион?

Но сдаваться я не собиралась. Наверняка, Вольпина провернула какую-нибудь хитрость – отвела всем глаза, подменила видео на камерах…

Я понимала, что придумываю всякую чушь, но не могла поверить в невиновность Кариночки. Просто не могла! Слишком она была противной… Слишком… слишком!

Будь я дома, раздобыла бы инфу об утках в интернете, но в «Иве» гаджеты были запрещены, и мне пришлось идти в библиотеку. Там по моей просьбе принесли толстенную книгу о мире пернатых, и я уединилась за стеллажами, отыскивая страничку на букву «п».

Поганка нашлась сразу же, после павлина. И я озадаченно уставилась на картинку – больше всего птица была похожа на нескладного чёрного лебедя. Коротковатая шея, тонкий кривой клюв… А глаза… я вздрогнула, увидев эту фотографию. Глаза – как у чудовища из страшной сказки. Красные, будто налитые кровью, с черной точкой-зрачком. Жуткое впечатление.

Посмотрела я и на утку-огарь – яркая, совсем не похожая на поганку птица. Слишком яркая. Как и Вольпина.

Но я всё равно была убеждена, что Вольпина как-то связана с поганкой. И долго не могла заснуть, ворочаясь в постели и пытаясь вспомнить всё до мелочей – как на меня напали, как в моих иллюзиях появилась черная утка, как я выдернула на ленту Коша Невмертича…

Ректор и Ягушевская были уверены, что применялся какой-то сильный артефакт.

Рядом сидел Анчуткин…

Анчуткин увлекается артефакторикой…

А его воспоминание – это красная машина поперек дороги… Рыжеволосая женщина, упавшая головой на руль… Красная машина… Новенькая, блестящая…

Абсолютно целая!..

Я вскочила и забегала по комнате.

Борька врал. Не было никакой аварии. Было что-то другое. Что-то, о чем Анчуткин не желал рассказывать.

Еле дождавшись утра, я почти бегом помчалась на первую ленту, позабыв даже позавтракать. Но в этот раз Анчуткин, как назло, опоздал, и появился только когда зазвенел звонок.

Он сел рядом со мной, старательно избегая встречаться взглядом, и я тоже не знала, как с ним заговорить после вчерашнего.

Первая лента была по потаенной магии, ждали Щукину, и я достала из сумки новый кокошник. Солнце отразилось в камнях разноцветными зайчиками, которые заплясали красными и синими пятнами на доске у кафедры.

– Ого! – присвистнул Анчуткин, надевая остроконечную бархатную шапку с отворотами. – Круто! Щука позеленеет, когда это увидит.

– Ты о чем? – спросила я рассеянно, мне не терпелось поговорить с ним об «аварии», и на Щуку сейчас было совсем наплевать.

– Фиолетовый спектр, – объяснил Анчуткин. – Родители постарались? И ведь не придерешься.

– Говори яснее, какой ещё спектр.

– На занятиях запрещены фиолетовые камни, – объяснил Анчуткин, – фиолетовый спектр затрудняет проникновение в сознание. Ставит блок – и всё. Но красные и синие камни никто не запрещал. А вместе они дадут именно фиолетовый спектр. Так что Щукиной придется постараться, чтобы залезть тебе в голову.

– Придется постараться… – повторила я задумчиво.

Так вот что имел в виду Кош Невмертич, когда дарил мне этот кокошник. Фиолетовые камни… фиолетовый свет… защищает от вмешательства в сознание…

Я опомнилась и искоса посмотрела на Борьку. Он тоже покосился на меня, но тут же отвернулся.

– Мир? – я протянула ему руку.

– Мир, – сказала он, и мы обменялись рукопожатием.

У меня сразу стало легче на душе. Всё-таки, Анчуткин был рядом со мной с самого первого моего дня в «Иве». Пусть и по приказу ректора, но всё-таки был. И с ним мы вместе пережили такое, что Царёв бы в обморок упал. Я должна выяснить, почему отец Анчуткина прячется от него… А тут ещё Вольпина…

– Боря, – начала я, – ты пойми, я не против, чтобы ты нашел себе девушку. Но Вольпина… Она опасна.

– Не надо больше про Карину, – тихо, но твёрдо сказал он. – Если нет доказательств – то не надо.

– Она ещё себя покажет, вот увидишь, – не удержалась я. – Потом вспомнишь, что я говорила.

– Посмотрим, – буркнул он.

Пришла Щукина, и мы оставили болтовню. Светлана Емельяновна увидела меня в обновке, вздохнула, но ничего не сказала. Может, ректор предупредил её?

Темой лекции, как нарочно, было магическое внушение, и Щукина не оставила без внимания мой кокошник.

– Почему именно фиолетовый цветовой спектр защищает от всякого воздействия извне? – говорила она дребезжащим тонким голоском, и карандаш в ее пальцах крутился, как заведенный. – Потому что фиолетовый это слияние синего и красного, воды и огня, жизни и смерти, то есть двух противоположных субстанций. Фиолетовый помогает раскрывать тайны, разоблачать злые замыслы, он спасает от ночных кошмаров и закрывает ваше сознание защитным щитом, – она посмотрела на меня поверх очков и опять вздохнула: – Крайне неподходящий убор для сегодняшнего занятия.

Наверное, никогда я не слушала Щуку с таким вниманием и интересом.

– Слушай, а твой петерсит – он ведь тоже фиолетовый? – спросила я у Анчуткина после ленты. – Значит, он тоже защищает?

– А ты не знала? – удивился Анчуткин. – Как, по-твоему, я мог ловить молнии?

– Конечно, не знала, – кисло ответила я ему. – Это у тебя – не голова, а энциклопедия.

– А на тебя точно напали? – спросил он. – Я же говорил, чтобы не убегала…

– Напали, – проворчала я и не удержалась: – Но тебе это разве интересно? Ты же теперь так занят. Кое-кем.

Он сразу сообразил, о чем я, и бросился защищать свою Вольпину.

– Это точно не она! Она была со мной, я ее за руку держал, мы целовались…– он смущенно замолчал.

– В подробности своей сексуальной жизни можешь меня не посвящать, – поморщилась я. – А Вольпина вполне может иметь несколько сущностей.

– Что ты, – он расплылся в улыбке – наверное, вспоминая Кариночку. – Превращение даже в две сущности – это под силу только очень одаренным волшебникам.

– Насколько одаренным?

– Ну… – он прикинул, что-то подсчитывая и беззвучно шевеля губами. – Вероятность, примерно, один на десять миллионов.

– Ничего себе, – протянула я и тут кое-что вспомнила. – Боря, – пустилась я в осторожные расспросы, потому что дело становилось всё интереснее и интереснее. – Ты же птичий оборотень и превращаешься в селезня?

– Ну да, – кивнул он.

– А помнишь, ты говорил, что Царёв превратил тебя в крота?

Анчуткин споткнулся на ходу и посмотрел на меня с ужасом.

– Не помню, – залепетал он.

– Всё ты помнишь, – сказала я ласково и похлопала его по плечу. – И темнишь, Боря. И про своего отца ты что-то знаешь, и про себя тоже. А помнишь, когда я на ленте вызвала гепарда?.. Тогда я еще кое-что сделала.

– Что? – спросил он сдавленным голосом.

– Увидела что-то странное. Увидела мужчину, который очень похож на тебя, он превращался в ворона, и красную машину. За рулем – рыжеволосая женщина…

– Это просто совпадение! – в панике завопил Анчуткин.

Он хотел убежать, но я поймала его за руку, схватила за толстовку на груди и припечатала к стене, глядя снизу вверх.

– Это не совпадение. Это были твои воспоминания. Я попала в твои воспоминания. Так вот, та машина не пострадала в аварии. Не было аварии, Боря! Случилось что-то другое.

– Ты с ума сошла – кто верит иллюзиям? – он попытался улыбнуться, но губы дрожали. – Или я что-то напутал… Ты же знаешь, я не очень в иллюзиях…

Меня взбесила эта его манера все время прятать голову в песок, и я ещё раз встряхнула его:

– Тебе не надоело притворяться недотёпой?

– Я для вас всех такой и есть, – выпалил он, посмотрев на меня с неожиданной злобой, и оттолкнул, а я, опешив, отпустила его. – Так что будьте довольны! И очень тебя прошу, не лезь в мою жизнь. Ты в мире волшебников, а ведешь себя, как… как слон на коньках! Это может быть опасно!..

Слон на коньках?! Не Кариночкины ли слова он повторяет?!.

– Чем опасно? – пошла я на него. – Опасно – это когда все молчат в тряпочку. Ну-ка, рассказывай, что может быть опасного?

Но он рванул от меня, как заяц – на занятиях физического воздействия бы так бегал!..

Я хотела броситься за ним следом, но тут как всегда некстати появился Царёв – вылез, как из-под земли и преградил мне дорогу.

– Ты всё-таки сбежала из института, – сказал он с упрёком.

– Ну, сбежала, – сказала я с неприязнью. – И что?

– Со мной сбежать не захотела, – сказал он тоскливо, оглянулся, словно проверял – не слышит ли кто, а потом наклонился ко мне, понизив голос: – Сбежим на выходные?.. У отца день рождения…

– Царёв, ты за кого играешь? – спросила я, глядя на него по-новому. Зачем он так старательно уговаривает меня сбежать? Зачем ему так нужно, чтобы я оказалась за пределами института?

– Играю? – он уставился на меня непонимающе.

– За белых или за черных? – подсказала я ему.

– Что? – тупо переспросил он.

– Ладно, не напрягайся, – махнула я рукой. Если Царёв и действовал по умыслу, то явно не по собственному. Или правда хотел, чтобы я пошла с ним на праздник. – Кстати, – продолжала я, – если я пошла с тобой в «Небеса», то не надо было трещать об этом на каждом углу. Тем более – Борьке. Ты же сокол, вроде, а не сорока?

– Но я не рассказывал… – вид у него был совсем несчастным. – А при чем тут Борька? Он же с Вольпиной хороводится?

– Ты достал, – отрезала я и пошла по коридору, не оглядываясь.

– Только не говори, что он тебе нравится! – крикнул мне вслед Царёв. – Он же неудачник! Он – неудачник, Василиса!

Я почти не удивилась, когда спускаясь по лестнице увидела Барбару Збыславовну, стоявшую возле нижней ступени.

– Добрый вечер, Василиса, – приветливо сказала Ягушевская. – По-моему, ты хочешь поговорить.

– Прямо мысли читаете, – мрачно сказала я.

– Тогда идём ко мне в кабинет, – пригласила она. – Угощу тебя кофе. На ночь кофе не рекомендуют, но один раз можно.

Я была в кабинете Ягушевской несколько раз, и почти всегда здесь было много света, и окна были открыты, но в этот раз жалюзи были опущены, и горел только небольшой светильник в виде полупрозрачной морской раковины.

– Располагайся, – Барбара Збыславовна прошла в смежную комнату, а я села в кресло, поставив сумку на пол рядом и вытянув ноги.

Вскоре Ягушевская вернулась, поставила на стол маленькие фарфоровые чашки, молочник и хрустальную сахарницу с серебряной ложечкой, а потом принесла джезву, над которой завивался ароматный пар.

– Добавляй сливки и сахар, – сказала Барбара Збыславовна, разливая кофе по чашкам. – Сейчас угощу тебя пахловой, мне знакомые прислали. Настоящая пахлава из Армении…

Я как раз насыпала сахар и после слов Ягушевской неловко дёрнула рукой.

– Ну вот, значит будет у тебя сладкая жизнь, – засмеялась Ягушевская, смахивая салфеткой белые сахарные крупинки со стола. – Какое у тебя интересное колечко, – она присмотрелась к серебряному кольцу, которое дал мне ректор. – Серебро?

– Ага, – уклончиво ответила я и спросила: – Знакомые из Армении? Фамилия у них не Вольпины?

– Нет, – ответила она легко, поставив передо мной блюдо с золотисто-коричневыми ромбиками. Верх пирожных блестел, как янтарное стекло, и каждый кусочек украшала половинка грецкого ореха. – Попробуй, очень вкусно. Говорят, настоящая пахлава должна хрустнуть, когда ты прикусываешь ее, а потом растаять на языке медовой сладостью.

Наверное, это была самая настоящая пахлава, потому что всё было именно так, как сказала Ягушевская – сначала хрустко, потом медово-сладко.

– У Вольпиной нет родственников, – словно бы между прочим сказала Ягушевская, помешивая ложечкой кофе. – Её родители погибли в Южной Осетии в 2008 году. Карина жила у бабушки, в Армении, приехала к нам только в этом году. Она – птичий оборотень, утка-огарь. И доказательств её причастности к нападению на тебя нет.

– Это – она, – упрямо сказала я, отпивая кофе.

Кофе должен бодрить, но этот напиток, наоборот, успокаивал. Как будто умиротворение и удовольствие растекалось по всему телу с каждым глотком.

– Не волнуйся, её проверят ещё раз. Но каждый оборотень заносится в государственную базу в тринадцать лет, проверяются его способности, измеряется уровень волшебных сил, и с тех пор особь находится под постоянным контролем. За Кариной никаких нарушений замечено не было. И ничего подозрительного не выявлено.

– Может, она умеет превращаться и в поганку тоже.

– Не умеет, – мягко возразила Барбара. – Мы бы знали. К тому же, то, что происходит с тобой – явно не нападки обыкновенного птичьего оборотня. Тебе надо быть осторожнее. Кто-то ведёт игру против тебя. Это стало понятно после той ленты, когда ты притянула Коша Невмертича.

– Вы думали, что я применила артефакт вроде «датского огнива»? – спросила я небрежно.

– Какие познания, – улыбнулась Ягушевская. – Рада, что ты начала интересоваться наукой. Вижу в этом благотворное влияние Бори Анчуткина.

Умышленно или нет, но она проигнорировала мой вопрос.

– Вы не ответили, – напомнила я.

– Какая вы упрямая, – вздохнула Барбара Збыславовна, почти повторяя слова ректора.

Я посмотрела на неё подозрительно, но Ягушевская отпила кофе и взяла ещё кусочек пахлавы.

– Мы с Кошем уверены, что в том, что произошло на ленте потаенной магии – не было твоей вины, – продолжала она тихо и неторопливо, будто рассказывала сказку. – То есть не было прямой твоей вины. Но мы не знаем, что произошло на самом деле. Думаю, кто-то применил некий артефакт, расположив его рядом с тобой, так что смог усилить его действие, применяя благодатную волшебную силу жар-птицы. И ты, невольно воспользовавшись этим артефактом, притянула к себе Коша Невмертича.

– Датское огниво?

– Как вариант. Но ничего подобного я не встречала за всю свою практику. Понимаешь, датское огниво – это что-то вроде легенды волшебного мира. Все о нём знают, но никто не видел. Майер – тот волшебник, который при его помощи женился на принцессе, почему-то потом ни разу им не воспользовался, хотя случались ситуации, когда было необходимо прибегнуть к магической силе. Никому не известно, почему он больше его не применял – то ли он был убежден, что это неправильно, то ли артефакт украли.

– Убежден, что неправильно? – хмыкнула я. – После того, как забавлялся с принцессой, а ей врал, что она видит сон? Ну-ну. У этого парня странные представления о том, что правильно, а что нет.

– Логично, – кивнула Барбара. – Тогда огниво могли украсть.

– Украли и ни разу не воспользовались до сегодняшнего дня?

– Майер мог его потерять, и артефакт нашли только в наши дни,

Я с сомнением кивнула, соглашаясь. Да, это походило на правду.

– Тебе не надо переживать по этому поводу, – голос Ягушевской зажурчал ручьем, – Кош Невмертич подал заявление в высший совет. Будет проведено расследование. Если кто-то пользуется несанкционированным артефактом, он будет наказан.

– Какие строгости… – вздохнула я и спросила: – А зачем вы храните фотографию Баюнова?

Глаза Барбары Збыславовны вспыхнули, как бриллианты, а потом она опустила ресницы, помешивая кофе ложечкой.

– Уже допила кофе? – спросила Ягушевская. – Хочешь, я тебе погадаю?

– Гадайте, – я пожала плечами, понимая, что мне опять не ответят. Это визитная карточка всех волшебников, похоже. Не отвечать на вопросы.

– Дай мне чашку, – попросила она, и я передала ей чашку, на дне которой осталась кофейная гуща.

Барбара Збыславовна покачала чашку и перевернула её на блюдечко, накрыв сверху ладонью.

– Я сама не слишком верю в гадания, – Ягушевская усмехнулась, – никто до конца не понял их природы – то ли гадания предупреждают, то ли показывают то, что неизбежно. Но мы можем отнестись к этому, как к развлечению. Просто позабавимся.

Она приподняла чашку и поставила ее рядом с блюдцем, разглядывая кофейные потеки.

– Злые мысли… – сказала она, помолчав. – Тебя одолевают злые мысли. Ты не должна им подчиняться. Гони их прочь.

– Чудесно развлекаемся, – проворчала я. – А что-то хорошее там есть?

– Рядом с тобой гепард, – невинно заметила Ягушевская. – Он справа, это значит, что он хранит тебя.

– Гепард? – я оживилась и тоже заглянула в чашку, но кроме бесформенных пятен ничего там не увидела.

– А с другой стороны… – Ягушевская вдруг нахмурилась и склонилась над чашкой. – Тоже пятеро… – произнесла она тихо.

– Что – пятеро?

– Вокруг тебя – пятеро врагов, – сказала она и посмотрела на меня поверх чашки. Глаза ее, только что блестевшие бриллиантами, показались мне темно-матовыми, темнее черного кофе. – Ты должна быть очень осторожна. Они следят за тобой.

17

Пятеро врагов! Вот удивила! На следующий день во время занятий я так и не могла сосредоточиться, вспоминая кофейное «развлечение». Мне сейчас в «Иве» только немые косточки не перемывают. А немых тут нет. Даже земноводные разговаривают.

И про гепарда намекнула. Мол, всё она знает.

А что знает?!

Я добавила в рецептуру слишком много металлической пыли, и вместо того, чтобы обрести магнитные свойства, деревянный кубик полыхнул ясным пламенем.

– Краснова горит! – крикнул кто-то из девчонок, и Анчуткин, успевший примагнитить к своему кубику все кнопки и гайки, схватил тряпку и в два счета погасил огонь.

От моего опытного образца осталась одна головешка, и преподаватель торжественно поставил мне «неуд», попросив явиться в субботу для повторения лабораторной. Я чуть не застонала – опять суббота! Да у них что – других дней недели нет?

– Вы слишком рассеянны, Краснова, – сделал замечание преподаватель. – Артефакторика – наука точная, она мечтательности не терпит.

– Исправлюсь, – угрюмо пообещала я.

Но исправиться не получилось, потому что уже на второй ленте я умудрилась разбить хрустальное блюдце, по которому следовало катать яблочко. На кафедре были блюдца, но преподаватель наотрез отказался выдавать мне институтское добро.

– Сегодня можете быть свободны, – заявил он, грозно поблескивая очками, – а в субботу, когда успокоитесь, покажете мне хорошую визуальную связь. От вас я хочу видеть только отличную визуалку! И чтобы без опозданий!

Опять суббота! Этот день обещал превратиться в настоящую гонку на выживание. А ещё репетиция с перваками…

Я собиралась прослоняться по коридорам «Ивы» до начала следующей ленты, но тут меня встретил Быков.

– О, Краснова! – пробасил он. – На ловца и зверь бежит! А ну, идём со мной.

– Куда ещё? – с опаской поинтересовалась я.

– Ректор вызывает, – сказал он таинственно, и сердце у меня ёкнуло.

– А зачем вызывает? – я уже бежала за Быковым, боясь отстать.

– Сам не знаю, – он почесал затылок. – Сказал привести тебя быстренько, с ленты отпросить. Но я смотрю, – он лукаво прищурился, – ты благополучно прогуливаешь.

– Благополучно вытурили, – сказала я мрачно. – Сегодня точно не мой день.

– Брось, – добродушно хохотнул Быков, – что ни делается – всё к лучшему.

– Ага, и хрустальные блюдца бьются на счастье, – уныло согласилась я.

Может, и правда блюдце разбилось на счастье? И сейчас Кош Невмертич скажет что-то… что-то очень мне нужное…

До кабинета мы не дошли, ректор встретил нас на полпути.

– Хорошо, что вы быстро, Иван Родионович, – сказал ректор, хмуро оглядывая меня. – Я должен срочно уехать, так что задержу вас ненадолго. Краснова!

Я вопросительно уставилась на него. Что – Краснова? И так знаю, что я – Краснова.

– Начинаете индивидуальные занятия с Иваном Родионовичем, – деловито объявил ректор. – Поступаете в его полное распоряжение три раза в неделю. Скажем, понедельник, четверг и суббота. Завтра как раз суббота, начнете заниматься.

– Как – в субботу?! – вспылила я. – Суббота у нас резиновая, что ли?

– А вы успели хвостов нахватать? – ледяным тоном осведомился Кош Невмертич, – Значит, впредь будете усерднее. Но мы приняли решение, что вам необходимо углубить занятия по магии физического воздействия. Будете изучать ближний бой. Господин Быков, я жду от вас серьезной, даже суровой работы с Красновой.

– Будет сделано, – тут же откликнулся Быков. В лучшем виде всё состряпаем, Кош… – он спохватился и добавил: – Невмертич.

– Обращаю ваше внимание, – продолжал ректор, будто бы не заметив его оговорочки, что я не потерплю никаких послаблений в отношении этой студентки. Жалеть нельзя, понятно? – он посмотрел на Быкова так, что тот поёжился. – К концу полугодия я хочу видеть не Краснову, а терминатора.

До этого момента я ещё как-то сдерживалась, но «терминатор» меня добил безо всякого физического воздействия.

– А что так мелко?! – сказала я зло. – Давайте уже сразу из меня Халка делать!

– Возражения? – Кош Невмертич резко повернулся ко мне.

– Конечно, возражения! Вы у меня спросили – хочу ли я драться?!

Быков кашлянул в кулак и попятился, будто показывая, что не желает вмешиваться в наше противостояние. А я чувствовала, что воздух вокруг наэлектризовался, как будто я оказалась в эпицентре грозы с петерситом в кулаке.

Несколько секунд ректор смотрел так, будто жалел, что меня не придушили накануне.

– На пару минут, – сказал он, схватил меня за плечо – словно когтями, и потащил в сторону.

Быков отвернулся, изучая циферблат наручных часов.

– Слушай внимательно, – ректор наклонился, приблизив своё лицо к моему лицу, и заговорил тихо, почти нашептывая. – Ты должна взять у него всё, что он знает. Всё, до последней капли. Выжми его, как лимон. Это важно. Ты говорила, что веришь мне.

В этом и в самом деле было что-то магическое – когда он начинал говорить со мной на «ты», да ещё вот так страстно – горя глазами, хватаясь за моё плечо… Я кивнула, готовая в этот момент ради него не то что ближним боем заняться, а лично отпинать Халка и всю его компанию.

– Вот и поладили, – Кош Невмертич словно нехотя отпустил меня и выпрямился. – Никаких жалоб, никаких прогулов. И устраните хвосты, Краснова. Стыдно. Вы – Жар-птица, всё-таки.

Ну вот. Сначала обнадежил, а потом носиком в грязь. Я смотрела в спину ректору и теперь готова была отпинать именно его.

– Спокойно, Краснова, – прогудел Быков, становясь рядом со мной. – Магия ближнего боя – это жуть как интересно. Ну и полезно, само собой. Ведь никогда не знаешь, когда на тебя полезет какая-нибудь горилла, у которой девяносто процентов волшебной силы.

– Я хочу танцевать, а не драться.

– Танцы тебя не спасут, – Быков дружески похлопал меня по плечу, отчего у меня подкосились коленки. – В мире волшебников всё жестко. Или ты другого, или другой тебя. Пока учишься в «Иве», тебя никто не тронет, но если не научишься себя защищать, то пропадешь еще на стажировке.

– При чем тут стажировка? – встрепенулась я.

Елена проходит стажировку… И от неё – ни полсловечка…

– Какие стажировки проходят выпускники? – я пыталась поймать взгляд Быкова, но он старательно отворачивался. – Это… это опасно?

– Сболтнул я, – сказал Быков огорченно. – Студентам ни о чем таком знать не полагается.

– Что же там за стажировка такая? – произнесла я сквозь зубы, понимая, что начинаю ненавидеть «Иву» за подобные тайны. – Надо дракону пломбы поставить?

– Вот что, – решительно заявил Быков, – ты не грузись этим. Решай проблемы по мере поступления. Тебе сказали превратиться в терми… э-э… изучать ближний бой – давай изучать. В субботу придёшь, наметим программу и всё такое. А пока – дуй куда-нибудь отдохнуть. Хоть в столовку, погрызи там вкусного. Начнем тренировки – тебе сил много понадобиться. Это я обещаю, – и он постучал себя ладонью по груди, гулко как будто по бочке.

Суббота стала для меня тем ещё испытанием. Я еле-еле успела сдать все хвосты, которые нахватала за неделю, как прилетела Козлова и утащила меня на репетицию. Мне повезло, что сегодня репетировали только музыканты – я с отвращением продудела свою партию на авлосе, почти не сфальшивив, и была милостиво отпущена. Царёв хотел увязаться следом, но я опередила его, и пока он возился с гуслями – удрала потайными тропами «Ивы», успев тютелька в тютельку на индивидуальное занятие к Быкову.

Быков обещал «наметить программу» – и это оказалось длиннющим списком того, что мне предстояло изучить. Двумя приёмами я, вроде как, уже успела овладеть – это было подавляющее заклятье Луиши Менезиш и удар в мозжечок, который назывался по дурацки – приём Базема.

– Первым официально его применил голландский маг Карл Базем, – пояснил Быков, – но мы называем этот приём просто – дать леща.

Он даже похохотал, но я не нашла ничего смешного в названии.

Мы просидели почти до отбоя, и я обреченно слушала рассуждения Быкова, как хорошо уметь себя защищать – и как это нужно особенно жар-птице.

– Сегодня я тебя валять не буду, так и быть, – щедро пообещал он, – но со следующего занятия – не обессудь. Всё будет серьезно и по жесткому. Ректор сказал – Быков сделал. Так что в понедельник будь готова!

Он снова похлопал меня по плечу, едва не свалив с ног, и отпустил, посоветовав не задерживаться в коридоре после отбоя.

Я и сама не собиралась задерживаться, потому что хотелось запереться у себя и никого не видеть хотя бы до утра воскресенья, но ноги сами понесли меня в корпус общежития не кратчайшей дорогой, а мимо кабинета ректора.

Клянусь, я не собиралась с ним разговаривать и подслушивать не собиралась, но дверь кабинета была чуть-чуть приоткрыта, и я всего лишь чуть-чуть подтолкнула её одним пальцем, делая щелку пошире…

– …сам понимаешь, что эти обвинения голословны, – услышала я знакомый весёлый голос, а потом увидела и его хозяйку – яркую черноволосую женщину, Марину Морелли. – Хочешь опять выставить себя на посмешище, Кошик? Ты подал жалобу, что я, якобы, пыталась поджечь твой институт, пыталась даже убить твоих учеников – и что? Моя причастность не подтвердилась, а вот своей репутации ты здорово подгадил. Но я готова все забыть.

– Боюсь, в отличие от тебя, у меня очень хорошая память, – спокойно ответил Кош Невмертич.

– Брось, Кошик, – засмеялась Морелли. – Хватит уже ревновать меня к Костику. Было между нами когда-то что-то, но это было, да быльем поросло.

Меня словно прижгло огнем – то же самое ректор говорил мне. И… какой Костик? Баюнов? Тот самый, чья фотография хранится у Барбары?..

Я насторожилась и приготовилась слушать дальше, но тут Морелли резко обернулась и заметила меня. Алые губы растянулись в улыбке, и я немедленно вспомнила Вольпину с её «подруженьками».

– А вот и Василиса, – сказала Морелли приветливо.

Шагов я не услышала, но дверь распахнулась сразу же. Похоже, ректор стоял у порога.

– Краснова, – сказал он безо всякого выражения. – Почему-то я не удивлен. Здравствуйте.

– Угу, здравствуйте, – кивнула я.

– А мы как раз говорили о том, – с энтузиазмом продолжала Морелли, – что можно провести объединенный новогодний бал – пусть студенты «Ивы» и «ПриМы» пообщаются в неформальной обстановке. Новый год, праздник, музыка, романтика… То, что нужно молодежи.

«Допустим, совсем не об этом вы говорили», – подумала я, но ничего не сказала.

– Идите к себе, Краснова, – сказал Кош Невмертич. – Отбой будет через пять минут. А я провожу госпожу Морелли. Она слишком задержалась.

– Не утруждай себя, – почти пропела Марина, ничуть не обидевшись на его нелюбезный тон, – может, Василиса, вы проводите меня до выхода? Поболтаем немного по дороге?

Она смотрела так приветливо, так открыто, что невозможно было поверить, что эта женщина наложила на меня заклятие невезения и ещё подсунула в мою комнату заговорённую куколку, чтобы опять устроить пожар. Опять – потому что я была уверена, что пожар в лаборатории тоже был заслугой Марины Морелли.

– Нет, спасибо, – вежливо отказалась я. – Мне мама с папой не велели разговаривать с тётями, которые пытались меня убить.

– Убить? – она расхохоталась и даже смахнула слезинки, навернувшиеся на глаза. – Вы рассмешили меня, Василиса. Вот и Кошик убежден, что это я напала на вас… возле его дома, ночью.

Кош Невмертич стоял спиной к Марине, и мне были прекрасно видны выражения их лиц. Ректор поджал губы и смотрел в стену поверх моей головы, а маска доброты на мгновение сползла с Морелли, и глаза стали холодными… почти такими же холодными, как глаза ректора, когда он отчитывало меня за какую-нибудь провинность.

– А это были не вы? – спросила я, чтобы хоть что-то сказать.

Я опять почувствовала себя третьей лишней, потому что воздух в кабинете только не потрескивал, а безразличие ректора явно было деланным. Что-то выводило его из себя, и я знала что – присутствие этой женщины. А когда кого-то так сильно ненавидишь…

– Что за вопрос? Конечно, нет! – воскликнула Марина и пошла ко мне, протягивая руки ладонями вверх, словно показывая, что её намерения – честны и открыты. – Василиса, если раньше между нами и произошло какое-то недопонимание, то сейчас всё в прошлом. И в подтверждение моих самых лучших намерений, я предлагаю вам обучение в моем институте. «ПриМа» – то место, где ваш талант…

– Нет, – перебила я её.

– Нет? – переспросила она. – Василиса, вы не знаете, от чего отказываетесь. Хотя бы выслушайте меня, моё предложение вас…

– Нет, – повторила я. – Никогда. Ни за что. Я выражаюсь достаточно ясно?

Больше всего злило, что ректор не произнес ни слова. На его глазах меня нагло сманивали к врагам, а он стоял себе столбом, будто его это совсем не касалось.

Марина Морелли смерила меня колючим взглядом, хотя губы её продолжали улыбаться, и опустила руки. Наверное, поняла, что в показушных жестах толку не было.

– Жаль, – сказала она, забирая со стула крохотную лакированную сумочку и пристраивая её на плечо. – Хорошо, я вас поняла. Всего доброго, Василиса. Мне пора, Кош.

– Давно пора, – произнес ректор сквозь зубы. – Дорогу обратно найдёшь.

– Как мило, – она усмехнулась, проходя мимо него, – даже из приличия не проводишь?

Он не ответил, а я посторонилась, давая ей дорогу. Я не сомневалась, что на прощание ректор «приматов» отмочит что-нибудь – вроде контрольного выстрела в мозг, и не ошиблась.

– Надеюсь, когда-нибудь вы передумаете, – сказала Морелли, задержавшись возле меня. – И перестанете хранить верность Кошу. Потому что он-то вам верность не хранит.

Каблучки её поцокали по коридору, и вскоре женщина скрылась из виду, но мы с Кошем Невмертичем продолжали стоять молча. Я – мрачно опустив голову, ректор – вцепившись в дверь.

Прошло несколько долгих и томительных минут, и Кош Невмертич, наконец-то заговорил:

– Всё, она ушла. Можете идти к себе, Краснова.

Я обиженно вскинула на него глаза – и это всё?! После того, как я открыто признала, что выбираю «Иву», после того, как эта… горилла с волшебной силой сказала такую подлость… А как же уверить меня, что никого нет, что он будет ждать…

– До отбоя – сорок пять секунд, – произнес ректор, и я заметила, как заиграли у него желваки, будто он сдерживался из последних сил. – Не успеете до своей комнаты – в субботу устрою вам дополнительные занятия по всем предметам.

Дверь оглушительно захлопнулась перед самым моим носом, и мне ничего не оставалось, как рвануть галопом до общежития, цедя сквозь зубы все известные мне ругательства, чтобы не лопнуть от ярости и злости.

18

Всё воскресенье я умирала от ревности, но Кош Невмертич не явился, чтобы меня утешить. И Анчуткин не показался. И даже Царёв не заглянул.

А что им заглядывать?! В воскресенье все нормальные люди отдыхают – лопают бабушкины пирожки, отрываются на танцполе, в кино ходят… И только я сижу в этой «Иве», потому что Морелли затеяла нечестную игру, а кое-кто строит из себя горделивое бревно, когда всего-то и надо – поцеловать!.. И не сбегать!..

Я изнывала от безделья, слоняясь по своей комнате, и мечтала, чтобы поскорее наступил понедельник. По крайней мере, учеба хоть немного бы отвлекла. И на индивидуальных занятиях с Быковым точно можно будет спустить пар. Отпинать кого-нибудь, как спортивную грушу. А вечером ко мне забежала Алёна Козлова и предупредила, что репетиция с перваками будет в понедельник после занятий.

– Вольпина не может в субботу, – сказала она, не замечая, что я чуть не задымилась от этой новости, – у нее индивидуалка.

Вот как. Если суббота занята у меня – это ничего, успеешь. А индивидуалка у Вольпиной – ай-я-яй! Немедленно изменить расписание!

Утро понедельника успокоения не принесло, а добавило новых проблем.

Отправившись после завтрака на ленту, я заметила, что у стенда с объявлениями толкутся студенты и что-то с жаром обсуждают. В прошлом году они так же толпились там, когда Морелли прицепила там фотографию – мою и Коша, где мы голяком и друг на друге изгоняли из меня джанару.

Вдруг сейчас она провернула похожий фокус?!.

Я двинулась к стенду, полная решимости растолкать зевак, но студенты сами расступались передо мной. Если честно – разбегались.

– Приём Базема… – услышала я взволнованный шепот за спиной и оглянулась через плечо.

Студентиков сразу, как ветром сдуло, и к стенду я подошла в гордом одиночестве. Вопреки опасениям, никаких фотографий на доске объявлений не висело, зато красовался приказ, подписанный ректорской подписью-закорюкой. Приказ о том, что новогодний бал будет проводиться в здании института «ПриМа» в целях укрепления дружеских отношений и обмена колдовскими навыками между студентами.

В стекле отразились пять силуэтов – кто-то остановился за моей спиной, тоже читая объявления. Запах роз защекотал нос, и я чихнула.

«Вокруг тебя пять врагов», – вспомнила я гадание Ягушевской и медленно обернулась, готовая к любой неожиданности.

Но позади меня стояла Вольпина, справа и слева от неё – Анчуткин и Царёв, а чуть поодаль – две «конфетки».

– Ой, как интересно! – Вольпина захлопала в ладоши. – Совместный бал! Я обязательно пойду!

– Бал у «приматов» – это глупо, – отрезала я.

– Почему? – наивно спросила Вольпина, захлопав ресницами.

– Потому что они обязательно устроят какую-нибудь гадость, – сказала я ей в тон и так же захлопала глазами, передразнивая. Как же меня бесила эта лицемерка, которая сумела обмануть даже преподов из «Ивы». А они-то считают себя такими-рассякими специалистами-профессионалами!

– Эти «приматы» такие гадкие? – Кариночка продолжала разыгрывать из себя Мальвину, но я видела её насквозь. Пусть она мило улыбалась Анчуткину и посматривала на Царёва невинно, как зайчик с бантиком, но стоило нашим взглядам встретиться – в ней менялось всё. Неуловимо, едва заметно – но менялось. И улыбочка становилась пакостной, и глазки начинали масляно блестеть.

Я ответила ей прежде, чем подумала:

– Они почти такие же гадкие, как ты.

– Василиса! – хором гаркнули Анчуткин и Царёв.

– Что? Защищать её будете? – бросила я им презрительно.

Царёв нахмурился и угрюмо замолчал, Анчуткин виновато посмотрел на Вольпину, но тоже ничего не сказал. Ладно, и на том спасибо.

«Конфеток» я в расчет не брала – только я заговорила, они быстренько отошли шагов на десять, делая вид, что заняты изучением сумочки одной из них.

Кариночка, не получив поддержки, плаксиво изломила брови и задрожала губами:

– Почему ты так меня не любишь? – спросила она жалобно. – Я ведь ничего не сделала…

– Не притворяйся, – жёстко оборвала я её. – Ты – лживая, хитрая, подлая, подставляешь других и думаешь, что умнее всех.

– Успокойся, – Царёв попытался встать между нами, но я оттолкнула его, и он досадливо прищелкнул языком.

– Я не такая, – ответила Вольпина, медленно качая головой. – По-моему, ты злишься на меня. Наверное, потому что твой парень обратил на меня внимание… Ты злишься, что я красивее тебя и моложе…

Анчуткин и Царёв одновременно встрепенулись, и от этого я взбесилась уже до тумана в глазах.

– Ты дура! – крикнула я, уже не заботясь о том, что меня услышат. – Пусть ты всех их обманула, я тебя выведу на чистую воду!

– Я не обманывала! – взвизгнула Вольпина.

– Она не обманывала… – заблеял Анчуткин, бросаясь ко мне, но я толкнула его в грудь и встала напротив Вольпиной – лицом к лицу.

– Обещаю тебе, – я чеканила каждое слово, с ненавистью глядя в синие глаза Кариночки, – ты вылетишь из «Ивы» до конца года. Я об этом позабочусь.

– Зачем ты мне угрожаешь?! – всхлипнула она, и пустила слезу – она поползла по смуглой круглой щечке, сверкая бриллиантом. Даже плакала эта поганка слишком красиво!

– Ах ты… – начала я, Вольпина снова взвизгнула и закрылась рукой, хотя я совсем не собиралась её бить, и тут Анчуткин и Царёв бросились ко мне с двух сторон.

Анчуткин – какой рыцарь! – заслонил собой Вольпину, а Царёв схватил меня за плечи, разворачивая к себе.

– Не смей! – выпалил он, встряхнув меня. – Или точно – сама вылетишь из института!

Я вдруг увидела, что поодаль стоят Кош Невмертич и Быков и наблюдают за нами. Ректор скрестил на груди руки, а Быков приоткрыл рот, застыв с поднятой рукой – видимо, собирался почесать затылок, но на полдвижении забыл.

Это было последней каплей – теперь они будут считать меня ведьмой, которая запугивает и тиранит чудесную Вольпину.

Ну да! Я же ей завидую, что она у меня Анчуткина увела! Хотя сама же сплетничала, что я избавляюсь от соперниц, добираясь до Царёва. А эти идиоты ничего не видят, не могут сложить два и два! Потому что головы у них, как кокосы – снаружи твёрдо, а внутри…

– Пойдем, Вася, – Царёв попытался меня увести, и я не стала бы сопротивляться, но в этот самый момент Кариночка высунулась из-за плеча Анчуткина и оскалила в усмешке белые зубки.

– Вася! – хихикнула она. – Ты точно не парень?

– Заткнись! – крикнула я, вырываясь от Царёва.

Он попытался удержать меня, но внезапно сдавленно ахнул и отлетел в сторону, свалившись, как куль с мукой. Секундой позже туда же улетел Анчуткин – даже не пикнув, и растянулся на полу, лицом вниз.

– Спасите! Она меня убьет!! – заверещала Вольпина и бросилась бежать, а вместе с ней с воплями помчались остальные студенты.

Толпа хлынула в двери и благополучно застряла. Кого-то опрокинули, кого-то прижали к косяку…

Я рванула в погоню за Вольпиной, но Кош Невмертич оказался рядом и схватил меня поперек туловища, прижимая мои руки к бокам – совсем так, как Царёв, когда Вольпина получила по мозгам.

– Краснова! – услышала я рёв Быкова. – Немедленно успокойтесь!

– Уймись! – зашипел мне в ухо ректор, я свирепо дёрнулась и… пришла в себя.

Вернее – чуть не свихнулась от ужаса, потому что Царёв и Анчуткин продолжали лежать дровами, а вокруг них хлопотал Быков.

