Драмы (fb2)

- Драмы (пер. Константин Дмитриевич Бальмонт) 3020K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Педро Кальдерон де ла Барка

Педро Кальдерон де ла Барка
Драмы

Издание подготовили

Н. И. БАЛАШОВ и Д. Г МАКОГОНЕНКО

От редколлегии

Книга была завершена и отредактирована, когда мы узнали, что 28 октября 1986 г. скончался ответственный редактор книги и один из деятельнейших членов Редколлегии серии "Литературные памятники" академик Георгий Владимирович Степанов.

Академик Г. В. Степанов ушел от нас в полном расцвете творческих сил: ему было 67 лет (он родился 9 апреля 1919 г.). Широкий специалист в области общего языкознания, романских литератур и языков, Г. В. Степанов во второй половине XX в. безусловно был у нас в стране ведущим специалистом. Он скончался академиком АН СССР и иностранным членом Королевской Испанской академии, а начинал свою испанизическую деятельность на полях Народно-революционной войны в Испании 1936-1939 гг. Когда в последнее десятилетие он смог снова посещать пробуждающуюся Испанию, то в лекционных залах на тысячи дружеских взглядов он встречал и взгляды врагов. Они, рассказывал Георгий Владимирович, однажды для того что ли, чтобы показать свою осведомленность, повезли его по местам боев, в которых он участвовал когда-то...

Но весы советско-испанских культурных связей склонялись не в сторону тех, кто лелеял отчуждение, а в сторону, которую представлял Г. В. Степанов. Он сам сделал необыкновенно много для этого. Перевел и издал книги лучших испанских писателей XX в. — "Алую зарю" Пио Барохи, новеллы Унамуно, "Хутор" Бласко Ибаньеса, книги современного кубинца Онелио Хорхе Кардосо, боливийца Аугусто Сеспедеса, классиков XIX в.

Испанист Г. В. Степанов одним из первых оценил значение культуры латиноамериканского Нового Света. Из европейских языков испанский, после английского, наиболее распространен в современном мире. В Латинской Америке он имеет свою специфику и отличия в разных странах. Теоретические основы изучения испанского языка в странах Латинской Америки — важнейшая научная и практическая задача. Ей посвящена книга Г. В. Степанова "Испанский язык в странах Латинской Америки". Под редакцией Г. В. Степанова в 1985 г. вышел первый том пятитомной "Истории литератур Латинской Америки" и в 1988 г. выходит второй том.

В последние годы жизни Георгий Владимирович Степанов все большее внимание уделял великой испанской классике, осознавая, что Сервантес, как Шекспир, Гете, Толстой и все более входящие в мировой культурный оборот Низами, Руставели, Саади, Кабир, — являются знаменателями процесса взаимопонимания народов.

Под редакцией Г. В. Степанова в "Литературных памятниках" вышел Бальтасар Грасиан (1981); теперь выходит Кальдерон. По его замыслу будет осуществлено "большое издание" "Дон Кихота" с приложением обширного научного аппарата.

Начало настоящей книге положила проведенная в 1981 г. в Москве по случаю 300-летия с года смерти писателя конференция "Кальдерон и испанская культура XVII в.". Материалы конференции опубликованы небольшим тиражом в научном издании "Iberica (II). Кальдерон и мировая культура" (1986). Открывает издание "Слово о Кальдероне" Г. В. Степанова. Воспроизведением этой — может быть самой краткой в истории литературы содержательной статьи о великом драматурге — мы завершаем вступление к книге.

"Кальдерон — одна из центральных фигур в европейской художественной культуре XVII в. Он был выдающимся сыном великого столетия, за которым традиция, как это ни странно, не закрепила особого эпитета — наименования. Хронологически это столетие обрамляют век Возрождения и век Просвещения. XVII век — своенравный наследник эпохи Ренессанса. Своенравие его сказалось в капризно-причудливой избирательности по отношению к прежним ренессансно-демократическим идеалам и своеволие — в выдвижении принципиально новых идей о мироустройстве и об устройстве человеческой жизни, личной и общественной.

Творческое наследие Кальдерона постоянно пересматривалось и по-разному оценивалось не только современниками, но и от эпохи к эпохе, от страны к стране в зависимости от эстетических и этических норм и концепций, присущих нациям и народам в разные периоды их духовного развития.

О жизни и творчестве Кальдерона было создано немало легенд. Житейские легенды возникали от скудости биографических данных о великом драматурге, противоречивость, запальчивая пристрастность в оценках его творчества — от недостатка методологической строгости и исторической объективности в исследовательской практике.

Потребовалось немало времени, чтобы исследователи пришли к, казалось бы, простой идее рассматривать творчество Кальдерона в контексте знаменитого "века без названия", с одной стороны, и к серьезным попыткам объяснения непреходящей значимости кальдероновских творений для духовной жизни последующих поколений — с другой.

Когда говорят о том, что XVII век составил эпоху в развитии науки или положил начало науке нового времени, то тем самым подчеркивают только одну из сторон развития общественного сознания. Однако следует заметить, что в области художественного сознания XVII столетие, впитавшее в себя прогрессивный опыт предшествующих эпох, было тоже поворотным: в процессах развития различных форм общественного сознания наблюдался примечательный параллелизм.

Кеплер, один из творцов астрономии нового времени, не только провел резкую грань между "мыслимой идеей круга" и "действительным путем планеты", но и вообще развеял "чары округленности", установив эллиптичность планетных орбит. Кальдерон, кажется, первым сказал о небе, что это не небо, и, может быть, оно не голубое, он был первым художником слова, который преобразил абстрактные тезисы о смысле жизни в "поэтические тексты", создав философские драмы "Жизнь есть сон" ("La vida es sueno") и "В этой жизни все истина и все ложь" ("En esta vida todo es verdad у todo es mentira").

Идея о том, что в искусстве средства воспроизведения тем эффективнее, чем резче они отличаются от изображаемого предмета, в XVII в. стала теснить прежние, возрожденческие принципы правдоподобия, подражания природе, простоты и уравновешенности. И дело не только в том, что Кальдерон нарушает правду истории или географии, сообщая, что Россию от Швеции отделяет река Дунай, или превращая Иерусалим в морской порт, а в том художественно-эстетическом ракурсе, с которого он зрит мир и заброшенного в него человека. Кальдерон, как бы отрываясь на крыльях философии от бренной земли, зависает в воздухе и обретает способность видеть человеческие достоинства, добродетели и пороки в их самых общих очертаниях, схематизированных и предельно обобщенно мыслимых.

Немецкие романтики нарекли Кальдерона "поэтом чести". Это правильно в том смысле, что из всех возможных регуляторов гармонического общественного устройства Кальдерон избирает ключевое категориальное понятие чести. Понятие "честь", имеющее значение некоего универсального морального принципа поведения отдельного человека, приобретает у Кальдерона смысл основного регулятора социальных отношений, фундамента общественного блага, при том, что функция носителя абсолютной идеи чести приписывается в первую очередь королю. Однако следует подчеркнуть, что чувство чести, порядочности в отношениях с людьми, чистоплотности в поступках и помыслах всегда остро переживалось в Испании всеми — от сеньора типа Дон Кихота до крестьянина Санчо. Притча о горностае была широко известна во всех слоях общества, и Кальдерон представил ее в своих драмах чести в наиболее обобщенной, абстрагированной и схематизированной форме. Содержание общенародной притчи следующее. Чтобы поймать горностая, охотники устраивают грязную лужу и гонят на нее животное. Зверек предпочитает умереть, но не замараться в грязной жиже. Может быть, именно поэтому шкурка горностая стала подбоем королевской мантии и символом жертвенно-незапятнанной чести. Если понятие чести Кальдерон использует как наиважнейшую категорию применительно к конкретному сообществу себе подобных — к нации испанцев, то любовь и вера приобретают в его произведениях некий космический принцип, посредством которого усмиряется стремящаяся к распаду вселенная под напором разнонаправленных сил и обилия несогласующихся между собой форм. Любовь в понимании Кальдерона помогает разуму проложить дорогу не только к людям, но к вещам и событиям. Любовь у Кальдерона нерасторжимо связана с верой, которая означает не только сверхъестественную христианскую добродетель, но и обыденную доверчивую преданность и верность в действиях и поведении всякого "естественного" человека. Способность доверять, т. е. способность постичь нравственную ценность другой личности, требует душевной стойкости. Требование душевной стойкости тем более важно, что сама вера, если она не слепа, включает в себя момент риска. Вера в другую личность без надежных оснований и гарантий превращается в высшее испытание моральной стойкости и подлинный критерий в отношениях человека к человеку. Такими видел Кальдерон источники моральной силы, способной противостоять трагическим коллизиям, обнаружившимся в "веке без названия".

Кальдерона, как и других художников и мыслителей, глубоко волновала тема бессмертия. Если под бессмертием понимать существование личности в сознании потомков, то драматург-мыслитель Кальдерон, давший миру идеи-образы на все времена, может быть причислен к бессмертным".

Драмы

Дама привидение^[1]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дон Мануэль

Дон Луис

Дон Хуан

Косме, слуга

Родриго, слуга

Донья Анхела

Донья Беатрис

Клара, служанка

Исабель, служанка

Слуги

Толпа

Действие происходит в Мадриде.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Улица.

Дон Мануэль, Косме, одетые по-дорожному^[2]

Дон Мануэль

Всего на час мы опоздали,

А то бы видели мы праздник,

Каким Мадрид великодушный

Отметил ныне день крестин

Властительного Бальтасара^[3].

Косме^[4]

Всего на час^[5]... Вещей немало

Так из-за часа потерялось

И из-за часа удалось.

Пирам пришел бы часом раньше,

И Тисбэ не была бы мертвой,

И ежевика не пятнала б:

Как нам поэты говорят,

Писалась ежевичным соком

Трагедия Пирама с Тисбэ.

И опоздай на час Тарквиний,

Была б Лукреция тогда

Уже в постели, не пришлось бы

И авторам без оснований

Вести запутанную тяжбу,

Насилие он совершил,

Или не совершал насилья.

И только час один бы Геро

Подумала, бросаться с башни,

Иль не бросаться с башни ей,

Она не бросилась бы верно,

Тогда и Мира де Амесква

Комедии своей прекрасной

Для сцены бы не написал,

И не пришлось бы Амариллис

Изображать ее так дивно,

Что, карнавальная плясунья,

Сумела много раз она —

(Верней людей великопостных) —

Смотревших — за голову взяться.

И, потерявши из-за часа

Великий праздник, мы сейчас

Терять ночевки уж не будем:

Коль опоздал Абиндарраэс,

Ночлег имеет на дворе он.

И бешено хочу скорей

Увидеть этого я друга,

Что так тебя увидеть жаждет,

Как будто первый ты любовник,

Чье имя на устах у всех,

Ему постель, ему и ужин,

Хоть собственно донять и трудно,

Откуда счастие такое

На долю выпадает нам, —

Хоть на турнир мы не стремимся,

Он нас готов обоих встретить.

Дон Мануэль

Мы с Дон Хуаном де Толедо, —

Ты это, Косме, должен знать, —

Такою сочетались дружбой,

Что, сколько древность ни явила

Примеров дружбы для столетий,

А в нас ей зависть, коль не стыд.

Учились вместе мы, — науки

Переменили на оружье,

Он мне в бою товарищ бранный.

Когда ходили в Пьемонт,

Команду дал мне Дук де Ферья^[6],

Отряд доверив, — я же знамя

Дал другу, и в боях отважных

Моим он знаменосцем был.

Глубокую во время схватки

Он рану получил, — немедля

Ему постель мою я отдал,

За ним ходил, и видит Бог,

Он самой жизнью мне обязан.

Молчу я о других заслугах,

Которые размеров меньших:

Кто благодарен, тот о них

Не говорит, — и потому-то

Нам в академиях рисуют

Щедротность некой пышной дамой,

Что повернулась к нам спиной, —

В том смысл, что, раз благодеянье

Свершил, о нем забыть прилично,

Иначе нет благого дела.

И, чтобы кончить, Дон Хуан,

Как друг, признательности полный,

Узнав, что за мои заслуги

Я получаю повышенье,

Его Величеством почтен,

И ко двору явиться должен,

Гостеприимным быть желает,

Меня в своем принявши доме.

Хоть он мне в Бургос написал,

И улицу и дом мне назвал, —

Верхом въезжая, не хотел я

Расспрашивать, как мне проехать,

И я на постоялый двор

Мулов с поклажею отправил,

А сам пошел пешком, — увидел

Толпу, наряды, вопрошаю,

В чем дело, — праздник, говорят,

Хочу хоть вскользь его увидеть,

Но мы явились слишком поздно,

И это...

СЦЕНА 2-я

Донья Анхела, Исабель, закутанные в мантильи до глаз^[7]. — Те же.

Донья Анхела

Судя по одежде,

Я с кабальеро говорю.

Я к вашим качествам взываю,

Молю за женщину вступиться,

Что видит в вас свою защиту.

Тут для меня и жизнь, и честь,

Чтоб не узнал вон тот гидальго,

Кто я, идя за мною следом.

Я вашей жизнью заклинаю,

Не допустите, чтобы здесь

Достойной даме причинили

Несчастие и оскорбленье...

Когда-нибудь случиться может...

Прощайте. Мертвая иду.

(Обе уходят очень поспешно.)

Косме

Что это? Дама или ветер?

Дон Мануэль

Вот случай.

Косме

Что намерен сделать?

Дон Мануэль

Об этом спрашивать ты можешь?

Как я могу не помешать

Несчастию и оскорбленью?

За нею муж идет, конечно.

Косме

Что ж ты замыслил?

Дон Мануэль

Нужно хитрость,

Чтоб задержать его сейчас,

Измыслить нужно ухищренье,

А если пользы в нем не будет,

Прибегнуть надо будет к силе,

Не дав ему понять предлог.

Косме

Коль ухищрения ты ищешь,

Тогда уж я одно придумал.

Вот и воспользуюсь — от друга

Рекомендательным письмом.

СЦЕНА 3-я

Дон Луис, Родриго. — Дон Мануэль, Косме.

Дон Луис

Узнать, кто это, я намерен,

Хоть потому, что так желает

Она со мной остаться скрытной.

Родриго

Узнаешь, лишь иди за ней.

(Косме подходит. Дон Мануэль отходит к стороне.)

Что вы несносный человек,

И голову я разобью вам,

Коль так вы этого хотите.

Косме

Хочу, но очень маловато.

Дон Луис

Я больше не могу терпеть.

Прочь!

(Толкает его.)

Дон Мануэль (в сторону)

(Подойти теперь мне нужно.

Что хитрость начала, то храбрость

Пусть кончит тотчас.)

(Подходит.)

Кабальеро,

Пред вами это мой слуга,

И я совсем не понимаю,

Чем мог он причинить обиду,

Чтоб стали так его толкать вы.

Дон Луис

На жалобу ответа нет,

И никому не отвечал я

В подобных случаях. Прощайте.

Дон Мануэль

Когда б моя желала храбрость,

Потребовав, найти ответ,

Пускай поверит ваша дерзость,

Что без него я б не остался.

Спросил я, в чем была обида,

Или досада в чем была:

Он просто вежливость — вопрос мой,

Явить учтивость надлежало,

И при дворе ей обучают,

Так не пятнайте же теперь

Столицу славою дурною,

Чужой здесь вежливости учит

Тех, кто знаком с ней быть обязан.

Дон Луис

Кто думает, что не могу

Ей обучать...

Дон Мануэль

Язык сдержите,

За сталью речь.

Дон Луис

Вполне согласен.

(Обнажают шпаги и бьются.)

Косме

Кому придет охота драться!

Родриго

Эй вы там, шпагу наголо!

Косме

А шпага у меня девица,

Без объяснений невозможно

Так запросто с ней обращаться.

СЦЕНА 4-я

Донья Беатрис, Клара, в мантильях. Дон Хуан и толпа. — Те же.

Дон Хуан

Пусти же, Беатрис, меня!

Донья Беатрис

Ты не пойдешь туда!

Дон Хуан

Заметь, что

С моим тут братом поединок.

Донья Беатрис

Вот горе!

Дон Хуан (к Дону Луису)

Я с тобою рядом.

Дон Луис

Стой, Дон Хуан, остановись.

Ты мне не храбрости прибавил,

А делаешь меня трусливым.

Заметьте, кабальеро, если

Один дуэль я не отверг,

Теперь, когда приходит помощь,

Я поединок оставляю,

Так явно, что не трусость повод.

Идите с Богом. Не могу

Сражаться, против благородства,

С тем, кто свою являет доблесть.

Идите с Богом.

Дон Мануэль

Почитаю

За блеск и тонкость чувства вас.

Но, если бы у вас случайно

Еще сомненье оставалось,

Меня найдете, где хотите.

Дон Луис

Вам добрый час.

Дон Мануэль

Вам добрый час.

Дон Хуан

Что вижу я и что я слышу!

Дон Мануэль!

Дон Мануэль

Вы, Дон Хуан!

Дон Хуан

Душа моя в недоуменья,

Не ведает, что предпринять ей.

Я вижу ссору брата с другом,

(Одно и то же брат и друг)

Узнать я должен, в чем тут дело.

Дон Луис

Причина вот. Тот кабальеро

Вступился за слугу, который

По глупости предлогом был

Того, что я с ним был невежлив.

И это все.

Дон Хуан

Коль так, позволь мне

Его обнять. Гость благородный,

Что ждем, и есть Дон Мануэль.

Брат, подойди. Вы оба бились

Равно и, доблесть показавши,

Должны вы с этого мгновенья

Друзьями быть, и быть вдвойне.

Обнимемся.

Дон Мануэль

Пред тем как вас я

В объятья заключу, позвольте

Сказать мне, что, увидев храбрость

Сеньора Дон Луиса, я

Ему услуги предлагаю.

Дон Луис

Я друг ваш, и меня печалит,

Что не узнал я вас немедля,

Мне мог бы это показать

Ваш смелый нрав.

Дон Мануэль

Но ваша смелость

Меня довольно покарала.

Я ранен в руку.

Дон Луис

Я хотел бы

Тысячекратно ранен быть.

Косме

Какая вежливая ссора!

Дон Хуан

Идемте сделать перевязку.

Ты, Дон Луис, пока побудь здесь,

Ждет Донья Беатрис меня,

Ты ей поможешь сесть в карету

И извинишься перед нею

За то, что я пред ней невежлив.

Идемте же в мой дом, сеньор,

Сказать вернее, в ваш, — там рану

Обмоем мы и перевяжем.

Дон Мануэль

Да ничего.

Дон Хуан

Идем скорее.

Дон Мануэль (в сторону)

Как это грустно для меня:

Мадрид меня встречает кровью.

Дон Луис (в сторону)

Какая для меня досада,

Что так узнать и не пришлось мне,

Кто эта дама.

Косме (в сторону)

Заслужил

Мой господин то, что имеет:

Пускай вперед остережется

Быть Дон Кихотом перекрестков^[8].

(Дон Мануэль, Дон Хуан и Косме уходят.)

СЦЕНА 5-я

Дон Луис, Донья Беатрис, Клара, Родриго.

Дон Луис

Ну, буря пронеслась теперь.

Верните же лицу, сеньора,

Цветы, которые увяли,

Пусть больше обморочный холод

Не студит вашу красоту.

Донья Беатрис

Где Дон Хуан?

Дон Луис

Он умоляет,

Чтобы его вы извинили.

Долг отозвал его к заботам

О друге раненом сейчас.

Донья Беатрис

О горе! Смерть моя! Кто ранен?

Он? Дон Хуан?

Дон Луис

О, нет, сеньора,

Не Дон Хуан. Когда бы ранен

Был брат мой, разве смог бы я

Быть так спокоен? Не пугайтесь.

Несправедливо, чтобы оба —

Вы — впали в грусть, а я — в досаду,

Когда совсем не ранен брат.

Грусть, говорю я, — грустно видеть,

Что так печалитесь вы сильно

Воображаемой печалью,

Что жжет через мечту сильнее.

Донья Беатрис

Прошу сеньора Дон Луиса

Заметить, что ценю учтивость,

И оттого, что это ваша,

И оттого, что в ней любовь.

Но не могу я отвечать вам.

В том виноваты лишь созвездья:

Где волю не являют звезды,

Там тяжбу нужно прекратить.

И если при дворе оценят

То, что бывает очень редко,

Цените же мою правдивость,

Не часто встретишь так ее.

Прощайте. Оставайтесь с Богом.

(Донья Беатрис и Клара уходят.)

СЦЕНА 6-я

Дон Луис, Родриго.

Дон Луис

Идите с Богом. Ну, Родриго,

Мне не везет. Увидел даму,

Пленяет видом. Кто она?

Хочу узнать, но я задержан

Глупцом и ссорой. Что здесь хуже?

Не знаю. Бьюсь, приходит брат мой,

И мой противник — друг ему.

Меня он оставляет с дамой,

Чтобы пред ней я извинился,

Мне в даме только огорченье.

Одна закутана до глаз

И от меня бежит проворно,

Глупец толчется по дороге,

Чужой меня убить желает,

А брат его уводит в дом

Как гостя, и другая дама

Являет мне пренебреженье.

Весьма со мной судьба сурова.

Родриго

Из неприятностей таких

Какую чувствуешь ты больше?

Уж если говорить серьезно,

(Я доверяюсь лишь тебе),

В том наибольшая забота,

Что так мой брат неосторожен:

Он в дом наш приглашает гостя,

И гость, Родриго, молодой,

Сестру красивую имея,

Она вдова и молодая,

И держит так ее он скрытно,

Что солнце ведает едва

О том, она живет ли в доме.

Как родственница навещает

Ее лишь Беатрис.

Родриго

Я знаю,

В таможне муж ее служил^[9],

Морские получал он сборы,

И Королю остался должен

Весьма значительную сумму.

В столицу прибыла она

Тайком и здесь, уединенно

Живя, хлопочет, чтоб получше

Устроиться с его долгами.

И этим извинен твой брат.

Подумай и размысли точно:

Не позволяет положенье

Ни с кем ей заводить знакомства,

Пускай Дон Мануэль твой гость,

Ведь он сеньор и не узнает,

Что в доме женщина такая, —

Какое же тут неудобство,

Чтоб в этом доме он гостил?

Притом еще он был заботлив,

И в комнате ее проделал

На улицу другую дверь он,

А ту, что раньше в дом вела, —

Чтоб устранилось подозренье

О том, какая здесь забота,

Иль для того, чтоб можно было

Ее потом легко открыть, —

Заделал он стеклянным шкафом,

Который так устроен ловко,

Что никогда нельзя подумать,

Что в этом месте дверь была.

Дон Луис

Смотри, чем хочешь успокоить.

Меня ты этим убиваешь:

Защита из стекла для чести —

Удар, и хрустнуло стекло.

(Уходят.)

СЦЕНА 7-я

Обиталище Доньи Анхелы в доме Дона Хуана.

Донья Анхела, Исабель.

Донья Анхела

Дай, Исабель, мне поскорее

Мой траурный покров. (О, горе.)

Меня живой окутать в саван,

Решила так моя судьба.

Исабель

Поторопись, а то несчастье:

Коль брат имеет подозренье,

Пусть не найдет он подтвержденья,

Тебя такою увидав,

Какой тебя в дворце он видел.

Донья Анхела

Бог, помоги мне! Умираю

Здесь меж стеною и стеною,

И солнце самое меня

Едва ли знает, потому что

В срок дня печаль мою не втиснешь,

И вымолвить не в состояньи

Непостоянная луна,

Что видела мои рыданья.

Поистине я взаперти

Живу, лишенная свободы,

Вдова я моего супруга,

Двух братьев суженая строгих.

И в преступленье вменят мне,

Что, низости не совершая,

А отвергая лишь опеку,

До глаз закутана покровом,

В тот славный я пошла театр,

Который голосом металла,

Могучим языком из бронзы,

Прославлен в праздничном сияньи.

Жестокая моя звезда!

Исабель

Не может в этом быть сомненья,

Сеньора: ты вдова, красива,

Ты молода и так изящна, —

И вот, заботясь о тебе,

Твои тебя скрывают братья.

Признай, что вдовье положенье

К грехам любви весьма наклонно,

В особенности при дворе,

Где в наше время очень в моде

Грустящие такие вдовы;

Увижу вдовушку в печали,

И небо я благодарю:

Вот целомудрие, вот честность,

Нахмурится, едва посмотришь,

И вид у ней преображенный.

В покрове длинном что за лик!

Но, только набожность откинут

И траурный покров отбросят,

Под каждый звук они запляшут

Быстрей, чем мячик по ветрам.

Два смысла в нашем разговоре,

И мы его, сеньора, бросим.

А что же мы не говорили

О кабальеро до сих пор,

Которому ты честь вручила,

И ныне стал он твой избранник?

Донья Анхела

В моей душе ты прочитала

То, что я думаю сейчас.

Я озабочена не столько

О нем, как о себе самой же:

Чуть прочь мы, звон там шпаг раздался,

И мысль пришла мне, Исабель,

(Скорее я скажу — химера)

Что так он принял близко к сердцу

Мне сделанную неприятность,

Что, верно, шпагу обнажил,

Взяв на себя мою защиту.

Я поступила очень глупо,

Его втянувши в это дело,

Но если женщину смутишь,

Что думает она, что знает?

Исабель

Не знаю, помешать он мог ли,

Но знаю, что за нами брат твой

Уж более не шел.

Донья Анхела

Постой!

СЦЕНА 8-я

Дон Луис. — Донья Анхела, Исабель.

Дон Луис

Анхела!

Донья Анхела

Господин и брат мой,

Приходишь ты ко мне в волненьи.

Что приключилось? Что с тобою?

Дон Луис

Со мною что? Со мною честь.

Донья Анхела (в сторону)

Беда! Меня узнал он верно!

Дон Луис

И потому я озабочен,

Когда к тебе нет уваженья.

Донья Анхела

Ты неприятности имел?

Дон Луис

Всего, пожалуй, неприятней,

Что, приходя к тебе, я с той же

Заботой остаюсь, как прежде.

Исабель (в сторону)

Еще испуг?

Донья Анхела

Как я могла

Так причинить тебе заботу?

Не он, но гость мне заплатил.

Когда его еще не знал я,

Его пророчески я ранил.

Донья Анхела

Как это было?

Дон Луис

Я на площадь

Дворцовую пришел, сестра,

До изгороди, потому что

Ни всадникам и ни каретам

Там больше не было дороги,

И я пришел туда пешком.

К кружку друзей я направляюсь,

Они, я вижу, веселятся,

До глаз закутанная дама

Им много говорит острот,

И все они ей восхищались,

Наперерыв хваля искусство

И меткость быстрых изречений.

Но, только что я подошел,

Ни слова больше не сказала,

И кто-то наконец с вопросом

К ней обратился, почему же,

Чуть я пришел, она молчит.

Всем этим был я озадачен,

Смотрю, не знаю ли ту даму,

Но рассмотреть ее не мог я,

Закуталась она еще

И прячется, и вся есть тайна.

Не мог узнать ее, — решаюсь

Тогда идти за нею следом,

Она спешит, и каждый миг

Глядит, иду ли я за нею;

Едва оглянется, и тотчас

В том шпора моему желанью.

Так продолжалось, вдруг слуга

Сеньора, что поздней к нам гостем

Отправился, ко мне подходит

И просит, чтоб прочел письмо я,

Я отвечал, что тороплюсь,

Я думал, что меня нарочно

Он хочет задержать, я видел,

Как женщина с ним говорила,

Идя поспешно мимо них,

И так он с просьбой был упорен,

Что я не знаю, что ответил.

Тут гость наш подошел, вступаясь

За своего слугу, — весьма

Он по-военному держался.

В конце мы обнажили шпаги.

И это все. А быть могло бы

Гораздо больше.

Донья Анхела

Ну смотри,

Какая женщина дурная!

Через нее ты в затрудненье

Попал, и об заклад побьюсь я,

Ловушку ставила она,

Кто ты, совсем она не знала,

И просто очень ей хотелось,

Чтоб ты пошел за нею следом.

Вот потому-то иногда

Я говорю, быть может, лишку

Твержу тебе (коли припомнишь),

Чтоб из-за женщиной различных

В опасность ты не попадал,

У них одна всегда утеха —

Запутать и завлечь мужчину.

Дон Луис

Что делала ты в предвечерье?

Донья Анхела

Сидела дома у себя,

Ну, если так спокойна ты,

И я спокоен, потому что

Из-за тебя я огорчался.

И, чтоб ты видела, что злого

Не чувствую, пойду к нему

И буду с ним вполне любезен.

(Уходит.)

СЦЕНА 9-я

Донья Анхела, Исабель.

Исабель

Что скажешь ты, моя сеньора?

Какие, после наших страхов,

Здесь новости у нас в дому!

Кто жизни был твоей защитник,

Сегодня он твой гость, он ранен,

В твоем находится он доме.

Донья Анхела

Уж заподозрила о том,

Когда я, Исабель, узнала

От брата о возникшей ссоре,

А также и о том, что гостем

Был тот, кто в ссоре ранен был.

И все же не могу поверить,

Такой невероятный случай:

Едва сюда в Мадрид он прибыл,

Встречает тотчас даму он,

Которая защиты просит,

И брата, — тот наносит рану,

И брата, — тот его уводит

В гостеприимный дом к себе.

Стеченье этих обстоятельств

Настолько странно, что, хотя бы

Все и случилось так, поверю,

Когда увижу я его.

Исабель

Коль таково твое желанье,

Я знаю, как его ты можешь

Увидеть, да еще и больше,

Чем видеть.

Донья Анхела

Ты сошла с ума.

Так комната моя далеко

От комнаты его!

Исабель

Есть место,

Где эта комната с другою

Так сходится, что обе вплоть,

На это ты не ужасайся.

Донья Анхела

Не то, чтоб я его хотела

Увидеть, хочется лишь знать мне —

Скажи, как это может быть?

Я слушаю, и я не верю.

Исабель

Не знаешь ты, что брат твой сделал

Из двери шкаф?

Донья Анхела

Я понимаю,

К чему ты разговор ведешь.

Ты говоришь, что там доска есть,

И если просверлим мы дырку,

Мы можем увидать и гостя.

Исабель

Я дальше разговор веду.

Донья Анхела

Скажи.

Исабель

Ту дверь совсем желая

Прикрыть, и спрятать дверь, откуда

В тот сад пройти возможно было,

А если нужно, так открыть,

Твой брат тогда распорядился

Передвижной тут шкаф поставить.

Тот шкаф (хотя стекла в нем много)

Вполне легко передвигать.

Отлично я про это знаю:

Когда я шкаф тот прибирала,

Я лестницу к нему случайно

Приставила, и он с гвоздей

Посдвинулся, и вовсе съехал,

Все вместе на пол полетело,

Когда с зацепок он сорвался,

И лестница, и шкаф, и я.

Теперь защитой он фальшивой

Стоит там, и его подвинуть,

Так там любой пройдет, сеньора.

Донья Анхела

Не будем ничего решать,

Сообразим лишь, что возможно.

Допустим, Исабель, хочу я

Пройти в ту комнату, сдвигаю

Я этот шкаф. А если кто

Его оттуда станет двигать?

Исабель

Конечно, может это сделать.

Но, чтобы мы спокойны были,

Приделаем мы два гвоздя

Нарочно — шкаф открыть сумеет

Лишь тот, кто будет знать об этом.

Донья Анхела

Когда слуга придет за светом

И за бельем, скажи ему,

Что, если гость из дома выйдет,

Пусть известит тебя об этом;

Я думаю, что из-за раны

Не сляжет он теперь в постель.

Исабель

И ты пойдешь туда? Решишься?

Донья Анхела

Я вздорным мучаюсь желаньем

Узнать, не тот ли это самый,

Кто так меня сегодня спас.

Когда я, Исабель, причина,

Что с ним случилась неприятность

И кровь он пролил, я о ране

Его заботиться должна,

Коль только выказать вниманье,

Могу неузнанной остаться.

Идем, должна я шкаф увидеть,

И если можно мне пройти,

О нем заботиться я буду,

А он не будет знать, откуда

Внимание к нему приходит.

Исабель

Но это прямо как рассказ.

А если он его расскажет?

Донья Анхела

Он сделать этого не может.

Явил он слишком много качеств,

Он скромно-благороден был,

Меня пленивши этим сразу:

Как мужественный, был он твердым,

Как вежливый, учтиво тонким,

Как умный, сразу понял он, —

Не может он меня обидеть,

Болтливостью в заботу ввергнув:

Как мог бы злой язык испортить

Так много превосходных черт?

(Уходят.)

СЦЕНА 10-я

Комната Дона Мануэля. Подвижной шкаф с полками; на них хрусталь. Жаровня и пр.

Дон Хуан, Дон Мануэль, Слуга со свечой, затем Дон Луис и Второй Слуга.

Дон Хуан

Пожалуйста, прошу, прилягте.

Дон Мануэль

Ничтожная такая рана,

Что, право, Дон Хуан, жеманство

Нам даже говорить о ней.

Дон Хуан

Звезду мою благодарю я,

А то скорбел бы неутешно:

За удовольствие вас видеть —

Платить печалью, — знать, что вы

Здесь в доме сильно нездоровы,

И знать, что ранены рукою

Вы брата моего, хотя бы

В том не было его вины.

Дон Мануэль

Он превосходный кабальеро,

Его клинок моя есть зависть,

Его манерою пленен я,

И друг ему я и слуга.

(Входит Дон Луис и Слуга с покрытой корзиной, в ней шпага, тщательно уложенная.)

Дон Луис

Я ваш слуга, сеньор, и это —

Мое показывает горе.

Вам жизнь мою я предлагаю,

И больше пусть в моих руках

Не остается то орудье,

Которым причинилась рана,

Мне более оно не любо,

Служить не может больше мне.

Я этой шпагою вас ранил,

Ее к ногам слагаю вашим,

Дабы прощенья попросила,

Коль виновата в чем она.

Отмстите ею, — и над нею,

И надо мной пусть будет кара.

Дон Мануэль

И в храбрости и в остроумьи —

Я вами побежден во всем.

Я эту шпагу принимаю,

Со мною будет неразлучно,

Меня уча всегда быть храбрым.

Могу спокойно жить теперь:

Кто, опоясан вашей сталью,

Не будет жить вполне спокойно?

Лишь в ней мне страх грозил бы верный.

Дон Хуан

Здесь Дон Луис мне показал,

Как нужно обходиться с гостем,

И я хочу, чтоб получили

Вы также от меня подарок.

Дон Мануэль

Обоим как вам отплачу!

СЦЕНА 11-я

Косме, нагруженный чемоданами и подушками.

Те же.

Косме

Чтоб двести тысяч злобных духов

Кричали о свирепстве адском

И обратились кровожадно

Из духов в двести тысяч змей,

И чтоб они меня схватили

И полетели, — лапы к небу, —

Во исполненье воли Божьей

И правосудного суда,

Но только бы без оскорблений

Мне жить в Галисии привольно,

Или в Астурии скитаться,

Вот так по улице иду,

Несу подушки, чемоданы,

И хлоп в закраину фонтана,

Все так несу, как в поговорке:

Идя, ударил в грязь лицом.

Кому все это было нужно?

Дон Мануэль

Ступай, ты пьян, ступай отсюда.

Косме

Когда бы пьян я был, тогда бы

Не так сердит я был с водой.

Когда в одной читаю книге,

Что льет струя, и бьют фонтаны,

И изменяются потоки,

Я этому не удивлюсь,

И удивительно ли будет,

Коль из воды вино здесь станет.

Дон Мануэль

Когда он речь такую начал,

Так не окончит целый год.

Дон Хуан

Весьма он странный нрав имеет.

Дон Луис

Хочу, чтоб только ты сказал мне

(Читать умеешь, это видно,

Ведь ты о книге говорил),

Зачем просил ты так несносно,

Чтобы тебе письмо читали?

Куда идешь?

Косме

Читаю книги,

А писем не могу читать.

Дон Луис

Ответ удачный.

Дон Мануэль

Я прошу вас,

Его всерьез не принимайте,

Себя он постепенно явит,

Увидите, что он шутник.

Косме

Из шуток я парад устрою,

И вас прошу покорно в гости.

Дон Мануэль

Мне кажется еще не поздно,

И навещу я кой кого.

Дон Хуан

Я к ужину вас ожидаю.

Дон Мануэль

Ты, Косме, эти чемоданы

Раскроешь и одежду вынешь.

Почистишь хорошенько все.

Дон Хуан

Коли захочешь запереть ты,

Вот ключ, — есть у меня в запасе.

Другой, на случай, если ночью

Вернусь я в слишком поздний час,

Иного нет ключа, ни двери.

(В сторону.)

(Так говорю не без причины.)

Ключ в комнате оставь, а утром

Сюда придут, чтобы прибрать.

(Все уходят, кроме Косме.)

СЦЕНА 12-я

Косме.

Косме

Имущество мое, приди-ка,

С тобою свидеться желаю,

Хочу приметить я, насколько

В дороге потолстел мой клад.

В гостиницах или харчевнях

Счета не ткут из тонкой пряжи,

Не то, что дома, где, считая,

По ниточке тебя ведут.

В такое можно впасть стесненье,

Что бесполезно руку к сердцу

Тянуть, а лучше уж к карману

Чужому, но не своему.

(Открывает чемодан и вынимает кошелек.)

Мошна, твой вид совсем прелестен,

Ты округленная такая,

Ты в путь отправилась девицей,

А путь окончила с брюшком.

Сочту-ка, что в тебе таится.

Нет, попусту растратишь время:

Каких ягнят я господину

Золоторунных продавал,

Чтоб до краев была полна ты?

Что есть, то есть, и делу крышка.

Вот чемодан его, достану

Оттуда вещи, а не то

Придет и ляжет спозаранка,

Ведь он велел мне разобраться.

Но если это он велел мне,

Я должен подчиниться вдруг?

Раз он велел, напротив нужно

Понять, что делать мне не нужно,

Ведь я слуга. А прогуляться —

Вот это надобно сейчас,

Пойти в обитель помолиться.

Ты этого желаешь, Косме?

— Желаю. — Ну идем же, Косме.

Нам час, а после господам.

(Уходит.)

СЦЕНА 13-я

Донья Анхела, Исабель, выходят через дверь, скрытую шкафом.

Исабель

Должно быть, комната пустая,

Родриго мне сказал, что гость наш

Ушел, ушли и братья также.

Донья Анхела

Свой опыт сделать я могу.

Исабель

Ты видишь, никаких препятствий,

И здесь проход совсем свободный.

Донья Анхела

Я вижу, Исабель, напрасны

Предосторожности мои,

Мы никого не повстречали.

Дверь открывается свободно

И закрывается свободно,

Не оставляя ни следа.

Исабель

Зачем пришли мы?

Донья Анхела

Чтоб вернуться.

Когда две женщины желают

Одну осуществить проделку,

Довольно помечтать о ней.

Два раза об одном и том же

Мы говорим: Ведь я решила,

Что, если гость — тот кабальеро,

Который с храбростью такой

Как мой защитник встал и бился,

Хочу ему подарок сделать.

Исабель

Вот здесь принес твой брат подарок,

Да, вздорное во мне желанье

Взглянуть, какая с ним одежда

И драгоценности какие.

Исабель

Ну, кто хлопочет о солдате,

Он драгоценщик не отличный.

(Вынимает все в порядке перечисления и разбрасывает вещи по комнате.)

Донья Анхела

Что у тебя?

Исабель

Бумаги, письма.

Донья Анхела

От женщины?

Исабель

О, нет, сеньора,

С тетрадью сшитая тетрадь,

Какая-то, должно быть, тяжба,

Тяжелая.

Донья Анхела

Когда бы это

От женщины писанье было,

В нем легкость ощутила б ты.

Но что это, сеньора? Видишь?

Железки разные в мешке.

Донья Анхела

Дай посмотреть. Уж не мешок ли

Зубоврачебных инструментов?

Но вот щипцы, чтоб завиваться,

А это — волосы поднять.

А это — чтоб усы крутились.

Исабель

При сем гребенка, с нею щетка.

В таком здесь все лежит порядке,

Хочу ему письмо оставить.

Возьми портрет.

(Садится писать.)

Исабель

Я в это время

Взгляну-ка в чемодан слуги.

Тут деньги. Медные монеты,

Размеров пребольших и наглых,

В том обществе, где золотые

Как короли, а серебро

Как принцы, это чернь простая.

Проделаю над ним я штуку,

Над тем лакеем, деньги выну

И угли положу в мошну.

Мне скажут: Где же к черту угли

Возьмет здесь женщина? Забыли,

Что в ноябре все происходит,

И в комнате жаровня есть.

(Вынимает деньги из кошелька и кладет в него угли.)

Донья Анхела

Вот написала. Как считаешь?

Куда бы положить письмо мне,

Чтоб брат, сюда придя случайно,

Его никак не увидал?

Исабель

Под покрывало на подушку, —

Когда постель свою откроет,

Письмо наверно он увидит,

Пока же — там надежен клад.

Донья Анхела

Совет отличный. Так скорее

Клади письмо и прибери все.

Исабель

Дверь отпирают, ключ я слышу.

Донья Анхела

Тогда оставь все, Исабель,

Как есть, и спрячемся скорее.

Исабель

Шкаф создал нас — в него уходим.

(Уходят через шкаф.)

СЦЕНА 14-я

Косме.

Косме

Себе я послужил довольно,

Так за один и тот же счет

И господину мы послужим.

Но видно, что с аукциона

Все наше тут распродается?

Так и пошли мы с молотка?

Здесь прямо рыночная площадь.

Кто тут? Молчанье, слава Богу.

Нет никого, а если кто-то

Укрыт, желает он молчать.

Пожалуйста, не говорите,

Говорунов не уважаю,

Но, если говорить по правде,

Шепнуть тихонько на ушко —

Весь трепещу я от испуга.

Но изучатель чемоданов

Вещей искал напрасно ценных,

И пусть себе их ворошит,

Лишь деньги бы мои не тронул,

А там хоть триста раз являйся.

Но, что я вижу! О, Всевышний!

(Рассматривает содержимое кошелька.)

Он в уголь деньги превратил.

Ой, привиденье, привиденье,

Ты привидение презлое,

Ты превращай свои монеты,

Не деньги те, что я украл.

СЦЕНА 15-я

Дон Мануэль, Дон Хуан, Дон Луис. — Косме.

Дон Хуан

Что ты кричишь?

Дон Луис

Что приключилось?

Дон Мануэль

Что здесь такое? Говори же.

Косме

Мне нравятся манеры эти!

Сеньор, коль у тебя жильцом

Здесь привиденье в этом доме,

Зачем же нам тут быть гостями?

Я на минутку отлучился,

И вот как вещи я нашел,

Что правда, правда; но порою

Бываю в здравом я рассудке.

Дон Хуан

Дон Мануэль, покойной ночи,

Ложитесь с Богом, и пускай

Вас привиденье не тревожит.

Слуге же своему скажите,

Чтоб шутки выдумал другие.

(Уходит.)

Дон Луис

Недаром же так храбры вы,

Вам с обнаженной шпагой нужно

Всегда распутать неприятность,

А неприятностей довольно

Приносит этот вам глупец.

(Уходит.)

СЦЕНА 16-я

Дон Мануэль, Косме.

Дон Мануэль

Как говорят со мной, ты видишь?

Меня считают сумасшедшим

За то, что я терплю такого,

Как ты. Куда бы ни пошел,

С тобой мне всюду неприятность.

Косме

Ты здесь один, и шуток строить

Я так лицом к лицу не буду,

Ведь ты еще мне не отец.

Пусть дьяволы меня уносят,

Пусть две их тысячи примчатся,

Коли неправду говорю я,

И кто-то, — кто бы ни был там, —

А эту всю стряпню состряпал.

Дон Мануэль

Прикрыть свою ты хочешь глупость.

Все собери, что разбросал ты,

И спать ложись.

Косме

Сеньор, пускай

К галере буду я прикован...

Дон Мануэль

Молчи, молчи, а то сейчас же

Ты в голову удар получишь.

(Входит в альков.)

Косме

Весьма я был бы огорчен,

Случись подобное со мною.

Ну что же, снова в чемоданы

Я всю эту начинку втисну.

О, небо, если б я имел

Трубу — суда вещей домашних!

Я протрубил бы возглас судный,

И каждая была б на месте.

(Дон Мануэль возвращается с письмом.)

Дон Мануэль

Скорей мне, Косме, посвети.

Косме

Что там с тобой, сеньор, случилось?

Людей каких-нибудь ты встретил?

Дон Мануэль

Постель я, Косме, открываю,

Хочу уже ложиться спать,

И нахожу под покрывалом

Письмо, а на конверте надпись,

Которой очень удивлен я.

Косме

Кому?

Дон Мануэль

Да мне, но странно так.

Косме

Что там написано?

Дон Мануэль

Вот, слушай.

(Читает.)

"Никто меня да не откроет.

Принадлежу Дон Мануэлю".

Косме

Хвала же Господу, что ты

Теперь поверить мне обязан.

Не открывай письмо, покуда

Не скажешь заклинаний должных.

Дон Мануэль

Я новизной всего смущен,

А вовсе не испуган, Косме.

И удивление — не страх.

(Читает.)

"Весьма заботит меня ваше здоровье, ибо я была причиною вашей опасности^[10]. И потому, благодарная и огорченная, умоляю вас известить меня о нем и принять мои услуги. И для того и для другого случай найдется, ответ можно оставить там, где вы нашли это письмо. Заметьте, что во всем этом должно соблюсти тайну, ибо в тот день, когда кто-нибудь из друзей об этом узнает, я потеряю честь и жизнь".

Что та закутанная дама,

Которая так убегала

От Дон Луиса, это дама

Его, я не могу сказать

Жена, когда еще он холост.

А если это так, в чем трудность,

Чтоб в доме, где живет любимый,

Нашлась надежная рука,

И ей сюда открылся доступ?

Косме

Придумано совсем отлично.

Но страх мой продолжает дальше.

Пускай его тут дама. Так.

С чем вас, сеньор, я поздравляю.

Но, улицею пробегая, —

То, что должно случиться было,

Как угадать могла она,

Чтоб вдруг письмо так приготовить?

Дон Мануэль

Тогда, когда уж все случилось,

Отдать письмо могла кому-то,

Слуге, который взял его.

Косме

Но, если б даже так, — как мог бы

Его он положить в постели?

С тех пор, как в комнату вошел я,

Никто сюда не приходил.

Дон Мануэль

Могло случиться это раньше.

Косме

Могло. А эти чемоданы?

А перевернутые вещи?

И тут готовое письмо?

Пожалуй, дело здесь сложнее.

Хочу писать и отвечать,

Пока не разъясню, в чем дело,

Писать в таком я буду тоне,

Чтоб было видно, что ни страха,

Ни удивленья нет во мне.

Я убежден, что будет случай,

И натолкнемся на того мы,

Кто будет приносить мне письма

И за ответом приходить.

Косме

Хозяевам о том ни слова?

Дон Мануэль

Ни слова. Не могу доставить

Зла женщине, ко мне с доверьем

Отнесшейся.

Косме

Ты оскорбишь

Того, кто, думаешь, ей милый?

Дон Мануэль

Нет, потому что с ней мне можно

Не сделать ничего дурного.

Косме

Нет, мой сеньор, побольше тут,

Чем ты сейчас предполагаешь,

И с каждым доводом, я чую,

Ты только множишь подозренья.

Дон Мануэль

В чем дело?

Косме

Письма от тебя

Уходят и к тебе приходят,

И сколько ты следить ни будешь,

А все же тут нечисто дело.

Что полагаешь ты о том?

Дон Мануэль

Я полагаю, что возможно

Войти и выйти очень ловко,

Что в комнате, быть может, место

Есть потайное, скрытый вход.

Об этом обо всем гадая,

С вниманьем самым неослабным,

(Разгадку этим я найду) —

Не веря в домовых, ни в духов.

Косме

Я думаю, есть некий демон,

И там он действовать повинен,

Где курят и пускают дым.

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Обиталище Доньи Анхелы.

Донья Анхела, Донья Беатрис, Исабель.

Донья Беатрис

О необычном говоришь мне.

Донья Анхела

О необычном, ты сказала?

Постой. Еще конец узнаешь.

На чем остановились мы?

Донья Беатрис

На том, что через шкаф проникла

В его ты комнату спокойно,

И так заметить это трудно,

Как открывать его легко.

Ему письмо ты написала,

И день спустя ответ имела.

Донья Анхела

Так я скажу: Такого стиля

Я не видала никогда.

В волшебное он приключенье

Свою примешивает шутку

И странствующим подражает

Он рыцарям, чей путь всегда

Таких исполнен приключений.

Вот от него я получила

Письмо, которое охотно

Я, Беатрис, тебе прочту.

(Читает.)

"Красивая волшебница, кто бы ни были вы, Этому рыцарю томимому сострадающая и с достаточным участием заботы его уменьшающая, молю вас, соизвольте меня осведомить, кто он, жестокосердец низкий, кто он, языческий злодей, который в злых чарах вас держит окованную, дабы вторично во имя ваше, излеченный от минувших ран, вступил я в битву необычную, хотя бы должен был в ней умереть, ибо в жизни не более преимуществ, чем в смерти, если рыцарь наклонен исполнить свой долг. Даятель света вас да защитит, и меня да не забудет.

Рыцарь Дамы Невидимки^[11]".

Донья Беатрис

Клянусь, написано прекрасно,

И самый слог весьма подходит

К необычайному событью.

Донья Анхела

Я изумления ждала.

Когда ж ответ я прочитала

И вижу вместо дивованья

Изящную такую шутку,

Решила я продолжить стиль

И, отвечая, сообщила...

Исабель

Постой, не делай сообщений,

Там Дон Хуан, твой брат, приходит.

Донья Анхела

Сомненья нет, приходит он,

Чтобы, как любящий и верный,

Тебя благодарить за счастье

С тобою, Беатрис, беседу

Здесь в доме у себя вести.

Донья Беатрис

Я рада, говоря по правде.

СЦЕНА 2-я

Дон Хуан. — Те же.

Дон Хуан

Нет худа без добра, вещает

Пословица, и это правда,

Я вижу это на себе,

Мне радость в вашем огорченьи.

Узнал я, что отец ваш с вами

Имел суровую беседу,

Пленительная Беатрис,

И оттого к нам в дом пришли вы,

Без удовольствия, пожалуй.

Мне грустно, что в печали вашей

Себе я радость нахожу.

Мне грустно, что в моей отраде

Для нас одно лишь огорченье,

Не чувствую того несчастьем,

Что вас приводит к нам сейчас.

Любовь здесь действует различно:

В вас болью, а во мне восторгом,

В чем свойства, говорят, ехидны,

Что сразу порождает яд

И вместе с ним противоядье.

Добро пожаловать к нам в гости,

Хоть прогостите вы недолго,

Все ж вместе с ангелом на миг

Возможно здесь увидеть солнце.

Донья Беатрис

Вы сожаленья и приветы

Перемешали так учтиво,

Что отвечать мне нелегко.

С отцом имела объясненье;

Причина вы; хоть он не знает,

Кто был тот притязатель нежный,

Но знает, что с балкона я

Там ночью с кем-то говорила,

И до тех пор, пока досада

В нем не пройдет, должна остаться

С двоюродной моей сестрой,

В чью добродетель он так верит.

Я вам скажу — того довольно,

Что нравится мне неприятность:

Ведь и во мне самой любовь

Влиянье разно проявляет.

Лучи роняя золотые,

Так солнце действует различно:

Один цветок сейчас умрет,

Другой мгновенно расцветает.

Любовь, светя мне в сердце, ранит

Заботу в нем и убивает,

И в сердце радость расцвела,

Что нахожусь я в вашем доме,

В алмазной сфере, где и солнцу

Чертог является завидный,

И ангелу найдется кров^[12].

Донья Анхела

Два любящих в любовь играют,

И выигрыш у них отличный:

Иначе как бы так охотно

Вы мне дарили это все?

Дон Хуан

Ты знаешь, что, сестра, пришло мне

На ум? Чтоб отомстить за гостя,

Который так тебя заботит

Своим присутствием, решила

Ты эту гостью отыскать,

Чтоб я в такой же был заботе.

Донья Анхела

Ты хорошо сказал, и это

Я сделала, чтобы возможность

Имел ты быть приятным ей.

Дон Хуан

Я этой местью осчастливлен.

(Хочет уйти.)

Донья Беатрис

Что, Дон Хуан, ты хочешь сделать?

Куда идешь?

Дон Хуан

Иду — услугу

Для Беатрис осуществлять.

Лишь для тебя — тебя оставить

Могу.

Донья Анхела

Пусть он идет спокойно.

Дон Хуан

Бог да хранит вас.

(Уходит.)

СЦЕНА 3-я

Донья Анхела, Донья Беатрис, Исабель.

Донья Анхела

Да, заботит

Тот гость меня, и так сильна

Моя сейчас о нем забота,

Что неизвестно мне, живу ли

Иль не живу, как он не знает,

Живет ли, не живет ли он^[13].

Но я с тобой, и ту заботу

Могу легко сейчас развеять,

Пускай там гость, и ты здесь гостья,

И в этом вовсе мы равны.

Донья Беатрис

Лишь потому не огорчаюсь

Его отсутствием, что знать мне

Так хочется конец рассказа.

Донья Анхела

Чтобы тебя не утомлять,

Скажу, что письма уходили,

И получала я ответы,

В которых столько чувств изящных,

Что их достойно получать.

В них так серьезное сквозь шутку

Сквозит, что равного не знала.

Донья Беатрис

Что ж, наконец, он полагает?

Донья Анхела

Что дама Дон Луиса я.

Два обстоятельства он вместе

Сопоставляет: то, что скрылась

Я от него, и что имею

От комнаты другой я ключ.

Донья Беатрис

Меня одно лишь удивляет.

Донья Анхела

А именно?

Донья Беатрис

Как человек тот,

Узнав, что кто-то носит письма

И кто-то получает их,

Не подстерег тебя ни разу?

Донья Анхела

Он сделать этого не может.

Там около его порога

Всегда следят за тем, кто внутрь

Пришел, и кто ушел оттуда,

И Исабель туда не входит,

Заранее не убедившись,

Что в комнате нет никого.

Однажды это уж случилось,

Подружка милая: день целый

Слуга выслеживал и ждал там,

И по-пустому он сидел;

Была напрасна та забота.

Да, Исабель, чтоб не забыть:

Ты в подходящую минуту

С собой возьмешь корзину эту.

Донья Беатрис

Еще одно соображенье.

Как можешь ты его хвалить,

Что так умен он и находчив,

Когда в подобном приключенья

Он тайну шкафа не способен,

Нередкостную, разгадать?

Донья Анхела

А помнишь, некий Хуанело

Яйцо стоймя сумел поставить^[14],

Хоть умные с ним тщетно бились,

Толпясь пред яшмовым столбом?

А Хуанело, подошедши,

Чуть-чуть ударил, сразу встало.

Все трудности большие трудны,

Пока не знаешь тайну их.

И все легко, когда узнаешь.

Донья Беатрис

Еще вопрос.

Донья Анхела

Я жду. Какой же?

Донья Беатрис

Что думаешь извлечь из этих

Безумств?

Донья Анхела

Сама не знаю я.

Тебе я раньше говорила,

Что выказать ему хотела

Признательность, и позабавить

Себя в своих печальных днях,

Пускай хотя бы только это.

Но нет, я так глупа и вздорна,

Что ревность к женскому портрету

Я чувствую, который он

Хранит, и только будет случай,

Хочу войти туда, я тотчас

Его возьму. Как мне признаться?

Решила даже я его

Увидеть, с ним вести беседу.

Донья Беатрис

Кто ты, ему сказать не хочешь?

Донья Анхела

Да Боже упаси. Как можно?

И он, как полагаю я,

Такой измены не свершил бы

Перед хозяином и другом.

Из-за того лишь, что считает

Меня он дамою его,

Он так мне пишет боязливо,

Учтиво, робко и смущенно.

И в неприятности подобной

Совсем я не желаю быть.

Донья Беатрис

Так как же он тебя увидит?

Донья Анхела

Узнай же, как я все устрою

Преудивительно, меж тем как

Не буду в комнате его,

Что было б для меня опасно,

А он придет, не зная, где он.

Исабель

Другой выходит брат на сцену,

Сейчас здесь будет Дон Луис.

Донья Анхела

Ты после обо всем узнаешь.

Донья Беатрис

Какое разное влиянье

Судьбы и как в заслугах равных

Так расстоянье велико,

Что то же самое желанье

В одном — обязывает нежно,

В другом — всего лишь утомляет.

Идем отсюда, не хочу,

Чтоб Дон Луис со мной был вместе.

(Хочет уйти.)

СЦЕНА 4-я

Дон Луис. — Те же.

Дон Луис

Зачем уходите отсюда?

Донья Беатрис

Лишь потому спешу отсюда,

Что вы приходите сюда.

Дон Луис

Свет красоты, воздушно-чистой,

Прозрачней солнечного дня,

Зачем бежишь ты от меня?

Я разве сумрак ночи мглистой?

Пусть довод за меня речистый

В том будет, что тебя сейчас

Я задержу на этот раз:

Коль даже в этом затрудненье,

Я тверд в решении своем,

И не прошу я позволенья,

Коль ты отказываешь в нем.

Твоя суровость необычна,

И благосклонностью ко мне

Да не приснится мне во сне

То, что лишь было бы прилично,

Что как учтивость, столь обычно.

Безумиям любви моей,

Я знаю, нет здесь снисхожденья,

Она встречает лишь презренье,

Но чем ты строже, тем сильней

Тебя люблю — во имя мщенья.

Чем больше мучаешь меня,

Тем больше не даешь мне славы:

Принявши от тебя отравы,

Люблю вдвойне, печаль гоня.

И если моего огня,

Меня чуждаясь, ты не хочешь,

И пытку новую мне прочишь,

И если я струю лучи,

А ты желаешь быть зимою,

Две крайности мы здесь с тобою,

Пойми, как чувства горячи,

И научись любить душою,

Иль ненавидеть научи.

Учи меня зиме холодной,

Я научу тебя весне;

Свою отдай всю строгость мне,

Я дам тебе порыв свободный;

Мы будем в той игре несходной

Я память и забвенье ты,

И я любовь, а ты презренье;

Хоть много лучше, без сравненья,

Любви дать больше красоты,

Любовь есть Бог, — пренебреженье

Пусть будет за двоих в тебе,

И за двоих во мне влюбленье,

Любовь с покорностью судьбе.

Донья Беатрис

Вы сетуете так учтиво,

Что и хотела бы я грусть

Утешить, но не буду. Пусть

Вновь жалоба журчит красиво.

Дон Луис

Мне казнь настолько особливо

Дана, что я уже привык

Пренебреженья знать язык.

Донья Беатрис

Его вы дальше изучайте

И одиночество вкушайте,

Чтоб дух еще в него проник.

(Хочет уйти, Дон Луис ее задерживает.)

Дон Луис

Быть может, ты захочешь мщенья,

Давай вдвоем страдать сейчас.

Донья Беатрис

Я слушать не желаю вас.

Подруга, до тебя моленье:

Сдержи его, пока из глаз

Исчезну.

(Уходит.)

Донья Анхела

Где же уваженье

К себе, что столько ты зараз

Способен видеть небреженья?

Дон Луис

Сестра, о что ж мне предпринять?

Донья Анхела

Дать всем страданиям забвенье.

Любить, внушая отвращенье,

То не любить, а умирать.

Дон Луис

Когда я презрен, как я буду

Искать забвения? Нельзя.

Пусть улыбнется — в том стезя:

Обласканный, ее забуду.

Обиженный, я должен к чуду

Стремиться, пусть его и нет.

Но снится сон мне невозможный.

Ведь даже самый осторожный,

Когда несет он бремя бед,

Из тьмы выносит скорбь на свет.

Кто сердцем знал благоволенье,

Легко тот ведает забвенье,

В благоволеньи боли нет,

Но не забудешь оскорбленье.

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Родриго. — Дон Луис.

Родриго

Откуда ты?

Дон Луис

Я сам не знаю.

Родриго

Мне кажется, что ты расстроен.

Причину мне не скажешь ты?

Дон Луис

Я с Доньей Беатрис был вместе,

С ней говорил.

Родриго

Ни слова больше.

Мне видно, там какой с тобою

Сейчас у ней был разговор.

Но где? Ее я здесь не видел.

Дон Луис

Гостит безжалостная в доме

Там у сестры. Недоставало

Еще и этой боли мне,

Что здесь она живет как гостья.

Так брат с сестрою ежедневно

Куют мне всяческие козни:

Через одного — Дон Мануэль,

И Донья Беатрис приходит

Через другую, чтобы в доме

Я ревновать имел причину.

Родриго

Тихонько, он идет сюда.

СЦЕНА 6-я

Дон Мануэль. — Те же.

Дон Мануэль (в сторону)

С кем в мире что-нибудь такое

Случалось? Что мне сделать, небо,

Чтобы распутать эту тайну,

Без колебания узнать,

Возлюбленная Дон Луиса

Она иль нет, — и как сумела

Так можно знать, куда идет он,

Или откуда он приходит:

В дворец уходят все дороги,

Как в средоточие путей.

Дон Мануэль

Когда б я лишь в дворец стремился,

Я мог бы и не торопиться,

Но бесконечное стремленье

Уводит далее меня.

Его Величество сегодня

В Эскориале^[15], — донесенья

Ему туда свезти мне нужно,

Затем что важные они.

Дон Луис

Коль чем могу вам послужить я,

Вы знаете, что ваш всегда я.

Дон Мануэль

За эту милость преклоняясь,

Целую ваши руки я.

Дон Луис

В том не пустое только слово.

Дон Мануэль

Желание я в этом вижу,

Чтоб преуспел я.

Дон Луис (в сторону)

Это правда.

Скорей окончишь ты дела.

Дон Мануэль

Но разве будет справедливо,

Чтоб столь изящный кабальеро

Был скукою хлопот подобных

От развлечений отвлечен?

За несомненное считаю,

Что вас зовут часы к усладам,

И это было бы ошибкой,

Когда бы вас я звал с собой.

Дон Луис

Но столь несчастным я рожден,

Что эта красота упорно

Меня бежит, как сумрак ночи

Бежит сияния рассвета,

И жжет меня блеснувший день.

Хотите знать, какая крайность

В моей судьбе неблагосклонной?

Чтоб я не шел за нею следом

И о любви не говорил,

Другую личность попросила,

Чтобы задержан был я ею.

Возможна ль большая суровость?

Все ищут помощи других

Для достижения свиданья,

Но помощи она желает,

Чтобы свидания избегнуть!

(Дон Луис и Родриго уходят.)

СЦЕНА 7-я

Дон Мануэль.

Дон Мануэль

Что нужно больше объяснять!

Та женщина, что убегала

Его исканий и просила

Другую личность, чтоб стремленью

Его была преграда в ней,

Меня он разумеет с нею.

Я разъяснил одно сомненье,

Но, если разговор с ней был,

Не дама же она его:

Будь с ним она в его же доме,

Он не был бы в пренебреженьи,

И в большем я еще сомненьи:

Раз не любимая его

И не живет с ним в доме вместе,

Так как же пишет, отвечает?

Едва один обман рассеян,

Как новый уж готов обман.

Что делать мне? Воображенье

На смуту громоздит смущенье.

Иметь так с женщиною дело,

Да упаси тебя Господь!

СЦЕНА 8-я

Косме. — Дон Мануэль.

Косме

Сеньор, как дело с привиденьем?

Быть может, видел невидимку?

Меня утешило бы слышать,

Что привиденья больше нет.

Дон Мануэль

Потише говори.

Косме

Мне нужно

Ты эти глупости оставь.

Свет принеси, писать мне нужно,

И приготовиться к отъезду —

Сегодня к ночи из Мадрида

Я должен выехать.

Косме

Так, так.

Ты этим говоришь, что тоже

И ты достаточно испуган.

Дон Мануэль

Напротив, просто я вниманья

Не обращаю на тебя.

Другими занят я делами,

О них сейчас и размышляю.

Но даром время я теряю

Перед отъездом, я пойду

Сейчас проститься с Дон Хуаном.

Зажги мне свет.

(Уходит.)

Косме

Зажгу, конечно.

И привиденью будет видно,

Не быть ему всегда впотьмах.

Тут свечечка вот есть такая,

Там лампочка вон умирает,

Зажгу одну я о другую.

Не ловкий разве человек?

А между делом я и делом

Не трачу понапрасну время,

А трепещу себе от страха.

(Уходит.)

СЦЕНА 9-я

Комната Дона Мануэля.

Исабель, выходит из-за шкафа, с покрытой корзиной.

Исабель

Они ушли, сказал слуга.

Как раз минута, чтоб поставить

С бельем корзину в должном месте.

Беда. Темно. Полна я страха.

Самой себя боюсь впотьмах.

Я вся дрожу. Господь Всевышний!

Я первое из привидений,

Которое взывает к Богу.

И стол никак я не найду.

Что буду делать? От испуга

Совсем забыла, где я в зале.

Куда иду, не понимаю.

И как мне быть здесь? Где же стол?

О, Господи! Коль не сумею

Отсюда вовремя я выйти,

И в комнате меня увидят,

В минуту прахом все падет.

Мне страшно, страшно, а к тому же,

И дверь, я слышу, открывают,

И кто приходит, он со светом.

Ну, приключению конец,

Ни скрыться негде мне, ни выйти.

СЦЕНА 10-я

Косме, со светильником. — Исабель.

Косме

Прошу покорно, невидимка,

Коль благородным привиденьям

Покорность нравится, молю,

Меня не вспомнить в колдованьях

И позабыть при чарованьях,

Четыре довода при этом

Для убежденья привожу:

И первый, мы же сговорились;

(Идет вперед, Исабель сзади него, ускользая от возможности, чтоб он ее увидал.)

Второй вам ведом, ваша милость;

И третий, меж людей разумных...

Четвертый, эти вот стихи^[16]:

Сеньора Невидимка

Меня вы пожалейте,

Ведь я совсем малютка,

Таких страстей не знал.

Исабель (в сторону)

Теперь при свете ясно вижу,

Как в комнате идти мне нужно,

И он меня еще не видел.

Что если погашу я свет?

Пока он вновь зажжет светильник,

Уйти отсюда я успею.

Пусть он меня сейчас услышит,

Меня не сможет увидать.

Тут две беды, и эта меньше.

Косме

Страх — музыкант, и я танцую.

Исабель (в сторону)

Так — этого сейчас достигну.

(Ударяет его и тушит свет.)

Косме

О, несчастливец, я убит.

Священника!

Исабель

Теперь спасайся!

СЦЕНА 11-я

Дон Мануэль. — Исабель, Косме.

Дон Мануэль

Что это означает, Косме?

Без света ты?

Косме

Тут привиденье

Одним дыханьем ледяным

Двоих горячих умертвило,

Меня и свет.

Дон Мануэль

Ты все боишься,

И наяву тебе тут снится.

Косме

Боками я за то плачу.

Исабель (в сторону)

О, если б только дверь найти мне!

Дон Мануэль

Кто тут?

(Исабель наталкивается на Дона Мануэля, и он ухватывается за ее корзину.)

Исабель (в сторону)

Вот это много хуже:

На господина наскочила.

Дон Мануэль

Свет, Косме, принеси скорей,

Мне кто-то в руки здесь попался.

Косме

Не выпускай его!

Дон Мануэль

Скорее!

Не выпущу!

Косме

Держи покрепче!

(Уходит.)

Исабель (в сторону)

Корзину крепко он схватил,

Пускай с добычей остается.

Я шкаф нашла. И до свиданья.

(Уходит, оставляя корзину в его руках.)

Дон Мануэль

Кто б ни был ты, стой без движенья,

Покуда свет не принесут,

Иначе я, клянуся Богом,

Кинжал играть заставлю быстро.

Но я лишь воздух обнимаю,

Я ощущаю только ткань,

Там что-то легкое по весу.

Что может это быть? О, Боже!

Кто видел большее смущенье?

СЦЕНА 12-я

Косме, со светом. — Дон Мануэль.

Косме

Ну, привидение, на свет.

Но где же? Разве не держал ты

Его в руках? Сеньор, в чем дело?

Дон Мануэль

Я сам не знаю, что ответить.

В моих руках одно белье,

А привиденье убежало.

Косме

Ну, что же ты об этом скажешь?

Ведь сам сказал — его ты держишь,

А словно ветер, нет его.

Дон Мануэль

Скажу тебе, что та особа,

Которая весьма искусно

Сюда приходит и отсюда

Уходит, в темноте была

Сегодня вечером со мною.

Чтобы могла отсюда выйти,

Она светильник погасила

В твоих руках, — в руках моих

Оставила корзину эту

И прочь поспешно убежала.

Косме

Каким путем?

Дон Мануэль

Вот этой дверью.

Косме

Умеет ли писать монах.

(Читает.)

"В то короткое время, что вы живете в этом доме, нельзя было более приготовить белья. По мере того как оно будет готовым, его будут приносить. Касательно того, что вы говорите о друге, в убеждении, что я дама Дона Луиса, уверяю вас, что не только я не его дама, но и не могу ей быть. И об этом при личном свидании, которое не замедлит. Да хранит вас Бог".

Оно крещеное, виденье,

Припоминает имя Божье.

Косме

Вот видишь, привиденье это,

Богобоязненно оно.

Дон Мануэль

Уж поздно. Уложи скорее

И чемоданы и подушки,

Вложи в портфель бумаги эти,

Их отвезти — в том дело все.

Пока укладываться будешь,

Я привидению отвечу.

(Дает бумаги Косме, тот кладет их на стул. Дон Мануэль пишет.)

Косме

Тут я покуда положу их,

Чтобы держать их под рукой

И не забыть. Спрошу я только:

Теперь ты веришь в привиденья?

Дон Мануэль

Вот глупости и небылицы.

Косме

Да, небылица хороша.

Что ж, не было того, что было,

И ты не получил по ветру

Подарок в руки? Это глупость?

Ты, впрочем, совершенно прав:

Тебе одни услады в этом.

Но мне дай верить, потому что

Мне неприятности на долю.

Дон Мануэль

Каким же образом?

Косме

А так —

У нас все вещи вверх ногами, —

Находишь это ты забавным,

А я их приводи в порядок,

Моя работа не мала.

Тебе сюда приносят письма,

Уносят от тебя ответы, —

А у меня уносят деньги,

Приносят угли мне взамен.

Даруют сладости, — немедля

Ты их вкушаешь, как отшельник,

А я пошусь, как всякий грешник,

До сладостей мне хода нет.

Тебе платки, рубашки, брыжжи,

А мне испуг — про это слышать.

Домой приходим мы, — и тотчас

Тебе корзину подают,

Благоприлично и удобно, —

А мне сейчас дают в загривок,

Такой ударище по шее,

Что мозг я выплюнуть готов.

И словом, для тебя, сеньор мой,

Лишь удовольствия по вкусу,

А для меня одни ущербы

И в добавление испуг.

Так привидение по правде

Тебя рукой ласкает мягкой,

Когда ж оно ко мне доходит,

Уж тут железная рука.

Позволь же наконец мне верить,

Нельзя испытывать терпенье,

И отрицать — что человеку

Пришлось загорбком воспринять.

Дон Мануэль

Окончи быстро чемоданы,

И в путь. Там в комнате покуда

У Дон Хуана подожду я.

Косме

Так что же делать мне еще?

Ты черный плащ надел^[17], и баста.

Дон Мануэль

Запри и ключ возьми с собою,

А раз в нем надобность возникнет,

Пока в отлучке мы с тобой,

Другой есть ключ у Дон Хуана.

Смущен, что разгадать мне это

Не удалось, но время терпит.

Честь дома моего зовет

С надеждою на повышенье,

И удовольствие мне только:

Так меж двух граней все неважно,

И важности главнейшей — честь.

СЦЕНА 13-я

Комната Доньи Анхелы.

Донья Анхела, Донья Беатрис, Исабель.

Она богата и прелестна,

А где все это, неизвестно.

А после (так решила ты),

Весь в ощущеньи слепоты,

С завязанными он глазами

Уйдет безвестными путями.

Еще бы не дивился он,

Совсем растерян и смущен!

Донья Анхела

Так будет все, даю я слово,

И у меня уж все готово.

Сегодня, если б здесь не ты,

Он с наступленьем темноты

Сюда пришел бы.

Донья Беатрис

Чем мешаю?

Я о любви не разболтаю.

Донья Анхела

О нет, подружка, не в тебе

Препятствие, а в той судьбе,

Что, братьев ты моих, влюбляя,

Зажгла, ты им звезда златая,

И не хотят покинуть дом,

Живя здесь в свете золотом.

Пока они не отлучатся,

Во всем опасности таятся.

СЦЕНА 14-я

Дон Луис, за занавесом. — Те же.

Дон Луис (в сторону)

О, Боже, как себя таить?

Как чувства закручу я нить

И, мыслью тяготясь моею,

Как обуздать ее сумею?

Но, если так я слаб с собой,

Я буду тверд с моей судьбой,

И тотчас же мое решенье —

Страсть победить, сдержать стремленье.

Донья Беатрис

Я расскажу тебе, как я

Смогу, себя здесь не тая,

Тебя совсем не покидая,

Не быть тут как помеха злая.

Хочу узнать конец всего.

Мой план...

Донья Анхела

Так расскажи его.

Донья Беатрис

Мы обе скажем стороною,

Что мой отец послал за мною,

Устроим так, как будто я

Ушла из этого жилья,

Все будут думать — я далеко,

А я недреманное око.

Дон Луис (в сторону)

Да, будет. Это слышать мне!

Я весь в терзаньях, весь в огне.

Донья Беатрис

Я буду рада чрезвычайно,

И без свидетелей, и тайно,

Любви, в которой образец,

Увижу ход я и конец.

Не возбуждая подозренья,

Из своего уединенья

Все, разузнавши, утаю,

И снова в комнату твою.

Дон Луис (в сторону)

Я слишком ясно понимаю.

(Я не живу! Я умираю!)

Мой брат блаженство заслужил,

Мне — ревность, жить нет больше сил.

С ним будет тайное свиданье,

А мне горенье и сгоранье.

И не увидит их никто,

А я страдай, терпи за то.

И без свидетелей (Злодеи!)

Хотят узнать конец затеи.

Чтоб я досаду знал сполна,

Он будет счастлив и она.

О, если так, судьба немая,

Я буду им помеха злая,

Она в укромный уголок,

Я тотчас к ним через порог.

Весь дом бесстрашно обыщу я,

Найду, найду ее, ревнуя.

Когда во мне горит пожар,

Нет средств других, нет больше чар.

Чтоб загасить свою досаду,

Чужую я смущу отраду,

Для ревности последний путь —

Так утолиться как-нибудь.

Дай, небо, мне насытить гневность:

Любовь — мне яд, и смерть мне — ревность.

(Уходит.)

Донья Анхела

Я принимаю твой совет.

Итак, тебя уж завтра нет.

СЦЕНА 15-я

Дон Хуан. — Донья Анхела, Донья Беатрис, Исабель.

Дон Хуан

О, Беатрис, краса живая!

Сестра! Вам от меня привет.

Донья Беатрис

Скучали мы, что вас здесь нет.

Дон Хуан

Мне, значит, светит золотая

Звезда, коль в вашем солнце свет

По мне соскучился, сеньора.

Я счастлив это слышать. Да.

Но опасаюсь, есть беда,

Со счастьем я расстанусь скоро:

Взаправду ли моя звезда

Такое заслужила счастье

Знать ваше нежное участье?

И вот и в счастье несчастлив,

И в нежный падаю обрыв,

Где тьмы и света соучастье.

Донья Беатрис

О Дон Хуан, я не хочу

Опровергать предположенье:

Так было много промедленья;

Чтоб к моему прийти лучу,

Что вывожу я заключенье:

В другом вам месте свет светил,

И, красоту оставя эту,

Прости сказать вам нужно свету

И тьму любить по мере сил.

Тут вывод ясен: Несчастливым

Вы стали, — сумрак наступил,

И вы поглощены обрывом.

Дон Хуан

Боюсь сейчас вас оскорбить,

Сказав вам точно объясненье,

В чем было это промедленье:

Пришлось с Дон Мануэлем быть,

Отъезда разделить мгновенья;

Как раз он отбыл.

Донья Анхела

О, мученье!

Дон Хуан

Чего, сестра, смутилась ты?

Донья Анхела

В восторге радостной мечты,

Как в неприятности, волненье.

Дон Хуан

Боюсь, что радость коротка,

Ведь завтра он опять вернется.

Донья Анхела (в сторону)

(Надежда снова мне смеется.)

Хоть неприятность к легка,

Я выразила удивленье,

Что было это промедленье.

Дон Хуан

Тут неприятности и нет.

Но ты и Дон Луис, я знаю,

Готовы видеть бремя бед

В том, в чем я радость получаю.

Донья Анхела

Ответить я бы и могла,

Но ничего не отвечаю.

И я уж не настолько зла,

Чтобы тебе расставить сети:

Любовь не любит, чтобы третий

Был там, где нежная игра,

И выигрыш вдвоем вернее,

Играй же в карты, не робея.

А мне сейчас уйти пора.

Ты, Исабель, пойдешь со мною.

(В сторону, к ней.)

Сегодня же я так устрою,

Что женский унесу портрет.

Войду легко, преграды нет.

Свет приготовь и плащ, в котором

Пройди, невидимая взорам,

В желанный для меня предел.

Я не хочу, чтоб он имел

Портрет другой, когда мне пишет,

И голос мой чрез письма слышит.

(Донья Анхела и Исабель уходят.)

СЦЕНА 16-я

Донья Беатрис, Дон Хуан.

Донья Беатрис

Так вправду нежен ты со мной?

Дон Хуан

По степеням мое влеченье

Тебе явлю чрез рассужденье.

Донья Беатрис

Скажи мне.

Дон Хуан

Слушай голос мой.

О, Беатрис, я так люблю правдиво^[18],

И так любовь к красавице сильна,

Что, если б не хотел любви, должна

Моя душа любить то, что красиво.

Заметь, как все сложилось прихотливо:

Будь власть забвенья в сердце мне дана,

Забыл бы я любовь, и вмиг она

Возникла б — из свободного порыва.

Любовь была бы прихоть, не закон.

Кто любит потому лишь, что забвенье

Любимой ощутить не может он, —

Заслуга в чем? Нет вольного влеченья.

Я не могу забыть тебя. Влюблен.

Звезда сильней. Скорблю, что побежден.

Донья Беатрис

Когда б влеченье вольное решало,

И свет звезды влиял бы как закон,

Тот был бы волей верной осенен,

Кто перемены не признал бы жала.

И если б я внезапно увидала,

Что мой порыв с любовью разлучен,

Такой бы тотчас я отвергла сон,

Его своим никак бы не признала.

Ведь в этот миг, что потеряла б я,

Чтоб позабыть и вновь вернуть любленье,

Была бы без любви душа моя.

И рада я, что не дано забвенья:

Тот был бы миг как льдяная струя,

Тебя не позабыть мне — на мгновенье.

(Уходят.)

СЦЕНА 17-я

Улица.

Косме, убегает от Дона Мануэля, а тот преследует его.

Дон Мануэль

Клянусь, что, если б я не помнил...

Косме

А ты и помни.

Дон Мануэль

Что бесславье

Мне в этом будет, совершил бы

С тобой безумие сейчас.

Косме

Всегда я добрым был слугою,

И сам ты согласись, оплошность

Любой христианин свершает.

Дон Мануэль

Кто ж вынести способен, кто

Чтоб именно — что было важно,

О чем особо говорил я,

Вдвойне вниманью поручая,

Как раз ты это позабыл?

Косме

Вот потому и позабыл я,

Что это было очень важно:

Когда б неважное забыл я,

О чем бы тут и говорить?

Но мне свидетель Бог Всевышний,

Так думал я о тех бумагах,

Что в сторону я отложил их,

И то, что повредило мне,

Как раз была моя забота:

Не отложи я их в сторонке,

С другими были бы вещами.

Дон Мануэль

Ну, хорошо хотя бы то,

Что вспомнил ты на полдороге.

Косме

Забота мною овладела,

А почему, и сам не знал я,

Ну, думаю, какой-то вздор,

Тут вдруг припомнил я и понял,

Что из-за самой я заботы

И позабыл бумаги эти.

Дон Мануэль

Поди скажи, чтоб подождал

Слуга с мулами там поодаль,

Нам неудобно грохотать тут,

А то весь дом мы перебудим.

Ключ у меня, могу войти,

Без шума взять мои бумаги.

(Косме уходит и возвращается.)

Косме

Сказал ему, чтоб подождал он.

Но только, господин, замечу —

Без света как же мы войдем?

Искать бумаги и без шума —

Ведь это просто невозможно.

Коль в помещеньи Дон Хуана

Нет света, как увидим мы?

Дон Мануэль

Несносный человек. Теперь ты

Желаешь, чтоб его судил я.

Ты сам не сможешь. (О, бесчестный,

Ведь ты причиной был всего!)

На ощупь взять их, где оставил!

Косме

Сомнение мое не в этом,

Слепой я до стола дошел бы,

Где положил их.

Дон Мануэль

Открывай.

Косме

Боюсь, найти я не сумею,

Куда теперь их привиденье

Переложило. Ведь какую

Я вещь оставил, чтоб потом

Я сдвинутой ее не видел?

Дон Мануэль

Коль нет бумаг на должном месте,

Тогда мы света и попросим.

А до тех пор зачем будить

Гостеприимнейших хозяев!

(Уходят.)

СЦЕНА 18-я

Комната Дона Мануэля.

Донья Анхела и Исабель, выходят из шкафа.

Донья Анхела

Весь дом уснул, и сон — владыка

Всех чувств, полжизни похититель,

И гость уехал, знаю я,

Теперь я, Исабель, желаю

Взять тот портрет.

Исабель

Иди тихонько.

Донья Анхела

Запри там. До тех пор, пока ты

Сюда за мною не придешь,

Я буду здесь, чтоб на опасность

Не натолкнуться.

Исабель

Жди спокойно.

(Исабель уходит, закрывая шкаф.)

СЦЕНА 19-я

Дон Мануэль, Косме, впотьмах. — Донья Анхела.

Косме (говоря тихонько со своим господином, стоящим у двери.)

Дверь открыта.

Дон Мануэль

Ступай тихонько.

Коли они услышат шум,

Встревожатся еще сильнее.

Косме

Поверить можешь, что боюсь я?

Что если б это привиденье

Нам посветило?

Донья Анхела

Свет был скрыт,

Теперь пора светить открыто.

(Вынимает свечу, которая была в потайном фонаре.)

Косме (в сторону, к своему господину)

Где привидение являлось

Так вовремя? Оно нам светит.

Ты им, как видится, любим,

Мой свет оно немедля гасит,

Ты видишь то, чего мы ищем,

Нам свет показывает ясно

И прямо нас к столу ведет.

А кто несет его, не видно.

(Донья Анхела вставляет свечи в канделябры, находящиеся на столе, берет кресло и садится к ним спиной.)

Донья Анхела

Свечу поставлю здесь и буду

В его бумагах разбираться.

Дон Мануэль

Теперь все видно нам, смотри.

Такой красавицы волшебной

Не видывал нигде я сроду.

О, боже! Что это такое?

Как гидра эти чудеса,

Из одного родятся сотни.

Что предпринять мне, я не знаю.

Косме

Вот медленно садится в кресло.

Дон Мануэль

В ней образ редкой красоты,

Написанный волшебной кистью.

Косме

Наверно б так не говорил,

Когда бы только ноги видел,

Проклятье по ногам их метит.

Дон Мануэль

Здесь волшебство очарованья,

Красивый ангел предо мной.

Косме

Красив, но с лапками он только.

Дон Мануэль

Но что такое? Что ей нужно

В моих бумагах?

Косме

Вот увидишь:

Что ты намерен был искать,

Она как раз того и ищет,

Чтоб от хлопот тебя избавить, —

Весьма услужлив этот призрак.

Дон Мануэль

О, Боже, что мне предпринять?

Я не был никогда трусливым,

А этот раз я страха полон^[19].

Косме

А я и много раз пугался.

Дон Мануэль

Недвижны ноги, как во льду,

И волосы все встали дыбом,

Вздохну, и каждый вздох — кинжал мне,

Вкруг шеи чувствую я петлю,

Но я ли буду ведать страх?

Клянусь, что я сейчас увижу,

Смогу ли победить я чары.

(Подходит и хватает ее за руку.)

Ты ангел, женщина, иль демон,

Но рук моих ты не уйдешь.

Донья Анхела (в сторону)

О, я несчастная! Нарочно

Он говорил, что уезжает.

Он лучше знал, что хочет сделать.

Косме

Во имя Бога, нам скажи,

(В том имени погибель Ада)...

Донья Анхела (в сторону)

Но я сумею притвориться.

Косме

Кто ты? Чего от нас ты хочешь?

Донья Анхела

Я к благородному пришла

Дон Мануэлю Энрикесу,

Чтоб возвестить, что он получит

Бесценный клад, но лишь не трогай

Меня сейчас, иначе ты

Великое утратишь счастье,

Уж уготованное небом,

Итак, не впутывайся в волю

Благоволительной звезды.

В письме последнем я писала,

Что скоро свижусь я с тобою,

Предвидела я эту встречу.

Сдержала слово я свое,

И в человеческом явилась

Я облике, какой сумела

Принять. Иди же ныне с миром

И здесь меня сейчас оставь.

Час не пришел еще, чтоб знал ты,

Что делаю и совершаю.

Но завтра я тебе откроюсь.

Заметь, не должен никому

О происшедшем говорить ты,

Коль потерять ты не желаешь

Великое предназначенье.

Иди же с миром.

Косме

Что ж, сеньор?

Мир, не войну нам возвещает.

Чего же будем ждать еще мы?

Дон Мануэль (в сторону)

Клянусь, мне стыдно, что боюсь я

Каких-то призрачных теней.

Так если вправду не боюсь их,

Все сразу я сейчас проверю.

О, женщина, кто б ни была ты,

(Ты женщина, так мыслю я,

Никак не существо иное),

Клянусь, кто ты, я знать желаю,

И я узнаю, как вошла ты,

С какою целью, и зачем.

Не завтра, я хочу сегодня

Таким блаженством насладиться.

Коль демон, с демоном беседа,

Коль женщина, беседа с ней.

Твои угрозы мне не страшны,

Хотя бы дьяволом была ты.

Но полагаю, что, имея,

Как это вижу, плоть и кровь.

Ты женщина, никак не дьявол.

Косме

А это ведь одно и то же.

Донья Анхела

Не тронь меня, утратишь счастье.

Косме

Великолепно говорит

Та дьяволическая дама,

Не тронь ее, она не арфа,

Не лютня, не играй, не скрипка.

Дон Мануэль

Я выну шпагу. Если дух,

Мне в этом можно убедиться.

(Вынимает шпагу.)

Хотя бы я тебя ударил,

Тебя мне невозможно ранить.

Донья Анхела

О, горе, шпагу удержи,

Себя не обагряй ты кровью!

Что будет доброго, когда ты

Несчастную пронзишь оружьем?

Я женщина, да, признаюсь.

Хотя любить и преступленье,

Но в том вина уж не такая,

Чтоб умереть мне смертью злою,

Коль я любила хорошо.

Так не пятнай моею кровью

Закал блестящей этой стали!

Дон Мануэль

Скажи, кто ты?

Донья Анхела

Сказать мне нужно.

Уж не смогу я довести

До цели — моего желанья,

Мою любовь, как я хотела.

Но, если только нас услышат,

Опасность будет нам грозить,

Услышат нас или увидят,

Убить нас могут. Потому что

Я большее, чем можешь видеть.

И нужно потому, сеньор,

И эту дверь закрыть и ту, что

В прихожей, запереть немедля.

А то услышать шум здесь могут

Или увидеть этот свет.

Дон Мануэль

Свети мне, Косме, и немедля

Запрем мы двери. Ну, ты видишь,

Здесь женщина, не привиденье?

Косме

А я того не говорил?

(Оба уходят.)

СЦЕНА 20-я

Донья Анхела, и тотчас Исабель.

Донья Анхела

Увы, я заперта снаружи,

И Боже мой, сказать придется

Всю правду мне! Гость был находчив,

И подстерег, а Исабель

Проход чрез шкаф загородила.

(Исабель приходит через шкаф.)

Исабель

Тсс, ищет брат тебя, сеньора.

Донья Анхела

Отлично. В шкафе переборку

Задвинешь. О, моя любовь!

Сомненье остается в силе.

(Обе уходят и замыкают шкаф.)

СЦЕНА 21-я

Дон Мануэль, Косме.

Дон Мануэль

Вот двери заперты, сеньора,

Так продолжайте же рассказ свой...

Но что такое? Где она?

Косме

А я об этом что же знаю?

Дон Мануэль

Вошла в альков она, быть может?

Иди вперед.

Косме

Идти пред вами?

Пешком? Невежливо, сеньор.

Дон Мануэль

Всю комнату сейчас осмотрим.

Пусти, сказал я.

Косме

Я пускаю.

(Дон Мануэль берет у него свечу, входит в альков и снова выходит.)

Быть может, под какой картиной

В стене я обнаружу щель,

Или под этими коврами

Пещера скрыта, или ход есть

(Я все-таки его открою)

В пролетах там на потолке.

Косме

Вот только шкаф здесь есть.

Дон Мануэль

О шкафе

Не может быть и разговора,

Как был он, так и есть стеклянный.

Другое нужно осмотреть.

Косме

Смотрельщик я совсем неважный.

Дон Мануэль

Предположить мне невозможно,

Что облик тот был невеществен,

Ей смерть была совсем страшна.

Косме

Но угадала и узнала,

Что ночью мы сюда вернемся,

Затем лишь чтоб ее увидеть.

Дон Мануэль

Она явилась мне как тень,

И свет ее был фантастичен,

И все ж ее, как человека,

И осязать возможно было,

И ясно видеть; страх был в ней,

Как в смертной; женщина боится

Таким же образом: как призрак,

Она исчезла невидимкой,

Как привиденье, здесь была.

Дать только волю рассужденью,

И я не знаю, Бог свидетель,

Не знаю я, во что мне верить

И что я должен отрицать.

Косме

Я знаю. Я-то...

Дон Мануэль

Что ж ты знаешь?

Косме

Что это был здесь жено-дьявол.

И нового тут ничего нет,

Ведь дьявол женщина весь год,

И для того, чтоб с ней сквитаться,

Что столько раз она есть дьявол,

К нам дьявол так сюда и прибыл,

И побыл женщиной разок.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Комната Доньи Анжелы.

Дон Мануэль, впотьмах. — Исабель ведет его.

Исабель

Сейчас придет моя сеньора,

Здесь в этой зале подожди.

(Уходит и запирает дверь.)

Дон Мануэль

Совсем хорошая ловушка.

Дверь заперта? Конечно, да.

Что с этой пыткою сравнится?

Я посетил Эскориал,

Вернулся только что оттуда,

И это было — волшебство,

Что свет во тьму мне приносило

И озадачило меня,

Письмо мне пишет, очень нежно,

Где так подробно говорит:

"Коль вы дерзаете со мною

Увидеться, сегодня в ночь

С слугою выйдите, который

Сопровождает вас всегда.

Два человека будут ждать вас

На кладбище (Какая мысль!)

Себастиана, с ними будет

Для вас удобный паланкин".

Она меня не обманула,

Сел в паланкин я^[20] и блуждал,

Покуда чувства направленья

В пути совсем не потерял.

И наконец я очутился

У входа мрачного один,

Где только чудились мне страхи

И привидения впотьмах.

Там женщина ко мне приходит.

(Так показалось мне во тьме)

И ощупью меня уводит

По комнатам вперед, вперед,

Я ничего притом не вижу

И я ни с кем не говорю.

Но наконец сквозь щель дверную

Я вижу свет. Конец пути.

Любовь, достигла ты желанья,

Увидишь даму ты сейчас.

Как следует — все приключенье.

(Смотрит через замочную скважину.)

С каким убранством этот дом!

И сколько женщин там блестящих!

Какой величественный зал!

Какие дамы и наряды!

Какая роскошь красоты!

(Дверь открывается, и выходят несколько служанок; они приносят салфетки, сладости и воду. Все, проходя, делают поклон, а сзади всех Донья Анхела, богато разодетая.)

СЦЕНА 2-я

Донья Анхела, Служанки, Донья Беатрис. — Дон Мануэль.

Донья Анхела (в сторону, к Донье Беатрис)

Сейчас мои считают братья,

Что возвратилась ты домой,

Так значит это страх пустой,

И наше продолжать занятье

Мы можем с легкою душой.

Тебе здесь нечего бояться.

Донья Беатрис

Какую роль играю я?

Донья Анхела

Служанка ты теперь моя.

А после будешь укрываться,

Смотреть из комнаты другой,

Что будет у него со мной.

(К Дону Мануэлю.)

Вам было скучно дожидаться?

Дон Мануэль

О, нет. И только говорю

Сейчас я правду вам, сеньора.

Кто ночью ждет и ждет зарю,

Тот знает, что она не скоро

Ему засветится для взора,

И знает, что заботы те

В ночной исчезнут темноте.

И потому мое страданье

Я в нежной потопил мечте,

Я знал, что дня блеснет сиянье.

Хоть и не нужно, чтобы ночь

Меня так тягостно томила,

Пред тем как прах сокрылся прочь,

И чарований ваших сила

Мне солнце неги засветила.

Для солнца вашей красоты

Не нужно было темноты,

Вы день, что и без солнца светит.

Вот ночь, в покровах черноты,

Бежит рассвет, сияньем метит

Улыбкой нежной все кругом,

Не золотой в нем свет для взора,

Но все же светит он, сеньора,

И пенье птиц звучит. Потом

Выходит яркая аврора,

И золотит и жжет заря

Воспламеняющим пожаром.

И вслед ее минутным чарам

Выходит солнце, все горя,

Светя и вместе позлащая.

Рассвет, за ночью вслед вступая,

Горит, из мрака свет творя.

Заря рассвету подражая,

Являет пламенный свой вид.

Но солнца светлое явленье,

То божество, что вне сравненья,

Зарю на бой зовет, горит.

Но вы, — и солнцу вы затменье,

В вас высший пламень говорит

Так ясно, что бывать вам ночи

Не нужно было полномочий,

Когда могли вы после дня

Взойти из светлых средоточий,

Как солнце солнца для меня.

Донья Анхела

Хотя признательность мне нужно

Вам выразить за эту речь,

Где слово к слову, в миге встреч,

Вы сочетали так жемчужно,

Но я должна вас остеречь.

Ведь не такое это зданье,

Не так до неба вознеслось,

Чтоб ветру быстрому пришлось

Здесь утомить свое дыханье,

Приют, лишь скромный для мечтанья,

И в ваши сладкие слова

Могу поверить я едва.

Я не рассвет, нет в сердце пенья,

И здесь улыбка не жива.

Я не заря, мое томленье

Пред вами скрыто, и явленья

Нет перед вами слез моих.

Не солнце я, в огне живых

Лучей и правду не являю,

Которую я обожаю.

В недоуменностях таких

Кто я, сама того не знаю.

Но точно молвлю, говоря,

Что не рассвет я, не заря,

Не солнце. Ибо не роняю

Сейчас ни слез из янтаря,

Ни смехов светлых. Уверяю

Я вас, сеньор Дон Мануэль,

Я только женщина, не боле,

Всегда была я в женской воле,

И вы единственная цель,

Вы цепь, в чьей ныне я неволе.

Дон Мануэль

Неволя та невелика,

И если вижу вас со мною,

Сеньора, все ж я вам открою,

Что это я ценю слегка:

Во мне есть большая тоска

Чрез вас, — ее не успокою.

Донья Анхела

Через меня?

Дон Мануэль

Да, потому,

Что вы скрываетесь во тьму,

Сказать мне, кто вы, не хотите.

Донья Анхела

Сеньор, желанью моему,

Прошу вас, в этом уступите,

Меня открыться не просите.

Когда хотите быть со мной,

Со мною будьте, только знайте,

Кто я, о том не вопрошайте,

Я быть загадкой теневой

Должна, ее не омрачайте.

Не то я, чем кажусь для глаз,

Не тем кажусь я, что на деле.

Хотите быть со мной, — у вас

Есть достиженье этой цели,

Но не желайте знать рассказ,

Кто я: Коль в этом непокорство

Окажете, явив упорство,

Одно лишь может в этом быть,

Что не хотите вы любить,

Хотя бы я любить хотела.

Художник пишет мертвеца

И лик один — пред вами тело

Без жизни, мертвый цвет лица,

И лик другой — пред вами смело

Сияет радость без конца.

Любовь художник, два в ней лика,

Меня вы видите в одном,

Я, кажется, вам нравлюсь в нем,

Но, может быть, все будет дико,

Когда увидите в другом.

Одно сейчас сказать должна вам:

Вы слушаете, мысль тая,

Что дама Дон Луиса я,

Вы в заблуждении неправом,

И в этом клятва вам моя.

Дон Мануэль

Скажите, что же вам, сеньора,

Велит скрываться от него!

Донья Анхела

Быть может, это оттого

Так избегаю я позора,

Что положенья моего

Высокого могу лишиться,

Коль Дон Луису вдруг случится

Меня узнать.

Дон Мануэль

Прошу одно

Сказать: Как это вам дано

В дом проникать ко мне?

Донья Анхела

И это

Пока пусть будет без ответа.

Донья Беатрис (в сторону)

(Теперь и я явлюсь сюда.)

Вот сладости, прошу покорно,

И, ваша светлость, тут вода...

(Все подходят с салфетками, водой и несколькими коробками с сухим вареньем.)

Донья Анхела

Кто говорит со мной так вздорно?

Была ли светлость здесь когда?

Ты хочешь обмануть сеньора

Дон Мануэля, будто я

Такая важная?

Донья Беатрис

Моя

Владычица...

Дон Мануэль (в сторону)

Ну вот как скоро

Загадка кончилась моя:

Не ошибусь, конечно, я,

Теперь подумавши, что это

Передо мною дама света,

И что за золото она,

Здесь тайною окружена.

СЦЕНА 3-я

Дон Хуан. — Те же.

Дон Хуан (за сценой)

Эй, Исабель, дверь отопри мне!

Донья Анхела (в сторону)

О небо, что это за шум?

Исабель

Я умерла!

Донья Беатрис (в сторону)

Я леденею?

Дон Мануэль (в сторону)

О, Боже! Мукам нет конца?

Донья Анхела

Сеньор, отец мой там стучится.

Дон Мануэль

Что делать должен?

Донья Анхела

Нужно вам

Укрыться в комнате отдельной.

Сведи скорее, Исабель,

Его в ту комнату, что знаешь,

В отдельную. Ты поняла?

Исабель

Идем скорей!

Дон Хуан (за сценой)

Ну что же, скоро?

Дон Мануэль

О, боже, не покинь меня!

Здесь жизнь и честь стоят на карте.

(Дон Мануэль уходит за Исабель.)

Дон Хуан (за сценой)

Я дверь сорву!

Донья Анхела

Ты, Беатрис,

Вот в этой комнате побудешь,

Тебя здесь не должны найти.

(Донья Беатрис уходит, и входит Дон Хуан.)

Донья Анхела

Чего ты в этот час здесь хочешь.

И почему тревожишь нас!

Дон Хуан

Сперва, Анхела, объясни мне,

Что значит этот твой наряд?

Донья Анхела

Я оттого всегда печальна,

Что вечно в трауре хожу,

И я оделась, чтоб увидеть,

Не веселей ли будет так.

Дон Хуан

Не сомневаюсь. Грусть у женщин

Наряды могут прогонять,

И драгоценности — лекарства.

Но все же думаю, что ты

С такою мыслью неуместна.

Донья Анхела

Что в этом важного? Никто

Меня увидеть здесь не может.

Дон Хуан

К себе вернулась Беатрис?

Донья Анхела

Да, и отец ее разумным

Нашел беседу прекратить.

Дон Хуан

Лишь это знать сейчас хотел я,

Чтобы решить, могу ли я

Ее увидеть постараться.

Ну, оставайся с богом здесь,

И помни, твой наряд не к месту.

(Уходит, и Донья Беатрис возвращается.)

Донья Анхела

Дверь, Беатрис, скорей запри.

Донья Беатрис

Прекрасно вышли мы из страхов.

Твой брат идет меня искать.

Донья Анхела

Пока все в доме не затихнет,

Дон Мануэль к нам не придет,

В мой кабинет пойдем со мною.

Донья Беатрис

Коль это с рук тебе сойдет,

Ты будешь в доме невидимка.

СЦЕНА 4-я

Комната Дона Мануэля.

Дон Мануэль и Исабель, выходят впотьмах из шкафа.

Исабель

Вот здесь без шума ты побудь,

Чтобы тебя не услыхали.

Дон Мануэль

Как мраморный я буду тут.

Исабель

О только б дверь я закрепила!

Сумею ли? Я вся дрожу.

(Уходит.)

Дон Мануэль

Какое это дерзновенье

Решиться так войти туда,

Где человек не может видеть.

Какая тут грозит беда

И в чем опасности таятся.

Вот в доме я сейчас чужом,

Его хозяин, столь он знатный,

Что светлостью его зовут,

Тот дом исполнен изумлений,

И так далек от моего.

Но что такое? Дверь открылась,

И кто-то в комнату вошел.

СЦЕНА 5-я

Косме. — Дон Мануэль.

Косме

Создателя благодарю я,

Что нынче в дом вхожу свободно.

(Идет на ощупь.)

И в комнате не знаю страха,

Хотя вошел я без свечи.

То привиденье Невидимка

С моим резвится господином,

Так мной зачем бы заниматься?

(Наталкивается на Дона Мануэля.)

А вот, однако, началось!

Кто тут?

Дон Мануэль

Молчанье, кто б ты ни был,

А то убью тебя кинжалом.

Косме

Как бедный родственник я буду,

Что у богатого в дому.

Дон Мануэль (в сторону)

(Наверно тут слуга какой-то

Зашел случайно, — от него я

Узнаю, где я). Расскажи

Чей это дом и кто хозяин?

Косме

Сеньор, хозяин здесь есть Дьявол,

И дом здесь Дьявола, который

Отсюда да умчит меня.

Ты? Косме! Как сюда вошел?

Я твой сеньор. Скажи, за мною,

Как я отправился в дорогу,

Вошел ты следом? Ты за мною

Вошел, чтобы укрыться здесь?

Косме

Великолепная забава!

Как ты сюда попал, скажи мне?

Ведь ты отправился так смело

Один туда, где жданным был?

И вот вернулся. Как же это?

И как, скажи, здесь очутился?

Ведь я с ключом не расставался,

Его с собой ношу всегда.

Дон Мануэль

А это комната какая?

Косме

Твоя, иль Дьявола, быть может.

Дон Мануэль

Свидетель Бог, что лжешь ты нагло,

От дома был я далеко,

Вот только что в другом был доме,

Совсем на наш он не похож был.

Косме

Так это было привиденье,

Тебе я правду говорю.

Дон Мануэль

Меня с ума свести ты хочешь.

Косме

Еще разуверений нужно?

Иди вперед вот этой дверью.

И прямо выйдешь до ворот,

Тогда ты сможешь убедиться.

Дон Мануэль

Ты правду говоришь. Слежу я.

(Уходит.)

Косме

Когда же, господа честные,

Хитросплетениям конец?

(Через шкаф выходит Исабель.)

СЦЕНА 6-я

Исабель. — Косме; потом Дон Мануэль.

Исабель (в сторону)

(Уж Дон Хуан ушел из дома,

И нужно Дону Мануэлю

Не дать узнать, в каком он месте,

Его я проведу сейчас.)

Тсс, господин, меня ты слышишь?

Косме (в сторону)

Ну, это хуже: От шипенья

Я ломоту почуял в бедрах.

Исабель

Мой господин ушел к себе.

Косме (в сторону)

Речь о каком же господине?

Откуда же обманы эти,

Я не узнаю наконец?

Не отвечаешь, что за глупость?

Ответь мне, Косме, Косме! — Небо!

Я лишь на стены натыкаюсь.

Ведь я же с ним здесь говорил?

Куда же он пропал так быстро?

Он разве тут не находился?

Поистине вполне разумно

Теперь лишиться мне ума.

Но кто-нибудь сюда войдет же.

Я посмотрю, как он прибудет.

В алькове я покуда спрячусь

И терпеливо подожду,

Пока я точно не узнаю,

Кто эта Дама Привиденье,

И не покажет невидимка

Свою мне в ней красоту.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Зала Доньи Анхелы.

Донья Анхела. Донья Беатрис. Служанки. — Потом Косме, Исабель.

Донья Анхела (К Донье Беатрис.)

Мой брат ушел, тебя он ищет,

А Исабель к Дон Мануэлю

Пошла, чтобы его к нам снова

Сюда ввести, скорее все

Как следует мы приготовим,

Все подождите здесь покуда,

Чтоб он нашел готовый ужин.

Донья Беатрис

Я не видала никогда

Истории такой забавной.

Донья Анхела

Идет?

Служанка

Идет, шаги я слышу.

(Выходит Исабель, ведя за руку Косме)

Косме

Несчастный я! Куда иду я?

Уж эти шутки чересчур.

Но нет, я вижу здесь красавиц.

Я Косме или я Амедис?

Космильо или Белианис?

Исабель

Идет. Но Боже, это что ж?

Косме (в сторону)

Теперь попался я в ловушку.

Донья Анхела

Что, Исабель, тут приключилось?

Исабель (в сторону, к своей госпоже)

Сеньора, я туда вернулась,

Где ждал меня Дон Мануэль,

Когда же в комнате была я,

Я встретилась там со слугою.

Донья Беатрис

Позолотить ошибку хочешь?

Исабель

Там света не было.

Донья Анхела

Увы!

Теперь уж все разоблачится.

Донья Беатрис (в сторону)

(Его нам нужно одурачить.

Начнем же.) Косме!

Косме

Дамиана!

Донья Беатрис

Поближе подойди сюда.

Косме

А мне и здесь так превосходно.

Донья Анхела

Приблизься, ничего не бойся.

Косме

Такой, как я, бояться будет?

Донья Анхела

Так почему не подойдешь?

Косме (в сторону)

(Отговориться невозможно,

Тут будет честь моя задета.)

А уваженье непонятно?

Зачем же непременно страх?

Я не испытываю страха

И перед самым Сатаною,

Когда пришел он в лике женском.

Ведь это с ним не в первый раз.

Когда свои кует он ковы,

Он облекается в нагрудник

И надевает также юбку.

Ведь их не дьявол изобрел.

Он в виде девушки красивой,

Богатой, стройной, разодетой,

Однажды пастуху явился,

И тот, едва лишь увидал,

В нее немедленно влюбился.

Он насладился дьяволицей,

Тогда он в страшном гнусном лике

Ему угрозно возопил:

"О, жалкий человек, не видишь,

Какой увлекся красотой?

Она такой пред тобой,

От головы до самых ног.

Отдайся же в грехе подобном!"

А он, раскаяние зная

Еще и менее, чем прежде,

За наслажденьем так сказал:

"Напрасный и обманный призрак,

Когда ты думаешь, что горько

Отчаялся в грехе несчастный,

Поутру завтра воротись

В том самом лике, как являлся.

И ты увидишь, что влюблен я

Не менее, чем был и раньше,

И, во свидетельство прими,

Что в лике женщины не страшен

Людской душе и самый Дьявол".

Донья Анхела

Теперь приди в себя немножко,

Вот сладость, вот воды испей,

От страха возникает жажда.

Косме

Я не испытываю жажды.

Донья Беатрис

Иди же и о том подумай,

Что возвратиться должен ты,

А это двести миль отсюда.

Косме

О, Боже Вышний! Что я слышу?

(Стучат.)

Донья Анхела

Стучат?

Донья Беатрис

Стучат.

Исабель (в сторону)

Ведь вот несчастье!

Донья Анхела (в сторону)

Судьба преследует меня!

СЦЕНА 9-я

Дон Луис. — Те же.

Дон Луис (за сценой)

Эй, Исабель!

Донья Беатрис (в сторону)

Спаси нас Боже!

Дон Луис (за сценой)

Дверь отопри.

Донья Анхела (в сторону)

На каждый страх я

Имею брата.

Исабель

Что нам делать!

Донья Беатрис

Я спрячусь от него скорей.

(Уходит.)

Косме (в сторону)

Она и есть та Невидимка.

Исабель (к Косме)

Иди со мной.

Косме

Пойду с тобою.

(Уходят.)

(Дверь открывается, и входит Дон Луис.)

Донья Анхела

Чего ты от меня желаешь?

Дон Луис

Я удовольствия других

Моей заботой нарушаю.

У дома паланкин увидел,

В нем верно Беатрис вернулась,

И видел, брат пришел домой.

Донья Анхела

Чего ж ты хочешь? Объясни мне.

Дон Луис

Как раз живешь ты надо мною,

И мне казалось, услыхал я,

Что гости у тебя сейчас,

Я захотел в том убедиться.

(Приподнимает один из занавесов и видит Донью Беатрис.)

Здесь Беатрис?

(Донья Беатрис выходит.)

Донья Беатрис

Пришлось вернуться,

Отец мой снова рассердился,

По-прежнему в досаде он.

Дон Луис

Я вижу, обе вы в смущеньи.

Что означают те приборы?

Тарелки, сладости, стаканы?

Донья Анхела

Зачем допрашиваешь ты

О том, в чем мы в уединеньи

Находим женскую забаву?

(Исабель и Косме производят шум в шкафу.)

Дон Луис

А этот шум что означает?

Донья Анхела (в сторону)

Я умираю!

Дон Луис

Видит Бог,

Какие-то здесь бродят люди.

Не может быть, чтоб это брат мой

Так осторожно пробирался.

(Берет свечу.)

Увы мне! Небо, состраданья!

По глупости я захотел

Любовную развеять ревность,

И ревность чести предо мною.

Я свет возьму, хоть и опасно, —

При свете объяснится все,

И честь теряется при свете.

(Уходит.)

СЦЕНА 10-я

Донья Анхела, Донья Беатрис, Слуги.

Донья Анхела

Ай, Беатрис, ведь мы погибли,

Коль только он их повстречает.

Донья Беатрис

Уже успела Исабель

Его в ту комнату спровадить,

Напрасно ты сейчас боишься,

Нас тайна шкафа охраняет.

Донья Анхела

А если хочет так беда,

Что Исабель в своем волненье

Его приладить не успела,

И он туда проникнуть сможет?

Донья Беатрис

Куда-нибудь тебе скорей

Укрыться нужно в безопасность.

Донья Анхела

Я к твоему отцу отправлюсь,

Как он тебя ко мне отправил:

Переменилась только роль,

Твоя беда теперь со мною.

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Комната Дона Мануэля.

Исабель, Косме, Дон Мануэль. — Потом Дон Луис.

Исабель

Входи скорей.

(Уходит.)

Дон Мануэль

Опять я слышу,

Что в комнате сейчас есть кто-то.

(Входит Дон Луис со свечой.)

Дон Луис (в сторону)

Мужчину видел я, клянусь.

Косме

Дела неважны.

Дон Луис

Как случилось,

Что этот шкаф здесь передвинут?

Косме

Ну, свет пошел. А я наткнулся

На стол, — будь стол защитой мне.

(Прячется под стол.)

Дон Мануэль

А это вот таким манером.

(Кладет руку на свою шпагу.)

Дон Луис

Дон Мануэль!

Дон Мануэль

Что здесь такое?

Вы, Дон Луис! Что это значит?

Косме (в сторону)

Где Невидимка-то прошла,

Сто раз хотел бы им сказать я.

Дон Луис

Не рыцарь, низкий, и предатель,

Гость вероломный, втихомолку

Честь похищающий того,

Кто дал приют тебе, защиту

И окружил тебя почетом,

А ты в такие приключенья

(Обнажает шпагу.)

Без удержу направил путь

И без достоинства дерзаешь, —

Вынь из ножон клинок бесчестный!

Дон Мануэль

Я это сделаю затем лишь,

Чтоб защитить себя сейчас,

Твоими я смущен словами,

Тебя я вижу и смущаюсь,

Смущаюсь я самим собою,

И всем, что здесь, я изумлен.

И хоть меня убить ты хочешь,

Меня ты умертвить не сможешь,

Я жизнь испытывал в жестоком,

И смерть бессильна перед ней.

И оттого меня не сможешь

Убить, что не убит я скорбью,

А если ты и очень силен,

Поверь, что скорбь моя сильней.

Дон Луис

Здесь доводами не поможешь,

Лишь делом.

Дон Мануэль

Дон Луис, помедли,

Быть может, удовлетворенье

Смогу тебе я дать вполне.

Дон Луис

Какое удовлетворенье

Ты можешь дать мне, если словом

Ты будешь множить оскорбленья?

Когда ты в комнату вошел

Чрез эту дверь к той недостойной,

Какие для такой обиды

Придумать сможешь объясненья?

Дон Мануэль

Пусть эта шпага, Дон Луис,

Пронзит мне грудь тысячекратно,

Коль что я знал об этой двери

Или о комнате какой-то.

Дон Луис

Так что ж ты делал в этот час

Без света здесь?

Дон Мануэль (в сторону)

(Что мне ответить?)

Дон Мануэль

Прошу сдержаться,

Затем что, прежде чем ты скажешь

И прежде чем вообразишь,

Тебя я умертвить успею.

И если так судьба желает,

На первом месте я. Законы

Священной дружбы — да простят!

И если биться суждено нам,

Так будем биться достойно нас:

Поставь тот свет, чтоб он обоим

Светил в дуэли нам равно.

Запри ту дверь, откуда вышел,

Сюда войдя неосторожно,

Я эту дверь запру в то время,

А ключ пусть будет на полу,

Кто жив останется, тот выйдет.

Дон Луис

Я шкаф припру столом отсюда,

И если б даже захотели

Открыть оттуда, нет пути.

(Приподнимает стол и видит Косме.)

Косме (в сторону)

Открылся прямо ход в кулисы.

Дон Луис

Кто тут?

Дон Мануэль

Судьба меня пытает.

Косме

Тут никого.

Дон Луис

Вот этот самый,

Кого ты ждал, Дон Мануэль?

Дон Мануэль

Не время говорить об этом,

Я прав, и это твердо знаю.

Что хочешь думать, то и думай,

Тот будет жить, кто победит.

Дон Луис

Чего ж вы ждете? Бейтесь двое.

Дон Мануэль

Меня ты очень оскорбляешь,

Коль это обо мне ты мыслишь.

О том я думаю сейчас,

Как поступить мне со слугою:

Коль отошлю его, конечно,

Он обо всем сейчас расскажет:

А коль останется он здесь,

В том преимущество мне будет,

Он за меня, конечно, встанет.

Косме

Тут неудобства не возникнет,

Такого я не совершу.

Дон Луис

В алькове дверь есть: там пусть будет

Он взаперти, мы будем равны.

Дон Мануэль

Да, это мысль.

Косме

Чтоб стал я биться,

Вам нужно будет хлопотать,

О том же, чтобы я не бился,

Заботиться пустое дело.

(Уходит.)

СЦЕНА 12-я

А только случай, так пойди же

И шпагу принеси другую.

Дон Луис

Ты так же смел, как и учтив.

(В сторону.)

(Судьба, что должен предпринять я

В таком тяжелом затрудненьи?

Одновременно честь он отнял

И, победивши, дал мне жизнь.

Пойду придумаю я повод,

Действительный или наружный,

Чтобы узнать мне, как я должен

В таком сомненьи поступить.)

Дон Мануэль

Так что ж ты не идешь за шпагой?

Дон Луис

Пойду, и если подождешь ты,

Приду назад я с нею быстро.

Дон Мануэль

Там как бы ни было, но я

Здесь буду ждать тебя.

Дон Луис

Так с Богом.

Дон Мануэль, тебя храни Он!

Дон Мануэль

И да блюдет тебя Всевышний!

(Дон Луис уходит.)

СЦЕНА 13-я

Дон Мануэль, Косме взаперти.

Дон Мануэль

Ключ вынимаю я, а дверь

Закрою, чтоб не видно было,

Что кто-то есть здесь. Сколько мыслей

Толпится в голове смятенно

И мне покоя не дают.

Как справедливо угадал я,

Когда решил, что ход здесь тайный,

И Дон Луиса эта дама.

Все так и есть, как думал я.

Но где ж несчастия обманут?

Косме (за сценой)

Сеньор, сеньор, я заклинаю,

Раз ты один, позволь мне выйти,

Я привидения боюсь,

Оно тут примется немедля

Играть в вопросы и ответы,

И даст одно, возьмет другое,

А мне и стен тут не видать.

Дон Мануэль

Я отопру тебе, чтоб только

Твоих мне глупостей не слышать,

Чтоб не терзаться этим вздором

И жалких низостей не знать.

(Дон Мануэль входит туда, где Косме.)

СЦЕНА 14-я

Донья Анхела, в мантилье; Дон Хуан, задерживается у двери комнаты. — Дон Мануэль, Косме, за сценой.

Дон Хуан

Здесь ты останешься, покуда

Не расспрошу и не узнаю,

Какая в этот час причина

Тебя заставила уйти

Из дома; не хочу, чтоб прямо

В свое прошла ты помещенье,

Неблагодарная, там буду

Я до тебя и расспрошу,

Что тут с тобою происходит.

(В сторону.)

(Пусть в комнате Дон Мануэля

Она побудет это время,

А если он придет домой,

Поставлю я слугу у входа,

И скажет тот, чтоб не входил он.)

(Уходит.)

Донья Анхела

О, горе мне! Пришли несчастья,

Одна беда к другой беде.

Я мертвая.

(Выходит Дон Мануэль и Косме.)

Косме

Уйдем скорее.

Дон Мануэль

Чего боишься?

Косме

Это Дьявол,

Не женщина, меня ухватит,

И в этой комнате она.

Дон Мануэль

Ведь кто она, теперь мы знаем,

Скажи.

Донья Анхела

Послушай.

Ко мне стучится Дон Луис,

Он входит, полный дерзновенья,

Себя сдержал, решил проверить,

Дом осмотрел, слепым остался,

Продлил осмотр, нашел тебя,

И тотчас звук мечей раздался,

Ведь шпага говорить умеет.

Я знаю, что замкнулись двое,

Обида в них и смелый дух,

И если сталь ведет беседу,

А речь молчит, исход какой же?

Один — живой, другой — убит,

Тут, ни жива и ни мертва,

Спешу из дома я скорее

И в тишине, во тьме холодной,

Иду, как бледный образ счастья,

Что только шутит надо мной:

Тут спотыкаюсь, там — упала.

Тут шаг неверный, чувства гаснут,

И в шелковой моей одежде

Я вижу тесную тюрьму.

Одна печальна и смятенна,

Неверною ведома мыслью,

К порогу прихожу темницы,

Где думала найти приют...

Но где несчастный знал отраду?

И вот стою я на пороге,

Но так несчастия созвенны,

Что брат пришел мой, Дон Хуан.

Я всячески ему стараюсь

Не дать узнать меня — усилья

Вредят мне только. Странный случай:

В молчаньи — женщине беда.

Молчаньем я себя убила!

Но, словом, он стоял у двери,

Когда я подошла к порогу:

Вулкан в снегах, утес в огне.

Луна светила еле-еле,

И при неверном этом свете

Он на груди моей увидел,

Как драгоценности блестят,

(Не в первый раз они так губят!)

И он услышал шелест платья.

(Не в первый раз нам в платье гибель!)

Он думал, милая его,

Он мотыльком летит на пламя,

Чтоб в нем, любя, воспламениться,

И не возлюбленную видит,

А тень звезды своей, меня.

Кто мог бы думать, что влюбленный

Стремится к той, кого ревнует,

И небо так к нему враждебно,

Что даже в ревность принял он.

Заговорить хотел, не в силах,

Волнение всегда безгласно.

И наконец, чуть внятно молвив,

Меня печально он спросил,

В чем смысл такого оскорбленья.

Ему ответить я хотела,

(Но, я сказала, чувство немо.)

И говорить я не могла.

Испугу ум помочь не может,

Приходит помощь слишком поздно,

И оправданьями своими

Лишь подтверждала я вину.

"Ступай, — сказал, — сестра лихая,

Пятно на нашей древней чести,

Тебя замкну в уединеньи,

Где в достоверном будешь ты,

Пока я зорко — осторожно

Не разъясню причину злого

И не сумею успокоить

Мою бессонную тоску".

Сюда вошла, тебя я вижу,

Небесная мне в этом радость,

В моем я доме привиденьем

Была из-за любви к тебе.

Тебя я чтила и скрывалась,

Была сама себе гробницей,

Когда б тебя не берегла я,

Какая б в том была любовь!

И где же было б уваженье

Лицом к лицу сказать о страсти!

Но я любить тебя хотела,

И цель моя — любовь к тебе.

Я потерять тебя боялась,

Завоевать тебя стремилась,

Чтоб быть всю жизнь тебе покорной

И душу всю отдать тебе.

Хочу служить тебе — и плачу.

И умоляю, заклиная,

Чтоб ты смягчил мое несчастье,

Чтоб ты помог, чтоб защитил.

Дон Мануэль (в сторону)

(Мои несчастия как гидра

Многоголовая: чуть только

Одно кончается, другое

Из праха тотчас восстает.

Как быть мне в этом лабиринте?

Я думал, дама Дон Луиса,

Она сестра его, и если

Была обида столь сильна,

Когда любви его касалась,

И лишь затрагивалась нежность.

Какая сила в оскорбленьи,

Когда затрагивает честь?

Несправедливое мученье!

Его сестра она. И если

Ее освободить хочу я

И кровью защитить моей,

Взывая к стали как к защите,

Ее тем больше обвиняю,

Я тем скажу, что я предатель.

Изменник очага его.

Свою доказывать невинность,

Ее тем самым обвиняя, —

С моей несогласимо честью,

Ее мне обвинять нельзя.

Так что ж мне предпринять возможно,

Коль совершаю я измену,

Вставая на ее защиту,

А если брошу, низкий я?

Я за нее — я гость нечестный,

Ее я брату предоставлю —

Бесчеловечный я, — где ж выход?

Освобожу — я низкий гость,

Оставлю — я в любви бесчестный.

Как ни взгляни, все будет худо,

Итак умру я, убивая.)

(К Донье Анжеле.)

Сеньора, страх свой прогони,

Я благороден, ты со мною.

(В дверь стучат.)

Косме

Сеньор, стучат.

Дон Мануэль

Наверно это

Со шпагой Дон Луис вернулся.

Открой.

Донья Анхела

О, горе мне! Мой брат!

Дон Мануэль

Не бойся ничего. Вся храбрость

Моя — тебе защитой будет.

Вот тут стань за моей спиною.

(Донья Анхела становится за Доном Мануэлем, Косме открывает дверь.)

СЦЕНА 15-я

Дон Луис. — Донья Анхела, Дон Мануэль, Косме.

Дон Луис

Вот я вернулся. — Это что ж?

Изменница!

(Идет к Донье Анхеле и обнажает шпагу.)

Дон Мануэль

Сдержите шпагу,

О, Дон Луис. Я в этой зале

Вас ожидал, когда ушли вы,

И я не знаю, как сюда

Пришла вот эта дама, — ваша

Сестра, согласно заявленью.

Даю вам рыцарское слово,

Что я не знаю, кто она,

И если только говорил с ней,

Так с кем я говорил, не знаю.

Ее я в месте безопасном

Хочу увидеть, — хоть бы мне

Пришлось за то расстаться с жизнью.

Дуэль меж четырьмя стенами

Должна была свершиться тайно,

Теперь ей нужно гласной быть.

Едва ее освобожу я,

Вернусь к предмету нашей ссоры,

И так, как между нами было,

Что честь и шпага стали нам

Два разных довода, и ценных,

Позвольте мне пойти за честью,

Как я позволил вам — за шпагой.

Дон Луис

Да, я за шпагою ходил,

Но лишь затем, чтобы немедля

Ее к ногам повергнуть вашим.

С тем обязательством покончив,

Которым с вами связан был,

Могу я биться с вами снова,

Коль возникает новый повод.

Она сестра мне. Предо мною

Ее не уведет никто,

Не будучи ее супругом,

И если взять ее хотите,

Так можете рукою мужа.

Такое слово давши мне,

Ее возьмите, уведите,

И возвратитесь, если нужно.

Дон Мануэль

Я возвращусь, но, увидавши,

Как осмотрительно ты тверд,

Хочу к ногам твоим припасть я.

Дон Луис

Встань, встань, прошу я.

Дон Мануэль

И чтоб лучше

Сдержать обещанное слово,

Моя рука твоей сестре.

СЦЕНА 16-я

Донья Беатрис, Исабель, Дон Хуан. — Те же.

Дон Хуан

И если только в посаженном

Отце здесь будет недостаток,

Я тут: придя сюда, где раньше

Сестру оставил, я молчал

И не хотел идти к несчастьям,

Но выхожу я к наслажденьям.

Донья Беатрис

Раз к этому приходит дело,

Свидетели уместны здесь.

Дон Хуан

Ты Беатрис, в моем здесь доме?

Донья Беатрис

Я из него не выходила,

Сейчас причину ты узнаешь.

Дон Хуан

Коль громко случай нас зовет,

Воспользуемся им немедля.

Косме

Ну, слава Богу, привиденье

Означилось перед глазами.

(К Дону Мануэлю.)

Так что же, молви: был я пьян?

Дон Мануэль

Женись на Исабель, коль трезвый.

Косме

Женился бы, будь только трезвый,

Да не могу.

Исабель

А в чем же дело?

Косме

Я время не хочу терять,

Ведь это не устроишь сразу.

Воспользуюсь минутой лучше,

Чтобы за автора смиренно

У всех прощенья попросить.

Стойкий принц^[21]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дон Фернандо, принц

Дон Энрике, принц

Дон Хуан Кутиньо

Царь Феса, старик

Мулей, начальник армии

Селин

Брито, шут

Альфонсо, король Португалии

Таруданте, царь Марокко

Феникс, инфанта

Роза

Сара

Эстрелья

Селима

Португальские солдаты

Пленники

Мавры

Сцена в Фесе и его окрестностях и в окрестностях Танхера. — Действие начинается в 1437 году.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Сад Царя Фесского.

Пленники выходят с пением; Сара.

Сара

Ну, пойте, пойте, звуки песен

С прекрасной Феникс говорят,

Пока она, внимая песне,

Меняет пышный свой наряд.

Ей часто нравились напевы

Печали, плена и скорбей.

Первый пленник

Те песни, что рождались волей

Колодок наших и цепей,

Ужель могли ей быть желанны?

Сара

Могли и были. Пойте ей.

Она вас слушает отсюда.

Второй пленник

То будет худшей из скорбей.

О, Сара нежная, лишь звери,

Лишь птицы, чья душа во тьме,

Чей дух мышленьем не украшен,

Поют, веселые, в тюрьме.

Сара

Так никогда вы не поете?

Третий пленник

В усладу горести своей,

Но не чужой, слагаем песни.

Сара

Она вас слушает. Скорей.

Пленники (поют)

Все высокое сдается

Тяжкой силе долгих лет.

Время с легкостью несется

Для губительных побед.

СЦЕНА 2-я

Роза. — Те же.

Роза

Ступайте, пленники, из сада,

И пенье кончите. Сюда

Выходит Феникс молодая,

Как предрассветная звезда,

И ей гордится луг зеленый,

И ей украшены цветы.

(Пленники уходят.)

СЦЕНА 3-я

Феникс, Эстрелья и Селима, как бы кончая одевать Инфанту. — Сара, Роза.

Эстрелья

Второй зарею к нам являясь,

Как царственно прекрасна ты!

Сара

И первая сказать не смеет,

Что ей обязаны одной

Своим багряным блеском — роза,

Жасмин — своею белизной.

Феникс

Подайте зеркало.

Эстрелья

Не надо

Просить совета у него:

Ни одного нет недостатка

В картине лика твоего.

(Ей дают зеркало.)

Феникс

Что в красоте (пусть я признаю,

Что я красива), что мне в ней,

Коль нет веселья, нет блаженства?

Селима

Какая ж боль в душе твоей?

Феникс

Ах, если б знала я, Селима,

Что мучит сердце, мне б тогда

Усладой горести служила

Моя сердечная беда!

Когда б я знала, в чем страданье

И чем нарушен мой покой,

Я назвала бы огорченьем

То, что зову теперь тоской.

Но я лишь чувствую и знаю

Глухую боль каких-то ран,

Воспринимаю огорченно

Души встревоженной обман.

Сара

Когда тебя не развлекает

Весною расцвеченный сад,

Где в пышном храме из жасминов

Колонны роз, блестя, молчат,

Отправься к морю: лодка будет

Воздушной колесницей дня.

Роза

И на волнах увидя столько

Живого блеска и огня,

Печально сад промолвит морю:

"Уж солнце, в мир бросая тень,

В свое вернулось средоточье:

Как быстро минул этот день!"

Феникс

Напрасно, образуя тени,

Являя дали, тешит взор,

Средь отражений и сияний,

Земли и моря дружный спор.

С цветами спорят блеском волны,

С волнами речь ведут цветы,

И друг у друга отнимают

Первопрестольность красоты.

Увидя, как умеет море

Движеньем волн своих дышать,

Стремятся в зависти растенья

Его теченью подражать:

И потому зефир влюбленный,

Волнуя цвет и аромат,

Колеблет нежные растенья

И изменяет пышный сад,

И он является не садом,

А океаном из цветов:

И море, видя с огорченьем,

Как вешний сад и свеж и нов,

Стремится также разукрасить

Роскошной пеной берег свой,

Высокие ломает волны,

С их белизной и синевой,

И в состязании изящном,

Вторичный воплотив закон,

Красуется залив зеленый

И голубой цветущий склон,

И красотою ярких перьев,

И переливностью сквозной,

Блистает сад, как море в цвете,

И море точно сад весной:

Так как же тосковать должна я,

Когда привлечь не могут взор

Земля и небо, сад и море?

Сара

Велик души твоей раздор.

СЦЕНА 4-я

Царь, с портретом. — Те же.

Царь

Когда недуг твой позволяет

Дать отдых для сердечных бед,

Пусть этот подлинник прекрасный

(То подлинник, а не портрет,

В нем дышит жизнь) тебе расскажет,

На утешение всем нам,

Что Принц мароккский, Таруданте,

Кладет венец к твоим ногам.

Он от него послом явился,

И несомненностью зови,

Что раз посол немым приходит,

Так с ним послание любви.

В его защиту я вступаюсь:

Он десять тысяч мне дает

Проворных всадников, которых

В моих войсках недостает.

А я как раз намереваюсь

Немедля Сеуту отбить.

Пусть стыд положит гнев на милость

И не препятствует любить

Того, кто будет в нашем Фесе,

На много беспечальных дней,

Блистательно короноваться,

Как царь над красотой твоей.

Феникс

Аллах да будет мне защитой!

Царь

Ну, что ж ты опускаешь взор?

Что так тебя тревожит сильно?

Феникс (в сторону)

Увы, мой смертный приговор.

Царь

Что говоришь ты?

Феникс

Государь мой,

Ты знаешь, что уж столько дней

Ты был мой царь, отец, владыка.

Что ж говорить мне?

(В сторону.)

(О, Мулей!

Какой тобой утрачен случай!)

Молчание (О, горе мне!)

Есть знак лишь моего смиренья.

(В сторону.)

(О, лжет душа, горя в огне,

Лжет голос, говоря такое!)

Царь

Возьми портрет.

Феникс (в сторону)

Возьму рукой,

По принужденью, не душою.

(Слышен пушечный выстрел.)

Сара

Встречают пушечной пальбой

Мулея, кончившего ныне

По морю фесскому блуждать.

Царь

И справедлива эта встреча.

СЦЕНА 5-я

Мулей, с жезлом главнокомандующего. — Те же.

Мулей

Дай ноги, Государь, обнять!

Царь

Мулей, счастливое прибытье!

Мулей

Кто, прибывая, видит свет

Такой властительнейшей сферы,

Чьей силой мир кругом одет,

И кто, вступая в пристань, видит

Дочь солнца, ясную зарю,

Его прибытие счастливо,

Я это смело говорю.

Прошу, сеньора, дай мне руку.

Я эту милость заслужил:

Лишь для тебя готовя славу,

Я не щажу послушных сил.

(В сторону.)

(Ушел как раб, и вновь с любовью,

Как прежде пылкой, прихожу).

Феникс (в сторону)

(О, небеса! Что предо мною?)

Я с благодарностью гляжу,

Мулей, на преданность и верность.

(Я умираю.) Твой приход

Да будет счастлив.

Мулей (в сторону)

Нет, как вижу,

Он много мне сулит невзгод.

Царь

Что ж нового, Мулей, на море?

Мулей

Теперь терпенье покажи:

Дурные вести приношу я.

Царь

Все, что ты знаешь, нам скажи:

Кто одарен душою стойкой,

Тот с ликом ясности всегда

Добро и зло равно встречает.

Сядь, Феникс нежная, сюда.

Феникс

Я здесь.

Царь

Садитесь все. Внимайте.

Не скрой молчаньем ничего.

(Царь и дамы садятся.)

Мулей (в сторону)

(Нет красноречья, нет молчанья,

Увы, у сердца моего.)

Великий Царь, как повелел ты,

С двумя галерами я вышел,

Чтоб совершить объезд по морю

Вдоль берберийских берегов^[22].

Твоим намерением было,

Чтоб прибыл я в тот город славный,

Что звался некогда Элисой;

У самой бухты он стоит

Близ Геркулесова пролива^[23],

Название его от Сейдо,

А Сейдо, Сеута, в еврейском,

Как и в арабском, красота.

Воистину красив тот город!

Но небеса его отторгли

От твоего венца, владыка;

Быть может, мудрый Магомет

Хотел свой гнев явить нам в этом,

И в посрамленье нашей силы

Нам португальские знамена

На башнях видятся его.

И в них насмешка нашей славы,

Для нашей гордости преграда

Кавказ, которым задержался

Могучий Нил твоих побед^[24],

И посредине перервавшись,

Поток разливный остановлен,

И путь в Испанию утрачен.

Так выполняя твой приказ,

Я вышел в море, чтоб разведать,

Какой он вид теперь имеет,

Какие в нем сокрыты силы,

И как вернее можешь ты,

Уменьшив тяжесть предприятья,

Начать войну. Да будет воля

Небес на то, чтобы с победой

Тебе был город возвращен!

Хотя теперь нам ждать придется,

Покорствуя беде важнейшей;

И замысел ты свой отвергни,

Увидя, что зовет другой:

Войска, которые тобою

Для Сеуты предназначались,

Должны к Танхеру устремиться,

Там та же горькая беда,

Там то же горькое несчастье,

Там та же пытка, та же мука.

Я это знаю, потому что

Однажды, утренней порой,

В тот час, когда, полупроснувшись,

И смутный запад попирая,

Выходит солнце, разметавши

Волну сияющих волос

Над нежной белизной жасминов,

Над блеском роз багряноцветных,

И тканью золотой стирает

С очей проснувшейся зари

Сверканье слез огня и снега,

Их превращая в пышный жемчуг,

Вдали на море увидал я

Громаду тяжких кораблей:

И в это первое мгновенье

Не мог решить мой взор смущенный,

Что было там на горизонте,

Утесы или корабли.

Подобно как в живописаньи

Искусной кистью создаются

Виденья, облики, и дали,

И, перспективой обольщен,

То видит глаз глухие горы,

То города с их светлой славой, —

Всегда рождает отдаленность

Толпу чудовищ для очей, —

Так точно в областях лазурных,

Смешавши волны с облаками

И море с небом сочетая,

Сплетенье света и теней

Родило тысячи обманов

Для глаз, увидевших сначала

Лишь облик смутных очертаний

Без различенья четких форм.

Сперва, увидев, что краями

Те отдаленные предметы

Уходят в небо, мы решили,

Что это были облака

Из тех, которые стремятся,

К сафиру моря прикоснувшись,

Зачать потоки дождевые,

Чтоб их кристаллами родить.

И складно было так подумать,

Неисчислимая громада,

Казалось, всю морскую бездну

По капле думала испить.

Потом нам ясно показалось,

Что это рой морских чудовищ

В сопровождении Нептуна

Из водных выступил пещер;

Игрушка утреннего ветра,

Вздувались паруса, качаясь,

И нам казалось, это крылья

Качаются над зыбью волн.

Но этот Вавилон огромный

Приблизился, и было видно,

Что вымпела с их трепетаньем —

Его висячие сады.

Удостоверенное зренье

Тогда узнало без ошибки,

Что это близилась армада

По глади рассеченных вод.

Вкруг кораблей взметались волны,

Они кудрявились, крутились

То серебристыми скалами,

То горами из хрусталя.

Такие вражеские силы

Перед собою увидавши,

Я повернул: порой умело

Бежать — есть тоже победить.

Подробно море это зная,

Зашел я в замкнутую бухту,

Где под прикрытьем двух утесов

Нашел прибежище себе.

И мог без страха встретить ярость

Такой могущественной силы,

Явившейся на изумленье

Земли и моря и небес.

Они пришли, нас не заметив,

И я, желая (столь понятно!)

Узнать, куда армада эта

Направила дальнейший путь,

Решил вторично выйти в море,

И этот раз мои надежды

Напрасными не оказались,

Всевышней волею небес:

От флота сильного отставший

Один корабль на зыби водной,

Незащищенный, слабо бился,

Он, как позднее я узнал,

От всей армады, перенесшей

Свирепость бури, отделился,

И был разбит, и был разорван,

И так наполнен был водой,

Что не могли его насосы

Ее вычерпывать: качаясь

И наклоняясь вправо, влево,

Он выплывал и утопал,

Я подошел к нему вплотную,

И утопавших тем утешил,

Хоть я и мавр, — иметь в несчастьи

Товарища, — приятно всем,

Настолько, что усладой служит

И вид врага. Желанье жизни

Настолько охватило многих,

Что, сделав лестницей канат,

Они сдались, хотя другие

Их осуждали, восклицая,

Что жить — не жить, живя без чести,

И с португальским хвастовством

Сопротивленье оказали.

Один из сдавшихся подробно

Поведал, что армада эта

Из Лиссабона шла в Танхер,

Чтоб осадить его геройски,

И на стенах его зубчатых

Чтоб португальские знамена

Блистали так же, как всегда

На Сеуте мы это видим,

Когда выходит в небо солнце.

Царь португальский, Эдуарте,

Чья слава, полная побед,

Витает с римскими орлами,

Своих двух братьев посылает,

Энрике и Фернандо, славу

Столетья нашего, чтоб здесь

Они победой увенчались.

Магистры ордена — чье имя

Христос и Авис, — эти братья^[25];

И на груди у них кресты,

Зеленый крест и крест багряный.

Они четырнадцати тысяч

Солдат выплачивают деньги,

Тех не считая, государь,

Что служат им в свой счет, бесплатно.

Коней могучих десять сотен

Дала испанская надменность,

И каждый конь — как ягуар,

Как ягуар, одетый тигром.

Они теперь уже в Танхере,

И в этот час, о, государь мой,

Ступают по его пескам,

А если нет, то проплывают

Вдоль берегов. Так поспешим же

И защитим его: бесстрашно

Бич Магомета подними,

И лучший лист из книги смерти

Исторгни властною рукою,

Быть может, совершится ныне,

Что Морабиты предрекли, —

Что португальская корона

Найдет злосчастную могилу

Среди песков, сожженных солнцем,

На африканских берегах.

Пусть силою меча кривого

Кровь португальцев изольется,

И ширь полей зелено-синих

Воспримет ярко-алый цвет.

Царь

Молчи, не говори мне больше,

Твои слова смертельный яд,

Они во мне свирепость будят

И казнью лютою казнят.

Пускай Инфанты с мощной ратью

Идут, подобные огню.

Я укрощу смельцов кичливых

И в Африке похороню.

Мулей, ты с конницей немедля

Отправься к берегу и там

Держись, пока с своею силой

Я не приду на помощь к вам.

Твоей я крови доверяюсь.

Ты в стычку вовлеки врагов,

Не дозволяя захватить им

Все протяженье берегов,

А я с проворностью такой же,

Как ты, неся с собой беду,

Всех остальных бойцов бесстрашных

На поле битвы приведу.

Мы кровью спор запечатлеем,

Мы явим для веков пример,

И Сеута моею будет,

Им не достанется Танхер.

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Феникс, Мулей, Сара, Роза, Эстрелья, Селима.

Мулей

Хоть ухожу, но не хочу я

Уйти, о, Феникс, без того,

Чтоб не сказать, что умираю

Я от недуга моего.

И мой недуг меня заставит

Почтительность к тебе забыть:

Но тот, кто ревностью терзаем,

Учтивым может ли он быть?

В твоей руке прекрасно-белой

Скажи, врагиня, чей портрет?

Кто этим счастием обласкан?

Скажи мне, кто? Но, впрочем, нет.

Не говори мне оскорблений:

Не слыша от тебя, кто он,

Его в твоей руке увидя,

Я слишком, слишком поражен.

Феникс

Мулей, хотя мое желанье

Тебе позволило любить,

Но оскорбительным, но грубым

Со мною ты не должен быть.

Мулей

То правда, Феникс, сам я знаю,

Что так нельзя мне быть с тобой;

Но видит небо, что, ревнуя

И мучаясь, я сам не свой.

Тебе служил, тебя любил я,

Тебя я в сердце берегу;

Но если я молчал, влюбленный,

Молчать, ревнуя, не могу.

Феникс

Твоя вина не заслужила,

Чтоб объясненья я дала,

Но для себя самой хочу я,

Чтоб не было меж нами зла.

Затем, что мой отец,

Не зная о моей заботе...

Мулей

Отлично.

Феникс

Пожелал, чтоб два

Владенья царские...

Мулей

Довольно.

Причина, значит, такова?

Творец тебя да покарает!

Феникс

Но в чем, скажи, моя вина,

Когда отец замыслил это?

Мулей

Ты лучше умереть должна

Иди, разлука неизбежна...

Меня из сердца твоего.

(Уходят.)

СЦЕНА 7-я

Побережье Танхера.

За сценой слышен звук рожка, шум высадки на берег, затем выходят Дон Фернандо, Дон Энрике, Дон Хуан Кутиньо и португальские солдаты.

Дон Фернандо

О, Африка прекрасная, пусть первым

На берег твой песчаный я вступлю,

Чтоб тяжести шагов ты уступила,

Как волны уступают кораблю.

Дон Энрике

А я вторым на почве африканской

Встаю.

(Падает.)

Да осенит нас Дух Святой!

И здесь за мною следом предвещанья.

Дон Фернандо

Энрике, прогони свой страх пустой.

Раз ты упал, паденье это значит,

Что пред тобою самая земля,

Как пред царем, объятья раскрывает.

Дон Энрике

Пустынны горы, долы и поля,

Арабы, увидав нас, прочь бежали.

Дон Хуан

Танхер закрыл ворота стен своих.

Дон Фернандо

Граф де Миральва, Дон Хуан Кутиньо,

Враги ушли, но мы отыщем их.

Исследуйте подробно поле битвы,

И прежде чем полдневный жгучий зной

Нас будет жечь и ранить беспощадно,

Забросьте в город возглас боевой.

Скажите, чтоб не думал защищаться,

А ежели царит упорство в нем,

В Танхер ворвавшись, быстро я сумею

Его наполнить кровью и огнем.

Дон Хуан

Смотри же, как, направившись к воротам,

Я вплоть до крепостных приближусь круч,

Хотя бы там вулкан огней и молний

Извергнул к солнцу сонмы дымных туч.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Брито, Дон Фернандо, Дон Энрике, португальские солдаты.

Брито

Благодаренье Богу, я на суше.

Иду, куда хочу. Апрель и май.

Ни тошноты, ни ужасов, ни качки,

И я не в море. Ну, вода, прощай.

Не в море я, где даже самый быстрый

К чудовищу из дерева причтен,

И может быть судьею этим глупым

Внезапно на погибель осужден.

Родимая земля, да не умру я

В воде, и до последнего конца

Пускай и на земле не умираю.

Дон Энрике

Ты можешь слушать этого глупца?

Дон Фернандо

А ты так безрассудно, безутешно

Не слушаешь, как шепчет страх в тебе?

Дон Энрике

Душа моя полна предчувствий темных,

И казнь моя желательна судьбе:

Везде я вижу только лики смерти,

С тех пор как флот оставил Лиссабон,

Едва на этот берег берберийский

Набег армады нашей был решен,

Как Аполлон, весь в саване туманов,

Сокрыл свой образ, между туч, вдали,

И море, бурей бешеной объято,

Вдруг разметало наши корабли.

Взгляну на море — там ряды видений,

На небо — там в лазури вижу кровь,

На воздух — там ночные вьются птицы,

Смущенный, я смотрю на землю вновь,

Разъятая, она могилы кажет,

Я падаю, бессилием объят.

Дон Фернандо

Я изъясню тебе твои сомненья,

Печалиться не нужно, милый брат.

Один корабль у нас разбила буря,

И этим самым море предрекло,

Что слишком много войска взято нами;

Оделось небо пышно и светло,

В багряный цвет, — не ужас в том, а праздник;

Чудовища нам видятся в воде

И птицы в ветре — создали не мы их,

И если здесь мы видим их везде,

Они конец кровавый предвещают

Своей земле. Не верь в пустой обман,

Приличны эти все приметы маврам,

В них указаний нет для христиан.

Мы оба христиане, и с оружьем

Не для тщеславья прибыли сюда,

Не для того, чтоб мир в бессмертных книгах

Сказания о нас читал всегда.

Пришли мы возвеличить веру в Бога,

Ему и честь и слава надлежит,

Когда дозволит, будем жить счастливо:

Гнев Божий нас повсюду сторожит.

Его страшиться должно; но не в страхах

Пустых нисходит гнев с Его вершин:

Ему служить пришли мы, не обидеть:

Так будь же до конца христианин.

Но что случилось?

СЦЕНА 9-я

Дон Хуан. — Те же.

Дон Хуан

Повелитель,

Идя к стене, как ты сказал мне,

На склоне той горы высокой

Я конный увидал отряд;

Сюда стремится он из Феса,

И так наездники проворны,

Что кони, кажется, не кони,

А перелетных стая птиц.

Их не поддерживает ветер,

Земля едва их ощущает,

И воздух и земля не знают,

Они бегут или летят.

Дон Фернандо

Так поспешим же к ним навстречу,

Вперед направим мушкетеров,

За ними с копьями и в латах

Пусть выйдут конные бойцы.

Начало доброе, Энрике,

Нам обещает этот случай.

Его приветствовать должны мы.

Итак, мужайся.

Дон Энрике

Я твой брат.

Не устрашит меня неверность

Такого случая и даже

Не устрашил бы облик смерти.

(Уходят.)

Брито

А что касается меня,

Мне надо быть всегда в засаде.

И стычка же! На копья — копья.

Турнир, скажу вам, превосходный,

Ну, надо мне скорей в тайник.

(Уходит.)

(За сценой слышен призыв к оружию.)

СЦЕНА 10-я

Другой пункт побережья. Дон Хуан и Дон Энрике, сражаются с несколькими маврами.

Дон Энрике

Смелей, на них, уже разбиты,

Повсюду мавры отступают.

Дон Хуан

Поля убитыми покрыты

Солдатами и лошадьми.

Дон Энрике

А что ж не видно Дон Фернандо?

Дон Хуан

В пылу борьбы он где-то скрылся.

Дон Энрике

Отыщем же его, Кутиньо.

Дон Хуан

Где ты, повсюду я с тобой.

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Дон Фернандо, со шпагой Мулея, и Мулей, с одним только щитом.

Дон Фернандо

На поле битвы опустелом,

Что общей кажется могилой,

Или театром самой смерти,

Остался, мавр, один лишь ты,

Твои солдаты отступили,

Твой конь струит потоки крови,

Покрытый пеною и пылью,

Он возмущает дольний прах,

И меж коней, освобожденных

От седоков своих убитых,

Тебя добычей он оставил

Моей властительной руки.

И я горжусь такой победой,

Ее желаннее иметь мне,

Чем видеть это поле битвы

Венчанным злостью гвоздик.

Так много пролито здесь крови,

И так украсилось ей поле,

И так несчастие громадно,

Что утомленные глаза,

Проникшись жгучим состраданьем,

Уставши всюду видеть гибель,

Невольно ищут, не глядит ли

Меж красного зеленый цвет.

Итак, твою сразивши храбрость,

Я из коней, бродивших в поле,

Взял одного, и оказался

Таким чудовищем тот конь,

Что, сын ветров, он притязает

Быть у огня усыновленным,

И между пламенем и ветром

Его оспаривает цвет,

Он белый весь, и потому-то

Вода сказала: "Он рожденье

Моих глубин, его из снега

Могла сгустить одна лишь я".

По быстроте он, словом, ветер,

По благородству — пламя молний,

По белизне — воздушный лебедь,

По кровожадности — змея,

По красоте — высокомерный,

По дерзновенности — могучий,

По ржанью звонкому — веселый,

По груди сильной — великан.

Сев на седле и сев на крупе,

Вдвоем с тобой чрез море крови

Мы проносились между трупов

На оживленном корабле,

И между пеною и кровью,

Как бы играя в перламутре,

Он от хвоста до самой челки

В стремленьи бешеном дрожал

И, чуя тяжесть над собою,

Двойною парой шпор пронзенный,

Он мчался, чудилось, влекомый

Теченьем четырех ветров.

Но и такой атлант могучий

Под тяжестью своей сломился,

Затем что тяжкий гнет несчастий

И зверю чувствовать дано;

А может быть в своем инстинкте

Задет, он про себя промолвил:

"Веселым шествует испанец,

Печальным едет в путь араб:

Так против родины я буду

Изменником и вероломным?"

Но будет говорить об этом.

Глубоко опечален ты,

Скрывает сердце, сколько может,

Но ты устами и глазами

Изобличаешь те вулканы,

Что у тебя в груди кипят,

И шлешь ты пламенные вздохи,

И слезы нежные роняешь,

И каждый раз, как обернусь я,

Моя душа удивлена;

Должна другая быть причина,

Которая тебя печалит,

Не мог твой дух одним ударом

Судьбы жестокой быть сражен:

И было бы несправедливо

И дурно, если б о свободе

Так горько плакал тот, кто может

Так тяжко раны наносить.

И потому, коль, рассказавши

Другому о своем несчастьи,

Тем самым горе облегчаешь, —

Пока к моим мы не придем,

Раз эту милость заслужил я, —

Тебя степенно и учтиво

Я убеждаю, расскажи мне,

Какое горе у тебя.

Скорбь сообщенная бывает

Не побежденной, но смиренной,

И я, виновник самый главный

Превратности твоей судьбы,

Желаю быть и утешеньем

И устранителем причины

Твоих печальных воздыханий,

Коли причина разрешит.

Мулей

Велик ты в храбрости, испанец,

И так учтив ты, как бесстрашен;

И ты словами побеждаешь,

Как шпагой можешь побеждать.

Когда меня на поле битвы

Ты победил мечом могучим,

Ты жизнь мою своею сделал,

И вот вторично взят я в плен;

Моя душа твоею речью

Побеждена, ты повелитель

И над душою и над жизнью,

Ты и жесток и милосерд,

И побежден тобой я дважды

Оружием и обращеньем.

Ко мне проникшись состраданьем,

Испанец, ты меня спросил,

О чем я пламенно вздыхаю;

Я сознаю, что, если скажешь

Другому о своем несчастьи,

Оно тогда умягчено,

Но сознаю я вместе с этим,

Что тот, кто говорит о боли,

Желает, чтоб она смягчилась,

Моя же боль в моей душе

Царит настолько над моими

Восторгами, что, не желая

Смущенья их и облегченья,

Хотел бы я о ней молчать;

Но нужно мне повиноваться,

И я тебе открою тайну.

Я Фесского Царя племянник,

И называюсь шейх Мулей.

Мой род прославлен многократно

Наместниками и пашами.

Но я был сыном злополучии

С первоначальных дней моих,

И даже на пороге жизни

Родился я в объятьях смерти.

Пустыня, что была великой

Могилой для испанских войск,

Была моею колыбелью:

Узнай, что я родился в Хельве^[26],

В тот самый год, когда у Хельва

Вы пораженье понесли.

Явился я к Царю Инфантом,

Служить ему. — Но тут начало

Моих печалей и несчастий:

Казни, судьба, меня, казни.

Я красоту увидел в Фесе,

Она, мое очарованье,

Жила близ моего жилища,

Чтоб ближе смерть я встретить мог.

И чтоб любовь была вернее,

Чтоб не могла она порваться,

Росли мы оба неразлучно

С первоначальных наших лет,

И в те младенческие годы

Любовь не молнией явилась,

Когда глубоко поразила

Не силу и не высоту,

А нежность, трепетность, смиренность,

И, чтоб явить свое господство,

Она неравными стрелами

Пронзила юные сердца.

Но как вода своим упорством

На камне след обозначает

Не силою своих ударов,

А тем, что падает всегда,

Так неотступными слезами

Сумел пробить я камень сердца,

Который в долгом равнодушьи

Казался тверже, чем алмаз;

Не силою заслуг особых,

А тем, что я любил безмерно,

Ее заставил я смягчиться,

И, осчастливлен ею, жил,

Хотя недолго, наслаждаясь

Восторгами любви блаженной,

Но отлучился на несчастье:

Довольно этим я сказал!

Другой влюбленный в это время

Меня убил своей любовью,

Он счастлив был, а я несчастен,

Он близко был, я далеко,

И я в плену, а он свободен,

Так велико противоречье

Его судьбы с моей судьбою:

Решай, могу ли я скорбеть!

Дон Фернандо

О, смелый мавр и в чувствах нежный,

Коль ты влюблен, как повествуешь,

И очарован, как сказал мне,

И любишь, как изобразил,

И так ревнуешь, как вздыхаешь,

И так мечтаешь, как боишься,

И так желаешь, как тоскуешь,

Блаженно мучаешься ты.

Один лишь выкуп мне желанен:

Чтобы твоим был этот выкуп.

Вернись к возлюбленной, скажи ей,

Что португальский дворянин

Тебя в рабы ей посылает:

А ежели она захочет

Мне заплатить из чувства долга,

Мое добро бери себе:

Возьми у ней любовь как деньги

И получи с нее проценты.

Смотри, уж конь, упавший наземь,

Передохнул и снова встал;

Я знаю, что зовут любовью,

И знаю, в чем беда разлуки,

Тебя удерживать не стану,

Бери коня и поспешай.

Мулей

Я не скажу тебе ни слова;

Кто дар свой щедро предлагает,

Тот награжден уже тем самым,

Что принят добровольный дар.

Скажи мне, португалец, кто ты?

Дон Фернандо

Не более, как благородный.

Мулей

Кто б ни был ты, я это вижу.

Я буду навсегда твой раб,

Как в счастии, так и в несчастьи.

Дон Фернандо

Бери коня, не медли. Поздно.

Мулей

Когда тебе так показалось,

Что чувствует, кто был в плену

И кто к любви спешит, свободный?

(Уходит.)

Дон Фернандо

Великодушно — дать другому

Свет жизни.

Мулей (за сценой)

Храбрый португалец!

Дон Фернандо

Он с лошади мне говорит.

Чего ты хочешь?

Мулей (за сценой)

Я надеюсь,

Что будет день, когда сумею

Я отплатить за это благо.

Дон Фернандо

Да усладит тебя оно.

Мулей (за сценой)

Добро не может потеряться.

Аллах тебя да сохраняет,

Испанец смелый^[27].

Дон Фернандо

Если только

Аллах есть Бог, будь счастлив с ним.

(За сценой слышны барабаны и трубы.)

Но что за трубный звук я слышу?

Им ветры быстрые полны,

Загрохотали барабаны,

Я слышу музыку войны.

СЦЕНА 12-я

Дон Энрике, Дон Фернандо.

Дон Энрике

Фернандо, я к тебе с известьем.

Дон Фернандо

Что нового?

Дон Энрике

Ты слышишь шум?

Войска из Феса и Марокко

На нас примчались, как самум.

Нежданно прибыл Таруданте,

Чтоб фесскому царю помочь,

Сам царь пришел с огромным войском,

И обступили нас, как ночь.

Ведя осаду, их войсками

Мы с двух сторон осаждены,

С одним рука с рукой сразимся,

Другому тыл предать должны.

Нас ослепили блески Марса.

Что делать нам в беде такой?

Дон Фернандо

Что делать? Умереть, как должно,

С невозмутимою душой.

Мы два Маэстре, два Инфанта,

Довольно было бы сказать —

Два португальца, чтобы страха

Ни перед чем не показать.

Так повторим, Христос и Авис,

Христос и Авис навсегда,

И с радостью умрем за веру,

Коль умереть пришли сюда.

СЦЕНА 13-я

Дон Хуан. — Дон Фернандо, Дон Энрике.

Дон Хуан

В недобрый час на этот берег

Сошли мы с наших кораблей.

Дон Фернандо

Не время говорить об этом,

Сражаться нужно нам. Смелей!

Судьба взывает к нашей силе,

Мы вражьей стиснуты толпой,

Итак, на бой. Христос и Авис!

Дон Хуан

Идемте все. На бой, на бой!

(Уходят с обнаженными шпагами, и возникает битва.)

СЦЕНА 14-я

Брито

Не выйти нам из переделки,

Два против одного сошлись.

Преподлая, скажу вам, штука.

О, небо, небо, отворись!

Хоть щелку маленькую дай мне,

Чтоб смерти избежать тому,

Кто вышел в битву, сам не зная,

Ни для чего, ни почему.

Давай-ка притворюся мертвым^[28],

А заодно, не будь я глуп,

Вменю себе, что это время

Я не жил, будучи как труп^[29].

(Бросается на землю.)

СЦЕНА 15-я

Мавр, с обнаженным мечом нападает на Дона Энрике. — Брито, на земле.

Мавр

Кто отражает так удары

Руки, струящей свет огней

Четвертой сферы?^[30]

Дон Энрике

Тот, кто может,

Доверясь храбрости своей,

С врагами бешено сражаться

Как со свирепыми зверьми.

Кто я, тебе мой меч покажет.

(Топчут лежащего Брито и уходят.)

Брито

И топчет же. Ах, черт возьми!

СЦЕНА 16-я

Мулей и Дон Хуан, Кутиньо, сражаясь. — Брито.

Мулей

Я вижу, португалец смелый,

Как сила велика твоя,

И не смущаюсь, вам победу

Сегодня дать хотел бы я.

Дон Хуан

О, горе мне, куда ни встану,

Топчу я трупы христиан.

(Уходят оба.)

Брито

Топчи, пожалуй, только я-то

Зачем в удел топтанью дан?

СЦЕНА 17-я

Дон Фернандо, отступая перед Царем и другими маврами. — Брито.

Царь

Высокомерный португалец,

Я обещание даю,

Что если ты оружье сложишь,

Ты дружбу получил мою.

Скажи мне, кто ты?

Дон Фернандо

Только рыцарь.

И больше сведений не жди.

Убей меня.

СЦЕНА 18-я

Дон Хуан, становится рядом с Доном Фернандо. — Те же.

Дон Хуан

Пусть враг сначала

Найдет отпор в моей груди,

Она стеной алмазной будет.

Вперед, Фернандо, дай им знать

Свою наследственную храбрость.

Царь

Чего еще мне больше ждать?

Пусть прекратится спор оружья,

Не нужно больше славы мне:

Раз этот пленник мной захвачен,

Победа решена вполне.

Во имя плена или смерти

Исполни, что я говорю:

Твой рок свершен, отдай же шпагу,

Фернандо, Фесскому Царю.

СЦЕНА 19-я

Мулей; потом Дон Энрике. — Те же.

Мулей

Что вижу?

Дон Фернандо

Лишь Царю бы отдал

Я шпагу: не отдать ему —

Не мужество, а безрассудство.

(Входит Дон Энрике.)

Дон Энрике

Мой брат!

Дон Фернандо

Волненью своему,

Энрике, не давай быть явным;

Мы тешились в пылу борьбы,

Прими же эту неудачу,

Как переменчивость судьбы.

Царь

Теперь, Энрике, Дон Фернандо

В моих руках: и я могу

Лишить вас жизни: но в победе

Я не желаю мстить врагу.

Я шел лишь на свою защиту,

И если вашу кровь пролью,

Такой я не достигну славы,

Как сохранив вас, в честь мою.

И чтобы выкуп был вернее,

Вернись к Царю, пусть знает он,

Что здесь Фернандо, и тобою

Он может быть освобожден.

Но пусть запомнит Эдуарте,

Что не получит он его,

Покуда Сеута не будет

Владеньем царства моего.

А Вас, светлейший Принц, прошу я

Теперь пожаловать за мной,

Идемте в Фес.

Дон Фернандо

Иду за сферой,

Чей свет — путеводитель мой.

Мулей (в сторону)

Итак, за ревностью и дружба

Зажжет мой дух огнем борьбы.

Дон Фернандо

Энрике, я в плену останусь,

Но не страшусь моей судьбы.

Ты скажешь брату, чтобы в этом

Дон Фернандо

Дон Хуан,

Прощай.

Дон Хуан

Я остаюсь с тобою.

Дон Фернандо

О, друг, ты мне судьбою дан!

Дон Энрике

О, злополучное событье!

Дон Фернандо

Скажи Царю... Но, впрочем, нет.

Лишь передай мое молчанье

Царю, как горький мой привет.

(Уходят.)

СЦЕНА 20-я

Мавры. — Брито.

Первый мавр

Еще христианин убитый.

Второй мавр

Сегодня порубились мы.

Давай-ка бросим трупы в море,

Во избежание чумы^[31].

Брито

А вот давайте-ка сперва я

Открою настеж вам башки;

(Встает и нападает на них.)

Мы, португальцы, и умерши,

Довольно на руку бойки.

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Горный склон близ садов Царя Фесского.

Феникс, и тотчас Мулей.

Феникс

Эстрелья! Роза! Сара! Что же,

Никто меня не слышит?

Мулей

Я.

Ты для меня горишь как солнце,

Я пред тобой как тень твоя.

Услышав голос твой певучий,

Ускорил я свои шаги.

Чего ты хочешь?

Феникс

Здесь останься

И мне советом помоги.

Как рассказать, сама не знаю.

Под тенью нежною ветвей,

Неблагодарный, льстивый, вольный,

И сладостный, бежал ручей,

В волне серебряно-хрустальной

Качая свет дневных лучей;

Неблагодарный, потому что

Не хочет ждать, стремясь вперед;

И льстивый, потому что шепчет,

Но, сам не чувствуя, течет;

И вольный, потому что звонко

Журчанье сладостное льет.

Я по горе гналась за зверем,

К ручью случайно подошла;

И ощутив, как между веток

Прохладно дышит полумгла,

Остановилась в этой чаще

И на мгновенье прилегла.

На этом склоне многоцветном

Гирляндами дышал жасмин,

Там были алые гвоздики,

Весенняя краса долин,

В расцвет растений изумрудных

Вплетался радостный кармин.

Но только душу предала я

Журчанью нежному, как пух,

Как вдруг я слышу шелест листьев,

Гляжу, насторожила слух,

Старуха, вижу, африканка,

Не человек, а точно дух.

Живой скелет того, что было

Лишь тенью бледной и пустой,

Чело наморщено, угрюмо,

Весь вид обманчивый и злой,

Как бы древесный ствол иссохший

И с неободранной корой.

И трепещи, — с печалью темной,

Как бы в предвиденьи невзгод,

Она протягивает руку,

И за руку меня берет,

И тут уж я — как ствол недвижный,

И у меня по жилам — лед.

И в сердце ужас пробуждая,

И сохраняя страшный вид,

Ко мне свой голос обратила,

И яд смертельный в нем горит,

Так быстро-быстро зашептала,

И так невнятно говорит:

"Беда, несчастная, проклятье,

Неустрашимая беда!

Твоя краса ужели будет

Ценою трупа навсегда?"

Она сказала, и от скорби

Я не избавлюсь никогда.

Я не живу: а умираю.

От привиденья — беглеца

Я услыхала предвещанье,

И жду зловещего конца.

О, горе, горе мне! Я буду

Ценой презренной мертвеца!

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Мулей

Легко понять химеру эту,

Легко распутать этот сон.

В них образ той жестокой пытки,

К которой дух мой присужден.

Супругой будешь Таруданте,

Ему ты руку дашь свою;

Но лишь об этом я помыслю,

Как слышу в сердце смерть мою.

Но я избегну этой пытки;

С тобой не будет он счастлив,

Твоей любовью не упьется,

Меня сначала не убив.

Тебя утратить, это можно,

Но жить, утратив, — свыше сил.

Раз нужно, значит, чтоб меня он,

Пред тем как взять тебя, убил,

Так жизнь моя ценою будет,

Которой купит он тебя.

И так как я умру, ревнуя,

И негодуя, и любя,

Свершится это предсказанье,

И ты поймешь его, когда,

Меня утратив, будешь вправду

Ценою трупа навсегда.

СЦЕНА 3-я

Дон Фернандо, три пленника. — Мулей.

Первый пленник

Ты на охоту шел, Фернандо,

Тебя увидеть — радость нам,

И мы, в саду работу бросив,

Пришли припасть к твоим ногам.

Второй пленник

Решением всевышним рока

Нет радости у нас иной.

Третий пленник

И в этом милосердье неба.

Дон Фернандо

Друзья, обнимемтесь со мной.

И видит бог, когда бы мог я

Разрушить тяжкий гнет цепей,

Я вашей бы хотел свободы

Скорей и раньше, чем моей.

Но думайте, что это было

Благословением небес, —

Что мы здесь вместе муку терпим;

Просвет надежды не исчез

Для тех, кто мудростью умеет

Все злоключенья побеждать;

Перетерпите гневность рока,

И будем перемены ждать:

Судьба, жестокая богиня,

Вчера цветок, сегодня труп,

Меняясь, наш удел изменит

Усмешкою капризных губ.

О, Господи! Я понимаю,

Что дать несчастному совет

И оказать лишь словом помощь,

В том мудрости особой нет.

Но если этот раз лишь в слове

Вся помощь слабая моя,

Тут нет вины моей, простите,

Мне дать вам нечего, друзья.

Я думаю, что нам подмога

Из Португалии спешит,

И то, что прислано мне будет,

Все вам, друзья, принадлежит.

А если выкуплен из плена

Я буду, слово вам даю,

Вы все отправитесь со мною.

Работу выполнять свою

Теперь идите, чтоб хозяев

Своих не раздражать ничем.

Первый пленник

Властитель, жизнь твоя — отрада

И утешение нам всем.

Второй пленник

Живи, наш повелитель, дольше,

Чем Феникс, что живет века.

(Пленники уходят.)

СЦЕНА 4-я

Дон Фернандо, Мулей.

Дон Фернандо

Скорблю, ни с чем вас отпуская,

И велика моя тоска.

Кто им поможет!

Мулей

Здесь смотрю я,

С какой любовью ты сумел

Смягчить невольникам их участь.

Дон Фернандо

Меня печалит их удел.

Глядя, как мрачная превратность

На них свою бросает тень,

Я научаюсь быть несчастным;

И может быть настанет день,

Когда мне будет это нужно.

Мулей

Ты Принц, и думаешь о том?

Дон Фернандо

Родясь Инфантом, волей рока,

Я ныне сделался рабом:

И я отсюда заключаю,

Что если этим стать я мог,

Быть может худшее готовит

Мне в будущем неверный рок:

Между Инфантом и плененным

Длиннее путь судьбой пройден,

Чем между тем, кто просто пленник

И тем, кто более пленен.

Взывает день ко дню другому,

И вновь зовет его другой,

Соединяя в звенья цепи,

Со скорбью скорбь, тоску с тоской.

Мулей

Моя печаль еще сильнее.

Ты ныне пленник, — день пройдет,

На родину вернувшись Принцем,

Ты будешь счастлив в свой черед:

Мое бесплодно ожиданье,

Судьба изменчивей луны,

Но перемены, улучшенья

Моей судьбе не суждены.

Дон Фернандо

С тех пор, как я придворный в Фесе,

Ты не сказал мне ничего

О том, как любишь.

Мулей

Есть причина

Для умолчанья моего:

Хранить в глубокой тайне имя

Возлюбленной поклялся я.

Но я послушен долгу дружбы,

И от тебя не утая

То, что тебе сейчас скажу я,

Равно и клятву соблюду.

Единственной и несравненной

Считаю я мою беду;

Так, несравненной, потому что

Вне всех сравнений рождены

Моя любовь и светлый Феникс.

Мечты мои одним полны:

Мое мечтание есть Феникс,

Когда гляжу, когда молчу;

Мое страдание есть Феникс,

Когда скорблю, люблю, хочу;

Мое отчаяние — Феникс,

Когда я плачу, как в бреду;

И луч моей надежды — Феникс,

Когда со страхом счастья жду;

Моя любовь и мука — Феникс,

И если Феникс я сказал,

Как верный друг и как влюбленный,

Признался я и умолчал.

(Уходит.)

Дон Фернандо

Как он разумно изъяснился,

Учтив он так же, как влюблен.

Когда его страданье — Феникс,

Он большей скорбью огорчен.

Моя печаль — страданье многих,

Обыкновенная беда.

СЦЕНА 5-я

Царь. — Дон Фернандо.

Царь

Тебя искал я, Принц светлейший,

И потому пришел сюда.

Пока меж перлов и кораллов

Не скрылось солнце за горой,

Мне хочется, чтоб ты развлекся

Моей охотничьей игрой:

Уже устроена облава

На тигра.

Дон Фернандо

Государь, ценя,

Что ты находишь развлеченья

Ежеминутно для меня,

Скажу, что если развлекаешь

Ты так невольников своих,

Утрата родины не будет

Непоправимою для них.

Царь

Раз пленник полон тех достоинств,

Что ты в душе своей вместил,

Вполне законно и разумно

Ему служить по мере сил.

СЦЕНА 6-я

Дон Хуан. — Те же.

Дон Хуан

Иди, великий Царь, на берег

Морской, и ты с него увидишь

Наикрасивейшего зверя,

Сумевшего соединить

Искусство гордое с природой:

Там христианская галера,

Нарядная, приходит в гавань,

Хотя вся в трауре она.

И сомневаешься, как может

Веселой быть ее угрюмость,

И португальские знамена

Блистают на ее снастях;

Я думаю, что раз в неволе

Принц Португальский, эти знаки

Есть указанье, что жалеет

Она о горести его,

И потому, покрывшись черным,

Тоскуя о его плененьи,

Идет вернуть ему свободу.

Дон Фернандо

О, добрый друг мой, Дон Хуан,

Не так ты объясняешь траур;

Когда б она несла свободу,

Она оделась бы, ликуя,

В одни веселые цвета.

СЦЕНА 7-я

Дон Энрике, одетый в траур, со свернутым листом. — Те же.

Дон Энрике (к Царю)

Позволь, великий Царь, с тобою

Обняться.

Царь

Доброе прибытье,

Светлейший Принц.

Дон Фернандо

Так значит верно,

Что осужден я, Дон Хуан!

Царь

Мулей, так значит совершилось

Мое заветное желанье!

Дон Энрике

Теперь, когда благополучным

Тебя я вижу, мне позволь,

О, государь, обняться с братом.

Фернандо!

(Они обнимаются.)

Дон Фернандо

Милый мой Энрике!

Что означает этот траур?

Но, впрочем, нет, не говори:

Твои глаза сказали столько,

Что бесполезным было б слово.

Не плачь. Коль ты пришел сказать мне,

Что я невольник навсегда,

В том высшее мое желанье:

Ты мог бы требовать награды

За вести добрые, и вместо

Того, чтоб траур надевать,

Одеться пышно, как на праздник,

И ликовать. Как поживает

Король, мой добрый повелитель?

Скажи лишь мне, что он здоров, —

Я счастлив. Ты не отвечаешь?

Дон Энрике

Коль повторенные страданья

Нам доставляют боль двойную,

Пусть сразу их узнаешь ты.

(К Царю.)

И ты, великий Царь, внимай мне:

Хоть этот горный склон нам будет

Дворцом пустынным, здесь, прошу я,

Аудиенцию мне дай,

И пленнику отдай свободу,

Услышавши такие вести.

Вся разгромленная армада,

Что в тщетной гордости своей

Была для волн тяжелой ношей,

Инфанта в Африке оставив

Заложником переговоров,

Пошла печально в Лиссабон.

И как услышал Эдуарте

Трагические эти вести,

Печаль к нему внедрилась в сердце,

И то, что было лишь тоской,

Преобразилось в летаргию,

И, опровергнув говорящих,

Что от тоски не умирают,

Скончался добрый наш Король.

Да будет он допущен в небо!

Дон Фернандо

О, горе мне! Так много стоил

Ему мой плен?

Царь

Аллаху зримо,

Как тягостна мне эта весть.

Но продолжай.

Дон Энрике

Король покойный

Распорядился в завещаньи,

Чтобы за выдачу Инфанта

Вам Сеута была сдана.

И с полномочьем от Альфонсо,

Который нам, взамену солнца,

Явился пышною денницей,

Я прихожу, чтоб город сдать:

И так как...

Дон Фернандо

Замолчи, довольно,

Ни слова более, Энрике:

Слова такие недостойны,

Их неприлично говорить

Ни Португальскому Инфанту,

Ни христианскому Маэстре,

Ни даже подлому и злому,

Кто в мире как дикарь живет,

Не ведая христовой веры,

Сияющей лучом бессмертным.

Мой брат, что сопричислен к небу,

Пред смертью это завещал

Не для того, чтоб исполнялось

Дословно это повеленье,

А для того, чтоб показать вам,

Что хочет воли он моей,

Чтоб, значит, вы мою свободу

Другими средствами искали,

Другим, жестоким или мирным,

Неукоснительным путем.

Сказавши: "Сеуту отдайте", —

Он завещал вам: "Предпримите

Что только можно, и усилья

Пусть и до этого дойдут".

Но как же можно, как же можно,

Чтоб христианский, справедливый

Король отдать решился мавру

Тот город, что им куплен был

Своею кровью, потому что

Лишь со щитом и шпагой, первый,

Он утвердил свои знамена

На боевых его зубцах?

И главное еще не в этом:

Сдать мавру город, заслуживший,

Чтоб католическая вера

В нем торжествующей была,

И в храмах умолявший Бога,

С благоговеньем и любовью?

Да разве это было б делом,

Достойным честных христиан,

И соблюденьем правил веры,

И христианским милосердьем,

И бранной славой португальской,

Чтобы Атланты вышних сфер,

Чтобы возвышенные храмы,

На место светов золотистых,

В которых луч играет солнца,

Прияли мусульманский мрак,

И чтоб враждебные им луны,

Родив подобные затменья,

В церквах осуществляли ужас

Таких трагедий роковых?

Так значит это будет благом,

Чтоб храмы превратились в хлевы,

Часовни сделались конюшней,

Иначе, ежели не так,

Чтоб обратилися в мечети?

И тут язык мой умолкает,

Тут пресекается дыханье,

Тут мукою я удушен:

Лишь при одной подобной мысли

Готово сердце разорваться

И волосы восстали дыбом,

И телом овладела дрожь.

То было бы не первым разом,

Что хлев и ясли оказались

Гостеприимными для Бога;

Но раз мечети, в них для нас

Навеки будет знак позорный,

И надпись нашего бесславья,

Гласящая: "Здесь Бог когда-то

Имел жилище, а теперь

Его прогнали христиане,

И помещен здесь ими Дьявол".

И даже это позабыто,

(Как общий приговор гласит)

Что в дом чужой никто не входит,

Чтобы, хозяина обидеть, —

Так разве будет справедливо,

Чтоб в Божий Дом вошел порок,

И нами был сопровождаем,

И мы, чтоб он вошел вернее,

Ему посторожили двери,

А Бога выкинули вон?

Католики, что пребывают

С своими семьями, с богатством,

В том городе, быть может станут,

Чтоб только их не потерять,

Трусливо отпадать от веры.

И мы доставим им возможность

Впадать в соблазн греха такого?

И будут дети христиан

Перенимать у мавров нравы,

И подчиняться их обрядам,

И жить сочленами их секты?

И столько жизней дорогих

Из-за одной, совсем ничтожной,

Должны погибнуть безвозвратно?

Но кто же я? Ужели больше,

Чем просто смертный человек?

Коль быть Инфантом — умножает

Мое значение, я — пленный:

Невольник притязать не может

На пышность почестей; я — раб:

И значит, тот впадет в ошибку,

Кто назовет меня Инфантом.

Так кто ж распорядиться может,

Чтоб жизнь единого раба

Такой ценою окупилась?

Кто умирает, тот теряет

Свою физическую цельность^[32],

Ее я в битве потерял:

Раз потерял, так значит умер:

Раз умер, было бы деяньем

С разумной мыслью несовместным,

Чтоб ныне ради мертвеца

Навек погибло столько жизней.

Так пусть же это полномочье

Разорвано на части будет,

И станет искрами огня,

И станет атомами солнца.

(Разрывает полномочие, которое привез Энрике.)

Но нет, я съем обрывки эти,

Да не останется ни буквы,

Способной миру возвестить,

Что мысль подобная возникла

В умах у знати лузитанской^[33].

Царь, я твой раб, распоряжайся

Своим слугой, повелевай;

Я не хочу своей свободы,

Ей обладать не в состояньи.

Вернись на родину, Энрике:

Скажи, что в Африке меня

Оставил ты похороненным,

Затем что жизнь моя отныне

Во всем подобна будет смерти.

Фернандо, христиане, мертв;

Остался вам невольник, мавры;

Для ваших, пленники, страданий

Прибавился товарищ ныне;

О, небо, смертный человек

Твои восстановляет церкви;

О, море, скорбный умножает

Рыданием твои пучины;

О, горы, темный к вам пришел,

Чтоб жить средь вас, как ваши звери;

О, ветры, нищий удвояет

Дрожаньем крика ваши Сферы;

Во мгле глубин твоих, земля,

Себе мертвец могилу роет;

Чтоб все вы, Царь, и брат, и мавры,

И христиане, и созвездья,

И небо с морем и с землей,

И солнце, и луна, и горы,

И звери дикие узнали,

Что ныне, между злоключений

И бедствий, некий стойкий принц

Возвысил свет христовой веры

И оказал почтенье Богу:

И если б не было другого

Мне основания, как то,

Что в Сеуте одна есть церковь

Во имя вечного Зачатья

Владычицы земли и неба,

Я б сотни жизней потерял,

Чтоб лишь она не потерялась.

Царь

Неблагодарный, безучастный

К моей победоносной славе,

К величью царства моего,

Как ты дерзаешь отказать мне

В моем желанье самом сильном?

Но если ты в моих владеньях

Сильнее правишь, чем в своих,

Что ж тут мудреного, что рабства

Ты не почувствовал? Но если

Себя моим рабом признал ты,

С тобой я буду как с рабом:

Твой брат и все твои пусть видят,

Что как невольник самый подлый

Теперь ты ноги мне целуешь.

Дон Энрике

Какая боль!

Мулей

Какая скорбь!

Дон Энрике

Какой удар!

Дон Хуан

Какая пытка!

Царь

Ты мой невольник.

Дон Фернандо

Это правда,

И в этом месть твоя ничтожна;

Из лона темного земли

Для однодневного скитанья

Исходит человек, рождаясь,

Чтоб разные пути изведать

И снова возвратиться к ней.

Благодарить тебя я должен,

Не обвинять, ты научаешь,

Как достоверного жилища

Скорей могу достигнуть я.

Царь

Раз ты невольник, ты не можешь

Иметь ни прав, ни притязаний,

И если Сеутой владеешь

И признаешь, что ты мой раб,

И признаешь меня владыкой,

Зачем же не сдаешь мне город?

Дон Фернандо

Затем, что он не мой, а Божий.

Царь

Повиновения закон

Тебе не говорит ли ясно,

Что должен ты повиноваться?

Так я тебе повелеваю

Сдать город.

Дон Фернандо

Небо нам велит,

Чтоб раб всегда повиновался

Хозяину лишь в справедливом;

А ежели рабу хозяин

Прикажет, чтобы он грешил,

Его он слушаться не должен;

Грех, сделанный по приказанью,

Селин, Мавры. — Те же.

Селин

Государь...

Царь

Немедля

Пусть будет этот раб сравнен

Со всеми: пусть ему на шею

И на ноги наденут цепи;

Пусть служит он в моих конюшнях,

Пускай работает в садах,

Как все, пусть терпит униженья,

Отбросив шелковый наряд свой,

Пускай он ходит в грубой сарже,

Ест черный хлеб и воду пьет

Солено-грязную; пусть спит он

В удушливых сырых темницах;

На слуг его и на вассалов

Наложен тот же приговор.

Взять их отсюда.

Дон Энрике

О, мученье!

Мулей

О горе!

Дон Хуан

О, беда!

Царь

Увидим,

Увидим, варвар, что сильнее,

Твое ль терпенье, мой ли гнев.

Дон Фернандо

Увидишь; потому что будет

Мое терпенье бесконечным.

(Его уводят.)

Царь

Энрике, верный обещанью,

Я позволяю, чтобы ты

Вернулся в Лиссабон свободно;

От африканских вод отправься

К своим сородичам, скажи им,

Что португальский их Инфант,

Маэстро Ависа, остался

За лошадьми ходить моими;

Пускай они сюда приходят

Освободить его.

Дон Энрике

Придут.

И если я в его несчастьи

Его теперь не утешаю

И ухожу, так это только

Лишь потому, что я хочу

Сюда вернуться с большей силой,

Чтобы вернуть ему свободу.

Царь

Прекрасно, если только сможешь.

Мулей (в сторону)

Явился случай, наконец,

За прямодушье — прямодушьем

Платя, представить верность дружбе;

Фернандо я обязан жизнью,

Ему я выплачу свой долг.

СЦЕНА 9-я

Сад.

Селин; Дон. Фернандо, как пленник, в цепях; потом пленники.

Селин

Царь приказал, чтоб ты работал

С другими вместе, здесь в саду.

Его веленью повинуйся.

(Уходит.)

Дон Фернандо

Я снисхождения не жду.

(Входят несколько пленников, и в то время как они роют в саду, один из них поет.)

Первый пленник (поет)

На фесского тирана

Король направил брата,

Инфанта, Дон Фернандо,

Чтоб покорить Танхер.

Дон Фернандо

И будет так вставать воспоминаньем

Моя судьба в томительных мечтах.

Во мне печаль и горькое смущенье.

Второй пленник

О чем ты, пленник, думаешь в слезах?

Не плачь, утешься, нам сказал маэстре,

Что скоро все вернемся мы домой,

Он всех освободит нас из неволи.

Дон Фернандо (в сторону)

Как скоро вы расстанетесь с мечтой!

Второй пленник

Утешься, брат, возьми-ка эти ведра

И принеси воды мне из пруда

Полить цветы.

Дон Фернандо

Охотно и немедля,

Я в этом вам готов служить всегда.

