Карантин (fb2)

- Карантин [Quarantine: A Love Story - ru] (пер. Наталья Анатольевна Болдырева) 1712K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кэти Чикателли-Куц

Кэти Чикателли-Куц
Карантин

Katie Cicatelli-Kuc

QUARANTINE: A LOVE STORY

Published by Arrangement with SCHOLASTIC INC., 557 Broadway, New York, NY 10012 USA и литературного агентства Andrew Nurnberg

Иллюстрация на обложке Ульяны Никитиной

Дизайн обложки Екатерины Климовой

© 2017 by Katie Cicatelli-Kuc.

All rights reserved.

©Болдырева Н., перевод на русский язык, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Моей маме, которая показала мне, что библиотека – волшебное место,

и Миле, которая теперь постоянно об этом напоминает.

1. Оливер

Когда я просыпаюсь, глаза горят от яркого света в комнате. Я плохо спал. Как всегда перед полетом. Пытаюсь сосредоточиться на шуме волн за стенами комнаты, но он лишь напоминает о том, через какое огромное пространство воды перелетит мой самолет. Панических атак не было всю поездку, и я не собираюсь поддаваться им в свое последнее утро в Доминиканской Республике.

Выбравшись из кровати, хватаю какую-то одежду и иду в ванную. Так устаю, пока чищу зубы, что роняю в слив колпачок от зубной пасты. Придется выкинуть весь тюбик. Паста в любом случае почти закончилась, так что переживать о потерянном колпачке глупо, но меня это все равно бесит.

Раздраженный, я быстро одеваюсь и направляюсь в холл отеля, где для волонтеров сделали столовую. Все уткнулись в телефоны, просматривая вызовы, почту и сообщения. Эмили с Девоном болтают. Ее ладонь ложится поверх его руки, и я едва не возвращаюсь в свою комнату, но она замечает меня и машет. Не уверен, что это приглашение, но все равно решаю подойти, даже если Девон, мягко говоря, не в восторге от того, что я направляюсь к их столу.

Из-за этого нового загара голубые глаза Эмили кажутся еще ярче. Ее улыбка сменяется выжидающим взглядом.

– Присядешь? – спрашивает она.

– Конечно, – отвечаю, опускаясь на стул, но быстро вскакиваю обратно и бормочу: – Только сначала возьму завтрак.

– Мы подержим тебе место, – выкрикивает Эмили, пока занимаю очередь к буфету. Хочу положить на тарелку яичницу, но от усталости роняю ее на стопку блинов. Чувствуя, как горят уши, я застываю с лопаткой в руках, не зная, то ли собирать все обратно, то ли оставить как есть.

Решаю ничего не делать, но, возвращаясь к столу, слышу, как в очереди говорят:

– Фу, кто-то уронил яйца в блины. Просто отвратительно.

Присаживаясь, чувствую, что уши чуть ли не огнем полыхают. Эмили и Девон копаются в телефонах. Кажется, будто они не заметили моего возвращения. Но Эмили поднимает взгляд как раз в тот момент, когда я закидываю еду в рот.

– Оливер, я слышала, тебя нет в списке пассажиров.

Я только что откусил огромный кусок, поэтому просто киваю, но они смотрят на меня в ожидании продолжения.

– Возвращаюсь ранним рейсом, – наконец удается выдавить мне.

Девон закатывает глаза.

– Видимо, в Бруклине намечается большая вечеринка, на которую тебе нужно успеть?

Уши вновь вспыхивают. Вообще-то так оно и есть, но говорить об этом Девону, естественно, не стоит.

– Это… по семейным обстоятельствам, – лгу я.

Девон снова закатывает глаза и подхватывает свой поднос.

– Хорошего полета, – говорит он полным сарказма голосом, затем улыбается Эмили. – Увидимся на пляже в десять?

Эмили бросает на него неприязненный взгляд, но Девон уходит, улыбаясь.

– Иногда он такой мудак, – она провожает его взглядом, потом снова оборачивается ко мне: – Нет, правда, почему ты возвращаешься один? Кажется, ты единственный волонтер, который на самом деле хочет уехать из Доминиканы.

Я ерзаю на стуле.

– Просто дома неожиданно кое-что случилось. – И это неправда лишь наполовину. Да, Келси упоминала вечеринку в первый же день моей поездки, но пригласила она меня только вчера утром.

– Олив… – Эмили изобрела для меня это прозвище. Мне не хватило духу сказать ей, что моя тетя Джана с трех лет звала меня «Олив, потому что ты слишком мал, чтобы быть целым Оливером», и ничто не раздражало меня сильнее.

Я избегаю ее взгляда, достаю из кармана телефон и начинаю вертеть в руках.

Эмили быстро тянется через стол и выхватывает телефон у меня из рук. Там открыто фото. Конкретнее – фотка Келси, сохраненная с «Фейсбука».

– А Келси имеет какое-нибудь отношение к твоему раннему отъезду?

Попался. Возможно, я слишком много говорил о Келси с Эмили. Возможно, я слишком много говорил о Келси со всеми.

Она вскидывает бровь, но я лишь пожимаю плечами. Эмили открывает контакты, чтобы добавить свой номер.

– Меняемся, – говорит она, пододвигая мне собственный телефон. Он совершенно непохож на мой, поэтому я немного замешкался. Она наблюдает, как я добавляю свой номер. На автомате пишу «Оливер» полностью, спохватившись, только когда возвращаю ей телефон. Я подталкиваю его чуть сильнее, чем надо, и Эмили едва успевает поймать телефон, прежде чем тот падает со стола.

Я съеживаюсь, а она снова смеется.

– Пока, Олив. Не разбивай ничьих сердец, договорились?

Эмили убирает за собой посуду и отправляется на пляж.

Я смотрю ей в спину, наблюдая, как она уходит. Эти волосы почти как у Келси. Клянусь, когда-то Келси постоянно носила такую косу. Кажется.

Оставшись за столом в одиночестве, беру телефон и просматриваю нашу переписку с Келси. Я сохранил ее номер с «Фейсбука» еще несколько месяцев назад, но никогда не писал. А на пути в аэропорт вдруг получил ее комментарий и пялился на экран, повторяя себе, что он, должно быть, адресован кому-то другому, пусть даже и под фоткой моего чемодана. Я составил, переписал и удалил ответ, а потом мама наехала на кочку, и палец ударил по смайлику в темных очках. Сперва меня затошнило. Но затем Келси ответила подмигивающим смайликом, и каким-то чудом мы переписывались все весенние каникулы, несмотря на то что вне школы встречались всего раз, когда толпой ходили на каток четыре месяца назад. Я мог бы сосчитать все наши разговоры по пальцам одной руки.

Я отправился обратно в комнату, собирать вещи. Весенние каникулы первого класса старшей школы я провел, помогая строить дома в Доминиканской Республике, так что одежда была по большей части грязной. Забросив в чемодан мятое и потное белье, я кидаю последний взгляд за окно на пляж и пальмы, и вижу Эмили и Девона вместе. Хватаю свой чемодан и отправляюсь в вестибюль.

В этом автобусе я – единственный волонтер. Мы заезжаем на пару курортов, чтобы подобрать других путешественников. У одного мужчины оказывается три огромных чемодана, и водитель не может впихнуть их в меленькое багажное отделение. Чуть перестановок, немного криков, и мужчина, уже весь в поту, наконец, заносит последний чемодан в салон. Отводя взгляд, он обмахивается посадочным талоном.

Мы уже опаздываем, некоторые пассажиры ворчат, но меня это не особенно беспокоит. Чем меньше времени я проведу в аэропорту, ожидая самолет, тем лучше. Хотел бы я, чтоб из Доминиканы в Бруклин ходили поезда. Или даже лодки.

Что-то более приземленное, а не летящее по воздуху на высоте десять тысяч футов. Я глубоко вздыхаю и вытираю взмокшие ладони о брюки.

Когда мы добираемся до аэропорта, прямо передо мной из автобуса высыпают загорелые курортники. Я садился в автобус первым, поэтому водитель вытаскивает мой чемодан в самом конце, рубашкой вытирая пот с лица. Я не видел, как делали остальные, и не знаю, нужно ли оставлять чаевые. Вдруг это считается оскорблением? Выбираю рукопожатие, и водитель выглядит смущенным.

– Gracias! – бормочу и иду в аэропорт. Надо было сказать еще что-нибудь по-испански. Следовало бы знать испанский получше, раз уж мой отец родился в Мексике – но я не знал.

Очередь на досмотр длинная и двигается медленно. Мне звонит мама, но говорить по телефону, когда вокруг столько людей, неловко.

Тогда она присылает мне сообщение… и еще одно, и еще.

«Надеюсь, ты в аэропорту. Ты получил мое последнее сообщение?». Я прямо вижу, как она расхаживает по нашей идеально чистой квартире с телефоном в одной руке, в третий раз за утро протирая шкафы.

Сразу посылаю ей ответ: «Прости, собирал вещи и прощался. Увидимся через несколько часов».

Ее следующее сообщение приходит так быстро, что невольно возникает вопрос, не написала ли она его заранее: «Ты точно в порядке? И просто возвращаешься пораньше ради вечеринки?».

Я оглядываю очередь и глубоко вздыхаю.

«Да, мама. Просто ради вечеринки. Уже на досмотре».

Через миллисекунду: «Окей. Напиши, как сядешь в самолет».

Я закрываю чат с мамой и посылаю одно общее сообщение Келси и Люси, спрашивая адрес, хоть я и был у Люси дома несколько месяцев назад, когда мы делали проект по истории. Моя очередь уже подходит, и я кладу телефон в сумку. Подняв взгляд, вижу, как женщина пытается пройти через рамку металлодетектора, тоже разговаривая по телефону. Она выглядит смущенной, когда охранник заставляет ее повесить трубку. Остальные, кажется, ничем не обеспокоены… если не считать девушку в начале очереди, на которой, клянусь, такая же фланелевая рубашка, как у Келси. Она оборачивается, и наши взгляды на секунду пересекаются. Не задумываясь, я киваю и улыбаюсь, а она улыбается в ответ.

Потрясающая улыбка.

Аэропорт внезапно кажется уже не таким пугающим.

Сам полет кажется уже не таким пугающим, когда я прохожу через ворота и вижу, что девушка летит со мной.

2. Флора

Проснувшись на рассвете, я собралась и подготовилась к полету. Я знала, как выгляжу: угрюмый подросток в джинсах, ботинках и фланелевой рубашке на пуговицах, совершенно не вписывающийся в атмосферу каникул. Даже в аэропорту полно людей в шлепках и плавках, будто их притащили прямо с пляжа.

Просто жду не дождусь, когда уберусь отсюда.

Я сажусь у ворот терминала, достаю телефон и вижу, что Голди, новая жена моего отца, запостила наше селфи, сделанное по дороге в аэропорт. Под ним уже куча глупых комментов.

«О боже, ты словно сестра своей падчерицы!»

«ТАК МИЛО».

«#горячаямамочка»

Последний – от моего отца. Пытаюсь не блевануть и удаляю свою отметку с фото. Меняю настройки, чтобы Голди никогда больше нигде не смогла меня отметить. Это были не самые лучшие каникулы, и не только потому, что почти всю неделю шел дождь. С тех пор, как отец снова женился и переехал в Доминикану, он, кажется, считает, что у него весенние каникулы в режиме нон-стоп. Пока они спали до полудня, я каждое утро убирала коробки из-под пиццы, миски для сальсы и мыла липкий блендер… чтоб потом повторить все следующим утром.

Я привыкла убирать за другими людьми. Это, знаете ли, не так уж плохо. Но совсем не то, что хочется делать на каникулах.

Еще немного листаю «инсту» и смотрю выложенные прошлым вечером фотки Дженны, где они зависают у Бекки дома. Не удивительно, что обе не отвечали на мои сообщения. Видимо, были слишком заняты, позируя с кошкой Бекки и сжигая в духовке печенье. Чувствую еще один приступ гнева за то, что отец забрал меня от друзей на целую неделю. Дженна и Бекки никогда раньше не тусовались без меня. Они даже не дружили, пока я их не познакомила.

Работник аэропорта начинает пропускать на посадку. Самолет не большой, и дело идет быстро, так что я очень скоро занимаю свое место у окна, потягиваюсь и открываю книгу. Кресло рядом остается пустым. «Путешествие Гулливера» уже прочитано, и я начала делать заметки для эссе, но, возможно, над ними стоит еще поработать. Я устала. Постель в домике отца была слишком мягкой, а от перьев в подушке началась аллергия. Они называли это «моей» постелью и «моей» комнатой, но не потрудились спросить, насколько там нравится мне. Эта комната мне совсем не для меня. Там везде леопардовые принты. Кто бы мог подумать, что продаются даже упаковки бумажных платочков с леопардовым принтом?

Я поднимаю взгляд и замечаю парня примерно моего возраста с пакетом из Макдональдса, садящегося в самолет. У него темные волосы, и даже с моего места можно разглядеть светлые глаза. Он отпускает ремень перекинутой через плечо сумки и машет мне. Я точно не знаю никого в Доминикане, кроме папы и Голди. Наверное, он машет кому-то позади. Я не отвечаю, и он краснеет.

Мне становится немного неловко, я пытаюсь улыбнуться на тот случай, если это все-таки было мне, но он уже отвернулся. Его лицо пылает, пока он карабкается на место через ряд от меня.

Стюард уже готов закрыть дверь самолета, когда в салон врывается последний пассажир. Он сморкается и перелазит через «Макдональдса», чтобы сесть. Я морщу нос. Простуда станет прекрасным сувениром от этих потрясающих весенних каникул.

«Макдональдс» запихивает в рот картофель фри, но оглядывается через плечо, когда «бацильный» снова сморкается. Они сидят на соседних сиденьях, совсем недалеко от меня. Я чувствую легкую тошноту от запаха картошки и мыслей о парящих вокруг микробах. Во фланелевой рубашке немного жарко, так что я включаю кондиционер над головой.

– День добрый, дамы и господа! Я – Мария, ваш стюард. Добро пожаловать на борт четыре тысячи пятьсот сорок восемь, мы летим без пересадок до Майами. – Я едва слышу остальное, потому что теперь у «бацильного» приступ кашля.

Парень отодвигает подальше свою полупустую упаковку картошки фри.

3. Оливер

Выясняется, что, поменяв рейс, я оказался рядом с простуженным парнем. И что я туп настолько, чтобы помахать девушке из очереди перед досмотром. А теперь целых девяносто минут мне предстоит торчать прямо рядом с ней. Ладони снова взмокли то ли от беспокойства, медленно проникающего в мой мозг, то ли от жирной картошки фри. Глубокий вдох, чтобы успокоить нервы. Мужчина чихает, и я отодвигаюсь подальше.

Оглядываю самолет, невольно задаваясь вопросом, не сойти ли мне, чтобы полететь более поздним рейсом вместе с остальными волонтерами. Но это аж через шесть часов, и придется говорить всем, что планы снова поменялись. Достаточно просто представить лицо Девона… Плюс, мама точно перепугается. Эта мысль напоминает мне, что нужно отправить сообщение: «Готовимся взлетать. Напишу из Майами. Увидимся».

«Я буду следить за твоим полетом. Но на всякий случай, дай знать, как приземлитесь».

Сую телефон обратно в карман, но через секунду тот снова жужжит. Вытерев ладони о джинсы, опять достаю телефон и вижу, что это Люси. Она прислала адрес и спросила: «До вечера?». Это может означать, что она просто спрашивает, иду ли я. Или что она в замешательстве и вообще не ждала, что я там буду. Лучше бы ответила Келси. Я глубоко дышу, но мужчина рядом начинает кашлять, и теперь все мои мысли лишь о том, что я вдыхаю его микробы. Я расстегиваю ремень безопасности. Невозможно больше тут сидеть.

Мимо проходит стюардесса и твердо кладет руку мне на плечо.

– Сэр, мы вот-вот взлетим. Вы должны пристегнуть ремень и перевести телефон в режим полета.

Желая исчезнуть, я съезжаю вниз по креслу. Оглядываясь, смотрю в щель между спинками на тот ряд, где сидит девушка из очереди. Чувствую, как снова краснею, вспоминая о том, как глупо помахал ей. К счастью она смотрит вниз, читая, и не замечает моих проблем со стюардессой. Вид свободного кресла рядом с ней вызывает у меня зависть.

Мы отъезжаем от терминала и сразу выруливаем на взлетную. Это не Ньюарк с его сложными самолетными маршрутами. Я выглядываю в окно, а затем быстро отвожу взгляд. Не хочу видеть всю эту воду, над которой мы полетим.

Мужчина рядом издает целую симфонию из кашля и сморканий. Я поправляю регулятор кондиционера над головой и понимаю, что тот уже включен на полную. Если не считать моего соседа, самолет кажется жутковато тихим, и то, как расслаблены остальные пассажиры, выбивает меня из колеи. Разве они не понимают, что мы вот-вот пронесемся в жестяной банке по воздуху на высоте тридцати тысяч футов над землей, над огромным пространством открытой воды, которая, вероятно, кишит акулами? Я снова вытираю о штаны взмокшие руки. Женщина впереди громко зевает и потягивается. В этот момент самолет начинает разгон, я откидываюсь на спинку сиденья и впиваюсь ногтями в подлокотники, чувствуя, как отрываются от земли колеса.

Мой взгляд опять падает на соседнее место – поворачиваюсь к нему – и поражаюсь тому, как ужасно выглядит мужчина. Сезон простуд вроде бы прошел, но сейчас я в этом не уверен. Глаза у него красные, а лицо – странного сероватого цвета.

Что-то звякает, заставив меня вздрогнуть, но это всего лишь пилот. Мы набрали высоту и теперь можем передвигаться по салону. Я снова расстегиваю свой ремень, не зная, куда деться от своего соседа в маленьком самолете. Кроме туалета идти некуда, так что приходится идти туда. Несколько раз нажимаю на диспенсер с мылом, прежде чем включить воду. Затем тру руки. Я как раз собираюсь выйти, но решаю помыть руки до локтей – просто на всякий случай.

Перед тем как сесть обратно на свое место, я понимаю, что на моем ремне – грязный бумажный платок. Не успев осознать, что делаю, я хватаю свой рюкзак и иду к следующему ряду.

Девушка смотрит в телефон, не замечая меня. Книга лежит у нее на коленях. Я подхожу ближе. В свете из маленького иллюминатора ее волосы кажутся красновато золотыми. Я откашливаюсь, показываю на пустое место рядом с ней и спрашиваю:

– Тут занято?

Тишина. Я понимаю, что она в наушниках. Еще секунду я неловко стою там, а потом из задней части самолета появляется тележка с напитками. Ее толкает та же стюардесса, что не дала мне встать, и я замечаю на ее лице раздражение при виде меня в проходе. Она останавливается рядом, ожидая, когда я сдвинусь с места. Приходится опуститься на свободное сиденье рядом с девушкой. Краска снова заливает мое лицо.

Когда я сажусь, девушка, наконец, замечает меня. Она растеряно вынимает наушники.

– Разве вы сидите не там? – Она указывает на мое инфицированное место в следующем ряду.

Я совершенно не подготовился и понятия не имею, что ответить.

– Там. Сидел там. Но понадеялся, что вы не будете возражать, если я сяду здесь.

– О… кей, – отвечает она, вновь уткнувшись в телефон.

– Рад, что тебе удалось протащить эту штуку через досмотр, – говорю я, пытаясь пошутить о той женщине, на которую среагировал металлодетектор. Шутка дурацкая, даже если ее понять, но по лицу девушки стало ясно, что она не понимает.

Она хмурится.

– Я… просто слушаю музыку, пока делаю домашку.

Боже, я идиот.

Она вставляет наушники, открывает книгу, а мои ладони снова потеют.

4. Флора

Понятия не имею, кто этот парень, почему он махнул мне рукой, сел рядом, и о чем он вообще говорит. Лучше просто не обращать внимания, поскольку парни часто ведут себя странно, и попытаться читать.

Вскоре к нашему ряду подошли стюардессы с тележкой напитков. Я вынимаю наушники и заказываю имбирный эль. Парень берет минералку, и когда стюардесса открывает ее, та заливает и тележку и саму стюардессу. Она с силой ставит стакан на его столик, а затем толкает тележку в заднюю часть самолета, чтобы обсушиться.

Я не могу удержаться от смеха.

– Что ты ей сделал?

Парень краснеет.

– Кажется, у нее был трудный полет, – отвечает он и смотрит на больного, у которого случился очередной приступ кашля. Мы оба наблюдаем, как он встает на ноги и тяжело перегибается через сидение впереди.

– Не такой трудный, как у этого, – говорю я.

Парень ерзает, улыбнувшись.

– Мне страшно не везет, когда я путешествую.

Он смотрит на меня, и я замечаю зеленые крапинки в голубых глазах. Его лицо все еще немного розовое.

– Надеюсь, твое невезение не заразно, – наконец отвечаю я.

Он нервно смеется.

– Не знаю. Думаю, невезение работает только один на один со своим владельцем, разве нет?

– А вместе типа веселее? – Я размышляю над этим какое-то мгновение. – Не соглашусь. Смотри, если этот самолет прямо сейчас начнет падать, то не повезет всем.

– Не надо, – отвечает он. – Даже не шути об этом.

Я тихонько смеюсь, но смешок застревает у меня в горле. Парень побледнел, вцепился в ручки кресла и выглядит откровенно напуганным.

– Эй, извини, это все…

Но тут больной внезапно теряет равновесие, и мы смотрим, как он заваливается в проход.

Парень рядом со мной дергается, будто хочет помочь или сделать что-то, но стюардесса рявкает на него:

– Прошу, оставайтесь на месте, сэр! – И сама бросается на помощь больному. Тот уже сел, бормоча, что с ним все в порядке, пока стюардесса помогала ему перебраться обратно в кресло.

Инфицированный просит апельсинового сока, и готова поклясться, что когда стюардесса передает ему стакан, рука у нее дрожит.

Парень рядом выглядит одновременно смущенным и напуганным.

– Просто обычная Эбола, – шепчу я.

Стюардесса быстро идет в переднюю часть самолета и берет трубку телефона, соединяющую салон с рубкой. Она стоит спиной к нам, но оглядывается через плечо на ряд передо мной. Кивает несколько раз, затем вешает трубку и исчезает в комнате отдыха.

Парень наблюдает за всем этим в пораженном молчании. Он дышит очень часто.

– Хм, ты в порядке? – спрашиваю я, чувствуя некоторую вину за то, что пошутила про Эболу.

Он слабо улыбается. Теперь его лицо тоже вспотело, и во мне просыпаются инстинкты заботливой старшей кузины. Когда моего двоюродного брата Рэнди вот так накрывает, ему помогают мои разговоры о чем угодно.

Я поворачиваю регулятор над головой парня так, чтобы на него дул прохладный воздух.

– Так что ты делал в Доминикане, э-э-э…?

– Оливер, – выдыхает он.

Ну, по крайней мере, он говорит.

– Оливер, ты живешь в Майами или где-то еще?

– Сегодня вечером вечеринка в Бруклине. – Теперь он дышит еще быстрее.

Дерьмо. Кажется, мой метод не работает.

– Эй, я тоже живу в Бруклине, – говорю я. Вторая попытка.

Оливер быстро кивает и смотрит на меня.

– Эм, меня зовут Флора.

Он продолжает кивать.

– Я ездила в гости к папе и его отстойной жене.

– Мачехе? – спрашивает он, и дыхание немного замедляется. Я сдерживаю желание нахмуриться.

– Ага, – отвечаю, стискивая зубы.

Он ухмыляется.

– Она тебе не нравится?

– Ха! – Я вынимаю телефон и нахожу фотку, которую выложила Голди. – С чего бы она мне нравилась? – спрашиваю, покачивая телефоном.

Оливер мгновение изучает фото, и я чувствую себя глупо. Он, наверное, считает, что она крута с этой ее нелепой позой а-ля Кардашьян и ослепительно белыми зубами. Натуралы так предсказуемы.

Он отводит взгляд от фотки и, взглянув на меня, глубоко вдыхает.

– Фу, – выдыхает он.

Есть!

Оливер улыбается искренней улыбкой. Дыхание почти вернулось в норму.

Он сжимает и разжимает кулаки.

– Спасибо, – тихо говорит Оливер.

– Без проблем, – отвечаю я, будто так оно и есть.

Он вновь начинает копаться в телефоне, и я снова надеваю наушники, наблюдая за ним краем глаза.

5. Оливер

Я пялюсь в телефон, слишком униженный, чтобы двигаться или хоть что-то сделать. Поверить не могу, что подвергся панической атаке в присутствии постороннего. Милого постороннего. И еще не могу поверить, что Флора не перепугалась, когда перепугался я. Удивительно, что я все еще тут сижу. Мои страхи в последнее время усилились, но такой мощной атаки еще никогда не было. Вероятно, надо кому-нибудь об этом рассказать.

Флора опять листает свою книгу, будто каждый день видит людей во время приступа. Я пытаюсь вести себя, словно все в порядке, и запускаю игру на телефоне. Кажется, в самолете снова тихо, мужчина впереди заснул.

Мысли возвращаются к сегодняшней вечеринке и к Келси. Что делала бы Келси, начнись у меня паническая атака? Вопрос неприятно застревает в голове, и я вспоминаю, как она улыбалась мне, когда мы все катались на коньках в Проспект Парке. Я как раз упал, и крохотная часть меня боялась, что она будет смеяться, но стоило признать, что Келси слишком добра для чего-то подобного.

Раздается новый сигнал, пилот сообщает нам о погоде за бортом. Флора выглядывает в окно, вынимает наушники и поворачивается ко мне.

– Хэй, – говорит она.

– Хэй, – отвечаю я.

Она мгновение смотрит на меня, а потом снова отворачивается и начинает играться со шторкой, то опуская, то поднимая ее. Это движение будит мужчину впереди, и он тут же закашливается.

Флора оставляет шторку, снова откидывается на спинку кресла и замечает, что я наблюдаю за ней.

– Ты в порядке?

– Да, – честно отвечаю я, и у меня вырывается смешок. – На удивление. Может быть, она уже забыла о панической атаке.

– Хорошо, – рассеянно отвечает Флора.

– Так ты летишь в Ньюарк?

– М-м-м?

– Где у тебя пересадка?.. Ты живешь в Бруклине, значит, летишь в Ньюарк?

Она смотрит так, будто я несу тарабарщину, потом качает головой.

– О, нет, извини. На самом деле я лечу в Ла-Гуардию.

– Странно, – хотя это ничуть не странно.

– Ага.

Она на какое-то время отворачивается к окну, а я слушаю музыку. Затем раздаются новые сигналы, и мы заходим на посадку. Флора смотрит в иллюминатор, пока самолет снижается и приземляется. Мне сразу пришло сообщение от мамы.

«Вижу, ты приземлился. Напиши, когда пройдешь таможню».

Она, наверное, узнала, что мы приземлились, раньше пилотов. Я несколько раз переключаю режим с полетного и обратно, чтоб посмотреть, нет ли новых сообщений, но ничего нет.

Мы немного катимся, а затем приближаемся к терминалу. Еще не прозвучал сигнал отстегнуть ремни, но люди все равно встают, даже несмотря на то что стюардессы ходят по проходу и напоминают, чтобы все оставались на своих местах. Невысокий пухлый мужчина начинает спорить, говорит стюардессе, что у него пересадка, к ним присоединяется другой мужчина. Стюардессы выглядят испуганными. Внезапно из громкоговорителя раздается голос пилота:

– Э-э-э, народ, придется подождать несколько минут.

Раздаются стоны, а мужчины напирают на стюардесс. Флора все так же смотрит в иллюминатор, но вдруг поворачивается ко мне и хватает меня за руку.

– Оливер! – выдыхает она.

Я смотрю на ее мягкую ладонь, лежащую поверх моей, и удивляюсь, как у девчонок могут быть такие нежные руки. Интересно, какие руки у Келси? Флора больно впивается в меня ногтями. Ее голова закрывает окно, так что я понятия не имею, что происходит, но когда она откидывается назад, я вижу фургон.

Оттуда выбираются люди и идут к нашему самолету.

Они с головы до ног одеты в костюмы химзащиты.

6. Флора

Женщина через несколько рядов от нас кричит:

– Это же ЦКЗ^[1]!

В салоне самолета внезапно наступает тишина. Все замирают на местах, оставив свои дела. Некоторые еще сидят, другие стоят в проходе, а один мужчина замер с наполовину стащенным с полки чемоданом. Все наблюдают, как четыре человека в белой химзащите приближаются к самолету. Не в силах ничего с собой поделать, я чувствую странный прилив возбуждения. Такой же постыдный порыв возникает каждый раз при намеке на снежный день или приближении к Нью-Йорку сильного шторма.

Возбуждение быстро проходит, когда люди в защитных костюмах поднимаются в самолет. Салон снова наполняется криками, и несколько пассажиров бегут в хвост. Это почему-то меня смешит. Очень сильно. Я так смеюсь, что не могу расстегнуть ремень безопасности. Я поворачиваюсь к Оливеру, и смех замирает в горле. Его лицо превратилось в ужасную зеленовато-белую маску.

Один из людей в костюмах хватает микрофон громкоговорителя, но из-за криков и беготни в самолете невозможно расслышать слов. Он смотрит на стюардесс, явно растерянный, а те беспомощно глядят в ответ и пожимают плечами. Наконец микрофон берет вторая женщина в костюме и кричит, чтобы слова пробились сквозь шум.

– ПРОСИМ ВСЕХ СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ!

Люди замолкают и смотрят на нее словно провинившиеся дети.

– Спасибо, – она улыбается. Смотрится странно. – Я знаю, мы выглядим пугающе, и вы не так представляли себе свой отпуск, но нас предупредили о возможном инциденте на борту этого самолета.

И затем – да – я бросаю взгляд на ряд впереди, где сидит, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, больной мужчина.

– Уверена, большинство из вас слышали о мононуклеозе…

Слово «мононуклеоз» вызывает по всему самолету бурю перешептываний меж пассажирами.

– Погодите, погодите, это ведь шутка, да? Не хотите же вы сказать, что приехали из-за какой-то дурацкой подростковой болезни, передающейся через поцелуи?

Это один из тех мужчин, которые несколько минут назад спорили со стюардессами. Лицо у него бледное и влажное, словно сырое тесто.

Женщина в костюме химзащиты продолжает:

– Который, при всех своих неудобствах, не является серьезной болезнью. Однако в последние дни нашей организации стало известно о мутации этого вируса. Она смертельна как для людей пожилых, так и для очень молодых.

– К которым мы не относимся! – выкрикивает «сырое тесто».

Женщина не смотрит на него, но отвечает:

– И я думаю, никто из вас не захочет передать эту болезнь кому-то из своих пожилых родственников, друзей или своим детям.

Оливер тяжело дышит, поэтому я снова рассеянно хватаю его за руку.

– Мы называем эту новую болезнь «тропический моно», там, по нашему мнению, находятся ее истоки. Так как ваш рейс только что прибыл из Доминиканской Республики и есть подозрение на заражение, нужно поместить всех на карантин, чтобы следить за симптомами и температурой, прежде чем позволить вам продолжить путь до конечного пункта назначения.

Слова «карантин» и «возможный инцидент» повторяют, оглядываясь друг на друга, все пассажиры, пока «тесто» не показывает на ряд перед нами.

– Это из-за него, да?

Я слегка встревожена внезапной яростью в его глазах и раскрасневшимся лицом.

Слегка встревожена и одновременно очень раздражена. Он примерно ровесник моего отца и, точно как мой отец, очень старается выглядеть круто. Я смотрю на дурацкие бусины, нанизанные на редеющие волосы, и на дорогие часы на запястье. Конечно же, его заботит только он сам. Он, вероятно, тоже бросил свою жену и дочь.

Я выпаливаю, прежде чем успеваю себя одернуть:

– Эй! Мир не вокруг вас вертится. Он болен. Может, думал, что слегка простудился. Но знаете что? Он совершил ошибку. И сделал это не для того, чтоб испортить вам день. Не все завязано на вас!

Горячие слезы вдруг жгут глаза, и я сажусь обратно.

«Тесто» открывает и закрывает рот, щурясь в мою сторону.

Оливер смотрит на меня, пока я вытираю глаза и зло роюсь в сумке, хотя на самом деле мне ничего оттуда не нужно.

– Не могли бы вы все, очень вас прошу, сохранять спокойствие? – говорит сотрудник ЦКЗ. – Эти костюмы – всего лишь предосторожность. Все, что мы узнали об этом штамме, указывает на то, что он ведет себя точно так же, как моно, о котором вы все наверняка в курсе. Обычно он содержится в слюне и передается через тесный контакт, например, при поцелуе или когда вы находитесь в непосредственной близости от того, кто кашляет или чихает. К счастью, он не распространяется так же легко, как простуда. Вы все должны находиться под наблюдением и проверять свои жизненные показатели каждые два часа, просто чтобы гарантировать стопроцентную безопасность.

По пассажирам прокатывается быстрый шквал шепотков и стонов. Большинство обеспокоено, но некоторые просто раздражены неудобствами.

Сотрудник ЦКЗ поднимает руку, чтобы вновь угомонить пассажиров.

– Первый симптом – жар, который обычно проявляется в течение двадцати четырех часов после заражения. Другим симптомам нужно несколько дней. Так что, если во время снятия показаний у вас будет температура тридцать семь и семь или выше, вас переведут в продолжительный карантин на тридцать дней.

Все в самолете ахают, и сотрудник ЦКЗ добавляет:

– Тем не менее мы считаем, что шансы на это очень малы, и, если ваши жизненные показатели останутся в норме следующие двадцать четыре часа, мы отпустим вас уже к полудню завтрашнего дня.

Хотя я знаю, что стоит радоваться, но чувствую смутное разочарование оттого, что так скоро вернусь в Бруклин, к маме, которая будет допрашивать меня обо всем, что сказала и сделала Голди, о странной новой одежде моего отца и его светлом омбре на волосах. В школу, назад к Бекки, Джемме и их потрясающей новой дружбе. Снова вся эта обычная рутина.

– Мы заберем вас с этого рейса и отправим в карантинный участок, где будем отслеживать симптомы и проверять жизненные показатели.

«Тесто» заявляет:

– Ну, я не врач, но ручаюсь, что вот у него – жар, – он указывает пальцем на ряд передо мной.

Мой кулак сжимает карандаш в сумке, когда я смотрю на этого толстяка. Его взгляд встречается с моим, и карандаш в пальцах ломается. Мужчина быстро отворачивается.

– Пожалуйста, постарайтесь соблюдать порядок, когда будете выходить из самолета, и помните: нет причин для паники. – С этими словами сотрудница ЦКЗ вешает микрофон громкоговорителя и снова улыбается стюардессам, которые, кажется, на автомате отвечают ей тем же.

Пассажиры, убежавшие в хвост, робко возвращаются на свои места и начинают собирать вещи. Одна женщина оборачивает лицо шарфом, а другая держит открытую бутылку «Пурелла^[2]» и втирает его в руки и ноги, будто крем от загара – на пляже.

Сотрудник ЦКЗ проходит к ряду перед нами и начинает разговаривать с больным. Я хочу послушать, но все выходят из самолета, и сотрудник машет мне рукой, показывая, что надо двигаться.

– Ты в порядке? – спрашиваю я Оливера, пытаясь говорить весело, но мое самообладание на исходе.

Его вымученная улыбка выглядит виноватой.

– Мне надо было в Бруклин. Вероятно, стоит написать маме, но она перепугается. Я и сам немного напуган.

Он нервно смеется, и мы сходим с самолета к фургону. Голова начинает слегка побаливать. Следующие двадцать четыре часа карантина будут тянуться очень долго.

7. Оливер

Забираясь в фургон, повторяю себе, что не могу допустить новой панической атаки на глазах у Флоры. Не знаю, почему она так разозлилась на того мужика в самолете, и не уверен, что хочу узнать. Я весь покрыт холодным потом и постоянно сжимаю и разжимаю кулаки, пытаясь унять покалывание в пальцах. Хочу последовать советам, которые вычитал в сети, чтобы выровнять дыхание, но вдруг не могу вспомнить ни одного. Поверить не могу, будто считал, что справлюсь с перелетом. Поверить не могу, что тут ЦКЗ. И поверить не могу, что мы направляемся на карантин. Они говорят про моно, но я готов ручаться: это Эбола. Спорим, что Флора была права. Слова сотрудника ЦКЗ не сравнятся с той тревогой, которую я чувствую. Руки немеют, пот покрывает тело.

Я сажусь, и Флора тоже садится рядом, глядя несколько обеспокоенно и, может быть, немного раздраженно. Ее губы двигаются, но я не слышу ни слова.

Смотрю в телефон, даже не осознавая, что держал его все это время, и начинаю набирать сообщение Келси, но понятия не имею, что сказать. Руки дрожат, я по-прежнему не чувствую пальцев. Меня накрывает вина за то, что я думал в первую очередь о Келси, и начинаю писать маме, но снова запинаюсь, не понимая, что сообщать.

Поездка кажется быстрой, мы выруливаем в большой промышленный двор и останавливаемся перед воротами базы, от которых мне становится жутко. Флора подхватывает свои вещи и смотрит на меня.

– Ты там в порядке?

Я прерывисто вздыхаю.

– Как никогда хорошо. – Это попытка пошутить, и Флора криво улыбается.

Нас поторапливают выйти из фургона во двор перед базой, где сотрудники ЦКЗ с планшетами в руках выкрикивают имена пассажиров рейса. Флора тащит меня к одному из сотрудников. Даже не знаю, осознает ли она, что держит меня за руку, или просто схватила на автомате. Сотрудница окидывает нас взглядом.

– Вы двое вместе?

Флора смотрит на меня, затем на наши сцепленные руки.

– Ага.

– Имена.

Вместе. Слово эхом отдается у меня в голове. Это не то слово, которое я использовал бы по отношению к себе и кому бы то ни было еще. Флора держит меня за руку, чтобы я почувствовал себя лучше и сдержал паническую атаку, и поэтому сказала, что мы вместе, но чувствую странное ощущение внутри и понимаю, что это вина. Невольно задаюсь вопросом: что подумала бы Келси, увидев, как мы с Флорой держимся за руки и мои пальцы обхватывают мягкие пальцы Флоры? Я, вероятно, должен просто отнять руку, но внезапно она сама оказывается на свободе. Флора вновь смотрит на меня выжидающе и что-то говорит.

– Чувак, как твоя фамилия?

– А?

– Ты Оливер?..

Флора и сотрудница ЦКЗ пристально смотрят на меня.

– А. Точно. Рассел.

– Окей. Оливер Рассел и Флора Торнтон. Вы оба – несовершеннолетние, верно?

Я тупо пялюсь на сотрудницу.

– В смысле?

– В том смысле, что вам обоим нет восемнадцати, – медленно говорит она.

– Да, несовершеннолетние, – нетерпеливо отвечает Флора.

– Окей. Ну, как только устроитесь, обязательно скажите об этом кому-нибудь из интернов или медсестер. И позвоните родителям. Нам понадобится их согласие. – Она записывает что-то в своем планшете.

– Да, конечно, – отвечает Флора.

Они с сотрудницей снова смотрят на меня.

– Верно.

– Вы вписаны. И, эй, никаких поцелуев тут. – Сотрудница смеется, будто это невероятно забавно.

При упоминании поцелуев я вновь ощущаю странное чувство вины.

Внутри помещения уютнее, чем я ожидал. Аккуратные ряды коек и – неожиданно – пара теликов на стене, показывающих кулинарные каналы. Я не знаю, что делать, и просто иду за Флорой, пока кто-то по телику разбивает яйца в чашку миксера. Флора бросает свои вещи на койку и снова достает телефон. Она выглядит так непринужденно, будто едет в метро. Это сбивает меня с толку.

Повсюду суетятся работники ЦКЗ, беседуют с пассажирами, люди заполняют бумаги, у них измеряют температуру.

Мой карман вибрирует, и я подскакиваю. Требуется несколько секунд, чтобы вынуть телефон, который я чуть не роняю обратно. Мама. Я смотрю на телефон в руке, вижу, как он звонит, и игнорирую звонок. Она перезванивает снова и снова и наконец оставляет мне голосовое сообщение.

«Оливер! Молю бога, чтоб в новостях был не твой рейс. Прошу, позвони мне немедленно».

Телефон в руке снова звонит.

– Привет, м-м-м…

– Почему ты не отвечал на звонки? Ты в порядке? О, Оливер. Я себе места не находила от беспокойства.

– Мам, так вышло. Ты могла бы и не искать никаких мест, – не знаю, почему пытаюсь шутить.

Хотя она, кажется, вообще меня не слышит.

– Оливер, я хочу, чтобы ты немедленно ехал домой. Тебе не нужно оставаться на карантине, ты не болен. Знаю, ты не стал бы садиться рядом с больным пассажиром, правда? Ты так не поступил бы, да? – В ее голосе звучит отчаяние.

– Нет, мама, конечно, нет, – лгу.

– Там есть кто-нибудь, с кем можно поговорить, кто может ускорить все это?

– Мам, все в порядке. Завтра буду дома. Карантин меньше чем на двадцать четыре часа.

Голос мамы дрожит, будто она уже плачет. Я слишком часто слышал такой голос за последние несколько лет, с тех пор как умер мой отец.

– Хотела бы я оказаться там. Там безопасно? Сколько там взрослых?

Я оглядываю помещение, других пассажиров, работников ЦКЗ.

– Не знаю, много.

Человек в костюме химзащиты разговаривает с Флорой и снимает ее данные, меряя температуру, а другой направляется ко мне. Он указывает на телефон.

– Мам, извини, надо идти.

– Что? Почему?

Но сотрудник качает головой и снова указывает на мой телефон.

– Э, или не надо?

– Что происходит? – спрашивает мама.

Работник ЦКЗ выхватывает телефон у меня из рук.

– Здравствуйте, миссис Рассел, я так понимаю, ваш сын – несовершеннолетний.

Не слышу, что говорит ему моя мама, но, подозреваю, что-нибудь не очень вежливое. Он слушает какое-то мгновение, потом резко перебивает:

– Ради безопасности вашего сына и всякого, кто мог бы вступить с ним в контакт, включая вас, даете ли вы согласие на то, чтобы он провел ночь в Майами?

Он слушает еще, затем говорит:

– Спасибо, мэм, – и передает телефон обратно мне.

– Она согласилась? – в шоке спрашиваю я.

– Ага, – отвечает сотрудник ЦКЗ.

Я хочу еще порасспрашивать, может быть, извиниться, если она была груба, но он подкатывает маленькую тележку, оборачивает манжету вокруг моей руки и меряет кровяное давление. Затем зажимает какую-то штуку на пальце, чтобы проверить пульс, и вставляет термометр в рот. Рука в манжете напрягается, а через секунду термометр пищит. Сотрудник ЦКЗ, кажется, говорит:

– Хорошо, порядок, – и уходит.

Тот, кто проверял Флору, теперь беседует по ее телефону, и я ловлю себя на том, что подслушиваю. Вероятно, он говорит с ее мамой.

– Да, мэм, она жива-здорова, такой и останется.

Он замолкает на секунду, потом издает короткий смешок. Я невольно задаюсь вопросом, не шутит ли мать Флоры, а потом – почему не шутит моя мать.

Телефон звонит снова, и да, это сообщение от Келси:

«О боже, ты в порядке? Это твой рейс по новостям?».

Она что, беспокоится обо мне? Мое лицо теплеет, и я рад, что температуру уже измерили.

Но ее имя в телефоне напоминает мне, что я должен был ехать домой, на вечеринку. Просто обязан был.

Флора вертит в руках телефон и говорит, не поднимая взгляда:

– Все в порядке.

Это утверждение, а не вопрос, но я отвечаю.

– Нет.

Флора смотрит на меня, вскинув брови.

– Ты всегда такой нервный?

Я ошеломлен, но бормочу:

– Э-э-э, а ты всегда спокойна, когда у тебя, возможно, Эбола?

Флора запрокидывает голову и смеется, и ее смех меня просто бесит.

– Оливер, это моно. Повезло, что нам не приходится переживать об Эболе так, как жителям других частей света. Знаешь, сколько людей Эбола убивает ежегодно? Представляешь, как нам повезло?

Она серьезно смотрит на меня, ожидая, пока я это переварю, а затем добавляет уже не так жестко:

– В любом случае ты не в группе риска. Даже если в свои весенние каникулы ты перецеловался с кучей девчонок, худшее, что с тобой может случиться, – небольшая сонливость и сильная простуда, как у того парня в самолете. Разве провести время вдалеке от школы, вдалеке от… реальности… – это плохо?

Ее голос звучит почти задумчиво.

Я не знаю, что ответить.

– С чего ты взяла, что я был на весенних каникулах?

Она закатывает глаза, затем падает на койку и переводит взгляд на кулинарное шоу. Я обхожу вокруг своей кровати и вновь смотрю на Флору. Ее глаза закрыты. Что-то изменилось. Терпение по отношению ко мне, кажется, кончилось так же быстро, как и появилось, и я невольно задаюсь вопросом, почему меня это заботит, и ненавижу себя за то, что опять почувствовал себя виноватым.

Некоторое время наблюдаю за ней спящей, завидуя ее способности расслабляться, не бояться. Мне снова звонит мама, кажется, она немного успокоилась. В голосе все еще чувствуется дрожь, но теперь это не трепет колибри, а взмахи крыльев пеликана. Она выпила свой вечерний бокал вина. Я пятнадцать раз обещаю, что все будет в порядке, клянусь мыть руки каждые двадцать минут и вернуться домой завтра.

Повесив трубку, просматриваю сообщения, нахожу последнее от Келси и вдруг осознаю, что она подумала о моем рейсе, увидев новости. Значит, она тоже думает обо мне, ведь так? От этой мысли в животе все плавится. Я опускаюсь на койку и пишу:

«Ага! Типа даже страшно! Теперь на карантине».

Келси набирает ответ, и вскоре появляется фото, где она держит лист с надписью «Поправляйся!». Очень трогательно, правда, немного жутковато.

«Поправляйся» говорят больным людям. А я не болен. Я никак не могу быть болен.

Надеюсь.

8. Флора

Кто-то трясет меня за плечо, я открываю глаза и подскакиваю, увидев человека в странном костюме. Затем приходит осознание, где я и почему.

Человек смеется.

– Извини, Флора. Ты так мирно спала, но снимать показания нужно каждые два часа.

Теперь, когда я полностью проснулась, то поняла, что он моложе, чем я предполагала. Может быть, студент колледжа? И такой милый.

Я улыбаюсь:

– Все в порядке… – и смотрю на его костюм, пытаясь найти бирку с именем. – Ты просто выполняешь свою работу.

– Ну, я интерн, – говорит он, тоже улыбаясь, – и меня зовут Джои.

Пока он кладет мне в рот термометр, я смотрю ему в глаза и думаю, что наверняка есть куча вариантов хуже, чем оказаться тут, с ним. Термометр пищит, и я снова вздрагиваю. Джои смеется, проверяя температуру.

– Все еще нормальная.

Он делает пометку в планшете и уходит. Глупо, но я почти ревную к тому, что Джои так быстро перешел к другому пассажиру.

Оливер сидит на своей койке, пялясь в телик. Чувствую себя немного виноватой за то, что была с ним такой резкой, но нужно было подумать, а его тревожность выводила из себя. Мама всегда говорила, что я – хорошая сиделка и могла бы стать врачом или медсестрой, но даже моему терпению есть предел.

– Привет, – тихо говорю.

– О, привет, – отвечает он, играя на телефоне.

Мой телефон показывает всего лишь пять вечера. Примерно в это время я должна была приземлиться в Ла-Гуардиан, встретиться с мамой, которая злилась бы на водителей, но я бы знала, что на самом деле это – злость на отца. Мой двоюродный брат устроился бы на заднем сиденье, заваливая меня кучей дотошных вопросов о самолетах, на которых я летела, вопросов, на которые я не смогла бы ответить, и все бы чувствовали себя неловко.

Это место напоминает мне о тех долгих перелетах, когда я навещала отца, до того как он женился на Голди и переехал в Доминиканскую Республику. Мощное ощущение: ты нигде, никто и никому ничего не должен. Три года таких путешествий летом или во время школьных каникул из Нью-Йорка в Сан-Франциско были одними из самых расслабленных в моей жизни. Я улетала от как минимум одного родителя и одного набора страстей, в которые не хотела вмешиваться или разбираться с ними. Я люблю Рэнди, но иногда мне просто нужен перерыв от роли заботливой двоюродной сестры.

Я решаю посмотреть телик, чтобы ни о чем не думать. Это работает, потому что люди, готовящие кексы, – завораживающее зрелище. Во время следующей передачи, где проводят какое-то соревнование по выпечке хлеба, у ноги вибрирует телефон. Мама. Наконец-то! Я написала ей два часа назад, еще когда ехала в фургоне к этой базе, рассказав все о карантине и о том, что мой прилет откладывается, велев не беспокоиться. Я знаю, что не больна, но все же приятно, когда женщина, которой я обязана своим рождением, хочет проверить, как у меня дела.

– Привет, мам.

– Я знала, что не должна была позволять тебе лететь к отцу и этой… этой женщине! У меня сразу было плохое предчувствие насчет этой поездки. Если б твой отец был в состоянии думать о чем-нибудь, кроме себя, то понял бы, как он эгоистичен. Ты занята домашними делами и двоюродным братом… тебе не нужен еще и перелет в другую страну. Боже, я его ненавижу. И ее! Что еще она натворила с тех пор, как ты летала к ним в прошлый раз? Я видела этот ее снимок в «Инстаграме», она похожа на Барби еще сильнее, чем раньше…

Я начинаю отключаться, и те горячие слезы, что накрыли меня в самолете, возвращаются. Мама болтает без умолку.

– У него – куча свободного времени, но моя жизнь распланирована по секундам, и сегодня я сижу с Рэнди, пока дядя Крейг на работе, и…

– Это всего лишь один день, мам, – обрываю ее я, вытирая глаза. – Не беспокойся, завтра я буду дома.

Мама вздыхает.

– Это не поможет мне справиться с этим сегодня.

– Ну, мне жаль. Карантин проходит потрясающе, спасибо, что спросила.

Я кладу трубку, выключаю телефон и бросаю его на койку. Оливер, должно быть, все слышал. Он замечает мой взгляд и немного краснеет.

– Тебе лучше? – спрашиваю, пытаясь перевести тему раньше, чем он успеет спросить меня о телефонном звонке.

Прежде чем ответить, его глаза секунду внимательно вглядываются в меня.

– Полагаю, да. Пока тут все кажутся здоровыми. Этот чувак с самолета – на тридцатидневном карантине в каком-то другом месте и на данный момент единственный заболевший. Оказалось, что у него и жара-то особого не было. Можешь в это поверить?

Я ничего не отвечаю, оглядывая помещение и людей, растянувшихся на кушетках. Одни читают, другие смотрят телик. Кажется, все расслабились, и даже «тесто» похрапывает на своей койке. Лучи закатного солнца струятся через окна базы и красиво подсвечивают все внутри. Я задвигаю разговор с мамой еще дальше и ерзаю на подушке.