– Это не я… – забормотала я, не в силах отвести взгляда от одногруппников, не подававших признаки жизни, а потом заорала уже в полный голос: – Это не я!..

Ещё бы кто-то послушал!

Ректор притиснул меня к стенду, больно придавив локтём в грудь, Анчуткин слабо застонал, а Царёв пошевелился и сел, потирая голову.

Глаза у него были стеклянными, некоторое время он не мог поймать фокус, а потом увидел меня.

– Ну ты даёшь, – сказал он с горечью. – Не ожидал от тебя.

Быков сунулся помочь ему подняться, но он грубо оттолкнул его и сам встал на ноги, немного пошатываясь. Зато Анчуткин валялся, беспомощно шевеля руками. Быков подпёр его могучим плечом, и Бориска повис на нём, как полотенце на сушилке. Он больше не стонал, только вытирал катившиеся слёзы – вовсе не бриллиантовые, как у показушницы Вольпиной. Обыкновенные слёзы, которые никого не красят. Нос у Анчуткина порозовел, кудри уныло обвисли и сам он выглядел, как побитая собака или… ощипанный селезень.

– Пустите! – я снова дёрнулась, и Кош Невмертич отпустил меня.

Бросившись к Анчуткину, я опустилась рядом с ним на колени и сбивчиво заговорила:

– Боря, это не я, честно… Это не я…

Он отмахнулся.

Он просто от меня отмахнулся.

Совсем близко я увидела его глаза – карие, как камешки янтаря, с солнечными бликами вокруг зрачка. Он смотрел на меня с обидой, почти… с ненавистью.

Я опешила, встретив этот взгляд, а Кош Невмертич уже вздернул меня на ноги, схватив за локоть.

– Ничего страшного не случилось, – сказал Быков лживо-добрым голосом. – Всего-то студенты повздорили – это же ерунда!

Но Кош Невмертич, похоже, ерундой это не считал, потому что его пальцы сдавили мою руку, как железные когти.

– Раненых – в лазарет, – велел он. – Царёв, сами дойдёте?

– Я не раненый, – огрызнулся тот, тряся головой и потирая шею пониже затылка.

– В медчасть, быстро! – повторил ректор, и Царёв послушно поплёлся по коридору.

– Анчуткин, хватай меня за шею, – Быков хотел помочь Бориске подняться, но Кош Невмертич его остановил.

– Анчуткина отведу я, – сказал он, передавая меня опешившему Быкову, как пакет с булкой хлеба. – Отведите Краснову в…

– Опять яйца чистить?! – крикнула я зло. – Ни за что не буду! Я не виновата!

– …в её комнату, – закончил ректор ледяным тоном и легко поднял Анчуткина на руки, будто он был девицей деликатного сложения. – Выполняйте.

– Лучше с ним не спорить, – сказал Быков тихо и подтолкнул меня плечом. – Пошли, Краснова. Что тут, вообще, произошло?!

– Она снова подставила меня, – сказала я, скрипя зубами от злости и бессилия. – Вольпина снова провернула свой фокус!

– Какой фокус? – удивился Быков.

Мы уже вышли из общего зала и поднимались по пустой лестнице к корпусу общежития, и я никак не могла успокоиться – меня трясло мелкой дрожью.

– Готова поспорить, на ней не будет ни капли магии. И все опять подумают, что это я вырубила Царёва и Борьку.

– Но ведь неплохо вырубила! – засмеялся Быков, я сердито посмотрела на него, и он сразу перестал смеяться. – А что? Разве не ты?

– Меня кто-нибудь слышит?! – воскликнула я отчаянно. – Сто раз повторила – не я! Не я! И Вольпину тогда ударила не я, и сейчас тоже! Считаете, я совсем кукухой поехала, что буду долбить своего корешка магией?

– Подожди, – Быков остановился, и я остановилась тоже. – Но если не ты… То при чем здесь Вольпина?

– Не знаю, как она это проворачивает, – пожаловалась я. – Но она пыталась придушить меня, когда была с Борькой в кино. А он клянется, что даже в туалет она не ходила.

– Стоямба, – Быков помотал головой совсем как Царёв после магического удара. – Краснова, не части. Что-то не понял. Как это – придушить?

– Вот так, Иван Родионович! – я оттянула ворот водолазки, и Быков присвистнул, увидев синяки.

– Это же не шутки, – пробормотал он и коснулся кончиками пальцев моей шеи.

Коснулся, чуть провёл – и будто затаился, глядя на меня. Или куда-то мимо меня?

– Иван Родионович? – позвала я, отступая и возвращая ворот на место.

– Что-то я аж обалдел, – он шумно вздохнул и почесал затылок. – А с чего ты решила, что это Вольпина?

– Интуиция, – буркнула я.

– Нет, интуиция – это ты для занятий по ясновидению оставь, – запротестовал Быков. – А я хочу факты. Почему Вольпина?

– Уверена, что это она, – упрямо сказала я. – Она с самого первого дня вела себя странно.

– Может, расскажешь? – Быков подошел к окну и сел на подоконник, похлопав рядом с собой. – Впервые слышу, чтобы студентка пыталась убить другую студентку. Зачем?

– Не знаю, – я запрыгнула на подоконник и принялась задумчиво болтать ногами, глядя на острые носки своих сапожек. – Но я подозреваю, что она действует по указке Марины Морелли.

– Это ректор Института Прикладной Магии? – изумился Быков. – А ей-то что от тебя надо?!

– Вчера она призналась, что хочет переманить меня к себе…

Я рассказала Быкову о своих подозрениях насчет Вольпиной, о том, как она хитро изображала из себя жертву, как устранила Колокольчикову, подсунув мне бумажку с заклинанием прыщавого приговора, рассказала про браслет и о том, как в прошлом году Морелли пыталась меня убить.

Быков слушал, не перебивая, а когда я закончила, то долго молчал, погрузившись в раздумье.

– Знаешь, Краснова, – сказал он, наконец, – а я тебе верю. Во всём верю. Странно, что тебе не поверили твои друзья.

– Друзья! – горько сказала я. – Анчуткин бегает на свидания к этой… Вольпиной… Это не друг, это предатель. А Царёв и в прошлом году меня подставил. Всех подставил. Его папочка – председатель попечительского совета «Ивы». Когда они уволили Коша Невмертича, Царёв отказался со мной выступать – папа запретил. Так что это точно не друг. И не враг, наверное, но…

– И не друг, и не враг, а дурак, – закончил Быков. – Дело-то серьезное.

– Ещё бы. Уверена, что Вольпина как-то умудряется всех обмануть. Я мало знаю о волшебниках – меня бабушка растила, она не оборотень и не колдунья, простой человек. А вам известны какие-нибудь приёмы, как можно колдовать, но чтобы на тебе не оставалось следов использования магии?

– Э-э… м-м… Нет. Вряд ли это прокатит с кем-то, кроме жар-птицы, – Быков виновато покосился на меня. – Но можно использовать артефакты…

– Артефакты? Какие? – живо спросила я. – Например, датское огниво?

Быков крякнул и похлопал ручищами по коленкам:

– Признаться, не слишком разбираюсь во всех этих волшебных причиндальчиках, но… вот что. Давай понаблюдаем за Вольпиной? Может, она и в самом деле не та, за кого себя выдает?

Я так и загорелась этой идеей:

– Сегодня у нас репетиция, мы ведь будем соревноваться в конце года с «приматами»... Приходите туда? Мы занимаемся в зале, если сядете в партере на задних рядах – вас со сцены не заметят, – тут я вспомнила, что ректор ничего не говорил по поводу – когда мне можно будет выйти из своей комнаты. И можно ли будет вообще. – Ну если меня к концу этого дня не запрут в Особую тюрьму...

– Так себе шуточка, – отметил Быков. – Только киснуть не смей. Всё будет хорошо, – он хотел хлопнуть меня по плечу, но я съежилась, и он просто помахал широкой ручищей в воздухе, вовремя остановившись, и прогудел: – Прости, Краснова. Всё время забываю, что лапа у меня тяжелая. Теперь давай – зайцем к себе. А то ректор проверит, нам обоим прилетит.

– Спасибо, Иван Родионович, – я спрыгнула с подоконника, одергивая юбку.

– Ещё не за что, – добродушно ответил он.

19

После того, что случилось, я ждала очередного наказания – или яйца заставят чистить, или ещё что похуже, о чём думать не хотелось. Но перед началом второй пары появилась Ягушевская и сказала, что я могу вернуться к занятиям.

– Вот так просто? – не поверила я. – Обойдёмся даже без яиц?

– Насчёт яиц распоряжений не было, – ответила Барбара Збыславовна, – но комендантский час для вас лично установлен до девятнадцати часов. А теперь поторопитесь на занятия. Вы и так пропустили первую лекцию без уважительной причины.

– Беспредел какой-то, ещё и виновата осталась, – вздохнула я и отправилась на учёбу.

Сидеть за первым столом мне пришлось одной – все пересели на задние ряды, а Бориска на ленты не пришёл. Царёв появился только на третью пару – бледный, и в мою сторону даже не глядел.

Зато все остальные глядели. Я поняла, что и с первых рядов одногруппники сбежали от меня подальше. Ещё бы – сумасшедшая птица, которая направо и налево лупит магией. От такой безопаснее держаться на расстоянии.

Я постаралась не показать, как меня это задело, и ни с кем не разговаривала. Даже когда пришли студенты с четвертой группы и робко попросили объяснить принцип действия приёма Бразема, я ничего не ответила, а отвернулась и заткнула уши, начав вполголоса читать параграф по истории магии.

После занятий я отправилась на репетицию, и втайне порадовалась, когда Козлова деловито и энергично начала рассаживать нас, музыкантов, по местам, а танцовщицам велела выходить из-за правой кулисы и сразу занимать всё пространство сцены, а не тянуться гуськом. В отличие от Козлова и Царёва, которые старательно меня не замечали, Алёна ничем не показала, что боится или осуждает меня. Может, она была выше сплетен, и ей ещё не рассказали, что устроила страшная-страшная и ужасная жар-птица, а может, её не интересовало ничего, кроме успешного выступления на соревновании.

Впрочем, Вольпина тоже вела себя, как ни в чём не бывало. Она и остальные перваки были наряжены в штанишки-шаровары и разноцветные кофточки, завязанные узлом под грудью и открывающие живот. Как бы я ни злилась, но должна была признать, что выглядели девчонки настоящими конфетками – все смуглые, черноволосые, стройные.

– Обалдеть, – тихо сказал Козлов, а Царёв хмыкнул, подкручивая колки и настраивая гусли.

Я ждала Быкова, но он не появлялся. А ведь обещал прийти, приглядеть за Кариночкой. Верь после этого волшебникам…

Алёна сдерижировала, и мы начали играть. Под звуки музыки «лебеди» выскользнули на сцену, крутя бедрами, как восточные рабыни на приёме у султана, и я чуть не фыркнула, а Козлов и Царёв смотрели, словно завороженные.

Танец и в самом деле был неплох. Танцовщицы то томно извивались, то превращались в птиц и кружили над сценой, и Вольпина, действительно, была уткой-огарем – рыже-белая, ярко выделявшаяся на фоне остальных пернатых.

Царёв сфальшивил, потому что таращился на сцену, и это было реально глупо. Ладно, пусть себе крутят там хвостами, эти пташки-конфетки. Моё дело – сыграть и свалить. Я сосредоточилась на мелодии, и сама не заметила, как увлеклась. Музыка лилась серебром из-под пальцев Царёва, и играть с ним в дуэте было настоящим наслаждением. Я невольно представила озеро, по которому плывут белые, словно отлитые из светлого серебра, лебеди…

– Краснова! Ну что ты делаешь?! – недовольно сказала Алёна. – Убери иллюзию!

Я и не заметила, как мои мысли стали видимыми всем, и на сцене появилось озеро, луна, ивы и белые птицы. Я перестала играть, отпуская иллюзию, но в этот самый момент из зарослей камыша вылетела черная птица с красными, будто налитыми кровью глазами.

Поганка!..

Она метнулась ко мне черной тенью, и я вскрикнула от неожиданности, уронив авлос, и попыталась ударить утку приёмом Бразема, но птица будто ждала этого и ловко поднырнула, пропустив заклинание мимо. Она вытянула коротковатую шею, целясь тонким кривым клювом мне в глаза, и я успела только заслониться рукой, когда она налетела на меня, ударяя крыльями.

– Краснова! Ты что творишь?! – орала откуда-то издалека Алёна, но я не могла ей ответить, потому что отбивалась от взбесившейся птицы.

Раздался топот – будто стадо бизонов мчалось между рядами партера, и птица исчезла. Я стояла на коленях, закрывая лицо, и не осмеливалась убрать руки.

– Эй, что случилось? – услышала я голос Быкова, и только тогда осмелилась посмотреть сквозь пальцы.

Быков наклонился надо мной, а из-за его плеча выглядывал Царёв – бледный, как будто снова получил по шее.

– На меня напали, – я с опаской посмотрела по сторонам, но утки-поганки нигде не было видно, иллюзия рассеялась, а танцовщицы сбились в кучу, глядя на меня испуганно и настороженно.

Нет, Вольпина не выглядела испуганной. Наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Злорадно, торжествующе…

– Ах ты, гадина, – я поднялась на ноги, отбрасывая назад растрепавшиеся волосы. – Это ты устроила…

Все оглянулись на Вольпину, и та немедленно вскинула брови и округлила губы, изображая невинную куколку.

– О-о… я? Что я устроила? – ища поддержки, она обернулась к остальным танцовщицам, и те ещё плотнее придвинулись к ней, словно ища защиты.

– У тебя кровь! – Быков схватил меня за руку, осматривая ладонь. – Тащите кто-нибудь аптечку!

Только сейчас я заметила, что на ладони левой руки были два пореза, как от ножа. Не смертельные раны, но выглядели ужасно, и кровь лилась, капая на сцену.

Кто-то из танцовщиц дико завизжал, Царёв бросился бежать, уронив гусли, и они жалобно дренькнули, свалившись на ногу Козлову.

– Это Вольпина! – я вцепилась здоровой рукой в Быкова. – Это она напала на меня!

– Да я с места не сходила! – возмутилась Вольпина. – Девочки, скажите!

Те робко закивали, и Алёна недовольно подтвердила:

– Она на сцене всё время была, передо мной. А что с тобой случилось?

Я не успела ответить, потому что вернулся Царёв с аптечкой, а следом за ним… появился Кош Невмертич. Все сразу притихли, и даже Быков с преувеличенным старанием обрабатывал мои порезы перекисью и забинтовывал ладонь, пока ректор наблюдал за ним, скрестив на груди руки.

Когда с перевязкой было покончено, отмалчиваться уже не получалось, и Быков сказал, смущенно ухмыляясь:

– Ерунда какая-то получается, Кош Невмертич. Вроде как Краснова создала иллюзию и поранилась…

– Краснова, что скажете? – спросил ректор холодно.

Я посмотрела на него и ничего не ответила, отвернувшись и, точно так же, как он, скрестив на груди руки.

– Краснова обвиняла Вольпину, что она напала на неё, – встряла Алёна. Она пристукивала носком кроссовка по сцене и всем своим видом показывала, что хочет продолжить репетицию. – Девочки, я же просила, чтобы вы ссорились где-нибудь в другом месте.

– Вольпина, подойдите, – велел Кош Невмертич, и Вольпина испуганно встрепенулась.

– Я ничего не делала, – заканючила она и заморгала, будто готовилась заплакать, но подошла – робко, мелкими шажками. – Василиса мне угрожала, – тянула она плаксиво, – говорила, что сделает так, что меня выгонят из института. Конечно, раз она жар-птица, то ей всё можно…

– Встаньте ровно и помолчите, – Кош Невмертич быстро и немного неловко ослабил узел галстука, и это подействовало на меня, как хороший пинок.

С чего это он разволновался рядом с Кариночкой?

Но ректор больше ничем не выказал волнения, развернул руку ладонью к Вольпиной, подержал на уровне её лица, а потом приказал подойти остальным танцовщицам и проделал с ними то же самое.

Та же процедура ожидала Козлову, парней и… Быкова.

– Обижаете, Кош Невмертич, – сказал Быков, но встал перед ректором. – Я бы никогда не напал на студентку.

Ректор даже бровью не повел и обследовал Быкова так же, как остальных.

Я следила за ним, затаив дыхание, но по его лицу невозможно было что-то понять.

– Ни на ком нет следов применения магии, – сказал ректор, и Быков отступил, пожав плечами. – Кто-то ещё был в зале?

– Никого, – ответил за всех Царёв. – А кто напал на Василису?

– Никто, – подала голос Вольпина. – Она сама это и подстроила. С её способностями раз плюнуть сделать себе такой порез.

– Врешь! – сказала я с ненавистью.

Остальные молчали, глядя то на меня, то на Вольпину, то на ректора.

Кош Невмертич встряхнул рукой, словно что-то сбрасывая с ладони, и сказал:

– Козлова и Царёв, проводите Краснову в медчасть.

– Да со мной всё в порядке… – начала я.

– В медчасть, – оборвал меня Кош Невмертич тоном, не терпящим возражений.

– Я сам провожу, – вызвался Быков, но ректор резко обернулся к нему, будто впервые заметил.

– Козлова и Царёв, – повторил он. – А вы что делали на репетиции? Решили поучаствовать в самодеятельности вместе со студентами?

– Нет, что вы, – Быков хохотнул, но под взглядом ректора заметно смутился и кашлянул в кулак.

Он явно не собирался меня выдавать, но Кош Невмертич смотрел всё холоднее, и я произнесла с вызовом:

– Это я пригласила Ивана Родионовича. Посмотреть номер. Запрещено?

Ректор перевел взгляд на меня, и казалось, с трудом сдержался, чтобы сразу же не объяснить, что в «Иве» разрешено, а что запрещено.

– Идите в медчасть, – сказал он раздельно. – Ужин вам принесут.

– Я принесу, – Царёв потянул меня за рукав, но я вырвалась и, не глядя ни на кого, пошла вон со сцены.

Невозможно было поверить, что из-за пустякового пореза на ладони меня заперли в медчасти на две недели.

Две недели!..

Я рвалась найти виновного, который ударил моим приёмом Анчуткина и Царёва, хотела серьезно поговорить с Вольпиной (возможно, поддать ей – тайком, без свидетелей), а приходилось сидеть в больничной палате, принимать какие-то витамины, терпеть ненужную перевязку два раза в день (ну да, два шва мне всё-таки наложили), и… изнывать от безделья.

Ещё мне хотелось поговорить с Анчуткиным и объяснить, что я ни при чём в происшествии у доски объявлений, но он не приходил меня навестить. Зато приходил Царёв – каждый день, дотошно рассказывая, что мы прошли, забирая у меня тетради с домашним заданием и пытаясь развеселить меня – как правило, какими-нибудь совершенно не смешными шутками.

Я спрашивала про Анчуткина, но Царёв всегда отвечал уклончиво – ходит на занятия, как обычно, ни с кем не общается, только с Вольпиной.

С Вольпиной!.. Я чуть не застонала от отчаяния. Ну и лопух Борька! Точно – лопух!.. Вставил линзы, а видеть лучше не стал! Я просто обязана ещё раз его предупредить, разложить всё по полочкам, если он сам не может сплюсовать два и два.

На пятый день заточения я догадалась написать Борьке записку – она получилась большой, на два тетрадных листа, и попросила Царёва передать её. Царёв покрутил в руке листы, свёрнутые трубочкой, и положил их на тумбочку перед моей кроватью.

– Лучше не надо, – сказал он сдержанно.

– Почему это? – удивилась я и сразу же разозлилась: – Не хочешь – так и скажи! Я попрошу кого-нибудь другого. Мы с Борькой – друзья, я должна этого идиота убедить…

– Не надо, – повторил Царёв, и в голосе были такие же стальные нотки, как в голосе ректора.

Я замолчала, соображая, а потом потребовала:

– А ну, рассказывай. Чего я не знаю?

Царёв отмалчивался долго, но когда я пригрозила, что если он не заговорит – точно сбегу из лазарета, раскололся.

– Отец объявил внеочередное собрание попечительского совета, – рассказал он, упорно глядя в пол, а не на меня. – Поставил на голосование вопрос – не лучше ли изолировать тебя от остальных студентов…

– В Особую тюрьму, что ли?! – воскликнула я.

– Нет-нет, – торопливо заверил он меня, – просто убрать из «Ивы», – помялся и закончил: – Отец сказал, что пусть ты и супер, но отрабатывать боевые приёмы на студентах – это слишком. Только Кош Невмертич сказал, что твоей вины здесь нет, и ты сама пострадала, а Морелли сказала, что у особей с высоким уровнем бывают неконтролируемые всплески волшебных сил и изоляция здесь не поможет, необходимы коллективные усилия педагогов и вращение особи в среде себе подобных.

– Морелли? – переспросила я озадаченно. – Марина Морелли приходила на совет попечителей? Да кто её туда пустил?

– Кош Невмертич привёл. Она ведь один из лучших специалистов по воспитанию особей с высоким процентом волшебства. У нее даже опыт работы с особью в девяносто девять процентов был.

Некоторое время я переваривала информацию, а потом подозрительно спросила:

– А ты откуда это всё знаешь?

– Нас с Анчуткиным и Вольпиной вызывали. Заслушивали.

– И что вы там наговорили? – заволновалась я.

– Анчуткин сказал, что ничего не помнит – его, мол, так ударило, что до сих пор в голове звенит. Я тоже хотел так сказать…

– Но не сказал?

– Кош Невмертич попросил не врать. Потому что могли магическое внушение применить, чтобы проверить – говорим ли правду.

– И что? Проверяли?!

– Анчуткина проверяли, – кивнул Царёв. – Правда, не врал – ничего не помнит.

– А Вольпина? – я как выплюнула её фамилию.

Ванечка понурился и покраснел, как помидор, и сразу всё стало ясно.

– Значит, её точно магией не проверяли, – свирепо сказала я. – Вот поганка!

– Поэтому ты пока тихо посиди, – попросил Царёв. – По тебе ещё ничего не решили, Кош Невмертич сказал, что тебе лучше оставаться здесь. Ты же здесь по уважительной причине.

– Он тебе сказал? – делано изумилась я. – А мне почему не сказал? Не судьба?

Но Царёв прикинулся, что ничего не услышал и начал, как всегда, расспрашивать о здоровье:

– Как рука, швы сняли?

– Нормально, сняли, – я даже вспоминать не хотела про свою руку. Разве это сейчас важно?! Теперь я окончательно уверилась, что Кариночка решила прикопать меня и камешек сверху положить, чтобы не вылезла. Но зачем? Что такого я ей сделала, за что надо мстить? Если за этим стоит Марина Морелли, то почему она высказалась на попечительском совете в мою пользу? Надеется, что я проникнусь и переведусь к ней в «ПриМу»? Ага, прямо полетела.

– Ладно, поздно уже, – Царёв поднялся, приглаживая волосы. – Завтра приду. Учи историю магии, Облачар грозился в начале следующего месяца тестами вдарить. Двенадцать вариантов, по всему курсу.

– Да, – отозвалась я машинально, думая о своём.

Значит, ректор решил спрятать меня. Если на собрание таскали студентов, то меня точно привели бы. Ну, привели, я бы рассказала всё, как есть, если бы мне не поверили, то пусть магией проверяют – вру или нет. Ах, блин! На жар-птицу магия не подействует! Просто вилка какая-то! Куда ни повернись – всё равно тыкнут!

– До завтра, – сказал Царёв, наклонился и вдруг поцеловал меня.

Поцеловал в щёку – у нас многие такое практиковали, но я не любила облизываться по любому поводу, и шарахнулась от Царёва, чуть не слетев с койки.

– Ты чего это? – спросила я грозно.

– До завтра, – повторил он, как будто не заметив моей реакции, и вышел из палаты.

Я вытерла щёку тыльной стороной ладони, злясь то ли на Царёва, который лезет, куда не просили, то ли на себя, что повела себя, как девочка-первоклассница. Подумаешь, в щёчку поцеловал! Вот ректор… Повалившись на подушку, я размечталась. Взял бы и пришёл. Навестил, рассказал, зачем позвал Морелли. Но не пришёл ведь ни разу! И свою бывшую притащил на собрание. И новогодний бал решил у неё отмечать. Может, хочет с ней помириться?

Вскочив, я забегала по палате, потому что не могла сидеть спокойно. Да что же это получается! Пока я тут сижу, как в тюрьме, он там с Маринкой?..

Сбежать, что ли?..

Я с тоской подошла к окну и посмотрела на улицу.

Сбежишь тут, как же. Или придушат, или найдут, или обвинят, что нарочно сбежала, чтобы не отвечать за побои.

В дверь постучали, и я обернулась, ожидая увидеть Коша Невмертича, и сердце застучало быстро-быстро…

Но это оказался не ректор, а Быков. Он бочком протиснулся в палату, огляделся, кивнул и положил на тумбочку два красных яблока.

– Ну что, Василиса Опасная, – спросил он. – Жива-здорова?

– Нормально всё, – буркнула я разочаровано.

– Чего так смотришь? – Быков улыбнулся. – Кого-то другого ждала? Царёв уже убежал. И так задержался. Из-за тебя, между прочим.

– Нужен мне ваш Царёв, – сердито ответила я. – Как там Кариночка? Говорят, настучала на меня на собрании?

– Настучала, – признал Быков. – Но ты не переживай. Кош Невмертич всё разрулит, через недельку выйдешь на учёбу.

– Жду не дождусь, – сказала я с угрозой.

– Только без глупостей, – предупредил Быков. – Покажи руку.

Они все сговорились, наверное. Без глупостей, без глупостей… Вздохнув, я размотала бинты и показала ладонь. Швы сняли, и раны выглядели вполне себе прилично.

– Отличненько, – обрадовался Быков. – Пошли, – и он направился к двери.

– Куда – пошли?

– На тренировку, – он оглянулся через плечо. – Ты две недели пропустила. Это после того, как тебя чуть не придушили, да ещё зарезать хотели. Нет, тянуть больше нельзя. Поправилась – и айда заниматься.

– Никуда я не пойду, – я смотрела на него как на сумасшедшего. – Меня ректор после этого точно яйцами закидает.

– Ничего он не скажет, – Быков подмигнул и поманил меня за собой. – Пошли, спортзал свободен и полностью в нашем распоряжении.

– Я в пижаме, вообще-то, – напомнила я, растянув полы своей фланелевой пижамы в цветочек.

– И кто тебя там увидит? А меня пижамой не испугаешь, я таких чудищ видел, что тебе и в кошмарных снах не снились. Ну? Не трусь, жар-птица!

Поколебавшись немного, я пошла за ним. И правда, зачем терять время? Тем более что в лазарете сижу только для вида. Ночью меня никто не заметит, почему бы и не потренироваться?

Вылазки с Быковым оказались делом интересным и полезным. Никто из медперсонала не знал, что каждый вечер часа два или три мы посвящали тренировкам по ближнему магическому бою. Днём я успевала прекрасно отоспаться, а вечером уже сама дожидалась, когда придёт Быков и похитит меня в обход бдительной медсестры. Пока он заговаривал ей зубы, я, пригнувшись, пробегала мимо и пулей вылетала в коридор, никем не замеченная.

Быков объяснял всё толково и очень увлекательно, и совсем не гонял меня, как грозился сначала. Узнав, что кроме приёмов Менезиш и Базема я ничем магическим особо и не владею, он начал занятия с изучения самбо.

– Изучишь азы физического боя – и потом останется просто накладывать на них магию, – рассказывал он. – Ты молодец, в хорошей форме. Я сначала тебя увидел, подумал – ещё одна фифа, кукла, которая ничего тяжелее бутерброда не поднимала. А ты – железная кнопка!

– Если бы железная, – вздохнула я. – Сколько ни говорю себе, что надо ко всему относиться хладнокровно, всё равно не получается. Особенно с Вольпиной. Вы заметили в ней что-нибудь странное?

– Нет, – покачал головой Быков. – Но почему-то мне кажется, что она и в самом деле замешана.

– И Морелли замешана, – мы сели отдохнуть, вытянув ноги и прислонившись к стопке матов. – Хотелось бы мне знать, как ректор уговорил её сказать хоть что-то в мою пользу.

– Ну, Кош этого точно не расскажет, – хохотнул Быков. – Если молчит – из него клещами ничего не вытянуть.

– Вы с ним давно знакомы? – подкинула я вопросик.

– Давно, но встречались редко, – Быков был очень разговорчивым, не в пример ректору. – Он – человек ученый, аристократ среди волшебников, а я больше практикой занимался. По особым поручениям, – он подмигнул мне.

– Почему – аристократ?

– Птичьи оборотни – они, вроде как, элита. Все остальные им не ровня.

– А вы тоже оборотень? В кого превращаетесь?

– В быка. Не слишком изящно, да?

– Зато сильно, – поддержала я его. – Опять какая-то элита. Почему обязательно надо всех разбивать на классы? Какая разница – сколько в тебе волшебства? Был бы человек хороший.

– Это точно, – согласился Быков. – Ну что? Отдохнула? Продолжаем.

Прошла ещё неделя, и я уже серьезно подозревала, что сидеть мне в лазарете до конца учебного года. Царёв исправно таскал мне ужин и домашние задания, а один раз принес гусли и флейту, чтобы порепетировать. Но я старалась избавиться от него побыстрее. Каким бы хорошеньким Царёв ни старался показаться, я помнила его прошлогоднюю подставу. И издевательства над «корешками» тоже.

В пятницу, когда большая часть студентов отбыла домой, на выходные. Мы с Быковым снова сбежали в спортзал, и там принялись отрабатывать магический щит – вернее, я должна была пробить магический щит, которым окружил себя Быков.

– Ищи слабинку, – учил меня Иван Родионович. – У каждого есть слабое место. Не пытайся отыскать его как-то научно – просто положись на внутреннее чутьё.

Но если у Быкова и была слабинка, то я её упорно не чувствовала. Сначала я осторожно и не в полную силу посылала в Быкова магические заряды приёма Базема, но он отбивал их шутя и подзадоривал бить сильнее – иначе я и муравья прибить не смогу.

Постепенно я осмелела и начала долбить уже в полную силу, но такого фокуса, как в первый раз, с Быковым уже не получилось. Он только похохатывал, отбивая мою магию. После двадцатого захода я свалилась без сил. Мы привычно сели возле стопки матов, оперевшись на них спинами, и Быков принялся рассказывать, почему у меня не получается найти слабое место противника.

– Это даже особи класса «Бэ» могут, – говорил он уверенно. – Ты тем более сможешь. Но по-моему, ты просто не хочешь. С жар-птицами всегда так – если они чего-то не хотят, то и не полу…– он замолчал на полуслове, глядя мимо меня.

В ожидании всего самого наихудшего я медленно обернулась и увидела, что в дверном проёме спортзала стоит Кош Невмертич. И лицо у него было…

– А мы вот с Красновой решили немного попрактиковаться, – первым обрёл дар речи Быков. – Я хотел вам доложить, Кош Невмертич, но…

Ректор с оглушительным грохотом захлопнул двери, и в спортзале стало тихо-тихо. Мы с Быковым переглянулись, и он смущенно хмыкнул.

– Вам влетит? – спросила я.

– Ерунда, – отмахнулся он, но я-то понимала, что никакая это не ерунда.

– Лучше вернёмся, – я вскочила, отряхивая пижаму. – А ректору я скажу, что сама сбежала и встретила вас только в спортзале. Меня всё равно всерьёз никто наказывать не станет. Я ведь жар-птица – краса и гордость института, таких берегут, – невесело усмехнувшись, я побрела к выходу.

И с чего ректору вздумалось бродить по институту вечером в пятницу?! А я как раз в бегах и в дурацкой пижамке…

– Подожди, – Быков догнал меня и придержал за плечо. – Не надо врать, ничего он мне не сделает. Вали всё на меня, мол, я тебе сказал, что разрешение от ректора на индивидуальные занятия есть.

– Пятая графа, – напомнила я.

– Что – пятая графа? – переспросил он.

– Получите пополнение досье в пятую графу. Копилочка для особистов. Наполните копилочку – и попадёте в Особую тюрьму.

– Мне ещё много копить, – он засмеялся и потрепал меня по голове, взъерошив волосы. – Так что не дрейфь, Краснова! Прорвёмся!

Ничего и правда не случилось, ночь я провела относительно спокойно, хотя стоило задремать, как мне виделось, что Кош Невмертич врывается в мою палату. Я открывала глаза и видела только пятно от светильника на двери. И никакого ректора, разумеется.

Зато в субботу медсестра торжественно объявила, что меня выписывают.

– Точно? – не поверила я.

– Приказ ректора, – подтвердила она. – Переодевайся, давай я последний раз померяю тебе температуру и давление – и марш на занятия.

– Какие занятия?! – изумилась я. – Сегодня суббота, у всех только допки и индивидуалки.

– Вот и у тебя сегодня именно они, – отрезала медсестра, протянув мне листок за подписью-закорюкой и печатью, где было обозначено расписание Красновой Василисы на субботу.

Я глазам не поверила – дополнительные занятия по каждому предмету! Кружковые занятия по песнопениям и артефакторике! А вечером, после ужина – индивидуальные занятия по ближнему бою.

– У меня комендантский час с девятнадцати! – возмутилась я, перечитывая расписание в десятый раз, но там ничего не изменилось. – Какие индивидуальные занятия в восемь вечера?!

– Значит, отменили твой комендантский, – сказала медсестра. – Всё, ты здорова, можешь отбывать.

И я отбыла.

К началу кружковых занятий мне уже хотелось обратно в лазарет. Но пришлось просидеть полтора часа у Слободана, названивая на гуслях, а потом ещё полтора часа составлять зелье, химический состав которого позволит предметам летать. Мои гвозди так и не полетели, и это было очень плохо, потому что я сразу получила приглашение на дополнительное занятие в будущий вторник.

Ужин я благополучно проспала, и вскочила, как встрёпанная, когда на часах было без пяти восемь. Переодевшись в спортивные штаны и футболку, я помчалась в спортзал и опоздала всего на две минуты.

– Простите, Иван Родионович… – завопила я с порога и замолчала, потому что меня ожидал ещё один сюрприз.

Вместо Быкова в спортзале стоял Кош Невмертич, собственной персоной. В элегантном черном костюмчике, с белым платочком в кармане пиджака – он демонстративно задрал рукав, посмотрев на часы, и сказал:

– Вы опоздали, Краснова.

– Всего-то на чуть-чуть, – ответила я. – А где Иван Родионович?

– Уехал по делам, – ректор посмотрел на меня таким взглядом, что я поёжилась. – Сегодня с вами занимаюсь я. Проверим, чему вас научил господин Быков. Вы же так усиленно тренировались… ночами.

– А-а… я-я…

– Кончайте блеять и выходите на татами.

Блеять. Я ему овца, что ли?

Подобрав волосы в «хвост», я угрюмо вышла в центр круга и поклонилась.

– Челом бить потом будете, – сказал Кош Невмертич резко и почти зло. – Нападайте!

– А… разминка? – пробормотала я, удивлённо глядя на него.

– Нападайте! – рявкнул ректор, и я с перепугу ударила его магией, даже не озаботившись отысканием слабого места.

Разумеется, мой удар он отбил играючи, а я в следующую секунду полетела вверх тормашками, шлёпнувшись за край нарисованного круга. Я больно ударилась локтем, но Кош Невмертич не позволил даже почесаться.

– Назад! – последовал окрик. – На позицию!

– Иду, иду… – проворчала я и потащилась обратно.

– Нападайте!

Но я не спешила нападать.

– Зачем вы согласились на проведение зимнего бала в «Приме»? – спросила я, разминая кисти рук.

– А что такое? – холодно осведомился ректор.

– Разве можно им верить?

– Вы с Быковым так же болтаете на индивидуальных занятиях? Тогда понятно, почему ни черта не умеете, Краснова.

– Почему не умею? Умею, – обиделась я за Быкова и оттого, что ректор не пожелал ответить про «приматов». – Он учил находить слабые места… – я не договорила, потому что меня потянуло на ректора неведомой силой, крутануло вокруг своей оси, приподняло и пришлёпнуло спиной.

Придя в себя, я обнаружила, что валяюсь, распластавшись, а перед самым моим носом нетерпеливо постукивает носком узконосый ботинок ректора.

– Прохлаждаться закончили? – спросил Кош Невмертич. – Может, встать изволите?

Я снова поднялась и приготовилась к обороне. С чего это ему вздумалось устраивать мне показательные бои?

– Вы сегодня не с той ноги встали? – я подтянула «хвост» повыше.

– А я вообще сегодня не спал, – ответил он и скрутил меня, заставив поцеловать мат. – Представьте, Краснова, – продолжал он, пока я стучала ладонью, показывая, что сдаюсь, – пошёл вчера в медчасть, обрадовать, что вам можно приступить к учёбе, а в палате вас нет.

– Правильно, мы с Иваном Родионовичем занимались…

Он, наконец, отпустил меня, и я отползла на безопасное расстояние, отказываясь вставать, потому что знала, что только поднимусь – меня опять уложат, и хорошо если не швырнут перед этим.

– Неплохо занимались, – похвалил ректор. – Сидя и ножки протянув.

– Всего лишь отдыхали между тренировок!

– На позицию! – последовал новый приказ.

– У нас, кстати, разные весовые категории, – попыталась я потянуть время. – Так что бой нечестный.

– А вы хотите, чтобы вас душили только щуплые убийцы? – ядовито поинтересовался Кош Невмертич, расстёгивая пиджак и бросая его на брусья. – Чтобы убивали по-честному? Краснова, вы заниматься пришли или болтать?

Я поднялась на дрожащих ногах и… почти сразу же оказалась в положении «лёжа», а ректор придавил меня локтем между лопаток.

– Плохо Краснова, плохо! – ругал он, не давая мне подняться, и я только повизгивала, взбрыкивая. – Долго раскачиваетесь, уворачиваться не умеете, оборону не держите! Сначала!

После очередного полёта на манер теннисного мячика, я возмутилась и крикнула:

– Вы что меня так молотите?! Сами убить решили?

– Это всего лишь тренировка, – сказал ректор почти с ненавистью. – В жизни будет страшнее.

– Но сейчас-то – не в жизни, – проворчала я, потирая ушибленное плечо.

– Когда будет как в жизни – будет поздно учиться, – пообещал он. – На позицию!

Он выбешивал. Особенно когда долбил меня безо всякой жалости. Я стиснула зубы и бросилась на него, очертя голову. Каким-то чудом мне удалось увернуться от заклятья, летящего прямо в лицо, и оказаться рядом с Кошем Невмертичем на расстоянии вытянутой руки. Позабыв про приём Бразема, я ударила ректора кулаком в живот и почти попала.

Почти – потому что в ту секунду, когда мои костяшки коснулись рубашки ректора, он перехватил мою руку за запястье, вывернул и уложил на маты уже спиной, а сам уселся сверху, прижимая мои руки к полу. Точно так же он сидела на мне в кухне своей квартиры, когда избавлял от джанары.

Но теперь со мной всё было в порядке!..

– Вы тяжёлый, вообще-то, – пропыхтела я, ёрзая под ним и пытаясь освободиться.

– Краснова… – начал он и вдруг замолчал, глядя мне в глаза.

– Что?.. – прошептала я, перепугавшись и его взгляда, и молчания.

А дальше всё произошло стремительно до головокружения. Кош Невмертич резко наклонился ко мне – и вот уже мы целовались, лёжа на полу, в институтском спортзале.

Это было странно, и немного смешно, и… восхитительно. И возмутительно, конечно. Потому что куда это годиться – целоваться настолько хорошо! Мелькнула мысль – скольких он там перецеловал, если такие мастер-классы показывает? Но мысли улетучились, и я закрыла глаза, позволив себе полёт в небеса – пусть и не в облике жар-птицы.

А почему бы не полетать, если сейчас всё равно всё закончится? Или притащится Ягушевская, или случится какое-нибудь землетрясение…

Но землетрясения не случилось, а вместо этого ректор, на мгновение оторвавшись от моих губ, задрал мою футболку до самой шеи.

А я опять была не в кружевах! Да что же это такое! Что за манера нападать неожиданно? Хоть бы намекнул перед этим!.. Я попыталась вернуть футболку на место, но ректора, похоже, ничего не смущало.

Мой лифчик отправился следом за футболкой одним движением руки, и вот уже поцелуи обожгли кожу между грудей, и… и на груди… и…

А дальше началось какое-то сумасшествие, в котором мы с Кошем Невмертичем участвовали на равных.

Я дернула узел на его галстуке, но не смогла распустить его, и просто начала расстегивать рубашку ректора, потянув её, чтобы вытащить из-за поясного ремня. Мои спортивные штаны каким-то образом скользнули вниз, и я даже приподняла бедра, чтобы избавиться от них поскорее. Следом улетело нижнее бельё, и ректор склонился надо мной, безумно блестя глазами. Он нервно облизнул губы и опять припал ко мне с поцелуем, вжимая в пол всем телом.