Моя забота, в сердце скорби сея,

Прольет потоки быстрых слез из глаз.

(Уходит.)

Третий пленник

Еще пригнали пленников работать.

СЦЕНА 10-я

Дон Хуан и второй пленник. — Те же.

Дон Хуан

Быть может, здесь его на этот раз

Увидим мы: в саду, быть может, был он,

И узники укажут мне его.

С ним вместе быть — явилось бы отрадой

Для горького мученья моего.

Скажи, приятель, мне, и да поможет

Тебе Господь! ты не видал в саду

Среди рабов маэстре Дон Фернандо?

Второй пленник

Нет, не видал.

Дон Хуан

Где ж я его найду?

О, горе мне!

Третий пленник

Я говорю, что новых

Еще пригнали пленников сюда.

СЦЕНА 11-я

Дон Фернандо, с двумя ведрами воды. — Те же.

Дон Фернандо

О, смертные, да не смутит вас видеть,

Какая мне ниспослана беда;

Инфант, маэстре Ависа, являет

Пример того, как переменчив рок.

Дон Хуан

Властитель и в таком убогом виде.

О, если бы тебя спасти я мог!

Несчастие!

Дон Фернандо

Прости тебя Всевышний!

О, Дон Хуан, ты огорчил меня:

Среди своих мне жить хотелось скрытно,

Работая как раб день изо дня.

Второй пленник

Прощения, сеньор, прошу смиренно.

С тобою говорил я как слепой.

Первый пленник

Дай нам припасть к твоим ногам, властитель.

Дон Фернандо

Встань, друг. Зачем так говорить со мной?

Дон Хуан

Светлейший Принц...

Дон Фернандо

Как может быть светлейшим —

Чья жизнь такою тьмой окружена?

Я равный, с вами, пленник между пленных,

Мне та же доля, что и вам, дана.

Дон Хуан

О, если б с неба молния упала,

Чтоб дать мне смерть!

Дон Фернандо

Как можно, Дон Хуан,

Чтоб благородный так в печаль вдавался?

Обетованья неба не обман.

Как раз теперь должны явить мы храбрость,

Все мужество душевной высоты.

СЦЕНА 12-я

Сара, с небольшой корзиной. — Те же.

Сара

Выходит в сад моя сеньора, Феникс,

И говорит, чтоб краски и цветы

Украсили края корзины этой.

Дон Фернандо

Всегда служить ей первый я готов,

Дай мне корзину, я ее украшу.

Первый пленник

Пойдемте и нарвем скорей цветов.

Сара

Я здесь вас подожду пока.

Дон Фернандо

Не нужно

Считать меня особым между вас:

Равны страданья, и не нынче, завтра

Сравняет всех последний смертный час.

Не будем же откладывать до завтра

То, что сегодня можно довести

До ясного конца.

(Уходит Инфант, и все уступают ему дорогу. Сара остается.)

СЦЕНА 13-я

Феникс, Роза, Сара.

Феникс

Ты, Сара,

Цветов велела принести?

Сара

Велела.

Феникс

Мне хотелось красок,

Чтоб развлеклась моя тоска.

Роза

Поверить просто невозможно,

Что так, сеньора, велика

Твоя печаль, — что дух твой может

Быть сновидением смущен.

Сара

Что так могло тебя встревожить?

Феникс

То, что я видела, не сон,

Раз мне привиделось несчастье.

Когда несчастный видит клад,

Я знаю, Сара, он исчезнет

И не воротится назад;

Но если он во сне увидел,

Что на него идет беда,

Он, пробудившись, видит горе,

Его томящее всегда.

Я от судьбы не жду пощады,

Она гнетет нас без конца.

Сара

Ну, если так скорбеть ты будешь,

Что ж сохранишь для мертвеца?

Феникс

Уж чувствую свое несчастье.

Какая пытка мне дана!

Как веселиться мне, когда я

Ценою трупа быть должна?

Хотя бы только знать могла я,

Кто будет этот мертвый?

СЦЕНА 14-я

Дон Фернандо, с цветами. — Феникс, Сара, Роза.

Дон Фернандо

Я.

Феникс

Что вижу? Небо!

Дон Фернандо

Чем смутиться

Так вдруг могла душа твоя?

Феникс

И голосом твоим, и видом.

Дон Фернандо

Поверю и без всяких слов.

Но чтоб служить тебе, о, Феникс,

Я приношу тебе цветов.

Моей судьбы гиероглифы,

Они родилися с зарей,

И вместе с светлым днем скончались.

Феникс

Вот этот нежно золотой

Цветок названье носит чуда.

Дон Фернандо

Какой цветок не будет им,

Раз для тебя он мною сорван?

Феникс

Он служит образом твоим.

Затем что, Феникс,

Его я власти подчинен.

Феникс

Сегодня он тебя не любит?

Дон Фернандо

Ко мне исполнен он вражды.

Феникс

Возможно ли, чтоб в день короткий

Могли расстаться две звезды?

Дон Фернандо

С веселостью, и пышной, и беспечной,

Цветы проснулись утренней зарей.

Настала ночь, и вот, с холодной мглой,

Их сон объял, непробудимо вечный.

В них с золотом и с белизною млечной

Играла злость радужной игрой.

И тускло все. Вот лик судьбы людской.

Так много день уносит быстротечный.

С рассветом ранним розы расцвели

И умерли: в одной и той же чаше

И колыбель и гроб себе нашли.

Так точно мы, рожденные в пыли,

В единый день свершаем судьбы наши:

Столетья — час, когда они прошли.

Феникс

Ты мне внушаешь страшный ужас,

Мне страшен вид и голос твой;

Будь первым горестным, с которым

Не хочет вместе быть другой.

Дон Фернандо

А что ж цветы?

Феникс

Раз ты нашел в них

Узорный знак твоей тоски,

Могу я только оборвать их

И разбросать их лепестки.

Дон Фернандо

Но в чем же их вина?

Феникс

В их сходстве

С созвездьями.

Дон Фернандо

Скажи, а ты

Я слушаю тебя.

Феникс

Те брызги света, сеть их огневая

Есть смесь лучей и скрытых темных снов,

Приняв от солнца светлый свой покров,

Они живут, блистая и страдая.

Цветы ночные. Их краса живая

Горит огнем лишь несколько часов;

И если день — столетье для цветов,

То ночь для звезд — их мера вековая.

И к нам от этой призрачной весны

Струится боль, и радостные сны, —

Живет ли солнце, или догорает.

Какой же не дождемся мы беды,

Что прочного получим от звезды,

Что на ночь вспыхнув — за ночь умирает.

(Феникс, Сара и Роза уходят.)

СЦЕНА 15-я

Мулей. — Дон Фернандо.

Мулей

Я ждал, чтоб Феникс удалилась,

И здесь стоял среди деревьев:

Орел, всегда влюбленный в солнце,

Порой стремится от него.

Мы здесь одни?

Дон Фернандо

Одни.

Мулей

Послушай.

Дон Фернандо

Скажи, Мулей, свое желанье.

Мулей

Хочу, чтоб ты узнал сегодня,

Что и у мавра есть в груди

И преданность и верность дружбе.

Не знаю, как начать; не знаю,

Как выразить тебе сумею

Все огорчение мое

При виде этой перемены

К тебе презрительного рока,

При виде этой притчи миру

И злой неверности судьбы.

Но я опасности подвержен,

Когда меня с тобой увидят,

С тобой сурово обращаться

Есть повеление Царя.

И голос предоставив скорби,

Которая сумеет лучше,

Как раб, с тобою изъясниться,

Я падаю к твоим ногам.

Инфант, тебе принадлежу я,

И я не милость предлагаю,

А только возвращаю долг свой,

Который ты мне дал взаймы.

Ты дал мне жизнь, ее тебе я

Пришел отдать теперь; затем что

Добро есть клад, что бережется

До дня, когда придет нужда.

И так как страх меня смущает

И сжал мне ноги кандалами,

И так как грудь моя и шея

Между веревкой и ножом,

Беседу нашу сокращая,

Все выскажу тебе я сразу,

И говорю, что нынче ночью

Тебя у взморья ждет судно.

Через отверстья подземелий,

Где ваши мрачные темницы,

Я вам заброшу инструменты,

Чтоб цепи вы могли сломать.

Снаружи отомкну засовы,

И ты со всеми, сколько в Фесе

Есть пленных, можешь удалиться

На том судне в родимый край,

Вполне уверенный, что в Фесе

Я в безопасности остался, —

Легко мне будет так устроить,

Как будто заговор был ваш;

Итак с тобой спасем мы оба:

Я честь, ты жизнь; а если б даже,

О помощи моей узнавши,

Меня казнил во гневе Царь,

Не стал бы я жалеть о жизни.

И так как, чтоб склонять хотенья,

Иметь необходимо деньги,

Возьми сокровища мои,

За них тебе заплатят много.

И это выкуп мой, Фернандо,

За возвращенье мне свободы.

Мой долг тебе был так велик,

Что рано ль, поздно ль, было нужно

Его отдать во имя чести.

Дон Фернандо

Благодарить тебя хотел бы,

Но, вижу, в сад выходит Царь.

Мулей

Тебя он видел?

Дон Фернандо

Нет.

Мулей

Не дай же

Ему предлога к подозренью.

Дон Фернандо

Я спрячусь между этих веток,

А он тем временем пройдет.

СЦЕНА 16-я

Царь. — Мулей.

Царь (в сторону)

(Мулей с Фернандо; говорили

С такой опаской, и как только

Меня увидели, сейчас же

Один уходит, а другой

Желает что-то скрыть. Мне надо

Бояться. Верно иль неверно,

Мне страх грозит, приму же меры.)

Я очень рад...

Мулей

Великий Царь,

Дай мне обнять твои колена.

Царь

С тобой побыть.

Мулей

Что повелишь мне?

Царь

Меня глубоко огорчило,

Что Сеута мне не сдана.

Мулей

Ты победителен и силен,

Поди на приступ, город сдастся.

Царь

Он будет мой без траты крови.

Мулей

Каким же образом?

Царь

Таким:

Фернандо так хочу принизить,

Что Сеуту он сам отдаст мне.

И знаешь что, Мулей, боюсь я,

Маэстре ненадежен здесь.

Его увидя в униженьи,

Пожалуй, пленники стакнутся,

И всей толпою возмутятся,

Из сострадания к нему.

А сверх того и очень сильно

В сердцах людей корыстолюбье;

Весьма легко он может златом

Вниманье стражей усыпить.

Мулей (в сторону)

(Теперь мне выгоднее будет

Сказать, что все это возможно,

Чтобы не мог иметь позднее

Он подозрений на меня.)

Твой страх вполне благоразумен:

Они наверно пожелают

Освободить его.

Царь

Одно лишь

Нашел я средство, чтоб никто

На власть мою не покусился.

Мулей

И это средство, государь мой?

Царь

Чтоб о надежности Инфанта

Ты позаботился, Мулей.

Ты ни боязнью, ни корыстью

Никак не можешь быть подкуплен.

Так будь его главнейшим стражем,

Смотри же, сбереги его.

И что бы с Принцем ни случилось,

Ты дашь отчет мне.

(Уходит.)

Мулей

Нет сомненья,

Царь слышал, как мы говорили.

Да не предаст меня Аллах!

СЦЕНА 17-я

Дон Фернандо. — Мулей.

Дон Фернандо

О чем скорбишь?

Мулей

Ты слышал?

Дон Фернандо

Слышал.

Мулей

Так как же спрашивать ты можешь,

О чем скорблю, когда в смущеньи

Стою меж другом и Царем?

Во мне столкнулись честь и дружба:

Когда тебе я буду верен,

Пред ним изменником я буду;

А верность сохраню пред ним,

С тобой неблагодарным буду.

Что ж делать? (Небо, помоги мне!)

Кого хочу освободить я,

Мне доверяют охранять.

Что если Царь владеет тайной?

Но чтоб найти вернее выход,

Я у тебя прошу совета:

Скажи, что должен делать я.

Дон Фернандо

Мулей, любовь и дружба ниже,

Чем честь и верность государю.

Царю никто ни в чем не равен,

Лишь равен он один себе.

Вот мой совет: ему ты должен

Служить и обо мне не думать;

Я друг твой, и во имя дружбы,

Чтоб сохранилась честь твоя,

Сам за собой смотреть я буду;

И если б кто другой сказал мне,

Что предлагает мне свободу,

Не принял бы я жизнь свою,

Покуда честь твоя со мною.

Мулей

Фернандо, не давай советов

Учтивых столь же, сколько верных.

Я знаю, что мой долг тебе

Есть жизнь, и что платить я должен;

Итак я ночью все устрою,

Как мы с тобою говорили.

Освободись, и жизнь твою

Я искуплю своею смертью;

Лишь только б ты освободился,

Мне после ничего не страшно.

Дон Фернандо

И было б честно, чтобы я

Жестоким был и беспощадным

С тем, кто со мною милосерден,

И чтоб того, кто жизнь дает мне,

Жестоко чести я лишил?

Нет, и тебя хочу я сделать

Судьей моей судьбы и жизни:

Теперь и ты мне посоветуй.

Возможно ль взять мне от того

Свою свободу, кто потерпит

За это кару? Допустит ли,

Чтоб он, ко мне великодушный,

Убийцей чести был своей?

Что посоветуешь?

Мулей

Не знаю.

Ни да, ни нет сказать не смею:

Нет, потому что будет больно

Мне самому; да, потому

Что если да тебе промолвлю,

Пожалуй, я и сам увижу,

Что мой совет не подходящий.

Дон Фернандо

Нет, ты мне должный дал совет.

Благодаренье, потому что

Во имя Бога и закона,

Которые владеют мною,

Я буду в рабстве стойкий принц.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Зал в летнем помещении Мавританского Царя.

Мулей, Царь.

Мулей (в сторону)

(Так много Царь поставил стражей

Над Дон Фернандо, что его

Спасти я больше не надеюсь.

Во имя долга моего,

Как верный друг, я постараюсь

Ему помочь по мере сил.)

Властитель, в море и на суше,

Ты знаешь, я тебе служил,

И если милости достоин,

Тем, что дал мне случай

Не дать того, о чем просил.

А дать нельзя, когда ты просишь

За Принца.

Мулей

Как же, раз его

Мне поручил ты, не желаешь

Отчета слышать моего?

Царь

Я слушаю; но состраданья

Не жди.

Мулей

Немилосердный рок

Фернандо истерзал настолько,

Что мир, чьи клички есть намек,

Дивясь таким страданьям, назвал

Его чудовищем судьбы;

Твой гнев изведав и суровость,

В таком неравенстве борьбы,

В несчастность бедствий вовлеченный,

Предав скорбям свой смелый дух,

В том месте, что назвать боюсь я,

Дабы не оскорбить твой слух,

Недужный, нищий, параличный,

Сраженный мужеством своим,

Он просит милостыни жалкой

У проходящих перед ним;

Ты повелел, чтоб он работал,

Чтоб был преследуем людьми,

Чтоб спал в угрюмых подземельях,

Чтобы ходил за лошадьми,

Чтобы узнал, что значит голод, —

И обездоленный во всем,

И слабый раньше от природы,

Он был разбит параличом.

Так сила бедствий исказила

Его прекрасный царский вид.

Холодной ночью, черной ночью,

Он в мрачном подземельи спит.

Но, стойкий в вере неизменно,

Упорствует, как прежде, в ней,

И чуть, родитель утра, солнце,

Зажжет огни своих лучей,

Как узники (о, горе, горе!)

Циновку жалкую берут,

Недужного несут на воздух,

И — как мне вымолвить? — кладут

На место, что навозной кучей

Должны назвать мы: оттого

Что так он болен, стал он смраден;

Никто у дома своего

Ему лежать не позволяет;

Все гонят нищего, и он,

Без состраданья, без вниманья,

Лежит, мученьем удручен.

И лишь один слуга и рыцарь

Его не кинули в беде.

Стараются его утешить,

Ему сопутствуют везде,

Они с ним пищу разделяют,

Хотя ее и одному

Едва хватает, и от мавров

Гоненья терпят, потому

Что, повинуясь милосердью,

Инфанту служат. Но и гнев,

И беспощадную жестокость

Неоднократно претерпев,

Они его не покидают.

И каждый раз, когда идет

Один на поиски за пищей,

Другой при нем сидит, и ждет,

И страждущего утешает.

Смягчи же гнев свой, государь,

Будь, коль не жалостию тронут,

Так ужасом, о, сильный Царь,

Коль не слезами, изумленьем.

Царь

Ты кончил? Хорошо, Мулей.

СЦЕНА 2-я

Феникс. — Те же.

Феникс

Властитель, если заслужила

Я что-нибудь в любви твоей,

О милости я умоляю.

Царь

В чем отказать тебе могу?

Феникс

Фернандо...

Царь

Более ни слова.

Могу ли я помочь врагу?

Феникс

Внушает ужас всем, кто видит

Маэстре в низости такой;

И я просить хотела только...

Царь

Стой, Феникс, замолчи же, стой.

Скажи мне, кто велит Фернандо

Идти за гибелью вослед

И умирать злосчастной смертью?

Мое ли в том желанье? Нет.

Когда во имя веры предал

Он сам себя скорбям таким,

Зови его — к себе жестоким,

А не меня — жестоким с ним.

В его руке возможность выйти

Из этой низости на свет:

Пусть только Сеуту отдаст мне,

Он вдруг избавится от бед.

СЦЕНА 3-я

Селин. — Те же.

Селин

Перед тобой предстать желают

Посланники, о, Царь великий:

Один пришел от Таруданте,

Из Португалии другой,

По поручению Альфонсо.

Феникс (в сторону)

Какая скорбь с моей сравнится?

Пришли за мной от Таруданте,

Сомнения не может быть.

Мулей (в сторону)

Я потерял свою надежду,

Убит я ревностью и дружбой.

Царь

Пускай войдут.

(Селин уходит.)

Со мною, Феникс,

На этом возвышеньи сядь.

(Они садятся.)

Там говорить, где говорю я?

Дон Альфонсо

Где бы ни был я и с кем бы ни был,

Везде я первый говорю.

Таруданте

Раз я из племени арабов,

Мне надлежит теперь быть первым;

Где есть свои, для чужеземцев

Не может предпочтенья быть.

Дон Альфонсо

Нет, может, там, где понимают

Учтивость; потому что всюду,

Как постоянно можем видеть,

Сидит на лучшем месте гость.

Таруданте

Будь даже это основаньем,

Ты победить меня не мог бы;

Не правом речи обладает,

А только первым местом гость.

Царь

Довольно. Оба здесь садитесь.

Пусть начинает португалец:

Как представителя другого

Закона, мы должны принять

Его с почетом наибольшим.

Таруданте (в сторону)

Я пристыжен.

Дон Альфонсо

Я буду краток:

Король Альфонсо Португальский,

Чья слава, пышная, как свет,

В насмешку зависти и смерти,

Живет в вещаньях громких бронзы,

Тебе привет свой посылает,

И говорит: ввиду того,

Что сдача Сеуты — условье

Освобождения Фернандо,

И от свободы Принц отрекся,

Условье это не приняв,

Тебя определить он просит

Цену его освобожденья

В таких размерах, чтобы алчность

Пред щедростью смирила дух.

Он серебром тебе и златом

Даст столько, сколько могут стоить

Два города. Итак об этом

Он просит дружески тебя,

Но если Принца не отдашь ты,

Тебе дает он обещанье

Освободить его оружьем,

И с этой целью создает

На легкой пенной влаге моря

Готовый в путь плавучий город

Из тысячи вооруженных

Непобедимых кораблей,

Клянясь, что он огнем и кровью

Освободит его из плена

И победит тебя, оставив

Окровавленными поля,

Настолько, чтобы солнце утром,

Увидев землю изумрудом,

Ее с закатом покидая,

Увидело сплошной рубин.

Таруданте

Хоть я посланник, и ответа

Не от меня ты ожидаешь,

Христианин, но я осмелюсь,

Во имя моего Царя,

Тебе ответить, потому что

Его коснулось оскорбленье:

Властителю, что перед нами,

Он повинуется, как сын.

Так пусть же знает Дон Альфонсо,

Что именем его он вызван

Сюда явиться в срок не больший,

Чем от зари и до зари,

И столько алых жарких красок

На этих узрит он равнинах,

Что небо самое промолвит:

"Весь мир сегодня — из гвоздик".

Дон Альфонсо

Когда бы, мавр, ты был мне равным,

Свестись могла бы эта битва

К единоборству роковому

Двух славных юных. Но скажи,

Скажи, чтоб вышел твой властитель,

Коль он на славу притязает;

А я так сделаю, что выйдет

Немедленно на битву — мой.

Таруданте

Себя почти ты обнаружил,

А если это так, сумеет

Тебе ответить Таруданте.

Дон Альфонсо

На поле битвы жду тебя.

Таруданте

И будешь ждать меня недолго,

Владыки, в гневе вы расторгли

Завесы, чьею тьмою был скрыт

Лик солнца от очей нескромных.

В моей земле — меж вами битвы

Не быть без моего согласья,

А я отказываю в нем,

Дабы иметь досуг — принять вас

И угостить с почетом должным.

Дон Альфонсо

Гостеприимства не приемлю

От тех, кто мне наносит боль.

Сюда пришел я за Фернандо:

Желание его увидеть

Меня заставило явиться

Вот так переодетым в Фее:

Но прежде, чем туда дошел я,

Узнав, что здесь ты, в летнем замке,

Я поспешил сюда, влекомый

Надеждой, звавшею меня,

И так как вижу, что надежда

Меня звала сюда обманно,

Узнай, властитель, что теперь я

Лишь твоего ответа жду.

Царь

Ответа? Что ж, король Альфонсо,

Он будет не речист и ясен:

Не дашь мне Сеуту — не бойся,

Инфанта ты не увезешь.

Дон Альфонсо

Итак, война. Со мной он будет!

А ты, посол, иль кто б ты ни был,

Увидимся на поле битвы.

Теперь вся Африка дрожи!

(Уходит.)

СЦЕНА 5-я

Царь, Феникс, Мулей, Таруданте.

Таруданте

Не мог достичь я до сегодня,

О, Феникс нежная, блаженства

Служить тебе как твой невольник,

Быть может, заслужу теперь

Блаженство пред тобой склониться

И, пав к ногам твоим покорно,

Просить, чтоб руку ты дала мне

В обмен поверженной души.

Феникс

Пусть победительный властитель

Вниманье там не расточает,

Где чувствуют к нему почтенье,

Пусть цену знает он свою.

Мулей (в сторону)

Кто это видит пред собою

И сам себя не убивает,

Чего он ждет?

Царь

Владыка светлый,

Не знал я, что идешь ты в Фее,

Итак, прости, что принимаю

Тебя не с пышностью достойной.

Таруданте

Мое отсутствие могу я

Продлить на самый краткий срок;

И если, как мы предположим,

Посланник мой сюда явился,

Чтоб увезти мою супругу,

Как соизволил ты решить,

Пусть самоличное прибытье

В вину мне вменено не будет,

И пусть увижу я скорее

Свершенье счастья моего.

Царь

Во всем меня ты побеждаешь:

Твой долг тебе уплачен будет,

Ты должен быть освобожденным

От этих мыслей и забот,

И так как нам грозят войною,

Ты должен поспешить с отъездом,

Не то пересечет проходы

Прибытье португальских войск.

Таруданте

Мне все равно, я с сильным войском,

Так численны мои отряды,

Что все окрестные равнины

Как смута людных городов:

Я возвращусь во всеоружьи,

Чтоб быть твоим солдатом верным.

Царь

Мы поспешить должны, однако,

С твоим отъездом. Только в Фее

Должна прибыть сначала Феникс,

Дабы украсить этот город.

Мулей!

Мулей

Великий Царь!

Царь

Со стражей

Ты будешь Феникс провожать,

И по прибытии на место

Ты передашь ее супругу.

Мулей (в сторону)

Лишь этого недоставало

Для завершенья бед моих:

Когда меня не будет в Фесе,

Последнюю свою поддержку

Со мной Фернандо потеряет,

И будет вовсе одинок.

(Уходят.)

СЦЕНА 6-я

Улица в Фесе.

Дон Хуан, Брито и другие пленники, выносят Дон Фернандо и сажают его на циновку.

Дон Фернандо

Кладите здесь меня, чтоб лучше

Я насладился блеском дня.

О, милосердный мой Создатель,

Как услаждаешь ты меня!

Когда многострадальный Иов

Такой же мукой был объят,

Он проклинал сиянье солнца, —

Но был он во грехе зачат.

А я его благословляю,

Благоволенье Бога в нем,

И каждый луч есть возглас к Богу,

Поющий светом и огнем.

Брито

Так хорошо тебе, владыка?

Дон Фернандо

О, лучше, чем я заслужил!

Как много для меня благого

Ты, Царь Небесный, совершил.

Когда из мрачных подземелий

Я выхожу на свет дневной,

Даешь мне солнце, чтоб согреться:

Ты расточителен со мной.

Первый пленник

С тобой хотел бы я остаться,

Тебя утешить, видит Бог;

Но нужно нам идти работать

И удержать докучный вздох.

Дон Фернандо

Прощайте, дети.

Второй пленник

Горе, горе!

Третий пленник

Что может горестнее быть?

(Пленники уходят.)

Дон Фернандо

Со мной вы остаетесь оба?

Дон Хуан

Я тоже должен уходить.

Дон Фернандо

Что буду без тебя я делать?

Дон Хуан

Я ворочусь к тебе сейчас;

Чего-нибудь поесть ты должен.

Мулей, увы, покинул нас,

И нет нам более поддержки,

И должен я идти к врагу,

Но все же я пойду спокойно

И все исполню, что могу;

Хоть с невозможностью придется

Мне быть в сомнительной борьбе:

Никто не должен по указу

Напиться даже дать тебе,

И ничего не продавать мне,

За то, что я всегда с тобой.

Могли ль мы думать, что придется

Быть так караемым судьбой?

Но вот идут.

(Уходит.)

Дон Фернандо

О, если б мог я

В ком состраданье возбудить,

Чтобы хотя одно мгновенье

Еще в страданиях пожить!

СЦЕНА 7-я

Царь, Таруданте, Феникс, Селин. — Дон Фернандо, Брито.

Селин

Великий государь, ты вышел

На улицу, где пред собой

Сейчас Инфанта ты увидишь.

Царь (к Таруданте)

Я пожелал пойти с тобой,

Чтоб ты мое величье видел.

Таруданте

Весьма ценю такой почет.

Дон Фернандо

Подайте милостыню, люди,

С мольбою нищий вас зовет,

Взгляните на меня, я болен,

Я предан тяжести скорбей,

Я, голодая, умираю,

И даже зверь между зверей

Всегда находит состраданье.

Брито

Здесь просят милостыню так:

Имейте состраданье, мавры,

О хлебе молит вас бедняк,

Святой ногою Магомета

Он заклинает вас о том.

Царь

Что веру он хранит в несчастьи

И в унижении таком,

Меня бесславит, оскорбляет.

Инфант, маэстре!

Брито

Царь зовет.

Дон Фернандо

Меня? Ты обманулся, Брито,

Не от меня он слова ждет:

Я не Инфант и не маэстре,

Я труп его, лишенный сил;

И я с землей соприкоснулся;

Инфант, маэстре — прежде был,

Не так мое названье ныне.

Царь

Коль быть Инфантом перестал,

Ответь мне просто как Фернандо.

Дон Фернандо

Теперь, хотя б с земли я встал,

К твоим ногам паду покорно.

Царь

Ты тверд в решении своем.

Смиренье это или храбрость?

Дон Фернандо

Поклон раба — перед Царем.

И так как я твой раб, и так как

Я нахожусь перед тобою,

С тобою говорить я должен:

Внимай, властитель мой и Царь.

Ты Царь, промолвил я, и если

Иной закон тобою правит,

Так беспредельна, так могуча,

Пышна божественность царей,

Что безусловно порождает

Она душевное величье;

И ты с великодушной кровью

Таишь способность сострадать;

Не только меж людей, но даже

Среди зверей названье это

Так властно, что закон природы

Ему покорствовать велит;

Так в разных книгах мы читаем

О первобытных общежитьях,

Что лев, могучий царь животных,

Когда нахмуривает лоб,

На нем встает короной грива,

Но он проникнут милосердьем,

Того, кто перед ним склонился,

Не растерзал он никогда.

В соленых пенных брызгах моря

Дельфин, властитель рыб, с короной

Серебряной и золотою

Из светло-синей чешуи,

Не раз, во время сильной бури,

Спасал на сушу погибавших^[34],

Чтоб море их не поглотило.

Могучий реющий орел,

Которому воздушный ветер

На голове взбивает перья^[35],

Царь птиц, приветствующих солнце,

Исполнен высшей доброты, —

Чтоб человек не выпил смерти,

Которую жестокий аспид

Сокрыл во влаге серебристой,

К кристаллам примешавши яд, —

Своими сильными крылами

И клювом возмущает воду.

И меж камней и меж деревьев

Мы видим той же власти знак:

Покрытый нежною коронкой,

Гранат, властитель над плодами,

Меняет цвет, когда отравлен,

И, погашая свой рубин,

Мерцает сумрачным топазом,

С оттенком обморочно-бледным.

Алмаз, перед которым силу

Теряет даже сам магнит,

Ему на верность присягая,

Так благороден, что измену

Хозяина изобличает,

И если раньше пред резцом

Он был непобедимо твердым,

По совершении измены

Становится как бы золою.

Так если меж зверей и рыб,

Меж птиц, камней и меж растений

Величье царское являет

Свою способность к милосердью,

Несправедливо, государь,

Чтоб меж людей она исчезла:

И для тебя не оправданье

Отличье твоего закона,

Бесчувственность везде одна.

Я не хочу тебя растрогать,

Чтоб ты, слезам моим внимая,

Дал жизнь мне царским состраданьем,

Я не прошу тебя о ней;

Я знаю, умереть я должен

От этой тягостной болезни,

Мои омрачены ей чувства,

Все тело от нее — как лед.

Я сознаю, я ранен смертью,

И чуть скажу какое слово,

Я чувствую, мое дыханье —

Как острой шпаги лезвие.

Я знаю, наконец, я смертен,

И нет мгновений достоверных;

По этой-то причине разум

Устроил гроб и колыбель

Похожими по внешней форме,

Похожими по матерьялу.

Когда кого-нибудь мы просим,

Мы руки складываем так

И поднимаем их; когда же

Хотим мы что-нибудь отбросить,

Мы то же делаем движенье,

Но опускаем руки вниз.

Когда рождаемся мы к жизни,

То в знак того, что мир нас ищет,

Он в колыбель нас принимает,

Которая открыта вверх.

Когда же презреньем или гневом

Он пожелает нас отбросить,

Он вниз тогда роняет руки,

И тот же самый инструмент

Меняет смысл при той же форме,

И, сохраняя ту же сущность,

Что было кверху колыбелью,

То книзу превратилось в гроб.

Так близко мы живем от смерти,

Так тесно при рожденьи нашем

Сливаются, черта с чертою,

И колыбель и ложе мглы.

Чего ж он ждет, кто это слышит?

Кто это знает, что он ищет?

Не жизни, в этом нет сомненья,

А смерти: я о ней прошу;

Пусть небо даст мне исполненье

Желанья умереть за веру,

То не отчаянье, не думай,

Меня не отвращает жизнь,

Но я ее отдать хотел бы

В защиту дела правой веры,

Чтобы в единой жертве Богу

Душа и жизнь слились в одно.

Итак, хотя я жажду смерти,

Но чувством я своим оправдан.

И где бессильно состраданье,

Пусть там тебя обяжет гнев.

Ты лев? Тогда с могучим ревом

Скорее разорви на части,

Кем оскорблен ты и поруган.

Орел? Тогда скорей изрань

Свирепым клювом и когтями

Того, кто разорить решился

Твое гнездо. Дельфин? Вещай же

О страшных бурях моряку,

Что бороздит пучины моря.

Гранат? Яви нагие ветви,

Как признак Божеского гнева,

Неукротимости ветров.

Алмаз? Рассыпься мелкой пылью

И сделайся отравой жгучей,

И утомись, и успокойся,

Но только знай притом, что я,

Хотя б я больше ведал бурей,

Хотя бы больше видел гнева,

Хотя б я больше знал печалей,

Хотя бы больше знал тоски,

Хотя бы больше встретил бедствий,

Хотя бы больше понял голод,

Хотя б в лохмотьях был, хотя бы

В грязи и в низости лежал,

Но непреклонен буду в вере,

Она как солнце предо мною,

Она как свет, меня ведущий,

Она нетленный мой венец,

Ты победить не можешь Церковь,

Меня, коли захочешь, можешь,

Но будет Бог моей защитой,

Как я защита дел Его.

Царь

Возможно ль, чтоб в таких мученьях

Ты сохранил такую гордость

И сам сумел себя утешить,

Когда страдания — твои?

И чтобы мне в упрек ты ставил,

Что я тебе не сострадаю,

Не милосерд к чужому горю,

Коль ты не милосерд к себе?

Не я, а ты, своей рукою,

Себе удар наносишь смертный,

Проникнись ты к себе участьем,

Проникнусь им к тебе и я.

(Уходит.)

Дон Фернандо (к Таруданте)

Властитель, окажи мне помощь.

Таруданте

Какое горькое злосчастье!

(Уходит.)

Дон Фернандо (к Феникс)

Когда в тебе душа красива,

Как нежно тело у тебя,

Перед Царем будь мне защитой.

Феникс

Какая скорбь!

Дон Фернандо

Не взглянешь даже?

Феникс

О, ужас, ужас!

Дон Фернандо

Впрочем, правда:

Скорбь видеть не твоим глазам.

Феникс

Какая пытка!

Дон Фернандо

Но хотя бы

Ты на меня и не смотрела,

Хоть ты уходишь прочь, но нужно,

Чтоб ты услышала теперь,

Что если даже ты красива,

Ты более меня не стоишь,

И может быть я стою больше.^[36]

Феникс

В твоих словах смертельный яд.

Ты голосом наводишь ужас,

Меня своим дыханьем ранишь.

Оставь меня. Чего ты хочешь?

Страдать сильней я не могу.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Дон Хуан, с хлебом. — Дон Фернандо, Брито.

Дон Хуан

За то, что шел к тебе я с хлебом,

Меня преследовали мавры,

Смеялись надо мной и били

Но всякая болезнь смертельна,

Как быть, когда все люди смертны,

Как быть, когда в конце концов,

Уставши в этом лабиринте,

Старея, человек, смущенный

Самим собой, заболевает,

И тот недуг приносит смерть?

О, человек, не будь небрежным:

Не забывай о вечной казни,

Не жди в болезнях предвещаний,

Ты сам — страшнейший твой недуг.

Пока живешь ты в этом мире,

Ты по земле ступаешь твердой,

Но ты над собственной могилой

Проходишь в мире каждый миг.

Закон печальный, рок суровый:

Что б ни случилось, видеть ясно,

Что с каждым шагом (о, мученье)

Ты должен уходить вперед,

И даже Бог не может сделать,

Чтоб этот шаг твой был не сделан.

Друзья, конец мой подступает:

Несите на руках меня.

Дон Хуан

Последнее мое объятье

Отдам тебе.

Дон Фернандо

С последней просьбой

К тебе я, друг мой, обращаюсь,

Мой благородный Дон Хуан.

Раздень меня, когда умру я,

Найди в угрюмом подземельи

Мое монашеское платье, —

Так долго я его носил, —

И в нем меня, с лицом открытым,

Похорони, коль Царь жестокий

Смягчит свой гнев и не откажет

Мне в погребеньи; обозначь

Мою могилу; я надеюсь,

Что, умирая как невольник,

Я буду выкуплен позднее

И буду спать у алтаря.

Тебе, Создатель мой Небесный,

Церквей так много сохранил я,

Что я надеяться решаюсь,

Ты приютишь меня в одной.

(Его уносят на руках.)

СЦЕНА 9-я

Побережье вдали от города Феса. — Ночь, Дон Альфонса, солдаты с мушкетами.

Дон Альфонсо

Оставьте на лазурном побережья

Громаду этих тяжких кораблей,

Которые, на изумленье небу,

Качает море в снежности своей.

И пусть меж этих дальних горизонтов

Морские горы выбросят солдат,

Чтоб корабли, как греческое зданье,

Зажгли пожар, губительный стократ.

СЦЕНА 10-я

Дон Энрике. — Те же.

Дон Энрике

Ты не хотел, властитель, чтобы вышло

Близ Феса наше войско; пожелал,

Чтоб в этом месте высадка свершилась,

Ты место несчастливое избрал:

Сюда идет бесчисленное войско,

Движеньем гонит ветер пред собой,

И возвышает горные вершины

Воинственной растущею толпой.

Супругою уводит Таруданте

Принцессу Феса, он спешит к себе...

Но пусть раскат грохочущего эхо

Об этом громче возвестит тебя.

Дон Альфонсо

Энрике, я нарочно выбрал этот

Заранее намеченный проход:

Я войско Феса вместе с этим войском

Нашел бы, если б там причалил флот.

Теперь же, разделенных, я сумею

Сперва одних, потом других разбить.

И, прежде чем они соединятся,

Вели скорей к оружию трубить.

Дон Энрике

Безвременно сраженье это будет.

Дон Альфонсо

Мой гнев теперь ко всем советам глух,

Пусть мщение нагрянет безотложно,

Я в Африку явлюсь как грозный дух.

Дон Энрике

Смотри, уж ночь, закутанная в тени,

Светило дня сокрыла в бездне вод.

Дон Альфонсо

Мы будем в дымном сумраке сражаться;

Той веры, что в душе моей живет,

Не победить ни времени, ни силе.

Фернандо, если в этот самый час,

Во имя Бога, терпишь ты за веру,

Победа ждет и не обманет нас.

Мне будет честь, ему святая слава.

Дон Энрике

Ты гордостью своею увлечен.

СЦЕНА 11-я

Дон Фернандо. — Те же.

Дон Фернандо (за сценой)

На бой! На бой! Иди вперед, Альфонсо!

Дон Альфонсо

Ты слышишь чей-то крик и зов и стон?

Дон Энрике

Я слышу трубный звук, сигналы к битве

И смутные меж ними голоса.

Дон Альфонсо

Итак, вперед, Энрике. Нет сомненья,

Сегодня нам помогут небеса.

(Появляется инфант Дон Фернандо, в рыцарской одежде своего ордена и с зажженным факелом.)

Дон Фернандо

Помогут, да; твою увидя веру,

Они тебе замыслили помочь,

И защитят твое святое дело.

Из рабства я уйду отсюда прочь.

Пример, достойный общего вниманья:

За столько храмов, Бог дает мне храм;

Со светочем, изъятым у Востока,

Я буду озарять дорогу вам,

И с властным войском, царственный Альфонсо,

Войдешь ты в Фес, — пойми, что говорю, —

Не для того, чтоб там короноваться,

Но мой закат преобразить в зарю.

(Уходит.)

Дон Энрике

Альфонсо, в том, что вижу, сомневаюсь.

Дон Альфонсо

Я верю в то, что вижу пред собой,

И если речь идет о славе Бога,

Скажи: "Победа", — говоря: "На бой".

(Уходят.)

СЦЕНА 12-я

Внутренняя часть стен Феса.

Царь и Селин; в вышине Дон Хуан с одним пленником, и гроб, в котором, по-видимому, находится Инфант.

Дон Хуан

Тиран, ты можешь услаждаться,

Что варварски ты уничтожил

Жизнь превосходнейшую.

Царь

Кто ты?

Дон Хуан

Хотя бы ты убил меня,

Я тот, кто будет при Фернандо,

И если б даже от печали

Померк мой ум, я в самой смерти,

Как верный пес, пойду за ним.

Царь

Вот, христиане, образец вам,

Он возвестит векам грядущим

О том, что суд мой справедливый

Неукоснительно суров;

Жестоким да не назовется

Отмщение за оскорбленье

Особ высоких царской крови.

Теперь, Альфонсо, приходи,

Будь вызывающе-надменным,

Освободи его из рабства,

И пусть я потерял надежду,

Что будет Сеута моей,

Но так как ты притом утратил

Надежду получить Фернандо,

Я ныне услаждаюсь, видя,

Что в тесной замкнут он тюрьме.

И мертвый не освободится

Он от моей суровой кары,

Пусть будет он на посмеянье

Пред всеми выставлен теперь.

Дон Хуан

Получишь скоро воздаянье:

Уже над морем и над сушей

Отсюда вижу я знамена

Сюда идущих христиан.

Царь

Взойдем на вышку и посмотрим,

Что происходит за стенами,

Какие новые готовит

События закон судьбы.

Дон Хуан

Я вижу траурные знаки,

Влачатся горестно знамена,

Звучат чуть слышно барабаны

И не дымятся фитили.

СЦЕНА 13-я

Внешняя часть стен Феса.

Отдаленный бой барабанов; впереди идет Дон Фернандо, с зажженным факелом, за ним Дон Альфонса, Дон Энрике и солдаты, ведущие захваченных в плен Таруданте, Феникс и Мулея; потом Царь и Селин.

Дон Фернандо

Сквозь непроглядный ужас ночи,

Никем не знаемой дорогой,

Тебя я вел: и облик солнца

Расторг сплетенья дымных туч.

О, победительный Альфонсо,

До Феса ты дошел со мною:

Ты перед фесскою стеною,

Так выкупи теперь меня.

(Уходит.)

Дон Альфонсо

Кто на стенах там есть, услышьте!

Пусть выйдет Царь ко мне скорее!

(На стену выходят Царь и Селин.)

Царь

Чего, воитель юный, хочешь?

Дон Альфонсо

Чтоб ты Инфанта отдал мне!

Чтоб ты маэстре Дон Фернандо

За Таруданте и за Феникс,

Которых видишь пред собою,

В обмен мне отдал! Выбирай:

Смерть Феникс иль его свободу.

Царь

О, друг Селин, что буду делать

Среди подобных затруднений:

Фернандо мертв, а дочь моя

В его руках. Судьбы превратность,

Вот до чего дожить пришлось мне.

Феникс

Но что я вижу пред собою?

О, что же это, государь:

Я в этом тяжком затрудненьи,

И жизнь моя под страхом смерти,

И честь моя в такой тревоге,

А ты не знаешь, что сказать?

Ты можешь медлить хоть минуту,

И колебаться хоть мгновенье,

Чтоб получить мою свободу?

Ты держишь жизнь мою в руке,

И соглашаешься (о, мука!),

Чтобы моя (о, горечь пытки!)

Выла в несправедливом рабстве?

Твой голос может жизнь мою

Единым словом (о, страданье!)

Восстановить, и ты спокойно

Молчанием предоставляешь,

Чтоб мой звучал такой мольбой?

Здесь на глазах твоих кинжалом

Готовятся пронзить мне сердце,

А ты глядишь, как льются слезы

Перед тобою из моих?

Ты Царь, — и оказался зверем,

Отец, и предстаешь как аспид,

Судья, и палачом явился,

Нет, ты не Царь и не отец.

Царь

О, Феникс, это замедленье

Не понимай как нежеланье

Тебе дать жизнь, — желает небо,

Чтобы окончилась моя.

И так как более не хочет,

Чтоб наши жизни продолжались,

Узнай, Альфонсо, что с закатом

Вчерашний день, в тот самый час,

Как отбыла из Феса Феникс, —

Закончив путь свой в море пены,

Закончив путь свой в море смерти,

Скончались — солнце и Инфант.

И этот гроб смиренно-тесный

Оправа царственного тела.

Сверши же приговор над Феникс:

Пускай за кровь прольется кровь.

Феникс

О, горе мне! моя надежда

В одно мгновенье оборвалась.

Царь

И ничего мне не осталось,

Чтоб хоть мгновение прожить.

Дон Энрике

Что слышу? Да поможет Бог мне!

Как поздно, небо, о, как поздно

К нему пришла его свобода!

Дон Альфонсо

Не говори так; если сам

Фернандо в символах сказал нам,

Чтоб мы его освободили,

Он разумел свой прах остывший,

Хотел сказать, что прах его

За много храмов храм получит,

И выкупить его должны мы.

Царь Фесский, чтобы ты не думал,

Что меньше этой красоты

Фернандо отошедший стоит,

Я на него ее меняю.

Пошли же снег мне за кристаллы,

Январь мне обменяй на май,

Отдай мне за алмазы — розы,

За неземной прекрасный образ

Дай мертвого многострадальца.

Царь

Альфонсо, что ты говоришь,

Непобедимый?

Дон Альфонсо

Говорю я:

Пусть пленники его опустят.

Феникс

И стала я ценою трупа:

Свершился неба приговор.

Царь

Спускайте со стены высокой

Тяжелый гроб, и сам спущусь я,

Чтобы у ног Альфонсо сдаться.

(Уходит со стены.)

(Гроб спускают на веревках по стене.)

Дон Альфонсо

О, Принц, о, мученик святой!

Тебя в объятья принимаю.

Дон Энрике

Перед тобой, мой брат, склоняюсь.

СЦЕНА 14-я

Царь, Дон Хуан, пленники. — Те же.

Дон Хуан

Привет, великий наш Альфонсо,

Дай руку.

Дон Альфонсо

Друг мой Дон Хуан,

Таков отчет твой об Инфанте?

Дон Хуан

Я был при нем до самой смерти,

Пока его не увидал я

Свободным, мертвым и живым:

Взгляните, как лежит он тихо.

Дон Альфонсо

Дай руку мне свою, родной мой.

Несведущий, я слишком поздно

Тебя пришел освободить.

Но в смерти, что всего важнее,

Всегда являет лик свой дружба.

Твои блаженные останки

Я отвезу с собой во храм.

(К Царю.)

Тебе я, Царь, вручаю Феникс

И Таруданте, и в супруги

Прошу ее отдать Мулею,

С Инфантом он так дружен был.

(К пленникам.)

Придите, пленники, взгляните,

Вот ваш Инфант, попеременно

Его несите до армады.

Царь

Пусть все идут вослед за ним.

Дон Альфонсо

Под заунывный трубный голос,

Под стройный рокот барабанов

Пусть похоронным маршем войско

Идет, — чтоб кончил долгий путь,

Прося смиренно извиненья

За все великие ошибки,

Инфант Фернандо Лузитанский,

В христовой вере стойкий Принц.

Луис Перес Галисиец^[37]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Луис Перес

Мануэль Мендес

Дон Алонсо де Тордойя

Хуан Баутиста

Адмирал Португалии

Педро, шут

Леонардо

Исабель, сестра Луиса Переса

Донья Хуана, дама

Донья Леонор, дама

Касильда, служанка

Коррехидор

Следственный Судья

Альгвасилы

Крестьяне

Солдаты

Слуги

Толпа

Действие происходит в Сальватиерре, в ее окрестностях и в окрестностях Санлунара.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Зал в загородном доме Луиса Переса близ Сальватиерры.

Сперва обидчика убью я,

Потом тебе все разъясню я,

О, недостойная сестра.

Все явится в разоблаченьи,

И сердце, ртом и гневом глаз,

Засветит яростный рассказ,

Все разорвавшись в обличеньи.

Исабель

Когда, к ущербу моему,

Ты так исполнен притязанья,

Я, не поняв твое деянье,

Твой довод вдвое не пойму.

Так нагло говоришь со мною?

Презренный, и глупец вполне,

Не брат, а злой ты ворог мне.

Луис

Я враг твой, этого не скрою.

Вот этой стали ход я дам,

В твоей крови она, быть может,

Бесчестье смоет вдруг и сложит

Обиду в прах к моим ногам.

Педро (в сторону)

Тому во вред чужая ссора,

Кто вздумал впутаться в нее,

А мне в том польза, и ее

Использую я бегством скоро.

Чуть от тирана побегу,

Уж поработаю ногами

И помахаю я руками,

Так защититься я смогу.

С тобою ныне час разлуки,

О, родина моя, прощай.

Луис

Ты волен, Педро, примечай,

Мои не досягнули руки

Тебя сейчас, хоть совершил

Измену ты. Остереженье

Прими же как предупрежденье:

Впредь изо всех старайся сил

Нигде не встретиться со мною.

Коль в самом дальнем я краю

Когда увижу тень твою,

Тебя немедля успокою

И через тысячу я лет.

Педро

Я это слышу, в это верю,

За тяжбу принял я потерю,

И пересмотра дела нет.

А если ты даешь согласье,

Чтоб жил в отлучке, я уйду,

Среди пигмеев, как в среду,

Я проведу свое злочасье.

За грех мой — тяжкий мне урок,

Так искуплю твои я гневы:

Изгнанником быть сыну Евы

Средь карликов, — о, горький рок!

(Уходит, и с ним Касильда.)

СЦЕНА 2-я

Луис, Исабель.

Исабель

Ушел он, и теперь нас двое.

Узнать мне нужно, из чего

Весь пламень гнева твоего,

И в чем свершенье было злое.

Луис

Сестра... О, если б Бог хотел,

И никогда бы предо мною

Ты не была моей сестрою,

В один включенная предел!

Ты думаешь, что я как сонный

Терпел, хотя и замечал,

Все знал, все видел, но молчал,

Когда бесчинствовал влюбленный,

Что послужить тебе готов,

Не только честь твою пятная,

Но кровь и доблесть оскверняя,

Твое наследство от отцов?

Нет, Исабель, я оскорбленья

Претерпевал не как глупец,

Не как невидящий слепец,

А умножая рассмотренье,

Чтоб чувство мерить не на глаз,

А все узлы распутать вместе,

Затем что в ревности и чести

Отчет возможен только раз.

И если возникает случай,

Свое я чувство покажу,

Но ясно я при том скажу:

Избегнем длинноты тягучей,

И ты заметь, сестра моя,

Что молвлю в уваженье к дому,

А если нет, так по-иному

Тебе отвечу завтра я.

Хуану Баутисте, знаю,

Желанна ты. В груди его

Достойного нет ничего,

Я то исканье отвергаю.

Об этом нам довольно слов,

И это ты имей для знанья.

И лишнее — упоминанье,

Что твой искатель — из жидов.

Сальватиерру я покинул,

Заботой этою ведом:

В уединении своем

Я все ж те мысли не отринул.

И здесь он тянет нить свою,

И здесь свое он продолжает,

Письмо с слугою посылает,

За это я его убью.

Явилась в миг ты подходящий,

Я гневный дал тебе ответ,

Так пусть, во избежанье бед,

Не ищет он руки грозящей.

Пусть между вас двоих любовь

Исправится. Иначе, Богом

Клянусь в моем решеньи строгом,

Грозить уже не буду вновь,

Преград себе не буду ставить,

Я ринусь бешено к врагу,

Его и дом его сожгу,

Чтоб Инквизицию избавить

От тех заботливых трудов.

Исабель

Не дав мне даже оправдаться,

Спешишь ты ярости отдаться

Пустых, слепых от гнева слов.

В чем ты винишь, я не виновна.

Луис

Как так?

Исабель

Нет в женщине вины,

Коль ей безумства внушены:

Удел наш общий, безусловно.

Луис

Я принял бы вполне, сестра,

Твои слова как оправданье,

Но вот письмо, в нем указанье...

Исабель

Довольно. Замолчать пора.

Такое следствие чрезмерно.

Что хочешь от меня, Луис?

Не впору башмаки пришлись.

Ты брат, не муж мой, достоверно.

А так как ты мне не супруг,

Явил бы сразу разуменье,

Когда любое объясненье

Без спора принял бы ты вдруг.

Затем что лучше обмануться,

Коль невозможно злу помочь,

И, бросив подозренья прочь,

За полной правдой не тянуться.

Заметь, что я сестра твоя,

Свои обязанности знаю:

Сегодня так и отвечаю,

Иначе завтра молвлю я.

(Уходит.)

Луис

Ты хорошо мне отвечаешь,

И лучше хитрость и обман,

Коль в них исход известный дан,

Другого ж выхода не знаешь.

Ошибся в поведеньи я,

Запутался, не сладив с малым.

Сестра, ты явишься началом

Тех бед, в которых смерть моя.

СЦЕНА 3-я

Касильда; потом Мануэль Мендес, Луис.

Касильда

Там португалец благородный

В наш деревенский прибыл дом,

Спросил, где ты.

Луис (в сторону)

О зле моем

Миг размышленья непригодный.

Скажи, чтоб он вошел сюда.

(Касильда уходит, и входит Мануэль Мендес).

Мануэль

Луис Перес, коль промедленье

Продлилось бы, без позволенья

Сюда вошел бы я тогда.

Луис

Тысячекратное объятье

Вам, Мануэль, то малый счет:

Смерть этот узел разорвет,

Его не дам ей развязать я.

В Сальватиерре с нами вы.

Добро пожаловать, мой милый.

Мануэль

И приложил к тому я силы,

Чуть не лишился головы,

Опасностей для жизни много.

Луис

Мне грустно, ежели у вас

Одни печали в этот час.

Мануэль

Коль я у этого порога

Почтен, забыта скорбь моя.

Луис

Из Португалии, оттуда,

Ваш путь сюда. И вот покуда

Причины не узнаю я

Того таинственного "что-то",

Что вас ведут к иной стране,

Вполне естественно во мне

Встает живейшая забота.

Все рассказать вам трудно вдруг.

Но просит вас мое участье

Сказать немного про несчастье.

Так что же с вами? Я ваш друг.

Мануэль

Вот слушайте меня с вниманьем.

Коли разлука без ущерба

Была для дружбы, — вы навряд ли

Могли забыть, Луис Перес,

О днях счастливых в Лиссабоне,

Когда моим вы гостем были

Из-за событий, что Кастилью

Заставили покинуть вас

И дом почтить мой... Но не это

Предметом будет для беседы:

Речь обо мне. Забыть навряд ли

Могли вы также, что вполне

Мой ум пленен был нежным счастьем.

Не нужно мне давать оценку,

Насколько страсть была предельна:

Я португалец, в этом все,

И слов дальнейших тут не нужно.

Донья Хуана де Менесес —

Мой обожаемый владыка,

Царица жизни, светлый лик,

Пытаясь восхвалить достойно

Восторг ее очарованья,

В бессилии слабеет голос,

Дыханье гаснет в немоте,

Затем что божеству такому

Сама Любовь приносит жертвы,

Пред ней алтарь себе построив,

И этот образ взяв в свой храм,

Два года жили мы в покое

Влюбленные: у чувства, если

Оно взаимность повстречало,

Для ревности причины нет,

Божественною красотою

Питается лишь столько ревность,

Чтоб легким страхом, чтоб боязнью

Будить любовь еще сильней,

Не убивать ее презреньем.

С такою ревностью любил я

Все более и был доволен:

Когда без ревности любовь,

Так без души она есть тело.

Ведь тому, кто врачеваньем

Избрал отраву, раздувая

Живой огонь в немой золе,

Кто зверя делает домашним,

Владеющего силой яда,

Кто море бороздит надменно,

В непрочной веселясь ладье!

Беда тому, кто посмеяться

Над ревностью своею вздумал!

Он пробует, шутя, отраву,

Ее вкусивши, он мертвец,

Он веселит в себе ехидну,

Она ему ломает сердце,

Играет хрусталем он тонким,

И гроб находит в хрустале.

Затем что если ревность — ревность,

И явится как таковая,

Она есть море, пламень ярый,

Ехидна, мед, но в меде яд.

Причиной для моей отравы

Был превосходный кабальеро,

Учтивый, храбрый и разумный,

Его я не затрону честь,

Хоть пролил кровь его, отмщая

Мое жестокое мученье:

Одно — убить своею сталью,

Другое — ранить языком.

И потому я полагаю,

Что никогда, врага имея,

Я на него не нападаю,

Когда он где-то в стороне.

Итак, скажу, не оскорбляя

Его, что этот кабальеро,

Ее отца просил, и в жены

Ее судил ему отец.

Скажу, чтобы сказать все сразу,

Он был богат, того довольно.

Участвовали в договоре

Тот, кто богат и кто скупец.

И наконец настал день свадьбы...

Верней, о, небеса, день смерти,

Веселье с трауром смешалось,

День свадьбы днем был похорон,

Едва сошлись друзья, родные,

И ночь покров сгустила черный,

Как я, исполнен дерзновенья,

В ее вошел внезапно дом,

И новобрачного бесстрашно

Среди собравшихся нашел я,

В одну минуту говорили

С ним мой язык, моя рука.

Язык промолвил: "Я властитель

Той красоты". Рука взмахнула

Кинжалом, два свершив удара,

И на полу лежал мертвец.

Так гром и молнию явили

Кинжал и голос говоривший,

Клинок мой — свет родил внезапный,

А голос — прозвучал как гром.

Смутились все, и между всеми

Не жить, а биться расположен,

Чтобы отчаянью отдаться,

И, умирая, убивать,

Донью Хуану ухватил я, —

При этой смуте и тревоге

Нетрудно было сделать это, —

Лишь миг, она уж на коне...

Не на коне! Что говорю я?

На вихре, на крылатом ветре,

Но для чего слова мне тратить,

Хвалы слагая быстроте?

Скажу одно: он столь был легким,

И столь послушным, что казался

Мне быстрым — в час, когда он бегство

Осуществлял, свершая бег.

Рубеж мелькнул нам Португальский,

И миновали мы границу,

Приветствовали мы Кастилью,

И пристань верную нам в ней.

Уверены, что в вас защиту

Найдем, примчались мы проворно,

Луис Перес, в Сальватиерру,

И вот у ваших ног я здесь.

(Становится на колени.)

Друзья мы, дружба необманна,

Запишет нашу дружбу время

На плитах из нетленной бронзы,

Несчастью дайте вы приют, —

Не потому что здесь несчастный,

А потому что к вам прибег он,

И в этом благородный связан, —

Когда же нет привета мне,

Взываю я во имя дамы,

Которую оставили в роще,

На берегу реки вот этой,

Ее с собой взять не хотел,

Пока я с вами не увижусь,

Один пошел сюда искать вас,

И мне сказал слуга какой-то,

Что в деревенском доме вы,

И в ваше прибыл я объятье,

Обязанный, доверья полный,

Преследуемый, боязливый,

Влюбленный. Дальше речи нет:

Сказав — влюбленный, уповаю,

Что справедливо и по праву

Встречаюсь я с благоволеньем

В том чувстве, присужденном мне.

Луис

Учтивости все эти слыша,

Я, Мануэль Мендес, настолько

Обижен ими, что не знаю,

Давать ли мне какой ответ.

Чтобы сказать мне: "Одного я,

Луис Перес, убил гидальго,

Со мной в сопровожденьи дама,

И к вам я прихожу в ваш дом", —

Ужели правду были нужны

Словесные те построенья?

Хочу вас научить теперь,

Как нужно было говорить.

Вот, Мануэль, меня услышьте.

На много лет в наш дом пришли вы,

Хорошие то будут годы,

И рады послужить вам здесь.

Вернитесь же туда немедля,

Где вы оставили ту даму,

И поскорее приведите

Ее в приветливый уют.

Я здесь меж тем останусь, ибо

В учтивостях я неискусен,

И позабочусь, чтобы не был

Ее приходом взят врасплох.

Мануэль

Позвольте, чтоб еще раз сердце

Свою явило благодарность,

В вас друга верного признавши.

Луис

Сеньор, идите поскорей:

Себя увидя на чужбине,

Тревожиться должна сеньора,

И нужно быстро успокоить

Ее возвратом.

(Мануэль уходит).

Исабель!

СЦЕНА 4-я

Исабель. — Луис.

Исабель

Чего ты хочешь?

Луис

Если только

Когда-нибудь моей любовью

Твою снискал я благодарность,

Ее мне покажи теперь.

Забудь досаду, и не будем

Давать предмет для разговоров,

На все потом найдется время.

Сегодня дом наш для гостей,

Перед которыми имею

Я долг признательности строгий,

И заплатить его намерен.

Пришел к нам Мануэль Мендес

С своей женой.

Исабель

Я в этом буду,

Как и во всем, твоей слугою.

(За сценой слышен звук шпаг.)

Но Боже мой, что там случилось?

Луис

Весьма приметный стук мечей.

И крики.

СЦЕНА 5-я

Альгвасилы. — Те же.

Альгвасил 1-й (за сценой)

Мертвый ли, живой ли,

Он должен наш быть.

Альгвасил 2-й (за сценой)

Мы напрасно

За ним спешим.

Исабель

От многих кто-то

Там убегает на коне.

Альгвасил 1-й (за сценой)

Пали в него!

(За сценой выстрелы.)

Исабель

Бог да поможет

Тебе, несчастный!

Луис

Что такое?

Исабель

В него стреляли из мушкета,

И мертвый наземь он упал.

Луис

Напротив, случай тут счастливый:

Лишь лошадь ранили те пули,

В крови она поверглась наземь,

А кабальеро бодрый встал,

И жизнь свою он защищает,

И шпагой молнии он сеет.

Исабель

Преследуем, он направляет

До дома нашего свой бег.

СЦЕНА 6-я

Дон Алонсо, с обнаженной шпагой. — Луис, Исабель.

Дон Алонсо

О, небеса! Защиту дайте

Несчастному, что, задохнувшись,

Здесь падает.

Луис

Вы, Дон Алонсо?

Какими вы судьбами здесь?

Дон Алонсо

Нет времени о том поведать.

Луис Перес, могу просить лишь,

Чтобы меня вы защитили:

За то, что сделал, нужно мне

Быть в Португалии немедля.

Луис

Так грудью пусть владеет смелость:

Тот успевает в затрудненьях,

Кто в твердости усилья смел.

(Уходит.)

СЦЕНА 7-я

Узкий проход между двух возвышенностей.

Луис, Дон Алонсо.

Луис

Уж близко мост чрез эту реку,

Которая между Кастильей

И Португалией — граница.

Едва на той вы стороне,

И не страшна погоня будет.

В проходе узком я останусь,

Что меж горы и этим домом,

Благодарить мне не придется,

Коль замысел вы не свершите

По принужденью.

Коррехидор

Это как же?

Луис

Игрою бьющихся мечей

Я, защищать решивши этот

Проход, намерен это сделать.

Из всех, кто тут, клянусь, вот этой

Никто не перейдет черты.

(Делает черту.)

Коррехидор

Убить его!

Луис

Остановитесь!

Потише!

Коррехидор

Смерть ему!

Альгвасил 1-й

Да будет

Луис Перес убит, немедля!

Луис

Вы трусы, курицы, вы псы,

Канальи, так я умираю!

(Отступает, нанося шпагой удары.)

Альгвасил 1-й (за сценой)

Я ранен насмерть!

Альгвасил 2-й (за сценой)

Я убит!

СЦЕНА 8-я

Роща на берегу реки.

Донья Хуана и Мануэль.

Донья Хуана

Нет, никогда мне раньше не казалось,

Что так ты мил со мною, Мануэль:

Благодарю за то, что я здесь оставалась

Недолго, и твоя осуществилась цель.

Мануэль

Сеньора, я люблю, и потому неложно

Скажу, что совершу все, все, что невозможно.

Совсем не нужно было мне

Войти в предел Сальватиерры:

Недалеко здесь в стороне

Нашел в ущельях я сиерры

Дом деревенский, где живет

Луис Перес, мой друг, который

Превысит в дружбе всякий счет,

И вот конец пути нам скорый,

Как будто прямо он для нас

Здесь поселился: зоркий глаз

Ничей следить не будет пусть за нами,

В покое будем мы, покрытые горами.

Донья Хуана

Я, Мануэль, не утаю:

Кто бросил родину, отца и честь свою,

И все же в этом состояньи

Доволен, что тебе свое существованье

Способен в жертву принести,

Что может тот желать еще в своем пути?

Я только одного желаю:

Чтоб в этой вот горе был храм любви для нас,

И твердостью моей я буду каждый час

Граниты побеждать, сейчас уж побеждаю.

СЦЕНА 9-я

Дон Алонсо; потом Альгвасилы. — Донья Хуана, Мануэль.

Дон Алонсо

Куда ведет меня мой рок,

Без мысли правильной, без правильных дорог?

Куда ведет аллея эта,

Меж тем как небо мне в беде не шлет просвета?

Уж нет дыхания в груди,

Одни несчастья и опасность впереди.

Спастись я не могу. На землю упадаю.

О, горе! Небеса! Спасите! Умираю!

Донья Хуана

Я слышу голоса людей.

Мануэль

Тут на земле, в тени ветвей,

Какой-то кабальеро бравый

Лежит совсем невдалеке,

Упав на травы,

И сталь видна в его руке.

Сеньор, вы ранены, скажите?

(Приближается к Дону Алонсо.)

Дон Алонсо

Мое благодарение примите,

Гидальго, за такую доброту.

Не ранен, лишь устал, в глазах я темноту

Вдруг ощутил и наземь повалился, —

Кто думал, что с ветрами он сравнился

Своею быстротой,

Вот он лежит, сравнен с землей.

Мануэль

Дух бодр. Восстаньте, не робея.

Альгвасилы (за сценой)

Займемте мост! Скорей, скорее!

Чтоб чрез него не спасся он!

Дон Алонсо

Несчастье худшее грозит со всех сторон.

Что делать? Этою толпою

Я был преследуем, они гнались за мною,

И хоть бесстрашный друг стеной

Стоял как крепость за спиной,

Боюсь, они его убили,

Он пал, их уступая силе.

СЦЕНА 10-я

Луис, потом один Альгвасил, за сценой. — Те же.

Луис

Они отбили к мосту ход,

Закрыт мне самый небосвод.

Увы, я в этой роще мглистой

Найду сегодня гроб тенистый.

Мануэль

Луис Перес, что было тут?

Луис

Несчастия мне сети ткут.

За друга бился, встав спиною.

Мануэль

Луис Перес, вы здесь со мною.

Умремте вместе, коль зовет к себе конец:

Мы дружбы и любви вернейший образец.

Дон Алонсо

Тот, чья вина во всем, пусть духом не робеет,

И также умереть сумеет.

Луис

Я в затруднении большом: в чем ныне цель?

Но это главное. Услышьте, Мануэль.

Сегодня ткань всего такая,

Что меч ваш пусть молчит, меня не защищая.

Вот трудность в чем:

Хоть о моей тут жизни дело,

И защитить ее рукой могли б вы смело,

Взмахнув мечом,

Честь требует моя, чтобы в моем вы доме

В мое отсутствие ее хранили. Кроме

Внимательности вашей, в нем

Защиты нет, и пуст мой дом.

Что жизнь, и что есть смерть, я очень различаю.

Мануэль

Я, право, вас не понимаю.

Коль вас придут искать, хочу я умереть.

Ужели стал бы я смотреть,

Как вы сражаетесь, стремя в бою отвагу,

А сам не обнажил бы шпагу?

Донья Хуана (в сторону)

Где больше женщину преследует беда?

Альгвасил 1-й (за сценой)

Вот тут они!

Мануэль

Толпой идут сюда.

Их сборище спешит такое,

Что защищаться мы никак не сможем трое.

Убьют нас или всех возьмут.

Дон Алонсо

Что предпринять возможно тут?

Луис

В себе вы мужество найдете,

Чтоб в реку броситься и плыть?

Дон Алонсо

Немедленный конец забот

Тут мог бы быть,

Умей я плавать.

Луис

В поисках свободы

Вы на моих плечах пройдете эти воды.

Так, Мануэль, себе не изменю

И честь и жизнь я сохраню.

Там в Португалии жизнь будет безопасна,

Не смогут взять меня, погоня их напрасна.

Честь целой будет, как была:

Вы в доме, значит, честь цела.

Здесь бесполезны изъясненья:

В сестре красивой честь и все мои владенья.

Прощайте же! Довольно слов!

Мануэль

Донья Хуана

Куда же я пойду, не повстречав несчастья?

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Другое место на противоположном берегу реки, уже в Португалии.

Адмирал Португалии и Донья Леонор, в охотничьем наряде.

Адмирал

Весь воздух в мирном летнем зное,

Ветров не шелохнет струя,

Итак, племянница моя,

Ты можешь тут пребыть в покое

На берегу реки большой,

Забывши все свои заботы.

Донья Леонор

Прекрасны радости охоты:

Как будто в ней идешь войной.

Адмирал

Как верно это наблюденье,

С тобой согласен я вполне:

Охота так близка войне.

Что восхитительней для зренья?

Встает могучий дикобраз,

И, свирепея пред врагами,

Он белоснежными клыками

Сулит собакам грозный час.

И ту швырнет на землю, смелый,

И ту, упорством обуян,

Резнет, а сам он как колчан,

В нем человеческие стрелы.

А вид несущейся борзой?

Когда добычу упускает,

То лапы в бешенстве кусает,

И снова мчится вперебой.

Бегут, стремится шея к шее,

Закон дуэли, видно нам,

Сужден природой и зверям,

Решает ловкость, кто сильнее.

Донья Леонор

Кого не радует тот вид

Воображаемых борений?

Но я люблю полет парений,

Глядеть, как сокол ввысь летит.

Я не могу без обмиранья

Смотреть на цаплю: по ветрам

Она проносится вон там,

Из перьев быстрое сгоранье,

Из перьев молния она,

С проворной быстротой какою

Из холода несется к зною,

Ее уносит вышина.

Изящны спешные усилья,

И вверх крылом она махнет,

Огнем пылающим мелькнет,

И вниз она опустит крылья,

Вкруг них повеет холодком.

И вдруг два сокола, для зренья

Две точки, в выси отдаленья

Взметнулись в небе голубом,

И возле них не блещут светы,

Огни крыло их не несет,

Но падают они с высот,

Как две внезапные кометы.

И цаплю так они теснят,

Хоть ловко цапля улетает,

Как будто неба не хватает,

И в воздухе препятствий ряд.

И, побежденная врагами,

Вдруг наземь падает тогда

Она, как алая звезда,

Бессильно шевеля крылами.

Дух соколиный обуян

Надменностью, достигнув цели:

Природою закон дуэли

И самым птицам в небе дан.

СЦЕНА 12-я

Педро. — Адмирал, Донья Леонор.

Педро

Какая тут земля? Не знаю.

Где ни ступлю я впопыхах,

Немедля ощущаю страх,

Неведомо к какому краю

Я, путешествуя, иду.

Я в Португалии. Прекрасно.

Но сводничал я так злосчастно,

Что в этом лишь снискал беду.

Не ужас разве? То служенье,

Где каждого награда ждет,

Чуть до меня дошел черед,

Уж не приносит награжденья.

Быть может, преуспею я

Здесь в Португалии. Кто знает?

Иль вновь беда подстерегает?

Тут люди. Знатная семья.

Что если б был привет от знати

Малютке, что скорбит один

Среди лесов, среди долин?

Ведь это было б очень кстати.

Адмирал

Уж солнце, феникс вышины,

Светильник красоты отдельной,

Свой путь свершило в небе цельный,

Уходит, предвкушая сны.

Коль хочешь ты домой вернуться,

Я позову кого-нибудь,

Чтоб дал коня тебе, и в путь,

Пред тем как сумраки сольются.

Эй, кто там?

Педро

Я, сеньор.

Адмирал

Вы кто?

Педро

Что я, сеньор, об этом знаю?

Адмирал

Я в первый раз вас замечаю.

Вы служите мне? Нет, не то?

Педро

Коль не слуга я ваш, слугою

Я вашим буду в добрый час.

Прослушайте один рассказ,

Все станет ясно чередою.

Однажды Дон Такой Сякой,

Что не служил, не отличился,

Спокойно во дворец явился,

В столовый входит он покой,

А час обеда наступает,

И каждый, кто там был кругом,

Манеру соблюдая в том,

Учтиво плащ с себя снимает,

Чтоб разные нести блюда.

Дабы от них не отличиться,

И он спешит разоблачиться,

И важно шествует туда,

Чтобы свою иметь в том жатву.

К нему подходит майордом

И задает вопрос о том,

Он должную принес ли клятву.

"О, нет сеньор, — так отвечал

Пришедший. — Но, коль есть хотенье,

Я поклянусь без промедленья".

И коль начало в том начал,

Я поклянусь весьма охотно,

И буду клясться, буду клясть,

А раз случится мне отпасть,

Не будет это беззаботно.

Адмирал

На остроумье щедры вы.

Педро

Увы, иного не имею

И щедрою рукой я сею

Все семена из головы.

СЦЕНА 13-я

Луис Перес и тотчас Дон Алонсо. — Те же.

Луис (за сценой)

О, горе, горе!

Донья Леонор

Что такое?

Какой-то голос?

Адмирал

Вдалеке

Плывет там кто-то по реке,

И бьет его теченье злое.

Донья Леонор

И между ужасов и волн

Он на плечах несет другого,

То потопает он, то снова

Плывет поверх воды, как челн.

Дон Алонсо (за сценой)

О горе мне!

Адмирал

Туда скорее,

Чтобы помочь тому пловцу,

Я награжу.

Педро

Я вмиг к концу

Поплыл бы, плавать не умея.

А то охотно бы помог

В суровостях его несчастья.

Донья Леонор

Уж это лишнее участье,

Они выходят на песок.

(Луис и Дон Алонсо выходят мокрые.)

Дон Алонсо

О, небесам благодаренье!

Луис

Благодарение Христу!

Уж не ныряю в темноту

Того хрустального стремленья.

Адмирал

Сюда, сюда! Я помощь дам!

Педро

Теперь.

(В сторону.)

Но что я вижу! Боже!

(Отступает.)

Адмирал

Так помогите им. Ну что же?

Вам лишь смотреть по сторонам?

Педро

Я сострадательным родился

И, увидавши тех двоих,

Увы, в злосчастиях таких

Невольно сердцем я смутился.

(В сторону.)

Клянусь, Луис Перес за мной

Явился в этот край сегодня,

Чтоб кару здесь нашла та сводня,

Те происки с его сестрой.

Что ж на войну я отправляюсь?

Ведь с ним приходит смерть моя,

И из Кастильи изгнан я,

И Португалии лишаюсь.

Адмирал

Куда идете?

Педро

К стороне.

Затем что вызвал этот случай

Во мне припадок, и тягучий.

А клятва клятвой, и при мне.

(Уходит.)

СЦЕНА 14-я

Адмирал, Донья Леонор, Луис, Дон Алонсо.

Адмирал

Он сумасшедший. Кабальеро,

Смелее, и ко мне на грудь.

Дон Алонсо

При вас могу я отдохнуть,

И кончилась страданий мера.

Адмирал

Скажите, кто вы? В этот час,

Я обещаю вам неложно,

Чистосердечным быть вам можно,

Я искренно жалею вас.

Дон Алонсо

Я вас прощу осведомленья,

Чтобы в ошибку я не впал.

Адмирал

Скажу охотно. Адмирал

Я Португалии. Сомненья

Отбросьте, веря в честь мою,

Свою мне расскажите муку,

Я защищу, — даю вам руку

И вместе слово в том даю.

Дон Алонсо

Я принимаю и скажу вам.

Из дома славного я родом,

Моя фамилия Тордойя,

То имя ведает почет.

Я Дон Алонсо называюсь.

Сегодня утром к кабальеро

Я одному почуял ревность,

Вошел к одной я даме в дом,

Он там, его на поединок

Зову, и он, себя достойный,

Немедля вышел, плащ и шпага,

Мы бьемся, наземь он упал,

Двумя ударами пронзенный.

Несчастье! В это время смута

Возникла всюду по соседству,

И правосудье тут как тут.

Хотели взять меня, я скрылся,

И на коне бежал проворном,

Моей душой — он стал крылатым,

Но застрелил его мушкет.

Я побежал пешком и прибыл

В дом деревенский, где у двери

Луис Перес стоял на счастье...

Луис

И тут уже докончу я.

Чуть увидал, что Дон Алонсо

Преследуем такой толпою,

Сказал, чтоб он бежал, что буду

Его я грудью защищать.

Мой дом на склоне под горою,

Веселью предан он как будто,

На деле же он дом печали,

Приют несчастья моего.

Пред самым домом — ход ущелья,

И потому необходимо,

Что все, кто той идут дорогой,

Проходят прямо предо мной.

Сперва учтивыми словами,

Потом мольбами я пытался

Разубедить Коррехидора,

Чтоб Дон Алонсо не теснил.

Не захотел меня он слушать

И дерзко пожелал он гнаться,

Он так и сделал бы, когда бы

Не вынул эту шпагу я,

И жив Господь! Мелькая сталью,

В неистовой я этой схватке

Такою яростью проникся,

Что ранил, верно, пятерых.

Бог помоги, чтоб не смертельно!

Себя увидев виноватым

Гораздо больше Дон Алонсо,

Решил, что лучше сделать мне

Прыжок через забор колючий,

Чем прибегать к мольбам и просьбам.

И видя, что проход тот занят,

Что вместе с тем и занят мост,

Беру я Дон Алонсо в руки,

А шпагу в рот, и прямо в реку,

Как говорится, грудью в воду.

И вот мы прибыли сюда.

Тысячекратно мы счастливы,

Найдя высокую защиту,

И нам уж нечего бояться,

Когда нам дали слово вы.

Адмирал

Дал слово и его исполню.

Дон Алонсо

И нужно дорожить нам словом,

Соперник мой был очень знатен.

Адмирал

Как звался тот, кто был убит?

Дон Альфонсо

Тот кабальеро был достоин

Хвалений самых превосходных,

Всегда в соединеньи были

Несчастие и смелый дух.

Назвать его — в том нет утраты

Ни в почести его, ни в славе.

Он назывался Дон Диего

Де Альварадо.

Донья Леонор

Горе мне!

Что слышу, небо? Низкий, низкий,

Тобой мой брат убит?

Адмирал

Предатель!

Тобой убит был мой племянник?

Луис

Христово тело в помощь мне!

Еще того недоставало!

Но да иль нет, а мне придется

Вновь шпагу обнажить бесстрашно.

Дон Алонсо

Превосходительный сеньор,

Прошу сдержаться и заметить,

Что сталь свою лишь оскверните,

Ее в покорного вонзивши.

Я с Дон Диего был в бою

Лицом к лицу и в честной брани,

Без низости и без предательств,

Без выгоды и без обмана.

Сеньор за что же хочет мстить?

Притом сеньор свое дал слово

И не сдержать его как мог бы?

Луис

А если нет, клянусь я небом,

Мое железо, вот оно,

Взмахну, спадет немало листьев,

Пусть Португалия приходит

Хоть целиком со мной бороться.

Адмирал (в сторону)

О, Боже, как мне поступить

В столь странной смуте? Здесь я слышу,

Как кличет честь, там кровь взывает.

Но это рассечем сомненье.

Я, Дон Алонсо, вам скажу:

Коль слово дал, оно из бронзы,

Я дал, нельзя мне отрицаться,

Но также месть — закон, который

Всегда на мраморе пишу.

И потому, чтоб совершились

И месть и слово равномерно,

Пока в моих владеньях будешь,

Ты неприкосновенен здесь.

Но чуть, — заметь, — из них ты выйдешь,

Ты встретишь смерть: я обещался

Тебе защитою быть в доме

Моем и в доме защищу.

Но не давал тебе я слова

В чужом защитою быть доме.

И потому, едва ты ступишь,

Уйдя, на землю Короля,

Твой избавитель — твой противник,

И твой защитник — вмиг твой ворог,

И тот, к кому ты прибегаешь,

Тебя убьет. Теперь иди.

Донья Леонор

Постой, я не давала слова

Не наносить ему обиды,

И отомстить теперь хочу я.

Адмирал

Прошу, племянница, сдержись.

Я здесь ему сейчас защита.

Зачем ты медлишь? Ты свободен.

Иди. Чего ты ждешь?

Дон Алонсо

Хочу я

К стопам победным ниц припасть,

Великодушье восхваляя.

Адмирал

Сказать ты этого не сможешь,

Как жизнь свою моей дашь стали.

Дон Алонсо

Какой прекраснейший удел

Убитым быть такой рукою!

Донья Леонор

Без жизни я.

Адмирал

И без души я.

Дон Алонсо

Луис Перес, что можешь молвить?

Луис

Что было худо, а теперь

В беде гораздо лучше стало.

Уйдем отсюда, потому что.

Здесь власть его. А там увидим,

Кто кошку в воду понесет.

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Поле в окрестностях Санлунара.

Мануэль и Донья Хуана, как путники.

Мануэль

Беда одна не ходит к людям.

Донья Хуана

Всегда несчастия и беды

Одни других зовут и кличут.

Мануэль

Как горько видеть мне тебя,

Хуана, странствующей в землях

Чужих. В тот час, когда я думал,

Что нам Галисия как пристань,

Для наших бурь там был залив,

Где большая взыграла буря.

И новый нас уводит случай,

Веля Сальватиерру бросить

И в Андалузию идти,

Спеша через чужие страны.

Донья Хуана

Когда я, Мануэль, отчизну

Покинула, оставив сердцем

Моих родных, я в путь пошла,

Готовая к несчастьям большим.

Пошла не для того, чтоб жить мне

В стране вон той или вот этой,

А чтобы только жить с тобой:

И так да будет, как захочет

Мое несчастье или счастье.

Мануэль

Каким поступком или словом

Тебя смогу благодарить,

Найдя для чувства выраженье?

Но нежность мы пока оставим,

Не час теперь словам влюбленным.

Куда же скрылся наш слуга,

Которого в пути я нанял?

На поиски хочу пойти с ним

Чего-нибудь тебе в усладу,

Пока ты отдохнешь, уснув.

Донья Хуана

А вон как раз он к нам подходит.

СЦЕНА 2-я

Педро. — Донья Хуана, Мануэль.

Педро

Сеньор, что повелеть изволишь?

Мануэль

В Санлунар ты пойдешь со мною.

А ты, любовь, иди соснуть.

Донья Хуана

Я буду здесь грустить о нашей

Разлуке, если и недолгой.

Мануэль

Я быстро возвращусь к любимой.

(Донья Хуана уходит.)

СЦЕНА 3-я

Мануэль, Педро.

Мануэль

По видимости, эта грусть

Есть лишь предчувствие печали

О горе том, что причиню ей.

Педро

Как хочешь причинить ты горе

Той женщине, которой ты

Обязан нежностью столь дивной?

Хоть я слуга настолько новый,

Что ты меня своим слугою

Едва признаешь, — в те два дня,

Что ты со мною делишь тайны,

Я в тысяче любовных знаков

Великое вниманье видел.

Мануэль

Тот долг отвергнуть не могу.

Но, Педро, воля человека

С судьбой бороться неспособна.

Из Португалии бежал я,

В Галисии нашел приют,

Но в Андалузию мне нужно

Спасаться бегством. В этом небо,

Его решенья, и нельзя мне

Надолго оставаться здесь,

И в этой я стране не в силах

Удостоверить безопасность

Иначе, как приняв участье

В войне, уплывши к островам

На север, меж соленой пены^[38].

Да пожелает небо видеть

На позолоченных их башнях

Свет католических знамен.

Хочу зачислиться в солдаты,

Я так опасности отброшу,

Что жизни угрожают всюду.

Ты думаешь, — бьюсь об заклад, —

Что так оставить эту даму

Бесчестным будет оскорбленьем,

Затем что ввергну я в опасность

И честь ее и красоту.

Но так не будет, потому что

Ее спокойно я оставлю

В уюте самом достоверном,

В Санлунаре, в монастыре.

В то время как в отлучке буду,

Все, чем владею, хоть немногим,

Вполне принадлежать ей будет,

А этой шпаги хватит мне.

(За сценой бьют в барабан.)

Педро

Великодушное деянье,

Твою венчающее доблесть.

Но что это за барабаны?

Мануэль

А надо думать, что вблизи

Здесь кордегардия наверно,

И это там бьют в барабаны.

Педро

Ты верно говоришь. Вон знамя.

Мануэль

Направим же туда шаги.

Коль первый мне отряд военный

В пути встречается, пусть будет

Судьбе моей благоугодно,

Чтобы в него я был включен.

Иди, найди там знаменосца

И сообщи ему, что двое

В его отряд вступить желают.

(Уходит.)

СЦЕНА 4-я

Луис Перес, солдаты. — Педро.

Педро (в сторону)

(Ко мне идет один солдат,

Я от него все разузнаю.)

Сеньор солдат, прошу покорно,

Из вежливости к чужеземцу

Мне укажите, кто у вас

Здесь знаменосец?

Солдат 1-й

Вон, что носит

Повязку красную у сердца.

Педро

Вон тот, который — бравый видом

И к нам сейчас стоит спиной?

Солдат 1-й

Он самый.

Луис

Вас прошу считать я

Меня за друга и солдата.

Солдат 2-й

Все послужить тебе готовы.

(Солдаты уходят.)

Педро (в сторону)

Вот знаменосец здесь один.

Прошу сеньора Знаменосца

Услышать. Стукну в эту дверь.

Луис (про себя)

Что он живет в моем там доме,

И за спиной моей как крепость.

Педро

Он верно глух на это ухо.

Зайду с другой я стороны.

И нрав же, доложить могу я!

Прошу сеньора Знаменосца...

Луис

Кто говорит со мной?

Педро

Сеньора

Просить хотел один солдат...

(Узнает его и приходит в смущение.)

Но нет, солдат совсем не хочет,

А если выразил желанье,

Он лгал, как гоготанье гуся.

Луис

Стой, подлый, стой. Ты позабыл,

Что я сказал тебе? Не помнишь,

Что никогда со мной не должен

Встречаться, потому что, где бы,

Когда б ни повстречался мне,

Убью тебя?

Педро

Ты молвишь правду.

Но кто тебя найти бы думал

В Санлунаре, и знаменосцем?

Луис

Клянусь, что ты заплатишь мне

За то несчастие, в котором

Ты был причиной.

Педро

Убивают!

Спасите!

СЦЕНА 5-я

Мануэль. — Луис, Педро.

Мануэль

Что здесь приключилось?

Солдат какой-то бьет слугу,

Что я за справкою отправил.

Не знаю я, что за причина

Того слугу вас заставляет

Так бить... Но что я вижу здесь?

Луис

Что вижу? Боже Всемогущий!

Мануэль

Я справедливо удивлен.

Луис

Я думаю, что это сон.

Вы, Мануэль, и в яви сущий?

(Обнимаются.)

Мануэль

Луис, вы быть должны сейчас

Там в Португалии. Оттуда

Какое привело вас чудо,

Заставив повстречаться нас?

Луис

В Сальватиерре поселились

В моем вы доме, Мануэль.

Какая же была в том цель,

Что вы в далекий путь пустились,

Решая гибель тем мою?

Каким я замкнут странным кругом?

Так долг свершаете пред другом,

Что вам доверил честь свою?

Пусть небо служит мне порукой:

Другого не оставил там

Сокровища и вверил вам

Его я дома пред разлукой.

Мануэль

Одно в нас сердце тут, и в нем

Сейчас единое волненье,

И то же самое сомненье,

Одним пылаем мы огнем.

Из затруднения и спора

Сперва дозвольте выйти мне.

Потом у нас наедине

Возникнет тайна разговора.

Луис

Я в затруднении одном,

Тут затруднение другое.

Чтоб трудности не множить вдвое,

Их быстрым разрешим концом.

Слуга тот ваш?

Мануэль

Мое скитанье

В Санлунар привело меня.

С ним повстречался — вот два дня.

Тут все мое повествованье.

Луис

Сегодня в этом для него

Святилище.

(К Педро.)

Запомни четко:

Та дружба для тебя находка,

Не каждый день найдешь того,

Кто так спасет тебя от смерти.

Теперь иди.

Педро

Уйду я, да.

Но ты, я знать хочу, куда

Уйдешь? Уж в это все поверьте:

Туда я не хочу идти.

Где избежать с тобой мне встречи?

Но бесполезны эти речи,

Уловку я сумел найти.

Одним желаньем мы томимы:

Не видеться. Легко помочь.

Меня с чужбины гонишь прочь,

Отлично, в край пойду родимый.

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Луис, Мануэль.

Луис

Вот мы вдвоем. Так от меня

Хотели вы узнать, какая

Судьба, нас вдруг соединяя,

Решила с этого нам дня

Дать вместе быть. Чтоб я ответил

Вполне, — сказать довольно мне,

Что чуть в чужой я был стране,

Как в Португалии я встретил

Опасность большую мою:

Чуть из кристальности той влажной

На берег вышел я, отважный,

В земле я был, где власть свою

Как повелитель тех владений

Осуществляет Адмирал

Всей Португалии. Он дал

Приют нам верный от мучений.

Но (случай горестный!) сейчас,

Как только мы достигли цели,

Узнавши, кто был на дуэли

Убит Алонсо, сразу нас

Изгнал, и каждый вновь был странник,

Бегущий бешенства его

И пламя гнева, оттого

Что был убит его племянник.

Какие приключенья нас

В пути далеком повстречали,

Какие встретили печали,

Не в силах рассказать сейчас.

Везде сильна людская злоба.

В Санлунар прибыли, и Дух

Нам покровитель был и друг,

Мы в войско поступили оба.

Он главный капитан в войне^[39],

Что с Англией Король затеял,

Заботы он от нас отвеял,

И знамя он доверил мне^[40],

А Дон Алонсо над отрядом

Команду дал. Кончаю я,

И в этом повесть вся моя.

Теперь вас вопрошаю взглядом

И словом: Мануэль, вы друг,

Так расскажите же мне честно

Про все, что стало вам известно,

Я все забуду, что вокруг,

И весь прильну моей душою

К тому, что скажете сейчас.

Мануэль

Так слушайте же мой рассказ.

Едва поплыли вы рекою,

Вмиг альгвасилы тут как тут.

Но, увидавши вас свободным

И в средоточии холодном,

Уж прочь скорей они бегут.

Они надежду потеряли

Схватить вас. Я вошел в ваш дом,

И был любезно принят в нем,

И мог бы жить там без печали,

За что я вас благодарю.

Но как уйти нам от решений

Судьбы и всех ее гонений?

И как о том заговорю?

Как продолжать мое сказанье,

Когда хотел бы умолчать,

И вместе с тем сломить печать

Той тайны и того молчанья?

Вы, верно, помните, Луис,

Как вы, прощаясь, восклицали

Слова, которые из дали

Ко мне печально донеслись:

"В моем вам доме пребыванье,

Мою храните зорко честь".

В том изъяснении и есть,

Что к чести полон был вниманья

Я зоркого, и оттого

Ваш друг сегодня убегает.

Луис

Ваш сказ как смерть в глазах мелькает,

Прервите, Мануэль, его.

Здесь в каждом слове мне ехидна

И в каждом звуке василиск^[41].

Из слов могильный обелиск

Вы созидаете мне, видно.

Яд должен выпить я скорей,

В словах отрава эта мглиста.

Мануэль

Хуан там некий Баутиста,

Среди крестьян он богатей,

Влюбившись и вполне плененный

Красивой вашею сестрой,

Открыто ей служил и, той

Своей любовью ободренный,

Настолько дерзость он простер,

Что ночью в дом он к нам взобрался.

Луис

О, небо!

Мануэль

Страж там оставался,

И ночью зорок был мой взор.

Иду из моего покоя,

В другую комнату вхожу,

И там кого-то нахожу.

В плаще закутан. Что такое?

Так говорю, тесня того

Вошедшего: "Здесь дом известный,

Его хозяин друг мой честный,

И страж здесь чести я его.

Я эту дерзость покараю,

И эту низость накажу".

К нему со шпагой, но гляжу,

В окно он прыг, я настигаю

И тотчас прыг за ним в окно.

На улице стояли двое,

Помощники во всем, и в бое.

Хоть трое их, мне все равно,

Я нападаю, дело чисто,

Один был ранен, а другой,

Убит, свалился предо мной,

Но убежал тот Баутиста.

Что делать? Я в краю чужом,

Как быть мне там, не разумею,

Жену я на руках имею,

И в затруднении таком

Что сделать мог? От наказанья

Скорей бежать. Коль в этом я

Ошибся, в том вина моя,

Но нахожу я оправданье:

В намереньи я честен был.

Когда бы вас заставил случай

Среди таких быть злополучии,

Ваш разум то же б вам внушил.

Луис

Да, правда, если б очутился

Так точно с человеком я,

Несла бы смерть рука моя,

И всех бы я убить стремился.

Здесь ощущаем мы равно,

И наше положенье схоже,

Затем что я бы сделал то же,

Раз в том же быть мне суждено.

И верно сказано о друге,

Что зеркало для друга он.

Но я обратно отражен

В его поступке и услуге.

Ведь если в зеркало гляжу,

То, что держу рукою правой,

Являет в левой вид лукавый,

Тут рок наш тяжкий нахожу:

В вас честь моя, в вас оскорбленье,

В зеркальности не встретишь лесть,

В зеркальном отраженьи честь

Есть лик обратный поношенья.

В Сальватиерру я вернусь,

Я не увижу битвы злобной:

Коль честь в опасности подобной,

И вовсе чести я лишусь.

СЦЕНА 7-я

Дон Алонсо. — Луис, Мануэль.

Дон Алонсо

Луис Перес, в чем размышленья?

Луис

Вас умоляю об одном:

Коли в поступке вы моем

Нашли когда благодаренья

Предлог, тогда через меня

Добры вы будьте с Мануэлем,

Меня судьба к иным уж целям

Зовет, отсюда прочь гоня.

В Сальватиерру возвращаюсь,

Несчастье там произошло.

Дон Алонсо

Заметьте....

Луис

Претерпевши зло,

На все в обиде я решаюсь.

Дон Алонсо

Вам представлять хотел, как друг,

Я доводы разубежденья,

Но, услыхав про оскорбленье,

Намеренье меняю вдруг.

Напротив, вам, как другу-брату,

Твержу с своей я стороны:

Луис Перес, вы мстить должны,

И рад я вашему возврату.

Прошу заметить лишь одно.

Луис

А именно?

Дон Алонсо

Я уповаю,

Что вместе с вами отбываю,

И рядом с вами суждено

Мне будет встретить затрудненья,

Опасностей изведать круг,

Затем что я ваш верный друг

И в вас нашел мое спасенье.

Мануэль

Когда Луис Перес решил

Домой немедля возвратиться,

Есть друг, что с ним не разлучится,

Ему служа по мере сил.

Принес я весть про то несчастье,

Я связан дружбой с ним, — итак,

В том указующий мне знак,

Что здесь я выкажу участье.

Дон Алонсо

Причиною того был я,

Что все так спуталось нестройно:

Луис Перес ведь жил спокойно,

Когда пришла беда моя,

И я искал его подмоги.

Так если я причиной был,

Хочу служить по мере сил,

С ним по одной идти дороге.

Не безызвестно никому:

То сердце с грубостью знакомо,

Кто, взяв кого-нибудь из дома,

Даст возвратиться одному.

Мануэль

Пойдете вы иль нет, решу я,

Что, если кто учтив вполне,

Нет в этом оправданья мне,

Коль буду трус и не пойду я.

Луис

Двух благородств я вижу спор,

То состязание пригоже.

Но я один пойду, о, Боже,

Да будет в этом договор.

Бежали оба вы из смуты,

И не играть вам головой

Велит ваш случай роковой,

И злой судьбы не множить путы.

В чем будет дружбы знак моей,

Коль, цель свою осуществляя,

Пойду, в опасности ввергая

Таких достойных двух друзей?

К кому потом направлю слово?

Дон Алонсо

Пусть так. Но, взявши одного

И даже потеряв его,

Вы сохраняете другого.

Мануэль

Коль кто-нибудь один пойдет,

Я должен это быть.

Дон Алонсо

Пожалуй,

Знак справедливости тут малой.

Луис Перес пусть изберет.

Мануэль

Прекрасно. Я даю согласье

На это. Так решай же вдруг,

Как верный и разумный друг,

Разделит кто твое злочастье.

Луис

Обидеть должен одного...

Но, если рассужу я строго,

Теряет Дон Алонсо много,

И, значит, не возьму его.

Ты, Мануэль, пойдешь со мною.

Дон Алонсо

От вас ли это слышу я?

Где под вопросом жизнь моя,

Ваш довод — с выгодой людскою?

Какой напрасный разговор!

Но, коль от вас мне оскорбленье,

Вам присуждаю я в отмщенье:

Возьмите этот мой убор,

Мои сокровища с собою.

Вот эту малость. Так прощу.

Быть может вас я отыщу,

Коль час наступит с смертью злою.

Луис

Прощайте. Обниму я вас.

Сестра с предателем отмщенье

Изведают за оскорбленье,

И честь восстановлю зараз.

Беру я то, что драгоценно,

От друга, чтоб вернуть потом.

Дон Алонсо

Так говорить — обида в том.

Луис

Так поступлю я, несомненно.

(Уходят.)

СЦЕНА 8-я

Зала в благородном доме Луиса Переса.

Исабель, Касильда.

Касильда

Послушай, что случилось. Донья,

Да, Леонор де Альварадо

В Сальватиерре.

Исабель

Цель какая?

Касильда

Кровь брата, думаю, ее,

Магнит текучий, побудила

Искать за смерть его отмщенья.

С Хуаном Баутиста нынче

Она имела разговор.

Исабель

Что из того ты заключаешь?

Касильда

Так слушай дальше: удивившись

На это, я спросить решилась

Знакомого, он Леонор

Слуга, какая в том причина,

Что Баутиста был допущен

К ней в дом. И вот что рассказал он:

В том, что здесь Следственный Судья,

Сюда прибывший из столицы,

Чтобы расследовать убийства

И преступленья Дон Алонсо,

А также брата твоего,

В том, что занес он в показанья,

Ни слова не было иного,

Как в обвиненье им обоим:

И, благодарная ему,

Такую честь она явила.

Лишь тем свидетелям удача

Всегда бывает в этом мире,

Кто подтвердит слова истца.

Исабель

Касильда, смерть мне в этом слове,

Меня рассказом ты убила.

Как допустить такую низость

Подобных слов, подобных дел?

Чтобы Хуану Баутиста

Пришло желание — обиду

Отмстить, другим неся обиду?

Сам оскорбленье нанеся,

Других он в этом обвиняет?

Кто видел что-нибудь такое?

Чтоб оскорбленный был в отлучке,

А оскорбитель явно мстил?

Касильда

Узнай еще.

Исабель

Скажи скорее.

Касильда

Он жалобу принес на друга,

Что господин мой здесь оставил:

Ведь он его слугу убил,

Так пожелал он рассказать все

Судье.

Исабель

Так честь моя прекрасно

Прославлена, коль, обвиняя

Его, он обвинил меня.

СЦЕНА 9-я

Педро. — Исабель, Касильда.

Педро (в сторону)

(Далеким путь мне показался.

Кто убегает, слышит в страхе,

Что на ногах его колодки.

Приютом выбирал ли кто,

Святилищем, когда преступник

Дом избирал, где преступленье

Он совершил?) Моя сеньора!

Дай в знак мне счастья моего

Не ножку карлика средь ножек,

Малютку, что живет в чулочке

И смотрит еле-еле в щелку,

Глядя на мир из башмачка.

И, жизнь мою щадя, скажи мне,

Не проходил ли здесь сеньор мой?

Исабель

Ты вовремя приходишь, Педро,

Добро пожаловать сюда.

Опасности тебе не вижу:

С тех пор, как ты ушел отсюда,

Такие были здесь событья,

Что брат в отсутствии сейчас.

Педро

Я это знаю и, однако,

На это я не полагаюсь:

Коли сейчас его здесь нету,

Он верно близко где-нибудь.

Исабель

Как так?

Педро

Когда я воротился,

И он, конечно, не замедлит:

Всегда идти за мною следом

Своей он должностью избрал.

Он привидение такое,

Видение плаща и шпаги,

Как пугало мое, повсюду

За мной идет он по пятам.

СЦЕНА 10-я

Хуан Баутиста. — Исабель, Касильда, Педро.

Хуан (в сторону)

(Коли его присудят к смерти,

Как заслужило преступленье,

Он не придет в Сальватиерру,

Хочу уверенным в том быть.

Моих довольно показаний,

Чтоб осужден он был наверно,

Мое намеренье в том было.

Но предо мною Исабель.)

Блажен, кто мог коснуться сферы,

Где золотые светят светы,

Где яркие лучи роняют

Вот те хрустальные шары,

Где человеческой планеты

Горит сиянье ярче солнца,

Будя в верховном солнце зависть

Перед такою красотой.

Исабель

Довольно, Баутиста, будет.

Уж не планета я, не солнце,

И не в сиянье я одета,

А только в молнии одни.

Из сердца самого исходят

Молниеносные горенья,

И светы сердца — только гневы,

И ветер эти искры мчит.

Напрасно, глупый, тщетно, грубый,

Ты в сумасшедшем ослепленьи

Направил, как сказал ты, к солнцу

Свой опрометчивый полет.

Ты здесь найдешь свою гробницу,

Где был хрусталь, там он разбился,

Где был огонь, там только пепел,

Тюрьма забвенья эта грудь.

Кто выдумал из оскорблений

Презренно сделать лесть и ласку?

И разве низкое отмщенье

Заслуга, чтоб снискать любовь?

Коли мой брат тебя обидел, —

Лицом к лицу и сделав вызов,

Ища отмстить обиду шпагой,

Достойный был бы это путь

И нежных чувств моих достойный.

Но лишь не языком отмщенье.

Однако не дивлюсь, что трусы,

Не смея встать лицом к лицу,

Отмщенья ищут за спиною.

Вот в чем причина перемены.

И кто благодарит за низость?

Полюбит кто ползучий нрав?

(Уходит.)

Хуан

Послушай, Исабель!

Касильда

Напрасно.

Ее упреки справедливы.

(Уходит.)

СЦЕНА 11-я

Хуан Баутиста, Педро.

Хуан

Несчастие я встретил в этом.

Где думал выиграть вполне

Пред Исабель, там проиграл я.

Уж скольких, небеса, уж скольких

Убили только ухищренья.

Педро

Коли в досаде не совсем

Ты потерял свой дух и разум,

Хоть обними того, кто, предан,

Из-за тебя пошел в изгнанье

Коль ночью дверь ты мне отворишь,

Чтоб мог я дать ей объясненье

Того, что, вижу, обо мне

Наговорили ей другие,

Тебе я новое дам платье.

Педро

Что в этом потерять могу я?

Тебе открою ночью дверь.

Но это пусть вот так случится:

Ты постучишь, — я, догадавшись,

Пойду, и спрашивать не буду,

Кто там, и отворю тебе.

А ты войди уж осторожно,

Как будто нет моей вины тут.

Хуан

Прекрасно. Солнце на закате.

Так, значит, скоро и вернусь.

(Уходит.)

СЦЕНА 12-я

Педро.

Педро

Скажу я, сводники неложно

Игорный дом любви содержат,

О доме речь теперь игорном:

Игру заводят игроки,

И сводники заводят то же.

Влюбленные в тот дом приходят,

Играют в карты бесконечно.

Игрок, что топает, шумит,

Ревнивец, потому что ревность

Всегда себя являет криком.

Кто, проиграв, хранит молчанье,

Игрок тот есть игрок министр,

В игру вступил и платит деньги,

С досадою, но без досады.

Кто под заклад играет, это

Игрок-любовник новичок,

Что для любимой покупает

То платье новое, то жемчуг.

Игрок, что за игрой плутует,

Любовник опытный в игре,

Коли потери, так потери,

Но без конца терять есть глупость.

Играющий под честным словом —

Вот обещающий в любви,

Чтоб в срок исполнить обещанье.

Любовник, что в любви играет

Заученную роль, есть шулер,

С колодой крапленых он карт.

Глазельщики, что только смотрят,

И нет для игроков в них пользы,

Соседи, что болтать готовы

В игорном доме нежных чувств.

А карты в той игре суть дамы,

И их мешать весьма нетрудно.

Когда черед за картой новой,

Тут получаешь на чаек.

И наконец, коль есть конец тут,

Как ни построишь рассужденье,

Игорный дом всегда играет,

Исправиться не может он,

Хотя б прислало правосудье

Ему о том оповещенье,

Игра, как тяжба, тоже стоит,

Игрок играет без конца.

Так я, забывши про опасность,

И проиграв, играть готовлюсь,

Чтоб отыграться хорошенько.

Но вот приходит Исабель.

СЦЕНА 13-я

Исабель, Касильда, Инес. — Педро.

Исабель

Касильда, солнце спать готово

В Испанском море голубом,

Постель как зеркало, и в нем

Оно, закатное, багрово.

Поди, запри входную дверь,

И ты с Инес мне песню спойте,

Во мне печали успокойте

Печальной песнею теперь.

(В дверь стучат.)

Инес, ты слышала, стучали?

Кто там приходит в этот час?

Педро (в сторону)

(А не влюбленный ли как раз,

Чтоб разогнать твои печали.)

Я отворю пойду.

Исабель

Ступай.

Но осторожен будь с гостями,

Спроси, кто ждет там за дверями,

И, лишь узнавши, открывай.

Педро

Конечно.

(В сторону.)

(Правду утверждаю:

Кто ждет за дверью, знаю я.)

(Уходит.)

Исабель

Откуда та боязнь моя?

Всем телом дрожь я ощущаю.

Какое в этот миг во мне

Предвосхищение злополучии?

Какой грозит неверный случай?

Я вся во льду и вся в огне.

(Возвращается Педро, испуганный.)

Педро

Сеньора!

Исабель

Что там?

Педро

Только двери

Я отпер, кто-то входит в дом,

До глаз закутанный плащом.

(В сторону.)

(Я оправдался в полной мере.)

(Служанки входят.)

СЦЕНА 14-я

Луис Перес. — Исабель, Педро.

Исабель

Кто так сюда приходит?

Луис

Я.

Педро (в сторону.)

Что вижу!

Луис

Захотел свиданья

С тобой.

Исабель

Какое испытанье!

О, боже!

Луис

В чем боязнь твоя?

Чего вы так смутились оба?

Педро (в сторону)

Меня да не коснется злоба.

Бежать из этого жилья!

(Отходит.)

Исабель

Как ты решился в смуте новой

Сюда заносчиво прийти?

Уж в исполненье привести

Готов свой приговор суровый

Придворный Следственный Судья.

Беда злосчастная моя!

Ты в положеньи безнадежном,

Тебя считает он мятежным,

Вещает чрез него закон...

Луис

Скажи.

Исабель

Ты к смерти присужден.

Луис

Не в том мне большее мученье.

Затем что без дальнейших слов

Спокойно встретить смерть готов

Тот, кто таит в себе решенье

Твои загладить оскорбленья.

Исабель

Не понимаю я тебя.

Луис

Пришел свершить я искупленье,

Не для того, чтоб час губя,

В рассказе выразить себя.

Коль в том причина возвращенья,

Свершу я должное, поверь.

Но в чем Судьи постановленье,

Еще не знаю я теперь

Во всем законченного смысла.

Какая тут беда нависла?

Скажи мне, в чем я обвинен?

Исабель

Не знаю, говорят различно.

Я только знаю, что публично

Через глашатая зовут

Тебя, чтобы предстал ты тут.

На всем, что в доме, запрещенье.

На содержание мое

Дают лишь малость, и ее

Как получать без униженья?

О следствии не знаю я.

Луис

Не говори, сестра моя,

Так боязливо предо мною.

Коль я пришел теперь сюда,

Невелика еще беда,

Хочу тебя я взять с собою,

Не можешь ты одна с нуждою

Быть без меня спокойной здесь.

Исабель

Да, правда. Может без усилья

Раскрыть тут дерзкий коршун крылья,

Богач лукавств исполнен весь,

Но мне его противна спесь.

Луис

Твои слова залог покою.

Но есть еще забота мне.

Исабель

И в чем?

Луис

Не знаю я вполне,

Какой же был здесь надо мною

Судьей составлен приговор.

Не отлучусь я до тех пор,

Как тайну ту сполна раскрою.

Исабель

Но как сумеешь ты узнать?

Луис

Чтобы узнать, в чем осужденье,

Достичь мне нужно рассмотренья

Того, что мог он написать.

(К Педро.)

И раз я должен быть в изгнанье,

И отправляться в дальний путь,

Пусть будет так — за что-нибудь.

С тебя начнется наказанье.

Педро

Окончится пусть лучше мной.

Начни другим.

Луис

Ты здесь!

Педро

Внимание!

Педро

О, Боже, час пришел кончине!

(Падает как мертвый.)

Луис

Иди со мной, и в свой черед

Освобожу от всех невзгод

И бед, тебе грозящих ныне.

От злых тебя спасу я чар,

Коль буду рядом я с тобою,

Когда огонь захватит Трою,

А будет, Небо, здесь пожар.

Узнают все, и мал, и стар,

Какой достиг здесь в мире славы

В Галисии Луис Перес!

(Уходит.)

Педро

(Встает и смотрит им вослед.)

Она ушла, и он исчез.

Смерть, мило ты была лукавой.

Благословляю я тебя:

Меня совсем не погубя,

Ты выдумкой была мне правой.

Тот счастие себе найдет,

Кто ждет себе от смерти чуда.

Они ушли, и я отсюда

Молниеносно в свой черед

Бежать, а там уж Бог спасет.

(Уходит.)

СЦЕНА 15-я

Зала в доме Судьи в Сальватиерре.

Следственный Судья и Слуга; потом другой.

Судья

Свежее будет в этой зале,

Стол письменный сюда поставьте,

И приготовьте мне бумаги,

Я все их должен рассмотреть.

Сличить мне нужно и проверить

Свидетельские показанья,

И рассудить, что в этом деле

Постановить придется мне.

(Слуга ставит стол со свечами и бумагами.)

Слуга 1-й

Все сделано по указанью

Сеньора.

(Входит другой слуга.)

Слуга 2-й

Чужеземец хочет

Беседовать с тобой. Сказал он,

Что важно, чтоб его сейчас

Ты выслушал в связи с тем делом,

Из-за которого ты прибыл.

Судья

Он хочет дать мне показанье.

Скажи ему, чтоб он вошел.

(Слуга 2-й уходит.)

СЦЕНА 16-я

Луис Перес, Мануэль и Слуга 2-й. — Судья, Слуга 1-й.

Луис

(говоря отдельно с Мануэлем у двери)

Останься, Мануэль, у двери

И последи, чтобы, покуда

Я говорю, мог говорить я,

Пусть не войдет сюда никто.

Мануэль

Войти сюда? Иди спокойно,

Не бойся, чтобы я позволил

Кому-нибудь войти: войду лишь,

Быть может, я сюда, заметь.

(Уходит.)

Луис

Почтительно целую руки

Судье, прошу его садиться,

И без свидетелей остаться,

Мне нужно говорить о том,

О чем сейчас ведет он дело.

Судья

Ступайте.

(Слуги уходят.)

СЦЕНА 17-я

Судья, Луис.

Луис

Может быть, беседа

Продлится, у Судьи прошу я

Позволить мне, чтоб сел на стул.

Судья

Покорно вас прошу, садитесь.

(В сторону.)

(Тут что-то важное предвижу.)

Луис

В Галисии как, ваша милость,

Здоровы ли?

Судья

Вполне здоров,

Готов служить, коль это нужно.

Луис

Мне кажется, что ваша милость,

Чтобы преступников известных

Судить, изволили прибыть.

Судья

Да, Дон Алонсо де Тордойя,

И некого Луис Переса.

Убил Тордойя — Дон Диего

Де Альварадо, но в бою,

Лицом к лицу и в честной брани.

Луис

Достаточна ли в том причина,

Чтоб из столицы человека

Ученого — в такую глушь

Послать, удобств его лишая,

Достоинству его приличных,

Чтоб случай рассмотреть, подобных

Которому везде не счесть?

Судья

Суть следствия совсем не эта.

Гораздо здесь важнее дело

Сопротивленья против власти,

И ранен был Коррехидор

Одним буяном, очень наглым,

Луис Перес зовется подлый

Преступник, что живет здесь только,

Чтобы убийства совершать.

Но почему так говорю я,

Свое рассказывая дело,

Не зная вас? Кто вы, скажите?

Чего хотите вы сейчас?

Я должен знать, с кем говорю я.

Луис

Коль в этом дело, вам скажу я,

Кто я, и это очень просто.

Судья

Так кто же вы?

Луис

Луис Перес.

Судья

Эй, слуги!

СЦЕНА 18-я

Мануэль. — Судья, Луис.

Мануэль

Что велеть изволишь,

Сеньор? Что тебе угодно?

Судья

Вы кто?

Луис

Он мой один товарищ.

Мануэль

И столь покорный ваш слуга,

Что уж никто войти не смеет

Сюда, пока я здесь служу вам.

Луис

Вы не смущайтесь, ваша милость,

Прошу вас, господин Судья.

С удобством сядьте: разговор наш

Пространный.

(Мануэль уходит.)

Судья (в сторону)

(Тут благоразумно

Не рисковать моею жизнью,

Раз я с подобными людьми.

У них пособники есть, верно.)

Чего же вправду вы хотите?

Луис

Сеньор, я вас прошу заметить,

На несколько отсюда дней

Я отлучался, — лишь вернулся

И, кое с кем ведя беседу,

Узнал, что ваша милость дело

Ведет, и обвиняюсь я.

Я одного спросил, в чем дело,

И он одно мне отвечает,

Другой другое: в нетерпеньи,

Что правда неизвестна мне,

Я счел вполне благоприличным

Прийти спросить того, кто знает

Всех лучше. Вас я умоляю,

Коль можно умолить, сеньор,

Сказать мне, в чем я обвиняюсь,

Дабы без знанья не гадал я,

В чем будет это обвиненье,

В чем оправдание мое.

Судья

Уместно это любопытство!

Луис

Быть может очень я развязен.

Но, если вы не то хотите

Сказать... Да вот и дело все,

Как видится: оно мне скажет,

Судью благодарить не нужно.

(Берет дело.)

Судья

Что делаете?

Луис

Я листаю

Бумаги дела моего.

Судья

Заметьте...

Луис

Ваша милость, сядьте.

Я не хотел бы повторять вам

Одно и то же слишком часто.

Начало дела есть... Его

Читать не стоит, мне известно,

Что приблизительно стоит там.

Так к следствию мы переходим.

Свидетель первый говорит.

(Читает.)

Андрес Хименес, давши клятву,

Под словом клятвы утверждает,

Что он рубил дрова в то время,

Когда увидел, что пришли

Два бравых ликом кабальеро

И биться начали друг с другом,

Но очень скоро он увидел,

Что Дон Диего наземь пал,

А Дон Алонсо, увидавши,

Что поспешают люди власти,

От правосудья убегая,

Задумал скрыться на коне,

Но конь убит был из мушкета,

И быстро в бегство обратившись,

Он прибыл, убегая, к дому

Луис Переса (Тут уж я!),

Луис Перес, весьма учтиво

Прося, молил Коррехидора,

Чтоб кабальеро так жестоко

Он не преследовал, но тот

Не захотел исполнить просьбу.

Тогда он, ставши на дороге,

Коррехидору дерзновенно

Сопротивленье оказал.

Сказать не может, — потому что

Он не видал, — когда и где он

Нанес Коррихидору рану.

Под клятвой это говорит,

Которую принес. И правда.

Затем, что тот Андрес Хименес

Достойный человек и честный.

Второй свидетель говорит.

(Читает.)

Так утверждает Хиль Паррадо:

Услышав шум борьбы и крики,

Он вышел из Сальватиерры

И видел, как Луис Перес

Со всеми бился, — видел также,

Как бросился потом он в реку,

И больше ничего не знает.

Как краток и существен он!

Затем Хуан здесь Баутиста,

Свидетель третий. Что ж, посмотрим,

Что пред судьею возвещает

Старинный тот христианин.

(Читает.)

Он говорит, что находился

Среди деревьев, в час, как вышли

Два кабальеро, стали биться,

И бились наравне они,

Пока не вышел из засады

Луис Перес, встал с Дон Алонсо,

И оба низких Дон Диего

Предательски убили так.

Сеньор Судья, вам знать угодно

Получше, что за человек тот?

Так знайте. Он настолько подлый,

Что он открыто признает:

Предательство он четко видел

И оставался сам спокойным,

Не вмешиваясь в эту низость.

Клянусь же Господом, он лжет.

(Читает.)

Сел на коня тут Дон Алонсо,

Луис Перес, оставшись пешим,

Сопротивляясь правосудью,

Свершил убийство. Это жид.

Прошу вас дать мне разрешенье

Взять этот лист.

(Вырывает его.)

Я самолично

Верну, когда он будет нужен,

Затем что этого я пса

Заставлю правду исповедать,

Хотя не очень это странно,

Что в правде исповеди слаб он,

Его наука недолга.

И если судьи изучают

При составленьи приговора

Свидетельские показанья,

Свидетель должен быть не лжец.

И тех должны услышать судьи,

Кто показует в оправданье.

Так, ваша милость, рассудите,

В чем преступление мое:

Я лишь стоял у двери дома,

Где я живу, и был спокоен,

А если вдруг пришло несчастье,

Чтобы меня там отыскать,

Как от него могу бежать я?

Так, кто разумен, тот увидит,

Что, если подошло несчастье,

Есть оправдание в беде.

СЦЕНА 19-я

Толпа, и тотчас Мануэль. — Судья, Луис.

Один (за сценой)

Все собрались сюда толпою.

Тот, кто находится там в доме,

Луис Перес. Туда войдите,

И взять его.

Мануэль (за сценой)

Но здесь гора,

И он тут под ее защитой.

Луис

Пустите, Мануэль, пусть входят.

(Открывает дверь.)

Уже совсем не важно это,

Что знать хотел я, то узнал,

И вы увидите немедля,

Что, кто войдет сюда чрез двери,

Через окно пойдет наружу.

Толпа (за сценой)

Схватить его! Схватить его!

(Входят альгвасилы и вооруженная толпа.)

Судья

Остановитесь. Обещаю,

Луис Перес, как благочестный,

Что если вы сейчас сдадитесь,

Я буду другом вам всегда.

Луис

Друзей ученых не люблю я.

Не видят обязательств судьи

И в данном ими обещаньи,

Они лишь видят свой закон.

Судья

Заметьте, если не сдадитесь,

Я покарать могу, предавши

Вас смерти пред лицом народа.

Луис

Вот это так: пусть смерть придет,

Коль можете ее призвать вы.

Судья

Что ж кажется вам? Не могу я?

Луис

Нет, потому что полагаюсь

На руки смелые мои.

Судья (к своим)

На них! А будут защищаться

Убить их!

Мануэль

Так. На них бесстрашно,

Луис Перес!

Луис

На них скорее,

Бесстрашный Мануэль Мендес!

Я свечи погашу немедля.

(Делает так.)

Посмеют ли впотьмах сражаться,

Посмотрим.

Один

Ужас и смущенье!

Судья

Какая спутанность и жуть!

Луис

Презренные, канальи, трусы,

Придется нынче вам навеки

Запомнить славу Галисийца,

Чье имя есть Луис Перес!

(Они двое становятся по одну сторону представителей правосудия, альгвасилы и толпа — по другую и начинают биться шпагами.)

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Гора.

Луис Перес, Исабель, Донья Хуана и Мануэль.

Луис

Высокая гора, что служит здесь колонной

Для отдыха луны, и этот лес взнесенный

Послужат нам теперь оплотом крепостным,

Доверимся в тревоге им.

Был у врагов хороший случай,

И час нам ворожил немало злополучий,

Но против двух таких людей

Бессилен был их строй с той трусостью своей.

Теперь убить меня им трудно,

И им надеяться на это безрассудно,

Пускай они лелеют месть,

Мне в том защиты много есть,

Что им неведомо, какой пошел дорогой:

Пока я здесь, в пустыне строгой,

В отъединении глухом,

Пусть ищут нас они в убежище другом.

Кто думать будет в состояньи,

Что обеспечил я свое существованье,

Что, убегая, я исчез

В безвыходной горе, где всюду только лес?

С той стороны земля родная,

А тут течет река. Природа, воздвигая

Свои созданья, глыбы стен,

Тех, кто сюда вошел, в свой замыкает плен.

Здесь ров серебряный и склоны,

В зеркальность смотрится весь этот мир зеленый,

И в средоточии таком

Теперь и крепость нам и дом.

В глуши, непроницаемой для взгляда,

Надежная дана ограда —

Для красоты, исполненной лучей,

Твоей супруги и сестры моей.

Здесь время потечет, наряд свой изменяя,

Снег будет январю, расцвет цветов для мая.

А по ночам в деревне той,

Что родинкой темнеет над скалой,

Ночлег нам будет, там легко скрываться.

Вдвоем к дорогам будем мы спускаться.

Когда засветит день,

Чтоб у крестьян окрестных деревень

Снискать свое нам пропитанье,

Но без насилия, а брать лишь как даянье.

А час тем временем пройдет,

Поищут нас, забудут в свой черед,

Тогда из этих мест мы сможем отлучиться,

Чтоб от опасностей в другом нам месте скрыться.

А в новой области наш неизвестен вид,

Там нас судьба быть может защитит,

Коль может оказать влиянье

Судьба на наше состоянье.

Мануэль

Великодушный друг, Луис Перес,

В том нет особенных чудес,

Чтобы убивший дерзновенно

В дому убитого сокрылся. Несомненно,

Что хитрость не могла бы предположить того,

И правосудие не ищет там его.

И так выходит, что убитым

Он к жизни сохранен, и спрятан в месте скрытом.

Так скрыла горная нас эта вышина,

И пусть гора врагам видна,

Хотя бы получили извещенье,

Не будут здесь искать, напрасно было б рвенье,

А если б и пришли, так и тогда

Невелика еще была бы нам беда,

Вдвоем мы явимся оплотом,

Наш тыл доверя тем высотам

И этим ласковым волнам,

Что будут словно крепость нам.

Они здесь в споре тешатся игрою:

Река является горой, гора рекою,

И кажут лик нам двух миров

То глыба хрусталя, то море из цветов.

Исабель

Двоих вас слушаю, и, видит Бог, обидно

Мне чувствовать, что вы бесстыдно

Нас презираете, решая так, что здесь

Лишь двое вас, в том смысл защиты весь.

Заметь, мой брат, я тут с тобою,

И сильною моей рукою

И в подражание тебе

Над смертью посмеюсь, бесстрашная в борьбе.

Донья Хуана

Я лик являю здесь трусливый:

Так поздно прихожу, но и во мне порывы,

Готова я, супруг, заметь,

И убивать и умереть.

Луис

Обеим вам благодаренье

За эту бодрость дерзновенья,

Но заблуждением так было б поступить,

Вы женщины, вам женщинами быть.

Мы двое, — сердце с сердцем слито, —

Вполне надежная защита,

Врага сумеем здесь отбить.

Идем же, Мануэль, теперь мы на дорогу

И там найдем, коль так угодно Богу,

Мы пропитание, а вы недолгий час

Побудьте здесь и подождите нас.

Исабель

Молиться будем мы, чтоб так вернулись скоро,

Что будет неприметностью для взора

Мгновение, что были мы без вас.

(Уходят.)

СЦЕНА 2-я

Дорога у подножья горы.

Луис, Мануэль.

Луис

Теперь, когда вполне надежны

Меж этих скал, покрытых лесом,

Моя сестра с супругой вашей,

Не без причины, Мануэль,

Хотел я с вами удалиться:

Мне нужно в очень важном деле

Узнать подробно ваше мненье.

Когда сегодня ночью мне

Пришлось прочесть в судейском доме,

Что подлый, лживый есть свидетель,

Который говорит, что видел,

Как Дон Алонсо я помог,

Когда он бился с Дон Диего

Де Альварадо, и убили

Его вдвоем мы вероломно,

Заметьте, — как могу терпеть

Я посягательство такое

Со стороны того, кто хочет

Словами извратить деянье

Того несчастного, чей рок

Судил в одном быть виноватым,

Что он был честным человеком.

Мануэль

А как зовется тот свидетель?

Луис

Когда узнаете, кто он,

Поймете, как сильна обида:

Свидетель этот — Баутиста.

Мануэль

Он подлый трус, не удивляйтесь

Вы на него, Луис Перес.

Трусливый, чести не имея,

Не суд достойных рук желает

Избрать для разрешенья тяжбы,

А прибегает к клевете

И к бегству. Вот что мы предпримем.

Средь бела дня, прогнавши страхи,

И смерти не боясь нисколько,

Пойдем и пред самим Судьей

Его из собственного дома

Возьмем и приведем на площадь,

Где вынужден сказать он будет,

Что лжесвидетелем он был.

С той ночи, как его в живых я

Оставил и бежать дозволил,

Не нахожу себе я места.

Луис

Так вправду быть должно, мой друг.

Но все устроить нужно лучше.

Два способа бывают в ссорах,

Заметьте, что теперь скажу вам.

Та ссора, что меня зовет,

Всегда меня найдет готовым,

Будь злой исход у ней иль добрый.

Но если сам ищу я ссоры,

Пусть добрый выход я найду:

Кто хочет плавать или биться,

И сохранит свою одежду,

В том настоящий будет праздник.

Но кто-то, слышу я, идет.

Ступайте же со мной, чтоб видеть,

Как жить отныне я намерен, —

То буду брать я, что дадут мне,

Но не обидев никого,

Затем что я разбойник добрый.

СЦЕНА 3-я

Леонардо. — Луис, Мануэль.

Леонардо (за сценой)

Ну, Мендо, лошадей из леса

Веди на поводу тихонько.

Здесь хорошо, пройдусь пешком.

(Выходит.)

Луис

К рукам сеньора припадаю.

Весьма в том буду вам обязан.

Леонардо

Вестей особенных неслышно.

Лишь говорили о безумствах

Кого-то, кто буянит там,

Нет.

Луис

А когда бы вам потом

Сказали, что Судья составил

Бумагу, где он указует,

Что совершили вы убийства

И преступленья, — вы то: да

Не захотели бы разведать,

Кто был свидетелем тем лживым?

Леонардо

Да.

Луис

Так скажите же еще мне.

Когда бы этот человек

Из-за случившегося видел

Себя преследуемым всюду,

И не имел бы ничего он,

Чем пропитаться бы он мог,

Не поступил ли бы он право,

О том прося?

Леонардо

Кто отрицал бы?

Луис

И если б тот, кого просил он,

Дал что-нибудь, не вправе ль он

Был взять, что дали?

Леонардо

Это ясно.

Луис

Коль это ясно, так узнайте,

Что я Луис Перес: живу я

Вот так, как видите, — прошу,

В моем несчастьи помогите,

Весьма обязанным вам был бы,

Но впрочем — все есть воля ваша.

Леонардо

Чтоб вам помочь, Луис Перес,

Мне вовсе доводов не нужно,

Необходимость понимаю,

И что нужда есть, мне известно.

Коль эта золотая цепь

Помочь нужде не может вашей,

Даю вам слово возвратиться

И вам помочь тем, что имею.

Луис

Вы благородный человек.

Но прежде чем, сеньор, возьму я

Ту золотую цепь, скажите,

Даете ль мне ее из страха,

Затем что в поле вы один?

Леонардо

Луис Перес, ее даю вам —

Лишь ваше чувствуя несчастье,

И точно так же поступил бы,

Будь целый здесь со мной отряд.

Луис

Тогда беру. И пусть не смогут

Сказать, что злое я замыслил.

Когда захочет рок жестокий

Моей безжалостной звезды,

С моею жизнью я расстанусь,

И буду в смерти я утешен,

Когда о мне промолвит слава:

Пусть с тем, кто честный человек,

Так поступают справедливо.

Леонардо

Еще вы что-нибудь велите?

Луис

Нет.

Леонардо

Так пускай же вам свободу

Пошлет судьба, Луис Перес.

Луис

Вас проводить хочу, покуда

Не выйдете вы из стремнины.

Леонардо

Мой друг, не стоит это делать.

(Уходит.)

Мануэль

Прекрасно делать воровство

В учтивом благородном стиле.

Луис

Просить не воровать.

Мануэль

Кто видит,

Что двое милостыню просят

Вот так, — разумно ль отказать?

СЦЕНА 4-я

Два Крестьянина. — Луис, Мануэль.

Крестьянин 1-й

Весь новый виноград купил я,

Что на горе поверх долины.

Крестьянин 2-й

Что во владеньи был Луиса

Переса?

Крестьянин 1-й

Самый он как раз.

Распродают его именье,

Суд хочет заплатить издержки

Писцу, судье, — как раз я деньги

На это самое несу.

Луис (к Мануэлю, который тотчас отходит)

Хороший это мой знакомый,

Могу заговорить с ним смело,

Его доподлинно я знаю.

Что нового, скажи, Антон?

Крестьянин 1-й

Луис! Да как же это можно?

Вы здесь, а все кругом вас ищут!

Луис

Собой рискуя, почему бы

Не мог? Но дело-то не в том.

Ты друг мой. Я в нужде великой.

Не поступлю я недостойно.

С тобою деньги, помоги мне,

Коли захочешь ты помочь.

Ни умирать не собираюсь,

Ни обижать тебя не буду,

Так разреши, что должно сделать.

Идти свободно можешь ты.

Крестьянин 1-й

Какое может быть тут средство?

(Отдает ему деньги.)

Одно: отдать вам эти деньги.

(В сторону.)

(Так жизнь свою я сохраню,

А не отдам, убьет меня.)

Луис

Возьму охотно деньги эти,

Но ранее узнать я должен,

Что ты охотно отдаешь их

По воле собственной своей

Крестьянин 1-й

По воле доброй — это видно,

Иначе как бы вам служил я?

Но мне с ним тоже недостача.

Луис

Я этого уж не пойму.

Когда бы мог того избегнуть,

Ты этих денег мне не дал бы?

Крестьянин 1-й

Конечно.

Луис

Так возьми назад их

И отправляйся с Богом в путь.

Нехорошо, чтобы сказали,

Что у кого-нибудь в дороге

Луис Перес здесь отнял деньги:

Коль скажут, что в нужде я взял,

Когда мне дали, то неважно,

А если скажут — взял насильно,

Тут важности великой дело.

Так деньги вот, и с Богом в путь.

Крестьянин 1-й

Что говорите?

Луис

Говорю я

То, что ты видишь, мой приятель.

Иди же с Богом.

Крестьянин 1-й

От враждебных

Людей избавь тебя Всевышний!

Аминь! В кармане у меня

Тут шесть дублонов, и не знает

О них жена, ты можешь взять их.

Луис

И ни монетки не возьму я.

Идите с Богом. Поздний час,

И солнце близится к закату.

(Крестьяне уходят.)

СЦЕНА 5-я

Дон Алонсо. — Луис, Мануэль в отдалении.

Дон Алонсо (не видя Луиса)

Не тщетно, дружба, воздвигало

Язычество — тебя считая

За божество — ряд алтарей,

Тебе тем почесть воздавая,

Ты божество, и мысль людская

Тебя лелейно обожает.

Вот я отыскиваю здесь,

Желая быть правдивым другом,

Того, кому обязан жизнью.

Такого в дружбе нет закона,

Что если бросил друг меня,

Так должен я его покинуть.

(В сторону)

(Тут люди. Я лицо закрою,

Чтобы меня здесь не узнали.)

Луис

Немилосердная судьба

Нас заставляет, кабальеро,

Двоих людей, вполне достойных,

Просить о помощи, чтоб только

Других нам способов не знать.

Коли помочь нам вы хотите

Тем, что лишенья не составит,

Обязаны вам будем очень,

А если нет, дорога тут,

И Бог пошли вам путь счастливый.

Дон Алонсо

Луис Перес! Моей печали

Ответ единственный — рыданье,

И вот объятия мои.

Что это значит?

Луис

Что я вижу?

Дон Алонсо

Тысячекратно обниму вас.

Луис

Я вас предполагал на море,

Средь волн, жильцом на корабле,

И вас в Сальватиерре вижу.

Сеньор, зачем сюда пришли вы?

Дон Алонсо

Отыскивая вас, иду я.

Едва с прибрежья увидал

Армаду я, едва вступил я

На сходни, как о вас я вспомнил,

И так мне сделалось вдруг стыдно,

Что я покинул вас, Луис,

Что я решил идти за вами,

И не терзаться этой мыслью.

Так поступать — быть верным другом.

Коль друга обижает друг,

Он оставлять его не должен.

Вот вы мне нанесли обиду,

С такою прихожу я местью:

Пришел, чтоб с вами умереть.

Располагайте, друг мой, мною,

Что сделать вы со мной хотите?

Луис

К ногам хочу прильнуть я вашим.

Дон Алонсо

Рассказ начните о себе.

Луис

Я с Мануэлем, мы живем здесь

В лесу, в горах, и наши жизни

Ценою жизней защищаем.

Дон Алонсо

Теперь пришел сюда к вам я,

И все, Луис, пойдет иначе.

Деревня та, что под горою,

Моя: коли в нее войду я,

Одетый так, к вассалу в дом,

Которому могу я верить,

Жить безопаснее мы будем,

А там вы что-нибудь решите,

Увидите, что делать вам.

Пока побудьте в этом месте,

Отправлюсь я поговорить с ним

И возвращусь к вам с доброй вестью.

И в самом деле для добра

И зла одна у нас дорога,

Для нас троих удел единый.

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Луис, Мануэль.

Луис

Вот друг!

Мануэль

Сюда идет нестройно

Толпа людей.

(Слышен шум.)

Луис

И много их.

К ногам воззвать теперь нам нужно

И впадинам горы лесистой.

Мануэль

Коль побежим по лесу, ветки,

Лесистой чащи языки,

Расскажут, что в лесу там люди.

Что делать нам?

Луис

Вот эти скалы

Оградой дикою нам будут

И нас от взоров защитят.

Мы в этих глыбах притаимся.

Мануэль

Другого выбора здесь нет нам,

Уже они совсем подходят.

Луис

Утес, живому гробом будь,

Возникнет обо мне реченье,

Что я в могилу сам вошел.

(Бросаются наземь, ветви их скрывают.)

СЦЕНА 7-я

Судья, Леонор. — Те же.

Судья

Я тех двоих отыскивал напрасно,

О, Леонор, красивая везде.

Но я нигде не встретил дома тени,

И ни черты, ни оттиска следов.

Узнал я, что печальное известье

В вас будит беспокойство, и сейчас

Пришел туда, где я могу, сеньора,

Сложить покорно жизнь у ваших ног.

Луис (в сторону, к Мануэлю)

Вы слышите?

Мануэль

Потише говорите.

Луис

Я подлого предателя хочу

Подвергнуть мести явной, — где же лучше

Найду я случай захватить его?

Могу снискать хвалу и честь и славу,

За честь восставши друга и свою.

Судья, истец, свидетель — налицо здесь.

Я выхожу.

Мануэль

Заметьте.

Луис

В этом тверд.

Встаю за честь, с опасностью для жизни.

Мануэль

Идите же, когда решились вы.

Коль честь, не я удерживать вас буду.

Но подождите чуточку. Сюда

Идет толпа.

Луис

О, горе! Этот случай

Я потерял.

Донья Леонор

Толпа сюда идет.

Судья

Эй, кто тут? Что такое там случилось?

Слуга

Кого-то захватили на горе.

СЦЕНА 8-я

Альгвасилы ведут связанного Педро. — Те же.

Альгвасил

Сеньор, суди, мы были строги,

Пусть будет строгим и закон:

Слуга Луис Переса он,

И нам попался на дороге,

Что в Португалию ведет.

А вот как заключаю:

Когда узнает он, что я

Вот тут, и он здесь будет тоже.

Как я узнал, всего дороже

Ему здесь в мире жизнь моя.

А может вправду, — если б знал я,

Где господин мой в этот час,

Сказал бы и бежал от вас,

Его бы кары избежал я.

Могу сказать я без прикрас:

Уж кто мне в мире ни желанен,

А меньше всех Луис Перес.

Коли отсюда я исчез,

Поступок мой весьма не странен:

Бежал от гнева я его,

И в Португалии я скрылся,

Он в тот же день там очутился.

Я для спасенья своего

Путь в Андалузию направил,

И там Луис, и я в плену.

Вернулся в эту я страну.

Меня и здесь он не оставил,

Сейчас же он пришел сюда.

Со мной как с мертвым он расстался,

Но я-то ночью жив остался,

Ну, думаю, прошла беда,

И я пожаром не охвачен.

Опять задумал я бежать.

Меня вот эти люди хвать,

И вот сеньор Судья и схвачен.

Схватили как его слугу.

Но больше не слуга ему я.

До ног до ваших припаду я,

Ни в чем не виноват, не лгу.

Но если только господина

Поймать хотите моего,

Сейчас поймаете его:

Пусть буду здесь. Мне все едино.

Приманкой буду я ему,

И будет он у вас в ответе:

Немедля попадет к вам в сети,

Стремясь к желанью своему.

Судья

Себя ты дурачком покажешь,

В том извиненье не вполне.

Где он, скажи немедля мне?

А если нет, на дыбе скажешь.

Педро

Не очень важный я ездок,

И, если б знал, в одно мгновенье

Я, убегая от мученья,

Молчанья б прекратил зарок.

Но дело в том, что я не знаю.

Судья

Прекрасно. Так пускай же он

В деревню будет отведен.

И вам его не разрешаю

Я развязать. Пусть будет там

Под наблюдением, покуда

В Сальватиерру он оттуда

Не будет приведен, чтоб нам

Дать показанья. Слишком ясно,

Что в дерзкой храбрости он скор,

И потому его сеньор

Им пользовался не напрасно.

Педро

Так смел я в храбрости моей?

Однако, в размышленьи строгом,

Могу и здесь поклясться Богом:

Из этих четверых людей,

Что состоят при мне, как стража,

Не нужны трое, — из троих

Нет надобности нам в двоих, —

А из двоих в одном, — и даже

Нам одного бы пополам,

А там простимся с половиной,

И пусть не будет ни единой,

Чтобы следить, ни здесь, ни там.

(Альгвасилы и Слуги уходят, уводя с собой Педро.)

СЦЕНА 9-я

Судья, Донья Леонор, Хуан, Баутиста, Луис и Мануэль, спрятавшиеся.

Судья

Идем.

Луис (в сторону, к Мануэлю)

Ушли, кто был с оружьем,

И небеса мне посылают

Тот случай, что мои желанья

Так жадно жаждали найти.

Судья и Донья Леонор здесь,

И Баутиста, и охраны

У них здесь нет, и нет препятствий, —

Чего же лучшего мне ждать?

Мануэль

В чем нерешительность, скажи мне?

Судья

Где быть могли бы эти люди?

(Мануэль и Луис выходят.)

Здесь уваженье? Так со мною

Обходятся?

Луис

Кто уваженья

Оказывает больше вам?

Сеньор, не я ли? Потому что

Я вас ни в чем не оскорбляю,

Напротив, точностью служу вам:

Дабы не утомлялись вы,

Отыскивая нас повсюду,

Я вас ищу и прихожу к вам.

Судья

Вас ваша дерзость побуждает

Предстать перед сеньорой так,

Которая обиду терпит,

Ее родная кровь пролита

Предательством и жаждет мщенья,

Вот эти самые цветы

Облиты той невинной кровью,

Живут как бы двойною жизнью.

Луис

Сеньоре окажу услугу,

Когда причину устраню

Несправедливости тех гневов,

Что недостойны знатной крови

И вызваны обманом низким

Того свидетеля, что лжет.

Скажите, я прошу сеньора:

Когда бы с вашим братом бился

Без преимуществ Дон Алонсо,

Лицом к лицу, — ужели вы

Ему искали бы отмщенья?

Донья Леонор

Нет. Если женщины не знают

Закон дуэли, как мужчины,

Такие женщины, как я,

Обязанность прекрасно знают,

Как нужно отнестись к несчастью.

И если только Дон Диего

В бою достойном был убит,

Тогда, конечно, Дон Алонсо

И в доме у меня не может

Отмщенья ждать. Клянуся небом,

Его сама бы я, простив,

В несчастьи честном защитила.

Луис

Я принимаю это слово.

И так как всем закон известен,

Свидетель должен подтвердить

Свое свидетельство законно.

Вот, Баутиста, что сказал ты.

(Предъявляет ему лист из судебного дела.)

Я прочитаю, ты же скажешь,

Что в этом истина, что ложь.

Донья Леонор (в сторону)

Какая смелая решимость!

Луис

Ты говоришь, что ты скрывался,

Когда увидел поединок

И двух затеявших тот бой.

То правда?

Хуан

Правда.

Луис

Говоришь ты,

Что видел, как из чащи леса

Я вышел и моею шпагой

Стал Дон Алонсо защищать.

Ты знаешь, что неправда это,

Скажи же правду.

Хуан

Это правда.

Луис

Лжет твой язык несправедливый!

(Стреляет в Хуана Баутиста из пистолета, тот падает наземь.)

Хуан

Всевышний да поможет мне!

Луис

Сеньор Судья, пусть ваша милость

Включит и эту смерть в то дело.

И до свиданья. Отвяжи-ка

Там, Мануэль, тех двух коней,

Что привезли сеньоров этих,

Им недостатка в том не будет,

Ведь здесь им нужно оставаться.

Прощайте.

(Оба уходят.)

СЦЕНА 10-я

Судья, Донья Леонор; Хуан Баутиста, раненый.

Судья

Жизнью Короля

Клянусь, что этот дерзкий вызов

Или мне будет стоить жизни,

Или найдет свое возмездье.

Хуан

Сеньора, слушай и узнай:

Я умираю справедливо,

Лишь выдумка, что там сказал я,

Хотел его сестры достигнуть.

Твой брат убит лицом к лицу,

И Дон Алонсо честно бился.

Я эту правду подтверждаю,

Чтоб этот долг, хотя бы поздно,

В печальной смерти заплатить.

СЦЕНА 11-я

Альгвасилы и Слуги с Педро, который сопротивляется им. — Те же.

Альгвасил

Услыша выстрел оружейный,

Язык огня к ветрам кричащий,

Немедленно мы воротились,

Чтобы узнать, что повелишь.

Судья

Придите все, в том лесе горном

Луис Перес нас ожидает.

Педро

Не говорил ли я, что тотчас

За мной он явится вослед?

Судья

Сегодня смерть должна придти к ним.

Чтоб этот человек не скрылся,

(Что он виновен, это видно)

Пусть двое сторожат его.

Педро

Когда о местопребываньи

Луиса было преступленьем

Молчать, так я не говорил ли,

Что он придет, и он пришел?

Какая же вина за мною?

Альгвасил (к другому)

Мы двое будем с ним дозором.

Помалкивай, иди, предатель.

(Слуги уходят с альгвасилами.)

Донья Леонор (в сторону)

Я очень огорчусь, узнав,

Что этот человек захвачен.

И если с ним была я гневной,

Теперь, когда узнала правду,

Я справедливо поступлю,

Не отомщая ту обиду.

И в столь великом злополучьи

Я жизнь его спасти желаю.

Кто смел, в обиженном найдет

Себе надежную защиту.

(Уходят.)

СЦЕНА 12-я

Луис и Мануэль, потом Судья.

Луис

Задохлись, утомились кони,

Здесь в горной чаще подождем мы

И встретим их лицом к лицу.

Судья (за сценой)

Они вот в этой чаще скрылись

Среди ветвей. Ищите всюду.

Мануэль

Погибли мы. С такой толпою

Бороться невозможно нам,

В тылу нам никакой защиты.

Луис

Защита есть. Спина с спиной

Мы станем и везде с врагами

Лицом к лицу мы будем биться,

Они не смогут окружить нас,

Встречая шпагу впрямь и вплоть.

Так бейтесь с тем, кто подойдет к вам

Отсюда, я же буду биться

С другими, кто придет оттуда,

Друг другу будем мы оплот.

Мануэль

Когда меня ты охраняешь,

В защите я. Иди, кто хочет.

Судья (за сценой)

На них!

СЦЕНА 13-я

Судья с альгвасилами и толпа. — Луис, Мануэль.

Луис

Сюда, сюда, канальи!

(Луис и Мануэль становятся друг к другу спиной и идут, отражая удар кругом, альгвасилы стараются разъединить их.)

Как, Мануэль, дела?

Мануэль

Идет.

Как с вашей стороны?

Луис

Танцуют.

Судья

Но это дьяволы, не люди.

(Альгвасилы отступают.)

Луис

Они освободили место.

На высоту!

(Уходит.)

Мануэль

На высоту!

(Уходит.)

Судья

За ними, чтоб они не скрылись.

(Уходят.)

СЦЕНА 14-я

Другое место горы.

Исабель и Донья Хуана, на вершине скалы.

Исабель

Я, услыхавши тот мушкет,

Объята страхом незнакомым.

Другим он показался громом,

А для меня в нем молний свет.

Зачем такое промедленье?

Где Мануэль и где Луис?

Все испытанья к нам сошлись,

Во мне испуг и удивленье.

Подруга, что ты скажешь мне?

Донья Хуана

Какого хочешь ты ответа?

И я не вижу здесь просвета,

И я с тобой в одной волне.

Исабель

Мы с этой спустимся вершины.

Уж лучше умереть зараз,

Чем умирать так долгий час,

В томленьи тягостной кончины.

СЦЕНА 15-я

Луис, Мануэль. — Исабель, Донья Хуана.

Луис

Скорей к вершине, Мануэль:

Пусть мир весь бешенство свое

Стремит. Что сделать тут могли бы?

(Хватает большой камень.)

В моих руках — вот эти глыбы,

А в ваших — это лезвие.

(Восходят вместе на высокую скалу.)

СЦЕНА 16-я

Судья. Альгвасилы. — Те же.

Судья

Взбирайтесь на скалу крутую.

Он оскорбленья громоздит,

Но он изменит гордый вид,

Когда над ним я возликую.

Клянусь, что все утесы те

Мне будут площадью публичной,

Тот выступ — плахою отличной,

И суд свершу я в высоте.

Живым иль мертвым, кто доставит

Луис Переса, — честь моя!

Две тысячи эскудо я

Ему в награду дам.

Луис

Ославит

Меня дешевый торг такой.

Когда бы вы разумны были,

Меня бы не продешевили.

Судья, иль мертвый, иль живой,

Вы все, что собрались, внимайте,

Пусть будет здесь, или вон там,

Четыре тысячи я дам.

Судья

Убить обоих их! Стреляйте!

(Слышен выстрел из мушкета, и Луис падает, скатываясь со скалы.)

Луис

Услышь, Всевышний! Я убит!

Судья

Так сдайся.

Луис

Я взываю к шпаге.

Но горе! Есть порыв отваги,

А силы нет. Прискорбный вид.

Не в силах на ноги подняться.

Придите взять меня теперь.

Судья

И в смерти он, как дикий зверь,

Хотел бы мне сопротивляться.

Исабель

Не убивайте вы его.

А если смерть к нему подходит,

Пусть и меня она находит,

Уж мне не нужно ничего.

Судья

В Сальватиерру нам дорога.

Добыче этой очень рад.

(Судья и альгвасилы уходят, уводя Луиса).

Сейчас в долину эту сброшу

И сброшусь — оба там умрем.

(Спускается вниз.)

СЦЕНА 17-я

Дон Алонсо, сильно встревоженный. — Мануэль, Донья Хуана.

Дон Алонсо

Что тут случилось?

Мануэль

Там под стражей

Луис Переса увели.

Чтоб честь мою не смять в пыли,

Явлю я дружбы знак и даже

Я все пределы превзойду.

Дон Алонсо

Идем за ним. Сюда я тайно

Пришел, но столь необычайно

Здесь все смешалось, как в бреду,

Что крайности нам почему ж бы

Теперь бояться? Маски прочь.

Спешим скорей ему помочь,

Иль все умрем во имя дружбы.

(Уходят.)

СЦЕНА 18-я

Другая местность.

Два альгвасила с Педро.

Альгвасил 1-й

Шумя меж гор, шумят в долине.

Педро

Меня немножко подождите,

А я пойду и чрез минутку

Про все разведаю и вам

Приду сказать, что там случилось.

Альгвасил 2-й

Не шевелись, и прочь ни шагу,

А то тебя удержат пули.

Педро

Задержка эта — первый сорт.

Ну, хорошо, коль не хотите,

Чтобы пошел я на разведку,

Идите оба, разузнайте

И расскажите мне потом.

Альгвасил 1-й

Тебя нельзя ни на минуту

Оставить нам.

Педро

Вот постоянство!

Меня блюдут. Я разве — праздник,

Что соблюдают так меня?

Одно имею утешенье:

Пока я нахожусь под стражей,

Луис Перес придти не может,

И я в святилище теперь.

Альгвасил 1-й

Сюда идет толпа большая.

Педро

И впереди два мушкетера,

А сзади там еще другие,

И между этих четырех

Какой-то человек, в плаще он,

И множество, вослед, народа.

СЦЕНА 19-я

Судья, альгвасилы и толпа с Луисом Пересом, закутанном в плащ. — Те же.

Судья

Где тот, кого вы захватили?

Альгвасил 1-й

Он здесь, сеньор.

Судья

Пусть так идут,

Соединенные друг с другом.

Альгвасил 3-й

Луис не сможет, потому что

Его рука совсем разбита,

И он вконец лишился чувств,

Сеньор, из-за потери крови.

Судья

Ему лицо теперь откройте,

Пускай он воздухом подышет.

Педро

Вот так преследует судьба,

И тут исчерпано терпенье.

Теперь чем кончится все это?

Одни колодки для обоих,

И для двоих одна тюрьма,

Одна нам виселица будет,

Одна и петля для обоих,

Одна нам будет и могила.

Луис

Кто жалуется здесь?

Педро

Никто.

Луис

Не бойся, Педро, уж не нужно

Тебе меня теперь бояться:

Чтоб убивать, вчерашний день был,

Сегодня надо умирать.

О, притязанья человека,

Вы, побледневшие во прахе!

Судья

Какая там толпа в походе?

Вооруженные они.

СЦЕНА 20-я

Донья Леонор, Донья Хуана, Исабель и Слуги, вооруженные. — Те же.

Донья Леонор

Я с ними здесь соединилась.

Стыдясь, что мщенья я хотела,

Воспламененная обманом,

Что выдумал предатель тот,

Хочу явить благоволенье,

Когда сполна узнала правду.

Того мне узника отдайте,

Что до меня, он мной прощен.

Исабель

А если нет, его отнимем.

Отдайте узника немедля.

Педро (в сторону)

Чем кончится теперь все это?

Луис

Красивейшая Леонор,

Спасти мне жизнь ты не старайся.

СЦЕНА 21-я

Дон Алонсо, Мануэль и другие. — Те же.

Дон Алонсо

Сеньор, послушай.

Судья

Новый случай.

Дон Альфонсо

Я Дон Алонсо де Тордойя,

Приходом дружбу показав,

Решительность я вам являю.

Так без дальнейших объяснений

Нам узника сейчас отдайте.

Мануэль

И скольких тут ни видишь ты,

Они умрут скорей, но только

Свой завершат блестящий подвиг.

Исабель

Дать узника!

Дон Алонсо

Отдать немедля!

Судья

Посмотрим, сможете ли взять.

Дон Алонсо

На них, и смерть им!

Донья Леонор

Дон Алонсо,

Я выступаю вместе с вами,

Но тотчас же, заметь, заплатишь

За то, что брат тобой убит.

Дон Алонсо

Сейчас об этом нет беседы,

А после дам я оправданье.

Педро

И кончится их спор об этом

Мой друг, мой верный Дон Алонсо,

Скажите лучше — и плененный,

Хочу я сердцем отплатить

За этот подвиг и, покуда

Не отплачу, у этих ног я

Слагаю жизнь.

Дон Алонсо

К чему учтивость!

Луис

Что делать?

Педро

Сделайся теперь

Монахом — способ наилучший,

Чтоб жить и вместе быть свободным.

Но расскажи мне. Час настанет,

Что буду я прощен тобой?

Уж перенес из-за тебя я

Путей и голода немало.

Прошу сеньора Дон Алонсо

Я за меня похлопотать.

Дон Алонсо

Луис Перес...

Луис

Довольно, друг мой.

В угоду вам его прощаю.

Теперь за Доньею Хуаной

И за моей сестрой пойдем.

И вместе с этим завершенье

Да будет славных всех деяний,

Свершенных в жизни Галисийцем,

Чье имя есть Луис Перес.

Поклонение кресту^[42]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Эусебио

Курсио, старик

Лисардо

Октавио

Альберто, священник

Селио, Рикардо — бандиты

Чилиндрина

Хиль, крестьянин, шут

Брас, Тирсо, Торибио — крестьяне

Юлия, дама

Арминда, служанка

Менга, крестьянка, шутиха

Бандиты, Крестьяне

Солдаты

Действие в Сиене и ее окрестностях.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Лес близ дороги, ведущей к Сиене.

Менга, Хиль.

Менга (за сценой)

Куда ж ослица провалилась?

Хиль (за сценой)

А, дьявол! А, брыкливый бес!

Менга

Куда ж она теперь залезла?

Хиль

Чтоб черт за ней туда залез!

Хоть бы за хвост кто ухватился,

У тысячи людей хвосты.

(Выходят на сцену.)

Менга

Ну, Хиль, ты славно постарался!

Хиль

Ну, Менга, постаралася ты!

Должно быть, как верхом сидела,

Ты ей шепнула пару слов,

Чтоб на смех мне она взбесилась

И поскорей свалилась в ров.

Менга

Наверно ты сказал ей это,

Чтоб я свалилась вместе с ней.

Хиль

Как нам тащить ее оттуда?

Менга

Что ж, в яме оставаться ей?

Хиль

Один я справиться не в силах.

Менга

Я пвтащу ее за хвост,

Ты за уши.

Хиль

Есть лучше способ,

Он и надежен, да и прост.

Карета раз в грязи застряла;

Ее, среди других карет,

Две клячи тощие влачили;

Других, глядишь, простыл и след,

А эта тащится, как будто

Над ней проклятие отцов;

Все с боку на бок, с боку на бок,

И вдруг (закон судьбы таков!)

В грязи засела; кучер хлещет,

И молит, и кричит седок,

Но ни угрозами, ни лаской

Никто несчастью не помог;

Карета тут как тут, ни с места,

Не стронет лошадей ничто;

Но догадались перед ними

С овсом поставить решето;

Едва завидели поживу,

Ну клячи рваться, что есть сил,

Приналегли — и потянули.

Я б то же сделать предложил.

Менга

Уж эти мне твои рассказы,

Не пожелаю я врагу^[43].

Хиль

Где много сытых есть животных,

Голодных видеть не могу.

Менга

Пойду-ка, посмотрю с дороги.

Нейдет ли из деревни кто,

К тебе пришли бы на подмогу,

Ты сам не годен ни на что.

Хиль

Опять за старое ты, Менга?

Менга

Ослица бедная моя!

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Хиль

Ослица, счастие, блаженство!

Из всех ослиц, что видел я,

Ты первая во всей деревне;

Никто тебя не замечал

Ни в чем дурном, и меж гулящих,

Меж потаскушек не встречал.

Нет, ты не радовалась вовсе

Из своего идти хлева;

Взглянуть, и ясно было видно:

Не тем набита голова.

А эта девственность? А честность?

Клянусь, что ни один осел

Ее не видел у окошка.

Чуть кто пришел к ней — прочь пошел.

И ни о ком не молвит худа;

Чтоб сплетничать — да никогда;

Из удовольствия злословить

Заместо нет не скажет да.

А что до щедрости, так если

Что в брюхо у нее нейдет,

Она какой-нибудь ослице

Голодной тотчас отдает.

(За сценой слышится шум.)

Но что за шум? Два человека

С своих коней сошли на землю,

И привязали их к деревьям,

И направляются сюда.

В их бледных лицах ни кровинки,

И спозаранок вышли в поле;

Они едят, должно быть, землю

Или их мучает запор.

Иль это может быть бандиты?

Конечно! Ну, на всякий случай,

Я спрячусь здесь: они подходят,

Они спешат, бегут, пришли.

(Прячется.)

СЦЕНА 3-я

Эусебио, Лисардо. — Хиль, спрятавшийся.

Лисардо

Мы можем тут остановиться,

Мы здесь со всех сторон закрыты,

И нас с дороги не увидят.

Вынь шпагу, Эусебио:

Так на барьер всегда я ставлю

Людей, как ты.

Эусебио

Хотя довольно

Для поединка — быть на месте,

Но все же я хотел бы знать

Причину твоего волненья.

Скажи, Лисардо, основанье

Такого гнева.

Лисардо

Оснований

Так много, что молчит язык,

И нет в рассудке рассуждений,

И нет терпенья у терпенья.

О них я умолчать хотел бы,

Хотел бы даже позабыть;

При повторении наносят

Они мне снова оскорбленье.

Скажи: ты знаешь эти письма?

Эусебио

Брось наземь, я их подниму.

Лисардо

Бери. Чего же ты смутился?

Чего ж ты медлишь?

Эусебио

О, проклятье,

Тысячекратное проклятье

Тому, кто может доверять

Листку бумаги тайны сердца!

Он камень, брошенный рукою,

Мы знаем, кто его направил,

Не знаем, где он упадет.

Лисардо

Теперь узнал?

Эусебио

Не отрицаю,

Мой почерк.

Лисардо

Ну, так я — Лисардо,

Живу в Сиене, и отец мой —

Лисардо Курсио. Он был

Так расточителен ненужно,

Что в краткий срок всего лишился,

Чем обладал он по наследству.

Как заблужденье велико

Того, кто тратами большими

Своей семье готовит бедность!

Но если даже благородство

И впрямь оскорблено нуждой,

Оно не может быть свободно

От обязательств прирожденных.

А Юлия (о, знает небо,

Как больно мне ее назвать!)

Иль соблюсти их не умела,

Иль не могла уразуметь их.

Но первое или второе,

Она сестра мне. Если б Бог

Ей не дал быть моей сестрою!

И должен ты себе заметить,

Что женщинам ее достоинств

Нельзя записок посылать,

Нельзя в любви им объясняться,

Нельзя им подносить подарки,

Ни засылать к ним подлых сводниц.

Я не виню тебя во всем.

Я признаюсь, что, если б дама

Дала мне только позволенье,

Я то же самое бы сделал.

Но ты забыл, что ты мой друг,

И в том вина твоя двойная

С виною, совершенной ею.

Когда ты пожелал увидеть

Мою сестру своей женой,

(Иначе я не представляю,

Не допускаю даже мысли,

Чтоб ты к иной стремился цели,

И эту не могу принять;

Свидетель Бог! Скорей, чем видеть

Ее обвенчанной с тобою,

Ее хотел бы я увидеть

Убитою моей рукой.)

Когда ее ты выбрал в жены,

Ты моему отцу был должен

Сперва открыть свое желанье,

Не ей. Таков был честный путь.

Тогда отец мой увидал бы,

Ответить ли тебе согласьем,

Иль отослать тебя с отказом,

И я в последнем убежден:

Раз качество и состоянье

В таких вещах поставить вровень

Лишен возможности — кто беден

И благороден, он тогда,

Чтоб кровь свою не обесцветить,

Коли имеет дочь — девицу,

Ее отдаст — никак не замуж,

А в сокровенный монастырь.

Быть неимущим — преступленье.

И доброй волей, иль неволей,

Но Юлия, сестра, немедля

Поступит завтра в монастырь.

И так как было б недостойно,

Чтоб инокиня сохраняла

Воспоминания безумной

Непозволительной любви,

Тебе их в руки возвращаю,

С таким решеньем безоглядным,

Что их не только отниму я,

Но устраню причину их.

Итак на место и за шпагу,

Один из двух пусти умирает:

Пусть ты не будешь больше с нею,

Иль я тебя не вижу с ней.

Эусебио

Останови, Лисардо, шпагу,

И так как я спокойно слушал

Твои презрительные речи,

И ты послушай мой ответ.

И пусть рассказ мой будет длинен,

Твое терпение — чрезмерным,

В виду того, что здесь мы оба

С тобой сошлись лицом к лицу, —

Но раз должны с тобой мы биться,

И раз один умрет наверно,

На случай, если небо хочет,

Чтоб я теперь несчастным был,

Услышь о дивном, чтоб смутиться,

О чудесах, чтоб восхититься,

Да не войдут с моею смертью

В молчанье вечное они.

Кто был отец мой, я не знаю:

Лишь знаю, первой колыбелью

Подножие Креста мне было,

А камень — первая постель.

Мое рожденье было странным,

Как пастухи передавали,

На склоне этих гор высоких

Они меня в глуши нашли.

Три дня в горах им было слышно,

Как плакал я, но не решались

Они проникнуть в глушь, из страха

Перед свирепыми зверьми,

Хоть ни один меня не тронул,

И кто же может усомниться:

Из преклоненья пред моею

Защитою — перед Крестом.

Меня нашел пастух, искавший

Овцу заблудшую в ущельях,

И он принес меня немедля

В деревню Эусебио,

А он там был не без причины.

Пастух сказал ему о чуде,

И милосердье подкрепилось

Благоволением небес.

В свой дом меня велел нести он,

В нем принял, как родного сына,

Там я возрос и воспитался,

Я — Эусебио Креста.

Так от него я называюсь,

И от моей первоначальной

Защиты, бывшей мне первичным

Руководителем моим.

По вкусу — выбрал я оружье,

Для развлечения — науку;

Приемный мой отец скончался,

И я его наследник был.

Мое рожденье было дивным,

Моя звезда не меньше чудной,

Она врагинею грозит мне

И с милосердием хранит.

Мой дикий нрав, во всем жестокий,

Еще тогда определился,

Когда беспомощным ребенком

Я был у няни на руках;

Своими деснами одними,

Но не без дьявольской подмоги,

До поранения прорезал

Я грудь кормилицы моей;

Она, от боли обезумев

И лютым гневом ослепившись,

Меня швырнула в глубь колодца.

И обо мне никто не знал.

Услышав смех мой, опустились

В колодец, и меня нашли там:

К губам ручонки прижимая,

Из них образовавши Крест^[44],

Я на воде лежал. Однажды,

Когда пожар случился в доме,

И пламя прекращало выход,

И двери были под замком,

Ко мне огни не прикоснулись,

Я в пламени стоял свободный,

И, сомневаясь, убедился:

Тот день был праздником Креста^[45].

Пятнадцать лет едва мне было,

Я в Рим отправился по морю,

И буря в море разыгралась,

И злополучный мой корабль

Разбила о подводный камень;

Разорванный и раздробленный,

Он затонул, а я счастливо,

Руками доску охватив,

Из моря выбрался на сушу,

И та доска имела форму

Креста. Среди утесов этих

С попутчиком я как-то шел,

И на распутьи, где дорога

Делилась надвое пред нами,

Виднелся Крест. Я стал молиться,

А он тем временем ушел.

Я побежал за ним вдогонку,

И вижу, он лежит убитый,

В борьбе с бандитами. Однажды

Я шпагою ударен был

Во время ссоры, в поединке,

И, не имея сил ответить,

Упал на землю; все, кто были

При этом, думали, что я

Сражен неизлечимой раной,

А при осмотре оказалось,

Что только знак от острой шпаги

Отпечатлелся на Кресте,

Который я носил на шее,

И он удар свирепый принял.

Я раз охотился в ущельях

Неисследимых этих гор,

Вдруг небо тучами покрылось,

И, возвестив раскатным громом

Земле войну, оно метало

Как будто копья из воды,

Как будто сонмы пуль из града.

Ища от черных туч защиты,

Все притаились под листвою.

И эта глушь для нас была

Как бы походною палаткой,

Вдруг молния, летя по ветру,

Как мрачно-дымная комета,

Из тех, что были близь меня,

Двоих сожгла своим ударом.

В смятении, почти ослепши,

Смотрю кругом, и что же вижу,

Как раз за мною Крест стоял,

И полагаю, тот же самый,

Что при моем стоял рожденьи,

Тот самый Крест, чей отпечаток

Ношу я вечно на груди;

Меня отметило им небо,

Дабы означить всенародно

Последствия какой-то тайны.

И хоть не знаю я, кто я,

Таким я духом побуждаем,

Таким влечением волнуем,

Такой решимостью охвачен,

Что мужество мне говорит:

"О, да, ты Юлии достигнешь!"

Наследственное благородство

Над тем возвыситься не может,

Которое я сам снискал.

Таков-то я, и если ясно

Я сознаю причину спора,

И если я могу с избытком

Твою обиду возместить,

Твоей презрительною речью

Я в тоже время так разгневан,

Так ослеплен, что не желаю

Себя оправдывать ни в чем,

Не принимаю обвинений,

И раз ты хочешь помешать мне,

Чтоб я не мог на ней жениться,

Так если б заперли ее

В отцовском доме, или даже

За монастырскою оградой, —

Храни ее, как только хочешь,

А от меня ей не уйти;

И та, что не годилась в жены,

В любовницы мне пригодится:

Так оскорбленное терпенье,

Так исступленная любовь

Отмстит презренье и обиду.

Лисардо

Пусть, Эусебио, умолкнет

Христа, не убивай меня.

Эусебио

Да защитит тебя от смерти

Такой призыв. Приподнимись же;

Когда Крестом ты заклинаешь,

Нет силы у меня в руках,

И нет в спокойном сердце гнева.

Привстань.

Лисардо

Я не могу. Поспешно

Уходит жизнь с горячей кровью.

И вот уж чувствую, душа

Не знает, где ей лучше выйти,

Поняв, что выходов так много.

Эусебио

Тогда моим рукам доверься.

Ободрись. В нескольких шагах

Отсюда малая есть пустынь

Монахов кающихся; если

Живым туда придти успеешь,

Там исповедаешь грехи.

Лисардо

Итак, тебе я обещаю,

За то, что был ты милосерден,

О, если только удостоюсь

Пред ликом Господа предстать,

Я попрошу, чтоб ты не умер

Без покаянья.

(Эусебио уносит его на руках.)

Хиль

Превосходно!

Примерное благотворенье:

Убил и тащит на плечах.

СЦЕНА 4-я

Брас, Тирсо, Менга, Торибио. — Хиль.

Торибио

Он здесь остался, говоришь ты?

Менга

Вот здесь как раз остался с нею.

Тирсо

Вот он, сам не в себе, глядите.

Менга

На что ты так уперся, Хиль?

Хиль

Ай, Менга!

Тирсо

Что с тобой случилось?

Хиль

Ай, Тирсо!

Торибио

Они отправились туда.

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Зала в доме Курсио, в Сиене.

Юлия, Арманда.

Юлия

Я об утраченной свободе,

Арминда, горевать хочу,

И если я умру от горя,

Я в гроб и горе заключу.

Тебе, видать, не приходилось,

Как упоительный ручей,

Русло родное покидая,

Бежит дорогою своей,

И пробегает по долине,

И чуть подумают цветы,

Что он иссяк и обессилел,

Он вдруг нахлынет с высоты

И захлестнет их светлой влагой?

Тоска, дрожавшая в груди,

Мне тот же опыт показала,

И вновь покажет впереди:

Едва она сокрылась в сердце,

Как показалась в тот же час,

И думы, бывшие печалью,

Слезами хлынули из глаз.

Внезапно он приходит бледный

И умоляет, как сестру:

"Я, — говорит он, — проигрался

И продолжать хочу игру.

Дай что-нибудь из украшений,

Тебе я долг свой заплачу".

Я вынимаю ключ и ящик

Скорее отпереть хочу,

Но он, нетерпеливо-гневный,

Сам ключ хватает, отпер стол,

И тут же, в первом отделеньи,

Все письма тайные нашел.

Взглянул и запер. И ни слова

(О, Боже!) не промолвил мне,

Пошел к отцу, и заперся с ним,

Я здесь сижу, как в западне,

О чем-то долго говорили,

Я казни жду, дрожу, горю,

И вышли, наконец, и оба

Направились к монастырю.

Так мне Октавио поведал.

И если только мой отец

Свое решение исполнил,

Всем чаяньям моим конец.

Раз к Эусебио он хочет

Так умертвить любовь мою,

Монахинею я не буду

И лучше я себя убью.

СЦЕНА 6-я

Эусебио. — Те же.

Эусебио (в сторону)

(Еще никто так дерзновенно,

Или в отчаяньи таком,

Не приходил искать спасенья

К обиженному прямо в дом.

О, лишь бы только весть о смерти

Лисардо раньше не дошла

До Юлии, и лишь бы только

Она со мною прочь ушла,

Любви покорствуя послушно, —

Исход из бед моих найден.

Когда ж она узнает после,

Что мной Лисардо умерщвлен,

Себя в моей увидя власти,

Из неизбежности она

Сумеет сделать наслажденье.)

Как ты пленительно-нежна,

Моей любовью, как узнал я,

Так недоволен твой отец,

Что нашим чаяньям решился

Он быстрый положить конец.

И он желает, чтобы завтра

Навек ты обратилась в то,

Что превратит мою надежду

И счастие мое в ничто.

Коль то, что было, счастьем было,

И счастия ты хочешь вновь,

О, если ты любила вправду,

И глубока твоя любовь,

Иди со мной; ты видишь ясно,

Отцу противиться нельзя;

Оставь свой дом, и пред тобою

Возникнет новая стезя:

Мы все устроим; раз ты будешь

В моих руках, не может он

Не быть обласкан тем, что — нужно,

Обязан тем — чем оскорблен.

Есть у меня именья, виллы,

Чтобы тебе в них мирно быть,

Есть люди, чтобы встать в защиту,

И есть душа, чтобы любить.

Когда ты любишь не обманно,

И жизнь мне хочешь дать мою,

Несчастье! Что мне делать?

Юлия

Побудь — вон там.

Арминда

Скорей! Идет!

(Эусебио прячется в другой комнате.)

СЦЕНА 7-я

Курсио. — Юлия, Арминда; Эусебио, спрятавшийся.

Курсио

О, дочь моя, твое блаженство

Отныне верно навсегда,

И если в радости мне душу

Ты не пожертвуешь, тогда

Мое вниманье ты не ценишь.

Тебя заботливо любя,

Я все устроил и уладил,

И только ждем мы от тебя,

Чтоб нарядившись, как на праздник, —

О, заповедная мечта! —

Во всей красе своей ты стала

Супругой юною Христа.

Сегодня, ты подумай только,

Такая свадьба ждет тебя,

Что ты пред теми будешь первой,

Кто Богу посвятил себя.

Ну, что ж ты скажешь?

Юлия (в сторону)

Что мне делать?

Эусебио (в сторону)

Когда она ответит да,

Я сам себя убью на месте.

Юлия (в сторону)

(О, как ответить мне!) Всегда

Над жизнью власть отца имеет

Влиянье первое, но прав

Нет у нее на нашу волю.

Зачем решил ты, не сказав

Ни слова мне? Не лучше ль было,

Мне высказавши свой совет,

Спросить и о моем желаньи?

Курсио

И о твоем желаньи? Нет!

Во всем одна моя лишь воля, —

Пусть буду прав я, иль неправ, —

Тебе должна служить указкой.

Юлия

Тот иль иной удел избрав,

Я поступлю согласно с правом

Любого — свой удел создать.

Звезда несчастная не может

Свободной воли принуждать.

Дай мне подумать и размыслить

И не дивись, что я прошу

Мне дать известный срок, пред тем как

Все обсужу я и решу.

Вопрос идет о целой жизни.

Курсио

Достаточно, что думал я,

Что за тебя я дал согласье.

Юлия

Ну, если жизнь твоя — моя,

Будь за меня уж и монахом.

Курсио

Молчи! Молчать! Решен вопрос!

Не то тебе сплету я петлю

Из собственных твоих волос.

Бесчестная! Тебе я вырву

Твой дерзкий, наглый твой язык.

Юлия

Свою я волю защищаю,

Жизнь можешь взять хоть в этот миг.

Пусть кончится ее теченье,

Твой гнев окончен будет с ней;

Ты дал мне жизнь и можешь ею

Распоряжаться, как своей:

А волю даровало небо,

Ее тебе я не отдам.

Курсио

Теперь вполне готов я верить

И подозреньям и мечтам;

Твое упрямство подтверждает,

Что мог я лишь подозревать,

Что мать твоя была бесчестной:

Когда ты смеешь посягать

На честь отца, с которой солнце

Равняться в блеске не могло,

Я вижу оскверненье крови,

Горевшей пышно и светло

В своем почетном благородстве.

Юлия

Не понимаю слов твоих

И потому не отвечаю.

Курсио

Оставь, Арминда, нас одних.

(Арманда уходит.)

СЦЕНА 8-я

Курсио, Юлия.

Курсио

Теперь слепая сила гнева

Мне рассказать повелевает

О страшной тайне, что хранил я

В душе в теченье долгих лет.

Так пусть язык тебе расскажет

То, что глаза тебе сказали.

Сиенское градоначальство,

Чтоб возвеличить кровь мою,

Мне дало порученье к папе

Урбану Третьему. В Сиене,

Когда я в Рим свой путь направил,

Осталась дома мать твоя,

И как о ней вещала слава,

По добродетели равнялась

Она матронам древнеримским,

Была меж наших образцом,

(Не знаю, как язык мой может

Ее порочить, но — несчастный!

Как часто вводит в заблужденье

Уверенность) она была

Одна, покуда с порученьем

Я восемь месяцев был в Риме;

Тогда велись переговоры,

Чтоб сеньорию передать

На благоусмотренье Папы:

Да ниспошлет Господь решенье,

Которое полезней будет.

Я продолжаю свой рассказ.

По возвращении в Сиену...

Но тут дыхание слабеет,

Но тут душа изнемогает,

И умолкает мой язык.

По возвращении в Сиену

(Несправедливая тревога!)

Я увидал, что так далеко

Зашла у матери твоей

Беременность, что ей осталось

Для несчастливого рожденья

Лишь незначительное время.

Она уже писала мне

В своих, обмана полных, письмах,

Что были у нее сомненья

Насчет подобного несчастья,

Когда я отправлялся в Рим;

И так представилось мне ясно

Мое бесчестие, что, в мыслях

Переживая оскорбленье,

Вообразил я свой позор.

Не говорю, что это правда,

Но благородному по крови

Не нужно ясно убеждаться,

Достаточно воображать^[46].

И для чего же это нужно,

(О, суд несправедливый мира!

Закон немилосердный чести!)

Чтоб благородный жалким стал,

Когда незнаньем он оправдан?

Законы лгут: когда несчастный

Не мог предупредить причину,

Ее последствие — не в нем.

Какой закон имеет право

Винить несчастного? Какое

Есть прегрешение в безвинном?

Я говорю, законы лгут.

То не бесчестье, а несчастье.

Да, хороши законы чести,

Одним бесславьем покрывая —

Меркурия, кто честь украл,

И Аргуса, кто был ей стражем!

О, что же этот мир, который

Так невиновного позорит,

Приуготовил для того,

Кто, зная свой позор, безмолвен?

Среди подобных размышлений,

Среди сомнений столь жестоких

Не мог я сесть за стол, чтоб есть,

Не мог уснуть в своей постели.

Я жил с самим собой в разладе,

И сердце было как чужое,

Душа как деспот мне была.

И хоть порой в ее защиту

Я рассуждал с самим собою,

И хоть вполне я оправданье

Правдоподобным находил,

Боязнь позора в то же время

Столь настоятельно влияла,

Что, зная всю ее невинность,

Я отомстил — не грех ее,

Свои сомнительные мысли.

И чтоб отмщенье было тайным,

Гостей созвал я на охоту:

Ревнивцу дорог лишь обман.

В горах, когда другие были

Поглощены своей забавой,

Обманно-нежными словами

(Кто лжет, умеет их сказать!

Кто любит, им охотно верит!)

Увлек я мать твою, Росмиру,

К одной тропинке отдаленной

От проторенного пути:

Моим ласкательствам внимая,

Она вошла в уют, сокрытый

Меж горных стен, куда для солнца

Сплетеньем листьев и ветвей,

Соединенных грубой силой,

Чтоб не сказать — любовной связью,

Был прекращен малейший доступ.

И чуть напечатлела след

Своею смертною стопою,

Чуть с ней вдвоем...

СЦЕНА 9-я

Арминда. — Те же.

Арминда

Когда бесстрашье,

Что у тебя гнездится в сердце,

И опытность твоя, сеньор,

В почтенных зримая сединах,

Перед нагрянувшим несчастьем

Тебе в поддержке не откажут, —

Как испытание души,

Ее узнать я не боюсь,

И ты о ней сказать не бойся.

Арминда

Лисардо, моего владыку...

Эусебио

Лишь этого не доставало.

Арминда

Пронзенного, всего в крови,

Четыре пастуха соседних

Несут (о, Боже!) на носилках,

Умершего. Идут. О, только

Теперь на труп ты не гляди!

Курсио

О, небо! Столько злополучии

Для одного!

СЦЕНА 10-я

Хиль, Менга, Тирсо, Брас и Торибио несут на носилках мертвого Лисардо. — Те же.

Юлия

Какой же силой

Нечеловеческой свирепость

Его пронзила прямо в грудь?

Какой рукою своевольной,

Разгневанной столь кротким нравом,

Моя излита кровь? О, горе!

Арминда

Сеньора...

Брас

Нет, не подходи.

Курсио

Назад.

Тирсо

Тебя покорно просим,

Не подходи.

Курсио

Друзья, не может

Терпеть душа. О, дайте видеть

Мне этот бездыханный труп,

Руину времени, осколок

Звезды несчастной, лик зловещий

Моих печалей роковых.

Какой бездушный рок (о, сын, мой милый!)

Тебе велел предстать, как скорбный прах,

Чтоб ты нашел в моих сединах саван?

О, памятник, возникший на песках!

Скажите мне, друзья: кто был убийцей

Того, чья жизнь всегда была моей?

Менга

Вот скажет Хиль; когда его убили,

Он в рощице стоял среди ветвей.

Курсио

Скажи, приятель, кто убил Лисардо?

Хиль

А я не знаю; знаю лишь, что он

Назвался Эусебио при споре.

Курсио

Могу ли я быть больше оскорблен?

Вдвойне я Эусебио ограблен;

Он отнял жизнь и честь.

(К Юлии.)

Ну, что ж, готовь

Его желаньям буйным оправданье,

Скажи: вполне чиста его любовь,

Ведь он, за неимением бумаги,

Ее твоею кровью записал.

Юлия

Сеньор...

Курсио

Не отвечай мне, и сегодня ж

Поступишь в монастырь, как я сказал.

Не то готовься, что с Лисардо вместе

Во мгле могилы будешь роковой,

В один и тот же день вас хороню я:

Он мертвый в мире, в памяти живой,

Ты мертвая во мне, живая в мире.

Иду и замыкаю эту дверь,

Останься с мертвым, чтоб, при виде смерти,

Как умирать — узнала ты теперь.

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Юлия; Лисардо, мертвый; Эусебио.

Юлия

Тысячекратно собираюсь,

О, Эусебио жестокий,

С тобою говорить, но сердце

Тысячекратно не велит,

И прекращается дыханье,

И на устах слова смолкают.

О, я не знаю, я не знаю,

Как мне с тобою говорить:

Ко мне в одно и то же время

Приходит гнев и состраданье,

Горят в одно и то же время

Негодованье и любовь.

Глаза хотела бы закрыть я,

Чтобы не видеть этой крови,

Чтобы не знать, что цвет гвоздики^[47]

Взывает к мщенью за себя:

И оправдать тебя хочу я,

При виде слез твоих, затем что

Глаза и раны, в нашей жизни —

Уста, которые не лгут.

В одной руке держа влеченье,

Другой рукой готовя кару,

Одновременно я хотела б

Тебя казнить и защищать.

И меж таких слепых сомнений,

И между помыслов столь сильных

Меня сражает милосердье

И побеждает боль тоски.

Так значит — так меня ты ищешь?

О, Эусебио, так значит —

Взамену нежности ты хочешь

Меня жестокостью пленить?

В то время как, на все решившись,

Ждала я моего венчанья,

Ты хочешь мне, в замену свадьбы,

Устроить пышность похорон!

Когда я для тебя в угоду

Перед отцом явилась дерзкой,

Ты для меня готовишь траур

В замену праздничных одежд!

Когда, поставив жизнь на карту,

Я наш восторг осуществила,

Ты вместо свадебного ложа

(О, небо!) мне готовишь гроб!

Когда, презрев преграды чести,

Тебе я руку предлагаю,

Ты мне протягиваешь руку,

Всю обагренную в крови!

Как буду я в твоих объятьях,

Когда, желая нашей страсти

Дать жизнь горячею любовью,

Я тотчас натолкнусь на смерть?

Что может мир сказать, узнавши,

Что предо мною постоянно,

Коли не облик оскорбленья,

Так тот, кто совершил его?

И если б силою забвенья

Я схоронить его желала,

Чуть обниму тебя, и память

Его мне тотчас возвратит.

Тогда невольно, если даже

Тебя я страстно обожаю,

Самозабвенные услады

Я в гневность мести превращу.

И как, скажи, душа могла бы

Жить в столь мучительном разладе,

Что каждый миг ждала бы кары

И не желала бы ее?

Довольно будет, если в память

Того, что я тебя любила,

Тебя прошу, но не надейся

Меня увидеть никогда.

Из этого окна ты можешь

Проникнуть в сад; беги, спасайся,

Чтобы отец мой, возвратившись,

Не мог тебя увидеть здесь.

Беги, здесь быть тебе опасно,

И, Эусебио, запомни,

Сегодня ты меня теряешь,

Раз потерять меня хотел.

Забудь меня, живи счастливо,

И не смущай свое блаженство,

И не плати за радость счастья

Ни огорченьем, ни тоской.

А я монашескую келью

Для жизни сделаю темницей

Или, быть может, даже гробом,

Чтоб волю выполнить отца.

Там я оплачу злополучья

Звезды такой немилосердной,

Судьбы такой бесчеловечной,

Влияния таких страстей,

Планеты, мне такой враждебной,

Созвездий, столь упрямо-буйных,

Любви настолько несчастливой,

Настолько низменной руки,

Что жизнь мою она убила

И не дала мне этим смерти,

Чтоб я всегда жила в печали

И умирала без конца.

Эусебио

Когда с жестокими словами

Жестокость рук ты сочетаешь,

Ты можешь отомстить немедля,

Я падаю к твоим ногам.

Смотри, я схвачен преступленьем,

Твоя любовь — моя темница,

Мои погрешности — оковы,

И сила помыслов — палач;

Когда твои глаза — мне судьи,

Мой приговор конечно смертный,

Но обо мне промолвит слава:

"Он умер, так как он любил".

Да, только в этом я преступник,

Что я люблю тебя; не буду

Себя оправдывать, чтоб грех мой

Не показался не грехом;

Лишь одного теперь желаю,

Убей меня и будь отмщенной,

Возьми кинжал, пронзи им сердце,

Которым ты оскорблена,

Исторгни дух, в тебя влюбленный,

Пролей потоки жгучей крови,

Тебе самой принадлежащей.

А если ты меня убить

Сама не хочешь, пусть для мщенья

Придет отец, пойду, скажу я

Ему, что я в твоем покое,

Сумей сберечь себя, сумею

Хранить себя и я.

Эусебио

С тобою

Увижусь?

Юлия

Нет.

Эусебио

И нет исхода?

Юлия

Не жди его.

Эусебио

Уже меня

Ты ненавидишь?

Юлия

Постараюсь

Лишь для тебя.

И не увижусь я с тобою!

Юлия

И не увидишь ты меня!

(Слышен шум, каждый уходит а свою сторону, входят несколько слуг и уносят тело.)

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Гора.

Рикардо, Селио, Эусебио, одетые бандитами, с мушкетами^[48].

(За сценой слышен выстрел.)

Рикардо

Ударил в грудь ему свинец жестокий.

Селио

Свирепейший удар запечатлел

Трагедию — его горячей кровью,

Излитой на цветы.