– Разве это не напоминает поход? Будто мы – в большой лодке посреди океана? – спрашиваю я.

Оливер смотрит озадаченно.

– Нет?

Я чувствую себя глупо и меняю тему:

– Кстати, где ты живешь в Бруклине?

– Парк-Слоуп. А ты?

– Вау, фешенебельная столица мира. Миленько. А я – в Бей-Ридж.

Секунду Оливер смотрит ошалело, а потом улыбается.

– Да-да-да. И моя мама тоже в этом клубе.

Мне нравится его улыбка.

– Мы вернемся в аэропорт так быстро, что ты даже не заметишь, – говорю, чтобы заполнить паузу, хотя почему-то не совсем себе верю.

Он долго смотрит на меня, и улыбка исчезает с его лица.

– Надеюсь, ты права, – наконец отвечает Оливер.

Позже нам приносят пиццу на ужин. Кто б знал, что на карантине так вкусно кормят? Одна из сотрудниц ЦКЗ после ужина вновь проверяет мои показатели, и я невольно спрашиваю себя, не повлияет ли горячая пицца на температуру. Когда она говорит: «Норма» – и переходит к Оливеру, остается лишь разочарование.

На руку Оливера надевают манжету, а в рот суют термометр, но тот едва поднимает взгляд от телефона. Он возился с ним весь вечер.

Сотрудница снова говорит «Норма», но он ее не слышит. Та явно раздражена и торопится, так что срывает манжету и выдергивает термометр у него изо рта.

Оливер вскидывает пораженный взгляд, но сотрудница уже успевает уйти. Остается лишь потирать нижние зубы.

– Ох, – тихо говорит он и снова тянется к телефону, но замечает, что я за ним наблюдаю. – Сеть тут ужасная! Чат не обновляется, даже с вай-фай. Зато эсэмэски мамы каким-то образом приходят, – он нервно смеется.

Надо сказать ему, что проблема не в сети, но мне не хватает духу или сил, чтобы помочь ему справиться с очередной панической атакой. Я снова включаю телефон, но у меня нет сообщений ни от кого, кроме дуры Голди, в последнем из которых – коала с огромной повязкой на пушистых ушах. Отлично, Голди переживает о моем карантине сильнее, чем моя собственная мать.

Оставшуюся часть вечера я смотрю телик, пока его не выключают в десять. Немного дремлю, но нас будят каждые два часа для проверки показателей. Во время этих проверок Оливер едва просыпается, но в конце концов поворачивается ко мне, и я машу ему рукой.

Он смотрит несколько пораженно и спрашивает:

– Ты разве не устала?

Я сминаю в руке одеяло.

– Чем скорее засну, тем скорее придется вставать и ехать домой.

– Придется?

Представляю, как горько это звучит.

– Ага, типа того.

Секунду он смотрит на меня, потом зевает.

Не могу удержаться от вопроса:

– А ты почему так спешишь попасть домой?

Оливер ерзает.

– О, ну, вчера была вечеринка. Она уже кончилась, но я все еще надеюсь повидаться кое с кем, когда приеду, если получится, – он робко смотрит на меня.

– Конечно же, дело не обошлось без тупой девицы, – бормочу под нос, но койка Оливера так близко, что он все слышит.

– Спокойной ночи, Флора. – Он кажется обиженным, что раздражает меня еще сильнее. От этого я чувствую себя совсем ужасно.

Примерно в десять утра сотрудник ЦКЗ приносит нам рогалики. Кажется, Оливер напевает, пока ест, что приводит меня в непонятную ярость.

Вскоре после этого всем разрешают вернуться назад в аэропорт, и пассажиры начинают шутить и смеяться, а я – чувствовать легкую панику из-за того, что ночь прошла так быстро. Ужас копится внутри словно свинцовый груз.

Остаемся только мы с Оливером. Сотрудница останавливается рядом для последней проверки, но, очевидно, ей все это уже наскучило. Она смотрит на экран телика, где теперь транслируют какой-то европейский футбольный матч. Прежде чем осознать, что делаю, я вынимаю термометр изо рта, тру его меж ладоней, затем снова сую обратно.

9. Оливер

Я озадаченно смотрю на Флору. Когда термометр пикает, работница ЦКЗ выглядит пораженной. Она тоже смотрит на Флору и устало вздыхает.

Мой рот открывается, собираясь сказать работнику все, что я только что видел, но Флора ловит мой взгляд и яростно трясет головой.

– Но ты… – начинаю.

Не знаю, что я на самом деле хотел сказать. Закончить предложение так и не получается, потому что Флора внезапно хватает меня за рубашку, тянет к себе и целует.

В губы.

Все вокруг замирают от удивления, а сотрудница снова вздыхает.

– Для вас обоих официально начинается тридцатидневный карантин.

10. Флора

Оливер быстро отшатывается от моего поцелуя. Зеленые крапинки в его голубых глазах снова совсем рядом. Эти глаза напоминают мне вид из окна в весенний день и прохладный ветер на лице.

Он все отодвигается от меня, продолжая пятиться, пока не упирается в угол койки. Рот у него открывается и закрывается, но он не издает ни звука, ни слова.

Я даже немного ожидала громкого визга сирен, рева воздушной тревоги – чего-то мощного и шумного. Ну или хотя бы беготни, паники и криков. Но слышу лишь громкий стук собственного сердца в ушах. Сотрудники ЦКЗ спокойно передвигаются вокруг с планшетами, шепотом делая короткие звонки. Странно, что с нами никто не разговаривает. Мне кажется, кто-то должен нам что-либо сказать, чувствую себя подопытной мышью в лаборатории. Интересно, нет ли тут где-нибудь брошюрки «Итак, вы отправляетесь в карантин на тридцать дней» или чего-то подобного?

Оливер все еще пялится на меня из угла своей койки. Слышу, как в его кармане вибрирует телефон, но он то ли не чувствует этого, то ли ему плевать. Он просто продолжает на меня смотреть.

Наконец у него вырывается какое-то слово, но так тихо, что, будь он дальше, я бы не расслышала.

– Зачем? – хрипло спрашивает он.

Я ничего не отвечаю. Хотела бы я знать и дать ответ.

11. Оливер

Хочется спихнуть ее с койки, или снова поцеловать, или прополоскать рот кислотой, или позвонить Келси. Хочу знать, что творится в голове у Флоры и Келси. Хочу переиграть свой первый поцелуй.

Воздух в помещении кажется очень спертым, возникает желание встать с койки, но не могу, потому что на ней сидит Флора, а я не хочу больше никогда ее касаться. Мой первый поцелуй должен был быть с Келси, я должен был пойти с ней на вечеринку вчера вечером, а теперь не увижу ее тридцать дней, а это все равно что тридцать лет.

Тридцать дней. Месяц. Я быстро прибавляю тридцать к текущей дате, и получается середина апреля, за два дня до весеннего бала. Это нечестно. Почему Флора так поступила? И почему у нее такие мягкие губы? А почему я до сих пор на нее не пожаловался? Я что, спущу все на тормозах? Можно прекратить все это прямо сейчас, рассказав работникам ЦКЗ, что я видел. Но поверят ли они мне? И что потом? У нее снова измерят температуру, а она снова просимулирует жар?

В любом случае говорить об этом не с кем. Я оглядываю слоняющихся вокруг сотрудников и чувствую себя в ресторане, когда пытаешься получить счет и не знаешь, к кому обратиться. Никогда не знаю, к кому обратиться, независимо от ситуации.

И почему Флора так спокойно сидит на моей койке, почему никто нам ничего не говорит и почему у меня такие странные ощущения в ноге? Я кладу ладонь на карман, понимая, что звонит телефон. Вынимаю его, смотрю, убираю в карман, но осознаю, что на самом деле не прочел, что же было на экране, и вынимаю обратно. Одиннадцать пропущенных звонков от мамы и сообщение от Келси:

«О боже, 30 дней КАРАНТИНА?! Можно я буду твоей сиделкой? ☺

Мысль о том, что она будет заботиться обо мне, такая милая и удивительная, что в груди становится тепло… пока не вспоминаю, что она в Нью-Йорке, а я – во Флориде. И Флора только что поцеловала меня. И меня ждет карантин на тридцать дней. Хотя Келси сейчас флиртует со мной. Кажется. Может быть, карантин – это не так уж и плохо. Ну и тридцать дней – это ведь не очень уж долго?

12. Флора

Оливер снова достает телефон из кармана и смотрит на него, будто видит впервые и не понимает, что это у него в руках и как оно туда попало.

Наблюдая за ним, вспоминаю, что нужно, вероятно, позвонить маме и сказать, что все-таки не попаду сегодня домой. Представляю, как мама собирает Рэнди, чтобы ехать в аэропорт, а это дело нелегкое, особенно когда тот считает, что еще не готов. Потом они будут стоять в пробке, а Рэнди – задавать миллион вопросов и теряться, когда мама не сможет на них ответить, потому что занята дорогой. Внутри разгорается крошечный огонек вины. Напоминаю себе, как ужасно и эгоистично мама разговаривала со мной по телефону, и тридцать дней уже не кажутся таким долгим сроком.

Выуживаю телефон из рюкзака и поражаюсь всем уведомлениям и сообщениям. Пять пропущенных звонков и два голосовых сообщения от мамы. Каким-то образом там затесалось еще несколько пропущенных и одно голосовое от отца и Голди.

Слушаю первое сообщение от мамы:

«Флора, прости за вчерашнее. И мне жаль, что ты на карантине и на ночь застряла в Майами. Тебе, наверное, страшно. – Она молчит секунду. – Ты хорошая двоюродная сестра для Рэнди и сильно облегчаешь жизнь дяде Крейгу. – Она снова молчит. – Не знаю, почему я говорю так, будто не увижусь с тобой через пару часов! Ладно, я просто хотела извиниться и закрыть эту тему. Счастливого перелета домой, скоро увидимся».

О боже. Она звонила утром. В одиннадцать тринадцать, как раз за несколько минут до того, как я провернула это дело с термометром.

Пламя вины разгорается жарче.

Я слушаю следующее голосовое от мамы, которое пришло всего несколько минут назад, в одиннадцать двадцать шесть:

«Флора! Я смотрю новости… Прошу, скажи мне, что был другой рейс с тинейджерами, которые отправятся на тридцатидневный карантин. Перезвони мне!».

Становится жарко. Может, у меня и вправду температура? Я как раз включаю голосовое сообщение от Голди, когда к нашим койкам подходит кто-то в костюме химзащиты. Это Джои, парень, который разбудил меня вчера, чтобы записать показания.

Он улыбается. Полагаю, вчера я была слишком уставшей, чтоб разглядеть ямочки у него на щеках. Теперь мне еще жарче.

– Вы готовы?

Все это время Оливер сидел на койке, яростно постукивая по телефону и разговаривая, вероятно, с мамой. Я была слишком рассеянна, чтобы слышать его слова, но удивилась, когда он вышел из оцепенения, чтобы спросить:

– Готовы к чему?

Джои смотрит озадаченно.

– К перемещению на карантин.

Оливер оглядывается, машет руками.

– А разве мы еще не тут? Не на карантине?

Джои запрокидывает голову и смеется. Оливер издает нервный смешок, и становится ясно, что он так же растерян, как и я.

– У Флоры инфекционное заболевание, мутации которого мы до сих пор до конца не понимаем. И, Флора, ты могла передать это заболевание своему парню, – он листает страницы на планшете, – Оливеру. Угроза эпидемии! – Его оживление успокаивает и беспокоит одновременно. – Вы, ребята, отправляетесь в госпиталь, в тот, где больной с вашего рейса. Я бы сказал, что у вас появилась отличная возможность оттянуться, но не стоит забывать, что это карантин.

– Он мне не парень! – быстро возражаю я. – А госпитали – для больных, – добавляю, не думая.

Джои смотрит на меня сочувственно.

Оливер слишком смущен, чтобы поднять на меня взгляд. Вспоминаю, как быстро он отстранился от поцелуя, будто мои губы были ядовитыми.

Не люблю, когда меня жалеют и когда считают ядовитой. Еще мне не нравится, что Джои принимает Оливера за моего парня.

Сейчас бы оказаться в Бруклине и пойти прогуляться, как всегда в конце отвратного дня. Обычно я начинаю прогулки из разных точек, а заканчиваю всегда в маленьком общественном саду в двух кварталах от нашей квартиры. К тому моменту, как я до него добираюсь, он уже заперт, но мне нравится смотреть на статуи внутри. Моя любимая – маленькая девочка с ликующе запрокинутой головой и птицами, сидящими на ее поднятых руках.

Мне вдруг очень хочется подышать свежим воздухом.

Джои все еще смотрит на меня. Он берет ручку со своего планшета и что-то быстро записывает.

– Окей, давайте готовиться к поездке! – радостно говорит он, будто мы отправляемся за сливочным пломбиром с сиропом. – Перед транспортировкой нужно снова переговорить с вашими родителями. Поскольку вы оба – несовершеннолетние, они должны дать согласие на медицинское наблюдение и процедуры. Главврач отделения инфекционных болезней встретит нас у машины скорой.

– А если они скажут «нет»? – тут же спрашиваю я.

– Кто скажет «нет»? – хмурится Джои.

– Наши родители. Если они не дадут согласия? – внезапно чувствую надежду на выход из всей этой неразберихи.

– О, ну, тогда нам придется получить предписание суда, чтобы поместить вас на карантин, – немедленно отвечает Джои.

– Суда? – Меня даже после уроков никогда не оставляли.

Джои улыбается.

– Еще вопросы?

Да, у меня их масса, но задавать их кажется бессмысленным делом.

– Нет, – отвечаю, плотно сжав губы.

– Ладно, пошли, – говорит Джои, хлопнув себя по колену.

Мы идем через базу, таща свои чемоданы. Все как в тумане. Надо как-то объяснить Джои, Оливеру и всем остальным: я не хочу, чтоб Оливер был моим парнем. Я поцеловала его потому, что… я все еще пытаюсь понять причину, пока мы идем наружу. Там нас ожидают две скорые с открытыми дверями и двое носилок с огромными пластиковыми занавесками.

13. Оливер

Задаюсь вопросом, зачем тут скорые, но потом понимаю, что это для нас. Ясное дело, мы не можем просто взять и дойти до госпиталя, но носилки с пластиковыми занавесками выглядят… пугающе. Пока смотрю на них, женщина в костюме химзащиты переходит от одной скорой к другой, кивнув Джои, который возвращается на базу. Через костюм виднеются темные волосы сотрудницы, собранные в тугой высокий хвост.

Она пожимает руку мне, а потом Флоре.

– Я – доктор Демарко. Жаль, что мы знакомимся при таких обстоятельствах, но обещаю: о вас прекрасно позаботятся. Вы будете находиться в одной палате, но одна из стен – полностью из стекла, и вас постоянно будет посещать медицинский персонал. Если необходимо, мы добавим туда видеокамеру. – Она смотрит на нас, ожидая, пока мы усвоим сказанное. Чувствую, как краснеют щеки, когда понимаю, что она намекает на поцелуй. Поцелуй. Флора поцеловала меня.

– Погодите, так мы что, будем… соседями по палате? – спрашивает Флора. – Я тридцать дней проведу в одной палате с ним?

На ее пораженном лице мелькает еще какое-то выражение, которое не могу разобрать.

Отвращение? Ужас? Очевидно, она думает не о поцелуе, хотя, может, и о нем.

– Да. Проще следить за пациентами в одной палате. Так нам не понадобятся дополнительные костюмы химзащиты.

– То есть это вопрос мелкой экономии? – саркастично спрашивает Флора.

– Это не мелкая экономия, – невозмутимо отвечает доктор Демарко. – В любом случае, как я уже сказала, вы будете находиться в одной палате, но если у кого-то начнут проявляться необычные симптомы или температура поднимется выше тридцати восьми и шести, то вас изолируют.

– А если жар не вернется? Вдруг это была… ошибка? Скажем, термометр испортился? – спрашивает Флора.

– К сожалению, жар был зафиксирован, – отвечает доктор Демарко. – Даже если это было кратковременное явление или ошибка, придется соблюдать протокол.

– Ясно, – тихо отвечает Флора, секунду она размышляет: – Но разве жар – не повод для раздельной изоляции?

– Жар сам по себе незаразен. Беспокоиться стоит о других симптомах. Если кто-то начнет кашлять, чихать, если появится тошнота, диарея или, как я и сказала, жар поднимется выше тридцати восьми и шести, тогда вас переведут на изоляцию.

Чувствую, что вновь краснею. Какашки – не лучшая тема для разговора с кем бы то ни было, особенно с первой девушкой, которая меня поцеловала.

Тем не менее Флору это, кажется, не беспокоит.

– А как проходит изоляция?

– На самом деле это не слишком отличается от той палаты, в которую вас направляют. Но не беспокойтесь. Просто знайте, что в вашей палате будет плотная штора, разделяющая ее на две части, для приватности. И помните: следить будут очень пристально.

– Мы можем повидаться с родителями? Хотя бы с мамой?

– Сейчас как раз проводятся исследования, чтобы решить, можно ли допускать к вам посетителей. Я в любом случае порекомендую вашим родителям приехать в Майами, так что если они получат разрешение на визиты, то сразу же смогут прийти в госпиталь.

– Сколько длится это исследование? – спрашивает Флора.

– Надеюсь, всего несколько дней, – сообщает доктор Демарко. – Оливер, у тебя есть вопросы?

– Прошу прощения, – говорит Флора. – Я постоянно лезу вперед.

Доктор Демарко смотрит на меня, ожидая ответа.

– Наверное, нет. – Единственный вопрос, который у меня есть, – почему Флора поцеловала меня, но не думаю, что у доктора найдется на него ответ. Сомневаюсь, что ответ найдется и у самой Флоры.

– Ну а теперь давайте позвоним вашим родителям, прежде чем они узнают новости о своих детях из каких-нибудь репортажей.

Вновь смотрю на носилки и отвожу взгляд, поскольку понимаю, что доктор Демарко и Флора уставились на меня. Флора держит в руке телефон. Наверное, надо сделать то же самое. Вытаскиваю свой из кармана.

– Флора предложила поговорить сначала с твоими родителями, – говорит доктор Демарко.

– О, у меня только мама, – отвечаю, потом невольно задаюсь вопросом, почему Флора хочет, чтобы мои родителями были первыми. Уверен, она слышала, как я разговаривал со своей склонной к гиперопеке матерью. Что это с ее стороны: услуга или подстава?

– Ладно, – говорит доктор Демарко. – Почему бы тебе первому не поговорить с мамой, а я подключусь через несколько минут?

– Вы точно не хотите просто позвонить сами? – спрашиваю, пытаясь шутить.

Доктор Демарко строго смотрит в ответ.

– Ясно, ладно, – вздыхаю и звоню маме.

Хватает половины гудка.

– ОЛИВЕР, почему ты не отвечал на мои звонки? – Ее голос уже далек от колибри, и в голове тут же появляется стая разъяренных ворон-убийц.

– Извини, мам. Планы поменялись.

– Планы поменялись? Тридцатидневный карантин – это называется «планы поменялись»? Оливер, что происходит? Новости все преувеличивают, ведь так? Они всегда все преувеличивают, да? – В ее голосе вновь звучит пугающее отчаяние.

– Мы едем в госпиталь…

На слове «госпиталь» она начинает плакать.

Доктор Демарко и Флора наблюдают за мной, и я передаю телефон так, будто это горячая картошка.

Доктор Демарко спокойно представляется, и, хотя она стоит в нескольких футах от меня, слышно, как мать рыдает в трубку.

Флора легонько касается моей руки. Она держит телефон экраном ко мне, а на экране – видео, где тюлень вразвалочку выбирается из воды и падает на песок. Он лежит в полосе прибоя, и, когда опускает голову вниз, огромная волна накрывает его морду. Тюлень чихает водой и раздраженно ползет к новому участку пляжа.

Флора смотрит мне в лицо. Понятия не имею, зачем она показала мне это видео. Но не возражаю, что оно проигрывается снова и снова. С каждым разом выглядит все забавнее.

Настолько забавно, что я не слышу разговора доктора Демарко с моей мамой, пока та не возвращает мне телефон.

– Я вылетаю завтра утром. Оливер! Уже ищу отель, нашла один прямо рядом с госпиталем, так что даже если не смогу тебя увидеть, то буду поблизости. – Снова появляется трепет. – Разве это не прекрасные новости? – спрашивает мама. Теперь ее голос звучит совсем иначе. Почти радостно!

– Да, мам, отличные, – отвечаю, но она не замечает отсутствия энтузиазма. Мысли мчатся в тысячу направлений разом.

– И погоди минутку. Доктор сказал, тебя поцеловала девушка! Это же не твоя девушка? Когда мне разрешат навестить тебя, я выскажу ей все, что думаю. Зачем она целовала тебя, если знала, что больна? Кто так поступает?

Смотрю на Флору, которая все еще показывает мне видео с тюленем. Она замечает мой взгляд и легонько машет рукой.

Может, мама и права: кто так поступает?

14. Флора

Останавливаю видео с тюленем. Бекка показала мне его в тот день, когда стало известно о Голди. Теперь смотрю его всякий раз, когда нужно развеселиться. Знаю, это жалкая попытка помочь Оливеру почувствовать себя лучше, но, когда он наконец улыбается, становится легче.

Доктор Демарко кивает мне.

Звучат четыре гудка, прежде чем мама отвечает, голос звучит устало.

– Флора! Я так беспокоилась. Так сильно беспокоилась. В новостях говорят правду? Тебя действительно отправляют на тридцать дней на карантин? – Вся злость в ее голосе испарилась с нашего последнего разговора, и мне так хочется увидеть ее, что на секунду перехватывает дыхание.

– Мне жаль, – говорю одновременно с ней.

– Это все я виновата.

– Что? Нет, мам, никто тут не виноват, – отвечаю.

– Нет, я виновата. Просто… Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – честно говорю и, глядя на доктора Демарко, добавляю: – На самом деле тут главврач. Она может поговорить с тобой, объяснить подробнее.

Передаю телефон доктору Демарко и смотрю, как она разговаривает с моей мамой, объясняет про карантин и рассказывает, что посещения пока запрещены, но все равно стоит подумать о скорейшей поездке в Майами. Оливер копается в телефоне и поднимает взгляд на меня.

– Я тоже пытаюсь найти видео, чтобы тебе стало легче. Но, может, это и не нужно? Кажется, твоя мама не психует в отличие от моей.

– О, она психует по-своему, – отвечаю и тут же чувствую себя виноватой. – Ладно, и какое видео ты нашел?

Оливер качает головой.

– Ничего особенного. Только кошку, которая чихает и пукает одновременно.

– Ничего особенного? Да это научное чудо.

– Это разве не оксюморон? – спрашивает Оливер.

– Пердеть и чихать одновременно?

Оливер вспыхивает и отвечает:

– Нет! При чем тут вообще пердеж? Разве чудо может быть научным? Думаю, это оксюморон.

– А я думаю, ты просто хочешь похвастаться словом, которое выучил на уроках английского.

– Ну, у нас будет тридцать дней, чтобы это выяснить.

– Выяснить, почему ты использовал слово «оксюморон»?

Оливер громко вздыхает, но улыбается.

От этого у него вокруг глаз появляются морщинки. Мило.

Однако доктор Демарко выводит меня из ступора, протягивая телефон.

– Флора, я еду в Майами! – говорит мама.

– Да? – удивленно спрашиваю. – А как же Рэнди?

– Мы с твоим дядей договоримся. Не беспокойся.

– А я беспокоюсь, он же мой кузен.

– И мой племянник, – отвечает мама немного строже. – Прошу, не переживай ни о чем, кроме себя.

Доктор Демарко машет кому-то, я поворачиваюсь и вижу, что Джои возвращается.

– Кажется, мне пора.

– Поговорим, когда будешь в палате. – Ее голос немного дрожит, и она откашливается.

– Ага, – отвечаю, боясь, как бы не задрожал мой собственный голос, если сказать что-то еще.

– Я люблю тебя, Флора.

– Ага, – повторяю и вешаю трубку. Вид Джои немного успокаивает.

Он указывает на носилки.

– Ваши колесницы ждут. Запрыгивайте!

– Увидимся в госпитале, – говорит доктор Демарко. – Хорошей поездки.

Смотрю на Оливера, глаза у него просто огромные. До меня внезапно доходит, что он не сказал ни Джои, ни доктору Демарко, ни кому-то другому из работников ЦКЗ о моем трюке с термометром.

И я понятия не имею, почему.

15. Оливер

Смотрю на носилки передо мной. Джои помогает Флоре туда забраться и пристегивает ее. Она кажется испуганным зверьком в клетке. Это ее вина, знаю, она сама втянула себя в это, но я могу положить всему конец. Я должен положить конец. Нужно просто открыть рот и рассказать Джои о том, что я видел. Но потом думаю о сообщениях Келси… что я – единственный парень в школе на карантине. Впервые в жизни в моем скучном существовании ощущается какая-то острота.

Забираясь в носилки, делаю быстрый снимок. Свет прикольно преломляется через пластик, и по краям фото получается радуга. Не выложить ли его в «инсту»? Но как подписать? «Никаких горшочков с золотом на этой стороне радуги»? «Карантин под радугой»?

Джои пристегивает меня, я смотрю на Флору и думаю о поцелуе. Джои назвал меня ее парнем. Эти праздные мысли забираются куда-то в подсознание и становятся все больше и больше, словно поезд, приближающийся в туннеле. Что если она и вправду больна и заразила меня? Вдруг у меня тропический моно? Сотрудник ЦКЗ в самолете сказал, что болезнь может быть смертельна в пожилом и очень юном возрасте. Я не пожилой, но могу ли считаться очень юным? Насколько юным должен быть очень юный?

Болезнь передается через слюну, что если просто выплюнуть микробы? Но не мог же я не глотать с тех пор, как Флора поцеловала меня. Хотя, наверное, лучше попробовать поздно, чем никогда. Джои и два санитара в костюмах химзащиты грузят Флору в скорую. Я отворачиваюсь в сторону и легонько сплевываю. Но во рту сухо, и ничего не получается. Пытаюсь накопить слюну и наконец сплевываю тонкой струйкой, которая липнет к губам. Я вытираю ее как раз в тот момент, когда Джои выскакивает из скорой.

– Ты в порядке, чувак? Тебя не тошнит? – Он выглядит встревоженным, а в руках снова появляется планшет.

У меня так пересохло во рту и в горле, что ответить не получается. Я откашливаюсь и делаю еще одну попытку.

– Все в порядке, – хриплю я.

– Ты уверен?

Я отчаянно сглатываю и снова киваю. Он точно мне не верит и яростно царапает что-то в планшете. Два санитара выскакивают из второй скорой. Джои что-то шепчет им, и все смотрят на меня. Странно, но мне вдруг не хватает Флоры. Санитары с Джои грузят мои носилки в скорую, никто не говорит ни слова. Я больше не пробую сплевывать. Джои вновь выпрыгивает наружу.

– Я поеду с Флорой, поскольку она единственная больная… на данный момент. – Он пристально смотрит на меня, и я пытаюсь улыбнуться в ответ, но, кажется, выходит какая-то гримаса.

Никогда раньше я не был внутри скорой. И уж точно никогда не был там внутри носилок, огороженных пластиком, по пути на карантин с санитарами в костюмах химзащиты. Хочу сделать еще один снимок, но сложновато, когда на тебя пялятся санитары. Вместо этого отсылаю Келси тот, который сделал, забираясь на носилки.

«Как в кино!» – отвечает она и присылает удивленный смайлик. Невольно задаюсь вопросом: хочет ли она сказать, что я похож на кинозвезду? Но затем возникает другой вопрос: что слышала Келси? Знает ли она, что я отправляюсь на карантин потому, что Флора поцеловала меня? От этой мысли живот скрутило так, что действительно хочется блевануть. Снова звонит мама, но я не понимаю, что еще говорить, поэтому игнорирую звонок.

Нахожу на телефоне новостной сайт. В самом низу – крошечная заметка: «Заподозрен первый случай тропической моно у пассажира американских авиалиний. Девушка-подросток и ее сосед по рейсу транспортированы на карантин в госпиталь Майами. Оба – ученики старших классов одной из школ Бруклина. Не уточняется, есть ли симптомы у второго подростка или его госпитализировали из предосторожности».

Мама продолжает звонить, а я продолжаю не отвечать.

Снаружи виднеются пальмы. На лицах санитаров проступают дорожки пота, когда они вытаскивают меня из скорой. Флору выгружают одновременно со мной. Я рад ее видеть, сам не знаю, почему. А потом замечаю, как они с Джои смотрят друг на друга, и чувствую себя идиотом из-за того, что сохранил ее тайну. Надо было рассказать кому-то о том, что видел… даже если бы мне не поверили и ничего бы не изменилось. Но сначала нужно прополоскать рот.

16. Флора

Меня везут по больнице, все как в тумане. Я не люблю больницы. Но, опять же, кто их любит?

Поездка на скорой была даже интересной, особенно пока Джои сидел рядом. Он рассказал мне, что больница, в которую мы едем, – одна из лучших в стране. Хотелось на пределе легких крикнуть: «Я не больна!».

Но я не стала. Джои ни разу не заговорил об Оливере, и я тоже молчала. В здании нас встретила дюжина медицинских работников, все – в костюмах химзащиты. Прямо как на базе, эти тоже были на удивление спокойны, и я даже немного расстроилась, что все не столь хаотично и возбуждающе, как я себе представляла.

Мы наконец останавливаемся в коридоре. Палата справа и палата слева просматриваются насквозь, потому что их стены из прозрачного стекла выглядят как декорации к фильму.

Каталку поворачивают к правой комнате и провозят через пластиковый шлюз, а затем в саму палату. Штора между кроватями распахнута. Санитары доставили в палату вторую каталку. Меня подвозят к постели, разворачивают, и я вижу, как Оливера на его каталке подвигают ко второй койке. Его глаза такие же огромные, как и раньше. Переместить нас с каталок – целое дело, и очевидно, что один из санитаров вообще не хочет иметь с нами ничего общего, околачиваясь где-то позади, но его подталкивают другие врачи. Он морщит нос под костюмом химзащиты. Мне не нравится, как он на меня смотрит.

Все разговаривают на медицинском жаргоне, словно иностранцы. Я смотрю на них, как в кино. Оливер тоже наблюдает за происходящим. В комнате есть окно, можно увидеть самолет вдалеке. Я невольно спрашиваю себя, куда он летит. Слышали ли его пассажиры о тропическом моно и не встревожены ли они? Вспоминаю, как переживал Оливер, когда его накрыла паническая атака. И как тяжело с Рэнди, когда он беспокоится или нервничает. Словно получив пощечину, поражаюсь, как плохо я все спланировала, не приняла в расчет тех, на ком это может сказаться. Но почему-то хочется лишь смеяться, у меня то же чувство, что было в самолете, – почти истерика, приходится закусить губу, лишь бы не расхохотаться.

Санитары перекладывают меня на постель с тонким матрацем и собираются уйти. Никто ничего не говорит, даже Джои.

– Стойте! – кричу.

Одна из них поворачивается, как будто удивленная тем, что я разговариваю.

– Что нам теперь делать?

Она смотрит на остальных врачей и медсестер, некоторые пожимают плечами.

– Ну, как видите, – говорит она, обводя комнату жестом.

Одна из медсестер коротко смеется, и я, заставив себя улыбнуться, отвечаю так мило, как только могу:

– Супер, спасибо.

Джои вновь смотрит на меня с сочувствием, и я ощущаю себя пациентом больницы. Приходится напомнить себе, что я и есть пациент.

Все выходят через пластиковый шлюз и снимают свои костюмы. Через стекло я наблюдаю, как они идут по коридору, и почему-то вновь чувствую разочарование. Мне до сих пор кажется, что это должно происходить намного живее. На фоне обязана звучать бодрая панковская композиция. Но все выглядит таким спокойным.

Взбиваю подушки чуть более яростно, чем необходимо, и, закончив, встаю с постели. Оливер бессмысленно пялится в телик на своей стороне палаты. Он прикручен к потолку, прямо как мой, и я невольно задаюсь вопросом, можно ли украсть что-нибудь из больницы. Вдруг понимаю, что мы впервые остались наедине. Хотя это трудно назвать «наедине», когда стены полностью прозрачны, а мимо постоянно проходят врачи, сестры и другой медперсонал.

Пока смотрю на него, в голове снова проносится наш поцелуй. Нельзя не отметить, что его губы мягче, чем я ожидала. Он кажется таким встревоженным, колючим и резким, а меня удивила податливость этих губ. Потом я вспомнила, как он тут же отстранился, словно я была ядовита. Скоро он расскажет кому-нибудь, как я симулировала жар. Снова взбиваю подушку.

Оливер отводит взгляд от телика, и я понимаю, что тот даже не включен.

– Обязательно это делать?

– Извини, но губки для мытья посуды толще, чем эта подушка.

– Ну, мы в больнице. На карантине в больнице, если ты вдруг…

– Оливер, прости, – почти на автомате говорю я. Всю жизнь мне приходится извиняться, повторяя «прости» за самые разные вещи. Но даже не представляю, за что конкретно извиняюсь сейчас, если уж на то пошло. Он пропустил какую-то вечеринку в Бруклине и не повидался с девчонкой. Большое дело. Мир от этого не остановится. Я даже немного сомневаюсь, что эта девушка знает о существовании Оливера. Совсем немного. Интересно, кто она? Кто-то из школы? Богатая соседка? Дочь друзей семьи?

Удивительно, что меня это вообще заботит.

Он качает головой, тяжко вздыхает, и я боюсь, что у него случится очередная паническая атака. Хочу помочь ему успокоиться, как в самолете, и думаю о том, чтобы снова взять его за руку, но он смотрит на меня с отвращением и со злостью.

– Слушай, – едко бросает он, – мне жаль, что у тебя такая тяжелая жизнь, а твой отец женился на какой-то девке. Но знаешь что? Мне моя жизнь нравилась, а ты просто ее сломала.

Чувствую, как вскипает кровь. Он ничего не знает обо мне. Голди – наименьшая из моих проблем.

– Как ты смеешь? – холодно говорю.

На секунду он кажется озадаченным, и я вижу, как на его лице мелькает, но быстро исчезает беспокойство.

Мне хочется ударить кулаком в стену, хлопнуть дверью, сделать что-нибудь громкое, врубить панковскую песню, которая и так должна была тут звучать. В отчаянии оглядываю комнату. Единственная дверь – в ванную со стороны Оливера, а приближаться к нему не хочется. Задергиваю пластиковую штору между нашими койками. Она едва шуршит. Это злит меня еще сильнее.

17. Оливер

Сижу на своей половине палаты, слышу тяжелый вздох с половины Флоры, и тут, конечно же, снова звонит мама.

Моя очередь издавать тяжелые вздохи.

– Да, мам, – резко отвечаю я.

– Оливер, вынести не могу этой разлуки. Я так переживаю, что ты болен. Ты ведь не болен, да? Прошу, скажи мне, что ты не болен. Твой папа никогда не болел, а потом пошел на работу и умер за столом, а я так и не попрощалась с ним, – она всхлипывает.

Хотелось бы напомнить матери, что они с отцом были в разводе, когда он умер, и никто из нас годами не вспоминал о нем. Но молчу. Еще хотелось бы напомнить Флоре, что она – причина, по которой я оказался в больнице, застряв на карантине, но по-прежнему молчу. Вместо этого жду, когда мама перестанет плакать. И так всегда: она постоянно плачет, я постоянно жду.

– Я велела врачам, чтоб они заботились о тебе наилучшим образом. Знаю, какой ты хрупкий.

– Хрупкий? Спасибо большое, мам.

– О, дорогой. После всего, через что мы прошли, быть хрупким – нормально.

Все, через что мы прошли, – это известие о смерти человека, которого мы уже едва знали. Но я не в настроении указывать ей на это, да и на что бы то ни было. Просто хочу покончить уже с телефонным звонком.

– Ну, мам, мне, наверное, лучше больше отдыхать и не тратить силы на разговоры, чтобы оставаться здоровым. – Я город тем, как быстро нашел повод прервать беседу.

– Ладно, – неуверенно отвечает она. – Звони мне по возможности чаще.

– Да, конечно.

– Я люблю тебя, Оливер, – она снова плачет. – И буду в Майами уже завтра!

– Я тоже люблю тебя, мам.

Повесив трубку, вижу сообщение от Келси. При виде ее имени на экране телефона чувствую себя виноватым. Лучше бы врач не говорил моей маме о поцелуе Флоры. Теперь, когда она знает, ни за что уже об этом не забудет. Я тоже никак не смогу стереть это из памяти, как бы мне этого ни хотелось. Я же этого хочу? Конечно, хочу. Качая головой, читаю сообщение от Келси:

«Видел мой пост на “Фейсбуке”?».

Впервые с прошлого вечера открываю «Фейсбук». Одно за другим всплывают оповещения, и вижу, что Келси отметила меня в посте:

«Молимся об Оливере на карантине!».

Сначала чувствую возбуждение. Хочется как-то отметить это мгновение, сохранить пост, чтобы еще раз посмотреть его позже. Останавливаюсь на самом простом варианте – делаю скриншот. Но затем смотрю на комментарии: большинство – от людей, которых не знаю, некоторые – от тех, с кем я едва знаком.

«Надеюсь, тебе лучше» – от девушки из моего языкового класса.

«Как страшно. Надеюсь, ты в порядке!» – от парня из класса по химии.

«А разве в прошлом году он не перевелся в другую школу?» – от Клейтона Кроула, чей шкафчик находится через два от моего и которого вижу почти каждый день.

Прокручиваю комменты, вижу еще несколько «поправляйся».

А затем: «Разве моно – это не болезнь поцелуев? Кто его поцеловал?» – от Блейна Роберта. Мы были друзьями в младших классах, вместе играли в «Звездные войны». Дружба кончилась, когда он начал набирать популярность. Открываю сообщения и пишу Келси: «Спасибо!» – хотя понятия не имею, почему благодарю ее за то, что она заставила меня почувствовать себя дерьмом.

18. Флора

Мой телефон издает звук: отец пытается создать видеочат. Наверное, это ошибка, скорее всего, он сел на трубку или что-нибудь в этом роде, можно не отвечать. Телефон снова издает тот же звук. Я скептически нажимаю «принять». Тут же появляется изображение отца. Он одет в какой-то поношенный банный халат, который я помню еще с раннего детства. В голове сразу возникают оладушки и субботние утра.

– Флора! – говорит он, и я не узнаю выражения его лица. – Ты в порядке? – голос тоже звучит странно. Понимаю, что это страх.

Не знаю, почему, но на глаза наворачиваются слезы. Я видела его лишь вчера, но внезапно чувствую, что ужасно соскучилась. Хочется снова вдохнуть запах кленового сиропа и папин собственный запах – аромат его геля после бритья. Вспомнить, как он читал со мной всякие смешные истории и относил в постель, когда я засыпала на диване, – он делал это до развода.

А затем в кадре появляется Голди, и очарование рушится.

– Флора! – говорит она. – Мы ужасно за тебя беспокоимся. Ты получала мои сообщения? Видела мои посты?

Это «мы» заставляет меня содрогнуться.

– Да, конечно. – Как всегда, разговаривая с Голди, не пытаюсь скрыть раздражения, а она, как обычно, кажется, этого не замечает.

– Мне так жаль, что мы пригласили тебя в гости как раз перед вспышкой болезни. Мы и представить не могли, – говорит отец.

Мы, мы, мы. Меня снова передергивает.

– У тебя жар? Как ты? – отец вдруг склоняется к камере, и его голос эхом гуляет по палате. Осознаю, как тихо на стороне Оливера, и невольно задаюсь вопросом, что он там делает, потом напоминаю себе, что мне плевать. Он сказал, что я разрушила его жизнь.

– Твоя мать звонила и рассказала, что случилось. Сказала, у тебя жар, но все другие показания в норме и пока не проявилось никаких симптомов.

– Я в порядке, пап. – Его озабоченность вновь выводит меня из себя. Особенно когда вижу руку Голди на его плече.

– Но мне, наверное, пора отключаться, нужно отдохнуть, поберечь силы. – Я только что слышала, как Оливер говорил так своей маме, и надеюсь, он не посчитает, что его жизнь разрушится снова, если я позаимствую эту отговорку.

– Конечно. Мы понимаем, – отвечает отец.

Мы. Я едва сдерживаюсь, чтобы не содрогнуться.

– Мы тебя любим.

Секунду они смотрят на меня, потом я быстро отвечаю:

– Я вас – тоже, – и прекращаю звонок раньше, чем они успевают сказать что-либо еще.

На стороне Оливера все еще тихо, и я снова оглядываюсь, желая хлопнуть дверью, бросить что-нибудь и закричать, топая ногами.

Но ничего не делаю. Не могу сделать ничего такого.

Выглядываю в окно, смотрю на пустую палату в другой стороне коридора.

Интересно, там кто-нибудь еще будет? Заболеет ли еще кто-нибудь? Болезнь. Все считают, что я больна.

Кто-то появляется с той стороны двери и надевает костюм химзащиты. Не могу понять, мужчина это или женщина; да и какая разница? Человек проходит сквозь шлюз, и я вижу Джои с двумя подносами.

– Обед! – говорит он. – Прошу прощения, что так поздно. Уже почти ужин! Обычно я не доставляю еду, но обсуживающий персонал побоялся идти к вам. Не то чтобы они плохо к вам относятся, просто думают, что у вас тут кишмя кишат вирусы, так что я вызвался волонтером, – улыбается он.

Значит ли это, что он хочет провести со мной время? Снова чувствую то легкомысленное настроение и сдерживаюсь, чтобы не захихикать. Я не из тех, кто хихикает. Хотя мне не удается взять под контроль появившуюся на лице широкую улыбку. Он поглаживает меня по голове – жест, который кажется мне одновременно успокаивающим и странным, поскольку его рука спрятана в огромную резиновую перчатку костюма химзащиты. Он ставит поднос на прикроватный столик и идет к Оливеру.

Пока поклевываю обед, звонит мама. Сложно сосредоточиться на том, что она говорит.

– Хорошие новости. Я прилечу в Майами через два дня. Жаль, что не завтра! Но мы с твоим дядей пытались найти сиделку для Рэнди, а у дяди не так уж много подходящих знакомых. Отыскали лишь на завтра, и…

– Мама, прошу, не надо объяснений, – говорю мягко. – Я просто очень… рада, что ты сможешь приехать. Спасибо, что взяла все это на себя. – Чувствую такую вину, что кружится голова.

– Без проблем, Флора.

Мы молчим секунду, потом мама спрашивает:

– Доктор Демарко сказала, ты на карантине с другим подростком. С парнем? – Она замолкает и ждет, пока я что-нибудь отвечу. Совсем как в детстве, когда она пыталась заставить меня признаться, что я обстригла волосы своей Барби.

– Да, – осторожно отвечаю я.

– Еще она сказала, что этот парень попал на карантин потому, что ты его поцеловала. – Так мы разговаривали до того, как от нас ушел отец. Тогда мы были счастливы, обсуждая хоть что-то кроме тупой Голди и того, как мама зла на папу. – Флора, это был твой первый поцелуй? – она спрашивает мягко, спокойно.

Я ничего не отвечаю и вдруг очень четко понимаю, что на стороне Оливера тихо.

Мама тоже молчит, ожидая ответа. Затем на заднем фоне раздается голос Рэнди, спрашивающий у мамы, где степлер.

– В правом ящике стола в комнате Флоры, – отвечает она, затем спрашивает меня: – Хочешь поговорить с кузеном?

– Не-е-ет! – слышу я в трубке.

Мама вздыхает.

– Прости, Флора. Он не может найти степлер. Ты же знаешь, как это бывает. Я кладу…

– Погоди, мам, прежде чем ты отключишься, – прерываю ее.

Она молчит, и я слышу, что Рэнди уже выходит из себя.

– Я просто хочу извиниться снова.

– Флора, дорогая, за что? Почему ты все время извиняешься? Ты не виновата, что заболела. Ты же не специально.

Неловко смеюсь.

– Нет, конечно.

– Нужно помочь Рэнди. А ты думай только о выздоровлении от этой лихорадки, ладно?

– Ладно, – отвечаю очень тихо.

Как только вешаю трубку, в палату через шлюз входит женщина в защитном костюме.

– Проверка показателей. – Она выглядит такой утомленной, будто каждый день расхаживает в защите. Хотя, если подумать, возможно, так оно и есть. Показатели – точно! Они поймут, что у меня нет никакого жара, что я не больна и Оливеру ничего не грозит. Мы сможем отправиться домой, и все это станет одним большим недоразумением, над которым мы однажды посмеемся. Хотя я не планирую встречаться с ним снова.

Женщина смотрит на часы на стене и что-то бормочет.

– Что вы сказали? – не знаю, почему пытаюсь с ней заговорить.

Она прищуривается, будто чует неладное.

– Сказала, что опоздала. Обычно я тут не работаю и не очень хорошо знаю местную планировку.

– Все нормально, на самом деле я не больна, – говорю, не задумываясь.

Она смотрит на меня сквозь закрывающий лицо прозрачный пластик.

– Как и все, – закатывает глаза медсестра.

– Нет, правда. Я действительно не больна. Это недоразумение.

Слышу, как за шторой ворочается Оливер, и надеюсь, что он слушает.

– Да ну? И что за недоразумение? – Женщина смотрит на меня сочувственно, сложив губы бантиком, будто мне пять лет.

– На самом деле у меня не было жара. Я его симулировала! Теперь мы можем пойти домой?

Сестра вновь закатывает глаза и сует термометр мне в рот.

Когда тот пикает, она достает его и смотрит на цифры, потом переводит взгляд на меня.

– Жара нет, – бормочет она, щурясь, и держит термометр двумя пальцами, словно тот ядовит. Мне вдруг становится обидно за свою слюну. Я не ядовитая. Вспоминаю, как отшатнулся от меня Оливер, и мне хочется вырвать термометр из этих пальцев и ткнуть ей в глаз.

19. Оливер

Сварливая медсестра заканчивает брать анализы у Флоры. Ко мне подкрадывается страх. Это похоже на дурной сон. Мы не больны, но застряли в этой палате, и никто нам не верит. Разве не так происходило в старых домах для умалишенных? Или это было в каком-то фильме, который я смотрел, или в книге, которую читал? В книге, написанной по фильму, снятому по реальной истории?

Внезапно штора распахивается, и какую-то долю секунды я вижу Флору. Сестра вновь задергивает штору, оглядывая меня с головы до ног.

– Проверка показателей, – говорит она, и ее голос еще более уныл, чем когда она была у Флоры.

Она ждет, пока термометр пискнет и считаются показатели кровяного давления и пульса.

– Норма, – мычит медсестра и уходит.

На половине Флоры тихо. Штора, разделяющая наши койки, темная, так что я не вижу ее силуэта.

Келси продолжает писать, я хочу рассказать ей, что все это – огромное недоразумение, что Флора симулировала жар и поцеловала меня, но при мысли о том, что Келси об этом узнает, мне вновь становится дурно. Я понимаю, в какой безвыходной ловушке оказался.

Без вариантов.

Келси рассказывает мне о фильме, который смотрит с Люси. Сюжет кажется запутанным. Или, может, я просто недостаточно внимательно за ним слежу.

Включаю телик. Идут новости, где передают короткий сюжет о двух подростках на карантине в Майами, и я понимаю, что это – о нас с Флорой. Они не могут показать фото или озвучить имена, поскольку это конфиденциально и все такое. Но странно осознавать, что эти новости – обо мне. Все равно что слушать запись собственного голоса. Нечто знакомое, но звучащее отдаленно и чужеродно.

Без вариантов. Я выключаю телик, проверяю «Фейсбук», открываю пост Келси, но могу прочесть лишь «Кто такой Оливер?» двадцать раз подряд, прежде чем у меня возникает желание вновь закрыть приложение. Но замечаю в самом низу сообщение от кого-то по имени Дженна: «Фу. Наверное, он в одной палате с Флорой».

Фу. Это ввинчивается мне в мозг. Но погодите, кто такая Дженна и откуда она знает, что я в одной палате с Флорой?

Через секунду телефон жужжит. Это новое сообщение от Келси:

«Оливер! Ты не говорил, что у тебя есть соседка! Мне стоит беспокоиться?».

Она добавила смеющийся до слез смайлик. Потому что, конечно же, она знает, что ревновать тут не к чему, никто не станет ревновать меня к кому бы то ни было. Потому что я – Оливер. Внезапно возникает порыв рассказать ей, что я на карантине из-за поцелуя с Флорой, но эта мысль кажется низкой. Я все еще не знаю, как относиться к тому поцелую, как и его причину.

Я трогаю свои губы. Поцелуй был быстрым, но я все же успел заметить, какая нежная у Флоры кожа. Даже ее ладони, когда она схватила мое лицо, были мягкими. Вспоминаю, как она держала меня за руку в самолете, как не испугалась моей панической атаки. Этот тюлень на видео, которое она показала мне, пока доктор Демарко разговаривала с моей мамой. Я чувствую себя подонком из-за того, что сказал эти слова о ее снова женившемся отце.

Невольно задаюсь вопросом, многих ли целовала Флора. Странно быть так близко и не разговаривать. Странно, что мы целиком и полностью бесповоротно застряли в этой палате.

Джои приносит подносы с ужином довольно поздно, и я не хочу подслушивать, как он разговаривает с Флорой, но у меня нет выбора, поскольку ее койка находится всего в нескольких футах. Знаю, что он учится на врача или на кого-то там еще, но он не кажется мне особенно умным.

Джои рассказывает Флоре что-то о том, как ребенком гулял по Таймс-сквер, а она отвечает: «Я люблю там гулять». Что вряд ли правда. Никто из ньюйоркцев не любит там гулять.

В ее голосе отсутствуют такие интонации, когда она разговаривает со мной.

Это немного напоминает мне трепет в мамином голосе.

Теперь они разговаривают о баскетболе, и Джои говорит что-то о бруклинской команде. Флора отвечает, что любит баскетбол, но я почему-то считаю, что и это неправда. Не помню, чтобы она хоть раз упоминала спортивные команды. Не то чтобы я давно ее знаю и не то чтобы узнаю ее ближе, мы же не разговариваем друг с другом.

Они все говорят, а я задаюсь вопросом, почему он не уходит. Мне хочется защитить от него свое пространство, свою палату и Флору. Она должна говорить со мной, а не с Джои.

Спустя, как мне показалось, несколько часов он наконец произносит что-то о том, чтобы отнести ужин «ее парню». Голос Флоры звучит отвратительно, когда она отвечает: «Он мне не парень!». Затем мистер «Анатомия страсти» спрашивает: «Зачем же ты его целовала?». Он говорит это шутя, ответ ему явно не нужен. Но я снова задаюсь вопросом: а зачем?

Джои распахивает штору, и я вижу Флору. На ее лице улыбка, которой я не видел раньше. Она вся светится, и это так заразительно, что я не могу не улыбнуться в ответ. Но улыбка быстро сменяется оскалом, когда она видит меня, и штора снова задергивается.

– Ужин, чувак! – говорит Джои. Интересно, у него бывает плохое настроение?