Я будто снова превратилась в жар-птицу – стало жарко и легко. Обняв ректора за шею, я попыталась ответить на его поцелуй, но получилось как-то неуклюже, и я замерла, испугавшись, что делаю всё не так.

Но всё было как раз так, потому что ректор набросился на меня с удвоенной страстью. Он даже подрыкивал, терзая в поцелуе мои губы, жадно лаская, а потом приподнялся, и я услышала резкий звук расстегиваемой брючной молнии.

Ой! Вот теперь стало по-настоящему страшно, и я зажмурилась, чтобы не видеть полубезумного лица Коша Невмертича. Пусть… пусть делает всё сам…или скажет, что надо делать…

Ректор вдруг больно укусил меня за плечо, и я вскрикнула, открывая глаза. Мой вскрик подействовал самым волшебным образом – Кош Невмертич выпустил меня из объятий и рванул прочь, будто это я его укусила. И была, как минимум, ядовитой змеёй.

– Что кусаетесь? – пожаловалась я, потирая плечо. – Больно ведь…

По-моему, он выругался сквозь зубы, но я ничего не разобрала. Ректор сидел, отвернувшись, потирая лоб, а потом дотянулся до моих спортивных штанов и бросил мне, не глядя.

– Прикройтесь, Краснова, – произнёс он глухо.

Ясно. Всё закончилось, даже не начавшись. Даже не сомневалась, что будет именно так.

Я надела спортивные штаны, подобрала ещё одну валявшуюся принадлежность моей одежды и сунула в карман, поправила лифчик и футболку, и села, подтянув колени к груди.

Ректор был злой, как чёрт, и уже поднялся на ноги, застёгиваясь, заправляя рубашку, а потом содрал с себя галстук и запихнул его в карман брюк, только остался торчать полосатый «язычок».

Он посмотрел на меня искоса и сразу же отвернулся. И молчал. Опять молчал.

Напряжение спало, страсть схлынула, и стало холодно, хотя только что я горела, словно в огне.

– А мне понравилось, – сказала я с вызовом, поставив подбородок на колени.

– Даже не сомневаюсь, – прошипел Кош Невмертич.

– А вам тоже понравилось? – дерзко спросила я.

Ректор побагровел, дёрнул ворот рубашки, подхватил свой пиджак и быстрым шагом вышел из спортзала. А я вздохнула и упала спиной на маты, раскинув руки и глядя в потолок.

20

Ночь я провела, ворочаясь в постели и вздыхая, а когда засыпала, то постоянно видела во сне ректора, набрасывающегося на меня с поцелуями.

Интересно, он в самом деле не спал всю ночь, когда не нашел меня в палате? Может, он к Быкову приревновал? Увидела нас вместе – и заревновал… Отелло, блин. Чуть не убил меня там. Сначала чуть не прибил, а потом чуть не придушил… в объятиях…

И что за глупые правила, против романов преподавателей и студенток? Кто только их придумал, эти правила? Вообще, все правила ограничивают свободу, а жар-птицам нельзя ничем ограничиваться. Ну, или почти ничем. И почему мы с Кошем Невмертичем должны останавливаться? Мы – взрослые люди, имеем право на личную жизнь…

Всё воскресенье я проторчала у окна, надеясь, что ректор приедет в институт. Но ждала напрасно, как и понедельник, и вторник, и среду. Кош Невмертич решил снова играть в прятки, и оставалось только подосадовать.

В понедельник меня встретили на занятиях, как призрак отца Гамлета – смотрели с испугом и недоверием. Словно уже не ждали. Кроме Царёва, разумеется. Тот вёл себя, как ни в чём ни бывало, а болтал сейчас даже втрое больше, чем раньше. С чего-то он решил, что для меня очень важны подготовки к годовому соревнованию с «приматами», и каждый день подходил что-то «уточнить» по нашему аккомпанементу первакам.

Вольпина всё так же предводительствовала, водя за собой группу «конфеток» и прочих, из которых конфеток слепить не получилось. Она демонстративно не замечала меня, и я старалась лишний раз не смотреть в её сторону, потому что всякий раз возникало дикое желание проредить ей волосы и поставить по синяку под каждым глазом. Панда из неё получилась бы премиленькая.

К среде одногруппники немного оттаяли, и даже стали со мной заговаривать. Все, кроме Анчуткина. Он продолжал так же сидеть рядом, за одним столом, но на мои вопросы не отвечал, полностью игноря, а на перерывах между лекциями просиживал один, за учебниками. В лабораторию мы больше не ходили, и вкусными бутербродами меня он больше не кормил

С каждым днём романтики во мне оставалось всё меньше, а вот злости прибавлялось. К пятнице я уже кипела и огрызалась при каждом пустяшном поводе. Назвала Щукину её прозвищем (правда, потом извинилась), швырнула тетрадь в Сметанина, когда тот попросил списать (и не извинилась), сказала "отстаньте, а?" Быкову, когда он на очередной индивидуалке спросил, как прошло занятие с ректором в субботу (и не извинилась), и специально захлопнула дверь перед самым носом Анчуткина, когда он хотел зайти в аудиторию.

Захлопнув дверь, я понадеялась, что Анчуткину прилетело, но он вошел в аудиторию, даже не взглянув на меня. Как будто дверь перед ним закрыло сквознячком. И это взбесило меня ещё больше. Почти так же, как молчание ректора.

Все они тут лицемеры! Один притворяется, что ему наплевать на живого отца, второй – что это ерунда какая-то, поцеловать меня или раздеть в спортзале. И оба играют в молчанку. Как сговорились!

Вечером в пятницу я ушла в свою комнату сразу после лент, отказавшись от ужина, и просидела там, бездумно листая учебники и конспекты. Завтра мне предстояла очередная сумасшедшая суббота – пересдачи, досдачи, кружковые занятия плюс репетиции с Вольпиной. Она будет крутить попой на сцене, а я – тупо дуть в дудку. От этого заранее хотелось, чтобы землетрясение всё-таки произошло.

Я задремала, а когда проснулась – в комнате было уже темно. На кончиках стрелок настенных часов горели искорки, и я определила время – половина первого. Самое дурацкое ночное время, когда снится всякая чертовщина. Например, как Кош Невмертич валит меня на пол, стаскивая штаны.

В окно светила полная луна, и я встала, чтобы задёрнуть шторы. Взялась за неё – и застыла столбом. Во дворе стоял автомобиль ректора.

Неужели, Кош Невмертич в «Иве»?!

Я заметалась по комнате, распахнув шкаф и вытаскивая самое красивое бельё. Переоделась, не включив света, надела трикотажную кофту и юбку с запахом. Хотела надеть сапоги на каблуке, но передумала. Сейчас ночью только по коридору на каблуках цокать.

Выскочив из комнаты босиком, я бесшумно побежала к кабинету ректора.

Имею право поговорить с ним. Спрошу, что он себе позволяет, почему прячется. Скажу: вы взрослый мужчина или студент-первокурсник? Имейте смелость отвечать за свои поступки!

Да, вот прямо так и скажу.

Я на цыпочках подкралась к двери кабинета и прислушалась, прижавшись ухом. Изнутри доносилось какое-то бормотание, но разобрать ничего было нельзя. Я передумала открывать двери пинком. Вдруг там опять какая-нибудь красотка? Эта мысль ужалила, как оса, и я тихонько толкнула двери, приоткрывая её чуть-чуть.

– …а я считаю, что ты зря её выгораживаешь! – услышала я знакомый скрипучий голос. – Взрослая деваха, а ведёт себя, как первокурсница! Даже хуже – детский сад, штаны на лямках!

Отец Анчуткина… Я была убеждена, что скрипучий голос принадлежал отцу Анчуткина. Зачем он в «Иве»?

– Не начинай, пожалуйста, – ответил холодно Кош Невмертич. – И заявление отзови завтра же. Я еле договорился с попечительским советом, а ты всё портишь.

– Я порчу?! – возмутился скрипучий голос. – Борька три дня в лазарете лежал! Так не пойдет, Кошик, не для того я его с того света вытаскивал, чтобы теперь твоя бешеная девица ему все мозги отбила. Кстати, спроси, как ему мой подарок. Намекни, мол, из лаборатории интересуются. Если надо, я ещё опытных образцов подкину.

– Слушай, – раздраженно ответил ректор, – вот сам и скажи. Твой сын – ты и разбирайся. Мне с Красновой хватает мороки.

– Конечно, – съязвил скрипучий. – Знаю я эту мороку. Страдаешь от любовной лихорадки.

– Да, страдаю! – повысил голос Кош Невмертич, а я, стоя за дверью, задышала через раз. – Извёлся весь. Ночами не сплю. И отворотное зелье не помогает! Доволен?

В ответ раздался смех, больше похожий на кудахтанье, и скрипучий собеседник ехидно поинтересовался:

– И антэрос не помогает?

– Нет, – отрезал ректор.

– Значит, не можешь избавиться?

– Нет.

– Или не хочешь? – последовал очередной ехидный вопрос. – Брось, Кошик, это простая любовная магия. Ты нравишься девицам, и ей нравишься. Влияет она на тебя умышленно или нет – но это всего лишь магия птенчика неоперившегося. И ты мне втираешь, что не можешь с ней справиться? – он опять засмеялся.

Я стояла под дверью и от восторга и радости готова была сделать сальто без рук. Он не может справиться с моей магией любви! Даже зелья не помогают! Его тянет ко мне, но он сопротивляется. Зачем сопротивляться-то, глупый ректор?!

Противный смех развеял мечты. Он просто врывался в уши, как будто в голову гвозди заколачивали. Я поморщилась и, судя по всему, не мне одной противен этот смех.

– Не снесись, – мрачно посоветовал Кош Невмертич. – Раскудахтался.

Это рассмешило скрипучего ещё сильнее, и он смеялся, пока не закашлялся.

– Воды выпей, – услышала я голос ректора, а потом хрустальный звон стекла о стекло и журчание воды.

Значит, отец Анчуткина точно в «Иве»! Они не общаются по скайпу или через что там общаются колдуны? Ну да, явно не через хрустальное блюдечко…

– Тут полшколы, как в угаре, – нехотя произнёс Кош Невмертич. – Барбара замучилась лечить. Попробуем пережить этот год. На втором курсе, думаю, она сможет себя контролировать.

На втором курсе? Я чуть не хмыкнула. Что же это вы, господин ректор, позабыли, что я уже на втором курсе. Не первокурсница я!

– А блокировку на неё поставить? – живо поинтересовался скрипучий голос. – У меня пара амулетов для такого случая найдётся. Сам настраивал.

– Можно было поставить на девчонку блокировку, – возразил ректор, – но у нее девяносто восемь процентов, это очень много. Ограничение такой силы может навредить ей самой.

Девяносто восемь процентов?.. Я же не в процентах… я же – особенная, исключительная…

Только что меня переполняла радость, а сейчас я будто превратилась в камень – не могла двинуть ни рукой, ни ногой, и даже сердце застучало с трудом.

– Вот в этом твоя ошибка, – жёстко сказал скрипучий собеседник. – Прежде всего – общая безопасность. А безопасность отдельных индивидуумов – их проблемы. Ничего, походила бы твоя Вольпина в амулетах…

Он говорил ещё что-то, но я уже не могла понять смысл.

Вольпина.

Его Вольпина.

И это её чары тянут Коша Невмертича. Получается, он набросился на меня от отчаяния? Потому что она его довела? А я просто подвернулась под руку?

Я толкнула дверь и вошла, и сделала это, даже не подумав, что сейчас не время устраивать разборки с ректором.

Он стоял возле своего стола, спиной ко входу, и оглянулся резко и раздражённо, а увидев меня, отвернулся и вздохнул, как будто с обреченностью.

– Кто там? – проскрипел голос человека, невидимого за спиной Коша Невмертича.

– Я там, – дерзко сказала я и сделала шаг к столу, а потом потеряла дар речи и только стояла и таращилась на того, кто по-хозяйски сидел в кресле ректора.

В кресле находилось существо, больше похожее на экспонат из краеведческого музея. Сбежавшая мумия из Эрмитажа – вот как это выглядело. Страшный сморщенный гном – скелет, обтянутый коричневой глянцевой кожей… Тонкие ручки безвольно лежат на подлокотниках кресла, Лысая голова-череп свесилась на тощее плечо...

Только зубы – ровные, белые, насмешливо скалились в безгубом рту, и ярко горели глаза – почти как электрические фонарики…

Глаза…

Глаза – как у Анчуткина. Карие, с янтарными пятнышками вокруг зрачка. Как будто в глазах – солнечные блики.

– Краснова, когда вы прекратите… – устало начал ректор, но живой скелет перебил его.

– Не лезь. Видишь, девушка поражена моей неземной красотой. Так? – проскрипел он, подавшись вперёд и глядя на меня в упор.

– Вы – его отец? – заикаясь произнесла я. – Борин… отец?..

А как же тот кудрявый мужчина, который бежал к автомобилю? Значит, иллюзия воспоминаний и правда может давать сбои?..

Скелет смотрел насмешливо, а потом опять закудахтал, мелко трясясь от смеха.

Это привело меня в чувство – всегда бодрит, когда видишь, как над тобой потешается мумия.

– Почему вы не скажете ему, что живы? – спросила я обвиняюще.

Он перестал смеяться и откинулся на спинку кресла, поглядывая блестящими глазами из-под век без ресниц.

– Думаешь, мой сынуля будет рад такому папочке? – ответил он и спросил у Коша: – Ты почему дверь не запер?

– Запер, – сказал ректор, наливая в бокал воды и выпивая залпом. – Заклинанием.

– Замки поставь! – досадливо посоветовал Анчуткин-старший. – А ты, – он перевел взгляд на меня: – если скажешь Борьке хоть слово – считай место в Особой тюрьме тебе обеспечено.

Меня передёрнуло от такой откровенности, и я испуганно обернулась к Кошу Невмертичу. Только что я собиралась поговорить с ним сурово и жёстко, но стоило хохочущей мумии пригрозить – и вот, Василиса Опасная превратилась в Васечку Краснову и готова была бежать к сильному ректору, чтобы защитил. В очередной раз.

– Он пугает, – успокоил меня Кош Невмертич. – Но вам и в самом деле лучше не вмешиваться в чужие семейные дела, Краснова. Идите спать. Сколько раз я просил не подслушивать под дверями. Это может быть опасно. Для вас.

Я угрюмо молчала, потому что ответить и в самом деле было нечего, а потом развернулась и пошла на выход. Здесь я точно была лишняя.

– Подожди, – окликнул меня скрипучий голос.

Я не собиралась ему подчиняться, но меня словно какой-то невидимой развернуло вокруг своей оси, и ноги сами поднесли обратно к столу.

– Зачем ты ударила Борьку? – проскрипел Анчуткин-старший. – Он к тебе с душой, а ты ему так врезала…

– Это не я, – в который раз ответила я. Ответила уже безразлично, всё равно не поверит.

– А кто? – требовательно спросил он.

– Вольпина.

– Василиса, это не она, – Кош Невмертич поставил пустой бокал. – Пусть она идёт. Что ты прицепился к девчонке?

– К девчонке? – хихикнул Анчуткин-мумия. – Знаю я, какая она девчонка. И ещё мне кажется, что в этом есть смысл.

– В чём? – спросили мы одновременно с ректором.

– В Вольпиной.

– Это не она, я проверял, – сказал Кош Невмертич.

– Но если признать, что это она, – продолжал Анчуткин, – тогда понятно, почему она так поступает.

– Почему? – я уставилась на него. Неужели хоть кто-то мне по-настоящему поверил?!

– Она ревнует, – заявил мумия. – Она ведь пери – непревзойдённая красота. А тут такая соперница. По-моему, у тебя тут скоро нешуточная война начнётся.

– Вы меня слышите оба? Вольпина ни при чём, – ректор кивком указал мне на дверь. – Так что, Краснова, отправляйтесь на боковую. Нарушать режим института вам никто не разрешал.

Но как я могла уйти, если тут говорили про Вольпину!

– Она – пери? – теперь я разговаривала с Анчуткиным. Всё равно Кош Невмертич ничего толком не объяснит. – И что это значит?

– Что слышала, – скелет показал на удивление молодые и ровные зубы. – Она – пери, пайрики. Были такие ведьмы в древней Персии, но тебе это вряд ли что-то скажет.

– Знаю про Персию, – обиделась я. – А Вольпина – древняя ведьма? Как джанара? – я тут же понадеялась, что Вольпину, как и донну Луну, запрут в яйцо, в Особую тюрьму.

– До древней ведьмы ей далеко, конечно, – хохотнул Анчуткин-старший. – Но гены пери-пайрики у неё есть, несомненно. Говорят, пери были невероятными красавицами – внушали страсть одним взглядом, и пахли, как розы. Ваша Вольпина, несомненно, с геномом пери. Я тут кое-какие справки навёл. Её бабка была прелюбопытнейшей особой, и не самой приятной, кстати. Она была одной из сильнейших колдуний на Кавказе, и утверждала, что происходит из особого рода. Мол, это про её праматерь было написано в «Книге деда Коркуда» – как однажды некий пастух увидел двух дев-пери, которые летали, сплетясь крыльями. Пастух поймал одну из них, не смог побороть охватившей его пламенной любви, – тут он лукаво покосился на Коша Невмертича, – и от этой парочки родились дети с геномом пери. Но у самой уважаемой Тухцам что-то никто не замечал ни особого обаяния, ни особой красоты, и запаха роз она не распространяла.

– От Вольпиной постоянно пахнет розами, – сказала я. – И что ещё умеют эти пери?

– О них мало известно, – сказал Анчуткин. – Но они усиливают чувственные страсти. Играют на низменных инстинктах, оперируют низкими вибрациями.

– Что это значит? – спросила я, усиленно пытаясь припомнить, что в прошлом году ректор говорил мне про тонкие вибрации и про вибрации наоборот.

– Это значит, что Вольпина зачаровала тут всех, – закудахтал скелет. – И наш чудо-ректор тоже попал под власть колдовских чар.

– Не говори бред, – заметил Кош Невмертич.

– Ну почему же – бред? – у меня в голове, наконец-то, сложилась эта мозаика, оказавшаяся совсем несложной, но от этого не менее противной. – Так вот почему у вас внезапные всплески любви и страсти?

– Краснова… – предостерегающе начал ректор, а Анчуткин-старший оживился и закрутил лысой головой, хихикая и только что не потирая сухонькие ручонки.

Но меня уже понесло, как по волнам. Значит, я думала, что он борется с любовью ко мне, а это у него от Вольпиной заиграло? Чудесно. Вот пусть свою Вольпину по матам и валяет. Пери несравненную. Которая у него ни в чём не виновата.

– Чо сразу – Краснова? – спросила я грубо, чтобы задеть эстетические чувства ректора. Он и правда чуть заметно поморщился, и я внутренне порадовалась, как будто кнопку ему на стул подложила. – Не я же к вам приставала.

Кош Невмертич вскинул голову, взглянув на меня, Анчуткин-старший от хохота повалился на подлокотник кресла, а я вдруг припомнила, как в прошлом году пыталась соблазнить кое-кого. И тоже под воздействием магии, между прочим.

– Жжошь, Краснова! – подбодрил меня Анчуткин. – Так его, чтобы не нападал на молоденьких невинных студенточек!

– Очень смешно, – проворчал ректор. – Вам спать пора, Василиса. Идите к себе.

– Я и собиралась, вы сами меня задержали, – я исподлобья посмотрела на скелета, сидевшего в кресле. – А что ещё может пери?

Он ждал моего вопроса, потому что глаза у него так и загорелись:

– По легендам, они могли летать и становиться невидимыми.

– Это антинаучно, – сказал Кош Невмертич.

Но я уже услышала главное.

– Невидимыми? – я перевела взгляд на Коша Невмертича, но тот стоял с самым каменным видом. – Может так Вольпина тогда спряталась от ваших видеокамер?

– Я уже сто раз ответил вам про Вольпину, – ректор говорил очень спокойно, но что-то подсказывало мне, что он вовсе не спокоен. И еле сдерживается, потому что я задаю невероятно глупые вопросы. Или потому, что Вольпина влияет на него, и теперь крышу сносит от страсти. – Невидимость живого существа – это то же самое, что играть на скрипке на Луне.

– А, ну конечно, – сказала я, тоже стараясь хотя бы выглядеть спокойно. – Действительно, какая нелепость.

– Идите, – в очередной раз послал меня ректор.

– Можно, да? – обратилась я к скелету, паясничая напропалую.

Как же они надоели со своими тайнами, со своей уверенностью, что всё знают лучше остальных, и со своим недоверием ко мне.

– Можно, да, – разрешил Анчуткин-старший, похихикивая. – Но Борьку чтобы за километр обходила. И чтобы молчала. Понятно?

Я от души хлопнула дверью, чтобы хоть так выпустить пар. Больше всего хотелось что-нибудь разнести вдрызг, но тогда точно изолируют. В какое-нибудь драгоценное яйцо. А там должна сидеть Вольпина. Пери недоделанная!..

Вернувшись в комнату, я выудила из сумки учебник по истории магии и перелистала, отыскивая хоть что-нибудь об этих пайрики. Но это, наверное, мы должны были проходить на следующих курсах, потому что я ничего не нашла ни про Древнюю Персию, ни про деда Коркуда. Возможно, об этом знает Борька, но вряд ли теперь он будет со мной разговаривать… Обиделся, осёл недоверчивый…

Борька знает всё. Эта мысль была последней, перед тем, как я задремала. Во сне мне снилась Вольпина, которая летала надо мной бабочкой и смеялась, словно курица кудахтала.

21

Утром я была полна решимости бежать в библиотеку и перелопатить гору литературы, отыскивая сведения о пери, но перед первой лентой меня вызвали к Ягушевской.

Я зашла в кабинет, Барбара Збыславовна сидела в кресле за столом и не предложила присесть мне. Так что сразу можно было догадаться, что разговор будет не из приятных.

– Здравствуйте, – сказала я, глядя в окно, на котором были подняты жалюзи.

– Здравствуй, Василиса, – сказала она и заговорила тихо, раздельно – будто объясняла первокласснику, чем буква «А» отличается от «Б»:

– Кош Невмертич попросил меня внепланово побеседовать с тобой…

– Угу, – немедленно отозвалась я. Сам, значит, встречаться не захотел. Даже и не удивительно.

– Не надо обижаться на него, – продолжала Ягушевская. – Мне бы хотелось, чтобы ты больше доверяла его профессионализму. Я работаю с ним много лет, и ни разу он не ошибся в оценке той или иной особи. Если он сказал, что Вольпина не наводила чары – так и есть. Ты обижаешься, что тебе никто не верит. Но всё не так, Василиса. Кош Невмертич верит тебе. Почему бы и тебе не поверить ему? Хотя бы немного?

– Из-за этой Вольпной все с ума сошли, – сказала я мрачно. За окном поднялся ветер, и ели уныло размахивали мохнатыми лапами – будто дирижировали в унисон невидимым музыкантам. – Почему её не изолируют, если она так влияет на всех?

Ну-ну, Васечка. Как будто тебя интересовали все. Тебя интересует кое-кто определённый. Который не хотел избавляться от любовных чар.

– Понимаю твоё волнение за студентов, – Ягушевская поднесла руку к лицу, и я подозрительно уставилась на неё – смеётся она, что ли?

По стеклу защелкали первые капли начинающегося дождя. Наверное, будет гроза. И наверное, Анчуткин будет испытывать свой петерсит… Только вот меня уже не позовёт… И ладно. Пусть топает со своей Кариночкой. Пусть ей молния в макушку ударит. Чтобы забыла, как чары любовные наводить…

– Понимаю твоё волнение, – повторила Барбара Збыславовна, – но ты причинили институту больше вреда, чем Вольпина. Причём, умышленно. А Вольпина ни на кого конкретно свою силу не направляет. И если не изолировали тебя за умышленные проступки, то почему должны наказывать Карину за невольное проявление её дара?

– Да она и яйца ни разу не чистила, – огрызнулась я. – А меня… ни за что…

– Думаешь, Кош Невмертич наказывает тебя за Вольпину?

– А за кого ещё? У меня уже язык отвалится скоро объяснять, что это не я навела приговор на Машку, и что Анчуткина с Царёвым не я ударила, и к вашей разлюбимой Кариночке даже пальцем не прикасалась! Но никто мне не верит!..

– Он верит тебе, – в голосе Ягушевской прозвучали какие-то новые нотки – так и зазвенели колокольчиком. Но не серебряным, а стальным. – Я не видела ни одного человека, которому Кош Невмертич бы настолько доверял, – специально или нет, но она посмотрела на мою правую руку, где серебрилось колечко.

Я сразу спрятала руки за спину и, понятное дело, спалилась. Хотя могла бы не дёргаться – мало ли откуда у меня кольцо. Серебряные кольца – не только у ректора. Ведь и браслет с розовыми бусинами не только Вольпина носит.

– Ты – исключение, Василиса. Не сомневайся, он верит тебе. И ждёт, что будешь верить и ты.

– Ага, верит! – вспылила я. – Знаток женских душ! Если верит, то почему постоянно наказывает? Я уже замучилась полироль на его яйца наводить! Что-то Вольпину никто не заставляет…

– Василиса! – сказала с упрёком Барбара Збыславовна, а потом расхохоталась. – Ох уж эти яйца, – пояснила она свой смех, когда заметила, что я смотрю на неё удивлённо. – Ты не понимаешь, что это наказание – не из-за того, что тебя считают виновной?

Вот так новость. Наказывают не из-за этого? Тогда почему?.. Или просто дурацкая шуточка, чтобы меня позлить?

– Чистка яиц – не наказание за проступок, – пояснила Барбара Збыславовна. – Всё это для того, чтобы ты успокоилась, отвлеклась монотонной работой и не тратила зря эмоции.

Я ждала услышать какое-то разумное объяснение, а услышала опять бесконечную песенку «будь спокойна, и к тебе потянутся».

– Что вы все про эмоции! – чуть не крикнула я. – При чем тут эмоции!

– Остынь! – Ягушевская сказала это негромко, но как припечатала. – И запомни, что я тебе сейчас скажу. Надо беречь свои чувства. Надо расходовать их с умом, смаковать их, наслаждаться ими. Что толку сожрать всё сразу, получив изжогу? Не верь тем, кто говорит, что гореть надо быстро и ярко. Быстро и ярко – это когда жить осталось пару часов. А если впереди – долгие годы, ты не имеешь права жрать полной ложкой. Только голод подарит радость вкуса. Пресыщение – лютый враг для всех нас. Пресытиться чувствами тоже можно. И это страшно. На самом деле страшно, Василиса.

Я сморгнула, потому что говорила она что-то странное. И совсем не тем мягким, уговаривающим тоном, как обычно. Впервые я увидела Ягушевскую совсем в ином обличии – мне как-то и позабылось, что у неё тоже есть волшебные силы. А сейчас вся она словно излучала лучи колдовства – черты заострились, глаза стали темными, и пряди волос всколыхнулись, хотя сквозняка не было.

– Ерунда какая… – сказала я упрямо, но не очень уверенно.

– Совсем не ерунда, – жёстко возразила она. – Нет ничего ужаснее, чем жизнь существа, пресыщенного всем – комфортом, любовью… Но есть и другая сторона.

– Какая?..

– Слишком щедро распорядишься жизненной силой – и погибнешь. Наша душа – кладезь волшебной энергии. Ты черпаешь из неё, черпаешь, и кажется, что этому не будет конца. Но можно вычерпаться до самого дна. Кош Невмертич понимает это и бережет свои силы. И старается не поддаваться эмоциям. Если что-то выбивает из равновесия – это опасно.

Не поддаваться эмоциям… Это о человеке, который чуть не занялся со мной любовью в спортзале?

– Да, ты правильно думаешь, – сказала Барбара Збыславовна, и я вздрогнула. – Нет, я не читаю твои мысли, – она скупо улыбнулась. – Но ты еще очень наивна, Василиса. И… очень честна. Волшебнику опасно быть таким. Тем более, волшебнику с уникальными свойствами. Как ты, и как… Кош.

– Чем опасно? – спросила я, подавшись вперёд. – Чем опасно – вы можете объяснить?

Она откинулась на спинку кресла, глядя на меня испытующе. Взяла карандаш, задумчиво постучала по столешнице, а потом сказала:

– Опасны сильные чувства. Любовь не настолько безобидна, как можно подумать. Любовь требует не меньше жизненных сил, а подчас и больше, чем волшебство. Потратишь себя на обманную любовь – и не сможешь восстановиться. Пустота в душе – это страшно. Недаром самое страшное проклятье – чтобы тебе пусто было. Мой тебе совет, Василиса, не влюбляйся. Чтобы тебе потом не было пусто.

Дождь стучался в окно, и ели махали лапами, а я смотрела на них, впервые завидуя деревьям. Как у них всё просто. Ни тебе заумных размышлений, ни душевных тревог. Растёшь себе и растёшь, радуясь дождю, солнцу.

– Признайтесь, с вами было нечто подобное? – спросила я, не особенно надеясь на ответ.

Но в этот раз Ягушевская не стала крутить словами.

– Было, – сказала она и со стуком положила карандаш на стол. – И я не хочу повторения такого ни для кого. Тем более, для тебя.

Не хочет… Я облизнула пересохшие губы. И в кого это она была влюблена до душевной пустоты?

– Это… это Кош Невмертич? – задала я вопрос, который мучил меня уже давно. – Вы в него влюблены?

Мой вопрос, казалось, позабавил Ягушевскую.

– Нет, Краснова. Что вы себе выдумали? – сказала она почти весело. – Мы с ним всего лишь коллеги, когда-то были хорошими друзьями, учились вместе. Как и с отцом Бори Анчуткина…

Я так и впилась в неё взглядом. Значит, ей уже всё известно. И про мои ночные похождения, и про то, что отец Борьки скрывает от него, что жив.

– Вам ведь интересно, что произошло? – Ягушевская заговорила совсем по-другому – уже не весело, а серьезно, с грустинкой. Я промолчала, но от меня и не ждали ответа. – Однажды случилось несчастье, и он спас сына, потратив почти все свои жизненные силы. Хотел спасти и жену, но уже не смог. Теперь он – не человек и не труп. Незавидная судьба.

Мне понадобилось время, чтобы осмыслить это. Вот чего они все боятся, когда говорят, что надо беречь эмоции. Но разве эмоции связаны вот с этим?.. Я вздрогнула, вспомнив живого скелета с горящими глазами. Но ведь он спасал Борьку… Это не одно и то же, что попсиховать. Или полюбить.

– Борька должен знать, – сказала я тихо и упрямо.

– Его отец решил по-другому, – ответила Ягушевская. – Он не хочет, чтобы сын видел его таким. И не хочет, чтобы сын считал себя ему обязанным. Поэтому я рассчитываю на твоё молчание. Ты должна молчать.

– Почему это – должна? Почему в вашем мире все считают нужным что-то недоговаривать? Почему вам так не нравится правда?!

– Это не наш мир, – ответила она. – Это и твой мир теперь тоже. Поэтому учись жить по его правилам. И ещё, Василиса. Насчёт Коша Невмертича. Может, я была влюблена в него, курсе на третьем, но даже тогда прекрасно понимала, что я ему не пара. Никто ему не пара, – тут она сочувственно вздохнула. Я уже знала цену этому сочувствию. Сейчас скажет что-нибудь, отчего захочется завыть и сбежать на край света. И она сказала: – Ты тоже ему не пара. Прости, если звучит жестоко.

– Не пара? – переспросила я, облизнув вмиг пересохшие губы.

Она посмотрела на меня задумчиво, будто видела что-то, чего я сама о себе не знала. И самое противное, что она была права – я много не знала о себе. О себе! Это смешно просто, когда ты в собственной душе бродишь, как по дремучему лесу.

– Вы с Кошем – исключительные, уникальные. Но как показывает жизнь, два самоцвета рядом не горят. Их блеск приглушает друг друга. Тебе надо найти кого-то попроще. И ему… тоже.

Мы помолчали, думая каждая о своем.

Два самоцвета рядом не горят… По мне, так наоборот. Две блестяшки дадут больше света, чем одна.

– А пока ты и вовсе не горишь, – продолжала Барбара Збыславовна. – С твоими данными можно было стать первой студенткой института.

– Я и так первая!..

– Ну да, когда надо выехать на таланте, – Ягушевская смягчила свои слова улыбкой. – А вот трудолюбия у тебя – птичка наплакала.

– Да знаю я, что надо учиться.

– Вот и хорошо, что знаешь. Поэтому иди на ленту и примени знания на практике.

Мне ничего не оставалось, как отправиться, куда послали.

Я брела по коридору, шаркая подошвами, а совсем не постукивая каблучками, и размышляла. Правда ли, что ректор ей не нравится? Врёт, наверное. Но ведь хранит она фотографию Баюнова? Как ректор – фотку Марины Морелли. Вот зачем Ягушевской фото врага? Может, она ведёт переговоры с «приматами»? В прошлом году я была убеждена в предательстве Ягушевской, но Кош Невмертич сказал, что сам во всём разберётся, и что Ягушевская – не предатель. Ага, выгораживает, как Вольпину. Сказал, что сам найдёт предателя, но что-то весь персонал остался в институте!

Нет, с фоткой Баюнова нечисто. Мне с трудом представлялось, что может нравиться кто-то кроме него. Царёв – симпатичный, но гадёныш. Анчуткин тоже симпатичный, но влюбиться в него?! Ой, не смешите! Быков?.. Я вздохнула. Да, Быков – крутой. С ним интересно и весело. Но разве он сравнится с Кошем Невмертичем? Это всё равно, что сравнивать… быка и гепарда. Один такой привычный, даже обыденный, а второй…

Эх… Оставалось только повздыхать. Конечно, такому никто не пара. Ну как – не пара? Пока – не пара. Я остановилась в пустом коридоре, глядя в пол. Морелли училась в «Иве», а потом у них с ректором был роман. Я тоже учусь. Вот стану лучшей ученицей, закончу институт – и тогда посмотрим, как ректор ко мне отнесётся.

Закончу… Четыре года!.. Я едва не застонала от отчаяния. Будто он будет ждать меня четыре года. Я-то точно буду. Хоть четыре года, хоть десять лет.

В коридор завернул Быков и присвистнул, увидев меня.

– Краснова! – загудел он, уперев кулаки в бока. – Ты почему не на занятиях?! А ну, марш на ленту! И бегом! Бегом!

Я закинула сумку на плечо и побежала, застучав каблуками.

22

Мне казалось, время до новогоднего бала в «ПриМе» тянулось очень медленно. Я всё также бегала на бесконечные допзанятия – преподаватели словно сговорились, нагружая меня выше головы (и можно было догадаться, кто за этим стоял), три раза в неделю у меня были индивидуалки с Быковым, но я была этому даже рада. Это помогало хоть немного отвлечься от мыслей о Коше Невмертиче. Но как можно было не думать о нём, когда на любое занятие я теперь обязана была надевать кокошник, подаренный ректором.

Ведь не просто так он сделал мне такой дорогой подарок?

Не знаю, помогал ли кокошник, или просто Вольпина затаилась (а может, и верно, что она были ни при чём), но больше никаких уток-поганок я не видела, и никто не пытался меня придушить, зарезать или извести каким-то другим образом.

Но надо сказать, что Вольпину теперь я старалась не замечать совсем, и когда она (вот нахалка!) заговаривала со мной, встретив в столовой или коридоре, я просто отворачивалась и ускоряла шаг.

Старшаки заискивали, пытаясь подружиться и вызнать о боевых заклинаниях, но Быков предупредил, чтобы я молчала – и я молчала намертво. Царев постоянно вился рядом (спасибо, хоть целоваться больше не лез), но зато вздрагивал, стоило мне сделать резкое движение, и это бесило – не могло не бесить. Но больше всего бесило, что Анчуткин продолжал делать вид, что мы незнакомы, и всюду ходил с Вольпиной.

А Кош Невмертич словно прятался от меня. Я видела ректора мельком раза два – и то издали, когда он садился в свой серый «Лексус» поздно вечером. Мне оставалось лишь гадать – вспоминает ли он обо мне. Или предпочёл отвлечься – только не на учёбу, как я.

В начале декабря студенток залихорадило – только и было разговоров, что про наряды для новогоднего бала. Нескольким страдалицам вроде меня – которые были приговорены к интернат-обучению, принесли каталоги, чтобы заказать платье, если будет такое желание.

Теперь я получала стипендию (повышенную, между прочим, как особь класса «супер»), и вполне могла потратить её на какое-нибудь шикарное платье, чтобы ректор увидел – и ахнул.

Да, что бы там ни говорила Ягушевская, я решила, что вполне могу стать парой Кошу Невмертичу. Надо только маленько постараться. И убедить его, что мы – вполне себе пара. Можем ею быть.

Каталоги я просматривала тайком, стесняясь, хотя ничего позорного в этом не было. Мне хотелось выбрать что-то сексуальное, вызывающее, чтобы Кош Невмертич понял, что я уже не ребёнок.

Однажды Быков застал меня вместе с журналами, когда я перед индивидуальным занятием сидела на матах и рассматривала платья.

Он подошёл неслышно, и я заметила его, только когда он кашлянул, встав позади.

– Что выбрала? – спросил он добродушно, пока я собирала журналы, которые рассыпала, подскочив от неожиданности.

– Пока ещё ничего, – ответила я небрежно. – Да это так, не выбираю. Просто просматриваю.

– Ну конечно, – согласился он. Поднял один из журналов и раскрыл наугад, с любопытством перелистав несколько страниц. – Вот это тебе пойдет.

Он показал мне фотографию, на которой моделька с наивным взглядом показывала легкое белое платье – воздушное, как облако, с кружевными вставками на пышных рукавах и по подолу, с пуговками и пышной юбочкой-колокольчиком. Что-то в фольклорном стиле, невинное, совсем детское!

– Нет, – наотрез отказалась я. – Это для малолеток. Я такое не надену.

– Для малолеток? – Быков ещё раз посмотрел на фотографию и почесал затылок. – По-моему, как раз для тебя. Ты в нём будешь, как снежинка…

– Ага, на утреннике в детском саду.

– Зря, тебе бы пошло. Смотришь на девушку в таком платье – и сразу все силы молодецкие играть. Но как знаешь, – он отдал мне журнал и начал разминаться. – Давай заканчивай – и на татами. Разогрелась?

Перед сном я выудила из стопки тот самый каталог и долго смотрела на платье, которое понравилось Быкову. Может, это то, что надо? Посмотрит ректор – и силы заиграют… эм… молодецкие.

Платье я всё-таки заказала, а красные сапожки у меня были –прошлогодний подарок Елены. Но за неделю перед праздником случился ещё один подарок – вернулась из больницы Колокольчикова. Её физиономия снова была беленькой, и сама Машка выглядела очень даже хорошо.

Мы окружили её, когда она вошла в аудиторию перед началом ленты, а Машка рассказывала взахлёб, счастливо улыбаясь:

– Всё прошло! – она приподнимала ладонью белобрысую челку, вертясь перед нами вправо и влево. – Ужас, что было! Но мне ещё повезло! Со мной лежала девчонка из «ПриМы» – так ту так заколдовали, что она до лета проваляется! Приехала к нам, чтобы учиться – и вот, устроили… – она заметила меня и отвела глаза.

Это лучше всего показало, кого она считает виновной. Я отошла от одногруппников тихонько, чтобы не привлекать внимания. Царёв заметил и увязался следом.

– С кем пойдёшь на новогодний бал? – спросил он, помогая мне собрать учебники со стола и запихнуть в сумку коробку с кокошником.

– Одна, – ответила я, пристроив сумку на плечо.

– Пойдём вместе? – предложил Царёв.

– Не боишься опрыщаветь? – я пошла из аудитории, и он потянулся за мной хвостиком.

– Брось, это же не ты сделала, – он даже хохотнул, чтобы показать, насколько мне верит.

– Фальшиво смеёшься, Ваня, – взяв хороший старт от порога, я врезалась в Быкова, который как раз попался мне навстречу.

– Убьешь, Краснова! Прямо в солнечное сплетение!.. – он почесал ладонью между грудью и животом.

– Я, правда, так счи… – Царёв догнал меня, увидел Быкова и замолчал, насупившись.

– Иван Родионович, а можно вас пригласить? – выпалила я прежде, чем подумала. – На новогодний бал в «ПриМу»?

Царёв смотрел на нас всего пару секунд, а потом круто развернулся и ушёл. Я осталась наедине с Быковым, и теперь предстояло хоть что-то объяснить.

– Простите… – начала я, но он меня прервал, выставив вперёд широченную ладонь…

– Брось, Краснова, – пробасил он. – Я же не совсем пенёк. Так хотела избавиться от парня? Может, зря?