Эусебио

Его удел

Свершился. Крест над ним скорей поставьте.

Да не казнит Господь грехи его!

Рикардо

Разбойникам не чуждо милосердье.

(Рикардо и Селио уходят.)

Эусебио

И если воля рока моего —

Чтоб стал я предводителем бандитов,

Пусть будут преступления мои,

Как и мои страданья, бесконечны.

В свирепости, в каком-то забытьи,

Они меня преследуют, — но я ведь

Лисардо не изменою убил;

И вот казнить я должен столько жизней,

Чтоб только сам живым и сытым был.

Имущества они меня лишили,

Мои все виллы забраны в казну,

И даже мне отказывают в пище.

Так каждому я голову сверну,

Кто подойдет сюда к уступам горным.

СЦЕНА 2-я

Рикардо, бандиты; Альберта, схваченный ими. — Эусебио.

Рикардо

Я посмотреть на рану пожелал,

И нечто необычное увидел.

Эусебио

Рассказывай.

Рикардо

Он на груди держал

Вот эту книгу; об нее-то пуля

Расплющилась, и, чувств лишившись, он

Оправился. Он здесь перед тобою.

Эусебио

Ужаснут я и вместе восхищен,

Скажи мне, досточтимый старец, кто ты,

Что небо, в благосклонности своей,

В твоем лице свое явило чудо?

Альберто

Счастливейший я между всех людей:

Служителем быть Церкви удостоен,

Хоть чести я не заслужил такой;

И сорок лет в Болонье неусыпно

Учил я теологии святой.

Святейшеству Его, за это рвенье,

Меня угодно было наградить:

Святой Отец, как дар благой, изволил

Мне Трентское епископство вручить;

Дивясь, что у меня на попеченьи

Так много душ, свою же я забыл,

Я лавры бросил, я от пальм отрекся,

Я от мирских обманов отступил,

Ушел искать уроков достоверных,

Спасающих от ложного, — и вот

Я прохожу по сим местам пустынным,

Где правда обнаженная живет.

Я в Рим иду, чтоб Папа мне позволил

Отшельнический орден основать.

Но ты, как вижу, хочешь дерзновенно

Нить жизни недоконченной порвать.

Эусебио

Поведай мне, какая это книга?

Альберто

А это плод, который я извлек

Из стольких лет занятий неусыпных.

Эусебио

Какой же в ней содержится урок?

Альберто

История таинственного древа,

На коем, без боязни умерев,

Над смертью одержал Христос победу,

И усмирил ее свирепый гнев:

Правдивейший рассказ об этом древе.

Названье книги — "Чудеса Креста".

Эусебио

Свинец послушней воска оказался,

Не тронул ни единого листа,

И благо. Да угодно будет Богу

Чтоб, прежде чем листы ее пробить,

Удар мой, на меня же обратившись,

Мне руку поспешил испепелить!

Вторично я твои целую ноги.

(Альберто уходит с Рикардо и с разбойниками.)

СЦЕНА 3-я

Чилиндрина. — Эусебио.

Чилиндрина

Всю гору я прошел, спеша к тебе.

Эусебио

Что нового, приятель?

Чилиндрина

Два известья,

Дурные оба.

Эусебио

В страхе и в борьбе

Она в монастыре.

Эусебио

Еще удар!

Нет больше сил. Так страшно небо мстит мне

За краткий свет надежд, за сладость чар,

Погибших, прежде чем я испытал их.

Я к небу должен ревностью пылать,

Раз для него она меня бросает.

Но, чтобы жить, я должен убивать,

Чтоб не погибнуть, должен дерзко грабить.

Так я не буду хуже, чем я был.

Пускай же в пропасть замыслы сорвутся,

Когда мой разум в пропасти вступил.

Где Селио? Рикардо? Позови их.

(В сторону.)

(Любя, сгораю!)

Чилиндрина

Я иду.

(Уходит.)

Эусебио

Скорей.

Я жду их здесь. — О, Юлия, тебя я

Найду, как вор, в обители твоей!

И никакая кара не страшна мне;

Чтоб овладеть такою красотой,

Любовь меня как деспот принуждает

Ворваться в тишь обители святой,

Проникнуть силой в сумрачную келью.

Отчаянье владеет мной теперь,

И если бы любовь мне не велела

Найти твою замкнувшуюся дверь,

И если бы она была бессильна

Такие дерзновенья мне внушить,

Я их свершил бы лишь затем, чтоб сразу

Так много преступлений совершить.

СЦЕНА 4-я

Хиль, Менга. — Эусебио.

Менга

И что же делать мне, несчастной,

Коль повстречаем мы его?

Хиль

А я-то, Менга, здесь зачем же?

Крепись; не бойся ничего,

А если встретим атамана,

Со мной праща и петля есть.

Менга

Боюсь я, Хиль, его злодейства.

Что если посягнет на честь?

Забыл, что с Сильвией случилось,

Когда она сюда зашла?

Девицею вошла в ущелье

И женщиной домой пошла.

Подумать, ужасти какие!

Хиль

Случиться может и со мной:

Я юношей вхожу в ущелье,

А как же я приду домой?

(Замечают Эусебио.)

Менга (к Эусебио)

Ай, ай, сеньор, тебя погубит

Здесь Эусебио!

Хиль

Сеньор,

В опасные места зашел ты,

Здесь может повстречаться вор.

Эусебио (в сторону)

Они, как вижу, не узнали,

Отлично.

Хиль

Ищешь смерти? Нет?

Эусебио (в сторону)

(Ишь мужичье!) — Чем заплатить вам

Могу я за такой совет?

Хиль

Лишь тем, что избежишь злодея.

Менга

Кто в руки попадет к нему,

Хоть и противиться не будет,

Пиши прощай, конец ему.

Убьет, и крест над ним поставит,

И грех свой, дескать, искупил.

Подумаешь, какая милость

Тому, кого он сам убил!

СЦЕНА 5-я

Рикардо, Селио. — Те же.

Рикардо

Он здесь был?

Селио

Да.

Хиль (к Эусебио)

Беги! Разбойник!

Рикардо

Ты, Эусебио, нас звал?

Хиль

Как, Эусебио сказал он?

Менга

Да.

Эусебио

Разве вас я обижал?

Что ж вы молчите? Отвечайте.

Менга

Ну, Хиль, где петля? Где праща?

Хиль

Где черт? Чтобы тебя побрал он!

Селио

Когда сейчас, тебя ища,

Мы шли сюда, с высот я видел,

Внизу, на зелени лугов,

Идет отряд к уступам горным

Вооруженных мужиков.

Так Курсио осуществляет

Свою замысленную месть.

Сбери людей, реши, что делать,

Бежим, покуда время есть.

Эусебио

Бежать теперь необходимо,

Работа на ночь есть у нас.

Со мною оба отправляйтесь,

Я выбрал вас на этот раз

И честь свою вам доверяю.

Рикардо

Ее я свято сберегу.

Эусебио

Я жизнь дарую вам, крестьяне.

Два слова моему врагу

Вы от меня передадите:

Скажите Курсио, что я

С толпою храбрецов живу здесь,

И шайка велика моя;

Но я себя лишь защищаю,

Его не думал убивать,

И он причины не имеет

Меня с оружием искать.

Я без предательства, без козней,

Лисардо умертвил в бою,

Лицом к лицу мы с ним сразились,

И перед тем как жизнь свою

Он кончил, сам его отнес я,

На собственных своих руках,

Туда, где мог он с сокрушеньем

В своих покаяться грехах;

Меня бы должен уважать он

За это; если ж хочет мстить,

Пусть он узнает, что себя я

Всегда сумею защитить.

(К бандитам.)

И чтоб они не увидали,

Куда теперь идти хотим,

Привяжем их к стволам деревьев,

Да и глаза завяжем им.

Рикардо

Вот и веревка.

Селио

Ну, скорее.

Хиль

Я как святой Себастиан^[49].

Менга

Я как святая Себастьяна.

Но раз такой удел нам дан,

Вяжи меня, вяжи, как хочешь,

Но лишь меня не убивай.

Хиль

Меня не тронь; коль убегу я,

Меня распутным называй.

Клянись и ты скорее, Менга,

Такой же клятвой перед ним.

Селио

Привязаны.

Эусебио

Без промедлений

Мой замысел осуществим.

Уж ночь идет в покрове черном,

Гася огонь дневных лучей.

Пусть ты хранима самым небом,

Ты будешь, Юлия, моей!

(Уходят.)

СЦЕНА 6-я

Хиль, Менга, привязанные.

Хиль

Ну, Менга, в этом положеньи

Теперь кто б ни увидел нас,

Конечно, тотчас же он скажет,

Что Перальвильо — здесь как раз^[50].

Менга

Никак не стронуться мне с места,

Ты, Хиль, иди скорей сюда.

Хиль

Ты, Менга, развяжи мне узел,

Я отвяжу тебя тогда.

Менга

Иди сперва ты, надоедный.

Хиль

Ну, что ж, придет ли кто-нибудь?

Готов я об заклад побиться,

Что если тут проезжий путь,

Погонщик здесь мулов быть должен,

Что звонко песенку поет,

Иль путник, что проходит — клянча,

Или студент — набивши рот,

Или святоша — умоляя,

Чтобы на церковь дали ей^[51],

А если никого здесь нету,

Уж тут не без вины моей.

Голос (за сценой)

Здесь говорят. Сюда, живее.

Хиль

Прошу покорно, в добрый час.

Я тут запутался в сомненьях,

Вы разрешите их как раз.

Менга

Коли вы ищите веревки,

Я награжу вас тотчас ей.

Хиль

Моя веревка будет толще,

Ко мне пожалуйте скорей.

Менга

Я женщина, мне помогите,

От страха я едва жива.

Хиль

Тут, брат, любезности не к месту,

Меня развязывай сперва.

СЦЕНА 7-я

Курсио, Октавио, Брас, Тирсо, солдаты. — Хиль, Менга.

Тирсо

Вот где-то здесь я слышал голос.

Хиль

Чтобы тебе погибнуть!

Тирсо

Вот!

Что это значит, Хиль?

Хиль

То значит,

Что дьявол всюду стережет.

Развязывай меня сначала,

Потом услышишь мой рассказ.

Курсио

Что здесь случилось?

Менга

А случилось,

Что ты приходишь в добрый час,

Чтобы изменник был наказан.

Курсио

Да кто же так вас привязал?

Хиль

Кто? Эусебио, конечно,

И он при этом нам сказал...

Но что сказал он, я не знаю.

Скрутил он нас. Нет больше сил.

Тирсо

Ну, ну, не плачь: еще с тобою

Себя он кротким объявил.

Брас

Тебя ничем он не обидел,

Ты с Менгою не разлучен.

Хиль

Ай, Тирсо, я совсем не плачу

О том, что был не кроток он.

Тирсо

О чем же плачешь? Расскажи нам.

Хиль

О чем теперь я плачу? Ну,

О том, что с Менгой я остался.

Как у Антона-то жену

Похитил он, ты помнишь, было?

Ну, думаем, пришла беда;

Дней шесть прошло, и возвратилась,

Повеселились мы тогда,

Пожертвовал он сто реалов.

Брас

А Бартоло как повезло?

Он с Каталиной повенчался,

И вот, полгода не прошло,

Как родила: ты посмотрел бы,

Каким он гусем стал гулять:

Что в девять месяцев другая,

Моя, мол, успевает в пять.

Тирсо

Пока он жив, нет больше чести.

Курсио

И это должен слышать я

Про бессердечного тирана?

Сколь велика беда моя!

Менга

Подумай, как его погубим,

И ежели прикажешь нам,

Мы, женщины, возьмем оружье,

За ним пойдем мы по следам.

Хиль

Что здесь он, в этом нет сомненья:

Весь этот длинный ряд крестов

Поставлен им самим над теми,

Кто превращен им в мертвецов.

Октавио

Во всех горах нет глуше места.

Курсио (в сторону)

И здесь как раз о, небеса!

Невинность мне и непорочность

Свои явили чудеса,

А я сомненьями преступно

На красоту их посягал,

Меж тем как облик светлой правды

Во всем величьи мне предстал.

Октавио

Сеньор, какою новой страстью

Твое мечтанье смущено?

Курсио

Октавио, меня смущает

Воспоминание одно;

И так как не хочу в словах я

Мой обнародовать позор,

К моим глазам он подступает

И затуманивает взор.

Пусть все меня пока оставят,

И там помедлят на пути,

Чтоб я один пред небесами

С собою тяжбу мог вести.

Октавио

Тяжел твой вздох. Идем, ребята.

Брас

Что говоришь?

Тирсо

Сказал он: вздох?

Хиль

Не расслыхали приказанья?

Пойдемте-ка поищем блох.

(Все уходят, кроме Курсио)

СЦЕНА 8-я

Курсио

С кем не случалось, чтобы в горе

Он не ушел в уединенье,

И сам собой не утешался,

Не доверяясь никому?

Меня в одно и то же время

Так много мыслей угнетает,

Что с морем я и с ветром спорю,

Вздыхая и в слезах скорбя.

И в этой местности безлюдной,

В безмолвии, сам друг с собою,

Хочу развлечь мои страданья

Воспоминаньем лучших дней.

Пусть ни источники, ни птицы

Свидетелями мне не будут:

Бегут источники с журчаньем,

И есть язык у вольных птиц.

Я не хочу иных собратьев,

Как эти сумрачные ивы:

Они внимают и не помнят,

И значит могут умолчать.

Вот в этом месте разыгралась

Трагедия ревнивой страсти

И чистоты, пример которой

Лишь может древность указать.

Но кто освободиться может

От подозрений, при которых

Обманной кажется и правда?

Я знаю, ревность — смерть любви.

Ни для кого у ней пощады

Найтись не может; ни смиренный,

Ни строгий от нее не скрыты.

Так в этом месте, между гор,

Я и Росмира... Чуть припомню,

И вся душа моя трепещет,

И пресекается мой голос:

Здесь нет ни одного цветка,

Который бы не встал упреком,

Здесь каждый лист меня пугает,

И каждый камень изумляет,

И каждый ствол наводит страх,

И каждая гора грозит мне,

И каждый склон встает, как бремя;

И все свидетельствуют вкупе

О деле низменном моем.

Я вынул шпагу, но при этом

Она нисколько не смутилась:

В опасностях любви — невинный

Ни разу трусом не бывал.

"Остановись, — она сказала, —

Не говорю тебе, супруг мой,

Не убивай меня, — о, если

Меня ты хочешь умертвить,

Могу ль отказывать я в жизни,

Которая — твоя всецело?

Скажи лишь, почему так хочешь,

И дай в последний раз обнять".

Я отвечал: "Ты, как ехидна,

Того теперь во чреве носишь,

Кто умертвит тебя; довольно

Он указует на тебя.

Но прежде чем его увидишь

И прежде чем родишь бесславно,

Я буду твой палач, решаюсь

Тебя и ангела убить".

"О, если, — мне она сказала,

Супруг мой, если ты подумал,

Что изменить тебе могла я,

Меня немедленно убей.

Но этот Крест я обнимаю".

Она сказала, а пред нею

Был Крест. "Пусть будет он свидетель,

Пусть будет он защитник мой,

Тебя ни в чем я не умела

Ни оскорбить, ни опорочить".

Я помню, полный угрызений,

Хотел я броситься тогда

К ее ногам: я видел ясно

Во всем лице ее невинность.

Пусть кто замыслил злодеянье,

Сперва обдумает его:

Когда себя он обнаружил,

Хотя б исправиться желал он, —

Чтоб показать, что есть причина,

Он будет увлечен вперед.

И я, не потому, чтоб думал,

Что оправданье не правдиво,

Но для того, чтоб было цельным

То преступление мое,

Разгневанную поднял руку

И тысячу ударов смертных

По всем нанес я направленьям,

Но только воздух поразил.

Как мертвую, ее оставил

Я у Креста; спастись желая,

Домой направился — и что же —

Я дома нахожу ее, —

Светлей, чем радостное утро,

Когда заря выходит к миру,

И держит, как ребенка, солнце

На ласковых своих руках.

Держала Юлию Росмира,

Божественно-прекрасный образ,

Дышавший нежной чистотою:

(Какое счастие могло

С моим сравниться?) в этот вечер

Она родилась у подножья

Креста; и чтобы мир увидел,

Какое чудо Бог явил,

Ребенок был отмечен знаком

Неизъяснимого блаженства,

Отмечен посредине груди

Крестом из крови и огня.

Но горе мне! такое счастье

Отравлено сознаньем было,

Что, бесприютное, осталось

Другое существо в горах;

Средь мук, таких неумолимых,

Она почувствовала ясно,

Что у нее родилось двое;

И я тогда...

СЦЕНА 9-я

Октавио. — Курсио.

Октавио

Идет отряд

Бандитов через ту долину;

Пред тем как ночь во тьме замкнется,

Спуститься нужно к ним навстречу,

А то гора известна им,

А нам неведомы ущелья.

Курсио

Идемте ж все сомкнутым строем;

Я до тех пор не успокоюсь,

Пока ему не отомщу.

(Уходят.)

СЦЕНА 10-я

Внешний вид монастыря.

Эусебио, Рикардо, Селио, с лестницей.

Рикардо

Ставь лестницу, вот здесь, тихонько;

Не отставай же от меня.

Эусебио

Икаром буду я без крыльев,

И Фаэтоном без огня.

Взобраться я хочу до солнца,

И если мне поможет луч,

Я перейду за свод небесный.

Любовью сильной — я могуч.

Вы тотчас лестницу возьмите,

Как поднимусь; я дам вам знак,

Когда ее опять поставить.

Кто, воспарив, не мог никак

С высот заветных не сорваться,

Пусть воспарит и вниз падет:

Вся боль паденья не уменьшит

Миг созерцания высот.

Рикардо

Чего ж ты ждешь?

Селио

Какою силой

Ты, столь надменный, вдруг смущен?

Эусебио

Так вы не видите, что пламя

Грозится мне со всех сторон?

Рикардо

Сеньор, то привиденья страха.

Эусебио

Я страх^[52]?

Селио

Всходи.

Эусебио

Хоть у меня

Глаза от пламени ослепли,

Но я пойду среди огня,

Пусть целый ад встает преградой.

(Поднимается по лестнице и уходит.)

Селио

Взошел.

Рикардо

Какой-то тенью сна,

Фантазией, созданьем мысли

Его душа устрашена.

Селио

Отнимем лестницу.

Рикардо

Придется

Нам дожидаться до зари.

Селио

А все-таки туда взобраться

Есть храбрость, что ни говори.

Хоть мне, скажу тебе по правде,

С моей крестьянкой сладким сном

Упиться было бы желанней;

Но будет время и потом.

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Келья Юлии.

Эусебио; Юлия, в постели.

Эусебио

Никем не видим и не слышим,

Влеком таинственной судьбой,

Весь монастырь, глубоко спящий,

Я обошел, окутан тьмой.

Я был у многих-многих келий,

В их двери узкие глядел,

Но Юлии нигде не видел,

И здесь моей мечте предел.

О, вечно лживые надежды,

Куда ж влечете вы меня?

Какое мертвое молчанье!

Но вижу слабый свет огня

Средь этой темноты зловещей.

Здесь келья тесная, и в ней

Я вижу Юлию. Так что же?

(Отдергивает занавеску и видит спящую Юлию.)

Не хватит храбрости моей,

Чтоб с ней заговорить? Я медлю!

Пред чем дрожит моя любовь?

Едва, смущенный, стану смелым,

Как, смелый, я смущаюсь вновь.

В смиренном этом одеяньи

Вдвойне волшебна красота:

О, если женщина красива,

Она стыдлива и чиста.

Ее пленительные чары,

Своею странностью маня, —

Предмет моей любви, — влияют

Непостижимо на меня:

Во мне в одно и то же время

Хотения любви зажглись,

И жажда чар, и стыд, и жалость.

О, Юлия, проснись, проснись!

Юлия

Кто звал меня? Но что я вижу?

Ты тень желанья моего?

Тень мысли?

Эусебио

Так тебя пугаю?

Юлия

Но кто ж от вида твоего

Не убежит?

Эусебио

Постой, помедли!

Юлия

Чего ты хочешь в этот час,

О, призрак мысли повторенной,

Обманный, верный лишь для глаз?

Ты голос ли воображенья?

Ты заблуждений образец?

Рождение холодной ночи?

Мой сон? Мой призрак, наконец?

Эусебио

Я Эусебио, к тебе я

Пришел, о, Юлия, любя;

Когда б я был твоею мыслью,

Я был бы вечно близ тебя.

Юлия

Тебя я слышу, понимаю,

Мой стыд тобою оскорблен,

Действительный, ты мне ужасней,

Чем если б ты был только сон.

Где я, рыдая, умираю,

Где доживая, я грущу,

Чего ты хочешь? Вся дрожу я!

Чего ты ищешь? Трепещу!

Что ты задумал? Умираю!

Что ты замыслил? Гасну вновь!

Как ты сюда дерзнул проникнуть?

Эусебио

Вся из чрезмерностей — любовь.

Моя тоска, моя суровость

Владеют нынче мной вполне:

Пока сюда ты не сокрылась,

Я жил, я мучился вдвойне,

Но я надеялся; когда же

Я красоты твоей лишен,

Я посягаю на обитель,

Топчу монашеский закон.

С тобою мы оба виноваты —

В чем есть вина, иль нет вины;

Две крайности, любовь и сила,

Во мне судьбою сплетены.

Не может небо оскорбиться,

Что жаждой полон я одной:

Пред тем как поступить в обитель,

Ты втайне стала мне женой;

В одном не может сочетаться

Обет монашеский и брак.

Юлия

От счастья наших уз любовных

Отречься мне нельзя никак.

Слиянье было неизбежным

Двух наших чаяний в одно,

Я назвала тебя супругом,

И это было суждено;

Но здесь я стала инокиней,

Супругой сделалась Христа,

Ему дала навеки слово,

И я теперь его, не та,

Не прежняя. Чего ты хочешь?

Иди и погибай один,

Служи на изумленье миру,

Свирепый, убивай мужчин,

Насилуй девушек и женщин,

Но только от меня не жди

Плодов любви твоей безумной,

Здесь место свято, уходи.

Эусебио

Чем более твоя защита,

Тем более тебя хочу.

Я посягнул на эти стены,

Я брошен ветром, я лечу.

Влиянье высшей скрытой силы,

А не любовь владеет мной;

Исполни же мое желанье,

Не то, порвавши мрак ночной,

Я возвещу, что позвала ты

Меня сама, что много дней

Меня держала тайно в келье:

И так как твердостью своей

Меня в отчаянье ты ввергла,

Я закричу, и пусть...

Юлия

Постой,

Подумай... (Горе мне!) Я слышу,

Сюда идут. Во тьме ночной

На хорах кто-то шевелится.

О, небеса! Что предпринять?

Чуть страх один меня покинет,

Как новый страх встает опять.

Запри скорее эту келью!

Вся в трепете, в испуге я.

Эусебио

О, как любовь моя могуча!

Юлия

О, как строга звезда моя!

(Уходят.)

СЦЕНА 12-я

Внешний вид монастыря.

Рикардо, Селио.

Рикардо

Уж три часа, замедлил сильно.

Селио

Рикардо, кто блаженство пьет,

Тот никогда во мраке ночи

Рассвета ясного не ждет.

Ему наверно показалось,

Готов побиться об заклад,

Что солнце никогда так рано

Не надевало свой наряд.

Рикардо

Всегда светает слишком рано

Для тех, кто хочет; для того,

Да.

Селио

Выходит и спуститься хочет.

Приставим лестницу сюда.

СЦЕНА 13-я

Юлия, Эусебио, у окна. — Рикардо, Селио.

Эусебио

Прочь, женщина!

Юлия

Итак, когда я,

Твоим желаниям поддавшись,

Твоей печалью соблазнившись,

К твоим мольбам свой слух склонив.

Растрогана твоим рыданьем,

Двояко Бога оскорбила,

Как Господа и как супруга,

Ты от меня стремишься прочь,

С презрением непоправимым,

Гнушаясь мной до обладанья!

Куда ж из рук моих ты рвешься?

Эусебио

О, Женщина, оставь меня!

Чего ты хочешь? Не могу я

Не рваться прочь, когда увидел

В твоих объятьях знак чудесный

Каких-то божеских примет,

Из глаз твоих огни струятся,

В твоем дыханьи слышу пламя,

Твой каждый довод — жгучий кратер,

И каждый волос — как гроза,

В твоих словах — я смерть встречаю,

И в каждой ласке — ад разъятый;

Так устрашен я крестным знаком,

Который грудь твою хранит.

То было знаменьем чудесным,

И небеса да не допустят,

Чтоб я, хоть столь их оскорбляю,

Забыл почтение к Кресту,

Когда он будет мною сделан

Свидетелем моих падений,

Как позову его на помощь,

Как призову, не устыдясь?

Нет, Юлия, будь инокиней:

Нет, я тебя не презираю,

Тебя люблю теперь сильнее.

Юлия

Останься, Эусебио.

Эусебио

Вот лестница.

Юлия

Постой, останься,

Или возьми меня с собою.

Эусебио

Нельзя.

(Спускается.)

Блаженства не вкусивши,

Которого я столько ждал,

Тебя навеки покидаю.

(Падает.)

О, Господи, не дай погибнуть!

Я падаю.

Рикардо

Что там случилось?

Эусебио

Не видите, что в высоте

Исполнен жгучих молний ветер?

Не видите, что в пятнах крови

Нависло небо надо мною?

Куда ж укрыться я могу,

Когда разгневается небо?

О, Крест божественный, отныне,

Перед тобою преклоняясь,

Даю торжественный обет,

Что я без всяких оговорок

Везде, где я тебя увижу,

Прочту, в мольбе,

Упавши на земь пред тобой!

(Он поднимается, и все трое они уходят, оставляя лестницу.)

СЦЕНА 14-я

Юлия (у окна)

Я вся в тревоге, вся в смущеньи.

Так это-то, неблагодарный,

Твоя обещанная твердость?

Так это крайности любви?

Или моей любви тут крайность?

Угрозами, тоской, мольбами,

То как насильник, то как нежный,

Ты все настаивал, пока

Не победил меня; но только

Сумел назваться полновластным

И над собой и надо мною,

Как пред победою бежал.

Кто побеждал, спасаясь бегством,

Кто, как не ты? Я умираю!

О, небо! Для чего природа,

Чтоб убивать, рождает яд,

Когда на свете есть презренье?

Оно меня лишает жизни;

И в пытке снова я желаю

Того, пред чем презренна я.

Кто знал столь странное влиянье

Любви? Когда в слезах, с мученьем,

Он умолял, я отвергала;

Когда он бросил, я молю.

Так вот мы, женщины, какие,

Мы против собственных желаний,

Любя, тому, кого мы любим,

Упиться счастьем не даем.

Пусть нас никто не любит слишком,

Когда достичь награды хочет:

Любимые, мы презираем,

Отвергнутые, любим мы.

Не больно мне, что он не любит,

А больно, что меня он бросил.

Он здесь упал, за ним я кинусь.

Но это лестница? О, да!

Какое страшное мечтанье!

Остановись, воображенье,

Не устремляй меня с обрывов;

Раз я с тобою соглашусь,

Я совершаю преступленье.

Но Эусебио влюбленный

Не для меня ль сюда ворвался?

И не было ли сладко мне

Из-за себя его увидеть

В такой опасности? Так что же

Я сомневаюсь? Что ж колеблюсь?

Уйдя, я то же совершу,

Что сделал он, сюда вступая:

И раз одно с другим сравнится,

Он будет рад, меня увидя

В опасности из-за него.

Согласие ему давая,

Я тот же самый грех свершила;

Зачем же счастье будет меньше,

Когда вина так велика?

Когда согласье я давала,

И Бог свою десницу отнял,

Моя вина не прощена ли?

Чего ж должна еще я ждать?

(Спускается по лестнице.)

Нет больше в сердце уваженья

Ни к миру, ни к стыду, ни к Богу,

Когда с закрытыми глазами

Иду к великой слепоте.

Я ангел, павший с высей неба,

Я демон, потому что, павши,

Раскаянья не ощущаю,

Хоть нет надежд вернуться ввысь.

Уже стою я вне святыни,

И мертвое молчанье ночи,

Меня окутывая мраком,

Тревожит ужасом мечту.

Настолько путь затянут тьмою,

Что я о сумрак спотыкаюсь

И, падая, не замечаю,

Что я в объятиях греха.

Куда иду? Чего хочу я?

Боюсь, что в смуте этих страхов

Восстанет каждый волос дыбом

И возмутится кровь моя.

Воображение в тревоге

Рождает в воздухе виденья,

И голос эхо глухо вторит

Неумолимый приговор.

То преступление, что прежде

Меня соделало надменной,

Меня не возбуждает больше

И заставляет трепетать.

Едва передвигаю ноги,

Они стеснились кандалами,

И на плечах я слышу тяжесть,

Она мучительно гнетет;

И вся я точно льдом покрыта,

Я не хочу идти отсюда,

Я в монастырь хочу вернуться

И замолить свой страшный грех;

Я верю в милосердье Бога,

Нет стольких звезд на небе дальнем,

Нет у морей песчинок стольких,

Нет стольких атомов в ветрах,

Что, если б сочетать их вместе,

Они не были бы ничтожны

Перед числом грехов, которым

Сумеет дать прощенье Бог.

Сюда идут, я слышу шорох,

Я спрячусь здесь, чтоб не видали

Меня прохожие, и после

Немедленно вернусь наверх.

(Прячется.)

СЦЕНА 15-я

Рикардо, Селио. — Юлия, спрятавшаяся так, что ей их не видно.

Рикардо

Так Эусебио, упавши,

Испуган был, что мы забыли

Здесь лестницу, а день уж близко,

Пойдем, возьмем ее скорей.

(Берут лестницу и уходят; Юлия возвращается туда, где была лестница.)

Юлия

Ушли: теперь могу подняться.

Нет никого. Но что же это?

Ведь лестница была у этой

Стены? Но нет, она вон там.

Но нет и там. О, силы неба!

Как без нее смогу подняться?

Но я несчастье понимаю:

Мне небом прегражден возврат.

Раскаявшись, хочу подняться,

И не могу. Нет милосердья.

Мне в нем отказано. Так пусть же

В отчаяньи я совершу,

Как женщина, дела такие,

Что небеса им изумятся,

Века, и мир, и грех смутятся,

И устрашится самый ад.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Гора.

Хиль, с множеством крестов и с одним очень большим на груди.

Хиль

Велела Менга дров достать мне,

Я на гору сюда пришел,

А чтоб опасности избегнуть,

Такую штуку изобрел:

Наш Эусебио, я слышал,

Благоговеет пред Крестом.

Что ж, с ног до головы прикроюсь,

И значит по дрова пойдем.

Сказал и сделал: тут как тут он.

Нигде я места не найду,

Где безопасность достоверна;

Нырнул в кусты, дрожу и жду.

Ну, этот раз меня не видел,

Пока пройдет, побуду тут.

В терновнике укрыться можно.

Ай, ай! колючки так и жгут.

Спаси, Создатель! Так и колют,

Сильнее, чем презренье той,

Кто всех мужчин к себе пускает,

Сильней, чем ежели какой

Глупец вас ревностью ужалит.

СЦЕНА 2-я

Эусебио. — Хиль, спрятавшийся.

Эусебио

Не знаю я, куда идти:

Как долги дни того, кто грустен;

И смерть не встретишь на пути,

Когда тяжка дорога жизни.

Ты, Юлия, была моей,

Я был в твоих объятьях нежных,

И силу ласковых цепей

Могла любовь из них соделать,

Но я, блаженства не познав,

Бежал от этих чар волшебных;

И все ж я пред тобою прав:

Не я причина перемены,

Я не в себе ее носил,

Моею волей овладело

Влияние сокрытых сил;

Мне что-то высшее велело

Крест на груди твоей почтить,

И я с таким Крестом родился;

Связующая эта нить,

О, Юлия, ведет нас к тайне,

И Хиля не признаешь!

Я тут стоял и глух, и нем,

С тех пор как ты меня оставил;

Сперва кричал, не помогло,

Никто не поспешил на помощь

И не услышал, как назло.

Эусебио

Но я тебя не здесь оставил.

Хиль

Сказать по совести, сеньор,

Ты правду говоришь, но, видя,

Что я один меж этих гор,

Как был привязанным, так прямо

Я от ствола к стволу и шел,

И этаким манером значит

До этих самых мест добрел.

Эусебио (в сторону)

(Он Дурачок, и при расспросах

Пригоден будет он для нас.)

Тебя я помню, Хиль, с тех пор как

Тебя я видел в первый раз.

Так будем же вперед друзьями.

Хиль

Друзьями? Ладно. И тогда

К себе туда уж не пойду я,

А значит перейду сюда.

Давай разбойничать^[53]; я слышал,

Здесь, что ни день, то пир горой;

Не то что целый год работать.

Эусебио

Так оставайся здесь со мной.

СЦЕНА 3-я

Рикардо, бандиты; Юлия, одетая в мужскую одежду, лицо у нее закрыто. — Эусебио, Хиль.

Рикардо

На той тропинке, что пониже

Пересекает горный склон,

Добыча в руки нам попалась,

Ты ей не будешь огорчен.

Эусебио

Сейчас поговорим об этом.

А к нам пристал еще солдат.

Рикардо

Откуда? Кто он?

Хиль

Хиль: не видишь?

Эусебио

Он, правда, очень простоват,

Но знает гору превосходно

И будет нам проводником.

Лазутчиком его отправлю,

Чтоб шпионил за врагом.

Пускай оденется бандитом,

Вручить ему мушкет.

Селио

Бери.

Хиль (в сторону)

Ну, заразбойничаем славно.

А страшно, что ни говори.

Эусебио

Кто этот, что лицо скрывает?

Рикардо

Откуда он, не говорит,

И как зовут его, не знаем,

Сказал, что все он сообщит

Лишь атаману.

Эусебио

Без помехи

Открыться можешь предо мной.

Скажи с какой приходишь целью?

Юлия

Ты атаман?

Эусебио

Да.

Юлия (в сторону)

Боже мой!

Эусебио

Зачем же ты пришел и кто ты?

Скажи.

Юлия

Скажу наедине,

Когда лицом к лицу мы будем.

Эусебио

Все отойдите к стороне.

СЦЕНА 4-я

Юлия, Эусебио.

Эусебио

Одни остались мы с тобою;

И лишь цветы, и лишь деревья

Свидетели твоей беседы.

Сними же маску и скажи:

Кто ты? Зачем сюда приходишь?

Что ты замыслил? Отвечай мне.

Юлия

Чтоб сразу ты узнал, зачем я

Сюда пришел, и кто таков,

(обнажает шпагу)

Вынь шпагу; этим сообщаю,

Что я убить тебя намерен.

Эусебио

Твоя решительность пугает;

Сильней, чем голос мог пугать;

Я отражу твои удары.

Юлия

Сражайся, трус, и ты узнаешь,

Что я могу, тебя убивши,

Твои сомненья разрешить.

Эусебио

Я боюсь, но не затем, чтоб ранить,

А для того, чтоб защититься,

Я жизнь твою сберечь хотел бы;

Когда бы я тебя убил,

Я сам не знал бы основанья,

И то же самое случится,

Коль ты меня убьешь. Откройся,

Прошу, не откажись.

Юлия

Ты прав.

Когда мы мстим за честь, отмщенье

Тогда лишь верно, — оскорбленный

Тогда лишь примириться может,

Коль оскорбитель будет знать,

Кем он караем^[54].

(Открывает лицо.)

Ну, скажи мне,

Меня ты знаешь? Испугался?

Что ж так глядишь?

Эусебио

Сомнений полный,

И видя правду пред собой,

Я изумлен тем, что я вижу,

Испуган тем, что созерцаю.

Юлия

Теперь меня ты видел?

Эусебио

Видел.

И оттого, что увидал,

Так возросло мое смущенье,

Что, если чувствами своими

Смятенными желал я раньше

Тебя увидеть, я теперь,

Когда они узнали правду,

То, что отдать я мог бы прежде

За то, чтобы тебя увидеть,

Охотно отдал бы за то,

Чтобы тебя я не увидел.

Ты, Юлия, в ущельи горном?

Ты, измененная двояко?

Ты, в одеянии мирском?

И как сюда одна пришла ты?

Что это значит?

Юлия

Это значит,

Что миг разоблаченья правды

С презреньем встретился твоим.

И чтоб ты мог теперь увидеть,

Что женщина, когда стремится

В погоню за своим желаньем,

Есть выстрел, молния, стрела,

Узнай, что мне не только было

Усладой — делать преступленья,

Но мне желанно повторять их.

Я из обители ушла,

Один пастух в горах сказал мне,

Что я иду путем опасным,

И я в каком-то глупом страхе,

Чтобы опасность устранить,

С лукавостью, ножом, который

На поясе его болтался,

Его убила. Тем же самым

Ножом был путник умерщвлен:

С учтивостью он предложил мне

Сесть на его коня, на крупе,

Чтоб я немного отдохнула,

И так как он хотел свернуть

В одну деревню, для ночлега,

Я случай выждала и смертью

Благодеянье отплатила

В пустынном месте. И три дня,

Три ночи я в глуши безлюдной

Стеблями диких трав питалась

И на камнях спала холодных.

Я к бедной хижине пришла,

Ее соломенную кровлю

Шатром сочла я позлащенным,

Для чувств моих успокоеньем,

С гостеприимностью меня

Ее хозяйка приютила,

И муж ее, пастух, с ней спорил

В приветливом гостеприимстве.

Я отдохнула там вполне

И голод пищей утолила,

Хотя и скромною, но вкусной.

Но прежде, чем расстаться с ними,

Чтоб не могли они сказать

Тем, кто за мной пошел бы следом:

"Ее мы видели", — решилась

Я указанья уничтожить:

Пастух со мною шел в горах,

Чтоб показать, куда идти мне,

И я, убив, немедля

Вернулась в хижину, где то же

С его случилося женой.

Но, принимая во вниманье,

Что в собственной моей одежде

Был мой доносчик достоверный,

Ее переменила я.

Один охотник спал в ущельи,

И сон его я обратила

Не в тень, а в точный снимок смерти;

Его оружие взяла,

В его одежду нарядилась,

И после разных приключений,

Среди препятствий и ловушек,

Сюда бестрепетно пришла.

Эусебио

Дивлюсь, твоим словам внимая,

Пугаюсь, на тебя взирая,

И ты для слуха — чародейство,

Хотя для взора — василиск.

Нет у меня к тебе презренья,

О, Юлия, но опасаюсь

Возмездий, возвещенных небом,

И потому я ухожу.

Вернись в покинутую келью,

За монастырскую ограду;

Мне страшен Крест неизъяснимо.

Уйди. — Но что это за шум?

СЦЕНА 5-я

Рикардо и бандиты. — Те же.

Рикардо

Сеньор, скорее на защиту:

Чтоб захватить тебя в засаде,

Приходит Курсио с толпою

Крестьян окрестных деревень.

И множество их столь обширно,

Что на тебя восстали старцы,

И дети малые, и жены,

И говорят, что отомстят

Пролитую твоей рукою

Кровь юноши твоею кровью;

Клянутся, что они за это,

И за обиду стольких мстя,

Тебя, живым или убитым,

Но схваченным сведут в Сиену.

Эусебио

Мы, Юлия, с тобою после

Поговорим. Закрой лицо.

Иди со мною: непригоже,

Чтоб твой отец и враг мой лютый

Тобою овладел. — Солдаты,

Сегодня достославный день,

Чтоб показать им нашу храбрость.

Дабы никто не колебался,

Заметьте, что они приходят

Убить нас, или, что одно,

Взять в плен; коль мы не будем храбры,

Себя без чести мы увидим,

Узнаем горькие несчастья

И будем ввержены в тюрьму.

Итак, когда мы это знаем,

За жизнь и честь кто побоялся

Узнать сильнейшую опасность?

Пускай не думают они,

Что мы боимся их: навстречу

Скорей им выйдем; потому что

Судьба всегда стоит за храбрость.

Рикардо

И нечего нам выходить:

Они сюда приходят сами.

Эусебио

Я вас предупредил; так пусть же

Никто из вас не будет трусом:

А если — небом я клянусь! —

Кто побежит или отступит,

Я острие вот этой стали

В его груди окрашу кровью

Скорее, чем в груди врага.

СЦЕНА 6-я

Курсио и народ, за сценой. — Те же.

Курсио (за сценой)

Среди запутанных ущелий,

За скалами, как за стенами,

Сокрылся безнадежно дерзкий

Изменник Эусебио.

Голоса (за сценой)

Вот, вот, они за чащей веток.

Юлия

Вперед, на них!

(Уходит.)

Эусебио

Остановитесь,

Презренные, — клянуся Богом, —

Иначе склоны этих гор,

Окрасив красной вашей кровью,

Я превращу в сплошные реки.

Рикардо

Трусливые в числе безмерны.

Курсио (за сценой)

Ты скрылся, Эусебио!

Эусебио

Не скрылся, а иду на зов твой.

(Все уходят, и за сценой слышатся выстрелы из мушкетов.)

СЦЕНА 7-я

Другой склон горы, в глубине его виден Крест.

Юлия

Едва меж горных трав ступила,

Как страшные я слышу вопли

И вижу схватку пред собой.

Пороховые переклички,

И острия блестящей стали.

Одни мое смущают зренье,

Другие — возмущают слух.

Но что я вижу? Неприятель

Своей превосходящей силой

Разбил и гонит в беспорядке

Отряды Эусебио.

Пойду и соберу их снова,

И ободрю их смелой речью,

И если я опять сплочу их,

В его защиту буду я

Страх мира, гневный бич их жизней,

Свирепый нож зловещей парки,

И ужас для времен грядущих,

И удивленье этих дней.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Хиль, одетый как бандит; потом Менга, Брас, Тирсо и крестьяне.

Хиль

Чуть новоявленным бандитом

Для верности я записался,

И вот, за то, что я разбойник,

Опасность на меня идет.

Крестьянином я был с друзьями

На положеньи побежденных;

Пришел к ворам, вступил в их шайку,

И то же самое со мной.

Хоть и не скряга я, а всюду

Ношу несчастье за собою;

И много раз мне приходилось

Воображать в такой беде,

Что будь я жид, и на жидов бы

Тогда несчастие простерлось.

(Выходят Менга, Брас, Тирсо, другие крестьяне.)

И по одеже, что разбойник.

Хиль

Моя одежа наврала,

Как самый гадостный мошенник.

Менга

Лупи его.

Брас

Вали смелее.

Хиль

Уж тут лупили и валили,

А ты заметь...

Тирсо

Чего заметь?

Разбойник ты.

Хиль

Христианин я,

И при крещеньи назван Хилем.

Менга

Чего ж ты раньше не сказал нам?

Тирсо

Менга

Идем. Мы одержали верх.

Разбойники от нас бежали,

И мы спешим за ними следом.

Хиль

Ну, хоть от голода помру я,

Теперь одежу эту прочь.

(Уходят.)

СЦЕНА 9-я

Эусебио. Курсио, сражаясь.

Курсио

Вот мы одни. Да примет небо

Благодарение за то, что

Оно сегодня даровало

Отмщение моей руке,

Чужим рукам не доверяя

Возмездье за мою обиду

И казнь твою.

Эусебио

Я полагаю,

Что, встретив, Курсио, тебя,

Благодарить я должен небо;

Сюда придя как оскорбленный,

Наказанным и окорбленным

Уйдешь отсюда. Но сказать

Поистине, я сам не знаю,

Каким нежданным уваженьем

К тебе душа моя прониклась,

Страшнее мне твой гнев, чем сталь:

И хоть меня пугать могла бы

Твоя испытанная храбрость,

Лишь эти строгие седины

В моей душе рождают страх.

Курсио

Я, Эусебио, признаюсь,

Что ты мой гнев сумел умерить,

Сумел уменьшить оскорбленность,

Но не хочу, чтоб так слегка

Ты думал, что седин боишься,

Когда моя пугает храбрость.

Сражайся, чтоб звезда какая

Или благоприятный знак

Не воспрепятствовали мести,

Сражайся!

Эусебио

Я и страх? Как глупо,

В почтеньи ты увидел страх!

Но, если говорить по правде,

Победа, о которой мыслю, —

Припасть к твоим ногам покорно

И о прощении молить;

И потому мое оружье,

Что было ужасом столь многих,

К твоим ногам я повергаю.

Курсио

Не думай, Эусебио,

Что, преимущество имея,

Тебя убить я пожелаю.

Вот, я в ножны влагаю шпагу.

(В сторону.)

(Так повода я избежал

Его убить). Давай сразимся

С тобою в рукопашной схватке.

(Обнимаются и борются.)

Эусебио

Не знаю, от каких влияний сердце

В груди моей забилось в этот час

И, вопреки желаньям гневной мести,

Оно в слезах как бы глядит из глаз.

И чтоб ты был отмщенным в этой смуте,

Я умертвить хотел бы сам себя,

К твоим ногам я жизнь свою слагаю,

Осуществляй же месть, прошу тебя.

Курсио

Кто благороден, тот и оскорбленный

Того, кто покорился, не убьет;

Иначе кровью блеск своей победы

В значительной он степени сотрет.

Голоса (за сценой)

Здесь, здесь они.

Курсио

Отряд мой, победивши

Твоих людей, спешит меня найти;

Твои солдаты в бегство обратились.

Беги и ты, хочу тебя спасти,

От мщения крестьян тебя не в силах

Я защитить, а биться одному

С такой толпой нельзя.

Эусебио

Врагов бояться

Как прикажу я сердцу моему?

Нет, Курсио, мне бегство незнакомо,

Со мною шпага, пусть начнется бой,

Для этих у меня найдется храбрость,

Которой не имел я пред тобой.

СЦЕНА 10-я

Октавио, Хиль, Брас и другие крестьяне. — Те же.

Октавио

Нигде, от самой низменной долины

До высшей точки этих диких скал,

Ни одного живого нет бандита;

И только Эусебио бежал...

Эусебио

Солгал ты, никогда он не был трусом.

Все

Он здесь? Так пусть же он умрет сейчас!

Эусебио

Ну, ну, я жду.

Курсио

Октавио, помедли.

Октавио

И ты, сеньор, удерживаешь нас?

Мы думали, что ты-то нас ободришь.

Брас

Защитой ты становишься тому,

Кто кровь твою и честь твою похитил?

Хиль

Ты благосклонен к дерзкому — к нему,

Кто в эти горы внес опустошенье,

Кто стольких умертвил, что и не счесть,

И ни одну девицу не оставил,

Не подмарав девическую честь?

Зачем же за него ты заступился?

Октавио

Что ж, недруга хранишь ты своего?

Курсио

Послушайте, постойте (о, несчастье!):

В Сиену лучше отведем его.

Отдайся, Эусебио, во власть нам;

Как благородный клятву я даю

Быть для тебя в твоей беде защитой,

Не ставя в счет тебе вину твою.

Эусебио

Как Курсио тебе я мог бы сдаться,

Но как судье я сдаться не могу:

Почтенье в первом, во втором же трусость.

Октавио

Так пусть же он погибнет. Смерть врагу!

Курсио

Постойте...

Октавио

Защитить его желаешь?

А родину предашь?

Курсио

Предатель — я?

Прости мне, Эусебио, но этой

Обидой сражена душа моя,

И первый я убить тебя желаю.

Эусебио

Прошу тебя, владыка, отойди,

Чтоб не был устрашен твоим я видом.

А то, когда ты станешь впереди,

Ты для своих щитом надежным будешь.

(Все уходят, сражаясь с ним.)

Курсио

Теснят его, теснят со всех сторон.

О, если б жизнь твою сберечь от смерти,

Хотя б с своею был я разлучен!

Он ранен насмерть тысячью ударов,

Облитый кровью, по горе идет,

Бросается в долину, отступая,

Лечу туда. Та кровь меня зовет,

В сомнении пугливо холодея;

В ней что-нибудь из крови есть моей,

А то б она меня не призывала,

И слух мой не стремился б жадно к ней.

СЦЕНА 11-я

Эусебио, спотыкаясь, спускается вниз.

Эусебио

С вершины самой дерзновенной,

Над жизнию теряя власть,

Я падаю, и вот не знаю,

Где, мертвый, я могу упасть.

Но, если о грехах помыслю,

Не то мне жаль, что жизнь моя

Потеряна: я размышляю,

Как мог бы этой жизнью я

Загладить все грехи. Повсюду

Грозит мне вражеская рать.

И так как жить мне невозможно,

Мне остается убивать

Иль умереть. Но было б лучше

Пойти в одно из скрытых мест

И помолиться о прощеньи;

Дорогу преградил мне Крест.

Так пусть убьют меня скорее,

Он жизнь мне вечную дает.

О, древо, на котором небо

Взростило достоверный плод,

Съеденье первого исправив,

Эдема нового цветок,

Свет радуги, под чьей дугою

Бежит стремительный поток,

В глубинах с миром примиренный,

Отдохновение от гроз,

О, арфа нового Давида,

О, виноградник новых лоз,

Скрижаль второго Моисея!

Я грешник, я молю, в борьбе,

В последней, окажи мне помощь;

Бог принял пытки на тебе

За грешников. Ты мне обязан

Лучом небесного огня:

Когда б весь мир во мне был только,

Бог смерть бы принял за меня.

О, Крест, ты для меня воздвигся,

Бог не страдал бы на тебе,

Когда бы грешником я не был!

Не будь же глух к моей мольбе,

Всегда, к тебе дыша любовью,

Я ждал, в игре страстей пустой,

Что умереть без покаянья

Ты мне не дашь, о, Крест святой.

Не первый буду я разбойник,

Который с Богом примирен

Был на тебе; нас двое, двое,

И мною не отвергнут он,

Так не отвергни же — с мольбою

Тебя просящего теперь,

Спаси меня тем самым чудом.

Лисардо, я, как дикий зверь,

Мог растерзать тебя, когда ты

Всецело был в моих руках,

Но я помог тебе пред смертью

Открыться Богу во грехах,

И ты покаялся, пред тем как

Тебя окутал смертный сон.

Я вспоминаю и о старце,

Хотя бы может умер он.

О, сжальтесь оба надо мною,

Уж я живу и не живу!

Взгляни, Лисардо, умираю!

Услышь, Альберто, я зову!

СЦЕНА 12-я

Курсио. — Эусебио.

Курсио

Здесь где-нибудь он, верно скрылся.

Эусебио

Коль ты пришел меня убить,

Возьми последний проблеск жизни.

Курсио

Кто мог бы непреклонным быть

При виде этой жгучей крови?

Отдай мне шпагу.

Эусебио

Дать? Кому?

Курсио

Мне, Курсио.

Эусебио

Тебе — охотно.

(Отдает ему шпагу.)

И эти ноги обниму,

И умолять тебя я буду,

Чтоб ты обиду мне простил.

Но рана порвала дыханье,

И говорить нет больше сил,

В душе боязнь и смутный ужас.

Курсио

Могу ли чем тебе помочь

Как человек?

Эусебио

О, нет, я слышу,

Что смертная подходит ночь,

Лишь Бог душе моей помог бы.

Курсио

Скажи, куда ты ранен?

Эусебио

В грудь.

Курсио

Быть может есть еще дыханье

И есть надежда; дай взглянуть.

(Осматривает рану и видит Крест.)

О, Боже! Что за знак прекрасный,

Божественный? Мой дух смущен.

Эусебио

То герб, он мне Крестом дарован,

Перед которым я рожден;

Я о своем рожденьи больше

Не знаю, ничего не знал.

Отец мой мне не показался

И в колыбели отказал;

Предчувствовал, должно быть, ясно,

Что буду я таким дурным.

Я здесь родился.

Курсио

И довольство

Сравнится с горем здесь моим.

Печаль сравнится здесь с блаженством,

Одна их создала звезда,

Рок благодатный и враждебный.

О, сын мой! Раньше никогда

Тебя не мог назвать я сыном.

Ты, Эусебио, мне сын,

И все приметы замечая,

Я вижу, что теперь один

Я буду плакать, сокрушаться,

Найдя тебя лишь для того,

Чтоб сына своего увидеть

И вдруг похоронить его.

Твои слова лишь подтвердили,

Что я угадывал душой:

Ты матерью был здесь оставлен,

Где снова был отыскан мной.

Где совершил я прегрешенье,

Там и наказан навсегда;

Уж это место говорит мне,

Что ошибался я тогда.

Но в чем сильнее указанье,

Чем в этом знаменьи святом?

И грудь у Юлии таким же

Навек отмечена Крестом.

Нет, не без некой высшей тайны

В вас небеса тот Крест зажгли:

Они хотели, чтоб вы оба

Явились чудом для земли.

Эусебио

Отец, я более не в силах

С тобою говорить. Прости!

Вкруг тела слышу холод смерти.

Как бешен бег ее пути,

Пресекла все, и не могу я

Тебе заветных слов сказать,

Нет жизни, чтоб тебя утешить,

Души, чтобы тебе отдать.

Удар последний подступает,

Подходит достоверный сон.

Альберто!

Курсио

Смерть того оплачу,

С кем в жизни был разъединен.

Эусебио

Приди, Альберто!

Так пусть же вспыхнут склоны этих гор.

О, мрачная звезда! О, боль печали!

О, тягостный, суровый приговор!

(Входит Октавио.)

Октавио

Судьба сегодня, Курсио, решила

Тебе послать такую бездну бед,

Какую только вынесет несчастный.

Как рассказать? В душе уменья нет,

И тяжко мне, тому свидетель небо.

Курсио

Что ж приключилось?

Октавио

Юлия ушла.

В монастыре ее не оказалось.

Курсио

Скажи мне, разве мысль сама могла

Изобрести подобное терзанье?

Себе представить даже я не мог,

Чтоб за одним несчастием другое

Так ниспослал мне беспощадный рок.

Октавио, вот этот труп остывший

Мой сын. Теперь ты можешь сам решить,

Не мог ли из ударов этих каждый

Над жизнью смертный приговор свершить.

Терпенья дай мне небо, или жизни

Меня лиши, — в ней слишком много мук.

СЦЕНА 14-я

Хиль, Тирсо, крестьяне. — Те же.

Хиль

Сеньор...

Курсио

Еще несчастье?

Хиль

Разбежавшись,

Разбойники соединились вдруг,

Спешат сюда, схватить тебя желают,

Какой-то демон служит им вождем,

От них самих свое лицо скрывает.

Курсио

В печальном злополучии моем

Так возросли души моей страданья,

Что мне услада — новая беда.

Возьмите это горестное тело,

Чтоб сохранить до времени, когда

Остывший прах его найдет могилу.

Тирсо

Ты хочешь, чтоб в святой ограде он

Нашел себе могилу между верных?

Забыл, что он от церкви отлучен?

Брас

Такою смертью ежели кто умер,

Пусть гроб найдет он между этих скал.

Курсио

О, мстительность людей по крови низких!

Ваш гнев настолько душу вам сковал,

Что он предел последний самой смерти

Готов без колебанья перейти?

(Уходит, рыдая.)

Брас

Пусть в хищных птицах и зверях свирепых

Могильщиков сумеет он найти.

Другой

Чтобы достойно кару увеличить,

В ущелье сошвырнем его скорей.

Тирсо

Давайте лучше кое-как схороним

Усопшего в траве между ветвей.

(Кладут между ветвей тело Эусебио.)

Уж ночь идет, закрыта в мрачный саван;

Ты, Хиль, останься здесь, посторожи

Покойника; а коль придут бандиты,

Ты криком нам об этом расскажи.

(Уходят.)

Хиль

Недурно. Эусебио спокойно

Они в траве меж веток погребли,

Меня к нему приставили как стража

И бросили в горах, и все ушли.

Почтенный Эусебио, припомни,

Тебе я другом был в те дни, когда...

Но что это? Обман воображенья?

Или толпа людей идет сюда?

СЦЕНА 15-я

Альберто. — Хиль, Эусебио, мертвый.

Альберто

Теперь из Рима возвращаясь,

В безмолвии застывшей ночи,

Среди ущелий этих горных

Вторично заблудился я.

Здесь Эусебио от смерти

Освободил меня, и ныне,

Как думаю, его солдаты

Весьма мне могут угрожать.

Эусебио

Альберто!

Альберто

Чей дрожащий голос,

Чье еле слышное дыханье

Ко мне мое домчало имя

И зовом в слух ко мне вошло?

Эусебио

Альберто!

Альберто

Вот, я снова слышу,

Меня зовут, и полагаю,

Что этот зов идет отсюда;

Давай посмотрим.

Хиль

О, Творец!

То Эусебио взывает,

И страх мой всех страшнее страхов.

Эусебио

Альберто!

Альберто

Зов раздался ближе,

О, голос, бьющийся в ветрах,

Меня по имени зовущий,

Ответь мне и скажи мне, кто ты?

Эусебио

Я Эусебио, Альберто;

Прошу тебя, приди сюда,

Где схоронен я между веток;

Приподними их, и не бойся.

Альберто

Я не боюсь.

Хиль

А мне так страшно.

(Альберто открывает его.)

Альберто

Разъяты ветви, ты открыт.

Скажи же мне, во имя Бога,

Чего ты хочешь?

Эусебио

И во имя

Его, Альберто, я взывал,

Моя к тебе взывала вера,

Чтоб пред тем, как умереть мне,

Ты исповедь мою услышал.

С минуту как уж умер я;

И дух от тела был свободен,

Но роковой удар, смертельный,

Обычность действий их нарушил,

Но их еще не разделил.

(Поднимается.)

Иди со мной, чтоб мог; Альберто,

Тебе я все грехи поведать,

Их больше, чем песчинок в море,

Пылинок в солнечных лучах.

Так много значит поклоненье

Кресту — для умягченья неба.

Альберто

Итак, тебе все покаянья,

Что совершил я до сих пор,

Я отдаю, чтобы служили

Они твоей вине защитой,

Хотя немного.

(Эусебио и Альберто уходят.)

Хиль

Помереть мне

На месте — он ведь сам идет.

И, чтоб его яснее видеть,

На небе показалось солнце,

Свои лучи распростирает.

Пойду и всех оповещу.

СЦЕНА 16-я

Юлия, несколько бандитов; потом Курсио и крестьяне. — Хиль.

Юлия

Теперь, победу одержавши,

Они беспечно погрузились

В объятья сна, и этим самым

Нас к нападению зовут.

Один

Когда ты хочешь захватить их

Врасплох — вот здесь всего удобней;

Они сюда идут толпою.

(Выходят Курсио и крестьяне.)

Курсио

Да, явно, что бессмертен я:

Среди убийственных несчастий

Печаль меня не убивает.

Хиль

Со всех сторон толпятся люди;

Так пусть теперь узнают все

Событие, из всех чудесных

Наичудеснейшее в мире.

Оттуда, где похоронен был

Меж веток Эусебио,

Он встал и, громко призывая

Священника, пошел. Но что же

Рассказывать о том я буду,

Что каждый может увидать?

Вон там, коленопреклоненный,

Он молится.

Курсио

Мой сын! О, Боже!

Какие чудеса мы видим?

Юлия

Кто больше чудо видеть мог?

Курсио

И только что благой тот старец,

Во отпущенье прегрешений,

Святой обряд свершил, вторично

К его ногам он мертвый пал.

СЦЕНА 17-я

Альберто. — Те же.

Альберто

Среди величий столь обширных

Пусть мир преклонится пред дивным,

Пред самым наибольшим чудом,

Которое я возвещу.

Как Эусебио скончался,

С соизволенья неба, в теле

Замедлил дух его, покуда

Не исповедал он грехи;

Так много значит преклоненье

Перед Крестом — в решеньях Бога.

Курсио

О, милый сын мой, сын родимый!

Нет, не несчастен тот, кто мог

Такое заслужить блаженство

В трагической своей кончине.

Когда бы Юлия умела

Так искупить свои грехи!

Юлия

Отец небесный! Что я слышу?

Какое чудо предо мною?

Я Эусебио искала,

Я Эусебио сестра?

Пусть знает Курсио, отец мой,

Пусть знает мир и все пусть знают

О прегрешениях тяжелых,

Свершенных мною: я сама,

Такому ужасу подвластна,

Во всеуслышанье об этом

Провозглашу: пусть все узнают,

Кто только в этот миг живет:

Я — Юлия! в числе позорном

Дурных — я худшая из худших.

У всех в виду был грех мой явный,

И буду каяться при всех;

Прося смиренно снисхожденья

И умоляя о прощеньи

У мира — за пример постыдный,

У Бога — за дурную жизнь.

Курсио

Нагроможденность злодеяний!

Своею собственной рукою

Тебя убью, дабы жестокой

И смерть твоя была, как жизнь.

Юлия

О, Крест святой, будь мне защитой!

Тебе даю я обещанье

По возвращении в обитель

Покаяться в своем грехе.

(Курсио хочет ударить ее шпагой, она обнимает Крест, находящийся на могиле Эусебио, и исчезает.)

Альберто

О, чудо!

Курсио

И пред этим чудом

Благоговеньем проникаясь,

Счастливый автор завершает

Здесь Поклонение Кресту.

Любовь после смерти^[56]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дон Альваро Тусани

Дон Хуан Малек, старик

Дон Фернандо де Валор

Алькускус, мориск

Кади, старик-мориск

Дон Хуан де Мендоса

Сеньор Дон Хуан Австрийский

Дон Лопе де Фигероа

Дон Алонсо де Суньига, коррехидор

Гарсес, солдат

Донья Исабель Тусани

Донья Клара Малек

Беатрис, служанка

Инес, служанка

Слуга

Мориски, того и другого пола

Солдаты, христиане

Солдаты, мориски

Сцена в Гранаде и в различных пунктах Альпухарры.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Зала в доме Кади, в Гранаде.

Мориски^[57] в казакинах и шароварах, женщины — мориски в белых корсажах и с музыкальными инструментами; Кади и Алькускус^[58].

Кади

Что, двери заперты?

Алькускус

И крепко.

Кади

Без знака пусть никто не входит.

И весело продолжим пляски,

Сегодня пятница, и мы

Ее отпразднуем согласно

Обыкновеньям наших предков,

Тайком от христиан враждебных,

Среди которых мы живем,

Теряя счет несчастьям стольким.

Они оклеветать не смогут

Обряды наши.

Все

Начинайте

Алькускус

Ну, если в пляс и я пущусь,

Так шуму значит будет много.

Один (поет)

Хоть пред Аллахом мы как тени,

Хоть горько плачем в нашем плене

О нас постигшей перемене,

Хоть африканский дух смущен...

Все (поют)

Да здравствует его закон!

Один

И да хранит воспоминанье

То незабвенное деянье,

Что силой нашего влиянья

Испанец был века пленен.

Все

Да здравствует его закон!

Алькускус (поет)

Того мы не забудем танца,

Когда во славу африканца

Так заплясали мы испанца,

Что больше не кичился он.

Все

Да здравствует его закон!

(За сценой слышен сильный стук.)

Кади

Хотят нас захватить в собраньи,

Сомненья нет. Король в указе

Собранья наши запретил^[59],

И правосудие, увидев,

Что в этот дом вошло так много

Морисков, уловить нас хочет

На месте.

(Стук.)

Алькускус

Ну, так что ж, бежать.

СЦЕНА 2-я

Дон Хуан Малек. — Те же.

Малек (за сценой)

Как можете вы медлить, если

Так громко в вашу дверь стучатся?

Алькускус

Напрасно тот зовет у двери,

Кто раньше душу не позвал.

Один

Что делать?

Кади

Спрячьте инструменты,

Откройте двери и скажите,

Что навестить меня пришли вы.

Другой

Да, это будет хорошо.

Кади

Не выдавайте же друг друга.

Ну, Алькускус, открой. Что медлишь?

Алькускус

Да опасаюсь, вдруг откроешь,

А там за дверью альгвасил,

Ударов сто в живот мне влепит

Своею палкой, а живот мой

Не очень уважает палку,

Он больше почитает рис.

(Алькускус открывает, и входит Дон Хуан Малек.)

Малек

Не бойтесь.

Кади

Кто бы мог подумать?

Ты, Дон Хуан, что кровью светлой

Малека мог добиться чести,

Хотя и африканец, стать

Двадцать четвертым гранадинцем,

Ты в этот час приходишь в дом мой?

Малек

И не ничтожная случайность

Велит мне отыскать тебя,

Довольно, ежели скажу я,

Что привлекли меня несчастья.

Кади (в сторону, к морискам)

Наверно хочет он бранить нас.

Алькускус

Коль так, беда не велика.

Нас взять гораздо было б хуже.

Кади

Что повелишь нам?

Малек

Успокойтесь,

Друзья; пускай вас не смущает

Мой неожиданный приход,

Сегодня, в айюнтамиенто, —

Из залы короля Филиппа

Второго, — президент прислал нам

Бумагу, чтобы город знал,

Что исполнение решений,

В ней заключающихся, будет

Его ответственностью. Вскрывши

Бумагу, начал секретарь

Ее читать пред заседаньем.

И все ее постановленья

Направлены неумолимо

На очевидный ваш ущерб.

Как верно время называют

Сопутником судьбы неверной:

На колесе одном стремятся

И на проворных двух крылах,

К добру и злу они несутся,

И бег свой вечно продолжают.

Одни из тех постановлений

Уж раньше были введены,

Другие — новые, но цель их

Одна: суровое решенье,

Чтобы никто из африканцев,

Чей род теперь лишь теплый прах,

Лишь искра яркого пожара,

Который жег страну испанцев,

Не соблюдал свои привычки:

Нельзя ни праздники блюсти,

Ни собираться вам для плясок,

Ни одеваться в шелк, ни мыться

В публичных банях; ни беседу

Вам на арабском языке

Нельзя вести в своем же доме,

А говорить лишь по-кастильски.

Как самый старший, я был должен

Начать, и потому сказал,

Что справедлива эта мера,

Что от привычек африканских

Отвыкнуть надо постепенно,

Но что не следует их гнать

С таким неистовством жестоким;

Что надо в этом быть воздержным,

И что насилие излишне,

Где изменился самый нрав.

Тут Дон Хуан, Хуан Мендоса,

Из рода знатного маркесов

Мондехар, мне в ответ промолвил:

"Конечно, Дон Хуан Малек

Пристрастно говорит, затем что

Сама природа побуждает

Его любовь своих по крови;

Вот он и хочет оттянуть,

Замедлить примененье кары

К морискам, темным, низким, подлым".

Я молвил: "Дон Хуан Мендоса,

Когда Испания была

В своем отечестве плененной

И угнетенною от мавров,

Те христиане, что смешались

С арабами и что теперь

Названье носят мосарабов,

Себе в бесчестие не ставят,

Что это было, потому что

Порою претерпеть судьбу —

Почетнее и благородней,

Чем одержать над ней победу,

И ежели мориски темный,

Приниженный и рабский люд,

Заметь, что рыцари из мавров

Ничуть не ниже христианских

С того мгновенья, как с водою

Крещенья приняли они

И католическую веру;

В особенности те, чьи предки

Столь часто были королями,

Как у меня". — "Да, молвил он,

То были короли — из мавров".

"Как будто, — я ему ответил, —

Кровь мавров, ставши христианской,

И царской перестала быть,

Раз это кровь Сегри, Валоров,

И кровь Венеги и Гранады".

От слова к слову, спор зажегся,

И так как были мы без шпаг...

Будь проклят, проклят этот случай —

Без шпаги спор вести словами,

То наизлейшее оружье,

Оно сильнее стали бьет,

И рана заживет скорее,

Чем может позабыться слово.

Да, что-нибудь ему должно быть

Такое в споре я сказал,

Что дерзновенно (тут дрожу я!)

Из рук моих (о, что за пытка!)

Он палку вырвал, и... Но будет;

Есть вещи: пережить их — боль,

Их рассказать — еще больнее.

Я встал в защиту вас, я вынес,

Как ваш защитник, оскорбленье,

Вы значит все оскорблены,

И у меня, увы, нет сына,

Чтоб смыть позор с моих печальных

Седин; есть дочь, в ней утешенье,

Но более всего — забот.

Проснитесь, храбрые мориски,

Обломки славы африканской,

Вас христиане угнетают,

В вас видят лишь своих рабов.

Смелей, вся наша — Альпухарра^[60],

(Скалисто-гордая сиэрра,

Что лик свой к солнцу поднимает,

И с островами городов

Являет море трав зеленых

И бездну дикую утесов,

Среди серебряных туманов,

Откуда имя этих мест —

Галера, Гавия и Берха.)

Так удалимся в Альпухарру,

С оружием и с провиантом,

Назначьте для себя вождя

Из остающихся в Кастилье

Потомков доблестного рода

Воинственных Абенумейев,

И прочь позорное ярмо

На вас наложенной неволи.

И я, ценой тревог бессонных,

Всех буду убеждать, что подлость,

Что униженье и позор

Терпеть такое оскорбленье,

Которое на всех простерто,

Хоть месть моя не всех коснется.

Кади

Коль это замышляешь ты...

Другой

Коли такое ты задумал...

Кади

Бери и жизнь, и все богатства.

Другой

Бери и душу у меня.

Один

И все мы возвещаем то же.

Одна мориска

А я от всех морисок, сколько

Их только есть во всей Гранаде,

Уборы наши отдаю.

(Малек и часть морисков уходят.)

Алькускус

А я, имея в Виварамбе^[61]

Свою лавчонку мелочную,

Где масло продаю и уксус,

Орехи, фиги, миндали,

Изюм, чеснок, и лук, и перец,

Бичевки, пальмовые щетки,

Иголки, нитки, вместе с белой

Листки бумаги пропускной,

Ошейники, табак, и трости,

Коробки для храпенья перьев,

Облатки для заклейки писем,

Всю лавку, целиком как есть,

На собственной спине стащу я,

Чтоб быть, коль сбудется надежда,

Маркизом, герцогом иль графом

Всех Алькускусов на земле.

Один

Молчи, я вижу, ты рехнулся.

Алькускус

Еще рехнуться не собрался.

Другой

А ежели ты не рехнулся,

Так нет сомнения, ты пьян.

Алькускус

Я пьян? Помилуй, в алькоране

От господина Магомета

Заказано нам было строго,

Чтобы мы не пили вина.

И в жизни не пил я... глазами;

А ежели придет охота,

Дабы не нарушать обычай,

Я больше выпиваю ртом.

(Уходят.)

СЦЕНА 3-я

Зала в доме Малека.

Донья Клара, Беатрис.

Донья Клара

Нет, Беатрис, пусть буду плакать,

Самой себя в беде мне жаль,

Пускай рыдания утешат

Хоть несколько мою печаль.

Раз не могу того убить я,

Кто дерзко опорочил честь,

Пусть выплачу над оскорбленьем

Все слезы, сколько их ни есть.

Пусть я от скорби умираю,

Коль не могу его убить.

Природа низкая велела

Нам столь обиженными быть,

Что ум и красоту давая,

Нам красоту она дала,

Которая легко темнеет

В том самом, чем светла была,

А раз темна, светлей не станет.

У мужа и отца отнять

Честь красотой легко мы можем,

Мы им ее бессильны дать.

Когда б мужчиною была я,

Гранада знала б теперь,

Мендоса будет ли надменным,

Мендоса будет ли как зверь.

И с юным, как он был со старым...

Да и теперь сумею я

Дать знать ему, что за обиду

Его постигнет месть моя.

Кто мог со стариком бороться,

И с женщиной он вступит в бой.

Но я надеюсь безрассудно,

Я только говорю с собой.

О, если б отомстить могла я!

Так велика моя беда,

Что в день единый (о, несчастье!)

Я потеряла навсегда

Отца и мужа: не захочет

Теперь со мной делить он дни,

Я никогда теперь не буду

За Дон Альваро Тусани.

СЦЕНА 4-я

Дон Альваро. — Донья Клара, Беатрис.

Дон Альваро

За знак худой считать я должен,

Когда, печаль свою кляня,

О, Клара нежная, так скорбно

В слезах ты назвала меня.

Когда наш голос эхо сердца,

Мы в звуках тешим скорбь его;

Я значит скорбь твоя: я вышел

Как звук из сердца твоего.

Донья Клара

Не отрекаюсь от печали,

Омрачены мои мечты,

И меж скорбей, меня смутивших,

Не наименьшая есть ты.

С тобой разлучена я небом:

Не скорбь ли ты из всех скорбей?

Любовь моя столь необъятна,

Что мне не быть женой твоей,

Чтоб ты не связан был с женою,

Отец чей опозорен был.

Дон Альваро

Напоминать не буду, Клара,

Как я почтительно любил

И как твою любовь ценил я;

Лишь оправдать хочу себя,

Что я сюда придти решился,

Не отомстивши за тебя.

Но в том, что с местью я замедлил,

Есть высший дар, что мог я дать.

И если с женщиной нельзя нам

О поединке рассуждать,

И если я тебя утешить

Могу, сказав: "Не плачь, пойми,

Что не должна ты сокрушаться,

И во внимание прими,

Что там, где не было оружья,

(И главное в виду суда),

Нас действие не оскорбляет

И не позорит никогда", —

Однако ж этих оправданий

Не выставляю я теперь,

И, если не убив Мендосу,

Я прихожу сюда, поверь,

Вполне я прав перед тобою

И прав перед твоим отцом:

Не видит должной кары наглый,

Коль мстителя не встретил в том,

Кому несет он оскорбленье,

Иль не был сыном он убит,

Или наказан младшим братом;

И если мщением горит

Отец твой, — чтобы невозможной

Ему не показалась месть,

Восстановлю я Дон Хуану

Его утраченную честь,

И попрошу его, чтоб отдал

Тебя он, Клара, в жены мне:

Когда ему я буду сыном,

Он будет отомщен вполне.

Вот почему сюда пришел я;

И если, зная свой удел,

Доныне, — будучи столь бедным, —

К тебе я свататься не смел,

Теперь, раз это с ним случилось,

Я смело выскажу ему,

Что только это оскорбленье

Я как приданое возьму,

И это будет справедливым.

Известно миру с давних пор,

Что не напрасно утвержденье:

Наследство бедного — позор.

Донья Клара

И я не буду, Дон Альваро,

Напоминать, когда скорблю,

Как искренно я обожаю,

Как сильно я тебя люблю.

Не говорю, что, умирая,

Двояко я оскорблена,

Что я, любви твоей отдавшись,

Навеки ей подчинена,

Что ты души моей стал жизнью,

Что жизни ты моей душа;

Но лишь одно хочу сказать я,

От горя к горести спеша,

Что та, которая покорной

Вчера была тебе рабой,

Не может быть твоей женою,

Не может нынче быть с тобой:

Коль ты вчера не мог быть смелым,

А нынче ждешь меня, любя,

Я не хочу, чтоб мир смеялся,

Чтоб он злословил про тебя,

Решив, что лишь тогда могла я

Вступить в супружество с тобой,

Когда такое дополненье

Мне было послано судьбой.

Я, окруженная почетом,

В богатстве, думала, что я

Твоей женой быть недостойна;

Но в том была мечта моя,

Я думала об этом счастья.

Реши же, как могу, любя,

Взамену милости желанной,

Быть горькой карой для тебя

И мир соделать очевидцем,

Что именно случилось так:

Мне нужно было быть без чести,

К любви.

Клянусь, пред этим ликом неба,

Меня наверною зови,

Коль буду я кому женою,

Не искупивши свой позор;

Лишь этого хочу достичь я.

Дон Альваро

Но что же, если...

Беатрис

Мой сеньор

Идет внизу по коридору

С большою свитою сюда...

Донья Клара

Здесь, в этой комнате укройся.

Дон Альваро

Вот злополучье!

Донья Клара

Вот беда!

(Дон Альваро и Беатрис уходят.)

СЦЕНА 5-я

Дон Алонсо де Суньига, Дон Фернандо Валор и Дон Хуан Малек. — Донья Клара; Дон Альваро, спрятавшийся.

Малек

Ты, Клара...

Донья Клара

Мой сеньор...

Малек (в сторону)

(О, горе!

Уж лучше не встречаться нам!)

Побудь в той комнате.

Донья Клара

Что будет?

Малек

Узнаешь все, услышишь там.

(Донья Клара уходит в ту комнату, где находится Дон Альваро, и стоит за полуоткрытой дверью.)

Дон Алонсо

В Альамбре Дон Хуан Мендоса

Под стражею; и оттого,

Пока не разъяснится случай,

Ты должен дома своего

Не оставлять...

Малек

Я принимаю

Арест, и слово вам даю

Не выходить.

Валор

Ты не надолго

Свободу потерял свою;

Сеньор Коррехидор сказал мне

(В вопросы чести никогда

Не входит суд), пусть я устрою,

Чтобы окончилась вражда.

Дон Алонсо

Двоякой истиной мы можем

Все разрешить, сеньор Валор:

Нет оскорбленья, нет закона,

Тут возникать не может спор

Ни во дворце, пред государем,

Ни в заседании суда;

Мы все оттуда, — оскорбленье

Проникнуть не могло туда.

Валор

Так значит средство...

Дон Альваро (в сторону, к Донье Кларе.)

Слышишь?

Донья Клара

Слышу.

Валор

Вернейшее, какое есть,

Нашли мы.

Малек

Горе, если средством

Должна излечиваться честь!

Валор

Как знаем, Дон Хуан Мендоса

Из рода знатного, и он

Супружеством ни с кем не связан;

Всеобщим мненьем вознесен.

И Дон Хуан Малек, в чьих жилах

Кровь от гранадских королей;

А дочь его умом известна

И дивной красотой своей.

Коли за честь он хочет мщенья,

Кто на себя посмеет взять

То дело мести, как не близкий,

Не самый близкий, то есть зять.

И потому, коль с Доньей Кларой

Соединится Дон Хуан,

Тогда...

Дон Альваро (в сторону)

О, горе мне!

Валор

Не ясно ль,

Что, раз такой нам случай дан,

Само собою оскорбленье

Не может быть отомщено;

Он неизбежно — оскорбитель

И оскорбленный заодно,

Как сын и вместе как противник;

И если нет того, кем он

Мог оскорбленным быть, — тем самым

От мести он освобожден.

Равно, в подобном затрудненьи,

Не может Дон Хуан убить

Себя же; и свою обиду

В себе он Должен заключить:

И коль собою быть обижен

Не может человек, тогда

И Дон Хуан свою обиду

В себе сокроет навсегда.

Так честь обоих будет чистой,

И спорить нам нельзя о том,

Что оскорбитель с оскорбленным

Не могут вместе быть в одном.

Дон Альваро (в сторону, к Донье Кларе)

Я дам ответ свой.

Донья Клара

Умоляю,

Не погуби, остановись.

Дон Алонсо

Да, выгоды сторон обеих

В таком решении сошлись.

Малек

Как думаю, не состоится

Решенье это, оттого,

Что Клара, дочь, его расстроит...

Донья Клара (в сторону)

Есть значит кара для него:

Дает судьба мне в руки мщенье.

Малек

Он ненавистен ей; она

Его в супруги не захочет.

(Донья Клара выходит.)

Донья Клара

Нет, захочу, раз я должна.

Ты думаешь о том, быть может,

Что счастлива не буду я:

Но пусть не будет счастья в жизни,

Была бы честь жива твоя.

Когда б твоим была я сыном,

Меня бы призывал мой гнев,

Чтоб я отмстила, убивая

Или достойно умерев;

Но раз тебе не сын, а дочь я,

Я заключаю из того,

Что чем могу, служить мне нужно,

И значит выйду за него:

Отсюда ясно, что желаю

Я честь твою восстановить.

(В сторону.)

(И раз я убивать бессильна,

Я буду, умирая, мстить.)

Дон Алонсо

Твой только разум был способен

Вложить в понятие одно

Такое смелое решенье.

Валор

И случай победят оно.

Итак, запишем на бумаге,

Чтобы оформить все, о чем

В согласьи мы договорились.

Дон Алонсо

Ее мы оба понесем.

Малек (в сторону)

Пока готовится восстанье,

Прибегнуть к этому хочу.

Валор

Все кончится благополучно,

Раз я об этом хлопочу.

(Уходят втроем.)

Донья Клара

Теперь, пока писать бумагу

Они ушли в другой покой,

Тебе уйти, Альваро, можно,

Никто не встретится с тобой.

СЦЕНА 6-я

Дон Альваро. — Донья Клара.

Дон Альваро

Уйду, уйду, с решеньем твердым

Не возвращаться никогда,

Чтобы не видеть, что измена

Гнездится может иногда

В груди настолько благородной;

И если я, в твоих словах

Увидев смерть, не поднял бурю,

То не почтенье и не страх,

А удовольствие, затем что

Такою низкою...

Донья Клара

Горе мне!

Дон Альваро

Которая одновременно,

Отдавшись лживости вполне,

Скрывая у себя мужчину,

С другим желает в брак вступить.

Такой не дорожу я больше

И не хочу ее любить.

Донья Клара

Альваро, удержи свой голос.

Ты ошибаешься, грозя;

Все объясню тебе я после.

Дон Альваро

Нет, это объяснить нельзя.

Донья Клара

Быть может, можно.

Дон Альваро

Не сама ли,

Я слышал, объявила ты,

Что руку отдаешь Мендосе?

Донья Клара

Решили так мои мечты.

Но их конец ты разве знаешь?

Дон Альваро

Какой конец? Меня убить!

Скажи, какое оправданье

Еще ты можешь сочинить?

Он твоего отца унизил

И вместе с тем убил меня.

Донья Клара

Альваро, я надеюсь твердо.

Что мы того дождемся дня,

Когда вполне ты убедишься,

Что злой пример не мной был дан,

Что изменяешь ты...

Дон Альваро

Кто видел

Такой утонченный обман?

Как сможешь, Клара, руку давши,

Не сделаться его женой?

Донья Клара

Когда мою возьмет он руку,

Тем самым будет он со мной,

И он в моих руках, как в петле,

Быть может смерть свою найдет.

Так что же, ты теперь доволен?

Дон Альваро

Нет. Если только он умрет

В твоих руках, он этой смертью

Тебя, живую, осквернит,

И руки у тебя, о, Клара,

Чрезмерно хороши на вид,

Чтобы казнить. Но если в этом

Твое намеренье, заметь,

Что перед тем как он успеет

В твоих объятиях умереть,

Его убивши, от сомнений

Дон Альваро

О, как немного было б нужно,

Чтобы остался я, любя!

(Уходят.)

СЦЕНА 7-я

Зала в Альгамбре.

Дон Хуан де Мендоса, Гарсес.

Мендоса

Гнев никогда ни в ком не может быть разумен.

Гарсес

Не извиняй себя. Ты прав был в этот миг,

Поддавшись гневу и его ударив.

Христианин вчерашний, он — старик,

И потому он счел вполне возможным,

Чтоб был Гонсалес де Мендоса оскорблен.

Мендоса

Есть множество людей, что, пользуясь почетом,

Надменны и заносчивы, как он.

Гарсес

Для этих кондестабль Дон Иньиго,

(Который нам пример прекраснейший явил),

Одною шпагою всегда был опоясан,

Другою же с собой как палку он носил.

И будучи однажды спрошен,

Зачем две шпаги у него,

Он отвечал: "Одну, которой опоясан,

С собой ношу я для того,

Кто сам у пояса всегда имеет шпагу,

Другую же, что служит мне как трость,

Ношу я для того, кто, шпаги не имея,

Своею наглостью во мне пробудит злость".

Мендоса

Он вправду доказал, что каждый кабальеро

Две шпаги должен бы носить, с игрой двойной,

И раз исход игры всегда решает шпага,

Чтоб здесь внезапно надо мной

Какой-нибудь не посмеялся случай,

Дай шпагу мне свою: хоть и под стражей я,

Пускай не буду без оружья.

Гарсес

Я счастлив, что судьба моя

Сегодня быть с тобою мне велела,

И буду близ тебя, коли придет твой враг.

Мендоса

Скажи, Гарсес, а как пришел ты из Лепанто^[62]?

Гарсес

Домой я возвратился так,

Как с поля бранного приходит

Солдат, увидевший победные полки

И бывший в деле столь блестящем,

Под мановением властительной руки,

Служа рожденному орлом непобедимым^[63]?

Что, крылья протянув над царством многих стран,

Гарсес

Да, значит мне молчать пора:

Коль этот козырь показался,

Тогда окончена игра.

СЦЕНА 8-я

Донья Исабель Тусани, закутанная вуалью. — Те же.

Донья Исабель

Пусть скажет Дон Хуан Мендоса,

Раз женщина сюда приходит

Узнать, как чувствует себя он

В тюрьме, — он может дать ответ?

Мендоса

Зачем же нет? — Гарсес, оставь нас.

Не знаю, что из них солгало

И что мне правду говорит:

Коли глазам своим доверюсь,

Твой вид не то, что ты на деле;

А если я поверю слуху,

Так ты не то, что ты на вид.

Мое желанье не отвергни

И совлеки туман воздушный,

Сними с себя покров свой черный,

Пусть скажет слух мне и глаза,

Что, если ты предстала свету,

Сегодня дважды встало солнце.

Донья Исабель

Чтоб ты не сомневался больше,

Кто Дон Хуан, к тебе пришел,

Должна открыть свое лицо я;

А то встревоженная ревность

Не хочет, чтоб, догадки строя,

Ты думал, кто бы это был.

Я, видишь...

Мендоса

Исабель, сеньора!

Ты у меня, в такой одежде,

В наряде, столь с тобой несхожем,

Ты так являешься ко мне!

Да как же мог я, как же мог я

В подобное поверить счастье?

Мне нужно было сомневаться?

Донья Исабель

Как только все узнала я,

Узнала, что ты здесь, под стражей,

Любовь не захотела медлить,

И, прежде чем домой вернулся

Мой брат Альваро Тусани,

Сюда пришла я со служанкой,

(Благодари!) она осталась

У двери.

Мендоса

Исабель, несчастье

Мне было счастьем, лишь ему...

СЦЕНА 10-я

Инес, в мантилье, испуганная. — Те же.

Инес

Сеньора!

Донья Исабель

Что, Инес, случилось?

Инес

Идет сеньор мой, Дон Альваро.

Донья Исабель

Хоть я пошла переодетой,

Быть может он меня узнал?

Мендоса

Какой непобедимый случай!

Донья Исабель

Коли за мной пришел он следом,

Погибла я.

Мендоса

Раз ты со мною,

Чего бояться можешь ты?

Войдите в этот зал соседний

И поскорее там запритесь;

Хотя бы он намеревался

Найти тебя, он не найдет,

Меня не умертвивши прежде.

Донья Исабель

В какой опасности великой

Я так нежданно очутилась.

О, помогите небеса!

(Обе прячутся)

СЦЕНА 11-я

Дон Альваро. — Дон Хуан де Мендоса;

Донья Исабель, спрятавшаяся.

Дон Альваро

С тобою, Дон Хуан Мендоса,

Я без свидетелей хотел бы

Поговорить.

Мендоса

Нас здесь лишь двое.

Донья Исабель (в сторону, за занавесом)

В его лице кровинки нет.

Дон Альваро (в сторону)

Подобной непристойной дружбы),

Дабы за честь свою вступиться.

Мендоса

Не понимаю слов твоих.

Дон Альваро

Я объясню тебе подробно.

Донья Исабель (в сторону, за занавесом)

Он не за мной; могу волненье

Выдохнуть.

Дон Альваро

Коррехидор надумал, —

И Дон Фернандо де Валор,

В родстве с Малеком состоящий, —

Что будто бы необходимо

Обосновать такую дружбу;

Мне надлежит ей помешать.

А почему, причин есть много,

Но говорить их не желаю;

И будь что будет, все равно мне,

Я лишь по прихоти пришел,

Взглянуть, что, храбрый с престарелым,

Настолько ли бесстрашен с юным,

И, словом, я пришел увидеть,

Кто будет из двоих убит.

Мендоса

Меня ты очень обязал бы,

Когда бы рассказал короче.

В чем состоит твое желанье,

А то, смутившись, думал я,

Что здесь замешано другое

Соображенье, посерьезней;

В том, что сказал ты, нет причины,

Чтоб озабоченным я был.

И так как должен я сражаться,

Кто б ни желал со мною биться,

Пред тем как с предложеньем дружбы,

О чем ты мне сказал, придут, —

Чтобы ты мог ее расстроить,

Скорей за шпагу.

Дон Альваро

Лишь за этим

Сюда пришел я; чтоб ты умер

Скорей, чем мог предположить.

Мендоса

Так поле битвы перед нами.

(Бьются.)

Донья Исабель (в сторону, за занавесом)

От затрудненья к затрудненью

Меня влекут мои несчастья.

Случалось ли еще кому

Возлюбленного видеть с братом,

Дерущихся, и быть лишенной

Возможности в их спор вмешаться?

Мендоса (в сторону)

Как смел он!

Дон Альваро (в сторону)

Как искусен он!

Донья Исабель (в сторону, за занавесом)

Что делать? за игрой слежу я,

И выигрыша я б желала

Обоим, потому что оба

Настолько связаны со мной...

(Наткнувшись на стул. Дон Альваро падает, Донья Исабель выходит, закутанная в вуаль, и удерживает Дон Хуана.)

Дон Альваро

Я падаю, о стул споткнувшись.

Донья Исабель (к Дон Хуану)

Остановись!

(В сторону.)

(Но что со мною?

Так чувство сердцем овладело.)

(Уходит.)

Дон Альваро

Ты дурно сделал, не сказав,

Что за стеной скрывались люди.

Мендоса

На что ж ты жаловаться можешь.

Коль жизнь тебе она дарует?

Раз помогла она тебе,

Она моим врагом явилась,

А не союзником. Но все же

Ее поступок был излишним,

Я знаю хорошо и сам

Законы рыцарства, и так как

Твое падение — случайность,

Тебе бы дал я встать спокойно.

Дон Альваро

Двояко благодарен я

Той даме: жизнь она дала мне,

И прежде чем ее успел ты

Мне дать, — так значит я свободен

От обязательства к тебе

И, подчиняясь чувству гнева,

Могу с тобою биться снова.

Мендоса

Кто ж нам мешает, Дон Альваро?

(Бьются.)

Донья Исабель (в сторону, за занавесом)

О, если б я могла кричать!

(За сценой слышится стук в дверь.)

Дон Альваро

Стучат.

Мендоса

Как быть?

Дон Альваро

Живой откроет,

Другой умрет.

Мендоса

Отлично.

Донья Исабель (выходя)

Прежде

Я им открою, чтоб впустить их.

Дон Альваро

Не открывать.

Мендоса

Не открывать.

(Донья Исабель открывает дверь.)

СЦЕНА 12-я

Дон Фернандо де Валор, Дон Алонсо; потом Инес. — Донья Исабель, закутанная в вуаль, Дон Альваро, Дон Хуан де Мендоса.

Донья Исабель

Сеньоры, этот кабальеро

И этот, оба ищут смерти.

Дон Алонсо

Остановитесь; раз мы видим,

Что бьются меж собой они

И раз ты здесь, нам очевидно,

Что ты причина их раздора.

Донья Исабель (в сторону}

О, горе! Где найти спасенье

Хотела, гибель я нашла.

Дон Альваро

Чтоб дама, жизнь моя которой

Обязана своим спасеньем,

Не подвергалась подозренью,

Я, не скрываясь, объясню,

Чем побужден я был к дуэли.

В ней не любовь была причиной,

Но я как родственник явился,

Чтоб в чести Дон Хуан Малек

Был этой местью восстановлен.

Мендоса

И это правда, потому что

Ко мне случайно эта дама

Пришла сюда.

Дон Алонсо

Ввиду того,

Что примирением, в котором

Установили мы условья,

Раздор улажен будет, — лучше,

Чтоб был окончен этот спор

Без крови, так как побеждает

Вдвойне, кто победил без крови.

(Выходит Инес)

Ступайте же, сеньоры, с Богом.

Донья Исабель (в сторону)

Лишь в этом выиграла я.

(Обе уходят)

СЦЕНА 13-я

Дон Алонсо, Дон Альвиро, Дон Хуан де Мендоса, Дон Фернандо де Валор.

Валор

Твоим родным, а также нашим,

Казалось, Дон Хуан Мендоса,

Что лучше, если этот случай

(Как мы в Кастилье говорим)

Останется в стенах, и ссора

Союзом мирным завершится.

Установив родство двойное;

И если с Доньей Кларой ты,

С прекрасным фениксом Гранады,

Соединишься, — как участник

Тогда...

Мендоса

Умолкни, Дон Фернандо

Валор: препятствия здесь есть.

Коль феникс — Донья Клара, может

Она в Арабии остаться;

Затем что в царстве гор кастильских

До фениксов нам дела нет.

И, как считаю, не пристало

Таким, как я, союзом брачным

Выплачивать за честь чужую,

И непристойно было б нам

Смешать с Мендосой кровь Малека,

Нет благозвучья в сочетаньи

Имен Мендосы и Малека.

Валор

Малек такой же...

Мендоса

Как и ты.

Валор

Да, потому что происходит

Он от властителей Гранады;

Ты так сказал; царями были

Малека предки и мои.

Мендоса

Мои же, и не быв царями,

Владык знатнее мавританских.

Мои воинственные предки

Из царства Астурийских гор.

Дон Альваро

Все, что сеньором Дон Фернандо

Здесь будет сказано об этом,

Я подтвержу на поле битвы.

Дон Алонсо

Я быть судьей перестаю

И предстаю как кабальеро;

Я был в Кастилии Суньига,

Пред тем как был судьей назначен.

И потому, оставив жезл,

Где б ни было и как захочешь,

Я буду рядом с Дон Хуаном

И докажу...

СЦЕНА 14-я

Слуга. — Те же.

Слуга

Сюда приходят.

Дон Алонсо

Все примем достодолжный вид.

Я вновь в свою вступаю должность.

Ты, Дон Хуан, здесь оставайся

С одной защитою — с плащом.

(Дон Алонсо уходит, Дон Хуан де Мендоса уходит, сопровождая его.)

Валор

И я на это соглашаюсь!

Дон Альваро

И это допустить могу я!

Валор

За то, что стал христианином,

Я так глубоко оскорблен?

Дон Альваро

Раз я его закон воспринял,

Так обо мне никто не вспомнит?

Валор

Свидетель Бог, я буду трусом,

Когда я не измыслю месть!

Дон Альваро

Клянусь, что буду я бесчестным,

Непобедимость

Дон Альваро

А кто ж не хочет начинать?

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Горная цепь Альпухарры. — Окрестности Галеры.

Бой барабанов и звуки труб; выходят солдаты, Дон Хуан де Мендоса и Сеньор Дон Хуан Австрийский.

Дон Хуан

Мятежные обрывы гор,

Чья высь чрезмерная, чья дикость

Смущает взор,

Нагроможденностью своей ты давишь землю,

Тяжелой глыбою, как неоглядный склеп,

Стесняешь воздух и сужаешь небо;

Берлога, воровской вертеп,

Чье лоно, мятежи зачавши,

Рождает молния с грохочущим дождем

И вплоть до Африки далекой

Бросает голос свой, как гром;

День роковой сегодня, да, сегодня,

Для хитрости твоих измен:

Сегодня с карою, как мститель,

Я прихожу к оплотам горных стен.

Хоть я стыжусь, что столь ничтожной славой

Украшен буду: воевать

С бандитами не будет значить

Их побеждать, а убивать.

И для меня в том мало чести —

Среди угрюмых этих гор

Разбить своим оружьем шайку,

В которой каждый — плут и вор.

Так пусть же временам грядущим передастся,

Что, честию своею дорожа,

Зову я это карой, не победой.

Но знать хотел бы я причину мятежа.

Мендоса

Итак, внимай повествованью,

Орел властительно-геройский,

Перед тобою Альпухарра,

Оплот пустынно-диких скал,

Пред нами горная твердыня,

Где ныне собрались мориски,

Чтоб вновь, как горцы-африканцы,

Испанию завоевать.

Она по высоте опасна,

По скату стен крутых упорна,

По положенью неприступна,

Непобедима по тому,

Какие силы в ней сокрыты.

В окружности она простерта

Миль на четырнадцать, с прибавкой

Еще пятидесяти миль,

Благодаря ее провалам;

Между вершиной и вершиной

Прекрасные лежат долины,

Пестреют пышные сады,

Глядят поля с обильной жатвой,

И вся громада гор покрыта

Селеньями и деревнями

Настолько, что, когда закат

Свое сиянье разбросает,

Они глядят как глыбы камня,

Что в глушь с вершины оборвались,

Но вниз не падают с горы.

Важнейшие из наилучших —

Галера, Гавия и Верха,

Сосредоточья бранных воинств

Тех трех, что ныне правят всем.

Всех в общей сложности морисков

Там тридцать тысяч, не считая

Детей и женщин, и имеют

Они обширные стада.

Хотя они по большей части

Едят не мясо, а лесные

Плоды, и овощи, и хлебы

С своих разделанных полей.

Они в искусстве земледелья

Так опытны и так усердны,

Что даже камни заставляют

Произрастанья им давать,

И раз у них в руке мотыга,

Для них плоды рождают скалы^[64]

Позволь мне обойти молчаньем,

Что может быть отчасти я

Причиной был для возмущенья.

Хоть лучше мне сказать, что был я

Причиной первой, потому что

Ей не были для мятежа

Суровые постановленья,

Которые их столь стеснили;

Я должен так сказать, затем что,

Коль на одном вина всего,

Пускай она моею будет.

Но оттого ли, что случилась

Та ссора, где я был несдержан,

Иль оттого, что, день спустя,

При входе в айюнтамиенто,

Начальник главный альгвасилов

Из-под плаща взял у Валора

Кинжал, который спрятал он,

Иль оттого, что ежедневно

Из сфер придворных исходили

Распоряженья, цель которых

Была все больше их стеснять,

И вот, отчаявшись, и в гневе,

Они поднять мятеж решились, —

Что б ни было, но, сговорившись,

Они постановили так,

Что, тайну свято соблюдая,

Они сберутся в Альпухарре,

Перенеся туда богатства,

Оружие и провиант.

Три года заговор скрывался,

Три года полное молчанье

Хранили знавшие измену,

Хотя так много было их:

Не поразительно ли это,

Что из собранья в тридцать тысяч,

Замысливших деянье это,

Не оказалось никого,

Кто разгласил бы эту тайну

Столь многих дней, умов столь многих.

Как заблуждается глубоко,

Кто говорит, что меж троих

Опасность постигает тайну.

Меж людных толпищ в тридцать тысяч,

Коль меж собой они согласны,

Опасности для тайны нет.

Как первый знак раскатов грома

От бури, что таилась в недрах

Угрюмых этих гор, где дерзость

С изменой прятались в тени,

Возникли грабежи, убийства,

И ограбленья многих храмов,

И вероломство, и кощунства,

И, словом, целый ряд злодейств,

Таких, что, вся в крови, Гранада

Стенанья к небу посылая,

Злосчастным сделалась театром

Трагедий и жестоких бед.

Пришло на помощь правосудье,

Но претерпело пораженье,

И тотчас встало в оборону,

И превратило посох в меч.

Где раньше было уваженье,

Там появилося насилье,

И гневный миг сопротивленья

Гражданской кончился войной.

Коррехидора умертвили,

И город, чувствуя опасность,

Воззвал к оружью, собирая

Всех ополченцев для борьбы.

Их оказалось недовольно,

Судьба всегда стоит за новость:

Принявши сторону мятежных,

Нам неудачи лишь дала.

А неудачи и несчастья

Настолько глупы и упрямы,

Что, раз упорствовать желают,

Так не предвидишь им конца.

У нас в рядах забота встала,

И наши возросли потери,

А в их рядах возникла гордость,

И возросла для всех беда.

Из Африки, как мы узнали,

Ждут их дружины подкрепленья,

И ежели оно прибудет,

Чтобы ему отрезать вход,

Дробить нам нужно будет силы.

И сверх того, коли пред нами

Они свою проявят гордость,

Другим морискам в том пример

Достойный будет подражанья;

Уже в Валенсии мориски,

В Кастилье и в Эстремадуре,

Чтобы немедленно восстать,

Ждут хоть какой-нибудь победы.

И чтоб ты ясно мог увидеть,

Что, хоть они и очень дерзкий,

Весьма решительный народ,

Но в то же время понимают

И государственную мудрость,

Скажу, какое их правленье;

Разведали об этом мы

От нескольких шпионов взятых.

Важнейшее, что нужно было

И что они сперва решили,

Избранье одного вождя.

И хоть касательно избранья

Был некий спор, меж Дон Фернандо

Валором, знатности особой,

И Дон Альваро Тусани,

Таким же знатным, — спор был кончен.

И Дон Хуан Малек придумал,

Что Дон Фернандо будет править,

Взяв в жены Донью Исабель,

Сестру родную Дон Альваро.

(В сторону.)

(О, как мне тягостно припомнить

Об этом Тусани, который

Так уважаем меж своих,

Что если сам Царем не выбран,

Его сестра Царицей стала!)

Итак, Валор, чуть был он выбран,

Как дал немедленно приказ, —

Чтобы противоставить нашим

Распоряжениям суровым

Свои решенья, иль затем, чтоб

Сильнее угодить своим,

И тем вернее ими править, —

Приказ, чтобы никто меж ними

Обрядов христианской веры

Не исполнял, и чтоб имен

Они не знали христианских:

Желая первый дать пример им,

Он подписал — Абенумейя,

Как звались прежние цари,

Владыки Кордовы, которых

Наследник он. Затем в приказе

Стояло, чтобы говорили

Все на арабском языке,

Ни на каком другом; чтоб всюду

В одеждах были мавританских;

Чтоб только секты Магомета

Держались впредь. Издав приказ,

Распределил он тотчас силы:

Галеру, самый ближний город,

Который видишь пред собою,

Чьи стены мощные и рвы

Построены самой природой

Так поразительно искусно,

Что без пролитья многой крови

Ей невозможно овладеть,

Он передал во власть Малеку,

Отцу прекрасной Доньи Клары,

Зовущейся теперь Малекой.

Для Дон Альваро Тусани

Он выбрал Гавию, что ими

Зовется Гавией Высокой.

А сам обосновался в Берхе,

В том сердце, чьим огнем живет

Весь этот исполин из камня.

Таков их общий план, — насколько

Его отсюда можно видеть;

И здесь перед тобой, сеньор,

Вся Альпухарра, чьи высоты

В своем величии свирепом

Как бы сползают по уступам,

Чтобы упасть к твоим ногам.

Дон Хуан

Рассказ твой, Дон Хуан, достоин

Тебя и имени Мендосы,

В нем верноподданность двойная.

(За сценой призыв к оружию.)

Но чу! я слышу барабан.

Что б это значило?

Мендоса

Солдаты

Проходят на смотру.

Дон Хуан

Какие

Отряды это?

Мендоса

Из Гранады

И изо всех селений, где

Хениль стремит свое теченье.

Дон Хуан

А кто командует над ними?

Мендоса

Маркес Мондехар, граф Тендильи,

Алькайд пожизненный земель

Гранады, и алькайд Альгамбры.

Дон Хуан

Его воинственное имя

Гроза для мавров африканских.

(Призыв к оружию.)

Откуда этот новый строй?

Мендоса

Из Мурсии.

Дон Хуан

А им кто правит?

Мендоса

Маркес великий Де лос Велес.

Дон Хуан

Пусть будут летописью громкой

Деянья славные его.

(Призыв к оружию.)

Мендоса

А те отряды — из Баэсы,

Начальник их — вояка бравый,

Ему поставить нужно было б

Такие ж статуи, как он,

Бессмертные по бранной славе,

Санчо де Авила.

Дон Хуан

И сколько б

Ты ни хвалил его, все мало,

Пока не скажем, что в боях

Его учитель — герцог Альба,

Чья школа — быть всегда победным

И никогда не побежденным.

(Призыв к оружию.)

Мендоса

А этот полк сюда идет

Из Фландрии, простор Мааса

Меняя на простор Хениля,

На этот Юг меняя Север,

Как жемчуга на жемчуга.

Дон Хуан

Кто с ним приходит?

Мендоса

Знаменитый —

Чудовище по благородству

И по решимости — Дон Лопе

Де Фигероа.

Дон Хуан

Много мне

Слыхать случалось о великой

Его решимости и малом

Терпении.

Мендоса

Страдая тяжкой

Подагрой, он нетерпелив,

Из-за того, что он не может

Служить войне, как он хотел бы.

Дон Хуан

Мне хочется его увидеть.

СЦЕНА 2-я

Дон Лопе де Фигероа. — Те же.

Дон Лопе

Клянусь, в желании таком

Тебе, мой светлый повелитель,

Не уступлю я ни на йоту:

Лишь оттого свои я ноги

Терпел, чтобы припасть к твоим.

Дон Хуан

Как чувствуешь себя, Дон Лопе?

Дон Лопе

Как тот, кто, Фландрию покинув,

До Андалузии добрался,

Чтоб только быть твоим слугой.

Раз ты во Фландрию не хочешь

Идти, — вполне необходимо,

Чтоб Фландрия к тебе явилась.

Дон Хуан

Пусть соизволят небеса,

И я приду. Ну, как солдаты?

Дон Лопе

А так, что, если б Альпухарра

Была не менее как адом,

И в ней алькайдом — Магомет,

Они, сеньор, в нее вошли бы...

За исключеньем тех, конечно,

Что по скалам не могут ползать,

Подагру тяжкую терпя...

СЦЕНА 3-я

Солдат, Гарсес, Алькускус. — Те же.

Солдат (за сценой)

Остановитесь.

Гарсес (за сценой)

Прочь: я должен

Пройти туда.

(Входит Гарсес, на спине у него Алькускус.)

Дон Хуан

Что там такое?

Гарсес

Я на посту стоял, у склона

Вон той горы, услышал шум

Среди ветвей, иду и вижу,

Вот этот пес там притаился,

Шпион, конечно. От мушкета

Ремнем я руки у него

Скрутил, и чтоб собачьим лаем

Он рассказал нам, что такое

У них творится, за горами,

Вмиг за спину его к себе,

И здесь мы.

Дон Лопе

Молодец, ей Богу!

И есть солдаты здесь такие?

Гарсес

А ваша милость полагает

Что все во Фландрии они?

Алькускус (в сторону)

Ну, Алькускус, дела важны,

Вкруг шеи чувствую, как будто

Ее удавливает что-то.

Дон Хуан

Тебя я знаю, ты храбрец

И не впервые отличился.

Гарсес

О, как владыки награждают

И без наград, когда похвалят!

Дон Хуан

Поди сюда.

Алькускус

Мне говоришь?

Дон Хуан

Тебе.

Алькускус

Так слишком много чести,

Побуду здесь.

Дон Хуан

Ты кто?

Алькускус (в сторону)

(Мне нужно

На хитрости теперь пуститься.)

Я Алькускус, мориск; меня

Насильно взяли в Альпухарру;

По совести хрестиянин я,

Я знаю Троицу и Credo,

Pan Nostro, Salve Reina,

И заповеди разумею,

Числом четырнадцать; сказал я,

Что я хрестиянин, другие

Меня решили — прочь с земли;

Ну, я от них скорее тягу,

Бегу, и тут же попадаюсь

В другие руки. Если только

Меня помилуют, я вам

Все расскажу об них и место

Вам покажу, где вы войдете,

Не встретивши сопротивленья.

Дон Хуан (в сторону, к Мендосе)

Как полагаю я, он лжет,

А может, говорит и правду.

Мендоса

Сомненья нет, что между ними

Есть много христиан. Я знаю

Одну, которую они

С собою увели насильно.

Дон Хуан

Итак, всему не будем верить,

Во всем не будем сомневаться.

Гарсес, мориска удержи

Как пленника...

Гарсес

И дам отчет я

О нем.

Дон Хуан

Из слов его увидим,

Обман ли это или правда.

Теперь стоянки обойдем,

Дон Лопе, и решим, откуда

Начать удобней наступленье.

Мендоса

Пусть Ваша Светлость все рассмотрит

Внимательно: на вид легко

Пойти на приступ, а на деле

Предстанет много затруднений;

И предприятья есть, как наше:

Их выиграть — почета нет,

Их проиграешь — униженье;

Итак, не выигрыш нам важен,

А важно, чтоб не проиграть нам.

(Уходят Дон Хуан Австрийский, Дон Хуан де Мендоса, Дон Лопе и солдаты.)

СЦЕНА 4-я

Гарсес, Алькускус.

Гарсес

Ты, как зовут тебя?

Алькускус

Я Рис.

Я Алькускус между морисков,

Так по-хрестьянски буду Рисом.

Из мавританской знать похлебки

И де Мондехар, — и Дон Лопе

Де Фигероа с ним, — и Санчо

Де Авила, — но я хочу,

Чтобы вступленье в эти горы

Лишь мне благодаря случилось:

Веди меня туда, хочу я

Все осмотреть и рассудить.

Алькускус (в сторону)

(Христианина проведу я

И ворочуся в Альпухарру.)

Идем со мной.

Гарсес

Постой минутку.

Когда я выходил на пост

И в кордегардии оставил

Обед свой на огне; с собою

Его в суме теперь возьму я

(Чтобы времени нам не терять),

И в путь.

Алькускус

Отлично.

Гарсес

Так идем же.

Алькускус (в сторону)

О, Магомет! Услышь, пророче,

Спаси, и я отправлюсь в Мекку,

Хоть не пойму ни бе, ни ме.

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Берхе.

Мориски и музыканты; и вслед за ними Дон Фернандо Валор и Донья Исабель Тусани.

Валор

Здесь, на зеленом этом склоне,

Где, пышноцветна и нежна,

Цветы на всенародный праздник

Сзывает ясная весна,

Чтобы в собраньи этом ярком,

Сильнейшей в чарах красоты,

Царице — розе присягнули

В повиновении цветы, —

Моя прелестная супруга,

Сядь здесь; вы пойте: может быть

Влиянье музыки сумеет

Ее унынье победить.

Донья Исабель

Воинственный Абенумейя,

Тебя дубовые листы

С могучих склонов Альпухарры

Венчают, — столь победен ты;

Тебя да увенчает также

Священный лавр, дитя измен

Пред солнцем, — в час когда Испанец

Оплачет свой жестокий плен:

Знай, не презрение к блаженству

Любви и доблести твоей

Меня печалью исполняет

В теченье этих долгих дней,

Но в этом рок мой; потому что

Так переменчив рок всегда,

Что чуть нам радость улыбнется,

Глядишь, за ней идет беда.

И скорбь моя не от причины,

(О, если б Бог желал того!),

А от такой непостоянной

Измены рока моего.

Раз не могу не быть счастливой,

Как не бояться мне, что вслед

За этим счастьем вдруг настанет

Грядущий миг сокрытых бед?

Валор

Коль оттого ты так печальна,

Что миг бежит, легко скользя

Меж радостей, — мне жаль, Лидора,

Тебя утешить мне нельзя.

Ты будешь, я боюсь, печальней

И все печальней с каждым днем:

Ведь власть моя с моей любовью

Все новым светятся огнем.

Так пойте в честь ее звучнее,

Прославьте образ дорогой:

Печаль и музыка, в созвучьи,

Всегда идут рука с рукой.

(Музыка.)

О, нет, не говорите, чьи вы,

Мои восторги в забытьи:

Вы так неверно торопливы,

Что нет сомненья, вы мои.

СЦЕНА 6-я

Малек, говорит с Доном Фернандо, преклонив колено; с двух разных сторон Дон Альваро и Донья Клара, в мавританских, одеждах; они остаются у дверей; Беатрис. — Те же.

Донья Клара (в сторону)

"О, нет, не говорите, чьи вы,

Мои восторги, в забытьи..."

Дон Альваро (в сторону)

"Вы так неверно торопливы,

Что нет сомненья, вы мои".

(Музыка не перестает звучать, хотя сцена идет своим чередом.)

Донья Клара (в сторону)

Какую боль я ощутила,

Услышав музыку едва!

Дон Альваро (в сторону)

Каким смущеньем я проникся,

Услышавши ее слова!

Донья Клара (в сторону)

Когда отец сюда приходит,

Затем чтоб завершить мой брак...

Дон Альваро (в сторону)

Когда любовь сулит мне счастье

И подает мне тайный знак...

Донья Клара (в сторону)

Пусть вы, мечты мои, счастливы...

Дон Альваро (в сторону)

Пусть вы горите в забытьи...

(Музыка)

Все (в сторону)

Вы так неверно торопливы,

Что нет сомненья, вы мои.

Малек

Сеньор, под громкий шум оружья

Любовь не устает мечтать,

И я, мечтанья эти видя,

Решил Малеке мужа дать.

Валор

Скажи мне, кто счастливец этот?

Малек

Твой храбрый шурин, Тусани.

Валор

Вполне благоразумный выбор,

Друг к другу так идут они,

И так звезде единой служат,

И так ведут мгновеньям счет,

Что без нее он жить не мог бы,

И без него она умрет.

Что ж их не видно?

Донья Клара

С легким сердцем

Я прихожу к твоим стопам.

Дон Альваро

Я жду, счастливый, чтобы дал ты

Властительную руку нам.

Валор

Тысячекратно обниму вас,

И так как мудрый алькоран

Освободил нас от обрядов,

И лишь один закон нам дан, —

Чтобы взаимными дарами

Друг другу предались они, —

Пускай отдаст теперь Малеке

Свои подарки Тусани.

Дон Альваро

Все слишком мало для волшебной,

Столь лучезарной красоты;

Ей солнце самое подвластно,

В лазури, дивной чистоты.

И я боюсь, что, бриллианты

Отдав небесному царю,

Лишь то, что от него исходит,

Ему я этим подарю.

Вот Купидон с своим колчаном;

Хотя из бриллиантов он,

Все ж пред тобою преклонился,

Как раб покорный, Купидон.

Вот ожерелье из жемчужин;

Заря их утром пролила

Как слезы, но подумать можно,

Что это ты их собрала.

Вот здесь орел; в нем цвет роскошный

Моей надежды; только он

Взглянуть на солнце может смело

И будет солнцем озарен.

Вот здесь для головной накидки

Заколка, радостный рубин;

Он больше мне служить не будет,

Закончен круг моих судьбин.

А это память... Но не нужно,

Чтоб ты ее теперь брала;

Хочу, чтоб без моих усилий

Она всегда с тобой была.

Донья Клара

Твою любовь, твои подарки

Я принимаю, Тусани,

Всю жизнь, тебе я обещаю,

Со мной останутся они.

Донья Исабель

Я счастья вашему союзу

Желаю.

(В сторону.)

(Мне же

Суждено скорбеть.)

Малек

Друг другу дайте руки,

Пусть будут две души — одно.

Дон Альваро

К твоим ногам я повергаюсь.

Донья Клара

Навек обнимемся с тобой.

Оба

О счастье...

(В то время как они дают друг другу руки, за сценой слышен барабанный бой.)

Все

Что там такое?

Малек

Испанский барабанный бой,

Не наши это барабаны.

Дон Альваро

Кто был в смущении таком?

Валор

Помедлим с празднованьем свадьбы,

Пока не разузнаем, в чем

Причина случая такого...

Дон Альваро

Еще не догадался ты?

Причина в том, что стал я счастлив,

И только солнце с высоты

На это счастье посмотрело,

Как предо мною в сей же час

Под звон испанского оружья

Тот свет пленительный погас.

(Новый призыв к оружию.)

СЦЕНА 7-я

Алькускус, за плечами у него сума. — Те же.

Алькускус

Благодаренье Магомету,

Аллах молитву услыхал,

И я до ног твоих добрался.

Дон Альваро

Где, Алькускус, ты пропадал?

Алькускус

Все здеся.

Валор

Что с тобой случилось?

Алькускус

Был на посту я, сторожил,

А супостат один постылый

Подкрался сзади и схватил

Меня за шиворот; не медля

Меня представил значит он

К какому-то там Дон Хуану;

Я так и сяк со всех сторон,

Хрестиянин, мол, верю в Бога;

Он мне пощаду; а солдат

Хрестиянин впросак попался:

Ты, дескать, пленник, ну-ка, брат,

Скажи, какие есть тропинки;

А я сейчас и говорю,

Что знаю вход, мол, в Альпухарру;

А он — давай-ка посмотрю;

От всех товарищей украдкой

Дает мне эту вот суму

Пошли мы по ущельям значит,

Я все, мол, на себя возьму,

Вошли мы в гору, я и тягу,

Ему за мной догадки нет,

Сума его со мной осталась,

Пропал и пленник и обед;

За мною он погнался было,

А на него сейчас отряд,

Выходят значит наши мавры,

Ну, он немедленно назад;

А я сюда, и с извещеньем,

Что с войском к нам идет большим

Сам Дон Хуан Австриндустрийский,

Большой маркес Мондехо с ним,

А с ним маоец Велец, а вместе

Гроза прохладных всех сердец,

Дон Лопе, по-фигуре — Рожа,

И Санчо Дьявол наконец:

Все нынче значит в Альпухарру

И прямо на тебя.

Валор

Молчи,

Во мне уж загорелась гордость,

И вспышки гнева горячи...

Донья Исабель

Вот, с тех возвышенных утесов,

Где солнце, чуть роняя след,

Боится, что лучи погаснут

И что померкнет яркий свет,

Глядят в неясных очертаньях

Ряды враждебных нам дружин,

К пределам нашим подступают,

Как тени сумрачных вершин.

Донья Клара

Великое приходит войско

От стен Гранады к нам сюда.

Валор

Пускай миры сюда приходят,

Я им не сдамся никогда.

Хотя бы даже тот, кто правит

Всем лабиринтом тех дружин,

И сыном был планеты пятой,

Как Карла Пятого он сын.

Пусть воздух этих горизонтов

Смутится тысячью знамен,

Меж этих гор найдет костер он

И будет в них похоронен.

И так как случай к нам подходит,

Пусть не внезапно он придет,

Сберемте наши силы; каждый

Пусть у себя испанцев ждет.

Пускай Малек идет в Галеру,

Пускай Альваро Тусани

Засядет в Гавии, я — в Верхе,

Зажги, Аллах, свои огни

И сохрани того, кто встретит

Свирепость вражеских полков:

Твое мы дело защищаем.

Так в Гавию, и ждать врагов.

А торжество любви успеем

Достойно справить мы потом,

Когда отпразднуем победу

Над наступающим врагом.

(Уходят Дон Фернандо, Валор, Донья Исабель, Малек, мориски и музыканты.)

СЦЕНА 8-я

Донья Клара (про себя)

Лишь чувствуйте, что смерть близка...

Дон Альваро (про себя)

О, нет, не говорите, чьи вы,

Мне это говорит тоска.

Донья Клара (про себя)

Восторги сердца, что разбилось,

Мертворождения мечты,

Едва на свет вы появились,

Вы снова в царстве темноты.

Быть может просто вы ошиблись,

Меня сочтя совсем другой;

Тогда прошу вас, ни мгновенья

Не будьте более со мной,

Ищите своего владыку,

Кто вас признает за свои;

Не замедляйте вашу ласку,

Мои восторги, в забытьи.

Дон Альваро (про себя)

О, радости, я вас считаю

Непостижимым чудом дня;

Вы оттого так мало жили,

Что были чудом для меня.

Я был безумен от блаженства,

И вот безумен от тоски;

Мои восторги, ясно вижу,

Как от меня вы далеки.

Ищите же владельца, чьи вы.

Не медлите: коль вы мои,

Вы так неверно торопливы.

Донья Клара (про себя)

Раз вы зажгли огни свои,

Восторгом вы могли назваться...

Дон Альваро (про себя)

Вы дважды были торжеством,

И сразу быть им перестали.

Донья Клара (про себя)

Двояко вы изменны в том.

Оба (про себя)

Затем, что, будучи красивы,

Умчали прочь огни свои...

Дон Альваро (про себя)

И так вы в бегстве торопливы...

Донья Клара (про себя)

Что нет сомненья, вы мои.

Дон Альваро

Я говорил здесь сам с собою;

Такой охвачен я борьбой,

Что сомневался я, могу ли,

Малека, говорить с тобой.

Когда любовь моя победу

Готовилась торжествовать,

Я вижу, снова нужно ждать мне,

Сейчас блаженству не бывать.

Итак, молчу теперь, чтоб слово

Не брало чувство у души.

Донья Клара

Легко сказать другому — смолкни,

И трепет сердца утиши.

Над словом дух наш полновластен,

Затем что можем мы молчать;

Но в разуме чужом — возможность:

Внимать нам или не внимать.

Но в этот миг настолько скорбью

Душа поглощена моя,

Что, если б говорить и мог ты,

Тебе бы не внимала я.

Дон Альваро

Царь в Гавию велит идти мне,

Должна в Галеру ты идти;

Моя любовь с моею честью

Должна неравный спор вести.

Останься здесь, моя супруга,

И я взываю к небесам,

Чтоб нападенье и осада,

Грозящие бедою нам,

Явились в Гавию за мною,

К тебе в Галеру не пришли.

Донья Клара

Итак, пока война Гранады,

Взметая дольний прах земли,

Продлится, я с тобой не встречусь?

Дон Альваро

О, нет, видаться можно нам:

До Гавии всего отсюда

Две мили, буду по ночам,

Покорный своему желанью,

К тебе, как птица, прилетать.

Донья Клара

Любовь и большие пространства

Сумела бы уничтожать.

Я буду ждать у тайной двери,

Ты знаешь, в городской стене.

Дон Альваро

Любя, там буду каждой ночью.

Приди ж в объятия ко мне.

(Барабанный бой.)

Беатрис, Алькускус.

Беатрис

Ну, Алькускус, поди поближе,

Теперь остались мы одни.

Алькускус

А нежности твои, Сарилья,

К суме или ко мне они?

Беатрис

Не можешь зубы ты не скалить,

Хоть мы погибни все в чуме.

Послушай же.

Алькускус

А эта нежность,

Она ко мне или к суме?

Беатрис

К тебе; но так как над любовью

Ты издеваешься моей,

Хочу увидеть, что в ней скрыто.

Алькускус

Так значит не ко мне, а к ней.

Беатрис

Вот ветчина... не одобряю,

(Вынимает то, что поименовано в стихах.)

Она обманчива на взгляд.

А вот вино. Несчастье! Все здесь,

Что ты принес с собою, яд.

И прикасаться не желаю,

И предсказать тебе берусь,

Коль это пробовать ты будешь,

Тогда помрешь ты, Алькускус...

(Уходит.)

СЦЕНА 10-я

Алькускус

Все это яд? Сказала Сара,

И значит верь без лишних слов:

Она змея, и разумеет

Насчет отравы и ядов.

И то, что есть она не стала,

Мне об отраве говорит:

У Сары доложить могу вам,

Весьма изрядный аппетит.

Каков злодей! Но Магометом

Избавлен я от смертных уз.

Он спас меня за то, что в Мекку

На кость его пойду взирать.

(Барабанный бой.)

Но вижу я, по склонам горным

Идет воинственная рать,

И шум совсем вблизи раздался,

Последую за Тусани,

Яды пускай возьмет кто хочет,

Авось не пропадут они.

(Уходит.)

СЦЕНА 11-я

Окрестности Галеры.

Дон Хуан Австрийский, Дон Лопе де Фигероа, Дон Хуан де Мендоса, солдаты.

Мендоса

Отсюда все расположенье

Рассмотрим лучше мы, покуда,

Уже склоняйся к закату,

Повисло солнце в небесах.

Тот город, что лежит направо,

И на основе из гранита

Так много сотен лет, с утеса

Сорвавшись, все не упадет,

Зовется Гавией Высокой.

Тот город, что лежит налево,

Чьи башни со скалами вечно

Непримиримый спор ведут,

Зовется Берхой; здесь — Галера,

Ее зовут так, потому что

Она похожа на галеру,

А может быть и потому,

Что в океане из утесов,

Разбивши волны трав цветущих,

Она как бы плывет, мелькая,

Меж скал, покорствуя ветрам.

Дон Хуан

Из двух твердынь одну нам нужно

Осадой оковать.

Дон Лопе

Рассмотрим,

Какая более подходит,

Чтоб нашу цель осуществить,

И больше даст рукам работы;

Ногам же нечего здесь делать.

Дон Хуан

Теперь мориска приведите,

Который к нам попался в плен.

Правдивость слов его проверим.

Его с Гарсесом я оставил.

Куда же с пленником он скрылся?

Мендоса

Его с тех пор я не видал.

СЦЕНА 12-я

Гарсес. — Те же.

Гарсес (за сценой)

О, горе мне!

Дон Хуан

Взгляните, что там.

(Гарсес, раненый, входит, падая.)

Гарсес

К твоим ногам я не посмел бы

Явиться иначе как мертвым.

Мендоса

Гарсес!

Дон Хуан

Но что произошло?

Гарсес

Ошибку да простит властитель

За извещенье.

Дон Хуан

Говори же.

Гарсес

Мориск пленный, что тобою

Был для надзора отдан мне,

Сказал, что он сюда явился

Вести тебя на Альпухарру, —

И я, сеньор, узнать желая

Проход и первым в этом быть,

(Ведь честолюбье по корысти)

Сказал ему, чтоб он немедля

Проход мне этот показал.

Один по горным лабиринтам,

Где солнце, хоть оно и всходит,

Порою вовсе пропадает,

Пошел я по следам за ним.

И только между двух утесов

Мы очутились, он проворно

Вскочил на горный срыв и крикнул,

И вот в ответ на этот крик,

Иль может быть в ответ на эхо,

Отряд ответил мавританский;

Они спускались по утесу,

И на добычу понеслись,

Как подобает, как собаки,

Напрасно было защищаться;

Покрытый кровью, побежал я

Вдоль по горе, среди листов,

Ища в листве как бы прикрытья,

Достиг до самых стен Галеры,

И что же вижу, под стеною

Пролом: как будто бы утес,

Поддерживая тяжесть зданий,

Стенанье издал, пасть разъявши,

Как застонал, так и остался,

Полураскрыв свой грубый рот.

Туда я бросился, и то ли,

Что из виду у них я скрылся,

Или им просто показалось,

Что я разбился в глубине.

Но я оставлен был в покое

И мог, осматривая местность,

Увидеть ясно, что теченьем

И скрытой силой долгих дней

Как бы подкоп образовался

Под основанием Галеры

(В осаде гор скалистых время

Есть самый лучший инженер);

Воспользуйся провалом этим,

Не дожидаясь продолженья

Осады, и легко ты сможешь

Произвести там сильный взрыв;

Тебе я ныне предлагаю

За жизнь одну все жизни, сколько

Их скрыто между стен Галеры;

И пусть пред бешенством моим

Не встанут ни участье к детям,

Ни милосердье к престарелым,

Ни жалость к женщинам — настолько

Непримиримости во мне.

Дон Хуан

Возьмите этого солдата.

(Его уносят.)

Как кажется мне, предвещанье

Благоприятно нам, Дон Лопе

Де Фигероа, что насчет

Галеры мы узнали это.

С тех пор как только я услышал,

Что в Альпухарре есть Галера,

Ее немедля осадить

Я пожелал, чтобы увидеть,

Не буду ль я на суше счастлив

С галерами, как был на море^[65].

Дон Лопе

Так что ж откладывать? Идем,

Займем посты. Ночной порою,

Без шума, в этот час мы можем

Приблизиться к врагам заснувшим.

Ведем же на Галеру полк.

Солдат

Так передайте по отрядам

Пароль условный. Слушай.

Другой

Слушай.

Солдаты

К Галере.

Дон Хуан

Небо, дай успех мне

На суше, как и на воде,

Чтобы, сравнив морскую битву

С предпринятою мной осадой,

И там и здесь меня познавши,

Сказали все, что на земле

И в море сразу две победы

Я одержал, сам не заметив,

Что было славною осадой,

Что было битвою морской.

(Уходят.)

СЦЕНА 13-я

Стены Галеры

Дон Альваро, Алькускус; потом Донья Клара.

Дон Альваро

Жизнь, Алькускус, и честь сегодня

Тебе я смело доверяю;

Ты понимаешь, коль узнают,

Что я из Гавии ушел

И что пришел сюда в Галеру,

В единый миг я потеряю

И жизнь и честь. Ты здесь останься,

За кобылицей присмотри,

А я отправлюсь в сад и вскоре

Оттуда выйду, потому что

Нам в Гавию вернуться нужно,

Пока не хватятся нас там.

Алькускус

Тебе всегда слуга я верный;

И хоть сюда мы так поспешно

Направились, что не успел я

Суму оставить у себя,

Отсюда с места я не стронусь.

Дон Альваро

Коль только ты уйдешь отсюда,

Клянусь, ты с жизнью распростишься.

(Через потаенную дверь выходит Донья Клара.)

Донья Клара

Ты?

Дон Альваро

Кто бы мог столь верным быть?

Донья Клара

Входи скорей; а то пожалуй

Тебя здесь у стены увидят.

(Уходят.)

СЦЕНА 14-я

Алькускус, потом солдаты.

Алькускус

Клянусь Аллахом, засыпаю.

Какой ты надоедный, сон!

Нет должности такой подлейшей,

Как сводничеством заниматься:

Всяк для себя во всем трудится,

Один лишь сводник для других.

Но, но, кобыла! — Продолжаю;

А то меня дремота клонит.

Сапожник новые порою

Себе готовит сапоги,

Портной бывает в новом платье,

И повар пробует, что соус,

Хорош ли будет, и пирожник

Свое пирожное едал,

Все в выгоде, один лишь сводник

Без прибыли ведет работу,

Что шьет, того носить не будет,

Что стряпает, того не съест.

Но... — Отвязалась. Вот так штука!

Пустилась прочь бежать отсюда.

(Убегает и говорит за сценой.)

Тпру, тпру, остановись, кобыла,

Весьма тебя о том прошу;

Коли мою исполнишь просьбу,

И ты проси, что ни захочешь.

Нет, не угнаться мне за нею,

Простыл и след... — Ах, Алькускус!

(Выходит на сцену.)

И дело же теперь я сделал.

На чем вернется мой хозяин?

Меня убьет он, нет сомненья,

Поспеть нам в Гавию нельзя.

Вот выйдет он сейчас и молвит:

"Подай кобылу". — "Нет кобылы".

"Что ж с ней случилось?" — "Убежала".

"Куда?" — "Туда вон, по горам".

"Убью тебя". Фить... И кинжалом

Меня ударит прямо в сердце.

Так если, Алькускус, нам нужно

С тобой от стали умереть,

И ежели в смертях есть выбор,

Уж лучше умереть от яду.

Смерть будет слаще. Начинаем,

Жизнь опостылела мне... Эх!

(Вынимает из сумы мех с вином и пьет)

Так умереть куда пригоже,

По меньшей мере, умирая,

Своей не вымажешься кровью.

Ну, как дела? Да ничего.

Вот только яд не больно силен,

И если умереть нам нужно,

В себя побольше яду впустим.

(Пьет.)

Не холодна отрава, нет,

Покуда пьешь ее, тепленько,

Да и внутри подогревает:

Еще давай-ка яду впустим.

(Пьет.)

Как замечаю я, весьма

Мало-помалу умираю.

Вот, забирает, забирает,

Должно, теперь вступило в силу;

Мутиться начало в глазах,

И в голове как будто густо,

И чувствую во рту железо,

И заплетается язык мой.

(Пьет.)

Раз умираю я теперь,

Допьем весь яд, а то пожалуй

Другие отравиться могут.

Покажем милосердье. Где же

Мой рот? Никак не попаду.

(За сценой барабаны.)

Солдаты (за сценой)

Сторожевые у Галеры,

К оружию!

Алькускус

Что там такое?

Ну, если молния блеснула,

Услышим значит мы и гром.

СЦЕНА 15-я

Дон Альваро и Донья Клара, испуганные. — Алькускус.

Донья Клара

С высоких башен часовые

Огонь открыли.

Дон Альваро

Нет сомненья,

Воспользовавшись мраком Ночи,

Все христианские полки

Теперь к Галере подступили.

Донья Клара

Иди скорей, спеши. Ты видишь?

Все в крепости пришло в движенье.

Дон Альваро

И это было б хорошо,

Чтоб обо мне сказали: "Даму

Свою он в городе оставил,

Который обложило войско

Враждебное..."

Донья Клара

О, горе мне!

Дон Альваро

И отступлю я пред врагами?

Донья Клара

Во имя Гавии ты должен,

Так честь твоя повелевает;

И может быть они теперь

Уж на нее идут рядами.

Дон Альваро

Кто видел большее смущенье,

Что в миг один меня объяло?

Моя любовь и честь моя

Зовут меня одновременно.

Донья Клара

Ответь же на призывы чести.

Дон Альваро

Хочу ответить я обеим.

Донья Клара

Каким же образом?

Дон Альваро

Таким:

Я увезу тебя с собою;

Равно себя могу сгубить я,

Тебя оставив здесь, иль взявши

Тебя с собой: так пусть любовь

И честь одну судьбу узнают,

Одну опасность повстречают.

Беги со мной: умчит нас лошадь,

Она летит быстрей ветров.

Донья Клара

С моим супругом ухожу я:

И если дом я покидаю,

Опасности не подвергаюсь.

А значит лошадь дожидаю,

Сказала, тотчас, мол, вернусь.

Дон Альваро

Так где ж она?

Алькускус

Да убежала;

Вот я и жду, она вернется,

Раз честным словом обязалась.

Дон Альваро

Изменник! Видят небеса...

Алькускус

Постой, ко мне не прикасайся:

Так я во имя этой крови

Тебя, мой милый, умоляю,

Не убивай его.

Дон Альваро

Чего бы

Не получила ты, прося?

Что, много крови?

Клара

Нет.

Дон Альваро

Скорее

Перевяжи платком.

Донья Клара

Ты видишь,

Я не могу идти с тобою:

Спеши к себе; в теченье дни

Они не завоюют город,

А завтра я уйду с тобою,

Для нас проход, как прежде, будет —

И христианское оружье

Нас разлучает каждый миг.

Алькускус

Что ж это, смерть или дремота?

Как говорят, одно и то же;

Оно и правда: я не знаю,

Я умираю или сплю.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Окрестности Галеры.

Дон Альваро, не замечающий Алькускуса, который спит на земле.

Дон Альваро

Холодный бледный сумрак ночи,

Твоим молчаньем ободрен,

Тебе свою надежду доверяю,

Восторг моей любви и мой заветный сон.

Пусть столько звезд во мгле твоей сияет,

Малека лучший свет зажжет, и вся блеснет,

Когда она, в моих объятьях,

Ко мне влюбленная прильнет.

На четверть мили от Галеры

Заботою я принесен;

Здесь безыскусственной природой

Из листьев лабиринт глухой расположен,

Не слишком спутанный, ни слишком очевидный;

Пусть будет он ночным приютом для коня;

Я привяжу его к стволу, и так как ночью

Никто не видит здесь меня,

На поводу теперь надежнее он будет,

Чем был вчера он со слугой.

(Натыкается на Алькускуса.)

Но нет случайности, которой не испуган

Тот, кто терзается любовною тоской.

И храбрым будучи, могу я опасаться:

Едва к стене я подхожу,

Как наступаю я на что-то

И труп злосчастный нахожу.

Все, что сегодня я увидел, все, что встретил,

Есть изумление и страх.

О, ты, печальный, ты, несчастный,

Кто гроб себе нашел в горах...

Но нет, счастливый ты, что смертью

Свои рок переменил, срою печаль гоня!

Меня тревожат привиденья.

(Пробуждает Алькускуса.)

Алькускус

Кто наступает на меня?

Дон Альваро

Что вижу я и что я слышу?

Кто здесь?

Алькускус

Кто? Алькускус, конечно,

Меня оставил ты с кобылой.

Так я и оставался здесь,

И тут меня никто не видел.

Коль в Гавию вернуться нужно

Сегодня же, зачем так поздно

Приходишь ты? Но, впрочем, что ж,

Всегда влюбленные ленивы,

Когда им надо расставаться.

Дон Альваро

Что здесь ты делал?

Алькускус

Как что делал?

Тебя все ждал, с тех пор как ты

Пошел к Малеке тайным ходом,

Дон Альваро

Кто видел что-нибудь такое?

Так значит со вчерашней ночи

Ты здесь был?

Алькускус

Что тут говорить

О ночи, да еще вчерашней?

Не спал я ни одной минуты,

Так мучил яд меня, который

Я выпил, чтоб себя убить.

Из страха, что твоя кобыла

Гулять отправилась в ущелья.

Но раз кобыла возвратилась,

И яд меня не умертвил,

(Аллаху было так угодно),

Идем же.

Дон Альваро

Что за вздор ты мелешь!

Ты пьян был.

Алькускус

Если есть такие

Яды, которые пьянят,

Пожалуй пьян... Так надо думать:

Во рту я чувствую железо,

Язык и губы — как огниво,

И небо — точно как фитиль,

И словно уксуса набрал я.

Дон Альваро

Ступай отсюда: не хочу я,

Чтобы ты вторично помешал мне,

Какой я случай потерял

Из-за тебя вчерашней ночью!

Недостает еще, чтоб снова

И этот случай я утратил.

Алькускус

Ну, в этом не моя вина,

А Сары: мне она сказала,

Что это яд, его и пил я,

Чтоб умереть.

(Шум за сценой.)

Дон Альваро

Я слышу, люди.

Побудем здесь, пока пройдут.

(Уходят.)

СЦЕНА 2-я

Гарсес, солдаты.

Гарсес

Вот здесь подкоп к стене выходит:

Нас не видал никто, тихонько.

Уже зажжен огонь, мы можем

С минуты на минуту ждать,

Что треснет камень скал, извергнув

Пороховые тучи к небу.

Чтобы никто, как взрыв услышим,

Не медлил ни минуты здесь,

Займем скорей провал, который

Откроется, и будем биться

Из-за него, пока другие

К нам из засады не придут.

(Уходят.)

СЦЕНА 3-я

Дон Альваро, Алькускус; потом мориски и Дон Лопе.

Хоть я не знал бы этой речи.

(Взрыв подкопа.)

Мориски (за сценой)

Да ниспошлет нам помощь небо!

Алькускус

И да поможет Магомет мне,

Его же да хранит Аллах!

Дон Альваро

Как будто бы с бессмертных осей

Весь шар содвинулся кристальный,

Сошла вся сфера из алмаза.

Дон Лопе (за сценой)

Взорвало славно. Все скорей

Спешите к горному пролому.

(Барабаны.)

Дон Альваро

Какие Этны, Монхибелы,

Каких Везувиев вулканы

Скрывала в чреве у себя

Скала, родившая их сразу?

Алькускус

Где тут бездетные монашки,

И таракашки, и букашки?

Я вижу лишь огонь и дым.

Дон Альваро

Кто видел большее смятенье?

В неразличимых лабиринтах

Весь город закипел сраженьем,

И чтобы ужасы рождать,

Ехидна из смолы и аспид

Из пороха, вдруг разорвавшись,

Являют, что у них во чреве.

Испания взметнула бич.

Ни благородным, ни влюбленным

Я не был бы, когда на помощь

К моей возлюбленной, бесстрашно,

Не устремился бы в огонь,

Взобравшись на стену, ломая

Ее зубцы; когда Малеку

Я вынесу в своих объятьях,

Пусть крепость вся сгорит дотла,

Пусть целый мир сгорит с Галерой.

(Уходит.)

Алькускус

Ни благородным, ни влюбленным

Не буду я, коль только Сара

В такой останется беде.

Но что за важность оказаться

Ни благородным, ни влюбленным?

Довольно этих благородных,

Влюбленных прямо отбавляй.

Коли я сам беды избегну,

Пускай в пожаре гибнет Сара,

Пускай сгорит и вся Галера,

Мое тут дело сторона.

(Уходит.)

СЦЕНА 4-я

Развалины Галеры.

Дон Хуан де Мендоса, Дон Лопе де Фигероа, Гарсес, солдаты; потом Малек, мориски и Донья Клара.

Дон Лопе

Всех убивайте без пощады,

Карайте их огнем и кровью.

Гарсес

Иду, чтоб разбросать поджоги.

(Уходит.)

Первый солдат

Я за добычею иду.

(Выходят Малек и мориски.)

Малек

Довольно, чтобы для защиты

Я встал стеною городскою.

(Бьются.)

Мендоса

Перед тобой алькайд, владыка,

Ладин.

Дон Лопе

Оружие сложи.

Малек

Я буду складывать оружье?

Донья Клара (за сценой)

Ладин, сеньор, отец, владыка!

Малек (в сторону)

Зовет Малека: если б мог я

Разъединиться пополам.

Донья Клара (за сценой)

Я умираю от ударов

Христианина.

Малек

Так от этих

Себя не буду защищать я,

Пусть оба сразу мы умрем.

Дон Лопе

Умри, собака, и поклон мой

Снеси немедля Магомету.

(Христиане нападают и оттесняют морисков.)

СЦЕНА 5-я

После того, как за сценой окончилась битва, выходят солдаты, Гарсес, Дон Лопе и Дон Хуан де Мендоса.

Первый солдат

Такой добычи не видал я.

Алмазов сколько я набрал!

Второй солдат

Я этот раз обогатился.

Гарсес

Пощады никому не дам я,

Руби направо и налево,

Будь женщина или старик.

Вот только бы еще найти мне

Того бесчестного мориска,

Достойно буду отомщен я.

Дон Лопе

Теперь Галера вся в огне,

Скажи, чтоб били к отступленью,

Пред тем как, зарево увидев,

Придут на помощь.

Мендоса

К отступленью.

Отбойный марш.

Солдаты

Отбойный марш.

(Уходят.)

СЦЕНА 6-я

Дон Альваро; потом Донья Клара.

Дон Альваро

Меж гор огней, морей из крови,

Ежеминутно спотыкаясь

О трупы, но влеком любовью,

Пришел я к дому, где живет

Малека, — дом ее разрушен,

Он и оружьем и пожаром

Двояко сделан жалкой жертвой.

Супруга милая моя,

Коль прихожу я слишком поздно,

Умру сейчас же. Где Малека?

Не видно никого.

Донья Клара (за сценой)

О, горе!

Дон Альваро

Тот зов, по воздуху летя,

Исполнен еле внятных жалоб

И повторенных восклицаний,

В ветрах вздохнув, как отзвук эхо,

В меня, как молния, проник.

Кто видел большее несчастье?

При свете сумрачном пожара,

Там женщина лежит, и кровью

Она смиряет жар огней...

Святое небо! То Малека.

Убей меня иль жизнь спаси ей.

(Уходит и выносит Донью Клару, с распущенными волосами, с окровавленным лицом и полураздетую.)

Донья Клара

Солдат испанский, ты, что гнева

И милосердия лишен:

Без милосердья, потому что

Жестокую нанес мне рану,

Без гнева, раз я не убита:

Еще вонзи мне в грудь кинжал.

Заметь, что это гнев чрезмерный.

Коль в действиях твоих не видно

Ни милосердия, ни гнева.

Дон Альваро

О, божество во власти бед,

(Есть божества во власти бедствий,

Ты всем об этом возвещаешь,

Им судьбы знать даешь людские),

Кто на руках тебя несет,

Тебя убить совсем не хочет;

Напротив, жизнь свою хотел бы

Разъединить он на две части.

Донья Клара

Твои слова мне говорят,

Что ты араб и африканец;

И если я взываю в горе

И женщиной к тебе взываю,

Тебя двояко обязав,

Я об одной прошу услуге.

Альваро Тусани, супруг мой,

Алькайдом в Гавии остался:

Скорее отыщи его

И от меня объятье это

К нему снеси, как дар последний;

Скажи ему: "Твоя супруга,

В своей омытая крови,

Убитая рукой испанца,

Который более был жаден

К ее алмазам и нарядам,

Чем к чести девственной ее,

Теперь лежит в Галере мертвой".

Дон Альваро

Объятие, что ты даешь мне,

Не нужно твоему супругу

Передавать: он вышел сам

Навстречу радости последней;

Несчастье никогда не медлит.

Донья Клара

Твой голос, о, мое блаженство,

Мне новое дыханье дал

И сделал смерть мою счастливой.

Дай, дай скорей с тобой обняться.

Пусть у тебя в руках умру я,

И пусть умру.

(Испускает последний вздох.)

Дон Альваро

О, как неправ,

Как тот неправ, кто говорит нам,

В своем незнании глубоком,

Что будто бы любовь умеет

Две жизни превратить в одну!

Будь это чудо достоверным,

Не умерла бы ты, и я бы

Не жил; вот в этот миг бегущий

Я, умирающий, и ты,

Живая, были бы мы равны.

Ты, небо, видя это горе,

Вы, горы, видя эти беды,

Вы, ветры, слыша грусть мою,

Ты, пламя, скорбь мою увидев,

Как все вы допустить решились,

Чтоб лучший светоч был погашен,

Чтоб лучший ваш цветок завял,

Чтоб лучший вздох ваш был развеян?

И вы, кто был в любви испытан,

Скажите мне в моем сомненьи,

Скажите мне в моей беде,

Что должен делать тот влюбленный,

Который, приходя увидеть

Свою возлюбленную ночью,

Чтобы испить до дна любовь,

Так долго ждавшую награды,

Ее внезапно он находит

Своею кровью обагренной,

Лилеи нежную эмаль

Встречает в гибельной оправе,

Встречает золото в горниле

Неукоснительно суровом?

Как должен, горький, поступить,

Кто ждал, любя, постели брачной

И встретил гроб, где образ милый,

Что божеством ему являлся,

Пред ним явился как мертвец?

Но нет, советов не давайте,

И что бы мне сказать могли вы?

Кто в положении подобном

Не действует, руководясь

Тоской, плохое руководство

Ему советы. О, вершины

Неисследимой Альпухарры,

Театр, где явлена была

Игра трусливейшего дела,

Игра победы самой подлой,

И славы самой низко-грязной!

Пусть никогда бы, никогда

Твои высокие вершины,

Пусть никогда бы, никогда бы

Твои пленительные долы

Лик самой скорбной красоты

Не видели в своих пределах!

Но что я жалуюсь напрасно?

И самый ветер не внимает

Воскликновениям моим.

СЦЕНА 7-я

Дон Фернандо Валор, Донья Исабель Тусани, мориски. — Дон Альваро, Донья Клара, мертвая.

Валор

Хоть огненными языками

Галера нас звала на помощь.

Явились поздно мы.

Донья Исабель

Так поздно,

Что как зажженные костры

Все улицы ее пылают,

И пламенем пирамидальным

Угрозы шлют далеким звездам.

Дон Альваро

Что удивительного в том,

Что вы пришли сюда так поздно,

Коль опоздал и я в Галеру?

Валор

Какое скорбное предвестье!

Донья Исабель

Какой нежданный лик беды!

Валор

Что это?

Дон Альваро

Высшее несчастье,

Печаль, которой нет сильнее,

И злоключение, с которым

Ничто сравнить не можем мы:

Увидеть, что внезапно умер,

И умер смертью столь злосчастной,

Тот, кто с тобой любовью связан,

Есть точка высшая скорбей,

Есть завершение несчастий,

Есть величайшее из бедствий.

Та, кто пред вами (о, мученье!),

Вся бледная (о, горький рок!),

И в собственной (о, беспощадность!)

Крови омытая (о, пытка!),

Моя жена, моя Малека.

Рукою подлой в грудь ее

Удар направлен был смертельный,

Среди огня. Кто не смутится,

Кто не увидит с изумленьем,

Что гасится огонь огнем,

И что алмаз разрушен сталью?

Вы все, да, все вы — очевидцы

Наикощунственного дела,

В котором зверство без конца,

В котором самый мрачный ужас,

И испытанье без пощады,

Любовь и рок непобедимый;

И потому вас всех, вас всех

Зову теперь я в очевидцы

Великой, самой величайшей

И самой благородной мести,

Какую только сохранит

В бессмертных летописях вечность

Неразрушающейся бронзы,

И долголетье твердой яшмы;

Пред этой мертвой красотой,

Пред этой сломанною розой,

В которой смерть сама есть чудо,

Как было чудом и рожденье,

Пред этим я цветком клянусь

И, верный чувствам, обещаю,

Что отомщу ее кончину;

И ежели теперь Галера,

Недаром названная так,

Свое крушенье потерпела,

И тонет в бездне вод пурпурных,

И в море пламени крутится,

И от вершины в темный дол

Как бы на дно морей нисходит,

И если барабан испанцев

Чуть слышится в неясной дали,

И если полчища врагов

Теперь поспешно отступают,

Я по пятам пойду за ними,

Пока меж всех солдат испанских

Ее убийцу не найду;

Не отомщу ее кончину, —

Так отомщу свой гнев жестокий;

Дабы огонь, что это видит,

И мир, который это зрит,

И ветер, это услыхавший,

И рок, чьей волей это было,

И небо, давшее согласье,

И чтобы вместе с ними вы,

О, люди, звери, птицы, рыбы,

Цветы, созвездья, месяц, солнце,

Вода, земля, огонь и воздух,

Увидели, сказали всем,

Узнали, поняли, постигли,

Что в сердце у араба скрыта,

Что в верном сердце у араба

Непобежденная живет

Любовь и после смерти,

Да похвалиться смерть не сможет,

Что власть ее разъединила

Двух верных, в чьей душе любовь.

(Уходит.)

Валор

Остановись, постой!

Донья Исабель

Скорее

Теченье молний остановишь!

Валор

Возьмите мертвую отсюда

Красавицу. Пусть никого

Не устрашит такая Троя,

Такая варварская жертва,

Что в страхе рушится на землю

И пеплом по ветрам летит.

Смелей, мориски Альпухарры,

Владыка ваш Абенумейя,

Во имя мщенья за несчастья,

Недаром поднял этот меч.

(Уходит.)

Донья Исабель (в сторону)

О, если б небо пожелало,

И эти гордые Атланты

Огня, который их сжигает,

Ветров, которые их бьют,

В своих основах сокрушились

И, с места сдвинутые, пали,

Чтоб вместе с этим столько бедствий

Нашли в их гибели конец!

(Уходят.)

СЦЕНА 8-я

Лагерь около Берхи.

Дон Хуан Австрийский, Дон Лопе, Дон Хуан де Мендоса, солдаты.

Дон Хуан

Одни развалины Галеры

Отныне будет видеть взор:

Она собою, в теплом прахе,

Являет Феникс и костер.

И в этой сфере распаленной

Средь жадных вспышек мы следим,

Как пламя служит Минотавром

И лабиринтом — черный дым.

Нам нечего здесь дожидаться,

Но прежде чем, светло горя,

Жемчужины на пену моря,

Заплакав, изольет заря,

Идем на Берху; дух мой бранный

Тогда насытится войной,

Когда падет Абенумейя

Живой иль мертвый предо мной.

Дон Лопе

Коль хочешь, чтоб судьбу Галеры

Узнала Берха, — хоть сейчас

Идем, сеньор, туда: для схватки

Довольно бранных сил у нас.

Но если примем во вниманье

Приказ, нам данный Королем,

Увидим, что его желанье

Не в том, что смело мы убьем

Его врагов, а что вассалов

Должны возможно мы щадить

И, наказав их, в самой каре

Уметь виновного простить.

Мендоса

С Дон Лопе я вполне согласен:

Твой гнев умеет укрощать,

Так покажи теперь виновным,

Что ты умеешь и прощать.

Умерь, сеньор, свою суровость,

И пусть тебя увидит свет

Великим в том, что ты — прощаешь,

В том, чтоб убить — величья нет.

Дон Хуан

Мой брат послал меня (то правда),

Чтоб я окончил этот спор,

Но безоружным не умею

Просить я, чтоб утих раздор.

Однако он вполне доверил

Прощение и кару мне;

Так пусть же мир теперь узнает,

Что, храбрым будучи в войне,

Умею я прощать с оружьем,

Просить умею, покарав.

Ты, Дон Хуан...

Мендоса

Сеньор...

Дон Хуан

Отправься

К Валору, в Берху, и, сказав,

Что я на Берху направляюсь,

Ты вместе возвестишь ему,

Что я, добро и зло сравнявши,

Лишь побужденью одному

Теперь душою повинуюсь:

Когда он мирно сдастся мне,

Я общее даю прощенье

Всем, кто участвовал в войне,

С тем, чтоб мятежники вернулись

К своим занятьям и делам,

И большей мести не желаю

За вред, что причинен был нам;

А коль он сдаться не желает,

Тогда, чтоб прекратить беду,

Как ветер, в Берху я закину

Пожар Галеры.

Мендоса

Я иду.

(Уходит.)

СЦЕНА 9-я

Дон Хуан Австрийский, Дон Лопе, Солдаты.

Дон Лопе

Такой добычи мне увидеть

Не приходилось: из солдат

Нет никого, кто б, возвратившись,

Доволен не был и богат.

Дон Хуан

Такой роскошный клад скрывала

В себе Галера?

Дон Лопе

Сам взгляни,

Как веселы твои солдаты.

Дон Хуан

Из той добычи, что они

С собою принесли, хочу я

Все, что есть ценного, купить,

Чтобы сестре и Королеве

Как знак вниманья подарить.

Дон Лопе

С намереньем таким же точно

Я кое-что уже купил;

Вот ожерелье; у солдата,

Который сам его добыл,

Его купил я и охотно

Тебе, властитель, отдаю.

Дон Хуан

Оно прекрасно; принимаю,

Чтоб просьбу выполнить твою,

Когда ты с нею обратишься.

Подарком учишь ты своим

Давать, — учись же брать.

Дон Лопе

Награда —

В том, что служу собой — и им.

СЦЕНА 10-я

Дон Альваро, Алькускус. — Те же.

Дон Альваро

(не замечая Дон Хуана)

Сегодня, Алькускус, с тобою

Мы сотоварищи, друзья,

Лишь на тебя я полагаюсь.

Алькускус

Тебе всецело предан я;

Хотя мне вовсе неизвестно,

Зачем ты ищешь новых стран.

(В сторону, к Дон Альваро.)

(Тсс! Тут величина большая!)

Дон Альваро

Скажи, пред нами Дон Хуан?

Алькускус

Он самый.

Дон Альваро

Славного в деяньях,

Приятно видеть и врага,

В него впиваюсь жадным взором.

Дон Хуан

Как ровны эти жемчуга!

Дон Альваро (в сторону)

И если б не хотел ему я

Внимание отдать вполне,

Впиваться взором должен, должен:

То ожерелье (горе мне!),

Что держит он в руке (о, сердце!),

Узнал я тотчас же: его

Я подарил моей Малеке.

Дон Хуан

Идем, Дон Лопе. Отчего

Застыл в каком-то изумленьи,

Меня увидев, тот солдат?

Дон Лопе

Так кто ж, сеньор, не изумится,

Твой лик увидевши и взгляд?

(Дон Хуан, Дон Лопе и солдаты уходят.)

СЦЕНА 11-я

Дон Альваро, Алькускус.

Дон Альваро

Я был охвачен немотою.

Алькускус

Остались мы одни, сеньор.

Скажи, зачем сюда пришел ты

Из Альпухаррских наших гор?

Дон Альваро

Узнаешь скоро.

Алькускус

Что узнаешь?

Я знаю, в чем моя беда:

О том пришел я сокрушаться,

Что провожал тебя сюда.

Дон Альваро

Как так?

Алькускус

А так: хрестиянинчик

Меня взял в плен, я убежал,

Так если он меня увидит,

Тогда конец мне, я пропал.

Дон Альваро

Раз ты пришел переодетым,

Хотя б он встретился с тобой,

Тебя никак он не признает.

Мы здесь окружены толпой,

Как мы одетою, не бойся.

Кто может видеть наш обман?

Мы на морисков не похожи,

Нас все сочтут за христиан.

Алькускус

Ты по-испански навострился,

Ты на испанца сам похож,

Ты в плен не попадал к солдату,

Так ты за своего сойдешь;

Я по-испански еле-еле,

Я попадался в плен врагу,

Я в первый раз в таком костюме,

Как наказанья избегу?

Дон Альваро

Коль ты слуга, никто не будет

Тебе значенья придавать.

Не говори ни с кем.

Алькускус

А если

Я знаю, знаю,

В чем крайности моей любви.

Влюбленный, как язычник, в солнце,

Зашедшее в своей крови.

Вхожу я в войско в тридцать тысяч,

Чтобы найти в нем одного,

И, не имея указаний,

По ветру я ищу его.

Но может быть случится чудо,

Последний луч мой не исчез:

Что будет значить — чудом больше,

Где столько предо мной чудес?

Мне слишком хорошо известно,

Что невозможна месть моя;

Но, не задавшись невозможным,

Что больше мог бы сделать я?

Увидев первый знак столь ясно,

Как бы напав на верный след,

Его тщету я понимаю,

Мне указания в нем нет.

Та вещь была у Дон Хуана,

Он тот, кто он, кем должен быть,

И благородный, это ясно,

Не мог бы женщину убить;

Тот доблести не обличает

И благородства тот лишен,

Кто красотой не очарован

И чарами не восхищен;

В самом себе защиту носит

Очарованье красоты:

Так был не он ее убийцей.

Тот знак солгал, — солгала ты,

Любовь, неясным указаньем;

О, нет, ее убил другой.

Иной был низким, диким, подлым.

Алькускус

Так вот зачем я здесь с тобой?

Дон Альваро

Да.

Алькускус

Ну, тогда домой скорее,

Здесь оставаться смысла нет:

Как можешь отыскать убийцу,

Раз не имеешь ты примет?

Дон Альваро

Хоть нет надежды, я надеюсь.

Алькускус

Так пишут письма иногда:

"В столицу, моему Хуану,

Что в черное одет всегда".

Дон Альваро

Тебе лишь нужно...

Алькускус

Пред другими

Беседовать руками.

Дон Альваро

Да.

Алькускус

Аллах, молю тебя, да будет

На языке моем узда!

СЦЕНА 12-я

Солдаты. — Те же.

Первый солдат

Так — верно выигрыш разделим;

Хотя бы за двоих играл я,

Раз выиграл, немного должен

Я лишку в доле получить.

Второй солдат

Ведь проигрыш мы пополам бы

С тобой делили, отчего же

Не должен выигрыш быть равным?

Третий солдат

Он справедливо говорит.

Первый солдат

С товарищами из-за денег

Я не хотел бы пререкаться:

Пусть только кто-нибудь найдется,

Кто этот довод подтвердит,

И я настаивать не буду.

Второй солдат

Чтоб кто-нибудь сказал нам то же?

Товарищ!

Алькускус (в сторону)

Ну, теперь терпенье.

Он говорит со мной, — молчок.

Второй солдат

Ты что же, отвечать не хочешь!

Алькускус

А, а!

Третий солдат

Немой!

Алькускус (в сторону)

Когда б вы знали!

Дон Альваро (в сторону)

(Ну, он меня совсем погубит,

Коль я на помощь не приду.

Вмешаюсь в разговор). — Идальги,

Прошу прощенья, что слуга мой

Желанье ваше не исполнил,

Но он немой.

Алькускус (в сторону)

Нет, не немой.

А я, — коль мы в пикет играем, —

Пик, девяносто, и ни взятки:

Какой же тут ответ возможен!

Второй солдат

Так ты быть может разрешишь,

О чем его хотел спросить я.

Насчет игры у нас сомненье.

Дон Альваро

Охотно, если я сумею.

Первый солдат

Я выиграл, но за двоих,

И был на ставке, между денег,

Вот этот Купидон...

Дон Альваро (в сторону)

О, горе!

Первый солдат

Из бриллиантов.

Дон Альваро (в сторону)

О, Малека!

Те драгоценности, что ты

Должна была носить на свадьбе,

Твое надгробное наследство.

О, как же мстить мне, как же мстить мне,

Коль между крайностей таких

Меж Принцем и простым солдатом

Приметы смутно возникают?

Первый солдат

При дележе я Купидона

Ему даю за счет того,

Что получил; он говорит мне,

Что драгоценностей не хочет:

Так вот, не справедливо ль будет,

Раз выигрыш достался мне,

Чтоб я при дележе был первым?

Дон Альваро

Придя так вовремя, хочу я

Уладить ваше разногласье;

За сколько был поставлен он,

За то его и покупаю;

С одним условием: чтоб раньше

Сказали мне, откуда взят он,

И сомневаться б я не мог.

Второй солдат

Тут сомневаться невозможно:

На что сегодня мы играем,

Все добыто при разграбленьи

Галеры, у поганых псов.

Дон Альваро (в сторону)

Я должен это слушать, небо!

Алькускус (в сторону)

Не только убивать нельзя мне,

Но даже говорить не смею!

Первый солдат

Надежный поручитель есть:

К тебе солдата приведу я,

Который эту драгоценность

Взял у красавицы-мориски,

Убив ее.

Дон Альваро (в сторону)

О, горе мне!

Первый солдат

Пойдем; он сам тебе расскажет.

Дон Альваро (в сторону)

(Он рассказать мне не успеет:

Как только я его увижу,

Вонжу в него кинжал). — Идем.

(Уходят.)

СЦЕНА 13-я

Внешний вид кордегардии.

Солдаты и тотчас вслед за ними Гарсес, Дон Альваро и Алькускус.

Солдаты (за сценой)

Постойте.

Другие (за сценой)

Прочь.

(За сценой дерутся.)

Солдаты (за сценой)

В его защиту

Пусть встанет целый мир, его я

Убью.

Другой солдат

Он за врага вступился.

Другой

Он против нас — так смерть ему.

Гарсес (за сценой)

Хоть и один я, что за важность,

Пусть все со мною в бой вступают.

(Выходят, в схватке, Гарсес и солдаты, Дон Альваро удерживает их, сзади Алькускус.)

Дон Альваро

Все против одного, солдаты?

Какая низость! Видит бог,

Коль не хотите удержаться,

Я удержаться вас заставлю.

Алькускус (в сторону)

Пришел за делом: видеть ссору

И быть безмолвным.

Солдат

Я убит!

(Падает на сцену.)

СЦЕНА 14-я

Дон Лопе, Солдаты. — Те же.

Дон Лопе

Что тут такое!

Один солдат

Ранен насмерть;

Бежим, чтоб нас не захватили.

(Все принимавшие участие в схватке убегают.)

Гарсес (к Дон Альваро)

Товарищ, я тебе обязан

Своею жизнью: я в долгу.

(Уходит.)

Дон Лопе

Постой-ка.

Дон Альваро

Я стою.

Дон Лопе

Оружье

Взять у обоих. Сдать мне шпагу.

Дон Альваро (в сторону)

(О, небо!) Я прошу заметить,

Что я не ссорился ни с кем

И шпагу вынул для того лишь,

Чтобы уладить эту ссору.

Дон Лопе

Одно известно мне: тебя я

У кордегардии нашел,

С оружием, а возле — мертвый.

Дон Альваро (в сторону)

Мне невозможно защищаться.

Кто видел что-нибудь такое?

Прийти, затем чтобы убить,

Дать жизнь другому и за это

Попасть в подобную опасность.

Дон Лопе

А ты? Где шпага? Речь ведешь ты

Посредством знаков? Хорошо.

Насколько помню, ты иначе

Умел когда-то изъясняться.

Взять в кордегардию обоих,

Пока других не отыщу.

Алькускус (в сторону)

Две неприятности мне были:

Молчать и видеть ссору; стало

Их три, коли считать умею:

Тюрьма, молчанье, ссора — три.

(Их уводят.)

СЦЕНА 15-я

Дон Хуан Австрийский. — Дон Лопе; потом Дон Хуан де Мендоса.

Дон Хуан

Что там произошло, Дон Лопе?

Дон Лопе

Повздорили из-за чего-то

И в ссоре одного убили.

Дон Хуан

Коль это так оставим мы,

Без наказанья, — ежедневно

Мы будем видеть ряд трагедий;

Но все же будем в правосудьи

Не слишком строги.

(Выходит Дон Хуан де Мендоса.)

Мендоса

Дай припасть

К твоим ногам, о, повелитель.

Дон Хуан

Что нового принес, Мендоса?

Что говорит Абенумейя?

Мендоса

Пред Берхою глухой трубой

Был подан знак для перемирья,

И знамя белое, на зов мой,

Немым ответом развернулось.

Свободный пропуск был мне дан,

И я пришел к престолу, к небу

Абенумейи... Справедливо

И так сказал: он был как с солнцем

С прекрасной Доньей Исабель,

Зовущейся теперь Лидорой,

Царицей их. Согласно нравам,

Я на подушку был посажен

И был отмечен как посол

Большими знаками вниманья.

(В сторону.)

(Любовь, как неразумно будишь

Ты задремавшие мечтанья!)

А сам он был как пышный царь.

Я передал твое желанье,

И только что распространилось

Известие, что ты прощенье

Даруешь ныне, в тот же час

На улицах возникла радость,

На площадях и смех и песни,

Но, дерзкий и неустрашимый,

Абенумейя, увидав,

Что так прощенье изменило

И взволновало всех морисков,

Свирепостью воспламенившись,

Такой мне гордый дал ответ:

"Я царь над всею Альпухаррой;

И хоть мала такая область

Мне, храброму, — увижу вскоре

Испанию у ног моих.

Коль не желаешь Дон Хуана

Увидеть мертвым, так скорее

Скажи ему, чтоб уходил он,

А ежели какой мориск

Захочет, как трусливый ястреб,

Принять подобное прощенье,

Ты можешь взять его с собою.

Пускай Филиппу служит он,

Одним врагом сражу я больше".

С таким отпущенный ответом

Я в путь отправился, оставив

Междоусобье за собой:

Вся Альпухарра на отряды

В войне гражданской разделилась,

Одни "Испания" взывают,

Другие "Африка" кричат.

И наибольшую опасность,

Тяготы наибольшей брани

Они, объятые расколом,

Теперь скрывают у себя.

Дон Хуан

Да, никогда не может дольше

В своем захвате удержаться

Тиран-владыка, потому что

Те самые, в которых он

Увидел первую поддержку,

И первые его покинут,

Его же кровью обагренным,

Когда ему конец придет,

И так как ныне Альпухарра

Объята смутою раскола,

Спешим, иначе, как ехидны,

Они убьют самих себя.

Пусть все полки идут на Верху,

И их победу над собою

Соделаем победой нашей,

Коль нашей может быть она.

(Уходит.)

СЦЕНА 16-я

Тюрьма при кордегардии.

Алькускус и Дон Альваро, со связанными руками.

Алькускус

Теперь, покуда мы с тобою

В тюрьме осталися одни,

Хотел бы знать я, расскажи-ка,

Синьор любезный Тусани,

Решив покинуть Альпухарру,

Сюда пришел на что смотреть?

Ты убивать сюда явился?

Дон Альваро

Не убивать, а умереть.

Алькускус

Кто думал ссору миром кончить,

Тому досталось больше всех.

Дон Альваро

Не будучи виновным в ссоре,

Я не боролся против тех,

Кто окружил меня; иначе,

Тебе неложно я скажу,

Я тысячу солдат прогнал бы.

Алькускус

Все ж я за тысячу держу.

Дон Альваро

В конце концов я не увижу

Того, кто подлостью пленен,

Убийством женщины хвалился,

Которую ограбил он?

Алькускус

Ну, в этом не было бы худа,

Грозит иное в этот миг,

И худшее: как к детям Церкви,

Сюда придет к нам духовник.

Дон Альваро

Раз продавать себя мне нужно,

Я дорого себя продам.

Алькускус

И что же ты задумал делать?

Дон Альваро

Кинжал сослужит службу нам,

Я значит буду

С своей веревкой и немым.

(Отходят в глубину.)

СЦЕНА 17-я

Солдат, стоящий на часах; Гарсес, в наручнях. — Те же.

Солдат (к Гарсесу)

Вот твой товарищ и заступник,

И с ним слуга его немой,

Тому, кто за тебя вступился,

И быть приходится с тобой.

Гарсес

Хотя приходится жалеть мне,

Что схвачен я толпой солдат,

Но в то же время я отчасти

Беде, меня постигшей, рад:

Тому, кто жизнь мне спас, могу я

Помочь в несчастии его,

Дав показанье. Извести-ка,

Прошу, сеньора моего,

Оповести, брат, Дон Хуана

Мендосу, как я взят сюда;

Ко мне, за выслуги и храбрость,

Он был расположен всегда,

Скажи, молю его прихода,

Чтоб он мне эту милость дал,

И пред владыкой Дон Хуаном

За жизнь мою похлопотал.

Солдат

Как только кто придет на смену,

Пойду немедленно к нему.

Дон Альваро (в сторону, к Алькускусу)

Взгляни туда, как бы случайно,

Пришел тот самый,

Который в плен меня забрал;

Я у него стащил отраву;

Сомненья нет, что он узнал...

Но да иль нет, лицо я скрою,

Вот так, теперь я слеп и нем.

(Ложится, как будто хочет спать.)

Гарсес (к Дон Альваро)

Хоть в первый раз тебя я вижу,

И не служил тебе ничем,

Ты дал мне жизнь своею шпагой,

Итак, я огорчен вдвойне,

Тебя в таком несчастьи видя.

Но если здесь осталось мне

Хоть что-нибудь для утешенья,

Так эта мысль, что голос мой

Тебя освободит отсюда,

Клянусь.

Дон Альваро

Да будет Бог с тобой.

Алькускус (в сторону)

Тот самый, что затеял ссору,

Теперь пришел в оковах к нам?

Его и не признал я в схватке,

Уж больно прыток был он там.

Гарсес

Ну, словом, ты, идальго бравый,

Легко расстанешься с тюрьмой;

Я там, во время этой стычки,

В долгу остался пред тобой,

И жизнь свою скорей отдам я,

Ее скорее прокляну,

Чем допустить, чтоб заплатил ты

Своею — за мою вину.

Дон Альваро

На доблесть я твою надеюсь;

Но наихудшее из зол

Не мой арест, а то, что случай,

Из-за чего сюда пришел,

Утрачен мной.

Солдат

Не бойтесь оба:

Смерть не пришла еще для вас;

Слыхать мне часто приходилось,

Вы сами слышали не раз,

Что ежели в одном убийстве

Двух соучастников найдут, —

И рана лишь одна, — и случай,

А не изменничество тут,

Умрет всего один, — тот самый,

Кто гаже по лицу из двух.

Алькускус (в сторону)

Чтобы тебе за это лопнуть,

Чтоб испустить тебе твой дух!

Солдат

И потому из трех сегодня

Немой умрет, уверен я.

(Уходит.)

СЦЕНА 18-я

Дон Альваро, Гарсес, Алькускус.

Алькускус (в сторону)

Еще бы, ясно: в целом мире

Нет хари гаже, чем моя.

Гарсес

Меня уж обязал однажды

Великодушный твой порыв;

Еще мне одолженье сделай.

Алькускус (в сторону)

Чтоб умер тот, кто некрасив!

Гарсес

Скажи, кому я так обязан.

Дон Альваро

Кто я? Не больше как солдат,

Сюда пришедший добровольцем...

Алькускус (в сторону)

Кто гадок, так того казнят!

Дон Альваро

Единственной задавшись целью,

Ну, если имени не знаешь,

Полка не знаешь и примет,

Тогда его найдешь, конечно.

Дон Альваро

Решила так судьба моя,

Что, ничего о нем не зная,

Уж с ним почти столкнулся я.

Гарсес

Кто эти странные загадки

Уразумеет, разгадав?

Но не смущайся: я надеюсь,

Его Высочество, узнав,

Что я захвачен, во вниманье

К заслугам, выпустит меня:

И стоит: без меня, пожалуй,

Он и до нынешнего дня

Не мог бы овладеть Галерой;

Раз на свободе мы, вдвоем

За поиски с тобой принявшись,

То, что утрачено, вернем;

Коль пред тобою я обязан,

Клянусь, без хитрости и лжи,

В добре и зле с тобой я буду.

Дон Альваро

А это правда, расскажи,

Что ты вошел в Галеру первый?

Гарсес

О, если б не случилось так!

Дон Альваро

Жалеешь о своем геройстве?

Гарсес

С тех самых пор, как первый шаг

В нее я сделал, я не знаю,

Какая строгая звезда,

Какое темное влиянье

Меня преследует всегда:

С тех самых пор, как то, что было,

Со мною там произошло,

Нет ничего, что для меня бы

Не обратилося во зло.

Дон Альваро

А почему такие мысли?

Гарсес

Не знаю, верно потому,

Что я убил одну мориску,

И этим небу самому

Жестокую нанес обиду:

Чудесной красотой дыша,

Она была как образ неба.

Дон Альваро

Так необычно хороша?

Гарсес

Да.

Дон Альваро (в сторону)

(О, погибшая супруга!)

А как же было это?

Гарсес

Так.

Я на часах стоял однажды,

Среди запущенных деревьев,

Чьи ветви на покровы ночи

Свою накидывали тень,

Случайно захватил мориска...

О том рассказывать не буду

(Чрезмерно было б это длинно),

Как пленник обманул меня.

Завел в ущелье гор и криком

Созвал морисков Альпухарры,

Как я бежал и как в пещере

Я спрятался; скажу одно:

Пещера и была подкопом,

В скале обрывистой возникшим

Чудовищем, в себе зачавшим

Такое множество огней.

И я сеньору Дон Хуану

Австрийскому сказал об этом,

И это я был ночью главным,

Кто произвел тот страшный взрыв,

И я провал хранил, чтоб был он

Свободным для других проходом,

Я наконец вступил в тот город

Среди пылающих огней,

Как будто был я саламандрой,

И все вперед я шел бесстрашно,

Среди шаров воспламененных,

Пока я дома не достиг,

Который, сильно укрепленный,

Должно быть складом был оружья:

Там вражьи полчища столпились.

Но кажется, что мой рассказ

Тебе совсем не интересен

И ты его не хочешь слушать.

Дон Альваро

Нет, нет, я слушаю, я только

Своей тоской был отвлечен.

Рассказывай.

Гарсес

На самом деле,

Исполнен ярости и гнева,

Достиг я своего желанья,

Я до дворца хотел дойти, —

Передо мной был дом Малека:

В тот самый миг к нему пришел я,

Когда Дон Лопе Фигероа,

Свет чести родины своей,

С отрядом в альказар ворвался,

И был алькайд убит, и пламя

Со всех сторон уже пылало.

Не только славою прельщен,

Но и добычей, — хоть добыча

Живет всегда в раздоре с честью, —

Я быстро обошел все залы,

Чрез все покои пробежал

И комнаты достиг последней,

Где был альков, уют заветный

Такой красивой африканки,

Какой я в жизни не видал.

Кто описать ее сумел бы!

Но места нет живописаньям.

Она смутилась, растерялась,

Меня увидев пред собой,

И спряталась за занавеской

Алькова, точно занавеска

Была ей крепкою стеною.

Но слезы у тебя в глазах,

Ты побледнел.

Дон Альваро

Я вспоминаю

О собственных моих несчастьях,

Они на эти так похожи.

Гарсес

Смелей. Ты случай потерял,

Но он вернется: он приходит

Тогда, когда его не ищешь.

Дон Альваро

Да, это правда. Продолжай же.

Гарсес

За ней вошел я, и она

В таком была наряде пышном,

Так в драгоценностях блистала,

То, чудилось, ждала влюбленно

Не похорон, а жениха.

Такую красоту увидев,

Решил ее не убивать я,

Чтобы она мне в благодарность,

Как выкуп, душу отдала.

Но чуть, в желаньи, я решился

Ее руки коснуться белой,

"Христианин, — она сказала, —

Коль хочешь смерти ты моей,

Заметь, что в том не столько славы,

Как дерзости, и сталь оружья

Не просветится кровью женской,

А будет ей затемнена;

Так драгоценности быть может

Вполне твою насытят жадность,

Оставь постель мою не смятой

И мысль, которая — в груди,

Не знающей свою же тайну".

Я за руку ее схватился...

Дон Альваро

Остановись, постой, послушай,

Не тронь. Но что я говорю?

Моим мечтаньям подчинился

Мой голос. Продолжай. Рассказ твой

Меня нисколько не волнует.

(В сторону.)

(Да пощадит меня любовь!

Не столько то меня терзает,

Что он убил ее, как то, что

Ее он любит).

Гарсес

Защищая

От посягательств жизнь и честь,

Она в испуге закричала,

Я, слыша, что идут другие,

И потеряв одну победу,

Обеих не хотел терять,

И, не желая, чтоб другие

Со мной добычу разделили,

Любовь преобразивши в мщенье,

(От крайности бежит к другой

С великой быстротою чувство),

Объятый сам не понимаю

Какою яростью слепою

(Бесчестье даже рассказать),

Чтоб бриллианты взять и жемчуг,

На белизну изливши пурпур,

Пронзил ей грудь своим кинжалом.

Дон Альваро

Ее ударил ты вот так?

(Выхватывает кинжал и поражает его.)

Гарсес

О, я несчастный!

Алькускус

Чисто сделал.

Дон Альваро

Умри, предатель.

Гарсес

Ты палач мой?

Дон Альваро

Я, потому что свет погасший,

Тобой растоптанный цветок

Был для меня душою жизни

И жизнью стал души печальной.

Тебя ищу, тебя желал я,

Я гнался за тобой, в мечте,

Что отомщу за смерть прекрасной.

Гарсес

Меня застиг ты без оружья,

Предательски.

Дон Альваро

Нет правил в мести.

Я Дон Альваро Тусани,

Знай, ты убит ее супругом.

Алькускус

Знай, христианская собака,

Я Алькускус, который, помнишь,

Тебя лишил твоей сумы.

Гарсес

Скажи, зачем мне жить давал ты,

Когда меня убить был должен? —

Эй, часовой!

(Умирает.)

СЦЕНА 19-я

Дон Хуан, де Мендоса, солдаты. — Дон Альваро, Алькускус; Гарсес, мертвый.

Мендоса (за сценой)

Чьи это крики?

Откройте: то зовет Гарсес,

Освободить его пришел я.

(Выходят Дон Хуан де Мендоса и солдаты.)

Что тут такое?

(Дон Альваро вырывает у одного солдата шпагу.)

Дон Альваро

Дай мне шпагу.

Бесстрашный Дон Хуан Мендоса,

Ты изумлен? Я Тусани,

Чья кличка — буря Альпухарры.

Зачем я здесь? Во имя мщенья

За смерть красавицы небесной;

Затем что кто не отомстит

За боль того, кого он любит,

Так он не любит. Я, ты помнишь,

Тебя искал в тюрьме, не этой,

И мы с тобой лицом к лицу

Померились оружьем равным.

Коль ты в тюрьму пришел затем, чтоб

Меня найти, довольно было б,

Когда бы ты пришел один,

Раз ты есть ты: все в этом слове.

Но если ты пришел случайно,

Пусть благородное несчастье,

Кто благороден, защитит:

Позволь чрез эту дверь мне выйти.

Мендоса

Мне, Тусани, приятно было б,

При обстоятельствах столь странных,

Достойным образом прикрыть

Твое отсюда отступленье;

Но сам суди, мне невозможно

Пред Королем свершить небрежность:

Во имя службы Королю,

Когда в его войсках ты найден,

Ты должен быть убит, и первый

Я должен быть твоим убийцей.

Дон Альваро

Мне все равно: ты дверь закрыл,

Но шпагой сам найду я выход...

(Бьются.)

Один солдат

Я ранен, я убит.

(Убегает и падает за сцену.)

Другой

Здесь бездна

С своей свирепостью раскрылась.

Дон Альваро

Теперь увидите вы все:

Я Тусани и буду назван

В столетьях — мстителем за даму.

(Солдаты убегают.)

Мендоса

Ты прежде смерть свою увидишь.

Алькускус

А мерзкий так-таки умрет?

СЦЕНА 20-я

Дон Хуан Австрийский, Дон Лопе и солдаты. — Дон Альваро, Дон Хуан де Мендоса, Алькускус, Гарсес, мертвый.

Дон Лопе

Откуда это возмущенье?

Дон Хуан

Что, Дон Хуан, здесь приключилось?

Мендоса

Такое странное событье,

Какого я не знал, сеньор.

Один мориск из Альпухарры

Пришел сюда, чтоб человека

Убить, который, как сказал он,

Ту, что любил он, умертвил

При разграблении Галеры;

Чтоб отомстить ее убийство,

Его он заколол кинжалом.

Дон Лопе

Убил твою он даму?

Дон Альваро

Да.

Дон Лопе

Так поступил ты превосходно.

Властитель, дай ему свободу;

Не порицания достоин

Такой поступок, а хвалы.

Когда б твою убил кто даму,

Его бы ты убил конечно,

Иль ты не Дон Хуан Австрийский.

Мендоса

Заметь, что это Тусани,

И взять его нам было б важно.

Дон Хуан

Так сдайся.

Дон Альваро

Мне повелевает

Твоя испытанная доблесть,

Но думаю иначе я;

И пусть во имя уваженья

Перед тобой, моя защита

Лишь будет в том, что ухожу я.

(Уходит.)

Дон Хуан

За ним, скорее все за ним.

(Все уходят следом за Дон Альваро.)

СЦЕНА 21-я

Донья Исабель и солдаты-мориски на крепостной стене, потом Дон Альваро. Дон Хуан Австрийский и солдаты.

Донья Исабель

Пусть христианский лагерь видит,

Что белым флагом мы взываем

О перемирьи.

(Выходит Дон Альваро.)

Дон Альваро

Я прорвался

Меж острых пик и алебард

И до горы дошел.

Один солдат (за сценой)

Покуда

В лес не вошел он, из мушкета

Стреляй в него.

Дон Альваро

Вас слишком мало:

Я биться против всех могу.

Один мориск

Идемте в Берху.

Донья Исабель

Стой, помедли.

Ты, Тусани?

Дон Альваро

Смотри, Лидора,

Все эти люди, это войско

Идет с оружием за мной.

Донья Исабель

Не бойся.

(Она и мориски сходят со стены.)

Дон Хуан (за сценой)

Осмотреть все ветки,

И на кустах и на деревьях,

Чтобы нигде не мог он скрыться.

(Выходят Дон Хуан Австрийский и солдаты и с другой стороны Донья Исабель и мориски.)

Донья Исабель

О, сын красивого орла,

Чей взор бестрепетен пред солнцем,

Бесстрашный Дон Хуан Австрийский,

Всю эту гору, где таится

Противовес твоих надежд,

У ног твоих как бы низложит

Та, что стоит перед тобою,

Кадь выслушать ее захочешь.

Я Донья Тусани и здесь

Была мориской поневоле,

В душе оставшись католичкой^[66].

Супруга я Абенумейи,

Чья неожиданная смерть

Его корону обагрила

Его же собственною кровью;

Мориски, видя, что прощенье

Ты всем мятежным обещал,

Решили сдаться: так у черни

Намеренья непостоянны:

То, что замыслила сегодня,

Назавтра вычеркнет она.

Когда же стал Абенумейя

Их порицать за эту трусость.

Вдруг во дворец отряд гвардейцев

Вступил, и капитан его,

Занявши вход, до тронной залы

Дошел и, пред Царем представши,

Во имя общего желанья.

Промолвил; "Сдайся Королю

Испании" — "Как? он ответил, —

Меня лишать свободы?" Шпагу

Хотел он обнажить, но криком

"Да здравствует Австрийский дом!"

Внезапно огласились своды,

И из толпы одни мятежный

Солдат по голове венчанной

Его ударил бердышом.

Где был венец, не только счастье.