– Спасибо.

Он смотрит, как я открываю поднос. Почему он все еще в моей палате, в нашей палате?

Я ковыряюсь в листах салата, а Джои снова что-то записывает в планшет. Наконец он говорит:

– Сегодня еще зайду я или кто-то из моих коллег – взять анализы. И завтра – тоже. – Он салютует мне, а я даже не знаю, как на это отвечать, но, к счастью, он и не ждет ответа.

Теперь, когда Джои ушел, в палате, кажется, стало еще тише. На часах половина восьмого, как-то странно не делать домашнюю работу и не готовиться к новой неделе в школе.

Я еще немного переписываюсь с Келси, но теперь она говорит о каком-то новом фильме, который выглядит еще более запутанным. Конечно же, звонит мама, и на этот раз кажется спокойнее. Она полностью собралась, готова к перелету и, я уверен, уже выпила свой вечерний бокал вина.

На часах половина одиннадцатого, Флора идет в ванную. Некоторое время спустя она возвращается, распространяя запах кокоса и мяты. Слышно, как она устраивается в постели. Вероятно, пора заняться тем же. Я начинаю копаться в сумке.

Надо было заскочить в прачечную, прежде чем уезжать из гостиницы, потому что сейчас у меня лишь куча потной, мерзкой одежды. На стуле в углу лежит стопка больничной одежды. Я беру синий комплект и направляюсь в ванную. Чищу зубы, переодеваюсь и несколько поражаюсь тому, насколько я похож на пациента.

Снова забравшись в постель, немного меняю наклон спинки, чтобы не сидеть так прямо, и опять включаю телик. Те же новости, что и раньше: о «двух подростках».

Надо заснуть. Слышу, как глубоко дышит Флора, и гадаю, спит ли она. Меня внезапно осеняет, что я провожу ночь наедине с девушкой. Я провел и прошлую ночь рядом с Флорой, но в открытом помещении, полном людей. А теперь мы в этой палате наедине друг с другом, насколько это возможно с полностью прозрачной стеной и медперсоналом, приходящим делать анализы. Но это самое большое «наедине» с девушкой, которое было у меня в жизни.

20. Флора

На часах три двадцать три утра. Оливер храпит. Это будит меня, но в то же время странно успокаивает. Успокаивает гораздо сильнее, чем градусник во рту и манжета вокруг руки через каждые пять минут. Я бесцельно открываю «Твиттер», но меня все раздражает. Бекка и Дженна попытались запустить сбор на «кикстартере» для «поисков лекарства от тропического моно», но пока получили всего десять долларов. Конечно же, они встретились, чтобы сделать эту страничку, нащелкать и запостить миллион фоток, якобы показывая: «Мы беспокоимся о тебе». Это «мы» напоминает отца с Голди.

Смотрю в потолок, потом снова в телефон, на время. Три сорок два, Оливер по-прежнему храпит. Сон никак не идет, но мне почему-то на это наплевать.

21. Оливер

Приятно проснуться самому, а не оттого, что в горло суют градусник, а руку пережимает манжета. В палате светло. Телефон говорит, что уже девять тридцать семь. Слышно, как входит Джои и снова говорит с Флорой о баскетболе. Хотя, скорее, говорит для Флоры. Он рассказывает о какой-то игре, на которую ходил, и удивительном штрафном броске. Мне почти неприятно, что Флора вынуждена это слушать. Почти.

Проверяю сообщения, пытаясь отключиться от голоса Джои. Келси недавно прислала рассказ об одном из тех фильмов, которые смотрела, а потом:

«Надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо!».

Чувствую себя более чем хорошо, читая это.

«Просто отлично», – отвечаю.

В почте ничего интересного. Заходить к себе на страничку «Фейсбука», чтобы увидеть, как кто-нибудь еще из знакомых, пишет, что не знает меня, не очень хочется, так что заглядываю в профиль Келси, а потом в ее «инсту». Там лишь несколько селфи с Люси, где они смотрят кино.

Мама звонит сказать, что уже вылетает. На заднем плане слышны многочисленные объявления, и ее голос звучит очень громко. Я немного отвожу телефон от уха, чтобы сказать ей, что все в порядке. Да, жа́ра нет, питаюсь хорошо. Джои распахивает штору, и я впервые рад его видеть.

– Мам, мне пора. Пришел врач.

– Ладно. Еще минуточку… хочу, чтобы ты знал: говорила с врачами о посещениях. К завтрашнему дню дадут точный ответ. Они, кажется, уверены, что все будет в порядке, и скоро я смогу тебя увидеть! Буду в Майами уже через несколько часов!

– Мам, мне правда пора. Хорошего перелета.

Джои наблюдает, как я говорю по телефону, и, как обычно, карябает что-то в своем планшете.

Я вешаю трубку, и он произносит:

– Слышал слухи о посетителях? Но только никаких девушек, Ромео. Мы не можем позволить тебе целовать кого-то еще.

По ту сторону шторы фыркает Флора. Джои тоже слышит это и безуспешно пытается скрыть улыбку ладонью.

– Завтрак, – говорит он, подталкивая мне поднос, затем фиксирует показатели, записывает что-то еще и выходит через шлюз. «Забавно, как быстро он «проверяет» меня по сравнению с Флорой», – раздраженно думаю я. И чего это она так фыркает?

На часах всего десять шестнадцать. День обещает быть долгим.

22. Флора

Я смотрю через стену на коридор больницы. Джои ушел час назад, но вот он идет снова и машет мне рукой. Забавно, что теперь его костюм химзащиты кажется мне привычным, халат врача – каким-то неуместным. Все равно что встретить учителя за пределами школы, в реальном мире. Правда, нельзя не заметить, как славно облегает его фигуру медицинская форма.

Кажется, лучше гнать эту мысль прочь, но не знаю, почему.

Смотрю на штору между моей койкой и Оливером. Я все еще зла на него за слова про Голди, но все равно хочу поговорить. В самолете ему нужна была моя помощь, потом он разозлился, а потом все стало странно. Я не могу его понять. Он, безусловно, нервный парень, но что-то подсказывает мне, это не его вина.

А вот моя вина в том, что он попал в такой переплет.

Мама все пишет, рассказывая новости от врачей. Вероятно, скоро она сможет меня навестить. Почувствовав зуд и беспокойство, встаю и начинаю ходить по своей части палаты. Смотрю на штору посередине комнаты. У Оливера включен телевизор, оттуда раздается искусственный смех какого-то старого ситкома. Из-под шторы выскальзывает маленькое пятно света. Он что, смотрит в окно? Интересно, что там?

На секунду закрываю глаза, глубоко вздыхаю и представляю, будто я дома, в Бруклине. В последний раз, когда я смотрела на часы, был почти полдень, так что скоро по моему расписанию – обед в школьном кафе. Воображаю, как сижу с Беккой и Дженной, мы говорим о весенних каникулах. Они рассказывают, что скучали по мне и что без меня все было не так. Затем какая-то незнакомая девушка садится рядом и говорит: «Если они так скучают, то почему не пишут?».

Мои глаза распахиваются, я хватаю телефон и снова чувствую беспокойство и ярость, когда вижу, что от них нет ни одного сообщения. Проверяю краудфандинговую страничку, но сумма сбора застряла на десяти долларах.

Из телевизора Оливера опять раздается смех.

Джои приносит обед, но не задерживается, и это почему-то меня раздражает. Приходится напомнить себе, что у него есть другие пациенты. Ковыряю влажный хлеб бутерброда с ветчиной и сыром, затем откусываю от ломтика чеддера.

Еще немного хожу туда-сюда, снова поправляю постель, перебираю чемодан, заново складываю одежду. Скучаю по базе. Мне не хватает открытого пространства и разговоров с Оливером.

Мне не хватает Оливера.

Мысленно возвращаюсь в школьный кафетерий, но Бекка и Дженна уже ушли, и я осталась одна.

Мои глаза распахиваются, когда в рот суют термометр, а вокруг руки оборачивается манжета. Должно быть, я заснула. Поднимаю взгляд. На этот раз это не Джои в костюме химзащиты, а та же сварливая медсестра, что и прошлым вечером.

Она вынимает термометр, смотрит на него, снимает манжету и проверяет экран маленького аппарата.

– Все еще норма, – говорит она, изучая меня, уперев руку в бок. – К этому моменту твоя температура должна была снова подняться, – бормочет медсестра.

Остаток дня провожу, слушая искусственный смех ситкома на стороне Оливера, завидуя персонажам, тому, как их проблемы решаются всего за тридцать минут. Тридцать дней – это намного дольше, чем тридцать минут.

23. Оливер

Третье утро в больнице начинается так же, как и днем ранее: проснувшись, не понимаю, где нахожусь, затем быстро вспоминаю и выполняю дыхательные упражнения, которые отыскал в сети. А затем, конечно же, проверяю свой телефон. Сначала – сообщения, потом – почту, «Фейсбук» Келси и «Инстаграм». Небольшой приятный круг у меня в голове, такая рутина успокаивает.

Первая проверка показывает новое сообщение от Келси: просто смайлик в виде стопки оладий. Мы переговаривались о том, что любим есть, когда болеем. Я сказал, что люблю вафли, особенно «Эгго». Сначала не понимаю смайлика, но потом решаю, что она, конечно же, знает разницу между вафлями и оладьями и просто пытается шутить или хочет сказать, что оладьи лучше, и просто дразнит меня. А может быть, нет смайлика с вафлями, есть только с оладьями? Иногда ненавижу смайлы. И хорошо было бы, если бы к девушкам прилагалась инструкция.

Моя почта, «Фейсбук» и «Инстаграм» Келси не показывают ничего интересного или нового, так что, покончив с утренней рутиной, кладу телефон. Штора между мгой и Флорой задернута. Это хорошо: все еще не хочу говорить с ней и знаю, что неплохо справляюсь.

Однажды мои родители тридцать три дня не разговаривали друг с другом. Мне было восемь, и я отмечал каждый день в календаре. Я нарисовал торт и шарики рядом с двенадцатым днем, днем моего рождения. Единственный подарок, который я тогда хотел, – чтоб они заговорили. Но когда это желание наконец исполнилось, я очень пожалел. Тридцать три дня молчания вылились в одну из самых худших ссор. Мама выдрала страницы из свадебного альбома и попыталась запихнуть их в шредер. Пришлось прятаться в шкафу, пока все не закончилось.

Потягиваюсь в постели и снова смотрю на задернутую штору. Что там делает Флора? Спит? Не то чтобы она меня интересовала – просто хочу понять, вдруг и мне стоит спать подольше, просто на всякий случай… Хотя вряд ли, потому что ни она, ни я на самом деле не больны, и вся эта ерунда с карантином – ее рук дело. Знаю, что она знает, что я знаю, что она на самом деле не больна. Но не могу заставить себя рассказать об этом. Особенно пока Келси продолжает мне писать.

Беру телефон и отправляю Келси «Доброе утро» со смайликом солнца.

Приходит ответ: «Как раз собираюсь есть вафли» и снова изображение оладий.

«Ха-ха», – пишу я.

«Вафли – это весело?»

Теперь понятия не имею, шутит она или нет. У меня болит голова.

Кажется, Флора шевелится по ту сторону шторы. Напоминаю себе, что мне все равно, и возвращаюсь к переписке с Келси. Отсылаю ей смайлик с пончиком и получаю в ответ «лол». Полагаю, я прошел этот странный тест, на который случайно согласился.

Вздох вырывается как раз в тот момент, когда кто-то входит в нашу палату.

24. Флора

Трудно сказать, что считается началом дня, так как каждые несколько часов меня будят для проверки жизненных показателей. Тем более что я уже давно не видела солнца. Наверное, справедливо, что окно есть только у Оливера, раз уж он здесь из-за меня. «Хотя все не так уж страшно, больше похоже на приключение», – напоминаю себе в миллионный раз. Приключения с желейным пудингом в чашках, фруктовыми коктейлями и картофельным пюре странного серого цвета. В нашем новом жилом помещении и не пахнет телевизорами высокой четкости, рогаликами и пиццами, что были у нас на базе. В больнице нормально, но она слишком похожа на… больницу.

Поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, кто входит в палату. Наверное, это Джои… точнее, надеюсь, что Джои. Но нет, кто-то незнакомый несет корзину размером почти в свой рост, набитую самой разной едой.

– Э-э-э, прошу прощения, у меня для вас посылка, – говорит человек в костюме химзащиты и нервно оглядывает комнату огромными глазами.

Он ставит корзину у входа, бросает на меня быстрый взгляд, сморщив нос, и я понимаю, что это отвращение. Посетитель тут же удирает.

Смотрю на штору между койкой Оливера и моей. У него там тихо, хотя он недавно шевелился, так что, наверное, уже проснулся.

Выбираюсь из постели, поднимаю корзину и достаю карточку, лежащую сверху. Она адресована мне. Странно, но я взволнована. Волнение тут же сменяется разочарованием, когда вижу, что это от Голди.

«Надеюсь, это поможет вам поскорее почувствовать себя лучше!» И как ей удалось правильно все написать? Видимо, тот, кто собрал корзину, исправил все ошибки и опечатки.

Достаю еду. Ничего особенного, но точно лучше пудинга комнатной температуры, который был на завтрак. Открываю пакетик с печеньем и откусываю кусочек. Не так уж плохо, но, кажется, чего-то не хватает. Смотрю на упаковку более внимательно и вижу надпись «без глютена». Вытаскиваю пачку чипсов – то же самое. Копаюсь еще немного – все без глютена, даже коробка изюма.

– Конечно, в изюме же обычно полно глютена, – бормочу. Сомневаюсь, что она вообще знает, что такое глютен.

– Что ты сказала? – голос Оливера из-за шторы заставляет меня выронить коробку с изюмом. Даже не знаю, что ответить, поэтому продолжаю копаться в корзине. На самом дне лежит коробка с безглютеновой смесью для оладий.

– Хорошо, что у меня тут есть горячая сковорода.

Не знаю, почему, может быть, из-за недостатка прямого солнечного света или нехватки свежего воздуха, а может, потому что я не придумала ничего лучше, задвигаю коробку с блинной смесью под штору в палате. Мне почему-то кажется, что это повеселит Оливера.

Он взвизгивает и резко отдергивает штору с таким лицом, будто увидел призрака.

– Как ты узнала?

– О боже, ты тоже безглютеновый? – спрашиваю. – Нет, знаю, что это серьезная аллергия, но куче людей, включая Голди, просто нравится безглютеновая диета.

Мне противна мысль, что первый за два дня разговор, который веду с Оливером, – о Голди.

– Что? – Он кажется растерянным. – Нет-нет. Ничего не имею против глютена. Наверное. Не знаю. На самом деле я никогда особо не думал об этом. – Он встряхивает смесь для оладий. – Но оладьи – это совсем не то же самое, что вафли!

Понятия не имею, о чем речь, но Оливер так нелепо выглядит в своей больничной пижаме, с коробкой смеси, что начинаю смеяться.

– Вафли – это смешно? – Он тоже начинает смеяться. Не знаю, над чем мы смеемся, но я так рада снова видеть его счастливым и опять говорить с ним, пусть даже и понятия не имею, о чем.

25. Оливер

Лицо уже болит от смеха. Приятно размять мимические мышцы. Но когда смех затухает в груди, истерика проходит, очень быстро вспоминаю, где я и почему я тут. А Флора так заразительно смеется. Видя ее такой счастливой, снова начинаю злиться.

Думаю, Флора замечает мою злость, потому что внезапно прекращает смеяться, и мгновение мы смотрим друг на друга в молчании.

– Я все испортила, – говорит она просто и без эмоций. – Знаю, ты хотел попасть домой, у тебя там девушка, и мне жаль.

Ее честность, откровенность – не то, к чему я привык, и это выбивает меня из колеи. Жду подвоха или очередной подставы, но она смотрит так открыто. С ней не будет этой путаницы с вафлями и оладьями.

– Я должен знать… должен знать, почему… – я замолкаю.

– Почему я это сделала? Симулировала жар? – она говорит сама, так что мне не приходится мучиться.

– Да. Прошу, скажи, что у тебя имелась потрясающая причина.

Она пожимает плечами.

– Раньше было так уютно. Знаю, я говорила, что моя мачеха ужасна, но и с мамой не всегда просто, а заботиться о кузене и вовсе очень сложно. Полагаю, я не хотела возвращаться домой или мне просто не хватало чего-нибудь интересного, не знаю.

– Думаю, ты интересная сама по себе, – говорю, прежде чем успеваю себя одернуть.

Хочется спросить ее о поцелуе, но смущение не дает мне заговорить.

Флора все так же смотрит мне в глаза, и я вспоминаю ее спокойствие во время полета, то, как она помогла мне, незнакомцу, справиться с панической атакой, как вступилась за больного пассажира и встала, чтобы выступить против того толстяка. И дурацкое видео с тюленем, которое она мне показала.

– Спасибо, – отмахивается Флора. – Но у нас тут все-таки еще двадцать восемь дней. Кажется, я тебе должна.

– Должна? – Скажи что-нибудь о поцелуе, Оливер.

– Да. За все это. – Она снова взмахивает рукой, на этот раз обводя палату.

Твоем первом поцелуе.

Качаю головой, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь, кроме ее или своих губ, и оглядываюсь. Теперь, когда штора отдернута, видно вторую половину палаты. Постель аккуратно заправлена, одежда свернута на стуле, и даже поднос с едой выглядит аккуратно. Оглядываюсь на беспорядок на своей стороне, собственный поднос с объедками, мятые простыни, носки, которые, кажется, размножились и смотрят на меня из всех углов. Пытаюсь пнуть один ногой, запихивая под стул, но Флора не обращает на это внимания.

Она достает свой телефон, бормоча под нос:

– Карантина? Карантиним? – и через мгновение: – О, карантинейджер! Вот оно! – сияя, она поднимает взгляд.

– Что делаешь? – спрашиваю медленно.

– Делаю нам хештег.

– Что-что?

– Хештег!

– Точно, извини. Я знаю, что такое хештег, но что значит нам хештег? Почему этот хештег наш, э-э-э… – я замолкаю.

– Ты когда-нибудь видел фотки с карантина?

– Ну да, наверное, каждый видел фотки с какого-нибудь карантина, верно? Выглядит довольно угнетающе. И ужасно.

Флора, кажется, не слышит меня.

– Я тут придумала тебе первый хештег для подростков в карантине. Или лучше написать… карантинейджеров!

Я все еще растерян.

– Зачем мы это делаем? Точнее, зачем ты это делаешь?

– Как ее зовут?

– Келси, – не задумываясь, отвечаю я. Как я вообще понял, о ком спрашивает Флора?

– Келси решит, что это круто – увидеть свое имя рядом с первым хештегом под карантинейджерской фоткой, разве нет?

– Флора, да что ты делаешь?

Она наконец поднимает взгляд от телефона.

– Заставляю девушку влюбиться в тебя, конечно же, и становлюсь твоим личным консультантом, тире, автором руководства о девушках для парней.

Она так возбуждена и взволнована, мы впервые разговариваем после двух дней молчания, и я все еще в замешательстве по поводу поцелуя, так что даже не знаю, что сказать. Полагаю, «спасибо» подойдет.

– Можешь сказать «спасибо», – говорит Флора.

– Погоди, ты что…

– Да, я создатель хештегов и чтец мыслей, – она пожимает плечами. – Считай это частью двух моих икс-хромосом.

Она наводит на меня телефон, но опускает и проходит на мою сторону палаты. Флора пальцами ерошит мне волосы, и я борюсь со странным искушением схватить ее руку. Она чуть отступает и довольно смотрит на меня.

– Идеальная сонная голова, – удовлетворенно говорит она.

Снова наводит на меня телефон и потом показывает мне фотку. Волосы стоят дыбом, рот открыт. Ужасно.

– Дай мне свой номер, я отправлю снимок, чтоб ты мог добавить сюда что-нибудь о Келси и использовать наш хештег. Она то-о-очно в тебя влюбится.

Я молчу, а Флора снова смотрит выжидающе.

– Номер!

– А, точно. – Я диктую ей свой телефон.

Секунду спустя раздается сигнал, и ужасная фотка появляется у меня на экране.

– Все, вперед.

– Еще раз: что именно я должен сделать?

– Влюбить в себя Келси, – говорит она так, будто это не сложнее, чем заказать пиццу.

– И как я должен это сделать? Повтори-ка.

– Очаруй ее и будь идеальным карантинным парнем.

– Каким-каким парнем?

– Помнишь, я говорила о том, что стану автором пособия о девушках?

– Да.

– У него есть еще и вторая часть.

Невольно задаюсь вопросом, нет ли у Флоры настоящего жара, повлекшего за собой что-то вроде деменции. Затем рассматриваю фотку на телефоне, ожидая дальнейших инструкций. Но Флора просто смотрит на меня.

– Не понимаю, как фотка заставит Келси влюбиться, – говорю наконец.

Флора закатывает глаза.

– Дай сюда, – она выхватывает телефон у меня из рук, нажимает что-то и отдает обратно.

Какой бы фильтр она ни использовала, он подретушировал все так, что мое дурацкое лицо освещено уже не так ярко. Флора добавила хештег, о котором уже говорила: #карантинейджер. И тег #хайкелси.

– Хайке-е-е… – замолкаю, не в силах разобрать написанное.

Флора вновь закатывает глаза.

– Хай, Келси!

– Точно, – тихо отвечаю я. – Еще раз: зачем я это делаю? Показать Келси, что даже на карантине по-прежнему могу оставаться придурком?

Флора легонько толкает меня локтем.

– Ты не придурок. Прошу, просто доверься мне! Она купится на это – сто процентов. Девушки любят, когда парни думают о них в разлуке, особенно когда показывают это в соцсетях. Тем боле что, столько народа уже слышало в новостях о подростках на карантине. По возвращении тебя гарантированно ждет свидание на весеннем балу.

– Откуда ты знаешь, что я хотел пригласить…

– Келси на весенний бал? – Флора вновь хлопает себя ладонью по голове и подмигивает.

– Ты немного пугающая, – говорю, прежде чем успеваю одернуть себя.

Флора коварно улыбается.

– Потом скажешь мне спасибо.

Сглатываю в нерешительности и выставляю фото напоказ всему «Инстаграму».

26. Флора

Последние двадцать минут Оливер был приклеен к своему телефону сильнее, чем раньше, и на секунду мне становится интересно, зачем я придумала хештег. Разговаривать с ним приятно, а теперь он молчит на своей стороне палаты, прокручивая и обновляя посты в «Твиттере».

Ничего не могу с собой поделать и тоже открываю «Твиттер» в поисках своего хештега.

«Нашего хештега. Это для Оливера», – напоминаю себе.

Вижу реакцию Келси раньше, чем он. «О БОЖЕ. Можно я буду твоей сиделкой?» Морщусь. Как оригинально. Но Оливеру это точно понравится. Наблюдаю за ним уголком глаза, замечаю румянец, разливающийся по всему лицу, и легкую улыбку следом. Это не та бурная экстатическая реакция, которую я ожидала. Неужели я переоценила силу своего хештега? Он казался таким идеальным. Девушки любят, когда их отмечают в соцсетях.

Не то чтобы я знала по себе… просто слышала.

Оливер все еще молчит. Продолжаю обновлять ленту, с нетерпением ожидая его ответа Келси, но он ничего не пишет. Снова смотрю на него уголком глаза и замечаю нахмуренные брови.

– Все в порядке? Я думала, Келси что-нибудь ответит, – пытаюсь прикинуться дурочкой.

– Ты проверяла пост? – Кажется, он удивлен.

– Ну, хештег – моя идея, разве нет? – Это должно было прозвучать игриво, но в голосе слышится попытка защититься.

Оливер секунду изучает мое лицо, прежде чем снова переводит взгляд на телефон. Жду, когда он заговорит, но его голова все так же опущена.

– Нужно написать что-нибудь в ответ! – говорю ободряюще.

– Хм-м-м? – Он отвлечен чем-то. – О, верно, да, нужно.

Пробую зайти с другой стороны:

– Кажется, она написала что-то насчет сиделки? Это довольно… – замолкаю, подыскивая подходящее слово.

– Однообразно, – предлагает он, все так же глядя вниз.

Не поняла. Она что, запостила что-то дважды?

– Не догоняю.

– Ничего. Все в порядке! – Оливер улыбается, но улыбка выглядит натянутой.

И больше мы не разговариваем. И чем это лучше? Отлично.

Продолжаю обновлять пост, но Оливер не отвечает на комментарий. Смотрю в «Инстаграме» на фотки Дженны и Бекки. Они прислали мне парочку сообщений. Хочу рассказать им, как поцеловала Оливера, но так и не отсылаю это сообщение. Тогда они узнают, что он тоже на карантине, и, может быть, поинтересуются, почему я вообще сюда попала, и не дай бог догадаются, что я симулировала жар. По крайней мере, мне кажется, все будет именно так. Но, возможно, я просто ищу предлоги.

Голди запостила кучу «вдохновляющих» цитат на «Фейсбуке» о том, что надо улыбаться, когда все сложно, и теперь ее тупые друзья спрашивают, все ли с ней в порядке. «Все хорошо, просто беспокоюсь о близком человеке».

Надеюсь, она не станет рассказывать про меня, и надеюсь, Голди не думает, что мы и вправду близкие люди.

Оливер вскрикивает и спрыгивает с постели. Волосы все еще стоят дыбом от моих пальцев, и я борюсь с желанием вновь по ним пробежаться.

Он машет передо мной телефоном, пытаясь показать экран, но от возбуждения нечаянно выключает его. Он так растерян, как бы не рассмеяться! Мы оба пялимся на логотип на экране телефона, пока тот включается.

Наконец Оливер запускает «Твиттер», обновляет пост и торжествующе поворачивает ко мне телефон.

– Мы в тренде!

Смотрю на экран, но взгляд скользит по сплошным карантинейджерам.

– Что там пишут?

Стараюсь выглядеть беззаботно и скрыть свое удивление.

– Это же безумие! – говорит Оливер. – Даже не знаю, кто эти люди. – Он все еще держит телефон передо мной, и я заставляю себя сфокусироваться.

Касаюсь его руки, чтобы он перестал листать.

– Погоди, дай прочитаю хоть что-нибудь.

Он смотрит на мою руку, лежащую поверх его, и я быстро отстраняюсь.

Оливер откашливается.

– Э-э-э, ладно, тут говорят, что мы, должно быть, те самые тинейджеры из новостей. Некоторые испуганы и беспокоятся, что тоже заболеют. Но, ха, смотри, вот девушка говорит своей подруге, что тоже хочет отправиться на карантин.

Я склоняюсь ближе к экрану.

– Ха, она пишет, что хочет на карантин с тобой! О, смотри, и еще одна – тоже!

Теперь у Оливера краснеет и шея.

– Зачем кому-то хотеть быть со мной на карантине?

Смотрю в эти прохладные, как бриз, глаза, все еще думая о том, чтобы пробежаться пальцами по его волосам. Вспоминаю, какими мягкими были его губы во время нашего поцелуя.

Который произошел, непонятно почему.

Он продолжает зачитывать что-то еще, но мои мозги за ним не поспевают. Я знала, что хештег будет хорошей идеей, но не думала, что настолько. Видимо, я в ударе: два импульсивных, мгновенных решения в неделю.

27. Оливер

Продолжаю обновлять пост, число лайков и комментариев увеличивается каждый раз. Уже нет этих «Кто такой Оливер?», теперь все пишут: «Я знаю его с детского сада» и «Мы дружим». Даже Эмили включается в общий хор: «Это мой лучший друг с весенних каникул». А затем сыплются сообщения от людей, которых я действительно не знаю, абсолютные, совершенные незнакомцы. Люди начинают спрашивать своих друзей, с кем бы они хотели стать карантинейджерами, а с кем карантинейджерить было бы ужасно и какую болезнь они хотят пожелать своим бывшим.

Еще кто-то хочет оказаться карантинейджером со мной, и это, наверное, шутка.

Прокручиваю сообщения и чуть не пропускаю твит: «Уже ищу билеты в Майами! Дядя сказал, я могу пожить у него!».

Палец застывает над этими словами. Это Келси.

Спустя пару минут Флора поднимает на меня взгляд, улыбаясь, но что-то в ее улыбке кажется мне немного натянутым.

– Теперь Келси шутит о том, чтобы приехать к тебе!

– О, ты видела? Точно, это просто шутка! – откашливаюсь. – То есть Джои говорил, что нам, возможно, позволят принимать посетителей…

– А она знает, что Джои об этом сказал? Ведь официально ничего такого не объявляли.

– Пока нет.

Ее улыбка выглядит еще более натянуто.

– Как думаешь, надо сказать ей? Ты же эксперт, автор руководства для парней!

– Ха, верно, я, – отвечает она, но уже вполсилы. Прежний энтузиазм, кажется, рассеялся.

Через ее плечо вижу медсестру в форме, приближающуюся к двери. Она надевает костюм химзащиты и входит в палату, толкая тележку для анализов. Медсестра меряет у Флоры температуру, давление и пульс, записывает результаты, обрабатывает руки антисептиком, достает новый термометр и измеряет мои показатели. Все занимает менее двух минут, но в это время я думаю о том, что делать дальше… Что написать Келси? Странно, почему раньше Флора выглядела такой взволнованной, а теперь – нет? Мне продолжают приходить уведомления по поводу хештега, телефон все жужжит и вспыхивает, издает самые разные звуки, о которых я даже не подозревал.

Поднимаю взгляд от всех этих писков, звонков и жужжаний и вижу, что входит доктор Демарко.

– Ну, приятно видеть своих знаменитых пациентов, – говорит она. – Как быстро все случилось.

Флора ежится на койке.

– Да, по поводу этого…

– Все в порядке. Знаю, вам нужно как-то проводить тут время. В конце концов, вы – подростки, и нет ничего плохого в безобидных социальных сетях, так ведь? Думаю, Джои намекал, но теперь все официально: с завтрашнего дня к вам позволено пускать посетителей. Естественно, с некоторыми условиями.

Мои брови взлетают, я весь внимание, и, думаю, Флора замечает это.

– Ваши посетители должны все время оставаться в костюмах химзащиты, посещения ограничены одним часом три раза в день. Не более двух посетителей зараз к каждому. Даже если у тебя, Флора, нет симптомов, жар все-таки был, и ты орально передала Оливеру потенциальную инфекцию. Вы оба нуждаетесь в постоянном отдыхе, чтобы предотвратить развитие болезни и не заразить других. Не говорю уже о том, – тем более что ваши посетители будут в костюмах химзащиты, – что любые оральные контакты недопустимы.

Она излагает это все в медицинских терминах, ни разу не использовав слово «поцелуй».

28. Флора

Я должна испытывать радость оттого, что ко мне теперь сможет кто-нибудь прийти. Но все кажется таким странным. На базе было так славно и уютно, потом с Оливером все запуталось, мы переехали в больницу, и все снова стало непонятно. На несколько минут дела наладились, и вот теперь у нас есть хештег, и мы – в тренде.

Я знала, что Келси понравится хештег, но не думала, что он заинтересует кого-то еще, кроме разве что друзей Келси.

А теперь случайные незнакомцы говорят о карантинейджерах. Девушки и парни пишут, что хотят быть в карантине с Оливером.

И никто ничего не пишет обо мне, потому что, полагаю, все забыли, что тут у нас два карантинейджера.

Кроме… о боже, заглядываю в «Фейсбук». Голди отметила меня в посте.

«Думаю о своем прекрасном карантинейджере».

Ее друзья подключаются, пишут ей, как это, должно быть, сложно для нее. Точно.

Конечно. Для нее.

Снова смотрю на пост и замечаю, что там также отмечен папа. Не знаю, почему, поскольку он не потрудился написать мне, чтобы узнать, как дела.

Дженна и Бекка пишут мне с разницей в тридцать секунд, и я понимаю, что они тусуются где-то вместе после школы. Они обе говорят, что видели мой хештег и надеются, что мне лучше. Невольно задаюсь вопросом, должна ли я предложить им навестить меня. Но потом представляю, как они обе влезают в защитные костюмы, болтая о карантине, о палате. Они разделят этот опыт друг с другом, хотя это мой опыт, мой карантин.

И Оливера. Конечно, Келси захочет прийти, когда Оливер скажет ей, что к нам допускают посетителей. «Может, он не скажет? – думаю с надеждой. – Или ее не пустят родители. Какие родители сознательно разрешат ребенку идти к кому-то с вероятно мутировавшим и наверняка очень заразным и опасным заболеванием?» Эти мысли почему-то внушают мне оптимизм. В конце концов, я согласилась помочь ему завоевать эту девушку.

– Скажи Келси, чтоб пришла! – стараюсь говорить с энтузиазмом. – Она сможет стать твоей сиделкой.

– Откуда ты знаешь, что я как раз хотел спросить тебя, стоит ли мне ее приглашать?

Хочу ответить ему, что это не бином Ньютона, и знаю, как он одержим этой девушкой и в любую секунду с девяностопроцентной вероятностью думает о ней. Но мне нравится, что он считает, будто я – какой-то гений в отношениях с девчонками, так что отвечаю:

– У меня нюх.

Оливер, кажется, купился на это.

– Что написать? Никогда раньше не приглашал никого навестить меня на карантине.

Представляю, что хотела бы услышать сама, если бы меня приглашали, как сделал отец. На самом деле это было даже мило. Он послал мне онлайн-приглашение, написав, что я стану почетным гостем в его доме. Я даже почти перестала злиться на него, когда увидела это. Почти.

– Сделай что-нибудь, чтоб она почувствовала себя особенной, будто она – ВИП-персона.

– Она и так моя ВИП-персона, разве нет? – он задумывается и затем глядит на меня: – Но как ей об этом сказать? Я точно не смогу послать ей почтой браслет с приглашением в клуб «Карантин».

– А как насчет собственно приглашения?

– Приглашения? Я не могу послать ей приглашение почтой.

– Оливер, в каком веке ты живешь? Онлайн-приглашение.

– Онлайн-приглашение? Но она – единственная, кого я приглашаю. Ну, не считая моей мамы, но ее я не приглашал, она просто приедет, как всегда, – последнее он бормочет себе под нос.

– Ты упускаешь суть. Дай ей почувствовать себя особенной. Любой может послать эсэмэску, это займет три секунды. Но если сделать онлайн-приглашение только для нее? Это креативно, даже романтично.

– А ты уверена, что я не буду выглядеть совсем больным?

– Я б не стала говорить «совсем больной» в больнице.

Он фыркает.

– Резонно.

Затем снова утыкается в телефон в поисках сайта с онлайн-приглашениями и хмурится. Даже немного очаровательно, как серьезно он воспринимает все это. На экране появляются бейсбольный мяч и слова «Жду не дождусь, когда поймаю тебя».

Оливер замечает, что я наблюдаю за ним, встает и переходит на мою часть палаты.

– Здорово, правда? – он с гордостью показывает мне телефон.

Я подавляю смех.

– Ага, если приглашаешь в гости кузена-восьмилетку. Думай романтичнее.

– Да ладно! Поймаю тебя! Это гениально!

Смотрю на него со всей возможной строгостью, но он начинает смеяться.

– Что такого смешного? – спрашиваю, пытаясь смотреть еще строже, что заставляет его смеяться еще сильнее.

– Ничего. Извини. – Но его смех не прекращается.

Теперь делаю свирепое лицо, и он ухохатывается, хватаясь за живот.

– Ладно, ладно, – повторяет Оливер между приступами хохота. – Когда пытаешься выглядеть рассерженной, у тебя появляются эти новые морщинки. Это очень… – он замолкает, вдруг став серьезным. – Это очень…

Но в палату входит Джои. Я как-то не заметила его в коридоре, пока он надевал костюм химзащиты.

– Привет, банда! – говорит он. – Или я должен говорить «карантинейджеры»?

– Привет, – отвечаю, все еще глядя на Оливера, а он по-прежнему смотрит на меня. Кажется, я догадываюсь, какое слово он собирался сказать. И, возможно, ему нужно не так уж много уроков от автора руководства для парней.

– Слышали хорошие новости! Все официально! Настала пора вечеринок в палате семьсот два. – Он, кажется, не замечает, что мы с Оливером смотрим друг на друга. – Девушки будут драться за тебя, Ромео, – говорит он, чуть подталкивая Оливера локтем. Но есть что-то недоброе в его тоне.

Оливер отводит от меня взгляд и пристально смотрит на Джои.

– На самом деле я как раз приглашаю девушку. – Он выпрямляется. – Флора помогала мне с приглашением.

– Приглашение! Уже планируешь помолвку? – хмыкает Джои. Он смотрит на меня, но я не присоединяюсь к его смеху.

На лице Оливера отражаются все подобные случаи, происходившие с ним раньше, когда тебя дразнит кто-то крупнее и старше. Вижу его девятилетним ребенком, которого столкнул с качелей старшеклассник.

– Ей понравится. Девушкам нравятся такие вещи, – отвечаю горячо, глядя на Джои. – Девушкам не нравится, когда одни парни издеваются над другими.

Оливер смотрит на меня, и, полагаю, мой нос снова морщится, потому что он начинает смеяться, а Джои выглядит растерянно.

– Видишь? Смотри, он смеется. И кто над кем издевается? Просто невинное подтрунивание. Мы – друзья, так ведь, Оливер?

Он толкает Оливера сильнее, чем нужно.

Ничего не отвечаю, и Джои быстро проверяет наши показатели. Он не задерживается поболтать, и я впервые этому рада.

29. Оливер

Флора сидит рядом на койке, а я стараюсь не нервничать из-за того, что на моей постели – девушка. Поверить не могу, что почти сказал, как мило она морщит нос. Очаровательно. Никогда не умел делать девушкам комплименты, и первый, на который чуть не осмелился, – сморщенный нос. Удивительно, как запросто я это сказал. Почти сказал. Она поднимает взгляд от телефона, поворачивает его ко мне, и я подскакиваю.

– Как насчет этого? – она показывает мне простое «Ты приглашена», написанное на маленьких флажках. Затем щелкает на следующую страницу, и там – «навестить меня на карантине! Костюмы спецзащиты предоставляются:)».

Стучу по экрану, надеясь на большее.

– И это все?

– Что значит «и все»? Это идеально!

– Не знаю. Разве тебе не кажется, что нужно больше?

– Больше чего?

– Не знаю! Больше… стиля! Больше…

– Больше бейсбольных шуток? – Флора слегка толкает меня локтем. Снова вздрагиваю. На этот раз она замечает.

– Сэр Попрыгунчик, – говорит она, вновь пихая меня, – не нервничай. Просто поверь мне… приглашение лучше оставить простым.

– Да, я нервничаю из-за приглашения. – Хотелось сказать это спокойно, но Флора чувствует и замолкает на секунду. Лишь бы она не услышала, как сердце бухает у меня в груди.

– Ты слишком много думаешь об этом, – наконец говорит она.

– Думаю о чем? – Откуда она знает, что я думаю о ней?

Пытаюсь не думать о ней.

– О приглашении. А мы о чем говорим? И над чем работаем?

Смеюсь, пытаясь разрядить обстановку.

– Точно.

– Ладно. Уверена, это то что нужно. Пусть будет простым. Не нужно так заморачиваться.

– Но это ты заставляешь меня заморачиваться!

– Нет. Я говорю тебе оставить все как есть. Пусть будет просто.

– Верно. Просто.

Тогда почему все выглядит таким сложным?

– Так ты пошлешь его?

– Пошлешь кого?

– Оливер! Сосредоточься! – Она хлопает меня по голове, и я снова вздрагиваю. – Просто вбей сюда адрес ее почты, я отправлю, и покончим с этим.

И под присмотром Флоры вбиваю адрес Келси, приглашая ее навестить меня, хотя на самом деле я уже не уверен, что действительно этого хочу.

– Вот. – Флора встает, и я понимаю, что левой стороне моего тела тепло от того, как близко она сидела.

Телефон издает звук, как постоянно с тех пор, как Флора создала хештег, и я вижу сообщение от Келси: «О БОЖЕ, теперь точно ищу билеты!». Проверяю «Твиттер» и вижу, что Келси запостила картинку с приглашением Флоры и тегами: «#карантинейджер», «#вип» и «#2дня».

Волосы Флоры щекочут мне шею, когда она склоняется взглянуть на экран, и я чувствую запах кокоса и мяты.

– Быстро! – говорит она. – Ее родители нормально к этому отнесутся? Ну, то есть разве это не дорого?

– Нет, ее тетя – стюардесса, так что ей обойдется дешево.

– И они не станут беспокоиться, что она заболеет?

– Она сказала: отец считает, что СМИ все преувеличивают, а мы живем в стране гермофобов.

– Ты не говорил про это раньше. – Ее улыбка снова выглядит натянутой.

– Не думал, что это важно.

– Нет, конечно, нет, – отвечает Флора. Она выглядит немного растерянной, будто я ее обидел.

Но, прежде чем я успеваю спросить ее об этом, приходит сообщение от мамы:

«Жду не дождусь, когда увижу тебя завтра!».

А затем новое сообщение, на этот раз от Келси: «Только что взяла билет! Увидимся через два дня!».

Понять не могу, почему это больше меня не радует и почему не рассказываю об этом Флоре.

Она не упоминает Келси оставшуюся часть дня, и я – тоже.

30. Флора

Каждый раз, когда я просыпаюсь для проверки жизненных показателей, то заглядываю в «Твиттер», посмотреть, в тренде ли наш хештег. И каждый раз вижу еще больше людей, которые обсуждают, что карантинейджер – это что-то вроде каникул, и многие подростки хотят быть карантинейджерами вместе с Оливером. И, как ни странно, некоторые спрашивают, кто второй карантинейджер.

«Погодите, а разве там не два #карантинейджера?»

«#карантинейджеры – родственники?»

«Второй #карантинейджер такой же милый, как Оливер?»

Читаю посты, будто не о себе. Как все это вдруг стало моей жизнью?

Заглядываю к Келси в надежде увидеть, что она все-таки не едет, что ее родители передумали. Но ничего такого нет.

После анализов в семь утра я уже не засыпаю, слушая, как храпит Оливер. Затем он просыпается и берет телефон. Уверена: проверяет Келсиленд.

Теперь он говорит по телефону с мамой, обещает, что они скоро увидятся.

Вдруг начинаю нервничать из-за знакомства с ней. Знаю: она, вероятно, не моя фанатка, учитывая, из-за кого ее сын попал на карантин.

Жду не дождусь, когда увижу собственную маму, которая должна прибыть в Майами завтра вечером. Она, конечно, примчится сюда, как только сможет, но хотелось бы, чтобы это случилось пораньше.

Стоило бы нервничать и по поводу знакомства с Келси, но я не переживаю, а чувствую… скорее, ужас. Может, мне нужно пригласить Ребекку и Дженну? Пишу им:

«Хорошие новости! Нам разрешили принимать посетителей».

Бекка присылает ответ: «Мама никогда не разрешит мне!».

Дженна: «У нас тут школа, карантинейджер! Прости. Надеюсь, мы вскоре соберем для тебя больше денег!».

Медсестры приходят и уходят, заглядывает и Джои. Видеть его приятно, и я чувствую себя немного неловко из-за того, что сказала ему вчера, когда он поддразнивал Оливера. Почему парни считают, что подтрунивать над другими парнями – весело? Он снова говорит о баскетболе, и хотя я не особо интересуюсь спортом, все равно пытаюсь его слушать. Неплохой способ отвлечься от мыслей об Оливере. И Келси. Очень не хочется думать о Келси. Джои вдруг меняет тему, забывая про баскетбольные броски.

– Ну, кто тот счастливчик, который тебя навестит?

– Ха-ха, – отвечаю, хотя рада тому, что он думает, будто есть какой-то счастливчик.

– Да ладно. Оливер приглашает девушку. Ручаюсь, должен быть кто-то, кого хотела бы пригласить ты. – Он вроде как ухмыляется при упоминании Оливера, и это меня раздражает. Но Джои интересуется людьми в моей жизни.

– Осталось всего двадцать шесть дней, – говорю. – Думаю, все в силах подождать нашей встречи.

– Ну, если б я учился с тобой, то уже летел бы сюда.

Я нервно хихикаю. Он заставляет меня хихикать.

– Ладно, долг зовет! – объявляет Джои, улыбается, салютует мне и идет на сторону Оливера.

Когда он отдергивает штору, я все еще думаю о его словах и как раз в тот момент, когда размышляю, слышал ли это Оливер, вижу, как хмуро он смотрит на Джои со своей койки. Оливер замечает мой взгляд и тут же улыбается, но эта улыбка больше похожа на оскал.

– Привет, приятель! – говорит Джои.

Я не так уж долго знаю Оливера, но уверена, что он не тот, кого можно называть «приятелем». Едва не высказываю это Джои, но тот задергивает штору, и я снова остаюсь одна, слушая, как разговаривают два парня, которые явно друг другу не нравятся. Могу ли я быть причиной такой неприязни? Нет, кажется, это глупая мысль… ведь так?

Снова запускаю «Твиттер». Келси до сих пор не отменила перелет. Людей, которые хотят знать второго карантинейджера, стало больше. Людей, которые хотят знать меня.

Джои заканчивает с Оливером, снимает костюм и уходит. С той стороны, куда он направился, идет женщина с доктором Демарко. Доктор помогает ей забраться в костюм химзащиты, и я замечаю, что у женщины зелено-голубые глаза Оливера. Не слышу, о чем они разговаривают, но необязательно читать по губам, чтобы понять слова: «Мой малыш!».

Мать Оливера практически бежит через шлюз, а затем безумно дикими глазами оглядывает палату.

– Ты! – она смотрит на меня, а голос дрожит от ярости. Я вжимаюсь в койку, когда женщина приближается.

Моя рука уже потянулась к кнопке вызова в постели, но Оливер отдергивает штору.

– МАМ!

Она отводит взгляд и сгребает Оливера в крепкие объятия.

– Мой малыш!

Оливер обнимает ее, затем отстраняет, как будто это она – ребенок, а он – родитель. Теперь понятно, откуда у него эта тревожность. Но удивительно, как он расслаблен и как быстро успокаивает мать. Он отстраняется от объятий, но все еще держит ее в руках.

– Мам, стресс не способствует предотвращению распространения заболеваний.

«Хороший ход, Оливер», – думаю.

– Прости, Оливер. Я и не представляла, как тяжело все это сказалось на мне. Ты бы не застрял тут, если бы не она! – Его мама резко поворачивается на каблуках, чтобы посмотреть на меня. Я распласталась по койке словно блин.

– Зачем ты это сделала? – спрашивает она дрожащим голосом. – Зачем ты сделала что-то настолько безрассудное? Подвергла моего мальчика такой опасности? – Она грозно смотрит на меня, и я вижу, что Оливер тоже пристально глядит из-за ее плеча, также ожидая ответа.

– Простите, – отвечаю тихо. – Я не подумала.

– Ну, это многое объясняет! – фыркает его мать. – Но до сих пор непонятно, зачем ты это сделала. Ведь ты ему не девушка. – На этих словах она усмехается, а я чувствую себя отвратительной, заразной и больной, невероятно мерзкой, словно озерная тина, словно жвачка, налипшая на ботинок.

– Почему ты считаешь, что она – не моя девушка? – Оливер скрещивает руки на груди.

– С чего бы ей быть твоей девушкой? – мать Оливера оглядывает меня с головы до ног. И могу ручаться, ей не нравится то, что она видит.

– Я бы хотел, чтоб она была моей девушкой, мам. Флора удивительная, сильная, умная и смелая. И выступает за правду.

Несколько мгновений мы молчим, их зелено-голубые глаза пристально смотрят на меня.

– Мама, познакомься с Флорой. Флора, это моя мама, Пэтти.

Лицо Пэтти немного смягчается, и она тихо отвечает:

– Прости. Я все еще не понимаю, что происходит, но надеюсь, тебе скоро станет лучше. А сейчас мне нужно поговорить с сыном. – Она задергивает штору, и я в одиночестве прокручиваю в голове все, что сейчас сказал Оливер.

31. Оливер

Мама все болтает и болтает о своих исследованиях тропического моно, о том, как милы были наши соседи, а миссис Томпсон даже приготовила ей запеканку из зеленой фасоли. Но слышу лишь каждое второе предложение и думаю о том, что сейчас сказал. Хочется отдернуть штору и узнать, что Флора думает обо всем этом, если вообще думает. Может, она снова занята мыслями о Джои или о том, кого сюда позовет? Она сказала Джои, что у нее никого нет, и мне тоже ни о ком не рассказывала. Но все, что я говорил о ней, – правда, так что в Бруклине наверняка есть кто-то, кто считает так же и хочет увидеться с ней.

Мой телефон – на подносе рядом с койкой, и я вижу, что пришло сообщение от Келси, но… не спешу читать.

Мама замечает, что экран вспыхнул.

– Келси? Не знала, что вы переписываетесь.

– Мам! – обрываю резко: не хочу сейчас разговаривать о Келси, когда Флора – всего в нескольких дюймах.

– Это подружка Люси, девочки, с которой ты учишься? Она у тебя в друзьях в «Снэпчате», да? – Мама наизусть помнит моих друзей из «Снэпчата».

– Да, типа того, – стараюсь быстро сменить тему разговора, – так что миссис Томпсон рассказала, как там ее собака? На прошлой неделе она возила ее к ветеринару, да?

– А почему она тебе пишет?

– Миссис Томпсон?

– Нет! Келси.

– Не знаю. Может, интересуется моим здоровьем. Наш хештег в тренде, – слабо отвечаю я.

– Не понимаю, что это значит.

Экран телефона снова вспыхивает, и мама склоняет голову, чтобы прочитать сообщение.

– До завтра. До завтра? Что происходит?

– Ой, ничего такого, мам. Что действительно важно, так это Багл! Ему лучше? – говорю, отчаявшись переменить тему.

– Оливер, – произносит мама предупреждающим тоном.

Я вздыхаю:

– Она приедет навестить меня, да.

Мама задыхается.

– И ты не спросил сначала у меня? Я – твоя мать!

– Я спросил у врачей, – говорю тихо.

– Ну, я не думаю, что приехать сюда – хорошая идея. – На этот раз я действительно согласен с мамой. – Даже если она будет в костюме химзащиты. Вдруг болезнь более заразна, чем считали раньше? Как ты почувствуешь себя, если кого-нибудь заразишь? И мне не нравится, что придется делить время посещений с кем-то еще! – затем она шепчет: – И как насчет Флоры? – Но мама никогда не умела говорить шепотом, а палата не слишком большая.

– Ей тоже разрешили посещения, – отвечаю, прикидываясь дурачком.

– Я не о том. Думаешь, хорошая идея – позволить Келси приехать?

Вот бы узнать, что делает Флора. Впервые мне хочется, чтобы пришел Джои.

32. Флора

Кажется, я едва дышала с тех пор, как появилась Пэтти. Сначала опасалась за собственную жизнь, потом – за жизнь Оливера. Думала, мать задаст ему жару по поводу поцелуя. Не то чтобы справедливо наказывать его во время карантина, но я ожидала больше ругани или чего-то подобного. Вместо этого она как будто сделала карантин Оливера своим собственным. Начала рассказывать, как к ней теперь относятся соседи, поведала обо всех исследованиях, которые провела. Она чем-то напоминает отца, моего отца, чья тупая новая жена, кажется, беспокоится обо мне больше, чем он сам. Голди, а не папа, написала мне и сказала, что они ищут билеты на самолет, чтобы приехать. Пришлось ответить, что для выздоровления лучше ограничить визиты, – еще одна отговорка, позаимствованная у Оливера.