– Не зря, – ответила я, боясь посмотреть ему в глаза, потому что было стыдно за очередную детскую выходку. – Но предложение в силе, если что.

Сейчас он процитирует что-нибудь из Коша Невмертича. Вроде: учись Краснова, нечего думать о глупостях.

Пусть говорит. Потерплю. Пять минут позора – а потом всё это забудется.

– Спасибо за приглашение, – сказал он, помедлив, – но я как раз дежурный по «Иве». Кош Невмертич опасается, что праздник будет вроде отвлекающего маневра. Ещё выкинут чего, пока все будут в «ПриМе».

Не знаю, что принесло больше облегчения – то, что он отказался, что не стал читать нотаций, или что ректор, всё-таки, не доверял «приматам».

– А, ну жаль тогда, – сказала я, забрасывая сумку на плечо. – Я пойду? У меня репетиции с перваками.

Каблуки моих сапог застучали по полу, и я обернулась на ходу, помахав Быкову рукой. Он стоял, широко расставив ноги, уперев ручищи в бока, и смотрел мне вслед с ухмылкой.

Новогодний бал состоялся за пару дней до нового года. Меня, наконец-то, выпустили из-под ИВАвого ареста и под конвоем в составе Барбары Збыславовны и Слободана Будимировича повезли в «ПриМу».

За рулем серого «лексуса» сидел Будимирович, а мы с Ягушевской устроились на заднем сиденье.

– А Кош Невмертич когда приедет? – спросила я как можно равнодушнее, рассматривая вечерний город через стекло автомобиля.

– Он не придет, у него дела, – тут же ответила Ягушевская.

Ну вот. Зачем были все эти ожидания, надежды? Зачем было платье – белое, с кружевами… И волосы можно было не укладывать. Да вообще можно было остаться в институте. И какие такие у ректора могут быть дела, когда его разлюбимые студенты отправляются в логово врага? Настроение резко испортилось, и чувство праздничного волшебства словно кто-то прибил лопатой.

– Там тоже будете за мной везде ходить? – спросила я, откидываясь на спинку сиденья и уже не волнуясь, что платье может помяться. – И в туалет провожать будете?

Слободан Будимирович не услышал или сделал вид, что не услышал, а Ягушевская засмеялась:

– Василиса, да не ершитесь вы. Вам будет предоставлена полная свобода. Кто же станет ограничивать жар-птицу?

И это мне говорили люди, определившие меня на интернатное обучение без права выхода за пределы института.

«Лексус» резко свернул, проехал кольцо и выехал на широкую аллею, освещенную фонарями в виде матовых белых шаров.

«ПриМа» оказалась не таким грандиозным зданием, как «ИВА». Институт Марины Морелли располагался на набережной, в парковой зоне. Странно, что раньше я не замечала его. Здание было похоже на громадное яблоко, с которого лесенкой срезали половину. Горели огни, и парковка была забита машинами. Студенты группками слетались к главному входу, украшенному гирляндами и зелеными веточками с красными ягодами – на манер западного Рождества.

– Я найду, где поставить машину, а вы идите внутрь, – сказал Слободан, – пока не замерзли.

Он высадил нас и уехал, а мы с Ягушевской пошли к «яблоку», отворачиваясь от ледяного ветра.

– Лучше надеть маску сейчас, – посоветовала Ягушевская, и первая достала из сумочки крохотную полумаску из кружев.

У меня была маска с прошлого года – оклеенная кусочками зеркала. Кош Невмертич видел меня в этой маске, и я рассчитывала, что именно по ней он меня и узнает… Но он не пришел. И не придет. И хитрый финт с «обязательно узнает» улетел с головою прямо в Мойку.

– Надевайте, надевайте, – с усмешкой сказала Ягушевская, приподнимая ворот своего пальто. – Новый год ведь. Тайна должна сохраниться до полуночи. Давайте помогу завязать, Василиса.

– Ага, – проворчала я, поворачиваясь к ней спиной, а лицом – к зданию института.

В отличие от «ИВЫ», входная дверь в «ПриМе» была стеклянной. И как на ладони были видны ёлочки в синих и красных шарах, расставленные по фойе. Народ толпился у гардероба, а потом проходил дальше, к широкой лестнице, застланной красной ковровой дорожкой. Гости оживленно болтали и смеялись, но стоило появиться нам с Ягушевской, как всё внимание было обращено на нас. Даже из гардероба выглянули смазливые девицы в белых шапочках-наколках и уставились на меня с жадным любопытством.

Парень и девушка в синих форменных куртках с красными эмблемами «ПМ» на груди подскочили, провожая к гардеробу вне очереди.

– Добро пожаловать в «ПриМу», – радостно улыбаясь, приветствовала нас девушка.

– Приятного вечера, – вторил ей парень, вручая нам с Ягушевской буклеты праздника.

Я сунула свой буклет в сумочку, не читая.

Так, ничего страшного. Просто снять пальто под взглядами сотен… а может и тысячи студентов. Ерунда какая. Взгляды кусок не отхватят, это и лягушке понятно.

Но когда я расстегивала пуговицы, пальцы не слушались, и я провозилась довольно долго. Ягушевская уже стояла рядом в своем потрясающем платье – синим с серебром, в котором была на премьере «Любовного напитка», а я всё терзала пуговицу, стараясь не замечать взглядов.

– Прекрасное платье, – похвалила меня Барбара Збыславовна. – Очень вам идет. Подождем Слободана, если не возражаете.

– Не возражаю, – тоскливо ответила я, отворачиваясь к зеркалу.

Ещё хуже. Словно лицом к лицу столкнулась со всеми теми, кто желал поглазеть на жар-птицу. Конечно, не Вася ведь Опасная их интересовала. И не моя красота поднебесная.

Вон та блондиночка так пялится, что глаза сейчас вылезут на ниточках, как у краба. А вон те мордовороты хоть бы пальцами не показывали. И маска не помогла. Дурацкое решение – пойти сюда. Сейчас ещё Морелли появится – и вечер можно считать окончательно испорченным.

В зеркальном отражении я увидела, что к нам идёт Слободан Будимирович. Он был в сером пальто нараспашку, в светло-сером костюме, в алой рубашке и черной полумаске, и на него немедленно уставились с не меньшим любопытством, чем на меня. По крайней мере, студентки.

– Ну что? – спросил Слободан, снимая пальто и с полупоклоном подавая его девице-гардеробщице, отчего она стала красная, как свёкла, и восторженно захлопала глазами. – Мы готовы веселиться?

– Более чем, – ответила Ягушевская с улыбкой, а я только уныло кивнула.

– Тогда – прошу, – Слободан встал между нами, предлагая взять его под руки, а потом повел нас к лестнице, застланной красной дорожкой.

Когда-то я мечтала, чтобы быть такой, как Елена. Чтобы все оглядывались на меня, смотрели восторженно, а я бы плыла по волнам этих восторженных взглядов, купалась в них – такая красивая, воздушная, ослепительная… И вот – мои мечты сбылись. Только это нисколько не радовало. Потому что во всей этой толпе, что сейчас таращилась на нас, не было кое-кого. И теперь мои мечты совершенно изменились. Не надо восторженной толпы. Не надо восхищения ото всех. Надо, чтобы только один-единственный посмотрел, восхитился, оценил.

– Что-то Василиса совсем загрустила, – сказала Барбара Збыславовна, пока мы поднимались по лестнице. – Надеюсь, праздничная программа её развеет, – она открыла буклет, который нам вручили на входе. – Посмотрите-ка. Марина решила поразить нас – будет и иллюзия-сюрприз, и фокусы с использованием прикладной магии…

«Как раз, чтобы переманивать перваков, которым скучно погружаться в глубины собственной души», – подумала я.

В прошлом году мне тоже было скучно копаться в себе. Но всё изменилось. И теперь мне хотелось узнать о собственной сущности, о возможностях жар-птицы – узнать, научиться управлять своими силами и использовать по назначению.

Но что значит – по назначению?..

– Эй, Василиса! – окликнул Слободан. – Сегодня праздник, а не занятия по потаённой магии. Ну-ка, лицо попроще – и получать удовольствие.

Легко сказать – получай удовольствие. Где получать? В логове «приматов», которые в прошлом году пытались нас и поджечь, и молниями прибить? Да-да, как раз расслабиться в такой компании.

– С тобой ничего не случится, – тихо сказал мне Слободан. – Мы-то здесь для чего?

Как будто мысли прочитал. А я так и знала, что они с Ягушевской должны меня пасти. Мне окончательно расхотелось праздновать, и всё показалось вдвойне унылым. Как назло, на глаза попался Анчуткин – даже в маске его можно было узнать по кудрям и дурацким красным кроссовкам. И, конечно же, был он за ручку с Вольпиной. Она нарядилась в ярко-желтое платье и в красные полусапожки. То ли утка, то ли канарейка.

Я отвернулась, чтобы совсем не взбеситься. Слободан с Барбарой Збыславовной переглянулись и увели меня за боковой столик, где красовалась табличка «ИВА».

Налив мне апельсинового сока, Ягушевская словно невзначай щелкнула ногтём по краю бокала и только потом придвинула его ко мне.

– Можно пить смело, – сказала она. – Просто сок, ничего не добавлено.

– Спасибо, что-то не хочется, – я отодвинула бокал и подперла голову, глядя на сцену, на которую как раз вышел ведущий.

Я узнала его ещё до того, как он заговорил бархатистым, мурлычащим голосом. Баюнов.

Он был без маски, в белом костюме, и сразу толкнул речь с шуточками-прибауточками. Слушали его с удовольствием, хлопали и смеялись, а он будто купался в овациях.

Даже смотреть противно.

– Но сегодня у нас праздник вдвойне! – объявил Баюнов, и прожектор, до этого освещавший сцену, вдруг метнулся к нашему столику.

Свет ударил в глаза, и я прикрылась ладонью.

– Сегодня у нас особая гостья! – голос Баюнова рокотал над залом, перекрывая аплодисменты. – Василиса Краснова из Института Волшебства и Архимагии! Единственная в мире жар-птица, гордость и краса! И именно её мы попросим открыть этот праздник! Василиса, прошу вас на сцену!

Я так и застыла с поднятой рукой.

– Василиса, никакого колдовства, – шепнула мне Ягушевская. – Сейчас мы всё уладим.

Слободан Будимирович поднялся из-за нашего столика, приветственно и успокаивающе помахал гостям и хозяевам, и пошел к сцене, ослепительно улыбаясь.

Взбежав по ступенькам, он пожал руку Баюнову, взял микрофон и заговорил:

– Нет-нет, я ни в коем случае не Василиса Краснова, не пугайтесь.

В зале раздался дружный смех, и даже Баюнов наклонил голову, пряча усмешку.

– Василиса – это та красавица в белом платье, – продолжал Слободан, – а я имею честь сопровождать её во время новогоднего бала…

– Это он зря, – Ягушевская придвинула мне вазочку с фруктами и хихикнула, как школьница, – отнял надежду у всех студенток.

– Ага, – подтвердила я без энтузиазма.

– …поэтому сегодня мы здесь всего лишь гости, – Слободан заливался соловьем, – и просим хозяев праздника…

Бла-бла-бла! Болтать они тут все были горазды. Я покосилась на Вольпину с Анчуткиным. Они держались за руки, и если Вольпина смотрела на сцену, то Анчуткин что-то говорил взахлёб, не сводя с Кариночки глаз. Тоже мне, Ромео из Нерюнгри!

Слободан Будимирович читал, как по писаному, и каждая его фразочка была на «ура!» – все смеялись, хлопали, и никто больше не высматривал жар-птицу. Я сунула руки под мышки и мрачно разглядывала яблоки в вазочке. Зря я пришла сюда. Совсем зря.

На сцене что-то щелкнуло, что-то взорвалось, и под восторженные вопли студентов с потолка посыпались цветочные лепестки – нежно, празднично, необычно. Только всё равно – глупость какая-то. Лепестки падали и таяли, оставляя нежный аромат – как будто посреди сырой зимы распустилась сирень.

Слободан вернулся, очень собой довольный, и тут же наклонился ко мне:

– Василиса, нельзя жар-птице быть такой грустной! Ну же, улыбнись!

На моё счастье, пригасили свет, и на сцену вышла известная музыкальная группа. Замельтишили разноцветные огни, вспышки неоновых молний выхватывали из темноты танцующих студентов.

– Не хочешь потанцевать с друзьями? – спросила Ягушевская, потягивая кокосовый коктейль через соломинку.

– Нет, – сказала я с отвращением.

Ягушевская только пожала плечами и больше не пыталась меня развеселить.

Прошло около получаса, праздник становился всё более буйным, устраивались какие-то бестолковые конкурсы, потом опять танцевали, потом «приматы» показывали колдовские фокусы, которые я даже не пожелала смотреть, отправившись в уборную. Разумеется, Барбара Збыславовна пошла туда вместе со мной, и это было особенно противно.

Говорят: веселись, Василиса! А сами ходят, как конвой, и следят за каждым шагом.

Когда мы с Ягушевской вернулись в зал, там как раз заиграла медленная музыка. Парочки выходили на танцпол, и к нам тотчас подбежал Баюнов.

– Разрешите пригласить, Василиса? – спросил он, протягивая мне руку. – Барбара, ты ведь не против? – он улыбнулся, блеснув белыми зубами.

– Я же не её кавалер, Костя, – ответила Ягушевская, вернув ему улыбку. – Тебе надо спрашивать не у меня.

– Не хочу я с вами танцевать, – буркнула я, пытаясь обойти Баюнова. – В прошлый раз натанцевалась.

В прошлом году он пытался меня загипнотизировать на новогоднем балу. Я вспомнила тот бред, что приключился в коридоре – как Баюнов зубами срывал с меня маску, болтая какую-то ересь. За что потом и получил от Коша Невмертича прутиком по жирной кошачьей спинке.

– Правда, не хотите танцевать? – спросил Баюнов, перекрикивая музыку, и вдруг сказал мне на ухо: – А не хотите узнать, где сейчас Кош Невмертич?

Это было круче, чем если бы он решил дать мне при всех подзатыльник. Дыхание перехватило, будто я неудачно сделала сальто и приземлилась на голову.

– Зачем? – ответила я одними губами. – Всё равно соврёте…

– Костя, дай пройти, – сказала Ягушевская. Сказала, вроде бы, мягко, но так, что Баюнов сразу отступил в сторону.

– Захотите потанцевать, Василиса, – крикнул он, скаля в улыбке белоснежные зубы, – я буду ждать!

– Не слушай его, он балабол, – Ягушевская подтолкнула меня к столику.

Она хотела предостеречь меня, и умом я понимала, что от «ПриМы» не стоит жать добра (мне, по крайней мере), но это подталкивание взбесило ещё сильнее, чем болтовня Баюнова.

Зачем они со Слободаном привели меня сюда? И даже не скрывают, что пасут. Как будто я – их собственность. Собственность «Ивы». Или обязана всё время бегать цепным пёсиком за ректором.

При мысли о ректоре стало совсем плохо. Я глубоко вздохнула, потому что меня бросило в жар, хотя белое платье было лёгким и невесомым, как облако.

И где он сейчас? С Морелли? С рыженькой лисичкой играет в розового слоника? Или ещё кого-то нашёл?

Слободан ждал нас за столиком, и как раз принесли закуски – мясное ассорти и рыбное, крохотные бутербродики на шпажках и перепелиные яйца, фаршированные икрой. Я села на своё место, но сразу же вскочила.

– Василиса? – окликнула меня Ягушевская. – Ты куда?

– Танцевать, – ответила я с вызовом. – Что, нельзя?

– Можно, – кивнула Барбара Збыславовна. – Конечно, иди. Надеюсь, настроение у тебя улучшится и…

Не дослушав, я почти бегом ринулась в толпу скачущих под песню Артура Пирожкова студентов, и сама заскакала, вливаясь в огромную, безликую толпу. Музыка оглушительно гремела, и вокруг метались одни маски – как в кошмарном сне, когда за тобой гонятся какие-нибудь вампиры или болотные чудовища. Но всё это – такая ерунда по сравнению с тем, что ректор развлекается где-то. Не со мной.

Баюнов оказался рядом, словно из-под земли вырос. Он обнял меня за плечи, притягивая поближе и сунул мне чуть ли не в лицо свой сотовый телефон. Сначала я хотела вырваться, но потом увидела, что он пытается мне показать. Камера телефона выхватила смеющееся лицо Марины Морелли. Она что-то говорила, но, увидев нас в обнимку с Баюновым, картинно приподняла брови, а потом заулыбалась, помахав рукой.

И немного перевела камеру в сторону.

Совсем немного, но я увидела, что Марина находится в каком-то ресторане. На круглых столиках, покрытых белоснежными скатертями, горели настоящие свечи, верхний свет был приглушен, и за одним из столиков – как раз за спиной Марины, сидел Кош Невмертич. Он подносил к губам бокал с вином, глядя куда-то в сторону и усмехаясь углом рта.

Значит, они с Маринкой в ресторане.

Я оттолкнула руку Баюнова, не желая больше смотреть на это, и рванула куда-то наугад, расталкивая танцоров. Я юркнула между столов, вылетела в какую-то дверь, пробежала по коридору, завернула и только тут остановилась, тяжело дыша.

Значит, всё-таки Марина Морелли. Старая любовь не забывается.

Изо всех сил зажмурившись, я пыталась сдержать слёзы. Не стоит он моих слёз. Не стоит. Но глупое сердце трепыхалось и плакало кровавыми слезами. И я понимала, что могу сколько угодно убеждать себя, что ректор – гад ползучий, это ничего не даст. Всё равно будет больно. Очень. Мучительно.

Я открыла глаза и даже не удивилась, когда рядом появился Баюнов.

– Он не стоит твоих слёз, – сказал он, повторив мои мысли. – А ты зря за него держишься.

– Не держусь, – произнесла я с ненавистью.

– Брось, Жар-птица, – он подошёл ближе, глядя на меня сочувственно.

Можно было и правда поверить, что ему жаль моего разбитого вдрызг сердца. Но я не собиралась искать сочувствия. Ага. Ещё поплакаться в жилеточку и платочком сопельки подтереть.

– Врёте вы всё. Это старая запись, – сказала я и мгновенно сама поверила в это.

Точно! Старая запись! Решили обмануть меня, «приматы» несчастные.

Баюнов пожал плечами и достал из кармана телефон. Нажал пару кнопок и сказал в экран:

– Мариш, тут Жар-птица не верит. Говорит, запись старая. Скажи пару слов на публику.

Он развернуло телефон ко мне, и я впилась взглядом в лицо Марины.

Она растянула в улыбке кроваво-красные губы и сказала:

– Всё без обмана. Мы сейчас в «Небесах», в вип-зале. Узнаешь? – и она опять словно невзначай повернула камеру на Коша Невмертича.

Он смотрел в сторону, отставляя бокал, и всё также усмехался – не слишком весело, кстати.

– Кошик! – позвала Марина и замахала ему, а он рассеянно кивнул ей. – Теперь верите? – Марина приблизила телефон к самому лицу, так что стали видны только её узкие тёмные глаза. – Я не обманываю вас. Никто из нас не станет обманывать. И скрывать правду тоже не станет. Костя, я отключаюсь.

Экран погас, и Баюнов убрал телефон во внутренний карман пиджака.

– Всё без обмана, Василиса. Мы с Мариной понимаем, что единственное, что держит вас в «Иве» – Кош Невмертич. Но вы же видите, что он всего лишь играет с вами. Его привлекает только ваш талант.

Он заговорил – как ручейком зажурчал. Голос был вкрадчивый, тёплый, участливый, он уговаривал одними только интонациями, звал, приманивал…

– А вас что привлекает во мне, если не талант? – сказала я, стараясь не поддаваться колдовскому очарованию этого голоса. – Моя душа?

– В частности – да, она, – Баюнов сделал шаг вперёд, и я оказалась прижата к стене. – Вы мне нравитесь, Василиса. По-настоящему нравитесь. И если перейдёте в «ПриМу», я обещаю, что никому не позволю вас обидеть. И сам не обижу… Никогда не обижу тебя…

Он наклонился и перевёл взгляд на мои губы. Мне захотелось стать маленькой, как теннисный мячик, и укатиться куда-нибудь в уголок, чтобы переждать всё это безумие, но мячики в мою сущность не входили. Потому что из превращения ничего не получилось.

Баюнов взял меня за плечи – осторожно, но крепко, притянул…

– Клянусь, что не обижу… – его лицо оказалось уже совсем рядом с моим. – Никогда, ничем…

Я ударила его кулаком в солнечное сплетение, и он охнул, отшатнувшись. Прижал руку к животу и засмеялся:

– Ты что творишь такое? Больно же!

– Лапы подбери, – посоветовала я, сжимая кулаки и становясь в позу, как когда мы с Быковым выходили на татами. – Я ещё и по мозгам могу заехать, если они у тебя есть.

– Зачем драться? – изумился он, он благоразумно отступил ещё немного. – Просто хотел поговорить.

– Ваши «приматовские» разговорчики на меня не действуют, – напомнила я.

– Уже заметил, – он поморщился, потирая живот. – Но поцеловать все равно хочется...

– Обойдешься, – пообещала я ему.

– Правильно, обойдется, – послышался голос из темноты коридора. – Ну-ка, малой, двигай отсюда. Эта девочка моя.

– Че-его? – спросил Баюнов с насмешливым изумлением. – Какая – твоя девочка? Ты заблудился, мальчик? Кто тебя сюда впустил?

Но я уже вспомнила, где слышала этот голос – низкий, рокочущий, с чуть заметным кавказским акцентом. А когда говоривший вышел на свет, то сразу узнала – тот самый чел, который клеился ко мне в «Небесах». Похожий на охранника из «Ашана». Как и летом, сейчас он был одет в джинсы и белую футболку. И очень неприятно ухмылялся.

– Свали, котяра, – сказал он, надвигаясь на нас.

– Сам свали, деревня, – презрительно ответил Баюнов. – Ты как здесь оказался? Что-то на студента не похож.

Но мужчина просто отодвинул его с дороги и направился ко мне.

Как и тогда, в «Небесах», меня охватил панический ужас, и я начала потихоньку пятиться вдоль стены. Только сейчас я правильно поняла причину страха – поняла до донышка. Я боялась совсем не приставаний какого-то дядьки, я боялась вот этого самого человека – хотя в нём не было ничего ужасного или отталкивающего.

Баюнов, кажется, тоже это почувствовал, потому что разглядывал мужчину слишком уж пристально, даже рот приоткрыл, а потом спросил озадаченно:

– Да ты кто такой?.. – и прямо с места прыгнул на спину «охраннику», чуть не повалив его на пол.

Мужчина дотянулся, схватил Баюнова за шкирку, стащил с себя и отшвырнул к стене, как… как теннисный мячик…

– Идём, красавица, – сказал «охранник», проводя по подбородку тыльной стороной ладони. Глаза у него были черные и шальные. И он улыбался. И это было жутко и страшно, хотя улыбка тоже казалась обыкновенной – человеческой. – Только без глупостей, – предупредил меня мужчина. – Тогда все останутся живы. И даже целы.

Я не успела ничего ответить и предпринять, потому что Баюнов бросился на мужчину, даже не потрудившись встать на ноги. Взлетел с места, как самый настоящий кот!

Они сцепились намертво, ударяясь о стену плечами, а я, не отрывая от них взгляда, бочком пошла в сторону. И где, позвольте спросить, Ягушевская с Будимировичем? То таскались за мной по пятам, а когда понадобились – их и рядом нет…

А потом случилось невероятное – белая футболка на плечах «охранника» разорвалась в клочья, и из-за его спины выметнулись две толстые змеи с оскаленными пастями. Острые зубы в два ряда и между ними – раздвоенные языки. Я видела такое в «Небесах», но думала, что тогда мне почудилось спьяну…

Но ведь не почудилось же!..

Баюнов то ли вскрикнул, то ли жалобно мяукнул, а змеи в одно мгновение обвили его поперек туловища, сжимая кольца чешуйчатых тел. Как во сне я увидела побагровевшее от натуги лицо Баюнова, и он прохрипел:

– Беги!..

Да, убежать – было самым разумным. Но у меня словно ноги отнялись. В каком-то ступоре я смотрела, как две змеи, выросшие из человеческого тела, душат Баюнова, а их хозяин мрачно ухмыляется, глядя, как капля за каплей выдавливается человеческая жизнь… Баюнов уже не мог сопротивляться и лишь хрипел, обвисая в объятиях змеиных колец...

– Подожди! – крикнула я, и душитель резко повернул голову в мою строну. – Отпусти его, – сказала я уже тише и… перекинула с руки на руку серебряное колечко, подаренное ректором. – Отпусти котяру, и я пойду с тобой.

Кош Невмертич сказал перебросить колечко в случае опасности. Я ждала, что сейчас грянет гром или появится какой-нибудь джинн, чтобы меня спасти, но ничего не произошло. Зато «охранник» отшвырнул полупридушенного Баюнова и протянул руку ко мне – широкую, короткопалую… Змеи зашипели, раскрывая клыкастые пасти, но мужчина дёрнул плечами, и змеиные тела словно втянулись в человеческое тело.

– Не бойся, – решил успокоить меня он, – я тебе ничего не сделаю.

– А я и не боюсь, – соврала я и ударила его в мозжечок. Приёмом Бразема.

Но мужчина увернулся так ловко, словно был без костей, а в следующее мгновение сцапал меня за шею, схватил за талию и забросил к себе на плечо.

– Сказал же – без глупостей, – он понес меня так легко, будто я ничего не весила, и мне оставалось только болтать ногами и цепляться за брючный мужской ремень, чтобы сохранить равновесие. Дурацкий приём Бразема, если он второй раз подвёл!

Лежать животом на почти каменном плече было больно, и я с трудом пропыхтела:

– Отпусти!

– Ага, так и отпустил! – хохотнул похититель и для верности подшлепнул меня пониже спины. – Всё, попалась птичка!

Я попробовала трепыхнуться, но меня сразу же придавили тяжелой рукой. Хорошо хоть – змей не напустили! Но сдаваться я не собиралась. Висеть головой вниз сообразиловке не способствовало, но тут и не надо было слишком долго думать. Мысленно я представила невидимую верёвку, опутавшую ноги моего похитителя – совсем как во время урока у Щукиной, когда я пыталась придушить Коша Невмертича.

Это подействовало!..

Мужчина рухнул, как подкошенный, ругаясь на каком-то непонятном языке. Он чуть не раздавил меня, потому что я, естественно, рухнула вместе с ним. Но я вывернулась из-под его руки ужом, оперлась на спину – и бросилась бежать.

Давно надо было это сделать, Вася-простоквася!..

Я улепётывала во все лопатки, но далеко не убежала. Сильнейший удар чуть пониже затылка кувыркнул меня лицом в пол. В голове зазвенело, пошевелиться невозможно – это было в сто раз хуже, чем когда ректор лупил меня магической силой в мозжечок. Тот же самый проклятый приём Бразема!.. Но какая разница…

Застонав, я попыталась встать хотя бы на четвереньки, но смогла только перевернуться на бок.

«Охранник» уже освободился от невидимых пут и шёл по направлению ко мне, с хрустом разминая пальцы. Разорванная футболка свалилась с него, обнажив широкую грудь с рельефными пластами мышц. Я вспомнила, как оперлась о его спину, когда пыталась сбежать, и заскребла каблуками сапог, пытаясь отползти. Где-то у стены поскуливал и только-только начал шевелиться Баюнов, но мужчина даже не оглянулся на него. Он смотрел на меня. Я была его целью…

– Что же ты такая неугомонная? – ухмыльнулся он, и над его головой снова показались две змеиные пасти. – Что же ты не хочешь по-хорошему?..

Он был уже рядом, и загородил собой свет. Теперь его фигура казалась черным пятном – меняющим очертания, надвигающимся, как туча… Я зажмурилась, собираясь закричать, но в горле пересохло, и получился только какой-то невнятный писк.

Сильные руки схватили меня, подняли, и я бешено замолотила кулаками, стараясь не думать о змеиных пастях. Два или три удара достигли цели, и раздалось досадливое шипение, а потом меня скрутили в трубочку, прижав руки к бокам.

– Краснова! – прогремел надо мной голос ректора Коша Невмертича. – Какого черта вы опять мне в глаз заехали?!.

23

Это было невероятно, но появился он – принц из моих грёз, объект моих мечтаний и что там ещё надо сказать, чтобы было пафоснее?

– Вы что опять творите, Краснова? – цедил сквозь зубы Кош Невмертич. – Что случилось? Отвечайте немедленно!

Говорил строго и грозно сверкал глазами, а сам… обнимал меня всё крепче, и очень, очень нежно. Сил не осталось никаких, и я уткнулась лбом ему в грудь, понимая, что теперь-то точно ничего не произойдет. И что страшный тип со змеями пропал и не появится.

В прошлый раз оказавшись в объятиях ректора, я позволила себе притвориться – что мне плохо, и мечтала, как он подхватит меня на руки… В этот раз притворяться не пришлось. Ноги меня не держали, и я повисла на Коше Невмертиче, пытаясь обхватить его за пояс, но роняла руки, будто неделю не спала и не ела. И тем более не могла объяснить, что произошло, потому что язык не слушался. Значит, вот так чувствовал себя бедолага Анчуткин, когда кто-то его долбанул вместе с Царёвым?

От противоположной стены раздались постанывания и кряхтенье – это поднимался Баюнов. Сначала на четвереньки, а потом привстав на одно колено. Он пытался вздохнуть, но почему-то не получалось, и из груди вырывалось хриплое дыхание.

– Две минуты, – сказал мне Кош Невмертич и очень бережно пристроил к стеночке. А потом, убедившись, что я не падаю, подошел к Баюнову.

Я глазом не успела моргнуть, как ректор схватил кота за горло. Тот вцепился ему в руку, пытаясь разжать пальцы, но ничего не получилось.

– Ведь предупреждал, – произнес Кош Невмертич так, что Баюнов в ужасе вытаращил глаза и засучил ногами.

Он пытался что-то сказать, но только сипел, а ректор с размаху припечатал его к стене, отчего Баюнов сдавленно ухнул. Бедняге точно не повезло! Сначала его чуть не придушили змеями, а теперь собрался душить ректор. И похоже, сейчас всё было гораздо серьезнее…

– Это не он! – крикнула я, потому что лицо у Баюнова уже побагровело от прилива крови. Голос мой прозвучал слабо – будто это меня душили, но Кош Невмертич услышал.

И оглянулся.

Глаза у него были страшные – темные, утратившие блеск. И я снова закричала, испугавшись этого взгляда еще больше, чем человека-змея:

– Это не он! Он меня защищал!

Ректор разжал пальцы, и Баюнов рухнул, как подкошенный. Он закашлялся, потирая горло, а Кош Невмертич стоял над ним, будто раздумывая – верить или нет.

– Здесь был такой… со змеями… – начала я, отлепляясь от стены и мелкими шажочками подбираясь к ректору. Ноги переставлялись с трудом, но я очень старалась – пусть лучше обнимет, чем кого-то казнит. Сдался ему этот Баюнов?! Прежде всего надо пожалеть и приголубить спасённую красавицу. Меня, то есть.

– Это был зохак, – еле выговорил Баюнов, стуча зубами.

Кош Невмертич нечем не выказал, что новость его чем-то взволновала, но сразу оставил Баюнова и подхватил меня, обняв за талию. Я прижалась щекой к плечу ректора и почувствовала, что всё – собственно, больше ничего и не надо. Пусть хоть все зохаки мира идут на нас войной.

– Это, правда, был зохак, – Баюнов поднялся, пошатываясь и держась за бока. – Вот не думал, что придется встретиться…

– Не ошибся? – коротко спросил Кош Невмертич.

– Ошибешься тут, – криво усмехнулся Баюнов. – Чуть не раздавил меня… Кажется, пару рёбер сломал…

– Лечись тогда, – бросил ему ректор и подхватил меня на руки.

Вот так просто – взял и понёс!..

– Вы меня спасаете или похищаете? – не удержалась я от вопроса. – А можно я вас за шею обниму, а то так неудобно – руки некуда девать.

– Обнимайте, – разрешил Кош Невмертич без особого энтузиазма.

Я тут же обняла его и положила голову ему на плечо.

Чудесный вечер. Ещё бы он подольше не заканчивался.

Ректор нёс меня по коридору, и хотелось поболтать ногами и посмеяться – от хорошего настроения. Хотя, странно было с настроением – только что меня пытался украсть змей-мутант, только что Баюнов показал мне, как Кош Невмертич отжигает с Мариной Морелли…

– А почему вы не в ресторане? – спросила я. – Бросили такую приятную компанию…

– Краснова! – он посмотрел на меня, и взгляд немного прояснился – радужка глаза посветлела, и глаза сверкнули, как бриллианты. – Вы только что умирали, по-моему?

– И продолжаю умирать, – заверила я, поудобнее устраиваясь на его плече. – Сама идти не смогу, даже не надейтесь.

– Не надеюсь, – проворчал он, но мне показалось, что в уголке губ затаилась улыбка.

Я не удержалась и попыталась поймать эту мимолетную улыбку – коснулась пальцем его губ. Очень легко, всего на секунду…

– Не хулигань, – предостерёг Кош Невмертич.

– И не думала, – вздохнула я и дотронулась до его покрасневшей скулы. – И бить вас не хотела. Вот совсем не хотела! А кто такой зохак?

Ректор не успел ответить, потому что по коридору к нам навстречу бежали Ягушевская и Будимирович.

– Что случилось, Кош?! – Ягушевская увидела нас и остановилась, как вкопанная.

Слободан, как будто, тоже был озадачен – он замедлил шаг и чуть нахмурился.

– Она пошла танцевать, и мы не уследили, – повинился он. – Что произошло?

– На Баюнова напал зохак, – ответил Кош Невмертич, проходя мимо и не глядя на своих коллег.

Меня порадовало, что он не отпустил меня, и что не замедлили шага. Пусть унесёт меня из «ПриМы» на руках, и подальше, за сто морей и целует везде…

– Какой зохак?! – изумилась Ягушевская.

Они с Будимировичем потянулись за нами, но Кош Невмертич не стал ничего объяснять. По-моему, он был зол, и это ещё больше меня обрадовало. Ведь злился-то он не на меня? На меня-то за что?

– Кош Невмертич... – начал Слободан, но Ягушевская остановила его жестом, и он послушно замолчал.

Ректор прошел мимо зала, где грохотала музыка, мимо изумлённых студентов, выскочивших зачем-то в коридор, по лестнице, мимо гардероба… И только когда мы очутились на улице, под пронзительным сырым ветром, я вспомнила, что на мне только лёгкое короткое платье.

– Моё пальто! – воскликнула я.

Мы были уже у ворот «ПриМы», и Кош Невмертич остановился, поставив меня на ноги. Я поёжилась, обхватив себя за плечи, но возвращаться мы нем стали. Ректор снял с себя пиджак и накинул его на меня, застегнув пуговицы, а потом опять подхватил меня на руки и понес.

– И что это? – возмутилась я, потому что сейчас была лишена возможности обхватить его за шею. – Это что за смирительная рубашка?! А моё пальто?!

– Барбара заберёт, – ответил он, поднося меня к серому «лексусу».

Дверца автомобиля открылась сама собой, и Кош Невмертич отправил меня в салон. Я завалилась на заднее сиденье неуклюже, запакованная в пиджак, как сосиска в вискофан, и первым делом стащила пиджак через голову. Ректор тем временем сел за руль и повернул ключ в замке зажигания.

– Куда мы едем? – спросила я, высунувшись между спинок передних сидений.

– На Гагаринскую, – раздалось в ответ. – Ко мне домой.

Вечер становился всё чудеснее и чудеснее. И всё больше мне нравился. Я откинулась на мягкое сиденье и опустила голову, чтобы ректор не заметил, как я улыбаюсь. Теперь я была благодарна этому зохаку. И почему он не догадался напасть пораньше?

Серый «лексус» вёз меня по улицам моего города, и за рулём сидел тот, кого я больше всех мечтала видеть рядом. Это было почти счастье.

Автомобиль свернул на Гагаринскую и остановился во дворе, перед знакомым домом со стеклянной крышей-куполом. Я потянула дверную ручку, но ректор вышел первым и открыл передо мной дверцу, крепко взяв за руку. Он так и повел меня к себе – не отпуская мою руку, обняв за плечи.

Мы поднялись на низкое крыльцо и ректор сказал невпопад, прищелкнув пальцами:

– Кощей прибыл.

– Аутентичность подтверждена, – ответил приятный женский голос. – Добро пожаловать.

Входная дверь распахнулась, и в темном коридоре вспыхнул мягкий желтый свет. Едва мы вошли, дверь за нами закрылась, и Кош Невмертич отпустил меня.

– Ну вот мы и одни, – сказал он, протягивая ко мне руку.

Сердце сладко ёкнуло, но обниматься ректор не пожелал, а выпутал из моих волос серое пёрышко и показал мне.

– Ни дня без приключений, – Кош Невмертич прошёл в кухню, а я поплелась за ним следом. – Ты притягиваешь неприятности, Краснова.

– Опять эта поганка! – произнесла я в сердцах, рассердившись не столько на эту проклятую красноглазую птицу, сколько на то, что романтический настрой был уничтожен.

– Прямо преследует, – поддакнул ректор, открывая холодильник и уже привычно разливая по бокалам воду. – Красивое платье.

– Что? – не сразу поняла я, о чем он говорит.

– Красивое платье, – повторил он. – Тебе очень идет. И ты тоже очень красивая. Хочу попросить кое о чем…

– О чем? – я посмотрела на него, уже понимая, что соглашусь на всё. Привёз к себе домой… красивое платье… и я красивая… тут было отчего сойти с ума.

– Сейчас я хочу услышать всё, что произошло с тобой – сказал он, отпивая воды. – С самого начала.

Ну вот. И снова облом. Я насупилась, но Кош Невмертич невозмутимо подал мне бокал. Я сделала глоток. Вода была ледяная – зубы заломило. Зато в голове волшебным образом прояснилось.

– Вам же сказали, – забормотала я, но ректор меня перебил.

– С самого начала, – повторил он. – С того дня, когда ты устроила пожар в «Седьмых небесах».

– Хорошо, с самого начала, – вздохнула я, забираясь на высокий стул и возводя слова к потолку. – Царёв позвал меня, я не хотела идти… честное слово, не хотела…

Я рассказывала, а ректор внимательно слушал. Иногда он просил повторить, иногда что-то уточнял. Мне казалось смешным такое любопытство. Ну ладно два раза повторять, как мы с Анчуткиным испытывали петерсит – это можно было объяснить интересом препода к талантливому студенту. Но зачем заставлять меня трижды пересказывать, как я нашла бездыханного Облачара в коридоре, и о чем мы говорили с Быковым? Да, я рассказала всё и про Быкова, втайне надеясь, что Кош Невмертич приревнует. Я расписала в красках, как Баюнов выманил меня из зала, и аж подпрыгивала на стуле, дожидаясь, как ректор начнет оправдываться и объяснять, почему он был с Морелли в ресторане. Но Кош Невмертич внезапно потерял интерес к моему рассказу. Я замолчала, а ректор так и сидел, задумчиво изучая взглядом столешницу. Будто читал там древние заклинания. Я даже скосила глаза – нет ли там чего интересного. Но столешница была обыкновенной, и вода была выпита из бокалов до последней капли, а ректор продолжал хранить молчание. Я подождала, подождала ещё, поёрзала на стуле, переставила бокал – молчание. Уснул, что ли?

– Может, и вы мне что-нибудь расскажете? – не выдержала я. – Например, кто такой зохак и что ему было от меня нужно?

Кош Невмертич встрепенулся, словно и правда спал. Посмотрел на меня невидящими глазами, а потом спросил:

– Ты голодная? Заказать что-нибудь?

– Лучше расскажите…

– Хочешь стейк или заказать суши? – он раскрыл ладонь, и в неё тут же слетел сотовый телефон с холодильника.

– Не хочу я ничего!

Он опять увиливал, опять не хотел рассказывать! А ведь я, между прочим, надеялась на ответную откровенность. Если нет надежды на взаимность.

– А сами что хотите? – спросила я грубо. – Или в ресторане наелись?

Кош Невмертич посмотрел на меня как-то странно – и ласково, и печально. Так он смотрел, когда притащился пьяный. И пропахший духами. Типа мамиными.

– Да, наелся, – согласился он, вставая и набирая на телефоне номер. – «Пища ангелов»? Заказ примите, пожалуйста.

Я замерла на стуле, услышав название знакомого кафетерия.

– «Крестьянку под вуалью», – продолжал ректор. – Двойную порцию.

Он назвал адрес, поблагодарил и отключил телефон.