Но и несчастье там скрывалось

На землю он упал, и пали

Такие чаяния с ним,

Которые весь мир дивили,

Затем что он в своих деяньях

Мог не грозой, а лишь угрозой

Испанию поколебать

Коли к твоим стопам, властитель,

Могучего Абенумейи

Сложив венец окровавленный,

Я заслужила что-нибудь.

Теперь, когда ты всем даруешь

Великодушное прошенье,

Пускай твою получит милость

И благородный Тусани, —

И я, к ногам твоим припавши,

Сочту, что радостнее быть мне

Твоей рабой, чем быть царицей.

Дон Хуан

Пленительная Исабель,

Ты попросила слишком мало:

Встань, Тусани прощен. Да будет

Записано на бронзе славы

Деянье лучшее любви,

Какое только было в мире.

Дон Альваро

К твоим ногам я повергаюсь.

Алькускус

А мне как быть? Прощен я тоже?

Дон Хуан

Прощен.

Дон Альваро

Да завершится здесь

Любовь и после самой смерти,

Или осада Альпухарры.

Чистилище святого Патрика^[67]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Эгерио, царь Ирландии

Патрик

Людовико Энио

Паулин, крестьянин

Леогарио

Филипо

Капитан

Неизвестный, закутанный в плащ

Два инока

Старик крестьянин

Добрый ангел

Злой ангел

Полония

Лесбия

Льосия, крестьянка

Стража, солдаты, иноки, крестьяне и крестьянки

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Берег моря.

Царь Эгерио, одетый в звериную шкуру: Леогарио, Полония, Лесбия, Капитан.

Царь (в исступлении)

Нет, дайте умереть мне!

Леогарио

Государь!

Капитан

О, рассуди!

Лесбия

Остановись!

Полония

Подумай!

Царь

Оставьте, если мне возвещены

Такие муки, пусть я сброшусь в волны,

С утеса, что граничит с ликом солнца,

Венчающим его вершину блеском;

Пусть, в бешенстве живя, умру, беснуясь!

Лесбия

Стремишься к морю бурному?

Полония

Ты спал,

О, государь! Скажи нам, что с тобою?

Царь

Со мною пытки бешеного ада,

Всегда ненасытимого исчадья,

Что породил семиголовый зверь —

Дыханьем затемняющий пространство

Четвертой сферы, ужас и мученья

Такие, что с самим собой, борюсь,

И дикий сон моей владеет жизнью,

И я в его объятьях труп живой

Я видел бледный грозный призрак смерти.

Полония

Что ж видел ты во сне, чтоб так смущаться?

Царь

О, дочери мои, приснилось мне.

Что изо рта у юноши (хоть это

Был жалкий раб, но что то мне мешает

Его бранить), что изо рта раба

В сияньи тихом пламя исходило,

Обеих вас оно касалось кротко,

Пока вы, ярко вспыхнув, не зажглись

Желая защитить вас, между вами

И пламенем живым я встал, — напрасно.

Огонь меня не трогал и не жег

Исполненный отчаянья слепого,

Я вырвался из этой бездны сна.

Стряхнул оковы этой летаргии.

Но пыткой так исполнен я, что сном

Мне чудится, что предо мною пламя.

И вы горите, но сгораю — я.

Лесбия

То призраки воздушных сновидений

Роняют в души к нам толпу химер.

(Звучит рожок.)

Но вот звучит рожок!

Капитан

Он возвещает,

Что к гавани приблизился корабль.

Полония

О, государь, позволь мне удалиться,

Ты знаешь, звук военного рожка

Меня влечет сильней, чем зов сирены;

Когда гремят военные доспехи,

Я музыкой такой побеждена,

Моя душа стремится жадно к Марсу;

В той музыке моя да будет слава,

И вместе с ней на огненных волнах

Мое да улетает имя к солнцу,

И, рея там на крыльях быстролетных,

Вступает в состязание с Палладой.

Хоть я должна сказать, что мне всего

(в сторону)

Важней узнать, приехал ли Филипо.

(Уходит.)

Леогарио

Сойди на берег моря, государь,

Взгляни, как о подножие утеса

Оно курчавой бьется головой;

Едва тюрьму кристальную покинув,

Оно дрожит в темнице из песков.

Капитан

Рассей свое волненье созерцаньем

Владыки вод, окутанного снегом.

Взгляни, как, волны синие взметнув,

Те зеркала из темного сафира

Он заключил в серебряные рамы.

Царь

Ничто меня обрадовать не может;

Так глубоко тоска владеет мной,

Что грудь моя — вулкан, а сердце — Этна.

Лесбия

Что может быть прекрасней, чем веселый

Вид корабля, когда своею грудью

Он разрезает водное стекло?

Качаясь на своей лазурной сфере.

Он мчится, быстрый, рыба для ветров,

И птица для волны, скользит, воздушный.

Легко двумя стихиями объятый,

Плывет по ветру, по воде летит^[68],

Но наших глаз теперь он не ласкает.

Чело нахмурив, море возмутилось

И бездны громоздит, как глыбы гор.

С разгневанным лицом Нептун свирепый

Взмахнул своим трезубцем; и моряк

Ждет бури, увидав, что прямо к небу

Взметнулись пирамиды изо льда,

Восстали горы влаги, башни снега,

Блистательные замки пенных брызг.

(Входит Полония.)

Полония

Несчастье! несчастье!

Царь

Что случилось?

Полония

Вздымавшийся до неба Вавилон,

Изменчивый и жадный (кто поверит,

Что жаждать может водная стихия?)

Такой исполнен ярости слепой,

Что захотел сокрыть в глубоких недрах

Толпу людей, где только что замкнул их

В коралловых гробах, в могилах снежных,

Средь склепов серебристых. Бог ветров

Освободил все ветры из темницы,

И тотчас, беззаконные, они

Накинулись без предуведомленья

На тот корабль, которого рожок

Пропел, как лебедь, песню перед смертью.

За ним с высот спокойно я следила,

Глядя с горы, ушедшей в небеса:

Я думала, что едет там Филипо;

В дыхании обманчивых ветров

Твои гербы дрожали на знаменах,

Как вдруг я вижу быстрое крушенье,

Все голоса слились в протяжный крик,

Исчез Филипо, меж обломков, первый,

И, силой слез и горьких стонов, я

Соединилась с ветром и волнами.

Царь

Так вот как, боги! Вы такой угрозой

Терпенье испытуете мое!

Хотите, чтобы в гневе я низринул

Ваш свод? Чтоб, как второй Немврод, взметнул

Себе на плечи этот мир громадный,

Смеясь над тем, что молнии и гром

На части разрывают глубь лазури?

СЦЕНА 2-я

Та же. — Патрик и за ним Людовико.

Патрик (за сценой)

О, Господи!

Леогарио

Какой печальный голос!

Царь

Что там такое?

Капитан

Спасся вплавь один.

Лесбия

И захотел спасти еще другого,

Меж тем как тот в волнах уж погибал.

Полония

Несчастный странник, брошенный судьбою

В края чужие, — голос мой услышь!

Я говорю, чтобы тебя ободрить,

Сюда, сюда!

(Входят Патрик и Людовико, держа друг друга в объятиях.)

Патрик

Господь мне да поможет!

Людовико

Мне — дьявол!

Лесбия

Жаль глядеть на них.

Царь

Не мне.

Я жалости не знаю.

Патрик

Умоляю,

Во имя Бога, сжальтесь. Если даже

Рассказ о горе трогает сердца,

Не думаю, чтоб кто-нибудь нашелся

Такой жестокосердый, что при виде

Несчастного не тронется.

Людовико

А мне —

Не надо милосердья. Не прошу я

О жалости ни Бога, ни людей.

Царь

Скажите, кто вы, чтобы мы узнали,

Какое милосердье оказать вам,

Какое быть должно гостеприимство.

И чтоб узнали вы, с кем говорите,

Я имя назову свое сперва,

Чтоб, говоря со мной, вы оказали

Моей особе должное почтенье.

Меня зовут Эгерио, я царь,

Владыка царства малого; его я

Считаю малым, раз оно мое,

И до тех пор в себя я не поверю,

Пока не станет целый мир моим.

И я одет не в царскую одежду,

На мне одежда варвара, я — зверь,

И пусть для всех кажуся диким зверем.

Имен богов не знаю я; не верю

Ни в одного; их нет здесь между нами,

Мы никому не молимся, не верим;

Мы верим лишь в рождение и смерть.

Теперь, мое величие узнавши.

Узнав, кто я, скажите мне, кто вы?

Патрик

Меня зовут Патрик. Моя отчизна —

Ирландия, ее другое имя —

Гиберния; родимое селенье

Мое зовется Токсом, и едва ли

Ты слышать мог о нем когда-нибудь,

Незнатное и бедное селенье.

Меж севером и западом оно

Ютится на горе, и всюду снизу

Шумит свирепо море, замыкая

В тюрьму тот горный остров^[69], что зовется

Для вечной славы Островом Святых:

Столь многие, о, властный повелитель,

Как мученики, кончили там жизнь,

Ревнителями веры выступая,

В чем есть предел для совершенства верных.

Родители мои — ирландский рыцарь

И верная сопутннца его.

Одна из благородных дам французских.

Они не только эту жизнь мне дали,

Но благородства высшего другую,

Рассвет первоначальных лет моих:

Свет веры н правдивое ученье

Христа, — тот храм, в который нас ведут

Врата небес, крещение святое,

Из таинств церкви первое. Отдав

Супружеству ту дань, что служит общей

Для всех, кто в узы брака заключен,

Родители мои, из благочестья

Покинув мир, вступили в монастырь,

В две разные обители замкнулись,

Где жили в целомудрии, пока

Последней грани жизнь их не коснулась.

Тогда, тысячекратно показав,

Как сильно правоверное их рвенье,

Они душою с небом сочетались,

А прах телесный предали земле.

Пять лет, как сирота, я оставался

На попеченьи женщины святой,

Пять раз двенадцать знаков зодиака

В единой сфере солнцем озарились,

Как Бог взыскал меня своим вниманьем,

Во мне явив могущество свое:

Всегда своим орудьем избирает

Он существа смиренные, дабы

Величие свое с сделать явным

И чтоб Ему здесь в мире надлежала

Лишь одному божественная слава.

И вот однажды, — Небо призываю

В свидетели, не суетная гордость,

А только ревность веры побуждает

Меня повествовать о сих делах,

Не мной, а небесами сотворенных, —

Приходит к двери дома моего

Один слепой, чье имя было Гермас,

И говорит: "Сюда я послан Богом,

Он повелел, чтоб именем Его

Ты даровал мне зрение". Покорно

Велению такому повинуясь,

Я сотворил над мертвыми глазами

Таинственное знаменье креста, —

И вдруг из тьмы они вернулись к свету.

В другой же раз, окутавшись, как дымом,

Густыми облаками, небеса

Вступили в распрю с миром, посылая

Потоки снега быстрые в таком

Непобедимом множестве, что только

Растаял он под жгучим светом солнца,

Как улицы в каналы превратил

И затопил селение, и стали

Дома как бы суда из кирпичей,

Как корабли чудесные из камня.

Кто видел, чтобы можно было плавать

По высям гор? и кто по зыби водной

Носиться мог среди лесных вершин?

Я сотворил над дикими водами

Таинственное знаменье креста,

Замерзшим языком я повелел им

Во имя Бога вновь туда вступить,

Где прежде им приют был предначертан,

И воды, повинуясь, отошли,

И в миг один земля сухою стала.

О, кто хвалы не вознесет Тебе,

Великий Боже! Кто не возжелает

Тебя любить и сердцем исповедать!

И большее я мог бы рассказать,

Но голос мой смирением удержан,

Молчат уста, немеет мой язык.

Я вырос наконец, не столько склонный

К военным браням, сколько к правде знанья,

Священному Писанию и чтенью

Житий святых, чья школа учит нас

Благоговенью, вере, упованью

И милосердной сладости любви.

И вот, — в те дни, как этим я был занят, —

Однажды вышел я на берег моря,

С кой-кем из сотоварищей моих,

Вдруг там, где находились мы у взморья,

Пристал корабль какой-то, и с него

Толпой вооруженною сорвались

Корсары, бич морей, и взяли в плен

Меня и всех других! И чтоб добычей

Не рисковать, — поднявши паруса,

Они, не медля, снова вышли в море.

Был капитаном этого судна

Филипс Роки, дерзостный настолько,

Что если бы с земли исчезла дерзость,

Ее нашли бы в сердце у него.

Уж много дней опустошал он море

И берега Ирландии, повсюду

Производя убийства и грабеж.

Из всей толпы захваченной меня лишь

Оставил он в живых: как говорил он,

Меня тебе отдать он был намерен,

В знак подданства, как твоего раба,

О, как бывает горестно обманут

В своих желаньях темный человек,

Замыслив что-нибудь помимо Бога.

Прямой свидетель этому — Филипо,

На дне морском. Не дальше как сегодня,

В безветрие, уже в виду земли.

Возникшей над спокойной гладью моря, —

В одно мгновенье рухнул план его.

Встал ветер и завыл в своих глубоких

И впалых недрах, море застонало,

На волны — волны быстро взгромоздились.

Как горы над горами, и с вершин

Обрызгали соленой влагой солнце,

Гася его прекрасные огни.

Фонарь наш корабельный, вплоть у неба,

Качался нам блуждающей кометой.

Огнисто дымным выбросном паров,

Или звездой, упавшей из оправы.

Еще одно мгновенье, и корабль

Низринулся в раскрывшиеся бездны,

Морского дна коснулся, и распался, —

И вкруг него губительные волны

Восстали, как надгробный алебастр,

Среди кораллов пышных и жемчужин.

Не знаю, для чего меня хранит

Святое Провиденье, — бесполезен

И скуден я, но Небо пожелало,

И у меня дыхания хватило,

Не только для того, чтобы спастись,

Но снова встал лицом к лицу со смертью,

Спасая жизнь того, кто пред тобою,

Бесстрашного и юного. К нему

Меня влечет неведомая тайна

И думаю, когда-нибудь воздаст

Он мне сторицей этот долг. А ныне

Мы, спасшись оба милостию Бога,

Теперь стоим пред вами, как рабы,

В несчастий своем, быть может в счастья,

Мы ждем, чтоб вы смягчились нашей долен,

Чтоб в вас возникла жалость к нашим мукам,

Чтоб наше зло у вас нашло конец

Царь

Молчи, молчи, христианин постыдный,

Не знаю, что за власть объяла душу;

Твои слова она впивает жадно,

И, против волн, я тебя боюсь.

Перед тобой невольно преклоняюсь

Мне чудится, что ты тот самый раб.

Что мне в моем тревожном сне явился.

Выбрасывая пламя изо рта,

Стремительные искры выдыхая

И привлекая силою огня

Полонию и Лесбию, как ночью

Влечет костер безмолвных мотыльков.

Патрик

То вещий сон, и пламя изо рта

Есть истина евангельского света,

Который я несу, слова Христовы

Я буду проповедовать тебе

И твоему народу; через них-то

И станут христианами отныне

Полония и Лесбия.

Царь

Молчи,

Замкни скорей уста свои, позорный,

(В сторону.)

Мне жаль его. Я христиан жалею.

Полония

Пусть он толкует сны, второй Иосиф^[70],

Не думай и не бойся, государь.

Он думает, что, если в сновиденьи

Горели мы, я стану христианкой, —

Напрасна, это так же невозможно,

Как стать живой вторично после смерти.

Забудь свой гнев, хоть он и справедлив,

И чтоб развлечься, выслушаем, что нам

Расскажет о себе второй из них.

Людовико

Внимай же, неземная красота.

Я так начну мое повествованье.

Эгерио, великий царь ирландский,

Я Людовико Энио, и тоже

Христианин, но только в этом сходство —

Меж мною и Патриком, хоть и в этом

Друг с другом мы расходимся настолько ж,

Как свет и тьма, иль как добро и зло.

Но, честь Христовой веры защищая,

Тысячекратно отдал бы я жизнь.

Так я ценю ее. Клянуся Богом!

Клянусь Им, потому что в Бога верю.

Тебе не расскажу я никаких

Деяний благочестья, ни небесных

Чудес, через меня свершенных Богом,

Но целый ряд убийств и злодеяний,

Предательство, и низость, и кощунство:

Я ряд не только сделать преступленье,

Но рад сказать, что я его свершил.

Родился я на острове, средь многих

Ирландских островов. Подозреваю,

Что, слитые в губительном влияньи,

Все семь планет присутствовали свыше

При горестном рождении моем,

Смятенные в своем разнообразьи.

Луна послала мне непостоянство,

Меркурий дал мне разум: я его

Употребил во зло, и лучше б было

Мне вовсе не иметь его! Венера,

В обычном сладострастии своем,

Дала мне блеск обманных вожделений;

Марс дал жестокость сердца, — и чего

Не могут дать Венера вместе с Марсом?

От Солнца получил я, как черту

Обычную во мне, желанье — вечно

Быть пышно-расточительным, и вот,

Когда нет денег, я краду и граблю.

Юпитер дал надменность мне и роскошь

Причудливых мечтаний, а Сатурн

Гнев бешенства, и мужество, и душу,

Готовую на тысячи измен.

Из этих черт возникла цепь их следствий.

Отец мой, по причинам, о которых

Молчу из уважения к нему,

Был изгнан из Ирландки. Он прибыл

В один испанский город, Перпиньян^[71];

Тогда мне было десять лет, не больше;

Когда ж он умер, минуло шестнадцать.

Да воспомянет Бог о нем на небе!

Я сиротой остался одиноким

Во власти снов и прихотей моих

И мчался я в просторе своеволья,

Как дикий конь, порвавший повода,

В моем беспутстве все я основал

На женщинах и картах: это были

Два полюса мои. Заметь, какие!

Невластен все поведать мой язык,

Узнай хоть краткий перечень событий.

Чтоб обесчестить девушку одну,

Я умертвил отца ее и я же,

Когда один достойный рыцарь спал

С своей женой, убил его в алькове;

Я честь его омыл его же кровью

И превратил постель его в подмостки

Зловещие, где братскою четой

Пришлись убийство с прелюбодеяньем.

Итак отец и муж за честь свою

Мне заплатили жизнью: и у чести

Случается, что мученики есть.

Да воспомянет Бог о них на небе!

От кары за убийство убегая,

Во Францию я прибыл, где доныне,

Как думаю, мои деянья помнят.

Меж Францией и Англией тогда

Была война^[72], и я сражался храбро

Под знаменем Эстефано, в рядах

Французских; и однажды в жаркой схватке

Так отличился я, что сам король

За храбрость дал мне чин знаменоносца.

Не стоит говорить тебе о том.

Как оправдал его я ожиданья.

Я был осыпан знаками отличья.

И раз, когда вернулся в Перпиньян,

Зашел я в кордегардию и, в карты

Играя, из-за вздора я ударил

Сержанта, капитана умертвил

И ранил трех еще среди игравших

На крики их толпой сбежались стражи,

Я бросился в один соседний храм.

Какой-то сыщик стал мне на пороге,

И тотчас был убит средь злодеяний

И доброе я дело совершил

Да воспомянет Бог о нем на небе!

Я выбежал за стены городские,

И в чистом поле дали мне приют

В обители священной инокини

И там в уединении я жил

Спокойно, мирно, между тех монахинь

Одна была из родственниц моих,

Она то и сочла священным долгом

Взять на себя такое попеченье

Но сердце у меня, как василиск.

Весь этот мед в отраву превратило

От света благодарности меня

Швырнуло к вожделению, и встало

Желание, — чудовище, чья пища —

Все то, что невозможно, — яркий пламень,

Что хочет ярче вспыхнуть, если ты

Его задуть захочешь, — раб лукавый.

Убийца господина своего, —

Желанье, говорю я, в человеке.

Что презирая Бога и людей,

Чудовищное любит потому лишь.

Что вот оно чудовищно, — и ужас,

Как самый ужас, любит. Я дерзнул...

Но только что до этого дойду я

В своем воспоминаньи, государь.

Душой моей смущение владеет,

Мой голос умолкает, звук его

Печально замирает на устах,

И сердце разрывается на части,

Ему как будто душно там в груди,

И волосы встают от страха дыбом,

Как будто я средь сумрачных теней,

И, весь исполнен смутных колебаний,

Я рассказать тебе не в силах то,

На что хватило мужества, чтоб сделать.

Ну, словом, в этом гнусном преступленья

Так много омерзительных сторон,

Кощунства, богохульства, что порою

(Довольно, если это я скажу!)

Я чувствую раскаянье. Однажды,

Когда молчанье ночи создавало

Непрочные гробницы сна для смертных;

Когда лазурь задернулась покровом

Из мрака, этой траурною тканью,

Что ветер расстилает по кончине

Блистательного солнца, и кругом

Ночные птицы пели панихиды,

И трепетно в волнах сафира звезды

Мерцаньем освещали небосвод, —

С двоими из друзей своих (на это

Друзья всегда найдутся) я пробрался

Через ограду сада в монастырь.

Охваченный волнением и страхом,

По тени смертной с ужасом ступая,

Достиг я кельи (вымолвить боюсь),

Достиг я кельи той, где находилась

Монахиня, с которой я был связан

Священной связью кровного родства.

Я имени ее не называю.

Из уваженья к ней, коль не к себе.

Она лишилась чувств, меня увидев,

И на землю упала, а с земли

Тотчас же перешла в мои объятья,

И прежде чем опомниться могла,

Она была далеко за стенами

Обители, в пустынном, диком месте.

Где небо хоть помочь ей и могло,

Помочь не захотело. Впрочем — что ж:

Все женщины легко прощают, если

Их убедить, что дикие поступки

Лишь вызваны одной любовью к ним.

Поплакала, помучилась, простила,

И для беды нашлося утешенье,

А так была беда ее громадна,

Что ей пришлось увидеть вместе слитым

В одном ее возлюбленном — уродство

Грехов таких, как воровской захват,

Насилие, и грязь кровосмешенья,

И мрак любодеяния, и измена

Пред Богом, как супругом, н кощунство,

На двух конях, сынах проворных ветра,

К Валенсии помчались мы, и там.

Как будто бы жена и муж, предались

Совместной жизни, полной разногласий,

Я быстро прожил все, что только было

В моем распоряжении. Без денег

И без друзей, надежды не имея

На что-нибудь другое, я решился

Прибегнуть к красоте моей жены —

Любовницы, как к средству. О, когда бы

Стыдиться мог поступков я своих,

Лишь этого я б одного стыдился!

Пустить в продажу честь! Назначить цену

За сладость ласк — какая это низость

Последний грех последнего из подлых!

Когда я ей сказал об этом плане,

Бесстыдному, она дала согласье,

Ничем не выражая удивленья,

Но только я ушел, она бежала

И спряталась в одном монастыре.

Там под началом инока святого

Она нашла приют от бурь мирских

И умерла, раскаяньем сердечным

Свою вину примерно искупив.

Да воспомянет Бог о ней на небе!

Стал тесен мир для дерзких преступлений,

И увидав, что больше нет земли,

Которая б меня к себе прияла,

На родину вернуться я решил;

Казалось мне, что здесь, по меньшей мере,

Найду я безопасность от врагов,

Найду свое прибежище, Я прибыл

В Ирландию и принят ею был

Как матерью, но скоро оказалась

Она лихою мачехою. В бухте

Попутного искал я корабля,

В засаде там корсары притаились,

Их капитаном был Филипо. Он

Взял в плен меня, но после долгой схватки;

И эта-то отчаянная храбрость

Его расположила так, что он

Меня в живых оставил. Дальше все

Ты знаешь сам. Поднялся ветер гневный,

Он поднял смуту меж морей и гор,

И бездны посмеялись над горами.

Разрушил взрыв кристальных стрелометов

Основы всех окрестных городов.

И рухнули они, и море билось

Презрительно о землю, устремляя

Из недр своих глубоких жемчуга

В их нежном перламутре, порожденья

Стремительной зари, дохнувшей в пену,

Сверканья слез из снега и огня.

И наконец, — чтоб времени не тратить

В одном живописании, — скажу,

Что все, кто был тогда застигнут бурей,

Отправились поужинать в аду.

Я тоже был в числе гостей почетных,

И вслед за ними также бы ушел,

Когда б Патрик (не знаю почему я

Боюсь его, люблю и почитаю)

Не выхватил меня из волн морских,

В то время как, совсем изнеможенный,

В себя впивал я смерть с отравой моря

Вот все, что я хотел сказать. Теперь

Ни жизни, ни пощады не прошу я

И не хочу, чтоб ты моим страданьем

Смягчился или тронут был мольбой.

Скорее дай мне смерть, чтоб вместе с этим

Окончил жизнь свою такой злодей.

Который вряд ли может стать хорошим

Царь

Хоть, Людовико, ты христианин,

Я ж христиан всем сердцем ненавижу.

Так храбрость я ценю твою, что ныне

Хочу и на тебе и на Патрике

Одновременно выказать всю власть.

Могу карать, могу я и возвысить.

Могу смирять, могу и награждать

Тебя я свои объятья заключаю.

Ты будешь приближенным у меня,

Тебя к моим ногам я повергаю

(Повергает Патрика и становится на него одной ногой.)

И ты, и ты, вы будете отныне

Две чаши равновесья моего

И чтобы ты, Патрик, мог ясно видеть.

Как много я значенья придаю

Твоим угрозам, ты казнен не будешь

Живи и, если хочешь, извергай.

Как пламя, слово Бога, не боюсь я

Ни всех чудес его, ни божества.

Живи, но навсегда останься нищим.

Неси тяготы рабского удела,

Как существо, в котором пользы нет.

Ты будешь исполнять работы в поле,

Ты будешь сторожить мои стада,

Пасущиеся вон по тем долинам,

Увижу я, избавит ли твой Бог

Тебя от рабства, будешь ли ты в силах

Распространять везде его огонь.

(Уходит.)

Лесбия

Мне жаль Патрика.

(Уходит.)

Полония

Мне не жаль нисколько,

Я жалости не знаю, и уж если

Кто трогает меня, так Людовико.

(Уходит).

СЦЕНА 3-я

Патрик, Людовико.

Патрик

О, Людовико, я повергнут наземь,

Ты вознесен, и все же я исполнен

Не зависти, а скорби за тебя.

И говорю тебе одно лишь слово:

Не позабудь, что ты христианин.

Людовико

Патрик, позволь мне насладиться первой

Улыбкой переменчивой судьбы.

Патрик

Что ж, насладись. Но дай мне обещанье.

Людовико

Какое?

Патрик

В этой жизни ты меня,

Живой иль мертвый, раз еще увидишь.

Людовико

Такое должен дать я обещанье?

Патрик

Прошу тебя.

Людовико

Я обещаю.

Патрик

Помни.

(Уходит.)

СЦЕНА 4-я

Деревня в окрестностях столицы Эгерио.

Филипо, Льосия.

Льосия

Не обессудьте, если не сумела

Вам угодить.

Филипо

Вы более виновны,

Чем можно заключить из ваших слов.

Смотря на вас, я полон наслажденья

И боли, и поэтому я должен

Одновременно вас благодарить

И упрекать. Вы жизнь мне даровали,

И вместе с тем вы даровали смерть.

Льосия

Ответить вам я, право, не умею:

Я так проста, я ничего не знаю,

Но чтоб избегнуть долгих рассуждений,

Вот вам мои объятия, они.

Безмолвные, вам за меня ответят,

(Обнимаются.)

СЦЕНА 5-я

Те же. — Паулин.

Паулин (в сторону)

Ай, батюшки! Родимые! Что вижу!

Жену мою целуют! Что тут делать?

Убить их? что ж, убью. Да вот беда,

Боюсь, она меня убьет, пожалуй,

Филипо

Красавица пустынных этих гор,

Не зная, чем твое гостеприимство

Вознаградить, прошу — возьми кольцо.

Звезду небес тебе в нем дать хотел бы.

Льосия

Беру лишь потому, что это ваше,

Не из корысти.

Паулин (в сторону)

Ей дают кольцо.

И я, как муж, увидел: что тут делать?

Как муж, я должен, кажется, молчать.

Льосия

Вторично отдаю в своих объятьях

Всю душу вам, другого не имею

Сокровища.

Филипо

В объятьях этих нежных

Легко забыть все зло, что вынес я

От ярости кристальной влаги моря.

Паулин (в сторону)

Ай, ай! Опять объятья.

(К Филипо.)

Сударь, сударь!

Вы, кажется, не видите, что это

Моя жена?

Филипо

Ваш муж нас увидал,

Я ухожу, но я вернусь сейчас же,

(В сторону.)

Полония, ты верно б огорчилась.

Когда бы увидала, до чего

Меня доводит рок мой беспощадный.

О, море, ты дерзаешь посягать

На небо, и в каких глубоких недрах

Сокрыты жизни, взятые тобой?

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Паулин, Льосия, потом Филипо.

Паулин (в сторону)

Ушел. Поговорим теперь погромче.

(К Льосии.)

На этот раз, Льосия, я тебя

Поймал с поличным и да буду проклят,

Когда тебя я палкой не побью.

Льосия

Вот злюка! Чтоб тебе со света сгинуть!

Паулин

Так, так. Вы — обнимаетесь, я — злюка.

Не мог же я не видеть. Где ж тут злость?

Льосия

Вот то-то где! Не знаешь положенья,

Что муж не должен видеть все, что видит:

Он должен видеть только половину.

Паулин

Что ж, хорошо, условье принимаю.

И так как ты проклятого солдата,

Которого к нам выбросило море,

Два раза обняла, я буду думать

Что это было только раз, не больше;

И если за двойное обниманье

Тебе намеревался дать я прежде

Сто палочных ударов, — за один раз

Тебе по счету надо пятьдесят.

Ну, слава Богу, приговор составлен

Тобою же самою, получай

По счету пятьдесят ударов палкой.

Льосия

Нет, ты не муж, а прямо мужичище.

Довольно, если муж увидит четверть.

Паулин

Так приговор обжалован? Отлично.

Согласно апелляции, тебе

Придется ровно двадцать пять ударов.

Льосия

Иначе должен делать тот, кто любит.

Паулин

А именно?

Льосия

Совсем тому не верить,

Что увидал, а верить лишь тому,

Что я скажу.

Паулин

Проклятая Льосия,

Ты прямо порожденье Вельзевула.

Уж лучше ты бери скорее палку

И бей меня. Так будет хорошо?

С другим два раза можешь полюбовно

Обняться, мне же сто ударов палкой.

(Филипо возвращается.)

Филипо (в сторону)

Однако до сих пор он не уходит.

Паулин

Вы вовремя изволили прибыть.

Быть может, господин солдат, вам будет

Теперь угодно выслушать меня.

Я вам весьма признателен за ваше

Ко мне благоволенье, очень тронут,

Вы снизошли ко мне и пожелали

На хижину мою и на жену

Взглянуть, как на свое добро. Спасибо.

Но хоть премного вам я благодарен,

А все ж, как примечаю, вы теперь

И живы и здоровы, — значит, в путь,

Как говорится, скатертью дорога.

Нимало я к тому не расположен,

Чтоб, смуту у меня поднявши в доме,

То, что из моря выброшено было,

Как рыба, стало плотью на земле.

Филипо

Меня подозреваете вы злостно.

Ни повода к тому нет, ни причины.

Паулин

Причина-то причиной, а вот лучше

Скажи мне, — что, муж я или нет?

СЦЕНА 7-я

Леогарио, Старик-крестьянин, Патрик.

Леогарио

Таков приказ. И вы должны смотреть,

Чтоб он всегда без отдыха работал!

Старик

Как сказано, так сделано и будет.

Леогарио

Но что я вижу, это ведь Филипо?

К твоим ногам, владыка, припадаю.

Паулин

Его владыкой назвал?

Льосия

Да, владыкой.

Теперь тебе достанется за все.

Филипо

Позволь тебя обнять.

Леогарио

Такая честь...

Возможно ли: так ты в живых остался?

Филипо

Здесь морем бурным выкинут я был;

Найдя приют среди крестьян, здесь жил я,

Как жалкое игралище судьбы.

Пока не исцелился от недугов.

Однако ж и еще была причина.

Ты знаешь нрав царя, ты знаешь, как он

Честолюбив и как он страшно вспыльчив.

Его нельзя смягчить упоминаньем

О крайностях изменчивой судьбы.

И я его боялся, жил надеждой,

Что кто-нибудь в отсутствие мое

Настолько умягчит его суровость,

Что он позволит мне предстать пред ним.

Леогарио

Ты можешь это сделать хоть сейчас же.

Твоею смертью мнимой он настолько

Был огорчен, что с радостию примет

Тебя, узнав, что ты в живых остался.

Отправимся. Я на себя беру

Вернуть тебе его расположение.

Паулин

Прошу не осудить мой вздорный гнев.

Как господин Филипо верно помнит,

Я — Паулин. Да снизойдет ко мне он,

Коль чем-нибудь его я оскорбил.

Я говорил, как глупый гусь, не больше.

И я всегда готов ему служить.

В его распоряженьи днем н ночью —

Мой дом и в нем жена моя Льосия.

Филипо

Благодарю за все гостеприимство,

Надеюсь уплатить вам долг сполна.

Паулин

Так для начала я прошу, возьмите

С собой Льосию: двум тогда вы сразу

Доставите весьма большую радость,

Ей — дав возможность быть ей вместе с вами,

А мне — меня оставив без нее.

(Филипо и Леогарио уходят.)

Льосия (в сторону)

Любил ли кто, как я, такой любовью

Несчастной: чуть блеснула — позабыта.

Старик

Теперь мы, Паулин, совсем одни,

Так будь же подобрее с этим новым

Работником.

Патрик

Я ваш покорный раб,

Смотрите на меня, прошу, не больше.

Как на раба, сюда пришел затем я,

Чтоб самому смиренному служить,

И потому давайте приказанья.

Старик

Вот скромность!

Паулин

Вот смиренье!

Льосия

И как он

Хорош собой! Его лицо невольно

Сочувствием исполнило меня.

Паулин

Льосия, между нами, этих чувствий

Так много у тебя, что, сколько помню,

Кто б ни пришел сюда, в тебе наверно

Он чувствия пробудит.

Льосия

Грубиян!

Уж если ревновать меня ты вздумал,

Во всех мужчин влюблюсь я.

(Уходит.)

Старик

Паулин,

Теперь тебе я дело доверяю

Первостепенной важности.

Паулин

Готов

Исполнить все, когда вам так известно,

Что ловок я.

Старик

Мне кажется, что раб,

Которого ты видишь пред собою,

Не очень-то надежен; между тем

Я должен наблюдать за ним, — скажу я

Тебе потом, зачем и почему.

Итак, смотри за ним, да, братец, в оба.

Следи за ним. Будь с ним всегда. Смотри!

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Патрик, Паулин.

Паулин (в сторону)

Могу сказать и порученье дали!

(К Патрику.)

Я страж и охранитель ваш. Доселе

Я ничего еще не охранял.

Теперь придется с отдыхом проститься.

Не есть, не пить, не спать, и потому,

Коль только вам угодно удалиться,

Рекомендую сделать это тотчас.

Вы даже мне окажете весьма

Большое одолжение, избавив

Меня от этих тягостных забот.

Идите с Богом.

Патрик

Нет, не беспокойтесь,

Хоть я и раб, но я не убегу.

О, Господи, с какой отрадой буду

Я жить отныне в этой тишине!

Здесь, пред Тобой, Всевышним, преклоняясь,

Душа отдаться может созерцанью,

Смотря на ясный лик Твоих чудес

Божественных! В немом уединеньи

Возникла человеческая мудрость,

В немом уединеньи я хотел бы

В божественную мудрость заглянуть.

Паулин

Скажите, с кем теперь вы говорите?

Патрик

О, Боже! Ты всего первопричина!

Те небеса хрустальные, что светят,

С их звездами, с их солнцем и луной,

Не суть ли это ткани и завесы

Возвышенных твоих пределов горних?

Стихии разногласные, огонь,

Вода, земля и ветры — не движенья ль

Твоей руки? Они не говорят ли,

Как велики хвалы Твои повсюду,

Как велико могущество Твое?

Земля не записала ли строками

Цветными пышность светлую Твою?

И ветер, повторенный звуком эхо,

Не вторит ли, что создан он Тобой?

Не славит ли Тебя огонь хвалами,

Не славит ли вода, — и не затем ли

Язык есть у огня и у воды?

И потому, о, Боже Всемогущий,

Тебя искать я лучше буду здесь,

Затем что здесь Тебя во всем найду я.

Тебе, Господь, моя открыта вера,

Знак моего Тебе повиновенья,

Давай мне повеленья, как рабу,

Или скорей возьми меня отсюда —

Туда, где мог бы я Тебе служить!

(С неба опускается Ангел, в одной руке у него щит и в нем зеркало, в другой руке письмо.)

СЦЕНА 9-я

Те же. — Ангел.

Ангел

Патрик!

Патрик

Чей зов я слышу?

Паулин

Зов? Ничей!

(в сторону.)

Однако ж он рассеян! Видно, это

Поэт.

Ангел

Патрик!

Патрик

Чей зов я слышу?

Ангел

Мой!

Паулин (в сторону)

Он говорит. Я никого не вижу.

Что ж, пусть поговорит. Я не приставлен

Ко рту его.

(Уходит.)

СЦЕНА 10-я

Ангел. Патрик.

Патрик

Так велико блаженство,

Что я в него поверить не могу.

Передо мною облако; из дымки

Жемчужно-алой солнце выплывает;

Окружено нетленными звездами,

Среди кустов жасмина и цветов

Оно идет, сиянье разливая,

Оно идет, неся с собой зарю.

Ангел

Патрик!

Патрик

Меня пугает этот блеск,

Меня страшит неведомое солнце.

О, кто ты?

Ангел

Друг Патрик, я Виктор, Ангел —

Хранитель твой, и ныне Бог меня

Послал к тебе, чтоб передать вот это.

(Отдает ему письмо.)

Патрик

Прекрасный благовестник, пусть вовек

Ты будешь окружен небесной славой!

Ты, предстоящий там, средь высших сил,

Пред Господом, к Которому с другими

Взываешь в гимне звучном: Свят! Свят! Свят!

Ангел

Патрик, прочти послание.

Патрик

Я вижу

Слова: "К Патрику". — Чем же мог такое

Блаженство заслужить смиренный раб?

Ничем!

Ангел

Прочти послание.

Патрик

Дерзаю.

(Читает.)

"Патрик, Патрик, приди, освободи нас

От рабства". Что-то высшее здесь скрыто:

Не знаю, кто зовет меня. О, верный

Хранитель, разреши недоуменье.

Ангел

Взгляни сюда.

(Показывает ему зеркало.)

Патрик

О, Боже Всемогущий!

Ангел

Что видишь?

Патрик

Вижу множество людей,

Толпу разнообразную, из старцев,

Детей и жен и все меня зовут.

Ангел

Так поспеши, спаси их от тревоги.

Толпа, что ты увидел, есть народ

Ирландии; он жаждет благовестья

Из уст твоих, правдивого ученья.

Покинь тяготы рабского удела,

Господь взыскал тебя своим вниманьем,

Тебе велит Он веру проповедать,

Которую так хочешь ты возвысить.

Да будешь ты посланником Его,

Апостолом Ирландии. Отправься

Во Францию, там есть епископ Герман,

Иди к нему и облекись в одежду

Монаха, отправляйся после в Рим,

Тебе дадут там буллы Селестина^[73],

Послание, чтоб ты достиг счастливо

Блаженной цели странствий; посети

Мартина, он теперь епископ Турский.

Умчись со мною, в вихре унесенный;

Бог повелел, чтоб ныне ты узнал

Через меня, каков удел твой в мире, —

И ты со мной пуститься должен в путь.

(Улетают.)

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Зал в башне, принадлежащей ко дворцу Эгерио.

Людовико, Полония.

Людовико

Полония, кто в замыслах любви

Чрезмерен, тот и сетовать не должен,

Когда ему другого предпочтут.

Он сам себе придумал наказанье.

Случалось ли когда, чтобы надменный, —

Возвысясь, не был сброшен с высоты?

Так я теперь Филипо вытесняю.

Моя любовь должна его убить.

Пусть он меня превысил в благородстве,

Которое даровано природой,

Еще есть благородство, что дается

Заслугами, и в этом я, не он,

Достоин называться благородным.

Он честь свою наследовал от предков,

Моя же честь действительно — моя.

В свидетели зову я это царство,

Что сделалось безумным от побед,

Через меня одержанных. Три года

Прошло с тех пор, как прибыл я сюда,

(Мне кажется — сегодня), три уж года,

Как я тебе служу, — и не сумею

Исчислить все, что для Эгерио

За это время взял я в правой битве.

Мне мог бы позавидовать сам Марс,

Я — страх земли, я — грозный ужас моря.

Полония

Твой благородный дух, о, Людовико,

Наследовал ли ты его иль добыл,

В груди моей не только будит страх

И дерзновенье, но еще другое,

Не знаю что, быть может, это нужно

Назвать любовью, может быть и нет:

Мной стыд овладевает неизменно,

Когда душа почувствует, что я,

В борьбе, ему готова покориться.

Пока одно могу тебе сказать:

Твое желанье было б обладаньем,

Когда б я не боялась пробудить

Жестокий гнев в отце. Но жди, надейся.

СЦЕНА 2-я

Те же. — Филипо.

Филипо (в сторону)

Когда я смерть здесь должен был увидеть,

Зачем пришел искать ее? Но кто же

Настолько терпелив, чтоб не глядеть

На то, в чем быть должно его несчастье?

Людовико

Но кто мне поручиться может в том, что

Моей ты будешь?

Полония

Вот моя рука!

Филипо

Нет, этого я вынести не в силах!

Полония

О, горе мне!

Филипо

Ты руку отдаешь

Какому-то пришельцу. Так? Не правда ль?

А ты на солнце хочешь посягнуть,

Чтоб собственный заемный блеск утратить?

Да как же ты посмел противоречить

Желаниям моим? И как же мог ты

Не вспомнить, что ты был моим рабом?

Людовико

И смел, и смею: я теперь не то уж,

Чем, может быть, был раньше. Это правда,

Я был твоим рабом. Кто в мире мог

Избегнуть переменчивости рока^[74]?

Полония

Боже!

Людовико

Это оскорбленье

Оставить без отмщения? О, нет!

В моей душе свирепствуют вулканы!

(Они обнажают шпаги.)

СЦЕНА 3-я

Те же. — Эгерио, солдаты.

Царь

Что тут случилось?

Людовико

Вырвалось из ада

Живущее в нем бешенство, несчастье,

Свирепость пыток, вечность оскорбленья.

Пусть, государь, никто мне не мешает

Отмстить. Пред самой смертью не склонюсь я.

Нет ничего важней, чем честь моя.

Царь

Схватить его.

Людовико

Пусть тот, кто хочет смерти,

Приблизится. За эту дерзость он

В награду пред тобой умрет.

Царь

Я дожил

До этого! за ним!

Людовико

Омытый кровью,

В отчаяньи, ее пролью я столько,

Что за Филипо буду гнаться вплавь.

(Уходит, отражая удары.)

СЦЕНА 4-я

Царь

Лишь этого еще недоставало.

О, дерзкий раб! — Другой, как мне сказали,

Тот самый, что был сослан и бежал,

В Ирландию из Рима возвратился

И веру проповедует Христову.

Столь многие, как говорят, вступили

В ряды учеников его, что мир

Весь разделен на партии. Я знаю,

Что он колдун. Он к смерти присужден был

В другой стране, и спасся, поселяя

В сердцах людей смущение и страх.

К позорному столбу он был привязан,

Как вдруг земля, хранящая в себе

Так много мертвецов, затрепетала,

И воздух застонал, и облик солнца,

Затмением кровавым облекаясь,

Не захотело дать свой блеск луне.

Колдун! В своих руках судьбу он держит.

В том нет сомненья. Так мне рассказали.

И все кто ни пришел смотреть на казнь,

Пошли за ним, а ныне он приходит,

Чтоб волшебство испробовать на мне.

Что ж, пусть придет и твердо убедится

В тщете своих намерений. Посмотрим,

Что из себя являет этот бог,

Зовущийся меж ними христианским.

Он примет смерть из рук моих, — войдет

В пределы узкой сферы, из которой

Не вырвется, — епископ и пастух,

Дерзающий прийти во имя Папы^[75].

СЦЕНА 5-я

Капитан, солдаты; Людовико, под стражей. — Царь.

Капитан

Вот, мы его схватили. Он убил

Троих телохранителей и ранил

Еще других.

Царь

Скажи, христианин,

Ты можешь не дрожать передо мною?

Моей руки подъятой ты не видишь?

Но нет, все злоключения мои

Заслужены, я заслужил их больше,

И впредь да будет проклят тот, кто сделал

Добро кому-нибудь из христиан.

Ты заслужил не кары, а награды,

Я кары заслужил за то, что сделал

Тебе добро. — Держать его под стражей,

До казни. Больше милостей не жди,

Не будет их, христианин бесстыдный,

Умри, как жертва гнева моего,

Не потому, что ты бесстыдно-дерзок,

А потому, что ты христианин.

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Людовико

Итак, умру, и будет смерть блаженной,

Тот, кто умрет за честь, умрет за Бога,

И кто умрет средь мук и огорчений,

С признательностью должен смерть встречать,

Как ту черту, что им пределом служит.

Так пусть же оборвет он жизнь мою,

Безумную настолько, что как будто

Она порочной стала лишь сегодня;

Она родится фениксом нетленным

Из пепла оскорбленья моего.

Вся жизнь моя отравою бы стала,

Мое дыханье сделалось бы ядом,

В Ирландии я столько б крови пролил,

Что смыл бы ею весь позор обиды.

О, честь моя! ты вражеской рукой

Повержена! так пусть и я с тобою

Умру навек. С тобой соединившись,

Над варварами этими одержим

Победу. Мне осталось жить лишь миг,

Кинжал послужит мне, как честный мститель.

Но да поможет Бог мне! Что за демон

Толкает руку? Я христианин,

Во мне душа, а надо мной сияет

Свет веры милосердной. Так достойно ль

Христианину ныне замышлять,

Среди толпы языческой, деянье,

Противное религии его?

Какой же я пример теперь им дал бы

Своею смертью жалкой, — лишь одно

Опроверженье славных дел Патрика!

Все те, что чтут одни свои пороки

И отрицают вечность воздаянья

И вечность славы, разве не сказали б:

"Ну, что там проповедует Патрик

О вечности души! Ведь Людовико —

Христианин, а он себя убил,

Так значит, он, как все, теряя душу,

Не ведал о бессмертии ее".

И были б мы, в делах несогласимых,

Как свет и тень. Довольно и того,

Что в совершенных мною преступленьях

Я так и не раскаялся, хотел

Свершить еще другие, потому что,

Клянусь, когда б бежать мне удалось,

Я стал бы диким ужасом и страхом

Для Азии, для Африки, Европы.

Я приступил бы к мщению немедля,

Такому беспощадному, что здесь,

На островах Эгерио, не стало б

Ни одного, на ком я б не насытил

Своей неумолимой жажды крови!

Когда захочет молния порвать

Небесный свод, — предупреждает громом,

И после, меж теней и клубов дыма,

Является змеею из огня,

Прорезывая воздух задрожавший.

Не то же ли и я: удар громовый

Моей души уже услышан всеми,

Недостает лишь молнии теперь.

Но горе мне! Ей больше нет исхода,

И, прежде чем достигнуть до земли,

Она, увы, игрушкой ветра стала.

Не потому мне горько умереть,

Что смерть моя позорной смертью будет,

А потому, что, умерев до срока, —

До срока кончу я свои грехи.

Я жить хочу, чтобы начать отныне

Ряд новых величайших дерзновений, —

О, небо, только этого хочу!^[76]

СЦЕНА 7-я

Полония. — Людовико.

Полония (в сторону)

Мое решенье твердо.

(Обращаясь к Людовико.)

Людовико,

Лишь в крайних обстоятельствах любовь

Себя являет в блеске несомненном.

Тебе грозит смертельная опасность,

Отец мой в страшном гневе на тебя,

От ярости его ты должен скрыться.

Я щедро наградила стражей, злато

Их сделало глухими. Так спасайся

И убедись, как женщина способна

Решительною быть, забыть свой стыд,

Как может пренебречь своею славой.

Бегу с тобой, отныне я решаюсь

С тобою жить, с тобою умереть:

Мне без тебя не жизнь, ты в самом сердце,

В моей груди живешь. Со мною деньги

И много драгоценностей, их будет

Достаточно, чтобы мы могли бежать

К далеким странам Индии, где солнце

Попеременно жжет и леденит.

Две лошади у выхода нас ждут,

Не лошади, а кошки, духи ветра,

Или, еще вернее, взмахи мысли —

Они так быстры, что хотя мы будем

Теперь спасаться бегством, нам с тобой

Не будет представляться, что за нами —

Погоня. Так решайся же! О чем

Ты думаешь и что тебя смущает?

Не нужно ни сомнения, ни слов.

И чтоб судьба, встающая всечасно

Помехой для любви, не помешала

Прекрасным сочетаниям таким,

Пойду вперед, а ты иди за мною;

Тем временем я отвлеку вниманье

Тюремных стражей, и побег наш скрою.

И самое к нам солнце благосклонно,

Оно, нисшедши в волны, умягчает

Свою усталость, влагой оросив

Густую сеть своих волос курчавых.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Людовико

Как кстати все случилось. Видит Бог,

Что выказанный мною пыл любовный

К Полонии притворством был одним:

Хотел я, чтоб она со мной бежала,

И с помощью ее запястий ценных

И разных драгоценностей я мог бы

Покинуть этот подлый Вавилон,

Затем, что хоть и был здесь окружен я

Почтением, я все же был рабом,

А жизнь моя безумная желала

Свободы, — и ее дарует небо.

Но женщина была бы мне помехой:

Любовь во мне — лишь беглая услада,

Лишь чувственная жадность, и едва

Насыщено такое побужденье,

Как женщина, хотя б она была

Скромнейшей и красивейшей, претит мне.

Но раз уж так мой дух вольнолюбив,

Что значит смертью больше или меньше?

Полония умрет от рук моих:

Она мне отдалась в такое время,

Когда никто не любит и не ценит, —

Как все, она в беспечности жила бы,

Когда она любила бы как все.

(Уходит.)

СЦЕНА 9-я

Капитан; потом Царь, Филипо, Леогарио.

Капитан

Я прихожу сюда с приказом царским,

Чтоб смертный приговор свой Людовико

Узнал... Но что такое? Дверь открыта?

И в башне никого? Что это значит?

Сюда, солдаты! Нет ответа! Стражи!

Измена! Эй, сюда!

(Входят: Царь, Филипо и Леогарио.)

Царь

Что ты кричишь?

Что это значит?

Капитан

Людовико скрылся,

И стражи убежали.

Леогарио

Государь,

Я видел, как сюда пред тем входила

Полония.

Филипо

О, Боже мой, так это

Она ему доставила свободу.

Тебе известно, что ее желал он

И ей служил. Я ревностью подвигнут

Последовать за ними. Ныне станет

Гиберния твоя второю Троей.

(Уходит.)

Царь

Дать мне коня, я сам лечу в погоню.

О, кто ж они, кто эти христиане:

Сомнительными разными делами

Один смутил покой мой, а другой

Похитил честь мою! Но им обоим

Придется жертвой мести стать моей.

Сам Папа в Риме мне за них заплатит!

(Уходит.)

СЦЕНА 10-я

Лес, в глубине которого — хижина Паулина.

Полония убегает, раненая; Людовико, с обнаженным кинжалом в руке.

Полония

Сдержи порыв руки окровавленной,

О, сжалься надо мной, не как любовник,

А как христианин, и, взявши честь,

Оставь мне жизнь.

Людовико

Полония, ты знаешь,

Что красоте всегда награда — горе,

Не могут красота и счастье жить

В согласии; я твой палач, и дерзко

Над головой твоей вздымаю сталь,

Чтоб жить спокойно, жизнь твою порвавши.

Возьму тебя с собой — возьму с собою

Свидетеля моих злосчастных дней,

И чрез него за мною могут гнаться,

Преследовать меня, узнать, найти.

Тебя в живых оставлю я — оставлю

Разгневанной тебя и оскорбленной,

То будет — лишний враг мой (и какой!).

И значит, взять тебя с собой иль бросить —

Равно оплошность. Лучше если я,

Исполненный предательства и низкий,

Презрев законы Бога и людей,

Тебя убью теперь собственноручно.

Пусть между диких скал, в их мощных недрах,

Я схороню навек мою беду;

И вместе с тем пусть мстительная ярость

Достигнет этим новых насыщений:

Убью с тобой Филипо, если он

Живет в твоей груди, — убью с Филипо

И твоего отца. В моем бесчестьи

Ты первою причиною была,

Будь первой между жертв, казненных мною.

Полония

О, горе мне, своими же руками,

Как червь, я создала себе гробницу.

И ты не зверь? И ты христианин?

Людовико

Я демон. Кончи. Все запечатлеешь.

Полония

О, да поможет мне Господь Патрика!

(Людовико поражает ее кинжалом, она падает за сцену.)

Людовико

Упала на цветы, облившись кровью

И ужасы кругом распространяя.

Теперь могу я скрыться без помехи.

Богатств со мной довольно, чтобы жить

В Испании, нужды не ощущая.

Поздней, в другой одежде, измененный

Теченьем дней, вернусь я отомстить

Предателю: обида не задремлет.

Но где мой путь? Повсюду тени смерти.

С дороги сбился я и, может быть,

Спасаясь от погони, сам я брошусь

В предательские руки. Если только

Я не обманут внешним жалким видом,

Передо мною сельская лачуга.

Спрошу-ка здесь, куда держать мне путь.

(Стучится.)

СЦЕНА 11-я

Паулин (за сценой)

Ты странник?

Людовико

Да.

Паулин (за сценой)

Так странствуй. Здесь, любезный,

Не постоялый двор.

Людовико

Вот мужичина!

Сейчас тебе сломаю дверь.

(Срывает дверь.)

Готово!

Льосия (за сценой)

Эй, Паулин, проснись! Сломали дверь!

Паулин (за сценой)

Ну, ну! Уж на один я глаз проснулся,

Вот на другой проснуться не могу.

Пойдем-ка вместе. Что-то страшновато.

(Выходит Паулин и Льосия.)

Кто тут зовет?

Людовико

Молчите, мужичье,

Не то я вас убью своей рукою.

Здесь на горе я потерял дорогу,

Набрел на дом твой. Укажи мне, где

Путь к гавани. Оттуда, полагаю,

Могу я с безопасностью спастись.

Паулин

Так вон по той тропинке вы идите,

И ежели вам встретится гора,

Вот с этой стороны, так вы взойдите,

Где будет поровнее, там спуститесь,

И уж тогда, как к гавани придете,

Пред вами, значит, прямо будет гавань.

Людовико

Нет, лучше ты иди со мной, не то,

Свидетель Бог, окровяню я землю.

Льосия

Не лучше ли вам, рыцарь благородный,

У нас остаться на ночь до звезды?

Паулин

Да вы совсем расчувствовались, женка!

Он чувствия успел в вас пробудить?

Людовико

Ну, выбирай: или иди со мною,

Иль смерть тебе!

Паулин

Ах, сударь, не сердитесь.

Я первое, конечно, выбираю,

И, если вам угодно, потащу вас

Хоть на плечах, — и не из страха смерти,

А чтоб Льосии сделать неприятность.

Людовико

Чтоб никому не мог он рассказать,

(в сторону.)

Куда я путь направил, сошвырну я

Его с горы, когда достигнем моря.

(К Льосии.)

Прошу, не беспокойтесь. Спите с миром.

Супруг ваш не замедлит к вам прийти.

(Уходят: Людовико и Паулин в одну сторону, Льосия — в другую.)

СЦЕНА 12-я

Царь Эгерио, Лесбия, Леогарио, Капитан, потом Филипо.

Лесбия

Простыл и след их: гору осмотрели,

Долину, и холмы, и лес, и все,

Но нет нигде ни знака, ни намека,

Что здесь они сокрылись.

Царь

Нет сомненья,

Что самая земля их проглотила,

Чтоб только уберечь их от меня.

Им в небесах приюта не нашлось бы,

Я их настиг бы там, клянуся небом.

Лесбия

Уж солнце простирает над горами

И над лесами пряди золотые

Разметанных волос, чтоб день явился

Тебе путеводителем в исканьях.

(Входит Филипо.)

Филипо

О, Государь, я вам пришел сказать

О величайшем горе, о несчастьи

Чудовищном настолько, что такого

Ни вымыслы судеб, ни время нам

Не рассказали. В поисках тревожных

В дремучий лес зашел я и провел

Всю ночь в лесу; в час утра показалась

На небе полусонная заря,

Вся трауром покрытая, меж дымных

И черных облаков, и звезды с неба

Впервые отлучились — не жалея,

Довольные отсутствием. Идя,

То там, то сям, в дремучих чащах леса,

Мы увидали чашечки цветов,

Обрызганные кровью, и меж ними

Обрывки разных женских одеяний.

Идя по следу, мы холма достигли,

И там, на ложе роз, как раз у склона,

Мы мертвую Полонию нашли.

СЦЕНА 13-я

Те же. — Полония, мертвая; вскоре за этим Патрик.

Филипо

Взгляни, и ты увидишь красоту,

Исторгнутую с корнем, побледневший

И горестный цветок, огонь потухший,

Увидишь распростертым то, что жило,

Как светлый сон, прекрасный и подвижный, —

Ты мертвую Полонию увидишь.

Царь

Молчи, Филипо, замолчи, молю,

Во мне нет сил такие пытки встретить,

Нет мужества принять такое горе.

О, дочь моя несчастная, утрата,

Найденная в такой недобрый час!

Лесбия

От скорби я лишилася дыханья

И жалобы смолкают, не излившись.

О, пусть твоя несчастная сестра

Сопутствует тебе в твоих несчастьях!

Царь

Какая беспощадная рука

Подъяла смертоносное оружье

На эту неземную красоту?

Пусть жизнь моя порвется в этой скорби.

Патрик

Вострепещи, Гиберния, покайся,

Край злополучный, край несчастный! Горе!

Коль ты слезами землю не омочишь,

И в горести рыдая дни и ночи,

Не умягчишь небесные врата,

Замкнутые твоим непослушаньем, —

Тогда дрожи, Гиберния, и бойся!

Край злополучный, край несчастный! Горе!

Царь

О, небо, что за вопли скорби слышу!

Что за печальный голос! Он пронзает

Мне грудь, он проникает прямо в сердце!

Узнайте, кто препятствует теченью

Моей печали? Кто скорбеть здесь может

Сильней, чем я? Кто жаловаться может?

Леогарио

То, государь, Патрик. Он, как ты знаешь,

В Ирландию из Рима возвратился

И, получив от Папы посвященье

В ирландские епископы, и вместе

Достоинства верховные, обходит

Все острова, пророчествуя так.

Патрик

Вострепещи, Гиберния, покайся!

Край злополучный, край несчастный! Горе!

(Входит.)

Царь

Патрик, зачем мешаешь мне в печали,

Удваивая ныне грусть мою

Поддельностью своих воззваний скорбных,

Отравой позлащенных слов твоих?

Зачем меня преследуешь нещадно?

Зачем мутишь мои моря и земли

Обманами и новшествами? Мы

Лишь умирать умеем и рождаться.

Единственная в этом наша мудрость,

Наследие, полученное нами

От праотцев. И что это за Бог,

Которого ты нам благовествуешь,

Уча, что после жизни преходящей

Он вечную дает нам? Как душа,

Лишенная телесности, способна

Иметь другую жизнь и там за гробом

Испытывать страдания и радость?

Патрик

Душа, расставшись с телом, отдает

Природе человеческое, — малость

Из праха и земли; а дух восходит

К пределам высшим, где скорбям конец,

Коль человек скончался примиренным;

А милость примирения ему

Дается чрез крещение сначала,

Потом чрез покаяние.

Царь

Так значит

Вот это красота, что здесь простерта

В кровавом одеянии, теперь

Живет — не здесь?

Патрик

Да.

Царь

Дай мне указанье,

Дай несомненный знак, что это правда.

Патрик (в сторону)

Вступись теперь за честь Свою, о, Боже!

Здесь надлежит Тебе представить явным

Могущество величья Твоего.

Царь

Безмолвствуешь?

Патрик

С соизволенья Неба,

Она сама ответит.

(Простирает руки над телом Полонии.)

Труп недвижный,

Во имя Бога я повелеваю

Тебе вернуться к жизни на земле

И, с прежним духом воссоединившись,

Дать истины прямое указанье,

Благовествуя слово правой веры.

Полония (воскресая)

О горе! Да поможет Небо мне!

Как много тайн моей душе открылось!

Господь, Господь, сдержи свою десницу,

Орудье правосудья Твоего!

Не устремляй на сдавшуюся молний

Карающего гнева, укроти

Порыв Твоих громов победоносных!

О, если гнев Тобою овладел,

От лика Твоего куда мне скрыться?

Да свергнутся высоты на меня:

Врагинею самой себя я ныне

Хотела бы во глубь земли сокрыться

От взора Твоего, — но как могу,

Когда везде, куда мое несчастье

Меня ни повлечет, я повлеку

С собой вину мою? Вот, вот, смотрите,

Не отошли ли в страхе эти горы,

Вершина их не дрогнула ли там?

Трепещет небо, с осей содвигаясь,

И, полный совершенства, свод его

С высот своих заоблачных и грозных

Не хочет ли сорваться на меня?

Незримый, предо мной темнеет ветер,

Замкнулся путь, моря бегут. Лишь звери

Идут и приближаются ко мне

И растерзать хотят меня на части.

Пощады мне, о, Господи, пощады!

О, сжалься, Боже, сжалься надо мной!

Молю, взыщи меня святым крещеньем.

Пусть я умру, с Тобою примиренной,

И пусть умру. О, смертные, внемлите,

Внемлите: жив Христос, Христос царит,

Христос есть Бог. Покайтеся, покайтесь!

(Уходит.)

СЦЕНА 14-я

Те же, кроме Полонии.

Филипо

Какое чудо!

Лесбия

Что-то неземное!

Капитан

Великое!

Леогарио

И странное!

Царь

То ковы,

То чары волшебства! Ужели ныне

Я допущу их здесь?

Все

Христос есть Бог!

Царь

Народ слепой, народ непостоянный,

Ужель обман настолько будет силен,

Чтоб совершать такие чудеса,

А у тебя достоинства не станет,

Чтоб видимость и ложь разоблачить!

Так я же сам желаю покориться,

Пусть ныне убедит меня Патрик,

Его победа будет достоверной.

Наш диспут начинается. Внимайте.

Когда б душа бессмертною была,

Никак нельзя б ей было оставаться

Без действия хотя одно мгновенье.

Патрик

Так. Несомненность истины подобной

Мы видим в сне: на самом деле сны,

Со всем обильем образов неясных,

Являются движеньями души,

Но так как чувства в снах несовершенны,

Нередко в сновиденьях видим мы

То, в чем одно с другим несогласимо.

Царь

Но если так, то в данное мгновенье

Полония была мертва иль нет?

Коль не была мертва, а это только

Был обморок, так в чем же было чудо?

Но даже я о том не говорю.

Она была мертва, пусть это верно,

Ее душа тогда необходимо

Должна была быть в небе иль в аду,

В одном из этих двух пределов скрытых:

Ты сам, Патрик, так учишь нас. Но если

Она была в раю, немилосердно

Бог поступил бы, если бы вернул

Кого-нибудь из рая в мир, где может

Вернувшийся подвергнуться опять

Опасности быть вечно осужденным

И в ад сойти, изведав радость неба.

Правдивость утвержденья очевидна.

Когда ж душа была в аду, тогда

Нарушена простая справедливость:

Возможно ль допустить, чтоб человек,

Достойный кары, вновь туда вернулся,

Где может милость неба он снискать.

А так как в Боге милость с правосудьем

Одно и то же, где ж, Патрик, поведай,

Была душа Полонии теперь?

Патрик

Вот мой ответ, Эгерио. Согласен,

Что местопребывание крещеной

Души всегда в аду или в раю,

Откуда по особому веленью

Ей выйти невозможно, если мы

Обычную возможность разумеем.

Когда же говорить об абсолютной,

То душу Бог извлечь из ада мог.

Но не об этом речь у нас. Конечно,

Душа идет в одно из этих мест,

Когда она разъединится с телом

В разлуке смертной, чтоб не возвратиться

В него уж никогда; но если ей

Вернуться суждено, она витает,

Как странница, в особом состояньи,

И, ожидая, медлит во вселенной,

Как часть ее, хотя и не имея

В ней точно предначертанного места.

И правду, всемогущество Господне

Предвидело — все, что должно случиться,

От самого мгновения, когда

Из сущности своей оно исторгло

Законченное это мирозданье,

Создав его по образцу своей

Первоначальной мысли. Бог предвидел

Тогда и этот случай, и, провидя,

Что эта просветленная душа

Должна вторично в тело возвратиться,

Решил, что нужно быть ей в ожиданьи,

Без места в мире, но имея место.

Так учит теология святая,

И вот тебе ответ на довод твой.

Но нечто есть еще совсем другое,

Что должен ты принять в соображенье:

Мест славы и возмездья в мире больше,

Чем думал ты. Узнай, себе на благо,

Что есть еще чистилище, куда,

Скончавшись в состояньи примиренья,

Душа для очищения вступает,

Чтоб от грехов своих освободиться,

Соделанных при жизни, в этом мире;

С грехами же никто не вступит в небо.

Там, как металл, сквозь пламя проходящий,

Душа с себя все пыльное свергает,

Чтоб, навсегда очищенной и ясной,

Предстать пред светлым ликом Божества.

Царь

Так ты мне говоришь, и у меня

Нет знака достоверней и надежней,

Чем голос твой. Дай мне намек, черту,

Дай проблеск этой истины, чтоб мог я

Руками прикоснуться к ней и ясно

Увидеть, что в ней скрыто. Если ты

Столь многого достигнуть в состояньи,

С соизволенья Бога своего,

Проси Его о милости, прибегни

К Нему, чтоб дал тебе Он что-нибудь,

К чему мы все могли бы прикоснуться,

Что не было бы только рассужденьем,

Дабы и я уверовал. И знай,

Что час один тебе дается сроку.

В течение его ты должен дать мне

Какой-нибудь нелицемерный знак,

Что ад и рай не выдумка пустая, —

Или умрешь. Пускай, пускай Твой Бог

Придет сюда с Своими чудесами,

Чтоб мы на них не издали взглянули.

А если не заслуживаем мы

Ни адских мук, ни райского блаженства,

Тогда свое чистилище нам дай,

Пусть все Его могущество познаем.

Честь Бога от тебя теперь зависит.

Скажи Ему, пусть защитит ее.

(Все уходят, кроме Патрика.)

СЦЕНА 15-я

Патрик

Теперь, о, Боже, сильный, бесконечный,

Твой гнев, Твое возмездие и мщенье

Да ниспровергнут вражеский оплот

Невежества и суетных ошибок.

Забудь благоволенье, ибо тщетно

Взираешь на врагов, как на друзей;

И поелику ныне восхотели

Свидетельства величья Твоего,

Десницею карающей низвергни

На них молниеносный гром. В дни оны

Тебя молило рвенье Илии

О строгости, и вера Моисея

О чудесах молилась, и хотя

Не их уста теперь к Тебе взывают

Через мои, пусть этот зов достигнет

Небес, и днем и ночью умоляет,

О, Господи, Тебя о чудесах

И строгости, чтоб с муками и славой,

В тенях и формах, миру возвестились

Чистилище, и ад, и небеса.

СЦЕНА 16-я

Добрый Ангел, с одной стороны; с другой — Злой Ангел. Патрик.

Злой Ангел (про себя)

Исполнен опасенья, чтобы Небо

Не сообщило как-нибудь святому

Патрику это чудо, это диво,

Ценнейшее сокровище земли,

Сюда пришел я, ненависти полный,

Как будто ангел света, возмутить

Его моленье, влить в него отраву

И бешенство.

Добрый Ангел (к Злому Ангелу]

Не сможешь, ты бессилен,

Жестокое чудовище; я здесь,

Как верная его защита. Больше

Ни слова. Замолчи.

(К Патрику.)

Патрик, услышав

Твою мольбу, Всевышний пожелал

Тебе свое открыть благоволенье

Такой благою вестию. Найди

На острове, лежащем здесь, пещеру,

Возникшую на дальнем горизонте

Как впадина горы и как преграда

Для озера; кто, полный дерзновенья,

Войдет в нее, покаявшись заране

И исповедав все свои грехи,

Тот может в ней пройти, еще при жизни,

Чистилище. Он в ней увидит ад

И муки, присуждаемые душам,

Греховностью своею заслужившим

Свирепость пытки вечного огня.

Он узрит рай и лучезарность рая.

Но я тебе свидетельствую также,

Что кто войдет туда без покаянья,

Из любопытства, с целью увидать

Сокрытый в пещере этой тайны,

С собою принесет он смерть свою, —

Войдет туда, чтобы терпеть мученья,

Покуда Бог есть Бог, Который ныне

Своею новой милостью желает

Тебя спасти от утомлений жизни.

И оба вы увидите себя

В возвышенности горнего предела,

Туда взойдешь, и будешь гражданином

Небесного Сиона, здесь оставив

Свидетельство прекраснейшего чуда,

Чистилище, что наречется в мире

Чистилищем Патрика. И затем,

Чтоб истинность божественного чуда

Немедленно была подтверждена,

Вот этого назойливого зверя,

Пришедшего сюда смутить твое

Святое благочестие, я ныне

В глубокую пучину низвергаю,

В темницу, в средоточье заключенья,

Чтоб, завистью своей терзаясь там,

Он отравился собственной отравой.

(Исчезают.)

Патрик

Да возвеличит небо лучезарность

Щедрот Твоих, о, Боже Вездесущий,

За честь Свою вступающийся чудом

Таким многозначительным.

(Зовет.)

Сюда,

Эгерио!

СЦЕНА 17-я

Царь, Филипо, Лесбия, Леогарио, Капитан, народ, Патрик.

Царь

Ты звал?

Патрик

Иди со мной

Вон к той горе, и все пускай тебя

Сопровождают, все они увидят

Там образы, в которых воплотились

Награды и возмездие, увидят

Подобие отсроченного чуда,

Что все растет и будет продолжаться.

Великого, скрывающего тайну,

И дивной сокровенностью своей

Взывающего к нашему восторгу;

Увидят полосой сверкнувший свет,

Хранимый здесь, увидят ад и славу.

(Уходит, все следуют за ним.)

СЦЕНА 18-я

Отдаленная часть горы, с отверстием страшной пещеры.

Те же.

Царь

Остановись, Патрик, идешь туда,

Куда не проникало даже солнце;

Горы, что пред собой теперь ты видишь,

Еще никто среди людей ни разу

Не победил. В течение столетий,

Ни человек, ни зверь не проходил здесь,

По этим перепутанным путям.

Филипо

Живя здесь постоянно, не дерзаем

Мы тайны, здесь сокрытые, увидеть.

И доступ к той горе настолько труден,

Что никого нет, кто бы перешел

За грань обрывов этих и за волны

Того немого озера.

Царь

Здесь только

Угрюмым предвещанием звучат

Напевы птиц ночных, могильно-темных.

Филипо

Остановись.

Патрик

Не поддавайтесь страху.

Хранится здесь сокровище небес.

Царь

Бояться? Страх душе моей неведом.

Ни пропасти, ни кратеры не страшны.

Хотя бы средоточие земли

Метало ужас, пламя выдыхая,

Бросало токи дыма и огня.

Я знаю, я от этого не дрогну.

СЦЕНА 19-я

Те же. — Полония.

Полония

Остановись, о, варварское племя,

Безумное, пусть дальше не идут

Шаги твои заблудшие, ты видишь

Несчастие свое лицом к лицу.

Самой себя поспешно убегая,

Проникла я в глухую чащу леса,

Что гору покрывает; высь ее,

Увенченная мощными дубами,

Грозит закрыть лучистый облик солнца.

В лесной глуши я схоронить хотела

Навеки преступление свое,

Чтоб жить отныне в пристани спокойной,

Морей мирских неистовство забывши,

На лоне этой мирной глубины.

Я прибыла сюда без указаний,

Никем не провожаемая, ибо

Так неприступна гордость этих мест,

Что здесь еще ни разу не осталось

Ничьих сопровождаемых следов.

Неясный искаженный лик вершины,

Когда его увидишь, изумляет,

И страхом наполняет, изумив:

И было б тщетно с ужасом бороться,

Здесь скрыто чудо, здесь сокрылась тайна.

Вон видишь ту скалу? Она как будто,

Повиснув в бездне, держится с трудом,

Идут века, а ей упасть все страшно.

Она собой загородила пасть,

Раскрытую под ней: разъяв отверстье,

Угрюмая гора под той скалою

Как будто бы зевает. Меж устами

Утесов этих двух, окружена

Печальными стволами кипарисов,

Восходит смутно горная глава,

Покрытая растительностью чахлой;

Как волосы, разметанные ветром,

На ней растет бесплодная трава,

До чьих стеблей не прикасалось солнце;

А там в неясном сумраке, вдали,

Раскинулось открытое пространство,

Там пустота, там ужас дня, там ночь.

Приблизиться хотела я к пещере

И поселиться в ней. Но не могу

Рассказ свой продолжать, в душе смущенье,

Мой голос замирает, силы гаснут.

Когда б не этот страх, я вам могла бы

Поведать о неслыханном, о страшном,

О новом, изумительном, но в сердце

Недвижный холод, голос мой застыл,

И больше нет во мне свободной воли.

Едва хотела я войти в пещеру,

Как быстрые отчаянные крики

Услышала под сводами ее,

Как будто кто-то жаловался горько

На боль, но муки были безнадежны.

И слышала я только богохульства,

Проклятия; упорно повторялись

Рассказы о жестоких преступленьях,

Таких, что небо, верно, пожелало

В темницу эту все их заключить,

Чтобы о них не слышать. Кто не верит,

Пусть сам войдет в пещеру, пусть узнает,

Кто отрицает, пусть приступит сам,

Сомнения исчезнут, он увидит,

Услышит и узнает о мученьях,

О ужасах и о свирепых пытках.

Что до меня, мой голос в изумленьи

И в ужасе пред этой новизной,

Слабея, заключается в молчаньи.

И не добро, чтоб люди посягали

На тайны сокровенные небес.

Патрик

Эгерио, перед тобой пещера,

Где жизнь и смерть свою сокрыли тайну.

Но надобно сказать тебе, что сильно

Тот ошибется, кто на эту тайну

В греховном состояньи посягнет.

А кто, откинув страх и исповедав

Свои грехи, войдет в нее, увидит

Свою вину прощенной, и при жизни

Познает здесь чистилище.

Царь

Так что же,

Ты думаешь, Патрик, что, вопреки

Высокому рожденью, я, смутившись,

Как женщина, затрепещу от страха?

Ответьте, кто из вас войдет в пещеру?

Молчишь, Филипо?

Филипо

Так я же сам, презренные, войду,

Разоблачу я первый эти ковы

Христианина, чары колдуна.

Смотрите на меня, мой дух бесстрашен,

Передо мной бессилен Бог его.

(Эгерио идет к пещере и, при вступлении в нее, проваливается с грохотом; из нее выбрасывается пламя и слышится множество голосов.)

Полония

О, ужас!

Леогарио

Что за диво!

Полония

Что за чудо!

Капитан

Из самых недр земных исходит пламя!

(Уходит.)

Леогарио

Я видел, оси неба сотряслись.

(Уходит.)

Полония

То небеса свой гнев освободили.

(Уходит.)

Лесбия

Земля дрожит и ветер стонет.

(Уходит.)

Патрик

Боже,

Твои враги тобой поражены.

(Уходит.)

Филипо

Кто будет столь глубоко безрассуден,

Чтобы вступить в чистилище Патрика!

(Уходит.)

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Улица. — Ночь

Паулин, одетый в шутовской солдатский костюм, и Людовико, погруженный в раздумье.

Паулин

Когда-нибудь должно было случиться,

Когда-нибудь я должен был спросить

О том, что я хочу узнать. Послушай.

Я вышел из своей лачуги, помнишь,

Чтоб показать тебе дорогу к морю,

И проводил до пристани тебя.

Там ты опять мне повторил, что только

Два выбора есть у меня: идти

С тобой или убитым быть тобою.

И так как ты мне предоставил выбор,

На большем я из зол остановился:

С тобою быть. Куда бы ни пошел ты,

И я, как тень, иду. И сколько стран

Мы обошли! В Италии мы были,

В Испании, во Франции, потом

В Шотландии и в Англии, ну, право,

Такой далекой нет земли, чтоб ты

Не устремился к ней. И после этих

Бесчисленных скитаний мы вернулись

В Ирландию. Я, Паулин, — увидя,

Что бороду себе ты отрастил,

И волосы, и изменил свой голос, —

К тебе взываю: что за основанье,

Чтобы такой затеять маскарад?

Весь день сидишь в гостинице, а ночью

Пускаешься на тысячу проделок

И безрассудств, забыв, что мы вернулись

В страну, где все теперь переменилось,

И ничего нет так, как было прежде.

Эгерио погиб, ему на троне

Преемницею Лесбия осталась.

Полония...

Людовико

Не говори о ней,

Не убивай меня, не рань смертельно

Упоминаньем имени ее,

Рассказом о событии, что может

Меня заставить к крайностям прибегнуть.

Я знаю, умерла она.

Паулин

Мне это

В гостинице рассказывал хозяин.

Он рассказал мне также, как ее

Убитою нашли, и как...

Людовико

Молчи.

Я не хочу об этой смерти слышать,

Я не хочу оплакивать ее.

Паулин

Он мне сказал еще, что вся страна

Оставила язычество, и всюду

Теперь здесь христианство. Дело в том,

Что некто, называемый Патриком,

Теперь уже умерший...

Людовико

Как? он умер?

Паулин

Так мне сказал хозяин.

Людовико (в сторону)

Плохо ж я

Исполнил обещанье.

(К Паулину.)

Продолжай.

Паулин

Он возвестил им свет Христовой веры,

И чтоб они уверовали в вечность

Души, открыл им некую пещеру,

И что за ужас в ней, — послушать страшно!

Людовико

Я знаю. Слышал. При одном рассказе

Душой такой овладевает ужас,

Что волосы встают внезапно дыбом.

Там ежедневно видят чудеса.

Паулин

Но ты ни с кем не видишься, ты вечно

Сидишь теперь средь ужасрв и страхов

Наедине с тоской своей, И значит

Не мог ты видеть этого и слышать.

Не в том, однако, дело. Разреши,

Прошу, мои сомненья, расскажи мне,

Зачем мы здесь.

Людовико

Отвечу по порядку.

Когда тебя я из дому увел,

Намереньем моим сокрытым было

Убить тебя и труп оставить в поле.

Но я решил, что будет лучше, если

Возьму тебя с собой, чтобы впредь ты был

Товарищем моим и верным другом,

Чтоб мог того избегнуть я, чего

Боялся: до того дойти, что не с кем

Мне будет говорить. И, наконец,

Отправившись со мной, ты становился

Моим сподручным. Помнишь, Паулин,

Мы были в разных землях, и ни разу

Не чувствовал ни в чем ты недостатка.

В ответ на твой вопрос, зачем мы здесь,

Узнай, что я хочу убить злодея,

Что некогда нанес мне оскорбленье.

И потому, так тщательно скрываясь,

Я изменил одежду и наружность.

И умертвить его хочу я ночью,

Ввиду того, что здесь, во всей стране,

В могуществе никто с ним не сравнится.

Теперь, тебе свою доверив тайну,

Я расскажу, зачем мы здесь сегодня.

Три дня тому назад, переодетый,

Я прибыл в этот город, как ты знаешь,

И вот две ночи, как закутан в плащ,

Искал врага на улице и в доме,

Где он живет, но дважды, неизвестный,

Закутанный до самых глаз плащом,

Приблизясь, помешал мне это сделать.

Меня он подзывает, но едва

Я подхожу, он тотчас исчезает

С такой непостижимой быстротой,

Как будто бы его уносит ветер.

Я взял тебя нарочно с тою целью,

Чтоб он не мог сегодня ускользнуть,

Когда захочет вновь сюда явиться.

Стеснивши с двух сторон его, узнаем,

Все, чем меня сейчас ты напугал.

Я с господами призраками? Нет,

Благодарю покорно. Я с почтенным

Чистилищем? О, нет, я никогда

Не путался в дела другого мира.

На это есть достаточно причин.

Пусть тысяча людей меня захочет

Убить, — я убегу от всей толпы, —

От одного бежать сумею даже:

И, правда, не безумие ли это,

Не глупость ли, достойная людей

Свихнувшихся, — желать своей же смерти

Из нежеланья тягу дать, меж тем как

Так мало это стоит. Жизнь свою

Ценю я очень. Лучше, если можно,

Позволь, я здесь останусь, а потом

За мной вернись.

Людовико

Вот дом его. Сегодня

Хочу убить Филипо. Посмотрю я,

Угодно ль будет небу дать ему

Защиту, — защитит ли. Здесь постой.

СЦЕНА 2-я

Неизвестный, закутанный в плащ. — Людовико, Паулин.

Паулин

Стоять не стоит. Вон идет там кто-то.

Людовико

Какое счастье, если мне удастся

Отмстить обоим сразу. Прежде чем

Убить Филипо, с этим рассчитаюсь.

Один. Да, это он. Я узнаю

Его походку, может быть, вернее,

Я потому узнал его, что в нем

Есть что-то, что страшит меня, что в душу

Внедряет изумленье.

Неизвестный

Его хочу убить я. Видит Бог, —

Как молния, лишь ранит воздух шпага,

Его же я не в силах поразить,

К нему мне невозможно прикоснуться.

(Идет за ним, продолжая ударять его шпагой, но не будучи в силах прикоснуться к нему.)

СЦЕНА 3-я

Филипо. — Паулин.

Паулин

Прошу покорно! Чуть один ушел,

(В сторону.)

Другой идет; подумать можно, право,

Что я святой Антоний^[77], — все кругом

Виденья, привиденья. Давай-ка,

Я спрячусь здесь у двери, — он меж тем

Пройдет.

Филипо

О, дерзновенная любовь!

Ты делаешь меня — в любви счастливым,

Даруя мне властительное царство.

Полония в пустыню удалилась

И там живет одна среди утесов,

Гражданкой гор, островитянкой скал.

От царства отреклась она, сказавши,

Чтоб Лесбии престол принадлежал.

И я, не так взволнованный любовью,

Как тайною корыстью, ей служу,

Величество отныне обожаю.

Я подхожу к окну ее и слышу

Бесчисленные нежные слова.

Но что это? Как раз у двери дома

Я ночью натыкаюсь каждый раз

На незнакомца. Кто бы это был?

Паулин

Идет ко мне. Но что же, между прочим,

Влечет ко мне всех этих привидений?

(В сторону.)

Филипо

Скажите, рыцарь...

Паулин

Я не отвечаю

На данный возглас. Это не ко мне.

Филипо

Здесь дом мой.

Паулин

Ваш? Пускай и будет вашим,

Владейте им столетья, и да будет

Он навсегда свободен от постоя.

Филипо

Раз вам необходимо здесь остаться, —

В чем воля ваша полная, — прошу вас,

Посторонитесь, дайте мне пройти.

Паулин (в сторону)

Он говорит учтиво и с опаской.

Как кажется, и меж ночных теней

Порою можно видеть мокрых куриц.

Здесь дело у меня, или, вернее,

(К Филипо.)

Мне дела нет. Посторониться можно.

Несправедливо было бы мешать

Тому, кто спать идет.

Филипо

Располагайтесь.

(В сторону.)

И храбрые же призраки здесь бродят.

Когда домой я ночью возвращаюсь,

Какой-то человек ко мне подходит,

Но чуть в него внимательно вгляжусь,

Как раз он на пороге пропадает.

А, впрочем, что мне в том?

(Уходит.)

(Паулин обнажает шпагу и размахивает ею в воздухе.)

Паулин

Ушел. Теперь

Необходимо вот что! Хладный призрак,

Остановись, не уходи, скажи,

Ты женского или мужского рода!

Нет, видит Бог, убить его не в силах.

Я шпагою лишь разрезаю воздух.

Но если он и есть тот самый рыцарь,

Которого мы ожидаем здесь,

Счастливый же он человек, ей-Богу:

Он спать к себе пошел. Вот — вот опять

Я слышу голоса и звук оружья.

Оттуда шум, бегу, но не туда.

(Уходит в противоположную сторону.)

СЦЕНА 4-я

Другая улица.

Неизвестный, закутанный в плащ. — Людовико.

Людовико

Здесь улица другая; если прежде

Мешало поединку что-нибудь,

Здесь можно встать лицом к лицу свободно,

И так как вас ударить не могу я

Своею шпагой, я хочу узнать,

Кто вы. Ответьте мне сейчас же, кто вы?

Вы человек, иль призрак, или демон?

Молчание? Так я же с вас сорву

Ваш плащ, узнаю...

(Срывает с него плащ и видит скелет.)

Боже, что я вижу?

О, ужас, о, чудовищность, кто ты?

Застывший труп^[78], живущий прах и дым?

Неизвестный

Не узнаешь? Я точный образ твой.

Я Людовико Энио.

(Исчезает.)

Людовико

О, Боже!

Что вижу я, что слышу я, Создатель!

Коснулся до несчастий и теней.

О, смерть моя.

(Падает.)

СЦЕНА 5-я

Паулин. — Людовико.

Паулин

Я слышал громкий возглас.

То голос господина моего.

Я вовремя явился. Господин мой!

Людовико

Чудовище, зачем ты вновь приходишь?

Ты видишь, звуком слов твоих сраженный,

Я побежден.

Паулин (в сторону)

Эге, он помешался.

(К Людовико.)

Какое я чудовище? Я просто

Слуга твой, Паулин, глупец тот самый,

Что за тобой пошел, Бог весть зачем.

Людовико

А, Паулин, со мной случилось что-то,

Такое, что тебя я не узнал.

Но, впрочем, что ж тут странного, когда я

Себя не знаю. Ты, быть может, видел

Ужасного сухого мертвеца,

Умершего, — с душою человека, —

Не человека, только грубый остов,

Его костям отказано в одежде

Из плоти, руки холодны, недвижны,

Его нагое тело безобразно,

В глазных глубоких впадинах нет глаз.

Куда исчез он?

Паулин

Если бы его

И видел я, о том сказать не мог бы:

Я в тот же миг упал бы наземь мертвый,

Мертвей, чем он.

Людовико

Смерть овладела мною.

Смерть овладела всем. Дух занялся,

Немеет голос, грудь моя застыла,

В моих ногах я чувствую свинец.

Я видел, как два полюса всей мощью

Нависли надо мной, как на плечах

Я должен был поддерживать их тяжесть.

И мнится, что из каждого цветка

Вздымается, глядит подводный камень,

Из каждой розы смотрит исполин,

Разорвана земли глухая впалость,

Из чрева хочет выбросить она

Всех мертвецов, хранимых ей во прахе.

Я видел между ними Людовико.

О, небо милосердное, сокрой

Меня от самого меня, дозволь мне

Исчезнуть в самом дальнем средоточьи.

Пусть я себя не вижу, ибо сам

Себя не знаю я! Но нет, я знаю

Я знаю, это я был тем безумным

Чудовищем надменности, что даже

На Бога посягнул; да, я — тот самый,

Я совершил так много темных дел,

Что, если б Бог ко мне был справедливым

И мне назначил пытки адских мук,

Чтоб я страдал, пока он будет Богом,

Я в малое вменил бы эту казнь.

Но также знаю я, что преступленья,

Соделанные мною против Бога,

Свершил я против Светлого Творца,

Такого милосердного, такого

Великого, что я могу снискать

Прощенье, если в муке покаянья

Я выплачу грехи мои. Я полон

Раскаянья, о Боже, и чтоб ныне

Представить доказательство того,

Что, став другим, я вновь рождаюсь в мире,

Себя в Твою десницу предаю.

Суди меня судом не правосудным,

Суди по милосердью Своему.

Воззри и укажи мне, о Творец мой,

Какую в покаянье взять мне кару, —

Я покорюсь. Что будет воздаяньем

За жизнь мою?

Музыка (за сценой). Чистилище.

Людовико

О Боже,

Что слышу? Эти звуки так певучи,

Они мне представляются лучом,

В них свет небес, таинственно блеснувший

Для грешника любовью состраданья.

В них узнаю внушение Господне,

Хочу вступить в чистилище Патрика,

И набожный, смиренный и покорный,

Сдержу я слово, данное ему,

Его увижу, если только будет

Даровано такое счастье мне.

О, пусть мое решение сурово,

И страшно, потому что выше сил

Противиться всем ужасам и пыткам,

Что демоны грехам уготовляют, —

Соделанные мною преступленья

Настолько ж были страшны и суровы.

Врачи, леча опасную болезнь,

Всегда к опасным средствам прибегают.

Поди и ты со мною, Паулин:

Увидишь ты, как в горести я наземь

Повергнусь пред епископом, как я,

Чтобы сильнее был великий ужас,

Все, все грехи открою в громких воплях.

Паулин

Ну, нет, уж если так, ступай один,

Для храбрецов не нужен провожатый,

И никогда не слышал я, чтоб в ад

С лакеем уходили. Лучше снова

Отправлюсь я в родимую деревню

И буду жить в ней мирно, а насчет

Видений там и всяких привидений,

Так мне супруги хватит за глаза.

(Уходит.)

Людовико

Открыто я творил мои грехи,

И пусть открытым будет покаянье.

Пойду как исступленный, громогласно

Крича о преступлениях моих.

О, люди, звери, горы, сферы неба,

Толпа утесов, нежные растенья,

Сухие вязы, — все вострепещите,

Я Людовико Энио, — дрожите

При имени моем, отныне я —

Чудовище смирения, — я, бывший

Чудовищем надменности. Я верю,

Надеюсь, что увидите меня

Вы более счастливым, если только

Патрик во имя любящего Бога

Поможет мне в чистилище своем.

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Лес, в средоточии которого виднеется гора; с нее спускается Полония.

Полония

О, Боже, мне хотелось бы, чтоб в этом

Пустынном одиночестве мой разум

С Тобою слил все помыслы мои,

И, радуясь быть щедрой пред Тобою,

Хотела б я, о, Господи, чтоб каждый

Из помыслов моих душою был.

Я для тебя хотела бы оставить

Не царство незаметное, а страны

Великие, над пышностью которых

Проходит в блеске царственное солнце,

Идя по многочисленным кругам.

Вот этот домик, скудный и смиренный,

Глухое порожденье этих скал,

Есть для меня как бы восьмое чудо,

Превосходя своим пространством тесным

Величие дворца с его сияньем.

О, лучше видеть первый проблеск дня,

Когда заря в объятиях рассвета

Роняет, плача, капли жемчугов,

И солнце, выплывая, гасит звезды:

О, лучше видеть ночь, когда она,

С высот спускаясь в яркой колеснице,

Нисходит к морю, в волны погружаясь,

Что плещут вкруг Испании; о, лучше

И днем и ночью в гимнах и молитвах

Тебе слагать Немолчные хвалы,

Чем видеть блеск надменности, со свитой

Безумного тщеславия, меж тем как

(Что может быть ужасней?) эта жизнь

Есть только тень мерцаний преходящих.

СЦЕНА 7-я

Людовико. — Полония.

Людовико (в сторону)

Мой дух исполнен твердости и силы,

Он мне велит пещеру отыскать,

Где я найду, как Небо мне сказало,

Желанное спасение, пройдя

При жизни в ней чистилище.

(К Полонии.)

Ответь мне,

О, неземная, — чье жилище здесь,

Пред этим горизонтом, по соседству

С вершиной гор, — ты можешь ли сказать,

Где путь идет к чистилищу Патрика?

Полония

Счастливый странник, ныне возжелавший

Сокровища божественных святынь,

Ни с чем в своем богатстве не сравнимых,

Тот путь я указать тебе могу,

Здесь для того лишь только и живу я.

Ты видишь гору?

Людовико

Вижу —

(в сторону)

Смерть мою.

Полония (в сторону)

Душа, что ты увидела? О, горе!

Людовико (в сторону)

Она ли это, нет, не верю.

Полония (в сторону)

Он ли?

Не в силах допустить.

Людовико (в сторону)

Полония.

Полония (в сторону)

То Людовико.

Людовико (в сторону)

Это был обман,

Чтоб отвратить меня от правой мысли.

(К Полонии.)

Так продолжай.

Полония (в сторону)

То общий враг людей

Хотел меня смутить обманной тенью.

Людовико

Что ж ты не продолжаешь?

Полония

Продолжаю.

В горе сокрыто чудо, там, внутри,

Но, по земле идя, никто не может

Достигнуть средоточия ее.

По водному пути его достигни,

По озеру ты можешь плыть в ладье.

(В сторону.)

И мстить хочу и жалость мне мешает.

Людовико (в сторону)

Передо мною новое блаженство,

Ее внимаю голос, на нее

Гляжу.

Полония (в сторону)

Веду борьбу сама с собою.

Людовико

Что ж ты не продолжаешь?

Полония

Продолжаю.

Со всех сторон гора окружена

Тем озером глубоким. Но спокойно

Достигнешь ты обители священной,

Что посредине острова стоит.

Там иноки живут, их попеченью

Доверена забота — неусыпно

Беседовать со всяким, кто захочет

При жизни пострадать, — молиться с ним,

Давать ему особые советы,

Узнать его грехи и заставлять

Пройти сквозь целый ряд предупреждений,

Сквозь многие обряды.

(В сторону.)

Пусть же этот

Свирепый враг не льстит себя надеждой,

Что сможет победить меня.

Людовико (в сторону)

Так пусть же

Надежда не отчается моя!

Тягчайший грех свой вижу пред собою,

И манит он меня и завлекает,

Чтоб о вину споткнулся я, — напрасно:

В борьбе с собой себя я покорю.

Полония (в сторону)

С каким врагом опасным я столкнулась!

Людовико

Что ж ты не продолжаешь?

Полония

Продолжаю.

Людовико

Но сократи рассказ свой, потому что

Душа мне говорит, что должен я

Скорей уйти.

Полония

И для меня так важно,

Чтоб ты скорей ушел.

Людовико

Так отвечай мне,

О, женщина, где путь мой сокровенный?

Полония

Никто в сопровождении другого

Отсюда не уходит. Потому

По льдистой сфере озера ты должен

Пройти в ладье, владыкой полновластным

Своих свободных действий. Сядь в ладью,

Она вон там, доверься Богу только,

И быстро путь направь по этой ясной

Поверхности кристальной глубины.

Людовико

Да, в этом жизнь моя! Итак, доверюсь

Ладье. О, что за ужас возникает

В моей душе! Ладья как будто гроб.

И я один отправлюсь в путь по снежной

Поверхности.

(Входит в лодку.)

Полония

Смотри, не возвращайся,

Стремись вперед и будь исполнен веры.

Людовико (за сценой)

Полония, я победил тебя.

Я победил. Твой вид меня не тронул.

Полония

Я победила в этом Вавилоне

Смятение и гнев.

Людовико (за сценой)

Твой призрак ложный,

С правдивостью заемною его,

Меня не покорил, хоть предо мною

Ты видимую форму приняла,

Чтоб я оставил цель свою, утратив

Надежду.

Полония

Ложно страх тебе сказал,

О, бедный духом, страхами богатый!

Нет, Людовико, пред тобой не тень,

А та, кого убил ты; здесь живу я

Счастливее, чем там, где я была,

Счастливая в печальном состояньи,

Людовико (за сценой)

О, если так, душа да скажет грех свой,

Да тяготит над ней ее вина!

Да смягчит

Свою суровость Он.

Полония

И да исторгнет

Тебя из этих ужасов победно.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Вход в монастырь; в глубине пещера Патрика.

Два инока; потом Людовико.

Инок 1-й

Хоть ветра нет, а волны поднялись.

Должно быть, ныне странник направляет

Путь к острову.

Инок 2-й

Пойдем на берег, взглянем,

Кто сердцем так бесстрашен, что решился

В жилище наше темное прийти.

(Входит Людовико.)

Людовико

Ладью волнам я вверил, или гроб,

Сказать вернее. Кто в своей гробнице

Переплывал через огонь и снег?

Кто, как не я? О, как здесь все красиво!

Как будто бы на праздник свой весна

Созвала целый рой цветов, — и пышных,

И скромных по незнатности своей.

А как печальна та гора, другая!

Они настолько меж собой различны,

Что их контраст взаимный — между ними

Усиливает дружбу. Там поют

Печальные, неведомые птицы,

Внушая страх тоскою горьких жалоб,

Здесь радостные птички навевают

Своим веселым пением любовь;

Там с темных скал срываются потоки

И с ужасом грохочут и кипят;

Здесь тихие ручьи скользят, и солнце

Повторено в зеркальности их вод.

В средине, меж чудовищностью этой

И этой красотой чело свое

Вздымает зданье, полное величья,

Внушая мне смущенье и любовь.

Инок 1-й

Счастливый странник, ныне полный света

Решимости, приди в мои объятья.

Людовико

Скорее здесь, во прахе, я пребуду,

У ног твоих. Вот так. Прошу тебя,

Скажи, как настоятеля увидеть?

Инок 1-й

Он, недостойный, здесь перед тобою,

Скажи мне, в чем твое недоуменье.

Людовико

Боюся, отче, вымолвить, кто я.

Боюсь, что в страхе прочь бежишь, услышав

Мое везде ославленное имя.

О, столь дела чудовищны мои,

Что даже солнце траурною тканью

Скрывает лик, чтоб только их не видеть.

Я мрачное вместилище грехов,

Я бездна, свиток, полный преступлений,

Я мрак, я величайший грешник в мире;

И, чтобы все сказать тебе в одном,

(И здесь меня дыханье покидает),

Я Людовико Энио. Пришел,

Чтобы вступить в пещеру. Если есть в ней

Для стольких прегрешений искупленье,

В ней дух мой да предастся покаянью.

Уж отпущенье я себе снискал,

Епископу Гибернии поведал

Грехи; мое намеренье узнав,

Меня он, полный кротости, утешил

И благосклонно дал к тебе посланье.

(Отдает письмо.)

Инок 1-й

Решение такое, Людовико,

Нельзя принять в один короткий день.

Необходимо все это обдумать,

Побудь у нас здесь гостем; а потом

Дня через два пространно все обсудим.

Людовико

Нет, отче, нет! Не встану от земли,

Пока мне не даруешь разрешенье.

Благоволенье Божие меня

Направило сюда, внушенье свыше,

Не суетность, не гордость, не желанье

Распутать то, что тайной сделал Бог.

Не истолкуй моей мольбы превратно —

В ней высшее призвание мое.

Отец мой, милосердия, пощады!

Будь благосклонен к горести моей,

Дай облегченье скорби, утешенье

Моей тоске жестокой.

Инок 1-й

Во вниманье

Того не принимаешь, Людовико,

Что многого ты просишь. Пытки ада

Перед тобой, ты должен их пройти.

Чтоб претерпеть их, мужества не станет.

И многие вошли, о, Людовико,

Туда, но мало кто оттуда вышел.

Людовико

Не устрашат меня угрозы эти.

Я говорю: меня грехи пугают,

Я от грехов очиститься хочу,

Число их превзошло пылинки солнца,

Песок морей. На Бога полагаю

Всю веру, светлым именем Его

Ад побежден.

Инок 1-й

Увидев это рвенье,

Готов тебе я дверь открыть теперь же.

Вот, Людовико!

(Открывает вход в пещеру.)

Людовико

Господи помилуй!

Инок 1-й

Уже поколебался?

Людовико

Нет, но ужас

На миг невольно сердцем овладел.

Инок 1-й

Тебя вторично я предупреждаю,

Коль у тебя причины нет великой,

Коль только ты не думаешь достигнуть

Прощенья прегрешениям своим,

В пещеру не входи.

Людовико

Вот, я уж в ней,

Услышьте громкий голос мой отсюда,

О, люди, звери, горы, небеса,

О, день и ночь, о, звезды, солнце, месяц,

Тысячекратно слово я даю,

Тысячекратно здесь я подтверждаю,

Что пытки претерпеть я жажду, ибо

Так грешен я, что это покаянье —

Ничто для искупления грехов,

Иду, чтоб здесь найти мое спасенье.

Инок 1-й

Коль так, иди, и пусть в твоей душе

И на твоих устах пребудет имя

Христа.

Людовико

Да не оставит Он меня.

Господь, Господь! Вооруженный верой

В Тебя, в открытой битве нахожусь

С моим врагом; Твое святое имя

Да ниспошлет победу мне над ним;

Тысячекратно знаменье креста

Я сотворяю. Господи помилуй!

(Входит в пещеру; вход за ним запирают.)

Инок 1-й

Из всех, кто ни вступал сюда, никто

Не обладал таким бесстрашным сердцем.

О, дай ему, Христос, настолько сил,

Чтоб искушенья демонов распались,

О, дай ему, в Тебя, Владыко, верить!

(Уходят.)

СЦЕНА 9-я

Лесбия, Филипо, Леогарио, Капитан, Полония.

Лесбия

Нет, прежде чем туда пойти, куда

Зовут твои нас доводы, мы скажем,

Зачем сюда пришли; мы все хотели

Увидеться с тобой: одно решенье

Мы приняли.

Полония

Идемте; по дороге

Расскажете мне все. Я вас веду,

Чтоб удивились высшему вы чуду,

Какое только видел взор людской.

Лесбия

А мы тебе, Полония, хотели

Сказать одно. Ты пожелала здесь

Жить между гор и сделала меня

Пожизненной наследницею царства;

И я тебе хотела сообщить

Намеренье мое. Твоя пусть воля

Моею будет, жажду повелений,

А не советов. Женщина не может

Решений принимать, а потому

Ей нужно выйти замуж.

Полония

Справедливо

Ты говоришь, и если твой жених

Филипо, я сердечно одобряю.

Моя любовь тебя во всем обяжет,

Тебе даю я вместе с царством мужа.

Филипо

Да будешь жить ты целые века,

Все новые и новые, как солнце,

Что каждый день встречает смерть и снова

Рождается, или как светлый феникс,

Что восстает из своего костра.

Полония

Теперь желанье ваше совершилось,

Так слушайте ж внимательно меня,

Хочу сказать, зачем сюда веду вас.

Есть некий человек, всем вам известный,

Объятый крайним рвеньем, он пришел,

Чтоб отыскать чистилище Патрика

И претерпеть в нем пытки; в ту пещеру

Вступив, сегодня выйти должен он.

И чтобы с вашим страхом изумленье

Сравнялось, я сюда вас привела,

Да узрите святое это чудо.

Я раньше не сказала вам об этом,

Дабы испуг помехой не явился,

Вот почему вы здесь со мной теперь.

Лесбия

Сестра, ты справедливо поступила.

Я рада, хоть и страшно мне.

Филипо

Мы все

Хотим узнать, как много в этом правды.

Полония

Ему, быть может, смелость изменила,

Тогда не выйдет он из тех глубин,

И в этом мы его увидим кару;

А если из пещеры выйдет он,

Мы от него узнаем сокровенность,

Что скрыта здесь, — когда благополучно

Выходит тот, кто так объят испугом,

Что говорить не может, убегая

От всех людей, в пустынные места,

Чтоб быть наедине с самим собою.

Леогарио

Великие неведомые тайны!

Капитан

Мы вовремя приходим. Вон, глядите,

Отшельники, безмолвствуя, в слезах,

Идут открыть угрюмый вход в пещеру.

СЦЕНА 10-я

Иноки приближаются ко входу, ведущему в пещеру, и открывают его; из нее выходит Людовико, объятый изумлением. — Те же.

Инок 1-й

О, Господи, открой врата свои

Для наших слез и воплей. Этот грешник

Да победит жестокие темницы,

Где нет виденья лика Твоего.

Полония

Открыли!

Инок 1-й

О, какое утешенье!

Филипо

Смотрите, Людовико!

Людовико

О, Всевышний,

Возможно ли, прошли века; и вновь

Я на земле и вижу свет небесный!

Капитан

Как он смущен!

Леогарио

Как страшно он взволнован!

Инок 1-й

Приди в объятья к каждому из нас!

Людовико

От сердца обниму вас всех. И видя,

Полония, тебя, я стану думать,

Что лишь по милосердью твоему

Моим грехам даровано прощенье.

И ты, Филипо, знай, что я хотел

Тебя убить, подстерегал две ночи,

Но ангел спас тебя от верной смерти.

Прости мою вину. И умоляю,

Дозвольте мне теперь уйти отсюда,

Бежать от самого себя со страхом,

Сокрыться в средоточие земли:

Хочу навек от мира удалиться, —

Кто видел то, что видел я, тот должен

Дожить остаток жизни в покаяньи.

Инок 1-й

Итак, во имя Бога, Людовико,

Велю тебе, чтоб ты нам рассказал,

Что видел.

Людовико

Не противлюся такому

Святому повеленью, и чтоб в страхе

Проснулся мир, чтоб не жил человек

Умершим во грехе, и отозвался

На зов мой, — начинаю свой рассказ.

Пройдя сквозь целый ряд предупреждений,

Торжественных и требуемых в деле

Такой глубокой важности, — исполнен

И мужества и стойких упований,

Простился я со всеми, чтоб войти

В пещеру. Дух мой Господу я предал,

И в сердце многократно повторяя

Святые сокровенные слова,

Которых духи тьмы в аду страшатся,

Вступил я на порог и, ожидая,

Чтоб вход замкнули, так и оставался

Один, недвижно, несколько мгновений.

Замкнули, наконец, его, и я

Во мраке ночи темной очутился,

И так глаза о свете заскорбели,

Что я закрыл их: вечно так бывает

С тем, кто во мраке хочет видеть: я

Пошел вперед с закрытыми глазами,

Пока не прикоснулся до стены,

Что находилась прямо предо мною.

Не больше двадцати шагов прошел я,

Идя вдоль той стены, как натолкнулся

На темную скалу и там заметил,

Что в узкую расселину ее

Проходит свет, который не был светом,

Как то бывает в час, когда заря

Едва-едва займется на востоке, —

И думает в сомненьи полумрак,

Светает там вдали, иль не светает.

Я повернул налево, осторожно

Ступая по тропинке, и когда

Достиг ее конца, вдруг подо мною

Земля заколебалась, и как будто

Готовый провалиться, зашатавшись,

Я потерял сознание, но тут

Ужасный гром загрохотал во мраке

И пробудил меня от забытья.

Земля передо мной разверзлась, мне

Почудилось, что я низринут в недра,

До центра глубины, и глыбы праха,

И камни, полетевшие за мною, —

Моей могилой были. Я упал

И очутился в яшмовом чертоге,

Что создан был умелыми руками,

С искусством, полным знанья и ума.

Раскрылись тотчас бронзовые двери,

И подошли ко мне, числом двенадцать,

Какие-то неведомые люди,

Все в белое одетые, — меня

Приветствуя смиренно и учтиво.

Один из них, по-видимому, старший,

Сказал мне: "Упование свое

На Бога положи, и помни это,

Не падай духом, демонов увидя,

Хотя б они и мучили тебя;

И знай, что если только ты поддашься

Угрозам их иль обещаньям лживым,

Ты навсегда останешься в аду".

Казалось мне, что ангелов я вижу,

А не людей; меня их увещанья

Ободрили настолько, что как будто

Вторично пробудился я! И вот

Вся комната огромная внезапно

Заполнилась видениями ада

И духами мятежными, такими

Ужасными на вид, что их ни с чем

Сравнить нельзя. Один из них сказал мне:

"Глупец, неосмотрительный безумец,

До времени возжаждавший изведать

Возмездие, что ждет тебя, узнать

Заслуженные пытки; если так

Твои грехи велики, что ты должен

Быть осужден, — и, правда, нет тебе

Пред Богом милосердия! — зачем ты

Пришел за осуждением твоим?

Вернись, вернись на землю, чтоб исчерпать

Всю жизнь свою, и, как ты жил, умри.

Тогда приди взглянуть на нас, мы будем

Все в сборе, ад тебе готовит место,

Что вечно сохранится за тобой".

Ему в ответ не молвил я ни слова.

И вот, схватив меня и осыпая

Свирепыми ударами, они

Связали руки мне, связали ноги,

И стали жечь меня, и стали ранить

Стальными остриями, волоча

По спутанным и темным переходам;

Зажгли костер и бросили в огонь.

"Спаси меня, Христос!" — воззвал я с верой, —

Бежали злые демоны, огонь

Утих, погас, и вмиг его не стало.

И тотчас увлекли меня к равнине,

Где вместо роз, взамен гвоздики алой,

Взрастила терны черная земля,

Росли волчцы. И ветер, пролетая,

Пронизывал насквозь, — в сравненьи с ним

Казалась вздохом — режущая шпага.

Во впадинах чудовищных пещер

Стонали осужденные угрюмо,

Отцов и дедов громко проклиная.

И столько было муки в голосах,

Произносивших нагло богохульства,

И столько там отчаяния было,

Когда тысячекратно повторялись

Проклятия и вопли без конца,

Что, им внимая, демоны дрожали.

Пройдя, я очутился на лугу,

Цветы там были пламенем, — как это

Бывает в знойном августе, когда

В полях поспеет жатва. И равнина

Была так велика, что глаз нигде

Не находил конца; там возлежали

Толпы людей на ложах из огня;

Один лежал, подвижными пронзенный

Гвоздями раскаленными; другой

Был крепко пригвожден к земле; иные

Лежали, а ехидны из огня

Их внутренности рвали; тот грызет

Зубами землю, бешенством объятый;

Иной готов изгрызть себя в куски,

Чтоб сразу умереть, — и оживает,

Чтоб умирать еще, еще, и снова.

Туда я брошен был рабами смерти,

Но ярость их смирилась и пропала,

Как дым, пред кротким именем Христа.

Пройдя вперед, я новое увидел:

От страшных пыток раненых лечили,

Прикладывая к ранам их свинец

Расплавленный, с пылающей камедью,

Иное прижигательное средство.

О, кто тут в сокрушенье не придет!

О, кто не воздохнет, не возрыдает!

О, кто не вострепещет, усомнившись!

И вот вкруг одного из этих зданий

Сквозь двери и дымящиеся стены

Прорвались ярко полосы огня;

Как будто дом внезапно загорелся,

И пламя выходило, где могло.

"Вот, — мне сказали, — дом увеселений,

Купальный замок женщин тех, что в жизни,

Желаниям бесстыдным повинуясь,

Всем сердцем возлюбили ароматы,

Прикрасы, умащенья и купанья".

Вошел я внутрь и увидал в пруду

Из снега — женщин редкой красоты.

Их множество там было, все дрожали

В воде, среди ужей и змей, что были

Для этих волн — как рыбы и сирены;

Замерзшие их члены были видны

В кристальности прозрачной льдистых вод;

Стояли дыбом волосы и были

Оскалены их зубы. Вышел я,

И тотчас увлекли меня на гору,

Высокую такую, что она

Своим челом, пройти желая небо,

Когда не порвала, то отогнула

Покров небес лазурный. Посредине

Вершины той находится вулкан,

Он дышит и выбрасывает пламя,

Огонь кидает в небо, как слюну.

Из этого вулкана, из колодца,

От времени до времени исходит

Огнистый ток, и в том потоке души,

И выйдут, и войдут, чтобы снова скрыться,

И много их, и много-много раз

Восходят и нисходят эти души.

Подвижный воздух током раскаленным

Схватил меня и, от горы отторгнув,

Переместил внезапно в глубину.

Я вышел из нее, и вот примчался

Другой воздушный ток, неся с собою,

Толпами, легионы сотен душ,

И силою столкнувшихся порывов

Я был перенесен в иное место,

И мнилось мне, что, виденные мною,

Все души здесь собрались, и хотя

Их пытки были здесь еще сильнее,

Они на вид спокойные стояли,

Все с радостными лицами, и воздух

Не оглашали криком нетерпенья,

И в небеса вперив упорный взор,

Как тот, кто ожидает милосердья,

Роняли слезы нежные любви;

И понял я, что это место было

Чистилищем, и так в нем очищались

От прегрешений легких. Не смутили

Меня угрозы демонов, что я

Пройти сквозь все мученья эти должен,

Напротив, я ободрился. И, видя,

Как постоянно мужество мое,

Они мне приготовили возмездье

Страшнейшее из всех, чье имя — ад:

Они меня к реке широкой взяли,

На берегу росли цветы огня,

А по руслу ее бежала сера;

Кишели в ней уродливые гидры

И змеи, как чудовища морские,

И страшно широка была она,

А мост через нее тянулся узкий,

Как линия, не больше, и такой

Непрочный, что, казалось, невозможно

Пройти и не сломать его. Сказали

Мне демоны: "По этой-то дороге

Ты должен совершить свой переход.

Взгляни, как перейдешь; и чтобы ужас

Тебе сказал, — взгляни, как переходят".

Я посмотрел и явственно увидел,

Что все, кто этот мост хотел пройти,

Срываясь, низвергались в волны серы,

И змеи грызли их, и рвали гидры

Когтями их на тысячи кусков.

Я назвал имя Бога — Бог помог мне,

И мужество нашел я, чтоб свершить

Свой переход, и мне не страшны были

Ни волны, угрожавшие мне снизу,

Ни ветер, что свирепо бил меня.

Дошел я до конца и очутился

В лесу, таком пленительном и пышном,

Что я возликовал, и дух отвлекся

Ото всего, что было. Путь лежал

Среди деревьев райских — кедров, лавров,

Здесь бывших на своем достойном месте.

Земля была усеяна цветами,

Гвоздиками и розами, как будто б

То был узорный шелковый ковер,

Зеленый, белый, алый. Светлый воздух

Был полон пенья самых нежных птиц,

Звучавшего и сладостно и грустно,

В созвучьи с многотысячным журчаньем

Кристальных вод ручьев. И вдалеке

Возвышенный возник пред взором город,

Венчало солнце башни и дворцы;

Врата его, из золота, сверкали

Огнями бриллиантов, изумрудов,

Рубинами и горным хрусталем.

Они раскрылись, прежде чем успел я

До них дойти, и вышла мне навстречу

Процессия святых; там были старцы,

И женщины, и юноши, и дети,

И были все объяты ликованьем.

Под звуки сладко-нежных инструментов

Запели Серафимы звучный гимн,

И ангелы ответили им хором.

Вослед за всеми, блеском окруженный,

Пришел Патрик, великий патриарх,

И заключил меня в свои объятья,

За то, что обещанье я сдержал,

Его до смерти раз еще увидел, —

И радовались все на эту радость.

Ободрил он меня, и мы простились,

Он мне сказал, что смертные не могут

Войти в прекрасный град, где свет не меркнет,

И мне велел вернуться в этот мир.

Пройдя свою дорогу без помехи,

Вернулся я назад, и злые духи

Не смели прикоснуться до меня,

И только что успел достигнуть входа,

Как вы пришли, чтоб встретить здесь меня.

И так как из опасности я вышел,

Дозвольте, милосердные отцы,

Здесь жизнь дожить мне, смерти ожидая.

Да завершится здесь повествованье,

История событья, о котором

Свидетельствует ясно Дионисий

Картезианец, Генрих Сальтаренский,

Матеус, и Ранульф, и Гейстербах,

Момбрицио, Марко Маруло, Рото,

И Беллярмин, Гибернии примас,

Бенедиктинец Бэда-проповедник,

И Фраи Димас Серпи, и Солино,

И Томас Мессингам^[79], и благочестье

Всех христиан, своим правдивым словом

Дающих подтверждение ему.

И посему да завершится драма,

И да начнутся громкие хвалы.

Жизнь есть сон^[80]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Басилио, король польский

Сехисмундо, принц

Астольфо, герцог Московии

Клотальдо, старик

Кларин, шут

Эстрелья, инфанта

Росаура, дама

Солдаты

Стража

Музыканты

Свита

Слуги

Дамы

Действие происходит при дворе в Полонии (Польше) в крепости, находящейся в некотором отдалении, и в лагере.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

С одной стороны обрывистая гора, с другой башня, основание которой служит тюрьмой для Сехисмундо. Дверь, находящаяся против зрителей, полуоткрыта. С началом действия совпадает наступление сумерек.

Росаура, Кларин.

(Росаура, в мужской одежде, появляется на вершине скалы и спускается вниз, за ней идет Кларин.)

Росаура

Бегущий в уровень с ветрами,

Неукротимый гиппогриф^[81],

Гроза без ярких молний, птица,

Что и без крыльев — вся порыв,

Без чешуи блестящей рыба,

Без ясного инстинкта зверь,

Среди запутанных утесов

Куда стремишься ты теперь?

Куда влачишься в лабиринте?

Не покидай скалистый склон,

Останься здесь, а я низвергнусь,

Как древле — павший Фаэтон^[82].

Иной не ведая дороги,

Чем данная моей судьбой,

В слепом отчаяньи пойду я

Меж скал запутанной тропой,

Сойду с возвышенной вершины,

Меж тем как, вверх подняв чело,

Она нахмурилась на солнце

За то, что светит так светло.

Как неприветно ты встречаешь,

Полония, приход чужих,

Ты кровью вписываешь след их

Среди песков пустынь твоих:

Едва к тебе приходит странник,

Приходит к боли он, стеня.

Но где ж несчастный видел жалость?

Кларин

Скажи: несчастные. Меня

Зачем же оставлять за флагом?

Вдвоем, покинув край родной,

Пошли искать мы приключений,

Вдвоем скитались мы с тобой

Среди безумий и несчастий,

И, наконец, пришли сюда,

И, наконец, с горы скатились, —

Где ж основание тогда,

Раз я включен во все помехи,

Меня из счета исключать?

Росаура

Тебя, Кларин, я не жалела,

Чтобы, жалея, не лишать

Законных прав на утешенье.

Как нам философ возвестил,

Так сладко — сетовать, что нужно б

Стараться изо всех нам сил

Себе приискивать мученья,

Чтоб после жаловаться вслух.

Кларин

Философ просто был пьянчужка.

Когда бы сотню оплеух

Ему влепить, блаженством жалоб

Он усладился бы как раз!

Но что предпримем мы, сеньора,

Что здесь нам делать в этот час?

Уходит солнце к новым далям,

И мы одни меж диких гор.

Росаура

Кто ведал столько испытаний!

Но если мне не лжет мой взор,

Какое-то я вижу зданье

Среди утесов, и оно

Так узко, сжато, что как будто

Смотреть на солнце не должно.

Оно построено так грубо,

Что точно это глыба скал,

Обломок дикий, что с вершины

Соседней с солнцем вниз упал.

Кларин

Зачем же нам смотреть так долго?

Пускай уж лучше в этот час

Тот, кто живет здесь, в темный дом свой

Гостеприимно впустит нас.

Росаура

Открыта дверь, или скорее

Не дверь, а пасть, а из нее,

Внутри родившись, ночь роняет

Дыханье темное свое.

(Внутри слышится звон цепей.)

Кларин

О, небо, что за звук я слышу!

Росаура

От страха я — огонь и лед!

Кларин

Эге! Цепочка зазвенела.

Испуг мой весть мне подает,

Что здесь чистилище преступных.

СЦЕНА 2-я

Сехисмундо, в башне — Росаура, Кларин.

Какой-то сумрачной зари,

В ее сомнительном мерцаньи

Еще темнее там внутри.

Я различаю, хоть неясно,

Угрюмо мрачную тюрьму,

Лежит в ней труп живой, и зданье —

Могила темная ему.

И, что душе еще страшнее,

Цепями он обременен,

И, человек в одежде зверя,

Тяжелым мехом облечен.

Теперь уж мы бежать не можем,

Так встанем здесь — и в тишине

Давай внимать, о чем скорбит он.

(Створы двери раскрываются, и предстает Сехисмундо в цепях, покрытый звериной шкурой. В башне виден свет.)

Сехисмундо

О, я несчастный! Горе мне!

О, небо, я узнать хотел бы,

За что ты мучаешь меня?

Какое зло тебе я сделал,

Впервые свет увидев дня?

Но раз родился, понимаю,

В чем преступление мое:

Твой гнев моим грехом оправдан,

Грех величайший — бытие.

Тягчайшее из преступлений —

Родиться в мире^[83]. Это так.

Но я одно узнать хотел бы

И не могу понять никак.

О, небо (если мы оставим

Вину рожденья — в стороне),

Чем оскорбил тебя я больше,

Что кары больше нужно мне?

Не рождены ли все другие?

А если рождены, тогда

Зачем даны им предпочтенья,

Которых я лишен всегда?

Родится птица, вся — как праздник,

Вся — красота и быстрый свет,

И лишь блеснет, цветок перистый,

Или порхающий букет,

Она уж мчится в вольных сферах,

Вдруг пропадая в вышине:

А с духом более обширным

Свободы меньше нужно мне?

Родится зверь с пятнистым мехом,

Весь — разрисованный узор,

Как символ звезд, рожденный кистью

Искусно — меткой с давних пор,

И дерзновенный и жестокий,

Гонимый вражеской толпой,

Он познает, что беспощадность

Ему назначена судьбой,

И, как чудовище, мятется

Он в лабиринтной глубине:

А лучшему в своих инстинктах,

Свободы меньше нужно мне?

Родится рыба, что не дышет,

Отброс грязей и трав морских, —

И лишь чешуйчатой ладьею,

Волна в волнах, мелькнет средь них,

Уже кружиться начинает

Неутомимым челноком,

По всем стремиться направленьям,

Безбрежность меряя кругом,

С той быстротой, что почерпает

Она в холодной глубине:

А с волей более свободной,

Свободы меньше нужно мне?

Ручей родится, извиваясь,

Блестя, как уж, среди цветов,

И чуть серебряной змеею

Мелькнет по зелени лугов^[84].

Как он напевом прославляет

В него спешащие взглянуть

Цветы и травы, меж которых

Лежит его свободный путь,

И весь живет в просторе пышном,

Слагая музыку весне:

А с жизнью более глубокой

Свободы меньше нужно мне?

Такою страстью проникаясь

И разгораясь, как вулкан,

Я разорвать хотел бы сердце,

Умерить смертью жгучесть ран.

Какая ж это справедливость,

Какой же требует закон,

Чтоб человек в существованьи

Тех преимуществ был лишен,

В тех предпочтеньях самых главных

Был обделенным навсегда,

В которых взысканы Всевышним

Зверь, птица, рыба и вода?

Росаура

Печаль и страх я ощутила,

Внимая доводам его.

Сехисмундо

Кто здесь слова мои подслушал?

Клотальдо?

Кларин (в сторону, к Росауре.)

Успокой его,

Скажи, что да.

Росаура

Нет, я, несчастный,

Здесь услыхал, как ты, скорбя,

Под темным сводом сокрушался.

Сехисмундо

Так я сейчас убью тебя,

Что б ты не знал, что вот я знаю,

Что знаешь слабости мои;

(Схватывает ее.)

И лишь за то, что ты услышал,

Как тосковал я в забытьи,

Тебя могучими руками

Я растерзаю.

Кларин

Глухоты

Порок наследственный спасает

Меня от казни.

Росаура

Если ты

Родился в мире человеком,

Довольно пасть к твоим ногам —

И пощадишь.

Сехисмундо

Смущенный, кроткий,

К твоим склоняюсь я мольбам:

К тебе я полон уваженья.

Хоть я, в тюрьме своей стеня,

Из мира знаю столь немного,

Что эта башня для меня

Как колыбель и как могила,

Хотя с тех пор, как я рожден,

Лишь этой дикою пустыней

Без перемены окружен,

И в ней влачу существованье,

Живой мертвец, скелет живой,

Хотя до этого мгновенья

Я не беседовал с тобой

И не видал тебя, и только

Всегда с одним я говорил,

Кто знает скорбь мою, и знанью

Земли и неба научил,

Хотя ты видишь пред собою

Живого чудища пример,

Что пребывает одиноко

Средь изумлений и химер,

Хотя я зверь меж человеков

И человек среди зверей,

И в столь значительных несчастьях

Внимал зверям, чтоб стать мудрей,

И государственную мудрость,

Смотрев на птиц, я изучал,

И к звездам взор свой устремляя,

Круги их в небе измерял,

Но только ты, лишь ты был властен

Внезапно укротить мой дух,

И усмирить мои страданья,

И усладить мой жадный слух.

И на тебя я с каждым взглядом

Все ненасытнее смотрю,

И каждым взглядом я как будто

Об этой жажде говорю.

И смерть я взглядами впиваю,

И пью, без страха умереть,

И, видя, что, смотря, я гибну,

Я умираю, чтоб смотреть.

Но пусть умру, тебя увидев,

И если я теперь сражен,

И если видеть — умиранье,

Тебя не видеть — смертный сон,

Не смертный сон, а смертный ужас,

Терзанье, бешенство, боязнь,

Ужасней: жизнь, — а ужас жизни,

Когда живешь несчастным, — казнь.

Росаура

Тебя я слышу — и смущаюсь,

Гляжу — не в силах страх смирить,

И что сказать тебе, не знаю,

Не знаю, что тебя спросить.

Скажу одно, что верно небо

Сюда направило мой путь,

Дабы утешенный в несчастьи,

Я мог свободнее вздохнуть,

Когда возможно, чтоб несчастный

В своей беде был облегчен,

Увидя, что другой печальный

Несчастьем большим удручен.

Один мудрец, в нужде глубокой,

Среди таких лишений жил,

Что только травами питался,

Которые он находил.

Возможно ли (так размышлял он),

Чтоб кто беднее был? О, нет!

И тут случайно обернулся

И на вопрос нашел ответ.

Другой мудрец, идя за первым,

Чтобы своей нужде помочь,

Те травы подбирал с дороги,

Которые бросал он прочь,

Я жил печальный в этом мире,

И вот когда, гоним судьбой,

Я вопрошал: ужели в мире

Еще несчастней есть другой?

Ты милосердно мне ответил,

И вижу, что в такой борьбе

Ты мог бы все мои несчастья,

Как утешенье, взять себе.

И ежели мои мученья

Твой дух способны облегчить,

Внимай, я разверну охотно

Меня постигших бедствий нить...

СЦЕНА 3-я

Клотальдо, солдаты. — Сехисмундо, Росаура, Кларин.

Клотальдо (за сценой)

Солдаты, стражи этой башни,

Вы испугались, или спали,

Двоим дозволивши нарушить

Уединение тюрьмы...

Росаура

Еще беда, еще смущенье!

Сехисмундо

Тюремщик это мой, Клотальдо.

Так нет конца моим мученьям?

Клотальдо (за сценой.)

Сюда, и, прежде чем они

Окажут вам сопротивленье,

Возьмите их или убейте.

Голоса (за сценой.)

Измена!

Кларин

Стражи этой башни,

Нас пропустившие сюда,

Коль вы оставили нам выбор,

Так нас схватить — гораздо легче.

(Выходят Клотальдо и солдаты: он с пистолетом, и лица у всех закрыты.)

Клотальдо (в сторону, к солдатам при входе.)

Закройтесь все, нам очень важно,

Чтобы никто нас не узнал,

Пока мы здесь.

Кларин

Мы в маскараде?

Клотальдо

Вы, что вступили по незнанью

В пределы этих мест, запретных

По повеленью Короля,

Велевшего в своем указе,

Чтоб не дерзал никто касаться

Своим исследованьем чуда,

Что скрыто между этих скал, —

Сложив свое оружье, сдайтесь,

Иначе, аспид из металла^[85],

Вот этот пистолет, извергнет

Двух пуль проникновенный яд,

Чьим пламенем смутится воздух.

Сехисмундо

Сперва, мой повелитель-деспот,

И прежде чем ты их обидишь,

Я унизительным цепям

Оставлю жизнь мою добычей;

Свидетель Бог, я растерзаю

Себя руками и зубами

Среди угрюмых этих скал,

Но допустить не пожелаю,

Чтоб их постигло злополучье,

И я оплакал их обиду.

Клотальдо

Ты, Сехисмундо, знаешь сам:

Так велико твое несчастье,

Что до рождения ты умер

Согласно приговору неба;

Ты знаешь, что твоя тюрьма —

Для ярости твоей свирепой

Узда суровая и вожжи,

Чтоб удержать ее стремленье.

Чего ж кричишь?

(К солдатам.)

Закройте дверь,

Заприте узкую темницу;

Пусть он войдет в нее.

Сехисмундо

О, Небо,

Как хорошо, что ты лишило

Меня свободы! А не то

Я встал бы дерзким исполином,

И чтоб сломать на дальнем солнце

Хрусталь его блестящих окон, —

На основаньях из камней

Воздвиг бы горы я из яшмы.

Клотальдо

Быть может, именно затем-то,

Чтоб этого не мог ты сделать,

Ты терпишь ныне столько зол.

(Несколько солдат уводят Сехисмундо и запирают его в тюрьме.)

СЦЕНА 4-я

Росаура, Клотальдо, Кларин, солдаты.

Росаура

Увидевши, что так глубоко

Тебя надменность оскорбила,

Несведущим я оказался б,

Когда б смиренно не просил

Дать жизнь, что пред тобой во прахе,

Ко мне проникнись милосердьем;

Чрезмерно это было б строго,

Когда бы так же ты казнил

Смирение, как и надменность.

Кларин

И коль Надменность и Смиренье,

Сии почтенные особы,

Что в тысяче Священных Действ

Пред нами исполняли роли^[86], —

Коли они тебя нисколько

Не трогают, я, не смиренный

И не надменный, но меж двух,

Как серединная тартинка,

Тебя прошу, дай нам защиту.

Клотальдо

Сюда!

Солдаты

Сеньор...

Клотальдо

Взять у обоих

Оружие и завязать

Глаза им, чтобы не видали,

Куда и как отсюда выйдут.

Росаура

Тебе свою вручаю шпагу.

Клотальдо

Как имя?

Росаура

Должен

Я умолчать.

Клотальдо

Откуда знаешь,

Или откуда заключаешь,

Что в этой шпаге тайна есть?

Росаура

Кто дал ее, сказал: "Отправься

В Полонию и постарайся

Уменьем, хитростью, иль знаньем

Так сделать, чтобы показать

Особам знатным эту шпагу:

Я знаю, между благородных

Найдется кто-нибудь, кто будет

Твоим защитником в нужде";

Назвать его не захотела,

Не зная, жив он или умер.

Клотальдо (в сторону)

О, небо, помоги! Что слышу?

Я даже не могу решить,

Виденье это или правда.

Я эту шпагу дал когда-то

Давно прекрасной Виоланте,

Как знак того, что если кто

Ко мне придет, ею опоясан,

Где б ни был я, во мне он всюду

Найдет и любящего сына,

И милосердного отца.

О, горе! Что же буду делать

Я в затруднении подобном,

Коль тот, кто нес с собой защиту,

С собою смерть принес свою,

Придя приговоренный к смерти?

Какое страшное смущенье!

Какая горестная участь!

Какой непостоянный рок!

Мой сын родной передо мною,

Приметы мне о том вещают,

И вместо указанья сердца

О том мне ясно говорят:

Оно, едва его увидя,

В груди моей крылами бьется,

И также, как тюремный узник,

На улице услышав шум,

Хотел бы разломать засовы,

И чувствуя свое бессилье,

Спешит скорей взглянуть в окошко,

Оно, тревогу услыхав,

Не зная, что там происходит,

Спешит разведать, что случилось,

И заблиставшими слезами

Глядит из окон сердца глаз.

Что делать? (Небо, помоги мне!)

Что делать? Если, по закону,

Я к Королю его отправлю,

Я поведу его на смерть.

Скрывать от Короля виновных,

Как верноподданный, не смею.

И вот в одно и то же время

В моей душе встает любовь,

И с ней в борьбу вступает верность.

Но, впрочем, что ж я сомневаюсь?

Не предпочтительней ли жизни

И чести — верность Королю?

Так верность пусть живой пребудет,

И пусть мой сын погибнет смертью.

Притом, принявши во вниманье,

Что он явился отомстить

За оскорбленье, — оскорбленный

Бесчестен. — Значит он не сын мой,

И нет в нем крови благородной.

Но если случай был такой,

Была опасность, от которой

Еще никто свободен не был?

Ведь по самой своей природе

У всех настолько честь хрупка,

Что от единого поступка,

От одного движенья ветра

Она способна разломиться

Или запятнанной предстать,

Что может сделать благородный,

Что может совершить он,

Как не пойти искать виновных

Ценой опасностей таких?

Он сын мой, да, моей он крови,

Коль так в беде неустрашим он.

Итак, меж этих двух сомнений,

Идти я должен к Королю,

И это будет лучшим средством —

Сказать ему. "Перед тобою

Мой сын. Убей его". — Быть может,

Тогда его он пощадит,

Моей покорностью растроган.

Коли останется в живых он,

Я помогу его отмщенью.

Но если смертный приговор

Король во гневе постановит,

Умрет он, так и не узнавши,

Что я отец его. — Идемте.

(К Росауре и Кларину.)

Не бойтесь, путники, что вам

В несчастьи быть одним придется:

Когда сомненье возникает,

Жить или умереть, — не знаю,

В чем скрыта большая беда.

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Зал в Королевском Дворце, в столице.

Астольфо и солдаты, выходят с одной стороны, с другой инфанта Эстрелья и придворные дамы. За сценой военная музыка и залпы.

Астольфо

Увидя светлую комету,

Ей птицы свой привет поют,

Под звуки труб журчат фонтаны

И барабаны звонко бьют.

И в благозвучии согласном

Они играют пред тобой,

Здесь — роем звонких птиц из меди,

А там — пернатою трубой.

И величает, как царицу,

Тебя стозвучная стрельба,

А птичьи стаи — как Аврору,

А переливная труба —

Как всепобедную Палладу,

Как Флору нежную — цветы,

И, день сияньем затемняя,

Ты, в блеске юной красоты,

Аврора в радостном весельи,

Паллада воинских страстей,

И Флора в мире, и царица

Над любящей душой моей.

Эстрелья

Когда слова у человека

Должны поступкам отвечать,

Тебе совсем не нужно было

Таких приветствий расточать:

Вся эта воинская пышность,

С которой я борюсь душой,

Твоим словам противоречит;

И раз я вижу пред собой

Такие строгости в поступках,

Как льстивым верить мне речам?

Заметь еще, что это низко

И подобает лишь зверям,

Лишь зверю, матери обмана,

Медоточивым ртом ласкать

И замыслом одновременно

Изменнически убивать.

Астольфо

Ты ошибаешься, Эстрелья,

Мне веры в этот миг не дав;

Лишь выслушай, что сообщу я,

Увидишь, прав я иль неправ.

Когда Эвсторхио скончался^[87],

Преемник был на польский трон

Басилио, с двумя сестрами,

И я одной из них рожден,

Другою ты. — Я не желаю

Повествованьем утомлять

О том, что было б здесь не к месту.

Твоя властительная мать,

Моя сеньора, Клорилена,

Навек покинувшая нас,

Под балдахином из созвездий

В светлейшем царстве в этот час;

Ей старшинство принадлежало,

И дочь от этой старшей — ты;

Сестра вторая — Ресисунда:

Пусть Бог, с небесной высоты,

Ее хранит тысячелетье!

В Московии вступивши в брак,

Она дала мне счастье жизни,

Сын Ресисунды я. Итак,

Вернуться должен я к другому.

Влиянию преклонных лет

Басилио, как все, сдается;

В нем к женщинам влеченья нет,

К познаньям больше он наклонен,

И овдовел бездетным он;

Согласно с чем, мы притязаем,

И я, и ты, на этот трон.

Ты — как рожденная от старшей,

Я — хоть от младшей — потому,

Что я мужчиною родился

И значит в споре верх возьму.

Мы дяде нашему сказали

О притязаниях своих,

И он ответил, что намерен

Согласовать разумно их.

Он нам назначил день и место;

Свою покинувши страну,

Я из Московии явился

Не объявить тебе войну,

А ждать, чтоб ты мне объявила.

О! если б только ныне мог

Премудрый бог, Амур, устроить,

Чтоб достоверный астролог,

Народ, стоял за нас обоих, —

О! пусть бы волею чужой

Отныне стала ты царицей,

Царицей над моей душой,

Чтоб дядя дал тебе корону,

Чтоб ты себе триумф дала,

И чтоб в моей любви покорной

Ты царство пышное нашла.

Эстрелья

При виде рыцарства такого

Хочу не меньшее явить:

Я царства этого желала

Лишь для того, чтоб подарить

Его тебе; хоть опасаюсь,

В сердечной, думаю, борьбе,

Что ты неблагодарным будешь,

При всей любви моей к тебе.

Как, думаю, изобличает

Тебя в двуличии портрет,

Что на груди твоей я вижу.

Астольфо

Тебе я точный дам ответ

На твой... Но должен я умолкнуть,

Мешает музыка войны:

(Барабанный бой.)

Сюда Король идет с советом,

Явились с верностью такой,

Я уравняю вас обоих,

Ни одного не выделяя:

Итак, явив свою готовность

Вопрос ваш трудный разрешить,

Я об одном теперь прошу вас:

На время сохранить молчанье,

Затем что изумить должно вас

Повествование мое.

Как вам доподлинно известно, —

Внимайте с тщательностью, дети,

И ты, о, польский двор преславный,

И вы, вассалы и друзья, —

Как вам известно, в этом мире

Своими знаньями снискал я

Почетный титул свой — ученый,

И, вопреки забвенью дней,

Живописания Тимантов,

И изваяния Лисиппов^[89]

Меня Басилио великим

Во всей вселенной нарекли.

И вам уж издавна известно,

Что всех наук я чту превыше

Математические знанья

С немой утонченностью их,

И ими славу обделяю

И ими время я лишаю

Неоспоримых полномочий

Учить о новом с каждым днем:

Затем что чуть в своих таблицах

Увижу новое в грядущем, —

И время первенство теряет

Вещать о том, что я сказал.

И те окружности из снега,

И те хрустальные покровы,

Что принимают блеск от солнца

И разделяются луной, —

Все те миры из бриллиантов,

Все те хрустальные пространства,

Где блещут стройные созвездья,

Кочуют полчища планет, —

В теченьи лет мне были книги,

Где на бумаге из алмаза,

В тетрадях пышных из сафира,

По золотым скользя строкам,

Слагая явственные буквы,

Всегда записывают небо

И благодатные событья,

И всю превратность наших дней.

И так я быстро их читаю,

Что духом следую свободно

За быстротою их движений

По всем дорогам и путям.

О, если б небо пожелало,

И прежде чем мой ум явился

Его замет истолкованьем

И росписью его листов, —

О, если б небо пожелало,

И я погиб бы первой жертвой

Его карающего гнева,

Явив трагедию судьбы,

Затем что, кто несчастен в мире,

Тому кинжал — его заслуги,

И тот, кто в знаньи вред находит,

Убийца самого себя!

Так я могу сказать, и лучший

Тому пример — в событьях странных,

И чтоб, дивясь, вы их узнали,

Вторично я прошу внимать.

Моей супругой Клориленой

Мне сын рожден был злополучный,

И небеса в его рожденьи

Свои явили чудеса.

Пред тем как ласковому свету

Он отдан был живой гробницей, —

Гробницей чрева, так как схоже —

Родиться в мир и умирать^[90], —

В ночном бреду и в сновиденьях

Неоднократно повторялось

Одно жестокое виденье

Несчастной матери его^[91]:

Имея форму человека,

На свет чудовище рождалось,

И дерзновенно разрывало

Все сокровенности ее,

И той, что жизнь ему давала,

Ее окрашенное кровью,

Давало смерть своим рожденьем,

Как бы ехидна меж людей.

И день пришел его рожденья,

И совершилось предвещанье, —

Предвестья знамений зловещих

Не изменяют никогда.

При гороскопе он родился

Таком ужасном, что, беснуясь,

Окрашено своею кровью,

Вступило солнце в бой с луной,

Для них земля была оплотом,

И два светильника небесных

Боролись всею силой света,

Как в рукопашной два бойца.

Произошло затменье солнца,

Какого не было с тех пор, как

Слезами крови в день распятья

Оно оплакало Христа.

Все области земного шара,

Как бы в последнем пароксизме,

Тонули в зареве пожаров,

И затемнились небеса,

Высокие дрожали зданья,

И дождь камней из туч струился,

И тучи грозно вырастали,

И кровь текла по руслам рек.

И при таком-то вот ужасном

Безумьи или бреде солнца

На свет родился Сехисмундо,

И сразу выказал свой нрав:

Убивши мать своим рожденьем,

Такой свирепостью сказал он:

Я человек, и начинаю

Вознаграждать за благо злом.

К моим познаниям прибегнув,

Я в них, как и во всем, увидел,

Что Сехисмундо в мир вступил бы

Как дерзновенный человек,

Что был бы он жестоким принцем,

Монархом самым нечестивым,

И потому его правленье

В умах посеяло б раздор;

Его правленье было б смутой,

И школой низостей, предательств,

И академией пороков,

А сам он, бешенством объят,

Среди безумств и преступлений,

Меня к стопам своим повергнув,

Стыжусь сказать, — в моих сединах

Был должен видеть свой ковер.

Кто не поверит в предвещанье

Своих несчастий, чью угрозу

Он увидал в той сфере знанья,

Где царствует любовь к себе?

Итак, доверившись созвездьям,

Что предвещали мне несчастья

В своих пророчествах зловещих,

Решил я зверя запереть,

Дабы, лишив его свободы,

Иметь возможность этим самым

Проверить, не дано ли мудрым

Предотвратить влиянье звезд.

Я объявил, что рок превратен,

И что Инфант родился мертвым,

И чтоб случайности избегнуть,

Я башню выстроить велел

Среди вон тех утесов мрачных,

Где свет едва находит доступ,

Где сонмы диких обелисков

Ему преградою встают.

И по указанной причине

Я обнародовал законы,

Суровой казнью возбраняя

Вступать в предел запретных гор.

Там и живет он, Сехисмундо,

В несчастьях, в бедности, в неволе,

И там его один Клотальдо

Учил, воспитывал и знал.

Ему преподал он науки,

И католическую веру,

И только он был очевидцем

Его несчастий и скорбей.

Теперь о трех вещах я должен

Оповестить вас: и во-первых,

О том, что, край любя родимый,

Освободить его хочу

От подчиненности жестокой

Владыке деспоту, иначе

Я послужил бы сам на горе

Мной управляемой стране;

И во-вторых, необходимо

Сказать, что, если отниму я

У крови собственной то право,

Что ей рождением дано,

Я поступлю не христиански,

Закон людской, равно как Божий,

Нарушу, ибо нет веленья,

Чтоб я, желая вас спасти

От управления тирана,

Явился сам тираном дерзким,

И, чтобы сын мой зла не делал,

Я преступленья б совершал;

И в-третьих, нужно нам проверить,

Насколько впал я в заблужденье,

Легко поверив предсказаньям,

Предвозвестившим мне беду:

Быть может, — допустить должны мы, —

Его не победит природа,

Хотя врожденная наклонность

Диктует пропасти ему.

Внушенья звезд неблагосклонных,

Лучи планеты нечестивой

Лишь могут повлиять на волю,

Ее принудить — им нельзя^[92].

И так с собою рассуждая,

Колеблясь между двух решений,

К исходу я пришел такому,

Что вас он должен удивить.

Не возвещая Сехисмундо,

Что он мой сын и ваш владыка,

Его перемещу я завтра

На мой престол и в мой дворец,

И, словом, дам ему возможность

Повелевать и править вами,

И вы, как слуги, присягнете

В повиновении ему.

Свой план исполнивши, я сразу

Достигну трех вещей, решая

И три другие, о которых

Я вам сейчас повествовал.

Во-первых, если, осторожный,

И справедливый, и разумный,

Свою звезду он опровергнет,

Столь возвестившую о нем,

На ваше благо, вами будет

Спокойно править Принц законный,

Чей двор был — дикие утесы,

Кто жил, как равный, меж зверей;

А если, во-вторых, надменный,

И дерзновенный, и жестокий,

Помчится он в полях порока,

Как конь, порвавший повода,

Тогда, отеческой любови

Отдавши должное, спокойно

Перед страной моей родною

Свершу обязанность мою,

И, как Судья нелицемерный,

Его навек лишу наследства,

И, заключив его в темницу,

Я буду строг, но справедлив;

И, в-третьих, если Принц предстанет

Таким, как я вам повествую,

Любовью к вам руководимый,

Я лучших дам вам королей,

Владык, что более достойны

Владеть короной и престолом,

Моим племянникам любезным

Права на трон я передам:

Соединив в одну возможность

Два справедливых притязанья

И их супружеством связавши,

Их по заслугам награжу.

Дабы решенье совершилось,

Я вам, как Царь, повелеваю,

И, как отец, о том прошу вас.

Увещеваю, как мудрец,

Как старец, вас предупреждаю,

И если царь невольник царства,

Как нам Сенека рек испанский^[93],

Я умоляю вас, как раб.

Астольфо

Коль говорить теперь я должен,

Как тот, кто ближе всех к вопросу,

Во имя всех я возвещаю:

Пусть Сехисмундо к нам придет,

Довольно, что рожден тобой он.

Все

Пусть Принц наш будет возвращен нам,

Пусть нашим королем он будет.

Басилио

Внимательности вашей знак,

Вассалы, я ценю глубоко.

Моих детей, мою опору,

Сопроводите в их покои.

Все

Да здравствует великий Царь!

(Все уходят, сопровождая Эстрелью и Астольфо, Король остается.)

СЦЕНА 7-я

Клотальдо, Росаура, Кларин. — Басилио.

Клотальдо (к королю)

Могу ли говорить с тобою?

Басилио

Я рад тебя, Клотальдо, видеть.

Клотальдо

Хотя, к твоим ногам упавши,

Я должен был бы счастлив быть,

Не нынче, а вчера, — признаюсь,

Весьма разгневан был бы я;

А ныне тайну все узнали,

И важности не представляет,

Что он узнал ее, когда я

О ней весь двор оповестил.

Зайди ко мне через минуту,

О многом расскажу тебе я

И попрошу тебя о многом,

Что для меня ты совершишь:

Предупреждаю, что отныне

Ты важным явишься орудьем

Для величайшего событья,

Которое увидит мир.

И чтоб тебе не показалось,

Что я казню твою небрежность,

Я этих узников прощаю.

(Уходит.)

Клотальдо

Живи века, великий Царь!

СЦЕНА 8-я

Клотальдо, Росаура, Кларин.

Клотальдо (в сторону)

(О, милость неба! Скрыть могу я,

Что он мой сын.)

Идите с миром.

Росаура

Тысячекратно припадаю

К твоим ногам, целуя их.

Кларин

А я топчу их, потому что

Одною буквой больше, меньше,

Среди друзей — совсем не важно.

Росаура

Сеньор, ты снова дал мне жизнь,

И так как я живу тобою,

Тебе всегда служить я буду,

Меня рабом считай навеки.

Клотальдо

То, что я дал тебе, не жизнь:

Кто оскорблен и благороден,

Тот не живет: и раз пришел ты

Сюда отмстить за оскорбленье,

Как раньше ты мне сам сказал,

Теперь тебе я жизни не дал.

Ее ты не принес с собою,

И жить бесславно — жить не значит.

(В сторону.)

(Я этим разбужу его.)

Росаура

Да, я живу пока без жизни,

Хоть от тебя ее имею,

Но, отомстив за оскорбленье,

Я так очищу честь свою,

Что жизнь моя казаться будет

Твоим подарком, победившим

Опасности, что ей грозили.

Клотальдо

Возьми отточенную сталь,

Возьми клинок свой закаленный,

И, если ты его омочишь

В крови врага, — моею шпагой, —

Я говорю сейчас — моей,

И говорю о тех мгновеньях,

Чтоб не подумал ты, что мало

Твое доверие ценю я

И что к тебе неблагодарен,

Тебе скажу я, кто мой враг.

Астольфо мой противник, Герцог

Московии.

Клотальдо (в сторону)

(Едва могу я

Скрыть огорчение: важнее

Оно, чем мог подумать я.

Но разъясним все это дело.)

(Вслух.)

Раз ты родился московитом,

Тогда, как государь природный,

Он оскорбить тебя не мог.

Итак, вернись в свой край родимый

И откажись от этой мысли.

Росаура

Хотя и Принц он мой, но мог он

Быть мне обидчиком.

Клотальдо

Не мог,

Хотя бы дерзостно тебя он

В лицо ударил. —

(В сторону.)

(О, Всевышний!)

Росаура

Сильней была моя обида.

Клотальдо

Тогда скажи мне, в чем она.

Сказать ты более не можешь,

Чем то, что я подозреваю.

Росаура

Да, я сказал бы, но не знаю,

Что ты за чувство мне внушил,

С каким к тебе непостижимым

Я отношуся уваженьем,

Каким я полон почитаньем,

Как не дерзаю возвестить,

Что эта внешняя одежда

Есть не одежда, а загадка,

И что не то она, что взоры

В ней видят. Посуди же сам,

Раз я не то, чем представляюсь,

И, чтоб жениться на Эстрелье,

Астольфо здесь, — меня не мог ли

Он оскорбить. Довольно слов.

(Росаура и Кларин уходят.)

Клотальдо

Не уходи! Постой! Послушай!

Каким нежданным лабиринтом

Я окружен теперь, что разум

Не может нить в нем отыскать?

Я оскорблен, и враг могучий,

И я вассал, и чести женской

Он оскорбитель, — о, Всевышний,

Пусть небо мне укажет путь!

Хотя не знаю, есть ли выход

Из этой пропасти, в которой

Все небо кажется предвестьем

И чудом кажется весь мир.

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Василио, Клотальдо.

Клотальдо

Как ты велел, так и случилось.

Басилио

Скажи, Клотальдо, все подробно.

Клотальдо

Как повелел ты, я запасся

Успокоительным питьем,

Что было сделано согласно

Твоим премудрым указаньям,

Являя смесь составов разных

И действие различных трав.

Их власть тиранская, их сила

Сокрытая с такою мощью

Умом людским овладевает,

Его уничтожает так,

Столь, похищая, отчуждает,

Что человек, уснув, теряет

Свои способности и чувства

И предстает как труп живой...

— Мы возражений не имеем

Насчет возможности такого

Явленья странного, и опыт

Нас поучает, государь,

Что врачеванье обладает

Числом немалым тайн природных,

И нет растенья, зверя, камня,

Что не имеют свойств своих.

И ежели людская злоба

Бесчисленность ядов открыла,

Дающих смерть, вполне понятно,

Что мудрость может их смягчить;

Раз есть яды, что убивают,

Есть и яды, что усыпляют,

Итак, оставивши сомненья

В возможности того, что есть...

— С питьем из белены и мака,

К которым был примешан опий,

Сошел я в тесную темницу,

Где Сехисмундо тосковал.

Я с ним поговорил немного

О человеческих познаньях,

Которые ему преподал

Бесгласный лик небес и гор,

В чьей школе, полной неземного,

Риторике он обучился

И мудростью живой проникся

От птиц летучих и зверей.

Чтоб дух — его скорей подвигнуть

На то, что ты в душе задумал,

Я мыслью взял для разговора

Величье гордого орла,

Что, презирая сферы ветра,

Стремился в вышние пределы

Блеснуть, как молния из перьев

И как бродячий метеор.

Я восхвалил полет надменный,

Сказав: "О, да, меж птиц воздушных

Ты царь, и это справедливо,

Что ты меж всеми предпочтен!"

И слов моих довольно было.

Чуть до величья речь коснется,

Он говорит всегда надменно

И честолюбием горя.

И, правда, кровь его внушает

Ему великие волненья

И побуждает постоянно

К большим деяньям. Он сказал:

"Не удивительно ли это,

Что и в воздушном государстве

Птиц беспокойных есть такие,

Что подчиняться им велят?

Такою мыслью проникаясь,

Утешен я моей печалью,

По крайней мере, подчиняясь,

Я против воли подчинен;

Я уступаю в этом силе,

Мне поступить нельзя иначе,

И подчиниться добровольно

Не мог бы в мире никому".

Его увидя разъяренным

При мысли о своих страданьях,

Я дал питье ему, и тотчас,

Как только в грудь оно вошло,

Он уступил дремоте властной,

И пот холодный заструился

По членам бледным и по жилам,

И если б только я не знал,

Что предо мною — призрак смерти,

Не смерть сама, я сомневался б,

Живет ли он. Как раз в то время

Пришли служители твои,

Которым ты доверил опыт,

И, положив его в карету,

Они его переместили,

Не пробуждая, в твой покой.

А там уж было все готово,

Дабы величием и блеском,

Приличным царственной особе,

Он был достойно окружен.

Теперь он на твоей постели

Спокойно спит. Когда же силу

Свою утратит летаргия,

Ему, как самому тебе,

Они служить покорно будут,

Согласно твоему желанью.

И если все, что повелел ты

Исполнить — значит заслужить,

Я об одной прошу награде,

Коль извинишь мою нескромность:

"Чего ты хочешь, — Сехисмундо

Переместивши во дворец?"

Басилио

Твое желание, Клотальдо,

Узнать о том, что я задумал,

Вполне законным я считаю,

Внимай ответу моему.

Ты знаешь, принцу Сехисмундо

Влияние звезды несчастной

Предвозвещает злополучья

И тьму трагедий роковых;

Обманывать не может небо,

Его суровость многократно

Подтверждена путем жестоким,

Но я исследовать хочу,

Не может ли она смягчиться,

Когда не вовсе, хоть отчасти,

И, побежденная вниманьем,

Как бы отречься от себя.

У человека есть возможность

Быть победителем созвездий,

И потому его хотел я

Из заключения извлечь

И, в мой дворец переместивши,

Соделать для него известным,

Что он мой сын, и дать возможность

Ему испробовать свой дух.

Восторжествует над собою —

Он будет царствовать; а если

Предстанет дерзким и жестоким, —

Его в оковы я верну.

Теперь ты спросишь, почему же

Для испытания такого

Необходимым мне казалось

Его уснувшим перенесть.

Я объясню тебе охотно:

Когда бы он узнал сегодня,

Что он мой сын, а завтра снова

Себя в темнице увидал,

Вполне с его согласно нравом,

Что он отчаялся бы в жизни:

Узнавши, кто он, что имел бы

Он в утешение себе?

И потому я счел желанным

Оставить злу свободный выход

И дать ему возможность думать:

"Все, что я видел, было сном".

Две вещи можешь ты проверить

Таким путем: его природу —

Проснувшись, выкажет он явно,

Что думал он, о чем мечтал;

И, вслед за этим утешенье:

Себя теперь царем увидев,

И вновь потом — в тюрьме, он может

Решить, что это был лишь сон;

И если так он будет думать,

Не ошибется он, Клотальдо,

Затем что в этом мире каждый,

Живя, лишь спит и видит сон.

Клотальдо

Сказать я многое хотел бы,

Но возраженья бесполезны,

И Принц, я вижу, пробудился

И направляется сюда.

Басилио

Тогда мне лучше удалиться,

А ты его, как воспитатель,

Из замешательства исторгни,

Сказавши истину ему.

Клотальдо

Итак, даешь мне разрешенье?

Басилио

Даю. Быть может, это лучше:

Быть может, зная всю опасность,

Он лучше победит ее.

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Кларин. — Клотальдо.

Кларин (в сторону)

Ценой пинков, числом четыре,

Что дал мне алебардщик рыжий,

В ливрее выкрашенной так же, —

Пробрался ловко я сюда;

Коль хочешь знать, что происходит,

Не надо к продавцу билетов

Идти, — чтоб вход иметь свободный,

Билет у каждого с собой:

Он называется бесстыдством,

И, обладая им, свободно

Идти с пустым карманом можешь

И видеть, что ни захотел.

Клотальдо (в сторону)

(Да, это он, Кларин, служитель

Ее (о, небо!), той, что в горе

Из стран чужих сюда явилась,

С собою взявши мой позор.)

Что нового, Кларин?

Кларин

А ново,

Что в милосердии великом

Росауре — ты, пожелавши

Ее обиду отомстить,

Велел переменить одежду.

Клотальдо

Так нужно, чтоб не показалась

Она бесстыдною.

Кларин

И ново,

Что, имя изменив свое,

Твоей племянницей назвавшись,

Росаура в таком почете,

Что при красавице Эстрелье

Придворной дамой состоит.

Клотальдо

За честь ее стоять я должен.

Кларин

И ждет она, что будет время

И надлежащий будет случай,

Чтоб честь ее ты защитил.

Клотальдо

Отличная предосторожность:

В конце концов поможет время

И все само собой исправит.

Кларин

И как племянница твоя

Она окружена вниманьем

Таким, что хоть царице впору.

А я, пришедший вместе с ней,

От голода готов погибнуть,

И обо мне никто не вспомнит.

Не смотрят, что Кларин пред ними

И что когда звонит Кларин,

Он обо всем сказать сумеет

Царю, Астольфо и Эстрелье.

Кларин и служащий — две вещи,

Которые хранить секрет

Не очень хорошо умеют,

И ежели меня молчанье

Своим вниманием оставит,

Тогда мне песню посвятят:

Кларин разбудит, он поет,

И, как рожок, он весть дает^[94].

Клотальдо

Ты жалуешься справедливо,

И о тебе я позабочусь;

А ты покуда послужи мне.

Кларин

Вон Сехисмундо. Погляди.

СЦЕНА 3-я

Музыканты, поют, и слуги, помогают Сехисмундо облачиться в одежды, между тем как он выходит, полный изумления. — Клотальдо, Кларин.

Сехисмундо

О, небо, что передо мною?

Какой я новый вижу свет!

Я восхищаюсь, изумленный,

Не знаю, верить или нет.

Я в этих царственных палатах?

Я весь в парче, среди шелков?

Нарядные мне служат слуги

С немой покорностью рабов?

Я на такой постели чудной

Проснулся и, глаза открыв,

Кругом толпу людей увидел,

Мне служащих наперерыв?

И знаю я, что я проснулся;

Так значит все это не сон.

Но разве я не Сехисмундо?

Скажи, о, небо, я смущен.

Скажи, с моим воображеньем

Что сделалось, пока я спал?

Каким путем, сейчас проснувшись,

В дворце себя я увидал?

Но будь, что будет. Кто велит мне

Терять моим вопросам счет?

Хочу я, чтобы мне служили,

А что приходит, пусть придет.

Первый слуга (в сторону, ко второму слуге и к Кларину)

Как он печален!

Второй слуга

Кто бы не был

Печальным, если бы ему

На долю выпало такое?

Кларин

Я б не был.

Второй слуга

Подойди к нему.

Первый слуга

(к Сехисмундо)

Ты хочешь, чтобы снова пели?

Сехисмундо

Не надо больше песен мне.

Первый слуга

Развлечься нужно. Ты задумчив.

Сехисмундо

То, что в душевной глубине

Меня заботит, не исчезнет

От звука этих голосов.

Лишь грому музыки военной

Мой дух всегда внимать готов.

Клотальдо

К твоей руке дозволь припасть мне,

Мой Принц и повелитель мой,

Хочу к тебе явиться первый,

Чтоб пасть во прах перед тобой.

Сехисмундо (в сторону)

Клотальдо! Как же так возможно,

Что кто в тюрьме ко мне так строг,

Вдруг изменившись, предо мною

Покорно преклониться мог?

Клотальдо

При этом новом состояньи,

Внезапно получивши власть,

Объят смущением великим,

В сомненья может разум впасть;

Но ежели возможно это,

Хочу я, чтобы ты, сеньор,

Освободился от сомнений,

Увидя весь свой кругозор.

Узнай же, что наследный Принц ты

Полонии. Ты жил всегда

В глуши, в безвестности, затем что

Неумолимая звезда

Мильоны бедствий возвестила.

Толпу трагедий предрекла,

На случай, если лавр победный

Коснется твоего чела.

Но так как сильный может бросить

И через пропасть крепкий мост,

Поверив, что своим вниманьем

Ты победишь влиянье звезд,

Из башни, где ты находился,

Тебя в дворец перенесли,

Когда в узор свой сновиденья

Твой дух усталый вовлекли.

Отец твой, мой Король, владыка,

Сейчас придет, и от него

Ты все узнаешь остальное,

Коль я не досказал чего.

Сехисмундо

Чего ж мне знать еще, бесчестный,

Изменник, если знаю я,

Кто я, — чтоб выказать отныне,

Как дерзновенна власть моя?

Как мог отечество настолько

Ты предавать, что от меня,

Преступно, вопреки рассудку,

Скрывал весь этот блеск огня,

Мой царский сан?

Клотальдо

О, я несчастный!

Сехисмундо

Ты с Королем — льстецом был низким,

Со мною — ты жестоким был.

Так я, закон, Король, мы вместе,

Постановляем приговор:

Тебя мы присуждаем к смерти.

Умри от рук моих.

Второй слуга

Сеньор!

Сехисмундо

Коль кто-нибудь мешать мне станет,

Кто б ни был он, мне все равно,

Но раз он на моей дороге,

Он тотчас полетит в окно.

Второй слуга

Беги, Клотальдо!

Клотальдо

О, несчастный!

Ты дерзновеньем ослеплен,

Не чувствуя, что в это время

Ты только спишь и видишь сон.

(Уходит.)

Второй слуга

Заметь, сеньор, что...

Сехисмундо

Прочь отсюда.

Второй слуга

Лишь Короля он своего

Исполнил волю.

Сехисмундо

В нечестивом

Не должен слушаться его.

И я был Принц его.

Второй слуга

Что дурно,

Что хорошо, разузнавать

Он был не должен.

Сехисмундо

Ты тут долго

Советы будешь мне давать?

С тобой, как вижу я, неладно.

Кларин

Принц очень хорошо сказал,

Ты поступаешь очень дурно.

Второй слуга

Тебе кто позволенье дал

Так дерзко говорить со мною?

Кларин

Сам взял его.

Сехисмундо

Ты кто? Ответь.

Кларин

Я интриган из интриганов;

Свой человек в чужом. Заметь:

Такого ты, как я, не сыщешь.

Сехисмундо

Лишь ты мне угодил.

Кларин

Сеньор,

Я превеликий угождатель

Всех Сехисмундов с давних пор.

СЦЕНА 4-я

Астольфо. — Сехисмундо, Кларин, слуги, музыканты.

Астольфо

Тысячекратно пусть пребудет

Счастлив тот день, о, Принц, когда

Ты к нам являешься, как солнце

Полонии, чтоб навсегда

Своим сияньем осчастливить

Весь этот пышный кругозор:

Блестящим вышел ты, как солнце,

Покинув недра темных гор.

И ежели так поздно лавры

Тебя украсили собой,

Пусть поздно и умрут, сияя

Венцом.

Сехисмундо

Да будет Бог с тобой.

Астольфо

Почтенья от тебя не видя,

Твою вину тебе прощу:

Ведь ты меня не знал, конечно.

И вместе с этим сообщу:

Московский Герцог я, Астольфо,

И брат двоюродный я твой,

Должно быть равенство меж нами.

Сехисмундо

Сказав: "Да будет Бог с тобой", —

Тебя достаточно почтил я.

Но так как ты, собой кичась,

Выказываешь недовольство,

Когда в другой тебя я раз

Увижу, изменю привет свой

И в этом случае скажу,

Чтоб не был Бог с тобой.

Второй слуга (к Астольфо)

Тебе я,

Светлейший Герцог, доложу,

Что так как он в горах родился,

Со всеми так он говорит.

(К Сехисмундо.)

Сеньор, Астольфо разумеет...

Сехисмундо

Мне скучен этот важный вид,

С которым начал говорить он;

И шляпу тотчас он надел.

Второй слуга

Он гранд.

Сехисмундо

Я вдвое гранд.

Второй слуга

И все же

Закон приличия велел,

Чтоб между вами было больше

Почтения, чем меж людьми

Обыкновенными.

Сехисмундо

А ты, брат,

Даю совет, свой рот зажми.

СЦЕНА 5-я

Эстрелья. — Те же.

Эстрелья

Твоим приходом, Принц, да будет

Весь двор стократно услажден;

Тебя, приветствуя, встречает

И приглашает царский трон,

И, под покров его вступивши,

Да будет жизнь твоя легка,

И да сияет полновластно

Не год, не годы, а века.

Сехисмундо (к Кларину)

Скажи мне, кто это? в ней чары

Такой надменной красоты.

Кто эта светлая богиня?

Стремясь с небесной высоты,

У ног ее лучи сияют.

Кто эта женщина?

Кларин

Сеньор,

Перед тобой звезда, Эстрелья.

Сехисмундо

Ты лучше бы сказал: простор

Небес покинувшее солнце.

(к Эстрелье.)

Хоть вышел я из тьмы на свет,

Лишь в том, что я тебя увидел,

Я вижу лучший свой привет.

Благодарю тебя за счастье,

Которого не заслужил:

Ты засветилась мне сияньем

Небесных многозвездных сил;

Ты, загоревшись, оживляешь

Сильнейший светоч в небесах.

Что остается делать Солнцу,

Когда весь мир в твоих лучах?

Поцеловать твою дай руку,

Где воздух, свет свой изменив,

Пьет негу в чаше белоснежной.

Эстрелья

Ты так изыскан и учтив.

Астольфо (в сторону)

Погиб я, если прикоснется

К ее руке он.

Второй слуга (в сторону)

(Вижу я,

Астольфо это неприятно.)

Сеньор, решительность твоя

Здесь неуместна, и Астольфо...

Сехисмундо

Я говорю: с дороги прочь!

Второй слуга

То, что сказал я, справедливо.

Сехисмундо

С тобой мне говорить невмочь,

Ты надоел. То справедливо,

Что я хочу.

Второй слуга

Сказал ты сам:

Лишь справедливым приказаньям

Повиноваться нужно нам.

Сехисмундо

Еще сказал я, что коль будет

Надоедать мне кто-нибудь,

Тогда немедленно сумею

Я за балкон его швырнуть.

Второй слуга

С людьми, как я, вещей подобных

Не может быть.

Сехисмундо

Не может быть?

Клянусь! попробовать хочу я.

(Хватает его на руки и уходит, все уходят за ним и немедленно возвращаются.)

Астольфо

Что вижу? Как тут поступить?

Эстрелья

Скорее Принцу помешайте.

(Уходит.)

Сехисмундо (возвращается)

Упал он в море за балкон.

Клянусь! он может в воду падать.

Астольфо

Ты лютым гневом ослеплен.

Заметь, что если есть различье

Между зверями и людьми,

Так и дворец от гор отличен.

Сехисмундо

А ты за правило возьми,

Что если говоришь так громко,

Так и с тобою может быть,

Что головы ты не отыщешь,

Куда бы шляпу поместить.

(Астольфо уходит.)

СЦЕНА 6-я

Басилио. — Сехисмундо, Кларин, слуги.

Басилио

Что тут случилось?

Сехисмундо

Что случилось?

Да ничего. Один глупец

Мне надоел, его швырнул я

Через балкон.

Кларин (к Сехисмундо)

Он твой отец

И он Король, заметь.

Басилио

Так скоро

Твой первый день здесь показал,

Что твой приход уж стоит жизни?

Сехисмундо

Таких вещей, он мне сказал,

Не может быть, — я усомнился

И тотчас выиграл заклад.

Басилио

Мне больно, Принц, что в час, когда я

Был так тебя увидеть рад,

Когда я думал, что усильем

Влиянье звезд ты победил,

Мне больно, Принц, что в первый час твой

Ты преступленье совершил.

Ты в гневе совершил убийство!

Так как же мне тебя обнять,

Когда рукой коснусь о руку,

Умеющую убивать?

Увидев близко пред собою

Из ножен вынутый клинок,

Смертельную нанесший рану, —

Кто быть без опасений мог?

Придя на место роковое,

Где кровь чужая пролилась, —

Кто мог настолько быть спокойным,

Что в нем душа не сотряслась?

И самый сильный отвечает

Своей природе. Так и я,

Увидев, что омыта кровью

Жестокая рука твоя,

Увидев место роковое,

Где ты убийство совершил, —

Любя, тебя обнять хотел бы,

Но в страхе не имею сил

И ухожу.

Сехисмундо

Я без объятий

Отлично обойтись могу,

Как обходился до сегодня.

Ты, как жестокому врагу,

Являл мне гнев неумолимый;

Меня ты, — будучи отцом, —

К себе не допускал бездушно,

Ты для меня закрыл свой дом,

И воспитал меня как зверя,

И как чудовище терзал,

И умертвить меня старался:

Так что ж мне в том, что ты сказал?

Что в том, что ты обнять не хочешь?

Я человеком быть хочу.

А ты стоишь мне на дороге.

Басилио

Что чувствую, о том молчу.

О, если б небо пожелало

Вернуть, что жизнь тебе я дал,

Чтобы я голос твой не слышал,

И дерзновенье не видал!

Сехисмундо

Когда бы ты мне жизни не дал,

Я б о тебе не говорил;

Но раз ты дал, я проклинаю,

Что ты меня ее лишил.

Дать — непостижное деянье

По благородству своему;

Но кто дает — и отнимает,

Тот низок, вечный срам ему.

Басилио

Да? Так меня благодаришь ты

За то, что ты, вчера никто,

Невольник, сделан мною Принцем?

Сехисмундо

Тебя благодарить? За что?

Тиран моей свободной воли,

Раз ты старик и одряхлел,

Что ты даешь мне, умирая,

Как не законный мой удел?

Он мой! И если ты отец мой

И ты мой царь — пойми, тиран,

Весь этот яркий блеск величья

Самой природою мне дан.

Так если я наследник царства,

В том не обязан я тебе

И требовать могу отчета,

Зачем я предан был борьбе,

Зачем свободу, жизнь и почесть

Я узнаю лишь в этот миг.

Ты мне признательным быть должен,

Как неоплатный мой должник.

Басилио

Ты варвар дерзостный. Свершилось,

Что небо свыше предрекло.

Его в свидетели зову я:

Ты гордый, возлюбивший зло.

И пусть теперь узнал ты правду

Происхожденья своего,

И пусть теперь ты там, где выше

Себя не видишь никого,

Заметь, что ныне говорю я:

Смирись; живи, других любя.

Быть может ты лишь спишь и грезишь,

Хотя неспящим зришь себя.

(Уходит.)

Сехисмундо

Быть может я лишь сплю и грежу,

Хотя себя неспящим зрю?

Не сплю: я четко осязаю,

Чем был, чем стал, что говорю.

И ты раскаиваться можешь,

Но тщетно будешь сожалеть,

Я знаю, кто я, ты не в силах,

Хотя бы горько стал скорбеть,

То возвратить, что я родился,

Наследник этого венца;

И если я в тюрьме был раньше

И там терзался без конца,

Так потому лишь, что, безвестный,

Не знал я, кто я; а теперь

Я знаю, кто я, знаю, знаю:

Я человек и полузверь.

СЦЕНА 7-я

Росаура, в женской одежде. — Сехисмундо,

Кларин, слуги.

Росаура

(в сторону)

Я в свите у Эстрельи. Опасаюсь,

Что встречу я Астольфо: между тем

Клотальдо говорит, что очень важно,

Чтоб он меня не видел и совсем

Пока не знал, что во дворце живу я:

Клотальдо я довериться могу,

Ему своей обязана я жизнью,

За честь мою он отомстит врагу.

Кларин (к Сехисмундо)

Из всех вещей, которые ты видел,

Чем более всего ты здесь прельщен?

Сехисмундо

Я все заранее предвидел

И я ничем не восхищен.

Но если чем я в мире восхитился,

Так это женской красотой.

Читать мне в книгах приходилось,

Что Бог, когда творил Он мир земной,

Внимательней всего над человеком

Свой зоркий взгляд остановил,

То малый мир: так в женщине он, значит,

Нам небо малое явил^[95].

В ней больше красоты, чем в человеке,

Как в небесах, в сравнении с землей,

В особенности в той, что вижу.

Росаура (в сторону)

Здесь Принц. Уйду скорей.

Сехисмундо

Постой.

Ты, женщина, так быстро убегая,

С восходом солнца хочешь слить закат,

Волшебный свет с холодной тенью?

Ты обморочный день? Вернись назад.

Но что я вижу?

Росаура

В том, что предо мною,

Я сомневаюсь.

Сехисмундо (в сторону)

Эту красоту

Я видел раньше.

Росаура (в сторону)

Эту пышность

Я созерцаю, как мечту:

Его я видела в темнице.

Сехисмундо (в сторону)

(Теперь нашел я жизнь свою.)

О, женщина, нежнейшую усладу

Я в слове женщина, как чистый нектар, пью.

О, кто ты, что, тебя не видев,

Перед тобой склоняюсь я

И чуоствую, что видел раньше,

Как красота сильна твоя?

О, кто ты, женщина прекрасная, скажи мне?

Росаура (в сторону)

(Должна свою я тайну скрыть.)

Я фрейлина звезды двора, Эстрельи.

Сехисмундо

Не говори. Ты Солнце, может быть,

Чьим блеском та звезда сияет в небе,

Чьим обликом она озарена?

Я видел, в царстве ароматов,

Когда в садах блестит весна,

Царица-роза над цветами

Владычествует в силу красоты;

Я видел, в царстве драгоценных

Камней, роскошных, как мечты,

Царит алмаз, как самый сильный в блеске;

Меж звезд, изменчивых всегда,

Я видел, в этом царстве беспокойном,

Царит, светлее всех, вечерняя звезда;

Я видел, меж планет, блистающих на небе,

На пышном празднестве огня,

Над всеми властно блещет солнце,

Главнейший царь, оракул дня.

Так если меж цветов, камней, планет, созвездий

Предпочитают тех, чья больше красота,

Как меньшему цветку служить ты можешь, роза,

Блеск солнца, блеск звезды, алмаз, расцвет, мечта?

СЦЕНА 8-я

Клотальдо, который остается за занавесом. — Сехисмундо, Росаура, Кларин, слуги.

Клотальдо (в сторону)

Я укротить намерен Сехисмундо,

В конце концов я воспитал его.

Но что я вижу?

Росаура

Я ценю вниманье,

Молчу в ответ: когда для своего

Смущения исхода не находишь,

Молчанье — красноречие.

Сехисмундо

Постой.

Побудь со мной еще мгновенье,

Как свет полудня золотой.

Как хочешь ты небрежно так оставить

Сехисмундо

Лишь для того, чтоб посмотреть,

Могу ли, — пред красою страх утрачу;

Я невозможность побеждать

Весьма наклонен: я с балкона

Швырнул посмевшего сказать,

Что этого не может статься;

Так значит это суждено:

Чтоб посмотреть, теперь могу ли,

Я честь твою швырну в окно.

Клотальдо (в сторону)

Готовится беда. Что делать, небо?

Безумное желание опять

На честь мою готово покуситься,

Ему я должен помешать.

Росаура

Недаром звезды нам сказали,

Что в этом царстве, как тиран,

Ты явишь гнев и злодеянья,

Измену, ужас и обман.

Но что же ждать от человека,

Кто лишь по имени таков среди людей,

Бесчеловечный, дикий, дерзкий,

Родившийся как зверь между зверей?

Сехисмундо

Чтоб избежать подобных оскорблений,

Я был с тобою столь учтив

И думал, что тебя я этим трону;

Но, если вежливость забыв,

С тобою так заговорю я,

Клянусь! недаром ты теперь

Сказала все. — Эй, прочь отсюда,

Уйдите все, закройте дверь!

Чтобы никто не смел являться.

(Кларин и слуги уходят.)

Росаура

О, что мне делать? Я мертва.

Прошу, заметь себе...

Сехисмундо

Я деспот.

Теперь напрасны все слова.

Клотальдо (в сторону)

(Какое страшное смущенье!

Как быть! Пусть он меня убьет,

Но помешать ему хочу я.)

(Выходит.)

Сеньор, прошу, ты дашь отчет...

Сехисмундо

Во мне вторично гнев ты будишь.

Ты выжил из ума, старик?

Так мало ты меня боишься,

Сюда явившись в этот миг?

Клотальдо

Явился я на этот голос,

Чтобы сказать, что если ты

Желаешь царствовать, ты должен

Смирить надменные мечты;

Хоть ты превыше всех поставлен,

Не будь желаньем ослеплен,

Не будь с другим жесток: быть может,

Ты только спишь и видишь сон.

Сехисмундо

Во мне ты зажигаешь ярость,

Твердя, что тени я ловлю.

Убью тебя, тогда увижу,

Я вправду сплю или не сплю.

(Хочет вынуть кинжал, Клотальдо удерживает его и становится на колени.)

Клотальдо

Я так спасти себя надеюсь.

Сехисмундо

Прочь руки!

Клотальдо

До тех пор пока

Не явятся, чтоб гнев сдержать твой,

Так быть должна моя рука.

Росаура

О, Господи!

Сехисмундо

Пусти, несчастный.

Старик, безумный, дикий, враг!

(Борются.)

А если выпустить не хочешь,

Тебя я задушу, вот так.

Росаура

Сюда, сюда! Здесь убивают

Клотальдо.

(Уходит.)

(Входит Астольфо в ту минуту, как Клотальдо падает к его ногам; он становится между ним и Сехисмундо.)

СЦЕНА 9-я

Астольфо. — Сехисмундо, Клотальдо.

Астольфо

Что произошло?

Принц, неужели ты способен

Ту сталь, что блещет так светло,

Запачкать старческою кровью?

Сехисмундо

Бесчестна кровь его.

Астольфо

Он пал

К моим ногам, прося защиты:

И рок меня сюда призвал,

Чтоб я его прикрыл собою.

Сехисмундо

И рок сюда призвал тебя,

Чтоб я, тебя убив, несносный,

Отмстил достойно за себя.

Астольфо

Я жизнь свою лишь защищаю;

Я сан не оскорбляю твой.

(Астольфо обнажает шпагу, и они дерутся.)

Клотальдо

Не убивай его, владыка.

СЦЕНА 10-я

Басилио, Эстрелья и свита. Сехисмундо, Астольфо, Клотальдо.

Басилио

Как, шпаги здесь, передо мной?

Эстрелья (в сторону)

Астольфо! Горькое несчастье!

Басилио

Что ж здесь случилось?

Астольфо

Ничего,

Раз ты, сеньор, сюда пришел к нам.

(Прячут шпаги в ножны.)

Сехисмундо

Раз ты пришел, так оттого

Еще ничто не изменилось.

Меня старик вот этот рассердил,

И я его убить хотел.

Басилио

К сединам

Ты уважения в себе не ощутил?

Клотальдо

Они мои, сеньор: неважно это.

Сехисмундо

И ожидать еще ты мог,

Чтоб к сединам питал я уважение?

Напрасно.

(К царю.)

И твои у этих ног

Когда-нибудь увидеть я надеюсь.

Я все еще не отомстил

За то, что так несправедливо

Тобой в тюрьме воспитан был.

(Уходит.)

Басилио

Так прежде чем увидишь это,

Ты будешь сонный унесен

Туда, где скажешь ты, что все, что было,

Весь этот мир, лишь быстрый сон.

(Царь, Клотальдо и свита уходят.)

СЦЕНА 11-я

Эстрелья, Астольфо.

Астольфо

Как редко, беды возвещая,

Судьба неверною бывает,

Она сомнительна во благе

И необманчива во зле.

Прекрасным был бы астрологом,

Кто постоянно возвещал бы

Одни несчастья; нет сомненья,

Они сбывались бы всегда.

И этот опыт подтвердиться

Во мне и в Сехисмундо может:

Он в нас обоих, о, Эстрелья,

Свою правдивость показал.

Он для него предрек злосчастья,

Убийства, беды, дерзновенья,

И мы в действительности видим,

Что в этом правду он сказал:

Что до меня, когда я вижу

Лучи пленительного блеска,

Перед которым солнце — призрак,

И небо — только бледный знак,

Я вижу, для меня предрек он

Триумфы, счастие, удачи,

И этим дурно возвестил он,

И хорошо он возвестил:

Вполне судьба себя являет,

Когда в обманности коварной

Она, дарами поманив нас,

Пренебреженьем наградит.

Эстрелья

Не сомневаюсь, что правдивы

Такие нежные признанья,

Принадлежат они, однако,

Той неизвестной, чей портрет

Ты на себе носил, Астольфо,

Когда пришел меня увидеть,

По справедливости ты должен

Сказать ей все, что мне сказал.

Ищи у ней себе награды,

В любви награды быть не может

За службу верную во имя

Других красавиц и владык.

СЦЕНА 12-я

Росаура, за занавесом. — Эстрелья, Астольфо.

Росаура (в сторону)

Мои жестокие несчастья

Дошли до крайнего предела.

Кто это видит, для того уж

Нет больше страха впереди.

Астольфо

Пускай портрет покинет сердце,

Пусть твой в нем будет дивный образ.

Где появилася Эстрелья,

Для призрака там места нет,

Нет места для звезды, где солнце;

Я принесу портрет немедля.

(В сторону.)

(Прости, Росаура, измену,

Но в женских и в мужских сердцах

Нет больше мысли о далеких.)

(Уходит.)

(Росаура приближается.)

Росаура (в сторону)

Я ничего не расслыхала,

Боялась, что меня увидят.

Эстрелья

Астрея^[96]!

Росаура

Что ты повелишь?

Эстрелья

Я рада твоему приходу,

Тебе одной могла бы только

Доверить тайну я.

Росаура

Так много,

Сеньора, почестей для той.

Кому приказывать ты можешь.

Эстрелья

Немного времени, Астрея,

Тебя я знаю, и однако

Ключи моей любви к тебе

В твоих руках; и зная также,

Кто ты, доверить я решаюсь

Тебе то самое, что часто

Скрывала даже от себя.

Росаура

Твоя раба тебе внимает.

Эстрелья

Чтоб в двух словах ты все узнала:

Мой брат двоюродный Астольфо

(Двоюродный, сказала, брат,

И этим в сущности сказала

Я все; есть вещи: их помыслишь,

И этим их уже расскажешь),

Со мной вступить намерен в брак,

Коли судьба захочет только

Таким единственным блаженством

Загладить столько темных бедствий.

Я огорчилась в первый день,

Увидев у него на шее

Портрет какой-то дамы; чувства

Свои ему я изъявила

С учтивостью, и он, как тот,

Кто вежлив и любить умеет,

Пошел за ним, и должен тотчас

Придти сюда, мне так неловко,

Что тот портрет мне нужно взять:

Побудь здесь до его прихода,

И пусть портрет тебе отдаст он.

Я больше не скажу ни слова:

Узнав любовь, ты знаешь все.

(Уходит.)

СЦЕНА 13-я

Росаура

О, если б я ее не знала!

Что делать? Небо! Кто сумел бы

В случайности такой жестокой

Мне надлежащий дать совет?

И есть ли кто еще на свете,

Кого разгневанное небо

Такими б смутами сражало,

Теснило бы такой бедой?

Что буду делать в затрудненьи

Таком, что, мнится, невозможно

Найти для горя облегченье

Иль утешенье обрести?

За самым первым злополучьем

Нет случая и нет событья,

Чтобы они не возвещали

О злополучиях других.

Они наследуют друг другу,

Из одного встает другое,

И, жизнь свою питая смертью,

Они, как Феникс, восстают^[97],

И прах, оставшийся от мертвых,

Тепло поддерживает в гробе.