Поверить не могу, что Оливер сказал все те вещи. Уверена, он просто пытался переключить внимание своей матери, но все теперь выглядит иначе, я вдруг остро ощущаю, как он близко.

Пэтти все еще щебечет о том, как ей тяжело, когда Джои натягивает костюм и входит в палату. Я рада его видеть, но не уверена, почему. Потому что действительно его ждала, или потому что он скажет Пэтти, что время посещений подошло к концу?

Та сначала возражает, отвечая, что первый визит на карантине должен быть дольше, чем всего лишь час, и нельзя ли сделать ей исключение, ведь Оливер невероятно нервный и хрупкий. Слышать не могу, как она говорит это. Оливер, может, немного и нервный, но не хрупкий. Если бы мать прислушивалась к нему, то поняла бы. Оливер сохраняет спокойствие во время этого разговора, и мне хочется, чтобы он что-нибудь сказал, но он не произносит ни слова.

– Мне жаль, миссис Рассел, – дипломатично отвечает Джои, – но это медицинское учреждение, а правила есть правила. Уверен, вам хочется, чтобы сын как можно быстрее почувствовал себя лучше, не так ли? Следование больничным правилам и процедурам этому поспособствует.

– Ладно, – пыхтит Пэтти. – Но я недовольна!

– Я сообщу менеджеру, – радостно отвечает Джои.

– Да уж надеюсь.

– На самом деле тут нет менеджера. Это шутка.

Но Пэтти то ли не слышит, то ли не обращает внимания, она задергивает штору и быстро пересекает палату. Ну, настолько быстро, насколько возможно в костюме химзащиты. В коридоре она осторожно его снимает и кладет в корзину. Достает из сумочки пудреницу, красит губы, приглаживает волосы и уходит.

Джои все еще в палате, заканчивает проверку жизненных показателей Оливера, а потом переходит на мою сторону. Закатывает глаза и одними губами произносит: «Безумие». Не знаю, то ли об Оливере, то ли о его матери, да мне и неинтересно.

Ничего не отвечаю, и Джои вновь беззвучно повторяет то же самое, улыбаясь еще шире. Не дождавшись моей реакции, он толкает меня локтем и говорит:

– Выше нос, Френсис.

Наверное, это отсылка к чему-то, но я не знаю, к чему.

Ненавижу его ямочки. Ненавижу, что от его прикосновений меня каждый раз бьет статическим электричеством, даже несмотря на костюм химзащиты. И ненавижу, что он продолжает насмехаться над Оливером.

– Сегодня играют сети, – говорит он. – Может, посмотрим часть игры вместе?

– Да, может быть, – произношу, надеясь, что он уйдет.

Джои, должно быть, улавливает это невысказанное желание, поскольку салютует мне:

– Увидимся позже.

И уходит. Остаемся лишь мы с Оливером.

Но теперь я как никогда осознаю, что мы наедине.

33. Оливер

Штора между мной и Флорой задернута. Я хочу ее открыть. Мне нужно ее открыть. И что потом? С чего мне вообще начать? Спросить, почему она меня поцеловала? Сказать, что все сказанное маме – правда? Что я не хочу, чтобы Келси приезжала… даже не думаю о ней?.. Хотя и был влюблен в Келси несколько лет, а теперь она едет так далеко, чтобы увидеть меня? Оливер «до весенних каникул» решил бы, что умер и попал в рай.

Но я больше не тот Оливер и не хочу им быть… тем Оливером, который был до Флоры.

Понятия не имею, что она думает обо мне. Но вполне представляю ее мысли о Джои. И более чем представляю его мысли о ней. Не то чтобы я мог его винить. Но могу винить ее. Он болван, хоть и учится в медицинском колледже.

Снова заглядываю в «Твиттер». Люди хотят знать, кто второй карантинейджер. Интересно, Флора хочет, чтобы о ней узнали? Она придумала хештег, и теперь Келси едет навестить меня. Нужно отплатить ей тем же. Если она хочет. Лучше спросить у нее.

Флора шуршит на своей половине, общаясь с кем-то по видео, кажется, с двумя девушками. Могу ручаться, они близкие подруги. Девушки рассказывают, как скучают по ней, как хотели бы навестить ее и что ей лучше поскорее спешить домой. Очевидно, что Флора разочарована, но, кажется, подруги этого не понимают. Они разговаривают еще чуть-чуть, раздается много смеха, хотя, по-моему, только с той стороны телефона. Затем слышу, как Флора ходит по палате, показывая им ванную, как регулирует свою койку, поднимая и опуская подголовник, потом приближается к шторе и говорит:

– Тук-тук.

– Э, войдите.

Флора распахивает штору и оказывается передо мной. Щеки красные, телефон в руках перед собой.

– Э-э-э, это Оливер, – говорит она в телефон, глядя вниз.

И поворачивает экран ко мне. Там действительно две девушки. Они машут мне, и я отвечаю:

– Привет.

Они смотрят на меня, повисает неловкая тишина, затем все начинают говорить одновременно.

– Нам, наверное, пора, – они.

– Он – отличный сосед, – Флора.

– Флора – лучшая, – я.

Флора смотрит на меня поверх телефона. Подруги что-то говорят, но она не обращает на них внимания.

– ФЛОРА! – кричат обе в унисон.

Флора вздрагивает и опускает взгляд.

– Ой, извините, что вы сказали?

– Что нам пора.

– Конечно. У вас же дела, – в голосе сарказм, но они этого не замечают.

– Потом еще поболтаем!

– Ага, конечно, у меня довольно свободное расписание.

Флора вешает трубку, но все еще стоит на моей стороне палаты.

Мы просто смотрим друг на друга.

– Ты – второй карантинейджер, – булькаю я.

Флора смотрит на меня с недоумением.

– Хештег. Люди хотят знать о тебе. Люди заслуживают этого!

– Заслуживают?

– Да, то есть, в конце концов, ты же это придумала, и теперь Келси приезжает, и люди должны знать… должны знать о твоем существовании, – жалко заканчиваю я.

– Окей, – отвечает Флора, тихонько улыбаясь. – И как это будет?

– Ну, давай я сделаю твое фото, как ты сделала мое. – Вытаскиваю телефон, и она снова улыбается. День очень солнечный, и в этом свете рыжие волосы Флоры светятся. Кажется, что она вся светится.

Делаю несколько снимков.

– Послать их тебе, чтобы ты выложила? Или погоди, разве это не глупо? Может, мне разместить их?

– Оливер, я не менеджер карантинейджеров.

– Разве?

– Ага. Не думаю, что хештеги работают так.

– Точно. – Смотрю на ее фотки на своем телефоне и поднимаю взгляд на настоящую Флору с горящими волосами.

Та покачивает головой.

– Ладно, как бы там ни было, завтра приезжает Келси! Нужны еще какие-то подсказки из руководства для парней?

– Полагаю, да. А что еще ты можешь посоветовать?

– Ну, простой трюк. Если ты еще этого не сделал, то выясни, что она любит, и разузнай об этом побольше.

– Разузнать побольше?

– Ага. Ну, к примеру, если ты узнаешь, что ей нравится индийская кухня, идти в кулинарное училище необязательно, но стоит выяснить разницу между «тиккой масалой» и «палак паниром».

Ее взгляд на секунду стекленеет, она облизывает губы. Я почти чувствую запах «самосы» из индийского ресторанчика на моей улице.

– Мне так не хватает еды на вынос, – говорит она.

– Мне тоже, – резко вздыхаю, но чувствую лишь запах антисептика.

– О, и еще. Смотри ей в глаза. Девушкам это очень нравится. Поверь.

Я пристально смотрю на нее в ответ.

– Так?

Флора смеется и, кажется, впервые с тех пор, как мы познакомились, нервничает.

– У тебя получается, – тихо говорит она.

А затем дверь открывается, и появляется Джои с ужином и подносами. Еще никогда в жизни я не хотел индийской еды так сильно.

34. Флора

Сплю ужасно. Каждый раз удается уснуть лишь на несколько минут, прежде чем меня снова будят для анализов. Мозг бешено обдумывает происходящее, все, что мы с Оливером сказали или не сказали друг другу. Он сегодня не храпит и тоже беспокойно ворочается.

Ни один парень никогда раньше не называл меня сильной и смелой. То есть я практически уверена, что такая и есть. Это как то, что мои волосы светлые с розоватым оттенком. Просто факт, над которым я особо не думаю.

Вспоминаю видеочат с Беккой и Дженной, как они хихикали вдвоем. Повесь я трубку, они бы даже не заметили.

Телефон звякает: меня где-то отметили. Мое фото… то, которое Оливер вчера сделал. Там я улыбаюсь и выгляжу такой… расслабленной. Он добавил теги «#карантинейджер» и «#соседипокомнате». Соседи по комнате. Звучит комфортно и уютно.

Уверена, с Оливером комфортно сидеть в обнимку.

Но мы – соседи по палате и на карантине из-за меня. А потом вспоминаю, что завтра приезжает мама, и не могу избавиться от чувства вины. Я сделала ее и без того непростую жизнь намного труднее. Как признаться, что я симулировала жар и намеренно втянула в это Оливера? Она будет так разочарована. Я разочарована.

Вдруг Оливер тоже во мне разочарован? Чувство, что я могла разочаровать его, ужасно.

Еще немного кручусь и ворочаюсь. Что я наделала?

35. Оливер

Келси пишет мне целое утро. Все так непонятно, но я до сих пор немного возбужден всякий раз, как вижу ее имя на экране телефона. Она жалуется, что не могла заснуть: какая-то птица за окном постоянно ее будила. Мне не хватает птиц. Вот бы меня будили птицы, а не кто-то в костюме химзащиты, засовывая термометр в рот и закрепляя на руке манжету тонометра.

Затем она жалуется, что на завтраке столовая была переполнена и пришлось ждать, пока освободится столик. Куски перца в омлете оказались слишком большими. Мне не хватает толп, обедов, еды, которую можно выбрать самостоятельно.

Сочувствую ее утру, но она отвечает, что все в порядке, просто у нее стресс. Рейс задерживают на час, и это вывело ее из себя.

Келси не пишет, видела ли мой карантинейджерский пост. Не то чтоб это имело значение. Ни для кого не секрет, что мы с Флорой – соседи по палате. Келси сама шутила о том, что завидует ей. Но смутное чувство вины никуда не делось. Может быть, потому что я меньше всего думал о Келси, делая то фото.

Прокручиваю комментарии.

«А вот и таинственный #карантинейжер».

«Второй #карантинейжер – красотка, красотка, красотка».

«Судя по новостям, должно быть два #карантинейджера».

«Ага. Я бы стал ее #карантинейджером».

«Два #карантинейджера, несомненно, станут милой парой».

«Парой». О боже. Вероятно, мне все же следует убедиться, что Келси видела мой пост.

Интересно, видела ли его Флора вместе со всеми этими комментами?

Она смотрит телик, листает журнал и все утро молчит.

– Рад увидеться с Келси сегодня? – она улыбается, но выглядит усталой.

– Ага. Хотя чувствую себя немного виноватым. Кажется, перелет дается ей тяжеловато.

– Ей? – фыркает Флора. – М-м-м, она ведь знает, что ты на карантине, верно?

– Она вроде нервничает или типа того.

– Или типа того, – бормочет Флора.

Я неловко смеюсь.

– Ладно, надеюсь, ты сказал ей, что ждешь с нетерпением.

– Мне кажется, парни так не говорят.

– Ладно. Ждешь встречи с ней?

– Я что ее, на собеседование приглашаю?

– Не знаю. Ты парень. Переведи это на мальчиковый.

– Я думал, это ты у нас автор руководства для парней.

– Возможно, сегодня мне нужна замена. – Она потирает висок.

Смотрю на нее пристальнее и вижу, что она действительно устала.

– Ты в порядке?

– Да, просто чувствую себя очень уставшей. Не могла уснуть. Все нормально.

Она отмахивается.

Мой телефон звякает. Отвожу взгляд от Флоры и читаю последнее сообщение от Келси:

«О БОЖЕ, тут так жарко!»

Я скучаю даже по жаре.

Пишу в ответ:

– Жарко будет, когда мы встретимся!

Она не отвечает.

36. Флора

Пэтти снова сидит у Оливера, когда слышу, как входит кто-то еще. Полагаю, очередные анализы, еда или перекус. Учитывая, как мало мы с Оливером двигаемся, больничному персоналу, без сомнений, нравится нас закармливать.

Но затем я слышу голос мамы, и мои глаза распахиваются. Она в костюме химзащиты, смотрит на меня сквозь слезы, и чувство вины валит с ног, словно выстрел из дробовика.

Рядом доктор Демарко говорит:

– Прошу, не стесняйтесь задавать любые вопросы, миссис Торнтон. Ваша дочь в прекрасных руках. У меня самой дети. Знаю, как все это пугает.

– Спасибо.

Доктор Демарко уходит, и, прежде чем она успевает хотя бы добраться до двери, я подскакиваю на койке.

– Мамочка! – я не звала ее так с раннего детства, но сейчас слово просто срывается с губ.

– Флора! – отвечает она, уже распахнув руки, и сгребает меня в крепкие объятия. Так приятно, когда к тебе прикасается кто-то родной… мама. – Получилось вылететь раньше. Хотела сделать тебе сюрприз. О, как же хорошо тебя обнимать.

– И мне, мам. – Меня почему-то трясет.

– О Флора, мне так жаль. – У нее на глаза наворачиваются слезы и текут по лицу.

Хочется все ей рассказать. Как симулировала жар, как хотела сбежать от жизни в Бруклине, как изменился отец и как мне не хватает того отца, которого я знала когда-то… отца, которого у меня уже никогда не будет. Но вид того, как она беспокоится обо мне, когда все это – по сути, моя вина, скручивает внутренности в узел вины.

– Мне жаль, мам.

– Нет, дорогая, ты не представляешь, как жаль мне. Надо было настоять на том, чтобы отец тебя не приглашал.

– Ладно, мам.

Она закусывает губу точно так же, как я, когда хочу остановить слезы. Это никогда не срабатывает.

– Просто… – начинает мама, пытаясь вытереть глаза и нос, но мешает костюм химзащиты, и слезы текут ручьем.

Я и раньше видела, как плачет мама, но слезы никогда не заставляли меня усомниться в ее силе.

Она глубоко вздыхает.

– Я просто хотела, чтоб она тебе понравилась. Это убивает меня, но это все, чего я хотела.

– Хорошо, мам, – снова говорю я.

– Хотя я не сказала тебе кое-что, – теперь она тараторит. – Когда я предложила твоему папе пригласить тебя, он ответил, что Голди думала о том же. Она действительно хотела подружиться с тобой. Заказывала в интернете вещи, чтобы украсить твою комнату. Даже сделала доску в «Пинтересте» и назвала ее «Комната моей дочери».

Она снова горько смеется, как всегда, говоря о Голди. Но в глазах появилось что-то новое.

– Ты о чем, мам? Ты ее ненавидишь.

– Нет, Флора. Я ненавижу мысль о ней. Ненавижу, что она олицетворяет мой распавшийся брак, распавшуюся жизнь. Но она разваливалась еще до того, как появилась Голди.

Мне же положено ненавидеть Голди. Я потираю лоб.

– И, Флора… мы все согласились, что тебе нужен отдых… ты заслуживаешь его.

– Отдых от чего?

– От заботы о Рэнди.

– Что, теперь я и за кузеном не могу ухаживать? Спасибо большое, мам.

– Нет, детка, вовсе нет. Наоборот. Ты так хорошо заботишься о нем. Но надо заботиться и о себе.

– Проводить время с тем, кого ненавижу… кого ты ненавидишь… значит заботиться о себе? Особенно когда это даже не идея отца?

– Да, звучит не очень вразумительно. Но, прошу, пойми: это решение было принято из любви к тебе, нашей общей любви. – Она изучает мое лицо, давая мне осмыслить все это.

– Итак, предполагается, что после того, как четыре года я не слышала о ней ничего, кроме самого дурного, теперь должна полюбить ее вот так просто, по щелчку пальцев? А как же папа? Он так изменился с тех пор, как вы были женаты. Иногда кажется, что его вовсе не волнует жизнь до Голди.

– Дорогая, прости. Это ужасно, что я так настроила тебя против них. Ужасно, что ты сомневаешься в папиной любви. Я так сильно оттолкнула его от нас.

Голова у меня плывет. Во время разговора смутно осознаю, что Оливер находится в той же палате, за шторой. Но не стыжусь и не стесняюсь ничего из сказанного. Странно, но мне даже хочется, чтобы он услышал это… чтобы знал все обо мне, о моей семье. Хочу, чтобы он узнал меня.

Мы с мамой продолжаем разговор, но это – пустая беседа по сравнению с началом нашей встречи. Я говорю, что больничная еда не так уж плоха. Она вспоминает, как в восемь лет у меня был тонзиллит. Рассказывает, что Рэнди сильно скучает по мне. Я едва не признаюсь во всем после истории, как прошлым вечером он сидел в своей комнате и плакал, глядя на мое фото. Но я храню свой секрет, свой и Оливера.

Когда час подходит к концу, за мамой возвращается доктор Демарко. Мама снова крепко обнимает меня, говорит, что увидимся через несколько часов, отстраняется и тихо добавляет:

– В следующий раз хочу познакомиться с Оливером.

Я машу на нее руками, а она улыбается, выходя из палаты вместе с доктором.

37. Оливер

Не хотелось слушать разговор Флоры с мамой, но в общей палате просто нет ничего, похожего на приватность. Я пытался сосредоточиться на маме и отключиться от разговора за шторой, но это было невозможно.

Сочувствую Флоре. И ее маме. Сочувствую кузену Флоры, о котором она пока мало рассказывала. Сочувствую даже Голди, у которой, кажется, добрые намерения.

На ком бы женился потом мой отец?

Наконец наши мамы уходят. Слышу тяжелое дыхание Флоры. Хочу успокоить ее, сказать, что все в порядке, что у нее потрясающая семья и сама она потрясающая. Уже встаю, чтобы пройти на ее сторону палаты, но снова опускаюсь обратно. Потом встаю опять, но Флора включает телик и садится его смотреть.

38. Флора

Гляжу через окно в коридор, еще обдумывая то, о чем мы говорили с мамой. Все ходят туда-сюда по коридору. Джои машет мне рукой всякий раз, проходя мимо. Поразительно, как такой незначительный жест способен вскружить голову.

Уже узнаю всех, бегущих за стеклом. Совершенно лысую женщину в медицинской форме. Даже не коротко стриженную, а просто лысую. Она красивая. Мужчину в лаборантском халате с чернильным пятном на кармане. Интересно, он стирал его, но пятно осталось, или еще не стирал? Может, он ставит чернильные пятна на все халаты, которые у него есть? Вот женщина с яркой татуировкой дракона на предплечье. Я назвала дракона Спайком.

Палата по другую сторону коридора пуста, и, надеюсь, так оно и будет. Появляется кто-то новый. Девушка-подросток держит перед собой телефон, явно делая селфи. Она пытается незаметно отрепетировать волнение и испуг: прижимает руку ко рту, широко распахивает глаза. Скользит пальцами по экрану. Ей не нравится то, что получилось, и она пытается принять другую позу, на этот раз – прижав ладонь к щеке. Этот вариант ее, кажется, устраивает, так что она идет дальше и останавливается прямо перед нашей палатой. Девушка поднимает взгляд, сверяясь с номером на двери, затем видит меня и вздрагивает.

В этот момент я ее узнаю.

Келси тут.

39. Оливер

Келси тут. За стеной больничной палаты. Врач показывает ей, как надевать костюм химзащиты. Она писала, когда вышла из номера отеля, когда садилась в такси, когда вошла в госпиталь, так что я не знаю, почему так удивлен, увидев ее. Но я удивлен. И все мучаюсь вопросом, видела ли она мой пост о Флоре.

Не думал, что возможно выглядеть очаровательно в костюме химзащиты, но Келси очаровательна. Она пытается сделать быстрое селфи, затем следует за врачом в шлюзовую комнату и вот уже в палате, оглядывает помещение широко распахнутыми глазами через маску костюма.

Флора наблюдает за ней.

– Привет, я – Флора, – говорит она тоном, которого я раньше не слышал.

– Его соседка по комнате! Надеюсь, ты хорошо заботилась о моем Оливере. Теперь я могу быть его сиделкой.

– Ага! Хотя он на самом деле не болен! – отвечает Флора по-прежнему странным тоном.

– И не заболеет, особенно если я буду о нем заботиться, – говорит Келси.

Девушки смотрят друг на друга, и я хотел бы остаться с одной из них наедине, но не вполне уверен, с которой.

Я откашливаюсь, и обе разворачиваются в мою сторону. У Флоры под стать ее странному тону на лице странная улыбка, но Келси просто светится, глядя на меня.

– Оливер! – визжит она и пробегает небольшое расстояние до моей части палаты, бросаясь мне на шею. Я никогда раньше к ней не прикасался, а тут вдруг объятия. Она такая маленькая в моих руках и пахнет ванилью. Можно ли вообще почувствовать запах волос сквозь костюм химзащиты? Она отстраняется, и мой мозг грозит взорваться от попыток охватить все ее черты, пока она так близко.

– Ты вовсе не выглядишь больным! – Она хватает мое лицо и поворачивает из стороны в сторону, оглядывая меня с головы до ног.

– О. Ха-ха. На самом деле я не болен.

– Точно. Постоянно забываю об этом. Карантин – это так странно. Но она ведь больна, да? Она выглядит ужасно! – Келси даже не пытается говорить тише и тыкает во Флору пальцем.

– У нее был жар. Она не больна. И не выглядит ужасно. – Я так нервничаю, что вдруг понимаю, что не чувствую пальцев. Только не паническая атака. Только не паническая атака.

– Погоди, так у нее был жар или она не больна? И тогда почему вы тут?

Слышу, как Флора тихонько фыркает.

– Ну все, как пишут в статьях и говорят по новостям, «из соображений безопасности». Не знаю, почему не могу просто сказать ей, что Флора меня поцеловала или что мне нравится Флора, а я, может быть, нравлюсь ей и нам просто нужно лишь немного времени, чтобы побыть вдвоем, но это невозможно со всеми этими анализами, врачами и посетителями.

– Как перелет? – выдавливаю с трудом.

– Хм? Раздражающий! Как я сказала, вылет задержали на час!

Пытаюсь хоть немного возмутиться выпавшим на ее долю суровым испытанием, но в голову приходит лишь:

– Очень жаль.

– Все в порядке. Это не твоя вина. Хотя, знаешь, твоя, потому что я тут у тебя в гостях. То есть приехала заботиться о тебе! Кстати говоря, пора начинать! – Она вновь оглядывает палату. – Э-э-э, принести тебе воды? Я знаю, когда болеешь, организм обезвожен.

– Я не…

– Точно, извини. Я имела в виду, чтоб не заболеть. – Она хватает с подноса пластиковый кувшин. – О, тут нет воды. Где мне взять тебе воды?

– Э-э-э, я правда не знаю. Ее приносит нам Джои.

– О, кто такой Джои?

– Вроде как главный из тех, кто о нас заботится.

– Значит, он врач?

– Что-то типа того.

– И вы зовете его Джои.

– Он интерн или ординатор, как-то так. – Почему мы говорим о Джои?

– Разве у вас не должно быть, ну, кого-то рангом повыше, кто бы заботился о вас?

– Тут есть и врачи. Много. И медсестры. И все довольно милые.

– Ну, это… хорошо.

– Да, хорошо. – Морщусь, не понимая, почему мой словарный запас иссяк.

– Итак, что будем делать? – спрашивает Келси.

– Делать?

– Да, ну, то есть что ты тут обычно делаешь целый день?

– М-м-м, переписываюсь с тобой.

Келси выглядит довольной, но потом спрашивает:

– Ладно, а еще?

– Разговариваю с Флорой. Пишу в «Твиттере». Вчера я выложил ее фотку! Подумал, что люди, наверное, захотят знать о втором карантинейджере. То есть другие люди, кроме меня. Они же должны знать, кто она и как выглядит.

Келси не прерывает меня, но явно слушает вполуха.

– Круто, – говорит она.

Повисает неловкая тишина, и я слышу, как откашливается Флора.

– Она точно не больна?

– Что? Нет, конечно, нет.

– Тогда ладно.

Еще одна неловкая пауза. Не понимаю, как можно так бурно переписываться и молчать при встрече. И еще не понимаю, как мы справимся с тремя часами посещений в день.

– Ты надолго приехала?

– Супер, Оливер, спасибо. Уже пытаешься отделаться от меня.

– Нет! Вовсе нет. Просто… пытаюсь понять, надолго ли ты останешься, сколько времени будем вместе. – Чувствую, что у меня горит лицо.

Келси улыбается.

– Миссис Гиз сказала, что время, проведенное тут, пойдет в зачет проекта по биологии. Благодаря этому и «уникальным смягчающим обстоятельствам» останусь столько, сколько понадобится. – Она притрагивается к моему лицу рукой в перчатке костюма и теперь делает это намного нежнее.

40. Флора

Часть меня хочет смеяться, слушая Оливера и Келси. Он такой очаровательно нервный. Я никогда не заставляла так переживать ни одного парня, даже Оливера. Другой моей части тошно.

Штора распахивается, и полагаю, что визит Келси подошел к концу. Хотя, взглянув на часы на стене, вижу, что осталось еще полчаса. Келси светится, глядя на Оливера, лицо которого ярко-красное.

– Уже уходишь? – спрашиваю тоном, которого сама не узнаю.

– Ага, хочу что-нибудь перекусить. Ну, этим утром в столовке я съела худший в жизни омлет. Увидимся в час посещений перед сном!

– Ага, – отвечаю все тем же странным тоном.

– М-м-м, можешь щелкнуть меня? Не могу пользоваться телефоном в этих чертовых перчатках!

Не знаю, почему она просит меня, а не Оливера. Келси протягивает телефон так осторожно, будто боится меня сломать. Сначала я думала, что она хочет сфоткаться с Оливером, но Келси не делает ни малейшего движения в его сторону. Уперев руку в бедро, она склоняет голову набок, и надо заметить: костюм химзащиты ей идет. По выражению лица Оливера ясно, что он думает о том же.

Жду, пока она моргнет, делаю снимок и поворачиваю телефон, показывая фотку.

– О! Я моргнула! Щелкнешь еще раз? Может, сделаешь несколько кадров на всякий случай?

– Ага! – Разворачиваю телефон. Бесит ее фотогеничность. – Хочешь, щелкну с Оливером? – спрашиваю нерешительно.

Оливер краснеет, когда Келси на него смотрит.

– Да, конечно! – Она слегка обнимает Оливера за талию. Надеюсь, он не потеряет сознание от волнения.

Делаю несколько снимков. Они выглядят словно пара. Не стоит забывать, что именно этого я и хотела. Именно этого и хотел Оливер. Я ему обещала. А обещания надо выполнять.

Показываю фотки Келси.

– Эту надо сразу выложить! Хештег «#карантинейджер»!

Услышав, как она произносит мой хештег, я снова захотела врубить панковскую музыку и пинать стены. Вместо этого пришлось улыбнуться и сказать:

– Он в тренде!

– О, знаю! – отвечает Келси. – Мой парень – практически знаменитость!

– Парень? – сдавленно спрашивает Оливер.

– Ой, ну ты понял, что я имела в виду, – ухмыляется Келси.

– Да, конечно, – смущается Оливер.

Указываю на свои глаза, потом на Келси, и Оливер оборачивается, пытаясь поймать ее взгляд, но Келси идет к выходу, опустив голову. Оливер беспомощно пожимает плечами, глядя на меня. В этот момент Келси оборачивается, перед тем как войти в шлюз.

– Увидимся вечером. Тут будет еще кто-нибудь?

– Моя мама, – говорит Оливер, бледнея.

– Отлично. Жду не дождусь знакомства с ней!

– Ага, я тоже, – произносит Оливер, хотя выражение его лица свидетельствует об обратном.

Келси выбегает из шлюза, и медсестра показывает ей, как правильно снять костюм химзащиты. Мы с Оливером смотрим, как она делает еще одно быстрое селфи, немного копается в телефоне и уходит.

– Ну, – говорю я, – это Келси.

– Точно, – отвечает он.

Через несколько минут приходит Пэтти, разглагольствуя, как заблудился таксист, что совершенно нелепо, учитывая современные технологии. Следом появляется моя мама. Она выглядит посвежее, чем в прошлый раз, извиняется за опоздание, объясняя, что говорила по телефону с дядей.

– Все в порядке? – спрашиваю встревоженно.

– Да. Рэнди все так же считает, что болен, хочет, чтоб ему постоянно мерили температуру. Не стоило рассказывать ему, что происходит с тобой в больнице.

Я скучаю по своему кузену.

– Могу я встретиться с Оливером? – тихо спрашивает мама.

– Ш-ш-ш! Мам! – Но Пэтти продолжает бубнить, и невозможно понять, слышал ли это Оливер.

– Что?! Хочу познакомиться с парнем, с которым у тебя был первый поцелуй.

– Мам! – говорю громче.

– Это не первый твой поцелуй?

– МАМ!

– Я – твоя мать! Мы должны обсуждать такие вещи, – шепчет она.

Она права, мы и так обсуждаем. Раньше обсуждали. Как я влюбилась в Деймона Кука, как он сидел за мной на уроках биологии и иногда приходилось отклоняться, чтобы почувствовать его дыхание на шее, опасаясь, что он заметит гусиную кожу на моих руках. Но Оливер – это совсем другое. И я в него не влюблена, а просто помогаю завоевать девушку, в которую влюблен он.

– Все… сложно, – наконец шепчу в ответ.

Она смотрит на меня в ожидании объяснений.

– Я объясню, но не когда Оливер в двух шагах от меня! – шиплю.

– Справедливо, – понижает голос она. – Ну, в любом случае хочу познакомиться с твоим соседом по палате, – говорит она громче.

Однако Пэтти ничего не замечает, рассказывая Оливеру о другой соседке, которая считает, кто сколько раз в день спускает воду в туалете.

Моя мама предпринимает вторую попытку.

– Флора, можешь представить меня Оливеру?

Пэтти говорит не умолкая.

– Глупость какая.

Мама отдергивает штору, и мы видим Пэтти и скучающего Оливера, удивленно смотрящих на нас.

Пэтти раздражается:

– Часы посещений еще не окончились.

– Что? Я не медсестра и не врач. Я Пэг, мать Флоры.

Секунду Пэтти смотрит непонимающе, потом переводит взгляд на меня.

– Ой, точно, как я не подумала?! У вас обеих такие красивые волосы. Пэтти, приятно познакомиться.

Но моя мама смотрит мимо нее, на Оливера.

– Оливер, рада знакомству.

Оливер вскакивает с постели, вытирает ладонь об одежду и пожимает руку моей маме.

– И я очень рад, – тихо говорит он.

– А у вас одинаковые прекрасные глаза, – замечает мама.

Оливер вспыхивает и поднимает взгляд на меня. Вдруг очень хочется остаться с ним наедине. То есть совсем наедине. Не в больничной палате с бесконечным потоком посетителей и врачами, которые постоянно наблюдают за нами. По-настоящему наедине. Там, где можно поговорить без опасений, что нас прервут. Порыв настолько сильный, что я едва не хватаю его за руку, чтобы вытащить из комнаты.

На секунду заставляю себя отвести взгляд, но Оливер все еще смотрит на меня. Я не верю в телепатию или какое-нибудь чтение мыслей, но клянусь: он думает о том же, что и я. Пока наши мамы вспоминают свое детство в Бруклине, мы смотрим друг на друга, обдумывая способы сбежать и остаться вдвоем.

Хотя, глядя в эти прохладные, как бриз, глаза, чувствую, что мы уже вдвоем.

41. Оливер

Странно, но я не нервничаю, глядя на Флору, хотя одна только мысль о Келси заставляет меня вспыхнуть. А во Флоре есть что-то успокаивающее, утешающее, уютное.

И еще одна странность: я будто чувствую, о чем она думает. Чувство такое сильное, что я отвожу взгляд.

Джои приходит проводить наших мам, но я рассеян. Настолько, что забываю сообщить маме про знакомство с Келси сегодня вечером.

Они выходят из шлюза, затем, сняв костюмы химзащиты, вместе идут по коридору. Кажется, я даже слышу, как они смеются.

Мы наконец одни, но в этот момент пищит мой телефон. Потом еще раз и еще.

– У тебя там бомба с таймером? – спрашивает Флора. – Что случилось?

Келси отметила меня на фото. Она использовала хештег Флоры, но добавила еще один: «#мойкарантинейджер». На фотку сыплются всякие уведомления и лайки. Прокрутив их, вижу одно от Люси.

«Ты фактически встречаешься со знаменитостью».

«Знаменитость». Снова это слово. И «встречаешься». Разве я встречаюсь с Келси?

Флора тоже смотрит в телефон.

– Вау, смотри, как взлетел пост Келси, – произносит она. – Говорила же, что хештег сработает. Она хвастается тобой в соцсетях!

Но выглядит Флора так же устало, как и вчера.

– Ты точно хорошо себя чувствуешь?

– С чего бы мне чувствовать себя плохо? Я же говорила, что просто устала.

Словно по команде входит медсестра, чтобы проверить показатели. Когда термометр Флоры пикает, сестра говорит:

– Наконец-то! Снова поднимается!

– Что? – не понимает Флора.

– Твоя температура. Мы не могли понять, почему твой жар просто магически исчез. Теперь все как положено.

– Погодите, у Флоры что, температура? – спрашиваю, не в силах сдержаться.

– Да. Такая же, как на базе. Не понимаю, что тут удивительного?

Нервно смеюсь.

– Ну вдруг это было чудо весенних каникул?!

Сестра смотрит на меня озадаченно, приближаясь, чтобы зафиксировать показатели. Я, кажется, не дышу, пока термометр торчит у меня изо рта.

– А твоя температура по-прежнему в норме, – говорит она наконец, когда термометр пикает спустя примерно десять лет.

Сестра уходит, а мы с Флорой снова смотрим друг на друга. На этот раз понятия не имею, о чем она думает. Наконец Флора спрашивает:

– Оливер, что происходит?

42. Флора

Оливер смотрит на меня совсем как тогда, когда термометр в первый раз показал у меня жар: озадаченно, испуганно. Температура, должно быть, неправильная. Термометры и раньше сбоили. Конечно, раньше я ему немного помогала, но все-таки. Эти штуки не застрахованы от ошибок. В больницах постоянно происходят ошибки. Врачи оставляют перчатки в желудках во время операций. Результаты исследований теряются. Детей путают и отправляют в чужие семьи.

– Я уверен: это ошибка, – говорит Оливер. – Показания неправильные. – Но очевидно, что он сам не верит в сказанное.

– Не понимаю. Говорили, что болезнь передается только при прямом контакте с кем-то. Через поцелуй. Я ни с кем не целовалась. Кроме тебя. Ты заразился от кого-то и заразил меня? Со сколькими девушками ты целовался в весенние каникулы? – Даже не верю в сказанное. Но мне страшно, хотя нет, не страшно – я просто в ужасе.

– Что? Нет! – бормочет Оливер.

– Ты просто водишь меня за нос? Притворяешься, будто тебе нужна помощь, когда это не так? Руководство для парней. А я такая идиотка. Тебе вовсе не нужна никакая помощь. Ты и сам прекрасно справляешься. – Знаю, что хватаюсь за соломинку, но в голове уже начинает звучать панковская песня.

Встаю, и Оливер переходит на мою сторону палаты.

– Флора, послушай.

Он стоит у меня на пути, и хочется его обойти, чтобы всадить кулак в стену или пнуть дверь. Пытаюсь прорваться мимо, но он слишком быстрый и снова преграждает мне путь.

– Флора, прошу, послушай меня, – повторяет он.

– Зачем? Чтоб ты сказал мне имена всех девушек, с которыми целовался? Ты рассказал о них Келси?

– Флора, прошу, – умоляет он.

При мысли о том, как он смотрел на меня после поцелуя, почему-то начинаю плакать. Хочется уже пнуть хоть что-нибудь, но он все так же мешает мне пройти, так что толкаю его в грудь.

Он мягко хватает меня за руки.

– Да ты даже сильнее, чем кажешься. – Это заставляет меня расплакаться по-настоящему. Мне лучше к нему не прикасаться, особенно если я заразная, но оттолкнуть его не выходит. Опускаю ему на грудь ладони, потом голову. Чувствую его руки на своей голове. Пальцы пробегают по моим волосам. Как я забыла сказать ему, что девушки любят, когда им перебирают волосы? Или, по крайней мере, одна девушка.

– Ты единственная, – быстро говорит он.

– Что? – отстраняюсь и поднимаю взгляд, но он пялится в потолок, не смотря на меня, будто ему стыдно.

– Только ты, – говорит он.

– Что я?

– Ты – единственная девушка, с которой я целовался… первая. И больше никого. Только ты.

– Значит, ты не целовался со случайными девицами в весенние каникулы?

– Нет. Точно нет. Хотя рядом со мной в самолете сидела одна очень хорошенькая, если уж на то пошло. – Он наконец опускает голову, смотрит на меня и улыбается.

Слезы высыхают на лице, пока я всхлипываю. И вот так, просто смотря в окно на прохладный весенний день, с жаром, возможно, вызванным потенциально опасным заболеванием, думаю, что в итоге все как-то наладится.

43. Оливер

– Эй, карантинейджеры! Никаких поцелуев!

Мы с Флорой отстраняемся друг от друга. Никто не заметил, как Джои оделся и вошел в шлюз, а оттуда – в палату. На его лице то же выражение, что и всегда. Самодовольство. Будто он уверен, что лучше меня. Всю свою жизнь вижу такой взгляд у других парней.

Флора хихикает, ее щеки вспыхивают.

– Слышал, твой жар вернулся, – говорит Джои. – Можешь сесть обратно на койку? Тебе помочь?

Он подходит и кладет ладонь ей на руку – на ту, за которую ее только что держал я.

– Она в порядке, – говорю, прежде чем успеваю прикусить язык.

– О, ты теперь врач, Ромео? – спрашивает Джои и коротко смеется, качая головой.

– Я и правда в порядке, – произносит Флора, но позволяет ему проводить себя до постели и садится.

Джои, заметив, что я наблюдаю за ними, враждебно задергивает штору. Он говорит с ней, но на этот раз я не слушаю разговор. Прислушиваюсь, как пикает термометр.

Флора беспокойно спрашивает:

– Что там?

– Все еще тридцать восемь. Ничего ужасного. Но все же жар. И помните: температура выше тридцати восьми и шести – повод для изоляции. Теперь пора поговорить о том, как это случилось. Я должен узнать, с кем ты общалась в Доминиканской Республике, как ты заразилась: там или от человека в самолете. – Могу поклясться: он говорит это с энтузиазмом, даже с удовольствием.

Смотрю на свой телефон, пролистывая уведомления, которые пришли после того, как Келси запостила фотку. Она выложила еще одну, себя в костюме химзащиты, с подписью: «После визита к #мойкарантинейджер».

Мой. Я никогда не был ни для кого «моим».

Снова смотрю на нашу совместную фотку и вижу еще больше комментов: «Оу, ты с ним такая счастливая, вы милая пара». Комменты, которые еще на прошлой неделе перевернули бы всю мою жизнь. Но это было до Флоры.

Флоры, которая рыдала у меня на груди… пока я держал ее руки.

Дальше прокручиваю комменты: «Мило».

Затем: «Думаю, два #карантинейджера – милее».

«Хочу фотку #карантинейджеров вместе».

Снова чувствую это щемящее чувство вины. Может, Келси их не заметит? Сейчас я не в состоянии думать об этом. Потому что Флора может быть больна.

– Я почти не выходила из дома отца… отца и Голди, – смущенно говорит Флора. – Там постоянно шел дождь.

– А чем занимаются отец и Голди? Часто ли они куда-нибудь ходят, много ли общаются с местным населением?

Флора смеется.

– Ха, Голди не работает и не выходит из дома, разве что к стилисту или на маникюр. – Она делает паузу. – Но она неплохая и любит моего папу. А он любит ее. – Кажется, она говорит уже не с Джои, а убеждает сама себя.

– Ладно, понял. Похоже на заурядную мачеху.

– Да. Нет. Она не такая. Она другая. Кажется. – Голос Флоры снова звучит устало.

– С точки зрения медицины это не имеет значения, – отвечает Джои. Видимо, он пытается пошутить, но похоже на попытку закончить разговор.

– Ну, это имеет значение с личной точки зрения. С точки зрения падчерицы, – настаивает Флора.

– Как скажешь. Тогда расскажи об отце. Где он работает?

– Из дома. Его компания расположена в Штатах. Он выходит из дома еще реже, чем Голди.

– Похоже на типичного отца в кризисе среднего возраста.

– Эй! Это мой папа!

– Эй! Я просто шучу и пытаюсь тебя развлечь. – Голос Джои снова теплеет. – Они принимают гостей? Устраивают безумные вечеринки?

– Не, они живут сами по себе. Есть домработница, но во время моего приезда она как раз взяла отпуск.

– Хм. Ладно. И, насколько я понимаю, симптомов у них пока нет.

– Ничего такого они мне не говорили.

Джои кажется удивленным.

– Нет, я про то, что с ними общался кто-то из нашего медперсонала.

– Правда? – теперь удивлена Флора.

– Да. Мы же не можем пустить все на самотек.

– Они не сказали мне, что разговаривали с врачами.

– О да. Сильвер, или как там ее зовут, попросила не беспокоить тебя без повода, тебе хватает забот. Для нее главное – чтобы ты поправилась.

– Но я и не больна. Или не была больна. – Голос у нее по-прежнему усталый, но также и…. счастливый? Голди явно не так уж плоха.

Они все разговаривают, а я хочу, чтоб он ушел. Хочу сам позаботиться о Флоре. Джои говорит:

– Ну, нажимай кнопку вызова, если что-то понадобится. Посмотрим, как поведет себя этот жар. И не целуйся с Ромео!

Джои отдергивает штору, на его лице опять это самодовольное выражение. Я смотрю на него с неприязнью, но он лишь закатывает глаза и сует термометр мне в рот, а на руку надевает манжету. Термометр пищит, Джои смотрит на него и помечает что-то в своем планшете.

– Можешь сказать мне, что там, пожалуйста?

Ему определенно нравится, что мне приходится спрашивать.

– Что где? – говорит он милым голосом.

– Моя температура, – отвечаю я, стиснув зубы.

– А что? Боишься, что заболел?

– Оливер ведь не болен, да? – спрашивает Флора. У нее такой усталый голос.

Джои откликается:

– Не беспокойся о нем. Думай о том, как поправиться самой.

– Я буду беспокоиться о нем.

Теперь я смотрю на Джои самодовольно.

– Нормальная у него температура, – отвечает Джои, затем бурчит под нос: – Это, наверное, единственное, что у него нормально.

– Что ты сказал? – спрашивает Флора.

– Ничего, просто дразню нашего маленького Ромео. – Он снова подталкивает меня локтем, сильнее, чем нужно.

Джои уходит. Вскоре возвращаются моя мама и Пэг. Слышу тревогу в голосе матери Флоры и пытаюсь притворяться, будто все в порядке.

44. Флора

– Уверена, что тебе ничего не нужно? – мама заламывает руки, глядя на меня.

– Мам, – протестую я, – все в порядке.

– Принесу немного того чая для горла, когда приду завтра. И капли от кашля. И носовых платков получше. Больничные похожи на пенопласт. – Она говорит больше с собой, чем со мной, пытаясь составить список в телефоне. – Проклятые перчатки! – бормочет она, роясь в сумочке и выуживая ручку и смятый чек.

Мама пишет, не замечая, как в коридоре одевается Келси. Та снова пришла с врачом. Келси вручает ему телефон и просит ее сфотографировать. Врач отказывается и возвращает телефон, а Келси надувает губы.

Мама поднимает взгляд от списка и смотрит в коридор.

– Кто это? Сестра Оливера?

– Это было бы жутко, – говорю, прежде чем успеваю прикусить себе язык.

– А?

– Это не его сестра.

– О, кузина?

– Такая же жуть.

Мама смотрит на меня, и я потираю лоб.

– Помнишь, я сказала, что все сложно? – шепчу.

Она вскидывает бровь, а Келси проходит на половину Оливера.

– Оливер! Наш хештег в тренде!

Мать Оливера в очередной раз рассказывает о миссис Томпсон, и я слышу шок в ее голосе, когда их прерывают.

– Ну, привет. Ты, должно быть, Келси.

– Именно, – отвечает она.

Все молчат, а потом начинают говорить разом.

– Келси, это моя мама, Пэтти.

– Я – мама Оливера, Пэтти.

– Я приехала навестить Оливера и позаботиться о нем.

Все снова замолкают, потом мама Оливера спрашивает:

– Как вы познакомились? Учитесь вместе?

– Да, учимся. У нас были совместные уроки истории.

– Математики! – слышу я тонкий возглас Оливера.

Мама снова смотрит на меня, вскинув бровь.

Я машу рукой, пытаясь отвлечь ее от разговора за шторой.

– Хочешь посмотреть телик? Кажется, сейчас должны показывать «Сайнфилд».

Но она по-прежнему слушает, как Оливер рассказывает Келси, на какие общие уроки они ходили все эти годы.

– Мам, – говорю я.

– Хм, что?

– Телик?

– И как мы до сих пор не познакомились, раз у вас было столько общих занятий? – спрашивает мама Оливера.

– Мы почти не общались до недавнего времени, – отвечает Келси.

Мама смотрит на меня и шепчет:

– Мне не нравится эта девушка.

– Мам, ш-ш-ш! – шиплю.

Но Келси, как обычно, не замечает ничего вокруг и все рассказывает Пэтти, как утомителен был перелет.

Пэтти это, кажется, не волнует, она просто вставляет тут и там «хм-м-м».

Затем Оливер вдруг говорит:

– У Флоры снова жар, – и все замолкают.

45. Оливер

Келси и мама смотрят на меня с совершенно разным выражением лица. Моя мама кажется рассерженной, обеспокоенной, а Келси… довольной?

– Ох, Оливер, я так переживаю! – говорит мама, кидаясь обнимать меня.

– Я тоже! – говорит Келси из-за маминого плеча. Но клянусь: она пытается спрятать улыбку.

Мама Флоры распахивает штору, открывая Флору на койке. Флора по-прежнему выглядит усталой.

– Привет! – говорит ее мама, подходя к Келси. – Я – мама Флоры. Ты – одноклассница Оливера? Как мило, что ты приехала из самого Бруклина, чтобы навестить его. Думаю, поездка далась тебе нелегко.

Слышу сарказм в ее голосе, но Келси, кажется, ничего не замечает, протягивая руку для пожатия. Пэг смотрит на протянутую руку и говорит:

– Не та рука.

Келси уставилась на Пэг.

– Верно, извините. – Она протягивает правую руку.

– Если кого-нибудь это заботит, Флора чувствует себя хорошо, даже несмотря на жар, – говорит Пэг. Ее голос почему-то звучит очень громко.

Моя мама наконец отпускает меня.

– Ну, может быть, теперь Флора и Оливер подумают дважды, прежде чем целоваться, пока они больны.

Келси выглядит так, будто ее ударили по лицу.

– Погодите, что? Не понимаю. Оливер и Флора целовались? – Она смотрит на меня, и мне хочется провалиться сквозь койку.

Оглянувшись, понимаю, что все в палате смотрят на меня, включая Флору. Встречаюсь с ней взглядом, и мне снова хочется остаться с ней наедине.

Но тут Келси вырывает меня из транса.

– Что происходит?

Нервно смеюсь и снова смотрю на Флору.

– Оливер! – Келси уже кричит.

– Я бы попросила не поднимать голос на моего сына! – громко говорит мама.

Мама Флоры будто пытается спрятать улыбку, а на лице самой Флоры отсутствующее выражение.

– Оливер! Посмотри на меня! – говорит Келси. Заставляю себя отвести взгляд от Флоры, когда Келси топает ногой. – Когда… вы… целовались? – Каждое следующее слово громче предыдущего.

– Я сказала: не кричи на моего сына! – Мама уже поднялась и идет на Келси.

– Ответь мне! – кричит Келси.

Беспомощно смотрю на Флору. В ее справочнике о девушках ничего подобного не было. Она пожимает плечами.

Мама хватает Келси за руку и разворачивает лицом к себе.

– Не кричи на моего…

– Нападение! Нападение! Пустите меня! – кричит Келси.

Внезапно комната наполняется людьми в костюмах химзащиты вместе с Джои, все кричат, и я в ужасе смотрю, как мою маму и Келси выпроваживают из палаты.

Мама кричит:

– Ты ничего не знаешь о моем сыне!

– Нет, знаю. Он мой парень! – Келси поворачивает голову назад, чтоб убедиться, что Флора ее услышала. Я не разбираю, что отвечает моя мама, и не понимаю, говорит ли Келси что-то еще, потому что их уводят.

Минуту мы сидим в молчании. Затем Флора медленно встает с постели, идет к двери в ванную и пинает ее снова и снова, пока ее мама с Джои не оттаскивают ее.

46. Флора

Мои глаза закрыты. Я падаю, падаю, падаю, и никто меня не ловит. Темнота не кончается, и всем плевать.

47. Оливер

Слушаю, как Джои и мама Флоры говорят с ней, и чувствую себя совершенно, абсолютно беспомощным. Джои дает Флоре лекарства. Знаю, это успокоительные, но хочу подбежать и остановить его, сказать, что раз она расстроена, пусть будет расстроена. Почему мы всегда должны подавлять свои чувства?

Но как бы я ни относился к Джои, он врач или почти врач и точно не хочет, чтобы Флоре стало хуже.

Джои и Пэг тихонько переговариваются, Флору не слышно, должно быть, она заснула. Затем все уходят, и мы с Флорой наконец-то, наконец-то одни. Но когда мы с ней смотрели друг на друга и я хотел остаться с ней наедине, то представлял все совсем по-другому.

Несколькими минутами позже приходит доктор Демарко. Она смотрит сочувственно, но строго. Сообщает, что Келси и моей маме запрещено навещать нас в одно время. Мама получит два посещения в день, поскольку она – мой официальный опекун, а Келси позволен один визит. Но если мама почувствует, что визиты Келси плохо на мне сказываются, то их отменят, и Келси придется вернуться в Нью-Йорк. Если последуют другие инциденты с ними или кем-то еще, мне вообще запретят посещения. Пока она рассказывает все это, мой телефон вспыхивает сообщениями от мамы.

– Знаю, это неприятно. Особенно неприятно твоей маме, хотя она и старается всеми силами не показывать это. – Как по команде мама начинает звонить.

Доктор Демарко смотрит на меня.

– Тебе нужно ответить?

– Нет, все в порядке. – Переворачиваю телефон экраном вниз.