– Угадал, Краснова? Это лучше суши?

Я промолчала. «Крестьянка под вуалью». Мой любимый десерт. Запеченные яблоки, джем, взбитые сливки, присыпанные ржаной золотистой крошкой. Ни за что не поверю, что угадал. Вызнал. И в нужный момент преподнес, чтобы произвести впечатление. Как бы мне хотелось верить, что Кош Невмертич узнавал о моих привычках и пристрастиях не с научной точки зрения… Может, спросить? Вдруг ответит?..

– Если хочешь принять душ, полотенце в твоей комнате, – сказал Кош Невмертич.

Душ? Моя комната? Сердце у меня пустилось вскачь. Да сколько можно мною играть? То красавицей называет, то смотрит мимо, то желания угадывает, а теперь «прими душ»!

– В «Иву» я не еду? – уточнила я на всякий случай.

– Нет, – покачал головой Кош Невмертич.

– И ночую здесь? – подбросила я ещё вопросик, а сама уже мечтала о том, как приму душ, и как Кош Невмертич…

– Всё верно, Краснова, – ректор хитровато покосился на меня. – Ночуете здесь, принимаете душ и спите в своей комнате. Под замочком. Чтобы никто к вам не пробрался.

– Может, хватит жонглировать этими «ты» и «вы»? – спросила я напрямик. – Может, вообще – хватит?.. – я сделала глубокий вдох и сказала: – Ждать четыре года – это очень долго.

Мы с минуту молчали, и мне казалось, я вижу в глазах ректора целый мир – сначала брызнули солнечные искры, потом повеяло холодом, как от зимней луны, потом разыгралась настоящая буря – с полыханием молний, со штормовым ветром, но вот ректор опустил ресницы, и наваждение пропало.

– Вы правы, четыре года – это очень долго, – согласился Кош Невмертич. – Для такой торопыжки, как вы – особенно.

– И?.. – подсказала я, потому что он замолчал.

– И подождите хотя бы до конца учебного года. Потом всё изменится, – он произнес это глухо и потянул галстук, ослабляя его узел.

Я уже знала этот жест, и сейчас заволновалась и обиделась одновременно. Опять чары Вольпиной?!.

– Ты говорила, что будешь ждать меня хоть десять лет, – продолжал Кош Невмертич, снимая и отбрасывая галстук, а потом поворачиваясь ко мне боком. Он взъерошил волосы, глядя в стену, а я боялась вздохнуть, чтобы не спугнуть наваждение. – Надеюсь, это был не просто легкомысленный птичий щебет. Жар-птица.

– Нет, не легкомысленный, – пробормотала я, понимая, что он уел меня, вспомнив мои слова в конце прошлого учебного года. Ага, обещала ждать и всё такое, а сейчас – чего это четыре года?! так и состариться можно!

– Тогда я многого от тебя не прошу.

– Хорошо, – прошептала я. – Но зачем…

– Затем, что в ресторане я был на деловой встрече, – заговорил ректор уже обычным голосом и посмотрел на меня, усмехнувшись. – А не по личным пристрастиям. Там ещё был отец Царёва. Если не веришь – спроси у своего одногруппника.

Ужасно хотелось ему поверить, что я сразу же и сделала.

– Кош Невмертич… – я шагнула к нему, но он остановил меня, приложив палец к губам.

– Больше ни слова, Василиса, – сказал ректор, и глаза его опять вспыхнули, и в них заклубилась настоящая буря. – Ни слова. Ты очень дорога мне. Сама знаешь, что я отношусь к тебе по-особенному. Но мы договорились подождать.

Дорога?! Я встрепенулась, а потом поняла, что он опять прокатил меня. Со свистом прокатил!

Но выяснять отношения дальше не получилось, потому что колокольчик на входе зазвенел.

– Заказ приехал, – сказал ректор и исчез в коридоре.

Очень быстро исчез, будто сбежал. А скорее всего, и в самом деле сбежал. Наш славный, смелый ректор!

Я не стала слушать, как он разговаривает с курьером, и тоже сбежала – наверх. Но не за полотенцем, а в его спальню. Значит, ужин с Морелли – это не личное, а деловое? И надо спросить у Ваньки? Зачем, если можно узнать обо всем быстрее и проще?

В спальне ректора всё было точно так же, как в прошлом году. И сейф стоял на том же месте. Я открыла его так же легко, как и в прошлый раз. Фотографий внутри прибавилось, и я схватила всю пачку. С первой же фотографии на меня смотрела… я сама. И со второй, и с третьей… Вот я сижу с недовольным видом на деревянном мостике через озеро, опустив в воду большие пальцы ног. Вот я грызу яблоко и гляжу куда-то в облака. Вот я покупаю молоко у соседки… Я, я, снова я… А вот…

Восторг, охвативший меня, пока я смотрела на свои фотографии, улетучился в одну секунду. Потому что снизу были фотографии Морелли. Те самые, на которых она была в обнимочку с ректором. Обманщик. Говорит одно, а ее фотки хранит!

Дверь спальни распахнулась, и на пороге появился Кош Невмертич. В одной руке у него был пиджак, в другой – фирменный пакет, на котором два пухленьких ангелочка с голыми попками болтали ножками, сидя на облаке. «Крестьянка под вуалью» приехала. Но сейчас мне было наплевать на это.

– Деловой ужин, говорите? – спросила я сквозь зубы. – Как-то там особенно ко мне относитесь, да? А зачем храните ее фотографии?

Этот обманщик даже не смутился. Поставил на столик пакет, подошел ко мне и забрал фотографии. Положил их в сейф и опять запер, крутанув колесико с кодом.

– Волшебники редко фотографируются, – сказал ректор. – Потому что фотографии могут навредить. Пусть лучше они будут у меня, чем попадут кому-то в руки.

– Почему бы тогда просто не сжечь их? – спросила я, опять падая с небес на землю.

Получается, Марина ему дорога, он не хочет, чтобы ей причинили зло…

– Возможно, это было бы лучше. Но бывает так, что единственная связь с человеком устанавливается только посредством вот этих картинок, – он похлопал по крышке сейфа. – Поэтому пусть лежат.

– Какая связь? Объясните толком, – потребовала я.

– Объясню. Только не горячись, – сказал он. – По фотографии можно определить, жив или мертв человек, где он находится. Можно даже определить, что он чувствует в данный момент, – он отогнул край пиджака и достал из кармана… мою фотографию. – Видишь? Так я всегда могу тебя почувствовать. Узнать, где ты. И больше никаких фотографий нет, – он даже вывернул карман, чтобы я в этом убедилась.

– Вы боитесь, что мы с Морелли куда-то пропадем? – спросила я напрямик, хмурясь, хотя готова была прыгать от радости. Вряд ли он прятал фотографию Маринки где-нибудь в нижнем белье.

– Насчет Морелли – не знаю, – он наклонил голову, скрывая улыбку. – Но вот здесь – ты, – он коснулся пальцем моей фотографии. – А вот там – я, – он указал на сейф.

Что он хотел этим сказать? Что пропасть может он?..

– Пойдем-ка, хочу кое-что тебе показать, – он поманил меня за собой. – Хотел поговорить с тобой после десерта…

– Давайте уже поговорим сейчас, – торопливо сказала я. – Показывайте, что хотели. Десерт никуда не убежит.

Мы спустились по лестнице, и Кош Невмертич остановился возле двери в capia ova.

– Сейчас откроем, – сказал он, проводя по двери ладонью, – у меня же нет ваших талантов, Краснова.

Пришлось подождать полминуты, пока щелкали невидимые замочки, и что-то тихо поскрипывало по ту сторону, а потом дверь медленно открылась, приглашая нас войти.

Следом за ректором я сбежала в хранилище и огляделась. В первый раз я была в восторге, увидев столько изящных безделушек в форме пасхальных яиц. Хотелось разглядывать каждое, удивляться тонкой работе, подержать в руках, заглянуть внутрь – какой там сюрприз. Но сегодня меня совсем не тянуло любоваться. Ведь теперь я знала, что в каждом сидит чья-то колдовская душа. И кто знает – не прибавится ли к этой компании и моя.

– Взгляни сюда, – Кош Невмертич взял с полки одно из яиц – оно было густого синего цвета, на золотой подставке.

Подставку обвивала золотая змейка, поднимавшаяся до середины яйца. Её голова и высунутый язык указывали на римскую циферку на циферблате-ленте. Лента повернулась на одно деление, и змейка коснулась языком отметки «I». Час ночи. Самое время для беседы по душам в Особой тюрьме.

Я поёжилась, потому что было жутко находиться в окружении камер-одиночек, и спросила тихо:

– Там жар-птица?

– Нет, – ответил ректор. – Тебя очень интересует судьба предыдущей жар-птицы?

– Мне рассказывали, что она начудила, и ее заперли в особую тюрьму

Кош Невмертич помолчал, а потом спокойно ответил:

– Это неправда. Ни в одной тюрьме мира нет жар-птицы. И прежнюю жар-птицу никто не запирал.

– А что же…

– В этом яйце, – мягко перебил меня Кош Невмертич, – находится кое-кто другой. Зохак.

– Кто такие зохаки? – я впилась взглядом в синюю безделушку.

Трудно поверить, что внутри сидит существо с тремя головами.

– Зохаки – существа класса «Эс», супер, – ответил Кош Невмертич ровно, словно зачитывал лекцию. – Не такие редкие, конечно, как жар-птицы. Потому что зохаки передают дар по наследству. Говорят, первый зохак когда-то был человеком, сыном могущественного царя Персии. Ради власти он убил отца и пошел на сделку со злом, отчего у него из плеч выросли две змеи, которые требовали человеческих жертв. Победить это чудовище смогли только при помощи пера жар-птицы, после чего зохак был заперт в жерле вулкана. В этом яйце, – он осторожно вернул яйцо на полку, – находится его потомок, который тоже был побежден при помощи пера жар-птицы прапрадедом нашего доблестного Ивана Родионовича Быкова.

– Перо жар-птицы? – я слушала его жадно, а он, словно испытывая мое терпение, говорил медленно, чуть ли не нараспев.

О перьях жар-птицы мне было известно только по сказке «Конёк-горбунок», где Ваня-дурак таким пером освещал конюшни. Но разве с его помощью можно победить трехголовое чудовище?.. Зохака?..

– Перо жар-птицы, – продолжал Кош-Невмертич, – помогает усилить волшебные силы тысячекратно. Считается, что в пере жар-птицы содержится треть волшебной силы этой особи.

– Тысячекратно?! – у меня голова пошла кругом. Тысячекратно увеличить силу моим пером?! И почему я раньше этого не знала, я бы… я бы…

– Не закипай, – предостерег меня ректор. – Вижу, что уже размечталась.

– Простите, – пробормотала я. – Так что с силой? В чем ещё две трети?

– Треть в пере, – произнёс Кош Невмертич торжественно-мрачно, – треть в головном мозге, треть в сердце. Кто завладеет пером, станет сильным. Кто завладеет головным мозгом, тот обретет власть. Кто завладеет сердцем – станет богаче всех в мире. Кто завладеет всем, тот станет непобедимым, и весь мир склонится перед ним.

Он будто вырос – навис надо мной черной тенью. Глаза утратили блеск и превратились в две черные бездонные дыры. Я сморгнула, чтобы прогнать наваждение, и ректор обрел свой привычный облик – высокий худощавый мужчина, красивый. И глаза блестят, как звезды.

– Ой, – фальшиво засмеялась я, скрывая страх, охвативший меня ни с того ни с сего. – Да будто бы! Весь мир склонится?

– Некоторые в это верят, – Кош Невмертич зашагал между полками, поправляя драгоценные поделки-яйца, чтобы стояли идеальными рядами. – Змеи зохаков питаются мясом, обычно – человеческим, больше всего любят мозг. Зохак, который был пленен Быковым, основал в Индии секту тагов – душителей. Люди убивали ради зохака себе подобных, обеспечивая его пищей. Когда секту раскрыли и начались массовые казни тагов и их последователей, зохак бежал в Англию и поставил на поток анатомические убийства. Он душил жертв, а его сообщники продавали трупы профессорам медицинских университетов, для препарирования и изучения. Около 1820 года зохак наладил контакт с профессором Ноксвеллом из Эдинбургского университета, которому исправно поставлял трупы для препарирования и очень неплохо жил, питаясь человеческим мозгом и руководя небольшой бандой в Уэст-порте, которые заманивали несчастных в логово змея.

– Жесть какая… – выдохнула я. – Профессор университета покупал трупы?!

– Считалось, что это было во имя науки, во имя спасения других жизней. Но трупы в то время были ходовым товаром. Наши западные партнёры очень уважали ритуальный каннибализм. Там употребляли высушенные и растертые в порошок человеческие сердца, полагая, что это излечивает ишемию и предотвращает инфаркты. Кровью пытались омолодиться, настойкой из черепов повышали иммунитет и усиливали ясность мысли. Настойку из черепов принимал король Карл II, впоследствии это снадобье называлось каплями Карла II, и пользовалось огромной популярностью среди англичан. В 1828 году соучастники зохака были пойманы и казнены, Ноксвелл разоблачен, хотя и не наказан, а зохак скрылся и вскоре объявился в России. Здесь он тоже попытался основать секту душителей, и сначала даже преуспел. Его последователи так же, как и таги, считали убийства благом, совершенным ради спасения и обретения рая. Только в конце 19 века Быков смог одолеть зохака и запереть его в Особую тюрьму. Надеюсь, навсегда.

– А перо?

– Неизвестно как он получил перо жар-птицы, – признался Кош Невмертич. – Полагаю, что его подарила Быкову ваша предшественница. Не думаю, что он забрал перо силой. Вряд ли с жар-птицей прошел бы такой фокус. Тем более, что до 1908 года жар-птица жила во Владивостоке, и насколько мне известно Быков навещал её там.

– До 1908 года? А что произошло с жар-птицей потом? – я навострила уши, и даже чудовищная история трехголового змея отошла на второй план.

– А потом она погибла, – сказал ректор безо всякого выражения. – Вспыхнула и сгорела дотла.

– Её убили? – спросила я дрогнувшим голосом.

– Нет, она сама так решила. Решила покинуть этот мир. Навсегда.

Сама?.. Жар-птица?..

Что такое могло случиться с особью класса «Эс», единственной в мире, что она решила покончить с собой? Больше всего я боялась, что рассказав столько, Кош Невмертич сейчас замолчит. Замолчит намертво, и я опять не получу ответы на все вопросы.

– Из-за чего она это сделала?

– Кто же знает наверняка? – ответил ректор, пожав плечами.

Он закончил бродить по copia ova и остановился напротив меня, перекатываясь с пятки на носок и заложив руки за спину.

– Тридцатого июня 1908 года, в ноль-ноль часов по Гринвичу она взлетела и ровно через четырнадцать минуть вспыхнула в Сибирской тайге. Возле села Ванавара, на реке Подкаменная Тунгуска. После этого несколько дней во всем Западном полушарии было аномально светло. Гибель жар-птицы высвободила столько колдовской энергии, что ее можно было приравнять к взрыву самой мощной водородной бомбы. Но никто не пострадал. Ни один человек не погиб. Думаю, жар-птица специально выбрала для гибели это место, чтобы избежать случайных жертв.

Что-то знакомое всколыхнулось в памяти, пока я слушала рассказ ректора. Это было… это было…

– Тунгусский метеорит! – я вытаращилась на Коша Невмертича. – Вы рассказываете про тунгусский метеорит?

– Да, считается, что это был метеорит, – подтвердил он.

– Но она погибла?! Жар-птица погибла? Это точно известно?

– Потом пытались найти её тело, но не нашли. Там везде болота – если она упала туда на сверхзвуковой скорости и с огромной высоты, то сразу ушла глубоко в топи. Но в том, что жар-птица покинула мир в 1908 году, нет никаких сомнений. Ей тогда было около пятидесяти. Для волшебника – возраст зрелости, самый расцвет сил.

– Чудесная сказочка на ночь, – произнесла я с трудом. – Мне можно куда-нибудь сесть? Ноги не держат.

– На сундук, – ректор довел меня до сундука, стоявшего в углу. – Воды?

– Нет, спасибо, – ответила я, облизнув пересохшие губы. – Отличный подарочек на новый год – узнать, что прежнюю жар-птицу довели до самоубийства, и что за мной охотится трехголовый змей, который питается человеческими мозгами. Вы, кстати, уверены, что прошлый змей тут? – я ткнула пальцем в синее яйцо с часами. – Он точно не сбежал?

– Не сбежал, – Кош Невмертич взял синее яйцо и встряхнул его, прислушиваясь. Сидит внутри и бесится. А за тобой охотится какой-то другой зохак.

– И зачем я ему?!

– Многие охотятся за жар-птицей, – ректор покачивал в руке яйцо, и эмалевая поверхность отбросила синие блики на стены. – На всякий случай, давай мы спрячем его понадежнее. Ну-ка, привстань… – когда я встала с сундука, ректор положил синее яйцо внутрь и со щелчком закрыл крышку. – Вот, теперь он точно никуда не денется. Что касается тебя, рядом с тобой постоянно будет находиться охранник. Потому что всё очень серьезно, Василиса. Если появится зохак, ты с ним в одиночку не справишься.

– А кто справится? – я плюхнулась на сундук, уперевшись ладонями в колени и пытаясь собрать мысли в кучку. – Вы справитесь?

– Попытаюсь.

– Не особенно обнадеживает. А если я дам вам свое перо? Запрёте зохака в другое яйцо, как сделал Быков?

– Пока обойдёмся без твоих перьев, – сказал Кош Невмертич.

– Почему?

– Потому что это больно, когда тебе выдирают колдовские перья.

– Пф! – фыркнула я презрительно.

– Не обсуждается, – отрезал Кош Невмертич.

Это хоть немного порадовало – то, что он не желал причинять мне боли. Хотя, как по мне, выдранное перышко – не такая уж огромная боль. Можно было бы и потерпеть для благородной цели.

– А кто будет моим охранником? Вы? Я буду жить с вами? – в прошлый раз, когда на меня объявила охоту джанара, Кош Невмертич поселил меня у себя дома. Тогда мне всё казалось муторным, но сейчас я была бы очень не против оказаться под домашним арестом. В доме ректора, разумеется.

– Нет, – последовал не менее резкий ответ, разбив мои мечты и надежды. – У тебя будет личный телохранитель. Не я.

– Просто отстой, – прошептала я еле слышно, разочарованная до слёз. Сдался мне какой-то его охранник…

Кош Невмертич сразу угадал моё настроение и немного смягчился.

– В любом другом случае, так бы и было, – сказал он и погладил меня по щеке. – Ты жила бы здесь, а я бы тебя охранял. Но сейчас это неразумно.

– Неразумно?.. – я чуть не свалилась с сундука от этой нежной ласки. Вот набрались бы мы смелости и… не ограничились бы поглаживанием по щечкам.

– Так получилось, – ректор отстранился и снова пошел бродить между яичных полок, – так получилось, что все мы – кроме жар-птицы разумеется – попали под воздействие любовных чар Вольпиной. В «Иве» не найдется мужчины, который остался бы равнодушным.

– И вы тоже?.. – спросила я, опять готовая свалиться с сундука, но уже не из-за любовного головокружения, а от очередного удара в сердце. Сколько можно устраивать мне эти качели? То надежда – то облом, то ласковые словечки и касания, то – «я под любовными чарами Вольпиной»!

– И я – не исключение, – ответил Кош Невмертич и улыбнулся.

Ему смешно? Нашел время улыбочками сыпать. Я в отчаянии кусала губы. Лучше всего было бы улыбнуться так же в ответ и сказать что-нибудь вроде – ах, какая жалость! и на великого колдуна находятся свои чары! Должна же быть у меня хоть какая-то гордость… Но после секундной борьбы разума и сердца, победил совсем не разум, и я сказала:

– Ведь вы понимаете, что это – не настоящие чувства. Это колдовство, наваждение.

– Конечно, понимаю.

– Тогда почему не поборете чары? – начала я горячиться. – Вы же мастер разрушать колдовство! Я помню, как вы за одну минуту усмирили бурю, которую устроили «приматы», и взорвали шаровую молнию!

– В этом случае всё не так просто.

– В чем сложность-то? – выкрикнула я, вскакивая с сундука. – Вы же всё можете!

– В этом случае я бессилен, – Кош Невмертич взъерошил волосы, будто раздумывая – говорить до конца или нет, а потом всё же сказал: – Потому что мои чувства – не колдовская иллюзия, и не детские проделки. Они настоящие.

Я застыла в ужасе. Это было ещё пострашнее, чем нападение трехглавого змея, которого интересовал мой мозг. Неужели, ректор влюблен в эту пери? пайрики?.. Влюблен в Вольпину?.. Вот засада!..

Но я не успела ничего сказать, потому что Кош Невмертич меня опередил:

– Так получается, – сказал он тщательно подбирая слова, – что чары, которые насылает Вольпина, проецируются на тебя.

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось так, что дышать стало трудно.

– На меня? – переспросила я тонким голоском.

– На тебя. Потому что ты мне дорога, – ректор помолчал и добавил: – Очень.

«Очень дорога. Ну просто обхохотаться», – уныло подумала я, хотя мне опять стало не до смеха.

Что за манера говорить дурацкими, обтекаемыми словами? И ведь так и не сказал – потому что я тебя люблю! А других слов здесь не нужно было. Я вздохнула тайком, ожидая продолжения, но Кош Невмертич поспешил перевести тему.

– В «Иве» есть ещё кое-кто, у кого чувства спроецировалась, – Кош Невмертич остановился на расстоянии шагов десяти от меня.

Наверное, боялся, что чары Вольпиной подействуют слишком сильно.

Осторожничает он.

– Царёв, – со вздохом догадалась я.

– М-м… нет, – ответил ректор. – Подумай ещё.

Но мне не хотелось думать ни о ком больше. И, несмотря на то, что ректор устроил ночь признаний, я всё равно разозлилась. Толку от этих признаний?! Главного ведь не сказал! Про любовь не сказал! Где про любовь-то?!.

– Правила «Ивы» и элементарные правила этики запрещают отношения между учеником и учителем, – мягко произнес Кош Невмертич– Ты – моя студентка. Поэтому пока ничего быть не может.

И всё-таки он читает мысли. Хотя говорит, что не умеет. Я нахмурилась, а потом предложила:

– Тогда переведите меня в другой институт?

– Нет, – быстро ответил он. – Это будет непедагогично. И непрофессионально. И опасно для тебя. Ты должна находиться под присмотром «Ивы».

– Конечно, – съязвила я. – Получили для школы жар-птицу и боитесь упустить.

– Боюсь, – произнес ректор каким-то особенным голосом – и вкрадчивым, и грозным, и ласковым одновременно.

От этого голоса меня бросило в жар, и я готова была воспламениться, даже не превращаясь в птицу огня.

– Боюсь упустить, – повторил он. – Боюсь потерять. Боюсь всё потерять. Думал, уже никогда не испытаю этого чувства. Оно на самом деле мучительное, Василиса. Оно точит, терзает, вот здесь, – он шагнул ко мне, оказался рядом, взял меня за руку и положил ладонь себе на грудь. Слева.

Я забыла дышать и привстала на цыпочки, глядя на него, не отрываясь. Он тоже потянулся ко мне, и наши губы почти соприкоснулись…

– Вы опасны, Краснова, – прошептал Кош Невмертич, переходя на ненавистное мне «вы».

– Чем же?.. – спросила я шепотом.

– Тем, что постоянно нарушаете мое душевное равновесие. Это опасно не только для меня, но и для… – он усмехнулся, глубоко вздохнул и легонько оттолкнул меня, усаживая обратно на сундук, – опасно для всего мира, как бы пафосно это ни звучало.

– В чем же опасность? – протянула я жалобно. – Вы как маленький, Кош Невмертич, – и не удержалась от укола: – Со своей лисой-Алисой что-то не волновались за душевное равновесие. Регулярно нарушали. В компании розового слоника.

– Краснова! – весело упрекнул меня ректор. – Вы меня сейчас всю жизнь этим упрекать будете? А если серьезно, – лицо его стало печальным, и он посмотрел на меня с таким сожалением и с такой жадностью, будто мечтал съесть целиком, не дожидаясь зохака, – в copia ova постоянно пытается кто-то проникнуть, чтобы освободить преступников. Обычно это те, кто мечтают получить от черных колдунов их знания. Кощей должен хранить это место, пока ему позволяют душевные силы. Всё здесь завязано на мне. Я – та игла, что внутри яйца. Если сломаюсь, то вся эта нечисть, – он обвел рукой стеллажи с яйцами, – вырвется наружу. Поэтому крайне важно, чтобы хранитель Особой тюрьмы сохранял душевное равновесие. Никто не знает, когда они могут понадобиться. И в каком количестве. А с вами… с вами я слишком щедро их расходую. И это меня пугает.

Меня это тоже напугало. Странная ночь. Меня едва не похитил трехголовый змей, ректор почти признался мне в любви, а теперь объяснял, что мы не можем быть вместе по вселенским причинам. Случись такое пару лет назад – я точно свихнулась бы. Но сейчас всё было по-другому. И страх был особой природы. Совсем не по поводу, что зохаки, джанары и кто там ещё упрятан в скорлупки – вырвутся наружу.

– А что будет, когда ваши душевные силы истощатся? – спросила я.

– Тогда придет другой кощей, – ответил ректор. – Может, даже вы.

– Ни за что! – в ужасе покачала я головой. – Быть хранителем тюрьмы – все равно, что самому попасть в Особую тюрьму.

– В Особой тюрьме хуже, поверьте. И кто-то должен делать и эту работу.

Я наморщила лоб, размышляя.

– А кто был прежним кощеем? И где он теперь?

– Неважно, – уклонился ректор от объяснений.

– Это отец Анчуткина, верно? – я смотрела на него, не отрываясь, а он молчал.

Но его молчание лучше всех доводов подтвердило правильность моей догадки.

– Кош Невмертич, расскажите, что ним произошло? Борька ведь был там? Он должен помнить…

– Даже если он помнит, то делает правильно, что молчит, – ректор скрестил на груди руки. – Вам, Краснова, надо бы брать с него пример. Так будет лучше.

– Молчание никогда не лучше, – возразила я. – Правду нельзя замалчивать.

Он посмотрел на меня грустно и насмешливо:

– Краснова, это точно вы? Не какое-нибудь чудо лесное, принявшее ваш облик? Откуда такие глубокомысленные изречения?

– А вы ждете от меня только глупостей, Кош Невмертич? По-вашему, я способна только на глупости?

– Мне кажется, вы сами не знаете, на что способны, – ответил он.

– А вы знаете?

– Я знаю, как вас защитить.

– Молчанием? Вы верите, что кого-то можно защитить молчанием?! – я вскочила с сундука. – Думаете, защитили Борьку? Да он посмешище всего института! Никто не принимает его всерьез! А он не такой!..

– И вы тоже не такая? – ректор коснулся моей щеки. – Не такая, какой кажетесь?

– Расскажите про Борьку, – сказала я, отводя его руку. – Вы специально отвлекаете меня, да?

Он вздохнул и на всякий случай спросил:

– Вы ведь не успокоитесь, верно?

– Нет.

– Тогда придется вам рассказать. Идёмте наверх, Краснова.

Мы вышли из copia ova, и в кухне ректор снова плеснул нам в бокалы родниковой воды.

– Дело в артефакте, – произнес он задумчиво. – В артефакте, который был найден матерью Бориса Анчуткина. Она была волшебником класса «А», её муж – тоже. Они увлекались артефакторикой и постоянно что-то искали, изобретали… Потом он был назначен хранителем Особой тюрьмы, а на этой должности по стране не поездишь. Поэтому Лиляна ездила одна. Летом брала с собой сына, пока у него были каникулы. Однажды она связалась с нами, сообщила, что нашла кое-что очень интересное и едет в лабораторию. С ней был Борис. Часа через два она снова вышла на связь – причем, воспользовалась магией, хрусталем, чтобы сигнал невозможно было отследить. Сказала, что ей что-то не нравится, что за ней кто-то следит. Потом связь прервалась. Отец Бориса бросил хранилище и полетел по зову. Мне пришлось остаться здесь, – он похлопал ладонью по столешнице. – Потом я узнал, что Лиляну и Бориса нашли в машине, на пустой дороге, без сознания. Никаких артефактов при них не было, выявили магическое воздействие неясной природы, и… остальное ты знаешь. Бориса спасли, Лиляну – не успели.

Перед моими глазами опять возник живой скелет. Вот она – цена спасения Борьки. Страшная цена… Или… не такая уж и страшная, чтобы спасти любимого человека.

– Что произошло, так и не выяснили, – продолжал ректор. – Борис ничего не помнил, поэтому списали на нападение иностранных служб. Между странами, знаешь ли, идет настоящая война за редкие артефакты.

– Такая, что можно даже убить человека? – тихо спросила я. – Ради волшебной игрушки?

– Игрушки? – Кош Невмертич усмехнулся. – Эти игрушки правят миром. Вернее, те, в чьих руках они находятся. А в этой жизни убивают и за меньшее. Обещайте мне кое-что, Краснова…

– М-м? – промычала я, думая о Борьке и его родителях.

– Обещайте – что бы ни случилось, вы всегда выберете жизнь, а не смерть. Потому что пока жив, можно всё. А после смерти уже ничего не поправишь.

Надо было что-то ответить, но я не могла подобрать нужных слов. Прошла секунда, вторая, а я все молчала, как болванчик.

– А знаете что, Краснова? – сказал ректор вкрадчиво.

– Что? – я с надеждой посмотрела на него.

– Ешьте-ка свою «Крестьянку под вуалью», – ответил он и прищелкнул пальцами, вызывая заказанный десерт из своей спальни – пакет вплыл в кухню и опустился на стол передо мной. – Ешьте и отправляйтесь отдыхать, – ректор потянулся, разминая мышцы. – А мне надо в спортзал. Ночь предстоит нелегкая.

Я залилась краской, понимая, к чему он клонит, но спорить не стала, а принялась за десерт, и только сейчас почувствовала, насколько голодна. Вот так история с родителями Анчуткина… Неужели, Борька и правда ничего не помнит?..

– Ой, а кто будет моим телохранителем? – вспомнила я, когда ректор был уже на пороге кухни.

– Трофим, – ответил он, оглянувшись через плечо.

Я удивленно опустила ложку:

– Но он же – ваш телохранитель?

– Он – мой друг. А свое тело я как-нибудь сам охраню, – сказал Кош Невмертич. – Спокойной ночи, Василиса.

24

Все зимние каникулы я проторчала в доме на Гагаринской, и видела ректора всего пару раз и то мельком. Зато под окном постоянно маячил Трофим – он подметал крыльцо, подвешивал оборвавшийся от сильного ветра колокольчик, возился с машиной или дремал, положив голову на руль «Лексуса». Человек-медведь вел себя на удивление деликатно и совсем не беспокоил меня, предпочитая охранять на расстоянии. Каждый день Трофим приносил мне продукты, но я не замечала, чтобы он отлучался до магазина.

Мне было о чем подумать, и даже по ночам я прокручивала в мыслях то, что рассказал мне Кош Невмертич. Вспоминала и не знала – радоваться такой откровенности или нет.

Неужели, меня, действительно, хотят съесть?

Нелепость какая!

А предыдущая жар-птица? Сгоревшая в своем пламени, и даже перед смертью позаботившаяся, чтобы никто не пострадал от её огня?.. Что произошло с ней? Может, ее тоже хотели съесть? Или какой-нибудь кощей довел до отчаяния своими тайнами и холодностью?

Я вздыхала, ворочалась в постели и прислушивалась каждую минуту – не вернулся ли ректор? Мог бы уделить мне побольше внимания, если снова посадил под замок. Ну, как – посадил… Я сама была не против посидеть в этой клеточке. Но я хотела посидеть не одна, а с ним…

Как он там сказал? «Ты мне дорога». Врет, наверное. Знать бы, что врал своей Марине, и рыжей Алисе. И если в самом деле дорога – то в каком смысле? Как ценная ученица? Как суперособь? Или тут речь о настоящей любви?..

Но ответов на эти вопросы не было, и Кош Невмертич снова будто прятался от меня, предоставив придумывать всякие глупости.

Было странно, что я больше волновалась о наших с ректором отношениях, чем о трехголовом змее-душителе. Наверное, сказывалось то, что я начинала привыкать к жизни в волшебном мире, и всякие чудища-расчудовища вызывали уже не оторопь от удивления, а досаду.

Почему зохак сначала решил меня придушить, а потом – просто похитить? Я не видела в этом логики. Впрочем, в колдовском мире с логикой было плоховато, в этом я уже убедилась. И все же, перышки утки-пеганки никуда не делись. Кош Невмертич ничего не сказал о том, что трехголовые змеи могут оборачиваться утками. Я упорно считала, что нападение на меня организовала Вольпина. Вот от нее-то и надо меня охранять, а не от зохаков.

Десятого января Трофим повез меня в институт, и я мрачно смотрела на серые городские улицы, которые даже зимой не всегда украшал снег. На душе было точно так же серо и слякотно, и мои мрачные предчувствия полностью оправдались. Уже на первой паре я убедилась, что все студенты (и преподаватели) знают о том, что с новогоднего бала ректор унес меня на руках, да ни куда-нибудь, а к себе домой. Причем, ни у кого, судя по шепотку за моей спиной, это не вызвало доброго отношения. Даже Щукина при перекличке назвала мою фамилию как-то сухо, а во взгляде читалось неодобрение.

Царёв не подошёл поздороваться, а уткнулся в учебник с таким видом, словно решил стать ботаником похлеще Анчуткина. Сам Борька сел рядом со мной, как ни в чем ни бывало, но даже не посмотрел в мою сторону.

Легче не стало, когда после ленты мы отправились в другую аудиторию, и следом за мной – затылок в затылок – пристроился Трофим. Он не замечал ничьих удивленных взглядов, и просто ходил за мной, как привязанный веревочкой.

В коридоре нам встретилась Вольпина в окружении подружек и поклонников, и захлопала глазами, глядя на меня и Трофима.

– О! – услышала я её сладкий мяукающий голосок. – Это что за почётный конвой?

Я готова была провалиться сквозь пол до подвального помещения, и зашипела телохранителю:

– Обязательно ходить за мной везде?! В туалет тоже будете провожать?!

– Распоряжение Коша Невмертича, – невозмутимо пробасил Трофим. – Поторопись, Краснова. Скоро следующий урок.

В аудитории он сел на заднем ряду и задремал. Когда в середине ленты раздался храп, студенты начали обидно посмеиваться. Облачар был вне себя от злости и после безуспешных призывов успокоиться и сосредоточиться на лекции, от души грохнул учебником по кафедре.

Трофим всхрапнул и встрепенулся, протирая глаза, чем вызвал ещё больше веселья.

Телохранитель! Задери его коза!..

Я сидела красная, как рак, и очень ждала следующих лент – занятий у Быкова. Можно будет выпустить пар, пошвыряв кого-нибудь по матам.

Но выпустить пар не удалось. На следующую ленту меня попросту не пустили. Оказалось, что из моего учебного расписания были напрочь вырезаны занятия и факультативы по ближнему бою.

Быков только развел руками, закрывая перед моим носом дверь спортзала.

– Это как понимать? – напустилась я на Трофима. – Почему все занимаются, а меня выгнали?

– Распоряжение Коша Невмертича, – ответил он и зевнул.

Я кипела от злости, но никого это не волновало.

На обеденном перерыве за мой столик никто из студентов не сел, зато с трудом втиснулся Трофим. Стол был ему маловат, а стул опасно пошатывался под его медвежьим телом, и мой горе-телохранитель сидел осторожно, боясь лишний раз пошевелиться. Он не взял ничего поесть, а просто сложил огромные ручищи на столешницу и ждал, пока поем я. Под взглядом его маленьких пронзительных глаз аппетит у меня пропал совершенно.

На нас косились, хихикали и только что не обсуждали вслух.

– …ее даже на занятия по боевой магии не пускают, – расслышала я разговор «конфеток». – Боятся, что она кого-нибудь покалечит.

– И охрана нужна, чтобы охранять нас от неё, – подхватила другая конфетка.

Вольпина с беспокойством оглянулась и покачала головой:

– Куда только смотрит попечительский совет? – сказала она громко, явно для того, чтобы я услышала. – Это опасно – держать таких особей рядом с обычными студентами!

Я со стуком бросила вилку и поднялась, резко отодвинув стул. Сразу стало тихо, студенты позабыли про еду и жадно уставились на меня. Наверное, ждали – что ещё выкинет опасная и сумасшедшая жар-птица.

Но я подхватила сумку и пошла к выходу, а Трофим, кряхтя, поспешил следом за мной.

– Наш ректор и завуч из «Примы» подрались из-за неё… – услышала я голос Вольпиной и с трудом поборола желание вернуться и оттаскать Кариночку за волосы.

Я была уверена, что и эту сплетню она выдала, чтобы разозлить меня еще больше, чтобы я устроила какую-нибудь глупость и ещё больше перепугала бы учеников «Ивы».

Разумнее было уйти с гордо поднятой головой, но я не утерпела и обернулась на пороге.

– Завидуй молча, красотуля, – сказала я Вольпиной и почувствовала настоящее удовольствие, когда в синих глазах промелькнуло что-то очень похожее на ненависть.

Трудно сказать, кто в этой ситуации раздражал меня больше – студенты, с восторгом обсасывающие новые сплетни про жар-птицу, Трофим, ходивший за мной по пятам с тупым и непробиваемым видом, или ректор, опять избегавший встреч со мной.

Да, я понимала, что лучший способ прекратить ненужные разговоры – это вести себя так, словно ничего не произошло, и ни на что не обращать внимания.

Но если хотел обойтись без сплетен, то не надо было носить меня на руках. И не надо было тащить меня к себе домой, как самое драгоценное сокровище. Но ведь он сказал мне, что я дорога ему. Тогда почему ничего не делает, показывая, что я и правда – дорога?!.

К чему все эти сложности? Почему мы с Кошем Невмертичем не можем быть вместе? Потому что мы оба – уникальны? Ерунда какая! Потому что в «Иве» запрещены романы между преподавателями и студентками? Дважды ерунда. Как можно запретить чувства? Сколько ещё глупых и ненужных ограничений в колдовском мире? Таких, например, как молчать, когда надо рассказать всю правду.

Вот как в случае с Борькой…

И кто сказал, что я обязана молчать?!

Я подкараулила Анчуткина сразу после занятий в спортзале. Парни выходили из раздевалки и посматривали на меня удивленно, а я прислонилась к стене и раскрыла учебник, делая вид, что оказалась здесь случайно, и никто меня не интересует.

Царёв стрельнул глазами, но ничего не сказал и не остановился, только дёрнул головой, когда я рванула Анчуткину наперерез.

– Надо поговорить, – сказала я тоном, не терпящим возражений, и потащила Борьку за угол, подальше от бдительных глазок Трофима.

Телохранитель сунулся за нами, но я выставила перед ним руку вперед ладонью.

– Без вас, – отрезала я, взглядом выразив всё, что думаю о такой откровенной слежке. – Нам надо посекретничать.

– Не хочу я секретничать, – запротестовал Анчуткин, только я утолкала его в дальний конец коридора, не слушая нытья.

Трофим стоял на углу, подозрительно посматривая в нашу сторону, и переминался с ноги на ногу, опустив руки-лопаты, но послушно не подходил ближе. Хороший телохранитель. Послушный.

– Не хочу… – начал Анчуткин.

– А я – хочу, – перебила я его. – Тебе кое-что надо узнать.

Борька побледнел, затравленно оглянулся и попытался сбежать, но я поймала его за шиворот и притиснула к стенке.

– Твой отец жив, – зашептала я. – Он спас тебя и теперь…

– Не хочу слышать! – заорал вдруг он, толкая меня обеими руками. – Отстань от меня! Отстань!

– Ты – идиот?! – вспылила я, снова хватая его – на этот раз за воротник толстовки и встряхивая. – Твой отец пожертвовал собой…

– Это его дело! – выпалил Анчуткин мне в лицо. – Я его об этом не просил! И… и мне без разницы! Без разницы, поняла? Пусть живет, как хочет! Ему без меня очень даже неплохо!

Краем глаза я заметила, что Трофим затрусил в нашу сторону, хмурясь и морща лоб, словно размышлял – что делать дальше, сразу бросаться разнимать или попробовать успокоить на словах.

– Он не бросал тебя, Борька! Не бросал! Он тебе петерсит раздобыл… – торопливо заговорила я. – Не злись на него, Он боится тебе показаться, потому что…

– Отвали, – сказал Анчуткин почти свирепо. – Не суйся, куда не просили. Сама-то ты своих родоков простить никак не может. А я, значит, должен простить!