Несчастья — трусы, говорит нам

Один мудрец, они всегда

Идут не порознь, а толпою;

Я говорю, несчастья храбры,

Они идут, и наступают,

И никогда не кажут тыл:

Кто их с собою взял, тот может

На все решиться, потому что

Какой бы случай ни случился,

А уж они не отойдут.

Пример во мне: при всех событьях —

А у меня их было столько —

Они меня не покидают,

Не устают, покуда я,

Смертельно раненная роком,

Не падаю в объятья смерти.

О, горе мне! Что буду делать

При затруднении таком?

Когда скажу, кто — я, Клотальдо,

Который за меня вступился,

И защитить меня желает,

Пожалуй будет оскорблен;

Он мне сказал, чтобы в молчаньи

Я ожидала искупленья.

Когда Астольфо не скажу я,

Кто я, а он сюда придет.

Как от него могу укрыться?

Хотя б глаза мои и голос

И захотели притворяться,

Душа их обличит во лжи.

Что делать? Но к чему я буду

Раздумывать, что стану делать,

Когда при всех моих стараньях

Решенье твердое принять,

То сделаю я в миг последний,

Что скорбь моя велит мне сделать?

Никто в несчастии не может

Самим собой повелевать.

И так как разум мой смущенный

Принять решение не смеет,

Пусть скорбь моя скорей приходит

И до предела возрастет,

Пусть крайности достигнет горе,

Я сразу выйду из сомнений,

А до тех пор, я умоляю,

О, небо, не оставь меня!

СЦЕНА 14-я

Астольфо, с портретом. — Росаура.

Астольфо

Вот я принес портрет, сеньора.

Но Боже!

Росаура

Чем смутился Герцог?

Чем изумлен он так внезапно?

Астольфо

Тем я, Росаура, смущен,

Что вижу здесь тебя и слышу.

Росаура

Росаура? О, нет, властитель,

Меня ты принял за другую!

Астрея называюсь я,

И столь великого блаженства,

Как этот трепет и смущенье,

Я, скромная, не заслужила.

Астольфо

Довольно, прекрати обман,

Росаура, душа не может

Лгать никогда: и если будешь

Упорна ты, — Астрею видя,

Я в ней Росауру люблю.

Росаура

Я Герцога не понимаю,

Не знаю, как ему ответить:

Одно скажу я, что Эстрелья

(Венеры яркая звезда)

Мне здесь дождаться повелела,

Чтоб ты мне, повелитель, отдал

Портрет, а я его Принцессе

С рук на руки передала.

И я должна повиноваться,

Хотя бы к своему ущербу.

Повиновенье неизбежно:

Звезда, Эстрелья, так велит.

Астольфо

Хотя бы больше ты старалась,

Росаура, ты не умеешь

Притворствовать. Скажи, чтоб взор твой

И голос в музыке своей

Согласовались: потому что

Противоречье непреклонно

И разногласье неизбежно,

Коль так расстроен инструмент,

Что воедино слить желает

Обманность слов и правду чувства.

Росаура

Я говорю, что ожидаю

Лишь одного: дай мне портрет.

Астольфо

Когда, Росаура, ты хочешь

Упорствовать в своем обмане,

Тебе обманом я отвечу.

Итак, окончим разговор.

Астрея, ты Инфанте скажешь,

Что, уваженью повинуясь,

Считаю малой я заслугой

Послать желаемый портрет,

И потому в своем вниманьи

Ей подлинник препровождаю;

А ты его снесешь к Эстрелье:

Его с собою носишь ты.

Росаура

Когда, решительный, надменный

И храбрый, кто-нибудь желает

Достойно выполнить задачу,

Что он себе поставил сам, —

Коли он примет что другое,

Хотя бы большее, — он будет

Смешон и жалок, возвращаясь

Не с тем, что нужно. Так и я.

Сюда пришла я за портретом,

И с подлинником возвратившись,

Хотя он стоит много больше,

Смешной и жалкой возвращусь.

Отдай же, Герцог, тот портрет мне,

Я не уйду, его не взявши.

Астольфо

Но как же взять его ты можешь,

Раз я тебе его не дам?

Росаура

Вот так!

(Старается отнять портрет.)

Отдай, неблагодарный.

Астольфо

Напрасно.

Росаура

Видит Бог, не будет

Он у другой в руках.

Астольфо

Ты знаешь:

Ведь ты страшна.

Росаура

Предатель ты.

Астольфо

Моя Росаура, довольно.

Росаура

Твоя? Ты нагло лжешь.

(Оба держатся за портрет.)

СЦЕНА 15-я

Эстрелья. — Росаура, Астольфо.

Эстрелья

Астрея,

Астольфо... Что это такое?

Астольфо (в сторону)

Эстрелья!

Росаура (в сторону)

(Научи, любовь,

Как получить портрет обратно?)

(К Эстрелье.)

Когда, сеньора, ты желаешь,

Тебе скажу я.

Астольфо (в сторону к Росауре)

Что ты хочешь?

Росаура

Ты мне велела подождать

И от тебя сказать Астольфо,

Чтоб дал портрет мне. Я осталась,

И так как мысли переходят

Одна к другой весьма легко,

Я вспомнила о том портрете,

Что в рукаве своем носила.

И так как человек нередко

Выдумывает пустяки,

Когда один он остается,

Я на него взглянуть хотела,

Беру, и вдруг из рук он выпал,

Астольфо тут как раз идет,

Его он с полу поднимает,

Я говорю, а он не только

Не хочет свой отдать, но даже

Еще и этот взял себе;

Напрасно я его молила

И убеждала; рассердившись,

Я в нетерпении хотела

Его отнять. Взгляни сама,

Он мне принадлежит по праву.

Эстрелья

Астольфо, дай портрет.

(Берет у него из рук портрет.)

Росаура (в сторону)

Пусть будет,

Что будет: все равно теперь.

(Уходит.)

СЦЕНА 16-я

Эстрелья, Астольфо.

Эстрелья

Дай мне портрет теперь, который

Я раньше у тебя просила;

Хоть никогда я в жизни больше

С тобой не буду говорить

И более с тобой не встречусь,

Я не хочу, чтоб оставался

В твоих руках он, — ну хотя бы

Лишь потому, что у тебя

Его так глупо я просила.

Астольфо (в сторону)

(Как из беды такой мне выйти?)

Хотя, прекрасная Эстрелья,

Я и хочу тебе служить,

Но тот портрет, который просишь,

Я дать тебе не в состояньи,

Затем что...

Эстрелья

Груб ты и невежлив,

И больше он не нужен мне,

Я не хочу, чтоб ты напомнил,

Что я об нем тебя просила.

(Уходит.)

Астольфо

Остановись, постой, послушай,

Заметь! — Что делать мне теперь?

Росаура, зачем, откуда

И как в Полонию пришла ты,

Чтобы сама ты в ней погибла

И чтобы я погиб с тобой?

(Уходит.)

СЦЕНА 17-я

Тюрьма принца в башне. Сехисмундо, как в начале, покрытый звериной шкурой и в цепях, лежит на земле; Клотальдо, двое слуг и Кларин.

Клотальдо

Пусть здесь лежит он, и надменность

Окончится, где началась.

Слуга

Я цепи наложил, как прежде.

Кларин

Да, Сехисмундо, в горький час

Проснешься ты, чтобы увидеть,

Что слава лживая твоя

Была лишь беглый пламень смерти,

Лишь привиденье бытия.

Клотальдо

А кто так говорить умеет,

Его посадим мы туда,

Где может рассуждать он долго.

(К слугам.)

Эй вы, подите-ка сюда,

Заприте-ка его в ту келью.

(Указывает на келью, находящуюся рядом.)

Кларин

Меня? Зачем и почему?

Клотальдо

Затем, чтоб ты, узнавши тайны,

Не раззвонил их никому.

Кларин

Скажи на милость. Неужели

На жизнь отца я посягнул?

Или карманного Икара

С балкона в воду сошвырнул^[98]?

Я сплю, я грежу? Ну к чему же

Мне быть наедине с собой?

Клотальдо

Не будь Кларином.

Кларин

Я умолкну,

Дырявой буду я трубой.

(Его уводят, и Клотальдо остается один.)

СЦЕНА 18-я

Басилио, закутанный в плащ. — Клотальдо, Сехисмундо, спящий.

Басилио

Клотальдо!

Клотальдо

Государь! Возможно ль:

Властитель так пришел сюда?

Басилио

Из любопытства мне хотелось

Узнать (о, горькая беда!),

Что с Сехисмундо происходит,

И я пришел.

Клотальдо

Взгляни, вот он

В своем убожестве злосчастном.

Басилио

В час роковой ты был рожден,

О, Принц, несчастием гонимый!

Скорее разбуди его:

От опия, что был им выпит,

Нет больше силы у него.

Клотальдо

Он говорит во сне тревожном.

Бастилио

Что может грезиться ему? —

Послушаем.

Сехисмундо (во сне)

Властитель кроток,

Раз, повинуясь своему

Негодованию, казнит он

Тиранов: пусть от рук моих

Умрет Клотальдо, пусть отец мой,

Мне в ноги пав, целует их.

Клотальдо

Он смертию мне угрожает.

Басилио

Мне предвещает гнев и срам.

Клотальдо

Меня лишить он хочет жизни.

Басилио

Меня к своим привлечь стопам.

Сехисмундо (во сне)

Пускай теперь в театре мира

На пышной сцене предстает

Моя единственная храбрость:

Пусть месть моя свое возьмет,

И Принц великий, Сехисмундо,

Восторжествует над отцом.

(Просыпается.)

Но горе мне? Где нахожусь я?

Басилио (к Клотальдо)

Тебе известно обо всем,

Что должен ты сказать и сделать.

Меня пусть не увидит он.

Его отсюда буду слушать.

(Удаляется.)

Сехисмундо

Так это я? В тюрьме? Пленен?

Окован крепкими цепями?

Заброшен в мертвой тишине?

И башня гроб мой. О, Всевышний,

Что только не приснилось мне!

Клотальдо (в сторону)

Теперь установлю различье

Меж тем, что правда, что игра.

Сехисмундо

Уже пора мне просыпаться?

Клотальдо

О, да, уже давно пора.

Не спать же целый день! С тех пор как

Я устремлял свой взор во мглу

Вслед улетавшему по небу

И запоздавшему орлу,

Ни разу ты не просыпался?

Сехисмундо

О, нет, не размыкая глаз,

Я спал, и, если разумею,

Я сплю, Клотальдо, и сейчас:

Я думаю, что в заблужденье

Я, это говоря, не впал:

Когда лишь было сновиденьем,

Что я так верно осязал,

Недостоверно то, что вижу;

И чувствует душа моя,

Что спать могу я пробужденный,

Коли уснувшим видел я.

Клотальдо

Что видел ты во сне, скажи мне?

Сехисмундо

Пусть это было лишь во сне,

Скажу не то, что мне приснилось,

А то, что было зримо мне.

Я пробудился и увидел,

Что мой пленительный альков

(Какая сладостная пытка!)

Был весь как будто из цветов;

Из упоительных узоров

Он точно соткан был весной.

Там благородные толпою

В прах склонялись предо мной,

Меня владыкой называли,

Мне драгоценности несли,

Меня в роскошные одежды

С почтительностью облекли,

Но чувства все еще дремали,

Лишь ты заставил вздрогнуть их,

Как счастие мне сообщивши,

Что, признанный в правах своих,

Я над Полонией был Принцем.

Клотальдо

И щедро был я награжден?

Сехисмундо

Не очень щедро: лютым гневом

И дерзновеньем ослеплен,

Тебя изменником назвал я

И дважды умертвить хотел.

Клотальдо

Со мною был ты столь суровым?

Сехисмундо

Я был Царем, я всем владел,

И всем я мстил неумолимо;

Лишь женщину одну любил...

И думаю, то было правдой:

Вот, все прошло, я все забыл,

И только это не проходит.

(Король уходит.)

Клотальдо (в сторону)

(Растроганный его словами,

Взволнованным Король ушел.)

С тобой мы, помнишь? говорили

О том, что царственный орел —

Владыка птиц; и вот, уснувши,

Ты царство увидал во сне.

Но и во сне ты должен был бы

С почтеньем отнестись ко мне:

Тебя я воспитал с любовью,

Учил тебя по мере сил,

И знай, добро живет вовеки,

Хоть ты его во сне свершил^[99].

(Уходит.)

СЦЕНА 19-я

Сехисмундо

Он прав. Так сдержим же свирепость

И честолюбье укротим,

И обуздаем наше буйство, —

Ведь мы, быть может, только спим.

Да, только спим, пока мы в мире

Столь необычном, что для нас —

Жить значит спать, быть в этой жизни —

Жить сновиденьем каждый час.

Мне самый опыт возвещает:

Мы здесь до пробужденья спим.

Спит царь, и видит сон о царстве,

И грезит вымыслом своим.

Повелевает, управляет,

Среди своей дремотной мглы,

Заимобразно получает,

Как ветер, лживые хвалы.

И смерть их все развеет пылью.

Кто ж хочет видеть этот сон,

Когда от грезы о величьи

Он будет смертью пробужден?

И спит богач, и в сне тревожном

Богатство грезится ему.

И спит бедняк, и шлет укоры,

Во сне, уделу своему.

И спит обласканный успехом.

И обделенный — видит сон.

И грезит тот, кто оскорбляет.

И грезит тот, кто оскорблен.

И каждый видит сон о жизни

И о своем текущем дне,

Хотя никто не понимает,

Что существует он во сне.

И снится мне, что здесь цепями

В темнице я обременен,

Как снилось, будто в лучшем месте

Я, вольный, видел лучший сон.

Что жизнь? Безумие, ошибка.

Что жизнь? Обманность пелены.

И лучший миг есть заблужденье,

Раз жизнь есть только сновиденье,

А сновиденья только сны.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Кларин

Попал я в колдовскую башню;

За то, что мне известно, схвачен;

Как покарают за незнанье,

Коли за знанье я убит?

Чтобы с подобным аппетитом

Я умер заживо голодным.

Сам о себе я сожалею,

Все скажут: "Как не пожалеть!"

И справедливо: как возможно

Согласовать с таким молчаньем

То, что зовуся я Кларином

И должен, как рожок, звучать?

Мне здесь товарищами служат,

Насколько наблюдать умею,

Одни лишь пауки да крысы:

Могу вам доложить, птенцы!

Такие сны я видел ночью,

Что в голове землетрясенье:

Рожки, и фокусы, и трубы,

Толпа, процессии, кресты,

Самобичующихся лики;

Одни восходят вверх, другие

Нисходят; падают, увидев,

Что на иных сочится кровь;

Я, если говорить по правде,

От одного без чувств упал бы,

От голода: я существую

В такой таинственной тюрьме,

Что днем философа читаю,

Который назван Безобедом,

А ночью говорю с подругой,

Что называется Неешь.

Коль назовут святым Молчанье,

В календаре его означив, —

Я Сан-Секрето выбираю^[100]

В свои святые навсегда:

Я в честь его пощусь изрядно.

И поделом: я был слугою,

И был безмолвен, о, кощунство!

(Бьют барабаны и звучат рожки, слышны голоса за сценой.)

СЦЕНА 2-я

Солдаты. — Кларин.

Первый солдат (за сценой)

Вот в этой башне он сидит,

Ломайте дверь и все входите.

Кларин

Никак они за мной явились.

Он здесь, сказали. Что им нужно?

Первый солдат (за сценой)

Входите.

(Выходят толпой солдаты.)

Второй солдат

Здесь он.

Кларин

Нет, не здесь.

Все солдаты

Сеньор...

Кларин (в сторону)

Они как будто пьяны.

Первый солдат

Ты наш законный повелитель,

Тебя мы одного желаем,

Чужого Принца не хотим.

Облобызать твои дай ноги.

Солдаты

Да здравствует наш Принц великий.

Кларин (в сторону)

Однако это не на шутку.

Такой обычай, может, здесь,

Что ежедневно выбирают

Кого-нибудь и, сделав Принцем,

Потом его ввергают в башню.

Я вижу это каждый день.

Так вступим в роль^[101].

Солдаты

Твои дай ноги.

Кларин

Дать ноги? Это невозможно.

Ответить должен я отказом,

Они нужны мне самому.

Безногим Принцем быть неладно.

Второй солдат

Мы твоему отцу сказали,

Что из Московии нам Принца

Не надо: мы хотим тебя.

Кларин

С моим отцом вы были дерзки?

Хорошие же вы ребята!

Первый солдат

Нас побуждала только верность.

Кларин

Раз это так, вы прощены.

Второй солдат

Покинь тюрьму, вернись ко власти.

Да здравствует наш Принц великий!

Все

Да процветает Сехисмундо!

Кларин (в сторону)

Как? Сехисмундо? Вот так так.

Должно быть всем поддельным Принцам

Дается имя Сехисмундо.

СЦЕНА 3-я

Сехисмундо. — Кларин, солдаты.

Сехисмундо

Кто назвал Сехисмундо?

Кларин (в сторону)

Горе!

Я Принц и вот уже не принц.

Первый солдат

Кто Сехисмундо?

Сехисмундо

Я.

Второй солдат (к Кларину)

Так как же,

Неосмотрительный и дерзкий,

Себя ты назвал Сехисмундо?

Кларин

Я Сехисмундо? Никогда.

Неосмотрительностью вашей

Я это имя получил здесь,

И ваша глупость, ваша дерзость

Осехисмундили меня.

Первый солдат

Великий Принц наш, Сехисмундо,

(Тебя мы знаем по приметам,

Но и без них мы возглашаем

Тебя властителем своим),

Родитель твой, Король великий,

Басилио, боясь, чтоб небо

Не оправдало предсказанья

Звезды, вещавшей, что его

Ты, победив, повергнешь наземь,

Решил тебя лишить престола

И передать его Астольфо,

И с этой целью созвал двор.

А между тем народ, узнавши,

Что у него есть Царь законный,

Не хочет, чтоб над ним владыкой

Был чужеземец^[102]. Посему,

Великодушно презирая

Звезды несчастной предсказанья,

Он отыскал тебя в темнице,

Чтоб с твердой помощью его

Ты вышел прочь из этой башни

И укрепил свою корону,

Ее отнявши у тирана

И свой престол себе вернув.

Так выходи: в пустыне этой

Ждет многочисленное войско.

Перед тобой свобода: слышишь,

Как все они зовут тебя?

Голоса за сценой

Мы ждем владыку Сехисмундо!

Сехисмундо

Опять (о, небеса, ответьте!),

Опять хотите вы, чтоб снился

Мне о величьи пышный сон,

И чтоб оно опять распалось?

Хотите вы, чтоб мне вторично,

Среди теней и очертаний,

Великолепный вспыхнул блеск,

И чтоб опять погас под ветром?

Хотите вы, чтоб я вторично

Коснулся этого обмана,

В чете с которым власть людей

Живет внимательно покорной?

Так нет, не будет, нет, не будет,

Чтоб был я вновь судьбе подвластен,

И так как жизнь есть только сон,

Уйдите, тени, вы, что ныне

Для мертвых чувств моих прияли

Телесность с голосом, меж тем как

Безгласны, бестелесны вы.

Я не хочу величий лживых,

Воображаемых сияний,

Не принимаю заблуждений,

Что в самом легком ветерке

Вдруг рассыпаются, как пышность

Цветов миндальных, слишком рано

Расцветших в шелковом сияньи

И вдруг теряющих свой блеск.

О, я вас знаю, я вас знаю,

И от моей души не скрыто,

Что с вами то же происходит,

Что с каждым, кто окован сном.

Но надо мной не властны больше

Ни заблужденья, ни обманы,

Без заблуждений существует

Кто сознает, что жизнь есть сон.

Второй солдат

Когда ты думаешь, что ложно

Мы говорим, взгляни на горы,

Смотри, какой толпой собрались

Тебе готовые служить.

Сехисмундо

Уже я раньше пред собою

Одно и то же видел ясно,

Вот как сейчас, но это было

Лишь сном.

Второй солдат

Великий государь,

Всегда случалось, что в событьях

Многозначительных бывало

Предвозвещенье, — этой вестью

И был твой предыдущий сон.

Сехисмундо

Ты хорошо сказал. Да будет.

Пусть это было предвещанье,

И если жизнь так быстротечна,

Уснем, душа, уснем еще.

Но будем спать с большим вниманьем,

Но будем грезить — понимая,

Что мы от этого блаженства

Должны проснуться в лучший миг.

Когда мы твердо это знаем,

Для нас одним обманом меньше,

И мы смеемся над бедою,

Когда ее предупредим.

И раз доподлинно мы знаем,

Что власть всегда взаймы дается,

И что ее вернуть нам нужно,

Сомненья прочь, дерзнем на все.

Благодарю вас всех за верность,

Торжественно вам обещаю:

От подчиненья чужеземцу

Я смело вас освобожу.

Провозгласите наступленье,

Свою вам храбрость покажу я;

И, на отца подняв оружье,

Я оправдаю глас небес.

Его у ног своих увижу...

(В сторону.)

(Но если пробужусь я раньше?

О том, что будет не наверно,

Теперь не лучше ль умолчать?)

Все

Да торжествует Сехисмундо!

СЦЕНА 4-я

Клотальдо. — Сехисмундо, Кларин, солдаты.

Клотальдо

Что здесь за шум? Что вижу, небо?

Сехисмундо

Клотальдо!

Клотальдо

Государь...

(В сторону.)

(Свой гнев он

Теперь обрушит на меня.)

Кларин (в сторону)

Он сошвырнет его с утеса,

Могу за это поручиться.

(Уходит.)

Клотальдо

К твоим ногам припав смиренно,

Я жду, чтоб ты меня казнил.

Сехисмундо

Нет, встань, отец мой, встань скорее,

И будь звездой моей полярной,

Путеводителем, с которым

Соображу свои шаги.

Всем воспитанием, я знаю,

Я верности твоей обязан.

И потому приди в объятья.

Клотальдо

Что говоришь?

Сехисмундо

Что я лишь сплю,

И что творить добро хочу я,

Узнавши, что добро вовеки

Свой след незримый оставляет,

Хоть ты его во сне свершил.

Клотальдо

Итак, сеньор, коли теперь ты

Избрал добро своим девизом,

Тебя не оскорбит, что ныне

О том же думаю и я.

Вступить в войну с отцом ты хочешь,

И против своего владыки

Я не могу давать советов

И не могу с тобою быть.

К твоим ногам я повергаюсь,

Убей меня.

Сехисмундо

Изменник, низкий,

Неблагодарный...

(В сторону.)

(Но — о, небо —

Прилично мне себя сдержать:

Не знаю, наяву ли это.)

Клотальдо, видя, как ты честен,

Тебя я вдвое уважаю,

Иди же и служи Царю.

Увидимся на поле битвы.

А вы, солдаты, за оружье!

Клотальдо

К твоим ногам тысячекратно

Я припадаю.

(Уходит.)

Сехисмундо

О судьба!

Так значит царство предо мною.

Не пробуждай меня, коль сплю я,

Не усыпляй, коль это правда.

Но правда это или сон,

Что важно — оставаться добрым:

Коль правда, для того, чтоб быть им,

Коль сон, чтобы, когда проснемся,

Мы пробудились меж друзей.

(Уходят; слышен бой барабанов.)

СЦЕНА 5-я

Зал в Царском Дворце.

Басилио и Астольфо.

Басилио

Астольфо, кто коня сдержать сумеет,

Когда он вдруг закусит повода?

Кто может задержать реки теченье,

Коль в море мчится бурная вода?

Кто глыбу задержать сумеет в беге,

Когда она с горы сорвется вниз?

Так это все легко, в сравненьи с гневом,

Коль страсти у толпы в сердцах зажглись.

Пускай тебе об этом скажут крики,

Вещатели готовящихся бед:

В ущельях гор одни кричат "Астольфо"

И "Сехисмундо" вторят им в ответ.

Присяга изменяется в значеньи,

И царство будет сценой роковой,

Где темная судьба, изображая

Трагедию, нам возвещает бой.

Астольфо

Пусть, государь, веселие сегодня

Умолкнет; пусть обещанная мне

Притихнет радость; ежели сегодня

Полония (которую вполне

Смирить надеюсь) на меня восстала,

Так это для того, чтоб я сперва

Мог заслужить ее. Коня! Пусть явит

Тот молнию, кто гром вложил в слова.

(Уходит.)

Басилио

Что неизбежно, то должно случиться,

Опасно то, что нам возвещено:

Раз быть должно, защита невозможна;

Восстань, и тем скорей придет оно.

Жестокий рок! Закон свирепый! Ужас!

Бежишь войны, чтобы вступить в войну;

Ища защиты, я нашел погибель,

Сам погубил родимую страну,

СЦЕНА 6-я

Эстрелья. — Басилио.

Эстрелья

Великий государь, коль ты не хочешь

Смирить мятеж присутствием своим,

Меж тем как он на площадях сбираясь,

По улицам расходится как дым,

Увидишь царство ты в багряной бездне,

В волнах кровавых, ибо все кругом —

Сплетенье роковое злополучии,

Где каждый для тебя встает врагом.

Твое величье так уже упало,

Так сильно гнев свирепствует в сердцах,

Что взор смущен, и солнце омрачилось,

И буря затаилась в облаках.

И каждый камень — памятник надгробный,

И все цветы — струят могильный свет,

И каждый дом — высокая гробница,

И каждый воин — как живой скелет.

СЦЕНА 7-я

Клотальдо. — Басилио, Эстрелья.

Клотальдо

Благодаренье Богу, что живым я

Пришел к твоим ногам!

Басилио

Клотальдо, ты?

Что нового принес о Сехисмундо?

Клотальдо

Чудовищем, ниспавшим с высоты,

Народ проник в ту башню, где сидел он,

От тесных уз его освободил

И он, себя вторично видя Принцем,

Неустрашимость гордую явил,

Он говорит, что оправдает небо.

Басилио

Дать мне коня! Я сына укрощу.

Пусть меч исправит, в чем ошиблось знанье,

Себе венец я царский возвращу.

(Уходит.)

Эстрелья

Так рядом с Солнцем буду я Беллоной^[103]:

Пусть наши имена горят светло;

С Палладой в состязание вступлю я^[104],

Мой дух расправит мощное крыло.

(Уходит; слышен призыв к оружию.)

СЦЕНА 8-я

Росаура, удерживает Клотальдо.

Росаура

Хоть сердце у тебя и рвется,

Чтобы вступить скорее в бой,

Меня ты выслушай: как царство,

Я вся охвачена борьбой.

Ты знаешь, я несчастной, бедной

Сюда в Полонию пришла,

В тебе я обрела защиту

И покровителя нашла.

Ты мне велел, чтоб во дворце я

Переменила внешний лик,

И чтоб свою скрывала ревность,

Пока настанет лучший миг,

И чтоб с Астольфо не встречалась;

Но вот он встретился со мной,

И так он честь мою унизил,

Что хочет нынче, в час ночной,

В саду с Эстрельей увидаться:

От сада ключ я принесла,

В него легко войти ты можешь,

И в час, когда сгустится мгла,

Отмстить за все мои тревоги.

Тебе так нужно поступить,

Когда за поруганье чести

Решился ты его убить.

Клотальдо

Росаура, тебя увидев,

Тебе помочь решился я,

Насколько только хватит жизни,

(Тому свидетель скорбь твоя.)

Велел я с самого начала,

Чтоб ты переменила вид,

Дабы, раз на тебя Астольфо

Случайно взор свой обратит,

Была ты в собственной одежде,

И он не мог бы дерзость счесть

За легкомыслие, которым

Повреждена была бы честь.

Соображая в то же время,

Как в этом мне с Астольфо быть,

Решил я быть неумолимым,

Хотя б пришлось его убить.

Какое дерзкое безумье!

Но так как не был он Царем,

Моим владыкою он не был,

Безумья я не в видел в том.

Хотел убить, а Сехисмундо,

Свирепым гневом ослеплен,

Хотел меня убить, и был я

От смерти им освобожден;

Себя опасности подвергнув,

Он на мою защиту встал

С такою храбростью, что я бы

В ней даже дерзость увидал.

Так как же я могу (подумай),

К нему признательность тая,

Дать смерть тому, кем сохранилась

От лютой смерти жизнь моя?

И меж двоими разделивши

Свои заботы и любовь,

Тебе дав жизнь и от Астольфо

Ее как бы имея вновь,

Не знаю я, к кому примкнуть мне,

На чей откликнуться призыв:

Тебе обязан — отдавая,

Ему обязан — получив.

В противоречии подобном

Исхода я не нахожу:

Заимодавец и должник я,

Повелеваю и служу.

Росаура

Я не должна тебя, конечно,

В том несомненном убеждать,

Что получать — настолько ж низко,

Насколько благородно — дать.

Раз это верно, ты не должен

Его совсем благодарить,

И если жизнь твою сумел он

Тебе и вправлу подарить,

И если жизнь мне подарил ты,

Тебя принудил значит он,

Чтоб этим совершил ты низость, —

Мной к благородству принужден.

Ты значит предо мной обязан,

А он тебя лишь оскорбил,

Коль ты мне дал, как предположим,

Что от него ты получил.

И честь мою ты значит должен

Своим оружьем защитить:

Настолько же его я выше,

Как выше дать, чем получить.

Клотальдо

Когда являет благородство

Тот, кто дает нам что-нибудь,

Явить обязан благодарность,

Кто мог свободнее вздохнуть.

И если дать я был способен,

Великодушье показав,

Пускай явлюсь и благодарным,

Вдвойне украсивши свой нрав.

Пускай признательным я буду,

Как щедрым мог себя явить,

В том, что даешь, есть благородство,

Оно есть в том, как получить.

Росаура

Ты дал мне жизнь и сам сказал мне,

Что жизнь, когда оскорблена,

И оскорбление не смыто,

Тогда совсем не жизнь она.

И это значит: от тебя я

Не получила ничего;

Та жизнь не жизнь, что я снискала

У благородства твоего.

И если хочешь быть ты щедрым

Пред тем, как благодарным быть,

Я уповаю, что захочешь

Ты жизнь, как жизнь, мне подарить.

И если ты, сперва давая,

Величья больше явишь в том,

Я жду, чтоб ты сперва был щедрым,

Чтоб быть признательным потом.

Клотальдо

Я, доводом твоим сраженный,

Желаю раньше щедрым быть.

Тебе, Росаура, дам денег

И дам возможность поступить

В обитель; этим зла избегнув,

Ты укрепишь свой дух в добре:

От преступленья удалившись,

Ты отдохнешь в монастыре.

Коль в царстве столько бед великих

И тягостный такой раскол,

Я умножать их не желаю,

Я благородным в мир вошел.

Решившись на такое средство,

Родимой верен я стране,

С тобою щедр, а пред Астольфо

Чист и признателен вполне...

Так выбирай меж двух исходов,

Что надлежит, и знай притом:

Клянусь, я больше бы не сделал,

Когда б я был твоим отцом!

Росаура

Когда моим отцом ты был бы,

Я б оскорбление снесла:

Клотальдо

Когда погибнуть, дочь, постой же,

Пускай погибнем мы вдвоем.

(Уходит.)

СЦЕНА 9-я

Поле битвы.

Сехисмундо, одетый в звериную шкуру; солдаты в боевом марше; Кларин.

(Бьют барабаны.)

Сехисмундо

Когда бы Рим тех дней первоначальных

Меня сегодня увидал,

Как он обрадоваться мог бы,

Что случай редкостный такой пред ним предстал,

И он для войск своих победоносных

Мог зверя получить вождем,

Который вплоть до звезд небесных

Пойдет нетронутым путем.

Но нет, мой дух, сдержи полет надменный,

Неверным торжеством не возгордись:

Что, если я проснусь и, тех высот достигнув,

Сорвусь, теряя почву, вниз?

Пойми же эту неизбежность,

Душа надменная моя:

Чем меньше я приобретаю,

Тем меньше потеряю я.

(Звучит рожок.)

Кларин

Смотри, вон быстрый конь (прости, необходимо

Мне описать его, раз мой теперь черед).

В нем карта мира воплотилась.

Все расскажу наперечет:

В нем тело есть земля; душа, что в сердце скрыта,

Огонь; в нем пена уст — как бы волна морей;

Дыханье — воздух в нем: прекрасен этот хаос

Во всей различности своей.

Душой, дыханьем, телом, пеной,

Он чудище огня, земли, морей, ветров;

По цвету — в яблоках, с оттенком рыжеватым,

Чтоб шпорой попадать по пятнам вдоль боков.

Он не бежит, летит, так бег его проворен,

И женщина на нем спешит к тебе сюда.

Сехисмундо

Она меня слепит.

Кларин

Росаура? Конечно!

Сехисмундо (отходит в сторону)

Опять ее ко мне ведет ее звезда.

СЦЕНА 10-я

Росаура, в плаще, со шпагой и кинжалом. — Сехисмундо, солдаты.

Росаура

Великодушный Сехисмундо,

Чья героическая гордость

Горит, как яркий день деяний,

Покинув ночь своих теней:

Как наибольшая планета

В объятиях зари веселой

Свое сиянье возрождает

Для трав и для душистых роз,

И над горами, над морями,

Венчанное чело подъемля,

Роняет свет, лучи бросает,

Меняет блеском влагу волн,

Так воссияй и ты над миром,

Всепобедительное солнце

Полонии, что свет твой яркий

Несчастной женщине помог,

К твоим ногам теперь припавшей.

Из этих двух вещей довольно

Одной, чтоб тот, кто притязает

На доблесть, ей помог в беде.

Три раза пред тобой была я,

Три раза ты мне удивлялся,

Кто я, не зная, потому что

Три раза вид мой был иной.

Сперва, как юноша, явилась

Тебе я в тягостной темнице,

Где жизнь твоя была усладой

Для бедствий горестных моих.

Потом, объятый восхищеньем,

Ты мной, как женщиной, увлекся,

Когда твое величье было

Как привидение, как сон.

И в третий раз теперь, когда я,

Чудовище с двояким ликом,

Украшена одеждой женской,

Вооружением мужским.

И чтоб, проникшись состраданьем,

Ты лучшею мне был защитой,

Мои трагические судьбы

Тебе поведать надлежит.

Я родилась от благородной

В Московии и заключаю,

Что, если мать была несчастной,

Она красавицей была.

Она влеченье возбудила

В изменнике, не называю

Его по имени, затем что

Его сама не знаю я;

Но был он храбрым, потому что

В душе я храбрость ощущаю,

И, думая о нем, хотела б

Теперь язычницею быть,

Чтобы в безумии поверить,

Что в изменениях различных

Данае, Леде и Европе

Предстал он золотым дождем,

Быком и лебедем^[105]. Когда я,

Указывая на измены,

Повествованье удлиняла,

Тебе сказала вкратце я,

Что мать моя, любви отдавшись

И уверениям поверив,

Была, как ни одна, прекрасна,

Несчастна же была, как все.

Так верила она признаньям

И обещанию жениться,

Что и доныне эту глупость

Она оплакивает все;

Ее тиран был столь Энеем

Своей, покинутой им, Трои,

Что ей оставил даже шпагу^[106].

Пусть будет скрыто лезвие,

Его я обнажу, пред тем как

Повествование окончу.

И вот, когда, так неудачно,

Игрою роковых страстей,

Завязан узел был, который

Хотя и узел, но не держит,

В себе одновременно сливши

И преступление, и брак, —

Я родилась настолько схожей,

Что я была ее портретом,

Не красоты ее чудесной,

Но злоключений и судьбы;

Тебе рассказывать не нужно,

Как я, наследница несчастий,

Собой явила повторенье

Того, что раньше было с ней.

Я лишь одно могу поведать,

Назвать того, кто честь похитил,

Меня любовью обесславил.

Астольфо... Горе, горе мне!

Едва его я называю,

Как сердце гневается, бьется,

В негодованьи указуя,

Что называю я врага.

Астольфо — тот неблагодарный,

Что, позабывши радость счастья,

(В любви прошедшей забывают

И память самую о ней),

Пришел в Полонию, влекомый

Своей победой знаменитой,

Вступить в супружество с Эстрельей,

Чей свет — вечерний факел мой.

Кто б мог поверить, что, меж тем как

Звезда влюбленных сочетает,

Звезда роскошная, Эстрелья,

Захочет их разъединить?

Осмеянной и оскорбленной

Я брошена была в печали,

И я была как бы безумной,

Была, как труп, была как я,

Что означает, что была я

Как смутный трепет преисподней;

В своем душевном Вавилоне

Я изъяснялась немотой^[107]

(Есть огорчения, есть муки

Такие, что, немым оставшись,

Расскажешь лучше ощущенья,

Чем если говорить начнешь);

Я о своих страданьях молча

Повествовала, до того как

Наедине со мной (о небо!)

Раз Виоланта, мать моя,

Разрушила темницу сердца,

И все страданья в горькой смуте

Наружу вырвались поспешно,

Толпой покинув грудь мою.

Легко мне было рассказать их:

Когда, рассказывая, знаешь,

Что тот, кто слышит о паденьи,

В другом паденьи грешен был,

В нем соучастника находишь,

И этим он как бы оправдан,

Как бы утешен, — так что служит

Ко благу и дурной пример.

Ну, словом, с нежным состраданьем

Она моим скорбям внимала,

Своим несчастием желая

Мое несчастие смягчить:

С какою легкостью прощает

Судья, который был преступным!

В самой себе имея кару

И от других не получив

Возврата чести затемненной,

Она, на время не надеясь,

Не видела в моих несчастьях

Исхода из моей беды,

И лучшим средством ей казалось

Пойти за тем, кто был виновным,

Чтобы его, путем усилий,

Заставить заплатить за честь.

Дабы опасность умалилась,

Моей судьбе угодно было,

Чтоб я была в мужской одежде,

И, шпагу снявши со стены,

Мне взять ее она велела,

Она теперь вот здесь со мною,

И как я раньше обещала,

Я обнажаю лезвие,

Доверясь знакам этой шпаги.

Мне было сказано: "Отправься

В Полонию и постарайся,

Чтоб увидали эту сталь

Знатнейшие; весьма возможно,

Что кто-нибудь защитой станет

Твоих несчастий, в ком пробудит

Сочувствие твоя судьба".

Итак, в Полонию пришла я:

Не буду говорить о том, что

Мой конь, как знаешь ты, сорвавшись

И закусивши повода,

Меня примчал к твоей пещере,

Где изумленьем и смущеньем

Проникся ты, меня увидя.

Не буду говорить о том,

Как там Клотальдо, проникаясь

Ко мне сочувствием сердечным,

Просил у Короля пощады,

И даровал мне жизнь Король;

Как он, узнав, кто я, велел мне

Явиться в собственной одежде,

Дабы служила я Эстрелье,

И силой хитрости своей

Расстроила любовь Астольфо

И помешала завершенью

Его супружества с Эстрельей.

Не буду говорить о том,

Что в этот раз, меня вторично

В одежде женской увидавши,

Ты был исполнен удивленья,

Смешав два облика в один.

О том скажу я, что Клотальдо,

Считая важным, чтобы браком

Астольфо связан был с Эстрельей

И вместе царствовал бы с ней,

Советует, противно чести,

От притязаний мне отречься.

Но я, о, храбрый Сехисмундо,

Узнав, что волею небес

Разрушил ты свою темницу,

Где ты для горести был зверем

И для страдания скалою,

Что ты на край родной восстал

И на отца оружье поднял,

К тебе являюсь на защиту,

Придав к нарядности Дианы

Паллады боевой убор:

Одевшись в шелковые ткани,

Я сталь взяла, как украшенье,

Смелей же, храбрый предводитель,

Обоим важно нам теперь,

Чтоб этот брак не состоялся:

Мне потому, чтоб не женился

Тот, кто супруг мой нареченный,

Тебе же важно потому,

Чтобы они, соединившись,

Своей умноженною силой,

Своим влиянием возросшим

Не сделали для нас теперь

Сомнительной победу нашу.

Как женщина тебя прошу я,

Чтоб ты за честь мою вступился;

И, как мужчина, говорю:

Возьми скорей свою корону.

Как женщина хочу растрогать

Тебя, к ногам твоим повергшись;

И как мужчина прихожу

Служить тебе своею сталью.

Итак, заметь, что если ныне

Как женщину меня погубишь,

То как мужчина я за честь

Тебе отмщу своею смертью.

За честь свою вступая в битву,

Как женщина тебя молю я,

И как мужчина вышла в бой.

Сехисмундо

(в сторону)

О, небо, если мне лишь снится,

Останови воспоминанье!

Нельзя поверить, чтобы столько

Событий сон в себя включил.

Пускай поможет мне Всевышний!

Кто выйдет из твоих сомнений

И кто о них не думать мог бы?

Кто знал подобную беду?

Когда величие мне снилось,

Как эта женщина мне может

О нем рассказывать подробно

И признаками подтверждать?

Так это был не сон, а правда;

А если правда (тут другое

И столь же странное смущенье),

Как назову я это сном?

Так жизнь и свет на сон похожи,

Что правда кажется обманом,

Обман является как правда,

И столь различья мало в них,

Что разрешить необходимо

Недоуменье: то, что видишь,

Что доставляет наслажденье,

Есть правда или это ложь?

Так сильно копия похожа

На подлинник, что вопрошаешь,

Она не подлинник ли точный?

И если это вправду так,

И если пышность и величье,

И власть среди теней исчезнут,

Воспользуемся тем мгновеньем,

Что предоставлено для нас:

Лишь в этот миг мы насладимся

Тем, что живет во сне как сладость.

Зачем бы стал я колебаться?

Росаура в моих руках.

Пред красотой ее чудесной

Моя душа полна восторгом;

Так насладимся ж этим мигом,

И пусть, к ногам моим упав,

Она доверие явила,

Любовь порвет законы чести;

Ведь это сон; так пусть же снится

Теперь мне счастье; час пробьет,

И мне приснится огорченье.

Но собственной своею мыслью

Я сам себя разубеждаю.

Раз это только беглый сон,

Раз это только лживый призрак,

Кто ж будет из-за лживой тени

Терять небесное блаженство?

Какое благо, что прошло,

Не сновидение пустое?

Кто не был счастлив беспредельно

И не сказал, воспоминая:

"Все это было только сном?"

Так если я прозрел настолько

И чувствую, что наслажденье

Есть яркий пламень, что от ветра

Сейчас же пеплом упадет,

Прибегнем к вечному душою,

Где нескончаемая слава,

Где счастье светлое не дремлет,

Великолепье не заснет.

Росаура лишилась чести,

И Принцу надлежит скорее

Вернуть, что отнято у слабых,

Чем что-нибудь отнять у них.

Клянусь! Я прежде завоюю

Ее утраченную славу,

Чем свой венец. Бежим скорее

От случая. Соблазн велик.

(К одному из солдат.)

К оружию! Хочу сегодня

Дать битву, перед тем как сумрак

Лучи схоронит золотые

Среди зелено-черных волн.

Росаура

Сеньор, так молча ты уходишь?

И во внимание к заботе,

К моим тяжелым огорченьям

Ни слова не промолвишь ты?

Возможно ли, скажи, владыка,

Что на меня ты и не взглянешь?

Ко мне лица не обратишь ты?

Сехисмундо

Росаура, так хочет честь:

Чтоб милосердным быть с тобою,

Теперь я должен быть жестоким.

Не даст тебе ответа голос,

Ответит честь моя тебе.

Не говорю я, потому что

Хочу, чтобы мои деянья

С тобою громко говорили,

И не гляжу я потому,

Что в затрудненьи столь великом

Необходимо, чтоб не видел

Чар красоты твоей — кто хочет

Увидеть честь твою теперь.

(Уходит, и солдаты с ним.)

Росаура

Какие странные загадки!

О, небо, после этих бед

Как понимать теперь должна я

Такой сомнительный ответ?

СЦЕНА 11-я

Кларин. — Росаура.

Кларин

Сеньора, возвести скорее,

Ты без особо важных дел?

Росаура

Кларин! Где был ты это время?

Кларин

Я в башне колдовской сидел

И дожидался, что-то будет,

Придет ли смерть иль не придет;

По счастью козырь мне попался,

Скорее в бой, на ужас миру,

Я буду в битве рядом с ним.

Уже сраженье закипело,

И жар бойцов неукротим.

(Уходит.)

СЦЕНА 12-я

Кларин. — Солдаты, за сценой.

Голоса одних

Вперед! Да здравствует свобода!

Голоса других

Да здравствует Король! Вперед!

Кларин

Король? Свобода? На здоровье!

Меня лишь не вводите в счет.

Какое дело мне, шумите,

А я укроюсь между скал

И разыграю роль Нерона,

Что ни о чем не помышлял.

Я, впрочем, помышлять желаю,

И помышляю о себе:

Из тайника могу я взвесить

Все pro и contra в их борьбе.

Здесь, как за крепостью в ущельи,

Удобно, я вам доложу.

Здесь и от смерти я укроюсь,

Две фиги смерти покажу.

(Прячется; бьют барабаны, и слышен шум оружия.)

СЦЕНА 13-я

Басилио, Клотальдо и Астольфо, убегают.

Кларин, спрятавшийся.

Басилио

О, был ли царь столь несчастливый,

Отец, в такой вступавший спор?

Клотальдо

Твои отряды, в беспорядке,

Разбитые, стремятся с гор.

Астольфо

Увы, победа улыбнулась

Изменникам.

Басилио

В борьбе такой

Законен тот, кто был сильнее,

Изменник — проигравший бой.

Бежим, Клотальдо, от жестоких,

Бесчеловечных мер того,

Кто сыном-деспотом явился.

(За сценой раздается выстрел, и Кларин, пораженный пулей, падает с того места, где он находился.)

Кларин

О, Боже!

Астольфо

Кто убил его?

Солдат злосчастный, кто ты, павший,

С лицом в крови, у наших ног?

Кларин

Смертельно раненый несчастный,

Что думал обмануть свой рок

И сам нашел его. От смерти

Хотел укрыться я сюда

И с нею встретился; от смерти

Нельзя укрыться никуда.

Из этого выходит ясно,

Что тот, кто от нее бежит,

Он тем скорей ее находит

И сам удел свой сторожит.

Скорей, скорее воротитесь

К кровавой битве: меж огней,

Среди бряцания оружья,

От смерти скроешься верней,

Чем между скал, в ущельи темном;

Нет достоверного пути,

Чтоб от судьбы своей сокрыться,

От неизбежного уйти;

И пусть от смерти вы бежите,

И пусть ее вам страшен вид,

Смотрите, вы сейчас умрете,

Коль умереть вам Бог велит.

(Падает на сцену.)

Басилио

Смотрите, вы сейчас умрете,

Коль умереть вам Бог велит.

О, небо, наше заблужденье,

Непониманье высшей цели,

Как хорошо изобличил нам

Окровавленный этот труп,

Нам возвестив устами раны,

Нам рассказав кровавой пеной,

Что бесполезную задачу

Предпринимает человек,

Когда он с высшею причиной,

Когда он с наивысшей силой

В борьбу вступает. Пожелавши

Свое отечество спасти,

Сам мятежам его я предал

И злодеяньям, от которых

Освободить его замыслил.

Клотальдо

Хоть все дороги знает рок,

Хоть он, сеньор, того находит,

Кого в горах сокрытых ищет

Не христианское решенье, —

Сказать, что нет для нас пути,

Его безжалостность исправить.

Есть путь; и мудрый над судьбою

Способен одержать победу;

И если ты не охранен

От злополучья и от горя,

Старайся отыскать защиту.

Астольфо

Клотальдо, государь с тобою

Как умудренный говорит,

Достигший разума с летами,

А я как юноша бесстрашный.

В глухих горах, средь этой чащи,

Я вижу, бьет копытом конь,

Рождение ветров проворных;

Беги на нем, я в это время

Твое спасенье обеспечу,

Дорогу здесь постерегу.

Басилио

Коль хочет Бог, чтобы я умер

Иль чтобы смерть меня застигла,

Здесь я найти ее желаю

И встречусь с ней лицом к лицу.

(Призыв к оружию.)

СЦЕНА 14-я

Сехисмундо, Эстрелья, Росаура, солдаты, свита. — Басилио, Астольфо, Клотальдо.

Солдат

Король скрывается меж веток,

Коль ты меня найти желаешь,

Я, Принц, у ног твоих.

(Становится на колени.)

Пусть будут

Мои седины твой ковер.

Топчи мне голову; ногою

Встань на венец мой; в прах повергни

Почтение ко мне и сан мой;

Из мести честь мою унизь,

Со мною обойдись как с пленным;

Пусть, после стольких предвещаний,

Исполнить сказанное — небо,

Свершить обещанное — рок.

Сехисмундо

О, двор Полонии преславный,

Ты, лицезревший столько разных,

Столь удивительных событий,

Внемли, что Принц твой возвестит!

То, что назначено от неба,

Что написал перстом Всевышний

На той лазоревой скрижали,

Где, волю в знаках затаив,

На стольких записях лазурных

Блистают буквы золотые,

То высшее нас не обманет

И никогда нам не солжет.

Но тот солжет, но тот обманет,

Кто, чтоб воспользоваться ими

Во зло, захочет в них проникнуть

И сокровенность их понять.

Отец мой, ныне предстоящий

Пред нами, захотев избегнуть

Моей свирепости врожденной,

Меня животным воспитал

И сделал человеком-зверем:

И если б я по благородству,

По кровному великодушью,

По рыцарству своей души

Родился кротким и смиренным,

Один лишь этот образ жизни,

Одно лишь это воспитанье

Способны были бы в мой нрав

Жестокие внедрить привычки:

Хороший способ устранить их!

Когда б кому-нибудь сказали:

"Какой-нибудь свирепый зверь

Тебя убьет", — он поступил бы

Разумно — пробуждая зверя,

Увидевши его уснувшим?

Когда б сказали: "Этот меч,

Который носишь ты с собою,

Тебя убьет", — разумно было б,

Его немедля обнаживши,

Приставить лезвие к груди?

Когда б сказали: "В бездне моря

В сребристо-влажном саркофаге

Ты обретешь свою могилу", —

Неосторожным был бы он,

Доверясь дерзостному морю,

Когда оно вздымает горы

Курчавых белоснежных хлопьев,

Зубчатых скал из хрусталя,

С ним то же самое случилось,

Как с тем безумцем, кто, узнавши,

Что в звере гибель, будит зверя;

Как с тем, кто, лезвия боясь,

Из ножен меч свой вынимает;

Как с тем, кто возмущает волны,

Охваченные силой бури;

И если бы (внимайте мне)

Был нрав мой задремавшим зверем,

Мой гнев — мечом, в ножнах сокрытым,

И дерзновенность — тихим ветром, —

Судьбу нам победить нельзя

Несправедливостью и местью,

Мы возбудим ее напротив;

Кто ж победить ее задумал,

Тот должен терпеливым быть

И осмотрительным; не прежде

Чем злополучие наступит,

Пускай себя предохраняет,

Кто хочет отвратить беду;

Он может (это очевидно)

От злополучия укрыться,

Но лишь тогда, когда наступит

Миг соответственный, а он

Предотвращенным быть не может.

Примером этого пусть служит

Такое редкое явленье,

Как это зрелище, как миг

Чрезмерных этих изумлений

И это чудо, этот ужас:

Что может быть невероятней,

Как после столь различных мер

У ног моих отца увидеть

И побежденного монарха?

То было приговором неба;

И как он ни хотел его

Предотвратить, он был не властен;

Так как же я, и меньше живший,

И меньше знающий, и духом

Не столь испытанный, как он,

Его предотвратить сумел бы?

(К Королю.)

Встань, государь, и дай мне руку;

Ты видишь, небо показало,

Что ты ошибся, захотев

Так победить его решенье;

И вот с повинной головою

Жду твоего я приговора

И падаю к твоим ногам.

Басилио

Таким деяньям благородным,

Мой сын, ты мне даешь возможность

Тебя в себе родить вторично,

Ты Принц, и надлежат тебе

И пальма торжества и лавры:

Ты победил; твои деянья

Теперь тебя да увенчают.

Все

Да здравствует великий Принц,

Да процветает Сехисмундо!

Сехисмундо

Сегодня, так как ожидают

Меня великие победы,

Да будет высшею из них

Победа над самим собою.

Пускай Росауре Астольфо

Даст руку: перед ней, он знает,

Обязан долгом чести он,

И я хочу его уплаты.

Астольфо

Хоть это истина, что с нею

Я обязательствами связан,

Она не знает, кто она;

И это низостию было б,

И это было бы бесславьем,

Вступить в супружество с такою..

Клотальдо

Не продолжай, постой, заметь;

Росаура так благородна,

Как ты, Астольфо; утвержденье

Своею шпагой подтвержу я;

Она мне дочь, и в этом все.

Астольфо

Что говоришь ты?

Клотальдо

Говорю я,

Что скрыть ее происхожденье

Хотел, покуда не увижу

Ее вступившей в честный брак

И окруженной уваженьем;

Но говорить об этом долго.

Она мне дочь, я повторяю.

Астольфо

Так слово я свое сдержу.

Сехисмундо

А чтоб Эстрелья не осталась

Без утешенья, потерявши

Такого доблестного Принца,

Своею собственной рукой

Ее я с мужем обвенчаю,

Который в славе и в заслугах

Ему равняется, коль только

Его еще не превзошел.

Дай руку мне.

Эстрелья

Вдвойне я рада,

Такого счастия дождавшись.

Сехисмундо

Что до Клотальдо, он, служивший

Так верно моему отцу,

Пускай придет в мои объятья,

И все получит он, чего бы

Не пожелал.

Солдат

Когда такие

Ты почести даешь тому,

Кто не служил тебе, что дашь ты

Мне, послужившему причиной

Переворота в государстве?

Что заслужил я у тебя,

Освободив тебя из башни?

Сехисмундо

Получишь башню; и затем, чтоб

Оттуда никогда не вышел,

Под стражею ты будешь там

До самой смерти; потому что

Изменник более не нужен,

Когда окончилась измена.

Басилио

Твой разум изумляет всех.

Астольфо

Какая перемена в нраве!

Росаура

Как он умен и осторожен!

Сехисмундо

Что вас дивит? что вас смущает?

Моим учителем был сон,

И я боюсь, в своей тревоге,

Что если, снова пробудившись,

Вторично я себя увижу

Меж тесных стен моей тюрьмы?

Пусть даже этого не будет,

Довольно, если это снится;

Да, я узнал, людское счастье

Проходит все, как быстрый сон^[108]:

И в этот миг, что мне остался,

Хочу молить я о прощеньи

Моих ошибок, — потому что

Прощают чистые сердца.

Врач своей чести^[109]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Король Дон Педро

Инфант Дон Энрике

Дон Гутиерре Альфонсо

Дон Ариас

Дон Диего

Кокин, лакей

Донья Менсия де Акунья

Донья Леонор

Инес, служанка

Теодора, служанка

Хасинта, клейменая рабыня

Людовико, кровопускатедь

Солдат

Старик

Просители

Свита

Музыканты

Слуги, служанки

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Внешний вид загородного дома Дона Гутиерре вблизи Севильи. Слышен шум охоты, и выходит, падая, Инфант Дон Энрике, несколько спустя Дон Ариас и Дон Диего, и последним Король Дон Педро.

Дон Энрике

Христос, Христос тысячекратно!

(Падает без чувств.)

Дон Ариас

Когда б тебя Он поддержал!

Король

Что там такое?

Дон Ариас

Конь споткнулся,

И на землю Инфант упал.

Король

Коли пред башнями Севильи

Он так склоняется, тогда

Уж лучше б из дворцов Кастильи

Не выходил он никогда.

Энрике, брат!

Дон Диего

Сеньор! Напрасно.

Король

Он не пришел в сознанье?

Дон Ариас

Нет.

В одно мгновенье потерял он

Сознанье, пульс и жизни цвет.

Какое горе!

Дон Диего

Вот несчастье!

Король

Войдите в тот ближайший дом,

Там отдохнет Инфант немного

И, может быть, очнется в нем.

Все оставайтесь с ним покуда,

А мне скорей подать коня;

Такой несчастный случай с Принцем

И мог бы удержать меня,

Но я спешу прибыть в Севилью

И там узнаю обо всем.

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Дон Энрике, в обмороке, Дон Ариас, Дон Диего.

Дон Ариас

Достаточно себя явил нам

Ты в бессердечии своем.

Кто мог бы так оставить брата,

Когда со смертью он в борьбе?

Клянусь!..

Дон Диего

Дон Ариас, умолкни

И навсегда заметь себе,

Что, если стены могут слышать^[110],

Деревья могут увидать,

И в этом случае с тобою

Хорошего нельзя нам ждать.

Дон Ариас

Ты вот что сделай, Дон Диего:

Отправься в тот ближайший дом

И расскажи там об Инфанте.

А впрочем... Оба мы пойдем

И отнесем туда Инфанта,

Он там спокойно отдохнет.

Дон Диего

Отлично.

Дон Ариас

Лишь бы жил Энрике,

Все остальное не в зачет.

(Уносят Инфанта.)

СЦЕНА 3-я

Зала в загородном доме Дона Гутиерре.

Донья Менсия, Хасинта.

Донья Менсия

Я с башни видела их ясно;

Лиц различить я не могла,

Но ясно видела, Хасинта,

Что там беда произошла.

Хасинта

А что?

Донья Менсия

Идут сюда толпою.

Хасинта

Как, все они идут сюда?

СЦЕНА 4-я

Дон Ариас и Дон Диего, они несут на руках Инфанта и усаживают его в кресло. — Донья Менсия, Хасинта.

Дон Диего

Кровь короля настолько ценят

Во всех домах у благородных,

Что в этот дом без приглашенья

Теперь дерзаем мы войти.

Донья Менсия (в сторону)

О, Небо, Небо, что я вижу!

Дон Диего

Инфант Кастильский Дон Энрике,

Брат Короля, почти что мертвый,

Без чувств упал к твоим ногам.

Донья Менсия

Какое горькое несчастье!

Дон Ариас

Какую комнату он может

Занять, пока он не очнется?

Но что я вижу пред собой!

Сеньора! Ты ли это вправду?

Донья Менсия

Дон Ариас!

Дон Ариас

Тебе внимаю,

Тебя я вижу и не верю,

Мне кажется, что это сон.

Ужели точно это правда,

Что Дон Энрике возвратился

В Севилью более влюбленный,

Чем раньше был, и он с тобой

Так несчастливо повстречался?

Донья Менсия

Когда б то было сновиденьем!

Дон Ариас

Что здесь ты делаешь?

Донья Менсия

Об этом

Поздней узнаешь, а теперь

Лишь об одном подумать нужно,

Чтобы владыка твой очнулся.

Дон Ариас

Кто мог бы ждать и кто сказал бы,

Что так увидит он тебя!

Донья Менсия

Прошу, Дон Ариас, ни слова,

Мне это важно.

Дон Ариас

Что такое?

Донья Менсия

О чести я своей забочусь.

Пока войдите вот сюда,

Постель для Принца здесь найдется,

Покрытая ковром турецким,

И хоть она скромна чрезмерно,

На ней он может отдохнуть.

Хасинта, принеси скорее

Белье, воды и благовоний,

Достойных цели столь высокой.

(Хасинта уходит.)

Дон Ариас

Пока готовится постель,

Инфанта мы теперь оставим,

И средств помочь ему поищем,

Коли в несчастьях есть средства.

(Оба уходят.)

СЦЕНА 5-я

Донья Менсия, Дон Энрике, без сознания в кресле.

Донья Менсия

Они ушли, и я одна.

Когда б мне можно было, Небо,

На честь мою не посягая,

Скорбеть и сетовать. Когда б

Могла я громко закричать,

Сломить молчанье и темницу

Из снега, где огонь плененный,

Уже в золу преобратившись,

Гласит: "Вот здесь была любовь".

Но что сказала я, о Небо?

Как это вымолвить могла я?

Я та, которой быть мне должно.

Пусть воздух вздох мой возвратит,

Хоть в нем исчезли восклицанья,

Им разглашать о том не должно,

Что я должна хранить в молчаньи;

Коли разумно говорить,

Нельзя и сетовать мне больше,

И радуюсь тому я только,

Что есть для сетований повод,

Чтобы желанья победить.

Без опыта нет совершенства,

Для золота плавильник нужен,

Необходим магнит для стали,

Для бриллианта бриллиант,

И для металлов яркий пламень;

Так точно честь моя, сияя,

Во мне самой найдет горнило,

Когда себя я покорю;

Иначе нет ей совершенства.

О, сжалься, Небо! Пусть безмолвно

Живу, как молча умираю.

Сеньор Энрике!

Дон Энрике (приходя в себя)

Кто зовет?

Донья Менсия

Привет...

Дон Энрике

О, Боже, что я вижу?

Донья Менсия

Да светит жизнь тебе, властитель.

Дон Энрике

Где я?

Донья Менсия

По меньшей мере в месте,

Где кто-то есть, кто сердцем рад,

Что ты теперь здоровым будешь.

Дон Энрике

Охотно верю, если только

Мое блаженство, изменивши,

Вдруг не развеется, как дым;

Себя невольно вопрошаю,

Что, сон я вижу, пробудившись,

Иль рассуждаю усыпленный?

Я сразу бодрствую и сплю.

Но для чего я размышляю

И для чего пытую правду?

Коль сплю, пускай не просыпаюсь,

Коль нет, пусть в жизни не засну.

Донья Менсия

Теперь, сеньор и повелитель,

Заботливо и осторожно

Подумай о своем здоровье

И без помех живи века,

Будь фениксом своей же славы,

Сравняйся с тем, кто в час единый,

Как птица, пламя, урна, голос,

Пожар, могила, и костер,

Рождается, живет, и длится,

И умирает, — в то же время

Отец и сын себя; а после

Узнаешь, где ты.

Дон Энрике

Не хочу,

Коли тебя живой я вижу,

Блаженства большего не жду я,

И большего не жду блаженства,

Коль вижу мертвый я тебя;

Там, где живет подобный ангел,

Конечно, рай. И потому я

Знать не желаю, что за случай

Меня теперь привел сюда,

И что за случай был, который

Привел тебя сюда; довольно

Мне знать, что здесь тебя я вижу,

Тебе не нужно говорить

И мне тебя не нужно слушать.

Донья Менсия (в сторону)

(Как быстро кончится услада!)

Как чувствуешь себя, властитель?

Дон Энрике

Так хорошо, как никогда;

Вот только здесь, в ноге, немного

Осталась боль.

Донья Менсия

Паденье было

Так неожиданно и сильно;

Но отдых все восстановит;

Тебе постель сейчас готовят,

Прошу простить, что помещенье

Так скромно; впрочем, извиняться...

Дон Энрике

Ты как сеньора говоришь,

О, нет, могу, могу отлично.

СЦЕНА 6-я

Дон Ариас, Дон Диего. — Те же.

Дон Ариас

К твоим ногам, о, повелитель,

Я, с чувством радости припав,

Тысячекратно их целую;

К тебе здоровье возвратилось,

И этим жизнь нам возвратил ты.

Дон Диего

В ту комнату, светлейший Принц,

Теперь ты можешь удалиться,

Там все устроено согласно

(Дон Диего уходит.)

СЦЕНА 7-я

Дон Энрике, Донья Менсия, Дон Ариас.

Дон Энрике

О, нет, не даром я упал,

Дон Ариас, то было знаком,

Что смерть идет ко мне. То было

Божественным определеньем,

Чтобы, охваченный тоской,

Я умер близ тебя, замужней,

И чтоб в одно и то же время

Твою отпраздновали свадьбу

И погребение мое^[112].

Мой конь, когда твой дом увидел,

Проникся гордостью кипучей

И, весь надменностью охвачен,

Себя он птицею возмнил,

И, ржаньем воздух огласивши,

Он, победитель над ветрами,

На бой звал молнию и бурю.

Но горы ревности пред ним

Непобедимые восстали,

Чтоб он о камни их споткнулся;

В припадке ревности свирепой

И конь закусит удила,

И как бы ловок ни был всадник,

Стремен тогда он не удержит.

Что жизнь свою я не утратил,

То чудо красоты твоей,

Так я подумал; но неверно;

Теперь, мечту свою утратив,

Я вижу, это было мщенье.

То мстила смерть, она идет,

И смерть чудес не подтверждает.

Донья Менсия

Когда бы кто-нибудь услышал,

Как говоришь ты, повелитель,

Когда бы жалобы твои

Он услыхал и видел гнев твой,

О чести он моей тогда бы

Такое мнение составил,

Которое бы честь мою

Унизило несправедливо.

И если в воздухе остался

Какой-нибудь упрек и довод,

Не ускользнувши без следа,

Пусть на упреки я отвечу,

Пусть там, где жалобы остались,

Останется опроверженье.

Как, повелитель, помнишь ты,

В желаниях не бережливый,

И расточительный в мечтаньях,

И в склонностях сердечных щедрый,

Ты на меня склонил свой взор:

Я признаю, что это правда,

Но, повелитель, ты припомнишь

И то, что столько лет упорно

Горою льдяной пред тобой

Моя вставала честь, горою,

С почтительностью побежденной.

Цветами, что цвели по воле

Недель и месяцев и дней.

Коль вышла замуж я, как можешь

Ты упрекать меня в обмане,

Когда я страсть твою отвергла

И уклонилась от любви?

В чем упрекнешь меня, когда я

Низка, чтоб быть твоей супругой,

Настолько ж, как горда я слишком,

Чтоб быть возлюбленной твоей^[113]?

Как женщина, я оправдалась,

В чем оправдаться было нужно,

И вот у ног твоих смиренно

Теперь прошу тебя, сеньор,

Чтоб в этом доме погостил ты,

Опасности не подвергая

Свое здоровье.

Дон Энрике

О, насколько

Опасность больше будет здесь!

СЦЕНА 8-я

Дон Гутиерре. Кокин. — Те же.

Дон Гутиерре

К твоим ногам позволь, властитель,

Припасть, коль только можно мне

Коснуться молнии испанской

И в лучезарном быть огне.

Я сразу весел и печален,

Теперь припав к ногам твоим:

Я мотылек перед лампадой,

Орел пред солнцем, свет и дым.

Печален оттого, что ныне,

Упав с проворного коня,

Ты опечалил всю Кастилью,

А с нею вместе и меня.

И весел оттого, что, к жизни

Вернувшись, ты печаль мою

Преображаешь в наслажденье,

В благословенье бытию.

Кто знал веселие печальным

И кто печаль веселой знал?

Почти присутствием высоким

Мой скромный дом, хоть он и мал.

Но, осветив дворец роскошный,

Сияет солнце в светлый час

И над соломой хижин скромных,

Преображая их в топаз.

Свети же нам, о, свет испанский,

И будь усладою сердец:

Где солнце, там повсюду небо,

Где повелитель, там дворец.

Дон Энрике

Твою печаль и с нею радость,

Дон Гутиерре, я ценю,

Я их в душе запечатлею

И неизменно сохраню.

Дон Гутиерре

Ты, повелитель, награждаешь

Единым словом.

Дон Энрике

Но хотя

Твой дом блистательное небо,

Где лучший свет живет, блестя,

Мне невозможно оставаться,

Мое падение с коня

Мне будет, знаю, стоить жизни

И было роком для меня;

Не потому, что так упал я,

А потому, что довершить

Мою мечту не мог, упавши...

Итак, мне надобно спешить;

Пока не встретишь разъясненья

В том, что обманом предстает,

Несносно каждое мгновенье,

Минута каждая, как год.

Дон Гутиерре

Ужели так важна причина,

О, повелитель, что себя

Ты не щадишь и не жалеешь,

Здоровье ценное губя,

Необходимое для жизни,

Что будет светлою, — поверь?

Дон Энрике

Сегодня нужно быть в Севилье.

Дон Гутиерре

В то сердце, что ему доверил,

Другого без меня призвал,

И ею тот повелевает.

Скажи мне: если кто влюблен,

С такой великою заботой

Спокойным может ли быть он?

Дон Гутиерре

О нет, сеньор!

Дон Энрике

Настолько Небом

Преследуем жестоко я,

Что, где бы ни был я, повсюду

Мне ревность чудится моя,

И так настойчиво забота

Встает повсюду на пути,

Что вот и здесь ее я вижу

И потому хочу уйти;

Хотя уйдет она со мною,

Мне мнится, будет здесь она.

Донья Менсия

Совет, согласно поговорке,

Как женщина, я дать должна.

И потому, сеньор (прощенья

За смелость я свою прошу),

Быть может, я тебя утешу

И трепет сердца утишу.

Мы ревность в стороне оставим,

И я тебе даю совет,

Чтоб подождал ты встречи с другом,

Быть может, он найдет ответ;

Вина бывает и такая,

Что гнев пред ней несправедлив.

Сдержи порыв, не увлекайся,

Заметь, хотя ты и ревнив,

Что воля — воля, и не властен

Над волею чужой никто.

Так, что касается до друга,

Тебе сказала я, а что

До этой дамы, так, быть может,

Не перемена здесь была,

А принуждение, с которым

Она бороться не могла:

Услышь ее, и в оправданье

Она найдет довольно слов.

Дон Энрике

Не может быть, нет, невозможно.

СЦЕНА 9-я

Дон Диего. — Те же.

Дон Диего

Конь для тебя, сеньор, готов.

Дон Гутиерре

Коль это тот, сеньор, который

Причиною паденья был,

Прошу, на нем не езди больше,

И мне позволь, по мере сил,

Тебе служить моим подарком,

И, раз не хочешь отдохнуть,

На быстрой пегой кобылице

Окончи прерванный свой путь.

У ней на лбу звезда — то значит,

Что этот конь проворный — твой:

И зверь, как человек, родится

Под злой иль доброю звездой.

Прямое диво эта лошадь,

Вся — стройность, радостно взглянуть,

С недлинной головой и шеей,

Широкий круп, прямая грудь,

Неутомимо сильны ноги,

И вся, дитя стихий, сильна.

Душа — огонь, земное тело,

Морская пена, вихрь она.

Дон Энрике

Моя душа полна восторга,

И непонятно для меня,

Что лучше: конь изображенный

Иль эта живопись коня.

Кокин

Здесь мой черед. Позволь, властитель,

Иль руку, или ногу мне,

Что, значит, под рукой, поближе,

И на ногах стоит вполне.

Дон Гутиерре

Уйди, глупец.

Дон Энрике

Пусть остается,

Мне шутки нравятся его.

Кокин

Раз говорят о кобылице,

Как обойтись без моего

Участия? Я представитель

Сего коня и властелин.

Дон Энрике

Кто ты?

Кокин

Ужели не заметно?

Я сын Кокина и Кокин,

Конюший верный в этом доме

И кобылицин поставщик:

Чуть корм давать ей, половину

Себе стащу я в тот же миг.

Почтительнейше поздравляю,

Сегодня день, властитель, твой.

Дон Энрике

Мой день?

Кокин

Конечно.

Дон Энрике

Если б радость

Он мне принес, он был бы мой.

А если он принес страданье,

То как он может быть моим?

Кокин

Ты в этот день упал, властитель,

И, значит, неразлучен с ним.

И потому отметить нужно

Теперь во всех календарях,

Что, мол, Инфант Сан Дон Энрике

Свой день обрел во многих днях.

Дон Гутиерре

Пора, сеньор, коня пришпорить,

Уж день, покинув дольний прах,

Как светлый гость морского бога,

В холодных прячется волнах.

Дон Энрике

Тебя, красавица Менсия,

Храни Господь на много лет.

Твои слова я уважаю

И я исполню твой совет,

Найду ту даму и услышу,

Как оправдается она.

(В сторону.)

Как больно скорбь скрывать в молчаньи,

Когда душа тоски полна!

Мы выиграли, проиграли,

Я у него, он у меня:

Он выиграл, играя, даму,

Я только выиграл коня.

(Уходят Инфант, Дон Ариас, Дон Диего и Кокин.)

СЦЕНА 10-я

Дон Гутиерре, Донья Менсия.

Дон Гутиерре

О красота моя и счастье,

Мы так сроднилися с тобой,

Что жизнь одна в двух наших душах,

Согретых волею одной.

И так как ты разумна, знаю,

И так как я тебя люблю,

Позволь теперь мне отлучиться,

Спешу с приветом к королю,

Сюда он прибыл из Кастильи,

Приехал повелитель к нам,

И я, как истый кабальеро,

Хочу припасть к его ногам

И отплатить за посещенье

Хочу Инфанту, так как он

Здесь был, и этим пребываньем

Наш скромный дом обогащен.

Донья Менсия

Какую ты таишь заботу,

Что огорчаешь так меня?

Дон Гутиерре

Заботу? Нет. Клянусь твоими

Глазами, полными огня.

Донья Менсия

О да, сомненья быть не может,

Что сердце думает твое

О Леонор.

Дон Гутиерре

Что говоришь ты?

Прошу, не называй ее.

Донья Менсия

Я знаю, таковы мужчины.

Вчера любовь, вчера привет,

Сегодня холод и забвенье,

И мысли о вчерашнем нет.

Дон Гутиерре

Вчера, когда не видел солнца,

Считал красивой я луну;

Сегодня солнце обожаю,

У дня лучистого в плену.

Послушай, что тебе скажу я.

Во тьме ночной сияет свет

И лаской нежной и красивой

В окрестный воздух льет привет.

Но вспыхнул яркий факел неба,

И этот свет ночной погас,

Он незаметен в море блеска,

Все взято солнцем в пышный час.

Так точно я любил когда-то

Одно из тающих светил,

Но яркий блеск планеты высшей

Тот бледный свет похоронил.

Я был во тьме согрет сияньем,

Но солнце светит горячей,

Ты все божественно затмила,

Ты как горнило всех лучей.

Лишь до того, как выйдет солнце,

Красивой кажется звезда.

Донья Менсия

Уж очень ты метафизичен

И льстишь мне.

Дон Гутиерре

Значит, можно, да?

Донья Менсия

Так хочется тебе уехать,

Что, право, даже я боюсь.

Дон Гутиерре

Как может в нас обман укрыться,

Когда с тобой я остаюсь,

И ты в мечтах со мной уходишь?

Прошу, поведай,

Довериться ты можешь мне.

Донья Менсия

И жизнь, и честь на карту ставя,

Тебе довериться вполне?

Ну, что же, слушай.

Хасинта

Я — вниманье.

Донья Менсия

Севилья — родина моя.

Меня увидел там Энрике

И полюбил меня, но я

Пренебрежение являла,

Он имя повторял мое...

Звезда счастливая! Как скоро

Отец мой погасил ее!

Меня он отдал Гутиерре,

Порвал блистательную нить.

Энрике здесь, и я любила,

И честь свою должна хранить!

(Уходят.)

СЦЕНА 12-я

Зал в Севильском Алькасаре.

Донья Леонор и Инес, закутанные в мантии.

Инес

В часовню он идет, сюда выходит,

Когда пойдет, пади к его ногам.

Донья Леонор

О только бы обида отомстилась,

О только бы он внял моим мольбам!

СЦЕНА 13-я

Король, слуги, солдат, старик, просители. — Те же.

Король

Отлично. Что ты хочешь?

Солдат

Я солдат.

Дай повышенье.

Король

Малого ты просишь.

Даю тебе я роту.

Солдат

О, сто крат

Благословен я!

Старик

Я старик убогий,

Прошу даянья.

Король

Вот тебе алмаз.

Старик

Ты для меня с себя его снимаешь?

Король

Дивишься? Если б мог я, так сейчас

Весь мир в один алмаз я превратил бы.

Донья Леонор

Сеньор, к твоим склоняюсь я стопам,

В смущении, за честь просить пришла я,

Прошу, внемли моим мольбам.

О правосудии, в слезах, к тебе взываю,

Лишь Бог и ты мне внемлют в этот час.

Король

Сеньора, встань и успокойся.

Донья Леонор (вставая)

Я...

Король

Подожди. Пусть все оставят нас.

(Все уходят, кроме дамы.)

СЦЕНА 14-я

Король, Донья Леонор.

Король

Теперь я слушаю. Коль ты, как ты сказала,

За честь свою просить пришла,

То было б вещью недостойной,

Чтоб перед всеми честь просить должна бы

Заметь, что я король Кастильи.

Но Гутиерре там подходит.

Коль он тебя со мной увидит,

Поймет, что мне сказала ты.

За этим занавесом скройся

И жди, пока возможно будет

Тебе оттуда появиться.

Донья Леонор

Я повинуюсь, государь.

(Прячется.)

СЦЕНА 15-я

Кокин, Король.

Кокин (про себя)

Черт побери, из залы в залу,

И чтобы той, что так лицом красива,

За правосудие пришлось платить стыдом.

Донья Леонор

О, Педро, ты, что назван Правосудным,

Планета высшая Кастильи, ярким днем

Над нашим полушарием горящий,

Юпитер всей Испании, чей меч

Умеет в должный миг, сверкая и блистая,

Неверным маврам голову отсечь,

И озарить сияньем воздух,

И ослепить виновный взор,

Кровавым кругом возникая:

Перед тобою Леонор,

Что в Андалузии (то лесть) зовут прекрасной:

Не то, что красота моя

Велела так, но в том звезды веленье;

Сказавши, что красива я,

Сказали тем, что я несчастна,

Под тенью красоты всегда

Не много счастия, властитель.

Меня, — и в том моя беда, —

Один отметил кабальеро,

Со мной свои связал он сны.

О лучше б он мне был любовным василиском,

Ревнивым аспидом живой моей весны!

На мне остановил он взоры,

За взорами желание пошло,

А за желанием любовь явилась следом,

Так быстро все произошло,

И стал он в улице моей бывать так часто,

Что видел в ней, как умирает ночь,

И видел в ней, как день веселый,

Теряя блеск, уходит прочь.

О, государь великий, как сказать мне,

Увы, слабеет голос мой,

Он ранен, — как сказать сумею,

Что в сердце вид любви такой

Зажег внимание? Хоть явно я казалась

Холодною, но тронута была;

А за вниманием признательность явилась,

А вслед за нею страсть пришла.

Кто школу высшую влюбленности проходит,

Тот узнает любовь по разным степеням^[115].

От искорки пожар великий возникает,

От ветра малого приходим мы к громам,

Из тучки, что была чуть зримою вначале,

Потоп рождается, дожди для многих стран,

Из света малого великое сиянье,

И из любви слепой мучительный обман;

Так искра, малый ветер, тучка,

Любви давая облик свой,

Пред взором быстро возникают

Пожаром, вихрем и грозой.

Он слово дал мне быть моим супругом;

Приманка в том для женщин, чем рыбак

Умеет честь опутать хитрой сетью

И чувства погрузить в дремотный мрак.

Здесь голос мой дрожит, сказать я не решаюсь,

Что, слово давши, он солгал.

Но удивительно ли это?

Кто, слово дав, его сдержал?

Войти в мой дом он получил возможность;

Но, честь ценя, хранила я ее,

В любви была щедра, но в чести бережлива,

И в том нашла прибежище свое.

Но слухи так растут и так молва обширна,

Что, правда, лучше было мне

Не сохранять ее с таким позором явным,

А потерять тайком и в тишине^[116].

Я правосудия искала; но бедна я;

Напрасны жалобы; его друзей не счесть;

И так как он женат, и так как невозможно

Поэтому вернуть мне честь,

Прошу тебя, о, Педро знаменитый,

Коль сжалиться ты можешь надо мной,

Коль правосудье мне дарует

Великодушный голос твой,

Прошу, пусть он мне даст возможность

В обитель поступить, — он может, он богат;

Дон Гутиерре Солис — мой обидчик.

За честь мою вступись, молю тебя сто крат.

Король

Сеньора, я тебе внимаю

С тем большим чувством и заботой,

Что я Атлант, и тяготеет

Закон всей тяжестью на мне.

Раз Гутиерре связан браком,

Как говоришь ты, он не может

Честь возвратить тебе всецело;

Но правосудие мое

Все сделает, что только можно,

Раз честь тебе не возвращают,

С которой все ж ты не рассталась.

Я должен выслушать и то,

Что скажет сторона другая;

Вторичный слух иметь нам нужно

Затем, чтоб, кто пришел позднее,

Себе внимание нашел;

И верь мне, Леонор, сумею

Так рассмотреть твое я дело,

Что ты не скажешь — он повсюду

Друзей имеет, я бедна.

Кокин

Как тень, идя за господином,

Который где-то там остался,

Зашел я, а куда, Бог весть.

Да снизойдет ко мне Всевышний!

Король глядит, меня заметил,

И вид суровый принимает.

Да пожелают Небеса,

Чтоб не был тот балкон высоким,

Коли придет ему желанье

Меня швырнуть через перила.

Король

Кто ты?

Кокин

Кто я, сеньор?

Король

Да, ты.

Кокин

Я (да поможет мне Всевышний!)

Все, что пожелаешь ты, властитель,

Без убыли и без прибавки;

Вчера мне дал один мудрец

Совет, весьма благоразумный,

Чтоб никогда никем я не был,

Ничем, чего ты не желаешь;

Итак, урок пошел мне впрок,

Что раньше, и теперь, и после

Я был лишь тем, чего ты хочешь,

Я то, чего желать ты можешь,

И буду тем, что повелишь.

Так вот каков я в самом деле!

Теперь же, если ты позволишь,

Стопы свои туда направлю,

Откуда мерно я ступал.

Король

Хотя ты мне ответил ровно

Настолько, сколько сам я знаю,

Тебя я спрашиваю, кто ты.

Кокин

Я мог бы дать тебе ответ,

Вполне к вопросу подходящий,

Когда бы только не боялся,

Что ты, как я тебе отвечу,

Меня швырнешь через балкон,

Затем, что в твой дворец вошел я

Без оснований и причины,

Такое ремесло имея,

В котором нет тебе нужды.

Король

Каким же ремеслом ты занят?

Кокин

Я скороход и переносчик

Всех новостей, разузнаватель

Всех интересов; от меня

Ни послушник, ни постриженный

Никак укрыться не сумеют:

Кто больше мне дает, о том я

И больше говорю всегда.

Я в каждый дом, как в свой, вступаю,

А в доме Дона Гутиерре

Как в дополнительных палатах

Себя я чувствую теперь;

Из Кордовы там андалусский

Был конь доверен мне прекрасный.

С утехой я за панибрата,

А что до скуки и забот,

Они мне вовсе неизвестны,

Мне им служить не приходилось.

Ну, словом, здесь, где нахожусь я,

Дворецкий смеха я теперь,

И камер-юнкер удовольствий,

И управитель развлечений,

И, как приставник наслажденья,

В его ливрею я одет.

А потому я и боялся,

Что буду узнан я тобою:

Король, который не смеется,

Боюсь, мне в спину может дать

Пинков изряднейших с полсотни,

За то, что шляюсь я без дела.

Король

Так на своем ты попеченьи

Имеешь смех?

Кокин

Да, государь;

И чтоб ты в этом убедился,

Гляди, и ты увидишь тотчас,

Вот так тебе изображаю

Я gracioso во дворце.

(Закрывается.)

Король

Отлично; мне теперь известно,

Кто ты; итак, с тобой мы можем

Условье заключить.

Кокин

Какое?

Король

Других смеяться заставлять,

Ты этим, как сказал мне, занят?

Кокин

Так точно.

Король

Каждый раз, как только

Меня заставишь рассмеяться,

Я сто эскудов дам тебе;

Но ежели ты не сумеешь

В теченье месяца ни разу

Меня заставить рассмеяться,

Все зубы вырвут у тебя.

Кокин

Меня ты этим побуждаешь

Быть лжесвидетелем, и будет

Не по закону то условье,

С ущербом страшным.

Король

Почему?

Кокин

Как почему? Да потому что

С ущербом явным я останусь.

Как говорим мы, — кто смеется,

Тот этим зубы кажет нам;

Коль покажу я их рыдая,

То будет значить, что смеюсь я

Наоборот. Молва вещает,

Настолько ты суров и строг,

Что всем показываешь зубы;

Что ж сделал я тебе, что только

Меня ты их лишить желаешь?

Но будь, что будет: по рукам.

Чтоб только ты сейчас позволил

Мне удалиться, принимаю;

Как проходя меж экипажей,

Я целый месяц буду цел;

Когда же он окончен будет,

Что в том, что старость, торжествуя,

Во рту моем найдет квартиру!

Давай, попробую теперь,

Умею ль щекотать я словом.

Чтоб черт меня побрал! Смеяться

Ты будешь. Это мы увидим.

До скорой встречи, и прощай.

СЦЕНА 16-я

Дон Энрике, Дон Гутиерре, Дон Диего, Дон Ариас, слуги, Король.

Дон Энрике

Дай руку мне свою, властитель.

Король

Добро пожаловать, Энрике.

Как чувствуешь себя?

Дон Энрике

Отлично.

Испуг сильней был, чем удар.

Дон Гутиерре

Дай руку также мне, властитель,

Коли, смиренный, заслужил я

Такого счастья и почета;

Там, где ты ступишь, небосвод,

Который пурпуром сияет.

Да ниспошлет тебе Всевышний

Здоровье, нужное для царства,

Чтобы Испания тебя

Венчанным лаврами узрела.

Король

Дон Гутиерре, на тебя мне...

Дон Гутиерре

Свое лицо ты отвращаешь?

Король

Приносят жалобы.

Дон Гутиерре

Они

Наверное несправедливы.

Король

Скажи мне, кто это такое,

Из рода знатного в Севилье.

Чье имя Донья Леонор?

Дон Гутиерре

То благородная сеньора,

Красивая, одна из лучших,

Что украшенье составляют

Для всей страны.

Король

Какое к ней

Ты обязательство имеешь,

Что неучтиво, неразумно,

Неблагодарно не исполнил?

Дон Гутиерре

Тебе ни в чем я не солгу;

Затем, что, государь, кто честен,

Тот никогда не лжет, тем меньше

Пред королем своим. Да, правда,

Я ей служил, и в эти дни

Моим намерением было

На ней жениться, и женился б,

Когда бы все не изменилось

По воле времени. К ней в дом

Я приходил вполне открыто;

Хоть обязательством жениться

Соединен я с нею не был.

Итак, я измениться мог,

И, чувствуя себя свободным,

В Севилье в брак вступил я с дамой

Из рода знатного, чье имя

Менсия де Акунья; с ней

Живу я в загородном доме.

Дурным советам повинуясь

(Кто с добрым именем расстаться

Советует, в том блага нет),

Решилась Леонор на тяжбу,

Мой брак обжаловать решилась.

Судья, хотя и самый строгий,

Все доводы ее отверг,

Она же в этом увидала

Лицеприятие. Ты можешь

Сам рассудить: коль будет нужно

Лицеприятие для той,

Что так красива, не нашла ли б

Она себе лицеприятье!

И вот, тебе о том сказавши,

Таким обманом Леонор

В тебе найти защиту хочет;

К твоим ногам и я повергнусь,

И, верноподданный, покорный,

Я правосудью твоему

Даю и голову, и шпагу.

Король

Какую ты имел причину

Для перемены, столь великой?

Дон Гутиерре

Ужели это ново так,

Что человек меняться может?

Мы это видим ежедневно.

Король

Да, но из крайности чтоб в крайность

Тот перешел, кто так любил,

Иметь он должен важный довод.

Дон Гутиерре

Прошу, позволь мне быть безмолвным;

Мужчина я, и я за женщин,

Когда отсутствуют они,

Скорее жизнь отдам, чем буду

Порочить их своею речью.

Король

Так, значит, ты имел причину?

Дон Гутиерре

Да, повелитель; но поверь,

Что, если б я для оправданья

Ее сказать теперь был должен,

И если б шел вопрос о жизни, —

Как прежде, честь ее любя,

Дон Гутиерре

Сеньор, сеньор, не нужно клясться;

Не столько важно, если здесь я

Не буду тем, кем должен быть,

Чем увидать, что ты разгневан.

Король (в сторону)

Его принудил я, чтоб громко

Он рассказал мне все, как было:

Коль он солжет мне, Леонор

Ответ мне должный дать сумеет,

А раз он правду скажет, будет

Известно ей, что я все знаю,

И ей придется замолчать.

Так говори же.

Дон Гутиерре

Против воли

Твое желанье исполняю.

Войдя к ней в дом однажды ночью,

Я в комнате услышал шум,

Вошел в нее и в то же время

Фигуру увидал мужчины,

Но только что его увидел,

Он бросился через балкон;

За ним спустился я немедля,

Но не узнал его, он скрылся.

Дон Ариас (в сторону)

Что слышу? Да поможет Небо!

Дон Гутиерре

И хоть она ответ дала,

Который я принять был должен,

И хоть ни разу в оскорбленье

Вполне уверовать не мог я,

Тот случай удержал меня

И не дал мне на ней жениться;

Любовь и честь — две страсти духа,

Любовь обидишь, честь обидишь,

Обида страсти — боль души.

СЦЕНА 17-я

Донья Леонор. — Те же.

Донья Леонор

Прости, великий повелитель,

Но удержаться не могла я.

Увидевши, что столько бедствий

Ко мне явилися толпой.

Король (в сторону)

Свидетель Небо, он солгал мне,

Отлично, опыт мой удался!

Донья Леонор

Раз притязания я слышу,

Что честь мою хотят отнять,

Несправедливо это было б,

Чтоб я замедлила ответом;

Не так мне важно жизнь утратить,

Коли должна я заплатить

За это дерзновенье жизнью,

Как вместе жизнь и честь утратить.

Дон Ариас в мой дом явился...

Дон Ариас

Сеньора, подожди, постой!

Позволь мне говорить, властитель,

Мне надлежит за честь вступиться

С тобою говорящей дамы.

В ту ночь была у Леонор

Та, с кем я в брак вступил бы, если

Желанье парки беспощадной

Не пресекло ей жизнь. За нею,

Любовник верный, я пришел

И к Леонор вошел! (то дерзость

Влюбленного), причем не в силах

Была меня сдержать хозяйка;

Дон Гутиерре мне во след;

В испуге Леонор велела

В ту комнату мне удалиться,

Что я исполнил. О, да будет

Тысячекратно проклят тот,

Кто мненью женщины послушен!

Меня он в комнате услышал,

Вошел, я чрез балкон сокрылся,

Затем, что был он там как муж.

Но раз тогда я спасся бегством,

Перед собой имея мужа,

Теперь, когда он это слово

Отверг, я перед ним стою.

Дай, повелитель, мне возможность,

Чтобы на честном поле битвы,

Как кабальеро, доказал я,

Что честь чиста у Леонор.

Дон Гутиерре

Я выйду...

(Хватаются за шпаги.)

Король

Это что такое?

Передо мной за шпагу браться?

Меня увидя, не дрожите?

Передо мною гордым быть?

Взять их немедля: посадить их

В две башни разные; и будьте

Мне благодарны, если тотчас

Вам головы я не отсек.

(Уходит.)

Дон Ариас

Раз Леонор моей виною

С своей рассталась честной славой,

Обязан будучи пред нею,

Я честь ее восстановлю.

Дон Гутиерре (в сторону)

Не то мне горестно в несчастьи,

Что Короля так прогневил я,

Но то мне горестно, что нынче

С Менсией не увижусь я.

(Их уводят.)

Дон Энрике (в сторону)

(Раз Гутиерре взят, отправлюсь

Я на охоту, и сегодня

Увижу вечером Менсию.)

Идем со мною, я тебе

Скажу два слова, Дон Диего;

Я на своем стоять намерен,

Одно из двух: смерть иль победа.

(Уходят.)

Донья Леонор

Я не дышу, я не живу!

Неблагодарный, низкий, лживый,

Жестокий, подлый, и обманщик,

Ты, беззаконный, ты, безбожный,

Да покарают Небеса,

И так как честь я потеряла

Безвинно, пусть ты месть узнаешь.

Пусть та же боль тебя постигнет,

Которую узнала я,

Пусть ты, своей покрытый кровью,

Свое бесчестие увидишь,

Пусть будешь собственным оружьем

Ты умерщвлен. Аминь! Аминь!

О горе, честь я потеряла,

О горе, смерть свою нашла!

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Сад при загородном доме.

Хасинта и Дон Энрике, в темноте.

Хасинта

Тихонько.

Дон Энрике

Я едва ступаю.

Хасинта

Вот мы в саду, и сумрак ночи

Тебя скрывает, как покровом,

И Дона Гутиерре нет,

Под стражей он; не сомневайся,

Достигнешь ты победы сладкой

И будешь награжден любовью.

Дон Энрике

Хасинта, я тебе сказал,

Тебе доставлю я свободу,

Но, ежели такой наградой

За эту важную услугу

Ты недовольна, лишь скажи,

Проси без всяких опасений:

Располагай по произволу

Моею жизнью и душою.

Хасинта

Здесь госпожа моя всегда

Часть ночи меж цветов проводит.

Дон Энрике

Молчи, молчи, не говори мне

Ни слова более, боюсь я,

Нас ветер может услыхать.

Хасинта

А я, чтобы моя отлучка

Не послужила мне виною,

Должна вернуться.

(Уходит.)

Дон Энрике

Помоги же

Моим желаниям, любовь.

Я спрячусь меж зеленых листьев;

Под их охраною не первый

Я похищу лучи у солнца.

Мне оправданье — Актеон^[117].

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Донья Менсия, Хасинта, Теодора, служанки.

Донья Менсия.

Хасинта, Сильвия и Дора!

Хасинта

Что повелишь?

Донья Менсия

Зажгите свечи

И приходите все, чтоб вместе

Беседой скуку разогнать;

Пока в отлучке Гутиерре,

Побудем здесь, где замышляет

Природа победить искусство

В создании красивых мест.

Ты, Теодора...

Теодора

Что прикажешь?

Донья Менсия

Веселым пеньем развлеки мне

Мою печаль.

Теодора

Я буду рада,

Коль песня развлечет тебя.

(На небольшой столик ставят свечу; Донья Менсия садится среди подушек, Теодора поет.)

Соловей, веселой песней

Этот сад ты наполняешь,

Подожди, не улетай же,

Ты во мне рождаешь грусть^[118].

(Донья Менсия засыпает.)

Хасинта

Не пой; она уже уснула,

И сон в душе у ней лелеет

Успокоение; тревоги

В дремоте свой приют нашли,

Дадим же ей поспать спокойно.

Теодора

Умолкнем, и исчезнет повод

Для пробужденья.

Хасинта (в сторону)

Я умолкну,

Чтоб этот повод отыскал

Тот, кто найти его желает.

Прислужницы, как часто было,

Что самой знаменитой чести

Чрез вас был нанесен удар.

(Все служанки уходят.)

СЦЕНА 3-я

Дон Энрике. — Донья Менсия, спящая.

Дон Энрике

Она одна. Пускай не будет

Для чувств сомненья в этом счастье.

И, случай этот сам создавши,

Раз не дает его судьба,

Я жду, что место мне и время

Помогут. — Нежная Менсия!

Донья Менсия (просыпается)

Творец Небесный!

Дон Энрике

И к незапятнанному нраву?

Не птиц искал я, здесь назначив

Свою охоту, не хотел я

Мешать им петь приход зари,

Искал я цапли белоснежной,

Искал тебя, что так взлетает

Среди полян небес лазурных,

Настолько в небесах парит,

Что прикасается в полете

До золотых чертогов солнца.

Донья Менсия

О да, о цапле белоснежной

Ты справедливо говоришь;

Чутье у цапли, повелитель,

До удивительности точно;

Меж облаков она несется.

Живая птица из огня,

Немая молния без блеска,

Крылатая, с инстинктом, тучка,

Комета дымная без света,

И царских коршунов она

Полетом обмануть хотела б,

И ото всех когда стремится,

Известно ей, как утверждают,

Который умертвит ее,

И прежде чем она с ним вступит

В борьбу, ей страх овладевает,

Она дрожит, она трепещет,

И перья восстают на ней.

Вот так и я, о повелитель,

Тебя увидевши, прониклась

Молчанием, оцепененьем,

Свою опасность поняла

И, испугавшись, задрожала,

Затрепетав, прониклась страхом;

Затем, что страх мой понимает,

Затем, что знает мой испуг,

Что буду я тобой убита.

Дон Энрике

Чтоб говорить с тобой, пришел я

И не хочу терять возможность.

Донья Менсия

И это терпят Небеса?

Я закричу.

Дон Энрике

И этим только

Сама себя ты обесславишь.

Донья Менсия

О, как мне звери не помогут?

Дон Энрике

Боятся рассердить меня.

СЦЕНА 4-я

Дон Гутиерре. — Те же.

Донья Менсия

Иди туда, среди ветвей,

За ту зеленую беседку,

И спрячься в комнате моей.

Дон Энрике

До этой я не знал минуты,

Что значит страх или испуг.

Как полон храбрости сердечной,

Как властен должен быть супруг!

(Уходит.)

Донья Менсия

Коль женщина, когда невинна,

Бояться всяких бед должна,

Творец мой, как она трепещет,

Когда за нею есть вина!

СЦЕНА 5-я

Дон Гутиерре, Кокан, Хасинта, Донья Менсия.

Тем более, когда для нас

Она блистает постоянно,

Служить ей нужно каждый час.

Донья Менсия

Благодарить тебя должна я.

Дон Гутиерре

Алькайд мой родственник и друг,

И, с тела сняв оковы плена,

Замкнул он душу в тесный круг,

Затем, что дал он мне возможность

С тобою быть, любовь моя.

Донья Менсия

Кто видел большее блаженство?..

Дон Гутиерре

Чем то, которым полон я.

Хоть, если верно рассмотрел я,

Мне разрешив придти сюда,

Еще не много мне он сделал;

С душой расстался я, когда

Вошел в тюрьму, — ее оставил

С тобою, милая моя;

Вновь близ тебя соединились

Душа и жизнь — для бытия;

Они, на время разделившись,

Чуть теплились, едва дыша:

В одной темнице жизнь скучала,

В другой томилася душа.

Донья Менсия

Два инструмента, как мы знаем,

Когда настроили их в лад,

Соединяясь в звуках эхо,

Согласным звоном говорят;

В одном едва заденешь струны,

Как ветром ранен и другой,

Хотя б никто не прикасался

К нему играющей рукой;

Во мне мы видим этот опыт:

Постигни там удар тебя,

Была бы ранена я насмерть

И умерла бы здесь, любя.

Кокин

Не дашь ли руку мне, сеньора,

Хотя бы на единый миг?

Я узник, взятый для проформы,

Скорблю и плачу; стон и крик

В моей душе; я умираю,

Не ведаю, за что, когда...

Донья Менсия

Что, наконец, сказать ты хочешь?

Кокин

Конец с началом навсегда

В рассказах у Кокина слиты.

Я мил чрезмерно Королю,

И ежели пойдет так дальше,

Удел я горький претерплю:

С судьбою моего владыки

Судьба смешается моя:

Он будет странствующий мертвый,

Оруженосцем буду я.

Донья Менсия (к Дону Гутиерре)

Чем угощать тебя, не знаю,

К себе я гостя не ждала.

Пойду и соберу вам ужин.

Дон Гутиерре

Пойти рабыня бы могла.

Донья Менсия

Так разве не идет рабыня?

Рабыня я и буду ей.

Хасинта, ты поди со мною

И помоги мне поскорей.

(В сторону.)

Вперед беды идти мне нужно;

Будь, честь, со мною заодно,

На дело смелое решаюсь,

Лишь удалось бы мне оно.

(Обе уходят.)

СЦЕНА 6-я

Дон Гутиерре, Кокин.

Дон Гутиерре

Кокин, ты здесь теперь останься

И выдумки свои забудь;

В тюрьму нам нужно до рассвета

Отправиться в обратный путь;

Осталось до зари немного.

Кокин

А хочешь, дам тебе совет,

Такой находчивый и мудрый,

Что удивился бы весь свет?

Ах, подлый ты, ах ты, негодный,

Клянусь, что я тебя убью!

Такое дело ты хотел бы

На совесть наложить мою?

Не понимаешь, как обязан

Перед алькайдом я с тех пор,

Как он доверье оказал мне?

Кокин

Весьма сомнительно, сеньор,

Каким себя Король окажет;

И так как, в качестве слуги,

Законом чести я не связан,

Не жди и думать не моги,

Что я с тобой вернусь обратно.

Дон Гутиерре

И ты б оставить мог меня?

Кокин

А что ж?

Дон Гутиерре

А о тебе что скажут?

Кокин

Неужто ж я, судьбу кляня,

Помру из-за того, что скажут?

Когда б исправить как-нибудь

Нам можно было смерть, тогда бы

К тебе я смело мог примкнуть

И за тебя горой вступиться,

Но в смерти послаблений нет.

Что жизнь людская? Лотерея:

Вхожу, отлично, взял билет

И проиграл — конец. Кто может

Другой билет мне дать? Никто.

Боюсь с тобою быть в накладе,

В тираже числиться лет сто.

СЦЕНА 7-я

Донья Менсия, в большой тревоге, — Те же.

Донья Менсия

Сеньор, к тебе спешу в тревоге,

Защиты я прошу твоей.

Дон Гутиерре

О Боже! Что могло случиться?

Донья Менсия

Какой-то человек...

Дон Гутиерре

Скорей!

Донья Менсия

В плаще... лица его не видно...

Он в комнате моей стоит.

Будь мне защитой, Гутиерре.

Дон Гутиерре

Всевышний нас да сохранит.

Что говоришь ты? В этом доме —

В плаще, мужчина?

Донья Менсия

Да, его

Сама я видела.

Дон Гутиерре

Весь лед я

От сообщенья твоего!

Возьми свечу.

Кокин

Кто, я?

Дон Гутиерре

Конечно.

Свой страх отбрось, иди за мной.

Донья Менсия

О трус, в тебе так много страха?

Тебя пугает мрак ночной?

Вынь шпагу, я иду с тобою.

Свеча упала, вот беда.

(В то время, как берет свечу, обманно гасит ее.)

СЦЕНА 8-я

Хасинта и Дон Энрике, следом за ней. — Те же.

Дон Гутиерре

Лишь этого недоставало;

Так я впотьмах пойду туда.

(Уходит.)

Хасинта (в сторону, к Дону Энрике)

Все выходы мне здесь известны.

Иди смелей, сеньор, за мной.

(В то время, как Дон Гутиерре вышел из одной двери, Хасинта уводит Дона Энрике с другой стороны. Дон Гутиерре возвращается и сталкивается с Кокином.)

Кокин

Куда теперь мне путь направить?

Дон Гутиерре (в сторону)

Я с кем-то повстречался... Стой!

Кокин

Заметь, сеньор...

Дон Гутиерре (в сторону)

Клянуся Богом,

Его не выпущу, пока

Не назовет себя, а после

Его убьет моя рука.

Кокин

Заметь, что я...

Донья Менсия (в сторону)

Какая пытка!

Что, если встретил он его?

О, горе мне!

(Хасинта возвращается со свечой.)

Дон Гутиерре

Свеча явилась, —

Ну, кто ты?

Кокин

Кто же? Моего

Ты больше имени не знаешь?

Дон Гутиерре

Что за обманные мечты!

Кокин

Тебе, ведь дважды говорил я.

Дон Гутиерре

Как мог я знать, что это ты?

О, где набраться мне терпенья!

Донья Менсия (в сторону, к Хасинте)

Хасинта, он ушел?

Хасинта

Ушел.

Донья Менсия

Какие вещи происходят!

Хоть ты бы дом весь обошел:

Наверно разузнали воры,

Что нет тебя, и вот в твоем

Отсутствии нашли приманку.

Дон Гутиерре

Пойду и осмотрю весь дом.

О, если бы ушла со вздохом

Тревога тяжкая моя!

Чтобы на дом мой посягнули,

Узнав, что отлучился я!

(Уходит с Кокином.)

СЦЕНА 9-я

Донья Менсия, Хасинта.

Хасинта

В душе бестрепетной, сеньора,

Большую смелость ты нашла.

Решиться на такое дело!

Донья Менсия

Я этим жизнь свою спасла.

Хасинта

Зачем же так ты поступила?

Донья Менсия

Не охрани свою я честь,

Услышать мог бы Гутиерре,

Что кто-то в комнатах там есть,

И он считал бы несомненным,

Что я помощницей была;

И в этом трудном положеньи

Я самой правдой солгала.

СЦЕНА 10-я

Дон Гутиерре, под плащом у него спрятан кинжал. — Донья Менсия, Хасинта.

Дон Гутиерре (к Донье Менсии)

Каким ты странным заблужденьем

Была обманута сейчас!

Все комнаты прошел я в доме,

Все осмотрел мой зоркий глаз,

Но я и тени не заметил

Того, что увидала ты.

(В сторону.)

(Но горе! я для утешенья

Лелею лживые мечты.

Я там нашел кинжал какой-то,

И подозреньем ранен я.

В нем смерть мне. Но об этом после.)

Менсия, милая моя,

Уж ночь покров свой собирает

В прохладе сумрачных теней,

И убегает боязливо

От светлых солнечных лучей.

Мне очень больно, что тебя я

Оставить должен здесь одну,

Притом оставить с этим страхом.

Но мне пора.

Донья Менсия

Свою жену,

Которой ты любим всем сердцем,

При расставаньи обними.

Дон Гутиерре

Твое внимание ценю я,

Мой нежный поцелуй прими.

(В то мгновение, как он хочет обнять Донью Менсию, она видит кинжал.)

Донья Менсия

Сеньор, постой! Тебе ни разу

Я в жизнь свою не солгала.

И ты кинжал свой поднимаешь?

Дон Гутиерре

Чем так смутиться ты могла,

Супруга, счастие, Менсия?

Донья Менсия

Кинжал увидела я твой,

И мне почудилось, что кровью

Облита я перед тобой.

Дон Гутиерре

Когда я в дом вошел, понятно,

Во мне печаль, во мне заботы,

И оттого я как в бреду.

Дон Гутиерре

Ну, до свиданья. Нынче ночью,

Коль будет можно, я приду.

Донья Менсия

Да сохранит тебя Всевышний!

(В сторону.)

О ужас! Точно я во сне!

Дон Гутиерре (в сторону)

О честь, нам много будет нужно

Поговорить наедине!

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Королевский покой в Алькасаре. Дон Диего и Король, со щитом и в цветном плаще; в то время, как он говорит, он надевает черное одеяние.

Король

Возьми-ка щит мой, Дон Диего.

Дон Диего

Поздненько спать домой приходишь.

Король

Всю ночь по улицам бродил я,

Подробно хочется мне знать

Все, что в Севилье происходит:

Здесь, что ни ночь, услышишь новость,

И обо всем хочу подробно

Я узнавать таким путем.

Дон Диего

Благоразумно поступаешь,

Король в своих владеньях должен

Быть Аргусом, чьи очи смотрят,

Не зная сна, и оттого

На скипетре твоем эмблема —

Два глаза. Но скажи, властитель,

Что видел ты?

Король

Я видел много

Влюбленных, спрятанных в тени,

Бессонных дам; я видел пляски;

Я слышал музыку и песни;

Я видел множество игорных

Домов, чьи вывески гласят:

"Прохожий, здесь играют в карты".

Бесчисленных повсюду видел

Я храбрецов, и сообщаю:

Ничто так не противно мне,

Как видеть храбрецов так много

И знать, что храбрецом считаться

Здесь должность некая. Однако,

Чтоб не сказали мне, что я

К ней невнимателен, подробно

У целой шайки этих храбрых

Один испробовал я смелость.

Дон Диего

И в этом дурно поступил.

Король

Напротив, поступил прекрасно:

Они, я думаю, довольны,

Я расписал им светлой кровью^[119]...

Дон Диего

Что?

Король

Их ремесленный диплом.

СЦЕНА 12-я

Кокин. — Те же.

Кокин (в сторону)

Не захотел пойти я в башню,

Чтоб разузнать здесь и разведать,

Что говорят насчет ареста

Владыки моего. Но тсс!

Удержим наше любопытство,

-изрядно,

— тут

Король

Скажи нам что-нибудь, Кокин.

Коль мне понравится, ты знаешь,

В твоем кармане сто эскудов.

Кокин

Ну, это значило б, что нынче

В комедии играешь ты,

Зовущейся Властитель-Ангел.

Однако ж у меня сегодня

В запасе есть один рассказец

И эпиграмма есть в конце.

Король

Коли твоя, она изящна.

Итак, рассказ.

Кокин

Вчера я видел,

Кастрат с постели встал, с мошною,

Как бы с мешком для бороды.

Неужто ты не рассмеешься,

Подумав, что, совсем здоровый,

Себя он пластырем украсил?

(Великий Педро, не прошу

Ни виноградников, ни замков,

Одну улыбку дай мне только,

Перед стыдливым gracioso

В перчатку улыбнись разок.)

"О Флоро, все мы полагаем,

Что дом твой совершенно пуст:

О том нам вывеска вещает

Рассказом безглагольных уст.

Где нет письма, конверт там есть ли,

И кожа, если нет плода?

Итак, не трать ты время даром,

Не трать бесплодного труда.

Для пашни паровой, я знаю,

Соха полезна и нужна;

Но, раз земля родить не может,

К чему соха и борона?"

Король

Ты кормишь нас холодным блюдом.

Кокин

В запасе нету горячее.

СЦЕНА 13-я

Дон Энрике. — Те же.

Дон Энрике

Дай руку мне свою, властитель.

Король

Как чувствуешь себя, Инфант?

Дон Энрике

Здоров и счастлив, оттого, что

Тебя я вижу, повелитель,

Вполне здоровым, но об этом

Сейчас не будем говорить:

Дон Ариас...

Король

Твой приближенный:

Освободи его из башни.

И, помиривши их, Энрике,

Обоим ты доставишь жизнь.

Дон Энрике

Твою да сохраняет Небо,

И, самого себя наследник,

Да сможешь победить ты время,

Сразивши вечностью его.

(Король уходит.)

СЦЕНА 14-я

Дон Энрике, Дон Диего, Кокин.

Дон Энрике

Отправься в башню, Дон Диего,

Скажи Алькайду, чтоб привел он

Обоих узников.

(Дон Диего уходит.)

И чтобы ржал проворный конь,

И чтобы птица пела песни,

И чтобы лаяла собака,

И чтобы громко кот мяукал,

И чтобы волк протяжно выл,

И чтобы хрюкала над лужей

Свинья — и только человека

Она улыбкой наделила,

И Аристотель справедлив^[120],

Когда его определяет

Он улыбающимся между

Животных: Почему ж, спрошу я,

Закон природы изменив,

Король не хочет улыбаться?

О Небо, чтоб исторгнуть только

Улыбку у него, пошли мне

Клещи веселья и острот!

(Уходит.)

СЦЕНА 15-я

Дон Гутиерре, Дон Ариас, Дон Диего, Дон Энрике.

Дон Диего

Вот узники, сеньор.

Дон Гутиерре

Позволь нам

Припасть, сеньор, к твоим ногам.

Дон Энрике

Король, владыка мой, позволил,

Чтоб я вернул свободу вам,

И помирить вас поручил мне.

Дон Гутиерре

Твое желание — почет.

(Сравнивает кинжал, который он нашел, со шпагой Инфанта.)

(В сторону.)

Но что я вижу? О, Всевышний!

Дон Энрике

Друг другу дайте руки.

Дон Ариас

Вот

Моя.

Дон Гутиерре

И вот мои объятья,

В них узел для тебя такой,

Что только смерть его разрушит,

Владея мертвою рукой.

Дон Ариас

Да подтвердят мои объятья,

Что дружба и моя тверда.

Дон Энрике

Отлично. Рыцари вы оба,

Раз примирились без труда:

В том шаг, достойный кабальеро.

Вы дружбой связаны одной,

Кто ж этим будет недоволен,

Тот сосчитается со мной.

Дон Гутиерре

Сеньор, я в этой дружбе клялся

И клятву я свою сдержу,

Свою готовность подчиняться

Тебе на деле докажу.

Ты сильный враг и враг опасный:

Уж верноподданность одна

Велит послушным быть, иначе

Боязнь покорной быть должна.

И ты, и я — двоих мы стоим:

Я в поединке роковом

Сумел бы подтвердить свой вызов;

Но быть с тобою, как с врагом,

Да кто ж посмеет, кто ж посмеет?

Свой разум в здравости храня,

Так прогневить тебя боюсь я,

Что даже страшно для меня

Порою лишь тебя увидеть;

И, если б так велел мой рок,

Чтоб, не узнав тебя, со шпагой

Твою я шпагу встретить мог,

Я в крайности такой хотел бы,

Чтоб солнца свет вконец погас,

Но только б я тебя не видел

В тот трижды несчастливый час.

Дон Энрике (в сторону)

Во всех словах его и вздохах

Подозреваю я беду.

С тобой, Дон Ариас, мне нужно

Поговорить. Пойдем.

Дон Ариас

Иду.

(Дон Энрике, Дон Диего и Дон Ариас уходят.)

СЦЕНА 16-я

Дон Гутиерре

Энрике обошел молчаньем

Мои слова; сомненья нет,

Что он почувствовал и понял

То, что вложил я в свой ответ.

Могу ль я сетовать? Конечно.

Но утешенья где найду?

Я здесь один. Никто не слышит.

С собою речь я поведу.

О, Боже, кто свести сумел бы

В одно речение, кто мог бы

Одною мыслию измерить

Так много беспощадных бед,

Так много тяжких оскорблений,

Что на меня толпой трусливой

Идут и, наглые, подходят.

Теперь, о, честность, да, теперь,

Предстань во вздохах повторенных,

И ты, страдающее сердце,

Слезами горькими облившись,

Приди к дверям души, глазам.

И вам, глаза, я позволяю

Свободно плакать: не стыдитесь.

Но, честность, я к тебе взываю

И говорю, что час настал

Одною мерою измерить

Благоразумие и храбрость.

Но пусть умолкнет огорченье,

Пусть мне не позволяет честь,

Пусть мне не позволяет храбрость

Искать во вздохах облегченья;

Кто утешенья ищет в слове,

Тот низко льстит своей беде.

Но к случаю скорей приступим.

Найдем, быть может, объясненье.

О, если б мог его найти я!

О, если б Бог того хотел!

Я ночью прибыл, это правда;

Но дверь открыли мне немедля,

И я нашел свою супругу

Спокойной, ясной, как всегда.

Насчет того, что мне сказали,

Что человек там находился,

Она, — и в этом оправданье, —

Сама сказала мне о том.

Свеча упала и погасла,

Но разве есть какой свидетель,

Который мог бы опровергнуть,

Что это просто случай был?

Нашел кинжал я, но возможно,

Что был обронен он слугою,

Был кем-нибудь из слуг потерян.

А если он (о, горе мне!)

Такой, как шпага у Инфанта,

Возможно, что такая ж точно

Другая шпага есть: отделка

Ее не так уж странна.

И если ближе все рассмотрим,

И если (горе!) допущу я,

Что это был кинжал Инфанта,

Что даже в доме был он сам, —

Хоть я не мог его не видеть, —

Вполне возможно, что Менсия

В том не была совсем виновна,

Затем, что золото не раз

У слуг вниманье усыпляло.

Ну, вот: какое облегченье,

Что все так тонко рассмотрел я!

Покончим доводы свои,

Все к одному они приводят,

К тому, что я есть я, Менсия —

Менсия. Никого нет в мире,

Кто мог бы тьмою запятнать

Такой прекрасный блеск и чистый.

— Нет, мог, как дурно говорю я,

Одной довольно черной тучки.

Хоть солнца ей не запятнать,

Но солнце затемнить ей можно,

Не погасив, холодным сделать.

Какой закон несправедливый

Невинному велит страдать?

Велит, чтоб умер безгреховный?

Ты, честь, в опасном положеньи,

Тебе нет верного мгновенья,

В своей могиле ты живешь:

Раз ты от женщины зависишь,

Ты ходишь каждый миг над гробом,

Ты видишь смерть ежеминутно.

О, честь, я излечу тебя,

И если первая случайность

Так на опасность указует,

Пускай, как первое лекарство,

Вреду я двери затворю,

Войти недугу не дозволю.

И вот, как Врач своей же чести,

Тебе даю я предписанье —

Хранить молчание и ждать:

То будет самой первой мерой;

Затем, себе даю советы:

Перед женою быть любезным,

Ее вниманьем окружить,

Любовью, лаской и заботой,

То защитительные силы,

Чтоб вместе с грубым обращеньем

Недуг зловещий не возрос;

Затем что ревность, оскорбленья,

И подозренья, и упреки

Не столько женщину излечат,

Насколько сделают больной.

Домой опять отправлюсь ночью,

И, в дом тайком войдя, увижу,

Насколько зло укоренилось;

А до тех пор сокрою все,

Пока не выясню, коль можно,

Мое несчастие и пытку,

И оскорбленье, и суровость,

И унижение, и скорбь,

И удивленье, и безумье,

И оскорбительность заботы,

И унизительность обиды,

И ревность. Ревность, я сказал?

О, горе, как я дурно сделал!

Вернись, мой возглас, в грудь скорее,

Но нет, раз грудь моя рождает

Подобный смертоносный яд,

И раз во вне его извергнув,

Не умер я, умру, принявши

Его обратно; Потому что

Так об ехидне говорят,

Что, если вне себя увидит

Она свой яд, он ей смертелен.

Сказал я — ревность, так довольно,

Коль только ревность я сказал;

Затем, что, если муж узнает,

Что ревность в нем, — нет больше средства

И, честь леча, к последней мере

Прибегнуть должен честный врач.

(Уходит.)

СЦЕНА 17-я

Дон Ариас, Донья Леонор.

Дон Ариас

Коль до сих пор я не старался

Пред твой явиться светлый взор,

Свой долг перед твоею честью

Я помню, Донья Леонор;

И если я перед тобою

Теперь предстал, — не для того,

Чтоб долг отдать, — безумно думать,

Что мог бы я отдать его;

Велик он слишком; но хочу я

Тебя уверить в этот миг,

Что от тебя я не скрываюсь,

И говорю: я твой должник.

Донья Леонор

Сеньор Дон Ариас, скорее

Заимодавец ты, а я

Тебе должна, затем что доля

Моя крупнее, чем твоя.

Меня лишил ты, это верно,

Того, кто был, как муж, мне мил,

Но, может быть, удел мой этим

Улучшен, не ухудшен был;

Затем, что лучше жить без славы,

Без жизни, с холодом в крови,

Чем, презираемой супругом,

Жить в браке с мужем, без любви.

Вина моя была, я знаю,

И кара ждет меня везде,

Но о себе лишь я вздыхаю,

Лишь о своей скорблю звезде.

Дон Ариас

Нет. Леонор, никак не можешь

Ты отрицать: вина — моя;

Ее отвергнуть и желанья

Отвергнуть должен буду я;

Тебе я прямо возвещаю,

Что я томлюсь, что я скорблю,

И потому тебя ищу я,

Что, Леонор, тебя люблю.

Через меня ты потеряла

Супруга, говоришь мне ты,

Через меня иметь ты можешь

Супруга, мне твердят мечты.

Донья Леонор

Сеньор Дон Ариас, твой выбор

Ценю я, как твои слова;

Твоя внимательность пребудет

В моей душе всегда жива;

Но вместе с тем я извиняюсь,

И сердце мне сказать велит,

Что мой ответ — отказ, иначе

Снискаю я ущерб и стыд,

Не потому, чтоб предложенье

Не льстило мне, о, нет, сеньор,

Но потому, что Гутиерре

Преобразит его в позор;

Ему ты дал предлог невольно,

Чтоб так со мной он поступил,

Когда ж с тобою в брак вступлю я,

Он скажет: "Что ж, неправ я был?"

Из подозренья очевидность

Он сделает, и все за ним

Решат, что это справедливо,

Что презрена была я им,

И я настолько уважаю

Быть правой в жалобе своей,

Что лучше пусть я буду с горем,

Но не хочу расстаться с ней;

Теперь его все обвиняют,

И не хочу я, чтобы он

Толпою громко был оправдан,

Когда он мною обвинен.

Дон Ариас

О, Леонор, я не приемлю

Твой несущественный ответ;

Хотя бы в браке проявилась

Твоя любовь давнишних лет,

Ты в то же время этим браком

И оправданье б ей дала.

Насколько было б хуже, если б

Тот, кто тебе так много зла

Обидною изменой сделал,

Кто пред тобою так неправ,

Так и остался в прежней вере,

Поправки злу не увидав.

Донья Леонор

Не мудрый, нет, и не разумный,

Дон Ариас, тот, чей совет

Моей как будто ищет пользы,

На деле ж мне приносит вред.

Коли тогда была обида,

Она опять возьмет свое,

Ее тогда подозревали,

Теперь уверуют в нее.

И для тебя, как полагаю,

Не много б чести было здесь.

Дон Ариас

Невинна ты, я это знаю,

Я твой навек, во всем и весь.

Я знаю, каждый, кто влюбленным

Был недоверчив и ревнив,

Еще ни разу не был мужем,

От неба мзды не получив.

Да, Леонор, и Гутиерре

То знает лучше, чем другой;

Кто, у другого встретив в доме

Мужчину, поднял шум такой,

Тот мог бы быть смелей во имя

Негодованья своего,

Узнавши то, что происходит

Столь явно в доме у него.

Донья Леонор

Дон Ариас, я не желаю

То слышать, что ты мне сказал,

Так говорить не позволяю,

Ты обманулся, иль солгал.

Дон Гутиерре — кабальеро,

И какова ни будь беда,

Клянусь, и словом он и делом

Сумеет точным быть всегда;

Он знает путь — и для совета,

И для кинжала своего,

Хотя бы сам Инфант Кастильский

Был оскорбителем его.

Когда ты думаешь, что этим

Усладу ты доставил мне,

Ты заблуждаешься, и очень,

Ты ошибаешься вполне;

И если говорить по правде,

Ты очень пал в моих глазах:

Когда бы был ты благородным,

Ты знал бы сдержанность в словах,

Так о враге не говорил бы;

И пусть я им оскорблена,

И пусть его бы я убила,

Будь мне на это власть дана,

Своей рукой осуществляя

Свою карающую месть,

Я не злословила бы в казни,

Его не тронула бы честь.

Затем, что кто всем сердцем раньше

Любил, Дон Ариас, его,

В его несчастии не будет

Искать отмщенья своего.

(Уходит.)

Дон Ариас

Я не сумел найти ответа.

Была ошибка в том моя,

Раз женщина в вопросах чести

Явилась опытней, чем я,

Пойду к Инфанту и смиренно

Ему скажу, чтоб выбрал он

Другого, кто в заботы эти

Им будет ныне посвящен.

И так как день сошел к закату,

Я от него хоть смерти жду,

Но в дом с ним к Дону Гутиерре

Сегодня ночью не пойду.

(Уходит.)

СЦЕНА 18-я

Сад.

Дон Гутиерре входит, как бы перепрыгнув через забор. — Донья Менсия, спящая.

Дон Гутиерре

В немом молчании ночном,

Которое ценю и почитаю,

Когда весь мир окутан сном,

И жизнь как бы в покрове гробовом,

Тайком я в дом к себе вступаю,

Менсию я не известил,

Что нахожусь я на свободе,

Что из тюрьмы Король нас отпустил,

Она не знает о моем приходе.

Своей я чести врач и потому,

Свое бесчестье излечить желая,

Я прихожу к больному своему

Опять в тот час, когда повсюду тьма ночная, —

Увижу ль снова случай тот,

Который ревностью теперь мне сердце жжет.

Печаль да будет мне подмогой

В моей беде, в заботе строгой.

Я в сад проник через забор,

Как велико, о, Боже, заблужденье,

Что можно свой исследовать позор,

Не испытав при этом опасенья!

Кто так сказал, ошибся он;

Нет, невозможно, чтоб плачевность

Он не оплакал, раз он угнетен,

И невозможно, чтобы ревность

В молчаньи глухо он скрывал,

Он лжет, он ревности не знал.

Как чувствовать в душе терзанье

И сохранять притом молчанье?

Я повторяю, он солгал.

Вот, ночью здесь она бывает,

Меж веток, слившихся в узор,

Молчанье с тенью тень сливает,

Безгласно эхо, гаснет взор.

О, честь, тихонько, сдержим гневность, —

Когда подходит к цели ревность,

Она всегда идет как вор.

(Видит Донью Менсию.)

Менсия, я тебя люблю и почитаю,

Как дурно обошлась ты с верностию мне.

Но возвратиться я желаю.

Я честь свою нашел здоровою вполне,

Лечения сейчас я ей не назначаю.

Но с ней служанок нет, нет с нею никого?

Что, если ждет она — безвестного — его?

О, низкий страх! о, подлое движенье!

Я точно мщу себе, как своему врагу.

Узнавши это подозренье,

Я возвратиться не могу.

Я ничего еще не знаю,

Дойдем же до конца, узнаем, в чем наш вред,

Я свет гашу, и света нет (гасит свечу),

И я слепой, я голос изменяю,

Я с нею говорю, и разум я теряю.

Милое блаженство,

Ты не узнала, кто с тобой?

Донья Менсия

Дон Гутиерре (в сторону)

Властитель! Это не со мною.

Какая новая борьба!

Всевышний Боже, что я слышу?

О, скорбь, несчастие, судьба!

Донья Менсия

Вторично смерть мою ты хочешь видеть?

Спасешься ты от Гутиерре,

Рискуя, что меня погубит он, кляня?

Дон Гутиерре (в сторону)

Я самому себе не доверяю,

В мечту не верую свою,

Зачем же я не умираю,

Ее дыханьем не убью?

То, что Инфант пришел, ее не изумило,

И от него не береглась она,

Ей только неприятно было,

Моя душа погибели полна!

Что должен будет он вторично скрыться.

Дон Гутиерре (в сторону)

(Нет, так терпеть не мог никто бы никогда!

Но есть еще во мне терпенье,

Я жду, чтобы найти удобный миг для мщенья.)

Он не придет, спокойна будь,

Я друга верного оставил,

Чтоб он его развлек и позабавил;

Известно точно мне, что путь

Еще сюда он не направил,

Он не придет, спокойна будь.

СЦЕНА 19-я

Хасинта. — Те же.

Хасинта (в сторону)

Мне страшно: кто-то говорит здесь,

Хочу взглянуть.

Донья Менсия

Сюда идут.

Дон Гутиерре

Что делать?

Донья Менсия

Уходить, конечно,

Нельзя же оставаться тут.

Иди и спрячься, но сегодня,

Прошу, не в комнате моей.

(Дон Гутиерре удаляется за занавес.)

Эй, кто там?

Хасинта

Это я, сеньора...

Донья Менсия

Пока спала я, меж ветвей

Поднялся ветерок и свечку

Он погасил. Скорей сюда

Другую принеси.

(Хасинта уходит.)

Дон Гутиерре (в сторону)

(Во мраке

Есть свет во мне: горит беда.

Когда я здесь останусь скрытым,

Меня Менсия здесь найдет,

И о моей тоске узнает,

И весь расчет мой пропадет.

И для того, чтоб не был дважды

Я ею тяжко оскорблен, —

Ее намереньем, и тем, что

Как будто грех ее прощен, —

Мы казнь ее пока отложим,

И все распутаем вот так.)

(Выходит и говорит громким голосом.)

Эй, кто там? почему темно здесь?

Донья Менсия

Меня как будто гонит враг.

То Гутиерре! страх и ужас!

Дон Гутиерре

Зажгите же свечу скорей,

Уж ночь и ничего не видно.

Хасинта

Как раз я возвращаюсь с ней.

Дон Гутиерре

Менсия нежная!

Донья Менсия

Супруг мой.

Блаженство, счастье!

Дон Гутиерре (в сторону)

О, позор!

Какая ложь! Но — сердце, тише.

Донья Менсия

Как ты вошел сюда, сеньор?

Дон Гутиерре

Ключом в саду калитку отпер.

Супруга милая, а ты

Чем развлекалась, расскажи мне.

Донья Менсия

В саду лелеяла мечты

Под рокот нежного фонтана,

Как вдруг поднялся ветерок,

И у меня свеча погасла.

Дон Гутиерре

То, что свечу убить он мог,

Не удивительно нисколько,

Супруга милая моя;

Таким он холодом здесь веет,

Что, смерть в дыхании тая,

Не только свет убить он может,

Но охладить смертельно грудь,

И ты, в саду при нем уснувши,

Могла бы и на век заснуть.

Донья Менсия (в сторону)

(Как понимать его, не знаю.)

Мне кажется, в твои слова

Два смысла вкладывает ревность.

Дон Гутиерре (в сторону)

(О, оскорбление! Едва

Могу сдержать себя. Но кто же

Разумно может ревновать.)

Как, ревность? Ты сказала: ревность?

Тебе ее случалось знать?

Что до меня, клянуся Небом!

Что, если б я узнал ее...

Донья Менсия (в сторону)

О, горе мне!

Дон Гутиерре

Когда бы только

В существование мое

Вошла не ревность, тень сомненья,

Ее намек, ее двойник.

Когда б в рабыне я, в служанке

Вдруг усомнился хоть на миг,

Тогда вот этими руками

Я сердце б вырвал у нее

И, усладившись, утолил бы

Негодование свое,

Я это сердце съел бы с кровью,

И кровь до капли бы допил,

И душу из нее исторг бы,

Клянусь, я душу бы убил,

Я б растерзал ее на части,

Когда б страдать могла душа.

Но что я говорю, о Боже?

Донья Менсия

Я вся дрожу, едва дыша.

Дон Гутиерре

Христос, Христос тысячекратно!

Супруга, счастие, мой свет,

О, нежный рай мой, о, Менсия,

Прости, во мне рассудка нет,

Я позабылся, был несдержан,

Но этот вымысел во мне

Смешал все мысли; умоляю,

Уйди, я весь еще в огне,

Но говорю тебе, мне стыдно,

Я был безумен, не в себе;

Но я тебя боюсь и полон

Я уважения к тебе.

Донья Менсия (в сторону)

О этот страх, испуг, тревога, ужас!

То смерть пришла и дышит надо мной.

Дон Гутиерре (в сторону)

Себя врачом своей я чести назвал,

Бесчестие покрою я землей.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Алькасар в Севилье.

Король, Дон Гутиерре и вся свита.

Дон Гутиерре

Дон Педро, чье чело осветит

Индийский полюс в должный час^[121].

С тобой одним я быть хотел бы.

Король

Идите все. — Оставьте нас.

(Свита уходит.)

Дон Гутиерре

Итак, тебе, Атлант кастильский,

Тебе, испанский Аполлон,

На чьих плечах живет и длится

Весь наш сапфирный небосклон,

Весь этот шар из бриллиантов,

Тебе теперь я приношу

В обрывках жизнь мою, защиты

Я для растерзанной прошу,

Коль только жизнью может зваться

Та жизнь, где горьких бед не счесть.

Сеньор, не удивись, я плачу,

Но, говорят, любовь и честь

Позволить могут человеку

Без унижения рыдать,

А я люблю, и ценным кладом

Привык я честь свою считать.

Как рыцарь, я следил, чтоб ярко

Всегда светила честь моя,

И нежно, как супруг влюбленный,

Свою любовь лелеял я:

Что получил я по наследству

И что я в жизни сам нашел,

Хранил я тщательно, покуда,

Грозя мне бездной темных зол,

Тирански облако не встало

И возжелало затемнить

Столь яркий блеск моей супруги

И честь, что я привык хранить.

Как рассказать тебе, не знаю,

Мое страданье... Я смущен...

Твой брат Энрике... Он — причина,

Что призываю я закон;

Я к строгости твоей взываю,

Но не на власть я восстаю,

Я только подтверждаю словом,

Что я стою за честь мою.

Я жду, что ты ей жить поможешь,

Чтоб я не разлучался с ней;

Уврачевать ее хочу я

Предосторожностью моей,

Затем что, если бы в несчастьи

Таком свирепом тот недуг

Зашел далеко, я сумел бы

Пресечь его теченье вдруг,

Я к оскорблениям воззвал бы,

И честь я б к казни присудил,

Ее омыл бы яркой кровью,

Ее землей бы я покрыл.

О, не смутись: сказал я — кровью,

Я только разумел свою,

Энрике может быть спокоен,

Тебе в том слово я даю.

Пусть скажет за меня свидетель:

Вот этот доблестный кинжал,

Что говорит стальною речью,

Инфанту он принадлежал.

Итак, ты можешь видеть ясно,

Что безопасен он вполне,

Раз он, с таким открытым сердцем,

Кинжал свой доверяет мне.

Король

Дон Гутиерре, превосходно;

И кто такой непобедимой

Свое чело венчает честью,

Что с солнцем спорить в красоте,

Да будет он всегда уверен,

Что честь его...

Дон Гутиерре

Мой повелитель,

Тебя почтительно прошу я,

Чтоб ты не думал, будто я

В таких нуждаюсь утешеньях,

В которых для своей я чести

Найду поддержку. Нет, супругу,

Клянусь, такую я нашел,

Что далеко за ней римлянки,

Чье имя — Порция, Томирис,

Лукреция^[122]. Предосторожность —

Не более, мои слова.

Король

Но раз твоя предосторожность

Так необычна, Гутиерре,

Прошу, скажи мне, что ж ты видел?

Дон Гутиерре

То, что я видел? Ничего.

Я не из тех, которым нужно

Увидеть; мне довольно думать,

Воображать, и опасаться,

Подозревать, и... Что еще?

Не знаю, что сказать; нет слова,

Чтобы оно не говорило

О том, в чем скрыт, весь цельный, атом,

В чем безраздельность для меня.

О, Государь, тебя я только

Предупредил, чтоб устранил ты

Недуг, что лишь грозит возникнуть,

А если б он уже возник,

Ты можешь мне поверить, я бы

Сумел и сам измыслить средство.

И я тогда, сеньор, не стал бы

Тебя тревожить, как теперь.

Король

Себя своей ты назвал чести

Врачом. Скажи мне, Гутиерре,

Какие ж средства применил ты,

Пока до крайнего дошел?

Дон Гутиерре

Своей жене не показал я,

Что я ревную, и напротив,

Ей выказал любовь двойную:

У нас был загородный дом,

Где жили мы в спокойной неге,

Но, чтоб она в уединеньи

Скучать не стала, переехал

Я с ней в Севилью, где она

Легко всем может наслаждаться,

И где в ней зависть не возникнет;

С женою дурно обращаться

Способен только подлый муж,

Который страх пред оскорбленьем

Теряет, говоря об этом.

Король

Инфант сюда идет, и если

Тебя со мной увидит он,

Он догадается, конечно,

Что с жалобою ты явился.

Но помню я, когда-то кто-то

Мне жаловался на тебя,

И я за этими коврами

Того, кто с жалобой явился,

На время скрыл; такой же случай

Велит прибегнуть мне теперь

К тому же средству; но в порядке

Обратном; и еще прибавлю

Одно условие: ты должен

Быть скрытым, что б ни услыхал,

Молчать во что бы то ни стало.

Дон Гутиерре

Сеньор, смиренно повинуюсь.

Я буду птицею, что с камнем

Изображается во рту^[123].

(Прячется.)

СЦЕНА 2-я

Дон Энрике. — Король; Дон Гутиерре, спрятавшийся.

Король

Добро пожаловать, Энрике,

А впрочем, нет, привет подобный

Здесь неуместен, потому что

Меня ты видишь...

Дон Энрике

Горе мне!

Король

Разгневанным.

Дон Энрике

И кто ж причиной,

Что гневом ты объят, властитель?

Король

Ты, ты, Инфант.

Дон Энрике

Так нет мне счастья.

Коль солнце в гневе на меня,

Ждет смертное меня затменье.

Король

Тебе, как кажется, Энрике,

Неведомо, что в царской крови

Не раз омочен был кинжал,

Когда он мстил за оскорбленье?

Дон Энрике

К кому же, государь, скажи мне,

Слова ты эти применяешь?

Король

К тебе, Энрике, все к тебе.

Честь — место, где душа сияет.

Я не над душами властитель:

Довольно этим говорю я.

Дон Энрике

Не понимаю.

Король

Хорошо.

Коли исправиться и смолкнуть

Твоя любовь не пожелает,

Коль красоту ты не оставишь,

Где властно царствует вассал,

И где ты видишь невозможность,

Тогда легко случиться может,

Что кровь моя не устранится

От правосудья моего.

Дон Энрике

Сеньор, хоть то, что ты сказал мне,

Закон, и в сердце, как на бронзе,

Твои слова запечатлел я,

Дозволь, чтоб оправдался я;

А то не будет справедливо,

Когда неравный слух ты склонишь

К двум сторонам. Сеньор, я даму

Одну любил (понятно мне

Теперь, о ком ты говорил здесь,

Хоть недостаточен был повод):

Да, я любил ее, настолько...

Король

Что в том, коль красота ее

Так недоступна?..

Дон Энрике

Это правда,

Но все-таки...

Король

Молчи.

Дон Энрике

Так что же,

Оправдываться невозможно?

Король

К чему, раз эта красота

Не допускает возражений.

Дон Энрике

Пусть это так, но ты ведь знаешь,

Что время всем овладевает,

И для любви возможно все.

Король (в сторону)

(О, Боже, как я дурно сделал,

Что спрятал Дона Гутиерре!)

Молчи, молчи.

Дон Энрике

Не возбуждайся

Так на меня, покуда ты

Не знаешь, почему не сделал

Иначе я.

Король

Отлично знаю.

Мне все известно.

(В сторону.)

(О, в какое

Я затруднение попал!)

Дон Энрике

Я должен говорить, властитель:

Я полюбил ее в то время,

В те дни свою ей отдал душу,

Как девушкой была она.

Кто ж оскорбляет и кого же?

Вассала, я...

Дон Гутиерре (в сторону)

Король

Так вот, ты потерял его

Там, где он мог твоею кровью

Запачкаться, когда бы только

Тот, кто нашел кинжал твой, не был

Столь честный преданный вассал.

Не понимаешь, что о мщеньи

Ко мне взывает оскорбленный,

Кто и в обиде грудь подставил

И здесь оружие сложил?

Кинжал ты видишь золоченый?

То символ, ясно говорящий

В гиероглифах и узорах

О преступлении твоем.

Он говорит, что ты виновен,

И жалобу я должен слушать.

Возьми же свой кинжал, Энрике,

Взгляни, и ты увидишь в нем

Все, в чем свершил ты прегрешенье.

Дон Энрике

Сеньор, заметь, что так сурово

Меня клянешь ты, что, смущенный...

Король

Бери кинжал. — Что сделал ты,

(Дает ему кинжал, и Инфант, смущенный, беря его, ранит Короля в руку.)

Изменник?

Дон Энрике

Я?

Король

Моею кровью

Свое оружье обагряешь?

Ты на меня кинжал свой поднял?

Меня убить замыслил ты?

Дон Энрике

Сеньор, заметь, что говоришь ты;

Смутившись, я...

Король.

И ты дерзаешь?

Энрике, ты дерзнул, Энрике,

Я умираю, подожди!

Дон Энрике

Кто был в смятении подобном!

Нет, лучше мне уйти скорее,

Туда скорее удалиться,

Где не увижу я тебя,

(Роняет кинжал.)

Чтобы не мог воображать ты,

Что на тебя я посягаю.

Тысячекратно несчастливый,

Я сокрушенный ухожу.

(Уходит.)

Король

О, Боже, что же это было?

Какое страшное мечтанье!

Своею кровью обагренным,

Себя я мертвым увидал.

Какое злое измышленье

Вокруг меня родило ужас,

И грудь, и душу мне стеснивши,

Меня испугом леденит?

Да не допустит Бог, чтоб это

Начало знало продолженье

И мир смутило изумленьем,

Потопом кровь распространив.

(Уходит.)

СЦЕНА 3-я

Дон Гутиерре

Весь этот день сплошное чудо.

При изумлениях столь страшных

Не удивительно нисколько,

Что обо мне забыл Король.

О, Боже мой! что я услышал?

Но говорить ли мне об этом?

Мое несчастие огромно,

Как оскорбление мое.

Такое зло одним движеньем

Я должен сразу вырвать с корнем;

Итак, пускай умрет Менсия,

Пускай прольется кровь ее.

И раз Инфант мне оставляет

Вторично свой кинжал забытый,

Пускай она убита будет

Вот этим самым острием.

(Поднимает кинжал.)

Но нет, никто о том не должен

Узнать, и так как силой тайны

Побед высоких достигаешь,

И так как скрытой месть должна

Восстать за скрытым оскорбленьем,

Пусть смерть Менсии так случится,

Чтобы никто не догадался.

Но, прежде чем дождусь того,

Пусть Небо жизнь мою отнимет,

Чтобы не видел я трагедий,

Чтобы не видел я развязки

Такой мучительной любви.

О, для чего же, для чего же

Хранят лазурные пределы

Огонь своих палящих молний,

Зачем не бросят их ко мне?

Ведь есть же в небе милосердье!

Зачем же скорбный не сожжен им?

Зачем несчастный не находит,

Чего он так желает, — смерть?

(Уходит.)

СЦЕНА 4-я

Зала в доме Дона Гутиерре, в Севилье.

Донья Менсия, Хасинта.

Хасинта

Сеньора, что за странной скорбью

Смутилась красота твоя?

Ты плачешь днем, ты плачешь ночью.

Донья Менсия

Такой тоской объята я,

Что нет ей меры, нет предела.

В моей душе живет беда.

Я смутою объята необычной

С той ночи горестной, когда,

Ты помнишь, я тебе, Хасинта, говорила,

Что там, во мраке, как-то раз

Беседовал со мною Дон Энрике,

А ты сказала мне, что в этот самый час

Он говорил с тобой, что это невозможно,

Что был за садом он; и вот,

Я трепещу, смущаюсь, и робею,

Ежеминутно мысль во мне встает,

Что это Гутиерре был со мною.

Хасинта

Как мог такой обман произойти?

Донья Менсия

Хасинта, мог, то было ночью,

Он тихо говорил, я думала — придти

Ко мне опять Инфант решился.

Я смущена была, обман случиться мог.

И видеть, что со мной он весел,

А чуть один, кипучих слез поток

Он проливает (потому что скорби —

С глазами верные друзья,

И ничего от них скрывать не могут),

Я не могу, вся истерзалась я.

СЦЕНА 5-я

Кокин. — Те же.

И говорить о том не стану,

Шут и не должен о царях

Ни слова говорить. Довольно.

Энрике тайно, второпях,

Меня призвал и дал мне порученье:

"Скажи Менсии, что она

Своим презрением жестоким

Меня навек лишила сна,

Что благосклонность брата я утратил,

И убегаю в чуждый край,

Где я умру, отвергнутый Менсией,

Сказав любви и родине прощай".

Донья Менсия

Из-за меня Инфант идет в изгнанье,

У Короля в опале он.

Я буду связана молвой с таким событьем,

Уж гул, мне чудится, встает со всех сторон.

Что делать? Небеса!

Хасинта

Сеньора,

Не лучше ль пред бедой закрыть плотнее дверь?

Кокин

Но как же?

Хасинта

Попросить Инфанта,

Чтоб он не уезжал теперь.

Коли теперь он удалится,

Как говорят, из-за тебя,

Он обнародует событье,

Своим изгнаньем честь твою губя;

Коли Инфант в изгнание уходит,

Узнают все — и как, и почему.

Кокин

Но как же он узнать о просьбе может,

Коль он воображенью своему

Уж волю дал и шпоры приготовил?

Хасинта

Ему сеньора может написать.

Чтоб, честь ее щадя, не уезжал он;

Письмо успеешь ты отдать.

Донья Менсия

Опасны испытанья чести;

Но я пошлю письмо и тем вопрос решу,

Из двух несчастий меньшее в том будет;

Останьтесь здесь, покуда я пишу.

(Уходит.)

СЦЕНА 6-я

Кокин, Хасинта.

Хасинта

Скажи мне, что с тобой случилось,

Кокин, что стал ты так уныл?

Бывало, ты всегда смеялся.

Кокин

Себя я умником возмнил

Себе же на беду и чахну:

Столь ипохондриком я стал.

Хасинта

А что такое ипохондрик?

Кокин

Такой болезни мир не знал

Тому два года. Это новость.

Но мода на нее теперь весьма сильна,

Я знаю, милому однажды при прощаньи

Сказала дама нежная одна:

"Не можешь ли, — так модница шепнула, —

Мне ипохондрии немножко принести^[124]?"

Наш господин идет!

Хасинта

О, Господи, скорее

К сеньоре нужно мне идти!

СЦЕНА 7-я

Дон Гутиерре. — Кокин, Хасинта.

Дон Гутиерре

Постой, остановись, Хасинта.

Куда поспешно так идешь?

Хасинта

Сеньоре доложить хотела,

Что возвратился ты.

Дон Гутиерре (в сторону)

(О, ложь!

О, слуги! О, враги! Они смутились,

Испуганы, как он, так и она.)

(К Хасинте.)

Поди сюда, скажи мне, что случилось?

Зачем бежать ты так была должна?

Хасинта

Чтоб известить мою сеньору,

Что возвратился ты, сеньор.

Дон Гутиерре

Молчи

(в сторону)

(Он скажет мне.)

Какой-то бравый кабальеро

Летел так быстро на коне,

Что в ветре, веющем проворно,

Казался птицею он мне;

И можно было так подумать:

На голове его султан,

Мелькая блеском ярких перьев,

Был светом солнца осиян;

В нем луг и солнце состязались

В живой роскошности своей:

Свои цветы ему дал первый,

Второе блеск своих лучей.

И перья так переливались,

Меняли так свою волну,

Что были точно облик солнца

И походили на весну.

Вдруг в быстром беге конь споткнулся,

И, неожиданно упав.

Не птицей вольною явился,

А был как роза между трав;

И так с землей и с небом слившись

В живом сиянии своем,

Он сразу птицей был и зверем,

Звездой блестящей и цветком.

Хасинта

Ай-ай, сеньора...

Донья Менсия

Что такое?

Хасинта

Уж не грозит ли нам беда?

Кокин, ты с давних пор

Служил мне верно, вырос в доме,

Не знал, что значит горе, зло:

Прошу, прошу тебя, во имя Бога,

Скажи мне, что произошло.

Кокин

Из состраданья я тебе сказал бы,

Сеньор, когда бы я во что был посвящен.

Свидетель Бог!..

Дон Гутиерре

Постой, кричать не нужно.

Скажи мне, чем ты был смущен?

Кокин

Легко смущаюсь, и смутился,

И больше нет причин смущенья моего.

Дон Гутиерре (в сторону)

Они друг с другом знаком обменялись.

От них мне не добиться ничего.

Идите прочь. — Вдвоем мы, честь, остались,

(Кокин и Хасинта уходят.)

Идем, беда, спешим, моя тоска.

Кто видел, в горести подобной,

Чтоб плакали глаза и смерть несла рука?

(Приподнимает занавес, и видит Донью Менсию, которая пишет.)

СЦЕНА 8-я

Донья Менсия. — Дон Гутиерре.

Дон Гутиерре (в сторону)

Менсия пишет. Так. Посмотрим,

Что пишет в том письме она.

(Подходит к ней и вырывает у нее бумагу.)

Донья Менсия

О, Боже! Помоги, Всевышний!

(Лишается чувств.)

Дон Гутиерре

Как лед, бледна и холодна.

(Читает.)

Умоляю Его Высочество...

Из-за Высочества, — подумать, —

Так низко пала честь моя.

Не уезжать... Постой, умолкни.

С такой бедой встречаюсь я,

Что я почти благославляю

Судьбу злосчастную мою.

Не уезжай, она сказала.

Что если я ее убью

Сейчас?.. Но нет, мы так устроим:

Я отошлю служанок, слуг,

Пусть я в своем останусь доме

С своей заботою сам-друг.

И так как я любил Менсию,

И в ней я обожал жену,

В последний миг, в разлуке страшной

Пусть я ее не прокляну,

Пускай я к крайнему прибегну,

Но милосердием дыша:

Пусть жизнь ее умрет навеки,

Но не умрет ее душа.

(Пишет и уходит. — Донья Менсия приходит в себя.)

СЦЕНА 9-я

Донья Менсия

Сеньор, спрячь шпагу, умоляю,

Не убивай меня своей рукой,

Свидетель Бог, невинной умираю!

Невинною! Постой, постой!

Но что со мною? Разве Гутиерре

Здесь не был? В сердце трепет, страх.

Я видела себя окровавленной,

В рубиновых тонула я волнах.

И этот обморок, о, Боже,

Предвестьем смерти был моей.

Какая странная мечта меня смутила,

Я верю и не верю ей.

Я разорву письмо. — Но что я вижу?

Что видит мой несчастный взор?

Письмо от моего супруга,

И в нем мой смертный приговор.

(Читает.)

Любовь тебя обожает, честь тебя ненавидит, и потому одна тебя убивает и другая извещает. Два часа тебе осталось жизни: ты христианка, спаси душу, а жизнь невозможно.

О Господи! Хасинта!.. Кто там?

Никто не отвечает мне.

За страхом страх меня смущает.

Кто там? Но в мертвой тишине

Нет никого, никто не слышит.

И стены плотные молчат.

Дверь заперта. Решетка в окнах.

Кричать? Они выходят в сад.

На зов никто мне не ответит,

Никто не различит мой крик.

О тени смерти спотыкаясь,

Куда ж иду я в этот миг?

(Уходит.)

СЦЕНА 10-я

Улица.

Король, Дон Диего.

Король

Итак, Энрике отлучился?

Дон Диего

Да, государь, он из Севильи

Сегодня вечером уехал.

Король

В своей заносчивости он

Решил, что от меня способен

Лишь он один освободиться.

Куда ж бежал он?

Дон Диего

Полагаю,

Что в Консуэгру^[125].

Король

Там Инфант,

Маэстре^[126], оба пожелают

Отмстить мне за моей спиною.

Дон Диего

Они твои родные братья,

И ими ты любим как брат,

И как король их почитаем:

Так им велит сама природа.

Король

Энрике не один уехал,

Кто в путь его сопровождал?

Дон Диего

Дон Ариас.

Король

Его любимец.

Дон Диего

Чу! там поют.

Король

Пойдем на звуки,

Быть может развлекусь я песней.

Дон Диего

Гармония — услада зол.

(За сценой поют.)

Уехал нынче Дон Энрике,

Простился с Королем Инфант;

Дай Бог, чтоб грусть его и бегство

Хорошим кончились концом.

Король

Какой печальный этот голос.

Спеши на звуки, Дон Диего,

Чтоб, кто поет такие песни,

От нас теперь не ускользнул.

(Уходят оба в разные стороны.)

СЦЕНА 11-я

Зала в доме Дона Гутиерре.

Дон Гутиерре, Людовико, с закрытым лицом.

Дон Гутиерре

Входи смелее и не бойся;

Теперь лицо открыть ты можешь,

А я взамен свое закрою.

(Закутывается плащом.)

Людовико

Всевышний да поможет мне.

Дон Гутиерре

Что б не увидел, не пугайся.

Людовико

Сеньор, меня сегодня ночью

Из дома моего ты вывел,

Но чуть мы вышли из него,

Как ты, с решительностью грозной,

Кинжал к груди моей приставил,

В испуге я не мог бороться,

И ты мне завязал глаза,

Закрыл лицо, и возле дома

Сто разных мы кругов свершили.

Коль жить хочу я, ты сказал мне,

Чтоб я повязки не срывал:

Мы шли с тобою час; где шли мы,

Не знаю я. Но, если этим

Столь важным случаем смущен я,

Я изумлен теперь вдвойне,

Что я, негаданно-нежданно,

В таком богатом пышном доме,

Где никого нет, вижу только

Тебя, закутанным в плаще.

Чего ты хочешь?

Дон Гутиерре

Чтоб остался

Ты здесь на краткое мгновенье.

(Уходит.)

Людовико

Какое странное событье,

В какую крайность я попал!

О, Господи!

(Дон Гутиерре возвращается.)

Дон Гутиерре

Настало время,

Чтоб ты вошел туда. Но прежде

Услышь меня: вот этой сталью

Пронжу я грудь твою, когда

Не сделаешь, что прикажу я.

Теперь к той комнате приблизься.

Что видишь там?

Людовико

Лик смерти вижу,

Какой-то призрак на постели,

И две свечи по сторонам,

И перед призраком распятье.

Кто это, не могу решить я,

Лицо какой-то скрыто тканью.

Дон Гутиерре

Так вот, живущий этот труп

Теперь тобой убит быть должен.

Людовико

Чего же хочешь ты?

Дон Гутиерре

Хочу я,

Чтоб ты ей кровь пустил, — чтоб с кровью

Вся сила от нее ушла, —

И чтоб, решительный и смелый,

Ты в эти страшные мгновенья

Не оставлял ее, покуда

Вся кровь не выйдет из нее.

Не возражать мне, если хочешь,

Чтоб я с тобой был милосердным,

И слушаться, коль жить желаешь.

Людовико

Я слушаю тебя, сеньор,

Но так исполнен весь испугом,

Что не смогу повиноваться.

Дон Гутиерре

Тот, кто на большее, чем это,

Дерзнул, чтоб выполнить свой план,

Пойми, убить тебя сумеет.

Людовико

Жизнь сохранить свою хочу я.

Дон Гутиерре

Отлично сделаешь; есть в мире,

Кто должен жить, чтоб убивать.

Отсюда буду, Людовико,

Я на тебя смотреть. Входи.

(Людовико входит.)

СЦЕНА 12-я

Дон Гутиерре

Из всех такое средство лучше,

Чтоб скрытым было оскорбленье:

Яд обнаруженным быть может,

И раны невозможно скрыть.

Теперь же, говоря о смерти,

Я расскажу, что нужно было

Ей кровь пустить; кто усомнится,

Что именно и было так,

И что повязка развязалась?

Предосторожности я принял,

Чтобы не знал кровопускатель,

Куда пришел он, и к кому:

Иначе, если бы пришел он

С лицом открытым и увидел,

Кто эта женщина, которой

Был вынужден пустить он кровь,

Мне б это сильно повредило.

Кто эта женщина, не сможет

Теперь он рассказать, хоть стал бы

О том, что было, говорить.

Притом, когда его из дома

Я выведу, тогда, пожалуй,

Его подальше заведу я

И в темной улице убью.

Своей я чести врач: хочу я

Спасти ей жизнь кровопусканьем.

Кто честь спасает от недуга)

Тот кровью вылечит ее.

(Уходит.)

СЦЕНА 13-я

Улица.

Король и Дон Диего, возвращаются с разных сторон; за сценой музыка. За сценой поют.

В Консуэгру он уехал,

Размышляет, что теперь

Сценой тысячи трагедий

Будут горы Монтиэль.

Король

А! Дон Диего.

Дон Диего

Государь мой...

Король

В этой улице поют, ты слышишь?

И кто поет, мы не узнаем?

Быть может ветер нам поет?

Дон Диего

Сеньор, не обращай вниманья

На эти глупости; не раз уж,

Чтоб досадить тебе, в Севилье

Такие пелися стихи.

Король

Смотри, идут два человека.

Дон Диего

Да, верно. Нам теперь не нужно

Ответа ждать от них, а надо

Узнать скорее, кто они.

СЦЕНА 14-я

Дон Гутиерре ведет Людовико, у которого завязаны глаза. — Те же.

Дон Гутиерре (в сторону)

Итак, мне Небо повелело,

Чтобы, убив его, вторичным

Ключом свою замкнул я тайну.

Но нужно мне скорей уйти

От тех двоих; что было б хуже,

Как если б здесь меня узнали!

Итак, его я здесь оставлю

И прочь немедленно уйду.

(Уходит.)

СЦЕНА 15-я

Король, Дон Диего, Людовико, с завязанными глазами.

Дон Диего

Из тех двоих, что подходили,

Скажи мне, что произошло?

Людовико

Скажу, но лишь тебе отдельно.

Король

Встань там подальше, Дон Диего.

Дон Диего (в сторону)

Какие странные событья

Сегодня ночью вижу я:

Бог да окончит все ко благу!

Людовико

Ее лица не мог я видеть,

Я только слышал между стонов,

Меж повторенных вздохов стон:

"О, я невинной умираю!

Пусть Небо у тебя не спросит

Отчет в моей безвинной смерти".

Сказавши это, умерла.

И в то же самое мгновенье

Был свет погашен человеком,

И я пошел по той дороге,

Которой я за ним пришел.

Здесь в улице, шаги заслышав,

Меня он одного покинул.

Сказать еще мне остается,

Что руки я смочил в крови,

И, сделав вид, что опираюсь

О стены, двери все отметил.

По этим признакам, быть может,

Сумеешь ты найти тот дом.

Король

Отлично. Если что узнаешь,

Приди ко мне, чтоб рассказать мне.

Вот этот бриллиант возьмешь ты

И скажешь, показав его,

Чтобы тебя ко мне пустили,

В какой бы час ты ни явился.

Людовико

Бог да хранит тебя, властитель.

(Уходит.)

Я не найду, уснуть нельзя мне.

Дон Диего

Не видишь? Солнце уж восходит,

Ты можешь всеми узнан быть.

СЦЕНА 16-я

Кокин, Король, Дон Диего.

Кокин

Хотя б я был казнен тобою

За то, что мной теперь ты узнан,

С тобою должен говорить я,

Властитель, выслушай меня.

Король

Что за беда, Кокин, случилась?

Кокин

Поступок мой — поступок честный,

Людей достойный благородных:

Пускай я шут и скоморох,

Но раз дойдет, сеньор, до дела,

Я деловой и очень дельный.

Внимай тому, что расскажу я,

Тебя я рассмешить не мог,

Теперь хочу заставить плакать.

Обманут ложным указаньем

И честь свою спасти желая,

Стал Гутиерре ревновать.

Сегодня с этим подозреньем,

Домой вернувшись, он увидел

Супругу, пишущей Инфанту,

Чтоб он теперь не уезжал,

Чтоб ей не быть тому причиной,

Что говорить в Севилье будут,

Из-за нее, мол, он уехал...

Она невинна, говорю,

И доказать могу я это.

Тайком к ней в комнату вошел он,

Из рук ее бумагу вырвал,

Предался ревности своей,

Слуг разогнал, все двери запер

И с ней наедине остался.

Я, повинуясь состраданью

К несчастной женщине, чей рок

Влеком такой звездой враждебной,

Искал тебя, сеньор, чтоб властно

Ее от смерти неминучей

Своей рукой ты сильной спас.

Король

Чем заплатить тебе могу я

За милосердие такое?

Кокин

Свой иск, властитель, уничтожив,

Предъявленный к моим зубам.

Король

Кокин, теперь шутить не время.

Кокин

До шуток ли когда мне было!

Король

Идем немедля, Дон Диего,

Туда, — пока не вспыхнул день.

(Уходят.)

СЦЕНА 17-я

Другая улица, и на ней дом Дона Гутиерре. На двери виден знак кровавой руки. — Те же.

Король

Так я найду предлог отличный,

Чтобы войти прилично в дом.

Скажу, что в этой я одежде

Внезапно был захвачен днем.

Раз там, — в чем дело, разузнаем,

И показать сумею я,

Что вправду Царь — судья верховный.

Дон Диего

Так, превосходна мысль твоя.

Кокин

К его уж дому подошли мы,

Пока решал ты сделать так.

Король

Помедли, Дон Диего.

Дон Диего

Что ты?

Король

Не видишь ты на двери знак

Руки кровавой?

Дон Диего

Слишком ясно.

Король (в сторону)

Так это Гутиерре был.

Что делать? В мести был жесток он,

И так разумно поступил.

СЦЕНА 18-я

Донья Леонор, Инес, закутанные в мантильи. — Те же.

Донья Леонор

С своей тоской всегдашней, в церковь

Иду до наступленья дня,

Чтобы в Севилье, мирно спящей,

Никто не увидал меня.

Но кто там? Ах, Инес! Ведь это

Король. Он входит в этот дом.

Инес

Закутайся, пока пройдет он.

Король

Совсем нет надобности в том.

Уж я узнал тебя.

Донья Леонор

Закрывшись,

Властитель, не хотела я

Жизнь пред тобою не повергнуть,

В том почесть высшая моя.

Король

Мне нужно было бы скрываться

Перед тобою в этот миг,

Клянусь, я чувствую и помню,

Что до сих пор я твой должник;

Я обещался, не напрасно,

Что честь твою восстановлю:

Как только будет первый случай,

Я этот случай уловлю.

СЦЕНА 19-я

Дон Гутиерре. — Те же.

Дон Гутиерре (за сценой)

О, Небо гневное, сегодня

Отчаянию я предамся,

Коль молнию ты не пошлешь мне,

Чтобы меня испепелить!

Король

Что там такое происходит?

Дон Диего

Дон Гутиерре, как безумный,

Как сумасшествием объятый,

Из дома вышел своего.

Король

Куда идешь ты, Гутиерре?

Дон Гутиерре (выходит)

К твоим ногам припасть, властитель,

И о трагедии редчайшей,

О горе высшем рассказать,

Об изумлении поведать,

Что, возвышая, ужасает.

Моя любовь, моя супруга,

Менсия, добродетель чья,

Как красота, была безмерна

(Молва о том расскажет громко,

Что так была она прекрасна,

Как целомудренна была),

Она, кому я душу отдал

И отдал жизнь, сегодня ночью

Была застигнута болезнью,

И человеческий недуг

Опровержением явился

Ее божественных достоинств.

Врач, наилучший, знаменитый,

Который в мире заслужил

Похвал бессмертных, предписал ей

Кровопускание, надеясь

Восстановить ее здоровье

И важный умертвить недуг.

В конце концов ей кровь пустили;

Я сам, в то время под рукою

Слуг не имея, ни служанок,

Кровопускателя призвал.

И вот, когда сегодня утром

К ней в комнату хотел войти я...

— Но тут лишаюсь я дыханья,

И цепенеет мой язык.

Постель была залита кровью,

В крови белье и покрывала,

И в них, о Боже, этой ночью

Менсия кровью истекла.

Легко повязке развязаться,

Но для чего стараться буду

Такие горькие несчастья

К словам бессильным низвести?

Взгляни сюда, и ты увидишь

Окровавленный облик солнца,

Луну, объятую затменьем,

Покрытый тьмою звездный свод,

Лик красоты, печальной, горькой,

Тем более меня убившей,

Что вот она, мне смерть пославши,

Меня оставила с душой.

(Занавес отодвигается, и предстает Донья Менсия в постели.)

Король

Необычайное событие!

(В сторону.)

(Здесь важно быть благоразумным.

И я себя сдержать сумею.

Он необычно отомстил.)

Скрой этот ужас, что смущает,

Скрой зрелище, что изумляет,

Скрой, Гутиерре, этот символ

Необычайнейшей беды.

В несчастьи нужно утешенье,

И, чтоб в утрате столь великой

Такое ж было возмещенье,

Дай тотчас руку Леонор;

Пора тебе свой долг исполнить,

И нужно мне исполнить слово —

Вступиться, как предстанет случай,

За славу и за честь ее.

Дон Гутиерре

Когда от этого пожара,

Сеньор, еще дымятся угли,

Прошу, дай срок мне, чтобы мог я

Оплакать горести мои.

Не хочешь ты, чтоб наученным

Я был?

Король

Так быть должно. Довольно.

Дон Гутиерре

Сеньор, ты хочешь, чтоб вторично,

На море бурю испытав,

Я возвратился в море. В чем же

Мне оправданье?

Король

В том, что это

Тебе твой Царь повелевает.

Дон Гутиерре

Послушай доводы мои,

Я их скажу тебе отдельно.

Король

Напрасно. Доводы? Какие?

Дон Гутиерре

А вдруг опять придет такое,

Что ночью брата твоего

Там в доме у себя я встречу,

В плаще закутанным?

Король

Что делать

Тогда? Не верить подозреньям.

Дон Гутиерре

А если я найду кинжал,

Принадлежащий Дон Энрике,

За собственной своей постелью?

Король

Предполагать, что в мире много

Служанок можно подкупить,

И в здравом смысле укрепиться.

Дон Гутиерре

Порою здравый смысл бессилен.

А если я потом увижу,

Что днем и ночью, государь,

Вкруг дома моего блуждают?

Король

Пожаловаться мне.

Дон Гутиерре

А если,

Когда я жаловаться буду,

Услышу большую беду?

Король

Что в том, раз будешь ты уверен,

Что ото всех ветров враждебных

За крепостной была стеною

Кровь пустить ей.

Дон Гутиерре

Что говоришь ты?

Король

Говорю,

Что должен дверь свою ты вымыть,

На ней есть знак руки кровавой.

Дон Гутиерре

Кто ремесло, сеньор, имеет,

Над дверью герб он ставит свой;

Что до меня, я честью занят,

И потому руки кровавой

Отпечатлел я знак на двери.

Лишь кровью можно честь омыть.

Король

Так Леонор свою дай руку,

Условье это принимаю.

И Врач своей здесь чести кончен.

Простите, в чем он прегрешил.

Волшебный маг^[127]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Киприан

Дьявол

Флор

Лелий

Москон

Юстина, дама

Ливия, служанка

Лисандр, старик

Правитель Антиохии

Фабий, слуга

Кларин

Слуга

Солдат

Солдаты

Толпа

Сцена в Антиохии и за стенами ее.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Лес вблизи Антиохии^[128].

Киприан, одетый как студент, Кларин и Москон, как студенты-приживальщики, с книгами.

Киприан

В уединении приятном,

В невозмутимом этом месте,

В красиво-стройном лабиринте

Стеблей, деревьев и цветов

Меня вы можете оставить,

Со мной оставив (их довольно,

Чтоб быть мне обществом приятным)

Те книги, что велел я вам

Принесть из дома; потому что,

Пока Антиохия славит

Такою пышностью праздник,

И освящает новый храм

Юпитеру, и всенародно

Туда относит изваянье,

Чтобы с достоинством там большим

Ему оказывать почет,

Я, убегая от смятенья,

От шума площадей и улиц,

Остаток дня теперь желаю

Весь изученью посвятить.

Идите ж в Антиохию

И оба в празднествах участье

Примите, а сюда позднее

Придти вы можете за мной,

Когда, спадая книзу, солнце

Захочет схорониться в волны,

Которые средь облак смутных

Серебряный готовят гроб

Для исполина золотого.

Так значит здесь меня найдете.

Москон

Я не могу пойти на праздник,

Хоть очень быть желаю там,

Не вымолвив перед уходом

Пять тысяч слов. Возможно ль это,

Чтоб в день столь праздничный, веселый,

Четыре книги, господин,

С собою взяв, ты вышел в поле

Один, к веселью повернувшись

Спиной.

Кларин

Наш господин отлично

Так поступает. Что скучней

Процессий в праздник, братств и плясок?

Москон

Кларин, коль можно молвить правду,

Живя с лукавством и уменьем,

Ты применяющийся льстец:

Что делает он, это хвалишь,

Что чувствуешь, о том молчанье.

Кларин

Ты ошибаешься (так будет

Сказать учтивее: "Ты лжешь", —

Когда лицом к лицу беседа),

Что чувствую, то выражаю.

Киприан

Москон, довольно, — и довольно,

Кларин. В невежестве своем

Всегда упорствовать хотите,

Друг с другом непременно споря.

Ступайте же и (как сказал я),

За мной придете в час, когда

Настанет ночь, окутав в тени

Строенье светлое вселенной.

Москон

Бьюсь об заклад. Хоть и сказал ты,

Что празднества — один пустяк,

На них смотреть сейчас пойдешь ты.

Кларин

Подобный вывод очевиден:

Тот, кто другим дает советы,

Сам так не будет поступать.

Москон (в сторону)

Чтоб Ливию скорей увидеть,

Хотел бы в крылья я одеться.

(Уходит.)

Кларин (в сторону)

Хотя, коль точно молвить правду,

Мне в Ливии приманка чувств.

И так держать туда дорогу

Само мне имя указует:

Раз Ливия — не вправо, влево,

И будешь с Ливией счастлив.

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Киприан.

Киприан

Один я, и теперь мне можно,

Коль только хватит разуменья,

Вопрос тот рассмотреть подробно,

Который душу захватил

С тех пор, как в Плинии прочел я

То место, где в словах он странных

Дает определенье Бога^[129].

Нигде не видит разум мой

Такого Бога, чтоб сошлись в нем

Такие знаменья и тайны.

Сокрытость истины подобной

Я должен зорко рассмотреть.

(Начинает читать.)

СЦЕНА 3-я

Дьявол, в праздничном наряде. — Киприан.

Дьявол (в сторону)

Как ни читай и как ни мысли,

Той правды, Киприан, не сможешь

Достигнуть ты, ее я скрою.

Киприан

Какой-то шум среди ветвей.

Кто там?

Дьявол

Я, господин мой, странник,

С утра в лесу я потерялся,

Мой конь измучен, и усталый

На изумрудном он ковре

Пасется там, в лесистой чаще.

Мой путь лежал в Антиохию,

Где важное имею дело.

От каравана отойдя,

Я так заботами развлекся,

(Кто этого лишен богатства?)

Что вовсе сбился я с дороги

И потерял друзей и слуг.

Киприан

Я изумляюсь, что могли вы,

В виду высоких этих башен

Антиохии, заблудиться:

Тропинок полон этот лес,

Он ими целиком исчерчен,

Любой пойдите, непременно,

В пути достигнув средоточья,

Дойдете до ее вы стен.

Дьявол

Неведения в том и свойство,

Что пред лицом различных знаний,

Как применить их, не умеешь.

Решивши, что нехорошо,

Чтобы вошел в чужой я город,

Где никому я неизвестен,

Один, в расспросах о дороге,

Здесь подожду, покуда ночь

Не завладеет днем победно.

По вашей я сужу одежде

И потому, что с вами книги,

Наклонны к изученьям вы,

А к тем, кто любит изученье,

Большую чувствую я склонность.

(Садится.)

Киприан

Вы занимались изученьем?

Дьявол

Нет. Но довольно знаю я,

Чтоб не был я вполне несведущ.

Киприан

Какие ж знанья вам известны?

Дьявол

Их много.

Киприан

Если изучаешь

Одну науку много дней,

И то ее не достигаешь,

А вы (великое тщеславье!),

Наук совсем не изучавший,

Так много ведаете их?

Дьявол

Да, потому что из страны я,

Где познают, не изучая,

Круг знаний даже высочайших.

Киприан

Будь это родина моя!

Чем более здесь изучаешь,

Тем более твое незнанье.

Дьявол

Мое столь верно утвержденье,

Что я, совсем не изучав,

До первой кафедры стремился,

И мой расчет почти был верен,

Я голосов имел так много,

А если потерял ее,

Довольно, что ее хотел я:

Похвальные есть пораженья.

Коль не хотите в это верить,

Скажите мне, в чем ваш предмет,

И вмиг начнем мы рассужденья.

Хоть я не знаю ваше мненье,

Допустим — это мненье верно,

В противном буду убеждать^[130].

Киприан

Весьма мне радостно, что в этом

Ваш ум находит развлеченья.

Из Плиния одно мне место

Неясно, как ни поверну:

Постичь не в силах, о каком он

Там боге рассужденье строит.

Дьявол

Я помню четко это место —

"Бог высшая есть доброта,

Он сущность, также как основа,

Весь зрение, и весь он руки"^[131].

Киприан

Так.

Дьявол

В чем же ваше возраженье?

Киприан

Где Бог такой, не знаю я,

Как тот, о коем мыслит Плиний^[132].

Коль нужно высшей добротою

Его считать, так и Юпитер

Не высшая есть доброта,

Уж видим, он во многом грешен:

Пусть обольщенная Даная

С похищенною им Европой

Об этом точно говорят.

Так как же в доброте верховной,

Чьи действия должны быть святы,

Собой божественность являя,

Вместится прах людских страстей?

Дьявол

Обманные легенды это,

В которых нам мирское знанье

Под именем богов являет

Моральной мудрости устав.

Киприан

Он недостаточен, ответ ваш:

Величество должно быть Бога

Таким, чтоб дерзостные вины

Не льнули к имени его,

Хотя б и вымыслами были.

И, данный случай обсуждая,

Коль боги высшей добротою

Зовутся, значит, вывод тот,

Что к лучшему они стремятся.

Так как же одного желают

Одни, другие же другого?

А это ясно видим мы

В тех, столь сомнительных, ответах,

Что нам дают их изваянья^[133].

Чтоб не сказали вы вторично,

Что на мирское знанье я

Ссылаюсь... Вот стоит два войска,

Обоим идолы сказали,

Что битва выиграна будет,

Одним проигран этот бой, —

Не ясный ли отсюда вывод,

Что две противоборных воли

Не могут к той же самой цели

Идти? Коль встреча суждена,

И видим, что одна благая,

Другая воля — злой должна быть.

Дурная воля в Боге, это

Бессмысленно вообразить.

Итак, нет благости верховной,

Коль в них недостает единства.

Дьявол

Посылки не приемлю главной.

Те изречения, что нам

Даются идолами, служат

Для целей, коих ум бессилен

Достичь и оценить, затем что

Здесь провиденье, и важней

Тому, кто потерял сраженье,

То пораженье в состязаньи,

Чем победителю победа.

Киприан

Согласен. Все же этот Бог, —

Ведь не обманывают боги, —

Не должен был бы о победе

Вещать им, как о достоверном:

Довольно было бы ему

То поражение дозволить,

Не утверждая достоверность.

И, если только Бог — весь зренье,

Так увидал бы всякий Бог

Конец, предвидящийся четко.

И, видя, уверять не стал бы

В том, что не может совершиться.

И пусть такое божество

Различно будет в лицах разных,

Но в обстоятельстве малейшем

Оно по сущности едино.

Дьявол

Тут было важно для него

Так через голос двигать чувства.

Киприан

Коль было важно двигать чувства,

Есть гении^[134] для этой цели,

(Которых добрыми зовут

Ученые, а также злыми),

То духи, что меж нами бродят,

Своим влияньем нам диктуя

Ряд добрых дел, а также злых,

Тем аргумент осуществляя

Бессмертия души, и с ними,

Способность лжи нам не являя,

Отлично мог бы этот Бог

Все чувства приводить в движенье.

Дьявол

Заметьте, что противоречья

Богам не возбраняют вовсе

Быть вместе божеством одним,

Затем что никогда раздора

В них нет ни в чем, что было б важно.

И это можно четко видеть

В строеньи человека... Он

Был создан замыслом единым.

Киприан

Коль был он замыслом единым,

Так очевидно пред другими

В нем преимущество тогда.

А если допустить, что равны

Все божества, хоть между ними

(Чего нельзя вам отрицаться)

Противоборство в чем-то есть,

При созиданьи человека,

Чуть Бог один о том помыслил,

Другой сказал бы: "Не хочу я,

Чтоб в мире был он сотворен".

Так если только Бог — весь руки,

Чуть бог один его творил бы,

Другой его бы мог разрушить.

И если равны две руки

В могуществе, но в данной хоти

Неравны и противоборны,

Какой же суждена победа

Из этих двух?

Дьявол

Немыслим спор

И созиданье аргумента,

Когда посылки невозможны

И ложны! Но какой отсюда

Вы вывод сделали сейчас?

Киприан

Я мыслю: Бог есть, что являет

Верховную собою благость,

Он высшее благоволенье,

Весь руки, он непогрешим,

В себя обмана не включает,

Верховный, вне он состязанья,

Бог, и никто с ним не сравнится,

Начало без начала он,

Он бытие в себе, и сущность,

Он власть, единое хотенье,

Когда же он, как таковое,

Одно, иль два, иль больше лиц,

Он, Богом будучи верховным,

Быть должен в сущности единым,

Причина всех причин.

Дьявол (вставая)

Такую

Как очевидность отрицать?

Киприан

Настолько велика досада?

Дьявол

А кто ж досады избежал бы,

Увидя, что другой — соперник

По разумению ему?

И нет в ответах недостатка,

Но больше отвечать не стану:

В лесу идут, я вижу, люди,

И в город продолжать мой путь

Настал уж час.

Киприан

Идите с миром.

Дьявол

И вы здесь пребывайте в мире.

(В сторону.)

(Хоть преуспел ты в изученьях,

Тебя заставлю их забыть,

Увлекшись редкой красотою.

Я разрешение имею,

Отдавшись ярости, Юстину

Преследовать, — дать мести путь

Осуществлю в одном деяньи.)

(Уходит.)

Киприан

Тот человек, он необычный,

И я не видывал такого!

Но слуг моих все нет и нет,

И возвратиться я желаю

К причине стольких размышлений.

(Снова начинает читать, не замечая тех, которые приходят.)

СЦЕНА 4-я

Лелий, Флор. — Киприан.

Лелий

Нам далее идти не нужно,

Лишь эти скалы, эта сеть

Пустых ветвей переплетенных

И входа солнцу не дающих,

Одни свидетелями будут

Дуэли нашей.

Флор

Шпагу вынь.

За дело. Все слова уж были.

Лелий

Известно мне, что в чистом поле

Язык молчит, и речь за сталью.

(Бьются.)

Киприан

Стой, Лелий! Флор, остановись!

Что вижу я? Довольно боли,

Меж вас я встану безоружный!

Лелий

Ты, Киприан? Пришел откуда,

Чтоб мести помешать моей?

Флор

Ты из стволов выходишь этих?

Ты выбросок ветвей нависших?

СЦЕНА 5-я

Москон, Кларин. — Те же.

Москон

Беги, там с нашим господином

Схватился кто-то, блещет сталь.

Кларин

Чтобы к таким вещам бежал я?

Да никогда. От них — охотно.

Москон и Кларин (вместе)

Наш господин...

Киприан

Ни слова больше.

Что вижу я? Два друга здесь,

Что славою своей и кровью

Сейчас для всей Антиохии

Являют око и надежду, —

И сын Правителя один,

Другого славный род — Коляльтос, —

Двумя так жизнями играют,

Что могут родине быть честью!

Лелий

Хоть я исполнен, Киприан,

К тебе великим уваженьем,

И в это самое мгновенье

То чувство шпагу удержало,

Не обращай ее к ножнам,

Ты сделать этого не можешь.

Ты знаешь более в науках,

Чем в поединках, и не можешь

Постичь, что, если межь двоих

Дуэль, так здесь на поле битвы

Соображенья нет такого,

Чтоб эти двое благородных

Друзьями стали, но устав,

Чтоб из двоих один здесь умер.

Флор

Я с тем же обращаюсь словом

К тебе, прося, чтобы ушел ты

С своими слугами, и мы

Могли сражаться без помехи,

По чести и без преимуществ.

Киприан

Хоть мнится вам, что в изученьях

Условий поединка^[135] я

Не знаю, что дуэль наука

Лишь дерзких, в этом вы не правы:

Мое рождение решило,

Чтоб тот же долг мой был как ваш?

И в нем есть честь, и в нем бесчестье,

Известно мне. Отдавшись знаньям,

Мою я храбрость не принизил,

Не в первый раз рука с рукой

Идут науки и оружье.

Коль вышли в поле вы, чтоб биться,

Вы бились, нет тут оговорки,

И невозможна клевета.

Так значит, можете сказать вы,

В чем повод был для этой ссоры,

И если я, о том услышав,

Увижу, что один из двух

Имеет к удовлетворенью

Предлог и повод, вас оставлю,

И я даю вам в этом слово.

Лелий

Коль в этом слово нам даешь

И обещаешь не мешать нам,

Я рассказать хочу причину.

Люблю одну я даму сердцем,

И эту даму любит Флор.

Решай же, как согласовать нас.

Возможности не существует,

Чтоб благородных двух ревнивцев

Заставить позабыть их страсть.

Флор

Ее люблю я и желаю,

Чтобы не смело даже солнце

Смотреть на лик ее, — так значит

Здесь средства никакого нет,

И, дав нам слово не мешать нам,

Теперь уйди.

Киприан

Постойте. Нужно

Мне больше знать. Что, эта дама

Возможна для надежды вам

Иль для надежды невозможна?

Лелий

Так благородна, так отменна,

Что, если Флор ревнует к солнцу,

Не должен был бы ревновать

И к солнцу, потому что, мыслю,

Что и оно ее не видит.

Киприан

Хотел бы ты на ней жениться?

Флор

Надеюсь я на то.

Киприан

А ты?

Лелий

О, если б пожелало небо,

Чтоб счастья этого достиг я!

Она бедна, и чрезвычайно,

Но ей приданым — честный нрав.

Киприан

Так если оба вы хотите

На ней жениться, разве это

Не преступленье и не низость

Ее ославить перед тем?

Что скажут люди, если только

Один в супружество с ней вступит,

Из-за нее убив другого?

Пусть повода не будет тут,

Чтоб говорить, — довольно если

Без повода молва возникнет.

Не говорю, чтоб вы служили

Одновременно ей, — о, нет,

Так говоря, я был бы низким.

Влюбленный, подавивший ревность,

Чтоб эту допустить возможность,

Бесславье тем бы совершил.

Но говорю, чтоб вы узнали,

Кого из двух предпочитает

И после...

Киприан

Стой. Ни слова больше.

Деянье низкое — пойти

Спросить у дамы, чтоб сказала,

Кого предпочитает дама.

Один из двух ей будет выбран,

Я или Флор. Так коли я.

Еще в том больше оскорбленья:

Ту любит кто-то, кем я избран.

А если выбирает Флора,

Свирепость высшая есть в том:

Кого люблю — другого любит.,

Итак, излишне знать, что скажет:

Какой ответ мы ни узнаем,

Вернуться к шпагам надо нам.

За честь свою любимый встанет,

Другой искать отмщенья будет.

Флор

Согласен, что это мненье

Удостоверено вполне,

Но с дамами, что позволяют

Себя любить и выбирают

Свою любовь. Итак, сегодня

Спрошу о ней ее отца.

И так как мне вполне довольно,

Что вышел я со шпагой в поле,

(И так как, — довод наибольший, —

Мешает как-то биться мне),

Я, Лелий, меч слагаю в ножны.

Лелий

Меня отчасти убедил ты.

Я мог бы это рассужденье

Проверить доводом своим,

Но верно ты или неверно

В том рассуждаешь, я согласен.

Пойду отца ее сегодня

О ней просить.

Киприан

Предположив,

Что служите вы оба даме,

И в том ей не грозит опасность, —

Вы оба твердо заявили,

Что добродетельна она, —

Скажите мне, кто эта дама.

Имея в городе влиянье,

Я буду от лица обоих

С ней говорить, чтобы, когда

Отец с ней заведет беседу,

Она уже об этом знала.

Лелий

Мне нравится, как говоришь ты.

Киприан

Так кто же это? Ваш ответ?

Флор

Юстина это, дочь Лисандра.

Киприан

Когда о ней вы говорите,

Хваленья ваши были малы.

И благородна, и чиста.

Я к ней немедленно отправлюсь.

СЦЕНА 6-я

Москон, Кларин.

Москон

Вы, ваша милость, расслыхать

Изволили, что господин наш

К Юстине в дом направил путь свой?

Кларин

Да, сударь мой. А что ж такое,

Что он пошел иль не пошел?

Москон

Там вашей милости не место.

Кларин

А по какой бы то причине?

Москон

А потому, что по служанке

Юстины, Ливии, совсем

Я помираю. Не хочу я,

Чтоб видело ее и солнце.

Кларин

Довольно. Ссориться не буду

Я из-за дамы никогда,

Что быть должна моей супругой.

Москон

Такую мысль я одобряю,

И пусть сама она заявит,

Кто нелюб ей и кто люб.

Идем туда с тобою оба,

Пусть выберет.

Кларин

Тот план прекрасен.

Хоть выберет тебя, боюсь я.