– Надеюсь, не расстраиваешься из-за мамы. Иногда родители ведут себя как дети. Им тяжело видеть ребенка в опасности. Не представляете, что было со мной, когда моей Рейчел собирались удалять гланды. А я – врач.

– Ага. – Понимая, что мой ответ бессмыслен, киваю.

Доктор Демарко продолжает.

– Но знаю, что тебе особенно трудно. И теперь, когда Флора больна…

– Ну да, – говорю, стараясь, чтоб мой голос звучал бодро.

– Так что, если тебе что-то понадобится или захочешь с кем-нибудь поговорить, просто нажми кнопку вызова.

Снова киваю, ненавидя себя за очевидное волнение.

Она ждет, пока скажу что-нибудь еще, но после долгого молчания уходит.

Снова перевернув телефон, просматриваю поток сообщений от мамы. Прокручиваю их, кажется, она извиняется, но… Но это вообще считается извинением, если дальше идет «но»? Но она беспокоится обо мне, и ей нелегко, она – мать-одиночка, а Келси была груба с ней, хотя Келси была груба и со мной.

Начинаю писать: «Все в порядке» – как она звонит снова.

– Мам, все в порядке, – говорю тут же, а она начинает пересказывать свои сообщения, и мне остается лишь вставлять «ага» и «я знаю» там, где это кажется уместным.

– Мне не нравится эта Келси. Не знаю, что ты в ней нашел.

Вздыхаю.

– Она славная, мам. И приехала аж из Нью-Йорка, чтобы заботиться обо мне.

Мама молчит впервые за весь разговор, так что я продолжаю.

– Мы много лет вместе ходили на уроки. Она всегда была забавная. Келси веселит меня. Я думал, ее визиты поднимут мне настроение. Ты ведь хочешь, чтоб я отдыхал и не заболел, ведь так?

Но эти слова кажутся мне не совсем искренними. Может быть, Келси действительно следует вернуться в Нью-Йорк. Но затем вспоминаю, как несколько месяцев назад мы катались на коньках в Проспект-парке, а снежинки цеплялись за ее голубую вязаную шапочку. Келси так быстро ехала, что коньки лязгали, когда она проносилась мимо. Заметив, как я цепляюсь за ограждение, она остановилась и прокатилась передо мной спиной вперед, пытаясь показать, как правильно ехать. Я нервничал, потому что впервые встал на коньки, а ее внимание заставило меня нервничать еще сильнее, но меньше всего мне тогда хотелось, чтоб Келси укатилась дальше.

Снежинка зацепилась за ее ресницы, когда я оттолкнулся от ограждения и неловко принялся перебирать ногами.

– Вот так! – визжала она.

Я чувствовал себя олененком, который учится ходить, Келси покаталась со мной еще немного, пока не удовлетворилась результатом.

– Отлично! – сказала она и умчалась.

Позже я, конечно же, упал. Она была на противоположной стороне катка, и когда я поднял голову, увидела меня и рассмеялась. Такой дружеский смех, смех, который мы могли разделить, будто ее веселила мысль, что ее уроки фигурного катания не принесли результата.

Но я не рассказываю маме ничего из этого, в любом случае она уже снова говорит:

– Прошу, скажи: что ты по-прежнему чувствуешь себя хорошо?

– Я в порядке, мам. Жар только у Флоры. – Смотрю на штору, разделяющую нашу палату. Там так тихо.

– Да, но вы целовались. Мы обсуждаем твои поцелуи! А кажется, еще вчера ты ходил в подгузниках! – И она переключается на историю, которую я слышу по меньшей мере раз в неделю. Как я первый раз выбрался из своей кроватки и рассадил все свои мягкие игрушки так, будто они собирались пить чай, а мама нашла меня спящим на полу с Элмо в одной руке и маленьким пластиковым чайничком – в другой.

Наконец перебиваю маму, говорю, что после всего случившегося я устал. Мне и правда нужно поспать. Мы желаем друг другу спокойной ночи, и я вешаю трубку.

Вновь замечаю, как тихо в палате. Слушаю глубокое дыхание Флоры, невольно задаваясь вопросом, что ей снится. Кажется, будто я скучаю по ней, пусть даже она – прямо тут.

Телефон вибрирует где-то в десять тридцать вечера. Сообщение от Келси.

«Мне плевать, с кем ты целовался. Прошлое в прошлом. Я тут, чтобы тебе стало лучше. Извинись за меня перед мамой. Увидимся завтра».

Понятия не имею, как ответить. Видела ли она комментарии о Флоре? Она ничего мне не говорила и не писала, так что, может, и не видела. А вдруг она ждет, пока я что-то скажу? Ужасно, что нельзя спросить Флору, как ответить. Ужасно, что нельзя вообще ничего у нее спросить. Ужасно, что она так расстроилась. Ужасно, что у нее жар. Ужасно, что все так сложно и запутанно.

Пишу несколько черновиков ответа и наконец останавливаюсь на: «Все в порядке. Мама тебя прощает. Жду не дождусь нашей встречи завтра днем!».

И кажется, что почти каждое слово – ложь.

48. Флора

Проснувшись утром, сразу замечаю странные ощущения в горле. Не першение, не боль, а просто нечто странное. Как будто проглотила что-то, а оно пошло не в то горло. Нос тоже течет. Может, в доме отца меня беспокоили вовсе не перья в подушке. Может, в конце концов я и не смухлевала с термометром…

В теле такая слабость. Даже не помню всех этих ночных проверок температуры и давления.

Потягиваюсь на койке и замечаю, что ноге больно. А потом все обрушивается на меня разом. Мать Оливера ругалась с Келси. У меня вдруг начался жар. Келси знает, что мы с Оливером целовались. Лицо Оливера после нашего поцелуя – будто я и вправду заразная и отвратительная. И все, что мама сказала о Голди. Это была идея Голди – пригласить меня в гости, а вовсе не папина. И в конце концов я пнула дверь. А Джои с мамой оттаскивали меня обратно в постель. Потом Джои давал мне таблетки, уверяя, что они помогут уснуть.

Меня передергивает. Ненавижу таблетки. Я даже адвил^[3] практически не пью.

Выбираюсь из койки, ковыляю к ванной и подпрыгиваю, когда смотрю в зеркало. Под глазами огромные круги, лицо кажется осунувшимся, больным. Плескаю немного воды в лицо и пытаюсь по-разному зачесать волосы, но как их ни укладывай, круги под глазами не спрятать. Полагаю, если б я пользовалась косметикой, то могла бы их замазать, но у меня никогда не получалось разобраться со всеми этими тонкостями. Может, стоит поискать учебник о том, как быть девочкой. Эта мысль напоминает мне о руководстве для парней. Я должна была помогать Оливеру. Надо узнать, все ли с ним в порядке, не злится ли на него Келси. Ну и на меня – тоже. Я снова все испортила. Но можно же все исправить. Я всегда все исправляю. Только нужно подумать. Просто немного подумать. Вот бы еще нога не болела. И хорошо бы избавиться от этой рассеянности.

Делаю глубокий вдох. Пойду на ту сторону палаты, чтобы убедиться, что Оливер в порядке и Келси на него не злится. Если злится, надо рассказать, как все исправить.

Я умею все исправлять… решать проблемы. Всю жизнь этим занимаюсь. Всю жизнь с Рэнди.

Открыв дверь, смотрю на задернутую штору. На той стороне так тихо. Может, Оливер все еще спит? Надеюсь, он не заболел.

– Оливер, – зову нерешительно.

Нет ответа.

Подхожу ближе к шторе.

– Оливер.

По-прежнему тишина. Нахожу щель в шторе, смотрю сквозь нее, и там… никого нет.

49. Оливер

Открыть глаза очень трудно. Ночь, должно быть, в самом разгаре. Но я чувствую свет, бьющий по глазам, так что заставляю себя поднять веки. Что-то в комнате кажется иным, но непонятно, что именно. Сажусь, осознавая, как тут тихо. Флоры не слышно. Ни движений, ни дыхания.

Внезапно, полностью проснувшись, вскакиваю с постели и кричу:

– Флора!

Ответа нет. Оглядываю комнату. Окно смотрит в коридор, а не на улицу. Чувствую себя в какой-то параллельной реальности.

– Флора! – кричу снова.

Распахиваю штору. Постель Флоры пуста, ее нигде нет. Это, должно быть, сон. Изо всех сил тру глаза, слегка хлопаю себя по щеке: «Вставай, Оливер!».

Затем дверь открывается, и входит кто-то в костюме химзащиты, но силуэт остается в тени.

– Как тебе новое жилье, Ромео?

– Джои? – осторожно спрашиваю я. Это все еще может быть дурной сон – я по-прежнему не вижу его лица.

Джои медленно выходит из тени. Или, по крайней мере, кто-то похожий на Джои. Секунду он молча пялится на меня, а потом вдруг кричит:

– Бу!

Я вскрикиваю, и он истерически смеется, хватаясь за живот.

– Что тут происходит? – спрашиваю ядостаточно громко, чтоб заглушить его смех. – Где Флора? С ней все в порядке? Почему палата выглядит иначе?

– Вау, ты очень легкий, Ромео. Мы дали тебе снотворное во время одной из проверок посреди ночи и перевезли. Доктор Демарко решила, что, узнав о наших планах, вы бы не согласились.

– Погоди, о каких планах? Ты все еще не сказал мне, в порядке ли Флора!

– Сам посмотри. Она в другой стороне коридора, – скучающе отвечает он. Бегу к окну и всматриваюсь в палату на той стороне… палату, которую мы делили с Флорой. Флора сидит на койке. Она поворачивается ко мне, слабо машет и улыбается.

– Что случилось? – спрашиваю, несколько успокоенный тем, что не попал в параллельную реальность.

– Вчера ночью у нее резко поднялась температура, – говорит мне Джои. – Безопаснее было отселить тебя, а не Флору. Так меньше шансов распространить вирус.

– Значит, вы, ребята, просто накачали меня и перевезли… пока я спал? – саркастично спрашиваю я.

– Ага.

– Хм, а это законно?

– Да, потому что ты – несовершеннолетний и твоя мама дала согласие, – любезно отвечает Джои. Он проверяет мне температуру, давление, пульс и записывает результаты.

– Джои! – зову, прежде чем он успевает выйти. Джои оборачивается, глядя все с той же скукой. – Передашь привет?

Он ухмыляется, но ничего не отвечает и уходит.

50. Флора

Мы с Оливером смотрим друг на друга через коридор. Он показывает мне пальцы вверх, что выглядит несколько странно, но мило. Так приятно видеть его, хотя и необычно находиться так далеко. Вдруг понимаю, как привыкла к тому, что Оливер постоянно рядом.

Прокручиваю свои сообщения и нахожу фотку Оливера, которую запостила с самым первым тегом: «#карантинейджер». Смотрю на это фото, на эти прохладные, словно ветер, глаза. Вспоминаю, какими мягкими были его волосы, когда я отводила их от лица.

Кажется, прошла уже тысяча лет.

Пишу ему: «Извини. Надеюсь, у вас с Келси все хорошо».

Оливер подскакивает, получив мое сообщение. Он читает его, потом смотрит на меня в растерянности. Приходит ответ: «Да, все нормально. Ты в порядке?».

«Лучше не бывает», – пишу и начинаю рассказывать о том, как хочу помочь ему со всеми этими делами из руководства для парней и что все случившееся – лишь досадное недоразумение, как вдруг мой телефон жужжит уведомлениями. Закрываю все чаты и вижу, что нас с Оливером отметили на видео.

Видео? Я точно нигде не могла попасть на видео. И вряд ли моя мама или мама Оливера снимали нас, пока мы спали. Щелкаю на видео, и открывается запись. Хотя тут особо не на что смотреть, потому что запись сделана в сумке Келси во время ее вчерашнего визита.

51. Оливер

Сначала смотрю видео в растерянности. Разговор кажется знакомым. Потом понимаю, что он кажется знакомым потому, что состоялся вчера. Останавливаю запись, чувствуя легкую дурноту, и совсем не из-за того, что я в больнице.

Закрыв видео, поднимаю взгляд на Флору, но она сидит с опущенной головой, глядя в телефон. Наблюдаю, как обрушивается волна комментов:

«#карантинейджеры целовались!

Мы знаем имена #карантинейджеров! Флора и Оливер.

Может быть, маме Оливера нужно к #карантинейджерам, чтоб успокоить нервы?

Бедная Келси! #карантинейджеры.

Келси должна порвать с Оливером. Его мать психичка, и ему явно нравится Флора #карантинейджеры.

А Оливер поцелует Келси, чтоб она тоже заболела? #карантинейджер.

Оливер может подарить мне заразный поцелуй. #карантинейджер.

Один из #карантинейджеров болен!

Флора заслуживает это за то, что пыталась встать между Келси и Оливером. #карантинейджер.

#КомандаКелсер #карантинейджер.

#КомандаФлоривер #карантинейджер».

Флора наконец поднимает голову с ошарашенным выражением лица. Она все еще качает головой, когда в палату входит ее мама, в руках которой куча сиропов от кашля, носовых платков и чая. Несколько минут спустя Келси вальсирует по коридору, а затем – в мою палату.

Келси улыбается, и это уверенное выражение лица возвращает меня на каток в Проспект-парке.

– Привет, Оливер, – спокойно и официально говорит она, протягивая руки. Я медленно встаю с постели, чтобы обнять ее, но что-то в этих объятиях кажется знакомым, напоминает о том, как обнимал меня раньше кое-кто другой.

Я быстро отстраняюсь. На ее лице написано сочувствие, а я все думаю об объятии… Так люди обнимали меня на похоронах отца. Они… утешительные. Келси сжимает мне плечо, и я вспоминаю, как двоюродная тетя Берта делала так же.

– Тебе, должно быть, тяжело, что Флора теперь больна, – говорит она тем же спокойным тоном.

– Тяжело, – соглашаюсь я и встряхиваю головой, пытаясь избавиться от транса, в который она меня погрузила. – Но зачем ты сделала это? Как ты могла так поступить? Теперь эти незнакомцы пишут обо мне, о тебе, о Флоре, о нас. Это просто… фу! Моя мама взбесится! – Я вдруг понимаю, что похож на шестилетнего плаксу, но мне плевать.

Она удивляется.

– Сделала что?

– Выложила то видео! – чуть не ору, хотя я даже не знал, что умею орать.

– Ах, это? – говорит она, небрежно отмахиваясь. – А что такого? Я сделала видео, как знакомлюсь с мамой своего парня.

– Что такого? – рявкаю. – Из-за него моя мать выглядит чокнутой! Кажется, будто она нападает на тебя. И ты рассказала людям, незнакомцам, что Флора больна. Рассказала обо мне такое, что…

– Ну, может, кажется, будто она на меня нападает, потому что так оно и было, – обрывает меня Келси.

Я все жду кульминации. Такое чувство, словно… я схожу с ума.

– А команда Келсер? Команда Флоривер? Ты серьезно?

– Ах, это? Так забавно, что люди считают, будто у нас тут какой-то любовный треугольник. Полная глупость, мы же с тобой встречаемся! Меня это не беспокоит, вся эта драма – просто спектакль. Все знают, что мы принадлежим друг другу, – небрежно говорит она.

Келси не ждет моего ответа. Я все еще слишком шокирован тем, что людям больше нечем заняться, кроме как соединять мое имя с чьим-то еще. Слишком шокирован тем, что кто-то считает, будто я могу быть частью какого-то любовного треугольника.

И в какой я команде: Флоривер или Келсер?

– Разве ты не думаешь, что мир должен знать, как нам трудно? – спрашивает она.

– Нам? – пытаюсь сосредоточиться на ее словах.

– Все работает против нас. Ты – на карантине. Твоя мама не одобряет наших отношений. Соседка по палате – угроза твоему здоровью. Идеальный сюжет, не так ли?

– Что? – спрашиваю растерянно.

– Готова поспорить: Ромео и Джульетта хотели бы иметь возможность рассказать людям, как несправедливы их родители. Но они не могли, – ответила она с многозначительной улыбкой, – а мы можем.

Когда она говорит «Ромео», вспоминаю о Джои, и это заставляет меня подумать о Флоре. Смотрю через коридор, но Флора разговаривает с мамой.

– Прошлое – в прошлом, Оливер, – говорит Келси и снова сжимает мое плечо. – Но я вижу, что ты очень беспокоишься. Я удалю видео. – Она возится с телефоном и говорит: – Сделано!

– Да неужели? И это все? А как насчет тех, кто его уже видел?

– Не может быть, чтоб там было много людей.

– Ну, не знаю. Многие его откомментили.

– Правда? – глаза Келси разгораются. Она запинается и добавляет: – То есть я хотела сказать, здорово, что тебя поддерживает столько людей. Если передумаешь и захочешь, чтоб я снова его выложила, просто скажи. Как еще я могу тебе помочь?

– Э-э-э, не знаю. Сделать так, чтобы Флора не болела.

Келси слегка вздрагивает, когда я произношу имя Флоры.

– Кстати, наверное, тебе нужно поскорее выложить новости о ней. Люди беспокоятся. Какую-нибудь информацию для размышления. А пока тебе нужно что-нибудь еще? Что-нибудь принести?

Как бы мне хотелось, чтоб она могла принести сюда коробку свежего воздуха, запах свежескошенной травы, цветов, чеснока, жарящегося в ресторане. Меня сейчас устроил бы даже запах заполненных мусором летних улиц Нью-Йорка. Или приехала на машине и увезла меня куда-нибудь, куда угодно. Наконец отвечаю:

– Ну что ж… Это отстой, но мне уже давно хочется леденцов. Я ел их в путешествиях с родителями, когда был маленьким. Можно попросить маму принести их, но тогда она начнет читать мне лекции о том, как важно правильно питаться и все такое.

– Конечно, Оливер, принесу, – отвечает она.

– Правда? – Никогда не думал, что мысль о леденцах сможет так меня осчастливить.

– Конечно, – она тепло улыбается. – Думаю, пришло время для карантинной фотки!

– А, точно, это.

– «Это», какой ты глупый, – фыркает Келси.

Прежде чем успеваю осознать, что происходит, Келси встает со стула и закидывает руки мне на шею. Внезапная близость заставляет меня невольно улыбнуться, и она щелкает нас на свой телефон. Я выгляжу таким счастливым на этом снимке. Со стороны никогда не догадаешься, что снимок сделан в больничной палате, всего в нескольких метрах от человека с редким штаммом моно. При мысли о Флоре чувствую, как с лица сползает улыбка. Но Келси уже загружает фотку в сеть.

Она несколько раз щелкает по экрану.

– Вот! Это может стать нашим самым популярным постом!

– Точно, да, может стать, – отвечаю неловко.

– Что-то не так?

– Просто это кажется… каким-то неправильным.

– Что кажется?

– Соцсети. Лайки. Не знаю. Флора больна. Могут заболеть и другие люди.

– И лучшее, что можно сделать, когда ты расстроен, озабочен или напуган, – это связаться с другими людьми через социальные сети, поделиться с ними своей историей, разделить с ними боль.

– Да, возможно, – неуверенно отвечаю я.

Она смотрит на свой телефон и взвизгивает:

– О! Уже сорок восемь лайков!

Поднимаю свой телефон и смотрю на пост:

«Забочусь о #моемхрабромкарантинейджере. Надеюсь, со мной он почувствует себя лучше! #карантинейджер».

Но почему-то… я чувствую себя даже хуже, чем накануне.

52. Флора

Я просыпаюсь, и это странно, потому что даже не помню, как заснула. Штора вокруг моей койки задернута, окна не видно, и непонятно, день сейчас или ночь. Это напоминает мне, как я засыпала за домашней работой и просыпалась в постели с толстым учебником вместо подушки, все еще не переодетая ко сну.

Когда такое случалось дома, я обычно вскакивала с постели в панике и мчалась к столу, посмотреть, что еще не сделано, сколько успею выучить, прежде чем пора будет собираться в школу. Сейчас сама мысль о том, чтобы встать с постели, кажется невозможной, ноги словно налиты свинцом, веки – тоже.

Снова открываю глаза. Кажется, я лишь моргнула, но это не точно. Моргаю еще раз. Теперь рядом мама. Не могу понять, почему она выглядит такой встревоженной. Смотрю на нее, пытаясь сглотнуть. Горло болит так, будто его залили лавой. Наконец удается спросить:

– С Рэнди все в порядке?

Мама смеется, но, кажется, что вот-вот заплачет.

– Моя Флора всегда думает о других, даже когда больна.

Больна. Опять это слово.

– Какой… какой сейчас день? – каждый звук дается труднее предыдущего.

Мама смотрит так, будто не понимает вопроса, но я слишком устала, чтобы повторять.

Джои появляется рядом с койкой со своей обыкновенной улыбкой на лице.

– Пятница.

Я не совсем это хотела узнать, но Джои, будто прочитав мои мысли, добавляет:

– Утро. Чуть больше девяти. Ты проспала весь визит своей мамы накануне.

Я киваю. Горло слишком сильно болит, чтобы сказать что-то еще.

В глазах Джои блеск, которого раньше не было. Он измеряет мне температуру и записывает в блокнот.

– Те же симптомы, что и у мужчины с вашего рейса. Та же временная шкала. Замечательно.

– Замечательно? – резко переспрашивает мама. – Моя дочь больна, а вы считаете, что это замечательно?

Он улыбается.

– Относительно говоря, да. А говоря с точки зрения медицины – определенно.

Мама опасно щурится и отвечает сквозь зубы:

– Когда ей станет лучше?

Джои листает блокнот, постукивая по нему ручкой.

– Нельзя сказать наверняка. В конце концов, об этой болезни мало данных. Но, судя по тому, что мы видели раньше, это быстрая и свирепая лихорадка, так что Флора должна почувствовать себя лучше через неделю или две. Будет видно. Именно поэтому все это так интересно!

– Интересно! – кричит моя мама. – Моя дочь вам не морская свинка!

– Нет, конечно, нет, – говорит Джои, но уже записывает что-то еще в блокнот. Потом поднимает на меня взгляд и похлопывает по ноге, но уверена: он думает о чем-то своем.

Снова медленно моргаю, а когда открываю глаза, мамы уже нет, и я понятия не имею, что это за день.

53. Оливер

Смотрю через коридор на Флору. Поверить не могу, что она столько спит. И поверить не могу, до чего мне не хватает наших разговоров. Хочется ей помочь, как она помогла мне в самолете во время панической атаки. Но что я могу сделать?

Никогда раньше я не заботился о больных. Даже о больных животных. Если в метро кто-нибудь чихает, я задерживаю дыхание, а когда по телику кого-то рвет, всегда отвожу взгляд. От вида крови у меня кружится голова, и становится дурно от одного только слова «рана».

Никто из моих близких никогда серьезно не болел. Я осознаю, что Флора теперь – одна из моих близких и болеет.

Волосы почти полностью убраны с ее лица, и я впервые замечаю уши. Как я не видел, какие они маленькие и славные? У нее на щеке выбившаяся прядь. Одна рука лежит почти у рта, и пальцы шевелятся во сне, будто хотят убрать прядку. Вот бы я мог выйти из палаты, пересечь коридор и убрать волосы с ее лица.

Затем вспоминаю о вирусе, о том, что могу заболеть, о человеке с рейса. Смотрю на свои руки, бегу в ванную и мою их практически невыносимо горячей водой. Выйдя из ванной, вижу Келси, сидящую на стуле.

– А я думала, где ты есть?! – улыбается она.

– Выходил погулять, – отвечаю саркастично.

Она бледнеет на секунду.

– Правда? А это безопасно?

– Да я просто пошутил. Дурацкая карантинная шутка.

– Ха, точно.

Следует неловкая пауза, и это по-прежнему меня удивляет, заставляя задуматься, почему мне неудобно, когда она на меня смотрит.

Рассеянно взмахиваю руками и хлопаю в ладоши. Звук заставляет Келси вздрогнуть.

– О, я наконец-то вспомнила о твоих конфетах! – она роется в пластиковом пакете и достает коробку: – А вот и мы! – торжествующе говорит Келси.

Это коробка «Майк и Айкс»^[4].

– О, тропические! – говорю. – Как… экзотично.

– Правда? Я подумала, ты как раз вернулся из Доминиканской Республики и все такое.

– А леденцы ты тоже взяла? – чувствую неловкость, хоть и не знаю, почему.

– Нет. Разве ты просил не «Майк и Айкс»? Кажется, моя бабушка любит леденцы.

– М-м-м, да, вероятно, я сказал что-то не то, – лгу. – Утомился от карантина и все такое.

Келси снова уткнулась в телефон. Она очень ловко управляется с ним в толстых перчатках костюма химзащиты.

– Теперь, когда я отдала их тебе, можно наконец запостить фотку!

– Какую фотку?

Она не отвечает, так что я поднимаю телефон, и число уведомлений изумляет меня. Прокручиваю их, пока не нахожу пост Келси – фото коробки конфет.

«Сладости для моего сладкого. Он их любит! #мойсладкийкарантинейджер #карантинейджер».

«#командакелсер до конца. #карантинейджер».

«Они лучшие. #карантинейджер».

«Хм, а можно, пожалуйста, новости о Флоре? #карантинейджер».

Открываю коробку и беру одну конфету ярко-синего цвета. Непонятно, какой у нее вкус. Закидываю ее в рот, но так и не могу определиться. Но это точно не леденцы. Не знаю, почему, но уверен: Флора принесла бы мне нужные конфеты. Кажется, она умеет заботиться о людях. Точнее, я знаю, что она умеет заботиться о людях, после того как она помогла мне справиться с панической атакой.

Роюсь в коробке конфет, вытаскиваю желтую и кладу в рот. То ли манго, то ли ананас, то ли лимон. Келси вскакивает со стула и бежит ко мне, размахивая телефоном. Она так возбуждена, что едва может говорить.

– «Реддит» хочет провести с нами «Вопрос – ответ»!

– Что?

– «Вопрос – ответ». Когда люди задают на «реддите» вопросы каким-нибудь знаменитостям. Любые вопросы. Тебе стоит глянуть, что люди спрашивали у Дэниела Редклиффа.

– А разве мы знаменитости? – бормочу.

Секунду Келси смотрит обиженно, затем игриво пихает меня локтем.

– Почему ты так любишь ставить меня в тупик? Конечно, да! Сколько еще человек на Земле встречаются во время карантина?

Встречаются. Как это случилось? Не знаю, что удивляет меня больше: слава или то, что я с кем-то встречаюсь. Понятия не имею, как объяснить все это Келси, так что беру еще одну конфету. Лайм? Арбуз? Честно говоря, не уверен, что мне все еще есть до этого дело.

54. Флора

Мне снова снится, будто я падаю, но на этот раз меня ловит Оливер. Я вздрагиваю и просыпаюсь раньше, чем оказываюсь в его руках.

Оглядываю палату, смотрю через окно в коридор, на комнату Оливера. Снова засыпаю.

Новый сон. На этот раз я в лифте. Со мной есть кто-то еще, но я ее не узнаю. Двери открываются, но видно лишь ступени в ночное небо. Двери снова закрываются, и мы уносимся прочь.

55. Оливер

Мои дни теперь наполнены рутиной, все по расписанию. Ужасно, что в эту рутину входит наблюдение за спящей Флорой, а поговорить с ней никак нельзя. Дни проходят медленно и предсказуемо. Мама приходит утром и рассказывает мне новости, потом черед Келси, и мы оба сидим в телефонах. Мама снова навещает меня вечером, а потом наступает ночь. Между этим – миллион посещений врачей и медсестер.

И ни одного разговора с Флорой. Это самое ужасное. Мы немного говорим с Келси, но в основном о хештегах. Она убеждает меня выложить новости о Флоре, говорит, что люди беспокоятся, и фактически сама пишет пост.

«Флора – боец и с каждым днем становится сильнее! Спасибо добрым пожеланиям! #карантинейджер».

Мне хочется написать, как мне ее не хватает и как я о ней беспокоюсь.

А посты с тегом «#карантинейджер» все прибывают. Незнакомцы пишут, что Келси – потрясающая девушка или ужасная, что Флора на самом деле не больна или, наоборот, находится в худшем состоянии, чем говорят, что мы на самом деле не на карантине. И все хотят узнать о поцелуе.

Кроме Келси.

56. Флора

Непонятно, проснулась я или сплю. Хочется пошевелиться, перевернуться, но ноги тяжелые, будто весят фунтов шестьсот. Пытаюсь бежать, но не могу поднять свои свинцовые ноги, кто-то гонится за мной, но я не вижу лиц. Они все ближе и ближе, внезапно мои ноги превращаются в воду, и я плыву, а река уносит меня прочь от преследователей.

Слушаю шум воды, а потом просыпаюсь. Теперь я не плыву, а лежу, прикованная к своей постели в больничной палате.

Двигаю рукой, пытаясь взглянуть на часы: восемь тридцать шесть утра. Воскресенье. Я провела в больнице уже две недели. Так приятно проснуться настолько, чтобы пошевелить рукой, что я начинаю смеяться. Вожусь с кнопками на своих часах, нахожу подсветку, чтоб видеть время и день недели даже в темноте. Натягиваю одеяло на голову, нажимаю кнопку и по-прежнему вижу, что сейчас восемь тридцать девять. И все еще воскресенье. Под одеялом уютно, это напоминает мне о крепостях, которые мы строили с Рэнди. Я закрываю глаза. Всего на секунду.

57. Оливер

Когда выхожу из душа, кажется, будто что-то изменилось, но непонятно, что именно. Смотрю через коридор и вижу, что Флора натянула одеяло на голову. Оно тонкое, и видно подсвеченный циферблат ее часов.

Значит ли это, что она проснулась и что ей лучше? Может, написать ей?

Подсвеченный циферблат гаснет.

58. Флора

Очень жарко. Такое чувство, будто я в ловушке в пещере. Дыхание рассеивается прямо перед лицом. Кажется, что пещера падает на меня, я просыпаюсь и пытаюсь сбросить одеяло. Но я так устала, а двигаться слишком больно.

Затем чувствую, как кто-то стягивает одеяло с лица и стоит надо мной, вглядываясь с беспокойством. Волосы налипли на вспотевшее лицо, но, кто бы это ни был, он склоняется и аккуратно убирает их.

– Инструкция по девушкам, – хриплю, пытаясь улыбнуться. – Ты многому научился.

Смех. Я узнаю этот смех.

– О чем ты? – Это Джои.

– Перебирать девушке волосы. Забудь.

Хочется написать Оливеру, увидеть его, спросить, как дела с Келси, как дела у него самого, узнать, что там с хештегом и с видео, которое разместила Келси, интересуется ли кто-нибудь в сети ими с Келси… или нами.

Я спала так долго, мне не хватает разговоров с ним.

Мне не хватает его самого.

Затем вижу в коридоре Келси. Она чуть ли не вприпрыжку бежит в палату Оливера. Интересно, откуда у нее столько энергии и будет ли когда-нибудь столько же энергии у меня? Она пробегает руками по волосам. Готова поспорить: ее волосы не такие сальные, как мои. Келси надевает костюм химзащиты и выглядит в нем даже милее, чем мне помнится.

Просто наблюдать за ней – уже выматывает, и мои глаза закрываются.

59. Оливер

– Каково это – встречаться во время карантина? Костюм химзащиты удобный? Куда вы пойдете на своем первом настоящем свидании? – Келси читает мне вопросы с «Вопроса – ответа» на «реддите».

– О, вот хороший вопрос! – Келси смотрит на меня с напускной застенчивостью. – Каково это – встречаться с тем, кого не можешь поцеловать?

Я как раз делаю глоток воды и давлюсь при слове «поцелуй».

– Я бы сказала, что ожидание того стоит, – говорит Келси, мечтательно глядя в окно. Затем снова смотрит на меня. – Правда ведь, Оливер? Что ты ответишь?

«У меня есть девушка. У меня есть девушка. У меня есть девушка, – думаю я. – Моя девушка – Келси. Моя девушка – Келси. Моя девушка – Келси».

Снова пытаюсь представить Келси в Проспект-парке, катающейся вокруг меня, вспоминаю, как она смотрела мне в глаза, помогала встать на коньки. Каждый раз за последние несколько лет на совместном уроке математики внутри появлялось это чувство, когда я входил в класс и видел, что она хотя бы поворачивала голову в мою сторону.

Но снег растаял, и та версия Келси кажется все дальше и дальше, все менее и менее похожей на Келси рядом со мной.

Я ведь никогда не предлагал ей быть моей девушкой, а она мне – ее парнем. Странно, что мы вдруг на самом деле встречаемся.

Значит ли это, что я хочу порвать с ней? Как вообще рвут с тем, с кем на самом деле и не встречался? У меня никогда не хватало смелости даже пригласить кого-то на свидание, не то что предложить стать моей девушкой. Неужели теперь придется каким-то образом с ней расставаться? Возможно. Что мне вообще говорить? Хотел бы я посоветоваться с Флорой.

Плюс билеты на самолет дорогие. Она рискует собственным здоровьем, чтобы заботиться обо мне, и любит напоминать мне об этом. Но у нее есть полное право.

Мне снова хочется, чтобы Флора бодрствовала подольше и была со мной в одной палате. Мы прошли всего несколько глав в руководстве для парней, а мне уже нужно знать, что там в эпилоге.

Снова смотрю на Келси: ее волосы немного падают на лицо – и это напоминает мне желание убрать волосы с лица Флоры. От этой мысли улыбаюсь. Келси поднимает взгляд, видит улыбку, и ее глаза загораются.

– Ты только что помог мне понять, как ответить на один из вопросов!

– Да?

– Ага. Что тебе больше всего нравится в отношениях с Оливером? Его улыбка. Она заразительная, – говорит она, подмигивая.

И у меня снова нет никакого остроумного ответа. Все мысли, проносящиеся в голове, кажутся слишком неловкими, чтобы высказывать их вслух.

Но Келси уже опустила голову и смотрит в телефон.

– Э-э-э, твоя – тоже. – Она не слышит меня. – Твоя – тоже! – говорю громче.

– Моя тоже что? – растерянно поднимает голову Келси.

– Твоя улыбка. Она тоже заразительная.

Ее глаза снова вспыхивают.

– Он милый. Это второе, что нравится мне в отношениях с Оливером.

– Ты – тоже, – отвечаю. Она опять не слышит меня, но на этот раз я не утруждаю себя повторением.

60. Флора

Когда открываю глаза, на меня снова пристально смотрит обеспокоенная мама.

– Привет, дорогая!

Осторожно сглатываю. Все еще обжигающе, но уже не как лава, а как слишком быстро выпитое горячее какао.

– Привет, мам, – говорю медленно.

– Тебе лучше? Похоже, тебе немного лучше! Позвать сюда Джои?

Но ей не нужно ничего делать, потому что он внезапно оказывается тут и улыбается, будто рад меня видеть.

– Проснулась! – объявляет он. – Мы скучали по тебе, детка.

Я снова сглатываю.

– Как Оливер? – спрашиваю.

Джои держит планшет и записывает что-то, но я вижу, как он корчит гримасу.

– О, Ромео в порядке. Его подружка явно не дает ему скучать.

– Точно, под… – замолкаю, чтобы сглотнуть, и в горле становится горячее. Это уже больше похоже на лаву.

– Твои подписчики и фанаты тоже переживают, – говорит он.

– Кто?

– А, да, ты, наверное, не проверяла телефон, – говорит Джои.

– Оливер рассказал всем, что ты заболела, но поправляешься, – вклинивается мама. – Он спросил у меня разрешения, и я согласилась. Надеюсь, ничего страшного?

Я так растеряна, мне слишком больно спрашивать обо всем, что хочется узнать.

– Итак, твоя болезнь протекает почти так же, как у мужчины с самолета. Это хорошо, – продолжает Джои.

– Почему это хорошо? – резко спрашивает мама.

Джои говорит дальше:

– Кажется, твой вирус концентрируется в горле. Это тоже хорошо.

Мама смотри на Джои, ожидая подробностей, но тот снова начинает писать.

– И почему это все – хорошо? Моей дочери невыносимо больно глотать, и я молчу уже о том, чтобы разговаривать.

– О, ну, это хорошо для тех, с кем она общалась. Мужчина с рейса кашлял и чихал, а это более быстрый способ распространить заразу. У Флоры эти симптомы пока не проявились, поэтому она, к счастью, сохраняет все микробы в себе.

– Ну да, к счастью, – саркастично отвечает мама.

Джои поднимает на меня взгляд от своих записей.

– Ты уже больше похожа на себя, к щекам возвращается румянец. Мы поддерживали водный баланс через капельницу в руке, но я принесу тебе немного желе. Горлу будет полегче. Есть вопросы?

Я открыла было рот, но он перебил меня:

– Извини, дурная шутка. Знаю, что у тебя болит горло. Скоро вернусь.

Мама провожает его взглядом и поворачивается ко мне:

– Флора, я так рада, что ты проснулась! – Она крепко сжимает мне руки.

Мой рот снова открывается, но она говорит:

– Не надо ничего отвечать. Простой знай, что я счастлива. – Мама сжимает мои руки сильнее.

Я киваю, улыбаюсь и хочу спросить что-нибудь об Оливере, но даже не знаю, что. Мама не сможет рассказать мне, о чем все это время думал Оливер, что делал, пока я спала. Хочется спросить про этих предполагаемых фанатов и подписчиков, о которых говорил Джои.

Она склоняется ближе.

– Оливер…

Но Джои возвращается в палату, неся желе и пудинг. Может быть, он не считает меня отвратительным переносчиком заразы, как считал Оливер и как, должно быть, считает сейчас, когда я и вправду больна.

Но даже жевать мягкое желе утомительно, и к тому моменту, как я заканчиваю половину чашки, мои глаза закрываются. Ложка падает из руки, когда я засыпаю, но кто-то, должно быть, ловит ее, потому что я не слышу, как она бьется о пол.

61. Оливер

Больше всего из моей квартиры мне, наверное, не хватает ее полуночного очарования. Не то чтобы там было тихо, ведь в старом, довоенном, здании постоянно скрипят полы и где-то звякают трубы. Мне не хватает ощущения середины ночи и осознания того, что все остальные в доме спят или засыпают, того чувства, когда встаешь в два сорок два и идешь по квартире будто чужак, прокравшийся на вечеринку.

Совсем не похоже на два сорок два в больнице, где ночь не отличить от дня, а люди постоянно работают, все время заходят в палату и выходят отсюда. Можно, конечно, выглянуть наружу и увидеть, что там темно, но особой погоды это не делает.

Теперь смотрю в окно, и хотя Майами – большой город, звезд здесь больше, чем в Бруклине.

Интересно, что снится Флоре? Снюсь ли ей я?

«У меня есть девушка, – думаю снова. – Моя девушка – Келси». За все годы моих фантазий и мечтаний о том, как Келси станет моей девушкой, я всегда представлял, как прошу ее об этом в какой-то величественной, вдохновляющей, романтической манере. Воображал, что другие девушки будут завидовать нашему первому свиданию, а парни – досадовать, что сами не додумались до такого.

Моя любимая идея свидания – смотреть фейерверки с колеса обозрения на Кони-Айленде. Наша маленькая кабинка мягко качалась бы в прохладном ночном воздухе. В своих фантазиях я преодолеваю страх высоты и обнимаю ее за плечи, чтобы согреть. Мы сходим с колеса обозрения вместе, и моя рука остается у нее на плече. Потом я выигрываю для нее мягкого мишку на аттракционах, и она смеется над какой-то моей шуткой.

Почему я вообще хотел расстаться с Келси?

Завтра позову ее на свидание на Кони-Айленд после карантина… Иногда я забываю, что не останусь в больнице навсегда, что вернусь в школу, в Бруклин, и все это станет полузабытым воспоминанием. Вроде похорон отца. Не помню, с кем говорил, что ел, в каком костюме был, не помню ничего из того, что чувствовал во время службы. Единственное, что я помню, – я не плакал.

Но, в отличие от похорон отца, забывать детали карантина мне не хочется. Я готов помнить каждую проверку жизненных показателей, каждое полуночное пробуждение, если с ними навсегда останутся воспоминания о Флоре.

Выглядываю из окна в коридор, вижу спящую Флору и откладываю это воспоминание, аккуратно сохраняя его в уголке, который точно станет для меня особенным.

62. Флора

Просыпаюсь сама, а не потому, что кто-то меня будит, и это приятное ощущение. Шевелю пальцами ног, рук, и осознание, что после этого мне не хочется снова заснуть, вселяет в меня чувство всемогущества. Вытягиваю руки над головой, затем смотрю на часы. Восемь тридцать семь утра. Такими темпами к восьми тридцати семи вечера смогу горы свернуть.

Входит Джои, и я улыбаюсь ему.

– Привет, – говорит он. Кажется, он рад меня видеть, и его радость заставляет меня снова шевелить пальцами рук и ног. Он садится на край моей койки, и я остро осознаю, как близко мои ноги к его заднице. Кажется, Джои не считает меня ядовитой. Поднимаю взгляд на его лицо и вижу, что он наблюдает за мной.

Чувствую, что слегка краснею, и вдруг осознаю, какие у меня сейчас волосы, как я выгляжу. Надеюсь, костюм химзащиты блокирует хоть часть моей вони изо рта.

– К тебе и вправду возвращается румянец, – говорит он.

Я киваю. Кажется, горло вполне способно выдержать разговор, но я не доверяю словам, которые могут сорваться с губ.

– Давай проверю показатели.

Он меряет мою температуру, пульс и кровяное давление.

Хмурится на термометр и говорит:

– Это действительно интересно. – Но, кажется, он общается скорее сам с собой, чем со мной, и делает какие-то записи в планшете.

– Интересно? – наконец с некоторым усилием спрашиваю я. Удивительно, что горло до сих пор болит так сильно. – В смысле: хорошо? Или плохо?

– У тебя все еще жар. Я надеялся, к этому моменту жар спадет.

– Все еще жар?

– Ага.

– Но прошло больше недели.

– Это новое, непредсказуемое заболевание.

– Точно. – Хорошо, что мама не присутствует при этом разговоре.

Смотрю на него в этом костюме химзащиты. Оглядываю палату, шлюз, отделяющий меня от остального госпиталя. Вспоминаю, как уставился на меня парень, который принес корзину с подарками. Будто я была ядовита и отвратительна.

Вспоминаю, как смотрел на меня Оливер после нашего поцелуя.

На глаза наворачиваются слезы.

Но Джои опустил голову, делая заметки на своем планшете, и не замечает этого.

– Увидимся позже. Кто-нибудь скоро принесет тебе завтрак. – Он выходит из палаты, все так же опустив голову и делая заметки. В коридоре он поднимает взгляд и машет мне, но уже не видит, как я вытираю слезы.

Почему «кто-нибудь» принесет, а не он? Но думать об этом долго не получается, потому что глаза снова закрываются.

Когда я их открываю, мой завтрак стоит на подносе рядом с койкой, а мама дремлет на стуле. Гляжу на запястье. Десять сорок две. Черт, часы прошли вот так запросто, и я снова проспала почти весь визит мамы. Хочется бодрствовать дольше пяти минут, помнить собственную жизнь, проживать ее.

63. Оливер

Во время утреннего визита мамы мысленно репетирую, что буду говорить Келси про то, как поведу ее на Кони-Айленд, на колесо обозрения и выиграю для нее самую большую мягкую игрушку в луна-парке.

Я опасался, как бы мама не заметила, что я ее не слушаю, но она, как обычно, не замечает. А я, как обычно, удивляюсь, что можно говорить так долго. И как у нее получается находить все новые и новые темы для рассказа?

Мама заканчивает визит так же, как всегда: сказав, что скоро увидимся, но велев звонить или писать, если мне что-нибудь понадобится. Она обнимает меня и трогает указательным пальцем нос. Видимо, этот жест показывали по телику в каком-нибудь шоу, потому что она стала делать так всего пару дней назад.

– Люблю тебя, Оливер! – говорит мама через плечо, уходя.

По привычке смотрю в коридор, но штора у Флоры задернута.

Я скучаю по ней.

64. Флора

Просыпаюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Келси входит в палату Оливера, и в полудреме думаю, что единственный положительный момент в моей болезни и изоляции – это то, что мне не нужно ни с кем разговаривать. Хотя нельзя сказать, чтоб я бодрствовала достаточно долго для нормального разговора. Мне очень хочется знать, как дела у них и у хештега. Понятно, что они встречаются, но насколько Оливер следует советам из руководства для парней? Интересно, он уже играл с ее волосами? Помню, как Оливер пробегался пальцами по моим волосам. Но не стоит забывать, что теперь у него есть девушка. А я не из тех, кто флиртует с чужими парнями. Это не по мне.

Снова смотрю через коридор, но кто-то, возможно, Келси, задернул штору. Мне любопытно, чем они заняты. Может, смотрят вместе фильм или играют в напряженную карточную игру. А может, не отрываясь смотрят в глаза друг другу, как я подсказывала Оливеру.

Часть меня надеется, что он не последовал этому совету.

Засыпаю, пытаясь вспомнить последний фильм, который смотрела.

65. Оливер

Келси висит на телефоне, как обычно, а я пытаюсь заставить себя произнести те слова, которые репетировал все утро. Не знаю, почему мне так трудно говорить с ней. Она же моя девушка.

Келси поднимает взгляд от телефона.

– Всем очень нравится наша совместная фотка.

– Какая фотка?

Келси кажется шокированной и слегка раздраженной.

– Вчерашняя, которую я запостила с подписью «десятидневный юбилей».

– Точно. – Мысленно закатываю глаза.

– Оливер, это очень важная фотка. Ты серьезно не понимаешь, о чем я?

– Да я сразу понял! Просто шутил, – лгу.

Ручаюсь, Келси мне не верит, но отвечает:

– Точно. Шутка.

«Спроси ее, Оливер. Открой рот и скажи уже это».

– Нам нужно встречаться, – бормочу я.

– А разве мы уже не встречаемся? – Келси снова выглядит раздраженной.

– Нет, я про возвращение в Бруклин. Встречи. Типа свиданий. Где-нибудь. Вдвоем. – Это звучит не так, как я репетировал.

Лицо Келси расслабляется.

– Это было бы мило. Куда ты хочешь меня повести? Нет, погоди, я буду записывать. – Она поднимает телефон, чтобы снять видео.

– Кони-Айленд, – говорю.

– Погоди, я еще не включила запись. Можешь повторить? Но лучше, наверное, целым предложением.

– Точно. Хм, Келси, поехали на Кони-Айленд.

Келси опускает телефон, глядя разочарованно.

– Может, как-то более романтично? Подумай о зрителях!

– Зрителях? Это не спектакль.

– Знаю. Зрители как метафора.

– Метафора чего?

– Фигура речи. Я не знаю. Так ты будешь повторять это? – Она снова поднимает телефон.

Я откашливаюсь.

– Келси, когда вернемся на Кони-Айленд, я хочу повести тебя в Бруклин.

Лицо Келси вытягивается, когда она переводит взгляд на меня.

Я осознаю, что сказал.

– Извини, – тихо говорю. – Дай мне снова попробовать. Келси, когда вернемся в Бруклин, я хочу отвести тебя на Кони-Айленд. На свидание.

Келси улыбается.

– Идеально. – Она стукает пальцем по экрану. – И-и-и… выложила. – Через минуту Келси говорит: – Вау, эти «твиты» обновляются так быстро.

Наблюдаю за ней немного, потом спрашиваю:

– Рассказать, куда мы пойдем? – Не знаю, почему я чувствую себя таким смущенным. Это нормально – вести девушку на свидание.

– Ты уже сказал: на Кони-Айленд.

– Да, но там большой выбор.

– О, ладно. Конечно, куда ты хочешь меня повести?

Она поднимает телефон для записи.

– Нам обязательно это записывать?

– Почему нет?

– Ну, было бы круто, если б у нас оставалась какая-то личная жизнь. Что-то, что принадлежит только нам.

Келси лукаво улыбается, опуская телефон.

– Ты такой романтичный. Расскажи о нашем свидании.

Даже несмотря на то что она не снимает видео, я чувствую себя смущенным и слышу, как дрожит голос:

– Мы пойдем на колесо обозрения смотреть фейерверк.

Келси ждет продолжения.

– Я выиграю для тебя в метании колец самую большую мягкую игрушку. И мы будем есть хот-доги. – Мне казалось, должно быть что-то еще, потому что, произнося это, я осознавал, как уныло выглядит мое свидание.

Келси улыбается.

– Звучит хорошо. Все, кроме хот-догов. Меня от них тошнит.

Не знаю, почему я разочарован ее реакцией, но, кажется, она не замечает моего разочарования и вновь утыкается в свой телефон.

Мне интересно, проснулась ли Флора. Гордилась бы она тем, что я сказал нечто романтичное? Логически я знаю, что она должна быть рада за меня – в конце концов я следую ее советам из руководства для парней.

Но часть меня невольно задается вопросом, стоит ли вообще следовать ее советам.

Потому что на карантине все нелогично.

66. Флора

Когда просыпаюсь, уже нет того ощущения, будто вытаскиваю себя из зыбучих песков. Больше похоже на пробуждение после ночной зубрежки перед школой. Кажется, что устал каждый мускул, а каждый дюйм моего тела очень крепко спал. Но, по крайней мере, исчезло ощущение, будто вытягиваю себя из бездонной ямы.

На часах всего восемь десять утра, пятница. Самый ранний час, в который я проснулась сама с тех пор, как заболела. «Я больна, в больнице, на карантине», – думаю я. Теперь, когда чувствую себя более проснувшейся, можно одолеть мысли и посложнее.

«Оливер», – вот моя следующая мысль. Хотя он никогда не покидал моей головы, даже в том бесконечном колодце небывалой, казавшейся невозможной усталости. Я даже не знала, что клетки моего тела могут быть настолько измотанными, как сейчас.

Смотрю через коридор. Оливер еще спит.

Потягиваюсь и удивляюсь тому, как все болит. Кто же знал, что сон может быть таким болезненным? Провожу языком по зубам и клянусь: такое ощущение, что на них наросли ракушки. Уже и не помню, когда в последний раз чистила их. Хочу взять зубную щетку, но ванная кажется такой далекой.

Входит сестра, чтобы взять анализы, и удивляется, что я не сплю. Она сует мне в рот термометр, надевает манжету тонометра. Термометр пищит первым.

– Тридцать семь. Норма. – Она улыбается.

– Норма? Вы уверены? Эти штуки не могут врать?

– Иногда. Это одна из причин, по которым мы делаем анализы и днем, и ночью последние шестнадцать дней.

– Шестнадцать дней, – повторяю себе под нос.

– Что, дорогая?

– Ничего, просто считаю кое-что.

– Окей. Джои скоро придет.

– Могу я сначала принять душ?

– Конечно, но мне лучше помочь тебе. Ты уже давно не вставала с постели сама.

– Помочь мне принять душ? – Я не привыкла к тому, чтоб мне помогали, все должно быть наоборот. Это я должна помогать. Всегда помогаю.

– Да, дорогая. Политика госпиталя. Не беспокойся, там нет ничего такого, чего я не видела уже миллион раз.

– Да я не о том, – быстро говорю. – Просто… просто не привыкла просить о помощи.

Сложно даже произнести вслух слово «помощь».