Он ещё раз толкнул меня, я вцепилась в него, не желая отпускать. Мне казалось, ещё немного – и Борька меня ударит. Ударит! Вот этот самый недотёпа-Анчуткин, который только и умел, что тупо хлопать глазами!..

И что – драться с ним прикажете?..

Трофим уже не трусил, а рысил по коридору, торопясь разнимать, но первым успел Быков. Он вышел из спортзала и сразу бросился к нам, разводя нас с Анучткиным в стороны.

– Борька! – только и успела крикнуть я, но он уже развернулся и помчался по коридору – только подошвы кроссовок замелькали.

Подбежал Трофим и хотел меня увести. Я раздраженно махнула рукой, и он отступил, предоставив разбираться Быкову.

– Что не поделили? – спросил Быков, держа меня за плечо.

Рука у него была тяжелая, крепкая и горячая – грела даже сквозь блузку. Мне не хотелось вырываться из-под этой руки. Наоборот, было как-то очень спокойно под ней. Он был сильный – Быков. Наверное, с сильными всегда спокойнее.

Если бы это ректор взял меня вот так вот, я бы дрожала, краснела и бледнела. А с Быковым всё по-другому. По-другому, но… спокойно.

– Что не поделили? – повторил он.

– Мозги не поделили, – ответила я мрачно. – Ему ничего не досталось, вот и бесится.

– По-моему, бесишься ты, – заметил Быков.

– Да! Бешусь! – заорала я ещё громче Анчуткина, и Быков предусмотрительно отпустил меня, а Трофим замер, будто готовился валить и вязать, если я развоююсь.

– Спокойно, Краснова, – Быков тоже нахмурился. – Водички хочешь?

– Давайте водичку, – с отвращением бросила я, понимая, что ничего так не хочу, как выглотать стакан ледяной воды. Такой ледяной, чтобы зубы сводила.

– Пошли, – коротко сказал Быков и указал в сторону кабинета.

Трофим направился за нами, но я опять осадила его, выставив ладонь:

– Дайте мне хоть пару минут свободы, хорошо?

Он кивнул и остался в коридоре – очень недовольный, а я зашла следом за Быковым в кабинет, плюхнулась в кресло и мрачно смотрела, как преподаватель берет из холодильника бутылку с водой и наливает стакан.

– Зачем тратишь на Анчуткина эмоции? – Быков протянул мне воду и пододвинул ногой стул, сев напротив. – Он предал тебя, сама говорила.

– Он – балбес, – сказала я, прижимая к холодному стеклу стакана ладони и понемногу приходя в себя. – Но мы с ним корешки.

– Кто? – не понял Быков.

– Неважно, – я сделала несколько глотков и закрыла глаза.

Борька, конечно, дурак. Непроходимый дурак. Который прячется от правды, как страус – головой в песок. Но хвост-то остается снаружи! Что толку прятать голову, если сам не спрячешься?!

– Это из-за того, что произошло на балу? – Быков откинулся на спинку стула, наблюдая, как я пью воду. – Говорят, из-за тебя ректор подрался с Баюновым. Врут ведь?

– Конечно, врут, – ответила я с отвращением. – Баюнова чуть не придушил зохак, а глаз ректору подбила я.

– Ты? – Быков не удержался и хмыкнул, но сразу принял серьезный вид. – Прости, но звучит смешно. Как умудрилась-то?

Я вкратце рассказала, что произошло на балу, и Быков смеяться перестал.

– На тебя напал зохак? – спросил он с беспокойством. – И Кош Невмертич отправил тебя опять в институт?

– Отправил, – уныло кивнула я. – Трофим за мной присматривает.

– Ну, Трофим от зохака не спасет, – уверенно заявил Быков. – Я поговорю с Кошем. Это опасно для тебя.

– Вы встречались с зохаками? – я вспомнила, что ректор рассказывал о предке Быкова. – Или что-то знаете? Ведь ваш прапрадедушка кого-то из них одолел? С помощью пера жар-птицы…

– Было дело, – скупо улыбнулся он. – Сам я зохаков не встречал, наверное, поэтому и жив, но неплохо разбирался с нагами. Это тоже змеи-переростки. Но зохак… – он задумался на некоторое время. – Говоришь, он чуть не придушил Баюнова?

– Баюнов хотел меня защитить. Сказал, чтобы я убегала, а сам попытался зохака задержать.

– Идиот, – фыркнул Быков. – И почему ты не убежала?

– Но он бы убил Баюнова…

– Никто плакать бы не стал, поверь мне. Из-за кота этого мартовского. Надо было убежать. Вспомни правило номер два: не можешь победить, убегай. Бегство – не проигрыш, а победа в другой раз.

Я тоже была невысокого мнения о помощнике Марины Морелли, но слова Быкова меня покоробили.

– Пусть он и гаденыш, – сказала я тихо, – но убежать я не смогла. Никто не заслуживает такой смерти. От такого существа…

– Существо мерзкое, – согласился Быков, как-то странно на меня посмотрев. – А ты – чудачка, Краснова.

– Почему это?

– Пытаешься что-то там доказать Анчуткину, хотя он бегает за Вольпиной и про тебя думать забыл. Спасла Баюнова, хотя он пытался тебя украсть. Ты всегда такая с врагами?

Я промолчала, потому что не считала Борьку врагом. Собственно, и Баюнова врагом не считала. Так, прихлебателем врага.

– Какая же ты с друзьями? – продолжал Быков и вдруг погладил меня по голове.

Именно – погладил. Своей широкой, как лопата, ручищей. Не потрепал, не взлохматил волосы, а погладил. Я удивленно посмотрела на него, а он спросил, глядя мне в глаза:

– Друзья-то у тебя есть?

«Конечно, есть!», – хотела ответить я, открыла рот и… промолчала. А есть ли у меня друзья? Ленка? С ней мы только и начали нормально общаться, как я поступила в «Иву», и то не сразу. Анчуткин и «корешки»? Но они так быстро отказались от меня, когда стало ясно, что рядом с жар-птицей опасно находиться… Вадим и ребята из Рощи? Сейчас они обо мне и не вспоминают… Кош Невмертич, Барбара Збыславовна, Слободан… Они вообще нисколько не друзья. Бабушка? Бабушка всегда за меня горой… Потому что думает, что я учусь в авиационном институте. На летчицу.

А кому, собственно, я сама друг?..

Я сидела перед Быковым, как потерянная первоклассница. Он ничего не говорил, просто наблюдал за мной. Сначала мне почудилась жалость в его взгляде – как у Ягушевской. Но уже в следующее мгновение я поняла, что ошиблась. Быков смотрел на меня с сочувствием и… с обидой. Как будто злился на что-то, как будто гнев распирал его, как меня совсем недавно. Только у меня буря бушевала в душе, а у Быкова… Глаза у него потемнели, лицо дернулось и неуловимо изменилось. Статный русский богатырь словно поблек, даже русые кудри утратили золотистый блеск.

– Значит, друзей нет, – он наклонился надо мной, взявшись за ручки кресла. – Краснова, ты точно – чудачка.

Теперь я не смогла бы встать. Он нависал надо мной – огромный, темный против света. Я невольно вжалась в спинку кресла, стараясь отодвинуться как можно дальше.

– Хочешь, стану твоим другом? – Быков подался вперед ещё чуть-чуть, и я запаниковала по-настоящему.

И что мне делать, если он полезет целоваться? Наверное, и на него действуют чары Вольпиной… Везде эта Вольпина дурацкая!..

– Что-то случилось, Иван Родионович? – спросила я осторожно, ещё не понимая, что произошло, но каким-то шестым, седьмым или сотым чувством ощущая опасность.

И совсем не опасность поцелуя.

– Пока ничего, – он мотнул головой и стал прежним. – Но может случиться. Ты – жар-птица, тебя надо оберегать, защищать… Хочешь, я буду делать это?

– Не надо, Ива…

Я не договорила, как он поцеловал меня. Не в губы – а в уголок губ. Прижался, закрыл глаза, уткнувшись носом мне в щеку. Я боялась пошевелиться и только тут вспомнила о Трофиме, который ждал в коридоре. Позвать на помощь? Можно было, но я не позвала. Потому что то самое сотое чувство прямо вопило об опасности. И я знала, что от этой опасности Трофим меня не спасет. Кольцо… надо перебросить с руки на руку кольцо, которое дал мне Кош Невмертич…

– Ты даже пахнешь солнцем, – пробормотал Быков и вдруг схватил меня в охапку, подняв из кресла легко, как пушинку. Ноги мои болтались в воздухе, я упиралась ладонями в могучие плечи, и было ясно, что из этих дружеских лап мне не вырваться.

Но я попыталась – извернулась всем телом, рванулась вперед, вцепившись в рубашку на спине Быкова. Рука моя надавила ему между лопаток, и всё стало ясно, как ясный день. Я сделала кувырок через плечо Быкова, и он не успел меня поймать. Едва не впечатавшись в пол макушкой, я прокатилась комочком и вскочила, прижавшись спиной к стенке.

– Ничего себе, Иван Родионович, – я пыталась говорить бодро, но голос дрогнул. – А у вас, оказывается, позвоночника нет? – одновременно я стащила с пальца кольцо.

Меня трясло так, что зубы постукивали, и я не сразу смогла надеть кольцо на палец другой руки.

Быков развернулся и сделал это совсем не так, как делал раньше, и как делают обычные люди – он крутанулся вокруг своей оси гибко, словно в теле его не было костей. Собственно, костей, скорее всего, и не было. На новогоднем балу я точно так же надавила на спину зохаку и вместо позвонков ощутила лишь мускулы. Как на сильном змеином теле…

– У каждого свои недостатки, – сказал Быков и двинулся ко мне. – Но это ведь неважно, Краснова? Мы же с тобой друзья? Друзья не обращают внимания на недостатки. А Кош тебе не товарищ. Это же надо додуматься – отправить тебя одну, с идиотом-охранником, когда рядом зохак. На месте Коша я бы тебя ни на шаг не отпустил, всегда был бы рядом с тобой, – он подходил всё ближе, следя за каждым моим движением и подаваясь то вправо, то влево, когда я делала попытки обойти его. – Не трепыхайся, Краснова, – произнес он со вздохом, когда до меня ему оставалось всего три шага. – Не хочу тебе перышки попортить. Зохак – это не шутки.

– Не шутки, совершенно верно, – услышали мы голос ректора, и одновременно подскочили, обернувшись в сторону двери.

Там и в самом деле стоял Кош Невмертич, а рядом с ним – Трофим, Слободан, Ягушевская и какой-то незнакомый мужчина, очень похожий на Быкова… Русые волосы, светлые глаза, толстая бычья шея и руки-лопаты… Похож, очень похож… Просто невероятно похож!..

Он упрямо наклонил голову, исподлобья разглядывая Быкова, стоявшего возле меня, и начал медленно засучивать рукава.

– Мы тут тоже не шутки шутить собрались, – продолжал ректор, и в руках у него появилось драгоценное яйцо Фаберже. Почти такое же, как он показывал мне в Особой тюрьме – со змеёй и часами, но не синее, а красное, с алыми прозрачными камешками. Щелкнула пружина, и яйцо открылось. – Для вас уже и комната приготовлена, господин зохак.

– А, обложили, – усмехнулся Быков. – Значит, использовал девчонку, как живца? Так, Кошик? Не очень-то благородно.

– Краснова, – позвал ректор, не отвечая на подначку, – сейчас идёте ко мне осторожно, по стеночке, и ни во что не вмешиваетесь.

Я сделала несколько шагов в сторону, прижимаясь к стене, а преподаватели окружили Быкова, держась на расстоянии. Было странно смотреть на двух одинаковых мужчин, но когда они оказались рядом, сходство пропало. Не так уж они и похожи – цвет кожи немного разнится, у одного волосы вьются сильнее… Только я все равно бы не поняла – кто тут оригинал, а кто – подделка.

– Не вмешиваться? – Быков оскалил в улыбке все зубы. – Ты её вот так, приманкой отправил, а теперь вроде как заботишься? И это меня ещё называют гадом!

– Гадина ты, а не гад, – угрюмо сказал мужчина, похожий на Быкова. – А с гадинами у нас разговор короткий, – и он скомандовал: – Берем его, ребята!

– Попытайтесь! – Быков прищелкнул зубами, расхохотался и… исчез.

То есть совсем исчез – будто его и не было, растворился в воздухе… Или провалился?..

– Что это? – воскликнул Слободан.

– Сбежал! – в сердцах стукнул кулаком о кулак мужчина, похожий на Быкова. – Но он ведь не убежит далеко, верно? Тут же вокруг ограничители? Мы же сразу просечем, когда он попытается выйти из института?

– Да, – спокойно подтвердил Кош Невмертич, закрывая красное яйцо. – У него нет допуска, и преодолеть магическое поле он не сможет.

– Тогда соберите всех преподавателей, разбиваемся по парам и начинаем прочесывать здесь всё, – начал командовать похожий на Быкова. – Студентов лучше отправить в убежище, и эту, – он кивнул в мою сторону, – тоже. С усиленной охраной.

Он горячился, движения были резкими, ему явно не терпелось поскорее отправиться на поимку двойника. Но ректор, наоборот, словно потерял ко всему интерес. Передав яйцо Трофиму, он поманил меня, а когда я подошла, взял за руку, как маленькую, несмышленую девочку.

– Краснова пойдет со мной, – сказал он. – В остальном нет необходимости. Зохак только что пересек границу «Ивы». Во внутреннем дворе, со стороны улицы Рубинштейна. Учитывая его невидимость, теперь мы вряд ли его догоним.

– Как так-то?! – воскликнул мужчина. – Вы же говорили, что он не сможет… – он побагровел и опять по-бычьи наклонил голову.

– Ему открыли ворота, – ответил Кош Невмертич равнодушно. – Поэтому нет смысла беспокоить моих сотрудников и студентов. Благодарю, что согласились помочь. Слободан Будимирович, проводите господина Быкова.

Господин Быков?!. Настоящий Быков? Я вытаращилась на мужчину, который только что дым из ноздрей не пускал.

– У вас зохак средь бела дня по институту разгуливает, – произнес он сквозь зубы, – кто-то его впускает и выпускает, а вы не хотите никого беспокоить? Я вас правильно понял, господин ректор?

Он особенно выделил голосом последние слова, и я замерла, понимая, что для карьеры Коша Невмертича опять наступили тяжелые времена. И опять из-за меня… Ведь зохак, по ходу, притащился сюда за мной?..

– Это ваша прямая обязанность – садить опасных тварей в Особую тюрьму, – наступал на ректора настоящий Быков. – А вместо этого вы его отпускаете и говорите, что не позволите беспокоить преподавателей. Я требую проверки всех преподавателей на благонадежность. Ясно же, что границу открыл кто-то из ваших, у кого есть допуск!

Он злился, но его злость не произвела на Коша Невмертича никакого впечатления, и Ягушевская со Слободаном не выглядели особенно потрясенными, а Трофим – так тот, вообще, зевнул, чем довел Быкова почти до бешенства.

– Вы ответите, – прорычал он. – Это нарушение…

– Это – внутреннее дело «Ивы», – перебил его Кош Невмертич. – Все видели, что нарушителем был использован какой-то мощный артефакт, чтобы сбежать. Применение артефактов автоматически относит это дело к компетенции Совета. Так что когда поймаете зохака и обезвредите артефакт – тогда позовёте меня. А пока разрешите мне самому заботиться о безопасности персонала и студентов. Слободан, проводите, – он кивнул онемевшему от ярости Быкову и вывел меня из кабинета.

Трофим потянулся за нами, но ректор оглянулся на него через плечо, и телохранитель сразу отстал.

Мы шли по коридору, и Кош Невмертич крепко держал мою руку. Крепко и… очень бережно. Но это не успокаивало, и совсем не радовало. Я кусала губы, желая и не решаясь задать вопрос, мучивший меня, как раскаленный гвоздь в мозгах.

– Это был зохак, принявший облик сотрудника отдела безопасности при Совете, – опередил меня ректор. – А горячий господин – тот самый сотрудник безопасности. Быков Иван Родионович, настоящий. До недавнего времени был в командировке в Южной Америке. С особым заданием. Засекреченным. Поэтому мы не смогли достоверно проверить его легенду.

Я открыла рот, но опять не успела спросить.

– Да, – Кош Невмертич говорил спокойно, будто ничего из ряда вон выходящего и не произошло, – я ловил зохака на вас. Но как оказалось, это не просто зохак, это ещё и особь класса «Эс». Да ещё и с каким-то редким артефактом. Видите, как много полезного мы узнали за такое короткое время?

– Вижу, что Быков был прав, – ответила я так же спокойно, как он, хотя всё во мне кипело от злости и негодования. – И я бы вам с удовольствием ещё раз глаз подбила. За такую самодеятельность.

Ректор хмыкнул, но ничего не сказал. Мы дошли до его кабинета, и Кош Невмертич распахнул передо мной двери, пропуская внутрь.

– А что, любовные чары больше не действуют? – поинтересовалась я невинно, не переступая порог. – Или у вас всё под контролем? И вы меня на стол больше валить не станете?

– Язвите, Краснова? Это хорошо, – ректор подтолкнул меня в спину, отправляя в кабинет. – Вольпиной сегодня нет в «Иве», она с Анчуткиным на экскурсии в лаборатории.

– Тогда мне страшно повезло, – сказала я, хотя втайне пожалела, что именно сегодня Вольпиной вздумалось прогуляться по городу. Хоть что-то приятное произошло бы. А так опять одной мне гореть, а ректор будет изображать айсберг. Эмоции он бережет. И яйца свои фабержевские, драгоценные. – Значит, – небрежно начала я, скрывая смущение и нервозность, которые всегда испытывала наедине с ректором, – Быков оказался зохаком.

– Нет, это зохак прикинулся Быковым, – подсказал Кош Невмертич. – И мне хотелось бы понять, что ему нужно от Василисы Красновой, жар-птицы по совместительству.

Я удивленно посмотрела на него, потому что тон был… какой-то не такой тон… Ректор скрестил руки на груди и стоял передо мной, глядя сверху вниз. В лице – никаких эмоций, но глаза полыхали, как угли.

То есть сначала он ловил на меня джанару (но там – ладно, хоть со мной посоветовался), сегодня он подпихнул меня трехголовому змею, как кошелечек на веревочке (и даже в известность не поставил), а сейчас решил допрашивать с претензиями. Как будто это я притащила лже-Быкова в институт.

– Ответ я услышу? – осведомился ректор, поджимая губы. – Вы с ним всё полугодие так славно общались, ему ничего не нужно было, и вдруг он решил вас похитить. Что-то не вяжется.

– А вы ревнуете, Кош Невмертич? – ответила я нахально, по-хозяйски уселась в ректорское кресло и забросила ногу на ногу. – Боитесь, я сбегу? С любовником?

Лицо у ректора дернулось, потом он усмехнулся и стал почти похож на живого человека.

– Странно слышать от вас такое, Краснова, – сказал он уже мягче. – Но, может, вы мне что-то проясните по ситуации? Хотелось бы знать… если я уже проиграл на любовном фронте.

– Так вы ещё и воевали?! – изумилась я, картинно схватившись за сердце. – По-моему, вы партизанили, Кош Невмертич. Маскировка – отличная. Даже я ничего не заметила. Так, проскальзывали мысли пару раз, – я покосилась на полку с яйцами, – но вы же не признавались даже под пытками.

– Вот смотрю на вас, Краснова, и думаю, – произнес Кош Невмертич и замолчал на полуфразе.

Я заерзала в кресле, дожидаясь продолжения – что он там себе думает? Но ректор будто слова забыл.

– О чем думаете-то? – напомнила я ему.

– О том, как опасно иметь дело с жар-птицей, – он скрестил руки на груди, разглядывая меня ласково и немного грустно. – То вы наивная девочка-фиалка, а через секунду – тот ещё уголёк. А сейчас вы опять впереди поезда мчитесь, Василиса. Мы же договорились подождать до конца учебного года.

Облизнув пересохшие губы, я дважды пыталась заговорить, но голос подводил. И это было особенно противно. Вот точно – девочка-фиалка! А ведь я уже не девочка! Вполне себе взрослая женщина. То есть почти женщина. То есть женщина, конечно, но…

– А что будет в конце года? – ухитрилась произнести я.

– А что от вас нужно было зохаку? – он наклонился над креслом, поставив ладони на подлокотники, совсем как Быков.

Вернее – лже-Быков.

– Что ему было нужно? – повторил ректор.

– Знаете, Кош Невмертич, – я с каким-то удивлением припомнила разговоры с преподавателем, оказавшимся трехголовым змеем, – он сказал, что хотел бы стать мне другом. И по-моему, он говорил искренне.

– Искренне! – ректор резко отстранился и прошелся по кабинету туда-сюда. – Не верьте ни единому его слову. Он обманывает. И это не просто обман наивной студентки...

– Я – не наивная студентка, к вашему сведению.

– Тут всё завязано на более высоком уровне.

– На каком уровне? – я ничего не понимала, и опять начала злиться. – Только начали нормально говорить, и вот ректор опять отправился… партизанить. Что будет в конце учебного года, хоть бы сказал!

– Мы не просто так приняли Быкова преподавателем, – сказал Кош Невмертич. – В базу учета волшебных особей были внесены изменения. В частности, подделан приказ о его назначении в «Иву». Это сделал кто-то, имеющий доступ к Совету. Потому что этот кто-то прекрасно знал, что в ближайшее время настоящий Быков в страну не вернется. И ещё этому кому-то было отлично известно, что происходит в нашем институте.

– Марина Морелли? – назвала я единственное имя, которое сразу пришло на ум.

– Не исключаю, – кивнул Кош Невмертич. – Но зохак не просто появился у нас под чужой личиной. Смена внешности – это способности особей класса «Эс», да и то не всех. Чтобы создать такую крепкую человеческую иллюзию одних волшебных сил не достаточно. Тут нужны особые заклинания. Даже не уровня Морелли.

– Вы же притворились моей мамой, когда похитили меня из полиции.

Ректор усмехнулся и покачал головой:

– Нет, там я просто создал иллюзию, а своего облика не менял. Поэтому вы, Краснова, видели меня таким, каким я был на самом деле. Если бы я тогда принял чужой облик, то вряд ли смог его удержать. Вы так яростно пинались, у меня все силы ушли, чтобы с вами справиться. Где тут стабилизировать превращение.

– Прямо уж все… – проворчала я. Мне было неприятно вспоминать, как я опозорилась, когда меня запихивали в волшебную «печь».

– Нет, изменение внешности – совсем другое, – продолжал объяснять Кош Невмертич. – Это как маска – держится некрепко, при любом неосторожном движении может свалиться. А ведь он даже боевой магией занимался. Скорее всего, был задействован мощный артефакт. А это уже не детские шуточки. Я хочу, чтобы сейчас вы проявили максимум осторожности. Зохак сбежал из «Ивы», но я уверен, что он вернется.

– Вернется? Зачем?

– За кем, – поправил меня ректор. – Он вернется за тобой.

Опять этот резкий переход на «ты». Голова у меня пошла кругом.

– Вы и правда пытались поймать его на меня?

– Я понял, что у него необычное к тебе отношение. И сегодня в этом убедился. Как видишь, чары Вольпиной спроецировались на тебя ещё кое у кого.

– Тогда если вы были уверены, что он нападет, – я решительно ничего не понимала, – если устроили ему ловушку… если знали, что он не преодолеет границ института, то как он сбежал?

– Его выпустили, только и всего. Тот, кто впускал и выпускал зохака уже много раз.

– Предатель, – догадалась я. – Предатель в «Иве». Тот, кто поменял код на двери лаборатории в прошлом году… Вы узнали, кто это?

– Подозоревал, – уклончиво ответил ректор.

– Давно?

– Сравнительно.

– Тогда почему вы его не остановили? И зохак бы не сбежал!

– Зато теперь я знаю всё наверняка.

– Но зохак сбежал! – воскликнула я, вскакивая из кресла.

– Краснова, – Кош Невмертич резко обернулся ко мне, – запомните, что лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного безвинного.

– Наикрутейшая отмазка!

– Что? – он засмеялся, а я насупилась.

Опять играет в какие-то одному ему известные игры. А я должна бродить, словно с закрытыми глазами.

– Не хотите говорить… Снова секреты, – сказала я раздраженно.

– Тебе не надо об этом беспокоиться, – Кош Невмертич оказался рядом, положив руку мне на плечо. Рука у него была совсем не такая, как у Быкова – она не придавливала каменной плитой, а поглаживала, ласкала, но в то же время удерживала крепче, чем любые каменные плиты.

– А о чем… беспокоиться?

– Сейчас ты не выходишь из института ни под каким предлогом, – голос ректора стал вкрадчивым, нашептывающим. – Ни под каким, слышишь? Только с моего разрешения. Ко всем относись с подозрением. Зохак может притвориться любым. А мы с тобой… – он таинственно замолчал.

– Что – мы? – взволнованно выдохнула я.

– У нас будет особое слово, – ректор наклонился, обдав мою щеку жарким дыханием, – если захочешь убедиться, что я – это я, поинтересуйся, что ректор «Ивы» постоянно носит при себе.

– И что же? – спросила я, уже ничего не соображая.

Как можно было думать о чем-то другом, когда Кош Невмертич вот так обнимал меня, почти касался губами, почти… уговаривал…

Вместо ответа ректор расстегнул пиджак, и мне мгновенно стало жарко. Может, тоже что-нибудь расстегнуть? Три верхние пуговки на кофте, к примеру?

Но тут Кош Невмертич достал из внутреннего кармана фотографию. Мою фотографию. Я едва успела заметить это, как он спрятал ее.

– А вы? – сердце мое бешено забилось. – Как вы узнаете меня? Может, паролем будет…

– Не надо паролей, – перебил он, выпрямившись, и снова превратился в Ледяного принца, господина Холодного-насмешливого-ректора. – Вас, Краснова, я узнаю и без пароля.

– Да ладно, – пробормотала я недоверчиво, недовольная, что все эти секреты и явки нужны для меня-балбески, оказывается. А не для него.

– Я вас узнаю и с закрытыми глазами. Можете не сомневаться.

– И как узнаете? – шепотом спросила я.

Ректор смотрел на меня и молчал, а я ждала, замирая от предвкушения. Сейчас он скажет… что-нибудь такое, красивое скажет… Что-нибудь ужасно романтичное…

– Идите-ка на лекцию, Краснова, – сказал он, возвращая меня с небес на землю. – В вашей жизни ещё встретится уйма чудовищ и магов, желающих подпортить вам жизнь, но это не повод, отлынивать от учёбы.

Ну конечно, как будто Айсберг Невмертич мог сказать что-то другое.

– Уже пошла, – сказала я с отвращением. – И вам не кашлять.

Сейчас выйти и так хлопнуть дверью, чтобы все его драгоценные яйца вдрызг разлетелись!

– Василиса, – окликнул ректор, когда я была уже на пороге. – Ещё пара слов.

– Учиться и учиться? – хмуро поинтересовалась я.

– Нет, – он подошел ко мне, но не прикоснулся, хотя я очень этого ждала. – Что бы ни случилось, обещайте мне не повторить судьбы предыдущей жар-птицы.

– Вы о чем это? – возмутилась я. – Про самоубийство, что ли? Да я никогда…

Он прижал указательный палец к моим губам, и я замолчала, как по волшебству. Всё-таки, этот человек имел надо мной огромную власть. Мог попросить о чем угодно – и я бы сделала, не задумываясь. А он просил о такой ерунде.

– Что бы ни случилось, – повторил Кош Невмертич. – Потому что всё можно, пока жив. Потом уже – ничего не исправить. Запомните – всё можно, пока жив.

Какая-то глупость эти разговоры. Лучше бы поцеловал, что ли. Было бы больше пользы.

Я подождала, не услышу ли ещё чего-нибудь, но ректор убрал руку и приглашающее указал на дверь. Значит, всё. Разговоры закончены.

– Тогда я вам кое-что скажу, – заявила я, встряхнув волосами. – Не пару слов. Слов пятьдесят, наверное. Зохак, конечно, чудовище. И с Баюновым он себя повел, как убийца. И то, что он за мной охотится – мне совсем не нравится. Но вот что странно – только он слушал меня. И слышал. Вы понимаете, о чем я? Да, что он всё врал. Но он был рядом, когда вы партизанили, Кош Невмертич. Не надо партизанить. Переходите уже к рукопашному бою. А я… – тут я на секунду замялась, но решительно закончила: – Я уже говорила и ещё повторю. Я вас буду ждать, хоть десять лет. Даже если вы уйдете в глухое подполье. Но и мне хотелось бы знать, если я уже проиграла на любовном фронте.

Глаза у ректора по-кошачьи блеснули, губы дрогнули. Едва заметное движение по направлению ко мне, и снова остановка – будто он хотел броситься на меня, совсем как зохак, но в последний момент сдержался.

– Понял вас, Краснова, – произнес он сквозь зубы. – Вы не проиграли. Вы меня разбили наголову. Прикажете сдаваться в плен? На милость победительницы?

– Опять издеваетесь? – спросила я со вздохом. – Ладно, пока вы тут выбрасываете белый флаг, я на занятия.

Кош Невмертич не стал меня удерживать, а я не оглядывалась, но спиной чувствовала его взгляд.

И вот ведь удивительно – вроде бы ректор и признался мне в чувствах, вроде бы и проявил ревность, а всё равно что-то было не то. Будто мы и правда бродили вокруг друг друга, выискивая слабые места и прощупывая почву. Но зачем? Я не собиралась с ним сражаться. Или не так… Я готова была сражаться с ним – но вместе с ним против всех.

А он…

Я фыркнула и ускорила шаг по направлению к аудитории.

Партизан!.. Сдаваться он собрался! Решил бы сдаться – не спрашивал бы разрешения. А ещё лучше – взял бы меня приступом. Я бы даже не сопротивлялась. Ну, если только немного… Для вида. Чтобы ему победа не показалась слишком легкой.

Пару дней в «Иве» только и было разговоров про то, что зохак проник в институт, чтобы похитить жар-птицу, но не похитил, потому что жар-птица от него удрала.

Это было не совсем правдой, но я никого разубеждать не собиралась, и ходила королевой, напуская таинственный и серьезный вид.

Царёв переборол гордость и заговорил про зохака, расспрашивая, как он выглядел, и как я с ним справилась.

– Не справилась бы, – небрежно рассказала я. – Он сильный, змеи ещё эти… Он Баюнова скрутил, как котенка. А ты же видел Баюнова – совсем не Дюймовочка. Я не стала геройствовать и убежала. Вывернулась – и убежала. А узнать его просто, даже если он головы прячет. У него костей нет. Жмешь пальцем на позвоночник – а там ничего. Только мышцы.

– Жутко, – завистливо согласился Царёв, глядя на меня больными глазами.

– Ну да, не в «Небесах» коктейли тянуть, – согласилась я.

Мимо продефилировала Вольпина, сделав вид, что меня не замечает. За ней, как обычно, тянулась вереница студентов во главе с «конфетками».

– Какая хорошенькая фотография! – заливалась соловьем Кариночка. – Ты на ней такая масюсечка! Такая шоколадочка!

– А что он от тебя хотел? – спросил Царёв. – Василиса? Слышишь?..

– Подожди, – пробормотала я, глядя вслед Вольпиной и боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть важную мысль.

Фотки… Вольпина смотрит фотки…

И у ректора в сейфе – тоже фотографии. И ещё одна – моя – в кармане пиджака, у сердца. Вдруг что-то случится – по фотографиям можно найти человека. Почувствовать его.

– Вот что она искала… – я отпихнула ничего не понимающего Царёва и бросилась в общежитие со всей скоростью, на которую были способны мои сапожки на каблуках.

Ворвавшись в свою комнату, я залезла под кровать и достала рюкзак с вещами, присланными мне родителями и Ленкой.

Где же… где же?..

Я лихорадочно перебирала коробки, тарелки, тетради и прочую дребедень, пока не нашарила фотоальбом. Кто-то положил мне его – маленький мягкий фотоальбом, с несколькими фотографиями из моей прошлой жизни.

Вот я с родоками… Вот я на выпускном… Вот мы все вместе на дне рождения бабушки…

Но была ещё одна фотография – крупным планом, с Ленкой.

Была, но сейчас фотка исчезла.

Вот что нужно было Вольпиной, когда она шарилась в моей комнате. Кариночка, ведьма проклятая, искала мою фотографию. И нашла.

25

Я заявилась в комнату Вольпиной тем же вечером. Трофим заволновался, когда я помчалась по коридору ураганом, но я обогнала его метров на двадцать, открыла дверь с пинка и застала красотулю Кариночку с поличным – она раскладывала на столе фотографии студентов.

При моем появлении, она подскочила, как ужаленная, а я захлопнула дверь перед самым носом Трофима и заперлась изнутри, а потом подошла к столу и принялась перебирать фотографии. В основном здесь были девчонки с её курса, несколько парней, попадались фотки второкурсников, но моей не было.

– Где моя фотка? – прошипела я, надвигаясь на Вольпину. – Быстро отдавай, что украла!

– Ты о чем? – она захлопала ресницами и надула губы, собираясь расплакаться.

– Можешь хоть в лужицу растечься, – пригрозила я ей, – но меня не обманешь, – и я принялась безжалостно скидывать на пол учебники и тетради со стола на пол.

Вольпина вскочила со стула и отступила к стенке, не мешая мне сходить с ума. А на меня напало какое-то совсем ненормальное буйство. Я швыряла всё, что попадало под руку, перевернула стаканчик с ручками и карандашами, а потом перевернула сумочку Карины вверх дном. Посыпались коробочки с тенями, футляры губной помады, ещё какая-то дребедень.

Но моей фотографии не было.

– Ну как? Не нашла? – спросила Вольпина, с улыбкой наблюдая за мной, и это ещё больше убедило меня, что Кариночка – не невинная овечка.

Я схватила её за шелковую кофточку на груди, хорошо встряхнула и посоветовала:

– Лучше верни по хорошему. Может, ты всех тут обманула, но точно не меня.

– А может, ты спятила? – с издевкой спросила Вольпина. – Может, тебе корона на мозг слишком сильно давит? Ты просто мне завидуешь.

– Завидую? Тебе?! – я напоказ расхохоталась. – Чем ты лучше меня, Кариночка? Проснись и глазки протри!

– Скоро я буду королевой «Ивы», – сказала она сладко. – А тебя, психопатка, посадят в Особую тюрьму. И никто тебе не поверит.

Не успела я ответить ей или ещё раз встряхнуть, как Вольпина оглушительно завизжала:

– Помогите! Она – сумасшедшая! Помогите!! – она закатила глаза, будто собиралась падать в обморок.

Дверь открылась сильно и бесшумно, и на пороге появился Кош Невмертич, а из-за его плеча показались встревоженное лицо Барбары Збыславовны и физиономия Трофима, так и зыркавшего по сторонам. Вольпина ещё раз пискнула и захлюпала носом.

– Посмотрите, что она тут устроила, – жалобно заныла она. – Ещё и избила меня…

– Не ври! Пальцем тебя не тронула! – я отпустила Вольпину, понимая, что снова вляпалась по собственной же глупости.

– Что произошло на этот раз? – спросил ректор таким тоном, что я сразу вспомнила яйца на полочках в его кабинете.

– Давайте пройдем ко мне? – предложила Барбара Збыславовна и громко ответила кому-то: – Нет, ничего не случилось. Возвращайтесь в свои комнаты, пожалуйста.

Но в комнату уже заглядывали студенты, и даже Ягушевская была им не указ.

– Она украла мою фотографию, – быстро сказала я. – Вот зачем она тогда залезла ко мне в комнату.

Вольпина растерянно пожала плечами и заканючила:

– Почему она снова обвиняет меня? Все знают, что на нее охотился зохак. Наверное, он притворился мной…

– Ври больше! – не выдержала я. – Твою хитрую ухмылку я из тысячи узнаю. Это была ты, а не зохак. Или ты с ним заодно?

– Краснова, успокойтесь, – велел Кош Невмертич и поднял с пола фотографию студентки-первокурсницы. – Очень интересно. А это у вас откуда, Вольпина?

– Это для стенгазеты в конце года, – с готовностью ответила она. – Никакого колдовства! Да я и не умею…

– Фотографии придется изъять, – мягко сказал ректор. – Думаю, стенгазета и без них будет хороша. А вы, Краснова, пройдемте.

Теперь уже я закатила глаза. Разумеется, опять мне никто не поверит!

– Барбара Збыславовна, – ректор передал фотографию Ягушевской, – разберитесь тут. Если найдете фотографию Красновой, сообщите мне, пожалуйста.

– Да нет у меня её фотографии! – возмутилась Вольпина, позабыв о хныканье и жалобной мордочке. – А это – для газеты! А Краснова у вас совсем охамела! И вы опять ничего не сделаете? Ах, ну да! Она же – гордость института! Ей можно врываться в чужие комнаты и студентов избивать!

– Идем, – Кош Невмертич взял меня за плечо и развернул к двери, когда я собиралась снова вцепиться в Вольпину.

Он почти вытолкал меня из комнаты и, под любопытными взглядами студентов, высыпавших в коридор, повел прочь. Трофим пристроился за нами, но ректор только взглянул на него – и телохранитель сразу замедлил шаг и отстал.

Я шла и страдала. Опять ты устроила, Василиса. Ещё раз доказала, что связываться с тобой взрослому мужчине – себе дороже. Кому нужна в подруги взбалмошная особь, которая ведет себя, как дурная малолетка?

– А вы ничего не забыли, Краснова? – спросил Кош Невмертич, когда мы поднимались по лестнице.

Я уже знала, куда она ведет – на этаж, где располагался ректорский кабинет. Сейчас опять заставит чистить яйца. Ради душевного спокойствия.

– Например? – угрюмо поинтересовалась и тут же остановилась, как вкопанная. Балда я! Жарптицевая балда!

– Вот именно, – сказал ректор насмешливо. Потом достал из внутреннего кармана пиджака мою фотографию и показал мне. – Но не бойтесь, это настоящий я. А вы очень рассеянны. Первое, что вы должны были сделать, убедиться, что я – тот самый, за кого себя выдаю. Вы это упустили. Надеюсь, впредь будете внимательнее.

– Между прочим, я вас сразу узнала, – соврала я. – Не вы один так можете.

– Мне-то хоть не сочиняй, Краснова, – он стал подниматься дальше, и я покорно поплелась за ним.

Вот. Сглупила второй раз. Это надо ещё расстараться, но у меня само собой получается. Суперталант, да и только.

– Никак не успокоишься? – спросил Кош Невмертич.

– Это не зохак, – упрямо ответила я.

– Почему уверена?

– Уверена – и всё. Прямых доказательств у меня, конечно, нет. Но это точно не он. Он не стал бы рыться в моих вещах тайком. Он бы… не стал. Он не такой, вобщем.

– Успела так хорошо его узнать? – усмехнулся Кош Невмертич.

– Фотку украла Вольпина, – упрямо повторила я. – И остальные фотографии она, наверняка, собирала специально. Не для газеты.

– Мы это проверим. Кража фотографий – не преступление, но когда это делает особь с волшебными силами, лучше перестраховаться. Но навредить тебе через фотографию Вольпина вряд ли сможет.

– Не думаю, что вы успели так хорошо её узнать, – не удержалась я от колкости.

– Смею надеяться, в этом опыта у меня побольше, – заметил он.

«Ничего они не найдут», – тоскливо подумала я.

Вольпина снова покажется жертвой, а я – завистливой королевой из сказки, которая хочет отравить бедную Белоснежку.

Мы поднялись на нужный этаж, вот уже блеснули шляпки серебряных гвоздей на двери кабинета, но Кош Невмертич не торопился входить и даже придержал меня за плечо.

– Тихо, – велел он и приоткрыл дверь, осторожно потянув кольцо в зубах черепа с рубиновыми глазами.

Что там? Кто-то залез в кабинет тайком?.. Зохак?..

Но послышался знакомый голос, и я выдохнула – Борька. А он-то что там делает? Наказали за что-то? Зачем тогда мы тут прячемся? Э-э… подглядываем, что ли?

Сколько раз я подслушивала и подглядывала под этой дверью, а теперь пришлось это делать в компании ректора.

На диване у стены сидел живой скелет. Он бессильно уронил руки на колени и только веки без ресниц медленно поднимались и опускались, на мгновение скрывая блеск глаз. А рядом сидел Борька. Он закрыл лицо ладонями и… плакал. Всхлипывал, захлебываясь рыданьями и даже подвывал, как маленький.

– Ну всё, не реви, – проскрипел скелет, с трудом поднял костлявую руку и хотел коснуться Борькиного плеча, но передумал и снова положил руку на колено.

Борька отнял ладони от лица – физиономия была опухшей, зареванной, и проскулил:

– Пап… Прости меня?..