Москон

Уверенность имеешь в том?

Кларин

Да, Ливии неблагодарны^[136],

И худшее всегда возьмут.

(Уходят.)

СЦЕНА 7-я

Зала в доме Лисандра.

Юстина. Лисандр.

Юстина

Себе не в силах утешенья

Придумать я, владыка мой,

Увидев этот грех большой,

И всенародность заблужденья.

Весь город освящает храм,

И лик в нем — в почитаньи строгом,

Который быть не может богом,

Но явственно моим глазам,

Хоть нет свидетельства такого,

Что дьявол там, родник обид,

Из бронзы мертвой говорит.

Лисандр

Такое говоря мне слово,

Юстина, ты, сейчас скорбя,

Вполне похожа на себя.

Как не скорбеть о власти злого?

Трагедия ужасна та,

Что терпит вера здесь Христа.

Юстина

Скорбеть должна я без сомненья,

Еще бы, я ведь дочь твоя,

И ею не была бы я,

Когда б не знала огорченья.

Лисандр

О, горе мне! Ты мне не дочь,

Юстина! А не то счастливым

Я был бы. Вот я взят порывом,

Из сердца тайна вышла прочь.

И как мне этому помочь?

Юстина

Что говоришь мне, мой владыка?

Лисандр

Не знаю сам, я так смущен.

Юстина

Ты так не раз был огорчен,

Не раз внимала звуки всклика

Такого же, как вот теперь.

Но никогда я не хотела

Коснуться тайного предела,

Раскрыть в мое страданье дверь,

Покой твой берегла я, верь.

Но вижу, было заблужденьем

Не постараться распознать,

Что так велит тебе страдать,

Так преклонись к моим моленьям,

Я, тайну выслушав твою,

Не разглашу, а утаю.

Расстанься же с своим мученьем

И сделай вольной грудь свою.

Лисандр

Юстина, тайна то большая,

Боясь влиянья вести злой,

Всегда щадил я возраст твой,

Ее так тщательно скрывая.

Но видя, что способна ты

Теперь сама на рассужденье,

Я, убегая слепоты

И зная, что мое томленье

Есть смертной сени предваренье,

Теперь уж не могу молчать

И долга вижу я свершенье

Той тайны разрешить печать.

И скорби мне отдаться надо,

Чтобы была твоя отрада.

Юстина

Боязни я полна сейчас.

Лисандр

Я покорю свое волненье.

Юстина

Окончи же мое смущенье.

Лисандр

Юстина, слушай мой рассказ.

Лисандром я зовусь^[137], как знаешь,

Да не дивит тебя нисколько,

Что именем я начинаю

Повествование мое.

Хотя мое ты имя знаешь,

Что обо мне тебе известно,

Как не одно лишь это имя?

Но повесть следует за ним.

Из города того я родом,

Что на семи горах гнездится,

Тот город — каменная гидра,

Имеющая семь голов^[138].

Там царства Римского столица,

Приют для христиан достойный,

Лишь Рим заслугу ту имеет.

В том городе родился я,

Родители мои смиренны,

Коль именем смиренных должно

Тех называть, кого наследство

Ряд добродетелей таких.

Родились оба в христианстве,

Благосчастливые потомки

Тех, кто своею красной кровью

Томленья жизни завершил,

Запечатлев триумф над смертью.

Я вырос в христианской вере

И с детства так ей был научен,

Что, на защиту встав ее,

Я жизнь отдам, и многократно.

Был юношей, как в Рим сокрыто

Разумный Александр, наш папа^[139],

Пришел — апостольский престол

Занять, и не имел он места,

Где б мог престол тот находиться.

Язычников жестоких ярость,

Чтоб жажду утолить свою,

Кровь мучеников проливает,

И Церковь подлинная ныне

Своих детей лелеет втайне, —

Не потому, что смерть страшна,

Не потому, чтоб строгих пыток

Они боялись, — потому лишь,

Чтобы мятежная суровость

Не истребила сразу всех,

А коль разрушена вся Церковь,

В ней больше никого не будет,

Кто просвещение давал бы

Язычникам, и их учил.

В Рим прибыл Александр, и, тайно

Его увидев, получил я

Благословенье, посвященье,

В достоинство был возведен,

В котором пребывает святость,

И зависти к ней полон ангел,

Затем что средь живущих этим

Отмечен только человек.

Мне Александр дал повеленье

В Антиохию путь направить,

Чтоб проповедовал я тайно

Закон Христа. Покорный, я,

Столь многие пройдя народы,

Путь совершил в Антиохию;

Когда же наконец увидел

С величественных этих гор

Верхи златые гордых башен,

Меня оставило вдруг солнце,

День увлекая за собою,

Мне видеть дав лицом к лицу

Замену солнечную, звезды,

Как бы в залог того, что скоро

Оно придет меня увидеть.

Но с солнцем путь я потерял

И, горестно во тьме блуждая,

В извилинах и скал и чащи,

Себя увидел в месте скрытом,

Где пряди трепетных лучей,

Что изливал живой тот факел,

Невидимы для зренья были

Что было там листвой зеленой,

То стало мраком смутных туч.

Я там решил дождаться солнца

И, дав простор воображенью,

Что столь законен для мечтанья,

С уединением я вел

Многоразличные беседы.

Так пребывал я, — вдруг раздался

Чуть слышный возглас, — вздох неясный,

Едва был эхом донесен,

И, где возник, туда вернулся.

Все чувства обратил я к слуху

И с большей четкостью услышал

Дыханье слабое и вздох,

Немой язык печальных сердцем,

Единственный, что им дарован.

То стон был женщины, и тотчас,

Тот покрывая слабый вздох,

Раздался голос человека,

Вполголоса сказал мужчина:

"На крови самой благородной

Пусть будет первое пятно

Моей рукою стерто лучше,

Чем если умереть должна ты

В руках у палачей презренных!

Прерывисто ему в ответ

Несчастная так говорила:

"Хоть над своею кровью сжалься,

Когда меня ты не жалеешь!"

Я к ним приблизиться хотел,

Дабы жестокость не свершилась,

Но я не мог, умолкли звуки,

И лишь мужчину увидал я,

Он удалялся на коне.

Но жалости моей магнитом

Опять возник тот голос слабый

И лепетал, стонал, рыдая,

И, замирая, говорил:

"Я мученицей умираю,

Невинною и христианкой!"

Как на звезду, пошел на голос

И быстро я дошел туда,

Где женщина боролась с смертью

Во тьме, где смутно было видно.

Едва мою услышав поступь,

С усильем молвила она:

"Вернись, кровавый мой убийца,

Не дай мне и минуты жизни!"

"Не тот я, — говорю в ответ ей, —

Случайно я пришел сюда,

Но, может быть, ведомый небом,

Чтоб вам помочь в беде великой!"

"...Уж невозможно, — отвечала, —

Мне состраданием помочь,

Жизнь истекает с каждым мигом,

Но пусть благоволенье ваше

В несчастной этой сохранится,

Которой небом суждено,

Родившись из моей могилы,

Наследовать моим несчастьям!"

Последний вздох свой испустила,

А я увидел...

СЦЕНА 8-я

Ливия. — Юстина, Лисандр.

Ливия

Господин,

Купец, которому ты должен,

Пришел за деньгами, с ним власти,

Сказала, что тебя нет дома.

Скорее выйди в эту дверь.

Юстина

О, как огорчена я этим!

Тебя прервали в то мгновенье,

Когда я всей душой внимала

Повествованью твоему.

Но уходи теперь, владыка,

А то тебя увидят власти.

Лисандр

О, горе, сколько огорчений

Претерпеваешь от нужды!

(Уходит.)

Юстина

Я слышу там шаги. Конечно,

Они приходят.

Ливия

Нет, другие.

То Киприан.

Юстина

Чего же хочет

Здесь Киприан?

СЦЕНА 9-я

Киприан, Кларин, Москон. — Юстина, Ливия.

Киприан

Лишь вам служить.

Увидя, что отсюда власти

Выходят, я, подвигнут дружбой,

Соображая о Лисандре...

(В сторону.)

(Во мне смущенье)... может быть...

(В сторону.)

(Какой по жилам сильный холод!)

Служить вам в чем-нибудь могу я...

(В сторону.)

(О, нет, не холод, это пламень!)

Юстина

Вас небо да хранит века!

Отцу благоволенье ваше

Почетно, также как и важно.

Киприан

Всегда готов вам быть слугою.

(В сторону.)

(Но что смущает мой язык?)

Юстина

Он вышел и его нет дома.

Киприан

Тогда сказать сейчас могу я,

Что, госпожа, меня приводит:

Причину я уже сказал,

Но не единственная это.

Юстина

Итак, чего же вы хотите?

Киприан

Я буду краток и хочу я,

Чтоб вы услышали меня.

Исполненная чар Юстина,

Краса людского естества

В вас знак являет божества,

Меня единая причина

Сюда приводит в этот час,

Чтоб ваш покой лелеял вас.

Но видите, в том тирания,

Что берегу я ваш покой,

А нарушаете вы мой,

И пытки здесь терплю такие.

Был Лелий так любовью взят,

(Он в том имеет оправданье!)

И Флор любовью так объят,

(Понятно это состоянье!)

Что оба, — этот, как другой, —

Друг друга быстрою рукой

Убить хотели. Во вниманье

(О Боже!) к вам, им помешал.

Я зло умножил, не исправил:

Других от смерти я избавил,

Но в вас я смерть мою снискал.

Во избежание злословии,

От них двоих пришел сюда,

(Не приходил бы никогда!)

Чтоб во вниманье к их любви

Судьей вы были их забот,

Решили, этот или тот

Способен в вас будить не гневность.

Но мне за что подобный гнет?

Их чувств хочу свести я счет,

А вы даруете мне ревность.

Так, госпожа, свожу к концу:

Хочу я, чтобы вы сказали,

Кого из двух (о час печали!)

Избрали, — к вашему отцу

Тогда придут (о я несчастный!),

Чтоб все решил он мыслью властной.

Вот притязания мои.

Но только знайте (я сгораю!) —

Несправедливо (умираю!),

Чтобы ходатайство свое

Я выполнял за их мученье,

За их любовь, а в то мгновенье

Я сам бы чувствовал ее.

Юстина

Бесчестное то предложенье

Так озадачило меня,

Что сразу онемела я

И вдруг лишилась рассужденья.

Что означает эта речь?

Я повод не давала Флору,

Ни Лелию, дабы позору

Таких мне подвергаться встреч.

И видя, как я к ним сурова,

Понять могли бы вы пример,

Чтоб избежать подобных мер,

Не строя здесь такое слово.

Киприан

Коль был бы вами, кто любим,

Я, на вниманье притязая,

Явился б низким и дурным,

Во мне была бы страсть слепая.

Но вас скалою твердой зная

И зная, что волна шумит,

А вы пред нею, как гранит,

Себя другими не карая,

Я вас люблю, и никаких

Себе примеров в тех двоих

Не нахожу. Какое слово

Я Лелию снесу?

Юстина

Для Флора, Лелия и вас.

(Уходит, и Киприан также.)

СЦЕНА 10-я

Кларин, Москон, Ливия.

Кларин

К вам, госпожа, мы за ответом.

Москон

К вам за ответом, госпожа.

Кларин

Вниманьем вашим дорожа,

Мы оба ждем.

Ливия

Что скрыто в этом?

Чего хотите?

Кларин

Мы хотим

Сказать, что оба вас мы любим,

Еще минута — и погубим

Друг друга, сразу истребим.

Но, городских бежа злословии,

Скажите, кто из двух любим

Иль может ожидать любви?

Ливия

Настолько я огорчена,

Что так со мной вы говорите,

Что потеряла все я нити,

Нет разума, я смущена.

Чтоб одного я выбирала?

Мое страданье таково?

И так терпеть! Я — одного!

Ума во мне настолько мало,

И так слаба душа моя,

Чтоб не двоих избрала я?

Кларин

Двоих в одно и то же время?

Тебе не будет в этом бремя?

Ливия

Нет, женщины, — скажу я вслух, —

Кларин

Не спорю с прихотью твоей:

День будет завтрашний длинней.

Москон

Так как бы ни было, а знаю,

По Ливии я помираю,

И нынче Ливия моя.

И этим очень счастлив я.

Кларин

Я, ваша милость, вам известен.

Москон

Что утверждаешь? Заключай.

Кларин

Я заключил, что, как я честен,

Двенадцать бьет, и ты прощай.

(Уходит.)

СЦЕНА 11-я

Улица.

Флор и Лелий, в ночной одежде, каждый приходит со своей стороны.

Лелий (про себя)

Чуть только ночь объята мраком,

Покров распространился черный,

Как я до этого порога

Молиться сердцем прихожу.

Хоть Киприан сумел сегодня

Сдержать стремившуюся шпагу,

Но не сдержал он этим чувство,

Возможно ль чувства задержать.

Флор (про себя)

Пусть здесь заря меня находит.

Когда не здесь, я мучусь буйно,

В других местах себя я вижу

Вне средоточья моего.

О, пусть любовь зарю торопит,

От Киприана жду ответа,

Гадаю, будет ли в нем счастье,

Или опасность и печаль.

Лелий (в сторону)

Какой-то шум в окне я слышу.

Флор (про себя)

Какой-то шум там на балконе.

СЦЕНА 12-я

Дьявол, открывает окно в доме Лисандра. — Флор, Лелий.

Лелий (в сторону)

Оттуда вышел кто-то смутный.

Флор (в сторону)

Кого-то вижу средь теней.

Дьявол (про себя)

Дабы преследовать Юстину,

Как это я намереваюсь,

Ее дерзну я так ославить.

(Спускается по лестнице.)

Лелий (в сторону)

Несчастный! Что я вижу здесь!

Флор (в сторону)

Злосчастный! Что здесь взор мой видит!

Лелий (в сторону)

С балкона устремился книзу

Неявственный какой-то призрак.

Флор (в сторону)

Из дома вышел человек.

О, ревность, дай мне жить, покуда

Я не узнаю, кто он, этот.

Лелий (в сторону)

Узнаю, кто он, и проверю,

Кто счастие мое украл.

(Оба приближаются, с обнаженными шпагами, чтобы узнать, кто спустился наземь.)

Дьявол (про себя)

Не только я теперь Юстину

Ославлю^[140], но затею ссоры

И вместе вызову убийства.

Раскройся предо мной, земля,

Дабы глаза их усомнились.

(Погружается в землю. Флор и Лелий стоят лицом к лицу.)

СЦЕНА 13-я

Флор, Лелий.

Лелий

Кто бы ни были вы здесь, достойный,

Но кто вы, я узнать решился,

И с этой целью прихожу.

Так отвечайте же мне, кто вы.

Флор

Коль оттого ваш гнев отважный,

Как тайно служите любви,

Так я скажу, что мне важнее

Узнать, кто вы, — в вас любопытство,

Во мне же ревность. Бог свидетель,

Узнать, кто в доме господин,

Я должен, — кто в такое время,

Спускаясь с этого балкона,

Уносит то, о чем скорблю я,

Томясь у этого окна.

Лелий

Прекрасно выдумано это.

Мне приписать бесславье чувства

И счесть, что я, не вы, преступный.

Кто вы, я должен знать теперь.

Того хочу теперь убить я,

Киприан, Москон, Кларин. — Флор, Лелий.

Киприан

Прошу сдержаться благородных,

Коль может обязать к тому вас,

Что вовремя сюда я прибыл.

Флор

Никто не вынудит меня,

Чтоб я намеренье оставил.

Киприан

Флор?

Флор

Да, когда держу я шпагу,

Свое я не скрываю имя.

Киприан

Так пусть умрет обидчик твой.

Я за тебя.

Лелий

Вас всех я меньше

Боюсь, чем одного боялся.

Киприан

Ты, Лелий?

Лелий

Я.

Киприан (к Флору)

Не за тебя я.

Я должен встать меж вас двоих.

Что здесь такое? Должен дважды

В один я день ваш спор окончить?

Лелий

И этот раз последним будет.

Когда узнал я, кто любим

Юстиной, больше нет надежды

И помыслов нет ни малейших.

Коль ты не говорил с Юстиной,

Прошу тебя, не говори:

Мое несчастье и обида

Не могут говорить, узнавши,

Что втайне Флор возлюблен ею.

С того балкона он сошел,

Где то он взял, что я теряю.

Любовь моя не столь бесславна,

Чтобы она любить хотела,

Когда я ревность подтвердил

Разубеждением столь явным.

(Уходит.)

Флор

Постой!

СЦЕНА 15-я

Киприан, Флор, Москон, Кларин.

Киприан

За ним идти не нужно.

(В сторону.)

(Я умер, это услыхавши.)

Когда он вправду потерял

То, что нашел ты, и когда он

Предать забвенью это хочет,

Не доводи его страданье

До завершенного конца.

Флор

И ты и он одновременно

Меня доводите до края.

И от меня, прошу, с Юстиной

Не заводи ты разговора.

Хоть за ее пренебреженье

Хочу, ценой обиды явной,

Отмстить, — утратил я надежду,

Что буду ей принадлежать.

Упорствовать неблагородно,

Когда свою проверил ревность.

(Уходит.)

СЦЕНА 16-я

Киприан, Москон, Кларин.

Киприан (в сторону)

(Что это, небо? Что я слышу?

Один к другому в тот же миг

Одну испытывают ревность?

А я ревную к ним обоим?

Недоуменные, здесь оба

В ошибку впали. Им двоим

Моя признательность за то, что

Свои отвергли притязанья.

И радуюсь я тем несчастьям,

Я утешенье вижу в них

Моей тоске.) Москон, назавтра

Мне приготовь наряд роскошный.

Кларин, неси мне тотчас шпагу

И перья. Для любви всегда

Услада — видеть, что блестяще.

Уж книг я больше не желаю,

Пусть утверждают, что обычно

Врагиня гения любовь.

(Уходит.)

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Киприан, Москон, Кларин, одетые празднично.

Киприан (в сторону)

(Куда, куда меня влечете,

Высокие мечты мои?

Ведь вы в безумном забытьи.

Лишь к заблуждениям идете.

До неба дерзкий ваш полет,

Высокомерные усилья,

Мгновенно вы, сломивши крылья,

В провал срываетесь с высот.

Юстину видел... Сон без меры.

О, никогда бы я не страдал

И никогда бы не видал

Тот чистый свет четвертой сферы!

Она — желание двоих,

Враждою связаны те двое,

Я ревностью лишен покоя

Вдвойне, и бед мне ждать каких?

Лишь знаю — ярость подозренья

Меня свергает по скале,

От мглы отказа — к большей мгле,

Из тьмы обиды — в оскорбленье.

И я не знаю ничего,

Лишь одного хочу — Юстины,

Она мне жизнь и свет единый,

О, небо, в ней венец всего!)

Москон!

Москон

Что господин желает?

Киприан

Узнай, Лисандра нет?

Москон

Сейчас.

Кларин

Я в дом войду на этот раз!

Москон там нынче не бывает.

Киприан

Вот скука. Это почему?

Всегда упрямство своеволья.

Что это значит?

Кларин

Для раздолья

Сегодня быть там не ему.

Охотно это порученье

Я выполню, но не Москон.

Туда пойдет лишь завтра он.

Киприан

Что за причуда измышленья?

Еще упрямствует притом.

Ни он, ни ты. Мне все едино.

Здесь свет являет свой Юстина.

Кларин

Приходит с улицы в свой дом.

СЦЕНА 2-я

Юстина и Ливия, в покровах — Киприан,

Москон, Кларин.

Юстина (в сторону, к Ливии)

Беда! и как здесь быть мне с нею?

О, Ливия, там Киприан.

Киприан (в сторону)

(Хоть ревностью я обуян,

Но лучше скрыть, как пламенею,

И ждать, проверку сторожа.

Лишь как люблю ее, скажу я,

Коли смогу, душой ревнуя.)

Я не напрасно, госпожа,

Переменил свою одежду:

Хочу я быть слугою вам

И к вашим я несу ногам

Мою покорность и надежду.

Так да смогу отныне быть,

Коль может умолять томленье:

Служить вам дайте позволенье,

Коль не даете вас любить.

Юстина

Я вижу, господин, что тщетны

Мои разуверенья к вам...

Киприан

О, я взываю к небесам!

Юстина

Стремленья ваши безответны,

Прошу, чтоб мир забвенья дан

Был мне, и вижу, что напрасно.

Зачем, когда я безучастна,

Меня искать вам, Киприан?

Ищите дни меня, недели,

Года, столетья — все равно

Надежды вам не суждено,

Одной достигнете вы цели:

Ни в чем я вам не уступлю,

И так мое решенье строго,

Что я до смертного порога

Вас, Киприан, не полюблю.

(Идет, удаляясь.)

Киприан (следуя за нею)

Мне упованье в том, и верьте:

Коль в смерти свет любви, так срок

Мне до блаженства недалек,

И, близость чувствуя, я к смерти.

Мне этот договор подстать,

И сердцем льну к тому условью:

Так начинайте же с любовью,

Уже я начал умирать.

(Юстина уходит.)

СЦЕНА 3-я

Киприан, Москон, Кларин, Ливия.

Кларин

Покуда здесь с самим собою

Мой господин ведет совет,

И как живой стоит скелет,

Любовной поглощен борьбою,

Приди в объятия ко мне,

О, Ливия!

Ливия

Прошу терпенья.

Минуту дай для рассмотренья,

Он твой ли, этот день вполне.

Во вторник нет, а в среду можно.

Кларин

Какой тут счет? Молчал Москон.

Ливия

Быть может, что ошибся он,

Я правой быть должна неложно.

Так если ум мой дорожит

Размерной правдой поведенья,

Должна давать я без сомненья,

Что каждому принадлежит.

Но говоришь ты справедливо,

Сегодня день, конечно, твой.

Кларин

Так обнимись скорей со мной.

Ливия

И буду в этом я счастливой.

Москон

Эй, ваша милость, пламя дня,

Моя царица дорогая!

Заметь, столь страстно обнимая:

Так завтра обними меня.

Ливия

Излишне это подозренье,

Такая не придет беда,

Чтобы кому-нибудь когда

Да не дала я утоленья.

Обняться вовсе мне не лень,

И быть чрезмерной не желая.

Я справедливо обнимаю,

И обниму тебя в твой день.

(Уходит.)

СЦЕНА 4-я

Киприан, Москон, Кларин.

Кларин

Пусть я дойду до грани бед.

В подобный был ли кто печали?

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Поле.

Киприан, Кларин, Москон.

Кларин

Куда мы держим путь, Москон?

Москон

Когда дойдем, тогда узнаем,

Но только за город шагаем.

Кларин

Так значит бесполезный он,

Тот путь, — нам ныне чужды знанья.

Киприан

Кларин, ступай домой.

Москон

А я?

Кларин

Туда дорога и твоя.

Киприан

Уйдите оба.

Кларин

Нам изгнанье.

(Кларин и Москон уходят.)

СЦЕНА 6-я

Киприан.

Киприан

О, память к смутному спеша,

Так не влеки в воображенье,

Не то возникнет убежденье,

Что здесь другая есть душа,

Ведущая меня с собою.

Меня мой идол облепил,

И я мечтой погублен был,

Я весь захвачен красотою,

И созерцал я божество.

Среди бессонных заблуждений

И утомительных сомнений

Я знаю, я люблю кого,

Не знаю я, кого ревную.

И страсть — того не утаю —

Влечет настолько мысль мою,

Терплю такую пытку злую,

Что вот я размышляю вслух,

(И горе! Это недостойно!)

Настолько все во мне нестройно,

Что если б дьявольский здесь дух

(И самый ад я вызываю)

Явился, — душу я мою

За женщину ту предаю,

Чтоб ей владеть.

СЦЕНА 7-я

Дьявол. Киприан.

Дьявол (за сценой)

Я принимаю!

(Раскаты грома, буря и молнии.)

Киприан

Что приключилось? Небеса

Безоблачны, — и в тучах их краса?

И день слабеет в обомленьи.

Раскаты грома, молнии в гореньи,

Из средоточия небес

Взорвались ужасы средь облачных завес.

В венце из туч и лес мохнатый,

Что горные украсил скаты.

Весь горизонт на север и на юг,

Одна горящая картина, адский круг,

В тумане солнце, воздух — дымы,

Огни в лазури там, они неисследимы.

О, мудрость. Я тебя оставил уж давно,

Откуда это все, мне ведать не дано.

Воображенью даже море

Является в разрывном споре,

Оно развалина, что мчится в облаках,

Как хлопья перьев на ветрах,

Как пепел, пена улетает.

Корабль на море погибает,

Вот в море не вместится он,

И пристань для него не пристань, а урон,

В нее он тоже не вместится,

Там суждено ему разбиться.

Там вопли, страхи, стоны, крик,

И образ гибели возник,

И если медлит час кончины,

Смерть достоверна там, где в бешенстве причины.

И не в стихиях лишь одних

Явленье знамений таких.

Не только небо из лазури

Решила прихоть этой бури.

Не в море лишь одном война.

Вот к кораблю скала идет со дна,

Чтоб он споткнулся, — он разбился,

И пенный облик волн весь кровью обагрился.

(Гул грозы, слышны крики.)

Голоса (за сценой)

Мы гибнем! Мы идем ко дну!

Дьявол (за сценой)

Я на доске пройду волну.

Достигну суши я, чтобы достать до цели.

Киприан

Там в водном бешеном пределе,

Смеясь над яростью пучин,

До суши человек один

Плывет, а между тем корабль средь водных склонов,

Ища прибежища тритонов,

В закрученный водоворот

Нырнул, в незримости плывет.

(Выходит Дьявол, мокрый, как будто он вышел из моря.)

Дьявол (про себя)

(Чтоб некое свершилось чудо,

Я на сафировых полях

Был должен выявить тот страх

Средь ужасающего гуда.

Ему иной явлю я вид,

Чем тот, в котором я являлся,

Когда с ним в мудрости сражался,

Не зная, что меня затмит.

Иду я новою войною,

И мне поможет в битве вновь

Его же ум, его любовь.)

О мать — земля, тебя родною

Зову, так помоги же мне,

С чудовищем я бился гневным.

Киприан

Забудь о горе том плачевном,

О грозной позабудь волне,

Заметь, что прочного нет счастья

Ни для кого здесь под луной.

Дьявол

Кто ты? Так говоря со мной,

Желанность мне даешь участья.

Киприан

Я тот, кто, пожалев тебя,

Теперь желает облегченья

Тебе от тяжкого мученья,

Чтоб отдохнул ты, не скорбя.

Дьявол

В том невозможность, чтобы знал я

Усладу отдыха. Всегда

Со мною быть должна беда.

Киприан

Как так?

Дьявол

Свое все потерял я...

Но тщетна жалоба моя.

Пусть вступит жизнь в свое теченье,

Воспоминаниям — забвенье.

Киприан

Землетрясения уж я

Не ощущаю, стихла буря,

И мрак небес не бороздит,

Хрустальный и спокойный вид

Они являют, лик не хмуря,

Так быстро все произошло,

Что в этом явно указанье:

Корабль погиб здесь в воздаянье

За что-то, — и опять светло.

И так как я тебя жалею,

Скажи мне, кто же ты такой?

Дьявол

Я ведал больше пытки злой,

Чем рассказать сейчас сумею.

И это меньшая беда,

Что ты здесь видел пред собою.

Я мучим грозною судьбою.

Ты хочешь знать об этом?

Киприан

Да.

Дьявол

Так если знать об этом хочешь,

Я эпилог, я изумленье

Безмерных счастий и несчастий,

Я — тоскование потерь.

Я столь блестящим был по виду,

Столь героическим по блеску,

Столь благородным по рожденью,

Столь в разуме проникновен,

Что, верь (он между всех великий,

Боятся все, когда он гневен),

Пленившись свойствами моими,

В своем сверкающем дворце,

Где средь алмазов гиацинты,

(И ежели промолвишь звезды,

Чрезмерностью не будет это),

Меня избрал из всех других

Своим любимцем, и настолько

Я опьянен был предпочтеньем,

Что вознамерился надменно

Я царский захватить престол

С его красою золотою.

Была в том варварская дерзость,

Я это вижу после кары.

Я как безумный поступил,

Но, коль раскаиваться стал бы,

Я был бы в том еще безумней.

Отдавшись смелому хотенью,

В своем упрямстве я скорей

Низвергнусь в пропасти отважным,

Чем сдамся, уступая страху.

И пусть я был высокомерным,

Я в дерзости был не один,

Из подданных его немало

Ко мне своей склонились волей.

Его придворною дружиной

Я наконец был побежден,

Хоть частию был победитель,

И я пошел, стремя отраву —

Я ртом своим, и силой взора,

И проповедовал я месть,

Глубоко затаив обиду,

В его рядах я сеял смерти,

И грабежи, и оскорбленья.

В обширных пастбищах морей

Я проношусь, пират кровавый,

Следя, как аргус, за судами^[141],

Как рысь ища камней подводных

На том проворном корабле,

Что ветер разметал как перья,

На корабле, что в море скрылся

И ни пылинки не оставил,

По тем путям из хрусталя

Я пробегал, исполнен жажды,

Был горный лес обыскан взглядом,

Ствол за стволом, за камнем камень,

Внимательно я проследил,

Там человек, его мне нужно,

Он слово дал, и это слово

Я получил, хочу свершенья.

Внезапно грянула гроза,

И если мой волшебный гений

Мог обуздать одновременно

И северный и южный ветер,

Отчаявшись, я не хотел,

Другим причинам повинуясь,

Их сразу превратить в зефиры.

(В сторону.)

(Хоть мог, не захотел, сказал я:

Ловушка гению его,

Он тотчас волшебства захочет.)

Не удивляйся на досаду,

Не удивляйся и на чудо:

Такой владеет мною гнев,

Что я убить себя хотел бы,

А что до чуда, силой знанья

Я солнце побледнеть заставлю.

Настолько силен в волшебствах,

Что роспись я шарам небесным

Веду, и ими я владею,

Я обошел их шаг за шагом,

Черту отметил за чертой.

И чтоб тебе не показалось,

Что хвастаюсь я без причины,

Вот в это самое мгновенье

Взгляни, коль хочешь ты того:

Тот грубый лес, Немврод скалисты,

Что спутаннее Вавилона^[142],

Перед тобой разнимет недра,

Не потеряв своих листов.

Так вот каков я, гость — хозяин

Тех ясеней, тех ольх ветвистых,

И, пусть такой владею силой,

Я падаю к твоим ногам,

О помощи к тебе взывая.

И если мне ее окажешь,

За то, что у тебя куплю я,

Ценою знаний, дам тебе,

Имея в том обильный опыт,

Твоей предоставляя воле,

(В сторону.)

(Его любви я тем касаюсь.)

Все то, чего хотенье ждет,

Чего ты жаждешь и желаешь.

И если это предложенье

Из вежливости или страха

Ты не решаешься принять,

Мои намеренья прошу я

Счесть не пустыми лишь словами:

За то, что выразил ты жалость,

(За это я благодарю)

Твоим я буду другом верным,

И ни чудовище измены,

Которое судьбой зовется,

Любви успех и неуспех,

То скрягой кажется, то щедрой,

Ни время, тот магнит столетий,

Что вечно носится кругами,

Свою осуществляя цель,

Ни небо дома, нет, ни небо,

Чьи звезды лучший праздник мира,

Не смогут на одно мгновенье

Меня с тобою разлучить,

С тобой, что здесь моя защита.

И это все чрезмерно мало,

Коли сумею я достигнуть

Того, что хочет мысль моя.

Киприан

Могу сказать — благодарю я море

За то, что в его просторе

Потерян был и прибыл в этот лес,

А твой корабль в волнах исчез.

Ты дружбу здесь мою узнаешь,

Коль гостем быть моим желаешь,

Итак, иди теперь со мной,

И будешь друг ты верный мой!

Мой дом в твоем распоряженьи.

Дьявол

Я твой — и в том твое хотенье?

Киприан

Тебе объятие я дам,

И дружба наша свет векам.

(В сторону.)

(О, если б я того достиг

И в магию через него проник.

Коль ей меня научит он, тогда бы

Я частью отдохнул, любовь смягчить могла бы,

Мое страданье. Или чрез волшебство

Моя любовь достигла бы всего,

Прекрасной цели всех мучений,

И бешенства, и разъярений.)

Дьявол (в сторону)

Любви и гению уж он отдаться рад.

СЦЕНА 8-я

Кларин и Москон, прибегают каждый со своей стороны. — Киприан, Дьявол.

Кларин

Ты жив, наш господин?

Москон (к Кларину)

Учтивость невпопад.

Твоя поспешность здесь напрасна:

Ведь жив, ты видишь слишком ясно.

Кларин

Мой стиль, согласен, пышным был,

Являя торопливый пыл,

Но в этом доблестность лакея

О чуде справиться скорее:

Ведь молниями лес изборожден.

Москон

Ты видишь, что спокоен он?

Киприан

Мои служители! Зачем сюда идете?

Москон

Заботу приложить к твоей заботе.

Дьявол

Весьма веселый нрав у них.

Киприан

Всегда со скукой глупостей своих.

Москон

Кто этот человек, скажи нам?

Киприан

Мой гость.

Кларин

Гость с нашим господином?

Зачем нам принимать гостей?

Киприан (к Дьяволу)

Не видит он всей доблести твоей.

Москон

Что ж именно?

Кларин

Уж будет в доме дым.

Киприан

Чтоб был конец страданиям твоим,

И отдых был от гнева моря,

Иди со мной.

Дьявол

Иду, не споря.

Киприан

Хочу, чтоб отдохнул скорей.

Дьявол (в сторону)

И смерти я хочу твоей.

Мой замысел вполне удался,

И я теперь с тобой остался,

Я подожду еще, а там

Я за Юстиной по пятам.

(Киприан и Дьявол уходят.)

А также и еще причину вижу тут.

Москон

В чем именно?

Кларин

А у него растут

Нарывы скверные, и бедный кабальеро

Намазался, а это зелье — сера,

Без примеси целебных трав.

Москон

Ну, в этом ты, пожалуй, прав.

(Уходят.)

СЦЕНА 9-я

Улица.

Лелий, Фабий.

Фабий

Так в этой улице ты снова?

Лелий

Причину я не утаю:

Я жизнь здесь потерял мою.

И выхода ищу другого.

О, если бы моя любовь

Мне жизнь мою вернула вновь!

Фабий

У дома ты стоишь Юстины.

Киприан

И в этом есть свои причины:

Что в том, когда решился я

Любовь мою явить полнее?

Коль ночью здесь другой смелее?

Быть может, днем тоска моя

Найти сумеет утоленье.

Уйди, войти мне, без сомненья,

Удобней будет одному

В ее заветную обитель.

Отец мой, знаешь ты, правитель

Антиохии. Потому

Могу я бешенством упиться,

И в этом яростном бреду

К Юстине смело в дом войду,

Пусть оскорбленье разъяснится.

(Уходят.)

СЦЕНА 10-я

Зала в доме Лисандра.

Юстина, и тотчас Лелий.

Юстина

Да, Ливия. Но кто вошел?

(Входит Лелий.)

Киприан

Я пленный,

И ревность мучает и жжет.

Юстина

Сюда...

Лелий

Я гибну, осужденный.

Юстина

И твой не замечает взор,

Что создаешь ты здесь позор?

Лелий

Уже он есть, и уличенный.

Юстина

Что, Лелий, скажут обо мне?

Киприан

Юстина, в том заботы мало.

Ты лучше с тем бы размышляла,

Кто здесь в полночной тишине

Спускался с этого балкона.

Я знаю низости твои,

И на искания мои

В тебе суровость — оборона.

Но рассуждает тут не честь,

А только то соображенье,

Что здесь другое увлеченье,

И у тебя желанный есть.

Юстина

Молчи, молчи, ни слова боле.

Кто смеет в доме так моем

Быть дерзким в помысле своем?

Ты слеп? У гнева ты в неволе?

Воображаемых химер

В себе построил ты скопленье

И светов ищешь ты затменья,

Которым солнце не пример?

Чтоб в доме у меня мужчина...

Лелий

Да.

Юстина

Через мой сошел балкон?

Лелий

Ты видишь, как я угнетен?

Так в том ответ тебе, Юстина.

Юстина

О, честь, вступись же за себя!

СЦЕНА 11-я

Дьявол, появляется через дверь, которая находится за спиной Юстины. — Те же.

Дьявол (в сторону)

Две цели пред собой имея,

Я к ним иду и, свирепея,

Здесь имя честное губя,

Создать позор велю я чарам:

Влюбленный тот совсем ослеп,

Так для продления судеб

Я страсть его зажгу пожаром.

Сейчас пред ним средь бела дня

Явлюсь и скроюсь вдруг, мелькая,

Как бы от страха убегая.

(Делает так, как будто он хочет выйти, и, увидев Лелия, закутывается плащом до глаз, и снова уходит.)

Юстина

Убить приходишь ты меня?

Киприан

Нет, умереть.

Юстина

Что видишь снова,

Что так бледнеешь?

Лелий

Вижу я,

Как вся обманчивость твоя

Внезапно вырвалась из крова.

Опять ты скажешь мне, что лгу,

Что измышляю оскорбленья.

Вот в это самое мгновенье

Мужчина вышел, но к врагу

Он не пошел, и вновь там скрылся.

Юстина

Ты видишь в воздухе обман.

Лелий

Мне довод превосходный дан!

Юстина

Сперва ты ночью усомнился,

Теперь теней ты ищешь днем.

Лелий

Тут есть ли что, иль только тени,

Но правды или привидений

В покое поищу я том.

(Уходит туда, где был Дьявол.)

Юстина

Пусть в это самое мгновенье

Тем оскорбляет он меня,

Развеется при свете дня

Его ночное привиденье.

СЦЕНА 12-я

Лисандр, Юстина; Лелий, за сценой.

Лисандр

Юстина!

Юстина (в сторону)

Вот еще несчастье,

Что будет, если Лелий выйдет

И встретится сейчас с Лисандром!

Лисандр

Мои несчастья и тоску

Я прихожу делить с тобою.

Юстина

Скажи мне, что с тобой? Печали

И недовольства ты исполнен.

Лисандр

Тут сердце рвется пополам.

Рыданья голос пресекают.

(Лелий показывается у двери.)

Лелий (в сторону)

Теперь я вынужден поверить,

Что ревность создает виденья,

Тот человек, что предо мной

Возник, — его нигде не видно, —

И скрыться некуда.

Юстина (в сторону, к Лелию)

Помедли,

Не выходи оттуда, Лелий,

Пока здесь будет мой отец.

Лелий

Я подожду, чтобы ушел он,

Я излечился от страданий.

(Удаляется.)

Юстина

О чем ты плачешь и вздыхаешь?

Какое горе, господин?

Лисандр

Великую печаль имею

И беспримерную заботу:

Жестокость — кровью злополучных

Смыться хочет до конца.

К правителю властитель Деций

Прислал декрет^[143]... Сказать не в силах.

Юстина (в сторону)

Кто видел большее несчастье?

Лисандр, скорбя за христиан,

О них со мной ведет беседу,

Не знает, что услышит Лелий,

Он сын Правителя.

Лисандр

Юстина...

Юстина

Прошу тебя, не говори,

Твое волнение чрезмерно.

Лисандр

Пусть все в рассказе повторю я,

С тобою говорить мне отдых.

Он в том декрете повелел...

Юстина

Не продолжай. Несправедливо,

Чтоб ты свою так мучил старость.

Лисандр

Когда сочувствия ищу я

Тем чувствам, что во мне горят

И, мысль терзая, убивают,

И о декрете сообщаю,

О жесточайшем, что над влагой

Родился Тибра, тот хрусталь

Избороздив строками крови,

Не хочешь ты меня услышать.

Иначе ранее, Юстина,

Таким внимала ты вестям.

Юстина

Владыка, времена различны.

Лелий (за занавесом)

Не все я слышу, из беседы

Доносятся одни обрывки.

СЦЕНА 13-я

Флор, Юстина, Лисандр; Лелий, за занавесом.

Флор (в сторону)

В ком ревность, может он придти,

Об уваженьи не заботясь:

Где лицемерна добродетель,

Разоблаченье пусть возникнет.

Но тут отец ее сейчас.

Пожалуй, подождать придется.

Лисандр

Кто в дом ко мне сейчас приходит?

Флор (в сторону)

(Уйти тайком мне невозможно,

Придумать нужно что-нибудь)

Я здесь...

Лисандр

Зачем в моем ты доме.

Флор

Коль дашь на то мне разрешенье,

Пришел я говорить с тобою

О важном деле.

Юстина (в сторону)

Сжалься, рок!

Я в затруднениях чрезмерных.

Лисандр

Что повелишь?

Флор (в сторону)

Что мне измыслить,

Чтоб выпутаться?

Лелий (за занавесом)

В дом к Юстине

Совсем свободно входит Флор.

Коль ревность та была напрасна,

На этот раз есть основанье.

Лисандр

Ты весь в лице переменился.

Флор

Ты этому не удивись,

Я прихожу к тебе с советом,

Касается твоей он жизни.

Врага имеешь ты, который

Тебя замыслил погубить.

Лисандр (в сторону)

(О том известно, верно, Флору,

Что я христианин, и хочет

Меня он от беды избавить.)

Все расскажи мне точно, Флор.

СЦЕНА 14-я

Ливия, Юстина, Лисандр, Флор; Лелий, за занавесом.

Ливия

Там, господин, тебя Правитель

Велел позвать, он ждет у входа.

Флор

Мне лучше подождать с рассказом:

(В сторону.)

(Измыслю что-нибудь пока.)

Тем временем ты с ним простишься.

Лисандр

Весьма ценю твою учтивость

И буду здесь через минуту.

(Лисандр и Ливия уходят.)

СЦЕНА 15-я

Юстина, Флор; Лелий, за занавесом.

Флор

Так это — добродетель та,

Что даже самый легкий ветер,

Который лаской пролепечет,

Считает тяжким оскорбленьем?

Как потеряла ты ключи

От дома твоего и чести?

Юстина

Флор, воздержись от оскорблений

И грубо так не покушайся

На ту, чье имя в чистоте.

Сиянье солнца превосходит.

Флор

Хвастливость эта опоздала,

Я знаю, кто к тебе свободно

Являться может...

Юстина

Смеешь так

Лелий (в сторону)

Так Флор там не был на балконе.

Другой любовник тут, конечно,

Коль не был там ни я, ни он.

Юстина

Ты знатной крови, благородных

Не оскорбляй словами женщин.

Флор

Как женщиною благородной

Ты можешь называть себя,

Когда к объятьям допускаешь

И выпускаешь чрез балконы.

Тебя завоевал он властью,

Правитель у него отец,

Антиохии повелитель,

И ты увлечена тщеславьем...

Лелий (в сторону)

Речь обо мне.

Флор

Не обращаешь

Вниманья своего на то,

Что недостатки властью скрыты

Происхожденья и привычек,

Однако...

(Входит Лелий.)

Лелий

Флор, ни слова больше.

Когда отсутствую, меня

Не оскорбляй. В том свойство трусов —

Соперника чернить словами.

Я выхожу, чтоб замолчал ты,

И стыдно мне, что столько раз

С тобой вступал я в поединок,

А не убит ты и доселе.

Юстина

Кто без вины бывал в подобных

Опасностях?

Флор

Все, что сказал

В твое отсутствие, скажу я

Перед тобой, и правда — правда.

(Хватаются за шпаги.)

Юстина

Стой, Лелий! Флор, что хочешь делать?

Лелий

Отмщение найду я там,

Где я услышал оскорбленье.

Флор

Там, где сказал свое я слово,

Его поддерживать я буду.

О, горе!

Лелий

Владыка...

Правитель

Лелий, замолчи.

Ты сын мой и затеял смуту?

Ты, опираясь на влиянье

И на мое благоволенье,

В Антиохии сеешь рознь?

Киприан

Заметь, владыка...

Правитель

Взять обоих.

Да исключения не будет,

Ни преимуществ знатной крови,

Когда вина, вина для всех.

Лелий (в сторону)

Пришел, ревнуя, удаляюсь

С обидой.

Флор (в сторону)

Боль приходит к боли.

Правитель

Их в разных поместить темницах,

Под стражей содержать в тюрьме.

А вы, Лисандр, как вы способны

Терпеть, чтобы пятно такое

На качествах благих возникло?

Лисандр

Да не обманывает вас

Такая видимость. Юстина

Той ссоре вовсе непричастна.

Правитель

Хотите вы меня уверить,

Что здесь в неведеньи она?

Тут юноша, она красива.

В опасности такой сдержусь я,

Чтоб не сказали, что пристрастен,

Я здесь судья и я истец.

Но потеряли стыд вы вовсе,

И знаю, что еще дадите

Мне повод (и его желаю)

Сполна для всех разоблачить

Обманчивую добродетель

Явленьем низостей правдивых.

(Правитель и толпа уходят с Лелием и Флором.)

СЦЕНА 17-я

Юстина, Лисандр.

Юстина

Моим пусть словом будут слезы.

Лисандр

Не время более для слез.

Как дурно я, Юстина, сделал

В тот день, когда тебе задумал

Поведать я, как родилась ты.

Не говорил бы никогда,

Что ты на берегу потока

СЦЕНА 18-я

Зала в доме Киприана. В глубине галерея, через которую видно поле.

Киприан, Дьявол, Москон, Кларин.

Дьявол

С тех самых пор, как я с тобою,

Все время здесь печален ты.

В глубокой горести черты,

Лицо отмечено тоскою.

Зачем свою скрываешь боль?

Без колебаний мне откройся,

Я помогу, и успокойся,

Лишь быть полезным мне позволь,

Чтобы твое одно желанье

Исполнить, мглу развеяв, беды,

Я сдвину гвозди всех планет.

Киприан

Такого в мире чарованья.

Алмазы слез струя из глаз

На свой покров пурпурно-снежный;

Зеленый тайный теремок,

В котором расцветает роза,

Когда апрель тоску мороза

Забыл и в цвет луча облек;

Плененный в беге, ручеек,

Что вот еще свой блеск не мечет,

И лишь вполголоса лепечет,

Еще не свергнув цепи льда;

Едва расцветшая гвоздика,

Где зримо небо в чаше лика.

Коралл и вместе с тем звезда;

Веселая в полете птица,

Что одевается в цвета,

Хрустальным голосом чиста,

Из перьев звонкая цевница;

Под солнцем твердая скала,

Что к солнцу всходит, высь вздымая,

И солнце думает, влюбляя,

Ее расплавить, но, светла.

Без снега есть как и была;

Лавровый куст, что, полн отваги,

Цветет, влюбляясь сам в себя

И цветом блеск лучей любя,

А корни нежа в снежной влаге;

И, словом, пурпур, колыбель,

Ручей, и роза, снег, цевница,

Влюбленная в напевы птица,

В жемчужном бисере апрель,

В хрусталь глядящая гвоздика,

Неколебимая скала,

И лавр, что весь цветная мгла,

Все часть божественного лика,

Для всех красот в ней зеркала.

Я полн забвения такого,

Увы, игралище судеб,

Настолько в страсти я ослеп,

Что в складках нового покрова

Стал походить я на другого.

Свои науки я забыл,

Толпе свою я предал славу,

Я пью в рыданиях отраву,

Ветрам надежду уступил,

Свой ум в презреньи потопил.

Сказал (и в том сдержу я слово),

Что душу брошу я векам

И духу адскому предам

(Пойми, как мучаюсь сурово),

Коль сможет ту, к кому вся страсть,

Он мне за то отдать во власть.

Но в этом торге лишь печали:

Он не придет ко мне, спеша,

Не так ценна моя душа,

Чтоб за нее любовь мне дали.

Дьявол

И хочешь ты теперь идти

По тем тропинкам безнадежным,

Которые есть путь влюбленных,

Что сразу радость ощущают?

Или примеры далеко

Красот, что уступили просьбам

И гордость преклонили к лести?

Желаешь ты достигнуть цели,

Ее в объятья заключив?

Киприан

И в этом можешь сомневаться?

Дьявол

Так вышли слуг своих отсюда,

И поведем вдвоем беседу.

Киприан

Отсюда уходите вы.

Москон

Я повинуюсь.

Кларин

Я послушен.

(в сторону.)

(Теперь я знаю: Гость наш дьявол.)

(Прячется.)

Киприан

Они ушли.

Дьявол (в сторону)

Кларин остался.

Но важности немного в том.

СЦЕНА 19-я

Киприан, Дьявол, Кларин, спрятавшийся.

Я обучу тебя науке,

С которой можешь повелеть,

И женщина, что обожаешь,

К тебе прибудет. Я хоть мудрый

И знающий, но для другого

Ее доставить не могу.

Так приготовим же расписку,

Свидетелями будем сами.

Киприан

Ты ищешь новые обиды,

Чтобы продлить мою тоску?

Я предложил то, что имею

В моих руках ты предлагаешь

То, и то чужое, потому что

Свободной воле, мыслю я,

Нет понуждений в заклинаньях^[144].

Дьявол

Ты мне лишь приготовь расписку

С таким условьем.

Кларин (в сторону, за занавесом)

Черт побрал бы!

Тот дьявол вовсе не дурак.

Чтобы я дал ему расписку?

Да если бы моя квартира

Коль я горе повелеваю!

(Гора передвигается с одной стороны в другую в глубине театра.)

Киприан

Такого не видал я дива!

Таких не видывал чудес!

Кларин (в сторону)

От изумления и страха

Вдвойне дрожу и трепещу я!

Киприан

Летящая по ветру птица,

С ветвистой чащей вместо крыл,

Корабль, по воздуху плывущий,

В котором лиственные снасти,

Вернись к заветному пределу

И удивленье прекрати.

(Гора возвращается на свое прежнее место.)

Дьявол

Когда примера не довольно,

Скажу, и ты увидишь новый.

Желаешь женщину увидеть,

Что обожаешь?

Киприан

Да.

Дьявол

Итак,

Ты четырех стихий созданье,

Суровые разъявши недра,

Яви, скрываемую тайно

В твоих пределах, красоту.

(Скала раскрывается, и предстает Юстина, спящая.)

Не это ль та, кого ты любишь?

Киприан

Она, кого я обожаю!

Дьявол

Реши, сюда ее привлекши,

Могу ли дать ее тебе.

Киприан

Божественная невозможность,

Твои объятья будут гранью

Моей любви, испью я солнце,

Луч за лучом, за светом свет.

Дьявол

Стой. Раньше чем не подкрепишь ты

Тобою данное мне слово,

Не сможешь ты ее коснуться.

(Киприан устремляется к ней, скала закрывается.)

Киприан

Постой, о сумрачная тень,

Что солнце лучшее скрываешь,

Струящее мне зори счастья.

Но я лишь с ветром обнимаюсь.

Я в знанья верую твои,

Себя твоим рабом считаю,

Что сделать для тебя мне нужно?

Чего ты хочешь?

Дьявол

Ты напишешь

Расписку кровью мне своей

И собственной своей рукою.

Кларин (в сторону)

Свою ему я дал бы душу,

Лишь только б здесь не оставаться.

Киприан

Пером кинжал мне будет этот,

Бумагой белою платок,

Чернилами для написанья

Кровь из руки моей.

(Пишет кинжалом на платке, добыв крови из руки.)

(В сторону.)

О ужас!

Я изумлен! Я леденею!

И я, великий Киприан,

Так говорю и подтверждаю,

Что душу я (о, бред дремоты!)

Бессмертную отдать намерен

Тому, кто знание мне даст,

(Что за смущенье! Что за ужас!)

С которым я смогу Юстину

Привлечь к себе, сломив боренье,

Что именем своим скрепил.

Дьявол (в сторону)

(Он сдался на мои обманы,

Смирилась — предо мной та доблесть,

В которой было рассужденье,

В которой знаменем был ум.)

Ты написал?

Киприан

Да, вот и подпись.

Дьявол

Итак, твое оно то солнце,

Что обожаешь.

Киприан

И навеки

Она твоя — моя душа.

Дьявол

За душу я плачу душою,

И за твою душа Юстины

Твоею будет.

Киприан

Срок какой мне

Даешь, чтоб магию познать?

Дьявол

Год, но с одним условьем только...

Киприан

Не бойся ничего.

Дьявол

Замкнувшись

В пещере, будем жить мы оба,

Лишь предаваясь волшебствам.

(Вытаскивает Кларина.)

И этот вот слуга нам будет

Служить — он, движим любопытством,

Остался здесь, его с собою

Мы и возьмем и сохраним

Таким путем мы нашу тайну.

Кларин (в сторону)

О, никогда бы здесь я не был!

И как же так? Соседей много,

Чуть что следят, уж тут как тут,

А дьяволы их не уносят.

Киприан

Прекрасно. Двух желанных счастий

Мой гений и любовь достигли:

Юстиной буду обладать

И буду удивленьем мира,

Владея тайной новых знаний.

Дьявол

Мой замысел был не напрасным.

Кларин

Мой тщетным.

Дьявол

С нами ты пойдешь.

(В сторону.)

(Сражен противник наибольший.)

Киприан

Блаженны будьте желанья,

Когда я этого достигну.

Дьявол (в сторону)

(Не успокоюсь до тех пор,

Пока не покорю обоих.)

Идем, и в этом горном лесе,

Среди непроходимой чащи,

Дам магии тебе урок^[145].

Киприан

Идем. С учителем подобным

Мой ум, любовь — с такой царицей

Мне говорят, что вечным в мире

Волшебник будет Киприан.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Лес. В глубине пещера.

Киприан.

Киприан

Суровая краса моя,

Пришел счастливый день, его дождался я,

Черта надежды, что лелею,

Предел моей любви с покорностью твоею.

Сегодня истекает срок,

Холодности твоей окончится зарок.

Гора, всходящая из бездны,

Сама в себе чертог величественно-звездный,

И та пещера с тенью мглы,

Где двое жили здесь в гробнице из скалы,

Явились школой терпко-трудной,

Где таинств магии и клад изведал чудный,

Я так познал ее в свой срок,

Что и учителю могу я дать уроки.

И видя, что в предельной мере

Свершило солнце круг, идя от сферы к сфере,

Покинуло свою тюрьму,

Чтоб в свете увидать власть, данную уму.

Лазури неба свод и ткани,

Внимайте магии заветных заклинаний,

Движенье ласковых ветров,

Мгновенно задержись при звуке мудрых слов,

Утес, оплот в свирепом лике,

Я молвлю, задрожи, мои услыша всклики,

Стволы, одетые листвой,

Смутитесь в ужасе, внимая возглас мой,

Цветы, красивые растенья,

Услышав, как скорблю, придите в изумленье,

Вы, стаи многопевных птиц,

Я буду чаровать, и вы падете ниц,

Вы, твари дикие, вы, звери,

Узнайте тайный знак, служите в полной мере,

Чтобы, ослепнув и смутясь,

Объяты ужасом, и дрогнув в этот час,

Свод неба, ветры, скалы, травы,

И рой зверей и птиц узнали величавый

Приказ, который мною дан,

В науке адской был не тщетно Киприан.

СЦЕНА 2-я

Дьявол. Киприан.

Дьявол

Ты, Киприан?

Киприан

Учитель превосходный!

Дьявол

Зачем опять ты волею свободной,

Нить указания порвав,

Незнанию свой дух иль дерзости предав,

Выходишь для какой задачи предстоящей,

Увидеть солнца лик блестящий?

Киприан

Увидя, что могу теперь

И аду повелеть раскрыть мне в страхе дверь,

Затем что магией недаром

Я занимался здесь и предавался чарам

Настолько, что теперь с тобой

Сравнен, а может быть ты и превзойден мной,

Узнав, что нет такой в ней части,

Чтоб изучением, трудом и силой страсти

Я не проник в нее вполне,

И некромантия, разъята мной она,

Ее узоры теневые

Раскроют предо мной пределы гробовые^[146],

И средоточие могил

Предъявит трупы мне, что мрак подземный скрыл,

Чтоб, алчный прах разъяв суровый,

Ряд бледных мертвецов мне отвечал на зовы,

И видя, наконец, что срок

Для солнца — совершить свой полный круг — истек,

Затем, что быстрое теченье

Свершило день за днем свое предназначенье,

И в небесах обратный ход,

Круговорот замкнув, зловещий кончен год, —

Привел я скорбь сегодня к краю

И голосом зову то благо, что желаю.

Сегодня редкая мечта,

Юстина, божество, любовь и красота,

Любовью званная моею,

На грудь ко мне придет, и буду счастлив с нею.

Я так хочу, я так люблю,

Что промедления на миг не потерплю.

Дьявол

Коль таково твое хотенье,

Хочу, чтоб было все сейчас без промедленья.

Скорей безгласных знаков ты

На прахе начертай размерные черты,

И полн любви и упованья,

Ты воздух проницай внушеньем заклинанья.

Киприан

Так вот туда я отойду,

И небеса с землей в смущенье приведу.

(Уходит.)

Дьявол

Тебе даю я разрешенье,

Я знаю, что твое, как и мое, уменье

Творить чрез знанье волшебства

Внушит тебе сейчас размерные слова,

И ад, послушный заклинаньям,

Юстину даст тебе, твоим служа влияньям.

Хотя могуча власть моя,

Но волею чужой владеть не в силах я,

Могу лишь ей чрез вожделенье

Восторги показать и странные хотенья,

Зажечь, шепнувши: "Вот стезя", —

Склонять я дух могу, принудить дух нельзя.

СЦЕНА 3-я

Кларин. Дьявол.

Кларин

Суровость, чуждая услады,

Не Ливия, где зной, а Ливия прохлады,

Уж срок истек, себя готов

Мне точно показать, верна ль твоя любовь.

Могу проникнуть в вероломство,

Узнаю, ты чиста, иль множишь ты потомство.

Недаром магию я здесь

Подробно изучал и ей исполнен весь,

Через нее могу познать я,

С Москоном знала ль ты чрезмерные объятья.

Я к вам взываю, небеса,

Моим заклятьям вняв, явите чудеса.

К горам.

Дьявол

Кларин, что здесь такое?

Кларин

Учитель мудрый, я стал ныне знающ вдвое,

Чрез сопричастье с вами в днях,

Весьма искусным стал я в разных волшебствах,

И знать хочу я через слово,

Что Ливия сейчас, что в прелестях сурова,

Не совершает ли с другим

Проделок в этот день, что должен быть моим.

Дьявол

Брось тотчас эти сумасбродства,

И между этих скал, где с лабиринтом сходство,

Найди владыку своего;

Коль хочешь чуда ты, увидишь там его,

Там будет страсти завершенье.

Я быть хочу один.

Кларин

Хочу сопровожденья.

И если я не заслужил

Познания твои узнать по мере сил,

На что и не снабжен я правом,

Ведь не владеешь ты моим платком кровавым,

Хочу, чтоб этот вот платок

Ты получил сейчас, в нем запись красных строк.

(Достает грязный платок.)

(С платком никто не ходит чистым,

Кто плачет хорошо и предан мыслям мглистым.)

Из сердца крови не достать,

Так по носу себя хвачу, ведь та же стать,

Из носа ль кровь потоком алым

Течет, иль из руки приведена кинжалом.

(Добыв крови, пишет на платке пальцем.)

Кларин великий подтвердил,

Чтоб, Ливию узрев, я Дьяволу вручил...

Дьявол

Оставь меня, велю тебе я,

И к господину прочь, здесь больше быть не смея.

Кларин

Уйду, уйду, уж не серчай,

Коль запись взять мою ты не хотел, прощай,

Но ты уверен, без сомненья,

Что я в свой час и так в твое вступлю владенье.

(Уходит.)

СЦЕНА 4-я

Дьявол.

Дьявол

Гей, пропасть адская и дым,

Отчаянная власть над существом своим,

Спусти из своего владенья

Всех духов чувственных, всю похоть вожделенья,

С угрозою захватных сил,

Чтоб девственный оплот Юстины сломлен был.

Пусть рой ползучих приведений

В тот чистый вступит мир безгрешных помышлений.

Воображение пленив,

Пусть ветер повлечет ее на тайный срыв.

Пусть о любви поют ей звоны,

И птицы, и цветы, луг зеленый.

Везде ее пусть видит взор

Почудившийся лик, любви желанный спор.

Везде ее пусть слух услышит,

Как нежный вздох любви к ней зазываньем дышит.

Пусть, веры потеряв оплот,

Туда, где Киприан, она теперь придет.

Пусть знание его — чарует,

И мой с ним дух слепой, ее ведя, колдует.

Начните. Голос мой молчит.

Пусть ваше пение, волхвуя, зазвучит.

(Уходит.)

СЦЕНА 5-я

Юстина. Музыка за сценой.

(За сценой поют.)

Голос

В чем высшее очарованье

Среди живых?

Хор

Любовь, любовь.

Один голос

Нет никого, в ком бьется кровь,

Кто б не узнал ее сгоранья.

Любовь. Огонь любви кладет печать,

Там человек живет, где любит,

Не там, где лишь дыханье губит,

Любовь — чтоб жизнь обозначать.

Любви являет все живое,

Деревья, птица и цветок

Любовь хотят узнать в свой срок,

Она светила верховое,

И в жизни этой всюду вновь

Для всех горит...

Хор

Любовь, любовь.

Юстина

(удивленная и беспокойная)

Несносное воображенье,

Как бы ласкающая мгла,

Когда я повод подала,

Чтоб это ведать огорченье?

Причина в чем того горенья?

Ответ мне сердце приготовь.

Зачем с минуты на минуту

Я в жгучую вступаю путу?

Что мучит мысль?

Хор (за сценой)

Любовь, любовь.

Юстина (успокаиваясь)

То соловей мне отвечает,

Влюбленный, сладко он поет,

На этой ветке в свой черед

Подругу пеньем он влюбляет,

На ветку ввысь перелетает.

Молчи, певучий соловей,

И не дразни воображенье,

Ты сердцу ворожишь внушенье:

Сколь полон человек страстей,

Коль так у птицы страстно пенье?

Но нет: то жадная лоза,

Обнявши ствол, его лелеет

И зеленью роскошной млеет,

С него свисая, как гроза,

Что в гроздьях тучи тяготеет,

Не заставляй меня мечтать,

Лоза. Могу ли угадать я,

Кого ты любишь. И узнать я

Хочу, как может обнимать

Рука, когда в лозе объятье.

И не лоза лепечет мне,

Подсолнечник, что взор ко взору,

Стремится к солнцу, он к убору

Златому хочет в вышине,

За светом рвется цвет во сне.

Цветок, ты полон огорченья,

Ты вянешь, и в тебе слеза.

Так как же воскорбят глаза,

Коль плачет нежное растенье?

О, я полна недоуменья.

Окончи, соловей, влюбленье,

Объятья разними, лоза,

Цветок, останови движенье,

Скажите, что вам вновь и вновь

Велит сплетать для чувства славу?

Какая власть чрез вас отраву

Струит, томя?

Хор (за сценой)

Любовь, любовь.

Юстина

Любовь! Когда же ощущала

Я это чувство и к кому?

Я лишь презренью моему

И лишь забвенью предавала

Всех тех, кто, страстью обуян,

Будь Лелий, Флор он, Киприан.

Я Лелию не отказала?

Я Флору не дала ответ,

В котором было только: нет?

Я Киприану не сказала —

(Назвав Киприана, останавливается, и опять начинает говорить с беспокойством.)

Таких суровостей, что он

Теперь от всех отъединен,

Почувствовав, что с ним опала?

Где он, не ведает никто.

И только тут мое желанье

Осмыслилось явить влиянье:

Едва сказала я про то,

Что он из-за меня сокрылся,

Как вдруг укол в меня вонзился,

И (горе мне!) не знаю я,

В чем эта скорбь и боль моя.

(Опять успокаивается.)

Конечно, это состраданье:

Столь знаменитый человек

Сокрылся, может быть, навек,

Из-за меня уйдя в изгнанье.

(Снова впадает в беспокойство.)

Но будь одно здесь состраданье,

И к Флору с Лелием тогда

Я б это чувство испытала:

Тюрьма их мучает немало,

Из-за меня пришла беда.

(Успокаивается.)

Но будет, будет, рассужденья,

Остановитесь, вам сейчас

Не надо провожать, толпясь,

То беспокойство сожаленья.

В вас слишком много промедленья,

И в этом может быть беда:

Мне хочется пойти туда,

Где он лелеет огорченье,

Когда бы только знала я,

Куда ушел он в отдаленье.

СЦЕНА 6-я

Дьявол. — Юстина.

Дьявол

Идем, то знает мысль моя.

Юстина

Кто ты? В мое уединенье

Как ты вошел? Замкнута дверь.

Ты лишь чудовище мечтанья,

Лишь смутной грезы ты созданье?

Чего ты хочешь здесь теперь?

Дьявол

Я не виденье, и во власти

Той самой своевольной страсти,

Которой дух твой обуян,

Побеждена ты силой этой,

И приведу тебя согретой

Туда, где ныне Киприан.

Юстина

В ней утоленье и отрада.

Юстина

Неволи в ней неправый гнет.

Дьявол

В том счастье.

Юстина

Горькое несчастье.

Дьявол

Как сможешь защитить себя,

(Влечет ее с большей силой.)

Коль власть моя влечет тебя?

Юстина

Защита Бог, в нем полновластье.

Дьявол (выпуская ее)

Ты победила, слова нет,

О, женщина, ты победила:

Могущество ты тем явила,

Что дух был твердостью одет.

Но этим не избегла бед.

Коль Бог встает тебе защитой,

Я, имя доброе губя,

Как тень туда умчу тебя,

В свирепстве злобы ядовитой,

Твой четкий вид, в виденье влитый,

Напечатлеется на нем,

И, призрачным светясь огнем,

Мечтаньем ты к нему прибудешь

И обесчещенною будешь

В воображении людей.

Так двух побед я достигаю:

Твою невинность омрачаю

И из мечтательных страстей

Я преступленье получаю.

(Уходит.)

СЦЕНА 7-я

Юстина.

Юстина

Я к небу воззову тогда,

И видимость моих бесславии,

Возникнув на минуту в яви,

Сотрется так, как без следа

Огонь под ветром вдруг сгорает,

И цвет мгновенно умирает,

Приявши дуновенье льда.

Не сможешь ты... Но что со мною?

Кого я голосом зову?

Мужчина был здесь? Наяву?

О, да. Но нет. И с тишиною

Я здесь одна. Но нет. Его

Я видела. Так отчего

Исчез он? Только что явился,

Куда ж внезапно удалился?

Иль это страха моего

Рожденье только теневое?

Здесь явная грозит беда.

(Кричит.)

Отец и Ливия! Сюда!

СЦЕНА 8-я

Лисандр и Ливия, каждый из своей двери. — Юстина.

Лисандр

Что здесь случилось?

Ливия

Что такое?

Юстина

Мужчина был здесь (горе мне!).

Вы видели, куда он скрылся?

Он на беду мою явился.

Лисандр

Мужчина здесь!

Ливия

И не во сне?

Юстина

Он был здесь, вот одна минута.

Его вы не видали?

Ливия

Нет.

Лисандр

Как мог бы, не оставя след,

Войти сюда? Ведь дверь замкнута.

Ливия (в сторону)

Сомненья никакого нет,

Она Москона увидала,

Я у себя его скрывала.

Лисандр

Мечтою воплощенный бред!

Твои великие печали,

Мечтанье за мечтой гоня,

Из атомов текучих дня

То привидение соткали.

Ливия

Мой господин, конечно, прав.

Юстина

Нет, это было не виденье,

И большее есть подозренье:

Какой-то яд, мне сердце сжав,

Его томит и рвет на части.

Смертельное тут волшебство,

Так ощущаю я его,

Так много в заклинаньи власти,

Алчбы добиться своего,

Что, если б в этом мне от Бога

Не послана была подмога,

Я устремилась бы сейчас

За собственной моей бедою.

Но он защита надо мною

И вновь спасет меня, как спас

От ярости, в которой сглаз.

Моя невинность и смиренье

Им упасутся от оков.

Подай мне, Ливия, покров:

(Ливия уходит.)

Пока предельные мученья

Меня терзают, в тайный храм

Пойду, чтоб помолиться там

И утишить мое горенье,

В собраньи верных.

(Приходит Ливия, с покровом, и надевает его на Юстину.)

Ливия

Вот покров.

Юстина

Там я найду успокоенье.

Лисандр

Я проводить тебя готов.

Ливия (в сторону)

Когда они уйдут из дома,

Вновь будет счастье мне знакомо.

Юстина

Вас, небеса, зову, стеная,

На вас я уповаю смело...

Лисандр

Пойдем.

Юстина

Тебе, Господь, здесь дело,

Встань за себя и за меня.

(Юстина и Лисандр уходят.)

СЦЕНА 9-я

Москон. Ливия.

Что знаю я? Не будь в досаде.

Мое блаженство, я невинен.

Ливия

Уж не об этом я тревожусь.

(Вздыхает.)

Москон

О чем же это?

Ливия

Вот вопрос.

Со мною взаперти сидел здесь

Весь день и задает вопросы?

(Плачет.)

Не замечаешь, что в отлучке

Другой, которого мне нужно.

И если целый день вчера

Не плакала, так нужно плакать.

Иль обо мне ты помышляешь —

Столь легкого я поведенья,

Ну, если так ты постоянна,

Прощай же, Ливия, до завтра.

Я об одном тебя прошу:

Перемежающейся хочешь

Ему быть лихорадкой в страсти,

Не будь лишь обмороком крайним.

Ливия

Ты ясно можешь рассмотреть,

Нет умысла во мне дурного.

Москон

Да, это так.

Ливия

Во всем сегодня

Мы порознь, но, надеюсь, завтра

Незамедлительно придешь.

(Уходят.)

СЦЕНА 10-я

Лес

Киприан, как бы изумленный, Кларин следит за ним.

Киприан

Конечно, возмутились звезды

В своих лазоревых владеньях,

Сии влиянья отвергая,

Меня услышать не хотят.

Вся бездна адская объята

Восстанием, непокорством,

Она должна мне подчиниться.

И подчиненья больше нет.

Тысячекратно сотрясаю

Заклятьями прозрачный воздух,

Тысячекратно начертанья

Я на земле избороздил,

Но человеческое солнце,

Которого хочу, не светит.

Но человеческое небо

В мои объятия нейдет,

Кларин

Что удивительного в этом?

Тысячекратно я рисунки

Изобразил в пыли и воздух

Тысячекратно оглушил,

А Ливия все не приходит.

Киприан

Я воззову еще однажды.

В последний раз. Юстина, слушай,

Красивая...

СЦЕНА 11-я

Является фантастическая фигура Юстины. — Киприан. Кларин.

Фигура

Вот я пришла.

Твоим заклятьям повинуясь,

Я пробегаю эти горы.

Чего ты от меня желаешь,

Киприан

Постой, не уходи, Юстина.

Но почему я в колебаньях?

Пойду за ней, и эта чаща,

Куда я волшебством ее

Привлек, театром будет пышным

И сельской свадебной постелью

Для самой сказочной любови,

Какую знали небеса.

(Уходит.)

СЦЕНА 12-я

Кларин.

Кларин

От женщины я отрекаюсь,

Что только новобрачной стала,

И, приходя, так пахнет дымом.

Но, верно, сила волшебства

В тот миг ее схватила мощно,

Когда она белье стирала

Или готовила на кухне

Похлебку из свиных кишок.

Но нет. В покрове кто же в кухне

Стряпню готовит? Тут другое.

И женщина, будь распочтенна.

Не сомневаюсь, пахнет так,

Когда ее захватят страхи.

Вот он нагнал ее, и с нею

Среди неровностей долины,

Схватившись прямо как в бою,

(А так в бою неладно биться,

Хотя б любовник был дородный),

Они опять туда вернулись,

Откуда начали свой бег.

Подсматривать отсюда буду,

Узнать хочу, как совершают

Насилия.

СЦЕНА 13-я

Киприан, привлекает в объятиях фантастическую фигуру Юстины.

Киприан

Теперь, Юстина,

Красивейшая здесь в лесу,

Куда и солнце не проникнет,

И самый ветер не доходит,

Моих магических познаний

Ты ныне будешь торжеством.

Чтобы достичь тебя, не страшно

Ничто, и нет мне затруднений,

Тебя, красивая Юстина,

Я приобрел ценой души.

Но то, что я купил, так ценно,

Что та цена не чрезвычайна.

Сними скорей покров туманный

С своей божественной красы.

Ни между сумраков, ни дымов

Да не скрывается лик солнца,

Яви рубиновые светы.

(Раскрывает покров и видит скелет^[147].)

Но горе мне, что вижу я?

Окоченевший вижу остов,

Его объятья мне раскрыты.

Кто мог в текучее мгновенье

В увядшем лике погасить,

Средь бледности и одряхленья,

Расцветы пурпура и розы?

Скелет

Такого лика ожидают

Все славы мира, Киприан.

(Исчезает. Прибегает Кларин и падает в объятия Киприана.)

СЦЕНА 14-я

Кларин. — Киприан.

Кларин

Коль кто-нибудь желает страха,

Его имею в преизбытке.

Киприан

Постой, угрюмое виденье,

Иного от тебя хочу.

Кларин

Не тень, угрюмое я тело.

Ощупай, или ты не видишь?

Киприан

Кто ты?

Кларин

В таком я состояньи,

Что сам не ведаю, кто я.

Киприан

Воздушное ты видел чудо,

Пришедшее из средоточья

Глубоких бездн, недвижный остов,

Который в дымах вдруг исчез,

С собою унеся всю пышность,

Что он принес как украшенье?

Кларин

Ведь ты же знаешь, я несчастен,

Когда подсматривать берусь.

Киприан

Что стало с ним?

Кларин

Он вдруг распался.

Киприан

Давай искать его.

Кларин

Не будем.

Киприан

Хочу узнать его обманы.

Кларин

Я, господин мой, не хочу.

СЦЕНА 15-я

Дьявол. Киприан. Кларин.

Дьявол (в сторону)

О, небеса, вы правосудны.

Соединял одновременно

В себе я знание и милость,

Когда я чистым духом был.

И только милость я утратил,

Не знание, оно осталось.

Зачем же вы неправосудно

Мне не даете применить

Мои оставшиеся знанья?

Киприан (не видя его)

Учитель мудрый! Звездоносец!

Кларин

Не призывай его. Иначе

Другой сюда придет мертвец.

Дьявол

Чего ты хочешь?

Киприан

Чтоб из страхов

Ты спас слабеющий мой разум.

Кларин

Я, не желающий спасенья,

Уйду скорей вон тем путем.

(Уходит.)

СЦЕНА 16-я

Киприан, Дьявол.

Киприан

Едва заклятьем землю ранил,

Как, отвечая чарованью,

Юстина, цель любви и страсти...

Но для чего хочу тебе

Рассказывать, что сам ты знаешь?

Пришла, ее я обнял. (Пора!)

В тот самый миг, когда хотел я

Раскрыть бессмертную красу,

Какой-то труп, скелет, лишь образ,

Лишь статуя, картина смерти,

Мне говорит (о, ужас!) четко:

"Все славы мира, Киприан,

Такого ожидают лика".

Сказать, что в магии, которой

Ты научил меня, обман был,

Нельзя, — я за чертой черту

Свершил, что совершить был должен,

И в безглагольных начертаньях

Ни в линии я не ошибся,

Сказал смертельный заговор.

Так, значит, сам ты в том обманщик,

Затем что, все свершив, что нужно,

Я только призрак обнимаю

Там, где искал я красоты.

Дьявол

Здесь, Киприан, ты не оставил

Ни в чем пробела, и пробела

Я не оставил, потому что

Осуществил ты волшебство,

В нем проявивши острый гений,

И я, свой гений проявляя,

Учил всему, что сам я знал.

Но в этом чуде, что увидел,

Причина высшая таилась.

Пусть, все равно. Хочу доставить

Я утоление тебе,

Другим лишь способом, вернейшим,

Тебе Юстину предоставлю.

Киприан

Не этого теперь хочу я.

Тот ужас так меня смутил,

Что средств твоих я не желаю.

И так как вот ты не исполнил

Условий, что в своих хотеньях

Поставила меня любовь,

Лишь одного теперь хочу я,

От вида твоего скрываясь,

Чтоб ты мою вернул мне запись,

Когда нарушен договор.

Дьявол

Я только говорил, что мною

Ты будешь посвящен в то знанье,

Которое на зов хотенья

К тебе Юстину приведет.

К тебе принес Юстину ветер,

Свое я слово исполняю,

И договор тот не нарушен.

Киприан

Ты обещал мне, что я

Сорву заветный плод любви,

Который чаяньем я сеял

Средь этих гор лесисто-диких.

Дьявол

Я обязался, Киприан,

Ее привлечь к тебе, и только.

Киприан

Весьма я в этом сомневаюсь;

Ты дать ее мне обязался.

Дьявол

Она в твоих руках была,

Чье чудо? Ты заговорен.

Дьявол

Его свершил тот Бог, который

Взял в попечение Юстину.

Киприан

Что Бог один способен сделать,

Когда так много есть богов?

Дьявол

Тот Бог, он властен надо всеми.

Киприан

Так, значит, только он — единый,

Когда одной своею волей

Свершает больше всех других.

Дьявол

О, я не знаю, я не знаю.

Киприан

Я отрицаюсь договора,

Который заключил с тобою;

И, к Богу этому воззвав,

Тебя теперь я вопрошаю:

Ее зачем он защищает?

Дьявол

(После напрасных усилий, чтобы не говорить.)

Чтоб честь ее осталась чистой.

Киприан

Киприан

Отвечай мне, кто он?

Дьявол

С каким я ужасом промолвлю!

Тот Бог — Господь есть христиан.

Киприан

Чем на меня он был подвигнут?

Дьявол

Тем, что Юстина христианка.

Киприан

Так он своим дает защиту?

Дьявол (с бешенством)

Да, но уж поздно, поздно, знай,

Чтоб в нем защиту получить, ты,

А вот так.

(Обнажив шпагу, нападает на Дьявола, но не находит его.)

Дьявол

Хотя ты сталью обнаженной

Наносишь ярые удары,

Меня мечом не можешь ранить;

Чтоб ты отчаялся совсем,

Хочу, чтоб знал теперь, что Дьявол

Дьявол

Душу отдал,

Она моя с того мгновенья.

Киприан

И, значит, упованья нет,

Нет помощи, и нет надежды,

Чтобы стереть вину такую?

Дьявол

Нет.

Киприан

Так чего ж я сомневаюсь?

Не тщетно сталь в руке держу,

Я грудь пронжу, и эта шпага

Палач мой будет доброхотный.

Но что я говорю? Кто в силах

Юстину был освободить,

Меня освободить не сможет?

Дьявол

Нет, на тебя твое деянье

Идет врагом. За добродетель

Он вступится, не за того,

В ком преступленье.

Киприан

Если сила

В нем высшая, тогда награда

В нем сочетается с прощеньем.

Дьявол

Он правосуден также. В нем

Награда в сочетаньи с карой.

Киприан

Никто того карать не может,

Кто сдался. Я сдаюсь на милость.

Дьявол

Не можешь сдаться, ты мой раб.

Киприан

Не думаю.

Дьявол

Чего ж тут думать?

В моем владении та запись,

Где есть чертеж твоею кровью.

Киприан

Он, тот, в ком безусловна власть,

(Они борются.)

Киприан

Бог христиан! Господь великий!

К тебе в беде я прибегаю.

Дьявол

(отбрасывая от себя Киприана)

Тебе дал жизнь он.

Киприан

Даст и больше,

Затем что я его ищу.

(Уходит.)

СЦЕНА 17-я

Зала во дворце Правителя.

Правитель, Фабий, Солдаты.

Правитель

Как захватил их?

Фабий

Не случайно.

Взывая к Богу своему,

Молились в церкви, скрыты в тьму,

Но их разоблачилась тайна.

Отрядом дом я окружил,

Всех захватил без затрудненья,

И в разных тюрьмах в заключенье

Немедленно их разместил.

И так скажу я властелину,

Успех мой в этом был не мал:

Со стариком Лисандром взял

Я там красивую Юстину.

Правитель

Коль хочешь ты богатств больших.

И разных почестей и чести,

Зачем, неся такие вести,

Ты у меня не просишь их?

Фабий

Награды попрошу я скоро,

Коль ценишь так ты мой успех.

Правитель

Скажи.

Фабий

Хочу просить о тех:

Свободы Лелия и Флора.

Правитель

Хотя, карая их двоих,

Хотел весь город покарать я,

Но вынужден тебе сказать я,

Тут действие причин других.

Уж целый год они в темнице,

Пришел неволе их конец.

О Лелии я, как отец,

Своей заботился сторицей:

В любви его соперник, Флор,

Имеет родственников сильных,

Я бедствий ожидал обильных,

Был мыслим всяческий позор,

Когда б вернулись к состязанью,

Гонимы ревностью своей;

Чтоб повод прекратить верней,

Им это дал я наказанье.

Изгнать Юстину я хотел,

Искал, не находил предлога.

Теперь могу карать я строго,

Придумав наказанье ей.

В ней добродетели притворны,

И смело я могу теперь

Ее изгнать, могу, поверь,

И к казни присудить позорной.

Так пусть же узники тогда

На волю выйдут без укора,

И Лелия ко мне и Флора

Ты приведи скорей сюда.

Фабий

Благодаря тысячекратно,

Я падаю к твоим ногам.

(Уходит.)

СЦЕНА 18-я

Правитель. Солдаты.

Правитель

Юстина отдана властям,

Судьба свершилась безвозвратно.

Чего же в бешенстве я жду?

Пусть встретит яростное мщенье

За всю печаль и огорченья,

Что чрез нее я знал в бреду.

Пусть будет предана мгновенно

Рукам кровавым палача.

(К Солдату.)

Ее позоря и влача,

Веди сюда. И непременно

Чтоб, разъяренна и слепа,

Толпа над нею издевалась.

Раз во дворец ко мне попалась,

Ее окончилась тропа.

(Солдат уходит с другими.)

СЦЕНА 19-я

Фобий, Лелий, Флор. — Те же.

Фабий

За теми посылал двоими,

Они пришли к ногам твоим.

Лелий

Желаньем полон я одним,

Не задаваясь другими:

Хочу твоим лишь сыном быть,

Хочу сейчас я быть с тобою

Лишь как с отцом, а не с судьею,

О страхах вовсе позабыть.

Но коль отец мой недоволен

Я в трепете — как верный сын.

Флор

Меня позвал ты, господин,

Я заключить отсюда волен,

Что хочешь наказать меня;

Не заслужил я наказанья,

Но весь исполнен послушанья.

Правитель

Флор, Лелий, страхи прогоня,

Услышьте: если бы тогда я

Оставил на свободе вас,

Отцом я был бы в этот час,

А не судьей, вас не карая.

Но в благородных злобы нет,

И ежели ушла причина

Вражды, пусть будет в вас едино

Хотенье — это мой совет.

Немедля будьте же друзьями,

Друг другу руки дав.

Лелий

Без слов

Я Флору другом быть готов.

Флор

Что дружба будет править нами,

Я обещаюсь, вот рука.

Правитель

Я верю. Вы теперь свободны,

Когда предлог исчез негодный,

И дружба тут недалека.

СЦЕНА 20-я

Дьявол, Толпа. — Те же.

Дьявол (за сценой)

Безумный, глянь! Смотри, безумный!

Правитель

Что там такое?

Лелий

Я узнал.

(Идет к двери и тотчас же возвращается.)

Правитель

В дворце такая суматоха!

Что вызвало ее сейчас?

Флор

Причина важная, должно быть.

Лелий

Весь этот шум, узнай, владыка,

(Столь редкостное приключенье!)

Там вызвал Киприан. Сюда

В Антиохию он вернулся,

Чрез столько дней, совсем безумный.

Флор

Он впал в такое состоянье

Через утонченность ума,

Не может быть сомненья в этом.

Толпа (за сценой)

Безумный, глянь! Смотри, безумный!

СЦЕНА 21-я

Киприан, полуобнаженный. Толпа. — Те же.

Киприан

Я не был никогда разумней,

Но знаю, вы безумны все.

Правитель

Что, Киприан, с тобой случилось?

Киприан

Антиохии повелитель,

Чей господин есть цезарь Деций,

Вы, Флор и Лелий, для кого

Всегда столь верным был я другом,

Знать благородная, великий

Народ, услышьте, что скажу вам:

Сюда пришел я во дворец,

Чтоб все меня вы услыхали.

Я Киприан. Я силой знанья

И гения был в школах чудом,

В науках был я торжеством.

Что я из всех извлек — сомненье,

И, смутным разумом стараюсь,

Я из сомнения не вышел.

Юстину увидал и ей

Свои сполна я предал чувства,

Оставив мудрую Минерву

Для преданной любви Венеры.

Ее отвергнут чистотой,

Все ж сохранил свои я чувства,

И, в крайность уходя чрез крайность,

Ведом любовью, увидал я,

Как некий гость ко мне пришел,

На землю выброшенный морем;

Мою любовь пленив надеждой,

Он знаньями пленил мой разум,

И по причине той ему

Я за Юстину отдал душу.

Средь гор лесистых обитая,

Я стал учеником послушным,

И, те ученые труды

Пройдя, того достичь сумел я,

Что подвигать могу я горы,

Сместив с основы на основу.

Хоть эти чудеса могу

Я совершать без затруднений

И в силах выполнить сегодня,

Не в силах голосом желанья

Одну привлечь я красоту.

Причина моего бессилья

Тем чудом овладеть красивым,

В том, что есть Бог, ее хранящий,

И ныне я, его познав,

Безмерным Богом возглашаю

И исповедую верховным.

Кто он, я громко возвещаю,

Господь великий христиан.

Пусть я сейчас невольник ада,

Затем что записать дал на душу,

Но я стереть ее надеюсь

Чрез мученический конец.

Коль ты судья, коль христиан ты

Преследуешь кроваво-яро,

Знай, я христианин, мне старец

Почтенный между диких гор

Дал то достоинство, в котором

У них есть первое из таинств.

Чего ж ты медлишь? Эй, скорее,

Пускай придет ко мне палач

И голову мою отрубит,

Иль испытает в страшных пытках,

Сколь буду твердым я в горниле.

Две тысячи смертей готов

Перенести спокойно-смело,

Узнав, что только Бог великий,

Которого я обожаю,

Есть Бог, все славы без него

Лишь прах и дым, зола и ветер.

(Падает ничком наземь, как бы в обмороке.)

Правитель

Столь, Киприан, меня смутил ты

Своим безмерным дерзновеньем,

Что кары для тебя ищу,

И никакой решить не в силах.

(Топчет его.)

Встань!

Флор

Обмороком схвачен сильным,

Он ледяное изваянье.

СЦЕНА 22-я

Солдаты. Юстина. — Те же.

Солдат

Юстина, повелитель здесь.

Правитель (в сторону)

(Лицо ее да не увижу.)

Пускай она с живым тем трупом

Здесь остается.

(В сторону, к присутствующим.)

Тут оставшись

Вдвоем, быть может, что они

Свое решенье переменят,

Один другого видя в смерти;

Когда ж моим богам упорно

Моления не принесут,

Умрут в тысячекратных пытках.

Лелий (в сторону)

Меж изумленьем и любовью

Я тень.

Флор (в сторону)

Столь чувствую я много,

Что чувств своих не вижу сам.

(Все уходят, кроме Юстины.)

СЦЕНА 23-я

Юстина; Киприан, без чувств, распростертый на полу.

Юстина

Все удаляетесь вы молча?

Когда я радовалась смерти,

Вы умереть мне не даете,

Затем что смерти я хочу.

(Замечает Киприана.)

Но в том моя, конечно, кара,

Что, в этой комнате замкнута,

Я медленную смерть узнаю

В сопровожденьи мертвеца.

Лишь труп сейчас со мною вместе.

О ты, идущий в средоточье,

Откуда ты исшел, — счастливый,

Коль вера привела тебя

Теперь в такое состоянье.

Киприан (приходя в себя)

Чудовище высокомерья,

Чего ж ты ждешь, не разрешая

Нить жизни мне...

(Видит Юстину и встает.)

О, небеса!

(В сторону.)

(Тут не Юстина ли со мною?)

Юстина (в сторону)

(Не Киприана ли я вижу?)

Киприан (в сторону)

Но это не она, конечно,

Созданье мысли предо мной.

Юстина (в сторону)

Но то не он, играет ветер

Юстина

Они меня теперь карают.

Киприан

Так добр, Юстина, твой Господь,

Что полон он к тебе защиты,

И почитать его пристойно.

Так сделай, чтоб меня услышал.

Юстина

Услышит, если с верой ты

Его зовешь.

Киприан

Зову я с верой;

Как я прощение найду,

Коль Дьяволу я отдал душу

За красоту твою?

Юстина

Но в небе

Нет стольких звезд, нет в море стольких

Песчинок, стольких искр в огне,

Пылинок в свете, крыльев в ветре,

Как в нем прощенья прегрешеньям.

Киприан

Юстина, верю. И за веру

Тысячекратно я умру.

Но дверь, я слышу, отпирают.

СЦЕНА 24-я

Фабий приводит взятых под стражу Москона, Кларина и Ливию. — Киприан, Юстина.

Фабий

Войдите, будете под стражей

При господах своих.

(Уходит.)

Ливия

Желают

Быть христианами они,

В чем наша тут вина?

Москон

Во многом;

Мы служим, это преступленье.

Кларин

Я от опасности — из леса —

В опасность новую попал.

СЦЕНА 25-я

Слуга. — Те же.

Слуга

Юстину вместе с Киприаном

Правитель требует Аврелий.

Юстина

Я счастлива тысячекратно,

Когда желанный ждет конец.

Ты, Киприан, не ведай страха.

Киприан

Во мне и мужество и вера,

И если за мою неволю

Отдать мне нужно будет жизнь,

Я, за тебя отдавши душу,

Большое ли свершу деянье,

За Бога отдавая тело?

Юстина

Что в смерти полюблю тебя,

Когда-то я тебе сказала;

С тобою ныне умирая,

Я, Киприан, сдержала слово.

(Юстина, Киприан и Слуга уходят.)

СЦЕНА 26-я

Москон, Ливия, Кларин.

Ты будешь целый год моя.

Ливия

Такого обо мне ты мненья,

Что оскорблять тебя я буду?

В те дни, в какие было нужно,

Я проливала много слез.

Москон

Я в том свидетель; дни, что были

Твои, она хранила честно.

Кларин

Неправда это, потому что,

Когда я в дом ее вошел,

Не плакала она, и с нею

Ты чувствовал себя вольготно.

Ливия

Сегодня день не тоскованья.

Кларин

День тоскованья: если я

Припоминаю без ошибки,

В мой день отсюда я сокрылась.

Ливия

Нет, тут ошибка.

Москон

В чем погрешность,

Я знаю: високосный год,

И в счете дней он, значит, четный.

Кларин

Я объясненье принимаю,

Но все расследовать нам нужно.

Но что это за страшный шум?

(Слышен великий шум грозы.)

СЦЕНА 27-я

Правитель, Толпа; тотчас Фобий, Лелий и Флор: все объятые смущеньем; потом Дьявол.

Ливия

Дом рушится до основанья.

Москон

Что за смятенье! Что за чудо!

Правитель

С основ, должно быть, сокрушилось

Сооружение небес.

(Шумит гроза, входят Фабий, Лелий и Флор.)

Фабий

Едва, поверженным на плаху,

Палач Юстине с Киприаном

Рассек, взмахнув секирой, шею,

Как восскорбела вся земля.

Лелий

На нас готова рухнуть туча,

А из ее воспламенений

Летят, выбрасываясь, громы

И молнии струятся ниц.

Флор

Безликое оттуда чудо,

Все раковин полно чешуйных,

Как бы змея, на плаху пало

И нас к молчанию зовет.

(Предстает плаха, на ней головы и тела Юстины и Киприана, в вышине на плахе Змей.)

Дьявол

Услышьте, смертные, услышьте,

Что небо мне повелевает

В защиту возвестить Юстины,

Чтоб это ведали вы все.

Я чистоту ее ославить

Хотел и, лики принимая

Обманные, к ней в дом взобрался

И в самый к ней вошел покой.

И чтобы в славе благочестной

Она ущерба не терпела,

В таком являюсь я подобьи,

Чтоб честь ее восстановить.

Тот Киприан, что вместе с нею

Счастливый памятник имеет,

Моим рабом был; но излитой

Из шеи кровью запись смыл,

И ткань его осталась белой.

Мне вопреки, взошли те двое

До высших сфер, в пределы Бога,

Чтоб в лучшем царствии там жить.

Все это правда, потому что

Я говорю, как Бог велел мне;

Хоть мало правде я научен,

Ее я вынужден сказать.

(Быстро падает и проваливается.)

Лелий

Вот удивления!

Флор

Вот ужас!

Ливия

Вот диво знаменья!

Все

Вот чудо!

Правитель

Все это только колдованья,

Что в смерти совершил тот маг.

Флор

Не знаю, верить иль не верить.

Лелий

Я думаю и поражаюсь.

Кларин

Я думаю, что если маг он,

Так был небесным магом он.

Москон

И оставляя под сомненьем,

Любовь разделена ли верно,

Волшебному мы просим Магу

Несовершенства извинить.

Саламейский алькальд^[148]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Филипп II, король

Дон Лопе де Фигероа, военачальник

Дон Альваро де Атайде, капитан

Сержант

Искра (Чиспа)

Ребольедо, солдат

Педро Креспо, старый крестьянин

Хуан, сын Педро Креспо

Исабель, дочь Педро Креспо

Инес, двоюродная сестра Исабель

Дон Мендо, гидальго

Нуньо, его слуга

Регистратор

Солдаты

Барабанщик

Сопровождающие

Действие происходит в Саламее и в ее окрестностях.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Поле вблизи Саламеи^[149].

Ребольедо^[150], Искра, Солдаты.

Ребольедо

Чтоб черт побрал того, кто гонит

Людей вперед от места к месту,

Ни на минуту не давая

Еще лишь Господу известно,

Найдем ли тут мы передышку:

Едва прибудем к комиссару^[151],

Придут алькальды, чтоб сказать,

Что, ежели отряд способен

Путь продолжать, они готовы

Снабдить его необходимым.

Сперва им скажут: "Нет, нельзя.

Солдаты до смерти устали".

А если у солдата деньги

В количестве найдутся должном,

Тут будет разговор другой:

"Вниманье, господа солдаты.

Мы приказание имеем

Поход свершить без промедлений,

И тотчас дальше мы идем".

И мы, убожество являя,

Во исполненье приказанья

Пойдем как нищие монахи,

А настоятель сыт и пьян^[152].

Клянусь, что, если на закате

Прибудем нынче в Саламею,

И нас заставят без задержки

Идти вперед, я не пойду.

И без меня тут обойдутся,

А если буду дезертиром,

Не первая проделка это,

Что совершил я на веку.

Солдат 1-й

И не впервые так случится,

Что это будет жизни стоить

Неисполнительным солдатам,

А особливо если мы

Сообразим, что наш начальник,

Взнесенный славою Дон Лопе

Де Фигероа, воин смелый,

Но проклинатель первый сорт,

Всегда ругается, божится,

А если судит, так в минуту,

И не поморщится, как друга

Отправит вмиг на тот он свет.

Ребольедо

Вы слышите, что говорит он?

Так что сказал я, все исполню.

Солдат 2-й

Солдат — и там хвалиться будешь?

Ребольедо

Мне что ж? Я все могу стерпеть,

Все дело в этой вот бедняжке,

Что нас в пути сопровождает.

Искра

Из-за меня-то, Ребольедо,

Свою ты душу не тревожь.

Я, знаешь, родилась зубастой,

И страх твой лишь меня позорит.

Коли служить я захотела,

Так все лишения мне в честь.

Когда бы только я устала

Жить припеваючи, так я бы

Никак из дома рехидора^[153],

Где все в избытке, не ушла.

За месяц много там подарков,

А есть такие рехидоры,

Что прямо стол у них открытый,

Хоть целый месяц пировать.

Уж если я ушла оттуда,

И мыкаюсь тут с Ребольедо,

Так мне ему не быть болячкой,

Что ж обо мне и толковать?

Ребольедо

Клянусь, что ты царица женщин.

Солдат 2-й

Он сущую промолвил правду.

Да здравствует вовеки Искра!

Ребольедо

Да здравствует! И слава ей!

Когда и под гору идем мы,

И в гору тянем нашу лямку,

Она уж воздух потревожит,

И звонко песенку споет.

Искра

Коль только речь зашла об этом,

Сейчас ответят кастаньеты.

Ребольедо

Не станет дело и за мною,

Уж как сумею, помогу.

Товарищи пусть будут судьи.

Солдат 1-й

Что хорошо, то хорошо.

(Ребольедо и Искра поют.)

Искра

Цветик я песенки, песнь голубина,

Титири, титири, титири, тина.

Ребольедо

Песни пою, веселюсь чрезвычайно,

Титири, титири, титири, тайна.

Искра

Пусть знаменосец на бой отбывает,

Пусть капитан с кораблем уплывает.

Ребольедо

С маврами бейся, кто хочет сражаться,

Мне с ними ладно, я буду смеяться.

Искра

Печка работай, на стол заработай,

Хлеба поем я с большою охотой.

Ребольедо

Ну-ка, хозяйка, петух твой напелся,

Жарь его, мне уж барашек приелся.

Солдат 1-й

Смотрите, есть и колокольня,

Мы, верно, здесь привал устроим,

Почти досадовать готов я,

Так песню слушать хорошо.

Ребольедо

До Саламеи мы добрались?

Искра

У самой башни мы церковной.

А если песня прекратилась,

Об этом стоит ли тужить?

Еще не раз мне петь придется,

Забавы эти мне по вкусу,

Иная каждый миг захнычет,

А я чуть что, и запою.

Еще сто песен мы услышим.

Ребольедо

Тут стоп, и будем ждать, покуда

Сержант не даст нам указанье,

Вступать ли нам отрядом всем,

Или входить поодиночке.

Солдат 1-й

Вот он идет, и капитан тут.

СЦЕНА 2-я

Капитан, Сержант. — Те же.

Капитан

Солдаты, с доброю я вестью,

Нам будет передышка тут,

И будем здесь мы на привале,

Покуда не придет Дон Лопе

С отрядом, что сейчас в Льерене.

Сегодня к нам пришел приказ,

Чтоб все мы были наготове,

Не шли пока до Гвадалупы,

Пускай весь полк сойдется вместе,

Тогда и он придет сюда.

Так несколько мы дней свободны.

Ребольедо

За эту весть благодаренье.

Тебе бы за нее награду!

Все

Да здравствует наш капитан!

Капитан

Уж всем назначены квартиры.

От комиссара все получат

Сейчас билеты для постоя.

Искра

Сегодня уж узнаю я,

Такой сякой, что разумел он,

Когда пропел, что не барашка,

А мясо подавай петушье.

Не курочки ли хочет он?

(Уходят.)

СЦЕНА 3-я

Улица.

Капитан, Сержант.

Капитан

Сеньор сержант, билет принес мне?

Где буду тут квартировать я?

Сержант

Принес, сеньор.

Капитан

Так где квартира?

Сержант

Здесь близко, в доме одного

Крестьянина, он богатей здесь,

Важнейший в месте, и слыхал я,

Он человек весьма тщеславный,

Он так заносчив, что пышней,

Пожалуй, чем инфант Леона^[154].

Капитан

Когда богат крестьянин этот,

Тщеславье в нем вполне уместно.

Сержант

В местечке лучший, говорят,

Имеет дом он, я и выбрал

Его тебе, а, впрочем, дело

Не в этом, а в ином: другую

Не сможешь в Саламее ты

Красавицу найти такую...

Капитан

Ну что ж?

Сержант

Как дочь его.

Капитан

Неважно.

Там как ни будь она красива,

Как ни тщеславься, а всего

Она мужичка, руки грубы,

И ноги велики, конечно.

Сержант

Чтоб кто-нибудь сказал такое?

Капитан

Глупец, а почему бы нет?

Сержант

Как можно провести приятней

Досуг (коль не зажжен любовью),

Чем позабавиться с мужичкой,

Все говорящей невпопад?

Капитан

Ни разу в жизни не узнал я

Пусть вещи там мои поставят,

И ты, сержант, придешь сказать мне.

(Уходят.)

СЦЕНА 4-я^[156]

Дон Мендо, Нуньо.

Дон Мендо

Как серый конь мой?

Нуньо

И всюду довод поддержу.

Нуньо

Не лучше ли тебе меня бы

Питаньем поддержать немного?

Зачем поддерживать другого?

Ведь я слуга твой.

Дон Мендо

Дон Мендо

Да почиет в мире

Душа родителя, который

Дворянской грамоты наследье

Великое мне завещал,

Вся в золоте она с лазурью,

И род мой волен от постоя.

Нуньо

Допустим, что нелишним было б,

Когда б оставил он тебе

И золота еще отдельно.

Дон Мендо

Хоть если говорить по правде,

Я полагаю, что не должен

Я благодарным быть ему

За то, что я рожден гидальго:

Ведь я в утробе материнской

Отца неблагородной крови

Постиг, сеньор, и предпосылки,

И заключенья: я ж с тобою.

На столь божественный твой стол

Ни предпосылок, ни посылок,

Ни заключенья для десерта^[158].

Дон Мендо

Речь не о тех веду основах.

Узнай, что, если кто рожден,

Он сущность есть той самой пищи,

Которую съедали предки.

Нуньо

Так эти предки ели пищу?

Ты не наследовал тот дар.

Дон Мендо

И превращается все это

Во плоть и кровь его. Так видишь,

Когда бы луковицу ел он,

Я вмиг признал бы этот дух

И тотчас молвил бы: "Постой-ка,

Я не хочу, чтоб из подобных

Меня творил ты экскрементов".

Нуньо

Я вижу истину теперь...

Дон Мендо

Чего?

Нуньо

Что голод утончает

Соображение.

Дон Мендо

Пустяшник,

Я голодаю?

Нуньо

Не досадуй.

Коль ты не голоден сейчас,

Голодным быть вполне ты мог бы,

Ведь три часа уж пополудни,

И лучший мел бы против пятен

С твоей слюной или с моей

Не мог никак идти в сравненье.

Дон Мендо

Довольно ль в этом основанья,

Чтобы испытывал я голод?

Пусть голод чувствует холоп,

Не все мы единообразны,

Гидальго, ест или не ест он,

Не ощущает в том различья.

Нуньо

О, если б я гидальго был!

Дон Мендо

И более о том ни слова,

Мы в улицу теперь вступаем,

Где Исабель.

Нуньо

Зачем когда ты

Влюблен и предан Исабель,

Ты у отца ее не просишь?

Ты и отец ее тем самым

Восполнили бы два пробела:

Ты ел бы досыта, а он

Лелеял бы дворянских внуков.

Дон Мендо

Не говори об этом, Нуньо.

Чтоб деньги так меня сразили,

И человек совсем простой

Моим посмел бы зваться тестем?

Нуньо

А я-то думал, что отлично

С простым и низким знаться тестем,

Другие, как гласит молва,

Зятьям суть камень преткновенья.

Когда не хочешь ты жениться,

Зачем любовные безумства?

Дон Мендо

К чему же непременно брак?

Есть Бургос, в Бургосе обитель^[159],

Как надоест, туда ей можно

Отправиться. Ее не видно?

Нуньо

Боюсь, что Педро Кресло вдруг

Меня увидит...

Дон Мендо

Что посмеет,

Кто б ни было, с тобою сделать,

Когда ты мой слуга? Исполни,

Что приказал твой господин.

Нуньо

Исполню, хоть и не придется

Мне за одним столом сидеть с ним^[160].

Дон Мендо

У слуг, всегда есть поговорка.

Нуньо

Благая весть. Она идет

С своей двоюродной сестрою,

Инес, к решетке.

Дон Мендо

Лучше молви,

Что на востоке самоцветном

Себя желая повторить,

На склоне дня восходит солнце.

СЦЕНА 5-я

Исабель и Инес, у окна. — Те же.

Инес

Иди к окну, сестра, не бойся,

Увидишь, как солдаты входят

В селенье.

Исабель

Ах, не говори.

Как подходить к окну могу я,

Коль этот человек близ дома,

Мне так его противно видеть.

Инес

Упорствует, служа тебе,

Он чрезвычайно.

Исабель

Уж говорила, что напрасно

Вы расточаете любезность,

Здесь каждый день пред этим домом

Являя крайности любви.

Дон Мендо

Когда красавицы бы знали,

Как гнев к лицу им и досада,

Клянусь, они не знали б в жизни

Иных румян или белил.

Вы так красивы. Говорите

Мне неприятностей побольше.

Исабель

Коль говорить их не довольно,

Дон Мендо, сделать я могу.

Инес, иди со мной отсюда

И хлопни перед ним окошком.

(Уходит.)

Инес

Как видно, странствующий рыцарь,

Всегда вам нужно в бой вступать

С враждой подобных приключений,

Вам нелегко тут удержаться,

Так пусть же вам любовь поможет.

(Уходит.)

Дон Мендо

Инес, красавицам — их путь,

Хотят — придут, хотят — уходят.

Что ж, Нуньо.

Нуньо

Бедным незадача.

СЦЕНА 6-я

Педро Креспо; потом Хуан Креспо. — Те же.

Креспо (в сторону)

Чуть в улицу мою вхожу я,

А уж дворянчик тут как тут,

Гуляет поступью преважной.

Нуньо (в сторону, к своему господину)

Сюда подходит Педро Креспо.

Дон Мендо

Идем вот этою дорогой.

Злокачественный он мужик.

(Выходит Хуан Креспо.)

Хуан (в сторону)

Чуть я домой, уж тут у двери

То пугало в своих перчатках,

На наглом лбе его забрало.

Нуньо (в сторону, к своему господину)

А тут сынок его идет.

Дон Мендо

Смелей, не приходи в смущенье.

Креспо (в сторону)

Но тут подходит Хуанито.

Хуан (в сторону)

Однако тут идет отец мой.

Дон Мендо (в сторону, к Нуньо)

(Но в чем и виду не подай.)

Храни Господь вас, Педро Креспо!

Креспо

Храни Господь вас!

(Дон Мендо и Нуньо уходят.)

СЦЕНА 7-я

Педро и Хуан Креспо.

Креспо (в сторону)

Он задумал

Упорствовать. Ему придется

Однажды пожалеть о том.

Хуан (в сторону)

(Не сдобровать ему однажды.)

Откуда мой сеньор приходит?

Креспо

Иду с гумна. Сегодня вышел

Я жатву нашу осмотреть.

Снопы большие, копен много,

Посмотришь издали, так будто

Снопы из золота, как груды,

И полновесное оно,

Тут зерна небом проверялись.

Лопата вверх и вниз летает,

И ветер, ею ранен, веет,

Ложится в сторону зерно,

Мякина в сторону другую:

И тут, кто более смиренен,

Тому, кто грузен, уступает.

Пошли Господь удачу мне,

Чтоб жатву, всю собрать в амбары,

И чтобы ливень или буря

Не обездолили колосья.

А ты что делал в этот час?

Хуан

Не знаю, как тебе скажу я,

Чтоб только ты не рассердился.

Я в мяч играл, и две их было

Игры, и обе проиграл.

Креспо

Что ж, хорошо, коль заплатил ты.

Хуан

При мне не оказалось денег.

Не заплатил. Пришел просить я...

Креспо

Постой и выслушай меня.

Двух никогда вещей не делай:

Не обещайся, раз не знаешь,

Что ты сдержать способен слово,

Когда ж играешь, так играй

Лишь на наличность, что с тобою.

Быть может в деньгах и нехватка,

Зато себя ты не уронишь.

Хуан

Совет как должно от тебя.

Чтоб оценить его полнее,

Другой совет тебе в отплату:

Тому советов не давай ты,

Кто просит денег.

Креспо

Ловко мстишь.

(Уходят.)

Двор при доме Педро Креспо.

СЦЕНА 8-я

Креспо, Хуан, Сержант.

Сержант

Живет не здесь ли Педро Креспо?

Креспо

Чего желает ваша милость?

Сержант

В ваш дом хочу доставить веши,

Что принести сюда велел

Дон Альваро де Атаиде,

Он капитан того отряда,

Который нынче в Саламее

Расквартирован.

Креспо

Хорошо.

Чтоб послужить по чести Богу

И Королю, для капитанов

Мое имущество и дом мой.

Пока в порядок приведут

Для капитана помещенье,

Оставьте вещи там при входе

И сообщите, пусть приходит,

Его мы милость будем ждать,

В том, что велит, служить готовы.

Сержант

Он будет здесь через минуту.

СЦЕНА 9-я

Креспо, Хуан.

Хуан

И примиряешься с постоем,

Когда настолько ты богат?

Креспо

Как я его избегнуть мог бы?

Хуан

Дворянской грамотой. Купи лишь.

Креспо

Скажи по совести, есть кто-то,

Не знающий, кто я таков?

Я человек простой, хоть крови

Я незапятнанной, конечно.

Так я ведь грамотой дворянской

Дворянской крови не куплю^[161].

Что ж, лучше буду я, чем прежде?

Бессмыслица. И что же скажут?

Что за шесть тысяч я реалов

Стал благороден. Тут мошна,

Не честь. Честь деньгами не купишь.

Рассказик маленький скажу,

Прослушай, пусть он пошловатый.

Был человек сто лет плешивым,

Уже сто лет как облысел он,

И наконец купил парик.

Что ж, в пересудах перестал он

Быть лысым? Да ничуть, любезный.

Посмотрят на него, и скажут:

"Парик он носит хорошо".

Итак, ему какая ж польза,

Что лысину его не видят?

Хуан

А он ущерб, как мог, поправил

И неприятности смягчил

От солнца, холода и ветра.

Креспо

Поддельной чести не хочу я,

Ущерб, что был, остался в доме.

Мои все предки мужики,

Пусть будут дети мужиками.

Покличь сестру.

Хуан

Она пришла уж.

СЦЕНА 10-я

Исабель, Инес. — Креспо, Хуан.

Креспо

Дочь, наш Король (храни Всевышний

Его еще на сотню лет!)

Путь в Лиссабон сейчас свершает,

Где будет он короноваться

Как полновластный повелитель.

И потому идут в поход

С военной пышностью отряды,

И старый Фландрский полк приходит

В Кастилью, командир — Дон Лопе,

Он, говорят, Испанский Марс.

Сегодня в дом придут солдаты,

И им тебя не нужно видеть.

Так, дочь, немедленно отправься

В то помещенье наверху,

Где комнаты мои.

Исабель

Хотела

Тебя как раз просить об этом,

И потому сюда пришла я.

Когда бы я осталась здесь,

Мне много услыхать пришлось бы

Ненужных глупостей. С сестрою

В твоем мы помещеньи будем,

И не увидит нас никто,

Ни даже солнце не узнает,

Где мы.

Креспо

Побудь здесь, Хуанито,

Прими гостей благопристойно,

А я покуда поищу,

Чем угостить их хорошенько.

(Уходит.)

Исабель

Идем, Инес.

Инес

Идем, сестричка.

Но женщину, я полагаю,

Совсем безумно охранять,

Коль женщина сама не хочет

Себя хранить.

(Исабель и Инес уходят.)

СЦЕНА 11-я

Капитан, Сержант. — Хуан.

Сержант

Вот этот самый,

Тот дом.

Капитан

Пусть принесут мне вещи

Из кордегардии.

Сержант (в сторону, к Капитану)

Пойду

Сперва крестьянам смотр устрою.

(Уходит.)

Хуан

Добро пожаловать. Нам счастье,

Что в дом приходит кабальеро,

В котором благородный лик.

(В сторону.)

(Какой изящный он и стройный!

Мне хочется служить в солдатах.)

Капитан

Мне вас весьма приятно видеть.

Хуан

Прощенья просим, что еще

Мы не прибрали хорошенько.

Хотел бы мой отец, чтоб дом наш

Сегодня был роскошным замком.

Пошел он поискать еды,

Вам приготовить угощенье,

А я все приведу в порядок.

Капитан

Благодарю за все заботы.

Хуан

Всегда у ваших буду ног.

(Уходит.)

СЦЕНА 12-я

Сержант, Капитан.

Капитан

Ну что, сержант? Крестьянку видел?

Сержант

Свидетель Бог, взглянул я в кухню

И осмотрел все помещенье,

Ее нигде не повстречал.

Капитан

Упрятал девку мужичина.

Сержант

Я расспросил о ней служанку,

Та говорит, отец велел ей

Быть в помещеньи наверху,

Ревнив он, не велел спускаться.

Капитан

Какой мужик не с хитрецою?

Когда бы тут ее я видел,

Вниманья б я не обратил,

А если так оберегает

Ее старик, клянусь, хочу я

Ее найти.

Сержант

Но что ж мы можем

Такого выдумать, сеньор,

Чтобы войти без подозренья?

Капитан

Из одного упрямства только

Ее увидеть я желаю,

И хитрость должную найду.

Сержант

Не нужно и хитрить чрезмерно,

Была бы только здесь удача,

А остальное все неважно.

Капитан

Так слушай, что придумал я.

Сержант

Скажи, в чем дело?

Капитан

Ты представься...

(Видит, что подходит Ребольедо.)

Но нет. Вон там солдат приходит,

В котором ловкости побольше,

Он разыграет это все.

СЦЕНА 13-я

Ребольедо, Искра. — Те же.

Ребольедо (к Искре)

Поговорю я с Капитаном,

Быть может, будет мне удача.

Искра

Поговори с ним хорошенько,

Не все ж сорви быть головой.

Ребольедо

Ты поучи меня быть умным.

Искра

Уж много ли ума, не знаю,

А все бы отдала тебе я.

Ребольедо

Ты здесь покуда подожди.

(Приближается.)

С ходатайством к тебе пришел я...

Капитан

Я, Ребольедо, Бог свидетель,

Тебе во всем помочь желаю,

Мне люб твой смелый, быстрый нрав.

Сержант

Солдат отличный.

Капитан

Что ж ты хочешь?

Ребольедо

Все деньги, сколько их имею,

Имел или иметь я буду,

Я потерял, и беден я

В грядущем, в прошлом, в настоящем.

Не сделаешь ли ты мне милость

И не велишь ли знаменосцу,

Чтоб в возмещение потерь...

Капитан

Ну говори же, что ты хочешь?

Ребольедо

Чтобы он дал мне разрешенье

Заведовать игрой в фортунку^[162],

В нужде я нахожусь большой,

И, человек вполне я честный.

Капитан

Ты рассуждаешь справедливо,

И я скажу, чтоб знаменосец

Твое ходатайство скрепил.

Искра (в сторону)

С ним капитан совсем приветлив.

О, если б мне фортункой зваться!

Ребольедо

Я передам ему немедля.

Капитан

Послушай, что еще скажу.

Тебе довериться хочу я

В том, что задумал, ты поможешь

Искра (в сторону)

Ну, загудел теперь вовсю.

Капитан

Так смеешь говорить со мною?

Ребольедо

И рассердиться не могу я,

Когда я прав?

Капитан

Нет, и не смеешь

Ни слова больше говорить.

Благодари, что я сдержался.

Ребольедо

Вы, ваша милость, капитан мне,

Лишь потому молчать я буду.

Иначе, будь со мной ружье...

Капитан (кладя руку на шпагу)

Что сделал бы?

Искра

Сеньор, помедли.

(В сторону.)

(Я вижу смерть его.)

Ребольедо

Тогда бы

Поговорил я и получше.

Капитан

Чего я жду, чтоб наглеца

Не пронизать моею шпагой?

(Обнажает шпагу.)

Ребольедо

Передо мною знак отличья,

Лишь потому я уступаю.

Капитан

Беги иль не беги — убью.

Искра

Он конченый!

Сержант

Сеньор, послушай!

Искра

Сеньор!

Сержант

Сдержи себя, помедли!

Искра

Не буду зваться я фортункой!

(Капитан бежит за Ребольедо; Сержант за Капитаном; Выходит Хуан со шпагой, потом его отец.)

СЦЕНА 14-я

Хуан, Креспо. — Искра.

Хуан

Спешите все сюда! Скорее!

Креспо

Что здесь случилось?

Хуан

Что здесь было?

На одного солдата в гневе

Был капитан и вынул шпагу,

За ним по лестнице бежит.

Креспо

Судьба — и как тут с нею будешь?

Искра

Бегите все за ним скорее!

Хуан (в сторону)

Напрасная была задача

Желать укрыть мою сестру.

(Уходит.)

СЦЕНА 15-я

Верхняя комната в том же доме.

Ребольедо убегает и наталкивается на Исабель и Инес; потом Капитан и Сержант.

Ребольедо

Сеньоры, храм всегда защита.

Пусть нынче здесь защиту встречу,

Как в церкви, где для всех укрытье,

Лишь потому, сеньор, хотя бы,

Что он прибег в беде ко мне.

Таким, как вы, мужчинам, должно

Нас, женщин, защищать, затем что

Мы женщины, — того довольно,

Коль в вас вполне я вижу вас.

Капитан

Прибежище он не нашел бы,

Где б моего избег он гнева,

Когда б его не защитила

От смерти ваша красота.

Во имя вас его щажу я.

Но хорошо ль, что, помешавши

Смертоубийству совершиться,

Вы убиваете меня?

Исабель

Когда учтиво, кабальеро,

Вы наши жизни обязали,

Зачем заступничеству быстро

Велите вы затрепетать?

Оставьте этого солдата,

Я вас об этом умоляю,

Но пусть не думаю я тотчас,

Что я вам что-нибудь должна.

Капитан

Не только небо наделило

Вас редкостною красотою,

Но сочетало с ней в союзе

И разумение ума.

СЦЕНА 16-я

Креспо и Хуан, с обнаженными шпагами; Искра. — Те же.

Креспо

Как, кабальеро? Я боялся,

Что вас застану за убийством,

А между тем...

Исабель (в сторону)

Всевышний Боже!

Креспо

Вы сладости, как вижу, тут

Пред женщиною говорите?

Вы, видно, очень благородны,

Что гнев так скоро гаснет в сердце.

Капитан

Кто с обязательствами в мире

Рожден, тот должен исполнять их,

И в уваженье к этой даме

От бешенства я удержался.

Креспо

Пред вами дочь моя, сеньор,

И Исабель всего крестьянка,

Не дама.

Хуан (в сторону)

(Видит Бог, все это

Не более как лишь уловка,

Предлог, чтобы сюда войти.

Я со стыда сгорю, коль только

Подумают, что я обманут.

Не быть тому.) Скажу сеньору

Я капитану, можно б вам

Увидеть было, что отец мой

Весьма желает послужить вам,

И неприятностей подобных

Не причинять ему.

Креспо

Юнец,

Тебя кто впутывает в это?

Какая тут мне неприятность?

Коли солдат его разгневал,

Он должен был идти за ним.

И дочь моя, конечно, ценит

Такую милость, как прощенье

Того, кто был в угрозе кары,

Его я уваженью рад.

Капитан

Другой тут не было причины,

И это слишком очевидно,

Вам думать следует получше

О собственных своих словах.

Хуан

Что говорю, я это знаю.

Креспо

Так как же говорить так смеешь?

Капитан

Вы здесь, и потому лишь только

Юнца я вмиг не покарал.

Креспо

Прошу сеньора капитана

Сдержаться. Я отец, и с сыном,

Как будет мне благоугодно,

Могу по праву поступить,

Не вы.

Хуан

И от отца стерплю я,

Не от другого.

Капитан

Что могли бы

Вы сделать?

Хуан

За себя вступаясь,

Могу и жизнь я потерять.

Капитан

Крестьянин честь свою имеет?

Хуан

Совсем такую же, как ваша.

И пахаря не будь, не будет

И капитана на земле.

Капитан

Клянусь, терпение есть низость.

Креспо

Заметьте, я здесь посредине.

(Обнажают шпаги.)

Ребольедо

Ну, Искра, шпаги поиграют,

Клянусь.

Искра (кричит)

Скорей, сюда, сюда!

Ребольедо

Дон Лопе!

(В сторону.)

(Этот глаз увидит.)

СЦЕНА 17-я

Дон Лопе, одет парадно, с ружьем; Солдаты, Барабанщик. — Те же.

Дон Лопе

Что тут такое? Чуть пришел я,

И первое, что здесь я вижу,

Тут ссоры?

Капитан (в сторону)

В неудобный час

Дон Лопе здесь де Фигероа.

Креспо (в сторону)

Выходит дело-то такое,

Что против всех восстал мальчонка.

Дон Лопе

Что тут такое? Отвечать.

Иначе, вот клянусь я Богом,

Мужчин, и женщин, дом, всех к черту!

Довольно мне того, что нужно

Так значит вовремя я прибыл.

Получит каждый то, что нужно.

Скажите, где он, тот солдат,

Что своему дал капитану

Предлог для шпаги обнаженной?

Ребольедо (в сторону)

Что ж, мне платить за всех придется?

Исабель

Вот этот прибежал сюда.

Дон Лопе

Его на дыбу вздернуть дважды.

Ребольедо

На дыбу? Куда, сеньор, мне нужно?

Дон Лопе

На дыбу.

Ребольедо

На дыбы вставать мне?

Нет, не такой я человек.

Искра (в сторону)

Теперь его мне поломают.

Капитан (в сторону, к Ребольедо)

О, Ребольедо, ради Бога

Не говори сейчас ни слова,

А я тебя освобожу.

Ребольедо (в сторону)

(Как мне не говорить возможно?

Смолчу, тогда мне руки вздернут.

Как недостойному солдату.)

Мне капитан велел, чтоб я

Изобразил притворно ссору,

И он бы получил возможность.

Сюда войти.

Креспо

Теперь вам видно,

Мы были правы или нет.

Дон Лопе

Неправы, потому что случай

Чрез вас возник, который мог бы

Все погубить селенье это.

Эй, барабанщик, дай отбой,

Чтоб в кордегардию немедля

Все отправлялися солдаты,

И чтоб никто под страхом смерти

Сегодня прочь не уходил.

И чтоб заботу вашу кончить,

И чтоб довольны были оба,

Без неприятностей дальнейших, —

Себе другое капитан

В селе найдите помещенье,

А здесь я буду помещаться,

Пред тем как путь свой в Гваделупу

Направлю, где сейчас Король.

Капитан

Я указаньям подчиняюсь

Как повеленьям.

(Капитан, Солдаты и Искра уходят.)

Креспо

Все на место.

(Исабель, Инес и Хуан уходят.)

СЦЕНА 18-я

Креспо, Дон Лопе.

Креспо

Сто раз, сеньор, благодарю вас,

Что случай устранили вы,

Через который я погиб бы.

Дон Лопе

Как вы себя бы погубили?

Креспо

Убив того, кто захотел бы

Малейшую обиду мне...

Дон Лопе

Свидетель Бог, вам неизвестно,

Что был тут капитан пред вами?

Креспо

Свидетель Бог, вполне известно,

Но будь он даже генерал,

Когда б моей коснулся чести,

Его убил бы.

Дон Лопе

Кто посмел бы

И у последнего солдата

Хоть нитку тронуть на плаще,

Его повесил бы немедля.

Креспо

И если б кто посмел у чести

Моей задеть хотя пылинку,

Его повесил бы сейчас.

Дон Лопе

Клянусь, вы знать должны, что нужно,

Раз вы есть вы, терпеть повинность,

Которую вам указали^[163]?

Креспо

Имуществом моим, о, да,

Клянусь, служу, но лишь не честью.

Я Королю отдам именье,

И жизнь мою отдам охотно,

Но честь — имущество души^[164],

И над душой лишь Бог властитель.

Дон Лопе

Христос свидетель, что вы правы.

Креспо

Да, прав, мне в том Христос свидетель,

И знаю, что всегда был прав.

Дон Лопе

С дороги я устал, и эта

Нога, мне дал ее сам Дьявол, —

Нуждается теперь в покое.

Креспо

Кто ж вам на это скажет нет?

А здесь постель мне дал сам Дьявол,

Она вам может пригодиться.

Дон Лопе

И ту постель стелил вам Дьявол?

Креспо

Да.

Дон Лопе

Так ее сейчас сомну.

Клянусь, что я устал изрядно.

Креспо

Клянусь, есть час и отдохнуть вам.

Дон Лопе (в сторону)

Упрям мужик. Как я клянется.

Креспо (в сторону)

Он с норовом. Нам с ним не быть.

ХОРНАДА ВТОРАЯ

СЦЕНА 1-я

Улица.

Дон Мендо. Нуньо.

Дон Мендо

Кто рассказал тебе об этом?

Нуньо

Все рассказала мне Хинеса,

Ее служанка.

Дон Мендо

После ссоры,

Что в доме там произошла,

(Была ль в том правда или хитрость)

Тот капитан в нее влюбился?

Нуньо

И так он в Исабель влюбился,

Что в доме дама у него

Не более чем в нашем.

Весь день перед ее он домом

И каждый час ей шлет посланья.

Тут солдатишке есть один,

Так он ему и вестоносец.

Дон Мендо

Не говори ни слова больше,

Чрезмерно много в этом яда,

Душа не вытерпит зараз.

Нуньо

Особенно коли в желудке

Нет сил, чтобы бороться с ядом.

Дон Мендо

Минутку, Нуньо, будь серьезен.

Нуньо

То Бог, чтоб я шутил.

Дон Мендо

А как она на все на это?

Нуньо

Как и с тобой, ответ такой же.

Ты знаешь, Исабель богиня

И выдыхания земли,

Того не досягает небо.

Дон Мендо

Господь пусть даст тебе награду.

(Произнося это восклицание, он делает движение рукой и ударяет Нуньо в лицо.)

Нуньо

Тебе пусть даст он боль зубную,

Два зуба мне сейчас сломал.

Но это хорошо ты сделал,

Коли задумал ты исправить

Лентяев, что совсем без дела.

Вон капитан идет.

Дон Мендо

Клянусь,

Честь Исабель не будь на карте,

Его убил бы.

Нуньо (в сторону)

Ты бы лучше

О голове своей подумал.

Дон Мендо

Послушаю со стороны.

Иди сюда ко мне поближе.

СЦЕНА 2-я

Капитан, Сержант, Ребольедо.

Дон Мендо и Нуньо. В стороне.

Капитан

Такая страсть, такое пламя

Не могут быть любовью только,

Тут просто бешенство, тут гнев,

Тут распаление упрямства.

Ребольедо

Пусть никогда бы ту крестьянку

Красивую сеньор не видел.

Из-за нее тебе хлопот

Достаточно.

Капитан

Какой служанка

Дала ответ тебе?

Ребольедо

Не знаешь,

Какие от нее ответы?

Дон Мендо (в сторону, к Нуньо)

Чему свершиться суждено:

Ночь расстилает тени мрака,

И, прежде чем приду к решенью,

Согласному с благоразумьем,

Ступай вооружи меня.

Нуньо

Как, у тебя, сеньор, оружие

Имеется? Я думал только

Оно как знак в лазурной рамке

Над дверью дома твоего?

Дон Мендо

В седельной кладовой, наверно,

Найдется что-нибудь такое,

Чтоб в предприятии подобном

Мне послужить.

Нуньо

Уйдем, пока

Вас капитан не заприметил.

СЦЕНА 3-я

Капитан. Сержант. Ребольедо.

Капитан

Чтобы мужчине так надменно

Сопротивленье оказала

И чтоб ни слова мне в ответ.

Сержант

Такие женщины, сеньор мой,

Мужчинами совсем иными,

Чем ты, способны увлекаться.

Когда бы ей простой мужик

Вниманье оказал, служил ей,

Он был бы много ей угодней.

А жалобы твои притом

Несвоевременны. Ведь ты

Уйти отсюда должен завтра.

Так как же это ты желаешь,

Чтоб женщина благоволенье

Тебе явила в день один?

Капитан

Но в день один восходит солнце

И прочь уходит; в день все царство

Сполна перемениться может;

И из утеса в день один

Законченное строят зданье;

И в день один конец сраженью;

И выясняется победа;

На море буря в день один

Взыграет и опять спокойно;

Рождаются и умирают

В пределах дня; все это значит,

Что и любовь в единый день

Способна испытать, конечно,

Лучи и тени, как планета,

Успех и неуспех, как царства,

Явление зверей, как лес.

Грозу и тишину, как море

Триумф и гибель, как сраженье,

И жизнь и смерть, как тот, в ком чувства

И в ком возможности свершать.

И если в день один сумела

Ее суровая жестокость

Меня совсем несчастным сделать,

Так почему бы в день один

Не сделать ей меня счастливым?

Иль медленней восторг родится,

Чем оскорбленье?

Сержант

Раз лишь видел

Ее и в крайности такой?

Капитан

Чего ж еще, когда увидел,

И что еще мне видеть больше?

Чуть искра вспыхнет, мы в пожаре;

Чуть пламя выбросит вулкан,

И серная клокочет пропасть;

Чуть молния вверху зажжется,

Она внизу все разрушает;

Чуть пушка грянет, страх летит;

Что ж удивительного, если

Любовь огонь четырехкратный,

Пожар, вулкан, и взрыв, и молния

Хватает, ранит, губит, жжет?

Сержант

Не говорил ли, что крестьянки

Красивыми и быть не могут?

Капитан

Как раз уверенность такая

Меня убила наповал.

Кто знает, что пред ним опасность,

Он приготовится к защите.

Кто к достоверному стремится,

Его-то именно и ждет

Опасности внезапной трудность,

К которой он не приготовлен.

Крестьянку думал я увидеть,

И я богиню увидал.

Неосмотрительность такая

Не западня ли мне, подумай?

Такой божественной ни разу

Еще не знал я красоты.

А, Ребольедо, я не знаю,

Что б сделал, чтоб ее увидеть.

Ребольедо

В отряде есть солдат, который

Изрядно в пеньи преуспел,

И Искра, что в игре в фортунку

Мне помогает, пляшет ловко

И звонко песни петь умеет,

Другой нет женщины такой.

Идем, сеньор, к ее окошку,

Устроим праздник там и песни,

Ты сможешь так ее увидеть,

А раз увидишь, говорить.

Капитан

У них Дон Лопе квартирант,

Его будить я не хотел бы.

Ребольедо

Когда ж с своей ногой больною

Дон Лопе спит? Притом, сеньор,

Коли возникнет неприятность,

Вина ведь не твоя, а наша,

Коль будешь ты с лицом закрытым

В толпе.

Капитан

Хоть возраженья есть,

И в этом трудностей немало,

Моя тоска их превышает.

Так все сберемся этой ночью.

О, ты забота, Исабель.

(Капитан и Сержант уходят.)

СЦЕНА 4-я

Искра. Ребольедо.

Искра (за сценой)

Держи.

Ребольедо

Что там случилось, Искра?

Искра

А вот попался мне бедняжка,

Ему лицо я пощипала.

Ребольедо

Поссорились из-за чего?

Искра

Когда игра была в фортунку,

Задумал он меня морочить.

И вот когда шары считала,

Он стал бесстыдно плутовать.

Его я этим наградила.

(Обнажает кинжал.)

Пока его цирюльник будет

Сшивать и починять прореху^[165],

Мы в кордегардию пойдем,

Я там тебе отчет представлю.

Ребольедо

Когда хочу я веселиться,

Задумала ты быть сердитой.

Искра

Помехи нет тут никакой.

Вот кастаньеты. Петь где будем?

Ребольедо

А вот когда завечереет,

Нам нужно музыку устроить.

Идем немедля и зайдем

Мы в кордегардию дорогой.

Искра

Я славу о себе оставлю,

И будет Искорка Фортунка

Известна до скончанья дней.

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Низкая комната в доме Креспо, с видом и с выходом в сад. Окно с одной стороны.

Дон Лопе, Креспо.

Креспо (за сценой)

Вот в этом месте, где свежее,

Сеньору нашему Дон Лопе

Накройте стол. Здесь ужин лучше.

Ведь в августе за жарким днем

Лишь к вечеру вздохнешь немного.

Дон Лопе

Приятное здесь пребыванье.

Креспо

Обыкновение имеет

Здесь развлекаться дочь в саду.

Садитесь. Между этих веток

И меж побегов винограда

Приятно песенки лепечет

Полувоздушный ветерок,

Согласный в звуке с водоемом.

Среброжемчужная гитара,

В ней златокамешки, как струны.

Простите, если нет певцов,

А слышны только инструменты,

Поют нам песни только птицы,

И по ночам они смолкают,

Заставить петь их не могу.

Присядьте же и от недуга

Вы отдохните здесь немного.

Дон Лопе

Я не смогу найти услады.

Бог да поможет мне.

Креспо

Аминь.

Дон Лопе

Господь мне ниспошли терпенья.

Садитесь, Креспо.

Креспо

Так мне ладно.

Дон Лопе

Садитесь.

Креспо

Если мне даете

Вы позволение, сеньор,

Я вам охотно повинуюсь,

Хоть и стоять я мог отлично.

(Садится.)

Дон Лопе

Вы знаете, что я заметил?

Вчера так силен был в вас гнев,

Что из себя совсем вы вышли.

Креспо

Нет, из себя не выхожу я,

Что б ни случилося со мною.

Дон Лопе

Так как же это так вчера

Вы сели, хоть и не просил я,

Притом же и на лучшем месте?

Креспо

Вот потому что не просили.

Сегодня просите, и я

Стоять хотел бы: на учтивость

Всегда учтивым быть нам нужно.

Дон Лопе

Вчера вы были в проклинаньях,

И все у вас, чтоб так и сяк,

Сегодня вы миролюбивый,

В благоразумьи и покое.

Креспо

Всегда, сеньор, я отвечаю

В том самом тоне, как со мной.

Вчера вы говорили сами

В таком же тоне, как ответно

Я говорил. И подходящим

Я сделал правилом своим:

С тем, кто клянется, сам клянусь я,

Кто молится, и я с молитвой.

Во всем компанию держу я.

И это даже до того,

Что глаз сомкнуть не мог я ночью,

Все о ноге я вашей думал.

А утром встал, в ногах обеих

Изрядную я чуял боль:

Ведь я не знал, у вас какая

Нога болит, так значит обе

И заболели. Ради Бога,

Какая, уж скажите мне,

Чтобы вперед одна болела.

Дон Лопе

Не вправе ль сетовать я горько?

Уж тридцать лет, как боль терплю я,

Во Фландрии, в трудах войны,

Зимой страдаю от мороза,

А летом от мучений зноя,

И никогда не отдыхаю,

Аминь. А ежели замедлят,

Благого сделать не хотят.

Дон Лопе

О, Иисус. О, Сыне Божий.

Креспо

Да будет с вами и со мною.

Дон Лопе

Христос, Христос, я умираю.

Креспо

Христос, Христос, как я терплю.

СЦЕНА 6-я

Хуан, уставляет стол. Дон Лопе, Креспо.

Хуан

Вот стол накрыт и все готово.

Дон Лопе

Так почему же не приходят

Мои сюда служить мне слуги?

Креспо

Сеньор, я вам решусь сказать,

Что я о том распорядился,

Чтобы они не приходили,

Я с Божьей помощью уверен,

Что все в порядке будет здесь.

Дон Лопе

Пускай же не приходят слуги.

Прошу, чтоб ваша дочь со мною

Откушала.

Креспо

Хуан, сейчас же

Пойди и позови ее.

(Хуан уходит.)

Дон Лопе

Я так здоровьем слаб, что вряд ли

Меня подозревать здесь можно.

Креспо

Хотя б здоровье ваше было

Таким, как я того хочу,

Подозревать я вас не стал бы.

Меня обидеть вы хотите,

Так говоря: сюда входить ей

Я не велел из-за того,

Что слушать лишнее не нужно.

Но если б все солдаты были,

Как вы, учтивы, ей бы должно

Быть первой, чтобы им служить.

Дон Лопе (в сторону)

Претонкий этот мужичина,

И осторожен чрезвычайно.

СЦЕНА 7-я

Хуан, Инес, Исабель. Дон Лопе, Креспо.

Исабель

Что мне сеньор повелевает?

Креспо

Сеньор Дон Лопе хочет нас

Почтить: тебя позвал он в гости.

Исабель

Лишь Ваша Светлость захотела б,

А я попробовать готов.

СЦЕНА 8-я

Солдаты, Ребольедо. — Те же.

Солдаты (за сценой)

Вот здесь как раз и петь мы будем.

Ребольедо (за сценой)

Мы к Исабель направим песню,

А чтоб она скорей проснулась,

В окошко камень бросим мы.

(Слышен стук камня об окно.)

Голос (поет за сценой)

Цветочек розмарина,

Малютка Исабель,

Сегодня цветик синий,

А завтра будет мед.

Дон Лопе (в сторону)

(Ну музыка идет, но камень

Бросать в окно совсем бесстыдно...)

О, Исабель, проснись, проснись же.

Исабель (в сторону)

О, Боже, чем я провинилась,

Что мне терпеть такое нужно?

Дон Лопе

Нет, более терпеть нельзя,

И непомерно это дурно.

(Опрокидывает стол.)

Креспо

И совершенно уж чрезмерно.

(Опрокидывает стул.)

Дон Лопе (в сторону)

(Я нетерпенью подчинился.)

Ведь правда же терпеть нельзя,

Когда нога болит так тяжко?

Креспо

Я говорил как раз об этом.

Дон Лопе

Я думал о другом о чем-то.

Вы опрокинули тут стул...

Креспо

Как вами стол был опрокинут,

Я не имел перед собою

Другого ничего, чтоб бросить.

(В сторону.)

(О, честь, скрываться нужно нам.)

Дон Лопе (в сторону)

(Кто там на улице, узнать бы.)

Я ужинать не расположен.

Идите.

Креспо

В добрый час.

Дон Лопе

Сеньора,

Идите с Богом.

Исабель

С вами Бог.

Дон Лопе (в сторону)

Из комнаты моей есть выход

На улицу, и щит там видел?

Креспо (в сторону)

Есть выход со двора, я знаю.

Я шпагу добрую найду.

Дон Лопе

Так доброй ночи.

Креспо

Доброй ночи.

(В сторону.)

Детей моих запру снаружи.

Дон Лопе

Я дом немного успокою.

Исабель (в сторону)

О, как притворствуют они,

И как притворствовать им трудно.

Инес (в сторону)

Друг друга обмануть желают,

Им удается это плохо.

Креспо

Эй, юный.

Хуан

Я.

Креспо

В постель — сюда.

(Уходит.)

СЦЕНА 9-я

Улица.

Капитан, Сержант; Искра и Ребольедо, с гитарами; Солдаты.

Ребольедо

Да, здесь, пожалуй, будет лучше.

Мы тут устроимся удобней.

Что каждый должен делать, делай.

Искра

Опять за музыку?

Ребольедо

Ну да.

Искра

Все это мне как раз по вкусу.

Капитан

Какая дерзкая крестьянка.

Окошка даже не открыла.

Сержант

Там в комнатах уж слышно нас.

Искра

Постой.

Сержант

Придется расплатиться.

Ребольедо

Посмотрим только, кто приходит.

Искра

Не видишь разве? Это рыцарь,

Во всеоружии идет.

СЦЕНА 10-я

Дон Мендо, с большим щитом, Нуньо. — Те же.

Дон Мендо (в сторону, к Нуньо)

Ты видишь, что здесь происходит?

Нуньо

Не вижу, нет, не вижу ясно,

Я лезвием их всех прогнал бы,

Но надо скрыть свое несчастье,

Пока мы ясно не увидим,

В том есть ее вина иль нет.

Нуньо

Так сядем здесь.

Дон Мендо

Отлично, сядем.

Я так останусь неизвестным.

Ребольедо

Ну, человечек наш уселся,

Или не человек, душа,

Которой суждено скитаться

С таким щитом за то, что в жизни

Она сломала много копий.

(К Искре.)

Брось в воздух голос свой.

Искра

Летит.

Ребольедо

Спой песню так, чтоб кровь забилась.

Искра

Пою, и будет кровь быстрей.

СЦЕНА 11-я

Дон Лопе и Креспо, одновременно, со щитами, каждый со своей стороны. — Те же.

Искра (поет)

Был такой сякой Сампайо,

Цвет красивых Андалузцев,

Был большой он забияка,

Рыжевласый, золотой.

Вечерком, когда смеркает,

Он пришел болтать с Крикуньей,

А она болтала с Гарло,

Испивая с ним винцо.

Гарло на руку был ловок,

Все, что делал, делал быстро,

Был он молнией без тучи,

Прямо с неба упадал.

Шпагу вынул, и немедля

Бьет вперед и бьет наотмашь.

Креспо

Должно быть, так случилось это.

Дон Лопе

Вот так удар был без сомненья.

(Дон Лопе и Креспо нападают с обнаженными шпагами на солдат и на Дона Мендо с Нуньо. Обращают их в бегство. Дон Лопе возвращается.)

Дон Лопе

Бежали. Лишь один остался.

(Креспо возвращается.)

Креспо (в сторону)

Какой-то тут еще солдат.

Дон Лопе (в сторону)

И этому задам я встряску.

Креспо (в сторону)

И этот не уйдет отсюда,

Чтоб стали раньше не отведал.

Дон Лопе

Беги вдогонку за толпой.

Креспо

Беги, ты побежишь скорее.

(Бьются.)

Дон Лопе (в сторону)

Клянусь, он бьется превосходно.

Креспо (в сторону)

Отлично бьется, Бог свидетель.

СЦЕНА 12-я

Хуан со шпагой. Дон Лопе, Креспо.

Хуан (в сторону.)

(Дай Бог, чтоб встретился я с ним.)

Сеньор, я здесь, с тобою рядом.

Дон Лопе

Вы Педро Креспо?

Креспо

Я. Дон Лопе?

Дон Лопе

Дон Лопе. Я же говорил вам,

Чтобы не выходили вы?

Что означает этот подвиг?

Креспо

Я объясню, что извиненье

Мне в том, что сделали вы здесь.

Дон Лопе

Мое в том было оскорбленье,

Не ваше.

Креспо

Лишнее скрываться.

Я вышел, чтобы с вами рядом

Принять и встретить этот бой.

СЦЕНА 13-я

Солдаты, Капитан. — Те же.

Солдаты (за сценой)

Теснее. Мужичье покончим.

Капитан (за сценой)

Заметьте...

(Входят Солдаты и Капитан.)

Дон Лопе

Стой. Куда идете?

Что означает эта крайность?

Капитан

Здесь в этой улице сейчас,

Совсем не причиняя шума,

Солдаты пели, веселились,

Внезапно возникает ссора,

И я удерживать их стал.

Дон Лопе

Дон Альваро, я понимаю

Благоразумье вашей меры,

И так как здесь, в местечке этом,

Возник сегодня шум и гам,

Хочу беды избегнуть большей.

И так как ночь близка к рассвету,

Я отдаю вам приказанье,

Чтоб завтра утром свой отряд

Из Саламеи увели вы

И уж сюда не возвращались,

Затем что если будет нужно

Вторично водворить покой,

Клянусь, я применю оружье.

Капитан

Я подтверждаю, что отряд мой

В походе будет завтра утром.

(В сторону.)

(Ты будешь стоить жизни мне,

Красивая моя крестьянка.)

Креспо (в сторону)

Дон Лопе этот прихотливый,

Мы будем в добром с ним согласьи.

Дон Лопе

Идемте вместе, чтобы вас

Здесь одного никто не встретил.

(Уходят.)

СЦЕНА 14-я

Дон Мендо; Нуньо, раненый.

Дон Мендо

Ты, Нуньо, не серьезно ранен?

Нуньо

Хотя б и менее серьезно,

Мне вовсе в том отрады нет,

Нуньо

Сегодня за день уберутся.

СЦЕНА 15-я

Капитан и Сержант с одной стороны. — Дон Мендо и Нуньо с другой.

Капитан

Сержант, с отрядом ты пойдешь

И будешь до заката солнца

Идти, когда ж тот светлый факел

Сокроется в волне холодной,

Уйдет в Испанский океан,

Тебя в лесу я жду, запомни,

Сегодня жизнь мою хочу я

Найти и встретить в смерти солнца.

Сержант (в сторону, к Капитану)

Молчи, здесь пугало сих мест.

Дон Мендо (в сторону, к Нуньо)

Так постараемся пройти мы,

Чтоб скорби он моей не видел.

Будь, Нуньо, тверд, скрепись наружу.

Нуньо

Как крепышом я покажусь?

(Дон Мендо и Нуньо уходят.)

СЦЕНА 16-я

Капитан, Сержант.

Капитан

В местечко нужно мне вернуться,

С служанкой я договорился,

Увижу, не возможно ль будет

С жестокой этой говорить.

Я ей такие дал подарки,

Что похлопочет достоверно.

Сержант

Коль хочешь ты, сеньор, вернуться,

Ребольедо

О юном брате Исабель.

К отцу Дон Лопе обратился,

Прося, чтоб сына отпустил он,

Тот отпустил, и он уходит,

Идти он хочет на войну.

На улице его я встретил,

Щеголеватый и веселый,

Еще крестьянином смотрел он,

Но и солдатом уж глядел.

Теперь у нас одна забота:

Старик.

Капитан

Дела идут отлично.

Пойдут и лучше, если только

Мне та поможет, что дала

Надежду мне сегодня ночью

Беседовать с моей желанной.

Ребольедо

Не можешь в этом сомневаться.

Капитан

С дороги я вернусь сюда,

Теперь же нужно быть с отрядом,

Пока уходит он отсюда.

Со мной вы оба возвратитесь.

(Уходит.)

Ребольедо

Нас будет мало, видит Бог,

Хотя еще пришли бы двое,

И четверо, и шесть, и больше.

Искра

А я, коль ты сюда вернешься,

Скажи, что буду делать там?

Не в безопасности я буду,

Коль мне придется повстречаться

С тем, кто сшивал свои прорехи

Там у цирюльника.

Ребольедо

Как быть?

Не знаю, что с тобой мне делать.

Со мной идти не побоишься?

Искра

Бояться? Нет. Наряд имею,

И нрав совсем не робкий мой.

Ребольедо

Одежда для тебя найдется,

Ушедший паж свою оставил.

Искра

На месте я его и буду.

Ребольедо

Идем, уж знамя в путь идет.

Искра

Теперь я вижу, справедливо

Поется песенка, что длится

Один лишь час любовь солдата.

(Уходят.)

СЦЕНА 18-я

Дон Лопе, Креспо, Хуан.

Дон Лопе

За много вас благодарю,

Но более всего я тронут

Тем, что вы сына отпустили,

И он моим солдатом будет,

От всей души благодарю.

Креспо

Даю, чтоб был слугой он вашим.

Дон Лопе

Его беру своим я другом.

Он люб мне смелым бодрым нравом,

И тем, что воинский в нем дух.

Хуан

Всегда у ваших ног я буду.

И вы увидите, как стану

Я правдой вам служить, стараясь

Повиноваться вам во всем.

Креспо

В чем вашего прошу прощенья,

Сеньор, так это в том одном лишь,

Что, может быть, он не сумеет

Вам должным образом служить.

Нам в нашей школе деревенской

Соха и борона как книги,

Умеем действовать лопатой

И ловко действуем цепом,

Но здесь не мог он научиться

Тому, что во дворцах богатых

Преподает векам учтивость

И обхождение дает.

Дон Лопе

Уже теряет солнце силу.

Я в путь решаюсь отправляться.

Хуан

Иду, сеньор, и посмотрю там,

Готовы ли носилки вам.

СЦЕНА 19-я

Исабель, Инес. — Дон Лопе, Креспо.

Исабель

И это хорошо, уйти так,

С тем не простившись, кто желает

Всегда служить вам?

Дон Лопе (к Исабель)

Не ушел бы

Я без того, чтоб руки вам

Поцеловать, прося прощенья,

Что дерзновенно оставляю

Вам дар, и дар не как награду,

А как покорности лишь знак.

Медаль есть эта хоть богата

Алмазами, своей оправой,

Но к вам она приходит бедной,

Возьмите этот слабый знак

И, в честь меня, прошу, носите.

Исабель

Огорчена я, что хотите,

Являясь столь великодушным,

За хлебосольство заплатить,

Мы должники, ведь вы гостили

И этим честь нам оказали.

Дон Лопе

Не плата это, лишь вниманье.

Исабель

Как знак внимания беру.

О брате я моем прошу вас,

Служить вам он чрезмерно счастлив.

Дон Лопе

О нем, прошу, не беспокойтесь,

Сеньора, будет он со мной.

СЦЕНА 20-я

Хуан. — Те же.

Хуан

Дон Лопе

Скажите, ради Бога.

Креспо

Безумец прихоти прекрасной.

(Дон Лопе уходит.)

СЦЕНА 21-я

Креспо, Хуан, Исабель, Инес.

Креспо

Мой сын, пока сеньор Дон Лопе

Приготовляется к отбытые,

Перед сестрой, перед родною

Услышь, что я тебе скажу.

Ты родился, по воле Божьей,

Хуан, от крови самой чистой,

И чистота ее как солнце,

Но кровь крестьянская в тебе.

Тебе одно я и другое

Затем подробно сообщаю,

Чтоб слишком не смирял ты гордость

И смело большим стать хотел.

Но также, чтобы, впавши в гордость,

Чрезмерного не захотел ты,

И чтоб не стал тем самым меньше,

Ты оба твердо знай пути.

И ими пользуйся смиренно.

Смиренным будучи, ты сможешь

Спокойно рассудить, что лучше,

Забудешь также и о том,

Что служит к униженью гордых.

Сколь многие, свершив погрешность,

Ее смиреньем искупили.

Сколь многие через тщету

Себе лишь ненависть снискали.

Будь вежливым необычайно,

Будь щедрым, также и веселым:

Ты знаешь, делают друзей

Обычно деньги вместе с шляпой.

Все золото, какое только

Там в Индии соткало солнце^[166]

И к нам идет через моря,

Не стоит счастья быть любимым.

Дурного никогда не молви

О женщинах: и в самой скромной

Узнай, достойная душа,

И наконец, от них родился.

Не бейся из-за каждой вещи.

Когда в селеньях наших вижу,

Как биться учат тут и там,

И как учителей тех много,

Я часто про себя помыслю:

"Не эта школа нам потребна,

И нужно не тому учить,

Как биться ловко и красиво,

А почему, за что нам биться.

И утверждаю, если б только

Один такой учитель был,

Который бы учил успешно

Не как, за что нам нужно биться,

Все б сыновей к нему послали".

С такими мыслями в уме

И с деньгами, что на дорогу

Берешь, а также чтоб разумно

Приличных две одежды сделать,

С защитою Дон Лопе ты

Прими мое благословенье,

И я на Бога уповаю,

Что будешь в лучшем положеньи.

Прощай, мой сын. Уж я с тобой

Расчувствовался, так прощаясь.

Хуан

Я доводы твои запомню

И в сердце их запечатлю,

Так будут жить, пока живу.

Дай руку мне. Тебя, сестра, я

Хочу обнять. Сеньор Дон Лопе

Уж отбыл, нужно поспешить мне.

Исабель

Тебя хотела б удержать.

Хуан

Прощай, Инес, прошай, сестрица.

Инес

Тебе не говорю я словом,

Глаза мне голос заменили.

Прощай.

Креспо

Иди уж поскорей.

А то как только погляжу я,

И больно мне, что ты уходишь.

Так поступай, как говорил я.

Хуан

Всевышний с вами.

Креспо

Бог с тобой.

(Хуан уходит.)

СЦЕНА 22-я

Креспо, Исабель, Инес.

Исабель

Какой жестокий этот выбор.

Креспо (в сторону)

(Теперь, когда его не вижу,

Могу я говорить спокойней.)

Что здесь бы делал он со мной,

Всю жизнь он прожил бы лентяем?

Пусть Королю служить идет он.

Исабель

Мне жаль, что он уходит ночью.

Креспо

А в летний зной свершать поход

Приятнее не днем, а ночью,

Не так устанешь, да и нужно,

Чтоб он скорей нагнал Дон Лопе.

(В сторону.)

(Растрогал вовсе он меня,

Хоть пред другими и креплюсь я.)

Исабель

Пойдем домой, сеньор, уж поздно.

Инес

Теперь, когда ушли солдаты,

Еще помедлить можно нам,

Здесь у дверей прохладный ветер,

А вскоре выйдут и соседи.

Креспо (в сторону)

(Сказать по правде, потому я

В дом не иду еще сейчас,

Что как дорога забелеет,

Так мнится, вижу я Хуана.)

Инес, дай стул мне, посижу я.

Инес

А вот скамеечка есть тут.

Исабель

В совете городском, как слышно,

День выборов прошел сегодня.

Креспо

Так в Августе всегда бывает.

(Садятся.)

СЦЕНА 23-я

Капитан, Сержант, Ребольедо, Искра и Солдаты, все закутаны до глаз в плащи.

Креспо, Исабель, Инес.

Капитан (в сторону, к своим)

Бесшумно совершайте шаг.

Иди вперед ты, Ребольедо,

Дай знать служанке, что пришел я.

Ребольедо

Иду. Но что такое вижу?

У входа к ним там люди есть.

Сержант

И я их вижу в лунном свете.

Среди теней лицо как будто,

Там Исабель.

Капитан

Она, конечно.

Мне сердце это говорит

Ясней луны. Как раз пришли мы.

Коль мы, когда сюда достигли,

На все дерзнем, исход отличный.

Сержант

А можешь выслушать совет?

Капитан

Нет.

Сержант

Так его и не скажу я.

Что ты замыслил, то и делай.

Капитан

Я подойду и дерзновенно

Схвачу оттуда Исабель.

А вы в то время помешайте

Преследованью остриями.

Сержант

С тобой пришли, и что велишь нам,

Мы будем это исполнять.

Капитан

Запомните, что мы сойдемся

В лесу соседнем, что направо,

Когда уходишь прочь с дороги.

Ребольедо

Слышь, Искра.

Искра

Что?

Ребольедо

Держи плащи.

Искра

Хранить плащи одна услада

В часы, как биться начинают,

Хоть о купаньи говорят так.

Капитан

Я первый подойду сейчас.

Креспо

Ну, воздухом мы насладились.

Теперь и в дом пойдем, пожалуй.

Капитан (в сторону, к своим)

Пришла пора, друзья, спешите.

(Солдаты подбегают к троим, задерживают Креспо и Инес, овладевают Исабель.)

Исабель

Предатель. Что это, сеньор?

Капитан

Безумье, бешенство любви.

(Увлекает ее и уходит.)

Исабель (за сценой)

Предатель. О сеньор, сеньор мой.

Креспо

О, подлые.

Исабель (за сценой)

Отец мой милый.

Инес (в сторону)

Уйду отсюда я сейчас.

(Уходит.)

Креспо

Вы увидали (О, бесчестье),

Что я без шпаги, потому лишь

Вы, трусы подлые, напали.

Ребольедо

Уйдите, а не то вам смерть.

(Похитители уходят.)

Креспо

Коль честь убита, что мне пользы

В живых остаться. Если б шпагу.

За ними без оружья гнаться

Напрасно, а за ней пойду,

Так их из виду потеряю.

Что делать мне в судьбе неверной?

Как ни пойти, везде опасность.

СЦЕНА 24-я

Инес, со шпагой. Креспо.

Инес

Тебе я шпагу принесла.

Креспо

Ты вовремя приходишь с нею.

Имею честь, имея шпагу,

Чтобы преследовать преступных.

(Уходит.)

СЦЕНА 25-я

Поле.

Креспо, бьется с Сержантом. Ребольедо с Солдатами; потом Исабель.

Креспо

Предатели, трусливый род,

Свою добычу отпустите,

Из ваших рук ее исторгну,

Или я с жизнью здесь расстанусь.

Сержант

Напрасного желаешь ты.

Нас много.

Креспо

Но терзаний больше

В моей душе, и все вступают

В бой за меня...

(Падает.)

Я поскользнулся.

Шаг изменил.

Ребольедо

Убить его.

Сержант

Отнявши честь, лишить и жизни

Чрезмерно было бы, жестоко.

Его мы к дереву привяжем,

В глухом лесу не сможет он

Поднять тревогу.

Исабель (за сценой)

Господин мой.

Отец мой.

Креспо

Дочь моя.

Ребольедо

Тащите

Его подальше.

Креспо

Дочь родная,

Тебя лишь вздох мой провожает.

(Его увлекают.)

СЦЕНА 26-я

Исабель и Креспо, за сценой; потом Хуан.

Исабель (за сценой)

О, я несчастная, увы.

Хуан (входя)

Печальный голос.

Креспо (за сценой)

О, несчастный.

Хуан

Какое смертное стенанье.

Мой конь споткнулся подо мною

При входе в лес, и я упал,

За ним слепой бегу по чаше,

И крик печальный слышу справа,

И слева горькое стенанье,

И так неявственны они,

Что я едва их различаю.

Здесь две беды ко мне взывают,

И помощи желают обе,

И голос здесь один мужской,

И женский также, вслед за ним я

Пойду, отцу так повинуюсь.

Он два мне правила преподал:

"Чтить женщину и биться там,

Где будет случай надлежащий".

И, следуя теперь призыву,

Честь женщины я защищаю,

И буду биться в должный миг.

ХОРНАДА ТРЕТЬЯ

СЦЕНА 1-я

Чаща леса.

Исабель, плачущая.

Исабель

О, никогда пусть не сияет

Моим глазам рассвет и утро,

Чтобы в тени не нужно было

Стыдиться мне самой себя.

Весна проворных звездных гроздий,

Не уступай заре дорогу,

Пусть по твоим полям лазурным

Она не рассылает смех,

А ежели придти уж нужно,

И надо мир твой потревожить,

Так пусть заря не смех роняет,

А с горьким плачем день ведет.

О, наибольшая планета,

Побудь в волне холодной дольше,

Дозволь, чтоб ночь продлила царство

Своих сомнительных темнот.

Дозволь, чтоб о тебе сказали,

Когда мою мольбу услышишь,

Что ты идешь не неизбежно,

А волю явствуешь свою.

Зачем ты восходить желаешь

И хочешь увидать с лазури

Мою печальнейшую повесть,

Рассказ чудовищной судьбы,

Насилий диких безымянность,

Что в посрамленье человекам

Свершилось, и по воле неба

Записан этот приговор?

Но горе мне, твое насилье,

Твою жестокость замечаю,

Тебя просила задержаться,

А ты встаешь над гранью гор.

О горе мне. За мною следом

Такие беды и несчастья,

Такое страшное бесчестье,

Такой судьбинный приговор,

И ты свой гнев стремишь мне с неба.

Что делать мне? Куда пойду я?

Когда дрожащие я ноги

Решусь направить в дом родной,

Найдет отец мой престарелый

Себе в том новое бесчестье,

Ведь он одну имел лишь радость,

Глядеться в светлую луну

Моей невозмущенной чести,

Которая узнала ныне

Такое лунное затменье.

Коль во внимание к нему

Не ворочусь домой, я этим

Возможность создаю для мысли,

Что соучастницей была я

Сама бесчестья моего.

И, будучи в том невиновной,

Неосмотрительно могу я

Злоречию дать основанье.

Как дурно поступила я,

Что я от брата ускользнула.

Не лучше ль было, чтобы гневный,

Весь распалясь, меня убил бы,

Мою судьбу он увидав?

Хочу позвать его, хочу я,

Чтоб, мщеньем яростным пылая,

Меня убил он, возвратившись,

Пусть эхо зов мой повторит...

СЦЕНА 2-я

Креспо, Исабелъ.

Креспо (за сценой)

Вернись меня убить скорее,

Убийцей будешь милосердным,

В том милосердья нет нисколько

Несчастному оставить жизнь.

Исабель

Что говорит там голос слабый,

Неявственный и плохо слышный,

Его признать не в состояньи.

Креспо (за сценой)

Убей из жалости меня.

Исабель

О, небо, небо, вот несчастье.

Еще другой взывает к смерти,

Еще меня он злополучней,

И против воли должен жить.

(Раздвигает ветки, предстает

Креспо, привязанный к дереву.)

Но что мои глаза здесь видят?

Креспо

Коль в том, кто здесь по лесу бродит,

Есть хоть на каплю милосердья,

Пусть подойдет меня убить...

О, дочь, приди ко мне скорее

И развяжи мне эти путы.

Исабель

Не смею. Если развяжу

Тебя стесняющие узы,

Тогда, сеньор, я не посмею

Тебе сказать мои несчастья

И рассказать мою беду.

Чуть будешь с вольными руками,

Лишенный чести, ты немедля,

Проникнут гневом смертоносным,

Меня убьешь, и я хочу

Тебе сказать сначала повесть

Моих томительных несчастий.

Креспо

О, Исабель, постой, помедли,

Не продолжай. Несчастья есть,

Чтобы почувствовать их сердцем,

Нам говорить о них не нужно.

Исабель

Есть многое, о чем ты должен

Узнать, и, как о том скажу,

Твое все сердце возмутится,

И, прежде чем о том услышишь,

Мгновенного захочешь мщенья.

Я вечером вчера была

В тени твоих седин спокойна,

И юность сердцу обещалась,

Когда предатели, что были

До глаз закутаны в плащи,

(Они решили, что сумеет

Их дерзость побороться с честью)

Меня похитили: так точно

Ягненка похищает волк,

Когда сосет он грудь родную.

Тот Капитан, тот гость нечестный,

Что в первый день в наш дом низринул

Раскол предательства и ссор,

Всю смуту низкого коварства,

Меня схватил в толпе он первый,

А между тем другие с тылу

Его согласно, как один,

От нападенья защищали.

Вот этот лес, вот эта чаща

Ему прибежищем служили:

Когда же тирании гнет

Не укрывался в темной чаще?

Была здесь дважды без сознанья,

Когда и голос твой, за мною

Звучавший, оставлял меня.

Слабел он с отдаленьем в ветре

И еле-еле доносился,

И то, в чем раньше смысл был явный,

Не голос был, а только звук,

Рассеянный летучим ветром,

Не голос был, а только эхо,

Лишь слабый отзвук смутной вести.

Так тот, кто слушает рожок,

Когда уходит в отдаленье,

Уж звук растаял, долго слышит

Намек какой-то смутной вести.

И вот предатель, увидав,

Что больше нет за ним погони,

Что мне ни в ком уж нет защиты,

Затем что и луна, сокрывшись

Меж темных туч, заемный свет,

От солнца взятый, погасила,

Опять, и сколько раз, и снова,

Притворными словами начал

Оправдывать свою любовь.

Кто не нашел бы слишком странным,

Что кто-то хочет оскорбленье

Изобразить в словах как ласку?

Как дурно, дурно человек

Поступит, если пожелает

Приобрести насильем душу,

Не понимая, что победа,

Не понимая, что любовь

Есть чувство красоты, к которой

Испытываешь уваженье:

Любить же красоту в обиде,

И без души — лишь тень одна,

Любовь то к женщине красивой,

Но не живой. Каких молений,

Каких не говорила слов я,

То вся смиренье перед ним,

То гордая. Но все напрасно.

Затем что (Пусть мой голос смолкнет!)

Надменный (Пусть не льются слезы!),

И дерзкий (Грудь моя, стони!),

И грубый (Плачьте, плачьте, очи!),

Свирепый (Пусть молчат все чувства!),

Тиран (Прервись, мое дыханье!),

Насильник (Траур мне явись!),

О, если голос изменяет,

Порою действие расскажет,

И я в стыде лицо скрываю,

Обиду я в слезах топлю,

От бешенства ломаю руки,

Пойми же действия такие,

Мой голос говорить не может.

Довольно, если я скажу,

Что в час, когда, взывая к небу,

Уж я не помощи просила,

А правосудия, с зарею

Шум веток услыхала я,

Взглянула, брат был предо мною.

О, небо! Рок мой несчастливый!

Когда к злосчастному являлась

Подмога с должной быстротой?

В сомнительном огне рассвета

Он сразу угадал несчастье,

О чем никто еще не молвил,

Ведь скорбь есть рысь и видит вдруг.

И вот, не говоря ни слова,

Тот меч, которым опоясал

Его вчера ты, обнажил он,

Увидев это, Капитан

Своей блистает белой сталью,

Один к другому тесно бьются,

Ударит тот, ответит этот,

А я, покуда длился бой,

Со страхом, с болью увидавши,

Что он не знает, виновата,

Не виновата ли я в этом,

Чтоб в оправданиях пред ним

Не впасть в опасность быть убитой,

Бегу, и в чаще укрываюсь.

Не так, однако, бегство быстро,

Чтоб не смотреть среди ветвей,

Хотела знать исход я боя.

Мой брат, я вскоре увидала,

Наносит рану Капитану,

Тот падает, его убить

Он хочет, но спешит подмога,

На брата мчится нападенье

Он защищается, но, видя,

Что их толпа, скорей бежит.

Они его не нагоняют,

Важней помочь им Капитану,

Чем позаботиться о мщеньи.

И, раненого в руки взяв,

Они спешат скорей в местечко,

О преступленьи забывая.

В том затруднительном стеченьи

Всего, что здесь произошло,

За первое они схватились

А я, увидев цепь несчастий,

Боль с болью слитые, как звенья,

Слепая; в скорби, в смуте вся,

Бежала, падала, бежала,

Без света, без пути, без мысли,

Горами, полем, лесом, чашей,

И вот теперь у ног твоих,

Чтоб рассказать тебе несчастья,

Пред тем как смерть мою ты дашь мне.

Теперь уж все я рассказала,

Вонзи же смело сталь в меня.

Чтоб ты убил меня, я руки

Твои от пут освобождаю.

(Развязывает его.)

Пускай одна из тех веревок

Мне шею бедную сожмет.

Я, дочь твоя, и я без чести,

А ты свободен, так найди же

Свою хвалу в моей кончине,

И пусть промолвят о тебе,

Что дочь свою ты отдал смерти,

Чтоб честь твоя живой осталась.

Креспо

Встань, Исабель, с колен, из праха,

Не оставайся больше так:

Когда бы не было подобных

Несчастий и терзаний наших,

Без всякой пользы были б пытки,

И счастье вовсе без цены.

Судьбой они даются людям,

Мы их в груди запечатляем

С достойной твердостию сердца.

Идем скорее, Исабель:

Домой вернемся; этот юный

В большой опасности, и нужно

Принять немедленные меры,

Чтоб нам узнать скорей, где он,

Укрыть его, где безопасность.

Исабель (в сторону)

Удача мне. Как он разумен,

Иль как он скрытен.

Креспо

Так идем же.

(Уходят.)

СЦЕНА 3-я

Улица при входе в селение.

Креспо, Исабель.

Креспо

Свидетель Бог, коль только рок

С необходимостью лечиться

Так сделали, что здесь в селеньи

Тот Капитан, пускай он лучше

Умрет от раны от своей,

Не то получит он другую,

И тысячу: не успокоюсь,

Пока его я не увижу

Умершим. Дочь, идем домой.

СЦЕНА 4-я

Регистратор. Креспо, Исабель.

Регистратор

Привет сеньору Педро Креспо.

С благою вестью прихожу я.

Креспо

С благою вестью, Регистратор?

Регистратор

Сегодня выбрал вас совет

Алькальдом и к началу службы

Два важные у вас есть дела:

Во-первых, к нам Король прибудет,

Сегодня будет, говорят,

Иль завтра; во-вторых, в селенье

Солдаты принесли поспешно

Того лечиться Капитана,

Что был вчера с отрядом здесь.

Кем ранен был, не говорит он,

Но, если выяснится это,

Тут крупное возникнет дело.

Креспо (в сторону)

(О, небо. В час, как мыслю месть,

Жезл правосудия дает мне

Моей быть господином чести.

Как совершу я преступленье,

Когда вот в этот самый час

Меня судьею выбирают,

Чтоб преступления карал я?

Но в миг один такие вещи

Не разрешаются умом.)

Я чрезвычайно благодарен,

Что так почтить меня желают.

Регистратор

Теперь придите в дом совета,

Жезл правосудья будет вам

Вручен, и к рассмотренью дела

Немедля приступить вам можно.

Креспо

Идем. В свой дом ты удалишься.

Исабель

О, сжалься, небо, надо мной.

Тебя сопровождать нельзя мне?

Креспо

Дочь, он алькальд теперь, отец твой:

Тебе найдет он правосудье^[167].

(Уходят.)

СЦЕНА 5-я

Помещение Капитана.

Капитан, с повязкой, как раненый; Сержант.

Капитан

Ведь рана сущий есть пустяк,

Зачем сюда меня несли вы?

Сержант

Кто мог бы что-нибудь предвидеть,

Пред тем как рану осмотрели?

Когда врачом осмотрен ты,

Не нужно ставить жизнь в опасность,

Раз может снова рана вскрыться.

И было бы гораздо хуже,

Когда бы кровью ты истек.

Капитан

Коль мне перевязали рану,

Здесь оставаться безрассудно.

Уйдем, покуда разговоров

О том не будет, что мы здесь.

Другие тут?

Сержант

Они все с нами.

Капитан

Так нужно нам бежать немедля,

Чтоб с мужиками не столкнуться:

Коли узнают обо мне,

Что здесь я, нам не минуть схватки.

СЦЕНА 6-я

Ребольедо, Капитан, Сержант.

Ребольедо

Там суд.

Капитан

Какое отношенье

Ко мне имеет суд обычный?

Ребольедо

Я говорю, идут сюда.

Капитан

Тем лучше для меня: узнают,

Что здесь я, нечего бояться

Нам населения местечка.

Меня направит здешний суд

В совет военный, и хоть дело

Столь неприятно, я спокоен.

Ребольедо

Конечно, жалобу он подал,

Крестьянин этот.

Капитан

Верно так.

СЦЕНА 7-я

Креспо, Регистратор, Крестьяне. — Те же.

Креспо (за сценой)

Все выходы займите в доме,

Из всех солдат никто отсюда

Пусть не выходит; если ж будет

Кто выходить, убить его.

Капитан

Как можете сюда входить вы?

(В сторону.)

(Но что я вижу пред собою?)

(Входит Педро Креспо с жезлом^[168], вместе с ним Крестьяне.)

Креспо

А как же нет? Для правосудья

Не разрешенья ль нужно здесь?

Капитан

Суд местный, как я полагаю,

(Коль вы вчера в него вступили)

Ко мне не может отношенья,

Как согласитесь вы, иметь.

Креспо

Сеньор, прошу вас, не волнуйтесь,

Здесь нечто выяснить лишь нужно,

Коль вы дадите позволенье,

И разговор наедине.

Капитан (к сержанту и Ребольедо)

Уйдите.

Креспо (к крестьянам)

Вы уйдите также.

(В сторону, к Регистратору.)

(Солдат иметь под наблюденьем.)

Регистратор

Так будет.

(Крестьяне, Сержант, Ребольедо и Регистратор уходят.)

СЦЕНА 8-я

Креспо, Капитан.

Креспо

Именем суда я

Вас обязал, чтоб вы меня

Услышали, теперь слагаю

Я этот жезл, и вот хочу я

Не более как человек о муке

Моей сейчас вам говорить.

(Приставляет жезл к стене.)

Сеньор Дон Альваро, мы двое

Так будем говорить спокойно,

Явиться не давая гневам,

Что в сердце скрыты в глубине.

Я честный человек, и если б

Рождение мог выбирать я,

Свидетель Бог, нет недостатка,

Который бы я захотел

В себе почувствовать, оставить.

Средь равных я всегда уважен,

Ко мне относятся с почтеньем

И управленье и совет.

Именья у меня довольно,

Во всей округе, слава Богу,

Нет земледельца здесь богаче

И состоятельней меня.

Дочь воспиталась, полагаю,

По правилам вполне достойным,

В ней сдержанность и добродетель,

Такая мать у ней была,

Бог да хранит ее на небе.

Достаточно сказать мне будет,

Сеньор, что, будучи богатым,

Не возбуждаю я кругом

Злословия; живу я скромно

И я обид ни в ком не встретил;

Отметить нужно особливо,

Что я в глухом углу живу,

Где нет иного недостатка,

Как у других искать, какие

В них недостатки, и добро бы,

Коль только бы хотели знать.

Красива ль дочь моя, пусть скажут

Те крайности, что вы свершили...

Но если говорить прямее,

О том бы плакать должен я,

Мое несчастье было в этом.

Не тронем до конца отраву,

Которая сейчас в стакане,

Пусть пострадаем в чем-нибудь.

Но пусть не все выходит сразу,

И что-нибудь нам нужно сделать.

Вот эта боль, сеньор, судите,

Как велика: хотел бы скрыть,

И не могу. Мне Бог свидетель,

Когда бы мог я эту тайну

Скрывать, в себе бы схоронил я,

И не пришел бы я к тому,

К чему иду. Я предпочел бы

Страданье, но не речь о боли.

Так оскорбленье очевидно,

Что путь единственный отметить,

Но месть не помощь и не средство.

И вот, блуждая мыслью в разном,

Один усматриваю выход,

Мне благо в нем и вам нет зла.

Тот выход вот он: все возьмите

Мое добро, мое именье,

Ни мне, ни сыну (сын мой будет

У ваших ног), нам ни гроша.

Пускай хоть милостыню просим,

Коли другого не имеем,

В чем пропитание б снискали.

И если, в этот самый час,

Хотите нас клеймом отметить,

И нас продать, мы рабство примем^[169],

А выручка в доплату будет

К приданому. Но только честь,

Что отняли вы, нам отдайте.

Пятна не будет вашей чести,

Как полагаю: ваши дети,

Как внуки, может быть, мои,

Ущерб какой-нибудь потерпят,

Но выгоду получат вдвое

Они, сеньор, как дети ваши.

В Кастилье поговорка есть,

Что красит конь седло, и верно.

(Становится на колени.)

Вот я коленопреклоненный,

Взгляните, вас молю об этом,

И слезы льются, как вода,

На престарелые седины.

О чем прошу? Прошу о чести,

Которой вы меня лишили^[170].

И честь моя, но так прошу,

Так умоляю я смиренно,

Что не моя она как будто,

А ваша. Взять ее я мог бы

Своей рукой, но не хочу,

А чтобы вы ее мне дали.

Капитан

Уж больше я терпеть не в силах.

Старик скучнейший и болтливый,

Благодарите, что сейчас

Своей рукой вас не убил я,

И вас и сына; не хочу я

Быть с вами более жестоким,

И то во имя Исабель

И красоты ее. А если

Оружьем спор решить хотите,

Мне очень мало в этом страха.

А коль судиться — что же, в суд,

Но я вам вовсе не подсуден.

Креспо

И вам ничто вот эти слезы?

Капитан

Коль женщина, старик, ребенок

Заплакали, в том толку нет.

Креспо

И эта скорбь не заслужила

Хотя бы слово утешенья?

Капитан

В живых остались вы — какого

Вам утешения еще?

Креспо

Заметьте, что повержен наземь,

О чести криком я взываю.

Капитан

Какая скука!

Креспо

Рассудите,

И нет другого?

Капитан

Нет.

Креспо

Так клянусь я Вышним Богом,

Вы мне заплатите за то.

Эй!

(Встает и берет жезл.)

СЦЕНА 9-я

Крестьяне. Креспо, Капитан.

Крестьянин (за сценой)

Что, сеньор?

Капитан (в сторону)

Что пожелают

Здесь эти мужики устроить?

(Входят Крестьяне.)

Крестьяне

Что нам прикажешь?

Креспо

Я велю вам

Сеньора Капитана взять.

Капитан

Подумаешь, какие меры.

Служу я Королю; со мною

А я на ваше поведенье.

Он близко здесь и нас услышит.

Обоих. Шпагу здесь оставьте.

Капитан

Нет основанья для того...

Креспо

Как нет, коль вас берут под стражу?

Капитан

Вы обходитесь с уваженьем...

Креспо

Все к основанию сведем мы.

Вы с уважением его

Сведите тотчас в дом совета;

И с уваженьем наложите

Вы цепь с колодками; следите

Вы с уважением за ним,

Чтоб ни с одним не говорил он

Солдатом; тех двоих вы тоже

В тюрьму сведите; основанье

К тому имеется вполне;

И всех троих мы с уваженьем

Рассмотрим, пригласив к допросу.

И между нами вам скажу я,

Что, если будет матерьял,

Достаточный для рассужденья,

Я с уважением великим

Вас вздерну, Бог тому свидетель.

Капитан

Мужик, когда имеет власть.

(Крестьяне с Капитаном уходят.)

СЦЕНА 10-я

Ребольедо, Искра, Регистратор. Креспо.

Регистратор

Солдат и паж, их удержал я,

А третий обратился в бегство.

Креспо

Тот плут все песни распевает,

Так шею я ему сверну,

Что больше петь уже не будет.

Ребольедо

Сеньор, так песня преступленье?

Креспо

Достоинство, совсем напротив.

И я имею инструмент,

Что лучше петь тебе поможет.

Скажите...

Ребольедо

Что?

Креспо

Сегодня ночью

А мне какая пытка будет?

Креспо

Что с вами?

Искра

Пробуем мы голос,

Сейчас мы звонко будем петь.

(Уходят.)

СЦЕНА 11-я

Хуан.

Хуан

Когда предателя я ранил

И увидал, что на подмогу

Бегут пособники, и много,

Я прочь, и в чащу убежал,

В места глухие проникал я,

Но я сестру нигде не встретил.

Потом идти домой решился,

Чтоб все отцу мне рассказать.

Он посоветует, что делать,

Чтоб жизнь спасти, и честь спасти мне.

СЦЕНА 12-я

Инес, Исабель, очень печальная. Хуан.

Инес

Оставь такое гореванье;

Коли такой печальной жить,

Ты не живешь, а умираешь.

Исабель

Но кто, Инес, тебя уверил,

Что жизнь не стала мне противна?

Хуан

Скажу я моему отцу...

(В сторону.)

(Но это Исабель? Чего же

Я жду?)

(Вынимает кинжал.)

Инес

Ты, братец?

Исабель

Брат, что хочешь

Ты сделать?

Хуан

Отомстить немедля

За то, в чем жизнь и честь.

Исабель

Заметь...

Хуан

Клянусь, тебя сейчас убью я.

СЦЕНА 13-я

Креспо, Крестьяне. — Те же.

Креспо

Что тут случилось?

Хуан

Я намерен

Отмстить жестокую обиду

И оскорбленье кровью смыть...

Креспо

Довольно. Это заблужденье,

Что ты посмел сюда явиться...

Хуан

Что вижу?

Креспо

Ты передо мною

Так Капитану, там в лесу

Нанесши рану.

Хуан

Господин мой,

Но это было в честной битве,

И честь твою там защищал я...

Креспо

Довольно, будет уж, Хуан.

Эй там, взять и его под стражу.

Хуан

Сеньор, с твоим родимым сыном

Обходишься ты так сурово?

Креспо

И даже моему отцу

Такую ж я б явил суровость.

(В сторону.)

(Так жизнь его я обеспечу,

И скажут: это правосудье

Необычайного примера.)

Хуан

Лишь выслушай: ведь мной предатель

Был ранен, и сестру хотел я

Убить, услышь, за что.

Креспо

Я знаю.

Но не довольно мне, что я,

Как я рассказ об этом слышу,

Мне как алькальду ведать нужно

И следствие о том составить.

И должен до тех пор, пока

Твоя вина не будет ясной,

Тебя под стражею держать я.

(В сторону.)

(Ему найду я оправданье.)

Хуан

Тебя понять я не могу:

Лишенный чести, ты под стражу

Берешь того, кто так желает

Ее вернуть тебе, того же,

Кто чести враг, хранишь с собой.

(Его уводят под стражей.)

СЦЕНА 14-я

Креспо, Исабель, Инес.

Креспо

Ты, Исабель, войди, и имя

Под жалобою ты подпишешь

На оскорбителя.

Исабель

Обиду

То оскорбленье, что душа

Слезами скорби обливает,

Хотел ты скрыть и вот намерен

Ее соделать всенародной.

Коль отомстить не в силах ты,

Будь в силах сохранить молчанье.

Креспо

Хотел решить иначе это,

Решить иначе невозможно,

И ныне это будет так.

(Исабель уходит.)

Инес, дай жезл мне правосудья.

Добром он не хотел покончить,

И если невозможно дело

Добром окончить, будет зло.

(Инес уходит.)

СЦЕНА 15-я

Дон Лопе, Солдаты. Креспо.

Дон Лопе (за сценой)

Стой. Стой!

Креспо

Что там еще случилось?

Кто в дом ко мне спешит сегодня?

Кто это входит?

(Входит Дон Лопе и Солдаты.)

Дон Лопе

Я с полдороги прихожу,

В селенье это воротился.

Мне кажется, меня приводит

Сюда большая неприятность,

В другом я месте не хотел

Остановиться, потому что

Вы друг мне, связаны мы дружбой.

Креспо

Бог да храни вас. Постоянно

Меня хотите вы почтить.

Дон Лопе

А сын ваш так и не явился.

Креспо

Сейчас узнаете причину.

Но в чем причина, что вернулись,

Благоволите сообщить.

Взволнованы, сеньор, вы очень.

Дон Лопе

Взволнован большим я бесстыдством,

Чем даже можно представлять.

Никто такого никогда

Осуществить не покушался.

Солдат меня настиг в дороге

И рассказал... Я вам признаюсь,

От гнева прямо я погиб.

Креспо

Рассказ продолжите.

Дон Лопе

Какой-то

Алькальдик взял здесь Капитана

Под стражу и его так держит.

За всю дорогу я, клянусь,

Ногой проклятою моею

Так не был мучим, как сегодня,

Она-то мне и помешала

Явиться раньше, а не то

Уже его я покарал бы.

Клянусь Христом, что тот наглейший

Под палками найдет конец.

Креспо

Напрасно вы тогда пришли.

Алькальд не даст себя в обиду.

Дон Лопе

Даст иль не даст, свое получит.

Креспо

Не видно мне, кто был способен

Вам столь негодный дать совет.

За что он взят был, вам известно?

Дон Лопе

Нет. Будь что будет, правосудье

Мне полагается явить здесь.

И обезглавить также я

Умею, если это нужно.

Креспо

Мне кажется, вам непонятно,

Что здесь алькальд обозначает.

Дон Лопе

Лишь мужичину. Разве нет?

Креспо

Быть может он и мужичина,

Но если только он в упрямстве

Захочет дать ему удавку,

С ней будет Капитан, клянусь.

Дон Лопе

Не будет, я клянусь, не будет.

Проверить ежели хотите,

Скажите, где живет он, этот.

Креспо

А очень близко он живет.

Дон Лопе

Так кто алькальд тот?

Креспо

Я.

Дон Лопе

Клянусь вам,

Уже подозревал я это.

Креспо

Клянусь, как вам сказал, сказал я.

Дон Лопе

Так, Креспо, слово — слово есть.

Составил дело я о нем.

Дон Лопе

Какое дело?

Креспо

А бумаги,

Что я в одну тетрадь сшиваю,

Как получаю показанья.

Дон Лопе

За ним в тюрьму пойду я сам.

Креспо

Я вас удерживать не буду,

Одно я вас прошу заметить,

Что в каждого, кто подойдет там,

Направит выстрел мой мушкет.

Дон Лопе

Я научился слушать пули.

Но в этом действии сегодня

Ничто не будет не наверно.

Солдат, беги-ка поскорей,

Оповести по всем отрядам,

Которые сейчас в походе,

Чтоб в боевом они порядке

Явились каждый эскадрон,

Фитиль зажечь, и в дулах пули.