– Ну, тебе и не нужно просить. Давай вымоем тебя и поменяем постельное белье.

Потом меня препровождают в душ, после которого я чувствую себя новым человеком. Даже зубы почищены щеткой и нитью.

Но к тому моменту, как возвращаюсь в постель, силы кончаются, и я праздную свою чистоту тем, что быстро засыпаю.

67. Оливер

– Всем очень нравится твоя идея первого свидания! – говорит Келси, поднимая взгляд от телефона на меня. Иногда мне кажется, что телефон – часть ее тела, словно она держала его так долго, что он прирос к руке.

– Кому «всем»?

– Ты такой забавный, Оливер. Всем!

Должно быть, я все еще выгляжу растерянным, потому что она добавляет:

– Всем в социальных сетях! Ты снова шутишь? Иногда я не могу понять твоих шуток. – Она легонько толкает меня в плечо свободной рукой.

– Почему ты решила, что я шучу? – Флора не давала мне таких советов, но учительница в пятом классе, миссис Робинсон, говорила: если у тебя о чем-то спрашивают, а ты не понимаешь, о чем речь, задай встречный вопрос.

– Ты такой забавный, Оливер, – повторяет Келси, качая головой, и снова опускает взгляд к телефону.

«Моя девушка смотрит в телефон. Моя девушка пишет обо мне в социальных сетях. Я – парень Келси».

Я мог бы просмотреть видео, на котором приглашал ее на свидание, но не хочу вспоминать, какой я нервный придурок. Читаю комментарии:

«Келсер навсегда. #карантинейджер.

Оливер должен сводить Келси в Туннель любви. #карантинейджер.

О, Оливер такой милый. #карантинейджер.

Какое унылое свидание. #карантинейджер.

Проснись, Флора! #карантинейджер.

КЕЛСИ КОГДА-НИБУДЬ РАССКАЖЕТ ПРО ТО, КАК ПОЦЕЛОВАЛИСЬ ОЛИВЕР И ФЛОРА? Извиняюсь за капс. #карантинейджер».

Перевожу взгляд с Келси на окно палаты Флоры, ожидая, как обычно, увидеть ее спящей. Но потом смотрю пристальнее и понимаю, что ее глаза открыты. Она замечает, что я на нее смотрю, и улыбается.

Келси смеется чему-то в телефоне, и я оборачиваюсь. Когда вновь перевожу взгляд на Флору, она уже повернулась ко мне спиной.

Келси поднимает взгляд от телефона и улыбается. Вечернее солнце подсвечивает ее волосы и лицо. Хотел сказать ей, что она красивая, но слишком отвлекся на мысли о Флоре.

Она опускает взгляд, и я думаю: «В следующий раз».

68. Флора

– Жар просто взял и прошел! Как думаешь, он не вернется? – спрашивает мама.

– Я не врач, но, думаю, нет, – отвечаю. Не знаю, почему говорю это с таким сарказмом.

Я приняла душ, жар прошел, но раздражение осталось. Когда входит Джои, становится немного легче.

– Слышали хорошие новости о нашем карантинейджере? – спрашивает он у мамы.

– Да, конечно, – она вздыхает.

– Теперь, когда ей наконец-то лучше, вы, вероятно, можете вернуться в Бруклин, как мы и обсуждали. Вам же нужно к брату и племяннику.

– Погодите, что? – спрашиваю. – Ты уже уезжаешь? И когда вы это обсуждали?

– Ну, у нас определенно было достаточно времени, пока ты спала. – Джои подмигивает мне.

Это подмигивание напоминает отца, и теперь я раздражена еще сильнее.

– Ты и о Рэнди знаешь? О чем еще вы тут говорили, пока я спала? Или ты все это время планировала побег? – смотрю на маму.

Мама снова глубоко вздыхает, прикрыв глаза.

– Флора, ты даже не представляешь, как это тяжело для меня.

Не знаю, почему я веду себя так истерично.

– К тебе могли бы приехать папа с Голди, – говорит мама.

– Приехать сюда? – спрашиваю, растерявшись.

– Лагерь «Карантин»! – говорит Джои. – Или я должен сказать: «Лагерь “Хештег карантин”». Они заказали билеты и ждут лишь разрешения от нас… от тебя… чтобы купить их.

– Точно. Потому что ты, конечно же, поддерживал с ними связь, – говорю.

Джои то ли не замечает, то ли игнорирует мой сарказм:

– Конечно же. Они так рады, что твой жар прошел.

– Я хотела бы остаться, Флора, правда, – говорит мама.

– Знаю, прости, – отвечаю искренне. – Просто… им действительно нужно приезжать?

– Он – твой отец. Она – твоя… мачеха. – Мама пытается улыбнуться, но я все же вижу гримасу.

– Я все-таки зла на него, – признаюсь.

– У вас будет куча времени, чтобы поговорить об этом, когда они приедут. – Жизнерадостность Джои обычно заставляет меня чувствовать себя лучше, но сейчас мне не хочется, чтоб он знал о моей семье еще хоть что-то. – И ты сможешь выяснить, в какой они команде: Келсер или Флоривер.

Понятия не имею, о чем он, и мне не хочется выяснять.

– Когда думаешь возвращаться? – спрашиваю маму, меняя тему разговора.

– Послезавтра.

– Не теряешь времени, да?

Мама пристально смотрит мне в лицо, и я быстро добавляю:

– Извини, – снова.

– Ты будешь дома, в Бруклине, рядом со мной очень скоро!

Я бодрствую не настолько долго, чтобы думать о Бруклине и жизни вне больничной палаты. Это последнее, что приходит мне в голову.

– В Бруклине?

– Понимаю, у нас очень шикарные условия и изысканная еда, но ты не можешь остаться тут навсегда, – шутит Джои.

– Да. Я просто… Разве мне не нужно задержаться, если я все-таки здесь заболела?

– Ты уже была больна, когда попала сюда, помнишь? – говорит Джои. – Если, конечно, ты не симулировала, чтобы подольше побыть с Оливером. – Смотрю на него пораженно, но он смеется. – Шучу. Кстати говоря, у тебя не было жара сутки, и мы снова собираемся поместить вас, ребята, в одну палату.

– Правда?! – спрашиваю более радостно, чем хотелось бы. – То есть… так быстро?

– Ага. Поскольку самыми серьезными твоими симптомами были усталость, жар и больное горло без кашля, риск распространения инфекции низкий.

– Мы снова будем соседями по палате? – спрашиваю, все еще осознавая новости.

– Снова вместе, – поет Джои громко и фальшиво. – О, один момент. Первые сорок восемь часов в одной палате придется носить маски. Но когда через четырнадцать дней пора будет отправляться домой, вы уже успеете забыть об этом.

– Вау, ты уже считаешь дни до моего отъезда? – пытаюсь шутить, но знаю, что Джои слышит боль в моем голосе.

– Вовсе нет. Просто очень люблю цифры, особенно когда речь заходит о моих пациентах.

Его пациентах. Я – его пациент.

– Но, эй, все-таки… не целуй опять этого Ромео, пока ты тут. Не то чтобы ты собиралась, раз он уже определился, но все равно. – Джои снова подмигивает.

– Точно, – отвечаю, стиснув зубы.

– Увидимся позже. – Он салютует мне и выходит из палаты.

– Разве это не замечательные новости? – с надеждой спрашивает мама. – Ты вернешься домой, в свою комнату, раньше, чем успеешь заметить.

– Да, отличные, – отвечаю, думая о другом и смотря на палату Оливера.

Мама наблюдает за мной, и, возможно, не так уж и плохо, если ее сменят вечно забывчивый отец и Голди.

– Так во сколько ты летишь?

– Ближе к вечеру, после двух посещений. А папа и Голди будут тут уже утром!

Она пытается выказать некоторый энтузиазм, но, знаю, ей непросто, поэтому отвечаю:

– Круто.

– Тебе, наверное, хочется взять телефон, проверить, что там, в сети, – нерешительно говорит мама.

– Почему? – снова чувствую себя раздраженной.

– Ты… многое упустила.

– Например?

– Ну, этот твой хештег очень популярен!

– Правда? Люди до сих пор обсуждают это?

– Почему бы тебе не взглянуть самой? – Она вручает мне телефон, и я смотрю на него впервые за почти две недели.

Она не шутит.

69. Оливер

Мать Флоры выходит из ее палаты, а через минуту прощается и моя. Они снимают костюмы химзащиты и вместе удаляются по коридору.

Это даже круто, что наши мамы подружились. Может, они продолжат общаться, когда мы вернемся в Бруклин? Тогда мы будем проводить время все вместе, ходить в Проспект-парк, ужинать в любимых ресторанах. Странные мысли, будто из семейного комедийного сериала.

Вспоминаю пышные блинчики с черникой в закусочной по соседству с моим домом. Однажды я нашел в них волос, но вынул и все равно доел свою порцию – настолько они хороши.

В животе заурчало. Теперь мне ужасно хочется блинчиков с волосами.

Смотрю через коридор: Флора все еще не спит. Она сидит на кровати с телефоном в руке.

Интересно, она смотрит последние новости по хештегу? Надеюсь, она не злится, что я рассказал всем, как у нее дела. Может, это было глупо? Успею ли удалить тот пост? Видела ли она, как кто-нибудь обсуждает поцелуй? Наш поцелуй.

Вожусь с собственным телефоном, чувствуя неловкость из-за того, что постил новости про Флору, когда Джои переодевается и входит в палату.

– Наслаждайся своим последним днем в одиночном заключении, – говорит он, пока берет анализы.

– Что?

– Завтра вы с Флорой воссоединитесь, – отвечает он, записывая результаты.

– Правда? Как?

– Так же, как и разъединились. На каталке.

– Я не про то. – Хотя сам не уверен, про что я. – Не знал, что мы снова будем соседями по палате.

– Ну, теперь знаешь. Завтра вы снова будете соседями.

– Интересно, что подумает об этом Келси, – говорю почти про себя.

Но, конечно же, Джои слышит.

– Мне тоже, – он злобно усмехается. – Hasta luego. Это значит…

– Знаю, что это значит! Я наполовину мексиканец! – огрызаюсь.

Но он уже вышел из палаты.

Снова смотрю через коридор на Флору, которая по-прежнему в телефоне. А она знает, что мы снова будем соседями?

Снова соседи. Карантинейджеры воссоединятся. О боже. Значит ли это, что придется что-то выкладывать? Подписчики безжалостны. Пока я позволял Келси заниматься всем этим. Даже новости о Флоре в основном писала она. Команда Келсер. А что будет, когда снова стану частью команды Флоривер?

Хочу написать Флоре, но не знаю, что сказать. Никогда не знаю, что сказать.

70. Флора

Даже несмотря на то что Оливера перевели всего лишь на другую сторону коридора, перевезти его обратно не так-то просто. Он в носилках, похожих на те, в которых нас доставили, и глаза у него такие же огромные, как тогда.

Наблюдаю со своей койки, как медсестры и врачи катят его мимо меня к окну и расстегивают пластиковую завесу вокруг него. Оливер хочет встать с каталки сам, но одна из сестер укладывает его обратно.

– Ой, точно, извините, – говорит он, вспыхивая и снова ложась.

Его перемещают на койку, медсестра делает несколько заметок, затем каталку увозят из палаты.

Мы остаемся одни.

Он спрыгивает с кровати и улыбается. От этого на лице появляются морщинки, и, глядя ему в глаза, я почему-то ощущаю себя в безопасности. Он выглядит таким здоровым и… бодрым. Даже несмотря на то что я больше не болею и принимаю душ, все равно чувствую себя неловко из-за своих волос, которые выглядят странно и безжизненно. Осторожно дотрагиваюсь до маски на своем лице.

Жара нет, но я все еще чувствую себя ядовитой.

Так приятно видеть его, я так по нему соскучилась.

У него есть девушка, которую я помогла ему завоевать.

Оливер все еще смотрит на меня.

– Э-э-э… привет, – говорю наконец. – Ты новенький?

Он коротко смеется.

– Да! Можешь показать мне, что тут и как?

Я улыбаюсь и подавляю порыв обнять его или хоть как-то прикоснуться.

Расстояние между нами будто гудит от напряжения.

У него есть девушка.

– Уверен, ты устала от вопроса «как ты себя чувствуешь?»…

– Ха, устала.

– Что? А, «ха».

Он смотрит мне в глаза, и я вспоминаю трюк из моего руководства для парней: смотреть девушкам в глаза – и невольно задаюсь вопросом, следует ли он этому совету с Келси.

– Как Келси? – спрашиваю в то же мгновение, как он говорит:

– Мне жаль, что ты заболела.

Повисают неловкая пауза и напряжение, которого я не помню раньше. Так странно быть с ним снова в одной палате.

Мы смотрим друг на друга, ожидая, пока один из нас заговорит.

– Как твоя девушка? – спрашиваю наконец.

Ужасно видеть, как он краснеет.

– Хорошо. Хештег гениален, кстати. Ты просмотрела все посты? Вероятно, сыграло роль и то, что Келси постоянно выкладывала новости. Постоянно! – Он несколько повышает голос. – Я тоже писал кое-что о тебе. Надеюсь, ничего страшного? Люди беспокоились. О, еще ты точно знала, о чем говорила, когда давала советы из этого руководства для парней. Они работают. – Он говорит очень быстро.

– Жаль, я не успела рассказать тебе больше до того, как заболела. Уверена, теперь, когда не сплю постоянно, смогу придумать еще что-нибудь. Хотя, кажется, тебе уже не нужны советы, тебе и без них неплохо.

– Нет, – быстро отвечает Оливер.

– Что нет?

– Плохо.

– О? Почему?

– Я волновался о тебе.

Я не ожидала такого, и, очевидно, Оливер – тоже, судя по его взгляду.

К моему удивлению примешивается раздражение. Это не он болел. Он понятия не имеет, каково это. У него есть девушка, а я была прикована к постели, пока рот зарастал кораллами.

– Мне жаль, что тебе было так плохо, – говорю с бо́льшим сарказмом, чем собиралась.

Он морщится.

– Это было…

– Надеюсь, ты не мучился из-за этого бессонницей, пока я отсыпалась за нас обоих.

– О чем ты…

– Но, по крайней мере, у тебя есть девушка, которая о тебе заботится.

– Почему ты повторяешь это?

– Что, «девушка»? – не могу сдержать яд в голосе.

Оливер выглядит обиженным, его лицо напоминает мне первый день в карантине, тогда, на базе, когда это казалось лишь забавным приключением. До того, как я его поцеловала.

– Я думал, ты будешь рада, что у меня есть девушка. Я следовал твоим советам. Это ты придумала руководство для парней и хештег! – бормочет Оливер.

– Знаю, – тихо отвечаю я.

– У меня наконец-то есть девушка, о которой я мечтал годами, а ты, кажется, злишься на меня за это или за что-то еще, – сердито говорит Оливер.

Их с Келси история. Все эти общие уроки, общие учителя, общие коридоры. История, которой у нас с ним никогда не будет.

– Зачем ты придумала хештег? И руководство для парней? Зачем хотела помочь мне? – спрашивает Оливер почти обвиняюще.

Вопрос застает меня врасплох.

– Не знаю.

– Так же как не знаешь, зачем поцеловала меня? – говорит он. – Флора, почему ты поцеловала меня? Не знаю, заметила ли ты, но даже незнакомцы в сети хотят знать ответ на этот вопрос.

Разговор впервые касается поцелуя.

– Хотела сделать что-то хорошее, – глядя ему в глаза, признаюсь, не зная, что имею в виду: поцелуй, руководство для парней, хештег или что-то еще, а выяснять слишком страшно. И слишком утомительно.

Но наш разговор снова, как всегда, прерывает посетитель. Келси.

– Дорогой, я дома! – говорит она, влетая и глядя только на Оливера. – Прямо как в старые добрые времена, опять в этой палате. – Она наконец переводит взгляд на меня. – И спящая красавица проснулась!

Думаю над ответом, но, кажется, мозги у меня всмятку. Все становится таким замедленным и вялым.

Наконец решаю, что нужно рассмеяться, но уже поздно: она тащит Оливера на его сторону палаты.

– Я должна следить за здоровьем моего пациента! – бросает она через плечо. – Он же мой парень. – Келси улыбается мне, но в ее улыбке совсем нет ничего искреннего. Штора задергивается. Затем я слышу, как что-то распыляется в воздухе, и по запаху понимаю, что это антисептик.

Келси разговаривает с Оливером о хештеге, о внимании, которое они вновь завоевывают в сети, и крошечная часть меня задается вопросом, действительно ли ей нравится Оливер или только внимание. Но подавляю эту мысль и напоминаю себе, что все сделала правильно и у Оливера теперь девушка его мечты.

71. Оливер

^{– Д}умаю, нам нужно писать в «Твиттер» во время свидания на Кони-Айленде, – говорит Келси.

– Да, конечно.

– И не переживай, если не выиграешь для меня никакой мягкой игрушки. Я знаю, все эти штуки специально так устроены.

– Да, конечно.

– Может, сходим на колесо обозрения несколько раз, просто чтоб наверняка сделать очень хорошие фотки. Что если прокатиться на нем тридцать раз в честь количества дней, которые ты провел на карантине?

– Да, конечно.

– Оливер, ты меня слушаешь?

Да. Вроде того.

Я все думаю, почему Флора повторяла «девушка». Звучало так, будто ей на язык попалось что-то противное, и она хотела сплюнуть.

И что Флора имела в виду под этим «что-то хорошее». Она говорила о поцелуе? Почему она считает, что это – что-то хорошее. Он и был хорошим, хотя я б ни за что не подумал, что мой первый поцелуй окажется таким. Запоминающимся, точно. Прямо как Флора. Запоминающаяся. Та, которую невозможно забыть. Не похожая ни на кого…

– Оливер?

Я осознаю, что Келси что-то говорит.

– Э, прости, можешь повторить последнее?

– Последнее? Я только что сказала миллион разных вещей.

Я нервно смеюсь. Попался.

– Ну, самое последнее, о чем я говорила, это то, что тридцать поездок на колесе обозрения стоят двести сорок долларов. Это дорого.

– Дорого?

– Ну, может, нам стоит разделить эту сумму на двоих. В конце концов, мы живем в двадцать первом веке. Или, может, откроем сбор.

– Э-э-э, давай мы об этом подумаем, время еще есть.

– Ну, на самом деле, нет! Ты выходишь с карантина меньше, чем через две недели. Мы должны пойти на это первое свидание как можно скорее, тебе так не кажется? Пока интерес к карантину еще не затухнет.

Меньше, чем через две недели. Это кажется вечностью, и ничем – одновременно. Меня только что снова перевели в палату к Флоре, а уже пора считать оставшиеся ночи, которые я проведу, прислушиваясь к ее дыханию.

Хотя, судя по нашему последнему разговору, она ждет не дождется, когда окажется дома… подальше от меня.

72. Флора

Странно, что у меня снова есть сосед. Странно, что это снова Оливер. Странно, что между нами все странно. Снова. До сих пор. Но я все еще быстро устаю, поэтому засыпаю, так и не поговорив с Оливером. Следующим утром на часах почти девять. Я проспала двенадцать часов. Интересно, теперь это мое самочувствие до конца жизни? Всегда вымотанная и с ощущением, что смогу проспать половину дня, и так и не отдохнуть.

Глаза опять закрываются, а затем – мама уже тут.

– Доброе утро, Флора. Ты в порядке? – спрашивает она, глядя обеспокоенно.

– Да. Просто устала.

– Окей. Джои сказал, это может продлиться еще несколько дней. Хотела бы я остаться подольше, но ты же понимаешь, что я должна вернуться к твоему дяде и Рэнди, да? Он никогда не оставался один с Рэнди на такое долгое время. Не знаю, о чем я думала.

– Обо мне, – отвечаю я. – Ты думала о том, чтобы приехать на карантин к своей больной дочери. Мам, дай себе немного расслабиться.

Мама улыбается.

– Вижу, что тебе лучше. И мне лучше, глядя на тебя.

Я отмахиваюсь.

– Но это правда. С Рэнди все будет в порядке. А с тобой будет? Думаю, тебе стоит сходить на массаж. Или пойти поужинать с друзьями. – Почему-то едва не предлагаю поужинать с мамой Оливера. Понятия не имею, откуда у меня эта идея.

Она смеется.

– Да, мэм.

– От работы кони дохнут, – говорю я, улыбаясь ей. Мама любит повторять все эти старые поговорки, просто чтобы позлить меня.

– Дареному коню в зубы не смотрят, – отвечает она.

– Хорошо там, где нас нет.

– А там, где нет карантина еще лучше, – говорит Джои, входя в палату.

Я и забыла, какие у Джои ямочки на щеках. Бабочки, которых я раньше не чувствовала от усталости и боли, вернулись и порхают внутри.

– Отцовская шутка, – говорю я.

– Я же не отец, – отвечает Джои.

– Нет, я знаю. Просто… такие плоские шутки обычно называют отцовскими. Потому что отцы часто шутят плоско.

За шторой смеется Оливер, но Джои просто смотрит на меня.

– Забудь, – говорю я. – Давай убедимся, что температура все еще в порядке.

– Хорошая идея, – соглашается Джои, делая шаг вперед.

Он сует термометр мне в рот, и тот пикает.

– Все в порядке, – произносит Джои, глядя на шкалу.

Мама сияет.

– Спасибо, – она пытается схватить руку Джои, но тот пишет в своем неизменном планшете, а потом поднимает рассеянный взгляд.

– Не нужно меня благодарить. Благодарите вирус, за то, что он покинул тело вашей дочери. Тот еще был опыт, да?

– Да уж, – отвечаю я. Как я могла забыть об этих ямочках?

– Ну, если нигде случайно не пересечемся, то увидимся через пару часов.

– Еще одна отцовская шутка! – говорю я.

Он снова выглядит недоуменно, и я слышу, как во второй раз смеется Оливер. Джои салютует мне, а затем отдергивает штору, закрывающую вторую часть палаты.

– Что такого смешного, Ромео? – Но из-за мамы Оливера, Джои явно старается играть в беспечных приятелей.

Ответа не слышно, Джои, должно быть, сунул Оливеру термометр в рот. Затем раздается писк.

– Ну, что там? – нетерпеливо спрашивает мама Оливера.

– Ваш сын по-прежнему здоров. Температура нормальная. Еще увидимся.

Джои уходит, и мама Оливера говорит:

– Он мне не нравится. И плевать, что он врач.

Моя мама шепчет:

– И мне тоже.

Хотя не знаю, почему она шепчет. И не знаю, почему ей не нравится Джои. Наверное, она не заметила его ямочки.

73. Оливер

Я слышу, как после ухода своей мамы Флора принимает душ. Появляется запах кокоса и мяты. Удивительно, что она уже делает это сама. Всего несколько дней назад я видел, как сестра помогала ей добраться до ванной. Она такая сильная. Интересно, она помнит, как до болезни я сказал своей маме, что считаю ее сильной? Интересно, она обидится, если я снова это скажу? Интересно, она обидится, если я скажу все, что думаю о ней?

Ужасно, что мы не закончили наш прошлый разговор. Ужасно, что я не пойму, почему она так странно относится к Келси. Ужасно, что теперь у меня есть девушка, но при этом я понимаю их еще меньше, чем раньше.

Слышно, как Флора идет обратно к своей койке и включает телик. Хочется поговорить с ней. Нужно поговорить с ней.

После двух сериалов я наконец робко спрашиваю:

– М-м-м, Флора?

Она не отвечает. Может, спит? Может, игнорит меня. А может в наушниках.

Беру телефон и нервно вожусь с ним. Вижу все уведомления о последнем посте Келси с тегами #любимыйкарантинейджер и #неприкасаемыйпарень.

И все посты с тегом #карантинейджер.

«Флоре вроде стало лучше. Где она? #карантинейджер

«Хватит уже Келсера, я хочу Флоривера! #карантинейджер».

Посылаю Флоре сообщение:

«Ты спишь?».

Она отвечает:

«Да. Крепко сплю».

Я смеюсь.

Жду.

Наконец пишу: «Можно к тебе?».

«Если хочешь».

Мама заказала мне онлайн кое-что из одежды. Но так долго проходив в больничной пижаме, странно вновь надевать обычную одежду. Столько всего приходится делать: застегивать пуговицы, змейки, разглаживать все.

Я встаю, приглаживаю джинсы, наполовину застегиваю толстовку, затем снова расстегиваю. Даже в больничной палате я не могу избавиться от этого делано-небрежного вида и не почувствовать себя при этом придурком.

Я слегка отодвигаю штору, вхожу было, но понимаю, что надо отдернуть штору пошире и делаю шаг назад. Дергаю штору, но размахиваюсь слишком сильно и нечаянно распахиваю ее полностью.

Флора смотрит на меня со своей койки.

– Ну, это было драматично, – говорит она.

Штора все еще колышется позади, и я придерживаю ее рукой.

– Так что случилось? – спрашиваю я, стараясь выглядеть буднично, но во мне нет ничего будничного.

– Не знаю. Это ты мне написал.

– О, точно.

«Спроси ее, почему она так странно относится к Келси», – говорю я себе.

Все точно так же, как когда-то в мечтах и фантазиях о Келси. Я так долго представлял себе этот разговор, а теперь Флора проснулась, и все совершенно иначе. Девушка, о которой я мечтал, вовсе непохожа на ту, что передо мной. Только на этот раз это Флора, а не Келси.

– Тебе и вправду лучше? – спрашиваю я.

– Поговаривают, что да.

Хочется обсудить с ней Келси, сказать, как я растерян. Может быть, она тоже растеряна, и поэтому вчера вела себя так странно?

Хотя она кажется такой недосягаемой. Смотрит на меня выжидающе. Я пялюсь в ответ, следуя ее же совету смотреть девушкам в глаза.

– Что ты делаешь? – Флора вздрагивает и отводит взгляд.

Я смущаюсь.

– Просто смотрю на тебя?

– Ну, выглядит пугающе.

Она же сама говорила, что зрительный контакт нравится девушкам, а теперь недовольна.

– Ты все еще это делаешь.

– Просто хотел, чтоб ты знала – я тебя слушаю.

– Так а я ничего не говорю. А ты смотришь так, будто хочешь сожрать мою душу.

Как раз в этот момент входит Джои, и я почти рад его видеть, ведь он положил конец этой неловкости, с которой я никак не могу разобраться.

Он смотрит на меня косо, но Флора вспыхивает, глядя на него.

– Привет, – тепло говорит она. Намного теплее, чем говорила со мной.

– Не позволяй своей девушке видеть тебя на этой стороне палаты. По слухам она ревнива.

Они смеются, а я говорю:

– Нет, вовсе нет! Стой, кто тебе такое сказал?

– Ну, просто я шарюсь в интернете, чувак, – отвечает Джои. – Она одержима тобой! И вашими отношениями.

Он садится на койку Флоры, а я замялся, не зная, что делать. Остаться? Он пришел лишь взять анализы. Но он врач. Или типа того. Может, надо уйти? Нужно ли прощаться, если уходишь всего лишь на другую сторону палаты, отделенную шторой? Забудем о руководстве для парней, мне нужно руководство по карантинному этикету.

Джои принимает решение за меня и говорит:

– Не возражаешь, Ромео? Немного конфиденциальности с пациентом.

– Точно. – Я возвращаюсь на свою половину. На этот раз у меня не возникает никаких проблем со шторой.

И только после того, как я сажусь на койку и слушаю, как они разговаривают и смеются, понимаю, что конфиденциальности не бывать, пока мы делим одну палату на карантине. Еще я понимаю, что они говорят о пицце, а не о каких-то медицинских вопросах.

Он остается с Флорой, пока не приходит ее мама, и я вспоминаю, что та сегодня уезжает, а завтра придут ее папа с Голди. Стоило поговорить об этом с Флорой. Выступить сочувствующим собеседником или типа того, потому что, как бы ни донимала меня моя мама, я знаю, что было бы грустно, если она уедет. Может, мы сможем снова поговорить после ухода Келси. Хотя не знаю, пройдет ли к тому моменту моя неловкость.

Не понимаю, почему вдруг так сложно разговаривать с ней. Келси в этот раз опаздывает всего на пару минут, так что даже не извиняется. Если верить моим подсчетам, при опоздании на срок до пяти минут, извинений можно не ждать. Шесть или семь минут под вопросом, но за опоздание свыше восьми минут она станет многословно оправдываться. Иногда водитель такси не может найти дорогу, иногда лифт поднимается слишком медленно. Иногда она «теряет счет времени» в доме своего дяди или на пляже.

Мне не хватает этого беспокойства из-за того, что я куда-нибудь опаздываю. На самом деле, мне не хватает самих походов куда-нибудь… снаружи.

– Как ты? – спрашивает Келси. – Как тут мой парень? Тебе что-нибудь нужно?

Она теперь все время повторяет одно и то же, а я каждый раз отвечаю одинаково:

– Нет, спасибо.

Затем она утыкается в свой телефон, а я – в свой, пытаясь не думать о Флоре и о том, что у нее в голове, но, кажется, это невозможно.

74. Флора

– Итак, я общалась с твоими учителями. Они сказали, что хотели бы заниматься по расписанию, которое не повредит твоему здоровью, – говорит мама во время своего следующего визита. Своего последнего визита.

Думаю, моему здоровью не повредило бы отсутствие напоминаний о школе, пока я в больнице, но я держу рот на замке.

– И, возможно, нам стоит подумать о няне для Рэнди, пока ты не встанешь на ноги.

Рэнди. Я скучаю по своему кузену. Скучаю по заботе о нем.

– Давай мы подумаем об этом, мам? Мне кажется, если я снова начну заботиться о нем, то быстрее приду в себя.

– Да, конечно, дорогая.

– Спасибо, мам. За все.

Она обнимает меня. Все еще непривычно обнимать кого-то в костюме химзащиты. Такое чувство, будто обнимаешься с гигантской подушкой.

Мама отстраняется, смотрит на меня и снова обнимает.

– Я буду так скучать, – говорит она.

– Я тоже. – Пытаюсь не расплакаться.

Она пробует стереть мои слезы, но ее огромные перчатки неловко скользят по лицу.

– Мне так жаль, – выдавливаю я.

– Дорогая, говорила же, не извиняйся за то, что заболела. Это не твоя вина. Это я все еще чувствую себя виноватой.

– Прошу, не надо, мам, – умоляю я. – Пожалуйста.

Вина за все, через что я ее протащила, бурлит внутри и ранит сильнее, чем боль во время болезни.

Мама смотрит на меня обеспокоенно.

– Ты уверена, что я могу вернуться обратно?

– Да, – отвечаю я, борясь со слезами. Чувствую, как дрожит нижняя губа, и закусываю ее так сильно, что боюсь почувствовать вкус крови.

Я слышу, что Келси уходит, а значит, и мама скоро уйдет, оставив меня на карантине. И я увижу папу и его новую жену, которую, вероятно, не должна ненавидеть. Потому что это она придумала мою поездку к ним, а не папа, который в основном игнорировал меня все время моего визита. А когда они уедут, я просто вернусь в Бруклин и буду ходить в школу, как будто ничего не случилось, будто я – та же Флора, которой всегда была и буду. Только теперь я заражена и ядовита, и никто не захочет прикасаться ко мне даже десятиметровой палкой.

А Оливер прошел через это все вдвоем со своей девушкой.

С девушкой, чьи намерения до сих пор сомнительны.

Я снова закусываю губу, и, кажется, и вправду чувствую кровь.

Мама опять обхватывает меня своими подушечными руками, и мы обе почему-то пытаемся сдерживать слезы, но совершенно безуспешно.

– Я так тебя люблю. Буду звонить каждый день. Каждый день! Я надоем тебе еще до того, как ты вернешься домой.

– Ни за что, – уверенно отвечаю я.

– Помни все, о чем мы с тобой говорили, насчет папы и Голди, ладно?

Я киваю, вытирая слезы.

Она снова крепко обнимает меня, а потом уходит. Снимает костюм химзащиты и бросает его в корзину. Затем подходит к окну с моей стороны и кладет ладонь на стекло.

Я тоже кладу ладонь на стекло, но чувствую, что она уже далека от меня.

75. Оливер

Со стороны Флоры раздается всхлип. Ее голос звучал так печально, когда она прощалась с мамой.

Хочется утешить ее, но она похожа на тех девушек, которые не хотят, чтобы их утешали, когда они плачут. Хотя, не знаю, с чего я так решил. Можно снова послать ей сообщение, но даже это кажется слишком агрессивным, слишком напоминающим о том, в какой тесной палате мы лежим, как мало у нас личного пространства. Держу пари, она скучает по собственной комнате. Последнее, о чем ей нужно напоминать – как близко мы друг к другу. И все же я не могу избавиться от ощущения, что она невероятно далеко от меня.

Решив дать ей немного личного пространства, я принимаю очень долгий душ. Когда выхожу, на ее стороне палаты тихо, и на этот раз я практически уверен, что она спит.

Флора просыпается и включает телик как раз перед приходом моей мамы.

– Мой Оливер! – говорит мама, и я чувствую себя виноватым за то, что она тут.

– Привет, мам.

– Как у нее дела? – Конечно, мама пытается говорить тихо, но это не самая лучшая ее способность, так что уверен: Флора все слышит.

– Э-э-э, нормально. – Хотя на самом деле, я понятия не имею, как она.

– Представляю, как ей одиноко, бедная девочка, – громко произносит мама.

– Мам! – шиплю я.

– Представь, если б я уехала от тебя? А ты ведь даже не болел!

– МАМ!

– Бедная девочка, – повторяет она, качая головой.

– Она выздоровела, и она сильная. И всегда была сильной.

Мама смотрит на меня удивленно.

– Ничуть не сомневаюсь в этом. Им с мамой пришлось не просто. Если кто-то и в состоянии пройти через все это, и остаться на высоте, так это она. – Мама указывает пальцем на штору.

Теперь я удивлен. Обычно в свои визиты мама сплетничает о наших соседях по квартире.

Она смотрит на меня и смеется.

– Я – мать. И подмечаю такие вещи. Но не могу сказать того же об этой твоей подружке, помешанной на социальных сетях.

Следовало бы шикнуть на нее, но я этого не делаю.

Мама почему-то смотрит на меня выжидающе. Может быть, она что-то спрашивала, а я отвлекся?

– Ну? – наконец произносит она.

– Что, ну?

– Ты не собираешься защищать свою девушку, как защищал Флору?

– А, точно. Келси тоже сильная. Сложно встречаться с кем-то на карантине, – говорю я нерешительно.

– Ага, – отвечает она недоверчиво, а потом говорит, – следуй своему сердцу.

– Что это значит?

Она просто улыбается мне и выдает загадочное:

– Сам поймешь.

И возвращается к сплетням, а я слушаю, как Флора переключает каналы. Мне по-прежнему интересно, как она чувствует себя на самом деле.

После того, как мама уходит, я хожу по своей части палаты с телефоном в руке. Наконец, набираю сообщение: «Ты в порядке?»

Затем быстренько прячу трубку под подушку, чтобы не ждать, пока он завибрирует в ответ.

Делаю еще несколько шагов, затем сдаюсь и хватаю телефон. Пришло сообщение, но от Келси, моей девушки. Что должно было меня осчастливить. Взволновать. Но этого не происходит. Мы переписываемся, я продолжаю прятать свой телефон, и, наконец, получаю то сообщение, которое ждал. Но это не то, на что я надеялся. Всего лишь: «Ага. В порядке. Спокойной ночи».

Вот только она не собирается спать. Потому что впервые размещает пост:

«Чувствую себя намного лучше. Спасибо всем за поддержку. #карантинейджер».

Она также добавляет селфи в маске, и я вижу сбоку нашу штору. Снова чувствую себя в параллельной вселенной.

Там есть ссылка на ее «Инстаграм», и я хлопаю себя ладонью по лбу так сильно, что даже больно. Я понятия не имел, что у нее есть «Инстаграм», и это глупо, потому что он у нее, конечно же, есть.

Не знаю, почему, но я нервничаю, когда перехожу по ссылке. Отвожу взгляд и снова смотрю на телефон. Там куча снимков, которые делала Флора.

Она кажется такой близкой, но я скучаю. Там фотки подруг, которых я уже видел по «фейстайм», и, должно быть, Рэнди. И очень много фотографий маленького сада в ее районе. У меня почему-то такое чувство, будто я вторгаюсь в личное пространство, как будто она разозлится, если узнает, что я смотрю ее фотки, так что я возвращаюсь к посту.

«Она вернулась! #карантинейджер #командафлоривер наконец-то! #карантинейджер

Флора! Мы должны знать о поцелуе! #карантинейджер

Я по-прежнему думаю, что она вовсе и не болела #карантинейджер

ПОЧЕМУ / КОГДА / КАК ВЫ ПОЦЕЛОВАЛИСЬ? #карантинейджер».

76. Флора

Ночью я ворочаюсь с боку на бок. Может быть, я отоспалась с запасом, пока болела, а может, скучаю по маме. Или чувствую себя отвратительно из-за своего поста. Обычно я выкладываю в «Инстаграм» всякие фотки. Фотки, а не свое лицо. То, что большую часть моего лица закрывает маска, приносит некоторое облегчение, но все равно неловко. Я слишком хорошо помню, как выглядела, когда заболела. Кажется, эти круги под глазами никогда не пройдут, и теперь я всегда буду выглядеть и чувствовать себя больной. И ядовитой.

И это кажется таким… фальшивым. Нереальным. Даже несмотря на то, что все реально. Но как можно передать запах больничной палаты, шуршащие звуки, которые Оливер издает во сне, страстное желание подышать свежим воздухом в посте в интернете, который увидит куча незнакомых людей? Я придумала хештег #карантинейджер, потому что хотела помочь Оливеру заполучить девушку мечты. И не ожидала, что так много людей заинтересуется этим. Не ожидала, что Келси получит так много внимания, будет им наслаждаться.

И я не ожидала, что кто-нибудь узнает о нашем поцелуе. О поцелуе, о котором я не могу перестать думать, о котором, готова поспорить, Оливер жалеет.

А может, я не засыпаю, потому что понятия не имею, что скажу папе и Голди утром. И все еще сердита на папу. Я по-прежнему не понимаю его и по-прежнему не знаю, что думать о Голди.

Почему не он пригласил меня в гости? Почему об этом подумали только мама и Голди? А что если б они не подумали? Мы б так и жили до тех пор, пока однажды он не перестал бы меня вспоминать? В ожидании, пока соответствующая часть мозга, все клетки, просто умрут, и я исчезну из его жизни, будто меня никогда не существовало?

Утром в глаза будто песка насыпали. Так часто бывает, если не спать допоздна.

Заглядываю в телефон и пугаюсь всех этих незнакомцев, которые обсуждают меня, анализируют мое лицо, задают вопросы. Пугаюсь и еще чувствую… фальшь. Эти люди ничего не знают обо мне. Обо мне настоящей. Не знают, что больше всего я люблю жареный сыр, что ненавижу изюм, что во втором классе сломала себе запястье, что боюсь плавать в океане. Понятия не имею, как выразить это через фотографию, да и не хочу.

Я опускаю телефон, снова чувствуя зуд и беспокойство, и иду в ванную. Вожусь с волосами, корчу рожи, смотрю, как выглядит мое безумное лицо. Оливер прав, нос действительно морщится, когда я злюсь. Как я не заметила этого за все свои шестнадцать лет?

Оливер.

Мне очень не хватает наших разговоров. Не стоило так грубо отвечать ему прошлой ночью. Не его вина, что ситуация с моими родителями такая неловкая и странная. Хотя у него, кажется, не лучше. Я действительно много пропустила, пока болела и спала, и я все еще не знаю, где его отец. Если он у него есть. Кажется, на базе он упоминал, что живет с мамой, и ни разу не говорил об отце, как будто его у него нет и никогда не существовало.

Интересно, не хочет ли мой папа, чтобы меня никогда не существовало?

Возвращаюсь в постель и вижу, что Голди – а не мой отец – написала мне, что они в аэропорту и уже готовы ехать в больницу.

Ведь именно мачеха должна сообщать, что отец собирается навестить свою дочь на карантине!

Пишу Оливеру: «Извини. Тяжелая ночь».

На часах немногим больше восьми, и на другой стороне палаты тихо, но он отвечает: «Без проблем».

Размышляю, что бы ему написать, как: «Я тут, если захочешь поговорить».

Сердце слегка встрепенулось в груди. Вспоминаю, что хотела включить это в свое руководство для парней. «Убедись, что ты доступен для девушки, и она всегда может поговорить с тобой. Отнесись к этому серьезно».

Он что, отрабатывает на мне приемы из своего собственного руководства? «У него есть девушка», – напоминаю я себе.

Но быстро забываю об этом, поскольку вижу, как в коридоре одеваются папа и Голди. Оба кажутся напуганными. И в отличие от Келси, которая просто притворяется, они напуганными по-настоящему. Джои показывает, как надевать костюм химзащиты, а папа все не может попасть в рукав.

Он вытирает лоб, и я вижу, что там выступил пот.

Наконец, папа натягивает костюм, Голди надевает свой, оба следуют через шлюз за Джои и оказываются в моей палате.

– Флора! – восклицает папа. – Ее можно трогать? – спрашивает он Джои.

– Конечно, можно, – отрезаю я. – Зачем, по-твоему, вы надевали эти костюмы?

– Вот это моя Флора Крутышка, – улыбаясь, говорит папа. Он дал мне это прозвище, когда я была в четвертом классе и подралась на детской площадке с какими-то ребятами постарше, которые обижали Рэнди.

Он склоняется обнять меня, но это объятия, которыми обычно обмениваются с мало знакомыми людьми, например, с приятелем друга после большого совместного ужина. Голди по-прежнему стоит рядом с Джои.

– Ты тоже можешь меня обнять, – говорю я тем же раздраженным тоном. Все, что сказала мне о ней мама, затерялось где-то в голове.

Голди подходит к моей койке, и я замечаю слезы, текущие по ее лицу. Она наклоняется обнять меня, обнять по-настоящему.

Когда она отстраняется, то говорит:

– Мы так рады, что тебе лучше. – Конечно же, первое, что она говорит, это «мы».

– Спасибо, я тоже, – отвечаю я сквозь зубы. – Эй, не стесняйтесь фоткаться. Эту маску мне осталось носить всего лишь несколько часов. Наша тема все еще в тренде. Может, и вы попадаете в лучи славы!

Голди растерянно смотрит на меня.

– Я не хочу трендов. Я выкладывала все это, потому что беспокоилась. И беспокоюсь. Думала, вдруг тебе станет лучше от того, как много людей беспокоится о тебе.

Не хочется говорить ей, как хромает ее логика, поэтому молчу.

И мы дальше просто смотрим друг на друга. Наконец черед Джои со своим верным термометром и манжетой тонометра.

– Что там? – нервно спрашивает папа.

– Тридцать восемь.

– Что? – у него вырывается рык.

– Дурная больничная шутка, – отвечает Джои. – Все еще норма. Наслаждайтесь визитом.

Я хочу, чтоб он остался и спас меня от Голди и отца, но Джои уже ушел на сторону Оливера.

– Как местная еда? – спрашивает Голди. – Ты получила нашу корзину? Знаю, ты не придерживаешься безглютеновой диеты, но это была единственная здоровая еда с доставкой, которую нам удалось тут найти.

Я слишком шокирована, чтобы отвечать, потому молчу.

– Кажется, там были чипсы. Полезные чипсы. Мне всегда хочется соленого, когда я болею, – снова пытается Голди.

– Спасибо, – говорю я.

Мы еще какое-то время смотрим друг на друга. Пока тут был Джои, пришла мама Оливера, и я слышу, как она рассказывает о новом рецепте ризони^[5], который нашла в сети.

– О, я люблю ризони! – восклицает Голди. – Готовлю их с жареным перчиком и сыром фета, когда хочу побаловать себя.

«Потому что сыр фета – это почти живой организм», – злобно думаю, но ничего не говорю.

Мама Оливера тоже то ли не слышит, то ли не хочет слышать слова Голди, потому что продолжает разговаривать.

Но тут вклинивается Оливер:

– Фета – мой любимый сыр.

– Да кто вообще любит фету? – спрашиваю, прежде чем успеваю прикусить язык. Мама Оливера замолкает, а Голди с папой смотрят на меня.

Вскочив с постели, распахиваю штору. Оливер с матерью выглядят удивленными.

– Прошу прощения, – извиняюсь. – Но серьезно, Оливер: фета?

Оливер улыбается.

– Да.

Он склоняется вперед, смотрит за штору, на моего отца и Голди.

– Привет, я Оливер.

Когда это он стал таким вежливым?

– Кеннет, – говорит папа, вставая. Он протягивает руку за штору, обмениваясь с Оливером рукопожатием. – Это моя жена, Голди.

– Ну, хорошо, что у всех появилась возможность познакомиться! – резко говорю и задергиваю штору.

– Э-э-э, Флора, а обо мне ты забыла? – спрашивает мама Оливера с другой стороны.

Все смеются, но мне хочется лишь вновь заткнуть уши наушниками и танцевать, пытаясь не начать снова пинать дверь.

– Приятно познакомиться! – отвечает Голди, запрокидывая голову так, чтобы ее голос пронесся над шторой.

– Взаимно! – говорит мама Оливера.

Все снова смеются, и, даже несмотря на то что я по-прежнему раздражена, напряжение в палате вдруг как-то исчезает благодаря сыру фета.

И Оливеру.

77. Оливер

– У тебя есть любимый сыр? – позже спрашиваю у Келси, во время ее полуденного визита.

Она пробыла в моей палате уже почти двадцать минут, и это практически первое, что я сказал ей за все время.

Сначала мне кажется, что она меня не услышала, потому что ее взгляд так и не поднимается от телефона и ответа не следует.

Открываю рот, чтобы повторить вопрос, когда она переспрашивает:

– Что значит «любимый сыр»? Ты про сыр на пицце или в сэндвиче? Каков контекст?

– Да нет никакого контекста. Просто интересуюсь твоим любимым сыром.

– Ну ладно. – Она выглядит разочарованной, но наконец поднимает взгляд от телефона. – Я думала, это как-то связано с нашим свиданием. Или, может, с игрой, в которую ты хотел поиграть.

– Игрой про сыр?

– Не знаю.

– Аналогично.

И мы оба вновь опускаем взгляд к телефонам.

78. Флора

Папа с Голди тут всего один день – это три визита, но, кажется, что их было уже триста. У них еще нет билетов домой: «просто на всякий случай», но мне уже хочется сказать, чтобы они уезжали. Не представляю еще десять дней таких посещений.

После всего, что сказала мне мама, хочется многое с ними обсудить, особенно с отцом, но я молчу, и такое впечатление, что весенние каникулы продолжаются – мы смотрим телик и болтаем о пустяках. Ощущение, будто я вторгаюсь в их пространство, как чужак в собственной семье, который не вписывается.

Я почти готова променять все это на болтовню Оливера и его девушки. Почти. Визиты на сегодня закончены, так что я включаю телик и щелкаю каналы, но все кажется слишком громким даже с выключенным звуком. Немного смотрю новости и вдруг вижу снимок больницы, в которой узнаю нашу. Выключаю телик. Надоело слушать, как меня обсуждают какие-то незнакомцы.

Прикасаюсь к своему лицу. Без маски чувствую себя голой. Странно, до чего я к ней привыкла.

Поднимаю телефон и вижу, что еще больше незнакомцев третируют меня, расспрашивая о поцелуе. «Флоривер». Они что, действительного не могли придумать тега получше? Не то чтоб это имело значение, поскольку Келси позаботилась о том, чтобы весь интернет знал, что Оливер – ее парень. Заглядываю под штору и вижу ноги Оливера, расхаживающего по палате в носках.

Пишу ему: «Что делаешь?».

Несколько минут спустя он отвечает: «Особо ничего. Ты?».

Ответ не слишком внятный, ну да ладно. Отдергиваю штору и вижу у Оливера то же самое удивленное выражение лица, как при знакомстве папы и Голди с ним и его мамой.

Прежде чем он успевает хоть что-то сказать, плюхаюсь на стул на его стороне палаты.

– Занят?

Он оглядывается.

– Думаю, смогу уделить тебе время.

Я смеюсь.

– Уверен? Вдруг тебе нужно поискать какой-нибудь феты?

Теперь смеется он.

– Это хороший сыр!

– Почему мы вообще говорим о сыре?

– Это ты начала, – напоминает Оливер.

– На самом деле начал ты.

Он потирает подбородок.

– Уверена? Кажется, это была…

– Боже, она такая фифа… и она – моя мачеха, – перебиваю я.

– Голди, – заканчивает Оливер.

– Не произноси при мне ее имя.

– Чье? – спрашивает Оливер, улыбаясь.

Я едва не отвечаю ему, но потом закрываю рот.

– Она ужасна, разве нет?

– На самом деле… я так вовсе не думаю, хотя говорил с ней всего несколько секунд. Она кажется…

– Прошу, только не называй ее милой.

– Ну, я хотел сказать «славной». Но и милой – тоже, да.

У меня вырывается стон.

– Отлично. И ты туда же.

– Куда?

– Еще один самец, завоеванный моей мачехой. Только не спрашивай, насколько она старше меня, потому что это отвратительно.

– Что? Да я вообще не об этом.

– Тогда о чем же? – Вдруг понимаю, что устала от этого разговора.

– Помнишь, что сказала твоя мама? Это была идея Голди – пригласить тебя.

– Откуда ты узнал? – спрашиваю ледяным тоном.

– Вы говорили об этом с мамой во время одного из визитов, до того как ты заболела.

– И ты слушал? – спрашиваю, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Да, слушал. Я следовал твоему совету. Ты сказала, что слушать людей важно.

– Разве? Когда это?

– В руководстве для парней.

Он выглядит таким смущенным, таким искренним, что я в конце концов отвечаю:

– Есть большая разница между тем, чтобы слушать или подслушивать. Я имела в виду: важно слушать девушек, когда они говорят с тобой, когда они хотят говорить с тобой, хотят, чтобы ты о чем-то знал, а не когда вы застряли вдвоем на карантине и ты подслушиваешь сугубо личные семейные разговоры.

Лицо Оливера вытягивается, и я точно знаю, что задела его.

– Я просто пытался помочь, – тихо отвечает он.

Вспоминаю, как мама рассказывала о папе и Голди, а у меня было странное чувство – желание, чтобы Оливер услышал, чтобы узнал все это. И он слушал, а я даже ничего ему не рассказала тогда, а теперь еще и обидела.

Снова.

– Спасибо, – говорю, касаясь его руки.

– За что? За то, что плохо следовал инструкциям и злоупотреблял руководством, автор которого – моя соседка по палате?

– Погоди, злоупотреблял руководством? Ты о чем?

Оливер краснеет.

– М-м-м, ни о чем.

– Не думаю, что тебе нужна еще какая-то помощь. Судя по социальным сетям, ты неплохо справился. Всем совершенно ясно, что у тебя есть девушка! – Интересно, для Оливера мой голос звучит так же громко, как для меня? Я изо всех сил пытаюсь загнать поглубже этот голос, который все повторяет мне, что Келси больше нравится внимание, чем Оливер.

– Да, точно, – отвечает Оливер, но краснеет еще сильнее.