Костлявая рука опять поднялась и коснулась Борькиной макушки.

– Это ты меня прости… – скрипучий голос прозвучал сдавленно, будто его обладателю было трудно дышать.

Ректор закрыл дверь, и мы на цыпочках отошли в конец коридора. Там мы остановились и долго молчали. Кош Невмертич смотрел на меня, а я смотрела в пол. Мне было и совестно, и радостно, и тяжело, и легко на душе одновременно.

– Спасибо, – сказала я, наконец.

– Теперь жар-птица спокойна? – спросил ректор. – Я заслужил поцелуй?

– Что? – я изумленно вскинула голову, и к моим губам прижались мужские губы – горячие, твердые, жадные.

Я закрыла глаза, полностью растворившись в этом поцелуе. Мелькнула досадливая мысль: опять Вольпина со своими чарами… Но в следующую секунду я забыла думать об этой недоделанной пери. Потому что то, что сейчас происходило – это было по-настоящему волшебно. Совсем не так, как когда мы расколотили все яйца. Тогда была крышесносная страсть, а теперь… что-то нежнее, что-то мягче, но в то же время – сильнее.

Приподнявшись на цыпочки, я обхватила ректора за шею, боясь, что волшебство закончится. Но он сам обнял меня за талию одной рукой, а другую положил мне на затылок, перебирая волосы, пропуская пряди между пальцами.

– Терпение, – шепнул ректор, когда мы оторвались друг от друга, но не разомкнули объятий. – Наберись терпения до конца года.

– Яснее – никак? – спросила я, блаженно уткнувшись ему в грудь. – Всё так хорошо, как раз время покончить со всеми партизанскими войнами.

– В конце года я уйду с поста ректора «Ивы», – сказал он, поглаживая меня по голове.

– Что?! – я отпрянула от него, и всю романтику как рукой сняло. – Вы свихнулись?

Кош Невмертич прислонился к стене, скрестил на груди руки и усмехнулся.

– Да нет, ещё в уме, – сказал он. – Всё уже решено. Попечительский совет принял мою отставку и поддержал кандидатуру барбары Збыславовны на должность ректора.

– Точно – свихнулись… – я смотрела на него почти с ужасом.

– Почему же? Всё очень удачно складывается. Теперь я смогу сосредоточиться на своих обязанностях по охране Особой тюрьмы, а Барбаре Збыславовне не помешает карьерный рост.

– Мне казалось, институт много значит для вас.

Он опустил ресницы, улыбаясь уголками губ. Опять далекий, опять холодный, опять непроницаемый. Как бы мне хотелось понять, что творилось в его душе? Что он чувствует, когда говорит, что оставит «Иву»? Так ли всё удачно сложилось?

– Ты много для меня значишь, – сказал он отрывисто.

Теперь уже я закрыла лицо ладонями, как Анчуткин, и застонала.

– Если это из-за меня… – начала я горячо.

– Это мое решение, – не дал он мне договорить. – Приказ уже подписан. Я сложу обязанности ректора в конце учебного года, тридцать первого мая. Надо подождать совсем немного.

Подождать. Немного. А потом? Потом не будет ректора и студентки. Потом будут просто Кош и Василиса. Мне стало жарко, и я потянула ворот кофты, чтобы вздохнуть. Ректор наблюдал за мной, а я никак не могла решить – хорошая это новость или плохая.

– Когда это вы успели все провернуть? – спросила я.

– Во время новогоднего бала в «Приме». Я, Морелли, Царёв-старший и председатель Верховного Совета.

– В ресторане? – слабым голосом произнесла я.

– В «Седьмых небесах», – подтвердил он.

– Обманула… опять обманула… – сказала я, в сердцах пристукнув кулаком по ладони.

– Кто обманул?

– Морелли, – пояснила я с нервным смешком. – Баюнов показал мне вас в ресторане и сказал, что вы там с Мариной на романтическом ужине.

– И ты поверила? – он спросил это как-то слишком холодно, слишком отстраненно. А ведь только что улыбался и так жарко меня целовал.

– Нет, не поверила. Но, может, вам не надо уходить…

– Кош! – из ректорского кабинета раздался скрипучий голос – он резанул по ушам даже через закрытую дверь.

– Иди к себе, – сказал Кош Невмертич и быстро поцеловал меня в губы. Потом не удержался – и поцеловал ещё раз, уже дольше, настойчивее. Оторвался нехотя, прочертил указательным пальцем по моим губам, щеке, коснулся волос. – Всё будет хорошо.

Он зашел в кабинет, кивнув мне на прощание, а я пошла в общежитие. Вернее – поплелась, спускаясь со ступеньки на ступеньку медленно, останавливаясь на каждом лестничном пролете, чтобы подумать.

Всё будет хорошо.

Хорошо.

Будто бы.

Бросил «Иву»? Он же так над ней трясся! И бросил – из-за меня?.. Тогда получается, с тридцать первого мая – никаких больше «нельзя», «не положено», «потерпите, Краснова»?! Да это же здорово.

Но здорово не было. И никакой радости не чувствовалось.

Получалось как-то всё не так. Он опять решил всё за нас. Принёс себя в жертву, выходит. А разве мне нужна была эта жертва?..

26

На следующий день «Иву» перевернула очередная новость. Вернее – две новости. Первая – у Вольпиной изъяли фотографии студентов «Ивы», и её допрашивали и проверяли особисты. А вторая – лекции Облачара до конца учебного года будет вести Щукина. И если новость про Вольпину произвела впечатление только на меня, исчезновение Облачара обсуждали долго – со смехом и шутливыми предположениями, куда мог сбежать профессор. И с кем.

– А где Милян Маркович? – спросил Царёв, когда Ягушевская пришла объявить о замене.

– А это вам знать не обязательно, – с очаровательной улыбкой ответила Барбара Збыславовна. – В дела волшебников нос совать опасно, Царёв. Можно голову потерять.

– Не пугайте! – засмеялся он. – Мы тут только рады, что профессор Бормотун решил передохнуть. Он ведь на Мальдивы уехал? С какой-нибудь фотомоделью?

Студенты засмеялись. В другое время я бы тоже посмеялась – Облачар и фотомодель! Красавица и чудовище! Но смешно не было. Или не было настроения для смешного.

Ягушевская погрозила Царёву пальцем и, проходя мимо меня, сказала:

– Вашу фотографию не нашли, Краснова. Но, возможно, всё не так трагично, как вам показалось.

Я кивнула, ничего не ответив. И так было понятно, что вряд ли Кариночка прячет мою фотку под подушку. Ещё меньше поводов для смеха.

Анчуткин плюхнулся за стол рядом со мной и впервые за последнее время заговорил – тихо, таинственно:

– Облачара схватили особисты. Это он привел в институт не зарегистрированную особь класса «Эс».

Привел зохака?..

Я вспомнила, как однажды вечером Облачар открывал калитку лже-Быкову. Я видела это, когда сбегала к ректору. И вообще… эти двое постоянно ходили вместе. Кто показывал зохаку институт? Облачар. Кто говорил: мне нужны гарантии? Опять Облачар. Какие такие гарантии?

– Борька, что происходит? – спросила я, посмотрев в глаза Анчуткину. – Ты-то откуда это знаешь?

– Не знаю, – он наивно вытаращил глаза. – Но теперь тут везде особисты, охраняют институт. Снаружи, прям, цепью стоят. Я сам видел.

Значит, Кош Невмертич перед отставкой решил зачистить всю нечисть под ключ. Поймают зохака, уже поймали Облачара. Но остался кое-кто третий, в этом я была уверена. Вольпина. И никто меня не убедит, что она ни при чем.

– Не там охраняют, – процедила я сквозь зубы и спросила: – А ты сам как?

Он покосился на меня.

– Знаю, с отцом поговорил, – сказала я небрежно.

Анчуткин повесил голову, но я и не ждала от него ответа. Главное, чтобы опять орать не начал. Но тут Борька нашарил мою руку под партой и сжал.

Больше мы ничего друг другу не говорили, но это быстрое рукопожатие связало нас крепче всех слов. Я была дурой, что ругалась с ним из-за Вольпиной. Сама-то хороша – чуть ли не обниматься полезла с трехголовым змеем. Нет, такие хитрецы, как зохак и Вольпина нам с Борькой ещё не по зубам. Но всё впереди.

– Что делаешь вечером? – спросила я Анчуткина.

– В кино иду, – сказал он виновато.

– С Кариночкой. Понятно, – сказала я. – Значит, плохо её особисты теребили, если она уже к прогулкам готова. Ладно, развлекайся. Главное, чтобы она тебя не придушила где-нибудь в темном переулке.

– Ну, Василиса… – протянул он.

– Всё, забыли, – отмахнулась я. – Гуляй с кем хочешь, слова больше не скажу.

– Хочешь с нами? – предложил он лживо добрым голосом, и было понятно, что говорит он это из вежливости.

Мне стало смешно. Если бы Кош Невмертич на наше свидание притащил бы «из вежливости» Ягушевскую, я бы точно заехала ему по мозжечку.

Но Борька смотрел честными-честными глазами, и я сказала:

– Спасибо, но мне надо артефакторику повторять. У меня тройбан за последнюю лабораторку. В субботу исправлять придется.

В этот вечер я и правда села за артефакторику и пересмотрела кучу книг в библиотеке, надеясь найти что-то об артефакте, который помогал бы менять внешность и исчезать. Если у зохака такая вещица – вряд ли особисты его остановят. Я взяла несколько книг на абонементе, чтобы почитать перед сном, но только расположилась на кровати с яблоком и очередным артефактическим фолиантом, заявилась Колокольчикова.

– Василиса! – затараторила она. – Тебя Кош Невмертич зовет! Срочно!

– Он в кабинете? – я вскочила с постели, бросив книгу и яблоко.

Какие яблоки, если ректор захотел встретиться! Встретиться – это очень кстати. Нам надо поговорить. Чтобы не делал глупостей. Чтобы не увольнялся. Легче мне перевестись в какую-нибудь другую школу или институт. Или вообще бросить обучение. Пусть со мной занимаются дома. Как Ленка в прошлом году. И никаких ссор по поводу того, где будет учиться жар-птица.

Я нырнула в шкаф, чтобы найти что-нибудь понаряднее, но меня остановили слова Колокольчиковой:

– Нет, не в кабинете, – сказала она. – Он тебя во внутреннем дворе ждет. С Борькой.

– С Анчуткиным? – переспросила я, и в душе затенькали тревожные колокольчики. – Хорошо, сейчас выйду.

Машка кивнула и убежала, а я надела джинсы, вытащила слежавшиеся кроссовки и толстовку. Накинув капюшон, я застегнула «молнию» под горло и пошла во внутренний двор. Где меня ждали ректор и Борька. Который, вообще-то, должен был быть в кино. С Вольпиной.

Трофим пристроился мне в затылок, едва я вышла из комнаты. Может, мне надо сказать ему? А если там и правда – Кош Невмертич? И Борька?

Они, действительно, ждали меня – за оградой «Ивы». Ректор – в красивом сером укороченном пальто, и Анчуткин в куртке с меховым воротником. Борька суетился и поправлял очки, а увидев меня замахал рукой, чтобы я поскорее подошла. Я приблизилась к ограде и остановилась, сунув руки в карманы толстовки.

– Ты что застыла, Василиса?! – Анчуткин чуть не прыгал от нетерпения. – Идем скорее! Кош Невмертич сейчас нам такую штуку в лаборатории покажет! Из Индии! Ты даже не представляешь, что это!

– Мы ненадолго, – сказал ректор и улыбнулся уголками губ. – Машина ждет. Едем, Краснова?

Он смотрел на меня, а я смотрела на него. Такой похожий. Очень похожий. Но… ненастоящий. И мне не надо было задавать никаких вопросов, чтобы это понять.

«Краснова, я вас и с закрытыми глазами узнаю».

И я вас тоже, Кош Невмертич, как оказалось.

Но надо проверить… Надо убедиться…

– Сейчас, – сказала я и взялась за металлические прутья калитки, сделав вид, что хочу её открыть. – Кош Невмертич, а что случилось? Это из-за того, что у вас в кармане пиджака?

Он усмехнулся – так похоже усмехнулся! – и похлопал себя по боковому карману.

– Нет, Краснова, не в этом дело. Поторопитесь, нам надо успеть.

Я сжала металлический прут калитки до боли в пальцах.

Правильно говорят – сердце не обманешь. Это и правда был не настоящий ректор. Не про те карманы он заговорил.

– Блин, Борька! – воскликнула я, постаравшись разыграть досаду. – Забыла, что Ягушевская сказала тебе сдать петерсит, немедленно. Его обратно забирают.

– Как – обратно?! – переполошился Борька и рванулся ко мне. – Почему забирают?

Но он не успел сделать и шага, как лже-кощей поймал его за плечо. Наверное, хватка была крепкой, потому что Анчуткин поморщился и попытался освободиться, но не получилось – обманщик притиснул его к себе, поглаживая по голове, как маленького ребенка.

– Никто ничего не заберет, Борис, обещаю, – сказал он, пристально глядя на меня.

Лже-ректор улыбнулся, и я поняла, что он догадался, что я его раскусила. Я вцепилась в калитку, не зная, что делать – бежать обратно в «Иву», звать на помощь Трофима и попытаться освободить Борьку – этого дурачка доверчивого! – своими силами…

– Ладно, если Василиса не хочет идти с нами, – продолжал лже-ректор, – тогда мы справимся вдвоем. Идем, Борис.

Он попятился, увлекая за собой Анчуткина.

Я видела это всё, как в замедленном кинофильме. А мысли метались в голове – зохак!.. трехголовый змей!.. И у него Анчуткин… Который попался из-за меня. Кому нужен недотепа Анчуткин? А вот Жар-птица нужна всем…

– Подождите, я с вами, – сказала я мёртвым голосом и сделала шаг за ограду, снимая с безымянного пальца серебряное кольцо. Может, мне удастся потянуть время…

– Оставь колечко, – сказал лже-ректор необыкновенно мягко и положил ладонь на голову Анчуткину. – Брось его, не рискуй парнем.

– Что? – спросил Анчуткин, пытаясь вывернуться из-под руки. – Василиса, ты идешь или нет?

– Куда это вы, Кош Невмертич? – встрял и Трофим, почуяв неладное.

– Иду, – отозвалась я, бросая кольцо в снег во дворе «Ивы», а потом обернулась к Трофиму. – Простите, пожалуйста, – сказала я и ударила телохранителя изо всех магических сил. В мозжечок.

Трофим рухнул в снег, разбросав руки и ноги, и Борька заорал, схватившись за голову:

– Ты что сделала?!

– Что сделала, то сделала, – ответила я, выходя за калитку.

– Кош Невмертич, это как же? – Борька чуть не плакал. – Её же не исключат? Не исключат ведь?

Но лже-ректор не обратил на него никакого внимания. Прищурив глаза, он смотрел, как я приближаюсь, сунув руки в карманы толстовки и надвинув капюшон на глаза.

– Узнала меня? – спросил лже-ректор.

– А что тут узнавать? – ответила я, хмыкнув. – Змей Горыныч. Потом придет Иван-Быкович и оттяпает тебе все три твои башки.

– Какой Змей Горыныч?! – испугался Анчуткин и завертел головой. – Где он?!

– Вот он, – ответил лже-ректор.

В следующую секунду лицо Коша Невмертича расплылось туманом, а вместо него показалась уже знакомая мне чернявая физиономия. Охранник из Ашана, «спаситель» из «Седьмых небес», похититель из «Примы» и зохак по совместительству. Серое пальто треснуло на плечах, и справа и слева от довольной физиономии «охранника» качнулись плоские змеиные морды. Зубастые пасти открылись, задрожали тонкие раздвоенные языки, и на нас уставились немигающие глаза с вертикальными зрачками.

Зрелище было жуткое, хотя я уже видела зохака дважды. А вот Борьке повезло меньше – для него это было в первый раз. Он всхлипнул – и упал, как подкошенный. Очки отлетели в сугроб.

– Хлюпик, – презрительно сказал зохак, наклонился и одной рукой схватил Анчуткина за поясной ремень, подняв, как котенка. – Пошли, – скомандовал он мне. – У меня здесь машина рядом, а то простудишься.

Змеи исчезли, и зохак забросил бесчувственного Борьку на плечо. Я шла следом за ним, подобравшись, как перед решающим танцевальным баттлом. Нет, я не надеялась победить змея в поединке. Он вдосталь поиздевался надо мной, обучая приемам ближнего боя – а на деле, надо думать, просто вызнавал мои сильные и слабые стороны. И мой дурацкий прием удара по мозжечку с ним уже не сработает. А больше я ничего и не умею. После полугода обучения.

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю, – сказал мне змей через плечо. – Садись вперед, там печка. Согреешься.

Он забросил Борьку на заднее сиденье, а сам сел за руль, хрустнув пальцами, и весело скомандовал:

– Ну что, жар-птица, полетели?

Он повернул ключ в замке зажигания, и машина поехала по улице Робеспьера, прямо по встречной полосе.

В этот момент я позавидовала Борьке, который валялся без сознания. Мне бы тоже сейчас не помешало отключиться на пару минут, пока Горыныч выруливал на проспект, лавируя между бешено сигналившими автомобилями.

– Куда едем? – спросила я хладнокровно, поборов желание схватиться за все ручки в машине разом, да еще упереться ногами в переднюю панель.

– Сначала другана твоего кое-куда забросим, – почти радостно пояснил Горыныч, – а потом наведаемся к твоему другому другану. К ректору.

– Зачем тебе Кош Невмертич? – тут же насторожилась я. – И отпусти Борьку, он тут ни при чем. Тебе нужна я – вот ты меня получил. Других не трогай.

– Заволновалась? – он лукаво скосил на меня черные блестящие глаза и еле-еле успел вписаться в поворот.

– Ты полегче, – посоветовала я. – Как ты, вообще, на права сдал?

– А я и не сдавал! – объявил он и засмеялся.

– Круто, – пробормотала я, когда он свернул к набережной. Ещё минут двадцать – и мы будем на Гагаринской, если обойдется без пробок. Совсем нет времени, совсем.

Когда загорелся красный, и зохак притормозил, я ударила его магией – надеясь застать врасплох.

Змей изогнулся, пропустив мимо колдовской заряд, а потом я оказалась прихлёстнутой к сиденью толстым змеиным телом.

– Больше со мной такие фокусы не пройдут, красавица! – захохотал Горыныч и втопил педаль газа.

Ещё пять минут безумной гонки по улицам моего города, потом крутой поворот, что колеса завизжали, а машину крутануло на двести семьдесят градусов – и мы остановились возле старого дома с заколоченными окнами. Дом явно предназначался под снос, но именно туда зохак потащил бесчувственного Борьку.

Я с облегчением вздохнула, когда змеиное тело отпустило меня, но тут же вылезла из автомобиля и побежала за Горынычем.

– Отпусти Борьку, – опять потребовала я. – Зачем он тебе?

– Чтобы ты была сговорчивее, – змей был необыкновенно откровенен. – А то улетишь – я что буду делать?

Он прошептал что-то возле двери, и она сама открылась – бесшумно повернувшись на ржавых петлях. Следом за Горынычем я спустилась по деревянной лестнице в подвал, где обнаружилась настоящая жилая комната – надувной матрас на полу, подушка и одеяло. Пара костюмов, висевших на отопительной трубе. Складной пластиковый стол, на котором – пара вскрытых банок тушенки. Чайник на туристической газовой горелке.

– Очень уютно, – язвительно заметила я. – Значит, тут обитал наш препод Быков?

– Дело того стоит, – сказал змей.

– Какое дело?

Но он не ответил, а положил Борьку на матрас и прочертил ногтем по бетонному полу неровный круг. Там, где проходила черта, вспыхивал синеватый огонь, и скоро Анчуткин был взят в огненное кольцо.

– Ну вот, – зохак отряхнул ладони, выпрямляясь. – Значит так. Если хочешь, чтобы твой дружок вернулся домой в целости и сохранности – мы с тобой идем в дом ректора и возвращаемся оттуда. Поняла? Иначе он, – Горыныч ткнул пальцем в лежащего Борьку, – сдохнет здесь. Через мой огонь никому не пролезть.

– Тоже мне, волшебник двухсотого левела, – фыркнула я. – Никуда я с тобой не пойду. А Кош Невмертич…

– Мне плевать на твоего Коша Невмертича, – заявил зохак, и акцент в его речи стал особенно заметен. – Он мне не нужен. Мне нужны его яйца, – сказал – и сам засмеялся своей шутке. – Вернее, одно яйцо. От тебя только и требуется, что открыть мне двери в Особую тюрьму.

– Тебе нужно яйцо, где сидит зохак, – поняла я.

– В яблочко, – признал Горыныч, запрыгивая на стол и доставая из-за трубы спичечный коробок.

– Зачем он тебе? – я смотрела, как он открывает коробок и вытаскивает из него что-то невесомое, розоватое, похожее на крохотный шелковый лоскуток.

– Он мой отец, – ответил змей коротко и уже без дурацкого хохота. – И я хочу, чтобы он был на свободе.

Он растер лоскуток между ладоней, дунул – и вместо широкоплечего смуглого парня передо мной оказался Анчуткин. Он поправил съехавшие с носа очки и улыбнулся, показав белые ровные зубы.

– Ну что? – спросил он и приобнял меня за плечи. – Полетели?

– Чем это ты превратился? – спросила я, когда мы вышли из подвала, и зохак прошептал заклинание, запирая двери. – Это какой-то редкий артефакт? Я про такой не слышала.

– Ты много про что не слышала, – змей в обличии Анчуткина снова обнял меня за плечи и повел по улице.

Со стороны мы, надо думать, смотрелись, как влюбленная парочка. Но в то время, как Горыныч в облике Борьки цвёл и пах, мне было совсем нерадостно. Даже его рука на моем плече вызывала омерзительное чувство – кому понравится идти в обнимку со змеёй?

– Может, не будешь обниматься? – вежливо попросила я.

– Разве я тебе не нравлюсь? – удивился он. – Да брось, Василиса! Тебе только со мной и было хорошо. Остальные – они же все как болото. Скука! Хочешь, улетим вместе? На Кавказ? Зачем тебе этот город? Он серый, сырой, как лужа! А там – горы, там свобода…

Было странно видеть, как Анчуткин мечтательно прикрывает глаза и раздувает ноздри, словно уже мчится на всех парах на Кавказ.

– Тебе понравится, обещаю.

– Спасибо. Предпочитаю свою лужу, – отрезала я. – На Кавказ хиляй сам.

– Поможешь мне освободить отца – и мы сразу отсюда уедем, – пообещал он. – Но ты подумай. В горах очень красиво, и там всё – свобода. Только орлы свободны по настоящему.

«Только ты не орел. Ты – гад ползучий», – подумала я, но вслух не сказала, чтобы не разозлить его.

– А тебе сколько лет-то, вообще? – спросила я, потому что у меня в голове шла нестыковка относительно зохака и его папы.

– Двадцать пять, – Горыныч оскалил зубы в улыбке.

Было непривычно видеть, как Анчуткин постоянно скалился. И меня всякий раз передергивало, когда змей показывал в ухмылке белые ровные зубы. Всё равно что смотреть, как кто-то хвалится ворованной вещью.

– Поздно папочка тебя родил.

– С чего бы? – удивился он, и скалиться перестал.

– Так ему уже лет пятьсот, – удивилась я в ответ.

– Ты с чего взяла?

– С того, что твой отец – маньяк сумасшедший. Он массовые убийства организовывал лет пятьсот назад – в Индии, в Англии, потом в Россию перебрался, тут его и поймали.

Зохак остановился, глядя на меня в упор.

– Это неправда, – сказал он уже без смешочков. – Моему отцу всего восемьдесят, и он никого не убивал. Кто тебе сказал такую ерунду?!

Я не успела ответить, он сам догадался и зло протянул:

– А-а, ректор наш распрекрасный. Так ты верь ему больше. Нет там никаких преступников, в Особой тюрьме. Там сидят те, кто неугодны Совету.

Теперь мы стояли лицом к лицу на улице, посредине тротуара, и люди, торопившиеся по своим делам, огибали нас, как волны – островок. Но мы с зохаком не смотрели по сторонам, словно оказались одни на всем свете.

– Особая тюрьма – она для тех, кто не пожелал подчиняться глупым правилам, – говорил зохак-Анчуткин, и темные глаза из-за стекол очков лихорадочно блестели. – Те, у кого меньше сил и таланта, придумали Особую тюрьму, чтобы держать в повиновении талантливых. Туда отправляют тех, кто не желает считаться особью, не желает, чтобы его заносили в реестр потенциально опасных существ, делили на классы. Пойми, Василиса, там те, кто хотел свободы. А ее у них отобрали, запихнули в эти проклятые яйца!..

– Спокойно, – теперь уже я положила руку ему на плечо, сразу вспомнив про змей, которые прячутся у зохака где-то под кожей. – Ты ошибаешься. Однажды я нечаянно выпустил из Особой тюрьмы итальянскую ведьму, джанару. И она была вовсе не безобидным существом. Когда она освободилась, она искала тело, чтобы вернуться к жизни окончательно. Ты выпустишь отца и убьешь кого-то? Чтобы отобрать тело? Это, по-твоему, не преступление?

– Какое тело? – он прищурился. – Ты о чем говоришь?

– В Особой тюрьме держат преступников, – повторила я медленно и раздельно, будто разговаривала с ребенком. – И зохак там – настоящее чудовище. Он руководил бандой душителей в Индии, и когда ты освободишь его, ему понадобится человеческое тело. Твое? Мое? Ты не понимаешь…

– Замолчи! – прошипел змей и поволок меня вперед, обняв за шею и притиснув к себе. – Тебя обманули, и ты в этом убедишься. Всё, двигаем – и без лишней болтовни. Или твоему дружку не поздоровится.

Теперь мне казалось, что Кош Невмертич предвидел это. Не зря он показал мне синее яйцо с сапфирами и золотой змеёй, и не зря рассказал, кто в нём сидит. И он спрятал яйцо в сундук. Зохак этого не знает, и начнет открывать все яйца подряд. Мамочки! Что тогда будет! Страшно даже подумать, какие «птенчики» вылупятся из драгоценных скорлупок.

А ещё Кош Невмертич сказал: лучше отпустить десять виновных, чем дать пострадать одному невиновному… Конечно же, я скажу, где зохак, чтобы на свободе не оказались десятки, а то и сотни одуревших от заключения злых волшебников. Но когда ещё одна змеюка окажется на свободе – что будет со мной? И с Анчуткиным?.. И один зохак – это огромная сила, а если два… И если тот захватит тело этого… Я поймала себя на мысли, что думаю о Горыныче с сожалением – как о наивном несмышленыше, который ввязался во взрослые игры. Точно так же, как ввязывалась во взрослые колдовские игры я… И чуть не поплатилась за свою глупость и гордость… Но Анчуткин… Он-то в чем провинился? В том, что влюбился в пери-Вольпину?

– Если с Борькой что-нибудь случится, – сказала я громко и внятно, – Я тебе твоих змей вокруг шеи завяжу.

– Да забудь ты про этого неудачника. Ты – жар-птица. Ты можешь выбрать любого – самого лучшего, самого сильного…

Мы уже подошли к самому дому ректора. Был виден стеклянный купол крыши, и шли мы через тот самый двор, где на меня напала Волпина. Я была уверена, что нападала Вольпина, а не зохак.

Как будто все разрозненные нити стягивались в клубок. Я почувствовала это – кожей, сердцем, всем своим человеческим и волшебным существом. Постойте, а где же Вольпина? Ведь Анчуткин пошел в кино вместе с ней?..

Но тут зохак развернул меня лицом к себе.

– Мне ничего от тебя не надо, – заговорил он быстро, горячо, спотыкаясь на словах, и акцент становился всё заметнее. – Поможешь выпустить отца – мне больше ничего не нужно. А потом, если захочешь, я заберу тебя. Тебе здесь никто не друг, они все тебя не стоят. Они тебя не ценят, а я бы охранял тебя. И никто не посмел бы тебе навредить.

Он говорил ещё что-то, забываясь и переходя на какой-то незнакомый мне язык, а я смотрела в его горящие глаза и вспоминала совсем другие слова. Вспоминала совсем другого мужчину.

«Буду охранять тебя, как золотое яйцо, – сказал мне однажды Кош Невмертич. – Никому не позволю разбить тебя. Ни пакостнице мышке, ни дурным деду и бабке».

Зохак замолчал и теперь ждал ответа – тяжело переводя дыханье, поправляя нелепые Борькины очки.

А в моей голове звучал совсем другой голос: «Мог бы – поставил бы на полку, под стекло». Ректор мог бы запереть меня. В «Иве», в своем доме. В Особой тюрьме. Посадить в золотую клетку. Но я оставалась свободной, совершала глупости и сумасбродства, сбегала из института, вламывалась в чужой дом, выпускала столетних ведьм, и вместо настоящего наказания получала только терпеливые нравоучения и… заботу. Всегда, везде, ежечасно.

Зохак ждал ответа, и я ответила.

– Ты дурак какой-то, – сказала я ему, а на душе стало удивительно спокойно. Несмотря на то, что Анчуткин был где-то в подвале развалюхи, в плену магического огня. И несмотря на то, что я сама была в плену трехголового чудовища. – Говоришь, что хочешь меня защищать, а сам схватил моего друга. Меня украл. Хочешь, чтобы я стала воровкой, помогая тебе. Так не поступают с теми, кем дорожат. Борька никогда бы так не поступил. И Кош Невмертич тоже.

– Значит, всё-таки ректор, – змей на мгновенье прикрыл глаза. – Он меня на тебя как на червяка ловил. И все равно – хороший?

– У него всё было под контролем. Он никогда ничего не делает просто так.

– Ты оправдываешь его, но понимаешь, что я прав. Он тебя не ценит. Такое сокровище надо защищать, надо спрятать…

– Прежде всего, я – человек, – перебила я его, и зохак замолчал, хлопая глазами и приоткрыв рот совсем как Борька. – Я – не вещь, не талисман, я – живая. И я хочу остаться в «Иве». В этом городе, который для тебя – лужа. И у меня есть друзья. Их много. Борька, Машка Колокольчикова, Сметанин, Царёв. И Кош Невмертич мне тоже друг. Что бы ты там себе не думал в своих трех головах.

– Друзья, значит? – процедил он сквозь зубы. – Когда они тебе друзьями-то стать успели?

– Давно, змейчик, давно, – ответила я. – Жаль, поняла я это только сейчас.

Но если я надеялась, что после моей проникновенной речи главный злодей сюжета расплачется, покаяться и полезет обниматься, обещая, что никого больше не обидит, то мои надежды сдулись, как воздушные шарики на пятый день после праздника.

– Идем, – зохак схватил меня за руку и потащил в арку.

Мы поднялись по знакомому крыльцу и остановились возле двери, над которой висела веревка колокольчика.

– Открывай, – велел змей, и я повернула дверную ручку.

Дверь открылась, как всегда, легко и без проблем, будто и не была заперта.

Зохак удивленно прищелкнул языком и взял меня за локоть, заводя в дом.

– Открывай здесь, – указал он на двери Особой тюрьмы.

– А ты всё знаешь, оказывается, – заметила я. – Шпионил?

– Открывай, – мрачно повторил он.

Я толкнула дверь Особой тюрьмы, и мы спустились в хранилище яиц.

– Сколько их тут, – зохак скрипнул зубами, оглядываясь.

– И все – преступники, – подсказала я.

– Не преступники, – огрызнулся он. – Они не захотели подчиняться, и проиграли.

– Ага, – я покачала головой, показывая, насколько верю его убеждениям. – если что, зохак в синем яйце. А яйцо спрятано вон в том сундуке, у стены. Мне Кош Невмертич рассказывал.

– Здесь? – зохак подтащил меня к сундуку и осмотрел его со всех сторон, только что не обнюхивая. – Он не заперт. Тут только магия. Открывай! – он заметно заволновался, и облик Анчуткина сполз с него, как размокшая бумага.

Теперь передо мной опять был высокий крепкий парень – смуглый, черноволосый. Спасибо хоть, что змей своих не выпустил.

Я подняла крышку, она подалась легко, и я открыла сундук полностью, прислонив крышку к стене. Внутри лежало синее яйцо, и золотая змейка зловеще поблескивала синими глазами-сапфиринками.

– Достань и открой, – произнес зохак одними губами.

Я запустила руку в сундук, взяла яйцо и покрутила, соображая, где тут потайной рычажок. Но змейка была припаяна намертво, не двигались ни головка, ни хвост.

– Дай сюда! – не выдержал зохак и выхватил яйцо у меня из рук.

Он только и успел, что перевернуть его вверх ногами, когда сундук вдруг ожил. Стукнув крышкой, как разинутой пастью, он скакнул в сторону зохака и заглотил его в одно мгновение! Змей был крупноват для сундука и не поместился внутри весь. Захлопнувшаяся крышка придавила ему ногу, закрывшись не до конца, и теперь эта нога жутковато торчала снаружи, энергично взбрыкивая.

Синее яйцо покатилось по полу, зохак орал, пытаясь освободиться, но сундук пропрыгал на прежнее место и держал крышку намертво.

Я наблюдала за всем этим, перепуганная не меньше, чем Горыныч, и вздрогнула, когда кто-то обнял меня, бесшумно подойдя сзади.

– Вот и всё, – произнёс Кош Невмертич, погладив меня по плечу, по голове. – Ещё один экспонат в наш особый музей.

27

Зохак сразу прекратил вырываться и кричать, а потом из сундука раздался смех.

– Вот ведь старый лис! – прокряхтел Горыныч. – Устроил мне ловушку! Когда же ты меня раскусил?

– Вот именно, – пробормотала я.

Только что я думала о ректоре в романтично-возвышенных выражениях, а сейчас готова была понаставить ему синяков под оба глаза. Мог бы сказать, что задумал. А так… получалось, опять использовал меня, как приманку. И пусть рыбка попалась крупная, приманке от этого было не легче.

– У него Борька, – сказала я, освобождаясь из-под руки Коша Невмертича. – Он его в подвале спрятал, в пустом доме…

– С Анчуткиным всё будет в порядке, – сказал ректор, но обниматься больше не стал.

– А со мной? – подал голос зохак. Он говорил насмешливо, словно не лежал упакованный в сундук.

– А для вас приготовлено вот это, – Кош Невмертич взял с полки яйцо.

Оно было сделано точно так же, как синее, с такой же золотой змейкой, указывающей раздвоенным язычком на циферблат, но в красном корпусе и украшенное красными камешками.

– То есть вы прекрасно знали, что он притащит меня сюда? – спросила я, засовывая руки под мышки. Но не потому, что замерзла, а потому что мне страшно хотелось пустить в ход кулаки.

– Предполагал, – ответил ректор в своей обычной уклончивой манере.

– Да ладно, кому вы сказки рассказываете, – я прислонилась к стене, стараясь не смотреть на ногу, торчавшую из сундука. – Всё вы знали. И про зохака из Индии мне рассказали, и яйцо в сундук спрятали. Это же тот сундук, из лаборатории? С кафедры артефакторики?

– Тот самый, – Кош Невмертич улыбнулся уголками губ. – Пригодился, как видите.

– Да видим, видим! – Горыныч закряхтел, устраиваясь поудобнее. – Но где я спалился-то? Хоть скажите, ваше бессмертие?

– Легко, – ответил ректор. – Я вас подозревал с того самого дня, когда вы с Облачаром рыскали по институту ночью, а наткнулись на Краснову. Они как раз с Анчуткиным молнии ловили на крыше. Краснова мне всё рассказала, и я понял, что вы как-то подозрительно не к месту поспешили обвинить Краснову, что это она напала на профессора. Хотя все в Совете знают, что у Облачара в грозу всегда кататонический ступор, когда его душа в облике волка покидает тело, чтобы разгонять грозовые тучи. И настоящий Быков должен был это знать. А вы не знали, – закончил он обманчиво-ласково.

– Не знал, – повинился зохак. – Эх, балда я трехголовая…

– Совершенно верно, – подтвердил Кош Невмертич. – Ваш сообщник уже определен в заключение, – он погладил по макушке голубовато-серое яйцо, оплетенное нитями золотой канители. И вас ожидает то же самое.

Я недовольно покосилась на ректора. Мне тоже интересно было послушать, как он всё провернул, но лучше бы побыстрее засунуть змея в яйцо, а не болтать.

– После того, как кто-то пытался проникнуть в copia ova, – продолжал Кош Невмертич, заливаясь соловьем, – и когда рядом с Красновой обнаружился зохак, который почему-то очень хотел наладить с ней дружеские отношения, а не засунуть в мешок, я понял, что Краснова нужна только как средство к достижению некой цели. Какой? Освободить кого-то из Особой тюрьмы. Ведь для жар-птицы не существует никаких преград. Кого будет освобождать зохак? Скорее всего, своего сородича.

– Там мой отец! – рыкнул Горыныч и дернулся с такой силой, что сундук затрещал, но выдержал.

– То есть не вы один меня используете? –поинтересовалась я. – Чудненько. Для вас я – вроде воблера, для него, – я мотнула головой в сторону торчащей ноги, – вроде отмычки. Чудесно! Всегда об этом мечтала!

– Не пылите, Краснова, – Кош Невмертич щелкнул ногтем по основанию красного яйца, и оно раскрылось. – Выскажете мне свое недовольство, когда мы посадим нашего трехголового гостя в эту красную горницу.

И тут Горыныч расхохотался. Доски сундука заходили ходуном от этого хохота.

– Что-то вас рассмешило? – спросил ректор, склонив к плечу голову. – Может, поделитесь?

– Легко, – с издевкой ответил зохак. – Ты всё просчитал, старый лис, только одного не предусмотрел. Я ведь был не один.

– Мне известно, что вас наняла Морелли, – спокойно сказал Кош Невмертич. – Я уже отправил на нее жалобу в Совет, за применение непедагогичных методов в отношении студентов «Ивы». Обещаю договориться, чтобы вам смягчили условия заключения, если дадите показания против Морелли.

– А я и не про нее говорю, – заржал зохак.

Не про неё? Я оторвалась от стены, предчувствуя, что ещё не все ниточки смотались в клубочек.

– Он говорит обо мне, – раздался с верха лестницы сладкий голосок.

Мы с ректором оглянулись и увидели Вольпину.

Кариночка спускалась к нам, стуча каблучками по ступенькам и кокетливо поправляя капюшон своей меховой куртки.

– Обалдеть, – только и сказала я. – И мне никто не верил!

– Ты такая глупенькая, – захихикала Вольпина, останавливаясь на нижней ступеньке. – Но везучая. Правильно говорят – дуракам везет.

– Конечно, везучая, – не осталась я в долгу, – раз тебе не удалось меня придушить. Это ведь ты была, поганка несчастная! Ты меня пыталась убить. А самое глупое, что вы, Кош Невмертич, вместо того, чтобы запихнуть зохака в яйцо, речи тут толкали, как с бронепоезда. Давайте теперь, показывайте, на что способны.

– В смысле, Краснова? – спросил ректор, не сводя глаз с Вольпиной.

– В прямом! – потеряла я терпение. – Запихните её куда-нибудь, ведьму эту! В коробку какую, если сундук занят!

– Зачем в коробку? – Кош Невмертич улыбнулся, будто ему было очень приятно увидеть Вольпину именно здесь и именно сейчас. – Мы подберем для такой красавицы особую тюрьму. И что напишем на ней? Паризат? Парият? Дариавуш?

– Разнюхали? – Вольпина показала ямочки на щеках. – Правильно про вас говорят, что вы – один из выдающихся колдунов нашего времени.

– Какая грубая лесть, – в тон ей отозвался ректор. – Значит, вы понимаете, что совершили преступление, применив несанкционированное колдовство к Карине Вольпиной, и мошеннически присвоив чужое имя?

– Зачем такие громкие слова? – Вольпина надула губы. – Это не преступление, это… шутка. Всего лишь шутка.

– За такие шутки мы, обычно, определяем шутников в эти хорошенькие домики, – Кош Невмертич постучал пальцем по глянцевой поверхности красного яйца.

– Уверены, что справитесь? – поинтересовалась Вольпина, хлопая ресницами.

– Ничего не поняла, – вмешалась я в их милый разговор. – Какое колдовство к Вольпиной? Вот же она – Карина Вольпина! – я ткнула пальцем в сторону красотули.

Она засмеялась, прикрыв рот ладошкой, словно я сказала очередную глупость.