Солдат

Нет даже надобности звать их:

Услышав, что здесь приключилось,

В селенье все они пришли.

Дон Лопе

Жив Бог, увижу, отдадут ли

Мне заключенного, как молвил.

Креспо

Жив Бог, успею сделать

То, что быть сделано должно.

(Уходят.)

СЦЕНА 16-я

Тюремная комната.

Дон Лопе, Регистратор, Солдаты, Креспо, все за сценой. (Бьют барабаны).

Дон Лопе

Здесь Капитан в тюрьме вот этой.

Солдаты, ежели откажут

Его нам выдать, подожгите

Тюрьму, а если все село

В защиту встанет, сжечь селенье.

Регистратор

И хоть тюрьму вы подожжете,

Его не выпустят оттуда.

Солдаты

Смерть мужикам!

Креспо

Ну, что ж? Пусть смерть.

И больше ничего не будет?

Дон Лопе

Там к ним подмога подоспела.

Взломать тюрьму, сломите двери,

СЦЕНА 17-я

Выходят Солдаты и Дон Лопе с одной стороны; и с другой Король, Креспо, Крестьяне и Свита.

Король

Что здесь такое? Я пришел,

И нахожу в таком вас виде.

Дон Лопе

Здесь, государь, явил крестьянин

Такую дерзость, вне сравненья,

Какой не знал ни разу свет.

И видит Бог, когда бы только

Вы не вошли в село поспешно,

Над ней в лесу свершил насилье,

Жениться он не пожелал,

Хотя отец просил о мире.

Дон Лопе

Алькальд, отец он в то же время.

Креспо

Не важно то в подобном деле.

Когда б ко мне пришел чужой

С подобной жалобой, ему я

Не оказал я правосудья?

Так почему ж бы я не сделал

Для дочери моей того,

Что для других я совершил бы?

Притом я сына взял под стражу,

Хоть и одной он с нею крови.

Так пусть проверят, все ли я

Так сделал, как я сделать должен,

И если кто-нибудь укажет,

Что что-нибудь свершил я злое,

Что мной свидетель хоть один

Подговорен, что написал я

Не то, что ныне утверждаю,

Пусть жизни я лишусь немедля.

Король

Вы рассудили хорошо;

Но не имеете вы власти

Свой приговор свершить: здесь право

Суда иного, значит, нужно

Вам узника теперь отдать.

Креспо

Отдать его едва ль сумею,

Сеньор, суда здесь нет другого,

И потому, какой бы ни был

У нас составлен приговор,

Он исполняется немедля,

И он теперь уже исполнен.

Король

Что говорите вы?

Креспо

Когда вы

Не верите, взгляните там,

И вы увидите глазами.

Вот Капитан.

(Открывает дверь, и предстает сидящий на стуле Капитан, вкруг шеи его удавка^[173].)

Король

Как вы дерзнули?

Креспо

О приговоре вы сказали;

Что он составлен хорошо,

Так значит здесь и нет дурного.

Король

Но разве приговор исполнить

Не мог совет?

Креспо

Все правосудье

Одно есть тело, Государь.

Коль много рук оно имеет,

Что в том, одна или другая

Рука убьет того, кто должен

Убитым быть? И если кто

В главнейшем справедлив, что значит,

Коль погрешил он в наименьшем?

Король

Пусть это так, но почему же,

Раз кабальеро капитан,

Он здесь не мог быть обезглавлен?

Креспо

В том, Государь, у вас сомненье?

Но здешние гидальго люди

Достойные, и наш палач

Не ведает, как обезглавить.

Притом тут жаловаться может

Лишь мертвый, и пока не будет

Кто должен жаловаться тут,

Нет в этом никому касанья.

Король

Дон Лопе, это свершено уж.

Смерть присудили справедливо,

А тот, кто в главном справедлив,

Грешить он может в наименьшем.

Ни одного пускай солдата

Не будет здесь, пусть выйдут тотчас,

Дон Лопе

Других мне узников отдайте.

Креспо

Немедленно их на свободу.

(Уходит с Регистратором.)

СЦЕНА 18-я

Ребольедо, Искра, Солдаты; потом Хуан. Дон Лопе, Креспо, Солдаты и Крестьяне.

Дон Лопе

Средь них отсутствует ваш сын,

Он мой солдат, и он не может

Здесь в заключеньи оставаться.

Креспо

Сеньор, я покарать желаю

Безумца, ранил своего

Он капитана, и, хоть правда,

Что честью был к тому подвигнут,

Избрать другой был должен способ.

Дон Лопе

Так, Педро Креспо, хорошо.

Теперь его вы позовите.

Креспо

Он здесь.

(Входит Хуан.)

Хуан

Припасть к ногам мне дайте,

Сеньор, рабом я вашим буду.

Ребольедо

Уж я не буду больше петь

До самой смерти.

Искра

Я же буду,

Лишь посмотрю на инструмент я,

С которым ныне я знакома.

Креспо

Здесь автор кончит свой рассказ,

В котором истинная правда.

В чем недостатки есть, простите.

Дополнения

Жизнь есть сон
Перевод Д.К. Петрова

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Василий, царь Польский

Сигизмунд, сын его

Астольф, Московский князь

Клотальдо, старик

Кларин, слуга

Эстрелла, инфанта

Розаура, дама (боярышня)

Солдаты, придворные, слуги, стража и музыканты

Действие происходит в пустыне, в царском дворце и на поле битвы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА 1-я

С одной стороны горные ущелья, с другой башня, в нижней части которой — темница Сигизмунда; против зрителя в башне полуоткрытая дверь. Наступает ночь.

Розаура, в мужском костюме, на коне спускается с вершины горы; следом за нею Кларин.

Розаура

Как ветер, мчался ты, крылатый конь;

Куда теперь, о, неразумный зверь,

О, луч без пламени, без блеска птица

И рыба без чешуйных украшений,

Несешься ты, спускаешься, стремишься

К запутанному лабиринту скал?

Останься на верху горы, где звери

Тебя за Фаэтонта примут^[174]. Мне

Один лишь путь дают судьбы веленья;

Другого нет; в отчаяньи слепом

Спущусь с горы я дикой и суровой,

Пред солнцем хмурящей свое чело.

Ты, Польша, принимаешь чужеземца

Неласково, записывая кровью

Его прибытье на своих песках:

При самом входе ждут его страданья.

Сказалось это и в моей судьбе.

Но, правда, кто страдальца пожалеет?

Кларин

Скажи двоих; и, жалуясь, синьора,

В гостинице не оставляй меня.

Ведь мы вдвоем покинули отчизну

И, подвергаясь разным приключеньям,

Вдвоем среди несчастий и безумств,

Мы прибыли сюда; вдвоем скатились

С горы; и если так, разумно ль будет

Меня лишь свесить, а не сосчитать^[175]?

Розаура

Но горестей моих я не хочу

С тобой делить: а то и, сам страдая,

Ты не сумеешь мне давать советов.

О, жалобы приятны людям! правду

Сказал философ, что готовы люди

Всегда страдать и жаловаться горько.

Кларин

Философ сей изрядный был глупец;

А дай ему кто тысячу пощечин,

Была бы в жалобах ему приятность.

Но что же будем делать мы, синьора,

Пешком, одни, и заблудившись ночью

В уединеньи гор, когда уходит

Уже к другому горизонту солнце?

Розаура

Кто испытал столь странную судьбу?..

Но если взор виденьем не обманут,

Что создала фантазия ему,

При свете угасающего дня

Мне кажется, я вижу впереди

Строение?

Кларин

Иль лжет мое желанье,

Иль я скажу и признаки его.

Розаура

Меж голых скал я вижу дом столь низкий,

Что он едва глядеть на солнце смеет.

Искусством грубым создан этот дом

И у подножья скал высоких камнем

Он кажется, упавшим с их вершины.

Кларин

Там подойдем; внимательный осмотр

Строенья этого не помешает;

Но лучше будет, если тот, кто в нем

Живет, великодушно примет нас,

Розаура

Открыта дверь, скажу вернее, пасть;

Из глубины ее исходит ночь.

Которая и возникает там.

(Слышно бряцание цепей.)

Кларин

Что слышу я, о, небо?

Розаура

Я дрожу,

Оцепенела вся, как в лихорадке.

Кларин

Должно быть цепью узник там гремит;

Там каторжник, готов я провалиться:

Мне это ясно говорит мой страх.

СЦЕНА 2-я

Сигизмунд (в башне), Розаура и Кларин.

Сигизмунд

О, я несчастный, о, страдалец!

Розаура

Услышала печальный голос я,

И новые в душе возникли муки.

Кларин

И новый страх возник в душе моей.

Розаура

Кларин...

Кларин

Синьора...

Розаура

Убежим скорее

От башни; заколдована она.

Кларин

Я не могу, когда бы и хотел.

Розаура

Как в обмороке лишь биенье пульса

И сердца стук о жизни говорят,

Так здесь мерцает бледная звезда,

Печальный свет, и оттого весь дом

Еще мрачнее кажется. Темница,

Насколько можем мы судить, пред нами,

И кто-то заживо в ней погребен.

Смотри, прикрытый шкурою звериной,

Там человек, закованный в цепях;

Он фонарем едва лишь освещен.

Бежать не можем мы; а если так,

Отсюда станем слушать, что он скажет

О горестях своих, узнаем, кто он.

(Дверь башни отворяется, и выходит Сигизмунд в цепях, одетый в звериную шкуру. В башне горит огонь.)

Сигизмунд

О, я несчастный, о, страдалец!

Хочу, о, небо! я узнать,

Какое зло своим рожденьем

Тебе я сделал, если ты

Со мною так всегда сурово?

Но понимаю, я родился,

И преступление готово.

Твое жестокое решенье

Причину явную имеет:

Весь самый величайший грех

Для человека есть родиться.

Но мне хотелось бы узнать,

Чтобы мое сомненье кончить,

(Оставив в стороне теперь

Тот тяжкий грех, что я родился)

Чем мог еще я провиниться,

За что мне больше наказанье?

Другие разве не рождались?

Конечно, и они родились,

Но преимущество у них,

Которым я не наслаждаюсь.

Родится птица; перьев блеск

Дает ей высшую красу;

Но что она? цветок из перьев,

Букет крылатый, а как быстро

Летит в эфирное пространство,

Как быстро рассекает воздух,

Гнездо спокойно покидая

И негу тихую его!

Ведь у меня побольше духа,

Так почему ж свободы меньше?

Родится зверь: с своею шкурой,

Которая вся в пестрых пятнах,

Он лишь подобье звезд небесных,

(Хвала природы мудрой кисти!)

Но голод мучит и его,

Становится он смел и жаден,

Страшит жестокостью своей,

Пустыни целой он гроза.

А я с душой гораздо лучшей

Свободу меньшую имею!

Родится рыба, что не дышит,

Ублюдок пены и травы,

И лишь она себя увидит

Корабликом из чешуи,

Как всюду плавать начинает

С такой проворностью, какую

Холодные пучины моря

Ей оставляют для движенья.

Ведь лучше разум у меня,

Но почему свободы меньше?

Из-под земли ручей пробился,

И, как серебряная змейка,

Среди цветов сверкает он,

И прелесть их он прославляет

Своим журчаньем музыкальным,

И широко открыто поле

Для бега звучного его!

Ведь больше жизни у меня,

Но почему свободы меньше?

О, как в темнице я томлюсь!

И став Вулканом или Этной,

Хотел бы из груди я вырвать

И разорвать на части сердце.

Какой закон и справедливость

И разум могут у людей

Такое право отнимать,

Такое сладостное право,

Какое дал Творец ручью,

И рыбам, и зверям, и птицам?

Розаура

И страх и жалость пробудили

В душе моей его слова.

Сигизмунд

Меня подслушивает кто-то?!

Клотальдо, ты?

Кларин

Скажи, что да.

Розаура

О, нет! Страдалец здесь (увы!).

То он в ущелий холодном

Услышал жалобы твои.

Сигизмунд

В ущельи в этом и умрешь.

О горестях моих ты знаешь;

Но ты о них не должен знать;

Ты слышал; этого довольно,

Чтоб разорвать тебя на части

Могучими руками.

Кларин

Я,

Увы! я глух, не мог я слышать.

Розаура

Коль ты от женщины рожден,

К твоим ногам упасть довольно,

И ты помилуешь меня.

Сигизмунд

Твой голос мог меня смягчить,

И я невольно уваженьем

К тебе проникся. Расскажи,

Кто ты и как сюда попал?

Немного знаю я ваш мир —

Ведь это башня колыбелью

Моей была и будет гробом;

Со дня рожденья моего

(Не знаю, счесть ли то рожденьем?)

Я вижу дикую пустыню

И в ней живу, как мертвый зверь,

Скелет, подобье человека^[176].

Хотя из всех людей доныне

Я говорил с одним, который

О всех моих страданьях знает

И от которого узнал я

Кой-что о небе и земле,

Хотя, чудовище для всех,

Я человек среди зверей

И дикий зверь среди людей,

Хотя учился, обращенью

Я у зверей и птиц пустыни,

И только милых, ясных звезд

Я наблюдал круговороты^[177],

Однако ты мое страданье

Обычной горечи лишил,

Ты, восхищенье глаз моих,

Восторг ушей. Ты каждый раз,

Когда взгляну я на тебя,

Меня даришь блаженством новым.

Чем больше на тебя гляжу,

Тем больше хочется смотреть;

Мои глаза больны водянкой,

Их жажда будет бесконечна,

Они погибнут от питья

И все же пьют. И я погибну

С восторгом, глядя на тебя.

Смотреть я буду и умру.

Лишаюсь сил я и не знаю,

Что станется со мною, если

Тебя не буду больше видеть?

Твой ясный взор приносит смерть,

А если ты уйдешь отсюда,

Наступит нечто хуже смерти,

Ужасней бедствий и страданий;

Наступит жизнь! свое, мученье

Могу я так определить:

Несчастному оставить жизнь

Ведь это — смерть послать счастливцу^[178].

Розаура

Смущен видением печальным,

Тебе внимаю с изумленьем.

Не знаю, что сказать тебе,

О чем спросить тебя, не знаю.

Одно скажу тебе я, узник;

Меня утешить хочет небо,

И потому сюда в пустыню

Меня сегодня привело;

Порой слетает утешенье

К несчастному, когда он видит

Других, чье горе еще больше^[179].

Рассказывают: жил мудрец,

Он так был беден и несчастлив,

Что только травами питался,

Которые сбирал в полях.

Он раз спросил себя: найдется ль

Другой такой бедняк, как я?

И вот когда он обернулся,

Он получил ответ, увидев,

Что сзади шел другой мудрец,

Листки смиренно подбирая,

С презреньем брошенные им.

Своей судьбою недовольный,

Жил в этом мире я, и вот,

Когда я спрашивал себя,

Другой найдется ль человек

С судьбою более жестокой,

Страдалец, ты ответил мне;

Я, поразмыслив, нахожу,

Что взял бы ты мои страданья,

Чтоб сделать их своим блаженством,

И если в чем-нибудь они

Тебе доставят облегченье,

О них внимательно послушай

И те возьми ты для себя,

Которые мне лишни. Я...

СЦЕНА 3-я

Те же, Клотальдо и Солдаты.

Клотальдо (за сценой)

Заснув иль оплошав от страха,

Вы, стражи башни, пропустили

Сюда каких-то двух людей;

Они темницу отворили.

Розаура

Я еще более смущен.

Сигизмунд

Тюремщик это мой, Клотальдо.

Когда ж конец моим страданьям?

Клотальдо (за сценой)

Сюда скорее, чтоб они

Не приготовились к защите;

Схватите их или убейте!

Голоса (за сценой)

Измена!..

Кларин

Стражи башни мрачной,

Вы допустили нас пройти,

И если выбор нам позволен,

Скажу я вам: схватить нас легче^[180].

(Входят Клотальдо с пистолетом в руках и солдаты; все в масках.)

Клотальдо (входя, солдатам)

Вы на лицо наденьте маски;

Необходимо, чтоб никто

Нас не узнал, пока мы здесь.

Кларин

Так значит это маскарад?

Клотальдо (Розауре и Кларину)

Вы в заповедные пределы,

Закрытые для всех людей,

Проникнули и, по незнанью,

Нарушили царя приказ,

Гласящий, чтоб никто не мог

Узнать о том, что скрыто здесь.

Свое оружье нам отдайте,

Иль пистолет, как грозный аспид,

Двух пуль жестокий яд изрыгнет

И воздух тихий и спокойный

Огнем блестящим потрясет.

Сигизмунд

Но прежде, чем обидишь их

Иль оскорбишь ты их, тиран,

Добычей будет жизнь моя

Несчастных рук моих. Клянусь

Творцом! я разорву на части

Себя руками и зубами,

Скорей умру я среди скал,

Чем допущу погибель их,

Чем оскорбленье их оплачу.

Клотальдо

Ты, Сигизмунд, прекрасно знаешь,

Как велико твое несчастье:

Ведь прежде, чем родился ты,

Ты умер — так решило небо.

Ты знаешь, что сия темница

Узда для гордости твоей

И колесо, которым я

Твой бег безумный направляю.

Зачем шумишь ты, это зная?

(Солдатам.)

Закройте дверь темницы тесной

И скройте в ней его!

Сигизмунд

О, небо!

Как хорошо, что ты меня

Свободы сладостной лишило.

Я был бы против них гигантом,

И, чтобы стекла и кристаллы

Разбить у солнца в небесах,

Горой бы яспис положил я

На основание из скал^[181].

Клотальдо

Вот чтоб ты этого не делал,

Сегодня терпишь столько зол.

(Несколько солдат схватывают Сигизмунда и запирают его в темницу.)

СЦЕНА 4-я

Те же, без Сигизмунда.

Розаура

Я вижу, дерзость здесь бессильна,

Безумцем быть я не хочу;

К твоим ногам повергнув жизнь,

Пощады ей прошу смиренно.

О! пожалей меня, молю.

Была бы редкая жестокость,

Когда ни гордость, ни смиренье

Тебя бы тронуть не могли.

Кларин

Когда и гордость и смиренье,

Изображения которых

Духовных Драм судьбу решали

Уж много раз^[182], бессильны здесь,

То я ни гордый, ни смиренный,

А средним между них являясь,

Помилуй нас и пощади,

Молю тебя...

Клотальдо

Гей, стража!

Солдаты

Здесь мы.

Клотальдо

Оружие у них возьмите;

И чтоб они не увидали,

Куда и как отсюда выйдут,

Скорей глаза им завяжите.

Розаура

Тебе я только шпагу дам:

Ведь ты начальник остальных,

А доблесть меньшим не сдается.

Кларин

А я могу отдать свою

И подлецу

(отдает шпагу солдату).

Бери ее^[183].

Розаура

И если должен я погибнуть.

Тебе я шпагу оставляю,

Доверясь жалости твоей;

Ее ценить высоко можешь,

Ее носил когда-то рыцарь.

Прошу тебя, храни ее.

Хотя мне тайна неизвестна,

Одно наверно знаю я:

Великие сокрыты тайны

В сем позолоченном клинке.

Надеясь только на него,

Стремился в Польшу я отмстить

За оскорбление!

Клотальдо (в сторону)

О, небо!

Что это значит? Возросли

Мои страданья и смущенье.

Печаль и горести мои.

(Розауре):

Кто шпагу дал тебе, дитя?

Розаура

Мне женщина ее дала.

Клотальдо

Как женщину зовут?

Розаура

Не смею

Я это имя открывать.

Клотальдо

Откуда заключаешь ты,

Что в этой шпаге тайна скрыта?

Розаура

Кто дал ее мне, тот сказал:

"Отправься в Польшу; осторожно

И ловко постарайся там,

Чтоб увидали эту шпагу

Военачальники, дворяне.

Я знаю, что один из них

Тебя полюбит, защитит...

Клотальдо (в сторону)

О боже правый, что я слышу?

Я даже не могу решить:

То, Что случилось здесь со мною,

Действительность или мечта^[184]?

Ведь эту шпагу я оставил

Моей прекрасной Виоланте

И ей сказал: "Кто с этой шпагой

В мои объятия придет,

Найдет во мне, как милый сын,

Благоволение отца.

Но что же делать мне (о горе!)

В таком ужасном затрудненья?

Ему любовь дала оружье,

Оружье смерть ему дает;

Пощады просит у меня

На смерть заране обреченный.

Какая горькая судьба!

Какой непостоянный жребий!

Что сын он мне, сказали ясно

И признаки и голос сердца;

Оно зовет его ко мне

На грудь; в ней бьет оно крылами,

Не в силах цепи разорвать.

Как человек в темнице мрачной,

На улице заслышав шум,

К окну подходит посмотреть,

Так и оно теперь, не зная,

Что здесь такое, слышит шум,

К глазам поспешно подступает,

Которые суть окна сердца,

И хочет выйти через них

В слезах горючих. Что мне делать?

Его отправить к королю?

Но это значит — смерть ему!

А скрыть такое приключенье

Я не могу, я дал присягу.

Меня любовь терзает к сыну,

Но есть и верность государю.

Но, впрочем, что я сомневаюсь?

Дороже чести, выше жизни

Должна быть верность королю.

Живи, о верность! он погибнет.

И если я не ошибаюсь,

Он отомстить сюда пришел,

А если так, он оскорблен,

А всякий оскорбленный — низок.

Нет, он не сын мой; нет моей

В нем благородной крови; нет!

Но вдруг беда случилась с ним?

От ней никто не огражден;

Работы тонкой наша честь,

Ее один поступок губит!

Ее и воздух запятнает!

И что же больше мог он сделать,

Он — крови благородной отпрыск,

Когда, опасности презрев,

Пришел сюда за честью смело?

Нет! Сын он мой; в нем кровь моя,

Великую в нем вижу доблесть.

Я в обе стороны колеблюсь,

Но лучше выбрать середину;

И так пойду я к королю,

Скажу ему: "Вот это сын мой".

Пусть он убьет его. Быть может,

Увидев, что я чести верен,

Простит он юношу; и если

Удастся мне спасти его,

Я помогу ему отмстить

За оскорбление. Но если

Король с суровостью обычной

Его на казнь отправит злую,

Погибнет он и не узнает,

Что я отец ему.

(Розауре и Кларину).

Идите

Со мною вместе, чужеземцы.

Не бойтесь; горькое страданье

Не вам одним дано в удел.

Среди сомнений тяжких жить

Иль умереть, не знаю, право,

Где больше мук, где больше горя^[185]!

(Все трое уходят.)

СЦЕНА 5-я

Зала во дворце царя. Астольф и солдаты входят с одной стороны, с другой — инфанта Эстрелла и дамы. За сценой военная музыка и приветственные клики.

Астольф

Как луч кометы, ваши очи

Огнем блистают перед нами,

И звучный им привет поют

Ручьи, органы, трубы, птицы.

И вас в глубоком изумленья

Равно приветствуют теперь

И вашу славят красоту

Одни — рожки из пестрых перьев^[186],

Другие — птицы из металла^[187].

Д пули, как своей царице,

Поют приветственный вам гимн,

И птицы — как Авроре; трубы

Вас воспевают, как Палладу,

Цветы — как Флору. День блистает

И гонит сумрачную ночь;

Но вы ясней, чем ясный день;

Аврора — вы в часы веселья,

Когда повсюду мир, вы — Флора,

В час грозный битвы, на войне,

Паллада вы, и вместе с этим

Царица вы души моей^[188].

Эстрелла

Когда должны согласоваться

Слова людские и дела,

То дурно поступили вы,

Сказав так вежливо и тонко.

У вас, пожалуй, отниму я

Великолепные трофеи,

Я в бой за них вступаю смело^[189].

Мне кажется, не согласить

Ту лесть, которую я слышу,

С суровостью, какую вижу.

Подумайте, ведь это низко,

Скорее свойственно зверям,

Полно обмана и измены,

Словами нежно льстить, лелеять,

А повеленьем убивать.

Астольф

Как плохо знаете вы дело,

Когда не верите вы мне;

Эстрелла, я открою вам

Мои все мысли и желанья,

Тогда поймете вы меня.

Евсторгий третий, польский царь,

Имел троих детей; Василий

Теперь повелевает Польшей,

По праву, как его наследник.

Он дядя наш: и вы и я

Родились от его сестер;

Евсторгий — дед наш; но об этом

Я больше говорить не стану;

Оно излишне; Клорилена,

Моя синьора, ваша мать, —

Теперь она в том лучшем мире,

Под балдахином ясных звезд, —

Родилась первая, и вы

Ей дочь; вторая, ваша тетка,

Прелестнейшая Рецизунда,

Пусть жизнь ее продлит господь!

С московским князем повенчалась;

От брака их родился я.

К другому делу перейдем.

Василий, знаете, синьора,

Влиянью времени сдается;

Наукам больше предан он,

Чем женщинам, он овдовел,

Нет сына у него, и вы

И я — наследники престола;

Вы потому, что дочь вы старшей

Сестры, а я, рожденный младшей,

Как муж, имею больше прав.

Мы о намереньи своем

Послали дяде извещенье;

Он отвечал нам, что согласен

Навек соединить нас с вами;

Мы день назначили и место...

С таким намереньем уехал

Я из Московии своей;

За этим я пришел сюда,

Не воевать хочу я с вами;

Стремитесь только вы к войне.

О, пусть захочет бог Амур,

Чтобы народ, астролог верный,

Не ошибался и для нас,

Предсказывая наш союз,

В котором были б вы царицей,

Царицей моего ума.

О, если бы для большей чести

Корону дядя отдал нам,

Триумф дала бы доблесть ваша,

Моя любовь бы власть дала^[190].

Эстрелла

На эти ласковые речи

Ответить лаской не хочу.

О, будь империя моей,

Она бы тотчас стала вашей.

Но все же вы неблагодарны,

И я от этого страдаю.

Мне думается, вашу ложь

Портрет, который на груди

У вас висит, невольно выдал.

Астольф

И я сейчас вас успокою

Насчет его; однако поздно:

Я слышу звуки инструмента;

Должно быть, близко государь

Со всею свитою своею.

СЦЕНА 6-я

Те же, Василий и свита.

Эстрелла

Фалес!

Астольф

Ученейший Эвклид!

Эстрелла

Ты среди звезд

Астольф

Небесных знаков

Племянники, вам мой привет!

Я знаю, что и вы с любовью

Моей любви пришли на встречу.

О, верьте мне, нет человека,

Которого бы я обидел;

И вас не стану обижать и.

Я сознаю, что я согнулся

Под тяжким бременем годов,

И потому прошу смиренно

У вас молчания; потом

Настанет время изумленью,

Когда услышите рассказ

О том, что мнится невозможным.

Вы знаете, друзья мои,

Что в мире за свои познанья

Стяжал я имя мудреца.

Бессильны время и забвенье

Мне повредить, когда повсюду,

На всем земном огромном шаре

Тиманта кисть, Лизиппа мрамор

Меня давно провозгласили

Василием великим. Все

Вы знаете, что до сих пор

Одной науке предан я,

Науке цифр и вычислений.

Нас учит каждый новый день,

Молва несет нам поученье,

Но предвосхитил я наукой

Обязанности их и право:

В своих таблицах вижу я

Все новости веков грядущих,

Все есть "теперь" в моих таблицах.

Что нового расскажет время?

Все сам могу я рассказать.

Небесный свод с его красою,

Лучами солнца освещенный

Иль озаряемый луной,

Миры бриллиантов и кристаллов,

Где звезды ласково сияют

И блешут знаки зодиака —

Вот вам предмет моих занятий

В течение многих, долгих лет;

Вот книги вам мои, в которых

На бриллиантовой бумаге

И на сапфировых страницах,

Златыми буквами, понятно

Судьбу людскую пишет небо,

Благоприятную и злую^[192]

Так быстро их читаю я,

Что духом следую своим

За ними в быстром их движеньи,

И, прямо и на поворотах.

О, если б раньше умер я,

Небесным гневом пораженный,

Чем комментарием стал ум мой

Движенья звезд, регистром неба^[193]!

Ах! кто несчастен, для того

И преимущество есть нож!

Кто небом осужден на знанье,

Тот самого себя убийца.

И это лучше, чем я сам,

Судьба моя вам разъяснит.

У вас я вновь прошу молчанья:

Чудесен будет мой рассказ!

От Клорилены дорогой

Имел несчастного я сына;

И кажется, что все приметы,

Какие бедствием грозят,

Свершились при его рожденьи^[194].

Так, прежде чем на божий свет

Он вышел из гробницы чрева, —

Рождение подобно смерти, —

Среди видений беспокойных

Приснилось матери его,

Что зверь, по виду человек,

Ей внутренности разрывал,

И, вся в крови, она родила

Ехидну злую, человека,

И тотчас после умерла^[195].

Но вот приходит день рожденья,

И предсказанья совершились.

Как редко ложными бывают

Те предсказанья, что печальны!

Таков был сына гороскоп:

Окрашенное кровью солнце

С луной вступало в бой жестокий;

Земля была их валом темным;

Они схватиться не могли

Руками, но сражались светом.

Такого страшного затменья

Ни разу с солнцем не случалось

С тех давних пор, как смерть Христа

Оно оплакало однажды.

Земля затоплена пожаром

Была зловещего огня

И думать в ужасе могла,

Что час ее пришел последний.

Небесные затмились своды,

Дрожали зданья на земле,

Дождь каменный на землю падал,

Текли волной кровавой реки^[196].

И в этот страшный час, когда

Казалося безумным солнце,

Родился Сигизмунд и сразу

Свою природу обнаружил;

Родился он, скончалась мать,

И он, причина этой смерти,

Сказал жестокие слова:

"Я человек, и потому

Отплачиваю злом за благо".

И я в науке стал искать

Разгадку ужасов таких

И увидал, что Сигизмунд

Жестокий будет человек,

Монарх — губитель благочестья;

Добычей войн междоусобных

Из-за него вся Польша станет

И будет школою измены,

И академией пороков.

А он, безумьем увлеченный,

Среди разврата и злодейств,

Поднимет руку на меня,

И голова моя седая

Его ногам подстилкой будет.

О, горе мне! И предсказаньям

Поверил я; и как не верить

Тому, что говорит наука?

Себя мы любим и охотно

Заботимся мы о себе.

И так, предсказывало небо

Несчастия и мне и Польше;

Решил животное смирить я,

Хотя и сам родил его,

Смирить затем, чтобы узнать,

Покорны ль звезды мудрецу?

Объявлено народу было,

Что мертвым родился наследник,

А я, обдумав осторожно,

Велел в горах построить башню,

Куда и свет едва проникнет,

И вход в которую закрыт

Громадой мрачных обелисков.

Суровые мои законы,

Тогда объявленные всем,

Чтобы никто под страхом смерти

Проникнуть в горы те не смел,

Причиною имели то,

О чем сейчас я вам сказал.

Там Сигизмунд живет поныне,

Несчастный, жалкий, в тяжком плене;

При нем находится Клотальдо,

И только он с ним говорит;

Наставник Сигизмунда он;

Он научил его наукам

И католическою верой

Ребенка душу просветил;

И только он был до сих пор

Свидетелем невольных мук

И униженья Сигизмунда.

Здесь три вопроса перед нами;

Сначала первый укажу.

Я так люблю вас, дети Польши,

Что в рабство королю-тирану

Отдам ли вас когда-нибудь?

А кто в несчастия такие

Отчизну ввергнет, государем

Великодушным быть не может.

Второй вопрос не легче будет:

Прилично ли христианину

Дитя свое тех прав лишить,

Какие и людьми и небом

За ним быть признаны должны?

Такого нет еще закона —

Тираном быть, чтобы других

Спасать от дерзкого тирана,

Когда мы согласимся с тем,

Что будет Сигизмунд тираном.

И хорошо ли делать зло,

Другое зло предупреждая?

И, наконец, еще вопрос:

Я предсказаниям поверил,

Но хорошо ли так легко

Поверить им без колебаний?

Хотя несчастьями грозит

Характер дикий Сигизмунда,

Быть может, зло не победит!

Нам мнится, рок неумолим,

Дурны наклонности, планета

Вещает гибель, но они

Склоняют только нашу волю,

А не насилуют ее^[197].

И так колеблясь, размышляя,

Придумал наконец я средство;

И всех вас изумит оно!

Сегодня ночью Сигизмунда,

Ему не открывая раньше,

Что он мой сын и ваш король,

Я во дворец велел доставить.

Под балдахином королевским

Он на моем воссядет троне,

Повелевать он будет вами,

А вы в покорности ему

Дадите клятву. Трех вещей

Я этим способом достигну

И дам ответ на три вопроса,

Сейчас поставленные вам.

Быть может, злое предсказанье

Пустым окажется обманом,

И Сигизмунд умом и лаской

Любовь всеобщую заслужит,

И государем вашим будет

Тот, кто имеет все права,

Хотя и был он до сих пор

Товарищем зверей пустыни

И блеск придворного и ловкость

Мог показать лишь пред горами.

А если он и в самом деле

Безумный, дерзкий и жестокий,

Поводья закусив, помчится

Чрез поле мерзостных пороков,

Тогда я долг исполню свой:

Преодолев души страданья,

Лишу я Сигизмунда власти,

В темницу вновь его отправлю,

И заключенье уж не будет

Жестокостью, но наказаньем.

И, наконец, когда мой сын

Характер дикий обнаружит,

Вас всей душой любя, вассалы,

Других я дам вам королей,

Достойных скиптра и короны:

Они — племянники мои!

Соединив права обоих,

Сердца связав святыней брака,

Отдам Эстрелле и Астольфу

Корону и свои владенья.

Вполне заслуженные ими.

Все это я повелеваю

Как государь; но как отец

Прошу об этом; как старик

Даю благие вам советы,

И если правильно Сенека

Царя рабом владений назвал,

Как раб смиренно умоляю,

Как раб об этом вас прошу.

Астольф

Тебе ответить должен я,

Мой голос больше прав имеет;

Скажу от имени других:

Верни свободу Сигизмунду!

По праву он наследник твой.

Все

Верни свободу Сигизмунду,

Его мы просим в государи.

Василий

Любезность вашу я ценю.

И вас благодарю, вассалы;

Теперь скорей идите вслед

Вы за атлантами моими^[198].

Его увидите вы завтра.

Все

Да здравствует великий царь Василий!

(Эстрелла, Астольф и свита уходят; Василий остается один.)

СЦЕНА 7-я

Василий. Входят Клотальдо, Розаура и Кларин.

Клотальдо

Могу ль с тобой поговорить,

Великий государь?

Василий

Клотальдо,

Сюда пришел ты в добрый час!

Клотальдо

К твоим ногам склоняюсь я,

Не скрою, он бы поплатился.

Но тайна всем теперь известна,

И не беда, что и ему

О ней проведать удалось.

Ко мне придите вы попозже;

Предупредить я должен вас

О многом; ваша помощь также

Нужна мне будет; да, Клотальдо,

Произойдет престранный случай,

Какого не бывало в мире;

И вы в нем будете орудьем.

Я этим пленникам прощаю,

Чтоб вы не думали, что я

Сержусь на вашу нерадивость.

(Уходит.)

Клотальдо

Благодарю вас, государь.

СЦЕНА 8-я

Клотальдо, Розаура и Кларин.

Клотальдо (в сторону)

Немного легче стало мне,

Но я, пока скрывать возможно,

Не буду говорить ему,

Что он мой сын.

(Розауре и Кларину.)

Свободны вы.

Розаура

Целую ноги я твои.

Кларин

А я твои стопы целую;

Различье маленькое слов

Друзьям, конечно, незаметно^[199].

Розаура

Синьор, вы жизнь вернули мне;

На ваш я счет живу отныне,

И потому навеки буду

Рабом я вашим.

Клотальдо

Погоди!

То, что я дал тебе, — не жизнь:

Кто от рожденья благороден,

Тот, оскорбленный, жить не может.

Ты говорил мне, что пришел

Сюда отмстить за оскорбленье.

Не мог тебе вернуть я жизни,

Которой ты и не имел:

Ведь жизнь позорная — не жизнь!

(В сторону.)

Задеть стараюсь за живое

Я самолюбие его^[200].

Розаура

Пожалуй, жизни не имею,

Хотя вернул ты мне ее;

Но отомщением жестоким

Я честь свою восстановлю;

Тогда, во что бы то ни стало,

Казаться будет жизнь моя

Твоим подарком.

Клотальдо

Меч блестящий,

Который ты мне дал, возьми.

Довольно этого меча:

Он, обагренный вражьей кровью,

Отмстит, я знаю, за обиду.

Он был в моих руках однажды, —

Ведь я держал его в руках,

Хотя не очень долго, — он

Отмстить сумеет за тебя.

Розаура

Я снова опояшусь им,

И именем твоим клянусь,

Что буду мстить, хотя мой враг

Сильней меня.

Клотальдо

Не мог, когда бы даже в гневе

Тебя ударил по лицу^[201].

Розаура

Была моя обида больше.

Клотальдо

Открой мне все, не утаи;

Ведь то, что я воображаю,

Наверно более того,

Что приключилось в самом деле.

Розаура

Сказал бы я, но, ах! не знаю,

С каким глубоким уваженьем

Я на тебя смотрю! Какое

В груди моей зажглося чувство!

Как я люблю тебя и чту^[202]!

С трудом промолвить я могу,

Что эта верхняя одежда —

Загадка, и тому, кто носит

Ее, она едва ль подходит.

Прошу, подумай хорошенько:

Ведь я не то, чем я кажусь,

И в этом случае возможно,

Что брак Астольфа и Эстреллы

Обида горькая и мне.

Я все тебе сказала ясно.

(Розаура уходит, за нею и Кларин.)

Клотальдо

Послушай, подожди, останься!

Какой возник здесь лабиринт,

В котором разум не находит

Своей руководящей нити!

Жестоко честь моя задета;

Могуч, силен мой оскорбитель,

Вассал — я, женщина — она;

Укажет небо пусть дорогу!

Хотя удастся ли, не знаю,

Когда в сей пропасти глубокой

Одна таинственность — все небо,

И чудо дивное — весь мир!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА 1-я

Зал во дворце Василия.

Василий и Клотальдо.

Клотальдо

Все я исполнил, государь,

Как ты приказывал.

Василий

Клотальдо,

Как было дело, расскажи.

Клотальдо

Происходило дело так.

С успокоительным питьем,

По приказанью твоему,

Составленным из трав различных,

Смешав еще такие травы,

Которые имеют силу,

Упорно, хоть и незаметно,

Рассудок мощный человека

И ослаблять, и оглушать,

И делать, чувства убивая,

Из человека труп живой...

(Зачем доказывать, что это

Возможно, если столько раз

Доказывал возможность опыт?

И, несомненно, медицина

Полна природных, чудных тайн,

И нет растенья, камня, зверя,

Чтобы таинственного свойства

В нем не было хоть одного!

И если злоба человека

Уж тысячи открыла ядов

Смертельных, надо ль удивляться,

Что усыпляющий есть яд,

Который действует слабее,

Есть и губительный состав,

Смерть приносящий без пощады?

Давно доказано все это

И опытом и размышленьем.)

Мое питье составил я

Из опия и белены,

К нему дурмана сок прибавив;

И с чашей к Сигизмунду я

Спустился в мрачную темницу.

Здесь повели мы разговор

О человеческих науках;

Хотя немного он учился

И красноречье изучал

В пустыне у зверей и птиц,

Однако многое открыла

Его широкому уму

Безмолвная природа скал,

Небес безмолвная природа!

Его желая приготовить

К тому, что замышляешь ты,

И гордость духа возбудить,

Как бы случайно указал я

Ему на горного орла,

Который, ветер презирая,

Как грозной молнии стрела

Или свободная комета

Вздымался в верхние пределы.

И Сигизмунду я сказал,

Полет свободный восхваляя:

"Орел могучий — царь пернатых,

И потому под облаками

Над всеми гордо он вознесся".

Довольно было этих слов:

За мысль мою схватился он,

И о величии царей

Высокомерно рассуждать

Он начал; нам понять не трудно,

Что в самом деле кровь его

К великим подвигам зовет,

Волнуясь и играя в нем.

Он говорил: "Смотри, Клотальдо,

И в беспокойном царстве птиц

Слабейшие могучим птицам

В повиновении клянутся.

Утешен я в своем несчастьи,

Когда подумаю об этом:

Я подчинен, но только силой

Меня принудили к тому,

А добровольно человеку

Не сдался бы я ни за что!"

Из этих слов увидел я,

Что в нем проснулся гнев обычный

На горький плен и заключенье;

Тогда ему я подал кубок

С успокоительным питьем,

И лишь из чаши в грудь его

Проник напиток, Сигизмунд

Глубокому предался сну,

И пот холодный у него

По членам разлился и жилам...

И если б не было известно,

Что это мнимая лишь смерть,

Легко бы всякий мог подумать,

Что в самом деле умер принц.

Приходят в это время люди,

Которым ты доверил дело,

Берут его с собой в карету

И во дворец к тебе везут,

Где приготовлены тобою

Ему величие и блеск,

Вполне достойные его.

И здесь его в твоей постели

Они кладут, чтобы потом,

Когда минует летаргия,

Ему служить, как ты велишь.

И если я повиновеньем

Себе награду заслужил,

(Прости мою неосторожность!)

Скажи, зачем ты во дворец

Так удивительно и странно

Велел доставить Сигизмунда?

Василий

Твое сомненье справедливо,

Клотальдо, и тебе охотно

Я дело разъясню теперь.

Ты знаешь сам, что Сигизмунду

Влияние звезды враждебной

Несчастиями угрожает

И множеством страданий тяжких.

И вот узнать я захотел,

Правдиво ль неба предсказанье?

Дало немало указаний

Оно суровости своей;

Но, может быть, оно смягчится,

Свою жестокость уменьшит

И, доблестью благоразумья

Побеждено, изменит жребий?

Ведь человек сильнее звезд!

Все это я хочу узнать.

Кто он, скажу я Сигизмунду.

И пусть тогда покажет он

Свои наклонности и разум.

И если он звезды влиянье

Великодушьем победит,

Он будет царствовать; но если

Тираном будет и злодеем,

Его верну к цепям обратно.

Теперь я знаю, спросишь ты:

Чтобы проделать этот опыт,

Зачем сюда он привезен

В забвении глубоком сна?

И это разъясню тебе,

Поймешь из моего ответа.

Когда сегодня он узнает,

Что он мой сын, а завтра утром

Себя в темнице вновь увидит

Конечно, жалкий жребий свой

В отчаяньи проклянет он!

Чем, как себя тогда утешит

И что в замену прав получит,

Прав на корону и престол?

Оставить надо дверь открытой

На случай горькой неудачи!

Ему ты скажешь: "Сигизмунд,

Все, что ты видел в эту ночь,

Лишь сновидение и греза".

Мы двух вещей достигнем так.

Во-первых, ближе мы узнаем

Его наклонности и чувства:

Проснувшись, будет поступать он,

Как вздумает и как захочет;

А во-вторых, его утешим:

Сегодня, правда, во дворце

Все повинуются ему,

Но завтра он в своей темнице,

Припоминая день минувший,

Поймет, что только грезил он;

И хорошо, когда поймет:

Ведь в этом мире все, Клотальдо,

Все, кто живет, лишь спят и грезят^[203].

Клотальдо

Легко бы мог я доказать,

Что не годится этот план;

Но поздно, дела не поправишь:

Насколько можем мы судить,

Проснулся он и к нам идет.

Василий

Теперь я должен удалиться.

Ты принца воспитал, Клотальдо,

И потому останься с ним

И среди стольких затруднений,

Что окружили мысль его,

Ему ты истину откроешь.

Клотальдо

Ты позволенье мне даешь

Все рассказать ему?

Василий

Конечно;

Когда опасность знаем мы,

Нам легче победить ее.

(Уходит.)

СЦЕНА 2-я

Клотальдо и Кларин.

Кларин (в сторону)

Четыре палочных удара!

Я заплатил за право входа!

Какой-то рыжий гренадер,

Уж больно важный, алебардой

Мне отсчитал удары эти.

За них я кой-что здесь увижу;

Нет, правда, лучшего окошка,

Как то, которое с собою,

Без разрешения кассира,

Повсюду носит человек;

Когда его со всех празднеств

Прочь гонят, все же он садится

У своего окошка смело^[204].

Клотальдо (в сторону)

А это, кажется, Кларин,

Слуга той женщины несчастной,

Которая, торгуя горем,

Сюда позор мой привезла.

(Кларину)

Кларин, что нового?

Кларин

Синьор,

А вот что нового; во-первых,

Как милосердный человек,

Вчера вы помощь обещали

Моей синьоре Розауре

И дали ей совет одеться,

Как подобает... в женском платье.

Клотальдо

Я думаю, что сохранить

Стыдливость в женском платье легче.

Кларин

Затем, по вашему совету,

Племянницей назвавшись вашей,

Она переменила имя

И так возвысилась теперь,

Что во дворце живет она,

Как дама ближняя Эстреллы.

Клотальдо

Да, мне весьма приятно сразу

Взять под защиту честь ее.

Кларин

Она полна одной надеждой.

Что, если час придет удобный,

Ты вступишься за честь ее.

Клотальдо

Надежда эта не обманет:

В конце концов наступит время

И кончит трудные дела.

Кларин

Она теперь живет в почете,

Все, как царице, служат ей

За то, что ей Клотальдо — дядя.

А я приехал вместе с нею

И вот от голода чуть жив!

И обо мне никто не вспомнит,

Забыв, что я, Кларин — рожок^[205];

Когда ж такой рожок затрубит,

Он все сумеет рассказать

Царю, Астольфу и Эстрелле.

Кларин — рожок, Кларин — слуга!

Сознайся сам: ведь тут все вещи,

Что плохо берегут секрет.

И если я молчать не стану,

Петь будут песню обо мне:

Рожок, зарю нам возвестивший,

Не лучше пел.

Клотальдо

Сознаюсь, жалобы твои

Довольно правильны; охотно

Могу тебе я пособить,

А ты во всем мне повинуйся.

Кларин

Смотрите, Сигизмунд идет.

СЦЕНА 3-я

Музыка и пение. Слуги стараются одеть Сигизмунда, который выходит в большом волнении. Клотальдо и Кларин.

Сигизмунд

О, боже, боже, что я вижу?

На что смотрю? Что предо мною?

Всему без страха удивляюсь,

И все ж душа полна сомненья!

Я во дворце великолепном!

В одежде шелковой, в парче!

Вокруг меня толпятся слуги,

И как одеты, как ловки!

На ложе пышном и богатом

От сна я пробудился здесь!

Едва проснулся я, как слуги

Бегут помочь мне одеваться.

Сказать, что этот сон — неправда?

Но знаю я, что я не сплю.

И разве я не Сигизмунд?

Открой, о небо, мне обман!

Скажи мне, что во время сна

С моей фантазией случилось?

Но для чего я рассуждаю?

Пусть будет то, что быть должно,

И что бы ни было со мною,

Пускай мне служит все равно^[206]!

1-й придворный

О, как задумчив Сигизмунд!

2-й придворный

Найдет на всякого сомненье,

Когда случится то же с ним.

Кларин

А я не стал бы сомневаться!

2-й придворный

Поди и с ним поговори.

1-й придворный

(Сигизмунду)

Возобновить прикажешь пенье?

Сигизмунд

Я больше пенья не хочу.

1-й придворный

Ты так задумчив; я хотел

Тебя развлечь.

Сигизмунд

Но этим пеньем

Не разогнать моей тоски.

Одна музыка боевая

Приятна слуху моему.

Клотальдо

Великий государь, позвольте

Поцеловать мне вашу руку.

Вам первый повинуюсь я.

Сигизмунд (в сторону)

Клотальдо?! Он. Но почему

Он так жесток со мной в темнице,

А здесь почтителен и вежлив?

Что происходит здесь со мною?

Клотальдо

Я вижу, новость положенья

Тебя в смущенье повергает,

И тысячи сомнений разных

Дорогу в разум твой проложат;

А я хочу тебя от них

Освободить, когда возможно.

Узнай, о государь, что ты

Великой Польши принц наследный.

А если жил ты до сих пор

В уединении печальном,

Такой жестокости причина —

Страх пред враждебною фортуной.

Она грозила государству

Жестокой гибелью, когда

Твой лоб высокий увенчает

Венец достойный, гордый лавр.

Но полагая, что ты можешь

Свою печальную судьбу

Великодушьем одолеть, —

И, правда, муж великодушный

Сумеет звезды победить, —

Из башни той, в которой жил ты,

Сюда в отцовские палаты

Тебя вчера мы привезли

В то время, как был предан сну

Твой дух. Отец твой, мой король,

Придет сюда, и от него

Побольше, верно, ты узнаешь.

Сигизмунд

И что еще мне нужно знать,

Презренный, низкий ты изменник,

Когда я знаю, кто такой я?

Могу сегодня показать

Свое могущество и силу!

Как смел отечеству так дерзко

Ты изменять, меня скрывая,

И, нарушая все законы,

В противность разуму и праву,

Меня лишать того, что было

Всегда моим?

Клотальдо

О, горе мне!

Сигизмунд

Ты был изменником закону,

Ты государя обманул,

Со мною же ты был жесток!

Прочь отсюда!

2-й придворный

Он

Повиновался государю.

Сигизмунд

Но в том, что правду нарушает,

Царю нельзя повиноваться.

Да кроме этого, и я

Был государем для Клотальдо.

2-й придворный

Не мог Клотальдо рассуждать,

То было хорошо иль дурно!

Сигизмунд

А вы все спорите со мною;

Куда как вежливо! смотрите!

Кларин

Принц превосходно говорит,

А вы все дурно поступали.

2-й придворный

Но кто вам право дал судить?

Кларин

Да сам я взял его.

Сигизмунд

Ты кто?

Кларин

Я в это дело нос свой сунул,

И в нем легко я стал судьей;

Я величайшее ничто,

Какое только было в мире!

Сигизмунд

Ты только в этом новом мире

Приятное мне сделал.

Кларин

Я,

О государь, большой поклонник

Всех Сигизмундов; верьте мне.

СЦЕНА 4-я

Те же и Астольф. Музыка.

Астольф

Трикраты счастлив этот день:

Сегодня вы явились Польше,

Как солнце ясное, мой принц,

И блеском радости и счастья,

Как пурпурным зари сияньем,

Вы осветили наше небо:

Ведь вы, как ласковое солнце,

Из лона гор сюда явились.

Привет вам, принц; и если поздно

Лавр ваше увенчал чело,

То пусть он поздно и завянет.

Сигизмунд

Храни вас Бог.

Астольф

Одно незнанье,

Кто я такой, вас извиняет

За недостаточный привет.

Я — князь Московский; я — Астольф,

А вам — двоюродный я брат.

И должно нам хранить равенство!

Сигизмунд

Я вам сказал: храни вас Бог!

Вам этого привета мало?

Вы славою своей гордитесь?

Пеняйте сами на себя;

Когда мы вновь сойдемся с вами,

Я вам скажу: пусть не хранит

Вас Бог!

2-й придворный (Астольфу)

Вы, государь, поймете,

Что он, воспитанный в горах,

Так обращается со всеми,

(Сигизмунду)

Но преимущество Астольфа...

Сигизмунд

Мне было неприятно слышать

Такие пышные слова,

И далее — надел он шляпу,

Как только подошел ко мне.

2-й придворный

Он гранд.

Сигизмунд

А я важней его^[207].

2-й придворный

Должны вы оба относиться

Друг к другу с большим уваженьем,

Чем к остальным.

Сигизмунд

Скажите мне,

Чего суетесь вы сюда?

СЦЕНА 5-я

Те же и Эстрелла.

Эстрелла

Благословляю ваш приход,

О, благородный принц, под сень,

Где с радостью вас принимают

И все вам шлют привет любви.

И здесь в кругу друзей, не зная

Несчастий, принц, живите вы,

Блистая славой и величьем,

И пусть считается веками,

А не годами ваша жизнь.

Сигизмунд (Кларину)

Скажи ты мне теперь, кто эта

Великолепная краса?

Она не смертная — богиня,

К ногам которой небеса

Свой блеск склоняют. Кто она?

Кларин

Она твоя сестра Эстрелла.

Сигизмунд

Ты лучше бы сказал, что солнце^[208].

(Эстрелле)

Желаете вы счастья мне;

Похвально это пожеланье!

Но счастье в том лишь для меня,

Что вижу вас: и вот, имея

То незаслуженное счастье,

Я за благое пожеланье

Благодарю вас; вы одна,

Как день, сияете, и в силах

Блистанье радостное дать

И так прекрасному светилу.

Зачем же солнце в небе светит,

Когда с зарею встали вы?

О, дайте вашу руку мне!

Хочу ее поцеловать;

Из этой чаши белоснежной

Пьет воздух белизну свою^[209].

Эстрелла

Повежливее будьте, принц.

Астольф (в сторону)

Когда ее он руку схватит,

Погиб я...

2-й придворный (в сторону)

Знаю, неприятен

Астольфу будет поцелуй.

Не допущу я Сигизмунда.

(Сигизмунду)

Подумай, государь, едва ли

Прилично это, и Астольф...

Сигизмунд

Я вам уже сказал: отстаньте.

Какое дело вам, сеньор?

2-й придворный

Я вам заметил справедливо.

Сигизмунд

Но это все противно мне,

А если что противно мне,

То уж никак не справедливо.

2-и придворный

Однако слышал, государь,

Я от тебя, что справедливо

Повиноваться и служить.

Сигизмунд

Вы также слышали, конечно:

Кто будет мне надоедать,

Того я выброшу в окошко.

2-й придворный

Со мной нельзя так поступать!

Сигизмунд

Нельзя? Клянусь Творцом, сейчас же

Обратное я докажу.

(Схватывает придворного и уходит; все спешат за ним, но он немедленно возвращается.)

Астольф

Что вижу я?

Эстрелла

Скорей на помощь!

Освободите вы его.

Сигизмунд

Он в море вылетел с балкона;

Хвала Творцу, что удалось!

Астольф

Обдумывать бы не мешало

Побольше вам свои поступки;

Далеко зверю до людей,

И до дворца горе далеко.

Сигизмунд

Как вы горды, высокомерны!

Но лучше бы умолкнуть вам,

А то, пожалуй, не сыскать

Вам головы своей, покрытой

Столь изукрашенною шляпой.

(Астольф уходит.)

СЦЕНА 6-я

Я думал, что найду тебя.

Преодолевшим звезд влиянье,

Владыкою судьбы своей

И поступающим разумно!

И что же? Первый твой поступок —

Убийство злое человека.

Могу ль тебя обнять с любовью,

Когда я знаю, что сейчас

Ты руки кровью обагрил?

Когда мы видим меч блестящий,

Смертельную нанесший рану,

Ужель бесстрашно и спокойно

Смотреть мы станем на него?

И кто из нас не содрогнется,

Увидев место, на котором

Сейчас убили человека?

Мы, люди, все страшимся смерти,

И самый смелый человек

Предел наш общий не преступит.

В твоих руках орудье смерти

Я вижу, кровь я вижу здесь

И отступаю от тебя,

Хотя желал тебя с любовью,

Как сына милого, обнять.

Теперь же должен уходить

Без этого: тебя боюсь я!..

Сигизмунд

Твои объятья мне не нужны,

Я обходился и без них:

Отец, который так жестоко

Мог с сыном поступать своим,

Его воспитывать, как зверя,

И, как чудовище, держать

И замышлять на жизнь его,

В объятьях сыну отказал!..

Объятия отца такого

Кому нужны? Кому приятны?

Меня не хочешь ты обнять?

Как мало в этом мне обиды!

И я не удивляюсь даже:

Кто самый образ человека

У сына мог отнять, легко

Ему откажет и в объятьях!

Василий

О, если б образа людского

Тебе я не дал! Горе мне!

Тогда бы дерзких слов не слышал

И оскорблений от тебя!

Сигизмунд

Когда бы ты его мне не дал,

Не слышал бы моих упреков!

Ты дал; тебя я упрекаю

За то, что отнял ты его.

Давать — прекрасно, благородно;

Но отнимать, что раз дано, —

Какая низость и позор!

Василий

Вчера бедняк и жалкий пленник,

Царевичем ты стал сегодня

По приказанью моему;

И так меня благодаришь!

Сигизмунд

Тебя благодарить за это?

Тиран души моей свободной,

Уж близок час твоей кончины,

И, умирая, что ты можешь

Мне дать? Не более того,

Что мне и так принадлежит!

Ты мой отец, ты мой король,

И потому твой сан и власть

Ко мне по праву перейдут.

Тебе ничем я не обязан.

Могу лишь требовать расплаты

За то, что долго ты лишал

Меня свободы, чести, жизни.

Но я не требую ее,

И мне приятнее сознанье,

Что ты должник мой.

Василий

Дерзкий варвар!

Ты предо всеми доказал,

Что небо правду говорило:

Высокомерен ты и горд.

Теперь ты знаешь, чей ты сын;

Открыта истина тебе.

Себя ты видишь во дворце,

Среди всеобщего почтенья;

Но я прошу тебя, послушай

Мои слова предупрежденья

И будь душой смирен и скромен!

Ведь, может быть, ты спишь и грезишь,

Хотя и кажется тебе.

Что это все не сон, а правда.

(Уходит.)

Сигизмунд

Мне кажется, что это правда,

А между тем я сплю и грежу?!

О нет! Не сплю, конечно, я;

Я понимаю, что я был

И что теперь! Я знаю, кто я.

Напрасны все твои старанья:

Уж невозможно уничтожить

Прав Сигизмунда на престол.

И если ты до этих пор

Меня держал в темнице мрачной,

То потому лишь, что не знал я,

Какие я права имею!

Теперь открылся твой обман;

Теперь я знаю, что во мне

Слилися зверь и человек^[210].

СЦЕНА 7-я

Те же и Розаура (в женской одежде).

Розаура (в сторону)

Эстреллу здесь я думала найти,

Но встретиться с Астольфом я боюсь:

Астольф меня не должен узнавать.

Так, по словам Клотальдо, будет лучше

И так скорее честь восстановлю я.

Клотальдо доверяюсь я вполне:

Он под защиту взял и жизнь мою и честь.

Кларин (Сигизмунду)

Конечно, удивлялись вы

Здесь многому и многим поражались,

Но что же вам понравилося больше?

Сигизмунд

Я ничему не удивился здесь:

Все это предугадывал я раньше.

Один предмет достоин изумленья,

Лишь пред одним склониться можно в мире:

И тот предмет есть женщин красота!

Мужчина малый мир, и потому

Творцу обязан более служить,

Чем женщина, — так в книгах я прочел.

Но мнится мне, что это дело женщин:

Их красота есть маленькое небо!

Мне кажется, что в мрачном заключеньи,

Без пышности и блеска Сигизмунда

Я видела.

Сигизмунд (в сторону)

Нашел я жизнь свою!

(Розауре)

О, женщина! Ты знаешь: это имя

В устах мужчины лучшая хвала^[211]

Душа моя стремится обожать

Твою красу, не ведая, кто ты?

С тобою мы встречались, я уверен,

И я твои черты отлично знаю.

Откройся мне.

Розаура (в сторону)

Придется Сигизмунда

Уловкою невинной обмануть.

(Сигизмунду)

Я фрейлина несчастная Эстреллы.

Сигизмунд

Себя ты лучше солнцем назови,

А та звезда живет в твоем сияньи,

И блеск ее твои лучи рождают.

Среди цветов, в их царстве ароматном

Царицей божество прекрасной розы

Над всеми возносилось: там она,

Как лучшая, была императрицей.

Где драгоценные блистают камни,

В собрании ученом их богатств,

Алмаз был императором над всеми.

В прекрасном хоре беспокойных звезд

Звезда Венеры ярче всех сияла.

И там, где солнце, в сферах совершенства,

Вокруг себя планеты собирает,

Царит оно, великий дня оракул.

Среди цветов и камней драгоценных,

Планет и звезд и знаков зодиака

Владычествует то, что лучше всех;

Так почему же меньшей красоте

Лишь ты покорствуешь, хотя ты лучше,

Прекрасней всех, ты солнце и алмаз,

Звезда Венеры, розы аромат.

СЦЕНА 8-я

Те же и Клотальдо, незаметно для других.

Клотальдо (в сторону)

Хочу я образумить Сигизмунда:

Ведь все же я воспитывал его.

Но что я вижу тут?

Розаура

Благодарю

Вас, Государь, за ласковые речи;

Пусть риторически мое молчанье

Ответит вам: ведь если разум слаб,

Розаура

И если яд, который пробуждает

Безумство, гнев и злобу в человеке,

Твое терпенье сможет одолеть,

Другая есть защита у меня:

Ты женщину не можешь оскорбить.

Сигизмунд

Вот, чтобы увидать, могу ли я,

Твою красу подвергну испытаньям.

Препятствия люблю я побеждать;

То, что другим казалось невозможным,

Сегодня сделал я, с балкона сбросив

В морские волны человека; он

Мне с гордостью пред всеми говорил,

Что этого с ним сделать не придется.

Теперь хочу другое я узнать:

Смогу ль твою невинность за окошко

Я выбросить!

Клотальдо (в сторону)

Как он разгорячился!

Но что мне делать, если честь свою

В опасности вторично вижу я?

Розаура

Да, не напрасно было предсказанье

Стране несчастной этой, что с тобою

Придут грехи, измена, гнев и смерть.

Но правда, что и делать человеку,

Имеющему только это имя,

Бесчувственному, дерзкому и злому, —

Тирану, варвару и гордецу,

Среди зверей воспитанному!

Сигизмунд

Право,

С тобою вежлив, кажется, я был;

Мне оскорблений слушать не хотелось,

И думал я, что вежливою речью

На вежливость тебя я вызывал.

Но ты меня злодеем называешь;

Клянусь Творцом! За это мне ответишь.

Гей! слуги! Нас одних оставить здесь.

Заприте дверь, и пусть никто не входит.

(Слуги и Кларин уходят.)

Розаура (в сторону)

Погибла я!

(Сигизмунду)

Послушай...

Сигизмунд

Я тиран,

Меня напрасно убеждать ты хочешь.

Клотальдо (в сторону)

Какой ужасный случай!

Должен я

Безумное желанье удержать,

Хотя бы это стоило мне жизни.

(Сигизмунду)

Подумай, государь!

Сигизмунд

Опять ты здесь?

Ты снова хочешь рассердить меня,

Старик, безумный, дряхлый? Неужели

Так мало гнева моего страшишься,

Что вновь сюда осмелился войти?

Клотальдо

Я подошел, услышав крики здесь,

Сказать тебе: смиряй жестокий нрав,

Когда ты хочешь царствовать над нами,

И, повелителем себя увидев,

Не будь жесток; ведь это все, быть может,

Лишь сон и греза.

Сигизмунд

Ах, как мне досадно,

Когда ты начинаешь говорить,

Что это сон, обман и заблужденье.

Убив тебя, узнаю я наверно,

Действительность ли это или сон?

(Хочет вынуть шпагу из ножен; Клотальдо удерживает его, становясь на колени.)

Клотальдо

Я так надеюсь жизнь свою спасти.

Сигизмунд

Прочь руку дерзкую с меча!

Клотальдо

Пока сюда не прибежит народ

Сдержать твой гнев и дикую досаду,

Я твоего меча не отпущу.

Розаура

О, боже!

Сигизмунд

Отпусти сейчас, старик,

Безумный, дряхлый, варвар, враг мой, или

Тебя я задушу.

(Борются.)

Розаура

Сюда скорее!

На помощь! Хочет он убить Клотальдо!

(Убегает. Клотальдо падает; входит Астольф и становится между дерущимися.)

СЦЕНА 9-я

Сигизмунд, Клотальдо и Астольф.

Астольф

Что здесь случилось, благородный принц?

Ужели шпага ваша оросится

Холодной кровью старика? Вложите

Свой славный меч в ножны.

Сигизмунд

Да, я вложу,

Когда он этой кровью обагрится.

Астольф

Но жизнь его прибежище свое

Нашла у ног моих, и послужу

Я кое в чем ему.

Сигизмунд

С ним умереть

Готовься ты. Убив тебя, отмщу

За оскорбление твое.

Астольф

Я защищаю жизнь свою и, значит,

Величества не оскорбляю.

(Астольф обнажает шпагу, и они дерутся.)

Клотальдо

Не оскорбляй его, о, государь!

СЦЕНА 10-я

Те же. Василий. Эстрелла и свита.

Василий

Зачем обнажены здесь шпаги?

Эстрелла

Ах!

О, горе мне! Астольфа вижу здесь!

Василий

Что здесь случилось?

Астольф

Ничего, когда

Сюда пришел ты, государь.

Сигизмунд

Конечно,

Здесь не случилось ничего, хотя

Ты и пришел сюда; убить хотел я

Клотальдо.

Василий

Оскорбить его седины?!

Клотальдо

Не забывайте, государь, они мои, —

И это все не значит ничего.

Сигизмунд

Желать безумно, чтобы уважал

Я седины! Быть может, и твои

Когда-нибудь у ног своих увижу;

Ведь я еще не отплатил тебе

За воспитание мое.

(Уходит.)

Василий

Но прежде,

Чем ты увидишь это, ты заснешь

И, пробудясь от сна, поймешь, что все,

С тобой случившееся здесь сегодня,

Как в мире бывшее, есть только сон!

(Василий, Клотальдо и свита уходят.)

СЦЕНА 11-я

Эстрелла и Астольф.

Астольф

Как редко, редко лжет судьба,

Когда предсказывает горе,

И, как сомнительна для счастья,

Так для несчастия верна.

Каким искусным астрологом

Она была бы, если б ей

Всегда предсказывать несчастья!

В том нет сомненья, что они

Всегда бы так и исполнялись.

На Сигизмунде и на мне

Легко проверить вам, Эстрелла,

Правдивость слов моих; различно

Судьба относится к обоим.

Ему предсказывала гордость,

Несчастья, ужасы, убийства,

И истину во всем сказала —

Все это так и происходит;

А мне, синьора, посулила

Она блестящие лучи,

(В сравненьи с ними солнце — тень,

И небо-маленькая туча.)

Затем удачи и трофеи,

Рукоплескания и блага,

И вместе хорошо и худо

Она предсказывала мне.

Но, впрочем, правда, лишь тогда

Судьба надежною бывает,

Когда нескоро исполненье

За обещанием идет!

Эстрелла

Не сомневаюсь я, что эти

Любезности вполне правдивы,

Но все назначены они

Другой, портрет которой вы,

Астольф, имели на груди

В день вашего приезда в Польшу.

И если так, то лишь она

Одна достойна похвалы.

Ступайте к ней — она заплатит.

Бездоказательны, ничтожны

В делах любви, перед судом,

Любезности и уверенья,

Назначенные для других

Красавиц, для других царей.

СЦЕНА 12-я

Те же и Розаура, незаметно для других.

Розаура (в сторону).

Хвала Творцу! Мои несчастья

Достигли своего предела;

Кто видит это, ничего

Тому не должно уж бояться^[213].

Астольф

С груди моей портрет сниму,

Он должен место уступить

Твоей красе: куда — Эстрелла,

Оттуда прочь уходит тьма;

Где солнце, там погасли звезды.

Сейчас иду.

(В сторону.)

О, Розаура!

Прости мне это оскорбленье;

В разлуке вряд ли кто сумеет

Обеты верности хранить!

(Уходит; Розаура приближается.)

Розаура (в сторону)

Я не слыхала ничего,

Боясь, что он меня увидит.

Эстрелла

Астрея!

Розаура

Я, синьора.

Эстрелла

Мне

Приятно здесь тебя увидеть.

Одной тебе доверю я

Секрет.

Розаура

Тебе повиноваться,

Синьора, лестно и приятно.

Эстрелла

Недолго ты живешь со мною,

Но завладеть уже сумела

Ключами от моей души.

И я тебе доверю то,

Что от самой себя скрывала.

Розаура

Тебе во всем я повинуюсь.

Эстрелла

Не буду медлить. Князь Московский,

Астольф, двоюродный мой брат,

(Сказать довольно, что он брат;

Ты знаешь, есть такие вещи,

Которые мы только мыслим,

Не смея их произнести.)

Со мною хочет сочетаться

Союзом брачным навсегда,

Когда Фортуна пожелает

За столько горестей и бед

Единым счастьем расплатиться.

И потому я огорчилась,

Увидев на груди Астольфа

В тот день, когда приехал он,

Какой-то женщины портрет;

И я заметила ему;

Он вежлив, тотчас согласился

Мне передать портрет изящный.

Теперь ушел он за портретом;

Но стыдно мне принять его;

Прошу тебя, останься здесь

И жди, когда он возвратится.

Тогда ты примешь от него

Портрет и мне без замедленья

В мои покои принесешь.

Тебе не объясняю больше:

Красива ты, умна и знаешь,

Что есть для женщины Любовь!

(Уходит.)

СЦЕНА 13-я

Розаура

О если бы не знала я!

Какая женщина, о боже!

Так осмотрительна, умна,

Чтобы помочь себе сумела

В таком ужасном положеньи?

И есть ли в мире человек,

Которому Творец жестокий

Несчастий больше посылает

И больше горестей, чем мне?

Что делать в этом затрудненьи,

Когда я вижу, невозможно

Ничем себя мне облегчить,

Ничем нельзя себя утешить!

Случилось первое несчастье,

И все, что следует за ним,

С собой несчастия приносит;

Вслед за одним идет другое,

Они наследуют друг другу;

Одно рождаясь из другого,

Они рождаются, как Феникс,

И смерть одних начало жизни

Другим, и так от пепла их

Всегда гробница горяча^[214].

"Они хитры, — сказал мудрец, —

Ведь никогда поодиночке

Они нейдут за человеком".

А я скажу, они всесильны:

Они всегда идут вперед

И никогда не отступают.

Кто веял с собою их, на все

Дерзать тот может и решаться:

Пусть не боится, что они

Когда-нибудь его оставят.

Могу я это подтвердить:

Несчастья в жизни от меня

Не отставали никогда

И не отстанут до тех пор,

Пока, убитая фортуной,

В объятьях смерти не засну.

О, горе мне! О, что мне делать?

Когда откроюсь я, Клотальдо,

Который спас меня от смерти

И охраняет здесь меня,

Имеет право оскорбиться:

Он мне сказал, что лишь молчаньем

Возможно честь мою вернуть.

А если буду пред Астольфом

По-прежнему скрывать себя,

То как я обману его,

Когда останусь с ним вдвоем?

Обманывать стараться будут

Глаза, и голос, и слова,

Но их обман душа откроет.

Что делать мне? Но для чего,

Однако, думать мне об этом?

Ведь как бы ни старалась я,

Заботилась или хитрила,

То сделает печаль моя,

Чего она сама желает.

Никто не властен над страданьем!

И если не могу решиться

Исполнить то, чего хочу,

То пусть придет мое страданье

Сегодня к своему пределу,

Дойдет путь горе до конца,

Пусть кончатся сомненья разом

И все случайности несчастья!

Но что бы ни было, о Боже,

Ты помоги мне, помоги!

СЦЕНА 14-я

Розаура и Астольф, с портретом в руках.

Астольф

Синьора, вот портрет, берите.

Но, боже...

Розаура

Что случилось с вами?

Что вас смущает, государь?

Астольф

Смущен тебя я видеть здесь,

Твой голос слышать, Розаура.

Розаура

Я Розаура? Вы ошиблись

И, без сомненья, за другую

Меня вы приняли. Но здесь

Пред вами фрейлина Астрея,

И, кажется, она не стоит,

Чтоб вы смущались из-за ней.

Астольф

К чему обманы, Розаура?

У нас душа не может лгать;

Хотя я вижу здесь Астрею,

Тебя люблю как Розауру.

Розаура

Не понимаю, государь,

И что ответить вам, не знаю;

Скажу я только, что Эстрелла,

Которую назвать возможно

Звездой Венеры, приказала,

Мне подождать вас здесь немного

И передать вам от нее,

Чтоб вы мне отдали портрет, —

Какой портрет, известно вам, —

А я ей отнесу его.

Эстрелла этого желает,

Повиноваться я должна;

Ее желание исполню,

Хотя бы и во вред мне было.

Астольф

Ты делай большие усилья,

Но не обманешь и тогда.

Очам скажи ты, Розаура,

Чтобы они согласовали

С словами музыку свою;

А то фальшивит инструмент,

Когда он сильно так расстроен

И все же хочет выдавать

За гармонические звуки

Соединенье лжи и правды,

Той лжи, что громко произносит,

Той правды, что сокрыта в сердце.

Розаура

Я говорю вам лишь одно:

Позвольте мне портрет.

Астольф

Ты хочешь

Обман продолжить до конца?

Изволь, обманом я отвечу.

Астрея, передай инфанте,

Что я глубоко уважаю

Ее достоинства; и если

Она портрет прекрасный просит,

Мне кажется неделикатным

Послать ей именно портрет;

Я ей пошлю оригинал,

И пусть она его оценит:

Портрет ничтожен перед ним.

Оригинал снести ты можешь,

Его всегда с тобой ты носишь:

Сама ты тот оригинал.

Розаура

Когда желаем получить

Одно, а нам дают другое,

Хотя ценой и подороже,

Мы остаемся недовольны,

Себя мы чувствуем в обиде.

К тебе пришла я за портретом,

А ты даешь оригинал,

И пусть дороже стоит он,

Но без того, о чем просила,

Досадно будет мне уйти.

Итак, позвольте мне портрет,

А если нет, я ждать останусь.

Астольф

Но если я не дам его,

Так что же? силою возьмешь?

Портрет!

(Эстрелле)

Когда хотите вы,

Могу сказать я вам, в чем дело.

Астольф (Розауре)

Что замышляешь ты?

Розаура

Велели

Вы мне Астольфа дожидаться

И от него принять портрет.

Я остаюсь, и так как мысли

Легко влекут одна другую,

То я, поговоривши с вами

Лишь за минуту о портретах,

Припомнила, что у меня

В кармане свой портрет лежит.

Я захотела посмотреть

Его (легко ведь человек,

Когда один он, предается

Пустым занятиям), и вдруг

Нечаянно из рук моих

Портрет мой на ковер упал.

Астольф, который в это время

Принес красавицы портрет,

Его, должно быть, пожалел

И заскупился; мой портрет

Он поднял с полу и в награду

За свой подарок хочет взять.

Ты видишь, он схватил его,

И убеждением и просьбой

Я не могла его вернуть,

И вот в досаде, в нетерпеньи,

Я свой портрет отнять решила.

И тот портрет, который держит

В своих руках он, это мой,

И ты сама легко увидишь,

Что он походит на меня.

Эстрелла

Астольф, позвольте мне портрет.

Астольф

Синьора...

Эстрелла

Да, черты лица

Одни и те же.

Розаура

Разве это

Не мой портрет?

Эстрелла

Твой, без сомненья.

Розаура

И так другого требуй ты.

Эстрелла

Свое бери ты и ступай.

Розаура (в сторону)

Теперь я свой портрет вернула;

Пусть будет далее, что будет.

(Уходит.)

СЦЕНА 16-я

Эстрелла и Астольф.

Эстрелла

Теперь позвольте мне портрет,

Который я у вас просила;

Хоть я решила навсегда

Расстаться с вами, не хочу,

Чтоб он у вас в руках остался,

Уж если я имела глупость

Его однажды попросить.

Астольф (в сторону)

Ах, как бы извернуться мне!

(Эстрелле.)

Хотя готов я всей душою

Служить, повиноваться вам,

Я не могу отдать портрета,

Который просите, синьора.

Эстрелла

Ну да, конечно, кавалер

Ты грубый и неделикатный!

Не нужно мне его, не нужно,

А то, пожалуй, ты напомнишь,

Когда я получу портрет,

Что я тебя о нем просила.

(Уходит.)

Астольф

Постой, послушай, подожди!

Будь проклята ты, Розаура!

Откуда, как и для чего

Сюда приехала ты в Польшу,

Сгубить меня, сгубить себя?

(Уходит.)

СЦЕНА 17-я

Темница Сигизмунда в башне. Сигизмунд, как в начале пьесы, в звериной шкуре и в цепях, лежит на земле. Клотальдо, двое слуг и Кларин.

Клотальдо

Здесь вы положите его;

Где началася его слава,

Там пусть и кончится.

1-й слуга

И цепь

По-прежнему я привяжу.

Кларин

Не просыпайся, Сигизмунд,

Затем, чтобы увидеть здесь,

Как жребий твой переменился:

Вся слава прахом разлетелась.

Она была лишь тенью жизни

И смерти пламенем^[215].

Клотальдо

Тому,

Кто так искусно рассуждает,

Мы приготовим помещенье,

Где невозможна болтовня.

(Слугам)

Наигрывать не стану песен.

Когда не нравятся они.

(Слуги уводят Кларина.)

СЦЕНА 18-я

Входит Василий, переодетый. Клотальдо и Сигизмунд (спит).

Василий

Клотальдо...

Клотальдо

Государь, вы здесь?!

И странно так одеты вы?

Василий

Безумно наше любопытство!

Хочу я знать, что с Сигизмундом

Происходить в темнице будет,

И потому переоделся,

Чтоб не узнал меня никто.

Клотальдо

Вы видите, что снова здесь

Он в прежнем жалком положеньи!

Василий

О принц несчастный! в горький час

Родился ты. Ступай, Клотальдо,

И разбуди его, пора!

А то от сонного напитка

Он силу потерял и сам

Не скоро, может быть, проснется.

Клотальдо

Он неспокоен, государь,

И говорит все...

Василий

Подожди!

Послушаем, о чем он грезит.

Сигизмунд (во сне)

Любви достоин государь,

Который отомстит тиранам.

От рук моих умрет Клотальдо,

Отец мне ноги поцелует.

Клотальдо

Он смертью угрожает мне.

Василий

А мне жестокостью, позором...

Клотальдо

Меня лишить он хочет жизни.

Василий

Меня — склонить к своим ногам.

Сигизмунд (во сне)

Пусть на широкой сцене мира

Увидят люди нашу доблесть,

Которой в мире равной нет,

И пусть мое узнают мщенье,

И пусть увидят Сигизмунда

Триумф достойный над отцом.

(Просыпаясь)

Но где я? Где? И что со мною?

Василий (Клотальдо)

Меня не должен видеть он;

Ты знаешь сам, что нужно делать.

Его оттуда буду слушать.

(Отходит в сторону.)

Сигизмунд

Случайно что ли я захвачен,

Закован в цепи и себя

В таком ужасном месте вижу?

Иль эта башня есть гробница?

Должно быть так! О Боже, Боже!

Что только видел я во сне!

Клотальдо

Теперь я должен подойти,

Растолковать ему все дело.

(Сигизмунду.)

Как, разве уж пора вставать?

Сигизмунд

Да, кажется, пора, Клотальдо.

Клотальдо

Должно быть, хочешь целый день

Ты спать; с тех пор, когда я начал

Следить за медленно летящим

Орлом и здесь тебя оставил,

Неужели ты не просыпался?

Сигизмунд

О нет! Да и теперь еще,

Мне кажется, я не проснулся:

Насколько я могу судить,

Теперь я сплю еще, Клотальдо;

И, вероятно, это правда.

Ведь то, что видел я во сне,

Так было ясно, несомненно...

Быть может, то, что вижу, — сон!

Клотальдо

Скажи мне, что во сне ты видел?

Сигизмунд

Ты называешь это сном!..

Но я скажу тебе, Клотальдо,

О том, что видел я очами,

А не о том, что только грезил.

О как жестоко я обманут!

Заснув в темнице, я проснулся

На ложе пышном и богатом;

По красоте и по убранству

Его сравнить возможно было

С благоухающим ковром

Цветов, рукой весны сотканным.

Там знатных тысячи людей,

Вокруг почтительно склонясь,

Меня царем своим назвали,

И пышной, царскою одеждой

И драгоценными камнями

Они украсили меня.

Моя душа была спокойна,

Но ты в восторг меня привел,

Когда сказал, что, несмотря

На прежние мои страданья,

Всегда был польским принцем я.

Клотальдо

Ты одарил меня за это?

Сигизмунд

Нет, не совсем-то одарил,

Но, как изменника, тебя

Два раза я хотел убить.

Клотальдо

За что же эта мне суровость?

Сигизмунд

Над всеми я повелевал,

Всем за себя хотел отмстить.

Одну лишь женщину любил,

И только это было правда:

Все, что там было, все исчезло,

Но не исчезла та любовь!

Клотальдо (в сторону)

Слова его услышав, царь,

Растроганный, уходит прочь.

(Сигизмунду.)

Мы об орле здесь говорили,

И потому немудрено,

Что власть увидел ты во сне;

Но и во сне бы не мешало

Любить и почитать того,

Который воспитал тебя

С таким терпеньем, Сигизмунд.

Всего разумней и вернее

Поступок добрый и во сне.

(Уходит.)

СЦЕНА 19-я

Сигизмунд один.

Сигизмунд

Да, правда! Мы должны смирить

Честолюбивые порывы

И буйный и жестокий нрав,

Когда мы в самом деле спим

И жизнью нашей только грезим.

Так мы и будем поступать,

В чудесном мире пребывая,

Где наша жизнь есть только сон.

Ведь опыт научил меня,

Что люди в этом мире спят

И грезят жизнию своей,

Пока от сна не пробудятся!

Царь спит и грезит, что он царь;

В обмане этом он живет,

Повелевая, управляя;

Взаймы дана ему хвала:

Она написана на ветре.

Увы! Царя в прах обратит

Царица смерть! о жалкий жребий!

И кто же царствовать захочет,

Когда он знает наперед,

Что в смертный час проснется он?

Богач своим богатством грезит,

Богатством, что полно забот,

Но также грезит и бедняк,

Терпящий нищету и голод.

Кто начинает наживаться,

Кто утомлен и жаждет счастья,

Кто оскорбляет и вредит, —

Все эти люди спят и грезят.

Ну, словом, грезят в мире все,

Хотя никто не замечает.

И сам я сплю и сам я грежу,

Что заключен в темнице я,

И грезил лишь, когда увидел

Себя в блистании царя!

Что наша жизнь? Одно безумье!

Одна иллюзия она,

Она лишь тень, мечты созданье,

И в ней великое ничтожно.

Вся наша жизнь лишь сновиденье,

И сновиденья также сон^[217].

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА 1-я

Башня, в которой заключен Кларин.

Кларин

Сижу в проклятой башне я,

Сижу за то, что мне известно;

Что ж сделают они со мною

За то, чего не знаю я,

Когда за то, что мне известно,

Они убить меня хотят?

Но если даже жить оставят,

То я от голода умру!

Я самого себя жалею;

И скажут все: "Тебе мы верим".

И этому легко поверить,

Когда никак несогласимо

Молчанье с именем моим:

Кларин — молчать я не могу.

Мои товарищи здесь — крысы

И пауки; а как поют!

Что сладкозвучные щеглята!

От сновидений этой ночи

Полна Кларина голова

Гобоев тысячью и труб;

И в ней процессии, кресты,

Толпы бичующихся в ней:

Одни спускаются, другие

Идут наверх; одни дрожат,

Кровь на других увидев^[218], я же

Дрожу лишь только от того,

Что голоден; в темнице тесной

Я заключен и днем читаю

Философа я Никомеда,

А в ночь беседую с Ниценом^[219].

И если новый календарь

Признал "молчанье" за святого,

"Святой Секрет" — патрон мой верный,

Которому служу я ныне

Постом, а не весельем. Впрочем,

Вполне я кару заслужил:

Молчал я, будучи слугою.

А это грех, великий грех!

СЦЕНА 2-я

Кларин и солдаты.

1-й солдат (за сценой)

Он в этой башне; дверь ломайте;

Войдемте все.

Кларин

Хвала Творцу!

Меня отыскивают люди,

Когда сказали, что я здесь.

Что нужно им?

1-й солдат (за сценой)

Войдемте в башню.

(Выходят на сцену.)

2-й солдат

Он здесь.

Кларин

Не здесь.

Все

О государь!

Кларин (в сторону)

Не в белой ли они горячке?

1-й солдат

Ты наш природный государь,

Другого допустить не можем:

Не нужен принц нам иностранный.

Все

Да здравствует наш государь!

Кларин (в сторону)

Постой, здесь дело не на шутку!

Обычай в этом царстве есть,

Чтоб каждый день кого-нибудь

Царем поставить надо всеми

И после тотчас возвратить

Его в темницу. Это верно,

Я это вижу каждый день,

И эту роль, как видно, нынче

Разыгрывать придется мне!

Солдаты

Дай ноги нам поцеловать.

Кларин

Мне самому они нужны,

И их отдать вам не могу я;

Не правда ль, очень неприятно

Безногим государем быть?

2-й солдат

Мы твоему отцу сказали,

Что государем мы признаем

Тебя лишь, а не москаля.

Кларин

Но как же должного почтенья

Отцу не оказали вы?

Вы, значит, просто негодяи.

1-й солдат

Закон мы грудью защищали.

Кларин

Когда закон, прощаю вас.

2-й солдат

Иди же с нами возвратить

Себе империю свою!

Да здравствует король наш славный!

Все

Да здравствует наш Сигизмунд!

Кларин (в сторону)

Как Сигизмунд? Ну что ж, отлично:

Всех принцев, выбранных на сутки,

Здесь Сигизмундами зовут.

СЦЕНА 3-я

Те же и Сигизмунд.

Сигизмунд

Кто Сигизмунда призывал?

Кларин (в сторону)

Так, значит, принц я только в шутку!

1-й солдат

Вы Сигизмунд?

Сигизмунд

Да, это я!

2-й солдат

Так как же, дерзкий ты дурак,

Ты смел назваться Сигизмундом?

Кларин

Себя я назвал Сигизмундом?

Неправда, нет! скорее вы

Осигизмундили меня^[220]!

Выходит, вы и дураки,

И дерзок ваш поступок странный.

1-й солдат

По всем приметам заключаем,

Что ты и есть наш Сигизмунд,

И, полагаяся на них,

Открыто мы провозглашаем

Тебя законным государем.

Отец твой, наш король Василий,

Боясь, что предсказанья неба

Исполнятся когда-нибудь

И что, тобою побежденный,

К твоим ногам склонится он,

Тебя задумал беззаконно

Лишить короны и престола

И передать Астольфу их.

В собраньи знатных он сбирался

Постановить уже решенье,

Но верный твой народ, проведав

О их намереньях преступных

И зная, что король законный

У Польши есть, не хочет, чтобы

Повелевал им иностранец.

Презрев веления судьбы

Немилосердной и жестокой,

Он отыскал тебя в темнице.

Оставь же башню заключенья;

При помощи его оружья

Ты власть свою верни и скипетр,

Коли тебе удастся их

Отнять у гордого тирана.

Иди же с нами. Там в пустыне

Тебя приветствуют плебеи,

Тебя приветствуют бандиты^[221]!

Свобода ждет тебя. Послушай

Ты клики радостные войска.

Голоса за сценой

Да здравствует наш Сигизмунд!

Сигизмунд

Хотите вы, чтоб снова я

Величие во сне увидел

И снова не нашел его,

Когда наступит пробужденье?

Опять хотите вы заставить

Меня среди видений странных

Величием и блеском грезить,

Которые, как прах от ветра,

Рассыплются? О Боже, Боже!

Я должен снова обмануться,

Опять увидеть, как ничтожны

Могущество и власть людей?!

Довольно этого, довольно!

Я подчиняться не хочу

Своей фортуне; я ведь знаю,

Что наша жизнь есть только сон.

Ступайте прочь! Вы только тени,

И чувства мертвые мои

Вы обольщаете сегодня,

Мне представляя, будто есть

У вас тела и голоса,

Тогда как в самом деле нет

У вас ни голоса, ни тела!

Ступайте прочь! Не нужно больше

Величья ложного! Не нужно

Мне фантастического блеска!

Подует утром ветерок,

Они рассыплются, погибнут,

Как и миндальника цветы,

Хотя роскошно расцвели,

Теряют нежную красу

Своих пахучих лепестков,

Далеко в поле разносимых

Дыханьем легким ветерка!

Я знаю вас, отлично знаю:

Ведь с вами происходит то,

Чему подвержен всякий спящий;

Но обольщений для меня

Уж нет: глазам обман открылся,

И знаю я, что жизнь есть сон.

2-й солдат

Когда обман подозреваешь,

То обрати глаза свои

К горам великолепным этим:

Увидишь ты, что ожидает

Тебя народ, во всем готовый

Тебе повиноваться.

Сигизмунд

Народ такой и прежде видел

Так ясно и определенно,

Как вижу я его теперь, —

И это было только сон.

2-й солдат

Нередко важные событья

Нам предвещаются во сне;

Случилось это и с тобою,

Когда во сне ты все уж видел.

Сигизмунд

Пожалуй, было предвещенье!

И если в самом деле так,

Душа моя, погрезим снова:

Ведь наша жизнь так коротка!

Но грезить будем мы с тобою

Внимательно и осторожно,

Затем, что можем мы проснуться

Тогда, когда всего дороже

Нам будут эти наслажденья.

Когда разумно поступаем,

То меньше разочарованья;

И если примем меры раньше,

То над несчастьем посмеемся.

И если даже не во сне

Я снова счастьем наслаждаюсь,

То все ж не должен забывать,

Что наша власть взаймы дана,

И нам ее вернуть придется

Тому, кто нам дает ее;

И это зная, без смущенья

Дерзнем на все! Сюда, вассалы!

За преданность спасибо вам!

Во мне найдете человека,

Который смело и спокойно

От рабства чужеземцу вас

Освободит. Теперь к оружью!

Теперь узнаете вы скоро

Мою великую отвагу.

Против отца я поднял меч;

Да, небо истину сказало:

У ног своих отца увижу...

(В сторону.)

Но если раньше ты проснешься,

Не лучше ль умолчать о том,

Что, может быть, и не свершится?

СЦЕНА 4-я

Те же и Клотальдо.

Клотальдо

Что значит этот шум? О боже!..

Сигизмунд

Клотальдо...

Клотальдо

Государь…

(в сторону)

На мне

Свою испробует жестокость.

Кларин

Бьюсь об заклад, что старика

С горы он спустит.

(Уходит.)

Клотальдо

Государь,

К твоим ногам склоняюсь я

И знаю — смерти час настал.

Сигизмунд

Нет, встань с земли, старик, скорее!

Моим наставником, вождем

Ты будешь; на тебе успех

Надежд моих теперь основан.

Я знаю, что тебе обязан

Я воспитанием своим.

Дай руку мне!

Клотальдо

Что говоришь ты?

Сигизмунд

Я сплю и грежу! И хочу

Творить добро: ведь и во сне

Не должно случая терять

Творить добро, когда возможно.

Клотальдо

И так ты взял своим девизом

Творить добро и потому

Ты, государь, не оскорбишься,

Когда увидишь, что Клотальдо

Сегодня делать хочет то же.

Идешь войной ты на отца;

Тебе я не могу советов

Давать, ни помогать тебе.

К твоим ногам склоняюсь я,

Убей меня!

Сигизмунд

Неблагодарный,

Изменник грубый!

(В сторону.)

Но я должен

Умерить пыл своих страстей:

Ведь я еще не знаю — сплю я

Или проснулся уж совсем!

Клотальдо, мне весьма завидно

Такую твердость видеть в вас;

Она приятна мне. Ступайте,

Служите государю; с вами

Увидимся на поле битвы.

(Солдатам.)

А вы беритесь за оружье.

Клотальдо

Синьор, благодарю тебя.

(Уходит.)

Сигизмунд

Мы царствовать идем, фортуна!

Когда я сплю глубоким сном,

Не пробуждай меня напрасно;

Но если это все не греза,

Тогда не усыпляй меня^[222].

Но будь то правда или сон,

Творить добро — вот наш закон:

Когда не грезим — для того,

Чтобы добро царило в мире,

А если грезим, то затем,

Чтобы тогда иметь друзей,

Когда минует сладкий сон^[223].

(Все уходят; играет музыка.)

СЦЕНА 5-я

Зал в царском дворце. Василий и Астольф.

Василий

Какой благоразумный человек

Смирить сумеет бешенство коня,

Удила закусившего? Кто сможет

Остановить свободный бег ручья,

Который без удержу мчится в море?

Астольф, скажи мне, кто громадный камень,

С горы летящий, в силах удержать?

Но все это смирить гораздо легче,

Чем гнев и бешенство толпы народной.

Разносится стоустая молва:

Ты слышишь, партии в стране явились,

В горах пустынных эхо раздается,

Одни Астольф! другие Сигизмунд!

Кричат; а трон, присягой освященный,

Театром стал кровавым, на котором

Трагедию разыгрывает рок.

Астольф

На время пусть исчезнет то веселье,

Замолкнет пусть рукоплесканий гром,

Которые сулила мне твоя

Счастливая рука! Ведь если Польша,

Которой я повелевать надеюсь,

Отказывает мне в повиновеньи

Сегодня, то причина мне ясна:

Сам должен Польшу заслужить мечом я!

Подайте мне коня; и пусть скорее

Блеснет, величья полный, луч, и гром

Ударит вслед за ним.

(Уходит.)

Василий

Борьба напрасна,

Когда чему-нибудь свершиться должно,

И риск велик против того бороться,

Что ранее назначено судьбой;

И если что-нибудь должно случиться,

То уж его никак не миновать.

Кто убежать стремится от несчастья,

Тот раньше всех несчастье испытает^[224].

О злое бедствие! Ужасный случай!

Опасности хотел я избежать,

И сам призвал я беды на себя!

И тем себя я должен погубить,

Чего я более всего страшился,

Да, сам отечество я погубил.

СЦЕНА 6-я

Василий и Эстрелла.

Эстрелла

Когда не думаешь ты, государь,

Сам обуздать мятеж, который всюду

На улицах и площадях, увидишь

Ты царство Польское в волнах кровавых,

В крови сынов своих; уж и теперь

Повсюду кровь, страдание и ужас!

Так велико империи крушенье,

Так велики убийства и раздор,

Что горестно очам смотреть на них,

И уху горестно о них услышать.

В смущеньи солнце, ветер затруднен;

Надгробной пирамидой каждый камень

Вздымается; в полях цветок стоит

Как памятник; дом каждый есть гробница,

И каждый воин лишь живой скелет.

СЦЕНА 7-я

Те же и Клотальдо.

Клотальдо

Хвала Творцу, что я живым могу

Упасть к твоим ногам.

Василий

Скажи, Клотальдо,

Где Сигизмунд?

Клотальдо

Толпа, как дикий зверь,

Чудовище, сорвавшееся с цепи,

В темнице Сигизмунда отыскала

И вывела его на божий свет.

А он, себя увидев вновь свободным,

В поход отправился как храбрый воин

И объявил народу и войскам,

Что он докажет верность предсказаний,

Которые имеются о нем.

Василий

Подайте мне коня; хочу я сам

Сразить неблагодарного, наука

Моей короны защитить не может;

Поправить дело должен добрый меч.

(Уходит.)

Эстрелла

Я возле солнца буду там Беллоной,

Поставлю рядом наши имена,

Я поднимусь на крыльях распростертых

И в храбрости с Палладою поспорю.

(Уходит.)

СЦЕНА 8-я

Розаура входит и останавливает Клотальдо.

Розаура

Хотя я знаю, доблесть сердца

Тебя зовет на поле битвы,

Теперь, когда война пылает,

Однако выслушай меня.

Ты знаешь сам, с каким позором,

Кем оскорбленная жестоко,

Приехала я в Польшу. Здесь

В тебе нашла я состраданье:

Ты под защиту взял меня.

По приказанью твоему,

Переодевшись, я осталась

Среди придворных дам, и ревность

Свою скрывала, и Астольфа

Оберегалась, как сказал

Ты мне; но вот беда случилась:

Астольф узнал меня вчера

И, несмотря на то, что здесь я,

Как бы в насмешку надо мною,

В саду свиданье назначил

Эстрелле; я достала ключ

От сада; ты войдешь туда

И там с моей печалью кончишь^[225].

Там можешь смело и спокойно

Ты честь мою восстановить,

Когда решился в самом деле

Отмстить Астольфу за меня.

Клотальдо

Да, правда, встретившись с тобою,

Я был твоей печалью тронут

И обещал тебе все сделать,

Что буду в силах, Розаура.

Я посоветовал тебе

Мужской наряд немедля снять

И план оставить безрассудный

Своей неопытной рукою

Отмстить Астольфу за обиду.

А сам я думал в это время.

Как честь твою восстановить,

И даже не страшился мысли

Убить Астольфа: так хотелось

За честь твою вступиться мне.

Безумный замысл старика!

Но оправдаться я могу

И пред собой и пред другими

Хотя немного в том безумьи!

Я мог Астольфу отомстить:

Он не был королем моим^[226].

Но все теперь переменилось:

От мести дикой Сигизмунда

Я был спасен рукой Астольфа!

Он защищал меня так храбро,

Что безрассудною отвагой

Назвать его поступок можно.

Могу ли я убить Астольфа,

Который спас меня? Подумай!

Того, кто даровал мне жизнь,

Убить? Ты видишь, между вами

Разделена душа моя:

Что дал тебе я, Розаура,

То сам я принял от Астольфа.

На что решиться, я не знаю.

Кому помочь? Я обязался

За оскорбленье Розауры

Тому отмстить, кому обязан

Спасеньем жизни я своей!

Розаура

Тебе доказывать не нужно,

Что для великого героя

Давать настолько благородно,

Насколько низко принимать.

И если ты согласен с этим,

За что тебе благодарить

Астольфа? За спасенье жизни?!

Его подарок жизнь твоя,

Тебе обязана я жизнью.

И так ты видишь, он заставил

Тебя позорно поступить,

А я позволила тебе

Великодушное деянье

Свершить; ты оскорблен Астольфом,

А мне обязан, если мне

Дал то, что от него сам принял.

И так подумай обо мне,

Отмсти Астольфу за меня;

Ведь я настолько больше прав

Имею на твою защиту,

Чем он, насколько выше делать,

Чем получать благодеянье.

Клотальдо

Согласен я, что благородство

На стороне того, который

Дает; но благодарным быть

Обязан тот, кто получает.

И так как я умел давать,

То, с детства честный человек,

Могу я смело называться

Великодушным, Розаура.

Позволь мне благодарным быть!

Я был с тобою щедр, дитя;

Ты знаешь, щедрость — добродетель;

Но той же чести я достигну,

Когда я буду благодарен.

Розаура

Жизнь от тебя я получила;

Но ты, Клотальдо, мне сказал,

Когда от смерти спас меня,

Что жизнь позорная — не жизнь.

И так ты видишь, ничего

Я от тебя не получила,

И жизнь моя не есть твой дар.

Сперва ты хочешь щедрым быть

И уже после благодарным,

Как сам сейчас ты говорил.

Верни мне жизнь мою, которой

Я от тебя не получала.

Давать нас больше возвышает,

И потому сперва будь щедрым,

Тогда заслужишь благодарность.

Клотальдо

Твоею речью побежденный,

Дитя, сперва я буду щедрым:

Тебе отдам свое богатство,

И ты живи в монастыре^[227].

Обдумал я все это дело

И середину в нем избрал.

В святое место удаляясь,

Ты убегаешь от грехов!

Теперь подавлено бедами

Все государство; я не буду

Как благородный человек

Несчастий этих умножать;

Избрав такое средство, я

Не изменяю государству;

К тебе я щедр и благодарен

Астольфу... Потому скорее

Ты выбирай, дитя, что хочешь;

Иначе я не поступлю,

Скажи, ужели средства нет

Клотальдо

Когда погибели ты ищешь,

Так подожди же, дочь моя:

Идем и все погибнем вместе.

(Уходит.)^[228]

СЦЕНА 9-я

Поле. Сигизмунд, одетый в звериную шкуру; солдаты проходят. Кларин. Музыка.

Сигизмунд

О если бы сегодня Рим великий,

Во дни своих триумфов над вселенной,

Меня увидел! Мужеством моим

Он восхитился бы и во главе

Полков своих меня бы он поставил!

И храбрости моей, казалось бы,

Не трудно небесами завладеть.

Но для чего вздымаешь паруса,

Душа моя? Безумная отвага

Мой блеск и славу может погубить,

И тяжело мне будет, просыпаясь,

Понять, что сам все это потерял я!

(Слышен рожок.)

Кларин

Там кто-то мчится на коне чудесном!

Простите, принц, но этого коня

Хочу я вам представить описанье.

Легко его принять за карту мира:

Земля есть тело бурного коня,

Огонь — душа, которая в груди

Его; белеющая пена — море,

А воздух есть дыхание его.

Все элементы в нем соединились,

И в нем, как в хаосе, слилися вместе

Огонь и воздух, море и земля —

Его душа, дыханье, пена, тело.

По яблокам, пестреющим на шерсти,

Его удобно шпорой ударять.

Не скачет он, как ветер, он летит,

И, кажется, в воинственном наряде

Красавицу подвозит он сюда.

Сигизмунд

Меня ее блистанье ослепляет.

Кларин

Хвала Творцу! Я вижу Розауру.

(Уходит.)

Сигизмунд

Сам бог ее мне возвращает^[229].

СЦЕНА 10-я

Розаура, в пастушеском наряде, со шпагой и кинжалом. Сигизмунд. Солдаты.

Розаура

О, благородный Сигизмунд!

Твое величие восходит

Как яркий день из мрака ночи.

В объятьях пламенных Авроры

Забудет солнце труд дневной

И с прежней силою блистает

Поутру розам и растеньям,

И над горами и морями

Короной царскою сверкая,

И разливая ровный свет,

Вершины гор в сияньи топит,

И разноцветными шелками

Морскую пену расшивает.

Так новый день, о солнце Польши,

И ты под миром занимаешь!

Ты бедной женщине поможешь,

К ногам твоим с мольбой упавшей.

Кто храбр и сердцем благороден,

Тот должен женщине помочь;

А если женщина несчастна,

Тогда двойное основанье

Дает ей право на защиту.

Три раза видел ты меня

И трижды ты не знаешь, кто я!

В одежде новой каждый раз

Являлась я перед тобою!

Сперва в твоей темнице мрачной,

Где горькие твои страданья

Мне послужили утешеньем,

Меня за рыцаря ты принял.

Потом ты восхищался мною

Как женщиной, в тот день, когда

Весь блеск величья твоего

Был только сном, мечтаньем, тенью.

Сегодня видишь в третий раз;

И я чудовищем кажусь,

Соединением двух природ:

Одежду женщины на мне

Оружье мужа украшает.

И чтоб, проникшись состраданьем,

Ты лучше защитил меня,

О горестной моей судьбе

Рассказ печальный ты прослушай.

Я при дворе князей Московских

От знатной матери родилась;

Как все несчастные, она

Была красавицей прелестной.

Там на нее свое вниманье

Один изменник обратил...

Кто он, сказать я не могу,

Не знаю имени его,

И только в храбрости моей

Найдешь ты отблеск, может быть.

Величия его души.

Когда бы жили мы еще

Во дни языческих богов,

То я сказала бы тебе,

Что это был Зевес могучий,

Спускавшийся златым дождем

К Данае, к Леде прилетавший

Как лебедь белый, и Европу,

Как бык, унесший по волнам.

Казалось мне, что свой рассказ

Я замедляю без нужды

Мифологической прикрасой.

Но нет! ты понял сам теперь,

Что с матерью моей случилось.

К его любовным увереньям

Свой слух склонила мать моя,

И, будучи прекрасней всех,

Она, как все, несчастна стала.

Он клялся быть ее супругом,

Она поверила ему,

Он обманул, и до сих пор

Она не может не заплакать,

Когда подумает об этом.

И, как Эней родную Трою,

Изменник, мать мою покинул,

Оставив ей в воспоминанье,

Как тот герой, лишь добрый меч.

И этот меч теперь со мною;

До окончанья приключений

Его сегодня обнажу!

От этой связи беззаконной,

Которую назвать возможно

Супружеством и преступленьем, —

Не станем спорить мы о том,

Какое имя ей подходит, —

От этой связи я родилась.

И так устроила судьба,

Что стала я живым портретом

Несчастной матери своей,

От ней в наследство получив

Не красоту, а стыд и горе.

Ты, государь, поймешь, что я,

Наследница ее судьбы,

Таким же бедствиям подверглась!

И я своей лишилась чести,

Невинности своей лишилась —

Их, как трофей, унес... Астольф.

О, лишь я назову Астольфа,

В груди моей больное сердце

Тоской наполнится и гневом,

Как бы указывая мне,

Что я врага его назвала.

Моей любовью насладившись,

Астольф забыл свою победу

И, новой славы добиваясь,

Приехал в Польшу, где с Эстреллой

Он хочет браком сочетаться.

Зажгла Эстрелла яркий факел

Моей погибели печальной!

И кто поверит, что звезда

Любовников соединяла,

И что теперь звезда — Эстрелла

Разъединяет их навек?

Осмеяна, оскорблена

Осталась я с своей тоскою,

И в Вавилон души моей

Все муки адские собрались.

Молчала я — ведь есть страданья,

Есть беды, о которых нам

Не нужно говорить ни слова:

В поступках наших открываясь,

Они и так другим понятны.

И горестным своим молчаньем

Я матери сказала ясно,

Что я страдаю. Как-то раз

Мы с матерью вдвоем остались,

И вдруг она неосторожно

Темницу тесную открыла,

И наши горькие страданья

Толпою вырвались на волю.

Тогда я все сказала ей.

Когда рассказываем мы

О преступлениях своих

Тому, кто сам виновен был,

То, кажется, уже мы слышим

Прощенья ласковое слово.

Так и дурной пример порою

Приносит людям пользу. Словом,

Услышав жалобы мои,

Она прониклась состраданьем

И стала утешать меня...

Рассказом о своей обиде:

Судья, виновный сам, легко

Дарит преступнику прощенье.

Но, свой проступок осуждая,

Она утешить не могла

Свою тоскующую дочь:

Ей и самой не удалось

Вернуть потерянную честь.

И вот тогда она решила,

Что следом за Астольфом я

Должна отправиться скорее,

И так, во что бы то ни стало,

Его заставить заплатить

Свой долг за поруганье чести.

Во избежанье новых бед

Она велела мне надеть

Мужской наряд и на прощанье

Вот эту шпагу мне дала.

Пора мне обнажить ее!

Ее значенью доверяя,

Сказала мать: "Дитя мое,

Без страха в Польшу отправляйся

И там в собрании знатнейших

Ты эту шпагу покажи;

Быть может, в ком-нибудь найдут

Твои страданья — утешенье

И помощь — бедствия твои".

Достигла польских я пределов.

Опустим то, что здесь неважно

И что тебе уже известно.

Ты знаешь, буйный конь примчал

Меня к твоей темнице страшной,

Где ты с великим удивленьем

Меня увидел; знаешь ты,

Что пожалел меня Клотальдо,

Пощады для меня просил,

Что, внемля просьбам старика,

Меня простил король. Затем,

Узнав историю мою,

Клотальдо мне велел надеть

Наряд, мне больше подходящий.

Я стала фрейлиной Эстреллы,

И удалося мне нарушить,

Согласье между них и свадьбу

Хотя на время задержать.

Опустим то, что во дворце

Меня опять ты увидал

И форму прежнего виденья

Ты с новой женскою смешал.

Скажу я прямо, что Клотальдо,

Увидев, как полезен будет

И государству и ему

Астольфа и Эстреллы брак,

Мне посоветовал оставить

Все притязания мои.

Теперь, великий Сигизмунд,

За все ты можешь отомстить:

Ты вышел из темницы мрачной,

Где ты по чувствам был лишь зверь

И где страдания свои

Переносил, как твердый камень.

Отмщенье ты отцу готовишь

И против родины своей

Ты поднял меч. И я пришла

Тебе помочь, соединяя

В себе Палладу и Диану,

Под латами одной богини

Имея пышную одежду

Другой. Обоим важно нам

Не допустить осуществиться

Мечтам Астольфа и Эстреллы:

Моим супругом будет он,

Когда похитил честь мою.

И ты препятствовать им должен:

А то они, располагая

Войсками двух могучих царств

И силу большую имея,

Сомнительной твою победу,

Пожалуй, сделают. К тебе

Как женщина я прихожу,

Защиты я прошу смиренно;

Но как мужчина, я сумею

Твой дух на подвиг возбудить,

А подвиг тот — добыть корону.

Как женщина склонясь, слезами

Хочу твое я сердце тронуть

И как мужчина шпагой смело

И жизнью всей тебе служить.

Когда меня ты вновь полюбишь

Как женщину, в защиту чести

Тебя убью я как мужчина.

В завоевании любви^[230]

Тебе я жалуюсь смиренно

Как женщина, но как мужчина

Сумею честь свою вернуть.

Сигизмунд (в сторону)

О боже! если в самом деле

Я сплю глубоким сном и грежу,

О прошлых днях воспоминанья

В душе моей сотри бесследно.

Ведь я не мог во сне увидеть

Все, что теперь припоминаю!

О боже, кто понять сумеет

Все эти вещи? Кто принудит

Себя ни об одной не думать?

Кто был в подобном затрудненьи?

Когда лишь сонной грезой было

Мое величие и блеск,

То почему ж она теперь

Столь ясно и определенно

О них рассказывает мне?

Так, значит, это не был сон!

А если истина, то здесь

Другое вижу затрудненье!

Как называет жизнь моя

Все это сном? Иль наша слава

На сон похожа до того,

Что мы действительную славу

Считаем ложью и обманом,

А славу, созданную грезой,

Считаем истиной? Ужели

Так мало разницы меж ними,

Что можно задавать вопрос,

Принять ли то, что видим мы,

Чем наслаждаемся порою,

За истину или за ложь?

Иль так похожи друг на друга

Оригинал и подражанье,

Что в нас сомненье возникает,

Который же оригинал?

Но если, словно тень, исчезнут

Величие и блеск людей

И их могущество и слава,

Сумеем захватить для счастья

Хоть то короткое мгновенье,

Какое нам дано в удел!

Ведь если мы лишь спим и грезим,

То жизнью насладится тот,

Кто и во сне ей насладится.

В моих руках здесь Розаура,

Душа моя полна любовью

К ее небесной красоте;

И так воспользуемся счастьем!

Она доверчиво пришла

Защиты у меня просить;

До этого мне дела нет!

Она в моих руках, и я

Люблю ее. Она моя!

Все это сон; и если сон —

Теперь о счастьи будем грезить,

А после пусть беда приходит!

Но ах! своими же словами

Я должен обличить себя!

Ведь если это сон и греза,

Кто согласится потерять

За человеческую славу —

Божественную? Разве благо

Минувшее не тот же сон?

Кому на долю выпадало

Столь героическое счастье,

Чтобы, о нем воспоминая,

Он не сказал: "То был лишь сон!"

И если я теперь предвижу

Разоблачение обмана,

И если я теперь уж знаю,

Что наслажденье — только пламя,

Которое в ничтожный пепел

И легкий ветер обратит,

Я буду к вечному стремиться!

Оно — живительная слава,

Перед которой прах ничтожный

Величие и блеск людей.

Я вижу — чести лишена

Красавица, и государю

Приличней возвращать ее,

Чем отнимать рукою смелой.

Клянусь Творцом! Я постараюсь

Ей честь сперва вернуть, а после

Свою корону добывать.

Соблазна так избегнем мы,

А он не мал.

(Солдатам.)

Друзья, к оружью!

Сегодня битву дам я раньше,

Чем солнца яркие лучи

В водах темнозеленых моря

Схоронит сумрачная ночь.

Розаура

Как, государь, уходишь ты?

Ужели горести мои

Не заслужили даже слова?

Возможно ль, государь великий,

Что ты меня не хочешь слушать?

Смотреть не хочешь на меня?

Сигизмунд

Теперь я должен, Розаура,

С тобою быть суров, а после

Во мне найдешь ты состраданье!

Тебе не отвечает голос,

Тебе ответит честь моя.

Теперь молчу, но мой ответ

Из дел моих узнаешь ты.

Тот, кто среди страданий тяжких

Берется честь спасти твою,

Не должен на тебя смотреть,

Твоей красы не должен видеть.

(Уходит, и солдаты с ним.)

Розаура

Что значат эти все загадки?

Я так страдала, что сомненье

По поводу ответов странных

В душе невольно остается!

СЦЕНА 11-я

Кларин и Розаура.

Кларин

Синьора?

Розаура

Это ты, Кларин?

Где был ты?

Кларин

Был в темнице. Там

По картам я гадал о смерти,

Придет она иль не придет?

И вышло мне, что жизнь свою

Я потеряю очень скоро.

Меня держали взаперти

Затем, что важные секреты

Хотел открыть я.

Розаура

Но какие?

Кларин

Да тот секрет, кто ты такая!

Клотальдо... Но ты слышишь шум?

(Слышна музыка.)

Розаура

Что это значит?

Кларин

Из дворца,

Который крепко осажден,

Идут на вылазку полки

Сразиться с гордым Сигизмундом.

Розаура

Так почему же я не с ним?

Мне стыдно трусости своей!

Вперед, на помощь Сигизмунду!

Теперь его теснит жестокость,

Права нарушив и закон.

(Уходит.)

СЦЕНА 12-я

Кларин. Солдаты (за сценой).

Одни

Да здравствует наш царь могучий!

Другие

Да здравствует свобода наша!

Кларин

Привет царю! Привет свободе!

Привет обоим в добрый час!

Какое дело мне до них?

Меня заботит лишь одно:

Как обойдутся здесь со мною?

Вокруг смущение и битва,

А я один запрячусь в горы,

И, как Нерона в древнем Риме,

Меня ничто не потревожит^[231].

По правде, если беспокоюсь

О чем-нибудь, так о себе.

Я спрячусь здесь; и как чудесно

Увижу праздник весь отсюда.

Какое славное местечко!

В горах удобно притаиться,

И если смерть меня не сыщет,

Так фига смерти, даже две!

(Прячется. Слышна музыка и шум битвы.)

СЦЕНА 13-я

Василий, Клотальдо и Астольф бегут, Кларин, незаметно для других.

Василий

Где более несчастный царь?

Где более отец страдает?

Клотальдо

Твои полки побеждены,

Бегут в смущеньи, в беспорядке.

Астольф

Изменники — и победили.

Василий

Тот прав, кто в битве победил,

А побежденный — вот изменник.

Бежим, Клотальдо, с поля битвы:

Спасаться должен я от злобы

И мести собственного сына.

(За сценой стреляют, и Кларин падает.)

Кларин

О боже!

Астольф

Там солдат упал;

Он весь в крови, несчастный; кто он?

Кларин

Я тот несчастный человек,

Который думал убежать

От смерти и нашел ее.

Она попалась мне навстречу,

Когда я от нее бежал.

На всей земле не сыщешь места,

Недостижимого для смерти.

Отсюда ясен вывод мой:

Кто шибче всех бежит от смерти,

Скорее тот приходит к ней.

Итак, сейчас же возвращайтесь

В кровавый бой; среди огня

И грома битвы безопасней

Вы будете, чем здесь в горах,

В уединеньи; нет дороги

Столь безопасной, чтоб по ней

Мы от судьбы могли уйти.

Спешите вы освободиться

От смерти бегством от нее?

Смотрите, вы на смерть идете,

Когда Творец решил, что вы

Должны погибнуть.

(Падает и умирает.)

Василий

Вы идете

На смерть, когда Творец решил,

Что вы должны погибнуть! Боже!

Все заблуждения людей,

Все их невежество и глупость

Пред светом высшего познанья

Презренный обличает труп,

Устами раны говорящий.

Он языком кровавым учит,

Что тщетны все стремления наши,

Когда бороться мы хотим

Против того, что нас сильнее^[232]!

Хотел я родину свою

От смут и гибели спасти,

И этим самым вверг ее

В то, от чего спасти стремился.

Клотальдо

Судьбе открыты все дороги,

И среди скал найдет она

Того, кого захочет взять.

Но рассуждение твое

Христианина недостойно:

Грешно сказать, что нет защиты

Против ее слепого гнева.

Ты знаешь, храбрость помогает

Отнять победу у судьбы.

Теперь гоним ты злой судьбою,

Но хоть на будущее время

Уйти старайся от нее.

Астольф

Клотальдо правду говорит

Как умудренный жизнью муж,

А я как юноша скажу —

В густом кустарнике есть конь,

Он ветра быстрое дитя;

Беги на нем; а я меж тем

Тебе прикрою отступленье.

Василий

Не знаю я небес решенья,

Умру сегодня или нет,

Но сам искать я буду смерти

И встречусь с ней лицом к лицу.

(Берутся за оружие.)

СЦЕНА 14-я

Сигизмунд, Эстрелла, Розаура, солдаты, свита; Василий, Астольф, Клотальдо.

Солдат

Там в глубине, в ущельях гор,

Скрывается король.

Сигизмунд

Идите

За ним туда и все деревья,

За веткой ветку, ствол за стволом,

Скорее там вы обыщите.

Клотальдо

Бегите, государь.

Василий

Зачем?

Астольф

Что хочешь делать ты?

Василий

Астольф,

Оставь меня.

Клотальдо

Что ты задумал?

Василий

Испробовать задумал средство,

Которым я до этих пор

Пренебрегал.

(Сигизмунду).

Меня ты ищешь,

О принц, и я у ног твоих;

И пусть ковром их будет снег

Моих волос. Возьми корону,

И честь мою ты уничтожь,

И уважение ко мне.

Отмсти за прежние обиды.

Я пленник твой, и честь моя

В твоих руках. Я вижу ясно,

Что бесполезны все старанья.

Так пусть исполнятся теперь

Небес былые предсказанья!

Я побежден своей судьбой.

Сигизмунд

Внемлите речи государя,

О знатные дворяне Польши,

Свидетели событий чудных,

Небес решенье неизменно,

И лжи презренной не найдется

В предвечной книге у Творца,

В которой буквами златыми

И на лазоревой бумаге

Написана судьба людей!

Что там написано однажды,

То не обманет, не солжет.

Обман и ложь созданье тех,

Кто в смысл великих предсказаний

Проникнуть хочет неискусно.

Вот мой отец стоит пред вами!

Он оградить себя хотел

От зла, которым угрожала

Судьба, когда царем я стану,

И воспитал меня, как зверя,

В пустыне дикой и безлюдной.

И если б я родился кротким,

И если б царственная кровь

Во мне текла струей ленивой,

То воспитание такое

Дало бы мне привычки зверя!

Прием искусный уничтожить

Дурные свойства человека!

И если бы сказали нам:

"Вот этот дикий зверь, проснувшись,

Вас растерзает", — неужели

Мы стали бы его будить,

Избегнуть гибели желая?

Когда бы кто-нибудь сказал:

"От этой шпаги ты умрешь", —

Того сочтем безумцем мы,

Кто, избежать желая смерти,

Клинок к своей груди приставит.

И если б нам известно было,

Что мы погибнем в бурном море,

Ужели б в море мы пустились,

Когда оно вздымает гордо

Зубчатые громады волн,

Кудрявые холмы кристаллов?

С моим отцом случилось то же,

Что с тем, кто на свою погибель

Разбудит яростного зверя,

Кто шпагу обнажает, зная,

Что он погибнет от нее,

Иль с тем, кто в море выплывает

Тогда, когда оно бушует^[233].

И если б даже спящим зверем

Мой непокорный был характер,

А гнев мой — шпагою в ножнах,

А злоба — тишиною моря,

То все ж судьбы не победить

Жестокостью и грозным мщеньем:

Кто мстит, ее ожесточает.

Над ней победу одержать

Возможно лишь тому бывает,

Кто кроток и благоразумен.

До наступления беды

От ней спастись и уберечься

Нельзя тому, кто безрассудно

Стремится сам ее накликать!

И ясно, что смиреньем можно

Нам защищаться лишь тогда,

Когда ударит час несчастья!

А избежать страданий тяжких

Никто не властен на земле.

И пусть послужит вам примером

Все, что случилось в эти дни.

Немало здесь событий чудных,

Ужасных бед и приключений!

Не странно ли, друзья мои,

Что, несмотря на все старанья,

Отец лежит у ног моих,

Что он монарх — и побежден!?

Да, было здесь решенье неба,

Его хотел он изменить,

И все ж не смог. Дерзну ли я,

Неопытный, ничтожный воин,

И меньший по годам и знанью,

Дерзну ли изменить его?

О встань, синьор, и дай мне руку,

И, чтобы ты вполне поверил,

Что заблуждался ты, желая

Небес решенье изменить.

Скорее обними меня,

А я к твоим ногам склоняюсь.

Василий

Мой сын, какое благородство!

Ты как бы снова зачат мною!

Ты по природе государь,

Тебе приличны лавр и пальма,

Ты победил, и пусть тебя

Твои деяния прославят!

Все

Да здравствует наш Сигизмунд!

Сигизмунд

И так как я хочу немало

Побед великих одержать,

То выше всех одна победа —

Победа над собой! Астольф,

Дай руку милой Розауре;

Ведь ты ее должник, и ныне

Я этот долг хочу взыскать.

Астольф

Согласен я, что должен ей;

Чья дочь она, не знаем мы,

И униженье и бесчестье

Жениться князю на такой!

Клотальдо

Постой, довольно! Розаура,

О князь, не меньше благородна,

Чем ты. Ее отец — Клотальдо,

Он шпагой защитит ее.

Астольф

Возможно ли?

Клотальдо

Я не хотел

Вам тайны этой открывать.

Пока я не увижу дочь

Любимой всеми и в почете,

И замужем за государем;

Рассказ об этом очень длинен,

Но все же дочь она моя.

Астольф

А если так, то я согласен.

Сигизмунд

А чтоб красавица Эстрелла

Поменьше плакала, грустила,

Теряя храброго Астольфа,

Свою ей руку предлагаю;

И если счастьем я и славой

Не выше славного Астольфа,

То все же с ним могу равняться!

Дай руку мне.

Эстрелла

Какое счастье

Выигрываю я с тобою!

Сигизмунд

Клотальдо верного, который

Так доблестно служил отцу,

Мои объятья ожидают

И с ними милости мои:

Все, что попросит, дам ему.

Солдат

Когда ты милости такие

Даешь тому, кто не служил

Тебе, то что же дашь ты мне,

Который был причиной смуты

И спас тебя из башни мрачной,

Где был навек ты заключен?

Сигизмунд

Тебе дарую ту же башню;

Ты жить под стражей будешь там,

До смерти из нее не выйдешь.

Изменник более не нужен,

Когда измена миновалась.

Василий

Мы удивляемся тебе!

Астольф

Чудесно он переменился!

Розаура

Как осторожен и разумен!

Сигизмунд

Напрасно ваше изумленье!

Моим учителем был сон:

Я все еще боюсь, что снова

Проснусь и вновь себя увижу

В темнице мрачной и печальной;

А если этого не будет,

То все же наша жизнь лишь греза,

И знаю я, что наше счастье

Проходит, словно легкий сон,

Хочу я насладиться им,

Покуда будет длиться он!

(К зрителям.)

Теперь за все ошибки наши

У вас мы просим извиненья:

Сердцам великодушным вашим

Приятно ближнего простить!

К. Бальмонт
ПРЕДИСЛОВИЕ
[Ко второму выпуску издания Сочинений Кальдерона (М., 1902)]

[...] В Севилье растут гвоздики, каких нет на Севере. Их цветы по величине равняются розам, а их нежный запах в своей свежей пряности сладко необычен для северянина.

Вот образы, которые невольно возникают в душе, когда мы вступаем в чарующий мир поэтических созданий Кальдерона. Здесь температура повышена, как в теплице, или как в жаркой стране, здесь воздух напоен дыханиями страстных цветов, и у всех предметов, составляющих это царство, необычные очертания.

Кто хочет, пусть войдет в этот сад. Но пусть он знает заранее, что здесь он встретит не те растения, к которым привык с детства.

Уже самая форма драм Кальдерона сразу обращает на себя внимание. Его стихи, легкие и быстрые, как движение ветра, капризно переходят от одного размера к другому. То они рифмованы, то они белые, то перед нами возникают условные стансы, то появляются во всей своей торжественности пышные сонеты.

Конечно, в переводе это может ощущаться лишь отчасти. В рифмованных стихах я связываю рифмой лишь вторую и четвертую строку, дабы иметь возможность не уклоняться от текста и передавать его с наивозможной близостью. Тем не менее я передаю все или почти все перемены испанского ритма. При передаче таких стильных вещей, как драмы Кальдерона, главной задачей переводчика должно быть стремление передать все личные, национальные и временные особенности. Этим стремлением я и руководствовался главным образом, стараясь, конечно, в то же время придать русскому стиху возможно большую звучность. Примечания, которыми снабжена каждая драма, принадлежат в большей части мне; не принадлежащие же мне взяты у Макса Кренкеля, Менендеса и Пеляйо, и других испанологов. У Кренкеля же взяты две статьи.

Предлагаемый том есть лишь начало длинного ряда образцовых произведений Испанского Творчества в моем переводе. Дальнейшими томами явятся Бытовые Драмы Кальдерона, его Драмы ревности и мести, Фантастические драмы, Демонические драмы Испанского Театра (Тирсо де Молина, Мира де Мескуа, Бельмонте), Крестьянские драмы Испанского Театра (Лопе де Вега, Тирсо, Франсиско де Рохас), и, быть может, еще другие. Вряд ли нужно говорить, что быстрое осуществление этого плана и заполнение такого существенного пробела в нашей переводческой литературе зависит не только от меня. Можно надеяться, что журналы и газеты, имеющие влияние на большую публику, сделают все от них зависящее, чтобы поэтические замыслы таких гениев, как Кальдерон, получили возможно широкое распространение в России.

Нельзя не высказать изумления, что эта богатая область — Золотой Век Испанской Литературы — была у нас до сих пор в таком небрежении. Пять-шесть разрозненных и в большей части. крайне неудачных попыток — это все. Я, однако же, отмечаю их в своем приложении, поскольку они касаются Кальдерона, хотя их количество и качество напоминают человека, который, будучи спрошен, видел ли он море, ответил: "Да, это большое пространство воды, а на берегу его песок и раковины: вот вам пять раковин". [...]

Не было в России и попытки подвергнуть полному рассмотрению творчество Кальдерона в его художественной и исторической цельности. Счастливее в этом отношении оказался Лопе де Вега. Молодой ученый Д. К. Петров с неутомимым вниманием изучил многообразный мир художественного его творчества, и только что выпустил свое интересное исследование ""Очерки бытового театра" Лопе де Веги". СПб., 1901. В этой книге собран огромный материал, касающийся не только самого создателя испанской драмы, но и многих сторон испанской литературы и испанских нравов. Приходится вдвойне ценить это серьезное, богатое фактами исследование, ибо вопросы, которые затрагиваются Петровым, не только совсем новые у нас, но и мало разработаны в Европе. Для каждого, кто заинтересуется Кальдероном и испанистикой, книга Д. К. Петрова может быть очень полезной.

Для лиц, знакомых или желающих ознакомиться с испанским языком, в дополнение к литературе о Кальдероне, отмеченной мною в приложении, я могу еще указать на интересную монографию о драме "Жизнь есть сон". Segismundo, estudio critico por Enrique Funes. Madrid. 1899. В ней есть оригинальные мысли и интересные сопоставления между типами Сехисмундо, Гамлета и Прометея.

Драма "Жизнь есть сон" до сих пор ставится на сцене в Испании. Мне пришлось ее видеть в Мадриде, и я убедился, что она не только сценична, но что и ее символический философский смысл от сценических эффектов выступает еще ярче и отчетливее. Необходимо было бы, чтобы лица, заведующие репертуаром русских театров, не оставили без внимания богатый сценический материал, предстающий перед нами в драмах Кальдерона. Гете, бывший сам драматургом и директором театра, не был опрометчивым, когда он ставил на Веймарской сцене "Стойкого принца" и "Жизнь есть сон".

1901. Осень.

К. Бальмонт.

К. Бальмонт
[Предисловие к драме]
"ЛЮБОВЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ"

Основное свойство критики — ошибаться. Основная особенность порицателей — говоря о гениях, являть собственное ничтожество и незнание. Среди лиц, высказывавших свои суждения о Кальдероне, есть достопримечательные люди, называющие его писателем Инквизиции. Если бы они прочли драму "Любовь после смерти", не говоря уже о драмах "Луис Перес Галисиец" или "Саламейский Алькад", они должны были бы несколько изменить свой приговор. Возмутительное насилие одной народности над другой, составляющие вечную принадлежность Истории и до наших дней повторяющееся в странах слишком хорошо нам известных, нашло в религиозном философе и придворном поэте яркого изобразителя и судью. Написать в 17-м веке, в нетерпимой Испании и в придворной атмосфере, драму, в которой герои мавры, и сочувствие автора — на стороне врагов отечества, это то же самое, как если бы, Шекспир написал драму, где ореолом благородства были украшены испанцы или французы.

Кальдерон, чья внутренняя утонченность была как воспринимающая нежность цветка, понял это и почувствовал. Уже в "Стойком Принце" он нарисовал чарующий образ Мулея и привлекательный образ Фесского Царя, здесь же, в драме "Любовь после смерти", все наши симпатии на стороне мавров. Дон Альваро, являясь мстителем за даму, вознесен как пример для столетий, сам Лопе де Фигероа, национальный герой испанцев, высказывает перед ним преклонение, и его геройский поступок отмечен Кальдероном как деянье лучшее любви.

Создавая эту драму, Кальдерон строго держался исторической основы. В ней описано восстание морисков, т. е. мавров, оставшихся в Испании после падения Гранады, вспыхнувшее в 1568-ом году и укрощенное Дон Хуаном Австрийским в 1570-ом году. Отдельные места драмы указывают на заимствования из знаменитой книги Diego de Mendoza (1503-1575), "Guerra de Granada", например, речь Малека в начале I хорнады и описание Альпухарры в начале II (Lib. 1, р. 72, 73, 75). Некоторые частности взяты также из книги Luis del Marmol Carvajal "Historia del rebelion у castigo de los moriscos del reino de Granada". Основной мотив — любовь после смерти любимой женщины — взят из книги Gines Perez de Hita, "Guerras civiles de Granada".

Так как наше впечатление от драмы может только усилиться, когда мы узнаем, что события и страсти, в ней представленные, взлелеяны живою кровью, приведем из книги Переса де Ита (глава 22 и след.) рассказ о действительно случившемся, послуживший для Кальдерона основным мотивом.

Во время осады Галеры в ней находилась сестра военачальника Малеха, которая гостила там у своих родных. Во время взятия города она была убита, вместе с множеством других женщин. Она была необыкновенно красива, и слава о красоте ее гремела по всему Гранадинскому царству.

Человек пятнадцать морисков, как мужчин, так и женщин, при разграблении Галеры спаслись от смерти через водопровод, которым шли в Галеру речные воды; они-то и рассказали обо всем, что там происходило.

Малех, узнавши обо всем этом в Пурчене и весьма огорчившись, размышлял, кто бы мог тайком отправиться в Галеру, разведать о судьбе его сестры, и, если она убита, отыскать ее труп, а если взята в плен, узнать, куда увели ее. Один молодой мавр, который хотел сделаться его зятем и давно уже был влюблен в его сестру, вызвался исполнить такое поручение, разузнать о ней, и, если она взята в плен, то отправиться к самому Дон Хуану, выкупить ее и удалиться с ней в Гвескар или в Мурсию.

Итак Мавр простился с Малехом, сел на прекрасного коня и направился в Галеру. По прибытии в Орсу он нашел город опустошенным; тем не менее он оставил свою лошадь в одном известном ему доме, и достиг Галеры в полночь. Шел дождь, было темно, и, смущенный, он увидел город совершенно иным, чем знал его прежде. С ужасом он смотрел на улицы заваленные трупами, о которые он спотыкался на каждом шагу. Он не мог даже узнать, где именно он находился, и, хотя дом, в котором жила его возлюбленная, был ему очень хорошо знаком, он не мог найти его на улицах, пересеченных траншеями, и, дожидаясь, рассвета, должен был провести ночь стоя, прислонившись к одному из окопов. Под шум дождя он слышал только вой собак и вопли кошек, скорбевших в опустошенном городе.

При восходе солнца смелый Мавр взошел на одно из высоких мест, откуда можно было видеть лагерь Дон Хуана, подивился на его размеры и, вернувшись, поспешно отправился к дому, где жила его возлюбленная. Войдя во двор, он увидели трупы нескольких мужчин, а подальше несколько зарезанных женщин. Среди них была его Малеха. Мавр не мог не признать ее: хотя она была убита уже три дня тому назад, в своей красоте она была как живая. Только она была вся белая-белая, по причине потери крови. Она была в одной рубашке, христианские грабители сняли с нее все другие одежды, и это единственное одеяние уже указывало, что в убившем ее солдате было хоть сколько-нибудь честности, потому что рубашка эта была роскошная, вышитая по зеленому шелку, согласно обычаю морисков.

В день взятия города, к вечеру, был возвещен отбойный марш, а потом, благодаря сильным дождям, христиане не могли вернуться для срытия укреплений, как приказал Дон Хуан, потому-то Малеха так и лежала, как в минуту смерти, в своей окровавленной рубашке. У нее было две раны, обе на груди, и поистине это было на редкость прискорбное зрелище, видеть, что такую красоту постигла подобная жестокость.

Когда Мавр признал свою возлюбленную, он взял ее на руки, и, проливая жгучие слезы, говорил ей тысячу нежных и жалобных слов. Покрывая поцелуями ее бескровные уста, он восклицал: "О, мое блаженство, о, чаянье любви моей! Так затем я семь лет служил тебе, чтобы получить эту ласку, которая была .бы моей нежнейшей славой, лишь тогда, когда твои похолодевшие уста говорят мне, что смерть восторжествовала над твоими чарами? Безжалостный христианин! Как мог ты иметь презренное мужество лишить мир такого совершенства? Или ты не был никогда влюблен? Или ты не знал, что такое красивая женщина? Если ты когда-нибудь любил, как не вспомнил ты любовь свою, как не вспомнил ты, что та, кого ты находил красивой, несомненно имела хоть в чем-нибудь сходство с этой? Одного взгляда ее не было ли достаточно, чтоб остановить твою яростную руку? Если какой-нибудь мавр тебя ранил в бою, ты должен был направить свою месть на мавра, не на ангела. Или ты думал, что, поражая ее, ты победил врага? Или ты думал, что ты возвышаешь славу твоего полководца, проливши кровь такой красоты, какой никогда не видали в Гранадинском царстве? Ты дурно поступил, христианин. С бойцами ты должен был биться. Зачем ты не сделал ее пленницей? Я пришел бы разделить ее цепи, и у тебя было бы два пленника вместо одного. Ты дурно поступил, христианин. Клянусь тебе душой этой несчастливой, я отыщу тебя и заплачу тебе то, что ты заслужил подлым своим преступлением".

Дав полную волю своей скорби, тысячекратно покрыв поцелуями мертвую возлюбленную, Мавр задумал, дождавшись ночи, отнести ее тело в долину Альманзоры. Но, видя невозможность выполнить такой план, он решил похоронить свою возлюбленную в Галере. Достав заступ, он вырыл около одной стены могилу и зарыл ее. После этого он взял уголь и по-арабски написал на стене следующее:

"Здесь лежит прекрасная Малеха, сестра Малеха. Я, Тусани, похоронил ее, потому что она была моей возлюбленной и моим божеством. Христианский пес умертвил ее. Я его найду, я его встречу, и он умрет от руки моей".

Тусани не захотел более оставаться в Галере. Он вернулся через водопровод., Шел дождь и снег, и он мог совершить свой путь незамеченным. В Орсе он сел на своего коня и в один переезд приехал в Пурчену, где рассказал Малеху об избиении женщин и детей, и о том, как он увидел Малеху мертвой.

Вот что случилось далее с этим храбрым Мавром, происходившим из Кантории. Он был тверд сердцем и очень умен. Выросши с самого детства среди настоящих христиан, он так хорошо говорил по-кастильски, что никто бы не мог принять за мориска. Едва он возвратился в Пурчену, как, решившись отомстить за смерть своей дамы, он покинул пределы Альманзоры, одетый христианским солдатом, опоясанный доброю шпагой, и с мушкетом на плече, стрелять из которого он научился в Валенсии. Имея для мавров пропуск от Малеха, он направился в Баэсу, а оттуда в лагерь Дон Хуана, где поступил в Неаполитанский полк.

Находясь в армии испанцев, среди событий, связанных с военной жизнью, он неизменно хранил в своей памяти мысль о смерти прекрасной Малехи. Он обожал ее при жизни, но после смерти выказал еще большую любовь к ней. Ее образ был неразлучен с его душой, ее портрет был у него всегда на сердце, и он постоянно повторял про себя клятву мести. Чтобы найти убийцу, он подходил то к одной, то к другой группе солдат и заводил разговор о разграблении Галеры. "Что правда, то правда", говорил он, "такого славного дела, товарищи, ни разу еще не бывало, ни такого избиения мавров. Сам про себя могу сказать: я убил не меньше сорока женщин, и каких красивых, не считая мужчин и детей". Солдаты, конечно, наперерыв принимались рассказывать о своих подвигах, что кто поджег и разграбил, и когда кого убил. И вот раз при такой беседе один солдат сказал: "Верно, брат, сердце у тебя железное, если все ты так сделал, как говоришь. Так или иначе, а не радостная это вещь — увидеть смерть женщины, особенно ежели она красива. Всего одну я убил, а пожалел об этом до глубины души, особенно когда после ее смерти другие женщины, которых я не тронул, сказали мне, что это была сестра военачальника Малеха из Пурчены. Да и видно было по ее одежде, по запястьям и серьгам, которые я снял с убитой, что женщина это была знатная. Чтоб ей не быть нагой, я оставил на ней рубашку, хотя она была роскошная. Вот кажется и сейчас ее вижу: шитая, по зеленому шелку. Другие солдаты хотели взять ее, да я им не дал. Так я ее жалел, так жалел, сказать нельзя: таких красивых немного мне приходилось встречать. Видит Бог, она уж была мертвой, а заставляла умирать от любви всех, кто ее видел. Все меня кругом проклинали. "Подлец", говорили, "Бесчестный, какую красоту похитил у мира". Один говорил: "Я бы за нее дал пятьсот дукатов". Другой: "Я бы ее к самому Королю отвел, он один ее достоин". Да и правда, товарищ, кабы увидел ты ее, как она лежала на земле, мертвая, в вышитой рубашке, и как у нее по груди волосы рассыпались, светлые, точно из золота, сказал бы, что это ангел. Художник у нас был знаменитый, при капитане Бертране де ля Пенья, убитый потом при этом самом приступе, — так он целый день писал с нее портрет, и так похоже, что на редкость. Вышел я из Галеры со стыдом и с проклятиями, и до сих пор все на сердце у меня мысль об этой несчастной".

Каждое из слов этого солдата было как удар кинжала для Тусани. "Изменник, ты заплатишь за эту смерть, или я не буду Тусани", повторял он про себя и, по мере того как тот говорил, он бледнел настолько, что другие солдаты заметили это. Он спросил у солдата, не осталось ли у него что-нибудь из вещей, принадлежавших Мавританке. "Я все продал в Баэсе", ответил тот, "у меня остались только серьги да кольцо; я охотно бы их продал, чтобы попытать счастья в игре". — "Я куплю эти вещи", сказал Тусани, "и, если мы сговоримся насчет цены, снесу их в Велес-эль-Блянко, показать одной из ее сестер, она рабыня у маркеса". — "Идем в мой барак, и дело с концом". — "Идем".

Они отправились вдвоем в то место лагеря, где помещался солдат; из мешка были вынуты серьги и кольцо. Тусани сто раз видел их прежде. Он не мог удержаться от скорбных вздохов, но овладел собой, договорился о цене и немедленно уплатил деньги. Положив драгоценности около сердца, он предложил солдату пройтись вместе с ним по окрестностям Андаракса. Когда они несколько отошли от селения, Тусани спросил солдата: "Если б я показал портрет убитой Мавританки, ты узнал бы ее?" — "Сейчас же", ответил солдат, "она не выходит у меня из памяти; мне кажется, что еще и часу не прошло, с тех пор как я ее убил". — "Не эта ли?" — "Она, она", воскликнул солдат, "дивлюсь, что ее вижу". — "Скажи же мне", вскричал тогда Мавр, "человек без чести, солдат без совести, зачем умертвил ты эту красоту? Узнай, она была моим блаженством. Я должен отомстить за нее. Защищайся. Увидим, восторжествуешь ли ты над двумя жизнями, умеешь ли ты убивать влюбленных".

С этими словами он обнажил шпагу и с яростью устремился на солдата. Тот, хотя изумленный, не потерял мужества, он, в свою очередь, устремился на Мавра и дрался как лев. Но Тусани был более искусен во владении шпагой и нанес противнику смертельную рану со словами: "Получи, чего стоит твое варварство: это прекрасная Малеха посылает тебе смерть". Христианин упал, и Мавр нанес ему вторичный удар. "Ты убил мою даму двумя ударами", сказал он, "ты должен умереть от двух ран". После этого он ушел в горы и лишь к вечеру вернулся в Андаракс. Солдат умер через несколько часов. Он звался Франсиско Гарсес.

Тусани мог бы спокойно вернуться к своим, но один подлый мориск, находившийся на службе у Дон Хуана, предал его. Увидев, что он узнан, Мавр не захотел ничего скрывать, и на вопрос Дон Хуана, откуда он родом, ответил: "Я из селения, что находится между Канторией и Пурченой и называется Финне. Я надел эту одежду, чтобы убить подлого, умертвившего при взятии Галеры мою возлюбленную, которая была красивейшей женщиной в мире, тогда как он мог взять ее в плен. Я поклялся найти его и лишить жизни. Я его нашел и убил два дня тому назад. Такова истина. Пусть теперь Его Высочество делает со мной, что хочет. Если умру, я буду доволен, что я отомстил за мою возлюбленную. Надеясь на милосердие Бога, я думаю, что увижу ее после смерти, и она не упрекнет меня, что я оставил ее смерть неотомщенной. Умру довольный, что умираю по повелению такого знаменитого властителя. Только одна у меня к тебе просьба: сохрани ее портрет, чтобы он не попал в какие-нибудь жалкие руки, недостойные к нему прикасаться. Возьми также эти драгоценности; на вид они мало стоят, но они принадлежали ей, и потому им нет цены". Сказав все это, с лицом нисколько не изменившимся, он преклонил колено и подал Принцу портрет и драгоценности Малехи.

Изумленный мужеством Тусани и хладнокровием, с которым он все рассказал, Принц подошел к Мавру и взял из его рук пергамент и украшения. Отдавая их, Тусани испустил глубокий вздох, как будто он отдавал ему свою возлюбленную вместе с своим сердцем. Дон Хуан взглянул на портрет и восхитился красотою Мавританки, так же как и другие находившиеся при этом рыцари, которые все без исключения сказали Принцу, что Тусани поступил как храбрый солдат и как истинный рыцарь, отомстивши смерть столь прекрасной дамы.

Дон Лопе де Фигероа, пленившись поведением этого Мавра, встал и, произнеся два-три крепкие ругательства, воскликнул, обращаясь к Принцу: "Солдат представил достаточное оправдание, его не за что лишать жизни, и если Его Высочество даст ему свободу и вернет ему оружие, я прошу отдать его в мой полк, потому что, клянусь Богом, если бы кто-нибудь умертвил мою возлюбленную, я убил бы его, — и его и всех из его рода".

"Иди, приятель", сказал Дон Лопе, обращаясь к Тусани, "иди в мой полк, я люблю таких солдат, как ты. А чтобы ты служил мне охотнее, я сохраню у себя портрет твоей возлюбленной". — Тусани отвечал ему: "Я знаю, о, Марс наших дней, что отныне ты будешь владыкою судьбы моей, какая бы она ни была. Но мне кажется, что я вторично теряю мою даму. Я буду служить как честный солдат, если только утрата этого портрета не послужит причиной моей смерти". Дон Лопе, хорошо понимавший, что значит — забить себе что-нибудь в голову, побоялся, как бы утрата портрета не вовлекла солдата в меланхолию, а отсюда к смерти, и потому сказал: "Бери, Тусани, храни у себя свое утешение и будь всегда при мне. Я знаю, что ты мне будешь верным другом". Ему вернули драгоценности Малехи, и он вышел из комнаты, оставив всех изумленными.

С тех пор он не расставался с Лопе де Фигероа, участвовал вместе с ним в битве при Лепанто, а после смерти своего генерала поселился в Вилье-Нуева де Алькаудетэ. Автор рассказа, Хинес Перес де Ита, сам видел Тусани и говорил с ним. Он видел портрет прекрасной Малехи и восхитился им. Вокруг тонкой его рамки на арабском языке было начертано: "Day fati Maleha aynia". Что означает "Красавица очей моих".

Вот безыскусственный рассказ, сразу переносящий нас в далекую эпоху, когда умели любить лучше, чем мы. Изменивши все, мы изменили и любовь, превращая ее или в дымный пламень сладострастия, или в скучные тяготы ежедневного самоотвержения. Здесь же мы видим полную гамму ощущений, которые возникают в любви, порванной судьбою.

Кальдерон весьма искусно воспользовался материалом, представлявшимся в этом рассказе. Он делает, конечно, различные уклонения от исторической правды, впрочем, незначительные, вроде перемещения даты, когда говорит о битве при Лепанто, — но в целом его драма, так же как и летописное повествование, сразу перемещает нас в жгучую и пряную атмосферу арабской любви. Кальдерон еще усилил рыцарский оттенок романтического сюжета, создав чудесные перепевы двух любящих душ, томящихся тоскою неслитой любви, нарисовав нежный образ Доньи Клары и дав нам возможность усладиться вулканическими монологами пламенного Дон Альваро. Вся драма развивается с поразительной легкостью, и даже шут Алькускус, который кстати является одним из лучших кальдероновских шутов, не нарушает нежной и трагической возвышенности общего настроения.

Среди поэтических произведений, отмеченных печатью высокого гения, в разных литературах есть произведения повторные или способные к повторности и есть произведения единственные. Хороши драмы Лопе де Веги, хороши хроники Шекспира, или романы французов 19-го века; но таких произведений можно написать сколько угодно, и их написано более чем нужно. А "Фауст" или "Макбет" могли возникнуть только один раз, хотя много существует образов убийц, и несмотря на то, что много есть поэтических редакций Фауста.

К числу таких единственных произведений должна быть отнесена и драма "Любовь после смерти". В ней сказано нечто, что должно было быть высказанным и без чего наша внутренняя жизнь была бы неполна.

Приложения

Н.И. Балашов. На пути к не открытому до конца Кальдерону

1
КАК СЛОЖИЛОСЬ ЭТО ИЗДАНИЕ

Почти каждому великому, привлекающему к себе внимание читателей поэту грозит, что он станет предметом не только серьезного изучения, но и мифа. Причем в науке XX столетия, насыщенной страстной борьбой идей, такой миф — нередко "черная легенда". Целая научная школа, особенно в немецкой испанистике первой половины XX в., пыталась связать не только что Кальдерона, но и Сервантеса, и Лопе де Вегу с самыми мрачными течениями испанской мысли XVI-XVII вв. Когда же пишут о Кальдероне, то, бывает, можно подумать, что ученый будто не знаком с испанской историей и вычеркнул из своей памяти острейшую за все века прежнего литературного развития идейную борьбу вокруг театра в Испании XVI — XVII вв. ("Этот спор о комедиях, — писал в 1676 г. один из участников борьбы с "черной" стороны, отец Томас де Ресуррексьон, — есть одна из самых кровавых и длительных битв в истории испанской нации"; а архиепископ Севильский Педро де Тапия твердил, "будто Лопе де Вега принес больше вреда Испании своими комедиями, чем Лютер Германии своей ересью"). Оглушенный пристрастием ученый имярек будто ничего не знает об обширнейшем географическом, техническом, научном, культурном опыте, обновившем с конца XV по середину XVII столетия все представления испанцев; наконец, будто он и самого Кальдерона просматривал по методу "быстрого чтения", а уж о "Братьях Карамазовых" и рассказанной в них "Легенде о Великом инквизиторе" и не слыхивал. Ибо "черный миф" о Кальдероне в том и состоит, что поэта выводят чуть ли не собратом "великому инквизитору", врагом всякого гуманизма.

Не умалчивая ни о каких противоречиях Кальдерона, настоящее издание может тем более чувствительно поколебать "черное мифотворчество", что состав издания определен не подготовителями, а Константином Дмитриевичем Бальмонтом. В книге печатаются все десять пьес, переведенных им в 1900-1919 гг.

В числе задач серии "Литературные памятники" немаловажным также является издание двойных памятников, т. е. таких произведений мировой литературы, перевод которых осуществлен выдающимся писателем и представляет сам по себе значительное явление русской поэтической культуры — "Илиада" Гнедича, "Одиссея" Жуковского, трагедии Эсхила Вячеслава Иванова.

Это определило и характер предлагаемой книги. К. Д. Бальмонт (1867-1942) среди крупных русских поэтов конца XIX — начала XX в. больше всех занимался переводами: он первым дал русскому читателю полных Руставели и Шелли, переводил Калидасу, Словацкого, По, Уитмена и др. Но перевод Кальдерона был заветнейшей мечтой Бальмонта. Он напечатал в одном из лучших по тем временам издательств, соглашавшемся на научное комментирование текстов, у братьев Сабашниковых, три выпуска: 1900, 1902, 1912 гг. и подготовил IV выпуск драм Кальдерона.

До торжественной сессии 1981 г. в Москве и Ленинграде по случаю 400-летия со дня кончины Кальдерона всерьез судьбой рукописи этого выпуска не занимались. Тем более, что главное здание издательства Сабашниковых на Никитском бульваре в Москве сгорело в 1917 г. и, казалось, сборник мог сохраниться лишь по булгаковскому принципу, что рукописи не горят, или в том доме Сабашниковых, на Плющихе 55, где вышли их первые послереволюционные издания ("Великая хартия вольностей", 1918, и др.) — Однако к 400-летию кончины Кальдерона В. Е. Багно обнаружил машинопись перевода "Волшебного мага", а вскоре Д. Г. Макогоненко нашла в Отделе рукописей Ленинской библиотеки машинописи всех четырех переведенных драм и документацию, показавшую, что завершение работы над IV выпуском относится не к 1917 г., а к 1919 г.

Таким образом корпус известных переводов Бальмонта увеличился сразу с шести до десяти драм Кальдерона. Поздние переводы Бальмонта, впервые публикуемые в настоящей книге, шедевры самого Кальдерона — комедия "Дама Привидение", историческая драма "Луис Перес Галисиец", философская — "Волшебный маг" и знаменитая народно-революционная драма "Саламейский алькальд", та самая, которая навела Герцена на мысли о величии испанского плебея.

Переводы Бальмонта при их замечательных достоинствах подвергались критике за чрезмерную лиризацию текста, приводящую порой к некоторой вычурности. Но в случае с Кальдероном "коса находит на камень", ибо из мировых гениев европейской драматургии Кальдерон несомненно самый лирический, а порой, когда его увлекает волна поэтического монолога, может быть, местами и самый "вычурный". Об этом мы будем говорить ниже, но "чрезмерности" Кальдерона специфичны для испанской культуры с ее многообразными столкновениями и сочетаниями "Запада" и "Востока". Этот андалузско-андалусийский, арабско-испанский колорит впоследствии пленил романтиков, очаровал Гете, ставшего горячим поклонником, пропагандистом и постановщиком Кальдерона, и весьма способствовал укреплению у Гете идеи "всемирной литературы" (Weltliteratur), идеи принципиального единства мировой культуры.

Поэтические качества Бальмонта находятся в некотором внутреннем согласии со стилем Кальдерона, что, вероятно, и порождало такой страстный переводческий интерес. Что же касается точности в передаче мысли, философски весьма отточенной у Кальдерона, то Бальмонт, как правило, замечал и сохранял ее, и на его переводы в большинстве случаев можно опираться даже в исследовательских целях.

Если проследить содержание выпусков сочинений Кальдерона, то видно, что Бальмонт в своих переводах переходил от драм более спиритуалистических к произведениям более земным, проникая все дальше в конкретную связь Кальдерона с общественными проблемами его эпохи, час от часа увеличивавшей бедствия всего испанского народа, кроме ослепленной эгоизмом и наглым высокомерием малочисленной светской и духовной верхушки.

2
ВЗАИМНЫЙ АНТАГОНИЗМ КАЛЬДЕРОНА И КОНТРРЕФОРМАЦИИ. "ЖИЗНЬ ЕСТЬ СОН" И САМЫЕ "ТРУДНЫЕ" ДРАМЫ И АУТОС КАЛЬДЕРОНА

Наших современников никак не должно вводить в смущение то обстоятельство, что Кальдерон писал духовные драмы и что среди переводов Бальмонта встретится, например, пьеса под заглавием "Поклонение кресту".

Кальдерон, написавший немало пьес религиозного содержания, однако нанес духовной диктатуре контрреформационной церкви своей эпохи еще более тяжкий удар, чем неукротимый Лопе де Вега и несокрушимо рассудительный Сервантес.

Не случайно именно после смерти Кальдерона в 1682 г. грянул еще более босхо-гойевский шабаш, чем после кончины Лопе, на этот раз затеянный иезуитскими деятелями о. Педро Фомперосой, о. Агустином де Эррерой и другими, которые в серии злых памфлетов стремились смешать с грязью, сжить со сцены и вообще из памяти испанцев Кальдерона, а заодно и весь театр испанского Золотого века — гордость нации.

Если когда-то, на своей заре, христианство было движением рабов и угнетенных, если долгие столетия полного господства веры, когда других идеологических форм практически не существовало, угнетенные в нем и в ересях искали правды и защиты, то противостоявшая этому церковь не выступала никогда в столь бесчеловечном и в столь бездуховном обличий, как во время Контрреформации XVI-XVII вв. В Контрреформации доминировали, конечно, не вера, даже не стремление упорядочить католицизм перед лицом успехов лютеранства и кальвинизма, а репрессивные тенденции, порожденные ужасом, который был вызван обрушением духовной диктатуры церкви в эпоху Возрождения.

У Достоевского в "Легенде о Великом инквизиторе" символически раскрыта создавшаяся в те века ситуация, когда иерархи церкви готовы были вновь казнить Христа, буде он вновь явился на земле, а великий инквизитор прямо объявил ему, что мы не с Тобой, а с ним, т. е. с дьяволом.

Между контрреформационной церковью и Кальдероном не могло быть точно таких отношений, как в притче Ивана Карамазова между Великим инквизитором и Христом, но антагонистическое соотношение казенной церкви с Кальдероном было весьма схожим с тем, которое гениально уловил и воспроизвел Достоевский.

Сторонники "черного мифа" не задумывались, есть ли что-либо похвальное для Кальдерона в том, чтобы быть с великим инквизитором и с ним, которому инквизитор служил.

Они совсем не задумывались и над художественным богатством барокко Кальдерона, которое вслед Возрождению было открыто не только гуманистическому антидогматизму и народному антицерковному представлению о вере, но и неумиравшему в народе в Средние века индифферентизму к вере, особенно чувствительному в низах, а отчасти — и среди клириков, дворян, богатеев. Этот индифферентизм проявлялся в быту и в самых различных сферах жизни — в бесчисленных пережитках язычества, в суевериях, 'В неистребимости шуток, поговорок, светской песни и сказки, в искусстве бродячих певцов, плясунов, в вывернутых пародийных священнодействиях и т. д., во всем том, что М. М. Бахтин в увеличительной оптике своей концепции представил как "смеховую культуру". Проявления индифферентизма в культуре были куда шире, чем собственно "смеховая культура": они касались всей светской литературы — героических песен, саг, куртуазной поэзии, фаблио, затем новеллистики, поэзии Возрождения не только в ее флорентийском "низе", в поэме "Большой Моргант" Пульчи, но и в ее феррарском "верхе", во "Влюбленном Роланде" Боярдо.

Такое явственное отражение так называемой "смеховой культуры", как у Пульчи или у Рабле в образах брата Жана, Панурга да и повсюду в "Гаргантюа и Пантагрюэле", у испанских писателей встречалось редко, но среди разных причин, почему драматический жанр именовался "комедиа" и почему именно комедия преобладала среди всех видов "комедиас", был тот же народный индифферентизм, тяга к воле. Этого индифферентизма, этой тяги к воле у Кальдерона тоже более чем достаточно, чтобы порвалась и расскочилась ржавая цепь "черного мифа". Вскоре мы встретимся с отражением народного индифферентизма как с существенной третьей линией в драме "Поклонение кресту", где в основе философского конфликта лежит тема преодоления фарисейства официальной церкви личным благочестием отлученного от церкви разбойника Эусебио. Не "смеховой" ли это монолог в сцене, открывающей III действие драмы, когда крестьянин, посланный женой за дровами в лес, где действует благочестивый разбойник, появляется с множеством крестов и с одним очень большим на груди?

Велела Менга дров достать мне,

Я на гору сюда пришел,

А чтоб опасности избегнуть,

Такую штуку изобрел:

Наш Эусебио, я слышал,

Благоговеет пред Крестом

Что ж, с ног до головы прикроюсь

И значит по дрова пойдем...

Это пример, когда, пусть это и кажется странным, Кальдероново "Поклонение кресту" могло вызвать у публики лишь одну адекватную реакцию — смех.

А если вспомнить веселую комедию Тирсо де Молины "Хиль Зеленые штаны", где слуга, чтобы уберечься от нечистой силы, которая множила в его воображении Хилей в зеленых штанах, тоже весь обвешивается ладанками и вооружается кропилом? То есть и в веселой комедии и в философской драме о благочестии испанские поэты одинаково забавно изображали борьбу и с нечистью, и с пылким благочестием?

Трудно черным мифотворцам претендовать на познание до конца Кальдерона, на познание богатства его барокко.

Нечто выходящее за рамки можно встретить в любом произведении Кальдерона, и чем оно религиозно-философичнее, тем это вероятнее. "Волшебный маг" весь построен на соединении линий серьезных с линией смеховой и не слишком пристойной. В самой с виду "средневековой" драме Кальдерона, в "Чистилище святого Патрика", тоже есть народное объяснение, чего ради Патрик показал ирландцам вход в пещеру-чистилище:

И чтоб они уверовали в вечность

Души, открыл им некую пещеру,

И что за ужас в ней — послушать страшно!

Когда кающийся Людовико решается спуститься в пещеру, чтобы искупить свои бесконечные злодеяния, он приглашает с собой крестьянина, обращенного им в слугу: "Поди и ты со мною, Паулин..."

Ну нет, уж если так, ступай один,

Для храбрецов не нужен провожатый,

И никогда не слышал я, чтоб в ад

С лакеем уходили. Лучше снова

Отправлюсь я в родимую деревню

И буду жить в ней мирно, а насчет

Видений там и всяких привидений,

Так мне супруги хватит за глаза.

А ведь пока ни слова не было сказано о порожистой, завихряющейся озорством реке смеха, перелившейся к Кальдерону от Лопе де Веги...

До XVIII в., до эпохи Просвещения, как известно, цельно атеистические системы взглядов были относительно редки. Для Контрреформации, а отчасти и для Реформации, которая реже, но тоже прибегала к кострам, казням, запугиванию и к модусу двух доктрин — одной для пастырской верхушки, а другой для прочих верующих, в XVI-XVII вв. более страшным, чем редкий и еще непонятный народу атеизм, были индифферентизм и сознательное или стихийное противопоставление догме правящих церквей евангельской этики, сохранявшей элементы социального протеста, имевшиеся в раннем христианстве. Противопоставление церкви, такой, какой она стала, Евангелию было стихийно свойственно многим еретическим учениям, а после научно обоснованной филологической критики текстов Писания итальянскими гуманистами, а особенно Эразмом Роттердамским (склонным, как и они, к острозубому индифферентизму "смеховой культуры" — "Похвала глупости!") приобрело характер системы взглядов. Вначале уроки Эразма, которые иногда именуют "христианским гуманизмом", были использованы Лютером, но вскоре Эразм стал одинаково ненавистен и контрреформаторам и реформаторам. В Испании со второй половины XVI в. подозрение в эразмизме вело подозреваемого на суд инквизиции, а облик великого гуманиста был так искажен клеветой и шельмованием, что мог оттолкнуть людей, которые по сути мыслили в лучах его воздействия.

Контрреформация, однако, достигала своим жестким, догматическим курсом не только прямых, но и обратных ее целям результатов. Требование слепого повиновения, игнорирование нового гигантского практического и научного опыта, а с ним и происходившего под влиянием этого опыта необратимого раскрепощения сознания способствовало развитию в XVII в. рационалистического мышления. Естествоиспытатели, путешественники, а с ними Декарт, Спиноза, Гоббс, Локк пошли дальше Эразма и Монтеня в подготовке Просвещения XVIII в. Контрреформационное упрямое философское мракобесие в соединении с ненавистью ко всему человеческому вело к тому, что наиболее значительные деятели культуры, хотя они в Испании оставались верующими, веровали и творили совсем не по контрреформационной указке. Это прямо относится к Кальдерону, у которого комедии нередко продолжали озорное свободомыслие Лопе де Веги, а избыточная пышность стиха пела о радостях жизни, как в домоцартовской опере голоса и музыкальное сопровождение. Как ни странно, но именно в духовных произведениях — в аутос и в тех драмах, где большое значение имеет религиозное отречение, например в "Стойком принце", возникают ситуации и высказывания предпросветительского, иногда совсем не совместимого с религией характера: мы еще помянем финал чудного ауто "К Богу из государственных соображений".

Поэтому как ни эффектно крылатое слово, пущенное в ход немецкими романтиками, будто "Кальдерон-это католический Шекспир", оно верно только в отношении конфессиональной принадлежности героев и самого поэта, а по существу как суммарное определение творчества Кальдерона настолько же обманчиво, как если сказать, будто "Шекспир-это протестантский Кальдерон..."

Современные Кальдерону церковь и государство лучше Шлегелей разобрались в этом вопросе, когда в середине 1640-х заставили драматурга замолчать на несколько лет, а затем приковали позолоченными кандалами к придворному театру и, наконец, осыпав покойника неслыханной хулой, затормозили на полстолетия печатание его пьес, и наипаче пьес духовных.

И по переводу Бальмонта, и по переводу Пастернака видно, как в начале драмы "Стойкий принц" взгляд мавританского военачальника Мулея в несоответствии с его воинской профессией в грозном строе португальских боевых кораблей, шедших к берегам его родины, долго улавливал лишь видимости, а не формы, в неотличимых светотенях моря, облаков и волн. Между тем, в понимании творчества Кальдерона таятся опасности прямо противоположно направленного процесса. Как Мулею в конце, так читателю и исследователю в начале многое представляется ясным в драматургии Кальдерона, а затем вдруг ускользает, как переливающиеся и колышущиеся светотени.

Кальдерон, неоспоримо, величайший драматический поэт барокко. Идеи барокко будто закодированы в заглавии самой известной его драмы "Жизнь есть сон" и разворачиваются в ее действии.

Чтобы разобраться в запутанном барочном соотношении видимостей и сути в поэзии Кальдерона, целесообразно предварить более или менее последовательную характеристику его творчества рассмотрением противоречивости ключевой его драмы "Жизнь есть сон" и самых далеких современному восприятию и могущих быть вначале понятыми как правоверно католические — драм "Чистилище святого Патрика" и "Поклонение кресту".

В драме "Жизнь есть сон" принц Сехисмундо по астрологическому предсказанию должен стать чудовищным злодеем, и отец будто мудро и предусмотрительно заточает собственного сына в башню, где тот в дикости и безлюдии проводит детство и молодость. Чтоб испытать верность провидения, сей мудрый отец, польский царь Василий (Басилио), приказывает усыпить сына, переодеть его в одежды принца и перенести во дворец. Предсказание сбывается — принц ведет себя безобразно: грозит оружием всем, вплоть до отца, выбрасывает одного человека из окна, готов проявить полную необузданность в отношении женщин. Отцу вроде бы ничего и не остается, как из государственной мудрости приказать усыпить Сехисмундо и вернуть его обратно в темницу. Очнувшись в тюрьме, принц "убеждается" в тщете мирской жизни, в том, что жизнь есть сон...

Это словно конспект, сгусток представлений, повторявшихся многими, в том числе и не самыми значительными, поэтами барокко в разных странах, даже до появления драмы Кальдерона.

На этот момент драма, ее аксиома: "жизнь есть сон" — прямой противовес гамлетовскому ренессансному — в пользу решительных действий — преодолению сомнения "быть или не быть".

Будто все ясно. Но и в драму Кальдерона врывается вихрь реальности, развеивающий свойственные кризисной стороне барокко представления о тщете и сумятице земного существования; увидим, что ни в поэте барокко, ни в герое барокко — ни в Кальдероне, ни в Сехисмундо — не умирает, а лишь преображается, раздваивается неведомый им Гамлет.

Поверил Сехисмундо в то, что жизнь есть сон, однако не поверил он в то, что сном была и его любовь к Росауре.

Красота перевоспитала и его, как некогда у Боккаччо грубого простака Чимоне ("Декамерон", V, 1; "Чимоне, полюбив, становится мудрым..."). "В ней больше красоты, чем в человеке", — размышляет Сехисмундо о женщине и кратко ("Столетья — час, когда они прошли"^[234]) пробегает путь, который освобождающееся человеческое сознание совершило с XII-XIII по XVI-XVII вв.:

Лишь женщину одну любил...

И думаю то было правдой:

Вот все прошло, я все забыл,

И только это не проходит...

Идее тщеты всего земного противопоставлена истинность любви к женщине. Это пролом всей концепции жизни — сна, пролом жизнеутверждением, порожденным самой действительностью и утвержденным как принцип Ренессансом. Утвержденным с того момента, как Данте, внутренне не согласившись с божиим приговором Франческе и Паоло, сказал об этом в "Божественной Комедии", а может быть, и несколько раньше в хрупких образах донн Гвиницелли, а на Востоке у таких мудрых побратимов Предвозрождения, как Сзади.

Второй пролом представления, будто жизнь есть сон, сам Кальдерон свершает изображением вполне реального восстания. Народ восстал, узнав, что у Басилио есть сын, а государь, не спросясь мнения народного, хочет навязать стране чужеземного принца Астольфо. Восставшие освобождают Сехисмундо, и он, возглавив их, разбивает войска, оставшиеся верными отцу, но, вопреки оракулам и ожиданиям, не творит расправу, а щадит отца, Росауру, Астольфо и объявляет политику, которая, по представлениям передовых людей того непростого времени, вменялась в обязанность национальному монарху-объединителю, пресекая одновременно возможность дальнейших междоусобиц.

Пролом третий — реальное восстание корнями уходит в самое начало пьесы и соответствует восстанию духа Сехисмундо в I акте, где он укорял небеса, что они даровали ему меньше свободы, чем всем другим тварям — "...А с духом более обширным // Свободы меньше нужно мне?..."

Тут уж не надо считать "проломы", ибо Кальдерон ходом действия раскрывает возможную двойственность оценок, обнаруживая, как посюсторонняя реальность вступает в противоречие с тем положением о суетности земной жизни, ответвлением которого является яркое сентенциозное заглавие "Жизнь есть сон",

С реализацией внутренней свободы в предположительно возможную в абсолютистские времена политическую свободу (которая проглядывала в лучшие годы правления некоторых итальянских князей, Франциска I, Генриха IV, а в Испании оставалась лишь мечтой) в пьесе утверждается и победа "свободы воли" над предопределением. В сравнении с искомой Сехисмундо "свободой воли" оно выступает в довольно жалком виде, как насильственные меры ложно "мудрого" Басилио. "Свободу воли", эту заново обоснованную гуманистами философски-утопическую идею католицизм после тысячелетнего гонения был вынужден допустить хоть на словах, поскольку лютеране и кальвинисты сумели сделать на время эффективным пропагандистским орудием "несвободу воли", хотя ограниченность этого тезиса адекватно отражала социальную ограниченность целей протестантских вождей.

С идеей "жизнь есть сон" контрастирует и русско-польский сюжет, имевший в Испании особое конкретное наполнение после знаменитой драмы Лопе де Веги "Новые деяния Великого князя Московского" (1606). Удивительно подробно осведомленный о том, что происходило на Руси, но не знавший в момент написания драмы (видимо, конец мая 1606 г.), что Димитрий был уже убит, Лопе представил события Смутного времени как "великую революцию" (grande revolucion). "Великий князь Московский" Лопе де Веги, в котором, насколько нам пока известно, введено в международный политический лексикон оказавшееся таким знаменательным понятие "великой революции", дал модель множеству испанских драм и нескольким повествовательным произведениям для невозможного на испанском материале изображения чаемого переворота и установления приемлемой народу национальной государственности. Такой социально насыщенной русско-польская тема вошла в испанскую литературу. Но затем и она, несмотря на удаленность событий, оказалась не проходящей цензурно, так как в положительном виде, в качестве образца выступала история не католического, а православного государства. Если Лопе и Сервантесу (в "Персилесе") было достаточно намеренного умолчания о религиозной розни, то Кальдерону (который обращался к польской и русской тематике до восьми раз) приходилось прибегать к, должно быть, им и придуманному хитроумному средству перемены мест русских и поляков. Так в его драмах появились русские с ремаркой, что они одеты a lo polaco, польские цари по имени Василий (Басилио), а с ними русские короли Казимиры. А ведь польский король Ян Казимеж (Казимир V, 1609-1672, правил в 1648-1668), современник Кальдерона, был хорошо известен на Западе. Знали и что Василий — имя русских царей. Так — Хуаном Басилио, или просто Басилио, испанцы называли Грозного, да и царь Василий Шуйский был современником Кальдерона.

При отвлеченной тематике "суеты сует" "Жизнь есть сон" грохочет отзвуками драмы Лопе. Здесь есть и победа восставшего народа, и призвание заточенного или изгнанного царевича, свергающего тирана (отзвук данных о Борисе Годунове), отстраняющего иностранного принца (Владислав), все это в драме идет от фантастического и реального понимания у Лопе "великой революции" на Руси XVII в.

Первым не какой-либо критик, а Сехисмундо сам высказал и в общем преодолел противоречие, таившееся в драме. Он пришел к выводу, выраженному в категориях, приемлемых в светской философии и в принципе пригодному и для просветителей: "действовать во благо, вот что существенно" ("Obrar bien es lo que importa"), независимо от того, есть ли жизнь сон, или нет.

Сехисмундо, запутанный предыдущими экспериментами отца, не уверен, "правда или сон" то, что он возглавил восстание, но произносит ответственное суждение, которое Бальмонт перевел следующим образом:

Что важно — оставаться добрым:

Коль правда, для того, чтоб быть им,

Коль сон, чтобы, когда проснемся,

Мы пробудились меж друзей.

"Obrar bien" ("творить добро"), независимо от того, сон жизнь или не сон, — тезис этот, повторяемый Сехисмундо несколько раз и осуществляемый им на деле, еще глубже, чем о нем пишут. Сомнениям философской мысли Сехисмундо, а в данном случае заодно с ним и Кальдерон, противопоставляют необходимость действовать, как если жизнь есть несомненная реальность, т. е., выражаясь несколько модернизированно, поверяют философию критерием общественной практики.

С этим было бы небесполезно познакомиться самому Дидро. Но у Кальдерона и материалистические идеи могут быть выраженными в сложных барочных образах. Например, два последних стиха монолога Сехисмундо, заключающих II хорнаду, не удалось в алгебраической точности содержащегося в них отрицания отрицания передать даже Бальмонту. Отделенные точкой с запятой от предыдущего, эти стихи гласят: "Que toda vida es sueno, // Y los suenos, suenos son". "Поскольку (раз) вся жизнь есть сон, (то) и сны суть (тоже) сны". Таким образом, накануне III хорнады, хорнады решительных действий, опровергающих иллюзии и заблуждения предыдущих хорнад, из тезиса в иллюзию переходит главная эмблема драмы: "жизнь есть сон", но ведь "сны тоже суть сны"; следовательно минус на минус дал плюс. Утверждение, что "жизнь есть сон" тоже сон, следовательно: "жизнь не есть сон!"

Как это ни парадоксально, именно сомнения, поиски, смятение мысли, вся глубокая двойственность одной из величайших драм Кальдерона более субстанционально барочны, чем взятое само по себе, не без оснований принимаемое за квинтэссенцию барокко и кажущееся такой квинтэссенцией положение "жизнь есть сон". Неразрешимость вопроса, действительно ли "жизнь есть сон", шаткость эмблематичности еще характернее для барокко, чем сама эмблематичность.

Этот вывод имеет общее значение для вершинных произведений барокко и прямо относится к двум "трудным" драмам, к которым мы переходим.

В особом объяснении нуждаются две переведенные Бальмонтом в самом начале 1900-х годов драмы, видимо казавшиеся переводчику в чем-то созвучными собственным настроениям и вообще модным тогда среди символистов томлению по непостижимому и увлечению мистическим познанием, — "Поклонение кресту" (ок. 1630-1634) и "Чистилище святого Патрика" (1634).

Эта пьеса, с которой Бальмонт и начал переводы Кальдерона, по году написания примерно современная философской драме "Жизнь есть сон", отличается занимательностью сюжета и лишена претензии на какое-либо правдоподобие действия. Она может быть поставлена на сцене всерьез как реконструкция средневекового театра (в таком виде, в каком он никогда не существовал, но мог существовать в представлении поэта барокко) или как некая опера, "мистерия-буфф", как полная противоположность созданным по канве средневековых легенд и тоже реконструирующих их сурово сосредоточенным вещам, наподобие "Тангейзера" Вагнера.

Св. Патрик (ок. 389 — ок. 461), хотя его образ потонул в цветении раннесредневековых преданий, особенно пышном у кельтов, — лицо историческое. Этот миссионер, прошедший через рабство и ставший вдохновителем христианизации Ирландии, традиционно считается ее покровителем. От него дошли даже некоторые произведения, например "Исповеди". Одна из самых распространенных легенд о Патрике, растекшаяся по Западной Европе, возможно, повлиявшая и на ислам, а позже докатившаяся до Данте и до Кальдерона, — легенда об открытии Патриком близ Даунгела (Donegal) в Ирландии страшной и чудесной пещеры, через которую он проложил путь в загробный мир, — чистилища св. Патрика. Если верующий, какие бы грехи он ни совершил, отыщет пещеру и решится войти в нее не из любознательности (исследовательский дух в средневековом человеке был приглушен надолго), а, как Патрик, с готовностью перенести при жизни истязания за грехи, он выйдет невредимым и отбывшим очищение. По дуализму сказок такой подвиг удается либо святым, либо раскаявшимся злодеям. Внести во все это дух ренессансной упорядоченности сумел лишь Данте — один из первых гуманистов, постигавший сошествие в загробный мир в "Энеиде" Вергилия почти так же естественно, как средневековые предания.

Как это бывает в произведениях барокко, драма, подобно эллипсу, имеет два фокуса. Фактически у Кальдерона главный герой не святой, не Патрик (по-испански Патрисио; Бальмонт писал "Патрикк", через два "к" не чтобы передать английскую орфографию, а чтобы закрепить необычное принятое им ударение на втором слоге, более соответствующее испанскому), а Людовико Энио — христианин сверхзлодей, убивавший, насиловавший, растлевавший не только ради выгоды или удовольствия, а просто так, без смысла, во утверждение своей независимости от морали, т. е. своей "свободы воли" в дурном смысле. В эпоху первоначального накопления, становления национальных монархий, колониального грабежа образы таких выродков из знати и из выбивавшихся в люди простолюдинов были порождены жизнью, а не только миром сказок или театра Сенеки. Освобожденный индивидуализм имел и весьма темные стороны. Однажды даже один великий гуманист Италии в приступе отчаяния, порожденном неудачами в объединении родины, предположил, что такие темные стороны, если они сконцентрированы в воле государя, то и автоматически регулируемые масштабом и целесообразностью задачи объединения страны могут в какой-то исторический момент оказаться общественно полезными. Но и у тех, кто о таких проблемах не задумывался или, наученный многогорьким опытом, в такую пользу не верил, многообразие проявлений индивидуализма, в том числе и зловещих, поражало воображение, рождая, особенно в Испании и Англии, сотни драм с персонажами, удивительными своими преступлениями, включая властительного Тамерлана у Марло, а в более стройной художественной системе Шекспира — злодея Ричарда III, Яго и др.

В банальном варианте "злодейские" драмы выполняли функции, схожие с теми, которые в наш век переняли мелодраматически-детективные романы и фильмы.

Серьезные решения варианта "злодей" и "святой" в испанской драме могли различаться в зависимости от периода написания, литературного направления, художественной индивидуальности автора. У Тирсо де Молины, знаменитейшего мастера в этом деле, вопрос мог решаться то в ренессансном духе, то в духе художественных направлений, складывавшихся в более сложной обстановке XVII в. В "Осужденном за недостаток веры" Тирсо отчасти продолжает традицию Данте, решившегося поместить современных ему пап в ад. В драме примерный священнослужитель Паоло оказывается хуже свирепого разбойника Энрико. В конце концов, второй "спасается", а церковный деятель, как папы в дантовском "Аде", попадает в преисподнюю.

В "Севильском озорнике" вопрос о распределении в жизни людей вины и добродетелей усложнен. Даже женщины, становящиеся жертвами Дон Хуана, в отличие от персонажей близкого амплуа у Лопе, у "старшего", и Кальдерона, у "младшего", сами не безгрешны и попадают в беды и по собственной вине. В отношении главного персонажа Дон Хуана (Дон Жуана) в ходе действия ударение ставится не просто на том, что он не только озорник-соблазнитель, но и настоящий преступник — обманщик, использующий свою безнаказанность сына фаворита, а на том, что он превращается в героя, мужественно встречающего гибель, как только высшая справедливость предстает перед ним в виде косной каменной силы. Роль святого в драме многозначительно передана каменной статуе командоpa, также обитателя преисподней. Проваливаются туда оба, и тот, кто играл роль "злодея", и тот, кто выполнял функцию вершителя небесного суда. На будущие века такая развязка закрепила сочувствие не к высшему правосудию, а к герою.

Кальдерон в "Чистилище святого Патрика" разыгрывает в патетической и остросюжетной форме с виду как бы самый канонический вариант. Патрик сначала спасает Людовико после кораблекрушения, а затем косвенно способствует решимости злодея раскаяться и пройти при жизни пытки чистилища. В противоположность развязке "Севильского озорника" "спасаются" оба: и святой и злодей.

Вычеркивая в 1915 г. с афиши Старинного театра слово "святой" из-за того, что Патрик не числился среди православных святых, царская цензура будто была способна оценить теологическую противоречивость драмы. И католическому богословию, пусть в конце драмы большим списком перечисляются церковные авторитеты, на которых драма может опереться, тоже было не совладать с Кальдероном. На подходах к пещере Людовико во многом противоположен типу "кающегося" и ситуационно в некоторые моменты даже схож с Сехисмундо. Когда Людовико приближается к пещере-чистилищу, он встречается с некогда соблазненной и предательски им убитой дочерью ирландского короля Полонией (Патрик воскресил ее). Она — из смирения, но и из остатков былого чувственного влечения — объясняет своему убийце, как тот должен действовать, и что уже первые испытания — переправу через страшное озеро — ему нужно пройти по своей "свободной воле":

... По льдистой сфере озера ты должен

Пройти в ладье, владыкой полновластным

Своих свободных действий...

Перевод точен: "... Has de pasar, siendo absolute dueno de tus acciones".

Таким решающим выступлением, такой решающей ролью "свободы воли" перевернута вся видимая ("каноническая") концепция.

Но этого мало: из того кошмарного бреда, в который Людовико превратил свою жизнь, он вырвался, победил исключительно потому, что был обманут. "Спасся" обманом.

Но и этим не исчерпывается вопиющая неканоничность драмы, с виду религиозной. Со "спасением" обманом сочетается изображение власти земных страстей вплоть до порога потустороннего мира. Как страсть к Росауре преодолевала внушение, что жизнь есть сон, так в этой драме она сильнее будто запрограммированной сюжетом благостыни. Покаявшийся и твердо решившийся "спасаться" Людовико, встретив Полонию, устоял от чувственного искушения, "победил" (venci) тоже вследствие обмана. Напуганный до этого явившимся ему в виде его скелета призраком собственной смерти, он и Полонию принял за призрак, не поверив свидетельству чувств, что она вновь ему желанная живая женщина:

Твой призрак ложный

С правдивостью земною его

Меня не покорил, хоть предо мною

Ты видимую форму приняла,

Чтоб я оставил цель свою, утратив

Надежду.

Это Людовико восклицает за сценой, с озера, когда он поплыл, и уже было невозможно повернуть назад. Религиозна драма, где отречение от земного, возможность преодолеть страсть на пороге чистилища — следствие обмана!

Поэт, сквозь острый и запутанный сюжет, сквозь чередование богохульства и вдохновенной хвалы, ведет и в этой драме к ситуации контраста и противоречий. Их великий поэт барокко не сглаживал в пользу догмы, а оставлял такими же нерешенными, какими видел в жизни.

Пусть читатель вдумается в хорнаде III, сцена 7, в слова Людовико о противоположности, которая сближает противоположное — гору рая и гору ада. Бальмонт не вполне передает в данном случае уж слишком рассудочно-философский характер этих стихов, буквально означающих следующее: "Те две горы столь безмерно различны, // Что их теснейшим образом сближает // Противоречивое противостояние":

Tan disformes son los dos,

Que les hace mas amigos

La contraria oposicion.

Идея единства неразрешенных противоположностей — это философский рывок поэтического всеведения барокко на полтораста лет вперед, к рубежу, где кончается диалектика по Канту и начинается диалектика по Гегелю.

Игра противоречий кальдероновского барокко, звонко раскалывающая чугун догм, еще очевиднее в драме, названной будто правовернее всех других — "Поклонение кресту" (1630-1634). Но и здесь существенно не столько заглавие-эмблема, сколько те ножницы между преследовавшимся церковью личным благочестием (ими Эусебио означает "благочестивый") и казенной контрреформационной церковью, которые в этой драме доходят до предела или выходят за всякий предел, если можно так выразиться даже о метафорических "ножницах". Нечто подобное встречается у Кальдерона в необычайном "Волшебном маге", где языческий философ своим умом, без помощи откровения, доходит до основ христианства. Тезис, на который могло бы не хватить нескольких костров инквизиции, взятых вместе.

В "Поклонении кресту" Эусебио — изгой по рождению, так как отец, движимый ложной ревностью (чтобы задеть честь дворянина, признается он с осуждением, достаточно и "воображаемого подозрения"), решил накануне родов убить жену в глуши леса в горах. Окрававленного младенца нашли в лесу у подножия креста (такие кресты в католических странах часто ставились на перекрестках, на местах каких-то достопамятных событий), и это так же, как и родимое пятно в виде креста на груди, — единственные его свидетельства.

Драма начинается с того, что друг Эусебио Лисардо, обнаружив переписку Эусебио с сестрой, несмотря на все уговоры, вынуждает героя на поединок, в котором, однако, гибнет сам. Теперь Эусебио — совсем изгой. Хотя поединок был честным, и он сам отнес на плечах умирающего исповедаться, он официально вне закона, имущество его конфисковано, Юлия, его возлюбленная (к которой он, конечно, не прикоснулся), вопреки ее "свободе воли" (это составляет предмет разбирательства в драме), заточена отцом в монастырь. Схожая ситуация вынужденного разбойничества великодушного, рыцарственного героя воспроизведена Кальдероном в светском варианте в драме "Луис Перес Галисиец".