– Почему ты вспомнил о руководстве? – спрашиваю я.

– Просто! Я просто… забудь.

– Забыть что?

– Ничего.

– Ты уже начал. Очевидно, тут что-то большее, чем «ничего». – Осознаю, как нелепо это звучит.

– Давай оставим это, прошу! – умоляет Оливер.

– Что оставим?

Лицо Оливера с каждой секундой краснеет все сильнее. Он вытирает лоб и скрещивает руки на груди. Я его нервирую и сама не знаю, почему это меня так волнует.

– Пора спать, – резко говорю, вставая.

– Э-э-э, всего девять. Ты нормально себя чувствуешь? – Но в его взгляде читается облегчение.

– Я в порядке! – отвечаю громче, чем хотелось бы. – То есть спасибо.

– Да не за что.

Но он явно не понимает, за что я его благодарю. Я и сама не знаю.

Он обмахивает лицо, а я возвращаюсь на свою половину палаты. Интересно, почему, разговаривая с Оливером, я чувствую себя одновременно и лучше, и гораздо более растерянной.

79. Оливер

Келси написала, что задерживается и не сможет быть у меня раньше двух двадцати пяти.

– Мне так жаль, что я опоздала, – говорит она, когда приходит. – Эта встреча заняла целую вечность!

– Встреча? Какая встреча? – Я растерян.

– С парикмахером! Я отстригла шесть дюймов!

Теперь, когда она об этом сказала, вижу, что волосы у нее и правда смотрятся немного иначе.

– О, просто сложно заметить из-за костюма химзащиты, – говорю.

– Ой, Оливер, ты, конечно, умеешь заставить девушку почувствовать себя особенной.

– Нет. Прости. Твоя стрижка выглядит… мило.

– Мило, ну отлично. Я даже не выкладывала ничего в «Инстаграме», чтобы сначала показаться тебе. Ну, теперь ясно, что зря.

– Прости, – жалко отвечаю я.

Ломаю голову, пытаясь вспомнить подсказки Флоры, чтобы исправить положение. Думаю о руководстве для парней и о том, что сказал Флоре прошлым вечером. Краснею от одной мысли, что чуть не проболтался, что испытывал на ней приемы из руководства.

Выглянув в окно, снова оборачиваюсь к Келси, которая смотрит на меня сердито.

– Прости, – повторяю. – Думаю, мне пора проверить зрение или мозги. Твоя прическа и правда… очаровательна.

Должно быть, я выбрал верное слово, потому что Келси уже не выглядит такой рассерженной.

– Я тебя прощаю, – говорит она. – Но не хочешь ли ты для начала узнать, почему я подстриглась?

Я-то думал, что она подстриглась потому, что ее волосы отросли, но что-то подсказывает мне, что не стоит говорить это вслух.

– Очень хочу.

– Для тебя! Для нас! У нас сегодня шестнадцатидневный юбилей! А поскольку нам обоим – шестнадцать, это совершенно особенный день.

И вот она уже рядом со мной, с телефоном в руке, делает селфи. Келси смотрит на фото, потом на меня и спрашивает:

– Может, ты разместишь фотку? А то кажется, что только я всегда все выкладываю, нет?

Так «кажется» потому, что так и есть. Но я отвечаю:

– Хорошая идея.

Она отсылает мне фотку, где у меня дурацкое лицо, и я пытаюсь сочинить пост, но не знаю, что писать. Но точно знаю, что не стоит спрашивать у Келси, чей взгляд как будто прожигает мне затылок. Наконец пишу: «Счастливого шестнадцатидневного юбилея. #карантинейджер». И нажимаю «поделиться».

Телефон Келси звякает, и она удовлетворенно улыбается. Рад, что прошел ее испытание: испытание интернетом. Мы наблюдаем за волной комментариев:

«Келсер навсегда. #карантинейджер».

«Шестнадцать дней? Кто отмечает шестнадцать дней? #карантинейджер».

«Очаровательная стрижка! #карантинейджер».

«Точно, точно подстригусь завтра так же. #карантинейджер».

«Оливер в окружении двух красоток. Можно мне тоже стать #карантинейджером?».

80. Флора

Отец с Голди все говорят и говорят о новом соке, который хотят попробовать, а я слушаю Оливера и Келси, размышляя о том, что мне стоит дать ему больше советов из руководства. Хотя я все еще в растерянности по поводу его вчерашних слов о злоупотреблении моими советами. Он не злоупотребляет ими с Келси, это точно. Слышу звуки их телефонов и уверена, что они выложили очаровательное совместное фото, от которого вся сеть будет в восторге.

Так о чем он говорил? Чем, по его мнению, он злоупотреблял? И почему я так разозлилась на то, что он слышал мой разговор с мамой, если в тот момент сама этого хотела?

Наверное, он растерялся. Так же, как растерялась сейчас я.

Смотрю в телефон, пока папа и Голди все еще говорят. Оливер что-то выложил. Чувствую удивление. Удивление… и еще какое-то странное чувство внутри. Смотрю на фото пристальнее. Как Оливер мог не заметить ее стрижки? Келси и правда подстриглась лишь для Оливера… или для всех своих подписчиков?

Пробегаюсь пальцами по волосам, подхватывая посеченные концы. Последний раз я стриглась как раз перед Хеллоуином. Интересно, есть ли в больнице парикмахер и сможет ли он прийти сюда в костюме химзащиты? Хотя как можно довериться рукам с ножницами в этих перчатках?

Перебираю посеченные концы. Хотя кого мне тут впечатлять?

81. Оливер

У нас осталось еще десять минут, но Келси уже собирается.

– Куда идешь? – спрашиваю.

– О, да нужно кое о чем позаботиться, – отвечает она.

– Окей.

Снова повисает неловкое молчание, но затем она улыбается и говорит:

– Счастливого шестнадцатидневного юбилея.

Поверить не могу, что мы празднуем шестнадцатидневный юбилей, но отвечаю:

– И тебе. Я все компенсирую. То, что забыл о дате.

Она снова улыбается.

– О, да? Как?

– Это будет сюрприз. – Сюрприз. Всякий раз, как мой отец пропускал один из наших совместных уик-эндов, то обещал, что в следующий раз у него будет для меня сюрприз. Я так и не узнал, имелись ли в виду подарок или какое-то особенное занятие. Потому что при следующей встрече он ничего такого не упоминал.

– Люблю сюрпризы, – говорит Келси, и я чувствую себя виноватым, когда ее улыбка становится еще шире. Она сжимает мне руку. – Увидимся завтра.

Келси уходит, и я слышу, как уходят отец Флоры и Голди. Остаемся только мы с Флорой.

В палате так тихо, что мне слышно, как сердце стучит в ушах.

Затем на телефон Флоры звонят по видеосвязи. Она стонет, выжидает секунду, а потом говорит:

– Привет!

В ответ раздается непрекращающееся хихиканье, и Флора повторяет:

– Привет.

И лишь тогда хихиканье обрывается, раздается ответ:

– Флора! Мы думали, ты умерла! – И снова еще более заливистый смех.

– Вау, спасибо, – отвечает Флора, а девушки просто смеются.

– Прости, – говорит одна из них. – Мы просто съели кучу пончиков и теперь гиперактивны.

– Может, если нам станет плохо, нас отвезут в больницу, и мы сможем остаться с тобой!

– Это полная ерунда, – отвечает Флора, но девушки смеются слишком громко, чтобы услышать ее.

– Вы зачем мне звоните?

Одна из девушек говорит:

– Заткнись, я не слышу Флору! Что ты сказала, Флора?

Но раздается новый смех, а потом – звук, словно телефон уронили, и одна из девушек кричит:

– Она сунула пончик мне за шиворот!

Снова какая-то возня и, кажется, беготня. Другая подруга произносит, запыхавшись.

– Флора, так здорово, что тебе лучше. Мы собирались приготовить эти пончики к твоему возвращению, но все съели!

Затем раздается крик.

– Извини, что не получилось собрать тебе больше денег. Думаю, людям неинтересно участвовать в создании лекарства от новой болезни. Может, потому что болезнь не уродует лица или типа того.

– Эй, а тебе можно будет целоваться после выписки? Я хочу моно! Вот было бы здорово отоспаться несколько недель и не ходить в школу. Звучит потрясающе.

Флора вздыхает.

– Мне пора. Скоро придет врач.

– О-о-о, врач. Он секси?

– Странный вопрос. Кого это волнует? И с чего вы решили, что мой врач – мужчина?

– Справедливо. Но все-таки он секси? Или она?

Новый взрыв хохота, но на этот раз он резко обрывается – Флора вешает трубку.

Она глубоко вздыхает, потом я вижу ее ноги у шторы:

– Извини, Оливер.

– Все в порядке, – быстро отвечаю, но не знаю, за что она извиняется. Флора говорила: важно уметь слушать, что девушкам это нравится, так что добавляю: – Хочешь поговорить?

Она распахивает штору.

– Ты не представляешь, как.

Ее волосы собраны на макушке в тот безумный пучок, которые девушки, кажется, умеют собирать инстинктивно. Это меня немного смущает. В штанах для йоги и толстовке она выглядит… естественно красивой.

Должно быть, я смотрю на нее слишком пристально, потому что она дергает змейку толстовки и говорит:

– Могу зайти позже, если я не вовремя.

– Нет-нет, вовремя. Оставайся! – Похлопываю по своей койке. Это кажется слишком личным, слишком интимным, но она садится рядом со мной. Ее нога оказывается вплотную к моей.

Я смотрю на наши ноги и чувствую жар.

Флора вздыхает, и дыхание касается моей щеки.

– Извини, что мои подруги – идиотки.

– Тебе не нужно извиняться. То есть это не твоя вина. Хочу сказать…

– Нет, просто мне неловко. Они были такие громкие и такие глупые. Я не знала, вдруг ты пытался… отдохнуть или типа того.

– Все в порядке. Но спасибо.

– Всегда пожалуйста.

– Э-э-э, а ты в порядке?

Флора снова вздыхает, и я так остро осознаю, насколько близки ко мне ее губы. Ее нога все еще прижимается к моей.

– Карантин – вовсе не такой, как я думала, – наконец отвечает она.

– Да? – спрашиваю осторожно.

– Я думала, некоторая дистанция с друзьями и семьей пойдет мне на пользу. Но все стало лишь сложнее и хуже. – Секунда молчания. – Оливер, выразить не могу, как мне жаль, что втянула тебя во все это. – Она хватает меня за руку, а потом быстро отпускает.

– Ни во что ты меня не втягивала.

Флора смеется.

– Лжец из тебя ужасный. Я стопудово втянула тебя во все это. Ты бы не сидел тут, в больничной палате, если бы не я. Если бы я не… – Она замолкает, глядя мне в глаза. – Но, слушай, зато ты заполучил девушку! – Флора мягко пожимает мою руку.

– Точно, девушку.

Мы молчим несколько секунд. Мои мысли разбегаются в миллион направлений, но я говорю:

– Твои подруги не идиотки, они просто мало пережили. Они беспокоятся о тебе, но не знают, как это выразить, и понятия не имеют, через что ты прошла. После смерти отца мои друзья тоже вели себя как идиоты.

Я впервые говорю об отце с Флорой и вообще с кем-нибудь, не считая мамы.

– Соболезную, Оливер, – тихо говорит Флора.

– Все в порядке. Он был придурком.

Флора ничего не отвечает, просто ждет, когда я продолжу.

– Но все же мне его не хватает, – говорю. – Ну не глупо ли?

– Нет. Совершенно нет. Мой папа тоже порой ведет себя как придурок, но мне все равно его не хватает.

– Твой непохож на придурка. А мой действительно им был. То есть на самом деле. Не навещал меня и никак не общался.

Мне должно быть неудобно рассказывать ей все это, но ничего такого нет.

– Ну какой отец даже не звонит своему сыну? – Чувствую слезы на глазах, но не собираюсь плакать перед Флорой.

– Придурок. Ты прав. Но это ведь он придурок, а не ты, ты ведь понимаешь?

Я киваю, испугавшись, что если заговорю, то и вправду расплачусь.

– Хорошо. Потому что ты – совсем не придурок. На самом деле ты очень клевый.

Она отодвигает ногу, и я тут же чувствую, как мне не хватает близости ее тела. Кожа нагрелась в месте соприкосновения. «Она сказала, что я клевый».

– Спасибо, – отвечаю осторожно, не доверяя собственному голосу. – Но мы вроде должны говорить о тебе! Разве ты не за этим пришла?

– Разве? Теперь даже не знаю. Может, не стоит говорить о моих подругах-идиотках и твоем отце-придурке, а лучше обсудить клевых людей?

– Вроде меня? – спрашиваю раньше, чем успеваю прикусить язык.

– Неплохо, – она улыбается.

«Она считает меня клевым».

– Готов поспорить: ты говоришь это всем парням, с которыми сидишь на карантине.

Она смеется, запрокидывая голову, и ее волосы щекочут мне шею.

– Келси повезло, – говорит Флора и резко встает: – Кстати, поскольку я – автор руководства, думаю, вероятно, стоит напомнить всем в сети, что она – твоя девушка. Просто на всякий случай. Команда Келсер, верно?

– Э, верно, хорошая идея. – Но, кажется, это последнее, чего бы мне хотелось. – И как нам сделать это?

– Можем сделать видео.

– Видео?

– Просто чтобы показать всем, что мы с тобой – всего лишь соседи по палате, а Келси – твоя девушка. И как глупо писать Флоривер, – говорит Флора.

– Точно. Глупо.

– Совершенно глупо!

– Точно, – повторяю я. – Итак, какое видео?

– О, это я должна придумать? – и она улыбается.

– Да, разве не ты менеджер тегов?

Флора морщит на нос, я смеюсь, и это злит ее еще больше, отчего нос морщится сильнее. Ужасно хочется сказать ей, как это мило.

– Я рада, что ты так серьезно к этому относишься, Оливер, – говорит она, но затем снова улыбается: – Ну, поскольку мы – соседи, почему бы не снять видео, показывающее нашу палату?

– Глубокомысленно.

– Эй, что-то я не слышу от тебя идей получше! Ладно, можем сделать это завтра. Уверена: тебе нужно написать или позвонить Келси. В конце концов, у вас шестнадцатидневный юбилей.

– Ты слышала? – спрашиваю, вдруг чувствуя смущение. Флора ухмыляется мне, и я добавляю: – В руководстве сказано «слушать», а не «подслушивать».

Она отвечает:

– Туше, – задергивает штору и смеется на своей стороне палаты. Я касаюсь ноги там, где была нога Флоры, все еще чувствуя ее тепло.

82. Флора

Может, притвориться больной во время визита папы и Голди? Столько всего зависло в воздухе, я столько хочу сказать, а мы разговариваем о всяких глупостях вроде тако и сока. Не то чтобы я жаждала откровений с Голди. Хоть моя мама сказала, что Голди не такая уж и ужасная, это не значит, что мне внезапно стало с ней уютно и захотелось обнажить душу.

Так что я удивлена, когда отец приходит навестить меня один.

– Где Голди? – спрашиваю.

– Она подумала, что нам не помешает немного времени наедине.

– Наедине? Почему?

– Ей кажется, что мы недостаточно общаемся при ней. Она хочет побыть с тобой подольше, но знает, что нам необходимо и личное время.

– О, и ты снова последовал ее совету? Делаешь все, что она хочет? Иначе пришла бы она, а ты бы избегал встреч со мной.

– Флора, не груби, – папа выглядит обиженным.

Я наконец взрываюсь.

– Просто не понимаю, почему ты не пригласил меня в гости!

– О чем ты?

– Потребовались две разные женщины, чтобы заставить тебя пригласить к себе собственную дочь. И одна из них – женщина, которая мне даже не нравится. Не нравилась. Не знаю.

– Так твоя мама рассказала тебе?

– Конечно, рассказала!

– Это сложно объяснить, – говорит он.

– Но попробуй, – бросаю вызов, – я пробуду тут еще восемь дней. Думаю, за это время удастся постичь эту квантовую физику.

Папа надувает щеки, выдыхая.

– Полагаю, я боялся.

– Боялся? Чего?

– Твоего разочарования.

– С чего бы мне разочаровываться?

Папа вновь вздыхает.

– Я подвел тебя, Флора. Подвел твою маму. Я принес обеты перед семьей и друзьями и нарушил их. Подвел сам себя.

– Как ты нас подвел?

– Надо было сильнее стараться, отдавать семье всего себя.

– Думаешь? – спрашиваю саркастично.

Папа печально качает головой.

– Извини за ту боль, что причинил тебе.

– Ну да, женитьба на сексуальной блондинке вдвое младше тебя, конечно, многое исправила.

Папа бросает на меня резкий взгляд.

– Она – твоя мачеха и любит тебя. Знаю, как ты на это смотришь, но дай ей шанс. Ты еще увидишь, какое большое у нее сердце.

– У нее не только сердце большое, – бормочу я.

– Что, Флора?

– Ничего.

– Как бы там ни было, я боялся тебя разочаровать. Все это казалось таким клише, таким стереотипом. Я постоянно вижу мужчин вроде меня с молодыми женами в нашем районе и понимаю, как жалко мы выглядим. Но прошу, поверь мне: Голди другая. Она любит тебя. Ты представить себе не можешь, как мне было тяжело.

– Тебе? Богом клянусь, если еще хоть кто-то скажет мне, как ему тяжело, я сорвусь.

– Извини, Флора. Я все же отец… все еще твой отец… и я все еще могу беспокоиться.

– Ты беспокоился? Сомневаюсь, – отвечаю с жаром.

– Конечно, беспокоился.

– Ну, ты мой «все же отец», который едва написал пару строк за время карантина. Я получала сообщения от Голди чаще, чем от собственного отца!

– Я не хотел тебя нагружать и думал, что если Голди взялась поддерживать связь с тобой, то это вас сблизит.

– Как здорово, что ты так ценишь нужды Голди. – Внезапно осознаю, насколько громко разговариваю и как тихо на стороне Оливера. Они с Келси оба, вероятно, уткнулись в телефоны, но все же готова поспорить: Келси прислушивается к каждому слову и все впитывает. Если она запишет что-нибудь о моей личной жизни и разместит это в сети…

– Все в порядке, пап, – говорю резко.

– Да? – Он смотрит растерянно.

– Да, типа того. Может, поговорим об этом позже? – Показываю на штору у койки, и папа растерянно поворачивается.

– Позже – это перед тем, как ты вернешься в Бруклин?

– Ага, наверное. Уже совсем скоро.

– Да тут ждать еще больше недели.

– Знаю, – отвечаю нетерпеливо. – А пока, пап, просто…

Он смотрит на меня с надеждой. Я устала злиться на него, на Голди, на мир. Лучше уж я попытаюсь как можно лучше провести с ним время на карантине.

– Забыла, что хотела сказать.

И, вероятно, это к лучшему.

83. Оливер

Келси пялится в штору меж нашими койками, слушая, как Флора разговаривает с отцом, и выглядит так, будто хочет закинуть попкорн в микроволновку.

– Ну, я тут думал про Кони-Айленд, – говорю громко, но бесполезно: она не в силах отвлечься.

– Думаю, может, она нам завидует, – шепчет Келси.

В ужасе смотрю на нее, прижимая палец к губам, чтобы она замолчала.

– Не думаю. То есть я знаю, что это не так.

– Как скажешь, – отвечает Келси, не отводя взгляда от шторы.

– Так и есть! – Встаю с койки. – Почему ты считаешь иначе?

– Видимо, она очень злится на отца и мачеху. Тебе не кажется, что так она сливает гнев, направленный на тебя и меня? Завидует, что мы счастливы, и вымещает это на них?

– О чем ты вообще говоришь?

– Не знаю, просто подумала. Кто-то из моих друзей так предположил.

– Из друзей или из подписчиков в социальных сетях?

– А разве это не одно и то же?

– Точно.

Келси возвращается к своему телефону.

– На нее много всего свалилось, ты ведь знаешь, – говорю ей. – И она через многое прошла, даже не считая болезни. Но она крепкая и сильная.

Келси поднимает на меня взгляд.

– Окей. – Голос у нее скучающий.

Я хочу сказать что-то еще, но она встает.

– Ладно, пора делать фотку. Иди сюда, мой парень.

Но я не двигаюсь.

– Хорошо. Подойду сама! – Она подходит и обнимает меня за плечи, но я так и не двигаюсь с места. Келси делает несколько снимков и возвращается к своему стулу.

– О, вот это идеально! – говорит она больше себе, чем мне, щелкает по экрану и смотрит на меня. Я по-прежнему не шевелюсь.

Келси снова опускает взгляд к телефону, и любопытство наконец пересиливает. Проверяю ее пост: «#сердитыйкарантинейджер #такоймилыйкогдазлится #карантинейджер».

«Она назвала меня милым. Келси назвала меня милым. Келси – моя девушка. Моя девушка считает меня милым».

Поднимая взгляд от телефона, чувствую, как жар заливает щеки. Келси улыбается мне.

– Ты уже не выглядишь таким сердитым. Но по-прежнему милый.

У меня такое чувство, будто лицо и вправду горит. Пытаюсь глотнуть воды, чтобы остыть, но рука трясется, и вода проливается на рубашку.

К счастью, Келси снова уткнулась в телефон и не заметила этого.

Когда жар спадает, а руки успокаиваются, я все еще повторяю про себя: «Моя девушка считает меня милым. Моя девушка считает меня милым».

«Моя девушка считает, что Флора завидует нам».

Флора действительно говорила рассерженно, но у нее были все причины сердиться.

И все же не могу не задаваться вопросом: а если Келси права?

84. Флора

Мы с папой смотрим «Теорию Большого взрыва», но я могу думать лишь о том, кого имел в виду Оливер, говоря «она крепкая и сильная».

Может, свою маму? Или говорил о Келси в третьем лице? Вполне возможно, потому что после она назвала его милым. Его девушка.

«Мне не нравятся парни, у которых уже есть девушки», – напоминаю себе.

Пытаюсь стереть из памяти состоявшийся накануне разговор с ним, как я сидела рядом на койке, вдыхала его свежий запах, а наши ноги соприкасались. У него есть девушка.

Я буду давать ему советы, как стать самым лучшим парнем, но не стану выслушивать жалобы на девушку. Хотя не то чтобы он жаловался. И не стану говорить ему об опасениях, что она, может быть, лишь использует его. Это ведь не так. Это не может быть правдой. Оливер не влюбился бы в такую пустышку. Я становлюсь параноиком. Мы снимем видео, которое продемонстрирует всем в сети, что мы всего лишь соседи по палате, что нет никакого Флоривера.

Поднимаю телефон и смотрю последние посты Келси. На новой фотке Оливер выглядит таким сердитым. Странно, я понятия не имею, почему, хотя он всего в нескольких футах от меня.

Когда мы вернемся в Бруклин и он вдруг разозлится, я тоже не буду этого знать. Не буду знать, когда он принимает душ, чистит зубы или когда к нему приходит Келси.

Я вообще ничего не буду знать.

85. Оливер

Снова хожу по своей стороне палаты. На часах семь вечера – время, когда семьи ужинают, обсуждают свой день, что делали и где были. Время, которое вновь напоминает мне, что я не покидал палаты, тем более – больницы, что не делал… ничего, вот совсем.

Мой телефон жужжит: сообщение от Флоры:

«Сумасшедшие восьмерки?».

«Сумасшедшие кто?» – пишу в ответ.

– Только не говори, что не слышал про сумасшедшие восьмерки, – говорит Флора, отдергивая штору.

– Теперь слышал.

Она широко улыбается.

– Отлично.

Флора вручает мне карты, объясняет очень простые правила, и мы играем два часа. Каждый раз она побеждает.

Мы не так много говорим во время игры, но это молчание совсем не похоже на молчание с Келси. Оно кажется… уютным.

В какой-то момент поднимаю на нее взгляд, она убирает волосы с лица, и это напоминает мне, как я хотел убрать прядь, когда она была больна. У нее такие мягкие волосы.

Знаю, у меня есть девушка, но, глядя на Флору, мне кажется, что пора применить навыки, полученные из руководства. Это глупо, но, может, если сделать комплимент, то ей станет легче после разговора с отцом?

Смотрю, как она кладет двойку червей на мою двойку треф.

– Что? – спрашивает она.

– В смысле?

– Ты снова смотришь на меня странно.

– Твои… просто у тебя такие большие зубы! – бормочу.

Флора холодно смотрит на меня, и я чувствую, как кровь отливает от лица. Вышел совсем не комплимент.

– Что это ты сейчас сказал?

– Я имел в виду…

– У меня зубы торчат, верно? Ты ведь это хотел сказать?

– Нет, Флора, вовсе не…

– Спасибо большое, что напомнил мне о том, с чем приходилось справляться в младших классах, Оливер. Дети звали меня Багз Банни. А когда в средней школе у меня появились брекеты, то дети смеялись и над ними, потому что дети всегда над всем смеются. – Она сжала пальцами переносицу, будто пытаясь остановить слезы. – Наконец в старшей школе моя улыбка стала выглядеть нормально, но это уже не имело значения, потому что училась я все с теми же глупыми детьми. – Она вздыхает и смотрит на меня со слезами на глазах. – А теперь другие глупые дети, которые меня даже не знают, снова напоминают мне об этом… и опять заставляют почувствовать себя уродиной.

– Флора, я не это имел в виду, честно! – выпаливаю как можно быстрей. – Я просто хотел сказать, что у тебя красивая улыбка, которая делает лицо таким большим. – Тоже выходит неловко.

– То есть теперь у меня еще и толстое лицо? – Ее голос дрожит. – Вау, Оливер, ты действительно умеешь делать комплименты девушкам.

Келси говорила то же самое.

– Погоди, я неправильно сказал! – быстро добавляю.

– Мне кажется, я не хочу знать, что ты хотел сказать на самом деле.

У нее на глазах слезы, и кажется, что она вот-вот расплачется. Меня накрывает паника. Я хотел, чтоб она почувствовала себя лучше, а сделал только хуже. Я все испортил, как всегда.

Громко выдыхаю.

– Я хотел сказать, что у тебя очень красивая улыбка. Настолько красивая, что, когда ты улыбаешься, она освещает не только твое лицо, но и всю тебя, вообще всю комнату. Твоя улыбка заполняет все вокруг, особенно когда ты улыбаешься мне.

Флора открывает рот.

Как раз в этот момент распахивается дверь, и в комнату входит медсестра, чтобы взять анализы. Она идет на сторону Флоры и зовет ее.

Но Флора все еще смотрит на меня.

Сестра переходит на мою половину.

– Вот вы где. – Она закатывает глаза. – Дайте мне взять анализы.

Она измеряет Флоре температуру, давление и пульс, и, хотя я знаю, что Флора поправилась, все же задерживаю дыхание, пока у нее во рту термометр. Сестра не говорит нам результат, так что я спрашиваю:

– Ну и как?

Она снова закатывает глаза.

– Нормально, как и последние шесть дней.

– Просто хотел убедиться, – оправдываюсь.

– Ну спасибо, доктор, – отрезает та. – Какой-то тинейджер будет проверять мою работу.

– Он не имел в виду ничего такого, – примирительно говорит Флора. – Никто из нас не справился бы с вашей работой. Я была слишком больна, чтоб сказать это раньше, но спасибо, что заботились обо мне.

Сестра изучает лицо Флоры, ожидая подвоха, но, когда ничего такого не следует, грубовато отвечает:

– Не за что. Рада, что ты чувствуешь себя лучше.

– Спасибо, – повторяет Флора.

Сестра проверяет мои показатели и, закончив, идет к выходу, потом оборачивается и говорит:

– Твоя температура тоже в норме.

Она не ждет нашего ответа и уходит.

– Было мило с твоей стороны, – говорю Флоре.

Она пожимает плечами.

– Это правда. Я не смогла бы выполнять ее работу. Многие не смогли бы. Многие врачи не в состоянии выполнять ее работу.

– Полагаю, я просто не задумывался, каково ей. Тут столько этих врачей и сестер, что порой забываешь: у них есть своя жизнь за пределами больницы, они существуют вне этих коридоров. Звучит глупо.

– Вовсе нет, – отвечает Флора. – Я понимаю.

– Правда? Ты поблагодарила ее. А мне даже не приходило в голову. Хотя, опять же, ты – Флора.

– Что это значит? – Она пытается смотреть грозно, но очаровательно морщит нос, и я смеюсь.

И прямо как в прошлый раз, она пытается выглядеть еще злей, но нос всего лишь морщится сильнее, и она становится еще более очаровательной, что не помогает мне успокоиться.

– Отлично, теперь он еще и смеется надо мной, – говорит Флора, но тоже весело. Мы смеемся вместе, как будто всегда смеялись вот так, вдвоем. И почему-то после того, через что мы прошли, кажется, будто мы действительно всегда были вдвоем.

И я не хотел бы пройти через это ни с кем другим. Лишь вернувшись в койку, понимаю, что мы ни разу не вспомнили ни о хештеге, ни о видео, которое собирались снять, ни о Келси.

Ни разу.

86. Флора

Когда распахиваю глаза, первым делом думаю, что нужно снять видео. «Я должна Оливеру», – напоминаю себе. После обычной череды утренних визитов пишу ему: «Давай сделаем видео, сосед».

Он распахивает штору и улыбается, прохладные, как бриз, глаза сверкают. Он, вероятно, очень рад возможности раз и навсегда разъяснить всем и каждому, что мы – всего лишь соседи по палате.

– Я готов!

– Отлично! – отвечаю. – Начинай.

– Я думал, оператором будешь ты. – Встревоженно смотрит он.

– Точно, – я вздыхаю. – И директором. И хореографом. И критиком. И монтажером.

– Мне кажется, вполне справедливо. Ты создатель хештега и автор руководства, ведь так?

– Да, но ты – мой ученик. Считай это своим первым тестом!

– Да ты даже не предоставила мне возможности отрепетировать!

– Но так даже лучше. Более естественно. Непринужденно. Пусть все течет само, Оливер!

– Что течет?

– Твой креативный гений! – Жестом обвожу палату. – Можно показать потрясающий вид парковки за окном. – Взмахиваю рукой в другую сторону. – А тут у нас панорама коридора, где можно наблюдать за приближающимися гостями.

Оливер снимает меня на видео.

– Не забудь о нашей индивидуальной шторе, – говорю, указывая на нее. – Отсутствие звукоизоляции она компенсирует красотой, тебе не кажется?

Он кивает.

– Погоди, тебе что, нужна звукоизоляция?

– Один из нас храпит, – отвечаю театральным шепотом.

Оливер выглядит пораженно.

– Тебе стоит проверить носоглотку, благо мы в больнице, – продолжаю. – С нашей шикарной шторой прекрасно сочетается люксовое постельное белье, которое вы можете видеть на незастеленной койке Оливера.

Оливер быстро нацеливает телефон на свою койку, но тут же поднимает его.

– Эй! Это должно было оставаться в тайне! – Но он улыбается, а мое лицо уже болит от улыбки. Он направляет телефон на мою койку – Эта кровать вообще не настоящая!

– Уверена, нельзя подделать заправленную постель, Оливер.

– Я про то, что на самом деле ты не заправляешь свою постель так! Ты сделала это специально для видео. Хотя ладно, на самом деле ее кровать всегда так выглядит.

Он все еще держит телефон, снимая мою постель, но одновременно набрасывает простынь на свою.

– Вот! Так-то лучше. – Он снова направляет телефон на свою кровать, которая теперь в полном беспорядке.

Я разражаюсь смехом, Оливер присоединяется.

– Как думаешь, что еще захотят увидеть люди? – спрашивает он, разворачиваясь ко мне.

– Ну, если допустить, что кто-нибудь еще смотрит видео, думаю, нам лучше остановиться, пока мы в ударе.

– Резонно, – говорит Оливер. – Окей. Заканчиваю. Соседи. Карантинейджеры. – Он наводит телефон на меня, все еще записывая. – Тебе, наверное, тоже стоит что-то сказать.

– Что сказать?

– Я думал, ты – директор?

– А я думала, ты!

Он переворачивает телефон, переключаясь на себя.

– Флора говорит «пока». И спасибо за просмотр. Карантинейджеры заканчивают трансляцию.

– Ты уже сказал это! – говорю как раз тогда, когда он останавливает запись.

– Сказал что?

– Что трансляция заканчивается.

– О, так нам нужно снять все заново? – в глазах у него пляшут бесята.

– Уж точно нет!

– Тогда ладно. Выложу это. – Он стукает пальцем по экрану.

– Спасибо. Все забудут о существовании Флоривера.

– Точно, – говорит он, глядя на меня.

– Точно.

Через несколько секунд он добавляет:

– Спасибо. Это была хорошая идея.

– Это меньшее, что я могу сделать. – И после новой паузы: – Все увидят это видео и поймут, какие мы отличные… соседи.

– Точно, – повторяет он.

Я отключаю все уведомления на телефоне, так что слышу лишь оповещения Оливера.

Он по-прежнему смотрит на меня.

– Кажется, у тебя там что-то с телефоном, – говорю.

Он смотрит на экран, но не произносит ни слова.

– Сработало? Все уже говорят, что мы классные соседи? – стараюсь добавить в голос энтузиазма. Он ничего не отвечает, просто прокручивая страницу. – Оливер!

Наконец он поднимает встревоженный взгляд.

– Э, не совсем.

– Что? В смысле?

Но он не отвечает. Я поднимаю свой телефон, чтоб посмотреть самой. О боже. Видео, вероятно, оказалось еще более плохой идеей, чем хештег.

87. Оливер

Уведомления заполняют экран:

«Они так влюблены! #КомандаФлоривер #карантинейджер #КОМАНДАФЛОРИВЕР #карантинейджер».

Я все еще читаю их, когда мне звонит Келси. Она никогда не звонила мне раньше.

Беру трубку, но на заднем фоне слишком шумно. Слышится пение птиц.

– Алло, – спрашиваю неуверенно.

– Оливер! – Голос Келси звучит немного визгливо.

– Где ты? Все в порядке?

– На пляже, – говорит она. Теперь слышно, как волны накатывают на песок.

– О, круто. – Я не любитель пляжей, но внезапно мне больше всего на свете хочется почувствовать песок между пальцами.

– Я видела видео! – она снова говорит визгливо.

– О да, разве не круто? Это Флора придумала.

– Что именно она придумала? Выставить меня дурой? – зло спрашивает она.

– Дурой? Ты о чем?

– О видео. Вы такие…

– Такие хорошие соседи по палате, – говорю я.

– Люди онлайн так не считают!

Пытаюсь косить под дурачка:

– Правда?

– Да, правда. Все пишут, какие вы милые. Как ладите друг с другом. Как мы не должны быть вместе.

– Ну, это… это…

– Глупо? Неправда? Фейк? – подсказывает она.

Смотрю на Флору и понимаю, что она отчаянно машет мне.

– Э-э-э, погоди секунду.

– Скажи, что ты собираешься удалить видео! Ты сделаешь новое, только для нее! Ты ей все компенсируешь! – быстро говорит Флора.

– М-м-м, Келси, мне пора, – говорю. – Кажется, у меня дела.

– Дела? – недоверчиво спрашивает она. – Ты на карантине. Какие у тебя могут быть дела?

– Это, м-м-м, для тебя. Чтобы все исправить. Типа нового видео.

– Не снимай больше никаких видео! – приказывает она. – Ты делаешь только хуже.

Беспомощно смотрю на Флору.

– Окей. Мы что-нибудь придумаем.

– Мы?

– То есть я. Я. Я что-нибудь придумаю.

– Просто… просто забудь об этом, – спокойнее говорит Келси. – Только удали видео. Извини. Я просто жду не дождусь твоего выхода из карантина!

– Да, я тоже, – отвечаю, но потом смотрю на Флору и думаю, что, кажется, лгу.

– Ну, мне пора. Пойду, искупаюсь, – говорит Келси.

– Я тоже.

– Что?

– В смысле, мне тоже пора.

– Окей, пока.

– Пока.

Вешаю трубку и, потирая лоб, удаляю видео.

– Извини, Оливер, – тихо говорит Флора. – Я думала, видео – это такая хорошая идея.

– Я тоже.

– Мы найдем способ все исправить.

– Нет, все в порядке, Келси сказала не беспокоиться.

– Правда? – Флора смотрит удивленно. – Она сказала, почему?

– Она считает: я сделаю все только хуже. Так странно, что люди смешивают наши имена, да? – говорю, пытаясь сменить тему.

Флора смотрит в свой телефон и молчит.

– Флора.

Она наконец поднимает обеспокоенный взгляд.

– Ты что-то сказал?

– Сказал, но что случилось?

– Ничего! – быстро отвечает она. – Просто… поскольку то видео взлетело, люди говорят о Келси. Парни будут приглашать ее на свидания, если вы… разойдетесь.

– Что, серьезно?

– Люди такие странные! Интернет сам по себе странный! – Она пытается говорить беспечно, но выглядит по-прежнему обеспокоенно.

Хочу спросить еще что-то, но входит Джои с едой, собираясь проверить наши показатели, а затем – моя мама и отец Флоры вместе с Голди. Хоть мы и соседи по палате, но все равно, кажется, никогда не остаемся наедине.

88. Флора

И вот так наши дни на карантине подходят к концу.

«Тег #карантинейджер пора менять на #карантисвобода!».

«Флоривер будет существовать за пределами больницы? #карантинейджер».

«Наконец Келсер смогут отправиться на настоящее свидание и уйти от Флоры. #карантинейджер».

«Я по-прежнему думаю, что никакие они не #карантинейджеры».

Но даже с вниманием интернета чувствую отчасти то же разочарование, что чувствовала, попав сюда. Не знаю, чего конкретно я ожидала, не считая большого шума и воя сирен. Где-нибудь в палате должны быть часы с обратным отсчетом, как на Таймс-сквер под Новый год или, может, как часы Судного дня?

Пять дней, потом – четыре, затем – три.

Даже карантин стал для меня рутиной, как и все в моей жизни.

Папа и Голди приходят, смотрят телик, немного разговаривают. Все это перемежается проверкой жизненных показателей, визитами врачей и деланым комедийным смехом с экрана то моего телика, то телика Оливера.

Оливер. По крайней мере, тут есть Оливер. С ним интересно и на карантине. Мы играем в карты, смотрим мыльные оперы и скверные полуденные ток-шоу, избегаем новостей и выглядываем в окно коридора, делая ставки, кто пройдет мимо следующим. Он считает, что дракона с предплечья женщины должны звать Сафира.

Мы не говорим о том, что будет после карантина в настоящем мире. Он не спрашивает меня о школе, как я собираюсь наверстывать упущенное, домашки и тесты, и я тоже его не спрашиваю.

И еще есть его девушка. Видео, кажется, принесло нам больше новых подписчиков, больше внимания, и, кажется, Келси становится все популярнее в социальных сетях. Парни говорят о том, чтобы пригласить ее на свидание, если Келсер распадется.

Сложно игнорировать дурное чувство – по-настоящему дурное, – что она, возможно, использует Оливера. Может быть, она пытается снова перенаправить всеобщее внимание на себя после нашего провального видео о соседях по палате, но с Оливером она говорит лишь о том, чтобы отметить хештегом то одно, то другое, и я корю себя, что вообще придумала этот хештег. Конечно, он принес ему девушку, но он же принес этой девушке славу в социальных сетях, что, как я опасаюсь, нравится ей больше, чем Оливер.

Слушаю их разговоры и готова поклясться: она произносит слово «хештег» пятьдесят раз за пять минут.

Когда она наконец уходит, я пишу Оливеру: «Эй, ты занят?».

Слышу, как он смеется, потом получаю ответ: «Ужасно».

Отдергиваю штору. Он улыбается мне, его голубые глаза блестят.

– Что стряслось?

– Ничего, просто пришла сказать «привет».

– Хм, привет.

Начинаю терять терпение, но телефон Оливера загорается новыми уведомлениями.

Теперь или никогда.

– Она всегда была так активна в социальных сетях? – выпаливаю.

– Что? Кто?

– Твоя девушка, Келси. – Стараюсь не состроить гримасу, когда произношу ее имя, но не уверена, что получается.

– Да, кажется, да. А что?

– Меня просто немного беспокоят ее намерения, – отвечаю честно.

– Намерения? Ты о чем?

– О вашей истории. Вы никогда не встречались раньше, верно? Ты никогда не приглашал ее на свидания до этого всего?

– Нет. Я просто всегда был влюблен в нее. – На секунду взгляд Оливера становится немного мечтательным. Но затем он резко возвращается к реальности. – Почему ты обо всем этом спрашиваешь?

Осторожно выбираю слова:

– Просто немного… обеспокоена.

– Почему? Говори прямо, Флора. – Он скрещивает руки на груди.

– Хорошо, – вздыхаю. – Просто… она почти постоянно размещает что-то в сети, использует хештег…

– Который придумала ты!

– Да, который придумала я. Но она взяла его и пошла дальше, развила эту идею, и, кажется, ей очень нравятся внимание, слава и то, как все эти парни говорят о том, чтоб пригласить ее на свидание…

– Она делает это для меня, – резко обрывает Оливер. – Потому что хочет, чтоб я чувствовал поддержку. Люди переживают за меня, беспокоятся.

– Ты уверен, что она делает это именно поэтому?

– Лучше бы ты перестала говорить намеками и уже высказалась бы напрямик.

– Думаю, она использует тебя, чтобы привлечь к себе внимание, – выпаливаю быстро, потом прикрываю рот ладонью.

Мы стоим несколько секунд, глядя друг на друга в молчании. Оливер бледнеет.

– Как ты смеешь? – выпаливает он. – Я наконец-то понравился этой девушке, а ты обвиняешь ее в том, что она меня использует? Считаешь, что я настолько ужасен, что никто не станет встречаться со мной, не приедет в Майами из Нью-Йорка и не подвергнется всему этому безумию, если только не захочет привлечь к себе немного внимания?

– Я… я не считаю тебя ужасным, – говорю тихо.

– Ну, должно быть, считаешь, – отвечает Оливер, – иначе бы не говорила мне все эти ужасные вещи. Но знаешь что? Она не такая. Слушай, Флора, не знаю, что я тебе сделал, почему ты вообще поцеловала меня и втянула в карантин… вот во все это. Моя мама была права: что за человек станет целовать кого-то другого, когда сам болен? Мне жаль, что твоя жизнь дома так тяжела. Честно. Но не я виноват в этом. И никогда не желал тебе ничего плохого, только хорошего, в отличие, кажется, от тебя.

– Оливер, послушай…

– Ты завидуешь, да? – перебивает Оливер.

– Что? – спрашиваю, растерявшись. – О чем ты?

– Келси сказала, что ты, возможно, завидуешь, но я не хотел верить ей. Теперь знаю, что она была права. Мне жаль, что я воспользовался твоим советом и заполучил девушку. У нас осталось всего несколько дней на карантине. Может, не стоит больше разговаривать. Иногда кажется, что каждый наш разговор заканчивается вот так.

Не разговаривать с Оливером – последнее, чего мне хочется, но я привыкла оставаться ни с чем, так что отвечаю спокойно и тихо:

– Окей.

Оливер встает со стула на моей стороне палаты и идет на свою сторону. Его рука ложится на штору. Задергивая ее, он собирается сказать что-то, но лишь качает головой.

Больше всего на свете я хочу пнуть дверь, ударить кулаком в стену. Но ничего не делаю. Вместо этого представляю себе сад в своем районе, думаю о статуе девушки с запрокинутой головой. Думаю, что буду держать голову так же высоко, как она.

Включаю телик и пытаюсь забыть о существовании Оливера.

89. Оливер

Слушаю песню «Jeopardy», несущуюся со стороны Флоры, и никак не могу остыть. Как она посмела так запросто обвинить Келси в том, что та меня использует?

Открываю «Твиттер» и просматриваю наш хештег, все совместные фотки. Мне нравится, какими счастливыми мы выглядим. Ведь невозможно подделать такое счастье, правда?

Прокручиваю фотки и посты дальше: Келси в своем костюме химзащиты, Келси на пути в Майами, Келси в своем номере в отеле с тегом «#скучаюпосвоемукарантинейджеру», Келси на пляже, снова Келси на пляже. Вовсе не кажется, что она тяжело переживает все это.

Смотрю на фотку «Майка и Айкса». «Кому вообще могут нравиться леденцы?» – вспоминаю.

Но глубоко внутри слышу тихий голос, который становится громче с каждым постом или фоткой.

Флора права.

90. Флора

Ночью кручусь, ворочаюсь с боку на бок, отчасти даже жалею, что уже выздоровела, и больше не могу легко провалиться в сон. Сейчас я слишком устала, чтобы злиться и думать обо всем, что мне хотелось сказать Оливеру.

Надо было объяснить, что я говорила все это о Келси потому, что не хочу, чтоб ему делали больно. Потому что он мне небезразличен. Оливер заслуживает лучшего, чем девушка, которая не замечает, какой он потрясающий. Думаю о том, насколько он клевый. Как часто он смешил меня, даже когда не старался специально… особенно когда не старался. Думаю о его прохладных, как бриз, глазах, о том, как поцеловала его.

Поднимаю телефон, хотя даже не знаю, зачем. Просматриваю все посты Келси, но смотрю не на нее, а на Оливера. Это нелепо, потому что он всего в нескольких футах от меня, и я могу легко отдернуть штору и увидеть его. Хотя я – последний человек из тех, кого он хочет видеть.

Я все прокручиваю посты. Почему эти зелено-голубые глаза так глупы и все же так красивы?

91. Оливер

Келси опаздывает всего на пять минут, так что не извиняется, когда входит.

– Можешь поверить? Осталось всего два дня карантина! Скоро пойдем на наше первое свидание! Подписчики ждут не дождутся, – говорит она.

– Подписчики, точно.

– Разве не удивительно, сколько их у нас?

Я не отвечаю, но она не замечает и говорит:

– Я думала о нашем первом поцелуе. Мы обязательно должны записать его на видео. – Келси говорит о том, чтобы поцеловать меня, а я прокручиваю в голове последний разговор с Флорой.

– Оливер, ты не рад? Разве не этого ты ждал? Знаю, ты всегда был влюблен в меня, – шепчет она, не отводя взгляда от телефона.

Не знаю, то ли из-за слов о моей влюбленности, то ли из-за внезапного яркого воспоминания о том, как смеялась Келси, когда я упал на льду, но я выпаливаю:

– Иногда кажется, что я нравлюсь тебе потому, что лежу в больнице, на карантине.

– Что? – Келси поднимает взгляд. Она выглядит такой же потрясенной, как себя чувствую я.

– Нет, ничего, – отвечаю, пытаясь все сгладить.

– Окей, – скептически говорит она, вновь опуская взгляд к телефону.

– Хотя, знаешь, – кричу с силой, которая удивляет даже меня, – мы должны поговорить об этом.

Келси вскидывает бровь, но, даже глядя на меня, продолжает скролить экран.

– Боже, можешь, пожалуйста, опустить телефон на секунду?

– Божечки-кошечки, – бормочет она, кладя телефон.

Но затем смотрит на меня в полном внимании, и я чувствую, как моя храбрость постепенно исчезает.

Меж нами повисает неловкая тишина, как всегда, и она снова тянется к телефону, как всегда.

– Нет! – взвизгиваю.

– Оливер, в чем дело? – Я не вижу в ее лице доброты, которую наблюдал там последние три недели, и вновь вспоминаю, как она смеялась, когда я упал. Меня вдруг осеняет, что она смеялась не со мной, потому что я не смеялся. Она смеялась надо мной.

– Ты даже не смогла принести правильные конфеты!

– Что?

– Я попросил тебя принести леденцы, а ты принесла «Майка и Айкса».

– Да, потому что леденцы сосет моя бабушка.

– И я! И мне плевать, если это делает меня старым, скучным, странным или каким угодно еще.

– Оке-е-ей, – говорит она.

– И ты купила их для социальных сетей!

– Купила кого? – спрашивает Келси, потирая лоб. Ужасно, как она меня бесит.

Хочу опустить взгляд к телефону, чтобы послать Флоре отчаянный вопрос, что говорить дальше, но слышу, что она смотрит телик с папой и Голди, и понимаю, что это будет лицемерно с моей стороны. Этот разговор я хочу провести сам. Я должен провести его сам. Хватит следовать советам ее руководства. Нужно написать собственное.

– Слушай, Оливер, если это все – из-за конфет, я могу купить тебе эти дурацкие леденцы. В чем проблема?

– Они не дурацкие! Как и я.

– Я никогда не говорила, что ты дурацкий.

– Но из-за тебя я чувствую себя именно так.

– Почему? Потому что я принесла тебе неправильные конфеты?

– Потому что ты принесла неправильные конфеты специально. Потому что хотела сделать что-нибудь милое и забавное, для того чтобы привлечь внимание, для себя.

Келси задыхается от возмущения.

– Так вот твоя благодарность? Я рисковала жизнью, приехав сюда, и подвергла себя смертельной опасности, лишь бы позаботиться о тебе, и вот твоя благодарность?

– Что ты сделала, чтобы позаботиться обо мне? – спрашиваю, прежде чем успеваю прикусить язык.

Келси таращит глаза.

– Ты издеваешься? Ты, должно быть, шутишь. Сейчас кто-нибудь выскочит из-за угла и скажет, что все это – большая шутка, да? Я стою тут в уродливом костюме химзащиты, а ты обвиняешь меня в том, что я – эгоистка? Костюм химзащиты! Ты знаешь, как это страшно?

Я уже столько раз слышал этот вопрос от мамы, произнесенный с той же интонацией, и от родителей Флоры. Так часто, что устал беспокоиться о том, как им всем страшно. Это я лежу на больничной койке, это я на самом деле беспокоился о человеке, который был действительно болен. Флора – вот о ком я переживал, а не о Келси. А Келси переживает не обо мне, а о социальных сетях.

– Думаю, тебе лучше уйти.

Келси берет телефон.

– Да, это хорошая идея. Тебе нужно немного остыть. Я размещу что-нибудь под твоим хештегом, чтоб ты видел, сколько людей переживает за тебя, как я переживаю за тебя, насколько я неэгоистична.

– Нет! Никаких больше социальных сетей. И никаких визитов. Думаю, тебе стоит покинуть палату, больницу, покинуть штат. – Делаю глубокий вдох. – Возвращайся в Бруклин.

– Окей, теперь я вижу, что ты шутишь. Шутка затянулась, Оливер. Было весело, я купилась. Теперь я готова вернуться к нашим нормальным отношениям.

– Нормальным? У нас никогда не было нормальных отношений, Келси.

– Как ты можешь так говорить? Мы два года ходили на уроки английского.

– Три года! И это была математика.

– Верно, именно ее я и имела в виду. – Она снова потирает лоб. – Слушай, увидимся завтра, окей?

– Нет! – отвечаю я.

– Нет?

– Нет. Я не хочу, чтоб ты возвращалась завтра.

– Хм, о чем ты? А как же наше свидание на Кони-Айленде?

Я качаю головой:

– Нет.

– Оливер, у нас свои теги. Мы как пара знаменитостей! Люди многого ждут от нас!

– Ну, – отвечаю, – у меня собственные ожидания на свой счет.

– Ты не понимаешь, что делаешь, Оливер! – сердится она.