– Это не Карина Вольпина, – сказал ректор, даже не повернув голову в мою сторону. – Это – некая особь персидских корней, которая долгое время обманывала госпожу Тухцам Вольпину, представляясь ее пра-пра-сто-раз-прабабкой. И таким образом вместе с настоящей Кариной приехавшая в наш город. Карина поступила в «Приму», но вдруг заболела. Ужасная сыпь по всему телу – так похоже на прыщавый приговор, верно? Девушку срочно отправили в инфекционное отделение, Морелли помогла с документами, и Карина Вольпина вдруг обнаружила девяносто восемь процентов волшебной силы и оказалась зачисленной в «Иву». Так как ваше настоящее имя, лгунья персидская?

Настоящая Карина – в инфекционке? Я вспомнила слова Машки Колокольчиковой о девице из «Примы», которая поступила в госпиталь с таким же колдовским заклятьем, вся в прыщах. Машка тогда сказала: «она целый год там проваляется». Значит, пока настоящая Карина на год была заперта в больничной палате, вот эта вот утка шныряла по институту в сговоре с зохаком? Ну просто чудненько…

– Вы так славно начали угадывать, – тем временем кокетливо протянула Вольпина, оказавшаяся вовсе не Вольпиной, – так продолжайте. А я послушаю. И Василисочка послушает.

– Мне не интересно, – заявила я. – В яйцо её – и хватит разговоров!

– Согласен, – хмыкнул Кош Невмертич. – Одной безымянной колдуньей больше, одной меньше – какая разница?

– Сначала поймайте! – ощерила Вольпина белые острые зубки.

Она выставила вперед руки со скрюченными пальцами, и ногти на них вдруг отросли сантиметров на десять – длинные, острые, как кухонные ножи. Зубы тоже удлинились и заострились, напрочь уничтожив всю красоту юного личика.

Боюсь, тогда я струхнула больше, чем когда увидела перед собой трехголового змея.

Единственное, что я могла противопоставить этим когтям и зубам – магический удар, но ничего сделать не успела, а Кош Невмертич и вовсе не двинулся с места, зато лже-Вольпина вдруг забилась, как в силках, упала на колени, а потом распласталась по полу, выкрикивая непонятные слова на незнакомом языке.

– Ну зачем же так ругаться? Вы же девушка, – упрекнул ее ректор и сказал совсем другим тоном: – Отойдите, Борис. Сейчас я её обезврежу, – он направился к пери, поставив красное яйцо на полку.

Борис?!. Вытаращив глаза и потеряв дар речи, я смотрела, как по ступенькам в Особую тюрьму сбегает Анчуткин – живой, целый и невредимый Анчуткин. Которому, вообще-то, полагалось лежать без сознания в колдовском плену.

– Я держу её, Кош Невмертич, – сказал Борька с придыханием. Он волновался – глаза блестели, на щеках горел яркий румянец.

– Мне понадобится две минуты, – ответил ректор очень серьезно.

– Ты откуда здесь?! – зашептала я Борьке, когда он встал рядом со мной, наблюдая, как Кош Невмертич делает над лже-Вольпиной странные пассы руками. – Ты же упал в обморок, недотёпа!

Анчуткин усмехнулся.

Да как усмехнулся! Как будто скопировал ухмылочку у ректора.

– Что вы так о Борисе, – сказал Кош Невмертич. – Он, как раз, очень даже тёпа. Всё это время он действовал по моему указанию – присматривал за Кариной Вольпиной. Вернее, за той, которая назвалась её именем.

– Присматривал? – теперь я говорила уже полным голосом и не скрывала возмущения. – Так же, как за мной в прошлом году? Это законно, вообще – использовать студентов в своих шпионских целях, господин ректор?

– Во-первых, я сам согласился, – спокойно ответил Анчуткин, – а во-вторых, как по-другому можно было тебя контролировать? Ты же шла напролом, как танк. Только и мечтала, что подраться с Вольпиной. Ты же подозревала, что она – главная злодейка.

– Но мои подозрения оправдались!

– В этом случае – да, – согласился Кош Невмертич. – Жаль только, что относительно него, – он кивнул в сторону сундука, в котором до сих пор сидел зохак, – твои подозрения даже не проснулись. Борис, передайте мне яйцо. Красное оставим для нашего трехголового друга, а вон то, изумрудное с золотыми цветами – подойдет для красавицы.

Борька с необыкновенно важным видом взял с полки зеленое яйцо и понес его ректору – держа на ладонях, как подношение царю.

Тьфу!.. Противно!..

Мне хотелось придушить их всех. Потому что давно я не чувствовала себя так глупо. Права была Вольпина – какая же ты глупая, Василисочка!

Кош Невмертич протянул руку, чтобы взять яйцо, но Анчуткина внезапно метнуло к стене через всю комнату. Изумрудное яйцо описало дугу и приземлилось на каменный пол, поскакав в угол. Борька валялся без признаков жизни, и я уже хотела крикнуть этому обманщику, чтобы не притворялся, как вдруг меня саму подхватил невидимый вихрь, развернув лицом к ректору, а у горла я ощутила металлический холод – будто от приставленного к шее ножа.

– Отпустите её, – прозвучал над моим ухом голос, так похожий на голос пери Вольпиной. – Отпустите мою сестру, иначе я перережу вашей птичке горлышко.

Я увидела, как Кош Невмертич медленно поднял руки, показывая, что ничего не замышляет, и как лже-Вольпина, разорвав невидимую сеть, вскочила, зло отряхивая куртку.

– Это что ещё за чудо-юдо? – сипло спросила я, приподнимаясь на цыпочки, потому что нож всё сильнее давил мне на шею, снизу вверх.

– Помолчи, пока старшие разговаривают, – произнес нежный и насмешливый голосок.

– Девочки, вы вовремя! – заорал из сундука зохак. – Выпускайте меня побыстрее! И откройте синее яйцо! Мой отец там!

– Краснова, замрите и не двигайтесь, – предостерег меня ректор.

– Будто я могу! – возмутилась я, когда невидимая ведьма заставила меня танцевать на цыпочках, надавливая ножом всё сильнее.

– Отпустите девушку, – сказал Кош Невмертич. – Забирайте своих зохаков и уходите.

– Да-да, сейчас, заберем, – сказала лже-Вольпина, подходя ко мне. – Только в сумочку сложим. Можете оставить зохаков себе, господин ректор. Нам нужен кое-кто другой.

– Эй! Ты что! – полетело из сундука. – Мы же договорились!

– Отвянь, тупица, – бросила она. – Тебе поручили простое дело, а ты и с ним не справился. Тебе сказали похитить жар-птицу, а не тащить её сюда.

– Так мы же… Так вы же!.. – сундук опять затрещал – это зохак с подрыкиванием рвался наружу.

– У вас разброд в команде? – вежливо спросил Кош Невмертич.

– У нас всё хорошо, – заверила его лже-Вольпина. – А вас я попрошу пройти вот сюда, – она взяла с полки красное яйцо. – Отличный домик для могучих волшебников.

– И не вздумайте… – начала я, но лезвие ещё сильнее прижалось к коже, и пришлось замолчать.

– Хорошо, хорошо, я иду, – Кош Невмертич направился к пери, державшей яйцо-тюрьму. – Только осторожнее. Жар-птица – товар штучный, не попортите упаковку.

– Мы будем с ней очень нежны и крайне бережны, – заверила его пери. – Собственно, она нам и не нужна. Нам нужны лишь её сердце и мозги.

Лицо ректора окаменело, а я неосторожно дернула головой и с содроганием почувствовала, как лезвие немного рассекло кожу.

– Сердце и мозги, – повторила лже-Вольпина и посмотрела на меня насмешливо. – Чтобы съесть их и править миром.

– Что?!. – пискнула я, но меня опять заставил замолчать нож у горла.

– Остальное оставим «Иве», на память, – пери захихикала и открыла яйцо, постукав по основанию. – Прошу, господин ректор. И совет – не совершайте безрассудных поступков, чтобы никто больше не пострадал.

Я следила за ними с отчаянием, а в голове крутился настоящий ураган. Съесть? Меня?!. Что за дикость? И неужели, Кош Невмертич вот так легко сдастся? Ладно, я пошла спасать Анчуткина (хотя, если бы знала, что этот поганец притворяется – ни шага бы не сделала!), но ректор-то куда полез?! Если его запрячут в яйцо, кто будет спасать нас с Анчуткиным? Кто будет мир спасать?!.

Надо что-то делать… Надо что-то…

Кошу Невмертичу оставалось два шага до лже-Вольпиной, когда что-то прищелкнуло, вспыхнуло и… ректор исчез! А на его месте оказалась огромная черная крыса с голым розовым хвостом. Крыса противно запищала и прыгнула на сапожок злодейки-пери, а потом принялась быстренько перебирать лапками, поднимаясь по голенищу…

Нежная красотка завизжала так, что у меня заложило уши. Уронив яйцо, лже-Вольпина заскакала по тюрьме, пытаясь сбросить крысу, которая уже вцепилась в край юбки.

Мне никогда не нравились крысы, и я завизжала тоже, и не сразу сообразила, что возле моего горла уже нет ножа.

Пери дернула коленом, и крыса шлепнулась на пол, припечатавшись брюхом, и сразу побежала ко мне. За моей спиной раздался ещё более ужасный вопль, и кто-то промчался до стены, причитая:

– Уберите её! Уберите!

Я успела заметить длинные темные волосы, босые пятки и голые бедра, просвечивающие сквозь самое странное в мире одеяние – что-то вроде сетки, сплетенной из перьев и засушенных лепестков. Но крыса уже прыгнула на меня, в прыжке обернулась ректором, он смел меня в охапку и толкнул куда-то назад.

Я ударилась спиной, потом опять полетела, опять ударилась, раздались стук и лязг, и… стало тихо. И темно. Я лежала на спине, приходя в себя, а рядом раздались шаги и послышался голос ректора:

– Цела, Краснова?

– Ага, – пробормотала я.

– Поднимайтесь, – последовал новый приказ.

Опять что-то щелкнуло, вспыхнуло, и затеплился крохотный золотой огонек, осветив небольшую комнату без окон и дверей.

– Где мы? – спросила я, садясь и почесывая бока.

– В запасном бункере, – ответил Кош Невмертич.

Он держал огонек на ладони и присел рядом со мной на корточки.

– Сейчас ты должна превратиться, Краснова, и вылететь вон туда, – он указал пальцем под потолок, где было вентиляционное отверстие – круглое, без решетки, сантиметров двадцать в диаметре.

– Они, правда, решили меня съесть?!

– Краснова! – ректор сбросил огонек на пол, схватил меня за плечи и встряхнул, приводя в чувство. – Быстро превращаешься в жар-птицу и дуешь в «Иву». Поняла?

– Поняла, – закивала я. – А вы полетите со мной?

– А мне надо вернуться, – сказал он, и я тут же вцепилась в него, показывая, что никуда не пущу, и никуда без него не полечу. – Там Анчуткин, – сказал ректор тихо и виновато. – Я должен вернуться.

Мы с Кошем Невмертичем сидели на полу в комнате без окон и дверей, и он гладил меня по голове, уговаривая не глупить, а я ревела в три ручья.

– Вот они – пятеро врагов, – жаловалась я, хлюпая носом и вытирая рукавом глаза. – Мне Барбара Збыславовна нагадала… Только на самом деле их было двое, зато голов – пять. Я сначала думала, это Морелли и Баюнов – но они ведь далеко… Вольпина и «конфетки» – но «конфетки» – они не враги, они так, подпевалы. Облачар? Но и он мне не враг. Я не знаю, зачем он помогал зохаку…

– Ему пообещали место ректора «Ивы», когда меня сместят с поста, – сказал ректор.

– Да кто бы вас сместил?!

– Если бы я не уберег для нашего института жар-птицу, у меня были бы сложности с Попечительским советом. Но сейчас это неважно. Тебе надо улететь.

– Никуда я не полечу, – заревела я с новой силой. – Я вас не оставлю с этими… с этими…

– Они пери, – подсказал Кош Невмертич. – И очень хитрые ведьмы. Даже меня провели. А я всё думал, как Вольпина может находиться в двух местах одновременно, да ещё исчезать.

– Надумали что-нибудь? – хлюпнула я носом ещё пару раз.

– Так всё уже понятно, – ректор помог мне встать и откинул с моего лица волосы, погладив по щеке. – Всё дело в воздушном платье. По легенде, пери носили особые платья, сплетенные из воздуха, перьев и лепестков роз. Эти платья позволяли им становиться невидимыми, летать и принимать любой облик.

– Датское огниво! – выпалила я и забыла плакать.

Теперь пришла очередь Коша Невмертича удивиться.

– Ты о чем? – спросил он, взяв меня за подбородок, чтобы я подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Датское огниво – это не кремень и кресало, – взахлеб объясняла я, и это открытие в одно мгновение отодвинуло на задний план все опасности. – Это ещё и трут! У того солдата были не волшебные кремень и кресало, а волшебный трут – кусочек платья пери! Я видела, как зохак превратился в Анчуткина, растерев лоскуток в труху. Это был лоскуток от такого платья. И когда солдат использовал весь трут, то и волшебство датского огнива пропало!

– Испытания тебе на пользу, – пошутил ректор. – Какое рвение к науке сразу проснулось. Но теперь тебе надо поторопиться. Вперед, Василиса, вперед. Не задерживай меня. Тут каждая минута дорога.

– Я вас не оставлю, – упрямо покачала я головой. – Я просто не могу вас оставить! Там Борька, вместе мы его спасем…

– Стоп, – он встряхнул меня довольно сильно. – Слышала, о чем говорили ведьмы? Есть такая старинная легенда – кто съест сердце жар-птицы, тот станет богат, кто съест мозг – станет правителем мира. Этим ведьмам не нужны мы с Анчуткиным. Им нужна ты. И спасти тебя – моя самая первая задача.

– Ни за что… – жалобно затянула я, но он снова меня перебил.

– Есть ещё одна легенда. В старинной летописи «Зендавесте» написано: добро отправило за жар-птицей благую мысль, истину и огонь, а зло – злую мысль, ярость и змея с тремя головами. Огонь и змей боролись за жар-птицу, но никто не мог одолеть, и тогда жар-птица бросилась в море, чтобы не достаться злу. Скорее всего, то же самое произошло в 1908 году, когда погибла прежняя жар-птица. Она не захотела, чтобы из-за нее пострадали дорогие ей люди, и погибла сама, чтобы зло не смогло до нее добраться. Такова сущность жар-птиц. Они всегда жертвуют собой ради других. Я не хочу, чтобы ты погибла. Я хочу, чтобы ты жила.

– Нет… – почти простонала я, но он поцеловал меня раз, и два и три, и я не могла сопротивляться.

– Улетай, немедленно, – он положил руку мне на макушку. – И не беспокойся за нас. Мы ещё и не в таких передрягах бывали.

– Бывали? Так это – не в первый раз?

– Конечно, нет.

– Обманщики, – упрекнула я его.

Я не заметила, как произошло превращение, но только что я была человеком, и твердо стояла на своих двоих, и вот я уже птица. Птица с золотыми, горящими огнем, крыльями и хвостом. Ректор подкинул меня на ладони, и я взлетела, закружившись под потолком.

– Улетай, – Кош Невмертич указал на вентиляцию, и я послушно протиснулась в трубу.

Впереди был свет, и я, царапая когтями, двинулась к нему.

Ректор ведь справится… Он ведь – величайший волшебник своего времени… Даже ведьмы это признали… И Анчуткин…

Я выбралась из трубы, развернула крылья и поднялась над домом. Надо лететь в «Иву», позвать на помощь… Кош Невмертич хотел именно этого…

Но я этого не хочу.

Дверь дома распахнулась передо мной, когда я спикировала на предельной скорости. Дверь Особой тюрьмы была распахнута, и я влетела туда как раз чтобы увидеть, как черный волк стоял над телом Анчуткина, охраняя его от двух девиц, похожих друг на друга, как две капли воды. Одна была в куртке с меховым капюшоном, другая – в странном платье из перьев. Длинные когти девиц рассекали воздух, как мечи, длинные зубы клацали, и нападали пери одновременно, стараясь застать ректора врасплох.

Зохак бился в сундуке и очень неприлично ругался, но никто не обращал на него внимания.

Я вцепилась когтями в лицо той пери, что была в воздушном платье, и долбанула клювом в лоб, до крови. Вторая ведьма бросилась к нам, пытаясь меня схватить, но я вывернулась из её когтей и взмыла под потолок, делая круг. Обе ведьмы тут же позабыли о ректоре и Анчуткине, кувыркнулись через голову и превратились в уток. Одна была яркая, с оранжевой шейкой и красными крыльями, а другая… другая была утка-поганка, с жуткими красными глазами. Та самая, которая нападала на меня в «Иве».

«Всё верно, – билось у меня в голове, пока я металась по комнате, ускользая от уток, пытавшихся загнать меня в угол, – пакостила именно утка-поганка, на которой было платье… И поэтому на Вольпиной никогда не было следов колдовства… Были две утки, две ведьмы… две сестры…».

Утка-огарь налетела сбоку и ударила меня под крыло.

Удар был такой сильный, что меня отбросило к стене, я стукнулась головой и повалилась куда-то, безвольно распластавшись. Кажется, я слышала крик ректора, и ещё чей-то истошный крик: «Не смейте! Не трогайте!», – а потом меня поймали. Но поймали не жестоко, хватая за крылья и сминая перья, а очень бережно, в ладони, как самую огромную драгоценность…

Меня прижали к груди, закрывая, защищая…

Сознание прояснилось, и я поняла, что меня поймал совсем не Кош Невмертич. Меня прижимал к груди зохак. И ещё прикрывал локтем от бесновавшихся за его спиной ведьм, уже принявшись человеческий облик.

Он закусил губу и побледнел, а потом упал на колени, выпуская меня, но рядом уже оказался ректор, и теперь я оказалась прижата к его груди.

Я беспокойно зашевелилась, ректор прихлопнуло меня ладонью, чтобы не высовывалась, но я все равно успела увидеть зохака, лежавшего ничком на полу. Спина у него была изодрана, и кровь пропитала лохмотья рубашки. Под лопатками кожа бугрилась и двигалась, будто из плоти пыталась вылезти другая плоть, а прекрасные пери вгрызались в неё зубами и драли когтями, урча, как дикие животные.

– Сейчас ты улетишь и не вернешься, – шепнул мне Кош Невмертич, отступая к выходу. – Слушайся меня, девчонка. Спасай свою жизнь, это просьба, это приказ!

Он опять прогонял меня, и поступал правильно. Я – никчемная глупая особь, которой по какому-то недоразумению досталась ипостась жар-птицы. Я не могу защитить даже себя, не то что тех, кто мне дорог. И правильнее смыться, чтобы не путаться под ногами, чтобы не было лишних жертв из-за моего никому не нужного геройства…

Пери оторвались от неподвижного зохака и посмотрели на нас, подняв окровавленные морды, которые уже никак невозможно было назвать лицами.

Они разорвали трехголового змея… Возможно, убили Анчуткина.. И когда я улечу – расправятся с Кошем Невмертичем. Нет, с Кошем. С моим Кошем.

– Если вы попытаетесь ее удержать, она погибнет, – сказал ректор хрипло.

– А она и не нужна нам живая! – ощерила пасть пери в куртке.

– Отдайте птичку, отдайте! – шипела вторая.

Они подбирались к нам, клацая зубами и выбирая момент, чтобы напасть…

Василиса, ты – самое беспомощное существо на всей планете…

Самое… беспомощное… и толку от тебя… Только если сожрут твои потроха!.. Или выдерут перья!..

Перья…

Я встрепенулась, и ректор подбросил меня на ладони, думая, что я собираюсь улетать, но я извернулась в воздухе и клювом выдернула перо из собственного хвоста.

Боль была такая, словно порвалась живая нить, идущая от сердца.

«Волшебство – это не от тела, – подумала я, почти теряя сознание. – Оно исходит от души. Как же больно, мучительно больно, лишаться волшебства… Будто отрываешь от сердца…».

В глазах потемнело, я задохнулась и рухнула уже в облике человека, только успев сунуть Кошу в руку свое перо.

Он сжал его в ладони и ударил по сестрам-пери магией. Теперь я могла распознать это колдовство. Я не раз применяла его сама и видела, как применяют другие, и Кош в том числе. Только теперь удар получился настолько сильным, что ведьм смело, как бумажные фантики. Яйца разлетелись, как новогоднее конфетти, полки треснули и рухнули, а вместе с ними треснули и разлетелись клочками ведьминские одежды.

Мне почудилось, что я оглохла – такая наступила тишина. Но вот Кош склонился надо мной, и я услышала его тяжелое дыханье. Лоб ректора был покрыт капельками пота, глаза горели желтым огнем, как у волка.

– Что же ты наделала, глупышка, – сказал он, помогая мне сесть. – Я ведь сказал тебе – улетать!..

– Как я могла… – я пыталась заговорить, но язык заплетался. Навалилась такая слабость, что если бы меня прямо сейчас начали препарировать, доставая сердце и мозги – я бы и пальцем не пошевелила.

Ректор стиснул меня в объятьях и целовал, целовал – в висок, в щеку, в губы.

Что за страсти, честное слово? Тут ведьмы, тут трехголовый змей, а он – целоваться… Неужели, ещё действуют чары пери?..

– Как… Борька?.. – выдохнула я.

– Главное – ты как?

– Мне-то что сделается? – я хотела улыбнуться, но получилось как-то не очень.

– Сидеть можешь?

– Могу, – покорно кивнула я. – Но лучше лежать. Почему так больно? Это всегда так?

– Всегда, – ректор несильно, но обидно щелкнул меня по лбу. – Никогда больше так не делай. Ещё не хватало тебя потерять из-за болевого шока.

– Идите уже к Борьке, – попросила я.

Он усадил меня спиной к стене, мельком взглянул на зохака, и подхватил Анчуткина под мышки, подтаскивая ко мне и усаживая рядышком, точно так же, как меня. Борька дышал и даже приоткрыл глаза, моргая, как после долгого сна.

– Я справился? – спросил он слабым голосом.

– На «отлично», Борис, – серьезно ответил Кош Невмертич. – Вы меня не разочаровали.

– Я старался, – расплылся Борька в улыбке.

Да, вот это был уже прежний Анчуткин, и у меня камень с души свалился. Жив – и ладно. Ради этого можно было и два пера выдрать. Теперь, когда боль понемногу отступала, мне казалось, что не так уж и страшно было драть перья. Подумаешь!.. Всего-то минутная слабость.

– Ну и ладушки, – выдохнула я с облегчением. – А что змей?

Ректор подошел к зохаку, взял его за плечо и перевернул. Голова Горыныча безвольно мотнулась. Теперь лицо его было не смешливым и не нахальным, а каким-то… беззащитно удивленным. Брови жалостливо приподнялись, рот приоткрылся… Как у ребенка, которого обманули слишком хитрые взрослые…

– Змею конец, – коротко сказал ректор, прищелкнул пальцами, и в Особую тюрьму вплыл его халат.

Ректор набросил халат на тело зохака и пошел к сестрам-пери, валявшимся у противоположной стены.

– То есть как это – конец? – не поверила я. – Что значит – конец?!

– Он умер, Вася, – Анчуткин взял меня за руку и пожал.

– Разве его не вылечат? – не унималась я.

Борька молча покачал головой.

Я смотрела на халат, который напитывался кровью, и слезы снова потекли.

– Не плачь, – Борька неуклюже попытался вытереть мне щеки тыльной стороной ладони. – Всё уже закончилось. – Сейчас Кош Невмертич загонит пайрики в тюрьму… Ты ему перо дала? Вот круто! Говорят, перо жар-птицы увеличивает волшебную силу в тысячу раз…

– Он пытался меня защитить, – сказала я, не слушая Борькину болтовню. – Он гад, конечно, но его обманули. Он думал, что в яйце – его отец.

– Надо было думать головой, – ответил ректор, отыскивая среди разбросанных камер-яиц нужные.

Он подобрал изумрудное яйцо в золотой инкрустации и открыл его над телом лже-Вольпиной, бормоча какие-то заклинания. Борька тоже бормотал – что-то про золотые перья и воздушные наряды пери. Но я продолжала смотреть на халат в крови. Эта победа не имела сладкого привкуса, мне было горько и печально. И почему-то хотелось петь. Почему-то это было самым правильным – запеть именно сейчас.

И я запела – тихонько, сглатывая слезы.

Песня получалась странной – в ней не было слов. Или были, но я их не понимала. Какой-то незнакомый язык, в котором не было согласных, одни только гласные, и произносились они на разной высоте, с разной продолжительностью.

– Не смей! – заорал ректор, роняя яйцо и бросаясь ко мне.

Но я уже расправляла золотые крылья и взлетала, продолжая печальную незнакомую и одновременно знакомую песню.

– Не смей! Ты потратишь много сил! – крикнул Кош Невмертич, с отчаянием следя за моим полетом.

Но окровавленный халат шевельнулся, сполз в сторону, и зохак, только что лежавший безжизненной грудой, глубоко вздохнул, открыл глаза и приподнялся на локтях, потирая глаза совсем как Борька.

– Я уснул, что ли? – спросил Горыныч удивленно.

– Она его оживила! – ахнул Анчуткин. – Кош Невмертич! Это что такое?! Она его оживила?!

– По легенде, пение жар-птицы способно оживлять мертвых, – ответил ректор, не сводя с меня глаз.

Я пела, и мужчины заворожено наблюдали за мной. Но петь становилось всё труднее и труднее, и я спускалась всё ниже, планируя на развернутых крыльях.

Ректор, зохак и Анчуткин – все они одновременно потянулись ко мне, протягивая руки, но я опустилась в ладони Коша Невмертича и – всё. Теперь уже точно не смогла бы пошевелиться, хоть бы из меня драли все перья.

– Краснова, что же ты натворила, – услышала я голос ректора, но даже не открыла глаза.

По-моему, я опять стала человеком, потому что кто-то держал меня за запястье, прослушивая пульс.

– Она выживет?! – голос у Борьки был испуганным. – Сколько она потратила?

– Четверть, – мрачно ответил Кош Невмертич. – Осталась четверть.

– Я отдам, – затараторил Анчуткин, и кто-то схватил меня за другую руку, торопливо надавливая на запястье холодными пальцами. – Я сейчас отдам…

– Не дурите, Борис, – голос у ректора был злым. – Ваши жизненные силы нужны вам самому. С Красновой я разберусь.

– Я отдам, – вмешался в разговор третий, с заметным кавказским акцентом, и холодные пальцы на моем запястье сменились совсем другими – мозолистыми, горячими. – Обо мне никто плакать не станет.

Я ждала, что ректор возразит, но он молчал.

Горячие пальцы надавили пониже ладони, и сердцу стало тепло – будто его омывало теплыми ласковыми волнами. Жизненные силы… Зохак перекачивает в меня свою жизненную силу… Так сделал отец Анчуткина… И в кого он превратился?..

Завозившись, я попыталась освободить руку и приказала:

– А ну, отпусти. Я не затем тебя оживляла, чтобы ты опять ноги протянул.

Но горячие пальцы только крепче оплели моё запястье, и новые ласковые волны бились мне в душу, как прибой о скалы, и я открыла глаза.

С одной стороны от меня сидел зохак и сжимал мою руку в своих горячих ладонях, с другой – Кош Невмертич. Он хмурится, выслушивая пульс.

– Хватит, – отрывисто сказал ректор. – Дальше я сам.

Зохак опустил меня, и как сквозь дрему я увидела, что он обмакнул палец в свою собственную кровь и чертит в воздухе какие-то знаки.

А потом дрема навалилась по-настоящему, и я уснула, увидев во сне яблоневый сад. Небо было розоватым на востоке, и я шла по траве босиком, вымокнув от росы. Навстречу мне шел Кош Невмертич, но не в строгом костюме, и без красной бабочки. Он был в простой белой рубашке с расстегнутым воротом, тоже босиком, как и я, в брюках с подвернутыми штанинами… Мы остановились друг против друга, и он поцеловал меня, а вокруг кружились яблоневые лепестки, падая медленно-медленно… И почему-то очень пахло свежими спелыми яблоками…

28

Пахло яблоками.

Сладкими, свежими, сочными. Я по одному запаху определила, что они именно такие. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу в своей постели, в бабушкиной квартире, под любимым пуховым одеялом. Приятный сон. Пусть продолжается.

Голос бабушки доносился из кухни, и она опять рассказывала, как исполняла партию Снегурочки, и в это время её увидел и навсегда полюбил дедушка. Я откинула одеяло, села на постели, и ноги сразу оказались в моих тапочках – меховых, в виде мордочек мопсов. На мне была моя пижама, и это точно не походило на сон.

Я дома?..

Прошлепав в кухню, я остановилась на пороге и решила, что всё-таки сплю. Бабушка пела соловьем, вспоминая театральную молодость, а за столом сидели Анчуткин, Горыныч и Трофим и… чистили яблоки. Вернее, чистили Трофим и Горыныч, а Анчуткин сосредоточенно нарезал яблоки ломтиками. Для знаменитого бабушкиного пирога.

Я рассмеялась, и все разом повернулись в мою сторону.

– Васечка проснулась! – всплеснула руками бабушка. – А мы тут пирог затеяли…

Но мужчины уже побросали ножи и обступили меня, толкаясь и шутливо переругиваясь, когда кто-то наступал другому на ноги.

– Подождите, вы меня затопчите сейчас, – я растолкала их и села на стул рядом с бабушкой. – Как я тут очутилась?

Они заговорили наперебой, и пришлось опять их остановить.

– Не все разом, – попросила я. – Борька, говори.

– У тебя низкое давление и упадок сил, – он поправил очки и торопливо заговорил – явно заученную речь. – Ты сильно перезанималась, и поэтому тебя временно сняли с интернатного проживания.

Ага, значит, я переутомилась. Отличная легенда для бабушки.

– Ты два дня спала, – Анчуткин вытаращил глаза. – Как заколдованная!

– Да, у меня сейчас такая слабость, будто я неделю танцевала, а потом ещё неделю беспробудно пила, – сболтнула я.

– Василиса! – ахнула бабушка.

– Не беспокойся, я алкоголь видела только в фильмах, – заверила я её – и почти не соврала, потому что апельсиновый сок с водкой – это не считается. Ведь водку в соке я точно не видела. – Бабуль, это такое, образное выражение.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросил Горыныч.

– Сейчас – почти хорошо, – ответила я. – Надо было не читать те учебники, что ты мне принес. Из-за них-то я и переутомилась.

Зохак понурился, в это время в дверь позвонили, и бабушка убежала открывать.

– Забыли про переутомление, – скомандовала я, когда бабушка самоустранилась. – Что он здесь делает? – я указала на зохака. – Почему он не в Особой тюрьме, а у меня дома?

Горыныч понурился ещё больше и сел за стол, взяв нож и недочищенное яблоко. Трофим и Анчуткин переглянулись, и Борька объяснил:

– Сначала так и хотели, но Кош Невмертич сказал, что Рустам принес клятву верности кровью, поэтому его нельзя разлучать с тобой.

– Рустам? Этого обманщика так зовут?

– Рустам Джанабов, – с готовностью подсказал Анчуткин, а зохак кивнул.

И что за клятва кровью?

Тут в разговор вступил Трофим, и через пять минут путаных объяснений я уяснила, что когда-то он сам дал подобную клятву верности Кошу Невмертичу, который спас ему жизнь, и теперь служит ему верой и правдой.

– А мне-то это зачем? – перепугалась я. – Не нужен он мне ни с какой магией!

– Это кровная магия, – с благоговением пояснил Анчуткин. – Её не разорвать.

– С ума сойти, – я схватилась за голову. – Но зачем? Зачем вы добровольно отказались от свободы?

Зохак Рустам поднял голову и посмотрел на меня взглядом побитой собаки. И это – трехголовый змей? Мир перевернулся, однако.

– Что такое свобода? – добродушно сказал Трофим. – Есть только одна свобода – свобода выбора того, кому будешь служить.

– С этим можно и поспорить, но пока не стану, – сказала я холодно. – А ты, – я повернулась к Борьке, – врал мне и не краснел? Вот, значит, как ты на дополнительные уроки к ректору ездил? С нечистью воевал?

– Как же в нашем деле без практики? – ответил этот шпион несчастный.

– И без вранья, – не удержалась я от колкости. – А ты… – теперь я обращалась к Рустаму, и он встрепенулся с такой надеждой, что мне захотелось уснуть ещё на два дня. – Ты – гад, конечно. Но если Кош Невмертич верит тебе…

В это время в кухню вплыла улыбающаяся и румяная бабуля. Она услышала мои последние слова и пропела:

– А Кош Невмертич был здесь!

Я так и подпрыгнула на своем стуле.

– И кое-что тебе оставил, – бабушка протянула мне длинную коробочку, обтянутую черным бархатом, похожую на футляр для авторучки. – Подарок!

У меня пол поплыл под ногами, хоть я и сидела. Я не сразу смогла подцепить ногтем крышечку, а когда всё же открыла коробку, то обнаружила там… золотое птичье перо.

– Какая тонкая работа, – бабушка с умилением разглядывала перо. – Но в мое время ректоры не делали студенткам таких дорогих подарков, это не слишком уж…

– Когда он приходил? – перебила я её.

– Только что ушел, – ответила бабушка немного обиженно – Я приглашала его к чаю, но он сказал, что очень торопится. Ах, какой потрясающий мужчина!..

– Почему ты не сказала! – я бросилась вон из квартиры, как была – в пижаме и тапочках.

– Василиса! Куртку набрось! – переполошилась бабушка, но я уже выскочила в подъезд.

Лихорадочно нажимая кнопку лифта, я умоляла его ехать быстрее.

Быстрее, ты! Быстрее!..

Дверцы разъехались в стороны, и я замерла на месте, потому что из лифта мне навстречу вышла Марина Морелли, собственной персоной.

– Добрый день, Василиса, – сказала она приветливо, окинула меня взглядом и прищурилась: – Креативная пижама. Но не думаю, что вы встречаете меня. Вы бежали за Кошем, не так ли?

– Так ли, так ли, – закивала я и помчалась вниз по ступеням, чтобы Морелли своим колдовством не застопорила меня в лифте.

– Я приехала поговорить с вами! – крикнула Морелли мне вслед. – Две минуты, Василиса!

– Мне не о чем с вами говорить! – крикнула я в ответ.

– Я не хотела вам вредить! – она перегнулась через перила. – Я хотела, чтобы вы поссорились со своими друзьями и с Кошем, и пришли ко мне! Я хотела, чтобы вы учились в «Приме»! Я не хотела вашей смерти!

Но я уже не слушала ее. Перескакивая сразу через пять ступенек.

– Василиса! Я для вас всё сделаю, если перейдёте в «Иву»!..

Последний пролёт – и я выскакиваю во двор, а вопли Марины Морелли остаются где-то очень далеко.

Кош Невмертич как раз собирался открыть дверцу, когда я побежала к нему, в тапочках в виде мопсов на босу ногу.

– Краснова, вы с ума сошли, – только и сказал он, когда я с размаху врезалась в него, обняв и прижавшись щекой к его груди. – Зима, вообще-то.

Он попытался разжать мои руки, но я вцепилась в него ещё крепче.

– Почему вы ушли? Почему вернули перо? Оставьте его себе…

– Краснова, – сказал он очень спокойно. – Посмотрите на меня.

Я послушно подняла голову, и утонула в его глазах. Как странно – смотришь в обыкновенные человеческие глаза, а видишь там – целый мир, видишь вселенную, где, словно звезды, мерцают золотистые искорки. И ты будто летишь в космос, к солнцу, а полет так же прекрасен, как и цель.

– Ваша сила принадлежит только вам, – Кош Невмертич погладил меня по щеке, и я прижала его руку, чтобы продлить эту ласку, чтобы ещё чувствовать прикосновение его ладони. – Пока я жив, никто не посмеет ею воспользоваться кроме самой жар-птицы.

– Но вам-то я сама разрешила…

– Никто, – сказал он твердо и подхватил меня на руки. – Краснова, зима ведь. А вы по снегу – в тапочках.

– Почему опять на «вы»? – спросила я, обнимая его за шею.

Дорога к солнцу… Такая же прекрасная, как и цель… И так хочется поскорее добраться до цели, и одновременно – чтобы эта дорога была бесконечной.

– И я теперь – не жар-птица?

– Почему вы так решили?

– Ну… я же вырвала перо...

Ректор даже не улыбнулся, но серые глаза засмеялись, и я засмеялась тоже.

– Насколько я помню, Краснова, – сказал он, – перо у вас в попе было не единственным. Да и это скоро отрастет. Но всё же не дерите их так отчаянно. Берегите себя.

Кош Невмертич внес меня в подъезд, где-то в стороне мелькнуло лицо Марины – бледное, с рубиново-красным ртом, похожим на кровавую рану, но это было словно в параллельной вселенной, за тысячи световых лет отсюда.

– Так почему – на «вы»? – спросила я, когда ректор поставил меня на ноги на площадке перед лифтом.

– Потому что до тридцать первого мая ещё четыре месяца.

– Вы серьезно решили увольняться?! Не надо, пожалуйста…

– Домой, Краснова, – скомандовал он. – Домой – и неделю отсыпаться и восстанавливать силы, – он легонько подтолкнул меня, отправляя в лифт, и сам нажал кнопку моего этажа.

Дверцы лифта поехали навстречу друг другу, а я смотрела на Коша Невмертича, и он смотрел на меня, пока лифт с шипением не закрылся, и не поехал вверх.

Бабушка ждала меня у порога, и пропустила в квартиру, ничего не спрашивая и даже не ругая за побег.

Рустам, Борька и Трофим, что-то тихо но горячо обсуждавшие, дружно замолчали, когда я зашла в кухню.

– Ну что там с пирогом? – спросила я, подавив тяжелый вздох. – Заканчивайте уже чистить яблоки. Есть очень хочется.

Эпилог

Кош резко ударил по газам, и «Лексус» сорвался с места.

– Проникновенно, – раздался с заднего сиденья скрипучий голос Анчуткина-старшего. – Даже я чуть не расплакался.

Не ответив, Кош круто вывернул на кольцо, пассажира занесло в сторону, и он хрипло рассмеялся:

– Только не напускай на себя такой суровый вид, твое бессмертие. В душе-то, поди, от радости прыгаешь – скогтил жар-птичку.

– По моей жалобе на Морелли Совет вынес отказ, – сказал Кош, меняя тему. – Пери не видели заказчика, который велел им дискредитировать жар-птицу. А кто внес изменения в данные по особям – так и не установили.

– Сразу знал, что ничего из этого не выйдет, – проворчал Анчуткин. – Марья никогда глупо не засветится. Ты же ее знаешь.

– Джанабов тоже не общался с Морелли, – продолжал Кош. – Официально «Приме» нечего предъявить.

– Значит, Марья нала настоящую войну. Ваше соглашение должно быть расторгнуто, тебе нельзя уходить с поста ректора.

– Я уже все решил, Федька.

– Ты ополоумел, – вздохнул пассажир.

– Может, наоборот – поумнел, – Кош понемногу сбавил скорость и тоже вздохнул. – Не могу дальше находиться рядом с ней и изображать благородного рыцаря. Это не под силу даже мне. И… кто знает, что еще может случиться. А так я смогу оберегать ее, не нарушая правил.

– Сам же эти правила и придумал, – фыркнул Анчуткин, с удовольствием разглядывая улицы через тонированные стекла. – Вообще не понимаю твоих страданий. Зачем мучиться?

– Она еще слишком молода, – сказал Кош терпеливо. – Я говорил тебе. Пусть узнает жизнь, пусть сделает выбор осознанно.

– Ну, пусть делает, – Анчуткин хрипло рассмеялся. – А ты в это время должен монахом жить, что ли? Ведь не выдержишь.

– Я обещал ей, что подожду.

– Обеща-а-ал? Насколько я помню, ты ни слова про обещания не сказал. «Поживем – увидим, Краснова!». Это – не обещание!

– Для меня это – клятва, – произнес Кош твердо.

– Ну и дурак, – ответил Анчуткин. – Упустишь девчонку. Она поймет свою силу и улетит. К тому, кто моложе и смелее. Сам же потом казнить себя будешь, что разрешил. И жалеть будешь.

– Пусть выбирает сама. Сама.

– Зря ты так, – покачал головой пассажир. – На твоем месте я схватил бы это сокровище и спрятал. Если станет известно, что она оживила зохака, на неё начнут охоту западные ковены.

– Тоже думал об этом, – глухо сказал Кош.

– Так схвати и спрячь!

– Жар-птицу невозможно удержать, глупая черепушка, – Кош рассмеялся, но смех получился невеселым. – И я не стану принуждать ее. Буду охранять, оберегать, но принуждать – нет. Никогда.

– Никогда, говоришь? Что ж, посмотрим, как ты запоешь, когда твое сокровище наставит тебе рога.

Дальше они ехали молча, но когда автомобиль повернул к «Иве», Анчуткин пробормотал:

– Какой ты кощей? Ты – глупый мечтатель.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

Эпилог