Одиночество Эусебио и человеческую отчаянность драмы усугубляет правдивое и важное для понимания мышления Кальдерона изображение того, что крестьяне, равнодушные к конфессиональным проблемам, с одинаковым безразличием относятся и к церкви и к нецерковному благочестию разбойника:

Убьет и крест над ним поставит,

И грех свой, дескать, искупил.

Подумаешь, какая милость

Тому, кого он сам убил!

А тем временем против Эусебио, объявленного государственным преступником, мобилизованы военные силы (во главе отрядов поставлен суровый Курсио, отец Юлии). Он (и все это прямо, терминологически точно сказано в тексте и адекватно передано Бальмонтом (отлучен от церкви, что в те времена было тягчайшим наказанием, против Эусебио ведется "несправедливая война" ("Guerra injusta"). Его не спасает ни удаль товарищей, ни отчаянные действия — проникновение в монастырь к Юлии (увидев у нее на груди такой же знак креста, как у него самого, он отказывается посягнуть на Юлию), но она, потрясенная всем происшедшим, также становится разбойницей.

С точки зрения эмблематики заглавия, "открытость" судьбы Юлии еще более загадочна, чем чудесное "спасение" Эусебио. Ведь у Юлии такой же знак, как у Эусебио, но он не движет ее судьбой. Насильно заточенная, затем оставшаяся вне стен монастыря, Юлия, разбуженная чувственность которой оскорблена внезапным отказом Эусебио, переодевшись в мужское платье, становится злым разбойником, покушается и на самого Эусебио, затем с отчаянной храбростью помогает ему, но знак креста не оказывает влияния на ее жизнь и поступки: чудо не становится законом. Кальдерон едва ли читал Декарта, но дышал тем же воздухом рационализма.

После самых драматических перипетий узнается, что Эусебио брат Юлии, сын гневливого Курсио, родившийся в лесу от израненной самим Курсио жены. Что-либо сделать поздно: Эусебио умирает, и его как отлученного не хоронят по обряду, а оставляют в лесу и "по случаю" близ того же креста, у которого начался его краткий и горестный жизненный путь. Жестокости церковной расправы — приговору к вечным мукам на том свете — противостоит лишь осуждаемое церковью личное, "эразмианское" благочестие. По Евангелию так, путем прямого обращения с креста к кресту, "спасся" один из разбойников, распятых рядом с Иисусом. Развязать драму может лишь повторение неповторимого чуда. Призыв умирающего, даже умершего, слышит священник Альберто, когда-то пощаженный разбойником. Он чудом оживляет мертвого на время, достаточное для исповеди.

Моральная победа отлученного, "спасенного" прямым вмешательством неба, "спасенного" вопреки церкви-отлучительнице, с помощью духовника нарушающего церковную дисциплину, обнаруживает зияющее, как его ни прикрывать, расхождение Кальдерона с "великоинквизиторской" Контрреформацией.

Сложность оценки драмы об Эусебио не только в том, что развязывается она жонглированием одного игольного острия на другом — неповторимым чудом, но и в том, что крестьяне, т. е. персонажи драмы, наиболее близкие тому простому и наивному зрителю, у которого нецерковное благочестие могло встретить стихийную поддержку, не понимают и не принимают милосердия разбойника Альберто — ни то, что он щадит их и всех тех, кто обратился к нему во имя креста, ставит кресты над могилами убитых, ни то, что относит умирающих на исповедь: "Примерное благотворение — // Убил и тащит на плечах".

Свойственное барокко Кальдерона сосредоточение внимания на непримиренных противоречиях, правдивое отражение зыбкости, иллюзорности попыток их спиритуалистического разрешения, неприложение их к Юлии проявились в "Поклонении кресту" еще отчетливее, чем в драмах "Жизнь есть сон" и "Чистилище святого Патрика".

Когда рассеиваются мифы вокруг так называемых религиозно-философских драм Кальдерона, то не остается ли последняя возможность впустить темный луч в светлое царство? Не обнаружено ни одного бальмонтовского перевода ауто Кальдерона, но ведь заказные, исполнявшиеся на площади в праздник Тела господня "действа о причастии" (autos sacramentales) составляют около третьей части драматического наследия Кальдерона. Оставим пока в стороне то, что они практически не издавались, что из-за них поэт терпел не меньше неприятностей, чем из-за других пьес, и поставим вопрос, не свидетельствуют ли хоть они одни о какой-то близости поэта официальному католицизму?

Церковной задачей ауто было укреплять главное, но все менее приемлемое в свете жизненного, географического, астрономического, вообще научно-технического опыта XV-XVII вв. для сознания нового человека "таинство веры". А именно то, что в ходе обедни (на Западе — мессы) осуществляется не символическое, а вещественное (материальное) пресущестрление хлеба и вина в тело и кровь Христову, а верующие во время причастия (евхаристии) действительно приобщаются к Христу. Прямо показать это и в ауто было затруднительно, поэтому действие ауто строилось на отличии Нового завета от Ветхого (Ветхий не знал причастия), на изложении чудес, связанных с причастием, на толковании истории, преданий, мифов, аллегорически соединяемых с евхаристической тематикой.

Ауто поэтому было обоюдоостро, а, скажем, у Лопе остро не в ту сторону, в которую требовалось. Это относится и к формально более осмотрительному Кальдерону. Ведь не мог же он удержаться даже в комедии "Дама Привидение", чтобы слуга, трепещущий от такой дьявольской дамы, завидев ее со светильником, не бросился бы пояснять, что дьявол, как "luci-fer", тоже означает "свето-носный"; а в аутос и чудеса и дьявол должны были являться на каждом шагу.

Бальмонт не переводил аутос Кальдерона. Но роль их в творчестве испанского драматурга велика, и если читателю хочется составить себе представление об их жанровой и идейной свободе, можно обратиться к изданной в 1986 г. в Ленинграде книге: "Iberica. Кальдерон и мировая культура". В данной статье мы перелистаем несколько страниц из этой специфической области испанского театра XVI-XVII веков.

Сначала остановимся на одном позднем, зрелом ауто, ошеломляюще озаглавленном "A Dios рог razon de Estado" (1650-1660?), т. е. "К Богу из государственных соображений", что более литературно можно перевести: "К Господу блага государственного ради". Перед нами типичное Кальдероново ауто, но по существу это язычески-вольная комедия-фантасмагория, будто написанная неким не то Аристофаном, не то Лукианом, переместившимся, минуя XVII, прямо в XVIII столетие; неизмеримое остроумие сочетается в ауто не столько с "христианским гуманизмом" Эразма, сколько с чем-то странно похожим на рационалистический деизм французских просветителей.

Действие ауто протекает от поры распятия Христа до открытия Америки и до века Кальдерона и задевает все континенты. Самым опасным из его аллегорических персонажей оказывается не первобытное индейское Безбожие (Атеисмо), играющее роль Америки; не выступающее как Африка будущее Магометанство, но играющий роль Азии Ветхий завет (Синагога). Ветхозаветность выступает намного хуже безбожия и магометанства, не говоря уж об античном язычестве, мгновенно преобразующемся в истинную веру. Европа представлена греко-римским Язычеством, притом не философским, а имперским, тем, которое по преданию и в действительности до IV в. обрекало на мученичество тысячи и тысячи христиан. В соответствии с выдвижением Язычества на первый план Дух, человеческий разум, воплощен в Дионисии Аргите (I в.), т. е. в первом эллинском магистрате, который был, согласно Деяниям апостолов (17, 34), обращен апостолом Павлом в христианство. Странно, но персонаж этот, изображавшийся мудрецом (в Средние века ему приписывали сочинения философа-мистика VI в., ныне именуемого Псевдо-Дионисием), в честь которого названа ближайшая к Акрополю улица в Афинах, выведен Кальдероном молодым человеком, в амплуа "первого любовника" (de galan)!

В ауто выступает и апостол Павел, решительно облеченный поэтом, возможно вспомнившим римскую фреску Микеланджело и картину Караваджо, в римские одежды (a lo romano). На сцене происходит его обращение ударом молнии господней и его падение с коня. Чтобы поднять Павла на ноги, требуется не благодать, как в Писании, но оказываются необходимыми совместные действия Духа и играющей роль шута Мысли. На весах догматизма, впрочем, как и на весах скептицизма, трудно сказать, что убийственнее: необходимость для обращения Павла (совершенного Христом уже после распятия, посредством чуда) Мысли или Шута: о, Кальдерон!

Синагога, любимцем которой был Павел, убедившись в его обращении, обнажает на него и на Дух меч (ветхозаветный закон поднимает меч на св. Духа!), но оба ищут защиты у ...Язычества! — "Saca la espada у se amparan los dos de la Gentilidad" (О. С., III, 867). Причем защищают христиан не философы, не поэты, а сама империя, Рим, который на вопрос, где Павел и Дионисий укроются, надменно отвечает: "A mis pies" ("У моих ног"); основоположники христианства, спасающиеся у ног языческой империи Рима: такого не придумали бы худшие насмешники над христианством, ни острый Лукиан, ни серьезный Цельс!

В своем удалении от Ветхого завета в сторону язычества и его государства ("К Богу из государственных соображений"!) Кальдерон оставляет в этом ауто без внимания бесчисленные предания о кровавых гонениях христиан императорами и о казни Петра, а также и Павла в Риме. А Кальдерон видел темницу, куда заключали апостолов, видел храмы, воздвигнутые на предполагаемых местах казни. Поэтом нарушен даже тот вид равновесия, который царил у самых смелых художников Чинквеченто, например в фресках Микеланджело в капелле Паолина, где напротив "Обращения апостола Павла" символически помещено "Распятие св. Петра", осуществляемое (как и казнь Павла) римскими карательными войсками.

Кальдерон идет своим путем. После всех знамений, чудес, споров континентов, плясок Африки он выводит действо о вере на прагматическую деистически-рациональную прямую: большую часть мира — Азию и Африку — страшные знамения и христианские чудеса не убеждают, и они остаются врагами христианства. Обращаются Павел, Дух, Язычество-Европа и Индеец-Америка. Но обращаются в большинстве не верой, а деловыми соображениями, прагматическим разумом. Дионисий говорит, что "(новая) вера (св. Павла) не несет ничего такого, почему не было бы благом для всех уверовать в нее и полюбить ее, достигая этой веры и любви из соображений политических, если соображений самой веры недостаточно", если нет внутренней основы для веры:

nada su ley nos propone,

que bien a todos no este

el creerlo у el amarlo,

Ilegando a amar у creer

por razon de Estado cuando

faltara la de la fe

(O.C., III, 868).

В жилах Кальдерона будто заиграла кровь будущих писателей предреволюционной Франции XVIII в. Шут — Мысль, пересмеивая все содержание ауто, готов "отметить празднествами и развлечениями истину этой истины", — а именно, что если веры недостаточно, в бога надо верить из политических соображений (О.С., III, 869).

И этого Кальдерону мало. Он кончает ауто обращением ко всем, "парабасой", как это называется в комедиях Аристофана. Притом у Кальдерона это нечто еще больше нарушающее сценическую иллюзию. Все (todos), т. е. актеры, а за ними, как в массовом театре, и зрители, толпившиеся на площади, смеются реплике Шута, а если сумеют, подхватывают ее, пляшут и поют, весело завершая удивительную по тем временам пьесу о целесообразности любви к вере у неверующих:

Тоdоs

I contigo

todos diciendo otra vez,

que debe el ingenio humano

liegarlo a amar у creer

por razon de Estado cuando

faltara la de la fe

(O.C, III, 869).

(Все: И с тобой (с шутом) все мы будем веселиться, повторяя, что человеческий разум должен полюбить (веру) и поверить из политических соображений, коль для веры нет основы).

Нужно ли еще что-либо добавить, чтобы убедиться в широте диапазона жанровой и идейной свободы аутос Кальдерона, в том, чтобы убедиться, что они могут быть в согласии не только с его антидогматическим благочестием, но и с народным жизнерадостным свободомыслием, которое вело к просветительству XVIII в.

Глубокие противоречия наблюдаются также в аутос, написанных непосредственно на библейские темы. Ауто 1662 г., двусмысленно названное "Mistica у real Babilonia" (заглавие можно понять и как: "Вавилон мистический и Вавилон царский", и как: "Вавилон в таинстве и в жизни"), написано по Книге пророка Даниила, рассказывающей о жестокостях царя Навуходоносора II (начало VII в. до н. э.) и о чудесном спасении Даниила, брошенного в ров со львами, и юношей, уцелевших в огненной печи.

Но самым удивительным в ауто являются не эти чудеса, но вплетение в него отсутствующих в Библии стихов о свободе Рода Человеческого (прописные буквы имеются в автографе Кальдерона, стих 1899: "el Henero Humano"). Род Человеческий за шесть веков до Христа и до причастия, надеясь на это будущее, предполагает отстоять и от внешних притеснений, и от собственных пороков свою свободу (в автографе: "su livertad...", стих 1902).

Иными словами, в обязательное в каждом ауто сакраменталь восславяение причастия Кальдерон ввел нечто еще большее, чем апология свободы воли, — апологию свободы Рода Человеческого.

В пределах обязательного не только для ауто, но принятого практически во всей литературе XV-XVII вв., формального хотя бы, согласования любого свободолюбивого утверждения с христианским учением, Кальдерон пошел дальше Эразма, Вивеса и Монтеня и встал в утверждении свободы Рода Человеческого едва ли не впереди крайне светских итальянских мыслителей XV в.

В том же библейском цикле представляет интерес позднее, написанное к 1672 г., ауто "Вавилонская башня" ("La torre de Babilonia"), которое основано на весьма вольном художественном истолковании гл. 8-11 библейской Книги Бытия.

В действии ауто тоже развивается идея свободы. Свой ковчег Ной определяет эпитетами едва не предромантическими — "свободный и надежный" ("...libre у segura"), а открывая ковчег, провозглашает: "для всех настала свобода" ("para todos ha venido la libertad").

Ауто "Вавилонская башня" родственно так называемому "героическому пейзажу" XVII в. с гигантскими фигурами среди дикой природы. Оно во многом барочно, а в некоторых аспектах приближается к такому направлению в литературе и искусстве XVII в., придерживаясь которого, поэты и художники, изображая сложность жизни, предпочитали не давать прописных ответов, ограничивающих свободу дальнейшего постижения поднятых в нем вопросов.

Героями ауто являются выступающие у Кальдерона как титанические в первоначальном мифологическом греческом смысле слова личности — сын Ноя бунтарь Хам и внук Хама Нимрод, первый самодержец, о котором и в Библии отмечено: "сей начал быть силен на земле" (Быт., 10, 8). Разные направления искусства XVII в. переняли от Возрождения страсть изображать титанизм не только в хорошем, но и в дурном, а также в их переплетении, не подлежавшем однозначной оценке.

Даже пресловутый Хам выведен Кальдероном в ауто "Вавилонская башня" далеко не однолинейно. Опустошенная потопом земля с развалинами и костями кажется его суровому нраву прекрасней солнца, ковчега, радуги. Ведь радугу Бог создал, чтобы она была "знамением вечного завета", обещания людям, что Бог больше не истребит землю потопом (Быт., 9, 8-17). Хам же не хочет прощать истребления людей потопом и поэтому не признает красоты радуги: его взгляд на прекрасное согласуется с его убеждениями.

Тематика ауто вплетена в пьесу странным и с вида не очень благочестивым способом. Сон о пресуществлении вина в кровь Ной видит, валяясь на полу нагим и пьяным, и даже сам, когда позже толкует его, признает, что в этом опьянении "было заключено и зло, и благо".

В свете общего господства в ауто духа противоречий, идеи переплетения добра и зла, центральной фигурой ауто стал внук Хама царь Нимрод. Кальдерон сгустил по сравнению с Библией характеристику Нимрода. Основатель Вавилонии, Аккада, Ассирии, он царь — деспот и завоеватель, а в то же время организатор строения Вавилонской башни. Хотя и в Библии строительство башни — гордыня, но замысел относится к потомкам Ноевым вообще: "И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли" (Быт., 11, 4). За этим последовало смешение богом языков, воспрепятствовавшее совместному строительству.

Планы Нимрода — планы деспота на манер действий и мечтаний испанских монархов XVI-XVII вв., периода завоевания Америки и наступательных войн в Европе. Башня строится — только по произволу властителя, чтобы он мог обнять взглядом весь круг земель и узнать, есть ли у него возможность завладеть миром целиком, как подобает его великой гордыне.

Даже дикарь (Salvaje) понимает, что Нимрод положил начало "абсолютной монархии" ("la monarquia absolute"). Однако Кальдерон, хоть и сын века абсолютизма, не забывает тут же напомнить не совместимую с правовым мышлением монархии той эпохи истину, что "у каждого человека свобода — абсолютна".

Нимрод тоже старается найти общее обоснование своему замыслу. Он отрицает, что ковчег спасен от потопа чудом: "И раз мы видим, что свирепства // Неба человек без Бога // Может победить своим мастерством // ...Чтобы оградить себя от [гнева] неба // ...Построим башню // ...[И поднявшись] узнаем, из какого вещества сделана луна, // Пощупаем своими руками // Самые чистые звезды".

На фоне таких конфликтов и таких противоречий характеров обязательная мораль ауто имеет не соответствующий масштабу действия и жалкий вид. Когда Бог посылает ангела, чтобы смешать языки и прекратить строительство башни, Нимрод, свергаемый среди развалин к ногам своих бывших рабов, не соглашается покориться и пред лицом ангела, гордо восклицает: "нет!", бросается в бездну и гибнет в пучине. Ангел же преподносит наставление, никак не согласное ни с ходом ауто, ни с опытом эпохи, — "пусть никто // в слепом заблуждении не осмеливается исследовать тайны неба, // вместо того, чтобы удивляться им".

На фоне встречающихся в аутос и необходимых по условиям времени и жанра догматических формул может быть еще отчетливее проявляется нескованность мысли Кальдерона. Это относится и к ранней пьесе вавилонского цикла "Пир царя Валтасара" ("La cena del rey Baltazar", 1634), одному из наиболее известных и слывущих образцовыми аутос. Оно кажется соответствующими требованиями жанра. Ауто основано на гл. V Книги Даниила, по содержанию подходящей для драматизации. В этой главе рассказывается о роковом Валтасаровом пире. Когда царь и пирующие осквернили священные сосуды, таинственная рука начертала на стене слова "Мене, текел, перес (фареш)". Даниил объяснил Валтасару смысл непонятных слов: "Исчислил Бог царство твое и положил конец ему..." В ту же ночь Валтасар был убит, а царство его перешло к мидянам и персам.

В библейском рассказе четко противопоставлены надменный царь-идолопоклонник и суровый бог, карающий по одной своей воле: "И все, живущие на земле, ничего не значат, по воле Своей Он действует... и нет никого, кто бы мог... сказать Ему, что Ты сделал?" (см. Дан., 4, 32). Кальдерон существенно изменил ситуацию, отказавшись от жесткого противопоставления. Он гибко, в духе Возрождения, воплотил разные степени моральной справедливости не в одной, а в двух различающихся между собой инстанциях. Поэт сочувствует не суровости Ветхого завета, которая воплощена им в Смерти, а той сравнительно большей гуманности раннего христианства, которую передовые люди Возрождения и XVII в. противопоставляли властолюбию, корысти, жестокости и распутству тогдашней церкви и которая в ауто олицетворена в дважды останавливающем Смерть Данииле. К этому важно добавить, что в ауто выведен мотив преемственной связи христианства с греко-римским язычеством. Художественная сила ауто выросла не на скупой почве догмы, но опирается на его внутреннюю неканоничность, на связь с ренессансным наследием и опытом XVI-XVII в.

Совершив экскурс в сферу аутос и самых трудных для человека XX в. так называемых религиозно-философских драм, проще с помощью переводов Бальмонта разобраться в тех загадках, которые, как в упомянутом выше монологе Мулея из "Стойкого принца", возникают перед читателем, сомневающимся, где видимость и где же суть в драматической поэзии Кальдерона.

3
ВЕХИ ТВОРЧЕСТВА КАЛЬДЕРОНА. КОМЕДИИ, "ДРАМЫ ЧЕСТИ"

Дон Педро Кальдерон де ла Барка (а по фамилии матери: и Энао) родился в Мадриде 17 января 1600 г. и умер там же 25 мая 1681 г. Он происходил из средних дворян, по бедности вынужденных служить в правительственных учреждениях или принимать духовный сан. Учился сначала в Мадриде, в так называемом "Коллехио империаль", управлявшемся иезуитами, а затем в университетах Алькала и Саламанки, но к 1620 г. оставил каноническое право и обратился к поэзии. Поэт участвовал в бывших тогда в ходу литературных состязаниях, например по поводу канонизации Исидора Пахаря, считавшегося покровителем Мадрида. К 1623 г. относится первая датируемая пьеса Кальдерона "Любовь, честь и власть", и для него начинается увлекательная, но необеспеченная и небезопасная жизнь профессионального драматурга. В те времена поэт не считался даже автором своих пьес, а так именовался (auctor) постановщик, купивший произведение. Возможность собственного авторского контроля над изданиями пьес также была проблематичной. Цензура могла легко перейти в инквизиционное расследование. Кальдерону и его братьям приходилось туго. Пришлось продать главный источник дохода — отцовское место в Совете (министерстве) по финансам. После смерти Лопе де Веги в 1635 г. власти делают попытки как-то привязать Кальдерона, теперь самого знаменитейшего драматурга, к своей колеснице. Его удостаивают звания рыцаря ордена Сант-Яго. Такие ордена, утратившие реальное значение, которое они имели в эпоху Реконкисты (семисотлетнего отвоевания Испании от мавров), стали, как и монашеские ордена, посвящение в священники, для писателей своего рода "профессиональными союзами", обеспечивавшими минимальные права и легализованное общественное положение. Через это прошли и Сервантес, и Лопе, и Тирсо де Молина, которым также приходилось рано или поздно формально принимать священнический сан, совершенно не совместимый ни с их взглядами, ни с творчеством, ни с бытием в миру.

Внутреннюю жизнь Кальдерона едва ли возможно связно реконструировать по сохранившимся документам, драматическим произведениям. Он сам успел составить список из 110 произведений, но сохранилось их еще больше. Работал поэт много: он написал 120 драм и комедий, 80 аутос, несколько интермедий и драматические прологи (лоас). Биографические данные очень скудны. Дважды, в 30-е и в конце 40-х годов, он служил в армии. Существуют документы о его воинской храбрости и о том, что, служа в 30-е годы, Кальдерон побывал в Италии. И хотя жизнь в Италии не имела для Кальдерона такого значения, как для Сервантеса, Риберы или Веласкеса, такая поездка была очень важна для каждого деятеля культуры той эпохи. Кальдерон служил также во Фландрии, а затем во время войны с Францией и Каталонского восстания.

По причине ли скрытой темпераментности или раздражительности от жизненных невзгод, но поэт и его братья неоднократно вовлекались в дуэли и кровавые стычки, при которых бывали жертвы с обеих сторон. Однажды в ходе такого "сражения", в котором был серьезно ранен брат поэта, он в толпе друзей и альгвасилов, преследуя врагов, ворвался в монастырь монахинь-тринитариек. За это нарушение церковной неприкосновенности Кальдерон был заклеймен с амвона и рисковал оказаться в положении своих героев Эусебио или Луиса Переса Галисийца. Поэту подходило к пятидесяти, когда его жизнь вновь была омрачена личными неприятностями: новая дуэль, кончина возлюбленной, тревога за осиротевшего сына.

Гонения против театра продолжались постоянно. Второй, особенно неистовой со времен Филиппа II (с 1598 г.), была кампания за полное запрещение театра, открывшаяся с середины 1640-х годов при Филиппе IV. И хотя сам король увлекался пьесами Кальдерона, кампания была направлена и непосредственно против поэта как самого влиятельного драматурга эпохи. На пять лет, с 1644 по 1649 г., закрываются театры, а на 25 с лишним лет прерывается печатанье томов сочинений Кальдерона. Подлинные чувства поэта выразились в народно-революционной драме "Саламейский алькальд" и в имевшем характер публицистической статьи гневном письме 1652 г. в защиту поэзии патриарху Индий дону Алонсо Пересу де Гусман, то запрещавшему театр, то осмеливавшемуся вновь заказывать Кальдерону духовные пьесы. Кальдерон в письме отстаивает восходящую к Возрождению концепцию единства светской и философско-духовной литературы как "украшения души и развития разума".

В 50-60-е годы Кальдерона продвигали в духовных синекурах и при дворе. Рукоположенный в священники, он с середины 60-х годов числился почетным духовником короля (что, правда, не предполагало реального исполнения этой должности). Как драматург Кальдерон оказался связанным всем этим и мог писать лишь для придворных постановок да духовные действа (аутос), исполнявшиеся в церковный праздник.

Официальное признание, обеспечивавшее Кальдерону удовлетворительное материальное положение, было по существу внешним. Еще дважды, в 1665 г. и 1672 г., великому драматургу, все более убеленному сединой, пришлось пережить оскорбительные кампании за полное запрещение театра, воплощением которого в это время был он. Еще ясней истинное отношение церкви и двора выявилось через год после смерти поэта, когда именно выход посмертной "Пятой подлинной части комедий Кальдерона" (1682) вызвал, как мы уже говорили, ряд злобных антитеатральных проповедей и памфлетов, создававшихся, прежде всего, в среде иезуитов. Они полагали, что после смерти Кальдерона настала пора навек покончить с национальным театром. Как поношение веры и добрых нравов рассматривался и духовный театр, даже заказные, в той или иной мере навязанные Кальдерону произведения, но главный удар направлялся против комедий, в которых реакционеры чувствовали неумиравший ренессансный дух.

Комедия и после Лопе де Веги и смены Ренессанса новыми художественными направлениями XVII в. оставалась для реакционеров ненавистнейшим жанром национального театра. Пусть ее гуманистическая содержательность сузилась, а драматурги барокко прямо или косвенно перерабатывали комедии Лопе и его круга, внешне оттачивая и как бы формализуя их. И тем не менее комедии в противоположность, скажем, философской драме не могли быть "исправлены" цензурными изъятиями. Они всем текстом и всей постановкой утверждали чувство любви, искрились веселым остроумием, давали актрисам возможность развернуть их женское обаяние, влияли самим ходом действия и на искушенного и на неискушенного зрителя.

Бальмонт успел перевести лишь одну комедию Кальдерона. Он точно передал ее заглавие — "Дама Привидение" ("La darna duende" — буквально "Дама — домовой"; русское "домовой" точно и по этимологии соответствует лат. "domitus"). Проблема суеверия — антисуеверия очень важна в произведении и является одной из пружин его совершенно индифферентистского по отношению к вере комизма. На советской сцене произведение шло в выдающемся переводе Т. А. Шепкиной-Куперник, сделанном тогда, когда о существовании или, во всяком случае, о сохранности перевода Бальмонта не было известно, под ярким, но вольным заглавием "Дама невидимка".

"Дама Привидение" (1629) относится к стилизованным в духе барокко комедиям более или менее "лопевского" типа. Она начинается с сочувственно улыбчатых насмешек над любовными драмами круга Лопе. Конечно, свойственный Лопе де Веге ренессансный реализм, раскрывающий динамику освобождения личности, утверждающий свершающиеся преобразования как свершившиеся, у Кальдерона изменен в сторону более сдержанного и более печального правдоподобия в изображении дворянской семьи того времени. Трагический аспект положения женщины в семье Кальдерон осветил свинцовым лучом в так называемых "драмах чести", где прототипом ревнивого мужа — убийцы выступает царь Ирод. Для многих комедий Кальдерона характерна скрытая связь с трагической проблематикой "драм чести", а среди них — "Не всегда верь худшему", написанная около 1648-1650 гг., вскоре после одной из самых осуждающих из этих драм — "Живописец своего бесчестья", служит своего рода эпилогом к этим драмам.

Раннюю "Даму Привидение" можно тоже рассматривать как отражение жизненных "драм чести", но в относительно оптимистическом зеркале, где все будто так, но все наоборот. Хотя действие комедии несется со сказочной быстротой, Кальдерон по-шекспировски много сообщает о судьбе и характере доньи Анхелы. Молодая женщина страдает от вдовьей судьбы. С горечью говорит она одевающей ее в постоянный траур служанке: "Меня живой окутай в саван"...

Поистине я взаперти

Живу, лишенная свободы,

Вдова я моего супруга,

Двух братьев суженая строгих.

И в преступленье вменят мне,

Что, низости не совершая,

А отвергая лишь опеку,

До глаз закутана покровом

В тот славный я пошла театр...

Зритель узнает, что покойный муж Анхелы, начальник морской таможни, не отличался особой честностью и задолжал казне большую сумму. Так что в столице Анхела живет уединенно не только по воле братьев, но и чтобы уладить дело с долгами мужа и потому, что ей не на что жить.

Видит зритель и жизнелюбие, и целеустремленную решительность доньи Анхелы, завоевывающей сердце и руку человека, который пленил ее своей безрассудно донкихотовской храбростью, став по первому слову незнакомки на ее защиту со шпагой в руке. Анхелу строго блюдут два брата, будто она их жена (casada), и в комедии случай должен быть столь же благоприятен, сколь он был зловещ в "Поклонении кресту", а особенно в "драмах чести". Без этого и донья Анхела с ее завидной "лопевской" активностью и сообразительностью погибла бы. Девушку с кувшином у Лопе в роковой момент спасла слава о ее подвиге, донью Анхелу — трансцендентное вмешательство в его самой ненавязчивой форме — счастливый случай.

Донья Анхела

И все же не могу поверить,

Такой невероятный случай:

Едва сюда в Мадрид он [дон Мануэль] прибыл,

Встречает тотчас даму он,

Которая защиты просит,

И брата — тот наносит рану,

И брата — тот его уводит

В гостеприимный дом к себе.

Стеченье обстоятельств

Настолько странно, что хотя бы

Все и случилось так, поверю,

Когда увижу я его.

Анхелу братья скрывают от гостя, а она пока не знает ни о соседстве комнат, ни о тайной двери. Так что "невероятный случай" ("Porque caso estrano fuera...") оказывается еще невероятнее.

Такой "невероятный случай" — эмблема комедии барокко, поскольку в жизни таяли реальные основы лопевской ренессансной комедии, кроме возрожденных Ренессансом характеров.

Анхеле стоила бы жизни встреча с вспыхивающим по любому поводу братом дон Луисом по пути из театра, не подвернись тут дон Мануэль — "Дон Кихот перекрестков", готовый по просьбе незнакомой дамы ("... Прощайте. Мертвая иду. — Что это? Дама или ветер?") вступить в поединок с неизвестным. Новый случай — второй более рассудительный брат Анхелы, дон Хуан, друг дон Мануэля, поспевает точно вовремя, чтобы разнять сражающихся и пригласить друга остановиться у него в доме. Пусть он и друг, и верит другу, он, конечно, скрывает, что в доме сестра, отделенная от комнаты гостя потайной дверью со стеклянным шкафом. Но аллегорическая деревянно-стеклянная дверь, воплощающая своей хрупкостью некую условность складывающейся комедии барокко, соединяет на театре то, что было бы разделено в действительной жизни (Дон Луис: Защита из стекла для чести.// Удар, и хрустнуло стекло...)

Дальше сквозь все препятствия действуют законы комедии "лопевского типа" и вступают в игру качества испанской женщины, воспитанной в духе Возрождения. Зритель знает больше героев, потому что сцена была разделена надвое, и он видел и слышал, что происходит в обеих комнатах. Анхелу, отделенную от спасителя тонкой перегородкой двери, нельзя удержать, а дон Мануэль, к ужасу слуги, решается вступить с привидением в донкихотски-галантную переписку. В комедии есть не только лопевские, но ясные каждому испанцу сервантесовские ассоциации. О доне Мануэле еще раз говорится, что "...странствующим подражает // Он рыцарям"; Косме — один из наиболее близких Санчо Пансе, хотя и с некоторым снижением мужицкой мудрости, слуг испанской комедии. Читатель сам удивится его запасу шуток, его систематике домовых, жалобам по поводу разделения между слугой и господином радостей и тумаков от призрачной дамы, его причитания по поводу покражи ворованных денег и т. п.

Со "смеховой культурой", с народным религиозным индифферентизмом связано наполняющее комедию чертыханье, перемешанное с обращениями к господу всуе, мысль, что привиденье монах-капуцин с рожками, что это крещенное привидение, богатейшая "демонология", развернутая в беседе Косме с хозяином, незаметно переключающаяся от ведьм и чародеев на неприкаянные души Чистилища и на отрицание доном Мануэлем сверхъестественного (sobrenatural) вообще. Дон Луис в разговоре с холодной к нему Беатрис не к месту говорит о земной любви — "Любовь есть Бог". А служанка Исабель восклицает: "Я первое из привидений,// которое взывает к Богу". Такой озорной перестановкой разных вопросов Кальдерон, отражая особенности мысли современников, как бы смешивает в осмеянии и суеверия и веру. Дон Мануэль, хотя по характеру полностью противоположен типу дон Жуана, по просвещенности воззрений сближается с ним. Опасный шаг за допустимый или допускавшийся предел — свойство барочных героев Кальдерона и, похоже, неистребимая черта их создателя!

В комедии Кальдерона все продумано и взвешено — это дух XVII в. Каждому событию противостоит противособытие, зритель еле успевает следить за причудливым ходом перипетий, но нити действия образуют четкий рисунок. При некоторых исходных условностях комедии поэт барокко создает в ней весьма реальную общую картину жизни.

"Дама Привидение" представляет один из типов комедии Кальдерона. Такая же комедия, как "Опасайся тихого омута" (1649), показывает, что за двадцать лет Кальдерон ближе подошел к свойственным XVII в. модификациям изображения жизни. Эта пьеса Кальдерона, которую, как видно из письма Бальмонта от 24 июля 1919 г. (см. наст, изд., т. 2), поэт собирался перевести ("Бойтесь тихой воды"), близка комедии нравов и бытописательным жанрам французского классицизма. Действие, насколько это было мыслимо для испанца, родившегося при Лопе, замедлено. Включение обширных монологов, повествующих о прибытии в Испанию Марии-Анны, невесты Филиппа IV, связано не только с назначением пьесы обезоружить врагов театра при дворе, но и с чисто художественными задачами. Описания были необходимы для решения возникшей перед Аларконом, Рохасом, Кальдероном задачи изображения на сцене не столько перспективы развития, сколько существовавшего статуса нравов и быта. Описания давали возможность не только в действии, но и в широкой экспозиции развернуть такие комические образы, как дон Торибио, чванный и хвастливый провинциальный идальго-богач. Он схож с появившимся у современников Кальдерона, например у Франсиско де Рохаса Сорильи (1607-1648), "фигуроном" — испанским вариантом огрубленно-комического и вместе с тем реального вплоть до бытовых штрихов типа, потребовавшегося сатире классицистов, а потом реалистов — Мольеру (Журден), Филдингу (Вестерн), Фонвизину (Простакова), и так вплоть до Гоголя, Диккенса, если не Флобера (Омэ в романе "Госпожа Бовари"). Ренессансный дух сохраняется в комедии в преображении тихой девушки Клары под влиянием любви в великого стратега семейных дел.

Элементы описания нравов и быта, включение в текст пьесы классицистических побасенок-притч характерны также для комедии "Не всегда верь худшему" (ок. 1650) — гуманистическому опровержению Кальдероном бесчеловечности "кодекса чести" дворянской семьи.

Этому посвящены вызывавшие много споров и нареканий "драмы чести", завершающиеся кровавой расправой над подозреваемой, но не виновной в измене женщиной. Три из них — "Ревность — ужаснейшее чудовище в мире", "За тайное оскорбление — тайное мщение" и переведенная Бальмонтом самая знаменитая — "Врач своей чести" (переработка одноименного произведения 1620-х годов, приписываемого Лопе) — относятся к 1634-1635 гг. и одна, "Живописец своего бесчестья", к 1648-1649; анатомии чести посвящена также приведенная к благополучному концу драма "Последний поединок в Испании" (ок. 1651-1653).

Кальдерон в "драмах чести" (если не принимать во внимание весьма существенного параллельного действия среди слуг) далек от необобщающего изображения характеров и ситуаций впрямь такими, какими художник их встречает в тех или иных случаях повседневной жизни. Он далек от манеры изображения, которая была свойственна пикарескно-караваджистскому направлению в литературе и искусстве XVII в. Нет в этих драмах той особой ориентированности на общественную перспективу, на будущее, которую в XVII в. открыл в "Севильском озорнике" Тирсо де Молина. В этой драме уже отсутствует полнота воплощения ренессансного идеала, но есть жизненная перспектива превращения человека в героя, перспектива высветления героической возможности; есть тот земной свет человеческих возможностей, который светится у Веласкеса, Рембрандта, в величайших творениях Мольера, где, однако, нет возможности дать ренессансный ответ на вопрос, как быть?

"Драмы чести" должно рассматривать во вспышках молний барокко. Эти драмы не просто зеркало реальности, даже не концентрирующее лучи зеркало. В них реальность преломляется сквозь призму свойственного барокко эмоционального напряжения. Драмы погружены в атмосферу зловещего ожидания и предвидения зол. Здесь даже "свобода воли", одна из главных опорных точек Кальдерона, отодвинута на второй план. Только внутреннее достоинство главной героини "Врача своей чести" спасено ее убеждением "Что воля — воля, и не властен // Над волею чужой никто".

"Драмы чести", если прибегнуть к выражению, нередкому у Лопе, протекают "без бога" (sin Dios). В веселом беге комедий такое качество подразумевается как бы само собой и связано с ренессансными традициями. "Драмы чести" оно погружает в безвыходность, обнаруживая трагизм разрыва жизненной практики со всякой моральной системой. Злодей Людовико Энио или вынужденный разбойник Эусебио в той или иной степени осознают свои преступления, а дон Гутиерре, "врач своей чести", большую часть времени находится во все более непроницаемой моральной темноте.

Глубже разобраться в нравственной позиции самого автора в "драмах чести" позволяет ключ, данный в одной из первых двух таких драм, изданных в 1637 г.: "Ревность — ужаснейшее "чудовище в мире".

Свое отношение Кальдерон определил уже выбором главного персонажа, тем, что идею и исполнение кровавой расправы над невиновной женщиной поручил баснословному злодею истории и народных легенд тетрарху четырех иудейских земель царю Ироду Старшему (37 г. до н. э.4 г.). Это он, чье имя стало нарицательным, известен распоряжением об избиении младенцев, а сын его, тоже Ирод, — приказом отрубить голову Иоанну Крестителю и поднести ее на блюде Иродиаде. Кальдерон не придерживается буквы церковного предания, драма идет настолько "без бога", что он не упоминается. Кальдеронов Ирод в ужасе от собственных злодеяний, поражений, неотвратимой казни и сам бросается в море почти за тридцать лет до того, как он мог осуществить избиение младенцев.

Действие развернуто вокруг безумной "любви" Ирода к жене, распоряжения тетрарха сразу после его смерти умертвить Мариамну, становящегося ей известным, и убийства жены самим Иродом.

Кальдерон, органически связанный с поэзией Востока, искусно окружает эти ужасы и портрет Ирода как специфически "восточного" деспота и злодея контрастным им пышным словесным плетением, эмфатичными "восточными" хвалами красоте Мариамны, придавая всей драме черты условности, оперный эффект, подчеркивающий трагизм, а в то же время "остранением" делающий его переносимым для слушателя и читателя.

Определение любви — безумия, данное в начале драмы самим Иродом, выражает не слишком скрываемый им импульс неистового властолюбия: дескать, Ирод так любит Мариамну и она так прекрасна, что ей не пристало завидовать ничьей судьбе, а, значит, ему надо стать повелителем мира. Марионеточный ставленник римлян, чужеземец, тетрарх четырех малозначительных провинций всерьез надеется захватить высшую власть в Римской империи. Он услужал Марку Антонию, но предательски злорадствует по поводу его поражения и гибели, теоретически обосновывает предательство и пользу от войн. Его одурманенному властолюбием мозгу мерещится, что теперь на пути к вселенскому престолу не два, а "одно" препятствие — надо лишь захватить и убить Октавиана.

Однако изложение предательского плана, а заодно и портрет прекрасной Мариамны попадает в руки противника, а оказавшийся в заточении Ирод приказывает убить "любимую" жену, чтобы она после его смерти не досталась никому другому. Верная Мариамна, знающая о приказе, вымаливает, однако, Ироду прощение у Октавиана, но оказывается меж двух огней: муж-убийца преследует ее ревностью, а Октавиан, выведенный отнюдь не в одних светлых тонах, — все более настойчивой любовью. Когда противники сходятся, то Ирод впотьмах убивает жену в нарушение задуманной им очередности...

Мужья-убийцы в других "драмах чести" — не Ироды по характеру, но в чем-то схожи с Иродом по самовластительности и жестокости.

Зловещие беседы дона Гутиерре "с честью наедине", идея кровавого "лечения чести" обдуманы, но скрыты от людей и чужды как гуманистическому, так и религиозному нравственному началу. Он будто чувствует, что убивает невиновную, даже якобы любит жену, не как Ирод, но его функция "врача своей чести", хоть он казнит не своими руками, это безотрадная функция палача, притом действующего не от имени государства или церкви, а палача самодовлеющего. Боязливый цирюльник, который под угрозой оружия совершает смертельное кровопускание и которого от предательского удара кинжалом дона Гутиерре спасает лишь случайная встреча на улице с королем, борется с преступлением, оставляя на всех дверях дома кровавый отпечаток руки, чтобы было легче найти место убийства. Шут-неудачник Кокин, кажется, думающий лишь о заработке, возвышается не только над пройдохами пикарескного романа, но и над доном Гутиерре, рискуя объявить королю о готовящемся его знатным сеньором преступлении.

То, что цирюльник и слуга нравственно выше и в чем-то героичнее дона Гутиерре, снимает всякие домыслы о солидарности автора или зрителя с убийцей.

Во "Враче своей чести" кошмар возведен во вторую степень, ибо мрак мира дона Гутиерре погружен в царство универсального кошмара царствования короля Кастилии Педро Жестокого (XIV в.). Этот образ был удивительно глубоко и разносторонне осмыслен испанским фольклором. Предания отдавали долг энергии и бесстрашию короля (он, например, бился с призраком зарезанного по его приказу человека, выступив в этом отношении предшественником героического начала в Дон Хуане). Но в то же время народная молва была беспощадна к жестокому монарху — ему сопутствуют голоса погубленных младенцев и народных певцов, настойчиво предупреждающих его о возмездии и бесславии; он останется истуканом в истории страны: "ты будешь камнем в городе Мадриде..."

В драме все это замешано густо. Есть и роковые песни. Оруженосец называет короля "странствующим мертвецом". Важную роль в драме играет домогающийся Менсйи и погубивший ее этим инфант дон Энрике, брат короля, впоследствии убивший его. Зловещее предвестие есть в том, что, прощаясь с Менсией, инфант признается, что порывает с родиной. Иными словами, за действием "драмы чести" обрисовывается глубинное действие мрачной исторической драмы о каиновом предательстве брата короля. Можно сказать, что в крови Менсйи как бы захлебывается все королевство.

Педро Жестокий хочет быть или слыть правосудным, но идет роковым путем жестокости, приводящей его к смерти. Отрезок этого пути в драме дан достаточно отчетливо. Среди других жалоб король получает жалобу доньи Леонор, оставленной Гутиерре ради брака с Менсией, а затем жалобу Гутиерре на инфанта: разрешения создавшегося положения найти король не может. Поэтому, хотя он внял предупреждению Кокина и ринулся спасать Менсию, он в глубине души доволен, что смерть Менсии избавляет его от трудного суда, и перед лицом необратимости свершенного втайне преступления думает по-своему овладеть ситуацией, и, ужасаясь жестокости мести, не оглашает преступления и приказывает дону Гутиерре немедленно (хотя тело Менсии еще не унесено) обручиться с Леонор. Определяя поступок Гутиерре, король употребляет то же слово, которым нарекли его самого — "жестокий" (el cruel), но находит способ действия мужа разумным (cuerdo).

Жестокое "благоразумие" не ведет короля к добру.

Сгущенность ужаса и мрака поражает в драме и потому, что главный персонаж воплощает не только жестокость кодекса чести, но и смятенность человека барокко. Дон Гутиерре изощренно барочен по способу мышления и выражения. Когда Менсия еще ревновала его к прежней любви, к Леонор, он так витиевато объяснял ей свой переход от "любви к луне" к "любви к солнцу", что она справедливо отвечает ему: "уж очень ты метафазичен" (Muy parabolico estais). Это проникновенное определение характера воображения человека барокко. Таков же Гутиерре и в конце драмы, когда, неистовый (loco furioso) от содеянного, показывает отвращающую и жестокого короля картину ложа с окровавленной Менсией:

Взгляни сюда и ты увидишь

Окровавленный облик солнца,

Луну, объятую затменьем,

Покрытый тьмою звездный свод,

Лик красоты, печальной, горькой,

Тем более меня убившей,

Что вот она, мне смерть пославши,

Меня оставила с душой.

Сквозь все эти кошмары барочного смятения Кальдерон и обнаруживает с беспощадной прямотой не согласуемые между собой зияющие противоречия семейного устройства испанского дворянского общества. Общее кровавое смятение "драм чести", безнадежных, по его представлению, драм "без бога" не менее важный предмет, чем выведенный в них брак, чаще без любви со стороны женщины, выданной родителями замуж в момент, когда она обескуражена известием (обычно ложным) о гибели или об измене молодого человека, которого она втайне любила. Кальдерон в этих драмах всегда изображает женщину верной женой, ничем не запятнанной: жена сама воспитана в духе "кодекса чести", не изменяет мужу с любимым человеком, являя, в отличие от жизненной в своих страстях Кассандры из "Казни без мщения" Лопе, или некоторых героинь философских драм самого Кальдерона — Полонии или Юлии, о которых речь шла выше, характерную для героев барокко и классицизма "декартовскую" непреклонность воли.

Трагическая закономерность выступает в "драмах чести" Кальдерона (как впоследствии у многих романтиков) сквозь нагромождение случайностей, в драме — роковых и в то же время реальных. Например, жена не может перед вечной разлукой (и будто по ее вине!) не объясниться с ранее любимым ею человеком, а доходящие до мужа сведения о целомудренной сцене прощания трактуются им как доказательства измены. Все сочувствие Кальдерона — не в меньшей степени, чем это было у писателей Возрождения, — на стороне женщины, которая в этих драмах у него более цельно ангелоподобна, чем у Лопе или Шекспира, хотя не наделена такой жизненной пластичностью, как идеальные героини "Цимбелина", "Зимней сказки", "Бури". Зато Кальдерон выделяет еще одно очень важное для испанского зрителя обстоятельство: героиня чиста перед небом. Это единственная щелочка, сквозь которую в "драмы чести", в драмы "без бога", проникает тонкий луч нравственного света, как его понимали современники Кальдерона.

В поздней "драме чести", озаглавленной с презрительно-осуждающей иронией "Живописец своего бесчестья" ("Врач", функция более пассивная: безумец "лечил" честь от болезни, которая ее, по его мнению, настигла; "живописец" активен: он сам придумывает то бесчестье, которое карает убийством мнимых любовников). Причиной расправы мужа является плод воображения в самом дурном смысле слова — "выдумки". Такое ложно "художественное" воображение противопоставлено правде жизни. И хотя родители убитых не осуждают убийцу, и он не излагает мотивы преступления так красноречиво, как "врач", совесть сама обрекает его на изгнание, а авторское прозвание "художник своего бесчестья" оттеняет низко-фарсовый характер клейма.

В заключение напомним, что в каждой "драме чести" Кальдерона содержится народное осуждение бесчеловечной софистики кровавых расправ устами простых людей — здравомыслящих слуг и служанок, шутов-грасьосос, составляющих неотъемлемую часть всех испанских драм Золотого века.

4
ФИЛОСОФСКИЕ ДРАМЫ: "ВОЛШЕБНЫЙ МАГ", "СТОЙКИЙ ПРИНЦ", "ЛЮБОВЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ"

Среди переводов Бальмонта больше всего философских драм: сюда, кроме драмы "Жизнь есть сон", надо отнести шедевры Кальдерона: "Волшебный маг" (1637), "Стойкий принц" (ок. 1629) и "Любовь после смерти" (1633). Эти драмы могут рассматриваться и как драмы исторические, возведенные до высоких философских проблем. Формально для испанских современников, называвших драматические произведения "комедиями", все они "comedias historicas".

Мы не возвращаемся к драме "Жизнь есть сон", которая рассматривалась выше как эмблема творчества Кальдерона и как "главное" произведение всего литературного барокко. Этой драмы, как некоторых архитектурных сооружений Бернини и Борромини в Риме, достаточно, чтобы дать барокко определенную характеристику.

"Волшебный маг" — так мы, уступая переводу Бальмонта, именуем здесь драму, хотя считаем правильным переводить "El magico prodigioso" менее поэтично, но более точно как "Необычайный маг". Христианство на первых порах усердно боролось с низовыми верованиями языческого мира и вытравляло веру в магов и магию. Слово в неотрицательном смысле было оставлено лишь для трех царей-магов (в славянской традиции: волхвов), приведенных звездой "с Востока" из разных частей мира поклониться младенцу Христу и скрывших от Ирода свое открытие: и они в западной традиции, начиная от Тертуллиана и твердо с VI в. именуются "царями" ("королями" — "reges") намного чаще, чем "магами".

Действие происходит в Антиохии Писидийской в середине III в. Молодой ученый-язычник — Киприан у Кальдерона — маг необычайный. Он стремится не просто к сверхъестественному знанию, не к тому, чтобы стать всемогущим, поразить мир и достигнуть неслыханных наслаждений.

Кальдерон ставит вопрос так, что видно не только, как он далек от казенной церкви, но и насколько "девятый вал" рационалистической философии XVII в. отделяет его от христианского мышления — по драме Киприан самостоятельно, без помощи откровения, сам открывает основы христианства. К легендарному Киприану III в. он находится в таком же отношении, как Декарт, Спиноза, Лейбниц.

Дьявол, хотя стремится при помощи любви язычника Киприана искусить и ввергнуть в грех христианку Юстину, по существу как бы выполняет негласную волю неба, отводя Киприана от сокрушительного для богословия открытия. Моря крови еретиков-мистиков, лютеран, кальвинистов были пролиты церковью из-за того, что те искали менее оказененный, более прямой путь общения с богом, а тут речь о самостоятельном, без помощи Писания, рациональном открытии и постижении бога!

Если вглядеться в Киприана пристально, наподобие гофмановских фантастов, то в язычески прекрасном юноше замерещится язвительная улыбка гудоновского Вольтера, разговаривающего с небом на рационалистическом языке деиста XVIII в.

Южный Фауст начинает опаснее, чем его северный собрат, будь то в немецкой народной книге, будь то у Марло и даже позже у Гете. Осью, определяющей масштаб драмы Кальдерона, является стремление выяснить сокровенную истину до конца ("Esta verdad escondida // Не de apurar"). Однако дьявол все-таки сумел разными уловками, поставив на пути Киприана красавицу Юстину, увести ученого от познания сущности. Как это ни чудовищно молвить, дьявол таким образом привел Киприана к христианству. У Кальдерона получается, что тут-то ученый вернулся от идеи всемогущества знания к идее сомнения (la duda) и смятенности (la confusion) разума. Это вариант барокко. Гетевского замысла многотрудного, встречающего препятствия преобразования мира, с вовлечением в это духа зла у кальдероновского Фауста нет.

Римские власти (времен императора Деция) казнят Киприана вместе с Юстиной.

Тяжкий путь к христианскому мученичеству Киприана идет на фоне прекрасной природы — леса, садов, стройных башен, на фоне любовных безумств, поединков, видений, разыгранных кораблекрушений (не листал же Кальдерон "Бурю" Шекспира, никому в Испании не известного!), страданий и радостей Юстины, ее искушений и продемонстрированной ею, как нигде кроме трактата Декарта о страстях (I, 41), твердостью "свободной воли", безусловно властной, если не над помыслами, то над поступками.

Уже приходилось говорить, что энергичное утверждение "свободы воли" отделяло героев Кальдерона от христианских представлений и приближало к греко-римской гражданственности. Киприан вообще очень нов для своей эпохи и полон гражданского достоинства: он самостоятельно аннулирует договор с дьяволом как с не выполнившим условия контракта, отстаивает принципиальное право мыслителя на переход от одной системы взглядов к другой, ответственно относится к правам окружающих.

Но для характеристики драмы необходимо вспомнить и "фальстафовский фон" в заостренном, достойном Панурга в романе Рабле, если не венецианского сквернодума XVI в. Аретино, варианте: остроты слуг-грасьосос Москона и Кларина и их весьма не беспорочной подруги Ливии, старающейся поровну делить свои ласки между ними. Дьявола они распознают куда ловче, чем глубокий и в то же время доверчивый Киприан, но безобразно торгуются о распределении ласк Ливии.

Как дьявол несколько раз исчезает, растворяется в воздухе, натворив очередную пакость, так и серьезность драмы то и дело подрывается то здравыми, то охальными замечаниями разошедшихся грасьосос. Мало того, нельзя избавиться от впечатления, что сам поэт то серьезен, то смеется и озорует.

Среди шуток веселых есть и мрачные, как к концу "Короля Лира". Попав в одну тюрьму с Юстиной и сразу ею обращенный, Киприан, уходя на казнь, "шутит", имея в виду, что отдал душу дьяволу в надежде обладать ныне гибнущей на одной плахе с ним красавицей:

Я, за тебя отдавши душу,

Большое ли свершу деянье,

За бога отдавая тело?

А несколькими стихами ниже слуга-шут Москон восклицает: "Как любо им идти на смерть!" — и получает ответную развязнейшую реплику Ливии: "Приятно жить втроем нам будет". Так вплоть до последних стихов текст перемежается назойливым спором о чередовании ласк Ливии:

И оставляя под сомненьем,

Любовь разделена ли верно,

Волшебному мы просим Магу

Несовершенства извинить.

Одной из поразительных по глубине и неисследимости мысли, по лирической избыточности и барочному двуединству построения является философская драма "Стойкий принц".

С первого взгляда драма кажется ясной. В соответствии с народными преданиями она "бескорыстно" воспевает подвиг не испанского, а португальского принца XV в. дона Фернандо, брата короля, попавшего в заложники к царю Фесскому. Фернандо — "стойкий принц". Он отказывается от свободы ценой возврата фесцам Сеуты, главного опорного пункта охраны связи португальской океанской и средиземноморской торговли. Принца обращают в раба, изнуряют самыми каторжными работами, но стойкий Фернандо переносит все безропотно и гибнет на гноище. По легенде мученичество Фернандо обеспечивает королю португальскому Альфонсо V (1438-1481) взятие Танжера, а прах Фернандо торжественно возвращают на родину. К этому надо для объективности добавить, что Альфонсо V был одним из опаснейших врагов Испании и поддерживал мятежных феодалов, осужденных в "Фуэнте Овехуне" Лопе де Веги.

Таких данных было достаточно для философской драмы барокко о стойком принце.

Но Кальдерон все усложнил, создав драму, где лирическое начало стало столь же весомым, как драматическое, подавленная любовь — столь же трагичной, как мученичество, мусульманка Феникс едва ли не столь же существенным фокусом драмы, как христианин Фернандо, где оказалось, как воскликнул немецкий ученый Вольфганг Кайзер, что не имеет значения, происходит ли все под небом христианским или под магометанским, где принятые отношения человека с богом пошатнулись.

Кальдерон ввел в драму узлы, которые ввек не разрубить сторонникам одноцветной официально-католической концепции его творчества.

В начале драмы, еще свободным, дон Фернандо отпустил пленного фесского полководца Мулея, когда тот объяснил, что его пленом может воспользоваться соперник по любви к Феникс. Мулей верен дружбе и, рискуя жизнью, готов, в свою очередь, помочь бежать дону Фернандо, которому грозят истязания и смерть. Однако Стойкий принц, решившийся на муки и подсознательно ощутивший, что отказ от счастья любви — одна из самых тяжких из них, не принимает помощи Мулея и произносит слова, колеблющие представление о нем как о герое веры и сближающие его с простым солдатом, выполняющим свой долг, "как все", произносит "войнаимировские" слова, открытые "на все времена":

Когда его страданье — Феникс,

Он большей скорбью огорчен.

Моя печаль — страданье многих,

Обыкновенная беда.

Кальдерон редко бывает схож с Толстым, и мы не станем больше настаивать на мысли, что до рассказа о судьбе Пьера Безухова и Платона Каратаева в плену мало кто так писал. Схождение может быть усмотрено лишь на существеннейшем, но скрытом уровне — в соединении проблем "войны" и проблем "мира" органически и таким образом, что конечную, высшую важность по сравнению с суетой "войны" имеют вопросы "мира". Великим словом является формула "обыкновенная беда" (Бальмонт перевел буквально: es comun репа). Но стилистически никакого сходства между толстовской неукрашенностью и фигуральностью барокко нет. Стих "Когда его страданье — Феникс" намеренно многозначен. "Феникс" воплощает не только семейное счастье человеческой мирной жизни. Есть здесь и подавленная скорбь дона Фернандо, который не может дать свободы чувству к возлюбленной своего мавританского побратима. Есть здесь и игра смыслом имени: решение дона Фернандо с определенностью ведет его к мученической смерти. Исход страданий Мулея неясен, и они могут испепелять его как сгорающая птица феникс и, как она, возрождаться из огня и пепла.

Нельзя обойти вниманием, что в этих стихах уравниваются два мира — мир христианский и мир магометанский — и делаются понятными взаимные благословения друзей именем бога и аллаха.

Другим весьма загадочным пунктом драмы являются мысли, что герои "обязали небо" (obligando al cielo) им помогать, а особенно последние слова Феникс в конце драмы: "cumplio el cielo su homenaje". Эти слова не решились точно перевести ни А. В. , Шлегель, ни французские прозаические переводчики первой половины XIX в., которые легко могли прибегнуть к кальке, ни Юлиуш Словацкий, ни, наконец, Бальмонт и Пастернак. Буквально: "исполнило небо свой оммаж", т. е. "вассальное обязательство" по отношению к Стойкому принцу. Если натянуть значение термина феодального вассалитета "оммаж" до готовой лопнуть струны метафоричности, можно перевести "исполнило небо свой обет". Но и такого тезиса не признает никакое богословие, если речь не идет о языческом роке или о заранее свободно данном небом обетовании. Кальдерон, певец человеческой стойкости, дошел в апофеозе Стойкого принца до невозможного в религиозном мышлении постулата, что человек может "обязать небо" и добиться того, чтобы "небо выполнило свое обязательство"!

Драматург, видимо, сам понял, что зашел слишком далеко, к чуждой ему грани, где кончается вера и маячит богоборчество или магия. Во всяком случае, важные элементы в развязке драмы "Жизнь есть сон" могут быть поняты как исправление поэтом стиха об исполнении небом (вассального) обязательства. Потерпевший поражение в битве с сыном Басилио бросается к ногам Сехисмундо со стоном:

Пусть, после стольких предвещаний,

Исполнит сказанное небо —

Свершит обещанное рок.

(Y tras prevenciones tantas

Cumpla el hado su homenaje

Cumpla el Cielo su palabra.)

Здесь все похоже, но все совсем по-другому. Предвещание сбывается лишь формально, ибо Сехисмундо-победитель проявляет не жестокость, а величайшую почтительность к отцу. Homenaje отнесено не к небу, а к року (язычество в известных пределах допускало обязательство того или иного бога смертному: Аполлона, Афины — Оресту), к небу же отнесено свободное слово самого неба, а не обязательство. Глагол "cumplir" из совершенного прошедшего изъявительного наклонения (preterite, т. е. перфект: "выполнило") переведен в настоящее время сослагательного наклонения (subjuntivo presente: "пусть же выполняет..."). Перед зрителем не реальность, а предположение Басилио.

Сехисмундо в ответном монологе отцу говорит о нелепости принятых Басилио мер, которых одних было достаточно, чтобы ожесточить сына. Бросаясь, в свою очередь, к ногам побежденного отца, он определяет неизбежность происходившего изречением: "Sentencia del Cielo fue".

То было приговором неба;

И как он [отец] ни хотел его

Предотвратить, он был не властен.

Но исправив крайность в отношении обязательства неба, Кальдерон отнюдь не склонен был становиться на точку зрения "предопределения" и оставался верен идее "свободы воли". Небо показало царю лишь то, что он ошибся в способе преодолеть приговор неба, "победить его": "...el Cielo te desengana // De que has errado en el inodo // De vencerle..." —

Небо показало,

Что ты ошибся, захотев

Так победить его решенье.

Подчеркнутое нами у Бальмонта "так" несколько ослабленно соответствует испанскому "в способе".

Как Кальдерон ни исправлял идею, что можно "обязать небо", получилось лишь, что не надо ошибаться в способе победить его.

Полуосознанно начатая Данте борьба с томизмом, самой "просвещенной" догматикой эпохи, привела в ближайшие века к необратимому разладу у верующего разума и веры: они сосуществовали, но не сливались и у Кальдерона — тут уж не до "черного" великоинквизиторского мифа.

В "Стойком принце" с темой подавленного томления дона Фернандо по Феникс расцветает лиризм двуфокусной драмы. Отделенные друг от друга одна — любовью, другой — дружбой с Мулеем, разностью вер и положений, одна царевна, другой умирающий смердящий раб, разделенные неизмеримостью и несоизмеримостью бед, Феникс и дон Фернандо неосознанно влекутся друг к другу. Фернандо, когда в нем погасло все, кроме стойкости, произносит Феникс прощальный сонет о вянущих цветах и слышит от нее столь же грустный сонет об угасающих звездах. В собственно поэтическом плане в этот момент по существу и свершается его отречение и смерть, мгновенное угасание красоты, воссозданное в сонетах, и есть гибель Стойкого принца, разрешение действия, идущего от второго фокуса драмы.

В сцене сонетов Феникс произносит приговор всему земному в Фернандо:

Будь первым горестным, с которым

Не хочет вместе быть другой.

Веротерпимость и предельная человечность драмы "Стойкий принц" зеркально отразилась в драме "Любовь после смерти" (1633), где герои гранадские мавры, а насилия и злодеяния совершаются испанцами Филиппа II.

Драма "Любовь после самой смерти" — как с поэтическим заострением замысла переводит заглавие Бальмонт в заключительных стихах (точный перевод: "Любовь после смерти, или Тусанй из Альпухарры"), — одна могла бы принести Кальдерону славу великого драматурга барокко и смелого продолжателя народно-гуманистических идей Возрождения.

Драма в еще большей мере, чем "Стойкий принц", философское произведение о равенстве людей разных рас и вер. Она построена по контрапункту со "Стойким принцем". Там герой, хоть португалец, но христианин, по свободной воле, ради идеи, отрекается от всего земного и гибнет мучеником. Здесь герой мориск, крещенный араб, внутренне верный магометанству, повстанец против Испании, получающий после разных испытаний любимую Малеку и в тот же миг теряющий жену, поскольку начинается испанское наступление. Малеку грабит и варварски убивает испанский солдат. Тусанй дает торжественный обет, обязательство (homenaje — вспомним "Стойкого принца"!) отомстить. Он проникает в испанский лагерь, в невероятно трудных условиях отыскивает и закалывает убийцу. Схваченный Тусанй говорит всю правду, поражает испанское командование и пощажен.

Без этого последнего обстоятельства, не дающего полностью потускнеть испанскому воинству, драма не могла бы существовать, ибо Кальдерон и так преступает всякую меру в сочувствии морискам и в восхищении ими. Согласно драме, испанцы повинны в восстании и прямым оскорблением морискских руководителей и унизительными запретами, и приказами о поголовном истреблении, включающем женщин и детей. Об исторических причинах, делавших компактное население морисков опасным в условиях максимума турецкой экспансии, Кальдерон не говорит. Что же касается возмутительных притеснений, то оно так и было: Филипп II в соответствии с советами самого изуверствующего отребья из своего окружения, перед которым и герцог Альба выглядел ягненком, ввел в действие в 1565-1567 гг. устрашающий указ Карла V от 1526 г. о запрещении не только веры, но костюма и языка морисков (даже дома предписывалось не говорить по-арабски). Все это делалось с целью спровоцировать восстание и кровавую бойню. Филипп II, не гнушавшийся кровосмесительством и сыноубийством (умерщвление дона Карлоса относится к 1568 г.), мог хотеть превратить своих военачальников в сообщников резни. Особенно это касалось ненавистного ему младшего брата, побочного сына Карла V дона Хуана Австрийского (1547-1578; Филипп; 1527-1598), привлекавшего к себе, хоть по контрасту, мнение народное. Юноша дон Хуан оказался во главе "грабьармии", так как ему не выделялось средств на ведение войны и содержание войск. Так, на сияющие латы дон Хуана брызгала кровь, смешанная с грязью: чего стоит сцена, когда принц крови "Дон Хуан де Аустриа" попадается на глаза Тусанй с ожерельем, снятым с убитой Малеки и подаренным командующему! Кальдерон хотя не затрагивает самого короля (на этот счет существовало непререкаемое табу), говорит о бесславии, ждущем победителей над окруженными в Альпухаррских горах морисками, их женами и детьми. Чтобы не затоптать в грязь дон Хуана, который как командующий объединенным флотом в победе над султанской Турцией при Лепанто (7 октября 1571 г.) стал в некотором роде национальным героем, поэт намеренно меняет очередность событий, перенося поход в Альпухарру на время после Лепанто.

Героизация многовековых врагов-мавров, давняя высокая традиция испанских народных романсов была воспринята ренессансной литературой. Разительные примеры универсализма и терпимости есть в "Дон Кихоте" (в частности, в главах о мориске Рикоте) и в "Английской испанке" Сервантеса, в новелле "Мученик чести" и во многих драмах Лопе. Борьба за гуманистическую терпимость распространялась и на защиту индейцев, и на объективное изображение протестантов (нидерландцев и англичан), на защиту "свободы совести". Блестящих примеров много, и кроме Сервантеса и Лопе — Лас Касас, Эрсилья, испано-индеец Инка Гарсиласо де ла Вега, сам Кальдерой, начиная с ранних драм "Осада Бреда" (1625) ("... и пусть каждый сможет спокойно исповедовать свою веру") и "Английская схизма" (1627), где раскрыта экономическая невозможность контрреформы в Англии, и до позднейших аутос.

К гуманистической традиции принадлежит и старший современник Сервантеса Перес де Ита (1544?-1619?), у которого Кальдерон почерпнул основную сюжетную канву. Хинес Перес де Ита, сам жертва нападений мавров и участник войны против морисков, написал среди других две книги, объединяемые общим заголовком "История гражданских войн в Гранаде". Первая из них, исторический роман "Повесть о Сегри и Абенсеррахах, мавританских рыцарях из Гранады" (1595), была по-русски в 1981 г. издана в серии "Литературные памятники" (о промавританской традиции см. с. 267 и ел.). Вторая часть (1619) — действительно хроника альпухаррской войны, содержит эпизод о Тусани и завершается мужественным выступлением автора против изгнания морисков из Испании в 1600-1610-е годы.

Итак, самая, как теперь бы сказали, "интернационалистическая" драма XVII в., чтобы ей не сузиться до какой-то антииспанской памфлетности, спасена тем, что мотивы мести Тусани испанскому солдату за убийство жены поняты, одобрены, и он пощажен испанским командованием.

Пусть Тусани, свершающий невероятное, такой же герой барокко, как дон Фернандо, Стойкий принц, а заглавие "Любовь после самой смерти" отдает трансцендентальностью и выделяет одну из основных идей барокко о победе воли и духа вопреки всему и над любыми препятствиями, драма не двуфокусна. У Тусани нет расщепления дона Фернандо между героической одержимостью и ощущением ценности личного чувства, любви, нет расщепления Сехисмундо между идеей, что жизнь есть сон, и непроходящей памятью о Росауре. Драма в пределах, возможных у поэта барокко, более ренессансна. Можно искать аналогии в "Ромео и Джульетте", в "Антонии и Клеопатре", в "Цимбелине", а особенно у Лопе в "Звезде Севильи".

Пусть любовь оказалась сильнее самой смерти, пусть по просьбе вдовы руководителя подавленного восстания Исабели, сестры Тусани, он прощен, — что у него осталось в жизни?

Дон Хуан произносит блистательное заключение:

Пленительная Исабель,

Ты попросила слишком мало;

Встань, Тусани прощен. Да будет

Записано на бронзе славы

Деянье лучшее любви,

Какое только было в мире.

Во времена Кальдерона спектакли шли днем. В современном театре за этими словами следовало бы погасить свет: ведь сделано все возможное и невозможное, а мрак трагического пребывает, тот весьма реальный мрак жизненно трагического, который роднит некоторые драмы барокко с поздними драмами Ренессанса. Кальдерон подходит здесь к тому синтетическому направлению XVII в., к линии Тирсо — Мольер, Веласкес — Рембрандт, которая умела изобразить все, и свет и тьму эпохи, изобразить в ракурсе реальной общественной перспективы, но задачу конкретного изображения этой перспективы могла лишь завещать будущим временам.

В чем же залог перспективы в драме Кальдерона — в земной возможности такой непреоборимой воли, такого подвига: "Любовь после самой смерти"...

5
ИСТОРИЧЕСКИЕ ДРАМЫ "ЛУИС ПЕРЕС ГАЛИСИЕЦ" И "САЛАМЕЙСКИЙ АЛЬКАЛЬД"

В почти точном совпадении с хронологией переводов мы подходим к историческим драмам, работа Бальмонта над которыми была завершена в 1919 г. и которые у нас публикуются впервые.

По отношению к Кальдерону трудно настаивать на отделении исторических драм от философских, отличающихся лишь большим значением в конфликте широких проблем, по отношению к которым собственно исторические события отходят с нынешней точки зрения — на второй план. Но для современного Кальдерону и не относившегося к числу высокообразованных зрителю "Любовь после смерти" была и школой истории и курсом философского и морального мышления, соединенными в чарующем по своему характеру поэтическом восприятии. Вероятно, Кальдерон тоже не задумывался над вопросами жанровой нюансировки своих пьес.

Говоря о Стойком принце, надо иметь в виду, что если изгоя и разбойника Эусебио все же поддерживает благочестие, хотя и особого нецерковного толка, то этого никак не скажешь о мориске Тусани и о внерелигиозной стойкости главного героя "Луиса Переса Галисийца" и его испанских и португальских друзей.

В драме барокко этот образ относится к числу наиболее наглядных, динамичных, завершенных изображений все еще жившего ренессансного идеала человека. Хотя Луис Перес в безвыходном конфликте с испанским государством, он светится, как молодые люди у Рафаэля и Микеланджело. Он более реально жизненно активен, чем витязи, в которых Ариосто полнее выразил, чем прямо изобразил ренессансное горение.

Разница в том, что ситуация неренессансна. Она не сломила героя, но обещанной второй части нет, и это закономерно. Эусебио жил среди чудес, и то, что его посмертные просьбы выполнены, не удивляет: важно, что в конечном счете правым оказывается отлученный от церкви и поставленный вне закона человек. Стойкий принц "обязал небо" "выполнить свое обязательство" (cumplir su homenaje), и хотя это неслыханно дерзкое пренебрежение богословием, оно проскальзывало в череде подвигов Стойкого принца, скрадывалось апофеозом. Тусанй героическим и бесстрашным осуществлением мести испанскому солдату и таким же рассказом о том, что он сделал, пробудил восторг во врагах-испанцах, но этими врагами были входившие в легенду военачальники дон Лопе де Фигероа и сам дон Хуан Австрийский, скошенный в 31 год (не филипповской ли?) скоротечной лихорадкой.

В лице Луиса Переса сознающий свое человеческое достоинство и свои гражданские права испанский ренессансный рыцарь не по своей воле, не как Дон Кихот, втягивается с горсткой друзей, в том числе смелых женщин, в тяжкое единоборство с госудаственной машиной во главе с королем. Эта ситуация нисколько внутренне не надломила Луиса Переса. Когда это необходимо, он сам решает все и решается на все. Он поступает так, как ему велят его взгляды на дружбу и на честь, не считаясь с тем, что подвергает свою жизнь и свободу опасности. Он стойче Стойкого принца в том отношении, что тот свободно принимает мученичество за отчизну и веру, Луис Перес ради дружбы и ради своего человеческого достоинства идет на смертельную борьбу с испанской королевской полицией и судом. Это борьба большого масштаба. Хотя она внутренне оправдана идеей личного достоинства человека, она по упорству, активности, числу жертв постепенно принимает характер мятежа против короля. Что задета власть Филиппа II, с фанатичной прямотой со сцены объявляет сам главный судья, который казнить мятежника клянется "жизнью короля" (Por la vida del геу..., С., 1, 309). Причем правота галисийца против короля Испании, ясная герою, его друзьям, достойнейшим из врагов, и, конечно, зрителю, отчаянней правоты крестьян Фуэнте Овехуны или алькальда Саламеи. Те казнят или убивают хотя и представляющего власть, но одного и непосредственного обидчика. Луис Перес защищает человеческое достоинство наступательно — пресекая попытки власти осуществить предписанную законом процедуру и до того как эти попытки привели к жертвам. В пьесе, существующей лишь в своей I части (не на сцене же было капитулировать Филиппу II во второй?), гибнут лишь те, кто находится на королевской службе. В драме все — безусловно. Когда Луис Перес узнает, что в судебном деле против него есть ложные показания, то герой, оставив на страже друга, врывается в судебное присутствие и на глазах у судьи вырывает лживые листки из дела.

Однако в более поздние годы (ок. 1645), когда конфликт короля Филиппа IV с нацией достиг предельного накала, когда осуществилось освобождение Португалии и Каталонское восстание, а власти вдобавок пытались упразднить театр в Испании, Кальдерон создал знаменитую драму "Саламейский алькальд". Она вписывается в ряд народно-революционных драм Золотого века испанской литературы, таких, как "Фуэнте Овехуна", "Перибаньес и командор Оканьи" Лопе де Веги, "Королю нельзя быть отцом" Рохаса, "Преследуемый государь" Бельмонте, Морето и Мартинеса, "Господь вершит справедливость всем" Франсиско де Вильегаса и др.

Даже в век наиболее полного затмения славы Кальдерона, в эпоху Просвещения, "Саламейский алькальд", может быть в еще большей степени, чем "Жизнь есть сон", жил в переводах, переработках, постановках за пределами Испании.

В основе сюжета драмы Кальдерона подлинное событие 1580 г., зафиксированное в архивной записи в Саламее-де-ла-Серена (провинция Бадахос в Эстремадуре), уже обработанное Лопе де Вегой в драме, от которой сохранилась, судя по иному характеру строфики, чья-то чужая одноименная переработка. Кальдерон, вероятно, знал (видел, читал список?) и драму Лопе и ее переработку.

"Саламейский алькальд" полон стихов-эмблем и ситуаций-эмблем. Капитан дон Альваро де Атайде под обманным предлогом вторгся в женскую половину дома Креспо и, встретив сопротивление брата Исабели, молодого Хуана, нагло кричит ему:

Крестьянин честь свою имеет?

Хуан

Совсем такую же, как ваша.

И пахаря не будь, не будет

И капитана на земле.

Резню останавливает лишь неожиданное прибытие генерала дона Лопе де Фигероа, быстрого на решения: "Мужчин, и женщин, дом, всех к черту..."

Когда ситуация будто разрешается, дон Лопе наедине спрашивает у Педро Креспо (отца), известно ли ему, что перед ним был капитан?

Креспо

Свидетель Бог, вполне известно,

Но будь он даже генерал,

Когда б моей коснулся чести,

Его убил бы.

Дон Лопе

Кто посмел бы

И у последнего солдата

Хоть нитку тронуть на плаще,

Его повесил бы немедля.

Креспо

И если б кто посмел у чести

Моей задеть хотя пылинку,

Его повесил бы сейчас.

Дон Лопе напоминает, что крестьянин обязан терпеть повинность; Креспо заявляет о готовности отдать именье, жизнь, —

Но честь — имущество души,

И над душой лишь Бог властитель.

Уже видно, какая ситуация складывается в драме, и еще раз понятно, какова, по Кальдерону, его антиконтрреформационная вера, призванная защитить от высших сословий и от их государства достоинство человека из народа, а не гнуть его ярмом, как хотел великий инквизитор у Достоевского.

В "Фуэнте Овехуне" восставшие крестьяне убивают феодала-насильника, мятежного по отношению к короне. Но Фердинанд и Исабелла выступают не столько объединителями Испании, сколько первыми дворянами государства. Они из классовой солидарности приказывают подвергнуть крестьян поголовной пытке, чтобы установить и наказать непосредственных убийц мятежника. Королевская власть в "медовый месяц" объединения сама сплачивает крестьян против своей политики, сама создает предпосылки для того, что Лопе де Вега назвал "grande revolucion". Ни женщины, ни дети под пыткой не выдают зачинщиков и твердят только мирное имя всего селения: "Фуэнте Овехуна" ("Овечий источник"). Первой опоминается Исабелла Кастильская, предлагая замирить крестьян и превратить героическое местечко в государственный домен, подвластный только короне. Драма Лопе, хотя речь идет о восстании против одного феодала, показывает и потенциальную широту событий и с необыкновенным воодушевлением воссоздает атмосферу революционного действия. Не случайно историю непосредственно советского театра иногда исчисляют с постановки в 1919 г. в Киеве Марджановым именно этого произведения. Позже "Фуэнте Овехуна" и "Саламейский алькальд" стали литературными эмблемами народно-революционной войны 1936-1939 г. в Испании.

По сравнению с неуемной динамикой событий у Лопе драма Кальдерона "ситуационнее", монументальнее. Действия саламейского алькальда и стекающихся к нему вооруженных крестьян открывают раскол всей страны, дошедший в данном случае до вооруженного противостояния крестьян и дворян, народа и королевской армии во главе со знаменитым полководцем, распорядившимся применить ее мощь — вырезать и жечь сопротивляющееся селение целиком:

Дон Лопе

Здесь капитан в тюрьме вот этой.

Солдаты, ежели откажут

Его нам выдать, подожгите

Тюрьму, а если все село

В защиту встанет, сжечь селенье...

Солдаты

Смерть мужикам!

Дон Лопе

Там к ним подмога подоспела.

Взломать тюрьму, сломите двери.

В эту не самую удачную для него минуту прибывает король Филипп II. Некоторые старые издания, в том числе то, которым пользовался Бальмонт, помещали здесь ремарку, объясняющую вынужденность дальнейших решений короля, если он не хотел в момент португальского похода угрозы "grande revolucion" в тылу: "Выходят солдаты, и дон Лопе с одной стороны; и с другой Король, Креспо, крестьяне и свита". Победа крестьян заложена в такой ремарке, где король оказывается на той же стороне, что крестьяне и их алькальд.

В "Фуэнте Овехуне" на первом плане горячая молодежь, сама пламенная Лауренсия, на виду — действие, отчетливо выявляющее противостояние двух Испании. В "Саламейском алькальде" на первом плане пожилой крестьянин, умудренный ходок за мужицкие нужды, избираемый в самый нужный момент алькальдом, т. е. на первом плане не бег действия, а противостояние, чреватое всеобщим столкновением и "grande revolution". Кальдерон понимал, что он пишет. Креспо размышляет: нас "нужно не только учить, // Как биться ловко и красиво, // А почему, за что нам биться..." По сравнению с этой проблемой и с внутренним действием — поединком воплощающего военноадминистративную дворянскую верхушку доном Лопе и крестьянским избранником алькальдом Педро Креспо — остальное как бы раскрытие этого конфликта.

Бесчинства армии на собственной территории, изнасилование наглецом капитаном Исабели Креспо, внутренне развитой и душевно богатой (как у крестьян Фуэнте Овехуны, у нее высокоренессансное представление о любви: она "есть чувство красоты, к которой испытываешь уважение..."), Исабели, не готовой, однако, как Лауренсия у Лопе, поднять меч на нового Олоферна, вводят в самое главное. Едва узнав о несчастии, Педро Креспо получил известие, что избран алькальдом, и ему вручают жезл правосудия. Он смиренно просит капитана смыть бесчестье браком, но когда в ответ сыплются одни оскорбления и насмешки, берет жезл и со своими мужиками вершит суд. Капитан такому суду неподсуден, но крестьяне знают, "почему, за что нам биться", и поскольку под угрозой возвращения дона Лопе с войсками и прибытия короля медлить нельзя, капитана судят и казнят не подобающим для дворянина образом — удушением в гарроте (деревянной удавке).

Эту картину — удавленного капитана — королю и дону Лопе еще предстоит увидеть. В первом издании (1651) Кальдерон или молва дали драме совсем зловещее заглавие: "El garrote mas bien dado". Интеллигентнейший перевод был бы "Никто не казнил справедливее", а более близкий к кошмарно-гойевскому смыслу — "Удавлен поделом"...

Избрать такой, хотя общеизвестный, сюжет для сцены можно было в большом гневе и в условиях всеобщего брожения в Испании 1640-х годов. Отпадение Португалии от Испании в 1640 г. аннулировало единственное успешно — с точки зрения Филиппа II — доведенное им до конца крупнейшее завоевательное мероприятие. Тогда, в 1580 г., давлением, оружием, подкупом он добился, что его как сына португальской принцессы признали королем Португалии, а значит и ее гигантских владений в Африке, Индии, Индонезии и Бразилии. По протяженности обитаемой береговой линии от соединения владений Испании и Португалии получилась величайшая империя за всю историю человечества. Это погубило Испанию, ибо страна во многом превратилась в паразитический придаток, призванный править этой империей, притом экономически никак не обоснованными чудовищными мерами принуждения. Филипп II видел "славу", а об объеме скрытой в ней катастрофы не задумывался. Однако непосредственные опасности — необходимость держать войска в Португалии и другие — он понимал. Поэтому осложнять ситуацию неожиданным конфликтом со своими же кастильцами или эстремадурцами на пути в скрыто бурлившую Португалию не хотел.

Можно подумать, что Кальдерон "обыгрывает" официальное прозвание короля "благоразумный" и заставляет его отступить перед крестьянским самосудом над офицером-насильником, перед логикой алькальда. Кресло говорит королю: "И если кто // В главнейшем справедлив, что значит, // Коль погрешил он в наименьшем?"

"Благоразумный" Филипп, увидев задушенного капитана, останавливает репрессии против крестьян:

Дон Лопе, это свершено уж.

Смерть присудили справедливо,

А тот, кто в главном справедлив,

Грешить он может в наименьшем.

...

Я в Португалию спешу.

В местечке этом оставайтесь

Алькальдом и притом бессменным.

Читатель уже привык к тому, что Кальдерона надо читать внимательно. В драме несколько раз упоминается о выборности как об источнике авторитета алькальда, так что король, проявив неслыханную милость, все же подпортил хоть "в наименьшем", утвердив алькальда на свой монархический манер.

Драма "Саламейский алькальд" синтезирует разные направления литературы XVII в. Черты барокко не доминируют в ней так явственно, как в других произведениях Кальдерона. Преемственность с Возрождением и с "Фуэнте Овехуной" — Возрождением par excellence — очевидна. Есть выведение из несомненного случая некоей перспективы "на все времена", типичное для писателей и художников-синтетистов XVII в. Есть, как мы увидим, и богатый разнообразными персонажами и событиями фон, отличавший пикарескно-караваджистскую линию. Наконец, есть черты классицизма: строгая уравновешенность, симметрия, особенно проявляющаяся в соотношении реплик Креспо с репликами дона Лопе, симметрия, не менее сурово выверенная, чем в трагедиях Корнеля. Наблюдается законченность действия, относительная неизукрашенность и простота языка, делающие эту драму одним из проявлений классицизма или предклассицизма на испанской почве.

Так определенно, как Кальдерон провел черту между Испаниями двух основных сословий, ее не проводил никто. Но у Кальдерона это не ведет к схематизму и к схожести персонажей по классовому признаку. Особенно богат характер Педро Кресло. Людям высшего сословия он не нравится. "Претонкий этот мужичина" — размышляет дон Лопе. Не нравится он и захудалому "дворянчику" дону Мендо, устраивающему тщетные серенады дочери Креспо — "Злокачественный он мужик"...

Но прогрессивный зритель и читатель все 350 лет придерживался другого мнения. А. И. Герцен в дневнике 1844 г. отметил превосходный характер Педро Креспо и вынес ставшее знаменитым суждение: "Велик испанский плебей, если в нем есть такое понятие о законности..."^[235]

Педро Креспо горд крестьянским происхождением и достоинством, не согласен покупать дворянское звание, хотя средств у него хватило бы ("честь деньгами не купишь"). Он сдержан, бывает смиренен, но когда речь идет о чести и достоинстве простолюдина, он бесстрашен и перед доном Лопе и перед самим королем. Сходство Кальдерона с синтетическим направлением XVII в. открывается в том, что его герой смотрит вперед за дальние горизонты, ставя вопрос: "а почему, за что нам биться?"

Столь же достойны те крестьяне и жители местечка, которые избрали алькальда и вершат вместе с ним рискованный суд. Сын Педро Креспо Хуан более подвержен расхожим представлениям. Когда ему не удается убить насильника, он собирается восстановить честь сестры ее убийством. Слуга Нуньо больше всего мечтает о сытной еде. Веселый солдат Ребольедо и его подруга Ла Чиспа (Искра), бросившая ради него богатых содержателей, втягиваются в преступление капитана; Ребольедо хмелеет от возможности убивать, и опоздай дон Лопе и король, он и его подружка могли бы получить от алькальда по заслугам.

У дворян в пьесе тоже разные характеры.

Дон Лопе де Фигероа (с ним читатель встречался в драме "Любовь после смерти") безжалостен в чрезвычайных обстоятельствах. Но хоть он и готов "забить алькальдишку на месте батогами", он отходчив, хочет быть по-своему справедливым, испытывает известное уважение к Педро Креспо. Кальдерон искусно изображает, как на определенном уровне между этими двумя упрямыми стариками, людьми долга, каждый посвоему, существуют некоторые человеческие отношения: пусть отталкивание, но "общее поле".

Капитан дон Альваро де Атайде ненавидит и презирает народ; свое желание овладеть Исабелью Креспо он сам объясняет как "бешенство":

Тут просто бешенство, тут гнев,

Тут распаление упрямства.

Действия и "чувства" капитана вполне сочетаются с отвращением к крестьянской девушке до и после зверского насилия в лесу.

Капитан — дворянин, использующий свои привилегии в абсолютистском государстве, но никак не испытавший цивилизирующей роли абсолютизма.

"Дворянчик" дон Мендо, дошедший до нищеты и комически-спесивый, — тоже распространенный в тогдашней Испании тип идальго. Неулыбчивый Кальдерон по поводу дона Мендо шутит, да как! Он вкладывает в его уста тираду:

Ведь я в утробе материнской

Отца неблагородной крови

С упорством твердым бы отверг.

За драмой с ее точно очерченным действием стоит романная, бытовая панорама, нечто вроде фона, который является предметом "плутовского романа" и на котором развиваются высокие события в "Дон Кихоте".

Несмотря на корнелевски сдержанный характер драматизма этого своего произведения, Кальдерон отдавал себе отчет в романном богатстве его фона, что подтверждается не обычной в те времена прямой ссылкой на величайшего писателя Испании. По поводу нищего идальго дона Мендо говорится:

Это кто-то

Слез с тощей клячи, с россинанта,

Вон на углу, — как Дон Кихот,

Чьи приключения Сервантес

Нам описал красноречиво.

Характеры, воспроизведенная ситуация, направление действия на решение вопроса "за что нам биться?", явное продолжение мятежной драмы "Фуэнте Овехуна" Лопе, честная ссылка на Miguel'я de Cervantes'a и на роман "Дон Кихот", — все это придает "Саламейскому алькальду" редкую для барокко и его великого драматурга цельную определенность, ставит эту народно-революционную драму на особое место в культуре XVII в.

Массивные двери перед зрителем и читателем распахиваются, и открываются внутренние покои души поэта. Вглядитесь: перед вами не только славная драма, но и сам Кальдерон. В тиши, в сумраке просторного помещения он вглядывается в свой век: "Путь полный бед. Что полон бед он — мало? // Так бед к тому ж, друг с другом несогласных..."

Свое горе он переносит скрытно, стоически, как "обыкновенную беду". Он видит и неисчислимые, обыкновенные и необыкновенные, беды современников, простых испанцев и неиспанцев, людей своей и других вер, и даже задает вопрос: "За что нам биться?" (... por que // ha de renir?). В поэте пламенеют души Эусебио и Тусанй, Стойкого принца и Луиса Переса; живет в Кальдероне также спокойное мужество Педро Креспо и того гуманнейшего Алонсо Кихано Доброго, которого под именем Дон Кихот обессмертил Сервантес.

Д.Г. Макогоненко. Кальдерон в переводе Бальмонта. Тексты и сценические судьбы

I

Переводы К. Д. Бальмонта из Кальдерона явились подлинным открытием для русской литературы одного из величайших представителей Золотого века испанской литературы. Бальмонт не только стремился к точному и поэтическому переводу текстов, но и сопровождал его значительным историко-литературным и библиографическим аппаратом. Задуманное необычайно широко для своего времени издание было самым современным научным типом издания. И в этом плане во многом не уступает уровню известных изданий (Шекспира, Байрона) под редакцией С. А. Венгерова.

В истории становления русского театра и драматургии начала XX в. обращение Бальмонта к Кальдерону имело особый смысл. Появление переводов Кальдерона выходило далеко за рамки научно-просветительские. Они как бы непосредственно включались в литературную борьбу за новое литературное направление. Традиции барокко и романтизма являлись неотъемлемой частью программ и новых художественных моделей. По своему значению переводы К. Д. Бальмонта из Кальдерона можно сравнить с ролью, которую сыграли немецкие романтики начала XIX в. в ознакомлении с драматургией Кальдерона европейской литературы.

Уже в начале XIX в. имя Кальдерона стало знаком новых художественных исканий, определяло новую романтическую модель драматургии и театра. Не случайно Ф. Шеллинг, сопоставляя его с Шекспиром, видел в нем идеальный образец романтического творчества: "Разрозненные начала романтизма Кальдерон объединил в более строгое единство, которое приближается к подлинной красоте; не соблюдая старых правил, он сконцентрировал действие; его драма драматичнее и уже поэтому чище..."^[236]

В этих словах — итог понимания Кальдерона и его места в истории немецкой романтической школы. Бальмонт, издавая собрание сочинений Кальдерона, не ставил перед собою аналогичную задачу. Творчество самого Бальмонта складывалось в эпоху великих исторических бурь и катастроф и отразило эстетические и духовные переживания русской жизни начала XX в.

Обращение Бальмонта к переводу Калидасы и особенно к Кальдерону явилось в какой-то мере практическим и теоретическим обновлением его художественного мировосприятия. В перестройке структурно-смысловой основы художественного творчества у символистов большую роль играет обращение к театру. Драмы И. Анненского, В. Брюсова, А. Блока, Вячеслава Иванова отразили новые потребности театра и искусства. С другой стороны, театр и его деятели обращаются к символизму. "То движение, — писал В. Брюсов, — которое в конце прошлого века обновило все формы искусства, перекинулось, наконец, в театр..."^[237]

Переводы Бальмонта, не менее чем оригинальные пьесы Блока или Сологуба, во многом отразили процессы, происходящие в театре тех лет. Недаром молодой участник "условного" театра А. А. Мгебров, прочитав "Чистилище святого

Патрика" в переводе Бальмонта, вспоминал: "Я упивался Кальдероном. Сколько раз, бывало, целыми днями читал я маленькую, драгоценную книгу, растворялся благодаря ей во всей вселенной..."^[238]

К. Д. Бальмонт начал переводить очень рано. В предисловии к книге своих переводов чешского поэта Ярослава Врхлицкого (1928) он писал, что, еще будучи четырнадцатилетним мальчиком, "тайком от старших", выучил немецкий язык и перевел стихи немецкого романтика Ленау. Но всерьез переводческой деятельностью Бальмонт занялся в конце 90-х — начале 900-х годов, когда вышли его переводы Шелли и Эдгара По. В 1903-1907 гг. Бальмонт издал полное собрание сочинений Шелли в трех томах. Так определилась его репутация переводчика. Неблагоприятная критика даже видела в нем два лика: лицо Бальмонта-переводчика "озарено светом ума, трудолюбивых и почтенных вдохновений", тогда как "другое лицо — маска плутоватого дурачка, полу-шарлатана, полу-юродивого"^[239].

Переводами Бальмонт занимался всю жизнь. После Шелли его внимание привлекли произведения Байрона, испанские народные песни, стихотворения Бодлера, Адама Мицкевича и многое другое.

Переводческую деятельность Бальмонта отличает беспримерное разнообразие интересов: "Хорошее знание многих языков, большие лингвистические способности и основательная филологическая эрудиция позволили Бальмонту широко развернуть переводческую деятельность. Репертуар ее громаден, охватывает и Запад и Восток, и глубокую древность и новое время"^[240].

Естественно, его переводы обратили на себя внимание и специалистов и поэтов. Мнения о них были самыми различными — одни хвалили, другие отзывались критически. Наиболее резко в 1906-1907 гг. выступил К. И. Чуковский: "Бальмонт как переводчик — это оскорбление для всех, кого он переводит, для По, для Шелли, для Уайльда"^[241].

Современный советский исследователь Вл. Орлов, говоря об оценке, данной К. И. Чуковским переводам Бальмонта, пишет: "Чуковский справедливо указывал на ошибки Бальмонта, но в целом его критика (с уязвимой позиции "буквализма") носила внешний, фельетонно-резвый характер"^[242].

Время меняло восприятие переводов Бальмонта, и оценка его трудов пересматривалась: так, то, что было для Чуковского неприемлемым (переводы Шелли), иначе воспринимается Б. Пастернаком: "Русский Шелли был и остается трехтомный бальмонтовский. В свое время этот труд был находкой, подобно открытиям Жуковского. Пренебрежение, высказываемое к этому собранию, зиждется на недоразумении. Обработка Шелли совпала с молодыми и творческими годами Бальмонта, когда его свежее своеобразие еще не было опорочено будущей водянистой искусственностью"^[243].

Заслуживает внимания и мнение Ал. Блока: "Эдгар По требует переводчика, близкого его душе, непременно поэта, очень чуткого к музыке слов и к стилю. Перевод Бальмонта удовлетворяет этим требованиям, кажется, впервые"^[244].

Особое место в деятельности Бальмонта-переводчика занимало творчество великого испанского драматурга Педро Кальдерона де ла Барки.

Интерес к Испании, к драматургии Золотого века, в особенности к творчеству Кальдерона у Бальмонта был поистине огромным. Первоначальный его замысел включал в себя переводы различных по жанру драм Кальдерона (философские и религиозные драмы, драмы чести, комедии плаща и шпаги). Но мысли переводчика были сосредоточены не только на произведениях великого представителя испанского барокко. Он мечтал перевести и "демонические драмы испанского театра" (Тирсо де Молины, Бельмонте), "крестьянские драмы испанского театра" (Лопе де Веги и Тирсо де Молины), каждое издание сопроводив комментариями и пояснительными статьями.

По договоренности с М. и С. Сабашниковыми он передает им для издания шесть драм Кальдерона, которые вышли в трех сборниках. В первый сборник (1901) — вошла драма "Чистилище святого Патрика". Во второй (1902) — четыре драмы: "Стойкий принц", "Жизнь есть сон", "Поклонение кресту", "Любовь после смерти". Третий вышел только в 1912 г. и состоял из одной драмы — "Врач своей чести".

В архиве К. Д. Бальмонта мы обнаружили интересный документ, характеризующий отношения переводчика с издателем:

Господам М. и. С. Сабашниковым в Москве

Милостивые государи,

Ссылаясь на бывшие между нами личные переговоры, имею честь подтвердить состоявшееся между нами соглашение в следующем:

1) Я предполагаю перевести с испанского стихами 12 драм Кальдерона и уступаю Вам право на первое издание этих драм в моем переводе.

2) В вознаграждена за уступку Вам указанного права я имею получить от Вас половину всей чистой прибыли, какая окажется по распродаже каждого выпуска отдельно, причем при определении чистой прибыли Вы имеете предварительно удержать в свою пользу из валовой выручки издания 10% с номинальной стоимости издания, на покрытие расходов по складу, а именно на наем помещения для склада, страховку, переписку и счетоводство, а также на общие с прочими Вашими изданиями публикации. Специальная же публикация о сочинениях Кальдерона будет ставиться непосредственно в расходе по этому изданию, равно как скидка, делаемая книготорговцами, и расходы по пересылке книг.

3) Ввиду неопределенности того вознаграждения, какое может получиться по предыдущему пункту, Вы гарантируете мне получение не менее пятидесяти рублей с печатного листа русского текста, содержащего 37 тысяч букв прозаического набора или 672 строки стихов, и будете уплачивать мне это полистное вознаграждение в счет той прибыли, какая будет мне причитаться по 2-му пункту сего условия следующим порядком:

а) при заключении настоящего условия в виде задатка 500 рублей.

б) по предоставлению Вам готового к печати перевода каждой драмы отдельно по 250 рублей за драму.

в) затем, по отпечатании каждого выпуска или тома, Вы должны уплатить мне полностью по 50 рублей с листа, удержав в погашение предварительных платежей, указанных в пунктах а и б, по триста рублей за каждую драму.

4) За мной остается право помещать переводы Кальдерона в ежемесячных журналах, но с тем, чтобы в каждом томе или выпуске Вашего издания было не менее одной, а во всем Вашем издании сочинений Кальдерона не менее четырех, нигде в других изданиях не появлявшихся.

5) Внешность издания, число экземпляров, равно и цена его и порядок появления в свет определяются Вами.

6) Каждой драме я имею право предпослать маленькую заметку, текст которой оплачивается Вами на общих условиях сего договора, как сказано в пунктах 2 и 3. Размер этих заметок или статей не должен, однако, превышать пять листов для 3-х драм и 1 листа для каждой из остальных.

7) Я имею перевести и подготовить к печати все 12 драм в течение 2-х лет со дня заключения настоящего соглашения, доставляя Вам материал для печати в течение всего периода равномерно, т. е. приблизительно по 3 драмы в полугодие. Драма "Чистилище св. Патрика" не входит в состав 12 драм, относительно которых мы вступили в настоящее соглашение.

8) За мною остается право последующих переизданий драм Кальдерона в моем переводе, но не иначе как по окончательной распродаже Вашего издания.

9) По представлении мною 2 драм, готовых к печати, Вы обязуетесь напечатать их и выпустить в свет не позже как через полгода.

10) Вы обязуетесь доставлять мне по отпечатании по 100 экземпляров бесплатных каждого выпуска.

К. Д. Бальмонт

Согласно пункту 3-ему (а) пятьсот

рублей получил.

К. Бальмонт"^[245].

Издание драм Кальдерона Бальмонт сопроводил научными комментариями и пояснительными статьями, не утратившими своего научного значения и сегодня. Второй выпуск драм Бальмонт сопроводил обширной библиографией, которая доказывает компетенцию поэта в сложных вопросах толкования философских драм Кальдерона. В подавляющем большинстве случаев Бальмонт сам комментировал драмы, но в некоторых случаях считал необходимым воспроизвести в издании статьи ученых-испанистов, в частности, статьи известного немецкого исследователя М. Кренкеля.

Высоко оценил Бальмонт труд Д. К. Петрова "Очерки бытового театра Лопе де Веги", не исключено, что он послужил для поэта неким толчком при переводе произведений испанского драматурга.

Увлеченно работая над переводами кальдероновских драм, Бальмонт стремился сделать их не только достоянием читающей публики; его заветным желанием было увидеть драмы Кальдерона на русской сцене. В предисловии ко второму выпуску он пишет: "Драма "Жизнь есть сон" до сих пор ставится на сцене в Испании. Мне пришлось ее видеть в Мадриде, и я убедился, что она не только сценична, но что и ее символический философский смысл от сценических эффектов выступает еще ярче и отчетливее. Необходимо было бы, чтобы лица, заведующие репертуаром русских театров, не оставили без внимания богатый сценический материал, предстающий перед нами в драмах Кальдерона. Гете, бывший сам драматургом и директором театра, не был опрометчивым, когда он ставил на Веймарской сцене "Стойкого принца" и "Жизнь есть сон""^[246].

Поэт считал себя обязанным сообщить публике свое понимание перевода и принципы, которые легли в основу его работы над драмами Кальдерона. "В рифмованных стихах я связываю рифмой лишь вторую и четвертую строку, дабы иметь возможность не уклоняться от текста и передавать его с наивозможной близостью. Тем не менее, я передаю все или почти все перемены испанского ритма". Стремясь к точному воспроизведению стиля эпохи, он продолжает: "При передаче таких стильных вещей, как драмы Кальдерона, главной задачей переводчика должно быть стремление передать все личные, национальные и временные особенности"^[247].

Этим принципам он строго следовал. Бальмонту чужд буквализм. Он передавал не только философский смысл драм Кальдерона, но и проявлял их художественное своеобразие, особенности поэтического стиля великого драматурга. И смысловые, и стилистические отступления от оригинала, конечно, были, что неизбежно при переводе, когда автор принципиально отказывается от буквализма.

Одно из важнейших современных требований к переводу — историзм в передаче замысла поэта, его философии, его поэтической лексики. Характерно, что при сравнении "старых" переводов Бальмонта с современными оказывается, что поэт бывал историчнее наших сегодняшних переводчиков Кальдерона.

Конечно, в выборе перевода имеет значение и субъективный момент. Бальмонт признавался: "Не счастье ли найти клад, и не высокая ли радость прочесть неожиданно, в подлиннике, на чужом и на близко-родном языке то, о чем когда-то думал сам, думал и забыл или не умел выразить"^[248].

Подобная субъективность не вела" Бальмонта к искажению переводимого произведения. Еще раз подчеркнем, что его переводы Кальдерона отличает научная и поэтическая точность. Субъективность же в данном случае проявляется в признании поэта, какое именно произведение близко и дорого ему, и объяснения, почему оно избрано для перевода. Такая субъективность свойственна и лучшим переводам Жуковского, Лермонтова (из Гете, Гейне).

II

С бальмонтовскими переводами драм Кальдерона связаны и важные искания театральных режиссеров начала века, их стремление реформировать театр, в котором господствовали окостеневшие и заштампованные приемы и принципы сценического искусства. Интерес театральных деятелей к переводам Бальмонта, несомненно, был обусловлен их высоким поэтическим уровнем. В известной мере верный истории, Бальмонт в своих переводах воссоздавал и дух времени и особенности мышления человека эпохи, изображаемой Кальдероном.

В. Э. Мейерхольд был первым, кто вдохновился "русским Кальдероном" и попытался воссоздать его на сцене приемами современного театрального искусства. Выбор его пал на драму "Поклонение кресту" В драме Кальдерона действие происходит в XIII в. Но Мейерхольд считал главной своей задачей связать современность с тем испанским театром XVII в., когда таким успехом пользовались драмы Кальдерона.

Осуществить этот замысел режиссеру удалось не в профессиональном театре, а на сцене любительского Башенного театра, организованного в Петербурге на квартире Вячеслава Иванова, в доме на Таврической улице. Здесь устраивались не только спектакли, но и литературные вечера, собиравшие любителей искусства и литературы.

Организаторами постановки драмы Кальдерона в Башенном театре выступили В. К. Иванова-Шварсалон, падчерица Вяч. Иванова, ее подруга Н. П. Краснова и Борис Мосолов. Исполнителями были близкие к дому литераторы, художники и т. д. В их числе М. Кузмин, В. Пяст, В. Княжнин. Для постановки приглашены Мейерхольд и художник С. Судейкин.

Спектакль состоялся 19 апреля 1910 г. В журнале "Аполлон" появилась статья Евг. Зноско-Боровского. Подробно рассказывая о нем, он останавливается на нових приемах раскрытия характеров, организации сценического действия и оформления спектакля. Фиксирование мельчайших подробностей имеет большое значение для истории театра и эстетической позиции постановщика. Но главную задачу автор статьи видел в том, чтобы показать, какими средствами режиссер и художник воссоздавали образ испанского театра XVII в. "И в этом было особое значение спектакля, далеко превысившее то, которое имеет факт, сам по себе такой отрадный, постановки редкого в России Кальдерона, стало до очевидности ясно, что все привычные, казалось, необходимые черты современного театра, весь механизм этой сложнейшей машины совсем не нужен, и что при минимальной затрате средств можно достичь не меньших, если не больших, результатов и эффектов. При этом надо особенно отметить, что все попытки и достижения спектакля, — и в этом видим мы залог их жизненности, что все они добыты не отвлеченным рассуждением, но родились из подлинной жизни театра, жизни современной, равно и очень старой: современные искания были направлены к драгоценным сокровищам давней старины, а ее лучшие заветы усвоены были нынешними приемами.

Это была попытка воскресить испанский театр XVI-XVII веков"^[249]

Участник спектакля В. Пяст в своих воспоминаниях рассказывает, какими средствами достигалась эта задача: "Весь фон сцены был заткан, закрыт бесконечными развернутыми, разложенными, перегнутыми, сбитыми и пышно взбитыми витками тысяч аршин тканей, разных, но преимущественно красных и черных цветов. В квартире Вячеслава Иванова хранились вот такие колоссальные куски и штуки старинных и не очень старинных материй. Тут были всякие сукна, бархаты, шелка... Изобилие материй пленяло Судейкина; наворотивши вороха тканей, он создал настоящий пир для взора. Истинную постановку в сукнах, в квинтэссенции сукон и шелков. Он же соорудил и особенно пышный занавес, вернее две завесы. Два арапчонка, по окончании каждой картины, задергивали сцену с двух противоположных концов; всякая механизация, в виде ли колец на палочке или проволоке, в виде ли электрического света (все освещалось свечами в тяжелых шандалах), была изгнана из этого средневекового представления"^[250].

Спектакль в Башенном театре — первая попытка постановки Кальдерона в современном театре. В процессе создания спектакля были найдены и разработаны новые средства театрального раскрытия жизни людей далекой эпохи. Вс. Мейерхольд чувствовал, что это не только его режиссерский спектакль, но и постановка художника Судейкина. Его яркое оформление, эффектность цветового решения и произвели огромное впечатление на зрителей.

Заслуживает внимания и тот неожиданный, ломавший традицию прием, примененный Мейерхольдом в спектакле.

В драме Кальдерона главному герою Эусебио должны принести лестницу, но "подмостки" Башенного театра не позволяли этого; лестница не проходила в единственную дверь, ведущую на сцену. В. Пяст рассказывает: "Мейерхольду ни за что не хотелось расставаться с лестницей. И вдруг его осеняет мысль. Мысль — поистине историческая...

— Несите отсюда! — воскликнул Мейерхольд, показывая рукою налево от себя, направо от сцены, — на дверь, через которую входила публика в столовую из соседней комнаты. Больше в столовую дверей не было.

— Т. е. как? Из публики? Через зрителей?

— Ну, конечно, да. Именно так. Пусть все расступаются.

И в первый раз в истории, по крайней мере современного театра, "актер вышел в публику"^[251].

Спектакль в Башенном театре шел только один раз. Но мысль о "русском Кальдероне" продолжает волновать воображение Мейерхольда.

В 1912 г. в Терйоках Мейерхольдом было создано "Товарищество актеров, писателей, художников и музыкантов". В него входили: Л. Д. Блок, А. А. Мгебров, художники Ю. М. Бонди, Н. И. Кульбин, H. H. Сапунов, композитор Ю. Л. Де-Бур, поэт М. А. Кузмин и др.

Театр в Терйоках существовал один сезон. Репертуар его не сложился. Первое представление — 3 июня. Оно состояло из нескольких частей: пантомимы, сцены из Сервантеса, в центре — "Арлекин — ходатай свадеб" (В. Н. Соловьева) . В связи со смертью Августа Стриндберга (1 мая 1912) 14 июля Товарищество устроило вечер его памяти. Была поставлена неизданная пьеса Стриндберга "Виновны — невиновны".

Но Мейерхольда продолжала интересовать Испания. Было задумано сценическое воплощение "Каменного гостя" Пушкина, но замысел не был осуществлен. И тогда режиссер вернулся к Кальдерону. Он решил создать вторую редакцию драмы "Поклонение кресту". Спектакль в Терйоках состоялся 15 июля. Сохранились режиссерские экспликации, которые дают довольно ясное представление о новом замысле и его воплощении.

Мейерхольда в новом спектакле интересовало прежде всего раскрытие не обстоятельств действия, а убеждения и поведение созданных Кальдероном характеров. Акцент переносился на актерское исполнение. М. В. Бабенчиков указывал, что главная цель постановки Мейерхольда сводилась к тому, чтобы максимально помочь актерам, ибо, по мысли Мейерхольда, "только в игре актеров... лучше всего мог выявиться дух Кальдерона"^[252].

В своих режиссерских экспликациях Мейерхольд пишет о подчинении этой задачи всего оформления спектакля. Основная декорация — белый шатер. На заднем полотне его навешивали вертикальные полосы, между которыми входили актеры. Мейерхольд объясняет символический смысл этого шатра-занавеса: "Этот белый занавес, с нарисованным на нем длинным рядом синих крестов, является символической границей, отделявшей место действия католической пьесы от внешнего враждебного мира. По бокам сцены стояли высокие белые фонари; в них за матовой бумагой горели маленькие лампы, но фонари стояли лишь как символы фонарей, а сцена освещалась верхними и боковыми софитами (рампы не было)"^[253].

Эта идея осуществлялась и в дальнейшем оформлении. О второй хорнаде Мейерхольд писал: "Чтобы показать, что действие происходит в монастыре, два отрока под однотонный звон колокола за сценой вносили и ставили большие белые трехстворчатые ширмы, на которых был нарисован строгий ряд католических святых"^[254].

Эти два отрока исполняли ту же роль "курамбо", но это использование "курамбо" носило не формальный характер — таким образом создавалось действие на просцениуме. Режиссер считал, что именно Мольер стремился вынести действие из глубины сцены на просцениум, на самый край его. По мысли Мейерхольда, это было нужно Мольеру, чтобы преодолеть традиционное в театре отделение актера от публики. Опыт Мольера нужен был режиссеру для решения своей центральной задачи: сделать актера главным выразителем авторской концепции пьесы.

Приведем следующее высказывание Мейерхольда: "Как свободно зажили ничем не стесняемые гротескные образы Мольера на этой сильно выдвинутой вперед площадке. Атмосфера, наполняющая это пространство, не задушена колоннами кулис, а свет, разлитый в этой беспыльной атмосфере, играет только на гибких актерских фигурах"^[255].

Все эти сценические новации применялись при постановке пьесы Кальдерона "Поклонение кресту" и в Башенном и в Териокском театрах. Это кальдероновское начало в исканиях Мейерхольда почувствовал А. Блок, присутствовавший на спектакле в Териоках. Он писал: "Итак, Кальдерон 1) в переводе Бальмонта; 2) в исполнении модернистов; 3) с декорациями, "более чем условными", однако — этот "католический мистицизм" был выражен как едва ли выразили бы его обыкновенные актеры"^[256].

Через три года Мейерхольд вновь обращается к Кальдерону. 23 апреля 1915 г. в Александрийском театре в бенефис актера Ю. Э. Озаровского он ставит драму Кальдерона "Стойкий принц" в переводе К. Д. Бальмонта.

Программа спектакля извещала: ""Стойкий принц" драма в 3-х хорнадах сочинения Кальдерона, перевод К. Д. Бальмонта. Декорации художника А. ЯГоловина. Костюмы и бутафория по рисункам художника А. Я Головина. Постановка режиссера В. Э. Мейерхольда. Музыка В. Г. Каратыгина. Действующие лица: Дон Фернандо — г-жа Коваленская; Дон Энрике — г. Вивьен; Д. X. Кутиньо — г. Вертышев; Царь Феса — г. Студенцов; Таруданте — г. Озаровский; Феникс — г-жа Стахова; Роза — г-жа Шигарина; Сара — г-жа Рашевская; 1 кл. — г. Локтев; 2-й — Казарин; Эстрелья, Селима, Селин, португальские солдаты, мавры и пленники — ученики Императорских драматических курсов, сотрудники драматической труппы и ученики студии Вс. Мейерхольда".

Появление на сцене Императорского театра драмы Кальдерона "Стойкий принц" в постановке Мейерхольда вызвало противоречивые отзывы. Непосредственным откликом на спектакль явилась рецензия А. Р. Кугеля в журнале "Театр и искусство", написанная в задиристо-фельетонном стиле. Критик считал, что "это был скучный спектакль". Виновником "скуки" был объявлен Мейерхольд. Отрицалась новизна режиссерского замысла, целесообразность постановки и интерпретации драмы Кальдерона. "Вместо духа — живого, какое-то стремление соригинальничать, да показать что-нибудь почудней — в пределах приличий, без чего, разумеется, нельзя в Александрийском театре"^[257]. Отрицая оригинальность режиссерского замысла, критик отказывается видеть художественное единство спектакля: "Что же показал нам г. Мейерхольд? Реконструкция старинного театра? Неправда, это не реконструкция. Стилизация? Нет, и не стилизация! Просто собственное сочинение г. Мейерхольда, которое не могло быть ни ярче, ни острее, ни эффектнее, ни талантливее своего творца"^[258].

Иронически отзывался рецензент и о смелом решении режиссера поручить заглавную роль принца — женщине (актрисе Г. Коваленской).

Критик не приемлет новое театральное искусство, ни МХТ, ни Мейерхольда. Отзыв театрального критика не был серьезной попыткой понять и раскрыть смысл и драмы Кальдерона, и ее театральной интерпретации. Естественно, эта статья вызвала ответную реакцию. В следующем, 1916 г., в журнале "Любовь к 3-м апельсинам" появилась серьезная статья молодого историка западной литературы В. М. Жирмунского, писавшего под псевдонимом Victor — "Художественная идея постановки". Автор раскрывает идейное содержание драмы Кальдерона, которое получило верное воплощение в режиссерском решении.

По мнению В. М. Жирмунского, единая задача режиссера и художника сводилась к тому, чтобы в центре спектакля было "не внешнее правдоподобие действительной жизни", не воссоздание "исторической обстановки, в которой происходило действие". Тем самым режиссер и художник "избегали соблазна, который представляет исторический этнографизм на сцене"^[259].

Излагая концепцию спектакля, близкую к замыслу Мейерхольда (это вполне естественно, т. к. В. М. Жирмунский готовил статью для журнала Мейерхольда), он писал: "Только то казалось пригодным для постановки, что могло воплотить основное лирическое настроение кальдероновской драмы: игра актеров, их декламация и костюмы, грим, движения и жесты, вместе с тем, та внешняя обстановка, в которой развивается действие, все должно было стать выражением душевного содержания драмы"^[260].

Естественно, оправдывается введение на мужскую роль — принца — актрисы. Мотивируется это режиссерское решение особенностью самой драмы, ее лиризмом и "женственной" философией характера главного героя. Подробно об этом пишет другой сотрудник журнала, М. М. Жирмунский^[261].

Постановка В. Э. Мейерхольдом двух драм Кальдерона свидетельствует о его интересе к идейно-философской концепции произведений испанского драматурга, о желании раскрыть своеобразие драм Кальдерона. Режиссер ведет поиски новых выразительных театральных средств. При этом два последних спектакля — в Териоках и Александрийском театре — отчетливо проявили главную тенденцию режиссерского поиска — ставку на актера, на передачу психологической достоверности сложного символического содержания драм Кальдерона.

Драмы Кальдерона в переводе Бальмонта вызвали интерес и у других режиссеров русских театров. В частности, в 1911 г. в Старинном театре в Петербурге режиссер Н. В. Дризен поставил драму Кальдерона "Чистилище святого Патрика".

Спектакль, и прежде всего режиссерская интерпретация драмы Кальдерона, вызвали противоречивые оценки. Рецензент А. Ростиславов писал под непосредственным впечатлением от увиденного. Критику все понравилось: декорации, костюмы, план постановки и т. д., драму он именует "красивой и проникновенной мистерией".

Акцент был сделан не на раскрытии идейно-философского и эстетического содержания пьесы, а на реставрацию эпохи и театрального действа того времени, когда ставились драмы Кальдерона при дворе Филиппа IV в театре Buen Retiro. "Театральная археология" господствует в спектакле. Кальдероновская поэзия оказывалась в тени, ее глубокое содержание не раскрывалось.

Авторитетный критик тех лет Эдуард Старк — летописец Старинного театра — справедливо и беспристрастно оценил постановку режиссера Дризена и попытался объяснить серьезные режиссерские просчеты^[262]. Он решительно выступил против эстетики театральной археологии. Мудрость драмы Кальдерона требовала современной формы театрального прочтения, которая исключала и стилизацию, и ненужную реставрацию старинной манеры игры.

Эд. Старк писал, что постановка драмы Кальдерона свидетельствует 'о правильности выбора театра. Оттого представление было "чудом": "Чудо глубокой мысли, настроенной на серьезный философский лад и обвеянной сладким ароматом великолепной поэзии. Чудо это принадлежит Кальдерону"^[263].

Обратим внимание на то, что театральный критик подчеркивает высокие поэтические достоинства драмы, которая была ему известна в переводе К. Бальмонта.

При этом критик отмечал, что замысел драмы не был полностью раскрыт: "Ввиду блестящей поэзии Кальдерона, перед глубиной его мысли и возвышенностью идей стала как-то совершенно неинтересна реставрация игры; то, что в этом предприятии было главным, вдруг сделалось второстепенным, и вы ловили себя на мысли: да ведь это совсем неважно, как оно происходило при Филиппе IV, в загородном дворце Buen Retire! Театральная археология совершенно стушевалась перед Кальдероном, может быть, потому, что он сам очень уж явно не археология. Между примитивной постановкой и упрощенными приемами игры, с одной стороны, и внутренними достоинствами кальдероновской драмы — с другой, не получалось необходимой гармонии вследствие того, что достоинства эти, весь сценический материал, заключенный в творении испанского поэта, бесконечно превышают тогдашние театральные возможности"^[264].

В спектакле Старинного театра было допущено искажение текста. Оно происходило по причинам как независимым от театра — цензура, так исходило и от самого театра — были сделаны неоправданные купюры в тексте. Вмешательство цензуры носило анекдотический характер: не было разрешено вынести на афишу подлинное название драмы: "...называется она "Чистилище Патрика", так по афише, ибо последняя есть уступка цензуре; настоящее же имя чуду: "Чистилище святого Патрика". Это очень характерно для нашей страны, где не только соответствующие инстанции, но и целые категории людей все еще продолжают смотреть на театр как на бесовское заведение. Иной взгляд был в Испании XVII века, "инквизиционной Испании!.. Бесчисленное множество религиозных пьес игралось там на всевозможных сценах, и это не только никого не оскорбляло, но напротив, содействовало, с одной стороны, возвышению достоинства театра, а с другой — пробуждению и укреплению в зрителях добрых чувств"^[265], — отмечал Эд. Старк. По поводу неоправданных купюр, сделанных театром, он писал: "Дирекция произвела в тексте драмы такие сокращения, которые, в подобном художественном произведении совершенно недопустимы.

Необходимо было поставить "Чистилище Патрика" целиком прежде всего потому, что такая задача удовлетворила бы прежде всего эстетическую потребность самих работников театра, предполагая, что им была дорога каждая строка поэта...

Наконец, уж если так необходимы были купюры, последние, во всяком случае, должны были быть сделаны с большим выбором: никакими соображениями нельзя было оправдать пропуск во II действии великолепного диалога между царем и Патриком по поводу того, куда идет человеческая душа после смерти; это одно из лучших мест драмы"^[266].

В 1915 г. в Москве открылся новый театр, получивший название Камерного. Одну из главных задач театр видел в определении собственного репертуара. Любопытно, что первые два спектакля были непосредственно связаны с переводческой деятельностью К. Д. Бальмонта. Театр открылся премьерой в постановке Таирова индийской драмы "Сакунтала" в переводе Бальмонта. Вторым спектаклем стал "Жизнь есть сон" Кальдерона, режиссер Зонов.

Спектакль "Жизнь есть сон" активно обсуждался театральной критикой. Мнения рецензентов были не просто противоречивыми, но и взаимоисключающими. В журнале "Любовь к 3-м апельсинам" Сергей Игнатов резко осудил спектакль. В "Театральной газете" рецензент похвалил постановку. В "Рампе и жизни" Юрий Соболев критиковал режиссера.

В противоречивости оценок сказалось, прежде всего, различное понимание драмы Кальдерона, ее поэтики. Так, С. Игнатов писал: ""Жизнь есть сон" относится к циклу философских драм Кальдерона, а глубина мысли, пафос драматурга совершенно пропали за ненужной напыщенностью стилизованных декораций.

Не было гармонии и между декорациями и актерами. Краски, слова, жесты — существовало отдельно, без необходимой слитности"^[267].

Рецензент считал, что успех мог быть достигнут только в, случае соблюдения принципов театрального действия старинного испанского театра. Он утверждал: замысел Кальдерона "остался неясным для режиссера. Как нельзя ставить fiab'y Гоцци, не зная принципов commedia dell'arte, так и здесь — надо было, прежде всего, постичь характер испанского театра, не допускающего замедленного темпа и стилизованных пауз; медлительных движений и застывания у колонн. В результате — спектакль оставляет расплывчатое впечатление. Здесь и элементы испанского театра, и стремление к стилизованному реализму современности. Эта нестройность проходит и в постановке, и в декорациях, и в исполнении"^[268].

Критик "Театральной газеты", в целом положительно оценивая спектакль, хвалит театр, как это ни парадоксально, за "преодоление Кальдерона": "Камерный театр подошел к Кальдерону с большой любовью, с тонким пониманием стиля. Намечено все было очень правильно и по мере возможности осуществлено. Я говорю "по мере возможности" потому, что играть Кальдерона очень и очень трудно. Дать его во всей монументальности невозможно уже потому, что техника нашей сцены не знает этих средств. Наш театр, театр характера, театр человека, а театр Кальдерона — театр формул на ходулях, театр поучений на котурнах. С другой стороны, опростить в обыденном смысле Кальдерона, значит лишить его всякой внутренней силы и смысла и сделать от, начала до конца фальшивым. Камерный театр взял хорошую середину, оттенив монументальность условно-тяжелой читкой стихов, а в остальном стараясь приблизить и смягчить структуру пьесы до наших восприятий"^[269].

Критик Ю. Соболев считает, что оба спектакля Камерного театра — "Сакунтала" и "Жизнь есть сон" — не были удачными, и эти неудачи объясняет неверным пониманием замысла драматурга. Особенно наглядно это проявлялось в постановке драмы Кальдерона: но ни "Сакунтала", ни "Жизнь есть сон" не были осуществлены так, как должны осуществляться на сцене произведения, столь огромные и по внутренней и по внешней своей конструкции.

И как ни помогали декоратор, режиссер и композитор "Сакунтале" сделаться близкой нам, современным зрителям, так и осуществляющие спектакль Кальдерона ни хорошими декорациями, ни общим удачным планом постановки не спасли драму от привкуса какой-то археологичности, столь утомляющей скуки, заметной с первой картины.

Правда, в дальнейшем своем течении спектакль не казался таким грузным. Жгучая философия Кальдерона волновала и находила отклик в Душе зрителя.

Но если бы исполнители до конца верно поняли основной "тон" трагедии, — какими яркими огнями мог бы озариться весь спектакль"^[270].

Обратим внимание на противоречивость суждений критиков. С. Игнатов упрекает театр и режиссера в том, что не восстанавливается принцип старинного театра, а Ю. Соболев видит причину неудачи спектакля в излишней археологичности и нежелании театра найти новые сценические средства для выражения глубоких идей Кальдерона.

Интересно, что и в обсуждении постановки в Камерном театре, и спектаклей, осуществленных Мейерхольдом, и спектакля в Старинном театре поднимался вопрос не только о современном воплощении художественных произведений XVII в., но ставился шире — речь шла о принципах их воссоздания средствами современного театра.

Так драмы Кальдерона в переводах Бальмонта оказались важным этапом в развитии театрального искусства. При этом характерна общая тенденция режиссуры при воссоздании идей далекой эпохи, проявившаяся прежде всего в выдвижении актера на первый план спектакля и возложении на него главной задачи по раскрытию замысла драматурга.

Как мы уже отмечали, к этому пришел в своих поисках Вс. Мейерхольд. Критика оказалась единодушной", признав крупной удачей спектакля Камерного театра исполнение актером Шалаховым роли Сехисмундо: "Центральную роль Сехисмундо с большим подъемом и темпераментом вел г. Шалахов, отлично читавший стихи и умевший подняться до грандиозности кальдероновского замысла"^[271].

В "Рампе и жизни" мы читаем: "Но, увы, только отдельные вспышки радовали, да и то только благодаря одному исполнителю — г. Шалахову, давшему четкий и смелый образ Сехисмундо. И внешне и внутренне роль сыграна очень выпукло. В особенности удались последние картины: пробуждение после "сна" и вещее провидение жизни, которая не более, как "сновидение"... Большой монолог читал г. Шалахов прекрасно; это волновало и звучало так торжественно-скорбно"^[272].

Актриса Камерного театра Алиса Коонен в своих воспоминаниях пишет, что спектакль "Жизнь есть сон" не удался. Он не был принят ни публикой, ни критикой. Одна только удача была несомненной — исполнение Шалаховым центральной роли Сехисмундо. Шалахов играл действительно великолепно. И даже критики, браня спектакль, единодушно хвалили его темперамент и голос, а одна из газет объявила даже, что родился 2-й Шаляпин"^[273].

Мы кратко остановились на театральной жизни драм Кальдерона, поставленных в первые десятилетия XX в. Театральное воплощение Кальдерона на русской сцене раскрывает один из важных моментов происходившего в начале века обновления театра и, в частности, решения важной проблемы раскрытия классики прошлых эпох современности средствами.

III

Как мы отмечали, К. Д. Бальмонт, приступая в начале века к переводу драм Кальдерона, руководствовался обширным замыслом дать читателю и театру русского Кальдерона. Переводчик, задумывая свое издание, отчетливо понимал все трудности, которыми оно будет сопровождаться. "Вряд ли нужно говорить, что быстрое осуществление этого плана и заполнение такого существенного пробела в нашей переводческой литературе зависит не только от меня. Можно надеяться, что журналы и газеты, имеющие влияние на большую публику, сделают все от них зависящее, чтобы поэтические замыслы таких гениев, как Кальдерон, получили возможно широкое распространение в России"^[274].

Поначалу, как мы видели, план не был выполнен. Переведено и издано только пять драм. Разные обстоятельства отвлекали Бальмонта от осуществления задуманного. Но Кальдерон продолжал интересовать его. Так, находясь во Франции в 1912 г., он перевел "Врача своей чести", снабдив перевод вступительной статьей. В письме к М. В. Сабашникову он писал:

"1912.1.13. Пасси.

Дорогой Миша. Ты, верно, удивишься, получив посланное. Хочется думать, что удивление будет симпатического свойства. Я послал тебе "Врача своей чести" Кальдерона (бандеролью) и предисловие к нему при сем. Если бы ты согласился выпустить его без промедлений, я был бы счастлив. Я успел бы еще получить весь набор (во всяком случае набор предисловия), я здесь до 2-го28-го. Я думаю, что 3-й выпуск Кальдерона подхлестнет и остальное, как по свойству драмы (кто-то в мире не ревнует!). Так и дешевизна выпуска.

Жду ответа"^[275].

Бальмонту удалось продолжить работу над Кальдероном только в 1919 г. В архиве поэта мы обнаружили договор на продолжение издания драм Кальдерона:

"Москва, июля 24, 1919 г.

Мы, нижеподписавшиеся, Константин Дмитриевич Бальмонт и Товарищество под названием Изд-во М. и С. Сабашниковых, заключили между собой следующее соглашение:

1) К. Д. Бальмонт переведет для издательства стихами с испанского на русский язык драмы Кальдерона: "Волшебный маг", "Саламейский алькальд" "Луис Перес Галисиец", "Бойтесь тихой воды", "Возлюбленная Гомеса Ариаса".

2) Эти драмы издательство приобретает от К. Д. Бальмонта с правом выпуска их в количестве экземпляров и изданий по усмотрению издательства, отдельно или совместно с другими переводами из Кальдерона, а также с присовокуплением статей или примечаний, если таковые не будут даны самим К. Д. Бальмонтом.

3) Гонорар К. Д. Бальмонта определяется в 15% с нарицательной цены книги (без переплета), объявленной издательством в момент ее выпуска, уплачиваемых постепенно по мере продажи книги или книг с количества действительно проданных издательством экземпляров, причем расчет учиняется ежегодно по заключении издательством отчета и установления количества проданных экземпляров.

4) Авансом в счет вышеозначенного отчисления К. Д. Бальмонт получает по 3 рубля с каждого переводимого им стиха по представлению им издательству рукописи каждой драмы вполне законченной к печати.

5) В счет аванса упомянутого в пункте 4 с/д К. Д. Бальмонт получает при подписании сего 3 тысячи рублей, т. е. по 600 рублей за каждую драму.

К. Д. Бальмонт.

1919/VII, 24"

На общих условиях сего договора К. Д. Бальмонт подготовил еще несколько переводов из Кальдерона (драма "Дама Привидение")^[276].

В том же архиве мы обнаружили четыре неопубликованных перевода драм Кальдерона: "Волшебный маг", "Саламейский алькальд", "Луис Перес Галисиец", "Дама Привидение". Сохранилось письмо Бальмонта к издателю Михаилу Васильевичу Сабашникову о завершении работы над драмой "Луис Перес Галисиец".

"Дорогой Миша!

Я принес тебе 2-ое действие "Люиса Переса". Притязаю на 3760 руб. (1320 строк — 200 руб. аванса). Мне нужно было бы переговорить с тобой о точном счете строк. Я считаю все строки и не знаю, согласен ли ты с моей арифметикой. Но я думаю 1) что прозаическая строка берет столько же у меня внимания и механического труда, — как и целый стих, будь это строка лишь означение действующего лица; 2) строка, независимо от счета букв, занимает отдельное типографское место; 3) гонорар есть лишь аванс, и позднее все равно перейдет к иному масштабу, т. е. к 15%.

Жалею, что не застал тебя в твоем прелестном саду.

Жму руку.

1919 VIII 6/19.

Твой К. Бальмонт"^[277].

Почему же именно на этих четырех драмах остановил свой выбор Бальмонт, из огромного наследия Кальдерона выделив именно их? Нам кажется, что Бальмонт, вновь возвращаясь к своему титаническому замыслу, решил в новых переводах дать русскому читателю возможность представить более четкую картину многообразия поэтического мира Кальдерона. Если на раннем этапе работы над пьесами испанского драматурга Бальмонта интересуют принципиально важные для его концепции литературы и театра "мистические" драмы, то спустя два десятилетия меняются его взгляды, и теперь поэт стремится представить многожанровую систему кальдероновского наследия. И действительно, Бальмонт переводит четыре драмы, почти полностью отражающие жанровое разнообразие драматургии Кальдерона: пьеса "Волшебный маг" (в 1637 г. впервые поставлена, напечатана в 1633 г.) — философская драма. По-русски публикуется впервые. Другие переводы этой драмы нам обнаружить не удалось. Важность публикации — еще и в том особом месте в истории литературной культуры, которое занимала эта драма. Именно о ней писал К. Маркс, рассказывая о своем изучении испанского языка: "Начал с Кальдерона, с его "Чудодейственного мага" — католического Фауста — Гете почерпнул для своего "Фауста" не только отдельные места, но и целые сцены"^[278].

"Саламейский алькальд" написан в 1640-х годах, первое издание — в 1651 г. "Луис Перес Галисиец" написан в 1628 г., издан в 1647 г., принадлежат к числу драм чести. И комедия "плаща и шпаги" "Дама Привидение" (первая постановка — 1629 г., издана в 1636 г.). Кстати, Бальмонт впервые берется за перевод кальдероновской комедии.

Обратим внимание и на тот факт, что Бальмонт выбрал одни из лучших произведений Кальдерона, до сих пор остающиеся в центре внимания ученых разных стран. Интересны мнения современных испанских исследователей творчества Кальдерона о "Саламейском алькальде". Вот что пишет об этой драме А. Вальбуэна Брионес: ""Саламейский алькальд" — возможно самая популярная драма Кальдерона и одно из самых известных сочинении испанской литературы за рубежом"^[279]. Другой известный ученый отмечает: "Самый драгоценный камень в поэтической короне Кальдерона — "Саламейскцй алькальд". Она (драма.—Д. М.) является исключением в театре Кальдерона; мы в ней находим реалистические описания окружающего мира, страстные характеры, напряженные конфликты между этими характерами"^[280].

Одной из самых популярных комедий среди критиков является "Дама Привидение". О ней много написано и в самой Испании и за ее пределами, в частности Анхель Вальбуэна Брионес считает, что "Дама Привидение" — "один из шедевров XVII в., драма полифонического автора, умеющего создать сложный "и многообразный театральный мир"^[281]. Много внимания этой комедии уделяли и советские ученые. В. С. Узин считает, что "ситуация, разработанная в комедии "Дама Привидение", представляет значительный интерес именно потому, что в ней вскрыто резкое противоречие между естественным человеческим чувством, которое властно предъявляет свои права, и косными условиями, в силу которых люди вынуждены скрывать свои чувства. При помощи простого сценического приема, заимствованного у Тирсо де Молины, Кальдерон как бы обнажает перед нами самый механизм насилия над человеческой природой"^[282].

Выдающийся русский поэт Константин Дмитриевич Бальмонт был замечательным переводчиком и филологом, знатоком многих языков. Отвергая педантичное воспроизведение особенностей, чуждых русскому языку, Бальмонт в своих переводах средствами современного ему стихосложения сумел передать поэтическую стихию драм Кальдерона, не отступая при этом, от смысла оригинала.

Однако ни при жизни, ни после смерти его переводы драм Кальдерона не были собраны и изданы полностью. Настоящее издание является первым собранием всех сохранившихся переводов К. Д. Бальмонта.

Г.А. Коган. Материалы по библиографии русских переводов Кальдерона

1. К ИСТОРИИ РУССКИХ ПЕРЕВОДОВ КАЛЬДЕРОНА

В начале XIX в. имя Кальдерона появляется на страницах русских журналов. Хотя опыт перевода Кальдерона относится к концу XVIII в., когда Екатерина II сделала "вольное переложение" семи начальных сцен комедии Кальдерона "Спрятанный кабальеро". Эта рукопись, озаглавленная "Чулан", была опубликована в 1901 г. Затруднительно определить, с французского или с немецкого языка сделан перевод. Второй известный нам перевод сделал в 1809 г. П. А. Корсаков, ориентируясь на испанское издание, — "Сонет о розе" из драмы "Стойкий принц"; перевод был напечатан лишь в 1840 г.

Первый появившийся в печати перевод Кальдерона, выполненный П. В. Киреевским, относится к концу 20-х годов. В, 1828 г. "Московский вестник" публикует прозаический перевод первого действия комедии "Трудно стеречь дом о двух дверях". В примечании редакции сказано о намерении П. В. Киреевского "заняться переводом всех лучших произведений Кальдерона"^[283]. И действительно после смерти Киреевского в его бумагах было обнаружено несколько переведенных на русский язык пьес испанского драматурга.

В самом начале 30-х годов появляется еще один перевод Кальдерона. В. А. Каратыгин перевел для своего бенефиса драму "Врач своей чести", которая под названием "Кровавая рука" шла на сцене Большого театра в Петербурге в 1831 г. Вокруг перевода развернулась дискуссия. В "Литературных приложениях к Русскому инвалиду" говорилось, что переводчик "по неразумению своему обезобразил ее (немецкую версию пьесы, с которой был сделан перевод. — Г. К.) до того, что многие в ней места трудно или, вернее сказать, невозможно понять"^[284]. Рецензент "Северной пчелы" также отметил "темноту перевода"^[285]. Однако перевод взяли под защиту литераторы, группировавшиеся вокруг журнала "Сын отечества". В этом журнале в 1831 г. появилось сообщение о намерении одного из литераторов выпустить в свет "Испанский театр", в том числе 8 пьес Кальдерона, включив в издание биографию, разбор творчества, комментарии, а также отрывки из сочинений испанских историков, описывавших эпоху, которой посвящены пьесы испанского драматурга. Ни один из этих переводов не был напечатан.

Пьеса Кальдерона "Последняя дуэль в Испании" была переведена на русский язык и поставлена в Петербурге в Александрийском театре в 1838 г. В 1843 г. в двух выпусках "Испанского театра" были опубликованы "Жизнь есть сон" и "Саламейский алькальд", переведенные К. И. Тимковским. Эти переводы, выполненные с испанского, были доброжелательно встречены большинством журналов и газет того времени (подробнее см. в нашей статье "Сценическая история драматургии Кальдерона в России XVIII-XIX вв." в сборнике "Iberica". Л., 1986, вып. 2).

Общественный подъем конца 1850-х — начала 1860-х годов способствовал росту интереса к классической литературе Европы. Предпринимаются новые издания, знакомящие читателей с испанской драматургией. В 1860-1861 гг. в Москве выходят в свет два выпуска "Избранных драм Кальдерона", в которых были напечатаны стихотворные переводы двух трагедий: "Врач своей чести" и. "Жизнь есть сон". Переводчик С. В. Костарев был известен как оригинальный автор, написавший ряд исторических драм, и как деятельный пропагандист испанской литературы, познакомивший русских читателей и зрителей также с "Саламейским алькальдом". Есть указания на то, что Костарев работал над переводом еще двух драм Кальдерона ("Благоговение к кресту" и "Чудный маг"), однако эти переводы не были изданы. Опубликованные переводы Костарева вызвали критические отклики в печати. "Отечественные записки", в целом благожелательно оценив появление "Избранных драм", отметили: "Что касается стиха, то видно, что г. Костареву в некоторых местах немалого труда стоило совладать с ним. Желательно, чтоб г. Костарев обращал побольше внимания на его обработку..."^[286] Рецензент "Северной пчелы" писал: "Я уверен, что нам надлежит ознакомиться... и с испанской литературой... Только какая надобность сближать нас с иноземным поэтом посредством дурных русских стихов"^[287]. "Санкт-Петербургские ведомости" указывали: "...Стих г. Костарева очень угловат и вовсе не плавен: к тому же стихосложение такое, что не годится никак для сцены..."^[288].

Вслед за Костаревым переводом произведений Кальдерона, занялся поэт-переводчик Н. П. Греков. Им были переведены две драмы: "Ересь в Англии" и "Жизнь есть сон". Отрывки первой были напечатаны в "Модном журнале" в мае 1865 г., в 1866 г. драма была поставлена на сцене московского Малого театра. В том же году там были поставлены "Саламейский алькальд" в переводе Костарева и комедия "Сам у себя под стражей", переведенная с немецкого С. А. Юрьевым. Позже, в 1891 г., эта комедия была опубликована в журнале "Артист". С. А. Юрьев, много и плодотворно работавший над переводом испанской драматургии познакомил русского читателя с кальдероновской трагедией "За тайное оскорбление тайное мщение" (напечатана в 1871 г.). Им же был переведен "Саламейский алькальд", поставленный лишь в 20-х годах нашего столетия.

В 1872 г. в журнале "Вестник Европы" появляется отрывок из пьесы Кальдерона "Дочь воздуха" в переводе В. П. Буренина. В это же время к переводу произведений Кальдерона обращается А. Н. Островский, высоко ценивший испанского драматурга. В архиве Островского, хорошо знавшего испанский язык, остались фрагменты переводов комедии "Дом с двумя выходами трудно стеречь" и драмы "Вера в крест".

Русская печать отметила в 1881 г. двухсотлетие со дня смерти Кальдерона. В 1884 г. в серии "Библиотека европейских писателей и мыслителей", издаваемой литератором В. В. Чуйко, появился прозаический перевод трех пьес Кальдерона: "Поклонение кресту", "Час от часу не легче" и "Алькад в Саламее".

В 90-е годы интерес к Кальдерону возрастает; появляются новые переводы его произведений. В журнале "Артист" в 1891 г. печатается его драма "Дон Фернандо, стойкий принц", переведенная с немецкого языка с оглядкой на французский перевод Н. Ф. Арбениным, в то время артистом Малого театра. В 1894 г. там же напечатан анонимный перевод "Невидимки", а в 1898 г. основатель отечественной испанистики, профессор Петербургского университета Д. К. Петров публикует свой перевод кальдероновской драмы "Жизни есть сон". Этот перевод, напечатанный незначительным тиражом, воспроизводится в нашем издании. Заметим попутно, что в это же десятилетие появляются новые переводы пьес Кальдерона, выполненные для театра. Известная переводчица с испанского М. В. Ватсон вновь переводит комедию "Сам у себя под стражей", озаглавив ее "Тюремщик самому себе". Тогда же сделаны новые переводы "Саламейского алькальда" и драмы "Сила веры". В конце 90-х годов к произведениям Кальдерона обращается К. Д. Бальмонт, сделавший очень много для популяризации его творчества.

В 1909 г. в журнале "Театр и искусство" появилось сообщение о предстоящем издании полного собрания драматических сочинений Кальдерона в переводе драматурга И. М. Булацеля, потратившего на этот труд около пяти лет. Однако это издание так и не вышло в свет.

Нельзя не упомянуть о заслуживающем внимания эпизоде бытования Кальдерона в нашей стране. Накануне революции 1905 г. Ян Райнис перевел "Саламейского алькальда" на латышский язык. В свете революционной ситуации, сложившейся в России, пьеса приобрела в глазах цензоров опасный характер. "...В драме Кальдерона де ла Барка "Судья Саламеи", — писал цензор, — много фраз, которые нельзя не считать неудобными... Я полагал бы драму "Судья Саламеи"... не дозволить к исполнению"^[289].

Лишь после Октябрьской революции "Саламейский алькальд" наряду с другими пьесами Кальдерона был рекомендован к постановке.

Наиболее значительной из постановок кальдероновского театра в первое десятилетие после революции явился спектакль Второй студии МХТ "Дама-Привидение", премьера которого состоялась 9 апреля 1924 г. Государственный Центральный театр юного зрителя в Москве поставил в 1934 г. комедию Кальдерона "Сам у себя под стражей". Новое прочтение кальдероновской пьесы (автор переработки — драматург Белла Зорич) способствовало созданию веселого жизнерадостного спектакля, с большим успехом исполнявшегося на сцене театра вплоть до Великой Отечественной войны.

Большой интерес к испанскому классическому театру, вызванный героической борьбой испанского народа против фашистских мятежников, вновь поставил на повестку дня вопрос о постановке пьес Кальдерона и переводе его произведений на русский язык.

Следует отметить, что издательство "Academia" еще в 1935 г. планировало приступить к переводу драм Кальдерона. Однако это издание не осуществилось.

В 1939 г. отдельной книгой издается "Саламейский алькальд" в переводе M. M. Казмичова с содержательной вступительной статьей К. Н. Державина.

Существенным рубежом в знакомстве с творчеством Кальдерона следует считать 1940 г., когда появляется перевод "Дамы-Привидения", мастерски выполненный Т. Л. Щепкиной-Куперник (напечатан в 1946 г., затем неоднократно переиздавался). Появление этого перевода вдохнуло новую жизнь в бытование театра Кальдерона на советской сцене. Поставленная в том же году в Москве и Ленинграде, эта пьеса начала свое сценическое существование на подмостках советского театра. "Дама-Привидение" была широко представлена в репертуаре театров военных лет и в послевоенное время. В 50-70-е годы она шла ежегодно на сцене не менее десятка театров страны. Как правило, это был один из наиболее посещаемых спектаклей. Успех драмы разделила и другая пьеса Кальдерона, идущая в течение многих лет на советской сцене, — комедия "С любовью не шутят". Первую ее постановку (в переводе M. M. Казмичова) осуществил в 1948 г. Н. П. Акимов в Ленинградском театре комедии (вышла отдельным изданием в 1949). В 1955 г. в Ленинградском театре им. Ленсовета была поставлена комедия Кальдерона "Спрятанный кабальеро", переведенная М. М. Казмичовым. В том же году она была опубликована. Многие ТЮЗы страны ставят комедию "Сам у себя под стражей", трактовавшуюся как спектакль для юношества. Пьесы испанского драматурга нашли в нашей стране благодарного зрителя.

В 1961 г. предпринимается издание двухтомника произведений Кальдерона. В этом издании, включавшем 12 пьес испанского драматурга, приняли участие советские переводчики: Б. Пастернак, Т. Щепкина-Куперник, О. Савич, М. Казмичов, И. Тынянова, Ф. Кельин, Ю. Корнеев, В. Бугаевский. Четыре пьесы были впервые напечатаны на русском языке.

В 1963 г. читатели знакомятся с пьесой Кальдерона "В тихом омуте" в переводе А. Голембы. В 1982 г. выходит в свет пьеса Кальдерона "По секрету — вслух" в переводе М. А. Донского. В настоящее время Г. А. Товстоногов готовит к постановке в Ленинградском Академическом Большом драматическом театре пьесу Кальдерона "Жизнь есть сон" (перевод М. Донского). Ряд сонетов и эпиграмм Кальдерона в различных переводах напечатан в антологии "Испанская поэзия в русских переводах" (1978, 1984), в сборниках "Испанская классическая эпиграмма" (1970), "Испанская эстетика" (1977), "Жемчужины испанской лирики" (1984) и др.

Таким образом, можно констатировать, что советские читатели и зрители имеют возможность широко и разносторонне знакомиться с творчеством Кальдерона в высокохудожественных переводах, выполненных ведущими переводчиками нашей страны.

2. ПЕРЕВОДЫ ПРОИЗВЕДЕНИЙ КАЛЬДЕРОНА НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Избранные произведения. Сборники

1. Испанский театр / Пер., предисл. и примеч. К. Тимковского. Т. 1. Кальдерон. СПб.: тип. К. Жернакова, 1843. XII. 210 с. [Вып. 1, т. 1.]: Жизнь есть сон; [Вып. 2, т. 1.]: Саламейский алькальд.

Рец.: Кони Ф. // Лит. газ. 1843. 4 апр. No 14. С. 282-285; Лит. газ. 1843. 16 мая. No 19. С. 377380; Кони Ф. // Лит. газ. 1843. 30 мая. No 21. С. 424-425; Отеч. зап. СПб. 1843. Т. 28, No 5. С. 12; No 6. С. 37-44; (Плетнев П. А) // Современник. СПб. 1843. Т. 31, No 7. С. 112-113; Рус. инвалид. СПб. 1843. 9 мая. С. 401-403; (Полевой Н. А.) // Сев. пчела. СПб. 1843. 12 окт. С. 910-911; Подп.: Z. Z.; [Белинский В. Г.] // Отеч. зап. 1844. Т. 32, No 1. С. 37, [паг. 5-я].

2. Избранные драмы Кальдерона: Вып. 1, 2 / Пер. С. Костарева. М.: тип. Каткова и К^o, 1860-1861.

Вып. 1: Врач своей чести. 1860. XXXIII. 141 с.;

Вып. 2: Жизнь есть сон. 1861. V. [5]. 150 с.

Рец.: Моск. ведомости. 1860. 8 дек. С. 2124; -цкий // Сев. пчела. 1861. 13 янв. С. 37-39; СПб. ведомости. 1861. 11 мая. С. 591-592; Отеч. зап. 1862. Т. 140, No 1. С. 362-364.

3. Драматические произведения: Поклонение кресту; Час от часу не легче; Алькад в Саламее. СПб.: тип. газ. Новости, 1884. 204 с. (Б-ка европ. писателей и мыслителей / Изд. В. В. Чуйко. Сер. 2; No 16). (Переводчик не указан).

4. Сочинения Кальдерона: Вып.1-3 / Пер. К. Д. Бальмонта. М.: изд. М. и С. Сабашниковых. 1900-1912.

Вып. 1: Чистилище святого Патрика. 1900. CXLII. 150 с.

Содерж.: Предисловие переводчика; Бальмонт К. От страстей к созерцанию: (Поэзия Кальдерона); Руанэ Л. Заметка о Чистилище святого Патрика; Текст пьесы.

Вып. 2: Философские и героические драмы. 1902. VIII. 772 с.

Содерж.: Предисловие; Жизнь есть сон: Кренкель М. Статья;

Текст пьесы; Примечания; Поклонение кресту: Бальмонт К. Статья;

Текст пьесы; Примечания; Стойкий принц: Кренкель М. Статья;

Текст пьесы; Примечания; Любовь после смерти; Бальмонт К. Статья; Текст пьесы; Примечания; Книголюбительские приложения: Литература о Кальдероне.

Вып. 3: Врач своей чести. 1912. XXVIII. 187 с.

Содерж.: Бальмонт К. О ревности; Текст пьесы.

Ред.: Правит, вести. СПб. 1900. 10 сент.; (Амфитеатров А. В.) // Россия. СПб. 1900. 19 сент. — Подп.: Old gentleman // Новый мир. СПб. 1900. No 12. С. 92-94, [паг. 2-я]; Ежемес. соч. СПб. No 46. С. 128; Деген Е. // Мир божий. СПб. 1900. 1900, No 11. С. 288; Рус. Богатство. СПб. 1900. No 11. С. 70-71; Буренин В. // Новое время. СПб. 1902. 3 мая; Венгерова З. // Образование. СПб. 1902, No 7 / 8. С. 116-120; Почтальон. СПб. 1902. No 6. С. 334; Айхенвальд // Речь. СПб. 1912. 13 авг.; К-ский Л. // Рус. ведомости. М. 1912. 5 июня; Бюл. лит. и жизни. М. 1912. No 10. С. 414-415; No 19. С. 392.

5. Пьесы: В 2-х т. / Сост., вступ. статья и примеч. Н. Б. Томашевского. Ред. пер. H. M. Любимова. М.: Искусство, 1961: (Б-ка драматурга). Т. 1: [Драмы] / Вступ. ст. и примеч. Н. Б. Томашевского. 702 с.

Содерж.: Томашевский Н. Б. Театр Кальдерона; Стойкий принц / Пер. Б. Пастернака; Луис Перес Галисиец / Пер. В. Бугаевского; Любовь после смерти, или осада Альпухарры / Пер. О. Савича; Врач своей чести / Пер. Ю. Корнеева; Жизнь — это сон / Пер. И. Тыняновой; Саламейский алькальд / Пер. Ф. Кельина; Томашевский Н. Б. Примечания.

Т. 2: [Комедии] / Примеч. Н. Б. Томашевского. 688 с.

Содерж.: Дама-невидимка / Пер. Т. Щепкиной-Куперник; Сам у себя под стражей / Пер. О. Савича; Спрятанный кавальеро / Пер. М. Казмичова; Дама сердца прежде всего / Пер. Т. Щепкиной-Куперник; Апрельские и майские утра / Пер. Т. Щепкиной-Куперник; Не всегда верь худшему / Пер. М. Казмичова.

ОТДЕЛЬНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

A secreto agravio secreta venganza

6. За тайное оскорбление тайное мщение: Трагедия в 3-х д. / Пер. С. Юрьева // Беседы в О-ве любит, рос. словесности. М. 1871. Вып. 3. С. 87135.

El alcaide de si mismo

7. Сам у себя под стражей: Комедия в 3-х д. / Приспособл. к сцене С. А. Юрьевым // Артист. М., 1891. No 15. С. 1-8; No 16. С. 1-7; No 17. С. 1-8.

8. Тюремщик самому себе: Комедия в 3-х д. / Пер. и приспособл. к рус. сцене М. Ватсон: Рукопись. ЛГТБ. 1895.

9. Сам у себя под стражей: (Комедия в 3-х д.) / Пер. В. Левика и В. Узина: М.: ВУОАП, 1945. 47 с. Ротапринт. (См. No 5.)

El alcalde de Zalamea

10. Саламейский алькальд: Драма в 3-х д. / Пер. С. Костарева: Рукопись. ЛГТБ. 1865. 117 с.

11. Саламейский судья: Драма в 3-х д. / Пер. для сцены С. Юрьева: Рукопись. ЛГТБ. [Не нумер, листы].

12. Саламейский алькальд: В 3-х д.: Рукопись. ЛГТБ. 1896. [Не нумер. листы].

13. Саламейский алькальд: Драма в 3-х д. / Пер. М. М. Казмичова; Под ред. М. Л. Лозинского; Вступ. ст. К. Н. Державина. Л.; М.: Искусство. 1939. 200 с. (См. No 1, 3, 5.)

14. Саламейский алькальд: (Отрывки) из пьесы / Пер. Ф. В. Кельина // Хрестоматия по западноевропейской литературе XVII века. М.: Учпедгиз, 1940. С. 201-205. То же. 2-е изд., доп. и испр. М., 1949. С. 187-191.

15. Саламейский алькальд: Отрывки из драмы / Пер. M. M. Казмичова // Хрестоматия по истории западноевропейского театра. 2-е изд. М.: Искусство, 1953. Т. 1. С. 373-378.

16. Наставленья Педро Креспо сыну / Пер. Ф. Кельина // Европейская поэзия XVII века. М.: Худож. лит., 1977. С. 417-419.

Amar despues de la muerte

(См. No 4, 5.)

Antes que todo es mi dama

(См. No 5.)

Casa con dos puertas mala es de guardar

17. Трудно стеречь дом о двух дверях: Комедия. День первый / [Пер.] П. В. Киреевского // Моск. вести. 1828. Ч. II, No 19 / 20. С. 234-271.

La cisma de Inglaterra

18. Ересь в Англии: Драма в 3-х д. / Пер. Н. П. Грекова: Рукопись. ЛГТБ. 1865. 48 л.

19. Ересь в Англии: Сцены из драмы / Пер. Н. П. Грекова // Модный магазин. СПб., 1865. No 15. С. 225-229.

20. Слепец: [Фрагмент из драмы] / Пер. И. Тыняновой // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 419.

21. Презренье к славе: [Фрагмент из драмы] / Пер. И. Тыняновой // Там же. С. 420-421.

La dama duende

22. Невидимка: Комедия в 3-х днях // Артист. М., 1894. No 39. Прилож. С. 1-23.

23. Дама-невидимка: Комедия в 3-х д. / Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник; Вступ. статья В. С. Узина. М.; Л.: Искусство, 1946. 168 с. (Испанский театр XVII века; Вып. 3).

То же // Щепкина-Куперник Т. Л. Избранные переводы. М.: Гослитиздат, 1958. Т. 2. С. 319-428.

То же // Испанский театр. М.: Худож. лит., 1969. С. 579-684.

Тоже: М.: ВААП, 1974. 121 л. Ротапринт. (См. No 5.)

Рец. на изд. 1946 г.: Февральский А. // Сов. книга. М., 1946. No 8 / 9. С. No 141-143.

24. Дама-невидимка: Отрывки из пьесы / Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник // Сов. искусство. М., 1938. 22 дек.

La devocion de la cruz

25. Сила веры: В 3-х д. / Пер. СБ: Рукопись. ЛГТБ. 1898. 63с. Подзагл.: Поклонение кресту см. NoNo 3, 4.

El escondido у la tapada

26. Чулан: Вольное переложение из Кальдерона де ла Барка. Отрывок // Соч. императрицы Екатерины II, на основании подлинных рукописей и с объяснит. примеч. ак. А. Н. Пыпина. Т. 3. СПб.: тип. имп. Акад. наук, 1901. С. 387-395.

27. Спрятанный кабальеро: Комедия в 3-х д., 4-х карт. / Пер. М. М. Казмичова. М.: ВУОАП, 1955. 123 с. Ротапринт.

То же: Выступ, ст. и примеч. М. Казмичова. М.: Искусство. 1957. 211 с., 1 л. портр.

То же: М.: ВААП, 1974. 135 л. Ротапринт.

Под загл.: Спрятанный кавальеро см. No 5.

Guardate del agua mansa

28. В тихом омуте...; Комедия в 3-х д. / Пер. А. Голембы: М.; ВУОАП, 1936. 146 л. Ротапринт.

То же: Вступ. ст. А. Д. Михайлова. М.: Искусство, 1963. 175 с.

La hija del aire

29. Дочь воздуха: Отрывок из трагедии / [Пер.] В. Буренина // Вести. Европы. СПб., 1872. Т. 2, март. С. 62-81.

То же: Зотов В. Р. История всемирной литературы в общих очерках, биографиях, харатеристиках и образцах. СПб.; М.: М. О. Вольф, 1878. Т. 2. С. 661-665.

Luis Perez, el Gallego

См. No 5.

El magico prodigioso

30. Тайный зов любви: Отрывок из драмы / Пер. А. П. Тамбовского // Тамбовский А. П. Триумф любви. СПб.: Г. В. Енисейский, 1895. С. 123-124.

Mananas de abril y mayo

См. No 5.

El medico de su honra

31. Кровавая рука: Трагедия в 5-ти д. на исп. яз. / Пер. с нем. В. А. Каратыгина: Рукопись. ЛГТБ. 1830. 130 с.

32. Врач своей чести: Драма / Пер. К. Д. Бальмонта // Вестн. иностр. лит. 1908. Янв. С. 7-95. См. NoNo 2, 4, 5.

No hay burlas con el amor

33. С любовью не шутят / Пер. М. Казмичова. М.; Л.: Искусство, 1949. 188 с.

No siempre lo peor es cierto

См. No 5.

Peor esta que estaba

См. No 3.

El postrer duelo de Espana

34. Последняя дуэль в Испании: Драма в 3-х сутках: Пер. с исп.: Рукопись. ЛГТБ. Не нумер. листы.

El principe constante

а) Полная публикация пьесы

35. Дон Фернандо, стойкий принц: Трагедия в 5 д. и 8 карт. / Пер. и перед, для рус. сцены Н. Ф. Арбенина // Артист. М., 1891. No 12. С. 1 — 14; No 13. С. 1 — 11; No 14. С. 1-9.

То же / Театрал. М., 1898. Кн. 2, No 152. С. 3-99.

То же // Арбенин Н. Ф. Западный театр. СПб., 1906. С. 317-426.

36. Стойкий принц / Пер. К.Д. Бальмонта // Вести, иностр. лит. СПб., 1902. Март. С. 149-171; Апр. С. 179-200; Июнь. С. 139-158.

37. Стойкий принц / Пер. Б. Пастернака // Испанский театр. М.: Худож. лит., 1969. С. 487-577.

См. NoNo 4, 5.

б) Отрывки из пьесы

38. Дон Фернандо. Стойкий принц: Трагедия в 5-ти д.: Отрывок / Пер. Н. Арбенина // В память С. А. Юрьева. М., 1890. С. 397-404.

39. Стойкий принц: [Отрывки из трагедии] Пер. М. Травчетова // Хрестоматия по западноевропейской литературе. М.: 1937. С. 508-540.

в) Сонет о розах

40. Роза и человек / Вольный пер. П. Корсакова // Невский альбом. СПб., 1840. С. 92-93.

41. Сонет ("С веселостью и пышной, и беспечной...") / Пер. К. Д. Бальмонта // Под знаменем науки. М., 1902. С. 243.

42. Сонет ("Они очей очарованием были...") / Пер. О. Румера // Хрестоматия по западноевропейской литературе XVII века. М., 1940. С. 187; 2-е изд., испр. и доп. М., 1949. С. 168-169.

То же // Румер О. Избранные переводы. М., 1959. С. 74.

То же // Испанская поэзия в русских переводах. М.: Прогресс, 1978. С. 401; 2-е изд., испр. и доп. М.: Радуга, 1984. С. 291.

43. К цветам ("Казались сада гордостью цветы...") / Пер. Б. Пастернака // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 423.

То же. Под загл.: Сонет // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 856; 2-е изд. М., 1984. С. 588.

44. К розам / Пер. П. Грушко // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 857; 2-е изд. М., 1984. С. 588-589.

45. Розы / Пер. Б. Дубина // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 858; 2-е изд., 1984. С. 589.

То же // Жемчужины испанской лирики. М., 1984. С. 113-114.

г) Другие сонеты

46. "Нет, меня не веселит..." / Пер. Б. Пастернака // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 417.

То же // Испанская поэзия в русских переводах. М,, 1978. С. 403; 2-е изд. М., 1984. С. 291, 293.

47. "Рассыпанные по небу светила..." / Пер. Б. Пастернака // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 424.

То же. Под загл.: Сонет // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 405; 2-е изд. М., 1984. С. 293.

То же // Жемчужины испанской лирики. М., 1984. С. 113.

El purgatorio de San Patricio

См. No 4.

Saber del mal у del bien

48. Щедрость (Фрагмент из драмы "Знание добра и зла") / Пер. И. Тыняновой // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 420.

El secreto a voces

49. По секрету — вслух: Комедия в 3-х д. / Пер. М. Донского. М.: ВААП — Информ. 1982. 158 л.

50. Из комедии "По секрету — вслух": Сцены / Пер. М. Донского // Бычья шкура. Л.: Худож. лит., 1978. С. 71-85.

51. Рассказ Фабьо о мартышках: Фрагмент из комедии / Пер. М. Донского // Там же. С. 86-87.

То же // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 422.

52. Рассказ Фабьо о блохе: Фрагмент из комедии / Пер. М. Донского // Там же. С. 422-423.

La vida es sueno

53. Жизнь есть сон: Комедия / Пер. и предисл. Д. К. Петрова. СПб.: тип. Дома призрения малолет. бедн., 1898. 170 с.

То же // Сборник пьес. СПб., 1906. Т. 37. С. 1 — 169.

Рец.: Венгерова З. // Образование. СПб., 1898. No 4. С. 54-57; Сев. вести. СПб., 1898. No 1. С. 69-70 [паг. 2-я]; ЖМНП. СПб., 1898. Ч. 315, янв. С. 166-167 [паг. 2-я].

См. NoNo 1, 2, 4, 5.

54. Жизнь есть сон: [Отрывки из пьесы] / Пер. Д. Петрова // Русская историческая хрестоматия с приложением важнейших образцов иностранной литературы / Сост. К. П. Петров. 6-е изд. СПб., 1901. С. 471-473.

55. Жизнь есть сон: [Отрывок из драмы] / Пер. К. Д. Бальмонта // Под знаменем науки. М., 1902. С. 95-98.

56. Жизнь есть сон: Отрывки из пьесы / Пер. С. Н. Протасьева // Хрестоматия по западноевропейской литературе XVII века. М., 1940. С. 188201.

57. Жизнь есть сон: Из пьесы / Пер. В. Я. Парнаха // Хрестоматия по западноевропейской литературе XVII века. 2-е изд., испр. и доп. М., 1949. С. 170-187.

58. Жизнь есть сон: Отрывки из трагедии / Пер. К. Д. Бальмонта // Хрестоматия по истории западноевропейского театра. 2-е изд., испр. и доп. М., 1953. Т. 1. С. 367-373.

59. "В лохмотьях, голодом томим...": [Отрывок] / Пер. В. Васильева // Испанская классическая эпиграмма. М., 1970. С. 94.

60. Утешение: [Отрывок] / Пер. И. Тыняновой // Европейская поэзия XVII века. М.., 1977. С. 421.

61. Романс ("Вы меня не узнаете?..") / Пер. О. Б. Румера // Хрестоматия по западноевропейской литературе. М., 1937. С. 561-563.

То же // Хрестоматия по западноевропейской литературе XVII века. M., 1940. С. 187-188; 2-е изд., 1949. С. 169-170.

62. "Взглянув на кудри, коим ночь дала..." / Пер. М. Самаева // Европейская поэзия XVII века. М., 1977. С. 424.

То же // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 407; 2-е изд. М., 1984. С. 215.

63. "Ты видишь розу?.." / Пер. М. Самаева // Испанская поэзия в русских переводах. М., 1978. С. 409; 2-е изд. М., 1984. С. 295, 297.

64. "Придворный угощал посла..." / Пер. В. Васильева // Испанская классическая эпиграмма. М., 1970. С. 89.

65. "Нельзя столь несчастливым стать..." / Пер. В. Васильева // Там же. С. 90.

66. "Гнусавый Пабло в плен попал..." / Пер. В. Васильева // Там же. С. 91.

67. "Я слышал, что, когда однажды..." / Пер. В. Васильева // Там же. С. 92.

68. "Латал подмастерье жилет..." / Пер. В. Васильева // Там же. С. 93.

69. Эпиграмма ("Про ученых с умом осла...") / Пер. П. Грушко // Лит. Россия. М. 1968. 20 сент. С. 18.

То же // Испанская эстетика. М., 1977. С. 139.

70. Эпиграмма ("Книга, — нет друга скромнее...") / Пер. П. Грушко // Там же. С. 139.

71. Эпиграмма ("Однажды плохой художник...") / Пер. П. Грушко // Там же. С. 139-140.

Обоснование текста

Как ни значительны цели, стоящие перед данным изданием, оно, разумеется, не является "критическим". Такая задача по отношению к драме испанского Золотого века (XVI-XVII вв.) медленно, десятилетиями решается и на языке оригинала, несмотря на беспрецедентную (в сравнении, например, с Англией или Францией) сохранность рукописей XVII в., даже автографов.

Задача критического издания текстов К. Д. Бальмонта тоже не дело ближайшего будущего. Применительно к переводам драм Кальдерона мы пользовались лишь одним "окончательным" текстом, более обработанным, когда речь идет о шести напечатанных самим Бальмонтом пьесах, и менее завершенным в четырех новооткрытых в машинописи 1919 г. пьесах, печатающихся в этой книге в переводе Бальмонта впервые.

Выше в статье отмечалось значение двойных литературных памятников — таких, в которых важна не только художественная ценность оригинала, но ценность вклада переводчика в русскую культуру. Приведены также сведения по истории текстов перевода Бальмонта, открытия машинописи утраченных четырех пьес: "Дама Привидение,", "Луис Перес Галисиец", "Волшебный маг" и "Саламейский алькальд".

Нужно лишь еще раз повторить, что, по мнению издателей, бальмонтовские переводы Кальдерона — явление удивительное. Они доказывают осуществимость сочетания максимальной точности (их можно рекомендовать как для занятий по совершенствованию знания испанского языка, так и по проблеме русских лексических и синтаксических эквивалентов стилизованной речи Кальдерона) с высокой поэтичностью.

Пьесы расположены в хронологическом порядке.

В тексте Бальмонта исправлялись лишь явные опечатки и описки.

Написание иностранных имен собственных у Бальмонта сохранялось, но в некоторых случаях, где оно орфографически отличается от современной передачи вследствие известной общей эволюции принятых норм по сравнению с началом XX в., приводилось (с соответствующей оговоркой) к современной норме. Наиболее частое изменение — это сужение употребления "э" (особенно в дифтонгах) или приведение в соответствие с преобладающей современной традицией написания "у" или "ю" после испанского "ль", не соответствующего ни мягкому, ни твердому русскому "л". Например: вместо дон Гутиэрре у Бальмонта — дон Гутиерре, вместо дон Люис у Бальмонта — дон Луис.

Не воспроизводится также спорная идея Бальмонта обозначать перенос ударения в имени Патрик (по-русски обычно на первом слоге) на "и", в соответствии с испанским (восходящим к латинскому) эквивалентом "Патрисио", путем написания сдвоенного "к" — "Патрикк". Мы пишем просто "Патрик", напоминая, что у Бальмонта всюду ударение на втором слоге: "Патрик".

Не привилась по-русски и употреблявшаяся Бальмонтом (воспроизведенная Сабашниковыми) новоиспанская традиция ставить в начале вопросительных и восклицательных предложений соответствующие знаки в перевернутом виде. В рукописях и изданиях кальдероновских времен она не соблюдалась.

Бальмонт переводил, естественно, по изданиям XIX в., в которые, в отличие от изданий XVII в. и в большинстве случаев более точно следующих им изданий XX в., вводилось деление трех действий (по-испански — "хорнад", "дней") на сцены ("явления"). Такое деление, ставшее в некотором роде международной нормой издания европейских драм, мы сохраняем. Этим достигается большая полнота воспроизведения перевода таким, каким его видел и слышал сам Бальмонт, а кроме того, обеспечиваются удобства при чтении и постановке, а также при пользовании примечаниями.

В Дополнения включены целиком или с отмеченными сокращениями статьи, которые К. Д. Бальмонт предпосылал своим переводам.

В случае, если в примечаниях используются примечания Бальмонта, они отмечены в скобках инициалами К. Б., а где эти примечания положены в основу измененного или сокращенного текста, то пометой в скобках: по К. Б.

Печатные источники для воспроизведения перевода Бальмонта: Сочинения Кальдерона / Пер. с исп. К. Д. Бальмонта. М.: изд. М. и С. Сабашниковых. Вып. I-III. 1900, 1902, 1912; для рукописей: ГБИЛ. Отдел Рукописей. Архив К. Д. Бальмонта. Картон Э 10. Ф 261.14 (5-8).

Помещаемый в Дополнении перевод драмы "Жизнь есть сон" известного ученого-испаниста Дмитрия Константиновича Петрова (1872-1925) воспроизведен по редкому малотиражному оттиску: Кальдерон Педро. Жизнь есть сон / Пер. Д. К. Петрова. СПб., 1898. Орфография, пунктуация, написание имен сохраняются. Сохранены также и примечания Д. К. Петрова. Надо напомнить, что они написаны в период, когда понятие барокко еще не применялось к литературе и специфика эстетики барокко Кальдерона не была уяснена.

К нашему изданию приложены с соответствующим введением материалы по библиографии русских переводов Кальдерона Г. А. Когана.

Подготовка настоящего издания проходила в известном согласовании с подготовкой книги: Iberica. Культура народов Пиренейского полуострова (Вып. II). Кальдерон и мировая культура XVII в. Отв. ред. академик Г. В. Степанов (1919-1986); выпуск подготовлен Н. И. Балашовым и В. Е. Багно (Л.: Наука, 1986).

Напомним, что, помимо издания отдельных пьес, в СССР были напечатаны два издания сочинений Кальдерона: Педро Кальдерон. Пьесы. Т. I-II /Сост., вступит, статья и примеч. Н. Б. Томашевского. Ред. переводов Н. М. Любимова. М.: Искусство, 1961; а также: Кальдерон де ла Барка Педро. Избранные пьесы (на испанском языке), с аппаратом на русском языке: статья С. И. Ереминой, подробный комментарий, включающий библиографию А. С. Науменко. М.: Прогресс, 1981.

Основное испанское издание, по которому сверялся текст и на которое даны ссылки в статьях: Calderbn de la Barka, don Pedro. Obras completes. Vols I-III por A. Valbuena Briones. Madrid / Ed. Aguilar (t. I — 1966; t. II — 1959; t. IIII — 1967).

Настоящее издание осуществляется в двух книгах. В первой помещены шесть драм Кальдерона, в Приложении статья Н. И. Балашова и примечания к шести драмам.

Во второй книге четыре драмы Кальдерона в переводе Бальмонта, в Дополнениях — драма "Жизнь есть сон" в переводе Д. К. Петрова, предисловия Бальмонта к сочинениям Кальдерона. Приложения ко второй книге включают статьи Д. Г. Макогоненко и Г. А. Когана, а также примечания к публикуемым во второй книге драмам.

Примечания

1

Комедия написана в 1629 г. Впервые напечатана в 1636 г. в "Первой части комедий Кальдерона". Это одна из самых известных его комедий. Возможно, сюжет ее восходит к недошедшей испанской комедии: Тирсо де Молина в пьесе "Молчание знак согласия" (1615) упоминает о некоей комедии, где действует "влюбленный оборотень".

Узнай, что я родился в Хельве... - Хельвы - одна из транскрипций названия острова Джерба (залив Габес в Средиземном море), вблизи которого в начале XVI столетия происходили жестокие сражения испанских войск с турками и маврами.

(обратно)

27

Разговор между Мулеем и дон Фернандо представляет собой переделку стихотворения знаменитого поэта Гонгоры, которое, в свою очередь, было написано под влиянием народной песни. Поэты тех времен, также как и живописцы, не стесняясь, подражали друг другу, заимствовали друг у друга, желая достигнуть идеальных образцов в искусстве. Приведем стихотворение Гонгоры:

ИСПАНЕЦ ИЗ ОРАНА

Среди коней, освобожденных

От седоков своих убитых,

Что ищут в поле, не глядит ли

Меж красного зеленый цвет,

Берет испанец из Орана

Коня, что бродит одиноко,

По ржанью звонкому - веселый,

По груди сильной - великан.

И на него он сам садится

И мавра пленного сажает.

Ста всадников начальник храбрый,

Его в бою он захватил.

На быстрого коня садятся;

Двойною парой шпор пронзенный,

Несется он, как бы влекомый

Теченьем четырех ветров.

Печальный в путь араб поехал,

И, как умел, настолько тихо

Метал он пламенные вздохи,

И слезы горькие ронял.

И каждый раз, как обернется,

Испанец видит с изумленьем,

Что нежно плачет, кто в сраженьи

Так тяжко раны наносил.

И вот степенно и учтиво

Его он просит, чтоб сказал он,

Какая этих слез причина,

Коли причина разрешит.

И пленный, пленником являясь,

Без отговорок отвечает,

И на вопрос, дышавший чувством,

Испанцу так он говорит.

- Велик ты в храбрости, испанец,

И так учтив ты, как бесстрашен;

Оружием и обращеньем

Двояко ты меня пленил.

Меня спросил ты о причине

Моих горячих воздыханий,

И должен я тебе ответить,

Раз я есть я, и ты есть ты.

От берберийки благородной

И от губительного турка

Родился в Хельве я в тот год, как

Разбиты в Хельве были вы.

Я воспитался в Тремесене,

Близ матери моей и близких,

Как сирота; отец мой умер,

Корсаром трех морских судов.

Одна красавица из рода

Мелионесов благородных

Жила близ моего жилища,

Чтоб ближе смерть я встретить мог.

Предел среди красивых женщин,

Коль не предел среди жестоких,

И, словом, дочь пустынь песчаных,

Родительниц красивых змей.

Столь красота ее прекрасна,

Что на устах ее гвоздики

Цветут верней, чем это видим

В два ярких месяца весны.

Чуть только на нее взгляну я,

Ее чело сияет солнцем,

Одетых столькими лучами,

Насколько пышны волоса.

Мой разум, ею побежденный,

Красноречиво говорит мне

Чтоб я простил ее жестокость

И только помнил красоту.

Росли мы оба неразлучно,

И в те младенческие годы

Любовь неравными стрелами

Пронзила юные сердца.

Как золото, во мне возникнув,

Она сплелася нежной сетью,

В ней, как свинец, одни насмешки

И небреженье родила.

Так вот, испанец, та причина,

Которой к скорби я подвигнут:

Решай, имею ль основанье

О стольких горестях скорбеть!

- О, смелый мавр, - ему сказал он. -

Коль ты влюблен, как повествуешь,

И если любишь, как сказал мне,

Блаженно мучаешься ты.

Кто мог бы думать, увидавши

Твои свирепые удары,

Что в сердце столь суровом скрыта

Такая нежная душа?

Коль ты пленен любовью, можешь

Сейчас отсюда возвратиться,

А то сочтут, пожалуй, кражей

То, в чем я видел лишь судьбу.

И выкупа я не желаю,

Пусть мне она не посылает

Ни багряниц весело-цветных,

Ни превосходнейших ковров.

Свободен ты, иди же с Богом,

Страдай, люби, и жить ты будешь,

Когда же ты ее увидишь,

Прошу я, вспомни обо мне.

И вот с коня испанец сходит.

За ним и мавр сошел на землю,

И, на земле пред ним простершись,

Целует ноги у него.

И говорит: - О, вождь бесстрашный,

Живи еще тысячелетье,

Ты бравым был, меня пленивши,

Вдвойне был бравым - отпустив.

Аллах с тобою да пребудет,

И даст тебе всегда победу,

Дабы распространил ты славу

В деяньях доблести такой.

Когда впервые изменилась

Жестокость той змеи красивой,

Меня как раз в бою пленил ты.

Решай же, мог ли я скорбеть!

(Romancero general, f. 1, p. 123, Bibl. de aut. esp. t. X. - K. Б.).

В основе замысла Кальдерона лежит реальная история, относящаяся, по всей видимости, к концу XVI в.

Подробно об этой драме см. в статье Н. И. Балашова, наст, изд., кн. 1; история ее перевода Бальмонтом изложена в статье Д. Г. Макогоненко, кн. 2 наст. изд.

Согласно современным правилам написания, в этом издании печатается Луис вместо Люис в машинописи Д. К. Бальмонта.

Коррехидор - в этом случае чиновник правосудия, имеющий большие полномочия.

43

Уж эти мне твои рассказы, // Не пожелаю я врагу. - В оригинале: "Que nunca valen dos cuartos tus cuentos". Куарто ("четвертушка") - самая мелкая медная монета в Испании. Ср. русскую пословицу: Гроша ломаного не стоит.

(обратно)

44

К губам ручонки прижимая, // Из них, образовавши Крест. - Испанцы изображают крест, положив большой палец поперек указательного.

(обратно)

45

Тот день был праздником Креста. - Праздник Креста отмечается в католических странах 3 мая.

(обратно)

46

Но благородному по крови // Не нужно ясно убеждаться, // Достаточно воображать. - Основной пункт испанской ревности, столь отличной от английской, как она выражена у Шекспира. Кальдерон подробно развил этот взгляд в четырех драмах: "Врач своей чести", "За тайное оскорбление тайная месть", "Художник своего бесчестья" и "Величайшее чудовище ревность" (К. Б.).

(обратно)

47

Чтобы, не знать, что цвет гвоздики... - Во времена Кальдерона гвоздика была таким же модным цветком, как в наши дни орхидея. Она и до сих пор осталась любимым цветком испанок, в чем легко убедится, проходя по улицам Севильи или слушая народные песни. Привожу три песни из превосходного собрания Франсиско Родригеса Марина:

1.

Красная, красивая гвоздика,

Сорванная с каплями росы, -

Эти раскрасневшиеся губы

Не твои, теперь они мои.

2.

Ты для меня - мой отдых,

Ты для меня - наслажденье,

Ты - аромат гвоздики,

Все, в чем мои владенья.

3.

Приблизился месяц к заходу,

От кровель спускаются тени.

О, как мне расстаться с блаженством

Бальмонт напечатал драму в 1902 г., во II выпуске Сочинений Кальдерона, сопроводив ее статьей и комментариями.

Подробно о сходстве и различии пьес Кальдерона, в центре которых стоят героические личности испанцев, португальцев, христиан, магометан или людей, для характеристики которых вероисповедание не имеет решающего значения, см. в статье Н. И. Балашова, наст. изд.

Знаменитая драма Кальдерона, наиболее сложная в философско-художественном отношении. Дата написания остается спорной (1632-1635 гг.?). Поставлена на сцене в 1635 г. и опубликована в Мадриде: "Parte primera de Comedias de Don Pedro Calderon de la Barca".

Сюжет драмы восходит к легенде о Варлааме и Иосафате, христианской адаптации жития Будды.

Однако у драмы есть и другие источники. Это "русская тема", события гражданской войны на Руси в XVII в. См. об этом наст. изд., с. 702.

Тема "Жизнь - Сон" повторена во многих драмах Кальдерона: "Жизнь есть сон" (ауто), "Дьявол садов", "Дочь воздуха", "Цепи дьявола", "Аполлон и Климена", "Эхо и Нарцис", "В этой жизни все истина и все ложь" и др.

88

Мудрец Фалес. - Фалес Милетский (639-548 до н. э.) - греческий философ, физик, астроном.

(обратно)

89

Живописания Тимантов, // И изваяния Лисиппов... - Тимант - греческий живописец (IV в. до н. э.); самая известная его картина - "Жертвоприношение Ифигении"; в XVI-XVII вв. его знали, вероятно, по Плинию и Квинтилиану.

Тому, кто сам страдает тяжко,

Несчастного найти отрадно.

Этот монолог интересно сравнить с 5 I книги 1-ой части сочинения Ар. Шопенгауэра "Die Veit als Wille und Vorstellung" (по изданию Гризебаха, т. 1, с. 45-52), где приводятся соображения в пользу мысли, что весьма трудно различить жизнь ото сна; там же Шопенгауэр приводит цитаты из разных поэтов на тему: "жизнь есть сон". К ним можно прибавить след, место и Bernardin de St. Pierre, Paul et Virginie: "Pourquoi douter des songes? La vie, remplie de tant de projets passagers et vains, est eile autre chose qu'in songe?"; и еще отрывок из прелестного стихотворения Вальтера фон дер Фогельвейде:

Ist mir min Leben getraumet oder est ez war?

Dar nach han ich geslafen und enweiz ez nicht;

Nu bin ich erwachet und ist mir unbekant

Флибуста

Драмы (fb2)

Педро Кальдерон де ла Барка Драмы

От редколлегии

Драмы

Дама привидение[1]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Действие происходит в Мадриде.

ХОРНАДА ПЕРВАЯ

СЦЕНА 1-я

Улица.

Дон Мануэль, Косме, одетые по-дорожному[2]

Дон Мануэль

Косме[4]

Дон Мануэль

СЦЕНА 2-я

Донья Анхела, Исабель, закутанные в мантильи до глаз[7]. — Те же.

Донья Анхела

(Обе уходят очень поспешно.)

Косме

Дон Мануэль

Косме

Дон Мануэль

Косме

Дон Мануэль

Косме

СЦЕНА 3-я

Дон Луис, Родриго. — Дон Мануэль, Косме.

Дон Луис

Родриго

(Косме подходит. Дон Мануэль отходит к стороне.)

Косме

Дон Луис

(Косме задерживает его.)

Косме

Дон Луис

Дон Мануэль (в сторону)

Косме

Дон Луис

Косме

Дон Луис

(Толкает его.)

Дон Мануэль (в сторону)

(Подходит.)

Дон Луис

Дон Мануэль

Дон Луис

Дон Мануэль

Дон Луис

(Обнажают шпаги и бьются.)

Косме

Родриго

Косме

СЦЕНА 4-я

Донья Беатрис, Клара, в мантильях. Дон Хуан и толпа. — Те же.

Дон Хуан

Донья Беатрис

Дон Хуан

Донья Беатрис

Дон Хуан (к Дону Луису)

Дон Луис

Дон Мануэль

Дон Луис

Дон Мануэль

Дон Хуан

Дон Мануэль

Дон Хуан

Дон Луис

Дон Хуан

Дон Мануэль

Дон Луис

Дон Мануэль

Дон Луис

Косме

Дон Хуан

Дон Мануэль

Дон Хуан

Дон Мануэль (в сторону)

Дон Луис (в сторону)

Косме (в сторону)

Педро Кальдерон де ла Барка
Драмы

Дама привидение^[1]

Дон Мануэль, Косме, одетые по-дорожному^[2]

Косме^[4]

Донья Анхела, Исабель, закутанные в мантильи до глаз^[7]. — Те же.