– В том и суть, Келси, я совершенно точно знаю, что делаю, пусть мне и понадобилось какое-то время, чтобы понять это. И я знаю, что делаю все правильно.

– Погоди, пока об этом услышат в социальных сетях. Все будут на моей стороне. Они увидят, какой ты на самом деле ужасный.

– Что же во мне ужасного?

– Ты бросаешь меня!

– Как я могу бросить тебя, если мы даже никогда не ходили на свидания?

Келси несколько раз открывает и закрывает рот, потом говорит очень тихо:

– Ну, погоди, я заставлю тебя пожалеть об этом.

– Извини, – опустошенно отвечаю. Кажется, даже с незнакомцами после мессы я прощаюсь более эмоционально.

– Извини? Теперь ты извиняешься? Невероятно.

– Я… никогда не хотел обидеть тебя. Думаю, все просто вышло из-под контроля. Может, мы сможем по-прежнему остаться друзьями?

Келси запрокидывает голову и хохочет.

– Никогда больше не хочу тебя видеть.

Понимаю, что у нее в руках телефон.

– Ты это записываешь? – спрашиваю.

Она щурится на меня.

– Ты не хочешь этого знать.

– На самом деле хочу.

– Прощай, Оливер.

– Э, пока? Можно обнять тебя? Или дать пять?

В ответ она бросает хмурый взгляд.

– Ладно. Нет. Извини, это было глупо.

И мы, как обычно, стоим, неловко глядя друг на друга. Что-то пробегает по лицу Келси, она кладет телефон в сумку и говорит:

– Увидимся в Бруклине.

И выходит из палаты.

92. Флора

Мы с папой и Голди смотрим старый ситком, из восьмидесятых. Когда разговор между Оливером и Келси становится действительно напряженным, папа делает звук погромче. Голди все бросает на меня взгляды, но я не свожу глаз с телика, пытаясь выглядеть невозмутимо, неэмоционально.

Кажется, будто кто-то из коридора смотрит на меня. Поворачиваю голову и вижу Келси.

Машу ей, но она смотрит злобно. Телефон у нее в руках, и я боюсь, что она меня сфоткает, но затем вижу, как она набирает что-то. Подойдя ближе, Келси поворачивает телефон экраном, где открыта записная книжка с надписью: «МОЖЕШЬ ЕГО ЗАБРАТЬ».

Не понимаю, о чем речь, и она тычет пальцем в штору: Оливер.

Она снова набирает что-то, на этот раз: «ТОЛЬКО НЕ ЗАРАЗИ ЕГО».

Ну да, ничего другого я не умею, потому что отвратительна и заразна.

Показываю пальцы вверх и делано улыбаюсь, Келси уходит.

Папа все еще смотрит телик, явно заинтересованный рекламой сверхсильного чистящего средства для душа, но Голди внимательно изучает мое лицо.

Хочется сказать ей, чтоб не совала нос в чужие дела, но теперь я – ее дело.

– Эти хештеги многого недоговаривают. Придется потом все тебе рассказать.

Голди улыбается и отвечает:

– Буду рада.

93. Оливер

Вновь хожу по своей части палаты, поглядывая на телефон и проверяя хештег. Келси пока не разместила ничего о нашем разрыве, и у меня такое чувство, будто поднимаюсь на старом скрипучем лифте в нашем доме.

Флора прощается с отцом и Голди и приглушает звук телика.

Теперь чувство, будто кабель оборвался и лифт падает.

– Как там дела? – наконец спрашивает она.

Отдергиваю штору. Флора сидит на своей койке, и полуденный свет с улицы вновь подсвечивает ее лицо и волосы.

– Келси ушла, – отвечаю с запинкой.

– Ну, время визита закончилось, так ведь?

– Нет, имею в виду: она ушла совсем.

– В смысле: сегодня уже не придет?

– В смысле: никогда уже не придет.

Флора закусывает губу и, кажется, пытается сдержать улыбку.

– Но остается еще несколько дней карантина. Как же ты будешь без ее заботы?

Думаю, она замечает мое раздражение, потому что тут же добавляет:

– Окей, не буду вредничать. Что случилось? Серьезно?

Она смотрит прямо на меня, в своей обычной откровенной манере. Так, что я одновременно и задыхаюсь, и расслабляюсь, – такой это честный и чистый взгляд. Она придумала хештег, но ей не нужно за ним прятаться.

– Ты была права.

– В чем?

– Насчет Келси. Она использовала меня. – Я не расстроен, произнося это. Я… ошеломлен.

– Мне жаль, Оливер, – говорит Флора. – Я очень хотела ошибаться.

– Спасибо.

И мы просто смотрим друг на друга, пока полуденный свет заливает палату.

– Мне нужно сосредоточиться на чем-то другом, – говорю наконец.

– О? И что это за другое? – Она снова закусывает губу, но на этот раз ничего не выходит, потому что я все равно вижу ее улыбку.

– Э-э-э, в смысле: на ком-то другом.

– Продолжай. – Она отпускает губу, больше не скрывая улыбки.

– Это ты. Хочу сосредоточиться на тебе, Флора. Я был не слишком полезен, когда ты заболела, так что хочу позаботиться о тебе теперь, быть рядом. – Голос у меня почему-то едва не ломается.

– Оливер, – начинает Флора. Мне так нравится, как она произносит мое имя. Открываю было рот, чтобы сказать ей это, но, думаю, одного взгляда на меня должно быть достаточно, чтобы понять.

– Оливер, – повторяет она, улыбаясь еще шире, – ты уже.

– Уже что? Продолжай, – дразню ее.

– Оливер, ты уже заботишься обо мне.

Она начинает подниматься с койки, и я протягиваю ей руку, чтобы помочь. Знаю: Флора уже не больна, но это словно рефлекс.

– Видишь? – говорит она, взяв мою руку. – Ты знаешь, что делать, еще до того, как я прошу о помощи. У меня нога занемела, и я не могу встать!

Смотрю на наши сцепленные руки, затем на ее лицо. Прядь волос упала, пока она пыталась встать. Осторожно убираю ее с глаз, и Флора прижимается головой к моей руке. Прежде чем осознать, что делаю, пробегаю пальцами по ее волосам. Они такие мягкие. Снова запах кокоса и мяты, это ее запах, и он теперь кажется таким родным. Хочу поцеловать ее. И мне не нужно руководство, чтобы понять: она тоже хочет.

На этот раз ручаюсь: это желание никак не связано с желанием продлить карантин. Наш карантин.

Но не могу. Потому что из-за поцелуя карантин все-таки продлится, а теперь, когда ей наконец лучше, нужно вытащить нас обратно, в Бруклин. Именно поцелуй привел нас сюда, а отказ от него выведет наружу. Или как-то так.

Мне кажется, Флора тоже должна понимать это, поэтому удивляюсь, когда она склоняется вперед еще сильнее, и ее лицо оказывается в нескольких дюймах от меня. Но теперь, через двадцать восемь дней, я предвижу поцелуй и могу отстраниться, выпустить ее руку, выпустить волосы, пусть даже каждый дюйм моего тела отчаянно хочет этого поцелуя.

Она выглядит такой задетой, такой отвергнутой, когда тихо говорит:

– Точно, я ядовита, отвратительна.

– Нет, Флора, вовсе нет. Ты же знаешь, что это неправда.

– Да? Напомни мне, пожалуйста, откуда я это знаю.

– Потому что ты…

– Просто забудь, Оливер, ладно? Я уже забыла.

– Флора, я…

Она смотрит на меня с еще большей обидой, так что просто отвечаю:

– Прости. Когда вернемся в Бруклин, можем потусоваться где-нибудь вдвоем.

– Потусоваться! Отлично. Старые добрые приятели. Может, еще сыграем в «Безумные восьмерки».

– Флора, прости, под «тусоваться» я имел в виду…

– Не знаю, за что ты извиняешься, – холодно говорит она, вновь включая телик и с головой закутываясь в одеяло.

Стою еще минуту, чувствуя себя идиотом. Кажется, теперь я понимаю в девушках еще меньше, чем раньше.

Наконец возвращаюсь на свою сторону палаты и вижу, что Келси запостила селфи, на котором стоит в солнцезащитных очках и показывает знак «мир» на фоне больницы.

«Hasta la vista #карантинейджер. Некоторые не осознают, что им дано, пока не теряют это».

«Больше нет #КомандыКелсер? #карантинейджер».

«Я всегда знала, что она слишком хороша для него. #карантинейджер».

«Теперь я точно приглашу Келси на свидание. #карантинейджер».

«Оливер – идиот. #карантинейджер».

Ни один из этих комментов не жалит так, как разговор, который только что был у нас с Флорой.

Прокручиваю дальше.

«#КомандаФлоривер наконец вместе! #карантинейджер».

«Я знала, что этот день однажды придет. #карантинейджер».

«Жду не дождусь, когда Флоривер снова поцелуются. #карантинейджер».

Откладываю телефон. Что вообще может знать кучка незнакомцев в сети?

94. Флора

Просыпаюсь оттого, что задыхаюсь. Храпа Оливера не слышно, должно быть, он еще не спит.

Беру телефон и вижу его сообщения. Удаляю их, не прочитав. Мне не нужны напоминания, какая я заразная и отвратительная. О чем я думала, когда пыталась поцеловать его? Прямо как в первый раз.

Хотелось бы мне удалить его из своей жизни. Это была ошибка – поцеловать его в первый раз, и еще большая ошибка – попытаться сделать это во второй.

У нас остался всего день на карантине. Несколько первых дней мы не разговаривали. Уверена, можно закончить так же.

А потом поедем назад в Бруклин, каждый – к своей жизни, и все это останется в прошлом.

Прямо как наш поцелуй.

95. Оливер

Пишу Флоре, как мне жаль. Она не отвечает. Пишу, что не хотел обидеть ее… что пытаюсь лишь как можно скорее вытащить нас с карантина и не хочу создавать препятствий. Но ответа все равно нет.

Хочу поцеловать ее не в больничной палате, а где-нибудь на улице. Там, где мы сможем чувствовать ветер в волосах, слышать пение птиц. Где оба будем видеть голубое небо. Или наблюдать закат. Или, может, даже вместе смотреть на луну.

Гляжу на восход солнца. Хотел бы я рассказать ей, какой он красивый.

Или еще лучше: встретить восход вместе с ней.

96. Флора

Мама присылает мне ссылку на мой посадочный талон и говорит, во сколько заберет меня завтра из аэропорта. На этот раз я полечу в Ньюарк, не в Ла-Гуардию. Если, конечно, не придется продлевать карантин.

Бекка и Дженна снова звонят мне по видеочату, чтобы рассказать о своих планах: устроить вечеринку в честь моего возвращения, – но я велю им не беспокоиться.

Оливер с мамой обсуждают обратный перелет. Из-за какой-то накладки они летят разными рейсами. Она – утром, а Оливер – днем. Его мама упорно куда-то звонит, но Оливер уверяет ее, что это не так уж важно.

Мы с ним можем оказаться в одном самолете. Но это неважно, потому что мы никогда больше не будем разговаривать.

97. Оливер

Последнее пробуждение на карантине. Последнее пробуждение рядом с Флорой. Ручаюсь: она ждет не дождется, когда уже сможет вернуться в Бруклин и избавиться от меня.

Вытаскиваю из шкафа свой чемодан. В нем еще осталось немного песка. Мама просила работника больницы постирать вещи с моих весенних каникул, так что пакую я теперь чистую одежду. Какой контраст с тем, как я швырял туда все грязное и заскорузлое в Доминиканской Республике.

В Доминиканской Республике, до того как познакомился с Флорой. До того как Келси стала моей девушкой. Бывшей девушкой.

Мама входит, волоча огромный чемодан, и останавливается у моей койки, но чемодан падает и распахивает штору между нами с Флорой.

Флора смотрит на чемодан, затем на меня с мамой и спрашивает:

– Вам помочь, миссис Рассел? Может, стоит переложить часть вещей?

– Я всегда столько всего набираю. Не знала, как долго останусь тут, какая будет погода, плюс купила несколько сувениров. О, Оливер, как бы я хотела, чтоб мы летели вместе! Флора, позаботься о нем, ладно? Так же, как по пути сюда.

– Мам, обо мне не нужно заботиться, – вмешиваюсь, чувствуя смущение. Но не могу сдержать радости оттого, что снова вижу Флору. Хоть она и была рядом, я все равно скучал.

– С радостью, миссис Рассел, – она улыбается маме, потом смотрит на меня, и улыбка слегка гаснет. – Только если Оливер не против.

– Более чем не против, – говорю. – То есть конечно. То есть спасибо.

Флора вновь улыбается и отвечает:

– Без проблем.

Затем возвращается к сборам.

– При нашей следующей встрече на мне уже не будет костюма химзащиты! – говорит мама. – Можешь поверить, что уже вечером мы будем дома, снова под одной крышей?

Я смотрю на Флору.

– Не совсем.

Никак не отвожу взгляда, а мама спохватывается.

– Я опаздываю! О, жду не дождусь, когда смогу обнять тебя без этого всего! – Она обхватывает меня руками. – Люблю тебя, Оливер. Прошу, напиши, когда поедешь в аэропорт…

– И в аэропорту, и в самолете. Понял, мам.

Она снова странно шмыгает носом и спешит к двери, волоча чемодан за собой. В коридоре ее костюм химзащиты отправляется в корзину, а чемодан опять падает и едва не сбивает с ног врача. Мама поднимает его и уходит.

Мы с Флорой смотрим друг на друга, штора все еще распахнута.

– Спасибо, Флора.

– За что?

– За… все.

Прежде чем она успевает сказать что-то еще, появляются ее отец и Голди.

Как так может быть, что мне уже ее не хватает?

98. Флора

– Это твои последние часы тут, – говорит папа. Он похлопывает меня по ноге и издает странный гортанный звук.

Голди опускает руку ему на плечо, и у меня даже не возникает желания пнуть что-нибудь.

– Прямо не верится, – говорю.

– Я так рада, что ты в порядке, Флора, – говорит Голди. Удивительно, что не «мы».

Но я прикусываю язык и отвечаю:

– Спасибо. Спасибо за то, что приехали навестить меня. Оба.

Отец кивает и снова издает этот гортанный звук. Точно так же он делал, когда рассказывал, что они с мамой разводятся.

– Думаю, вам стоит приехать в Нью-Йорк, – говорю. – Может, повидаться с Рэнди, познакомиться с моими друзьями.

– С радостью, – отвечает папа.

Он смотрит на Голди, и та тоже кивает.

– Я не была в Нью-Йорке со времен старшей школы.

Моя первая мысль: «Прошло всего несколько лет» – но я отвечаю:

– Ты была когда-нибудь в Бруклине?

– Что, прикалываешься? – громко спрашивает она с кошмарной, типично бруклинской интонацией, от которой у меня вянут уши.

Пытаюсь улыбнуться, но папа говорит:

– Голди, это было ужасно.

Они смеются, и я тоже не могу сдержаться:

– Получается, не была? – И мы снова смеемся.

– У тебя все готово к полету? Мама прислала тебе посадочный талон? – спрашивает папа, оглядывая палату.

– Ага.

– Ты проверяла? У тебя есть место?

– Кеннет, она уже летала самолетами раньше.

– Знаю, но в этот раз все иначе.

– Почему? – спрашиваю.

– После всего, через что ты прошла, – говорит папа, взмахивая рукой. Я смотрю на него, ожидая продолжения, и он говорит: – Хотя кого я обманываю? Ты можешь облететь вокруг Земли и остаться крутым огурцом.

– Крутым огурцом? – спрашивает Голди.

Папа вновь взмахивает рукой.

– Ну, знаешь, спокойной, расслабленной, круто-о-ой.

Мы с Голди переглядываемся и смеемся.

– Ты делаешь успехи в молодежном сленге, – поддразниваю его.

Мы смотрим шоу «Разумная цена», как обычно во время утренних визитов, потом приходит пора прощаться.

Папа крепко обнимает меня, и это такой уютный и родной жест. В последний раз мы обнимались на прощание в аэропорту Доминиканской Республики. Я была так зла на них с Голди за то, что они испортили мне весенние каникулы: забрали меня от Бекки и Дженны, от мамы. Но теперь я лишь благодарна за шанс познакомиться с Оливером. Пусть даже он брезгует мной и ненавидит меня.

Обнимаю Голди и на этот раз позволяю себе расслабиться в ее руках.

Злость ушла, но стопроцентного счастья все равно нет. Хотя знаю, что это нормально. Понадобилось время, чтобы вылечиться от моно, и точно так же понадобится время, чтобы восстановиться после всех перемен, произошедших в семье. Это я уже проходила.

– Люблю тебя, Флора Крутышка. Думаю, мы не скоро забудем эти весенние каникулы.

– Люблю тебя, пап. – Смотрю ему в глаза, когда говорю это, и он снова обнимает меня и издает этот гортанный звук. Голди обхватывает его за плечи по пути из палаты. Они снимают свои костюмы химзащиты и становятся у окна, посылая мне воздушные поцелуи. Папа трет глаза.

Потом они разворачиваются и уходят по коридору вдвоем, держась за руки.

99. Оливер

Медсестра приходит, чтобы взять последние анализы. Интересно, сколько раз за эти тридцать дней у меня мерили температуру?

Она на секунду поворачивается ко мне спиной, записывая что-то в планшете. Я беру термометр, и Флора смотрит с ужасом, когда я вынимаю его изо рта.

Улыбаюсь и засовываю термометр обратно. Сестра записывает мою температуру как идеально нормальную.

Флора бросает на меня злой взгляд с этим очаровательно сморщенным носом, но затем улыбается.

Мне.

Сестра переходит на ее сторону, и я закрываю глаза, пока она меряет температуру. Раздается звуковой сигнал, и медсестра произносит:

– Вам обоим позволено выйти из карантина. Поздравляю и надеюсь, мы никогда вас больше не увидим.

Открываю глаза и говорю:

– Спасибо.

Но сестра уже уходит.

100. Флора

Джои шагает по коридору. С ним – еще двое, и они толкают пустые каталки. Джои, как всегда, улыбается мне, надевает свой костюм химзащиты и входит.

– Ну, вот и все! – радостно говорит он. – Только подумай, ты последний раз видишь меня в этой штуке.

Я должна чувствовать возбуждение оттого, что покидаю карантин и больницу. Часть меня действительно рада, но другая часть… печалится. Эта палата была моим домом последние тридцать дней. Тридцать дней я спала рядом с Оливером, жила рядом с Оливером, и когда пройду через шлюз, эта часть моей жизни завершится. Хотя, уверена, Оливер ждет не дождется этого момента.

Джои оглядывает палату.

– Похоже, ты уже собралась и готова! Как насчет Ромео?

– Хм, не знаю. Мы нечасто пересекались за последнюю пару дней.

– Пересекались? Флора, его койка – прямо рядом с твоей. – Он смеется.

Заставляю себя рассмеяться в ответ.

– Мы пытались подготовиться к жизни вне карантина. – В некотором смысле так и есть.

– Ну, надеюсь, у вас получилось, потому что пора! – Джои распахивает штору. Оливер, сидящий на кровати, немедленно вскакивает.

– Мы идем? Пора в аэропорт? Никогда не знаешь, насколько затянется досмотр!

Джои смеется.

– Чувак, твой вылет только через четыре часа.

Но Оливер его не слышит. Он катит свой чемодан к двери.

И даже не оглядывается на палату или на меня.

– Ну, тогда, полагаю, тронулись, – говорит Джои. – Эй, Ромео, пропусти меня вперед.

– О, верно, – отвечает Оливер.

Джои проходит через шлюз, и Оливер наконец оборачивается, будто хочет что-то сказать, но затем тоже тащит чемодан в шлюз.

Я следую за ним, и вот мы уже в коридоре, который созерцали последние тридцать дней. Такое чувство, что я по ту сторону видеокамеры, словно попала в зрительный зал, сойдя со сцены.

– Ваши колесницы, – говорит Джои, указывая на инвалидные кресла. – Это не те каталки, что были по дороге сюда.

Оливер пытается забраться в одно из кресел, но спотыкается о педаль.

Мужчина за креслом успевает поймать его как раз вовремя, помогая сесть.

– Извините, спасибо, – говорит Оливер.

Джои легонько касается моей руки, и я первый раз чувствую его пальцы. И хотя он уже без костюма химзащиты, почему-то именно я ощущаю себя голой.

Джои подводит меня к креслу, и кажется, я вот-вот потеряю сознание, когда он крепко берет меня под руку, чтобы помочь забраться в него. Эта традиция покидать больницу в инвалидных креслах началась случайно не из-за сексуальных интернов?

– Ладно, парни, позаботьтесь о наших пациентах, – говорит Джои.

– А ты не идешь с нами? – спрашиваю, прежде чем успеваю прикусить язык.

Он опускается на колени передо мной. Я чувствую его запах. Крем после бритья и шампунь. От этого кружится голова.

– Береги себя, ладно? Ты крутая. – Он опускает ладонь мне на колено, сжимает его, а затем встает. – Hasta la vista, Ромео, – говорит он, салютуя.

Оливер просто хмуро смотрит в ответ, но Джои уже уходит, поворачиваясь еще раз и посылая мне воздушный поцелуй через плечо.

Дыхание перехватывает, и я говорю себе, что он лишь повторил жест, который увидел у Голди с папой.

Затем трогаюсь с места и понимаю, что мужчина покатил мое кресло.

Смотрю назад. Оливер оглядывает новое окружение. Кажется, он не видел, как Джои послал мне воздушный поцелуй.

Тут столько всего можно посмотреть, увидеть так много людей. Я запомнила каждый дюйм своей палаты и просто не могу осознать, сколько всего мелькает мимо. Мы заезжаем в лифт, и тот резко трогается. Во рту у меня солоно от слез.

Снова оглядываюсь на Оливера, он тоже смотрит на меня.

– Я уже и забыл, сколько кнопок в этих лифтах, – говорит он.

– Понимаю.

Нас катят по другому коридору к раздвижным стеклянным дверям, ведущим на улицу.

Мы с Оливером покидаем больницу так же, как попали сюда, – вместе.

Все ближе и ближе к дверям, а потом мы – уже снаружи.

Птицы поют, машины гудят, скорые паркуются, повсюду люди. Везде. Толпа людей. Они видят нас с Оливером и начинают кричать. Трудно сосредоточиться на лицах, но я понимаю, что они выкрикивают наши имена и «Флоривер» и добавляют, что любят нас. Куча людей держит плакаты с надписями вроде «Флоривер навсегда». Тут даже есть лицо Келси, перечеркнутое большим крестом. Он сразу нравится мне больше всех.

Санитары, толкающие наши кресла, приказывают толпе расступиться. Поворачиваюсь к Оливеру. Он выглядит таким же потрясенным. Все смотрят на нас, кричат, так трудно воспринимать это множество лиц одновременно и так много солнца разом.

Смотрю за толпу, на продуктовую тележку на другой стороне улицы. Сглатываю воздух. Пахнет выхлопными газами, сыростью и тако… Но это лучший воздух, каким я дышала.

Мы почти в тени, но я могу протянуть руку к солнцу, и мне все равно, обгорю я или нет. Но потом вижу, как толпа людей вновь смыкается ближе, все держат телефоны, делая фото.

Оливер смотрит на меня, затем переводит взгляд на толпу.

– Что они тут делают? Чего хотят? – Он выглядит немного напуганным.

– Поцелуй! Поцелуй! Поцелуй! – скандирует толпа.

Я смотрю на кучу людей, выкрикивающих одно слово снова и снова, а они смотрят на нас с Оливером через объективы своих телефонов, и последнее, чего мне хочется, – как раз того, что они так механически повторяют.

В любом случае Оливер не станет меня целовать.

101. Оливер

Появляется такси, и парни толкают наши кресла к машине, покрикивая на толпу. Водитель выскакивает, подходит другой работник с нашими чемоданами на тележке, и они забрасывают это все в багажник. Смотрю, как Флора встает со своего кресла, и понимаю, что должен сделать то же самое. Может быть, после поездки в кресле я разучился ходить, потому что, кажется, не в силах пошевелиться.

Подбегает какая-то девушка и вдруг оказывается прямо рядом со мной. Странно, что кто-то стоит так близко ко мне и не в костюме химзащиты, так что я слишком поражен, чтобы открыть рот или что-то сделать.

Флора оборачивается как раз в тот момент, когда девушка склоняется ко мне. Флора кричит:

– НЕТ! Он не хочет!

И я резко вырываюсь из оцепенения, отворачиваюсь и выпрыгиваю из кресла.

Флора быстро садится в машину, хватает меня за руку и затаскивает внутрь. Я молниеносно захлопываю дверь.

В машине так тихо по сравнению с хаосом снаружи. Мы просто смотрим друг на друга, тяжело дыша.

– Думаю, в руководстве нужна глава «Согласие», – говорит Флора.

– Да. Думаю, это важно, – отвечаю.

Водитель запрыгивает обратно в машину, оглядывает толпу и нажимает на гудок. Толпа рассыпается, и мы едем в аэропорт.

Пытаюсь разглядеть все в окно, но мы едем слишком быстро, чтобы мозги поспевали за происходящим.

– С тобой во время полета все будет в порядке? – спрашивает Флора, когда мы останавливаемся на перекрестке.

Сначала мне кажется, что она издевается надо мной, но затем вижу озабоченный взгляд.

– Почему нет?

– Не почему. Просто в последние тридцать дней мы много всего пережили, а судя по предыдущему нашему перелету, я знаю, что ты не лучший летун в мире.

– Мы много пережили, да. – Не знаю, почему слово «мы» заставляет меня улыбнуться.

Флора смеется и вновь отворачивается к окну.

102. Флора

Мы подъезжаем к аэропорту, а мозг все еще перегружен. На тротуаре полно людей. Вдруг становится понятно, что все они кричат и скандируют, пялясь на нашу машину. По крайней мере, на этот раз их сдерживает охрана аэропорта.

Оливер в ужасе поворачивается ко мне.

– Мы справимся, – говорю. – Держи мою руку и не обращай на них внимания. Они не смогут прорваться через охрану.

Смотрю ему в глаза, и пусть сам он неспокоен, меня успокаивают его прохладные, как бриз, глаза. Так хочется поцеловать его. Но я не собираюсь давать этой толпе маньяков то, чего они добиваются.

Водитель выпрыгивает из машины, катит наш багаж к стойке регистрации на обочине.

– Ты готов? – спрашиваю Оливера. Он протягивает мне руку, и я сжимаю ее. Он смотрит на наши руки, потом мне в лицо, кивает и сжимает мою руку в ответ.

Выхожу из машины первой, а он следует за мной. Люди кричат то же, что и раньше. Снова скандируют:

– Поцелуй!

Это уже не так меня беспокоит, может, потому что я уже видела все у больницы или потому что держу Оливера за руку, и меня вообще ничто не может побеспокоить.

Мы встречаем водителя у кассы, и я быстро подсчитываю его чаевые. На секунду отпускаю руку Оливера, чтобы протянуть деньги. Оливер тянется к своему бумажнику.

– Отдашь потом, – говорю.

Он начинает было возражать, затем оглядывает толпу и быстро кивает.

– Спасибо.

Передаю женщине за стойкой свой посадочный талон и документы. Люди еще громче кричат: «Поцелуй! Поцелуй! Поцелуй!» – но женщина даже глаз не поднимает, когда проверяет мой чемодан. Произносит, перекрывая крики:

– Приятного полета!

Быстро регистрирует Оливера и говорит:

– В следующий раз будь аккуратнее со своей девушкой. Не тащи ее за собой вот так. А то пошлю твой багаж на Аляску. – Она протягивает документы и посадочный талон. – Приятного полета!

– Э-э-э, спасибо, – отвечает Оливер.

Снова хватаю его за руку, бросаю последний взгляд на работников аэропорта, сдерживающих толпу людей, и веду его внутрь. Оливер оглядывается, посматривая на указатели, но я уже тащу его к зоне досмотра.

– Не слушай кассирш и вообще никого, – говорю по дороге.

– Никого?

– Окей, можешь слушать меня.

– Мне нравится тебя слушать.

Я улыбаюсь.

– В смысле: подслушивать?

Мы становимся в очередь, и я наконец отпускаю его руку. Быстро оглядываюсь, но никто не обращает на нас внимания и, кажется, не узнает.

Оливер отвечает:

– О, это мне особенно нравится. – Он лукаво улыбается.

– Хештег «карантивредина», – говорю я.

– Хештег «королевадрамыкарантина».

– Что? Это вообще бессмысленно, – смеюсь.

– Как это бессмысленно? – протестует Оливер.

– А какой в этом смысл?

– Напомни мне, о чем мы?

– Я хотела спросить то же самое, – отвечаю.

Оливер снова смеется, и мы почти подходим к началу очереди.

– Эй, тут я с тобой познакомился, – говорит он, смущаясь.

– Ты уверен, что у тебя нет жара? Мы познакомились в самолете, – напоминаю. – Потом была вся эта история с ЦКЗ, когда мы приземлились и отправились на карантин.

– Не припоминаю, – говорит Оливер.

Легонько пихаю его локтем в живот, и он берет меня за руку. Я все еще не привыкла чувствовать чью-то обнаженную кожу на своей.

Кажется, Оливер – тоже, потому что он снова смущается и отпускает руку. Мы чуть продвигаемся в очереди.

– Там была женщина, она разговаривала по телефону, – говорит он.

– Хм? Где?

– В Доминикане. На досмотре. Ты улыбнулась. Я улыбнулся. Тогда мы и увидели друг друга.

– О боже, это был ты!

– Так приятно, что я оставил настолько яркие воспоминания, – шутя отвечает Оливер.

– О, ты оставил, Оливер Рассел, – отвечаю серьезно.

– Что? – Улыбка покидает его лицо.

Но подошла моя очередь, я делаю шаг к сотруднику службы безопасности и оглядываюсь. Оливер все еще смотрит на меня.

Сотрудник отдает мне мои документы и посадочный талон, и начинается очередь на досмотр. Оливер попадает в другую колонну. Снимая ботинки, он путается в шнурках.

Моя очередь двигается быстрее, так что я добираюсь до рамки сканера раньше. Оливер проходит через сканер, забыв снять ремень, и вынужден все повторить. Сотрудник службы безопасности подхватывает его сумку и открывает.

После досмотра Оливер спешит к креслам зала ожидания. Я сажусь рядом и напоминаю:

– Не забудь написать маме.

– Откуда ты про это узнала?

– Не один ты умеешь подслушивать.

Он улыбается, потом смотрит на указатели.

– Где наш терминал?

Но я уже встаю и иду туда.

– Сюда, – и Оливер следует за мной.

Там не очень людно, у нас еще почти два часа до отлета.

Оливер вынимает телефон и едва не налетает на меня, когда я останавливаюсь. Его телефон звонит, и, даже не глядя, мы оба знаем, что это его мама.

– Позволю тебе уединиться… хоть раз, – смеюсь. – Сейчас вернусь.

Иду к туалетам. Теперь, когда не помогаю Оливеру, то снова ошеломлена количеством людей вокруг. Очередь в туалет длинная, но так приятно видеть людей без костюмов химзащиты. Я уже забыла, какой разноцветной может быть одежда, сколько разных стрижек у женщин.

Мои руки в раковине, вижу в зеркале, что на меня пялится женщина. Побыстрее выхожу из туалета.

Иду к одному из ларьков, чтобы купить пакет чипсов и леденцов.

Когда возвращаюсь к нашим местам, Оливер уже кладет трубку.

– На случай, если проголодаешься во время полета. – Вручаю ему пакет.

Он открывает его, видит леденцы, и раньше, чем Оливер успевает ответить, я добавляю:

– Профи подслушивания.

– Спасибо, – тихо отвечает он. – Это, наверное, самое милое, что кто-то когда-нибудь делал для меня.

– Ну, ты не будешь считать меня такой милой, когда я разгромлю тебя в «Безумные восьмерки». – Вынимаю колоду, мешаю и раздаю, раньше чем он говорит хоть что-то или прежде чем я скажу что-либо, из-за чего мне снова захочется его поцеловать.

Мы немного играем, я как раз собираюсь побить его карту, когда чувствую на себе чей-то взгляд. Пара напротив пялится на нас и шепчется. Оливер поднимает голову, посмотреть, что я там увидела. Один из мужчин восклицает:

– Вы – карантинейджеры!

Его муж пихает того локтем.

– Я же говорил тебе: молчи!

Оливер настораживается. Хватаю его за руку, и первый мужчина добавляет:

– Я все это время болел за вас, хотя обычно не люблю сплетен о знаменитостях и вообще социальные сети.

Я фыркаю.

– Аналогично.

Я, Оливер и двое мужчин смеемся, мы возвращаемся к игре в карты и играем вплоть до объявления посадки.

103. Оливер

Мы с Флорой гуськом идем по рукаву на посадку. Она – впереди. Это логично: ее ряд далеко в хвосте; но я знаю, что она шла бы впереди, даже если б я сидел в последнем ряду, а она – в первом.

Внутри запах кондиционированного воздуха вместе с сигналами системы оповещения возвращают меня на тридцать дней назад.

Глубоко вздыхаю как раз в тот момент, когда Флора оглядывается на меня через плечо. Показываю ей большой палец. Если она справилась с болезнью на карантине, я справлюсь с трехчасовым перелетом.

Мы останавливаемся перед пятнадцатым рядом.

– Вот ваше место, сэр, – говорит мне Флора.

Она идет было дальше по проходу, мужчина сзади подталкивает меня спортивной сумкой, но я кричу:

– Флора! Погоди!

Она встревоженно разворачивается.

– Все в порядке?

– Да, просто. Просто… пока?

– Увидимся в Ньюарке, Оливер, – бодро отвечает она и ерошит мои волосы. Это напоминает мне, как она придавала мне больничный вид для фотографии, которую щелкала для Келси.

– Да, в Ньюарке. – Но ощущение такое, будто мы говорим о другом мире, другой планете.

– Эй, приятель, помочь тебе найти свое место? – спрашивает мужчина со спортивной сумкой, вновь подталкивая меня под колени.

– Нет, уже нашел, спасибо.

Забираюсь на место посередине, но по бокам пока никого нет.

«Может, никто не придет, и Флора сможет сесть со мной!» – думаю. Это глупо, она тридцать дней провела со мной наедине и вряд ли захочет еще и в самолете сидеть рядом, особенно учитывая, как прошел наш предыдущий полет.

Заходят молодые родители с детской переноской. Мать просматривает ряды, сверяясь с посадочным талоном. Когда она добирается до моего места, выглядит разочарованной.

Она говорит что-то мужу, который смотрит на меня и корчит такую же разочарованную физиономию.

Подойдя ближе, жена говорит:

– Место у окна – мое, у прохода – мужа. Но если вы не возражаете, можем мы сесть вместе? Никто никогда не покупает место в середине!

– О, конечно! – отвечаю.

Пытаюсь встать, но понимаю, что забыл расстегнуть ремень безопасности, сажусь обратно, расстегиваю и снова встаю. Выхожу в проход, что непросто, учитывая родителей и их ребенка. Теперь в проходе стоит длинная очередь из пассажиров.

– Эй! Семьи с маленькими детьми нужно грузить на самолеты отдельно! – кричит какой-то мужчина.

Мать проскальзывает к месту и поднимает взгляд.

– Не стоит. Не доставляйте ему такого удовольствия, – говорю я раньше, чем успеваю спохватиться.

Она смотрит на меня, а я не думая беру переноску с ребенком, чтобы мог сесть отец. Тот засовывает сумки под сиденья, а я держу крошечного малыша, который выглядит так же удивленно.

Я как-то умудряюсь проскользнуть на место у прохода и передаю ребенка обратно отцу одним плавным жестом. Не могу вычислить, кто из пассажиров кричал, но, как и сказал женщине, это неважно.

104. Флора

Нахожу свой ряд. Двое мужчин в костюмах и пустое место между ними. Мужчина у прохода встает, и я проскальзываю на место.

Он поглядывает на меня уголком глаза, затем оборачивается.

– Вы кажетесь мне знакомой. Такое чувство, будто я видел вас раньше. Может, вы учитесь в школе с моей дочерью?

– Меня пару раз показывали в чрезвычайных новостях. Наш хештег стал очень популярен. Мы с… другом попали на карантин. Хотя теперь оба здоровы, – быстро отвечаю я.

Он щелкает пальцами.

– Ага! Так и думал, что откуда-то вас знаю. А что там был за карантин?

– Тропический моно.

– Болезнь поцелуев?

– Да, новая форма.

– И они вот так запросто пустили вас в самолет?

– Я больше не заразна, – раздраженно отвечаю я. – А эта форма опасна, только когда болеешь. Я здорова уже почти две недели.

– При моно сильно устаешь, да?

– Очень. Такое чувство, что больше никогда не проснешься, – настолько ты усталый.

– Получили шанс отоспаться?

– Я б так не сказала.

– Ну, я был бы не прочь остаться на несколько дней в постели!

Не хочется объяснять ему, какой это ад – быть не в состоянии даже почистить зубы или хотя бы взглянуть в телефон.

– Ага! – отвечаю с деланым весельем.

Он возвращается к своему телефону, а мужчина у окна игнорирует меня весь полет, что вполне всех устраивает.

105. Оливер

Когда приближаемся к Ньюарку, вечереет. Трудно выглянуть в окно с места у прохода, но я вижу вдали Нью-Йорк Сити. Родители рядом со мной улыбаются друг другу и прикасаются к ребенку. Мать говорит: «Дом».

Дом.

Мы приземляемся, выруливаем и подъезжаем к терминалу. На этот раз тут нет встречающей нас команды ЦКЗ.

Раздается несколько сигналов интеркома, и все встают. После первого полета все кажется таким спокойным. Вижу Флору в хвосте и машу ей. Семья рядом со мной все сидит, так что жду, пока выйдут все остальные, и, когда к моему ряду подходит Флора, встаю.

– Хороший полет? – спрашиваю.

– Лучше предыдущего.

Мы оба смеемся. Но тут особо не поговоришь. Самолет был набит, все спешат.

Когда выходишь из самолета вдвоем, есть проблема: не поймешь, когда прощаться. Если это просто кто-то, с кем ты познакомился во время полета, можно сказать «до свидания» на выходе.

И потом будет неловко сталкиваться у выдачи багажа или в очереди такси. Но там можно просто кивнуть, махнуть рукой или что-нибудь еще.

Флора должна была оказаться кем-то подобным: той, с кем я летел рядом и потом решал, как попрощаться. Может, увиделись бы потом на выдаче багажа и кивнули друг другу. Или снаружи, когда мамы забирали бы нас с парковки, мы бы посмотрели друг на друга, указали на поток машин и закатили глаза.

Но как прощаться, когда провел с кем-то тридцать дней в карантине? И когда?

106. Флора

Совсем забыла о том, что после аэропорта мы с Оливером расходимся в разные стороны. Нас встретят мамы, и каждый отправится в свою часть Бруклина, в свою жизнь.

Но ощущение, будто у меня уже никогда не будет жизни без Оливера. Я слышала, как он дышит, спит, чистит зубы, принимает душ, ест, разговаривает по телефону, пишет в чате, болтает с девушкой, ссорится с девушкой, расстается с девушкой.

Теперь нужно понять, как сказать ему все это, прежде чем сойдем с самолета.

Прежде чем дойдем до выдачи багажа, где нас будут ждать мамы, стоя рядом и держа воздушные шарики.

Мамы обнимают нас, я смотрю через плечо своей на Оливера, а он – на меня, и по-прежнему не знаю, что сказать, как попрощаться с ним.

И хочу поцеловать его по-настоящему. Но представить себе не могу, чтобы он хотел поцеловать меня, некогда заразную Флору, карантинейджера.

– Так приятно обнять тебя без этого дурацкого костюма! – со слезами на глазах говорит мне мама, отстраняясь. – Давай найдем твой чемодан и поедем домой.

Мы с Оливером смотрим друг на друга.

Он говорит:

– Ну, полагаю…

– Эй! Это карантинейджеры! – кричит кто-то. И хотя мы в шумном, переполненном аэропорту, люди слышат крик, оглядываются и затем замечают нас.

Я вижу свой чемодан, хватаю его, Оливер делает то же самое, и мы все бежим на парковку.

Люди выходят за нами, Оливер с мамой мчится в одну сторону, а я со своей – в другую. Она быстро отпирает дверцу машины, мы забрасываем чемодан внутрь и трогаемся с места. Я оглядываюсь на парковку, но нигде не вижу ни Оливера, ни его маму, ни их машину.

Мы больше не соседи, хоть и живем всего лишь в нескольких милях друг от друга. Да и он все равно считает меня отвратительной.

– Пока, – тихо говорю, когда наша машина заворачивает за угол и выезжает с парковки.

107. Оливер

Интересно, астронавты так же воспринимают свои спальни, как я сейчас? Они были так далеко, столько всего изменилось, а их спальни выглядят точно, как они их оставили.

Я не тот же самый Оливер, что носил рубашку «ред буллс» из этого шкафа, и не тот же Оливер, чья обувная коробка с бейсбольными карточками стоит под кроватью.

Чего-то не хватает. Кого-то не хватает.

Флора.

У меня было столько возможностей завоевать ее. Со мной в одной палате лежал автор руководства, а я все упустил.

Вожусь с телефоном, роюсь в нем, сидя на постели, пытаясь вспомнить все, что рассказывала мне Флора о завоевании девушек. Я пробовал некоторые трюки в больнице, но они дали обратный эффект или как минимум не сработали, потому что теперь я тут, а она – там.

Всплывает уведомление из «инсты» – а, да, социальные сети. Урок руководства номер один.

Флора выложила фотку своей комнаты: «Добро пожаловать домой».

Интересно, чувствует ли она себя там такой же чужой? Можно написать ей и спросить. Но так может каждый. Нужно сделать что-то романтичное, достойное руководства для парней.

Снова просматриваю фотки Флоры и вижу все те же изображения сада в ее районе.

Думаю, что ей сказать, рассеянно нажимая клавишу «обновить» на ее профиле, и едва не роняю телефон. Она в саду прямо сейчас.

– Мам, мне нужно выйти! Купить кое-что в аптеке! – кричу в коридор, накидывая куртку. Меня тут же прошибает пот, так что я быстро стягиваю ее, сворачиваю и запихиваю под мышку.

– Все в порядке, Оливер? – Встревоженная мама выходит из своей спальни.

– Да, все в порядке, честное слово. Просто надо сделать кое-что очень важное.

– И мне не стоит волноваться из-за?..

– Просто поверь мне, прошу.

Она скептически смотрит на меня.

– Ладно, попытаюсь. Но возвращайся поскорее. Скоро ужин.

– Конечно, ладно.

– Люблю тебя, Оливер. Так рада, что ты дома.

– Я тоже люблю тебя, мам. – Склоняюсь, чтоб мать могла щелкнуть меня по носу этим странным новым жестом, потом выскакиваю в дверь и мчусь к метро, к Бэй-Ридж.

В вагоне все обновляю пост, страстно желая, чтоб Флора не ушла. Прибыв на место, быстро заскакиваю в аптеку, и вот – я уже там.

Поскольку Флора добавляет местоположение на все свои фотки, я точно знаю, где этот сад. Думаю, даже знаю, какая у нее любимая скульптура.

Флора стоит спиной к воротам и не видит меня. Она оглядывает сад, улыбаясь, и раскидывает руки. И, оказывается, похожа на свою любимую скульптуру.

Свет струится сквозь ветви деревьев, делая ее светящейся и красивой. И сейчас я не испугаюсь сказать ей об этом.

108. Флора

Кто-то выкрикивает мое имя, и я вздрагиваю. Я думала, что буду одна в саду. Поворачиваюсь, вижу, как Оливер выходит из тени у ворот. Так странно видеть его вне больницы или аэропорта. Странно и удивительно. Голубые глаза блестят, и я вспоминаю, как в первый раз они напомнили мне открытое окно в весенний день. В такой весенний день, как этот.

Он шагает ко мне, и я вижу у него в руках маленький пакет.

– Но как ты… – Оливер помахивает телефоном. – О, точно. Я постоянно выкладываю фотки этого места, да? Никогда не думала, что кто-нибудь обратит внимание.

– Я много на что обращал внимание, Флора. – Голос у Оливера хриплый, и я не слышу тех дрожащих нот, что появлялись при разговоре с Келси.

– Должно быть, кто-то очень умный велел тебе обращать внимание на детали, – говорю.

– Действительно очень умный.

– И тот же умный человек, должно быть, рассказал, как делать комплименты.

– Да.

– Какой хороший учитель у тебя был.

– Лучший.

Чувствую жар, разливающийся по щекам, и он не имеет ничего общего с моно или температурой.

– Так что в пакете? – спрашиваю наконец.

– Почему бы тебе не посмотреть самой?

Открываю его. Оливер смотрит на меня, улыбаясь. Внутри – витамин C, леденцы для горла, противовирусное, витамины. Но его улыбка говорит мне, что он не смеется надо мной… и не считает меня ни отвратительной, ни заразной, ни ядовитой.

И что-то подсказывает: он никогда меня такой и не считал.

Я целую его, и на этот раз Оливер не отстраняется, не смотрит на меня как на заразную. Потому что я – не заразна.

Благодарности

Пока я писала или пыталась писать эту благодарность, то убедила себя, что у меня красные глаза, отекшее горло и штук пять неизлечимых болезней. Хотя я действительно хорошо умею откладывать дела на потом и действительно умею убеждать себя в том, что больна.

День школьной книжной ярмарки в детстве был моим любимым днем, и я рада, что мой первый роман опубликован в издательстве Scholastic. Спасибо всем из Scholastic, кто сделал это возможным, особенно – моему редактору, Орландо Дос Рейсу. Он был потрясающе терпелив во все минуты сомнений и неуверенности, свойственные начинающему автору. Его невероятные отзывы вели мою работу в направлении, о котором я и не предполагала, и для меня было честью огранить историю в соответствии с его предложениями и правками. Спасибо Нику Элиопулосу и Дэвиду Левитану за то, что дали мне шанс и доверили такой интересный проект. Спасибо Нине Гоффи за дизайн обложки, которую я горячо обожаю. Спасибо Мелиссе Ширмер, Джессике Уайт, производственному отделу и остальным сотрудникам Scholastic, которые помогли этой книге стать реальностью.

Я не смогла бы написать эту книгу без поддержки своей семьи и друзей. Спасибо всем вам.

Николас, спасибо за поддержку, любовь и вдохновение. Не только во время написания книги, но и во время всего нашего знакомства.

Это довольно большой период времени, наполненный поддержкой, любовью и вдохновением. Спасибо за то, что был одним из первых моих читателей, и спасибо за все те минуты, когда сидел рядом на диване, пока я писала, обговаривал сюжетные повороты, персонажей и поправлял детали аэропорта и сленг, который там используется.

Мила, ты есть тут на каждой странице. Большую часть этой книги я писала ночью, твой видеомонитор светился рядом с моим ноутом, и я смотрела, как ты спишь. Спасибо за то, что вдохновляла меня и каждый день давала мне силы. И спасибо за черничные оладьи.

Мама, спасибо за то, что сотни – тысячи? – раз брала меня с собой в библиотеку, пока я была маленькой, и за то, что разрешала читать за обеденным столом.

Спасибо за то, что всегда верила в меня, даже когда я сама в себя не верила.

Грег, старший брат, спасибо, что побуждал меня писать дальше, оказывал такую поддержку и вдохновлял меня.

Папа, где бы ты ни был, я сделала это.

Космо Сагристано, Эрин Чикателли, Дон Кук, Боб Кук, Натали Кук, Нико Медина, Билли Меррелл, Ориэйн Уилкерсон, Руда Керр, Рейчел Рош, Лорен О’Нил Батлер, Келли Портер, Молли Колб, Триша Каллахан, Анна Тетен, Джесси Шаффер, Отэм Стэннард, Крисси Денардо, Линдси Кит, спасибо вам за то, что позволили мне свободно психовать по поводу этой книги на всех этапах ее создания и поддерживали меня, когда я больше всего нуждалась в этом.

И, наконец, спасибо всем в Giocare, особенно Бриджет Кларк и Сесилии Грейс Фигероа, за то, что проводили время с Милой, пока я писала. Ей повезло, что вы так чудесно заботились о ней, и мне повезло тоже.

Продолжайте мечтать и верить.

Об авторе

Кэти Чикателли-Куц более десяти лет работала штатным копирайтером и редактором в крупных издательствах, прежде чем сама стала штатным писателем, фрилансером и мамой. Она никогда не была на карантине, и у нее не было тропического моно, хотя она действительно потратила много времени на поиск симптомов на WebMD. Кэти живет в желтом доме у горы в нижней части долины Гудзона, в Нью-Йорке, с мужем, дочерью и двумя кошками. «Карантин» – ее дебютный роман. Подписывайтесь на автора на странице katiecicatelli.com.

Примечания

1

Центры по контролю и профилактике заболеваний США (англ. Centers for Disease Control and Prevention, CDC, ЦКЗ).

(обратно)

2

Purell – название американского бренда, выпускающего антисептические средства.

(обратно)

3

Обезболивающий препарат американского производства.

(обратно)

4

Марка жевательных конфет.

(обратно)

5

Ризони (орцо, орзо, итал. Orzo – перев. как «перловка», лат. Hordeum) – это разновидность итальянской сухой мелкой пасты, по внешнему виду напоминающей зерна ячменя или крупного риса.

(обратно)

Оглавление

1. Оливер

2. Флора

3. Оливер

4. Флора

5. Оливер

6. Флора

7. Оливер

8. Флора

9. Оливер

10. Флора

11. Оливер

12. Флора

13. Оливер

14. Флора

15. Оливер

16. Флора

17. Оливер

18. Флора

19. Оливер

20. Флора

21. Оливер

22. Флора

23. Оливер

24. Флора

25. Оливер

26. Флора

27. Оливер

28. Флора

29. Оливер

30. Флора

31. Оливер

32. Флора

33. Оливер

34. Флора

35. Оливер

36. Флора

37. Оливер

38. Флора

39. Оливер

40. Флора

41. Оливер

42. Флора

43. Оливер

44. Флора

45. Оливер

46. Флора

47. Оливер

48. Флора

49. Оливер

50. Флора

51. Оливер

52. Флора

53. Оливер

54. Флора

55. Оливер

56. Флора

57. Оливер

58. Флора

59. Оливер

60. Флора

61. Оливер

62. Флора

63. Оливер

64. Флора

65. Оливер

66. Флора

67. Оливер

68. Флора

69. Оливер

70. Флора

71. Оливер

72. Флора

73. Оливер

74. Флора

75. Оливер

76. Флора

77. Оливер

78. Флора

79. Оливер

80. Флора

81. Оливер

82. Флора

83. Оливер

84. Флора

85. Оливер

86. Флора

87. Оливер

88. Флора

89. Оливер

90. Флора

91. Оливер

92. Флора

93. Оливер

94. Флора

95. Оливер

96. Флора

97. Оливер

98. Флора

99. Оливер

100. Флора

101. Оливер

102. Флора

103. Оливер

104. Флора

105. Оливер

106. Флора

107. Оливер

108. Флора

Благодарности

Об авторе